Проснулся я от ощущения беды, тихонько поднялся и выглянул наружу, было еще темно. Я растолкал Саньку, но просыпаться он не пожелал, а только послал меня в… раннее детство. Ну что же, может быть, я и не прав, и все обойдется. В конце концов, я же не командир в этом лагере, и распоряжаться здесь не имею права. Но, все равно, чувство виноватости не покидало меня. И я очень хотел, чтобы все это было ошибкой с моей стороны.

Я выскользнул в темноту, хотя, темноты особой и не было, светила луна. Начал осторожно выбираться из лагеря и, не зная точного расположения постов, проскочил между ними. И все же я надеялся, что ребята не спят. Еще немного отошел и снова забрался на дерево, очень я люблю это дело в последнее время. Но иного выхода не было. Устроившись удобнее, я приготовил гранаты. Уже начинало светать, но ничего не происходило. Я уже подумал, что ошибся, и что не выйдут немцы на лагерь, но это оказалось не так. Внезапно я услышал негромкие шаги и тихий звук разговора. И, хотя, внизу было еще немного темно темновато, я все-таки различил движущиеся тени. Явились, голубчики. Я пропустил их под собой, а когда они отошли метров на десять в сторону лагеря, начал бросать гранаты. А их у меня было ровно четыре штуки. И, хотя, толку от гранат в лесу не очень много, но шум я поднял подходящий. Немцам уже не было никакого резона осторожничать, и они открыли автоматный огонь. Стали раздаваться выстрелы и со стороны лагеря. Я соскользнул с дерева и, перебегая от ствола к стволу, поливал огнем фашистские спины. В пылу боя немцы даже не обращали внимания на то, что их расстреливают сзади. Но это до поры, до времени. Скоро они разберутся в этом, и придется мне, ох, как не сладко. Но пока я продвигался к лагерю вслед за немцами без всяких потерь с моей стороны. А фашистов валялось на земле уже порядочно, и, хотя нельзя сказать, что я шел по их трупам, но потери у немцев были. А со стороны лагеря доносилась очень уж интенсивная стрельба. Что-то тут не так, потому что вдалеке я услышал звук немецкого пулемета МГ, у партизан такого не было. Это означает только одно — немцы обложили лагерь со всех сторон. И гибель отряда была предрешена. Это только вопрос времени. И я надеюсь, что меня не считают предателем, я сделал все, что мог. Хотя нет, я еще попорчу вам кровушки, господа империалисты, мать вашу! Я начал обходить сражающийся лагерь, временами постреливая по немцам. Силы были, явно, не равны, не могут партизаны долго противостоять обученным солдатам. Да и по количеству тоже неравенство, наших меньше тридцати, а у немцев полноценная рота. Тут все ясно. Но, пока что, войну надо продолжать, несмотря, ни на что.

Все-таки мне удалось выбраться за спину пулеметчика, короткой очередью я снял его, но передышка для партизан оказалась недолгой. Место убитого занял другой и сменил позицию, теперь мне было его не достать. Я зло сплюнул на землю и попытался наблюдать за лагерем. Но ничего различить было невозможно. Какое-то мелькание, крики, ругань! И все это в полной тишине, стрельбы не было. Ясно, дошло до рукопашной. Значит, это конец. Наши долго не выдержат! И все-таки выстрелы я услышал, одиночные, и раздавались они недалеко от меня. Что за черт! Я стал внимательно всматриваться и увидел его. Это был снайпер. Изредка он постреливал в сторону лагеря. Деревья там редкие, и видимость для снайпера неплохая. Вот он и щелкал наших, как в тире. Ну и гад! И я решил взять его на «цугундер», пока все его внимание сосредоточено на лагере. Я обошел его, приблизился и ударил финкой прямо в сердце. Это оказалось моей ошибкой, надо было его застрелить. А так немцы догадаются, что кто-то остался живой и, возможно, будут ловить. Но эту ошибку я исправил, достал ТТ. И выстрелил снайперу снова в сердце, только спереди. Так я убил его два раза. А бой в лагере затихал. Все, я больше ничем помочь не могу, простите, товарищи!

Я обратил внимание на снайперскую винтовку и машинально взял ее в руки. Пригодится, но сейчас нужно уходить, и я углубился в чащу. До вечера нужно отлеживаться, а там посмотрим. Я выбрал место в густом молодом ельнике и заполз туда. А на душе кошки скребли, казалось, что это я во всем виноват. Но надо жить, и я стал думать о том, что мне делать дальше. Что именно сегодня делать, я знал точно. А вот, что в будущем, неизвестно. Ладно, потом что-нибудь придет на ум. У меня всегда так, когда напряженно думаешь, то ничего не получается. А когда отвлечешься, то решение приходит само собой. От нечего делать я принялся рассматривать винтовку. Да. Умеют немцы делать и хорошие вещи, оптика вот на винтовке отличная, «цейсовская». И держать хорошо, приклад удобный. Неожиданно мои пальцы нащупали какие-то неровности на поверхности приклада. Я присмотрелся — зарубки, шесть штук. Вот сволочь, сколько наших положил. И это без сегодняшних, некогда ему было ножичком орудовать. Но ничего, сейчас переделаем, все будет по-нашему. Я достал финку и аккуратно срезал эти зарубки, вот теперь эта винтовочка за русских повоюет. Я прикрыл крышечками окуляры оптического прицела и отложил винтовку в сторону.

Потом достал карту и попытался изучать ее. Но смотрел как-то бессмысленно, опять заломило в затылке, и пришлось закрыть глаза. Боль стала утихать понемногу, и я, незаметно для себя, вырубился. Наверное, сказалось нервное перенапряжение и таким образом оно сбрасывалось. Где-то часа через полтора глаза мои сами собой открылись, в голове прояснилось. И я стал чувствовать себя гораздо лучше и увереннее. А до вечера было еще много времени и, хотя было тихо, я чувствовал, что немцы еще в лагере. Просто я отошел довольно далеко.

Я посмотрел на карту у себя в руке. Что-то мне от нее было нужно? А вот, что именно, никак не вспомнить. Пришлось задуматься. Конечно, все дело в самолете. Самолет выбросил группу диверсантов. Что-то им было нужно в этом районе! А вот, что именно, нужно думать. Я снова стал всматриваться в карту. Вспомнил! Комиссар говорил, что они приняли этот самолет за немецкий, что летел он домой. Значит, цель диверсантов — аэродром. Он где-то рядом, замаскированный. А диверсантов послали, чтобы обнаружить его. Аэродром, явно, бомбардировочной авиации, поэтому довольно далеко от фронта. Самолеты летают бомбить очень важные для наших объекты именно отсюда. Поэтому нужно его обнаружить и уничтожить, и диверсанты пойдут именно туда. Туда же пойду и я, но только завтра, а сегодня у меня здесь дела, мне нужно в лагерь.

Обычно я уже не обращал внимания на самолетный гул, но теперь стал прислушиваться. И скоро услышал! Самолеты шли с востока и, по звуку, это были бомбардировщики. И, между прочим, они снижались. А это означает, что аэродром где-то рядышком. Неплохо. Я найду его.

Пришло время пробираться к лагерю, но делать это надо по-тихому. Я подкрался к нему и стал наблюдать, никакого движения не было видно. Похоже, что немцы ушли. Но ушли совсем недавно, потому, что в воздухе еще ощущался табачный запах. Я выждал еще немного, подполз ближе. Достал бинокль и стал напряженно всматриваться. Никого. Что же, можно выходить. Лагеря было не узнать, все разворочено взрывами гранат, повсюду тела убитых в самых невероятных позах. Трупов немцев не было видно. Видать, своих похоронили, а наших бросили так, зверью на съедение. Я тяжело вздохнул и начал свой скорбный обход. Большинство людей мне были незнакомы, но я хотел увидеть тех, кого знал. Вот Медведь, он лежит на боку возле своей развороченной землянки. Недалеко от него бородатый Петрович, как-то неловко перевалившийся через пенек. Санька с Петькой лежали недалеко друг от друга. Причем, у Саньки во лбу была аккуратная дырочка. Точно, снайперская работа! Вот недоносок, а! Но он свое уже отвоевал, хватит. Комиссар лежал на дне траншеи, я увидел это и зажмурился, в голове у него торчала саперная лопатка. Мне стало нехорошо, хотя и много смертей я уже видел, но этой, наверное, не забуду никогда. Когда я закончил осмотр, то понял, что нигде не обнаружил Люськи, вернее ее тела. Возможно, удалось спастись девке в этой мясорубке. Хорошо бы так. А то может и завалило где-нибудь в землянке. Ну, да ладно. Мне еще предстоит большую работу проделать, большую и необходимую. Немцы вот своих погибших прибрали, а чем наши убитые хуже их убитых. Да не хуже немцев, это точно! Больше всего тел лежало около командирской землянки, тут я и решил устроить им братскую могилу. Я разобрал подорванную землянку, повытягивав бревна из ямы. А там, на полу, лежали еще двое убитых партизан. Наверное, во время взрыва гранаты они там и находились, и останутся теперь навечно. Я подравнял дно землянки, чтобы хотя бы здесь погибшие лежали аккуратно. Им самим, конечно, все равно. Но мне это нужно для себя, вернее, для своей совести. Под топчаном Медведя я обнаружил недопитую нами бутылку спирта. Что же, помянем по-людски. Я принялся перетаскивать тела погибших к могиле и укладывать их там. Это заняло у меня много времени, хотя оно для меня остановились. Потом я решил обойти окрестности лагеря. Ведь были же еще и часовые, негоже оставлять их неприбранными. Обнаружил я двух человек, и у обоих было перерезано горло. Все-таки застали их немцы спящими.

В общем, уложил я их всех в могилу, а в планшетку командира положил лист бумаги, на котором написал все подробности гибели партизанского отряда. Потом закрыл могилу бревнами, а сверху засыпал песком. Благо кучи его лежали прямо у выкопанных землянок. Потом подумал, изготовил крест и вкопал его у могилы, перед этим окорив бревна. Теперь могила будет видна издалека, и есть надежда, что ее когда-нибудь найдут и похоронят павших в неравном бою, как положено, по-людски.

А потом я сидел возле могилы и поминал убитых. Да, погибли они по-солдатски, в бою, ничем себя не опозорив! А вот я покинул свою разбитую заставу без приказа, и это чувство будет глодать меня всю оставшуюся жизнь. Я сидел, пил спирт из горла, а из моих глаз катились не прошеные слезы, но я этого не замечал. Пробыл я у могилы довольно долго, потому что уже стемнело. А отдохнуть мне, все же, следовало. Я пробрался в одну из разрушенных землянок и там отключился до утра. Спал я без всяких сновидений, сном человека, честно сделавшего свою работу, нелегкую и кровавую.