1.

Эту странную женщину в неизменно белом наряде с золотыми волосами, кольцами разбросанными по спине и плечам, я узнал сразу, но долго не решался подойти и заговорить с ней. Она часто приходила в торговый центр Ашдода и занимала один и тот же укромный уголок рядом с «русским» продовольственным магазином. Потом не спеша расстилала на тротуаре старый коврик, а уже на нём расставляла свой нехитрый товар – всякую хозяйственную мелочь – спички, нитки, лезвия, иголки, ножницы ложки и тому подобное. Я видел издалека, как к ней иногда подходили такие же немолодые женщины, но чаще для того, чтобы пообщаться и обменяться новостями. Однажды к её торговой точке подошёл и я, остановился перед ковриком, посмотрел вниз, словно разыскивал в её коллекции что-то нужное.

Увидев меня, она сразу же высказалась:

– Раньше твоя борода была чёрная как сажа, а теперь белая как снег.

– Здравствуй, Лида! – ответил я. – А тебе-то как удалось сохранить эти золотые колечки?

– К сожалению, это уже парик, – улыбнулась она.

– Когда ты перебралась в Израиль?

– В девяносто втором году, когда у нас перестали снимать кино. Здесь у меня такой вот бизнес. Ну, а ты-то как?

– Честно говоря, я не вписался в новый поворот судьбы. Живу один, работаю – кушать-то хочется каждый день.

Лида поправила парик и сказала:

– Я иногда думаю, что всё это наказание за случившееся тогда, на берегу Каспийского моря.

– Ты говоришь о каскадёре?

– Да, – согласилась Лида, – этот парень и его голубые цветы теперь для меня самое приятное воспоминание в жизни.

– Я знаю, он тебя очень любил.

– А я любила режиссёра. Классика жанра, – улыбнулась женщина. – Но не сложилось у нас с ним, хотя теперь мне даже хорошо одной. Спокойнее.

Лида достала из кармана мятый листок бумаги и протянула мне.

– Позвони, если будет совсем одиноко. Пообщаемся, вспомним былое.

– Спасибо. До свиданья. Обязательно увидимся, – сказал я и отошёл в сторону, уступая место подошедшим покупателям.

Лида начала увлечённо объяснять пожилой супружеской паре, сколько стоит этот кожаный кошелёк, и за сколько она может его уступить. От этой сценки мне почему-то стало совсем печально. Когда-то очень красивая девушка, теперь заметно постарела. На её лицо уже легла беспощадная паутина времени, паутина складок и морщин.

Идти домой не хотелось. Хмурое настроение толкало меня к людям. Я зашёл в пивной бар «Белый Рыцарь». Здесь можно было поговорить ни о чём, тупо уставиться в телевизор или заказать вкусное немецкое пиво с немецкими колбасками. После трёх глотков холодного алкоголя во мне словно открылись двери архива, где память хранила былое и самое сокровенное.

2.

Это случилось в том самом году, когда исчезла наша общая страна, а вместе с ней исчезло всё, к чему мы привыкли и считали неизменным. Мой отпуск проходил в предгорьях Кавказа на международной туристической базе. Каждый день мы ходили в поход или играли в футбол. Однажды после очередного матча ко мне подошёл мужчина. Сначала я почувствовал его взгляд на себе, потом, повернулся в его сторону и онемел от удивления – это был мой старый институтский друг Генка Осипов. Когда-то мы учились вместе, а в студенческом общежитии жили в одной комнате и крепко дружили. Как много было выпито вина, и как много было сказано красивых тостов за эти пять лет! На последнем курсе мы сняли дипломный фильм – Гена как режиссёр, я как оператор, удачно защитили его, получили каждый по пятёрке и разъехались по своим студиям. И вот теперь, много лет спустя Гена Осипов пожимает мне руку и говорит тоном профессионального тренера:

– Молодец, старина, второй гол был красивым.

Я искренне обрадовался нашей встрече, но ответил с укором:

– Куда же ты исчез, шалопай? Я сколько раз писал тебе, но так и не получил ответа!

– Считай, что я скотина, – усмехнулся Генка, – но мы живём в мире, где разлетаются даже галактики. Что же говорить о нас, о грешных, погрязших в делах, проблемах и в интригах? Разве ты сам не ушёл на телевидение? А ведь мы могли бы и после института работать вместе.

– Ладно, не будем об этом. Я думаю, ты приехал сюда не для того, чтобы посмотреть футбольный матч.

– Мне нужна твоя помощь, – откровенно признался режиссёр. – Наша киногруппа находится сейчас в рыбацком городке Штормящий в ста километрах отсюда. Ситуация такова, что мы остались без оператора…

– Не надо ничего объяснять, – перебил я Гену, – мы же с тобой, что называется, пять лет хлебали из одной тарелки. Конечно, я помогу. Просто скажи, что надо делать?

– Сегодня же вечером выезжай на автобусе в этот самый Штормящий. Там есть одна единственная гостиница, называется «Старый баркас». Для тебя будет забронирован номер. Увидимся завтра и всё обсудим. А пока прочитай сценарий. – Гена достал из портфеля белые листы с машинописным текстом. – И ещё, мы снимаем на плёнку, надеюсь, после видео ты не забыл, как это делается?

– Не забыл, – ответил я. – Скажи только, как ты меня здесь нашёл?

– Его Величество Случай. Мы с продюсером приехали сюда, чтобы подобрать людей для массовки. И здесь я вижу, что мой друг просто гоняет мяч, в то время, как мы пашем в поте лица.

– Зависть – нехорошее чувство, – усмехнулся я.

Вечерний автобус увозил меня в рыбацкий городок Штормящий, возникший когда-то в живописном уголке природы, где густой лес вплотную подходит к берегу Каспийского моря. Свет фар автобуса изредка высвечивал в глубине фиолетовых сумерек маленькие диски и треугольники, которые быстро приближались, росли и превращались в дорожные знаки. Сидя у окна, я пытался угадать, в какой именно знак превратится очередная фигура на обочине, однако, чаще ошибался. Меня забавляла эта бестолковая игра, но вскоре глаза устали вглядываться в потемневшую даль, и я откинулся на высокую спинку кресла.

3.

Встреча с Геной навеяла воспоминания о студенческих временах. Но вспомнился не учебный процесс, не бесконечные съёмки-тренировки и даже не пьянки-гулянки в общежитии, а почему-то вспомнился старый большевик-ленинец, которого я обидел по глупости, по молодости и по неопытности. В связи с очередным праздником революции на нашем факультете была организована встреча с настоящим большевиком, видевшим Ленина. Девушка-секретарь из деканата завела в учебную аудиторию невзрачного, низкорослого старичка. На его голове почти не осталось волос, и передвигался он с трудом, опираясь на свою трость. Его усадили на отдельное почётное место, а в президиуме устроились два наших преподавателя по истории КПСС.

Встреча проходила по накатанной схеме – рассказ о тяжёлой жизни при царе, воспоминания о штурме Зимнего Дворца, охрана Смольного института, колчаковский фронт и, наконец, совместное с Лениным перетаскивание бревна на субботнике. Меня уже тогда удивляло, как все приходившие к нам большевики непременно носили бревно вместе с вождём, словно это был какой-то важный партийный ритуал или признак особого доверия. Обычно завершалась встреча вопросами студентов. Однако в этот раз произошла накладка – кто-то заранее не согласовал вопросы, а я, как назло, первым поднял руку. Ветеран, улыбаясь беззубым ртом, дал мне слово. Я поднялся и задал свой самый глупый вопрос в жизни:

– Скажите, товарищ ветеран, ведь наш вождь Ленин никогда не снимал кино, не работал ни на одной студии. Зачем же нам конспектировать его работы, которые не имеют никакого отношения к нашей профессии?

Ветеран продолжал улыбаться, потому что ничего не услышал и ничего не понял. Но девушка-секретарь из деканата, видимо, дословно повторила ему в ухо мой вопрос.

Старый большевик помрачнел, заёрзал на стуле и вдруг поднял свою трость, и стал размахивать ею как шашкой, при этом громко крича:

– Контра, контра, контра…

Я успел подумать – какое счастье, что в руках старичка всего лишь палка, и что сейчас не восемнадцатый год. Наш ветеран, не задумываясь, положил бы здесь весь операторский факультет, и в том был бы виноват один я. Тем временем большевик-ленинец, видимо, в порыве революционного гнева так размахался, что потерял равновесие и с грохотом упал на паркет вместе со стулом. Все бросились его поднимать и успокаивать. А два преподавателя истории КПСС, повели меня в кабинет заведующего кафедрой операторского мастерства. Фёдор Васильевич сидел за своим огромным столом, перебирал бумаги и был мрачнее тучи – ему, конечно же, доложили о случившемся. Я стоял посреди кабинета и уже мысленно прощался с институтом, а возможно, и с жизнью, потому что человек, определяющий сейчас мою участь, был дважды Лауреатом Сталинской Премии. Казалось, вот-вот он поднимет трубку телефона, чтобы поговорить с товарищем Берия.

Но Фёдор Васильевич молчал, курил и смотрел на меня мудрыми уставшими глазами.

Прошла целая вечность, когда он, наконец, произнёс:

– Я посмотрел твою успеваемость. Одни пятёрки. Молодец, хорошо учишься. Хочешь и дальше учиться?

– Хочу, – ответил я.

– Тогда пообещай, что больше никогда не будешь задавать вопросов большевикам.

– Ленинцам? – уточнил я.

– Любым большевикам, – строго сказал наш заведующий кафедрой.

Я пообещал, и остался в институте.

Теперь я знаю – это было время великих мастеров и великих педагогов.

4.

«Икарус» мягко катил по бетонной дороге, действуя на меня усыпляюще лучше любого снотворного. В салоне было темно и тихо, и только редкие встречные машины тревожили зрение колючим светом фар. Оставалось не более десяти минут пути. Неожиданно тишину нарушил негромкий голос пассажира, сидящего позади меня:

– Знаешь, а в здешних лесах растут голубые тюльпаны на белых стеблях. Тайна этих цветов до сих пор не разгадана.

– Какая тайна? – спросил его сосед.

Я невольно прислушался к этому разговору.

– Не найти лучшего подарка для любимой девушки. Эти цветы никогда не вянут и пока находятся рядом с любимой все беды, болезни и потери будут обходить её стороной. Удача всегда и во всём будет с ней.

– Я сам здешний, но ни разу, ни у кого не видел голубых тюльпанов.

– Я тоже не видел, но ведь растут они на гиблом месте. Говорят, это идеально круглая поляна в лесу. Вокруг – мёртвые сухие деревья, а вместо травы чёрная как сажа масса, и, она дрожит под ногой как живая мышца. Любой зверь или человек, попавший на эту поляну, обречён на скорую гибель. Влюблённых много, но мало желающих рискнуть жизнью ради любимой.

– Сказки всё это.

– Может и сказки, но как сказал один из великих – есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.

Автобус плавно затормозил на большой светлой площади у железнодорожных касс. Пассажиры потянулись к выходу. Город встретил меня влажной духотой, блеском мокрого асфальта и однообразием типовых построек. Высокие деревья ютились на тесных островках между трёхэтажными зданиями.

К гостинице «Старый баркас» я поехал на такси. Было около часа ночи, когда я вошёл в вестибюль гостиницы и не увидел никого кроме дежурного администратора. Даже не верилось, что где-то здесь разместилась большая киногруппа. Процедура оформления длилась недолго. Вскоре я уже устало шагал в свой номер по длинному коридору третьего этажа. Скрипнула дверь, и мне навстречу вышла девушка в длинном белоснежном халате. Её золотистые волосы были завиты природой или мастером в причудливые колечки, которые кокетливо вздрагивали при каждом её шаге. Казалось, вот-вот раздастся их драгоценный металлический звон, но снова скрипнула дверь и девушка исчезла. Я вспомнил, как в далёком детстве, полном чудесных сказок, именно такой представлял себе добрую фею. Но прошли годы, я перестал верить сказкам, и как следствие, как наказание – вечное сверлящее чувство одиночества. К счастью, номер оказался двухместным. Одна кровать была аккуратно заправлена, на другой, укрывшись до пояса тонким одеялом, спал парень. Каштановые волнистые волосы, высокий лоб, прямой нос, тонкие губы, мужественный подбородок и широкие спортивные плечи – внешность героя античных мифов. Он проснулся, когда я, приняв душ, вышел из ванной комнаты.

– Извини за беспокойство, – сказал я, вытирая голову полотенцем.

– Всё нормально, – ответил парень – меня зовут Сергей.

– Заур, – представился я и подошёл к открытому окну. Рядом с гостиницей оказалось сооружение, которое я не ожидал увидеть здесь, в этом маленьком провинциальном городке. Огромная эллипсоидная площадка ипподрома была освещена лунным светом. Три широкие беговые дорожки уходили вдаль и сливались в темноте. В центре виднелись невысокие постройки, барьеры и ещё какие-то приспособления для конкура. На противоположной стороне хорошо выделялся силуэт высокой многоярусной трибуны с защитным козырьком. Весь ипподром был ограждён железным забором, за которым простиралось не то поле, не то пустырь, чего я уже разглядеть не мог.

– Здесь есть прекрасные лошади английской породы, – сказал Сергей, – они развивают скорость до семидесяти километров в час. Сам д’Артаньян мчался в Лондон за подвесками именно на такой лошади.

– Ты жокей? – спросил я.

– Занимаюсь всем понемногу, одним словом – каскадёр. Здесь снимают фильм со скачками, с пожарами, с прыжками в воду – меня пригласили как специалиста. Могу предположить, что и ты имеешь отношение к этой картине.

– Угадал, меня тоже пригласили.

– А ты умеешь ездить верхом? – неожиданно спросил Сергей.

– Умею и неплохо, – уверенно ответил я.

– Приходи на ипподром, я тренируюсь там каждое утро.

5.

Солнце ещё скрывалось за городскими постройками, когда я, дожидаясь Сергея, прогуливался по внешней дорожке ипподрома. Воздух был свеж и неподвижен. Многочисленная колония воробьёв, облюбовав высокие деревья, оглушала округу хоровым чириканьем.

Сергей вышел на беговую дорожку, ведя за собой двух высоких жеребцов рыжей и вороной масти. Они грациозно перебирали тонкими ногами, гордо неся на высоких шеях сухие головы.

– Выбирай, – сказал Сергей, подведя ко мне этих красавцев.

Я с удовольствием дотронулся до мягкой гривы вороного жеребца. Природная резвость не давала ему стоять на месте. Он как заводной дёргался из стороны в сторону, вырывал уздечку из рук Сергея, словно ему не терпелось размяться в свободном галопе.

– Это та самая английская порода? – спросил я.

– Нет, это знаменитые ахалтекинцы. Эта порода всегда отличалась выносливостью и бесстрашием в бою. Вороной – Пепел, а рыжий – Небоскрёб. Какого выбираешь?

– Подержи-ка вороного.

Мой избранник не успел опомниться, как я уже оказался у него седле. Пепел спокойно отнёсся к этому, не проявив ожидаемой агрессивности.

– Справишься? – на всякий случай спросил Сергей.

– Отпускай, – уверенно приказал я.

Он бросил мне уздечку, и Пепел без всякой команды побежал лёгкой рысью по знакомой дорожке. Вскоре Сергей догнал меня на своём рыжаке, и мы молча проскакали один круг.

– Раз уж мы на ипподроме, почему бы не устроить скачки с призом победителю, – предложил я.

– А что можно выбрать в качестве приза? – заинтересовался Сергей.

– Например, стол в ресторане.

– Согласен.

– Тогда финиш у того высокого тополя. На счёт «три» стартуем.

Мой жеребец с удивительной точностью рванул с места, словно знал арифметику. Я даже не успел пришпорить его, а моё запоздалое «но-о-о» прозвучало по-детски смешно и бессмысленно. Пепел уже нёсся свободным галопом, с каждой секундой увеличивая отрыв от рыжего Небоскрёба, который явно замешкался на старте. Пепел и не собирался уступать ему преимущество, будто стол в ресторане – лучший приз, за который ему когда-либо приходилось бороться. На него словно нашло галопное вдохновение. Охваченный не то восторгом, не то страхом, я прижался к шее своего скакуна, уже и не надеясь остановить его даже после финиша. Воздух свистел в ушах как при сильном ветре. Я робко приподнял голову, чтобы увидеть финишный тополь – гостиничная стена пронеслась мимо, дрожа всеми своими окнами. И в этом оконном вихре промелькнула знакомая женская фигурка в белоснежном наряде.

Я оглянулся на соперника и ужаснулся – Небоскрёб на полном скаку споткнулся на обе передние ноги и рухнул на грунт, подняв столб пыли. Сергей перелетел через коня, ударился лицом и грудью о землю и проехался по ней ещё несколько метров. Мне не сразу удалось остановить своего жеребца и повернуть обратно. Сергей уже стоял на ногах, когда я подъехал к нему и спрыгнул с коня. Его Небоскрёб тоже поднялся, и оба скакуна, оставшись без присмотра, дружно побежали к своему вольеру.

– Твоя победа, – сказал Сергей. – В нашей гостинице хороший ресторан.

– Вернёмся в номер, тебе надо умыться, – ответил я.

Все ещё спали, когда мы подошли к своей двери. Я вставил ключ в замочную скважину. Сергей стоял рядом и поглаживал ушиб на левой ноге. Его правая рука немного опухла и онемела, из глубокой царапины на лбу сочилась кровь. Рубашка порвалась и испачкалась. Внезапно открылась соседняя дверь, и в коридор, как и прошлой ночью, вышла золотоволосая девушка.

– Я всё видела, – сказала она, – это ужасно. Зайди ко мне, я помогу.

– Ты врач? – спросил я.

– Нет, но у меня есть всё необходимое для первой помощи.

– Как тебя зовут?

– Лида, – ответила она, – но какое это имеет значение? Я просто хочу помочь.

Сергей тоже вопросительно посмотрел на меня.

– Иди лечись, – сказал я.

Девушка бережно взяла его под руку и не спеша повела в свою комнату.

6.

Спустя два часа, отдохнув и переодевшись, я направился в кафе. В коридоре мне встретился режиссёр. Он со вчерашнего дня колесил вместе с художником фильма по окрестным сёлам в поисках подходящей натуры и вернулся в гостиницу лишь полчаса назад.

– Ты прочитал сценарий? – спросил Гена.

– Прочитал, – ответил я. – Знаешь, мне показалось, что твои герои напрочь лишены чувства юмора.

– Какой юмор? Это фильм о высокой любви, которая помогает молодым супругам в трудные минуты жизни. Сегодня вечером начнём снимать кульминационную сцену всего фильма. От тебя требуется контрастным освещением усилить напряжённость момента.

Мы начали снимать, когда Солнце скрылось за горизонтом, и фиолетовые сумерки опустились на город. В кадре на фоне плакучих ив городского парка, где по сценарию происходило действие, стояли два актёра – он и она. Она в коротенькой чёрной юбке, сапожках и потрёпанном свитере. Он, молодой муж по роли, в поношенном сером костюме.

– Как только начнут говорить текст, переведи фокус на актрису, – предупредил я стоящего рядом ассистента. Тот понимающе кивнул.

– Порепетируем ещё или снимем? – обратился к актёрам Гена. Он сидел на стуле с мрачным лицом инквизитора.

– Давайте снимать, – ответили актёры.

– Тихо на площадке! – крикнул Гена, – хлопушку в кадр. Мотор.

Я запустил камеру.

– Кадр сорок семь, дубль один, – объявила помощница режиссёра и, хлопнув дощечками, вышла из кадра.

– Ну не могу, не могу я родить, – запричитала по роли актриса, – врач сказал, что у меня никогда не будет ребёнка. Не люби меня, иди к другой, только не пей.

– Успокойся, прошу тебя… – начал было актёр.

– Стоп! – поморщившись, остановил его Гена. – Зачем ты её успокаиваешь? Она совершенно спокойна. Говорит о своём горе, будто рассказывает о моде будущего сезона. Даже обычной грусти в глазах нет. Я устал объяснять одно и то же. Актриса стояла у ивы в нелепой позе провинившейся ученицы. Её щёки заметно порозовели.

– Я постараюсь, – виновато произнесла она.

– Ну, что ж попытаемся ещё раз, – сказал Гена. – Приготовились. Мотор.

– Кадр сорок семь, дубль два.

– Ну не могу, не могу я родить. Врач сказал, что у меня никогда не будет ребёнка. Не люби меня…

– Стоп! – режиссёр резко встал на ноги. – Понимаешь, Валентина, я могу приказать гримёру, и тебе нарисуют глицериновые слёзы. Но слёзы не могут идти из пустых, ничего не выражающих глаз.

Актриса молчала, но ей, несомненно, хотелось провалиться сквозь землю. И тут её более опытный коллега решил помочь неудачливой партнёрше. Он изобразил на лице невыносимое страдание в стиле актёров немого кино и произнёс трагическим тоном:

– Ну не могу, не могу я родить. Врач сказал, что у меня никогда не будет ребёнка…

Я спрятал голову за кинокамеру, чтобы скрыть невольную улыбку.

– Вот, вот что нужно! Слышала, Валентина? – оживился режиссёр. – Я верю его словам, верю, что он не может родить.

– Конечно, он же мужчина, – робко возразила актриса.

– А ты, чёрт побери, бесплодная женщина. Понятно теперь?

Мне стало не по себе от такой откровенной грубости. К тому же сквозь объектив камеры я хорошо видел необычайно выразительные глаза актрисы, и работала она убедительно и естественно, без фальшивого надрыва, с чувством меры. Странно, что Гена не понимал этого.

Вдруг все осветительные приборы разом погасли. Ночная темнота мгновенно опустилась на съёмочную площадку.

– Свет долго горел, дизель перегрелся, – сообщил бригадир осветителей.

– Где продюсер? Я напишу докладную, – возмутился режиссёр, – этот дизель и Валентина загубят мне картину.

Я взял его за плечо и слегка надавил:

– Угомонись и не травмируй окружающих.

Минуту мы молча смотрели друг на друга.

– Хорошо. Оставим эту сцену на потом. Все свободны, – спокойно объявил Гена.

7.

Неожиданно в темноте по всему парку, то там, то тут – на людях, на деревьях, на траве замелькали голубые «зайчики», словно где-то включили волшебную лампу. Я огляделся и в глубине парка заметил Сергея. Он шёл по аллее в сторону съёмочной площадки. В руках у него был небольшой букет из голубых тюльпанов. Цветы светились, но не дежурным светом вольфрама помещённого в вакуум, а ласковым сиянием абсолютной любви того, кто нашёл и принёс эти цветы сюда. На это редкое свечение, согревающее душу, хотелось смотреть и смотреть. Нет никого совершеннее женщины, но только мужчина, при всех своих недостатках, способен понять, увидеть, полюбить и подарить ей волшебное сияние цветов, пусть даже рискуя жизнью.

Вся съёмочная группа замерла, когда Сергей преподнёс свой букет золотоволосой красавице в белом.

– Спасибо, – сказала она. – Какие необычные цветы! А как твоя рука?

– Уже не болит, – ответил парень.

– Пойдём, у меня есть вкусный торт к чаю. – Девушка взяла его под руку, и они пошли по узкой аллее, освещая деревья и тропинку голубым сиянием тюльпанов.

8.

В гостиницу потянулись и остальные работники съёмочной группы, унося с собой провода, микрофоны, реквизит, штативы и прочее киношное оборудование.

– Этому пижону надо выступать в цирке с таким номером, – пробурчал Гена. – Пятый день в группе, а уже волочится за моими работницами. Завтра снимаем сцену с ним – посмотрим, на что способен этот фокусник.

– Ты очень изменился, – сказал я, – в институте твоя деликатность заслуживала книги Гиннеса. А теперь ты постоянно на нервах. Покрикиваешь на всех.

– А ты не заметил, мы уже давно не в институте. Здесь производство, – утомлённо ответил Гена. – Пойду спать.

Я решил пройтись перед сном. Через полчаса вернулся в гостиницу. Спать не хотелось даже после прогулки. Я подошёл к внутреннему телефону, установленному в холле, чтобы поговорить с Геной о завтрашней съёмке. Но его телефон был занят. После второй попытки в трубке что-то щёлкнуло, захрипело, а затем прорвался приятный женский голос, который я мгновенно узнал:

– …мы попили чай с тортом, и я отправила его спать. Иди ко мне, – сказала Лида.

– А как же голубые тюльпаны? – с иронией спросил Гена.

– Я спрятала их в тумбочку.

– Мне надо немного поработать над сценарием. Я приду чуть позже. Оставь двери открытыми.

Я бросил трубку и поднялся в свой номер. В груди появилось тягостное ощущение от этого невольно подслушанного разговора. Сергей уже спал.

9.

Море было маняще-спокойным. Высокая скала, выбранная для съёмок, имела два низких отростка, которые как гигантские щупальца врезались в море, загибались концами внутрь навстречу друг другу, образуя естественный, почти замкнутый бассейн. Туда предстояло прыгать Сергею, дублируя исполнителя главной роли, который по сценарию спасался от погони. Плоская вершина скалы постепенно уходила под береговой песок, где расположилась колонна киносъемочных машин. На правом отростке скалы я приказал установить несколько мощных дуговых приборов, чтобы подсветить глубокую тень, падающую на гладь воды. Там же расположились несколько человек с канатами и спасательными кругами. Была вызвана и машина скорой помощи. Сергей, я, наш техник и кинокамера с красивым названием Аррифлекс Би-Эль35 находились в полной готовности на вершине скалы. Вскоре подъехала режиссёрская «Волга», из которой вышел продюсер фильма, невысокий пожилой мужчина с обширной лысиной и поседевшими висками. Подойдя к нам, он объявил:

– Геннадий Борисович приболел. Просил снять прыжок без него.

– В какой одежде должен быть Сергей? – спросил я. – Если ошибёмся, потом не смонтируем эпизод.

– Для этого у нас есть художник по костюмам, – строго ответил продюсер, – а сами не могли спросить у неё? Где она?

– Отсыпается в нашей машине, после бессонной ночи – мерзко ухмыльнулся техник по обслуживанию съёмочной аппаратуры.

– Совсем оборзели, – возмутился старик, – отсыпается во время съёмки?

– Это вы спросите у режиссёра. Ему виднее, – злорадно ответил техник.

– Ну, развели бардак, – продюсер пошёл в сторону стоянки, к студийным машинам.

– Закрой свой поганый рот, – зло сказал я технику, когда продюсер отошёл подальше.

– А если нет? – вызывающе ответил он.

– Я сам закрою твою помойку. Хочешь проверить? – Я ощутил, как неожиданная ярость, возникла где-то в животе, потом поднялась выше, сдавила горло и перешла ту черту, за которой я уже был готов пойти на всё и до конца.

Парень, видимо, уловил эту решимость в моём взгляде и отступил.

– Буду я ещё бодаться из-за очередной бабы режиссёра. Очень мне нужно, – он начал для вида возиться с кассетами.

Сергей стоял на краю скалы, и казалось, спокойно ждал дальнейших указаний.

Я подошёл к нему и сказал:

– Не слушай всякие сплетни.

– Я и не слушаю, – уверенно ответил он. – Мы сегодня будем снимать? Чего ждём?

– Разбираемся с твоей одеждой, – ответил я, но уже понимал, что этому парню сегодня лучше не прыгать с двадцатиметровой высоты.

Продюсер вернулся и объявил:

– Всё ясно. Надо прыгать без рубашки в одних брюках и обязательно в чёрных кроссовках.

Я отвёл его в сторонку и шепнул:

– Давай отменим сегодня съёмку.

– Почему? По какой причине? – удивился продюсер.

– Я не могу этого объяснить, но лучше не снимать сегодня.

– Это невозможно. По-твоему, столько людей и техника проехали сто двадцать километров, чтобы ни с чем вернуться обратно? Не слишком ли дорогая прогулка получается? И потом я не вижу причин.

– На площадке нет режиссёра.

– Ну да, сейчас я приглашу сюда Феллини вместе с Антониони. Не держи меня за идиота. Для того чтобы этот парень просто прыгнул в воду не нужен никакой режиссёр. Короче, помитинговали и хватит. Давайте работать.

Впервые в жизни мне не хотелось подходить к кинокамере. Но я подошёл и посмотрел в видоискатель – пространство сразу же ограничилось рамками кадра. Вот так мы идём на компромисс со своей совестью, ведь проще жить, если не слышать Голос Бога внутри себя. Потом замелькал обтюратор работающей камеры.

– Прыгай! – скомандовал продюсер.

Сергей мощно оттолкнулся и по красивой дуге полетел вниз. Я панорамировал за ним и видел, как он раскрыл руки, словно крылья, и улыбнулся перед тем как скрылся под водой. Камера прокрутила ещё тридцать метров плёнки, но Сергей не вынырнул. Я отпустил рукоятку штатива и посмотрел на морскую гладь. Потом увидел испуганный взгляд продюсера. В следующее мгновение я уже летел вниз, удивляясь, что добровольно прыгнул со скалы, на которую было страшно смотреть.

Вода оказалась тёплой и прозрачной. Я сразу увидел Сергея. Он лежал на спине в густой массе водорослей и вместе с ними плавно покачивался. Его глаза были закрыты. Кровь вытекала из головы, клубилась и растворялась в воде, напоминая дым в безветренную погоду. Я сделал мощный гребок в его сторону, схватил за волосы и суетливо поплыл наверх. Где-то на середине пути лёгкие не выдержали, и я глотнул воды. Казалось, ещё секунда, и спасатель превратится в утопленника. Так неожиданно я оказался на краю жизни, и лишь ценой последнего отчаянного рывка смог высунуть голову из воды, не выпустив из рук и Сергея.

Потом я долго отдыхал, стоя по пояс в воде и обнимая скалу как родную. Не хотелось ни говорить, ни думать – я лишь устало следил за тем, как двое врачей и двое осветителей торопливо несли Сергея наверх к машине скорой помощи. Сергей был уже мёртв. Я знал это, знал, что вижу в последний раз его классически правильное лицо, ставшее теперь бледнее морской пены.

Позже, когда уехали врачи, так и не сотворив чуда, ко мне подошёл продюсер.

– Ничего не понимаю, – сказал он, – Сергей сам выбрал это место, обследовал его, много раз прыгал с этой скалы, а сейчас вдруг угодил прямо на подводные камни. Ничего не понимаю.

Я не ответил, да и не было смысла в разговорах. Теперь никто никогда не узнает, что это было – несчастный случай или человек просто разбил свою боль об эти скалы.

Ветер с моря усилился и теперь с каждым новым порывом увлекал за собой всё больше песчинок, всё выше отрывал их от земли. Киношники разошлись по машинам, и только бригада осветителей угрюмо складывала свои приборы в кузов грузовика. Вода всё ещё неприятно стекала с моей рубашки и брюк, капля за каплей уходя в песок. Мне стало зябко. Под нарастающий шум прибоя я прошёл вдоль всей автоколонны и поднялся в операторский автомобиль. На широкой мягкой полке, предназначенной для перевозки съёмочной аппаратуры, сладко спала девушка. Она была в белых джинсах, в белых кроссовках, а золотистые кольца волос живописно разметались по белой сорочке. Мокрый, озябший я смотрел на её красивый профиль. Нет, её вряд ли опечалит случившееся. Проснувшись, она будет жить прежней жизнью, надеясь на счастье, как и тысячи людей. А что-то важное и светлое уже прикоснулось к ней, но осталось незамеченным. В её жизни больше не будет голубых тюльпанов, светящихся в ночи, как не будет и того, кто знает, где их искать.

Лида зашевелилась под моим долгим взглядом, открыла глаза и приподняла голову.

– Съёмка закончилась? – сонно спросила она.

– Закончилась, – ответил я. – Ты выспалась?

10.

Всю долгую дорогу от скалистого берега до гостиницы я молча сидел у окна, глядя на бесконечные песчаные дюны. Нельзя было уступать продюсеру. Наплевать на его сроки и расходы. Но я проявил мягкотелость и теперь в душе навсегда останется неизлечимая болячка причастности к этой смерти.

Гостиница встретила меня обычной утренней суетой. Администрация занималась расселением туристов. По этажам сновали уборщицы, шумно жалуясь друг другу на неряшливость жильцов. Я больше не мог оставаться здесь, в этой гостинице, в этом городе. Стараясь не смотреть на аккуратно заправленную кровать Сергея, я переоделся в сухое, торопливо собрал в дорожную сумку свои нехитрые пожитки и вышел в коридор.

На небольшой площади перед гостиницей выстроились в ряд несколько киносъемочных машин. Вернувшаяся киногруппа в полном составе сидела в чайхане, расположенной на открытой веранде у входа в гостиницу. За одним из столиков сидели режиссёр, продюсер и костюмерша в своём неизменном белом наряде.

– Заур, присаживайся к нам, – сказал Гена, заметив меня.

Я подошёл к ним, опустил сумку на пол и сел за стол. Официант сразу же принёс мне стакан чая на блюдце и вазочку с восточными сладостями.

– Что за сумка? Ты собрался куда-то? – спросил Гена.

– Я уезжаю.

– Не дури, Заур, в нашем деле всякое случается. Может, ты опасаешься неприятностей?

– Неприятностей не будет, – вмешался в разговор продюсер. – У нас с этим парнем заключён письменный договор – мы не несём ответственности за несчастный случай. Он сам ошибся. Но его мать, в любом случае, получит по страховке сто тысяч рублей. На старость ей хватит.

– Вот видишь, всё нормально, – сказал Гена, – мы можем продолжать съёмки. У нас отличный сценарий.

– Да, я помню, фильм о высокой любви.

– Зря иронизируешь.

– А то, что погиб человек, это нормально? Это тебя никак не напрягает? Я же предупреждал и просил не снимать сегодня. Пусть сроки и расходы чуть увеличатся и что? Разве человеческая жизнь не стоит этого?

– Я вижу, ты ничего не понимаешь в нашей ситуации. Забудь советские времена и свою лирику. Сегодня снимает тот, кто нашёл спонсора. Наш фильм финансируют московские братки. Ребята платят живые бабки из своего кармана и строго следят за перерасходом бабла. Через месяц они хотят получить готовую продукцию. Я не могу терять время из-за того, что у кого-то плохое настроение или на душе мерзко. Кто виноват, что твоё Госкино накрылось медным тазом? А теперь, извини-подвинься, пришёл главный закон капитализма – кто платит, тот и заказывает музыку. Если не понятно, могу сформулировать грубее. Тебе же никогда не нравился социализм. Капитализм тоже не по душе? Чего же ты хочешь?

– Царствия Божьего, – усмехнулся продюсер.

Все сидящие напротив меня довольно заулыбались, посчитав шутку удачной.

– Высоко замахнулся, – сказал Гена, но если так, то флаг тебе в руки. Может, когда-нибудь и дождёшься. А мы пока грешным делом закончим картину.

– Удачи тебе, мой друг, – искренне пожелал я, поднялся со стула, забрал свою сумку и пошёл через площадь к автобусной остановке. Вскоре подъехал и автобус.

– Подожди, Заур, – кто-то коснулся моей руки. Я оглянулся – передо мной стояла костюмерша Лида.

– Я хочу сказать, что никогда и ничего не обещала Сергею, просто помогла ему в то утро. Потом, мы ещё один раз пили чай с тортом. Вот и всё, что было. Я не просила этих цветов, и он зря пошёл за ними на гиблое место. Потому и погиб. А мне нравится другой человек.

Я понял, что девушка этим разговором хочет избавиться от тяжёлого камня на сердце. Но я не умел отпускать грехов и не хотел никого утешать, потому и сказал:

– Думаю, он полюбил тебя больше жизни, и ему было всё равно, где растут цветы, которые он решил подарить тебе. За ними он пошёл бы куда угодно.

– Взрослый парень, после двух коротких встреч и вот так – больше жизни! Как такое возможно? – искренне не понимала Лида.

– Уже известно – случается такое, чего и быть не может. Думаю, что теперь нам и дальше жить с этой царапиной на сердце. Прощай, Лида. Может, ещё свидимся когда, – я шагнул в автобус.

Но девушка вновь взяла меня за руку.

– Постой, Заур. Только один вопрос – ты часто общался с Сергеем, может он рассказывал тебе, где находится это гиблое место?

Автобус резко тронулся с места и стал набирать скорость. Я не успел ответить, только махнул рукой на прощание.

11.

В эти дневные часы в пивном баре «Белый Рыцарь» было тихо и немноголюдно. Несколько посетителей сидели за столиками, а висевший под потолком телевизор негромко рассказывал последние новости. Воспоминания уступили место реальности. Я и не знал, что картинки прошлого так хорошо стыкуются с холодным пивом. В дальнем углу зала открылась входная дверь, и я увидел знакомый силуэт. В бар вошла Лида со своей большой сумкой в руке. Она недолго искала меня – подошла и села за столик.

– Я заметила, как ты зашёл в этот бар, – сказала она, – захотелось поговорить ещё.

– У меня такое же желание. Что тебе заказать?

– Холодного пива. Сегодня настоящая израильская жара.

Я махнул рукой хозяину, стоявшему за стойкой, он кивнул и поставил перед Лидой большую кружку тёмного пива.

– Помнишь тогда, на автобусной остановке я задала тебе вопрос, но ты не успел ответить. А ведь после того, что случилось, все только и говорили о гиблом месте, но никто понятия не имел, где оно находится. Ты же сам из тех краёв, может, знаешь что-то об этой тайне? – спросила Лида.

– Знаю, – ответил я. – Гиблое место находится там, где нет надежды, там, где сумрачно и одиноко, а голубые тюльпаны ещё не найдены любящим сердцем.

Лида внимательно выслушала, потом, улыбнувшись, сказала, – умеете вы, кавказские мужчины, сладко петь. Но в жизни всё проще и сложнее – молодой, красивый и смелый, прямо как в сказке, принёс мне волшебные цветы. А моё сердце до сих пор любит пожилого, больного, ворчливого. И ничего с этим не сделаешь.

– А ничего и не надо делать, – ответил я. – Может быть, это и есть та самая Высокая Любовь.