Пролог 

Начнем наше повествование с того, как небесный наставник Чжан Тянь‑ши молебствиями и жертвоприношениями избавляет народ от эпидемий и как сановник Хун Синь по неведению освобождает оборотней

Как гласит предание, эти восемь строф были написаны знаменитым конфуцианцем Шао Яо‑фу, который был известен также под именем Канцзе и жил при дворе покойного императора Шэнь‑цзуна династии Сун. Он изливал свою скорбь по поводу того, что эпоха пяти династий, принесшая гибель династии Тан, послужила причиной непрекращающихся войн в Поднебесной, и в те времена могло быть так, что утром правили Ляны, а к вечеру воцарялись Цзини. Даже поговорка такая сложилась: «Императоры Чжу, Ли, Ши, Лю, Го – династии Лян, Тан, Цзинь, Хань, Чжоу. Было их пятнадцать императоров, а смуту сели пятьдесят лет!»

Но затем наступил перелом в лихолетии, и все изменилось. В небольшом военном городке Цзяма появился на свет будущий родоначальник династии Сун – император У‑дэ.

При рождении этого мудрого человека красное зарево разлилось по всему небу, необычайный аромат не рассеивался всю ночь, и он, как бог грома и молний, сошел на землю. Был он столь отважен, мудр и великодушен, что ни один император не мог с ним сравниться. С палицей в руках, такой же огромной, как он сам, У‑дэ разбил войска четырехсот округов и всех их покорил. Он очистил Поднебесную и освободил ее от всякого зла. Эру его правления называли Да Сун, а столицу свою он учредил в Бяньлян, в Кайфыне. Среди восьми императоров бывших до него девяти династий он считался главным и первый заложил основы четырехсотлетнего царствования. Вот почему Шао Яо‑фу восторженно писал: «Но ушли облака – и явилась лазурь». И в самом деле, он, как солнце, светил народу.

В те времена в западных горах Хуашань проживал один ученый даос по имени Чэнь Туань. Человек этот владел тайнами магии и отличался высокой добродетелью. Он мог предсказывать по облакам, и однажды, когда верхом на осле Чэнь Туань спускался с гор, направляясь в город Хуаинь, он услышал разговор путников, беседовавших о том, что император Чай Ши‑цзун уступил свой трон в Восточной столице полководцу Чжао Куан‑иню. Эти слова очень обрадовали Чэнь Туаня, и, обхватив голову руками, он так расхохотался, что даже свалился с осла. Когда видевшие это люди спросили его, отчего он так смеется, монах ответил:

– Отныне в Поднебесной воцарится мир!

Поистине, это соответствовало воле неба, законам земли и желаниям людей.

Вступив на трон, Чжао основал новую династию. Он правил семнадцать лет, и мир царил по всей Поднебесной. Затем он передал правление брату, императору Тай‑цзуну, который управлял страной двадцать два года, после чего воцарился император Чжэнь‑цзун, в свою очередь оставивший трон императору Жэнь‑цзуну.

Про Жэнь‑цзуна можно сказать, что ему еще в детстве дали прозвище древнего философа Лаоцзы: Босой великий отшельник. Едва он родился, как принялся плакать и плакал непрерывно и днем и ночью. Тогда по приказу императора повсюду были расклеены объявления, призывающие лучших врачей вылечить наследника. Это событие тронуло сердце небесного правителя, и он отправил на землю духа планеты Венеры Тай‑бо. А тот, спустившись, превратился в старика, сорвал все объявления и завил, что может успокоить императорского наследника. Чиновник, ведающий объявлениями, провел его во дворец, и старец предстал перед императором, который повелел провести его во внутренние покои к колыбели наследника. Старец приблизился к малютке, взял его на руки и прошептал ему на ухо восемь слов, после чего ребенок тут же затих; а старик, не называя своего имени, исчез, будто его и не было.

Какие же слова прошептал старец на ухо младенцу? А сказал он следующее: «Звезда мудрости поможет тебе, звезда войны защитит тебя». И правда, послал правитель неба две звезды на землю, чтобы они оказывали императору помощь. Звездой мудрости был великий ученый Бао Чжэн, живший в южном дворце Кайфына, а звездой войны – полководец Ди Цин, покоривший государство Сися. Мудрые сановники во всем помогали императору этой династии, который правил сорок два года и девять раз сменил наименование своего правления.

Первый год правления Тянь‑шэн был последним годом шестидесятилетнего цикла летоисчисления, и в Поднебесной царил мир, вдоволь было хлеба и всяческого продовольствия, и народ спокойно занимался своими делами. В эти времена, если кто, бывало, обронит на дороге вещь, так там она и останется, и даже двери домов на ночь не запирались. Так жили в этот первый период, длившийся девять лет.

Благодатным был и период, длившийся также девять лет – с первого года правления Мин‑дао до третьего года правления Хуан‑ю. А в третий период, то есть в четвертый год правления Хуан‑ю и второй год правления Цзя‑ю, также тянувшийся девять лет, поля приносили еще большие урожаи, чем прежде. Эти три периода, занявшие двадцать семь лет, народ назвал эпохой великого мира и процветанию и наслаждался радостной и спокойной жизнью. Но кто мог подумать, что после того, как радость достигнет предела, наступит горе? И вот весной третьего года правления Цзя‑ю в поднебесной разразилась эпидемия. Она охватила всю страну от Великой реки до Восточной и Западной столиц, и не было такого места, где бы не болели люди, и такого человека, который бы не пострадал от нее. Из всех округов и областей Поднебесной, как снежинки в буран, сыпались донесения, сообщения, доклады и просьбы о помощи.

Надо сказать, что от этой эпидемии уже погибла большая часть гражданского и военного населения Восточной столицы как в самом городе, так и в пригородах. Правитель Кайфэна – Бао Чжэн прилагал все усилия к тому, чтобы помочь народу и прекратить мор. На собственные деньги он покупал лекарства и помогал многим, но разве мог он вылечить всех? Эпидемия свирепствовала все больше и больше; и вот однажды военные и гражданские чины собрались на совет в зале Водяных часов, где и дожидались императора, чтобы доложить ему обо всех бедах.

А было это в третий день третьей луны третьего года правления Цзя‑ю, во время пятой стражи. Когда император вышел к собравшимся и закончились полагающиеся по этикету церемонии, ведающий приемами провозгласил:

– Пусть тот, у кого есть какое‑нибудь дело, выступит вперед и доложит о нем императору. Те же, у кого нет дела, могут удалиться.

Среди присутствовавших сановников находились главный советник Чжао Чжэ и советник Вэнь Янь‑бо, которые вышли из рядов и почтительно доложили:

– Сейчас в столице свирепствует эпидемия. Много жертв она унесла как среди военных, так и среди гражданского населения. Разрешите же смиренно просить вас, всемилостивейший император, проявить милосердие, освободить всех преступников, облегчить пытки и сбавить налоги, и ради спасения народа устроить моления, чтобы небо избавило нас от этого мора.

Выслушав это обращение, император тотчас же повелел палате ученых составить проект императорского указа, в котором бы объявлялось о прощении всех преступников Поднебесной и о том, что народ должен быть освобожден от поборов и налогов. В то же самое время всем храмам и кумирням столицы был разослан приказ об устройстве молений.

Однако эпидемия в тот год еще больше усилилась. Когда слухи об этом дошли до Сына неба Жэнь‑цзуна, он очень встревожился и снова призвал на совет всех своих сановников. В числе собравшихся находился один из старших сановников, который, не дожидаясь своей очереди, выступил вперед и обратился к императору с докладом. Взглянув на него, император узнал государственного советника Фань Чжун‑ня, который, поклонившись и воздав ему должные почести, почтительно обратился к императору со следующей речью:

– Повсюду жестоко свирепствует эпидемия, страдает и военное и гражданское население. Ни днем, ни ночью никто не может быть спокоен за свою жизнь. Выслушайте же мое скромное предложение: чтобы избавиться от эпидемии, необходимо немедленно призвать во дворец потомка ханьского небесного наставника и во внутренних покоях совершить моления и принести жертвы всемогущему небу. Тогда наши мольбы дойдут до Небесного царя, и мы избавимся от эпидемии и спасем народ.

Император Жэнь‑цзун согласился с его предложением и тут же приказал мудрецам составить нужный приказ, под которым собственноручно и подписался. Затем он велел послать монахам благовонных свечей из императорских запасов и отправил к ним главного военачальника Хун Синя. Он должен был в качестве личного посла императора явиться в провинцию Цзянси, в уезд Синьчжоу, на гору Лунхушань и пригласить во дворец потомка ханьского небесного наставника – Чжан Тянь‑ши.

После этого во дворце были зажжены благовонные курени, и император лично вручил военачальнику Хун Синю указ, написанный на красной бумаге, приказав ему тотчас же собираться в путь. Получив указ, Хун Синь простился с Сыном неба, заучил указ наизусть, сложил в ларец полученные от императора благовонные свечи и сел на кон. Сопровождаемый свитой в несколько десятков человек, он покинул Восточную столицу и отправился к городу Гуйцисянь, в округе Синьчжоу.

Когда они достигли города Синьчжоу, в провинции Цзянси, все чиновники этого города вышли им навстречу. Тотчас был послан гонец на гору Лунхушань к настоятелю и монахам, чтобы предупредить их о прибытии императорского посла.

На следующий день все чиновники города отправились вместе с Хун Синем к подножию горы Лунхушань. Тут они увидели, что с горы спускается огромна толпа монахов с большими хоругвями, знаменами и благовонными свечами в руках. Подъехав к монастырю, Хун Синь сошел с коня. Здесь собрались все монахи – от настоятеля до последнего послушника, – которые провели Хун Синя в главный храм, чтобы совершить пред ним жертвоприношение. Обратившись к настоятелю, Хун Синь просил, где сейчас находится великий учитель, и монах с поклоном отвечал:

– Разрешите довести до вашего сведения, господин военачальник, что нынешний потомок ханьского небесного учителя, именующийся великим учителем Сюй Цзином, обладает возвышенным характером, любит тишину и уединение. Торжественные встречи и проводы его утомляют, поэтому он поселился в хижине на вершине горы Лунхушань и живет там, совершенствуя свою чистоту. Вот почему и нет его с нами в монастыре.

– Но я прибыл с императорским указом, и мне необходимо повидать этого небесного наставника, – говорил Хун Синь.

– Разрешите попросить вас, – отвечали монахи, – положить императорский указ здесь, в приемном зале. Мы, смиренные иноки, не смеем раскрыть и читать этот рескрипт. Еще мы просили бы вас, господин военачальник, пройти в келью игумена и выпить там чаю. А уж после мы все это обсудим.

Хун Синь оставил императорский указ в главном зале и вместе со всеми отправился к игумену. Там он уселся посреди кельи, и прислуживающие монахи налили ему чай. Затем были поданы разные яства и среди них всевозможные плоды земли и воды.

Когда трапеза окончилась, Хун Синь вновь спросил монахов:

– Если небесный наставник поселился на вершине горы, то, быть может, вы пошлете к нему кого‑нибудь и попросите спуститься, чтобы мне прочесть ему императорский указ.

– Теперешний небесный наставник хоть и живет в горах, – отвечали монахи, – однако достоинства его необычайны. Он передвигается на тучах и облаках, и поэтому его трудно обнаружить. И частенько случается так, что мы, смиренные монахи, не можем найти его, когда бывает в нем нужда. Как же можно послать за ним?!

– Ну, если так обстоит дело, – отвечал Хун Синь, – то как же я смогу повидать его? Сейчас в столице свирепствует болезнь, и Сын неба послал меня сюда, вручив указ и благовонные свечи, чтобы пригласил небесного наставника совершить моление всем духам праведников на небе об избавлении народа от стихийного бедствия. Что же мне предпринять?

– Сын неба желает спасти народ! – воскликнул настоятель. – Тогда докажите всю искренность своих намерений, питайтесь только постной пищей и вымойтесь. Наденьте простые одежды, и, оставив здесь свою свиту, воскурите присланные благовония, и, захватив императорский указ, пешком отправляйтесь на гору, где, преклонив колени, сообщите великому учителю свою просьбу. Если в сердце вашем нет места притворству, то, возможно, вы и увидите его. Если же вы не проявите всей искренности, то лишь напрасно потеряете время и вряд ли увидите учителя.

– Прибыл сюда из столицы и уже питался постной пищей, как же вы можете говорить о неискренности? Но пусть будет по‑вашему. Завтра рано поутру отправлюсь на гору.

Вскоре после этого все разошлись на отдых.

На следующий день, еще до рассвета, монахи поднялись с постели, согрели воду и, приготовив благовонное умывание, пригласили Хун Син помыться. Затем он облачился в новую одежду, на ноги надел туфли, сделанные из конопли, с соломенной подошвой, захватил благовоний, а также императорский указ и спрятал все в желтый мешочек, который прикрепил за спиной. Затем, взяв серебряную курильницу, возжег благовония, отчего все кругом заволокло дымом.

Толпа монахов проводила Хун Син на гору и там указала ему тропинку, по которой он должен был следовать дальше. Расставаясь с Хун Синем, монахи напутствовали его следующими словами:

– Если вы, господин военачальник, решили спасти народ, то не раскаивайтесь. Твердо и решительно ступайте к намеченной вами цели.

Расставшись со своими провожатыми, Хун Синь призвал на помощь милость неба и стал подниматься в гору. Так он шел некоторое время по извилинам горной тропинки; ему приходилось цепляться на крутых склонах за лианы и другие ползучие растения. Пройдя два или три ли и оставив позади несколько горных перевалов, Хун Синь почувствовал, что ноги у него ослабели и он не может больше двигаться. Тогда он подумал про себя: «Я, один из почитаемых при императорском дворе сановников, когда жил в столице, спал на мягкой постели, ел из богатой посуды – и даже тогда уставал. Как же мне не устать теперь, когда я должен идти в этих соломенных туфлях по такой дороге! Для того лишь, чтобы узнать, где находится этот наставник, мен заставляют переносить подобные трудности!»

Сделав еще пятьдесят шагов, он остановился и расправил плечи, чтобы перевести дух, как вдруг из лощины налетел сильный порыв ветра. Раздался громоподобный рев, и из‑за соснового леса с шумом выскочил огромный тигр с белым лбом и глазами навыкате. Хун Синь перепугался и с криком «Ай‑я!» повалился на землю. Тигр приблизился к Хун Синю, обошел его кругом и с громким рыком умчался в горы. Хун Синь, лежа под деревом, от страха стучал зубами. Сердце его учащенно билось, все тело онемело, а ноги ослабели, как у петуха, побитого в бою противником. Он лежал и беспрерывно стонал, охваченный страхом.

Немного времени спустя Хун Синь поднялся с земли, подобрал курильницу для возжигания благовоний, зажег еще несколько свечей из тех, что послал император, и снова двинулся в путь, решив во что бы то ни стало разыскать учителя. Пройдя еще шагов пятьдесят, он снова принялся вздыхать и сетовать на свою судьбу:

– Император послал меня сюда с поручением и заставил пережить такие ужасы…

Не успел он произнести этих слов, как опять поднялся сильный ветер, принесший с собой отвратительный запах. Хун Синь стал оглядываться и вдруг услышал шипение: из зарослей бамбука выползла громадная змея с белыми пятнами, в обхват не меньше бадьи.

Тут Хун Синь снова пришел в ужас. Он отбросил в сторону курильницу для возжигания благовоний и закричал:

– Ну теперь я погиб! – и, попятившись назад, свалился у выступа скалы.

Змея быстро подползла к нему и, свернувшись кольцами, уставилась на Хун Синя глазами, сверкавшими желтым светом. Широко раскрыв свой огромный рот и высунув зык, она обдавала его ядовитым дыханием.

У Хун Синя от страха душа ушла в пятки. Змея еще некоторое время смотрела на него и, наконец, извиваясь, поползла прочь и быстро скрылась. Когда она исчезла, Хун Синь поднялся на ноги и воскликнул:

– Какой позор! Я ведь чуть не умер от страха!

Тут он увидел, что все его тело покрылось пупырышками, словно от холода, и принялся ругать монахов:

– Вот ведь бессовестные негодяи, подшутили надо мной и еще заставляют переживать все эти страхи! Если только я не найду великого учителя на вершине горы, то уж, когда спущусь, разделаюсь с ними!

Он снова поднял курильницу, поправил на спине мешочек с императорским указом, привел в порядок одежду и головной убор и стал подниматься в гору. Но едва он сделал несколько шагов, как из‑за леса послышался слабый звук флейты, который все приближался и приближался. Присмотревшись, Хун Синь увидел молодого послушника, ехавшего на буйволе, лицом к хвосту, и с улыбкой игравшего на флейте. Когда он переваливал уже через вершину, Хун Синь окликнул его:

– Эй, ты, откуда? Ты знаешь меня?

Но послушник не обращал на него никакого внимания и продолжал играть на флейте. Хун Синю пришлось еще несколько раз к нему обратиться, прежде чем тот ему ответил. Громко рассмеявшись и указывая на Хун Синя флейтой, послушник сказал:

– Не вы ли прибыли сюда повидаться с великим учителем?

– Ведь ты простой пастух, – с удивлением заметил Хун Синь, – откуда же ты знаешь это?

Послушник засмеялся и ответил:

– Утром прислуживал учителю в хижине и слышал, как он сказал: «Сегодня прибудет военачальник Хун Синь, которого Сын неба послал ко мне с указом и курильницей для возжигания благовоний. Он взойдет на гору и попросит, чтобы я отправился в столицу для жертвоприношения и молился всем святым о прекращении эпидемии. Поэтому я сегодня же полечу на моем журавле ко двору императора». Теперь он, верно, уже в пути, – продолжал послушник, – в хижине вы его не найдете. Вам нет надобности ходить туда, потому что на горе много диких зверей и ядовитых змей, и вы можете там погибнуть.

– Смотри не обманывай меня! – пригрозил Хун Синь послушнику.

Но тот только рассмеялся и, снова заиграв на флейте, спустился с горы. «Откуда только этот паренек все знает? – подумал про себя Хун Синь. – Не иначе, как сам небесный наставник послал его. Так оно и есть, наверно, как он рассказывает. Надо бы мне взойти на гору, да только страшно. Как вспомнишь те ужасы, от которых я только что чуть не погиб… Нет, уж лучше мне спуститься вниз».

Хун Синь подобрал курильницу, отыскал тропинку, по которой пришел, и стал быстро спускаться с горы. Монахи проводили Хун Синя в келью игумена, и там настоятель спросил его:

– Виделись ли вы с великим учителем?

– Я – сановник, уважаемый при дворе императора, – отвечал Хун Синь, – как же могли вы послать меня на гору, где мне пришлось перенести всевозможные страдания и я чуть было не лишился жизни? Прежде всего на полпути мне повстречался тигр с белым пятном на лбу и глазами навыкате и до смерти перепугал мен. Когда же я пошел дальше, то из зарослей бамбука выползла громадная пятнистая змея и, свернувшись кольцами, преградила мне дорогу. Если б судьба не благоприятствовала мне, вряд ли довелось бы мне вернуться живым в столицу! И все это учинили вы, чтоб только подшутить надо мной!

– Но могли ли мы, смиренные монахи, проявить такое непочтение к вам, уважаемому сановнику? – возразил настоятель. – Все это были лишь испытания, посланные вам небесным наставником, и, хоть на этой горе и водятся змеи и тигры, они не причиняют людям вреда.

– Я уже выбился из сил, – продолжал Хун Синь, – и все же карабкался на гору, как вдруг увидел послушника, который выехал из леса верхом на буйволе и играл на флейте. Когда он поднялся на вершину, я спросил его, откуда он едет и знает ли мен. Он ответил, что знает все, и сообщил мне, что небесный наставник еще утром сел на журавля и полетел в Восточную столицу. Поэтому‑то я и вернулся обратно.

– Очень жаль, господин военачальник, что вы упустили такой случай, – опечалился настоятель. – Ведь пастушок и был сам великий учитель!

– Если это был великий учитель, так почему же он походил на столь простого, заурядного человека? – спросил Хун Синь.

– Наш великий учитель человек необычайный, – отвечал настоятель. – Хоть он еще и моложе годами, но добродетели его не знают себе равных. Он отличается от всех людей и в разных местах меняет свой облик. Проницательность учителя необычайна, и люди зовут его родоначальником всех мудрецов, постигших тайны великого Дао.

Вот уж истинно, хоть и есть глаза, а не смог распознать небесного наставника, – сетовал Хун Синь. – Встретил его и не знал, кто передо мной!

– Успокойтесь, господин военачальник, – продолжал настоятель. – Если небесный наставник говорил о своем путешествии, то к вашему возвращению в столицу моления будут уже совершены.

Только после этих слов сердце Хун Син успокоилось. Тут настоятель приказал устроить пир в честь военачальника, а указ велел положить в ларец для императорских писем и поставить его в храме, в главном приделе которого зажгли благовонные свечи из кладовых императора.

Пир состоялся в тот же день в келье игумена, куда было подано вино и различные яства, приготовленные из постной пищи. Пир закончился только поздно вечером, и Хун Синь снова ночевал в монастыре.

На следующий день после завтрака к Хун Синю пришли настоятель и монахи и пригласили его погулять с ними по горному склону. Хун Синь был очень рад этой прогулке. Вместе с ним отправилась и его свита. Шествие двинулось из кельи игумена; впереди в качестве проводников шли два послушника. Монахи и их гости обошли вокруг храма, наслаждаясь красотой природы. Главный придел храма отличался такой роскошью, что ее и описать невозможно. В левом крыле находились приделы девяти небес, императорской пурпурной звезды, а в правом – придел первобытного бога, придел трех князей – неба, земли и воды, и придел изгнания злых духов.

Когда все было осмотрено, они свернули вправо, и Хун Синь увидел неподалеку еще один храм, стоявший в стороне, стены которого цветом напоминали красный перец. Впереди высились две темно‑красные решетки, двери же храма были крепко заперты, и на них висели замки величиной с человеческую ладонь. Они были запечатаны более чем десятью бумажными полосами, на которых стояло множество красных печатей. Под карнизом храма висела горизонтальная табличка красного цвета с выгравированными на ней четырьмя золотыми иероглифами, гласившими: «Придел покоренных злых духов».

– Что это за храм? – спросил Хун Синь, указывая на него монахам.

– В этот храм заточили злых духов, усмиренных при небесных наставниках прошлых поколений, – отвечал настоятель.

– А почему на двери так много печатей? – продолжал расспрашивать Хун Синь.

– Великий духовный наставник при Танской династии Дун Сюань запер здесь владыку злых духов, и каждый последующий небесный наставник собственноручно прибавлял к уже имевшимся новую полоску бумаги, чтобы будущие поколения не могли самовольно открыть этой двери, ибо освобождение злого духа было бы необычайным бедствием. Сменилось уже девять поколений, и все они принесли клятву в том, что не будут отпирать этот придел. Замок запаян расплавленной медью, и кто знает, что делается внутри? Я, смиренный настоятель, уже более тридцати лет ведаю этим храмом и знаю только то, что уже сообщил вам.

Выслушав этот рассказ, Хун Синь очень изумился и подумал: «Я должен взглянуть на этого властелина духов».

– Откройте, пожалуйста, дверь, я хочу увидеть, каков из себя этот властелин, – сказал он настоятелю.

Господин военачальник, – смиренно отвечал тот, – никак не могу открыть храма. Наши небесные наставники запрещали это, повторяя, что никто из последующих поколений не смеет открывать двери храма.

– Глупости! – засмеялся Хун Синь. – Просто вы хотите дурачить порядочных людей, вот вы и выдумали, что заперли здесь властелина злых духов. читал множество книг, и нигде не говорилось о том, чтобы можно было заточить злых духов. Ведь духи и дьяволы живут в преисподней. Не верю, что тут сидит властелин злых духов! Откройте же побыстрее, и посмотрю, что это за властелин такой.

– Этот храм нельзя открыть, – упорно твердил настоятель, – иначе мы наделаем бед и причиним вред людям.

Тут Хун Синь рассвирепел и сказал монахам:

– Если вы не откроете мне дверь, я, возвратившись ко двору, доложу императору, что вы, монахи, нарушили его высочайшее повеление, препятствовали мне зачитать императорский указ и не дали увидеться с великим учителем. Еще я скажу, что вы тайно построили здесь храм и, делая вид, будто держите в нем властелина духов, обманываете народ. Тогда у вас отберут монашеские свидетельства, заклеймят и сошлют в ссылку, – хлебнете вы горя!

Настоятель и монахи испугались, и им ничего больше не оставалось, как позвать работников, которые сначала сорвали бумажные печати, а потом сшибли молотом замок. Затем они толкнули дверь и проникли в храм, где было темно, как в пещере, и ничего не было видно.

Хун Синь приказал своим спутникам принести десяток факелов и зажечь их. Когда люди вошли в храм и осветили все углы, там не оказалось ничего, кроме каменной плиты в пять или шесть чи, стоявшей в самом центре. Под ней находилась каменная черепаха, которая уже наполовину вросла в землю. Когда к плите поднесли факелы, то на лицевой ее стороне отчетливо выступило изречение, заимствованное из священной книги и написанное древними витиеватыми письменами, понять которые не мог ни один из присутствовавших. Оглядев обратную сторону, они увидели на ней иероглифы, составлявшие четыре слова: «Придет Хун и откроет».

Увидев эти иероглифы, Хун Синь обрадовался и сказал настоятелю:

– Вы хотели помешать мне, но случилось так, что еще несколько сот лет назад здесь был поставлен мой фамильный знак. Слова: «Придет Хун и откроет» – заставляют меня выяснить, почему же вы препятствовали мне? Я полагаю, что властелин злых духов находится как раз под этой каменной плитой. Эй вы, люди! Позовите‑ка еще работников, и пусть они захватят мотыги и железные лопаты и копают здесь.

– Господин военачальник, – говорил в страхе настоятель, – вы не должны трогать этот камень, иначе, боюсь, будет беда, и вы принесете большой вред людям. Опасность велика.

Да что вы, монахи, понимаете! – закричал разгневанный Хун Синь. – Здесь ясно сказано, что именно я должен поднять эту плиту, как же смеете вы препятствовать мне? Сию же минуту пришлите сюда людей, и пусть они поднимут плиту!

– Боюсь, случится беда, – твердил настоятель.

Однако Хун Синь и слушать его не хотел. Он собрал работников, и они сначала отвалили каменную плиту, а потом, потратив немало усилий, сдвинули каменную черепаху; прошло много времени, прежде чем они смогли поднять ее. Потом они стали копать дальше и, вырыв яму в четыре чи глубиной, увидели большую плиту из темного камня не менее десяти квадратных чи. Хун Синь приказал поднять эту плиту, хот настоятель умолял не трогать ее.

Но Хун Синь и слушать не стал его. Люди подняли большой камень, и когда заглянули под него, то увидели яму в десть тысяч чжан глубиной. Из этой пещеры доносился гул, подобный сильным раскатам грома. Когда же этот шум прекратился, вверх взвилось черное облако, которое ударилось о своды храма и, разрушив их, вырвалось наружу и заполнило собой все небо. Затем эта темна туча разделилась больше чем на сотню золотых облаков, и они разлетелись во все стороны.

Люди пришли в ужас, закричали от страха и, отбросив мотыги и железные лопаты, бросились вон из храма, на бегу опрокидывая друг друга. А Хун Синь был в таком ужасе, что потерял дар речи и даже не знал, как ему быть. От страха лицо его сделалось серого цвета. Когда Хун Синь выскочил на веранду, он увидел здесь настоятеля, который горестно причитал.

– Что это за духи? – спросил Хун Синь.

– Господин начальник, – отвечал настоятель, – наш древний предок, небесный наставник Дун Сюань, оставил после себя завет, который гласил: «В этом храме заточены тридцать шесть духов Большой Медведицы и еще семьдесят два злых духа, всего сто восемь повелителей злых духов. Они придавлены каменной плитой, на которой старинными письменами вырезаны их прозвища. Если их выпустить на волю, много будет от них зла людям». Что же делать теперь, когда вы, господин военачальник, освободили этих духов?

Когда Хун Синь услышал это, все его тело покрылось холодным потом, и он задрожал. Собрав свои пожитки и созвав приехавшую с ним свиту, он спустился с горы и поспешил обратно в столицу. Мы не будем распространяться о том, как монахи, проводив Хун Синя, возвратились в монастырь, починили в храме все повреждения и водрузили на прежнее место каменную плиту.

Вернемся теперь к военачальнику Хун Синю, который, пока добирался до столицы, велел сопровождавшим его людям никому не рассказывать о выпущенных духах, опасаясь, что Сын неба жестоко накажет его за это. О том, что было в дороге, мы рассказывать не будем. Путники не делали привалов и быстро вернулись во дворец. Прибыв в Кайфэн, они услышали, что люди говорили: «Небесный наставник семь дней и семь ночей совершал богослужения во дворце императора. Он написал и повсюду разослал заклинания и молил духов о том, чтобы спасти людей от мора. Теперь болезнь и в самом деле прекратилась и наступил мир. Совершив все это, небесный наставник распростился с Сыном неба; сев на журавля, он исчез в облаках и улетел на гору Лунхушань.»

На следующее утро военачальник Хун Синь предстал перед Сыном неба и смиренно сказал ему:

– Великий учитель раньше меня прибыл в столицу потому, что летел на журавле, на облаках, а я и мои спутники шли по дороге переход за переходом и только что прибыли сюда.

Император признал его заслуги, наградил и назначил на прежнюю должность. Но об этом мы также говорить больше не будем.

Император Жэнь‑цзун царствовал в течение сорока двух лет, после чего и скончался. И так как он не имел наследника, трон перешел к приемному сыну князя И, из Пуан, который всего лишь по женской линии приходился внуком первому императору правившей династии. Его царственное имя было Ин‑цзун, и он правил четыре года, после чего трон перешел к его сыну Шэнь‑цзуну, который управлял страной в течение восемнадцати лет и передал власть Чжэ‑цзуну. Все эти годы в Поднебесной царил мир и страна не знала никаких бедствий.

…Но подождите! Если в те времена повсюду и вправду царил мир, то о чем же тогда написана эта книга? Имейте терпение, читатель! Это только пролог. Остается сказать еще очень много, так как в самой книге семьдесят глав и сто сорок подзаголовков, которые и составляют нашу повесть.

Ведь говорят же:

В городах злодеев прячутся герои,

А в осоке змеи и драконы спят.

Если же вы хотите узнать, что это за повесть, то услышите об этом уже с первой главы.

Глава 1

повествующая о том, как учитель фехтования Ван тайком отправился в областной город Яньань и как Ши Цзинь учинил буйство в своем поместье

Предание гласит, что во времена династии Сун, в период правления императора Чжэ‑цзуна, много лет спустя после кончины императора Жэнь‑цзуна, в военном пригороде Бяньлян Восточной столицы Кайфын, в провинции Хэнань, в войсках служил некий молодой человек по фамилии Гао, отпрыск знатного рода, пришедшего в упадок. Гао был вторым сыном и с юных лет не имел склонности к семейной жизни. Его единственной страстью было фехтованье копьем и палицей. Но особенно искусно он подбрасывал ногами мяч. Столичные жители очень метко наделяют людей кличками, поэтому молодого человека называли не так, как полагалось бы – Гао‑эр, что значит Гао второй, а Гао Цю, что означает Гао‑мяч. С годами он занял высокое положение, и его кличку стали писать иначе: левую составную часть иероглифа «цю» – «мао», обозначающую материал, из которого делались мячи, заменили другой составной частью «жэнь», обозначающей человека. И стал он называться Гао по имени Цю. Так его прозвище стало собственным именем.

Гао Цю играл на духовых и струнных инструментах, умел петь и плясать, фехтовал, боролся, жонглировал, занимался стихоплетством и сочинял песнопения. Что же касается таких достоинств, как любовь к людям, справедливость, благопристойность, мудрость, верность, благородство поведения, преданность и совесть, то в этом он был далеко не силен. Гао Цю знался со всякими бездельниками как в самом городе, так и в его предместьях. Он завязал дружбу с приемным сыном одного богача и стал помогать ему транжирить деньги. Ежедневно они кутили в различных непристойных местах.

Отец этого молодого человека подал жалобу в суд. Судья приговорил Гао Цю к двадцати палочным ударам и ссылке в отдаленные места, а также строжайше запретил жителям столицы принимать его в своих домах и кормить. Оказавшись в тяжелом положении, Гао Цю вынужден был отправиться в город Линьхуай, что находится к западу от реки Хуай, и там нашел приют у содержателя игорного дома по имени Лю Шицюань. Всю свою жизнь этот Лю окружал себя разного рода пройдохами, которые стекались к нему со всех сторон, кормил и содержал их. Вот Гао Цю и нашел себе приют у этого Лю и прожил у него три года.

В скором времени Сын неба, император Чжэ‑цзун, посетивший южные владения и весьма довольный своей поездкой, объявил помилование всем преступникам. Гао Цю, живший в то время в Линьхуае, также был прощен и задумал возвратиться в Восточную столицу.

У картежника Лю Ши‑цюаня был в Восточной столице родственник аптекарь Дун Цзян‑ши, который торговал лекарственными снадобьями около Золотого моста. Лю Ши‑цюань сделал Гао Цю кое‑какие подарки, дал немного денег, вручил письмо этому аптекарю и сказал, чтобы по приезде в Кайфын он обратился к Дун Цзян‑ши и остановился у него в доме. Простившись с Лю Ши‑цюанем и взвалив свой узел на спину, Гао Цю отправился обратно в Восточную столицу. Направившись сразу к Золотому мосту, он зашел к аптекарю Дуну и вручил ему послание приятеля. Взглянув на Гао Цю и прочитав письмо, Дун Цзян‑ши стал раздумывать: «Как же мне поступить с этим молодчиком? Будь он порядочным и честным малым, можно было бы сделать его своим человеком в доме и он мог бы научить моих детей чему‑нибудь хорошему. Но ведь он якшался с бездельниками, сам не заслуживает никакого доверия, да к тому же совершил преступление и был выслан. А ведь известно, что застарелые привычки трудно искоренять. Если я оставлю его в своей семье, он научит детей недоброму, если же я не приму его – обижу моего родственника».

Ему пришлось сделать вид, что он очень рад Гао Цю, и на первое время оставить его у себя. Гао Цю прожил у аптекаря более десяти дней, и каждый день хозяин угощал его вином и различными вкусными кушаньями. Наконец, Дун Цзян‑ши нашел выход. Он подарил Гао Цю новую одежду, вручил ему письмо и сказал:

– Светильник в моем скромном доме слишком тускло светит, чтобы освещать ваш жизненный путь. Боюсь, что, живя у меня, вы обманетесь в своих надеждах, и потому я хочу рекомендовать вас в дом ученого человека по имени Су. Со временем вы сможете там прославиться. Что вы думаете об этом?

Гао Цю это предложение очень понравилось, и он поблагодарил Дун Цзян‑ши. Аптекарь вручил письмо своему слуге и приказал проводить Гао Цю в дом ученого Су. Привратник доложил хозяину дома, и тот вышел навстречу гостю. Узнав из письма, кто такой Гао Цю и каково его прошлое, он подумал: «Что же я буду с ним делать? Может, все‑таки помочь ему?.. Пошлю‑ка я его в дом императорского конюшего Ван Цзинь‑цина, и он будет служить у него в свите. Народ называет конюшего сановником Ваном, и он любит людей такого сорта». Приняв это решение, ученый Су тут же написал Дуну ответ и оставил гостя у себя на ночлег. А на следующий день он составил письмо и приказал своему слуге проводить Гао в дом императорского конюшего. Этот сановник был женат на сестре императора Чжэ‑цзуна и приходился зятем императору Шэнь‑цзуну. Ван Цзинь‑цин питал слабость к людям, подобным Гао Цю, и приближал их к себе. Молодой человек понравился ему с первого взгляда. Конюший тотчас написал ответ ученому и оставил Гао Цю в своей свите. С этого момента счастье улыбнулось Гао Цю, и он стал своим человеком в доме сановника.

Древняя мудрость гласит: «Разлука отчуждает людей, совместная жизнь – сближает».

Однажды, в день своего рождения, Ван Цзинь‑цин приказал домашним устроить пир в честь шурина Дуань‑вана, одиннадцатого сына императора Шэнь‑цзуна и младшего брата императора Чжэ‑цзуна. Дуань‑ван был умным и изысканным человеком. Он хорошо знал таких людей, как Гао Цю, помогал им, ему нравился их образ жизни. Нет надобности упоминать о том, что Дуань‑ван умел играть на духовых и струнных инструментах, увлекался шашками, был прекрасным каллиграфом, недурно рисовал, пел и танцевал, а также был отличным игроком в мяч.

Стол во дворце Ван Цзинь‑цина был уставлен всевозможными яствами. Хозяин попросил своего гостя Дуань‑вана занять почетное место, а сам сел против него, чтобы вместе с ним пировать. После того как их дважды обнесли угощением и они выпили по нескольку чашек вина, князь Дуань встал из‑за стола, вышел оправить свою одежду, а затем прошел в библиотеку, чтобы немного отдохнуть. Здесь на письменном столе он увидел два пресса для бумаги в виде львов, вырезанных из белой яшмы. Львы были прекрасно выточены, изящны и красивы. Дуань‑ван взял их в руки и, любуясь изображением животных, произнес:

– Какие замечательные вещицы!

Заметив, что яшмовые львы понравились князю, Ван Цзинь тотчас же ответил:

– Имеется еще подставка для кисточек в виде дракона, выполненная тем же мастером. Сейчас ее здесь нет, но завтра ее принесут, и я подарю вам весь прибор.

Князю Дуаню были приятны слова Ван Цзинь‑цина, и он сказал:

– Благодарю вас за вашу любезность. Я полагаю, что подставка для кисточек сделана еще искуснее?

– Завтра мне доставят эту подставку, – повторил Ван Цзинь‑цин, – и я пришлю вам весь прибор во дворец. Тогда вы сможете сами судить, какова она.

Князь Дуань еще раз поблагодарил хозяина, и они возвратились в зал, где пировали до позднего вечера, и разошлись, когда уже изрядно выпили. Князь Дуань отбыл к себе во дворец. На другой день Ван Цзинь‑цин уложил оба пресса из белой яшмы и подставку для кисточек в маленькую золотую шкатулку, завернул ее в желтый шелк, приложил почтительное письмо и приказал Гао Цю отнести все это князю. Гао Цю, взяв шкатулку и спрятав письмо за пазуху, отправился во дворец и попросил привратника доложить о нем. Вскоре вышел слуга князя и спросил Гао Цю:

– Откуда вы прибыли?

Гао Цю с поклоном отвечал:

– Ваш нижайший слуга прибыл из дворца главного конюшего. Я послан со специальным поручением передать эти подарки князю.

Тогда слуга сказал:

– Князь Дуань сейчас во внутреннем дворе, он играет с детьми в мяч. Пройдите туда.

Гао Цю учтиво обратился к слуге:

– Hе будете ли вы любезны указать мне дорогу?

Слуга проводил его до ворот внутреннего двора и Гао Цю увидел там Дуань‑вана. Hа голове у него была мягкая шелковая повязка, а сам он был в халате, расшитом фиолетовыми драконами, и опоясан двойным поясом – военным и гражданским. Полы его халата были подоткнуты за пояс. На ногах у него были сапоги, расшитые золотыми фениксами. Он играл с детьми в мяч. Гао Цю, не осмеливаясь нарушать игру, выжидающие остановился позади свиты. И счастье снова улыбнулось Гао Цю. Мяч подскочил высоко над землей, и князь Дуань не сумел его поймать. Тогда Гао Цю, заметив, что мяч летит в его сторону, внезапно осмелел и, выкинув вперед ноги наподобие ножниц, направил мяч прямо князю Дуаню. Князь был приятно поражен и спросил:

– Кто ты такой?

Гао Цю выступил вперед, встал на колени перед сановником и сказал ему:

– Ваш нижайший слуга состоит в свите главного конюшего Ван Цзинь‑цина. По приказанию своего господина я имею счастье доставить вам, высокочтимый князь, изделия из яшмы, которые мой хозяин посылает вам вместе с этим письмом.

Выслушав почтительную речь Гао Цю, князь Дуань засмеялся и сказал:

– Как, однако, внимателен мой шурин!

Гао Цю вручил князю письмо и дары. Князь открыл шкатулку и полюбовавшись на прелестные вещицы, передал их приближенному. Затем, тотчас же забыв о них, обратился к Гао Цю:

– Ловко подбрасываешь мяч! Твое имя?

Сложив ладони, как того требовал этикет, и низко склонившись перед князем, Гао Цю ответил:

– Вашего покорного слугу зовут Гао Цю. Иногда я забавляюсь игрой в мяч.

– Отлично, отлично! – воскликнул князь Дуань. – Выходи на площадку и покажи свое искусство еще разок!

В ответ Гао Цю снова поклонился до земли:

– Я слишком ничтожный человек, чтобы осмелиться играть вместе с милостивейшим князем.

– Здесь мы все игроки в мяч, – ответил князь Дуань, – и все равны, – подбрось мячик еще раз – ничего с тобой не случится!

Гао Цю, продолжая кланяться, почтительно повторял:

– Не смею, не смею…

Он упорно отказывался, но князь Дуань продолжал настаивать, и Гао Цю, не переставая кланяться, вынужден был согласиться. Поразмяв ноги, он вышел на площадку и несколько раз высоко подбросил мяч. Князь шумно выразил свой восторг.

Тогда Гао Цю постарался показать ему свое мастерство в полном блеске.

Это было поистине красивое зрелище. Гао Цю перекатывал мяч вокруг себя так искусно, что казалось, будто мяч живой и сам цепляется за него. Князь Дуань был в таком восхищении, что и не подумал отпустить Гао Цю домой и оставил его во дворце на всю ночь. Hа следующий день князь устроил веселую пирушку, на которую пригласил своего шурина.

А теперь обратимся к Ван Цзинь‑цину. Видя, что Гао Цю не возвращается, он начал было сомневаться в его честности.

Но на следующий день, когда ему доложили, что князь Дуань прислал гонца с приглашением на пир, Ван Цзинь‑цин тотчас сел на коня и поехал во дворец Дуаня. Подъехав к палатам князя, он спешился, прошел во внутренние покои и предстал перед Дуанем. Князь был весел и поблагодарил шурина за яшмовые вещицы.

Когда они сидели за столом и пировали князь Дуань сказал:

– Оказывается, ваш Гао Цю прекрасно подкидывает мяч обеими ногами! Мне очень хочется, чтобы этот человек состоял при мне. Что вы на это скажете?

Ван Цзинь‑цин ответил:

– Если вы, милостивейший князь, желаете, чтобы он служил у вас, так оставьте его у себя.

Князь Дуань был весьма обрадован ответом шурина и на радостях выпил с ним еще чашку вина. Затем они побеседовали еще немного. А когда наступил вечер и пирушке пришел конец, Ван Цзинь‑цин отправился восвояси. На этом дело и закончилось.

После того как князь Дуань оставил Гао Цю в своей свите, тот стал жить во дворце и неотлучно находился при князе.

Не прошло с тех пор и двух месяцев, как скончался император Чжэн‑цзун. Наследника у него не было, и все военные и гражданские должностные лица, собравшись на совет, избрали императором князя Дуаня, присвоив ему имя Хуэй‑цзун. Что означает – Хранитель яшмового чистилища.

После провозглашения Дуаня императором, Гао Цю оставался по‑прежнему его приближенным. Hо вот однажды Сын неба сказал Гао Цю:

– Я хочу, чтобы ты занял более высокое положение, но для этого нужно, чтоб ты имел какие‑нибудь военные заслуги. Тогда тебя можно будет продвинуть, по службе. Для начала я прикажу государственному тайному совету занести тебя в списки императорской свиты.

Спустя полгода Гао Цю было присвоено военное звание начальника дворцовой стражники. Получив такое высокое назначение, он выбрал счастливый день для вступления в должность. Все лица, находившиеся в его подчинении, – чиновники и старшие писцы, начальники охранных войск столицы, инспектора войск и конные и пешие отряды, – прибыли поздравить Гао Цю. Каждый держал в руках листок, где были написаны сведения о нем и стояла его подпись, и вручал этот листок лично Гао Цю, а тот проверял их. Среди присутствующих недоставало только одного – учителя фехтования, состоявшего при дворцовых войсках, по имени Ван Цзинь. За полмесяца до этого события он подал бумагу о болезни, и так как до сих пор все еще не поправился, то не выполнил свои обязанностей.

Обнаружив его отсутствие, Гао Цю разгневался и грубо закричал на чиновника, доложившего ему о болезни Ван Цзиня:

– ВЗДОР! Осмелился прислать бумагу, а сам не явился! Разве это не означает, что он оказывает пренебрежение своему начальнику и под предлогом болезни уклоняется от выполнения своих обязанностей! Доставьте его ко мне сейчас же.

И он послал стражника к Ван Цзиню, чтобы привести его силой. Теперь мы должны сказать несколько слов об этом самом Ван Цзине. Он не был женат, и была у него только старая мать, которой было уже за шестьдесят.

Явившись к учителю фехтования, посланец сказал ему:

– Гао Цю сегодня вступил в должность, и у него на приеме были все подчиненные. На месте не оказалось только вас. Начальник личного приказа доложил, что вы прислали донесение о своей болезни и находитесь дома. Но господин Гао Цю не поверил этому. Он сильно рассердился и требует, чтобы вы были доставлены во дворец. Гао Цю полагает, что притворяетесь больным и скрываетесь дома. Для вас нет другого выхода, как немедленно явиться к нему. Если вы не пойдете, то я буду наказан. Когда Ван Цзинь услышал эти слова, он понял, что, несмотря на свою болезнь, должен пойти в канцелярию военачальника Гао. Он отправился во дворец и представился Гао Цю. Сделав четыре поклона, склонившись перед ним, Ван Цзинь произнес приветствие и затем отступил в сторону, в ответ Гао Цю заносчиво спросил:

– Эй ты! Не сын ли ты Ван Шэна, бывшего учителя фехтования при войске?

Ван Цзинь почтительно ответил:

– Ваш покорный слуга и есть тот, о ком вы изволите упоминать.

Тогда Гао Цю закричал на него:

– Негодяй! Твой дед был уличным торговцем лекарственными снадобьями и свое умение владеть оружием показывал лишь для того, чтобы заманить покупателей. Что ты понимаешь в военном искусстве? Где были глаза у моего предшественника, как он мог назначить тебя учителем фехтования? Ты осмелился непочтительно отнестись ко мне и не явиться на прием! а кого ты рассчитываешь, прячась дома под предлогом болезни?

Ван Цзинь отвечал ему:

– Ваш нижайший слуга, конечно, не осмелился бы остаться дома, если бы не был действительно болен. Я и теперь еще не вполне здоров.

Гао Цю продолжал браниться:

– Разбойник! Если ты в самом деле болен, так как же ты смог сейчас прийти сюда?

На что Ван Цзинь ответил ему:

– Когда начальник посылает за мной, я должен явиться.

Но взбешенный Гао Цю громко отдал приказ:

– Взять его и избить как следует.

Большинство присутствующих военных начальников были друзьями Ван Цзиня, и один из них, подойдя к Гао Цю, сказал:

– Сегодня день вашего вступления в должность, и я прошу вас простить его по этому случаю.

Тогда Гао Цю крикнул Ван Цзиню:

– Злодей! Только ради других я прощаю тебя сегодня. о завтра я расправлюсь с тобой!..

Ван Цзинь поклонился и признал себя виновным. Подняв голову, он посмотрел на Гао Цю и только теперь узнал его. Выйдя на улицу, Ван Цзинь тяжело вздохнул и сказал про себя:

– Ну, теперь я пропал! Не знал я, кого назначили начальником дворцовой стражи! Кто бы мог подумать, что это бездельник Гао‑эр! Когда он еще учился фехтовать, мой отец однажды так опрокинул его на землю, что он болел три или четыре месяца… С тех пор он затаил в своем сердце злобу и жажду мести. А ныне он занимает высокую должность начальника дворцовой стражи. Уж теперь‑то он отомстит за себя! Никогда не думал я, что буду служить под его началом. Издавна говорится: «Не бойся чиновника, бойся его власти!» Могу ли я с ним тягаться и как мне теперь быть?

В большой печали вернулся он домой и рассказал матери о происшедшем. Обхватив голову руками, оба они заплакали. Потом мать сказала:

– Сын мой, известно, что существует тридцать шесть выходов из любого положения. Сейчас лучше всего бежать. Опасаюсь только, что не найдется места, где бы ты мог скрыться.

Тогда Ван Цзинь произнес:

– Ты права, матушка! Я долго думал и пришел к такому же решению. Я уеду в город Яньань к старому Чуну – начальнику пограничной стражи. У него на службе есть военные, которые в прошлом бывали в столице и хорошо знают, как я искусен в фехтовании. Люди им нужны. – Там‑то я и смогу спокойно обосноваться.

На том они и порешили. Затем мать сказала:

– Мне тоже следовало бы отправиться с тобой. Но я опасаюсь стражников, поставленных военачальником караулить у наших дверей. Если они разгадают наши планы, бежать нам не удастся.

Ван Цзинь ответил:

– Ничего, матушка! Не бойся! Я сумею их провести!

Уже смеркалось, когда Ван Цзинь пригласил к себе одного из стражников по имени Чжан и сказал ему:

– Поужинай скорее, у меня есть для тебя поручение.

Чжан спросил:

– Куда угодно господину учителю послать меня?

Ван Цзинь объяснил ему:

– Во время моей болезни я дал обет, когда поправлюсь, пойти в Кумирню около ворот Суаньцзао и возжечь там жертвенные свечи. Завтра утром я хочу первым быть в этой кумирне. Ступай туда сегодня вечером и предупреди служителя, чтобы он пораньше открыл ворота и дожидался меня. Переночуй в кумирне и жди меня там.

Не долго думая, Чжан согласился наскоро поужинав, он взял все, что приказал ему Ван Цзинь, и отправился в кумирню.

Ночью мать и сын уложили ценные вещи, шелковые одежды, серебро, собрали все в большой узел и два мешка, которые можно было приторочить на спину лошади. На рассвете Ван Цзинь разбудил второго стражника по имени Ли и сказал ему:

– Возьми деньги, отправляйся в кумирню и приготовь вместе с Чжаном все для жертвоприношений. Будьте наготове и ждите меня. Я куплю благовонные свечи и жертвенные деньги и приду вслед за тобой.

Ли поклонился и отправился в кумирню.

Ван Цзинь сам оседлал лошадь, вывел ее из конюшни, крепко приторочил вьюки на ее спине, вывел лошадь через задние ворота и помог матери взобраться в седло. Мебель и громоздкие вещи они оставили дома. Закрыв передние и задние ворота на замок, Ван Цзинь взвалил узел себе на спину и пошел позади лошади. Пользуясь тем, что еще не рассвело, мать и сын вышли через западные ворота столицы на дорогу, ведущую в Яньань.

А теперь мы расскажем, что произошло с двумя стражниками. Они накупили жертвенной снеди, сварили и изжарили ее и ждали своего начальника в кумирне, как им было велено. Наступил полдень, но никто не появлялся. Стражник по имени Ли встревожился и решил пойти домой к Ван Цзиню. Там он увидел, что все ворота закрыты на замок и в доме никого нет. Ли долго искал хозяев, но так никого и не нашел. День клонился к вечеру, и у второго стражника, остававшегося в храме, тоже возникли подозрения. Он поспешно возвратился в дом Ван Цзиня, и вместе с Ли обшаривал его до самых сумерек. Стемнело, но ни мать, ни сын домой не возвратились. На следующий день оба стражника обошли всех родственников Ван Цзиня, но так его нигде и не нашли.

Боясь навлечь на себя беду, стражники решили, что им ничего не остается, как самим отправиться к начальнику дворцовой стражи и доложить ему, что Ван Цзинь бросил свой дом и

скрылся с матерью неизвестно куда.

Услышав это, Гао Цю рассвирепел и закричал:

– Сбежал, мерзавец!

И тут же велел разослать по всем городам приказ о поимке

и аресте беглого военного Ван Цзиня. А стражники, по собственному почину сообщившие об исчезновении Ван Цзиня, наказаны не были. О них мы говорить больше не будем и поведем рассказ о дальнейшей судьбе Ван Цзиня и его матери.

После того как мать и сын покинули столицу, им приходилось голодать и терпеть всевозможные лишения. Больше месяца они провели в дороге, по ночам останавливались в заезжих дворах, а с рассветом пускались в дальнейший путь. Однажды к вечеру Ван Цзинь, шагая с узлом на плечах за лошадью, на которой ехала мать, произнес:

– Небо нам покровительствует, мы не попали в сети, раскинутые для нас. Отсюда недалеко до города Яньаня. Если даже Гао Цю и послал своих людей схватить меня, они уже не смогут этого сделать.

Мать и сын были так обрадованы, что, продолжая путь, не заметили, как миновали постоялый двор, где должны были переночевать. Они все шли и шли и не находили пристанища на ночь. Потеряв уже всякую надежду, они неожиданно увидели мерцающий вдали огонек. Ван Цзинь воскликнул:

– Вот и хорошо! Пойдем туда, принесем извинение хозяевам за беспокойство и попросим пустить нас на ночлег, я завтра чуть свет двинемся дальше.

Они свернули в лес и, осмотревшись, увидели большую усадьбу, окруженную глинобитной стеной, вокруг которой росло сотни три ив. Ван Цзинь подошел к усадьбе и долго стучал в ворота. наконец, появился работник. Опустив на землю свой груз, Ван Цзинь учтиво поклонился.

Слуга спросил его:

– Зачем вы прибыли в нашу усадьбу?

Ван Цзинь отвечал:

– Обманывать вас нам нечего. Мы с матерю идем издалека. Сегодня мы хотели пройти больше, чем обычно, и не заметили, как миновали постоялый двор. Так мы и попали сюда. Впереди не видно селения, и поблизости нет заезжего двора. Вот мы и хотели просить разрешения переночевать в вашей усадьбе, а завтра утром двинуться в путь. За ночлег мы заплатим. Очень просим вас не отказать в приюте.

– Ну раз так, подождите, пока я спрошу своего господина. Если он разрешит, вы, конечно, сможете здесь переночевать.

Ван Цзинь произнес:

– Хорошо, пожалуйста, доложите господину.

Работник ушел и долго не возвращался наконец, он вышел за ворота и сказал:

– Хозяин приглашает вас к себе.

Ван Цзинь помог матери сойти с лошади, взял свой узел и, ведя лошадь под уздцы, прошел за слугой во двор. Здесь он положил свои тюки и привязал лошадь к иве. Затем путники вошли в дом, где увидели владельца усадьбы.

Старому хозяину было за шестьдесят, у него были седые волосы и усы. На голове он носил стеганую теплую шапку, а одет был в широкий, прямого покроя халат с черным шелковым поясом; обут он был в сапоги из дубленой кожи. Увидев его, Ван Цзинь отвесил глубокий поклон, на что старый господин поспешно сказал:

– Что вы, что вы! Оставьте церемонии… Вы путники, испытавшие много трудностей и лишений. Прошу вас, садитесь!

После взаимных приветствий, мать и сын сели, тогда владелец поместья осведомился:

– Откуда вы путь держите и как оказались здесь и столь поздний час?

Ван Цзинь отвечал так:

– Имя вашего нижайшего слуги Чжан. Я родом из столицы, но разорился, и у меня не оказалось другого выбора, как отправиться к своим родственникам в Яньань. Торопясь прибыть на место, мы с матушкой не заметили, как прошли мимо постоялого двора, и остались без ночлега. Разрешите нам провести ночь под вашей кровлей. На рассвете мы двинемся дальше. За постой уплатим, что положено. – Ну, об этом и не думайте, – сказал старый господин. – Как говорится: «Отправляясь путешествовать, крышу над головой не несут». Особенно в наше время… Наверно, вы еще ничего не ели? – И, обратившись к слугам, приказал накрыть на стол.

Вскоре в зале был приготовлен ужин. Слуга принес поднос с четырьмя овощными блюдами и одним мясным, и все это поставил перед матерью и сыном. Усадив гостей за стол, хозяин налил вина в чашки и сказал:

– В нашей глуши нет дорогих кушаний, поэтому вы уж не обессудьте меня за скромное угощенье.

Ван Цзинь встал и, поблагодарив хозяина, произнес:

– Мы – маленькие люди, к тому же доставили вам неожиданные хлопоты и даже не можем отблагодарить вас за гостеприимство.

– Не говорите таких слов, – сказал старый господин. – Прошу вас есть и пить без стеснения.

Уступая просьбам хозяина, Ван Цзинь выпил несколько чашек вина. Затем слуга подал рис. Когда они поели и со стола было убрано, владелец поместья сам повел мать и сына в комнату, где они могли отдохнуть. Тогда Ван Цзинь обратился к нему:

– Я почтительно прошу вас приказать слугам накормить лошадь, на которой ехала моя мать. Завтра я за все расплачусь.

– Об этом вам нечего беспокоиться, – отвечал хозяин. – В моем доме есть мулы и лошади, и корм у нас найдется. – Он приказал слуге отвести лошадь Ван Цзиня в конюшню и дать ей корму.

Еще раз поблагодарив хозяина, Ван Цзинь взял свой узел и вошел в комнату для гостей. Слуга зажег лампу и принес кувшин горячей воды, чтобы путники могли обмыть ноги. Старый господин удалился во внутренние покои, а Ван Цзинь, вежливо поблагодарив слуг, отпустил их и закрыл двери. Мать и сын постлали постели и заснули.

Наступило утро, а гости все еще не поднимались, Проходя мимо их комнаты, хозяин услышал стон и окликнул:

– Почтенные гости! Уже рассвело! Вы еще не проснулись?

Услышав эти слова, Ван Цзинь поспешно вышел из комнаты и приветствовал владельца усадьбы почтительным поклоном, затем он сказал:

– Ваш нижайший слуга давно уже на ногах. Мы доставили вам столько хлопот… Нам так неловко!

В ответ на это старый господин спросил:

– А кто же это стонет в вашей комнате?

– Не смею скрывать от вас, – отвечал Ван Цзинь. – Это стонет моя старая мать. Она слишком устала от езды верхом, и ночью у нее заболело сердце.

– В таком случае, – сказал старый господин, – вам не следует торопиться. Пусть ваша матушка поживет здесь несколько дней. У меня есть рецепт одного лекарства от сердечной боли, я пошлю за ним слугу в город, и вы дадите это лекарство вашей матушке. Пусть она немного отдохнет здесь и поправится.

Ван Цзинь сердечно поблагодарил хозяина усадьбы. Ван и его мать прожили в поместье еще пять или семь дней. Больная принимала лекарство, пока совсем не окрепла. Тогда Ван Цзинь собрался в дорогу. В день, назначенный для отъезда, он пошел в конюшню взглянуть на свою лошадь. На открытой площадке перед конюшнями он увидел молодого человека, тело которого до пояса было татуировано ярко‑голубыми драконами. На вид юноше было не больше девятнадцати лет; лицо его, крупное и круглое, походило на серебряный поднос. В руке юноша держал палицу и упражнялся в фехтовании.

Ван Цзинь долго в задумчивости наблюдал за ним и неожиданно для себя громко произнес:

– Он неплохо фехтует, но у него есть недостатки, которые помешают ему стать хорошим фехтовальщиком.

Услышав эти слова, юноша очень рассердился и закричал:

– Кто ты такой, что берешься судить о моих способностях? Меня учили семь или восемь знаменитых мастеров фехтования, и я не поверю, чтобы они фехтовали хуже тебя. Давай‑ка сразимся!

В это время подошел владелец поместья и сурово прервал юношу:

– Нельзя быть таким неучтивым.

– Я не позвоню всякому проходимцу издеваться над тем, как я фехтую, – продолжал юноша.

– Почтенный гость, – обратился к Ван Цзиню старый господин, – вы, очевидно, тоже умеете фехтовать?

– Да, немного фехтую, – отвечал Ван Цзинь. – Осмелюсь ли спросить, кто этот юноша?

– Это мой сын, – произнес старый хозяин.

– Если он ваш сын, – продолжал Ван Цзинь, – и желает изучить различные приемы фехтования, я с радостью помогу ему избавиться от ошибок.

– Это было бы очень хорошо, – сказал старик и приказал юноше приветствовать Ван Цзиня как своего учителя.

Но юноша наотрез отказался выполнить приказание отца и, еще более распалившись, закричал:

– Батюшка, не слушай вздорных речей этого проходимца. Пусть он в поединке со мной одержит победу, тогда я поклонюсь ему как учителю!

На это Ван Цзинь отвечал:

– Молодой человек, если вы согласны, я готов померяться с вами силами, – посмотрим, кто победит…

Тогда юноша встал в центре круга и, подняв палицу, начал вращать ею со скоростью крыльев ветряной мельницы, в то же время он закричал, обращаясь к Ван Цзиню:

– А – ну‑ка, посмей только подойти! Будь я презренным трусом, если испугаюсь тебя!

Ван Цзинь посмотрел на юношу и улыбнулся, но не сделал ни одного движения. Тогда отец юноши воскликнул:

– Нашему почтенному гостю следовало бы хорошенько проучить этого самоуверенного упрямца. Прошу вас, сразитесь с ним, если это вам не трудно!

Все еще продолжая смеяться, Ван Цзинь произнес:

– Боюсь, как бы мне не причинить какого‑нибудь вреда вашему сыну, это было бы с моей стороны неблагодарностью.

– Не беспокойтесь об этом! Если вы даже переломаете ему руки и ноги, он получит только то, что заслужил…

– В таком случае заранее прошу прощения! – отозвался Ван Цзинь и с этими словами подошел к подставке, на которой было развешано оружие. Выбрав себе палицу, он вышел на площадку и сделал боевой выпад. Увидев это, юноша ринулся на Ван Цзиня. Но тот, волоча за собой палицу, отбежал. Вращая своей палицей, юноша бросился за ним. Ван Цзинь обернулся и, замахнувшись, ударил по пустому месту. Юноша прикрылся своей палицей, но Ван Цзинь не ударил его, а только слегка дотронулся палицей до его груди, и этого толчка было достаточно, чтобы юноша выронил оружие и упал навзничь.

Быстро отбросив и свое оружие, Ван Цзинь поспешил к молодому человеку, помог ему встать и сказал:

– Не сердитесь на меня!..

А юноша, вскочив на ноги, принес скамью, стоявшую в стороне, усадил на нее Ван Цзиня и, низко поклонившись ему, произнес:

– Я зря прошел через руки нескольких учителей, у меня нет и частицы вашего искусства. Учитель мой, я могу только обратиться к вам с почтительной просьбой передать мне ваше умение.

На это Ван Цзинь отвечал:

– Вот уж несколько дней, как мы с матерью беспокоим вас своим присутствием; мы не знали, чем отплатить за оказанное нам гостеприимство. Поэтому выучить вас я считаю своим долгом.

Владелец поместья был очень обрадован таким исходом дела; он приказал сыну одеться, и втроем они возвратились в зал для гостей. Затем старый хозяин велел слугам зарезать барана и приготовить угощение с вином, фруктами и сластями. Он не забыл пригласить на пиршество и мать Ван Цзиня.

Когда они вчетвером сели за стол, старый господин встал и попросил всех пригубить чашки с вином. Обращаясь к Ван Цзиню, он сказал:

– Судя по вашему высокому искусству, дорогой друг, вы, несомненно, являетесь учителем фехтования. Мой сын не мог даже оценить ваше мастерство, подобно тому как некоторые, находясь у горы Тайшань, не замечают ее.

Ван Цзинь промолвил с улыбкой:

– Пословица говорит: «Не бойся обмануть людей злых, но не вводи в заблуждение людей добрых». Моя фамилия вовсе не Чжан, – я главный учитель фехтования при восьмисоттысячном дворцовом войске в Восточной столице. Имя мое Ван Цзинь. Копье и фехтовальная палица были моими повседневными спутниками. Ныне начальником войска назначен некий Гао Цю, которого мой покойный отец когда‑то победил в схватке. Сейчас, сделавшись важным лицом, он решил отомстить мне за старую обиду. Я не могу бороться с ним и не захотел оставаться под его началом. Нам с матерью оставалось только бежать в Яньань. Я решил поступить на какую‑нибудь должность в пограничном войске. Мы и не думали, что попадем сюда и встретим у вас столь радушный прием. Я ваш неоплатный должник еще и потому, что вы вылечили мою мать. Если ваш сын хочет изучить фехтовальное искусство, я приложу все усилия, чтобы передать ему свои знания. То, чему он обучался до сих пор, – только театральное фехтование, красивое, но не пригодное для боя. Я должен учить его с самого начала.

Выслушав эти слова, старый господин сказал:

– Сын мой, ты потерпел поражение. Подойди скорее и еще раз поклонись своему учителю!

И когда юноша поклонился Ван Цзиню, старик продолжал:

– Прошу вас, учитель, займите почетное место. Осмелюсь доложить, что я и мои предки постоянно жили здесь на земле уезда Хуаинь. Против нас находится гора Шаохуашань. Наша деревня называется Шицзяцунь, и все триста или четыреста семейств, проживающих здесь, носят фамилию Ши. Мой сын с детства не имел склонности к сельскому хозяйству и только знал, что фехтованье да искусство колоть пикой. Мать пыталась увещевать его, но безуспешно, и умерла с горя. Я вынужден был позволить сыну следовать его влечению. Сколько денег я потратил, приглашая учителей! И еще был вынужден пригласить опытных мастеров татуировать ему плечи, грудь и спину драконами. Всего на нем девять драконов, поэтому весь уезд зовет его Ши Цзинь с девятью драконами. Раз уже вы, господин учитель, оказались здесь, помогите моему сыну усовершенствовать свое искусство, и я щедро вас отблагодарю.

Услышав это, Ван Цзинь был несказанно счастлив и отвечал:

– Господин мой, будьте покойны. Я сделаю все, что вы пожелаете, и постараюсь передать все свои знания вашему сыну, лишь после этого я отправлюсь в дальнейший путь.

Итак, Ван Цзинь и его мать остались жить в поместье. Ван Цзинь ежедневно обучал юношу восемнадцати приемам военного искусства. Что касается старого господина Ши, то он был старейшиной этих мест, но это к нашему рассказу не относится.

Дни шли, и незаметно прошло уже более полугода. Ши Цзинь успешно изучил все восемнадцать приемов владения оружием. Он прекрасно овладел боевой секирой, молотом, луком, самострелом, пищалью, плетью, нагайкой, цепями, клинком, секирой, большим и малым боевыми топорами, трезубцем, щитом, палицей, пикой и боевыми граблями. Ван Цзинь приложил много стараний к обучению молодого человека и передал ему все тонкости своего искусства. Когда Ван Цзинь увидел, что юноша освоил все полностью, он как‑то подумал про себя: «Жить здесь приятно, но не может же это продолжаться вечно». И вот однажды он решил распрощаться с гостеприимными хозяевами и отправиться в Яньань.

Молодой Ши Цзинь ни за что не хотел расставаться с Ван Цзинем и уговаривал его:

– Учитель, оставайтесь здесь, и я буду заботиться о вас и вашей матери до конца жизни. Как бы это было хорошо!

– Мой добрый друг, – отвечал Ван Цзинь, – я действительно видел от вас много хорошего и чувствую себя здесь прекрасно. Но боюсь, что Гао Цю может разузнать, где я нахожусь, в это навлечет беду не только на меня, но и на вас, чего бы я очень не хотел. Сейчас у меня одно стремление – попасть в Яньань и там найти себе занятие. В пограничной области нужны люди. Я найду себе пристанище и буду жить спокойно, Все попытки Ши Цзиня и его отца удержать Ван Цзиня оказались безуспешными. Им пришлось устроить прощальный ужин, во время которого они почтительно преподнесли гостю в знак благодарности два куска шелка и сто лян серебра. На следующий день Ван Цзинь собрал свое имущество в одно коромысло и оседлал лошадь. Мать и сын распрощались с хозяином Ван помог своей матери сесть в седло, и они тронулись по дороге в Яньань. Приказав слуге нести их узел, Ши Цзинь сам провожал гостей целых десять ли и все никак не мог с ними расстаться. Прощаясь с учителем, юноша почтительно кланялся, слезы текли по его лицу… Затем он возвратился со своим слугой домой, а Ван Цзинь, взвалив тюк на спину и ведя лошадь на поводу, зашагал на запад, к пограничной заставе.

Теперь рассказ пойдет не о Ван Цзине м не о том, как он вступил в пограничные войска, а о Ши Цзине, который усиленно продолжал совершенствоваться в военном искусстве.

Будучи человеком молодым и не обремененным семьей, он вставал ни свет ни заря и без устали занимался упражнениями. Днем он стрелял из лука и скакал на коне по окрестностям.

Прошло не более полугода, как старый хозяин поместья заболел и через несколько дней уже не мог подняться с постели. Ши Цзинь разослал во все стороны людей за лекарями, но болезнь не поддавалась лечению, и – увы! – старый хозяин скоро скончался… Ши Цзинь положил тело отца в гроб и пригласил монахов, чтобы они выполнили траурный обряд семь раз через каждые семь дней, являя этим пример глубокой сыновней скорби. Кроме того, он пригласил и даосских монахов совершить моление о том, чтобы душа умершего спокойно перешла в другой мир. После многочисленных траурных молений, наконец, был выбран день погребения. Все крестьяне деревни Шицзяцунь – несколько сотен семейств, в белых траурных одеждах, явились отдать последние почести покойному. Ши Цзинь похоронил своего отца на родовом кладбище к западу от имения, рядом с могилами предков.

После смерти старого хозяина некому было наблюдать за порядком в поместье: Ши Цзинь по‑прежнему не желал утруждать себя хозяйственными заботами. Ему пришлось нанять управляющего для ведения хозяйства, чтобы почаще предаваться военным забавам.

Время летело. Прошло месяца три или четыре после смерти старого хозяина. Однажды в середине шестого месяца, когда стояла жара, от которой Ши Цзинь не находил себе места, он вынес легкую бамбуковую кровать, поставил ее близ тока в тени ивы и сел отдыхать в холодке. Перед ним была сосновая роща, откуда доносился легкий ветерок, и Ши Цзинь, вздохнув с облегчением, воскликнул:

– Какая чудесная прохлада!

Внезапно он увидел человека, притаившегося среди деревьев и осторожно выглядывавшего из‑за стволов. Ши Цзинь подумал: «Странно! Кто это следит за мной?» Вскочив с бамбуковой кровати, он вошел в чащу деревьев и сразу узнал незнакомца. Это был Ли Цзи, охотник за зайцами. Ши Цзинь громко окликнул его:

– Ли Цзи, что ты здесь высматриваешь? Уж не задумал ли ты что‑нибудь у меня стащить?

Тогда Ли Цзи поспешно вышел ему навстречу и сказал:

– Господин, ваш ничтожный слуга шел к Ай‑цю, чтобы распить с ним чашку‑другую вина. Но я увидел, что вы отдыхаете в холодке, и не осмелился пойти этой дорогой, чтобы не потревожить вас.

– Послушай, – сказал Ши Цзинь. – Раньше ты часто приносил к нам в усадьбу дичь, и я за это всегда расплачивался с тобой. Почему же ты больше не появляешься? Может быть, ты думаешь, что у меня нет денег?

– Смею ли я! Все это время у меня не было дичи, и я не решался приходить с пустыми руками, – отвечал Ли Цзи.

– Что за глупая болтовня! – рассердился Ши Цзинь. – Никогда не поверю, чтобы в таких громадных горах, как Шаохуашань, не осталось больше ни оленей, ни зайцев!

– Да, вам, наверное, неизвестно, господин мой, – сказал Ли Цзи, – что в этих горах появились разбойники. И собралось здесь пятьсот или семьсот человек. Они устроили в горах укрепленный лагерь. У них более сотни добрых коней. Главарь этой шайки – некий Чжу У, по прозванию «Великий военачальник», второй по старшинству – Чэнь Да, по прозвищу «Тигр, прыгающий через стремнины», и третий – Ян Чунь «Полосатая змея». Под их предводительством разбойники бродят по всему уезду Хуаинь и грабят людей. Справиться с ними никто не может, хотя за поимку вожаков власти обещают три тысячи связок медяков. Но кто осмелится на это?.. Теперь даже охотники боятся ходить в горы за дичью. Как же я могу добывать ее для продажи?

– Кое‑что мне довелось слышать об этих разбойниках, – в раздумье произнес Ши Цзинь, – но я не знал, что они набрали такую силу. Немало доставят они хлопот народу. Ну, ничего, Ли Цзи, если ты все же раздобудешь какую‑нибудь дичь, приноси ее.

Пообещав, Ли Цзи низко поклонился в отправился своей дорогой.

Ши Цзинь вошел в дом и долго размышлял: «Если эти разбойники действительно так сильны, то они не оставят в покое и нашу деревню. А раз такое дело…»

Тут он прервал свои размышления и приказал слугам немедленно заколоть двух буйволов пожирнее и достать выдержанного домашнего вина; сам Ши Цзинь сжег пачку жертвенных денег в велел позвать в парадные покои на совет всех крестьян своего поместья.

Когда они собрались и расселись по старшинству, Ши Цзинь приказал слугам налить всем вина. Затем он обратился к собравшимся с такими словами:

– Прослышал я, что в горах Шаохуашань объявились три разбойничьих главаря, которые собрали несколько сотен молодчиков и грабят народ по всей округе. Если эта шайка так сильна, как говорят, то рано или поздно она нагрянет и сюда. Вот я и собрал вас, чтобы обсудить наш положение. Каждый из нас должен быть наготове. Если в моей усадьбе застучат бамбуковые колотушки, хватайте копья и палицы и бросайтесь все сюда. Если же беда случится у кого‑нибудь из вас, мы поступим точно так же. Только помогая друг другу, мы сможем защитить деревню. А если заявятся сюда главари, я сам позабочусь о них!

– Вы наша опора, господин, – раздались голоса. – Мы будем действовать так, как вы прикажете, и мы все придем, когда застучат бамбуковые колотушки.

Наступил вечер, и крестьяне, поблагодарив Ши Цзиня за угощение, разошлись по домам. А Ши Цзинь привел в порядок ворота и стены своей усадьбы, в разных местах развесил полые бамбуковые колотушки. Вскоре боевые доспехи, оружие и лошади были наготове. Так крестьяне и хозяин приготовились к встрече разбойников. о об этом мы пока говорить не будем.

Расскажем лучше о том, как в стане разбойников в горах Шаохуашань три предводителя держали между собой совет. Главный из них, Чжу У, родом из уезда Динъюань, умел сражаться двумя мечами сразу и, хотя особыми талантами не обладал, отлично разбирался в военном деле. Кроме того, в голове у него всегда роилось множество планов. Второй удалец по имени Чэнь Да, родом из уезда Ечэн, провинции Хэнань, был искусен в метании стального дротика. Третий – по имени Ян Чунь, был уроженцем уезда Цзелян, области Пучжоу. Этот в совершенстве владел мечом с длинной рукоятью.

В тот день Чжу У, беседуя с Чэнь Да и Ян Чунем, сказал:

– Сегодня я узнал, что в уезде Хуаинь власти обещают три тысячи связок монет в награду тому, кто нас изловит, и уж тогда нам придется обороняться. Но деньги и провиант у нас на исходе. Почему бы нам не отправиться на добычу, чтобы пополнить запасы на случай, если придут войска и осадят нашу крепость?

Чэнь Да согласился с ним:

– Ты рассудил правильно! Отправимся в уезд Хуаинь и для начала попросим тамошних жителей одолжить нам продовольствия, посмотрим, что они скажут.

– Нет, – возразил Ян Чунь, – идти следует не в Хуаинь, а в Пучэн. Там нас ждет верная удача.

На это Чэнь Да заметил:

– В Пучэне жителей мало! Ни денег, ни продовольствия мы там не добудем. Лучше уж отправиться в Хуаинь. Население там богатое, а деньги и зерно у них всегда в изобилии.

Тогда Ян Чунь сказал:

– Разве ты, дорогой брат, не знаешь, что в уезд Хуаинь можно попасть, пройдя через поместье, которым владеет Ши Цзинь. А ведь он храбр, как тигр. Не стоит раздражать его! Все равно он нас не пропустит!

– Брат мой, – промолвил Чэнь Да, – ну и труслив же ты! Если ты не решаешься пройти через какую‑то деревушку, то как же ты будешь отбиваться от настоящего войска?

– Друг мой, – стоял на своем Ян Чунь, – не следует свысока относиться к этому человеку, еще неизвестно, на что он способен!

Чжу У поддержал Ян Чуня:

– Я тоже слышал, что Ши Цзинь настоящий герой и обладает большими талантами. Лучше нам туда не ходить.

Возмущенный Чэнь Да вскочил с места и закричал:

– Заткните свои глотки! Преувеличивая силу других, всегда преуменьшаешь свою! Он только человек – и у него не три головы и не шесть рук! Я не верю ни каким россказням.

И, обернувшись к другим членам шайки, приказал:

– Подать коня да побыстрее. Я сегодня же разгромлю деревню Шицзяцунь и потом захвачу весь уезд Хуаинь.

Как ни отговаривали его Чжу У и Ян Чунь, он не изменил своего решения. Быстро собравшись, Чэнь Да вскочил на коня и во главе своего отряда, в котором было около полутораста человек, под грохот барабанов в удары гонга двинулся с гор прямо к поместью Ши Цзиня.

А Ши Цзинь в это время находился в своей усадьбе, готовясь к нападению разбойников, проверял оружие и коней. Вдруг прибежал слуга и сообщил, что разбойники приближаются к усадьбе. Ши Цзинь тотчас же приказал ударить в бамбуковые колотушки. Деревенские жители, услышав этот сигнал, сбежались в усадьбу кто с пикой, кто с палицей и увидели Ши Цзиня в боевом одеянии. Волосы его были повязаны косынкой, концы которой ниспадали ему на плечи. На нем был халат из синей парчи, одетый поверх ярко‑красной кольчуги, подпоясан он был кожаным ремнем, на ногах – расшитые зеленые сапоги, грудь и спину покрывали железные латы. При нем был лук и колчан со стрелами, а в руках он держал меч с тремя гранеными зубцами, каждое острие которого имело два лезвия и желоба для стока крови. Слуга подвел огненно‑рыжего коня, и Ши Цзинь вскочил в седло, потрясая трехгранным мечом. Впереди построились тридцать – сорок дюжих крестьян, а за ними еще человек восемьдесят – девяносто. С воинственными криками они двинулись к северной окраине деревни.

Чэнь Да во главе своего отряда быстро помчался с горы и расставил своих людей в боевом порядке. Взглянув на врага, Ши Цзинь заметил, что голову Чэнь Да украшает высокая ярко‑красная повязка, примятая посередине, на нем были золоченые латы и красный халат, сапоги на толстой подошве и пояс не менее семи футов длиною. Чэнь Да гарцевал на горделивом белом коне и держал наперевес пику с восемью насечками.

Тут разбойники издали боевой клич, и начальники отрядов выехали друг другу навстречу. Приподнявшись на стременах, Чэнь Да приветствовал Ши Цзиня учтивым поклоном. Но Ши Цзинь в ответ закричал:

– Эй, вы, поджигатели и убийцы! Грабители и разорители честных людей! Ваши преступления оскорбляют само небо, всех вас надо уничтожить. Чего вы молчите? Или оглохли? Не слышали обо мне? Как же вы обнаглели, что решили заявиться сюда?!

Придерживая коня, Чэнь Да отвечал ему:

– В нашем стане не хватает провизии, мы хотим пройти в Хуаинь, чтобы одолжить там продовольствие. Но путь наш лежит через ваши владения, и я прошу разрешить нам проехать. Мы не тронем ни травинки в вашем поместье. А на обратном пути, разумеется, отблагодарим вас.

– Что за вздор! – отвечал Ши Цзинь. – В нашей семье испокон века все были старейшинами этих мест, и я решил переловить вас, разбойников, и установить порядок! Но вы сами сюда пожаловали. Если б я даже позволил вам беспрепятственно пройти через мои владения, начальник уезда, узнав об этом, впутал бы и меня в ваши грязные делишки.

Чэнь Да ответил на это:

– «Среди четырех морей все люди братья». Я прошу вас пропустить нас.

– К чему эти глупые разговоры? – крикнул Ши Цзинь. – Если даже я пойду на это, найдется другой, кто откажет. Вот спроси хотя бы его. Если он разрешит, ты сможешь пройти по землям моего поместья.

– Почтенный господин, но у кого же я должен спрашивать? – удивился Чэнь Да.

– Спроси мой меч. Если он пожелает, я разрешу тебе пройти.

Тут Чэнь Да рассвирепел и закричал:

– Когда преследуешь человека, не доводи его до того, чтобы он показал все, на что способен.

Ши Цзинь тоже вскипел. Взмахнув мечом, он пришпорил коня и ринулся в бой. Чэнь Да вытянул свою лошадь плетью и, с пикой наперевес, бросился навстречу Ши Цзиню. Завязался бой. Долго противники безрезультатно бились друг с другом, пока Ши Цзинь не сделал вид, что промахнулся. Когда же противник направил ему пику прямо в сердце, он с быстротой молнии отстранился, и копье Чэнь Да зацепилось за его одежду. Сам Чэнь Да, не удержавшись, повалился прямо на Ши Цзиня. Тогда Ши Цзинь мгновенно протянул проворные, как у обезьяны, руки, выгнул спину, подобно волку, и, схватившись за копье врага, стянул его с расшитого узорами седла. Ухватив Чэнь Да за тканый пояс, Ши Цзинь швырнул его на землю. Лошадь Чэнь Да умчалась, как ветер.

Ши Цзинь приказал связать пленника. Поселяне накинулись на разбойников и обратили их в бегство.

Возвратившись в усадьбу, Ши Цзинь взял веревку и привязал Чэнь Да к столбу на площадке перед домом. Он принял решение поймать двух других главарей, передать всех их властям и получить обещанное вознаграждение.

Затем Ши Цзинь, прежде чем отпустить по домам своих соратников, приказал подать вина и в знак благодарности всех угостил.

Все пили и ликовали:

– Поистине правы те, которые называют тебя храбрецом, господин!

Не будем рассказывать, сколько на радостях было выпито вина. Вернемся к двум другим главарям – Чжу У и Ян Чуню, которые оставались в лагере. В тревоге гадали они, что могло случиться с теми, кто ушел, Наконец, они послали несколько своих молодцов на разведку. Но те, издали увидев отступающих и лошадь Чэнь Да, которую вели под уздцы, кинулись назад в горы с громкими криками:

– Беда! Беда! Почтенный господин Чэнь не послушался советов других наших предводителей и поплатился жизнью!..

Чжу У стал расспрашивать очевидцев, а те кратко рассказали о схватке, закончив свой рассказ словами:

– Кто же может устоять перед отважным Ши Цзинем!

– Чэнь Да не послушался моих слов, – произнес Чжу У, – потому‑то и произошло несчастье.

Тогда заговорил Ян Чунь:

– Нам нужно собрать все наши силы и двинуть на Ши Цзиня. Как ты думаешь?

– Нет, это тоже не годится, – отозвался Чжу У. – Если уж он победил Чэнь Да, то лучше нам не тягаться с Ши Цзинем. У меня есть план разжалобить его. Если и это не поможет нам выручить Чэнь Да, то мы погибли.

– Что же это за план? – спросил заинтересованный Ян Чунь.

Чжу У наклонился к нему в что‑то прошептал на ухо, потом громко закончил:

– Иначе поступить нельзя!

– Отлично! – воскликнул Ян Чунь. – Я отправлюсь с тобой немедленно. Времени терять нельзя!

Теперь возвратимся к Ши Цзиню. Он находился в своем поместье, и гнев его еще далеко не утих, когда внезапно он увидел своего слугу, стремительно вбежавшего к нему с криком:

– Чжу У и Ян Чунь спустились с горы и идут сюда! –

– Ну что ж, я покончу и с ними! – заявил Ши Цзинь. – Сразу всех трех сдам властям. Скорее подайте мне коня!

Он приказал бить в бамбуковые колотушки, и народ снова сбежался к нему. Ши Цзинь вскочил на коня и едва успел выехать из поместья, как увидел обоих главарей Чжу У и Ян Чуня, которые подходили к поместью. Приблизившись, они смиренно стали на колени. По их лицам ручьем струились слезы. Ши Цзинь спешился и грозно закричал:

– Что хотите сказать вы, валяющиеся у моих ног?

Тогда Чжу У, рыдая, воскликнул:

– Мы трое, ничтожнейшие из людей, всегда подвергались преследованию властей, и нам ничего не оставалось, как только скрываться в горах и заниматься разбоем. Когда‑то мы поклялись, что умрем в один и тот же день. Может быть, мы и не обладаем мужеством и доблестью нареченных братьев Гуань Юя, Чжан Фэя и Лю Бэя, о которых повествует «Троецарствие», но сердца наши так же слиты воедино, как у этих прославленных героев. Сегодня наш младший брат Чэнь Да не послушался нашего совета. Он оскорбил ваше достоинство, вы взяли его в плен и держите в своем поместье. Мы не можем рассчитывать на вашу милость и поэтому просим позволить нам умереть вместе с ним. Мы умоляем вас, достойный герой, передать всех нас в руки властей и получить за это положенное вознаграждение. Мы не затаим против вас обиды, что бы ни случилось! Убейте нас, и мы умрем без ропота!..

Выслушав это и поразмыслив, Ши Цзинь сказал себе: «Если они действительно так благородны, а я сдам их властям и потребую за это награду, то все достойные люди будут надо мною насмехаться. Что станут они думать обо мне? Недаром с древнейших времен говорится: “Тигр не ест падали”».

Вслух же он произнес:

– Следуйте за мной.

Чжу У и Ян Чунь нисколько не испугались и вошли с Ши Цзинем во внутренние покои его дома. Там они снова опустились на колени и настойчиво просили связать их. Ши Цзинь несколько раз приказывал им встать, но они отказывались сделать это. Издревле существует поговорка: «Умный поддерживает умного, храбрец распознает храбреца».

Поэтому Ши Цзинь сказал им:

– Я считаю ниже своего достоинства сдать властям людей такого душевного благородства. Что вы скажете, если я освобожу Чэнь Да и верну его вам?

– Не навлекайте на себя беды столь опрометчивым поступком, – ответил Чжу У, – лучше уж передайте всех нас в руки властей и получите награду.

Но Ши Цзинь с негодованием отверг это предложение:

– Я не могу совершить такой низкий поступок! Спрашиваю вас, согласны ли вы сесть за мой стол и откушать со мной?

– Если мы не страшимся самой смерти, – промолвил Чжу У, – то станем ли мы опасаться вашего угощенья?

Ши Цзинь, обрадованный их ответом, развязал Чань Да и приказал слугам принести вина и мяса. Когда угощение было готово, он пригласил трех главарей к столу. Чжу У, Ян Чунь и Чэнь Да от души поблагодарили Ши Цзиня за его великодушие. По мере того как они пили вино, их лица все более и более прояснялись. Когда все вино было выпито, они еще раз поблагодарили Ши Цзиня и ушли в горы. Проводя их до ворот, Ши Цзинь возвратился в усадьбу.

Теперь расскажем о том, как, добравшись до своего лагеря, Чжу У, Чэнь Да и Ян Чунь стали держать совет. Чжу У сказал:

– Если бы мы не пошли на хитрость, мы больше здесь уже не встретились бы. Спасти Чэнь Да удалось только потому, что Ши Цзинь оказался человеком редкого благородства и отпустил нас. Нам надо скорей послать ему подарки, чтобы отблагодарить за великодушие и спасение нашей жизни.

Без излишних подробностей скажем, что дней через десять вожаки разбойников приготовили тридцать лян золота в знак благодарности и под покровом темной ночи отправили дары в поместье Шицзяцунь. В эту же ночь двое посланцев постучали в ворота усадьбы, и привратник доложил о них хозяину.

Ши Цзинь, поспешно набросив на себя одежду, вышел за ворота и спросил:

– По какому делу вы пришли сюда?

Посланные ответили:

– Трое наших предводителей послали эти скромные дары, чтобы отблагодарить вас за то, что вы не предали их смерти. Мы почтительно просим вас не отказываться принять их!..

С этими словами они вручили золото Ши Цзиню.

Вначале Ши Цзинь не хотел брать подарка, но потом подумал про себя: «Если они прислали мне дар с добрыми намерениями, то я должен принять его», и приказал слугам принести вина для посланцев. Те выпили вино и, получив от Ши Цзиня в награду немного серебра, возвратились обратно в горы.

Прошло около месяца. Чжу У снова позвал на совет двух своих приятелей, и на этот раз они решили подарить Ши Цзиню несколько крупных прекрасных жемчужин, доставшихся им при последнем грабеже. Поздней ночью посланный отнес драгоценности в поместье. Ши Цзинь принял и этот дар. Но об этом больше говорить не станем.

Прошло еще полмесяца, и Ши Цзинь, хорошенько подумав, решил: «Трудно завоевать большее уважение, чем то, какое проявляют ко мне эти трое. Надо и мне, в свою очередь, что‑нибудь им подарить».

На следующий же день он послал одного из своих крестьян за портным, а сам отправился в город, купил три куска красного шелку и велел портному сшить три стеганых халата. Кроме того, он приказал зажарить трех жирных баранов и уложил их в деревянные короба.

Был в поместье Ши Цзиня старший работник по имени Ван‑сы по прозвищу «Краснобай». Так звала его вся деревня за болтливость и услужливость. Ему‑то вместе с другим работником и поручил Ши Цзинь отнести короба с подарками в горный стан. Когда они пришли к горе, разбойники, охранявшие лагерь, подробно допросили их, а затем провели к Чжу У и двум другим вожакам.

Предводители очень обрадовались подаркам – шелковой одежде, жирным баранам и вину. Слуг, принесших подарки, они одарили десятью лянами серебра и угостили вином. Каждый выпил более десяти чашек возвратившись в поместье, ни передали Ши Цзиню сердечную благодарность трех атаманов.

С тех пор Ши Цзинь поддерживал с тремя предводителями постоянную связь и неоднократно посылал к ним Ван‑сы с подарками. Да и сам Ши Цзинь не раз получал от них золото и серебро.

Проходили дни за днями.

Ши Цзиню хотелось побеседовать с тремя предводителями, и он пригласил их в ночь на пятнадцатое число восьмого месяца в свое поместье, чтобы вместе полюбоваться на полную луну и повеселиться. Ван‑сы отправился в горы отнес письмо с приглашением на пир.

Прочитав письмо, Чжу У обрадовался приглашению, и все трое обещали приехать. Они тут же написали ответ и, наградив Ван‑сы пятью лянами серебра, заставили его выпить более десяти чашек вина. Спускаясь с горы, Ван‑сы встретил разбойника, который постоянно приносил в поместье подарки. Они обнялись, и разбойник ни за что не хотел отпустить Ван‑сы, пока не затащил его в придорожную харчевню, где они выпили еще десять с лишним чашек вина. После этого приятели расстались, и Ван‑сы отправился обратно в поместье. Горный ветер бил ему в лицо, и хмель ударил ему в голову; он шел и качался из стороны в сторону, спотыкаясь на каждом шагу. Пройдя не более десяти ли, он вошел в лес и, очутившись на полянке, покрытой густой зеленой травой, повалился и немедленно заснул…

Случилось так, что в это время на склоне горы охотник Ли Цзи расставлял силки на зайцев. Он узнал Ван‑сы из поместья Ши Цзиня, подошел к нему и попытался поднять его на ноги, но не мог даже сдвинуть его с места. Вдруг он увидел, как из‑за пояса Ван‑сы выскользнуло серебро. Ли Цзи стоял и раздумывал: «Этот прохвост совершенно пьян. Откуда у него столько денег? И почему бы мне не взять у него хоть немного?..»

Тут Ли Цзи развязал пояс Ван‑сы, встряхнул его, и оттуда посыпались деньги, а вместе с ними выпало и письмо. Ли Цзи распечатал его и попытался прочесть. Он знал всего лишь немного иероглифов и смог разобрать только имена Чжу У, Ян Чуня и Чэнь Да и больше ничего не понял.

Тогда он оказал себе: «Я только охотник, и когда бы это я мог прославиться! А предсказатель напророчил мне, что в этом году я разбогатею. Может быть, сейчас как раз подвернулся этот случай? Уездные власти обещают три тысячи связок медяков за поимку этих разбойников. А этот бездельник Ши Цзинь недавно, когда я пришел в его поместье, чтобы повидаться с Ай‑цю, заподозрил меня не только в воровстве, но и в том, что я хожу за ним шпионить. А сам‑то он, оказывается, водится с разбойниками…»

После этого Ли Цзи забрал все серебро и письмо и отправился в Хуаинь, чтобы донести на Ши Цзиня.

А пока продолжим рассказ о посыльном Ван‑сы. Проспав на поляне до глубокой ночи, он проснулся, когда на него упал лунный свет. В ужасе вскочил он на ноги и увидел вокруг себя одни лишь сосны. Ван‑сы пощупал пояс, но не обнаружил ни пояса, ни письма. Пошарив вокруг себя, он нашел в траве лишь пустой кошелек. С отчаяния он даже заплакал и прошептал: «Серебро, пропади оно пропадом! Но как быть с письмом? Кто мог взять его?..»

Он долго хмурил брови и размышлял, что ему теперь делать. «Если я приду в поместье, – рассуждал он, – и скажу, что потерял письмо, господин мой рассердится и уж конечно прогонит меня. Лучше сказать, что ответа не было. Откуда же он может узнать?».

Приняв такое решение, он помчался, словно на крыльях, и, когда на рассвете вошел в деревню, прошла уже пятая стража. Увидев его, Ши Цзинь спросил:

– Почему тебя так долго не было?

Ван‑сы отвечал:

– Когда я пришел в горы с вашим поручением, три предводителя до полуночи не отпускали меня из стана и заставляли пить с ними вино. Поэтому я так задержался.

– Есть ли ответ на мое письмо? – продолжал расспрашивать Ши Цзинь.

– Предводители хотели было написать вам, – произнес Ван‑сы, – но я сказал, что если они наверняка придут на ваш пир, то нечего и писать. К тому же я изрядно выпил и боялся дорогой потерять письмо. Это была бы не шутка!

Услышав такие слова, Ши Цзинь обрадовался, но заметил:

– Не зря тебя прозвали Краснобаем, Ты и в самом деле за слоном в карман не полезешь.

Ван‑сы и тут нашелся:

– Разве осмелился бы ваш жалкий слуга где‑нибудь задерживаться? Я не останавливался в дороге, а назад – просто бежал…

– Ну, раз гости придут, – сказал Ши Цзинь, – так пошли человека в город за вином и фруктами.

Вскоре наступил праздник осеннего урожая. В тот день погода была прекрасная, и Ши Цзинь приказал зарезать большого барана, более сотни кур и гусей и приготовить множество вина и яств для пира.

Вечером три предводителя, приказав своим удальцам охранять стан во время их отсутствия, вооружились мечами и в сопровождении человек пяти пешком спустились с горы и отправились в поместье Ши Цзиня.

Ши Цзинь встретил их и после церемоний приветствий попросил пройти в сад, где уже был накрыт стол. Усадив гостей на почетные места, сам хозяин сел против них. Затем он приказал закрыть все ворота. Слуги наливали вино и нарезали баранье мясо. Пока они пировали, на востоке поднялся круглый диск луны. Ши Цзинь и три предводителя сидели за столом, радуясь празднику, болтая о разных вещах, о старинных легендах, о новых сказках. Внезапно за стеною послышался шум, замелькали зажженные факелы; Ши Цзинь испуганно вскочил со своего места. Быстро выйдя из‑за стола, он сказал:

– Мои добрые друзья, прошу, пока оставайтесь здесь, а я пойду и посмотрю, что случилось!

Приказав слугам не открывать ворот, сам он по лестнице поднялся на стену и взглянул вниз. Там он увидел начальника уезда Хуаинь верхом на коне в сопровождении двух начальников стражи и три или четыре сотни вооруженных стражников, окруживших поместье. Ши Цзиня и его гостей – главарей разбойников – охватило отчаяние.

Они увидели, как при свете факелов сверкали отточенные наконечники пик, острия мечей, пятиконечные вилы и другое оружие, выросшее вокруг стены, как конопля. Начальники стражи, кричали:

– Держите разбойников!

Если бы этот отряд не пришел схватить Ши Цзиня и предводителей разбойничьего стана, то и Ши Цзиню не пришлось бы убить нескольких человек и завязать отношения с многими добрыми молодцами.

Вот уж поистине:

Прибрежье в зарослях густых, –

Войска пришли туда.

Под тенью лотосов речных

Готовились суда.

О том, как избежали опасности Ши Цзинь и три разбойничьих атамана, рассказывается в следующей главе.

 

Глава 2

повествующая о том, как Ши Цзинь ночью покинул уезд Хуаинь и как командир охранных войск Лу Да ударом кулака убил мясника Чжэна

Обнаружив, что войско окружило его усадьбу, Ши Цзинь воскликнул:

– Что же нам делать?

В ответ на это Чжу У и два других разбойника, опустившись перед ним на колени, воскликнули:

– Старший брат! Ты человек незапятнанный и не должен страдать по нашей вине. Мы поступили бы недостойно, если б впутали тебя в свои дела. Скорей свяжи нас, выдай властям и требуй вознаграждение.

– Нет, ни за что! Мыслимо ли это! – запротестовал Ши Цзинь. – Выйдет так, словно я завлек вас в западню, чтобы выдать властям и получить награду. Да ведь я буду опозорен перед всей Поднебесной! Нет, уж если придется погибать, так я умру с вами, а останемся в живых – все будем живы. Встаньте и успокойтесь. Мы придумаем что‑нибудь поумнее, а пока я пойду разузнаю, как обстоят дела.

Ши Цзинь поднялся по лестнице на стену и закричал, обращаясь к начальникам отряда:

– Эй, вы! Как смеете вы глухой ночью вторгаться в мое поместье?

– Не обвиняйте нас в самоуправстве, – отвечали те, – мы пришли по доносу Ли Цзи, который здесь вместе с нами.

– Ли Цзи! – вскричал Ши Цзинь, – так это ты клевещешь на невинных людей!

– Я и сам ничего не знал, – стал оправдываться Ли Цзи. – В роще я подобрал письмо, которое потерял ваш слуга Ван‑сы. А когда в уезде прочитали это письмо, так сразу все и раскрылось.

– Но ведь ты говорил, что никакого письма не было, – обратился Ши Цзинь к Ван‑сы, – откуда же оно взялось?

– Я тогда был пьян, – ответил Ван‑сы, – и совсем забыл про него!

– Скотина! – громко выругался Ши Цзинь.

«Как же теперь быть?» – подумал он про себя.

Между тем командиры прибывших отрядов, как и все другие, очень боялись Ши Цзиня и не осмеливались ворваться в поместье.

Вожаки разбойников знаками показали Ши Цзиню, чтобы он сделал вид, будто готов пойти на уступки.

Ши Цзинь понял замысел своих друзей и закричал со стены вниз:

– Отойдите подальше, господа командиры, я сам свяжу главарей и выдам их властям.

Начальники стражи, боясь Ши Цзиня, охотно согласились на его предложение.

– Наше дело сторона, – сказали они. – Мы подождем, пока вы сами с ними управитесь, а потом, если вам будет угодно, вы можете вместе с нами поехать в уезд за наградой. Спустившись со стены, Ши Цзинь прежде всего отвел виновника беды Ван‑сы в сад за домом и заколол его там кинжалом. Потом он приказал слугам увязать наиболее ценные веши в узлы и зажечь сорок факелов. Затем Ши Цзинь и трое разбойников надели боевые доспехи, вооружились саблями и мечами и, подоткнув за пояс полы халата, подожгли сеновал, находившийся на краю поместья. Узлы с вещами Ши Цзинь приказал слугам взвалить на плечи.

Увидев пожар, войско, стоявшее за стеной, бросилось в обход поместья. Тогда Ши Цзинь поджег свой дом и, распахнув главные ворота, с боевым кличем ринулся вперед. За ним последовали Чжу У, Ян Чунь и Чэнь Да. Вместе с несколькими разбойниками, сопровождавшими своих предводителей, со слугами Ши Цзиня, тащившими узлы с добром, они прокладывали себе дорогу, нанося удары направо и налево. Поистине, в бою Ши Цзинь был подобен тигру, и никто не мог остановить его. Позади бушевал огонь. Ловко орудуя мечом, Ши Цзинь столкнулся лицом к лицу с командирами отряда; с ним был и охотник Ли Цзи. Ши Цзинь пришел в ярость. Справедливо говорят: «При виде врага зрение обостряется».

Командиры, поняв, что над ними нависла смертельная опасность, пустились наутек. За ними кинулся было и Ли Цзи, но Ши Цзинь настиг его и рассек одним ударом сабли. В это время Чэнь Да и Ян Чунь догнали командиров и покончили с ними. Начальник уезда, не помня себя от страха, ускакал обратно; солдаты, спасая свою жизнь, разбежались кто куда. А Ши Цзинь беспрепятственно добрался со своими спутниками до разбойничьего стана на горе Шаохуашань. Отдохнув и немного успокоившись, Чжу У приказал устроить пир в честь благополучного исхода событий. Но об этом мы рассказывать не будем.

Прошло несколько дней, и Ши Цзинь призадумался: «Для того, чтобы спасти трех человек, я сжег свое поместье. Правда, у меня осталось кое‑что из ценных вещей, но хозяйства уже нет». Поразмыслив, Ши Цзинь решил, что оставаться среди разбойников ему не следует, и обратился к Чжу У и его приятелям с такими словами:

– Мой учитель, мастер фехтования Ван Цзинь служит на западе в войсках пограничной охраны. Я давно собирался отыскать его, но из‑за смерти отца не смог сделать этого раньше. Теперь, когда все мое имущество погибло, ничто не препятствует мне отправиться к Ван Цзиню.

– Старший брат, – уговаривал его Чжу У, – никуда тебе ехать не надо. Поживи у нас еще немного, а потом мы решим, как быть. Если ты не хочешь вместе с нами разбойничать, то подожди, пока эта история утихнет и забудется. Тогда мы заново отстроим тебе поместье, и ты снова будешь вести жизнь честного человека.

– Несмотря на все ваше расположение ко мне, – отвечал Ши Цзинь, – я не могу отказаться от своего намерения. Если я отыщу своего учителя, то смогу найти себе службу и прожить в довольстве оставшиеся годы моей жизни

– Ты мог бы стать нашим предводителем, – продолжал свои уговоры Чжу У, – разве это так уж плохо? Но, может быть, наш стан кажется тебе слишком убогим?

– Я честный человек, – возразил на это Ши Цзинь, – и не могу пятнать доброе имя моих родителей. Поэтому не подбивайте меня стать разбойником.

Слуги Ши Цзиня, которые пришли вместе с ним в лагерь, остались с разбойниками, а сам он через несколько дней окончательно собрался в путь, и никакие уговоры Чжу У не могли его удержать.

Повязав голову черной косынкой, Ши Цзинь одел поверх фанъянскую белую войлочную шляпу с красной кистью. Военный халат из белой ткани он затянул широким поясом цвета красной сливы и прицепил к нему длинный меч; ноги он обмотал полосатой материей и обулся в плетеные пеньковые туфли, удобные для ходьбы. Взял с собой немного денег и самые необходимые вещи, а все остальное имущество оставил в разбойничьем стане.

Взвалив узел на плечи, Ши Цзинь отправился в путь. Почти все разбойники провожали его. Чжу У и двое других предводителей со слезами на глазах простились с ним и огорченные возвратились в свое горное убежище.

Спустившись с горы Шаохуашань, Ши Цзинь с мечом в руках прямой дорогой направился в пограничный западный район у области Яньань. Шел он около месяца, порой перенося и голод и жажду, и, наконец, добрался до города Вэйчжоу.

«Тут тоже есть управление пограничной охраны, – подумал Ши Цзинь. – Может статься, что мой учитель Ван Цзинь служит именно здесь».

Весь город Вэйчжоу состоял из шести улиц, и было там три рынка. На одном из перекрестков Ши Цзинь заметил небольшую чайную, зашел туда и занял место за столом.

– Какой чай разрешите вам подать? – спросил подошедший к нему слуга.

– Простой, заваренный в чашке.

Слуга заварил чай и поставил чашку перед Ши Цзинем.

– Скажи, пожалуйста, где здесь управление пограничными войсками? – обратился к нему Ши Цзинь.

– А вот как раз напротив, – ответит тот.

– А не числится ли в здешнем управлении пограничной охраны учитель фехтования Ван Цзинь из Восточной столицы? – снова спросил Ши Цзинь.

– Здесь очень много учителей фехтования, – ответил слуга, – и есть человека четыре, которые носят фамилию Ван. Я не знаю, который из них Ван Цзинь.

В это время в чайную большими шагами вошел дюжий мужчина. Взглянув на него, Ши Цзинь сразу признал в нем военного. Ростом он был не меньше восьми чи, широкоплечий и мускулистый. У него было круглое лицо, огромные уши, прямой нос, большой рот, а борода и усы – как у барсука. Голова его была повязана косынкой из полосатого шелка, скрепленной на затылке золотыми кольцами, какие выделываются в Тайюани. Он носил боевой халат из зеленой ткани, подпоясанный двойным поясом – гражданским и военным, и обут был в светло‑желтые сапоги, сшитые в четыре шва и напоминающие когти коршуна.

Когда вошедший опустился на стул, слуга шепнул Ши Цзиню:

– Это командир пограничных войск. Можете узнать у него все, что вам нужно об учителе фехтования, которого вы разыскиваете.

Ши Цзинь поспешно встал, поклонился незнакомцу и сказал:

– Прошу вас выпить со мною чаю!

Взглянув на Ши Цзиня, неизвестный решил по его мужественному облику, что это человек достойный, и ответил на поклон. Когда они уселись, Ши Цзинь сказал:

– Простите меня за смелость, разрешите узнать ваше имя.

– Я командир пограничных войск, – отвечал военный, – зовут меня Лу Да. Разрешите в свою очередь и мне узнать ваше имя?

– Сам я родом из уезда Хуаинь, округа Хуачжоу. Зовут меня Ши Цзинь, – отвечал тот. – Был у меня учитель – мастер фехтования при войске Восточной столицы, по имени Ван Цзинь. Я хотел бы спросить вас, не служит ли он здесь, в вашем управлении?

– Уж не тот ли вы господин Ши Цзинь, которого прозвали «Девятидраконовый», родом из деревни Шицзяцунь? – спросил Лу Да.

– Он самый, – с поклоном отвечал Ши Цзинь.

Лу Да поспешил ответить на его поклон и сказал:

– Вот уж поистине: «никакая молва не заменит встречи». Так вы разыскиваете мастера фехтования Ван Цзиня? Не того ли Ван Цзиня, который в Восточной столице пострадал от военачальника Гао Цю?

– Того самого! – воскликнул Ши Цзинь.

– Я также слышал о нем, – продолжал Лу Да. – Но его здесь нет, он несет службу в пограничном управлении старого Чуна, округа Яньань. Во главе же нашей охраны в Вэйчжоу стоит молодой Чун. О вашем славном имени я так много наслышан, что счел бы для себя большой честью пригласить вас выпить вина по случаю нашей встречи.

Взяв Ши Цзиня под руку, Лу Да повел его из чайной. У дверей он обернулся и сказал слуге:

– За чай я расплачусь сам.

– Пожалуйста, не беспокойтесь! – почтительно ответил слуга.

Рука об руку Лу Да м Ши Цзинь вышли из чайной; пройдя несколько шагов, они увидели большую толпу.

– Посмотрим, что там происходит, – предложил Ши Цзинь.

Протискавшись вперед, они увидели человека, державшего в руках более десятка палиц. а земле возле него стоял большой лоток с разного рода снадобьями, мазями и пластырями.

Это оказался бродячий аптекарь и фехтовальщик.

Ши Цзинь сразу же признал в нем своего первого учителя фехтования Ли Чжуна, по прозвищу «Истребитель тигров».

– Учитель! – крикнул из толпы Ши Цзинь. – Давненько мы с вами не видались!

– Как ты сюда попал? – радостно воскликнул Ли Чжун, узнав своего ученика.

– Ну, раз ты учитель господина Ши Цзиня, так пойдем вместе с нами выпить вина, – вставил Лу Да.

– Подождите, господин командир, вот я сейчас распродам свои лекарства, заработаю немного денег и тогда пойду с вами.

– Кто ж это будет ждать тебя! – возмутился Лу Да. – Если хочешь идти с нами, брось немедленно свою торговлю.

– Это мой единственный заработок, – возразил Ли Чжун, – и я не могу от него отказаться. Идите вперед, господин командир, а я догоню вас. И вы, дорогой ученик, идите, – обратился он к Ши Цзиню.

Эти слова вывели Лу Да из себя, и он набросился на толпу зевак, громко крича:

– Эй вы, чертовы бездельники, расходитесь сейчас же! Кто не уйдет – бить буду!

Собравшиеся, узнав Лу Да, тотчас разбежались. Выходка Лу Да рассердила Ли Чжуна, но он не осмелился показать этого и только с улыбкой сказал:

– Ну и горячий же вы человек!

Затем он спрятал свои вещи в мешок, уложил пики и палицы, и они отправились дальше втроем. Повернув за угол, друзья подошли к известному кабачку около Чжоуского моста. У дверей питейного заведения стоял шест, на котором развевалось полотнище с надписью, что здесь торгуют водкой. Войдя в кабачок, все трое поднялись наверх и выбрали чистую и уютную комнатку. Лу Да занял место хозяина, Ли Чжун сел против него, а пониже поместился Ши Цзинь. Слуга приветствовал гостей и, узнав Лу Да, обратился к нему:

– Господин начальник, сколько прикажете подать вина?

– Для начала подай нам четыре рога!

Расставляя закуски, фрукты и вино, слуга снова спросил:

– Что господам угодно кушать?

– Что ты все лезешь с вопросами? – закричал Лу Да. – Что есть, то и подавай, тебе за все будет уплачено! Вот болтливый негодяй попался! – выругался он.

Слуга ушел и вскоре принес подогретое вино, а затем уставил весь стол мясными блюдами.

Они выпили уже по нескольку чашек вина, поговорили о различных приемах фехтования и, довольные друг другом, вели спокойную беседу, когда из соседней комнаты вдруг послышался тихий плач и всхлипывания. Это так рассердило Лу Да, что он в гневе смахнул со стола все тарелки и чашки. На шум прибежал слуга и при виде разгневанного командира, сложив руки, взмолился:

– Если вам что‑нибудь нужно, господин начальник, пожалуйста, приказывайте, и вам все будет подано.

– Что мне нужно? – закричал Лу Да. – Не знаешь ты меня, что ли? Как это ты допускаешь, чтобы кто‑то плакал в соседней комнате и мешал нашей пирушке! Мало я тебе давал за труды!

– Не сердитесь, господин, – оправдывался слуга. – Как я бы я смел допустить, чтобы кто‑нибудь помешал вам? Это плачут отец и дочь – певцы, которые выступают перед нашими гостями. Они не знали, что вы здесь, и потому не сдерживали своих слез.

– Очень странно, – промолвил Лу Да. – ну‑ка, позови их ко мне!

Слуга исчез, и, немного погодя, вошли певцы, впереди – девушка лет восемнадцати, а позади – старик лет шестидесяти, с кастаньетами. Хотя девушку и нельзя было назвать красавицей, но была она очень привлекательна. Утирая слезы, девушка подошла к гостям и трижды глубоко поклонилась, пожелав им счастья и здоровья. Вслед за ней поздоровался с гостями и старик.

– Кто вы такие? И почему плачете? – спросил Лу Да.

– Разрешите мне, недостойной, рассказать вам нашу историю, – начала девушка. – Мы – жители Восточной столицы. Вместе с отцом и матерью я приехала в Вэйчжоу к родственникам, но оказалось, что они переехали в Южную столицу. Матушка моя заболела в гостинице и умерла, а мы с отцом на свое горе остались здесь. В этом городе живет один богач – господин Чжэн, именующий себя сановником западных районов. Я ему приглянулась, в он, желая сделать меня своей наложницей, подослал сватов и принудил меня заключить с ним договор. о кто бы мог думать, что договор о нашем сожительстве он подпишет, а от выплаты трех тысяч связок монет откажется? Он привел меня к себе. Но не прошло и трех месяцев, как его старшая жена, очень злая женщина, выгнала меня из дому. Мало того, она еще подговорила хозяина гостиницы, где мы с отцом остановились, требовать, чтобы я вернула деньги, которые мне следовали по договору. Отец у меня слабый и робкий, он не может с ним тягаться, а они люди богатые и влиятельные. Но ведь мы с отцом не получили ни одной монеты, а теперь с нас требуют возвращения всех денег. Вот так мы и попали в беду. Хорошо еще, что отец с детства обучил меня петь песенки; мы каждый день приходим сюда и поем перед посетителями, это дает нам небольшой заработок. Большую часть денег нам приходится отдавать хозяину гостиницы, а остаток мы откладываем на дорогу. За последние два дня посетителей в кабачке было мало, и мы не заработали даже того, что вынуждены отдавать. Вот мы и боимся, что господин Чжэн придет и будет над нами издеваться. Защиты нам искать негде, и некому даже пожаловаться. Плакали мы от безысходного горя и не знали, что мешаем вам, уважаемые господа. Будьте милостивы и простите нас.

– Как вас зовут? В какой гостинице вы остановились? – спросил Лу Да. – И где живет этот сановник Чжэн?

– Зовут меня Цзинь‑эр, так как я был вторым в семье, – отвечал старик. – Имя моей дочери Цуй‑лянь. Господин Чжэн – это мясник, хозяин лавки у моста Чжуанюань. Он известен под прозвищем «Сановник западных районов». Мы живем с дочерью в гостинице у восточных ворот, которую содержит некий Лу.

– Тьфу, пропасть! – сплюнул Лу Да, выслушав старика. – А я‑то думаю, кто же этот сановник Чжэн? Оказывается, это всего‑навсего мясник Чжэн, который режет свиней. Грязная тварь! Нажился на поставках пограничной охране, открыл мясную лавку, а теперь еще обманывает бедных людей! Подождите меня здесь, – сказал он Ли Чжуну и Ши Цзиню. – Я убью эту скотину и сейчас же вернусь.

Ли Чжун и Ши Цзинь стали успокаивать его и уговаривать отложить расправу до завтра. После долгих стараний им удалось уломать его.

– Подойди‑ка сюда, старина, – снова обратился Лу Да к старику. – Что ты скажешь, если я дам тебе денег на дорогу и ты завтра же сможешь уехать обратно в Восточную столицу?

В ответ на предложение отец и дочь в один голос отозвались:

– О! Если бы вы помогли нам возвратиться на родину, вы стали бы для нас дороже родного отца. Вы бы вернули нас к жизни! о разве нас отпустит содержатель гостиницы? Ведь господин Чжэн поручил ему требовать с нас деньги!

– Это ничего не значит, – отвечал Лу Да. – Я знаю, как уладить это дело. – Он порылся в карманах, вытащил пять лян серебра, положил их на стол и, взглянув на Ши Цзиня, сказал:

– Сегодня у меня маловато денег. Если у тебя есть, одолжи мне, а завтра я их возвращу тебе.

– Стоит ли об этом говорить! – отозвался Ши Цзинь и, вынув из узла слиток серебра в десять лян, положил его на стол.

Тогда Лу Да обратился к Ли Чжуну:

– Одолжи немного и ты.

Пошарив в кармане, Ли Чжун достал два ляна серебра.

Увидев, как мало он дает, Лу Да проворчал:

– Ну и скряга!

Передавая старику Цзиню пятнадцать лян серебра, Лу Да сказал:

– Эти деньги возьмите на дорогу, а сейчас идите и собирайте свои вещи. Завтра рано утром я приду проводить вас, и мы посмотрим, осмелится ли хозяин гостиницы вам помешать!

Низко кланяясь и повторяя слова благодарности, старый Цзинь и его дочь ушли. Оставшиеся два ляна Лу Да швырнул Ли Чжуну.

Осушив еще два рога вина, друзья спустились вниз. Уходя, Лу Да сказал хозяину кабачка:

– Деньги за вино я пришлю завтра!

– Пожалуйста, не беспокойтесь, – отвечал тот. – Заходите только к нам почаще!

Выйдя из кабачка, друзья расстались. Ши Цзинь и Ли Чжун отправились каждый в свою гостиницу. Лу Да возвратился домой сердитый и лег спать, не поужинав. Хозяин дома, видя, какое у него настроение, не посмел даже и спрашивать его о чем‑нибудь.

А старый певец Цзинь, проводив дочь в гостиницу, отправился в пригород, чтобы заранее нанять повозку. Вернувшись оттуда, он уложил вещи, расплатился за жилье, рассчитался за дрова и питание и стал дожидаться рассвета. Ночь прошла спокойно. Поднявшись рано утром, отец и дочь развели огонь, приготовили завтрак, поели и собрались в дорогу. В это время в гостиницу торопливо вошел Лу Да и громко позвал:

– Эй, сторож! Где тут живет старый Цзинь?

– Почтенный Цзинь! – крикнул сторож. – Тебя хочет видеть командир Лу Да.

Старик Цзинь открыл дверь и, обращаясь к Лу Да, произнес:

– Господин командир, пожалуйста, проходите и присядьте!

– Для чего мне садиться? – бросил Лу Да. – Если думаешь ехать, так отправляйся, чего ты еще ждешь?

Старик Цзинь, отвешивая Лу Да бесчисленные поклоны, взял коромысло с вещами и совсем уж собрался было идти с дочерью, как вдруг сторож преградил ему дорогу:

– Куда же это ты уходишь, почтенный Цзинь?

– Разве он должен за комнату? – спросил Лу Да.

– Нет, за комнату он уплатил вчера. Но господин Чжэн поручил мне проследить, чтобы он вернул деньги, которые должен.

– С мясником расплачусь я сам, – сказал Лу Да, – а сейчас отпусти старика, он уезжает на родину!

Но сторож продолжал настаивать. Тогда Лу Да рассвирепел и, раскрыв свою пятерню, дал ему такую затрещину, что у того сразу же хлынула изо рта кровь. Ударив его еще раз, Лу Да выбил ему два передних зуба, после чего сторож в мгновение ока исчез за дверью. Хозяин все это видел и, разумеется, не осмелился высунуть носа и вмешаться. Тем временем старик Цзинь с дочерью поспешно ушли. Выйдя из города, они нашли нанятую еще накануне повозку и уехали.

Между тем Лу Да, опасаясь, как бы сторож не бросился за ними в погоню, сел на скамейку около гостиницы. Просидев так часа четыре и рассчитав, что Цзинь отъехал уже далеко, Лу Да поднялся и направился прямо к мосту Чжуанюань.

К этому времени в лавке мясника Чжэна уже были открыты обе двери, за стойками развешаны куски свинины, а сам мясник Чжэн спокойно сидел за прилавком около дверей; присматривая за своими подручными, торговавшими мясом.

– Мясник Чжэн! – позвал его, Лу Да, приблизившись к лавке.

Завидев командира охраны, мясник поспешно вышел из‑за прилавка и приветствовал Лу Да поклонами, потом он велел принести скамью и пригласил его сесть. Усевшись, Лу Да сказал:

– Я получил приказ начальника пограничных войск заказать десять цзиней лучшего мяса, которое должно быть мелко нарублено, да так, чтобы в фарш не попало ни капли жиру.

– Будет сделано, – ответил Чжэн и отдал распоряжение своим подручным:

– Нарубите побыстрей фарш из самого лучшего мяса!

– Я не хочу, чтобы мясо рубили твои грязные слуги, – вскричал Лу Да, – сделай это сам!

– И то правильно, – согласился Чжэн и направился к прилавку. – Конечно, я сам лучше его приготовлю.

В это время к мясной лавке подошел сторож из гостиницы голова его 6ыла обвязана полотенцем. Он пришел, чтобы рассказать мяснику о том, что произошло, но, увидев Лу Да около стойки, не решился войти и остановился в сторонке, издали наблюдая за тем, что делается в лавке.

Чжэн рубил мясо целый час затем завернул готовый фарш в листья лотоса и обратился к Лу Да с вопросом:

– Разрешите отправить, господин командир?

– Не торопись! – ответил Лу Да. – Кроме этого фарша, мне требуется еще десять цзиней чистого жира, без всякой примеси мяса. Жир тоже надо мелко нарубить.

– Я приготовил вам самое лучшее рубленое мясо, – заметил Чжэн. – Полагаю, что у вас в управлении будут варить пельмени. о для чего же вам нужен еще и рубленый жир?

Лу Да свирепо посмотрел на него и прикрикнул:

– Если мне сам начальник приказал это, как ты смеешь рассуждать!

– Ну, раз так нужно, я сделаю, – присмирел Чжэн.

Он взял десять цзиней чистого жира, мелко‑мелко нарубил его и тоже завернул в листья лотоса. Работа заняла у него все утро прошел уже час завтрака. А сторож гостиницы так и не рискнул приблизиться. Даже покупатели не решались войти в лавку.

– Теперь можно послать людей отнести все это в управление, господин командир? – спросил Чжэн.

В ответ на это Лу Да сказал:

– Мне нужно еще десять цзиней фарша, сделанного из сухожилий. Но никакого мяса там быть не должно.

– Вы, верно, пришли потешаться надо мной? – кисло улыбаясь, спросил Чжэн.

Тут Лу Да вскочил, схватил оба свертка и, с негодованием глядя на мясника, закричал:

– Ты догадался! Я пришел сюда для того, чтобы поиздеваться над тобой! – И с этими словами он с такой силой бросил свертки Чжэну, что все его лицо залепил мясом и жиром. Мясник рассвирепел. Гнев душил его. Не владея собой, он в порыве злобы схватил со стойки острый нож, которым очищают кости от мяса, и ринулся вперед. Но Лу Да в это время был уже на улице. Никто из соседей и приказчиков Чжэна не осмелился его остановить. Прохожие застыли на месте, а сторож гостиницы словно окаменел от испуга.

Держа в правой руке нож, мясник подбежал и хотел левой рукой схватить Лу Да, но тот, улучив момент, поймал его за руку и с такой силой пнул в живот, что Чжэн тяжело рухнул на землю. Лу Да наступил ему ногой на грудь и, подняв свой огромный увесистый кулак, вскричал:

– Я начал свою службу в пограничных войсках старого сановника Чуна, дослужился там до звания начальника охраны пяти западных застав, и мне было бы к лицу звание «сановника западных районов». Ты же – лавочник, торгующий мясом, собачья твоя порода! Да как ты смел назваться «сановником западных районов»?! Как ты смел так подло обмануть Цзинь Цуй‑лянь?

С этими словами Лу Да нанес Чжэну такой удар кулаком в переносицу, что сломал ему нос, и из ноздрей мясника хлынула кровь. Во рту у мясника Чжэна словно открыли торговлю приправами: тут было и кислое, и соленое, и горькое. Чжэн никак не мог высвободиться из рук Лу Да; его нож отлетел в сторону, а он все продолжал вопить:

– Так ты еще и драться!

– Ах, разбойник! – выругался Лу Да. – Ты еще смеешь разговаривать?

Тут он ударил мясника в лоб, да так, что у того искры из глаз посыпались и поплыли круги всех цветов радуги – красного, зеленого, фиолетового, – словно распахнулась лавка с разноцветными шелками.

На улице собралась большая толпа, но никто не осмеливался остановить Лу Да. Мясник не выдержал и стал просить пощады.

– Ах ты, негодяй! – закричал Лу Да. – Если бы ты не оказался таким трусом, я, может быть, и помиловал бы тебя! Но раз уж ты запросил пощады, снисхождения тебе не будет!

Говоря это, он ударил мясника кулаком в висок так, что у того в голове разом начали бить металлические била, медные тарелки и цимбалы, словно совершалось даосское заупокойное богослужение по всем душам умерших на суше и на воде.

Лу Да, увидев, что мясник упал, лежит без движения и едва дышит, нарочито громко закричал:

– Вот дрянь какая! Еще вдобавок прикидывается мертвым. Все равно я тебя прикончу!

Но тут он заметил, что лицо мясника стало покрываться желтизной, и про себя подумал: «Я хотел только как следует вздуть этого мерзавца и никак не думал, что убью его тремя ударами кулака. Ведь за это я пойду под суд! А в тюрьму мне никто и поесть не принесет… Надо поскорее убраться отсюда…»

Показывая пальцем на труп мясника, Лу Да зашагал в сторону, повторяя свою угрозу:

– Прикидываешься мертвым! Погоди, я еще с тобой разделаюсь!

Выругавшись, он большими шагами пошел прочь, и ни соседи мясника, ни его подручные не осмелились задержать его.

Вернувшись к себе домой, Лу Да наспех собрал кое‑какую одежду, захватил наиболее ценные вещи и серебро, взял денег на дорогу, вооружился палицей, доходившей ему до бровей, и, оставив все остальное имущество, быстро вышел через южные ворота и скрылся.

А в это время семья мясника вместе с пришедшим из гостиницы сторожем долго пытались привести Чжэна в чувство, но увы – им не удалось этого сделать, мясник был мертв.

Тогда родные и соседи Чжэна отправились к правителю округа с жалобой. Прочитав жалобу, правитель сказал:

– Лу Да служит в войсках пограничной охраны, и я не вправе арестовать его.

Он тут же сел в паланкин и отправился в управление пограничных войск. Прибыв туда, он послал солдата, сторожившего у ворот, доложить о своем приезде.

Начальник пограничных войск пригласил правителя округа в зал и, после установленных приветствий, спросил, по какому делу он приехал.

– Разрешите доложить, господин военачальник, – отвечал правитель округа, – что командир вашего управления, Лу Да, беспричинно убил городского торговца мясом Чжэна. Не доложив вам, я не решился арестовать преступника.

Услышав об этом, начальник испугался и подумал: «Лу Да хороший воин, но уж слишком он груб и несдержан. Как могу я его защищать, если он убил человека. Пусть уж лучше привлекают его к ответу». И он сказал правителю округа:

– Лу Да, собственно говоря, служил у моего отца, в старом управлении войсками. Здесь у меня не было помощников, и отец прислал его сюда. Но раз он совершил убийство, вы можете привлечь его к ответу. Когда дознание установит, что Лу Да действительно виновен, надо будет известить моего отца и уж только после этого принимать окончательное решение. Мне будет очень неприятно, если Лу Да вдруг понадобится моему отцу, а я не смогу послать его.

– Я как раз и приехал к вам затем, чтобы выяснить положение, – отвечал правитель округа, – конечно, мы будем выносить решение только после того, как уведомим достопочтенного военачальника.

Возвратившись в управление округа, правитель отправился в залу суда и подписал приказ об аресте Лу Да.

Приказ этот был передан на исполнение следователю Вану, который в сопровождении двадцати стражников направился к дому, где жил Лу Да. Однако здесь они застали только одного хозяина, и тот сообщил им, что начальник Лу Да только что ушел, взяв с собой узел и палицу.

– Я полагал, – добавил хозяин, – что ему дано какое‑нибудь важное поручение, и не осмелился ни о чем его расспрашивать.

Следователь приказал открыть комнату Лу Да, но там ничего не нашли, кроме поношенного платья и одеяла. Обыскав понапрасну весь дом, следователь арестовал хозяина дома, двух соседей Лу Да, привел их в управление округа и доложил обо всем окружному начальнику.

Правитель округа распорядился задержать арестованных, а также взять под стражу соседей и помощников мясника Чжэна. Кроме того, он велел сколоточным и квартальным старшинам еще раз осмотреть тело убитого.

Когда со всем этим было покончено, семья мясника приготовила гроб и все необходимое для погребения. Покойника перенесли в кумирню, и родственники стали готовиться к похоронам.

Затем был отдан приказ в определенный срок найти и арестовать преступника. Привлеченных же по этому делу лиц отпустили на поруки, однако всех их приговорили к ударам палками – соседей мясника за то, что они вовремя не оказали ему помощи, а хозяина Лу Да и живших с ним рядом за то, что они дали возможность преступнику бежать.

Повсюду были срочно разосланы распоряжения и расклеены объявления об аресте Лу Да, с указанием его примет, возраста и места рождения. Тому, кто задержит преступника, была обещана награда в тысячу связок медяков.

О том, как происходили похороны мясника, мы рассказывать не будем, а вернемся к Лу Да.

Он бежал из Вэйчжоу в полном смятении и, не зная, что делать, брел куда глаза глядят. Так он прошел несколько областей, и в дороге ему пришлось перенести немало трудностей. Правильно говорит пословица: «Голодный – не привередлив в еде, замерзающий не прихотлив в одежде, беглец не выбирает дороги, бедный не разборчив в выборе невесты».

Так было и с Лу Да. Он шел наудачу, все еще не зная, где ему лучше укрыться. Спустя полмесяца беглец достиг, наконец, уездного города Яньмынь, в области Дайчжоу. Войдя в город, он увидел шумные рынки и большое скопление народа. По улицам разъезжало множество повозок, в лавках продавались самые разнообразные товары. Повсюду царил образцовый порядок, и, хотя Яньмынь был всего лишь уездным городком, по своему благоустройству он смело мог поспорить с большим областным городом.

Блуждая по городу, Лу Да вдруг заметил на одном из перекрестков толпу, стоявшую около доски с объявлением. Он протискался вперед, чтобы узнать, о чем читают, так как сам был неграмотен. И тут он услышал следующее: «Согласно полученному начальником уезда Яньмынь, округа Дайчжоу, указанию ревизора Тайюаньской области и на основании отношения окружного управления Вэйчжоу предлагается задержать преступника Лу Да – бывшего начальника отрядов пограничной охраны, в связи с убийством им мясника Чжэна. Виновные в укрывательстве Лу Да или в предоставлении ему приюта и пищи будут привлечены к ответственности наравне с преступником. Тому, кто задержит указанного преступника и передаст его властям или же сообщит о его местопребывании, будет выдана награда в тысячу связок медяков».

В этот момент Лу Да услышал за своей спиной возглас:

– Почтенный господин Чжан! Как это вы сюда попали? – И он почувствовал, как кто‑то обхватил его сзади и потащил прочь.

Если бы этот человек не заметил его и не увел, тогда не случилось бы, что Лу Да обрил голову, сбрил усы и бороду, изменил свою фамилию, под которой был известен как убийца, и в припадке гнева перебил много почтенных монахов. Ведь недаром говорится:

Многих злодеев повергнуть жало кинжальное может.

Многих напастей избегнуть посох монаха поможет.

Но кто же спас Лу Да? Об этом речь пойдет дальше.

 

Глава 3

в которой рассказывается о том, как Лу Чжи‑шэнь учинил скандал на горе Утай и как богач Чжао заново отстроил монастырскую беседку

Обернувшись, Лу Да сразу же узнал человека, который оттащил его в сторону. Это был не кто иной, как тот самый старик Цзинь, который уехал с его помощью из Вэйчжоу. Отойдя с Лу Да в безопасное место, старик испуганно зашептал:

– Благодетель! Слишком уж вы смелый человек! Ведь повсюду объявлено, что тому, кто задержит вас, будет выдана награда в тысячу связок медяков, а вы, как нарочно, стоите около этого объявления! Если б мы не встретились, боюсь, вас схватили бы стражники. Ведь там указаны все ваши приметы!

– Мне нечего от тебя скрывать, – ответил ему Лу Да. – В день, когда ты уехал, я отправился к мосту Чжуанюань и расправился с этим подлецом – мясником Чжэном. Тремя ударами кулака я убил его и теперь вынужден скрываться. Много дней я бродил без всякой цели и неожиданно очутился здесь. Почему ты не вернулся в Восточную столицу, а приехал сюда? – в свою очередь спросил он старика.

– Мой высокий благодетель! – ответил Цзинь. – После того как вы спасли нас, я нанял повозку и хотел было отправиться в Восточную столицу, но потом, опасаясь, как бы этот негодяй не нагнал нас, – ведь мы погибли бы без вашей помощи, – я решил свернуть на север. По дороге повстречался нам старый сосед, который направлялся сюда торговать, и взял нас с собой. Благодаря его сватовству дочь моя вышла замуж за местного богача Чжао, который поселил нас в отдельном доме. Ваше благодеяние помогло нам, и сейчас мы живем в полном довольстве, не зная нужды. Моя дочь часто рассказывает своему покровителю о той милости, которую вы оказали нам. Он любитель фехтования и не раз говорил: «Хорошо было бы познакомиться с вашим спасителем!» Но разве могли мы надеяться на такой счастливый случай! Прошу вас, благодетель, пойдемте к нам в дом. Вы поживете немного у нас, мы все обдумаем и обсудим.

Пройдя не более половины ли, они подошли к дому, и старый Цзинь, приподняв занавеску двери, крикнул:

– Дочка! Наш спаситель приехал сюда!

Из внутренней комнаты вышла Цуй‑лянь, пышно разодетая и разукрашенная. Она попросила Лу Да сесть на почетное место посредине комнаты и шесть раз низко поклонившись ему, сказала:

– Вы наш спаситель! Вашему заступничеству мы обязаны всем, что имеем! Разве могли мы иначе дожить до счастливого дня! Прошу вас, благодетель, взойти наверх и отдохнуть.

– Не беспокойтесь, – ответил Лу Да, – мне нужно идти.

– Да разве мы так скоро отпустим вас, – запротестовал старый Цзинь и, взяв у Лу Да палицу и узел, проводил его в верхние комнаты. Усадив его там, он сказал дочери:

– Займи нашего благодетеля, а я похлопочу об угощении.

– Не затрудняйте себя, пожалуйста, – вежливо уговаривал его Лу Да. – И не затевайте никаких особых приготовлений.

– Я готов жизнь отдать за нашего благодетеля, – произнес старик. – Стоит ли говорить о каком‑то скромном угощении!

Дочь Цзиня оставила Лу Да у себя наверху, а старик спустился вниз и, приказав служанке развести огонь в очаге, сам отправился в лавку, захватив с собой недавно нанятого мальчика‑слугу. Там он купил свежей рыбы, цыплят, особо откормленного гуся, маринованной рыбы, самых свежих фруктов и вместе со слугой все это принес домой, где уже были приготовлены вина и закуски, Затем был накрыт стол на троих, служанка внесла подогретое вино в серебряном чайнике. Отец и дочь по очереди подносили гостю чашки с вином. Выполнив все положенные церемонии, старый Цзинь отвесил Лу Да земной поклон.

– Ты ведь старик! – взволнованно воскликнул Лу Да. – Зачем же совершать передо мной такие церемонии! Я не могу допустить, чтобы мне оказывали такой почет.

– Благодетель наш, – возразил Цзинь, – послушайте, что я вам скажу! В первые же дни, как мы сюда приехали, я взял лист красной бумаги, сделал на нем благодарственную надпись, и мы с дочерью каждое утро и каждый вечер возжигали перед этой бумагой жертвенные свечи и возносили вам благодарность. Как можем мы не проявлять нашей благодарности теперь, когда вы сами прибыли сюда!

– Таким выражением своих чувств вы ставите меня в неловкое положение – скромно ответил Лу Да.

Так они сидели за ужином, неторопливо попивая вино. Уже стемнело, когда на улице внезапно послышался шум. Выглянув в окно, Лу Да увидел толпу человек в тридцать с белыми палками в руках. Слышались крики: «Давай его сюда!» Среди толпы был чиновник, который, сидя на коне, выкрикивал, обращаясь к толпе:

– Смотрите не упустите этого разбойника!

Увидев, что дела плохи, Лу Да вооружился скамейкой и приготовился было спуститься вниз, чтобы проложить себе дорогу. Но старый Цзинь решительно замахал руками и с возгласом: «Стойте, подождите! бросился на улицу. Подбежав к чиновнику, Цзинь шепнул ему несколько слов, и тот, громко рассмеявшись, приказал всем разойтись. Толпа быстро рассеялась.

Сойдя с лошади, чиновник вошел в дом и, когда старый Цзинь пригласил Лу Да спуститься вниз, прибывший пал перед ним на колени и, земно кланяясь, сказал:

– Примите, благородный герой, мое самое искреннее уважение. Правильно говорится: «никакая молва не заменит личного знакомства».

– Кто это? – спросил Лу Да, обращаясь к старому Цзиню. – Мы не встречались с ним раньше, почему же он так приветствует меня?

– Это и есть муж моей дочери – господин Чжао, – улыбаясь, ответил Цзинь. – Он узнал о том, что я привел наверх к дочери какого‑то мужчину и что мы здесь сидим и выпиваем. Вот он и поспешил собрать своих людей и привести их сюда, желая проучить непрошенного гостя. Когда же я рассказал ему, в чем дело, он всех отпустил.

– Так вот оно что! – сказал Лу Да. – Тут вы, конечно, не виноваты.

Обменявшись приветствиями, хозяин пригласил гостя пройти наверх. Когда они уселись за стол, старый Цзинь снова наполнил чашки вином и приготовил закуску, а Чжао попросил Лу Да занять почетное место.

– Что вы! Зачем это! – стал отказываться гость.

– Примите этот скромный знак нашего уважения к вам, – сказал Чжао. – Я много слышал о вашем благородстве, и вот сегодня мне посчастливилось познакомиться с вами. Это для меня огромная радость!

– Я простой и невежественный человек, – возразил Лу Да, – да к тому же еще совершил такое тяжкое преступление. Но если вы не брезгуете моим обществом и считаете меня своим добрым знакомым, то я в случае надобности всегда готов быть вам полезным.

Эти слова обрадовали Чжао. Он расспросил Лу Да об обстоятельствах смерти мясника Чжэна, потом они заговорили о приемах фехтования и просидев за столом до полуночи, разошлись, наконец, по своим комнатам.

На следующий день, рано утром, Чжао сказал гостю:

– Боюсь, что здесь оставаться вам небезопасно. Я хотел бы пригласить вас на некоторое время в свое поместье.

– А где оно находится? – спросил Лу Да.

– Более десяти ли отсюда, – отвечал Чжао, – Местность эта называется Цибаоцунь.

– Лучшего и быть не может, – согласился Лу Да.

Чжао послал в поместье слугу, который к полудню привел второго коня. Простившись с Цзинем и его дочерью, Лу Да и Чжао сели на коней и отправились в поместье Цибаоцунь, дружески беседуя по дороге. Работник Чжао нес вещи Лу Да. Вскоре они прибыли в усадьбу, и Чжао, поддерживая Лу Да под руку, провел его в дом. Распорядившись, чтобы зарезали барана и приготовили вино и угощение, Чжао усадил гостя на подобающее место и сам сел напротив. Поздно вечером Лу Да проводили в его комнату на покой. А на следующий день его снова ждали и вино и яства.

– Не знаю, как благодарить вас, – обратился Лу Да к хозяину, – я совсем не заслужил такого приема!

– Стоит ли говорить об этом! – воскликнул Чжао. – Ведь правильно сказано: «Среди четырех морей все люди братья».

Не будем многословны и скажем лишь, что Лу Да так прожил в поместье Чжао семь дней. Вдруг однажды, во время их мирной беседы в библиотеке, явился старый Цзинь. Он быстро прошел прямо к ним и, увидев, что, кроме Лу Да и Чжао, в комнате никого нет, обратился к гостю:

– Благодетель мой! е сочтите это за мнительность старика, но когда вы были моим гостем и господин Чжао, введенный в заблуждение ложным доносом, собрал своих слуг и поднял на улице шум – у соседей возникли подозрения. Пошли всякие слухи, и вот вчера четыре стражника посетили наших соседей и подробно расспрашивали их обо всем. Боюсь, как бы они не добрались сюда и не задержали вас! Тут надо быть начеку!

– В таком случае я тотчас уйду, и все! – ответил Лу Да.

– Если оставить вас здесь, – начал рассуждать Чжао, – боюсь, это может плохо кончиться, и тогда вы вправе будете презирать меня. Но в то же время мне очень не хочется отпускать вас при таких обстоятельствах. Есть один верный способ избавить вас от всех неприятностей и поселить в надежном месте. Не знаю только, согласитесь ли вы на мое предложение?

– Я человек обреченный, – сказал опечаленный Лу Да, – могу ли я отказываться, когда мне предлагают убежище?

– В таком случае все в порядке! – радостно воскликнул Чжао. – В тридцати ли отсюда есть гора Утай. Там находится буддийский монастырь, где живет около семисот монахов. Настоятель монастыря по имени Чжи‑чжэнь – мой побратим. Еще мои предки вносили пожертвования на этот монастырь, и потому нашу семью считают его покровителями. Когда‑то я дал обет отыскать кого‑нибудь, желающего постричься в монахи, и даже приобрел свидетельство на право пострига, но до сих пор еще не нашел подходящего человека. Если вы, господин Лу Да, согласны идти в монастырь, то все связанные с этим расходы я беру на себя. Только следует решить, в самом ли деле вы готовы обрить голову и стать монахом?

«Если я сейчас и уйду отсюда, – подумал Лу Да, – то деваться мне все равно некуда. Придется поступить так, как он предлагает». И, обращаясь к Чжао, он сказал:

– Раз вы советуете, я с охотой пойду в монахи. Только надеюсь, что и в дальнейшем вы не оставите меня своей помощью.

Так порешив, они тотчас приготовили шелк и другие подарки для монастыря и собрали все необходимое в дорогу. Поднявшись на рассвете, они сели в носилки и отправились к горе Утай. Часам к девяти утра путешественники были уже у подножья горы, на которой стоял монастырь. Чжао послал вперед слугу известить о своем прибытии, а его и Лу Да понесли дальше.

Когда они добрались до монастыря, навстречу им вышли келарь и казначей. Чжао и Лу Да оставили носилки и вошли в беседку у ворот, чтобы здесь отдохнуть, тем временем об их прибытии было доложено настоятелю монастыря. Последний, в сопровождении надзирателя и монахов, вышел встречать гостей, а прибывшие приветствовали его.

Поздоровавшись с ними, настоятель обратился к Чжао:

– Вы совершили далекое путешествие, благодетель.

Ответив на приветствие настоятеля, Чжао сказал:

– У меня есть к вам небольшое дело, и потому я решился обеспокоить вас.

– Прошу вас пройти в мои покои и выпить чаю, – пригласил их настоятель.

Гости направились к дому. Впереди шел Чжао, а вслед за ним Лу Да. Когда они вошли в келью, игумен пригласил Чжао сесть на почетное место гостя, а Лу Да уселся на место келаря. Чжао тотчас наклонился к его уху и прошептал:

– Вы собираетесь стать монахом, как же вы можете сидеть в присутствии настоятеля?

– А я и не знал, что это недозволенно, – ответил Лу Да и, поднявшись, стал рядом с Чжао.

По правую и левую руку игумена разместились его помощник, келарь, казначей, монах, ведающий приемом гостей, писцы и другие монахи.

В это время слуги Чжао внесли корзины с подарками и поставили их посреди кельи. Увидев множество различных даров, настоятель сказал:

– Опять вы привезли нам подарки! Наш монастырь и без того не оставлен вашими милостями.

– Мои деяния столь незначительны, – ответил Чжао, – что о них не стоит и говорить.

Когда монахи и послушники удалились, Чжао поднялся с места и обратился к настоятелю с такими словами:

– Почтенный отец, я прибыл сюда, чтобы изложить вам одно дело. Я давно дал обет прислать кого‑нибудь в ваш монастырь. Все нужные для этого бумаги у меня на руках, но до сих пор мне не удавалось осуществить своего желания. Наконец, сегодня я привез к вам моего названого брата по фамилии Лу. Сам он из пограничных войск. Убедившись в бренности всего земного, он решил покинуть мир и пойти в монахи. Я выражаю свою искреннюю надежду, что вы проявите милосердие и сочувствие к этому человеку и согласитесь принять его в семью братьев‑монахов. Не откажите ему в постриге ради вашего скромного просителя. Все необходимое для этого уже мной приготовлено. Я искренне надеюсь, почтенный отец, что вы исполните мою просьбу к тем самым доставите мне большую радость.

Настоятель монастыря с улыбкой ответил:

– О, это очень нетрудно сделать. Подобное событие только увеличит славу нашего монастыря. А пока что разрешите угостить вас чаем, – и он приказал послушникам накрывать на стол.

Когда чаепитие было окончено и посуда убрана, настоятель отдал распоряжение казначею и келарю приготовить трапезу и пригласил своего помощника и настоятеля храма обсудить вопрос о пострижении вновь прибывшего.

Обсуждая эту новость, помощник настоятеля вместе с другими монахами говорил с недоверием:

– Какой из него монах! Вы только взгляните на его свирепые глаза!

Монах, ведающий приемом гостей, по просьбе других монахов, отвел Чжао и Лу Да в приемную, чтобы дать возможность настоятелю храма переговорить с игуменом.

– У человека, который изъявил желание принять постриг, внешность преступника, – сказал тогда настоятель храма. – Мы не должны брать его в монастырь, если не хотим навлечь на себя беду.

– Он побратим нашего благодетеля Чжао, и мы не можем отказать ему, – возразил игумен. – Отбросьте ваши сомнения и дайте мне подумать.

Тут зажгли свечу, и, поджав под себя ноги, игумен уселся в кресло, предназначенное для размышлений. Повторяя про себя молитву, он предался самосозерцанию. Когда свеча догорела, он очнулся и произнес:

– Его обязательно надо постричь в монахи. Судьба этого человека предопределена небом, сердце его непреклонно. Хотя сейчас он производит неприятное впечатление и чем‑то напоминает преступника, но жизнь его будет очень богата событиями, и со временем он ступит на стезю праведников. Он не похож на других людей, и ему удастся достичь высшего совершенства. В этом вы не можете с ним сравниться. Когда‑нибудь вы вспомните мои слова, а сейчас не препятствуйте ему.

«Игумен пристрастен к этому человеку, – подумал настоятель храма, – и нам остается только повиноваться. Нашим долгом было предостеречь его, но, поскольку он не послушался, нам не остается ничего другого, как примириться».

Тем временем в келье игумена была приготовлена трапеза, на которую вместе с другими пригласили Чжао. После трапезы казначей подсчитал предстоящие расходы, и Чжао дал деньги на покупку материи для монашеского облачения, на пошивку туфель и головного убора, рясы, халата, а также всех предметов, необходимых для обряда пострижения.

Через два дня все было готово. Игумен выбрал благоприятный для данного случая день и приказал звонить в колокола и бить в барабаны. Вскоре все монастырские монахи собрались в храме. Человек шестьсот в длинных одеждах, разделившись на две группы, уселись ровными рядами перед алтарем и сложив ладони, приготовились к молитве. В это время Чжао вытащил из серебряного ларца слиток серебра, одежды и благовонные свечи и все это с поклонами понес к алтарю.

После того как прочли молитву пострижения, послушник подвел Лу Да к алтарю. Помощник игумена велел Лу Да снять с головы повязку и разделил его волосы на девять прядей, придерживая их пальцами. Цирюльник обрил Лу Да голову, но, когда дошла очередь до бороды и усов, тот вдруг сказал:

– А нельзя ли их мне сохранить? Что тут особенного?

Услышав такие слова, монахи не могли удержаться от смеха.

– Внемлите словам псалма! – провозгласил стоявший на возвышении у алтаря игумен и начал читать: «Должен монах волосы снять, чтоб и следа не было их. Он от соблазнов должен уйти. Чтобы не вызывать вожделений, ты должен быть обрит сегодня!»

Кончив чтение псалма, игумен приказал:

– Обрить догола!

Цирюльник одним взмахом начисто сбрил усы и бороду Лу Да. Настоятель храма поднес игумену монастыря свидетельство о пострижении и попросил дать посвящаемому монашеское имя. Взяв свидетельство, в верхней части которого было оставлено место для имени, игумен прочел строку из псалма:

– «Один луч чудотворного света стоит тысячи слитков золота. Да распространится повсюду блеск учения Будды. И даруется тебе имя Чжи‑шэнь, что значит Познавший глубину».

Даровав Лу Да новое имя, игумен передал свидетельство монаху‑писцу, который вписал туда новое имя посвященного и отдал бумагу Лу Чжи‑шэню. Затем игумен вручил ему монашеское одеяние и сказал, чтобы он облачился в него. После этого казначей подвел Лу Чжи‑шэня к алтарю, и игумен, возложив ему на голову руки, произнес:

– Отныне для тебя должны быть обязательными следующие три правила: быть таким же добрым и всепрощающим, как Будда, следовать истинному учению, почитать и любить своих наставников к друзей. Ты должен выполнять также пять заповедей: не убивать, не красть, не прелюбодействовать, не пить вина и не лгать.

Чжи‑шэнь не знал, что при совершении обряда следует отвечать только: «могу» или «не могу» и вместо этого сказал: «я запомню», что также очень рассмешило монахов.

Когда церемония пострижения была закончена, Чжао пригласил монахов в трапезную, где всем, независимо от звания и положения, преподнес подарки. Затем келарь ввел в трапезную Лу Чжи‑шэня и, приказав ему поклониться старшим и младшим братьям, усадил его у статуи Будды, позади остальных монахов. На этом можно закончить описание этого дня.

На следующий день Чжао собрался домой. Он простился с игуменом монастыря и, несмотря на все уговоры погостить, заявил, что ему надо возвращаться к себе. После утренней трапезы все монахи вышли к воротам проводить Чжао. Сложив ладони и кланяясь, он сказал собравшимся:

– Достопочтенный игумен и отцы‑монахи, во всех своих делах вы проявляете милосердие и сострадание. Мой младший брат Чжи‑шэнь человек простой и прямодушный. Возможно, что он не всегда будет учтиво и вежливо вести себя, случайно обидит кого‑нибудь словом или нарушит высокие правила монастырского устава. В таком случае я очень прошу вас, ради меня, недостойного, простите и не осуждайте его.

– Не тревожьтесь, господин Чжао, – отвечал на это игумен, – мы постепенно научим его читать священные книги и песнопения, будем разъяснять божественным учение и откроем ему путь к самосозерцанию.

– Когда‑нибудь я постараюсь отблагодарить вас за все заботы о моем названом брате, – промолвил Чжао.

Потом он вызвал из толпы монахов Лу Чжи‑шэня, отвел его в сторону под сосны и потихоньку прочел ему наставление:

– Дорогой брат! Теперь тебе придется расстаться со своими старыми привычками. Ты должен вести себя соответственно заповедям и забыть свое прежнее положение в обществе. В противном случае я не смогу сюда показаться. Ну, береги себя и будь здоров. Всю необходимую одежду я буду тебе присылать.

– Вам нет надобности предупреждать меня, дорогой брат, – ответил Лу Чжи‑шэнь. – Я буду исполнять все обряды и вести себя, как полагается.

Чжао еще раз попрощался с настоятелем и со всеми монахами, сел в носилки и отправился домой. Слуги понесли за ним пустые носилки и корзины, в которых были доставлены подарки. А настоятель монастыря в сопровождении монахов вернулся к себе.

Что касается Лу Чжи‑шэня, то, миновав зал, где он принимал постриг, он повалился на скамью, предназначенную для самосозерцания, и сразу же уснул. Монахи стали расталкивать его, приговаривая:

– Так нельзя! Раз ты стал монахом – должен учиться, как предаваться самосозерцанию!

– Я хочу спать! Это мое личное дело и никого не касается! – возмутился Лу Чжи‑шэнь.

– О, боже, – взмолились монахи.

– Причем тут угорь? – закричал Лу Чжи‑шэнь. – Я и черепах едал.

– Вот так беда! – воскликнули монахи.

– Почему же горько? – спросил, недоумевая, Лу Чжи‑шэнь. – У черепахи большое брюхо, она жирная и на вкус очень приятна.

Тут игра слов. Иероглифы, означающие «боже» и «угорь», произносятся одинаково: «шань»; равно как и слова «горе», «беда» и «горько» произносятся: «ку».

Тут монахи оставили Лу Чжи‑шэня в покое и больше не мешали ему спать. На следующий день они все решили пойти к игумену и доложить ему о недостойном поведении нового брата. Но настоятель храма стал их уговаривать:

– Ведь игумен сказал нам, что когда‑нибудь Чжи‑шэнь достигнет высшего совершенства и никто из нас не сможет с ним сравниться. Ясно, что игумен потворствует Чжи‑шэню, и пока ничего с ним не поделаешь. Оставьте его в покое.

Монахи ушли восвояси.

А Лу Чжи‑шэнь, видя, что его больше не тревожат, каждый вечер разваливался на скамье для самосозерцания и засыпал, раскинув руки и ноги. По ночам на весь монастырь разносился его громоподобный храп. Свои нужды он, к великому ужасу всех монахов, отправлял прямо позади храма и загадил все кругом.

Монастырские служки отправились к игумену и стали жаловаться:

– Лу Чжи‑шэнь не соблюдает никаких приличий. Он ведет себя совсем не по‑монашески! Как же можно держать такого человека в монастыре!

– Вздор! – сердито закричал на них игумен. – Мы не должны забывать нашего покровителя. Брат Чжи‑шэнь исправится.

После этого никто уж не решался заговаривать о новом монахе.

Так прошло около пяти месяцев, в течение которых Лу Чжи‑шэнь, сам того не замечая, постоянно нарушал спокойную жизнь монастыря на горе Утай. От длительного безделья его стали одолевать различные мысли. Однажды, в начале зимы, выдался прекрасный тихий день. Лу Чжи‑шэнь надел черную рясу, подвязался блестящим черным поясом, обулся в монашеские туфли и большими шагами вышел из монастыря, не зная, куда направляется. Дойдя до беседки, расположенной на середине горы, он сел на скамейку с высокой спинкой и задумался: «Что за никудышная жизнь! Раньше я каждый день пил хорошее вино, ел вкусную пишу, а теперь меня сделали монахом, я уже начал сохнуть с голоду! Вот и Чжао что‑то долго не присылает своих людей с провизией. Я уж ко всему потерял вкус! Достать бы хоть вина немножко, то было бы хорошо».

Только Лу Чжи‑шэнь подумал об этом, как вдалеке увидел человека, который нес на коромысле две кадушки, закрытые крышками. В руках он держал оловянный кипятильник для подогревания вина. Подымаясь в гору, неизвестный распевал:

У горы Цзюлишань

В бранном прахе нашел

Старый меч пастушок,

А на водах Уцзян

Ветер гонит ладью, –

Будто юная Юй‑цзи

От болвана ушла.

Сидя в беседке, Лу Чжи‑шэнь поджидал, пока человек с ношей приблизится. А тот опустил кадушки на землю у самой беседки и остановился передохнуть.

– Послушай‑ка, приятель! – обратился к нему Лу Чжи‑шэнь. – Что это у тебя в кадушках?

– Доброе вино.

– Сколько же стоит кадушка? – спросил Чжи‑шэнь

– Ведь ты же монах! Верно, хочешь посмеяться надо мной? – удивился пришедший.

– Буду я еще с тобой шутить! – рассердился Лу Чжи‑шэнь.

– Это вино, – отвечал человек, – я приношу в монастырь для продажи мирянам, работающим по найму: истопникам, носильщикам, уборщикам и другой прислуге. Если мы, торговцы, будем продавать вино монахам, нас сурово накажут, отберут деньги, которые выданы на торговлю, и выгонят из жилищ. Все мы торгуем на монастырские деньги и живем в домах, принадлежащих монастырю. Как же я могу осмелиться продать тебе вино?

– Так ты и в самом деле не хочешь продать мне вина? – спросил Лу Чжи‑шэнь.

– Хоть убей не продам! – отвечал продавец.

– Убивать я тебя не стану, – крикнул Лу Чжи‑шэнь, – но вина ты должен мне продать!

Видя, что дело плохо, продавец подхватил было свой товар, но тут Чжи‑шэнь выскочил из беседки, ухватился обеими руками за коромысло и пнул продавца ногой прямо в пах. Тот, схватившись обеими руками за ушибленное место, так и присел на землю и долго не мог подняться.

А Чжи‑шэнь тем временем втащил обе кадушки в беседку, открыл одну из них, и подобрав с земли кипятильник, стал черпать им вино, хотя оно и не было подогрето. Быстро осушив кадушку, Лу Чжи‑шэнь крикнул торговцу:

– Эй, парень! Приходи завтра в монастырь за деньгами!

Боль у продавца постепенно унялась. Боясь, что игумен узнает об этом происшествии и лишит его заработка, парень сдержал свое негодование и даже и не подумал о деньгах. Он разлил оставшееся вино поровну в обе кадушки, схватил коромысло и бегом пустился с горы.

Лу Чжи‑шэнь посидел еще немного, вино ударило ему в голову. Он вышел из беседки, прилег под сосной отдохнуть и окончательно опьянел. Он спустил с плеч свою черную монашескую одежду, и на его обнаженной спине открылась цветная татуировка. Обмотав рукава вокруг поясницы и размахивая, как птица крыльями, руками, он стал подыматься в гору. Так он и добрался до монастырских ворот. Два привратника, издали заметив, что он пьян, вооружились граблями и преградили ему дорогу.

– Ты последователь Будды! – закричали они. – Как смел ты напиться? Разве ты слеп и не читал правил, где говорится, что нарушивший заповедь о неупотреблении вина приговаривается к сорока ударам палками и изгоняется из монастыря. А привратник, допустивший пьяного монаха в монастырь, получает десять палок. Ступай‑ка ты скорее отсюда, тебе же лучше будет!

Но Лу Чжи‑шэнь не так давно стал монахом и не забыл еще своих старых повадок. Свирепо вытаращив на привратников глаза, он заорал:

– Ах вы, разбойники этакие! Вы что же, хотите побить меня? Давайте‑ка померяемся силами!

Один из привратников, видя, что дело плохо, побежал доложить о буяне казначею, а другой попытался преградить Лу Чжи‑шэню дорогу бамбуковыми граблями. Одним движением отбросив грабли, Чжи‑шэнь размахнулся и закатил привратнику такую пощечину, что тот зашатался и с трудом удержался на ногах. Тогда Чжи‑шэнь ударил его еще раз кулаком, и привратник свалился у ворот, завопив от боли.

– На этот раз я тебя милую, – сказал Лу Чжи‑шэнь и, пошатываясь, вошел в монастырь.

Казначей, услышав о том, что произошло, собрал человек тридцать истопников и носильщиков, вооружил их палками и вышел из западного флигеля навстречу Лу Чжи‑шэню. А тот, завидев их, дико заревел и бросился к ним. Люди, шедшие смирять пьяного, не знали, что еще недавно он служил в войсках. Испугавшись его свирепого вида, они поспешно отступили к складу и закрылись там на засов.

Тогда Чжи‑шэнь вскочил на крыльцо, ударил в дверь кулаком, а потом ногой и распахнул ее. Его противникам бежать было некуда. Чжи‑шэнь отобрал у них палки и выгнал их из склада. Казначей побежал к игумену и доложил ему о случившемся. В сопровождении пяти служителей игумен подошел к флигелю и крикнул:

– Чжи‑шэнь, перестань буйствовать!

Тот, хоть и был пьян, все же узнал голос настоятеля монастыря, отбросил палку, поклонился ему и, указывая в сторону склада, сказал:

– Я выпил всего две чашки вина и никого не обидел, а вот целая толпа прибежала меня бить.

– Ради меня, – сказал игумен, – отправляйся скорее спать завтра мы поговорим.

– Если бы не игумен, я убил бы кое‑кого из вас, лысых ослов, – сказал Чжи‑шэнь, обращаясь к монахам.

Игумен приказал служителям уложить Чжи‑шэня в постель. Завалившись, он тотчас же захрапел.

Старшие монахи, окружив настоятеля, стали говорить ему:

– Мы уже предупреждали вас, почтенный отец, Что теперь делать? Разве можно держать в монастыре этого дикого кота, оскверняющего правила буддизма!

– Правда, сегодня он доставил нам немало хлопот, – отвечал игумен, – но, верьте, придет день – и он станет совсем иным. Ничего не поделаешь, ради нашего благодетеля Чжао придется и на этот раз простить его. С завтрашнего дня я сам примусь за него.

Расходясь по своим кельям, монахи насмешливо улыбались и говорили друг другу:

– Ну и игумен! Не хочет внять нашим словам!

На другой день после утренней трапезы игумен послал за Чжи‑шэнем послушника. Оказалось, что тот еще не вставал, и посланный решил подождать, пока он проснется. Вдруг Чжи‑шэнь вскочил и, набросив на плечи одежду, босой опрометью выбежал из кельи так, что послушник даже испугался. Но, выйдя следом посмотреть, куда побежал Чжи‑шэнь, он не мог удержаться от смеха: тот сидел около храма и справлял нужду. Дождавшись, пока Чжи‑шэнь покончит со своими делами, послушник сказал ему, что его вызывает игумен.

Когда Чжи‑шэнь явился к настоятелю монастыря, тот стал упрекать его:

– Хотя ты и бывший военный, Чжи‑шэнь, но наш благодетель Чжао рекомендовал тебя в монахи, а я, при пострижении, наставлял тебя пяти заповедям – непременным правилам поведения монахов: не убивай живых душ, не воруй, не прелюбодействуй, не пей вина и не лги! Первое, от чего должен отказаться принявший монашеский обет, это от вина. Как же случилось, что вчера ты напился пьяным, избил привратника, сломал двери на складе, разогнал всех служителей, кричал и ругался? Разве такое поведение достойно монаха?

– Я никогда больше не буду так поступать, – сказал Чжи‑шэнь, почтительно преклоняя колени перед настоятелем.

– Ты ведь пошел в монахи, – продолжал игумен, – как же ты осмеливаешься нарушать не только заповедь о запрещении вина, но и другие святые правила буддизма? Если бы не наш покровитель Чжао, я тотчас выгнал бы тебя из монастыря. Смотри, не повторяй подобных поступков!

Чжи‑шэнь встал и, сложив ладони, сказал:

– Впредь я не посмею так вести себя.

Оставив Чжи‑шэня в своей келье и позавтракав с ним, настоятель ласково уговаривал его вести себя, как положено монастырским уставом. Потом он подарил Чжи‑шэню рясу из тонкой материи, пару монашеских туфель и послал его в храм.

Но тому, кто привык к вину, трудно отказаться от этого удовольствия. Недаром говорится: «С вином дело ладится, с вином и провалится». Даже не слишком храбрый человек, выпив вина, становится посмелее и поразвязнее, а уж что говорить о человеке свободном и независимом по характеру!

После происшедшего скандала Лу Чжи‑шэнь месяца четыре не осмеливался выходить из монастыря. Но вот во втором месяце, когда выдался особенно теплый денек, он вышел за ворота. Побродив около монастыря, он засмотрелся на гору Утай и даже не мог не выразить своего удовольствия вслух. Внезапно ветерок донес до него металлический звон «дин‑дин‑дон‑дин», который раздался внизу, у подножья горы.

Чжи‑шэнь вернулся к себе в келью, взял немного денег, положил их за пазуху и медленно спустился с горы. Миновав арку с надписью «Обетованная земля Утай», он увидел поселок, насчитывающий около семисот домов. Здесь шла бойкая торговля – продавали мясо, рыбу, овощи, вино, хлеб.

«Вот чертовщина! – подумал Чжи‑шэнь, – если б я раньше знал, что близко имеется такое местечко, я не стал бы драться из‑за той кадушки, а давным‑давно купил бы себе здесь вина. За последние дни я только и видел, что воду. Пойду‑ка посмотрю, что здесь можно достать».

Звуки, которые он слышал еще на горе, доносились из кузницы, где ковали железо. Рядом находился постоялый двор, на воротах которого висела вывеска: «Приют отцам и сыновьям».

Подойдя к кузнице, Чжи‑шэнь увидел, что там работают три человека.

– Эй, хозяин, есть хорошая сталь? – спросил он.

Кузнец поднял голову и, увидев лицо Чжи‑шэня, на котором безобразно торчала небритая щетина, сперва испугался. Прекратив работу, он произнес:

– Пожалуйста, присядьте, святой отец. Что прикажете вам изготовить?

– Мне надо выковать монашеский посох и кинжал, – ответил Чжи‑шэнь. – Есть ли у тебя сталь высшего сорта?

– Сейчас у меня есть очень хорошая сталь, – ответил кузнец. – Какого веса вы хотели бы иметь посох?

– В сто цзиней, – сказал Чжи‑шэнь.

– Что вы! – засмеялся кузнец. – Это был бы непомерно тяжелый посох. Боюсь, что мне и не выковать такой. Да и как вы будете носить его? Даже меч Гуань‑вана весил всего восемьдесят один цзинь!

– А чем я хуже Гуань‑вана! – вспылил Чжи‑шэнь. – Он тоже был всего‑навсего человек!

– Я всем говорю, – ответил кузнец, – что можно выковать посох не тяжелей сорока или пятидесяти цзиней весом. Да и тот слишком тяжел!

– Ну, пусть будет по‑твоему! – согласился Чжи‑шэнь. – Сделай мне посох, как меч Гуань‑вана – в восемьдесят один цзинь.

– Такой посох будет очень толст, – уговаривал Чжи‑шэня кузнец, – некрасив и неудобен. Послушайтесь моего совета, отец, и я выкую вам хорошо закаленный посох в шестьдесят два цзиня. Но если он покажется вам слишком тяжелым, то пеняйте на себя! Насчет кинжала понятно, о нем не стоит и говорить. Все это я изготовлю вам из самой лучшей стали.

– А сколько будут стоить эти две вещи? – спросил Чжи‑шэнь.

– Сговоримся, – отвечал кузнец, – за все я возьму пять лян серебром.

– Будь по‑твоему, – сказал Чжи‑шэнь. – А если сделаешь хорошо, то сверх платы получишь еще и вознаграждение.

Взяв задаток, кузнец сказал:

– Так я сейчас же и примусь за работу.

– У меня тут осталась кое‑какая мелочь, – добавил Чжи‑шэнь, – может быть, купим немного вина и выпьем?

– Вы уж, пожалуйста, отец, устраивайте это сами, – промолвил кузнец. – Мне нужно закончить работу, и я не могу составить вам компанию.

Расставшись с кузнецами и пройдя не более тридцати шагов, Чжи‑шэнь увидел вывеску кабачка. Откинув дверную занавеску, он вошел туда, уселся за столик и, постучав по нему, крикнул:

– Подайте вина!

К нему тотчас подошел хозяин и вежливо сказал:

– Извините меня, отец, но дом, который я занимаю, и деньги, на которые торгую, дал мне монастырь. Игумен строго приказал всем нам, торговцам, не продавать вина монахам, иначе он отберет деньги и выгонит из дома. Не вините меня – сами видите, в каком я положении.

– А ты все же подай мне немного вина, – стал просить Чжи‑шэнь. – Я никому не скажу об этом.

– Никак нельзя, – отвечал хозяин кабачка. – Может быть, вы пойдете куда‑нибудь в другое место. Прошу вас, не гневайтесь!

Что было делать Чжи‑шэню? Он встал и, уходя, угрожающе сказал:

– Хорошо, я найду вино в другом месте, а потом вернусь и поговорю еще с тобой!

Невдалеке Чжи‑шэнь увидел вывеску другого кабачка. Он немедленно завернул туда, сел и потребовал:

– Хозяин! Подай скорее вина, пить хочется!

– Отец, – ответил хозяин, – разве вы не понимаете нашего положения? Вы должны знать о приказе игумена. Почему же вы хотите подвести нас?

Несмотря на все уговоры, хозяин так и не согласился отпустить Чжи‑шэню вина. Тот заходил еще в несколько питейных заведений, но и там ничего не добился.

«Надо пойти на хитрость, – подумал Чжи‑шэнь, – а то так и останешься без выпивки…» Тут он заметил на краю поселка, под абрикосовыми деревьями, шест с метлой. Лу Чжи‑шэнь поспешил туда и увидел еще один небольшой кабачок. Он вошел и, сев у окна, окликнул хозяина:

– Эй, подай‑ка вина прохожему монаху!

Взглянув на него, хозяин спросил:

– Ты откуда пришел?

– Я странствующий монах. Только что пришел к вам в поселок и хочу немного выпить, – отвечал Чжи‑шэнь.

– Если ты из монастыря на горе Утай, я не могу продать тебе вина.

– Да нет же, – возразил Чжи‑шэнь. – Давай скорее вино.

Хозяин оглядел Лу Чжи‑шэня с ног до головы и, решив, что и по виду и по разговору он отличается от здешних монахов, спросил:

– Сколько тебе подать вина?

– Да не спрашивай, наливай побольше – и ладно, – сказал Чжи‑шэнь. Выпив с десяток чашек, он опять подозвал хозяина:

– Найдется ли у тебя какое‑нибудь жаркое? Подай мне! – С утра было немного говядины, да я уж всю распродал, – развел руками крестьянин.

Но в это время Чжи‑шэнь почувствовал запах мяса. Он вышел на улицу и увидел, что на очаге около стены в горшке варится собачье мясо.

– У тебя же есть собачина, почему ты не хочешь мне продать?

– Я не думал, что монах станет есть собачину, – отвечал крестьянин. – Потому и не предлагал тебе.

– Вот, держи деньги! – сказал Чжи‑шэнь, вытаскивая все свое наличное серебро. – Давай мне половину твоего мяса!

Хозяин торопливо отрезал половину сварившейся собачьей тушки, нарезал немного чесноку и поставил еду перед Чжи‑шэнем. Последний так и накинулся на мясо, разрывая его руками и обмакивая в чесночную приправу. Не забывал Чжи‑шэнь и о вине. Выпив с десяток чашек, он все более входил во вкус и требовал еще и еще.

Хозяин кабачка остолбенел от удивления и только вскрикивал:

– Ну и монах! Вот чудеса!

– Я не даром у тебя ем! – огрызнулся Лу Чжи‑шэнь, свирепо посмотрев на хозяина. – Какое тебе дело до меня?

– Сколько же тебе еще налить? – спросил хозяин.

– Давай еще кадушку, – потребовал Чжи‑шэнь.

И хозяину ничего не оставалось, как поставить перед ним еще кадушку вина.

Вскоре Чжи‑шэнь опорожнил и эту кадушку, а недоеденную собачью ногу сунул себе за пазуху. Перед тем как уйти он сказал:

– Завтра я снова приду выпить на оставшиеся деньги.

Хозяин кабачка был так напуган, что стоял, не двигаясь с места, вытаращив глаза, и окончательно растерялся, когда увидел, что монах направляется к горе Утай.

Добравшись до беседки, Чжи‑шэнь присел отдохнуть; между тем винные пары начали оказывать свое действие. Вскочив на ноги, он закричал:

– Эх! Давненько я не тренировался! У меня уж и тело‑то все одеревенело! Попробую‑ка я проделать несколько выпадов!

Выйдя из беседки и засучив рукава, он сделал несколько движений и почувствовал, как в нем заиграла кровь. Тогда он приналег плечом на столб беседки раздался сильный треск, столб сломался, и беседка повалилась набок.

Монастырские привратники, заслышав грохот, взглянули вниз и увидели, что в гору нетвердыми шагами подымается Лу Чжи‑шэнь.

– Вот беда‑то! – закричали они. – Эта тварь опять нализалась!

И тут же закрыли ворота на засов и стали подглядывать в щелку. А Лу Чжи‑шэнь, подойдя к воротам и обнаружив, что они заперты, начал отчаянно барабанить кулаками. Но привратники не решались его впустить.

Побарабанив так без толку несколько минут, Чжи‑шэнь повернулся и, увидев слева от себя статую бога‑хранителя монастыря, закричал:

– Ах ты, чертов истукан, почему ты не стучишь за меня в ворота? Еще кулаком грозишь! А я тебя совсем не боюсь!

Тут Чжи‑шэнь вскочил на возвышение, поломал, как перья лука, окружающую статую частокол и, схватив одну из палок, принялся дубасить бога‑хранителя по ноге. Со статуи посыпались глина и позолота…

Завидев это, привратники с криком «Ой, беда!» побежали доложить о случившемся игумену.

Передохнув немного, Чжи‑шэнь обернулся и, заметив справа от ворот такую же статую, рявкнул:

– А ты, глупая тварь чего рот разинула? Тоже вздумала смеяться надо мной!

И, подскочив к этой статуе, он так хватил ее два раза по ноге, что тут же послышался страшный треск и статуя бога‑хранителя покатилась на землю. Подняв сломанный деревянный каркас статуи, Чжи‑шэнь громко рассмеялся от удовольствия.

Тем временем игумен уговаривал пришедших к нему с докладом привратников:

– Не раздражайте его, идите!

Но тут в келью игумена вошли настоятель храма, казначей и келарь в сопровождении других монахов. Все они заговорили разом:

– Этот дикий кот опять сегодня напился до безобразия. Он свалил беседку на горе и разбил статуи богов‑хранителей у ворот! Что же мы будем теперь делать?

– Еще в древности говорили, – отвечал им игумен: – «Даже Сын неба избегает пьяных». Что же остается делать нам, старым монахам? Он уничтожил статуи богов‑хранителей, а мы попросим его поручителя, господина Чжао, поставить новые. Он поломал беседку, мы опять же попросим Чжао справить ее. Все это он, конечно, сделает…

– Статуи богов охраняют монастырь, как же можно их заменять? – возразили монахи.

– Это еще полбеды, что он разрушил стоявшие у ворот статуи богов‑хранителей, – продолжал игумен. – Даже если бы он разбил все статуи Будды в храме, и то ничего нельзя было бы сделать! Опасно доводить его до буйства. Вы же сами видели, как он свирепствовал в прошлый раз!

– Ну и игумен у нас, – ворчали монахи, покидая его покои. – Глуп, как невозделанный бамбук. Привратники! – приказали они. – Не смейте открывать ворота, и все время наблюдайте за тем, что он там вытворяет.

Между тем Лу Чжи‑шэнь разошелся вовсю.

– Эй вы, падаль, лысые ослы! – кричал он. – Если вы сейчас же не впустите меня в монастырь, я разведу костер и сожгу ваше чертово логово.

Услышав это, монахи сказали привратникам:

– Откройте засов! Пусть эта скотина зайдет! А то он и в самом деле еще что‑нибудь натворит.

Привратники неслышно подкрались к воротам, потихоньку отодвинули засов и мгновенно скрылись в помещение. Попрятались и остальные монахи.

В этот момент Лу Чжи‑шэнь напряг все свои силы к обеими руками приналег на ворота. Неожиданно ворота распахнулись, он с шумом влетел за ограду и упал. Вскочив на ноги, он испуганно ощупал свою голову, а потом бросился в храм, где сидели монахи, погрузившиеся в самосозерцание. Когда Чжи‑шэнь рванул дверную занавеску и ввалился к ним, они замерли в страхе и еще ниже склонили головы.

Едва Чжи‑шэнь подошел к первой попавшейся скамье, как его начало рвать. Монахи зажали носы и были лишь в состоянии бормотать: «Боже милостивый! Боже милостивый!»

Облегчившись, Чжи‑шэнь взгромоздился на скамью, развязал пояс, с треском разорвал его и стащил с себя одежду. Тут он заметил выпавшую из‑за пазухи собачью ногу.

– Вот и хорошо! Я как раз проголодался! – и, разломав кость, он принялся есть.

Увидев это, монахи в ужасе прикрыли лицо рукавами и отошли подальше от Чжи‑шэня. Заметив это, Чжи‑шэнь оторвал кусок собачины и, подойдя к близ стоящему монаху, предложил:

– А ну, полакомься и ты!

Испуганный монах еще плотнее закрыл лицо рукавами одежды.

– А, ты не хочешь есть? – вскричал Чжи‑шэнь и, повернувшись, сунул собачину в рот монаху, сидевшему рядом. Тот не успел отстраниться и упал со скамьи. Тогда Чжи‑шэнь схватил его за ухо и стал насильно всовывать мясо ему в рот.

Монахи, сидевшие напротив, вскочили со своих мест и принялись всячески успокаивать Чжи‑шэня, а тот, отбросив в сторону остатки собачины, стал барабанить кулаками по их бритым головам. В храме поднялся невообразимый шум: монахи с громкими возгласами схватили чашки для сбора подаяний и одежду и сломя голову бросились бежать. Этот скандал впоследствии получил название «разгон всего храма». Как же мог настоятель храма остановить Лу Чжи‑шэня?

Он теперь так разбушевался, что начал крушить все кругом. Большинство монахов укрылось в своих кельях. Тогда казначей и келарь, ни слова не говоря игумену, собрали монахов, позвали прислугу, а также монастырских кузнецов, рабочих‑мирян, послушников и носильщиков. Всего набралось около двухсот человек. Обвязав головы косынками и вооружившись палками и вилами, они все разом ворвались в храм.

Увидев их, Чжи‑шэнь взревел от гнева и, не имея под руками никакого оружия, ухватился за стоявший перед статуей. Будды стол для жертвоприношений. Выдернув у стола ножки, он бросился на противника. Монахи сильно оробели и отступили под балкон. Рассвирепевший Чжи‑шэнь кинулся за ними, размахивая ножками от стола и сбивая с ног всех, кто попадался ему под руку, пощадил он только двух старших монахов.

Когда Чжи‑шэнь пробился к самому алтарю, внезапно появился игумен и повелительно крикнул:

– Прекрати безобразничать, Чжи‑шэнь! А вы, монахи, также успокойтесь!

Среди монахов было уже несколько десятков раненых. Услышав голос игумена, все попятились. Заметив это, Чжи‑шэнь в свою очередь бросил ножки стола и воскликнул:

– Святой отец, будьте моим заступником! – К этому времени он почти совсем протрезвился.

– Чжи‑шэнь, – строго обратился к нему игумен, – ты доставляешь всем нам много беспокойства! Когда в прошлый раз ты напился и устроил скандал, я сообщил об этом твоему названому брату Чжао. И он прислал письмо, в котором просил монахов простить тебя. Сегодня ты снова нарушил святые заповеди Будды! Напившись до безобразия, ты сломал беседку и разбил статуи богов‑хранителей, стоящие у ворот. Все это было бы еще полбеды, но ты учинил безобразие в самом храме и разогнал всех монахов, а это уже непростительный грех! Наш монастырь Манджутры Бодисатвы существует тысячу лет, это место священно, и мы больше не можем терпеть твое богохульство! Иди за мной в мои покои. Ты проведешь там несколько дней, а я тем временем постараюсь устроить тебя куда‑нибудь в другое место.

Затем игумен отослал монахов обратно в храм предаваться самосозерцанию, а получившим ушибы разрешил отдохнуть.

Чжи‑шэня он оставил у себя ночевать.

На следующий день, посоветовавшись с настоятелем храма, игумен решил выдать Чжи‑шэню немного денег на дорогу и отправить его в другой монастырь. Однако об этом они решили предварительно известить Чжао. Игумен послал к нему двух служителей с письмом да еще поручил им обо всем подробно рассказать и сразу же возвращаться с ответом.

Когда Чжао прочел письмо, ему стало очень тяжко. Он написал игумену почтительный ответ, в котором говорилось: «На восстановление статуй богов‑хранителей и беседки я немедленно вышлю деньги, а что касается Чжи‑шэня, отправляйте его, куда сочтете нужным».

Получив такой ответ, игумен приказал слугам достать монашеское одеяние из черной материи, пару туфель и десять лян серебра. Потом он призвал Чжи‑шэня и сказал ему:

– Когда ты впервые в пьяном виде учинил в монастыре бесчинство, это можно было отнести за счет твоего недомыслия. Но ты снова напился и настолько потерял рассудок, что разбил статуи богов‑хранителей, сломал беседку и даже выгнал из храма всех монахов, углубившихся в самосозерцание. Это уже тяжкий грех. К тому же ты ранил многих. Мы удалились от мира, это место благостно и свято, а твои поступки нарушают его чистоту. Ради твоего благодетеля господина Чжао я даю тебе письмо, чтобы ты мог найти себе иное пристанище. Здесь я больше не могу тебя оставить. Вечером я прочту тебе напутственную речь, четыре строчки наставления, которые должны наставить тебя на праведный путь.

– Отец мой! – воскликнул Чжи‑шэнь. – Я готов направиться туда, куда ты посылаешь меня, и с благодарностью приму твое наставление.

Если бы игумен не отправил Лу Чжи‑шэня в назначенное место и не заставил его следовать данному завету, то, возможно, не произошло бы тех событий, о которых можно сказать:

Монаха посох вскинувши, играя,

Сражался он с героями Китая.

Вздымай во гневе инока кинжал,

Чтоб всюду он предателей сражал!

О том, какими словами напутствовал Лу Чжи‑шэня игумен, рассказывается в следующей главе.

 

Глава 4

повествующая о том, как атаман разбойников оказался под расшитым свадебным пологом и как Лу Чжи‑шэнь учинил скандал в деревне Таохуацунь

Итак, игумен сказал Чжи‑шэню:

– Здесь тебе больше нельзя оставаться. У меня есть духовный брат по имени Чжи‑цин, который управляет монастырем Дасянго в Восточной столице. Ты пойдешь к нему и вручишь это письмо. Попроси его дать тебе какую‑нибудь службу при монастыре. Этой ночью мне было видение, и я поведаю тебе о четырех знамениях, касающихся тебя. Смотри, крепко запомни их и следуй им всю жизнь.

– Я готов выслушать ваши наставления, учитель, – отвечал Чжи‑шэнь, опускаясь перед ним на колени.

Тогда игумен торжественно произнес:

– В твоей жизни счастье связано с лесом; гора сулит тебе богатство; избегай больших городов, но можешь спокойно останавливаться у полноводных рек.

Внимательно выслушав эти слова, Лу Чжи‑шэнь отвесил игумену девять поклонов. Затем он подвязал дорожные сумы, и спрятав письмо игумена, взвалил на плечи узел с вещами.

Распростившись с игуменом и со всеми монахами, Лу Чжи‑шэнь покинул гору Утай и направился в гостиницу, расположенную рядом с кузницей. Там он решил немного передохнуть, дождаться, когда будут изготовлены посох и кинжал, и затем отправиться дальше.

Уходу Лу Чжи‑шэня из монастыря все монахи очень обрадовались. Настоятель приказал починить разбитые статуи богов‑хранителей и сломанную беседку. Спустя несколько дней в монастырь прибыл и сам Чжао с богатыми подарками и деньгами. Статуи богов и беседка были восстановлены, и об этом мы больше не будем рассказывать.

Последуем лучше за Лу Чжи‑шэнем. Он прожил в гостинице около кузницы несколько дней и дождался выполнения своего заказа. Затем он приказал сделать ножны для кинжала, а посох покрыть лаком. Хорошо вознаградив кузнеца за труд, Лу Чжи‑шэнь снова взвалил на плечи свой узел, привесил к поясу кинжал, взял в руки посох и, простившись с хозяином гостиницы и кузнецом, тронулся в путь. Встречные принимали его за бродячего монаха.

Покинув монастырь на горе Утай, Лу Чжи‑шэнь направился в Восточную столицу. Более полмесяца провел он в пути, стараясь не останавливаться в монастырях и предпочитая ночевать на постоялых дворах, где готовил себе еду; днем же он заходил в придорожные кабачки.

Однажды, следуя намеченным путем, Лу Чжи‑шэнь так засмотрелся на красоту окружающей природы, что не заметил, как наступил вечер. До постоялого двора было далеко, и он оказался без ночлега. Как на беду, на дороге не было никого, кто мог бы составить ему компанию, и он не знал, где устроиться на ночлег. Пройдя еще двадцать ли и миновав какой‑то деревянный мостик, Лу Чжи‑шэнь заметил вдалеке мелькающие огни и вскоре подошел к поместью, расположенному в лесу. Сразу за поместьем поднимались крутые горы, словно нагроможденные друг на друга. «Что поделаешь! – подумал Лу Чжи‑шэнь, – придется попроситься ночевать здесь». Он поспешил к поместью и увидел несколько десятков поселян, бегавших взад и вперед и что‑то перетаскивавших.

Подойдя к ним вплотную, Лу Чжи‑шэнь оперся на свой посох и с поклоном их приветствовал.

– Монах, зачем ты пришел сюда в такое позднее время? – спросили поселяне.

– Я не успел добраться до ближайшего постоялого двора, – отвечал Лу Чжи‑шэнь, – и хотел попросить у вас разрешения переночевать здесь. Завтра я пойду дальше.

– Ну, здесь с ночлегом у тебя ничего не выйдет, – отвечали селяне. – У нас и так сегодня хлопот хоть отбавляй!

– На одну‑то ночь, уж наверно, можно найти приют, – возразил Чжи‑шэнь, – ведь завтра я уйду!

– Проваливай‑ка лучше, монах, – закричали крестьяне, – или тебе жить надоело!

– Что за чудеса? – удивился Чжи‑шэнь. – Что же тут особенного, если я проведу здесь одну ночь. И причем тут моя жизнь?

– Иди‑ка ты отсюда подобру‑поздорову! А не уйдешь – мы тебя свяжем!

– Ах, деревенщина неотесанная! – рассердился Чжи‑шэнь. – Я ничего плохого вам не сказал, а вы вязать меня вздумали!

Некоторые из селян принялись ругаться, другие же старались уговорить его уйти. А Лу Чжи‑шэнь, схватив свой посох, совсем было собрался пустить его в ход, как увидел, что из усадьбы вышел какой‑то пожилой человек. Чжи‑шэнь сразу решил, что ему было за шестьдесят. Старик шел, опираясь на посох, который был выше его. Приблизившись, он крикнул крестьянам:

– Что это вы раскричались?

– Да как нам тут не кричать, – отвечали те, – ведь этот монах собрался нас бить!

– Я из монастыря, что на горе Утай, – выступив вперед, сказал Лу Чжи‑шэнь, – держу путь в Восточную столицу, где буду служить. Я не успел дойти до ближайшего постоялого двора и решил просить ночлега в вашем поместье, а эти невежи собрались вязать меня!

– Ну, если вы духовный отец с горы Утай, – сказал старик, – то следуйте за мной.

Лу Чжи‑шэнь прошел следом за стариком в парадный зал, где они уселись, один заняв место хозяина, другой – гостя, как того требовал обычай.

– Вы не обижайтесь, святой отец, – начал старик, – крестьяне не знают, что вы пришли из обиталища живого Будды – и смотрят на вас, как на простого человека. Я же всегда глубоко почитаю три сокровища буддизма: Будду, его законы и буддийскую общину. И хотя сегодня вечером в поместье много хлопот, я прошу вас переночевать в моем доме.

Чжи‑шэнь, поставив свой посох к стене, поднялся с места и, низко поклонившись хозяину, промолвил с благодарностью:

– Я тронут вашей добротой, мой благодетель. Разрешите спросить, как называется это поместье и ваше уважаемое имя?

– Фамилия моя Лю, – отвечал старик. – А наша деревня называется Таохуа – «Цветы персика». Жители всей округи называют меня дедушкой Лю из поместья Таохуа. Осмелюсь ли и я узнать ваше монашеское имя?

– Мой духовный наставник, игумен монастыря Чжи‑чжэнь, нарек меня именем Чжи‑шэнь. Фамилия же моя Лу, и потому теперь меня зовут Лу Чжи‑шэнь.

– Разрешите пригласить вас отужинать со мной, – сказал хозяин. – Но я не знаю, дозволяете ли вы себе скоромную пищу?

– Я не избегаю ни скоромного, ни вина, – отвечал Чжи‑шэнь. – Все равно что пить – водку ли из проса, или вино, я не привередничаю. Меня мало также интересует, что передо мной – говядина или собачина, – что есть, то и ем.

– Ну если вы разрешаете себе мясную пищу и хмельное, – сказал хозяин, – то я сейчас же прикажу слугам принести вина и мяса.

Вскоре был накрыт стол, и перед Лу Чжи‑шэнем стояли блюда с мясом и несколько тарелочек с закусками, возле которых лежали палочки для еды. Чжи‑шэнь развязал пояс, снял сумку и уселся за стол. Между тем слуга принес чайник с вином, чашку, налил в нее вина и подал Чжи‑шэню. Лу Чжи‑шэнь не заставил себя упрашивать и без дальнейших церемоний принялся за еду и питье. Вскоре и вино и мясо были уничтожены. Сидевший за столом против Чжи‑шэня хозяин так изумился, что не мог вымолвить слова. Снова были принесены кушанья, и Чжи‑шэнь снова все съел. Лишь после того как слуга убрал со стола, хозяин сказал:

– Вам, учитель, придется переночевать в боковой пристройке. Если вы услышите ночью какой‑нибудь шум – не тревожьтесь и не выходите из дома.

– Разрешите спросить, что у вас сегодня ночью должно произойти? – обратился Лу Чжи‑шэнь к хозяину.

– Ну, это для монахов не представляет интереса, – ответил старик.

– Вы чем‑то расстроены, почтенный хозяин, – продолжал Лу Чжи‑шэнь. – Быть может, вы недовольны тем, что я потревожил вас своим появлением? Поутру я отблагодарю за все хлопоты и покину ваше жилище. – Я уже говорил вам, – возразил хозяин, – что постоянно принимаю у себя монахов и делаю им подношения. Чем же может помешать мне один человек? Я огорчен тем, что сегодня вечером в наш дом приезжает жених моей дочери и у нас состоится свадьба.

Лу Чжи‑шэнь в ответ на слова старого Лю засмеялся и сказал:

– Да ведь это обычное событие в жизни человека! Всегда так бывает, что взрослый мужчина женится, а девушка – выходит замуж. Зачем же вам печалиться?

– Вы далеко не все знаете, почтенный отец, – возразил хозяин. – Эту свадьбу мы устраиваем не по доброй воле.

Тут Чжи‑шэнь громко расхохотался.

– Какой же вы чудак, почтенный хозяин! – воскликнул он. – Если на этот брак нет согласия обеих сторон, так чего ради вы выдаете дочь замуж и принимаете к себе в дом зятя!

– У меня одна‑единственная дочь, – ответил хозяин. – Ей только что минуло девятнадцать лет. Поблизости от нашей деревни есть гора, которая называется Таохуа. Недавно там появились два смелых атамана, которые собрали человек пятьсот – семьсот, построили крепость и занимаются в окрестностях грабежом и разбоем. Цинчжоуские власти посылали войска для расправы с ними, но ничего не смогли поделать. Один из этих главарей пришел в наше поместье, чтобы вынудить у нас денег и продуктов, но когда увидел мою дочь, то оставил двадцать лян золота и кусок шелка в качестве свадебного подарка и назначил свадьбу на сегодняшний день. К вечеру он обещал прийти в наш дом. Я, конечно, не мог с ним спорить и должен был дать свое согласие. Вот что меня тревожит, а вовсе не ваш приход.

Выслушав старика, Лу Чжи‑шэнь воскликнул:

– Ах, вот в чем дело! Ну, так я сумею отговорить его от женитьбы на вашей дочери. Что вы на это скажете?

– Да ведь это – сущий дьявол. Для него убить человека – пустое дело! – воскликнул хозяин. – Как же вы заставите его отказаться от свадьбы?

– У игумена монастыря на горе Утай я научился познанию законов связи событий, – ответил Чжи‑шэнь. – Будь этот атаман даже сделан из железа, и то я могу заставить его изменить свое решение. Спрячьте куда‑нибудь свою дочь, а меня впустите в ее спальню. Я сумею его переубедить.

– Что и говорить, – произнес хозяин, – хорошо, если бы так случилось. Но смотрите, не дергайте тигра за усы.

– Что же, мне самому жизнь не дорога, что ли? – отвечал Лу Чжи‑шэнь. – Вы только сделайте все, как я сказал.

– Ах, если бы вы действительно могли нам помочь! – воскликнул хозяин. – Моему дому посчастливилось. Словно живой Будда сошел к нам!

Но крестьяне, слышавшие этот разговор, сильно испугались.

– Не хотите ли еще подкрепиться? – спросил хозяин, обращаясь к Лу Чжи‑шэню.

– Есть‑то я больше не хочу, – произнес Чжи‑шэнь, – а вот вина, если оно у вас имеется, я выпил бы еще.

– Как же, как же, – засуетился хозяин и велел слуге немедленно принести жареного гуся и большой кувшин вина, а Чжи‑шэня просил есть и пить, сколько душе угодно.

Лу Чжи‑шэнь выпил еще чашек двадцать‑тридцать вина, съел он также и гуся, а затем приказал слуге снести свой узел в комнату хозяйской дочери. Взяв жезл и кинжал, он спросил, обращаясь к хозяину.

– Вы уже спрятали свою дочь?

– Я отправил ее в соседнюю деревню, – ответил тот.

– Ну, тогда ведите меня в спальню невесты!

Когда они подошли туда, хозяин сказал:

– Вот это и есть ее комната.

– Хорошо, а теперь уходите и спрячетесь сами – произнес Чжи‑шэнь.

Старик Лю и его слуга вышли из спальни и занялись приготовлениями к предстоящему пиру.

Тем временем Лу Чжи‑шэнь привел в порядок находившуюся в комнате мебель, свой кинжал он спрятал в изголовье постели, а посох прислонил к спинке кровати. Затем он спустил расшитый золотом полог и, раздевшись догола, забрался на кровать.

Когда стемнело, хозяин распорядился зажечь свечи и фонари, чтобы все поместье было ярко освещено. а току был поставлен стол, на котором расставили вперемешку свадебные свечи блюда с яствами и кувшины с подогретым вином.

Наступил час первой ночной стражи. И со стороны горы послышались бой барабана и удары в гонг. Звуки эти вызвали у хозяина поместья, старого Лю, большую тревогу, а жителей деревни от страха прошиб пот. Они вышли на дорогу и вдали увидели сорок – пятьдесят человек с зажженными факелами в руках, от которых кругом было светло, как днем. Толпа быстро приближалась к поместью.

Старый хозяин приказал работникам широко распахнуть ворота и вышел навстречу огромной толпе людей, которые окружали своего вожака. Яркое пламя факелов сверкало на оружии и знаменах. Мечи и палицы были перевязаны шелковыми лентами красного и зеленого цвета. Головы разбойников украшали полевые цветы. Впереди несли несколько пар затянутых красным шелком больших фонарей, свет этих фонарей ярко освещал восседавшего на коне атамана. На голове его была повязка, примятая посередине и падающая на уши. Лицо его обрамляли яркие шелковые цветы. Одет он был в роскошный халат из зеленой парчи с широким поясом, расшитым золотом. Ноги его облегали нарядные сапоги из тонкой кожи. Ехал атаман на высоком, статном белом коне с вьющейся гривой.

Приблизившись к поместью, атаман сошел с коня, а его разбойничья свита принялась хором выкрикивать свадебные приветствия:

– Прекрасный убор сияет на твоей голове!

– Сегодня ты несравненный жених!

– Твоя одежда роскошна!

– Сегодня ты станешь зятем и мужем!

Старый Лю поспешно взял со стола чашу, налил в нее ароматного вина и, почтительно опустившись на колени, двумя руками поднес атаману. Вслед за ним преклонили колени и все его слуги. Атаман подошел к хозяину и, подымая его, сказал:

– Вы мой тесть, и вам не подобает стоять передо мной на коленях!

– Не говорите так, – отвечал старый Лю, – я всего лишь простой смертный, находящийся под вашим покровительством.

Успевший уже сильно захмелеть, главарь разбойников расхохотался и сказал:

– Скоро я стану вашим зятем и войду в вашу семью. Вам не придется меня стыдиться. У вашей дочери будет неплохой муж.

Лю поднес ему еще чашу вина, а затем они прошли в дом. Когда разбойничий атаман увидел расставленные там столы, освещенные горящими свадебными свечами, он воскликнул:

– Дорогой тесть! Зачем вы устраиваете мне такую пышную встречу?!

Здесь они выпили еще по три чаши вина, и после этого вошли в дом. Главарь велел привязать свою лошадь к дереву, а музыканты, сопровождавшие разбойников, расположились перед домом и начали играть.

Войдя во внутренние покои, жених спросил хозяина:

– Где же моя будущая супруга, дорогой тесть?

– Она стесняется и не решается выйти, – ответил Лю.

– Тогда разрешите мне выпить в знак глубокого почтения к вам, – промолвил атаман, самодовольно улыбаясь, но тут же, отставив чашу, произнес:

– Впрочем, нет, пожалуй, я сначала повидаю свою жену. Выпить можно и потом.

В это время старый Лю размышлял о том, как же спрятавшийся в спальне монах сумеет убедить атамана отказаться от свадьбы, но вслух он только сказал:

– Я сам провожу вас туда.

Взяв со стола подсвечник, он повел главаря за ширмы и, указывая на дверь в комнату дочери, сказал:

– Она здесь. Прошу вас, войдите. – И, унося с собой свечу, тотчас же ушел. Не будучи уверен в удаче всей этой затеи, он решил заранее приготовиться к бегству.

Тем временем атаман с шумом распахнул дверь в спальню. В комнате было темно, как в пещере, и он недовольно проворчал:

– Ну и скупой же человек мой тесть! Даже плошки не мог в спальне зажечь, держит мою жену в темноте! Завтра же пошлю моих молодцов в крепость, чтобы они привезли оттуда бочонок хорошего масла. Пусть у нас будет светло!

Лу Чжи‑шэнь, притаившись за пологом, слышал все это и едва сдерживал смех. А атаман‑жених ощупью пробирался вглубь комнаты, приговаривая:

– Женка! Почему же ты не встречаешь меня? Тебе не следует стыдиться. Завтра ты будешь госпожой нашего стана.

Наконец, нащупав полог кровати, атаман откинул его и, протянув руку, попал Лу Чжи‑шэню прямо в живот. Тогда Лу Чжи‑шэнь схватил атамана за головную повязку и крепко прижал к кровати. Разбойник начал было вырываться, но Лу Чжи‑шэнь со словами: «Ах ты, негодяй проклятый!» – ударил его правой рукой пониже уха. Тут жених не вытерпел и заорал:

– Как же ты смеешь так обращаться со своим мужем!

– А это, чтоб ты получше узнал, какая у тебя жена! – крикнул Чжи‑шэнь.

Тут он свалил разбойника около кровати и принялся так избивать его кулаками, что тот во весь голос завопил:

– Спасите! Помогите!

Услышав этот вопль, хозяин Лю застыл на месте от испуга. Он надеялся, что монах сумеет как‑то уговорить разбойника отказаться от задуманного плана, и был поражен, когда до него донеслись крики о помощи!.. Быстро схватив подсвечник, он в сопровождении нескольких разбойников ворвался в спальню.

При мерцающем свете свечи они увидели совершенно голого человека, который, сидя верхом на спине атамана, избивал его. Старший из прибежавших разбойников крикнул:

– Эй вы, молодцы, скорей на помощь нашему предводителю!

Разбойники мигом схватили пики и палицы и собрались было напасть на Лу Чжи‑шэня, но тот заметил их и, бросив главаря, схватил стоявший рядом с кроватью посох. Размахивая им, Лу Чжи‑шэнь ринулся вперед. При виде рассвирепевшего монаха разбойники с криками разбежались; а хозяин Лю пришел в полное отчаяние.

Воспользовавшись суматохой, главарь разбойников выскользнул из спальни и побежал к воротам. Кое‑как отыскав в темени своего коня, он вскочил на него и ударил коня веткой, отломанной от дерева. Тот рванулся вперед, но тут же стал. Всадник воскликнул:

– Вот беда! Даже конь – и тот против меня!

Приглядевшись, он увидел, что впопыхах забыл отвязать уздечку. Освободив коня от привязи, атаман вихрем вылетел из ворот. Выбравшись за пределы поместья, он погрозил кулаком и крикнул:

– Ну погоди, старый осел! Ты от меня никуда не уйдешь!

Стуча копытами, неоседланный конь, подгоняемый ударами ветки, уносил своего седока в горы.

А в это время хозяин Лю, ухватившись за Лу Чжи‑шэня, причитал:

– Почтенный отец! Какую беду вы накликали на мой дом!

– Простите меня за непристойный вид, – сказал ему в ответ Лу Чжи‑шэнь. – Принесите, пожалуйста, мою одежду. Я облачусь, и тогда мы все обсудим.

Слуги принесли из другой комнаты его платье, и он оделся.

– А ведь я было совсем поверил, – продолжал Лю, – что своим красноречием вам удастся уговорить разбойника отказаться от своего замысла. Кто же мог подумать, что вы начнете избивать его! Теперь он, конечно, отомстит мне. Приведет сюда всех своих людей и уничтожит мою семью!

– Не тревожьтесь, – ответил ему Чжи‑шэнь. – Я скажу вам всю правду. Ведь я не кто иной, как начальник управления пограничных войск старого Чуна в Яньнаньфу. Случилось так, что я убил человека, и мне пришлось постричься в монахи. Я бы не испугался и двухтысячного войска, приди оно сюда, а не то что каких‑то негодяев! Если не верите, попробуйте поднять мой посох!

Слуги попытались было сделать это, но не смогли. А Лу Чжи‑шэнь схватил посох и стал вращать им, как хворостиной.

– Почтенный отец! – воскликнул старый хозяин. – Уж вы, пожалуйста, не покидайте нашу семью в опасности!

– Ну, это само собой разумеется! – отвечал Лу Чжи‑шэнь. – Я не уйду отсюда, даже если мне будет грозить гибель!

– Принесите вина для почтенного монаха, – приказал Лю своим слугам. – Только, прошу вас, не пейте лишнего, – добавил он, обращаясь к Лу Чжи‑шэню.

– Чем больше я пью, тем становлюсь сильнее. Выпью немного – и сразу силы прибавляется, выпью полную меру – тогда‑то вся моя сила и проявляется!

– Ну раз так, то тем лучше! – воскликнул Лю. – Вина и мяса у нас вдосталь, и вы можете пить и есть, сколько пожелаете.

Между тем другой атаман разбойников, остававшийся в стане на горе Таохуа, собирался послать гонцов, чтобы узнать, как себя чувствует его собрат‑молодожен, но в это время на гору вбежали несколько запыхавшихся разбойников:

– Беда! Беда!

Старший атаман спросил:

– Что случилось? почему вы здесь?

– Избили нашего атамана! – закричали разбойники.

Это известие испугало старшего главаря. Он захотел узнать подробности о происшедшем, но в этот момент ему доложили, что вернулся незадачливый жених.

Взглянув на своего товарища, старший атаман увидел, что на голове у того уже нет красной повязки и парчовый халат весь изодран в клочья. Всадник свалился на землю и с трудом проговорил:

– Помоги мне, старший брат!

– Да что с тобой приключилось?

– Когда я спустился с горы, – начал рассказывать атаман, – и приехал в поместье, я прошел прямо в спальню. Мог ли я думать, что этот старый осел Лю спрячет свою дочь и вместо нее положит на ее кровать огромного толстого монаха! Ничего не подозревая, я отбросил полог и стал искать невесту, а этот негодяй схватил меня и так избил кулаками и ногами, что я еле жив остался! Когда же этот мерзавец увидел, что в комнату вбежали мои люди, он бросил меня, схватил посох и принялся их избивать. В суматохе удалось мне кое‑как выбраться оттуда и спасти свою жизнь. Надеюсь, брат мой, ты поможешь мне отомстить!

– Раз уж такое дело, – отвечал старший атаман, – то ложись отдыхать, а я отправлюсь в поместье и дам хорошую взбучку этому лысому проходимцу. Эй, подать мою лошадь! – приказал он стоявшим возле него разбойникам.

Вскочив на оседланную лошадь, старший атаман вместе с остальными разбойниками с боевым кличем стал спускаться с горы.

Лу Чжи‑шэнь пил вино, когда вбежал работник и доложил:

– Сюда едет старший вожак, и с ним все разбойники!

– Ну что же, бояться нам нечего! – сказал на это Лу Чжи‑шэнь. – Я буду сбивать их с ног, а вы, знай, вяжите. Потом вы передадите их властям и получите вознаграждение. Подай‑ка мне кинжал!

Лу Чжи‑шэнь тотчас снял рясу, подоткнул полы халата, подвесил к поясу кинжал.

Затем он большими шагами, с посохом в руке, вышел на ток. Там он увидел, что к поместью приближается главный атаман разбойников, окруженный большой толпой с факелами в руках. Подъехав к дому, атаман вытянул вперед свою пику и вскричал:

– Где этот лысый осел? Давайте‑ка его сюда, – посмотрим, кто кого!

Эти слова взбесили Лу Чжи‑шэня.

– Ах ты, грязная тварь! Я тебе покажу, кто я такой! – закричал он и с силой начал вращать над головой своим посохом.

Но предводитель разбойников опустил свою пику и громко крикнул:

– Обожди, монах! Не двигайся! Твой голос мне очень знаком. Скажи, как тебя зовут?

– Мое имя – Лу Да, – отвечал Лу Чжи‑шэнь. – Я командир пограничных войск старого Чуна. Мне пришлось уйти из мира, постричься в монахи, и теперь меня зовут Лу Чжи‑шэнь.

При этих словах старший атаман расхохотался и, соскочив с коня, низко поклонился Чжи‑шэню.

– Старший брат мой, – сказал он, – как ты жил после нашей разлуки? Ну, теперь‑то мне понятно, в чьих могучих руках побывал мой приятель.

Не разобрав как следует, в чем дело, и боясь какого‑нибудь подвоха, Лу Чжи‑шэнь отскочил на несколько шагов назад, однако посохом размахивать перестал. Присмотревшись к своему противнику, лицо которого освещали факелы, он узнал в нем бродячего продавца лекарств, учителя фехтования Ли Чжуня, по прозвищу «Победитель тигров».

Отвесив низкий поклон, Ли Чжун выпрямился, подошел к Лу Чжи‑шэню и сказал:

– Старший брат мой, почему ты стал монахом?

– Пойдем в комнату, расскажу, – ответил ему Чжи‑шэнь.

Наблюдавший эту сцену хозяин поместья подумал: «Верно, этот монах одного с ними поля ягода», – и от такой мысли ему стало не по себе.

Войдя в дом, Лу Чжи‑шэнь надел рясу. Затем они с Ли Чжуном уселись в гостиной и начали подробно вспоминать прошлое. Лу Чжи‑шэнь занял главное место и позвал хозяина Лю. о старик не осмеливался даже показаться. Тогда Лу Чжи‑шэнь крикнул ему:

– Да ты не бойся, хозяин, этот человек все равно, что мой брат.

Услышав слово «брат», старик еще больше испугался и, не решаясь перечить Чжи‑шэню, вошел. Они расселись, второе место занял Ли Чжун, а хозяину досталось третье.

– Вам двоим, – начал Лу Чжи‑шэнь, – я могу рассказать всю правду о том, что со мной произошло. После того как тремя ударами кулака я убил в Вэйчжоу мясника Чжэна, я бежал в уездный город Яньмынь, в округе Дайчжоу. Здесь я встретил старика Цзиня, которому помог выбраться из города. Старик не поехал, как предполагал, в Восточную столицу. Встретив по дороге своего знакомого, он отправился в Яньмынь, где и остался жить. Дочь свою он отдал в жены местному богачу Чжао. Когда я познакомился с этим богачом, мы понравились друг другу. На мою беду власти продолжали усиленно разыскивать меня, и поэтому Чжао помог мне постричься в монахи в монастыре на горе Утай. Игумен этого монастыря – Чжи‑чжэнь считался его сводным братом. Устроив меня в монастыре, Чжао оплатил все связанные с этим расходы. Став монахом и находясь в монастыре, я дважды напился пьяным, наскандалил в храме, и игумен дал мне письмо и отправил в Восточную столицу, в монастырь Дасянго. В письме он просит настоятеля этого монастыря Чжи‑цина принять меня и определить на какую‑нибудь должность при монастыре. Все это и привело меня сюда. В эту деревню я попал вечером в поисках ночлега. И, конечно, уж я никак не ожидал встретить здесь тебя, брат. Однако какого же это молодца я здесь вздул? И как ты сам очутился здесь?

Теперь пришел черед Ли Чжуну рассказать о своих делах:

– На другой день после того, как я расстался с тобой, и с Ши Цзинем в кабачке в Вэйчжоу, – начал он, – я услышал, – что ты убил мясника Чжэна. Я решил найти Ши Цзиня и посоветоваться с ним об этом деле, но он куда‑то исчез. После я узнал, что уже посланы люди для ареста убийцы, и тоже решил побыстрее скрыться. Когда я проходил мимо горы Таохуа, я встретил здесь того молодца, которого ты только что отколотил. Его зовут Чжоу Тун. Он давно обосновался на этой горе и, когда я пришел сюда, он со своей компанией напал на меня. Я победил его в схватке. Тогда он уговорил меня остаться в его стане и уступил мне здесь первое место. Так я и очутился тут и стал заниматься разбоем.

– Ну, уж если так все сложилось, – сказал Лу Чжи‑шэнь, – то давайте договоримся, что свадьбы в доме почтенного Лю не будет. У него одна‑единственная дочь, и надо, чтобы она оберегала отцовскую старость. Нельзя отнимать у старика последнюю опору и заставлять его одиноко доживать свои дни.

Услышав это, старый Лю так обрадовался, что приказал принести вина и разной снеди и начал потчевать своих гостей. Не были забыты и остальные разбойники. Им выдали по две пампушки, по два куска мяса и поднесли по большой чаше вина. Все были сыты и довольны.

А хозяин Лю тут же вынес золото и шелк, предназначавшиеся для свадебных подарков. Лу Чжи‑шэнь, увидев драгоценности, сказал Ли Чжуну:

– Дорогой брат, ты уж как‑нибудь уладь это дело, а эти вещи передай своему приятелю.

– Стоит ли об этом говорить? Я хочу пригласить тебя, старший брат мой, погостить немного у нас в стане. Хорошо было бы, если б и почтенный Лю отправился с нами.

Старик Лю тотчас же отдал распоряжение приготовить носилки. В одни усадил он Лу Чжи‑шэня, туда же положили его вещи: узел, посох и кинжал. Сам он уселся в другие носилки. Ли Чжун вскочил на лошадь, и все они тронулись в путь. К рассвету они были на вершине горы.

Прибыв к месту, Лу Чжи‑шэнь со старым Лю вылезли из носилок. Ли Чжун спешился и пригласил Лу Чжи‑шэня и Лю войти в стан. Здесь он провел их в самое лучшее помещение стана, где все они и уселись. Ли Чжун послал людей позвать Чжоу Туна. Когда тот – пришел и увидел монаха, он пришел в ярость.

– Дорогой брат мой, – воскликнул он, – ты не только не отомстил за меня, но еще и пригласил к нам в стан моего врага и усадил его на почетное место!

– А знаешь ли ты, кто этот монах, брат мой? – спросил его Ли Чжун.

– Если бы мы были знакомы, то он уж наверное не избил бы меня, – сказал на это Чжоу Тун.

– Этот монах, – смеясь, продолжал Ли Чжун, – тот самый богатырь, который тремя ударами кулака уложил насмерть мясника и о котором я тебе не раз рассказывал.

– Вот так‑так! – только и мог воскликнуть Чжоу Тун, потихоньку ощупывая свою голову. Затем он обернулся к Лу Чжи‑шэню и отвесил ему глубокий поклон. Лу Чжи‑шэнь, почтительно отвечая на его поклон, произнес:

– Ты уж прости меня за грубость.

После этого они втроем уселись, а старик Лю остался стоять в сторонке, и Лу Чжи‑шэнь начал следующую речь:

– Послушай меня, брат Чжоу! Своим сватовством к почтенному Лю ты допустил ошибку. У него единственная дочь, которая оберегает его старость, возжигает свечи перед табличкой предков и заботится о доме. Если ты увезешь ее, то оставишь старика совершенно одиноким. Сам он боялся тебя и не смел, конечно, высказать тебе все это. Но ты послушайся моего совета: откажись от этой невесты, ты можешь выбрать себе другую, не хуже. Золото и шелк, которые ты преподнес в качестве свадебных подарков, мы привезли обратно. Что ты думаешь по этому поводу?

– Брат мой, я готов во всем следовать твоему совету, – отвечал Чжоу, – и после нашего разговора не осмелюсь даже и приблизиться к дому старого Лю.

– Когда достойный муж совершает какой‑нибудь поступок или принимает решение, он не должен в этом раскаиваться, – сказал Лу Чжи‑шэнь.

В знак клятвенного обещания Чжоу Тун переломил пополам стрелу. Старик Лю почтительно поблагодарил его за великодушное решение, отдал обратно свадебные подарки – золото и шелк – и вернулся в свое поместье.

Тем временем Ли Чжун и Чжоу Тун распорядились зарезать баранов и приготовить все для пиршества. В течение нескольких дней они всячески ухаживали за своим гостем, водили его по горам и показывали ему окрестности. И действительно, на горе Таохуа было что посмотреть! Хребты ее были высоки и неприступны, ниспадая отвесными обрывами; на гору вела только одна‑единственная дорога; склоны были покрыты буйной растительностью. Оглядевши местность, Лу Чжи‑шэнь сказал:

– Да, место здесь поистине неприступно!

Прожив в укрепленном стане несколько дней, Лу Чжи‑шэнь увидел, что его хозяева не такие уж радушные люди. Во всем проявлялась их скаредность, и он решил отправиться в дальнейший путь. Хозяева стана настойчиво удерживали его и уговаривали остаться с ними, но он твердо стоял на своем.

– Ведь я покинул грешный мир и постригся в монахи, – говорил он, – как же я могу заниматься разбоем? – Ну если уж ты, брат, в самом деле не хочешь оставаться с нами и решил уйти от нас, – сказали ему Ли Чжун и Чжоу Тун, – то завтра мы отправимся на разбой и все, что нам в этот раз удастся добыть, отдадим тебе.

На следующий день в разбойничьем стане принялись резать баранов и свиней для прощального пиршества. На больших столах расставили богатую посуду из золота и серебра. Перед самым началом пира вдруг появился один из разбойников и сообщил, что у подножья горы показались две повозки, которые сопровождают более десяти человек стражи. Ли Чжун и Чжоу Тун тотчас же собрали всех разбойников, и, оставив двух человек обслуживать Лу Чжи‑шэня, выступили в поход. Перед тем как покинуть стан, они сказали Лу Чжи‑шэню:

– Брат наш, мы отправляемся на дело, а ты пока угощайся сам. Всю нашу добычу мы подарим тебе.

Оставшись один, Лу Чжи‑шэнь стал раздумывать: «Какие скряги! – говорил он себе. – Сколько у них здесь золота и серебра, но они и не подумали подарить мне что‑нибудь из этих вещей. Чтобы сделать мне подарок, они решили ограбить других. Нечего сказать, хорошо проявлять свои добрые чувства за счет ближних. Ну, проучу же я вас, мерзавцев, – решил он, – будете меня помнить!»

Лу Чжи‑шэнь приказал оставшимся с ним разбойникам подать вино и мясо и принялся за еду. После двух чаш вина, он неожиданно вскочил на ноги, кулаком свалил обоих разбойников и, сняв пояс, связал их вместе и заткнул им рты зелеными плодами дикого ореха. После этого Чжи‑шэнь выбросил из своего узла все, что не имело особой ценности, собрал со стола всю золотую и серебряную посуду, смял ее, чтобы она занимала поменьше места и засунул в свой узел. Спрятав за пазуху письмо игумена, он прицепил к поясу кинжал, взял в руки посох и взвалил на плечи узел. Выйдя из стана, Лу Чжи‑шэнь огляделся по сторонам. Вокруг были только скалы и обрывы. «Если я пойду по единственной удобной дороге, – подумал он, – то обязательно столкнусь с этими негодяями. Спущусь‑ка я лучше по этим зарослям». Не долго думая, он сунул кинжал в узел и сбросил его вниз, а за узлом полетел и посох. Вслед за тем он сам с шумом и треском скатился по заросшему кустарником крутому склону горы и остался целым и невредимым.

Проворно вскочив на ноги и отряхнувшись, он отыскал свой узел, прицепил к поясу кинжал, схватил посох и пустился в путь.

Тем временем Ли Чжун и Чжоу Тун, спустившись с горы, увидели две повозки и охрану, о которой им донесли. Вся охрана была вооружена. Подняв свои пики, атаманы во главе шайки разбойников кинулись вперед, издавая боевой клич.

– Эй, вы! Торговцы! – кричали они – Если у вас есть голова на плечах, давайте выкуп!

Один из путников отделился от своих и, размахивая мечом, бросился на Ли Чжуна. Они схватывались более десяти раз, то съезжаясь, то разъезжаясь, но не могли одолеть друг друга. Тогда Чжоу Тун пришел в ярость и тоже ринулся вперед, увлекая за собой остальных разбойников. Путники не выдержали этого натиска и обратились в бегство. Человек восемь из них замешкались, и все они были убиты. Захватив повозки с добром, разбойничий шайка потихоньку двинулась в гору, распевая победные песни.

Возвратившись в стан, они увидели, что со стола исчезла золотая и серебряная посуда, а двое разбойников, остававшиеся с Лу Чжи‑шэнем, привязаны к столбу.

Чжоу Тун тотчас освободил их и начал подробно расспрашивать, куда исчез гость. Разбойники ответили:

– Он свалил нас с ног, связал, затем сплющил всю посуду, засунул ее в свой узел и ушел.

– Видно, этот бритый проходимец уж не очень‑то хороший парень! – заметил Чжоу Тун. – Похоже на то, что мы ошиблись в нем! Но куда он смог уйти?

Разбойники тщательно осмотрели все кругом и, наконец, заметили в одном месте узкую полоску примятой травы.

– Вот лысый черт! – воскликнул Чжоу Тун. – Да он самый что ни на есть матерый разбойник! С такой кручи он решился кинуться вниз!

– Надо догнать его да как следует проучить! – предложил Ли Чжун.

– Нет, не стоит, – возразил Чжоу Тун. – Правильно говорится: «К чему запирать двери, коли вор ушел». Где уж там догонять его! Да если бы и догнали – потерянного все равно не вернуть. Ведь не отдаст же он посуду сам, а нам с ним ни за что не справиться. Лучше оставить это дело так. Это пойдет нам на пользу, если приведется когда‑нибудь встретиться с ним. Давай лучше вскроем тюки и поделим добычу на три части. По одной – возьмем себе, а третью отдадим нашим людям.

– Я привел этого монаха на гору, – сказал тут Ли Чжун, – и его приход причинил тебе большой ущерб. Возьми себе мою долю добра.

– Дорогой мой брат, – возразил на это Чжоу Тун, – мы по гроб жизни связаны вечной дружбой и не будем считаться в таких мелочах.

Читатель, крепко запомни, что Ли Чжун и Чжоу Тун остались разбойничать на горе Таохуа.

Что касается Лу Чжи‑шэня, то, спустившись с горы, он за день прошел не меньше шестидесяти ли. Его мучил голод, но он не повстречал ни одного места, где можно было бы развести огонь и приготовить пищу. Оглядываясь по сторонам, он думал: «Что ж это, иду я с самого утра, а во рту за весь день не было ни крошки. Надо во что бы то ни стало найти место для ночлега».

И вдруг издалека до него донесся звон колокольчиков.

«Мне везет! – подумал Лу Чжи‑шэнь, – это несомненно монастырь, если не буддийский, то даосский. Пойду‑ка я на звук этих колокольчиков».

Если бы Лу Чжи‑шэнь не пошел туда, не пришлось бы нам рассказывать о том, как за каких‑нибудь полдня 6олее десяти человек расстались с жизнью и как от одного факела сгорел древний монастырь в Линшаньских горах.

Так уж, видно, было предопределено судьбой:

Огонь поднялся красный над храмом золотым.

В нефритовом чертоге всклубился черный дым.

О том, в какой монастырь попал Лу Чжи‑шэнь, ты, читатель, узнаешь из следующей главы.

 

Глава 5

рассказывающая о том, как Ши Цзинь промышлял разбоем в сосновой роще и как Лу Чжи‑шэнь сжег монастырь

Перевалив через несколько холмов, Лу Чжи‑шэнь подошел к большому сосновому бору и заметил тропинку, которая уходила в лесную чащу. Следуя по этой тропинке и пройдя около половины ли, он увидел перед собой полуразрушенный монастырь. Висевшие на выступах монастырской крыши колокольчики раскачивались под ветром и издавали мелодичный звон. Взглянув па ворота, Лу Чжи‑шэнь увидел полустертую вывеску. На красном фоне едва можно было различить золотые иероглифы, гласившие: «Монастырь Вагуань». Сделав еще шагов сорок, Лу Чжи‑шэнь, пройдя каменный мостик, вошел в монастырь и направился к флигелю, предназначенному для постояльцев. Подойдя ближе, он увидел, что ни стен, ни ворот, которыми обычно бывают обнесены такие помещения, около здания нет.

«Что здесь произошло? Почему этот монастырь пришел в такой упадок?» – подумал про себя Лу Чжи‑шэнь и пошел дальше к помещению, где обычно находятся покои игумена, но и здесь двери были закрыты на замок, уже завелась густая паутина и никаких следов вокруг не было, кроме помета ласточек.

Лу Чжи‑шэнь стукнул посохом и крикнул:

– Прохожий монах просит накормить его!

Он несколько раз повторил эти слова, но ответа не последовало. Тогда он двинулся в ту сторону, где положено быть кухне и кладовым, по и там все было разрушено: не видно было ни очагов, ни котлов.

Оставив свои узел на земле возле кельи эконома, Чжи‑шэнь взял посох и снова отправился на поиски. И вот в небольшой комнатушке, расположенной за кухней он вдруг обнаружил несколько старых монахов, неподвижно сидевших на земле. У монахов были желтые, изможденные лица. Лу Чжи‑шэнь с возмущением воскликнул:

– Какие же вы бессовестные люди! Где у вас чувство долга, монахи? Сколько я вас ни звал, никто мне не ответил!

Но монахи только замахали руками и произнесли предостерегающим тоном:

– Тише! не говори так громко!

– Я только странствующий монах, – ответил Лу Чжи‑шэнь, – и прошу дать мне немного еды. Ничего плохого я вам не сделаю!

– Мы сами три дня сидим с пустыми желудками, – отвечал один из монахов, – что же мы можем дать тебе?

– Я пришел из монастыря на горе Утай, – продолжал Лу Чжи‑шэнь, – и уж, наверно, вы могли бы предложить мне хоть полмиски жидкой кашицы!

– Ты пришел к нам из обиталища живого Будды, – ответил старый монах, – и по положению мы должны были бы оказать тебе соответствующий прием. Но вот беда! Все наши монахи разбрелись в разные стороны. В монастыре нет никакой пиши. Остались только мы, старики, да и то уже третий день сидим голодные.

– Глупости! – воскликнул Лу Чжи‑шэнь. – Ни за что не поверю, чтобы в таком большом монастыре не нашлось какой‑нибудь еды!

– Это верно, что наш монастырь не маленький, – отвечали монахи, – здесь раньше всего было вдосталь. Наше богатство привело сюда бродячего монаха, который обосновался здесь. К тому же он привел с собой еще даоса. Все наши постройки они порушили и своими безобразиями разогнали монахов. А нам, старикам, некуда деться, вот мы и сидим здесь голодные. Никакой еды у нас нет…

– Довольно вам чепуху городить! – снова закричал Лу Чжи‑шэнь. – Ничего такого не может совершить один бродячий монах да один даос! Почему вы не сообщите о них властям?

– Отец наш! – отвечали монахи. – Ты, наверно, не знаешь, что ямынь отсюда далеко, к тому же никакие власти все равно ничего не смогли бы с ними сделать. Эти люди – настоящие разбойники. Им ничего не стоит убить человека или совершить поджог! Они и сейчас преспокойно устроились за кельей игумена.

– Как зовут этих людей? – спросил Лу Чжи‑шэнь.

– Фамилия монаха – Цуй, – ответил старый монах, – его монашеское имя – Дао‑чэн, а прозвище «Чугунный Будда». Фамилия же мирянина Цю, имя Сяо‑и. У него буддийское прозвище «Взлетающий в небо Якша» или «Злой демон». Даже с виду эти люди не похожи на монахов, отрекшихся от мира, это – самые настоящие лесные разбойники. А монашеское одеяние только прикрывает их бесчинства.

Во время этого разговора Лу Чжи‑шэнь вдруг почувствовал запах еды. Он взял посох, огляделся по сторонам и увидел позади себя глиняный очаг, прикрытый циновкой, из‑под которого шел пар. Чжи‑шэнь приподнял циновку и обнаружил, что под ней в котле варится пшенная каша.

Эх вы, монахи!.. Совести у вас нет! – принялся укорять их Лу Чжи‑шэнь, – говорите, что три дня ничего не ели, а у самих полон котел каши. Монахи, а врете без зазрения совести!

Почуяв беду, монахи похватали свои чашки, тарелки, миски, ковши и наперебой бросились к котлу.

При виде еды Лу Чжи‑шэнь снова почувствовал невыносимый приступ голода. Ему очень захотелось каши, но никакой посуды у него не было. Тут он заметил у очага полуразвалившийся лакированный столик, густо покрытый золой и пылью.

«Голь на выдумки хитра», – говорит пословица. Прислонив посох к стене и схватив пучок соломы, наваленной возле очага, Лу Чжи‑шэнь смахнул ею пыль со столика, а затем обеими руками поднял котел и вывалил кашу на столик. Старики‑монахи так и ринулись к столику, но Чжи‑шэнь с такой силой начал расталкивать их, что те, кто не успел отскочить в сторону, полетели на землю. Чжи‑шэнь принялся загребать кашу обеими руками и запихивать ее в рот. Но едва успел он проглотить несколько пригоршней, как монахи снова запричитали:

– Мы правду говорим, что ничего не ели три дня! Вот только недавно собрали немного пшена и сварили его, а ты отнимаешь у нас и эти последние крохи.

Услышав такие слова, Чжи‑шэнь сразу же оставил кашу. В это время за стеной послышалось пение. Чжи‑шэнь вытер руки и взял посох. Внезапно в проломе стены он увидел человека, на голову которого была накинута черная косынка. на человеке был халат, подвязанный пестрым поясом, на ногах веревочные туфли. Человек этот нес на коромысле бамбуковую корзину, из которой торчали рыбий хвост и кусок мяса, завернутые в листья лотоса. На другом конце коромысла висел кувшин с вином, также покрытый листьями лотоса. На ходу человек напевал:

Ты – на востоке, на западе – я.

Разлучены мы, о женка моя!

Быть не беда без жены мне года.

Но для тебя быть без мужа – беда!

Монахи придвинулись к Лу Чжи‑шэню, делая ему знаки руками, чтобы он вел себя потише, и, указывая пальцами на неизвестного, прошептали:

– Это и есть Цю Сяо‑и по прозвищу «Злой демон».

Чжи‑шэнь торопливо вышел, сжав посох. А даос, не подозревая, что за ним кто‑то идет, направился прямо за келью игумена. Следуя за ним, Лу Чжи‑шэнь увидел зеленый вяз, под которым стоял столик. На столе были разные яства, три чашечки и три пары палочек. На главном месте восседал толстый монах. Лицо у него было темное, торчком стояли, как щетка, еще более черные брови. Вся грудь его была покрыта прыщами, а пониже из‑под одежды выпирал безобразный черный живот. Рядом с монахом сидела совсем молодая женщина. Подойдя к ним, даос опустил коромысло с ношей на землю и сел рядом.

Завидев Лу Чжи‑шэня, монах сильно испугался, вскочил на ноги и, обращаясь к нему, сказал:

– Прошу вас, брат, присядьте и выпейте с нами чашку вина!

Но Лу Чжи‑шэнь, подняв посох, спросил:

– Как же это вы осмелились разорить такой богатый монастырь?

– Присядьте, брат, – продолжал упрашивать монах, – и выслушайте нас…

– Ну говори, да побыстрей! – закричал Лу Чжи‑шэнь, сердито уставив глаза на монаха.

– …Да что тут говорить, – продолжал монах. – Замечательным местом прежде был наш монастырь. Он владел большими землями, и монахов здесь жило множество. А потом монахи, которые прячутся сейчас вон там, начали пьянствовать, безобразничать, тратить деньги на женщин. Какие только меры не принимал игумен, чтобы обуздать их, но ничего не мог с ними поделать. А они между тем послали на него ложный донос и выжили отсюда. Вот так монастырь и пришел в запустение. Монастырские земли были проданы, а монахи разбрелись кто куда. Мы с этим послушником пришли сюда совсем недавно и, взяв дело в свои руки, решили исправить ворота и привести в порядок храм.

– А что это за женщина распивает с вами вино? – спросил Лу Чжи‑шэнь.

– Разрешите сказать вам, почтенный отец, – продолжал монах, – эта женщина – дочь Ван Ю‑цзиня, проживавшего в деревне, неподалеку отсюда. Раньше ее отец был жертвователем нашего монастыря, но потом прожил все свое состояние и теперь находится в бедственном положении. В доме у них ничего не осталось, а муж этой женщины лежит больной. Вот она и пришла в монастырь одолжить немного риса. Из уважения к ее отцу мы решили угостить эту женщину. Вот и все. Никаких других мыслей у нас и не было. А вы, почтенный учитель, не верьте тому, что говорят эти старые скоты.

Выслушав монаха и будучи введен в заблуждение его почтительным тоном, Лу Чжи‑шэнь решительно заявил:

– Ну ладно, я не позволю этим старикам дурачить себя! – И с посохом в руках отправился обратно.

Голодные монахи только принялись за кашу, как вдруг перед ними снова выросла фигура разгневанного Лу Чжи‑шэня. Угрожающе показывая на них пальцем, он вскричал:

– Так это вы, оказывается, разорили монастырское хозяйство, да еще вздумали меня обманывать!..

– Почтенный отец, – взмолились монахи, – не слушай ты этих бродяг! Ведь ты мог убедиться сам, что они даже женщину у себя держат. Они не отважились дать тебе отпор только потому, что у тебя был посох и кинжал, а у них под руками не было никакого оружия. Если ты не веришь, пойди туда еще раз и посмотри, чем они занимаются. Подумай, почтенный учитель, они там и вино пьют, и рыбу едят, а у нас даже пшена нет. Понятно, что мы испугались, когда увидели, что ты отнимаешь у нас последнюю еду.

– И то верно, – заметил Лу Чжи‑шэнь. И снова, взяв посох, пошел за покои игумена, но калитка была уже заперта. Взбешенный Лу Чжи‑шэнь одним ударом ноги высадил ее и ворвался во двор. В ту же минуту из покоев с мечом в руке выбежал «Чугунный Будда» – Цуй Дао‑чэн, и бросился навстречу Лу Чжи‑шэню. А тот, увидев это, взревел от гнева и, вращая посохом над головой, ринулся на Цуй Дао‑чэна. Они сходились раз пятнадцать, но одолеть Лу Чжи‑шэня «Чугунному Будде» оказалось не под силу. Он едва успевал уклоняться от ударов и кое‑как отражать их. Наконец, даже защищаться ему стало трудно, и он уже готов был бежать с поля боя. Но в это время «Злой демон» – Цю Сяо‑и, видя, что его приятель долго не продержится, схватил меч и напал на Лу Чжи‑шэня сзади.

В самый разгар боя тот заслышал позади себя шаги, но, осыпая ударами противника, он не мог обернуться и, только заметив рядом с собой человеческую тень, понял, какая ему угрожает опасность. Чтобы как‑нибудь отпугнуть того, кто готовил удар в спину, Лу Чжи‑шэнь что есть силы рявкнул:

– На! Получай!

Цуй Дао‑чэн вздрогнул. Ему показалось, что эти слова относятся к нему и что Лу Чжи‑шэнь сейчас сразит его посохом. Он отступил и тем самым дал Лу Чжи‑шэню возможность прервать на несколько мгновений бой и оглянуться. Теперь все трое стояли друг против друга. Цуй Дао‑чэн и Цю Сяо‑и вместе напали на Лу Чжи‑шэня. Тот выдержал десять схваток, но положение его становилось все более и более тяжелым. С утра он почти ничего не ел, к тому же за день прошел большое расстояние и очень устал. Он не мог дать отпор сразу двум противникам, нападавшим на него со свежими силами, и решил, пока не поздно, отступить. Прихватив посох, Лу Чжи‑шэнь покинул поле боя. Враги гнались за ним и Лу Чжи‑шэню все время приходилось отражать их натиск. Только у самого мостика они прекратили преследование и уселись на перила.

Когда противники остались далеко позади, Лу Чжи‑шэнь остановился, чтобы перевести дух. Тут‑то он и вспомнил, что оставил свой узел в монастыре около кухни. «Как же мне теперь быть? – думал он, – денег у меня нет, и я погибну от голода. Что теперь делать?»

Он уж совсем собрался было идти за своими пожитками, но тут же передумал. «Их двое, а я один, – размышлял он. – Здесь и пропасть не долго». В тяжелом раздумье он не спеша двинулся вперед. Пройдя несколько ли, он увидел перед собой большой сосновый лес, стволы деревьев были красного цвета. Взглянув на сосны, Лу Чжи‑шэнь невольно подумал:

«Какой зловещий лес!» – и тут неожиданно он заметил человека, который выглядывал из чащи. А тот посмотрел на Лу Чжи‑шэня, плюнул со злости и скрылся за деревьями.

– Сдается мне, – пробормотал Лу Чжи‑шэнь, – что этот негодяй промышляет разбоем. Как только он разглядел, что я монах и с меня взятки гладки, он тут же скрылся. Да, этому разбойнику и вправду не повезло. Надо же ему было повстречаться со мной, когда меня довели до бешенства. Ну, теперь я хоть на нем отыграюсь, сейчас отберу у него одежду. На выпивку хватит.

Лу Чжи‑шэнь поднял свои посох и бросился в лес.

– Эй ты там, разбойник! Поди‑ка сюда!

Тот рассмеялся:

– Вот дьявол! Мне и так не везет, а гут еще этот привязался!

С этими словами человек выскочил из лесной чаши и, выхватив из ножен меч, бросился на Лу Чжи‑шэня, громко приговаривая:

– Ах ты, лысый осел! Я ведь тебя не трогал, ты сам захотел своей гибели.

– Вот я покажу тебе, кто я такой! – завопил в ответ Лу Чжи‑шэнь и прыгнул вперед, вращая посохом над головой.

Незнакомец тоже размахивал своим мечом и наступал на Лу Чжи‑шэня. Но в этот момент ему вдруг пришло в голову: «А ведь я где‑то слышал голос этого монаха».

– Эй ты, монах! – закричал он. – Я где‑то встречался с тобой. Как тебя зовут?

– Вот разиков триста схвачусь с тобой, тогда и назову свое имя, – отвечал Лу Чжи‑шэнь.

Тут незнакомец в дикой ярости взмахнул мечом и ринулся в бой. На десятой схватке он одобрительно подумал: «Ну и здоров же этот монах!» и, не прерывая поединка, обратился к противнику:

– Остановись, я хочу поговорить с тобой!

И оба выскочили из круга.

– Назови свое имя! – настаивал незнакомец. – Мне ведь знаком твой голос!

Наконец, Лу Чжи‑шэнь назвал себя. тогда его противник отбросил меч и, поклонившись до земли, произнес:

– А вы не узнаете Ши Цзиня?

– Так ты, оказывается, Ши Цзинь! – рассмеялся Лу Чжи‑шэнь.

Обменявшись приветствиями, они вошли в чащу леса и там уселись.

– Где же ты побывал с тех пор, как ушел из Вэйчжоу? – спросил Лу Чжи‑шэнь, обращаясь к Ши Цзиню.

– Мой старший брат, – начал свой рассказ Ши Цзинь, – на следующий день, после того как мы расстались с вами в кабачке, я узнал, что вы убили мясника Чжэна и скрылись. Потом мне сказали, будто страже стало известно, что мы совместно помогли старику Цзиню уехать из Вэйчжоу. Тут уж и я поспешил выбраться из города и отправился на поиски своего старого учителя Ван Цзиня. Я пошел прямо к Яньчжоу, но не нашел его там и вернулся в Северную столицу, где прожил все свои деньги, и тогда мне пришлось уйти в лес, чтобы добывать себе средства к существованию. Вот уж никак не ожидал, что мы здесь встретимся с вами! А как случилось, что вы стали монахом?

Лу Чжи‑шэнь подробно рассказал ему свою историю.

– Старший брат, вы голодны, – произнес Ши Цзинь, – а у меня есть немного сушеного мяса и лепешек. – Он достал припасы, предложил их Лу Чжи‑шэню и продолжал: – Раз ваш узел остался в монастыре, давайте пойдем вместе и вызволим его. Если монахи не отдадут его добром, – мы их просто прикончим.

– Правильно, – согласился Чжи‑шэнь.

Подкрепившись едой, они взяли оружие и направились к монастырю. Приблизившись к монастырским стенам, они увидели, что Цуй Дао‑чэн и Цю Сяо‑и все еще сидят на перилах мостика.

– Эй вы, олухи! – громко крикнул Чжи‑шэнь, выступая вперед. – Выходите‑ка сюда! Уж на этот‑то раз мы будем биться с вами до конца.

– Эх ты, горе‑вояка! Ведь тебе уже как следует влетело, а ты опять туда же лезешь?

Тут Чжи‑шэнь рассвирепел и, размахивая посохом над головой, вбежал на Мост. «Чугунный Будда» тоже пришел в ярость и, схватив меч, ринулся ему навстречу. Но теперь Лу Чжи‑шэнь был не один и чувствовал себя вдвое сильнее; придало ему силы и то, что он подкрепился едой. На десятой схватке Чжи‑шэнь стал теснить Цуй Дао‑чэна, и тот уже начал подумывать, как бы убраться подобру‑поздорову. В это время Цю Сяо‑и, видя, что его приятелю приходится туго, выхватил свои меч и бросился ему на помощь.

Ши Цзинь в свою очередь в несколько прыжков выскочил из лесу и подбежал к месту боя, громко выкрикивая:

– Не выпустим их отсюда живыми!

С этими словами он сбросил назад шляпу и, высоко подняв меч, вступил в борьбу с Цю Сяо‑и. Теперь уже четверо бились друг против друга парами.

Лу Чжи‑шэнь и Цуй Дао‑чэн сражались у самого края горного потока. Улучив момент, Чжи‑шэнь с криком: «Получай!» – нанес своему противнику такой удар посохом, что тот полетел с моста вниз. Цю Сяо‑и, увидев, что случилось с монахом, сразу потерял всякое желание продолжать драку и решил во что бы то ни стало выбраться живым с поля боя. Заметив это, Ши Цзинь завопил:

– Куда бежишь?!

Нагнав своего противника, он нанес ему в спину такой удар мечом, что тот плашмя повалился на землю. Ши Цзинь подбежал к упавшему и сверху вниз вонзил ему в спину меч.

Тем временем Чжи‑шэнь сбежал с моста и еще раз ударил посохом свалившегося Цуй Дао‑чэна. Так закончилось земное существование этих двух жалких негодяев, и они отошли в вечность.

Чжи‑шэнь и Ши Цзинь связали трупы убитых и сбросили их в поток, а сами направились в монастырь и отыскали там узел с вещами. Старых монахов они уже не застали в живых: после того как Чжи‑шэнь потерпел поражение и покинул монастырь, они решили, что Цуй Дао‑чэн и Цю Сяо‑и, вернувшись, все равно их убьют, и со страха повесились. Чжи‑шэнь и Ши Цзинь направились к храму и там увидели, что женщина, которая находилась в плену у разбойников, также покончила жизнь самоубийством, бросившись в колодец. Они вошли в помещение, осмотрели несколько комнат, но никого больше не нашли; только на кроватях лежало четыре узла с платьем. Развязав их, Ши Цзинь увидел, что в одежду было завернуто золото и серебро. Он выбрал, что получше, и увязал в отдельный узел. В кухне друзья нашли рыбу, вино и мясо. Они принесли воды, развели огонь, приготовили себе пищу и плотно закусили.

Покончив с едой, они взяли узлы, разломали очаг и по всему помещению разбросали горящие головни. Вспыхнул огонь и охватил сначала небольшие задние комнаты, а потом запылал и весь дом. Тут Чжи‑шэнь и Ши Цзинь взяли несколько факелов и подожгли храм. К этому времени ветер усилился, и огонь с гулом и треском, вздымаясь к небу, охватил весь монастырь.

Чжи‑шэнь и Ши Цзинь задержались еще на некоторое время, любуясь пожаром.

– Хорошее это место, только делать нам здесь нечего, – сказали они. – А теперь нам лучше всего отправиться своей дорогой.

Они тронулись в путь и шли всю ночь, не останавливаясь. На рассвете они заметили вдали какие‑то дома и, присмотревшись, убедились, что это было небольшое селение. Путники направились туда и около узкого, состоящего всего из одной доски, мостика увидели маленький кабачок. Они вошли и заказали вина, а потом договорились с трактирным тугой, чтобы он достал крупы и мяса и приготовил им поесть. Попивая вино, друзья вспоминали о тех приключениях, которые выпали на их долю во время странствий.

После того как они выпили и закусили, Чжи‑шэнь спросил Ши Цзиня:

– Ну, а куда же ты теперь думаешь направиться?

– Пожалуй, опять пойду на гору Таохуа в стан атамана Чжу У, – ответил Ши Цзинь. – Поживу с ними, а там посмотрю, что делать.

– И то верно, – согласился Чжи‑шэнь.

Он тут же вынул из своего узла часть дорогой посуды и передал се Ши Цзиню. Затем они расплатились со слугой и, взяв свое оружие и вещи, отправились в путь.

Пройдя не более пяти – семи ли, друзья оказались на перекрестке трех дорог.

– Ну, брат мой, – промолвил Чжи‑шэнь, – здесь мы должны расстаться. Мой путь лежит в Восточную столицу, и ты не провожай меня. В округ Хуачжоу тебе надо идти вон той дорогой… – И добавил: – Когда‑нибудь мы с тобой еще встретимся. А будет случаи, пришли о себе весточку.

Друзья обменялись прощальными поклонами и разошлись в разные стороны.

Спустя восемь или девять дней, поутру, Лу Чжи‑шэнь увидел перед собой Восточную столицу. Войдя в город, он растерялся от уличной сутолоки и оглушительного шума. Наконец, он решился почтительно спросить у одного из прохожих, где находится монастырь Сянго. Ему объяснили, что надо идти еще дальше к мосту Чжоуцяо. Лу Чжи‑шэнь пошел указанной дорогой и вскоре увидел монастырь. Войдя в ворота, он огляделся по сторонам и направился прямо в подворье. Находившийся гам послушник доложил о нем монаху, ведающему приемом гостей. Последний вскоре пришел и при первом взгляде на незнакомца с большим узлом за плечами испугался его свирепого вида, тяжелого железного посоха и висевшего сбоку кинжала.

– Откуда пожаловали, брат монах? – осторожно осведомился он.

Лу Чжи‑шэнь, опустив на землю свой узел, прислонил к стене посох и приветствовал монаха поклоном. Тот учтиво ответил.

– Я прибыл с горы Утай, – начал Чжи‑шэнь. – Мой наставник, игумен тамошнего монастыря, прислал меня с письмом к вашему почтенному настоятелю и сказал, что здесь мне дадут службу.

– Hу, раз у тебя есть письмо от почтенного настоятеля – следуй за мной, – сказал монах и провел Чжи‑шэня прямо в покои игумена.

Чжи‑шэнь развязал узел, достал оттуда письмо и продолжал стоять, держа его в руках. Тогда монах обратился к Чжи‑шэню:

– Дорогой брат, разве ты не знаешь правил? Сейчас сюда придет игумен, и тебе следует встретить его. как положено. Сними кинжал, приготовь свечи для возжигания, одень рясу и положи подстилку для поклонов.

– Так что же ты мне сразу об этом не сказал? – возмутился Чжи‑шэнь.

Он поспешно отвязал кинжал, затем вынул из узла пачку свечей и подстилку, но ему никак не удавалось сделать все, как полагается. Монах набросил ему на плечи монашеское одеяние и показал, как следует расставлять свечи.

Вскоре из своей кельи вышел игумен монастыря Чжи‑цин. Монах, встретивший Чжи‑шэня, выступил вперед и доложил:

– Этот брат прибыл с горы Утай и принес вам письмо тамошнего игумена Чжи‑чжэня.

– Давно не имел я писем от брата игумена, – заметил глава монастыря.

Монах, ведающий приемом гостей, сказал, обращаясь к Чжи‑шэню:

– Брат, поспеши приветствовать игумена! – Но тут он заметил, что Чжи‑шэнь не успел поставить свечи в курильницу, и, не в силах удержать улыбку, пришел ему на помощь. Затем Чжи‑шэнь, стоя на коленях, начал отбивать поклоны перед игуменом. Наблюдавший за ним монах вовремя остановил его после третьего поклона и, взяв письмо, передал его игумену. Тот вскрыл письмо и погрузился в чтение. В послании с горы Утай подробно излагались все обстоятельства, при которых Чжи‑шэнь принял постриг, и объяснялось, почему он должен был покинуть монастырь. Далее было написано: «Я выражаю самую искреннюю надежду, что вы будете милостивы и не откажетесь принять к себе Чжи‑шэня, назначив его на какую‑нибудь монастырскую должность. Этот монах в будущем несомненно исправится и проявит себя с хорошей стороны, и потому я прошу вас не отказать в моей просьбе».

Прочитав письмо, игумен сказал, обращаясь к Чжи‑шэню:

– Вы, брат, проделали большой путь, отправляйтесь пока в помещение монахов, отдохните и подкрепитесь с дороги чем бог послал.

Чжи‑шэнь почтительно поблагодарил и, подняв подстилку, свечи, узел, посох и кинжал, отправился вслед за послушником.

Тем временем игумен призвал в свои покои всех старших монахов и обратился к ним со следующими словами:

– Сейчас, когда все вы собрались здесь, я должен сообщить вам, что наш брат – игумен Чжи‑чжэнь – поставил нас и очень затруднительное положение. Он прислал к нам монаха, который прежде был начальником в пограничных войсках. Он убил человека и постригся в монахи, но вскоре дважды учинил в монастыре бесчинства, и тамошние монахи уже не могли больше держать ею в своей обители. Так вот, не желая оставлять у себя этого буяна, они спихнули его нам! Мы не можем отказаться от этого монаха, потому что игумен умоляет принять его, но если мы оставим его, то он начнет нарушать наши порядки. Вот и подумайте, как с ним быть.

– Я думаю, – начал монах, ведающий приемом гостей, – что этот человек даже с виду не похож на монаха, как же мы можем оставлять ею в нашем монастыре? – А мне, братья, пришла в голову другая мысль, – сказал тут келарь. – Наши огороды находятся за воротами Суаньцзао и постоянно подвергаются нашествиям солдат из ближних казарм, а также обосновавшейся неподалеку шайки проходимцев. Они пускают в огород скотину и вообще творят всякие безобразия. Старый монах, который сейчас там присматривает за огородом, конечно не может справиться с этой шайкой. Почему бы нам не послать новою монаха сторожить эти огороды. Уж с этим‑то делом он, конечно, справится.

– Согласен, сказал игумен. И тут же велел послушнику привести Чжи‑шэня, когда тот покончит с едой.

Вскоре послушник возвратился вместе с Чжи‑шэнем.

– Поскольку брат Чжи‑чжэнь просит дать тебе какую‑нибудь монастырскую должность, – обратился игумен к Чжи‑шэню, – мы решили отдать под твое наблюдение наши монастырские огороды, которые находятся за воротами Суаньцзао, неподалеку от кумирни Юэмяо. Там ты будешь жить и распоряжаться всеми делами. Десять коромысел овощей тебе надлежит доставлять в монастырь, эти овощи будут приносить рабочие, обрабатывающие огороды, все остальное можешь брать себе.

– Наш игумен, – ответил на это Чжи‑шэнь, – отправляя меня к вам, обещал, что я получу здесь должность при монастыре. Почему же ты, вместо тою чтобы назначить меня на почетное место келаря или казначея, посылаете сторожить огороды?

– Брат мой, – возразил на это настоятель храма. – Ты плохо разбираешься в порядках. Ты ведь только что прибыл к нам и не успел еще ничем проявить себя. Как же ты хочешь получить старшую монашескую должность? Впрочем, и наблюдение за монастырскими огородами тоже немалое дело.

– Не буду я работать на огороде, – проворчал Лу Чжи‑шэнь. – Как хотите, а назначьте меня или казначеем, или келарем!

– Послушай, – вмешался в свою очередь монах, ведающий приемом гостей. – Каждый, кто состоит на монастырской службе, отвечает за какое‑нибудь определенное дело. Я, например, ведаю исключительно приемом гостей, приезжающих в монастырь, и уходом за ними. Что касается ближайших помощников настоятеля, келаря и других, то все это – старшие монашеские должности, и заслужить их не легко. Монахи, несущие службу келаря, казначея, надзирателя, эконома, ведают всеми хозяйственными делами монастыря. А ты только появился здесь и сразу же хочешь получить такой высокий пост! В монастыре есть и другие, второстепенные должности, вот, например, смотритель амбаров, смотритель залов для приема, хранитель священных книг, главный сборщик податей. Кроме того, у нас есть должности монахов, ведающих башнями, снабжением трапезной, чаепитием, чисткой уборных, а также ведающего огородом. Это низкий разряд монастырских должностей. Если ты, брат, хорошо поработаешь на своем месте, ну, скажем, год, тогда можно будет говорить о том, чтобы тебя назначили ведать башней. Еще через год тебе можно будет доверить наблюдение за банями, а еще через год, пожалуй, тебя назначат на должность надзирателя.

– Ну, если и вправду я смогу получить повышение, то завтра же отправлюсь на огороды, – согласился Чжи‑шэнь.

После этого игумен оставил его у себя с покоях отдохнуть. В этот же день были определены обязанности Чжи‑шэня и заготовлен приказ о его назначении; а на огороды была послана бумага о том, что с завтрашнего дня Лу Чжи‑шэнь вступает в должность. Когда со всем этим делом было покончено, монахи разошлись по своим кельям.

На следующий день игумен вышел в зал, подписал приказ о назначении нового смотрителя огородов и вручил его Чжи‑шэню. Последний, получив назначение, поклонился игумену, забрал свои вещи и в сопровождении двух монахов отправился к месту своей службы.

Необходимо сказать, что по соседству с огородами проживала ватага лодырей и бездельников, человек около тридцати. Они проводили время в кутежах и азартных играх и частенько заглядывали на монастырские огороды, где воровали овощи, чтобы чем‑нибудь прокормиться. Забравшись в этот день на огород, они заметили на сторожевой будке бумагу, которая гласила: «Монастырь Сянго назначает смотрителем огородов монаха Лу Чжи‑шэня, который с завтрашнего дня приступает к исполнению своих обязанностей. Настоящим сообщается всем, что посторонним лицам вход на огороды запрещен». Бездельники тотчас же сообщили эти новости всей своей шайке и собрались, чтобы обсудить создавшееся положение и выяснить, кто такой этот Лу Чжи‑шэнь. Шайка решила устроить ему достойный прием. Бездельники надумали завязать ссору и так вздуть его, чтобы новый смотритель сразу стал послушным ч покорным.

– А я вот что предлагаю, – объявил один из них. – Монах этот нас еще не знает, и нам даже ссориться с ним не из‑за чего. Пусть он явится сюда, а мы заманим его к мусорной яме и сделаем вид, что пришли поздравить с назначением. Он и оглянуться не успеет, как мы схватим его за ноги и столкнем и яму. Вот будет весело!

Остальные лодыри одобрили эту затею и решили ждать прихода Лу Чжи‑шэня. А тот, войдя в сторожевую будку, разложил там свои пещи, прислонил к стене посох и повесил на стену кинжал. Все работающие на огороде пришли его приветствовать, и Лу Чжи‑шэнь немедленно ознакомился со своими новыми обязанностями. После того как ему были переданы все ключи и показаны все запоры, старик‑монах, бывший смотритель огорода, а также монахи, провожавшие Чжи‑шэня, попрощались с ним и возвратились в монастырь. Вслед за тем Чжи‑шэнь прошел на огороды и стал их осматривать. Тут он заметил толпу молодцов, человек в тридцать, которые, радостно улыбаясь, направлялись к нему с фруктами и вином. Обращаясь к Чжи‑шэню, один из них произнес:

– Узнав о том, что вы, почтенный монах, посланы сюда наблюдать за огородами, мы, ваши соседи, пришли поздравить вас с назначением.

Не подозревая, что ему готовят ловушку, Чжи‑шэнь приблизился к ним и оказался возле мусорной ямы. Тогда озорники окружили Чжи‑шэня, и один из них уже нацелился, чтобы схватить его за левую, а другой – за правую ногу и столкнуть в яму. Но они не знали Чжи‑шэня: он мог так ударить ногой, что сам тигр испугался бы, а когда пускал в ход кулаки, то пугался даже морской дракон. Поистине можно сказать: столь тихое место, как огород, превратилось в поле боя.

Что вышло из затеи проходимцев, задумавших сбросить Чжи‑шэня в мусорную яму, вы узнаете из следующей главы.

 

Глава 6

повествующая о том, как Лу Чжи‑шэнь с корнем вырвал плакучую иву и как Линь Чуна обманом ввели в Зал белого тигра

Нужно вам сказать, что главарями этой шайки были самые пронырливые бездельники, жившие за воротами Суаньцзао. Одного из них по имени Чжан‑сань прозвали «Крыса, перебегающая улицу», другой был Ли‑сы, по прозвищу «Змея в траве». Вот они выступили вперед и направились к Чжи‑шэню.

Лу Чжи‑шэнь приблизился были к яме, но заметил, что толпа все так же неподвижно стоит возле ямы. Тем временем Чжан‑сань и Ли‑сы в один голос стали выкрикивать:

– Духовный отец! Мы пришли сюда принести вам свои поздравления.

– Раз вы мои соседи, – отвечал Лу Чжи‑шэнь, – прошу вас войти в дом.

Чжан‑сань и Ли‑сы опустились на колени, ожидая, что Чжи‑шэнь, как полагается, подойдет к ним и поможет подняться. Тогда‑то они и осуществят свои замыслы.

Но в душу Лу Чжи‑шэня уже закралось сомнение, и он подумал: «Видно, это не порядочные люди, а какие‑то проходимцы. Почему они не хотят подойти поближе? Уж не помышляют ли столкнуть меня в яму?.. Ну, не сдобровать же им, если они вздумают засунуть голову в пасть тигра! Ладно! Сам подойду к ним, – пусть познакомятся с моими кулаками!»

Широко ступая, он приблизился к толпе.

– Мы, ваши ничтожные братья, – заговорили Чжан‑сань и Ли‑сы, – хотим засвидетельствовать вам свое почтение, учитель!

С этими словами они стали наступать па него, решив, что один схватит Чжи‑шэня за левую ногу, а другой за правую. Но Лу Чжи‑шэнь не стал ждать и так наподдал Ли‑сы правой ногой, что тот кубарем полетел в яму. Чжан‑сань хотел было улизнуть, но Лу Чжи‑шэнь и его настиг ударом левой ноги; так оба мошенника очутились в грязной яме. Остальные молодчики даже рты раскрыли от изумления и испуга и приготовились бежать. Но Лу Чжи‑шэнь закричал:

– Кто двинется с места – попадет в яму!

После этого никто уже не решился бежать. Им пришлось наблюдать, как Чжан‑сань и Ли‑сы барахтались в мутной жиже. Яма была очень глубока, и бездельники с головы до ног были облеплены всякой мерзостью; на голове у них шевелились черви.

– Учитель, прости нас! – взмолились они, барахтаясь в грязи.

– Эй вы, мошенники! – загремел Лу Чжи‑шэнь. – Живее помогайте своим дружкам! Прощаю вас всех!

Бродяги помогли своим приятелям выбраться из ямы и потащили их к решетке, на которой стоял кувшин из тыквы, наполненный водой. Но от негодяев шло такое зловоние и они были до того грязны, что к ним невозможно было подойти.

Лу Чжи‑шэнь разразился хохотом и сказал:

– Эх вы, дурачье! Идите вымойтесь в пруду на огороде; а потом приходите ко мне: я хочу с вами поговорить.

Когда Чжан‑сань и Ли‑сы помылись, приятели напялили на них свою одежду – кто что мог. Затем Лу Чжи‑шэнь снова позвал их:

– Заходите все и рассаживайтесь. Мне надо сказать вам кое‑что!

Усевшись, Лу Чжи‑шэнь начал так:

– Смотрите вы, окаянная шатия, не вздумайте еще раз выкинуть подобную штуку! Надо быть последним негодяем, чтобы решиться прийти сюда и позволить себе такую наглую выходку!

Тогда Чжан‑сань и Ли‑сы, а за ними и все остальные встали перед Лу Чжи‑шэнем на колени и сказали:

– Мы, недостойные, как и весь наш род, испокон веков жили в этих местах, добывая на кусок хлеба азартными играми и попрошайничеством, и в этом огороде находили себе пропитание. Хотя монастырь не раз пытался откупиться от нас деньгами, ничего из этого не выходило. Откуда же вы явились, учитель? Вы обладаете невероятной силой! Мы прежде никогда не видели вас в монастыре, но хотели бы, чтобы с сегодняшнего дня вы стали нашим главарем.

– Раньше я был командиром пограничного управления на западе в Яньаньфу – отвечал Лу Чжи‑шэнь. – Служил у большого военачальника, но так как пришлось убить немало людей, я решил уйти из мира. Сюда я пришел с горы Утай. Фамилия моя Лу, монашеское имя Чжи‑шэнь. Ваша шайка в двадцать – тридцать человек для меня ничто; я мог бы проложить себе путь и сквозь тысячное вражеское войско.

Слова эти вызвали восторженные возгласы бездельников; затем они почтительно поклонились и ушли. Тогда Лу Чжи‑шэнь вернулся в свою сторожку, постлал постель и лег спать.

На следующий день вся шайка держала совет. Было решено собрать деньги на покупку десяти кувшинов вина и заколоть свинью. Затем они отправились к Лу Чжи‑шэню и попросили у него разрешения устроить пир в его честь.

На пиру они усадили Лу Чжи‑шэня на почетное место, в центре, а сами сели по обе стороны от него. Когда все разместились, Лу Чжи‑шэнь спросил:

– Чего ради вы так потратились?

– Мы счастливы, что нашим вожаком стал такой человек, как вы, учитель! – отвечали ему бездельники.

Лу Чжи‑шэню этот ответ пришелся по вкусу. Когда все изрядно выпили, за столом стало очень оживленно: кто пел, кто рассказывал истории, а некоторые просто хлопали в ладоши от удовольствия и хохотали.

В самый разгар веселья пирующие вдруг услышали снаружи карканье старого ворона: «Кар‑кар‑кар!» Этот зловещий крик, который, по народному поверью, предвещает ссоры и разлад между людьми, вызвал большое замешательство среди бездельников. Чтобы предотвратить несчастье, они, как полагалось в подобном случае, стали стучать зубами и разом произнесли заклинание: «Пусть все сутяжники и смутьяны взлетят на воздух, а драчуны и забияки провалятся сквозь землю!»

– Какого черта вы заволновались? – спросит Лу Чжи‑шэнь.

– Да вот старый ворон кричит, – ответили они, – как бы не накаркал беды.

– Откуда вы это взяли? – спросил Лу Чжи‑шэнь.

Находившиеся поблизости монастырские работники, смеясь, объяснили ему, что на зеленой иве у забора вороны свили себе гнездо и теперь каркают с утра до вечера.

– Давайте подставим лестницу и разорим это гнездо, – предложил кто‑то.

– Правильно! – поддержали другие. – Пошли!

Лу Чжи‑шэнь был немного пьян, вместе со всеми вышел проветриться и действительно увидел на иве воронье гнездо.

– Несите лестницу! – снова раздались крики. – Мы сейчас разорим гнездо, все спокойнее будет.

– Я могу и так взобраться, – предложил Ли‑сы. – Не надо никакой лестницы!

Подумав немного, Лу Чжи‑шэнь подошел к дереву и снял с себя рясу. Затем он опустил правую руку вниз, наклонился вперед, обхватил ствол левой рукой и, вдруг выпрямившись, с корнем вырвал дерево из земли.

При виде такого зрелища разбойники упали перед ним на колени и, отвешивая земные поклоны, воскликнули:

– Учитель! Вы не простой смертный. Вы всесильны, как бог. Разве может простой смертный вырвать дерево с корнем?

– Да это же сущий пустяк! – ответил Лу Чжи‑шэнь. – Завтра я покажу вам свое военное искусство и уменье владеть оружием.

Время было уже позднее, и бездельники покинули огород. С этого дня они во всем старались угодить Лу Чжи‑шэню. Они приносили вино и мясо, приглашали Лу Чжи‑шэня отведать их угощенье и с интересом смотрели, когда он показывал им приемы фехтования и борьбы.

Так прошло несколько дней. Однажды Лу Чжи‑шэнь подумал: «Каждый день я ем у них мясо и пью вино. Устрою‑ка я им пир».

Он послал в город работников купить несколько цзиней фруктов и три‑четыре меры вина; затем приказал заколоть свинью и зарезать овцу. Дело было в конце третьего месяца, погода стояла жаркая, и поэтому Лу Чжи‑шэнь велел расстелить камышовые циновки прямо под деревьями.

После этого он пригласил всех бездельников, усадил их в круг и пригласил есть и пить вволю, а работники все подносили вино и фрукты.

Когда веселье уже было в полном разгаре, бездельники обратились к Лу Чжи‑шэню:

– Все эти дни, учитель, мы любовались вашей силой и ловкостью, но ни разу не видели, как вы владеете боевым оружием. Доставьте нам, духовный отец, сегодня такое удовольствие.

– Что же, это дело, – согласился Лу Чжи‑шэнь.

Он пошел в сторожку и принес оттуда свой железный посох длиной в пять чи, а весом в шестьдесят два цзиня. Бездельники так и ахнули.

– Этим посохом может владеть лишь тот, у кого сила буйвола, – говорили они между собой.

Тогда Лу Чжи‑шэнь взял у них посох и начал вертеть им во все стороны, перебрасывая из одной руки в другую, да так быстро, что в воздухе поднялся свист. Все движения его были четкими и точными. Бездельники громкими возгласами выражали ему свое одобрение.

В тот момент, когда посох, как живой, носился вокруг Лу Чжи‑шэня, последний вдруг заметил, что какой‑то военный наблюдает за ним из‑за стены, окружающей огород. Выражая свое одобрение, человек этот громко воскликнул:

– Какое мастерство!

Лу Чжи‑шэнь сразу же прекратил свои упражнения и обернулся к незнакомцу.

На голове у военного была повязка из темного шелка с двумя концами, завязанными в виде рогов; сзади повязка была скреплена двумя застежками из белого нефрита, а сбоку свисала нитка драгоценных бус. На нем был боевой халат из зеленого полосатого шелка без подкладки, с ткаными узорами из круглых цветов. Пояс из бобровых шкурок был украшен серебром и черепахами. Обут он был в высокие черные сапоги формы выдолбленной тыквы, а в руках держал сложенный бумажный сычуаньский веер. Голова его походила на голову барса, с большими круглыми глазами, толстая шея напоминала шею ласточки, а редкие усы были, как у тигра. Рост его достигал восьми чи; на вид ему было лет около сорока.

– Разве может простой монах так владеть оружием? – воскликнул незнакомец.

– Ну уж если военный наставник хвалит, – заговорили все, – то это и вправду хорошо!

– Кто этот военный? – спросил Лу Чжи‑шэнь.

– Его зовут Линь Чун. Он наставник по фехтованию восьмисоттысячного войска, – ответили бездельники.

– Почему бы ему не зайти сюда и не познакомиться с нами? – спросил Лу Чжи‑шэнь.

Наставник фехтования Линь Чун перепрыгнул через забор, подошел к деревьям и познакомился с Лу Чжи‑шэнем.

– Дорогой учитель, – сказал Линь Чун, откуда вы прибыли и как ваше почтенное монашеское имя?

– Зовут меня Лу Да. Я из Западных районов, – ответил Лу Чжи‑шэнь. – И так как я убил немало людей, то решил покинуть мир и стать монахом. В молодые годы мне приходилось бывать в Восточной столице. Там я познакомился с вашим почтенным отцом.

Линь Чун, польщенный этим, тут же предложил Лу Чжи‑шэню побрататься и отвесить друг другу полагающиеся по обычаю поклоны.

– Что же привело тебя сегодня к нашему огороду? – поинтересовался Лу Чжи‑шэнь.

– Я шел с женой в кумирню выполнить данный мной обет и возжечь благовония, но, когда увидел, как ты проделываешь свои упражнения, отправил жену в кумирню со служанкой Цзинь‑эр, а сам решил остаться здесь. Вот уж не думал, что повстречаюсь здесь с тобой, дорогой друг мой!

– Когда я прибыл сюда, – сказал Лу Чжи‑шэнь, – то никого не знал. Потом я познакомился с этой компанией, и с ней провожу все дни. А теперь и ты не только не погнушался знакомством со мной, но даже и побратался. До чего же все хорошо получилось!

Он тут же распорядился принести еще вина, чтобы потчевать гостя. Но не успели они выпить по три чашки, как Линь Чун заметил свою служанку. Красная от возбуждения, она появилась в проломе стены и крикнула:

– Господин! Скорее на помощь! С вашей женой в кумирне случилась беда.

– В чем дело? – всполошился Линь Чун.

– Когда мы выходили из храма и спускались по лестнице, – ответила служанка Цзинь‑эр, – мы встретились с каким‑то дурным человеком, который преградил госпоже дорогу и не давал пройти.

– Извините меня! Я должен оставить вас, но я еще приду, – произнес Линь Чун, сильно взволнованный.

Простившись с Лу Чжи‑шэнем, он мигом выпрыгнул в пролом стены и вместе с Цзинь‑эр побежал к храму.

Там они увидели толпу людей с арбалетами, трубами и бамбуковыми палками. Все они собрались у террасы. На лестнице, спиной к подходившим, стоял молодой человек, преграждавший дорогу жене Линь Чуна.

– Подождите немного, – говорил он, – я хочу поговорить с вами!

– Как вы смеете перед всем честным народом издеваться над порядочной женщиной? – кричала жена Линь Чуна.

Лицо ее пылало от гнева и стыда. Линь Чун быстро подбежал к ним, схватил неизвестного за плечо и, повернув к себе, закричал:

– Знаешь ли ты, что оскорбить жену порядочного человека – это преступление?!

Но, когда Линь Чун уже занес руку и готовился ударить юношу, он узнал в нем молодого господина Гао – приемного сына своего начальника Гао Цю.

Когда Гао Цю достиг высокого положения в обществе, он, не имея собственных детей, которые были бы ему опорой под старость, решил кого‑нибудь усыновить. В приемные сыновья он выбрал юношу, который приходился ему двоюродным братом, поэтому‑то Гао Цю и полюбил его, как родного.

Пользуясь его привязанностью, а также тем, что его приемный отец занимал высокое положение, молодой шалопай бесчинствовал вовсю. Его любимым занятием было позорить и бесчестить чужих жен и дочерей. Все население столицы боялось его, и никто не осмеливался вступать с ним в пререкания. Его прозвали «Забияка».

Когда Линь Чун узнал молодого господина Гао, его рука невольно опустилась, А молодой человек сказал:

– Линь Чун! Почему вы вмешиваетесь не в свое дело?

Молодой человек не знал, что эта женщина была женой Линь Чуна, в противном случае он не стал бы так себя вести. Но, видя, что Линь Чун стоит в нерешительности, он осмелел. Люди же из свиты молодого Гао, заметив, что дело принимает плохой оборот, окружили спорящих и, обращаясь к Линь Чуну, заговорили:

– Господин наставник фехтования, не сердитесь на молодого господина, он не знал, что это ваша супруга. Он, конечно, виноват перед вами!

Но гнев Линь Чуна еще не прошел, и он свирепо смотрел на молодого Гао. Тем временем собравшиеся люди успокаивали Линь Чуна, в то же время уговаривая Гао покинуть кумирню. Вскоре Гао и его свита сели на лошадей и ускакали.

Линь Чун с женой и служанкой также вышли из кумирни и тут же на улице увидели Лу Чжи‑шэня. Держа в руках железный посох, он со всех ног бежал к кумирне во главе шайки бездельников.

– Куда ты, брат? – крикнул Линь Чун, завидев его.

– Я спешу тебе на помощь, чтобы расправиться с этим проходимцем, – ответил Лу Чжи‑шэнь.

– Это был сын Гао Цю, – сообщил Линь Чун. – Он не узнал моей жены и потому вел себя неподобающим образом. Я чуть не избил его, но если бы я это сделал, то оскорбил бы его отца. В древности говорили: «Не так бойся самого чиновника, как его власти». Я не хотел навлечь на себя неприятностей и потому отпустил этого молодого человека.

– Что ты побоялся своего начальника, это понятно. Ну, а мне нечего его бояться! Если я еще раз встречу этого мерзавца, то угощу его тремястами ударами моего посоха, – заявил Лу Чжи‑шэнь.

– Ты, конечно, прав, – стал успокаивать его Линь Чун, заметив, что его друг сильно пьян, – но меня уговорили простить этого человека.

Однако Лу Чжи‑шэнь не унимался:

– Если у тебя будут неприятности, обязательно позови меня, я тебе помогу.

Сопровождавшие Лу Чжи‑шэня бездельники, видя, что он пьян, увещевали его:

– Учитель, пойдемте домой, – завтра мы сведем с ними счеты.

Лу Чжи‑шэнь поднял свой посох и обратился к жене Линь Чуна:

– Не осуждайте меня, госпожа, и не смейтесь надо мной. Надеюсь, завтра мы снова встретимся.

Тут он простился и ушел со своими бездельниками.

Линь Чун с женой и служанкой также отправился домой, но на душе у него было неспокойно.

А теперь вернемся к молодому Гао. После того как он увидел жену Линь Чуна и в сопровождении своей свиты вынужден был уехать ни с чем, его словно сглазили, и он в грустном настроении вернулся домой.

Прошло дня два‑три. Приятели по‑прежнему навещали Гао, стараясь развеселить его, но, видя, что душу молодого господина тяготит какая‑то забота и что он не находит себе места, оставили его в покое.

Одного из приятелей Гао звали Фу Ань. Этот человек понял, что мучило его господина, и из всей компании он единственный оставался возле него, готовый помочь в любом деле.

Однажды, заметив, что Гао сидит в библиотеке и ничего не делает, он подошел к нему и сказал:

– Вы похудели и даже изменились в лице, молодой господин! Вы стали грустны, видно, на сердце у вас какое‑то горе!

– Почему ты так думаешь? – спросил молодой Гао.

– Я догадался, что вас печалит, – ответил Фу Ань.

– Что же, по‑твоему, меня тревожит? – спросил Гао.

– Вы думаете о женщине, имя которой состоит из двух иероглифов, изображающих дерево, – ответил Фу Ань, – ее зовут Линь! Ну как, отгадал?!

– Верно! – рассмеялся молодой господин. – Но что же мне делать? Я никак не могу заполучить ее!

– Да что же тут трудного?! – сказал Фу Ань. – Молодой господин, правда, не решится оскорбить Линь Чуна, человека отважного. Но ведь человек этот находится на службе у вашего отца и должен выполнять любое его распоряжение. Как же он посмеет не подчиниться своему начальнику? За неповиновение в малом деле начальник имеет право заклеймить его и отправить в ссылку, а за неповиновение в серьезном деле подчиненный может поплатиться жизнью. Я знаю, как устроить все это.

– Я видел много красивых женщин, – ответил молодой Гао, – и, сам не знаю, почему полюбил именно ее; меня словно заколдовали. Поэтому‑то ничто меня не радует и сердце гложет тоска. Открой мне свой план! Если ты поможешь мне заполучить красавицу, я щедро награжу тебя.

– В вашем доме есть один человек по имени Лу Цянь, который очень дружен с Линь Чуном. Отправляйтесь завтра в дом Лу Цяня и спрячьтесь в одной из внутренних комнат; да позаботьтесь о том, чтобы там заранее было приготовлено вино и закуски. Лу Цяню прикажите пригласить Линь Чуна куда‑нибудь подальше, в кабачок. Немного спустя мы пошлем в дом Линь Чуна человека, который скажет его жене: «Ваш муж сейчас пирует с Лу Цянем. Что‑то рассердило его настолько, что от ярости он потерял сознание и лежит замертво в верхних комнатах дома Лу Цяня». Это заставит женщину отправиться туда, чтобы взглянуть, что случилось. Так мы и заманим ее наверх. А сердце женщины не камень! Когда она увидит вас, господин, такого красивого и обворожительного, да еще когда вы скажете ей несколько ласковых слов, она, конечно, не устоит. Ну, как вы находите мой замысел? – закончил свою речь Фу Ань.

– Здорово придумано! – обрадовался молодой Гао. В тот же вечер он вызвал слугу и послал его за Лу Цянем, который жил в доме напротив.

На следующий день они еще раз обсудили весь план. Лу Цянь сразу же на все согласился, да он и не мог ослушаться молодого господина, если бы даже ему пришлось отказаться от старой дружбы.

Продолжим же нашу историю. Мрачный и встревоженный Линь Чун целыми днями сидел дома, белый свет стал ему не мил. Однажды утром он услышал, как кто‑то у дверей спрашивает:

– Дома наставник фехтования?

Линь Чун вышел посмотреть, кто пришел, и увидел Лу Цяня.

– А, Лу Цянь, какими судьбами?

– Я пришел навестить тебя и потолковать, – ответил Лу Цянь. – Что случилось, почему уже несколько дней тебя не видно?

– Тяжело у меня на сердце, вот и не хочется выходить из дому, – отвечал Линь Чун.

– А я решил вытащить тебя. Пойдем, выпьем несколько чашек вина. Может быть, и тоску твою разгоним, – продолжал Лу Цянь.

– Присаживайся, выпьем чаю, – ответил Линь Чун. Попив чаю, они поднялись со своих мест, и Лу Цянь, обращаясь к жене Линь Чуна, объявил:

– Мы пойдем с Линь Чуном выпить несколько чашек вина.

На это жена Линь Чуна из‑за дверной занавески ответила:

– Дорогой мой! Смотри, поменьше пей да скорее возвращайся!

После этого Линь Чун и Лу Цянь вышли из дому, немного побродили по улицам, и тут Лу Цянь сказал:

– Да что нам идти ко мне. Давай‑ка лучше зайдем в кабачок и выпьем там парочку чашек вина.

Они вошли в кабачок и поднялись наверх. Тут они уселись за стол, позвали слугу и заказали два кувшина лучшего вина и хорошую закуску.

Понемногу у них завязалась беседа, и Линь Чун невольно вздохнул.

– О чем ты, брат, вздыхаешь? – спросил Лу Цянь.

– И говорить про это не стоит, дорогой брат! – ответил Линь Чун. – К чему человеку способности, если нет такого начальника, который сумел бы их оценить. Приходится подчиняться какому‑то ничтожеству и сносить всякие оскорбления. Это меня и гнетет!

– Среди восьмисоттысячного войска имеется несколько наставников фехтования, но разве хоть один из них может равняться с тобой, брат мой? – сказал Лу Цянь. – Командующий также ценит тебя. Кто же мог оскорбить тебя?

Тогда Линь Чун рассказал о ссоре, что произошла у него с молодым Гао несколько дней тому назад.

– Но ведь молодой господин не знал, что это твоя жена, – сказал Лу Цянь, – не сердись на него, дорогой друг! Давай‑ка лучше выпьем еще.

После того как Линь Чун осушил восемь‑девять чашек, он почувствовал потребность выйти. Поднявшись, он сказал:

– Я сейчас приду, схожу только оправлюсь.

Спустившись с лестницы, он вышел из кабачка и завернул в переулок с восточной стороны. Справив свою нужду, он хотел возвратиться, когда вдруг увидел свою служанку Цзинь‑эр, с криком бросившуюся к нему:

– Господин, я с ног сбилась, разыскивая вас, а вы, оказывается, здесь?

– Что случилось? – встревожился Линь Чун.

– Не прошло и часа после того, как вы ушли с Лу Цянем, – сказала Цзинь‑эр, – как вдруг какой‑то человек быстро подошел к нашему дому и сказал: «Я сосед господина Лу Цяня. Они выпивали, и с вашим мужем что‑то случилось. Он почти без чувств лежит на полу, идите, госпожа, быстрее». Услышав это, госпожа тут же попросила соседку старушку присмотреть за домом, а сама вместе со мной отправилась вслед за этим человеком. Тот дом оказался против дома командующего, только немного дальше по улице. Поднявшись наверх, мы увидели на столе вина и закуски, но вас там не было. Едва мы собрались сойти вниз, как вдруг увидели того самого молодого человека, который несколько дней тому назад приставал к вашей жене в кумирне. Он вошел и сказал: «Госпожа, посидите немного. Ваш муж сейчас придет!» Как только я увидела его, то сразу же бросилась вниз по лестнице и, убегая, слышала, как ваша жена зовет на помощь. Вот почему я ищу вас по всем улицам! Аптекарь Чжан навел меня на ваш след. Он сказал мне, что видел, как вы с кем‑то вошли в кабачок и здесь выпиваете. Пойдемте же, господин, быстрее!

Услышав это, Линь Чун взволновался. Не обращая больше внимания на Цзинь‑эр, он помчался к дому Лу Цяня и вихрем взлетел наверх. Дверь в комнату была заперта, но он слышал, как его жена громко кричала:

– Какое вы имеете право держать меня здесь и позорить перед всем светом, меня – жену порядочного человека?!

Вслед за тем он услышал голос молодого человека:

– Госпожа, пожалейте меня! Даже человек с каменным сердцем – и то смягчился бы.

– Жена! Открой дверь! – крикнул Линь Чун с лестницы.

Услышав голос мужа, женщина бросилась отворять дверь. Молодого Гао охватил страх, и он, распахнув окно, выскочил во двор, перепрыгнул через стену и убежал прочь. Когда Линь Чун ворвался в комнату, Гао там уже не было.

– Этот мерзавец обесчестил тебя?! – спросил он жену.

– Нет, не успел! – ответила она.

Линь Чун разнес вдребезги все, что нашел в комнате, свел жену вниз по лестнице и, выйдя из дому, осмотрелся кругом. Все соседи позакрывали свои двери. Около крыльца их встретила только Цзинь‑эр, и вместе с ней они отправились домой.

Придя к себе, Линь Чун схватил кинжал и сейчас же побежал обратно в кабачок, где рассчитывал еще застать Лу Цяня, но того и след простыл. Тогда он отправился к воротам дома Лу Цяня и подкарауливал его там до глубокой ночи, но, не дождавшись, вернулся домой. Жена Линь Чуна старалась успокоить своего мужа.

– Не принимай этого так близко к сердцу, – говорила она, – ему ведь ничего не удалось со мной сделать!

– Какая же скотина этот Лу Цянь! – возмущался Линь Чун. – Сам предложил мне побрататься с ним, а, оказывается, пришел сюда, чтобы обмануть меня. Боюсь, что мне не удастся отомстить молодому Гао, но этому‑то мерзавцу не сносить головы!

Жена всеми силами старалась унять его и ни за что не хотела выпускать из дому.

Лу Цянь же спрятался в доме командующего и не решался вернуться к себе домой. Линь Чун трое суток тщетно ждал Лу Цяня у его ворот. Вид у Линь Чуна был такой свирепый, что ни один из слуг командующего не осмелился обратиться к нему.

На четвертый день в полдень к Линь Чуну пришел Лу Чжи‑шэнь.

– Куда это ты пропал, дорогой друг? – спросил он первым делом.

– Эти дни я был немного расстроен, – отвечал ему Линь Чун, – и не имел возможности тебя навестить. Но раз сегодня ты оказал мне честь своим посещением, мы должны распить несколько чашек вина. Извини только, что у нас так скромно, я не знал, что будет гость, и не приготовился. А может быть, мы пройдемся немного по городу, а потом зайдем в какой‑нибудь кабачок? Что ты на это скажешь?

– Прекрасно! – воскликнул Лу Чжи‑шэнь.

Они отправились в город и целый день пили. Вечером они условились, что на следующее утро увидятся снова. Теперь они встречались каждый день и отправлялись вместе пьянствовать. Постепенно Линь Чун начал забывать о неприятной истории, случившейся с ним.

Вернемся же к молодому Гао. Он не осмелился рассказать своему отцу, командующему, о происшествии в доме Лу Цяня, о том, как ему пришлось выпрыгнуть из окна и в страхе бежать со двора. Он сказался больным и не выходил из комнаты, и только Лу Цянь и Фу Ань неотлучно находились при нем. Они видели, что молодой человек очень изменился и стал безразличен ко всему. Тогда Лу Цянь сказал ему:

– Молодой господин! Что с вами, о чем вы грустите?

– Мне незачем обманывать тебя, – отвечал молодой Гао, – виной тому женщина Линь! Я дважды пробовал заполучить ее – и все тщетно. Да еще пережил из‑за нее такой страх, что теперь чувствую себя совсем скверно. Если так будет продолжаться, я не выдержу и умру!

– Успокойтесь, господин! – отвечали ему друзья. – Мы берем это на себя. Любым способом мы доставим ее вам, если, конечно, она раньше не повесится.

В этот момент в комнату вошел управляющий домом, явившийся осведомиться о здоровье молодого Гао. А тем временем

Лу Цянь и Фу Ань посоветовались между собой и решили: «Другого выхода нет!..»

Когда управляющий, побыв немного у больного, уже выходил из комнаты, они отозвали его в сторонку и сказали ему:

– Чтобы излечить молодого господина, необходимо доложить командующему о том, что нужно покончить с Линь Чуном и отдать его жену молодому Гао. Иначе спасти его невозможно.

– Это дело несложное, – ответил управляющий, – я сегодня же вечером доложу командующему.

– У нас уже все обдумано, – отвечали они ему, – и мы будем ждать вашего ответа.

В тот же вечер управляющий направился к командующему Гао Цю и сказал ему:

– Вся болезнь молодого господина происходит от его страсти к жене Линь Чуна.

– К жене Линь Чуна?! – удивился Гао Цю. – А когда же он видел ее?

– Он увидел ее в кумирне в двадцать восьмой день прошлой луны, – почтительно отвечал управляющий. – С тех пор уже прошло больше месяца.

И тут он подробно изложил все, что ему сообщили Лу Цянь и Фу Ань.

– Так вот в чем дело‑то! – воскликнул Гао Цю. – Но если тут замешана жена Линь Чуна, как же мы сможем избавиться от него?.. Это надо хорошенько продумать. Если пожалеть Чуна, то жизнь моего сына окажется в опасности. Что же тут можно сделать?

– У Лу Цяня и Фу Аня уже есть план, – ответил управляющий.

– Ну раз так, пусть они явятся сюда. Мы обсудим это дело вместе, – сказал Гао Цю.

Управляющий сразу же ввел в зал Лу Цяня и Фу Аня. Войдя, они почтительно склонились перед Гао Цю.

– Расскажите, что вы придумали, чтобы вылечить молодого господина? – спросил командующий Гао. – Если вы спасете моего сына и он снова будет здоров, я повышу вас в должности.

– Милостивейший господин, – сказал Лу Цянь, – для этого есть только один способ, – и Лу Цянь выложил Гао Цю свой план.

– Ну что же, завтра приступайте к делу, – сказал командующий Гао.

И об этом мы больше не станем рассказывать. Вернемся теперь к Линь Чуну. Он ежедневно пьянствовал с Лу Чжи‑шэнем и совсем уже забыл о деле, которое его прежде так мучило. Но вот однажды, проходя неподалеку от военного плаца, они увидели здоровенного детину, на голове у которого была повязка, стянутая по углам в виде рогов. Одет он был в старый военный халат, а в руках держал меч дорогой работы, с прикрепленным сверху рисовым стеблем в знак того, что он продается. Парень стоял на улице и сам с собой рассуждал:

– Я не встретил еще никого, кто смог бы оценить его по достоинству. Так и пропадет зря мой меч.

Однако Линь Чун был так занят разговором с Лу Чжи‑шэнем, что не обратил на него особого внимания. Но человек пошел за ними следом, твердя:

– Взгляните на этот замечательный меч! Жаль, что здесь нет никого, кто знал бы ему цену.

Линь Чун по‑прежнему был увлечен разговором и не останавливался. Но, когда они свернули в переулок, шедший за ними мужчина сказал:

– Даже в таком большом городе, как Восточная столица, и то нет никого, кто знает толк в оружии.

Тут Линь Чун обернулся. Человек сразу же выхватил меч из ножен, и он так засверкал на солнце, что даже больно было смотреть на него.

Линь Чун, которого, видно, преследовала злая судьба, вдруг сказал:

– Ну‑ка, покажи мне его!

Человек передал ему меч, и, взглянув на него, Линь Чун в восхищении воскликнул:

– Вот это меч! Сколько ты просишь за него?

– Я хотел бы получить три тысячи связок, – ответил продавец, – но согласен отдать меч и за две тысячи.

– Он стоит таких денег, – сказал Линь Чун, – но здесь ты не найдешь знатока, который по‑настоящему оценил бы твой меч. Если ты согласишься уступить его за тысячу связок, я возьму его.

– Я очень нуждаюсь в деньгах, – сказал человек, – и если вы действительно хотите купить этот меч, я сбавлю пятьсот связок. Мне необходимо иметь тысячу пятьсот связок.

– За тысячу связок я его возьму, – стоял на своем Линь Чун.

Продавец тяжело вздохнул и сказал:

– Золото идет за простое железо. Эх! Пусть будет по‑вашему! Но уж ни одного медяка больше я не уступлю.

– Пойдем ко мне домой, и я расплачусь с тобой, – предложил Линь Чун и, повернувшись к Лу Чжи‑шэню, прибавил: – Подожди меня в чайной, дорогой брат, я скоро вернусь.

– Я лучше пойду к себе, а завтра мы снова встретимся, – ответил на это Лу Чжи‑шэнь.

Они простились, и Линь Чун с продавцом отправился домой. Отсчитав требуемую сумму, Линь Чун спросил его:

– Откуда у тебя такой меч?

– Он достался мне от предков, – отвечал тот. – Но сейчас у нас в доме нужда, и мне приходится продавать его.

– Из какого же ты рода? – поинтересовался Линь Чун.

– Если я отвечу на ваш вопрос, – сказал продавец, – это будет для меня таким позором, какого я не перенесу.

И Линь Чун ни о чем больше не спрашивал его. Продавец, получив деньги, ушел, а Линь Чун остался один и без конца любовался мечом.

– Чудесный меч! – сказал он себе. – Правда, у командующего Гао тоже есть превосходный меч, но он его прячет. Сколько ни просил я командующего показать этот меч, он так и не дал мне его. Теперь у меня тоже не плохой меч, и когда‑нибудь мы посмотрим, чей лучше!

Весь этот вечер Линь Чун не выпускал меча из рук и никак не мог на него наглядеться. На ночь повесил его над постелью и то и дело на него поглядывал.

На следующее утро Линь Чун увидел, что к воротам его дома подошли посыльные командующего, и один из них громко произнес:

– Наставник Линь! Командующий Гао зовет вас к себе. Он услышал, что вы купили хороший меч, и приказывает вам принести его, чтобы сравнить со своим. Он ждет вас в управлении.

Услышав это. Линь Чун подумал: «Кто успел уже наболтать об этом командующему?»

Между тем посланцы просили его поторопиться. Одевшись и захватив с собой меч, он последовал за ними.

– Я служу в управлении, но что‑то никогда вас там не видел, – сказал Линь Чун своим спутникам.

– Мы только что стали там служить, – отвечали те, Вскоре они подошли к зданию управления. Войдя туда, Линь Чун остановился, тогда посыльные сказали:

– Командующий в дальних покоях.

Они прошли все внутренние комнаты, но командующего нигде не было.

Линь Чун снова остановился, и опять посыльные сказали ему:

– Командующий в дальних покоях и приказал провести вас туда.

Миновав еще две или три двери, они подошли к месту, окруженному зеленой перегородкой. Тут посыльные остановились и сказали Линь Чуну:

– Подождите немного здесь, господин наставник фехтования. Мы пойдем и доложим о вас командующему.

Они ушли, а Линь Чун с мечом в руках остался стоять в передней части зала. Прошло уже столько времени, сколько нужно, чтобы выпить чашку чая, но служащие все еще не возвращались. В сердце Линь Чуна закралось подозрение.

Он огляделся, поднял голову и увидел над дверями надпись из четырех черных иероглифов: «Тайный Зал белого тигра». При виде этого у Линь Чуна мелькнула мысль: «Да ведь в этом зале принимаются важнейшие военные решения. Как же меня без всякой причины могли привести сюда?!»

И в тот момент, как Линь Чун повернулся, чтобы уйти прочь, послышались шаги, и в зал вошел сам командующий Гао Цю. Не выпуская из рук меча. Линь Чун выступил вперед, готовясь приветствовать командующего, но тот закричал:

– Линь Чун! Как осмелился ты войти в Зал белого тигра? Никто не звал тебя сюда! Разве ты не знаешь законов? В руках у тебя меч, ты проник сюда, чтобы меня убить! Мне уже говорили, что несколько дней тому назад ты с кинжалом в руках стоял около управления. Ты, верно, пришел сюда с преступными намерениями?

Линь Чун с глубоким поклоном отвечал ему:

– Милостивейший господин! Сейчас двое ваших посыльных привели меня сюда, чтобы сравнить этот меч с вашим.

– Где же эти посыльные? – продолжал кричать Гао.

– Они вошли во внутренние покои, господин командующий.

– Чепуха! – прервал его Гао Цю. – Кто же из служащих посмеет войти во внутренние покои?

И он приказал слугам:

– Взять этого человека!

Едва успел он отдать это распоряжение, как с обеих сторон появилось более тридцати человек, которые схватили Линь Чуна и потащили его из зала.

А командующий все больше и больше распалялся и кричал:

– Ты – наставник фехтования в моем войске – не знаешь законов?! Почему у тебя в руках меч? Ты пришел убить меня!

И он приказал увести Линь Чуна.

Как сложилась жизнь Линь Чуна в дальнейшем – история пока умалчивает. Однако из‑за того, что с ним произошло, он натворил много бед, и не было никого, кто мог бы помешать ему, а самому Линь Чуну пришлось исколесить всю страну. Об этом деле можно было бы сказать:

До поры, пока крестьянин на спине нес новый знак.

До поры, пока рыбак новый флаг к ладье приладил.

Историю о том, что случилось потом с Линь Чуном, прошу вас прочесть в следующей главе.

 

Глава 7

о том, как Линь Чуну поставили на лице клеймо и отправили в ссылку в Цанчжоу и о происшествии в лесу Диких кабанов

События развернулись следующим. образом. Командующий приказал страже схватить Линь Чуна и обезглавить его.

– Я не виновен – воскликнул Линь Чун.

– В таком случае, зачем ты пришел в Зал белого тигра да еще с мечом в руках? – возразил командующий. – Не иначе, чтобы убить меня?

– Разве осмелился бы я прийти сюда, если бы вы, господин командующий, не вызвали меня? – ответил Линь Чун. – Ваши посыльные заманили меня в этот зал.

– Ложь! Где они, эти посыльные? Ты, олух, смеешь еще мне возражать! – завопил он и приказал: – Отправить его в областной суд в Кайфын да передать судье, чтобы хорошенечко разобрался в этом деле и вынес надлежащий приговор! Отобрать у него меч и отправить в суд, как вещественное доказательство!

Стража командующего доставила Линь Чуна в кайфынский областной суд как раз в тот момент, когда судья занимался разбирательством дел. Стражники подвели Линь Чуна к возвышению, на котором сидел судья, и заставили опуститься на колени. Затем они передали судье приказ командующего, а принесенный меч положили перед Линь Чуном.

– Линь Чун! – сказал судья. – Ты военный наставник войск! Разве ты не знаешь законов? С мечом в руках ты посмел переступить порог запретного зала. Ведь подобное преступление карается смертью!

– Милостивейший и мудрый судья! – почтительно отвечал Линь Чун. – Будьте ко мне милосердны, ибо я ни в чем не виновен. Я человек невежественный, но законы знаю, и никогда по собственной воле не переступил бы порога этого зала. Дело в том, что в двадцать восьмой день прошлой луны мы с женой отправились в кумирню, и там ее оскорбил сын командующего. Я же осмелился вступиться и обругал его. Вскоре после этого он подослал ко мне некоего Лу Цяня из стражи командующего. Тот затащил меня в кабачок, а тем временем велел другому человеку по имени Фу Ань заманить мою жену в дом Лу Цяня, где ее пытались обесчестить. Но я и на этот раз прогнал молодого господина. Моя вина лишь в том, что я изломал мебель в доме Лу Цяня. Мою жену дважды оскорбили, но обидчикам так и не удалось довести дела до конца. У меня есть свидетели, которые могут подтвердить мои слова. Вчера я купил этот меч, а сегодня командующий послал за мной двух человек, приказав принести меч, чтобы сравнить его со своим. Я пришел с посыльными в этот зал и стал ждать. А когда они удалились во внутренние покои, появился командующий. Все это было сделано для того, чтобы погубить меня, и я умоляю вас, милосердный судья, спасти меня.

Выслушав Линь Чуна, судья приказал написать командующему ответ и тут же распорядится принести кангу. Линь Чуна заковали и отправили в тюрьму. Вскоре из дому Линь Чуну принесли пищу и немного денег. Тесть его – военный наставник – пытался подкупить чиновников деньгами и шелками.

Случилось так, что одним из судебных чиновников, занимавшихся делом Линь Чуна, оказался некто по имени Сунь Дин. Это был безупречно честный и прямой человек. Он любил делать добро людям, помогал им, за что его и почитали, как Будду. Он внимательно разобрался в деле Линь Чуна и решил его спасти. Поэтому в докладе судье он изложил всю правду.

– Совершенно очевидно, – сказал он, – что Линь Чун обвинен ложно. Мы должны спасти его.

– Он обвиняется в тяжком преступлении, – возразил судья. – Гао Цю говорит, что он с оружием в руках проник в запретный зал, чтобы его убить. Как же можем мы не наказать его?

– Выходит, суд в нашем городе является вотчиной Гао Цю? – спросил Сунь Дин. – Или мы не подведомственны императору?

– Не болтай глупостей! – оборвал его судья.

– Да кто же не знает, что Гао Цю, пользуясь своей властью, угнетает и обманывает народ? Нет такого зла, которое при нем не процветало бы. Провинится кто‑нибудь, его сразу же присылают к нам. Захочет Гао Цю кого‑нибудь казнить – вы казните. Пожелает, чтобы человека разрезали на куски, вы и это сделаете. Разве Гао Цю не хозяин у нас?!

– Ладно! – сказал судья. – Допустим, мы сделаем по‑твоему, но как же ты сможешь и Линь Чуну помочь и вынести законный приговор?

– Надо верить показаниям Линь Чуна – он пострадал невинно, – сказал Сунь Дин, – а посыльных, которые ходили за ним, все равно не разыскать. Поэтому мы должны судить Линь Чуна лишь за то, что он необдуманно отправился в Зал белого тигра, да еще принес с собой меч. Мы можем наказать его двадцатью ударами палок, поставить клеймо на лицо и отправить в далекую ссылку.

Теперь и для судьи положение стало ясным. Он лично несколько раз побывал у командующего Гао Цю и докладывал ему о показаниях Линь Чуна. Гао Цю и сам понял, что не должен больше настаивать на своих требованиях, так как этим ставит судью в затруднительное положение. Поэтому не оставалось ничего другого, как согласиться с доводами суда.

Однажды, вернувшись в присутствие, судья велел привести Линь Чуна, снять с него кангу и наказать двадцатью палочными ударами. Затем приказал позвать татуировщика и поставить на лице Линь Чуна клеймо.

Окончательно установив степень преступления Линь Чуна, судья решил приговорить его к ссылке в древний город Цанчжоу. На Линь Чуна надели круглую железную кангу весом в семь с половиной цзиней с казенной печатью. Сопровождать Линь Чуна были назначены охранники по имени Дун Чао и Сюэ Ба.

Получив казенные бумаги, охранники вывели Линь Чуна из здания суда. Там собрались соседи обвиняемого. Здесь же был и его тесть. Он пригласил Линь Чуна вместе с охранниками в кабачок около моста Чжоу.

– Если бы не писарь Сунь Дин, – сказал Линь Чун, – мне дали бы гораздо больше двадцати палок. Только благодаря ему я еще могу двигаться.

Тесть Линь Чуна приказал слугам принести вина и фруктов и стал угощать охранников. Когда они выпили по нескольку чашек вина, он дал им денег.

– Почтенный отец мои! – сказал Линь Чун, сложив руки и кланяясь тестю. – Судьба послала мне большие испытания. Из‑за злосчастного столкновения с молодым Гао я должен понести несправедливую кару. Сегодня я хочу сказать вам несколько слов. Вы оказали мне незаслуженную честь быть вашим зятем. Три года тому назад вы отдали за меня свою дочь, и с тех пор между нами не было раздоров. И хотя у нас с женой не было детей, мы жили в согласии и никогда не ссорились. Меня постигло жестокое несчастье – ссылка в Цанчжоу, и кто знает, останусь ли я жив. Жена моя остается дома, и когда я стану думать о ней, мое сердце не будет спокойным. Я боюсь, что командующий Гао Цю, пользуясь своим положением, будет притеснять вас. Жена моя еще молода, я не хочу, чтобы из‑за меня она отказывалась от своего будущего счастья. Все это я говорю по своей доброй воле. Сейчас, в присутствии наших уважаемых соседей, я хотел бы написать бумагу, которая освободила бы мою жену от всяких обязательств передо мной. Если она захочет снова выйти замуж, я не буду ей в этом препятствовать. Тогда я со спокойной душой отправлюсь в изгнание и не буду думать, что молодой Гао причинит вам зло.

В ответ на это тесть Линь Чуна сказал:

– Дорогой мой зять! Что это ты выдумал?! С тобой стряслась беда, но ты ни в чем не виноват. Пережди в Цанчжоу, а когда‑нибудь небо сжалится над тобой, и ты сможешь вернуться в свой дом, к жене. Средства у меня есть; я возьму дочь и Цзинь‑эр к себе, и уж как‑нибудь прокормлю их эти несколько лет. Твоя жена никуда не будет ходить, и молодой Гао не сможет ее увидеть. Предоставь все мне и не беспокойся. Я буду постоянно писать тебе и присылать одежду. Не расстраивай себя всякими глупостями и спокойно отправляйся в путь.

– Я очень благодарен, вам, дорогой тесть, за доброе и сердечное отношение ко мне, – отвечал Линь Чун. – Но все же не могу быть спокоен: мы только напрасно будем связывать друг друга. Пожалейте меня, дорогой тесть, согласитесь со мной. И если придется мне проститься с жизнью, я умру спокойно,

Но старик никак не хотел согласиться с тем, что предлагал Линь Чун. Присутствовавшие при этом соседи также были на стороне тестя и убеждали Линь Чуна отказаться от своей затеи. Тогда Линь Чун решительно заявит:

– Раз вы не хотите согласиться с моим предложением, то я открыто заявляю, что не буду жить со своей женой, даже если мне удастся каким‑нибудь образом вернуться домой.

– Ну, если ты так настаиваешь, то пусть будет по‑твоему. Пиши, – сказал его тесть, – а только дочь свою я ни за кого замуж не отдам.

Они приказали трактирному слуге позвать писца и купить бумаги. Когда писец пришел. Линь Чун продиктовал ему следующее:

– «Я, наставник восьмисоттысячного войска Восточной столицы, Линь Чун, за совершенное мною тяжкое преступление приговорен к ссылке в город Цанчжоу, и неизвестно, останусь ли в живых. У меня есть молодая жена из семейства Чжан. Настоящим я освобождаю ее от нашего союза и предоставляю ей право вступить в новый брак. Никаких претензий к ней предъявлять не буду. Прошу считать настоящее свидетельство законным, составленным по доброй воле без какого бы то ни было принуждения. В подтверждение чего и выдано настоящее свидетельство».

В конце бумаги были проставлены год, месяц и число.

Когда писец кончил. Линь Чун взял у него кисточку, поставил свою подпись и приложил отпечаток пальца.

В тот момент, когда он собирался вручить бумагу тестю, в кабачок, громко рыдая, вбежала его жена; вслед за ней с узлом в руках шла служанка Цзинь‑эр. Увидев жену, Линь Чун подошел к ней со словами:

– Дорогая жена моя! Я хочу рассказать тебе о нашем уговоре с твоим отцом. Настали тяжелые времена. Я отправляюсь в ссылку в Цанчжоу, и неизвестно останусь ли жив. Ты еще молода, и я не желаю тебе зла. Поэтому я составил бумагу, в которой изъявил свою волю, чтобы ты не ждала меня понапрасну, не мучила себя и, если встретишь хорошего человека, вышла бы за него замуж. Не губи свою молодость из‑за меня.

Выслушав Линь Чуна, жена с рыданьем сказала:

– Муж мой! Я никогда и ни в чем перед тобой не провинилась. Зачем же ты отказываешься от меня?

– Дорогая жена! – отвечал Линь Чун. – У меня к тебе только самые хорошие чувства. Но я боюсь, что в дальнейшем мы будем лишь связывать друг друга, и я окажусь виноватым перед тобой.

– Не волнуйся, дочь моя! – вмешался отец. – Хотя зять и настаивает на разводе, я никогда не отдам тебя за другого. Мы соглашаемся на просьбу твоего мужа лишь для того, чтобы успокоить его. Если Линь Чуну не суждено вернуться, я обеспечу тебя до конца жизни, и ты сможешь поступать по своему усмотрению.

Слушая отца, молодая женщина горько плакала, но когда увидела заготовленное свидетельство о разводе, тут же упала без памяти. Линь Чун с тестем бросились к ней и долго не могли привести ее в чувства. Придя в себя, она продолжала рыдать.

Линь Чун передал старику свидетельство о разводе, а присутствовавшие при этой сцене соседки как могли утешали молодую женщину и, поддерживая под руки, увели домой.

– Отправляйся в путь, – наставлял Линь Чуна тесть на прощанье. – Если тебе удастся выбраться из ссылки, мы снова увидимся. Твою семью я завтра же заберу к себе, и она будет жить со мной, пока ты не возвратишься. Ни о чем не беспокойся и не думай; если будет оказия, пиши нам.

Линь Чун встал, поблагодарил тестя и соседей, простился с ними и, взвалив на плечи узел, вышел из кабачка в сопровождении охранников. Затем все разошлись по домам. Но о них говорить мы больше не будем.

Линь Чуна привели в тюрьму для ссыльных, а охранники Дун Чао и Сюэ Ба отправились по домам собраться в дорогу. И вот, когда Дун Чао увязывал свои вещи, к нему подошел слуга из соседнего кабачка и сказал:

– Простите, господин служивый! Один важный гость, который сейчас находится в кабачке, хотел бы поговорить с вами.

– А кто он такой? – спросил Дун Чао.

– Этого я не знаю, – ответил слуга. – Он сказал мне только, чтобы я поскорее позвал вас, вот и все.

Когда в сопровождении слуги Дун Чао вошел в кабачок, он увидел человека, голова которого была повязана платком в виде иероглифа «вань». На нем была темная шелковая безрукавка, черные туфли и белые носки. Заметив Дун Чао, незнакомец поспешно встал со своего места и, поклонившись, сказал:

– Прошу вас, садитесь!

– Я не имел чести встречаться с вами раньше, – отвечал Дун Чао, – и потому не знаю, как прикажете вас величать и чем могу быть вам полезен.

– Присаживайтесь, – отвечал незнакомец, – сейчас вы обо всем узнаете.

Дун Чао сел против незнакомца. Когда слуга расставил на столе чашки, закуски, фрукты и вино, незнакомец спросил:

– Скажите, пожалуйста, где живет служивый Сюэ Ба?

– А вот, в переулке напротив, – ответил Дун Чао.

Тогда незнакомец подозвал слугу и сказал:

– Сходи пригласи его к нам.

Через некоторое время, в течение которого едва можно выпить чашку чая, в кабачке появился Сюэ Ба.

– Начальник пригласил нас поговорить о каком‑то деле, – сказал Дун Чао.

– Осмелюсь спросить фамилию господина? – обратился Сюэ Ба к незнакомцу.

– Скоро вы все узнаете, – ответил тот, – а пока прошу вас выпить и закусить.

Затем они все принялись за угощение, а слуга подливал им вина. Когда выпили по нескольку чашек, незнакомец вынул из рукава десять лян золота и, положив его на стол, сказал:

– Это золото предназначается вам, господа служивые, по пята лян на каждого. У меня есть к вам небольшое дело.

– Мы никогда не были с вами знакомы, господин начальник, и не, знаем, за что вы нам платите, – возразили ему охранники.

– Кажется, вас направляют с поручением в Цанчжоу? – заметил незнакомец.

– Да, по распоряжению суда мы должны доставить туда преступника Линь Чуна, – ответил ему Дун Чао.

– Вот об этом‑то я и хотел с вами поговорить, – заявил незнакомец. – Меня зовут Лу Цянь, и я являюсь доверенным лицом командующего Гао Цю.

Эти слова привели Дун Чао и Сюэ Ба в большое замешательство, и они в один голос воскликнули:

– Мы, маленькие люди, не смеем сидеть за одним столом с таким высокопоставленным господином!

– Вам, конечно, известно, – продолжал Лу Цянь, – что Линь Чун чем‑то не угодил командующему. И вот сейчас командующий приказал мне передать вам эти десять лян. Надеюсь, вы примете их. Незачем так далеко вести Линь Чуна, найдите по дороге какое‑нибудь укромное местечко и кончайте с ним. В ближайшем городе вы заявите о его смерти и с официальной бумагой вернетесь обратно, вот и все. А если начнутся какие‑нибудь разговоры в областном управлении Кайфына, то командующий сумеет их прекратить, и никаких неприятностей у вас не будет.

– Боюсь, нам трудно будет выполнить ваше поручение, – ответил Дун Чао. – Ведь в бумаге областного управления сказано, что он должен быть доставлен живым. К тому же мы еще молоды; можем ли мы пойти на такое дело?! А если об этом узнают люди, нам не сдобровать.

– Дорогой Дун! – перебил его Сюэ Ба. – Послушай, что я тебе скажу. Если бы командующий приказал нам пойти на смерть, мы и тогда должны были бы выполнить его распоряжение. А сейчас он поручил господину начальнику поговорить с нами да еще послал нам денег. О чем же тут рассуждать? Давай поделим деньги и не будем распространяться о высоких чувствах. Когда‑нибудь нас еще отблагодарят за это. По пути нам предстоит пройти густой сосновый бор. Место там глухое, и расправиться с Линь Чуном будет нетрудно.

С этими словами он взял деньги и, обращаясь к Лу Цяню, сказал:

– Не беспокойтесь, господин. Самое большее через пять, а то и через два дня дело будет сделано.

– Служивый Сюэ Ба, вы, оказывается, очень решительный человек, – одобрительно заметил Лу Цянь. – Когда вы все это уладите, вырежьте в доказательство с лица Линь Чуна клеймо. А за труды я обещаю вам еще десять лян золота. Ну, буду ждать хороших вестей от вас, смотрите не подведите.

В сунскую эпоху существовал обычай ставить клеймо на лице ссыльного. Чтобы не вызывать у народа возмущения, это называлось «ставить золотую печать». Отсюда и само клеймо называлось «золотая печать».

Дун Чао и Сюэ Ба посидели в кабачке, выпили, закусили. Потом Лу Цянь расплатился, и они пошли по домам.

Охранники поделили между собой деньги, отнесли их домой и, захватив узлы и дубинки, направились в тюрьму. Здесь они взяли Линь Чуна и под конвоем вывели на улицу.

Выйдя из ворот города и пройдя более тридцати ли, они остановились отдохнуть. В сунскую эпоху на дорогах, на определенном расстоянии один от другого, находились постоялые дворы. Там останавливались стражники, сопровождавшие ссыльных, причем за постой они не платили. В одном из таких дворов остановились на ночь Сюэ Ба и Дун Чао с Линь Чуном. На следующий день они поднялись с рассветом, приготовили себе завтрак и, подкрепившись, отправились в дальнейший путь по направлению к Цанчжоу.

Была седьмая луна. Жара стояла невыносимая. Линь Чуну, впервые перенесшему наказание палочными ударами, каждый шаг доставлял невероятные мучения. Он едва передвигал ноги.

– Ты что ж, не понимаешь, что ли? – обратился к нему Сюэ Ба. – До Цанчжоу две с лишним тысячи ли, а если ты этак будешь идти, когда ж мы туда доберемся?!

– Я перенес много горя, – отвечал Линь Чун, – и к тому же только позавчера подвергся наказанию палочными ударами. Раны мои от жары еще больше разболелись. Пожалейте меня, господа служивые.

– Ничего, ничего, иди помедленнее, не обращай на него внимания, – заметил на это Дун Чао.

А Сюэ Ба всю дорогу продолжал ворчать:

– Вот уж поистине злая судьба столкнула нас с этим упрямым дьяволом.

Дело шло к вечеру, и они направились к постоялому двору. Придя туда, охранники положили дубинки и сняли с себя узлы; опустил свои узел на землю и Лшнь Чун. Не дожидаясь, пока охранники что‑нибудь скажут, он вынул из узла немного мелочи и попросил слугу сходить за вином, мясом и рисом и приготовить ему поесть; своих охранников он пригласил откушать вместе с ним. Дун Чао и Сюэ Ба заказали еще вина и так напоили Линь Чуна, что он свалился замертво. Тогда Сюэ Ба вскипятил котел воды и налил ее в таз, который поставил у ног Линь Чуна.

– Наставник Линь! – позвал он. – Ты бы вымыл ноги, лучше спать будешь.

Линь Чун с трудом раскрыл глаза и хотел было опустить ноги в таз, но не мог согнуться – колодка мешала ему.

– Дай я помою, – предложил Сюэ Ба.

– Что ты, что ты, разве можно? – запротестовал Линь Чун.

– Ну вот еще! – возразил Сюэ Ба. – Что за счеты в дороге!

Ничего не подозревая, Линь Чун вытянул ноги, и Сюэ Ба быстро окунул их в кипяток.

– Ай‑я! – только и мог крикнуть Линь Чун, поспешно отдернув ошпаренные ноги.

– Я не могу этого вытерпеть, – тихо добавил он.

– Обычно преступники ухаживают за охраной, – заявил Сюэ. Ба, – а не охрана прислуживает преступникам. Я от чистого сердца хотел помочь ему вымыть ноги, а он еще кривляется – то ему холодно, то жарко. Вот уж недаром говорится, что за добрые чувства платят черной неблагодарностью.

Он долго еще ворчал и ругался, а Линь Чун не осмеливался ничего возразить и только молча повалился на бок. Охранники же, вылив кипяток и налив себе другой воды, помыли ноги и устроились на ночь. Проспав до четвертой стражи, Сюэ Ба встал. Так рано не вставали даже слуги на постоялом дворе. Он сварил суп и приготовил еду. Вскоре встал и Линь Чун, но у него кружилась голова, и он не мог ни есть, ни двигаться.

Сюэ Ба, взяв свою дубинку, начал торопить его в дорогу. Тогда Дун Чао развязал пояс, достал оттуда пару новых соломенных туфель с завязками из пеньки и велел Линь Чуну надеть их. Линь Чун подумал, что ноги его в волдырях и, пожалуй, легче было бы идти в старых туфлях. Но те куда‑то исчезли, и ему ничего не оставалось, как взять новые. Пока Линь Чун расплачивался со слугой, а охранники собирались в дорогу, пробили уже пятую стражу.

Не прошел Линь Чун и трех ли, как волдыри на его ногах, натертые новыми туфлями, лопнули, и из них стала сочиться кровь. Он совсем уже не мог двигаться и только стонал.

– Если идти, так идти, – ругался Сюэ Ба. – Не пойдешь, придется подгонять тебя палкой!

– Будьте милостивы, сжальтесь надо мной, – простонал Линь Чун. – Разве я посмел бы нарочно задерживать вас? У меня и вправду болят ноги, и я не могу двигаться.

– Давай я помогу тебе, – предложил Дун Чао и взял Линь Чуна под руку.

Так они с грехом пополам прошли еще четыре‑пять ли. Теперь охранникам стало ясно, что Линь Чун дальше идти не может. Между тем они давно уже заметили впереди мглу, похожую на пелену дыма. Это и был тот зловещий лес, который называли лесом Диких кабанов – первое опасное место на пути от Восточной столицы до Цанчжоу. В сунскую эпоху в этом лесу обычно происходила расправа. Делалось это так: охранников подкупали, они приводили сюда того или иного человека и здесь его приканчивали. Много хороших людей погибло в лесу Диких кабанов.

А сейчас охранники привели сюда Линь Чуна.

– Идем целое утро, – заговорил теперь Дун Чао, – а никак не можем пройти и десяти ли. Как же мы доберемся до Цанчжоу?!

– Мне что‑то тоже стало невмоготу идти, – отозвался Сюэ Ба. – Может быть, отдохнем здесь?

Все втроем они вошли в лес, сняли с плеч свои узлы и расположились в тени; Линь Чун со стоном повалился на землю около большого дерева.

– После каждого шага нам приходится останавливаться, и мы тоже очень утомились, – объявили Дун Чао и Сюэ Ва. – Соснем немножко, а потом двинемся дальше.

Они положили на землю дубинки и приготовились спать. Однако не успел Линь Чун и глаз закрыть, как охранники закричали, чтобы он подымался.

– Зачем же мне вставать? – удивленно спросил их Линь Чун.

– Мы хотели немного отдохнуть, – ответили ему Дун Чао и Сюэ Ба, – но нельзя же тебя приковать. Мы боимся, что ты убежишь, вот и не можем заснуть.

– Я человек честный, – ответил Линь Чун. – Раз меня приговорил суд, я никогда не убегу.

– С какой стати мы должны верить тебе? – сказал Сюэ Ба. – Уж лучше свяжем тебя, все спокойнее будет.

– Тогда свяжите меня, – согласился Линь Чун. – Что же я могу поделать?

Сюэ Ба снял намотанную вокруг тела веревку и крепко привязал к дереву руки, ноги и кангу Линь Чуна. Затем они вместе с Дун Чао отскочили в сторону и, схватив дубинки, обратились к Линь Чуну:

– Не по своей воле мы решили покончить с тобой. В тот день, когда мы отправлялись в путь, к нам пришел человек по имени Лу Цянь и передал нам приказ командующего Гао Цю довести тебя до этого места и здесь с тобой расправиться. Затем мы должны вырезать клеймо, что у тебя на лице, вернуться обратно и доложить, что выполнили поручение. Рано или поздно все равно тебе конец! И раз уж мы попали сюда, лучше поскорее покончить с этим делом. Ты не должен винить нас. Пойми, что мы совершаем это не по доброй воле, а по приказу начальства. В будущем году в этот самый день мы справим по тебе поминки. На исполнение приказания нам дан определенный срок, после чего мы должны явиться с ответом,

Когда Линь Чун услышал это, из глаз его полились слезы, и он сказал:

– Ни раньше, ни теперь я не чувствовал вражды к вам. Если бы вы помогли мне спастись, я никогда бы не забыл этого.

– Да что тут разговаривать попусту?! – оборвал его Дун Чао. – Спасти тебя мы не можем!

В этот момент Сюэ Ба занес дубинку над головой Линь Чуна. Увы! Руки Линь Чуна были связаны, и даже такой герой, как он, был обречен на гибель.

Ни гостиниц, ни подворий не найти в загробном мире –

Где ж приют себе отыщут души этих трех людей?

О том, что случилось с Линь Чуном, читатель узнает из следующей главы.

 

Глава 8

в которой говорится о том, что дом Чай Цзиня был открыт для путников, и о том, как Линь Чун победил наставника Хуна в единоборстве на палицах

Мы остановились на том, как Сюэ Ба обеими руками занес дубинку над головой Линь Чуна. Произошло это гораздо быстрее, чем мы успели рассказать. Но вдруг из‑за ближайшей сосны раздался крик, и оттуда вылетел железный посох. Он с такой силой отразил удар дубинки, что она полетела прямо под облака. Из лесу выскочил владелец посоха и громовым голосом заорал:

– Я давно наблюдаю за вами; что же это вы делаете?

Тут охранники увидели здоровенного монаха в черной рясе; сбоку у него висел кинжал. Подняв свой посох, монах замахнулся на охранников. В этот момент Линь Чун приоткрыл глаза и сразу же узнал Лу Чжи‑шэня.

– Не трогай их, брат мой! – крикнул Линь Чун. – Прежде выслушай меня!

Лу Чжи‑шэнь опустил посох; охранники же настолько растерялись, что не могли даже пошевелиться.

– Они не виноваты, – продолжал Линь Чун. – Все это козни командующего Гао Цю. Через Лу Цяня он передал этим людям приказание покончить со мной. Разве могли они не подчиниться приказу? И если ты прикончишь их, это будет несправедливо!

Тут Лу Чжи‑шэнь вытащил кинжал, разрезал веревки и помог Линь Чуну освободиться от них.

– Брат мой, – сказал монах, – после того как ты купил меч и мы расстались, мне было очень тяжело думать о том, что тебе пришлось перенести столько бедствий. Даже когда тебя приговорили к наказанию, я ничем не мог помочь тебе. Услышав, что ты приговорен к ссылке в Цанчжоу, я пытался встретиться с тобой возле областного управления в Кайфыне, но это мне не удалось. Я разузнал лишь о том, что ты в пересыльной тюрьме. Потом я услышал, что трактирщик приходил за твоими охранниками и передал, что с ними хочет поговорить какое‑то важное лицо. У меня сразу возникло подозрение, и я начал сильно беспокоиться за твою судьбу. Опасаясь, что по дороге эти мерзавцы могут причинить тебе какое‑нибудь зло, я решил следовать за вами по пятам. Я видел, как эти скоты привели тебя на постоялый двор, и тоже остановился там. Ночью я слышал, как они обсуждали свое черное дело и ошпарили тебе ноги. В тот момент мне хотелось прикончить мерзавцев, и я не сделал этого лишь потому, что на постоялом дворе было много народу и кто‑нибудь мог прийти им на помощь. Я уже не сомневался, что ничего хорошего ты ждать от них не можешь, и поэтому стал еще больше беспокоиться за тебя. Когда же на рассвете вы отправились в путь, я опередил вас, спрятался в этом лесу и решил, что дождусь здесь тебя, этих мерзавцев прикончу. А раз они завели тебя сюда, чтобы убить, я расправлюсь с ними без всякой пощады!

Но Линь Чун продолжал уговаривать его:

– Брат! Ты уже спас меня, зачем же их лишать жизни?

– Ну вы, мерзавцы! – крикнул Лу Чжи‑шэнь. – Только из уважения к моему брату я щажу вас, не то искромсал бы на куски, как говядину. – Потом, вложив кинжал в ножны, он приказал: – Сейчас же помогите моему брату идти и ступайте за мной! – и, взяв посох, двинулся вперед.

Охранники не прекословили и лишь бормотали: «Наставник Линь, спаси нас!» Они взвалили на спину свои узлы вместе с узлом Линь Чуна и, поддерживая его, пошли прочь из леса. Пройдя около четырех ли, они увидели на окраине деревни крошечный кабачок. Они вчетвером зашли туда и расположились. Затем велели хозяину кабачка принести цзиней пять – семь мяса, два кувшина вина, а также достать муки для лепешек.

Хозяин кабачка тут же приступил к делу: начал готовить еду, принес вина и налил его гостям. Тогда охранники обратились к Лу Чжи‑шэню:

– Смеем ли мы спросить, почтенный монах, в каком монастыре вы служите?

– Ах вы, мерзавцы этакие! – рассмеялся Лу Чжи‑шэнь. – Для чего это вам? Уж не для того ли, чтобы доложить об этом Гао Цю и учинить мне какую‑нибудь пакость? Так знайте, что Гао Цю хоть и страшен другим, а я его ничуть не боюсь. И если мне когда‑нибудь придется столкнуться с ним, я убью его своим посохом.

После этого охранники больше не решались о чем‑нибудь спрашивать Лу Чжи‑шэня. Выпив немного вина, закусив и расплатившись с хозяином, путники собрали свои пожитки и покинули деревню.

– Куда ты думаешь направиться, брат мой? – спросил Линь Чун своего спасителя.

– Пословица гласит, – отвечал Лу Чжи‑шэнь, – «Если убьешь кого‑нибудь, посмотри на его кровь, если же спасешь человека, убедись, что он жив». Я боюсь за тебя, брат мой, и решил идти с тобой до Цанчжоу!

Услышав это, охранники подумали: «Плохи наши дела! Что скажем мы, когда вернемся? Теперь нам остается лишь подчиниться этому монаху и идти за ним». Так как монах не только покрикивал, но и отпускал тумаки, всю дорогу они беспрекословно выполняли все его желания: шли, когда он приказывал, отдыхали, где велел. Они не решались даже громко разговаривать, боясь вызвать раздражение Лу Чжи‑шэня. Так проделали они два перехода, затем наняли повозку и посадили на нее Линь Чуна, чтобы дать ему немного отдохнуть; остальные шли за повозкой.

Не сладко было на душе у Дун Чао и Сюэ Ба. Каждый из них боялся за свою шкуру, и потому они вели себя тихо и мирно. Во время путешествия монах покупал вино и мясо и делал все, чтобы Линь Чун окреп. Охранники также питались за счет Лу Чжи‑шэня. Теперь они не пропускали ни одного постоялого двора, раньше останавливались на отдых и позднее отправлялись в путь. Пищу готовили сами охранники. Да разве осмелились бы они хоть в чем‑нибудь перечить Лу Чжи‑шэню?

Тайком они все же совещались между собой, как лучше поступить. «Мы теперь во власти этого монаха, он глаз с нас не сводит. Что сделает с нами командующий, когда мы вернемся?» – говорили они.

– Я слышал, – сказал Сюэ Ба, – что в огородах монастыря Дасянго появился недавно какой‑то монах но имени Лу Чжи‑шэнь. Видно, это он и есть. Вернувшись в столицу, мы честно расскажем, что в лесу Диких кабанов собирались было покончить с Линь Чуном, но этот монах спас его. Расскажем и о том, как он сопровождал нас до Цанчжоу и помешал выполнить приказ. Золото мы вернем, и пусть Лу Цянь сам идет разыскивать монаха. Только бы нам с тобой выпутаться из этого дела.

– Правильно! – согласился Дун Чао. – Так и сделаем.

На этом они и порешили.

Не вдаваясь в подробности, скажем, что Лу Чжи‑шэнь еще семнадцать или восемнадцать дней шел вместе с охранниками, и неотступно за ними наблюдал. До Цанчжоу оставалось уже немногим более семидесяти ли. Дорога была оживленная, то и Дело встречались люди, и все глухие места остались позади.

Подробно разузнав о дальнейшем пути, Лу Чжи‑шэнь сделал привал в сосновом лесу. Здесь он сказал Линь Чуну:

– Брат мой! До Цанчжоу уже недалеко. Я узнал, что никаких опасных мест больше не будет – дорога людная. Поэтому мы можем с тобой проститься. Когда‑нибудь еще встретимся.

– Что ж, брат, – отвечал Линь Чун, – когда вернешься, расскажи моему тестю все, что произошло. Если я останусь жив, то, может быть, еще смогу отблагодарить тебя за добро.

Лу Чжи‑шэнь достал лян двадцать серебра и вручил их Линь Чуну. Охранникам он также дал по три ляна, заметив при этом:

– А вам, мерзавцам, надо было бы головы поотрубать. Только ради брата я пощадил вашу паршивую жизнь! Теперь осталось пройти уж немного. Смотрите, не вздумайте совершить еще какую‑нибудь подлость!

– Разве мы посмеем, – отвечали охранники, с благодарностью принимая серебро. – Да и в том, что было, виноват лишь командующий.

– Когда пришло время расставаться, Лу Чжи‑шэнь строго посмотрел на охранников и еще раз спросил:

– Как вы думаете, ваши глупые головы такие же крепкие, как это дерево?

– Наши головы, – отвечали охранники, – всего лишь черепа, обтянутые кожей. Они достались нам от отца с матерью.

Тогда Лу Чжи‑шэнь взмахнул посохом и с такой силой ударил по дереву, что на стволе его образовалась трещина в два цуня, и дерево повалилось, словно подкошенное.

– Смотрите, негодяи! – крикнул Лу Чжи‑шэнь. – Если вы хоть в чем‑нибудь провинитесь, с вашими головами случится то же, что с этим деревом.

Затем, помахав рукой и крикнув Линь Чуну: – Береги себя, брат! – он взял посох и отправился в обратный путь.

Дун Чао и Сюэ Ба стояли, как истуканы, и даже языки высунули от изумления.

– Ну, почтенные, – сказал Линь Чун, – пора и нам в путь.

– Вот здоровенный монах! – только и могли воскликнуть охранники. – Одним ударом свалил целое дерево!

– Да для него это сущий пустяк! – отвечал Линь Чун. – Однажды в монастыре Дасянго он с корнем вырвал из земли целое дерево.

Охранники только головами качали. Они теперь не сомневались, что это был Лу Чжи‑шэнь. Вскоре путники вышли из леса и отправились дальше. В полдень они увидели на дороге трактир, куда и вошли. Линь Чун пригласил охранников занять почетные места. Только теперь Дун Чао и Сюэ Ба почувствовали себя немного свободнее. В трактире было полно народу. Человек пять слуг и сам хозяин с ног сбились, обслуживая посетителей. Линь Чун со своими охранниками просидел уже с час, но к ним все еще никто не подходил. Наконец, Линь Чуну надоело ждать, и он, постучав по столу рукой, крикнул:

– Эй, хозяин! Что же это ты обижаешь своих гостей?! Если я преступник, то решил и внимания на меня не обращать? Ведь я не даром у тебя есть буду.

Тогда хозяин подошел к ним и сказал:

– Ты, верно, не понимаешь, что я желаю тебе добра!

– Где ж твои добрые намерения, если ты не даешь мне ни вина, ни мяса? – удивился Линь Чун.

– Разве тебе неизвестно, – возразил хозяин, – что в нашей деревне проживает один богач по имени Чаи Цзинь? Здесь все зовут его «сановник Чай», а среди бродячего и бездомного люда он известен еще под кличкой «Маленький вихрь». Он – потомок Чай Ши‑цзуна, императора великой Чжоуской династии. С того времени как в Чэнь Цяо их предок отказался от трона, император У Дэ выдал им охранную грамоту, которая освобождает весь их род от всех повинностей и обеспечивает им полную неприкосновенность. Эта грамота хранится в доме Чай Цзиня, и никто не смеет оскорбить его. Он собрал со всей страны несколько десятков удальцов, кормит и содержит их. Нас, кабатчиков, он постоянно предупреждает, чтобы мы направляли к нему в поместье каждого сосланного преступника, который забредет в наши края. Таким людям он сам оказывает помощь. Если бы я накормил тебя сейчас, лицо твое раскраснелось бы от вина и еды, и господин Чай, узнав, что ты имеешь деньги на расходы, не стал бы тебе помогать. Вот почему, желая тебе добра, я и не сделал этого.

Тогда Линь Чун сказал охранникам:

– Когда я служил в Восточной столице, я часто слышал от военных имя сановника Чай Цзиня. Так вот где он, оказывается, живет! Почему бы нам и в самом деле не сходить к нему?

Поразмыслив, Сюэ Ба и Дун Чао решили, что это не так уж плохо, собрали свои пожитки и приготовились идти. Они сообщили об этом хозяину трактира и попросили еще раз объяснить дорогу.

– Идите прямо, – ответил кабатчик. – Когда пройдете два‑три ли, сверните у большого каменного моста; там и находится это поместье.

Поблагодарив хозяина, они покинули трактир и, пройдя два‑три ли, действительно увидели большой каменный мост. Пройдя мост, они вышли на широкую ровную дорогу и вскоре увидели поместье, крыши которого мелькали в гуще зеленых ив. Со всех сторон оно было окружено широким рвом, наполненным водой, а над водой склонились плакучие ивы; из‑за ив выглядывал выбеленный забор. Когда путники, свернув с дороги, подошли к поместью, они увидели, что к нему ведет широкий деревянный мост, там, сидя на перилах, отдыхали в тени четверо или пятеро работников. Приблизившись, Линь Чун и стражники поклонились сидевшим.

– Простите, уважаемые, за беспокойство, – сказал Линь Чун. – Не можете ли вы доложить своему господину, что с ним хочет повидаться один человек по фамилии Линь, который сослан в старый город и прибыл из столицы.

– Вам не повезло, – ответили ему крестьяне. – Если бы чаш господин был дома, он накормил бы вас, угостил вином и даже снабдил деньгами, но сегодня утром он отправился на охоту.

– Когда же он вернется? – спросил Линь Чун.

– Трудно сказать, – отвечали крестьяне. – Возможно, что он отправился в свое восточное поместье и будет там отдыхать. Точно мы ничего не знаем.

– Нам и впрямь не повезло, – заметил Линь Чун. – Что ж, не суждено нам с ним встретиться. Придется идти.

Простившись с работниками, они отправились обратно; от голода у них ныло под ложечкой.

Но, пройдя около ли, они увидели вдалеке группу всадников, выехавшую из леса и поскакавшую прямо к поместью. В центре, на белоснежном коне с пышной гривой, ехал статный всадник лет тридцати пяти. У него были густые брови, большие глаза. Красные губы подчеркивали белизну зубов. Его длинные усы свешивались вниз и вместе с бородой образовывали нечто вроде трезубца. На голове он носил пеструю шелковую повязку, завязанную в виде рогов. На нем был расшитый цветной халат с поясом, украшенным драгоценными камнями, на ногах черные, расшитые по краям золотом туфли. В руках он держал лук, а за спиной у него виднелся колчан со стрелами. В сопровождении всадников сановник приближался к поместью.

Увидев его, Линь Чун подумал: «Это, наверное, и есть господин Чай Цзинь…», однако спросить об этом не решился. Но тут молодой всадник повернул свою лошадь и, подъехав, спросил охранников:

– Эй вы, что это за человек, закованный в колодки?

– Ваш покорный слуга, – поспешил ответить Линь Чун, почтительно кланяясь, – наставник войск в Восточной столице по фамилии Линь. Я не угодил командующему Гао Цю, за что кайфынский суд приговорил меня к ссылке в Цанчжоу. В трактире, который находится неподалеку отсюда, нам сказали, что здесь проживает благородный человек и гостеприимный хозяин, сановник Чай, и мы пришли сюда повидать его. К сожалению, нам не повезло, и мы не смогли встретиться с ним.

Тут сановник соскочил с коня, быстро подошел к Линь Чуну и, низко поклонившись ему, произнес:

– Простите, Чай Цзинь – это я. Очень рад познакомиться с вами.

Линь Чун поспешил отвесить ему поклон, после чего сановник взял его за руку и повел к поместью. Заметив их приближение, работники распахнули ворота, и Чай Цзинь провел гостя прямо в парадную залу, где они снова обменялись приветствиями. Тогда Чай Цзинь заговорил:

– Я давно уже слышал о вас, господин наставник, но никак не ожидал, что сегодня вы навестите меня. Вот уж поистине сбылась моя давнишняя мечта!

– Я маленький человек, – сказал Линь Чун, – но давно слышал ваше славное имя, – оно ведь известно всей стране и у каждого вызывает чувство уважения. Я никак не думал, что сейчас, когда осужден и сослан как преступник, смогу посетить ваш дом и познакомиться с вами. Это самая счастливая минута в моей жизни.

После долгих уговоров Линь Чун согласился, наконец, занять место гостя. Вместе с ним за стол сели также Дун Чао и Сюэ Ба. Сопровождавшие Чай Цзиня люди отвели своих лошадей и ушли отдыхать в дальнюю часть двора, и о них мы рассказывать больше не будем.

Между тем Чай Цзинь распорядился, чтобы работники принесли вина. Скоро они вернулись, неся блюда с мясом и лепешками и кувшин подогретого вина. На третьем блюде была мера риса, поверх которого лежали десять связок монет. Когда Чай Цзинь увидел это, он воскликнул:

– Ах вы, деревенщина! Что же вы не видите, кто к нам пришел! Ведь это военный наставник, а вы унижаете его какой‑то мелочью! Сейчас же уберите все это и подайте засахаренных фруктов и вина, а потом в честь гостя зарежьте барана. Да поворачивайтесь живей!

– Вы слишком великодушны, господин мой, – сказал Линь Чун, вставая, – вполне достаточно и того, что здесь есть.

– Не говорите так, – возразил Чай Цзинь. – В кои‑то веки вы попали сюда, а мы не можем принять вас, как подобает!

Слуги моментально принесли фрукты и вино, а Чай Цзинь поднялся со своего места и налил его гостям. Линь Чун поблагодарил хозяина и выпил; за ним вылили и охранники. После этого Чай Цзинь обратился к Линь Чуну:

– Прошу вас, господин наставник, пройти во внутренние комнаты. – С этими словами он снял с себя лук и колчан со стрелами, а затем пригласил охранников выпить и закусить вместе с ними. Чан Цзинь занял место хозяина. Линь Чун место гостя, а охранники сели рядом с ним. Тут пошли истории из жизни вольного люда, и никто не заметил, как наступил вечер. На столе снова появились вина, фрукты и всевозможные яства. Хозяин трижды поднимал свою чашку, приглашая гостей выпить с ним, а затем приказал:

– Подать суп!

Они уже съели по чашке супа и выпили пять – семь чашек вина, когда вошел слуга и доложил, что прибыл наставник.

– Отлично! – воскликнул Чай Цзинь. – Пригласите его откушать с нами. Я рад, что вы познакомитесь. Принесите еще прибор! – приказал он слугам.

Линь Чун привстал и увидел, как в зал, горделиво выпятив грудь, вошел человек. Повязка на голове его была небрежно навязана. «Слуга назвал его наставником, – подумал Линь Чун, – очевидно, он учитель сановника».

Линь Чун поспешно поднялся, и, склонясь перед вошедшим, почтительно приветствовал его:

– Линь Чун имеет честь приветствовать вас.

Однако вошедший не ответил на приветствие и даже не взглянул на него. Лянь Чун же не решался поднять головы. Тогда Чаи Цзинь, указывая на гостя, обратился к наставнику Хуну:

– Этот господин – военный наставник восьмисоттысячного войска Восточной столицы по имени Линь Чун. Прошу вас быть знакомыми.

При этих словах Линь Чун, глядя на Хуна, пал ниц.

– Хватит кланяться, встань! – бросил наставник. На поклон он ответил пренебрежительно, едва кивнув головой.

Поведение Хуна очень не понравилось Чай Цзиню. Линь Чун же, дважды поклонившись до земли наставнику, поднялся и попросил Хуна занять почетное место, Хун не заставил себя упрашивать и без всяких церемоний уселся. Этот поступок еще более огорчил Чай Цзиня. Линь Чун занял место пониже; переместились так же и охранники. А Хун обратился к Чай Цзиню:

– Чего ради господин сановник решил устроить такой роскошный прием в честь сосланного преступника?

– Наш уважаемый гость, – отвечал Чай Цзинь, – не кто иной, как наставник восьмисоттысячного войска. Как можете вы, господин наставник, относиться к нему с таким пренебрежением?

– Господин мой, – возразил Хун, – ваше пристрастие к фехтованию привлекает сюда много военных, сосланных на поселение, здесь они ищут помощи. Все они выдают себя за наставников фехтования, и являются в ваше поместье выманить вина, пищи и денег. Почему, господин, вы так легко доверяетесь этим людям?

Линь Чун ничего не сказал на это, но Чай Цзинь возразил за него:

– Нельзя судить о людях с первого взгляда, и вам не следовало бы унижать его.

Слова сановника Чай Цзиня вывели Хуна из себя, и, вскочив из‑за стола, он закричал:

– Я не верю ему! Пусть сразится со мной на палицах, и тогда мы посмотрим, наставник ли он!

– Вот это верно! – смеясь, согласился Чай Цзинь. – Что вы на это скажете, господин наставник?

– Я не осмелюсь вступить в такой поединок, – ответил Линь Чун.

Ответ этот сбил с толку Хуна, и он подумал: «Он не умеет фехтовать, он трусит!» – и стал еще решительнее настаивать на том, чтобы гость показал свое искусство.

Чай Цзиню очень хотелось посмотреть, на что способен Линь Чун, но еще больше хозяин желал, чтобы новый наставник победил Хуна и сбил с него спесь. Поэтому Чай Цзинь сказал:

– Пока что давайте выпьем, закусим и подождем, когда взойдет луна.

Когда они осушили пять или семь чашек вина, луна взошла и все вокруг залила своим светом; в зале стало светло, как днем. Тогда Чай Цзинь встал и промолвил:

– Теперь попросим наставников помериться силами.

Линь Чун призадумался: «Этот Хун – учитель самого сановника, и если я первым же ударом опрокину его, мне будет неудобно перед хозяином».

Заметив нерешительность Линь Чуна, Чай Цзинь обратился к нему со следующими словами:

– Наставник Хун прибыл сюда недавно. Здесь у него нет соперников. И я очень просил бы вас, господин Линь Чун, не отказываться от поединка. Кроме того, мне хотелось бы полюбоваться искусством обоих уважаемых наставников.

Все это Чай Цзинь сказал умышленно, так как опасался, что Линь Чун из уважения к нему не проявит в этом поединке всех своих способностей. Откровенное заявление хозяина полностью успокоило Линь Чуна. В это время Хун поднялся с места и стал выкрикивать:

– Ну‑ка, попробуй со мной сразиться!

Все остальные встали я вслед за ним толпой вышли на площадку позади зала. Слуги принесли связку палиц и положили их на землю. Хун снял с себя одежду, подоткнул рубашку, выбрал палицу и, проделав несколько приемов, крикнул:

– А ну, начинай!

– Прошу вас, господин Линь Чун, – сказал Чай Цзинь, подбадривая его, – померяйтесь с ним силами.

– Надеюсь, господин сановник, вы не будете надо мной смеяться, – отвечал Линь Чун.

Затем он также выбрал себе палицу и обратился к Хуну:

– Прошу вас, наставник, поучить меня!

Тут Хун пришел в такую ярость, что, казалось, готов был живьем съесть Линь Чуна. А тот, взяв свое оружие, также проделал несколько боевых приемов. Со всего размаха Хун ударил палицей по земле и приготовился броситься на Линь Чуна. Так, при лунном свете, началась борьба между двумя наставниками.

На шестой схватке Линь Чун выскочил из круга и закричал:

– Передохнем немножко!

– Почему вы не хотите показать свое искусство? – спросил его Чан Цзинь.

– Я уже, можно сказать, проиграл! – сказал Линь Чун.

– Как могли вы проиграть, – протестовал Чай Цзинь, – когда настоящая борьба еще и не начиналась?

– Да ведь на мне канга, – заявил Лини Чун, – вот и давайте считать, что я проиграл.

– Как мог я забыть об этом? – сказал Чай Цзинь. – Ну, это дело поправимое, – добавил он, смеясь, и тут же послал слугу в дом принести десять лян серебра, что и было мгновенно исполнено.

Тогда, обращаясь к сопровождавшим Линь Чуна охранникам, Чай Цзинь сказал:

– Осмелюсь обратиться к вам с просьбой: снимите с наставника Линь Чуна кангу и не бойтесь, что у вас будут из‑за этого какие‑нибудь неприятности в Цанчжоу. Положитесь на меня, я все устрою. А пока прошу вас принять в подарок десять лян серебра.

Дун Чао и Сюэ Ба не решились отказать такому важному лицу. Им очень хотелось показать себя с хорошей стороны, да к тому же они не боялись, что Линь Чун убежит от них. Поэтому, получив серебро, охранники сняли печати и освободили Линь Чуна от колодок.

– А теперь, господа наставники, продолжайте ваше состязание, – сказал довольный Чай Цзинь.

Заметив, что Линь Чун хорошо владеет оружием, Хун струсил, но решил во что бы то ни стало одержать над ним верх. Он снова взял палицу и совсем уже было приготовился к бою, как вдруг Чай Цзинь крикнул:

– Обождите немного! – и тут же послал слугу за слитком серебра в двадцать пять лян весом. Серебро тут же принесли, и хозяин продолжал: – Ваше состязание, господа, является необычным, и его трудно сравнить с каким‑либо другим. Так пусть это серебро будет наградой победителю.

С этими словами Чай положил слиток на землю.

Этим он хотел подбодрить Линь Чуна и заставить его проявить все свое искусство.

Между тем неприязнь Хуна к противнику все возрастала. А тут еще у него глаза разгорелись на серебро. Боясь, что пыл его пройдет, он начал проделывать палицей самые сложные выпады. Один из приемов назывался «поджечь факелом небо». Линь Чун же подумал: «Господин Чай желает, чтобы я победил Хуна». И, взяв палицу за середину, тоже начал выделывать ею сложнейшие приемы, один из которых назывался «искать змею в траве». В это время Хун крикнул:

– Давай, давай! – и выставил палицу вперед. Линь Чун немного отступил. Тогда Хун сделал шаг вперед и, подняв палицу, описал ею в воздухе дугу. Линь Чун, заметив, что его противник забыл порядок приемов, рывком выбросил свою палицу снизу вверх. Не успел Хун отразить удар, как Линь Чун одним прыжком перевернулся на месте и со всего размаха нанес ему удар в берцовую кость. Оружие вылетело из рук врага, а сам он с шумом повалился наземь.

Чай Цзинь пришел в восторг и приказал принести вина, чтобы выпить за победу Линь Чуна. Все были веселы и довольны.

Что же касается Хуна, то он не мог даже подняться с земли, и слуги со смехом помогли ему встать. Лицо его горело от стыда, и, еле передвигая ноги, он потихоньку удалился из поместья. А Чай Цзинь взял Линь Чуна за руку и повел в зал, чтобы продолжить пиршество. Хозяин велел принести вознаграждение, предназначенное для победителя, но Линь Чун ни за что не хотел взять его. Однако в конце концов он вынужден был принять этот дар.

Сановник пригласил Линь Чуна остаться у него в поместье еще на несколько дней, каждый день устраивал в честь гостя роскошные пиршества и был к нему очень предупредителен.

На седьмой день охранники, сопровождавшие Линь Чуна, начали торопить его. Тогда Чай Цзинь устроил прощальный ужин. Он написал пару писем и напутствовал Линь Чуна:

– У меня хорошие отношения с начальником области Цанчжоу. Начальник лагеря для ссыльных и смотритель также мои друзья. Я дам вам письма к ним и уверен, что с вами будут хорошо обращаться.

Затем он вынул большой слиток серебра, весом в двадцать пять лян, и преподнес его Линь Чуну. Охранникам он также подарил по пять лян серебра. Прощальный пир продолжался всю ночь.

На рассвете они еще раз подкрепились, и Чай Цзинь. велел слугам помочь путникам нести вещи. На Линь Чуна вновь надели кангу, и, распрощавшись с Чай Цзинем, он двинулся в путь в сопровождении охранников. Чай Цзинь проводил его до ворот и, прощаясь, сказал:

– Скоро, господин наставник, я пришлю вам со своими людьми теплую одежду.

– Смогу ли я когда‑нибудь отблагодарить вас за доброту! – только и мог произнести растроганный Линь Чун.

Поблагодарили хозяина и охранники; затем все трое пустились в дальнейший путь и уже в полдень были в Цанчжоу. Охранники отпустили домой слугу Чай Цзиня, который нес их вещи, а сами направились в областной ямынь, где предъявили казенные бумаги и сдали ссыльного.

Приняв Линь Чуна и вручив охранникам расписку, начальник области приказал отвести его в лагерь для ссыльных; охранники же, распрощавшись с начальством, двинулись в обратный путь. О них мы больше говорить не будем, а вернемся к Линь Чуну.

Когда нового преступника присели в лагерь для ссыльных, надзиратель на время, пока будет решена дальнейшая участь Линь Чуна, поместил его в камеру. Вскоре к нему подошли заключенные, желая познакомиться и побеседовать с ним. Они сообщили Линь Чуну, что больше всех следует остерегаться начальника лагеря и главного надзирателя.

Они только и знают, что вымогать у заключенных деньги, рассказывали ссыльные. За деньги или подарки они относятся с некоторым снисхождением. Но если у человека нет ни денег, ни подарков, его бросают в яму, и для этого несчастного жизнь становится сплошным адом. Только смерть может прекратить его страдания, но и умереть ему не дают.

– Если ты сумеешь завоевать их расположение, – наставляли Линь Чуна его новые знакомые, – то избавишься от ста палочных ударов, которые полагаются всем вновь прибывшим. Тогда они сами окажут, что ты болен и наказание надо отложить. Но если это тебе не удастся, ты будешь избит до полусмерти.

– Друзья! Раз уж вы сказали мне, как поступить, – обратился к ним Линь Чун, – так научите, сколько следует – им дать. – Если хочешь, чтобы все было по‑хорошему, – отвечали заключенные, – дай начальнику лагеря пять лян серебра и столько же вручи надзирателю. Тогда можешь считать, что все в порядке.

Во время разговора они увидели, что к ним идет надзиратель. Приблизившись, он спросил:

– Кто тут новый ссыльный?

Линь Чун выступил вперед:

– Это я и есть.

Заметив, что в руках у новичка нет денег, надзиратель даже в лице изменился и, тыча в Линь Чуна пальцем, разразился ругательствами:

– Ах ты, тварь преступная! – кричал он. – Почему при моем появлении ты не произнес положенного приветствия и не поклонился? Видать, натворил ты дел в Восточной столице! Даже при мне ты ведешь себя заносчиво! По твоему лицу, разбойник, вижу, что не выбраться тебе отсюда! Ты закоренелый преступник! Били тебя, да мало, мучили, да не до конца! Но раз уж ты, разбойничья рожа, попал в мои руки, я тебя в порошок сотру. Обожди немного, сам увидишь, что я с тобой сделаю!

Выслушивая всю эту ругань, Линь Чун стоял ни жив ни мертв, не смея ни возразить, ни даже поднять головы. Другие ссыльные поспешили скрыться. Линь Чун же, выждав, когда гнев надзирателя немного утих, достал пять лян серебра и, передавая его надзирателю с почтительной улыбкой, сказал:

– Прошу вас, господин надзиратель, не отказывайтесь от этого скромного подарка. Не обессудьте за то, что он слишком мал!

Увидев деньги, надзиратель спросил:

– Это я мне и начальнику лагеря?

– Нет, это только вам, господин надзиратель, – отвечал Линь Чун. – Осмелюсь просить вас передать начальнику лагеря десять лян серебра.

При этих словах надзиратель рассмеялся:

– Мне известно ваше доброе имя, наставник Линь! – сказал он. – Вы и вправду хороший человек! Наверное, не угодили чем‑нибудь командующему Гао Цю? Ну ничего, эти испытания когда‑нибудь кончатся, и вы еще покажете себя! Здесь не место для таких почтенных людей, как вы, и в будущем вы несомненно получите большое и важное назначение.

– Я могу рассчитывать только на вашу милость, – улыбаясь, заметил Линь Чун.

– Можете быть спокойны, – ответил надзиратель.

Затем Линь Чун вынул письма Чай Цзиня и сказал:

– Могу ли я просить вас передать эти письма по назначению?

– Ну, если у вас есть письма от господина Чай Цзиня, вам совсем не о чем беспокоиться, – заявил надзиратель. – Одно такое письмо стоит слитка золота. Я пойду передам эти письма. Скоро сюда придет начальник лагеря, чтобы допросить вас. Когда он станет говорить, что должен подвергнуть вас полагающимся ста палочным ударам, вы скажите, что всю дорогу болели и до сих пор не поправились! А для того чтобы это внушало доверие, я поддержу вас.

– Очень признателен вам за совет, – поблагодарил Линь Чун.

Захватив серебро и письма, надзиратель вышел из камеры.

– Да, если есть деньги, то и с богами можно сговориться, гласит пословица, но от этого не легче, – тяжело вздохнув, промолвил Линь Чун.

Между тем из переданных Линь Чуном десяти лян для начальника лагеря надзиратель половину оставил себе, а остальные передал вместе с письмом начальнику лагеря.

– Этот Линь Чун – хороший человек, – добавил он от себя, – вот рекомендательное письмо от господина Чай Цзиня. Попал он сюда по навету Гао Цю, и никакого особого преступления за ним нет…

– Ну, раз у него есть письмо от господина Чай Цзиня, – прервал его начальник лагеря, – мы непременно должны позаботиться о нем.

И он тут же распорядился вызвать Линь Чуна, чтобы взглянуть на него.

Линь Чун, пригорюнившись, сидел в своей камере. Вдруг он услышал голос тюремного служителя:

– Начальник лагеря находится у себя в служебном помещении и приказывает ссыльному Линь Чуну явиться к нему для проверки.

Когда Линь Чун пришел к начальнику, тот сказал ему:

– Ты только что прибыл в лагерь. По уложению императора У Дэ каждый новый ссыльный должен получить сто палок. Служители, приготовьтесь наказать преступника.

Тогда Линь Чун произнес:

– В дороге я простудился, заболел и сейчас еще плохо себя чувствую. Прощу вас отложить наказание.

Тут выступил вперед надзиратель и сказал:

– Этот человек действительно болен, и я прошу освободить его от наказания.

– Ну что ж, – заметил начальник лагеря, – подождем, пока он поправится, а тогда и накажем.

Тогда надзиратель сказал:

– Сторож в Храме владыки неба давно уже отслужил свой срок. Может быть, мы поставим на его место Линь Чуна?

Писарь тут же составил бумагу о назначении Линь Чуна, и надзиратель провел его сначала в камеру за вещами, а оттуда в Храм владыки неба. Когда Линь Чун вступил в должность сторожа, надзиратель сказал ему:

– Наставник Линь, я сделал все, чтобы помочь вам. Работа, на которую я вас устроил, – самая легкая в лагере. Все, что от вас требуется, это подметать пол, а также утром и вечером возжигать курильницы. Другие ссыльные работают с утра до ночи, однако им это не зачитывается. А те, которые пришли сюда с пустыми руками, находятся в земляных ямах. Им и жизнь не в жизнь, да и смерть их не берет.

– Благодарю вас за заботу, – отвечал Линь Чун. С этими словами он достал еще три ляпа серебра и, вручая их надзирателю, сказал:

– Надеюсь, вы будете так же добры ко мне и в дальнейшем. Больше всего мне хотелось бы, чтобы с меня сняли шейную кангу.

– Ну, это я могу сделать, – отвечал надзиратель, принимая серебро.

Он тут же отправился к начальнику лагеря, получил от него разрешение и по возвращении снял с Линь Чуна кангу.

И Линь Чун стал жить при храме. Он сам готовил себе пищу и прибирал жилье, Вся его работа заключалась в том, чтобы подметать пол в храме и возжигать курильницы. Время летело, и он не заметил, как прошло около пятидесяти дней.

А начальник лагеря и надзиратель, получив взятку, почувствовали к Линь Чуну даже нечто вроде расположения. Они предоставили ему полную свободу и не вмешивались в его жизнь. Чай Цзинь также не оставил Линь Чуна своими милостями и прислал ему со слугами теплые вещи и подарки, которыми Линь Чун поделился с остальными ссыльными.

Но не будем вдаваться в подробности. Скажем только, что однажды, в середине зимы, около полудня Линь Чун вышел прогуляться по окрестностям лагеря. Вдруг он услышал позади себя:

– Наставник Линь! Как вы попали сюда?

Обернувшись, Линь Чун увидел человека, которому суждено было сыграть большую роль в его дальнейшей жизни. А дальше произошли такие невероятные события, из‑за которых Линь Чун едва спасся от огня и чуть не погиб в снежную бурю на дороге.

Но о том, с кем повстречался Линь Чун, вы узнаете из следующей главы.

 

Глава 9

рассказывающая о том, как Линь Чун в метель отправился в Кумирню бога гор. а Лу Цянь сжег амбары с фуражом

Мы уже рассказывали о том, что Линь Чун, выйдя на прогулку, вдруг услышал позади себя голос. Оглянувшись, он узнал трактирного слугу Ли Сяо‑эра. Когда Ли жил в Восточной столице. Линь Чун часто помогал ему. Однажды Ли украл деньги у хозяина кабачка, за это его арестовали и предали суду. Линь Чун снова помог Ли – дал за него ручательство, внес залог и избавил его от суда. Однако оставаться в Восточной столице Ли уже не мог. Благодаря Линь Чуну, снабдившему ему деньгами. Ли удалось выехать из города и устроиться в другом месте. И вот, совершенно неожиданно, они снова встретились.

– Как ты сюда попал? – спросил Линь Чун.

– После того как вы, господин, спасли меня и помогли покинуть столицу, – отвечал Ли Сяо‑эр, почтительно кланяясь, – я отправился на поиски работы, но так ничего и не нашел. Я долго скитался, пока не попал в Цанчжоу. Тут я обратился к одному кабатчику по фамилии Ван. Он взял меня к себе слугой и скоро убедился, что я человек старательный, умею хорошо прислуживать за столом, готовить вкусные закуски и приправы. Гости были довольны мной, и дела кабачка пошли очень успешно. Хозяин даже отдал за меня свою дочь. Родители жены вскоре умерли, и мы остались вдвоем, кабачок наш находится как раз против лагеря. Сегодня я отправился собрать долги и вот встретил вас, моего благодетеля. Но вы‑то как очутились здесь?! – спросил он Линь Чуна.

Линь Чун показал клеймо на своем лице и сказал:

– Я впал в немилость у командующего Гао Цю, и он устроил так, что я попал под суд и был приговорен к клеймению и ссылке. Здесь я сторожу Храм владыки неба. А что будет со мной дальше, я и сам не знаю. Никак не ожидал я встретиться здесь с тобою.

Тогда Ли Сяо‑эр пригласил Линь Чуна к себе в кабачок, усадил за стол и, позвав жену, велел ей поклониться благодетелю их семьи. И муж и жена были очень рады видеть Линь Чуна в своем доме.

– У нас нет здесь никаких родственников, – говорили они, – а сегодня само небо послало вас, нашего благодетеля.

– Но я ведь ссыльный преступник, – возражал Линь Чун, – и боюсь, что недостоин быть в вашем обществе.

– Не говорите так, мой благодетель, кому не известно ваше почтенное имя? – ответил Ли Сяо‑эр. – Если вам нужно что‑нибудь постирать, погладить или починить, мы все сделаем.

Беседуя с Линь Чуном, Ли поставил перед ним вино и закуски, а когда наступил вечер, проводил в храм. На следующий день Ли снова пригласил Линь Чуна к себе. Так Линь Чун стал своим человеком в доме Ли, и хозяин часто носил ему горячую пищу и воду. Видя, какое почтение оказывает ему семья Ли, Линь Чун отдал им часть серебра.

Не будем, однако, рассказывать об этом подробно, а вернемся лучше к делам поважнее.

Время быстро пролетело, наступила зима.

Стеганая одежда Линь Чуна и его белье были приведены в полный порядок благодаря стараниям жены Ли Сяо‑эра. Однажды хозяин Ли стоял у дверей, приготовляя закуски, и вдруг увидел, что какой‑то человек быстро вошел в кабачок, а вслед за ним прошмыгнул еще один. Присмотревшись к ним, Ли по одежде определил, что первый был военным командиром, другой же, пожалуй, походил на охранника или слугу. Войдя в кабачок, они уселись. Тогда Ли вошел и спросил:

– Прикажете вина?

В ответ первый незнакомец вынул лян серебра и отдал его Ли Сяо‑эру со словами:

– Эти деньги возьми себе, а сейчас принеси кувшина три‑четыре лучшего вина. Когда же придут гости, подай вина, закусок и ни о чем не спрашивай.

– Кого вы желаете пригласить, господин? – спросил Ли Сяо‑эр.

– Я прошу тебя, – отвечал пришедший, – сходить в лагерь для ссыльных и позвать сюда начальника лагеря и надзирателя. Я хочу с ними побеседовать. Если они будут о чем‑нибудь расспрашивать, скажи им, что здесь их ждет один начальник, у которого есть к ним дело.

Ли обещал все исполнить. Сперва он отправился за надзирателем, вместе с ним пошел в дом начальника, и втроем они направились в кабачок. Здесь Ли успел заметить, как неизвестный ему военный почтительно приветствовал гостей.

– Нам не приходилось встречаться раньше, – сказал начальник лагеря. – Могу ли я узнать ваше почтенное имя?

– У меня к вам письмо, – отвечал незнакомец, – и вы сейчас все узнаете. Подай‑ка вина! – обратился он к Ли.

Ли тут же принес вина и фруктов и расставил на столе тарелки с закусками. Военный наполнил чашки и пригласил гостей садиться. Все это время Ли был очень занят, он обслуживал своих гостей и летал, как челнок в ткацком станке,

Второй гость, пришедший вместе с военным, приказал подать чан с горячей водой и стал подогревать вино.

Выпив чашек по десять, они снова заказали вина и велели принести обед. Когда все было подано, военный обратился к Ли:

– Ну, теперь мы сами будем подогревать вино, а ты не приходи, пока не позовем. Нам нужно побеседовать.

Ли послушно вышел и, подозвав жену, сказал:

– Жена, эти люди пришли сюда неспроста.

– С чего это ты взял? – спросила жена.

– Судя по их говору, они из Восточной столицы, в Цанчжоу приехали впервые и не были знакомы с начальником лагеря. Когда я подавал вино и закуски, то слышал, как надзиратель произнес: «Командующий Гао Цю». Уж не замыслил ли этот военный что‑то против Линь Чуна! Я постою у дверей, а ты спрячься за занавеской и послушай, что они говорят!

– Сходи‑ка ты лучше в лагерь и позови Линь Чуна, может он их признает, – предложила жена.

– Ничего ты не понимаешь! – прикрикнул на нее Ли. – Линь Чун человек вспыльчивый и сгоряча может убить человека или спалить дом. Вдруг окажется, что незнакомец как раз и есть тот самый Лу Цянь, о котором он нам рассказывал? Неужели Линь Чун отпустит врага живым? А если произойдут какие‑нибудь неприятности, то и нам с тобой несдобровать. Поди‑ка лучше послушай, а потом мы придумаем, что делать.

– И то верно, – согласилась жена, возвращаясь в комнату. Часа через два она вышла к мужу и сказала:

– Они все шептались, и я ничего не могла разобрать. Только и заметила, как тот, который похож на военного, вынул что‑то завернутое в платок и передал начальнику и надзирателю. Верно, в свертке было золото или серебро. Я слышала, как надзиратель говорил: «Ладно, уж как‑нибудь мы с ним покончим».

В это время гости потребовали супу. Ли поспешил выполнить приказание и в тот момент, когда менял тарелки, увидел в руках у начальника письмо. Ли подал еще супу, принес новые закуски, и гости просидели за столом еще около часа. Потом расплатились, и начальник лагеря с надзирателем первыми покинули кабачок; вслед за ними ушли и двое незнакомцев, опустив головы и пряча лица.

Не успела закрыться за ними дверь, как вошел Линь Чун.

– Ну, брат Ли, как идет торговля? – приветствовал Линь Чун хозяина.

– Мой благодетель, – взволнованно ответил Ли, – прошу вас, присаживайтесь. Я как раз собирался к вам, у меня для вас очень важные вести.

– Что случилось? – спросил его Линь Чун.

Тогда Ли попросил Линь Чуна пройти в комнату и, усадив его, сказал:

– Только что отсюда вышли какие‑то подозрительные люди, которые прибыли из Восточной столицы. Они пригласили в кабачок начальника лагеря и надзирателя, и здесь все вместе долго сидели и закусывали. Я слышал, как надзиратель упоминал в разговоре имя командующего Гао Цю. Это показалось мне подозрительным, и я велел жене подслушать, что они говорят. Но ей не удалось этого сделать, так как они беседовали шепотом. Только под конец она услышала, как надзиратель сказал: «Что ж, ладно. Уж как‑нибудь мы с ним покончим». Затем незнакомцы достали сверток, то ли с золотом, то ли с серебром, и передали его начальнику лагеря и надзирателю. После этого они побыли в кабачке еще некоторое время, а затем разошлись. Что это за люди, мы не знаем, но у нас возникло подозрение, что они замышляют что‑то недоброе против вас, мои благодетель.

– А каков этот человек из себя? – спросил Линь Чун.

– Он небольшого роста, – отвечал Ли. – Лицо у него чистое и бледное, ни усов, ни бороды нет, на вид ему лет тридцать с лишним. Тот, кто был с ним, также невысокого роста, но со смуглым лицом.

Услышав это, Линь Чун даже привскочил от изумления.

– Первый – несомненно Лу Цянь! – воскликнул он. – И эта гнусная тварь осмелилась прийти сюда, чтобы причинить мне зло. Ну, пусть только попадутся мне, от них одно мокрое место останется!

– Будьте осторожнее, – увещевал Ли. – Еще в древности говорили: «Во время еды бойся подавиться, а во время ходьбы – споткнуться».

Линь Чун был взбешен. Он тут же покинул кабачок и пошел на рынок, где купил небольшой кривой кинжал. Спрятав его под одежду, Линь Чун отправился на поиски Лу Цяня и обошел весь город.

А Ли и его жена сидели дома ни живы ни мертвы от страха. Однако ничего особенного в этот вечер не произошло. На следующее утро Линь Чун встал, умылся и, захватив свой кинжал, снова вышел в город. Он бродил по всем улицам и переулкам и целый день провел в поисках. Но и на этот раз все обошлось спокойно, и в городе не произошло никаких событий. Тогда Линь Чун направился к дому Ли.

– Опять у меня ничего не вышло! – сообщил он другу.

– Благодетель наш, – сказал Ли, – мы хотели бы, чтобы все закончилось благополучно. Вы должны беречь себя.

Линь Чун снова вернулся к себе в храм. Так прошла еще ночь. Несколько дней продолжал Линь Чун свои поиски по улицам города, но, никого не обнаружив, начал постепенно успокаиваться.

На шестой день после описанного происшествия начальник лагеря вызвал к себе Линь Чуна и сказал ему:

– Вы уже давно живете здесь, а я еще ничем не помог вам, как об этом просил господин Чай Цзинь. Сейчас этот случай представляется. За Восточными воротами, в пятнадцати ли от города, находятся военные склады. Каждый месяц туда доставляют фураж. А там уж так заведено, что на этом деле можно кое‑что и подзаработать. Сейчас этим складом ведает один старый отставной солдат. Я хочу назначить вас на это место, а его перевести сюда, присматривать за храмом. Отправляйтесь туда вместе с надзирателем и приступайте к работе.

– Что ж, – ответил Линь Чун, – я согласен.

Выйдя из лагеря, Линь Чун тут же пошел к Ли Сяо‑эру и сказал:

– Начальник лагеря назначил меня заведовать военным складом. Что вы об этом думаете?

– Это, конечно, лучше, чем работа в храме, – заметил Ли. – При приеме фуража можно кое‑что подработать. Но раньше никто не получал этого места, не дав взятки начальнику.

– Выходит, он не только не собирается причинить мне зла, но даже назначает на хорошую должность, – задумался Линь Чун. – Что бы это могло значить?

– А вы не раздумывайте над этим, благодетель, – сказал Ли, – лишь бы все было в порядке. Плохо только, что вы будете жить далеко от нас. Впрочем, когда выдастся свободное время, я обязательно приду навестить вас.

Ли принес вина и закусок и пригласил Линь Чуна к столу.

Не стоит, однако, вдаваться в утомительные подробности. Расставшись с Ли, Линь Чун пошел в храм, собрал свои вещи, взял кинжал и пику и вместе с надзирателем пошел к начальнику лагеря попрощаться. После этого они отправились на склады.

Стояла холодная погода, резкий северный ветер гнал по небу темные тучи. С утра, не переставая, валил снег. Линь Чун и надзиратель все шли и шли, а навстречу им не попалось ни одного кабачка, где можно было бы подкрепиться. Вскоре они прибыли на место, где увидели перед собой глиняную стену, в которой было двое ворот. Толкнув ворота, они вошли внутрь и увидели там семь‑восемь амбаров для фуража, вокруг стояли скирды соломы. Посреди двора находились два жилых помещения, крытых соломой. В одном из них старый солдат грелся у огня.

– Начальник лагеря назначил на твое место Линь Чуна, – сказал старику надзиратель. – Ты же вернешься обратно и будешь служить в Храме владыки неба. Сейчас же передай ему имущество.

Солдат взял ключи и повел Линь Чуна осмотреть хозяйство.

– Количество фуража следует записывать, а склады опечатывать, – наставлял старик новоприбывшего. – Эти стога соломы пересчитаны и занумерованы.

После того как все было проверено, Линь Чун с солдатом вернулись, и служивый, собрав свои вещи, сказал:

– Жаровню для угля, котел, чашки и тарелки, – все это я оставляю тебе…

– У меня в храме тоже остались кое‑какие вещи, и ты можешь забрать их себе, – ответил Линь Чун.

– Если захочешь купить вина, – сказал солдат, показывая на кувшин из тыквы, висевший на стене, – то можешь сходить на базарчик, что на большой дороге, в двух‑трех ли к востоку отсюда.

Затем солдат и надзиратель двинулись в обратный путь.

Оставшись один, Линь Чун положил свои вещи на постель и первым делом решил развести пожарче огонь. В заднем углу комнаты была навалена куча хвороста и угля. Он взял несколько кусков угля и бросил их в очаг, представлявший собой простое углубление в земляном полу. Взглянув наверх. Линь Чун увидел, что потолок хижины совсем обветшал и порывы ветра раздувают солому во все стороны.

«Как же можно прожить здесь всю зиму? – подумал Линь Чун. – Когда погода станет получше, надо будет сходить в город и позвать мастера, чтобы он починил крышу».

Линь Чун придвинулся поближе к огню, так как холод пробирал его все больше и больше. Тогда он вспомнил про кабачок, о котором говорил ему старый солдат. «Почему бы мне не сходить туда и не купить вина?» – подумал он. Не мешкая, он достал из узла немного серебра, прикрыл жаровню с углем, нацепил на пику кувшин из тыквы, надел войлочную шляпу и, выйдя из помещения, запер дверь на щеколду. Ворота он тоже закрыл на замок и зашагал по направлению к востоку.

А снег все сыпал и сыпал и, словно драгоценные камни, хрустел под ногами Линь Чуна. Он шел боком, спиной к ветру. А метель все усиливалась. Не прошел Линь Чун и пол‑ли, как увидел перед собой старую кумирню. Поклонившись, он произнес:

– Добрые духи, помогите мне! А я в благодарность принесу вам жертву.

Пройдя еще немного, Линь Чун увидел какие‑то жилища. Он остановился и заметил, что посреди изгороди воткнут шест с пучком соломы. Это означало, что здесь находится кабачок. Когда Линь Чун вошел туда, хозяин спросил его:

– Откуда пожаловали, господин?

– Узнаешь этот кувшин? – в свою очередь спросил его Линь Чун.

– Да, – отвечал хозяин, взглянув на кувшин. – Он принадлежит старому солдату, который живет на складе.

– Правильно, – отозвался Линь Чун, – так оно раньше и было.

– Ну, раз теперь вы охраняете склад, – сказал хозяин кабачка, – то уж разрешите считать вас своим гостем. Прошу присаживаться, погода нынче холодная, выпейте несколько чашек вина.

С этими словами хозяин нарезал на тарелку говядины, налил в кувшин горячего вина и пригласил Линь Чуна выпить и закусить. Отпив немного, Линь Чун заказал еще вина и мяса за свои деньги. Закусив как следует, он попросил наполнить кувшин из тыквы, захватил с собой еще два куска говядины и расплатился с хозяином. Тыкву он подвесил на пику, а мясо засунул за пазуху. Затем, поблагодарив хозяина, ушел из кабачка. Выйдя за ворота, Линь Чун свернул на старую дорогу, но теперь ветер дул ему прямо в лицо. К ночи метель разбушевалась.

Несмотря на глубокий снег и встречный ветер. Линь Чун скоро добрался до своего склада, но, войдя в ворота, так и ахнул от изумления и испуга. Казалось, само небо покровительствовало добрым и справедливым, ибо стужа и буран спасли Линь Чуну жизнь. В его отсутствие крыши обоих жилых помещений обрушились под тяжестью снега.

«Что ж теперь делать‑то?» – подумал Линь Чун, кладя на снег пику и кувшин. Опасаясь, как бы от тлеющих углей, оставшихся в очаге, не начался пожар, он разворотил груду обломков и, забравшись в нее по пояс, стал шарить по земле руками. Однако вскоре обнаружил, что растаявший снег загасил последние. искры. Линь Чун продолжал шарить на том месте, где прежде находилась его постель, и, наконец, вытащил свое стеганое одеяло. После этого он вылез из кучи обломков. Было уже совсем поздно, и он подумал: «Теперь негде даже развести огонь. Как же мне быть?» Тут он вспомнил о старой кумирне, которую видел в пол‑ли от склада, и решил, что сможет временно там укрыться. «Пойду и переночую там, – решил он, – а утром посмотрим, что делать дальше». Свернув одеяло и нацепив на пику кувшин с вином, он плотно закрыл ворота, запер их на замок и направился к кумирне.

Войдя в ограду, он прикрыл ворота и припер их камнем, лежавшим неподалеку. Войдя в кумирню, он осмотрелся. Над алтарем возвышалась глиняная, позолоченная статуя бога гор; по сторонам стояли статуи его помощников: писца и посыльного. В стороне лежала куча жертвенной бумаги. Тщательно все осмотрев, Линь Чун обнаружил, что других помещений в кумирне не было и никто ее не охранял.

Он положил на кучу бумаги свою пику, поставил кувшин с вином и, стряхнув. снег с шапки, снял белый полотняный халат, уже наполовину промокший. Все это он положил на алтарь, а затем расстелил одеяло, лег на него, укрылся до пояса. Достав кувшин с вином, он, не разогревая, начал потихоньку пить его, заедая мясом, вытащенным из‑за пазухи.

Так он лежал, выпивая и закусывая, как вдруг услышал снаружи какой‑то шум. Мгновенно вскочив на ноги и прильнув к трещине в стене, он увидел, что склады с фуражом охвачены пламенем. Огонь с треском и шумом пожирал постройки. Линь Чун схватил пику и только собрался было бежать, чтобы позвать народ на помощь, как вдруг услышал чьи‑то голоса. Он осторожно подкрался к воротам и прислушался. Разговаривая между собой, к кумирне быстро приближались трое. Они попробовали было открыть ворота, но им помешал камень. Тогда они остановились у ворот, чтобы посмотреть на пожар, и один из них сказал:

– Ну что, неплохо придумано?

– Вы оба хорошо постарались, – ответил второй. – Когда я вернусь в столицу и доложу об этом командующему Гао Цю, ручаюсь, он наградит вас высоким м почетным назначением. Теперь у наставника Чжана не будет причин упорствовать.

– Наконец‑то нам удалось покончить с Линь Чуном, – вставил третий. – Теперь молодой Гао поправится.

– Какой же упрямец этот наставник Чжан. Ведь сколько раз к нему посылали людей с просьбой выдать дочь за молодого Гао, – вставил его собеседник. – Сколько раз ему говорили, что Линь Чуна уже нет в живых, но Чжан ни за что не хотел верить этому. А здоровье молодого Гао все ухудшалось. Вот командующий и отправил нас, чтобы просить вас покончить с этим делом. Но мы никак не думали, что все это так скоро закончится.

– Когда я перелез через стену, – начал другой, – я поджег сено в десяти местах, и выбраться оттуда он никак не мог!

– Да уж он теперь, верно, сгорел, – заметил другой.

– Если бы даже ему и удалось спастись, – сказал третий, – все равно его ждала бы смертная казнь. Ведь по его вине сгорел военный склад.

– А теперь пойдем в город, – предложил первый.

– Подождем еще, – возразил другой. – Посмотрим на пожар, а потом отыщем пару костей, чтобы по возвращении в столицу показать их командующему и молодому Гао; пусть убедятся в том, что мы умеем работать.

Линь Чун по голосу узнал надзирателя, Лу Цяня и Фу Аня. «Небо сжалилось надо мной, – подумал он. – Если бы не развалилась сторожка, я был бы заживо сожжен этими негодяями».

Затем он потихоньку отодвинул камень, взял в правую руку пику и, распахнув левой рукой ворота, закричал:

– Стой, мерзавцы! Теперь‑то вы от меня не уйдете!

Те хотели было бежать, но от испуга не могли даже двинуться. Линь Чун поднял пику, и она с хрустом вонзилась в тело надзирателя. Перепуганный насмерть Лу Цянь не мог пошевелить ни рукой, ни ногой и взмолился:

– Прости меня!

Фу Ань успел отбежать всего шагов на десять, но Линь Чун настиг его и со всей силой всадил ему пику в спину – тот повалился. Теперь Линь Чун вернулся к Лу Цяню. Тот также бросился было бежать, но не успел он сделать и трех шагов, как Линь Чун с криком: «Ты еще бежать, гнусный бандит!» – схватил его за грудь и швырнул в снег. Отбросив пику и наступив ногой на грудь Лу Цяня, он выхватил кинжал, занес его над Лу Цянем и закричал:

– Бандитская ты рожа! Я ведь никогда не враждовал с тобой! Почему же ты решил погубить меня? Правильно говорится: «Можно простить убийцу, но нельзя простить предателя»!

– Я не виновен, – взмолился Лу Цянь. – Командующий приказал мне это сделать, и я не мог нарушить его воли.

– Ах ты, гнусный разбойник! – продолжал кричать Линь Чун. – Мы с малых лет были друзьями, а сегодня ты пришел, чтобы убить меня. Как же ты смеешь говорить, что непричастен к этому делу? Посмотрим, придется ли тебе по вкусу мой кинжал?!

С этими словами он разорвал одежду Лу Цяня и всадил ему кинжал прямо в сердце. Изо рта, носа, ушей и глаз Лу Цяня хлынула кровь; тогда Линь Чун вынул сердце и печень врага и, оглянувшись кругом, увидел, что надзиратель пытается подняться на ноги. Линь Чун подскочил к нему и, прижав к земле, закричал:

– Ах ты, гнусная тварь! Ты оказался таким же бандитом, как и другие! Ну так отведай и ты моего кинжала!

Он отрезал надзирателю голову и насадил ее на пику. Вернувшись к двум ранее убитым, он также отрубил им головы, вложил кинжал в ножны, связал за волосы все три головы, возвратился в кумирню и положил их на жертвенник перед богом горных духов. Надев халат, он подпоясался кушаком, одел войлочную шляпу, осушил до дна кувшин с вином, сделанный из тыквы, и, бросив его вместе с одеялом, захватил пику и, выйдя ив кумирни, направился на восток.

Через каких‑нибудь четыре‑пять ли ему встретилась толпа крестьян из соседних деревень, которые с ведрами и баграми бежали тушить пожар.

– Бегите скорее и попытайтесь спасти, что можно! – крикнул он. – А я пойду доложу начальству! – и он, сжимая в руках пику, продолжал свой путь дальше. Между тем снежная буря все усиливалась.

Часа четыре шел Линь Чун, когда, наконец, почувствовал, что продрог до мозга костей. Оглядевшись, он убедился, что склады остались далеко позади, и увидал перед собой небольшой редкий лесок. Вдали, там, где лес становился гуще, виднелось несколько хижин, соломенные крыши которых были покрыты снегом, В одной из хижин сквозь трещину в стене мелькал огонек. Прямо туда и направился Линь Чун. Он раскрыл двери и вошел. Посреди комнаты сидел пожилой крестьянин, а вокруг него трое‑четверо молодых. В очаге, устроенном прямо в земляном полу, потрескивал хворост.

Линь Чун подошел к сидящим у огня крестьянам и почтительно поздоровался с ними.

– Я из города и служу в лагере ссыльных, – сказал он. – Я весь промок. Прошу вас, разрешите мне погреться и обсушиться немного.

– Грейся, кто тебе мешает? – отозвались крестьяне.

Линь Чун подошел к огню и начал сушить свое платье. Отогревшись, он вдруг заметал на углях кувшин, из которого исходил винный запах.

– У меня есть кое‑какая мелочь, – сказал Линь Чун, – не дадите ли вы мне немного вина?

– Мы каждую ночь должны по очереди караулить закрома с рисом, – отвечал ему старший крестьянин. – Сейчас уже за полночь, погода холодная, и нам самим не хватит этого вина. Где уж тут с тобой делиться! Так что лучше на него не рассчитывай.

– Ну уж две‑три чашки вы, наверное, могли бы мне дать, я бы хоть немного согрелся, – возразил Линь Чун.

– Ну вот что, молодец, оставь‑ка ты нас в покое! – оборвал его крестьянин.

Однако запах вина все сильнее раздражал Линь Чуна: ему очень хотелось выпить.

– Как бы там ни было, а хоть немножко поделились бы со мной, – настаивал Линь Чун.

– Мы разрешили тебе погреться у очага, – ответили ему крестьяне, – а теперь ты требуешь еще и вина. Уходи‑ка отсюда подобру‑поздорову. Не уйдешь, так останешься висеть на этой балке под потолком.

Это разозлило Линь Чуна, и он закричал:

– У вас ни стыда, ни совести нет!

С этими словами он с размаху воткнул свою пику в очаг и, выхватив оттуда горящую головешку, сунул ее прямо в лицо пожилому крестьянину. У того сразу же загорелись усы и борода. Остальные крестьяне вскочили со своих мест, и Линь Чун набросился на них, размахивая своей пикой. Старый крестьянин первым выскочил из хижины. Остальные в испуге застыли на месте, но, когда очередь дошла до них, обратились в бегство.

– Ну, как будто все разбежались, – сказал себе Линь Чун, – вот теперь, господин Линь Чун, и вы можете угоститься!

На кане стояли две чашки из кокосового ореха. Он взял одну, зачерпнул вина и, осушив ее до половины, вышел из хижины. Но шел он неуверенно, покачиваясь и нетвердо держась на ногах.

Не прошел он и ли, как вдруг налетевший порыв сильного ветра опрокинул его у края глубокой канавы. Где уж ему было подняться! Когда пьяный упадет, он уже не может встать на ноги. И Линь Чун остался лежать в снегу.

Крестьяне же тем временем позвали на помощь более двадцати человек и с дубинками и другим оружием прибежали в хижину. Не найдя Линь Чуна, они бросились за ним по следу и увидели его лежащим в снегу. Неподалеку валялась, оброненная им пика.

Было уже время пятой стражи. Крестьяне подошли к Линь Чуну, подняли его с земли, связали и куда‑то повели. Если бы они не привели его туда, вы не узнали бы, почему в прибрежных камышах стояли тысячи боевых кораблей и сотни доблестных героев собрались в стане у крутых берегов…

Были бледны люди пред началом битвы.

Страшно слушать речи о таких боях.

О том, куда крестьяне привели Линь Чуна, вам расскажет следующая глава.

 

Глава 10

о том, как Чжу Гуй пустил из павильона над водой поющую стрелу и как Линь Чун снежной ночью пришел в разбойничий стан Ляншаньбо

Мы рассказали о том, как пьяный Линь Чун ночью повалился в снег и не мог уже больше подняться, о том, как его нашли крестьяне и связанного куда‑то повели. Оказалось, что привели его в поместье. Из дому вышел слуга, оказал, что господин еще не вставал, и предложил подвесить Линь Чуна к балке.

Когда стало светать. Линь Чун пришел в себя. Оглядевшись вокруг, он увидел, что находится в какой‑то большой усадьбе.

– Кто осмелился связать меня и подвесить к балке?! – закричал он.

На его крик из дома выбежали крестьяне с палками и стали грозить:

– Ты, негодяй, еще орать вздумал!

– Нечего с ним разговаривать! – закричал старик, которому Линь Чун опалил усы и бороду. – Бейте его! Вот встанет господин, он с ним расправится!

Тут крестьяне бросились на Линь Чуна и дружно принялись колотить его палками. Он не мог защищаться и только кричал:

– Погодите, я еще с вами разделаюсь!

В этот момент из дома вышел работник и сказал:

– Господин идет!

Уже помутневшими глазами увидел Линь Чун хозяина: заложив руки за спину, он приближался к террасе.

– С кем вы тут расправляетесь? – спросил владелец поместья.

– Вора поймали! – отвечали крестьяне. – Прошлой ночью он хотел воровать у нас рис.

Подойдя поближе и узнав Линь Чуна, хозяин тут же отогнал крестьян и освободил его.

– Как это вы, господин наставник, оказались в таком положении? – спросил он.

При этих словах крестьяне поспешили удалиться. Взглянув на своего освободителя. Линь Чун увидел, что это не кто иной, как сановник Чай Цзинь.

– Спасите меня, милостивый господин! – взмолился Линь Чун.

– Но как вы очутились здесь, господин наставник? – снова спросил Чай Цзинь. – И почему мои люди посмели вас оскорбить?

– Сразу всего и не расскажешь – ответил Линь Чун.

Тогда они вошли в комнаты, уселись, и Линь Чун подробно рассказал обо всех своих злоключениях.

– Что за несчастная у вас судьба, друг мой?! – воскликнул Чай Цзинь. – Но сейчас небо сжалилось над вами, – продолжал он. – Теперь вы в безопасности. Это мое восточное поместье, здесь вы можете немного пожить, а тем временем мы что‑нибудь придумаем.

Затем Чай Цзинь приказал слуге принести одежду, чтобы Линь Чун мог переодеться во все новое, пригласил гостя во внутренние теплые комнаты, где уже были приготовлены вино и закуски, и стал любезно его потчевать. Так Линь Чун снова оказался в поместье Чай Цзиня и прожил здесь неделю. Но оставим его пока я вернемся назад.

Когда начальник лагеря в Цанчжоу сообщил о том, что Линь Чун убил надзирателя, Лу Цяня и Фу Аня и сжег военный склад, начальник области сильно встревожился. Он тут же велел повсюду расклеить объявления о поимке Линь Чуна. Во все концы были разосланы сыщики, во всех деревнях, трактирах и постоялых дворах были развешены объявления с описанием примет Линь Чуна и его изображением. За поимку преступника была обещана награда в три тысячи связок монет. Повсюду начались поиски. В каждом кабачке только и говорили, что об этом деле.

Когда слухи эти дошли до Линь Чуна, он почувствовал себя так, словно сидел на иголках. Вечером, когда Чай Цзинь вернулся домой, Линь Чун сказал ему:

– Милостивый господин! Вы приютили меня в своем доме, и я очень вам за это признателен. Но сейчас это становится опасным. Меня разыскивают, и, если найдут здесь, в вашем поместье, вы можете пострадать. Вы были очень милостивы и щедры ко мне. Поэтому разрешите попросить вас одолжить мне! немного денег на дорогу, и я отправлюсь искать себе новое пристанище. Если останусь жив, постараюсь когда‑нибудь верной службой отплатить вам за добро.

– Раз уж вы, дорогой брат, решили уйти отсюда, – сказал Чай Цзинь, – тогда я посоветую вам, куда отправиться. Я дам вам туда письмо. Что вы об этом думаете?

– Вы так добры и великодушны, господин мой, что беспокоитесь даже о том, где мне укрыться, – произнес растроганный Линь Чун. – Но что это за место, о котором вы говорите?

– Это гора Ляншаньбо среди болот и озер, в области Цзичжоу, провинции Шаньдун, – ответил Чай Цзинь. – Она имеет свыше восьмисот ли в окружности. В центре ее, среди болот и зарослей расположен укрепленный стан Ванцзычэн. Там сейчас обосновались трое доблестных мужей, люди почтенные. Старший из них – Ван Лунь, по прозвищу «Ученый в белых одеждах»; второго зовут Ду Цянь – «Достающий до небес», а третий – Сун Вань, по прозвищу «Бог хранитель, живущий в облаках». Эти храбрецы собрали вокруг себя семьсот – восемьсот молодчиков и занимаются грабежом. Много преступников, совершивших тяжелые преступления, укрылись у них, чтобы избежать наказания, и они оставили их у себя. С этими тремя удальцами у меня хорошие отношения, и мы переписываемся. К ним я и хочу отправить вас с письмом. Вы согласны?

– Если бы все это удалось, – ответил Линь Чун, – то лучше и не придумаешь.

– Беда лишь в том, друг мой, – продолжал Чай Цзинь, – что дорога из Цанчжоу, по которой вам нужно идти, охраняется солдатами. Они останавливают и обыскивают всех прохожих. Ведь по всем дорогам расклеены объявления о вашем аресте.

Чай Цзинь опустил голову и задумался. Немного погодя он объявил:

– Я знаю, как провести вас по этой дороге.

– Вы так добры и милостивы ко мне, – сказал Линь Чун, – что я вовек этого не забуду.

В тот же день Чай Цзинь распорядился, чтобы один из его слуг взял узел с одеждой, вышел за заставу и ждал там. Потом приказал оседлать тридцать лошадей, захватить луки, стрелы и другое оружие. Когда все было готово, он велел взять беркутов и охотничьих собак. Все сели на лошадей и выехали из поместья. Среди охотников ехал Линь Чун.

Когда всадники подъехали к заставе, два начальника, несшие охрану, сразу же признали Чай Цзиня. Дело в том, что еще до того, как они стали военными, им приходилось бывать в поместье Чай Цзиня.

Они поднялись с мест и приветствовали его:

– Господин сановник снова отправился поразвлечься!

Чай Цзинь сошел с лошади и спросил у них:

– Что вы здесь делаете, господа начальники?

– Мы присланы охранять дорогу, – отвечали они. – От начальника области Цанчжоу получена бумага с приказом об аресте преступника Линь Чуна; к бумаге приложено описание его примет. Нам приказано тщательно обыскивать всех, кто проходит по дороге, и только после этого пропускать.

– Так почему же вы не можете признать его? – засмеялся Чай Цзинь, – ведь преступник как раз находится среди моих охотников.

– Ну вы‑то, господин, знаете законы, – также смеясь, отвечали охранники, – и не станете прятать Линь Чуна и помогать ему. Поэтому вы можете спокойно ехать дальше.

– Ну уж если вы и вправду решили пропустить меня по знакомству, – продолжал шутить Чай Цзинь, – то на обратном пути я подарю вам дичь, которая попадется нам в лесу.

После этого они распрощались с охраной и миновали заставу. Через четырнадцать – пятнадцать ли им встретился работник с одеждой для Линь Чуна, которого послали вперед. Тогда Чай Цзинь попросил Линь Чуна сойти с коня, снять охотничий наряд и переодеться в собственное платье. Линь Чун прицепил кинжал, надел войлочную шляпу с красной кистью, взвалил на спину узел, взял пику и, простившись с Чай Цзинем и остальными, пошел своей дорогой.

Чай Цзинь же и его свита сели на лошадей и отправились на охоту. К вечеру все двинулись домой. На заставе они поделились своей добычей с начальниками и возвратились в поместье. Но об этом можно больше не говорить.

Вернемся же теперь к Линь Чуну. Прошло уже более десяти дней с тех пор, как он простился с Чай Цзинем. Наступил последний месяц зимы; погода стояла холодная. Небо было покрыто тяжелыми снежными тучами; дул порывистый северный ветер. Временами сильный буран заволакивал все кругом. А Линь Чун все шел и шел, увязая в снегу.

Вечерело. Становилось невыносимо холодно. И тут Линь Чун заметил вдали, на берегу озера, кабачок, который стоял, как бы придавленный снегом. Линь Чун поспешил туда, раздвинул камышовые циновки и, согнувшись, вошел внутрь. В комнате было много скамей и столов. Выбрав место, Линь Чун уселся, прислонил к стене свою пику, опустил наземь узел, снял войлочную шляпу и повесил на стену саблю. Тем временем к нему подошел слуга и спросил:

– Сколько прикажете подать вина?

– Для начала дай мне два рога, – сказал Линь Чун. Слуга нацедил из бочонка два рога вина и поставил их перед Линь Чуном.

– Есть у вас какая‑нибудь закуска? – спросил его Линь Чун.

– Есть сырая и вареная говядина, гуси и молодые цыплята, – отвечал слуга.

– Принеси‑ка мне пока что два цзиня вареной говядины! – приказал Линь Чун.

Слуга ушел и скоро вернулся с блюдом мяса и несколькими тарелками с овощными закусками. Потом поставил перед Линь Чуном большую чашку и наполнил ее вином.

Осушив почти четыре чашки, Линь Чун заметил, что какой‑то человек подошел к двери, остановился там, заложив руки за спину, и стал наблюдать, как падает снег. Затем незнакомец обратился к слуге с вопросом:

– Кто это пьет там вино?

Линь Чун заметил, что на этом человеке была соболья шуба и теплая зимняя шапка с бахромой на полях; ноги его были обуты в сапоги из оленьей шкуры с узкими голенищами. Он был высокого роста и имел внушительный вид. Скулы на его щеках сильно выдавались, усы и борода желтого цвета свешивались, напоминая трезубец.

Линь Чун подозвал к себе слугу, велел ему подливать себе вина, а затем пригласил за свой стол.

– Выпей со мной чашечку, – предложил он.

Когда слуга выпил, Линь Чун спросил его:

– Скажи, пожалуйста, далеко еще до Ляншаньбо?

– Нет, – отвечал слуга, – всего несколько ли, но проехать туда можно лишь водой на лодке, так как сухопутной дороги нет.

– А ты поможешь мне найти лодку? – спросил его Линь Чун.

– Где же ее найдешь в такой буран? – отвечал слуга. – Да и время позднее.

– Я хорошо тебе заплачу, – настаивал Линь Чун. – Очень прошу тебя найти лодку.

– Да разве ее сейчас найдешь? – твердил слуга.

– Что же мне делать? – сказал Линь Чун задумчиво.

Он выпил еще несколько чашек вина, на душе у него стало тяжело, и он погрузился в свои невеселые мысли. «Когда‑то я был военным наставником в столице, – думал он, – свободно ходил по улицам города, выпивал и веселился, сколько душе угодно. Кто бы мог подумать, что из‑за этого негодяя Гао Цю мне доведется с клеймом на щеке идти в подобное место. У меня есть семья, но я не имею возможности быть с ней, у меня есть родина, но я не могу возвратиться туда и должен томиться в этой глуши».

Грустные думы расстроили его. Он попросил слугу дать ему кисточку и тушечницу и, возбужденный вином, написал на стене следующие восемь строчек:

Я Линь Чун, был верен чести я года.

Своему народу верен был всегда.

И в родной мне был прославлен я стране.

И в столице все твердили обо мне.

Но былинка я. Кружим я вихрем злым.

Скрылись все мои заслуги, словно дым.

Вновь задумал я немало славных дел.

Быть прославленным, как прежде, – мой удел.

Однако когда‑нибудь, если мне удастся

Осуществить свои желания,

Я еще прославлю свое имя в стране!

Написав это, он бросил кисточку и снова принялся за вино. в это время человек в шубе подошел к нему и, крепко обняв за талию, сказал:

– Какая храбрость! Вы совершили тяжкое преступление в Цанчжоу и пришли сюда. Ведь власти предлагают за вашу голову три тысячи связок монет. Что же вы намерены предпринять?

– Вы принимаете меня за кого‑нибудь другого, – промолвил Линь Чун.

– А разве вы не Линь Чун Барсоголовый? – продолжал незнакомец.

– Моя фамилия Чжан, – ответил Линь Чун.

– Неправда! – рассмеялся незнакомец. – Вы только что написали свое имя на стене, на щеке у вас клеймо. Как же вы можете все это отрицать?

– Что ж, вы хотите арестовать меня? – спросил Линь Чун.

– К чему это мне? – со смехом сказал незнакомец.

Затем он пригласил Линь Чуна в павильон, который находился у воды позади кабачка. Приказав слуге зажечь огонь и отвесив Линь Чуну поклон, как это полагалось по обычаю, незнакомец попросил его сесть и сам уселся напротив.

– Я только что слышал, друг мой, как вы спрашивали дорогу на Ляншаньбо и просили найти лодку; но зачем переправляться вам на этот остров, ведь там разбойничий стан.

– Не буду скрывать от вас, – сказал Линь Чун. – Меня жестоко преследуют власти, и мне просто некуда деться. Поэтому я и решил отправиться в горный стан Ляншаньбо и просить тамошних молодцов принять меня в свою шайку.

– Несомненно, кто‑нибудь посоветовал вам отправиться туда.

– Да, эту мысль подал мне один старый друг из Цанчжоу, – отвечал Линь Чун.

– Уж не Чай Цзинь ли? – спросил незнакомец.

– Откуда вы его знаете, почтенный господин? – удивился Линь Чун.

– Сановник Чай Цзинь в дружеских отношениях с главарями этого стана, – отвечал незнакомец. – Они часто обмениваются письмами. Когда Ван Лунь провалился на экзаменах, он вместе с Ду Цянем обратился к Чай Цзиню: последний приютил их, и они некоторое время жили у него в поместье. На дорогу хозяин снабдил их всем необходимым. Поэтому‑то они и питают к нему чувство глубокой благодарности.

– Вот уж недаром говорится: «Глаза есть, а горы Тайшань не заметил», – сказал с поклоном Линь Чун. – Могу я узнать, ваше имя?

– Зовут меня Чжу Гуй. Меня прислал сюда на разведку предводитель удалых молодцов – Ван, – с почтительным поклоном поспешил ответить незнакомец. – Сам я из уезда Ишуй, области Ичжоу. Среди вольного люда я известен под кличкой «Сухопутный крокодил». Мои товарищи из стана велели мне открыть здесь кабачок, чтобы наблюдать за проезжими. Когда здесь проходит какой‑нибудь богач, я сообщаю в стан. В отношении вас, уважаемый друг, я не решился что‑либо предпринять потому, что услышал, как вы расспрашивали про дорогу на Ляншаньбо. Затем увидел, как вы написали на стене свое славное имя. Здесь бывали люди из Восточной столицы, они много рассказывали о вашем мужестве и героизме. Я никак не ожидал, что сегодня буду иметь честь встретиться и познакомиться с вами. Если вдобавок к вашему славному имени у вас имеется еще рекомендательное письмо от господина Чай Цзиня, то предводитель Ван несомненно предоставит вам какую‑нибудь почетную должность.

Тем временем на столе появились вино и блюда с мясом, рыбой и другими яствами, и Чжу Гуй стал угощать Линь Чуна. Так они просидели в павильоне весь вечер.

– Как же мне все‑таки найти лодку, чтобы переправиться на остров? – спросил Линь Чун.

– Лодка найдется, – сказал Чжу Гуй, – об этом вам нечего беспокоиться. Пока ложитесь отдыхайте, а на рассвете мы вместе двинемся в путь.

После этого они пошли спать. Когда наступила пятая стража, Чжу Гуй проснулся и пошел будить Линь Чуна. Умывшись, они выпили по пять чашечек вина и слегка закусили. Еще не рассвело. Хозяин открыл окно, взял изогнутый лук, положил на тетиву поющую стрелу и, прицелившись, пустил в ту часть залива, где камыш был примят и поломан.

– Что все это значит? – спросил Линь Чун.

– Таков сигнал, принятый в нашем стане, – ответил Чжу Гуй. – Сейчас появится лодка.

И действительно, вскоре из небольшой заводи показалась быстроходная лодка с несколькими разбойниками. Она плыла прямо к павильону. Чжу Гуй взял оружие и имущество Линь Чуна и повел последнего к лодке. Когда они уселись, лодка отчалила и поплыла в том направлении, откуда прибыла. Спустя короткое время они достигли острова.

Когда лодка пристала к песчаной отмели, Чжу Гуй и Линь Чун вышли на берег. Один из разбойников взвалил на себя вещи и оружие Линь Чуна и вместе с новоприбывшими отправился в крепость, остальные же отвели лодку обратно в заводь.

Выйдя из лодки и оглядевшись, Линь Чун увидел вокруг огромные, в несколько обхватов деревья; впереди на небольшом холме стоял павильон. На одном из поворотов дороги появился разбойничий, стан. Перед воротами было сложено всевозможное оружие: мечи, кинжалы, ружья, алебарды, копья, Дротики, самострелы. Повсюду валялись куски дерева и камни Для сбрасывания на врага.

Разбойники прошли вперед, доложить о прибытии гостей. Когда прибывшие вошли, то увидели, что по обеим сторонам узкого прохода выстроилась охрана с флагами в руках. Гости миновали еще двое крепостных ворот и только тогда подошли к главному входу лагеря. Линь Чун заметил, что все ворота усиленно охраняются. Вокруг лагеря высились громады гор, а между ними находилась гладкая, как зеркало, площадка, примерно в пятьсот квадратных чжанов. В этом гарном ущелье помещались главные ворота разбойничьего стана. По обеим их сторонам были расположены караульные помещения.

Чжу Гуй провел Линь Чуна в парадное помещение. В центре, на кресле, восседал человек. Это и был главный предводитель разбойников – Ван Лунь. По бокам, также в креслах, восседали второй предводитель – Ду Цянь и третий предводитель – Сун Вань.

Чжу Гуй и Линь Чун выступили вперед, поклонившись, и произнесли при этом обычное приветствие. Стоя рядом с Линь Чуном, Чжу Гуй обратился к предводителю со следующими словами:

– Этот человек – наставник восьмисоттысячного войска Восточной столицы. Зовут его Линь Чун, по прозвищу «Барсоголовый». По навету командующего Гао Цю его приговорили к ссылке в Цанчжоу. Там его обвинили в поджоге военных окладов. Линь Чун убил трех человек. После этого ему удалось укрыться в усадьбе господина Чай Цзиня, который относится к нему с большим уважением. Он написал ему рекомендательное письмо и направил сюда.

Линь Чун достал из‑за пазухи письмо и почтительно передал Ван Луню. Последний вскрыл письмо, прочитал его, пригласил Линь Чуна сесть в четвертое кресло, а Чжу Гуй занял пятое.

Затем Ван Лунь приказал прислуживающим разбойникам принести вина. После того как все выпили по три чашки, Ван Лунь спросил гостя:

– Как здоровье господина Чай Цзиня?

– Он часто выезжает в поле и наслаждается охотой, – ответил Линь Чун.

Ван Лунь задал гостю еще несколько вопросов, а затем подумал: «Я всего лишь неудавшийся ученый. Когда мне не повезло на экзаменах, мы отправились сюда вместе с Ду Цянем и занялись разбоем. Позднее к нам присоединился Сун Вань, и мы собрали шайку разбойников. Однако я не могу похвастаться своими способностями руководить ими. Что же касается Ду Цяня и Сун Ваня, то и они в военном деле мало смыслят. И вот сегодня к нам неожиданно прибыл этот человек‑наставник дворцового войска и несомненно большой знаток военного дела, – где уж нам тягаться с ним. Он, конечно, заткнет всех нас за пояс и станет нами командовать. Поэтому, чтобы избежать неприятностей, лучше я под каким‑нибудь предлогом избавлюсь от него и отошлю его обратно. Это, правда, нехорошо, и мне неудобно будет перед Чай Цзинем: он может подумать, что я забыл его прошлые милости… Ну, да сейчас не до него!»

Затем Ван Лунь приказал приготовить вина и угощение и пригласил всех к столу. В пиршестве приняли участие также другие разбойники. В конце трапезы Ван Лунь приказал разбойникам, прислуживавшим за столом, принести блюдо с пятьюдесятью лянами серебра и двумя кусками шелка, после чего поднялся и сказал:

– Господин Чай Цзинь рекомендовал вам, господин наставник, отправиться в наш стан и вступить в нашу компанию. Но, к сожалению, я должен сказать, что в нашем стане постоянно не хватает продовольствия, помещения у нас и небольшие и неказистые, да и народу совсем мало. Поэтому я опасаюсь, что вам не понравится у нас, а это доставит нам немало огорчений. Вот мы и приготовили вам скромные подарки; не обессудьте и не откажитесь принять их. Вы, несомненно, найдете себе более достойную компанию и сможете спокойно обосноваться где‑нибудь в другом месте. Только уж, пожалуйста, не сердитесь на нас!

– Разрешите мне, почтенные предводители, обратиться к вам, – сказал Линь Чун. – Я прошел много тысяч ли, надеясь найти у вас пристанище. Меня рекомендовал господин Чай Цзинь, и я думал, что вы примете меня к себе. Я не обладаю никакими талантами, но все же очень прошу вас разрешить мне остаться здесь. Искренне заявляю, что, если мне придется умереть, защищая ваш лагерь, я не остановлюсь перед этим, считая подобный подвиг самым большим счастьем моей жизни. Я говорю от чистого сердца, а не ради вашего благоволения. Не за серебром пришел я сюда, и поэтому умоляю вас, предводители, оставить меня в вашем лагере.

– Да ведь у нас здесь тесновато, – настаивал Ван Лунь. – Мы не можем даже как следует устроить вас. Вы уж на нас не сердитесь.

Видя, какое направление принимает беседа, Чжу Гуй вставил свое слово:

– Старший брат мой! – начал уговаривать он Ван Луня. – Не гневайся на меня. Хотя продовольствия в нашем лагере и не так много, но мы можем добыть его в соседних деревнях и городах. На горах и около озер вдоволь леса, его хватит хоть на тысячу домов. Этого человека очень рекомендует нам господин Чай Цзинь. Как можем мы отправить его? Ведь господин Чай Цзинь всегда относился к нам с вниманием и оказывал большие милости. И если он узнает, что мы отказались приютить этого человека, что он подумает о нас? Да к тому же наставник – человек с большими способностями и может принести нам пользу.

– Стоит ли из‑за одного человека разговаривать! – вставил также Ду Цянь. – Почтенный брат, если мы не оставим его здесь, господин Чай Цзинь будет недоволен нами. Он подумает, что за все его милости мы платим черной неблагодарностью. Господин Чай Цзинь сделал нам немало добра, и вот теперь, когда он посылает к нам человека, мы не может отказать ему.

– Ради господина Чай Цзиня мы должны оставить его здесь и сделать одним из наших вождей, – выступил в защиту Линь Чуна также и Сун Вань. – Иначе весь бродячий люд будет возмущен нашей неблагодарностью.

– Братья, – сказал Ван Лунь, – хоть он и совершил в Цанчжоу великое преступление, все же мы не знаем, с какими намерениями он явился сюда. Возможно, он пришел разведать, что у нас тут делается. Как же нам быть?

– За совершенное мною преступление карают смертью, – сказал Линь Чун. – Поэтому я пришел сюда присоединиться к вам. Так какие же у вас могут быть сомнения?

– Раз вы искренне хотите к нам присоединиться, – сказал Ван Лунь, – то дайте нам соответствующее поручительство.

– Я немножко знаю грамоту, – сказал Линь Чун. – Принесите мне бумагу, я готов написать.

– Вы ошиблись, наставник, – засмеялся Чжу Гуй. – Когда кто‑либо из добрых молодцов хочет присоединиться к нам, он должен представить особый вид поручительства. Это значит, что вы должны спуститься с горы, убить какого‑нибудь человека и принести сюда его голову. Тогда у нас не останется уже никаких сомнений. Это‑то и называется здесь «поручительством».

– Что ж, – согласился Линь Чун, – спуститься с горы и кого‑нибудь подкараулить не так‑то трудно, боюсь только, что никто мне не встретится.

– Даю вам три дня сроку, – сказал Ван Лунь. – Если в течение трех дней вы принесете нам поручительство, мы примем вас в свою компанию. Если же за это время вы ничего не сделаете, то пеняйте на себя.

Линь Чун согласился. С наступлением вечера все разошлись. Чжу Гуй, попрощавшись, вернулся в свой кабачок. Линь Чун же взял оружие, вещи и в сопровождении одного из разбойников направился в помещение для гостей и там заночевал.

На следующее утро он рано встал, выпил чаю, подвязал к поясу меч, взял пику и в сопровождении одного из разбойников спустился с горы. Переправившись на другой берег, он выбрал глухое место и стал ждать случайного прохожего. Он прождал до самых сумерек, но никто так и не показался на дороге. Линь Чун был очень расстроен и, сопровождаемый разбойником, возвратился в стан. Когда они пришли туда, Ван Лунь спросил:

– А где же поручительство?

– Сегодня я не смог его принести, так как на дороге никто не показывался, – отвечал Линь Чун.

– Если вы не представите его и завтра, – сказал Ван Лунь, – то вам уже нельзя будет здесь оставаться.

Линь Чун промолчал, лишь на сердце у него стало еще тяжелее. Придя в комнаты, он попросил поесть и затем отправился спать.

На следующий день он встал с рассветом, позавтракал вместе с разбойниками и, захватив оружие, снова спустился с горы. Сопровождавший его разбойник сказал:

– Сегодня мы отправимся на южную дорогу.

Они переправились на другой берег и остановились в лесу, но, прождав до полудня, так никого и не встретили. В полдень показалась большая группа путников, более трехсот человек, которые шли цепочкой. Но Линь Чун не рискнул напасть на них и только проводил их взглядом. Он подождал еще некоторое время; стало вечереть, а на дороге никто больше не появлялся. Тогда огорченный Линь Чун сказал сопровождавшему его разбойнику:

– Что за несчастная судьба у меня! Я провел здесь уже два дня, но так и не встретил путешественника, который шел бы один. Что же мне теперь делать?

– Не кручиньтесь, брат, – сказал разбойник. – У вас еще один день в запасе. Завтра мы отправимся на восточную дорогу и покараулим там.

Вечером они вернулись в лагерь, и Ван Лунь снова обратился к Линь Чуну с вопросом:

– Ну, где же поручительство?

Линь Чун даже не решился ответить и лишь тяжело вздохнул.

– Что ж, видно, и сегодня ничего не вышло, – смеясь, продолжал Ван Лунь. – Я дал вам три дня сроку, два уже прошло. Если и завтра у вас ничего не получится, нам не стоит больше встречаться. Вы покинете нас и поищете себе другое пристанище.

Совсем расстроенный, Линь Чун пошел в свою комнату. Подняв глаза к небу и тяжело вздохнув, он сказал сам себе.

– Кто бы мог подумать, что из‑за этого негодяя Гао Цю я окажусь здесь?! Наступили для меня самые тяжелые времена! Нет мне пристанища ни на небе, ни на земле!

Прошла еще ночь. Проснувшись на рассвете, Линь Чун встал и попросил есть, затем связал свои вещи в узел и оставил в комнате. Затем, снова подвесив свой меч и взяв пику, он переправился в сопровождении разбойника на берег и двинулся по направлению к восточной дороге.

– Ну уж если и сегодня мне не удастся добыть поручительство, – сказал Линь Чун, – то придется уйти куда‑нибудь в другое место и там искать пристанища.

Достигнув подножья горы, они спрятались в лесу у восточной дороги и стали ждать. Солнце было уже в зените, а на Дороге так никого и не было видно. К этому времени снегопад прекратился, небо прояснилось, и солнце ослепительно сияло. Линь Чун взял пику и, обращаясь к разбойнику, сказал:

– Ну, как видно, у меня ничего так и не выйдет! Лучше уж засветло вернуться за вещами и отправиться в какое‑нибудь другое место искать пристанища!

Но в это время разбойник указал ему на что‑то рукой, промолвив:

– Ага, наконец‑то! Посмотри‑ка, там как будто идет человек!

– О! Судьба все же смилостивилась надо мной! – воскликнул Линь Чун.

Вдали они увидели человека, который спускался с горы. Подпустив его на близкое расстояние, Линь Чун взял на изготовку свою пику и неожиданно выскочил из засады. Заметив его, испуганный прохожий только крикнул: «Ай‑я!» и, бросив свой груз, пустился наутек. Линь Чун бросился за ним в погоню, но где уж там было его догнать! Незнакомец, словно ветер, перемахнул через холм и исчез.

– Вот видишь, какая у меня горькая участь! – сокрушался Линь Чун. – Целых три дня ждал я, пока покажется одинокий путник! И когда, наконец, он показался, я упустил его!

– Ничего, – заметил разбойник. – Хоть тебе и не удалось убить человека, зато ты получил его добро и представишь это, взамен поручительства.

– Тогда отвези это все в лагерь, – сказал Линь Чун, – а я подожду здесь еще немного.

Разбойник взял коромысло с кладью и едва только вышел из лесу, как вдруг увидел какого‑то огромного человека, который показался из‑за холма.

Завидев этого человека, Линь Чун сказал:

– Наконец‑то небо оказывает мне милость!

Но великан с мечом в руках, заметив Линь Чуна, громовым голосом вскричал:

– Ах ты, недорезанный разбойник! Куда это ты тащишь мои вещи? Я собирался выловить вас всех, а ты еще осмеливаешься сердить меня!

С этими словами он вихрем ринулся вперед. Линь Чун тоже выступил вперед и приготовился к битве.

Если бы этот человек не схватился с Линь Чуном, в стане Ляншаньбо не стало бы двумя могучими тиграми больше, а в разбойном стане у крутых берегов не собралось бы еще несколько удалых молодцов.

О том, кто вступил в борьбу с Линь Чуном, вы, читатель, узнаете из следующей главы.

 

Глава 11

повествующая о том, как Линь Чун вступил в банду разбойников в становище Ляншаньбо, и о том, как Ян Чжи продавал свой меч в Бяньцзинчэне

Во время боя Линь Чун разглядел своего противника.

Ростом он был в семь с половиной чи. На лице у него виднелось темное пятно, на щеках торчала жидкая рыжая бороденка. На нем была высокая войлочная шляпа, украшенная на макушке пучком красных конских волос, боевой халат из белого атласа, подпоясанный пестрым льняным кушаком, штаны, подвязанные внизу полосатыми лентами из белой и черной материи. Ноги были обуты в длинные теплые чулки из шкурок сайги и меховые туфли из невыделанной воловьей шкуры. На боку у него висел кинжал, а в руках он держал саблю.

Незнакомец откинул шляпу за спину и остался в косынке, завязанной по углам узлами. Выпятив грудь и подняв саблю, он закричал:

– Отвечай, разбойник, куда ты дел мое добро?

Линь Чун не стал даже отвечать. Он был сильно зол, усы его стали дыбом. Вытаращив глаза, с саблей в руках он ринулся на противника.

Снег перестал идти, и небо прояснилось. По краям река затянулась тонкой полосой льда. У воды лицом к лицу столкнулись два храбреца, готовые уничтожить друг друга. То наступая, то отступая, они схватывались уже более тридцати раз, но пока еще нельзя было сказать, чья возьмет. Они сошлись еще десять раз, но в самый решающий момент боя с горы раздался голос:

– Эй вы, молодцы! Хватит драться!

Линь Чун выпрыгнул из круга. Противники, не выпуская мечей из рук, взглянули наверх. Там стояла толпа разбойников и среди них Ван Лунь, Ду Цянь и Сун Вань. Они спустились с горы и на лодках подъехали к месту битвы.

– Вы храбрые воины, – сказал Ван Лунь. – Его мы знаем – это наш Линь Чун, – продолжал он. – Можем ли мы узнать, кто вы и как вас зовут, темнолицый удалец? – спросил он незнакомца.

– Я потомок трех поколений военачальников, – отвечал тот, – внук знаменитого Яна, получившего высокое воинское звание; фамилия моя Ян, а имя Чжи. Я скитаюсь по западным окраинам страны. В молодости я держал экзамены по военному искусству и был назначен командиром в дворцовое войско. Вскоре после этого император пожелал устроить в своем парке искусственную гору и послал для этого на озеро Тайху десять военачальников из своего войска, в том числе и меня. Нам велели привезти в столицу мрамор для постройки искусственной горы. Но судьба сыграла со мною злую шутку. Мы уже добрались с мрамором до Хуанхэ, когда началась буря. Нашу баржу перевернуло, и весь мрамор пошел ко дну. Конечно, после этого возвратиться в столицу я уже не мог. Мне пришлось бежать, спасая свою жизнь. Сейчас вышло помилование, и я, собрав все свои ценности, решил вернуться в столицу и преподнести их тайному совету, в надежде получить прежнее место. Проходя здесь, я нанял носильщика, но никак не ожидал, что вы отнимете у него все мои ценности. Может быть, вы вернете мое добро?

– Не вас ли зовут Черномордым зверем? – спросил Ван Лунь.

– Это я и есть, – ответил Ян Чжи.

– В таком случае, – продолжал Ван Лунь, – разрешите пригласить вас в наш стан выпить и закусить, а веши мы вам вернем.

– Добрый человек! – сказал Ян Чжи. – Раз вы знаете меня, то лучше просто верните мои вещи. Это для меня важнее, чем приглашение выпить вина.

– Уважаемый военачальник! – сказал Ван Лунь, – еще несколько лет тому назад, когда я ездил в столицу держать экзамены, мне приходилось слышать ваше славное имя. Сегодня же я имею счастье познакомиться с вами. Разве могу я отпустить вас без угощения? Очень прошу вас погостить в нашем стане и побеседовать с нами. Никаких других намерений у меня нет.

После этого Ян Чжи не оставалось ничего другого, как отправиться с Ван Лунем и всей компанией в лагерь. Чжу Гуй также был приглашен. Они прибыли в парадный зал, где слева стояли четыре кресла: для Ван Луня, Ду Цяня, Сун Ваня и Чжу Гуя; справа были поставлены еще два кресла. В первое из них усадили Ян Чжи, второе занял Линь Чун. После того как все разместились, Ван Лунь велел зарезать баранов и устроить пир в честь Ян Чжи.

Не вдаваясь в подробности, все же скажем, что после того как было выпито по нескольку чашек вина, Ван Луню пришла в голову такая мысль: «Если я оставлю Линь Чуна здесь, то он скоро затмит нас всех. Лучше уж я проявлю человечность и оставлю также и Ян Чжи, который может соперничать с Линь Чуном».

Тогда, указывая на Линь Чуна, он сказал Ян Чжи:

– Наш друг Линь Чун – наставник восьмисоттысячного войска Восточной столицы. Командующий Гао Цю не терпит около себя порядочных люден и устроил так, что Линь Чун был осужден, заклеймен и сослан в Цанчжоу. Но и здесь Линь Чуну не повезло: он провинился перед властями и теперь вот попал к нам. Вы сказали, начальник, что направляетесь в Восточную столицу, надеясь получить там место. Не подумайте, что я уговариваю вас, но я сам когда‑то бросил гражданскую службу и стал военным, а затем пришел сюда и занялся разбоем. Ведь за вами числится преступление, и, хотя вышло помилование, трудно рассчитывать, что вас восстановят в должности. Вся военная власть в руках Гао Цю, и вряд ли он примет вас на службу. Не лучше ли вам остаться в нашем лагере. Добычу будем делить справедливо, пить и есть вволю и станем хорошими друзьями. Как вы на это смотрите?

– Очень благодарен вам за теплый прием и сердечное ко мне отношение, – отвечал Ян Чжи. – Но в Восточной столице у меня остался родственник, который пострадал из‑за меня, а я ничем еще не помог ему. Я надеюсь, что вы вернете мне вещи, а если и нет, то я все равно отправлюсь туда, даже с пустыми руками.

– Что же, раз не хотите оставаться здесь, – смеясь, сказал Ван Лунь, – мы не станем насильно вас удерживать. Но, может быть, вы окажете нам честь и останетесь переночевать, а завтра тронетесь в путь.

Ян Чжи охотно согласился. Пирушка продолжалась допоздна, и лишь глубокой ночью все разошлись. На следующее утро разбойники и гости встали рано, и Ван Лунь устроил прощальный завтрак в честь Ян Чжи. После завтрака предводители велели одному из разбойников принести вещи, которые накануне были отняты у Ян Чжи, и пошли проводить его с горы. Внизу они простились с гостем, приказали нескольким разбойникам переправить его в лодке на другой берег и вернулись в стан. Только теперь Ван Лунь согласился, чтобы Линь Чун стал четвертым предводителем, а за Чжу Гуем осталось пятое место. С этого времени разбои и грабежи совершались под предводительством всех пяти главарей, о чем мы говорить больше не будем.

Теперь вернемся к Ян Чжи. Выбравшись на дорогу, он отпустил провожавших его разбойников, нанял в носильщики местного крестьянина и двинулся в путь. Через несколько дней он прибыл в Восточную столицу, отыскал там гостиницу и остановился отдохнуть с дороги. Он расплатился с носильщиком, и Тот поспешил домой.

Войдя в гостиницу, Ян Чжи опустил на пол свой узел, снял кинжал и саблю. Затем позвал служителя, дал ему денег и велел купить вина и мяса. Прошло несколько дней. Ян Чжи Удалось найти человека, который согласился помочь ему устроить все дела Деньги и ценные вещи пошли на взятки различным чиновникам, от которых зависело восстановление Ян Чжи в прежней должности. И только после того как он израсходовал почти псе, что принес с собой, ему удалось добиться приема у командующего Гао Цю и лично вручить ему прошение.

Ян Чжи пришел во дворец. Когда Гао Цю подробно ознакомился с его делом, то вышел из себя.

– Что же это такое! – закричал он. – Из десяти посланных за мрамором военачальников девять вернулись в столицу, выполнив поручение, и лишь ты один потерял груз по дороге. Более того, ты не явился с повинной, а предпочел укрыться, и в течение долгого времени тебя нигде не могли найти. Теперь ты вернулся и просишь о восстановлении в прежней должности. Несмотря на помилование, я не могу принять тебя обратно, ведь ты совершил преступление!

С этими словами Гао Цю взял кисть и, написав на прошении «отказать», выгнал Ян Чжи из приемной.

Совершенно подавленный, Ян Чжи возвратился в гостиницу. «Прав был Ван Лунь, – думал он, – когда уговаривал меня остаться у них, но ведь имя мое незапятнано, и мне не хотелось порочить память родителей. Я надеялся отдать все мои способности и все мое искусство службе в пограничной страже, завоевать своей семье славное имя, передать его потомству и быть достойным своих предков. Но, увы, это мне не удалось! Ну и зловредный же ты человек, Гао Цю! Разве можно так притеснять людей!»

Подобные грустные мысли обуревали Ян Чжи.

Он прожил в гостинице еще несколько дней и остался без единой монеты в кармане. «Что же теперь делать? – думал он, – у меня остался лишь драгоценный меч, который я получил от предков. Он всегда был со мной, но сейчас, когда я в таком безвыходном положении, мне остается лишь продать этот меч хотя бы за тысячу связок. Тогда у меня будут деньги, я смогу уехать, обосноваться где‑нибудь и зажить спокойно».

В тот же день Ян Чжи взял меч, прикрепил к нему пучок травы в знак того, что он продается, и отправился на рынок. Сначала он пошел в конные ряды, где простоял две стражи. Но покупатели не подходили. В полдень он двинулся к мосту Тяньханьчжоу, где было особенно людно. Через некоторое время он заметил, что находившиеся кругом люди бросились в переулки, словно спасаясь от кого‑то. Ян Чжи прислушался к разговорам, желая понять, что происходит. Народ разбегался с криками: «Прячьтесь скорее! “Тигр” идет!»

«Что за чертовщина! – подумал Ян Чжи. – Откуда в таком большом городе тигр?»

И вдруг вдалеке он заметил огромную темную фигуру. Человек был сильно пьян и шел, покачиваясь из стороны в сторону. Приглядевшись к нему. Ян Чжи узнал известного во всей Восточной столице бродягу и хулигана Ню‑эра, по прозвищу «Лысый тигр». Он славился тем, что повсюду учинял скандалы и дебоши. За это его уже несколько раз судили, но даже в Кайфыне на него невозможно было найти управы. Вот почему, завидя его, население города разбегалось и пряталось.

Приблизившись к Ян Чжи, Ню‑эр выхватил у него из рук меч и спросил:

– Сколько просишь за меч, молодец?

– Этот драгоценный меч достался мне в наследство от предков, – отвечал Ян Чжи, – и я хотел бы получить за него три тысячи связок монет.

– Что за диковина твой меч! – воскликнул Ню‑эр. – Почему ты так дорого за него просишь? Если я куплю нож за тридцать медяков, то смогу резать им и мясо и бобовый сыр. А что толку в твоем дурацком мече, который ты еще называешь драгоценным?!

– Да разве можно сравнивать мой меч с железным ножом, который продается в лавке! – возразил Ян Чжи. – Этот меч действительно драгоценный.

– Да почему же он драгоценный? – не отставал Ню‑эр.

– Во‑первых, – отвечал Ян Чжи, – им можно рубить и медь и железо. Во‑вторых, если держать над лезвием волосок и подуть на него, лезвие перережет волосок. И наконец, если вонзить этот меч в человека, на лезвии не останется ни капли крови.

– А сможет он рассечь медную монету? – спросил Ню‑эр.

– Давай монету и увидишь сам, – ответил Ян Чжи.

Ню‑эр зашел в лавку, где торгуют фруктами, около моста, взял там двадцать медных монет, по три вэня каждая, и, вернувшись обратно, положил их стопкой на перила моста.

– Ну, молодец, – сказал он, обращаясь к Ян Чжи. – Если ты рассечешь эту кучку монет, я дам тебе за меч три тысячи связок денег.

Не осмеливаясь подойти близко, люди издали наблюдали все происходящее.

– Это пустяки, – сказал Ян Чжи.

Он засучил рукава, взял в руки меч и, примерившись, одним ударом рассек пополам сложенную кучку денег. Зрители не могли удержаться от восторга.

– Нашли чему удивляться, – заворчал Ню‑эр. – Что ты еще хвалился сделать? – спросил он Ян Чжи.

– Поставь против лезвия волосок, дунь на него, и он разрежется на две части, – сказал Ян Чжи. – Можешь взять сразу несколько волосков, они тоже будут разрезаны.

– Не верю, – сказал Ню‑эр.

Тут он выдернул из своей головы пучок волос и, отдавая Ян Чжи, сказал:

– А ну посмотрим, что у тебя получится.

Ян Чжи взял волосы в левую руку и, держа над лезвием, сильно дунул на них. Все волосы были разрезаны пополам и полетели на землю. Тут снова раздались возгласы одобрения; толпа зрителей все росла.

– Ну, а еще что можно сделать твоим мечом? – приставал Ню‑эр.

– Им можно убить человека и на лезвии не останется крови, – повторил Ян Чжи.

– Как же это может быть? – спросил Ню‑эр.

– Он так быстро рассекает человека, что не остается и следов крови, – пояснил Ян Чжи.

– Не верю я этому, – твердил Ню‑эр. – Найди кого‑нибудь и заколи, а я посмотрю! – предложил он.

– Как же можно, – возразил Ян Чжи, – ни за что ни про что убить среди бела дня человека? Если не веришь, приведи сюда собаку, я заколю ее, и ты посмотришь.

– Так ведь ты же говорил о человеке, а не о собаке, – возразил Ню‑эр.

– Ну вот что, – сказал Ян Чжи. – Не покупаешь, не надо, зачем попусту беспокоить людей?

– Ну‑ка, дай мне еще посмотреть! – сказал Ню‑эр.

– Да что ты пристаешь! – рассердился Ян Чжи. – Я же тебя не заставляю!

– А хватит у тебя духу убить меня? – спросил Ню‑эр.

– Ни раньше, ни сейчас не имел я на тебя обиды, – отвечал Ян Чжи. – Не состоялась у нас сделка, и ладно. Так что убивать мне тебя не к чему.

Тут Ню‑эр крепко схватил Ян Чжи за руку и сказал:

– Я куплю этот меч во что бы то ни стало.

– Если берешь, – ответил Ян Чжи, – то плати за него.

– А может, у меня нет денег? – спросил Ню‑эр.

– Так зачем же ты меня держишь? – сказал Ян Чжи.

– Я хочу заполучить этот меч, – настаивал бродяга.

– А я тебе его не отдам, – возражал Ян Чжи.

– Если ты настоящий мужчина, так руби меня своим мечом, – говорил Ню‑эр.

Тут Ян Чжи рассердился и так толкнул Ню‑эра, что тот шлепнулся у его ног; но тут же вскочил, бросился на Ян Чжи и схватил его за грудь.

– Люди добрые! – вскричал Ян Чжи. – Будьте свидетелями! У меня нет денег на дорогу, и я вынужден продавать свой меч. А этот разбойник отнимает его у меня да еще лезет в драку.

Однако никто из присутствовавших из страха перед Ню‑эром не решился заступиться за Ян Чжи.

– А, так ты говоришь, что я бью тебя! – кричал Ню‑эр. – Да если я забью тебя до смерти, все равно ничего особенного не случится.

С этими словами он размахнулся правой рукой и хотел ударить Ян Чжи кулаком, но тот сумел вовремя увернуться и с мечом в руке кинулся на своего противника. Резким движением он вонзил меч в шею Ню‑эра, и тот повалился на землю. Тогда Ян Чжи подбежал к нему и дважды всадил меч в грудь врага. Хлынула кровь, заливая все вокруг. Ню‑эр умер. Тогда Ян Чжи обратился к присутствовавшим со следующими словами:

– Я убил этого мерзавца и не желаю впутывать вас в это дело. Бродяга мертв, и я сам пойду в городскую управу доложить обо всем. Вас же я попрошу пойти со мной вместе и быть моими свидетелями.

Народ толпой повалил вслед за Ян Чжи в управу, чтобы дать свои показания. Когда они пришли, правитель области как раз был там. Ян Чжи с мечом в руке и сопровождавшая его толпа вошли в зал суда и встали на колени. Положив перед собой меч, Ян Чжи стал давать показания:

– Когда‑то я был одним из начальников дворцового войска. Мне поручили доставить в столицу мрамор, но в пути я потерял его и лишился своей должности. Не имея денег на дорогу, я взял этот меч и пошел на рынок продавать его. Неожиданно мне встретился бродяга Ню‑эр, который пытался силой отнять у меня меч да еще грозился избить меня. Я не стерпел и убил этого негодяя. Все эти люди свидетели того, как все произошло.

Окружающие подтвердили его слова и рассказали, как было дело. Тогда правитель области сказал:

– Поскольку ты пришел сюда и сам во всем сознался, я освобождаю тебя от предварительного наказания палками, полагающегося в таких случаях.

Но правитель тут же распорядился принести большую канту и надеть ее на Ян Чжи, а двух служащих, сопровождаемых представителями судебного следствия, послал на мост Тяньханьчжоу произвести расследование на месте. Туда же были отправлены под стражей Ян Чжи и все свидетели. Когда следствие было закончено, составили акт, и свидетелей, давших расписку, что они по первому вызову властей явятся для судебного разбирательства, отпустили домой. А Ян Чжи отправили в тюрьму, в которой обычно держали людей, приговоренных к смертной казни.

Когда тюремная охрана и надзиратели узнали, что Ян Чжи убил Лысого тигра – Ню‑эра, они преисполнились к заключенному глубокой симпатией и не только не вымогали у него денег, а, наоборот, окружили его заботой и вниманием. Жители района, прилегающего к мосту Тяньханьчжоу, в благодарность за то, что Ян Чжи избавил их от вредного и опасного человека, собрали ему деньги на пропитание, а также на подношения чиновникам, ведущим дело, что должно было облегчить участь Ян Чжи.

Подробно разобравшись в обстоятельствах убийства, судья понял, что Ян Чжи человек известный и хорошей репутации. Учитывая, что он избавил Восточную столицу от вредного и беспокойного человека, а также и то, что никакой семьи у Ню‑эра не было и, следовательно, никто, кроме него самого, не пострадал, судья решил смягчить наказание. После нескольких допросов он вынес заключение о том, что убийство совершено во время драки, не преднамеренно.

Через шестьдесят дней судья сообщил свое мнение правителю области. Ян Чжи вызвали в управление, сняли с него колодки и наказали двадцатью палками. Затем его заклеймили и приговорили к ссылке в округ Даминфу, где он должен был служить в войсках.

Меч Ян Чжи был конфискован в казну. Для сопровождения его к месту ссылки назначили конвоиров Чжан Луна и Чжао Ху и вручили им препроводительную бумагу. Потом на Ян Чжи надели железную кангу весом в семь с половиной цзиней, приказали обоим конвоирам отправляться в путь и хорошенько следить за ссыльным.

К тому времени владельцы крупных лавок у моста Тяньханьчжоу собрали деньги и ждали там прихода Ян Чжи. Они пригласили его вместе с охраной в кабачок и там угостили вином и закусками. Передавая собранные деньги конвоирам, торговцы сказали:

– Помните, что Ян Чжи – хороший человек. Он пострадал лишь за то, что сделал людям добро и уничтожил зло. Поэтому мы просим вас бережно и заботливо относиться к нему по дороге в Северную столицу.

– Можете быть спокойны, – отвечали Чжан Лун и Чжао Ху. – Мы и сами знаем, что он хороший человек, и если бы вы даже не просили, мы все равно хорошо бы к нему относились.

Ян Чжи поблагодарил провожавших его горожан за добрые слова и взял переданные ему на дорожные расходы деньги. После этого они распрощались и разошлись.

А Ян Чжи в сопровождении охранников вернулся в гостиницу, где раньше жил, расплатился за комнату и питание и забрал оставленные здесь вещи. Там он угостил охранников и попросил найти лекаря, который наложил бы пластырь на раны от палочных ударов. После этого он вместе с охранниками двинулся в путь по направлению к Северной столице. На всех промежуточных, больших и маленьких станциях и в городах, которые им приходилось проходить, они покупали мясо и вино, и Ян Чжи всякий раз угощал охранников. На ночь они останавливались на постоялых дворах, а днем продолжали путь.

Через несколько дней они прибыли в Северную столицу, прошли прямо в центр города и, отыскав гостиницу, остановились в ней передохнуть с дороги.

Начальник гарнизона округа Даминфу Северной столицы по имени Лян Чжун‑шу был очень влиятельным человеком, так как в его руках была сосредоточена вся военная и гражданская власть. Он приходился зятем сановнику Цай Цзину – воспитателю наследника императора тогдашней династии Восточной столицы.

Был десятый день второй луны. Лян Чжун‑шу находился в управлении, когда охранники привели туда Ян Чжи и вручили бумагу, выданную им областным управлением Кайфына. Просмотрев ее, Лян Чжун‑шу вспомнил, что когда‑то, в бытность свою в Восточной столице, встречался с Ян Чжи и сейчас, признав его, попросил подробно изложить все, что с ним случилось. Ян Чжи рассказал, как командующий Гао Цю отказался восстановить его в прежней должности, как, израсходовав все свои деньги, он был вынужден продавать свой меч, сообщил он и о том, как ему пришлось убить Ню‑эра. Выслушав откровенный рассказ Ян Чжи, Лян Чжун‑шу остался очень доволен. Он приказал снять с Ян Чжи кангу и сказал, что оставляет его служить в своем управлении. Затем начальник области выдал охранникам расписку в том, что они доставили Ян Чжи по назначению, и отправил их обратно в Восточную столицу. Об охранниках речи больше не будет.

Вернемся к Ян Чжи. Попав в управление Лян Чжун‑шу, он старательно выполнял все свои обязанности, оставаясь на службе с утра до ночи. Видя его усердие, Лян Чжун‑шу решил повысить его в должности, назначив войсковым командиром с установленным месячным жалованьем. Однако, опасаясь, что это может вызвать недовольство других военачальников, Лян Чжун‑шу издал приказ, в котором всем начальникам предлагалось в назначенный день созвать подчиненных на учебное поле у Восточных ворот для проведения военных испытаний. В тот же вечер Лян Чжун‑шу вызвал к себе Ян Чжи и оказал ему:

– Я хочу повысить вас в должности и сделать помощником войскового командира с установленным месячным жалованьем. Не знаю только, достаточно ли вы сильны в военном искусстве.

– Ваш покорный слуга, – отвечал Ян Чжи, – вырос в семье, где из поколения в поколение детей учили военному делу и готовили из них военных начальников. К тому же я был начальником дворцового войска. Все восемнадцать видов военного искусства я изучал с малых лет. Когда вы заговорили о повышении меня в должности, мне показалось, что туча, нависшая надо мной, рассеялась и снова засияло солнце. Если вы окажете мне эту милость, я сделаю все, что в моих силах, чтобы отблагодарить вас.

Лян Чжун‑шу остался очень доволен ответом Ян Чжи и подарил ему кольчугу. Никаких событий в этот вечер больше не произошло.

На следующий день утро выдалось хорошее. Дул легкий ветерок, пригревало солнце. Была середина второй луны. Когда Лян Чжун‑шу окончил свой завтрак, они с Ян Чжи сели на лошадей и в сопровождении большой свиты направились к Восточным воротам. У военного учебного плаца начальника области встретило множество военных чинов. Подъехав к павильону, Лян Чжун‑шу сошел с лошади. Затем он поднялся в павильон и занял специально приготовленное для него большое, отделанное серебром кресло. Справа и слева от него двумя рядами разместились командиры воинских частей – старшие военачальники, их помощники, сотники, наставники и младшие командиры. Все они, числом до ста человек, чинно расселись по своим местам.

На особом возвышении перед павильоном стояли два инспектора войск – один по фамилии Ли Чэн, по прозвищу «Небесный князь», и другой – Вэнь Да, по прозвищу «Большой меч». Это были заслуженные командиры, не знавшие себе равных по отваге. Стоя перед Лян Чжун‑шу во главе приведенных ими войск, они трижды прокричали установленное приветствие. Над помостом, где они стояли, взвился желтый флаг. Это был сигнал. По обеим сторонам поля выстроились музыканты с барабанами, литаврами и трубами. Трижды протрубили трубы, и каждый раз им отвечал громоподобный грохот барабанов и литавр. Наступила торжественная тишина, никто не осмеливался разговаривать.

После этого над помостом снова поднялся флаг. Выстроившиеся на поле войска замерли. Стоявшие на помосте взмахнули красным флагом, раздался барабанный бой, и отряд в пятьсот человек, расположенный там, откуда неслись звуки барабанов, разделялся на две колонны. Каждый из бойцов держал в руках свое оружие.

С помоста снова подали сигнал. Теперь уже махали белым флагом. Перед начальником области двумя ровными рядами выстроился конный отряд; всадники крепко держали поводья, осаживая своих лошадей.

Тогда Лян Чжун‑шу приказал позвать командира по имени Чжоу Цзинь. Из рядов конников, стоявших справа, тотчас же отделился воин и, подскакав на коне к павильону, спешился, затем приставил к ноге копье и громким голосом приветствовал начальника области.

– Вы должны, – сказал Лян Чжун‑шу, – показать нам свое военное искусство.

Выслушав это приказание, Чжоу Цзинь с пикой в руке вскочил на лошадь и три или четыре раза проскакал перед павильоном, проделывая оружием боевые фигуры. Зрители шумно выражали ему свое одобрение. Тогда Лян Чжун‑шу сказал:

– Позовите командира Ян Чжи, высланного сюда из Восточной столицы!

Ян Чжи появился перед павильоном и приветствовал начальника области.

– Ян Чжи, – сказал, обращаясь к нему, Лян Чжун‑шу. – Мне известно, что вы занимали должность командира в дворцовом войске Восточной столицы и за совершенное преступление сосланы сюда. Поскольку сейчас усилился разбой, государство нуждается в храбрых и искусных воинах. Сможете ли вы померяться силами с командиром Чжоу Цзинем? Если вы выйдете из соревнования победителем, то займете его место.

– Если это приказ вашей милости, то осмелюсь ли я ослушаться! – отвечал Ян Чжи.

Тогда Лян Чжун‑шу приказал привести коня и велел хранителю оружия и снаряжения выдать Ян Чжи все необходимое, а тому приказал готовиться к бою с Чжоу Цзинем.

Выслушав это распоряжение, Ян Чжи облачился в полученную накануне кольчугу, крепко завязал ее вокруг себя, одел на голову шлем, подвесил к поясу меч, взял лук, стрелы и длинную пику и, сев на коня, быстро выехал на поле. Как только начальник увидел Ян Чжи, он приказал начинать состязание на пиках. Чжоу Цзиня очень рассердила вся эта затея, и он сердито сказал:

– И этот ссыльный преступник осмеливается еще вступать со мной в состязание на пиках!

Мог ли Ян Чжи подумать, что ему доведется состязаться с Чжоу Цзинем? Однако, не случись этого, про Ян Чжи не сложилась бы поговорка:

Был он прославленней конников многих,

Войск многочисленных был он славней.

О том, как закончился этот поединок и кто вышел из него победителем, вы узнаете из следующей главы.

 

Глава 12

повествующая о том, как шла ожесточенная борьба за славу в предместье Северной столицы и как Ян Чжи вышел победителем

Дальше история рассказывает о том, что в тот момент, когда Чжоу Цзинь и Ян Чжи, стоя под знаменами, еле сдерживали своих коней и были готовы ринуться в бои, они услышали приказ командующего Вэнь Да:

– Стой!

Затем командующий подошел к павильону и сказал Лян Чжун‑шу:

– Разрешите обратиться, милостивый господин! Эти воины выбрали чрезвычайно опасное оружие. Оно годится для уничтожения разбойников, но не для состязания в военном искусстве. Применение подобного оружия в соревнованиях может окончиться печально. В лучшем случае они ранят друг друга, а в худшем – один из них погибнет! От всего этого войску будет один вред. Поэтому я предлагаю снять наконечники с пик и заменить войлочной обмоткой, а концы пик вымазать известью. Участники состязания должны одеться в плотные кафтаны из черного сукна, чтобы от удара пикой на них оставались пятна. Тот, у кого пятен окажется больше, и будет считаться побежденным. Я думаю, что только так они и должны состязаться друг с другом.

– Вы правы, – согласился Лян Чжун‑шу.

Затем была подана команда. Соперники отъехали за павильон, сняли наконечники с пик и концы пик обмотали войлоком, так что они стали походить на опухшие суставы. Затем противники переоделись в черные кафтаны, обмакнули концы пик в бадью с известью и, сев на коней, снова выехали на учебное поле.

Чжоу Цзинь сразу же пришпорил своего коня и, взяв пику на изготовку, ринулся навстречу Ян Чжи. Последний также пустил своего коня вскачь и приготовился встретить Чжоу Цзиня. Начался бой. Противники то налетали друг на друга, то разъезжались в разные стороны, то снова схватывались так, что издали казались сплошной массой и нельзя было различить ни седоков, ни коней. Уже раз сорок, а то и пятьдесят съезжались противники. Взглянув на Чжоу Цзиня, можно было подумать, что его обрызгали бобовым сыром, до того много было на нем следов от ударов пикой. Что же касается Ян Чжи, то у него было лишь одно белое пятно на левом плече. Лян Чжун‑шу ликовал. Он подозвал Чжоу Цзиня к павильону и, указывая на белые знаки, оставленные пикой противника, сказал:

– Мой предшественник назначил вас помощником командира. Но разве можно послать вас сражаться на северные или южные границы? Как можно было назначить вас на такую должность?! Немедленно передайте дела Ян Чжи!

В этот момент к павильону подошел командующий войсками Ли Чэн и почтительно обратился к Лян Чжун‑шу:

– Чжоу Цзинь недостаточно искусен в бою на пиках, зато он мастер стрельбы из лука. Боюсь, что неожиданное отстранение его от должности может вызвать в войсках недовольство. Поэтому, если вы не возражаете, я предложил бы устроить состязание между Чжоу Цзинем и Ян Чжи также и по стрельбе из лука.

– Вы совершенно правы! – сказал Лян Чжун‑шу и распорядился, чтобы Чжоу Цзинь и Ян Чжи состязались в стрельбе из лука.

Противники повиновались, оставили пики и взялись за луки и стрелы. Ян Чжи вытащил лук из чехла, натянул как следует тетиву и, с новым оружием в руках вскочив на коня, поскакал к центру поля. Остановив свою лошадь перед павильоном и почтительно склонившись, он сказал:

– Милостивый господин! Стрела, спущенная с тетивы, без разбора разит и врага и друга. Что, если во время состязания случится несчастье?

– Разве во время боя воин думает о том, что погибнет или будет ранен? Тот, кто искуснее, сразит противника, и это, конечно, не поставят ему в вину, – сказал Лян Чжун‑шу.

Тогда Ян Чжи выехал перед строем. Ли Чэн велел выдать состязавшимся щиты для защиты от стрел. Соперники нацепили их на руки.

– Вначале стреляйте вы три раза, – предложил Ян Чжи Чжоу Цзиню, – а затем уж я.

При этих словах Чжоу Цзинь вскипел от гнева и первой же стрелой рассчитывал пронзить Ян Чжи. А Ян Чжи, будучи потомственным военным и хорошо зная способности своего противника, не считал его сколько‑нибудь серьезным соперником.

В это время на помосте взмахнули черным флагом, и Ян Чжи, пришпорив коня, помчался в южном направлении, а Чжоу Цзинь пустился за ним вдогонку. Бросив уздечку на луку седла, он взял в левую руку лук, правой приладил стрелу и, натянув тетиву до отказа, выстрелил в спину Ян Чжи. Услышав позади себя свист стрелы, Ян Чжи мгновенно пригнулся набок, к самому стремени, и стрела пролетела мимо, не причинив ему никакого вреда.

Увидев, что первая стрела не попала в цель, Чжоу Цзинь начал волноваться. Он вытащил из колчана новую стрелу, положил ее на тетиву и, тщательно прицелившись в спину Ян Чжи между лопаток, снова выстрелил. Услышав звук стрелы, Ян Чжи не стал на этот раз прибегать к своему прежнему приему. Стрела летела, как вихрь, и в тот момент, когда она была уже совсем рядом, Ян Чжи концом своего лука оттолкнул ее, и она, описав круг, полетела наземь.

Увидев, что и эта стрела не попала в цель, Чжоу Цзинь еще больше встревожился. В это время Ян Чжи достиг конца поля и, резко повернув лошадь, поскакал назад к павильону. Чжоу Цзинь натянул поводья и, повернув коня, тоже помчался вслед за противником. Так они неслись друг за другом по полю, покрытому нежной, пушистой травой, на которой оставались похожие на перевернутые чайные чашечки следы четырех пар копыт, и в вихре скачки слышался лишь конский топот.

Чжоу Цзинь вытащил третью стрелу и, напрягая все свои силы, натянул тетиву. Глаза его были прикованы к спине Ян Чжи, и он в третий раз выстрелил. На звук летящей стрелы Ян Чжи обернулся в седле и, протянув руку, спокойно схватил ее. После этого он направил своего коня к центру поля и, подъехав к павильону, бросил стрелу на землю.

Лян Чжун‑шу очень понравился этот поединок, и он велел теперь стрелять Ян Чжи. На помосте снова взмахнули черным флагом. Чжоу Цзинь отбросил лук и стрелы, взял щит и, ударив коня, помчался в южном направлении. Ян Чжи выпрямился в седле и, пришпорив коня, тоже помчался за Чжоу Цзинем. Затем Ян Чжи с силой натянул тетиву своего лука и резко отпустил ее, так что она зазвенела. Услышав звук спущенной тетивы, Чжоу Цзинь решил, что летит стрела, и, повернувшись в седле, прикрылся щитом. Но стрелы не было.

Тогда Чжоу Цзинь подумал: «Этот прохвост мастер драться на пиках, но, видно, не умеет обращаться с луком. Если он еще раз спустит пустую тетиву, я не позволю ему больше стрелять и победа останется за мной».

В это время лошадь Чжоу Цзиня уже достигла южной границы поля, и, повернув ее, он поскакал в сторону павильона. Конь Ян Чжи, увидев, что Чжоу Цзинь мчится в другом направлении, помчался вслед за ним. А Ян Чжи тем временем уже достал из колчана стрелу, приладил ее на тетиву лука и стал размышлять: «Если я пущу стрелу ему под левую лопатку, то, несомненно, убью его, но ведь между нами не было никакой вражды. Лучше пустить стрелу, чтобы она не нанесла ему смертельной раны». Сильным рывком, словно собирался своротить гору, он выбросил вперед левую руку, тогда как правая его рука была приподнята и согнута, будто он держал ребенка. Тетива натянулась так, что лук стал похож на полную луну, а стрела полетела, как комета. Все это произошло куда быстрее, чем ведется рассказ. Не успел Чжоу Цзинь и защититься, как стрела попала ему в левое плечо и он вверх тормашками полетел с коня. Потеряв седока, лошадь ускакала за павильон.

Многие военные бросились к Чжоу Цзиню помочь ему подняться.

Видя все это, Лян Чжун‑шу еще больше обрадовался. Он велел начальнику военного приказа тут же написать бумагу о назначении Ян Чжи на место Чжоу Цзиня. Лицо Ян Чжи оставалось совершенно бесстрастным. Он спешился, подошел к павильону, почтительно поклонился начальнику и, поблагодарив за оказанную ему милость, принял должность. Но в этот момент со своего места в левой стороне павильона поднялся какой‑то человек и, подойдя к Ян Чжи, сказал:

– Не торопитесь благодарить за назначение! Померяйтесь‑ка силон со мной!

Ян Чжи увидел перед собой здоровенного мужчину, ростом больше семи чи. Его круглое лицо с толстыми губами и большим квадратным ртом и даже длинные уши заросли волосами, а величавая внешность говорила о том, что это сильный и мужественный человек.

Выступив вперед и став перед Лян Чжун‑шу, он сказал:

– Чжоу Цзинь не совсем еще оправился от болезни и не восстановил свои силы. Вот он и потерпел поражение в состязаниях. Я скромный командир без особых способностей, но хотел бы попробовать свои силы в поединке с Ян Чжи. И если перевес, хоть самый незначительный, окажется на его стороне, передайте ему мое место, но не отстраняйте от должности Чжоу Цзиня. Если даже мне придется погибнуть в этом состязании, я безропотно отдам свою жизнь. Взглянув на говорившего, Лян Чжун‑шу увидел, что это был не кто иной, как Со Чао, один из командиров в войске гарнизона округа Даминфу. Вспыльчивый и всегда готовый взорваться, как порох, брошенный в огонь, он отстаивал честь своей родины в сражениях и был в первых рядах бойцов. Этими качествами он заслужил прозвище «Неудержимый».

Услышав его слова, Ли Чэн спустился с помоста и, подойдя к павильону, почтительно обратился к Лян Чжун‑шу:

– Господин начальник! Ян Чжи служил в личных войсках императора и, конечно, весьма искусен в военном деле, поэтому Чжоу Цзинь ему не пара. А вот если бы он попробовал свои силы с Со Чао, доблестным командиром гарнизона, можно было бы справедливо судить об его достоинствах и недостатках.

Слушая его, Лян Чжун‑шу думал: «Я полагал, что повысить Ян Чжи в должности будет нетрудно, но командиры недовольны этим. Что же, пусть сразится с Со Чао. И если Ян Чжи даже убьет противника, они не смогут больше возражать». После этого Лян Чжун‑шу подозвал к себе Ян Чжи и спросил его:

– Согласны ли вы померяться силами с Со Чао?

– Если таков приказ вашей милости, – ответил Ян Чжи, – то как осмелюсь я ослушаться?

– В таком случае, – сказал Лян Чжун‑шу, – идите за павильон, смените ваше снаряжение и как следует вооружитесь.

Потом он вызвал хранителя оружия, приказал выдать Ян Чжи все необходимое, а также велел передать Ян Чжи своего собственного коня. Самому Ян Чжи он посоветовал:

– Будьте осторожны и не думайте, что у вас обычный противник.

Ян Чжи поблагодарил начальника и пошел снаряжаться к бою.

А тем временем Ли Чэн давал наставление Со Чао. Он говорил ему:

– Вас нельзя равнять с другими. Ваш ученик Чжоу Цзинь потерпел поражение. Если вы допустите какую‑нибудь оплошность, то запятнаете честь всех военных Даминфу. У меня есть боевой конь, который не раз бывал в сражениях, а также личное снаряжение. Все это я могу дать вам. Будьте осторожны и не теряйте боевого пыла.

Со Чао поблагодарил его и также отправился готовиться к сражению.

В это время Лян Чжун‑шу поднялся со своего места, вышел из павильона и остановился на возвышении перед лестницей. Находившиеся при нем подчиненные тотчас же придвинули кресло к перилам помоста, и начальник снова опустился в него, а свита расположилась слева и справа двумя рядами. Позвали слугу, специально приставленного к зонтам, и тот раскрыл большой зонт, сделанный наподобие тыквы и украшенный тройной бахромой из шелковых лент чайного цвета. Этот зонт установили позади Лян Чжун‑шу, чтобы затенить его от солнца.

На помосте взмахнули красным флагом, это подали команду. Тотчас же с обоих концов поля раздался оглушительный бой барабанов и звуки труб, а затем в воздух взвились ракеты. Под треск ракет Со Чао подскакал на коне к переднему ряду войск и остановился под знаменем. Ян Чжи также выехал вперед на своем коне и, приблизившись к войскам, занял место позади знамени.

На помосте взмахнули желтым флагом. Снова послышался барабанный бой, и с обоих концов поля трубачи протрубили боевые сигналы. Воцарилась напряженная тишина, никто не смел повысить голоса. Затем раздались звуки гонга, на помосте взметнулся белый флаг, и войска, стоявшие на поле, замерли без движения. На возвышении взмахнули черным флагом, и в третий раз забили барабаны.

Линия войск слева от павильона раздвинулась, послышался звон бубенчиков на сбруе, и из‑за строя солдат с позолоченной боевой секирой в руке на белоснежном боевом коне Ли Чэна галопом выехал Со Чао. Вырвавшись вперед, он сдержал своего коня. Со Чао выглядел настоящим героем.

На голове его был стальной шлем формы львиной головы. С шишака свешивался до плеч огромный султан из лент. Одет Со Чао был в железную кольчугу, подпоясанную кушаком из золотых пластинок, каждая из которых изображала голову какого‑нибудь зверя. На груди и спине воина прикреплялись круглые бронзовые щиты. Поверх всего он носил халат из розового шелка, расшитый цветами. С головы Со Чао спускались две зеленые шерстяные ленты, ноги были обуты в сапоги из полос разноцветной кожи. На левом плече висел лук, с правого свешивался колчан со стрелами.

Затем расступились воины, стоявшие справа от павильона. Снова послышался звон бубенчиков, и выехал Ян Чжи с оружием в руках. Держа лук наготове, он остановился перед строем. Своим воинственным видом он вызывал не меньшее восхищение, чем. соперник. На голове у него красовался белый, сверкающий инеем шлем из кованого железа, с султаном синего цвета на макушке, с которого свешивались две красные шерстяные ленты. Одет он был в кольчугу, сделанную из маленьких металлических пластинок, скрепленных крючками. Спереди и сзади его прикрывали металлические щиты в форме звериных морд. Поверх всего он носил расшитый шелковый халат, подпоясанный красным кушаком с металлическими пластинками; обут он был в сапоги, сшитые из полос желтой кожи, на двойной подошве. На боку у него висели лук с кожаной рукояткой и колчан, наполненный острыми стрелами. В руках он держал железную пику со стальным наконечником. Восседал Ян Чжи на огненнорыжем коне Лян Чжун‑шу, таком порывистом и быстром, что он, как вихрь, мог пролететь тысячу ли… По рядам войск пронесся рокот одобрения. И хотя никто не знал еще, каковы военные способности Ян Чжи, весь вид его говорил о том, что это выдающийся воин.

В этот момент с южного конца поля подскакал на коне воин, который держал в руках расшитый золотом флаг, и громко прокричал:

– Начальник области приказывает вам проявить все ваши способности и отвагу. Тот из вас, кто допустит какую‑нибудь ошибку, понесет наказание, а тот, кто выйдет победителем, будет щедро награжден.

Выслушав приказ, противники пришпорили своих коней и ринулись навстречу друг другу к центру поля. Расстояние между противниками становилось все меньше и меньше, и они подняли свое оружие. Со Чао был в сильном гневе. Вертя в руках большую секиру и пришпоривая своего коня, он мчался навстречу Ян Чжи. Но Ян Чжи сохранял мужественный вид и был готов с копьем в руках достойно встретить противника. Оба они остановились в центре поля, вблизи от помоста, и вступили в бой. Каждый из них дрался, напрягая все свои силы и способности. Они то съезжались, то разъезжались, то наступали, то отступали. По временам казалось, что у них по сотне рук, а ноги лошадей сплетаются между собой. Они съезжались уже более пятидесяти раз, но все еще нельзя было сказать, на чьей стороне перевес.

Находившийся на помосте Лян Чжун‑шу замер, наблюдая эту битву. Среди зрителей то и дело слышались восторженные крики. Стоявшие в строю воины переглядывались друг с другом и говорили: «Мы много лет служим в армии, не в первый раз нам приходится бывать при состязании, но такой достойной пары соперников мы еще не видали».

Командующие Ли Чэн и Вэнь Да, стоявшие на помосте, также не могли удержаться от одобрительных восклицаний:

– Ловко! Здорово!

Вдруг Вэнь Да подумал, что в подобном бою один из сражающихся неизбежно должен пасть. Он тотчас же подозвал знаменосца и приказал ему встать между сражающимися. На сигнальной вышке ударили в барабаны. Но разве могли Ян Чжи и Со Чао разъехаться, когда бой был в самом разгаре и каждый бился за свое первенство? Лишь услышав крик подскакавшего к ним знаменосца:

– Остановитесь! Слушайте приказ начальника! – они опустили свое оружие, сдерживая коней, разъехались в разные стороны, стали в строй под знамена и с нетерпением смотрели на Лян Чжун‑шу, ожидая его приказа.

Ли Чэн и Вэнь Да сошли с помоста и, подойдя к павильону, почтительно доложили Лян Чжун‑шу:

– Господин начальник! Мы считаем, что соперники одинаково сильны в военном искусстве и оба могут занимать важные должности.

Лян Чжун‑шу было очень приятно выслушать их слова, и он велел позвать к себе участников состязания. Знаменосец тотчас же передал этот приказ, и противники, подъехав к павильону, сошли с коней. Оруженосцы приняли у них оружие, и они, приблизившись к начальнику, почтительно склонились в ожидании распоряжений. Лян Чжун‑шу приказал каждому из них выдать по два слитка чистого серебра и по два куска белого шелка. Затем он велел начальнику военного приказа повысить в чинах Ян Чжи и Со Чао и назначить их старшими военачальниками. Приказ вступил в силу с этого же дня и подлежал обнародованию.

Со Чао и Ян Чжи поблагодарили Лян Чжун‑шу за оказанную им честь и с подарками в руках спустились со ступенек павильона. Ян Чжи снял с себя все боевые доспехи и оделся в свой обычный наряд. Со Чао также заменил свои доспехи стеганым халатом. Затем они снова взошли на помост и поблагодарили находившихся там военачальников. Лян Чжун‑шу велел бывшим соперникам приветствовать друг друга. Они выполнили это указание и, отдав почести друг другу, заняли места на ступенях павильона среди равных себе по чину.

Загремели барабаны, взвился флаг победы; Лян Чжун‑шу в обществе военачальников отметил состоявшееся состязание роскошным пиром в павильоне. Когда солнце клонилось к западу, пиршество закончилось, Лян Чжун‑шу сел на коня и в сопровождении военачальников отправился в управление.

Впереди начальника округа ехали два новых командира, каждый на своем коне. Головы их были украшены красными цветами. Когда всадники въехали в восточные ворота города, то по обеим сторонам улицы уже стояли толпы народа. Там были и дряхлые старики и малые дети. Все были радостно возбуждены. Тогда Лян Чжун‑шу обратился к ним:

– Чему вы так радуетесь, люди?

Один из стариков опустился перед ним на колени и сказал:

– Я родился в Северной столице и вырос в Даминфу, но за всю свою жизнь мне никогда еще не приходилось видеть состязания таких доблестных воинов. Как же не радоваться этому?

Слова эти доставили Лян Чжун‑шу большое удовольствие. Из управления все военачальники и командиры разъехались по домам. Со Чао пригласил знакомых на пирушку отметить свое повышение, а Ян Чжи, так как он был здесь человеком новым и не имел знакомых, отправился в управление, где жил Лян Чжун‑шу. Все последующее время он с большим усердием трудился с утра до ночи, тщательно выполняя свои обязанности. Но об этом мы говорить больше не будем.

Не стоит здесь распространяться также и о мелочах, расскажем лучше о более важном. После военных состязаний на учебном плацу за восточными воротами Лян Чжун‑шу всей душой привязался к Ян Чжи я не мог без него обходиться ни одной минуты. Теперь Ян Чжи уже каждый месяц получал положенное ему жалованье и постепенно обзавелся друзьями и знакомыми. Со Чао, убедившись в высоком военном искусстве Ян Чжи, также проникся к нему уважением.

Время летело незаметно. Прошла весна, приближалось лето. Наступил праздник пятого числа пятой луны. В честь праздника во внутренних покоях дома Лян Чжун‑шу было устроено домашнее, пиршество, в котором принимала участие также и супруга хозяина. После того как на столе сменили уже второе блюдо и гости выпили по нескольку чашечек вина, жена Лян Чжун‑шу, обращаясь к своему мужу, сказала:

– Господин мой! Ты продвинулся по службе до положения командующего войсками и занимаешь высокий пост в государстве. Но ты не забыл, надеюсь, откуда пришли эти почести, слава, богатство и знатность?

– Я с малых лет сидел над книгами, – отвечал Лян Чжун‑шу, – и в науках разбираюсь. Уж конечно, я не чурбан какой‑нибудь, чтобы забыть о милостях моего досточтимого тестя. Лишь благодаря его поддержке я смог достичь такого положения. И моя признательность беспредельна.

– Если господин не забыл о милостях моего отца, – продолжала жена, – то как же мог он забыть о том, что приближается день его рождения?

– Я помню, что в пятнадцатый день шестой луны день рождения моего уважаемого тестя, – ответил Лян Чжун‑шу. – Еще месяц назад я выделил на подарок ему сто тысяч связок монет и поручил своим людям купить золота и драгоценностей. Сейчас почти все уже закуплено. Когда же приготовления будут закончены, я пошлю людей с подарками в столицу. Одно лишь меня смущает. Когда в прошлом году я накупил драгоценностей и других подарков и отправил в столицу, их на полдороге захватили разбойники, и все мои деньги пошли прахом. До сего времени, несмотря на строжайшие меры, принятые против разбойников, они все еще не уничтожены. Не знаю, кого бы мне отправить с подарками?

– У тебя много командиров, – сказала жена, – выбери из них наиболее верного и преданного.

– Что же, – сказал Лян Чжун‑шу, – осталось еще сорок‑пятьдесят дней. За это время мы закончим приготовление подарков и успеем подобрать надежного человека. Можешь не беспокоиться, я все устрою сам.

В доме Лян Чжун‑шу пировали с полудня до позднего вечера, но дальше речь пойдет о другом.

Сейчас мы расскажем о том, как в город Юньчэн, области Цзичжоу, провинции Шаньдун, прибыл новый начальник по фамилии Ши, по имени Вэнь‑бин. Явившись в управление, он занял свое место. Справа и слева от него расположились чиновники всех рангов. Начальник уезда вызвал чиновника, ведающего борьбой с разбойниками, и двух командиров охраны. Один из них командовал пешим отрядом, другой конным. Последнему подчинялись двадцать четыре конника и двадцать стрелков. В пешем отряде насчитывалось двадцать старших бойцов копьеносцев и двадцать рядовых. Начальника конного отряда звали Чжу Тун. Ростом он был в восемь чи и четыре‑пять цуней. На его лице, красном, как финик, росла пышная борода длиной в полтора чи. Глаза сверкали, как звезды. Всем своим видом он походил на Гуань Юйя, одного из знаменитых полководцев истории Троецарствия. Городские жители прозвали его Красавцем‑бородачом. Происходил он из богатой местной семьи, но был бескорыстен, любил делать добро и помогать людям. Поэтому водил знакомство с бродячим людом и всю свою жизнь увлекался военными занятиями.

Начальник пешего отряда по имени Лэй Хэн, ростом в семь с половиной чи, с темно‑красным лицом, обрамленным небольшой бородой, отличался огромной физической силой и свободно мог перепрыгнуть через поток шириной до трех чжанов. В городе его звали Крылатым тигром. Он происходил из семьи местного кузнеца, а потом открыл бойню и сам забивал скот. Лэй Хэн также был человеком справедливым и любил помогать людям, но вместе с тем долго помнил даже мелкие обиды. Он, как и Чжу Тун, всю жизнь любил военное искусство. Обязанностью этих двух людей было бороться с разбойниками и вылавливать их.

И вот правитель уезда вызвал к себе этих двух военачальников. Явившись в управление, они приветствовали правителя уезда и остановились в ожидании его распоряжений. Тогда правитель оказал им:

– Вступая в должность, я слышал, что в районе Цзичжоу, неподалеку от Ляншаньбо, собралось множество разбойников. Они грабят и бесчинствуют, оказывая сопротивление императорским войскам. Бандиты являются серьезной угрозой всему окружающему населению. И вот я вызвал вас для того, чтобы предложить вам, несмотря ни на какие трудности, отправиться во главе своих отрядов и уничтожить разбойников. Один отряд пойдет на запад, другой – на восток. Всех встречных разбойников вы должны хватать и доставлять сюда. Но смотрите не беспокойте население. Мне известно, что в деревне Дунцицунь растет большое дерево с красными листьями. Таких деревьев нет больше нигде. Так вот, сорвете с него несколько листьев и Доставите их в управление в доказательство того, что вы были в этом месте. Если вы не привезете этих листьев, я буду считать все ваши донесения ложными и наложу на вас соответствующее наказание.

Выслушав приказ, оба командира вернулись к себе, созвали своих людей и, разделившись на две группы, выступили в поход.

Мы не будем говорить здесь о Чжу Туне, который во главе своего отряда двинулся в западном направлении, а расскажем о Лэй Хэне, который направился на восток. Во всех деревнях, вторые встречались ему на пути, он искал разбойников. Достигнув деревни Дунцицунь, солдаты поднялись на гору, каждый сорвал по красному листу, а затем отряд отправился в деревню. Не прошли они и трех ли, как увидели кумирню. Двери в кумирню были отворены. Тогда Лэй Хэн сказал:

– В кумирне не видно монахов, а двери в зал для жертвоприношении раскрыты. Не иначе, как туда вошел какой‑нибудь злой человек. Надо посмотреть, что там делается.

Бойцы зажгли факелы и, освещая путь, вошли в храм. Тут они увидели, что на жертвеннике развалился какой‑то совершенно голый молодец и спит. Погода стояла очень жаркая, и человек этот, сняв свою рваную одежду, свернул ее и положил под голову вместо подушки. Он спал очень крепко, и храп его разносился по всей кумирне.

Тогда Лэй Хэн сказал:

– Вот так штука! А ведь начальник уезда и впрямь человек умный. В деревне Дунцицунь действительно водятся разбойники!

Он громко крикнул, и в тот момент, когда проснувшийся хотел было вскочить, охранники окружили его, связали и повели к дому деревенского старосты.

Не случись этого, может быть не произошли бы и другие события. Ведь в деревне Дунцицунь должны были собраться три‑четыре удальца, которые решили захватить в уезде Юньчэн драгоценности стоимостью в сто тысяч связок денег. Поистине говорится:

Лишь семь звезд пришло на небо, чтоб в созвездии сойтись,

На земле сто восемь злобных собрались для темных дел.

Но о том, куда Лэй Хэн привел бродягу и что произошло дальше, вы узнаете из следующей главы.

 

Глава 13

в которой рассказывается о том, как Рыжий дьявол, напившись, заснул в кумирне, а Чао Гай из деревни Дунцицунь выручил его

Итак, когда Лэй Хэн вошел в кумирню, он увидел там на жертвеннике спящего человека. Пока люди вязали этого человека и выводили его из храма, уже наступило время пятой стражи. Лэй Хэн сказал:

– Давайте отведем этого парня в деревню, к старосте. Там попросим чего‑нибудь перекусить, а затем уже доставим его в уездное управление для допроса.

Всем отрядом они отправились к деревенскому старосте. А старостой в деревне Дунцицунь был человек по имени Чао Гай. Он происходил из состоятельной семьи, проживавшей в этой же деревне. Человек он был справедливый, за богатством не гнался и больше всего любил водить компанию со смелыми и честными людьми. Всякого, кто обращался к нему за помощью, будь это плохой или хороший человек, он оставлял у себя, а на дорогу снабжал деньгами. Упражнения с пикой и палицей были излюбленными его занятиями. Он не был женат, целые дни посвящал военному искусству, закаляя свое тело, отличался прекрасным здоровьем и большой силой.

К востоку от уездного города Юньчэн находились две деревни Дунцицунь и Сицицунь, разделенные лишь небольшой речушкой. Было время, когда в деревне Сицицунь водилась всякая нечисть. Водяные даже днем заманивали людей в речку, а уж кто попадал в воду, там и погибал. Водяных развелось там столько, что народ не знал, что и делать.

Но вот однажды через деревню проходил какой‑то монах. Жители рассказали ему о том, что у них творится. Тогда монах посоветовал высечь из темного камня пагоду, чтобы оградить от водяных берег реки, и указал место, где она должна стоять. После этого духи, водившиеся в Сицицунь, тотчас же переселились в деревню Дунцицунь. Когда Чао Гай об этом узнал, он очень рассердился, перешел через речку, взвалил на себя пагоду и перенес ее на восточный берег в деревню Дунцицунь. За это народ прозвал его Чао Гай – «Небесный князь, перенесший пагоду». Чао Гай был главным лицом в деревне. Его имя хорошо знали все вольные люди.

В то утро, когда Лэй Хэн со своим отрядом привел человека, захваченного в кумирне, в деревню и постучался в ворота дома, где жил Чао Гай, тот еще спал. Но как только работники доложили ему о приходе командира Лэй Хэна, он велел тотчас же открыть ворота. Отряд впустили в поместье, и солдаты первым делом подвесили своего пленника к балке в помещении, находящемся у ворот. Затем Лэй Хэн со своими бойцами вошел в дом, и там они все разместились. Встретивший их Чао Гай приветствовал нежданных гостей.

– Какими судьбами, господин начальник? – спросил он Лэй Хэна.

– Мы с Чжу Туном получили приказ правителя уезда, – отвечал Лэй Хэн, – пойти со своими отрядами по деревням на розыски разбойников. В походе мы устали и вот решили зайти в ваше поместье немного передохнуть. Поэтому‑то нам пришлось вас побеспокоить.

– Что вы, какое там беспокойство! – возразил Чао Гай. И он тут же отдал распоряжение приготовить вино и закуски. Прежде всего он велел подать гостям супу.

– Удалось ли вам найти кого‑нибудь в нашей деревне? – спросил он.

– В кумирне, что неподалеку, мы обнаружили какого‑то пьяного молодца, который спал там. По‑моему, он не из добрых людей. Мы связали его и хотели отвести к начальнику уезда, но время еще раннее, да к тому же я решил сначала известить вас. Вы ведь должны приготовиться к ответу, если начальство станет спрашивать вас об этом деле. Пока что мы подвесили этого молодца в помещении у ворот.

Чао Гай выслушал все, что сообщил начальник, и сказал:

– Очень вам благодарен за ваше доброе отношение ко мне.

Когда работники принесли вино и блюда с закусками, Чао Гай сказал:

– Здесь неудобно разговаривать. Пойдемте‑ка лучше во внутренние комнаты.

Хозяин распорядился, чтобы работники зажгли во внутренних покоях огонь, и пригласил Лей Хэна туда выпить и закусить. Здесь они расселись, как полагается, один на месте хозяина, другой на месте гостя. Работники поставили перед ними закуски, вино, сласти и наполнили чашки. Чао Гай распорядился, чтобы солдат также угостили. Работники пригласили воинов в боковое помещение, принесли туда большие блюда с мясом и закусками, большие чаши вина и все время следили, чтобы люди пили и ели вдоволь. Угощая Лэй Хэна, Чао Гай думал: «Какого же это разбойника захватил он в моей деревне?.. Пойду‑ка посмотрю, кто это может быть!» Выпив с гостем чашечек семь вина, он позвал своего управляющего и сказал ему:

– Побудь вместо меня с господином начальником, а я должен ненадолго отлучиться.

Пока управляющий сидел с Лэй Хэном и угощал его, Чао Гай пошел в другую комнату, захватил фонарь и направился прямо к воротам. Солдаты ушли закусывать, и на дворе никого не было. Тогда Чао Гай спросил привратника:

– Где подвесили разбойника, которого привел с собой отряд Лэй Хэна?

– А вон там, его закрыли в сторожке у ворот, – ответил тот.

Чао Гай пинком распахнул дверь сторожки и, заглянув внутрь, увидел, что под потолком висит привязанный к балке человек. Его темнокожее голое тело едва виднелось при свете фонаря. Босые, обросшие черными волосами ноги свешивались вниз. Чао Гай поднял фонарь и увидел широкое лицо багрового цвета; от виска к уху проходил красный шрам, заросший темнорыжими волосами.

– Откуда ты взялся, приятель? – спросил Чао Гай. – Я никогда не видел тебя в нашей деревне.

– Я издалека, – отвечал незнакомец. – Пришел сюда к одному человеку, а они меня схватили, как разбойника. Но я на них найду управу!

– К кому же ты пришел? – снова спросил Чао Гай.

– Я должен встретиться здесь с одним добрым человеком, – ответил тот.

– Кто же он – тот человек? – продолжал расспрашивать Чао Гай.

– Староста Чао Гай, – сказал незнакомец.

– А что за дело у тебя к нему? – поинтересовался Чао Гай.

– Он славится по всей округе своей добротой и отзывчивостью, – отвечал незнакомец, – и я хотел кое‑что сообщить ему. Вот что привело меня сюда.

– Постой‑ка, ведь я и есть староста Чао Гай. Если ты хочешь, чтобы я спас тебя, говори, что ты мой племянник по матери. Немного погодя, когда я приду сюда с военачальником, ты обратись ко мне, как к своему дяде, а потом уж и я признаю тебя. Говори, что ты уехал отсюда, когда тебе было лет пять, а сейчас решил навестить меня, но боялся, что я не смогу признать тебя сразу.

– Если вы поможете мне освободиться, – сказал незнакомец, – я буду бесконечно благодарен вам за вашу доброту.

Чао Гай взял фонарь, вышел из помещения и запер за собой дверь. Затем он поспешил вернуться в дом и обратился к Лэй Хэну:

– Вы уж извините мою неучтивость!

– Что вы, что вы! – отвечал Лэй Хэн. – Это мы должны просить извинения, что побеспокоили вас.

Они посидели еще некоторое время, осушили несколько чашек вина и заметили, что в окно уже пробивается дневной свет.

– Вот и рассвело, – сказал Лэй Хэн. – Я должен расстаться с вами и отправиться в уездное управление доложить о своем прибытии.

– Не смею вас задерживать, раз у вас служебные дела, – заметил Чао Гай, – но если вам доведется еще раз побывать в наших краях, прошу пожаловать ко мне.

– Буду рад засвидетельствовать вам свое почтение, – отвечал на это Лэй Хэн, – а сейчас, прошу вас не беспокоиться и не провожать меня.

– Тогда разрешите довести вас хотя бы до ворот, – настаивал Чао Гай.

После этого оба они вышли из дома. А охранники, выпив и закусив как следует, взяли свои палки, вышли из дома, сняли подвешенного ими человека и, связав ему руки, вывели из помещения.

– Какой здоровяк! – вырвалось у Чао Гая, когда он увидел пленника.

– Это и есть тот самый разбойник, которого мы захватили в кумирне, – сказал Лэй Хэн.

Но едва он произнес эти слова, как неизвестный закричал:

– Дядюшка! Спаси меня!

Чао Гай стал с нарочитым вниманием всматриваться в лицо этого человека и вдруг изумленно воскликнул:

– Да никак это Ван Сяо‑сань?!

– Я и есть! – отвечал связанный. – Спаси меня, дядюшка!

Все присутствовавшие были поражены и в замешательстве молчали. Наконец, военачальник спросил Чао Гая:

– Что это за человек и откуда он знает вас?

– Это – мой племянник Ван Сяо‑сань, – отвечал Чао Гай. – Вот олух‑то! И чего ради он остановился в кумирне? Это – сын моей сестры, – продолжал он. – Ребенком он жил здесь со своей семьей. Когда ему исполнилось лет пять, он с отцом и матерью уехал в Южную столицу. Правда, когда ему было лет четырнадцать – пятнадцать, он приезжал ко мне с одним купцом Из Южной столицы, торговавшим у нас, но после этого я его уже больше не видел. Ходили слухи, что из парня никакого толку не вышло. Но откуда он взялся здесь, понять не могу! Я бы и не узнал его, если бы не красный шрам на виске.

Потом, обращаясь к пленнику, он крикнул:

– Сяо‑сань! Почему же ты не пришел прямо ко мне, а шатался вокруг деревни и разбойничал?!

– Да не занимался я никаким разбоем, дядюшка! – ответил тот.

– Если ты не занимался разбоем, – продолжал кричать Чао Гай, – то почему же тебя схватили и привели сюда?!

С этими словами он выхватил у стоявшего рядом с ним охранника палку и начал бить мнимого племянника по голове и по лицу. Тогда Лэй Хэн и другие присутствовавшие начали увещевать Чао Гая:

– Не бейте его, послушаем, что он скажет.

– Дядюшка, не гневайся, выслушай меня, – сказал новоявленный племянник. – Ведь с тех пор как я последний раз видел тебя, прошло десять лет. Вчера я выпил лишнего в дороге и считал, что мне неудобно в таком виде приходить к дяде. Я решил проспаться в кумирне, а потом явиться к тебе. Я никак не думал, что меня схватят, даже ни о чем не спросив. Но поверь, что разбоем я не занимался.

Тут Чао Гай снова схватил палку и бросился на мнимого племянника, продолжая бранить его.

– Скотина ты этакая! – кричал он. – Тебя так потянуло к вину, что ты не мог дождаться, пока придешь ко мне. Или в моем доме нечем тебя угостить?! Опозорил меня!

Тогда Лэй Хэн стал уговаривать его.

– Не сердитесь, староста, – говорил он, – ваш племянник не разбойничал. Нам показалось подозрительным, что какой‑то здоровенный парень спит в кумирне. Поэтому мы задержали его и привели сюда. Но если бы мы знали, что это ваш племянник, разве поступили бы так? – и он тут же распорядился развязать парня и вернуть его дяде.

Приказание Лэй Хэна тотчас же было выполнено, и он снова обратился к Чао Гаю:

– Уж вы не сердитесь на нас, староста. Знай мы, что это ваш племянник, мы, конечно, не допустили бы этого. Ну, а теперь мы должны отправляться обратно.

– Обождите немного, господин начальник, – сказал Чао Гай. – Прошу вас зайти в дом. Я хочу еще кое‑что сказать вам.

Все снова вошли в дом. Чао Гай достал десять лян серебра и, передавая их Лэй Хэну, сказал:

– Прошу вас, господин начальник, не побрезговать этим скромным подарком.

– Что вы, зачем это! – отказывался Лэй Хэн.

– Если вы не примете моего подношения, – сказал Чай Гай, – то обидите меня!

– Что ж, придется взять, если вы так настаиваете, – согласился Лэй Хэн. – Когда‑нибудь я отблагодарю вас за Щедрость.

Чао Гай заставил племянника поблагодарить командира Лэй Хэна за его милость. Затем хозяин достал еще немного серебра, раздал его воинам и проводил отряд до окраины деревни. Здесь Лэй Хэн распрощался с Чао Гаем и во главе своего отряда двинулся в путь. А Чао Гай, вернувшись в дом, повел освобожденного им незнакомца в комнаты, достал одежду, косынку и дал ему переодеться. Когда незнакомец оделся, Чао Гай сказал ему:

– Ну, а теперь рассказывай, кто ты и откуда?

– Зовут меня Лю Тан, – отвечал тот, – я из Дунлучжоу; из‑за шрама на виске, обросшего рыжими волосами, народ прозвал меня Рыжим дьяволом. Я пришел к вам, старший брат мой, с известием о большом богатстве. Но так как вчера я был пьян, да и время было позднее, я решил заночевать в кумирне. Мне и в голову не приходило, что эти мерзавцы схватят меня и свяжут. Счастье еще, что они привели меня сюда. Я прошу вас сесть и позволить мне, как это положено, отвесить четыре земных поклона.

Когда церемония была окончена, Чао Гай снова стал его расспрашивать:

– Вы сказали, что пришли ко мне с вестями о богатстве, где же оно?

– С малых лет брожу я по белу свету, – отвечал Лю Тан. – Много дорог исходил я за свою жизнь; но больше всего любил водить знакомство с добрыми молодцами. Часто слышал я ваше славное имя, но не думал, что когда‑нибудь увижу вас. В областях Шаньдун и Хэбэи я встречался с вольными людьми, многие из них говорили, что побывали у вас. Вот почему я и решился прийти к вам с этим сообщением. Если здесь нет посторонних, я могу высказать вам все, что у меня на душе.

– Здесь находятся самые верные и близкие мне люди, – отвечал Чао Гай, – и опасаться нечего.

– Я узнал, – начал Лю Тан, – что правитель Северной столицы и области Даминфу – Лян Чжун‑шу – закупил на сто тысяч связок монет различных драгоценностей и редких вещей и отправляет их в Восточную столицу в подарок своему тестю сановнику Цай Цзину. В прошлом году он также посылал подарки и ценности на сто тысяч связок монет, но в пути кто‑то захватил эти подарки, хотя до сих пор неизвестно кто. В этом году ко дню рождения тестя он снова закупил на такую же сумму разных ценностей и хочет доставить их к пятнадцатому дню шестой луны. Сейчас подарки уже приготовлены к отправке, чтобы успеть доставить их к сроку. Я думаю, что это богатство нажито нечестным путем, а потому не грешно отобрать его. Вот я и пришел посоветоваться с вами, как бы нам овладеть этим богатством. Само небо не может наказать нас за такой поступок. Мне давно известно ваше славное имя, я слышал о вашем мужестве и о том, что в военном искусстве вы не знаете себе равных. У меня хоть и нет особых талантов, но я все же могу быть полезен в этом деле. Честно говоря, будь у меня оружие, я справился бы не только с четырьмя‑пятью противниками, но не побоялся бы отряда и в две тысячи человек. Поэтому прошу вас не отказываться от моего предложения и помочь мне. Что вы об этом думаете?

– Ну и молодчина же вы! – сказал Чао Гай. – Ладно, все это мы еще обсудим. А сейчас, раз уж вы попали ко мне, прошу вас пройти в комнату для гостей и немного отдохнуть. Ведь вам пришлось пережить по дороге столько трудностей. Я же посоветуюсь еще кое с кем, и тогда мы решим.

Тут Чао Гай позвал работника и велел ему отвести Лю Тана в комнату для гостей. Проводив гостя, работник занялся своим делом.

Между тем Лю Тан, усевшись в отведенной ему комнате, предался своим мыслям: «За что только должен был я пережить такие мучения? – думал он. – Лишь благодаря Чао Гаю я выпутался из столь неприятной истории. А во всем виноват этот негодяй Лэй Хэн, который ни с того ни с сего объявил меня разбойником да еще продержал целую ночь под потолком. Этот мерзавец, вероятно, не успел еще далеко уйти. Не худо бы взять оружие, догнать его и проучить как следует да заодно отобрать серебро и вернуть его Чао Гаю. Уж тут я отвел бы душу! А ведь и в самом деле неплохо придумано».

Придя к такому решению, Лю Тан вышел из комнаты, вынул меч из стойки для оружия и, покинув поместье, быстро зашагал в южном направлении, в погоне за врагом.

Уже совсем рассвело, когда Лю Тан увидел впереди себя отряд, во главе с Лэй Хэном, медленно двигавшийся по дороге Догнав их, Лю Тан крикнул:

– Эй ты, начальник! Остановись‑ка!

Этот окрик заставил Лэй Хэна вздрогнуть. Он обернулся и увидел Лю Тана, который приближался к ним, размахивая мечом. Тогда Лэй Хэн поспешно выхватил у одного из своих охранников меч и воскликнул:

– Зачем ты погнался за нами, негодяй?

– Если ты хоть что‑нибудь смыслишь, – ответил Лю Тан, – отдай серебро, тогда я, может быть, пощажу тебя!

– Да ведь его подарил мне твой дядя, – возмутился Лэй Хэн, – ты‑то тут при чем?! Если бы не он, я бы тебя, мерзавца, прикончил на месте! Как ты смеешь требовать обратно серебро!

– Я никогда не был разбойником, а ты продержал меня под потолком всю ночь да еще выманил у дяди десять лян серебра. Если у тебя есть совесть, возврати мне это серебро. Тогда я смогу еще поверить, что ты порядочный человек. Если же ты не вернешь его, то берегись, как бы я не пустил тебе кровь!

Эти слова окончательно вывели Лэй Хэна из терпения, и он, Указывая на Лю Тана и отчаянно сквернословя, крикнул:

– Бандит ты несчастный! Позор всей семьи и всех родственников! Как смеешь ты безобразничать и оскорблять меня?!

– Дармоед ты проклятый! – завопил в свою очередь Лю Тан. – Сам притесняешь народ, а еще осмеливаешься оскорблять меня!

– А ты что же, разбойник, – отвечал на это Лэй Хэн, – решил еще навлечь беду на своего дядю! Ну я тебе, мерзавцу, покажу!

Тут Лю Тан совсем рассвирепел и бросился на Лэй Хэна, размахивая мечом и крича:

– А ну посмотрим, чья возьмет!

При этих словах Лэй Хэн даже расхохотался и, крепко зажав в руке меч, приготовился к отпору. И вот на дороге между ними начался поединок. Более пятидесяти раз сходились они друг с другом, но все еще трудно было определить исход боя.

Охранники, видя, что Лэй Хэн не может одолеть Лю Тана, готовы уже были броситься на помощь своему начальнику, когда вдруг в придорожном плетне отворилась бамбуковая калитка, и из нее вышел человек с двумя медными цепями в руках.

– Эй вы, храбрецы! Прекратите бой! – крикнул он. – Я долго наблюдал за вами и хочу вам кое‑что сказать.

Тут он положил свои цепи между противниками. Они опустили оружие и, выйдя из боевого круга, остановились в ожидании. По одежде незнакомца они признали в нем ученого: повязка на голове, уложенная в форме ведра и надвинутая по самые брови, халат с поясом чайного цвета, обшитый широкой темной каймой, черные атласные туфли и белые носки. Сам он был красив и представителен. Его белое лицо обрамляла длинная борода. Звали этого человека У Юн, по прозвищу «Звездочет». Было у него также еще и другое прозвище – Сюэ‑цзю – «Премудрый», а также и буддийское имя Цзя‑лян. Все предки этого человека жили в этих местах.

Не выпуская из рук медной цепи, ученый спросил Лю Тана:

– Из‑за чего, молодец, затеял ты драку с этим начальником?

Уставившись на У Юна, Лю Тан проворчал:

– Не ваша это забота, почтенный ученый!

– Дело в том, уважаемый учитель, – вступил в разговор Лэй Хэн, – что негодяй этот вчера ночью спал в кумирне совершенно голый. Мы схватили его и привели в поместье к старосте Чао Гаю. Оказалось, что он приходится ему племянником, и мы, узнав про то, освободили его ив уважения к господину Чао Гаю. Староста угостил нас и поднес кое‑какие подарки, а этот негодяй, потихоньку от своего дяди, догнал нас и требует, чтобы мы вернули все подарки обратно. Ну скажите на милость, не наглец ли он?

Тем временем У Юн раздумывал: «С Чао Гаем я с малых лет связан узами дружбы, и он всегда и обо всем советуется со мной. Я знаю его родных и знакомых, но никогда не слышал об этом племяннике… Да и по годам этот человек не годится ему в племянники. Тут какая‑то странная история… Разниму‑ка я их сначала, а потом уж узнаю, в чем дело».

– Надеюсь, вы не будете больше настаивать на своем, добрый человек, – продолжал он. – Ваш дядя – мой старый друг, и у него хорошие отношения с господином начальником. В знак дружбы ваш дядя преподнес господину начальнику подарки, а вы подняли из‑за этого скандал. Подобным поведением вы ставите в неудобное положение своего дядю. Поэтому я прошу вас хотя бы ради меня прекратить бой, а я уж сам как‑нибудь улажу все с вашим дядей.

– Почтенный ученый! – сказал на это Лю Тан. – Вы ведь не знаете, как было дело. Дядя сделал эти подарки не по доброй воле; этот человек получил их вымогательством. Пока он не вернет мне серебра, я и шага отсюда не ступлю.

– Тебе‑то я его ни за что не отдам! – оказал Лэй Хэн. – Я могу вернуть серебро только самому старосте, если он пожелает забрать его.

– Да как ты смеешь присваивать серебро, полученное обманом? – сказал Лю Тан. – Ведь ты напрасно обвинил человека в разбое!

– Серебро это не твое, – сказал Лэй Хэн, – и тебе я его не отдам!

– Ну если сам не вернешь, – возразил Лю Тан, – придется спросить, что думает на этот счет мой меч!

– Вы долго дрались, но все еще неизвестно, кто из вас одержит верх, – вмешался У Юн. – До каких же пор вы думаете продолжать свой бой?!

– Я буду биться до тех пор, пока он не вернет серебра, – ответил Лю Тан.

– Не будь я настоящим мужчиной, – рассвирепел Лэй Хэн, – если испугаюсь тебя и позову на помощь кого‑нибудь из моих охранников. Уж я сам как‑нибудь с тобой справлюсь!

Тут Лю Тан еще больше разъярился и, колотя себя в грудь, возопил:

– Не боюсь я тебя! Не испугался! – и ринулся вперед. В свою очередь и Лэй Хэн, сильно возбужденный, размахивая руками, бросился на врага. Никакие уговоры У Юна, призывавшего их прекратить борьбу, не помогали. Противники были готовы возобновить поединок. Лю Тан размахивал своим мечом; Лэй Хэн, браня Лю Тана последними словами, также обнажил свой меч и приготовился к бою. Но в этот момент охранники, указывая назад, воскликнули:

– Господин староста идет!

Лю Тая обернулся и увидел Чао Гая, который спешил к месту боя. Полы его наспех накинутого халата развевались. Не успев еще приблизиться, он прокричал:

– Ты что ж, скотина этакая, безобразничаешь?

Завидев его, У Юн удовлетворенно рассмеялся и произнес:

– Ну вот, наконец‑то можно уладить дело, сам староста пожаловал.

Чао Гай, задыхаясь от бега, снова прокричал:

– Ты… да как ты осмелился обнажить меч?!

– Ваш племянник, – начал Лэй Хэн, – догнал нас и стал, угрожая мечом, требовать обратно серебро. Тогда я сказал ему, что подарка не отдам и не его дело заботиться об этом, а вернуть серебро могу только лично вам, господин староста. Тогда он полез в драку. Мы сходились пятьдесят раз, и только после этого почтенный учитель остановил нас.

– Вот ведь какая скотина! – воскликнул Чао Гай. – А я ничего и не знал об этом. Вы уж ради меня простите его, господин начальник, и спокойно продолжайте свой путь. Я как‑нибудь специально соберусь к вам принести свои извинения. – Ничего, – заметил Лэй Хэн. – Поведение этого парня я объясняю его глупостью и считаю все случившееся ерундой. Жаль только, что вас побеспокоили, господин староста!

Тут они распрощались, каждый пошел своей дорогой, и рассказывать об этом мы больше не будем.

Послушаем теперь, какая беседа произошла между У Юном и Чао Гаем.

– Да, если бы не вы, – сказал У Юн, – здесь разыгрался бы смертный бой. Необычный человек ваш племянник, – продолжал ученый. – Он хорошо знает военное искусство; я наблюдал за ними из‑за плетня. Начальник славится своим уменьем владеть мечом, но ничего не мог с ним поделать. Ему оставалось лишь защищаться от ударов. Пожалуй, еще несколько схваток, и Лэй Хэну был бы конец. Вот почему я поспешил выйти и разнять их. А откуда прибыл ваш племянник? Раньше я что‑то не видал его в вашей деревне, – спросил он.

– Я как раз собирался пригласить вас, учитель, к себе в поместье, – отвечал Чао Гай, – обсудить одно дело. Я хотел послать за вами человека, но никого не нашел. Затем я обнаружил, что в стойке нет меча. А когда пастушонок доложил мне, что какой‑то здоровенный мужчина с мечом в руках побежал в южном направлении, я понял все и бросился догонять его. Хорошо, что вы уже разняли их, господин учитель. А теперь я очень прошу вас пожаловать в мое поместье. Мне необходимо посоветоваться с вами по одному делу.

У Юн вернулся к себе, оставил медные цепи и попросил хозяина дома сказать ученикам, когда они придут, что сегодня учитель занят и распускает их на один день. Затем он запер двери на замок и вместе с Чао Гаем и Лю Таном отправился в поместье.

Когда они пришли туда, Чао Гай пригласил У Юна в самую дальнюю комнату. Здесь он усадил его на место гостя, а сам занял место хозяина. У Юн спросил:

– Кто этот человек, господин староста?

– Этот добрый молодец из вольного люда, – отвечал Чао Гай. – Зовут его Лю Тан. Родом он из Дунлучжоу, а сюда пришел лишь для того, чтобы сообщить мне об одном очень выгодном деле. Но по дороге он напился допьяна, ночью зашел в кумирню и заснул. Там его обнаружил Лэй Хэн, схватил и привел в мое поместье. Освободить этого парня мне удалось лишь потому, что я назвался его дядей. Он сообщил мне, что правитель области Даминфу – Лян Чжун‑шу – отправляет из Северной столицы в Восточную драгоценности стоимостью в сто тысяч связок монет. Эти подарки он посылает своему тестю сановнику Цай Цзину ко дню рождения, и скоро эти ценности будут здесь. Парень говорит, что богатство Лян Чжун‑шу нажито нечистым путем, а потому не грешно захватить подарки. Его приход, – продолжал Чао Гай, – как раз совпадает со сном, который мне вчера приснился. Я видел, что все семь звезд Северной Медведицы упали на крышу моего дома, и одна небольшая звезда полетела дальше, оставляя за собой светлый след. Я подумал, что сияние звезды, осветившей мой дом, должно принести мне счастье. Вот я и собирался сегодня утром пригласить вас, учитель, чтобы обо всем посоветоваться.

– Когда я увидел, как гонится Лю Тан за отрядом, – смеясь, ответил У Юн, – я стал кое о чем догадываться. Что ж, это неплохо. Только вот в чем вопрос: если в этом деле будет участвовать много народу – ничего хорошего не выйдет. А если людей не хватит, тоже ничего не получится. Правда, у вас в поместье достаточно работников, но ни один из них для такого дела не годится. Остаются трое – вы, Лю Тан и я. Но одни мы не сможем здесь управиться, даже если учесть ваши с племянником Лю исключительные качества. Тут нужно человек восемь настоящих мужчин.

– Выходит, что количество участников в этом деле должно совпадать с числом звезд, которые я видел во сне! – ответил Чао Гай.

– Вы видели вещий сон, – сказал У Юн. – Не иначе, как здесь найдутся еще люди, которые помогут нам.

Он сдвинул брови, подумал немного и затем воскликнул:

– Нашел! Нашел!

– Если у вас есть верные люди, – сказал Чао Гай, – то пригласите их присоединиться к нам, тогда все выйдет на славу!

В ответ на это У Юн в раздумье приложил один указательный палец к другому и произнес несколько слов. Не случись этого, собравшиеся в деревне Дунцицунь молодцы, может быть, не стали бы разбойниками, а рыбачьи лодки в деревне Шицзецунь не превратились бы в боевые корабли. Поистине говорится:

Искусные слова У Юна

Привели в движение огромные массы людей.

О ком говорил премудрый У Юн, просим вас, читатель, узнать из следующей главы.

 

Глава 14

в которой говорится о том, как У Юн уговорил трех братьев Юань принять участие в захвате ценностей и как появление Гун‑Сунь Шэна завершило осуществление вещего сна

Итак, У Юн оказал:

– Сейчас я вспомнил, что знаю трех подходящих для этого дела людей – справедливых, храбрых и искусных в военном деле. Они способны пойти в огонь и воду друг за друга и будут стоять насмерть. Без помощи этих трех человек мы не сможем осуществить задуманного.

– Что же это за люди, – спросил Чао Гай, – как их зовут и где их найти?

– Это – три родных брата, – сказал У Юн, – живут они в деревне Шицзецунь около Ляншаньбо, в области Цзичжоу, занимаются рыболовством, но прежде промышляли также и тайной перевозкой на озерах Ляншаньбо. Одного зовут – Юань Сяо‑эр, по прозвищу «Бессмертный», второго – Юань Сяо‑у, по прозвищу «Недолговечный», и третьего – Юань Сяо‑ци, по прозвищу «Живой князь ада». Я прожил несколько лет в тех местах и встречался с ними. Несмотря на свою неученость, в отношениях с людьми они проявляют истинное благородство и наилучшие душевные качества. Вот почему я охотно водил с ними знакомство. Но прошло два года с тех пор, как я их видел. Если бы удалось уговорить этих людей принять участие в нашем деле, оно завершилось бы успехам.

– Я тоже не раз слышал про трех братьев Юань, – сказал Чао Гай, – но мне не довелось встретиться с ними. Деревня Шицзецунь находится отсюда всего в ста с лишним ли. Может быть, нам послать кого‑нибудь за ними и пригласить обсудить наше дело?

– Придется, видно, мне самому отправиться к ним и Употребить все свое красноречие, чтобы убедить их присоединиться к нам. Если же за ними послать кого‑нибудь другого, вряд ли они согласятся прийти сюда, – ответил У Юн.

Предложение это очень понравилось Чао Гаю, и он спросил:

– Когда же вы намерены пойти туда, уважаемый учитель?

– Это дело нельзя откладывать, – ответил У Юн. – Если я выйду сегодня в полночь, то завтра к полудню уже буду на месте.

– Вот и прекрасно. – сказал Чао Гай.

Затем он приказал работникам подать вина и закусок. За столом У Юн сказал:

– Мне приходилось ездить из Северной столицы в Восточную. Неизвестно только, по какой дороге они повезут подарки, приготовленные ко дню рождения. Поэтому лучше всего попросить Лю Тана побродить по дорогам и разузнать, когда они выедут и каким путем повезут подарки.

– Я выйду сегодня же ночью, – ответил Лю Тан.

– Можно повременить, – сказал У Юн. – Ведь день рождения приходится на пятнадцатый день шестой луны, а сейчас только начало пятого месяца, так что в запасе у нас еще дней сорок – пятьдесят. Обождите лучше, пока я договорюсь с братьями Юань. А когда я вернусь обратно, пойдете вы.

– Правильно, – согласился Чао Гай. – А вы, брат Лю Тан, поживите пока в моем поместье.

Мы не будем вдаваться в подробности, скажем только, что весь день друзья провели за выпивкой и закуской. Когда было уже за полночь, У Юн встал, умылся, подкрепился едой, положил в карман немного серебра, надел соломенные туфли и двинулся в путь; Чао Гай и Лю Тан вышли проводить его.

У Юн шел всю ночь и к полудню следующего дня добрался до деревни Шицзецунь. Дорога была ему хорошо знакома, и потому обращаться с вопросами к прохожим ему не приходилось. Войдя в деревню, он направился прямо к дому Юань Сяо‑эра. Уже у двери он увидел неподалеку от берега старую сваю, к которой были привязаны несколько рыбачьих лодок. На заборе возле дома была развешена для просушки рваная сеть. У воды под горой ютилось более десятка разбросанных лачуг, крытых соломой.

– Сяо‑эр дома? – крикнул У Юн.

На его зов из хижины тотчас же вышел Юань Сяо‑эр, босой, с рваной косынкой на голове, одетый в старое, поношенное платье. Сяо‑эр быстро совершил положенное приветствие и затем спросил:

– Каким ветром вас сюда занесло, уважаемый учитель?

– Есть у меня небольшое дельце, – отвечал У Юн, – и я пришел просить вашей помощи.

– Что же это за дело? – снова спросил Юань Сяо‑эр. – Говорите, пожалуйста.

– Вот уже два года, как я уехал отсюда, – начал У Юн. – Сейчас я служу в доме одного богача. Мой хозяин задумал устроить пир и пожелал, чтобы по этому случаю были приготовлены штук десять жирных карпов по четырнадцать – пятнадцать цзиней каждый. Вот я и хочу просить вашей помощи в этом деле.

Выслушав его. Юань Сяо‑эр рассмеялся и сказал:

– Для начала, уважаемый учитель, давайте выпьем с вами.

– Я собственно и пришел выпить с вами, дорогой Сяо‑эр, – отозвался У Юн.

– По ту сторону озера есть несколько кабачков, – сказал Юань Сяо‑эр, – и мы можем перебраться туда на лодке.

– Вот и прекрасно, – заметил У Юн. – Мне хотелось бы также поговорить с Сяо‑у, не знаю только, дома ли он?

– А мы подъедем к нему на лодке и посмотрим, – предложил Юань Сяо‑эр.

Они подошли к берегу и отвязали лодку. Юань Сяо‑эр помог У Юну войти в нее, а затем взял лежавшее под деревом весло и, оттолкнувшись от берега, направился на середину озера. Когда они уже были далеко от берега, Юань Сяо‑эр вдруг помахал кому‑то рукой и крикнул:

– Эй, брат! Не знаешь ли, где сейчас Сяо‑у?

У Юн взглянул в том направлении, куда махал Юань Сяо‑эр, и увидел лодку, выскользнувшую из зарослей камыша. В лодке сидел Юань Сяо‑ци в широкополой бамбуковой шляпе, защищавшей от солнца, в клетчатой безрукавке и фартуке из домотканого полотна. Продолжая грести, он крикнул:

– А зачем тебе Сяо‑у?

– Сяо‑ци! – отозвался У Юн. – Я приехал сюда потолковать с тобой и твоими братьями.

– Простите, уважаемый учитель! – обратился к нему Юань Сяо‑ци. – Не узнал вас. Давненько мы не виделись!

– Поедем с нами, – пригласил У Юн, – и выпьем по чашке вина!

– С большим удовольствием выпью с вами, учитель, – отозвался Юань Сяо‑ци, – ведь мы долго с вами не встречались.

И лодки их поплыли рядом. Кругом простирались необозримые водные просторы.

Когда они достигли берега, на котором виднелось семь‑восемь лачуг, крытых соломой, Юань Сяо‑эр позвал:

– Мамаша! Брат Сяо‑у дома?

– Не знаю, где его носит, – проворчала старуха. – У него Даже нет времени порыбачить! Только и знает, что целыми днями играть в азартные игры! До того доигрался, что в доме не осталось ни гроша. А теперь вот забрал мои шпильки и опять ушел в соседнюю деревню играть.

Юань Сяо‑эр рассмеялся и отчалил от берега. Плывший вслед за ними Юань Сяо‑ци сказал:

– Не знаю, что делать с нашим братом. Он всегда проигрывает. Прямо рок какой‑то! Впрочем, что говорить о брате, я сам проигрался до нитки и остался гол как сокол.

«Ну, это мне на руку», – подумал У Юн.

Лодки борт к борту двигались по направлению к деревне Шицзецунь. Не прошло и часу, как они прибыли на место и, подъехав к берегу, увидели на мостике из одной доски человека, – он держал в руках две связки медных монет и собирался отвязывать лодку.

– А вот и брат Сяо‑у! – воскликнул Юань Сяо‑эр.

У Юн увидел человека, в рваной косынке, небрежно повязанной, и поношенной полотняной рубашке с распахнутым воротом. За ухом у него торчал гранатовый цветок, а на груди виднелась темно‑синяя татуировка, изображающая барса. Штаны были высоко подтянуты, и вместо пояса подвязано широкое клетчатое полотенце.

– Сяо‑у! – окликнул его У Юн. – Можно поздравить тебя с выигрышем?

– Да никак это уважаемый учитель! – отозвался Юань Сяо‑у. – А я стою на мостике и думаю, кто же это такой едет? Ведь почти два года, как мы с вами не виделись,

– Мы с учителем только что были у тебя дома, – сказал Юань Сяо‑эр, – и от матери узнали, что ты ушел в поселок играть. Вот мы и явились за тобой. Поедем в беседку, что стоит над водой, и выпьем в честь приезда учителя.

Юань Сяо‑у тут же сбежал с мостика и, отвязав свою лодку, прыгнул в нее. Взяв в руки весло, он направил ее к двум другим, и все вместе они двинулись дальше. Через некоторое время они подплыли к беседке в зарослях лотоса, привязали лодки и, почтительно поддерживая У Юна, поднялись в беседку. Здесь они устроились над самой водой, разместившись возле столика на лавках, выкрашенных в красный цвет. Прежде чем сели братья, Юань Сяо‑эр обратился к У Юну и сказал:

– Вы уж извините нас, господин учитель, за наше невежество и не откажитесь занять почетное место.

– Что вы! – ответил У Юн. – Как я могу!

Тут в разговор вступил Юань Сяо‑ци, который сказал Юань Сяо‑эру:

– Ты, старший брат, должен занять место хозяина, а учитель место гостя. Мы же, два младших брата, сядем, где нам положено.

– Ишь, какой быстрый! – рассмеялся У Юн.

Рассевшись, они заказали вина. Слуга поставил перед каждым из них по большой чашке, разложил на столе палочки, принес четыре блюда с закусками, а затем и вино.

– Ну, а есть еще какая‑нибудь закуска? – спросил Юань Сяо‑ци.

– Мы только что зарезали корову, – ответил слуга. – Мясо словно прослоено жиром.

– Тогда приготовь нам цзиней десять да нарежь кусками, – приказал Юань Сяо‑эр.

– Вы уж извините, господин учитель, – вставил свое слово Юань Сяо‑у, – что своим скромным приемом мы не можем проявить должного к вам уважения.

– Что вы, что вы! – отозвался У Юн. – Я чувствую себя виноватым за доставленное вам беспокойство!

– И не говорите даже! – воскликнул Юань Сяо‑эр и велел слуге все время подливать гостям вина.

Вскоре принесли два блюда с мясом и поставили на стол. Братья Юань пригласили своего гостя отведать угощения и, лишь после того как он досыта наелся, сами с жадностью набросились на еду. Когда они поели. Юань Сяо‑у обратился к У Юну:

– Осмелюсь спросить, по каким делам вы прибыли сюда, господин учитель?

– Учитель служит сейчас в семье одного богача, – отвечал за гостя Юань Сяо‑эр. – А сюда он приехал просить нас выловить штук десять жирных карпов по четырнадцать – пятнадцать цзиней весом.

– Эх, прежде мы достали бы не то что десять, а штук пятьдесят и даже больше, – вздохнул Юань Сяо‑ци. – А сейчас даже не знаю, найдем ли хоть одного весом в десять цзиней.

– Учитель проделал большой путь, – сказал Юань Сяо‑у, – и мы сделаем все, что сможем, чтобы преподнести ему в подарок с десяток или больше карпов, цзиней по шести каждый.

– Я захватил с собой денег, – отвечал У Юн, – и за этим дело не станет. Только мелкая рыба мне не нужна. Хозяин велел, чтобы каждая весила по четырнадцати – пятнадцати цзиней.

– Да где же нам, учитель, достать такую рыбу, – с грустью сказал Юань Сяо‑ци. – У брата Сяо‑у вряд ли найдется даже весом по пять‑шесть цзиней. Обождем несколько дней, может что‑нибудь сделаем. У меня в лодке есть бочонок живой мелкой рыбы, разрешите угостить вас.

С этими словами Юань Сяо‑ци встал, направился к своей лодке, взял бочонок с рыбой и принес его в кабачок. В бочонке оказалось несколько штук по пять – семь цзиней. Сяо‑ци пошел в кухню и сам приготовил рыбу. Затем он разложил ее на блюда и подал на стол, приговаривая:

– Прошу, господин учитель, отведать моей рыбки!

Гость поел еще и рыбы. Близился вечер. У Юн сидел и думал: «Начинать разговор в кабачке, пожалуй, неудобно… придется мне здесь переночевать. Ну, а когда приедем на место, видно будет».

– Уже поздно, – заметил Юань Сяо‑эр. – Прошу вас, господин учитель, провести эту ночь у меня, а завтра посмотрим, как быть.

– Чтобы добраться сюда, мне пришлось преодолеть много трудностей, – сказал У Юн, – и я рад, что смогу провести ночь у вас, мои друзья. Ночевать я буду в доме Сяо‑эра. Видно, мне не придется платить здесь за угощение. У меня есть Деньги, я хочу купить в кабачке несколько кувшинов вина и немного мяса, в деревне мы достанем парочку куриц и сможем попировать этой ночью; Как вы на это смотрите?

– Нет уж, господин учитель, мы не позволим вам тратить свои деньги, – возразил Юань Сяо‑эр. – Мы сами все устроим, – ведь нам это вовсе не трудно.

– Разрешите уж мне угостить вас, – настаивал У Юн. – А если вы не примете моего приглашения, мне придется распрощаться с вами.

– Ну, раз вы так настаиваете, то пусть будет по‑вашему, – согласился Юань Сяо‑ци. – А за столом мы еще потолкуем о деле.

– Как не сказать, Сяо‑ци, что ты находчив и решителен? – заметил У Юн, и с этими словами достал два ляна серебра и вручил их Юань Сяо‑ци. Они попросили принести бочонок вина и, взяв у хозяина большой кувшин, перелили туда вино. Затем они купили двадцать цзиней мяса, приготовленного для еды, а также пару жирных куриц.

– Вот вам деньги за все, что мы тут выпили и съели, – сказал Юань Сяо‑эр хозяину.

– Да ладно, ладно, – кланяясь, отвечал тот.

Выйдя из кабачка, друзья направились к лодкам. Они поставили туда вино и съестные припасы и поплыли к дому Юань Сяо‑эра. Причалив к берегу, они высадились, захватили с собой вино и продукты и привязали лодки к столбу. Затем они вошли в дом и велели зажечь огонь. Из трех братьев только Юань Сяо‑эр был семейным, другие два все еще оставались холостяками.

Они вчетвером расположились в беседке, стоявшей позади дома над водой. Юань Сяо‑ци зарезал куриц, передал их невестке, и та вместе со служанкой занялась приготовлением угощения. Не прошло и часа, как еда и вино были поданы на стол. После того как было выпито по нескольку чашечек вина, У Юн снова заговорил о покупке рыбы.

– Как же это может быть, чтобы в ваших озерах не водилось крупной рыбы? – сказал он.

– Мы не будем обманывать вас, господин учитель, – отвечал Юань Сяо‑эр. – Такая рыба, как вам нужно, есть только возле Ляншаньбо. Здесь же, вблизи деревни Шицзецунь, озера мелководны и крупной рыбы не найти.

– Но ведь до Ляншаньбо рукой подать, – возразил У Юн. – Озера соединяются небольшой протокой. Можно съездить туда и наловить рыбы.

– Лучше и не говорите! – со вздохом сказал Юань Сяо‑эр.

– Чего же вы вздыхаете? – удивился У Юн.

– Вы ведь еще не знаете, господин учитель, – вступил в разговор Юань Сяо‑у, – что теперь мы и носа не смеем показать на озере Ляншаньбо, которое прежде было для нас, братьев, источником существования.

– Ну, я полагаю, что никакие власти не смогут запретить вам ловить рыбу в этих озерах, – усомнился У Юн.

– Да, власти не смогли бы запретить нам ловить там рыбу, – возразил на это Юань Сяо‑у, – сам владыка преисподней – и то не смог бы этого сделать.

– Так если вам не запрещают рыбачить, почему же вы не осмеливаетесь там появляться? – продолжал расспрашивать У Юн.

– Вы, господин учитель, видно, не знаете, что здесь происходит. Придется рассказать вам, – отвечал Юань Сяо‑у.

– Мне и в самом деле непонятно, о чем вы говорите, – сказал У Юн.

– О Ляншаньбо теперь и говорить‑то не хочется, – вступил в разговор Юань Сяо‑ци. – Сейчас на том озере появилась шайка разбойников, которая хозяйничает там и не разрешает нам ловить рыбу.

– Этого я действительно не знал, – сказал У Юн. – Так, значит, там сейчас разбойники. У нас об этом ничего не слышно.

– Главарь этой шайки, – продолжал Юань Сяо‑эр, – некогда держал экзамены на государственную должность, но провалился. Зовут его Ван Лунь, по прозвищу «Ученый в белых одеждах». Второй по старшинству – Ду Цянь, прозванный «Достигающим неба», а третий Сун Вань – по прозвищу «Охраняющий облака». Есть там еще один человек по имени Чжу Гуй, содержатель кабачка у въезда в деревню Лицзядаокоу. Он у них разведчик, но особенного значения не имеет. Недавно к ним прибыл еще один удалец, бывший наставник дворцового войска в Восточной столице, по имени Линь Чун – Барсоголовый. Говорят, он необычайно искусен в военном деле. Эта шайка разбойников насчитывает сейчас около семисот человек. Они грабят окрестное население, а также проезжих путников. Вот уже больше года, как мы не ездим туда на рыбную ловлю. Эти разбойники завладели озером и лишили нас средств к существованию. Да что тут говорить, всего ведь не поведаешь!

– Вот уж, право, не знал я, что у вас творятся такие дела, – сказал У Юн. – Почему же власти не предприняли мер, чтобы их переловить?

– Что власти! – махнул рукой Юань Сяо‑у. – Стоит им что‑нибудь предпринять, как населению становится еще хуже. Когда в деревне появляются войска, они пожирают свиней, овец, кур и гусей – все, что найдут у населения. А потом еще требуют, чтобы им дали денег на дорогу. Хорошо, что разбойники могут дать отпор правительственным войскам. Разве стражники посмеют появиться сейчас в деревне? Когда какое‑нибудь высокое начальство отдает распоряжение отправить отряд для борьбы с разбойниками, у стражников поджилки трясутся. Да разве осмелятся они когда‑нибудь повстречаться лицом к лицу с этими разбойниками?

– Мне хоть и не приходится теперь ловить большой рыбы, – сказал, смеясь, Юань Сяо‑эр, – зато я избавлен от выполнения дополнительных повинностей.

– Этим разбойникам, видно, неплохо живется, – заметил У Юн.

– Да им не страшны ни бог, ни черт и никакие власти, – сказал Юань Сяо‑у. – Награбленное добро они делят между собой, и у всех разбойников есть богатая одежда. Вина пьют, сколько влезет, едят вволю. Разве можно жаловаться на такую жизнь? А вот мы, три брата, хоть и не хуже их, да только где уж нам так устроиться!

«И везет же мне!» – радовался в душе У Юн, слушая все это.

– Пословица говорит, – продолжал Юань Сяо‑ци, – «Каждому своя доля». Нам суждено заниматься рыбной ловлей и тем жить. Если бы нам удалось хоть один день прожить так, как живут они, и то было бы хорошо.

– Стоит ли завидовать разбойникам? – сказал У Юн. – Промысел их карается по меньшей мере семьюдесятью палочными ударами. И если власти переловят их, они получат по заслугам. Вот и пойдет все насмарку…

– Правители наши народ глупый и ни в чем не разбираются, – оказал Юань Сяо‑эр. – Сколько совершается кругом самых тяжких преступлений, а виновники продолжают оставаться на свободе. Можем ли мы, три брата, довольствоваться этой жизнью? Если бы нашелся человек, который согласился бы принять нас в свою компанию, мы с радостью пошли бы за ним.

– У меня тоже нередко появляются такие мысли, – молвил Юань Сяо‑у. – Ничем мы не хуже других, беда лишь в том, что о нас никто не знает.

– Ну, а если бы нашелся человек, который хорошо вас знает, – спросил У Юн, – согласились бы вы пойти за ним?

– Если бы такой человек нашелся, – сказал Юань Сяо‑ци, – мы пошли бы за ним в огонь и в воду. Пригодись мы для какого‑нибудь большого дела хоть на один день, мы с радостью пошли бы даже на гибель.

Слушая эти слова, У Юн восторженно думал: «Братья сами уже все решили, и мне остается только рассказать им о нашем деле». Он продолжал угощать их и, когда чашка обошла еще два круга, сказал:

– А согласились бы вы отправиться в Ляншаньбо против этой шайки разбойников?

– Если бы мы и выловили их, – сказал Юань Сяо‑ци, – кто бы нас вознаградил? Мы лишь стали бы посмешищем в глазах вольного люда всей округи.

– Я понимаю это дело так, – продолжал У Юн, – допустим, что вам не дают возможности ловить рыбу, вы возмутились и решили отправиться к ним туда попытать счастья. Разве это было бы плохо?

– Откровенно говоря, господин учитель, – заметил Юань Сяо‑эр, – мы уже несколько раз думали о том, чтобы вступить в шайку. Беда вот, что подчиненные Ван Луня отзываются о нем, как о человеке мелочном, с которым трудно ужиться. Когда к ним в стан прибыл из Восточной столицы Линь Чун, он перенес от Ван Луня немало издевательств. Этот негодяй не желает принимать новых людей к себе в шайку. Мы уже много раз говорили об этом, но у нас пропала всякая охота обращаться к нему.

– Если бы он был так же великодушен, как вы, учитель, – вставил Юань Сяо‑ци, – и отнесся к нам с подобным вниманием, тогда все было бы хорошо.

– Да, если бы мы со стороны этого Ван Луня видели такое отношение, как с вашей, учитель, – поддержал его Юань Сяо‑у, – мы уже давно, не раздумывая, ушли бы в разбойники и охотно отдали бы за них свою жизнь, если нужно.

– Вы, право, наговорили обо мне так много хорошего, что я и не стою этого, – отвечал им У Юн. – Ведь сейчас и в Шаньдуне и в Хэбэе так много достойных, доблестных героев.

– Может, и есть на свете такие добрые молодцы, – возразил на это Юань Сяо‑эр, – да мы‑то их не встречали.

– А не знаете ли вы старосту Чао Гая из деревни Дунцицунь, уезда Юньчэн? – спросил У Юн.

– Уж не того ли, которого называют Чао Гай – «Небесный князь? – спросил Юань Сяо‑у.

– Он самый и есть, – ответил У Юн.

– Мы. слышали о нем, – отвечал Юань Сяо‑ци, – и хотя живем друг от друга всего лишь в ста с небольшим ли, но до сих пор нам не довелось с ним встретиться.

– Вот уж поистине справедливый и великодушный человек, – сказал У Юн. – Почему бы вам не познакомиться с ним?

– Дел у нас там никаких нет, – заметил на это Юань Сяо‑эр, – поэтому мы и встретиться с ним не могли.

– Последние годы, – сказал У Юн, – я обучал ребят в деревенских школах неподалеку от поместья Чао Гая. Сейчас До меня дошел слух, что он собирается захватить большое богатство. Вот я и пришел к вам посоветоваться, не захватить ли нам эти сокровища вместе?

– Ну это, пожалуй, не удастся, – промолвил Юань Сяо‑у. – Чао Гай человек, великодушный и справедливый, но если мы как‑нибудь испортим ему это дело, то станем посмешищем всех молодцов в округе.

– А я надеялся уговорить вас на это дело, – продолжал У Юн. – Вы – хорошие друзья, народ справедливый, и, если захотите помочь нам, расскажу вам обо всем. Сейчас я живу в поместье старосты Чао Гая. Он много слышал о вас троих и послал меня за вами.

– Мы люди простые и честные, – сказал Юань Сяо‑эр, – и душой не кривим. Если староста Чао Гай задумал большое дело, решился нам его доверить и ради этого побеспокоил даже вас, господин учитель, то мы тут же заявляем, что жизни не пожалеем для него. Мы клянемся остатком вина; пусть поразит нас беда, нападет какая‑нибудь болезнь или мы умрем не своей смертью, если отступимся от своих слов.

Проговорив все это. Юань Сяо‑у и Юань Сяо‑ци стали хлопать себя по затылку, приговаривая:

– Кровь наша горяча, и мы готовы пролить ее за того, кто умеет ценить нас.

– Должен оказать вам, – продолжал У Юн, – что пришел не за тем, чтобы обманом вовлечь вас в недоброе дело. Честно говоря, дело мы затеяли не простое. Пятнадцатого дня шестой луны день рождения сановника Цай Цзина. Его зять правитель округа Даминфу Северной столицы Лян Чжун‑шу, приготовил ему на сто тысяч связок монет ценных подарков, которые на днях собирается отправить. Один молодец по имени Лю Тан пришел известить нас об этом. Вот я и отправился к вам посоветоваться. Мы укроемся в каком‑нибудь глухом месте, нападем и захватим это нечестно нажитое богатство. А затем мы поделим его и обеспечим себя на всю жизнь. Вот зачем приехал я к вам под предлогом закупки рыбы. Не знаю только, как вы на все это посмотрите?

– Мы‑то согласны! – поспешил сказать Юань Сяо‑у, едва дослушав У Юна, и, обращаясь к Юань Сяо‑ци, крикнул: – А что я тебе говорил, братец?

– Сбывается наше заветное желание! – воскликнул Юань Сяо‑ци и даже запрыгал от радости. – Когда же мы отправляемся?

– Я просил бы вас сейчас же собраться, – сказал У Юн, – потому что на рассвете мы отправимся в поместье Чао Гая.

Это решение очень понравилось всем братьям.

На следующий день братья встали рано утром и позавтракали. Распорядившись по дому, они покинули деревню Шицзецунь и вместе с У Юном направились к деревне Дунцицунь. После целого дня пути они увидели впереди поместье Чао Гая, а вскоре и самого хозяина, который вместе с Лю Таном ждал их в кустах у дороги. Узнав У Юна, приближавшегося к поместью в сопровождении братьев Юань, Чао Гай и Лю Тан вышли им навстречу.

– Приветствую доблестных братьев Юань! – радостно произнес Чао Гай. – Слава о вас идет повсюду. Прошу вас в мое поместье, там мы и потолкуем.

Вшестером они вошли в дом, прошли во внутренние комнаты, где и расселись, как положено обычаем. Затем У Юн рассказал Чао Гаю о своей беседе с братьями Юань, после чего староста пришел в самое хорошее настроение. Он тут же велел работникам зарезать свинью и барана и приготовить жертвенной бумаги для возжигания. Братья Юань отметили, что вид у хозяина представительный, а манера говорить солидная.

– Мы очень рады, – оказали братья Юань, – что, наконец, нам представилась возможность познакомиться с таким достойным человеком, как вы: Однако если бы нас не привел сюда учитель У Юн, то вряд ли мы удостоились бы этой чести.

Братья не скрывали своей радости. Вечером того же дня они ужинали все вместе и до поздней ночи беседовали о всякой всячине.

На другой день, лишь рассвело, они пошли во внутренние комнаты, где были приготовлены для жертвоприношений вырезанные из бумаги монеты и фигуры животных, благовонные свечи, а также принесенные сюда накануне свинина и баранина. Торжественность, с которой Чао Гай готовился к жертвоприношению, всем очень понравилась. Во время церемонии каждый произнес клятву: «Лян Чжун‑шу притесняет народ в Северной столице и вымогает у жителей деньги и добро. На эти деньги он приобрел подарки ко дню рождения сановника Цай Цзина из Восточной столицы. Это богатство нажито нечестным путем, и если кто‑нибудь из нас, в задуманном нами деле, затаил корыстные намерения, пусть небо. покарает его и поглотит земля. Да будет сам бог свидетелем нашей клятвы!» И они сожгли жертвенные деньги.

Совершив обряд жертвоприношения, все шестеро друзей в хорошем расположении духа выпивали и закусывали во внутренних комнатах. Вдруг вошел работник и доложил:

– У ворот стоит какой‑то монах. Он, очевидно, просит подаяния на монастырь.

– Что ж ты сам не можешь ему подать? – удивился Чао Гай. – Ты же видишь, что я занят с гостями. Выдай ему шэн пять риса – и дело с концом. Стоит ли беспокоить меня.

– Да я уже давал ему рис, только он не берет, – ответил работник, – говорит, что ему нужно с вами повидаться.

– Видно, ему показалось мало, – решил Чао Гай, – прибавь еще два‑три доу и скажи, что староста пригласил к себе сегодня гостей и потому не может к нему выйти.

Работник ушел, но через некоторое время вернулся обратно:

– Я дал монаху еще три доу риса, но он никак не хочет уходить. Говорит, что он даос и пришел сюда не за деньгами и не за рисом, а лишь ради того, чтобы повидаться с вами.

– Вот бестолочь! – рассердился Чао Гай. – Даже поговорить с людьми толком не умеешь! Передай этому монаху, что сегодня я занят… Пусть придет в другой раз, я приму его.

– Все это я уже ему говорил, – возразил работник, – а он знай твердит себе, что пришел не за подаянием, а потому лишь, что слышал о вас, как о человеке честном и справедливом, и пришел повидаться с вами.

– До чего ж ты надоедлив!! – с досадой воскликнул Чао Гай. – Даже в таком простом деле – и то не можешь помочь мне. Если ему все еще кажется мало, прибавь три‑четыре доу риса. Стоит ли из‑за такого пустяка разговаривать! Если бы я не был занят с гостями, то, конечно, вышел бы к нему. Ступай выдай ему, сколько он хочет, и уж больше не приходи сюда.

Работник ушел, но через некоторое время снаружи послышался шум, и в комнату, едва переводя дух, влетел другой работник с криком:

– Господин! Монах разозлился и стал избивать работников!

Это сообщение очень встревожило Чао Гая. Он поспешно встал из‑за стола и, обращаясь к своим гостям, сказал:

– Прошу вас, дорогие друзья, посидеть здесь, а я пойду посмотрю, что там происходит.

Выйдя во двор, он увидел у ворот поместья огромного монаха, ростом в восемь чи, благообразного и осанистого на вид. Стоя под зелеными ивами, он направо и налево наносил удары наступавшим на него крестьянам, выкрикивая при этом:

– Ах вы, деревенщина неотесанная!

– Почтенный монах, прошу вас, успокойтесь, – обратился к нему Чао Гай. – Вы пришли к старосте Чао Гаю, конечно, за подаянием. Но ведь вам выдали рис, так чем же вы еще недовольны?

В ответ на это монах расхохотался и сказал:

– Я, бедный монах, явился сюда не за подаянием. Для меня сейчас и сто тысяч связок денег нипочем. Я пришел исключительно для того, чтобы повидать старосту. Мне нужно оказать ему несколько слов, а эти невежды принялись ругать и гнать меня. Вот я и рассердился.

– А раньше вы знавали старосту? – спросил Чао Гай.

– Нет, я только слышал о нем, а видать не видел, – отвечал монах,

– Так ваш покорный слуга и есть староста Чао Гай! – сообщил тот. – Что же вы хотели мне сказать?

– Вы уж простите меня! – сказал тогда монах. – И разрешите мне приветствовать вас, как полагается.

– Не надо церемоний, почтеннейший, – отозвался Чао Гай. – Прошу вас в дом выпить со мной чаю.

– Премного вам благодарен, – отвечал монах, и оба они направились к дому. Заметив, что хозяин ведет монаха в дом, У Юн вместе с Лю Таном и братьями Юань перешел в другие комнаты, чтобы не попадаться незнакомцу на глаза.

Посидев немного с Чао Гаем и выпив чаю, монах сказал:

– Мне неудобно говорить здесь. Нет ли у вас более укромного местечка, где мы могли бы побеседовать наедине?

Тогда Чао Гай пригласил своего гостя в дальнюю комнату, где они разместились, как положено – один на месте хозяина, другой на месте гостя. И тогда Чао Гай спросил монаха:

– Могу ли я осведомиться о вашем почтенном имени и узнать, где вы живете?

– Фамилия моя Гун‑Сунь, – отвечал монах, – мирское имя Шэн, а монашеское – И‑цин. Сам я из Цзичжоу. С детства я пристрастился ко всякого рода оружию и во многих областях военного искусства достиг немалых успехов. Овладев также искусством волшебства, я легко могу вызывать дождь и ветер и даже летать на облаках. За это вольный люд окрестил меня «Драконом, летающим в облаках». Почтенное имя старосты Чао Гая из деревни Дунцицунь, уезда Юньчэн, я слышал уже с давних пор, но никак не представлялось случая повидаться с вами лично. Сейчас в честь нашего знакомства я хотел бы преподнести вам в подарок драгоценности на сто тысяч связок монет. Не знаю только, согласитесь ли вы, высокоуважаемый, принять такой дар?

Услышав это, Чао Гай, смеясь, спросил:

– Уж не подарки ли сановнику Цай Цзину ко дню рождения, которые посылают с севера, имеете вы в виду?

– Откуда вы знаете об этом? – изумился гость.

– Я лишь высказал догадку, – отвечал Чао Гай, – а так это или нет – не знаю.

– Мы не должны упускать такого богатства, – заговорил Гун‑Сунь Шэн. – Недаром старая поговорка гласит: «Если ты что‑нибудь упустил, – пеняй на себя». Какого вы мнения на этот счет, уважаемый староста?!

Но не успел он проговорить эти слова, как в комнату ворвался человек, схватил Гун‑Сунь Шэна за грудь и завопил:

– Я давно уже подслушиваю ваш разговор! Вот это ловко! Как смеете вы предлагать дело, явное участие в котором карается законами, а тайное – богами!

Это неожиданное вторжение так напугало Гун‑Сунь Шэна, что он даже в лице изменился. Вот беда! Не успели они взяться за дело, как раскрыли все их планы!

О том, кто ворвался в комнату и накинулся на Гун‑Сунь Шэна, вам, читатель, расскажет следующая глава.

 

Глава 15

повествующая о том, как Ян Чжи сопровождал носильщиков, посланных с подарками, а У Юн пустился на хитрость и как все драгоценности попали в руки заговорщиков

В тот момент, когда Гун‑Сунь Шэн беседовал с Чао Гаем о том, что надо захватить отправленные из Северной столицы подарки, так как богатство это нажито нечестным путем, кто‑то ворвался в комнату, где они сидели, схватил Гун‑Сунь Шэна за грудь и завопил:

– Я все слышал, ну и отчаянный же вы человек!

Это был не кто иной, как мудрый У Юн. Увидев его, Чао Гай рассмеялся и сказал:

– Перестаньте шутить, учитель, и познакомьтесь‑ка лучше с нашим новым другом!

Гун‑Сунь Шэн и У Юн отвесили друг другу полагающиеся в таких случаях поклоны, и У Юн произнес:

– Я давно уже слышал от вольного люда славное имя Гун‑Сунь Шэна, «Дракона, летающего в облаках», но никак не думал, что именно сегодня мне представится случай с ним познакомиться.

– Этот уважаемый ученый, – сказал в свою очередь Чао Гай, представляя У Юна, – не кто иной, как мудрый У Юн.

– Я тоже много слышал от вольного люда о вас, почтенный учитель, – отозвался Гун‑Сунь Шэн, – о вашей великой учености. Но кто мог подумать, что я увижу вас в поместье Чао Гая? Наша встреча в этом доме еще раз доказывает, что великодушие и справедливость старосты влекут к нему доблестных героев со всех концов страны.

– У нас собралось несколько друзей, – сказал Чао Гай, – пойдемте во внутренние покои, и вы познакомитесь с ними.

Вслед за тем они отправились во внутренние покои, где вновь прибывший познакомился с Лю Таном и братьями Юань. Все собравшиеся решили, что их встреча не случайна и что возглавит всю компанию Чао Гай.

– Я всего лишь владелец небольшого поместья, – возразил на это Чао Гай, – как могу я занять столь высокий пост?!

– Вы самый старший из нас, – сказал ему У Юн, – послушайте меня и возглавьте нас.

Чао Гаю оставалось только согласиться. Второе места занял У Юн, третье Гун‑Сунь Шэн, четвертое – Лю Тай, пятое‑Юань Сяо‑эр, шестое – Юань Сяо‑у и седьмое‑Юань Сяо‑ци. И вот вся компания доблестных героев собралась попировать. Стол снова был накрыт, подали еще вина и закусок. Немного погодя У Юн сказал:

– Староста Чао Гай! Вы видели во сне, будто на крышу вашего дома упали семь звезд Северной Медведицы. А сегодня случилось так, что семеро удальцов собрались здесь для свершения общего дела. Не служит ли ваш сон небесным предзнаменованием? Поистине, богатство само идет нам в руки. Позавчера мы толковали о том, что Лю Тану надо бы разведать, какой дорогой повезут подарки; ему пора сегодня приступить к своему делу.

– В этом нет уже никакой нужды, – заметил Гун‑Сунь Шэн, – Мне удалось узнать, что путь их лежит через перевал Хуанниган.

– В десяти ли к востоку от Хуаннигана, – сказал Чао Гай, – расположена деревня Аньлэцунь. Там проживает один бездельник по имени Бай‑шэн, по прозвищу «Дневная крыса». Когда‑то он тоже обращался ко мне за помощью, и я давал ему денег.

– Не указывает ли на него белое сияние, излучаемое Северной Медведицей, – промолвил У Юн, – если это так, то мы должны использовать этого человека.

– Отсюда до перевала все же далеко, – сказал Лю Тан, – и нам надо бы обосноваться где‑нибудь поближе.

– Вот мы и остановимся в доме Бай‑шэна, – предложил У Юн. – Там найдется, где передохнуть, да к тому же и сам Бай‑шэн нам понадобится.

– Учитель У Юн, – обратился к нему Чао Гай. – Как же мы все‑таки завладеем этими подарками, – хитростью или силой?

– Я все обдумал, – смеясь, ответил У Юн. – Подождем их приближения и тогда уж решим, что делать. Если придется действовать силой, возьмем силой. А если можно будет обойтись хитростью, пойдем на хитрость. Я уже решил, как действовать, не знаю только, одобрите ли вы мое предложение. А состоит оно в следующем…

И У Юн подробно изложил свои соображения. Выслушав его, Чао Гай от восхищения даже ногой притопнул и воскликнул:

– Чудесный план! Не зря народ прозвал вас мудрым. Вы превзошли по уму даже Чжу‑Гэ Ляна. Замечательный план!

– Однако не будем больше говорить об этом, – продолжал У Юн. – Недаром старая пословица гласит: «И у стен есть уши», так за окном и подавно. Пусть пока все это останется между нами.

– Братья Юань! – обратился к ним Чао Гай. – Возвращайтесь домой, а когда придет время, все мы соберемся здесь. Учитель У Юн пока что по‑прежнему будет обучать детей; вас же, уважаемые Гун‑Сунь Шэн и Лю Тан, я прошу погостить в моей усадьбе.

Весь этот день друзья пировали, и только поздно ночью разошлись в отведенные им комнаты. На следующий день они поднялись рано утром. Еда уже была готова, и они позавтракали. Затем Чао Гай достал тридцать лян серебра и, передавая его братьям Юань, сказал:

– Хотя подарок мой и очень скромен, надеюсь, вы примете его.

Однако братья Юань стали отказываться и согласились взять серебро лишь после того, как вмешался У Юн.

– Нельзя отказываться, если дарит друг.

Затем все отправились провожать братьев Юань. По дороге У Юн потихоньку наставлял их и закончил свою речь следующими словами:

– Смотрите не задерживайтесь, когда придет время! Наконец, братья Юань распрощались с друзьями и направились в свою деревню Шицзецунь, а Гун‑Сунь Шэн и Лю Тан остались в усадьбе Чао Гая. У Юн часто навещал их, чтобы еще и еще раз обсудить задуманное дело.

Не вдаваясь в подробности, расскажем лишь о том, как начальник окружного управления в Дамине, Лян Чжун‑шу, накупив подарков на сто тысяч связок монет, приготовил их к отправке и назначил день выхода каравана. И вот однажды, когда он сидел со своей женой во внутренних комнатах, та спросила его:

– Дорогой супруг! Когда же отправятся люди с подарками?

– Все уже готово, – отвечал Лян Чжун‑шу, – и завтра‑послезавтра можно было бы двинуться в путь. Только одно меня тревожит.

– Что же именно? – спросила жена.

– В прошлом году я также израсходовал на покупку подарков сто тысяч связок монет, – отвечал Лян Чжун‑шу. – Но люди, сопровождавшие караван, оказались ненадежными, и все драгоценности попали в руки разбойников, которых еще до сих пор не удалось выловить. Так и в этот раз я никак не могу найти среди моих подчиненных достойного, которому смог бы доверить подарки. Это меня я беспокоит.

– Вы всегда говорили, что это человек чрезвычайных способностей, – сказала жена, указывая по направлению к террасе. – Почему бы вам не назначить его начальником охраны и не отправить с подарками? Я думаю, что он справится с поручением.

Взглянув в том направлении, куда указывала жена, Лян Чжун‑шу увидел Ян Чжи и, поразмыслив немного, подозвал его к себе и сказал:

– А я и забыл про вас! Так вот, если вы доставите подарки к месту назначения, это даст мне возможность повысить вас в должности.

Сложив руки и отвесив почтительный поклон, Ян Чжи промолвил:

– Осмелюсь ли я ослушаться приказа вашей милости?! Не знаю только, готовы ли подарки и когда мне следует отправиться.

– Я велел отрядить десять больших повозок из областного управления, – сказал Лян Чжун‑шу. – Охрана их поручена моим людям. На каждой повозке прикреплен желтый флаг с надписью: «Подарки ко дню рождения императорского наставника». Кроме того, к каждой повозке будет приставлен сильный и выносливый воин. В ближайшие три дня караван отправится в путь.

– Прошу вас, не подумайте, что я уклоняюсь от вашего поручения, – сказал Ян Чжи, выслушав эту речь, – но ехать с подарками я не смогу. Покорно прошу вас найти для этой цели какого‑нибудь другого, более достойного и надежного человека.

– Так ведь я стараюсь для вашего же блага, – удивился Лян Чжун‑шу. – К поздравительному письму, которое я посылаю сановнику Цаю вместе с подарками, я приложу письмо, в котором буду просить его щедро отблагодарить вас. А затем, по его распоряжению, вы вернетесь. Стоит ли отказываться от всего этого?

– Господин мой, – отвечал Ян Чжи. – Я слышал, что подарки, посланные в прошлом году, были захвачены разбойниками и что разбойников пока еще не выловили. В нынешнем году разбойников на дорогах развелось еще больше. Водного пути в Восточную столицу нет, и ехать можно лишь сушей через горы Цзыцзиньшань, Эрлуншань, Таохуашань, Саньгайшань, Хуанниган, Байша‑у, Еюньду, Чисунлинь, где разбойников всего больше. По этим местам не рискуют ходить в одиночку даже бедняки. А если разбойники узнают, что отправлены ценные подарки, то, конечно, постараются захватить их. Пойти с караваном – значит, обречь себя на гибель; не лучше ли оставить эту затею?

– Но можно усилить военную охрану, – возразил Лян Чжун‑шу, – и все будет в порядке…

– Даже если бы вы послали десятитысячное войско, ваша милость, – сказал Ян Чжи, – то и оно вряд ли справилось бы с разбойниками. При одном известии о разбойниках, стражники разбегаются.

– Так, по‑вашему, совсем не надо посылать этих подарков? – спросил Лян Чжун‑шу.

– Сопровождать их я согласился бы лишь при одном условии, только не знаю, примете ли вы его? – ответил Ян Чжи.

– Раз уж я поручаю вам это дело, почему бы мне не принять ваше предложение! – отозвался Лян Чжун‑шу. – Говорите…

– По‑моему, – сказал Ян Чжи, – подарки не следует отправлять на повозках, – лучше увязать их в десять тюков и подвесить к десяти коромыслам, как это обычно делают купцы, а для переноски подарков выделить из охраны десять рослых воинов, которые и отправятся под видом носильщиков. Кроме того, мне нужен будет еще один человек в помощь – вот и все. Мы будем выдавать себя за купцов и потихоньку доставим подарки в Восточную столицу. Только так, я полагаю, это и может сойти благополучно.

– Что ж, это верно, – согласился Лян Чжун‑шу, выслушав его. – Я пошлю письмо и заверяю вас, что при возвращении вы будете повышены в должности.

– Премного благодарен вам за ваше высокое внимание ко мне, – ответствовал Ян Чжи.

В тот же день Лян Чжун‑шу снова позвал Ян Чжи, велел ему упаковать подарки, а также выбрать воинов, которые будут их нести.

На следующий день Ян Чжи вызвали в управление, и, когда он прибыл туда, навстречу ему вышел Лян Чжун‑шу.

– Когда же вы собираетесь в путь? – спросил он.

– Разрешите, ваша милость, доложить вам, – с поклоном отвечал тот, – что завтра утром готов выйти с караваном. Жду лишь ваших распоряжений.

– Моя супруга, – оказал Лян Чжун‑шу, – посылает коромысло с подарками для жен своего отца, которые я также поручаю вам. А для вручения подарков она отправляет с вами мужа своей кормилицы – управляющего Се и еще двух начальников стражи.

– В таком случае, ваша милость, я не могу сопровождать подарки, – сказал Ян Чжи.

– Почему же вы не можете? – удивился Лян Чжун‑шу. – Все уже увязано и приготовлено к отправке.

– Я отвечаю за сохранность десяти коромысел с подарками, – почтительно возразил Ян Чжи, – и носильщики этих коромысел подчиняются мне. Они будут отправляться в дорогу в назначенное мною время, останавливаться, когда я прикажу, отдыхать и ночевать там, где я найду нужным. Теперь же вы хотите послать вместе со мной управляющего вашей супруги и двух начальников ее охраны. Управляющий этот служит у вашей супруги, да к тому же еще муж ее кормилицы. Если в дороге между нами возникнут разногласия, я не смогу настоять на своем. И когда мы не выполним поручения, разобраться в том, кто прав, кто виноват, будет трудно.

– Ну, этому легко помочь, – оказал Лян Чжун‑шу, выслушав его. – Я распоряжусь, чтобы все они подчинялись вам, вот и все.

– Если так, то не смею отказываться и жду ваших распоряжений, – отвечал Ян Чжи. – И если только я не выполню данное мне поручение, вы можете сурово покарать меня.

– Не зря я избрал вас для этого дела, – сказал довольный Лян Чжун‑шу. – Вы человек умный, я – предусмотрительный.

Он тут же вызвал управляющего Се и двух начальников, назначенных сопровождать подарки, и объявил им:

– Командир Ян Чжи согласился охранять одиннадцать коромысел с подарками, посылаемыми в Восточную столицу, где должен будет передать их наставнику государя. Вся ответственность за выполнение этого поручения лежит на нем. Вы трое будете сопровождать его и в пути должны во всем ему повиноваться: вставать, находиться в дороге, делать привалы и останавливаться на ночлег только по его приказу. Перечить ему вы не должны. Отвечать же вам придется лишь за то, что поручила вам моя супруга. Будьте осторожны. Поскорее отправляйтесь и быстрее возвращайтесь назад. Смотрите, чтобы все было в порядке.

Выслушав Лян Чжун‑шу, управляющий обещал выполнить все, что ему приказано. В тот же день Ян Чжи был назначен главным начальником охраны каравана.

На следующее утро, едва рассвело, тюки с драгоценностями были перенесены в управление для отправки. Старый управляющий и два начальника охраны также несли небольшие узлы с подарками. Затем прибыло одиннадцать рослых воинов, переодетых носильщиками. Ян Чжи надел широкополую соломенную шляпу и легкую одежду из темной материи, опоясался широким поясом, на котором висели кинжал и сабля, и обулся в соломенные туфли. Старый управляющий переоделся купцом, а начальники охраны – его подручными. У каждого был меч и несколько хлыстов. Затем Лян Чжун‑шу снабдил их нужными бумагами, и они, плотно закусив, распростились и двинулись в путь.

Лян Чжун‑шу сам вышел проводить их и видел, как солдаты, взяв на плечи коромысла с грузом, вышли на дорогу. За ними шли Ян Чжи, управляющий Се я два начальника охраны. Весь караван состоял из пятнадцати человек. Покинув Управление, они двинулись к воротам Северной столицы и взяли путь на восток.

Была как раз половина пятой луны, и хотя погода стояла ясная, но из‑за невыносимой жары идти было очень трудно. Ян Чжи, стремясь попасть ко дню рождения – пятнадцатому числу шестой луны, шел все быстрее ч быстрее. Прошло около пяти – семи дней с тех пор, как они покинули Северную столицу. Ян Чжи каждое утро подымал своих людей в час пятой стражи, и они отправлялись в путь до наступления жары, в полдень, когда наступал зной, делали привал. На восьмой день пути селения уже почти не встречались, реже попадались прохожие. Дорога шла в гору. Теперь Ян Чжи стал требовать, чтобы люди выходили в семь‑восемь часов утра и останавливались на ночлег в шестом часу вечера.

С наступлением жары, когда носильщики под тяжестью ноши едва волочили ноги от усталости, им на пути попался лесок. Все сгорали от желания остановиться и немного передохнуть. Но Ян Чжи все подгонял и подгонял их, а если кто останавливался, то он не только бранился, но даже пускал в дело хлыст.

Оба начальника охраны несли лишь узлы со своими вещами, но все же выбивались из сил и еле двигались. Это очень сердило Ян Чжи, и он говорил им:

– Разве вы не понимаете, какая на мне лежит ответственность? Вы не только не помогаете мне подгонять носильщиков, но я сами едва‑едва тащитесь. А тут ведь не до шуток!

– Да мы хотели бы идти быстрее, но не в силах, – отвечали начальники охраны, – жарко уж очень. Прошлые дни шли утром, по холодку, и путь казался легче, а вот теперь почему‑то совершаем переходы в самое жаркое время. Не так все делается, как надо.

– Что за вздор вы мелете! – рассердился Ян Чжи. – Прежде дорога была спокойная, а сейчас места пошли опасные, если их днем не пройти, то ночью подавно никто не рискнет и шагу ступить.

Начальники промолчали, а про себя подумали: «Этот мерзавец еще смеет бранить нас ни за что ни про что». А Ян Чжи то мечом, то плеткой подгонял носильщиков. Тем временем начальники охраны уселись в тени деревьев, поджидая старого управляющего, и, когда тот подошел, сказали ему:

– Этот Ян Чжи, черт бы его побрал, всего‑навсего в услужении у правителя области, а ведет себя, как важный сановник!

– Но ведь правитель области приказал нам ни в чем не перечить Ян Чжи, – сказал управляющий. – Вот я и молчу, хотя в последнее время и сам едва выношу его. Что поделаешь, придется потерпеть.

– Правитель области питает к этому человеку особую симпатию, – возразили начальники. – Вы, господин управляющий, должны взять дело в свои руки, и тогда все будет в порядке.

– Нет, – возразил на это управляющий, – придется нам все же подчиняться ему.

Они шли все утро и лишь в полдень остановились на постоялом дворе. Носильщики обливались потом и едва дышали от усталости. Обращаясь к управляющему, они говорили:

– Вот уж злая нам выпала доля! Мы, конечно, должны во всем повиноваться начальству, но почему нас заставляют идти в такую адскую жару, тащить на себе тяжелую ношу да еще за каждый пустяк бьют хлыстом? Можно ли терпеть подобные мучения!

– Не принимайте всего этого так близко к сердцу, – уговаривал управляющий. – Как‑нибудь доберемся до Восточной столицы, а там я вас всех награжу.

– Да если бы он обращался с нами так же, как вы, господин управляющий, нам не на что было бы обижаться, – отвечали носильщики.

Прошла ночь. Еще до рассвета все поднялись и собрались по холодку двинуться в путь, но тут вскочил Ян Чжи и заорал:

– Куда собрались? Сейчас же ложитесь и спите! А там видно будет!

– Да если мы не выйдем рано утром, – настаивали носильщики, – то днем, в жару, снова будем еле двигаться, а вы за это нас бьете!

– Ни черта вы не понимаете! – накинулся на них Ян Чжи и, схватив хлыст, начал их избивать.

Носильщики, едва сдерживая гнев, повиновались. Лишь около девяти часов утра, они встали, не спеша приготовили завтрак и, подкрепившись, отправились в путь. Всю дорогу Ян Чжи подгонял их, ни разу не разрешая прилечь в тени. Носильщики сердито ворчали. Начальники охраны также жаловались управляющему, но тот делал вид, будто ничего не слышит, хоть и сам был зол на Ян Чжи.

Не вдаваясь в подробности, скажем только, что так шли они дней пятнадцать. Во всем караване не было ни одного человека, который бы не питал лютой ненависти к Ян Чжи. Однажды, переночевав на постоялом дворе, они поднялись часов около девяти утра, не спеша приготовили себе завтрак и поели. Был четвертый день шестой луны. Жара стояла такая, что даже утром солнце накаляло своими лучами небо. Воздух был напоен зноем. Путникам предстояло идти по узкой извилистой тропе между горными кручами. С обеих сторон вздымались хребты. Ян Чжи глаз не спускал с носильщиков. И вот, когда люди прошли уже более двадцати ли, их охватило непреодолимое желание немного передохнуть в тени деревьев. Но за малейшую попытку сделать это Ян Чжи начинал бить их хлыстом и кричать:

– Идите быстрее! Пораньше остановимся на отдых!

Носильщики то и дело поглядывали на небо. Синева его была безоблачна. Нестерпимая жара доводила людей до полного изнеможения. Но Ян Чжи все торопил и торопил их, желая поскорее выбраться ив этой глухой и безлюдной местности. Когда солнце было в зените, камни на дороге так раскалились, что обжигали ноги путников – идти становилось совершенно невозможно. Тогда носильщики начали роптать:

– Да от такой жары и умереть недолго!

Но Ян Чжи все подгонял их, покрикивая:

– Быстрее, быстрее идите! Вот минуем перевал, а там посмотрим!

И они шли дальше. Впереди действительно виднелся перевал. Едва достигнув его, все носильщики, как по команде, опустили на землю коромысла с поклажей, а сами укрылись в сосновом лесу и растянулись под деревьями. Это вывело Ян Чжи из себя, и он закричал:

– Ну и горе мне с вами! Разве можно прохлаждаться в таком месте! Сейчас же вставайте и снова отправляйтесь в путь!

– Хоть режь нас, – отвечали ему носильщики, – а дальше мы все равно не в силах идти!

Тогда Ян Чжи принялся стегать их хлыстом по чем попало. Но все напрасно: когда с земли вставал один, другой снова валился, и Ян Чжи ничего не мог с ними сделать. В это время на перевал поднялся и управляющий с начальниками охраны. Они задыхались от изнеможения, и также сели в тени под соснами передохнуть. Увидев, как Ян Чжи избивает носильщиков, управляющий сказал ему:

– Они так переутомились, что просто не могут двигаться. Вы уж не сердитесь на них.

– Господин управляющий! – возразил Ян Чжи. – Вы, видно, знаете, что места эти кишат разбойниками. Перевал называется Хуанниган. Даже в спокойные времена разбойники грабили здесь прохожих среди бела дня, так можно ли ждать чего‑либо хорошего в такое тревожное время, как сейчас? Никто не решился бы сделать тут привал!

Выслушав Ян Чжи, начальники охраны сказали:

– Мы уже много раз слышали от вас подобные речи. Вы говорите это для того, чтобы запугать нас.

– Может быть, вы все‑таки разрешите людям передохнуть, в самый зной? – взмолился управляющий. – А потом пойдем дальше.

– Вы так и не хотите понять меня! – возмутился Ян Чжи. – Разве можно здесь отдыхать? Отсюда до самого подножия перевала, на расстоянии более семи ли, не встретишь жилья, такое это глухое место! А вы еще предлагаете останавливаться здесь!

– Как хотите, – сказал управляющий, – а я отдохну немного. Ступайте с носильщиками вперед!

Тогда Ян Чжи снова взмахнул хлыстом и крикнул:

– Тот, кто сейчас же не двинется в путь, получит двадцать ударов!

В ответ на это носильщики замолкли, и один из них, обращаясь к Ян Чжи, промолвил:

– Господин начальник! Вы идете с пустыми руками, а каждому из нас приходится тащить груз в сто цзиней весом. Вы нас не считаете людьми. Если бы был здесь сам правитель округа, то и он выслушал бы нас. Вы же не желаете понять, как нам трудно, и только ругаетесь.

– Ах ты, скотина! Как ты смеешь возражать мне! Да тебя только бить и надо! – завопил Ян Чжи и, схватив хлыст, принялся стегать носильщиков прямо по лицу. Тут управляющий крикнул:

– Начальник Ян! Остановитесь! Выслушайте меня! Когда я был управляющим в доме императорского наставника в Восточной столице, то видел там многих военачальников, и все они были со мной обходительны. Не сочтите мои слова пустой болтовней, но вспомните, что вы сами были присуждены к смерти и спаслись лишь потому, что наш правитель округа пожалел вас и сделал военачальником. Но должность ваша не так уж велика, чтобы быть слишком заносчивым. Я служу управляющим в доме начальника области, но если бы был всего лишь деревенским старостой, то и тогда бы вам следовало прислушаться < моим словам. Вы же только и знаете, что бьете их, разве можно так обращаться с людьми?

– Господин управляющий! – ответил ему на это Ян Чжи, – вы городской житель, родились и выросли в богатом доме, откуда же вам знать об опасностях, которые таятся в этих глухих местах?

– Мне приходилось бывать в разных местах, – ответил старый управляющий, – и в Сычуани, и в Гуандуне и в Гуанси, но нигде я не видел таких заносчивых людей, как вы.

– Можно ли сравнивать прежние спокойные времена с тем, что происходит сейчас! – возразил Ян Чжи.

– За такие речи, – рассердился управляющий, – вам следовало бы вырвать язык. Разве у нас сейчас неспокойно?

Только было хотел Ян Чжи возразить, как вдруг заметил, что из‑за деревьев кто‑то выглядывает.

– Ну, что я говорил? – сказал Ян Чжи. – Разбойник уже тут!

С этими словами он отбросил свой хлыст, выхватил меч и ринулся в лес с криком:

– Кто посмел подглядывать за моим добром?!

Войдя в лесную чащу, он увидел семь тачек, расставленных в ряд. Тут же в тени отдыхали шесть совершенно голых людей. Неподалеку стоял здоровенный детина с красным шрамом на виске и держал в руках меч. Завидев Ян Чжи, он ринулся ему навстречу, а все остальные шесть с криком вскочили на ноги.

– Кто такие?! – крикнул Ян Чжи.

– А ты кто такой? – спросили те в свою очередь.

– Вы, видно, разбойники! – продолжал Ян Чжи.

– Ошибаешься, – отвечали незнакомцы. – Мы всего лишь мелкие торговцы и никаких денег не можем тебе дать.

– Если вы мелкие торговцы, то это вовсе не значит, что я крупный купец, – сказал Ян Чжи.

– Так что же ты за человек? – удивились люди.

– Сначала сами скажите, откуда вы, – настаивал Ян Чжи.

– Нас семеро братьев, – отвечали они ему. – Мы из Хаочжоу, везем в Восточную столицу финики на продажу, держим путь через этот перевал. От многих прохожих мы слышали, что здесь, на Хуаннигане орудует шайка разбойников и грабит проезжих купцов. Но мы все же решили, что пойдем по этой дороге, так как никаких ценностей мы не везем, и все наше богатство составляют финики. На перевале нас одолела жара, и мы решили до вечера передохнуть в лесу, а как станет попрохладнее снова пуститься в путь. Тут мы услышали голоса. Опасаясь встречи с разбойниками, мы послали вот его разузнать, что за люди появились на перевале.

– Так вот оно что! – оказал Ян Чжи, – значит, и вы купцы. А я, заметив, что за нами кто‑то подглядывает, тоже подумал, что это разбойники, и поэтому пришел сюда разведать, что и как.

Тут торговцы принялись угощать его финиками, приговаривая:

– Почтенный путешественник, отведайте наших фиников.

Но Ян Чжи отказался и, взяв меч, вернулся к своим.

– Если в этих местах в самом деле водятся разбойники, – сказал старый управляющий, все еще сидевший на земле, – то не стоит нам здесь задерживаться.

– Я подумал было, что это недобрые люди, – заметил Ян Чжи, – а они, оказывается, торговцы финиками.

– Если бы все, что вы нам рассказывали об этих местах, оказалось правдой, – сказал управляющий так громко, чтобы его слышали носильщики, – то этих купцов давно уж не было бы в живых.

– Ну, не стоит об этом много разговаривать, – возразил Ян Чжи. – Ведь я хочу, чтобы ничего плохого с нами не случилось. Вы пока отдыхайте, а как жара спадет, тронемся дальше.

Носильщики заметно повеселели. Ян Чжи воткнул в землю свой меч и, отойдя в сторонку, присел отдохнуть в теня дерева,

Не прошло столько времени, сколько нужно, чтобы съесть полчашки, риса, как вдали показался человек с коромыслом, на котором висели две кадушечки. Подымаясь в гору, он напевал песенку:

Пламенем – смотри –

Объят небосклон;

Все хлеба с зари

Сжигает он.

Бедняков с утра

Жгут огни лучей.

Веют веера

Детям богачей.

Распевая, человек взошел на перевал, снял с плеч коромысло и сел в лесу отдохнуть.

– Что у тебя в кадушках? – спросил кто‑то из носильщиков.

– Вино, – ответил тот.

– Куда ж ты его несешь? – допытывался носильщик.

– В деревню, продавать, – отвечал человек.

– Сколько стоит кадушка?

– Пять связок монет, – сообщил владелец кадушек.

Посовещавшись между собой, носильщики решили, что если в такую отчаянную жару человек страдает от жажды, то не грех и выпить немного – зной не так будет чувствоваться. Они уже принялись было собирать деньги на вино, как вдруг Ян Чжи окликнул их:

– Что вы там задумали?!

– Да вот хотим купить вина и немного утолить жажду, – отвечали ему носильщики.

– Как же вы осмелились без моего разрешения покупать и пить вино? – закричал разгневанный Ян Чжи и, схватив меч, стал избивать их рукояткой.

– Ведь мы же ни в чем не провинились, – жаловались носильщики, – чего же шуметь! На вино мы собирали свои деньги, так какое вам до этого дело? За что вы нас бьете?

– Олухи вы этакие! – кричал Ян Чжи. – Ничего вы не понимаете, только и можете жрать да пить, что под руку попадется, а совсем не думаете о тех трудностях, которые случаются в дороге. Ведь сколько добрых путников было одурманено различными снадобьями?

– Сами‑то вы; почтенный купец, мало что понимаете, раз болтаете такие глупости, – сказал торговец вином, глядя с насмешливой улыбкой на Ян Чжи. – Хорошо еще, что я не продал вам своего вина.

С противоположной стороны леса на шум с мечами выбежали торговцы финиками узнать, что случилось.

– Несу я вино продавать в деревню, – стал рассказывать владелец кадушек, – и решил на перевале в тени немного отдохнуть от жары, а эти люди захотели купить у меня вина. Не успел я, его продать им, как почтенный купец говорит, что в мое вино подсыпано какое‑то снадобье. Ну не вздор ли это?

– Тьфу! Ерунда! – плюнули торговцы финиками. – А мы уж думали, что это разбойники. Ну, если дело только в разговорах, то не велика беда. Мы и сами только что говорили, что не плохо бы сейчас выпить. Раз они сомневаются, продай‑ка нам для начала одну кадушечку.

– Нет, нет! – поспешил отказаться продавец. – Не стану я продавать!

– Да что ты за чурбан бестолковый! – кричали ему торговцы. – Мы‑то ничего не говорили. Ты же несешь вино для продажи. Денег мы заплатим, сколько нужно, так почему бы тебе не продать нам немного? Сам посуди, – тратиться на растопку, чтобы подогревать вино, тебе не придется, а нас спасешь от жажды и жары.

– Да я бы продал вам одну кадушечку, – отвечал торговец, – только вот они говорят обо мне плохо. А кроме того, у меня нет ни черпака, ни чашки.

– Уж больно ты строгий, – засмеялись торговцы финиками. – Мало ли кто что скажет! А черпак у нас найдется.

С этими словами они отправили двух человек к своим тачкам, и те вскоре вернулись, неся скорлупу от кокосового ореха, служившую чашкой, и полную пригоршню фиников. Все семеро братьев окружили кадушку, открыли ее и каждый по очереди зачерпнул и выпил, закусывая финиками. Очень скоро они опустошили всю кадушку.

– А мы даже не спросили, сколько ты хочешь за вино! – спохватились торговцы финиками, покончив с выпивкой.

– Цена у меня всегда одна, – сказал виноторговец. – Пять связок монет за кадушку и десять связок за коромысло.

– Что же, пять так пять, – отвечали купцы. – Спорить не станем, только прибавь нам еще черпачок!

– Нет уж, – возразил торговец. – Цена у меня твердая.

Пока один из купцов расплачивался, другой подошел ко второй кадушке, открыл ее и, зачерпнув вина, начал пить. Увидев это, торговец бросился к нему, но тот с черпаком в руке побежал в лес. Торговец пустился за ним вдогонку, но тем временем другой купец вышел из лесу с чашкой из кокосового ореха и, подбежав к кадушке, тоже зачерпнул себе вина. Тогда торговец бросился назад, выхватил у него чашку и вылил вино обратно в кадушку.

– Ну и бесцеремонный же вы народ! – корил он купцов, бросив чашку на землю. – С виду как будто люди приличные, а безобразничаете!

У наблюдавших эту сцену носильщиков жажда разгорелась еще пуще.

– Почтенный господин! – сказал один из них управляющему. – Замолвите за нас словечко. Торговцы финиками купили одну кадушку, а другую могли бы купить и мы. Хоть бы горло промочить немного, ведь от такой жары и помереть не долго, а здесь даже воды не найдешь. Пожалейте нас, господин!

Слушавший эти просьбы старик управляющий и сам был не прочь выпить, поэтому, обращаясь к Ян Чжи, сказал:

– Торговцы финиками выпили одну кадушку. Осталась еще одна. Может быть, вы все‑таки разрешите носильщикам выпить немного вина? Все же им полегче будет, – ведь здесь на перевале даже воды не найдешь.

Ян Чжи тем временем думал про себя: «Я наблюдал за этими людьми, пока они покупали и пили вино. Из второй кадушки они тоже выпили полчерпака. Вино, вероятно, хорошее. Да к тому же я достаточно бил носильщиков. Можно, пожалуй, разрешить им и выпить».

– Что же, если вы, господин управляющий, считаете это возможным, пусть пьют, – согласился Ян Чжи. – А потом мы двинемся в путь!

Услышав это, носильщики тут же собрали между собой пять связок монет и подошли к торговцу, чтобы купить у него вина.

– Нет, нет! Не продаю, – сердито твердил тот. – В это вино подмешано снотворное.

– Послушай, любезный! – увещевали они торговца, сконфуженно улыбаясь. – Ты уж не гневайся на нас!

– Я сказал – не продам! Не задерживайте меня! – упрямо твердил торговец.

– Ну и чудак же ты! – вмешались тут купцы. – Люди немножко погорячились, сказали лишнее, а ты сразу в обиду. Ну поругал нас – и хватит, а они причем? Продай‑ка им лучше вина.

– Разве это дело – без всякого основания бросать такие обвинения! – не унимался торговец.

Но тут купцы оттеснили его в сторону, кто‑то из них поднял кадушку и передал ее носильщикам. Те взяли кадушку, открыли и собрались было пить, но оказалось, что у них нечем даже зачерпнуть вина. Тогда они очень вежливо обратились к купцам с просьбой одолжить им свои черпаки. Те охотно согласились, да еще предложили немного фиников на закуску. Носильщики не знали, как благодарить купцов за такую любезность.

– Дело обычное! – возражали те. – Мы ведь такие же купцы, как и вы. Стоит ли говорить о какой‑то несчастной сотне фиников?!

Поблагодарив их, носильщики зачерпнули вина и вначале поднесли по чашке управляющему и Ян Чжи. Однако Ян Чжи от вина отказался. Тогда выпил управляющий, за ним начальники охраны, а затем уже и все остальные накинулись на кадушку и вмиг опустошили ее.

Ян Чжи, который также томился от жажды, хоть вначале и отказался, но, увидев, что все выпили и остались невредимы, не утерпел, взял черпачок и отхлебнул половину, закусив финиками.

Торговец сказал им:

– Так как один из купцов уже выпил черпак, и вина в кадушке осталось немного меньше, я сбавлю за нее полсвязки монет.

Когда носильщики расплатились, виноторговец, сосчитав деньги, поднял на плечо коромысло с пустыми кадушками и ушел, по‑прежнему напевая свою песенку.

А семеро купцов стояли под соснами и, наблюдая за носильщиками, то и дело выкрикивали:

– И этот свалился! И тот.

Люди Ян Чжи чувствовали, как у них тяжелели головы я подкашивались ноги. Уставившись друг на друга, они, как подкошенные, валились на землю.

Тут семеро мнимых братьев быстро выкатили из лесу свои тачки, сбросили на землю лежавшие в них финики и вместо них нагрузили одиннадцать коромысел драгоценностей. Увязав и покрыв как следует груз, они с веселым шумом покинули перевал.

Ян Чжи лежал весь расслабленный, не в силах подняться с земли и в отчаянии громко стонал. Остальные пятнадцать человек, не в состоянии ни подняться, ни шевельнуться, ни даже сказать слово, лишь смотрели широко раскрытыми глазами, как семеро купцов забрали драгоценности и увезли их.

Как вы думаете? Кто же были эти семь купцов, торговавших финиками? Да не кто иные, как староста Чао Гай, У Юн, Гун‑Сунь Шэн, Лю Тан и три брата Юань. А виноторговца изображал собой Бай‑шэн, по прозвищу «Дневная крыса». Вы спросите, как удалось им подмешать в вино снадобье? А вот как. Когда Бай‑шэн пришел на Хуанниган, в обеих кадушках у него было хорошее вино. Но после того, как осушили первую кадушку, Лю Тан умышленно открыл вторую и хлебнул оттуда вина с тем, чтобы рассеять всякие подозрения. После этого У Юн пошел в лес, достал зелье и, положив его в черпак из кокосового ореха, сделал вид, что хочет еще зачерпнуть вина. На самом же деле, когда он опустил черпак в кадушку, зелье смешалось с вином и в нем растворилось. А когда У Юн поднес вино к губам, Бай‑шэн выхватил у него чашку – и вылил вино в кадушку. Так они осуществили задуманный У Юном план, который стал известен под названием «хитростью добыть подарки».

Ян Чжи выпил меньше, чем остальные, и поэтому очнулся быстрее. Он с трудом поднялся с земли, чувствуя себя очень нетвердо на ногах, и оглядел своих людей: у всех изо рта текла слюна, и ни один не мог даже пошевельнуться. Тогда Ян Чжи с негодованием сказал:

– Вот и пропали подарки ко дню рождения. Как же я вернусь к правителю области Лян Чжун‑шу?! Не нужны мне теперь эти бумаги, лучше изорвать их. Что эти люди наделали! У меня есть семья, но я не могу вернуться к ней. У меня есть родина, но нет в ней для меня пристанища. Куда же мне теперь деваться? Лучше умереть здесь, на этом перевале!

С этими словами он подоткнул полы халата и приготовился броситься в пропасть.

Вот уж поистине говорится:

В третий месяц дожди истребляют цветы,

А в девятый – мороз губит ивы листву.

О дальнейшей судьбе Ян Чжи, который искал смерти на Хушнигане, вы, читатель, узнаете из следующей главы.

 

Глава 16

о том, как Лу Чжи‑шэнь напал на гору Эрлуншань и как они вдвоем с Ян Чжи овладели кумирней Баочжу

Вы уже знаете, читатель, о том, как на перевале Хуанниган у Ян Чжи хитростью отобрали подарки, которые он вез ко дню рождения сановника, как после этого он решил, что лучше умереть, нежели показаться на глаза правителю Лян Чжун‑шу. И вот, когда он совсем уж было собрался броситься со скалы в пропасть, ему вдруг пришла в голову мысль, заставившая его остановиться.

«Родители дали мне жизнь, – подумал он, – и я вырос крепким и здоровым. С малых лет я изучил восемнадцать видов военного искусства. Так неужели я должен так нелепо умереть?.. Чем мне сейчас искать смерти, не лучше ли подождать, когда она сама за мной придет? А теперь посмотрим, что делать дальше».

И он вернулся к своим спутникам. Они смотрели на него широко раскрытыми глазами, но ни один не мог подняться на ноги. Ян Чжи стал бранить и укорять их:

– Все это произошло лишь потому, что вы не послушали меня. А теперь вот и я впутан в это дело.

Он поднял лежавший под деревом меч, подвесил к поясу кинжал и, убедившись, что ничего не забыл, тяжело вздохнув, покинул перевал.

Лишь ко времени второй ночной стражи стали приходить в себя и остальные. Один за другим они подымались на ноги, горько жалуясь на свою судьбу.

– Не слушались вы добрых советов военачальника Ян Чжи, вот и погубили меня, старика, – сетовал убитый горем управляющий.

– Почтенный господин! – отвечали они. – Теперь горю не помочь, и нам остается лишь обсудить, как быть дальше.

– Да что вы можете придумать? – отмахнулся управляющий.

– Нечего и говорить, вина, конечно, наша, – отвечали носильщики. – Но ведь недаром еще в старину говорили: «Когда человека охватывает пламя, он сам старается погасить его. Если оса забирается под одежду, – одежду надо сбросить». Будь командир Ян Чжи здесь, нам, конечно, нечем было бы оправдаться. Ну, а раз он ушел неизвестно куда, то почему бы нам по возвращении не свалить всю вину на него? Мы можем сказать правителю Лян Чжун‑шу, что всю дорогу Ян Чжи издевался над нами, бранил, избивал и притеснял нас так, что мы даже вздохнуть боялись. Потом, дескать, он стакнулся с разбойниками, напоил нас зельем, связал и, забрав все драгоценности, скрылся.

– Пожалуй, вы дело говорите! – согласился управляющий. – Завтра же заявим местным властям обо всем, что с нами произошло, и оставим здесь двух начальников охраны, которые вместе с чиновниками будут расследовать это дело и разыскивать виновных. Сами же немедленно вернемся в Северную столицу и сообщим правителю о случившемся. Пусть он доложит обо всем наставнику государя с тем, чтоб правителю области Цзичжоу был дан приказ выловить эту шайку разбойников.

Не будем подробно рассказывать о том, как на следующее утро управляющий вместе со своими людьми отправился к правителю области Цзичжоу и сообщил о случившемся.

Возвратимся лучше к Ян Чжи. На душе у него было тяжело. С мечом в руках спустился он с перевала Хуанниган и пошел на юг. В полночь Ян Чжи остановился в лесу немного передохнуть. В голове его проносились мысли, одна печальней другой: «Вот остался я без всяких средств к существованию, – думал он. – Нет у меня здесь ни друзей, ни знакомых. Как теперь быть, и ума не приложу».

Начало светать. Ян Чжи решил воспользоваться прохладой и двинуться дальше. Пройдя около двадцати ли, он почувствовал, что совершенно измучен, и остановился у какого‑то кабачка, оказав себе: «Если я немного не выпью, то умру в дороге».

Он вошел в кабачок, сел на скамейку из тутового дерева и положил возле себя меч. У очага возилась женщина. Увидев Ян Чжи, она обратилась к нему:

– Может быть, гостю что‑нибудь приготовить?

– Дай мне поскорей два рога вина, – потребовал Ян Чжи, – а потом свари рису. Если же у тебя есть мясо, то приготовь и мяса. Платить я буду сразу за все.

Женщина кликнула парня и велела налить гостю вина. Сама же принялась варить рис и жарить мясо. Когда все было готово, она подала кушанье Ян Чжи.

Наевшись, Ян Чжи встал из‑за стола и, захватив свой меч, покинул кабачок.

– Вы же не заплатили ни за еду, ни за вино! – крикнула вдогонку ему женщина.

– Запиши пока что все это в долг, – обернулся Ян Чжи, – а я потом приду и расплачусь.

И он двинулся дальше.

Однако парень, который подавал вино, бросился за Ян Чжи вдогонку и совсем было настиг его, но Ян Чжи одним ударом сбил парня с ног и пошел прочь. Женщина запричитала, жалуясь, что ее обижают, однако Ян Чжи не обращал на нее никакого внимания и продолжал идти дальше. Вдруг он услышал, что кто‑то гонится за ним и кричит:

– Куда это ты уходишь?!

Оглянувшись, Ян Чжи увидел позади себя какого‑то человека с высоко засученными рукавами и большой дубиной в руках.

«Ну, парень, погнался ты за мной на свою беду!» – подумал Ян Чжи и остановился. Но вслед за этим человеком бежал с вилами в руках еще один, в котором Ян Чжи узнал парня, прислуживавшего ему за столом. За ним неслись еще три крестьянина, вооруженные кольями.

«Прикончу‑ка сначала одного, – сказал себе Ян Чжи, – остальные испугаются и сами отстанут». Подняв свой меч, он приготовился сразиться с подбежавшим к нему человеком, который, размахивая дубинкой, наступал на него. После того как они схватились уже раз тридцать, стало ясно, что человек этот, конечно, не может состязаться с Ян Чжи в военном искусстве. Ему оставалось лишь защищаться да уклоняться от ударов.

В тот момент, когда подбежавшие крестьяне хотели вступить в бой, человек, бившийся с Ян Чжи, вдруг выскочил из круга и крикнул:

– Стой! Погоди! Искусно же ты владеешь мечом! Как тебя зовут?

– Я никогда и ни перед кем не скрываю своего имени, – ударив себя в грудь, отвечал Ян Чжи. – Зовут меня Ян Чжи, по прозвищу «Черномордый зверь».

– Уж не вы ли военачальник Ян Чжи, из Восточной столицы?

– А откуда вы знаете Ян Чжи? – с удивлением осведомился тот.

– Вот уж поистине: «Глаза есть, а горы Тайшань не заметил!» – сказал человек, отбросив дубину и почтительно склонившись перед Ян Чжи.

Ян Чжи поднял его и в свою очередь спросил:

– Кто же вы такой?

– Сам я из Кайфына, – отвечал тот, – и был учеником Линь Чуна, наставника восьмисоттысячного войска. Зовут меня Цао Чжэн, предки мои были мясниками. Я и сам слыл очень искусным мясником, хорошо снимал шкуры, разделывал мясо, скоблил кости. За мою ловкость в этом деле люди прозвали меня Дьяволом ножа. Один богач дал мне пять тысяч связок денег я послал меня в Шаньдун торговать. Но здесь я неожиданно проторговался, и мне нельзя уж было возвращаться на родину. Тогда я женился тут на дочери крестьянина и живу теперь в доме жены. Женщина, которую вы видели у очага, как раз и есть моя жена, а парень с вилами – мой шурин. Вы сражаетесь не хуже моего учителя Линь Чуна. Вот почему я и не мог устоять против вас.

– Так вот оно что! – воскликнул Ян Чжи. – Вы обучались у Линь Чуна! Учитель ваш пострадал от командующего Гао Цю и ушел к разбойникам на Ляншаньбо.

– Мне рассказывали о нем, – сказал Цао Чжэн, – но я не знал, правда ли это. Прошу вас, господин начальник, в мой дом подкрепиться и отдохнуть.

Они вернулись в кабачок. Войдя в комнату, Цао Чжэн пригласил Ян Чжи сесть и приказал жене и шурину приветствовать начальника полагающимися по обычаю поклонами. На столе снова появились вино и закуски, и Цао Чжэн принялся потчевать Ян Чжи.

– А как вы, господин начальник, очутились в наших краях? – спросил он гостя.

Ян Чжи рассказал Цао Чжэну всю свою историю, начиная с того, как пропал по дороге мрамор, который он вез в столицу, и кончая похищением подарков, которые послал Лян Чжун‑шу.

– Ну, раз такое дело, – отозвался Цао Чжэн, – прошу вас погостить некоторое время у меня, а там решим, что делать.

– Я глубоко признателен вам за хорошее отношение, – сказал Ян Чжи, – но боюсь, что власти станут разыскивать меня, и мне не следует задерживаться здесь.

– Но куда же вы пойдете? – спросил Цао Чжэн.

– Скорее всего в Ляншаньбо, – промолвил Ян Чжи, – хочу разыскать там вашего учителя Линь Чуна. Однажды, проходя по тем местам, я повстречался с ним. Он как раз спускался с гор, и нам пришлось померяться силами. Ван Лунь, который был свидетелем нашего состязания, решил, что мы одинаково искусны в бою, и хотел оставить нас у себя. Вот тогда‑то я и познакомился с вашим учителем. Ван Лунь уговаривал меня остаться у них, но я не желал быть разбойником. Сейчас же, когда меня снова опозорили клеймом преступника, мне стыдно к ним возвращаться. Вот я и не знаю, что предпринять.

– Вы правы, – отвечал на это Цао Чжэн, – я также слышал, что Ван Лунь человек ничтожный и ограниченный. Он не уживается со своими друзьями. Рассказывали даже, что когда мой учитель пришел в их стан, то вынес немало оскорблений от этого Ван Луня. Лучше будет, пожалуй, поступить следующим образом. Неподалеку отсюда в районе Цинчжоу есть гора Эрлуншань. На этой Горе стоит храм Баочжусы. Он со всех сторон окружен хребтами, и проникнуть туда можно лишь по одной‑единственной тропинке. Настоятель монастыря вернулся к мирской жизни и отрастил себе волосы. Примеру его последовали и остальные монахи. Говорят, что этот парень собрал шайку человек в пятьсот и грабит окрестное население. Имя его – Дэн Лун, а прозвище «Тигр с желтыми глазами». Если вы, господин начальник, решили идти в разбойники, отправляйтесь туда и вступайте в их шапку. Там вы будете спокойно жить.

– Если есть такое место, – сказал Ян Чжи, выслушав его, – то почему бы мне и на самом деле не отправиться туда и не захватить этот монастырь. Там я, пожалуй, смогу обосноваться и зажить спокойной жизнью.

Переночевав у Цао Чжэна, Ян Чжи занял у него немного денег и, распрощавшись с ним, взял свой меч и отправился на гору Эрлуншань.

Он шел весь день и, когда стало смеркаться, увидел вдали высокую гору. «Переночую я, пожалуй, в лесу, а завтра поднимусь на гору», – подумал Ян Чжи. Но, свернувши в лес, он замер от испуга и неожиданности. На сосновом пне сидел, наслаждаясь прохладой, здоровенный голый монах. Спина его была разукрашена татуировкой. Увидев Ян Чжи, он схватил посох, лежавший у его ног, вскочил на ноги и завопил:

– Ах ты, скотина! Как ты сюда попал?

«Этот монах мой земляк, он тоже из Западных провинций. Надо будет побеседовать с ним», – думал Ян Чжи, слушая его брань.

– А вы откуда здесь взялись, почтенный отец? – в свою очередь спросил он монаха.

Но тот ничего не ответил и продолжал с воинственным видом размахивать своим посохом.

«Однако этот лысый черт не отличается особой вежливостью, – размышлял Ян Чжи, – проучу‑ка я его, каналью, как следует!»

И он ринулся на монаха с мечом. Так и началась эта схватка в лесу. Они сходились и расходились, наступали и отступали друг от друга уже пятьдесят раз, но и сейчас нельзя было сказать, кто окажется победителем.

Наконец, монах, как бы нечаянно выскочив из круга, воскликнул:

– Отдохнем немного!

Оба остановились.

В душе Ян Чжи питал к монаху симпатию и думал:

«Откуда же он пришел, этот монах? Человек он способный и так мастерски владеет искусством боя, что мне стоит большого труда устоять против него!»

– Эй ты, темнолицый парень! – окликнул его монах. – Кто ты такой?

– Я начальник Ян Чжи из Восточной столицы, – ответил тот.

– Не ты ли продавал в Восточной столице свой меч и прикончил мошенника Ню‑эра? – спросил монах.

– А вы разве не видите на моем лице клейма? – в свою очередь обратился к нему Ян Чжи.

– И надо же было нам встретиться здесь! – рассмеялся монах.

– Смею ли я спросить о вашем имени, почтенный монах? – промолвил Ян Чжи. – И откуда вам известно, что я продавал меч?

– Я не кто иной, как сотник Лу Да, что служит в управлении командующего в Яньаньфу, – отвечал монах. – Убив мясника, я бежал и скрылся на горе Утай, где принял монашество. А так как спина моя разукрашена татуировкой, то люди прозвали меня Лу Чжи‑шэнь – татуированный монах.

– Значит, мы земляки, – рассмеялся Ян Чжи. – Во время своих скитаний я не раз слышал о вашем почтенном имени. Говорили, что обосновались вы в монастыре Дасянго. Как же вы очутились здесь?

– Это длинная история, – ответил Лу Чжи‑шэнь. – В монастыре я ведал огородами и как‑то встретил Линь Чуна, по прозвищу «Барсоголовый», которого Гао Цю хотел погубить. Опасаясь, чтобы охранники по дороге в ссылку не убили его, я проводил Линь Чуна до Цанчжоу и тем спас ему жизнь. Мне и в голову не приходило, что охранники, сопровождавшие Линь Чуна, вернувшись, донесут Гао Цю о том, что они совсем было собрались покончить с Линь Чуном в лесу Диких кабанов, да вот помешал Лу Чжи‑шэнь – монах из монастыря Дасянго, который шел с ними до самого Цанчжоу. Люди Гао Цю в ярости готовы были убить меня и сказали игумену, чтобы тот выгнал меня вон из монастыря. Но и этого им было мало. Они послали людей схватить меня, но, к счастью, жившие по соседству бездельники успели предупредить меня об опасности, и негодяи просчитались в своих планах. Прежде чем бежать оттуда, я поджег стоявшую на огороде сторожку, а потом отправился бродить по белу свету. Но мне что‑то не везет, и я никак не могу пристроиться. Однажды, когда я проходил через местечко Шицзыпо, в округе Мынчжоу, я чуть было не погиб от руки одной женщины, содержательницы кабачка. Она напоила меня каким‑то зельем, но, на мое счастье, ее муж вовремя вернулся домой. Узнав, кто я такой, а также придя в восхищение от моего посоха и кинжала, он дал мне противоядие и спас меня. Порасспросив обо всем, он оставил меня погостить, а под конец мы даже побратались. Эта супружеская пара хорошо известна среди вольного люда. Его зовут Чжан Цин – огородник, а жену его – Людоедкой Сун Эр‑нян. Они очень славные и гостеприимные люди. Я прожил у них дня четыре и узнал, что смогу устроиться в монастыре Баочжусы, на горе Эрлуншань. Я пошел к Дэн Луну, рассчитывая присоединиться к его шайке. Однако этот скот не захотел принять меня, и мы дрались с ним не на жизнь, а на смерть. Не будучи в состоянии одолеть меня, этот подлец решил запереть крепко‑накрепко все ворота, а другого пути пробраться туда – нет. Как ни ругал я и ни оскорблял мерзавца, он ни за что не хотел выйти, чтобы еще раз со мной сразиться. Разозлил он меня порядком, но что теперь предпринять, не знаю. Вот уж не ожидал, что и вы, друг, придете сюда.

Ян Чжи остался очень доволен рассказом Лу Чжи‑шэня. Они снова поклонились друг другу, как полагалось по обычаю, а затем провели вместе всю ночь, и Ян Чжи в свою очередь во всех подробностях поведал монаху историю о том, как он продавал свой меч, как убил Ню‑эра и, наконец, как лишился подарков, которые ему поручено было доставить в Восточную столицу ко дню рождения сановника. Рассказал он и о том, что Цао Чжэн посоветовал ему отправиться в эти места.

– Раз он заперся, то нам его не вытащить оттуда. Лучше уж вернуться к Цао Чжэну и посоветоваться с ним, – закончил он.

Приняв такое решение, они поспешили покинуть лес и направились к Цао Чжэну. Когда они пришли в кабачок, Ян Чжи представил Лу Чжи‑шэня хозяину. Тот быстро приготовил закуску и вино и стал потчевать своих гостей. За столом они принялись обсуждать вопрос о том, как лучше захватить гору Эрлуншань, и Цао Чжэн сказал:

– Если разбойники действительно закрыли ворота, монастырь не взять и десятитысячному войску, где уж вам двоим справиться! Я думаю, что надо действовать не силой, а хитростью!

– Что за мерзкая тварь, – выругался Лу Чжи‑шэнь. – Когда я пришел к нему в первый раз, он не пожелал приютить меня и даже не впустил в монастырь. Тогда я вступил с ним в смертный бой и так двинул его ногой в пах, что он повалился на землю. Но, когда я собрался прикончить Дэн Луна, его люди унесли этого бандита на гору и спасли. Потом они закрыли свои чертовы ворота, а я остался внизу, ругая их на чем свет стоит. Однако бродяга так и не решился больше спуститься вниз и вступить со мной в поединок.

– Если это место и в самом деле подходящее, – сказал Ян Чжи, – то почему бы нам не пойти туда и совместными усилиями не одолеть их.

– Но к монастырю невозможно пробраться, – возразил Лу Чжи‑шэнь, – да и взять его нам не по силам.

– Я кое‑что придумал, – вмешался в разговор Цао Чжэн. – Не знаю только, понравится ли вам мое предложение.

– Мы с большим удовольствием выслушаем вас, – отвечал Ян Чжи.

Тогда Цао Чжэн начал объяснять им свой план.

– Вы должны сменить свой наряд, – сказал он, обращаясь к Ян Чжи, – на простое платье, в каком ходят здешние крестьяне. Посох и кинжал, почтенный отец, я у вас пока возьму. Своему шурину и нескольким работникам я велю доставить вас к подножью горы, а там мы вас свяжем веревками. Я умею так завязывать узлы, что их легко быстро распутать. Потом мы приблизимся к монастырю и скажем бандитам, что пришли из кабачка соседней деревни, где этот монах напился пьяным и отказался платить за вино. В пьяном виде он, дескать, грозился собрать против вас людей и разгромить весь стан. Услышав это, мы связали пьяного и приволокли сюда, чтобы передать главарю. Этот бандит, конечно, впустит нас к себе на гору, а когда мы попадем в их стан и встретимся лицом к лицу с Дэн Луном, мы дернем за узел, тот сам распустится, и я тут же передам вам, почтенный отец, ваш посох и кинжал. И когда два таких молодца, как вы, бросятся на них, им не устоять! А когда вы покончите с главарем, остальные сами вам подчинятся. Ну, как вам нравится мое предложение? – спросил он в заключение.

– Вот это здорово! – в один голос воскликнули Лу Чжи‑шэнь и Ян Чжи.

Весь этот вечер они пировали, но не забыли позаботиться и о продуктах на дорогу. На рассвете следующего дня они поднялись, плотно закусили и в сопровождении шурина хозяина и нескольких работников направились к горе Эрлуншань. Узел со своими пожитками Лу Чжи‑шэнь оставил в доме Цао Чжэна.

В лес они пришли после полудня и здесь переоделись. Ян Чжи надел широкополую бамбуковую шляпу, предназначенную для защиты от солнца, рваную полотняную рубаху; в руках у него был меч. Цао Чжэн взял посох Лу Чжи‑шэня, а все остальные вооружились дубинами. Лу Чжи‑шэня связали так, чтобы узлы легко можно было распутать, а конец веревки вручили двум крестьянам. Затем, окружив Лу Чжи‑шэня, все двинулись к подножью горы.

Когда они приблизились к монастырю, то увидели, что там наготове расставлены огромные луки и стрелы, бутыли с известью и большие камни. Охранявшие ворота разбойники, узнав, что крестьяне привели связанного монаха, стремглав помчались на гору доложить об этом своему главарю. Через некоторое время над воротами показались два старых разбойника и, обращаясь к пришедшим, спросили:

– Откуда вы? Что вам здесь надо и где вы захватили этого монаха?

На это Цао Чжэн ответил:

– Я из деревни, что неподалеку отсюда, содержу небольшой кабачок. Этот толстый монах постоянно заходит ко мне выпить вина. На этот раз он напился допьяна и отказался Уплатить. Да еще все время кричал, что пойдет в Ляншаньбо, захватит там несколько сот удальцов и нападет на гору Эрлуншань. Он грозился также разорить все окрестные деревни. Да я хорошенько напоил этого мерзавца, связал его и решил привести к вашему начальнику в знак уважения и покорности наших людей, а также, чтобы избавить себя от возможных бедствий.

Слова эти доставили разбойникам огромное удовольствие, и они воскликнули:

– Ладно! Дело ясное! Обождите здесь немного!

Затем старшие разбойники поспешно поднялись на гору и доложили о том, что внизу ждут люди, которые привели толстяка‑монаха. Это сообщение очень обрадовало Дэн Луна, и он приказал:

– Ведите всех их сюда! Теперь уж я отомщу этому подлецу! Выну у него сердце и печенку и приготовлю из них закуску к вину. Отомщу уж ему за все!

Разбойники тут же отперли ворота и повели пришедших к своему главарю. Когда Ян Чжи и Цао Чжэн шли по разбойничьему стану, то притворялись, что крепко держат Лу Чжи‑шэня. Миновав три укрепленные прохода, они убедились, насколько это место было неприступным. По обеим сторонам проходов вздымались высокие горы, кольцом окружавшие также и весь монастырь. И над всей этой громадой горделиво возвышался горный пик, к которому вела одна лишь узкая тропинка. В проходах было навалено много бревен, камней для метания, огромные луки и стрелы; вдоль стен торчали густо натыканные острые и крепкие бамбуковые колья.

Миновав трое ворот, закрывавшихся подъемными решетками, они очутились перед главным храмом, в который вели три входа. Площадка перед храмом, гладкая, как зеркало, была обнесена частоколом. У дверей храма стояло человек восемь разбойников. Завидев связанного Лу Чжи‑шэня, они, показывая на него пальцами, стали оскорблять его, выкрикивая:

– Ах ты, лысый осел! Имел еще дерзость нападать на нашего предводителя! Ну, теперь попался! Вот обожди, мы с тобой разделаемся!

Лу Чжи‑шэнь молчал. Его повели дальше, в главный зал храма. Все статуи из храма были вынесены, а посредине стояло большое кресло, покрытое тигровой шкурой. По обеим сторонам входа двумя рядами стояли разбойники, вооруженные пиками. Через некоторое время двое бандитов под руки ввели Дэн Луна и усадили в кресло. Цао Чжэн и Ян Чжи, крепко держа Лу Чжи‑шэня, подвели его к главарю разбойников.

– Ты, лысый осел! – начал Дэн Лун, обращаясь к монаху. – Как ты осмелился нападать на меня и бить ногой в пах. Опухоль и синяки от твоих ударов у меня до сих пор еще не прошли. Зато уж теперь я поговорю с тобой!

Тут Лу Чжи‑шэнь, страшно вытаращив глаза, завопил:

– Ни с места, скотина!

Крестьяне дернули за конец веревки, узел распустился, и веревка упала. Выхватив из рук Цао Чжэна свой посох, Лу Чжи‑шэнь с невероятной быстротой стал вращать им в воздухе. Ян Чжи сбросил наземь бамбуковую шляпу и также принялся размахивать мечом. Пустил в ход свою дубинку и Цао Чжэн, а вслед за ним с воинственным видом ринулись вперед и остальные крестьяне. Дэн Лун хотел было улизнуть, но Лу Чжи‑шэнь с такой силой хватил его посохом по черепу, что не только надвое рассек ему голову, но даже кресло, в котором Дэн Лун сидел, разлетелось в куски.

Ян Чжи тем временем заколол человек пять разбойников, а Цао Чжэн кричал:

– Сдавайтесь! Кто попытается сопротивляться, будет уничтожен!

Разбойники, которых насчитывалось не менее шестисот человек, да и сами начальники были до того перепуганы всем происшедшим, что немедленно согласились сдаться. Трупы Дэн Луна и других разбойников тут же втащили на гору и сожгли за монастырем.

Затем выяснили, много ли в амбарах имеется добра, осмотрели и привели в порядок все жилые помещения, проверили остальное имущество. Позаботились также о вине и закусках для пиршества. Лу Чжи‑шэнь и Ян Чжи стали хозяевами разбойничьего стана и устроили в честь этого празднество с угощением. Все разбойники подчинились им, а младшие вожаки были оставлены на своих местах. После этого Цао Чжэн распростился с двумя молодцами и вместе с крестьянами возвратился домой.

Вернемся теперь к старому управляющему и носильщикам, которые сопровождали подарки. Весь обратный путь они выходили в поход рано поутру и в полдень останавливались на отдых. Придя в Северную столицу, отправились они прямо в управление и, представ с повинной перед Лян Чжун‑шу, повалились ему в ноги.

– В дороге вам пришлось вынести немало трудностей, – сказал Лян Чжун‑шу. – Но где же военачальник Ян Чжи? – спросил он.

– Мы и сами не знаем, – отвечали они. – Человек этот забыл об оказанных ему милостях и оказался отъявленным разбойником. На седьмой день пути мы достигли перевала Хуанниган. Жара стояла невыносимая. Мы зашли в сосновый лес отдохнуть немного в тени. Нам и в голову не приходило, что Ян Чжи вступит в сговор с семью разбойниками, которые выдавали себя за торговцев финиками. А он, оказывается, договорился с ними идти одной дорогой, и люди эти ждали нас вереди со своими тачками. Когда мы пришли на Хуанниган, Разбойники были уже там и отдыхали в сосновом лесу. Вскоре мы увидели торговца, который нес на продажу вино и останемся на перевале отдохнуть. Нам, конечно, не следовало бы пить этого вина, потому что туда было подсыпано зелье, а мы выпили и замертво свалились. Ну, а потом нас связали веревками, и разбойники вместе с Ян Чжи нагрузили на тачки все драгоценности, посланные ко дню рождения, прихватив заодно и наши пожитки, и увезли все это в горы. Мы доложили обо всем правителю области Цзичжоу и оставили в управлении начальников охраны, которые помогут местным властям в розысках и поимке разбойников. Сами же мы поспешили вернуться, чтобы доложить вашей милости о случившемся.

Лян Чжун‑шу был очень расстроен этим сообщением и принялся ругать Ян Чжи:

– Вот закоренелый преступник! Тебя осудили и сослали сюда, а я постарался возвысить тебя и снова сделать человеком. Как же ты посмел отплатить мне за все это черной неблагодарностью! Ну попадись теперь мне, я тебя на мелкие кусочки искромсаю!

Затем он приказал позвать писца, велел ему тут же составить бумагу в управление областью Цзичжоу и отправил ее с особым нарочным, который должен был ехать, не останавливаясь ни днем, ни ночью. Лян Чжун‑шу спешно отправил также письмо в Восточную столицу своему тестю, сообщая обо всем случившемся.

Мы не будем рассказывать о том, как гонец доставил бумагу в Цзичжоу, а вернёмся лучше к тем, кто отправился с донесением в Восточную столицу к императорскому наставнику. Прибыв туда, посланцы передали ему донесение Лян Чжун‑шу. Прочитав письмо, сановник Цай Цзин был чрезвычайно возмущен.

– Эти разбойники совсем обнаглели! – воскликнул он. – В прошлом году они также захватили подарки, которые послал мне зять, и до сих пор эти драгоценности так и не найдены. Теперь они снова ограбили караван. Так дальше продолжаться не может!

Он велел послать правителю области Цзичжоу приказ, в котором предлагалось немедленно выловить шайку разбойников и доложить об этом. Бумага была отправлена с нарочным, который должен был ехать, не останавливаясь ни днем, ни ночью.

Что же касается правителя области Цзичжоу, то, получив от Лян Чжун‑шу приказ выловить разбойников, он совсем растерялся. И как раз в это время привратник доложил ему, что в управление прискакал из Восточной столицы гонец императорского наставника и говорит, что должен видеть правителя области по чрезвычайно важному и срочному делу. Это сообщение совсем расстроило правителя Цзичжоу, и он с грустью произнес:

– Сомненья нет, и он по тому же делу, – о похищении подарков ко дню рождения!

Правитель поспешил в приемную и, поздоровавшись с гонцом, сказал:

– Я уже получил бумагу правителя области Лян Чжун‑шу по этому же делу и отправил людей для поимки разбойников. Однако никаких следов до сих пор обнаружить не удалось. Еще позавчера я получил уведомление начальника местных войск о том, что он отправил на розыски военачальника и уполномоченного по борьбе с разбойниками, которым под страхом наказания ведено выловить бандитов. Однако и им не удалось еще ничего сделать. Как только будет получено хоть какое‑нибудь сообщение, я тотчас же лично прибуду в управление императорскою наставника и доложу об этом.

– Я посланец императорского наставника, – отвечал тот. – Мне приказано самим наставником отправиться сюда и требовать, чтобы вы поймали всю шайку. Перед отъездом наставник приказал мне лично оставаться в вашем управлении, пока не будут изловлены семь разбойников, притворившихся торговцами финиками, продавец вина и сбежавший командир Ян Чжи. На розыски их вам дается десять дней, после чего вы должны под конвоем прислать их в Восточную столицу. Если вы не выполните этого распоряжения в указанный срок, я боюсь, вам придется отправиться на остров Шамыньдао. Да и со мной, не знаю, что будет, так как возвратиться обратно я не смогу. Если вы, господин начальник, сомневаетесь в достоверности моих слов, прошу вас ознакомиться с приказом, который я привез.

Прочитав приказ, начальник области так испугался, что распорядился тут же вызвать чиновников, ответственных за поимку разбойников. Вскоре в управление вошел человек и приветствовал начальника области.

– Кто вы такой? – спросил тот.

– Я – Хэ Тао, начальник отряда по борьбе с разбойниками, – почтительно отвечал пришедший.

– Дело о краже подарков ко дню рождения на перевале Хуанниган поручено вам? – снова, спросил начальник области.

– Разрешите вам доложить, господин начальник, – отвечал Хэ Тао, – что, после того как мне было приказано вести это дело, я не знаю отдыха ни днем, ни ночью. Я отправил на Хуанниган самых ловких и расторопных людей, и хотя уже наказал некоторых палками, однако никаких следов до сих пор так и не обнаружено. Не подумайте, господин начальник, что я нерадиво отношусь к вашим приказаниям, я действительно не знаю, что предпринять.

– Что за дурацкие разговоры! – рассердился правитель области. – Недаром говорят: «Если начальник не строг, подчиненные ленятся!» Я сам из ученой семьи, и мне потребовалось много времени, чтобы добиться такого высокого поста. Сейчас императорский наставник прислал к нам человека с приказом о том, чтобы в течение десяти дней были пойманы все разбойники. Если приказ не будет выполнен, я не только лишусь места, но и буду сослан на остров Шамыньдао. Вы начальник отряда по борьбе с разбойниками и не проявили должного усердия, а это доставит мне много неприятностей. Вот я и сошлю вас в такое место, куда и дикий гусь не залетал.

Затем правитель области вызвал татуировщика, приказал ему поставить на щеке Хэ Тао клеймо с надписью: «Сослан в область…», названия пока не велел проставлять и, обращаясь к Хэ Тао, оказал:

– Хэ Тао! Если ты не выловишь разбойников, сбудешь наказан, как тяжелый преступник, и я никогда не прощу тебя.

Выслушав его, Хэ Тао покинул управление и направился к себе. Он вызвал подчиненных в секретную комнату и начал совещаться с ними. Когда он сообщил им о своем разговоре с правителем области, они словно онемели и сидели, разинув рты, как гуси, которым стрела попала в клюв, или же как рыба, проглотившая крючок.

– Вы приходите сюда в установленное время и получаете свое жалованье. А сейчас, когда пришла беда, все вы молчите, как будто в рот воды набрал. Хоть бы посочувствовали чуточку! Ведь меня уже заклеймили.

– Помилуйте, господин начальник, – раздались голоса. – Мы ведь не деревянные и не каменные – все понимаем. Но, видать, эти разбойники, нарядившиеся купцами, – не здешние, а пришли издалека, из каких‑нибудь глухих горных районов. Здесь они воспользовались случаем, захватили драгоценные подарки, а теперь вернулись в свой стан и живут себе припеваючи. Как же их отыщешь? А если бы мы даже и знали, где они, то и тогда ничего не могли бы сделать.

Хэ Тао, который еще в начале этого разговора был расстроен, выслушав своих подчиненных, впал в отчаяние. Покинув управление, он сел на коня и поехал домой. Там он отвел коня в конюшню, вошел в дом и остался наедине со своими печальными мыслями. Увидев его в таком состоянии, жена спросила:

– Что это у тебя сегодня вид какой‑то необычный?!

– Ты ведь ничего не знаешь! – ответил на это Хэ Тао. – Несколько дней тому назад правитель округа отдал письменный приказ, в котором говорилось, что на перевале Хуанниган шайка разбойников ограбила караван с подарками, посланными Лян Чжун‑шу – правителем области – своему тестю. Всего подарков было одиннадцать коромысел. Но, как я ни старался, бандитов так и не удалось найти. Сегодня, как раз когда я собирался просить правителя округа продлить срок поимки разбойников, он сам прислал за мной человека и, вызвав в управление, приказал немедленно всех выловить и направить в столицу. Когда на его вопрос о том, как обстоят дела, я ответил, что никаких следов найти пока не удалось и никто еще не пойман, он тут же приказал поставить на моем лице клеймо ссыльного. Только место ссылки он еще не проставил. Теперь подумай, что со мной будет!

– Как же быть? – спросила жена, выслушав его. – Что придумать?

В этот момент вошел Хэ Цин, младший брат Хэ Тао.

– Зачем ты сюда пришел? – спросил Хэ Тао, увидев его. – Видно, в карты не пошел играть. Чего тебе надо?

Но жена Хэ Тао, женщина хитрая, поманила Хэ Цина за собой и оказала:

– Пойдем‑ка, деверь, на кухню. Мне надо кое о чем с тобой поговорить.

Хэ Цин отправился вслед за невесткой, прошел в кухню и там уселся. Женщина подала на стол мясо, закуски, подогрела немного вина и пригласила Хэ Цина выпить и закусить.

– Моему брату ничего не стоит обидеть человека, – сказал Хэ Цин своей невестке. – Пусть я человек никчемный, но все же его родной брат. И какой бы важный пост он ни занимал, родных забывать не следует. Ничего не было бы позорного в том, если бы он пригласил меня выпить чашечку вина.

– Да ты ничего не знаешь, – оказала невестка Хэ Цина. – У твоего брата сейчас очень тяжело на душе.

– У моего брата всегда было много денег и ценностей. Куда же все это девалось? Хоть и брат я ему, а нечасто, его беспокоил, так почему же ему тяжело?

– Сейчас я тебе все расскажу, – отвечала невестка. – Дело в том, что на перевале Хуанниган шайка торговцев финиками похитила подарки, посланные правителем Северной столицы области Даминфу Лян Чжун‑шу своему тестю в Восточную столицу. Сейчас правитель области Цзичжоу по приказу императорского наставника велел в десятидневный срок выловить разбойников и отправить их в столицу. Если к тому времени разбойники не будут схвачены, твоего брата за невыполнение приказания сошлют в самые отдаленные места. Разве ты не заметил у него на лице клеймо ссыльного? Остается лишь указать место ссылки. Плохо ему придется, если в ближайшее время он не сумеет поймать этих разбойников. Так до тебя ли ему сейчас? Вот я и решила угостить тебя здесь, а ты уж не сердись на брата. Очень невесело у него на душе.

– Слышал я, как люди толковали об этих подарках, – промолвил в раздумье Хэ Цин. – А где это случилось?

– Говорили, будто на перевале Хуанниган, – отвечала невестка.

– Кто же эти грабители? – продолжал расспрашивать Хэ Цин.

– Да опомнись, деверь, ведь ты не пьян еще как будто! – рассердилась женщина. – Я ведь только что тебе сказала, что похитили подарки семь торговцев финиками!

В ответ на эти слова Хэ Цин разразился смехом:

– Так вот оно что! Ну, если это были просто торговцы финиками, тогда чего же горевать? Почему брат не пошлет каких‑нибудь ловких людей их выловить?

– Легко тебе говорить, – возразила невестка, – а вот пойди поймай их!

– Дорогая сестра! – сказал, смеясь, Хэ Цин. – Стоит ли из‑за этого тревожиться! У брата моего много приятелей, которых он постоянно принимает у себя и угощает. Вот только своего родного брата он совсем не замечает. Теперь же, когда ему пришлось туго, друзья покинули его, оправдываясь тем, что не могут помочь ему. А если бы он получше обращался со своим братом и хоть иногда приглашал его выпить, брат этот, может быть, что‑нибудь и посоветовал бы сейчас.

– Дорогой деверь! – воскликнула жена Хэ Тао. – Ты что‑нибудь знаешь об этом деле?!

– Поживем‑увидим! – смеясь, отвечал Хэ Цин. – Когда моему дорогому брату и впрямь будет угрожать опасность, может быть я смогу ему чем‑нибудь помочь.

С этими словами он поднялся и собрался уходить. Но невестка стала удерживать его, приглашая выпить еще пару чашек вина. Слова деверя удивили ее, и она поспешила подробно рассказать мужу обо всем, что говорил его брат. Выслушав ее, Хэ Тао тотчас же попросил позвать брата и с приветливым видом обратился к нему:

– Брат, если ты знаешь, куда скрылись разбойники, почему же ты не хочешь сказать об этом и избавить меня от беды?

– Что ты! Ничего я не знаю. Я пошутил. Где уж мне, младшему брату, помочь старшему?!

– Дорогой брат! – не унимался Хэ Тао. – Не будь таким бездушным. Вспомни все хорошее, что я сделал тебе, и забудь про зло, которое я тебе когда‑либо причинил. Спаси меня!

– Брат мой! – отвечал Хэ Цин. – У тебя около трехсот подчиненных. Среди них есть, конечно, и толковые и ловкие люди. И если они ничего не могут сделать, как же я, маленький человек, могу тебя спасти?

– Не говори о них, брат, – сказал Хэ Тао. – Я чувствую по твоим словам, что ты что‑то знаешь. Почему же ты ждешь, чтобы меня другие спасли? Скажи, куда скрылись разбойники, и я не останусь перед тобой в долгу. Выручи меня из беды!

– Да что же я могу поделать? – отнекивался Хэ Цин. – Я сам ничего не знаю!

– Не мучь меня! – взмолился Хэ Тао. – Ведь мы с тобой дети одной матери!

– А ты не спеши! – ответил Хэ Цин. – Вот когда тебе и вправду придется туго, я постараюсь что‑нибудь сделать, чтобы выловить эту шайку мелких воришек.

– Дорогой мой деверь! – вмешалась в разговор жена Хэ Тао, – найди способ спасти брата. Не забывай, что вы родня. Императорский наставник велел немедленно поймать всех разбойников. Они ведь ограбили караван с ценностями, а ты говоришь: «мелкие воришки». – Сестра! – отвечал Хэ Цин. – Сколько оскорблений пришлось мне вынести от старшего брата из‑за того лишь, что я люблю карты! Я испытываю страх перед братом и не могу с ним спорить. Когда ему было хорошо, у него были и вино и закуски, он веселился с другими, а теперь вот и я понадобился!

В этих словах Хэ Тао уловил намек. Он достал десять лян серебра и, положив их на стол, сказал:

– Прошу тебя, брат, взять пока вот это серебро, а когда разбойники будут пойманы, я награжу тебя золотом, шелком и другими подарками.

– Ну, брат! – рассмеялся Хэ Цин. – Ты совсем, как тот человек, про которого говорится: «В тяжелую минуту припадает к стопам Будды, а как пройдет беда, и свечи не зажжет». Взять у тебя сегодня серебро, значит заниматься вымогательством. Сейчас же спрячь его и не вздумай подкупать меня. Если ты будешь поступать подобным образом, я вовсе ничего не скажу. Напрасно ты думаешь, что помощь мою можно купить за деньги.

– Это всего лишь часть обещанной властями награды в триста‑пятьсот связок монет. Ты уж не откажись, брат, помочь мне, скажи, где сейчас эти разбойники?

– Да можно считать, что у меня в кармане, – отозвался Хэ Цин, хлопнув себя по ляжке.

– Что ты, брат? – изумился Хэ Тао. – Как же это они У тебя в кармане?

– А ты пока не спрашивай, – прервал его Хэ Цин. – Сказал я, что они в моих руках, значит так и есть. Убери‑ка ты свое серебро и впредь не думай меня подкупать. Помни, что мы с тобой братья! – говорил Хэ Цин с расстановкой.

Не случись всего этого, в уезде Юньчэн, может быть, и не появился бы герой – борец за справедливость, а в Ляншаньбо не собрались бы вместе удальцы Поднебесной.

О чем сообщил Хэ Цин, читатель узнает из следующей главы.

 

Глава 17

в которой рассказывается о том, как бородач хитростью победил Крылатого тигра и как Сун Цзян освободил Небесного князя

Пока Хэ Тао говорил младшему брату Хэ Цину: «Это серебро вовсе не взятка от меня, а вознаграждение от властей. Ты получишь еще больше, а пока что скажи, каким это образом шайка у тебя в кармане?» – Хэ Цин, пошарив в кармане, достал оттуда свернутую бумажку и, показывая ее брату, сказал:

– Вот здесь записаны имена этих разбойников!

– Откуда ты взял эту записку? – спросил Хэ Тао.

– Мне нечего скрывать от тебя, брат, – начал Хэ Цин. – Недавно я в пух и прах проигрался, и у меня не осталось ни одного медяка. Какой‑то игрок увел меня с собой. Миновав северные ворота, мы пришли в деревню Аньлэцунь, что в пятнадцати ли отсюда. Там есть кабачок, хозяина его зовут Ван. В кабачке тоже играют по маленькой. Как раз в это время в деревню пришла бумага от властей, в которой всем хозяевам постоялых дворов было приказано завести книги с казенной печатью. В эти книги следовало заносить имена постояльцев, откуда они прибыли и куда направляются, а также чем занимаются. Раз в месяц от уездного управления, приезжал чиновник, которому владельцы постоялых дворов представляли свои записи для проверки. Хозяин кабачка был человеком неграмотным и попросил меня составить запись за полмесяца. Как раз в третий день шестой луны в кабачке остановились семь торговцев финиками. У каждого была тачка. Старшим у них считался староста деревни Дунцицунь, уезда Юньчэн, по имени Чао Гай. Я знал этого человека, потому что прежде бывал у него в доме с одним игроком. Когда я спросил у приезжего имя, чтобы записать в книгу, один из них, белолицый, с длинными усами и клинообразной бородой, выступив вперед, сказал: «Фамилия наша Ли. Мы приехали из Хаочжоу и везем в Восточную столицу финики для продажи». Записать‑то я их записал, но в душу мне закралось подозрение. На следующий день торговцы ушли, а хозяин кабачка пригласил меня в деревню, чтобы там поиграть на деньги. Когда мы подошли к перекрестку, то встретили там незнакомого мне человека, который нес на коромысле две кадушки. Кабатчик приветствовал его словами: «Почтенный Бай, куда держишь путь?» – «Да вот несу кадушки с уксусом в дом одного деревенского богача!» – отвечал тот. А когда мы пошли дальше, хозяин кабачка сказал мне: «Этот человек тоже играет по маленькой. Зовут его Бай‑шэн, по прозвищу “Дневная крыса”». Я и это взял на заметку. А когда пошли слухи о том, что на перевале Хуанниган торговцы финиками опоили охранников и похитили подарки, посланные ко дню рождения, я сразу подумал, что это сделал не кто другой, как староста Чао Гай. Прежде всего надо задержать Бай‑шэна и хорошенько допросить его; тогда мы и узнаем все, как есть. А эта записка – копия с записи в книге.

Рассказ Хэ Цина очень обрадовал Хэ Тао, и он тотчас же повел брата в областное управление Цзичжоу.

– Есть какие‑нибудь сведения по интересующему нас делу? – спросил правитель области.

– Кое‑что узнали, – ответил Хэ Тао.

Тогда правитель области проводил их во внутренние комнаты и там подробно обо всем расспросил. Хэ Цин рассказал все, что знал. Тогда восемь чиновников областного управления во главе с Хэ Тао и Хэ Цином были срочно отправлены в деревню Аньлэцунь. Там они взяли хозяина постоялого двора в проводники и направились прямо в дом Бай‑шэна. Когда они пришли туда, было уже за полночь. Они велели своему провожатому постучаться и сказать, что он пришел выпить вина. Из дома доносились стоны Бай‑шэна, который, вероятно, лежал в постели. На все вопросы жена Бай‑шэна твердила, что мужа трясет лихорадка, и он никак не может пропотеть. Бай‑шэна все же выволокли ив кровати. Лидо его горело и было покрыто красными пятнами. Связывая Бай‑шэна, чиновники приговаривали:

– Хорошенькое дельце ты обделал на Хуаннигане!

Бай‑шэн, конечно, не хотел ни в чем признаться. Затем связали жену Бай‑шэна, но и от нее ничего не добились. Тогда начали обыскивать дом, надеясь найти награбленные вещи. Вдруг они обнаружили, что пол под кроватью неровный, и тут принялись копать. Но не успели они вырыть яму и в три чи, как вскрикнули от изумления. Лицо Бай‑шэна стало землисто‑серым. Из ямы вытащили узел с золотом и серебром. Бай‑шэну тут же завязали глаза платком и, взяв с собой его жену, взвалили на спину найденные ценности и немедленно двинулись в Цзичжоу. Они прибыли в город на рассвете и сразу же пошли в управление, где Бай‑шэна стали допрашивать. От него хотели узнать, кто был главарем и зачинщиком всего дела.

Однако Бай‑шэн решительно отказывался отвечать на вопросы. Он решил лучше умереть, чем выдать старосту Чао Гая и остальных людей. Тогда его стали бить. И избили так, что на нем кожа повисла лохмотьями и кровь текла ручьями.

– Мы знаем, кто у вас главарь, – крикнул тут правитель области, – староста Чао Гай из деревни Дунцицунь. Долго ты будешь еще отпираться, негодяй? Назови‑ка лучше остальных, и тебя перестанут бить!

Бай‑шэн, не в силах больше выносить побоев, сознался:

– Главарем нашей шайки был Чао Гай, который вместе с другими шестью удальцами пришел ко мне и уговорил принести им вина на перевал. Но кто были остальные шестеро, я и сам не знаю.

– Ну, это узнать недолго, – заметил правитель области. – Поймаем Чао Гая, а тогда и остальных выловить будет легко.

Затем была принесена канга для смертников весом в двадцать цзиней и надета на Бай‑шэна; жену его заключили в женскую тюрьму. После этого правитель области написал приказ начальнику уезда Юньчэн немедленно схватить старосту Чао Гая и остальных шестерых разбойников, имена которых оставались пока неизвестными. С бумагой этой был отправлен Хэ Тао, в помощь которому отрядили двадцать наиболее способных и опытных служащих из управления. Кроме того, в качестве свидетелей с ними отправились два начальника охраны, сопровождавшие подарки.

Чтобы не привлекать внимания и не давать поводов для пересудов, отряд, возглавляемый Хэ Тао, выступил ночью и, прибыв в Юньчэн, остановился на постоялом дворе, а сам Хэ Тао в сопровождении двух человек отправился в уездное управление. Когда они пришли туда, было уже около полудня – время, когда начальник уезда обычно заканчивал свой утренний прием. Поэтому в управлении не было ни души и стояла полная тишина.

Хэ Тао ничего не оставалось делать, как пойти в чайную напротив уездного управления, посидеть там, попить чаю и подождать. Выпив чашку чаю, он спросил слугу, почему сегодня в уездном управлении такая тишина. На это слуга отвечал, что утренний прием начальника уезда уже закончился, а потому все – и служащие и просители – разошлись по домам на обед и еще не возвращались.

– А кто из писарей разбирает сегодня дела? – спросил Хэ Тао.

– Да вот дежурный писарь, – сказал слуга, указывая на человека, выходившего из уездного управления.

Фамилия чиновника, на которого указал слуга, была Сун, имя Цзян, а прозвище – «Справедливый» и «Ясный». Он был третьим сыном в семье, все его предки проживали в деревне Сунцзяцунь, уезда Юньчэн. Человек этот был небольшого роста, из‑за смуглого лица его прозвали Чернолицым. Кроме того, он славился своей сыновней почтительностью, бескорыстием и справедливостью. За все эти качества народ прозвал его еще «Третьим черным господином, почтительным к родителям и справедливым».

Отец его был жив, а мать давно умерла. У Сун Цзяна был младший брат по имени Сун Цин, по прозвищу «Железный веер». Он жил в деревне со своим старым отцом, занимался сельским хозяйством и никогда не покидал деревни. Жили они на то, что получали со своего поля и огорода.

Сам Сун Цзян работал в уездном управлении писарем и отлично знал свое дело. Кроме того, он очень любил упражняться во владении оружием и в совершенстве постиг различные виды военного искусства. Он всегда поддерживал дружеские отношения со всякими вольными молодцами и, кто бы ни приходил к нему, будь то важная особа или нищий, – он никому не отказывал в приюте и угощении. Если у него собирались гости, он проводил с ними все время, не чувствуя ни усталости, ни неудовольствия. А когда какой‑нибудь гость покидал его дом, он всячески старался помочь ему, щедро одаривая. Кто бы ни обращался к нему, он всегда помогал либо деньгами, либо вещами и не уставал делать людям добро. Он улаживал недоразумения и старался делать все, чтобы помочь людям. Больных Сун Цзян бесплатно снабжал лекарствами, покупал гробы для умерших бедняков, поддерживал человека в нужде и горе. В областях Шаньдун и Хэбэй он был хорошо известен, и за добрые дела народ прозвал его «Благодатным дождем», который, пролившись над землей, приносит жизнь тысячам существ.

Когда Сун Цзян в сопровождении слуги вышел из управления, он увидел Хэ Тао, который шел ему навстречу.

– Разрешите, господин чиновник, пригласить вас в чайную выпить чайку, – сказал Хэ Тао, приветствуя его.

Сун Цзян, определив по одежде обратившегося к нему человека, что это должностное лицо, в свою очередь поспешил ответить на приветствие и спросил:

– Откуда вы прибыли, уважаемый господин?

– Прошу вас, господин судебный чиновник, зайти в чайную, – ответил Хэ Тао, – там мы и побеседуем.

– Не смею отказаться от вашего приглашения, – сказал Сун Цзян.

Они вошли в чайную и сели за стол, а своему слуге Сун Цзян велел подождать у дверей.

– Позвольте мне узнать ваше почтенное имя, – обратился Сун Цзян к своему собеседнику.

– Я ведаю борьбой с разбойниками в области Цзичжоу. Зовут меня Хэ Тао, – отвечал тот. – А могу ли я в свою очередь спросить, как зовут вас?

– Мое скромное имя – Сун Цзян. Простите, не имел чести знать вас раньше, – отвечал писарь.

При этих словах Хэ Тао тотчас же отвесил ему земной поклон и оказал:

– Я уже давно слышал ваше славное имя, но, к сожалению, не имел случая познакомиться с вами лично.

– Помилуйте! – поспешил возразить Сун Цзян. – Достоин ли я подобных речей. Прошу вас, господин начальник охраны, занять почетное место.

– Что вы, что вы, – отвечал Хэ Тао, – как же осмелюсь я сесть выше вас?

– Вы служите в более высоком учреждении, нежели я, – возразил Сун Цзян, – к тому же вы здесь гость, прибывший издалека.

Уступая друг другу почетное место, они, наконец, уселись. Сун Цзян занял место хозяина, а Хэ Тао место гостя. После этого Сун Цзян подозвал слугу и заказал две чашки чаю. Когда чай был подан и каждый из них отпил немного из своей чашки, Сун Цзян спросил:

– Осмелюсь узнать, по какому поводу изволили вы, господин начальник охраны, пожаловать в наш уезд?

– Я не буду скрывать от вас правды, – отвечал Хэ Тао. – Мы прибыли к вам по делу нескольких важных преступников.

– Что‑нибудь связанное с ограблением казны? – спросил Сун Цзян.

– Я привез с собой пакет, – сказал Хэ Тао, – и был бы вам очень признателен, господин чиновник, за содействие в деле, которое мне поручено.

– Вы, господин начальник, посланы сюда более высоким учреждением, – отозвался Сун Цзян, – осмелюсь ли я без должного внимания отнестись к вашей просьбе. Не знаю только, о чем идет речь.

– Это дело, очевидно, попадет в ваши руки, – продолжал Хэ Тао. – Поэтому я могу рассказать вам о нем. На перевале Хуанниган в нашей области шайка разбойников из восьми человек опоила зельем носильщиков и охрану, всего пятнадцать человек, посланных правителем области Даминфу и Северной столицы с подарками тестю, императорскому советнику Цай Цзину, и захватила одиннадцать коромысел драгоценностей стоимостью более ста тысяч связок монет. Одного из соучастников преступления по имени Бай‑шэн мы уже схватили. Он показал, что остальные семь разбойников живут в вашем уезде. По этому делу императорский советник прислал в область своего гонца, который находится пока в областном управлении и ждет исполнения приказа. Я очень надеюсь, господин чиновник, что вы поможете поскорее покончить с этими разбойниками.

– Да если бы и не было приказа императорского советника, – ответил на это Сун Цзян, – по одному вашему распоряжению мы задержали бы разбойников и передали их вам. Однако кого назвал Бай‑шэн?

– Мне нечего скрывать от вас, господин чиновник, – заметил Хэ Тао. – Главарь шайки Чао Гай – староста деревни Дунцицунь, которая находится в вашем уезде, остальных же мы пока не знаем. Я прошу вас приложить все силы. чтобы разыскать их.

Услышав это, Сун Цзян сильно встревожился и подумал про себя: «Чао Гай самый близкий мне человек, все равно что брат. Он совершил большое преступление, и, если я не помогу ему, он будет пойман и казнен». Взволнованный до глубины души, он тем не менее отвечал:

– Что за негодяй этот Чао Гай! Он бесчестит женщин и притесняет народ. Во всей области нет человека, который не питал бы ненависти к нему. Но теперь, когда он попался в преступлении, мы его проучим.

– Я как раз хотел просить вас, господин чиновник, чтобы вы тотчас же взялись за это дело, – добавил Хэ Тао.

– Это мне ничего не стоит, – оказал Сун Цзян, – выполнить ваше поручение так же легко, как поймать черепаху в тазу. Только вот пакет свой, господин начальник, вы должны представить самому начальнику уезда. Когда он ознакомится с бумагой, то выделит людей для поимки разбойников. Я же сам не смею распечатать этого пакета. Дело ведь не шуточное, и разглашать его нельзя.

– Вы, господин чиновник, человек очень дальновидный, – заметил Хэ Тао. – Прошу вас, проводите меня к вашему начальнику.

– Начальник уезда работал все утро, – ответил Сун Цзян, – и теперь отдыхает, так что вам, господин начальник. придется немного обождать. Когда начальник уезда вернется в управление, я тотчас же приглашу вас.

– Надеюсь, вы сделаете все от вас зависящее, чтобы поскорее закончить это дело, – продолжал Хэ Тао.

– Несомненно, я считаю это своим долгом, – ответил Сун Цзян. – И вам даже не к чему снова говорить об этом. А сейчас, к сожалению, я должен сходить домой и сделать там кое‑какие распоряжения по хозяйству. Я скоро вернусь, а пока прошу вас, господин начальник, немного обождать здесь.

– Прошу вас, занимайтесь своими делами, – ответил Хэ Тао, – я подожду вас.

Сун Цзян встал и, выйдя из чайной, подозвал слугу, приказал ему подавать гостю чаю столько, сколько тот пожелает, и сказал, что за чай расплатится сам. Потом он поспешил отправиться домой, приказав своему слуге дежурить у дверей чайной до самого его возвращения. Когда правитель уезда вернется в управление, слуга должен войти в чайную и успокоить ожидающего там начальника охраны, сказав ему, что Сун Цзян немного задержался, но скоро придет.

Сам же Сун Цзян поспешил в конюшню, оседлал лошадь и, захватив плетку, нарочито медленно проехал по улицам города. Но едва он выехал за восточные ворота, как подхлестнул свою лошадь, и та, стуча копытами, помчалась в сторону деревни Дунцицунь. Не прошло и часа, как Сун Цзян подъехал к поместью Чао Гая. Завидев его, работник тотчас же поспешил доложить Чао Гаю о прибытии гостя.

Надо сказать, что Чао Гай находился в это время в саду и вместе с У Юном, Гун‑Сунь Шэном и Лю Таном в беседке, обвитой виноградными лозами, распивал вино. А братья Юань, получив свою долю захваченного богатства, вернулись в деревню Шицзецунь.

Услышав от работника, что в усадьбу приехал чиновник Сун Цзян, Чао Гай спросил:

– Приехал с ним еще кто‑нибудь?

– Он примчался один, верхом на лошади, я говорит, что должен немедленно переговорить с вами, – отвечал работник.

– Значит, дело серьезное, – заметил Чао Гай и поспешил навстречу гостю.

Сун Цзян приветствовал хозяина и, взяв его под руку, отвел в сторону. Тут Чао Гай не удержался и спросил:

– Что заставило вас так спешить, господин писарь?

– Вы еще ничего не знаете, дорогой друг! – молвил Сун Цзян. – Только потому, что вы самый близкий мне человек, все равно что брат, я, рискуя жизнью, решился приехать сюда, чтобы предупредить вас об опасности. Дело на перевале Хуанниган раскрыто. Бай‑шэн уже схвачен и брошен в тюрьму. Он выдал вас всех! Сейчас областное управление в Цзичжоу послало уполномоченного по борьбе с разбойниками – Хэ Тао – с отрядом стражников арестовать вас. Они привезли с собой приказ императорского советника и пакет от правителя области Цзичжоу. Приказано схватить всех семерых. В бумаге говорятся, что главарем этой шайки являетесь, вы. Хорошо еще, что я первый узнал об этом деле. Пока что мне удалось задержать Хэ Тао, сказав ему, что начальник уезда отдыхает. Я оставил его в чайной против уездного управления, а сам прискакал сюда, чтобы предупредить вас, дорогой брат мой. Единственное, что остается вам – это бежать. Если вы тотчас же не уедете, можно ждать самого худшего. Мне же надо возвращаться и отвести уполномоченного по борьбе с разбойниками к начальнику нашего уезда. Нет сомнения, что едва начальник уезда узнает обо всем, он немедленно отправит людей, чтобы схватить вас. Медлить нельзя. Если вы допустите малейшую оплошность, то делу ничем не поможешь, и тогда уж не пеняйте на меня!

Выслушав Сун Цзяна, Чао Гай в сильном волнении сказал: – Дорогой друг мой, смогу ли я когда‑нибудь отплатить вам за вашу доброту?!

– Сейчас не время для разговоров, – отвечал Сун Цзян. – Вы лучше подумайте, как бы побыстрее собраться в дорогу. Не мешкайте! Я тоже должен как можно скорее вернуться обратно.

– Из семи человек, – не унимался Чао Гай, – три брата Юань получили уже часть добычи и вернулись к себе, в деревню Шицзецунь. Остальные трое находятся еще здесь, и я хочу, дорогой друг, чтобы вы познакомились с ними.

Сун Цзян прошел вслед за Чао Гаем в сад, и тот по очереди представил ему находившихся там людей.

– Вот это – У Юн, – говорил он, – это Гун‑Сунь Шэн из Цзичжоу, а это Лю Тан из Дунлучжоу.

Сун Цзян почтительно обменялся с каждым из них несколькими словами, после чего повернулся и ушел, еще раз наставляя хозяина:

– Дорогой друг, будьте осторожны! Постарайтесь выбраться отсюда как можно скорее. Ну, мне пора!

Выйдя из усадьбы, Сун Цзян сел на коня и, пришпорив его, во весь опор помчался в город.

Вернемся к Чао Гаю и его друзьям. Обращаясь к ним, Чао Гай спросил:

– Известно ли вам, что это за человек, с которым вы сейчас познакомились?

– А кто он такой и почему так поспешно уехал? – спросил У Юн.

– Вы даже не знаете, – продолжал Чао Гай, – что, не появись здесь этот человек, всем нам пришел бы конец.

– Что?! Неужели все открылось? – испуганно вскричали трое приятелей.

– Своей жизнью мы обязаны этому другу, который был здесь, – сказал Чао Гай. – Несмотря на грозившую ему смертельную опасность, он прискакал сюда предупредить нас. Бай‑шэн схвачен; он сидит в Цзичжоу в тюрьме и всех нас выдал. Из Цзичжоу в уезд Юньчэн прислан отряд по борьбе с разбойниками во главе с начальником Хэ Тао. Они привезли приказ императорского советника начальнику нашего уезда, в котором предлагается немедленно схватить нас. Приезжавший только что друг задержал Хэ Тао в чайной, а сам примчался предупредить нас. Как только он вернется в город, за нами пришлют людей с официальной бумагой об аресте. Надо что‑нибудь немедленно предпринять.

– Если бы этот человек не приехал и не предупредил нас, – промолвил У Юн, – все мы попали бы в ловушку. Благородство его неизмеримо. Как его имя?

– Он писарь нашего уездного управления, – сказал Чао Гай, – и все зовут его Справедливым Сун Цзяном.

– Я слышал не раз его славное имя, – продолжал У Юн, – но до сих пор мне не приходилось встречаться с ним, хоть живем мы почти рядом.

– Не тот ли это Сун Цзян, которого бродячие люди называют Благодатным дождем? – почти в один голос спросили Гун‑Сунь Шэн и Лю Тан.

– Он самый, – закивал головой Чао Гай. – Мы с ним близкие друзья и названые братья. И хоть вам, господин У Юн, не приходилось встречаться с ним, достаточно того, что он известен по всей стране. Побрататься с таким человеком – большая честь! Положение у нас и в самом деле трудное, Как же уйти от беды?

– Дорогой друг! – ответил на это У Юн. – Стоит ли тут долго размышлять. Из тридцати шести возможных выходов бегство является наилучшим.

– Да вот и Сун Цзян только что говорил мне то же самое. Он полагает, что надо бежать, – сказал Чао Гай. – Но куда?

– Об этом я уже подумал, – сказал У Юн. – Сейчас мы уложим свое добро на пять или семь носилок и снесем его к братьям Юань в деревню Шицзецунь. Но прежде надо спешно послать туда человека и предупредить братьев о случившемся.

– Братья Юань – простые рыбаки, – возразил на это Чао Гай. – Для всех нас места у них не хватит.

– Дорогой друг! – возразил У Юн. – До чего же вы недогадливы! Ведь неподалеку от деревни Шицзецунь находится Ляншаньбо, самый сильный разбойничий стан, который крепнет и растет. Правительственные войска по борьбе с разбойниками не смеют и носа туда показать. Если нам придется плохо, мы всей компанией можем вступить в этот стан.

– Это, пожалуй, лучшее, что можно придумать, – согласился Чао Гай. – Боюсь только, что они откажутся принять нас к себе.

– Денег у нас достаточно, – сказал У Юн, – мы поднесем им подарки и сможем вступить в их шайку.

– Раз так, – оказал Чао Гай, – то медлить больше нельзя. Вы, господин У Юн, вместе с Лю Таном возьмите с собой нескольких работников и отправляйтесь вперед с поклажей. Когда устроитесь у братьев Юань, выходите нам навстречу. Мы же с господином Гун‑Сунь Шэном останемся пока в поместье, а когда покончим со всеми делами, тоже двинемся в путь.

У Юн и Лю Тан уложили захваченные ими подарки на пять или шесть носилок, для переноски которых отрядили нескольких работников. Затем они всей компанией уселись за стол, выпили и закусили. После этого У Юн спрятал под одежду свою медную цепь, Лю взял меч, и под их охраной носильщики двинулись к деревне Шицзецунь. Их набралось больше десяти человек. Чао Гай же с Гун‑Сунь Шэном задержались, чтобы закончить все дела по дому. Некоторые из работников не захотели уходить, и Чао Гай снабдил их деньгами и разным добром, сказав, что они могут идти куда хотят и подыскать себе другое место. Те, кто согласился следовать за ним, принялись спешно укладывать имущество, но об этом мы больше говорить не будем.

Теперь вернемся к Сун Цзяну. Он скакал во весь опор и, примчавшись домой, стремглав бросился в чайную. Там он увидел, что Хэ Тао стоит у дверей и с нетерпением смотрит на улицу.

– Простите, что заставил вас ждать, господин начальник, – заговорил Сун Цзян. – Я немного задержался дома, – родственник из деревни приехал, пришлось поговорить с ним о разных хозяйственных делах.

– Проводите меня, пожалуйста, в управление, господин чиновник, – сказал Хэ Тао.

– Прошу вас, следуйте за мной, – оказал Сун Цзян, и они отправились в уездное управление.

Начальник уезда Ши Вэнь‑бинь уже возвратился в канцелярию и только что приступил к делам.

Держа в руках запечатанный пакет, Сун Цзян подошел к его столу, предварительно приказав служащим повесить на двери дощечку с надписью: «Вход воспрещен». После этого, обращаясь к начальнику уезда, Сун Цзян тихим голосом доложил:

– Управление областью Цзичжоу прислало срочную бумагу по вопросу о поимке разбойников. С этой целью сюда направлен начальник охраны области господин Хэ Тао, который и привез пакет.

Приняв пакет, начальник уезда вскрыл его. Прочитав бумагу, он сильно встревожился и обратился к Сун Цзяну:

– Тут содержится приказ императорского советника, о выполнении которого мы должны немедленно сообщить. Необходимо сейчас же послать людей, чтобы выловить эту шайку разбойников.

– Если мы пошлем людей днем, – возразил на это Сун Цзян, – то, боюсь, слухи об этом дойдут и до разбойников. Лучше послать за ними ночью. Главное, задержать старосту Чао Гая, а захватить остальных уже не представит никакого труда.

– Этот староста Чао Гай, из деревни Дунцицунь, как будто бы порядочный человек. Как мог он впутаться в такое дело? – удивлялся начальник уезда.

Он тотчас же велел вызвать к себе начальника отряда по борьбе с разбойниками и двух военачальников Чжу Туна и Лэй Хэна, славившихся своими необычайными способностями. Прибыв в уездное управление и получив приказ начальника уезда, они вместе с начальником отряда по борьбе с разбойниками сели на лошадей и вернулись в казармы. Здесь они приказали приготовить к выступлению отряд в сто с лишним человек. Стражники вооружились, захватили веревки, а начальники сели на коней. Вместе с отрядом должны были ехать в качестве свидетелей и два начальника охраны, сопровождавшие подарки. После того как все приготовления были закончены, командиры, окруженные воинами, выехали из города через восточные ворота и быстро направились к деревне Дунцицунь.

Когда они прибыли в деревню, наступило уже время первой стражи. Отряд расположился в кумирне Гуань‑инь – богини милосердия.

– Как раз перед нами, – сказал Чжу Тун, – находится усадьба Чао Гая с двумя воротами – передними и задними. Если мы ударим в одни ворота, то враг непременно ускользнет через другие. Я хорошо знаю Чао Гая – человек он отчаянный. И хотя мне неизвестно, каковы остальные шестеро, но вряд ли это хорошие и порядочные люди. Ясно, что жизнь им недорога. И если все они ринутся на нас, да еще крестьяне им помогут, мы не сможем справиться с ними. Лучше всего поднять ложную тревогу в одном конце деревни, а напасть на них совсем с другой стороны. Таким образом, мы внесем в их ряды панику и только тогда сможем захватить их. Мы с военачальником Лэй Хэном разделим отряд на две части и будем наступать по двум направлениям. Сначала я проберусь потихоньку к задним воротам и устрою там засаду. А вы ожидайте сигнала. Когда услышите свист, бросайтесь прямо к передним воротам и хватайте каждого, кто попадется.

– Правильно, – оказал Лэй Хэн, – только я думаю, лучше, если вы с господином начальником отряда по борьбе с разбойниками будете наступать на передние ворота, а я с частью отряда отрежу путь у задних ворот.

– Дорогой друг! – возразил Чжу Тун. – Вы и не знаете, что к этой усадьбе ведут три дороги. Я их знаю, как свои пять пальцев, и поэтому, если я пойду к задним воротам, то и с закрытыми глазами найду их. Вы же не знаете всех входов и выходов, и враг сможет ускользнуть от вас. Дело это не шуточное!

– Вы правы, Чжу Тун, – сказал начальник отряда. – Берите с собой половину воинов и ждите!

– Мне хватит и тридцати человек, – сказал Чжу Тун.

Отобрав десять лучников и еще двадцать воинов, он двинулся с ними вперед; начальник отряда и Лэй Хэн сели на коней. Лэй Хэн так расставил своих конников, стрелков и пехотинцев, что впереди и сзади его была охрана. Перед конниками шли пехотинцы с факелами, ярко освещавшими все вокруг. Вооруженные рогатинами, мечами, кинжалами и кривыми саблями, они ринулись к поместью Чао Гая. Когда до усадьбы оставалось всего с половину ли, они увидели, что над его домом вздымаются языки пламени. Скоро из главного здания усадьбы в небо взметнулся столб огня и дыма. Не успели они сделать еще десяти шагов, как убедились, что горит все поместье от передних до задних ворот. Огонь вспыхнул не менее чем в сорока местах. Казалось, пламя охватило все кругом.

Лэй Хэн, ехавший первым, выхватил меч и бросился вперед. За ним с криком устремились бойцы. Распахнув ворота, они ворвались в усадьбу.

От пожара здесь было светло как днем, и не было ни души. Только позади слышались крики воинов: «Хватай разбойников!»

Надо сказать, что Чжу Тун очень хотел помочь Чао Гаю скрыться и поэтому умышленно направил Лэй Хэна к передним воротам. Та же самая мысль была и у Лэй Хэна. Вот почему они и спорили – кому идти к задним воротам. И так как в этом споре Чжу Тун взял верх, то Лэй Хэну не оставалось ничего другого, как вести наступление на передние ворота. Поэтому он умышленно поднял шум и, делая вид, что нападает с одного конца, отводил свой отряд в другую сторону, чтобы дать Чао Гаю возможность бежать.

Чао Гай как раз заканчивал сборы, когда работники доложили ему, что враг подошел к задним воротам поместья.

– Правительственные войска прибыли! – крикнул он. – Медлить нельзя!

Чао Гай торопил своих работников поджигать все вокруг. Потом они с Гун‑Сунь Шэном во главе отряда, состоявшего более чем из десяти оставшихся с ним работников, с криком вырвались из задних ворот, размахивая мечами. Чао Гай кричал:

– Смерть тому, кто попытается остановить нас! Прочь с дороги, кому дорога жизнь!

А Чжу Тун, скрытый тенью домов, освободил Чао Гаю путь к отступлению.

Чао Гай вместе с Гун‑Сунь Шэном решили во что бы то ни стало, проложить себе путь. Тогда Чжу Тун вышел вперед, делая вид, что хочет преградить им дорогу и закричал:

– Вперед! Держите разбойников!

Услышав эту команду, Лэй Хэн повернул своего коня обратно и, выехав из усадьбы, приказал своим стрелкам и верховым догонять беглецов. Сам же он стоял на освещенном месте, оглядываясь по сторонам и делая вид, будто кого‑то высматривает.

Чжу Тун покинул воинов и побежал вслед за Чао Гаем. А тот, заметив Чжу Туна, крикнул ему на бегу:

– Начальник Чжу! Зачем вы преследуете меня?! Ведь перед вами‑то я ни в чем не провинился!

Чжу Тун оглянулся и, убедившись, что рядом никого нет, ответил:

– Как же, староста, вы до сих пор не сообразили, что я желаю вам лишь добра? Я боялся, что Лэй Хэн по своей бестолковости не сумеет помочь вам, и поэтому заставил его вести наступление на передние ворота. Сам же я пошел к задним и ждал там, когда вы выйдете из усадьбы, чтобы освободить вам дорогу. Неужели вы не заметили, как я отвел отряд, стремясь открыть вам путь? Отправляйтесь прямо в Ляншаньбо. Только там вы будете в безопасности!

– Сердечно благодарен вам за то, что вы спасли мне жизнь, – сказал Чао Гай. – Может быть, когда‑нибудь я еще смогу отплатить вам за это благодеяние!

Вдруг Чжу Тун услышал позади голос Лэй Хэна:

– Держите их!

Тогда Чжу Тун оказал Чао Гаю:

– Не беспокойтесь, староста! Бегите вперед! А я сумею заставить его вернуться!

Затем, обернувшись, Чжу Тун крикнул:

– Три разбойника бежали вон по той тропинке в восточном направлении! Начальник Лэй Хэн, спешите за ними!

Услышав это, Лэй Хэн повел своих воинов в восточном направлении. Вслед за ними отправились и все остальные. Продолжая на бегу разговаривать с Чао Гаем, Чжу Тун делал вид, будто гонится за ним. Чао Гай исчез в темноте. Тогда Чжу Тун притворился, что споткнулся, и упал, растянувшись на земле. Воины бросились к нему на помощь.

– Такая темнота, что даже тропинки не видно, – сказал Чжу Тун, поднимаясь. – Я побежал через поле, поскользнулся и вывихнул левую ногу.

– Сбежали все‑таки грабители! – в бешенстве крикнул начальник отряда. – Что теперь делать?

– Мы сделали все, что могли, – сказал Чжу Тун. – Но вот ночь сегодня как назло уж очень темная, нельзя было ничего сделать. А наши охранники совсем никчемные люди. Они боятся даже двинуться вперед.

Тогда начальник отряда приказал преследовать беглецов. а воины думали про себя: «Если эти двое командиров даже не решались приблизиться к разбойникам, так что же мы можем сделать?»

Они притворились, что отправляются в погоню, но вскоре вернулись и доложили:

– Темно кругом. Не видно, куда идти.

Между тем Лэй Хэн, который также преследовал некоторое время Чао Гая и вернулся ни с чем, думал: «Чжу Тун был в дружеских отношениях с Чао Гаем и, верно, помог ему бежать… Выходит, я один оказался жестоким».

Возвратившись, он всем говорил:

– Где же их поймаешь? Разбойники – народ отчаянный!

Когда уполномоченный и оба военачальника вернулись в деревню, было уже время четвертой стражи. Узнав, что воины всю ночь преследовали разбойников, но так никого и не поймали, Хэ Тао с горечью воскликнул:

– Как же я теперь вернусь в Цзичжоу, – что доложу правителю области?!

Начальнику отряда по борьбе с разбойниками не оставалось ничего другого, как арестовать нескольких крестьян, живших по соседству с Чао Гаем и привезти их с собой в Юньчэн.

Что же касается начальника уезда Юньчэн, то, ожидая сообщений о поимке разбойников, он всю ночь глаз не сомкнул. Когда ему доложили, что все разбойники бежали и задержаны лишь несколько соседних жителей, он приказал привести их в управление и начал допрашивать. На все вопросы задержанные крестьяне отвечали, что хотя они и соседи Чао Гая, но живут от него не менее чем в двух‑трех ли. Они сообщили также, что к Чао Гаю постоянно приходили люди, искусно владеющие оружием, но никто из соседей не думал, что он может заниматься такими делами.

Начальник уезда обстоятельно допрашивал каждого из них, желая напасть хоть на какой‑нибудь след. Тогда один из самых близких соседей Чао Гая сказал:

– Если вы хотите узнать правду, то допросите его работников.

– Да ведь говорят, все его работники ушли вместе с ним, – сказал начальник уезда.

– Нет, некоторые отказались идти с ним и остались в деревне, – отвечали они.

Услышав это, начальник уезда тотчас же отдал приказание послать людей в деревню Дунцицунь и арестовать работников Чао Гая. Вместе с посланными был отправлен в качестве свидетеля тот сосед Чао Гая, который подал мысль об этом.

Не прошло и времени двух страж, как в управление были доставлены два работника. Сначала они всячески увертывались и не хотели ничего говорить, но, когда их стали бить, не вытерпели и рассказали все, что знали. Они сообщили, что у Чао Гая совещались сначала шесть человек, из которых они знали только одного – местного деревенского учителя У Сюэ‑цзю. Присутствовал там и монах, которого звали Гун‑Сунь Шэн, а также здоровенный черномазый детина по имени Лю Тан. Были там еще три человека, но их работники не знали. Известно им только, что привел этих людей У Сюэ‑цзю, а еще они слышали, что это три брата по фамилии Юань, что живут они в деревне Шицзецунь и занимаются рыболовством. Слова свои работники подтвердили клятвой.

Показания работников были записаны, протокол составлен, и начальник уезда передал этих людей Хэ Тао, сам же составил подробное донесение областному управлению. А тем временем Сун Цзян помог задержанным крестьянам освободиться и отпустил их домой впредь до разбора дела.

Поговорим теперь о Хэ Тао. Получив в свое распоряжение Двух свидетелей он отправился вместе с ними в Цзичжоу. Прибыв туда, он сразу же пошел к правителю области и доложил ему, что Чао Гай сжег свою усадьбу и бежал. Затем он подробно сообщил о тех показаниях, которые дали работники Чао Гая. Выслушав его, правитель области сказал:

– Надо снова вызвать Бай‑шэна и допросить его, где проживают братья Юань.

Вызванному на допрос Бай‑шэну не оставалось ничего другого, как дать подробные сведения о братьях Юань. Он сказал, где они живут, назвал полностью их имена и прозвища.

– А как зовут остальных трех сообщников? – выслушав его, спросил начальник области.

Бай‑шэн назвал У Юна, Гун‑Сунь Шэна и Лю Тана, оказал их прозвища и выложил о них все, что знал.

Выслушав его показания, правитель области сказал:

– Теперь мы знаем, где они; увести его! – И он распорядился, чтобы Бай‑шэна отправили в тюрьму.

Затем он тут же послал Хэ Тао в Шицзецунь и сказал ему:

– Надо лишь поймать братьев Юань, и дело можно считать сделанным.

Если бы Хэ Тао не поехал в Шицзецунь, там, верно, не было бы тридцати шести небесных и семидесяти двух земных звезд, которые собрались, как тучи, согнанные ветром, и на крутых берегах в горном стане не скопилось бы столько людей и лошадей.

Историю о том, как Хэ Тао отправился в Шицзецунь для поимки разбойников, вы, читатель, узнаете из следующей главы.

 

Глава 18

повествующая о том, как Линь Чун схватился с главарем разбойничьего стана, и о том, как Чао Гай стал предводителем стана в Ляншаньбо

Между тем начальник отряда по борьбе с разбойниками – Хэ Тао, получив приказ правителя области, покинул управление и, вернувшись к себе, созвал секретное совещание. Служащие говорили ему, что если речь идет о той деревне Шицзецунь, которая расположена на озерах, то это по соседству с разбойничьим станом Ляншаньбо. Там много озер и болот, заросших камышом и тростником, так что без большого отряда, снабженного лодками и лошадьми, нечего и думать отправляться на борьбу с разбойниками. Выслушав все эти соображения, Хэ Тао сказал:

– Да, пожалуй, вы правы! – и снова пошел к правителю области.

– Деревня Шицзецунь расположена у самой воды, неподалеку от Ляншаньбо, – сказал Хэ Тао. – В этой местности много глубоких озер и заводей, заросших камышом и тростником. Там и в спокойные времена грабят людей, а уж теперь и подавно, когда у разбойников появилось такое сильное подкрепление. Разве можем мы идти против разбойников, не снарядив большого отряда с конными воинами?

– Ну, за этим дело не станет, – сказал правитель области. – В помощь мы дадим вам еще одного чиновника, опытного в борьбе с разбойниками, а также отряд в пятьсот человек, пеших и конных. Тогда вы все вместе выступите против разбойников.

Выслушав правителя области, Хэ Тао снова вернулся к себе и, удалившись со своими служащими в комнату, устроил секретное совещание, на котором обсуждали, кого взять в поход. Когда были отобраны человек пятьсот с лишним, все разошлись, чтобы заняться сборами и приведением в порядок доспехов и оружия.

На следующий день прибыл чиновник, о котором говорил правитель области, с казенной бумагой от областной управы. Вместе с Хэ Тао они произвели смотр всем воинам, и лишь после этого отряд двинулся к деревне Шицзецунь.

Но обратимся пока к Чао Гаю и Гун‑Сунь Шэну. Спалив усадьбу, они, в сопровождении человек десяти работников, отправились в деревню Шицзецунь. На полдороге им повстречались братья Юань, с оружием в руках ожидавшие их, чтобы проводить к себе домой. В деревне все семеро поселились в доме Юань Сяо‑у. Между тем Юань Сяо‑эр к этому времени переселил уже своих домочадцев на озера, в более безопасное место. Собравшись, все семеро стали совещаться, как пробраться в разбойничий стан Ляншаньбо. У Юн сказал:

– На перекрестке Лицзядаокоу живет человек по имени Чжу Гуй, по прозвищу «Сухопутный крокодил». Он держит кабачок и заводит знакомства со всякими удальцами. Тот, кто хочет пойти в разбойники, прежде всего должен обратиться к нему. Надо приготовить лодки, собрать все необходимое, а также подарки для Чжу Гуя и попросить его проводить нас в стан.

Но в то время как друзья обсуждали вопрос о том, как попасть им в стан Ляншаньбо, к ним пришли рыбаки и сообщили, что в деревню прибыли войска, и пешие и конные. Услышав это, Чао Гай вскочил и крикнул:

– Ах вот как! Эти мерзавцы уже здесь! Значит, нам не придется идти на Ляншаньбо.

– Пустое! – воскликнул Юань Сяо‑эр. – Я и один с ними справлюсь. Большинство из них останется в воде, а остальных я прикончу.

– Не волнуйтесь! – сказал также Гун‑Сунь Шэн. – Доверьтесь и моим скромным способностям!

– Брат Лю Тан! – сказал Чао Гай. – Останьтесь здесь с учителем У Юном. Присмотрите за погрузкой наших семей и имущества, а затем отправляйтесь в кабачок Чжу Гуя и ждите нас. Мы узнаем, что тут происходит, и потом присоединимся к вам.

Юань Сяо‑эр взял две весельных лодки, усадил в них свою мать и детей, погрузил имущество, а охранять оставил У Юна и Лю Тана, также разместившихся в лодках. Человек семь работников сели за весла, и все поплыли к Лицзядаокоу.

Юань Сяо‑эр и Юань Сяо‑ци выехали в маленьких лодочках на озеро и приготовились встретить врага.

Вернемся теперь к Хэ Тао. Когда, сопровождаемый начальником охраны, он со своим отрядом приблизился к деревне Шицзецунь, то прежде всего распорядился захватить лодки, стоявшие у берега. Гребцам было приказано садиться в лодки и плыть вперед. Конные и пешие должны были следовать за лодками вдоль берега. Добравшись таким образом до дома Юань Сяо‑эра, они с криком ворвались в него. Но каково же было их разочарование, когда они обнаружили, что дом пуст и в нем нет ничего, кроме негодной и малоценной утвари.

– Задержите соседей! – приказал тогда Хэ Тао.

Когда стали допрашивать рыбаков, они сообщили, что братья Юань Сяо‑у и Сяо‑ци живут на островах и без лодок туда не добраться.

Посовещавшись с чиновником, Хэ Тао сказал:

– На этих озерах много заводей. Протоки, сливаясь, образуют большие заливы, и неизвестно, где мелко, а где глубоко. Если мы пойдем в разные стороны, то можем попасть в ловушку к разбойникам. Лучше всего оставить лошадей под охраной в деревне, а самим поплыть на лодках вглубь озер.

Хэ Тао и его люди тут же погрузились на лодки.

Им удалось захватить более ста лодок. Были тут и большие весельные лодки и маленькие рыбацкие челноки. Вся эта флотилия двинулась к рыбачьему поселку, где проживал Юань Сяо‑у. Не проехали они и шести ли, как вдруг услышали звуки песни и остановились. В камышах кто‑то громко пел:

Целый век я рыбачил

Среди камышей,

Конопли я не сеял,

Не жал я хлебов.

Я немало сановничьих

Свертывал шей, –

Императору все же

Служить я готов.

Слова этой песенки сильно напугали Хэ Тао и сопровождавших его людей. Они увидели вдали человека, который плыл в крошечном челноке и пел эту песню. Один из людей Хэ Тао узнал его:

– Да ведь это же Юань Сяо‑у!

Тогда Хэ Тао взмахнул рукой, и воины с оружием ринулись вперед. Юань Сяо‑у захохотал и принялся ругать их:

– Вы, бандиты, только и знаете, что издеваться над народом да угнетать его! Ишь как расхрабрились! А ведь это все равно, что дергать тигра за ус!

Меткие стрелки, плывшие позади Хэ Тао, до отказа натянули тетиву своих луков и разом спустили стрелы. Заметив, что в него стреляют, Юань Сяо‑у схватил весло и мигом скрылся под водой. Все бросились за ним, но найти не смогли.

Пришлось плыть дальше. Но едва они успели выбраться из второй заводи, как вдруг услышали в камышах громкий свист. Лодки сразу же расположились в боевом порядке. Вдруг впереди они увидели лодку, в которой ехало двое. Один из незнакомцев стоял на носу лодки. На нем была широкополая бамбуковая шляпа, защищавшая от дождя, и дождевик, сплетенный из зеленой травы. В руках он держал оружие, напоминавшее кисть. Человек этот пел:

В Шицзецунь я родился,

И я не таю

То, что кровь человека

Безжалостно лью.

Подставляй‑ка, Хэ Тао,

Башку под удар, –

Императору скоро

Снесу ее в дар!

Слова этой песни еще больше напугали Хэ Тао и его людей.

Кто‑то узнал певца и сказал:

– Да ведь это сам Юань Сяо‑ци и есть!

Тогда Хэ Тао приказал:

– Вперед! Надо во что бы то ни стало поймать разбойника!

В ответ на это Юань Сяо‑ци лишь расхохотался и воскликнул:

– Сами вы разбойники и негодяи!

Он взмахнул копьем, лодка тотчас же повернула и по узкому протоку устремилась в небольшой заливчик. Люди Хэ Тао, рискуя своей жизнью, с криком бросились за ними. Юань Сяо‑ци и его товарищ гребли изо всех сил. Лодка неслась, пересекая залив, а Юань Сяо‑ци издал резкий свист. Преследователи гнались за ними, пока, наконец, не заметили, что заливчик стал совсем узким. Тогда Хэ Тао дал команду остановиться, пристать к берегу и высадиться.

Но на берегу они увидели вокруг лишь заросли камыша – нигде не было ни дороги, ни тропинки. На душе Хэ Тао стало неспокойно. Воины посовещались между собой, но так и не решили, что делать. Они начали расспрашивать местных крестьян, но те отвечали, что хоть и живут в этик краях, но многих дорог так до сих пор и не знают.

Тогда Хэ Тао отрядил две гребных лодки, в каждую из которых сели по два‑три воина, я отправил их разведать дорогу. Прошло часов пять, но люди все не возвращались. Хэ Тао рассердился и сказал:

– Послали какую‑то бестолочь!

И снова назначил человек пять, которые уплыли на двух лодках в разведку. Прошло еще часа два, но вестей все не было. Хэ Тао встревожился:

– Что же это такое происходит! На этот раз я послал людей бывалых, которые находят дорогу в любой местности, но тут, видно, и они ничего не смогли сделать. Как могло случиться, что нм одна лодка не вернулась? Неужели из всех воинов, что прибыли сюда со мной, никто не знает своего дела!

День уже клонился к вечеру, и Хэ Тао подумал: «Ну, этому делу и конца не видно! Придется мне самому отправляться на поиски!».

Он выбрал небольшую быстроходную лодку и, захватив нескольких самых надежных воинов, оружие и запасные весла, сел на носу лодки и повел ее по узкому проходу, среди густых камышей и зарослей. Солнце уже село. Проплыв пять или шесть ли, они вдруг увидели на берегу человека, который приближался к ним с мотыгой на плече. Хэ Тао окликнул его.

– Эй, ты! Кто ты такой? И что это за место?

– Я житель здешней деревни, – отвечал тот. – А место это называется Дуаньтоугоу, что значит – Ров, где секут головы. Дальше никакой дороги уже нет.

– А ты не видел, не проходили здесь две лодки? – спросил Хэ Тао.

– Те, что были посланы в погоню за Юань Сяо‑у? – спросил человек.

– Откуда ты об этом знаешь? – удивился Хэ Тао.

– Так ведь люди эти и сейчас сражаются в Птичьем лесу, – отвечал человек.

– А далеко этот лес отсюда? – осведомился Хэ Тао.

– Да вон, впереди виднеется, – молвил тот в ответ.

Услыхав это, Хэ Тао отдал распоряжение пристать к берегу и поспешить на помощь. Но едва двое из его людей, вооруженные вилами, ступили на берег, как стоявший там человек со всего размаха стукнул их своей мотыгой, и оба они кувырком полетели в воду.

Хэ Тао обомлел от страха. Но когда он попытался спрыгнуть на берег, то почувствовал, что кто‑то тащит лодку. Из воды неожиданно вынырнул человек и с такой силой дернул Хэ Тао за ноги, что тот упал в реку. Оставшиеся в лодках хотели спастись бегством, но человек с мотыгой бросился к ним и, размахивая своим оружием, бил их по головам до тех пор, пока у них мозги не выскочили.

В это время человек, который опрокинул Хэ Тао в воду, выволок его на берег и накрепко связал по рукам и ногам. Это оказался Юань Сяо‑ци. Другой же, с мотыгой в руках, был не кто иной, как Юань Сяо‑эр. Братья принялись ругать Хэ Тао:

– Мы – братья Юань. Наше излюбленное занятие – убивать людей и сжигать дома! Кто ты такой, что решаешься соперничать с нами?! Как набрался ты смелости привести сюда войска да еще гоняться за нами!

– Добрые молодцы! – взмолился Хэ Тао. – Ведь я прибыл сюда не по своей воле, а по приказу начальства. Сам я, конечно, никогда не посмел бы отправиться в эти места преследовать вас. Пожалейте меня! Дома у меня осталась восьмидесятилетняя мать. Я единственный ее кормилец. Умоляю вас – сохраните мне жизнь!

Братья Юань крепко связали его и бросили в лодку, а потом побросали в воду убитых ими людей. Покончив с этим, они издали резкий свист, и из камышей тотчас же выскочили пятеро рыбаков. Все они разместились в лодках и поплыли дальше.

Вернемся, однако, к чиновнику и солдатам, которые остались ждать в своих лодках. Они заговорили о том, что Хэ Тао, мол, жаловался, будто люди его никуда не годятся, а сам давным‑давно отправился на поиски и все не возвращается.

Час был поздний; небо усеяли звезды. Бойцы сидели в лодках и наслаждались вечерней прохладой.

Вдруг они почувствовали, что за спиной у них поднялся какой‑то странный ветер. Ветер дул так сильно, что даже сорвал лодки с привязей. Предчувствуя беду, люди в страхе закрыли лица руками и не знали, что предпринять. Затем они услышали позади себя свист и, обернувшись в ту сторону, откуда дул ветер, увидели, как над головками цветущего камыша к небу взметнулось пламя.

– Ну, теперь нам конец! – вырвалось у всех.

Более ста лодок, сбившихся в кучу, под напором сильного ветра наталкивались друг на друга, и не было никакой возможности восстановить порядок. А огонь все приближался. Уже можно было разглядеть связанные парами лодки с охапками горящего камыша и хвороста. Огонь с шумом и треском пожирал тростник, а попутный ветер гнал пылающие лодки в ту сторону, где, охваченные страхом, находились люди Хэ Тао. Залив был маленький, и лодки, среди которых было не менее десяти больших, не могли отплыть в сторону и загорелись. За пылающими лодками по горло в воде шли люди и направляли их движение.

Командиры и солдаты, сидевшие в больших лодках, спасаясь, попрыгали в воду. Где уж тут искать дорогу! Они забыли даже о том, что кругом были заросли камыша и тростника. Но в довершение всех бед запылал камыш, и тут они поняли, что никакой надежды на спасение нет. Ветер все усиливался, огонь распространялся дальше и дальше, а воины, увязая в иле, в страхе жались к берегу.

Среди моря огня они вдруг увидели небольшой челнок, на корме которого стоял гребец, а на носу сидел монах даос. В руках он держал сверкающий меч и кричал:

– Не выпускайте их отсюда живыми!

Не успел монах произнести эти слова, как на восточном берегу появились два человека, которые вели за собой пятерых рыбаков. Воины сбились в кучу и топтались в грязи.

На западном берегу появились еще двое, которые тоже вели за собой человек пять рыбаков. Все вместе они бросились на отряд Хэ Тао, и скоро все воины были перебиты и лежали в грязи.

Те, что стояли на восточном берегу, – были Чао Гай и Юань Сяо‑у, на западном же – Юань Сяо‑эр и Юань Сяо‑ци. Сидевший в лодке был не кто иной, как Гун‑Сунь Шэн – Заклинатель ветров. Итак, эти пять удальцов да еще десять рыбаков уничтожили в камышах заводи целый отряд.

В живых остался лишь Хэ Тао. Он лежал на дне лодки, связанный по рукам и ногам. Юань Сяо‑эр вытащил его на берег и стал ругать:

– Ах ты, жалкая тварь из Цзичжоу! Только и знаешь, что притеснять народ да издеваться над ним. Тебя бы следовало разрезать на десять тысяч кусков, но мы хотим, чтобы ты вернулся в Цзичжоу и доложил тамошним ворам‑правителям, что нас, братьев Юань из деревни Шицзецунь и Чао Гая – Князя неба – из деревни Дунцицунь, нельзя трогать безнаказанно. Ведь мы не ходим к вам в город за хлебам, так пусть и они не суются сюда за своей смертью. Если же они еще раз осмелятся показаться нам на глаза, то плохо придется не только таким мелким чиновникам, как ты или гонец императорского советника, но даже самому советнику. Появись он здесь, я продырявлю его собственными руками не менее чем в тридцати местах. Сейчас мы отпускаем тебя, но смотри больше сюда не показывайся и передай твоему проклятому начальнику, чтобы он выбросил из своей дурацкой башки всякие бредни. Так как дорог здесь никаких нет, то брат проводит тебя.

Тут Юань Сяо‑ци подплыл на небольшой быстроходной лодке и посадил в нее Хэ Тао. Доставив его к месту, где неподалеку начинался тракт, он сказал Хэ Тао:

– Иди прямо и выйдешь на дорогу. Только что ж это получается?! Всех, кто пришел с тобой, мы перебили, а тебя отпускаем целым и невредимым! Ведь теперь вся ваша проклятая шайка в Цзичжоу засмеет нас! Разреши‑ка мне обкорнать твои уши, тогда хоть будет видно, что ты побывал здесь!

С этими словами Юань Сяо‑ци выхватил острый кинжал, висевший у него на боку, и отсек Хэ Тао оба уха. Кровь потекла ручьями. Вложив кинжал в ножны. Юань Сяо‑ци развязал Хэ Тао и высадил его на берег. Довольный тем, что легко отделался, Хэ Тао быстро отыскал дорогу и двинулся обратно в Цзичжоу.

Возвратимся же к Чао Гаю, Гун‑Сунь Шэну, братьям Юань и десяти рыбакам. На пяти или семи лодках они покинули деревню Шицзецунь и направились прямо к Лицзядаокоу. Прибыв туда, они разыскали своих товарищей и присоединились к ним. У Юн тотчас же стал спрашивать, как они отразили наступление войск, и остался очень доволен подробным рассказом Чао Гая. Собрав свои лодки, они все вместе направились в кабачок Чжу Гуя. Когда тот узнал, что к нему идет много желающих вступить в разбойничий стан, он поспешил им навстречу.

У Юн выступил вперед и рассказал Чжу Гую, кто они такие и зачем сюда пришли. Выслушав его, Чжу Гуй обрадовался и, познакомившись с каждым из прибывших, пригласил их войти и сесть за стол. Он тотчас же приказал слугам принести вина и стал потчевать гостей.

Затем он вынул лук, обтянутый кожей, взял поющую стрелу и, натянув тетиву, пустил стрелу в заросший камышом заливчик против дома. Едва стрела долетела до места, как из заливчика показалась лодка с разбойниками, которая на веслах шла к берегу. А Чжу Гуй тем временем стал писать письмо. Подробно перечислив имена всех своих гостей, он сообщил, что они изъявили желание присоединиться к разбойникам. Письмо он передал человеку, прибывшему на лодке, и приказал побыстрее доставить его в стан, затем велел зарезать барана и устроил в честь гостей пир.

Эту ночь друзья провели в доме Чжу Гуя. На следующее утро хозяин рано поднялся и вызвал большую лодку, в которую пригласил всех сесть. Захватив с собой лодки Чао Гая и его товарищей, Чжу Гуй вместе со всеми двинулся в горы к разбойничьему стану.

Плыли они довольно долго, когда, наконец, приблизившись к проливу, услышали с берега барабанный бой и звуки гонга. Чао Гай увидел человек восемь разбойников, ехавших им навстречу в четырех дозорных лодках. Узнав Чжу Гуя, они приветствовали его спутников и, повернув обратно, поплыли впереди.

Прибыв в бухту Цзиньшатань, вся компания высадилась на берег. Лодки с семьями, а также рыбаков, они оставили здесь, а сами отправились в горы. На полпути они увидели, что навстречу им с горы спускаются несколько десятков разбойников, которые вышли, чтобы проводить их в крепость. Когда они были уже у ворот, из крепости во главе других вождей вышел Ван Лунь и поспешил приветствовать прибывших такими словами:

– Я, ничтожный человек, давно уже слышал о славном имени Князя неба Чао Гая; оно гремит на всю Поднебесную. Сегодня мы счастливы приветствовать вас в нашем скромном стане.

– Я, человек не ученый, – отвечал Чао Гай, – можно сказать даже грубый и невежественный, осмелился прибыть к вам искать убежища. Я горячо желаю вступить в стан, который вы возглавляете. Надеюсь, вы не откажете в моей просьбе и не отвергнете меня.

– Не говорите так, – отвечал Ван Лунь. – Войдите со мной в наш скромный стан, а потом мы все обсудим.

Друзья направились вслед за предводителем в лагерь, и, когда вошли в зал совещаний, Ван Лунь пригласил их занять почетные места. После долгих церемоний Чао Гай и все прибывшие с ним встали в шеренгу по правую сторону, а Ван Лунь с остальными предводителями по левую. После этого они церемонно отвесили друг другу поклоны, а уж затем, как полагается, расселись: одни заняли места хозяев, другие – гостей. Тогда Ван Лунь начал по очереди вызывать младших начальников стана, и каждый из них, выходя, приветствовал прибывших. Во время торжественной церемонии в горном стане играла музыка. После этого Ван Лунь послал нескольких своих помощников на берег отвести людей, прибывших с Чао Гаем в гостиницу, находившуюся за воротами стана.

Однако сейчас мы будем рассказывать лишь о том, что происходило в самом стане. Были зарезаны две коровы, десять баранов, пять свиней и устроен пышный пир. Во время пира Чао Гай поведал обо всем, что с ними случилось, Ван Луню и другим вожакам.

Выслушав Чао Гая, Ван Лунь почувствовал беспокойство, его стали одолевать сомнения, и, наконец, после долгого раздумья, он произнес несколько невразумительных фраз. Пировали до глубокой ночи, а затем Ван Лунь с остальными вожаками проводили Чао Гая и его друзей в гостиницу, где им был приготовлен ночлег.

Чао Гай был очень доволен оказанным приемом и, обращаясь к своим друзьям, сказал:

– Где могли бы мы найти убежище после того, как совершили такое тяжкое преступление? Если бы предводитель Ван Лунь не принял нас столь радушно, нам некуда было бы податься. Чем можем мы отплатить за подобную милость!

В ответ на это У Юн лишь иронически усмехнулся.

– Почему вы улыбаетесь, господин учитель? – спросил его Чао Гай. – Если вы что‑нибудь заметили, то скажите и нам.

– Дорогой брат, – ответил У Юн, – вы честный и прямой человек. Неужели вы думаете, что Ван Лунь и в самом деле хочет оставить нас у себя? Для того чтобы разгадать его намерения, незачем заглядывать к нему в душу, достаточно было посмотреть на выражение его лица и на то, как он себя вел.

– Какое же у него было выражение? – удивился Чао Гай.

– Вы не заметили, брат, – сказал У Юн, – что еще утром, когда мы выпивали с ним, он был настроен к вам вполне дружески. Но когда он узнал о том, как мы истребили целый отряд, всех начальников и чиновника, опытного в борьбе с разбойниками, как отпустили Хэ Тао, а также о том, какие герои братья Юань, он сразу изменился в лице и, хотя не обмолвился ни словом, настроение его стало совсем иным. Если бы Ван Лунь хотел оставить нас у себя, то еще утром решил бы вопрос о том, какие места будем мы занимать в этом стане. Что же касается Ду Цяня и Сун Ваня, то люди они простые и невежественные, где уж им разбираться в обращении с гостями? Выделяется среди них, конечно, один Линь Чун, бывший наставник столичных войск. Этот человек умеет себя вести, он хорошо знает правила поведения. Однако сейчас ему приходится мириться с тем, что он занимает четвертое место в их компании. Я сразу же заметил, как он взглянул на Ван Луня, когда тот сделал вид, что соглашается на нашу просьбу. Он все время бросал на Ван Луня косые взгляды, чувствовалось, что на душе у него неспокойно. Мне кажется, что Линь Чун хотел бы помочь нам, но не знаю, удастся ли ему. Я тут же закинул словцо, чтобы посеять между ними раздор.

– Целиком доверяюсь вашей мудрости, – растерянно ответил Чао Гай.

Ночь они провели спокойно, а на утро к ним явился человек и доложил, что их хочет повидать наставник Линь Чун.

– Этот человек, – сказал У Юн, – пришел выведать наши намерения. Значит, мой план удался.

Они вышли навстречу Линь Чуну и пригласили его в приемную комнату. От имени всех У Юн обратился к Линь Чуну и сказал:

– Мы очень благодарны за милостивый прием, оказанный нам вчера, хотя и знаем, что ничем не заслужили подобной чести.

– Ну, я совсем не проявил к вам должного уважения, – возразил Линь Чун. – Хоть мне и хотелось принять вас, как подобает, но, к сожалению, при теперешнем своем положении я не мог этого сделать. Так что вы уж, пожалуйста, простите меня.

– Мы хоть люди простые, – отвечал У Юн, – но не совсем невежественные. Мы не могли не заметить вашего хорошего отношения к нам, хотя ничем его не заслужили, и глубоко признательны вам за вашу милость.

Несмотря на все просьбы Чао Гая, Линь Чун ни за что не соглашался занять почетное место и в свою очередь настаивал, чтобы это место занял Чао Гай. Тот в конце концов вынужден был уступить. После Чао Гая сел Линь Чун, а потом по очереди расселись У Юн и все остальные.

– Я много слышал о вас, – начал беседу Чао Гай, – но никак не ожидал, что нам придется встретиться здесь.

– Прежде, когда я жил еще в Восточной столице, – отвечал Линь Чун, – в отношениях с друзьями я всегда соблюдал все установленные правила приличия. И вот сейчас мне выпало счастье встретиться с вами, а я не могу даже почтить вас достойным вниманием. Поэтому я и пришел к вам принести свои извинения.

– Мы глубоко признательны вам за доброе отношение, – сказал тронутый Чао Гай.

– Мне давно известно, – вступил в беседу У Юн, – что раньше вы жили в Восточной столице, были там большим начальником и славились геройством и храбростью. Я не знаю, что произошло между вами и Гао Цю и что он сделал, чтобы погубить вас, но я слышал, будто вы сожгли казенные склады с фуражом. Говорили, что эта история тоже была подстроена Гао Цю. После я о вас уж ничего не слышал и не знаю, кто направил вас в этот стан.

– При одном лишь воспоминании о том, сколько зла причинил людям Гао Цю, у меня волосы на голове встают дыбом, – ответил Линь Чун. – Но еще тяжелее мне при мысли. что я не могу отомстить за свои обиды. Сюда меня послал сановник Чай Цзинь.

– Это не тот ли господин Чай Цзинь, которого бродячий люд называет Маленьким вихрем? – спросил У Юн.

– Он самый, – подтвердил Линь Чун.

– Я очень много слышал от разных людей, – заметил Чао Гай, – о великодушии и бескорыстии сановника Чай Цзиня, а также о том, что у него находят приют доблестные мужи со всех концов страны. Говорят, он прямой потомок императора Чжоу. Одну лишь встречу с таким человеком уже можно почитать за счастье.

– Да, славное имя сановника Чай Цзиня широко известно повсюду, – сказал У Юн, обращаясь к Линь Чуну. – И все же, если бы не ваше выдающееся искусство владеть оружием, он вряд ли рекомендовал бы вас в этот стан. Не подумайте, что я хочу льстить вам, но было бы гораздо справедливее, если бы Ван Лунь уступил первое место вам. Не один я так думаю, это общее мнение, и, очевидно, господин Чай Цзинь думал то же самое, когда давал вам рекомендательное письмо сюда.

– Я очень благодарен вам за такое хорошее обо мне мнение, – сказал Линь Чун. – Но мне пришлось обратиться к сановнику Чай Цзиню лишь потому, что я совершил тяжкое преступление. И, хотя он не отказывал мне в гостеприимстве, я сам понял, что могу доставить ему неприятности, и решил отправиться в этот стан. Правда, я не мог даже предполагать, что попаду здесь в столь тяжелые условия. Не в том беда, что я занимаю более низкое положение, нежели другие. Очень уж ненадежный человек этот Ван Лунь, ни одному его слову нельзя верить, а поэтому и договориться с ним трудно.

– Ваш главарь Ван Лунь, – молвил У Юн, – с людьми как будто обходителен. Чем же объяснить, что он так неблагороден?

– Ваш приход, доблестные мужи, – сказал Линь Чун, – для нас поистине дар неба. Вы, конечно, поможете нам. Без вас мы были подобны ткани, лишенной рисунка, или полям, жаждущим влаги. Но у Ван Луня сердце завистливое, нрав подозрительный. Он боится, что такие отважные герои лишат его власти. Вчера, когда уважаемый господин Чао Гай рассказывал, как вы уничтожили посланный властями отряд, Ван Луню стало не по себе, и, судя по всему, он не чувствует ни малейшего желания оставить вас здесь. Вот почему он и предложил вам переночевать в гостинице.

– Раз так, – сказал У Юн, – то нечего нам сидеть и ждать, пока он предложит нам убираться отсюда. Лучше уж мы сами уйдем куда‑нибудь в другое место.

– Я прошу вас, уважаемые герои, считать меня своим другом, – сказал Линь Чун, – я уже обо всем подумал и опасался как раз того, что у вас возникнет мысль уйти отсюда. Вот я и пришел пораньше, чтобы обо всем поговорить с вами. Посмотрим, что будет дальше. Если он поведет себя разумно, как подобает доброму хозяину, то не о чем и разговаривать. Но если он и сегодня станет кривить душой, тогда уж я знаю, как мне поступать!

– Вы слишком добры к нам, – сказал Чао Гай, – и мы все испытываем к вам чувство глубокой благодарности.

– Вы относитесь к нам по‑братски, хотя мы совсем мало знакомы, – сказал У Юн. – Если Ван Лунь примет нас, мы останемся, если же нет, то лучше нам покинуть эти места.

– Вы неправы, учитель, – возразил Линь Чун. – Еще древние люди говорили: «Мудрый ценит мудрого, храбрый храбреца». Можно ли считать братом такого низкого и грязного скота, как Ван Лунь? Пока что ждите и ни о чем не беспокойтесь, – сказал Линь Чун и стал прощаться. – Скоро мы снова увидимся! – произнес он.

Друзья проводили его до дверей, и вскоре Линь Чун уже шагал по склону горы.

Спустя некоторое время пришел разбойник и сказал им:

– Главарь нашего стана приглашает доблестных героев в беседку над озером с южной стороны, там он устраивает пиршество в честь вас.

– Передайте предводителю, – сказал Чао Гай, – что мы скоро придем.

Когда разбойник ушел, Чао Гай спросил У Юна:

– Что‑то будет на этот раз, учитель?

– Ничего, брат, не волнуйтесь! – отвечал У Юн, улыбаясь. – На этом пиру решится вопрос, кому быть главным в стане. Я уверен, что Линь Чун решил потягаться силами с Ван Лунем. Если он проявит нерешительность, я пущу в ход все свое красноречие и полагаю, что заставлю его действовать. Вы же, брат, и все остальные, спрячьте под одеждой оружие и, как только увидите, что. я подкручиваю усы, бросайтесь вперед и действуйте дружно.

Чао Гай и остальные одобрили предложение У Юна.

Часов в девять утра, после того как за ними приходили уже раза три или четыре, Чао Гай отправился со своими товарищами на пиршество. Каждый из них тщательно запрятал под одеждой оружие.

Когда они вышли из гостиницы, то увидели, что за ними едет сам предводитель Сун Вань верхом на лошади. За ним шли разбойники и несли семь паланкинов. Чао Гай и его друзья уселись в паланкины и отправились в южную часть стана у самого озера.

Когда они, достигнув павильона, вышли из паланкинов, появились Ван Лунь, Ду Цянь, Линь Чун, Чжу Гуй и другие. Они пригласили гостей войти в павильон, где и расселись, как полагается по обычаю. Ван Лунь с остальными четырьмя предводителями – Ду Цянем, Сун Ванем, Линь Чуном и Чжу Гуем поместились с левой стороны, а Чао Гай и шесть его товарищей – У Юн, Гун‑Сунь Шэн, Лю Тан и братья Юань – с правой, на местах для гостей. Прислуживавшие разбойники наливали гостям вина. Когда все выпили уже по нескольку раз и на столе дважды сменили кушанья, Чао Гай и Ван Лунь разговорились. Но всякий раз, как речь заходила о деле, Ван Лунь переводил разговор на другую тему. Тут У Юн взглянул на Линь Чуна и увидел, что тот, облокотясь на ручку своего кресла, не сводит с Ван Луня глаз.

Солнце уже приблизилось к зениту, а пир все еще продолжался. Ван Лунь подозвал к себе нескольких разбойников и отдал им какое‑то распоряжение. Спустя немного времени один из них принес большое блюдо, на котором лежало пять крупных слитков серебра. Тогда Ван Лунь поднялся со своего места и, обращаясь к Чао Гаю, сказал:

– Ваше предложение вступить в наш стан я считаю большой для нас честью. Но вот беда! Тесно у нас очень. Кругом одна вода. У нас негде даже разместить так много героев. Вот я и приготовил вам эти скромные подарки. Надеюсь, вы не обессудите и не откажетесь принять их, – и думаю, что вам лучше поискать какое‑нибудь более подходящее место, где вы сможете обосноваться. Мои люди проводят вас и помогут устроиться.

Выслушав его, Чао Гай сказал:

– Мы пришли искать здесь убежища, так как давно уже слыхали, что вы принимаете в ваш уважаемый горный стан всех достойных людей. Но если вы не можете принять нас, мы, конечно, уйдем. Очень благодарны вам за ваше хорошее отношение и щедрый подарок, но принять его не можем. Не подумайте, что мы хотим похвастаться своим богатством, это просто потому, что на жизнь нам хватает. А теперь спрячьте, пожалуйста, ваши щедрые дары и разрешите нам попрощаться.

– Почему же вы отказываетесь от подарка? – спросил Ван Лунь. – Не подумайте, что мы не хотим принять к себе таких доблестных людей, как вы, но у нас действительно мало продовольствия, да и помещений недостаточно. Случись какие‑нибудь неполадки, нам будет стыдно перед вами. Поэтому только я и не решаюсь удерживать вас здесь.

Не успел он кончить, как брови Линь Чуна взлетели вверх, а глаза стали круглыми и страшными.

– Когда я пришел сюда, – вскричал он, оставаясь в своем кресле, – ты также отказывался принять меня, ссылаясь на нехватку пищи и помещения. Теперь к нам в стан пришли брат Чао Гай и его достойные товарищи, и ты снова повторяешь то же самое! Что все это значит?

– Не сердитесь, предводитель, – успокаивал его У Юн. – Мы сами виноваты, что пришли сюда и своим приходом потревожили вас. Ведь ваш предводитель Ван Лунь не выгоняет нас, а провожает с почетом, да еще снабжает деньгами на дорогу. Поэтому не беспокойтесь, мы уйдем отсюда сами – и делу конец.

Но Линь Чун не унимался:

– В каждой улыбке этого человека таится нож. Говорит‑то он хорошо, а поступает подло. Но сегодня я с ним разделаюсь!

– Взгляните‑ка на этого скота! – рассердился Ван Лунь. – Будто и не пьян, а осмеливается оскорблять меня. Или ты позабыл, кто здесь старший?

В ответ Линь Чун разразился еще большей бранью.

– Да кто ты такой! – кричал он. – Всего‑навсего невежда, провалившийся на экзаменах! У тебя и знаний‑то нет никаких! Как же можешь ты быть предводителем нашего горного стана!

– Брат Чао Гай! – сказал тогда У Юн. – Мы пришли сюда найти убежище, а вместо этого посеяли вражду между предводителями. Покинем этот стан, отвяжем наши лодки и поскорее уедем.

Тогда все семеро во главе с Чао Гаем поднялись со своих мест и направились к выходу. Но Ван Лунь стал удерживать их:

– Я прошу вас обождать, пока закончится пир, тогда и поедете!

Но тут Линь Чун, оттолкнув стол, вскочил на ноги и выхватил из‑под одежды кинжал, который так и засверкал огнем.

В это мгновение У Юн поднял руку и покрутил свои усы. Чао Гай и Лю Тан вошли обратно в павильон и, подойдя к Ван Луню, сделали вид, что хотят успокоить его, говоря:

– Не надо ссориться!

У Юн между тем прикидывался, будто удерживает Линь Чуна, повторяя:

– Господин предводитель! Не затевайте же ссоры!

– Не нарушайте из‑за нас вашего согласия, – твердил Гун‑Сунь Шэн, обращаясь то к одному атаману, то к другому.

В это время Юань Сяо‑эр подошел к Ду Цяню и схватил его за руки. То же самое сделали Юань Сяо‑у и Юань Сяо‑ци с Сун Ванем и с Чжу Гуем. Младшие же разбойники с широко открытыми ртами и вытаращенными глазами застыли от страха. А сам Линь Чун бросился на Ван Луня, продолжая ругать его:

– Ах ты, деревенщина! Нищий ученый! Лишь благодаря Ду Цяню ты попал сюда. Ведь сановник Чай Цзинь помог тебе деньгами и поддерживал тебя. А когда он прислал меня сюда, ты чинил мне всяческие препятствия и издевался надо мной. Эти доблестные люди пожаловали к нам, чтобы вступить в твой отряд, но ты их отсылаешь прочь. Или Ляншаньбо твое собственное владение?! Завистливый и недоверчивый ты разбойник! Кому ты нужен! Самое лучшее прикончить тебя – и все! Тебе ли, тупица, быть предводителем разбойничьего стана!

Ду Цянь, Сун Вань и Чжу Гуй хотели было унять ссорившихся, но их крепко держали, и они никак не могли двинуться. Ван Лунь уже подумывал улизнуть, но Чао Гай и Лю Тан преградили ему дорогу. Видя, что дело плохо, Ван Лунь воскликнул:

– Где мои верные люди?!

Возле него было несколько преданных ему разбойников, желавших помочь ему, но при виде рассвирепевшего Линь Чуна никто из них не решался и шагу ступить.

Схватив Ван Луня, Линь Чун в последний раз обругал его и с силой всадил свой кинжал прямо ему в сердце. Раздался звук вонзающегося в тело кинжала, и Ван Лунь рухнул на пол.

Увидев, что Ван Лунь убит, Чао Гай и его друзья также выхватили свои кинжалы. Линь Чун отрубил Ван Луню голову и поднял ее. Это зрелище так напугало Ду Цяня, Сун Ваня и Чжу Гуя, что они упали на колени со словами:

– Мы готовы верой и правдой служить вам, старший брат наш!

Чао Гай и другие бросились к ним и помогли подняться. Тем временем У Юн поставил валявшееся в луже крови кресло предводителя и, усаживая в него Линь Чуна, сказал:

– С этого момента предводителем стана является Линь Чун, и тот, кто не будет подчиняться ему, последует за Ван Лунем!

– Вы ошибаетесь, учитель! – возразил на это Линь Чун. – Я убил эту бесчувственную тварь не для того, чтобы занять его место, а лишь из справедливого желания отомстить за вас, доблестных героев и достойнейших людей. И если я стану предводителем стана, то герои по всей стране будут смеяться надо мной. Не настаивайте, я скорее умру, чем соглашусь на это. Мне хотелось бы сказать вам кое‑что, не знаю только, согласитесь ли вы со мной.

– Говорите, предводитель! – отвечали ему. – Никто не осмелится противоречить вам! Мы все выслушаем вас со вниманием.

Линь Чун сказал всего несколько слов, но они послужили объединению героев в павильоне под названием Дуаньцзинь, то есть павильоне решений, сила которых подобна кинжалу, рассекающему золото. А в зале совещании неоднократно собирались справедливые и честные люди. Правильно говорится, что:

Прибыли честные. Радостны дни;

Волю небес исполняют они.

О том, что сказал Линь Чун У Юну, вы, читатель, узнаете из следующей главы.

 

Глава 19

о том, как герои разбойничьего стана подчинились Чао Гаю и как Лю Тан лунной ночью отправился в город Юньчэн

Итак, Линь Чун, убивший Ван Луня, протянул свой острый кинжал в сторону тех, кто собрался в этом павильоне, и произнес следующую речь:

– Я, Линь Чун, прежде служил в дворцовых войсках, но был невинно осужден и вот оказался в этих местах. Сейчас в наш стан пришло много доблестных мужей. Но Ван Лунь, человек подлый и завистливый, старался под разными предлогами избавиться от них. Вот почему я убил этого мерзавца, а вовсе не за тем, чтобы занять его место. Я не из трусливых, но не решился бы идти один против войск. А ведь настанет час расправы со злыми императорскими сановниками и жестокими правителями, которые состоят при дворе. Сегодня среди нас почтенный старший брат – Чао Гай, известный своим великодушием и бескорыстием. Кто может сравниться с ним в мудрости и доблести? Во всей Поднебесной не найдется человека, который при одном упоминании его имени не выразил бы желания подчиниться ему. Самое главное для нас – честность и верность своему долгу. Вот почему мы должны избрать Чао Гая своим главарем. Каково ваше мнение?

– Вы совершенно правы, предводитель, – в один голос отвечали все присутствующие.

– Нет, это невозможно! – воскликнул Чао Гай. – Еще в древности говорили: «Сильный гость не должен стеснять хозяина». Я человек новый, прибыл издалека, как же могу я возглавить вас?!

Тогда Линь Чун взял Чао Гая за руку, подвел к креслу предводителя, усадил и громко произнес:

– Будем считать это решенным. Прошу вас, не отказывайтесь, а тот, кто проявит к вам неповиновение, последует за Ван Лунем.

Однако лишь после долгих уговоров удалось Линь Чуну усадить Чао Гая в предводительское кресло. Когда же староста, наконец, занял его, Линь Чун велел всем присутствующим воздать ему соответствующие почести. Затем он послал в стан прислуживавших за столом разбойников, приказав унести труп Ван Луня и заняться приготовлениями празднества. Нескольких человек он отправил в лагерь созвать всех младших начальников.

Линь Чун и его друзья пригласили Чао Гая сесть в паланкин, а сами верхом отправились в стан. Прибыв туда, они спешились, помогли Чао Гаю выйти из паланкина и направились в зал совещаний. Здесь они проводили Чао Гая к предводительскому креслу и торжественно усадили. В центре зала стояли курильницы, в которых горели благовонные свечи. Тут выступил вперед Линь Чун и начал следующую речь:

– Я, Линь Чун, человек грубый и невежественный. Все, что я умею, – это владеть оружием. Нет у меня ни знаний, ни способностей. Я не отличаюсь умом, не обладаю каким‑нибудь искусством. К счастью, небо послало нам доблестных и достойных мужей. Теперь у нас восторжествует справедливость и воцарится порядок. Среди нас уважаемый учитель У Сюэ‑цзю. Попросим его стать у нас военным советником и предоставим ему управление всеми военными делами, назначение и перемещение военачальников. Он по праву должен занять в стане второе место после предводителя.

– Я всего лишь деревенский учитель, – возразил на это У Юн, – и не постиг премудрости руководить делами людей и помогать им. И хоть я немного изучал военные книги Суня и У, но никаких подвигов не совершил. Как же могу я стать выше вас?

– Это дело решенное, – сказал Линь Чун, – и не будем больше спорить.

У Юну не оставалось ничего другого, как занять второе место.

– А учителя Гун‑Сунь Шэна, мы попросим занять третье место! – продолжал Линь Чун.

– Ну, так не годится! – вмешался Чао Гай. – Если вы будете и других силой назначать на высшие должности, то я вынужден буду отказаться от предложенного мне места.

– Вы не правы, брат Чао Гай! – возразил Линь Чун. – Имя учителя Гун‑Сунь Шэна хорошо известно всему вольному люду. Он большой знаток военного искусства, а кроме того, обладает чудодейственной силой – вызывать ветер и дождь. Кто же может сравняться с ним?!

– Я хоть и знаком немного с магией, однако не обладаю талантами, которые необходимы, чтобы спасти мир, – сказал Гун‑Сунь Шэн. – Как же могу я занять место, которое по праву принадлежит вам, предводитель!

– Вы доказали свое высокое искусство, одержав победу над врагом. Поистине говорится: «У треножника три ноги и ни одной меньше». Вот я и считаю, что место это должны занять вы.

Пришлось и Гун‑Сунь Шэну уступить настояниям Линь Чуна и занять в стане третье место. Но когда Линь Чун собрался отдать следующую должность, все трое – Чао Гай, У Юн и Гун‑Сунь Шэн – вмешались и стали возражать против такой несправедливости.

– Мы, господин предводитель, – заявили они, – подчинились вашему требованию, когда вы говорили о треножнике, и заняли первые места. Но если вы будете так поступать и дальше, то мы решительно отказываемся от своих мест.

Втроем они начали усаживать Линь Чуна на четвертое кресло, и ему ничего не оставалось, как подчиниться их требованиям.

– Теперь попросим предводителей Ду Цяня и Сун Ваня занять свои места, – сказал Чао Гай.

Но те решительно отказались и стали упрашивать Лю Тана занять пятое место. Следующие три места заняли по старшинству братья Юань. Девятое место досталось Ду Цяню, десятое – Сун Ваню и одиннадцатое – Чжу Гую. С этого момента вся власть в стане Ляншаньбо перешла в руки одиннадцати удальцов. Все восемьсот разбойников явились, чтобы выразить свою покорность, и выстроились перед своими вождями в два ряда. Обращаясь к ним, Чао Гай сказал:

– Сейчас, когда все вы собрались здесь, сообщаю вам, что наставник Линь Чун предложил мне стать предводителем стана. У Сюэ‑цзю назначен советником и вместе с Гун‑Сунь Шэном будет ведать военными делами, а Линь Чун и другие вожаки будут сообща управлять нашим лагерем. Каждый из вас останется на месте и будет добросовестно выполнять свой долг, заботиться об охране и поддержании порядка в стане. Вы должны отдать все свои силы справедливому делу, ради которого сюда собрались.

Затем он распорядился привести в порядок лагерные помещения и расселил братьев Цань. Когда все было сделано, он приказал принести захваченные ими драгоценности, а также его собственные ценности и деньги, взятые из поместья, и в присутствии всех наградил младших военачальников и всех разбойников.

Затем он велел зарезать корову и лошадь и принес жертву духам неба и земля в честь их нового союза. Вожди долго пировали и разошлись лишь с наступлением ночи. На следующее утро пир возобновился и продолжался несколько дней подряд.

Когда празднество закончилось, Чао Гай позвал к себе У Юна и других военачальников. Они решили приступить к изготовлению необходимого для обороны оружия – пик, мечей, луков, стрел, брони и шлемов, а также починить вое амбары, пополнить продовольственные запасы и обновить укрепления. Были приведены в порядок все лодки, люди стали обучаться водному бою. Но речь об этом пойдет впереди.

Однажды, подумав о том, как тепло и заботливо относится к людям Чао Гай, какой он бескорыстный и справедливый человек, Линь Чун вспомнил о своей жене, оставшейся в столице. Он не знал даже, жива ли она. Предавшись горестным думам, Линь Чун пожаловался Чао Гаю на судьбу и поведал ему свою печальную историю.

– Когда я прибыл в горный стан, – начал он, – я захотел взять сюда и жену. Но, увидев, что за человек Ван Лунь и как трудно с ним ужиться, не решался даже заговорить об этом, а потом и вовсе отказался от этой мысли. Жена моя осталась в Восточной столице, и я не знаю, жива ли она.

– Почтенный брат мой, – отвечал Чао Гай, – если у вас есть супруга в столице, почему бы вам не привезти ее сюда, чтобы жить вместе? Поскорее напишите письмо, и мы пошлем за ней человека. Вот это будет превосходно!

Линь Чун тотчас же написал письмо, которое поручили доставить в столицу двум самым преданным ему разбойникам. Месяца через два посланцы возвратились и доложили:

– Прибыв в Восточную столицу, мы сразу же разыскали дом, в котором проживал тесть предводителя Линь Чуна, и узнали, что произошло. Гао Цю так усиленно домогался для своего сына жены предводителя Линь Чуна, что она вот уже полгода как удавилась. Тесть же – наставник Чжан – от горя и страха заболел и полмесяца тому назад умер. В живых осталась лишь служанка Цзинь‑эр, которая вышла замуж и вместе с мужем живет в хозяйском доме.

Посланцы сообщили еще, что справлялись у соседей, и те подтвердили, что все это так и было. Лишь окончательно убедившись в достоверности этих сведений, посланцы вернулись в горный стан.

Когда Линь Чун услышал это сообщение, из глаз его полились слезы, но он постарался скрыть их и с этого момента вырвал из сердца всякие воспоминания о семье. Принесенное известие опечалило также Чао Гая и всех остальных, – они тяжело вздыхали, сочувствуя горю товарища, и старались не упоминать об этом. Все были поглощены военными занятиями, проводившимися каждый день, – людей готовили к предстоящему сражению с войсками.

И вот однажды, когда все военачальники собрались в зале совещаний и обсуждали дела стана, вошел разбойник и доложил, что из областного города Цзичжоу посланы войска численностью около двух тысяч человек, пеших и конных. Воина уже погрузились на лодки, которых не меньше пятисот, больших и малых, и стоят в деревне Шицзецунь.

Сообщение это сильно встревожило Чао Гая, и он, обращаясь к военному советнику У Юну, сказал:

– Правительственные войска уже здесь. Что делать?

– Не беспокойтесь, – сказал с улыбкой У Юн. – Кое‑что я уже предпринял. Недаром говорили в древности: «Земляная плотина защитит от наводнений, хороший полководец – от вражеских полчищ».

Он тут же подозвал братьев Юань и о чем‑то долго с ними шептался. Затем пригласил Линь Чуна и Лю Тана и им также растолковал, как действовать, и, наконец, отдал кое‑какие распоряжения Ду Цяню и Сун Ваню.

Надо сказать о том, что правитель области Цзичжоу послал в Ляншаньбо отряд в тысячу человек во главе с начальником Хуан Анем и чиновником из управления по борьбе с разбойниками. Захватив все имеющиеся в окрестностях лодки и согнав их в залив близ деревни Шицзецунь, они разместили в них своих людей и двумя колоннами двинулись к разбойничьему стану.

Обратимся теперь к военачальнику Хуан Аню. Погрузившись в лодки, люди его, размахивая флагами, с боевым кличем двинулись к Цзиньшаганю. Когда они были почти у цели, то вдруг услышали, что где‑то затрубили в рог.

– Никак в рог трубят? – сказал Хуан Ань, прислушиваясь, и тут же приказал своим воинам остановиться.

Вскоре они увидели вдалеке три лодки, которые плыли им навстречу. В каждой лодке было по пять человек: четверо сидели на веслах, а пятый стоял на носу. Одеты все были одинаково: халаты из красного вышитого шелка и темно‑коричневые повязки на голове; каждый из них держал пику с зубцами.

Кто‑то из воинов Хуан Аня узнал среди плывших в лодках братьев Юань и доложил об этом военачальнику.

– Эй, люди! – крикнул Хуан Ань. – Вперед! Во что бы то ни стало схватить этих троих разбойников!

Все пятьдесят лодок Хуан Аня со страшным шумом ринулись вперед. В этот момент со встречных трех лодок послышался пронзительный свист, и они повернули обратно.

Военачальник Хуан Ань, вращая в руках копье, кричал своим воинам:

– Держите разбойников! За наградой дело не станет!

Три лодки быстро удалялись, осыпаемые стрелами преследователей. Люди, сопровождавшие братьев Юань, легли на дно и укрылись шкурами чернобурых лисиц, защищаясь от стрел. Лодки Хуан Аня неслись во весь дух на расстоянии двух‑трех ли от врага, когда у кормы Хуан Аня вдруг появилась маленькая лодка, с которой ему кричали:

– Остановитесь! Наши люди, гнавшиеся за разбойниками, убиты и потоплены, а лодки захвачены.

– Как же они попали к ним в руки? – удивился Хуан Ань.

– Когда мы плыли, мы увидели вдали две лодки, – отвечали они. – На каждой лодке было по пять человек. Мы стремглав ринулись вперед, однако не успели проплыть и трех‑четырех ли, как оказались в каком‑то заливе в окружении семи или восьми маленьких лодок, появившихся неизвестно откуда. С этих лодок на нас, как саранча, посыпались стрелы. Мы тут же повернули обратно, но, достигнув узкого пролива, увидели человек тридцать разбойников; они перекинули с одного берега на другой канат из бамбука и таким образом заградили путь. Когда же мы подплыли к канату, пытаясь что‑нибудь предпринять, в нас с берега полетели бутылки с негашеной известью и камни. Нашим воинам, находившимся в лодках, не оставалось ничего другого, как броситься в воду, спасая свою жизнь. Лишь некоторым удалось выбраться на берег, но когда мы вышли на дорогу, то увидели, что ни людей, ни лошадей, которых мы там оставили, уже нет. Лошадей разбойники угнали, а охранников перебили и побросали в воду. С трудом мы отыскали в камышах маленькую лодочку и поспешили к вам доложить о случившемся.

Выслушав этот рассказ, Хуан Ань пришел в отчаяние. Он взмахнул белым флагом и приказал воинам прекратить преследование и возвращаться. Но только стали они поворачивать, как снова появились те же самые разбойничьи лодки в сопровождении десяти других. В каждой лодке сидело по три‑пять человек. Размахивая красными флагами и издавая пронзительный свист, разбойники вели лодки прямо на ник.

Хуан Ань хотел было построить свои лодки в боевом порядке, как вдруг услышал треск разорвавшейся в камышах ракеты. Взглянув туда, он увидел множество развевающихся красных знамен. При виде такого зрелища у Хуан Аня задрожали руки и отнялись ноги, а с приближающихся лодок ему кричали:

– Хуан Ань, отсюда ты уйдешь только без головы!

Он направил свои лодки в камыши, стремясь как можно скорее добраться до берега, но из маленьких заводей с двух сторон внезапно выскользнуло пятьдесят лодочек, из которых градом полетели стрелы. Осыпаемый стрелами, Хуан Ань с трудом пробивался к берегу. У него уже осталось всего три‑четыре лодки. Тогда он перепрыгнул в легкую быстроходную лодочку. Оглянувшись, Хуан Ань увидел, как люди его, плывшие в лодках позади, один за другим бросались в воду, а оставшихся разбойники сами выбрасывали за борт. Большая часть отряда была перебита. Воинов, которые умели плавать и бросились в воду, расстреливали из лука; тех же, кто побоялся покинуть лодку, захватили живыми.

Хуан Ань хотел было скрыться, как вдруг неподалеку от камыша заметил небольшую лодку. В ней был не кто иной, как Лю Тан. Он багром остановил лодку Хуан Аня, подтянул к себе и, прыгнув в нее, схватил Хуан Аня за пояс с криком:

– Ни с места! Когда Лю Тан вытащил Хуан Аня на берег, оба они заметили приближающихся Чао Гая и Гун‑Сунь Шэна, которые ехали верхом вдоль берега с обнаженными мечами в руках. Они спешили на помощь. За ними следовали человек шестьдесят пеших бойцов и двадцать – тридцать конников. Около двухсот воинов Хуан Аня были взяты в плен, а захваченные лодки доставлены к южному склону горы, где стоял лагерь. Тогда предводители двинулись в стан.

Прибыв туда, Чао Гай спешился, вошел в зал совещаний и занял свое предводительское кресло. Остальные атаманы, сняв с себя доспехи и оружие, также расселись полукругом, согласно положению и рангу. После этого ввели Хуан Аня и привязали его к столбу посреди залы. Захваченные деньги, ценности и шелка разделили между собой разбойники, участвовавшие в сражении. После подсчета добычи оказалось, что захвачено более шестисот добрых коней, которых хитростью увел Линь Чун. Победу в восточных заводях одержали Ду Цянь и Сун Вань, в западных – братья Юань, а Лю Тан взял в плен самого Хуан Аня.

Предводители были очень довольны своими успехами. Зарезали коров и баранов, подали лучшее вино собственного изготовления, и в лагере начался праздник. Из озера достали корни лотоса, наловили свежей рыбы. В лесу, на южных склонах горы, уже созрели к этому времени персики, абрикосы, сливы, а также груши, пиба, финики, каштаны и другие фрукты. Кур, гусей, уток и свиней было вдоволь. В общем всего и не перечесть. Предводители веселились и поздравляли друг друга с большой удачей. Одержанная ими блестящая победа была и в самом деле немалым событием, особенно если вспомнить, что прибыли они сюда совсем недавно.

Во время пиршества неожиданно появился разбойник и доложил:

– У подножья горного лагеря стоит посланец Чжу Гуя.

Чао Гай распорядился позвать его. На вопрос, что случилось, тот ответил:

– Меня послал начальник Чжу Гуй, ему удалось разведать, что приближается караван торговцев числом в несколько десятков человек. Они пройдут здесь сегодня вечером.

– А у нас как раз на исходе и деньги и шелка, – сказал Чао Гай. – Ну, кто пойдет за добычей?

– Мы пойдем! – тут же откликнулись братья Юань.

– Что ж, хорошо! – молвил Чао Гай. – Только смотрите, дорогие друзья, действуйте осторожней! Заканчивайте поскорей это дело и возвращайтесь обратно.

Братья тотчас же покинули зал, сменили свои праздничные халаты на боевые, подвесили к поясу кинжалы, захватили мечи, рогатины и пики с зубцами. Потом они отобрали человек сто разбойников и возвратились в зал попрощаться. Покинув лагерь, они сели в Цзиньшатане в лодки и направились к кабачку, который держал Чжу Гуй.

Однако вскоре у Чао Гая возникли опасения, что братьям Юань самим не справиться с этим делом, и он поручит Лю Тану взять с собой еще сто человек воинов и пойти на помощь товарищам.

– Лучше захватить деньги и ценности без кровопролития, – наставлял он разбойников. – Постарайтесь никого не ранить и не убивать.

Прошло много времени после того, как ушел Лю Тан, и наступила полночь, а от людей, отправившихся за добычей, все не было никаких известий. Тогда Чао Гай приказал Ду Цяню и Сун Ваню захватить с собой еще пятьдесят человек и также отправиться на помощь. А Чао Гай, У Юн, Гун‑Сунь Шэн и Линь Чун пировали до рассвета, пока не пришел один из разбойников с вестью, что благодаря стараниям Чжу Гуя захвачены двадцать повозок с деньгами м ценностями, а кроме того, не менее пятидесяти мулов.

– Имеются ли убитые? – спросил Чао Гай.

– Нет, – отвечал посланный, – никто не пострадал. Напали мы внезапно. Купцы же, увидев наше численное превосходство, побросали животных и повозки и бежали, спасая свою жизнь.

Выслушав это, Чао Гай остался очень доволен и сказал:

– Отныне мы больше не должны убивать людей.

Он приказал наградить посланца слитком серебра, приготовить вина и фруктов, и все вместе отправились в Цзиньшатань, на берег озера, встречать своих товарищей. Здесь они увидели, что захваченные повозки и добро выгружают, а лодки отправляют за оставшимися животными. Предводители стана были рады удаче. Когда все выпили в честь успешного окончания дела, Чао Гай послал человека пригласить Чжу Гуя в стан попировать.

После этого Чао Гай в сопровождении остальных военачальников возвратился в лагерь. Войдя в зал совещаний, они сели полукругом, и Чао Гай распорядился, чтобы внесли захваченные богатства. Тюки один за другим распаковывались, и содержимое их вынимали и раскладывали – шелка и одежду в одну сторону, прочие товары в другую, а деньги и разные ценности положили в самом центре. Затем казначею разбойничьего стана велели взять половину всего добра и спрятать на складах на будущие нужды. Оставшаяся половина добычи была разделена пополам: одна часть поровну распределена между военачальниками, а другая, также поровну, между всеми остальными разбойниками.

После этого на лица всех пленных поставили клеймо; более сильных послали ухаживать за лошадьми и колоть дрова, слабым поручили смотреть за повозками, резать траву и косить сено, а Хуан Аня заперли во внутренней комнате, служившей тюрьмой.

Затем Чао Гай обратился к своим товарищам:

– Мы шли сюда, спастись от угрожавшей нам опасности и рассчитывали вступить в ваши ряды под начало Ван Луня. Люди мы здесь новые. Однако благодаря милости мудрого брата моего, наставника Линь Чуна, я был избран в стане предводителем, а теперь нам посчастливилось одержать подряд две крупные победы. Одна из них – победа над правительственными войсками, – мы захватили у них много людей, лошадей и лодок и взяли живым самого Хуан Аня, и вторая – сейчас, когда нам удалось захватить столько ценностей. И все это благодаря вашим способностям, дорогие друзья!

– Такая удача выпала на нашу долю потому лишь, что вы родились под счастливой звездой, – отвечали военачальники. Тогда Чао Гай, обращаясь к У Юну, продолжал:

– Нам, семерым, помогли спастись писарь Сун Цзян и командир Чжу Тун. А ведь еще в древности говорили: «Кто забывает благодеяние – не может считаться человеком». Давайте же вспомним, откуда пришли к нам радость и богатство, и прежде всего отправим в город Юньчэн человека с подарками. Не забывайте и о том, что Бай‑шэн все еще находится в цзичжоуской тюрьме и наш долг освободить его.

– Не беспокойтесь, почтенный брат мой, – отвечал У Юн. – Я уже кое‑что придумал. Сун Цзян человек благородный и не примет от нас подношений. Но все же мы должны выразить ему свою благодарность. Теперь, когда у нас стало немного спокойнее, мы можем отправить кого‑нибудь по делу Бай‑шэна, но только такого человека, которого бы никто в тех местах не знал. Снабдим его деньгами, чтобы подкупить там, кого надо, в верхах и в низах и тем облегчить положение Бай‑шэна и дать ему возможность бежать. А сейчас я хочу посоветоваться с вами относительно того, как собрать запасы продовольствия, построить лодки, выковать оружие, привести в полный порядок наши укрепления и возвести стены. Надо построить новые помещения, позаботиться о починке одежды, лат, шлемов, а также выковать побольше пик, мечей, луков и стрел. Лишь тогда мы сможем встретить правительственные войска во всеоружии.

– Вы правы, учитель, – сказал Чао Гай, – и мы полностью полагаемся на вашу мудрость.

Без долгих размышлений У Юн распределил между военачальниками обязанности, и каждый принялся за свое дело. Но это уже к рассказу не относится.

Не будем пока говорить о том, как с приходом Чао Гая улучшились дела в стане Ляншаньбо, а вернемся к правителю области Цзичжоу. Воины, уцелевшие во время сражения в Ляншаньбо, возвратились обратно и подробно сообщили о том, как погиб весь отряд и как Хуан Аня захватили в плен. Они рассказали также о доблести и геройстве удальцов из Ляншаньбо и о том, что сражаться с ними, а тем более изловить их нет никакой возможности. Усложняется это еще обилием озер и заводей в тех местах. Найти дорогу к стану совершенно невозможно. Поэтому‑то и нельзя одолеть разбойников.

Выслушав их, правитель области пришел в отчаяние и, обратившись к посланцу императорского советника, сказал:

– Недавно Хэ Тао потерял там много людей и лошадей и сам едва спасся, хотя явился с отрезанными ушами. Пришлось отпустить его домой на поправку, и до сих пор он еще не выздоровел. Ни один из пятисот человек, которые ушли с ним, не вернулся обратно. Тогда послали Хуан Аня с чиновником, имеющим опыт в борьбе с разбойниками, а также отрядили воинов для поимки разбойников. Но и они все уничтожены, а сам Хуан Ань попал в плен. Сколько воинов погибло, а бандитов так и не одолели! Что же теперь делать?

Правитель области сидел совершенно расстроенный, не зная, что предпринять.

В это время вошел чиновник и доложил:

– Из павильона, где останавливаются проезжие чиновники, сообщили, что кто‑то едет, и я поспешил сюда сказать вам об этом.

Вконец растерявшись, правитель области вскочил на коня и поскакал к восточным воротам встретить нового чиновника. Подъезжая к беседке, он еще издали увидел вздымавшуюся пыль, а потом и неизвестного чиновника, слезающего с коня.

Правитель области встретил его сам и провел в беседку. После того как они познакомились и обменялись приветствиями, вновь прибывший достал бумаги, выданные ему императорской канцелярией, где сообщалось, что он назначен управлять областью и приехал сменить прежнего правителя.

Ознакомившись с этими бумагами, старый правитель тут же проводил чиновника в управление, передал ему казенную печать, а также деньги, продовольствие и все дела и распорядился устроить в честь нового правителя торжественный пир. Бывший правитель рассказал вновь прибывшему, как сильны разбойники в Ляншаньбо и как они уничтожили правительственные отряды.

Выслушав его, новый правитель даже в лице изменился и подумал: «Императорский советник Цай говорил мне, что мое назначение следует понимать, как повышение в должности, на деле же выходит, что это совсем гиблое место. Без сильного войска и доблестных военачальников нечего и рассчитывать покончить с такой отчаянной шайкой разбойников. А что будет, если эти разбойники вздумают прийти в Цзичжоу за продовольствием? Тут уж совсем беда!»

На следующий день прежний правитель собрал все свои вещи и отправился в Восточную столицу, ожидая наказания за свою провинность. Но не стоит говорить об этом.

Вернемся лучше к новому правителю области. Вступив в должность, он пригласил к себе нового военачальника, которому была поручена охрана области Цзичжоу, и долго совещался с ним о наборе солдат, о закупке лошадей для войска, о запасах фуража и продовольствия. Готовясь покончить с молодцами из Ляншаньбо, он собирал вокруг себя наиболее отважных, доблестных и мудрых людей вверенной ему области. Кроме того, он подал в императорскую канцелярию ходатайство, в котором просил отдать приказ всем соседним с Цзичжоу областям и уездам выделить силы для борьбы с разбойниками. Одновременно он разослал распоряжение властям вверенных ему округов и уездов, предлагая им принять меры против разбойников. Но подробно распространяться об этом нет надобности.

Послали эти приказания также и в уезд Юньчэн. Начальник уезда, ознакомившись с предписанием областного управления, вызвал Сун Цзяна, велел ему переписать приказ и разослать его по всем деревням и селениям с тем, чтобы везде была усилена охрана. Прочитав полученные бумаги, Сун Цзян подумал: «Чао Гай и его друзья, конечно, не ожидали, что дело примет такой оборот. Кража подарков, посланных ко дню рождения, убийство должностных лиц, нанесение увечья уполномоченному Хэ Тао, затем уничтожение большого количества правительственных войск и пленение Хуан Аня, – это такие преступления, которые караются уничтожением преступника и всего его рода до девятого колена. И хотя виной всему этому разные, не зависящие от них обстоятельства, тем не менее закон их не пощадит. Что будет с ними, если они попадутся?» При этой мысли на душе у Сун Цзяна стало грустно.

Он передал полученное распоряжение писцу Чжан Вэнь‑юаню, приказав ему составить объявление и разослать его по всем окрестным деревням.

Оставив Чжан Вэнь‑юаня за этой работой, Сун Цзян вышел из управления и побрел по улице куда глаза глядят. Но не прошел он и тридцати шагов, как вдруг услышал, что позади кто‑то назвал его имя. Оглянувшись, он увидел старую сводню Ван, которая шла с какой‑то другой старухой и говорила:

– Ну, тебе повезло. Чиновник Сун Цзян славится своими добрыми делами.

– Есть у тебя какая‑нибудь просьба ко мне? – обернувшись, спросил Сун Цзян.

Остановив его и, указывая на свою спутницу, старая Ван начала:

– Вы не знаете ее, господин писарь. Она прибыла сюда с семьей из Восточной столицы, люди они не здешние. В семье их было всего трое. Фамилия ее мужа Янь, дочь зовут По‑си. Старик Янь был хорошим певцом и с детства обучал девочку разным песням и играм. Сейчас их дочери исполнилось восемнадцать лет, она красивая девушка. В провинцию Шаньдун они прибыли повидать какого‑то чиновника, которого так и не нашли, и временно остановились здесь, в Юньчэне. Их надежды на заработок не оправдались, так как здешний народ не любит подобных развлечений. Жить им совсем не на что и приходится ютиться в одном из глухих переулков за уездным управлением. Муж этой женщины заболел и вчера умер, а у нее даже нет денег похоронить его. Не зная, что придумать, она обратилась ко мне с просьбой устроить ее дочь. Я сказала ей, что в такое время, как сейчас, это не так‑то легко сделать, и вот, когда мы совсем уж было отчаялись достать где‑нибудь денег, мы увидели вас. Вот я и поспешила нагнать вас в надежде, что вы не оставите эту женщину и поможете ей приобрести гроб.

– Раз такое дело, – ответил Сун Цзян, – то пойдемте со мной в кабачок на углу этой улицы, достанем там кисточку и тушь, и я напишу вам записку, с которой вы пойдете в лавку Чэнь Сань‑лана у восточных ворот и получите гроб. А на похороны есть у вас деньги?

– Нам нечего вас обманывать, – отвечала старая Янь, – откуда у нас деньги? Гроб – и то не на что купить.

– Тогда я дам вам десять лян серебра на необходимые расходы, – сказал Сун Цзян.

– Вы нам словно отец родной! И мне кажется, будто я вновь родилась на свет, – растроганно отвечала женщина. – Кем бы я ни стала после смерти, ослом или лошадью, я постараюсь отплатить вам за все ваше добро.

– Ладно, ладно, – успокаивал ее Сун Цзян. И, вынув слиток серебра, он передал его старухе Янь, а сам пошел своей дорогой.

Женщины отправились с запиской на улицу Восточных ворот и взяли там гроб. Вернувшись домой, они похоронили старика, и у них еще осталось около шести лян серебра на другие расходы.

Но вот однажды утром старая Янь явилась к Сун Цзяну на дом поблагодарить его за добрую помощь. Тут она увидела, что в доме у него не было ни одной женщины и, вернувшись к себе, принялась расспрашивать старуху Ван:

– Что‑то не видела я женщин в доме господина Сун Цзяна. Разве он не женат?

– Семья господина Сун Цзяна проживает в деревне Сунцзяцунь, – отвечала старая Ван, – но есть ли у него жена, не знаю. Он служит в уездном управлении и живет здесь у чужих. Всем помогает, чем может: кому гроб купит, а кому – лекарство. Помогать бедным – его главная забота. Может быть, у него и нет еще жены.

– Моя дочка, – сказала старая Янь, – хороша собой, умеет петь, знает разные игры и развлечения. В Восточной столице она с малых лет забавляла посетителей увеселительных домов, и везде ею были довольны. Многие владельцы этих домов не раз предлагали мне отдать им дочь, но я всегда отказывалась. Отдай я ее туда, некому было бы кормить нас в старости. Я и подумать не могла, что сейчас она окажется в таком тяжелом положении. Когда же я ходила к господину Сун Цзяну поблагодарить его и увидела, что в доме у него нет женщины, то решила просить вас передать господину, что, если он хочет взять себе наложницу, я охотно отдам ему свою По‑си. Вы уж оказали мне услугу и помогли получить помощь от господина Сун Цзяна. Я же не смогла еще отблагодарить его и потому рада была бы породниться с ним.

Выслушав ее, старая Ван на следующий же день отправилась навестить Сун Цзяна и все подробно рассказала ему. Сначала он и слышать ни о чем не хотел, но разве можно было устоять против настойчивости этой женщины? И он в конце концов согласился, снял в переулке к западу, от уездного управления двухэтажный домик, купил мебель и домашнюю утварь и поселил там По‑си с ее матерью. Так и стали там жить обе женщины.

Не прошло и полмесяца, как По‑си разрядилась в шелка, а голову украсила жемчугом и бирюзой. Через некоторое время обзавелась одеждой и украшениями также и старуха Янь. В общем жила теперь По‑си в полном довольстве. Первое время Сун Цзян почти все ночи проводил у нее, но потом стал менее охотно бывать там. В чем же тут была причина?

Надо сказать, что характер у Сун Цзяна был хороший. Единственным его увлечением было искусство боя, а любовь он считал делом не очень важным. По‑си же была девушкой легкомысленной и непостоянной, как проточная вода. И если учесть, что ей не было и девятнадцати лет и она была в самом расцвете своей молодости и красоты, то Сун Цзян, понятное дело, не нравился ей.

Как‑то однажды Сун Цзян привел к По‑си выпить вина своего сослуживца Чжан Вэнь‑юаня, чего он, конечно, не должен был делать. Этот Чжан Вэнь‑юань служил вместе с Сун Цзяном, и все в управлении звали его Сяо Чжан‑сань, что значит – Маленький Чжан третий. Это был интересный молодой человек с густыми бровями и красивыми глазами, его зубы сверкали, точно жемчуг, а губы были яркопунцовыми. Он любил посещать всевозможные увеселительные места, и судьба бросала его в разные стороны, подобно тому, как ветер кружит лист, опавший с дерева. Он постиг все, что услаждает человеческую жизнь, но больше всего любил играть на лютне и других музыкальных инструментах; здесь уж поистине не было ничего такого, чего бы он не знал.

Красавица По‑си с детства пела в увеселительных заведениях. Чжан‑сань ей понравился с первого взгляда, и она захотела сойтись с ним поближе. А Чжан‑сань никогда не отказывался выпить и поухаживать и сразу заметил ее чувства. С первой же встречи они стали переглядываться, не скрывая своего влечения, и крепко полюбили друг друга.

Однажды, когда По‑си была одна, Чжан‑сань отправился к ней, прикинувшись, что пришел разыскивать Сун Цзяна. По‑си оставила его у себя и пригласила выпить чаю. За разговорами и болтовней дело как‑то и закончилось.

Две‑три встречи с Чжан‑санем разожгли в душе женщины любовь, а к Сун Цзяну она совсем охладела. И потому, когда Сун Цзян приходил к ней, она старалась оскорбить его и уже не делала попыток задержать его у себя. Но так как Сун Цзян был хорошим человеком, да и к женщинам его не тянуло, то стал он приходить к По‑си раз в десять дней или в полмесяца. Теперь Чжан‑сань и По‑си всегда были вместе. Он приходил к ней засветло и уходил лишь поздно ночью. Соседи знали все, и слухи об этом дошли, разумеется, и до самого Сун Цзяна. Хотя он не совсем поверил этим толкам, но все же подумал: «В конце концов она не жена, выбранная мне отцом и матерью. Так стоит ли беспокоиться из‑за того, что она не любит меня. Не буду к ней больше ходить, вот и все». Старая Янь много раз посылала к нему людей, приглашая его, но он всякий раз отказывался под каким‑нибудь предлогом и несколько месяцев не заглядывал к По‑си.

А теперь поведем рассказ в двух направлениях.

Однажды под вечер Сун Цзян вышел из уездного управления и, перейдя улицу, зашел в чайную попить чаю. Когда он сидел там, то вдруг увидел рослого мужчину в войлочной шляпе. Одет он был в халат из темнозеленого шелка, на ногах полотняные обмотки и конопляные туфли. За поясом у этого человека торчал меч и кинжал, а за плечами он нес большой узел. Шел он, видно, издалека, так как с лица его потоками струился пот и он тяжело дышал. Незнакомец все время глядел в сторону уездного управления. Это показалось Сун Цзяну странным, и он, быстро поднявшись со своего места, вышел из чайной и последовал за неизвестным. Пройдя еще шагов тридцать, человек этот обернулся и взглянул на Сун Цзяна, но, по‑видимому, не узнал его. Сун Цзяну же этот человек показался знакомым, в он подумал, что где‑то встречал его, но где – никак не мог припомнить. В этот момент незнакомец как будто признал Сун Цзяна. Он остановился и стал пристально смотреть на писаря, но обратиться к нему все же не решался. Сун Цзян же тем временем думал: «Как странно ведет себя этот человек. И почему он уставился на меня?»

Однако и Сун Цзян не решался задавать ему вопросов. Потом он увидел, как неизвестный подошел к цирюльне, находившейся прямо под открытым небом, и спросил цирюльника:

– Дружище! Не скажете ли вы мне, кто этот чиновник, что стоит там неподалеку?

– Это писарь уездного управления господин Сун Цзян, – ответил цирюльник.

Тогда человек вытащил свой меч, подошел к Сун Цзяну и, громко приветствуя его, сказал:

– Господин писарь, вы не узнаете меня?

– Ваше лицо как будто знакомо мне, – сказал Сун Цзян.

– Пойдемте поговорим, – сказал незнакомец.

Они пошли дальше, и, когда достигли глухого переулка, человек сказал:

– Я думаю, что в этом кабачке мы сможем спокойно потолковать.

Они вошли туда, поднялись наверх и, выбрав уединенный уголок, уселись. Человек вынул из‑за пояса меч и поставил его к стене; узел свой он положил под стол и затем земно поклонился Сун Цзяну.

Сун Цзян тоже поспешил отвесить ему поклон и промолвил:

– Могу ли я осмелиться узнать ваше имя?

– Неужели, благодетель мой, вы забыли меня? – удивился человек.

– Да кто же вы, дорогой друг? – допытывался Сун Цзян. – Лицо мне ваше знакомо, но кто вы, забыл!

– Я имел честь встретиться с вами в поместье старосты Чао Гая. Вы спасли мне жизнь. Зовут меня Лю Тан, по прозвищу «Рыжий дьявол».

Услышав это, Сун Цзян даже испугался и воскликнул:

– Дорогой друг! Какой же вы отчаянный человек! Хорошо еще, что вы не попались на глаза какому‑нибудь стражнику. Зачем же вы сами лезете на рожон!

– Могу ли я чего‑либо страшиться после того благодеяния, которое вы мне оказали! – отвечал тот. – Сегодня я пришел сюда с единственной целью – отблагодарить вас.

– А как поживает Чао Гай и остальные друзья? – спросил Сун Цзян. – И кто послал вас сюда, друг?

– Мой брат и предводитель Чао Гай велел кланяться вам, нашему благодетелю. После того как вы спасли мне жизнь, Чао Гай сделался вождем стана Ляншаньбо. Премудрого У Юна назначили военачальником, а Гун‑Сунь Шэн ведает вместе с ним всеми военными делами. Линь Чун расправился с бывшим предводителем Ван Лунем, и сейчас в стане всего одиннадцать главарей: трое прежних – Ду Цянь, Сун Вань, Чжу Гуй и восемь наших. В лагере находится около восьмисот разбойников и большие запасы продовольствия. Нас очень огорчало то, что мы не имели возможности отблагодарить вас, дорогой брат, за ваше благодеяние. Поэтому сейчас друзья и отправили меня сюда с письмом, а также вручили сто лян золота, чтобы отблагодарить вас и военачальника Чжу Туна.

Тут Лю Тан развязал свой узел, достал оттуда письмо и передал его Сун Цзяну. Прочитав письмо, Сун Цзян сложил его и спрятал в карман для документов под полой своего халата. Тем временем Лю Тан вынул из узла золото и положил его на стол. Сун Цзян взял один слиток, завернул в письмо и тоже засунул в карман, говоря при этом:

– Остальное, дорогой друг, возьмите обратно.

После этого он позвал слугу и приказал подать вина, мяса, закусок и фруктов. Затем он велел налить Лю Тану вина. Стало смеркаться. Слуга ушел, а Лю Тан, осушив чашку, снова развернул лежавший на столе сверток и хотел вынуть из него золото, но Сун Цзян остановил его:

– Послушайте меня, дорогой друг! Вы – семеро братьев – только что прибыли в стан и, конечно, нуждаетесь в деньгах. Мне же хватает на жизнь. Поэтому я и хочу оставить пока эти деньги в стане, с тем чтобы, когда буду нуждаться в них, прийти к вам и попросить помощи. Один слиток я оставляю себе в знак того, что высоко ценю ваши чувства. Чжу Тун тоже не из бедных и не стоит дарить ему денег. Я на словах передам ему вашу благодарность, и этого будет вполне достаточно. К сожалению, не могу предложить вам ночлега, дорогой друг мой, ведь, если кто‑нибудь узнает вас, вам несдобровать. Ночь сегодня будет очень светлая, поэтому не задерживайтесь здесь, а возвращайтесь‑ка лучше сейчас же в стан. Передайте от меня самые лучшие пожелания всем предводителям. Я очень сожалею и прошу простить меня за то, что не могу лично поздравить их.

– Мне так и не удалось отблагодарить вас, дорогой брат, за ваше великое благодеяние, – сказал Лю Тан. – Меня послали сюда специально для того, чтобы выразить вам нашу признательность и глубокое уважение. Таков именно был приказ брата Чао Гая – предводителя нашего стана, и его военного советника У Юна. Что же я скажу, когда вернусь обратно? Придется мне понести наказание.

– Ну, раз у вас так строго, то я напишу письменный ответ, который вы возьмете с собой, и все будет в порядке.

Как ни умолял его Лю Тан принять подарок, он наотрез отказался. Достав бумаги, Сун Цзян попросил у слуги кисточку и тушь, написал длинное письмо, передал его Лю Тану, и тот спрятал его в свой узел.

Лю Тан был человек прямодушный. Видя, как решительно отказывается Сун Цзян от подарка, он взял его обратно. Между тем наступила ночь, и Лю Тан сказал:

– Ответ вы написали, и я сегодня же ночью двинусь в обратный путь.

– Дорогой друг, – сказал Сун Цзян, – не смею задерживать вас, однако надеюсь, что отношения между нами останутся самые наилучшие.

После этого Лю Тан еще четыре раза поклонился Сун Цзяну, а тот, обращаясь к слуге, сказал:

– Господин оставляет лян серебра, а я приду завтра и расплачусь за все.

Взвалив на спину узел, Лю Тан взял меч и начал спускаться по лестнице вслед за Сун Цзяном. Когда они вышли из кабачка на улицу, небо уже начало светлеть. Была половина восьмого месяца, и круглый диск луны подымался над горизонтом.

Сун Цзян, поддерживая Лю Тана под руку, давал ему наставления:

– Берегите себя, брат, не приходите сюда больше. Здесь развелось очень много стражников, которым приказано вылавливать разбойников, а с этим шутить не следует. Дальше я не буду провожать вас, лучше нам расстаться здесь.

Озаренный луной, Лю Тан зашагал на запад и в ту же ночь возвратился в Ляншаньбо.

Дальше история рассказывает о том, что Сун Цзян, распрощавшись с Лю Таном, вернулся к себе домой. Он шел и думал:

«Хорошо еще, что никто из стражников не попался навстречу, а то могла бы случиться беда. Пришлось‑таки Чао Гаю пойти в разбойники! – продолжал он размышлять. – Ну и дела творятся!»

Не успел он свернуть во второй квартал, как услышал позади себя чей‑то голос:

– Господин писарь! Куда же это вы исчезли? Давненько мы с вами не видались!

Когда Сун Цзян оглянулся, душа у него ушла в пятки. Не произойди этой встречи, Сун Цзян, не отличающийся смелостью, не стал бы удалым молодцом, а его мягкое сердце не ожесточилось бы.

Но о том, кто позвал Сун Цзяна, вы, читатель, узнаете из следующей главы.

 

Глава 20

в которой рассказывается о том, как старая ведьма Янь, напившись, избила Тан Ню‑эра и как Сун Цзян в гневе убил Янь По‑си

Вы уже знаете о том, что Сун Цзян, расставшись с Лю Таном, медленно брел домой по залитым лунным светом улицам. И тут ему повстречалась старуха Янь, которая поспешила к нему со словами:

– Господин писарь! Я уже много раз посылала вам через различных людей приглашение, но столь почтенного человека трудно застать дома! Моя негодная дочь своими заносчивыми речами оскорбила вас. Но пожалейте хоть меня, старуху, зайдите к нам; я велю дочери извиниться перед вами. Раз уж посчастливилось мне встретить вас, пойдемте вместе!

– У меня сегодня очень много неотложных дел в уездном управлении, – отнекивался Сун Цзян. – Я приду как‑нибудь в другой раз.

– Не отказывайтесь! – настаивала старая Янь. – Моя дочь так ждет вас! Уж вы порадуйте ее, господин писарь, окажите ей хоть капельку внимания.

– Я, право, сегодня очень занят, но завтра приду обязательно.

– А я хочу, чтобы вы отправились со мной сейчас же, – решительно заявила Янь. И, схватив Сун Цзяна за рукав, быстро заговорила: – И кто это вас все настраивает против нас? Ведь мы обязаны вам своей жизнью, и если что и болтают, так нельзя же всему верить. Вы ведь сами лучше других все понимаете. Если дочь моя поступила дурно, так виновата в этом только я. Очень прошу вас, не отказывайтесь, пойдемте.

– Не настаивайте понапрасну, – сказал Сун Цзян, – я не могу бросить свои дела.

– Если вы даже и задержитесь, – не унималась старуха, – то начальник уезда не накажет вас за это. А если я отпущу вас сейчас, то больше, пожалуй, и не встречу. Так что пойдемте лучше сейчас, а дома я вам кое‑что скажу.

Сун Цзян был по натуре человеком сговорчивым и не мог устоять перед настояниями старухи.

– Ладно, отпустите‑ка мой рукав, я пойду с вами.

– Только не вздумайте убегать, господин писарь, ведь я старая и мне за вами не угнаться.

– Да разве могу я так поступить! – возмутился Сун Цзян.

И они пошли. У самого дома Сун Цзян в нерешительности остановился, но тут старая Янь опять схватила его за рукав, говоря:

– Раз уж вы здесь, то должны войти.

Войдя, Сун Цзян сел на скамейку. Старуха была очень хитра и, опасаясь, как бы Сун Цзян не сбежал, уселась с ним рядом и позвала:

– Дочка! Твой возлюбленный Сань‑лан пришел!

По‑си в этот момент валялась в постели и, уставившись на пламя светильника, мечтала о Чжан‑сане. Услышав слова матери, она решила, что пришел именно он, и, быстро вскочив с постели, стала приводить в порядок свои растрепанные волосы, обиженно приговаривая: «Ах ты, негодный! Заставил меня так мучиться. Вот я надаю тебе сейчас затрещин, тогда будешь знать». И она быстро сбежала по лесенке вниз. Но, подойдя к занавеске, закрывающей вход, она заглянула в щель и увидела Сун Цзяна, ярко освещенного лампой. Тогда По‑си кинулась назад, взбежала вверх по лестнице и снова улеглась в постель.

Старая Янь, услыхав, как дочь спустилась было вниз, а потом вернулась к себе, опять крикнула:

– Твой Сань‑лан здесь! Что же ты спряталась?!

– Моя комната не так уж далеко! – крикнула По‑си с постели. – Разве трудно найти дорогу? Он ведь не слепой, и сам может прийти сюда. Видно, ждет, чтобы я вышла встречать! – И она продолжала ворчать в том же духе.

– Экая негодница! Заждалась вас, – промолвила старуха, – а теперь сердится и хочет подразнить. Пойдемте, господин писарь, я провожу вас наверх, – оказала она, смеясь.

От слов По‑си Сун Цзяну стало как‑то не по себе, но старуха силой потащила его наверх.

Комната По‑си состояла из шести отделений. Впереди находился столик для еды и скамеечки. Во второй части – спальня, где в углу стояла расписная кровать с пологом из красного шелка, скрытая маленькими ширмами. У кровати на вешалке висело полотенце, по другую сторону лежали щетки и стоял умывальный таз. На лакированном столике с золотыми инкрустациями красовался оловянный подсвечник. На полу возле кровати были расставлены маленькие скамеечки, а напротив – четыре кресла вряд. На стене висела картина, изображающая красавицу.

Старуха Янь привела Сун Цзяна в комнату дочери, и он опустился на скамеечку. Стащив По‑си с кровати, мать сказала:

– Господин писарь пришел! У тебя, дочка, скверный характер, ты оскорбила его, и он перестал бывать у нас. Ты ведь сама, пока сидела здесь одна‑одинешенька, все время думала о господине писаре. А теперь, когда мне с таким трудом удалось привести его, ты не желаешь даже встать с постели и поговорить с ним. Какая же ты своенравная, никак тебе не угодишь!

– Что это ты так расшумелась? – сказала По‑си матери, отталкивая ее от себя. – Я не сделала ничего дурного! Он сам перестал ходить ко мне. За что же я должна просить прощения?

Во все время разговора Сун Цзян не проронил ни единого слова. Тогда старая Янь придвинула ему кресло и, подталкивая к нему дочь, сказала:

– Ну ладно, не хочешь извиняться, не надо, только перестань сердиться и посиди немного с Сань‑ланом.

Но По‑си ни за что не хотела садиться рядом с Сун Цзяном, отошла в сторону и села напротив. Сун Цзян сидел, низко опустив голову, и молчал, молодая женщина тоже отвернулась.

– Ну, как это говорится: «Без вина и закусок и песня не поется», – сказала, глядя на них, старуха Янь. – У меня припрятана бутылочка хорошего вина, а сейчас я пойду куплю фруктов, чтобы как подобает принять господина писаря. Посиди‑ка, дочка, с господином, не стесняйся, я мигом вернусь!

А Сун Цзян сидел и думал: «Попался‑таки я в руки этой ведьмы и теперь никак не вырвусь. Подожду, пока она уйдет, а тогда и выберусь». Старуха же словно прочла его мысли, так как, выйдя из дому, заперла двери на засов. «Перехитрила меня, проклятая!» – подумал Сун Цзян.

А старуха спустилась вниз и прежде всего зажгла у очага лампу. Над огнем в котле кипела вода. Старуха подбросила хворосту в очаг, захватила немного мелочи и вышла на угол купить свежих фруктов, рыбы, а также молодых цыплят. Вернувшись домой, она приготовила закуску, перелила вино в кувшин и опустила его в котел подогреть. Затем разложила закуски на тарелочки, прихватила три чашечки для вина и три пары палочек для еды и, поставив все это на поднос, понесла наверх. Там она расставила принесенные закуски на лакированном столике.

Сун Цзян по‑прежнему сидел, опустив голову, а дочь сидела, отвернувшись от него.

– Ну‑ка встань и налей вина! – обратилась она к По‑си.

– Сами ешьте, я не хочу! – отвечала та.

– Вот что, дочка! – сказала старуха. – Я привыкла к твоему характеру с тех пор, как носила тебя на руках, но при других вести себя так не следует.

– Ну, а что, если я не стану наливать?! Не выхватит же он свой меч, чтобы отрубить мне голову! – негодовала По‑си.

– Опять я виновата, – оказала старая Янь с деланной улыбкой. – Господин писарь человек обходительный, не тебе чета. Не хочешь наливать, не надо! Только перестань дуться и выпей чашечку вина.

Но По‑си продолжала глядеть и сторону. Пришлось старухе Янь самой налить вина и потчевать Сун Цзяна, который нехотя выпил чашечку.

– Не вините меня, господин писарь, – сказала с улыбкой старуха, обращаясь к Сун Цзяну. – Забудьте все пересуды, завтра я все вам объясню. Когда вы приходите сюда, люди сгорают от зависти и потому болтают по городу всякий вздор. Не стоит обращать на это внимания. А теперь прошу вас выпить еще чашечку вина, – она снова наполнила три чашки и, обращаясь к По‑си, сказала:

– Дочка, да не веди ты себя как ребенок! Выпей с нами вина!

– Отвяжись от меня, – бросила в ответ По‑си. – Я сыта и ни пить, ни есть не стану.

– Неужели ты не можешь составить компанию своему Сань‑лану? – приставала старуха.

Слушая мать, По‑си думала: «Все мои мысли только о Чжан‑сане. Что за удовольствие возиться с таким бирюком, как этот Сун Цзян. Впрочем, нужно напоить его пьяным, а то он все равно не оставит меня в покое». И с большой неохотой она все же взяла чашку и отпила половину.

– Ах ты, моя упрямица, – молвила довольная Янь. – Не думай ни о чем, выпей пару чашечек вина и ложись спать. И вы, господин писарь, тоже выпейте.

Сун Цзян, не в силах сопротивляться, осушил не менее пяти чашек. Старуха не забывала подливать и себе и несколько раз спускалась вниз подогревать вино. Сначала, видя, как По‑си упорствует, старая Янь была очень расстроена, но потом, когда поведение дочери переменилось и она выпила вино, мать успокоилась и подумала: «Если нынче ночью ей удастся снова завлечь его, он перестанет гневаться на нас и все забудет. Тогда мы сможем еще удержать его на некоторое время, ну, а там видно будет». Размышляя подобным образом, она стояла перед очагом и в одиночестве пила уже третью чашку вина, когда почувствовала, словно какой‑то зуд разбирает ее. Она зачерпнула еще чашку и выпила, а затем, наполнив кувшин, едва держась на ногах, взобралась наверх. Здесь она увидела, что Сун Цзян все еще молча сидит, понурив голову, а дочь ее, отвернувшись, теребит подол платья. Старуха расхохоталась и сказала:

– Да что вы, из глины, что ли, сделаны! Сидят и молчат, как в рот воды набрали. Будьте же мужчиной, господин писарь, ведите себя поласковей! Скажите какую‑нибудь любезность, пошутите!

Сун Цзян же, чувствуя, что находится в безвыходном положении, не знал, о чем говорить, и молчал. А По‑си думала про себя: «Однако ты пришел сюда не для того, чтобы посмотреть на меня. И если, как и моя мать, надеешься, что по‑прежнему будешь приходить сюда, что я извинюсь и буду снова развлекать тебя, то ошибаешься!»

Старая Янь совсем опьянела и что‑то бессвязно бормотала. И вот как раз, когда она перебирала недостатки всех своих соседей и пересказывала всякие сплетни, в дом их пришел Тан Ню‑эр, которого звали также Тан Эр‑гэ, так как в семье он был вторым сыном. Тан Ню‑эр торговал с лотка на улицах Юньчэна пикулями, соленьями, рассолом и разными приправами, он часто заходил к Сун Цзяну сообщить что‑нибудь новенькое и всякий раз получал за это вознаграждение. Если Сун Цзян давал ему какое‑нибудь поручение, Тан Ню‑эр готов был расшибиться в лепешку, но выполнить все, что от него требовали. В этот вечер Тан Ню‑эр проигрался и отправился в уездное управление разыскивать Сун Цзяна. Не застав его там, он поспешил к нему домой, но и там не нашел. Кто‑то из встретившихся ему на улице знакомых спросил его:

– Тан Эр‑гэ, куда это ты так спешишь? Уж не ищешь ли кого‑нибудь?

– Совсем с ног сбился, – ответил Тан Эр‑гэ, – нигде не могу найти моего покровителя.

– А кто это такой? – спросили его.

– Писарь уездного управления господин Сун Цзян, – отвечал он.

– А мы только что видели его, он проходил тут со старухой Янь, – сказали ему.

– Ах, вот как! – воскликнул Тан Эр‑гэ. – Эта подлая тварь Янь По‑си путается с Чжан‑санем и продолжает обманывать господина Сун Цзяна. Впрочем, он, верно, и сам об этом знает, так как перестал ходить к ней. Старая ведьма, видно, обманом затащила его сегодня к себе. Но ничего не поделаешь, раз в глотке пересохло, а денег ни гроша, пойду‑ка я туда и попрошу дать мне хоть на пару чашек вина.

И он направился прямо к дому старой Янь. Подойдя поближе, он увидел в окнах свет; двери не были закрыты. Когда он вошел в комнаты и приблизился к лестнице, ведущей наверх, то услышал хохот старухи Янь. Тан Ню‑эр бесшумно поднялся по ступеням и, заглянув в щелку, увидел Сун Цзяна и По‑си, которые сидели с угрюмым видом. По другую сторону стола сидела старая Янь и без умолку болтала.

Тан Ню‑эр проскользнул внутрь и, поклонившись по очереди старухе Янь, Сун Цзяну и По‑си, отошел в сторонку. Увидев его, Сун Цзян подумал: «Вовремя пришел этот парень» – и губами подал Тан Ню‑эру знак, указывая вниз. Тан Ню‑эр был человеком смышленым и вмиг понял Сун Цзяна.

– Я с ног сбился, отыскивая вас по городу, – сказал он, – а вы, оказывается, пьете и веселитесь здесь в свое удовольствие.

– А что, разве в управлении какое‑нибудь срочное дело? – живо спросил Сун Цзян.

– Неужели вы позабыли? – заметил на это Тан Ню‑эр. – Да то самое дело, которое находилось у вас еще сегодня утром. Начальник уезда уже там и раз пять посылал за вами людей, но вас нигде не могли найти. Он очень рассержен, и вам, господин писарь, лучше поскорее туда отправиться.

– Раз дело срочное, надо идти, – заторопился Сун Цзян, и, поднявшись, хотел уже спуститься вниз. Но старая Янь загородила ему дорогу, решительно заявив:

– Нет, господин писарь, не к лицу вам проделывать такие штуки. Ведь Тан Ню‑эр все выдумал. Вздумал провести меня, бандит несчастный. Вот уж поистине: нашла коса на камень. Это ты меня‑то вздумал надуть! Да начальник уезда давным‑давно ушел домой и попивает со своей женой вино. Какими там еще делами может он сейчас заниматься? Можешь чертей обманывать такими штучками, а меня не проведешь.

– Да я правду говорю, – возразил на это Тан Ню‑эр. – Начальник уезда вернулся в управление по срочному делу.

– Иди ты ко всем чертям! Что, у меня глаз нет?! Я же видела, как господин писарь сделал тебе знак губами. Вот ты и придумал все эти штуки. Вместо того чтобы вернуть господина писаря в наш дом, ты стараешься увести его отсюда. Недаром говорится: «Можно простить убийцу, но нельзя простить того, кто стремится внести раздор в семью».

С этими словами старая Янь вскочила на ноги, вцепилась в шею Тан Ню‑эра и, пошатываясь, стала выталкивать его на лестницу.

– Да что ты впилась в меня! – кричал Тан Ню‑эр. – Разве ты не знаешь, что лишить человека средств к существованию – все равно, что убить его отца, мать и жену. Покричи еще здесь, бродяга несчастный, я изобью тебя.

– Ну‑ка, попробуй! – крикнул Тан Ню‑эр, наступая на нее.

Старуха была сильно пьяна – она растопырила пальцы и, размахнувшись, так ударила по лицу Тан Ню‑эра, что он вылетел за дверь и повалился на спину. Продолжая ругаться, старая Янь быстро захлопнула двери и закрыла их на засов.

Получив затрещину и оказавшись на улице, Тан Ню‑эр принялся ругаться.

– Ах ты, гнида проклятая! – кричал он. – Подожди у меня! Если бы не господин Сун Цзян, я разнес бы твое гнездо в щепки. Ничего, ты еще мне попадешься. Не будь я Тан Ню‑эр, если не разделаюсь с тобой!

Бранясь и колотя себя в грудь, он ушел.

А старая Янь поднялась наверх и сказала Сун Цзяну:

– И вы не нашли ничего лучшего, господин писарь, как связаться с таким оборванцем? Этот мерзавец только и думает, как бы кого надуть да выпить. Подзаборный пьянчужка, у которого одна забота – ходить по домам честных людей и оскорблять их.

Сун Цзян был человеком честным, он понимал, что старуха права и что ему в эту ночь все равно уже не выбраться из ее дома.

– Вы уж не обижайтесь на меня, господни писарь, – сказала старуха, – я только хотела указать вам на это. Ну, доченька, выпей с господином Сун Цзяном еще по чашечке, вы ведь уже давненько не видели друг друга и, верно, хотите пораньше лечь спать. Я вот только приберу здесь немного и уйду.

Старая Янь заставила Сун Цзяна выпить еще пару чашек вина, затем собрала со стола всю посуду и спустилась вниз, к очагу. Оставшись наверху, Сун Цзян размышлял: «В каких отношениях По‑си с Чжан‑санем, я знаю лишь понаслышке. Сейчас уже поздно, так что придется мне, как видно, переночевать здесь. Кстати, посмотрю, как будет она вести себя со мной!»

Старуха же снова поднялась наверх и сказала:

– Поздно уже! Ложитесь‑ка вы поскорее с моей дочкой, господин писарь.

– Не твое это дело, – сердито бросила ей дочь. – Иди спать!

– Хорошо, хорошо! – бормотала старуха, посмеиваясь, когда спускалась с лестницы. – Укладывайтесь поудобнее, господин писарь. Нынче ночью много вам предстоит удовольствия, а завтра поутру не спешите вставать с постели.

Сойдя вниз, старуха прибрала у очага, вымыла руки и ноги и, погасив свет, легла спать. Сун Цзян же все сидел на скамейке и, искоса поглядывая на По‑си, беспрестанно вздыхал. Наступило уже время второй ночной стражи. Женщина, не раздеваясь, легла в постель, положила под голову расшитые подушки и, отвернувшись к стене, притворилась, что спит. «Вот чертова девка, – подумал Сун Цзян, – даже не взглянула на меня и спать завалилась. Заговорила мне зубы старая ведьма да еще вином опоила. Но ничего не поделаешь, время позднее, придется лечь спать».

Сун Цзян снял с головы косынку и положил ее на стол. Затем он скинул верхнее платье и повесил его на вешалку, а пояс, к которому были подвешены кинжал и кошелек, перекинул через спинку кровати. Наконец, сняв с себя башмаки и носки, он лег на кровать головой к ногам По‑си.

Прошла уже половина стражи, когда он вдруг услышал легкий смех По‑си. Это так огорчило Сун Цзяна, что он больше не мог уснуть. Ведь недаром еще в старину говорили: «За весельем и ночь коротка, когда же на душе тоскливо, то не дождешься, пока половина стражи пройдет». Время тянулось медленно, хмель проходил, и, как только наступила пятая стража, Сун Цзян поднялся, умыл в тазу лицо холодной водой, оделся и, повязав голову, громко выругался:

– Совсем обнаглела, подлая шлюха! Совести никакой нет!

Услышав ругань, По‑си повернулась и сказала:

– А у тебя нет никакого самолюбия.

Эти слова очень рассердили Сун Цзяна, и, разгневанный, он сошел вниз. Заслышав его шаги, старая Янь крикнула ему с кровати:

– И зачем только вы встали в такую рань. Поспали бы еще немного, господин писарь.

Но Сун Цзян ничего не ответил и поспешил к двери.

– Когда вы выйдете, господин писарь, закройте, пожалуйста, за собой дверь, – попросила старуха.

Выйдя, Сун Цзян закрыл дверь и, не зная, на чем бы сорвать свой гнев, поспешил домой. Когда он проходил мимо уездного управления, то увидел около него огонек светильника. Подойдя поближе, чтобы узнать, кто так рано пришел сюда, он увидел старика Вана – продавца различного рода снадобий, который собрался пораньше начать торговлю. Завидев Сун Цзяна, старик поспешил приветствовать его и сказал:

– Что это вы так рано сегодня, господин писарь?

– Да вот выпил с вечера немного лишнего, – ответил Сун Цзян, – и перепутал, какая стража идет.

– Вы, верно, чувствуете себя неважно после выпивки, – заметил старый Ван. – Выпейте‑ка чашечку моей микстурки, настоянной на двух видах трав. Она помогает с похмелья.

– Вот это мне и нужно! – сказал Сун Цзян и присел на скамейку.

Старик налил чашку густой настойки и поднес ее Сун Цзяну. И когда Сун Цзян пил, то вдруг подумал: «Я постоянно пью у этого старика настойку, и никогда он с меня не берет денег. Как‑то я обещал подарить ему гроб, однако до сих пор не сделал этого. В моем кошельке лежит слиток золота, который мне вчера прислал Чао Гай. Отдам‑ка я его старику на покупку гроба, пусть порадуется». И он тут же обратился к Вану:

– Почтенный Ван, когда‑то я обещал тебе денег на покупку гроба, но так и не дал их. Сейчас у меня есть немного золота, вот я и хочу отдать его тебе. Пойди к Чэнь Сань‑лану, купи у него гроб и поставь у себя дома. А в день твоего столетия я обещаю подарить тебе еще денег на похороны.

– Благодетель вы мой, – растроганно отвечал старик. – Я и без того постоянно чувствую вашу заботу, а вы еще беспокоитесь о моих похоронах. Если мне не удастся в этой жизни отплатить вам за все добро, то в будущей я готов служить вам ослом или лошадью.

– О, не говори так! – возразил Сун Цзян и полез за кошельком, но тут же испугался. «Вот беда‑то! – подумал он. – Вчера, когда я был у этой шлюхи, то повесил пояс на спинку кровати, а потом так расстроился, что совсем забыл о нем и только думал, как бы уйти поскорее. Что там осталось два ляна золота – это пустяки, беда в том, что золото завернуто в письмо, присланное Чао Гаем! Я хотел было сжечь это письмо еще в кабачке, где сидел с Лю Таном, да подумал, что он расскажет об этом своим друзьям и они обидятся. Тогда я решил, что сожгу письмо сразу же, как вернусь домой. Однако по дороге меня схватила старуха Янь и затащила к себе. Сжечь письмо над свечкой в присутствии этой дряни я тоже не решался, а сегодня так спешил, что даже позабыл о нем. Раньше мне случалось видеть, как эта шлюха читает свои песенники, следовательно, она знает кое‑какие иероглифы. Если это письмо попадет к ней в руки, то случится беда!» Подумав обо всем этом, он поднялся со словами:

– Дорогой Ван! Не сердись на меня, мне не хотелось тебя обманывать. Я думал, что золото у меня в кошельке, но забыл, что, уходя сегодня в спешке из дому, оставил его там. Сейчас я пойду и принесу его тебе.

– Стоит ли беспокоиться! – запротестовал старый Ван. – Завтра успеете принести.

– Да нет, дедушка! Дело даже не в золоте, я там еще одну вещь забыл, так что мне все равно надо идти, – сказал Сун Цзян и, поспешно поднявшись, направился к дому старой Янь.

Вернемся теперь к По‑си. Когда Сун Цзян ушел, она встала с кровати.

– Этот негодяй так и не дал мне всю ночь глаз сомкнуть, – ворчала она. – Надеется, тварь, что я буду перед ним извиняться. Только не бывать этому, не стану я больше жить с ним, мне по душе Чжан‑сань, а он кому нужен? Лучше всего, если он совсем перестанет ходить сюда.

Ворча, она снова постелила постель, сняла кофту, юбку, сбросила рубашку – и вдруг заметила на спинке кровати ярко‑красный расшитый бархатный пояс, на который падал свет лампы. Тогда По‑си засмеялась и сказала:

– Ай, Хэй‑сань, и не попировал‑то как следует, а пояс свой здесь оставил. Возьму‑ка я его себе и подарю Чжан‑саню, пусть носит. – Вместе с поясом По‑си взяла кинжал и кошелек, в котором, она сразу почувствовала, лежало что‑то тяжелое. Она развязала его и высыпала содержимое на стол. Из кошелька вместе с письмом выпал какой‑то предмет, и когда По‑си стала рассматривать его, то при свете лампы обнаружила, что там блестит золото.

– Ну, как будто само небо заботится о нас, – засмеялась радостно По‑си. – За последнее время мой Чжан‑сань даже похудел! Да и я как раз хотела купить чего‑нибудь, с ним вместе полакомиться.

Она положила золото на стол, поднесла письмо к свету и разобрала, что на листе было написано «Чао Гай» и еще многое другое.

– Ну и дела! – воскликнула По‑си. – Я думала, что только «бадья падает в колодец», а тут, оказывается, колодец сам вылился в бадью! Я мечтала стать законной женой моего дружка, а Сун Цзян мешал нам. Но он в моих руках! Выходит, писарь поддерживает связь с разбойниками из Ляншаньбо, и они прислали ему сто лян золота. Погоди же! Теперь я над тобой потешусь! – Затем она завернула золото в письмо, как и было, и положила его в кошелек. – Теперь хоть всех чертей призывай на помощь, они не помогут тебе, – злорадствовала она.

Разговаривая так сама с собой, она вдруг услышала, как внизу хлопнула дверь, а мать, все еще лежа в кровати, спросила:

– Кто там?

– Это я, – послышалось с порога.

– Ведь я говорила вам, господин писарь, что еще рано, – продолжала старуха Янь, – а вы не поверили мне. Вот и пришлось вернуться. Идите поспите еще со своей женой, а когда совсем рассветет, тогда и отправитесь.

Никакого ответа не последовало, и пришедший стал подниматься по лестнице. Услышав, что вернулся Сун Цзян, По‑си быстро свернула пояс, спрятала его вместе с кинжалом и кошельком к себе в постель, а затем легла и, отвернувшись к стене, захрапела, словно еще не вставала.

Вбежав в спальню, Сун Цзян направился прямо к кровати, но, заметив, что на спинке ничего нет, похолодел от ужаса. Однако ему не оставалось ничего иного, как забыть обиду, нанесенную ночью, и разбудить женщину.

– Ради добра, которое я вам когда‑то сделал, верни мой пояс, – говорил он По‑си.

Но она делала вид, что крепко спит, и ничего не отвечала.

– Перестань сердиться, – продолжал Сун Цзян, толкая ее. – Завтра же я приду извиняться перед тобой.

– Я только что заснула, – наконец, отозвалась По‑си. – Кто мешает мне спать?!

– Ты ведь знаешь, что это я, – сказал Сун Цзян. – Зачем же прикидываешься?

– Хэй‑сань! Что тебе нужно здесь? – произнесла По‑си повернувшись к нему лицом.

– Отдай мой пояс, – не унимался Сун Цзян.

– Да когда же я брала у тебя пояс?

– Я повесил его на спинке кровати, у тебя в ногах, – отвечал Сун Цзян. – Никого здесь не было, только ты и могла его взять.

– Тьфу ты, дьявол! Черт бы побрал твой пояс!

– Послушай! – продолжал Сун Цзян. – Ночью я был неправ и сегодня же постараюсь загладить свою вину, а сейчас перестань шутить и верни мне, пожалуйста, пояс!

– Да кто же с тобой шутит! – рассердилась По‑си. – Ничего – я не брала.

– Ты вечером легла, не раздеваясь, – сказал Сун Цзян, – а теперь спишь раздетая под одеялом. Значит, ты вставала постелить постель и взяла пояс.

При этих словах По‑си высоко подняла свои дугообразные брови, и, широко раскрыв лучистые, как звезды, глаза, сказала:

– Ну вот что, я его действительно взяла, но только тебе ни за что не отдам! Ты лицо должностное и можешь привлечь меня за воровство!

– Да я вовсе не собираюсь обвинять тебя в воровстве! – сказал Сун Цзян.

– Ты же знаешь, что я не разбойничаю! – воскликнула По‑си.

Эти слова еще больше встревожили Сун Цзяна, и он сказал:

– Я всегда хорошо относился к тебе и к твоей матери, верни мои вещи, мне нужно идти в управление.

– Раньше ты дулся на меня из‑за Чжан‑саня, – сказала По‑си. – Но если Чжан‑сань в чем‑нибудь уступает тебе, все же нельзя смотреть на него, как на преступника! Он бы, конечно, не стал связываться с разбойниками!

– Голубушка моя! Не кричи так громко! Ведь могут услышать соседи, а это дело не шуточное!

– Посторонних боишься! – крикнула По‑си. – Раньше лучше бы поостерегся! А письмо твое я положила в надежное место, и если хочешь, чтобы я сжалилась над тобой, выполни три мои желания, и тогда мы с тобой договоримся по‑хорошему!

– Не то что три, – воскликнул Сун Цзян, – тридцать выполню!

– Боюсь, что ты этого не сделаешь, – заметила По‑си.

– Все сделаю, если это в моих силах. Скажи только, чего ты хочешь? – взмолился Сун Цзян.

– Первое мое условие, – начала По‑си, – чтобы ты сегодня же вернул мне договор о совместном жительстве. Кроме того, ты выдашь свидетельство о том, что предоставляешь мне право выйти замуж за Чжан‑саня и ничего не будешь от меня требовать.

– Будет сделано! – согласился Сун Цзян.

– Второе мое условие, чтобы ты выдал бумагу о том, что все мои вещи хоть и куплены тобой, но больше тебе не принадлежат.

– И это будет сделано! – обещал Сун Цзян.

– А вот третье мое условие, – сказала По‑си, – боюсь, ты его не выполнишь.

– Если я согласился на первые два, то почему не приму третье? – удивился Сун Цзян.

– Я хочу, чтобы ты сейчас же отдал мне сто лян золота, присланные тебе Чао Гаем из Ляншаньбо, – сказала По‑си. – Только тогда я согласна спасти тебя от кары за великое преступление и верну пояс и кошелек с письмом.

– Первые два условия я согласен выполнить, а вот третье не могу, – оказал Сун Цзян. – Мне, правда, присылали эти сто лян, но я отказался взять их и отправил обратно с тем же человеком. Если бы у меня было столько золота, я отдал бы его без всяких разговоров.

– Так я тебе и поверила! – кричала По‑си. – Не зря ведь говорится: «Чиновники слетаются на золото, как мухи на мед». Как мог ты отказаться от золота, которое тебе прислали?! Чушь какую‑то городишь! Ведь служивые люди – словно кошки, а какая кошка не ест мяса? Разве хоть одна душа вернулась от князя преисподней Яньвана? Кого же ты собираешься обмануть? И что тебе стоит отдать мне это золото? Если ты боишься, что оно краденое, так переплавь его в слиток и отдай мне!

– Ты ведь знаешь, что человек я честный и прямой и лгать не умею, – сказал Сун Цзян. – Если не веришь, дай мне три дня сроку, я продам что‑нибудь, выручу сто лян и расплачусь с тобой. А пока верни мой кошелек.

– Ну и хитер же ты, Хэй‑сань! – сказала По‑си, насмешливо улыбаясь. – Уж не хочешь ли одурачить меня, как маленькую. Отдай ему кошелек с письмом, а через три дня приди за деньгами! Это все равно, что «после похорон просить денег за оплакивание покойника». Нет уж, мы сделаем иначе: в одну руку ты кладешь мне деньги, а другой я возвращаю тебе вещи. Неси скорее золото – и мы квиты…

– Да пойми ты, нет у меня этого золота, – взмолился Сун Цзян.

– А завтра на суде ты тоже будешь говорить, что у тебя его нет? – спросила По‑си.

Услышав слово «суд», Сун Цзян так и вскипел. Он не мог больше сдерживаться и вытаращил глаза от гнева.

– Получу я свои вещи или нет?! – крикнул он.

– Какой бы свирепый вид ты ни делал, все равно ничего я тебе не верну!

– Не отдашь?! – вопил Сун Цзян.

– Не отдам! Делай, что хочешь, не отдам! – крикнула По‑си. – Ты получишь свои вещи только в юньчэнском управлении.

Но не успела По‑си договорить, как Сун Цзян сдернул с нее одеяло. Кошелек и пояс лежали в постели, и она, даже не пытаясь прикрыться одеялом, схватила вещи обеими руками и крепко прижала к груди.

– Ах вот где они, оказывается! – закричал Сун Цзян, увидев конец своего пояса на груди По‑си.

Сун Цзян уже не мог остановиться. Обеими руками ухватился он за свои вещи и начал вырывать их. Но По‑си готова была скорее умереть, чем выпустить их из рук. Тогда Сун Цзян так рванул из ее рук свои вещи, что кинжал выскочил из ножен и упал на циновку. Сун Цзян тотчас же схватил его, а По‑си принялась кричать:

– Убивают!

Ее крик навел Сун Цзяна на мысль об убийстве. Не успела По‑си еще раз крикнуть, как Сун Цзян, вне себя от долго сдерживаемого гнева, левой рукой прижал женщину к кровати, а правой вонзил ей в горло кинжал. Брызнула кровь, послышались булькающие звуки. Опасаясь, что По‑си все еще жива, Сун Цзян еще раз ударил ее кинжалом, и голова, отделившись от туловища, скатилась на подушку. Тут Сун Цзян схватил свой кошелек и, вытащив письмо, поспешно сжег его над лампой. Затем он одел свой пояс и стал спускаться с лестницы.

Спавшая внизу старуха, услышав перебранку в комнате дочери, сначала не обратила на это никакого внимания. Но, услышав крик о помощи, она, не зная, что и подумать, поспешно вскочила с кровати, накинула на себя одежду и бросилась наверх. На лестнице она налетела – на Сун Цзяна.

– Что вы там шумели? – спросила она.

– Твоя дочь вела себя нагло, – сказал Сун Цзян, – и я убил ее!

– Скажете тоже! – засмеялась старуха. – Хотя вид у вас действительно свирепый и спьяну вы, пожалуй, можете убить, но все же не следует, господин писарь, так шутить со мной, старухой.

– Если не веришь, пойди посмотри. Я в самом деле убил ее, – сказал Сун Цзян.

– Не верю, – сказала старуха.

Но, войдя в спальню, она увидела труп дочери в луже крови.

– Ой беда‑то какая! – вскрикнула старуха. – Что же теперь будет!

– Я человек честный, – сказал Сун Цзян, – и бежать отсюда никуда не собираюсь. Я сделаю так, как ты захочешь.

– Она, конечно, была шлюхой, – молвила старая Янь, – и вы вправе были убить ее, господин писарь! Но что же теперь станется со мной? Кто будет кормить меня?

– Ну это не беда, – сказал Сун Цзян. – Об этом вам беспокоиться нечего. У меня есть средства; я сумею вас прокормить и одеть, и вы сможете прожить остаток жизни, ни о чем не заботясь.

– Раз так, – сказала старуха, – то и прекрасно. Благодарю вас, господин писарь, за вашу доброту. Труп дочери все лежит на кровати, надо бы его убрать.

– Это дело нетрудное, – сказал Сун Цзян. – Я пойду к Чэнь Сань‑лану и куплю гроб. Чиновника для осмотра тела я сам пришлю. И, кроме того, дам вам еще десять лян серебра на похороны.

Поблагодарив его, старуха сказала:

– Я думаю, господин писарь, что, пока не настал день, надо бы достать гроб и положить в него труп, чтобы соседи ни в чем не заподозрили нас.

– Тоже правильно, – сказал Сун Цзян. – Принесите мне бумаги и кисточку, и я напишу записку, по которой вы получите гроб.

– Да записка тут вряд ли поможет, – сказала старая Янь. – Лучше бы вы сами пошли, господин писарь. Тогда они быстрее гроб пришлют.

– И это верно, – согласился Сун Цзян.

Они спустились вниз. Старуха зашла в комнату, прихватила замок и, выйдя из дому, заперла двери, а ключ взяла с собой. Вскоре Сун Цзян и старая Янь подошли к уездному управлению. Было очень рано, и еще не совсем рассвело. Когда они проходили мимо уездного управления, ворота по левую сторону от них только что открыли. Тут старуха вдруг вцепилась в Сун Цзяна и громко закричала:

– Держите убийцу!

Испуганный Сун Цзян зажал, ей рот рукой, прикрикнув на нее:

– Замолчи!

Но унять старуху было невозможно. На крик подоспело несколько младших служащих уездного управления. Узнав Сун Цзяна, они начали уговаривать старуху:

– Не кричи, старая! Господин писарь не из таких людей! Если ты на него в обиде, так скажи по‑хорошему.

– Да он настоящий злодей! – не унималась старуха. – Задержите его и проводите нас в управление!

Сун Цзян был человеком очень хорошим и пользовался любовью и уважением всех чиновников, как старших, так и младших. Любой в уезде готов был оказать ему услугу. Поэтому никто из стражников не хотел задерживать его, да к тому же они и не верили словам старухи Янь. В это время к месту происшествия подошел Тан Ню‑эр. Он нес коромысло барды, чтобы пораньше начать торговать ею возле уездного управления. Увидев, что какая‑то старуха, вцепившись в Сун Цзяна, громко ругает его, и узнав в ней старую Янь, он вспомнил, как накануне она оскорбила его, и гнев забушевал в нем с новой силой. Положив свою ношу на табуретку старика, он протиснулся сквозь толпу и крикнул:

– Ах ты, старая злодейка! Да как ты смеешь держать господина писаря?

– Тан‑эр! – крикнула старуха. – Не вздумай вмешиваться в это дело. Жизнью поплатишься!

Но Тан Ню‑эр еще больше рассвирепел от ее слов и, не разобрав, что кричит старуха, оттащил ее от Сун Цзяна и, растопырив пальцы, закатил такую затрещину, что у нее искры из глаз посыпались, закружилась голова, и она выпустила Сун Цзяна.

Высвободившись из ее рук, Сун Цзян скрылся в толпе. Тогда старуха кинулась к Тан Ню‑эру, схватила его за грудь и закричала:

– Писарь Сун Цзян убил мою дочь! А ты помог ему скрыться!

– Откуда ж я мог знать! – встревожено сказал Тан Ню‑эр.

– Уважаемые! – вопила старуха. – Помогите мне задержать злодея! Если вы не сделаете этого, вам же будет хуже!

Стражники, которые с места не двигались из почтения к Сун Цзяну, теперь бросились вперед. Один из них схватил старуху, четверо других – Тан Ню‑эра и поволокли их в управление.

Вот уж поистине говорится: «Беда или удача сами собой не приходят, а их вызывает человек». Или еще: «Тот, кто на пожаре, обмотавшись пенькой, бросается в огонь, – может сгореть».

Каким же образом освободился Тан Ню‑эр, которого задержала старуха Янь, вы, читатель, узнаете из следующей главы.

 

Глава 21

повествующая о том, как старуха Янь учинила скандал в юньчанском уездном управлении и как Чжу Тун, движимый чувством дружбы, помог Сун Цзяну скрыться

Вы уже знаете, читатель, что стражники схватили Тан Ню‑эра и втащили в управление. Начальник уезда, услышав об убийстве, поспешил в зал суда. Там у стола, окруженный стражниками, стоял Тан Ню‑эр. Слева от стола начальник уезда увидел женщину, опустившуюся на колени, а справа, также на коленях, какого‑то молодца.

– Что случилось? – спросил начальник уезда.

– Моя фамилия Янь, – начала старуха. – У меня была дочь по имени По‑си, которая заключила с писарем уездного управления Сун Цзяном договор о сожительстве. Вчера, когда они выпивали и закусывали у нас дома, Тан Ню‑эр, разыскивая Сун Цзяна, явился к нам, наскандалил и ушел. Все это могут подтвердить соседи. Сегодня утром Сун Цзян рано вышел из дому, но вскоре вернулся и убил мою дочь. Я задержала его и притащила сюда, но Тан Ню‑эр силой освободил убийцу. Умоляю вас, господин начальник, разобрать это дело.

Тогда начальник уезда обратился к Тан Ню‑эру:

– Так ты осмелился освободить преступника?

– Разрешите доложить, – начал Тан Ню‑эр. – Я совсем не знал, что там у них произошло. Вчера вечером я действительно искал Сун Цзяна, чтобы попросить у него денег на чашку вина, а эта женщина выгнала меня из дому, да еще наградила затрещиной. Когда сегодня утром я вышел продавать свою барду, то увидел, что эта старуха стоит возле уездного управления, вцепившись в господина писаря. Теперь‑то мне понятно, что не следовало вмешиваться и дать ему возможность скрыться. Но я ведь не знал, что он убил ее дочь.

– Нечего тут вздор городить! – рассердился начальник уезда. – Не может быть, чтобы такой благородный и справедливый человек, как Сун Цзян, совершил убийство. Это уж твоих рук дело! Эй, люди! – крикнул он и велел позвать дежурного писаря и завести дело.

Чжан Вэнь‑юань тотчас же явился. Узнав от старой Янь, что Сун Цзян убил его возлюбленную, он записал показания, составил старухе прошение в суд, а также подробный отчет обо всем случившемся. Затем вызвал судейского чиновника, квартального старосту и соседей и вместе с ними отправился в дом По‑си.

Там они прежде всего осмотрели труп убитой и возле нее нашли кинжал. Внимательно обследовав место преступления, они установили, что женщина убита ударом кинжала в горло. Тело положили в гроб и отправили в кумирню, а затем все вернулись в управление.

Начальник уезда был в хороших отношениях с Сун Цзяном и сейчас думал лишь о том, как бы выгородить его. Он несколько раз допрашивал Тан Ню‑эра, но тот твердил, что ничего не знает о случившемся.

– А зачем же ты вчера ходил к ним в дом и скандалил? – спросил начальник уезда. – Ясно, что ты причастен к этому делу!

– Да я отправился туда в надежде получить на чашку вина, – сказал Тан Ню‑эр.

– Ерунда! – рассердился начальник уезда. – Ну‑ка всыпьте ему хорошенько! – приказал он.

Стражники набросились на Тан Ню‑эра, как лютые звери, связали его, повалили и отсчитали ему пятьдесят палочных ударов. Однако и после наказания, Тан Ню‑эр продолжал говорить то же, что и прежде. Для начальника уезда было ясно, что Тан Ню‑эр и в самом деле ничего не знает, но начальник хотел спасти Сун Цзяна и продолжал допрашивать Тан Ню‑эра. А затем приказал одеть ему на шею кангу и отправить в тюрьму.

Между тем Чжан Вэнь‑юань говорил начальнику уезда:

– Как бы там ни было, а найденный кинжал действительно принадлежит Сун Цзяну. Следовало бы вызвать его и допросить. Тогда все выяснится.

После того как Чжан Вэнь‑юань несколько раз являлся с этим предложением, начальник уезда вынужден был послать людей в дом Сун Цзяна арестовать его. Но Сун Цзян успел уже скрыться, и стражникам удалось задержать лишь его соседей, которые сообщили, что преступник сбежал неизвестно куда.

Тогда Чжан Вэнь‑юань предложил, другой план.

– Преступник Сун Цзян скрылся, – сказал он. – Но его отец, старый господин Сун, и младший брат Сун Цин проживают в усадьбе Сунцзяцунь. Можно арестовать их и доставить сюда, объявив срок для поимки Сун Цзяна. Так мы сумеем отыскать и привлечь к суду самого преступника.

Однако подобный оборот дела никак не устраивал начальника уезда, так как он всеми силами старался свалить преступление на Тан Ню‑эра, а потом и его как‑нибудь избавить от наказания. Но Чжан Вэнь‑юаня, который вел это дело, никак нельзя было унять; он все время подстрекал старуху Янь требовать поимки убийцы. В конце концов, не будучи в состоянии противиться усиленным настояниям Чжан Вэнь‑юаня, начальник подписал приказ об аресте старого Суна с сыном Сун Цином и послал в усадьбу Сунцзяцунь трех стражников.

Когда посланные прибыли в поместье Сунцзяцунь, старый хозяин вышел к ним навстречу, провел в комнаты и пригласил сесть. Стражники предъявили приказ хозяину. Прочитав его, старый Сун молвил:

– Прошу вас, почтенные служивые, выслушать меня. Предки наши были земледельцами и кормились со своих полей и огородов. Но мой непочтительный сын Сун Цзян, который с детства отличался непокорным нравом, не пожелал заниматься делом своего отца, а захотел непременно стать чиновником. Никакие уговоры не помогли. И вот несколько лет тому назад я подал в управление нашего уезда заявление о том, что отказываюсь от непокорного сына моего. Он давно уже не является членом нашей семьи и живет отдельно, в уездном городе. А в этом уединенном поместье я обитаю вдвоем с сыном своим Сун Цином, и существуем мы на то, что собираем с наших полей и огородов. С Сун Цзяном мы никакой связи не поддерживаем, и в нашу жизнь он не вмешивается. Из опасения, как бы он чего‑нибудь не натворил и не впутал меня в беду, я обратился к прежнему начальнику уезда с просьбой выдать мне свидетельство о сделанном мной заявлении. Это свидетельство хранится у меня, и я могу показать его вам, уважаемые.

Посланные стражники любили Сун Цзяна и прекрасно понимали, что речи старого Суна лишь хитрость, придуманная на случай неприятностей. Но они вовсе не хотели причинять этой семье вреда и поэтому сказали хозяину:

– Если у вас, уважаемый хозяин, имеется такая бумага, покажите ее нам, мы снимем с нее копию и, вернувшись, доложим об этом начальнику уезда.

Между тем старик Сун приказал сейчас же зарезать несколько кур и гусей и приготовить их, а также подать вина и принялся потчевать прибывших. Затем он вынул десять лян серебра, отдал им в подарок и принес имевшуюся у него бумагу, чтобы с нее сняли копию. Распростившись с хозяином, посланные вернулись в город и доложили начальнику уезда, что уже три года тому назад старый господин Сун отказался от Сун Цзяна, о чем у него имеется соответствующая бумага. Они показали начальнику уезда копию и сказали, что при создавшемся положении не могли арестовать старика.

Выслушав их, начальник уезда, желавший помочь Сун Цзяну, ответил:

– Раз у отца имеется такая бумага, а других родственников у Сун Цзяна нет, то нам остается лишь объявить о награде в тысячу связок тому, кто задержит его, и разослать повсюду приказ о его аресте.

А тем временем старуха Янь по наущению Чжан‑саня явилась в уездное управление с распущенными волосами и, уставившись диким взглядом на начальника, сказала:

– Суй Цзян спрятался в доме своего брата Сун Цина. Почему же вы, господин начальник, не поможете мне и не прикажете схватить Сун Цзяна?!

Выслушав это, начальник уезда воскликнул:

– Отец его уже три года тому назад обратился к начальнику уезда с жалобой на непокорность своего сына Сун Цзяна и отказался от него, о чем у него имеется официальное свидетельство. Как же могу я арестовать отца и брата и сделать их заложниками?

– Почтенный начальник! – возразила на это старая Янь. – Кому неизвестно, что Сун Цзяна прозвали «Почтительный и справедливый господин Хэй‑сань»? А свидетельство, о котором вы говорите, – фальшивое. И если вы признаете его, то, значит, помогаете им.

– Глупости ты болтаешь! – рассердился начальник уезда. – Это свидетельство выдано моим предшественником, и на нем имеется казенная печать. Как же может оно быть фальшивым?!

Тогда старуха стала рыдать и жаловаться:

– Господин начальник! Убить человека – величайшее преступление! Если вы не заступитесь за меня, я вынуждена буду обратиться в окружное управление. Ведь дочь моя действительно умерла насильственной смертью!

Чжан‑сань выступил и поддержал старуху:

– Господин начальник! Если вы не выполните ее просьбу и не отдадите распоряжения об аресте, то она обратится в вышестоящий суд, а ведь это дело серьезное. Когда начнут допрашивать, мне нельзя будет молчать.

Начальник уезда понимал, что Чжан Вэнь‑юань прав, и ему пришлось подписать приказ об аресте и тут же послать в поместье Сунцзяцунь начальников стражи Чжу Туна и Лэй Хэна.

– Возьмите с собой побольше людей, – сказал начальник, – произведите обыск, арестуйте преступника Сун Цзяна и доставьте сюда.

Чжу Тун и Лэй Хэн взяли человек сорок стражников из местной охраны и тотчас же отправились в поместье Сунцзяцунь. Узнав об их приезде, старый Сун поспешно вышел к ним навстречу.

– Уважаемый господин! – обратились к нему начальники стражи. – Не вините нас. Мы приехали к вам не по доброй воле, а по приказу начальства. Скажите, где сейчас находится ваш сын Сун Цзян?

– Уважаемые господа начальники стражи, – почтительно отвечал старый Сун. – Этот непокорный Сун Цзян не имеет ко мне никакого отношения. Еще прежнему начальнику я подал прошение о том, что отрекаюсь от него, и свидетельство об этом заявлении у меня на руках. Уже больше трех лет Сун Цзян живет отдельно, и у нас нет с ним ничего общего, – он даже не бывает здесь.

– Все это, может быть, и так, – отвечал Чжу Тун, – однако у нас есть письменное распоряжение, которое мы должны выполнить. Мы не можем полагаться на ваши слова о том, что здесь нет вашего сына, а поэтому произведем обыск, – и он приказал стражникам окружить поместье.

– Я буду охранять передние ворота, – сказал Чжу Тун, – а вы, господин Лэй Хэн, обыщите всю усадьбу.

Лэй Хэн вошел во двор и, обыскав там все, вернулся со словами:

– Его, и правда, нет здесь.

– А все же у меня на душе неспокойно, – сказал Чжу Тун. – Вы, господин Лэй Хэн, постерегите здесь, у ворот, а я попробую еще сам поискать как следует.

Услышав эти слова, старый Сун сказал:

– Я – человек, уважающий законы. Могу ли я укрывать преступника в моем доме?!

– Дело идет об убийстве, – возразил на это Чжу Тун, – и вы уж не обижайтесь на нас.

– Что ж, пусть будет по‑вашему, – согласился старый Сун. – Идите и еще раз как следует поищите.

– Господин Лэй Хэн, – сказал Чжу Тун. – Приглядите за господином Суном и не разрешайте ему выходить.

После этого Чжу Тун вошел в поместье, поставил у стены свой меч, закрыл ворота на засов и прошел в домашнюю молельню. Он отодвинул в сторону жертвенный столик, вынул доску из пола и увидел веревку. Он дернул за нее, раздался звук медного колокола, а вслед за тем из‑под пола показался Сун Цзян. Увидев Чжу Туна, Сун Цзян сильно перепугался, но тот сказал ему:

– Достопочтенный брат мой! Не подумайте, что я приехал арестовать вас! Вы всегда были добры ко мне и никогда меня не обманывали. Однажды, когда мы вместе выпивали, вы сказали мне: «В молельне нашего дома под полом сделано убежище. Над ним стоит жертвенный столик Будде, который и закрывает вход в убежище. Если с тобой случится что‑нибудь, можешь там укрыться». Я крепко запомнил это. Начальник послал нас сюда лишь для отвода глаз. Он тоже хочет помочь вам, и только Чжан‑сань со старухой будоражат всех и грозят обратиться в окружной суд, если начальник не доведет дела до конца. Вот почему ему пришлось послать сюда нас двоих для обыска. Лэй Хэн человек прямой и недалекий, и я боялся, что он не сможет сделать всего, как надо, и если встретится с вами, то уж вряд ли найдет выход из положения. И поэтому я пустился на хитрость: оставил Лэй Хэна караулить у въезда в поместье, а сам пришел предупредить вас, друг мой. Хоть здесь и безопасно, однако оставаться долго не следует. Что будет, если кто‑нибудь узнает, что вы здесь, и еще раз придет сюда с обыском?

– Я и сам подумывал об этом, – сказал Сун Цзян, выслушав Чжу Туна. – И если бы не ваше доброе отношение, почтенный брат мой, то не миновать бы мне тюрьмы.

– Стоит ли говорить об этом, – сказал Чжу Тун. – Давайте лучше подумаем, куда бы вам отправиться.

– Я решил, что самыми подходящими сейчас являются три места: поместье Чай Цзиня, прозванного Маленьким вихрем, в уезде Хэнхайцзюнь, области Цанчжоу; крепость Цинфын, в уезде Цинчжоу, где служит Хуа Юн, по прозвищу «Маленький Ли Гуан», и поместье господина Куна, в Байхушане. У господина Куна два сына, старшего зовут «Кун Мин – Комета», а младшего – «Кун Лян – Искра»; раньше они частенько заходили ко мне. Однако я до сих пор еще не решил, в какое из этих мест отправлюсь.

– Вам, почтенный брат, надо выбирать скорее, – сказал Чжу Тун. – Раз вы решили уходить, то уходите немедленно, не позже чем сегодня вечером. Откладывать сейчас никак нельзя, не то произойдут неприятности.

– Я буду надеяться на ваше заступничество перед властями, дорогой мой, – сказал Сун Цзян. – Если для этого потребуются деньги, приходите сюда и берите сколько нужно.

– Об этом не беспокойтесь, – сказал Чжу Тун. – Устройство всего дела я беру на себя. Вы же думайте лишь о том, как бы скорее отправиться в путь.

Сун Цзян поблагодарил Чжу Туна и снова скрылся в своем убежище, а Чжу Тун поставил на место жертвенник, открыл двери и, взяв свой меч, вышел из поместья.

– Так и не нашел его, – сказал он товарищу. – А что, господин Лэй Хэн, может быть, нам захватить с собой почтенного Суна?

Услышав предложение Чжу Туна, Лэй Хэн подумал: «Ведь прежде Чжу Тун с Сун Цзяном были лучшими друзьями. Что же это с ним произошло? Почему он предлагает арестовать старого Суна? Что‑то здесь неладно. Если он будет настаивать, придется мне проявить благородство и вступиться за старика».

После этого Чжу Тун и Лэй Хэн, собрав своих стражников, вошли в дом. Старый Сун пошел было приготовить вина и закусок, но Чжу Тун остановил его:

– Не беспокойтесь об угощении, почтенный Сун, собирайтесь‑ка лучше со своим младшим сыном в дорогу, вы отправитесь вместе с нами в город.

– А что же не видно вашего младшего сына? – спросил Лэй Хэн.

– Я послал его в соседнюю деревню, – отвечал старый Сун, – достать кое‑что из хозяйственной утвари. А от непокорного Сун Цзяна я уже три года тому назад отказался, и об этом у меня имеется официальное свидетельство.

– Да что вы нам зубы заговариваете, – сказал Чжу Тун. – У нас есть распоряжение начальника уезда арестовать вас с сыном и доставить в город на допрос.

– Господин Чжу Тун, – сказал тогда Лэй Хэн. – Хоть Сун Цзян и совершил преступление, но, видно, у него были к этому какие‑то причины, и он не заслуживает смертного приговора. У почтенного Суна имеется официальный документ, заверенный казенной печатью, и мы не можем признать его фальшивым. Кроме того, не следует забывать, что в свое время мы были друзьями с господином Сун Цзяном и должны помочь ему в этом деле. Давайте снимем копию с этого документа и по возвращении представим ее начальству.

Выслушав это, Чжу Тун подумал: «Значит, мои слова подействовали и он ничего не подозревает».

– Если вы, уважаемый друг, считаете, что так лучше, – сказал он, – то я вовсе не хочу причинять кому‑нибудь вреда.

– Я глубоко признателен вам, господа начальники, за ваше снисхождение, – растроганно сказал старик и тут же велел подать вина и закусок и стал всех угощать. Потом он достал двадцать лян серебра и хотел преподнести их начальникам охраны, но Чжу Тун и Лэй Хэн решительно отказались и отдали серебро стражникам, которые поделили его между собой.

Потом они сняли копию с представленного Суном документа, распрощались с хозяином, и весь отряд во главе с Чжу Туном и Лэй Хэном отправился обратно в город. Когда они явились в зал суда, начальник уезда как раз находился там. Он спросил Чжу Туна и Лэй Хэна, какие они принесли вести. Тогда начальники доложили ему:

– Мы дважды самым тщательным образом обыскали всю усадьбу, но Сун Цзяна там не нашли. Старый Сун болен и лежит в постели, видно скоро ему конец. Сун Цин еще месяц назад уехал из деревни и до сих пор не вернулся. Так что нам не оставалось ничего другого, как снять копию с имеющегося у старика документа и доставить ее вам.

– Что ж, – сказал начальник уезда, – в таком случае я сообщу об этом высшему начальству и разошлю приказ об аресте преступника.

Но дальше речь пойдет о другом.

Как уже рассказывалось, в уездном управлении у Сун Цзяна было много друзей. Некоторые из них решили помочь ему и попытаться уговорить Чжан Вэнь‑юаня уладить это дело. Чжан Вэнь‑юань не мог идти против всех. К тому же он решил, что мертвой теперь уже не помочь, а Сун Цзян сделал ему когда‑то немало добра, и он согласился прекратить иск. Между тем Чжу Тун, собрав немного денег для старухи Янь, уговорил ее не обращаться с жалобой в окружной суд. Старуха, получив деньги, в конце концов согласилась. Остальные деньги Чжу Тун потратил на подарки чиновникам из окружного управления, чтобы заручиться их поддержкой и прекратить дело. Начальник уезда со своей стороны сделал все, что мог. Он разослал повсюду объявления об аресте Сун Цзяна, обещая за поимку преступника вознаграждение в тысячу связок монет. Что касается Тан Ню‑эра, то его обвинили в содействии преступнику, приговорили к двадцати палочным ударам, на лицо поставили клеймо и выслали в местность, находящуюся за пятьсот ли. Все остальные, задержанные по этому делу, были отпущены на поруки.

Теперь вернемся к Сун Цзяну. Он происходил из зажиточной крестьянской семьи. Зачем же в их доме было устроено подземное убежище? Надо сказать, что в прежние времена, в период Сунской династии, начальнику легко было управлять, но вот служить чиновником было самым трудным делом. Отчего же легко было начальнику? Да потому, что всю власть при дворе захватила кучка разложившихся, преступных людей, и на ответственные посты попадали либо родственники придворных, либо богачи.

Почему же трудно было чиновникам? Потому что, соверши преступление человек, скажем, в должности писаря, самым легким для него наказанием было клеймо и ссылка в отдаленные места; бывало, что имущество виновного описывали, а самого его лишали жизни. Вот на случай подобных бедствий и устраивались убежища вроде того, которое было в доме Сун Цзяна.

Из опасения же, как бы в случае преступления, совершенного чиновником, не привлекли к ответственности и его родителей, сыновья сами просили их подать властям заявление о проявленной якобы сыновней непокорности и официально отказаться от родства с ними. Такие чиновники жили отдельно от родителей и не общались с ними; а власти выдавали родителям официальный документ, подтверждающий расторжение их родственных связей. Но тайно они все же общались между собой. Так было в Сунскую эпоху.

Покинув свое убежище, Сун Цзян позвал на семейный совет отца и брата.

– Лишь благородство Чжу Туна спасло меня от суда, – сказал Сун Цзян. – Этой милости я никогда не забуду. А теперь нам с братом надо искать пристанища. Если когда‑нибудь небо сжалится над нами или император объявит всеобщее помилование, мы сможем вернуться домой и жить все вместе. Вас же, отец мой, прошу тайно переслать с доверенными людьми деньги Чжу Туну для подношения всем чиновникам и старухе Янь, чтобы она перестала надоедать властям своими жалобами.

– Об этом тебе беспокоиться нечего, – сказал старый Сун. – Вы с братом берегите себя в дороге. А когда обживетесь где‑нибудь и случится оказия, пишите мне.

В тот же вечер братья собрали свои вещи и, когда пробила четвертая стража, были уже на ногах, умылись, позавтракали, а затем приготовились в дорогу: Сун Цзян надел широкополую, белую войлочную шляпу, куртку из белого атласа с поясом из крученой конопли и конопляные туфли с завязками. Сун Цин же нарядился слугой и вскинул на плечо коромысло.

Перед тем как отправиться в путь, они прошли в парадную комнату проститься с отцом. Глядя на сыновей, старик не мог сдержать слез.

– Вам предстоит долгий и трудный путь, – обратился он к ним, – но пусть это не страшит вас.

Сун Цзян и Сун Цин просили слуг заботиться об отце и следить, чтобы он был сыт и ни в чем не испытывал недостатка.

Простившись с отцом, Сун Цзян и Сун Цин привесили к поясу кинжалы, взяли мечи и вышли из усадьбы. Наступала зима.

Однажды, после нескольких переходов, Сун Цзян в раздумье произнес:

– Куда же нам направиться?

– От вольных людей я как‑то слышал о сановнике Чай Цзине из уезда Хэнхайцзюнь близ Цанчжоу, – сказал Сун Цин. – Правда, им никогда не приходилось встречаться с ним лично, но говорят, что он прямой потомок императора Чжоу. Почему бы нам не обратиться к нему? Говорят, он человек радушный и справедливый, поддерживает всех удальцов в стране, помогает ссыльным и поистине является современным Мын Чан‑цзюнем. Лучше всего пойти к нему.

– Я уже думал об этом, – сказал Сун Цзян. – Хотя мы с ним частенько переписывались, но встретиться так и не пришлось.

Порешив на этом, они направились прямо в Цанчжоу. На пути им приходилось преодолевать горы, переправляться через реки, проходить через областные и окружные города. Как все путники, они рано останавливались на отдых, ели что попало, и спали где придется.

Однако, не вдаваясь в подробности, поведем речь о более серьезных вещах. Сун Цзян с братом шли очень долго, пока, наконец, не достигли области Цанчжоу. Здесь они узнали у встречных, где находится поместье сановника Чай Цзиня и направились прямо туда. Подойдя к усадьбе, они спросили, дома ля господин Чай Цзинь. Слуги ответили им, что Чай Цзиня сейчас нет, так как он поехал в свое восточное поместье собирать оброк. На вопрос Сун Цзяна, далеко ли отсюда его восточное поместье, слуги ответили, что немногим более сорока ли.

– А как пройти туда? – спросил Сун Цзян.

– Разрешите нам осведомиться о вашем почтенном имени, – сказал один из слуг.

– Я Сун Цзян, из уезда Юньчэн.

– Уж не тот ли вы господин Сун, которого называют Благодатным дождем? – продолжал расспрашивать слуга.

– Да, это я, – подтвердил Сун Цзян.

– Наш хозяин часто упоминал ваше уважаемое имя, но всегда очень сожалел, что не было случая встретиться с вами. А сейчас, господин Сун Цзян, разрешите проводить вас, – и, оказав это, слуга повел Сун Цзяна и Сун Цина к восточному поместью.

Не прошло и трех страж, как они прибыли туда. Тогда слуга сказал им:

– Прошу вас обождать в беседке, пока я доложу своему господину, чтобы он мог должным образом вас приветствовать.

– Хорошо, – согласился Сун Цзян.

Оставшись в беседке, они с братом прислонили свои мечи к стене, сняли с себя кинжалы, опустили на землю узлы и уселись. Не успел слуга уйти, как вдруг распахнулись главные ворота, из них поспешно вышел сановник Чай Цзинь, сопровождаемый несколькими слугами, и направился к беседке, чтобы приветствовать Сун Цзяна. Приблизившись, Чай Цзинь поклонился ему до земли и сказал:

– Я так много думал о вас! Каким ветром занесло вас сюда сегодня? Наконец‑то сбылась мечта всей моей жизни. Счастье мое невыразимо!

Земно кланяясь, Сун Цзян сказал:

– Я всего лишь невежественный мелкий чиновник и пришел искать у вас убежища.

– Вчера нагар на свече предвещал что‑то, – говорил Чай Цзинь, помогая Сун Цзяну подняться, – а сегодня стрекотала сорока. Но я никак не думал, что они предвещают ваш приход, дорогой друг мой!

Обращаясь к гостю, Чай Цзинь так и сиял от радости. Сун Цзян был очень доволен столь сердечным приемом и сказал своему брату Сун Цину, чтобы он также приветствовал хозяина. Затем Чай Цзинь приказал слугам отнести вещи Сун Цзяна в комнаты для гостей в западной стороне дома, а сам, держа Сун Цзяна за руку, провел его в помещение, где они соответственно разместились: один занял место гостя, а другой – хозяина.

– Не смею расспрашивать вас, – начал Чай Цзинь. – Я знал, что вы служите в уездном управлении в городе Юньчэне. Как же удалось вам урвать время, чтобы навестить такое захолустье, как мой скромный дом?

– Я давно слышал ваше почтенное имя, а слава о вас гремит повсюду, – отвечал Сун Цзян. – И хотя порой я и имел счастье получать ваши драгоценные письма, но всегда сетовал на то, что служба лишает меня возможности встретиться с вами. Теперь же случилось так, что я совершил преступление, и так как нет у нас с братом никакого пристанища, мы вспомнили о вашем радушии и справедливости и решили искать у вас убежища.

Выслушав его. Чай Цзинь сказал с улыбкой:

– Можете быть совершенно спокойны, друг мой! Если бы вы совершили даже десять самых тягчайших преступлений, в моем доме вам нечего опасаться. Это истинная правда. Ведь ни один чиновник по борьбе с разбойниками не осмелится и носа сюда показать.

Тогда Сун Цзян подробно рассказал, как он убил Янь По‑си. Выслушав его, Чай Цзинь рассмеялся и сказал:

– Можете быть совершенно спокойны, брат мой! Если бы вы убили посланца самого императора или даже ограбили казну, то и тогда бы я спрятал вас в своем поместье.

После этого он предложил братьям помыться, приказал принести для них одежду, головные уборы, шелковые туфли и белые носки и попросил братьев переодеться.

Слуги отнесли их собственную одежду в отведенную гостям комнату, а Чай Цзинь пригласил Сун Цзяна во внутренние покои, где уже было приготовлено угощение – закуски и вино. Хозяин пригласил Сун Цзяна занять почетное место, а сам уселся против него; Сун Цин занял место рядом с братом.

Когда они разместились, человек десять слуг и несколько управляющих стали ухаживать за гостями и хозяином, подливать им вина и подавать закуски. Чай Цзинь все время просил Сун Цзяна и его брата забыть о заботах и потчевал их вином. Сун Цзян был тронут до глубины души таким приемом и без конца благодарил хозяина. Слегка опьянев, они стали выражать друг другу любовь и уважение.

Когда стемнело и зажгли свечи, Сун Цзян стал отказываться от вина:

– Пожалуй, хватит!

Но Чай Цзинь продолжал потчевать гостей. Когда же наступила первая стража, Сун Цзян поднялся и сказал, что ему надо выйти. Чай Цзинь тотчас же позвал слугу, велел ему взять фонарь и проводить Сун Цзяна за восточное помещение.

– Пейте тут без меня, – сказал Сун Цзян и в сопровождении слуги покинул комнату.

Миновав целый ряд комнат, Сун Цзян очутился под балконом главного входа, а затем, пошатываясь, побрел к восточному балкону. Он был сильно пьян и шел неуверенно, покачиваясь из стороны в сторону. В это время под балконом, к которому направился он, находился огромный детина. Человек этот страдал лихорадкой и принес сюда на лопате горячих углей, чтобы согреться. Сун Цзян шел, глядя вверх, и нечаянно наступил на ручку лопаты. Уголь, лежавший на лопате, взлетел вверх и попал прямо в лицо человеку. Того от испуга даже пот прошиб, но потом, разобравшись в чем дело, он рассвирепел и, схватив Сун Цзяна за грудь, стал орать:

– Ты что за черт такой! Издеваться надо мной вздумал?!

Сун Цзян до того растерялся, что ничего не мог сказать, но сопровождавший его человек крикнул:

– Потише! Это же самый почетный гость нашего хозяина.

– Гость! Гость! – ворчал человек. – Когда я сюда прибыл, меня тоже считали гостем и тоже почетным! А теперь наслушались всякого вздора, что слуги болтают обо мне, и перестали обращать на меня внимание. Вот уж поистине говорится: «Дружба не бывает вечной».

Он собрался уже было поколотить Сун Цзяна, но сопровождавший гостя слуга поставил в сторону фонарь и стал удерживать его, однако уговоры ни к чему не привели. В этот момент блеснули огни фонарей: кто‑то быстро приближался к главному входу. Оказалось, что это спешил к ним сам хозяин Чай Цзинь.

– Я нигде не мог отыскать вас, дорогой друг! Что здесь за шум?

Тогда слуга, пришедший с Сун Цзяном, рассказал обо всем, что произошло. Чай Цзинь рассмеялся и сказал:

– Слушайте, друг! Разве вы не знаете добрейшего и великодушнейшего господина писаря?

– Даже если бы он был самым добрым и справедливым, – отвечал человек, – может ли он равняться, осмелюсь спросить, с господином писарем из Юньчэна?

– А вы знаете господина Сун Цзяна, дорогой мой? – смеясь, спросил Чай Цзинь.

– Я хоть и не знаю его, – отвечал тот, – но давно слышал о нем от вольных людей, которые называют его Сун Цзяном – Благодатным дождем. Он – достойнейший из мужей и известен всей Поднебесной.

– Откуда же знают его во всей Поднебесной? – спросил Чай Цзинь.

– Больше того, что я уже сказал вам, я сказать не смогу, – отвечал тот, – но он действительно человек благородный, и если возьмется за какое‑либо дело, то доведет его до конца. Как только я выздоровею, обязательно отправлюсь к нему.

– Вы что же, хотите повидаться с ним? – продолжал расспрашивать Чай Цзинь.

– Если бы я не хотел увидеть его, так к чему бы я все это говорил? – сказал человек.

– Вам нет нужды совершать путь в несколько тысяч ли, – сказал Чай Цзинь, указывая на Сун Цзяна. – Перед вами господин писарь, прозванный Благодатным дождем!

– Неужели это правда? – спросил парень.

– Да, я действительно Сун Цзян! – подтвердил тот.

Молча глядя некоторое время на Сун Цзяна, человек, наконец, склонился до земли и произнес:

– Вот уж никак не думал, что сегодня смогу встретиться с вами, уважаемый господин мой!

– Я недостоин столь высокого уважения, – возразил Сун Цзян. – Только что я так недостойно вел себя, – говорил человек, – примите же мои самые искренние извинения. Вот уж верно говорится: «Глаза есть, а горы Тайшаиь не приметил», – и с этими словами он опустился на колени и ни за что не хотел встать.

Сун Цзян поспешил к нему и, подымая его, спросил:

– Могу ли я узнать ваше почтенное имя?

Тогда Чай Цзинь, указывая на человека, назвал его имя, фамилию и место, откуда он родом.

Про него можно было сказать, что если бы тигр в горах повстречал его, то душа у тигра ушла бы в пятки; повстречай его разбойники в лесу, у них распалась бы печень – это вместилище храбрости. Поистине можно было бы сказать:

Если заговорить о нем, то звезды и луна потеряют свой блеск,

Дороги рухнут и реки потекут вспять в гору.

О том, чье имя назвал Чай Цзинь, вы, читатель, узнаете из следующей главы.

 

Глава 22

повествующая о том, как Чай Цзинь уговорил своих гостей остаться у него, а также о том, как У Сун убил тигра на перевале Цзин‑ян‑ган

Вы уже знаете, что Сун Цзян, не желая больше пить вина, вышел из помещения и, очутившись под балконом с восточной стороны дома, наступил на рукоятку лопаты с горящими угольями, а гревшийся у огня человек рассердился, вскочил на ноги и собрался броситься на Сун Цзяна. Но в это время к месту происшествия подоспел хозяин дома – Чай Цзинь, который назвал Сун Цзяна по имени и открыл, кто он такой.

Услышав, что перед ним Сун Цзян, человек, собиравшийся драться, опустился перед ним на колени и долго не соглашался встать. Он говорил:

– Вот уж верно говорится: «Глаза есть, а горы Тайшань не приметил». Я оскорбил вас, старший брат мой, и умоляю простить меня.

Помогая этому человеку подняться на ноги, Сун Цзян спросил его:

– Могу ли я узнать, кто вы такой и как вас зовут?

Тогда Чай Цзинь, указывая на незнакомца, сказал:

– Он происходит из уезда Цинхэ. Фамилия его – У, имя – Сун. Он второй сын в семье и живет здесь уже год.

– Я не раз слыхал от вольных людей имя У Суна, но никогда не думал, что так неожиданно встречу вас. Поистине мне повезло, – сказал Сун Цзян.

– Да, редко встречаются друг с другом такие славные люди, – сказал Чай Цзинь. – По этому случаю я прошу вас принять участие в нашей встрече, а за столом и поговорим.

Сун Цзян обрадовался такому предложению и, взяв У Суна за руку, прошел во внутренние комнаты. Там он подозвал своего брата. Сун Цина и познакомил его с У Суном. Чай Цзинь пригласил У Суна за стол, и Сун Цзян тут же поспешил уступить ему свое место. Но разве мог согласиться на это У Сун? После долгих споров о том, кому занять более почетное место, они, наконец, разместились, и У Сун занял третье место. Чай Цзинь велел подать еще закусок и вина и просил гостей пировать, не стесняясь.

Разглядев У Суна при свете лампы, Сун Цзян остался очень доволен его внешним видом и спросил:

– Как же вы, господин У Сун, попали сюда?

– Когда я жал в городе Цинхэ, – отвечал тот, – то однажды напился пьяным, повздорил с одним из местных начальников, ведающим секретной частью, и, рассердившись, так стукнул его кулаком, что он упал без чувств. Я подумал, что убил его, бежал из города и нашел убежище у господина Чай Цзиня, где и живу уже больше года. Лишь после я узнал, что тот человек жив, и теперь собираюсь обратно, на родину, к своему старшему брату, да вот неожиданно заболел лихорадкой и не мог отправиться в путь. Когда же я, дрожа от озноба, сидел под балконом и грелся у огня, вы наступили на ручку лопаты. От неожиданности и испуга я весь покрылся холодным потом. Может быть, от этого моя болезнь теперь и прошла.

Сун Цзян очень обрадовался выздоровлению У Суна. В эту ночь они пировали до третьей стражи. А когда стали расходиться, Сун Цзян упросил У Суна ночевать с ними вместе в западных комнатах, отведенных для гостей. На следующий день не успели они встать, как Чай Цзинь приказал зарезать барана и свинью и снова приготовил для них угощение. Однако не стоит больше рассказывать о том, как Чай Цзинь принимал Сун Цзяна.

Прошло несколько дней. И вот однажды Сун Цзян достал несколько лян серебра и преподнес их У Суну, чтобы тот купил себе одежду. Но, узнав об этом, Чай Цзинь решительно запротестовал, – он не хотел, чтобы Сун Цзян расходовал свои деньги, и распорядился принести из своих запасов шелк и атлас. Портные в усадьбе были свои, и Чай Цзинь приказал сшить всем троим гостям одежду.

Теперь скажем несколько слов о том, почему хозяин не очень‑то жаловал У Суна. Когда У Сун пришел к нему искать убежища, он оказал ему такой же прием, как и Сун Цзяну. Однако У Сун стал все чаще и чаще напиваться пьяным и становился очень беспокойным; стоило кому‑нибудь из слуг не угодить ему, как он сразу же начинал скандалить. И вскоре во всем поместье не оказалось никого, кто хорошо отзывался бы об У Суне. Его невзлюбили и частенько жаловались Чай Цзиню на У Суна. Чай Цзинь хотя и не выгнал гостя из своего дома, но уже не оказывал ему прежнего внимания.

Теперь же Сун Цзян не расставался с У Суном, они вместе ели и выпивали. Болезнь У Суна не возобновлялась. Но, пробыв с Сун Цзяном более десяти дней, он снова стал тосковать по родине и решил вернуться в город Цинхэ, повидаться с братом. На все уговоры Чай Цзиня и Сун Цзяна У Сун отвечал:

– Я уже давно ничего не знаю о своем старшем брате и поэтому должен навестить его и посмотреть, как он живет.

– Ну, если вам так необходимо ехать, – заметил Сун Цзян, – не смею вас больше удерживать. Но когда будет свободное время, приезжайте с нами повидаться.

В знак благодарности У Сун отвесил Сун Цзяну низкий поклон. Тем временем Чай Цзинь принес деньги и вручил их У Суну.

– Извините меня, господин сановник, что я доставил вам столько хлопот, – благодарил У Сун хозяина.

Он увязал свой узел, выбрал палицу и собрался в путь. Чай Цзинь распорядился устроить гостю торжественные проводы. У Сун одел только что сшитую ватную куртку, фанъянскую войлочную шляпу, взвалил на плечи узел, взял палицу и, распрощавшись, совсем уж было двинулся в путь, как вдруг Сун Цзян сказал:

– Обождите, дорогой друг! – и, пройдя к себе в комнату, взял немного серебра и, догнав У Суна за воротами усадьбы, сказал: – Я провожу вас.

У Сун попрощался с хозяином, а Сун Цзян и Сун Цин отправились вместе с У Суном. Сун Цзян также простился с Чай Цзинем, сказав:

– Я тоже покину вас ненадолго! – И они втроем вышли из усадьбы.

Когда они прошли семь ли, У Сун начал прощаться с друзьями:

– Уважаемые братья! Вы и так прошли очень далеко, прошу вас, вернитесь обратно. Господин Чай Цзинь будет беспокоиться о вас!

– Ничего, мы проводим вас еще немножко, – сказал Сун Цзян.

Беседуя о всякой всячине, они, сами того не замечая, проделали еще три ли. Тогда У Сун взял Сун Цзяна за руку и сказал:

– Дорогой брат! Незачем провожать меня дальше; Недаром говорится: «Провожай гостя хоть на тысячу ли, а расставаться все равно придется».

– Пройдем еще чуточку, – сказал Сун Цзян и добавил, указывая вперед: – Вон там, у дороги, виднеется кабачок, пойдемте выльем на прощанье еще чашечки по три вина!

Они вошли в кабачок. Сун Цзян занял место хозяина, У Сун, прислонив к стене свою палицу и положивши вещи, сел напротив, на место гостя, а Сун Цин пристроился сбоку. Подозвав слугу, они заказали закусок, вина и фруктов, и вскоре все это было им подано. Когда же они выпили по нескольку чашек вина, то увидели, что. солнце уже склоняется к западу, и У Сун сказал Сун Цзяну:

– Время уже позднее, и если вы не гнушаетесь мною, уважаемый брат мой, то разрешите мне отвесить полагающиеся по обычаю четыре земных поклона и побрататься с вами!

Эти слова доставили Сун Цзяну огромную радость. Тогда У Сун встал и четырежды поклонился Сун Цзяну. Тот велел Сун Цину достать слиток серебра в десять лян и передать его названому брату. Однако У Сун решительно отказался принять это серебро:

– Старший брат мой! Вы сами в гостях, и эти деньги вам пригодятся.

– Не беспокойтесь об этом, друг мой! – сказал Сун Цзян. – А если вы откажетесь от серебра, я не смогу считать вас своим братом.

У Суну не оставалось ничего иного, как поблагодарить и с поклоном принять серебро. Затем Сун Цзян достал еще немного мелочи и расплатился с хозяином кабачка. У Сун взял свою палицу и вещи, втроем они вышли из кабачка и тут распрощались. Со слезами на глазах У Сун в последний раз поклонился им и двинулся в путь, а Сун Цзян с Сун Цином долго еще стояли у дверей кабачка и лишь тогда двинулись обратно, когда У Сун скрылся из виду. Однако не прошли они и пяти ли, как увидели, что навстречу им едет верхом сам Чай Цзинь, за которым следовали еще две запасные лошади. Сун Цзян был польщен таким вниманием; они сели на лошадей и вернулись в усадьбу. По возвращении домой, они прошли во внутренние комнаты и снова начали пировать. Так братья Сун стали жить в усадьбе Чай Цзиня.

Но речь сейчас пойдет о другом. Прежде всего надо сказать о том, что У Сун, расставшись с Сун Цзяном, остановился переночевать на постоялом дворе. На следующее утро он встал, приготовил себе завтрак, расплатился за ночлег, увязал свои вещи и, взяв палицу, тронулся в путь. Идя по дороге, он раздумывал: «От вольных людей я много хорошего слышал о Сун Цзяне – Благодатном дожде, и все, что они говорили, оказалось правдой. Большое счастье побрататься с таким человеком».

Несколько дней У Сун находился в пути и, наконец, достиг уезда Янгу. Но до уездного города было еще далеко. С утра У Сун прошел довольно большое расстояние и в полдень почувствовал, что сильно проголодался. Как раз в это время он увидел неподалеку маленький кабачок, над входом которого развевался флаг с надписью: «Выпьешь три чашки и не пройдешь перевала».

Войдя в кабачок, У Сун поставил рядом с собой свою палицу и крикнул:

– Хозяин, дай‑ка мне поскорее выпить и закусить! Хозяин тотчас же принес три чашки, палочки для еды, блюдо с горячими закусками и все это поставил на стол перед У Суном. Потом он налил гостю полную чашку вина, которую тот осушил одним духом.

– Да, винцо крепкое! – сказал У Сун. – Хозяин, а не найдется ли у тебя к этому вину чего‑нибудь поосновательней на закуску?

– Есть вареная говядина, – сказал хозяин.

– Вот и хорошо! – обрадовался У Сун. – Отрежь‑ка мне два цзиня.

Хозяин пошел во внутреннее помещение, отвесил два цзиня вареной говядины и, нарезав ее, подал на блюде У Суну. Потом он налил У Суну вторую чашку вина, и тот снова выпил и похвалил:

– Доброе вино, хозяин!

Налил ему хозяин и третью чашку, но больше вина не подавал. Тогда У Сун постучал по столу и, подозвав хозяина, спросил:

– Что ж ты мне больше не подливаешь?

– Если уважаемый гость желает, я могу принести еще мяса.

– Но я хочу вина, – сказал У Сун, – хоть и от мяса не откажусь.

– Мяса я вам сейчас нарежу, уважаемый гость, – сказал хозяин, – но вина больше не подам.

– Что за чудеса! – удивился У Сун и, обращаясь к хозяину, спросил: – Почему ты не хочешь дать мне еще немного вина?

– Уважаемый гость! – оказал хозяин. – Ведь на вывеске у дверей написано: «Выпьешь три чашки и не пройдешь перевала».

– Что это значит? – спросил У Сун.

– А то, – отвечал хозяин, – что хоть у нас вино и свое, самодельное, но по вкусу и качеству не уступает настоящему выдержанному вину. Кто выпьет три чашки, сразу пьянеет и уже не может пройти перевал, находящийся на пути. Вот почему мы и назвали наш кабачок: «Выпьешь три чашки и не пройдешь перевала». Поэтому четвертой чашки путники уже не спрашивают.

– Если это правда, – засмеялся У Сун, – так почему же я выпил три чашки и не опьянел? – Свое вино я назвал «Ароматом, проникающим сквозь бутыль», или еще: «Вино, что валит с ног за порогом». На вкус оно тонкое и приятное, а пройдет немного времени – и свалишься с ног.

– Не болтай глупостей, – сказал У Сун. – Что ж, я тебе не заплачу за него, что ли? Налей‑ка мне лучше еще три чашки!

Убедившись, что У Сун не пьян, хозяин снова наполнил все три чашки. У Сун выпил и сказал:

– А в самом деле хорошее вино! Давай‑ка, хозяин, уговоримся: я стану платить тебе отдельно за каждую чашку, а ты знай подливай!

– Уважаемый гость, – продолжал уговаривать его хозяин. – Не надо больше пить. Ведь этим вином недолго и до бесчувствия упиться, а тогда ничем не поможешь!

– Да брось ты чушь городить! – рассердился, наконец, У Сун. – Если б ты даже подлил в вино зелья, то и тогда мой нос разнюхал бы!

Видя, что такого не переспоришь, хозяин снова налил ему три чашки.

– А ну‑ка принеси еще цзиня три мяса! – приказал У Сун.

Хозяин удалился, нарезал еще два цзиня вареной говядины и наполнил вином три чашки. А У Сун знай себе ел да пил. Наконец, он достал серебро и, подозвав хозяина, сказал:

– Посмотри‑ка, хозяин, хватит тут заплатить за вино и закуски, которые я брал у тебя?

– Даже многовато, – оказал тот, пересчитав серебро, – вам полагается еще сдача.

– Никакой мне сдачи не нужно, – сказал У Сун. – Налей‑ка мне лучше на эти деньги еще вина.

– Уважаемый гость! – воскликнул хозяин. – Да разве вы столько выпьете? За ваши деньги причитается еще шесть чашек!

– Ну раз причитается, так давай их сюда полностью, – сказал У Сун.

– Вы вон какой здоровенный! – сказал хозяин. – Как напьетесь пьяным и свалитесь, так вас и не поднять!

– Хорош бы я был, если бы тебе еще пришлось меня подымать! – возмутился У Сун.

Но хозяин кабачка упорно отказывался подавать вино. Тогда У Сун разозлился и заорал:

– Что, я у тебя бесплатно пью, что ли? Перестань меня сердить, не то я все тут к чертям разнесу! Вверх дном переверну твой дрянной кабачок!

«Ну, парень, видно, готов! – подумал про себя хозяин, – и раздражать его не стоит». Он наполнил вином еще шесть чашек и подал У Суну. Лишь опорожнив восемнадцатую чашку, У Сун, наконец, взял свою палицу и, поднявшись, сказал:

– А ведь я еще не пьян, хозяин! – и, выйдя из дверей кабачка на улицу, он рассмеялся и сказал: – Вот тебе и «Выпьешь три чашки и не пройдешь перевала», – и, взяв в руки палицу, зашагал прочь.

Однако хозяин кабачка поспешил вслед за ним, крича вдогонку:

– Уважаемый гость, куда это вы направились?

– Что тебе надо? – спросил, остановившись, У Сун. – Разве я не расплатился с тобой?

– Это я из добрых намерений, – сказал хозяин кабачка. – Вернитесь‑ка обратно и прочитайте объявление властей.

– Что там еще за объявление? – спросил У Сун.

– Да о том, что на перевале Цзин‑ян‑ган, который лежит перед вами, недавно появился огромный тигр с глазами навыкате и белым пятном на лбу, – сказал хозяин. – Он нападает на путников, идущих через перевал ночью, и пожирает их. Так погибло уже человек тридцать. Сейчас власти приказали охотникам в определенный срок убить этого тигра. На дороге к перевалу повсюду вывешены объявления о том, что проходить через перевал можно лишь группами и только до вечера. Ночью переход запрещен, в особенности одиноким путникам. Если человек идет один, он должен подождать попутчиков. Сейчас как раз уже наступило то время, когда переход запрещается, а вы, я смотрю, идете, как ни в чем не бывало. Так вы можете ни за что ни про что погибнуть. Вам лучше провести ночь у меня, а завтра утром, когда соберется человек тридцать, вы пойдете все вместе через перевал.

Выслушав его, У Сун рассмеялся и сказал:

– Я из города Цинхэ, ходил через этот перевал раз двадцать и никогда не слышал, чтобы здесь водились тигры. Брось‑ка ты меня морочить всякими дурацкими рассказами! Никакой тигр мне не страшен!

– Я лишь желал предупредить вас об опасности, – сказал хозяин кабачка. – Если вы мне не верите, идите и сами прочитайте объявление властей!

– Да что за чертовщину ты порешь! – крикнул У Сун. – Если там и есть тигр, я все равно его не испугаюсь! Ты, видно, позарился на мое добро и хочешь ночью убить и ограбить меня, вот и стараешься запугать меня своим дурацким тигром!

– Подумать только! – обиделся кабатчик. – Ему добра желаешь, а он вот как это понимает! Это вместо того, чтобы сказать спасибо! Ну как знаешь, не веришь, так иди себе на здоровье! – и, покачивая головой, хозяин вернулся в кабачок.

У Сун же со своей палицей в руках зашагал к перевалу Цзин‑ян‑ган. Сделав около пяти ли, он оказался у подножья горы и здесь увидел большое дерево, с которого был снят кусок коры и выведены две строчки иероглифов. У Сун немного знал грамоту и, подняв голову, прочел: «В связи с тем, что за последнее время на перевале Цзин‑ян‑ган есть случаи нападения на людей тигра, прохождение через перевал разрешается с девяти до трех часов дня только группами. Не подвергайте себя опасности!»

Прочитав это, У Сун рассмеялся и сказал:

– Все это штучки кабатчика. Он запугивает путников, чтобы заставить их ночевать в своем кабачке. А какого черта мне‑то бояться! – и, взяв наперевес свою палицу, он стал подниматься в гору. День клонился к вечеру. Багровый диск солнца медленно опускался за горы. Под действием винных паров У Сун медленно взбирался на гору. Но не прошел он и половины ли, как увидел полуразрушенную кумирню, а на ее воротах объявление с казенной печатью. У Сун остановился и стал читать. Объявление гласило: «Настоящим уездное управление Янгу предупреждает торговцев и путников, что на перевале Цзин‑ян‑ган недавно появился огромный тигр, который нападает на людей. Всем старостам близлежащих деревень приказано совместно с охотниками уничтожить зверя. Торговцам и путникам, следующим по этой дороге, разрешается проходить здесь только группами с девяти часов утра до трех часов дня. В остальное время, а равно и одиноким путникам, во избежание опасности, проход воспрещается. О вышеизложенном доводится до всеобщего сведения. Правление Чжэнхэ, год, месяц, число».

Прочитав это объявление, У Сун только теперь поверил, что в этих местах и в самом деле водится тигр. Он хотел было вернуться в кабачок, но потом подумал: «Если я вернусь туда, хозяин станет издеваться надо мной да еще подумает, что я трус. Нет, нельзя идти обратно», – решил он.

– Да какого черта мне бояться! Пойду вперед, а там посмотрим! И он двинулся дальше.

Через некоторое время У Сун почувствовал, как заиграло в нем вино. Он отбросил за спину войлочную шляпу, взял палицу подмышку и начал подыматься на перевал. Обернувшись, он увидел, как солнце медленно село за гору. Стояла как раз десятая луна. Дня были короткие, ночи длинные, и темнело очень рано. Продолжая путь, У Сун говорил себе: «Какой там еще тигр? Просто народ запугал друг друга и теперь боится проходить через перевал».

У Сун шел вперед, а вино все больше и больше горячило его. Держа в одной руке палицу, он другой распахнул рубашку. Покачиваясь из стороны в сторону, У Сун пробирался через густой лес. Вскоре он увидел гранитную глыбу, большую и гладкую, точно полированную. Подойдя ближе, он прислонил к ней свою палицу и сам повалился на нее, чтобы немного вздремнуть.

И вдруг в воздухе словно пронесся вихрь. В лесу раздался сильный шум, как будто от падения чего‑то тяжелого, и в тот же момент из чащи выпрыгнул огромный тигр с выпученными глазами и белым пятном на лбу. Увидев его, У Сун даже вскрикнул: «Ай‑я!» – и, скатившись с камня, схватил свою палицу и спрятался за каменной глыбой. А тигр, испытывая, вероятно, сильную жажду и голод, шел, припадая к земле. Затем он напрягся всем телом и прыгнул вперед. У Сун от испуга покрылся холодным потом и сразу протрезвел.

Но события развертывались гораздо быстрее, чем об этом рассказывается. Увидев, что тигр вот‑вот кинется на него, У Сун отскочил в сторону и очутился у него за спиной. А надо сказать, что тигр не выносит, когда человек обходит его сзади. Поэтому, упершись передними ногами в землю, зверь попытался ударить его задними ногами. Но У Сун и тут успел уклониться в сторону. Тогда тигр так зарычал, что в воздухе словно гром прокатился, и гора задрожала, и, напружинив свой хвост, крепкий как железо, хотел ударить им врага, но и тут У Сун увернулся. Вы должны знать, что, нападая на человека, тигр прыгает, бьет задними лапами и хвостом. Но когда эти три приема ему не удаются, он наполовину теряет свою силу. Как только тигр увидел, что и удар хвостом не попал в цель, он снова зарычал и с понурым видом побрел прочь. Тогда У Сун схватил обеими руками свою палицу и, размахнувшись что было силы, ударил ею. Раздался оглушительный треск, и на голову ему посыпались сучья:и листья. У Сун увидел, что в спешке промахнулся и угодил по засохшему дереву, отчего палица переломилась надвое, и в руках остался лишь обломок.

Тут тигр дико зарычал и, повернувшись к У Суну, со страшной яростью прыгнул вперед. Но У Сун отскочил в сторону шагов на десять, и передние лапы зверя оказались как раз у его ног. Отбросив обломок палицы, У Сун обеими руками схватил тигра за загривок и изо всех сил прижал его голову к земле. Как ни силился тигр вырваться, ничего не выходило. У Сун все сильнее и сильнее прижимал его к земле, ни на минуту не выпуская, и непрерывно колотил его ногами по морде. Тигр страшно рычал и с такой силой скреб землю передними лапами, что вырыл яму и под ним образовались две кучи земли. У Сун тыкал тигра мордой в эту яму, и зверь стал заметно ослабевать. Тогда У Сун, продолжая крепко держать тигра левой рукой за загривок, потихоньку высвободил правую руку, сжал ее в кулак и, словно железным молотом, начал со страшной силой бить зверя по голове. После семидесятого удара из глаз, носа и ушей тигра хлынула кровь, и он повалился, испустив последний вздох.

Только теперь У Сун отпустил зверя, направился к сосне и стал отыскивать обломок своей палицы. Опасаясь, что тигр еще не сдох, он вернулся и снова ударил его. Убедившись, что тигр уже не дышит, он отбросил свою палицу и подумал: «Как бы мне стащить этого тигра с горы?» Он приблизился к зверю, но оказался не в состояния вытащить его из лужи крови. Да оно и понятно: после такой затраты сил, руки и нога у него ослабли.

Тогда У Сун вернулся к гранитному камню, уселся там и стал размышлять. «Теперь уже совсем темно, – думал он. – Если здесь снова появится тигр, то мне уже с ним не справиться. Нужно как‑нибудь спуститься с перевала, а завтра утром решу, что делать». Он разыскал на земле у подножья камня свою шляпу и, обогнув рощу, стал медленно спускаться с перевала.

Но не прошел он и половины ли, как вдруг увидел в выжженной солнцем траве еще двух тигров. От неожиданности У Сун даже вскрикнул:

– Ай‑я! Ну, теперь‑то мне конец!

Но вдруг эти тигры встали под деревьями на задние лапы. Приглядевшись попристальнее, У Сун понял, что это люди, напялившие на себя тигровые шкуры; в руках они держали рогатины с пятью зубьями. Увидев У Суна, они, перепугались не меньше его самого и прерывающимся от страха голосом стали его расспрашивать:

– Ты… ты… что же это, наверно съел сердце лисы, печень барса и лапу льва и думаешь, что твоя храбрость спасет тебя? Как же ты осмелился ночью один и без оружия идти через перевал?! Да ты… ты… что, человек или оборотень какой?

– А вы‑то кто такие? – в свою очередь спросил У Сун.

– Мы – здешние охотники, – ответили те.

– Так зачем же вы пришли на перевал? – снова спросил он.

– Ты что ж, с луны свалился, что ли? – удивлялись охотники. – Недавно на перевале Цзин‑ян‑ган появился огромный тигр и каждую ночь нападает на людей. От него погибло уже человек восемь наших охотников, а скольких этот зверь пожрал путников – и не счесть. Начальник нашего уезда приказал старостам всех деревень вместе с охотниками уничтожить зверя. Но он такой огромный, что и не подступишься. Кто же осмелится пойти на него? Из‑за этого зверя мы уж столько палочных ударов получили, что счет им потеряли, а все никак его не поймаем! Нынче ночью опять пришла наша очередь идти на зверя. Мы прихватили с собой человек десять крестьян, вокруг горы расставили в разных местах, самострелы с отравленными стрелами, а сами притаились в засаде. И вдруг видим, что ты спокойно идешь с перевала. Вот мы и испугались. Но кто же ты все‑таки такой? И видел ли ты тигра?

– Я из уезда Цинхэ, и зовут меня У Сун, второй в роду, – ответил он. – Я только что был на перевале, на лесной опушке, и наткнулся там на тигра. Ногами и кулаками я забил его до смерти.

Слушавшие его рассказ охотники так и застыли от изумления.

– Ну, это ты врешь! – сказали они, наконец.

– Если не верите, взгляните на меня – я весь в крови.

– Да как же тебе удалось убить его? – спросили охотники. Тогда У Сун подробно рассказал им о своей схватке с тигром. Слушая его, охотники лишь ахали от изумления да громко радовались. Потом они позвали крестьян, которых оказалось человек десять, вооруженных рогатинами, большими луками, кинжалами и пиками. Увидев их, У Сун спросил охотников:

– Почему же они не пошли на гору вместе с вами?

– Да тигр‑то уж больно свирепый, вот они и не решились дальше идти, – ответили ему.

Когда все собрались, охотники попросили У Суна еще раз рассказать о том, как он убил тигра, и, выслушав его, никак не могли поверить.

– Ну, раз вы сомневаетесь, – сказал У Сун, – пойдемте со мной, и вы сами убедитесь.

У каждого из крестьян имелись при себе кремни и огниво. Они тотчас же высекли огонь, засветили факелы и двинулись на перевал вслед за У Суном. Когда они поднялись туда, то увидели мертвого тигра. Его огромная туша горой вздымалась на земле. Это зрелище доставило всем большую радость, и они тотчас же послали человека в деревню доложить об этом старосте и наиболее уважаемым жителям. Крестьяне привязали тигра к двум шестам и, взвалив на плечи, стали спускаться с перевала.

У подножья горы их встречало человек восемьдесят. Тушу убитого тигра торжественно пронесли перед всеми собравшимися; У Суна же усадили на носилки и понесли в деревню, в дом самого именитого жителя. Возле деревни их встречала большая толпа во главе со старостой.

Тушу опустили перед домом. Здесь собралось человек тридцать местных охотников, которые пришли поглядеть на У Суна и порасспросить его. Присутствующие почтительно спрашивали о его имени, а также откуда он родом. Он сообщил им, как его зовут, сказал, что уроженец соседнего уезда Цинхэ и в семье второй сын. Сейчас он возвращается на родину из Цанчжоу и вчера вечером так основательно выпил в кабачке, что хмельной пошел через перевал и столкнулся с тигром. Он рассказал также, каик забил тигра до смерти. Слушая его, присутствующие поражались и говорили:

– Вот это герой! Настоящий герой!

Охотники поднесли У Суну дичи и вина. Но после схватки с тигром он был так утомлен, что больше всего хотел спать. Тогда хозяин дома велел работникам приготовить ему постель в комнате для гостей и пригласил У Суна отдыхать.

На рассвете староста деревни отправил гонца в уездный город доложить о событии и приказал сделать носилки, чтобы отправить туда убитого тигра. Когда наступило утро, У Сун встал, умыл лицо и прополоскал рот. Возле дома в ожидании стояли все почетные жители села, которые принесли с собой баранью тушу и вино. У Сун оделся, повязал голову косынкой и, выйдя из комнаты, поздоровался с собравшимися.

Крестьяне преподнесли ему мясо и вино и сказали:

– Этот зверь погубил много человеческих жизней. Сколько охотников подвергалось из‑за него наказанию палками! Но теперь благодаря такому мужественному человеку, как вы, наша местность избавлена от этого бедствия! Вы герой и оказали нам великое благодеяние. Теперь население деревни будет жить спокойно и путешественники смогут без страха проходить здесь.

– Это не моя заслуга, – отвечал, благодаря их, У Сун. – Если бы не вы, мне ничего не удалось бы сделать.

Все присутствующие поздравляли У Суна с победой и целое утро пировали. Потом принесли носилки, на которые уложили тушу убитого тигра. Многие жители подарили куски красного шелка, которыми украсили У Суна. Вещи свои У Сун оставил в деревне и, сопровождаемый жителями, двинулся в уездный город.

Как раз в это время прибыли гонцы начальника уезда, посланные встретить У Суна. Приветствуя его, они распорядились подать герою удобные носилки, которые держали четверо человек. Затем вся процессия двинулась в город. Впереди на носилках несли убитого тигра, который также был украшен ярко‑красными шелковыми лентами.

А в это время жители города Янгу, прослышав о том, что какой‑то смельчак, убивший на перевале Цзин‑ян‑ган огромного тигра, должен прибыть в город, все как один высыпали на улицы взглянуть на него. Город шумел, как потревоженный улей. У Сун со своих носилок видел лишь море голов, – народ заполнил все улицы и переулки: все вышли встречать его и посмотреть на тигра.

Когда процессия подошла к воротам уездного управления, начальник уезда был уж там и ожидал их прибытия. У Сун сошел с носилок, а тигра положили у входа. Взглянув на У Суна, а затем на тигра, шерсть которого отливала, как парча, начальник подумал: «Только такой человек мог справиться со столь огромным тигром» – и пригласил У Суна войти в управление. Войдя в зал, У Сун по этикету приветствовал начальника уезда, после чего тот спросил:

– Ну‑ка, герой, победитель тигра, расскажите, как удалось вам убить этого зверя?

Тогда У Сун снова рассказал всю историю сначала. Выслушав его рассказ, все присутствовавшие так и замерли от изумления. Начальник уезда здесь же в управлении преподнес У Суну несколько чашечек вина и тысячу связок монет, собранных богатыми горожанами в подарок герою.

– Я не осмеливаюсь принять этого подарка потому, – почтительно возразил У Сун, – что хоть я и убил тигра, но дело тут не в моей заслуге, а в счастье, которое сопутствует вам, господин начальник. Мне просто повезло. Я слышал, что из‑за этого тигра пострадали местные охотники, и думаю, что будет всего справедливее разделить эти деньги между ними.

– Ну, если вы считаете, что нужно сделать именно так, то пусть будет по‑вашему, – согласился начальник уезда.

И когда У Сун раздал присутствовавшим здесь охотникам деньги, начальник уезда понял, что он человек благородный, и решил назначить У Суна на должность начальника охраны.

– Хоть вы сами родом из города Цинхэ, но ведь отсюда это рукой подать. Поэтому я и решил предложить вам должность начальника охраны. Что вы на это скажете?

– Если вы находите возможным оказать мне подобную милость и назначить на столь почетную должность, то я сочту это благодеянием и буду помнить вас всю жизнь, – сказал У Сун, опускаясь на колени.

Тогда начальник уезда приказал тут же вызвать писаря и составить соответствующую бумагу. Таким образом, в тот же день У Сун сделался начальником местной охраны. Все именитые горожане пришли поздравить его с назначением и пожелать ему дальнейших успехов. Пять дней подряд продолжалось празднество, а У Сун думал: «Возвращался я в свой родной город Цинхэ повидаться с братом и нежданно‑негаданно оказался начальником охраны в уезде Янгу». Начальнику уезда У Сун пришелся по душе, и слава о нем стала распространяться по всей округе.

Прошло несколько дней. И вот однажды, когда У Сун, выйдя из уездного управления, прогуливался, за его спиной вдруг раздался голос:

– Начальник У Сун! Вы пошли теперь в гору, так что и смотреть на меня не хотите!

Обернувшись, У Сун даже вскрикнул от удивления:

– Ай‑я! Да как же ты очутился здесь?

Если бы У Сун не встретил этого человека в городе Янгу, возможно не произошло бы кровавое убийство. Вот уж поистине верно говорится:

Меч разъярившийся вскинулся вновь.

Снова сверкает багряная кровь.

Сабли взнесенной блестит синева, –

Чья‑то на землю летит голова.

Кто же окликнул У Суна, вы, читатель, узнаете из следующей главы.

 

Глава 23

повествующая о том, как старуха Ван за взятку занималась сводничеством и как Юнь‑гэ во имя справедливости учинил в чайной большой скандал

В тот день, о котором уже рассказывалось, У Сун, взглянув на окликнувшего его человека, тут же повалился ему в ноги. Это был не кто иной, как родной брат У Суна – У Далан. Кланяясь ему, У Сун говорил:

– Я уже больше года не видел тебя, уважаемый мой брат. Как же ты очутился здесь?

– Дорогой брат, – отвечал У Далан. – Ты ведь так давно уехал, почему же ты ни разу не прислал мне письма? Я и бранил тебя и тосковал по тебе.

– Как же так, дорогой брат? И бранить человека и тосковать по нем? – спросил У Сун.

– Бранил я тебя вот за что, – оказал У Далан. – Пока ты жил в Цинхэ, то только и делал, что пьянствовал, а напившись, обязательно лез в драку. Тебя все время таскали по судам, да еще вдобавок и меня вызывали. Ведь не проходило и месяца спокойно. Много горя причинил ты мне. Но недавно я обзавелся семьей, жена моя родом из Цинхэ. И теперь всякий, кому не лень, стал приходить и обижать меня, а заступиться некому. Пока ты был дома, никто, конечно, и пикнуть не смел. Но едва ты ушел, житья мне не стало, – пришлось перебраться и снять здесь квартиру. Вот почему я тосковал о тебе.

Надо пояснить вам, читатель, что хоть братья и были сыновьями одной матери, но У Сун вырос крепким и рослым, ростом был восьми чи и обладал неимоверной силой, иначе разве мог бы он оправиться со свирепым тигром? У Далан же не достигал и пяти чи, лицо его было безобразно, а голова своей странной формой вызывала смех. Из‑за карликового роста жители города Цинхэ прозвали его Корявым сморчком.

В этом городе в одной богатой семье жила служанка по имени Пань Цзинь‑лянь. Девушке было немногим более двадцати лет, и она была очень недурна собой. Хозяин стал приставать к служанке, но она не принимала его ухаживаний и даже пригрозила сказать об этом госпоже. Тогда хозяин обозлился и решил выдать ее замуж за старшего У, причем не только ничего с жениха не взял, но еще и сам дал приданое.

Не успел У Далан жениться, как нашлись в городе злые повесы, который стали приходить к его дому и издеваться над ним. А молодая жена, увидев, что муж ее невзрачен да и повеселиться не умеет как следует, почувствовала к нему презрение. Сама же она, наоборот, любила развлечения и очень хотела завести любовника. А так как старший У был человеком слабым и скромным, то банда бездельников постоянно издевалась над ним. и, подходя к его дому, выкрикивала: «А лакомый кусок баранины попал собаке в рот!» Наконец, жить в Цинхэ стало невмоготу, он решил переехать в Янгу и снять себе там квартиру. Он поселился на улице Цзышицзе, Красных камней, стал торговать жареными лепешками. В тот день старший У как раз торговал своим товаром у дверей уездного управления и, когда встретил У Суна, сказал ему:

– Последние дни, брат, на улицах только и разговоров было, что о каком‑то богатыре по имени У, который убил здоровенного тигра на перевале Цзин‑ян‑ган и в награду за то назначен командовать уездной охраной. Я сразу подумал, что это, верно, ты, но встретить тебя удалось только сейчас. Сегодня торговать я больше не буду, и мы с тобой отправимся ко мне.

– А где ты живешь, брат? – спросил его У Сун.

– Да вот, если пройдешь немного вперед, – ответил тот, указывая рукой, – то как раз и будет наша улица.

У Сун подхватил коромысло брата, а старший У пошел впереди. Пройдя немного и повернув за угол, они вышли на улицу Красных камней и вскоре поравнялись с домом возле чайной. Подойдя к двери, старший У крикнул:

– Жена, открой!

Дверь тут же отворилась, и послышался женский голос:

– Что это ты сегодня так рано вернулся?

– Я пришел с твоим деверем, – отвечал старший У. – Познакомьтесь‑ка! – и, взяв у брата коромысло, он первым вошел в дом, но тут же вернулся:

– Прошу тебя, брат, войти и познакомиться со своей невесткой!

Откинув занавеску, У Сун вошел в комнату и увидел невестку.

– Жена, – сказал старший У, – человек, который убил тигра на перевале Цзин‑ян‑ган и в награду был назначен начальником охраны, действительно оказался моим младшим братом.

Услышав это, женщина сложила руки и низко поклонилась У Суну:

– Разрешите поздравить вас и пожелать вам всяческого счастья, дорогой деверь! – сказала она.

– Прошу вас, сядьте, дорогая невестка, – сказал У Сун в ответ на ее приветствие. И когда женщина села, он почтительно отвесил ей земной поклон. Невестка бросилась к нему и стала поднимать его со словами:

– Дорогой деверь! Я недостойна подобного почета, и ваше внимание смущает меня.

– И все же вы должны принять от меня эти поклоны, – настаивал У Сун.

– От моей названой матери, нашей соседки Ван, – продолжала женщина, – я слышала, что какой‑то герой убил тигра и едет в наш город. Она еще взяла меня с собой, когда шла смотреть на него, однако мы опоздали и так и не увидели его. А это оказывается вы! Пройдемте, дорогой деверь, посидим наверху!

Все втроем они поднялись в верхнюю комнату и там уселись. Затем, взглянув на мужа, женщина сказала:

– Я побуду здесь с деверем, а ты сходи достань вина и закусок на угощенье.

– Ладно, – согласился муж. – Ты, брат, посиди тут, я скоро вернусь, – и он сошел вниз.

Оставшись наедине с деверем, женщина, оглядывая его статную фигуру, думала: «Кровные они с мужем братья, а какая между ними разница. Смотри, какой он огромный. Вот с таким мужем можно было бы сказать, что не зря на свете прожила. А как взглянешь на моего, так уж и впрямь Корявый сморчок. На черта больше похож, чем на человека. Какая же я невезучая! Вот У Сун даже тигра сумел убить. Верно, очень сильный он человек… Говорят, он не женат, так почему бы не переехать ему к нам? Вот уж никак не думала, что представится мне случай пожить с настоящим мужчиной». При этой мысли на лице ее заиграла улыбка, и, обращаясь к У Суну, невестка сказала:

– Давно ли вы прибыли в наши края, дорогой деверь?

– Да уж больше десяти дней, – отвечал У Сун.

– А где вы живете? – продолжала она интересоваться.

– Живу пока при уездном управлении, – сказал У Сун.

– Да ведь там вам, наверно, неудобно, – заметила она.

– Ничего, я человек одинокий, хозяйство у меня нехитрое и прислуживают мне стражники.

– Ну разве могут они угодить вам, – сказала она. – Почему бы вам не переселяться сюда и не жить вместе с нами одной семьей? Я бы стала готовить вам и чай и еду, все бы сама делала и, думаю, лучше бы за вами ухаживала, чем ваши стражники. Вы по крайней мере знали бы, что готовят вам чисто и опрятно.

– Я очень вам благодарен, дорогая невестка, – сказал У Сун.

– А может быть, у вас есть жена? – не унималась женщина. – Так привели бы ее сюда познакомиться.

– Нет, я еще не женат, – отвечал У Сун.

– А сколько же вам лет? – продолжала расспрашивать невестка.

– В этом году исполнилось двадцать пять, – ответил он.

– На три года старше меня, – заметила невестка. – А прибыли вы откуда, дорогой деверь?

– Я прожил более года в Цанчжоу и не знал, что брат мой переехал сюда.

– Да всего сразу и не расскажешь, – сказала невестка. – Когда я вышла за вашего брата, то многие стали издеваться над его скромностью, и не стало уже никакой возможности жить в Цинхэ, вот мы и переехали сюда. Если бы муж мои был таким же героем, как вы, кто осмелился бы его задевать?

– Брат мой всегда был человек скромный и не отличался грубостью, как я, – оказал У Сун.

– Неверно вы судите, – засмеялась невестка. – Ведь не зря говорят: «Когда человек слаб телом, ему и жить трудно». Я вот по характеру непоседливая и терпеть не могу людей, которые три раза отвечают, даже головы не поворачивая, а уж если на четвертый поворотятся, так всем телом.

– Зато мой брат не натворит какой‑нибудь беды, – сказал У Сун, – и не заставит вас печалиться.

В это время вернулся старший У. Он оставил на кухне купленные им вино, мясо и фрукты, поднялся наверх и сказал:

– Ну, женушка, пойди приготовь нам угощение!

– Какой же ты бестолковый человек, – отозвалась жена. – Здесь сидит мой деверь, а ты хочешь, чтобы я бросила его и занялась стряпней.

– Не стесняйтесь, дорогая невестка, делайте то, что вам нужно, – сказал У Сун.

– А почему бы не позвать нашу соседку, тетушку Ван, и не поручить ей устроить все, как нужно, – предложила женщина. – Как только ты сам не можешь до этого додуматься!

Тогда старший У отправился за соседкой, и та все им приготовила. Закуски принесла наверх и расставила на столе, – здесь были и мясо, и рыба, и фрукты, а вскоре подали и подогретое вино. Старший У пригласил жену занять место во главе стола, У Суна посадил напротив, а сам примостился сбоку. Когда же он налил всем вина, жена его подняла чашку и сказала:

– Дорогой деверь, не обессудьте, что не можем угостить вас чем‑нибудь особенным. Выпейте, пожалуйста, чашечку вина.

– Что вы, что вы, дорогая невестка, я и так вам за все благодарен, – сказал У Сун.

Старший У все время хлопотал, то бегал вниз за вином, то разливал вино, так что у него почти не осталось времени даже посидеть за столом. А жена его так и сияла от удовольствия и без умолку болтала.

– Дорогой деверь, что же вы не попробуете рыбки или мяса, – то и дело приговаривала она, выбирая лакомые куски и передавая их У Супу.

У Сун же был человеком прямодушным и к невестке относился по‑родственному. Ему и невдомек было, что эта женщина, которая раньше была служанкой, очень легкомысленна. А его добрый и тщедушный старший брат вовсе не знал, как принимать гостей. Между тем жена старшего У выпила несколько чашек вина и глаз не сводила с У Суна, так что он даже почувствовал себя неловко, опустил голову и старался больше не глядеть на нее. Когда они порядком выпили, У Сун встал со своего места и собрался идти, но брат стал его удерживать, приглашая выпить еще немного.

– Нет, не стоит больше пить, – сказал У Сун, – я приду к вам, брат, как‑нибудь в другой раз.

Супруги проводили его до дверей. Прощаясь, жена У сказала:

– Дорогой деверь, обязательно переезжайте к нам. Если вы не поселитесь в нашем доме, над нами станут смеяться. Как‑никак не чужой вы человек, а родной брат, – и, обращаясь к мужу, она добавила: – А ты, муженек, приготовь комнату и пригласи брата жить вместе с нами, чтобы соседи не осуждали нас.

– Это ты дело говоришь, женка, – поддержал ее старший У. – Переезжай к нам, братец, тогда и мне легче будет, – сказал он У Суну.

– Ну, если вы оба думаете, что так будет лучше, – сказал У Сун, – я сегодня же вечером перенесу свои вещи.

– Смотрите же, дорогой деверь, – сказала женщина, – не забывайте, что я буду ждать вас.

Покинув дом своего брата, У Сун прямо с улицы Красных камней отправился в управление, где как раз в этот момент находился начальник уезда. У Сун почтительно обратился к нему:

– На улице Красных камней живет мой брат. Я хотел бы переехать к нему на жительство. Я постоянно буду находиться в управлении и исполнять свои обязанности. Не осмеливаясь переехать самовольно, я решил просить на это разрешения вашей милости.

– Вы выполняете свой долг перед старшим братом, – ответил начальник уезда, – и я не могу запретить вам это. Но смотрите, каждый день приходите в управление, чтобы быть на месте, если понадобитесь.

Поблагодарив начальника за разрешение, У Сун собрал вещи и постель, сложил новую одежду и полученные им недавно подарки и, позвав стражника, велел ему перенести все это в дом брата. Когда невестка увидела его, она так обрадовалась, будто темной ночью драгоценность какую нашла. Лицо ее так и сняло от удовольствия. А тем временем старшин У позвал плотника и велел ему перегородить наверху комнату. В этой комнате были поставлены кровать, стол, две табуретки и жаровня для углей. Разместив свои вещи, У Сун отослал стражника. Итак, эту ночь У Сун провел в доме своего брата и невестки.

На следующее утро жена У старшего поспешила встать пораньше, чтобы согреть воды и предложить У Суну помыться и прополоскать рот. Когда У Сун, надев свой головной убор, уходил в управление, невестка сказала ему:

– Дорогой деверь, возвращайтесь поскорее завтракать. Смотрите, нигде ничего не ешьте.

– Я скоро вернусь, – обещал У Сун.

Придя в управление и там отметившись, У Сун в скором времени вернулся домой. Невестка уже успела помыть руки, обрезать ногти и, приведя себя в полный порядок, приготовила завтрак. Когда втроем они сели за стол, хозяйка почтительно передала У Суну чашку чая, держа ее обеими руками.

– Я доставляю вам столько беспокойства, дорогая невестка, – извинялся У Сун, принимая чай, – уж лучше я скажу, чтобы прислали из управления стражника, и он будет мне прислуживать.

– Да что вы, деверь! – обиделась невестка. – Я ведь за родственником ухаживаю, не за чужим человеком. Если же вы пошлете мне в помощь стражника, он будет везде совать свой нос. А кроме того, он, вероятно, такой грязный, что и смотреть на него противно.

– Ну что ж, раз так, придется мне доставлять вам хлопоты, – сказал У Сун.

Однако не будем вдаваться в подробности. Как только У Сун переехал к брату, то дал ему немного серебра и просил купить печенья, закусок и фруктов и пригласить соседей, а те в свою очередь собрали денег и купили У Суну подарки. В ответ на эту любезность У старший устроил для соседей угощение. Но рассказывать обо всем этом нет надобности.

Так прошло несколько дней. И вот как‑то раз У Сун достал кусок цветного атласа и преподнес его невестке на платье. Сияя от удовольствия, невестка сказала:

– Дорогой деверь, что это вы? Я не могу отказаться от подарка потому только, что его преподносите вы.

Так и жил У Сун в доме своего брата. У старший по‑прежнему торговал лепешками, а У Сун ежедневно ходил в управление, отмечался там и выполнял все, что надлежало. И когда бы он ни пришел домой, раньше или позже, невестка всегда приготовляла ему кушанье, всем своим видом показывая, что прислуживать ему – величайшее для нее счастье, отчего У Суну становилось даже как‑то не по себе. Невестка всячески соблазняла У Суна, но он был человеком честным и старался не замечать этого.

Долго ведется рассказ, а события происходят куда быстрее. Незаметно прошло уже более месяца. Стояла двенадцатая луна, и все время дул северный ветер. Небо заволокли свинцовые тучи, и, не переставая, валил снег. В тот день, о котором идет речь, снег шел до самого вечера. На следующее утро У Сун ушел в управление отметиться, и хоть наступил уже полдень, он все еще не возвращался домой. А в этот день жена У старшего отправила своего мужа торговать лепешками, сама же попросила старуху Ван сходить за вином и мясом. Потом она поднялась в комнату деверя и подбросила в жаровню побольше угля, размышляя про себя: «Попробую‑ка я сегодня встряхнуть его хорошенько. Не может быть, чтобы я не завлекла его». И она продолжала ждать его у дверей. Вскоре она увидела У Суна, который шагал по снегу, сверкающему, словно драгоценные каменья. Она откинула занавеску, что висела на двери, и, встретив его, с улыбкой сказала:

– Замерзли, наверное, дорогой деверь?!

– Спасибо за вашу заботу! – благодарил ее У Сун. И, войдя в комнату, снял войлочную шляпу, а невестка протянула руки, чтобы почтительно принять ее.

– Да не беспокойтесь, пожалуйста, мне и так совестно, – говорил У Сун и, стряхнув со шляпы снег, повесил ее на стену.

Когда он снял пояс, стеганую ватную куртку цвета зеленого попугая и, пройдя в свою комнату, повесил их там, невестка обратилась к нему со следующими словами:

– Дорогой деверь, я все утро ждала вас, почему же вы не пришли завтракать?

– Да один сослуживец пригласил меня, – сказал У Сун. – А потом и другой решил угостить меня, только тут уж я не вытерпел и сбежал домой.

– Ну тогда погрейтесь у огонька, – молвила невестка.

– Хорошо, спасибо, – отозвался У Сун.

Он снял свои промасленные сапоги, переменил носки и надел теплые туфли; затем, пододвинув к огню табуретку, присел отдохнуть. Невестка его закрыла на засов входную дверь, заперла черный ход, потом подала в комнату У Суна вино, закуски и фрукты и все это расставила на столе.

– А где же брат? – спросил У Сун. – Ушел куда‑нибудь?

– Да он каждый день ходит торговать, – сказала невестка. – А мне захотелось, дорогой деверь, выпить сегодня с вами чашечки три вина.

– Подождем, когда он вернется, тогда и выпьем все вместе, – предложил У Сун.

– Да разве его дождешься? – возразила невестка и стала подогревать вино.

– Присядьте‑ка лучше, дорогая невестка, – сказал У Сун. – Вино подогреть я и сам могу.

– Как вам будет угодно, – согласилась невестка.

С этими словами она тоже пододвинула к огню табуретку и села. Возле них у очага стоял столик, уставленный закусками и чашками для вина. Взяв одну из них и почтительно передавая ее У Суну, невестка сказала:

– Дорогой деверь, прошу вас до дна осушить эту чашечку!

У Сун принял чашку и одним духом опорожнил ее. Тогда женщина налила вторую и, подавая ее У Суну, молвила:

– Раз уж погода холодная, дорогой деверь, так для ровного счета надо выпить еще одну чашечку.

– Не смею отказаться, невестка! – сказал У Сун и опорожнил вторую чашку.

После этого У Сун наполнил чашку и поднес ее невестке. Та выпила вито и, снова наполнив чайник, поставила его перед У Супом. Приоткрывши немного белую грудь и распустив своя пышные волосы, она улыбнулась У Суну и сказала:

– Один городской повеса рассказывал, что у вас, дорогой деверь, есть певичка, которая живет на Восточной улице, неподалеку от уездного управления. Это правда?

– А вы не слушайте, дорогая невестка, что болтают люди, – сказал У Сун. – Не такой я человек.

– Да я и не слушаю, – сказала женщина. – А только вот боюсь, дорогой деверь, что вы не все нам рассказываете!

– Если вы, невестка, не верите мне, – настаивал У Сун, – то спросите у брата.

– Да что он понимает! – рассердилась невестка. – Если бы он разбирался в таких вещах, так не торговал бы лепешками. Прошу вас, деверь, выпейте еще чашечку! – и она одну за другой наполнила четыре чашки, и они с У Суном тут же их осушили.

После четвертой чашки женщиной овладела страсть, и она, уже не в силах сдерживать себя, городила всякий вздор. У Сун стал догадываться о ее намерениях и сидел, опустив голову. Невестка снова пошла за вином, и У Сун остался в комнате один. Он взял щипцы и начал мешать уголь в очаге. Подогрев вино, невестка вернулась в комнату, держа в одной руке кувшин. Проходя мимо У Супа, она ущипнула его за плечо и сказала:

– Дорогой деверь, вы так легко одеты, вам не холодно?

У Суну стало стыдно, и он не ответил на ее вопрос. Недовольная этим, невестка взяла у него из рук щипцы, говоря:

– Вы, дорогой деверь, даже мешать уголь не умеете. Дайте‑ка, я раздую огонек. Надо быть таким же горячим, как жаровня, и тогда все будет в порядке.

У Сун молчал, с трудом сдерживая свой гнев. Но страсть этой женщины пылала огнем, и она не обращала внимания на то что У Сун начинает сердиться. Отбросив щипцы, она снова налила в чашку вина, отпила из нее глоток и, не сводя с деверя жадных глаз, передала ему ее со словами:

– Если у тебя есть какое‑нибудь желание, выпей за него из этой чашки.

Тогда У Сун выхватил чашку у нее из рук и, швырнув ее на пол, воскликнул:

– Надо же быть такой бесстыжей! – и он так толкнул невестку, что она чуть было не упала на пол. Потом, сердито вытаращив на нее глаза, он продолжал: – Не такой я человек, как вы думаете, я не скотина и не стану нарушать нравственные законы! Прошу вас, невестка, оставить ваши глупости. Если я когда еще замечу подобные штуки, то не посмотрю, что вы жена моего брата, и уж тогда вы отведаете моих кулаков! Смотрите, чтобы этого больше не было!

При этих словах женщина вся побагровела и, отодвинув свою табуретку, сказала:

– Да ведь я пошутила. И совсем не стоило понимать этого всерьез! Разве вы не видите моего уважения!

И, собрав посуду, она спустилась в кухню, а У Сун, возмущенный, остался один в своей комнате.

Было еще совсем рано, когда У старший вернулся со своим коромыслом домой и постучался в дверь. Жена поспешила отпереть, и он, оставив у дверей свое коромысло, прошел в кухню. Лишь теперь он заметил, что у жены глаза покраснели от слез, и спросил ее:

– С кем ты сегодня повздорила?

– Оттого, что ты такой никчемный, – отвечала женщина, – каждый меня оскорбляет!

– Кто же это осмелился обидеть тебя? – спросил У.

– Да ты и сам хорошо знаешь, кто! – ответила жена. – Все твой братец! Увидела я, как он возвращается домой по глубокому снегу, поспешила подать ему вина и пригласила выпить, а деверь, заметив, что поблизости никого нет, стал говорить мне всякие глупости!

– Не из таких мой брат, – удивился У старший. – Он всегда был честен. Да не кричи ты так, – добавил он, – а то соседи будут смеяться, – и, оставив жену, поднялся в комнату брата.

Войдя к нему, У старший спросил:

– Ты не пробовал еще, брат, пирожков? Присаживайся, вместе поедим!

Но У Сун ничего на это не ответил. Помолчав еще некоторое время, он скинул свои шелковые туфли, обул промасленные сапоги, надел верхнюю одежду, шляпу, повязался поясом и пошел к дверям.

– Ты куда? – крикнул ему У старший, но он ничего не ответил и вышел на улицу.

Вернувшись в кухню, У сказал жене:

– Я хотел поговорить с ним, но он ничего мне не ответил, а сейчас пошел к уездному управлению. Что с ним такое, ума не приложу.

– Ну и чурбан же ты! – набросилась на него жена. – Чего ж тут непонятного! Ему стыдно было в глаза тебе глядеть, вот он и ушел! Не позволю я больше, чтоб он здесь жил.

– Так ведь если он уйдет от нас, люди станут смеяться, – пробовал возразить У старший.

– Дурень ты набитый! – кричала жена. – А если он начнет ко мне приставать, так не будут смеяться? Хочешь, живи с ним сам, а я не желаю. Верни мне брачный договор и оставайся с ним, вот и все!

Мог ли У старший что‑либо возразить жене? Пока они шумели, в дом вернулся У Сун в сопровождении стражника с коромыслом на плече. У Сун поднялся наверх, собрал там свои вещи и хотел уже покинуть дом, когда У старший бросился к нему:

– Почему это ты, брат, переселяешься?

– Не спрашивай меня лучше, дорогой брат! – отвечал У Сун. – Не хочу позорить тебя перед людьми. Дай мне лучше уйти от тебя.

У старший не решался больше ни о чем спрашивать и не удерживал брата. А тем временем жена его сидела и ворчала: «Вот и хорошо! Люди судачили, будто младший брат стал начальником и кормит старшего, а не знали, что как раз наоборот, – сам‑то за наш счет кормится! Он поистине точно айва – цвету много, а внутри пустая. Да я небо благодарю, что он съехал. Хоть не увижу больше своего обидчика».

Слушая ее ругань, У старший не знал, что делать. Тяжело у него было на душе, и он никак не мог успокоиться. После того как У Сун вновь водворился на жительство в уездное управление, старший брат его, как и прежде, торговал на улице лепешками. Он хотел было пойти в управление поговорить с братом, да жена ему запретила, и У старший так и не пытался встретиться с ним.

Время текло, как вода, и прошло уже более десяти дней. А надо сказать, что два с лишним года минуло с тех пор, как начальник уезда вступил в свою должность. За это время он успел нажить немало золота и серебра и подумывал о том, чтобы часть добра послать с надежным человеком в Восточную столицу своим домочадцам, а часть использовать на подарки и взятки властям в расчете на дальнейшее повышение по службе. Опасался он лишь, как бы деньги не украли по дороге и подыскивал для этого поручения преданного и надежного человека. И тут он вспомнил об У Суне. «Да, этому человеку можно доверить ценности. Такой герой, несомненно, выполнит мое поручение», – думал он. В тот же день он вызвал У Суна к себе и сказал:

– У меня есть родственник, который живет в Восточной столице. Я решил послать ему подарки и узнать, как он там живет. Тревожит меня лишь то, что на дороге не совсем спокойно, и я подумал, что с этим поручением можно отправить только такого храбреца, как вы. Если вы возьмете на себя этот труд, то по возвращении я щедро награжу вас.

– Благодаря вашей милости, – отвечал У Сун, – я был назначен на почетную должность. Как же могу я сейчас отказываться от вашего поручения? Я считаю своим долгом отправиться в путь. Да к тому же мне никогда не приходилось бывать в Восточной столице, и поехать туда мне очень интересно. Если у вас, ваша милость, все уже готово, я могу завтра же отправиться.

Начальник уезда остался очень доволен этим ответом и поднес У Суну три чашки вина. Но об этом мы больше рассказывать не будем.

Поговорим лучше о том, как У Сун, получив приказ начальника уезда, вышел из управления, пошел к себе, достал немного серебра и, взяв с собой стражника, пошел в город. Там он купил флягу вина, рыбы, фруктов и другой снеди и отправился прямо на улицу Красных камней, в дом своего старшего брата. В это время У старший, распродав свои лепешки, как раз возвращался домой. Войдя в комнату, он застал там У Суна, который уже отдал распоряжение отнести на кухню принесенные припасы и приготовить там закуски.

Что же касается жены У старшего, то ее влечение к деверю еще не прошло, и когда она увидела У Суна, пришедшего с вином и закусками, то подумала: «А все‑таки этот парень, видно, не забыл обо мне, вернулся‑таки обратно. Нет, против меня ему не устоять. Ну да ладно, потихонечку все выведаю». Размышляя таким образом, она поднялась наверх. Там она напудрилась, привела в порядок свою прическу, одела красивое яркое платье и вышла встретить У Суна. Кланяясь ему, она сказала:

– Вы так долго не показывались здесь, дорогой деверь, что я уж стала беспокоиться. Вероятно, за что‑то обиделись на нас? Каждый день я посылала вашего брата в управление извиниться перед вами, только он, возвращаясь, всякий раз говорил, что никак не мог разыскать вас. Наконец‑то вы обрадовали нас своим приходом! Но зачем вы так потратились?

– Сегодня я пришел сюда поговорить с братом и с вами, невестка! – отвечал У Сун.

– Ну, тогда проходите наверх, посидите с нами, – сказала она.

Поднявшись, У Сун предложил брату и невестке занять по. четные места, а сам, пододвинув табуретку, сел сбоку. Тем временем стражник принес закуски и вино и расставил их на столе. У Сун пригласил брата и невестку выпить, а женщина глаз не сводила с деверя, который, однако, был занят вином. Когда они выпили по пятому разу, У Сун приказал стражнику подлить еще вина и, подняв свою чашку, обратился к У старшему:

– Уважаемый брат мой! Сегодня начальник уезда приказал мне отправиться с поручением в Восточную столицу, и завтра я должен выехать. Быть может, поездка моя продлится два месяца, во всяком случае я вернусь не раньше, чем через пятьдесят дней. Я пришел кое о чем поговорить с вами. Ты, брат, от природы человек слабый и несмелый, и я боюсь, как бы в мое отсутствие тебя кто‑нибудь не обидел. Вот я и думаю, что если раньше ты выпекал на продажу десять противней лепешек, то с завтрашнего дня готовь не более пяти. Торговать выходи из дому попозже, а возвращайся домой пораньше. Ни с кем не пей вина, а как вернешься домой, закрывай двери на засов. Таким образом ты спасешь себя от многих неприятностей. Будут к тебе приставать, не связывайся, а когда я вернусь, мы рассудим, как лучше поступить. Если ты согласен, брат, выпей до дна эту чашку.

– Ты правильно рассуждаешь, брат мой, – сказал У старший, – и я буду делать все, как ты сказал.

Не успели они выпить, как У Сун снова наполнил чашки и, обращаясь к невестке, сказал:

– Дорогая невестка! Вы умная женщина, и я не стану учить вас. Брат мой человек доверчивый и полностью передал вам все хозяйство и предоставил полную свободу. Не зря говорит пословица: «Одежда прочна, если подкладка крепкая». Если невестка будет как следует вести дом, то брату моему не о чем будет беспокоиться. Ведь еще в старину говорили: «Сквозь крепкий забор и собака не пролезет».

При этих словах у невестки зарделись уши, а потом и все лицо ее стало багрово красным. Указывая пальцем на мужа, она принялась браниться.

– Ах ты, гадкий олух! – кричала она. – Ты повсюду болтаешь, чтобы только оскорбить меня! Хотя я и не ношу мужской косынки, но не уступлю иному мужчине. Я женщина честная! У меня хватит силы справиться с любым. Я могу повалить даже лошадь. Кому хочешь посмотрю в глаза, ведь я не какая‑нибудь продажная девка, с которой стыдно показаться. С тех пор как я вышла за старшего У, и муравей не осмелятся в дом проникнуть, так как же после этого можно говорить о заборе и о собаке! Болтаешь всякие глупости и не думаешь, что говоришь. А ведь стоит лишнее слово оказать, как поднимутся пересуды.

– Ну раз вы так тверды, – засмеялся У Сун, – так чего лучше! Только бы слова у вас не расходились с делом. Нехорошо, когда на уме одно, а на словах другое! Я хорошенько запомню то, что вы сказали, а по сему случаю прошу вас выпить еще чашечку!

Однако женщина оттолкнула от себя вино и бросилась вниз, но на середине лестницы обернулась и крикнула:

– Раз уж вы такой мудрый и умный, так должно быть вам известно, что жена старшего брата все равно, как мать!.. Когда я выходила за У старшего, то даже не слышала, что у него есть младший брат! И откуда вы только взялись на мою голову! Не знаю, какой вы там родственник, но ведете себя как свекор! Вот уж несчастная моя доля‑то! Прямо беда! – и рыдая, она сбежала вниз. Так разыграла эта женщина сцену негодования.

А братья, оставшись одни, выпили еще по нескольку чашек вина, и лишь после этого У Сун стал прощаться.

– Возвращайся, брат, поскорее! – сказал У старший. – Я буду ждать тебя! – и при этих словах из глаз его невольно покатились слезы. Заметив это, У Сун сказал:

– А ты, брат, пожалуй, можешь и совсем не торговать лепешками. Сиди себе дома и все, а на расходы я дам.

Когда братья спустились вниз и У Сун уже совсем собрался уходить, он снова обратился к У старшему:

– Так смотри же, брат, не забывай того, что я тебе сказал!

После этого У Сун со стражником возвратился в уездное управление и стал сбираться в дорогу.

На следующее утро, увязав свои вещи, У Сун пошел к начальнику уезда, а тот заранее распорядился, чтобы подали повозку, на которую и погрузили сундуки и корзины. Кроме того, для охраны он назначил двух дюжих воинов и еще двух преданных слуг, которым отдал все необходимые распоряжения. Придя в управление, У Сун простился с начальником уезда, проверил, все ли в порядке, подвесил сбоку саблю. И вот караван из пяти человек вслед за повозкой, покинув город Янгу, направился к Восточной столице.

Ну, а теперь рассказ пойдет о другом. Прежде всего надо сказать о том, что после ухода У Суна, брат его не менее четырех дней подряд должен был терпеть нападки и ругань жены. Но он молча сносил все это, решив твердо следовать советам брата. Теперь он ежедневно готовил лепешек наполовину меньше, чем прежде. Поэтому домой возвращался раньше и, едва опустив свою ношу на пол, тотчас же запирал дверь, опускал занавеску и остальное время сидел дома.

Подобное поведение старшего У выводило его жену из себя, и она. указывая на него пальцем, кричала:

– Ах ты, грязная тварь! Я и солнышка‑то как следует не видела ты уж запираешь эту проклятую дверь! Скоро соседи станут говорить, что очень уж мы боимся злых духов. Наслушался дурацких речей своего братца, а сам не понимаешь, что этак все соседи над нами смеяться будут!

– Пусть себе смеются и думают, что хотят, – отвечал на это У старший, – брат мой говорил правильно, меньше будет сплетен.

– Фу ты, дурень бестолковый! – не унималась жена. – Или ты не мужчина, что сам себе не можешь быть хозяином, а только и знаешь, что других слушать.

– Пусть себе болтают, что хотят, а я верю только брату! – твердил У старший.

Прошло уже больше десяти дней после отъезда У Суна, а старший брат все так же поздно выходил из дому и рано возвращался, после чего неизменно закрывал дверь на засов. Поскандалив из‑за этого несколько раз, жена постепенно привыкла и теперь стала сама запирать двери по возвращении мужа. Видя это, старший У был очень доволен и нередко думал про себя: «А ведь так‑то оно и впрямь лучше».

Прошло еще несколько дней. Зима была на исходе, и на улице становилось все теплее. Жена У старшего привыкла снимать дверную занавеску перед приходом мужа. И в этот день, когда подошло время ему возвращаться, женщина взяла шест и, стоя на пороге, стала снимать занавеску. И надо же было, чтобы как раз в этот момент мимо их дверей проходил человек. Еще в старину люди говорили: «Без повода и пословицы не будет». Жена У не удержала в руках шест, он выскользнул у нее из рук и упал прямо на голову прохожего. Тот остановился и уже готов был разразиться бранью, когда, обернувшись, увидел смазливую бабенку. Весь гнев его словно на остров Яву улетел, прохожий тут же растаял и приятно осклабился. Женщина, убедившись, что на нее не сердятся, сложила ладони рук и отвесила почтительный поклон, говоря:

– У меня выскользнул из рук шест, и я, верно, больно ударила вас?

Прохожий, поправляя на голове косынку, в свою очередь поклонился ей и сказал:

– Пустяки! Ведь вы же нечаянно!

Все это наблюдала соседка супругов У, старая Ван, которая стояла за занавеской у дверей своей чайной.

– А кто заставляет вас, уважаемый господин, ходить у чужих дверей, – крикнула она, смеясь. – Поделом вам!

– Да, разумеется, это моя вина, – отвечал незнакомец, – зря огорчил вас. Уж вы на меня не сердитесь.

– Это вы, господин, извините меня, – с улыбкой ответила жена старшего У.

– Смею ли я на вас сердиться! – возразил тот, низко кланяясь и пожирая женщину глазами. Затем, выпятив грудь, он пошел дальше своей вихлявой походкой, беспрерывно оглядываясь. Жена У сняла занавеску, заперла дверь и стала дожидаться мужа.

Вы спросите, кто же такой был этот прохожий и где он жил. А происходит этот человек из семьи разорявшихся богатеев города Янгу. На улице против уездного управления он держал лавку, в которой торговал лекарственными снадобьями. Человек этот еще с малых лет был нечестным. Учился он кулачному бою и немного фехтованию. А когда ему повезло и он разбогател, то стал заниматься кое‑какими общественными делами, выступал посредником между тяжущимися сторонами. С людьми он вел себя нагло, постоянно якшался с чиновниками, и потому все в городе побаивались его и старались держаться от него подальше. Фамилия у него была двойная – Си‑Мынь, а имя Цин, а так как он был в семье старшим сыном, то его еще звали Си‑Мынь старший. Но когда он разбогател, все стали называть его – почтенный господин Си‑Мынь.

В тот же день Си‑Мынь Цин зашел в чайную старухи Ван и уселся.

– Уж больно вы тут почтительно раскланивались, уважаемый господин! – хихикнула старая Ван.

– Подите‑ка сюда, мамаша, – также со смехом отозвался Си‑Мынь Цин, – я хочу кое о чем спросить вас. Чья жена эта бабочка, ваша соседка?

– Это младшая сестра самого властителя ада, дочь злого духа, – ответила старая Ван. – А что это вы заинтересовались ею?

– Оставьте свои шутки! Я говорю серьезно, – сказал Си‑Мынь Цин.

– Да разве вы не знаете ее мужа? – отвечала старая Ван. – Он торгует разными кушаньями возле уездного управления.

– Так, значит, она жена Сюй‑саня, что торгует пирожками с финиковой начинкой? – спросил Си‑Мынь Цин.

– Да нет же, – сказала старая Ван. – Если бы он был ее мужем, пара была бы хоть куда. Ну‑ка, попробуйте угадать.

– Тогда, быть может, это жена Ли – Серебряное коромысло? – продолжал спрашивать Си‑Мынь Цин.

– Тоже нет, – ответила Ван. – И он был бы ей подходящей парой.

– Так неужели это жена Лу с татуированными руками? – спросил Си‑Мынь Цин.

– Опять же нет, – отозвалась старуха. – Если бы он был ей муж, то пара была бы не плоха. А еще кто?

– Ну, мамаша, – сказал Си‑Мынь Цин, – вижу, мне не отгадать.

– Если я скажу вам, кто ее муж, – смеялась старая Ван, – уважаемый господин станет смеяться. Ее муж продавец лепешек – У старший.

Услышав это, Си‑Мынь Цин от удивления чуть не свалился и, смеясь, спросил:

– Тот, которого называют Корявым сморчком?

– Он самый, – подтвердила старуха.

Тогда Си‑Мынь Цин с досадой сказал:

– Каким же образом такой лакомый кусок баранины попал в рот этому плюгавому псу?

– Да так как‑то вышло. Еще в старину люди говаривали: «Бывает, что на породистой лошади ездит простак, а с умной женой спит дурак». Не иначе, как самому богу было угодно сочетать их.

– Сколько я вам должен за чай, матушка Ван? – спросил Си‑Мынь Цин.

– Да пустяки, потом сочтемся, – сказала старуха.

– А с кем уехал ваш сын? – продолжал расспрашивать Си‑Мынь Цин.

– Да я и сама толком не знаю, – ответила она. – Он отправился с каким‑то купцом в Хуачжоу и до сих пор не вернулся. Уж и не знаю, жив ли он.

– А почему бы вам не послать его ко мне? – спросил Си‑Мынь Цин.

– Да если бы вы дали ему работу, это было бы просто замечательно! – подхватила старуха.

– Так вот, когда он вернется, мы еще потолкуем об этом, – сказал Си‑Мынь Цин и, поболтав еще немного, поблагодарил хозяйку и ушел.

Однако не прошло и половины стражи, как он снова вернулся и присел у дверей чайной, наблюдая за домом У старшего. Увидев его, старая Ван вышла и предложила ему сливового отвару.

– Ладно, неси, – сказал Си‑Мынь Цин, – только прибавь для кислоты побольше сливового цвета.

Приготовив отвар, старая Ван почтительно поднесла его Си‑Мынь Цину. Выпив чашку до дна, Си‑Мынь Цин поставил ее на стол и сказал:

– Славный отвар, мамаша Ван. А много его у вас?

– Я всю жизнь занимаюсь сватовством, – ответила, смеясь, старая Ван, – только зачем же это делать у себя в комнате?

– Да я вас о сливовом отваре спрашиваю, а вы мне о сватовстве, – сказал Си‑Мынь Цин. – Это разные вещи!

– А мне послышалось, что вы хвалите меня за сватовство, – сказала старая Ван.

– Дорогая мамаша, – сказал тогда Си‑Мынь Цин. – Раз уж вы занимаетесь сватовством, то помогите и мне в этом деле. Я хорошо отблагодарю вас.

_ Уважаемый господин, – отвечала старуха, – если об этом узнает ваша супруга, она таких затрещин мне надает, что я света не взвижу.

– Ничего, жена у меня добрая, – сказал Си‑Мынь Цин. – Она легко уживается с людьми, и в доме у меня немало женщин, но ни одна из них мне не пришлась по вкусу. Если же вы знаете какую‑нибудь женщину, чтоб была мне по душе, не бойтесь прийти и сказать мне об этом. Можно даже замужнюю, лишь бы она мне понравилась.

– Да вот на днях была у меня одна, вполне подходящая, только вряд ли бы вы согласились взять ее, – отвечала старая Ван.

– Так если она хороша, приведите ее ко мне, – сказал Си‑Мынь Цин, – а за благодарностью дело не станет.

– Она превосходная женщина, – сказала Ван, – только вот лет ей многовато.

– Ну, если разница в год или два, это пустяки, – заметил Си‑Мынь Цин. – Сколько же ей лет? – поинтересовался он.

– Она родилась под знаком тигра, – отвечала Ван, – и на новый год ей как раз исполнится девяносто три года.

– Совсем рехнулась старая! – захохотал Си‑Мынь Цин. – Тебе бы все только шуточки шутить, – и, продолжая смеяться, он поднялся и ушел.

Но, когда стемнело и старая Ван зажгла лампу, собираясь запирать двери, Си‑Мынь Цин снова вошел к ней. Он уселся на табуретку и, повернувшись к дому У старшего, глядел, не отрываясь.

– Может, вам подать сливового отвару? – спросила его старая Ван.

– Ладно, несите, – согласился Си‑Мынь Цин. – Только сделайте послаще.

Старая Ван приготовила отвар и подала Си‑Мынь Цину. Выпив чашку до дна и посидев еще немного, он поднялся и оказал:

– Подсчитайте, мамаша, сколько я вам должен, а завтра я уплачу за все сразу.

– Да не беспокойтесь, пожалуйста, – отвечала старуха. – Спокойной вам ночи, а завтра утречком приходите.

Си‑Мынь Цин засмеялся и ушел, и в этот вечер ничего больше не произошло.

На следующий день, рано поутру, когда старая Ван отпирала двери своей чайной, она увидела, что по улице разгуливает Си‑Мынь Цин. «Что‑то больно нетерпелив этот парень! – подумала старуха Ван. – Помазала ему сахаром кончик носа, а языком‑то он не может достать. Научился парень в уездном управлении выманивать деньги у народа, так хоть со мной пусть немного поделится».

Открыв двери, старая Ван развела огонь и только собралась было кипятить воду, как в чайную вошел Си‑Мынь Цин и, сев у двери, стал глядеть на дом У старшего. Ван прикинулась, будто его не видит, продолжала раздувать огонь в очаге и даже не вышла предложить ему чаю.

– Мамаша! – позвал Си‑Мынь Цин. – Подайте мне две чашки чаю!

– Ах, это вы, уважаемый господин! – отозвалась старая Ван. – Давненько не виделись с вами, – добавила она, смеясь. – Пожалуйста, присаживайтесь!

Затем она подала Си‑Мынь Цину две чашки крепкого чаю с имбирем и поставила их на стол перед гостем.

– Выпейте со мной чашку, мамаша! – предложил Си‑Мынь Цин.

– Да ведь не та я, с кем бы вы хотели посидеть, – захохотала старая Ван.

Си‑Мынь Цин тоже рассмеялся, а потом спросил:

– Скажите, мамаша, а чем торгуют ваши соседи?

– Да всем понемногу – лапшой, горячим бульоном, острыми приправами.

– Ну и старуха! только и знает, что шутить, – засмеялся Си‑Мынь Цин.

– И совсем я не шучу, – отвечала ему со смехом старая Ван. – У них в доме есть свой хозяин.

– Ну вот что, мамаша, – начал Си‑Мынь Цин. – Я хочу поговорить с вами по серьезному. Если у них лепешки хорошие, я заказал бы штук пятьдесят. Только не знаю, дома ли хозяин?

– Коли вам нужны лепешки, – сказала старая Ван, – то обождите здесь и, когда он выйдет на улицу, купите у него. Зачем же для этого ходить на дом?

– Да, вы, пожалуй, правы, – согласился Си‑Мынь Цин.

Выпив чаю и посидев еще немного, он, наконец, встал со словами:

– Подсчитали, мамаша, сколько я вам должен?

– Да вы не беспокойтесь об этом, – ответила она. – Ваш‑то должок я крепко держу в памяти.

Си‑Мынь Цин засмеялся и ушел. Оставшись одна в чайной, старая Ван принялась тайком подглядывать за ним из‑за занавески и увидела, что Си‑Мынь Цин разгуливает взад и вперед по улице, глаз не сводя с дома У старшего. Пройдясь этак раз восемь, он снова вернулся в чайную.

– Вы что‑то редко заглядываете к нам, уважаемый господин! – встретила его старуха. – Давненько я вас не видела!

Си‑Мынь Цин рассмеялся, пошарил в кармане и, вытащив два ляна серебра, передал их старухе со словами:

– Пока что возьмите вот это, мамаша.

– Не многовато ли будет, – хихикнула старуха.

– Ничего, ничего, берите! – сказал Си‑Мынь Цнн.

Старуха очень обрадовалась и про себя подумала: «Готово! Попался парень на удочку. Спрячу‑ка я пока что это серебро».

Затем, обращаясь к нему, она сказала:

– Вас, я вижу, томит жажда. Не выпьете ли зеленого чайку?

– Откуда вы узнали, что я хочу пить? – спросил Си‑Мынь Цин.

– А что же тут мудреного‑то, – сказала старуха. – Еще в старину говаривали: «Когда входишь в дом, не спрашивай хозяев, хороши у них дела или плохи. Взгляни на их лица и тут же узнаешь». Да, я умею разгадывать и не такие загадки.

– Есть у меня одно дельце, – сказал Си‑Мынь Цин. – И если вы, мамаша, разгадаете его, я дам вам пять лян серебра.

– Да тут и гадать‑то нечего, – смеясь, отвечала старуха. – Я уже все поняла с первого взгляда. Подставьте‑ка ваше ушко, и я скажу вам, что это за секрет такой. Вот уже два дня, как вы зачастили сюда, потому что крепко полюбилась вам моя соседка. Или не угадала?!

– Ну, мамаша, своей мудростью вы не уступите прославленному Суй Хэ, а умом даже превзойдете Лу Цзя. Не стану скрывать от вас, я и сам не пойму, что со мной случилось. Но после того как она уронила на меня шест и я взглянул ей в лицо, она словно околдовала меня, и я все думаю, как бы мне пробраться к ним в дом. Не сможете ли вы что‑нибудь сделать для меня?

– Я не стану обманывать вас, уважаемый господин, – рассмеялась старуха. – Все знают, что я торгую чаем, да ведь вот точно у моей двери черт на часах сидит. Три года прошло с тех пор, как в третий день шестой луны выпал снег, а ведь как раз тогда я в последний раз и продала чайник чаю, и плохо теперь идут мои дела. Вот и приходится мне, чтобы прокормиться, заниматься разными делишками.

– А что это за делишки такие? – спросил Си‑Мынь Цин.

– Ну, прежде всего я сватаю, – смеясь, отвечала старая Ван, – еще достаю девушек. Могу быть повивальной бабкой, а чаще всего устраиваю любовные делишки.

– Дорогая мамаша, – сказал Си‑Мынь Цин, выслушав ее. – Если вы устроите мне это дельце, я подарю вам десять лян серебра на покупку гроба.

– Послушайте, что я вам скажу, уважаемый господин, – отозвалась старуха. – Самое трудное – это «тайное свидание». Для того чтобы оно успешно закончилось, необходимо пять условий: надо обладать красотой Пань Аня, крепостью ишака, богатством Дэн Туна, надо быть, как иголка в шерсти, с виду – мягким, а на деле острым и, наконец, иметь достаточно свободного времени. Эти пять вещей – красота, выносливость, богатство, мягкость и настойчивость да еще свободное время необходимы каждому любовнику. Если все это в наличии, то дело можно считать сделанным.

– Что ж, – начал Си‑Мынь Цин, – пожалуй, я не обману вас, если скажу, что кое‑чем из этого обладаю. Ну, во‑первых, что касается наружности, то хоть я и не так красив, как Пань Ань, но лицо мое и в таком виде сойдет. Что же до второго условия, то я еще с детства был здоров, как черт. Если же говорить о богатстве, то хоть я, может быть, и не так богат, как Дэн Тун, но все же деньги у меня водятся, а о настойчивости и говорить нечего. Пусть она хоть четыреста раз меня ударит, я все равно от нее не откажусь. Свободного же времени у меня больше, чем надо, ведь если бы его у меня не было, разве мог бы я так часто сюда приходить? Дорогая мамаша, устройте мне это дельце! А я уж, конечно, вас не забуду.

– Уважаемый господин, – сказала на это старая Ван. – Хоть вы и говорите, что обладаете всеми пятью качествами, но есть еще одно обстоятельство, которое может испортить все дело.

– Тогда скажите, пожалуйста, что это за обстоятельство, – спросил Си‑Мынь Цин.

– Не осудите меня, старуху, за мою откровенность, – ответила старая Ван, – но самое главное в этом деле – не останавливаться на полпути. Если вы хоть чуточку не доделаете, все пойдет прахом! А я знаю, вы человек скуповатый и не особенно любите тратить деньги. Вот это‑то и может помешать вам!

– Ну, это дело легко поправимое! – возразил Си‑Мынь Цин. – Стану следовать вашим советам – и все тут.

– Если уж вы не постоите перед затратами, уважаемый господин, – сказала Ван, – то я знаю, как устроить вам встречу с этой курочкой. Только станете ли вы делать все то, что я вам скажу?

– Я готов выполнить все, что бы вы мне ни посоветовали, – с готовностью отвечал Си‑Мынь Цин. – А не откроете ли вы мне свой чудесный план, дорогая мамаша.

– Сегодня уже поздно, и вам надо возвращаться домой, – отвечала, смеясь, старая Ван. – А как пройдет с полгодика да еще месяца три, так приходите обратно, и мы потолкуем.

Тут Си‑Мынь Цин даже на колени опустился перед старухой, умоляя ее.

– Дорогая мамаша, не мучьте меня! Сделайте все, что можете.

– Да что за горячка на вас напала! – продолжала шутить старая. – План мой очень хорош. И хоть, может, я и не попаду в храм, где выставлены имена великих полководцев, но думаю, что немногим уступлю Сунь‑цзы, обучавшему женщин военному искусству. Так вот слушайте, уважаемый господин, что я вам сейчас скажу. Эта женщина была раньше служанкой в одном богатом доме в городе Цинхэ, – она очень хорошо шьет. Вам, уважаемый господин, надо купить кусок узорчатой камки, синего шелка и белой тафты да еще десять цзиней хорошей шелковой ваты и все это принести мне. Я пойду к этой курочке попить чайку и расскажу о том, что один уважаемый благодетель подарил мне материи на похоронное платье, и я пришла попросить у нее календарь, чтобы выбрать счастливый день для шитья. Если она не обратит на мои слова никакого внимания, придется это дело оставить. А если скажет, что портного звать не надо, и предложит мне помочь, то первый шаг сделан. После этого я приглашу ее работать сюда, но если она откажется и попросит принести материю к ней, то опять же делу конец. А если обрадуется этому приглашению и скажет, что охотно придет ко мне и поможет, то, значит, сделан и второй шаг. К ее приходу мне придется приготовить вина и печенья, но вам не следует показываться здесь в первый же день. Может случиться, что на следующий день она почему‑либо не пожелает прийти ко мне, а захочет работать у себя дома, тогда делать больше нечего. Если же она охотно согласится пойти ко мне и на второй день, то можно считать, что и третий шаг сделан. Но и в этот день вам тоже не следуем появляться. Лишь на третий день около полудня вы как следует принарядитесь и приходите сюда. А когда придете, кашляньте и громко окажите у дверей: «Что это вас не видно, матушка Ван?» Я выйду к вам навстречу и приглашу войти в дом. Если она, как увидит вас, встанет и бросится вон, я не смогу ее удерживать, и тогда на этом придется кончить дело. Но если она, увидев вас, останется на месте, то можно считать, что и четвертый шаг сделан. Когда вы усядетесь, я окажу нашей пташке: «Вот это и есть тот самый благодетель, который, спасибо ему, подарил мне материю!» Тут я начну превозносить ваши достоинства, а вы похвалите ее работу. Не вступит она в разговор, то опять же от нашей затеи придется отказаться, а если станет вам отвечать, то считайте, и пятый шаг сделан. Тогда я окажу: «Эта женщина была так добра, что согласилась помочь мне в шитье. Оба вы мои благодетели – один подарил материю, а другая вызвалась шить. После этакого благодеяния мне как‑то неудобно просить вас еще о чем‑нибудь. Но так как эта женщина уже здесь, что редко бывает, то я хочу просить вас, уважаемый господин, вместо меня угостить ее за труды». Тогда вы достанете деньги и пошлете меня купить всяких лакомств. Если она встанет и пойдет прочь, то удерживать ее бесполезно, и наше дело на этом закончится. Если же она останется, то считайте, что и шестой шаг сделан. Ну, а потом я возьму у вас деньги и, уходя, скажу ей: «Уж ты побудь здесь, голубушка, вместо меня, займи уважаемого господина!» И опять же, если она встанет и пойдет домой, то я уж никак не смогу препятствовать этому, и тут делу конец. Ну, а если она и с места не двинется, то это хороший признак, и можно считать, что и седьмой шаг сделан.

Когда я куплю все, что нужно и вернусь домой, то разложу припасы на столе и скажу: «Ну, моя милая! Убери‑ка свою работу, и давай выпьем по чашечке вина. Ведь неудобно же зря вводить в расход такого уважаемого господина». Если она откажется сесть вместе с вами за стол и уйдет домой, то делать больше нечего. А если станет говорить, что ей нужно идти, а сама и с места не двинется, то все хорошо, и можно считать, что и восьмой шаг уже сделан. Когда она порядком выпьет и вы по душам разговоритесь, я скажу, что вино кончилось, и снова попрошу у вас денег, а вы опять же пошлете меня. Уходя, я стану запирать вас, и если она рассердится и убежит, то все кончено. А если не обратит на это никакого внимания и не рассердится, то, значит, все в порядке. И тогда останется сделать последний шаг. Только помните, что этот шаг и есть самый трудный. Когда вы, уважаемый господин, останетесь с ней вдвоем, старайтесь говорить ласковые слова и не действуйте очертя голову. Уж если вы тут все испортите, я не стану снова вам помогать. Прежде всего, словно нечаянно, смахните рукавом со стола палочки для еды, а когда нагнетесь за ними, легонько ущипните ее за ногу. Если она подымет шум, я прибегу к вам на выручку, и так на этом все и кончится. Но если она промолчит, то и десятый шаг можно будет считать сделанным, и тогда все в порядке. Что вы скажете об этом плане?

Выслушав старуху, Си‑Мынь Цин даже рассмеялся от удовольствия и сказал:

– Хоть имя ваше и не запишут среди знаменитостей, но план и впрямь хорош!

– Не забывайте же вашего обещания насчет десяти лян серебра.

– «Кто хоть корочку мандарина попробует на озере Дунтинху, тот вовеки не забудет этого озера», – отвечал Си‑Мынь Цин. – Когда же вы начнете действовать?

– Думаю, что смогу вам ответить сегодня же вечером, – сказала старуха. – Пока не вернулся У старший, я схожу к нашей красотке и постараюсь уговорить ее. А вы отправляйтесь домой да пошлите человека за тафтой и шелковой ватой.

– Вы уж постарайтесь для меня, дорогая мамаша, – просил Си‑Мынь Цин, – а я свое обещание выполню.

Простившись со старухой, Си‑Мынь Цин пошел в лавку, где продавали шелковые ткани, купил там камки, шелка, тафты да еще десять цзиней шелковой ваты и, вернувшись домой, приказал слуге завернуть все это, вложить в узел еще пять лян серебра и отнести его в чайную старой Ван.

Когда старуха все это получила, она отпустила слугу, а сама вышла черным ходом и направилась к дому У старшего. Жена У радушно ее встретила и пригласила пройти наверх. Обращаясь к ней, старуха сказала:

– Что ж это ты, милая моя, не зайдешь к бедной старухе чайку попить?

– Да что‑то мне нездоровится эти дни, – отвечала та, – вот и не хочется никуда идти.

– Есть у вас, дорогая, календарь? – спросила старуха. – Может быть, одолжите мне его отыскать счастливый день для шитья одежды.

– А что вы собираетесь шить, мамаша? – спросила жена У.

– Да я все теперь прихварываю, – сказала старуха. – Боюсь, как бы чего не приключилось, вот и решила приготовить себе погребальную одежду. Спасибо, один богатый человек, что живет неподалеку отсюда, узнав об этом, прислал мне в подарок материи – камки, шелка, тафты и шелковой ваты. Все это лежит у меня уже больше года, а я никак не соберусь сшить себе платье. Но в этом году я совсем плоха стала и потому решила воспользоваться тем, что нынче год у нас високосный, и сшить все, что нужно. Только портной что‑то все тянет, говорит, работы у него много. Я и сказать не могу, как измучилась с этим делом.

Выслушав ее, жена У рассмеялась и сказала:

– Боюсь, что не угожу вам, матушка, а если не побрезгуете моей работой, я охотно сошью вам одежду.

При этих словах лицо старухи так все и сморщилось в улыбке, и она сказала:

– Если ты, моя милая, сделаешь все это своими драгоценными ручками, то мне и умирать будет легче. Давно уж я слышала, что ты мастерица хоть куда, да все не решалась просить тебя.

– Что ж тут особенного, – заметила жена У старшего, – раз уж я пообещала, значит сделаю, матушка. Надо только выбрать по календарю счастливый день, и тогда можно приниматься за работу.

– Если ты, дорогая, соглашаешься мне это сделать, – оказала старуха Ван, – так ты и есть моя счастливая звезда и нечего выбирать дня. Да к тому же позавчера я уж просила одного человека посмотреть в календарь, и он оказал, что завтра как раз и будет самое подходящее время. Но я подумала, что для шитья одежды незачем выбирать какой‑то особый день, и не обратила на его слова внимания.

– Нет, шитье погребального платья надо обязательно начинать в счастливый день, – сказала жена У старшего. – И если этот день завтра, так незачем и выбирать другой.

– Раз ты согласна сшить для меня эту одежду, – молвила старуха, – так уж осмелюсь попросить тебя завтра же ко мне прийти и начать работу.

– Нет, нельзя, – возразила жена У старшего, – я не могу приходить к вам шить.

– Так ведь я это потому предложила, что хочу взглянуть на твое мастерство, – сказала старуха, – а дом оставить не на кого.

– В таком случае, матушка, – сказала жена У, – завтра я приду к вам с утра.

Старая Ван долго еще ее благодарила и, наконец, ушла, а вечером она рассказала обо всем этом Си‑Мынь Цину, и они уговорились, что в условленный день он придет в чайную. В этот вечер ничего больше не произошло.

На следующее утро старуха Ван пораньше прибрала свое жилище, купила ниток, заварила чай и стала ждать гостью. А в это время У старший, позавтракав, прихватил свое коромысло и отправился торговать лепешками. Жена его опустила на двери занавеску, заперла дом и черным ходом вышла на улицу и направилась к старой Ван. Увидев ее, старуха очень обрадовалась и провела гостью в комнаты. Налив крепкого чаю и насыпав на тарелочку орешков, она принялась угощать жену У старшего, а затем, убрав со стола, вытащила припасенную материю.

Жена У с аршином в руках стала размерять и кроить, а потом принялась за шитье. Старуха следила за ее работой и все приговаривала:

– Вот так мастерица! Мне уж седьмой десяток пошел, а я до сих пор не видывала ничего подобного.

Женщина шила все утро, а в полдень старая Ван приготовила лапши, вина и закусок и пригласила гостью закусить, после чего жена У поработала еще немного, а когда день стал клониться к вечеру, сложила работу и ушла домой. Едва она возвратилась, как пришел и У старший с пустым коромыслом. Жена опустила за ним дверную занавеску и заперла дверь, а он, идя в комнату и увидев раскрасневшееся лицо жены, тут же спросил:

– Ты где это выпивала?

– Да у нашей соседки, матушки Ван, – отвечала жена. – Она попросила меня сшить ей погребальную одежду, а в полдень приготовила кое‑что покушать и угостила меня.

– Ай‑я! – оказал У старший. – Не надо, чтоб она угощала тебя. Ведь может случиться, что и нам о чем‑нибудь придется просить ее. Шить‑то ты ей шей, а кушать приходи домой, чтоб не вводить ее в расход. Если ты завтра опять пойдешь к ней работать, так захвати немного денег и купи вина и закуски угостить ее. Недаром говорит пословица: «Близкий сосед лучше далекого родственника». Смотри не порти с ней отношений. Если она откажется от угощения, возьми работу домой, а когда все сделаешь, то отнесешь.

Жена выслушала У старшего, и ничего особенного в этот день не произошло.

Так удалось старой Ван осуществить свой план и заманить к себе в дом Пань Цзинь‑лянь. На следующий день после завтрака, когда У старший отправился торговать, старуха снова пришла пригласить к себе его жену. А когда та пришла, старая Ван вынесла ей шитье, и жена У принялась за работу, а хозяйка пристроилась рядом, заварила чай и стала его попивать.

Когда наступил полдень, молодая женщина вынула связку монет и, передавая ее старой Ван, сказала:

– Матушка! Разрешите‑ка сегодня мне угостить вас!

– Да что ты, милая! – воскликнула старуха, не ожидавшая этого. – Да где же такое видано? Я, старая, пригласила тебя поработать, да ты же еще и тратиться будешь!

– Муж велел мне так сделать, – отвечала жена У старшего. – Он сказал, что если вы, матушка, будете отказываться от угощения, то мне лучше работать дома.

– Ну раз уж он у тебя такой строгий да к тому же и ты сама желаешь этого, я возьму деньги, – поспешила согласиться старая Ван, опасаясь, как бы не испортить все дело.

Она добавила немного своих денег, купила хорошего вина, закусок, а также редких фруктов и принялась потчевать свою гостью.

Теперь послушайте, что я скажу вам, читатель. Любая женщина, как бы умна она ни была, не устоит перед расточаемыми ей любезностями, и из десяти случаев в девяти попадется в ловушку.

Дальше необходимо рассказать, как старая Ван подала сладости и пригласила гостью выпить и закусить. Потом жена У старшего пошила еще немного и, когда стало смеркаться, выразила старухе свою сердечную благодарность и, распрощавшись, ушла домой.

Но мы не будем подробно останавливаться на всех этих мелочах. На третий день после завтрака, едва Ван увидела, что У старший ушел из дома, она с черного хода забежала к своей соседке и сказала ей:

– Ну, милая, опять я пришла беспокоить тебя…

– А я только что собиралась идти к вам, – сказала жена У, спускаясь по лестнице.

Придя в дом старой Ван, они уселись шить, а потом попили чайку, приготовленного хозяйкой. Так жена У старшего проработала примерно до полудня.

Теперь возвратимся к Си‑Мынь Цину и расскажем о том, как он сгорал от нетерпения, дожидаясь назначенного дня. Голову он повязал новой косынкой, одел нарядное платье и, захватив с собой около пяти лян серебра, отправился на улицу Красных камней. Подойдя к дверям чайной, он кашлянул и сказал:

– Что это вас не видно, матушка Ван?

– Кто там меня зовет? – спросила старая Ван, взглянув на дверь.

– Да это я! – отвечал Си‑Мынь Цин.

Старуха поспешила к двери и, увидев говорившего, смеясь, сказала:

– Я‑то думаю, кто бы это мог быть, а это оказывается вы, уважаемый господин, мои благодетель. И как вовремя пришли, зайдите, пожалуйста! – она за рукав втащила гостя в комнату и обратилась к жене У старшего:

– Это и есть тот самый благодетель, который подарил мне материи на погребальную одежду.

Увидев женщину, Си‑Мынь Цин почтительно ее приветствовал, она же, поспешно отложив работу, так же вежливо отвечала на его поклоны. А тем временем старая Ван, указывая на жену У старшего, говорила Си‑Мынь Цину:

– Шелк, который вы, уважаемый господин, изволили подарить мне, пролежал у меня больше года, и я так и не собралась сшить погребальную одежду. Но эта женщина так добра, что согласилась сама изготовить все необходимое своими руками. Взгляните – она шьет, словно на станке ткет, стежки у нее идут и часто и красиво. Редко встретишь такую работу. Сами посмотрите, уважаемый господин!

Си‑Мынь Цин взял в руки шитье и одобрительно воскликнул:

– Где же это вы, сударыня, научились этакому мастерству? Будто волшебница какая сделала!

– Вы шутите надо мной, сударь! – улыбаясь, отвечала ему жена У старшего.

Тогда Си‑Мынь Цин обратился к старой Ван со следующим вопросом:

– Могу ли я спросить вас, матушка, из какого дома эта госпожа?

– А вы попробуйте сами угадать, сударь! – отвечала старуха.

– Да разве я отгадаю? – возразил Си‑Мынь Цин.

– Это жена моего соседа У старшего, которая всего несколько дней назад, если помните, ударила вас шестом, – смеясь, отвечала старуха. – Видно, ушибленное место у вас уже не болит, вот вы и забыли.

При этих словах жена У так вся и зарделась и произнесла:

– Шест у меня тогда нечаянно из рук выпал, так что вы уж пожалуйста, уважаемый господин, на меня не сердитесь.

– Да что вы! – отозвался Си‑Мынь Цин.

– Мой благодетель – прекрасной души человек, – поспешила вставить свое слово старуха Ван. – Он всегда отличался необычайной добротой и совсем не злопамятен.

– А я тогда и не знал, кто вы, – продолжал Си‑Мынь Цин. – Так вы, значит, супруга У старшего. Ваш муж, кажется, занимается торговлей? Я слышал, что зла он никому в городе не причиняет, занимается потихоньку своим делом, что характер у него хороший и человек он, каких мало.

– Ах вот вы что о нем знаете, – вмешалась тут старая Ван. – С тех пор как эта женщина вышла за него замуж, она во всем слушается своего мужа.

– Да никчемный он человек! – заметила жена У. – Вы уж не смейтесь над нами, сударь.

– Ошибаетесь, дорогая госпожа! – сказал Си‑Мынь Цин, – Еще в старину говорили: «Мягкость в человеке – основа жизни, а твердость – источник многих бед». Ведь у людей, вроде вашего мужа, как говорится: «И на расстоянии десяти тысяч ли ни одна капля воды не пропадет».

– Что верно, то верно, – поддержала его старая Ван.

Восхваляя еще некоторое время шитье, которое ему показали, Си‑Мынь Цин сел против молодой женщины.

– А знаешь ли ты, милая, кто этот почтенный господин? – спросила старуха Ван свою гостью.

– Нет, – ответила та, – не знаю.

– Этот уважаемый господин один из самых богатых людей в нашем городе, – продолжала старуха, – сам начальник уезда поддерживает с ним знакомство. Зовут его почтенный господин Си‑Мынь. Дома у него несметные богатства, а напротив уездного управления лавка, в которой он торгует лекарственными снадобьями. Денег у него целые горы, а продовольствия в закромах столько, что оно даже гниет. В комнатах его, куда ни взглянешь, что ни желтое, то золото, что ни белое – серебро, что ни круглое, то жемчуг, а блестящее – разные драгоценности. Есть у него дома и рога носорога и бивни слона, – продолжала расхваливать его старуха.

А жена У старшего сидела, опустив голову, и шила. Си‑Мынь Цин же, глядя на нее, так распалился, что не мог дождаться той минуты, когда останется с ней наедине. Тут старая Ван ненадолго удалилась и вернулась, неся две чашки чаю. Одну она подала Си‑Мынь Цину, а другую жене У, приговаривая:

– Выпей, милая, чашечку вместе с уважаемым господином.

Когда гости выпили чай, то по всему было видно, что они уже поняли друг друга. В это время старая Ван, глядя в глаза Си‑Мынь Цину, потерла рукой щеку, и тот понял, что и пятый шаг уже сделан. Потом, обращаясь к нему, старуха сказала:

– Если бы вы, уважаемый господин, не пожаловали ко мне сами, я не осмелилась бы явиться к вам с приглашением. Но, уж видно, так судьбе угодно, и приход ваш как нельзя кстати. Недаром говорится в пословице: «Один гость не должен беспокоить двух хозяев». Хоть вы, уважаемый господин, и потратились на меня, а эта добрая женщина согласилась тут потрудиться, но все же, как мне ни совестно, я хочу просить вас еще кое о чем. Раз уж здесь моя соседка, – а бывает она у меня не так часто, – то я хотела просить вас угостить эту женщину за ее труды. Сделайте это для меня.

– Сам‑то я и не догадался! – воскликнул Си‑Мынь Цин. – Вот, возьмите это, – сказал он, передавая старухе платок, в котором были завязаны деньги.

– Да что вы, не надо! – воскликнула Пань Цзинь‑лянь. Однако она не двинулась с места и не встала даже в ту минуту, когда старуха, прихватив деньги, собралась идти.

– Ты, милочка, – сказала старая Ван, выходя из дверей, – уж побудь здесь за хозяйку, посиди с уважаемым господином!

– Матушка, да не ходите вы, – продолжала протестовать жена У, но и тут не встала.

Дело шло так, будто иначе и быть не могло, а все потому, что желания всех трех совпадали. Что до Си‑Мынь Цина, то он глазами пожирал жену У старшего, да и она то и дело украдкой на него поглядывала. С виду он был недурен, и женщина почувствовала к нему влечение, хотя ничем своих чувств не выдавала и сидела, низко склонившись над шитьем.

Вскоре вернулась старая Ван. Она купила уже приготовленного для еды жирного гуся, жареного мяса, закусок и фруктов. Все это старуха разложила на блюда и подала на стол.

– Вы, матушка, сами будьте хозяйкой, ухаживайте за гостем, – сказала жена У при виде всех этих приготовлений. – Я не смею.

Но уходить она не собиралась.

– Как ты можешь говорить так! – возразила старуха. – Ведь я стараюсь отблагодарить тебя за труды.

Она расставила на столе тарелки с закусками, и, когда все трое уселись, старая Ван налила вина, а Си‑Мынь Цин, подняв свою чашечку, обратился к жене У:

– Прошу вас, уважаемая, до дна осушить эту чашечку.

– Очень благодарна вам за благосклонное ко мне внимание, – смеясь, ответила женщина.

– Я знаю, милая, что ты умеешь пить, – отозвалась старуха, – а потому прошу тебя, не стесняйся и пропусти еще пару чашечек.

Тем временем Си‑Мынь Цин, взяв со стола палочки для еды обратился к старухе Ван:

– Мамаша, попросите гостью чего‑нибудь откушать.

Старуха выбрала самые лакомые кусочки и передала их жене У старшего. Так они осушили подряд еще три чашечки, и старуха снова пошла за вином. Тогда Си‑Мынь Цин спросил жену У:

– Могу я узнать, сколько весен вам сейчас миновало?

– Мне уже двадцать три года, – ответила та.

– Я старше вас на пять лет, – заметил Си‑Мынь Цин.

– Что вы, господин! Разве можно сравнивать мою ничтожную жизнь с вашей высокой, – это как небо и земля! – воскликнула жена У.

В это время в комнату вошла старая Ван и сказала:

– Видите, какая она умница! Не только шить мастерица, но и ученая и начитанная.

– Где вы только ее отыскали? – удивлялся Си‑Мынь Цин. – И какой, должно быть, счастливчик этот У старший!

– Окажу вам откровенно, – продолжала старуха, – что хоть у вас, уважаемый господин, в доме немало женщин, но ни одна не может с нею сравниться!

– Да сразу всего и не скажешь! – поддакнул Си‑Мынь Цин. – Могу лишь признаться, что не везет мне, так до сих пор я и не смог найти хорошей жены.

– Ну, первая‑то жена была у вас хорошая, – возразила на это старая Ван.

– И не говорите! – воскликнул Си‑Мынь Цин. – Если бы была жива моя первая жена, дом мой не был бы таким беспризорным! А то сейчас нахлебников у меня много, а делами никто не занимается.

– Когда же вы потеряли супругу? – спросила Пань Цзинь‑лянь.

– Мне очень тяжело говорить об этом, – сокрушался Си‑Мынь Цин. – Моя покойная подруга происходила из бедной семьи, была мастерицей на все руки и могла заменить меня в любом деле. Однако, на мое несчастье, она уж три года, как умерла, и все в доме пошло вверх дном. Вот почему я стараюсь уйти куда‑нибудь, а, когда бываю дома, всегда расстраиваюсь!

– Уважаемый господин, не судите строго меня, старую, за прямоту мою, – снова вступила в разговор хозяйка, – только я окажу, что и первая ваша жена не умела так шить, как жена У старшего.

– Хоть и нехорошо так говорить про покойную жену, – отвечал Си‑Мынь Цин, – но все же не могу не признаться, что и красотой лица она уступала вам, сударыня.

– А что же это вы, уважаемый господин, – смеясь, сказала старуха, – не пригласите меня попить чайку к той из своих жен, что проживает на Восточной улице?.

– Это к певичке Чжан Си‑си? – спросил Си‑Мынь Цин. – Так ведь это так, между прочим, да и не по душе она мне что‑то.

– Но ведь вы, уважаемый господин, очень долго жили с Ли Цзяо‑цзяо? – продолжала старуха.

– Она уже поселилась в моем доме, – ответил Си‑Мынь Цин, – и, будь она так же мила лицом, как наша гостья, я давно бы на ней женился.

– А если б я нашла такую женщину, – сказала старуха, – которая пришлась бы вам по вкусу, то ничто не помешало бы вам?

– Родители мои умерли, и дома я сам себе хозяин, – отвечал он. – Кто же посмел бы воспрепятствовать мне?

– Да нет, я так, пошутила, – сказала старуха. – Где же сразу найдешь такую, чтоб была по вашему вкусу?

– А почему же не найдешь! – возразил Си‑Мынь Цин. – Просто уж такой я неудачливый с женитьбой, вот и не мог найти себе пару.

Так, слово за слово, говорили они еще некоторое время, а потом старуха молвила:

– Хорошо бы сейчас еще вина выпить, да вот не осталось ничего. Вы уж не ругайте меня, сударь, за мою назойливость, но только неплохо было бы еще кувшинчик купить!

– У меня в платочке завязано пять с лишним лян серебра, – сказал Си‑Мынь Цин, – и я все это отдаю вам на расходы. Если нужно что‑нибудь купить – покупайте. А что останется, вы, матушка, можете взять себе.

Старуха поблагодарила Си‑Мынь Цина и поднялась, чтоб идти. Взглянув на красотку, она увидела, что та уже сильно подвыпила и страсти у нее разгораются. Гости уже беседовали, не стесняясь, и можно было заметить, что их влекло друг к другу. Жена У все продолжала сидеть, потупившись, и не думала уходить. Тогда старуха, вся сияя, оказала:

– Сейчас я пойду и куплю еще кувшинчик, чтоб поднести тебе чашечку. Ты уж побудь здесь, милая, за хозяйку, посиди с уважаемым господином. Вино еще есть, так что вы с господином можете выпить, а я пойду в лавку, что возле уездного управления, – там продается хорошее вино, – и, может, немножко задержусь.

– Да что вы, не надо больше, – сказала жена У, но сидела, не двигаясь с места.

Выйдя из дому, старуха заперла дверь и села сторожить вход.

А Си‑Мынь Цин, оставшись с женой У старшего наедине, стал уговаривать ее выпить еще. Потом, как бы невзначай, он смахнул рукавом на пол палочки для еды; и надо же было случиться такой удаче, что палочки упали прямо к ее ногам. Си‑Мынь Цин поспешно нагнулся, будто для того, чтобы поднять палочки, и увидел крошечные ножки женщины. Тут уж он забыл про палочки и сжал вышитый туфелек на ее ножке.

– Что ж это вы делаете, уважаемый господин? – рассмеялась Пань Цзинь‑лянь. – Или вы и впрямь желаете меня?

Тогда Си‑Мынь Цин упал перед ней на колени и воскликнул:

– Дорогая, ты сама довела меня до этого!

Жена У обняла Си‑Мынь Цина и подняла его с полу, а затем они пошли в спальню старой Ван, разделись, – и чего только тут не было! Но когда они стали одеваться, в комнату ворвалась старая Ван и сердито завопила:

– Хорошенькие делишки вы тут проделываете!

Си‑Мынь Цин и жена У перепугались, а старуха все продолжала кричать:

– Нечего сказать, хороши! Я пригласила тебя одежду шить, а не чужих мужчин соблазнять. Ведь если У старший узнает об этом, так и мне достанется. Лучше уж я сама пойду и расскажу ему обо всем, – и с этими словами она повернулась, делая вид, что хочет идти. Тут жена У схватила ее за платье, приговаривая:

– Дорогая мамаша, простите меня, пожалуйста!

– Не кричите так! – уговаривал ее и Си‑Мынь Цин.

– Если вы хотите, чтобы я простила вас, – засмеялась старуха, – выполните одно условие!

– Я готова выполнить хоть десять, – отвечала жена У.

– Так вот, – продолжала старуха, – ты скроешь от мужа все, что здесь произошло, и будешь приходить сюда каждый день развлекать уважаемого господина. Тогда я тебя не выдам. Если же ты хоть раз нарушишь свое обещание, я тут же пойду к У старшему и расскажу ему обо всем.

– Пусть будет по‑вашему, и покончим на этом, – согласилась жена У.

– Ну, с вами уважаемый господин Си‑Мынь, мне нет надобности много разговаривать, – продолжала старуха. – Дельце наше сделано, не забудьте теперь своего обещания. Если же вы не сдержите обещания, я пойду к У старшему и расскажу ему обо всем.

– Вы можете быть совершенно спокойны, матушка, – сказал Си‑Мынь Цин, – я сдержу свое слово.

Затем они выпили еще по чашечке, вина, и, так как время было уже за полдень, жена У поднялась и сказала:

– Скоро вернется домой этот У старший, мне пора идти, – и она черным ходом ушла от старухи Ван. Не успела она войти в дом и снять дверную занавеску, как возвратился ее муж.

А старуха Ван, оставшись вдвоем с Си‑Мынь Цином, спросила:

– Ну как, хорош мой план?

– Я очень признателен вам, дорогая мамаша! – отвечал он. – Как только вернусь домой, сейчас же пошлю вам слиток серебра. Разве могу я забыть то, что обещал?!

– Ну что же, буду ждать приятных вестей. Только смотрите, как бы не получилось, как с теми плакальщицами, которые просят платы, когда покойник уже похоронен.

В ответ Си‑Мынь Цин только рассмеялся и ушел, и говорить об этом пока больше нечего.

Жена У старшего стала теперь каждый день приходить в дом старой Ван и проводила здесь время с Си‑Мынь Цином. Скоро они прилипли друг к другу, как лак и краска, и их невозможно было разлучить. Однако недаром говорит пословица: «Добрая слава дома лежит, а худая – по свету бежит». Не прошло и полмесяца, как о связи Пань Цзинь‑лянь с Си‑Мынь Цином говорили уже все соседи. Не знал ничего лишь обманутый У старший.

Но рассказ здесь пойдет о другом. Надо сказать, что в этом же городе проживал паренек лет шестнадцати по фамилии Цяо, а так как родился и вырос он, когда отец его отбывал военную службу в Юньчжоу, то ему и дали имя Юнь‑гэ, что означает – браток из Юньчжоу. У этого Юнь‑гэ остался в живых только отец. Мальчуган рос ловким и сообразительным и занимался продажей свежих фруктов. Торговал он возле кабачков, которых было немало возле уездного управления. Перепадало ему кое‑что и от Си‑Мынь Цина.

В тот день, о котором идет речь, ему удалось достать корзиночку прекрасных груш, известных под названием белоснежных. Он хотел предложить эти груши Си‑Мынь Цину и поэтому с корзинкой в руках ходил по улицам, разыскивая его. И вот навстречу ему попался один болтун, который сказал:

– Юнь‑гэ, если ты хочешь повидать Си‑Мынь Цина, я расскажу тебе, где его найти.

– Сделайте милость, дяденька, – сказал Юнь‑гэ, – может, я тогда заработаю пятьдесят монет. Должен же я как‑нибудь кормить отца.

– Си‑Мынь Цин, – принялся охотно рассказывать сплетник, – спутался с женой торговца лепешками У старшего и теперь каждый день проводит с ней время в чайной старухи Ван, на улице Красных камней. Сейчас он, верно, там, и так как ты еще маленький, то пройдешь туда без помехи.

Маленький пройдоха поблагодарил прохожего и, подхватив свою корзиночку, отправился на улицу Красных камней, прямо в чайную старой Ван. Увидев старуху, которая сидела на низенькой скамеечке и пряла, он поставил свою корзиночку на землю и поклонился ей.

– Юнь‑гэ, зачем ты пришел сюда? – спросила старуха.

– Я ищу уважаемого господина, – ответил тот, – чтобы заработать немножко денег для старого отца.

– О каком это уважаемом господине ты говоришь? – спросила старуха.

– Вы ж хорошо знаете о ком, дорогая матушка, – отвечал Юнь‑гэ. – Как раз о том самом.

– Да ведь есть у этого господина имя и фамилия! – рассердилась старуха.

– Фамилия у него из двух иероглифов, – сказал Юнь‑гэ.

_ Из каких таких двух иероглифов? – спросила старуха.

_ Вот вы все шутите, матушка, – отвечал Юнь‑гэ, – а я хочу поговорить с господином Си‑Мынем, – и, сказав это, он направился в чайную.

– Ты куда это, обезьяна, лезешь?! – крикнула старуха, схватив его за руку. – Разве ты не знаешь, что в каждом доме есть комнаты, куда нельзя входить!

– Да ведь я только его ищу! – сказал Юнь‑гэ.

– Обезьянья твоя башка! – крикнула старуха. – Какой там еще уважаемый господин Си‑Мынь может быть в моем доме!

– А, ты хочешь одна поживиться! – крикнул Юнь‑гэ. – Пусть кое‑какие крохи и мне перепадут. Думаешь, я не понимаю!

– Глупая ты обезьяна! – продолжала кричать старуха. – Да чего ты понимаешь‑то!

– Ты что же, – возразил на это Юнь‑гэ, – хочешь готовить в чашке так, чтобы не выпало из нее ни одной крошки? Или хочешь, чтобы я все сказал? Боюсь только, что продавец лепешками, как узнает об этом, рассердится.

Эти слова задели старуху за живое, и она в бешенстве крикнула:

– Ах ты, обезьяна проклятая! Пришел сюда всякие пакости говорить!

– Хорошо же! – воскликнул Юнь‑гэ. – Пусть я буду обезьяна, а ты – старая сводня!

Тут старуха, все еще державшая Юнь‑гэ, ударила его дважды кулаком.

– Ты за что бьешь меня?! – завопил Юнь‑гэ.

– Если ты будешь еще кричать, – оказала старуха, – я надаю тебе пощечин и выгоню отсюда.

– Ах ты, старая гнида! – кричал Гонь‑гэ, – За что ж это ты собираешься бить меня, ведь я ничего плохого не сделал.

Старуха, держа мальчишку одной рукой, другой надавала ему тумаков и выгнала на улицу. Вслед за ним она вышвырнула его корзину с грушами, которые покатились в разные стороны. Мальчуган, убедившись, что ему не справиться со старой каргой, плача и ругаясь, пошел прочь, подбирая по дороге рассыпавшиеся фрукты. Потом он остановился и крикнул старухе:

– Ну погоди же, старая гнида! Я проучу тебя! Не будь я Юнь‑гэ, если не пойду и не расскажу ему обо всем.

И с корзиной в руках он отправился на поиски. Вот уж поистине: когда бы ни был совершен проступок, а возмездие придет.

Как говорится:

В логове зайцев нашли, в чаще поймали лису.

Уток схватили чету возле речных камышей.

Кого отправился искать Юнь‑гэ, вы, читатель, узнаете из следующей главы.

 

Глава 24

повествующая о том, как старуха Ван подстрекала Си‑Мынь Цина на темное дело и как распутница отравила своего мужа

Итак, Юнь‑гэ, побитый старухой Ван, не зная, на ком выместить злобу, подхватил свою корзинку и побежал разыскивать У старшего. Миновав несколько кварталов, паренек свернул за угол и вдруг встретил У старшего, который брел, неся на плече коромысло с лепешками. Увидев его, Юнь‑гэ остановился и, бесцеремонно разглядывая У старшего, сказал:

– Давненько вас не видно. Что это вы так раздобрели?

– Да я всегда такой! – отвечал У, сняв с плеча коромысло. – С чего это ты взял, что я раздобрел?

– Я на днях хотел купить отрубей, – отвечал Юнь‑гэ. – Все лавки обыскал, но так нигде и не нашел, а люди мне сказали, что у вас дома их сколько хочешь.

– Я не держу ни уток, ни гусей. Зачем же мне отруби? – ответил У.

– Если у тебя нет отрубей, так с чего ты так жиром заплыл? Хоть на голову тебя ставь, хоть в котле вари – ничего ты не замечаешь, а если и заметишь, то все равно слова не скажешь.

– Ах ты, проклятая обезьяна! – крикнул У старший. – Ты за что это оскорбляешь меня? Не живет ведь моя жена с каким‑нибудь мужчиной. Почему же ты сравниваешь меня с уткой?

– Ну если она не живет с мужчиной, так живет с молодчиком! – издевался над ним Юнь‑гэ.

Тут У старший схватил Юнь‑гэ и крикнул:

– Говори с кем!

– Потеха, да и только! Меня‑то ты можешь схватить, а вот до него тебе не дотянуться!

– Дорогой братец! – взмолился тут У. – Скажи мне, кто это такой, и я дам тебе за это десять лепешек.

– Да зачем мне твои лепешки! – ответил на это Юнь‑гэ. – Ты лучше поставь мне три чашки вина, вот тогда все и узнаешь.

– Ну, раз ты пьешь, так пойдем, – оказал У.

И, взяв свое коромысло, он повел Юнь‑гэ в маленький кабачок. Там он опустил коромысло на пол, достал несколько лепешек, заказал мяса, вина и пригласил Юнь‑гэ выпить и закусить.

– Вина больше не подливай, – сказал Юнь‑гэ, осушив последнюю чашку, – а мяса отрежь еще несколько кусочков.

– Дорогой братец! – приставал к нему У. – Ты бы все‑таки оказал мне, что обещал.

– Не торопись, – спокойно отвечал Юнь‑гэ. – Обожди, вот я съем это, тогда все тебе и выложу. Только ты особенно не расстраивайся, я помогу тебе их поймать.

У подождал, когда Юнь‑гэ очистил блюдо, и опять оказал:

– Ну, теперь рассказывай!

– Так вот, – начал Юнь‑гэ. – Если хочешь знать все, так сначала пощупай шишку на моей голове.

– Где это тебя угораздило? – спросил У, пощупав ему голову.

– А дело было так, – принялся рассказывать Юнь‑гэ. – Взял я сегодня эту корзину с грушами и отправился разыскивать господина Си‑Мынь Цина, чтобы продать их ему. Обошел я все кругом, а найти его так и не смог. Вдруг повстречался мне на улице один человек и говорит: «Да он, верно, в чайной старухи Ван, забавляется с женой старшего У. Господин Си‑Мынь Цин целыми днями там пропадает». Ну, мне хотелось хоть немножко заработать, и я направился туда. А эта чертова карга Ван не только не пустила меня в дом, но еще и надавала тумаков и прогнала меня. Тогда я пошел разыскивать тебя. А когда мы повстречались, принялся тебя дразнить, иначе сам ты не стал бы меня о чем‑нибудь спрашивать.

– И все это правда? – спросил У, дослушав до конца.

– Ну, опять за свое принялся! – разозлился Юнь‑гэ. – Вот уж поистине никудышный ты человек! Те двое забавляются в свое удовольствие, и не успеешь ты уйти из дому, как они сходятся у старой Ван. А ты еще спрашиваешь, правда ли это?!

– Дорогой братец, – стал жаловаться У. – Нечего мне больше от тебя скрывать. Жена моя каждый день ходит к старой Ван шить одежду и возвращается домой всегда красная от вина. У меня самого уж возникали подозрения, и, конечно, как ты говоришь, так оно и есть. Сейчас я оставлю где‑нибудь свое коромысло и пойду поймаю их на месте преступления. Как ты считаешь?

– Как будто ты взрослый, а понятия в тебе никакого! – воскликнул Юнь‑гэ. – Ведь эта чертова карга, старая Ван, сущая ведьма! Как же ты справишься с ней? Они втроем, верно, все уже обсудили и, когда ты придешь, спрячут твою жену, и все. Да к тому же этот Си‑Мынь Цин – парень здоровый и запросто разделается с двадцатью такими, как ты. Тебе не только не удастся схватить его, но ты ни за что ни про что отведаешь его кулаков. Человек он богатый и влиятельный, и ему ничего не стоит так обернуть все дело, что он же еще подаст на тебя жалобу в суд. А раз заступиться за тебя некому, тебя засудят. Вот он и покончит с тобой.

– Дорогой братец! – сказал У. – Все это правильно, но, как же мне отомстить им?

– Я тоже еще не знаю, как отомстить этой старой чертовке за то, что она меня поколотила, – сказал Юнь‑гэ. – А тебе скажу вот что. Возвращайся‑ка ты сегодня домой попозднее и вида не подавай, что знаешь что‑нибудь, веди себя так, как всегда. А вот завтра напеки лепешек поменьше, чем обычно, и выходи торговать. Я буду сторожить в переулочке, на углу, и, как увижу, что Си‑Мынь Цин отправился в чайную, так позову тебя. Ты стой со своим коромыслом где‑нибудь поблизости. Первым туда пойду я и разозлю эту старую собаку. Она, конечно, бросится бить меня, и как только я выброшу свою корзинку на улицу, ты и входи. Я постараюсь прижать старуху головой к стене, а ты беги прямо во внутренние комнаты и там расправляйся с ними. Ну, что ты окажешь на это?

– Что ж, буду очень признателен тебе, дорогой братец, – оказал У. – Вот, возьми несколько связок монет на жизнь. А завтра утром жди меня на углу улицы Красных камней.

Взяв деньги и еще несколько лепешек в придачу, Юнь‑гэ ушел.

У старший, расплатившись за вино и еду, взял свое коромысло и снова пошел торговать лепешками. Побродив немного по улицам, он отправился домой. Что же касается Пань Цзинь‑лянь, то прежде она встречала мужа руганью и все придумывала, как бы обидеть его. Однако теперь, чувствуя свою вину перед ним, стала поласковее.

В этот день, вернувшись домой со своей ношей, У вел себя как обычно и ничего не говорил о том, что слышал.

– Муженек, может, тебе купить немножко вина? – ласково спросила его жена.

– Да нет, – отвечал он, – я только что выпил три чашки с одним товарищем.

Тогда жена приготовила ужин, подала ему, и этот вечер закончился без всяких происшествий.

На следующий день, после завтрака, У испек всего три противня лепешек и отправился ими торговать. Но жена его была так занята мыслями о встрече с Си‑Мынь Цином, что даже не заметила, сколько лепешек настряпал муж. Едва выпроводив его, она сразу же побежала к старой Ван и стала ждать Си‑Мынь Цина.

Тем временем У старший дошел со своим коромыслом до перекрестка и увидел Юнь‑гэ, который с корзиночкой в руках глядел по сторонам.

– Ну как? – спросил У старший.

– Да еще рановато, – отвечал тот, – иди пока поторгуй. Он непременно явится, так что ты будь где‑нибудь поблизости.

У старший, подгоняемый нетерпением, быстро сделал круг и снова вернулся обратно.

– Смотри же, – предупреждал его Юнь‑гэ, – как увидишь, что корзинка моя летит, так сейчас же и вбегай туда.

У старший оставил свое коромысло и стал ждать.

А дальше произошло следующее. Юнь‑гэ с корзинкой в руках вошел в чайную Ван и стал браниться:

– Ах ты, старая скотина! – кричал он. – Ты за что же это избила меня вчера?!

Ну, а так как характер у старухи за это время не мог измениться, то она вскочила с места и стала вопить:

– Мартышка ты проклятая! Знать я тебя не знаю, что же ты лезешь сюда да еще оскорбляешь меня!

– Беда какая, если выругают чертову сводню, вроде тебя, которая только и знает, что заниматься грязными делами! – в свою очередь заорал Юнь‑гэ.

Тут старуха совсем рассвирепела и, схватив мальчишку, начала его бить.

– Опять бить меня вздумала! – воскликнул Юнь‑гэ и тут же выбросил свою корзинку за дверь.

И только хотела старая Ван хватить его хорошенько, как Юнь‑гэ с криком: «Так ты опять бить меня!» – обхватил ее за талию и так ударил головой в живот, что старуха чуть было не свалилась на пол, но во время прислонилась к стене. Мальчуган головой припер старуху к стене и в тот же момент увидел, что в чайную, подоткнув полы халата, ворвался У старший. Старуха попыталась было высвободиться и помешать ему, но парень так крепко держал ее, что она и двинуться не могла и лишь крикнула: «У старший пришел!»

Жена У, находившаяся во внутренней комнате, услышав этот крик, испуганно кинулась к двери и заперла ее. А Си‑Мынь Цин так растерялся, что полез под кровать. Добежав до двери, У старший толкнул ее, но открыть, конечно, не смог.

– Хорошенькими делишками вы здесь занимаетесь! – завопил он.

Между тем Пань Цзинь‑лянь, все еще подпиравшая собой дверь, окончательно растерялась и, обращаясь к Си‑Мынь Цину, сказала:

– Ты всегда хвалился, что умеешь хорошо фехтовать, а как пришла опасность, так тут же и скис! Ты чучело увидишь, так и то повалишься со страху!

Си‑Мынь Цин понял, что должен драться с У старшим, вылез из‑под кровати, распахнул дверь и крикнул готовому вступить в бой У старшему:

– Не смей драться!

И тут же со всей силой ударил его правой ногой. У был мал ростом, удар пришелся ему прямо под ложечку, и он рухнул на землю. Тогда Си‑Мынь Цин, пользуясь суматохой, бежал. Юнь‑гэ, поняв, что дело плохо, выпустил старуху.

А соседи, зная, какой вредный человек Си‑Мынь Цин, не осмелились вмешиваться в это дело. Тем временем старуха Ван стала подымать У старшего и увидела, что изо рта у него хлынула кровь, а лицо пожелтело, как воск. Она позвала жену У и велела ей принести воды. Когда же У старший пришел в себя, обе женщины проводили его домой, поддерживая с двух сторон под руки, и уложили в постель. Скоро он заснул, и никаких событий в этот вечер больше не произошло.

На завтра, узнав, что ничего особенного не случилось, Си‑Мынь Цин, как всегда, пришел в чайную и весело провел время с Пань Цзинь‑лянь, надеясь, что теперь У старший непременно умрет.

А У старший уже пять дней подряд лежал не в состоянии подняться с постели, и некому было даже приготовить ему суп или подать воды. Когда он окликал жену, никто не отзывался. Между тем он видел, как Пань Цзинь‑лянь разнаряженная и раскрашенная уходит из дому и всегда возвращается красная от вина. Все это приводило У старшего в ярость, несколько раз он даже терял сознание, но так и оставался без всякой помощи.

Однажды У все же подозвал к себе жену и сказал ей:

– Я застал тебя на месте преступления. Мало того, ты заставила своего любовника ударить меня ногой под сердце, и вот теперь я умираю, а ты и твой любовник наслаждаетесь жизнью, и я не могу вам отомстить! Но у меня есть младший брат – У Сун. Ты знаешь, какой у него характер. Рано или поздно он вернется и не оставит так этого дела. Если бы. ты хоть немного пожалела меня, поухаживала, пока я болею, я ничего не сказал бы ему. Но раз ты не заботишься обо мне, то он разделается с вами, когда вернется.

Жена ничего ему не ответила, но, придя к старой Ван, рассказала обо всем старухе и своему любовнику. Когда Си‑Мынь Цин услышал эту угрозу, у него даже мороз по коже пошел, и он сказал:

– Вот беда‑то! Знаю я этого У, начальника охраны, который убил тигра на перевале Цзин‑ян‑ган. В Цинхэ он самый первый герой. Мы с тобой так сошлись по характеру и успели уже привязаться друг к другу, а вот об этом‑то совсем и не подумали. Что же теперь делать?

– В жизни еще такого не видала, – молвила старуха, иронически улыбаясь. – Ведь ты же за рулем сидишь, а я на веслах! И я не растерялась, а у тебя руки и ноги отнялись от страха!

– Прямо сказать стыдно, но я хоть и мужчина, а ничего не могу придумать, чтобы выпутаться из этого положения. Может быть, вы что‑нибудь предложите? – спросил он старуху.

– Вы как, навсегда хотите остаться вместе или же так повстречаться и на том покончить? – спросила старуха.

– Что это значит – навсегда или разойтись, дорогая мамаша? – переспросил Си‑Мынь Цин.

– Если вы в конце концов думаете разойтись, – сказала старуха, – так должны сегодня же расстаться, а как поправится У старший, попросить у него прощения. Вот и не будет никаких разговоров, когда вернется братец У Сун. Если же его опять пошлют куда‑нибудь по делам, вы снова можете встречаться. Вот это и значит быть мужем и женой временно. Но если вы хотите стать мужем и женой навсегда и без опаски встречаться каждый день у меня, то для этого есть один очень хитрый способ, которому не знаю, как вас научить.

– Дорогая матушка, – взмолился Си‑Мынь Цин. – Вы уж сделайте так, чтобы нам быть мужем и женой навсегда.

– Для этого требуется одна вещь, – сказала старуха, – и вы не найдете ее нигде, как только в вашем же собственном доме. Ее, как видно, само небо послало вам.

– Если бы нужно было даже выколоть мне глаза, – сказал Си‑Мынь Цин, – то я пошел бы и на это. Но что это все‑таки за вещь?

– Надо воспользоваться тем, что этот парень при смерти, и помочь ему умереть. Принесите‑ка из дому мышьяку, а ее мы пошлем за сердечным лекарством. К этому лекарству она примешает мышьяк, и с мужем‑сморчком будет покончено. Тело же его необходимо сжечь, чтобы и следов не осталось. А когда возвратится У Сун, то ничего уже не сможет поделать. Ведь испокон веку люди говорили: «У деверя свои дела, у невестки свои», а еще: «Первый раз замуж выходят по воле родителей, второй раз – по собственному желанию». Так что деверю тут и разговаривать будет не о чем. Ну, а потом, с полгодика или с год, пока не кончится траур, вы можете встречаться тайком; когда же пройдет положенное время, вы, господин, женитесь на ней, возьмете к себе в дом, станете навсегда мужем и женой и будете блаженствовать до старости. Ну, как вы находите мой план?

– Дорогая мамаша! – отозвался Си‑Мынь Цин. – Уж больно преступление‑то велико. Ну да ладно, – добавил он, – если сделан первый шаг, то перед вторым останавливаться не приходится.

– Однако все надо делать с толком, – продолжала старая Ван. – Ведь если рвать траву, так с корнем, чтобы впредь не пошли новые всходы. Оставишь корни, весной подымутся ростки. Идите‑ка лучше, уважаемый господин, домой и принесите поскорее мышьяку, а я уж сама научу ее, что делать. Но когда все будет сделано, смотрите, не забудьте отблагодарить меня.

– Ну, это само собой разумеется, – молвил Си‑Мынь Цин, – вам незачем об этом и говорить.

Затем он отправился домой и вернулся с пакетиком мышьяку, который передал старухе. Тогда старая Ван, глядя на жену У сказала:

– Слушай, моя милая! Я научу тебя, что делать с этим снадобьем. Ведь муж твой просил, чтобы ты поухаживала за ним? Вот и будь с ним поласковее. Если он попросит у тебя лекарства, смешай его с мышьяком и, как проснется, влей в рот, да и отойди в сторону. А когда начнет действовать снадобье, у него станут разрываться все внутренности и он будет кричать, – тогда накрой его одеялом, чтобы соседи не услышали. Надо заранее вскипятить котел воды и положить туда побольше тряпок, потому что у него изо всех отверстий пойдет кровь и от боли он будет кусать губы. Когда же он кончится, сними одеяло и тряпками, что вскипятишь в котле, оботри кровь, чтобы следов не осталось. Ну, а потом его положат в греб и сожгут, и ни один дьявол ни до чего не дознается.

– Все это хорошо, – сказала жена У, выслушав ее. – Но боюсь, что сил у меня не хватит возиться с трупом.

– Этому легко помочь, – ответила старуха. – Когда будет нужно, ты постучи мне в стенку, и я приду.

– Ну, делайте все, как надо, – сказал Си‑Мынь Цин, – а завтра на рассвете я загляну к вам, – и с этими словами он ушел.

А старая Ван пальцами растерла мышьяк в порошок и отдала жене У. Когда Пань Цзинь‑лянь пришла домой и поднялась наверх, то увидела, что муж ее еле дышит. Тогда она села на край кровати и притворилась, что плачет.

– Что же ты плачешь? – спросил ее У старший.

– Я виновата, – сказала она, вытирая слезы, – но ведь они обошли меня хитростью. – Кто бы мог подумать, что он ударит тебя ногой? Говорят, есть одно хорошее лекарство, и я хотела пойти купить его тебе, да побоялась, что ты заподозришь меня в чем‑нибудь дурном, и потому не решилась.

– Если ты спасешь мне жизнь, – промолвил У, – я тебя прощу, забуду все, что было, и никогда не подумаю ничего плохого. А брату, когда вернется, не скажу ни слова. Иди скорее, купи лекарства, помоги мне вылечиться.

Захватив несколько медяков, жена отправилась прямо к старухе Ван и попросила ее сходить за лекарством. Потом она вернулась домой, поднялась в комнату мужа и, подавая ему лекарство, сказала:

– Это – средство от сердечной болезни, врач велел принять его в полночь, а потом укрыться двумя одеялами, чтобы пропотеть, и завтра ты уже сможешь встать.

– Вот хорошо было бы, – обрадовался У. – Сегодня уж я побеспокою тебя, женка. Сейчас сосни немного, а в полночь приготовишь мне лекарство.

– Спи спокойно, – сказала жена, – я сама буду за тобой ухаживать.

Когда стемнело, жена зажгла светильник, развела в кухне огонь и стала греть воду. Затем бросила в котел тряпки прокипятить. А когда пробили третью стражу, взяла яд, высыпала его в чашку и, зачерпнув горячей воды, отправилась наверх и сказала:

– Муженек, где у тебя лекарство?

– Под циновкой, у подушки, – ответил тот. – Приготовь‑ка его поскорее и дай мне выпить.

Женщина подняла край циновки, взяла лекарство и высыпала его в чашку. Затем налила воды и, вынув из головы шпильку, хорошенько перемешала содержимое чашки. Поддерживая мужа левой рукой, она влила ему в рот яд. Сделав глоток, он сказал:

– Какое противное лекарство, жена!

– Пустяки, главное, чтобы оно помогло тебе, – отвечала жена.

Когда же У приготовился сделать второй глоток, она воспользовалась случаем и влила ему в рот все содержимое чашки. Потом она опустила мужа на постель, а сама поспешно отошла. Вскоре У старший со стоном сказал:

– Ой, жена, что‑то после этого лекарства у меня боли в животе начались. Ох, тяжело, мочи нет!

Тогда жена взяла два одеяла, лежавшие у него в ногах, и укрыла его с головой.

– Задыхаюсь! – крикнул У, но жена только сказала:

– Врач велел мне так сделать. Если ты хорошенько пропотеешь, то сразу поправишься.

У хотел сказать еще что‑то, но жена, опасаясь, как бы он не стал отбиваться, вскочила на постель и, сев на него верхом, крепко прижала одеяла и уж не отпускала его. У простонал еще несколько раз и скончался. В это мгновение внутренности его разорвались, и, увы, он уже лежал недвижимый. Жена откинула одеяла и, увидев, что У закусил уже губу и изо всех отверстий у него течет кровь, сильно испугалась. Спрыгнув с кровати, она подбежала к стене и постучала. Старуха Ван на стук тотчас же подошла к черному ходу и кашлянула. Тогда жена У спустилась вниз и отперла дверь.

– Ну что, все кончено? – спросила старуха, входя в комнату.

– Кончено‑то кончено, – отвечала жена У, – но у меня руки‑ноги отнялись, и я ничего не могу больше делать.

– А чего ж тут делать‑то?! – отозвалась старуха. – Я помогу тебе.

Засучив рукава, старуха налила в ведро горячей воды, бросила туда тряпки и поднялась со всем этим наверх. Она свернула одеяло, вытерла мертвому губы и все места, где выступила кровь, а затем одела его. Потом они вдвоем тихонько снесли труп в нижнюю комнату и положили на старую дверную створку. Затем женщины причесали покойника, надели на него головной убор, носки и одежду. Лицо покрыли куском белого шелка, а сверху накинули совсем чистое одеяло. После этого они поднялись наверх и все привели там в порядок. Только тогда старая Ван ушла домой, а жена У принялась жаловаться и громко причитать, что лишилась кормильца.

Теперь необходимо вот о чем сказать вам, читатель. Все женщины в мире плачут тремя способами: когда женщина плачет навзрыд, проливая слезы, – это называется рыданием; когда слезы льются беззвучно, – плачем; и, наконец, когда она голосит без слез, – воплем. И вот жена У старшего вопила. А время между тем приблизилось к пятой страже.

Было совсем еще темно, когда Си‑Мынь Цин явился узнать, что делается. Старая Ван все подробно ему рассказала. Тогда Си‑Мынь Цин достал серебро, отдал его старухе и попросил ее купить гроб и похоронить умершего. Потом он позвал к себе Пань Цзинь‑лянь и дал ей кое‑какие советы. Она сказала ему:

– Сейчас, когда У старшего уже больше нет, единственной моей опорой остался ты.

– Тебе незачем даже и говорить это! – воскликнул Си‑Мынь Цин.

– Осталось еще одно важное препятствие, – сказала старуха Ван, – это чиновник Хэ Цзю‑шу, ведающий погребением в нашем районе. Человек он опытный и, если что‑нибудь заподозрит, не даст разрешения на похороны.

– Ну, это пустое, – сказал Си‑Мынь Цин. – Я поговорю с ним, и все будет в порядке, не посмеет же он пойти против меня.

– Тогда не мешкайте с этим делом, господин, – сказала старуха Ван, – а сейчас же идите и переговорите с ним, – и Си‑Мынь Цин ушел.

Когда совсем рассвело, старая Ван отправилась в город, купила гроб, благовонных свечей для возжигания жертвенных денег – в общем, все, что нужно для погребения, и, возвратившись домой, стала вместе с вдовой готовить поминки. Потом они зажгли у изголовья покойника свечу, и понемногу начали сходиться соседи отдать последний долг умершему. Притворявшись, будто горюет, жена У прикрыла свое напудренное лицо и причитала. А на вопросы, отчего умер У старший, она отвечала:

– От болезни сердца. Едва он слег, как ему с каждым днем становилось все хуже и хуже. По всему было видно, что уж не поправится. И вчера в полночь скончался. Вот горе‑то, – снова начала она притворно всхлипывать.

Соседи подозревали, что с этой смертью не все ладно, однако расспрашивать не решались и, выражая вдове сочувствие, говорили: «Ну что поделаешь, умер так умер! А живым надо жить, и ты так не убивайся!»

Жена У сделала вид, что сердечно благодарит их за участие, и соседи стали расходиться по домам. Тем временем старая Ван уже доставила гроб на дом и отправилась приглашать Хэ Цзю‑шу – чиновника, ведающего похоронами. Все, что требовалось для похорон и на поминки, было закуплено; на ночь старуха пригласила двух монахов совершить моление над гробом покойного. Прошло довольно много времени, когда, наконец, ведающий похоронами Хэ прислал своих помощников, которые должны были сделать все, что полагается.

Теперь расскажем кое‑что о Хэ Цзю‑шу. Как только наступил вечер, он не спеша вышел из дома и направился на улицу Красных камней. Но едва он дошел до угла, как встретил Си‑Мынь Цина, который его окликнул:

– Куда это вы направились, Хэ Цзю‑шу?

– В тот дом, – сказал Хэ, указывая впереди себя, – совершить обряд положения в гроб умершего торговца лепешками У старшего.

– Не пройтись ли нам вместе, – предложил Си‑Мынь Цин, – я хочу поговорить с вами.

Хэ Цзю‑шу последовал за ним, и, завернув за угол, они зашли в маленький кабачок.

– Займите почетное место! – пригласил своего спутника Си‑Мынь Цин.

– Да осмелюсь ли я, маленький человек, сидеть рядом с уважаемым господином! – стал было возражать Хэ Цзю‑шу.

– Мы люди свои, – прервал его Си‑Мынь Цин, – прошу вас, садитесь.

И когда они уселись, Си‑Мынь Цин приказал подать кувшин хорошего вина. Слуга принес закусок, фруктов, все, что полагалось к вину, и наполнил чашки. Однако в душу Хэ Цзю‑шу закралось подозрение: «Этот человек никогда раньше не выпивал со мной и неспроста, видно, пригласил меня сегодня в кабачок».

Так просидели они за вином полстражи, когда вдруг Си‑Мынь Цин вынул из рукава слиток серебра в десять лян и, положив его на стол, сказал:

– Хэ Цзю‑шу, не побрезгуйте моим скромным подарком, а потом для вас найдется что‑нибудь еще.

Почтительно сложив на груди руки и кланяясь, Хэ Цзю‑шу отвечал:

– Ведь я ничего для вас не сделал, как могу я принять от вас, почтенный господин, подарок? Даже если бы вы поручили мне какое‑нибудь дело, то и тогда я не посмел бы взять от вас денег.

– Цзю‑шу, не смотрите на меня, как на постороннего, – возразим Си‑Мынь Цин. – Прошу вас, возьмите это серебро, а потом мы потолкуем.

– Я готов сделать все, что вы мне скажете, почтенный господин, – отозвался Хэ Цзю‑шу.

– У меня нет ничего особенного, – заметил Си‑Мынь Цин, – но потом за труды вы еще получите вознаграждение от другой семьи. Дело вот в чем: сегодня, когда вы будете совершать обряд положения в гроб покойника, сделайте так, чтоб все было по‑хорошему и покров над покойником скрыл все. Больше от вас ничего не требуется.

– Ну, это пустяки, – сказал Хэ Цзю‑шу, – разве я осмелюсь взять за это деньги?

– Если откажетесь, – сказал Си‑Мынь Цин, – то обидите меня!

Хэ Цзю‑шу знал, что Си‑Мынь Цин человек вредный да к тому же находится на короткой ноге с чиновниками управления и может причинить всякие неприятности, поэтому он вынужден был взять серебро. Они выпили еще по нескольку чашек, Си‑Мынь Цин велел записать счет на его имя и прийти за деньгами в лавку лекарственных растений. После этого они покинули кабачок.

– Так смотрите, не забудьте, – напоминал ему, прощаясь, Си‑Мынь Цин, – сделайте так, чтобы все осталось в тайне. А потом я еще отблагодарю вас, – и с этими словами он пошел прочь.

Хэ Цзю‑шу мучили сомнения, и всю дорогу он размышлял:

«Тут что‑то неладно. Я ведь и без всяких денег дал бы разрешение на похороны. Да, тут что‑то есть».

Когда он подошел к дому У старшего, то увидел, что у дверей дома ждут его помощники. Приблизившись, он спросил:

– От какой болезни умер У старший?

– Да его жена говорит, что от болезни сердца, – отвечали они.

Хэ откинул занавеску и вошел в дом.

– А мы уж давненько вас поджидаем, господин Хэ! – встретила его старая Ван.

– Да вот задержали меня по дороге, – отвечал Хэ, – потому и запоздал немного.

Тут он увидел вдову У, одетую в грубую белую одежду. Женщина шла из внутренней комнаты, делая вид, что горько плачет. Обращаясь к ней, Хэ сказал:

– Не следует так убиваться. Жаль, конечно, что У старший покинул этот мир.

– Разве выразишь горе словами! – говорила Пань Цзинь‑лянь, прикрывая глаза, словно плакала. – Кто мог подумать, что болезнь сердца, которой он заболел, в несколько дней сведет его в могилу. Оставил меня одну страдать!

Хэ Цзю‑шу пристально посмотрел на жену У и подумал:

«Я давно слышал об этой женщине, а встречать ее не приходилось. Так вот какую жену нашел себе У старший! Нет, не спроста дал мне Си‑Мынь Цин эти десять лян».

Затем Хэ Цзю‑шу отодвинул покров, висевший над покойником, снял шелк, прикрывавший его лицо и, всмотревшись в него своими зоркими глазами, вскрикнул и упал навзничь. На его посиневших губах выступила кровь; ногти почернели, губы сделались серыми, лицо пожелтело, а глаза потускнели. Поистине можно было сказать, что его тело стало подобно

Луне, что пред рассветом склоняется за горы,

Лампаде, что без масла чуть светит поутру.

Но что произошло с Хэ Цзю‑шу, вы, читатель, узнаете из следующей главы.

 

Глава 25

повествующая о том, как Хэ Цзю‑шу во время похорон припрятал кости покойного и как У Сун принес в жертву человеческие головы

В тот момент, когда Хэ Цзю‑шу повалился на землю – и все присутствующие бросились к нему на помощь, старая Ван сказала:

– Злой дух на него напал. Принесите скорее воды!

Когда принесли воду, старуха, набравши полон рот, опрыскала лицо Хэ Цзю‑шу. Он пошевелился и начал приходить в себя. Тогда старая Ван сказала:

– Пока что надо бы отвести господина Хэ Цзю‑шу домой, а там посмотрим, что делать.

Помощники Хэ Цзю‑шу отыскали створку от старой двери, водрузили на нее своего начальника и понесли домой, где его встретили родные и уложили в постель.

– Из дому ты ушел веселый и радостный, – запричитала над ним жена, – как же случилось, что ты вернулся в таком состоянии. Ведь прежде не нападал на тебя злой дух, – рыдала она, присев на край кровати.

Между тем Хэ Цзю‑шу, увидев, что помощники его ушли и в комнате нет никого из посторонних, легонько толкнул жену ногой и сказал.

– Не расстраивайся! Ничего со мной не случилось. Но когда я шел к дому У старшего, чтобы положить его тело в гроб, на углу их улицы повстречался мне Си‑Мынь Цин, тот самый, что торгует лекарственными снадобьями против уездного управления. Он пригласил меня в кабачок выпить с ним вина, а потом дал мне десять лян серебра и оказал: «Ты уж сделай так, чтобы все было шито‑крыто». А как пришел я в дом У старшего, так и понял, что жена его женщина не порядочная, и у меня тут же возникли подозрения. Я откинул покров и увидел, что лицо У старшего почернело, на губах – следы зубов, а из всех отверстий сочится кровь, тут стало мне ясно, что его отравили. Надо было, конечно, заявить об этом, но я побоялся, что за покойника некому вступиться, и решил, что лишь разозлю Си‑Мынь Цина, а ведь это все равно, что раздразнить осу или наступить на скорпиона. Предположим, что я оставлю все в тайне, но ведь у покойного есть младший брат – начальник охраны У Сун, который убил тигра на перевале Цзин‑ян‑ган. Ему ничего не стоит убить человека. Рано или поздно он вернется, и все раскроется.

– На днях я слышала, – сказала жена, – что Юнь‑гэ – сын старого Цяо, который живет в переулке неподалеку от улицы Красных камней, помогал У старшему поймать любовников и поднял в чайной скандал. Значит, так оно и есть. Разузнай‑ка об этом хорошенько, и нечего раньше времени горевать! Пошли своих помощников совершить обряд положения в гроб и узнай, на какое время назначены похороны. Может быть, они с похоронами будут ждать возвращения младшего брата, тогда нечего волноваться. Решат сейчас хоронить, – тоже не беда, но вот если вдова захочет сжечь покойника, то, значит, тут дело неладное. Тогда ты пойди на похороны, тайком возьми пару костей покойного и спрячь вместе с десятью лянами серебра, как вещественные доказательства. Если брат вернется и ни о чем спрашивать не будет, то дело с концом. Тогда ты м Си‑Мынь Цина не подведешь и нам на кусок хлеба останется, а разве это лишнее?

– Умная ты у меня, жена, – оказал Хэ, – правильно рассудила.

И он тут же вызвал своих помощников и сказал им:

– Я что‑то плохо себя чувствую и не могу пойти. Отправляйтесь сами и положите покойника в гроб. Да не забудьте спросить вдову У старшего, когда она думает устроить похороны, и тут же сообщите мне. Деньги, которые заплатят вам родные умершего, разделите меж собой и устройте так, чтобы все было в порядке. Если же они станут давать вам деньги для меня, то не берите.

Выслушав приказания, помощники отправились в дом У старшего, положили покойника в гроб, который поставили посреди комнаты, установили, как полагается, табличку для поминания и, возвратившись к Хэ Цзю‑шу, доложили:

– Жена У оказала, что похороны состоятся через три дня. Тело покойного вынесут за город и сожгут.

Деньги, полученные за услуги, помощники Хэ Цзю‑шу разделили между собой.

– Значит, я был прав, – оказал жене Хэ Цзю‑шу. – В день похорон я пойду и тайком заберу несколько костей.

Между тем. старуха Ван заставила Пань Цзинь‑лянь провести ночь у гроба, а на другой день они пригласили четырех монахов совершить погребальный обряд. Утром следующего дня в доме У старшего снова появились помощники Хэ Цзю‑шу, которые должны были нести гроб. Проводить покойного пришло также несколько соседей. Вдова надела траурную одежду и, следуя за гробом, всю дорогу притворялась, будто горько оплакивает своего кормильца. Когда погребальная процессия прибыла к месту сожжения, там уже был разведен огонь.

В это время показался Хэ Цзю‑шу, державший в руках связку бумажных денег. Вдова покойного и старуха Ван пошли к нему навстречу и приветствовали его словами:

– Мы рады, господин Хэ, видеть вас живым и здоровым!

– Однажды я купил у вашего покойного мужа корзинку лепешек, – сказал Хэ Цзю‑шу, – и так и не успел с ним рассчитаться. Поэтому я и купал сегодня бумажных денег, чтобы сжечь их вместе с ним.

– Какой вы честный и справедливый человек, господин Хэ! – воскликнула старуха.

Чиновник сжег принесенные им деньги и распорядился, чтобы гроб поскорее предали огню. Выражая Хэ свою признательность, вдова и старуха говорили:

– Мы не могли и рассчитывать на ваше участие. Как вернемся домой, обязательно вас отблагодарим.

– Я всегда помогаю от чистого сердца, – отвечал им Хэ. – Ни о чем больше не беспокойтесь, идите в беседку к вашим соседям, а я здесь присмотрю за всем.

Отделавшись от них, Хэ Цзю‑шу разгреб уголья, достал пару костей и окунул их в воду. Вынув их, он увидел, что кости стали хрупкими и почернели. Тогда он завернул их в тряпку и присоединился к остальным, находившимся в беседке.

Когда сожжение совершилось, огонь погасили, а все то, что не превратилось в пепел, бросили в пруд. Затем все пришедшие на похороны разошлись. Ушел домой и Хэ Цзю‑шу, унося с собой кости покойного. Дома он взял бумагу, записал на ней год, месяц и число, а также имена людей, присутствовавших на похоронах, и все это вместе с костями и серебром положил в особый мешочек и спрятал у себя в комнате.

Дальше следует рассказать о том, как жена У, вернувшись домой, устроила в стенной нише небольшой алтарь, и там поместила поминальную табличку с надписью: «Здесь покоится душа У старшего». Перед табличкой она поставила стеклянную лампу, а по всей комнате расклеила надписи с буддийскими молитвами, разложила повсюду бумажные изображения денег и серебра, цветную бумагу и разноцветные картинки.

Теперь она целые дни наслаждалась с Си‑Мынь Цином у себя наверху. Их свидания уже не были похожи на прежние, когда они украдкой встречались в чайной старухи Ван. В доме не было ни души, и они могли проводить вместе даже и ночи. О том, что происходило в доме покойного У, знали все соседи, но, из страха перед Си‑Мынь Цином, никто из них не хотел вмешиваться в это дело.

Однако не зря говорит пословица: «Когда счастье достигает предела, ему наступает конец, когда горести переполняют жизнь, приходит благополучие». Время летело быстро, и после описываемых событий прошло уже более сорока дней. Между тем У Сун, как ему было ведено, доставил сокровища в Восточную столицу и вместе с письмом отдал их родственнику начальника уезда. Побродив несколько дней по улицам столицы, он забрал ответное письмо и вместе со своими людьми отправился обратно в Янгу. На все это ему потребовалось ровно два месяца. В конце зимы отправлялись они в Восточную столицу, а когда вернулись, стояло начало третьей луны нового года.

Надо сказать, что еще в дороге У Сун почувствовал какое‑то беспокойство. На душе у него было нехорошо, хотелось поскорее вернуться домой и повидаться со старшим братом. Как только они прибыли в Янгу, он прежде всего пошел в уездное управление вручить письмо. Начальник очень обрадовался, увидев У Суна, а прочитав ответ и узнав, что все отправленные им ценности благополучно доставлены по назначению, подарил У Суну слиток серебра и устроил в честь его угощение с вином и закусками.

После этого У Сун переоделся у себя в комнате, надел новый головной убор и, заперев двери своего жилья, отправился прямо на улицу Красных камней. Когда соседи увидели, что пришел У Сун, их от страха даже пот прошиб.

– Ну, быть беде, – шептали они друг другу. – Свирепый мститель вернулся. Разве он простит? Что‑то теперь будет!

Однако вернемся к У Суну. Откинув дверную занавеску и заглянув в комнату, он увидел небольшой алтарь, на котором стояла табличка с надписью: «Место покойного У старшего». От изумления он застыл на месте и, наконец, проговорил:

– Уж не почудилось ли мне?

Потом он крикнул:

– Невестка! Деверь У Сун пришел!

В это время наверху как раз был Си‑Мынь Цин, который развлекался с вдовой У старшего. Услышав голос У Суна, он до того испугался, что обгадился, и черным ходом через чайную старухи Ван убежал прочь. Что же до невестки У Суна, то она не растерялась и крикнула:

– Подождите минуточку, дорогой деверь, я сейчас сойду.

А надо сказать, что с тех пор как эта женщина отравила мужа, она и не думала носить по нем траур, а ежедневно размалеванная и нарядная предавалась удовольствиям с Си‑Мынь Цином. Услышав голос деверя, она поспешно налила в таз воды и начала смывать с лица белила и краски, вытащила из волос шпильки и украшения и распустила их. Цветной халат и красную шелковую кофточку она заменила простым траурным платьем и только после этого, всхлипывая, сошла вниз, прикидываясь, будто вне себя от расстройства. Увидев ее, У Сун закричал:

– Перестаньте плакать, невестка! Скажите лучше, когда умер мой брат? Чем он болел и как лечился?

– Дней через десять – пятнадцать после вашего отъезда, – принялась рассказывать невестка, продолжая притворно всхлипывать, – У старший вдруг заболел сердечной болезнью и так пролежал дней девять. Я уж и богам молилась и к гадальщику обращалась, каких только лекарств не перепробовала, но ничто не помогало, и он умер, оставив меня одну страдать.

Узнав о приходе У Суна и опасаясь, как бы Пань Цзинь‑лянь не проговорилась, старая Ван пришла ей на подмогу.

– У моего брата не было никакой сердечной болезни, – сказал У Сун, выслушав невестку, – как же это он вдруг мог от нее умереть?

– Зачем вы говорите так, господин начальник?! – вступила в разговор старуха. – Ведь недаром говорится, что даже ветры и облака приходят нежданно‑негаданно, а уж беда или счастье подавно. Разве счастье бывает вечным?

– Я многим обязана мамаше Ван, – оказала жена У старшего. – Сама ведь я беспомощна. Если б не она, то кто же еще из соседей помог бы мне?

– А где он схоронен? – спросил У Сун.

– Да ведь я одна‑одинешенька, – продолжала причитать жена У, – где уж мне было искать место для могилы! Подержала я его три дня дома, а потом предала сожжению.

– Сколько же дней прошло после смерти брата? – допытывался У Сун.

– Через два дня будет сорок девять дней, – ответила невестка.

После этого У Сун долго еще размышлял, а потом вышел из дому, отправился в уездное управление, прямо к себе в комнату, и там заменил свою одежду траурной. Затем позвал стражника и, приказав ему принести конопляную веревку, подпоясался ею. Спрятав под одеждой широкий кинжал с острым лезвием и захватив немного серебра, он запер комнату и вместе со стражником отправился в город. Там он купил крупы, муки и других съестных припасов, благовоний для возжигания, свечей и бумажных денег и со всем этим пришел под вечер к дому брата и постучался.

Когда невестка открыла ему, он вошел и велел стражнику приготовить поминальный обед, а сам зажег перед алтарем свечи, расставил закуски и вино. С наступлением второй стражи, когда все кушанья были уже на столе, У Сун склонился перед алтарем и произнес:

– Дорогой брат мой! Душа твоя еще нас не покинула. При жизни ты был слаб и немощен, но кончина твоя остается для меня загадкой. Если тебя обидели или кто погубил твою жизнь, то прошу тебя, брат мой, явись мне во сне, и я сумею отомстить за все!

После этого, окропив алтарь вином, он сжег бумажные деньги для поминовения и начал рыдать. Он плакал так громко, что все соседи, слышавшие его плач, исполнились к нему состраданием. А жена У в своей комнате тоже притворно голосила.

Кончив оплакивать покойника, У Сун пригласил стражника разделить с ним трапезу. Потом он достал две циновки, одну дал стражнику, велев ему лечь у входа во внутренние комнаты, а свою расстелил у алтаря. Вдова же поднялась к себе наверх и там заперлась.

Наступила уже третья стража, однако У Сун все ворочался с боку на бок и никак не мог уснуть, а стражник спал как убитый и громко храпел. Тогда У Сун поднялся, оглядел алтарь и заметил, что светильник перед ним едва теплится. Потом он услышал, как сторож отбивает стражу, – три удара третьей стражи и еще три четверти. У Сун вздохнул, сел на циновку и сказал самому себе: «Брат мой при жизни был человеком слабым и умер. непонятной смертью…» Не успел он договорить, как почувствовал, что из‑под алтаря повеяло холодам. Ледяное дуновение погасило пламя светильника, и комната погрузилась во мрак. Лишь зашелестели от ветра полосы жертвенной бумаги, развешенные по всей комнате. Могильным холодом повеяло на У Суна, и волосы у него на голове стали дыбом. Ему почудилось, будто из ниши, в которой стоял алтарь, вышел кто‑то и сказал: «Дорогой брат мой! Жестокой смертью я умер!»

Слова эти прозвучали еле слышно, и когда У Сун хотел приблизиться к алтарю, чтобы получше разглядеть, что там происходит, то никакого ветра уже не было и видение исчезло. Тогда У Сун повалился на свою циновку и стал раздумывать:

«Что же это такое, – во сне, что ли, я все это вижу?»

Он взглянул на стражника, но тот продолжал спокойно спать. «Что‑то неладно с этой смертью, – размышлял У Сун. – Должно быть, он хотел что‑то сообщить мне, да я спугнул его. Что ж, запомним это, а пока никому и говорить не стоит. Утро вечера мудренее».

Когда стало светать, стражник поднялся, согрел воды и подал У Суну помыться. Едва он освежился после сна, как сошла невестка и, пристально глядя на У Суна, спросила:

– Хорошо ли вы спали, деверь?

– Невестка, – в свою очередь обратился к ней У Сун, – от какой же болезни умер мой брат?

– Да что вы, дорогой деверь, – отвечала та, – ими уж забыли? Я ведь сказала вам накануне, что от сердечной.

– А какое лекарство он принимал? – спросил У Сун.

– Да у меня тут и рецепт остался, – засуетилась невестка.

– А гроб кто заказывал? – продолжал расспрашивать У Сун.

– Я попросила нашу соседку, матушку Ван, сходить за ним, – отвечала Пань Цзинь‑лянь.

– А кто выносил покойника? – не унимался У Сун.

– Местный погребальщик – Хэ Цзю‑шу всем распоряжался, – сообщила невестка.

– Ладно, – сказал У Сун, – сейчас я пойду в уездное управление, а потом вернусь.

И он в сопровождении стражника вышел из дому.

Когда они дошли до перекрестка, У Сун спросил его:

– Не знаешь ли ты погребальщика по имени Хэ Цзю‑шу?

– А разве вы забыли его? – отвечал стражник. – Ведь он приходил поздравлять вас. Его дом в Львином переулке.

– Проводи‑ка меня к нему, – попросил У Сун.

Когда стражник привел его к дому Хэ Цзю‑шу, У Сун сказал:

– Ну, а теперь можешь идти.

И стражник ушел.

У Сун толкнул дверь и с порога громко спросил:

– Господин Хэ Цзю‑шу дома?

Хэ Цзю‑шу только что встал. Услышав голос У Суна, он до того перепугался, что у него руки и ноги отнялись. Кое‑как повязав голову косынкой, хозяин, поспешил разыскать спрятанные им кости и серебро и вышел навстречу гостю. Кланяясь У Суну, он сказал:

– Давно ли изволили вернуться, господин начальник?

– Да только вчера, – отвечал У Сун. – Я пришел поговорить с вами об одном деле, – продолжал он. – Может быть, вы не откажетесь пройтись со мной немного?

– Почему же, охотно, – отвечал, Хэ Цзю‑шу. – Только разрешите сперва угостить вас чаем, господин начальник.

– Не стоит беспокоиться! – возразил У Сун.

Они отправились в соседний кабачок и уселись там за стол. Подозвав слугу, У Сун заказал ему два кувшина вина. В это время Хэ Цзю‑шу, привстав со своего места, сказал:

– Это я должен был угостить вас по случаю вашего возвращения.

– Присядьте, прошу вас, – сказал У Сун.

Хэ Цзю‑шу догадывался, о чем пойдет речь. Однако, пока слуга разливал вино, У Сун не проронил ни слова и лишь пил, а Хэ Цзю‑шу от страха весь покрылся холодным потом. Он всячески пытался вызвать У Суна на разговор, но тот продолжал молчать. Когда они выпили уже по нескольку чашек вина, У Сун распахнул свой халат, выхватил из ножен кинжал и с силой вонзил его в стол. Стоявший поблизости слуга так и замер от испуга и не решался даже подойти к ним. А Хэ Цзю‑шу даже почернел от страха и сидел, боясь вздохнуть. Засучив рукава халата, У Сун схватил кинжал и, наставив его на Хэ Цзю‑шу, оказал:

– Я человек простой, но знаю, что, если нанесена обида, должен быть и обидчик. Раз есть должник, то есть и заимодавец. Вам нечего бояться. Только расскажите мне всю правду о смерти брата, и я оставлю вас в покое. И клянусь честью, что не причиню вам никакого зла! Но если вы хоть в чем‑нибудь обманете меня, то можете быть уверены, что этот кинжал сделает на вашем теле не менее четырехсот отверстии. Не будем же попусту терять время! Говорите прямо, что обнаружили вы на трупе моего брата? – и, закончив эту речь, У Сун уперся руками в колени, свирепо выпучив глаза на Хэ Цзю‑шу.

Тогда Хэ Цзю‑шу вынул из рукава прихваченный из дому мешочек и, положив его перед собой, сказал:

– Не гневайтесь, начальник! Вот он – главный свидетель.

У Сун взял мешочек, развязал его и, увидев две почерневшие, потрескавшиеся кости и слиток серебра в десять ляп, спросил:

– Что же это за свидетельство?

– Могу сказать вам лишь то, что знаю. В двадцать второй день первой луны ко мне домой пришла старая Ван, хозяйка чайной, и пригласила совершить обряд положения в гроб У старшего. В тот же день я отправился на улицу Красных камней и не успел дойти до угла, как встретил господина Си‑Мынь Цина, который против управления торгует лекарственными снадобьями. Он остановил меня и пригласил зайти в кабачок распить кувшин вина. Там он вынул слиток серебра в десять лян и, вручая его мне, оказал: «Сделайте так, чтобы все было шито‑крыто». Я давно знал, что это за мерзавец, и поэтому, разумеется, не осмелился отказаться и принял серебро. Когда же мы кончили выпивать, я поспешил в дом У старшего. Едва приподняв покров, скрывавший лицо покойного, я увидел кровь и следы укусов на губах, все это свидетельствовало о том, что покойный отравлен. Я хотел было поднять шум, но тут же подумал, что не осталось ни единого человека, который мог бы отомстить за него. А вдова У все твердила, будто он умер от сердечной болезни. Вот я и не решился возбудить дело, а лишь прикусил язык и прикинулся, что у меня падучая. Тогда меня и отвели домой. Обряд положения в гроб совершили мои помощники, и никаких денег я больше не получал. На третий день, узнав, что тело решили предать огню, я купил связку жертвенных денег и пошел на холм, где сжигают покойников, как будто отдать последний долг. У старшему. Там я постарался поскорее отделаться от старухи Ван и от его жены, а сам тайком вытащил эти две кости и спрятал их у себя дома. Видите, какие они хрупкие и черные. Значит, брат ваш был отравлен. А вот на этой бумажке записаны год, месяц и день похорон, а еще имена и фамилии всех там присутствовавших. Вот все, что я знаю, господин начальник, можете проверить, правду ли я говорю.

– А кто был ее любовником? – спросил У Сун.

– Вот уж этого я точно сказать не могу, – отвечал Хэ Цзю‑шу. – Слышал, будто один паренек Юнь‑гэ, что торгует грушами, ходил вместе с У старшим в чайную, чтобы застать их на месте преступления. Мальчишка живет на нашей улице, и всякий его знает. Если вы, господин начальник, хотите узнать обо всем поподробнее, надо бы вам расспросить этого Юнь‑гэ.

– Правильно, – согласился У Сун, – пойдемте‑ка вместе к нему, – с этими словами У Сун спрятал свой кинжал, серебро и кости и, расплатившись за вино и закуски, отправился вместе с Хэ Цзю‑шу к Юнь‑гэ.

Не успели они приблизиться к дому, где жил мальчуган, как увидели самого Юнь‑гэ с плетеной ивовой корзиночкой в руках. Он ходил за крупой и теперь возвращался из лавки. Хэ Цзю‑шу окликнул его:

– Юнь‑гэ! Знаешь ты этого уважаемого начальника?

– Знаю его с тех самых пор, как он убил тигра, – отвечал Юнь‑гэ. – А зачем это я вам понадобился? – спросил он в свою очередь.

Но так как он уже почти обо всем догадался, то тут же добавил:

– Только я вот что хочу вам сказать. Моему отцу шестьдесят лет, и, кроме меня, кормить его некому. Поэтому я не могу таскаться с вами по судам.

– Вот что, братец, – сказал У Сун и, вытащив из кармана пять лян серебра, передал их Юнь‑гэ. – Возьми‑ка это для отца, а сейчас пойдем потолкуем немного.

Увидев серебро, Юнь‑гэ подумал: «Пожалуй, этих денег хватит моему отцу на три, а то и на все пять месяцев. А раз так, то почему бы мне не помочь им?»

Он отнес отцу серебро и крупу, купленную в лавке, а сам отправился вместе с ними.

Завернув за угол, они вошли в кабачок и поднялись наверх. У Сун заказал слуге еды на троих, а затем, обращаясь к Юнь‑гэ, сказал:

– Вот что, братец! Хоть ты и молод, но сердце у тебя отзывчивое, и ты уже сейчас помогаешь своему отцу. Деньги, которые я дал тебе только что, израсходуй на что нужно. Ты мне еще понадобишься, а когда дело будет закончено, я дам тебе еще пятнадцать лян серебра, и ты сможешь потратить их на свои нужды. А сейчас расскажи мне поподробнее, как ты ходил вместе с моим старшим братом в чайную, чтобы накрыть любовников.

– Я расскажу вам все, – обещал Юнь‑гэ, – только прошу вас выслушать меня спокойно. В тринадцатый день первой луны я раздобыл корзиночку отборных груш и пошел разыскивать господина Си‑Мынь Цина, чтобы продать их ему и что‑нибудь заработать. Я нигде не мог найти его, и, когда стал расспрашивать людей, мне сказали: «Да он на улице Красных камней, в чайной старой Ван, любезничает с женой торговца лепешками У старшего. Он крутит с ней и целыми днями пропадает там». Услышав это, я направился прямо в чайную. Однако эта ведьма, старуха Ван, задержала меня и не пустила в дом. Тут я высказал старой все, что о ней думаю, а она набросилась на меня с кулаками и вытолкала взашей да еще вышвырнула на улицу мои груши. Я, конечно, разозлился и пошел искать У старшего, которому обо всем и рассказал. Он хотел было сразу же идти к старухе, чтобы накрыть любовников, но я сказал ему: «Одному тебе не справиться. Си‑Мынь Цин здоровенный парень, и если не удастся его одолеть, тебе же худо придется, только и всего. Давай‑ка лучше, – предложил я ему, – повстречаемся завтра на улице, а ты испеки в этот день поменьше лепешек. Когда я увижу, что Си‑Мынь Цин уже забрался в чайную, так сразу туда и войду. Ты же тем временем оставь где‑нибудь свое коромысло и жди. Как увидишь, что я выбросил корзинку за дверь, вбегай в дом и задержи любовников». На следующий день я снова прихватил корзинку с грушами, отправился в чайную и принялся ругать эту старую ведьму. Старуха бросилась меня бить, а я выбросил свою корзинку на улицу и, упершись головой старухе в живот, прижал ее к стене. Когда У старший ворвался в чайную, старая хотела преградить ему дорогу, но я так крепко держал ее, что она могла лишь крикнуть: «У старший пришел!» Однако те двое успели закрыться изнутри, и брат ваш не мог туда проникнуть, а только стоял у дверей и бранился. Неожиданно Си‑Мынь Цин распахнул дверь, выскочил из комнаты и повалил его ударом ноги. Потом я видел, как из комнаты выбежала жена У старшего, хотела было поднять его, да не смогла. Тут уж я поспешил убраться. А через неделю услышал, что У старший умер. Только отчего он умер, не знаю.

– Ты правду рассказываешь? – спросил У Сун. – Смотри, не обманывай меня! – добавил он.

– Если б я стоял перед самим начальником уезда, то и тогда рассказал бы то же самое! – отвечал Юнь‑гэ.

– Вот и молодец! – похвалил его У Сун и приказал подать угощение.

Когда они поели и вышли из кабачка, Хэ Цзю‑шу оказал:

– Разрешите мне попрощаться с вами!

– Нет, я попрошу вас обоих пойти со мной, – сказал У Сун, – быть моими свидетелями, – и он повел их в уездное управление.

Когда начальник уезда увидел их, он спросил:

– О чем вы хотите доложить мне, начальник У Сун?

– Мой брат У старший был обманут Си‑Мынь Цином, – любовником моей невестки. Они сговорились и отравили его, – сказал У Сун. – Эти люди могут засвидетельствовать достоверность моих слов. Вот я и пришел просить вас, господин начальник, рассудить это дело.

Начальник уезда принялся расспрашивать Хэ Цзю‑шу и Юнь‑гэ, а затем в тот же день устроил совещание со своими судебными советниками. А надо сказать, что все чиновники уездного управления так или иначе были связаны с Си‑Мынь Цином, не говоря уже о самом начальнике уезда. Поэтому на совещании все чиновники в один голос заявляли, что разобраться в этом деле очень трудно. Тогда начальник вызвал к себе У Суна и сказал ему:

– Начальник У Сун, вы сами служите в уездном управлении и возглавляете охрану. Разве вы не знаете законов? Ведь еще в старину люди говорили: «Не пойманный – не вор. Чтобы уличить любовников, надо застать их на месте преступления, а если обвиняешь кого в убийстве, так покажи убитого». Тело вашего брата предано огню. Ведь сами вы не застали их на месте преступления. А теперь вряд ли мы имеем право, полагаясь на показания этих двоих, возбудить дело об убийстве. Не советую вам поступать необдуманно. Лучше сначала хорошенько взвесить все это, и если можно будет что‑нибудь сделать, мы сделаем.

Тогда У Сун достал из‑за пазухи хрупкие почерневшие кости, слиток серебра и записку Хэ Цзю‑шу и сказал, передавая их начальнику:

– Осмелюсь доложить вам, господин начальник, что эти вещи вы не можете счесть моей выдумкой.

Начальник уезда взял вещи, осмотрел их и сказал:

– Встаньте с колен и обождите здесь, пока я посоветуюсь со своими помощниками. Если можно что‑нибудь предпринять, то я начну ради вас это дело.

Затем У Сун отправился к себе, пригласив Хэ Цзю‑шу и Юнь‑гэ.

В тот же день об этом узнал Си‑Мынь Цин. Он немедленно послал доверенного человека в уездное управление и пообещал чиновникам богатые взятки. На следующее утро У Сун снова явился в уездное управление со своей жалобой, требуя от начальника, чтобы он арестовал обвиняемых. Но кто мог подумать, что начальник уезда так жаден до взяток? Возвращая У Суну кости и слиток серебра, он сказал ему:

– Начальник У Сун! Не советую вам поддаваться на подстрекательство других людей и наживать себе врага в лице Си‑Мынь Цина. Это дело очень темное, и в нем трудно разобраться. Недаром древние мудрецы говорили: «Даже то, что видишь своими глазами, не всегда истина, так можно ли верить тем, кто нашептывает за спиной». Обдумайте‑ка лучше это дело на досуге.

А начальник тюрьмы, присутствовавший при этом разговоре, добавил:

– Начальник У Сун, когда возбуждают дело об убийстве, должно быть пять доказательств, а именно: тело убитого, его раны, свидетельство о болезни, орудие убийцы и какие‑либо следы преступления. И когда все эти пять улик налицо, уездное управление может начать следствие.

– Что ж, – сказал У Сун, – если вы, господин начальник, отказываетесь принять мою жалобу, то я сам подумаю, как мне быть, – и, забрав серебро и кости, он вернул их Хэ Цзю‑шу.

Покинув уездное управление, У Сун побрел к себе и, позвав стражника, приказал ему приготовить кушанье и накормить Хэ Цзю‑шу и Юнь‑гэ.

– Побудьте пока у меня, – оказал им У Сун, – а я скоро вернусь, – и, взяв с собой шесть стражников, он отправился в город. Там он купил тушечницу, кисточку, тушь, несколько листов бумаги и все это спрятал за пазуху. Двух солдат он отрядил купить свиную голову, гуся, курицу, кувшин вина, фруктов и другую снедь, отнести все это в дом покойного брата и приготовить угощение. Около полудня он пришел туда вместе с остальными стражниками.

Невестка уже знала, что он подавал жалобу, да так и остался ни с чем, и потому успокоилась. С любопытством следила она за его приготовлениями.

– Невестка, спуститесь‑ка сюда, я хочу с вами поговорить, – позвал ее У Сун.

Женщина не спеша спустилась с лестницы и спросила:

– Что у вас за разговор?

– Завтра сорок девять дней со дня смерти моего брата. Вам не раз приходилось обращаться за помощью к соседям, вот я и решил устроить сегодня небольшое угощение, чтобы отблагодарить их за все.

– За что ж их благодарить‑то? – отвечала заносчиво невестка.

– Нет, надо устроить все как положено, – возразил У Сун и приказал стражнику зажечь свечи перед табличкой с именем брата. Потом он зажег благовонные свечи и положил на алтарь бумажные деньги. Тут же находились и другие предметы для жертвоприношения, а также вино, кушанья и фрукты. Одному из солдат он приказал подогреть вино, двое других принялись расставлять столы и скамейки, а еще двое стали у дверей: один внутри, другой снаружи. У Сун распорядился, что и как надо сделать, а затем, обращаясь к невестке, сказал:

– Я пойду приглашать гостей, а вы, невестка, будете принимать их.

Прежде всего он отправился за старой Ван.

– Не стоило вам, господин начальник, беспокоиться‑то. За что же тут благодарить, – говорила старуха.

– Мы вас частенько беспокоили, мамаша, – возразил У Сун, – и сейчас, как полагается по обычаю, приготовили скромное угощение и очень просим вас прийти.

Тогда старуха заперла чайную, сняла вывеску и черным ходом прошла к соседям. Возвратясь в дом брата, У Сун сказал Пань Цзинь‑лянь:

– Вы, невестка, займите главное место, а мамаша сядет напротив.

Старуха уже слыхала от Си‑Мынь Цина обо всем, что было в уездном управлении, и поэтому спокойно уселась и стала выпивать и закусывать. Так сидели эти две женщины, а про себя думали: «Ну, посмотрим, что будет дальше».

У Сун между тем отправился к соседу по фамилии Яо Вэнь‑цин, торговавшему серебряными изделиями, и пригласил также и его.

– Сейчас я немного занят, – сказал Яо, – да я ничего такого и не сделал для вас.

Однако У Сун продолжал настаивать:

– Да ведь всего на чашечку винца! Посидите немножко – и все.

Яо Вэнь‑цину не оставалось ничего иного, как принять приглашение У Суна и отправиться в дом его покойного брата. У Сун посадил его рядом со старухой Ван, а сам пошел к двум соседям, что жили через дорогу. Один из них, по имени Чжао Чжун‑мин, держал лавку бумажных жертвенных изделий и на приглашение У Суна ответил:

– Не могу, нельзя мне оставить лавку.

– Да как же можно! – возражал У Сун. – Там ведь все соседи собрались, – и он потащил Чжао Чжун‑мина в дом своего покойного брата.

– Возраст у вас почтенный, – приговаривал он, усаживая нового гостя, – и вы мне вроде отца, вот я и прошу вас сесть рядом с моей невесткой.

Затем он пригласил также второго соседа, живущего напротив – Ху Чжэн‑цина, торговавшего вразнос холодным вином. Человек этот происходил из чиновничьей семьи и в приглашении У Суна увидел какой‑то умысел, а поэтому наотрез отказался последовать за ним. Но У Сун, не обращая внимания на его возражения, силой потащил его в дом брата и усадил рядом с Чжао Чжун‑мином. Потом, обращаясь к старой Ван, он спросил:

– Мамаша, а кто живет с вами рядом?

– Торговец разным печеньем по фамилии Чжан, – отвечала старуха.

Торговец Чжан как раз находился в это время у себя и, когда увидел входившего к нему У Суна, даже испугался.

– Не приходилось нам встречаться, господин начальник, – забормотал он.

– Мои родственники многим обязаны соседям, – сказал У Сун, – и поэтому я пришел пригласить вас на чашечку легкого вина.

– Ай‑я! – воскликнул старый Чжан. – Я‑то не удосужился даже послать вам поздравительных подарков, так зачем же приглашать меня?

– Ну это ничего, – сказал У Сун, – а сейчас я прошу вас к нам, – и он потащил старика в дом У старшего и усадил рядом с Яо Вэнь‑цином.

Кто‑нибудь из читателей может спросить, почему ни один из пришедших ранее гостей не ушел. А дело объяснялось очень просто: у дверей внутри и снаружи стояли стражники, так что гости оказались как бы под охраной.

Таким образом, с невесткой и старухой Ван всего собралось в комнате шесть человек. Пододвинув табуретку и примостившись с краю у стола, У Сун приказал стражникам запереть все двери. Прислуживавший у стола солдат налил в чашки вина. И, когда все приготовления были закончены, У Сун обратился к присутствующим со следующим приветствием:

– Уважаемые соседи! Простите меня, человека простого и невежественного, что не сумел пригласить вас, как по чину положено.

– Помилуйте, – отвечали гости, – мы ведь и приема вам не устроили по возвращении, а пришли беспокоить вас!

– Ну, это пустое, – сказал, улыбаясь, У Сун. – Надеюсь, дорогие гости не осудят нас за скромное угощение.

Стражники между тем все подливали и подливали вина, и гости стали чувствовать какое‑то беспокойство, не понимая, что происходит. Когда все выпили уже по три чашки, Ху Чжэн‑цин встал со своего места и сказал:

– Дел у меня много, надо бы домой…

– Что вы, разве можно уходить! – оказал У Сун. – Раз уж пришли, то побудьте еще немного.

При этих словах сердце Ху Чжэн‑цина отчаянно забилось, как у человека восемь раз опустившего бадью в колодец и семь раз поднявшего ее с водой. Он снова сел, а про себя подумал:

«Если У Сун пригласил нас с добрыми намерениями, почему же он так обращается с нами и даже с места двинуться не позволяет?»

– Налейте гостям еще вина, – снова приказал У Сун.

Стражник еще четыре раза наполнил чашки и так продолжал подливать, пока гости не осушили их семь раз. Собравшимся казалось, что они побывали на всех знаменитых пирах императрицы Люй Тай‑хоу, которых было не меньше тысячи. После этого У Сун позвал стражников и приказал им прибрать посуду.

– Подождем немного, а потом снова будем закусывать, – сказал он.

Затем У Сун собрал со стола и, когда гости собрались было покинуть свои места, остановил их и сказал:

– Вот сейчас‑то я и хочу с вами поговорить. Кто из уважаемых соседей умеет писать?

– Господин Ху Чжэн‑цин очень хорошо пишет, – ответил Яо Вэнь‑цин.

– Могу я побеспокоить вас? – обратился У Сун к Ху Чжэн‑цину, вежливо ему кланяясь. Затем он засучил рукава своего халата, сунул руку за пазуху и выхватил оттуда острый кинжал. Стиснув рукоятку кинжала четырьмя пальцами правой руки, он прижал большой палец к сердцу и, страшно выпучив глаза, сказал:

– Всякое зло должно быть наказано, и у каждого должника есть свой кредитор. А вас, почтенные соседи, я прошу быть лишь свидетелями!

Тут У Сун левой рукой схватил невестку, а правой указал на старую Ван. Присутствующие остолбенели от ужаса и, не зная, что делать, не смея произнести ни слова, глядели друг на друга.

– Уважаемые соседи, – продолжал У Сун, – не удивляйтесь и не пугайтесь! Хоть я и невежественный человек, но смерти не боюсь, а также знаю, что за зло следует платить злом и что обида должна быть отомщена! Вам, уважаемые соседи, я не причиню никакого вреда и только прошу быть моими свидетелями. Если же кто‑нибудь ив вас попробует уйти раньше времени, то не обессудьте! Разговаривать я тогда буду по‑иному: семь раз продырявлю кинжалом. Ведь мне сейчас ничего не стоит убить человека!

Гости стояли как вкопанные и шелохнуться не смели.

– Слушай меня, старая скотина! – крикнул У Сун, уставившись на старуху Ван. – Это ты виновата в смерти моего брата и должна отвечать за это! – Обернувшись к невестке, он продолжал: – И ты, распутная, слушай, что я тебе скажу! Если признаешься, что погубила моего брата, я пощажу тебя!

– Дорогой деверь! – воскликнула невестка. – Что это вы говорите! Ваш брат умер от сердечной болезни, при чем же тут я?

Не успела она это произнести, как У Сун вонзил кинжал в стол, схватил ее левой рукой за волосы, а правой за грудь. Затем пинком ноги опрокинул стол и, подтащив женщину к алтарю, бросил ее на пол. Пиная ее ногами, он правой рукой схватил кинжал и, указывая им в сторону старухи Ван, закричал:

– Ну, старая свинья, говори всю правду!

Та хотела было как‑нибудь улизнуть, но, видя, что это невозможно, сказала:

– Не гневайтесь, господин начальник! Все скажу вам.

Тогда У Сун велел стражнику подать бумагу, тушечницу, кисточку и тушь и, указывая на Ху Чжэн‑цина кинжалом, сказал:

– Прошу вас. запишите по порядку все, что здесь услышите!

– Я… я… за… запишу, – бормотал, заикаясь и дрожа от страха. Ху Чжэн‑цин.

Тогда У Сун налил в тушечницу воды, растер кусочек туши и, расправив кисточку, сказал:

– Ну, старая, говори всю правду!

– Какое мне до всего этого дело, и почему вы заставляете меня говорить? – ответила старуха Ван.

– Ах ты, собака! – крикнул У Сун. – Знаю я все твои проделки. Еще отпираться вздумала! Если не скажешь, я сначала разрежу па куски эту распутницу, а потом прикончу и тебя, суку! – и он приставил кинжал к лицу невестки.

– Дорогой деверь! – завизжала она. – Смилуйтесь надо мной. Пустите меня, и я все расскажу вам!

У Сун поставил женщину на колени перед алтарем и воскликнул: – Говори, распутница! Да побыстрее!

Невестка до того была перепугана, что решила сознаться. Она рассказала все по порядку, начиная с того. как у нее выпал из рук шест, которым она снимала дверную занавеску, и стукнул Си‑Мынь Цина; как она стала шить у старой Ван одежду и вступила в любовную связь с Си‑Мынь Цином. Рассказала она и о том, как Си‑Мынь Цин пнул У старшего ногой, а когда тот заболел, они задумали отравить мужа, а старая Ван учила их. как это сделать. Она рассказала все с начала до конца, во всех подробностях. У Сун же предупредил ее, чтобы она говорила медленно, а Ху Чжэн‑цина попросил записывать слово за словом.

– Ах ты паразитка! – крикнула старуха Ван. – Раз ты первая начала, так мне‑то чего отпираться! Только в беду меня, старую, втянула! – и она также во всем призналась.

У Сун попросил Ху Чжэн‑цина записать также показания старухи, после чего велел обеим женщинам поставить внизу отпечатки пальцев, а присутствующим соседям подписаться. Затем, по его приказу, один из стражников снял с себя пояс и связал им за спиной руки старой ведьмы; бумагу, где были записаны показания, У Сун свернул и спрятал за пазуху. Затем он приказал стражникам подать еще чашку вина, поставил ее на алтарь перед табличкой с именем брата и, подтащив поближе свою невестку, заставил ее опуститься на колени. Старухе он также велел преклонить перед алтарем колени и затем сказал, проливая слезы:

– Дорогой брат мой! Твоя душа еще не улетела далеко отсюда! Сегодня я, твой младший брат, мщу за твою смерть!

Затем он велел стражнику сжечь жертвенные деньги. Вдова У старшего, видя, что плохи ее дела, хотела было закричать, но У Сун схватил ее за волосы и, бросив на пол, стал на нее ногами. Он разорвал одежду на женщине и быстрее, чем ведется рассказ, вонзил ей в грудь кинжал. Затем выдернул его обратно, взял в зубы и, запустив пальцы в рану, извлек сердце и внутренности и положил их на алтарь. Потом он взмахнул кинжалом, послышался хрустящий звук, и голова Пань Цзинь‑лянь откатилась в сторону, заливая все кругом кровью.

У присутствовавших от страха в глазах потемнело. Они закрыли свои лица руками, но, видя, как рассвирепел У Сун, не решались его останавливать.

Между тем У Сун послал наверх стражника за одеялом. А когда одеяло было принесено, завернул в него отрезанную голову, вытер кинжал и сунул его обратно в ножны. После этого У Сун вымыл руки и, почтительно обращаясь к соседям, сказал:

– Я доставил вам немало беспокойства, уважаемые соседи, но не осуждайте меня за это. Прошу вас подняться наверх и подождать, пока я вернусь.

Соседи только переглянулись, но не посмели ослушаться и отправились наверх. Затем У Сун послал наверх стражника, велев ему запереть там и старуху Ван. Перед уходом он поручил двум стражникам охранять нижние комнаты.

Захватив с собой голову женщины, завернутую в одеяло, У Сун направился прямо в лавку лекарственных снадобий. Увидев управляющего, он приветствовал его и спросил:

– Дома ваш уважаемый хозяин?

– Нет, он только что вышел, – ответил управляющий.

– Можете вы пройтись со мной немного? – спросил У Сун. – У меня есть к вам небольшое дело.

Управляющий, который немного знал У Суна, не посмел отказаться. Когда они дошли до одного из глухих переулочков, У Сун грозно спросил его:

– Дорога тебе жизнь?!

– Смилуйтесь, господин начальник! – взмолился управляющий. – Ведь я никакого зла вам не причинил.

– Так вот, если не хочешь расстаться с жизнью, говори, где сейчас Си‑Мынь Цин!

– Он то… только что у… шел с… одним знакомым в кабачок под названием «Львиный мост» покушать… – еле вымолвил управляющий.

Едва У Сун услышал это, как тотчас же направился туда. А управляющий долго еще от страха не мог двинуться с места.

Подойдя к кабачку «Львиный мост», У Сун позвал слугу и спросил:

– С кем выпивает господин Си‑Мынь Цин?

– С таким же, как он сам, богачом, – отвечал слуга. – Они сейчас наверху, в комнате, которая выходит окнами на улицу.

У Сун стремительно кинулся наверх и еще в дверях увидел, что на почетном месте между окнами сидит Си‑Мынь Цин, напротив гость, а по бокам пристроились две певички.

Тогда У Сун развернул одеяло, левой рукой схватил окровавленную голову, правой кинжал и, откинув дверную занавеску, ворвался в комнату и швырнул голову в лицо Си‑Мынь Цину.

Увидев У Суна, Си‑Мынь Цин так перепугался, что с криком: «Ай‑я!» – вскочил на скамейку. Он уже занес было ногу на подоконник, собираясь выпрыгнуть в окно, но увидел, что это слишком высоко, и совсем растерялся.

Все это произошло, конечно, гораздо быстрее, чем ведется рассказ. Опершись обеими руками о стол, У Сун прыгнул на него и спихнул ногой всю посуду. Певички оцепенели от страха, что же касается второго богача, так он даже свалился под стол.

Си‑Мынь Цин, видя, как разъярен его противник, сделал вид, будто замахивается на него, а сам тем временем нацелился правой ногой в У Супа. Но тот, заранее разгадав маневр Си‑Мынь Цина, отклонился чуть в сторону, и удар пришелся ему как раз в правую руку, отчего кинжал, который он держал, вылетел в окно далеко на середину улицы.

Увидев это, Си‑Мынь Цин расхрабрился. Сделав вид, что хочет ударить У Суна правой рукой, он сжал в кулак левую и нацелился противнику прямо под ложечку. Однако У Сун и тут успел увернуться и, воспользовавшись моментом, обхватил Си‑Мынь Цина левой рукой за шею, правой за левую ногу и, приподняв его на воздух, с криком: «Туда тебе и дорога!» – выбросил из окна.

Си‑Мынь Цину показалось, что сам дух мщения пришел к нему и нечего больше надеяться на милость неба. Он знал, что не сможет устоять против неимоверной силы У Суна. Выброшенный из окна вниз головой и вверх ногами, он упал прямо на середину улицы и тут же потерял сознание. Бывшие поблизости люди пришли в ужас от этого зрелища.

Тем временем У Сун пододвинул к окну скамейку и, схватив голову развратницы, выпрыгнул из окна прямо на середину улицы. Подобрав свой кинжал, он взглянул на Си‑Мынь Цина. Тот лежал, вытянувшись, полумертвый и лишь дико вращал глазами. Тогда У Сун придавил его коленом и одним ударом кинжала отрезал ему голову. Связав головы вместе, он отправился прямо на улицу Красных камней. Здесь он крикнул стражникам, чтобы они открыли ему дверь, и, войдя в дом, положил обе головы на алтарь. Затем он взял чашку с холодным вином, окропил алтарь и со слезами на глазах сказал:

– Мой старший брат! Твоя душа недалеко. Но теперь ты можешь отправляться на небо! Я отомстил за тебя и убил обоих твоих обидчиков. Сегодня же я совершу обряд возжигания жертвенных предметов в поминовение твоей души.

Потом он велел стражникам позвать соседей вниз. Впереди под охраной вели связанную старуху Ван. Держа одной рукой кинжал, а другой головы, У Сун обратился к соседям с такими словами:

– Я хочу еще кое‑что оказать вам, уважаемые соседи! Прошу вас пока не расходиться!

– Говорите, господин начальник, – отвечали соседи, сложив руки и низко кланяясь У Суну. – Мы готовы выполнить ваши указания!

И У Сун сказал то, что хотел. Видно, так уж самой судьбе было угодно, чтобы удалец, начальник охраны уездного управления Янгу, прославившийся на перевале Цзин‑ян‑ган, мстя за обиду, совершит преступление и стал буддийским монахом.

Что же сказал У Сун, вы узнаете, когда прочтете следующую главу.

 

Глава 26

в которой рассказывается о том, как женщина‑дьявол торговала человеческим мясом в округе Мэнчжоу и как У Сун встретился в Шицзыпо с Чжан Цином

Итак, У Сун обратился к соседям со следующими словами:

– Чтобы отомстить за обиду, нанесенную моему старшему брату, я должен был совершить преступление. И если даже мне придется поплатиться жизнью за это, то и тогда я не буду сожалеть о случившемся. Мне очень жаль, что я сильно перепугал всех вас, уважаемые соседи. Что со мной будет дальше – неизвестно, и никто не знает, останусь ли я в живых. Сейчас я хочу сжечь табличку с именем брата. Все имущество в доме я просил бы вас, почтенные соседи, распродать, а вырученные деньги использовать на судебные расходы по моему делу. Я сам отправлюсь в управление и заявлю о своем преступлении. Как бы ни было оно тяжко, я просил бы вас об одном: быть свидетелями по моему делу и рассказать всю правду.

Затем У Сун сжег табличку с именем брата и жертвенные деньги. Сверху принесли два сундука с вещами, осмотрели их содержимое и отдали соседям для продажи. Ведя под охраной старуху Ван и захватив с собой обе головы, У Сун направился в уездное управление.

Между тем слухи о происшедшем распространились по городу Янгу, и на улицы высыпало множество людей, желавших увидеть все своими глазами. Когда начальнику уезда доложили о случившемся, он сначала даже растерялся, но все же отправился в присутствие. У Сун ввел в зал старуху Ван, встал на колени по левую сторону от начальника и положил перед ним кинжал, которым совершил преступление, и две отрезанные головы. По правую сторону опустились на колени четверо соседей, а в центре – старуха Ван.

У Сун вынул из‑за пазухи бумагу, составленную Ху Чжэн‑цином, и всю ее с начала до конца прочитал начальнику уезда. Последний велел своему писарю допросить старуху. Соседи подтвердили показания, подробно рассказав, как было дело. Затем в присутствие вызвали Хэ Цзю‑шу и Юнь‑гэ и также допросили.

После этого был вызван чиновник, осматривающий ранения и трупы, который назначил человека для следствия. Все присутствующие под охраной отправились на улицу Красных камней, где был обследован труп женщины, а затем в кабачок «Львиный мост» для осмотра тела Си‑Мынь Цина. Наконец, был составлен подробный отчет, который представили начальнику уезда для расследования.

Ознакомившись с докладом, начальник велел принести две канги, одеть их на шею У Суну и старухе и отправить обоих в тюрьму. Остальные свидетели были задержаны в помещении у ворот.

Надо сказать, что начальник уезда, зная о том, что У Сун человек мужественный и справедливый, а также помня об услуге, которую он оказал ему, съездив в Восточную столицу, всеми силами желал спасти обвиняемого. Поразмыслив, он позвал на совет помощника и сказал ему:

– Мы не должны забывать, что У Сун человек справедливый. Поэтому надо изменить показания этих людей и написать, будто все произошло от того, что невестка пыталась помешать У Суну совершить жертвоприношение покойному брату и что в результате между ними завязалась борьба. Невестка опрокинула алтарь с табличкой, У Сун же, защищавший его, в гневе убил женщину. Что же до Си‑Мынь Цина, то следует указать, что он был в преступной связи с этой женщиной, пришел защитить ее и завязал драку с У Суном. Долго никто из них не мог одержать верх, и, когда они, сражаясь, достигли кабачка «Львиный мост», У Сун убил Си‑Мынь Цина.

В таком виде заключение прочитали У Суну, составили сопроводительную бумагу, которую и послали вместе с преступниками в областное управление Дунпинфу, с просьбой рассмотреть это дело.

Надо сказать, что хоть Янгу и был захолустным уездным городком, там все‑таки встречались люди, знающие законы и справедливость. Некоторые из состоятельных жителей помогали У Суну деньгами, другие посылали вино, пищу и продукты.

Вернувшись из суда, У Сун отдал свои пожитки прислуживавшим ему стражникам, а Юнь‑гэ подарил тринадцать лян серебра для его отца. Охране, приставленной к У Суну, все время приходилось передавать ему пищу, которую приносили жители Янгу.

Уполномоченный начальником уезда чиновник, получив все бумаги, серебро, кости, представленные Хэ Цзю‑шу, а также свидетельские показания и кинжал, отправился вместе с преступниками и свидетелями в областной город Дунпинфу. К тому времени возле областного управления скопилось немало народу, и там стоял сплошной гул голосов.

Когда правителю области доложили о прибытии преступников, он поспешил в присутствие. А следует сказать, что этот правитель по имени Чэнь Вэнь‑чжао был человеком умным. К тому же он кое‑что уже слышал об этом деле. Он приказал ввести преступников в зал суда и сразу же ознакомился с бумагами, присланными из Янгу. Затем он допросил по очереди всех прибывших, записал их показания, а после этого опечатал все вещественные доказательства вместе с кинжалом, которым было совершено убийство, и передал их в кладовую на хранение.

Тяжелую кангу на шее У Суна он велел заменить более легкой и отправил его в тюрьму. На старуху же правитель приказал надеть тяжелую кангу, которую обычно носят уголовные преступники, и отправить в камеру смертников. Затем он вызвал чиновника, присланного уездным управлением, и вручил ему ответное письмо. Правитель отпустил Хэ Цзю‑шу, Юнь‑гэ и четырех соседей, предупредив их, что в случае надобности они снова будут вызваны в суд. Вдову Си‑Мынь Цина, прибывшую вместе с другими, правитель задержал в управе до указаний начальства и вынесения окончательного приговора. Хэ Цзю‑шу, Юнь‑гэ и соседи вместе с чиновником из уезда, который захватил с собой письмо, возвратились в Янгу. У Сун же остался пока в тюрьме и при нем несколько солдат, приносивших ему пишу.

Надо вам сказать, что правитель Чэнь Вэнь‑чжао, сочувствуя такому честному и справедливому герою, как У Сун, посылал людей справляться, как он себя чувствует и не нуждается ли в чем‑нибудь. Видя это, тюремные служители не требовали от У Суна никаких денег и даже сами приносили ему продукты и вино. Все бумаги по этому делу правитель области велел исправить таким образом, чтобы наказание У Суну назначили более легкое, и лишь после этого послал их высшему начальству. Затем он отправил в столицу доверенного человека с секретным письмом, поручив ему уладить это дело.

Начальник уголовного приказа был приятелем Чэнь Вэнь‑чжао и поэтому послал в провинциальный суд следующее заключение: «Расследование показало, что старуха Ван придумала коварный план, чтобы помочь Си‑Мынь Цину войти в любовную связь с женой У старшего. Она научила женщину отравить мужа. Она же подстрекала вдову прогнать У Суна и помешать ему совершить жертвоприношение перед табличкой брата, вследствие чего возникла ссора, приведшая к убийству. За подстрекательство к нарушению брачных отношений, освященных обычаем, указанная старуха присуждается к смерти путем отсечения конечностей. Что же касается У Суна, то хоть преступление его вызвано местью за родного брата и виновный в прелюбодеянии Си‑Мынь Цин убит им во время драки, в чем У Сун и повинился перед властями, освободить его от наказания все же нельзя, и потому он присуждается к сорока палочным ударам, клеймению и ссылке в отдаленные места. О любовниках же, как ни велика их вина, поскольку оба они мертвы, говорить не приходится. Что же до остальных людей, привлеченных по этому делу, то их следует освободить и отпустить по домам. Данное решение должно вступить в силу немедленно по его получении».

Как только решение это попало в руки правителю Чэнь Вэнь‑чжао, он тотчас же приступил к его выполнению. В областную управу были тут же вызваны Хэ Цзю‑шу, Юнь‑гэ, четверо соседей и жена Си‑Мынь Цина, которым и было зачитано решение высшей судебной власти. Затем из тюрьмы привели У Суна, и ему также зачитали это решение, после чего с него сняли кангу и наказали палками. Но так как друзей у У Суна было много, то из сорока ударов ему досталось не более семи. Кангу из листового железа в семь с половиной цзиней весом заменили небольшой круглой кангой. Но заклеймить его иероглифами «золотая печать» и сослать в город Мэнчжоу все же пришлось. Остальные, привлеченные по этому делу, были отпущены, как того требовало решение суда.

После этого из главной тюрьмы привели старую Ван. Как и другим, ей зачитали постановление суда, после чего на дощечке была составлена надпись, сообщавшая о ее преступлении, под которой старуха и поставила свой знак. Затем ее усадили на деревянного осла с четырьмя длинными гвоздями и скрутили веревками. Правитель области Дунпин повесил на ней табличку с надписью «Присуждена к четвертованию». Впереди несли дощечку, на которой значилось преступление старухи, а позади шли стражники с дубинками, подгонявшие всех участников шествия. Процессия двинулась по улицам под оглушительные звуки барабана и литавров. Стража несла также два обнаженных меча и букет бумажных цветов – знак ее позорного преступления. Старуху привезли на центральную площадь Дунпина и здесь четвертовали.

Вернемся, однако, к У Суну. С колодкой на шее, он наблюдал, как казнили старуху. Присутствовал здесь и один из соседей У старшего, Яо Вэнь‑цин, который, передав У Суну деньги, вырученные от продажи вещей, распрощался с ним и вернулся домой.

Когда бумаги ссыльного У Суна были скреплены печатью, назначили охрану из двух человек, которая должна была сопровождать его в Мэнчжоу и там передать властям. Так выполнил правитель области все решения суда, и дальше речь пойдет об У Суне и его охране.

Стражники, состоявшее ранее при У Суне, принесли все его вещи и после этого вернулись в Янгу. У Сун же в сопровождении двух стражников вышел из Дунпина, и все трое, не спеша, направились к городу Мэнчжоу. Охранники знали, что У Сун человек хороший, и потому всю дорогу заботились и ухаживали за ним, не осмеливаясь проявить ни малейшей грубости или неуважения. Видя столь внимательное отношение к себе, У Сун старался не вступать с охранниками в пререкания, а так как в узле у него было достаточно денег, то всякий раз, как они входили в какой‑нибудь город или селение, он покупал вина и мяса и угощал их. Однако не будем вдаваться в подробности.

Вы помните, что убийство, совершенное У Суном, произошло в начале третьей луны. Два месяца он просидел в тюрьме, и вот теперь, когда они шли в Мэнчжоу, наступила уже шестая луна. Солнце жгло немилосердно, и даже камни накалялись под его лучами. Совершать переходы можно было лишь ранним утром по холодку.

Так они шли более двадцати дней и, наконец, вышли на широкую дорогу, которая привела их к горной вершине. Было еще утро. У Сун сказал своим охранникам:

– Не стоит здесь останавливаться! Спустимся‑ка лучше вниз и поищем, где бы купить мяса и вина подкрепиться.

– Вот это верно! – охотно согласились охранники, и все трое стали спускаться вниз.

Вдали, у подножья горы, они увидели несколько хижин, крытых соломой. На иве, что росла у речки, висела вывеска, и У Сун сказал своим спутникам:

– А вот как будто и кабачок!

Они ускорили шаги, и когда спускались с горы, то на склоне холма заметили дровосека, шедшего с вязанкой дров.

– Добрый человек, – спросил его У Сун, – разрешите осведомиться у вас, что это за место?

– Через наши горы лежит дорога на Мэнчжоу, – отвечал дровосек. – А не доходя леса – знаменитое место Шицзыпо – Холм перекрещивающихся дорог.

У Сун поспешил вместе со своими охранниками прямо к Шицзыпо. Когда они пришли туда, то сразу же увидели, огромное дерево, которое, пожалуй, не обхватили бы и пять человек. С дерева спускались ползучие лианы. Пройдя еще немного, они увидели кабачок. У ворот на скамеечке сидела женщина в зеленой кофте, в волосах ее поблескивали золотые шпильки, а виски были украшены полевыми цветами. Когда У Сун и его охранники приблизились к воротам, женщина встала им навстречу.

Юбка на ней была ярко‑красная, шелковая, золотые пуговицы на кофте у ворота были расстегнуты, и виднелась рубашка цвета персика, лицо покрыто румянами и белилами.

– Заходите, уважаемые гости, – приглашала она путников, – передохните. У нас найдется доброе вино и закуски, а если пожелаете, то также и пампушки.

Путники вошли в комнату, где стояли сделанные ив кедра столы и табуретки. На почетном месте сел У Сун, а охранники, оставив у стены свои. палки и развязав узлы, поместились справа и слева от него. У Сун тоже снял со спины узел и положил его на стол, а затем, развязав пояс, стащил с себя рубашку.

– Здесь нет никого, – сказали ему охранники, – и мы, пожалуй, снимем с вас эту кангу, чтобы вам приятнее было выпить чашечку‑другую вина, – и с этими словами они сорвали прикрепленные к канге бумажные печати, а затем бросили под стол и саму кангу. Затем они также скинули рубашки и сложили их на подоконнике.

– Сколько прикажете подать вина, уважаемые гости? – спросила женщина, приветливо улыбаясь и церемонно кланяясь.

– А ты не спрашивай, – отвечал У Сун, – знай себе подогревай. Да мяса нарежь нам цзиней пять, не меньше. За все это мы заплатим.

– Есть у нас неплохие пампушки, – предлагала женщина.

– Что ж, подай на закуску штук тридцать, – согласился У Сун.

Хихикая, женщина удалилась во внутренние комнаты и скоро возвратилась, неся бадью с вином. Потом она поставила на стол три больших чашки, положила палочки для еды и подала два блюда с нарезанным мясом. Не менее пяти раз подливала она гостям вина, а затем пошла к очагу за пампушками и поставила их на стол. Охранники тотчас же принялись уписывать пампушки, У Сун же взял одну, разломил и, разглядывая начинку, сказал:

– Хозяйка, начинка‑то из человечьего мяса или из собачины?

– Вы уж скажете, почтенный гость! – захихикала женщина. – В наши мирные времена и говорить об этакой начинке не приходится. А у нас испокон веку делают начинку из говядины.

– А я слыхал от вольного люда, – оказал У Сун, – что никто не осмеливается проходить мимо большого дерева в Шицзыпо. Говорили, что упитанных людей здесь пускают на начинку для пампушек, а поджарых бросают в реку.

– Откуда вы это взяли, уважаемый гость? – протестовала женщина. – Уж не иначе, как сами выдумали!

– Да нет, я просто увидал в начинке несколько волосков, что, судя по виду, должны расти у человека в паху, вот и вспомнил эти рассказы.

И, помолчав немного, он снова спросил:

– А где же хозяин?

– Да он в гости уехал и еще не вернулся, – ответила та.

– Ах вот оно что, и тебе не скучно без него? – спросил У Сун.

«Ну, этот ссыльный так и лезет на рожон, – подумала женщина. – Еще подшучивать надо мной вздумал! Вот уж поистине: “Летит на огонь, как бабочка, там и погибнет”. Смотри же, не хотела я твоей гибели, но придется заняться тобой». И она сказала:

– Не смейтесь надо мной, уважаемый гость! Выпейте‑ка еще вина, а потом отдохните в холодке, под деревом. Если же хотите выспаться, то можете прилечь и в доме, там никто вам не помешает.

Выслушав ее, У Сун подумал: «Плохие, видно, мысли у этой бабы. Только, смотри, и я перехитрю тебя!» А вслух произнес:

– Почтенная хозяйка! Уж больно слабое у вас вино! Может, вы предложите нам чашечку‑другую покрепче?

– Есть у меня редкостное винцо, – отвечала хозяйка, – только немного мутновато.

– Что ж, – сказал У Сун, – чем мутнее, тем лучше!

Тихонько посмеиваясь, женщина отправилась во внутренние комнаты и скоро вернулась с кувшином мутного вина. Увидев его, У Сун сказал:

– Вот это уж поистине доброе вино. Только пить его лучше всего подогретым.

– Сразу видно, что уважаемый гость знает толк в вине, – молвила хозяйка. – Сейчас я подогрею его, тогда и попробуете.

А тем временем она думала про себя: «Ведь помрет скоро. а еще просит подогретого вина! Ну да ладно, снадобье мое от этого только быстрее подействует. Вот и попался, голубчик, в мои руки».

Когда вино нагрелось, она принесла его, разлила по чашкам и с улыбкой оказала:

– Попробуйте‑ка этого вина, дорогие гости!

Охранники, не утолившие еще своей жажды, тут же осушили свои чашки, а У Сун сказал:

– Дорогая хозяйка! Не пью я без закуски. Нарежь мне к вину немного мяса.

Когда хозяйка вышла, У Сун выплеснул вино, чтобы она не заметила, а сам стал причмокивать, будто уж выпил, и приговаривать:

– Ну и доброе же вино! Это уж проберет человека!

А хозяйка только притворилась, что пошла за мясом, и едва скрылась за дверью, как тут же возвратилась и, хлопая в ладоши, закричала:

– Вались! Вались!

У сопровождавших У Суна стражников завертелось все перед глазами, и они навзничь повалились на пол. У Сун зажмурился и также повалился на скамью. Тут же он услышал, как женщина, смеясь, сказала:

– Ну, попался! Будь ты хитрее самого дьявола, а выпил воду, в которой я мыла ноги! – она крякнула: – Сяо‑эр, Сяо‑сань! Скорее сюда!

Послышался топот ног, и в комнату вбежало несколько парней. Потом У Сун слышал, как вынесли во внутреннее помещение двух его охранников и женщина забрала узел и пояса, лежавшие на столе. Ему показалось, что она ощупывала узел и, верно, обнаружив там золото и серебро, громко рассмеялась и сказала:

– Ну, сегодня попало целых трое, так что теперь надолго хватит начинки для пампушек! Да к тому же еще и добра порядочно!

Видел он, как женщина уносила во внутренние комнаты его узел и прочие вещи, а потом вернулась, чтобы присмотреть за тем, как трое парней станут переносить У Суна. Но они даже с места не могли его сдвинуть, словно он весил тысячи цзиней, и он лежал, вытянувшись во весь свой рост. Тогда женщина крикнула:

– Ах вы, сукины дети! Только и знаете, что жрать да вино лакать! Больше ни на что и не годны! Дожидаетесь, чтобы я все сама сделала! А этот чертов парень вздумал еще подшучивать надо мной! Ну и жирный же! Вполне сойдет за говядину, а тех поджарых придется выдавать за мясо буйвола. Надо поскорее перетащить туда этого парня и разделать в первую очередь.

Затем он видел, как женщина скинула кофту и нарядную юбку. Оголившись до пояса, она подошла к У Суну и без всякого труда подняла его. Улучив удобный момент, У Сун крепко обхватил ее, повалил на пол и встал на нее ногами. Тут женщина завопила истошным голосом, будто ее режут. Работники ринулись было к ней на помощь, но У Сун так зарычал, что они от страха замерли на месте.

– Удалой молодец, прости меня! – умоляла лежавшая на полу женщина, не в состоянии подняться.

В это мгновение на пороге появился человек с вязанкой хвороста в руках, который, увидев, что происходит, быстро подошел к У Суну и обратился к нему:

– Не гневайтесь, добрый человек, и простите ее! Разрешите сказать вам несколько слов.

У Сун выпрямился и, придавив женщину ногой, хотел было снова нападать. Взглянув на вошедшего, У Сун увидел, что человек этот повязан черной шелковой косынкой, примятой посередине, одет в белую рубаху грубого полотна, подпоясанную длинным кушаком, на ногах у него темные обмотки и льняные туфли с завязками, а лицо с реденькой бороденкой и сильно выступающими скулами напоминает треугольник. На вид ему было лет тридцать шесть.

– Разрешите узнать ваше уважаемое имя? – сказал незнакомец, приложив сложенные руки к сердцу и глядя на У Суна.

– Ни в пути, ни на привалах я не скрываю своего имени, – отвечал У Сун. – Я начальник охраны, и зовут меня У Сун!

– Вы не тот ли командир У Сун, который убил тигра на перевале Цзин‑ян‑ган? – спросил человек.

– Тот самый, – отозвался У Сун.

– Я давно слышал про, вас, – молвил человек, низко кланяясь У Суну, – и вот сегодня очень рад приветствовать вас.

– Вы, верно, муж этой женщины? – осведомился У Сун.

– Да, – отвечал тот, – она моя жена. Вот уж поистине: «Хоть и есть глаза, а горы Тайшань не приметил». Я не знаю, чем она оскорбила вас, только уж простите ее ради меня, недостойного.

Услышав такие речи, У Сун поспешил освободить женщину и сказал:

– Вы с женой, как я погляжу, люди необычные. Могу я узнать ваше имя?

Хозяин велел жене одеться и немедленно поклониться У Суну.

– Не сердитесь на меня за то, что я обидел вас, – молвил ей У Сун.

– Вот уж впрямь, – сказала женщина. – «Хоть и есть глаза, а хорошего человека не признала». Моя вина. Но уж вы, дорогой господин, простите меня и пройдите во внутренние комнаты.

– Как же все‑таки вас зовут? – снова спросил У Сун. – И откуда вы знаете меня?

– Мое имя Чжан Цин, – отвечал хозяин. – Когда‑то я работал неподалеку, на огородах монастыря Гуанминсы. Однажды, из‑за какого‑то пустяка, я убил монаха, а потом спалил монастырь. Пожаловаться на меня было некому, и власти оставили это дело без внимания, а я поселился под этим деревом на склоне горы и занялся легким промыслом. Но как‑то раз проходил здесь один старик с поклажей. Я затеял с ним драку, и в конце концов на двадцать первой схватке старик этот сбил меня коромыслом, на котором нес поклажу. Оказалось, что в молодости он сам промышлял разбоем, и, увидев, что я человек ловкий, взял меня с собой в город, где и обучил своему искусству. А потом он отдал мне в жены свою дочь – эту женщину. Только в городе разве проживешь? Вот я и решил вернуться на старое место, построил дом и открыл здесь кабачок. Мы заманиваем подходящих путников и тех, кто потолще, спаиваем зельем и убиваем. Большие куски мяса мы продаем под видом говядины, а из отходов рубим начинку для пампушек. Я сам продаю их в окрестных деревнях, так вот мы и живем. Меня хорошо знают удальцы из вольного люда, и среди них я известен под именем огородника Чжан Цина. Фамилия моей жены – Сунь. Она полностью усвоила искусство отца, и ее называют «Людоедка Сунь Эр‑нян». Я только что вернулся и услышал вопли жены. Но никак не думал, что встречу здесь вас, уважаемый начальник! Сколько раз я твердил жене, чтобы она никогда не вредила трем категориям людей и в первую очередь бродячим монахам. Эти люди и раньше‑то не знали хорошей доли, да еще к тому же отрешились от мира. Так она ведь не послушалась меня и однажды чуть не погубила замечательного человека по имени Лу Да. Прежде он служил сотником в пограничных войсках старого Чуна в Яньаньфу. Там он убил мясника, и ему пришлось спасаться бегством, постричься в монахи и вступить в монастырь на горе Утайшань. Все его тело разрисовано татуировкой, отчего среди вольного люда его зовут Татуированным монахом, Лу Чжи‑шэнем. Он носят посох из кованого железа весом в шестьдесят с лишним цзиней. Так вот, этот самый монах и проходил здесь. А жена моя, увидев, какой он жирный, тут же опоила его зельем. Потом они снесли его во внутреннее помещение и совсем уж было приготовились разделывать, как на счастье я возвратился домой. Заметив его необычайный посох, я поспешил дать ему противоядие от нашего дурмана и так спас ему жизнь. А после мы с ним даже побратались. Я узнал, что он с каким‑то Ян Чжи, по прозвищу «Черномордый зверь», захватил кумирню Баочжусы на горе Двух драконов и теперь занимается разбоем. Не раз получал я от него письма, в которых он приглашает меня к себе, да вот пока не могу собраться.

– Я также частенько слышал от вольного люда эти имена, – отозвался У Сун.

– Жаль, – продолжал Чжан Цин, – что одного здоровенного монаха, ростом в восемь чи, она все же опоила! Запоздал я немного, а когда пришел, его уже разрезали на части. Только и остались от него железная палка с наконечником, черная ряса да монастырское свидетельство. Остальные вещи не так интересны, хоть и есть среди них две очень редкие: четки из ста восьми косточек, вырезанных из человеческого черепа, и кинжалы из лучшей белоснежной стали. Уж, верно, немало людей загубил в своей жизни этот монах. И до сих пор нередко слышится в полночь, как стонет его кинжал. Простить себе не могу, что не успел спасти этого монаха, и все вспоминаю о нем. Еще я запретил убивать певичек и бродячих актеров. Они кочуют из города в город и где придется дают свои представления. С большим трудом добывают они себе пропитание. Нельзя их губить, не то они станут передавать друг другу об этом и со всех театральных подмостков начнут дурно говорить про нас вольным людям. Третья группа людей, которую я запретил жене трогать, – это ссыльные. Среди них встречается много добрых людей, и уж им‑то никак не следует причинять вреда. Только жена не слушает того, что ей говорят, и вот сегодня «нарвалась на вас. Хорошо, что я пораньше вернулся! Опять ты за свое? – обратился он к жене.

– Да с начала‑то я ни о чем не помышляла, – отвечала Сунь Эр‑нян. – А как увидела, что у него узел набит вещами, тут‑то и возникла у меня эта мысль. Да еще он рассердил меня своими шутками.

– Я человек честный, – возразил У Сун, – и уж, конечно, не позволил бы себе никаких оскорблений, да вот заметил, что вы, дорогая, слишком пристально поглядываете на мои узел. Тогда у меня возникло подозрение, и я отпустил на ваш счет несколько шуточек, чем и рассердил вас. Чашку с вином, которую вы подали, я выплеснул, а сам притворился, что отравлен. Когда же вы подошли, чтоб отнести меня в кухню, я и напал на вас. Уж вы извините меня, пожалуйста, за такую неучтивость!

В ответ Чжан Цин лишь рассмеялся и пригласил У Суна во внутренние комнаты.

– Дорогой брат, – сказал У Сун, – я просил бы вас освободить также и моих охранников.

Чжан Цин провел У Суна в кухню, где на стенах были развешены человеческие кожи, с потолка свешивалось несколько человеческих ног, а на скамейке лежали двое сопровождавших У Суна стражников.

– Освободите их, дорогой брат мой! – просил хозяина У Сун.

– Разрешите спросить вас, – сказал Чжан Цин, – в чем ваше преступление и куда вас ссылают?

У Сун подробно рассказал ему историю о том, как убил Си‑Мынь Цина и свою невестку, а Чжан Цин с женой, с одобрением выслушав его, оказали:

– Хотелось бы кое‑что предложить вам, не знаем только, как вы на это посмотрите.

– Говорите, прошу вас, – молвил У Сун.

И тогда Чжан Цин обстоятельно рассказал ему все, что думал.

Верно, судьбе было угодно, чтобы У Сун совершил убийство в Мэнчжоу и учинил скандал в Аньпинсае. Ему суждено было проявить такую силу, что не устояли бы ни носорог, ни слон, ни даже дракон с тигром.

Что же сказал У Суну Чжан Цин. просим читателя узнать из следующей главы.

 

Глава 27

повествующая о том, как У Сун привел в изумленье обитателей лагеря Аньпинсай и почему Ши Энь стал рассчитывать на помощь У Суна

Итак, обращаясь к У Суну, Чжан Цин сказал:

– Не подумайте, что я предлагаю вам это из дурных побуждении. Но чем идти вам в ссылку, лучше уж прикончить обоих охранников здесь. Пока что вы поживете в моем доме, а если пожелаете заняться разбойным делом, я сам провожу вас в кумирню Баочжусы, что на горе Двух драконов, и познакомлю с Лу Чжи‑шэнем и его компанией. Что вы на это скажете?

– Я очень благодарен вам, дорогой брат, за такую заботу обо мне, – отозвался У Сун. – Но тут вот какое дело. Я всю жизнь боролся лишь против людей вредных. А эти служивые всю дорогу ухаживали за мной и были ко мне очень внимательны. Отплатив им злом, я поступлю против своей совести. Поэтому, если вы поистине уважаете меня, не губите их.

– Ну, раз уж вы такой справедливый человек, – сказал Чжан Цин, – я сейчас приведу их в сознание, – и он тут же приказал работникам снять охранников со скамейки, на которой обычно разделывали человеческие туши.

Затем Сунь Эр‑нян приготовила чашку противоядия, и Чжан Цин влил его стражникам в уши. Не прошло и получаса, как оба служивых поднялись, словно после сна. Взглянув на У Суна, они сказали:

– Как это с нами приключилось такое? Вино здесь будто хорошее, и выпили мы не так уж много, а смотри‑ка, до чего развезло! Надо запомнить это место. Когда будем обратно идти, заглянем еще по чашечке выпить.

У Сун только расхохотался. Засмеялись и Сунь Эр‑нян с Чжан Цином, а охранники никак не могли понять, в чем дело.

Между тем работники зарезали кур и гусей, приготовили кушанья и подали на стол. Чжан Цин велел расставить столы и скамейки в винограднике за домом, а потом пригласил У Суна и его охранников в сад. Там У Сун предложил своей страже занять почетные места, а сам с Чжан Цином сел напротив них; сбоку поместилась Эр‑нян.

Работники налили всем вина и хлопотали у стола, поднося кушанья. Чжан Цин все время потчевал У Суна, а когда наступил вечер, вынул два кинжала и показал их гостю. Кинжалы действительно были выкованы из булатной стали, и изготовить их, видно, стоило немалого труда. Они еще поговорили об убийствах и поджогах, совершенных удальцами из вольного люда, и У Сун, как бы невзначай, сказал:

– Ведь даже такой справедливый и бескорыстный герой, как Сун Гун‑мин из Шаньдуна, по прозвищу «Благодатный дождь», и тот из‑за какого‑то дела недавно вынужден был скрыться в поместье сановника Чай Цзиня.

При этих словах охранники У Суна просто онемели от страха и стали низко кланяться.

– Если вы довели меня целым и невредимым до этих мест, – сказал У Сун, – то могу ли я причинить вам зло. Мы просто беседуем о делах добрых молодцов из вольного люда, и бояться вам нечего. Мы никогда не причиняем зла людям справедливым! Выпейте‑ка лучше вина. Завтра, когда мы прибудем в лагерь Мэнчжоу, я еще отблагодарю вас.

Ночевать они остались в доме Чжан Цина, а когда на следующий день У Сун собрался в путь, хозяин стал уговаривать его погостить еще. Так он и продержал их у себя три дня, оказав им радушный прием. Однако У Сун все‑таки решил распрощаться с Чжан Цином и его женой.

Чжан Цин был старше своего гостя на девять лет, и после того, как они побратались, стал называть его своим младшим братом. Когда же У Сун решил идти, Чжан Цин снова приготовил угощение и устроил ему проводы. Он велел возвратить им узлы и мешки и еще подарил У Суну более десяти лян серебра, а охранникам дал два‑три ляпа мелочью. Свои десять лян У Сун также отдал охранникам. Потом на него опять одели кангу и наклеили на нее печати.

Чжан Цин с женой вышли проводить их. У Сун еще раз горячо поблагодарил за прием, я они расстались со слезами на глазах. После этого путники отправились прямо в Мэнчжоу.

Еще до полудня они прибыли в город и прошли в управление, где представили бумаги, выданные им в области. Познакомившись с бумагами, правитель округа принял У Суна и, написав ответное письмо, передал его охранникам, которые и двинулись в обратный путь, что к нашему рассказу уже не относится.

Тут же У Суна отправили в лагерь ссыльных, и когда он прибыл туда, то прежде всего увидел дощечку, на которой стояли три больших иероглифа: «Ань пин сай», что значит «Лагерь мира и спокойствия». У Суна отвели в одиночную камеру, и нет надобности говорить о том, как служитель писал расписку в получении преступника и как его принял.

Когда У Сун оказался в своей камере, более десяти заключенных подошли взглянуть на него.

– Ну, добрый человек! – сказали они. – Ты только что прибыл сюда и, если в узле у тебя есть какие‑нибудь подарки или рекомендательные письма, доставай поскорее. Сейчас сюда явится надзиратель, и все это ты преподнеси ему. Тогда тебе не страшно предварительное наказание палками: бить будут не так крепко. Ну, а если нет у тебя подарков, то прямо надо сказать: дела твои плохи. Мы все, как и ты, ссыльные, и поэтому решили заранее предупредить тебя об этом. Ведь недаром говорится: «Когда погибает заяц, так и лиса его пожалеет, как родного». Ты новичок и не знаешь еще всего этого, вот мы и пришли предупредить тебя.

– Я очень благодарен вам, дорогие друзья, за ваш совет, – сказал У Сун. – Кое‑что у меня есть. Однако я дам ему деньги только в том случае, если он попросит добром. Если же он станет вымогать их, то и чоха медного от меня не получит!

– Не дело ты говоришь, добрый человек, – принялись его уговаривать новые товарищи. – Ведь еще в старину люди говорили: «Не бойся начальства, а бойся его власти». И еще: «Под чужой низкой крышей – любой голову пригнет». Все это мы рассказываем тебе для того, чтобы ты был поосторожнее.

Едва они сказали это, как кто‑то крикнул:

– Надзиратель идет!

И толпа моментально рассеялась. У Сун развязал узел и спокойно уселся в своей камере, а начальник вошел к нему и сказал:

– Это ты вновь прибывший преступник?

– Я и есть, – отвечал У Сун.

– Да ты что, в уме? Чего ты молчишь? Ты ведь тот самый молодец, который убил тигра на перевале Цзин‑ян‑ган, а потом был начальником охраны в уезде Янгу, и, я полагаю, сам кое в чем разбираешься. Чудно даже, до чего ты непонятливый! Ничего, здесь ты и кошку не посмеешь обидеть!

– Что это ты разошелся? – ответил У Сун. – Ждешь, что я поднесу тебе подарки? У меня даже и полчоха нету, вот разве только два голых кулака я подарю тебе. Есть у меня, правда, немного мелочи, но ее я хочу оставить себе на вино. Интересно поглядеть, что ты будешь со мной делать. Неужели решишься послать обратно в Янгу?

Слова эти привели надзирателя в бешенство, и он поспешил удалиться, а вокруг У Суна собралась толпа заключенных, некоторые говорили ему:

– Добрый человек! Зачем ты нагрубил надзирателю? Смотри, хлебнешь горя! Сейчас он пошел доложить обо всем начальнику лагеря, и они уж, верно, расправятся с тобой.

– Э, не боюсь я их, – возразил У Сун. – Пусть делают, что хотят. Будут со мной по‑хорошему, так и я с ними, а нет, так постою за себя.

Не успел он произнести эти слова, как в камеру вошли четверо и вызвали нового ссыльного.

– Здесь я, – отозвался У Сун, – и никуда не пойду; что вы тут кричите!

Тогда они схватили У Суна и поволокли в зал, где уже находился начальник лагеря. Человек шесть охранников подвели У Суна к начальнику, который велел снять с него кангу и сказал:

– Ну ты, преступник! Известно ли тебе старое уложение императора У‑дэ, по которому каждого нового ссыльного для острастки подвергают ста палочным ударам. Служители, скрутите ему назади руки!

– Не беспокойтесь зря, – сказал У Сун. – Если хотите бить, бейте так. Не к чему скручивать мне руки. Не будь я удальцом, убившим тигра, если уклонюсь хотя бы от одного удара, и если хоть раз пикну, можете отсчитывать мне все удары сначала. Не будь я добрым молодцом из Янгу, если солгал.

Присутствующие рассмеялись, и кто‑то сказал:

– Вот дурень, со смертью играет. А ну, посмотрим, как он вытерпит.

– А станете бить, так покрепче да позлее! – продолжал У Сун. – Смотрите, чтобы без всяких послаблений!

Тут уж все расхохотались. Охранники взялись за палки и даже крякнули. Но в это время появился неизвестный человек, который встал возле начальника лагеря. Ростом он был более шести чи, на вид ему было года двадцать четыре. У него было белое лицо, усы и борода трезубцем свисали вниз, голову украшала белая косынка, а одет он был в темный шелковый халат. Одна рука незнакомца висела на перевязи.

Человек этот нагнулся к начальнику и что‑то сказал ему на ухо.

– Вновь прибывший преступник У Сун! Какой болезнью ты болел по дороге? – спросил тогда начальник лагеря.

– Ничем я не болел, – сердито ответил У Сун. – Все у меня было в порядке, я и вино пил, и кашу и мясо ел, и пешком шел.

– Этот парень заболел по дороге, – заявил тут начальник. – Я полагаю, что мы можем сделать ему снисхождение и отложить наказание.

– Скорей говори, что болел, – подсказывали У Суну стоявшие рядом охранники. – Начальник лагеря жалеет тебя, а ты придумай что‑нибудь, и все будет в порядке.

– Да ничем я не болел, и ничего особенного со мной не случилось, – стоял на своем У Сун. – Бейте, как полагается. Нечего откладывать. А то сиди потом и гадай, когда тебя вздуют!

Опять все присутствующие расхохотались. Засмеялся и начальник лагеря.

– Не иначе, как парень заболел горячкой, – сказал он, – и, видать, еще не пропотел как следует, раз мелет всякую ерунду. Нечего его слушать! Уведите в одиночку и заприте.

Четверо стражников потащили У Суна и заперли в ту самую одиночку, куда его привели вначале. Скоро к окошку его камеры подошли другие заключенные.

– Верно, есть у тебя какие‑нибудь письма к начальнику лагеря! – говорили некоторые из них.

– Да ничего у меня нет! – сердился У Сун.

– А если у тебя и вправду ничего нет, – замечали другие, – так мало хорошего в том, что тебе отложили наказание. Вечером они непременно тебя прикончат.

– Как же это они прикончат меня? – поинтересовался У Сун.

– Принесут тебе две чашки каши из заплесневевшей крупы, – отвечали ему. – А когда ты наешься, отведут в яму, что около стены, свяжут, завернут в циновки и поставят вверх ногами. Часа не пройдет, как ты будешь готов. Это у них называется «пань‑дяо» – подвесить как тарелку.

– А что еще они могут со мной сделать? – спросил У Сун.

– Есть еще один способ, – отвечали ему. – Наполнят большой мешок песком, свяжут тебя и придавят. И в этом случае не пройдет и часа, как ты кончишься. Способ такой называется «тубудай», то есть «мешок с землей».

– А есть еще какие‑нибудь способы? – допытывался У Сун.

– Самые страшные – эти два, – отвечали ему, – остальные полегче.

Не успели они договорить, как вошел солдат с большим блюдом в руках:

– Который здесь вновь прибывший ссыльный военачальник У Сун? – спросил он.

– Я, – отозвался тот. – Чего тебе надо от меня?

– Начальник лагеря прислал вам закусить, – сказал солдат.

У Сун увидел на подносе кувшин вина, миски с мясом и лапшой, а также чашку приправы. «Может, все это прислано, чтобы прикончить меня, – подумал У Сун. – Что ж, пока суд да дело, я подкреплюсь, а там видно будет». И, взяв кувшин, он одним духом осушил его, затем покончил также с мясом и лапшой. Когда все было съедено и выпито, солдат собрал посуду и ушел. Оставшись один в своей камере, У Сун, иронически улыбаясь, сказал себе: «Посмотрим, что они со мной сделают!»

Когда наступил вечер, солдат снова принес блюдо.

– Как? Ты опять пришел? – удивился У Сун.

– Да вот, прислали меня с ужином, – отвечал тот, расставляя на столе тарелочки с закусками.

Тут оказался и большой кувшин с видом, и блюдо с жареным мясом, и миска рыбной похлебки, и еще миска каши.

А тем временем У Сун сидел и думал: «Когда я съем все это, меня обязательно прикончат. А, черт с ними! Помирать, так хоть сытым! Съем, а там посмотрю, что будет!»

Когда У Сун покончил с едой, прислужник собрал всю посуду и ушел. Но через некоторое время вернулся с каким‑то человеком. Один из них тащил бадью для купанья, а другой – горячую воду. Приблизившись к У Суну, они сказали:

– Просим вас помыться, господин начальник охраны!

«Может, они хотят расправиться со мной прежде, чем я кончу купаться, – подумал У Сун. – А что мне бояться их! Вымоюсь как следует».

Между тем все уже было приготовлено, вода налита. У Сун залез в бадью и начал мыться. После этого ему дали полотенце и халат, и он вытерся и оделся. Один из прислужников унес бадью с водой, а второй развесил над кроватью полог. Потом они расстелили циновки и, устроив все как следует, удалились.

У Сун запер дверь на задвижку и, оставшись в одиночестве, принялся размышлять. «Что все это может значить? – думал он: – Э, да пусть их делают, как хотят! Посмотрю, что будет дальше». И, повернувшись на бок, он заснул. Ночь прошла спокойно, без всяких приключений.

На следующий день, как только он открыл двери, снова увидел человека, приходившего накануне. Теперь в руках у него был таз с водой для умыванья, и он пригласил У Суна помыться, а потом подал воды прополоскать рот. Затем он привел цирюльника, который расчесал У Суну волосы, уложил их на макушке и повязал ему голову косынкой. Вскоре пришел еще один человек с подносом и расставил на столе закуски, миски с кашей и мясным супом. У Сун же, глядя на все это, думал:

«Ну, ну! Продолжайте этак и дальше! А я пока что буду есть!»

После еды У Суну подали чашку чаю; когда он выпил, прислужник сказал:

– Верно, вам неудобно здесь, господин начальник охраны! Вы бы перешли в соседнюю комнату. Там можно получше отдохнуть, да и подавать туда удобней.

«Вот теперь‑то и началось, – подумал У Сун. – Что ж, пойду с ним, посмотрю, что будет…»

Один из прислужников собрал его вещи и постель, а другой проводил в помещение, находившееся в передней части тюрьмы. Здесь было чисто прибрано и расставлены новые столы, стулья и другие вещи. Войдя в комнату и оглядевшись, У Сун подумал: «Говорили, что меня бросят в яму, а привели в такую хорошую комнату, здесь куда лучше, чем в моей прежней камере! Как же это так получается?»

Так просидел У Сун до наступления полдня, когда снова появился человек с мисками и кувшином вина. Он расставил на столе принесенную им еду, и здесь оказались закуски четырех сортов, жареная курица и много пампушек. Человек разломал на части курицу, налил в чашку вина и пригласил У Суна кушать. А между тем У Сун глядел на это и думал про себя:

«Да что же это все‑таки значит?..»

Когда стемнело, ему снова принесли множество кушаний, а затем воды для умывания и устроили так, чтобы ночью в комнате было прохладно. «А ведь заключенные говорили, что со мной должны поступить иначе, – размышлял У Сун, – и сам я полагал, что будет не так. Что же со мной возятся?»

И на третий день ему по‑прежнему подавали еду и вино. Кончив завтракать, У Сун отправился прогуляться и увидел, как под палящими лучами солнца другие заключенные таскали воду, кололи дрова и выполняли всякую тяжелую работу. Стояла шестая луна, и жара была невыносимая.

– Как можете вы работать в этакую жару? – спросил У Сун, остановившись около них и заложив руки за спину.

– Добрый человек! – отвечали заключенные. – Ты, наверное, и не знаешь, что работа здесь считается раем. Разве можем мы мечтать о том, чтобы укрыться в тени и отдохнуть? Ведь другие, у кого нет ни связей, ни денег, закованы в тяжелые железные колодки и заперты в большой тюрьме. Вот им‑то уж действительно и жизнь не в жизнь, да и умереть не дают.

Поговорив с ними, У Сун пошел дальше и позади Храма владыки неба увидел перед курильницей для жертвоприношений большую гранитную глыбу, на которой обычно устанавливался шест с флагом.

У Сун посидел немного на этом камне, а потом вернулся к себе и, усевшись, стал размышлять. Вскоре опять явился прислужник с вином и едой.

Не вдаваясь в подробности, скажем только, что прошло несколько дней, а У Суну все подавали хорошую еду и вино и вежливо приглашали его за стол. Это вовсе не походило на то, что ему хотят причинить какой‑нибудь вред. И сколько ни думал У Сун, так ничего и не понял.

И вот однажды в полдень, когда прислужник принес ему еду и вино, У Сун не вытерпел и, положив руку на принесенную ему миску, спросил прислуживавшего ему человека.

– Ты у кого работаешь? И чего ради ты приносишь мне вино и еду?

– Я уже докладывал вам, – отвечал тот, – что у начальника лагеря я свой человек.

– Так вот о чем я хочу спросить тебя, – продолжал У Сун. – Кто посылает тебя с едой и вином и что будет дальше?

– Все делается по приказанию сына начальника, – отвечал прислужник.

– Я заключенный преступник, – заявил У Сун, – и ничего хорошего не сделал господину начальнику лагеря, так почему же он посылает мне все это?

– Откуда мне знать, – отвечал прислужник. – Сын начальника распорядился, чтобы я обслуживал вас месяцев пять или шесть, а потом он будет о чем‑то говорить с вами.

– Что за чудеса! – воскликнул У Сун. – Уж не хотят ли они сначала откормить меня, как следует, а потом прикончить! Этой загадки мне не разгадать! Но могу ли я спокойно есть и пить, не зная, что будет со мной. Ты вот что окажи мне, – продолжал он, – что за человек сын начальника лагеря и где он со мной раньше встречался? Лишь тогда я стану есть и пить то, что он посылает.

– Это и есть тот человек с подвязанной рукой, который был в канцелярии начальника лагеря, когда вас привели туда.

– Тот, в темном шелковом халате, что стоял возле начальника лагеря? – спросил У Сун.

– Он самый!

– Верно, он и спас меня тогда от наказания? – расспрашивал У Сун.

– Так оно и было, – отвечал прислужник.

– Удивительное дело! – продолжал У Сун. – Я из уезда Цинхэ, он – уроженец Мэнчжоу. Никогда до сих пор мы с ним не встречались. Почему же он так хорошо относится ко мне? Должна быть к этому какая‑то причина. Не скажешь ли ты мне его имя и фамилию?

– Фамилия его Ши, зовут Энь, – отвечал человек. – Он хорошо дерется на кулаках, фехтует палицей, и в народе его прозвали Ши Энь – Золотоглазый тигр.

– Он, видимо, благородный человек, – сказал У Сун, услышав эти слова. – Так вот что, пригласи‑ка его сюда и передай, что лишь после того, как он придет, я смогу пить и есть все яства, которые мне приносят. А если ты не позовешь его, я вовсе не стану есть!

– Сын господина начальника приказал мне пока что ничего вам не рассказывать, – отвечал прислужник, – а через полгодика, он сказал, можно будет с вами встретиться и поговорить!

– Ну, хватит глупости болтать! – рассердился У Сун. – Пойди и пригласи его сюда. Мы познакомимся, и все будет в порядке!

Человек был очень перепуган и никак не хотел идти. Однако, видя, что У Сун не на шутку рассердился, он покорился своей участи и отправился с докладом.

Прошло довольно много времени, прежде чем из внутренних покоев появился Ши Энь. Он отвесил У Суну низкий поклон, а тот почтительно обратился к нему со следующими словами:

– Я всего лишь преступник, находящийся у вас в подчинении, и не имел чести познакомиться с вами. Тем не менее вы спасли меня от наказания, а сейчас изо дня в день присылаете мне вкусную птицу и прекрасное вино. Всего этого я ничем не заслужил у вас, и выходит, что получаю незаслуженную награду. Это лишает меня и сна и покоя.

– Я уже давно слышал ваше доблестное имя, старший брат мой, – отвечал Ши Энь. – Но, к сожалению, мы жили вдали друг от друга и потому не могли встретиться. Теперь, на мое счастье, вы попали сюда, и я рад вас приветствовать. Я откладывал встречу с вами лишь потому, что не мог оказать вам должных почестей.

– Служитель только что сказал мне, – возразил У Сун, – что примерно через полгода вы хотите о чем‑то поговорить со мной. Не сделаете ли вы этого сейчас?

– Ничего этот слуга не знает, – отнекивался Ши Энь. – Сболтнул вам лишнее – и все.

– Вы просто церемонитесь со мной, уважаемый господин, – сказал У Сун. – Но мне трудно находиться в том положении, в которое вы ставите меня. Прошу вас, скажите прямо, чего вы от меня хотите?

– Ну, раз уж мой слуга все равно проговорился, – заметил Ши Энь, – то придется открыть вам всю правду. Вы человек храбрый и настоящий мужчина. Поэтому я и решил обратиться к вам с одной просьбой, выполнить которую, я полагаю, можете лишь вы. Я не решался просить вас об этом сразу только потому, что вы прибыли издалека и сильно утомились. Вот я и счел за лучшее подождать с полгода, когда вы полностью восстановите свои силы, и тогда рассказать вам подробно о своем деле.

Услышав это, У Сун расхохотался и сказал:

– Разрешите доложить вам, уважаемый сударь, что в минувшем году я не менее трех месяцев болел лихорадкой и сразу же после этого, будучи к тому же пьяным, голыми руками убил на перевале Цзин‑ян‑ган огромного тигра. Об этом и толковать нечего!

– Нет, пока я ничего больше не скажу, – возразил Ши Энь. – Подождем еще немного, а когда вы наберетесь сил, я все вам открою.

– Так вы думаете, что я совсем без сил?! – рассердился У Сун. – Вчера около Храма владыки неба я видел большую каменную глыбу, – как вы думаете, сколько в ней весу?

– Да, верно, цзиней пятьсот, не меньше, – отвечал Ши Энь.

– Пойдемте, – предложил У Сун, – и посмотрим, смогу ли я поднять этот камень.

– Сначала вам надо выпить и закусить, а потом уж пойдем, – возразил Ши Энь.

– Нет, сначала мы пойдем туда, а закусить будет не поздно и по возвращении, – настаивал У Сун.

И оба они направились к храму. Заключенные, видя У Суна рядом с сыном начальника, почтительно приветствовали его. Когда они приблизились к камню, У Сун легонько потрогал его рукой и, рассмеявшись, молвил:

– Я до того изнежился, что, пожалуй, и впрямь не подниму его.

– Да, с камнем в пятьсот цзиней весом шутки плохи, – сказал Ши Энь.

– А вы, господин, и в самом деле поверили, что мне не под силу этот камень? – засмеялся У Сун. – Ну‑ка, люди, отойдите. Сейчас я подыму его!

Оголившись до пояса, У Сун обхватил руками каменную глыбу и легко приподнял ее. Потом он обеими руками с такой силой швырнул камень, что тот вдавился в землю на целый чи. Все заключенные, наблюдавшие это зрелище, онемели от изумления.

А У Сун вновь приподнял камень правой рукой и так подбросил его, что он взлетел не меньше чем на чжан. Затем он обеими руками подхватил камень и тихонько опустил его на прежнее место. Покончив со всем этим, он обернулся к Ши Эню и присутствовавшим здесь заключенным, и они увидели, что лицо его даже не покраснело от напряжения, сердце билось ровно и дыхание было спокойно.

Ши Энь подошел к У Суну, поклонился ему и, обняв его за талию, сказал:

– Дорогой мой! Вы – человек необыкновенный и обладаете волшебной силой.

– Вы поистине удивительный человек! – говорили также и заключенные, низко кланяясь ему.

Затем Ши Энь пригласил У Суна в свои комнаты и усадил его.

– А теперь, – сказал У Сун, – вы должны сообщить мне, что за поручение ждет меня.

– Посидите немного, – возразил Ши Энь, – и обождите, пока придет мой отец. Когда вы познакомитесь с ним, я открою вам свою просьбу.

– Если вы действительно хотите поручить мне какое‑то дело, то перестаньте шутить, – сердился У Сун, – а то получается ерунда. Если б даже за это мне грозило четвертование, я и тогда согласился бы сделать это для вас. Не будь я человеком, если говорю все это из лести!

Тогда, сложив руки и прижав их к груди, Ши Энь обо всем рассказал ему. Видно, У Суну было на роду написано еще раз проявить силу, перед которой не устоял даже тигр.

И поистине, когда он пускал в ход кулаки, небо покрывалось тучами и грохотал гром. Когда же он действовал ногами, то и дождю с ветром становилось страшно.

О каком деле Ши Энь сообщил У Суну, вы, читатель, узнаете из следующей главы.

 

Глава 28

в которой рассказывается о том, как Ши Энь восстановил свои права в округе Мэнчжоу и как пьяный У Сун избил трактирщика Цзян Мынь‑шэня

Итак, продолжим наше повествование. Обратившись к У Суну, Ши Энь сказал:

– Присядьте, дорогой друг, и я подробно расскажу вам о деле, которое тяжелым камнем лежит у меня на душе.

– Дорогой господин! – взмолился У Сун. – Говорите все начистоту, ничего не скрывая.

– Уже с малых лет, – начал Ши Энь, – обучился я фехтовать копьем и палицей у наставников из вольного люда, и в округе Мэнчжоу меня даже прозвали Золотоглавым тигром. За восточными воротами есть рынок, который называется Куайхолинь. Сюда приезжают торговать купцы из областей Шаньдун и Хэбэй. Тут находится больше сотни торговых заведений, около тридцати игорных домов, а также лавки менял. Так вот однажды, по собственному желанию, а также подстрекаемый бесстрашными головорезами из ссыльных, которых было со мной не меньше восьмидесяти, отправился я в Куайхолинь и открыл там трактир. Я поставлял вино и мясо всем находящимся поблизости торговцам, и приезжавшие сюда певички являлись первым делом ко мне, а потом уж получали разрешение заниматься своим делом. Деньги в подобных местах люди тратят не малые, и к концу месяца я зарабатывал двести‑триста лян серебра. Но недавно к нам в лагерь прибыл новый начальник охраны из Дунлучжоу по имени Чжан и привез с собой некоего Цзян Чжуна. Ростом этот человек в девять чи, за что среди вольного люда получил прозвище Цзян Мынь‑шэнь – «Бог хранитель ворот». Но беда не в том, что он великан, есть у него и другие преимущества. Он хорошо владеет пикой и палицей, ловко наносит удары кулаками и ногами и мастерски нападает. Он любит бахвалиться и говорить про себя, что «гора Тайшань соревнуется с горою Юэ» и что во всей Поднебесной нет равного ему воина. Этот человек стал у меня на пути. Сначала я не хотел идти ему на уступки, но он так избил меня, что я месяца два не мог подняться с кровати. Несколько дней назад, когда вы, дорогой брат мой, прибыли сюда, у меня все еще болела голова, и руку я носил на перевязи. По сей день раны у меня не совсем еще зажили. Я хотел было поднять против этого парня людей, но беда в том, что на его стороне начальник охраны Чжан со своим отрядом, так что в случае скандала нас во всем обвинят. Все мое несчастье в том, что я не могу отомстить ему за оскорбление. Я давно слышал о вас, дорогой брат, как о доблестном муже, и если вы отомстите за меня, я умру спокойно. Одного я боялся – что после тяжелого и долгого пути вы очень устали и не хватит у вас сил для борьбы. Вот почему я и распорядился кормить вас как следует с полгодика, дать вам полностью оправиться и тогда уж просить вашего совета. К несчастью, слуга проболтался, и мне пришлось раньше времени выложить вам все начистоту.

Выслушав эту речь, У Сун громко расхохотался и спросил:

– Сколько же голов и рук у этого Цзян Мынь‑шэня?

– Да всего одна голова и пара рук, – отвечал Ши Энь. – Где ж ему взять больше?

– Будь у него хоть три головы и шесть рук и обладай он способностями самого Ночжа, и тогда я не испугался бы. Но раз у него только одна голова и две руки и нет способностей Ночжа, то стоит ли его бояться?

– Мне‑то с моими малыми силами и способностями никак не совладать с ним, – ответил Ши Энь.

– Не стану хвастаться, – возразил У Сун, – но я всю жизнь побивал дерзких, наглых и бесчестных обитателей Поднебесной! А если дело обстоит так, как вы говорите, то нечего больше раздумывать. Вино захватим с собой и выпьем по дороге. Пойдемте туда сейчас же, и вы увидите, что я расправлюсь с этим парнем так же, как с тигром. Если же кулак мой во время драки окажется особенно тяжелым, я прикончу его и сам буду за это отвечать!

– Дорогой брат мой, – отозвался Ши Энь. – Обождите еще немного, пока придет сюда мой отец и вы познакомитесь. А уж потом начнем действовать. Только надобно все хорошенько обдумать. Может быть, завтра послать туда человека разузнать, как обстоят дела. Если Цзян Чжун там, мы сможем послезавтра двинуться в путь. Если же его там нет, мы решим, как поступить. А появись мы в Куайхолине раньше времени, то, как говорят, «растревожим змею в траве». Он подготовится к этой встрече, и нам несдобровать.

– Ну, господин мой, – рассердился У Сун. – Видно, вы еще не забыли, как он вас бил. Этак выжидать – совсем не мужское дело, пойдемте‑ка лучше без дальних разговоров! Чего там откладывать на завтра! Раз решили, надо идти, и нечего бояться, что он приготовится!

Когда У Сун, не слушая никаких уговоров, хотел уже покинуть комнату, из‑за ширмы вышел начальник лагеря, человек весьма почтенного возраста, и обратился к нему со следующими словами:

– Я слышал ваш разговор и счастлив познакомиться с таким справедливым человеком. Моему сыну, кажется, действительно повезло. Пойдемте же во внутренние комнаты и побеседуем.

У Сун покорно последовал за начальником лагеря, и, когда они пришли туда, начальник сказал:

– Прошу вас присесть, благородный человек!

– Что вы, я же заключенный! – воскликнул У Сун. – Осмелюсь ли я сидеть рядом с вами?!

– Не говорите так, добрый человек, – возразил начальник лагеря. – Для моего сына встреча с вами большое счастье, так стоит ли церемониться.

Тогда У Сун произнес положенное по этикету приветствие и сел на указанное ему место; Ши Энь же стал перед ним.

– Что ж вы не сядете, молодой господин? – спросил его У Сун.

– Вас принимает мой отец, и я прошу вас, дорогой брат мой, не обращать на меня внимания.

– В таком случае я буду себя неловко чувствовать, – заметил У Сун.

– Ну, уж если вы так справедливы, – сказал на это начальник лагеря, – то, поскольку здесь нет посторонний, Ши Энь может сесть.

Слуги принесли вина, фруктов и закусок. Начальник лагеря собственноручно наполнил чашку У Суна вином и сказал:

– Ваша доблесть, благородный человек, вызывает всеобщее уважение. Так вот в чем состоит наше дело. Сын мой торговал в Куайхолине. Взялся он за это не ради наживы, а, главным образом, для благоустройства нашего округа. Нежданно‑негаданно Цзян Мынь‑шэнь силой отнял у него это дело. Лишь с вашей доблестью и мужеством, справедливый человек, можно отомстить за нанесенную обиду. Если вы не отказываете ему в помощи, то прошу вас до дна осушить эту чашку и принять от моего сына четыре поклона в знак того, что он будет почитать вас, как старшего брата.

– Разве осмелюсь я, человек без всяких талантов и знаний, принять поклоны вашего сына! – запротестовал У Сун. – Это будет для меня такой незаслуженной честью!

Затем он выпил вино, и Ши Энь отвесил ему положенные четыре поклона. У Сун поспешил ответить ему поклонами, и таким образом был скреплен их братский союз. В тот день У Сун был в отличном настроении, много пил и ел и в конце концов Настолько опьянел, что люди под руки отвели его и уложили в постель. Однако особо распространяться об этом нет никакой надобности.

На следующий день отец сказал:

– Вчера вечером У Сун здорово напился и, верно, плохо себя чувствует. Можно ли посылать его сегодня? Не лучше ли сказать, что мы отправили на разведку человека и тот сообщил, что Цзян Мынь‑шэня нету дома? Отложим это дело на завтра, а там решим, как быть.

Придя в этот день к У Суну, Ши Энь сказал:

– Сегодня не стоит идти. Я отправил на разведку человека, и тот сообщил, что Цзян Мынь‑шэня нету дома. А вот завтра, как только поедите утром, так я и попрошу вас пойти.

– Что ж, завтра так завтра, – отвечал У Сун. – Только не хочется день зря терять.

После завтрака Ши Энь с У Суном отправились прогуляться, а вернувшись, поговорили о приемах боя с пикой и палицей. В полдень Ши Энь пригласил У Суна обедать. Вина на этот раз подали всего несколько чашек, зато кушаний приносили без счета. Но У Суну очень хотелось выпить, и поэтому он все время подливал Ши Эню, приглашая его выпить.

Покончив с едой, У Сун простился и ушел к себе. Когда он сидел там и размышлял, то вдруг увидел двух слуг, которые пришли помочь ему умыться. У Сун спросил одного из них:

– Отчего это сегодня за обедом было так мало вина и одни лишь мясные блюда?

– Не стану обманывать вас, господин, – отвечал слуга, – утром начальник лагеря совещался со своим сыном о том, отправиться ли вам сегодня с их поручением. Они решили, что вчера вечером вы изрядно выпили и сегодня не справитесь с этим делом. И чтобы завтра вы могли туда отправиться, к обеду подали мало вина.

– Ах, вот оно что! – воскликнул У Сун. – Вы думаете, если я пьян, так и не справлюсь с вашим Цзян Мынь‑шэнем?

– Именно так они думали, – подтвердил слуга.

Всю ночь не спал У Сун и с нетерпением ждал рассвета. А на следующее утро он встал, умылся, прополоскал рот, повязал голову косынкой наподобие иероглифа «вань», одел рубаху серого цвета, обмотки и матерчатые туфли с восемью завязками и наклеил на лицо пластырь, чтобы скрыть клеймо. Вскоре пришел к нему Ши Энь и пригласил завтракать. Когда У Сун поел и выпил чаю, Ши Энь сказал ему:

– В конюшне уже стоят оседланные лошади, и мы можем ехать.

– Ноги у меня, кажется, не маленькие, – сказал У Сун, – так зачем же ехать верхом? И еще я хотел просить вас выполнить одну мою просьбу.

– Говорите, – отвечал Ши Энь, – и желание ваше всегда будет исполнено, дорогой брат мой.

– Так вот, – продолжал У Сун, – когда мы выйдем из города, я назначу по дороге несколько пунктов, которые называются. «Без трех дальше не пойдем!»

– А что это значит? – спросил Ши Энь. – Я что‑то не совсем понимаю.

– Так вот что я скажу тебе, – сказал У Сун, смеясь, – если хочешь, чтобы я побил Цзян Мынь‑шэня, то по дороге будешь подносить мне по три чашки вина в каждом кабачке, который встретится нам. Не выставишь мне этих трех чашек – с места не двинусь. Это я и называю: «Без трех дальше не пойдем».

Услышав это, Ши Энь подумал: «От Восточных ворот до Куайхолиня около пятнадцати ли. По дороге туда не менее тринадцати мест, где торгуют вином. Если в каждом трактирчике он выпьет по три чашки вина, то, пока мы доберемся до места, это составит тридцать девять чашек, и он будет совершенно пьян. Что же делать?»

– Ты думаешь, когда я пьян, так ни на что не способен? – рассмеялся У Сун. – Ошибаешься. Вот если я не выпью, так ничего и делать не смогу. Силы у меня возрастают с каждым глотком вина. Выпью чашку, сила прибавится, вылью пять, увеличится в пять раз. А уж когда выпью десять чашек, такая сила появится, что только держись. Если бы вино не придавало мне отваги, разве убил бы я тигра на перевале Цзин‑ян‑ган? Ведь тогда я столько выпил, что и море мне было по колено.

– Не знал я этого, дорогой брат мой, – сказал Ши Энь. – Уж чего‑чего, а хорошего вина в нашем доме сколько душе угодно. Но я боялся, что вы напьетесь и провалите мое дело. Вот и не решился вчера подливать вам. А раз вино укрепляет ваше мужество, мы пошлем вперед двух слуг с вином, фруктами и закусками, они будут ожидать нас в указанных пунктах, и мы станем попивать с вами потихоньку, дорогой брат мой.

– Вот это по‑моему! Верно ты меня понял, – обрадовался У Сун. – Чтобы драться с Цзян Мынь‑шэнем, нужна смелость, а без вина я не смогу проявить всех своих способностей! За угощение я расплачусь с тобой тем, что побью этого негодяя и повеселю народ.

Ши Энь тотчас же приступил к сборам. Он послал вперед двух солдат с едой и вином и захватил еще денег. Начальник лагеря тайком отрядил человек двадцать здоровых молодцов, которые в случае надобности могли оказать им помощь. Когда с приготовлениями было покончено, все двинулись в путь.

Теперь надо рассказать о том, как Ши Энь с У Суном покинули Аньпинсай и вышли из Восточных ворот города Мэнчжоу. Не успели они сделать и пятисот шагов, как увидели кабачок у дороги. Над крышей приветливо вздымалась вывеска, а возле дверей их дожидались слуги, высланные вперед с провизией и вином. Ши Энь пригласил У Суна зайти в трактирчик; все уже было приготовлено, и слуги принялись наливать вино.

– Только не в маленькие чашки, – предупредил У Сун. – Подайте большие и наполните все три.

Слуги послушно достали большие чашки и налили вина. У Сун не стал долго церемониться, осушил все три чашки и поднялся, чтобы идти дальше. А слуги быстро собрали посуду и побежали вперед.

– Кажется, заморил червячка, – смеялся У Сун. – Можно продолжать путь.

Они покинули кабачок и вышли на дорогу. Была седьмая луна, а жара стояла невыносимая. Лишь временами дул прохладный ветерок. Оба путника распахнули свои одежды. Не успели они пройти и одного ли, как впереди за лесочком появилось какое‑то селение, и еще издали сквозь чащу леса они увидели вывеску кабачка.

Зайдя в лес, они и в самом деле приблизились к маленькому кабачку, в котором продавали простое деревенское вино. Тут Ши Энь в нерешительности остановился и молвил:

– Здесь продают лишь простое деревенское вино. Стоит ли нам останавливаться?

– Почему же? – отвечал У Сун. – Раз здесь торгуют вином, я должен выпить свои три чашки. Без них я не пойду дальше – и все.

Тогда они вошли и сели. Слуги расставили закуски и чашки. Проглотив свои три чашки, У Сун снова поднялся, и они пошли дальше. Слуги опять наспех все прибрали и стремглав бросились вперед.

Не прошли они и двух ли, как снова попался им кабачок, и У Сун выпил еще три чашки. Однако нам нет надобности описывать в подробностях весь их путь. Достаточно сказать, что они заходили в каждый кабачок, который попадался на пути, и У Сун неизменно вышивал там свои три чашки вина.

Так они посетили не менее десяти кабачков. Взглянув на У Суна, Ши Энь увидел, что он все еще не пьян.

– А далеко еще до этого Куайхолиня? – вдруг спросил его У Сун.

– Да теперь уже близко, – отвечал Ши Энь. – Видите лес, вот это как раз и есть Куайхолинь.

– Ты обожди меня где‑нибудь поблизости, а я пойду разыскивать этого парня, – сказал У Сун.

– Правильно, – сказал Ши Энь, – я где‑нибудь здесь укроюсь. Надеюсь, дорогой брат мой, вы будете осторожны и не забудете о силе вашего противника.

– Ну, это пустое, – сказал У Сун. – Только вели слугам следовать за мной. Если повстречается на пути еще кабачок я выпью.

Приказав слугам следовать за У Суном, Ши Энь пошел другой дорогой.

Не успел У Сун пройти и трех ли, как осушил еще чашек десять вина. Время было далеко за полдень, и солнце жгло немилосердно, хоть и дул легкий ветерок. Вино, выпитое У Суном, уже начало оказывать действие. Он расстегнул на груди рубаху и, хоть не был еще пьян, брел, раскачиваясь из стороны в сторону и спотыкаясь, словно совсем захмелел. Когда он приблизился к лесу, слуга, указывая ему рукой вперед, сказал:

– Вон там, на перекрестке, трактир Цзян Мынь‑шэня!

– Спрячьтесь куда‑нибудь подальше, – сказал У Сун, – и наблюдайте оттуда. Как увидите, что я расправился с ним, так и приходите.

У Сун пошел прямо через лес. Вскоре он увидел огромного детину в белой рубахе, который походил на бога – хранителя ворот. Он отдыхал на окладном стуле в тени акации и в руках держал мухобойку. Прикинувшись пьяным, У Сун украдкой взглянул на этого человека и подумал: «Не иначе, как это сам Цзян Мынь‑шэнь».

У Сун пошел дальше и в пятидесяти шагах от себя увидел на перекрестке дорог большой трактир. Перед входом высился шест с вывеской, на которой крупными иероглифами было написано: «Хэ‑ян фын‑юэ» – «Хэянский уютный уголок». У ворот стояла изгородь, выкрашенная в зеленый цвет, а на ней два небольших флага, на каждом из которых красовалось по пяти вышитых золотых иероглифов, гласивших:

Пьяному и на земле и на небе просторно.

Кувшин вина удлиняет нам жизнь.

Войдя в трактир, он заметил в одном углу столик для мяса, стойку, на которой его режут и рубят, и все необходимые для этого приспособления; в другом – печь для пирожков и прочей еды. Во внутреннем помещении виднелись три огромных чана с вином, расставленные в ряд и наполовину закопанные в землю.

В центре возвышался прилавок, за которым сидела молоденькая женщина небольшого роста. Это была новая жена Цзян Мынь‑шэня, на которой он женился уже после своего приезда в Мэнчжоу. Прежде она была певичкой в публичном доме и хорошо исполняла городские песенки, которые рассказываются нараспев.

Разглядев все это, У Сун еще раз посмотрел вокруг пьяными глазами и, войдя в трактир, поместился у столика, что стоял против прилавка. Облокотившись на него обеими руками, он уставился на женщину и глаз с нее не сводил. Заметив это, она отвернулась и стала глядеть в другую сторону. В трактире находилось пять или семь слуг. У Сун постучал по столу и позвал:

– Эй, где хозяин?!

Один из слуг приблизился к У Суну и, окинув его взглядом, спросил:

– Сколько вам подать вина, уважаемый гость?

– Налей два рога, но сначала дай мне немного попробовать! – приказал У Сун.

Слуга подошел к прилавку, попросил женщину отмерить ему два рога вина, а затем, вылив эту порцию в небольшую кадушечку, зачерпнул из нее немного и подал У Суну со словами:

– Прошу вас, уважаемый гость, отведайте!

У Сун взял вино, понюхал его и, покачивая головой, сказал:

– Неважное вино! Дайте‑ка мне другого!

Заметив, что У Сун пьян, слуга подошел к прилавку и сказал женщине:

– Пожалуй, надо дать ему другого вина, хозяйка.

Женщина взяла кадушечку, вылила из нее вино и налила другого. Слуга снова зачерпнул чашку и поднес У Суну. Отхлебнув вина, У Сун почмокал дубами и сказал:

– И это плохое! Перемените да поживее, не то плохо вам придется!

Еле сдерживая гнев, слуга молча взял вино и пошел к прилавку.

– Придется, хозяйка, дать ему покрепче! – сказал он. – Не стоит связываться с ним, он пьян и только и ищет повода, чтобы поскандалить. Налейте ему другого вина да получше.

Тогда женщина зачерпнула самого лучшего вина, и слуга подал его У Суну.

– Ну, это еще сойдет, – заявил У Сун. – Послушай, парень, как зовут твоего хозяина?

– Его фамилия Цзян, – отвечал слуга.

– А почему не Ли? – спросил У Сун.

Услышав это, женщина сказала:

– Этот мерзавец где‑то напился, а сюда пришел поскандалить.

– Да он, видно, из деревни, – отвечал слуга, – и не умеет себя вести!

– Что вы там плетете?! – спросил У Сун.

– Да так, разговариваем между собой, – отозвался слуга, – не обращайте на нас внимания и пейте.

– Эй ты, человек! – крикнул У Сун. – Скажи‑ка этой бабочке за прилавком, чтобы подошла сюда и составила мне компанию!

– Бросьте болтать глупости! – крикнул слуга. – Это жена нашего хозяина!

– Ну и что из того, что она жена вашего хозяина? – продолжал У Сун. – Какая беда в том, что она выпьет со мной вина?

– Ах ты, разбойник! – закричала женщина, потеряв терпение. – Убить тебя мало! – и, толкнув дверцу к стойке, хотела выбежать из комнаты.

Тогда У Сун, спустив с себя рубаху и засунув ее рукава за пояс, выплеснул все вино на землю. Затем он ринулся к прилавку и так вцепился в женщину, что она и пошевельнуться не могла. Одной рукой он обхватил ее за талию, а другой разорвал в клочья ее головной убор, за волосы вытащил из‑за прилавка и бросил беднягу прямо в чан. Послышался всплеск вина.

После этого У Сун вышел из‑за прилавка. Слуги были сильными и ловкими, они кинулись на У Суна. Но У Сун схватил одного из них и, без труда подняв на руки, швырнул в чан с вином. Второй слуга также бросился было на У Суна, однако тот и его схватил за голову и кинул в чан с вином. Подбежали еще двое слуг, но У Сун, пустив в ход руки и ноги, повалил их. Первые трое барахтались в вине и никак не могли выбраться оттуда. А двое других лежали на полу в луже вина, не в силах подняться.

Ну и досталось же этим бездельникам! Одному из них, что был похитрее, удалось улизнуть. И когда У Сун заметил это, то подумал: «Он, верно, побежит доложить обо всем Цзян Мынь‑шэню. Пойду‑ка я встречу его да вздую прямо на улице. Пусть народ позабавится». И он быстро вышел из помещения.

Когда слуга сообщил Цзян Мынь‑шэню о случившемся, тот сильно напугался. Он вскочил на ноги, оттолкнул от себя стул, отбросил мухобойку и ринулся вперед.

А У Сун уже поджидал его на дороге.

Надо сказать, что Цзян Мынь‑шэнь, несмотря на свой огромный рост, за последнее время сильно ослаб из‑за неумеренного увлечения вином и женщинами и сейчас здорово струсил. Разве мог он сравняться с У Суном, который был могуч, как тигр, и решил во что бы то ни стало расправиться с Цзян Мынь‑шэнем.

Однако, увидев У Суна, Цзян Мынь‑шэнь решил, что тот пьян, и, уверенный в легкой победе, ринулся вперед. Медленно рассказ ведется, но быстро происходят события. У Сун сжал кулаки, размахнулся, будто хотел ударить Цзян Мынь‑шэня в лицо, и вдруг повернулся и побежал прочь. Цзян Мынь‑шэнь рассвирепел и бросился за ним. На бегу У Сун так двинул его ногой, что Цзян Мынь‑шэнь схватился обеими руками за живот и присел на корточки. Тогда У Сун повернулся и ударил Цзян Мынь‑шэня правой ногой в висок, и тот навзничь упал. Затем У Сун наступил ему на грудь ногой и своим тяжелым, как молот, кулаком принялся дубасить Цзян Мынь‑шэня по голове.

Здесь необходимо рассказать, что прием, с помощью которого У Сун победил Цзян Мынь‑шэня, называется «Шаг колесом и два пинка», – все дело в том, чтобы вовремя использовать ложный выпад и затем, повернувшись, ударить левой ногой. После этого надо снова обернуться и со всей силой ударить правой ногой.

Прием этот был не из легких, но У Сун отлично знал его, так как тренировался всю свою жизнь.

Побежденный Цзян Мынь‑шэнь, лежа на земле, запросил пощады.

– Если хочешь, чтобы я сохранил тебе жизнь, – завопил У Сун, – выполни три мои условия!

– Пощади меня, добрый человек, – продолжал молить Цзян Мынь‑шэнь, – и я выполню не только три, а хоть все триста твоих условий!

Тогда У Сун назвал свои три условия.

Не иначе как на роду ему было написано, что

Он одежду сменил, господина искал.

Брови он подровнял, но убийства алкал.

Но об этих трех условиях У Суна вы, читатель, узнаете из следующей главы.

 

Глава 29

из которой читатель узнает о том, как Ши Энь трижды входил в тюрьму смертников и как У Сун учинил разгром в Фэйюньпу.

     Мы  остановились на том самом месте, когда У Сун, попирая ногой  сваленного на землю Цзян Мынь–шэня, сказал:

– Если ты хочешь, чтобы я помиловал тебя, выполни три мои условия, на том мы и покончим.

– Добрый молодец, – ответил на это Цзян Мынь–шэнь, – скажи лишь, чего ты желаешь, и я все исполню.

– Во–первых, – сказал У Сун, – ты должен немедленно убраться из Куайхолиня, а все вещи вернуть прежнему владельцу – Ши Эню. Как посмел ты отобрать у него имущество?

– Верну, непременно верну, – поспешил ответить Цзян Мынь–шэнь.

– Как только я отпущу тебя, – продолжал У Сун, – ты пригласишь самых именитых граждан Куайхолиня и при них принесешь извинения Ши Эню. Это второе мое условие.

– И на это согласен, – отвечал Цзян Мынь–шэнь.

– И, наконец, третье мое условие такое, – сказал У Сун. – Сегодня, как только ты возвратишь владельцу все имущество и покинешь Куайхолинь, ты отправишься к себе на родину. Я не позволю тебе жить в Мэнчжоу. А если ты не уедешь, я стану избивать тебя до полусмерти всякий раз, как встречу, а может, и совсем прикончу. Ну как, принимаешь ты мои условия?

Цзян Мынь–шэнь, который думал лишь о том, как бы спасти свою шкуру, торопливо пробормотал:

– Согласен, согласен! Я все сделаю, как ты велишь!

После этого У  Сун помог Цзян Мынь–шэню подняться и увидел, что все лицо его посинело, рот распух, шея свернута, а с виска стекает кровь.

Указывая на Цзян Мынь–шэня пальцем, У Сун проговорил:

– Да что мне такой слизняк, как ты, когда на Цзин–ян–гане я голыми руками прикончил огромного тигра. Где уж тебе тягаться со мной! А ну–ка, живо передай все старому хозяину! Не то я прикончу тебя, мерзавца!

Только теперь Цзян Мынь–шэнь понял, что перед ним У Сун, и, не переставая извиняться, просил о пощаде. В этот момент появился Ши Энь. В сопровождении двадцати отважных молодцов он спешил на помощь У Суну, но, когда увидел, что У Сун одержал верх над Цзян Мынь–шэнем, очень обрадовался. Все окружили У Суна, а тот, указывая на Ши Эня, сказал Цзян Мынь–шэню:

– Вот настоящий хозяин! А ты скорее собирайся в дорогу и зови свидетелей, чтобы принести извинения.

– Добрый молодец! – сказал Цзян Мынь–шэнь. – Прошу вас войти в комнаты и отдохнуть немного.

У Сун со всей компанией  отправился в трактир. Но весь пол  там был так залит вином, что  и ступить было некуда. Слуги, которых  У Сун бросил в чан, барахтались  в нем и, хватаясь руками за края, старались выкарабкаться оттуда. Остальных слуг и след простыл. Женщине же только что удалось вылезти из чана, вся голова ее и лицо были в ссадинах и царапинах, а с юбки струйками стекало вино. Когда У Сун и его компания уселись, он скомандовал:

– Эй вы! Приводите–ка все в порядок! Да побыстрее!

А Цзян Мынь–шэнь тем временем приготовил повозку, собрал свои пожитки И поспешил отправить жену. Потом разыскал оставшихся слуг и послал в город за почтенными гражданами. Он достал лучшего вина, разных закусок и пригласил всех к столу. У Сун попросил Ши Эня занять место хозяина и сесть выше Цзян Мынь–шэня.

Перед каждым из присутствующих поставили чашку и наполнили  вином. Когда выпили по нескольку  раз, У Сун повел следующую  речь:

– Пусть узнают все собравшиеся здесь уважаемые соседи, что я – У Сун из города Янгу – убил человека и был сослан в эти края. Здесь я услышал от людей, что трактир в Куайхолине был построен сыном начальника лагеря ссыльных и принадлежал ему. Но Цзян Мынь–шэнь силой отнял у Ши Эня трактир и, не имея на то права, лишил его средств к жизни. Не подумайте, уважаемые, что Ши Энь мой господин. Я не имею к нему никакого отношения, но всегда готов сражаться с людьми бесчестными и несправедливыми! Встречая на своем пути произвол, я всегда обнажаю меч и ради справедливости готов пожертвовать жизнью. Сегодня я чуть было не прикончил этого Цзяна ударом кулака (одним мерзавцем меньше стало бы на свете) и лишь из уважения к вам, почтенные соседи, оставил негодяю жизнь. Я требую, чтобы сегодня же вечером он покинул эти места. А если он не сделает этого, с ним случится то же самое, что с тигром на перевале Цзин–ян–ган.

Только теперь присутствующие поняли, что перед ними начальник  охраны У Сун, убивший тигра на перевале Цзин–ян–ган. Они поднялись со своих мест и, извиняясь за Цзян Мынь–шэня, говорили:

– Не гневайтесь, удалой молодец! Прикажите ему уехать отсюда, а все имущество передать прежнему владельцу.

Цзян Мынь–шэнь между тем сидел окончательно перепуганный, не смея произнести ни слова. А Ши Э–нь проверил всю посуду и мебель и стал хозяйничать в трактире. Мы не станем распространяться о том, как Цзян Мынь–шэнь, пристыженный, распрощался со всеми соседями, погрузил вещи на повозку и уехал.

Расскажем лучше, как  У Сун угощал своих гостей и  напоил их допьяна. Разошлись они  поздно вечером, а У Сун, как заснул, так и проспал до позднего утра, только тогда и опомнился.

Надо вам сказать, что, как только начальник лагеря услышал, что сын его Ши Энь  снова стал хозяином кабачка, он тотчас же сел на коня и прискакал в  Куайхолинь лично отблагодарить  У Суна. Несколько дней подряд пировали в кабачке, и все до единого жители Куайхолиня, узнав о силе и храбрости У Суна, приходили к нему наперебой выразить свое почтение. Трактир привели в порядок и открыли для гостей. Начальник лагеря вернулся в Аньпинсай к своим делам, а Ши Энь послал людей разведать, куда уехал Цзян Мынь–шэнь со своей семьей. Однако они так и не узнали этого. Вскоре Ши Энь забыл о нем и стал заниматься своим делом. Доходы от трактира сильно возросли. 'Питейные заведения, игорные дома, а также меняльные лавки присылали Ши Эню часть своих увеличившихся прибылей. К У Суну, который помог ему отделаться от врага, Ши Энь пиггал большое уважение, почитал его, как отца, и оставил жить у себя. Однако не будем подробно рассказывать о том, как хозяйничал Ши Энь, снова водворившись в Куайхолине округа Мэнчжоу.

Время летело. Прошло уже больше месяца после описанных  событий. Жара понемногу стала опадать, и утренняя роса приносила прохладу. Наконец, осенние ветры окончательно прогнали летний зной, и наступила  осень. Говорить об этом много не стоит, получится длинно, а совсем не оказать – как будто тоже нехорошо.

Однажды Ши Энь и  У Сун сидели в трактире и беседовали о всякой всячине. Обсуждали различные  приемы кулачного боя, обращения  с пикой и другим оружием, как  вдруг увидели у дверей трех военных, которые вели за собой лошадей. Войдя в трактир, они спросили хозяина трактира:

– Кто из вас начальник У Сун, тот, который титра убил?

Ши Энь узнал  в них приближенных Чжан Мынь–фана, начальника охраны Мэнчжоу, и, выступив вперед, спросил:

– А зачем вам У Сун?

– Командующий Чжан послал нас, – ответили воины. – Он слышал, что военачальник У Сун мужественный человек, и велел пригласить его. Лошадь для него уже готова, – я с этими словами они передали Ши Эню письмо.

Прочитав его, Ши Энь подумал: "Чжан – начальник, и мой отец у него в подчинении. У Сун же всего–навсего сосланный преступник и, уж конечно, тоже от него зависит. Придется поторопить его".

– Дорогой брат мой, – обратился он к У Суну. – Этих людей прислал за вами командующий Чжан, он и коня вам приготовил. Что вы на это окажете?

У Сун по натуре был  человеком неискущенным, а потому сразу ответил:

– Ну что ж, раз прислали за мной, надо ехать, а там узнаю, в чем дело.

Он тут же переоделся, повязал косынку, взял с собой  слугу и, вскочив в седло, отправился в Мэнчжоу вместе с прибывшими за ним воинами.

Подъехав к дому командующего, они спешились и  вошли в зал, где застали самого Чжан Мынь–фана. Увидев У Суна, Чжан Мынь–фан очень обрадовался и приказал У Суну подойти. У Сун приветствовал его почтительным поклоном и, сложив руки на груди, отошел в сторонку. Обращаясь к У Суну, Чжан Мынь–фан оказал:

– Слышал я, что вы человек мужественный и настоящий герой, которому нет равного, что вы отличаетесь необыкновенной честностью. Вы можете сохранить верность и даже умереть за друга. Именно такого человека мне и не хватает в управлении. Не знаю только, согласитесь ли вы служить у меня?

Опустившись перед  командующим на колени, У Сун отвечал  растроганным голосом:

– Я всего лишь преступник, сосланный в здешние места, но если вы считаете возможным удостоить меня такой милости и повысить меня, то я обещаю верой и правдой служить вам.

Командующему такой  ответ пришелся по душе. Он велел  подать вина и фруктов, сам наполнил чашку У Суна и угощал его до тех пор, пока тот совсем не опьянел. Потом Чжан Мынь–фан распорядился, чтобы У Суну приготовили комнату в боковом флигеле.

На следующий день в трактир к Ши Эню были посланы  люди за вещами У Суна. Он поселился  в доме командующего Чжана и находился  при нем неотлучно с утра до вечера. Командующий то и дело приглашал У Суна во внутренние комнаты, угощал вином и всевозможными яствами. Он разрешал У Суну свободно всюду ходить и обращался с ним, как с близким человеком^ Позвав портного, командующий приказал ему снять мерку с У Суна, сшить ему белье, а также осеннюю одежду.

Видя подобное расположение к себе командующего, У Сун был  очень доволен и про себя думал: "Где это видано, чтобы такой  важный сановник, как наш командующий, заботился о людях, подобных мне! Однако с тех пор как я поселился здесь, я никуда от него не отлучаюсь и не имею даже времени сходить в Куайхолинь повидаться с Ши Энем. Он, конечно, частенько присылает сюда людей проведать меня, но они, вероятно, никак не могут попасть к нам в дом".

С тех пор как  У Сун поселился у командующего Чжан Мынь–фана, последний очень к нему привязался. Кто бы ни обращался к У Суну с просьбой, стоило ему лишь поговорить с командующим – и тот никогда не отказывал. Люди стали присылать У Суну подарки – серебро, шелк, атлас и другие вещи, и У Суну даже пришлось купить корзину для всего этого. Но это к рассказу не относится.

Время летело быстро. Вскоре наступила восьмая луна, и  тогда во внутренних покоях дома, в  зале Супружеской любви, командующий  Чжан устроил семейное пиршество в честь праздника осени. На этот праздник он пригласил также и У Суна. Однако, увидев, что здесь присутствуют жена командующего и его близкие родные, У Сун выпил поднесенную ему чарку и тут же собрался уходить. Но командующий остановил его и спросил:

– Куда же ты?

– Здесь присутствуют ваша супруга и вся ваша семья, милостивый господин, – отвечал на это У Сун, – и мне приличнее удалиться.

– Ну это ты зря говоришь, – рассмеялся Чжан Мынь–фан. – Я уважаю тебя, как человека справедливого, и потому пригласил выпить вместе с нами. Ты свой человек в доме, и незачем тебе уходить, – и он велел У Суну садиться.

– Я всего лишь преступник, – возражал У Сун, – смею ли я сесть с вами за один стол!

– Достойный человек, – сказал Чжан Мынь–фан, – почему ты чуждаешься нас? Здесь нет посторонних, и никто не мешает тебе посидеть вместе с нами.

Однако У Сун  продолжал упорно отказываться, а  командующий никак не желал отпускать  его. В конце концов он настоял, чтобы  У Сун остался и сел, и тому оставалось лишь поблагодарить командующего. Сделал он это без церемонных поклонов, так как преступнику соблюдать церемонии не полагается. Затем он бочком присел к столу, скромно примостившись на самом дальнем его конце. Чжан Мынь–фан велел служанке, которая считалась членом семьи, подливать У Суну вина. Так он выпил не менее семи чашечек сряду, после чего Чжан приказал поднести У Суну фруктов. Подали еще два кушанья. За столом беседовали о всякой всячине, говорили и о различных приемах обращения с оружием.

– Не к лицу великим мужам пить вино из маленьких чашечек, – сказал вдруг командующий, – и тут же распорядился принести большие серебряные кубки, а когда их наполнили вином, предложил У Суну выпить, и ему пришлось пить из этого кубка несколько раз. Когда же с восточной стороны в окна стали проникать сверкающие лучи лунного света, У Сун был уже почти пьян и, забыв о приличиях, пил да пил.

Тем временем Чжан Мынь–фан подозвал свою любимую наложницу, по имени Юй–лань, которая с детства воспитывалась в их доме, и попросил ее спеть.

– Здесь нет посторонних, – сказал ей Чжан, – лишь начальник У Сун, мой верный приближенный. Спой нам осеннюю песню о луне.

Юй–лань взяла кастаньеты из слоновой кости, поклонилась присутствующим и, произнеся приветственные слова, запела песню знаменитого поэта Су Дун–по. Это была песня, посвященная осеннему празднику:

С каких времей ты катишься, луна? –  

Я спрашиваю с чашею вина.–  

Кружений звезд кому известен счет?  

Который год меж звездами течет?  

Туда хотел бы с ветром я вспорхнуть,  

Но к яшмовым чертогам долог путь!  

И стужа там, и в страхе я пред ней!  

С кем там плясать? Лишь с сонмами теней!  

С людьми отрадней сердцу моему!  

Я шелковые шторы подниму,  

Оконце опущу я до конца...  

Луна блестит... Разбужены сердца.  

В подобный час разлада нет у нас.  

Луна ярка и в предрассветный час.  

Нам радость встреч и боль разлук дана.  

То сумрачна, то радостна луна.  

За веком век то меркнуть, то опять,  

Всплывая ввысь, ей сладостно сиять.  

И сменам этим будет ли предел?  

Всем людям долгой жизни я б хотел,  

Чтоб все они во всех краях земли  

Благословлять прекрасное могли.

Окончив петь, Юй–лань отложила кастаньеты, пожелала каждому из присутствующих счастья и отошла в сторону.

– Юй–лань! – окликнул ее Чжан Мынь–фан. – Обнеси–ка всех вином!

Юй–лань послушно взяла поднос и, когда служанка наполнила кубки, поднесла первый хозяину, второй – его жене, а третий предложила У Суну. Чжан Мынь–фан приказал налить У Суну побольше вина, а тот молча сидел и даже головы не смел поднять. Поднявшись со своего места, он почтительно издали потянулся за кубком и, приветствуя хозяина и его жену, выпил все вино и вернул кубок. Чжан Мынь–фан же, указывая на Юй–лань, молвмл У Суну:

– Эта девушка очень смышленая. Она не только хорошо знает музыку, но также большая мастерица шить и вышивать. Если ты не почтешь для себя унизительным, мы выберем счастливый день и справим вашу свадьбу.

– Неужели вы забыли, кто я? – воскликнул У Сун. – Осмелюсь ли я взять себе в жены девушку из семьи вашей милости? Столь незаслуженная честь убивает меня!

– Раз я оказал, – ответил, смеясь, Чжан Мынь–фан, – то отдам ее тебе, и ты уж, пожалуйста, не перечь мне. Я своему слову верен.

Они выпили еще десять чашек вина, и У Сун почувствовал, что захмелел. Боясь, как бы не допустить  какой непристойности, он встал, поблагодарил хозяина и его супругу и, простившись, отправился к себе. Войдя на свою веранду, У Сун уже открыл дверь в комнату, но тут почувствовал, что слишком много съел и выпил и не сможет сразу заснуть. Тогда он снял верхнюю одежду и головной убор, захватил палицу и вышел во двор. Здесь при свете луны он повертел палицу над головой, проделал ею несколько приемов, и когда взглянул на небо, то увидел, что было уже за полночь.

Он вернулся к  себе в комнату и совсем уж было приготовился спать, как вдруг до него донесся крик: "Воры, воры!" У Сун подумал: "Командующий очень заботливо относится ко мне, так могу ли я оставаться безучастным, когда в дом к нему забрались грабители?" И, движимый чувством благодарности к Чжан Мынь–фану, он схватил палицу и бросился прямо во внутренние помещения. Навстречу ему попалась Юй–лань, та самая, которая пела в этот вечер, и, махнув рукой в сторону сада, что был расположен за домом, вся дрожа от страха, прокричала:

– Туда убежал!

Тогда У Сун, не выпуская из рук палицы, ринулся в сад, но сколько он там не искал, никого не нашел. Он хотел уже бежать обратно, как вдруг кто–то бросил ему под ноги скамью, и он полетел на землю. Вслед за этим появилось человек восемь воинов, которые с криком: "Держи, хватай вора!" – тут же связали У Суна.

– Да ведь это же я! – кричал он возмущенно, но солдаты его не слушали и тащили в дом. В комнате, куда его приволокли, горело множество свечей и сидел командующий.

– Подведите этого разбойника сюда! – крикнул он.

И солдаты, подталкивая  У Суна палками, поставили его перед командующим.

– Да какой же я разбойник! Я – У Сун! – воскликнул тот в сильном волнении;

Взглянув на него, командующий даже в лице изменился  от гнева и завопил:

– Ах ты, мерзкий бандит! Закоренелый преступник! Я всеми силами старался вывести тебя в люди и никогда не обижал. Ведь только что я угощал тебя у себя в доме и сидел с тобой за одним столом. Я собирался повысить тебя по службе, и после всего этого ты решился на такое дело?!

– Уважаемый господин! – воскликнул У Сун. – Я ни в чем не виноват и сюда прибежал лишь затем, чтобы поймать вора. А солдаты ваши приняли меня за вора я задержали. Я человек честный, и справедливость моя известна по всей земле. Не способен я на подлости!

– Ты еще отпираться, мерзавец! – продолжал кричать Чжан Мынь–фан. – Отведите–ка бандита в его комнату и посмотрите, не припрятал ли он чего! – приказал командующий.

Солдаты отправились  вместе с У Суном в его комнату  и там обнаружили купленную им ранее корзину, в которой сверху лежала его одежда, а под ней  серебряные кубки и чашки для  вина, стоимостью примерно в двести лян. Увидев это, У Сун даже замер  от удивления и мог лишь воскликнуть:

– Вот беда–то!

А солдаты отнесли  корзину в дом и поставили  ее перед Чжан Мынь–фаном.

– Вот преступная дрянь! – разразился тот руганью. – Ни стыда, ни совести нет! Ведь все это нашли в твоей корзине, можешь ли ты еще отнекиваться? Правильно говорит пословица: "От любой твари скорее дождешься благодарности, чем от человека". С виду ты хоть и человек, а нутро у тебя звериное. Улики налицо, и нечего тут попусту болтать! Сейчас же опечатайте все его вещи, а самого бросьте в подземелье. Завтра я поговорю с ним!

У Сун пытался  было протестовать и кричал, что  его оклеветали, но ему не дали оправдаться, забрали найденные вещи, а его  самого бросили в подземелье.

В ту же ночь Чжан Мынь–фан послал правителю округа донесение о случившемся, а судьям и чиновникам управления денежные подарки.

На следующее утро, когда правитель пришел к себе в управление, к нему привели У  Суна. Сюда же были доставлены и вещественные улики), найденные в его комнате.

Доверенный командующего Чжан Мынь–фана вручил правителю письмо своего хозяина, где он сообщал об ограблении. Прочитав эту бумагу, правитель округа тут же приказал связать У Суна, а тюремные надзиратели уже приготовили все, что требовалось для допроса.

У Сун хотел было сказать что–то в свое оправдание, но правитель закричал:

– Этот человек – преступник, он сослан сюда! Разве может он исправиться! Ясное дело, как увидит богатство, так и появляются у него дурные мысли. Все улики налицо, и нечего слушать этого негодяя. Вздуть его как следует!

Тюремщики взмахнули бамбуковыми палками, расщепленными на концах, и удары градом посыпались на У Суна.

Последний, видя, что  плохо ему приходится, вынужден был  признать предъявленные ему обвинения. Показание его гласило: "В пятнадцатый  день сей луны я, увидев в доме начальника большое количество серебряной посуды, замыслил недоброе дело. Ночью, улучив момент, я выкрал эту посуду и спрятал у себя".

Прочитав показание, правитель оказал:

– При виде ценных вещей у этого негодяя сейчас же появляются преступные мысли. Нечего тут разговаривать! Оденьте ему на шею кангу и бросьте в тюрьму.

Тюремщики тотчас принесли тяжелую кангу, одели ее преступнику  на шею и отвели его в тюрьму, в камеру смертников. Очутившись в  одиночестве, У Сун принялся размышлять:

"Ну и подлец  же этот командующий Чжан! Хорошую штучку он придумал, чтобы погубить меня. Если только удастся мне спастись, я уж отомщу ему!" У Сун сидел в главной тюрьме. Ноги его день и ночь были закованы в кандалы, а на руки ему надели деревянные колодки. Тяжелая участь ждала его!

Тем временем Ши Эню  сообщили о том, что произошло, и  он поспешил в город посоветоваться с отцом.

– Видно, начальник Чжан, – сказал отец, – решил отомстить за Цзян Мынь–шэня, подкупил командующего Чжан Мынь–фана, который и подстроил все это дело, чтобы погубить У Суна. Немало денег потратил он на взятки чиновникам. Поэтому они не дают У Суну возможности оправдаться и хотят погубить его. Я твердо уверен, что У Сун не совершил никакого преступления, караемого смертью, и его можно спасти. Надо лишь подкупить приставленных к нему тюремщиков. Ну, а потом можно будет посоветоваться еще с кем–нибудь.

– Один из тюремных надзирателей, по фамилии Кан, – заметил Ши Энь, выслушав отца, – мой старый друг. Что, если я пойду к нему и попрошу его помочь?

– Раз У Сун из–за тебя угодил в тюрьму, то размышлять тут нечего. Ты должен помочь ему, – отвечал начальник лагеря.

Тогда Ши Энь взял двести лян серебра и отправился к надзирателю Кану. Но тот еще  не возвратился домой, и Ши Энь  попросил его слугу сходить за ним и оказать, что к нему пришли. Вскоре надзиратель Кан вернулся и приветствовал гостя. Ши Энь подробно рассказал ему о своем деле.

– Мне незачем обманывать тебя, дорогой друг, – сказал надзиратель, выслушав его рассказ. – Все это дело возникло потому, что командующий Чжан и Чжан начальник охраны – однофамильцы и побратимы. Цзян Мынь–шэнь сейчас скрывается в доме начальника охраны и упросил последнего подкупить командующего Чжана. Вот они и придумали этот план. А надо тебе сказать, что все чиновники получили от этого Цзян Мынь–шэня подарки. И мы все получили от него деньги. Все высшее начальство в областном управлении не жалеет сил, чтобы помочь Цзян Мынь–шэню окончательно погубить У Суна. И лишь один человек на стороне У Суна – это следователь Е. Человек он прямой и честный и не пойдет на то, чтобы погубить невинного. Вот они и боятся пока покончить с У Суном. Могу обещать тебе, что теперь я буду снисходительнее к У Суну, так как это в моих оилах, и в дальнейшем никаких лишений он испытывать не будет. Ты же поскорее пошли к следователю Е и попроси его поспешить с решением. Это единственный способ спасти У Суна.

Тогда Ши Энь вынул  сто лян серебра и предложил  их надзирателю, но тот упорно отказывался  и лишь после долгих уговоров согласился взять деньги.

Попрощавшись с Каном, Ши Энь вернулся в лагерь. Здесь он нашел человека, хорошо знавшего следователя Е, и попросил его снести ему сто лян серебра и попросить как можно быстрее вынести решение по делу У Суна.

Что же касается следователя, то он уже и сам убедился, что  У Сун человек хороший, и решил приложить все усилия, чтобы помочь ему. Поэтому он повернул дело так, чтобы сохранить У Суну жизнь. А тем временем начальник области, подкупленный командующим Чжаном, настаивал на том, чтобы никакого снисхождения в этом деле не было. Однако, на основании произведенного расследования, У Суна обвиняли только в краже ценностей, что не каралось смертной казнью. Поэтому дело затянулось, а заговорщики решили потихоньку покончить с У Суном в тюрьме.

Узнав, что У Сун  обвиняется понапрасну, да еще получив серебро, следователь заново пересмотрел все дело и, составив. благоприятное для У Суна заключение, ждал, когда кончится срок предварительного заключения.

На следующий день Ши Энь захватил вина, закусок и  всякой снеди и, отправившись к надзирателю Кану, попросил проводить его в тюрьму. Войдя в камеру У Суна, он преподнес ему эти лакомства. Между тем У Сун уже почувствовал доброе отношение надзирателя Кана – он был освобожден от канги и различных тюремных наказаний. Ши Энь вынул тридцать лян серебра и разделил их между тюремными служителями. Рас– ставив перед другом принесенные кушанья, Ши Энь пригласил его отведать их, а тем временем, наклонившись к У Суну, прошептал:

– Командующий Чжан затеял это дело, чтобы отомстить за Цзян Мынь–шэня, и хочет погубить вас, дорогой брат мой. Но не расстраивайтесь и ни о чем не беспокойтесь. Я сообщил обо всем следователю Е и просил у него поддержки. Он очень хочет помочь вам. Подождем, пока кончится срок заключения и решится ваша судьба, а тогда и придумаем, что делать.

Надо оказать, что, когда У Сун заметил более  снисходительное отношение к  себе, он стал подумывать о побеге, однако, выслушав Ши Эня, отказался от этой мысли. Посидев еще некоторое  время с У Суном и утешив его, как только мог, Ши Энь вернулся в лагерь.

Прошло еще два  дня. Ши Энь снова собрал всякой еды, вина и денег и опять обратился  к надзирателю Кану, чтобы тот  провел его к У Суну и дал  возможность поговорить с ним. Придя  в тюрьму, Ши Энь предложил другу  пищу и вино и опять наделил  всех служителей деньгами. По возвращении из тюрьмы он снова обратился к кому только мог с просьбой ускорить решение этого дела. По прошествии нескольких дней Ши Энь еще раз приготовил вина и мяса, приказал также приготовить одежду и снова обратился к надзирателю Кану с просьбой провести его в тюрьму. Там он угостил всех тюремщиков и просил их заботиться об У Суне. Затем он предложил У Суну снять с себя грязную одежду и одеть новую, а также покушать и выпить. Сделавшись постоянным посетителем тюрьмы, Ши Энь хорошо освоился с ее порядками, так как в течение всего нескольких дней побывал там три раза. Однако он не ожидал, что его заметит там доверенный начальника охраны Чжана и сообщит об этом начальнику. Начальник в свою очередь доложил командующему Чжану, а тот снова послал людей в областное управление с деньгами и подарками и поручил им рассказать об этом деле. А так как правитель области был человеком алчным, то, получив новую взятку, отправил в тюрьму людей следить, чтобы туда не допускали посторонних, а если кого–нибудь обнаружат, велел задерживать и допрашивать.

Когда Ши Энь узнал  об этом, он не осмелился больше навещать У Суна. Тем не менее надзиратель  Кан и другие тюремные надсмотрщики попрежнему заботились об У Суне, а  Шй Эню оставалось лишь ходить и. надзирателю Кану на дом и узнавать, что происходит в тюрьме. Однако это уже к нашему рассказу не относится.

Так продолжалось около  двух месяцев. Следователь Е прилагал все усилия, чтобы облегчить участь У Суна, обращался к правителю  области и докладывал ему о том, как обстоит дело. Когда правитель области узнал, что командующий Чжан получил от Цзян Мынь–шэня большие деньги и поэтому вместе с начальником Чжаном замыслили погубить У Суна, он подумал:

"Так вон оно  что! Они получили деньги, а  меня заставляют губить человека!" После этого у него пропало всякое желание заниматься этим делом. Прошло шестьдесят дней; кончился срок заключения, и У Суна вызвали в зал суда. Здесь с него сняли кангу, и следователь Е зачитал показания У Суна и приговор, по которому преступника присуждали к двадцати палочным ударам, клеймению и ссылке в город Эньчжоу. Представленные в качестве улики вещи возвращались прежнему владельцу, и командующему Чжану не оставалось ничего иного, как послать за ними людей и перенести обратно в дом.

Тут же в суде У Суна подвергли наказанию палками, на лице поставили клеймо, на шею одели железную кангу в семь с половиной цзиней весом и назначили срок высылки. Была составлена сопроводительная бумага, которую вручили двум здоровенным стражникам, назначенным сопровождать У Суна. Получив бумагу, охранники покинули областное управление Мэнчжоу и под конвоем повели У Суна к месту назначения.

Здесь следует заметить, что когда У Суна подвергали наказанию  палками, то били не очень сильно, так  как начальник лагеря не пожалел денег на подарки, следователь Е хорошо относился к обвиняемому, и, наконец, сам правитель области, узнав, что У Сун пострадал невинно, не настаивал на суровом наказании. Когда на шею У Суна снова надели кангу, он, еле сдерживая гнев, покинул город в сопровождении охранников.

Пройдя немногим больще ли, они увидели, что из кабачка, стоявшего у дороги, вышел Ши Энь.

– А я жду вас, – сказал он У Суну.

У Сун заметил, что  голова и руки Ши Эня снова перевязаны.

– Давненько я не видел тебя, – сказал У Сун. – Что с тобой опять приключилось?

– Я не стану обманывать вас, дорогой брат мой! – отвечал Ши Энь. – После того как я в третий раз побывал у вас в тюрьме, об этом узнал правитель области. Он послал людей следить, чтоб в тюрьму никто не входил, и командующий Чжан со своей стороны назначил людей дежурите у тюремных ворот. Поэтому я не мог больше навещать вас, и мне оставалось только ходить к надзирателю Кану на дом, чтобы узнавать там все новости. Полмесяца тому назад, когда я был в Куайхолине, я вдруг снова увидел этого стервеца Цзян Мынь–шэня. Он привел с собой ватагу каких–то военных, затеял со мной драку и избил меня. Потом он заставил меня найти свидетелей, чтобы принести ему извинения, отобрал трактир и все мое добро. Сейчас я живу дома и до сих пор еще не поправился. Когда я услышал, что вас, дорогой брат мой, сегодня отправляют в Эньчжоу, я приготовил вам в дорогу две смены одежды и велел зажарить пару гусей.

Затем Ши Энь пригласил  охранников У Суна в кабачок выпить вина. Но те наотрез отказались:

– Этот У Сун – преступник и недостоин того, чтобы мы пили с ним. К тому же это даст повод для всяких разговоров. Проходи–ка лучше побыстрее, если не хочешь, чтобы тебя подгоняли! – грубо прикрикнули они.

Видя, что дело плохо, Ши Энь вынул десять лян серебра и предложил охранникам. Но денег они взять не захотели и сердито подгоняли У Суна. Тогда Ши Энь угостил У Суна вином, привязал ему к поясу узел с одеждой, гусей подвесил на кангу у шеи и успел шепнуть ему:

– В узле две смены одежды, а в платок завязано немного денег, они в дороге пригодятся. Есть еще две пары соломенных туфель с восемью завязками. Берегите себяГ Боюсь, эти два мерзавца задумали недоброе!

– Что говорить, – ответил У Сун, кивнув головой, – я и сам все вижу. Но, будь их и вдвое больше, я не испугаюсь. Иди себе спокойно домой и поправляйся. А обо мне не тревожься, я знаю что делать.

Нам нет надобности распространяться о том, как Ши Энь  со слезами на глазах простился с  У Суном и вернулся домой.

Итак, У Сун, сопровождаемый охранниками, отправился в путь. Они прошли всего несколько ли, когда вдруг У Сун услышал, как его провожатые потихоньку переговариваются между собой:

– Что–то не видно тех двоих.

Тут У Сун, усмехаясь, подумал про себя: "Плохо же вам, стервецы, придется, раз вы задумали сердить меня!"

Правая рука У  Суна была привязана к канге, но левая  – свободна. Он достал ею привязанного к канге гуся и примялся уплетать его, не обращая внимания на стражников. Когда они прошли еще пять ли, У Сун взял второго гуся. Держа его правой рукой, он левой отрывал от него кусок за куском и весь был поглощен едой. Не прошли они и пяти ли, как оба гуся были съедены. Когда они удалились от города ли на девять, то увидели впереди двух человек с мечами в руках и кинжалами у пояса, ожидавших их на дороге. Увидев У Суна и его провожатых, они присоединились к ним и пошли с ними вместе. Вскоре У Сун заметил, что все они переглядываются между собой и понял, что готовится какая–то ловушка. Однако он и виду не подал и продолжал как ни в чем не бывало 'идти. Так прошли они еще несколько ли, и когда приблизились к какому–то большому, изобилующему рыбой водоему, то увидели мостик с одной перекладиной, а за ним арку, к которой была прибита доска с тремя иероглифами: "Фэйюньпу" – "Пруд летающих облаков". Со всех сторон простирались пруды и заводи. Прикинувшись простачком, У Сун спросил:

– Как называется это место?

– Ты ведь не слепой, – отвечали ему охранники. – Видишь, что написано – Фэйюньпу!

Тогда У Сун остановился  и сказал:

– Мне нужно оправиться!

Двое, что были с мечами, приблизились к нему, но в этот момент У Сун с криком так пнул одного из них, что тот кувырком полетел в воду. Второй хотел было бежать, но У Сун успел размахнуться правой ногой и спихнуть его в воду. Охранники, сопровождавшие У Суна, были до того перепуганы, что бросились прочь, а У Сун кричал им вдогонку:

– Куда?! Куда вы?! – и с такой силой рванул надетую на него кангу, что она разлетелась надвое, а У Сун бросился вдогонку за убегавшими.

Один из охранников от страха повалился на землю. Тогда У Сун погнался за вторым и так ударил его кулаком между лопаток, что тот сразу же рухнул. После этого У Сун побежал к водоему, поднял валявшийся на берегу меч и, подскочив к охраннику, несколькими ударами прикончил его. Возвратившись к тому, который от страху валялся на земле, У Сун и с ним разделался.

Те двое, которые  упали в воду, кое–как выкарабкались на берег и хотели было бежать, но У Сун настиг их и тут же прикончил одного. Затем он кинулся на второго и, схватив за волосы, крикнул:

– Ну, мерзавец, говори всю правду, тогда я помилую тебя!

– Мы люди Цзян Мынь–шэня, – ответил тот, – господин наш сговорился с начальником Чжаном и отправил нас двоих помочь охранникам убить вас.

– А где же сейчас твой господин? – спросил У Сун.

– Когда мы собирались сюда, – отвечал тот, – он был с начальником Чжаном у командующего. Они выпивали и закусывали во внутренних покоях, ожидая нашего возвращения.

– Ну, раз так, – сказал У Сун, – не могу я тебя помиловать, – и, взмахнув мечом, прикончил его.

Потом он отвязал у них кинжалы, выбрал себе самый лучший, а трупы столкнул в пруд. Опасаясь, что охранники живы, он еще несколько раз проткнул их мечом, постоял немного на мостике, огляделся и сказал себе: "Хоть я и убил этих четырех мерзавцев, но, пока не прикончу командующего, начальника охраны и Цзян Мынь–шэня, не буду отомщен!" Он поднял меч и долго еще стоял в раздумье. Наконец, ему пришла в голову мысль немедленно вернуться в Мэнчжоу.

Не случись этого, У Сун, вымещая свою злобу, не убил бы несколько алчных человек. Видно, так уж было предопределено, что:

Трупы убитых наполнят 

Скоро прекрасный чертог, 

Красный светильника пламень 

Красную кровь озарит.

Что же произошло после того, как У Сун вернулся в город Мэнчжоу, прошу вас, читатель, узнать из следующей главы.

 

Глава 30

повествующая о том, как кровь командующего войсками Чжана обагрила стены зала Супружеского счастья и как У Сун ночью отправился на гору Сороконожек

Командующий Чжан, поддавшись уговорам начальника охраны, решил отомстить за Цзян Мынь‑шэня и погубить У Суна. Однако кто мог подумать, что у пруда Летающих облаков У Сун убьет сопровождавших его четырех человек?

У Сун стоял на мосту, размышляя о случившемся, и чувство мести поднималось в нем до самых небес. «Я не успокоюсь, пока не убью командующего Чжана», – думал он. Он подбежал к убитым, снял с них кинжалы и самый хороший взял себе. Затем он выбрал лучший меч и поспешил в Мэнчжоу.

Когда он пришел в город, уже смеркалось. Он направился прямо к саду, что был за домом командующего Чжана, и подошел к стене, за которой находилась конюшня. У Сун притаился у конюшни и прислушался. Конюх еще не вернулся; он был во внутреннем дворе. Вдруг У Сун услышал скрип калитки и увидел конюха с фонарем в руках, который вошел и запер за собой калитку.

Спрятавшись в тени, У Сун слышал, как сторож отбивал три четверти первой стражи.

Конюх засыпал лошадям корм, повесил на стену фонарь и, приготовив себе постель, разделся и лег спать.

Тогда У Сун подкрался к калитке и тихонько толкнул ее. Калитка заскрипела, и конюх закричал:

– Не успел я лечь, как ты уже явился воровать мою одежду! Рановато пришел!

Приставив к калитке меч и сжимая в руке кинжал, У Сун еще раз толкнул калитку, и она опять заскрипела. Тут уж конюх не стерпел. Он выскочил голый из постели, схватил вилы, которыми доставал солому, и кинулся к калитке. Отодвинув засов, он только собирался открыть калитку, как У Сун распахнул ее и, ворвавшись во двор, схватил конюха за волосы. Тот хотел было закричать, но при виде занесенного над ним сверкающего при свете фонаря кинжала так испугался, что у него даже ноги подкосились.

– Пощади! – взмолился он.

– Узнаешь меня? – спросил У Сун.

По голосу конюх узнал У Суна и завопил:

– О, старший брат мой, я тут ни при чем! Пощади меня!

– Скажи мне, где командующий Чжан? – спросил У Сун.

– Сегодня они весь день пируют втроем с начальником охраны Чжаном и Цзян Мынь‑шэнем и сейчас продолжают выпивать в зале Супружеского счастья, – ответил конюх.

– А правду ты говоришь? – спросил У Сун.

– Пусть я покроюсь язвами, если лгу, – отвечал конюх.

– Все равно я не могу пощадить тебя, – сказал У Сун и ударом кинжала убил конюха. Отшвырнув ногой мертвое тело, он вложил кинжал в ножны и при свете фонаря достал ватную куртку, которую ему дал Ши Энь.

Сняв с себя старую одежду, он одел все новое и, туго подпоясавшись, привязал к поясу ножны. Потом он подошел к кровати, взял простыню, завернул в нее свое серебро и, засунув узел в небольшой мешок, повесил его у двери. Затем, сняв половинку двери, он вынес ее на улицу и приставил к стене.

Покончив со всем этим, У Сун задул фонарь, крадучись вышел из помещения и, не выпуская из рук кинжала, по приставленной половинке двери взобрался на стену. В этот момент луна вышла из‑за туч, и У Сун поспешил спрыгнуть во внутренний двор.

Потом он поставил створку двери на место и прикрыл калитку, предусмотрительно убрав засов, чтобы ее нельзя было запереть.

Затем У Сун пошел на свет. Оказалось, что огонь горит в кухне и у котла при свете лампы сидят две служанки и жалуются на свою судьбу:

– Мы их весь день обслуживали, а они все никак не идут спать. Еще чая требуют! Нет у этих двух гостей ни стыда, ни совести, нализались, как черти, а спать не идут – никак наговориться не могут.

В это время У Сун прислонил к стене свой меч и вытащил из‑за пояса окровавленный кинжал. Толкнув дверь, которая открылась с громким скрипом, он ворвался в комнату, схватил за волосы одну из служанок и тут же заколол ее.

Другая служанка хотела бежать, однако ноги ее словно к земле приросли, и она даже крикнуть не могла от испуга. Да что говорить о служанках, если бы мы с вами, читатель, были свидетелями этого зрелища, то от страха также не смогли бы языком пошевелить. Одним ударом кинжала У Сун убил и другую служанку, а потом, оттащив оба трупа к очагу, погасил в кухне свет.

При свете луны он тихо прокрался в комнаты. Все ходы и выходы в доме были ему хорошо известны, и он прямо направился к лестнице, которая вела в зал Супружеского счастья и, осторожно ступая, ощупью поднялся по ступенькам.

К этому времени слуги и служанки, прислуживавшие хозяевам, сильно устали и разбрелись кто куда, и из комнаты доносился лишь разговор троих – начальника охраны, командующего Чжана и Цзян Мынь‑шэня. Остановившись на лестнице, У Сун стал слушать, о чем они говорили.

– Если бы не ваша милость, я не смог бы отомстить за обиду, – сказал Цзян Мынь‑шэнь командующему Чжану. – Будьте уверены, я хорошо отблагодарю вас за услугу.

– Я пошел на это дело только ради моего друга начальника охраны, – отвечал командующий Чжан. – Вы хоть и поизрасходовались, зато уладили все как следует, и теперь с этим парнем, верно, уж покончено, потому что я приказал убить его на пруду Летающих облаков. Завтра сопровождающие его стражники и двое моих людей вернутся и все доложат.

– Вчетвером им, разумеется, не трудно будет справиться с одним, – отозвался начальник охраны, – да если б он был и не один, они все равно одолели бы его.

– Я также послал туда людей, приказав им помочь в чем надо, а затем поспешить сюда и сообщить обо всем, – заметил Цзян Мынь‑шэнь.

У Сун все это слышал. Бешеная ярость закипела в его сердце и, казалось, поднялась на три тысячи чжан в воздух и разорвала темное небо. Сжимая кинжал правой рукой и растопырив пальцы левой, он ворвался к ним. В комнате горело не менее пяти свечей, в окно пробивался лунный свет, так что было светло, как днем. Сосуды для вина еще не были убраны со стола.

Цзян Мынь‑шэнь сидел в кресле. При виде У Суна душа у него ушла в пятки. А дальше все произошло гораздо быстрее, чем ведется рассказ. Цзян Мынь‑шэнь стал было сопротивляться, но У Сун одним ударом кинжала не только рассек ему лицо, но даже рассек кресло, на котором тот сидел. Обернувшись, У Сун увидел, что командующий Чжан хочет встать с места. Тут У Сун с такой силой вонзил ему в шею кинжал, что тот рухнул на пол. Цзян Мынь‑шэнь и Чжан еще некоторое время бились в конвульсиях.

Начальник охраны Чжан был потомственным военным и, хотя был пьян, все же мог еще сопротивляться. Увидев, что У Сун уже расправился с двумя, он решил, что бежать все равно не удастся, поднял свое кресло и, размахивая им над головой, бросился вперед. Но У Сун, ухватившись за ножку кресла и улучив момент, опрокинул его на Чжана. Тот повалился на пол. Даже если бы начальник охраны не был пьян, то и тогда не смог бы устоять перед богатырской силой У Суна. Поспешив к нему, У Сун одним ударом кинжала отсек Чжану голову.

В тот самый момент, когда Цзян Мынь‑шэнь, собрав последние силы, попытался подняться, У Сун повалил его пинком левой ноги и, прижав к полу, отрезал ему голову. Потом он отрубил голову также и командующему Чжану.

После этого, заметив, что на столе осталось еще много вина и мяса, У Сун схватил сосуд с вином и одним духом осушил его. Он выпил три кувшина сряду. Затем, приблизившись к убитым, он отрезал у одного из них лоскуток материи от одежды и, намочив ее в крови, написал на стене большими иероглифами: «Их убил У Сун – победитель тигра».

Потом он взял со стола несколько серебряных сосудов, наступил на них и, расплющив, сунул за пазуху. Он хотел уже спуститься с лестницы, как вдруг услышал голос жены командующего Чжана:

– Все – господа там наверху пьяны. Пошлите же кого‑нибудь, чтоб помогли им спуститься.

Тотчас же двое слуг стали подниматься по ступеням. Спрятавшись за лестницей, У Сун узнал слуг, которые схватили его, как вора. Пропустив их в комнату, он стал у двери, за их спиной. Увидев три мертвых тела в лужах крови, слуги испуганно уставились друг на друга и не могли произнести ни слова, будто им на голову вылили ушат ледяной воды. Но только они хотели бежать обратно, как У Сун тут же поразил одного из них. Тогда другой упал на колени и стал молить о пощаде.

– Я не могу простить тебя! – ответил У Сун и также вонзил в него нож.

Великолепные залы были залиты кровью убитых, и свечи озаряли распростертые тела мертвых.

– Раз уж начал, так надо кончать, – сказал себе У Сун. – Убей я хоть одного, хоть сотню человек, мне все равно придется за это поплатиться смертью.

И с кинжалом в руках он спустился вниз.

– Что за стоны раздаются наверху? – спросила жена командующего Чжана, но не успела она договорить, как У Сун ворвался к ней в комнату. Увидев здорового детину, женщина в страхе воскликнула:

– Кто это?

Но кинжал У Суна взметнулся вверх, и, сраженная ударом в лицо, она упала, пронзительно крича. У Сун хотел отрезать ей голову, но кинжал не слушался его. Удивленный У Сун поднял его и при свете луны увидел, что он сломан.

– Так вот почему я не мог отрезать ей голову, – сказал У Сун.

Он отправился на кухню, взял меч и, отбросив поломанный кинжал, стал подниматься по лестнице. Тут навстречу ему попалась служанка‑певица по имени Юй‑лань, со свечой в руке, которая вела двух детей. Увидев на полу убитую госпожу, она успела лишь крикнуть: «О, горе!» – и упала, пронзенная мечом в сердце. Потом он заколол обоих детей: каждому досталось по одному удару. Затем У Сун покинул зал, запер на засов главные двери и пошел на кухню, где сидели три женщины. Их он также убил.

– Теперь я уйду со спокойным сердцем, – сказал себе У Сун, – и пусть будет, что будет.

Он отбросил ножны, взял меч и через калитку направился в конюшню. Там он снял со стены свой мешок, сложил в него все серебряные сосуды, спрятанные за пазухой, и привязал мешок к поясу. С мечом в руке он двинулся к городской стене, размышляя про себя: «Если я буду ждать, пока откроются ворота, меня, разумеется, схватят. Лучше ночью перелезть через стену». И он зашагал вперед.

Мэнчжоу был маленьким городком, и, на счастье У Суна, земляные стены оказались не очень высоки. У Сун взглянул через пролет стены вниз, попробовал, насколько упруга сталь его меча, и, не выпуская меч из рук, спрыгнул. Острие вонзилось в землю, смягчив его падение. У Сун очутился на краю рва, наполненного водой.

При свете луны он заметил, что глубина рва всего один – два чи. Была половина десятой луны; стояла зима, а в это время года в водоемах всегда мало воды.

Разувшись и сняв одежду, У Сун обмотал ее вокруг себя и пошел вброд через ров. Перейдя на ту сторону, он вспомнил, что в узле, который дал ему Ши Энь, были две пары пеньковых туфель на восьми завязках. У Сун вынул их и обулся. В это время он услышал, как сторож отбивал в городе стражу, – три четверти пятой.

– Ну, гнев у меня, кажется, прошел, и я освободился от душившей меня злобы, – молвил У Сун. – Хоть здесь уж не так плохо, однако оставаться не стоит, лучше уйти, – и он пошел по тропинке, ведущей на восток.

Так шел он около одной стражи; небо из черного стало серым, но еще не рассвело.

Только сейчас У Сун почувствовал, как устал он от ночных тревог; рубцы от побоев на теле снова заныли, и силы изменили ему.

В этот момент он увидел перед собой крошечную кумирню на лесной опушке и поспешил войти в нее. Здесь он приставил к стене свой меч, снял со спины узел и, положив под голову вместо подушки, лег спать.

Он уже почти уснул, как вдруг заметил, что снаружи к нему протянулись два изогнутых крюка на бамбуковых шестах и зацепили его. Потом в кумирню вбежали двое, прижали У Суна к земле и связали веревками. Затем появилось еще двое. Они говорили между собой:

– Ну и жирный этот парень! Вот будет подарочек нашему хозяину!

У Сун барахтался, но никак не мог освободиться от них, и люди, забрав его меч и узел, потащили его, как связанного барана, в деревню. Шли они так быстро, что ноги их едва касались земли.

По дороге они обменивались различными замечаниями:

– Смотри‑ка, этот парень весь в крови! Откуда он взялся? Не иначе как разбойник, ограбил и убил кого‑нибудь.

У Сун все время молчал, предоставляя им болтать, что хотят.

Не прошли они и пяти ли, как перед ними появился домик, крытый соломой. Туда они и втолкнули У Суна. При слабом мерцании светильника, он увидел маленькую дверь, ведущую в какое‑то помещение. Четверо парней содрали с У Суна у одежду и привязали его к столбу. Оглядевшись, У Сун заметил над очагом две человеческие ноги, привязанные к балке. Он подумал про себя: «Я попал в руки убийц и сейчас умру позорной смертью. Лучше бы я вернулся в Мэнчжоу, сознался во всех своих преступлениях и умер от удара ножа или меня разрезали бы на части. Тогда имя мое все же сохранилось бы для потомства».

Люди, которые привели У Суна и забрали его узел, крикнули кому‑то:

– Хозяин, хозяйка, поднимайтесь быстрее! Нам попалась сегодня хорошая добыча!

– Иду! – ответил чей‑то голос. – Не трогайте без меня, я сам разрежу его на части.

Не прошло столько времени, сколько нужно, чтобы выпить чашку чая, как У Сун увидел, что из внутренней комнаты вышла женщина, а позади нее появился рослый мужчина. Оба они внимательно поглядели на У Суна, и вдруг женщина оказала:

– Да это никак мой деверь?!

– А и впрямь это, кажется, мой брат, – отозвался мужчина.

Когда У Сун взглянул на них, то увидел, что мужчина не кто иной, как Чжан Цин – огородник, а женщина – людоедка Сунь Эр‑нян. Люди, схватившие У Суна, испугались, развязали веревки и помогли ему одеться. Косынка У Суна была разорвана, и поэтому на голову ему надели войлочную шапку.

Дело в том, что заведений у Чжан Цина имелось несколько. Но У Сун не знал этого и не мог понять, что на этот раз он снова попал к Чжан Цину. А Чжан Цин поспешил пригласить У Суна в комнату для гостей и вежливо поклонился ему. Он был сильно встревожен и спросил У Суна:

– Что с тобой, дорогой брат мой?

– Сразу‑то всего и не расскажешь! – ответил У Сун. – После того как мы расстались с вами, я попал в лагерь для ссыльных. Сын начальника лагеря по имени Ши Энь, по прозвищу «Тигр золотоглавый», подружился со мной и каждый день угощал меня мясом и добрым вином. Он держал кабачок в Куайхолине, к востоку от Мэнчжоу, приносивший ему хороший доход. Но один человек по имени Цзян Мынь‑шэнь, недавно прибывший туда вместе с начальником охраны Чжаном, воспользовался своим положением и нагло отнял у Ши Эня трактир. Ши Энь рассказал мне об этом, а так как я не терплю несправедливости, то однажды, напившись пьяным, вздул Цзян Мынь‑шэня и вернул Ши Эню его кабачок, после чего Ши Энь проникся ко мне глубоким уважением. Вскоре начальник охраны Чжан подкупил командующего войсками, и они устроили против меня заговор. Командующий приблизил меня к себе с тем, чтобы потом погубить и отомстить за Цзян Мынь‑шэня. Они подложили в мою корзину серебряную посуду. А в ночь на пятнадцатое восьмой луны меня схватили как вора и привели в дом. Потом меня засадили в тюрьму и под пыткой заставили признаться, что я совершил кражу. Так я и угодил под суд. Однако Ши Энь подкупил всех чиновников, и они не причинили мне особого вреда. Помог мне судья по фамилии Е, человек справедливый, честный и не взяточник. Он всегда выступал против тех, кто притеснял простых людей. А тюремный надзиратель по имени Кан оказался приятелем Ши Эня, и оба они делали все, чтобы помочь мне. Когда я отбыл в тюрьме свой срок, меня наказали палками и выслали в Эньчжоу. Но вчера вечером, едва я вышел из города, как этот проклятый Чжан устроил мне ловушку… Он велел Цзян Мынь‑шэню подослать двух людей помочь охранникам убить меня по дороге. Но только мы приблизились к пустынному мосту возле пруда Летающих облаков и они собрались приняться за дело, как я пинком ноги сбросил двух из них в воду. Потом я погнался за охранниками и, заколов их мечом, также швырнул в воду. Поразмыслив над тем, как бы отомстить за обиду, я решил вернуться в Мэнчжоу. Когда первая ночная стража близилась к концу, я забрался на конюшню командующего Чжана, убил конюха, проник в кухню и заколол двух служанок. Потом я направился в зал Супружеского счастья, где и прикончил всех троих: командующего Чжана, начальника охраны и Цзян Мынь‑шэня. Зарезал я также двух слуг, а когда спустился вниз, то убил жену командующего, двоих его детей и девушку, которая воспитывалась у него в доме. В третьей четверти четвертой стражи я перелез через городскую стену и долго шел, пока не почувствовал сильной усталости. Рубцы от побоев на моем теле заныли, и я не мог больше идти. Я направился к маленькой кумирне, чтобы отдохнуть, но там схватили меня эти четверо, связали и привели сюда.

– Мы работники господина Чжана, – оправдывались разбойники, упав на колени. – За последние дни мы сильно проигрались и пошли в лес за добычей. Мы видели, как вы брели по тропинке, весь выпачканный кровью. Когда вы остановились в кумирне, мы ведь не знали, кто вы такой. Хорошо еще, что господин Чжан приказал нам ловить и приводить к нему людей живьем. Вот мы и поймали вас; крюками. Если бы не этот приказ, мы давно бы вас прикончили. Уж поистине: «Хоть и есть глаза, а горы Тайшань не приметили». Простите нас, господин. пожалуйста, если обидели вас в своем неведении!

– Неспокойно у нас было последнее время на душе, вот мы и приказали приводить пойманных людей живыми, – говорили, смеясь, Чжан Цин и его жена. – Они‑то уж, конечно, ничего об этом не знали. А если бы наш брат так не измучился, то он не только вас четверых одолел бы, но даже будь вас на сорок человек больше, то и тогда вам было бы плохо, – сказали они работникам.

А те четверо все продолжали отбивать земные поклоны.

Потом У Сун приказал им встать и сказал:

– Раз у вас нет денег на азартные игры, я дам вам их, – и он развязал узел, вынул оттуда десять лян мелочью и отдал их разбойникам.

Они поклонились и поблагодарили У Суна, а Чжан Цин в свою очередь также вынес им два‑три ляна серебра, и они ушли делить полученные деньги.

– Добрый брат, ты и не знаешь, что у меня на душе, – молвил тогда Чжан Цин. – После твоего ухода в тот раз я все боялся, что с тобой случится какое‑нибудь несчастье и что рано или поздно ты должен вернуться. Вот я и приказал этим людям приводить пойманных людей живыми. Когда им попадались слабые и неповоротливые, они легко забирали их живьем. Но если встречались сильные и умелые люди, тогда в борьбе их могли поранить, отчего мы и давали своим людям только крюки и веревки. Даже сейчас, когда они поймали тебя, в сердце моем возникло подозрение, и я приказал им подождать моего прихода и ничего не делать без меня. Кто бы мог подумать, что это они тебя схватили, дорогой брат мой?

– Мы слышали, что вы, дорогой деверь, в пьяном состоянии побили Цзян Мынь‑шэня, – вмешалась жена Чжан Цина. – Весть об этом наводила страх на всех, кто сюда приходил. Торговцы, которые побывали в Куайхолине, рассказывали об этом, а что случилось потом, никто не знал. Вы устали, дорогой деверь, пожалуйста, пройдите в комнату для гостей, отдохните там, а потом мы потолкуем, как быть дальше.

Чжан Цин провел У Суна в комнату, и тот скоро уснул. А муж с женой пошли в кухню и приготовили там мясные и овощные кушанья и вино, чтобы хорошенько угостить У Суна. Через некоторое время все было готово, и они стали ждать, когда У Сун проснется.

Вернемся же теперь в дом командующего Чжана в Мэнчжоу. Кое‑кому из живших там удалось укрыться, и они решились выйти только после пятой стражи. Они позвали родственников, пришла и находившаяся снаружи стража. Поднялся шум; соседи были сильно напуганы, и никто не осмеливался выглянуть на улицу.

Когда рассвело, все собравшиеся пошли в уездное управление Мэнчжоу доложить о случившемся. Узнав, что произошло, начальник округа пришел в ужас и немедленно послал людей на место происшествия установить количество убитых, узнать, как проник в дом убийца и куда скрылся. Посланные составили подробный отчет и представили его начальнику округа. В этом сообщении говорилось:

«Прежде всего убийца забрался в конюшню, где убил конюха и оставил свою старую одежду. Потом он прошел в кухню и зарезал двух служанок, сидевших у очага; у дверей кухни был найден его сломанный кинжал. Наверху он убил командующего Чжана, двух слуг и еще двоих гостей: начальника охраны Чжана и Цзян Мынь‑шэня. Преступник кровью написал на стене: “Их убил У Сун – победитель тигра”. Затем он заколол в нижних комнатах супругу командующего и служанку Юй‑лань, двух кормилиц и троих детей. Всего он убил пятнадцать человек мужчин и женщин и украл шесть золотых и серебряных сосудов для вина».

Прочитав это, начальник округа тотчас же послал людей закрыть все четверо ворот города Мэнчжоу, а затем назначил чиновников, которым поручил разыскать и схватить преступника, а квартальным старостам произвести обыски в каждом доме.

На следующий день староста того района, где находился пруд Летающих облаков, доложил, что в воде были обнаружены четыре трупа, а под мостом кровавые следы.

Получив это донесение, начальник округа вызвал своего помощника, дал ему несколько человек и послал к пруду выловить трупы и произвести расследование. Позднее было установлено, что двое из утопленников оказались слугами командующего, и у них были семьи, которые могли возбудить против убийцы судебное дело. Семьи убитых приготовили погибшим гроба и затем обратились с жалобой, обвиняя У Суна в убийстве и прося разыскать преступника и привлечь его к ответственности.

Три дня городские ворота оставались закрытыми. Весь город разбили на несколько участков и обыскали каждый дом. Где только не искали преступника! Начальник округа разослал распоряжение местным властям, предлагая им произвести розыски по всем городам, селам и деревням, найти и схватить убийцу. В приказе были указаны приметы У Суна, его месторождение, возраст, наружность, манеры и за поимку его обещана награда в три тысячи связок монет. В разосланной бумаге говорилось: «Тот, кто сообщит о местожительстве У Суна, получит вознаграждение. Тот, кто попытается укрыть его, будет давать ему приют и пищу, понесет наказание наравне с преступником, как только это станет известным».

Приказ о поисках и поимке преступника был разослан и в соседние области.

Что же касается У Суна, то он дней пять отдыхал в доме Чжан Цина. Там до него дошли слухи, что весть о его преступлении распространилась повсюду. Он узнал, что в городе отрядили особых чиновников, которые разъехались по всем деревням в поисках преступника. Узнав об этом, Чжан Цин сказал У Суну:

– Дорогой брат мой, не подумай, что я боюсь за себя, но оставаться здесь тебе нельзя. Власти прилагают все усилия, чтобы найти тебя, посланные обыскивают каждый дом. Если мы допустим хоть малейшую оплошность и тебя обнаружат, то для нас с женой это будет большим несчастьем. Я давно тебе говорил, что нашел для тебя хорошее убежище, но не знаю, согласен ли ты отправиться туда.

– Я уже думал об этом, ибо знал, что вокруг моего дела поднимется большой шум и оставаться здесь мне нельзя будет. Если бы невестка не убила моего старшего и единственного брата, не пришлось бы мне прятаться здесь и подвергаться опасности. Теперь у меня никого нет, и я прошу вас указать мне место, где я смог бы укрыться.

– Это неподалеку от Цинчжоу в области Шаньдун, – отвечал Чжан Цин. – На горе Эрлуншань есть монастырь Баочжусы – Драгоценные камни. Там живет мой старший брат Лу Чжи‑шэнь и еще один человек по имени Ян Чжи, по прозвищу «Черномордый зверь». Они занимаются разбойным делом и во всей округе считаются первыми среди разбойников. Правительственные войска не смеют даже приблизиться к этим местам. Вот туда и иди, дорогой брат мой. Только там ты почувствуешь себя в безопасности, а в другом месте тебя все равно в конце концов поймают. Эти люди посылают мне письма и приглашают к себе, только я привык к здешним местам и не могу уехать отсюда. Я напишу им подробно о твоих способностях, и ради меня они, конечно, не откажут тебе в убежище.

– Вы совершенно правы, – согласился У Сун. – Мне тоже приходила эта мысль в голову, но, к несчастью, не представлялось удобного случая. Однако, раз я уж совершил убийство и все обнаружилось, мне некуда больше податься. Ваш план – самый лучший выход для меня, брат мой. Напишите письмо, и я сегодня же отправлюсь туда.

Чжан Цин тут же взял лист бумаги и, подробно обо всем написав, отдал письмо У Суну, а сам стал готовить вино и закуски, чтобы устроить ему проводы.

– Как можешь ты посылать нашего брата в этаком виде? – с укором заметила жена Чжан Цина. – Ведь его сейчас же схватят.

– Дорогая сестра, – отозвался У Сун, – почему вы думаете, что в таком виде меня обязательно схватят?

– Брат мой, – отвечала женщина, – сейчас власти повсюду развесили приказ, в котором предлагают три тысячи связок монет за вашу поимку. К бумаге приложено описание примет и ваше изображение, а также сказано, откуда вы родом и сколько вам лет. К тому же на вашем лице отчетливо видно клеймо. Как только вы выйдете на дорогу, вас, разумеется, узнают.

– Он наклеит на лицо два пластыря – и все будет в порядке, – предложил Чжан Цин.

Но женщина рассмеялась и сказала:

– Как же, один только ты умный на свете! Этакую чушь несешь! Разве так стражников проведешь?! Я придумала другое средство, только не знаю, согласитесь ли вы?

– Когда речь идет о спасении жизни, то выбирать не приходится! – воскликнул У Сун.

– Только вы не обижайтесь на меня! – смеясь, говорила женщина.

– Я на все согласен, сестра! – воскликнул У Сун.

– Два года тому назад, – начала она, – проходил здесь странствующий монах, я убила его и несколько дней начиняла им пампушки. Но у меня до сих пор сохранились железный обруч, что он носил на голове, черная ряса, многоцветный пояс, его монашеское свидетельство и четки из ста восьми бусин, выпиленных из человеческого черепа. Еще имеется два кинжала из прекрасной стали, с резьбой наподобие снежинок и в ножнах из кожи акулы. И теперь частенько слышно по ночам, будто кинжалы эти стонут. Вы уже видели их, дорогой брат, когда были в прошлый раз. Так вот, если хотите спастись, подстригите себе волосы, переоденьтесь странствующим монахом, прикройте волосами клеймо на лице и захватите свидетельство монаха. По возрасту и внешности он на вас походил, словно сама судьба этого хотела. Вы примете его имя, и никто вас не остановит. Ну, как вы находите мой план?

Тут Чжан Цин захлопал в ладоши и воскликнул:

– Ну и здорово придумала! А я ведь совсем забыл этого монаха. Что ты думаешь на этот счет, дорогой брат мой?

– Что же, это дело! Только боюсь, что не очень‑то я похож на монаха.

– Давай‑ка я наряжу тебя, поглядим, что получится, – сказал Чжан Цин.

Женщина пошла в другую комнату и скоро вернулась с большим узлом. В нем оказалась груда одежды, нижней и верхней, которую она предложила У Суну надеть.

– И верно, будто на меня сшито, – сказал У Сун, примеряя одежду.

Одев поверх своего платья черную рясу, он повязался поясом, снял войлочную шляпу и распустил волосы. Потом он напустил волосы на лоб, на голову одел железный обруч и привесил к поясу четки и кинжалы. Осмотрев У Суна, Чжан Цин и его жена одобрительно воскликнули:

– Точно сама судьба тебе это предназначила!

У Сун попросил зеркало и, взглянув на себя, расхохотался.

– Чему ты смеешься, дорогой брат?

– Да как же тут не смеяться? – отозвался У Сун. – Надо же было мне превратиться в странствующего монаха! Остриги меня, дорогой брат! – попросил он Чжан Цина.

Тот взял ножницы и остриг ему волосы. После этого У Сун, не мешкая, увязал свои вещи в узел и собрался в путь.

– Дорогой брат, – вновь обратился к нему Чжан Цин, – послушай, что я тебе скажу. Не подумай, что мной руководит алчность, но все же оставь здесь серебряные сосуды командующего Чжана, а вместо них я дам тебе на дорогу немного серебра. Не вышло бы из‑за них какой беды!

– Дорогой брат мой, хорошая у вас голова! – сказал У Сун и, вынув сосуды, отдал их Чжан Цину, в обмен получив мешочек с серебром и золотом, который и положил в свою торбу, висевшую у пояса. Потом У Сун сытно поел, выпил вина и, простившись с Чжан Цином и его женой, сунул за пояс оба кинжала и приготовился в дорогу. Жена Чжана принесла свидетельство монаха и положила его в специально сшитый шелковый мешочек и сказала У Суну, чтобы он хранил его на груди.

– Дорогой брат, – напутствовал его Чжан Цин, – будь осторожен в дороге, сдерживай себя и не проявляй своего характера. Вина пей поменьше, ни с кем не затевай ссоры и веди себя, как положено монаху. Укроти свой нрав, чтобы тебя не признали. А когда придешь на гору Двух драконов – Эрлуншань, напиши нам. Мы не думаем здесь долго оставаться, может, тоже соберем пожитки, да и отправимся туда. Береги себя, брат, будь осторожен! Передай от нас тысячу приветов обоим вождям.

И, простившись с ними, У Сун ушел. Выйдя за ворота, он засучил рукава. Полы его рясы развевались во время ходьбы. У Сун зашагал вперед.

Чжан Цин с женой, смотревшие ему вслед, невольно воскликнули:

– Ну прямо вылитый монах!

Итак, в тот вечер новый странствующий монах У, покинув дом своих друзей, пустился в путь. Шла десятая луна, дни были короткие, и рано смеркалось. Не прошел он и пятидесяти ли. как впереди показались горы. Дорогу освещала луна, и он медленно поднимался вверх по склону. Было уже около первой стражи, когда он взобрался на вершину и, остановившись. огляделся. На востоке вздымалась луна, озаряя кусты и деревья вокруг. Пока У Сун озирался по сторонам, из лесу, расположенного неподалеку, до него донесся смех. «Опять чудеса какие‑то! – подумал он про себя. – Кто бы мог разговаривать и смеяться на этой высокой и уединенной горе?»

Подойдя поближе, он увидел среди сосен маленькую кумирню и с десяток домов, крытых соломой. Два маленьких окошечка кумирни были открыты настежь, и в одном из них У Сун увидел монаха, обнимающего женщину. Они сидели у окна и смотрели на луну, время от времени пересмеиваясь. При виде этого У Сун вскипел от гнева и сердце его наполнилось злобой. «Нечего сказать, достойный монах в этой кумирне! Какими делами занимается!» – подумал он и выхватил из‑за пояса сверкающие, как серебро, кинжалы монаха. Заметив, как блестят они при свете луны, У Сун сказал себе:

– Кинжал хороший, но в моих руках он еще не бывал в деле. Испробую‑ка я его на этом негодном монахе!

Один кинжал он прикрепил у запястья, другой засунул обратно в ножны. Затем откинул за спину длинные рукава своей рясы и завязал их. Проделав это, он подошел к воротам и постучался.

Услышав стук, монах тут же захлопнул окно. Тогда У Сун схватил камень и принялся барабанить им в дверь. Послышался скрип отпираемой калитки, вышел послушник и закричал:

– Кто ты такой и как смеешь приходить глубокой ночью и подымать шум?

Тогда монах У, выпучив глаза, заорал во всю мочь:

– Я принесу этого проклятого послушника в жертву моему новому кинжалу! – и с этими словами он взмахнул рукой, – раздался хрустящий звук, и голова послушника покатилась по земле.

– Кто посмел убить моего послушника? – завопил тот самый монах, что был в кумирне, и выскочил на порог.

В каждой руке у него было по мечу, и он двинулся на У Суна. Но тот лишь громко рассмеялся и сказал:

– Пожалуй, не придется мне пустить в ход всего своего искусства! Он сам лезет на рожон!

Тут У Сун выхватил второй кинжал и, размахивая обоими кинжалами сразу, пошел навстречу монаху. Они боролись, озаренные лунным светом, то наступая, то отступая, и их кинжалы вспыхивали и мелькали в воздухе так быстро, что казалось, будто над ними поднялись четыре круга холодного света. Так они сходились более десяти раз, как вдруг раздался звук, эхом раскатившийся по всем горным склонам, и один из них упал.

Поистине это было так:

Голова покатилась

Под бледной луной,

Ярко‑красная кровь

Засверкала струёй.

Кто же из двух был убит, вы, читатель, узнаете из следующей главы.

 

Глава 31

в которой рассказывается о том, как монах У Сун, напившись пьяным, избил Кун Ляна и как атаман по прозвищу «Золотистый тигр» великодушно освободил Сун Цзяна

На десятой схватке монах У Сун решил пойти на хитрость и, притворившись, что допустил промах, дал своему противнику возможность ринуться на него с мечами, а сам ловко увернулся и, метко нацелившись, взмахнул кинжалом. Голова монаха гулко стукнула о землю и откатилась в сторону, а тело его рухнуло на камни. Тогда У Сун закричал:

– Эй ты, тетка, выходи! Я не собираюсь тебя убивать, а хочу лишь узнать, что здесь происходит…

Женщина вышла из кумирни и стала земно кланяться У Суну.

– Перестань, – приказал он, – а лучше скажи, как это место называется и кем приходится тебе монах.

– Я – дочь старого Чжана, что жил у подножья горы, – со слезами произнесла женщина, – а здесь, на могилах предков, наша родовая кумирня. Я не знаю, кто этот монах. Как‑то он пришел к нам и попросился переночевать да еще похвалялся при этом, что может управлять силами земли, ветра и воды. Моим родителям не следовало пускать его в нашу усадьбу, но они надумали спросить у него, правильно ли выбрано место для нашего семейного кладбища. А потом уж он так подольстился к моему отцу, что тот пригласил его пожить у нас несколько дней. Когда же этот гнусный монах увидел меня, то и вовсе не захотел уходить. Вот уж скоро четыре месяца, как он живет здесь. Тварь эта погубила не только моих отца и мать, но и брата с женой. А потом монах заставил меня прийти сюда и жить с ним в этой кумирне. Послушника он тоже насильно привел откуда‑то. Горы эти называются хребет Сороконожек – Усунлин. Монаху понравились эти места, и он назвал себя хозяином горы Усун.

– А у тебя есть какая‑нибудь родня? – спросил У Сун.

– Есть родственники – крестьяне. Да кто же из них посмел бы спорить с ним? – отвечала женщина.

– А у этого негодяя были деньга или ценности? – продолжал расспрашивать У Сун.

– Скопил он лян двести золота и серебра…

– Так скорее выноси все это из кумирни – я сейчас подожгу ее, – сказал У Сун.

– Учитель, а не хотите ли вы покушать и выпить? – спросила женщина.

– Принеси мне сюда, – сказал У Сун.

– Прошу вас, учитель, войти в кумирню. Там будет удобней, – промолвила женщина.

– А не притаился ли кто‑нибудь в кумирне специально для того, чтобы убить меня?

– Что ж, по‑вашему, мне не дорога голова? Разве стану я обманывать вас! – возразила женщина.

Тогда У Сун последовал за женщиной в кумирню. На маленьком столике у окна он увидел вино и мясо. Пока У Сун ел и пил из большой чашки, женщина собрала золото, серебро, разные ценности и дорогие ткани. После этого У Суй поджег кумирню изнутри. Женщина вытащила узел с вещами и поднесла их У Суну, но тот сказал:

– Мне не надо. Возьми все это себе и уходи отсюда. Да побыстрее!

С благодарностью поклонившись У Суну, женщина пошла с горы вниз, а У Сун бросил оба трупа в огонь. Затем он вложил свой кинжал в ножны и зашагал по извилистой горной дороге по направлению к Цинчжоу.

Шел У Сун более десяти дней: и на всем пути – в городах, деревушках и на постоялых дворах висел приказ о поимке У Суна. Однако У Сун, переодетый странствующим монахом, не встретил ни одного человека, который бы заинтересовался его личностью и остановил его.

Шел одиннадцатый месяц года. Погода стояла очень холодная. В дороге У Сун покупал вино и мясо, но холод донимал его. Он поднялся на голый перевал и увидел перед собой неприступную гору. У Сун спустился с перевала, прошел еще около пяти ли и, наконец, заметил деревенский кабачок. Около калитки протекал чистый ручеек. За домом был крутой обрыв и громоздились отвесные скалы. У Сун быстро зашагал к кабачку и, войдя, сел и громко крикнул:

– Хозяин! Неси мне для начала две меры вина. И немного мяса!

– Не хочу обманывать вас, учитель, – отвечал хозяин. – Немного вина у меня еще найдется, да только оно деревенское, собственного приготовления. А вот мясо я все распродал – ничего не осталось.

– Ну что ж, давай хоть вина – согреться, – сказал У Сун.

Хозяин принес две меры вина и налил большую чашку. На закуску он подал овощи. У Сун быстро выпил вино и приказал принести еще две меры. Хозяин пошел за вином и, возвратившись, снова наполнил чашку, а У Сун все пил. Он и в дороге был навеселе, а теперь, выпив сразу четыре меры вина, сильно опьянел, да тут еще поднялся ветер, и вино ударило ему в голову. У Сун заорал:

– Эй, хозяин, а это правда, что у тебя нет никакой еды? Продай мне немного мяса из того, что ты оставил для себя. Я за все заплачу тебе.

– Никогда еще не видел такого монаха, как вы, – сказал, улыбаясь, хозяин. – Только и знаете, что пить вино да есть мясо. Где же мне взять мяса? Лучше, учитель, заканчивайте поскорее.

– Я ведь не даром ем. Почему ты не хочешь продавать мне? – спросил У Сун.

– Я уже вам сказал, что у меня ничего, кроме простого вина, нет. Откуда я вам возьму?

В этот момент в кабачок в сопровождении четырех человек вошел рослый, здоровый детина. Хозяин кабачка, расплываясь в угодливой улыбке, приветствовал его поклоном:

– Эр‑лан, прошу садиться.

– А ты приготовил то, что я приказывал? – спросил вошедший.

– И цыплята и мясо – все готово. Ждали вашего прихода, господин.

– А где мой зеленый с цветами кувшин?

– Все здесь, все на месте, – не переставал кланяться хозяин.

Гость прошел со своими спутниками в помещение, и все они уселись за столик напротив У Суна. Хозяин принес зеленый с цветами кувшин, откупорил глиняную пробку и налил вино в большую белую чашу. У Сун украдкой бросил взгляд в ту сторону. Дуновением ветерка до него донесло чудесный аромат хорошего выдержанного вина. У Сун почувствовал, как в горле у него защекотало. С трудом сдержал он себя, чтобы не броситься к соседнему столу и не схватить чашку с вином.

Тут из кухни вошел хозяин с подносом, на котором лежали две жареные курицы и блюдо великолепного мяса. Поставив еду перед гостями, хозяин подал еще и овощи. Затем он взял черпак и стал подливать гостям вино.

У Сун посмотрел на стоявшую перед ним маленькую миску с овощами и пришел в ярость. В голове у него шумело от вина. Вот уж поистине – перед глазами море разливанное, а живот подвело от голода. И он так хватил кулаком по столу, что проломил его. Зычным голосом У Сун заорал:

– А ну, хозяин, иди‑ка сюда! Как же ты, мерзавец, смеешь обманывать своих посетителей?!

– Учитель, – заговорил хозяин, торопливо подходя к нему, – не сердитесь. Хотите еще вина, так скажите.

Но У Сун, вытаращив глаза, кричал:

– Тварь ты бессовестная. Почему ты не подал мне этот кувшин и этих кур?! Ведь я заплатил бы тебе!

– Так ведь все это господин прислал из дому. А здесь они решили просто повеселиться, – отвечал, хозяин.

У Сун был очень голоден и, не желая слушать, продолжал орать:

– Ты еще врать смеешь!

– В жизни своей не видел я такого дикого монаха! – вскричал хозяин.

– Ах, так ты меня – господина – еще и диким обзываешь! – бушевал У Сун. – Задаром ты кормишь меня, что ли?

– Никогда не слышал, чтоб монах называл себя господином, – пробормотал хозяин.

При этих словах У Сун вскочил и, взмахнув рукой с растопыренными пальцами, так ударил хозяина по лицу, что тот кубарем отлетел в другой угол. Сидевший напротив посетитель обернулся и, увидев, что хозяин никак не может подняться и все лицо его распухло, разозлился, вскочил и, указывая на У Суна, сказал:

– Да он разбойник, а не монах и ведет себя совсем не по‑монашески. Монахи не должны давать волю своим страстям. Как ты смеешь драться!

– А тебе что за дело?! – вскричал У Сун.

– Я хотел добром уговорить тебя, а ты, наглый монах, еще смеешь оскорблять меня!

Эти слова привели У Суна в бешенство, и, оттолкнув стол, он выскочил вперед.

– Ты с кем говоришь, мерзавец!..

– Ах ты, гнусный монах. Уж не собираешься ли ты драться со мной. Хочешь самого дьявола раздразнить. – Здоровый детина расхохотался и, указывая пальцем на У Суна, продолжал: – Ну‑ка, разбойник, выходи, я поговорю с тобой!

– А ты думаешь, я испугаюсь и не посмею побить тебя?! – закричал У Сун и метнулся к двери, но противник опередил его. У Сун одним прыжком догнал парня, и тот увидел, что с монахом ее так‑то легко справиться. Тогда он встал в позицию и приготовился к отпору. У Сун ринулся вперед и схватил противника за руку. Противник же, напрягая все силы, старался свалить монаха, но где ему было справиться с такой огромной силой! У Сун подтащил его вплотную к себе, а затем без труда толкнул, как ребенка, и тот полетел на землю. Было ясно, что ему не одолеть У Суна.

У пришедших с ним деревенских парней при виде этой сцены задрожали руки и ноги, и они не осмеливались вмешаться. Встав ногой на грудь врага, У Сун нанес ему тридцать ударов кулаком в наиболее уязвимые места. Затем он поднял его с земли и бросил в ручей, протекавший около калитки.

– Ой, беда! – закричали парни и бросились в воду спасать своего товарища. Вытащив его и поддерживая, они ушли в южном направлении.

А хозяин кабачка, получив затрещину, онемел от испуга и не мог двинуться с места. Едва‑едва дотащился он до внутренней комнаты и спрятался там.

– Ну вот и хорошо, что никого нет! – сказал довольный У Сун. – Теперь уж я угощусь как следует!

Он зачерпнул вина из белой чаши и стал пить. Жареные куры и мясо стояли еще не тронутые. У Сун не стал брать палочки, а, отрывая мясо прямо руками, ел, как ему было удобно. Он быстро выпил вино и съел почти все мясо. Теперь он был и сыт и пьян. Завязав за спиной длинные рукава рясы, он вышел из двери и пошел вдоль ручья.

В это время снова поднялся северный ветер, и У Сун едва продвигался вперед. Но не прошел он и пяти ли, как из‑за глиняного забора на краю дороги выскочил рыжий пес и, увидев прохожего, с громким лаем бросился на него. Пьяный У Сун был в таком состоянии, что только искал предлога, чтобы поскандалить. Увидев преследовавшую его собаку, он страшно обозлился. Нащупав левой рукой ножны, У Сун вытащил кинжал и большими скачками погнался за собакой. Рыжий пес бросился наутек и, перепрыгнув на другой берег ручья, продолжал лаять на монаха. У Сун с силой замахнулся и метнул кинжал в собаку, но промахнулся и, потеряв равновесие, полетел прямо в воду. Голова у него словно свинцом налилась, и он не мог подняться. Собака замерла на месте, но все еще продолжала рычать.

Стояла зима, и хотя ручей был неглубок, – всего каких‑нибудь один – два чи, – вода была ледяной. Когда У Суну удалось, наконец, выкарабкаться на берег, вода струями стекала с него. Вдруг он заметил, что кинжал его лежит на дне ручья, ярко блестя при свете луны. У Сун наклонился достать его, снова полетел в ручей и, не в силах подняться, барахтался в воде.

В это время из‑за забора, тянувшегося вдоль ручья, показалась толпа. Впереди шел высокий мужчина с палицей в руках, в войлочной шапке и стеганом шелковом халате цвета пуха гусенка. За ним следовало десять человек с колами и граблями. Увидев лающую собаку, они говорили, показывая на ручей:

– Да никак в воде барахтается тот самый проклятый монах, который избил нашего младшего господина. Старший господин взял с собой десятка два работников и пошел в кабачок поймать его, а монах, оказывается, здесь.

В этот момент они увидели приближающегося к ним парня, того самого, которого избил У Сун. Он уже успел переодеться и в руке держал меч. За ним шло человек тридцать поселян, вооруженных копьями и палками. С криками и свистом они искали У Суна. Подойдя поближе, они увидели его барахтающегося в воде. Указывая на него рукой, потерпевший сказал высокому мужчине в желтой стеганой одежде:

– Вот этот самый разбойник‑монах и избил меня.

– Давайте отведем негодяя в поместье, а там уж как следует допросим и вздуем его, – предложил тот, что был в желтом халате, и, обернувшись к поселянам, закричал:

– Ну‑ка, беритесь живей!

Тут все бросились к ручью…

Но бедный У Сун все еще не протрезвился и не мог защищаться. В тот момент, когда он пытался вылезти из воды, его схватили, выволокли за ноги и потащили за стену к большому поместью, двор которого был обнесен выбеленным забором и окружен высокими соснами и ивами.

Втащив У Суна во двор, люди сорвали с него одежду, отняли кинжалы и узел, за волосы подтащили к иве и привязали. Затем они принесли связку прутьев и начали избивать У Суна. Но не успели они ударить его в пятый раз, как из дома вышел человек и спросил.

– Вы снова кого‑то избиваете, друзья?

Братья почтительно сложили руки, и старший ответил:

– Учитель, разрешите вам сказать. Сегодня мой брат с четырьмя приятелями пошел в кабачок около дороги выпить вина, а этот проклятый монах затеял ссору, избил брата, поранил ему лицо и голову, бросил его в ручей, и тот чуть было не замерз. Хорошо еще, что приятели помогли ему спастись. Дома он переоделся и, взяв с собой людей, отправился искать монаха. А этот негодяй съел все мясо, выпил вино, а потом, пьяный, свалился в ручей у ворот усадьбы. Вот мы и притащили его сюда, чтобы проучить как следует, и тут уже разглядели, что это не настоящий монах: на лице у него выжжено клеймо из двух иероглифов «золотая печать». Вор прикрывал их волосами. Конечно, это сбежавший преступник; мы допросим его и сдадим властям.

– Незачем нам его допрашивать, – произнес парень, которого избили. – Этот чертов разбойник всего меня искалечил, и теперь мне нужно месяца два, чтобы поправиться. Лучше сразу убить этого злодея и сжечь его труп на костре. Тогда по крайней мере я буду считать, что отомщен.

С этими словами он схватил прутья, собираясь снова бить монаха, но подошедший сказал:

– Дорогой друг, погоди! Дай‑ка мне сперва посмотреть на него. Кажется мне, что он хороший человек.

У Сун уже немного пришел в себя и стал понимать, что происходит вокруг. Он не проронил ни слова и лишь закрыл глаза, ожидая, что его опять начнут избивать. А тот, кто спас У Суна от побоев, подошел к нему сзади и, взглянув на его спину, сказал:

– Странно. На спине у него еще не совсем зажившие раны.

Затем он зашел спереди и откинул волосы со лба У Суна: пристально поглядев на него, он воскликнул:

– Да ведь это же мой младший брат У Сун!

Тогда У Сун открыл глаза и, взглянув на стоявшего перед ним человека, сказал:

– Неужели это ты – мой старший брат?!

– Сейчас же освободите его! – закричал тот. – Это мой младший брат.

Человек в стеганом халате цвета желтого гусенка и избитый парень испуганно спросили:

– Может ли быть этот монах вашим братом, учитель?

– Да ведь это У Сун, о котором я вам так много рассказывал. Он убил тигра на перевале Цзин‑ян‑ган, и вот теперь я и сам не знаю, как он стал странствующим монахом.

Услышав это, братья тотчас же развязали У Суна, принесли ему переодеться и, поддерживая под руки, провели в парадный зал.

У Сун приостановился, чтобы поклониться своему старшему другу, но тот, поддерживая У Суна, с тревогой и радостью в голосе сказал:

– Дорогой брат, ты еще не совсем протрезвился. Давай сядем и побеседуем.

Тогда У Сун взглянул на говорившего. Хмель постепенно стал проходить, и У Сун попросил горячей воды, помылся, слегка закусил и почтительно поклонился своему другу. Они заговорили о былом, о прежних временах.

Человек этот был не кто иной, как Сун Цзян, известный также по имени Сун Гун‑мин из уезда Юньчэн.

– А я думал, дорогой брат, что вы живете в поместье сановника Чая. Как же вы очутились здесь? – спросил У Сун. – Не во сне ли я все это вижу?

– После того как мы расстались с тобой, – отвечал Сун Цзян, – я прожил в поместье еще полгода. Не получая из дому никаких вестей и опасаясь, что отцу приходится трудно, я отправил домой своего брата Сун Цина. Он написал мне, что в судебном деле отцу оказывают большую помощь командиры Чжу Тун и Лэй Хэн и моих родственников больше не беспокоят. Меня же до сих пор разыскивают и хотят арестовать. Повсюду были расклеены приказы о поимке преступника Сун Цзяна. Но уже прошло много времени, и теперь опасность не так велика. Здесь живет почтенный человек по имени Кун. Много раз отправлял он к нам домой людей справиться обо мне. Узнав, что мой брат Сун Цин возвратился к отцу, а я остался у сановника Чая, почтенный Кун прислал за мной, и я переехал в его поместье. Место это называется – Байхушань – Гора Белого тигра, У Куна есть сыновья. Младший – Кун Лян, по прозвищу «Искра», очень вспыльчив и любит затевать ссоры. Старший, тот, что в стеганой желтой одежде, его брат Кун Мин, по прозвищу «Комета». Вот они‑то и хотели избить тебя. Они любят биться на пиках и палицах. Я подучил их немного, и теперь они называют меня учителем. Живу я здесь уже полгода и не сегодня‑завтра собираюсь переехать в крепость Цинфын – Светлый ветер. Еще в поместье сановника Чая довелось мне узнать, что ты убил огромного тигра на перевале Цзин‑ян‑ган и стал командиром охранного отряда в городе Янгу. Говорили еще, что ты убил Си‑Мынь Цина и тебя сослали, но куда, я не знал. Как же это ты стал странствующим монахом?

– Расставшись с вами, дорогой брат, я пришел на перевал Цзин‑ян‑ган и убил тигра. Зверя доставили в город Янгу, и начальник уезда назначил меня командиром отряда. Вскоре я узнал, что моя невестка недостойно ведет себя и спуталась с Си‑Мынь Цином. Они отравили моего старшего брата, и из мести я убил их обоих, а потом пошел в уездный суд и сознался в своем преступлении. Дело мое передали в областной суд в Дунпинфу, где меня выручил областной судья, приговорив лишь к ссылке в Мэнчжоу.

Затем У Сун подробно рассказал о встрече с Чжан Цином и его женой в Шицзыпо, а в Мэнчжоу – с Ши Энем: о том, как избил Цзян Мынь‑шэня, убил пятнадцать человек, в том числе и командующего Чжана, и, сбежав, снова попал в дом Чжан Цина. Рассказал он и о том, как жена огородника нарядила его странствующим монахом, как он пошел в горы Усунлин и там пришлось ему испробовать свой кинжал, убив в кумирне монаха Вана, и, наконец, как попал в деревенский кабачок и избил младшего Куна.

Своим рассказом У Сун так ошеломил Кун Мина и Кун Ляна, что те бросились перед ним на колени и стали отбивать поклоны. У Сун тоже поклонился им и сказал:

– Я крепко обидел вас. Уж вы не взыщите.

– Что вы! Мы сами виноваты, «Хоть и есть глаза, а горы Тайшань не приметили». Умоляем вас простить наш грех, – извинялись Кун Мин и Кун Лян.

– Ну, если вы, уважаемые, не в обиде на меня, то прошу вас приказать высушить мое монашеское свидетельство и все вещи. Мне нужны также мои кинжалы и четки, я не могу без них обойтись.

– Не беспокойтесь, я уже распорядился, и все будет вам возвращено, – сказал Кун Мин.

У Сун в знак благодарности поклонился, после чего Сун Цзян пригласил старого Куна и познакомил его с У Суном. Но о том, какой роскошный пир устроил старый Кун, рассказывать не будем.

Итак, У Сун заночевал вместе с Сун Цзяном. Они долго беседовали обо всем, что с ними случилось за последний год. Сун Цзян остался очень доволен встречен. На следующий день У Сун поднялся на рассвете, умылся, прополоскал рот и вышел в зал приветствовать всех собравшихся. Сели завтракать. Кун Мин был за хозяина, а Кун Лян, превозмогая боль, ухаживал за гостями. Старый Кун распорядился зарезать барана и свинью, и снова началось пиршество.

В этот день в поместье Куна побывали все родственники и соседи. Они приходили засвидетельствовать У Суну свое почтение. Собрались также все домочадцы. Сун Цзян был очень весел и после пира обратился к У Суну с таким вопросом:

– Где же ты теперь думаешь найти себе пристанище?

– Я рассказал уже вам, дорогой друг, – отвечал У Сун, – что огородник Чжан Цин дал мне письмо и советовал идти на гору Эрлуншань – Двойного дракона – к татуированному монаху Лу Чжи‑шэню и остаться в его стане. Сам Чжан Цин также собирается туда.

– Что же, это хорошо, – произнес Сун Цзян. – Не стану тебя обманывать. На днях мне сообщили из дому, что начальник крепости Цинфын по имени Хуа Юн, по прозвищу «Маленький Лян Гуан», знает о том, что я убил Янь По‑си, и шлет мне письма, приглашая приехать к нему пожить. Это недалеко отсюда, и вот уже два дня, как я хочу отправиться туда, но не решаюсь из‑за плохой погоды. Однако идти все равно надо, и лучше всего, пожалуй, если мы пойдем вместе.

– Боюсь, дорогой брат мой, что идти нам вместе очень опасно, – ответил У Сун. – Преступления мои столь тяжки, что даже при общем помилования меня не простят. Вот потому‑то я и решил укрыться в разбойничьем стане на горе Эрлуншань. К тому же я нарядился странствующим монахом, и в таком виде мне неудобно идти с вами, дорогой брат. Стоит лишь кому‑либо по дороге заподозрить меня, как и вы окажетесь замешанным в это дело. И хотя мы дали друг другу клятву жить и умереть вместе, но было бы нехорошо впутывать и Хуа Юна. Лучше уж мне идти на гору Эрлуншань. А если небо сжалится над нами и мы останемся живы, я непременно разыщу вас, дорогой друг. Может быть, выйдет прощение разбойникам и нам дадут возможность доказать, что мы честные люди.

– У тебя, брат мой, благородное сердце, – сказал Сун Цзян. – И раз ты еще надеешься верой и правдой послужить императору, само небо поможет тебе. Действуй так, как задумал, я не решаюсь тебя отговаривать. Побудь со мной еще несколько дней, а потом отправляйся в путь.

Прошло дней десять. Сун Цзян и У Сун собрались уходить. Но старый Кун и его сыновья ни за что не хотели отпускать их и уговорили остаться еще дней на пять. Однако, когда этот срок стал близиться к концу, Сун Цзян решительно заявил, что должен идти. Тогда хозяин устроил прощальный пир, который продолжался весь день.

Утром старый Кун отдал У Суну все его вещи: черную рясу странствующего монаха, письмо, монашеское свидетельство и железный венец, четки, кинжалы и деньги и еще новую одежду. Затем он подарил Сун Цзяну и У Суну по пятидесяти лян серебра на путевые расходы. Сун Цзян отказался взять деньги, поэтому старому Куну и его сыновьям пришлось засунуть серебро в узлы с вещами.

Пока Сун Цзян одевался, У Сун облачился в одежду монаха, одел на голову железный венец, на шею четки из человеческих костей, собрал узел и к поясу привесил два кинжала. Сун Цзян, взяв свой меч, кинжал и узелок, одел войлочную шапку, и они распрощались с хозяином. А его сыновья Кун Мин и Кун Лян, приказав поселянам нести вещи, провожали гостей более двадцати ли и, наконец, простились. Сун Цзян взял свой узел и сказал:

– Зачем провожать нас, мы сами понесем свои вещи.

Тогда Кун Мин и Кун Лян еще раз поклонились им и отправились с работниками домой. А сейчас речь пойдет о другом.

Шагая по дороге, Сун Цзян и У Сун толковали о всякой всячине; шли они до позднего вечера и заночевали под открытым небом, а ранним утром встали, позавтракали и двинулись в путь. Они прошли еще около пятидесяти ли и приблизились к торговому местечку Дуаньлунчжэнь, где дороги расходились в трех направлениях. Сун Цзян обратился к одному из жителей с вопросом:

– Какая дорога ведет к горе Эрлуншань и к городу Цинфын?

– В эти места ведут две разные дороги: на запад – к горе Эрлуншань и на восток – к городу Цинфын, расположенному как раз за горой Цвифын.

Тогда Сун Цзян сказал У Суну:

– Ну, дорогой брат, сегодня мы должны с тобой расстаться. Выпьем же на прощанье!

– Я провожу вас немного, а потом пойду, – промолвил У Сун.

– Нет, не делай этого, – возразил Сун Цзян. – Правильно гласит древняя поговорка: «Провожай гостя хоть за тысячу ли, а расставаться все же придется». Лучше отправляйся, брат, в свой дальний путь – пораньше придешь на место. В стане воздерживайся от вина. Если выйдет императорский указ о помиловании, уговори также Лу Чжи‑шэня явиться с повинной. Вас назначат охранять границу, и вы, с оружием в руках, добудете себе славу, оставите почетное имя потомству и не зря проживете свою жизнь. Я же человек преданный, но ни к чему не способный. И вряд ли сумею выдвинуться. А вот такой герой, как ты, дорогой брат, может совершить великие дела. Крепко запомни мои слова. Мы еще встретимся с тобой.

У Сун внимательно выслушал наставления Сун Цзяна. Они зашли в кабачок, выпили по нескольку чашек вина, расплатились и ушли. На окраине города, в том месте, где расходились дороги, У Сун четыре раза низко поклонился. Сун Цзяну так тяжело было с ним расставаться, что он даже прослезился и еще раз повторил:

– Дорогой брат! Не забывай моих слов: воздерживайся от вина, не затевай ссор, береги себя.

И У Сун пошел на запад.

Запомните, читатель, что У Сун отправился на гору Эрлуншань в горный стан Лу Чжи‑шэня и Ян Чжи. Но сейчас мы об этом говорить не будем, а вернемся к Сун Цзяну, который пошел на восток, к горе Цинфын и всю дорогу не переставал думать об У Суне. Так он шел несколько дней и, наконец, увидел вдали высокую гору причудливой формы, покрытую густым и высоким лесом. Сун Цзян очень обрадовался и, не сводя с нее глаз, заспешил вперед. Незаметно прошел он еще несколько переходов и даже забыл спросить у встречных, где можно остановиться на ночлег. Приближался вечер, и Сун Цзян с беспокойством подумал: «Будь сейчас лето, я провел бы ночь где‑нибудь в лесу, но ведь сейчас зима в самом разгаре, по ночам дует ледяной ветер. А вдруг появится какой‑нибудь лютый зверь – тигр или барс. Разве справлюсь я с ним? Тут недолго и погибнуть».

Размышляя таким образом, он торопливо шел по узенькой тропинке на восток. Спустя два часа на душе у Сун Цзяна стало очень тревожно. Совсем стемнело, и теперь он не видел даже дороги у себя под ногами. Неожиданно он наткнулся на веревку, в чаще зазвенел медный колокольчик, и тут же из засады выскочило человек пятнадцать разбойников. С криками налетели они на Сун Цзяна, отобрали у него меч и узел с вещами, свалили на землю и связали. А затем зажгли факел и повели Сун Цзяна на гору. Он следовал за ними, тяжко вздыхая. Скоро его привели в разбойничий стан. Оглядевшись при свете факелов, он увидел высокий частокол. Сун Цзяна ввели в помещение, где стояло три кресла, покрытые тигровыми шкурами. За этим домом находилось еще какое‑то огромное строение.

Сун Цзяна так связали, что он напоминал клецку, завернутую в лист лотоса; пленника привязали к деревянному столбу, и он слышал, как работники разговаривали между собой:

– Атаман только что заснул… Сейчас докладывать ему не стоит… Подождем, пока он протрезвится, придет сюда и сам вырежет сердце и печень этого быка… А мы сварим из них суп на похмелье да еще полакомимся свежим мяском.

Привязанный к столбу Сун Цзян, прислушиваясь к этому разговору, думал про себя: «И все это я терплю лишь за то, что убил какую‑то шлюху. Кто бы мог подумать, что меня ждет такая злая судьба!»

Разбойники зажгли свечи, и стало светло, как днем. Все тело Сун Цзяна онемело, он почти ничего уже не чувствовал и не мог даже двигаться, а лишь посмотрел вокруг и поник головой, тяжело вздыхая.

Время подходило к третьей страже, когда за своей спиной он услышал шаги и голоса разбойников:

– Атаман проснулся.

Они сняли с фитилей ламп нагар, чтобы было светлее. Сун Цзян украдкой взглянул на приближающегося атамана. На голове его была повязка с рогом, напоминающим шишку на голове у гуся, а поверх – красная шелковая косынка. Одет он был в стеганый шелковый халат цвета красного финика. Атаман прошел и сел в центре на кресло, покрытое тигровой шкурой.

Этот удалец по фамилии Янь, по имени Шунь и по прозвищу «Золотистый тигр» был родом из провинции Шаньдун, области Лайчжоу. Когда‑то он торговал лошадьми и овцами, но потерял все свое богатство, ушел в леса и занялся разбоем. Так вот этот самый Янь Шунь, проспавшись после выпивки, сел на главное место и спросил:

– Ну, ребятки, где вам удалось достать этого быка?

– Мы сидели в засаде за горой, – отвечали те, – и услышали, что в лесу зазвенел колокольчик. Этот бык шел один с узлом на спине и, зацепившись за веревку, упал. Мы схватили его и притащили к тебе, атаман, чтобы сварить из него суп на похмелье.

– Вот и прекрасно, – произнес главарь. – Позовите‑ка поскорее двух других атаманов, и мы вместе полакомимся.

Спустя некоторое время вошли еще двое удальцов и сели в кресла, стоявшие по бокам. Тот, что сел слева, был низкорослый, с короткими руками и ногами, но большие глаза его так и сверкали. Это был Ван Ин, родом из Лянхуайя. Среди вольного люда он был известен под кличкой «Коротколапый тигр». В прошлом Ван Ин был возчиком. Однажды его нанял купец, но у Ван Ина разгорелись глаза на богатый груз, и он, воспользовавшись случаем, ограбил купца. Потом это дело открылось, и Ван Ина посадили в тюрьму. Но ему удалось бежать на гору Цинфын, где он вместе с Янь Шунем занялся разбоем.

Молодец в темно‑красной кожанке, справа от Янь Шуня, по фамилии Чжэн, по имени Тянь‑шоу, происходил из Сучжоу, провинции Чжэцзян. Он был красив, высок, худощав и широк в плечах; борода и усы у него росли клином. За красоту и белизну лица Чжэнь Тянь‑шоу прозвали «Белолицый господин». Раньше он был серебряных дел мастером, но еще с детства пристрастился к упражнению оружием и в конце концов ушел к удальцам в зеленые леса. Проходя мимо горы Цинфын, он повстречался с Коротколапым тигром Ваном и вступил с ним в бои. Они схватывались примерно раз шестьдесят, но так и не смогли одолеть друг друга. За ловкость и силу главарь стана Янь Шунь оставил храбреца на горе и сделал третьим атаманом.

Когда все трое уселись, Ван сказал, обратившись к разбойникам:

– Ну, ребятки, пошевеливайтесь! Выньте‑ка у этого быка печень и сердце и сделайте нам три чашки крепкого с острой приправой супа на похмелье.

Один из разбойников тут же принес большую медную лохань с водой и поставил перед Сун Цзяном, а другой, засучив рукава, вооружился специальным острым ножом. Тот, что принес лохань, зачерпнул руками воды и плеснул Сун Цзяну на грудь. Делалось это для того, чтобы горячая кровь отлила от сердца. Тогда и сердце и печень становятся нежными и приятными на вкус.

А когда разбойник плеснул водой в лицо Сун Цзяна, тот тяжело вздохнул и произнес:

– Жаль, что Сун Цзяну суждено так умереть.

Услышав это имя, Янь Шунь закричал разбойнику:

– Стой. Что он там говорит о Сун Цзяне?

– Он сказал: «Жаль, что Сун Цзяну суждено так умереть», – ответил разбойник.

– Эй, приятель! Ты знаешь Сун Цзяна? – поднявшись с места, спросил Янь Шунь.

– Я и есть Сун Цзян.

Тогда Янь Шунь подошел к нему поближе:

– А ты какой Сун Цзян? Откуда родом?

– Я из Юньчэна, области Цзичжоу. Служил там писарем в уездном управлении.

– Неужели ты тот самый Сун Цзян, по прозвищу «Благодатный дождь», который убил Янь По‑си и присоединился к вольнице? – закричал Янь Шунь.

– Откуда вы знаете об этом? – спросил Сун Цзян. – Да, я тот самый Сун Цзян.

Янь Шунь был поражен. Выхватив из рук разбойника нож, он быстро перерезал веревки, освободил Сун Цзяна и, сняв с себя стеганый шелковый халат, накинул на него и усадил на свое место. Затем он велел Короткопалому тигру и Чжэн Тянь‑шоу тут же подойти, и они все втроем склонились перед Сун Цзяном в низком поклоне. Тот поспешил ответить на их поклоны и спросил:

– Почему же это вы, почтенные мужи, вместо того чтобы убить меня, оказываете мне такие почести?

Тогда все три главаря опять опустились на колени, и Янь Шунь сказал:

– Я, недостойный, должен был бы взять нож и выколоть собственные глаза… Не распознать благородного человека, не расспросить как следует и чуть было не погубить его! Ведь если бы само небо не надоумило вас произнести свое имя, я так бы ничего и не знал. Более десяти лет скитался я среди вольного люда, занимался разбоем и часто слышал ваше почтенное имя: мне рассказывали о вашем милосердии и бескорыстии, о помощи бедным людям, попавшим в беду или несчастье. Я могу лишь сетовать на мою несчастную судьбу за то, что до сих пор не имел случая оказать должные почести столь уважаемому человеку. Сегодня же самому небу угодно было, чтобы желание моего сердца исполнилось и мы встретились.

– За какие же добродетели вы оказываете такой незаслуженный почет мне, скромному человеку? – спросил Сун Цзян.

– Почтенный брат мой, – сказал Янь Шунь. – Помощь и покровительство героям и честным людям прославили вас по всей стране, ваше имя произносят с чувством глубокого уважения. Горный стан в Ляншаньбо стал так силен, что слава о нем идет по всей нашей земле. И люди говорят, что эту славу стан приобрел благодаря вам. Но скажите, откуда вы идете и как сюда попали?

И Сун Цзян подробно рассказал о том, как спас Чао Гая, убил Янь По‑си, а потом бежал, жил у сановника Чай Цзиня и у старого Куна, а теперь направлялся в крепость Цинфын – к начальнику крепости Хуа Юну. Слушавшие его атаманы были рады встрече с Сун Цзяном и тут же распорядились принести для него одежду. Они приказали зарезать овец и лошадей и пировали до рассвета, а затем велели младшим разбойникам устроить Сун Цзяну постель. На следующий день утром Сунь Цзян рассказал им все, что с ним приключилось по дороге, а также о замечательном подвиге У Суна. Узнав об этом, атаманы даже ногой притопнули от досады:

– Ну и не везет же нам! Как было бы хорошо, если бы он пришел сюда! Жаль, что он отправился в Эрлуншань.

Мы не будем рассказывать здесь со всеми подробностями о том, как Сун Цзян прожил около семи дней в стане на горе Цинфын, и о том, как за ним там ухаживали, угощая лучшим вином и разными яствами.

Шли первые дни последней луны года, время, когда население Шаньдуна на могилах своих предков совершало жертвоприношения. И вот однажды разбойники пришли с подножия горы и доложили:

– На большой дороге показался паланкин в сопровождении человек восьми. Носильщики несут две корзины с изготовленными из бумаги жертвоприношениями, чтобы сжечь их на могилах.

Ван‑Коротколапый тигр – был охотником до женщин и сразу же подумал про себя: «В паланкине несомненно женщина».

Он отобрал с полсотни разбойников и приготовился спуститься с горы. Несмотря на все старания, Сун Цзян и Янь Шунь не могли удержать его. Ван взял свое оружие и, ударив в гонг, стал спускаться с горы. Сун Цзян, Янь Шунь и Чжэн Тянь‑шоу остались в стане и продолжали пить вино. Прошло часов пять, когда, наконец, разбойник, ходивший на разведку, явился с донесением.

– Когда атаман дошел до половины горы, – доложил он, – охранники разбежались, и он захватил женщину, которую несли в паланкине. Никакой добычи, кроме серебряной курильницы, нет.

– Куда же отнесли женщину? – спросил Янь Шунь.

– Он приказал отнести ее в свое помещение, – ответил разбойник.

Услышав это, Янь Шунь громко рассмеялся, а Сун Цзян заметал:

– Оказывается, этот Ван очень похотлив. А доброму молодцу это чести не делает.

– Да, женщины это его единственная слабость, – сказал Янь Шунь, – а так во всех делах он впереди.

– Прошу вас обоих, пойдемте со мной и уговорим его оставить в покое женщину, – сказал Сун Цзян.

Янь Шунь и Чжэн Тянь‑шоу повели Сун Цзяна на другую сторону горы, в помещение Вана. Когда они, толкнув дверь, вошли к нему, Ван обнимал женщину и что‑то говорил ей. Увидев вошедших атаманов и Сун Цзяна, он поспешно оттолкнул женщину и пригласил их сесть. А Сун Цзян, взглянув на женщину, спросил:

– Откуда вы, почтенная сударыня, и что за важное дело заставило вас отправиться из дому в такое время?

Женщина, превозмогая стыд, выступила вперед и, отвесив низкий поклон, сказала:

– Ваша покорная служанка – жена начальника крепости Цинфын. Здесь похоронена моя мать, и вот я решила совершить жертвоприношение на ее могиле, захватила с собой жертвенные предметы и отправилась сюда. Разве осмелилась бы я отправиться в путь просто так, ради удовольствия! Умоляю вас, великий начальник, спасите меня!

Слова ее ошеломили Сун Цзяна: 2Уж не жена ли это начальника крепости Хуа Юна, к которому я собираюсь идти. Ее надо обязательно спасти». И он спросил:

– Как же это ваш муж, начальник Хуа Юн, не поехал на могилу вместе с вами?

– Почтенный господин, – ответила женщина, – начальник Хуа Юн мне не муж.

– Но вы только что сказали, что вы жена начальника крепости Цинфын, – сказал Сун Цзян.

– Вам, милостивый господин, вероятно, неизвестно, что в крепости Цинфын теперь два начальника, один гражданский, а другой военный. Военный начальник – Хуа Юн, а гражданский начальник – мой муж Лю Гао.

«Ее муж служит вместе с Хуа Юном, – подумал Сун Цзян, – и если я не спасу ее, мне неудобно будет идти туда». Поэтому он сказал Вану:

– Я хотел бы поговорить с вами. Не знаю только, согласитесь ли вы выслушать меня.

– Прошу вас, говорите, уважаемый брат мой, – ответил Ван.

– Когда порядочный человек попадается в любовных делах, он становится предметом насмешек, – сказал Сун Цзян. – Женщина эта – жена чиновника, назначенного императорским двором. Поэтому я прошу вас ради меня, а также ради чести вольных людей отпустить ее домой, к мужу. Что вы об этом думаете?

– Дорогой брат, выслушайте меня, пожалуйста, – сказал Ван Ин. – Эта женщина – жена начальника крепости. А я никогда еще не обладал подобной женщиной. Все эти чиновники причиняют народу лишь зло, так зачем же вам беспокоиться о них. Уж вы лучше оставьте эту женщину мне.

Тогда Сун Цзян опустился перед ним на колени и сказал:

– Уважаемый брат мой, если хотите, я сам выберу для вас хорошую жену, которая будет ухаживать за вами, и преподнесу вам подарки к свадьбе. Но эта женщина – жена человека, который служит вместе с моим другом. Как же можете вы так поступать с ней! Освободите ее.

Тогда Янь Шунь и Чжэн Тянь‑шоу, поддерживая Сун Цзяна, сказали:

– Дорогой брат, встаньте, пожалуйста. Это дело легко уладить.

– В таком случае очень вам благодарен, – ответил Сун Цзян.

Видя, что Сун Цзян во что бы то ни стало решил спасти женщину, Янь Шунь, не обращая внимания на Ван Ина, приказал носильщикам усадить ее в паланкин и отнести. Тогда женщина стала земно кланяться и повторять:

– Благодарю вас, милостивый атаман.

– Почтенная госпожа, не благодарите меня, – сказал Сун Цзян. – Я не атаман этого горного стана, а лишь путешественник из Юньчэна.

Женщина, снова поклонившись и поблагодарив их, отправилась в дорогу. А носильщики, получив свободу, помчались с носилками вниз с горы, как на крыльях, и досадовали лишь на то, что матери родили их не с четырьмя ногами.

Ван Ин молчал. Ему было и стыдно и досадно.

Сун Цзян повел его в переднюю комнату и сказал:

– Дорогой брат, вы не должны сердиться, я сдержу свое слово и нанду вам такую жену, которой, вы будете довольны.

Янь Шунь и Чжэн Тянь‑шоу даже рассмеялись при этом. А Ван Ин согласился с Сун Цзяном, и хотя в душе был недоволен, не решался возразить и старался скрыть свой гнев. Ему не оставалось ничего другого, как разделить веселье своих друзей и принять участие в пире в честь Сун Цзяна.

Однако об этом мы больше говорить не будем.

Вернемся теперь к солдатам, сопровождавшим женщину. Когда разбойники увели их госпожу, они вернулись в крепость и доложили начальнику Лю Гао о том, что его жену захватили разбойники с горы Цинфын.

Услышав это, Лю Гао пришел в ярость и стал ругать солдат.

– Бездельники, – орал он, – как смели вы бросить свою госпожу! – и велел наказать их палками.

– Нас было всего семь человек, – отвечали солдаты, – а их сорок, как же могли мы справиться с ними?

– Что вы здесь болтаете! – кричал Лю Гао. – Сейчас же отправляйтесь и освободите свою госпожу, иначе я отдам вас под суд и брошу в тюрьму!

Напуганные этими угрозами, солдаты взяли человек восемь – десять здоровых солдат на подмогу, захватили с собой оружие и отправились в горы с намерением освободить госпожу. Но совершенно неожиданно они на полдороге вдруг встретили двух носильщиков, которые сломи голову мчались с носилками. Встретив свою госпожу, солдаты спросили:

– Как же вам удалось выбраться оттуда?

– Те мерзавцы унесли меня в стан, но когда узнали, что я жена начальника крепости Лю Гао, то так испугались, что поспешно стали кланяться мне и приказали носильщикам отнести меня вниз с горы, – ответила та.

– Госпожа, пожалейте нас, – сказали солдаты. – Скажите нашему господину, что мы отбили вас у разбойников. Спасите нас от побоев.

– Я сама знаю, что сказать, – отрезала она.

Солдаты, кланяясь, поблагодарили ее и, окружив носилки, двинулись в путь. Увидев, как быстро идут носильщики, они сказали:

– В городе вы плететесь с носилками, словно утки или гуси. Почему же сейчас вы бежите со всех ног?

– Да и сейчас мы не могли бы так бежать, – отвечали носильщики, – если бы не старый черт, который подгоняет нас сзади кулаком.

– Уж не мерещится ли вам? – засмеялись стражники. – Позади ведь никого нет.

Тут только носильщики решились обернуться и воскликнули:

– Ай‑я! Мы так мчимся, что собственными пятками колотим себя по затылку.

Все рассмеялись. Когда они вернулись в крепость Цинфын, начальник Лю Гао очень обрадовался и спросил свою жену:

– Кто же спас тебя и доставил сюда?

– Бандиты захватили меня и хотели обесчестить, – ответила жена. – Но так как я сопротивлялась, то они собирались убить меня. Однако когда узнали, что я жена начальника крепости, то не осмелились даже притронуться ко мне и обошлись со мной почтительно. Потом пришли эти солдаты, отбили меня и привели домой.

Услышав это, Лю Гао приказал выдать десять кувшинов вина и зарезать свинью в награду солдатам. Но говорить об этом больше нет надобности.

После того как Сун Цзян спас женщину и дал ей возможность выбраться из горного стана, он прожил там еще дней семь и решил отправиться в крепость к Хуа Юну. В тот же день он заявил, что собирается распрощаться и уйти с горы. Несмотря на настойчивые просьбы атаманов побыть еще немного, он никак не соглашался, и тогда они устроили прощальный пир. Каждый из них подарил ему деньги и ценности. Все это он завернул в свой узел. В тот день Сун Цзян рано поднялся, вымылся, пополоскал рот и позавтракал. Потом он увязал свои вещи, простился с атаманами и спустился с горы. Атаманы захватили с собой вина, фруктов, мяса и провожали его более тридцати ли, до большой дороги. Там они выпили с Сунь Цзяном и, прощаясь, никак не могли расстаться с ним.

– Дорогой брат, – уговаривали они его, – когда будете возвращаться из крепости Цинфын, обязательно приходите к нам. Мы надеемся снова повидаться с вами.

Сун Цзян взвалил узел на спину, взял меч и со словами:

«Мы еще встретимся!» – пожелал атаманам всего хорошего, простился и пошел своей дорогой.

Если бы я, пишущий эти строки, родился в одно время с Сун Цзяном и вырос вместе с ним, я удержал бы его, вернул обратно и не дал бы ему пойти к Хуа Юну, где он чуть было не погиб.

Поистине говорится:

Как по воле неба злая судьба обрушивается на людей, так и ветры встречают туманы. Разве это случайно?

Кого же встретил Сун Цзян, когда пришел к начальнику крепости Хуа Юну, вы узнаете, из следующей главы.

 

Глава 32

повествующая о том, как Сун Цзян ночью пошел смотреть на новогодние празднества и как Хуа Юн учинил расправу в крепости Цинфын

Гора Цинфын находилась всего в каких‑нибудь ста с лишком ли от Цинчжоу, а крепость Цинфын стояла на разветвлении трех дорог, ведущих к трем зловещим горам. Горы эти находились всего на расстоянии дневного перехода от крепости. Место называлось Цинфынчжэнь – городок Чистых ветров, и там проживало около пяти тысяч человек.

А сейчас мы продолжим рассказ о Сун Цзяне, начиная с того момента, когда три Главаря разбойников, простившись с ним, вернулись на вершину горы. С узлом на спине он пошел по дороге, которая, извиваясь, вела к крепости Цинфын. Придя в город, он спросил встречного горожанина, где живет начальник крепости – Хуа Юн.

– Управление крепостью находится в центре города, – ответил горожанин, – на южной стороне – маленькая крепость, где проживает наш гражданский начальник Лю Гао, в северной части города живет военный начальник Хуа Юн.

Сун Цзян поблагодарил горожанина и направился на север. Когда он подошел к воротам, солдаты‑охранники спросили его имя и фамилию и пошли доложить о нем. Вскоре из крепости вышел молодой военачальник. Он обнял Сун Цзяна, приказал солдатам взять у гостя узел, меч и кинжал, а сам провел его в парадное помещение. Усадив Сун Цзяна в кресло, он почтительно поклонился ему четыре раза и, поднявшись, сказал:

– С тех пор как я расстался с вами, дорогой брат, прошло около шести лет. Но я постоянно думал о вас. Узнав, что вы убили вредную потаскуху и власти повсюду вас разыскивают, я сидел здесь, точно на иголках. Более десяти писем написал я вам в поместье, все справлялся о вас, но так и не знаю, получили ли вы их. Сегодня само небо осчастливило меня, послав вас сюда, дорогой брат мой. Теперь, когда я вижу вас живым и здоровым, я совершенно спокоен.

С этими словами Хуа Юн снова поклонился Сун Цзяну. Помогая ему встать, Сун Цзян сказал:

– Уважаемый брат, не будем церемониться. Прошу вас сесть и выслушать меня.

Тогда Хуа Юн скромно присел на стул, и Сун Цзян подробно рассказал ему о том, как убил Янь По‑си, как после этого бежал в поместье сановника Чай Цзиня, а затем к старому Куну, где он встретился с У Суном, и как его схватили на горе Цинфын, где он познакомился с Янь Шунем и его друзьями. Выслушав его, Хуа Юн сказал:

– Дорогой брат, как много пришлось вам выстрадать. Сегодня, к счастью, вы добрались сюда. Поживите здесь несколько лет, а потом мы подумаем, как быть дальше.

– Если бы даже мой брат Сун Цин и не прислал мне письма в поместье старого Куна, я все равно пришел бы навестить вас, – сказал Сун Цзян.

Хуа Юн пригласил Сун Цзяна пройти во внутренние комнаты, позвал свою жену Цуй и велел ей приветствовать Сун Цзяна поклонами, как старшего брата мужа. Он приказал также своей младшей сестре. выйти и приветствовать Сун Цзяна поклонами, как своего старшего брата.

Потом он попросил Сун Цзяна переменить одежду, обувь и чулки и дал ему ароматной воды для мытья. Во внутреннем помещении в честь гостя был накрыт стол.

В тот же день, во время угощения, Сун Цзян рассказал Хуа Юну о том, как спас жену начальника Лю Гао. Когда Хуа Юн услышал это, он нахмурил брови и сказал:

– Дорогой брат, зачем вам нужно было спасать эту женщину?! Лучше бы ей заткнули рот.

– Странная вещь! – сказал Сун Цзян. – Узнав о том, что она жена начальника крепости Цинфын, я ради вашего сослуживца не остановился даже перед тем, чтобы навлечь на себя недовольство Вана – Короткопалого тигра, всячески старался спасти ее и дать ей возможность уйти с горы. Как же можете вы так говорить!

– Дорогой брат, вам не все известно, – сказал Хуа Юн, – слова мои не лишены основания. Крепость Чистых ветров очень важна для города Цинчжоу. И если бы оборона ее была возложена только на меня, то никакие разбойники, ни ближние, ни дальние, не посмели бы не только нападать, но даже и близко подходить к Цинчжоу. Однако недавно главным начальником крепости сюда прислали никчемного старикашку, и хотя он гражданский начальник, но человек крайне невежественный. Вступив в должность, он стал притеснять всех хоть сколько‑нибудь зажиточных людей и то и дело нарушает законы императора. Я всего лишь его помощник по военным делам, и эта гадина вызывает у меня возмущение. Мне досадно, что я не могу убить такую подлую тварь. Стоило ли, дорогой брат, спасать жену отъявленного негодяя? Тем более, что и сама она никакими достоинствами не обладает, лишь подстрекает мужа на дурные дела, клевещет на порядочных людей да к тому же жадна на деньги. Жаль, что разбойники не потешились над этой злой ведьмой. Нет, дорогой брат, зря вы спасли ее.

Тогда Сун Цзян принялся увещевать Хуа Юна:

– Добрый брат, вы ошибаетесь. Еще в древности говорили: «Узел ненависти надо развязывать, а не затягивать». Он ваш сослуживец, и даже если у него есть недостатки, старайтесь не замечать их и превозносите его добродетели. Нельзя быть таким мелочным человеком, мудрый брат мой.

– Вы мудрый человек, дорогой брат, – оказал Хуа Юн. – Завтра, когда я встречусь в управлении с начальником Лю, я расскажу ему, как вы спасли его жену.

– Поступив подобным образом, дорогой брат, – сказал Сун Цзян, – вы проявите свою доброту.

И Хуа Юн и его семья ничего не жалели для радушного приема Сун Цзяна. Они ухаживали за ним целый день, угощали вином, а вечером приготовили ему постель во внутренней комнате, повесили полог и пригласили отдохнуть.

На следующий день в честь Сун Цзяна снова устроили торжество.

Но не будем затягивать свой рассказ подробностями. Прибыв в крепость Цинфын, Сун Цзян в течение нескольких дней только и делал, что пил вино. В подчинении Хуа Юна было несколько преданных ему людей. Каждый день один из них, получив деньги на расходы, должен был сопровождать Сун Цзяна и показывать ему достопримечательности города. Сун Цзян с удовольствием гулял по окрестностям, осматривая крепость и храмы. А приставленные к нему люди старались показать все самое интересное и тем доставить Сун Цзяну удовольствие.

В Цинфыне было несколько маленьких чайных домиков, но об этом мы распространяться не будем. Однажды Сун Цзян со своим сопровождающим посетил эти домики, прошелся в близлежащие деревни, храмы и монастыри, а потом зашел в кабачок выпить вина. Когда они собрались уходить, спутник вынул деньги, чтобы расплатиться за вино. Но разве мог Сун Цзян позволить ему сделать это. Он достал свои деньги и сам расплатился, а вернувшись домой, ничего не сказал об этом Хуа Юну. Спутник его остался очень доволен, так как он погулял, ничего не делал, да и деньги остались целы. И так продолжалось каждый день: кто‑нибудь из верных людей сопровождал Сун Цзяна, но Сун Цзян всегда расплачивался сам и вскоре завоевал всеобщую любовь и уважение.

Так он прожил в крепости более месяца. Кончалась последняя луна старого года, и наступила ранняя весна; приближался праздник фонарей – Нового года.

Сейчас мы расскажем вам о том, как население города Цинфын готовилось к этому празднику. Каждый пожертвовал в пользу Храма бога неба и земли деньги иди вещи, а в кумирне этого бога соорудили большую рыбу для иллюминации. Сверху протянули гирлянду с разнообразными цветами, к которой подвесили около семисот разноцветных фонарей. В городе устраивались различного рода увеселения.

Внутри кумирни шли игры. Перед каждым домом сооружались разукрашенные арки и на них развешивались фонари. На улицах затевались всевозможные развлечения и потехи. И хотя все это нельзя было, конечно, сравнить с празднествами в столице, все же это было большим, веселым торжеством для жителей Цинфына.

В праздничный вечер Сун Цзян был в крепости и вместе с Хуа Юном сидел и пил вино. В эти дни небо было совершенно безоблачным. Хуа Юн еще утрам сел на лошадь и съездил в управление. Он отрядил несколько сот солдат и назначил их нести стражу по городу в новогоднюю ночь. Кроме того, он отправил людей для охраны ворот крепости. К вечеру он вернулся в крепость и пригласил Сун Цзяна отведать засахаренных фруктов.

– Я слышал, что сегодня ночью на улицах города будет зажжено много фонарей, – сказал Сун Цзян Хуа Юну. – Я хотел бы полюбоваться этим зрелищем.

– Я бы охотно пошел с вами, дорогой брат, – сказал Хуа Юн, – но, к сожалению, занят сегодня на службе. Пойдите с кем‑нибудь из моих домашних, но возвращайтесь пораньше. Я буду ждать вас, и мы выпьем вина в честь нашего славного праздника.

– Прекрасно, – сказал Сун Цзян.

Когда стемнело и на востоке взошла золотая луна, Сун Цзян в сопровождении нескольких близких Хуа Юну людей, не спеша, отправился в город. Гуляя по улицам, они увидели устроенные у ворот каждого дома арки, разукрашенные разноцветными фонарями. На фонарях разнообразной и причудливой формы были расписаны разные истории. Они были разрисованы чудесной росписью: пеонами, мимозами, цветами лотоса.

Вчетвером, держась за руки, подошли они к кумирне, полюбовались немного открывающимся оттуда видом и затем направились по дороге на юг. Сделав не более семисот шагов, они при ярком свете факелов и фонарей увидели впереди себя толпу людей, веселившихся у ворот большого двора. Слышались звуки барабана, гонгов и литавров и одобрительные возгласы зрителей. Сун Цзян хотел посмотреть труппу выступавших танцоров, но так как он был маленького роста, то стоявшие впереди мешали ему. Люди, сопровождавшие Сун Цзяна, знали распорядителя этих актеров и попросили, чтобы толпа расступилась и дала возможность Сун Цзяну протолкаться вперед и посмотреть игру.

Главный актер играл грубого деревенского парня, он шел, шатаясь, и Сун Цзян, глядя на него, разразился громким хохотом. Надо сказать, что этот двор принадлежал начальнику крепости Лю Гао, и сейчас он с женой, в компании еще нескольких женщин, смотрели представление. Услышав смех Сун Цзяна, жена Лю взглянула на него и при свете фонарей узнала его. Показывая на Сун Цзяна, она сказала мужу:

– Ха, вон тот маленький черномазый парень – атаман разбойников, которые схватили меня на днях.

Услышав это, Лю Гао струсил, взял человек семь из своей охраны и приказал задержать того, кто смеялся. Сун Цзян повернулся и пошел прочь. Но не миновал он и десяти домов, как солдаты настигли его, схватили и отвели в крепость. Там они взяли четыре веревки, связали его и привели в управление. А три его проводника, увидя, как взяли Сун Цзяна, побежали к Хуа Юну и сообщили ему о случившемся.

В это время начальник Лю Гао уже находился в управлении и приказал доставить туда Сун Цзяна. Охранники, окружив Сун Цзяна, ввели его в управление и поставили на колени перед начальником Лю.

– Да как смеешь ты, разбойник с горы Цинфын, открыто появляться сюда и еще смотреть на празднество с фонарями?! – закричал Лю. – Что можешь ты сказать в свое оправдание сейчас, когда тебя поймали?

– Я торговец из города Юньчэн, – сказал Сун Цзян, – зовут меня Чжан‑сань. Я старый друг начальника Хуа Юна, приехал сюда уже давно и никогда не был разбойником на горе Цинфын.

Но жена начальника Лю Гао выскочила из‑за перегородки и закричала:

– Ты еще отпираться вздумал, мерзавец! Или ты забыл, как я называла тебя там, на горе, атаманом.

– Вы ошибаетесь, сударыня, – почтительно отвечал Сун Цзян. – Разве я не сказал вам еще тогда, что я проезжий из города Юньчэн и был схвачен разбойниками так же, как и вы.

– Если ты действительно купец, – сказал Лю, – и они тебя схватили, то как же смог ты освободиться и прийти сегодня сюда смотреть на праздничные торжества.

– Там, на горе, – сказала жена Лю, – ты, мерзавец, держал себя высокомерно и гордо восседал на главном месте, не обращая ни на кого внимания.

– Сударыня, – сказал Сун Цзян, – вы забыли, что я приложил все мои старания, чтобы спасти вас и отпустить с горы. Почему же сегодня вы хотите представить меня разбойником?

Эти слова привели жену Лю в ярость, и, указывая на Сун Цзяна, она стала браниться:

– Этого закоренелого негодяя можно заставить говорить только палками.

– Правильно, – сказал Лю Гао. Он приказал принести расщепленный бамбук и избить Сун Цзяна.

Сун Цзяна принимались бить уже два раза. Кожа на нем свисала лохмотьями, и кровь лилась ручьем. Затем начальник приказал заковать его в цепи, а на следующий день посадить в повозку для преступников и сослать в областной город. Вот что ждало Сун Цзяна, именитого горожанина Юньчэна.

Между тем сопровождавшие Сун Цзяна люди быстро возвратились и доложили обо всем Хуа Юну. Тот был сильно взволнован. Он тут же написал письмо и послал с ним толкового человека к начальнику Лю Гао, надеясь освободить Сун Цзяна. Человек поспешил к дому Лю Гао. Когда охрана доложила Лю Гао, что у ворот ожидает посланный начальником Хуа Юном человек с письмом, он сказал, чтобы этого человека провели в управление. Посланный передал письмо, Лю Гао вскрыл его и прочитал следующее:

«Хуа Юн приветствует начальника Лю Гао. У меня есть родственник по имени Лю Бань, который прибыл на днях из Цзичжоу и вот, любуясь праздником фонарей, он каким‑то образом оскорбил вашу милость. Прошу вас во имя нашей дружбы освободить его, а я, конечно, принесу вам свою благодарность. Думаю, что мне нет надобности подписываться, и надеюсь, что вы выполните мою просьбу без дальнейших объяснений».

Прочитав письмо, начальник Лю Гао сильно разгневался, изорвал его в клочки и начал громко браниться.

– Да ты, Хуа Юн, совсем обнаглел! – кричал он. – Назначен по указу императорского двора, а сам связался с разбойниками и еще обманываешь меня! Этот бандит показал, что его зовут Чжан‑сань и что он купец из города Юньчэна, а ты теперь пишешь, что он Лю Вэнь из Цзичжоу, мой однофамилец. Может быть, в расчете на то, что я освобожу его? Не так‑то легко меня провести.

И он приказал слугам выгнать посыльного. Изгнанный из крепости посыльный быстро возвратился к Хуа Юну и сообщил о случившемся. Выслушав его, Хуа Юн мог лишь воскликнуть:

– О, я навлек беду на моего брата, скорее седлайте мне коня!

Наскоро надев на себя кафтан и привязав к поясу лук и стрелы, он взял копье и вскочил на лошадь. В сопровождении пятидесяти воинов, вооруженных пиками и палицами, он направился ко двору начальника Лю Гао. Охранники у ворот дома Лю Гао не посмели их задержать и разбежались кто куда, так как вид у Хуа Юна был грозный и он внушал страх. Хуа Юн направился к парадному помещению и с копьем в руке слез с лошади. Прибывшие с ним воины выстроились около дома.

– Позовите начальника Лю Гао, я хочу с ним говорить! – крикнул он.

У Лю Гао от страха душа ушла в пятки. Хуа Юн был военачальником, Лю Гао очень боялся его и поэтому не решался выйти.

Видя, что Лю Гао не выходит, Хуа Юн постоял немного, а потом приказал своим подчиненным поискать, нет ли кого в соседних помещениях.

Люди тотчас же бросились выполнять его приказ и вскоре под балконом одного из боковых помещений обнаружили Сун

Цзяна. Он был подвешен высоко к балке, и ноги его были скованы цепью. Все тело его было изувечено побоями.

Воины перерезали веревки, разбили цепи и освободили Сун Цзяна. Хуа Юн приказал сейчас же отвезти Сун Цзяна к себе домой, а сам сел на лошадь, взял в руки оружие и обратился к начальнику со следующими словами:

– Господин Лю Гао! Вы здесь главный начальник, но как можете вы так поступать со мной? У кого из нас нет родственников, и что думали вы, когда схватили моего названого брата и обошлись с ним, как с разбойником? Знаю я вас, вы любите обманывать народ! Но погодите, завтра я расправлюсь с вами!

И Хуа Юн, в сопровождении своих людей, поспешил в крепость, чтобы оказать помощь Сун Цзяну.

Но продолжим наш рассказ. Когда Лю Гао увидел, что Хуа Юн освободил Сун Цзяна, он тут же собрал около двухсот человек, приказал им идти в крепость Хуа Юна и привести обратно пленного. Среди посланных им людей были два новых военачальника. Они хоть не плохо владели оружием, но не были так искусны в военном деле, как Хуа Юн. Не смея ослушаться приказа Лю Гао, они вынуждены были вести людей к крепости Хуа Юна.

Еще не рассвело, когда охрана у ворот доложила Хуа Юну о прибытии отряда. Двести воинов столпились у ворот, и ни один не решался войти – все очень боялись Хуа Юна. Когда совсем рассвело, они увидели, что ворота открыты настежь, а военный начальник Хуа Юн сидит в парадном помещении. В левой руке у него лук, а в правой стрела.

– Воины! – громко крикнул Хуа Юн и поднял лук. – Знайте, что за обиды мстят так же, как долги уплачивают. Вас прислал сюда Лю Гао, но не старайтесь для него. А вы, – обратился он к начальникам, – еще не видели военного искусства Хуа Юна. Сперва я покажу вам, что умеет делать Хуа Юн с луком и стрелой. Ну, а потом, если у кого‑нибудь из вас еще не пропадет охота выслужиться перед Лю Гао, пусть осмелится выступить против меня. Смотрите же, как я сейчас попаду в макушку бога‑хранителя на левых воротах.

Он прицелился и натянул лук. «Дзинь», – зазвенела стрела и угодила в самую макушку бога. Все двести человек даже рты разинули от изумления. Хуа Юн приладил вторую стрелу и крикнул:

– А теперь я буду целиться в кисточку на головном уборе бога‑хранителя на правых воротах.

Опять зазвенела стрела и совершенно точно попала в указанное место. Две стрелы так и остались торчать с правой и левой стороны ворот.

Приготовив третью стрелу, Хуа Юн крикнул:

– Смотрите все! Третья стрела попадет прямо в сердце вашего начальника в белой одежде.

С криком «Ай‑я» тот бросился бежать. Вслед за ним с криками обратились в бегство и все остальные.

Тогда Хуа Юн приказал закрыть ворота и отправился во внутренние комнаты проведать Сун Цзяна.

– Сколько страданий пришлось вам вынести из‑за меня!

– Обо мне не беспокойтесь, – ответил Сун Цзян. – Боюсь только, что Лю Гао не оставит вас в покое. Мы должны принять какие‑то меры.

– Я оставлю службу и расправлюсь с этим мерзавцем, – сказал Хуа Юн.

– Не думал я, что жена его отплатит мне за добро тем, что заставит мужа избить меня, – сказал Сун Цзян. – Сначала и хотел было сказать свое настоящее имя, но побоялся, что всплывет дело с Янь По‑си, и потому решил назваться Чжан‑санем – купцом из Юньчэна. Но оказалось, что этот бессовестный Лю Гао принял меня за одного из атаманов с горы Цинфын, приказал посадить в повозку для преступников и отправить в областной город, как главаря разбойничьего стана. Там меня, конечно, немедленно бы обезглавили или четвертовали. И если бы вы, дорогой брат, не спасли меня, то, будь у меня хоть губы из меди и язык из железа, спорить с ним я вое равно бы не мог.

– А я решил, что раз он человек ученый, то, конечно, сочувственно отнесется к своему однофамильцу, поэтому и написал, что ваше имя Лю Вэнь, – сказал Хуа Юн. – Разве мог я предположить, что он такой жестокий человек. Но теперь вы в безопасности, и надо подумать, что делать дальше.

– Вы ошибаетесь, дорогой брат, – сказал Сун Цзян. – Благодаря вашей силе, мне удалось спастись, однако сейчас еще следует о многом подумать. «Бойся подавиться во время еды, а во время ходьбы остерегайся споткнуться», – говорили еще в древности. Вы отбили меня у Лю Гао, а когда он послал людей, чтобы отобрать меня обратно, то они в страхе разбежались. Но он, конечно, не оставит все это так и пошлет сообщение о вас высшему начальству. Сегодня ночью я должен скрыться на горе Цинфын, тогда завтра вы сможете от всего отказаться. Из‑за отсутствия доказательств дело будет сведено к ссоре между гражданским и военным начальниками, и ему не придадут особого значения. Но если я снова попаду к нему в руки, вам уже нечем будет оправдаться.

– У меня нет такого предвидения и мудрости, как у вас, – ответил Хуа Юн, – поэтому в своей отваге я бываю опрометчив. Но я боюсь, что вы тяжело ранены и не сможете идти.

– Ничего не поделаешь, – сказал Сун Цзян. – Положение сейчас настолько серьезное, что медлить никак нельзя. Я как‑нибудь постараюсь пробраться к горе.

Он наложил пластыри и лекарства на свои раны, поел мяса, выпил вина, увязал вещи и оставил их у Хуа Юна. Когда стало смеркаться, Хуа Юн отрядил двух солдат, которые должны были сопровождать его за крепостные заграждения. Не будем подробно рассказывать о том, как дальше Сун Цзян отправился один и шел, превозмогая мучительную боль, и вернемся к Лю Гао. Все его солдаты прибегали к нему во двор и говорили:

– Как могуч и храбр этот Хуа Юн! Кто же отважится сразиться с ним?

– Если его стрела настигнет человека, то уж наверняка пробьет насквозь. Никто не осмелится идти против него, – сказали оба начальника.

Лю Гао всю жизнь провел на гражданской службе, был хитер и изворотлив. Он подумал про себя:

«Раз Хуа Юн забрал этого человека к себе, то уж, конечно, поможет ему уйти на гору Цинфын и там скрыться. А сам завтра придет и скажет, что ничего не было. И если даже мы обратимся с тяжбой к высшему начальству, то там все дело сочтут лишь ссорой между нами, и тогда я ничего не смогу с ним поделать. Сегодня же ночью я пошлю человек тридцать моих солдат за несколько ли от крепости, пусть поджидают там этого человека. Если небо пошлет мне удачу и его схватят, я тайно спрячу его в своем доме и пошлю кого‑нибудь в окружное управление с просьбой прислать за ним отряд. Его схватят, а вместе с ним арестуют и Хуа Юна, и уж тогда им обоим конец. Я стану один управлять крепостью, и никто больше не будет мне мешать».

В ту же ночь он отправил больше двадцати вооруженных солдат. Около второй стражи они приволокли связанного Сун Цзяна и посадили его под замок.

Это очень обрадовало Лю Гао, и он сказал:

– Все вышло по‑моему. Заприте его во внутреннем дворе, и чтобы ни один человек не знал об этом.

В ту же ночь он написал донесение и тут же отрядил двух надежных людей, которые словно на крыльях понеслись в Цинчжоу.

Весь следующий день Хуа Юн все думал о том, дошел ли Сун Цзян до горы Цинфын. Он сидел дома и размышлял:

«Хотелось бы мне знать, что с ним».

Хуа Юн держался так, будто ничего не произошло, а Лю Гао тоже делал вид, что ничего не знает. Оба молчали.

Теперь скажем несколько слов о начальнике области Цинчжоу. Это был старший брат любимой наложницы императора Чжэнь‑цзуна, имя которого было Му‑Юн. Он носил двойную фамилию и двойное имя: Му‑Юн Янь‑да. Пользуясь влиянием своей сестры, он потакал всякого рода бесчинствам и беззакониям в Цинчжоу, причинял зло мирному населению и притеснял равных с ним начальников‑сослуживцев. Он как раз находился в управлении и уже собирался домой завтракать, как вдруг его подчиненные подали ему бумагу, присланную начальником крепости Лю Гао. Ознакомившись с ее содержанием, начальник области сильно встревожился и сказал:

– Хуа Юн – сын почтенного сановника, как же мог он связаться с разбойниками с горы Цинфын? И если все это правда, то преступление он совершил немалое.

Начальник вызвал в управление командующего войсками области по имени Хуан Синь и приказал ему отправиться в крепость Цинфын. Командующий был весьма одаренным военачальником. Он в короткий срок установил строгий контроль над всей областью Цинчжоу и за это был прозван Покорителем Трех гор. А надо вам сказать, что в области Цинчжоу были три зловещих горы: первая из них гора Цинфын – Чистых ветров, вторая – Эрлуншань – гора Двойного дракона и третья – Таохуашань – гора Цветущих персиков. Все эти три горы стали убежищами разбойников, и Хуан Синь хвастался, что может выловить всех бандитов.

Выслушав приказ начальника, Хуан Синь вызвал к себе пятьдесят отборных молодцов, одел военные доспехи, захватил обоюдоострый меч и тут же отправился в крепость Цинфын. Подъехав к дому Лю Гао, он спешился. Сам хозяин вышел ему навстречу и пригласил во внутренние помещения. После совершения церемонии приветствия Лю Гао стал угощать гостя, а также приказал накормить и напоить прибывших с ним воинов. После этого из внутреннего помещения привели Сун Цзяна, и, взглянув на него, Хуан Синь сказал:

– Не стоит даже допрашивать его, и так видно, кто он такой. Сейчас же приготовьте клетку и посадите туда преступника. Голову ему обмотайте красной материей и прикрепите бумажный флажок с надписью: «Вождь разбойников с горы Цинфын, Чжан‑сань из Юньчэна».

Сун Цзян ничего не сказал. Ему оставалось лишь покориться.

– Знает ли Хуа Юн о том, что вы захватили Чжан‑саня? – спросил Хуан Синь у Лю Гао.

– Его захватили ночью во время второй стражи, – ответил Лю Гао, – и я спрятал его у себя в доме. Хуа Юн знает, что он ушел, и потому спокойно сидит у себя дома.

– Ну, тогда все очень легко устроить, – сказал Хуан Синь. – Завтра приготовьте вина, барана и ставьте угощение в большом зале крепости. Вокруг этого места мы спрячем человек пятьдесят воинов. Потом я сам пойду к Хуа Юну и приглашу его сюда. <Начальник Му‑Юн, – скажу я ему, – слышал, что гражданский и военный начальники в крепости Цинфын не ладят между собой, и специально прислал меня сюда устроить пир и помирить вас. Таким образом мы заманим его сюда. А затем вы следите: как только я брошу на пол чашу с вином, хватайте его, и тогда мы сошлем их обоих в Цинчжоу. Как вам нравится мои план?

– Ну и мудры же вы, господин командующий! – одобрительно воскликнул Лю Гао. – Ведь это оказывается так же просто, как достать черепаху из чана.

Договорившись обо всем, они на рассвете следующего дня пошли к главному помещению крепости, расставили вокруг палатки и спрятали там воинов. В зале все было приготовлено, – как для пира. Во время утреннего завтрака Хуан Синь сел на коня и, взяв с собой человек шесть солдат, поехал в крепость Хуа Юна. Когда охрана доложила Хуа Юну об их прибытии, он спросил:

– Зачем они приехали?

– Не знаю, – ответил солдат. – Я слышал, как они говорили, что командующий Хуан Синь прибыл со специальным поручением.

Услышав это, Хуа Юн вышел встретить гостей. Хуан Синь сошел с лошади, и Хуа Юн пригласил его в помещение. Когда были выполнены все церемонии вежливости, Хуа Юн спросил:

– Какое дело привело вас сюда, господин командующий?

– Я прибыл сюда с поручением начальника области. Он сказал мне: «Гражданский и военный начальники крепости Цинфын по какой‑то причине не ладят друг с другом». Начальник области опасается, что эта ссора может нанести ущерб государственным делам. Поэтому он специально послал меня сюда и поручил устроить пир и помирить вас. Угощение приготовлено в большой крепости. Прошу вас поэтому, уважаемый начальник, сесть на коня и поехать туда со мной.

– Разве осмелился бы я разгневать Лю Гао? – сказал, смеясь, Хуа Юн. – Ведь он здесь главный начальник. Он, правда, постоянно придирается ко мне, но я никак не думал, что это обеспокоит начальника области, причинит хлопоты вам, господин командующий, и заставит вас приехать в мою скромную крепость. Чем смогу отплатить за такую милость?

Хуан Синь наклонился к его уху и шепнул:

– Начальник прислал меня сюда, собственно говоря, только ради вас. Ведь в случае войны от гражданского начальника пользы мало. Так что вы уж полагайтесь на меня.

– Я глубоко признателен вам, господин командующий, за честь, которой я недостоин.

Хуан Синь предложил Хуа Юну сесть на коня и отправиться вместе с ним, но Хуа Юн сказал:

– Выпейте, пожалуйста, со мной несколько чашек вина, а потом уж поедем.

– Давайте сначала доведем дело до конца, – ответил Хуан Синь, – а потом нам уж ничто не помешает пить и веселиться.

Тогда Хуа Юн приказал оседлать коня, и они отправились. Прибыв, в крепость, они сошли с лошадей. Хуан Синь, поддерживая Хуа Юна под руку, прошел вместе с ним в центральный зал. Лю Гао находился уже там. Все трое приветствовали друг друга, и Хуан Синь приказал подать вина.

Слуги тем временем увели лошадь Хуа Юна и закрыли на засов ворота крепости. Хуа Юн и не подозревал, что попал в ловушку. Он думал про себя, что Хуан Синь такой же военный начальник, как и он, и у него не может быть дурных намерений. Хуан Синь принес чашку вина и сначала обратился к Лю Гао:

– Начальник области узнал, что здесь между гражданским и военным начальниками возникло недоразумение, и это его сильно обеспокоило. Поэтому он специально послал меня сюда примирить вас. Я прошу вас вспомнить, что ваш первый долг – это служба императору, а остальные дела можно уладить.

– Хотя я человек невежественный, – ответил Лю Гао, – но все же законы я немного знаю. Я очень сожалею, что причинил беспокойство начальнику области. Да между нами ничего и не произошло. Это все клевета недобрых людей.

– Ну вот и хорошо, – громко засмеявшись, сказал Хуан Синь, и, когда Лю Гао выпил вино, принес еще чашу и обратился к Хуа Юну:

– Начальник Лю прав. Несомненно, кто‑то распространил эти слухи и потому все сложилось таким образом. Но, несмотря на это, прошу и вас выпить чашу вина.

Хуа Юн взял чашу м выпил. Тогда Лю Гао принес кубок на подставке и, наполнив его вином, обратился к Хуан Синю со следующими словами:

– Мы и вас обеспокоили, господин командующий, и заставили поехать в наш скромный город. Прошу вас поэтому выпить эту чашу вина.

Хуан Синь, взяв чашу и держа ее в руках, оглянулся кругом и заметил, как в помещение вошло более десяти солдат. Хуан Синь бросил чашу на пол, и сразу же из палаток выскочило человек пятьдесят здоровенных солдат, и помещение наполнилось шумом и криком. Солдаты бросились прямо к Хуа Юну и сбили его с ног.

– Связать его! – крикнул Хуан Синь.

– В чем же я провинился? – кричал Хуа Юн.

– Ты смеешь еще отпираться! – громко смеясь, воскликнул Хуан Синь. – Ты заодно с разбойниками с горы Цинфын и вместе с ними выступаешь против императора. Разве это, по‑твоему, не преступление? Лишь принимая во внимание твои прежние заслуги, я не трону твоей семьи.

– Но ведь должны же быть какие‑нибудь доказательства! – продолжал Хуа Юн.

– А доказательства есть, – сказал Хуан Синь, – я покажу тебе настоящего разбойника. Я не стал бы тебя оскорблять без причины. Люди, приведите его сюда!

Прошло немного времени, и в помещение вкатили повозку, на которой стояла клетка с бумажным флажком, обмотанным красной материей. Взглянув на повозку, Хуа Юн увидел, что там был не кто иной, как Сун Цзян. Он был поражен и стоял, как окаменелый. Они смотрели друг на друга и не могли произнести ни слова.

– Я к этому делу не имею никакого отношения, – крикнул Хуан Синь. – Жалобщиком является Лю Гао.

– Так в чем же дело? – сказал Хуа Юн. – Это мой родственник из города Юньчэн. Хоть вы и задержали его как разбойника, но в высшем суде, конечно, разберутся по справедливости.

– В таком случае я отправлю тебя в областной суд, – сказал Хуан Синь. – Поезжай туда сам, там разберутся.

И он приказал начальнику Лю Гао выделить сотню солдат для сопровождения арестованных.

– Вы, господин командующий, завлекли меня сюда обманным путем, – сказал Хуа Юн Хуан Синю, – и сейчас я в ваших руках. Но когда предстану перед императорским судом, то сумею доказать, кто прав. Теперь же прошу вас помнить, что я такой же военный начальник, как и вы, и разрешить мне остаться в военной одежде.

– Это нетрудно сделать, – ответил Хуан Синь, – пусть будет по‑твоему.

Он приказал начальнику Лю Гао также ехать вместе с ними для выяснения этого дела в областном суде, чтобы никто не пострадал напрасно.

После этого Хуан Синь и Лю Гао сели на коней и следили за повозками, в которых были арестованные. Их сопровождало человек пятьдесят солдат, а сотня других из охраны крепости окружила повозки. И так они двинулись по дороге к Цинчжоу.

Не случись этого, не сгорели бы сотни домов в бушующем море огня и в лесу не погибли бы от топора и кинжала тысячи человеческих жизней.

Поистине, как говорится:

Если ты ищешь битвы, то потом не жалуйся, что она имела не тот исход.

Если ты наносишь вред людям, то не возмущайся, когда люди станут вредить тебе.

Как же удалось Сун Цзяну спастись? Об этом, читатель, вы узнаете из следующей главы.

 

Глава 33

повествующая о том, как Властитель трех гор учинил разгром в области Цинчжоу и как город Цинчжоу, словно от удара молнии, превратился в развалины

Держа меч наготове, Хуан Синь сел на лошадь. Начальник крепости Лю Гао, надев военные доспехи и вооружившись пикой в виде рогатины, также вскочил на коня. У каждого из ста пятидесяти солдат была пика с зазубринами и палица, а за поясом короткий кинжал и острый меч. Дважды ударили в барабаны и один раз в гонг: Сун Цзяна и Хуа Юна повезли в Цинчжоу.

Так все покинули крепость Цинфын. Но не успели проехать и сорока ли, как впереди показался большой лес. Когда подошли к горному перевалу, шедшие впереди стражники вдруг зашумели:

– Кто‑то следит за нами из леса.

Все остановились, а Хуан Синь. не слезая с лошади, спросил:

– Почему вы не идете дальше?

– Кто‑то подглядывает за нами, – отвечали солдаты.

Хуан Синь крикнул:

– Не обращайте внимания и продолжайте идти.

Опасливо озираясь, солдаты подошли к лесу, но тут вдруг послышался такой грохот, словно сразу забили по крайней мере в двадцать или тридцать больших гонгов. Солдаты пришли в смятение и уже готовы были бежать, но Хуан Синь крикнул:

– Стойте! Построиться!

– Начальник Лю Гао! Охраняйте преступников.

Перепуганный Лю Гао сидел на лошади ни жив ни мертв и только бормотал молитву:

– О небо! Избавитель от тяжких испытаний, спаси меня от беды. О горе, горе! Я сотворю сотни тысяч молитв… Я тридцать дней и ночей буду проводить в жертвоприношениях…. Спаси меня!

Лицо его, походившее на громадную тыкву, от страха делалось то темным, то желтым.

Хуан Синь же был военным начальником и поэтому вел себя смелее. Он хлестнул свою лошадь, поехал вперед и увидел, как из леса со всех сторон наступают разбойники, человек, пятьсот. Это были высокие и крепкие люди со свирепыми лицами и злыми глазами, одетые в ватные куртки, с красными косынками на голове, с острыми мечами за поясом и длинными пиками в руках. Они сразу же окружили путников. Затем из леса выскочили три молодца с мечами в руках и преградили дорогу. Один в синей одежде, другой в зеленой, а третий в красной; все с одинаковыми повязками из крапчатой материи, завязанной на голове в виде рогов. У каждого на поясе висел кинжал. Тот, что находился в середине, был Пятнистый тигр – Янь Шунь. Справа от него стоял Коротконогий тигр – Ван Ин, а слева – Белолицый, благородный Чжэн Тянь‑шоу.

– Всякий, кто проходит здесь, – крикнули они голосом, подобным раскатам грома, – должен остановиться, положить три тысячи лян золота и лишь после этого может продолжать свой путь.

Но Хуан Синь, сидевший на лошади, громко крикнул:

– Эй, вы! Ведите себя приличнее. С вами разговаривает Властитель трех гор.

Сердито выпучив глаза, три молодца крикнули в ответ:

– Будь ты властителем хоть десяти тысяч гор, все равно ты должен внести три тысячи лян золота, иначе мы вас дальше не пустим.

– Я командующий и выполняю поручение высшего начальства. С какой же стати я должен платить вам выкуп за право прохода, – сказал Хуан Синь.

– Что там командующий, – смеясь, отвечали разбойники, – если бы здесь проезжал даже сановник императорского двора, мы и с него потребовали бы три тысячи лян. Если у вас нет золота, оставьте нам в залог преступников, которых вы везете, и мы будем держать их, пока не получим выкупа.

Хуан Синь пришел в бешенство и стал ругаться.

– Да как смеете вы, воры и разбойники, идти против закона!

Повернувшись к своим солдатам, он приказал бить в барабаны и гонги и приготовиться к битве. Хлестнув лошадь и вращая мечем над головой, Хуан Синь бросился прямо на Янь Шуня. Но все три разбойника, подняв мечи, приготовились к отпору. При виде наступавших молодцов Хуан Синь напряг все свои силы и, сидя верхом на лошади, сражался с ними десять кругов. Но разве мог он один устоять против троих!

Лю Гао в это время дрожал от страха и не мог сделать ни шага вперед; когда же он увидел, что дело плохо, то стал подумывать, как бы сбежать. Хуан Синь, опасаясь, что разбойники могут захватить его в плен и запятнать его доброе имя, отступил и поскакал на лошади по той же дороге, по которой они только что ехали. Три главаря с мечами в руках погнались за ним. Хуан Синю теперь уже ни до кого не было дела. Он летел во весь опор в крепость Цинфын.

Когда солдаты увидели, что их начальник поскакал обратно, они с криком побросали повозки с клетками и разбежались в разные стороны. Остался один Лю Гао. Видя, что попал в тяжелое положение, он торопливо повернул лошадь и хлестнул ее несколько раз. Лошадь сорвалась было с места, но разбойники бросили ей под ноги веревки, та споткнулась, и Лю Гао свалился. Разбойники бросились на него, захватили повозки с заключенными и начали разбивать клетки. Но Хуа Юн уже разломал свою клетку и выпрыгнул оттуда. Он сорвал с себя веревки, которыми был связан, разнес на части и другую клетку и освободил Сун Цзяна. Другие разбойники тем временем уже связали Лю Гао и побежали за лошадью, на которой он ехал. Они захватили также трех лошадей, который везли повозку.

С Лю Гао сорвали одежду, одели в нее Сун Цзяна и, посадив его на лошадь, повели на гору. Зятем три молодца и Хуа Юн с остальными разбойниками связали голого Лю Гао и тоже увезли его на гору.

Оказалось, что трое главарей, не имея о Сун Цзяне никаких сведений, послали нескольких толковых парней из своих подчиненных разузнать, что случилось. Те пришли прямо в крепость Цинфын и там услышали от людей о том, как Хуан Синь подал знак, бросив на пол чашку с вином, и как схватили начальника Хуа Юна и Сун Цзяна, посадили в клетки и отправили в Цинчжоу. Получив это сообщение, атаманы собрали людей и лошадей, окольным путем вышли на большую дорогу и, расставив свои заставы даже на маленьких тропинках; перерезали путь, по которому должны были везти обоих узников. Так удалось им спасти Хуа Юна и Сун Цзяна и захватить Лю Гао. В стан вернулись, когда была уже вторая стража ночи.

Все собрались в зале Совещаний. Атаманы пригласили Сун Цзяна и Хуа Юна занять места в середине, а сами сели напротив. В честь гостей были поданы кушанья и вина. Янь Шунь приказал своим молодцам принять участие в пирушке. Благодаря хозяев за угощенье, Хуа Юн сказал:

– Мой старший брат и я очень благодарны вам, трем храбрым героям, за то, что вы спасли нас и отомстили. За такую Злость трудно отблагодарить. Но в крепости остались у меня жена и младшая сестра. Хуан Синь, конечно, схватит их. Как же спасти женщин?

– Будьте спокойны, начальник, – отвечал Янь Шунь. – Я думаю, что Хуан Синь не посмеет сразу же их тронуть. А если даже он их и схватит, то повезет по той же самой дороге. Завтра мы втроем спустимся с горы и приведем сюда, в стан, вашу супругу и вашу почтенную сестру. Сейчас мы пошлем своих парней на разведку.

– Не знаю, как и благодарить вас, благородный вождь, – сказал Хуа Юн.

– Сперва попрошу вас привести сюда этого негодяя Лю Гао, – сказал Сун Цзян.

– Я привяжу его к большому столбу, распорю ему живот, выну сердце и преподнесу вам, – заявил Янь Шунь.

– Я собственными руками зарублю его, – добавил Хуа Юн.

– Подлый ты человек, – ругался Сун Цзян, обращаясь к Лю Гао. – Я никогда не питал к тебе вражды и не помышлял о мести. Почему же ты послушал эту негодную женщину и причинил мне столько зла? Сейчас ты сам пленник, что же можешь ты сказать в свое оправдание?

– Да что с ним разговаривать, дорогой брат, – сказал Хуа Юн и тут же вонзил кинжал в сердце Лю Гао. Вынув сердце, он поднес его Сун Цзяну, а разбойники оттащили мертвое тело в сторону.

– Хотя эта тварь и убита, я все же не могу считать себя отомщенным, пока жива та распутная баба, – сказал Сун Цзян.

– Успокойтесь, дорогой брат. Завтра я сам спущусь с горы и захвачу эту женщину. Только теперь я уж попрошу вас оставить ее мне, – сказал Ван Ин Коротконогий тигр.

Тут все громко рассмеялись.

Ночью, когда пирушка закончилась, разбойники разошлись на отдых.

На следующее утро, поднявшись, они держали совет, как напасть на крепость Цинфын, и Янь Шунь сказал:

– Вчера наши ребята здорово потрудились и сегодня нуждаются в отдыхе. Мы не опоздаем, если спустимся с горы и завтра.

– Что же, – сказал Сун Цзян, – спешить некуда. Дайте людям и лошадям отдохнуть, тогда они будут здоровее и крепче.

Мы не будем рассказывать о том, как готовились в стане к выступлению, и вернемся к командующему Хуан Синю. Прискакав на своей лошади в крепость Цинфын, он подсчитал оставшихся людей и лошадей и расставил кругом крепости охрану. Потом написал донесение высшему начальству и приказал двум командирам сейчас же отвезти его начальнику области Му Юну.

Услышав, что прибыло срочное донесение, Му Юн пошел в управление. Из сообщения Хуан Синя он узнал о том, что Хуа Юн перешел к врагу, присоединившись к разбойникам с горы Цинфын, а крепость находится в опасности, и положение настолько серьезное, что необходимо немедленно послать туда для защиты опытного полководца. Все это очень испугало Му Юна. Он немедленно отрядил людей, поручив им пригласить к себе главного командующего округа, в ведении которого находились все пешие и конные части, чтобы обсудить с ним военные вопросы. Командующий по фамилии Цинь, по имени Мин, был родом из Кайчжоу. За вспыльчивый характер и громоподобный голос его прозвали «Громовержец». Он происходил из семьи военачальников, хорошо владел палицей с заостренным концом в виде волчьего клыка и отличался такой храбростью, что его не одолело бы войско даже в десять тысяч солдат.

Когда командующий услышал, что его вызывает начальник области Му Юн, он поспешил в Управление. После церемонии приветствия Му Юн вынул донесение Хуан Синя и передал командующему. Прочитав его, Цинь Мин очень рассердился и воскликнул:

– Что за бессовестный негодяй! Но не огорчайтесь. Покорный ваш слуга готов немедленно выступить со своими всадниками, и, если я не поймаю этого разбойника, клянусь вам, мой господин, я никогда больше не посмею взглянуть вам в глаза.

– Однако, если вы запоздаете, – сказал Му Юн, – эти разбойники успеют напасть на крепость Цинфын.

– Как же можно медлить в таком деле! – ответил Цинь Мин. – Сегодня же ночью я снаряжу людей и коней, и завтра рано утром мы выступим.

Начальник области остался очень доволен таким ответом, тут же велел приготовить мяса, вина и фураж, отправить все это вперед и распределить между солдатами, когда подойдет отряд.

Узнав о том, что Хуа Юн перешел к врагу, Цинь Мин в дикой ярости сел на лошадь и поспешил прямо к себе в управление. Он снарядил сотню всадников и четыре сотни пеших и приказал им выйти за город и приготовиться к походу.

Тем временем начальник области Му Юн распорядился приготовить в кумирне за городом пампушки на пару и большие чашки с вином. Каждого солдата ждали три чашки вина, Две пампушки и один цзинь жареного мяса. Только успели закончить приготовления, как из города показался отряд. Впереди развевалось красное знамя, на котором большими иероглифами было напечатано: «Отряд главного командующего Циня».

Взглянув на Цинь Мина, одетого в военные доспехи, начальник области подумал: «Вот это действительно герой, которому нет равных». Когда Цинь Мин увидел Му Юна, он поспешно передал свое оружие солдату, который ехал рядом с ним, слез с коня и приветствовал начальника области. После церемонии начальник налил вина и, передавая чашку командующему, обратился к нему с такими напутственными словами:

– Искусно используйте любую возможность. Желаю вам быстрой победы!

Когда солдатам было роздано все угощение, взвилась сигнальная ракета. Цинь Мин распрощался с начальником области, вскочил на лошадь, выстроил отряд и поспешно выступил в поход. Солдаты, вооруженные мечами и секирами, направились прямо к крепости Цинфын.

Эта крепость находилась к юго‑востоку от Цинчжоу, и ближайший путь к ней лежал прямо на юг, мимо горы Цинфын, а оттуда по небольшим тропинкам уже можно было легко пройти к северному склону горы.

Теперь скажем несколько слов о том, что происходило в стане на горе Цинфын.

Разбойники были хорошо осведомлены о выступлении отряда. Они как раз собирались выступить и напасть на крепость Цинфын. Сообщение о том, что сюда идет Цинь Мин с большим войском, сильно всех напугало, и они растерянно переглядывались.

– Не тревожьтесь, – сказал Хуа Юн. – Еще в древние времена солдаты считали своим долгом насмерть сразиться с врагом. Накормите досыта своих подчиненных и выдайте им вина. А потом сделайте то, что я вам скажу. Сначала мы дадим неприятелю отпор, а затем хитростью одолеем его. И он стал им говорить о том, как надо действовать.

– Ну как, хорошо? – спросил он, закончив.

– Прекрасно. – сказал Сун Цзян. – Действительно так и следует нам поступить.

Сун Цзян и Хуа Юн тут же разработали план и велели разбойникам готовиться к походу. Потом Хуа Юн выбрал себе доброго коня, кольчугу, лук и стрелы.

А теперь расскажем о том, как Цинь Мин подвел свой отряд к подножью горы и разбил лагерь на расстоянии десяти ли от него. На следующий день солдаты поднялись до рассвета. Когда все поели, была пущена ракета: это был сигнал к выступлению. Они двинулись к горе. На широкой равнине Цинь Мин выстроил свою конницу и солдат и приказал бить в барабаны.

Вдруг послышались оглушительные удары гонга, и с горы устремился большой отряд всадников и пеших. Цинь Мин осадил коня и, держа наперевес свою острую, как волчий клык, палицу, пристально смотрел вперед. С горы спускались разбойники во главе с Хуа Юном. У подножья они остановились. Снова ударили в гонг, и разбойники выстроились в боевом порядке. Хуа Юн, не слезая с лошади, поднял стальное копье и приветствовал Цинь Мина. Но Цинь Мин с негодованием закричал:

– Хуа Юн! Твои предки из поколения в поколение были военачальниками и служили императору. Ты тоже был на должности военного начальника крепости для охраны этого округа и получал содержание от казны… Что же с тобой случилось? Почему ты изменил императору и примкнул к разбойникам? Сегодня я прибыл сюда, чтобы схватить тебя. Если ты не окончательно потерял рассудок, сходи с лошади, и пусть тебя свяжут, – тогда мне не придется убивать тебя.

Хуа Юн с улыбкой сказал:

– Разрешите вас спросить, господин главнокомандующий, как мог Хуа Юн изменить императору? Все это произошло из‑за Лю Гао, который ложно обвинил меня в преступлении. Он воспользовался данной ему властью, чтобы отомстить мне. У меня есть дом, но я не могу туда вернуться. У меня есть родина, но негде искать защиты. Вот до чего довели меня его преследования! И пришлось мне искать убежища здесь. Я прошу вас, господин главнокомандующий, хорошенько разобраться в моем деле и помочь мне снять с себя незаслуженное обвинение.

– Значит, ты отказываешься сойти с лошади и дать связать себя? – спросил Цинь Мин. – До каких же пор ты будешь разглагольствовать и хитрыми речами будоражить моих солдат?

И он приказал бить в барабаны. Размахивая палицей, Цинь Мин понесся на Хуа Юна.

– Цинь Мин! – громко засмеявшись, сказал Хуа Юн. – Неужели ты не понимаешь, что люди хотят тебе добра. Я помню, что чином ты выше меня, но уж не думаешь ли ты, что я струсил?

И, дав волю своему коню, он с пикой наперевес бросился навстречу Цинь Мину. Они съезжались уже раз пятьдесят, но трудно было сказать, на чьей стороне перевес. Вдруг Хуа Юн притворился, будто отступает. Он повернул своего коня на боковую тропинку и сделал вид, что спускается с горы. Цинь Мин рассвирепел и погнался за ним. Хуа Юн отбросил пику и, осадил своего коня. Потом он взял стрелу в правую руку, лук в левую, натянул его до отказа, повернулся и пустил стрелу в гребень на шлеме Цинь Мина. Стрела попала прямо в цель, и гребень упал на землю. Это было как бы предупреждением Цинь Мину. Испугавшись, он не посмел больше преследовать Хуа Юна, быстро повернул коня и хотел было броситься на разбойников, но те с криками побежали на гору; Хуа Юн также поехал на гору, но другой дорогой.

Увидев, что никого нет, Цинь Мин еще больше рассердился, он стал поносить разбойников за их дерзость, приказал бить в гонги и барабаны и идти в гору.

Выстроившись, отряд с воинственными криками двинулся вперед. Первыми шли пешие воины. Миновав несколько перевалов, они увидели, что с кручи навстречу им с грохотом летят бревна, большие камни, кувшины с негашеной известью и различные нечистоты. Передним отступать было некуда, и человек пятьдесят были сбиты с ног. Остальным же ничего другого не оставалось, как бежать.

Вне себя от гнева Цинь Мин повел свой отряд в обход, надеясь найти другую дорогу на гору. Так они бродили в поисках до полудня, как вдруг, с западной стороны горы, раздались удары гонга. Из‑за леса появился отряд разбойников с красными флагами. Но как только Цинь Мин ринулся со своим отрядом вперед, удары гонга прекратились и флаги исчезли.

Тут Цинь Мин увидел, что это вовсе не дорога, а всего лишь несколько тропинок, протоптанных дровосеками. Тропинки были завалены поломанными деревьями и ветвями, и двигаться дальше было невозможно. Едва он хотел распорядиться, чтобы очистили ему дорогу, как донесли, что с восточной стороны горы доносятся звуки гонга и движется отряд с красными флагами. Цинь Мин с отрядом тотчас же устремился на восточную сторону горы. Но когда он прибыл туда, звуки гонга прекратились и флаги исчезли. Опустив поводья, Цинь Мин стал искать дорогу, но он видел только тропинки дровосеков, заваленные срубленными деревьями и сучьями. Разведчики донесли ему, что на западной стороне горы снова послышались звуки гонга и опять появился отряд с красными флагами.

Цинь Мин пришпорил своего коня и бросился на западный склон горы. Но и там не оказалось ни людей, ни флагов. Цинь Мин был до того взбешен и так яростно скрежетал зубами, что чуть было не раскрошил их. Он стоял, не помня себя от гнева, как вдруг снова услышал звуки гонга, доносившиеся с восточного склона горы. Цинь Мин со своим отрядом поспешил туда, но снова не обнаружил ни разбойников, ни флагов.

Грудь Цинь Мина распирала ярость. Он хотел дать приказ искать дорогу на гору, но вдруг услышал крики, доносившиеся с западного склона горы. Гнев Цинь Мина вознесся до самых небес, и он с отрядом немедленно бросился на запад, но, осмотрев верхний и нижний склоны горы, никого там не обнаружил. Тогда Цинь Мин велел солдатам искать дорогу на гору с запада и с востока.

Но один из солдат выступил и доложил:

– Здесь нигде нет настоящего пути. Подняться можно только с юго‑восточной стороны, там пролегает большая дорога. Если же мы попытаемся пройти здесь, то можем потерпеть поражение.

Услышав это, Цинь Мин сказал:

– Мы тотчас же выступим по этой дороге, – и тут же повел свой отряд к юго‑восточному склону горы.

Когда они прибыли туда, вечерело. И люди и лошади выбились из сил. Цинь Мин хотел распорядиться, чтобы разбили лагерь и готовили еду, как вдруг увидел, что по всей горе запылали факелы, услышал беспорядочные удары гонга и крики. Рассвирепев, он захватил с собой человек пятьдесят всадников и бросился на гору.

Вдруг он увидел, что из‑за леса летит туча стрел. Нескольких солдат ранило. Выхода не было. Пришлось повернуть обратно и спуститься с горы. Он приказал солдатам заняться приготовлением еды. Но едва они развели огонь, как на склоне горы вспыхнуло более восьмидесяти факелов, которые начали спускаться с горы. Раздались пронзительный свист и завывания. Однако, не успел Цинь Мин броситься им навстречу, как приближающиеся факелы словно погасли.

Ночь была лунная, но темные облака скрывали луну, и было не очень светло. Не в силах больше сдерживать гнев, Цинь Мин собирался приказать солдатам зажечь факелы и поджечь лес, но тут из расщелины гор раздались звуки флейты и барабанный бой. Пришпорив коня, Цинь Мин подъехал поближе и увидел, что на вершине горы, освещенные десятью факелами, Хуа Юн и Сун Цзян распивают вино.

Не зная, как излить свою злобу, Цинь Мин остановил коня и начал отчаянно ругаться. Хуа Юн засмеялся и сказал:

– Господин командующий, вам не следует так горячиться. Лучше вернитесь к себе и отдохните, а завтра мы с вами сразимся не на жизнь, а на смерть.

Тогда Цинь Мин гневно крикнул:

– Спускайся вниз, разбойник‑изменник. Я готов сейчас же сразиться с тобой триста кругов, посмотрим, чья возьмет!

– Вы, господин командующий, сегодня уже устали, – ответил Хуа Юн. – Даже если я и одолею вас, то не сочту это своей заслугой. Отправляйтесь‑ка лучше к себе, а завтра приходите.

Тут Цинь Мин рассвирепел еще больше и, стоя внизу, продолжал браниться. Ему хотелось во что бы то ни стало найти дорогу на гору, но в то же время он боялся лука и стрел Хуа Юна, поэтому‑то Цинь Мину ничего не оставалось, как браниться. Вдруг из его отряда донесся шум и послышались крики. Он поспешил туда и увидел, как с горы летят горящие шары и стрелы. Человек тридцать разбойников, зайдя в тыл и, пользуясь темнотой, пускали в солдат стрелы. Солдаты с криком бросились на другую сторону горы и спрятались в глубокой впадине.

Но, укрывшись от стрел, солдаты попали в другую беду. С горы на них обрушился мощный поток воды. Оказавшись в водовороте, они силились выкарабкаться и спасти свою жизнь. Но как только они выбирались на берег, разбойники подцепляли их крючками с зазубринами, забирали в плен и уводили на гору. Те же, кому не удалось выкарабкаться, утонули в потоке воды. Была уже третья ночная стража.

У Цинь Мина от гнева голова разрывалась на части. Вдруг он заметил в стороне маленькую тропинку. Повернув лошадь, он бросился вверх, на гору, но, проехав не более пятидесяти шагов, вместе с лошадью провалился в глубокую яму.

Спрятавшиеся около ямы человек пятьдесят разбойников крючьями подцепили Цинь Мина и поволокли наверх. Они сняли с него кольчугу, шлем, оружие и связали его. Затем вытащили из ямы лошадь Цинь Мина и направились к стану Цинфын.

Весь этот хитроумный план был придуман Хуа Юном. Это он научил разбойников появляться то с востока, то с запада, чтобы сбить с толку людей Цинь Мина и измотать их силы. Он же велел запрудить две горных речки мешками с землей и постараться ночью загнать солдат и Цинь Мина в русло этих речек, а затем пустить сверху воду, чтобы в бушующем потоке погубить людей и лошадей.

Нужно вам сказать, что из пятисот солдат и лошадей, которых привел с собой Цинь Мин, более половины погибло в воде. В плен попало только сто пятьдесят или сто семьдесят человек. Кроме того, разбойники захватили более семидесяти добрых коней. Ни одному солдату не удалось бежать, а в устроенную ловушку попал сам Цинь Мин, которого взяли живым.

Пока разбойники вели Цинь Мина в стан, совсем рассвело.

Пятеро молодцов сидели в зале Совещаний. Связанного Цинь Мина ввели в помещение. Хуа Юн поспешно вскочил с своего кресла и пошел ему навстречу. Он сам развязал веревки, помог Цинь Мину войти в комнату, затем, отвесив глубокий поклон, почтительно приветствовал его. Последний поспешил ответить на приветствие и сказал:

– Я – пленник, и в вашей власти даже разрезать меня на куски. Почему же вы так почтительно приветствуете меня?

– Разбойники не разбирают, кто благородный и кто низкий, и лишь по своему невежеству оскорбили вас, – сказал Хуа Юн, преклонив колена. – Умоляем вас простить этот тяжелый проступок.

Он тут же достал тканную золотом одежду из атласа и дал Цинь Мину надеть.

– А кто тот добрый молодец, который является вашим главарем? – спросил Цинь Мин.

– Это мой названный старший брат, – ответил Хуа Юн. – Зовут его Сун Цзян, он писарь из уезда Юньчэн, а те почтенные люди – главари стана: Янь Шунь, Ван Ин и Чжэн Тянь‑шоу.

– Этих‑то троих я знаю, – сказал Цинь Мин. – А не тот ли это Сун Цзян, что из провинции Шаньдун, по прозванию Суп Гун‑мин, Благодатный дождь?

– Тот самый, – не замедлил ответить Сун Цзян.

Услышав это, Цинь Мин поспешил почтительно приветствовать его и сказал:

– Давно слыхал я о вашем славном имени, но никак не ожидал, что увижу вас сегодня здесь.

Сун Цзян хотел быстро ответить ему на поклон, но не мог. Видя, с каким трудом он сгибает колени, Цинь Мин спросил его:

– Дорогой брат, что случилось с вашими ногами?

Тогда Сун Цзяй рассказал ему всю свою историю с того момента, как он ушел из Юньчэна, и кончая тем, как его избил Лю Гао. Цинь Мин только головой покачал и сказал:

– Я знал лишь одну сторону этого дела, и к каким большим ошибкам это привело! Дайте мне возможность вернуться в Цинчжоу, и я расскажу обо всем начальнику области Му Юну.

Но Янь Шунь уговаривал Цинь Мина остаться на несколько дней и тотчас же приказал зарезать для пира баранов и лошадей. Пленным солдатам, находившимся в помещениях позади стана, за горой, также послали мяса и вина.

Выпив несколько чашек, Цинь Мин поднялся и сказал:

– Доблестные рыцари! Вы были настолько великодушны, что сохранили мне жизнь. Верните же мне мою кольчугу, шлем, оружие и коня, чтобы я мог вернуться в Цинчжоу.

– Вы не правы, – сказал Янь Шунь. – Разве можно возвращаться в Цинчжоу, потеряв всех солдат и лошадей, которых вы привели с собой? Ведь Му Юн не оставит этого безнаказанно. Лучше оставайтесь у нас в стане на некоторое время. Правда, вам здесь покажется чересчур бедно. Но вы можете пить с нами вино и заниматься нашим делом. Одеждой мы обеспечены, добычу делим справедливо, остаться здесь куда лучше, чем возвратиться в Цинчжоу и навлечь на себя гнев правителей.

Выслушав это, Цинь Мин вышел из комнаты и сказал:

– Ив этом мире и на том свете я всегда буду верным слугой сунского императора. По распоряжению императорского двора я назначен командующим войсками и никаких проступков не совершил, почему же я должен превратиться в разбойника и восстать против императора? Если вы хотите убить меня, – убивайте.

Хуа Юн поспешил к Цинь Мину и, удерживая его, сказал:

– Не гневайтесь, дорогой друг, выслушайте меня. Я ведь тоже сын чиновника императорского дома. И тем не менее вынужден был прийти сюда. Если вы, господин командующий, не хотите стать разбойником, мы не смеем принуждать вас, но прошу вас посидеть немного. Вот окончится пир, и я принесу вам кольчугу, шлем, оружие, приготовлю коня, и вы сможете ехать.

Но Цинь Мин ни за что не хотел садиться. Хуа Юн же продолжал уговаривать его:

– Господин командующий, сейчас ночь. За минувший день вы очень утомились, да и ни один человек на вашем месте не в силах был бы все это выдержать. А потом, почему бы вам не накормить коня, прежде чем отправиться в дорогу?

«Он прав», – подумал Цинь Мин. Войдя обратно в помещение, он сел за стол и продолжал пить вино. Пятеро добрых молодцов то и дело подходили к нему с чашками в руках и приглашали выпить. Цинь Мин совсем ослабел от усталости, но от угощенья отказываться не мог и, отбросив все заботы, пил до тех пор, пока не опьянел. Разбойники провели его в шатер и уложили спать, а сами вернулись к своим делам, и об этом нет нужды больше говорить.

Продолжим же наш рассказ. Цинь Мин проспал до утра, затем вскочил, умылся, прополоскал рот и тотчас же собрался ехать.

– Позавтракайте сначала, господин командующий, а потом уже отправитесь. Мы проводим вас, – уговаривали его хозяева. Но так как Цинь Мин по характеру был горяч и нетерпелив, то желал ехать сейчас же. Тогда хозяева быстро приготовили закуски и вина, принесли его шлем и кольчугу и подали ему одежду. Затем ему принесли оружие и острую палицу, привели коня. Несколько человек получили приказание сопровождать его вниз. Пятеро вожаков также поехали провожать Цинь Мина и распростились с ним у подножья горы. Цинь Мин сел на коня, взял свою острую палицу и, когда уже совсем рассвело, покинул гору Цинфын.

В Цинчжоу он не скакал, а летел на своем коне, и когда проехал около десяти ли, было уже около полудня. Нигде не было видно прохожих. Лишь облако дыма поднималось вдали. Тут в сердце Цинь Мина закралась тревога. Подъехав к окрестностям города, он увидел, что там, где прежде стояли сотни домов, теперь все сожжено дотла, опустошено и завалено битой черепицей и кирпичом. То здесь, то там в беспорядке лежали обожженные трупы мужчин и женщин. Цинь Мин с ужасом смотрел на это зрелище и погнал коня через груды развалин к городским стенам. Подъехав к воротам, он велел открыть их, но увидел, что мост через ров с водой высоко поднят, а на стене стоят солдаты, расставлены флаги и приготовлены камни и большие деревянные балки. Сдерживая коня, Цинь Мин крикнул солдатам, чтоб они опустили мост и дали ему проехать.

Но солдаты, завидев Цинь Мина, забили в барабаны и стали издавать воинственные крики.

– Я командующий, почему же вы не впускаете меня в город? – крикнул Цинь Мин.

Тогда в просвете городской стены появился начальник области Му Юн и закричал:

– Ах ты, разбойник! Или ты совсем совесть потерял! Вчера ночью ты привел своих людей, напал на город, погубил много мирного населения и сжег сотни домов. А сегодня ты снова пришел, да еще требуешь открыть ворота. Императорский двор никогда не обижал тебя, как же ты мог совершить такой подлый поступок? Я уже послал донесение императорскому двору, и рано или поздно тебя поймают и изрежут на куски.

– Милостивый господин, вы ошибаетесь! – вскричал Цинь Мин. – Я потерял всех своих людей, был взят в плен разбойниками с горы и только сейчас вырвался на свободу. Как же мог я вчера ночью напасть на город!

– А, ты думаешь, что я не узнал твоего коня, кольчугу, оружие и твой шлем? – продолжал кричать начальник области. – Да все, кто находился на городской стене, ясно видели, как ты командовал людьми с красными повязками на головах. Они избивали людей и жгли дома. Как же ты смеешь отрицать все это? И если даже допустить, что тебя разбили и захватили в плен, то как могло случиться, что из пятисот солдат ни один не спасся и не сообщил сюда об этом? Ты хочешь обмануть нас, требуешь, чтоб открыли ворота и ты бы смог вывести свою семью. Но знай, что твоя жена сегодня утром убита. Если не веришь, я покажу тебе ее голову.

С этими словами он взял копье и поднял голову жены Цинь Мина над стеной.

Цинь Мин был человеком горячим, грудь его разрывалась от гнева, он не мог выговорить ни слова и лишь застонал от горя и несправедливости.

В это время с городской стены градом посыпались стрелы. Цинь Мину пришлось отъехать и укрыться от них. Повсюду вспыхивали языки пламени, поднимающиеся из непотухших пожарищ.

Тогда Цинь Мин повернул коня и поехал прямо к пожарищу. Он готов был умереть от отчаяния. Цинь Мин долго размышлял и затем пустил своего коня знакомой дорогой, по которой сюда приехал. Всего каких‑нибудь десять с лишним ли остались позади, когда из леса появилась группа людей на лошадях. Впереди ехали пять добрых молодцов. Это были, конечно, Сун Цзян, Хуа Юн, Янь Шунь, Ван Ин и Чжэн Тянь‑тоу. За ними следовало около двухсот разбойников.

– Господин командующий, почему вы не вернулись в Цинчжоу? Куда в одиночестве держите путь? – спросил с поклоном Сун Цзян, не слезая с лошади.

Цинь Мин гневно ответил:

– Я не знаю, что это был за негодяй, но пусть небо откажет ему в защите и земля перестанет носить его, пусть мясо его срежут с костей его. Он нарядился в мою одежду и напал на город, разрушил дома, в которых жил народ, погубил много мирных людей, из‑за него погибла вся моя семья. О горе мне! Нет сейчас тропинки, по которой я мог бы пойти на небо, нет двери, через которую я вошел бы в ад. Если я найду этого человека, то рассеку его на куски моей острой палицей и лишь тогда успокоюсь.

– Не волнуйтесь, господин командующий, – сказал Сун Цзян. – У меня есть план, но здесь изложить его трудно. Поедемте с нами сейчас в горный стан, и я все расскажу вам. Цинь Мину ничего не оставалось делать, как отправиться с ними на гору Цинфын.

Всю дорогу они молчали. Вскоре приехали в стан, сошли с лошадей и прошли в помещение. Разбойники приготовили вино, закуски и разные яства и поставили все это в зале Совещаний. Пятеро главарей пригласили Цинь Мина в зал. Предложив ему занять почетное место, они опустились перед ним в ряд па колени. Цинь Мин поспешил ответить им тем же и тоже встал на колени. Первым заговорил Сун Цзян:

– Господин командующий, не браните нас. Вчера ночью мы хотели задержать вас в стане, но вы решительно отказались. И вот тогда я придумал план: найти воина, похожего на вас, переодеть его в ваши доспехи и шлем, дать ему вашего коня, вашу палицу, послать в Цинчжоу во главе разбойников в красных повязках и там учинить разгром. Янь Шунь и Ван Коротконогий тигр взяли с собой каждый по пятидесяти человек я тоже отправились туда на помощь. Все было подстроено так, будто вы вернулись забрать свою семью из города. Резня и пожары сделали невозможным ваше возвращение туда, а сейчас мы пришли к вам с повинной головой и готовы понести заслуженное наказание.

Услышав это, Цинь Мин почувствовал, как в груди его подымаются ярость и гнев. Он хотел уже вступить в смертельную схватку с Сун Цзяном и остальными, но, поразмыслив, рассудил, что, во‑первых, само небо, очевидно, предопределило ему присоединиться к этим людям, во‑вторых – что эти люди обошлись с ним весьма вежливо и почтительно, и, наконец, что ему одному с ними не справиться. Поэтому он сдержал свой гнев и сказал:

– Друзья мои, хотя вы и с добрыми намерениями оставляли меня здесь, но принесли мне слишком много горя: я потерял жену и всю свою семью.

– Но иначе вы ни за что не согласились бы остаться у нас, – ответил Сун Цзян. – Ваша жена погибла, но Хуа Юн говорит, что у него есть младшая сестра, очень умная и добродетельная девушка, он с радостью отдаст ее вам в жены, чтобы возместить вам вашу потерю, и даст ей приданое. Что вы об этом думаете?

Цинь Мин, видя, с каким глубоким уважением и любовью относятся к нему эти люди, начал понемногу успокаиваться и поддался на уговоры. Затем все присутствующие решили, что главным среди них должен быть Сун Цзян.

После этого Цинь Мин, Хуа Юн и другие три начальника сели по старшинству. Был устроен торжественный пир. Все пили, ели и обсуждали план нападения на крепость Цинфын.

– Это дело не трудное, дорогие друзья, – сказал Цинь Мин, – не стоит беспокоиться об этом. Хуан Синь мой подчиненный. Искусству владеть оружием научил его я. И, наконец, мы очень дружны с ним. Завтра я поеду к нему и попрошу открыть ворота крепости. Я постараюсь убедить его прийти сюда и присоединиться к нам. Мы возьмем сюда семью Хуа Юна, захватим подлую жену Лю Гао и отомстим за все. Пусть это будет моим приношением по случаю присоединения к вам. Что вы на это скажете?

Очень довольный таким ответом, Сун Цзян воскликнул:

– Какое счастье услышать столь милостивое обещание из ваших уст, господин командующий!

Когда кончился пир, все пошли на отдых. На следующее утро, поднявшись рано, они позавтракали, и каждый одел свои военные доспехи. Цинь Мин сел на коня, взял острую палицу, первым спустился с горы и как ветер полетел к крепости Цинфын.

А между тем Хуан Синь, прибыв в крепость, стал распоряжаться солдатами и всем населением. Он проверил, сколько осталось в крепости солдат, приказал днем и ночью бдительно нести охрану и крепко запер все ворота, не осмеливаясь выступить на борьбу с разбойниками. Он то и дело посылал на разведку людей, однако помощь из Цинчжоу не приходила.

Но вот однажды ему доложили, что за воротами находится командующий Цинь Мин, что он приехал верхом один и требует открыть городские ворота. Услышав это, Хуан Синь сел на своего коня и поскакал к городским воротам. Он увидел, что там действительно только один всадник и с ним больше никого нет. Хуан Синь приказал открыть городские ворота, опустить подъемный мост и поехал навстречу командующему.

Подъехав к управлению крепостью, они сошли с коней, и Хуан Синь пригласил Цинь Мина войти. После совершения всех церемоний Хуан Синь спросил:

– Почему вы, господин командующий, приехали сюда на коне один?

Тогда Цинь Мин рассказал, как потерял солдат.

– Сун Цзян из провинции Шаньдун, – сказал он, – тот, второго прозвали Благодатным дождем, известный своей справедливостью и бескорыстием, – друг всех добрых людей на свете, и нет никого, кто бы не почитал его. Я был на горе Цинфын, и присоединился к его компании. У тебя нет ни жены, ни детей, и я советую тебе послушаться меня, отправиться в стан и присоединиться к нему. Таким образом, ты избежишь гнева начальника области.

– Если вы, милостивый господин, так поступили, – ответил Хуан Синь, – то осмелюсь ли я отказаться следовать за вами? Но я не слышал, что Сун Цзян там находится. Вы говорите, что Благодатный дождь, Сун Гун‑мин, – в стане разбойников? Как же он там очутился?

Цинь Мин засмеялся и сказал:

– Это тот самый Чжан‑сань из Юньчэна, которого вы недавно выслали. Он боялся назвать свое настоящее имя, чтобы не всплыло его старое судебное дело, поэтому он назвался Чжан‑санем.

Услышав это, Хуан Синь чуть не упал от удивления и воскликнул:

– Знай я, что это Сун Цзян, я освободил бы его еще по дороге. Но я и понятия не имел об этом и узнал все лишь со слов Лю Гао. Ведь я чуть было не лишил Сун Цзяна жизни.

Цинь Мин и Хуан Синь еще находились в управлении и только что собирались уйти оттуда, как увидели солдата, пришедшего с донесением: «Два отряда на лошадях появились с разных направлении. Они бьют в барабаны и гонги и мчатся вперед с воинственным кличем».

Услышав это, Цинь Мин и Хуан Синь вскочили на коней и отправились навстречу врагу. Когда они приблизились к городским воротам, то увидели, что тучи пыли вздымаются до неба и закрывают солнце. Казалось, что воздух насыщен яростью боя.

Два отряда солдат нападали на крепость, –

А с холма спускались четыре бойца.

Как же Цинь Мин и Хуан Синь встретили противника? Об этом вы узнаете из следующей главы.

 

Глава 34

повествующая о том, как полководец Ши Юн передал письмо в деревенском трактире и как Хуа Юн пустил стрелу в дикого гуся

В тот момент, когда Цинь Мин и Хуан Синь вышли за заставу, они увидели два отряда всадников, приближающихся с двух направлений. Один отряд возглавляли Сун Цзян и Хуа Юн, а другой – Янь Шунь и Ван Коротконогий тигр. В каждом отряде было около ста пятидесяти человек. Хуан Синь скомандовал воинам опустить подъемный мост и открыть ворота. Всадников впустили в крепость.

Отдав приказ не трогать никого из населения и войска, Сун Цзян направился прямо в южную часть крепости и перебил семью Лю Гао. Однако Ван Коротконогий тигр успел захватить жену Лю Гао. Разбойники вынесли из дома все имущество, золото, серебро, деньги и ценности и сложили в повозки. Угнали они и весь скот – лошадей, коров, овец. А Хуа Юн поехал к себе домой, собрал все свое добро, уложил его в повозки, а также увез жену, детей и младшую сестру. Местных жителей он отпустил по домам.

Справившись со своими делами, удальцы покинули крепость Цинфын и вернулись в горный стан. Чжэн Тянь‑шоу встретил их, и они все вместе пошли в зал Совещании. Хуан Синь совершил церемонию приветствия и сел сбоку, ниже Хуа Юна. Сун Цзян приказал устроить семью Хуа Юна и разделить имущество Лю Гао между всеми разбойниками.

Жену Лю Гао Ван Коротконогий тигр спрятал у себя в комнате.

– А где жена Лю Гао? – вдруг спохватился Янь Шунь.

– Отныне она будет женой начальника разбойников, – ответил Ван Коротконогий тигр.

– Мы отдадим ее тебе, – сказал Янь Шунь, – но вели ей сейчас прийти сюда. Мне надо сказать ей несколько слов.

– И я хочу расспросить ее кое о чем, – добавил Сун Цзян.

Ван Коротконогий тигр привел женщину в зал. Она вошла с плачем, умоляя о помиловании.

– Низкая ты женщина! – закричал Сун Цзян. – Я сделал тебе добро, отпустив с горы, ибо помнил, что ты жена императорского чиновника. А ты вот как отблагодарила меня. Что же можешь ты сказать в свое оправдание сейчас, когда тебя поймали?

– Да что там разговаривать с этой распутной дрянью! – вскричал Янь Шунь. Вскочив с места, он выхватил из‑за пояса меч и одним ударом рассек женщину надвое.

Ван Коротконогий тигр впал в ярость и, вырвав у кого‑то меч, хотел насмерть схватиться с Янь Шунем. Тогда все повскакали со своих мест, а Сун Цзян стал уговаривать Вана:

– Янь Шунь правильно поступил, убив эту женщину. Ты сам подумай, брат, ведь я приложил все усилия, чтобы спасти ее, и отпустил из лагеря, не желая нарушать их семейного счастья. А она не только забыла об этом, но еще и подстрекала мужа причинить мне зло. Дорогой брат! Рано или поздно ты поплатился бы за то, что оставил ее у себя. Погоди, я найду тебе хорошую жену, и ты будешь счастлив.

– Верно, – поддержал его Сун Цзян, – не убей он эту женщину, она принесла бы нам только беду.

Но на все уговоры Ван Коротконогий тигр молчал, не проронив ни единого слова. Наконец, Янь Шунь распорядился унести мертвую женщину. Кровь вытерли и занялись подготовкой к пиру в честь победы.

На следующий день Хуа Юн выдал свою сестру замуж за Цинь Мина. Сун Цзян и Хуан Синь были посаженными, а Янь Шунь, Ван Коротконогий тигр и Чжэн Тянь‑шоу – сватами. Хуа Юн преподнес, как это полагается, свадебные подарки. Пять дней шел пир горой.

Спустя несколько дней на гору прибыли с сообщением разведчики. Они разузнали, что начальник области Цинчжоу, по имени Му Юн, послал донесение советнику императора о том, что Хуа Юн, Цинь Мин и Хуан Синь перешли на сторону разбойников, и просил послать против них карательное войско.

Услышав об этом, разбойники стали держать совет:

– Наш стан невелик, долго здесь не продержаться. Если придет большое войско и окружит нас со всех сторон, разве сможем мы противостоять ему?

– У меня есть предложение, – сказал Сун Цзян, – но я не знаю, согласитесь ли вы с ним.

– Мы рады выслушать ваши мудрые указания, – отвечали остальные.

– К югу отсюда, – продолжал Сун Цзян, – на расстоянии восьмисот ли есть место, которое называется Ляншаньбо. В центре его расположены город Ваньцзычэн и озеро Ляоэрва. Чао Гай собрал там около пяти тысяч всадников и занял все водное пространство. Правительственные войска не смеют и носа туда сунуть. Почему бы нам всем вместе не присоединиться к Чао Гаю?

– Это было бы очень хорошо, – заметил Цинь Мин. – Но где взять человека, который замолвил бы за нас словечко? Ведь неизвестно еще, захотят ли там принять нас.

Сун Цзян громко рассмеялся и рассказал, как Чао Гай с приятелями захватили подарки ко дню рождения сановника, как Лю Тан пришел к нему с письмом и золотом в знак благодарности, как он – Сун Цзян – убил Янь Поси, а потом бежал и присоединился к вольному люду.

Выслушав все это, Цинь Мин остался очень доволен и сказал:

– Если вы, дорогой брат, так облагодетельствовали их, то нам нечего медлить. Давайте быстрее соберемся и отправимся туда.

В тот же день они договорились окончательно. Все свое добро – золото, серебро, одежду и другие вещи, а также всех женщин и детей они решили отправить на десяти повозках. В отряде было шестьсот добрых коней. Разбойникам, которые не захотели отправиться с ними, выдали немного серебра и разрешили уйти искать себе новых покровителей, а тех, кто выразил желание ехать, зачислили в отряд воинов, которых привел Цинь Мин. Всего набралось около пятисот человек.

Сун Цзян приказал разбойникам разбиться на три группы. Он велел им выдавать себя за правительственные войска, которые направляются в Ляншаньбо якобы на борьбу с разбойниками. Когда все было готово и повозки нагружены, стан подожгли и сравняли с землей, а затем тремя группами стали спускаться с горы.

Впереди ехали Сун Цзян и Хуа Юн. И отряд, насчитывающий человек пятьдесят и тридцать‑сорок лошадей, охранял пять‑семь повозок с женщинами, детьми и имуществом. Вторая группа во главе с Цинь Мином и Хуан Синем имела восемьдесят‑девяносто лошадей и примерно столько же повозок. Позади следовали Янь Шунь, Ван Коротконогий тигр и Чжэн Тянь‑Шоу. Они вели за собой сорок или пятьдесят лошадей и сотню или две людей. Так они покинули гору Цинфын и направились в Ляншаньбо. Знамена отряда возвещали о том, что это идут правительственные войска, посланные на поимку разбойников, поэтому никто из встречных не осмеливался останавливать их.

Прошло дней пять или семь, и Цинчжоу остался далеко позади.

А теперь продолжим наш рассказ. Сун Цзян и Хуа Юн ехали впереди отряда, а за ними следовали повозки с женщинами и детьми. Следующая группа находилась на расстоянии почти двадцати ли от них. Наконец, они подъехали к месту, второе называлось «Горы‑близнецы». Там, между двумя высокими, одинаковой формы горами, проходила большая, широкая дорога. Вдруг с горы донеслись звуки барабана и гонга.

– Это разбойники, – сказал Хуа Юн, прикрепил свое оружие к седлу и вынул лук и стрелы.

Приготовив все, он вложил лук в чехол и велел одному из верховых поторопить обе группы, шедшие сзади, а затем распорядился собрать людей, лошадей и повозки и остановиться. Сун Цзян и Хуа Юн с двадцатью солдатами отправились вперед на разведку. Проехав около пол‑ли, они увидели отряд всадников. Человек сто, одетых с головы до ног во все красное, окружало молодого, статного воина, также одетого в красную одежду, державшего наперевес копье.

Стоя у подножья холма, этот статный молодец громко крикнул:

– Сегодня я померяюсь с тобой силами и посмотрим, кто победит.

Тут из‑за перевала с противоположной стороны показалось еще человек сто всадников в белых одеждах. Отряд возглавлял статный молодец, также одетый во все белое. Он держал в руках резное копье. С одной стороны развевались красные знамена, с другой – белые. От оглушительного грохота барабанов, казалось, дрожит земля.

Оба воина хранили молчание. Затем, держа наизготовку оружие, они припустили коней и ринулись навстречу друг другу. На большой широкой дороге они схватывались уже более тридцати раз, но все еще нельзя было сказать, на чьей стороне перевес. Хуа Юн и Сун Цзян, сидя на лошадях, наблюдали за ними, невольно издавая возгласы одобрения. Хуа Юн, наблюдая за воюющими, подъезжал все ближе и ближе, чтобы лучше разглядеть их, и вдруг увидел, что противники, увлеченные боем, не заметили, как приблизились к отвесному берегу горного потока. У одного к пике был прикреплен хвост барса, у другого – пучок разноцветных блестящих лент. Во время боя ленты запутались, и оба копья сцепились так, что невозможно было их разнять.

Тогда Хуа Юн осадил лошадь, левой рукой достал из чехла свой лук, а правой вынул из колчана стрелу. Он приложил стрелу, натянул тетиву до отказа и прицелился в узел, где сцепились концы копий. Стрела попала прямо в цель, рассекла узел, и оба копья расцепились.

Более двухсот человек в один голос издали крик восторга; оба воина прекратили бой и, пришпорив коней, прискакали к Сун Цзяну и Хуа Юну. Сидя на лошадях, они почтительно поклонились и, приветствуя их, сказали:

– Умоляем вас назвать славное имя того, кто пустил эту чудесную стрелу. Кто он такой?

Хуа Юн, не слезая с лошади, отвечал:

– Этот человек – благородный названный брат мой родом из Шаньдуна – писарь Юньчэнского уездного управления, по прозвищу Благодатный дождь, по имени Сун Цзян. А я начальник крепости Цинфын – Хуа Юн.

Услышав эти имена, оба воина прикрепили свое оружие к седлам и, сойдя с лошадей, пали ниц, склонив голову до самой земли. Совершая поклоны, они говорили:

– Мы давно слышали о ваших славных именах.

Сун Цзян и Хуа Юн также спешились и, поднимая их, сказали:

– Мы тоже хотели бы узнать ваши благородные фамилии и имена.

Тогда тот, который был одет в красную одежду, ответил:

– Фамилия моя Люй, имя Фан. Я уроженец Таньчжоу. Я с детства изучал приемы боя полководца Люй Бу и научился владеть пикой. За это меня прозвали младший полководец Люй Фан. Я торговал лекарствами, но, приехав в Шаньдун, потерял все свое состояние и не мог возвратиться домой. Пришлось мне пока обосноваться здесь, на горе Близнецов, и заняться разбоем. Но вот недавно сюда пришел другой воин и хотел захватить мой стан. Я предложил ему поделить эти горы, но он отказался. Теперь мы приезжаем сюда каждый день и сражаемся друг с другом. Кто же мог думать, что нам посчастливится сегодня увидеть ваши благородные лица!

Тогда Сун Цзян спросил, как зовут воина в белой одежде, и тот ответил:

– Фамилия моя Го, имя Шэн. Моя родина уезд Цзялин в области Сычуань. Я торговал ртутью. И вот однажды на реке Хуанхэ мы попали в бурю, лодка наша перевернулась, и я не смог вернуться домой. Еще будучи в Цзялине, под руководством у командира местного отряда Чжана, я научился некоторым приемам владения пикой. Мне пришлось долго упражняться, чтобы владеть этим оружием легко и свободно. За мое искусство люди прозвали меня Жэнь Гуй, в честь знаменитого мастера, человека, который прославился своим умением пользоваться пикой. От вольного люда я узнал, что на горе Близнецов обосновался разбойник, который тоже владеет этим оружием. Тогда я решил прийти сюда и померяться с ним силами. Теперь каждый день мы сражаемся с ним. Прошло уже более десяти дней, но до сих пор так и неизвестно, кто из нас выйдет победителем. Вот уж не думали, что сегодня само небо пошлет нам такое счастье, и мы встретим вас.

Сун Цзян рассказал им обо всем, что произошло, и сказал:

– Раз уж нам посчастливилось встретиться друг с другом, Разрешите помирить вас, друзья мои. Что вы на это скажете?

Оба воина остались очень довольны и охотно согласились жить в мире. К этому времени подошли остальные отряды, и воины познакомились друг с другом. Люй Фан пригласил всех подняться на гору и велел зарезать для угощения коров и лошадей. А на следующий день Го Шэн тоже приготовил угощение: мясо и вино. После этого Сун Цзян предложил обоим воинам отправиться вместе с ними в Ляншаньбо и там объединиться с разбойниками Чао Гая. Люй Фан и Го Шэн с радостью согласились на это предложение.

Они пересчитали своих людей и лошадей, собрали имущество и уже готовы были выступить, когда Сун Цзян сказал:

– Подождите. Мы не так должны идти. Если мы двинемся в Ляншаньбо с отрядом в пятьсот человек, то разведчики Чао Гая сообщат об этом в стан. А когда станет известно о том, что со всех сторон идут войска, в Ляншаньбо, пожалуй, действительно подумают, что мы пришли переловить их. А тут уж шутки плохи. Лучше мы с Янь Шунем поедем вперед и предупредим их о нашем приходе, а вы следуйте за нами, как прежде, тремя группами.

– Вы очень прозорливы, дорогой брат, – сказали Хуа Юн и Цинь Мин. – Действительно, мы должны следовать отдельно друг за другом. Вы, брат, поезжайте впереди нас на расстоянии в половину дня пути, а мы выедем позже и будем присматривать за отрядом.

Мы не будем больше рассказывать здесь о том, как отряды отправились с горы Близнецов, а расскажем лишь о Сун Цзяне и Янь Шуне, которые верхом на конях, захватив с собой человек десять, поехали в разбойничий стан Ляншаньбо. Они ехали целых два дня, и на третий в полдень увидели в стороне от дороги большой трактир. Взглянув на него, Сун Цзян сказал:

– Ну, ребятки, вы, наверно, устали с дороги. Давайте‑ка выпьем здесь, а потом поедем дальше.

Сун Цзян и Янь Шунь спешились и пошли в трактир, приказав людям расседлать лошадей и идти за ними. Войдя туда, Сун Цзян и Янь Шунь увидели три больших стола и несколько маленьких. За одним из больших столов Сун Цзян заметил человека в куртке из черного шелка, подпоясанного белым поясом. Голову его покрывала косынка, повязанная углом вперед в виде свиного рыла, прикрепленная сзади двумя медными тайюаньскими цепочками, которых и за золото не купишь. На ногах были обмотки из материи и пеньковые туфли с восемью завязками. К столу был прислонен короткий посох, а на другой стороне стола лежал узел. Человек этот был ростом больше восьми чи. На его желтом костлявом лице выделялись блестящие глаза. Ни бороды, ни усов он не носил.

Сун Цзян подозвал слугу и сказал:

– Со мной много людей. Мы оба сядем в глубине комнаты, а ты попроси этого гостя пересесть за другой стол, чтобы моим товарищам было где расположиться выпить и закусить.

– Слушаюсь, – ответил слуга.

Тогда Сун Цзян и Янь Шунь прошли в глубину комнаты и подозвали слугу:

_ Принеси сюда вина и большие чашки. Налей каждому из наших товарищей по три чашки, а если есть мясо, неси и его. Сначала пускай поедят все остальные, а потом налей и нам вина.

В это время в трактир вошли остальные. Увидев их, слуга подошел к гостю, который походил на странника, и, обращаясь к нему, сказал:

– Простите за беспокойство, господин служивый, но прошу вас, освободите этот большой стол для людей, сопровождающих тех двух командиров, которые сидят в глубине комнаты.

Человек выругал слугу за то, что он назвал его служивым, и сердито сказал:

– Тут важно, кто пришел раньше. Да и с какой стати должен я меняться местами с подчиненными каких‑то командиров. Никуда я не пересяду.

Услышав это, Янь Шунь сказал Сун Цзяну:

– Посмотри, как невежливо он ведет себя.

– Оставь его в покое, вот и все, – ответил Сун Цзян. – Неужели ты хочешь быть похожим на него? – И он удержал Янь Шуня.

Тут они заметили, что гость обернулся и взглянул на них с холодной усмешкой… Слуга, извиняясь, продолжал:

– Господин служивый, вы уж войдите в мое положение. Пересядьте, пожалуйста, за другой стол. Не все ли вам равно?

Тут незнакомец пришел в ярость и, стукнув по столу, закричал:

– Ах ты, дурень этакий! Хочешь, чтобы я пересел? Да ты в людях совсем не разбираешься! Думаешь, если я один, так со мной можно и не церемониться? Если б даже сам император этого захотел, и то я бы не пересел. Попробуй еще, поговори у меня! Придется тебе отведать тогда моих кулаков!

– Да ведь я же ничего не сказал, – оправдывался слуга.

– Посмей только рот открыть! – закричал человек.

Тут Янь Шунь не выдержал.

– Эй, парень! – крикнул он. – Почему ты безобразничаешь?.. Не хочешь пересесть – и не надо. Зачем же человека запугивать?

Тогда незнакомец вскочил, схватил в руки свой короткий посох и сказал:

– Я ругал его, а тебе что за дело? На земле существуют лишь два человека, которым я готов уступить, а все остальные для меня все равно, что навоз под ногами.

Тут Янь Шунь совсем разозлился. Он схватил скамейку и собрался уже было броситься в драку, но Сун Цзян, уловивший в речи незнакомца какой‑то намек, встал между ними и начал их успокаивать.

– Прошу вас, не ссорьтесь. Хотел бы я знать, каких это двух человек на целом свете вы уважаете?

– Если я назову их, вы оцепенеете от ужаса, – ответил незнакомец.

– Все же мне хотелось бы знать замечательные имена этих людей, – сказал Сун Цзян.

– Один из них потомок императора прежней династии, – ответил человек по имени Чай Цзинь, по прозвищу «Маленький вихрь».

Сун Цзян в душе согласился с ним и снова спросил:

– А кто же другой?

– Ну, а другой еще замечательнее. Он писарь из Юньчэна, родом из Шаньдуна, зовут его Сун Цзян, по прозвищу «Благодатный дождь».

Сун Цзян взглянул на Янь Шуня и чуть заметно улыбнулся; Янь Шунь поставил скамейку на место, а незнакомец продолжал говорить:

– За исключением этих двух человек, даже самого императора великих Сунов я и то не испугаюсь.

– Постойте, – сказал Сун Цзян. – У меня есть к вам вопрос, так как я знаю людей, которых вы упомянули. Где вы с ними встречались?

– Если вы знаете их, мне вас обманывать не следует, – отвечал тот. – Три года тому назад я прожил в поместье господина Чай Цзиня более четырех месяцев. А вот с Сун Цзяном мне встречаться не приходилось.

– А хотелось бы вам познакомиться с этим темнолицым человеком? – спросил Сун Цзян.

– Да, я сейчас как раз иду разыскивать его.

– А кто вас просил об этом? – снова спросил Сун Цзян.

– Его брат, Сун Цин Железный веер, – ответил незнакомец. – Он дал мне письмо и попросил разыскать его.

Сун Цзян очень обрадовался, подошел к гостю и, поддерживая его, сказал:

– Если судьбой нам предназначено встретиться, то мы встретимся, хотя бы нас разделяли тысячи ли, если же нам встретиться не суждено, даже столкнувшись лицом к лицу, мы пройдем друг мимо друга. Я не кто иной, как тот самый темнолицый третий брат Сун Цзян.

Человек изумленно взглянул на него, а затем отвесил поклоны и сказал:

– Поистине само небо привело меня к вам, уважаемый брат. А я чуть было не прошел мимо, даже не подозревая, что это вы. Напрасно только сходил бы в поместье старого господина Куна.

Тогда Сун Цзян отвел человека вглубь комнаты и спросил:

– Все ли благополучно у меня дома?

– Прошу вас, старший брат мой, выслушать меня, – сказал человек. – Фамилия моя Ши, имя Юн, я уроженец Даминфу. Играя в азартные игры, я добывал себе на пропитание. Жители нашей деревни дали мне кличку «Каменный воин». Но однажды, во время игры, я ударом кулака убил человека, и мне пришлось бежать в поместье господина Чай Цзиня. Там от прохожих я услыхал ваше славное имя, мой уважаемый брат. Я специально отправился в Юньчэн, чтобы повидаться с вами. Но там я узнал, что вы уехали по какому‑то делу. Когда при встрече с вашим четвертым братом я заговорил о Чай Цзине, он мне сказал, что вы, уважаемый друг, не там, а в поместье старого господина Куна. Я решил во что бы то ни стало повидать вас, уважаемый друг. Ваш брат написал это письмо и, передавая его мне, чтобы я снес его в поместье Куна, сказал: «Если ты встретишь моего брата, скажи ему, чтобы он поскорее возвращался домой».

При этих словах в сердце Сун Цзяна закралась тревога, и он спросил:

– Сколько дней вы прожили в нашей усадьбе? Вы видели моего отца?

– Я провел там всего одну ночь, а потом ушел. Старого господина я не видал, – сказал Ши Юн.

Сун Цзян рассказал Ши Юну о разбойничьем стане в Ляншаньбо, и тот сказал:

– Когда я ушел из поместья сановника Чай Цзиня, то повсюду слышал от вольного люда о вашем замечательном имени, мой уважаемый брат. Все говорили о том, что вы бескорыстны и помогаете всем угнетенным, всем, кого притесняют. Если вы, уважаемый друг, решили сейчас присоединиться к разбойникам, то должны взять и меня с собой.

– Стоит ли об этом говорить, – ответил Сун Цзян. – Что значит для нас одним человеком больше. А пока что познакомьтесь с Янь Шунем, – и, обращаясь к слуге, он крикнул:

– Иди‑ка сюда и налей нам вина.

Когда они выпили по три чашки, Ши Юн вынул из узла письмо и поспешно передал его Сун Цзяну. Конверт был запечатан кое‑как, на нем не было, как обычно, иероглифов с пожеланием счастья и мира. Беспокойство все больше и больше охватывало Сун Цзяна. Он поспешно разорвал конверт и дочитал до середины. Во второй половине письма было написано:

«В десятый день первой луны этого года наш отец заболел и умер. Гроб с его телом еще дома, и мы ждем тебя, дорогой брат, чтобы похоронить его. С большим нетерпением ждем твоего всего скорейшего возвращения. Не задерживайся. С кровавыми слезами написал это письмо твой младший брат Сун Цин».

Кончив читать, Сун Цзян в отчаянии даже застонал:

– О горе! Горе!

И уже не помня ничего, начал бить себя в грудь.

– Своенравный и негодный я сын, – ругал он себя, – какое преступление я совершил! Мой старый отец умер, а я не выполнил сыновнего долга. Чем же я лучше животного?

Он стал биться головой о стену и громко плакать. Янь Шунь и Ши Юн обняли его, и Сун Цзян рыдал до тех пор, пока не потерял сознания. Прошло много времени, прежде чем он пришел в себя.

– Дорогой брат, не надо так расстраивать себя, – говорили Янь Шунь и Ши Юн, успокаивая его.

– Не сочтите меня человеком легкомысленным и бесчувственным, – сказал Сун Цзян, обращаясь к Янь Шуню. – Я всегда думал о своем добром отце. Сейчас его нет больше в живых, и я должен сегодня же ночью вернуться домой. А вы, дорогие братья, уж как‑нибудь сами доберетесь до горного стана.

– Уважаемый друг, – стал уговаривать его Янь Шунь, – вашего отца нет больше в живых. Если вы вернетесь домой, то все равно не увидите его. Под небесами нет таких родителей, которые бы не умирали. Поэтому успокоите свое сердце и ведите нас, ваших братьев, вперед. А потом мы все вместе быстро вернемся на похороны. Еще не будет поздно. В древности говорили: «Когда у змеи нет головы, она не может двигаться». Разве согласятся в стане принять нас к себе, если вы нас не поведете?

– Предположим, что я поведу вас в стан, сколько дней тогда я потеряю! Поистине никак не могу этого сделать. Я дам вам письмо, где подробно все изложу, а вы возьмете с собой Ши Юна и пойдете сами. Дождитесь тех, кто идет позади, чтобы прибыть туда всем вместе. Если бы я сегодня не узнал, что отец мой умер, тогда и разговаривать было бы не о чем. Но раз само небо пожелало, чтобы я узнал об этом, то каждый день будет для меня году подобен, и нигде не будет мне покоя. Я не возьму с собой ни одного человека, не надо мне и коня. Я пойду один, не останавливаясь ни днем, ни ночью.

Разве могли Янь Шунь и Ши Юн остановить его! Сун Цзян попросил слугу принести ему кисточку, тушь и лист бумаги и, плача, написал письмо, еще и еще раз повторяя свои указания и наставления о том, что еще следовало сделать. На конверте он написал, что не запечатывает его, и отдал Янь Шуню. Потом он снял с Ши Юна туфли на восьми завязках и надел их, взял немного серебра и заткнул за пояс кинжал. Кроме того, он взял короткий посох Ши Юна. Сун Цзян не притронулся ни к пище, ни к вину. Он уже выходил из ворот, когда Янь Шунь сказал ему:

– Дорогой брат, вы бы подождали Хуа Юна и Цинь Мина, повидались бы с ними перед уходом. Успеете еще отправиться в путь.

– Нет, я не буду ждать, – сказал Сун Цзян. – С моим письмом вы не встретите никаких затруднений. Ши Юн, брат мой, расскажи в Ляншаньбо обо всем. Поговори с ними от моего имени. Пусть извинят меня за то, что из‑за смерти отца я должен был спешно вернуться домой.

Сун Цзян был бы рад вмиг достигнуть своего дома и пошел так быстро, как будто летел на крыльях.

Теперь вернемся к Янь Шуню и Ши Юну. Они выпили еще немного вина, поели печенья и, расплатившись, вместе с остальной компанией отправились дальше. Отъехав от трактира ли на пять, они увидели большой постоялый двор. Там они остановились и стали ждать подхода остальных. На утро следующего дня прибыли все. Янь Шунь и Ши Юн рассказали им о том, что Сун Цзян спешно отправился домой на похороны своего отца. Тогда все стали упрекать Янь Шуня:

– Почему же ты не задержал его немного?

– Услыхав, что отец его умер, Сун Цзян готов был покончить с собой, – говорил, защищая его, Ши Юн. – Как же можно было задержать его? Он улетел, если бы мог. Он написал очень подробное письмо, дал его нам и сказал, чтобы мы шли дальше. Когда в Ляншаньбо прочтут это письмо, никаких препятствий чинить нам не будут.

Прочитав письмо, Хуа Юн и Цинь Мин стали совещаться с остальными.

– Мы сейчас в очень тяжелом положении: вперед идти трудно, да и возвращаться нелегко. Мы не можем идти обратно, расходиться нам тоже не следует. Остается лишь одно – идти дальше. Положим письмо в конверт и пойдем в горы. Если они не захотят нас принимать, придется придумать что‑нибудь другое.

И вот группа в девять добрых молодцов, ведя за собой около пятисот человек и лошадей, двинулась потихоньку в направлении Ляншаньбо и стала искать дорогу, ведущую на гору. Выехав, наконец, на дорогу, они вдруг услышали звуки барабанов и гонгов, доносившиеся из зарослей камыша над водой. Впереди по склонам гор развевались знамена всех цветов, а на поверхности озера показались две быстроходные лодки.

На первой лодке находилось человек пятьдесят разбойников, а на носу сидел их главарь. Это был не кто иной, как Линь Чун Барсоголовый. За первой лодкой следовала вторая, в которой также находилось человек пятьдесят разбойников. На носу сидел один из главарей – Рыжеволосый дьявол. Лю Тан.

Линь Чун с первой лодки крикнул:

– Вы что за люди? Откуда и из каких войск посланы сюда? Как посмели вы выступить против нас? Мы всех вас перебьем, ни одного не оставим в живых. Вы, конечно, слышали славное название Ляншаньбо?

Тут Хуа Юн, Цинь Мин и другие спешились и, остановившись на берегу, отвечали:

– Мы не правительственные войска. У нас есть письмо от нашего уважаемого брата Сун Цзяна. Мы пришли сюда искать прибежища в вашем стане.

Услышав это, Линь Чун ответил:

– Если у вас есть письмо от почтенного брата Сун Цзяна, идите вперед к постоялому двору Чжу Гуя и там покажите это письмо. Когда мы прочитаем его, то пригласим вас к себе познакомиться.

На лодке взмахнули синим флагом, к из зарослей тростника выплыла маленькая лодочка. В ней сидели три рыбака. Один из них остался караулить лодку, а двое других вышли на берег и сказали:

– Пусть ваши солдаты и командиры следуют за нами.

В это время на одной из лодок взмахнули белым флагом и зазвучал медный гонг. Обе быстроходные лодки скрылись. Когда прибывшие увидели все это с берега, то даже застыли от изумления.

– Какая армия посмеет прийти сюда? – говорили они. – Разве можно сравнить наш горный стан с этим?

Отряд последовал за рыбаками. Они долго колесили, пока не вышли прямо к кабачку Чжу Гуя. Последний, услыхав голоса, вышел навстречу и познакомился с ними. Затем он велел зарезать двух коров и каждому дал выпить вина. Прочитав письмо, он отправился в павильон над водой и пустил поющую стрелу в тростниковые заросли. Оттуда сразу же выехал быстроходный челнок. Чжу Гун приказал разбойникам, находившимся в нем, отвезти письмо в стан на гору. В то же время он приказал зарезать еще барана и свинью для угощения девяти прибывших главарей, а солдат и лошадей велел разместить на отдых.

На следующее утро в кабачок Чжу Гуя приветствовать прибывших явился сам У Юн. Здесь он со всеми познакомился. Когда были исполнены все церемонии вежливости и он подробно расспросил обо всем, подали штук тридцать больших весельных лодок. У Юн и Чжу Гуй пригласили девять главарей сесть в лодки. Там разместили также женщин, детей, солдат и лошадей, положили весь багаж и направились в Цзиньшатань. Высадившись на берег и пройдя сосновый лес, они увидели главного атамана Чао Гая, который в сопровождении большого числа разбойников вышел встречать их с музыкой. Познакомившись с девятью главарями, Чао Гай пригласил их пройти в ущелье, которое вело в стан. Отсюда они, кто верхом на лошади, а кто на носилках, отправились прямо в главное помещение стана. Совершив один за другим церемонии с поклонами, они расселись, причем в кресла с левой стороны сели: Чао Гай, У Юн, Гун‑Сунь Шэн, Линь Чун, Лю Тан, Юань‑эр, Юань‑у, Юань‑ци, Ду Цянь, Сун Вань, Чжу Гуй и Бай Шэн по прозвищу «Дневная крыса». Несколько месяцев тому назад благодаря У Юну, приславшему людей, чтобы освободить его, ему удалось бежать из цзичжоуской тюрьмы и прийти в горный стан к разбойникам.

В креслах с правой стороны разместились Хуа Юн, Цинь Мин, Хуан Синь, Янь Шунь, Ван Ин, Чжэн Тянь‑шоу, Люй Фан, Го Шэн и Ши Юн. Все уселись двумя рядами: посередине стояла зажженная курильница, в которой горели благовонные палочки. Каждый из присутствующих принес клятву.

После этого громко затрубили рога, загрохотали барабаны. Для пира зарезали много коров и лошадей. Вновь прибывшие разбойники пришли и совершили церемонию поклонов. Главари приветствовали их и угощали… За станом были приготовлены дома, где разместили женщин и детей.

Во время пира Цинь Мин и Хуа Юн восхваляли Сун Цзяна и рассказали о том, как отомстили в крепости Цинфын. Все главари слушали с большим удовольствием. Рассказали они также и о том, как состязались на копьях Люй Фан и Го Шэн и как Хуа Юн пустил стрелу и рассек узел из лент и таким образом высвободил пики. Чао Гай не совсем поверил, однако сказал:

– Неужели можно быть таким искусным в стрельбе из лука? Надо и нам как‑нибудь померяться с ним силами в этом деле.

В тот же день, когда уже было съедено много блюд и выпито много вина, хозяева предложили:

– Пойдемте на гору, погуляем немного, а затем вернемся обратно и продолжим наш пир.

Церемонно уступая друг другу дорогу, они вышли из помещения и, прогуливаясь, с наслаждением любовались горными видами. Дойдя до третьих ворот, они увидели в небе несколько стай пролетавших с криком диких гусей. Тут Хуа Юн подумал:

«Чао Гай не поверил, что я рассек стрелой спутанный узел. Почему бы мне не воспользоваться сегодня пролетом гусей и не показать ему, на что я способен? Пусть посмотрят, тогда, может быть, станут больше уважать меня».

Оглянувшись, он увидел, что у одного из сопровождавших их людей были лук и стрелы. Хуа Юн попросил у него лук и, взяв его в руки, увидел, что он очень красив и искусно отделан золотом. Как раз такой лук он хотел бы иметь. Быстро выбрав хорошую стрелу, он обратился к Чао Гаю:

– Вы и ваши атаманы, уважаемый брат, как будто не поверили, что я стрелой рассек спутанный узел. Видите? Там далеко летит стая диких гусей. Не смею хвастаться, но думаю, что эта стрела пробьет голову третьего в ряду гуся. Если же я промахнусь, то, надеюсь, атаманы не станут смеяться надо мной.

С этими словами Хуа Юн приложил стрелу к тетиве, натянул лук до отказа и прицелился. Стрела взлетела ввысь и действительно попала в третьего в ряду гуся. Птица полетела вниз на склон горы. Тотчас же послали человека принести гуся, и когда рассмотрели его, то увидели, что стрела попала прямо в голову. Чао Гай и остальные главари были поражены и дали Хуа Юну прозвище «Волшебный воин».

– Что тут говорить! Вы чудесный воин и подобны Сяо Ли‑гуану, но даже сам Ян Ю‑цзи не мог бы соперничать с вашим великолепным искусством, – с восхищением сказал У Юн. – Поистине большое счастье для нашего стана, что вы пришли сюда.

После этого случая в горном стане не было ни одного человека, который не почитал бы его. Все главари вернулись в помещение, и пир продолжался, а когда наступила ночь, все пошли отдыхать.

На следующий день снова начался пир. Нужно было определить звание каждого человека. Раньше Цинь Мин сидел выше Хуа Юна, но так как Хуа Юн приходился старшим братом жене Цинь Мина, то ему было предоставлено пятое место, ниже Линь Чуна, а Цинь Мину шестое. Лю Тан занял седьмое, Хуан Синь – восьмое; далее, ниже трех братьев Юань, сели Янь Шунь, Ван Коротконогий тигр, Люй Фан, Го Шэн, Чжэн Тянь‑шоу, Ши Юн, Ду Цянь, Сун Вань, Чжу Гуй и Байшэн. Всего в звании главарей было теперь двадцать один человек.

Когда торжественное пиршество в честь этого события закончилось, принялись за постройку больших лодок и домов; сооружали повозки и другие вещи, ковали оружие, необходимое для войны, кольчуги, шлемы; приводили в порядок флаги и одежду, луки и стрелы. Все это делалось для борьбы с правительственными войсками. Однако об этом мы пока говорить не будем.

Расскажем лучше о том, что случилось с Сун Цзяном. Покинув деревенский трактир, он шел домой, не зная отдыха, и на следующий день после полудня подошел к кабачку, расположенному у входа в его деревню. Там он остановился немного отдохнуть. Хозяин кабачка по фамилии Чжан был в хороших отношениях с семьей Сун Цзяна. Видя, что Сун Цзян чем‑то расстроен и даже потихоньку плачет, Чжан спросил его:

– Господин писарь, более полутора лет вы не были дома. Мы рады, что вы сегодня вернулись к нам. Почему же вы так печальны? Почему ваше сердце не радуется? Вы должны быть счастливы, что вышло помилование. Ведь вам, несомненно, будет сделано снисхождение.

– Дорогой дядюшка, вы правы, – ответил Сун Цзян. – Но обо всем этом мы поговорим после. Как же мне не печалиться, если больше нет в живых моего родного отца, который дал мне жизнь?

– Да вы шутите, сударь, – громко рассмеявшись, сказал Чжан. – Ваш уважаемый батюшка только что пил здесь вино и с час тому назад вернулся к себе домой. Как можете вы говорить такие слова!

– Вы, дядюшка, не смейтесь надо мной! – возразил Сун Цзян, вынув письмо, полученное из дома, и передавая его Чжану. – Мой брат Сун Цин ясно пишет, что отец наш умер в первые дни первой луны нового года и что он с нетерпением ждет моего приезда на похороны отца.

Прочитав письмо, Чжан воскликнул:

– Что за чудеса! Да ведь только сегодня в полдень он был здесь, ел и пил вместе с почтенным Ваном из Восточной деревни. С какой стати мне обманывать вас.

Эти слова привели Сун Цзяна в полное недоумение, и он стал раздумывать, что бы предпринять. С наступлением вечера Сун Цзян распрощался с хозяином кабачка и поспешил к себе домой. Он подошел к воротам своего поместья, заглянул туда, но не увидел ни живой души. Однако Сун Цзяна уже заметили работники, вышли из дома и встретили его с поклонами.

– Отец и брат дома? – спросил их Сун Цзян.

– Ваш почтенный отец все глаза проглядел, целые дни дожидаясь вашего возвращения, господин писарь, – отвечали ему работники. – Вот радость‑то, что вы вернулись! Ваш отец только что пришел домой из кабачка Чжана, где пил с почтенным Ваном из Восточной деревни, и сейчас спит во внутренней комнате.

Услышав это, Сун Цзян был весьма поражен. Бросив свой короткий посох, он вошел в парадную комнату. Там был Сун Цин. Увидев Сун Цзяна, он с поклонами пошел навстречу старшему брату. Сун Цин не носил траура. Тут Сун Цзяна охватил сильный гнев и, указывая на брата пальцем, он принялся бранить его:

– Ты, гнусное животное! Где же это видано! Наш отец находится у себя дома, а ты написал мне письмо и решил потешаться надо мной… Я чуть было не лишил себя жизни, рыдал до потери сознания. Ты, негодяй, совершил мерзкий поступок.

Суп Цин хотел было все объяснить, как из‑за ширмы вышел старый Сун и воскликнул:

– Дорогой мой сын, не сердись! Не брани своего брата, он тут ни при чем. Все это произошло потому, что я все время тосковал по тебе и попросил написать тебе, будто я умер, чтобы ты вернулся как можно скорее. К тому же я слышал о том, что На горе Байхушань – Белого тигра появилось много разбойников. Я боялся, что они уговорят тебя присоединиться к ним, и ты изменишь своему долгу верности и сыновнего почитания. Поэтому я и поспешил послать тебе письмо и позвать домой. Пользуясь тем, что от сановника Чай Цзиня здесь приходил Ши Юн, мы отправили это письмо. Все это сделано по моему желанию, и твой брат ни в чем не виновен. Не брани его! Я только что вернулся из кабачка Чжана и отдыхал в своей комнате, как вдруг услышал, что ты вернулся.

Выслушав все это, Сун Цзян поклонился отцу до земли. Он был и расстроен и обрадован.

– Я не знаю, в каком положении сейчас мое судебное дело, – спросил он отца. – Если объявлено помилование, то наказание за мое преступление будет, конечно, смягчено. То же говорил мне и Чжан недавно.

– До возвращения твоего брата Сун Цина мне очень помогали Чжу Тун и Лэй Хэн, – сказал старый Сун. – А с тех пор как власти разослали повсюду объявление о твоем аресте, никто не приходил и не беспокоил меня. Почему же я вызвал тебя сейчас? А вот почему. Мы недавно слышали, что по случаю назначения в императорском дворце наследника престола объявлено всеобщее помилование. Для всех, кто совершил какое‑нибудь тяжелое преступление, наказание будет немного смягчено. Об этом было объявлено повсюду, так что если власти даже и узнают о твоем приходе и привлекут тебя к ответу, ты получишь наказание только за побег, и тебя не лишат жизни. А пока не будем об этом думать, а поговорим лучше о чем‑нибудь другом.

– А что Чжу Тун и Лэй Хэн бывали у нас в поместье? – опять спросил Сун Цзян.

– Я слышал на днях, что их обоих послали по какому‑то делу, – сказал Сун Цин, – Чжу Туна в Восточную столицу, а куда Лэй Хэна – не знаю. В уезд на их место назначены два новых человека по фамилии Чжао.

– Сын мой, ты устал после долгого пути, – сказал старый Сун. – Пройди во внутренние комнаты и отдохни немного.

Все в доме радовались, и об этом нет больше надобности говорить.

День сменился ночью, и на востоке взошла луна. Было время первой стражи, и в поместье все уже спали, как вдруг у передних и у задних ворот раздались пронзительные крики. Когда в усадьбе вскочили, чтобы узнать, в чем дело, то увидели, что поместье окружено множеством людей с факелами. Со всех сторон неслись возгласы: «Не выпускайте Сун Цзяна».

Услышав это, старый Сун от горя лишь запричитал:

Собралось близ Янцзы много храбрых, – и верность

проявилась великая в жарком бою.

Как удалось Сун Цзяну бежать из поместья, вы узнаете из следующей главы.

 

Глава 35

повествующая о том, как У Юн вручил Дай Цзуну рекомендательное письмо и как Сун Цзян встретил Ли Цзюня в горах Цзеянлин

Взобравшись по лестнице на стену, почтенный Сун увидел внизу множество факелов и решил, что там собралось более ста человек. Отряд возглавляли два вновь назначенных начальника. Это были братья Чжао Нэн и Чжао Дэ.

– Почтенный Сун! – кричали они. – Если ты человек разумный, выдай нам твоего сына Сун Цзяна, а мы уж сами справимся с ним. Если же не выдашь его, придется арестовать и тебя, старика.

– Да когда же это Сун Цзян вернулся? – удивился старик.

– Не болтай глупостей – закричал Чжао Нэн. – Люди видели, как он выпивал в кабачке старосты Чжана, что па краю деревни, а потом пошел домой. У нас есть свидетель, который шел за ним до самого дома. Нечего тут отпираться!

– Отец, не стоит с ними спорить, – промолвил стоявший около лестницы Сун Цзян. – Я сам выйду к ним, ничего они со мной не сделают. В уездном управлении меня все знают. А кроме того, вышел указ о помиловании, так что ко мне должны отнестись более милостиво. Зачем унижаться перед ними. Ведь семья Чжао славится своей подлостью. А сейчас, когда эти двое стали начальниками, где уж им понять, что такое справедливость! Ничего хорошего от них и подавно не дождешься! Кроме того, у них нет никакого сочувствия ко мне, а потому не стоит их упрашивать.

– Сынок мой, это я навлек на тебя беду, – заплакал старый Сун.

– Ничего, отец, не расстраивайся, – отвечал Сун Цзян. – То, что меня отдадут под суд, может быть даже и к лучшему. Не то завтра я вынужден был бы прятаться среди разбойников, которые убивают людей, поджигают дома. Попади я к ним, мы с тобой никогда больше не встретились бы. Пусть даже меня ожидает ссылка, но все равно срок ее когда‑нибудь кончится. Тогда я смогу вернуться домой и неустанно заботиться о тебе до конца твоих дней.

– В таком случае, сын мой, – сказал старый Сун, – я постараюсь подкупить начальство, чтобы тебя сослали в хорошее место

Сун Цзян взобрался по лестнице на стену и закричал:

– Эй вы, перестаньте шуметь! По новому помилованию моя вина сейчас смягчается и смерть мне не грозит! Прошу вас, господа начальники, заехать в нашу усадьбу, мы побеседуем и выпьем по три чашки вина, а завтра вы передадите меня начальству.

– Уж не хочешь ли ты подкупить нас? – закричал Чжао Нэн. – Ну, так ты это брось…

– А вы что думаете, я хочу навлечь беду на отца и брата? – отвечал Сун Цзян. – Не церемоньтесь, заезжайте в усадьбу. – И, спустившись с лестницы, он распахнул ворота, пригласил начальников въехать во двор, а затем провел их. в помещение.

Всю ночь напролет шел пир горой; без счета резали кур, гусей. Начальников потчевали лучшим вином. Отряду в сто человек также поднесли вина, всех накормили и одарили подарками.

Старый Сун достал двадцать лян чистого серебра и преподнес двум начальникам в знак дружеского расположения к ним. На ночь гости остались в усадьбе, и на рассвете все вместе отправились в уездный город. Когда они приехали, начальник уезда Ши Вэнь‑бинь уже приступил к делам.

Увидев, что начальники отряда Чжао Нэн и Чжао Дэ доставили Сун Цзяна прямо в управление, он остался очень доволен и приказал снять с преступника показания. Сун Цзян сразу же во всем признался.

– Я сделал ошибку, когда позапрошлой осенью заключил договор с Янь По‑си о том, что беру ее в жены. Это была женщина дурного поведения, она постоянно напивалась допьяна и затевала ссоры и драки. Во время одной из ссор я случайно убил ее и, желая избежать наказания, скрылся. А вот теперь меня арестовали и привели на ваш суд. Я прошу рассмотреть это старое дело и вынести мне заслуженный приговор. Показания я даю добровольно и не думаю отпираться.

Выслушав Сун Цзяна, начальник уезда приказал заключить его под стражу. Весть об аресте Сун Цзяна распространилась по всему городу, и не было человека, который бы не посочувствовал ему. К начальнику уезда потянулись ходатаи с просьбой оказать, снисхождение Сун Цзяну. Все они вспоминали о его добрых делах. Да и сам начальник уезда был склонен к тому, чтобы чем‑нибудь облегчить участь Сун Цзяна.

Ввиду чистосердечного признания с заключенного сняли длинную канту и наручники и ограничились лишь тем, что посадили его в тюрьму. Старый Сун старался подкупить начальство и не жалел на это ни денег, ни шелков.

Старуха Янь умерла еще полгода назад, и истца по этому делу не осталось. К тому же Чжан‑сань, потерявший любовницу, ничего больше не предпринимал, чтобы отомстить за нее.

Когда все бумаги по делу Сун Цзяна были оформлены и истек установленный для разбирательства срок в шестьдесят дней, дели было переслано для окончательного решения в цзичжоуское областное управление. Ознакомившись с бумагами, начальник области вынес решение о смягчении наказания. Сун Цзян был приговорен к двадцати ударам палками, клеймению и ссылке в лагерь в Цзянчжоу.

Благодаря тому, что многие чиновники областного управления знали Сун Цзяна, да к тому же еще получили деньги и шелка, никто из них не настаивал на тяжелом наказании. Тем более, что в деле не было заявления истца, и все были на стороне Сун Цзяна.

В управлении на Сун Цзяна надели кангу и отправили к месту ссылки в сопровождении двух стражников Чжан Цяня и Ли Ваня. Получив сопроводительную бумагу, стражники вывели Сун Цзяна из областного управления. На дороге их уже ждали отец Сун Цзяна и его брат Сун Цин. Они захватили с собой вина, чтобы угостить стражников, и дали им немного денег. Суп Цзяну они принесли узел с вещами, заставили сменить одежду, надеть конопляные туфли, после чего старый Сун отозвал сына в сторону и напутствовал его следующими словами:

– Я знаю, что Цзянчжоу – неплохое место. Там много рыбы и риса. Я не жалел денег, чтобы тебя сослали именно туда. Ты уж как‑нибудь перенеси эту ссылку. Тебя будет навещать твои брат и с каждой оказией я буду присылать тебе деньги на жизнь. По дороге вы будете проходить мимо Ляншаньбо. Может случиться, что тамошние обитатели спустятся с гор для того, чтобы захватить тебя и завлечь в свою шайку. Смотри, ни в коем случае не соглашайся идти к ним. Ведь этим ты дал бы повод поносить тебя и упрекать в измене властям и непочтительности к старику отцу. Крепко запомни это! В дороге, сынок, будь осторожен. Может быть, небо когда‑нибудь и сжалится над нами, ты вернешься домой, и мы снова будем жить все вместе.

Сун Цзян со слезами на глазах распростился с отцом. Сун Цин проводил его на один переход. Расставаясь с братом, Сун Цзян сказал:

– Вы особенно не горюйте, что меня сейчас ссылают. Отец уже стар, жаль, что из‑за меня ему пришлось поизрасходоваться на чиновников и суд, а я должен покидать родные места. Дорогой брат, ты как следует смотри за отцом, не оставляй его без присмотра и не вздумай ездить ко мне в Цзянчжоу. У меня много друзей среди вольницы, и кого бы я ни встретил, никто не откажет мне в помощи. Если понадобится, на расходы у меня есть. Может быть небо сжалится надо мной, и я когда‑нибудь вернусь.

О том, как Сун Цин, плача, распростился со своим старшим братом, вернулся домой и стал заботиться о своем отце, мы здесь рассказывать не будем.

Поговорим лучше о том, как Сун Цзян пустился в путь со своей стражей. Получив деньги, а также считая Сун Цзяна хорошим человеком, Чжан Цянь и Ли Вань очень внимательно и заботливо относились к нему всю дорогу. Проведя день в пути, они остановились ночевать на постоялом дворе. Стражники развели огонь и приготовили себе еду, а Сун Цзян угостил их вином и мясом. Потом он сказал, обращаясь к ним:

– Мне не хотелось бы обманывать вас! Дальше наш путь пойдет мимо Ляншаньбо. Там, в горном стане, есть несколько добрых молодцов, которые знают меня. Боюсь, как бы они не спустились с гор и не попытались отбить меня. Этим они только наделают вам излишних хлопот. Давайте завтра встанем пораньше и глухими тропинками обойдем это место. Лучше сделать несколько лишних ли.

– Хорошо, что вы нас предупредили, господин писарь, – сказали сопровождающие, – мы и не знали. Лучше, конечно, пойти в обход, чтобы не столкнуться с этими молодцами. – И они тут же обсудили, как им быть.

Поднявшись на рассвете, они приготовили завтрак, поели и вышли с постоялого двора. Дальше они двинулись по глухой тропинке. Однако, пройдя около тридцати ли, они заметили, как из‑за горы показался какой‑то отряд. Сун Цзян так и ахнул. Во главе шедших им навстречу людей был не кто иной, как сам Лю Тан Рыжеволосый дьявол. Он привел с собой человек пятьдесят, намереваясь убить сопровождающих Сун Цзяна стражников. Последние от страха упали на колени. Тогда Сун Цзян закричал, обращаясь к Лю Тану:

– Брат мой! Кого это ты хочешь убить?

– Почтенный брат мой, – отвечал Лю Тан, – да если не убить этих мерзавцев, ничего хорошего от них не дождешься.

– Ладно! Не марай своих рук. Дай мне меч, я сам убью их!

При этих словах охранники так и взвыли. Лю Тан отдал меч Сун Цзяну, и тот, взяв его, спросил:

– А какой смысл в том, что ты убьешь этих стражников?

– Я получил приказ моих старших братьев, – отвечал тот. – Они послали людей разузнать, что с вами, и когда нам стало известно, что вас отдали под суд, мы хотели было отправиться в город Юньчэн и разгромить там тюрьму. Но потом узнали, что вас, почтенный брат, там не подвергали пыткам. Затем нам сообщили, что вас отправили в ссылку в Цзянчжоу. Боясь разминуться с вами, мы разбились на несколько отрядов и во главе со старшими братьями отправились по разным направлениям в надежде встретить вас и пригласить к нам в горы. А почему бы нам и не прикончить этих охранников? – добавил Лю Тан.

– То, что вы предлагаете, – сказал Сун Цзян, – не сделает мне чести, а, наоборот, может сильно повредить. Ведь меня обвинят в измене и в непочтении к старшим. Если вы хотите принудить меня пойти с вами, то лучше уж мне умереть, – и, приставив меч к горлу, он сделал вид, что хочет заколоть себя.

Лю Тан торопливо схватил его за руку и вскричал:

– Почтенный брат мой! Погоди! Мы еще поговорим, – и отобрал у него меч.

– Если вы, братья, – сказал Сун Цзян, – действительно сочувствуете мне, так дайте мне возможность добраться до лагеря в Цзянчжоу. Подождем, пока кончится срок моей ссылки, тогда я приеду повидаться с вами.

– Уважаемый брат мой, – сказал на это Лю Тан, – я не могу один решить этот вопрос. Недалеко отсюда находятся наш военный наставник У Сюэ‑цзю и начальник крепости Хуа Юн. Они тоже выехали встретить вас. Разрешите мне послать за ними, и тогда мы вместе все обсудим.

– Что бы вы ни предложили мне, – ответил Сун Цзян, – я больше ничего не добавлю к тому, что сказал.

Гонцы помчались вперед, и вскоре на конях показались У Юн и Хуа Юн. За ними следовал десяток всадников. Они подскакали, спешились и почтительно поклонились Сун Цзяну. Закончив церемонию приветствия, Хуа Юн спросил:

– А почему с почтенного брата не сняли канги?

– О чем вы говорите, просвещенный брат мой! – промолвил Сун Цзян. – Ведь канга надета на основании государственных законов; можем ли мы по собственному произволу нарушить их?

– Я понял, о чем думает почтенный брат, – рассмеявшись, отвечал У Юн. – Ну, это легко устроить! Мы просто не будем задерживать вас, и все. Однако наш старший брат давно не видел вас и надеется по душам побеседовать с вами сегодня. Поэтому мы очень просим вас завернуть на часок в наш стан. После беседы мы проводим вас в дальнейший путь.

– Только вы, господин учитель, могли понять мою мысль, – сказал Сун Цзян и, помогая своим охранникам подняться с колен, продолжал. – Вот надо их успокоить. Я скорей соглашусь сам умереть, чем позволю причинить им какой‑нибудь вред.

– Только благодаря вам, господин писарь, мы остались живы, – с благодарностью твердили стражники.

После этого все свернули с большой дороги и направились к берегу, заросшему камышом, где их ждали лодки. Впереди была горная дорога, и разбойники перенесли своих вожаков на носилках. Добравшись до беседки Дуаньцзиньтин, все остановились на отдых. В горы отправили гонцов, которые должны были созвать на совет всех старшин. Сун Цзяна пригласили в парадный зал, где он познакомился с собравшимися. Приветствуя Сун Цзяна, Чао Гай выразил благодарность за то, что он спас им жизнь в Юньчэне.

– С тех пор как мы пришли сюда, – сказал он, – не было дня, когда бы мы ни вспоминали с большой благодарностью о вашем благодеянии. Мы не знаем, как отблагодарить вас за то, что вы направили нас к героям, обосновавшимся на этих горах, где и для нас нашлось пристанище.

– После того как мы расстались с вами, – начал свой рассказ Сун Цзян, обращаясь к Чао Гаю, – я убил одну распутную женщину и ушел в вольницу. Проскитавшись полтора года, я уже собирался уйти к вам в горы, как в одном сельском кабачке встретил Ши Юна, у которого было для меня письмо из дома. В этом письме сообщалось, что мой отец умер. Ну, я и вернулся домой, а там оказалось, что мой отец из боязни, как бы я не присоединился к вольным молодцам, сам написал это письмо. Я попал под суд, но приговор был не особенно суровым благодаря тому, что многие чиновники из управления хорошо относились ко мне. Меня приговорили к ссылке в Цзянчжоу, – это не такое уж плохое место. А в дороге я встретился с вашими людьми, и они сказали, что вы ждете меня. Я не посмел отказаться и явился сюда; рад, что повидал вас. Однако срок моей ссылки уже наступает, и я не могу здесь долго задерживаться. Разрешите с вами распрощаться.

– Ну что же вы так спешите, – сказал Чао Гай. – Прошу вас, побудьте с нами немного.

И они сели посредине зала. Сун Цзян приказал своим стражникам занять места позади его кресла и не отходить ни на шаг. Чао Гай пригласил всех старшин чествовать Сун Цзяна; они уселись в ряд по обе стороны от него. Те, которые были ниже по положению, разливали вино. Сначала они поднесли чашу Чао Гаю, затем военным советникам У Сюэ‑цзю и Гун‑Сунь Шэну, а потом всем остальным, кончая Бай‑шэном. Когда чаша с вином обошла несколько кругов, Сун Цзян поднялся и, выражая благодарность присутствующим, сказал:

– Прием, который вы мне оказали, говорит о вашем добром отношении ко мне. Но я всего лишь человек, совершивший преступление, и потому не могу долго задерживаться здесь. Я должен распрощаться с вами.

– Почему вы обижаете нас, дорогой брат мой? – спросил Чао Гай. – Я понимаю, вы великодушны и не хотите, чтобы вашей страже причинили какой‑нибудь вред. Но мы можем одарить их деньгами и с миром отпустить домой. А там они скажут, что на них напали разбойники из стана Ляншаньбо и увели вас в горы. Никакого наказания им за это не будет.

– Дорогой брат, не стоит говорить об этом, – заявил Сун Цзян. – То, что вы предлагаете, пойдет мне не на пользу, а во вред. Да к тому же у меня дома остался старый отец. Еще не было случая, чтобы я был непочтителен к родителям. Я и сейчас не могу нарушить волю отца и навлечь на него беду. Было время, когда я тешил себя мыслью, что мне удастся соединиться с вами. Но небу было угодно, чтобы я встретился в деревенском кабачке с Ши Юном и вернулся домой. Отец изъявил мне свою волю, заставив отдаться в руки правосудия, и ускорил, решение моего дела. Он постоянно наставлял меня и перед отправкой в ссылку еще раз строго‑настрого наказывал не поступать легкомысленно ради своего удовольствия, не накликать беду на наш дом и не причинять лишних хлопот отцу на старости лет. Как же могу я ослушаться его? Если я соглашусь на ваше предложение, то нарушу законы неба и пойду против воли отца. Я окажусь человеком, не только нарушившим верность императору, но и не‑почитающим родителей. И если я, по вашему настоянию, даже останусь здесь жить, какая от этого будет польза? Лучше уж мне принять смерть от вашей руки! – Сказав это, Сун Цзян горько заплакал и низко поклонился.

Тут Чао Гай, У Юн и Гун‑Сунь Шэн бросились поднимать его, говоря:

– Раз вы, почтенный брат наш, твердо решили идти в Цзянчжоу, то мы просим вас сделать милость и провести с нами хотя бы сегодняшний день, а завтра мы проводим вас в путь.

Они несколько раз принимались уговаривать Сун Цзяна, пока, наконец, он не согласился остаться до утра. Весь день в стане пировали. Но Сун Цзян ни за что не соглашался снять с себя кангу и ни на шаг не отпускал сопровождавших его стражников. Так они провели в стане день и ночь, а на следующее утро Сун Цзян решительно заявил, что он отправляется в путь.

– Дорогой друг наш, – сказал тогда У Юн, – у меня есть в Цзянчжоу приятель по имени Дай Цзун; он служит там начальником тюрьмы. Я обучил его искусству проходить в день по восьмисот ли. Народ прозвал его «Скороходом». Это человек совершенно бескорыстный и справедливый. Я написал ему письмо, которое и хочу вручить вам, уважаемый брат. Когда вы прибудете на место, то сможете познакомиться с этим человеком и передать ему мое письмо. Если что‑нибудь с вами случится, он даст нам об этом знать.

Затем Сун Цзяну устроили торжественные проводы и преподнесли ему блюдо серебра. Двадцать лян серебра подарили его охране. Провожать Сун Цзяна пошли все, помогая ему нести вещи. На склоне горы все стали прощаться, а У Юн и Хуа Юн отправились дальше. Они переправились с Сун Цзяном на берег и прошли с ним по тракту еще двадцать ли.

Расскажем теперь о том, как Сун Цзян с двумя охранниками отправился дальше по дороге в Цзянчжоу. Стражники видели, как много вольных молодцов и коней в разбойном стане, видели и то, с каким почтением относились к Сун Цзяну вожаки этих разбойников, подарившие им изрядное количество серебра. Поэтому они старались во всем угождать Сун Цзяну. В пути прошло уже более полумесяца, когда, наконец, дошли до того места, откуда был виден высокий горный хребет.

– Ну вот и хорошо! Перевалим через горы Цзеянлин, а там река Сюньянцзян. До Цзянчжоу поедем водой. Теперь недалеко!

– Время хотя и позднее, – сказал Сун Цзян, – но мы должны успеть пройти перевал и поискать там ночлег.

– Вы совершенно правы, господин писарь, – отвечали стражники.

Идти пришлось долго, но когда они перевалили хребет, то сразу увидели кабачок, который прилепился на краю огромной отвесной скалы. Недалеко от ворот росло какое‑то странное дерево; вблизи то там, то тут были разбросаны крытые соломой хижины. В тени деревьев висела вывеска кабачка. Увидев кабачок, Сун Цзян очень обрадовался и сказал своим сопровождающим:

– А мы ведь, пожалуй, проголодались. Хорошо, что на этой горе есть кабачок! Может быть, выпьем по чашечке вина, а потом двинемся дальше?

Они вошли в кабачок. Стражники сняли узлы с пожитками, а посохи прислонили к стене. Сун Цзян пригласил их занять почетные места за столом, а сам сел ниже. Они долго сидели в ожидании, но никто к ним не выходил.

– Что же это хозяев не видно? – крикнул Суп Цзян.

– Иду! Иду! – отозвался кто‑то, и тут же из боковой комнатушки ввалился огромный детина с рыжей бородой и сверкающими, как у тигра, глазами. Голову его покрывала дырявая повязка, из безрукавки торчали длинные руки. Он был подпоясан холщовым полотенцем. Увидев посетителей, детина поклонился и спросил:

– Сколько прикажете подать вина, уважаемые гости?

– Мы проголодались с дороги. Нельзя ли у вас здесь достать какого‑нибудь мяса?

– У нас есть только вареная говядина и простое местное вино, – отвечал тот.

– Ну вот и замечательно, – сказал Суп Цзян. – Ты для начала дай нам три цзиня говядины и рог вина.

– Вы уж извините меня, уважаемые гости, – проговорил детина, – у нас здесь, в горах, за еду и вино платят вперед.

– Ну что ж, раз так, то и мы уплатим тебе вперед, – сказал Сун Цзян, – и даже с большим удовольствием. Подожди, я сейчас достану деньги и отдам тебе. – Он взял свой узел, развязал его и вынул немного мелочи.

А рыжебородый, стоя сбоку, тайком наблюдал за ним. Увидев, что в тяжелом узле много добра, он про себя очень обрадовался. Получив от Сун Цзяна деньги, детина ушел во внутреннее помещение, зачерпнул меру вина, нарезал блюдо мяса и принес посетителям. Он поставил перед ними три чашки, положил три пары палочек для еды и налил вина.

Путники принялись за еду и завели разговор о том, что ходят слухи, будто сейчас на белом свете развелось много дурных людей, и есть даже такие, что подсыпают путникам в еду и вино дурман и яд и потом пускают мертвые тела на мясо и делают из него пирожки.

Однако не верится, чтобы это действительно была правда. – говорили они между собой. А кабатчик, слушая их, рассмеялся и сказал:

– Ну, уж если вы начали такой разговор, вам не стоит сейчас ни пить. ни есть. Ведь к еде и вину, которые я вам подал, подмешан дурман.

– Вот видите, – рассмеялся Сун Цзян, – этот парень услыхал, что мы говорили о дурмане, и решил подшутить над нами.

– Хорошо бы выпить подогретого вина, – сказали стражники.

– Ах, вы хотите горяченького, так я вам сейчас подогрею, – предложил кабатчик и, взяв вино, вышел. Вскоре он принес теплое вино и палил три чашки.

Трое путников были очень голодны. Как же им было не отведать вкусного мяса и горячего вина! Но после первой же чашки у стражников глаза полезли на лоб и изо рта потекла слюна. Хватаясь друг за друга, они повалились навзничь. Сун Цзян, вскочив с места, закричал:

– Да что это с вами случилось? Неужели вы опьянели после чашки вина?

Он бросился поднимать их, но тут же почувствовал, что у него все поплыло перед глазами, и также рухнул наземь. Глаза его были открыты, и он отчетливо видел все, что происходило, хотя тело его одеревенело и он не мог двинуть ни рукой, ни ногой. А хозяин кабачка тем временем приговаривал:

– Черт возьми! Давненько у меня не было удачи. Зато сегодня небо послало мне целых три скотинки.

С этими словами он поднял Сун Цзяна, отнес его в помещение, где производилась разделка туш, и положил на прилавок, а затем принес туда и стражников. После этого он перетащил во внутренние комнаты узел Сун Цзяна и другие вещи. Развязав узел, он увидел там столько золота и серебра, что невольно воскликнул:

– Сколько лет уже держу я этот кабачок, а до сих пор еще не видывал такого ссыльного! Чтобы у преступника было так много добра! Вот уж действительно само небо послало мне такое богатство.

Рассмотрев все, что было в узле, он снова завязал его и пошел за ворота позвать работника, чтобы тот разрубил тела пойманных жертв. Стоя у ворот, он смотрел по сторонам, но работника поблизости не было. Вдруг он заметил, что по склону горы взбираются три человека. Узнав их, хозяин кабачка поспешил им навстречу со словами:

– Почтенный брат мой! Куда это вы путь держите?

Один из прибывших – огромный детина – отвечал:

– А мы специально пришли на эту гору, чтобы встретить здесь одного человека. Он должен был идти по этой дороге и уже время ему быть здесь. Мы каждый день ждали его внизу под горой, а его все нет. Прямо ума не приложу, где он мог задержаться?

– А кого же вы все‑таки ждете? – спросил кабатчик.

– Ждем одного замечательного человека.

– А какого же это замечательного человека вы ждете? – спросил тот.

– Да вот господина Сун Цзяна, писаря из уезда Юньчэн, области Цзичжоу. Ты, конечно, слышал о нем.

– Уж не тот ли это Благодатный дождь из Шаньдуна, господин Сун, о котором говорит вся вольница? – спросил кабатчик.

– Он самый и есть.

– А почему же он должен проходить здесь? – снова спросил кабатчик.

– Да я и сам толком не знаю, – отвечал пришедший. – На днях у меня был один знакомый из Цзичжоу и рассказал мне, что писарь Юньчэнского уездного управления Сун Цзян за какое‑то дело был осужден в областном суде в Цзичжоу и приговорен к ссылке в Цзянчжоу. Вот я и подумал, что он обязательно должен пройти здесь, ведь другой дороги‑то нет. Когда Сун жил еще в Юньчэне, я все собирался повидаться с ним. А уж раз он должен проходить здесь, то такого случая упустить нельзя. Вот уже пять дней подряд я выхожу встречать его, но не видел за это время ни одного ссыльного. И вот сегодня решил с двумя братьями взобраться на гору да заодно заглянуть к тебе выпить по чашке вина. Как идут твои дела?

– Да что же, обманывать вас, дорогой брат, мне не приходится. Вот уже несколько месяцев, как дела идут неважно. Только сегодня, благодарение небу, попались три скотинки с кое‑какими пожитками.

– А какие они из себя, эти люди? – поспешно спросил пришедший.

– Один из них преступник, а двое других стражники: его сопровождают.

– Этот преступник темнолицый, низкого роста? – испуганно спросил пришедший.

– Да, не очень‑то высокий, и лицо у него темное.

– Что же, он уже лежит без памяти? – быстро спросил тот.

– Я только что перетащил его в кухню и жду вот, когда вернется работник, а его все нет. Я еще не начинал разделывать тушу.

– Ну‑ка, дай я на него посмотрю! – сказал пришедший.

Н все четверо вошли в комнату, где лежали одурманенные путники. Там, на прилавке, они увидели Сун Цзяна и двух охранников, которые были брошены как попало – головы их свисали вниз. Пришедший посмотрел на Сун Цзяна, но не узнал его. На лице преступника как будто было клеймо, но пришедший все же не был в этом уверен и не знал, что делать. Вдруг в голову ему пришла какая‑то мысль, и он сказал:

– Принесите‑ка узлы стражников, там ведь должна быть сопроводительная бумага, и мы можем все узнать.

– Совершенно правильно, – ответил кабатчик. И тотчас же принес узлы.

В узлах был слиток серебра и немного мелочи, а также сверток с бумагами. Когда они прочитали бумаги, всем им стало страшно.

– Само небо сегодня надоумило меня взобраться на гору, – сказал пришедший. – Ведь Сун Цзян давно уже потерял сознание. Еще немного, и погиб бы мой почтенный брат! – Он приказал кабатчику быстро принести противоядие и в первую очередь спасти Сун Цзяна. Но кабатчик и сам уже заторопился. Он тут же принес снадобье, вместе с пришедшими снял с Сун Цзяна кангу и, приподняв его, влил ему в рот противоядие. Потом они вчетвером вынесли его и усадили на почетное место гостя.

Пришедший детина поддерживал Сун Цзяна, пока тот постепенно не пришел в себя. Открыв глаза, он посмотрел на стоявших вокруг него людей, но никого не узнал. Тогда человек, поддерживавший Суна, поставил около него своих братьев, а сам почтительно приветствовал его низким поклоном.

– Это вы? – удивленно спросил Сун Цзян. – Уж не во сне ли все это?

Тут он заметил кабатчика, который тоже почтительно кланялся ему.

– Да где же это я нахожусь? – продолжал расспрашивать Сун Цзян. – Могу ли я узнать, как вас зовут?

– Ли Цзюнь, – отвечал прибывший мужчина. – Сам я из Лучжоу. Сейчас служу перевозчиком на Янцзы, привык к воде и чувствую себя на реке, как дома. Народ прозвал меня Ли Цзюнь – «Дракон, будоражащий реки». А вот это хозяин кабачка. Он здешний человек, живет в Цзеянлине, занимается кое‑какой торговлей. Народ дал ему прозвище «Ли Ли» – Каратель. А эти двое живут у реки Сюньянцзян и занимаются контрабандой соли. Они привезли сюда свой товар и остановились у меня в доме. Эти парни плавают на лодках и могут скрываться в воде. Они – братья. Одного зовут Тун Вэй – «Дракон, вышедший из пещеры», другого – Тун Мэн – «Черепаха, поворачивающая реки вспять».

Братья также отвесили Сун Цзяну четыре поклона.

– Что же это, меня как будто опоили дурманом? – спросил Сун Цзян. – А как вы узнали, кто я такой?

Ли Цзюнь отвечал:

– Один мой знакомый ездил по своим торговым делам в Цзичжоу и недавно возвратился обратно. Он рассказал мне, что вы, почтенный брат, судились за какое‑то дело и приговорены к ссылке в лагерь в Цзянчжоу. Я давно мечтал о том, чтобы съездить к вам на родину и засвидетельствовать свое глубокое уважение, но мне все не везло – я так и не мог выполнить своего желания. И вот теперь, когда я узнал, что вы направляетесь в Цзянчжоу, то решил, что вы непременно пройдете по этой дороге, и уже дней семь выхожу к горе встречать вас, но так и не дождался там. Однако само небо надоумило меня подняться сегодня на гору. Я уж и не думал встретить вас, а только хотел выпить здесь со своими друзьями по чашке вина. Тут я разговорился с Ли Ли, и разговор с ним меня сильно обеспокоил. Я поспешил на кухню, но узнать вас не мог. Тут мне пришла в голову мысль заглянуть в ваши бумаги, и только по ним мы установили, что это действительно вы. Разрешите спросить вас, уважаемый брат, за что вас сослали в Цзянчжоу? Ведь мы слышали, что вы служите писарем в Юньчэнском уездном управлении.

Тогда Сун Цзян рассказал им подробно всю свою историю, как он убил Янь По‑си, как через Ши Юна получил письмо из дому и вернулся в дом отца и как его там судили и сослали в Цзянчжоу. Его слушатели сочувственно вздыхали. А когда Сун Цзян закончил свой рассказ, Ли Ли произнес:

– Дорогой брат мой, почему бы вам не остаться здесь? Незачем идти в Цзянчжоу и терпеть там разные беды.

На это Сун Цзян ответил:

– Я отказался остаться у моих друзей в Ляншаньбо, несмотря на все их уговоры, потому что боялся навлечь беду на отца и мою родню. Как же могу я остаться здесь?

– Наш почтенный брат – человек очень справедливый, – заметил Ли Цзюнь, – и, конечно, не станет действовать необдуманно. Надо сейчас же привести в чувство сопровождающих его стражников.

Тут Ли Ли сразу же позвал работников, стражников перенесли в комнату и дали им противоядие. Вскоре оба стражника очнулись и, оглядевшись вокруг, сказали:

– Видно, мы сильно устали в дороге, не то разве можно было бы так быстро опьянеть?

Присутствующие невольно рассмеялись. В этот вечер Ли Ли устроил пирушку в честь своих гостей. И они веселились всю ночь. На следующий день он снова угощал их, вернул Сун Цзяну его узел, а сопровождающим вещи, и на этом они расстались.

Сун Цзян, Ли Цзюнь, Тун Вэй и Тун Мэн вместе с двумя стражниками спустились с горы и пошли прямо в дом Ли Цзюня, где и остановились отдохнуть. Ли Цзюнь устроил гостю торжественное угощение и старался выказать всяческое внимание. Он почтительно попросил Сун Цзяна побрататься с ним и считать его своим младшим братом. Но на все просьбы Ли Цзюня пожить у него хоть несколько дней Сун Цзян отвечал, что он должен сейчас же идти. Тогда Ли Цзюнь принес немного серебра и отдал его сопровождающим Сун Цзяна стражникам. Путники уложили свои вещи и Сун Цзян надел кангу. Распрощавшись с Ли Цзюнем, Тун Вэем и Тун Мэном, они спустились с Цзеянлинских гор и отправились дальше, по направлению к Цзянчжоу.

Путники шли довольно долго, и было ужо за полдень, когда они приблизились к какому‑то селению, где было очень оживленно. Это оказался маленький городок. Hа одной из улиц они увидели толпу, которая, образовав круг, на что‑то глазела. Сун Цзян протискался вперед и увидел торговца лекарствами, который давал представление, чтобы привлечь покупателей. Сун Цзян со своей стражей остановился посмотреть, как торговец действует пикой палицей. Закончив упражнения, мастер фехтования отложил оружие и показал еще несколько приемов борьбы на кулаках. Сун Цзян не удержался и громко вырази свое одобрение. Тут торговец взял блюдо и, обращаясь к зрителям, сказал:

– Я пришел сюда издалека в надежде на то, что в вашем почтенном селении хоть что‑нибудь заработаю. Никакими особенными талантами я не обладаю, но из уважения к милостивым зрителям, постарался показать свое ничтожное искусство. Я слышал похвальные возгласы, а теперь прошу что‑нибудь купить у меня. Кому нужен хороший пластырь, тот может приобрести его. Если же вам не нужны лекарства, прошу не пожалеть несколько медяков, чтобы мой труд не пропал даром.

Торговец пошел с блюдом по кругу, но никто не бросил ему ни монетки. Тогда он еще раз сказал:

– Почтенные, зрители, прошу вас, проявите вашу щедрость! – и снова обошел круг.

Но толпа только смотрела на торговца, и никто даже не пошевелился, чтобы пожертвовать ему что‑нибудь. Увидев, что мастер фехтования понапрасну прошелся два раза с тарелкой, Сун Цзян расстроился и, обратившись к своей страже, попросил достать пять лян серебра. Затем он обернулся к торговцу лекарствами и сказал:

– Уважаемый мастер! Я всего лишь преступник, и потому у меня нет ничего такого, что было бы достойно вас. Но вот, не побрезгуйте, возьмите пять лян серебра в знак моего почтения к вам.

Получив серебро, продавец лекарств, держа его в руке, обратился к присутствующим с такими словами:

– Как же это так! В таком известном городе, как Цзеянчжэнь, не нашлось ни одного достойного человека, который поддержал бы славу своего города! Хорошо еще, что здесь оказался этот милостивый господин, с виду чиновник; он хоть и случайный прохожий, а все же пожертвовал пять лян серебра. Вот уж поистине:

Был посмешищем общим наш Чжэн Юань‑хэ:

По веселым домам он беспечно сновал.

От мошны не зависят привычки людей,

Красота не зависит от пышных одежд.

– Эти пять лян серебра дороже иных пятидесяти. Я приношу вам, милостивый господин, свою глубокую благодарность и уважение. Разрешите узнать ваше почтенное имя, чтобы я мог прославить его по всей Поднебесной.

– Ну что вы, учитель! – запротестовал Сун Цзян. – Стоит ли так много говорить о каком‑то пустяке?

В этот момент сквозь толпу прорвался какой‑то здоровяк, на ходу громко выкрикивая:

– Эй ты, дубина! Кто ты такой? Что это за преступник, который осмеливается марать честь нашего города Цзеянчжэня!

Размахивая кулаками, он наступал на Сун Цзяна с явным намерением завязать драку.

Сюньянцзян взбаламутили сотни свирепых драконов, –

И стан Ляншаньбо увидал тигров большое число.

Кто был этот детина и почему он вздумал драться с Сун Цзяном, вы, читатель, узнаете из следующей главы.