Утром, ни свет ни заря, советник президента России Аркадий Прибытков поехал на Маросейку. Здесь, неподалеку от Лубянки, в одном из старинных особняков, спрятавшихся за передней линией домов, располагалась конспиративная квартира Федеральной службы безопасности, куда его пригласил для беседы Иван Андреевич Копулов, заместитель руководителя ФСБ.

Иван Копулов был известен очень ограниченному кругу лиц. Прибытков о существовании Копулова знал, но, как, пожалуй, и большинство даже более могущественных людей, российских сановников и мультимиллиардеров, не догадывался о масштабах влияния, которое мог оказывать Копулов на устройство жизни в стране и ее внешнюю политику. Так или иначе, Прибытков понимал, что зам руководителя ФСБ – это не тот человек, чьим приглашением он может пренебречь, даже если в это же утро предстоят похороны отца.

Лифта в доме не было, и Прибытков двинулся по круто восходящим ступеням, ощущая на своей спине взгляд консьержа, подтянутого мужчины средних лет, который находился в полностью зарешеченной будке, сооруженной в просторном холле подъезда. Система допуска к лестнице была похожа на тюремную. Впустив Прибыткова с улицы, консьерж терпеливо дождался, когда входная дверь закроется и в ней щелкнет электрический замок. Лишь после этого он прильнул к узенькому окошку, взял у Прибыткова удостоверение и внимательно изучил документ. Только затем он нажал на кнопку электрического замка следующей двери – это была изящная, но вполне надежная дверь из витых металлических прутьев, – сразу за которой, как успел заметить Прибытков, была оборудована рама металлоискателя. Но и это было не все. Выход к лестнице преграждала третья дверь, тоже изящная и тоже очень крепкая. Таким образом, догадался Прибытков, если бы у вошедшего оказалось с собой оружие и рама опознала бы его, то человек не смог бы пройти дальше, он по-прежнему оставался бы в мышеловке. Впрочем, Прибытков догадывался, что при проходе его могут ждать некие строгости, возможно, даже личный досмотр, и предусмотрительно не взял с собой ничего лишнего, оставив в машине даже ключи и мобильник.

Видимо, в этом подъезде все квартиры конспиративные, подумал Прибытков.

Он прибыл на Маросейку чуть раньше назначенного срока, поэтому мог не торопиться. Это было кстати, поскольку двигаться пришлось по высоким ступеням довольно длинных лестничных пролетов, а ему нужно было на самый верхний, пятый этаж, но главное, он выгадал некоторый запас времени, чтобы получше настроиться на предстоящую встречу.

Аркадий Прибытков был бледен и очень напряжен. Его одолевали разноречивые чувства, в голове был полный кавардак, который ни в какую не поддавался систематизации. Прежде всего, лишь час назад, уже направляясь на служебной машине сюда, он услышал по радио сногсшибательную новость о том, что лайнер с президентом и правительством на борту разбился на подлете к Быково. Получалось, отец был прав. Отец, который именно тем и взбесил Аркадия, что всеми правдами и неправдами удержал его от полета в Белоруссию, отец, которого он считал (именно из-за этого) старым маразматиком и чьи похороны устраивал чуть ли не со злорадным удовольствием, оказался прав.

И первое, о чем подумал Прибытков, когда услышал о крушении самолета, это то, что никому на свете нельзя говорить об их с отцом разговоре в больнице. Очень могло статься, что предстоящая беседа с высокопоставленным чином ФСБ будет посвящена как раз обстоятельствам, связанным с авиакатастрофой. Зачем бы иначе его вызвали в такую рань, да еще на конспиративную квартиру, и к тому же в день похорон отца? Да, разговор обязательно коснется катастрофы, это было для Прибыткова почти очевидно.

А ведь отец, похоже, не просто чувствовал грозящую ему, Аркадию, опасность, но и что-то такое знал о подоплеке событий в Беловежской пуще, он знал, чем этот визит может обернуться для российской делегации. Он явно намекал на это, хотя и предпочел скрыть детали. Теперь-то понятно, что речь наверняка шла о заговоре. Непонятно, правда, чей это был заговор. Своих же, русских? Белорусов? А может, американцев, кто знает? Но раз отец знал о заговоре и не предупредил никого, кроме сына, то, значит, он, отец, мог быть причислен к сообщникам. Как сейчас и сам Аркадий.

Хотя нет, вряд ли, решил, еще подумав, Прибытков, вряд ли отец знал нечто определенное. Если бы знал, то, конечно, сообщил бы кому следует. Нет, скорее всего у него была только частичная информация, информация настолько фрагментарная, что предупреждать о ней коллег из службы безопасности было глупо, бессмысленно. Но все же информации было достаточно, чтобы выстроить некие догадки и от греха подальше придержать сына в Москве?

Никогда и никому. Никогда и никому нельзя говорить об этом. Особенно о том, что поначалу отец только симулировал сердечный приступ. Слава богу, у него потом случился настоящий удар. Теперь он умер – и все чисто, чище не бывает, не подкопаешься.

Когда Прибытков наконец добрался до нужной двери, она сразу распахнулась. Внутрь его впустил офицер службы безопасности, который в отличие от консьержа был одет по форме.

Офицер без околичностей обыскал Прибыткова и предложил пройти в гостиную, где из высокого кресла ему навстречу поднялся Иван Андреевич Копулов. Это был мужчина, какого хоть сейчас можно было без грима снимать в историческом фильме про классического русского барина или, скажем, ученого начала XX века наподобие физиолога Павлова. Округлая ухоженная борода, пышные усы, широкий лоб, из-под которого на мир смотрели ясные голубые глаза, седоватые, но густые волосы расчесаны с боковым пробором. Довершал образ длиннополый синий халат из атласа, наброшенный поверх спортивного костюма.

От такого человека, пожалуй, было бы естественно ждать при встрече радушного приема, возможно, предложения выпить с дороги чайку, а то и смородиновой наливочки, участливых расспросов про то, как добрался гость. Но увидев его, Прибытков напрягся еще больше. Вопреки своей внешности Иван Андреевич производил гнетущее впечатление, возникало ощущение очень близкой и очень реальной опасности. А еще – неотвратимости этой опасности. Нет, он не хмурил брови, не сжимал губы, не играл желваками – никаких дешевых «мужских» ужимок. Дело было в другом. Он держался как-то по-особенному свободно и отстраненно. Нечеловечески отстраненно – чересчур даже для русского. Словно дух Копулова обитал не в его теле, а отдельно, и управлял телом снаружи, как куклой.

– Прошу, – тихим, но весомым голосом предложил Копулов, указав на кресло напротив, и сам сел. Между креслами располагался пустой журнальный столик, на нем стояла лампа под зеленым стеклянным абажуром, напоминающим сплюснутый шар медузы, рядом лежали чистая пепельница, зажигалка и деревянный портсигар, в точности повторяющий формой обычную пачку сигарет.

Копулов чуть качнулся вперед, вынул из портсигара сигарету и закурил. Жестом он предложил курить и занявшему предложенное место Прибыткову. Тот вежливо отказался.

– Я знал вашего отца, Аркадий Леонидович, – сказал Копулов. – Мои искренние соболезнования.

Прибытков кивнул. И отметил про себя, что Копулов стал чуть ближе, чуть менее отстраненным, чем в самом начале встречи.

– Мы даже в одной команде однажды работали, – Копулов затянулся и пустил дым под абажур лампы. – В молодости. Давно. Я бы сегодня пошел на его похороны, но не могу.

Дым поклубился под зеленым абажуром и затем, вытягиваясь полосами, призраком заскользил к стене и дальше вдоль нее вверх. Видимо, так шли потоки вентиляции в комнате.

Со своего места Прибытков получил возможность увидеть продолжение гостиной, которая была разделена символической, едва отступающей от потолка и стен аркой. Во второй, гораздо большей части комнаты-зала стоял бильярдный стол. В сеточках луз висели крупные шары. Только белые. Наверно, любит в русский бильярд сыграть, подумал о Копулове Прибытков. (Будь здесь Данила, он бы сразу узнал в Копулове того игрока, которого видел в ночном клубе, и уточнил бы, что тот не только любит играть в русский бильярд, но и умеет это делать, как мало кто еще. Но Данилы здесь не было.)

– Играете на бильярде? – спросил Копулов, выражение лица его стало еще на самую малость не столь отстраненным.

– Нет, честно говоря, – чуть ли не извиняющимся тоном ответил Прибытков.

– А я с вашим отцом в молодости не одну партию сыграл. Теперь сам с собой играю. Со временем понимаешь, что лучший противник – это ты сам… Как думаете, что важнее всего в игре?

Прибытков несколько опешил, он не ожидал от Копулова разговора на отвлеченную тему, уж точно не при этих обстоятельствах. Впрочем, лицо у Копулова было по-прежнему непроницаемым.

– В бильярде что важнее? – уточнил Прибытков.

– Да. Хотя это относится, скажем, и к шахматам.

– Нанести… э-э, сделать правильный ход? – попытался угадать Прибытков.

– Да. Безусловно. Правильный ход. Но я имею в виду немного другое – самоощущение в игре. Можно и по-другому спросить: когда человек становится правильным игроком?

– Ну, э-э, не знаю, – сдался по некотором размышлении Прибытков.

– Когда человек начинает играть сам с собой – не как в детстве, когда товарищей нет и когда от скуки начинаешь сам с собой играть, а когда начинаешь играть сам с собой, потому что это и есть самая интересная игра. Только тогда, когда ты играешь сам с собой, ты по-настоящему вникаешь в суть и понимаешь, что ты не только игрок, но и шар в чьей-то игре…

Лоб Прибыткова прорезали морщины, но, судя по всему, его потуги понять, о чем идет речь, были безрезультатными. Вернее, было видно, что он думает не о том, что говорит Копулов, а пытается разгадать, на что тот намекает. Похоже, Прибытков не допускал мысли, что Копулов вдруг захочет просто поговорить с ним о жизни, пофилософствовать. Копулов сбил в пепельницу пепел с сигареты каким-то таким особенным движением, которое давало понять, мол, черт с ним, с этим самоощущением игрока, Аркадий Леонидович, не ясно – и не надо.

Отсрочка главного разговора, занятая обыденными действиями и каляканьем Копулова, позволила Прибыткову чуть расслабиться. «Чего тут ерзать, как школьнику, – подумал он, – у него на меня ничего нет, он просто хочет обсудить ситуацию. Если бы хотел навредить мне, не стал бы про отца вслух вспоминать». И Прибытков, до этого старавшийся не смотреть открыто и прямо на хозяина апартаментов, осмелел и позволил себе такой взгляд.

Копулов, казалось, не обратил на это внимания, он задумчиво глядел в пепельницу.

– Удалось уже провести испытания кенозина, Аркадий Леонидович? – спросил он внезапно.

Такого выпада Прибытков, конечно, не ждал. Он был абсолютно уверен, что об этой части его работы знают только он сам да чокнутый биохимик из Пущино, который синтезировал кенозин. Подчиненные, эти безголовые спецназовцы, вряд ли могли догадываться, с чем они имеют дело. Мозгов у них на это не хватило бы, а в суть вещей их никто не посвящал.

Что ответить Копулову? Как он разнюхал? Кто-то стукнул? Но кто? Не биохимик же? Нет, он не мог, он обижен на весь свет за то, что его на пенсию вышвырнули. Да и вообще, какой ему интерес стучать на самого себя? Значит, все-таки кто-то из команды? Черта с два. После того, как они убрали кого-то на бычьей станции, причем, возможно, кого-то из своих, им, наоборот, прямая выгода держать язык за зубами. Кто еще мог знать про кенозин? Только один-единственный раз звучало название «кенозин» для тех, кто не имел к нему вообще никакого отношения, это было в Кремле, на совещании у Байбакова. Но там все было как бы в шутку, разговор шел об абстрактных, фантастических направлениях развития страны.

Пауза меж тем становилась уже невежливой. И начинать юлить и врать было поздно и неуместно.

– Нет, – ответил наконец Прибытков. – Мы его пока не опробовали как полагается.

– Но как-то опробовали?

– Только пару бомжей использовали как подопытных кроликов.

Копулов промолчал, но неким малоуловимым жестом руки дал понять, чтобы Прибытков продолжал.

– Результат в целом хороший, – сказал Прибытков. – Препарат работает.

– Но вопрос в том, против кого он работает.

– То есть? К кому применить, против того и работает. А как может быть еще?

– Да. Именно. Вы хотели его опробовать через коров, через их молоко, так?

– Да.

– А через каких именно коров?

– Так, э-э… а какая разница? – Прибытков понимал, что в этом вопросе кроется опасность, но в чем она заключается, понять не мог.

– Ну вот конкретно тот термос с бычьей спермой, в которую вы внедрили кенозин, – он в какое хозяйство должен был отправиться? В какой сельский кооператив, к какому фермеру?

– Не знаю, директор центра должен был потом нам сказать, куда он отправил. И мы дальше бы проследили путь кенозина. Нам важно было, чтобы все шло естественным путем, как обычно, чтобы никто ничего не заподозрил. И мы предоставили это ему.

– Предоставили это судьбе. Разумно. То есть директор станции ничего не знает о кенозине?

– По сути – нет, не знает. Ему было сказано, что это просто передовая разработка наших генетиков для улучшения породистости животных.

– И он мог поэтому отправить кенозин куда угодно, да?

– Ну да.

– Более того, поскольку директор думал, что это просто улучшенный образец обыкновенной бычьей спермы, то, как думаете, в какое хозяйство он бы его отправил – в обычное или в какое-то особо важное, которое снабжает продуктами, скажем, начальство?

– Э-э… какое хозяйство? Какое начальство?

– Хозяйство – акционерное общество «Светлый путь», в советские годы это был одноименный совхоз, снабжавший продуктами лично генерального секретаря ЦК КПСС. А сейчас оттуда получает продукты на свой стол какое начальство, Аркадий Леонидович? По-прежнему самое высокое, президент нашей страны. Это его вы хотели использовать в качестве третьего бомжа или третьего подопытного кролика?

Ладони Прибыткова холодно повлажнели; попасть под такое подозрение – попытка отравить президента! Ему стоило немалых усилий не показать паники. То есть смятение на его лице все равно отразилось, но лишь в той степени, в какой отражалось и до этой фразы – с самого начала разговора Прибытков осознавал, что выглядит растерянным, и теперь было очень важно, чтобы не возникло всплеска более сильных эмоций на этом общем фоне.

– Я этого не знал, – как можно нейтральнее промолвил он.

В голове его мелькнуло только, что если он сейчас оторвет ладони от своих коленей, то брюки в этих местах будут насквозь мокрыми.

– Да, – спокойно сказал Копулов. – Я знаю, что вы не хотели отравить президента. Не хотели превратить его в животное. Или в овощ. В общем, во что-то сельскохозяйственное. Вы просто не знали некоторых обстоятельств. Но теперь вот знаете. И это важно. На будущее.

Опасность вроде миновала. Прибытков выдохнул, словно вышел из головокружительной петли, катаясь на невероятно крутых американских горках.

Копулов молчал. Казалось, он задумался о чем-то своем.

– Я приказал забрать кенозин со станции, – Прибытков стал приходить в себя. – Теперь он в надежном месте.

– Любопытно, в каком сейчас надежном месте мой человек, который присматривал за вашей группой, – внезапно снова показал когти Копулов. – Он куда-то пропал. Исчез.

«О, черт! – пронеслось в голове Прибыткова. – Так вот кого убили мои архаровцы на бычьей станции. Идиоты! Так подставить!»

«Молчать. Надо просто молчать. Не отвечать. Копулов ведь не меня спрашивает, куда сгинул его человек. Он не обвиняет. Он просто кинул фразу, крючок. Может, он и не знает про убийство на станции. Вот и мы ничего не знаем», – мысленно убеждал себя Прибытков.

– Человек из нашей системы не может взять и пропасть, – добавил тем временем Копулов. – Что-то случилось. Может, его и в живых уже нет.

Копулов замолк на целую минуту длинной в вечность, за которую Прибытков все-таки стал слишком нервничать. Он хлопал глазами и держался из последних сил, пытаясь устоять от соблазна покаяться, рассказать все, свалить вину на дурных подчиненных, только бы его самого не привлекли к ответу.

Но, похоже, большего Копулову не требовалось, и он подкинул Прибыткову спасательный круг:

– Он, правда, не только за вашей группой приглядывал. За Казачковым с его ребятами тоже.

Надо же, у Прибыткова как-то и выскочило из головы, что его соперник Степан Казачков, такой же, как он сам, особый советник президента из кадрового резерва, был одним из членов российской делегации и возвращался в Москву на разбившемся самолете. Прибыткову даже стало жаль погибшего конкурента. Конечно, Казачков был ослом, носился со своей безнадежно отсталой идеей восстановления империи, как с писаной торбой, но все-таки. Ладно. Все, однако ж, к лучшему, подумал Прибытков, отныне убитый на станции в Быково человек Копулова – вина Казачкова. Один мертвец на совести другого. Идеальный расклад.

– Но с Казачкова теперь ничего не спросишь, – сказал Копулов. Он словно видел Прибыткова насквозь.

– Теперь со многих никакого спроса, – сказал Прибытков.

– С каких многих? – мягко вопросил Копулов.

– С целого правительства, – Прибыткову очень хотелось отвести подальше от себя мысли коварного собеседника. – Все ведь погибли.

– И ни с кого за это не спросишь, да?

Вот же черт, мелькнуло в голове Прибыткова, о чем он? Он все-таки подозревает меня в измене? Намекает на то, что авиакатастрофа стала результатом заговора, о котором «кое-кто» знал. Знал, но не доложил кому следует. Что ему известно? Может ли он быть в курсе, о чем они говорили с отцом в больнице? Больница старая, построена еще при советской власти, специально для сотрудников КГБ, и при постройке там наверняка все стены нашпиговали прослушкой. Господи, неужели эта аппаратура до сих пор работает?! Нет. Не может быть. Технологии стали совсем другими, а новую аппаратуру туда вряд ли ставили. Кому это надо, не те времена. Или те?

– Так что вы об этом думаете? – спросил Копулов.

Прибытков промямлил в ответ что-то неопределенное в том духе, что одновременная гибель целой верхушки власти в мирное время – случай в политической истории крайне редкий, хотя, с учетом польского прецедента, получается, что случай уже не единичный, и опять в России.

Это, решил Прибытков, все, что можно себе позволить, в ответ на такой вопрос. Пусть лучше сам Копулов скажет, что думает об этом. В конце концов, он пригласил его сюда, скорей всего, именно для того, чтобы сказать, что сам думает, и еще, видимо, чтобы потом что-то предложить ему, Прибыткову. Да, конечно! А иначе зачем Копулов пригласил его сюда? И нечего было так волноваться. Если бы Копулов решил обвинить его в чем-то, то не вызвал бы на конспиративную квартиру, а просто отдал бы приказ взять его. А? Да, точно! Сожрал бы его, даже несмотря на то, что он, Прибытков, с тех пор, как стал особым советником президента, вошел в когорту неприкасаемых. Его нельзя было просто «взять» без согласования по крайней мере с руководителем Администрации президента. Но руководителя Администрации президента больше нет. И самого президента нет. И, между прочим, председатель ФСБ тоже был в том самолете и тоже – тю-тю. Сейчас Копулов как один из его замов может действовать вообще без оглядки на кого бы то ни было. Во всяком случае до тех пор, пока не будет назначен новый председатель. Интересно, а сам-то Копулов не метит ли на место своего начальника? Или куда повыше?

– С этой авиакатастрофой столько мест наверху освободилось, – сказал, будто снова угадав ход его мыслей, Копулов. – Многие, наверно, сейчас засуетятся.

«Может, и мне что-то перепадет? – подумал Прибытков. – Может, Копулов хочет предложить мне какую-то интересную должность, в обмен на личную верность?»

Впрочем, не успел Прибытков поверить в эту приятную догадку, как сообразил, что если теперь, после гибели президента России Паутова, объединенную страну де-юре и де-факто возглавляет президент Белоруссии Микулов, то по идее Копулов не может претендовать на какие-либо высокие должности и не может предлагать кому-либо какие-либо должности. С этого дня все важные посты будут занимать ставленники Микулова. Микулов же, небось, притащит сейчас в Кремль целую свору своих людишек из Белоруссии. А Копулов – что Копулов? Ему теперь дай бог свою-то должность сохранить, а не то что кого-то куда-то выдвигать.

«Но ведет он себя слишком уверенно, – подумал Прибытков. – Что он от меня хочет? Теперь вообще ничего не поймешь».

В голове его был полный кавардак, Прибытков действительно уже ничего не соображал и отказался от попыток строить какие-либо предположения. Он опустил плечи и затуманенным взором уставился на пепельницу. Подождем, решил он.

– Аркадий Леонидович, а в шахматы вы играете? – ни с того ни сего спросил Копулов.

– Да. Немного.

– Захватывающая игра. Почти как бильярд. Столько возможностей у фигур, даже у пешек. Каждая может стать ферзем, слоном или чем-то еще. Единственное, чем пешка не станет никогда, – королем. И это логично. Потому что двух королей одного цвета на доске быть не может. Ферзей – может, ладей, коней – кого угодно, но только не королей.

Прибытков вяло отметил про себя, что Копулов стал отвлеченно говорить про игры, как в начале беседы, но решил даже не пытаться просчитать, к чему это и куда тот клонит. Он просто слушал Копулова.

– Но я отвлекся, – продолжил Копулов. – Я хотел сказать о другом. По нашим сведениям, не все из летевших на президентском самолете погибли. Кто-то катапультировался в спасательном кресле. И скорее всего благополучно приземлился на парашюте. В нескольких километрах от места катастрофы. Радиомаячок кресла указывает на это. Возможно, Паутов не погиб. Возможно. Во всяком случае, кресло было предназначено для него. Но… Микулов… Микулов уже по сути успел вступить в новую должность. Он уже в Кремле, взял на себя командование делами. Про кресло он не знает и приказал отозвать с места крушения спасательный отряд. Он уверен, что никто не выжил. Место падения самолета просто оцеплено, там работают эксперты по авиакатастрофам, собирают хлам и остатки тел. В общем, мы не можем послать на поиски Паутова официальный отряд. По крайней мере, не можем сделать это без риска, что про поиски быстро узнает Микулов. А это значит, что пришел час кадрового резерва, незаметного, вроде бы малозначащего, почти что несуществующего. Настал ваш момент, Аркадий Леонидович.

– Мой?

– Да. После того, как вы благополучно избежали всяких обвинений (которые могут в любое время вернуться), для вас это шанс упрочить доверие к вашему подразделению, а главное – лично к вам. А дальше посмотрим. Сами видите, на каком вулкане обитаем.

– Да, конечно.

– При благополучном разрешении сегодняшней политической ситуации, думаю, вы хоть завтра могли бы начать работать заместителем руководителя Администрации президента. А затем и руководителем Администрации. Хватит вам уже отвлеченными теориями заниматься в резерве, наверно, пора за реальные дела приниматься, согласны?

– Да. Спасибо.

– Но сейчас у вас одна задача: пошлите своих людей, пусть поищут, кто катапультировался из самолета. Как будут результаты, сразу доложите. Вот по этому телефону, – Копулов вынул из кармана и протянул Прибыткову мобильник. – Кресло упало где-то в Быково, за оцеплением, неподалеку, кстати, от этой вашей станции, где быков держат. Гм, удивительно.

– А как быть с кенозином? – спросил Прибытков.

– Работайте, – уклончиво сказал Копулов. – Кто знает, где и как он пригодится. Все ясно?

– Да. То есть нет. Насчет кресла и насчет того, кто катапультировался из самолета. А вдруг оно пустое вылетело с борта? Или тот, кто в нем был, погиб? А главное – что если там был Паутов и если он жив?

– Это было бы идеально.

– А… ну да… Но вы сказали, что двух королей на шахматной доске не бывает…

– Ну да.

– Но, как я понимаю, сейчас у нас как раз один король на доске. А если Паутов спасся и если мы его найдем, то их опять станет два.

Копулов, казалось, чуть задумался. Было понятно, что он просчитал и этот вариант развития событий, но, возможно, не хотел обсуждать столь прямо поставленный вопрос о том, на чьей он стороне – какого из королей он хотел бы видеть на доске: Паутова или Микулова. Во всяком случае ответил он уклончиво:

– Ситуация на доске, как вы выразились, действительно любопытная. А любопытные ситуации тем и ценятся, что предполагают богатые возможности развития в разных направлениях. Главное, что вы понимаете: двух одномастных королей быть не может, это нонсенс. Ну, на этом всё. Организуйте поиски незамедлительно. Точные координаты приземления кресла получите у офицера, который вас встретил в коридоре, – Копулов кивком головы указал в сторону двери. Выражение его лица, которое за время беседы обрело не сказать, чтобы человечности, а некоторую причастность к этому миру, – теперь выражение его лица снова стало отстраненным и жестким.

– Да, еще вот что, – Прибытков помялся. – Мне бы еще людей поопытней, раз такое ответственное задание.

– Имеете на примете кого-то конкретного?

– Э, да. В подчинении Казачкова был, ну, вернее, есть офицер. Как-то его зовут? Андрей, я фамилию забыл. У него опыт в таких делах даже на лице написан, – Прибытков провел пальцем по своей левой щеке. – Шрам тут такой.

– Берите.