Трапезная во дворце епископа, расположенная между кафедральной и городской стенами, была полна нарядно одетых людей, стоял гул голосов, слышались обрывки разговоров, смех и звон посуды. Зал был в состоянии вместить всего сотню человек, так что компания была избранной. Завтра вечером, на банкете в Рогмонте, когда шериф и буржуа будут развлекать юстициария, место найдется и для многих других. Сегодня же Хьюберт выступал как архиепископ, сидя в центре стола на возвышении между епископом Маршаллом и архидиаконом Эксетера Джоном де Алеконом.

Далее по обеим сторонам расположились три архидиакона епархии, казначей и регент хора, а потом военные и гражданские официальные лица, среди которых были и Ричард де Ревелль с супругой, леди Элеонорой, а также Джон де Вулф с Матильдой. Следующими сидели двое городских старшин и констебль замка Ральф Морин, за ними смешались знать графства, аббаты, каноники и буржуа. За другими простыми столами, представлявшими собой козлы с деревянными крышками, теснились прочие менее знатные личности, богатые купцы, руководители гильдий и священники средней руки, сумевшие выбить для себя приглашения.

Матильда была на седьмом небе от счастья. Еще бы, у них было такое привилегированное место во главе стола и ее видели все присутствующие, среди которых были и ее знакомые дамы. Она была слишком счастлива, чтобы заметить, что ее супруг мрачен и скучен, восседая рядом с одним из старших каноников Томасом де Ботереллисом — человеком с восковым лицом и маленькими глазками. Регент хора, ответственный за музыку и порядок ведения служб в соборе, он не входил в число друзей Джона, поскольку выступил на стороне епископа, поддержавшего восстание принца Джона. Напротив Матильды, в конце ближайшего из столов, расставленных буквой «П», сидели настоятель церкви Святого Олафа и мастер гильдии обувщиков и кожевенников, так что она могла совмещать беседу на религиозные темы со сплетнями о последних веяниях моды в производстве обуви.

Джон оказался изолирован от всех своих знакомых и страшно жалел, что сидит далеко от Хьюберта Уолтера и не может поговорить с ним. Вместо этого его соседом оказался толстый низенький каноник, который с волчьим аппетитом поглощал все, что оказывалось в пределах его досягаемости, и поэтому не имел времени на разговоры.

Коронер взглянул мимо своей супруги туда, где в центре стола восседали два епископа. Оба сняли свое парадное облачение, в котором служили мессу, и переоделись в достаточно простую, но тем не менее дорогую одежду. На обоих были вышитые накидки кремового цвета поверх стихарей, а на голове каждого красовалась круглая шапочка с парой расшитых узорами наушников, свисавших до самой груди.

Джон, не отрываясь, смотрел на волевое лицо Хьюберта, закаленное в многочисленных битвах, сравнивая его с узкими и тонкими чертами лица епископа Генри Маршалла, в которых преобладала некая гладкая симметричность, как у статуи. Он был уверен в искренней приверженности епископа делу церкви, зато здорово сомневался в том, что амбициозный политик-архиепископ мог похвастаться той же истовостью в вере — не исключено, что он решил принять сан главы Англиканской Церкви только ради обретения светской власти. Хьюберт оставался старшим судейским чиновником и бароном казначейства еще со времен старого короля Генриха, но никогда не занимал высших постов до тех пор, пока король Ричард Львиное Сердце сначала не сделал его епископом Солсбери, а потом своим лейтенантом в Третьем крестовом походе. Усилия, предпринятые Хьюбертом для освобождения короля из тюремного заключения в Германии, принесли ему сперва сан архиепископа Кентерберийского, а впоследствии и Главного юстициария Англии.

Джон многое отдал бы за то, чтобы поговорить с ним о том, что произошло в Святой земле, после того как Хьюберт остался там во главе английской армии, а Джон и король отправились в свое злополучное путешествие домой. Он надеялся, что завтра у них найдется время вспомнить прошлое, после того как они встретятся с шерифом и уладят свои разногласия относительно юрисдикции уголовных дел. Джон в очередной раз обвел взглядом шумный зал и отметил про себя контраст между разодетой и пресытившейся конгрегацией и населением города, большая часть которого жила в условиях ужасающей бедности, как в Бретэйне или как Бородатая Люси на Экс-айленде.

Воспоминание о старой карге заставило его вернуться мыслями к нынешним проблемам — у него осталось неприятное ощущение, что Люси что-то скрывала, и Джон снова решил наведаться к ней через день или два. При этом он еще раз оглядел зал, чтобы убедиться, что на банкете не было ни Годфри Фитцосберна, ни его жены Мабель. Он предположил, что Годфри решил отсидеться после событий последних дней, а Мабель, вероятно, выполнила свою угрозу и оставила его.

Фитцосберн отсутствовал и во время службы в соборе, когда Хьюберт Уолтер отслужил торжественную мессу, а потом прочел молитву. Должно быть, серебряных дел мастеру нелегко было решиться пропустить такое событие, особенно если учесть, что он был заметным членом гильдейских собраний в городе. В общем-то, Джон ожидал увидеть его здесь, как свидетельство того, что он не обращает внимания на порочащие его слухи.

Вечер тянулся дальше, и Джон съел все, что хотел, и выпил больше, чем нужно. Никто не мог уйти до тех пор, пока епископ и его вельможный гость не встанут из-за стола, так что ему приходилось терпеть с одной стороны скрипучий голос Матильды, а с другой — чавканье и хлюпанье ненасытного каноника, который, после того как перестали подавать новые блюда, принялся в неимоверном количестве поглощать лучшее вино епископа.

Внезапно коронер заметил знакомую фигуру, стоящую в дверях, которые вели из зала во двор дворца. На мгновение ему показалось, что вино сыграло злую шутку с его зрением, но это, несомненно, их служанка Мэри стояла в дверях, обшаривая глазами зал. Взгляды их встретились, и она оживленно замахала руками, а потом поманила его за собой.

Джон, радуясь хоть какому-то предлогу отвлечься, — если только Мэри не пришла сообщить о том, что его дом горит, — отодвинул стул и начал протискиваться по узкому проходу между стеной и спинами обедающих. Оттолкнув слугу, балансировавшего с четырьмя большими кружками эля в руках, он добрался до дверей. Мэри, с наброшенным на голову и плечи одеялом, показала пальцем к выходу.

— Вам лучше немедленно вернуться на Мартин-лейн, — загадочно произнесла она. Джон про себя подивился тому, что она не сказала «вернуться домой», затем оглянулся и заметил, что востроглазая Матильда обнаружила его отсутствие. Она состроила ему недовольную мину и показала на сидящих за столом епископов, а потом жестом повелела ему вернуться на место. Он проигнорировал ее сигналы и последовал за своей служанкой на холодный воздух улицы.

— Что произошло? Еще одно изнасилование или выкидыш?

Мэри крепко ухватила его за руку.

— Нет, но я думаю, что Годфри Фитцосберна отравили.

Они быстро, шагали, почти бежали, по неосвещенным тропинкам территории собора, спотыкаясь о кучи мусора и свежей земли вокруг только что выкопанных могил. Гвин из Полруана и Габриэль, сержант-пристав, следовали за ними по пятам. Джон знал, что они тоже наслаждаются банкетом, но только сидя на кухне, и позвал их с собой на это новое происшествие.

Пока они совершали свой недолгий путь, Мэри объяснила, что произошло:

— Я несла поленья в зал, когда услышала шум на улице. Подумав, что это, наверное, опять драка, такая, как вчера вечером, я вышла наружу, чтобы посмотреть.

Они достигли ворот и вышли на улицу, освещаемую факелами на доме кузнеца.

— Это снова оказался мастер Годфри, только теперь он полз по земле к своим дверям, издавая какие-то странные квакающие звуки.

Проходя мимо дома Джона, они заметили небольшую группу людей, столпившихся у открытых дверей в мастерскую серебряных дел мастера.

— Я подошла к нему но он не мог говорить, только хватал меня за юбку, издавал эти странные звуки и держался за горло. Я добежала до конца улицы и кликнула мужчину, который проходил по Хай-стрит. Он пошел со мной, и вдвоем мы занесли мастера Годфри внутрь с холода. Потом я побежала за вами, потому что не знала, что мне делать дальше.

Джон протиснулся сквозь толпу и, сопровождаемый Гвином, Габриэлем и Мэри; вошел в мастерскую. Там горела всего одна сальная свеча, но хозяина легко было обнаружить по хриплым звукам. Годфри Фитцосберн лежал на полу, простертый во весь рост, руки и ноги его слегка подергивались. Глаза его были открыты, но у Джона сложилось впечатление, даже в неверном свете свечи, что они ничего не видели.

— В чем дело, Фитцосберн? Что случилось? — настойчиво спросил он, опускаясь рядом с ним на колени. Ответа не было, и коронер повторил свой вопрос, теперь уже громче. На этот раз жертва отреагировала на голос, повернув голову, но глаза Годфри так и не смогли сфокусироваться на Джоне. Серебряных дел мастер издал какой-то горловой звук, потом вновь откинулся на спину и остался лежать неподвижно, лишь пальцы его периодически подергивались.

— Дайте мне лампу, — приказал Джон, и Габриэль протянул руку за маленькой плошкой с плавающим фитилем. Джон поднес ее к лицу Годфри и увидел, что оно покрыто смертельной бледностью, а на лбу выступили крупные капли холодного пота.

— Что случилось с его шеей? — спросил сержант, показывая на ярко-красную полосу опухоли, которая пересекала его шею. Она образовалась по краям небольшой раны, нанесенной Хью Феррарсом, только теперь она явно воспалилась.

Джон вновь попытался заговорить с пострадавшим, но в ответ услышал какие-то неразборчивые звуки. Конечности Годфри снова начали подергиваться, а пальцы задрожали еще сильнее.

Джон поднял глаза на Мэри, взволнованно кутавшуюся в шаль.

— Он сказал тебе что-нибудь внятное? — спросил он.

— Я смогла разобрать только слово-другое, остальное заглушили стоны и бормотание. Он сказал: «Жжет, как сильно жжет» и «отравлен».

Черные брови Джона приподнялись от удивления.

— Ты уверена, что он сказал слово «отравлен»?

— Совершенно уверена. Произнося его, он показал дрожащей рукой себе на горло.

Джон знал свою служанку как уравновешенную и достойную доверия женщину, посему безоговорочно принял ее слова к сведению.

— У него воспалилась рана на шее. Может быть, этот яд он и имел в виду. Но мы не можем оставить его здесь. — Он поднялся на ноги. — Монахи монастыря Святого Николаса придут в ужас, если я снова за такой короткий промежуток времени передам им очередного пациента или бездыханное тело.

У Габриэля родилось дельное предложение.

— Я знаю настоятеля монастыря Святого Джона, это гораздо ближе. Почему бы не перенести его туда? Там есть три брата, умеющие врачевать больных.

Сразу же за Восточными воротами приютился небольшой монастырский домик, который трудами четырех холостяков, давших обет безбрачия, получил известность как больница Святого Джона.

— Давайте отнесем его туда побыстрее, пока он еще жив, — поторопил Гвин. Он оглядел комнату и с помощью Габриэля снял с кованых петель внутреннюю дверь и положил ее рядом с серебряных дел мастером, который продолжал извиваться в судорогах. Они привлекли к делу двух зевак, подняли Фитцосберна на импровизированные носилки и быстрым шагом, свернув за угол на главную улицу, понесли в монастырь Святого Джона.

Де Вулф посоветовал оставшимся зрителям отправляться по своим делам и закрыл входную дверь.

— Ты правильно поступила, Мэри, умница моя, — сказал он. — А теперь мне лучше вернуться на этот чертов банкет, в противном случае все мои усилия помириться с Матильдой пойдут прахом.

Через несколько часов, впрочем, он вновь оказался в доме серебряных дел мастера вместе с Гвином. Торжества во дворце епископа закончились и, поскольку он отсутствовал не более четверти часа, Матильда не стала поднимать шум, особенно когда он порадовал ее сообщением об очередной драме, случившейся по соседству.

Проводив ее наверх в светелку и поручив заботам Люсиль, которая должна была помочь его супруге разоблачиться и улечься в постель, Джон позвал Гвина, который наслаждался элем в компании Мэри в ее хижине на заднем дворе.

— Пойдем посмотрим, что там произошло в соседнем доме. Может, мы сумеем установить, действительно ли он был отравлен или это просто осложнение после раны.

Когда они вошли в покинутое жилище Фитцосберна, у Гвина возник вопрос:

— Если это воспалилась рана на шее и если он умрет, то разве не делает это Хью Феррарса виновным в умышленном убийстве?

— Решать будет жюри, но такой исход вполне вероятен. Впрочем, не будем забегать вперед и посмотрим, что тут у нас есть.

Они огляделись в мастерской, где на первый взгляд не было ничего предосудительного. На верстаках, как обычно, лежали вперемешку инструменты и куски металла, а на столе, где выставлялись законченные изделия, не было вообще ничего, поскольку все ценные поделки на ночь убиралась в безопасное место.

— Наверху свет, — заметил корнуоллец, просовывая голову в зияющий дверной проем в задней части мастерской. Они прошли сквозь едкие клубы дыма, исходящего от горна, который, похоже, вообще никогда не гас, держа в поднятой руке по сальной свече. Не найдя ничего примечательного в нижнем помещении, они поднялись по широкой лестнице и Джон вошел в жилую комнату наверху, но и там тоже никого не было.

— У него что, нет слуг? — поинтересовался Гвин.

— Служанку ушла вместе с Мабель, когда та оставила его, во всяком случае, так говорят, а моя супруга всегда в курсе последних известий, — отозвался коронер. — Был еще помощник на кухне, но один Бог знает, куда он подевался. Пьянствует в какой-нибудь таверне, наверно.

Они осмотрелись в комнате, подняв повыше свои импровизированные светильники, поскольку в помещении тускло горела всего одна свеча, скорее даже огарок, в серебряном подсвечнике. За перегородкой скрывалась другая комната с большой кроватью. В главном помещении Джон обнаружил недоеденный ужин на деревянном подносе с серебряной окантовкой, рядом с которым стоял серебряный же кубок.

— Это что такое? Стул перевернут, и на полу валяется испачканный нож.

Гвин взял в руки поднос и внимательно осмотрел его.

— Половина жареной курицы, одна ножка съедена. На гарнир морковь с овощами, кое-что просыпалось на стол, — сообщил он. Джон между тем завладел искусно сделанным кубком, который уместнее смотрелся бы в церкви, нежели здесь, на обеденном столе. Он был до половины полон красным вином, часть которого пролилась на стол возле основания кубка. Коронер понюхал содержимое, но не уловил ничего необычного. Смочив кончик пальца в жидкости темно-розового цвета, он осторожно поднес его к кончику языка, но и тут ничего странного не было — вкус обычного вина.

Минуту-другую коронер размышлял, осматривая комнату.

— Наверное, нам лучше забрать с собой это вино и еду, может, потом их удастся исследовать получше, — решил он.

— Интересно, вино наливали не отсюда? — спросил Гвин, показывая на маленький кувшин из серого камня с деревянной пробкой, стоявший на полке поблизости.

Джон взял кувшин и вынул затычку, нюхая содержимое. Он потряс его и определял, что тот наполовину полон.

— Мы заберем и его, и это тоже. — Он взял в руки небольшую круглую деревянную коробочку, которая стояла рядом с кувшином. На крышке виднелись какие-то каббалистические символы, а внутри находился коричневый волокнистый порошок, издававший слабый травяной аромат.

Гвин посмотрел на собранные ими образцы.

— Ну, и что мы будем с ними делать?

— Я подержу все это у себя до утра, а потом отнесу к аптекарю, посмотрим, что он скажет.

В голубых глазах Гвина появилось понимание.

— Не к ученику аптекаря? — с нажимом спросил он.

Джон вздохнул.

— Я вполне представляю себе ход мыслей своего шурина. Если это отравление, тогда основным подозреваемым можно считать Эдгара из Топшема, учитывая его угрозы и нападение на Фитцосберна.

Гвин недовольно хрюкнул.

— В кои-то веки трудно винить шерифа, если тот придет к такому выводу. Эдгар действительно вне конкуренции.

Джон зашагал обратно к лестнице, забрав с собой кувшинчик и медицинскую коробочку, а Гвин нес в руках поднос и кубок.

— Нам лучше поспешить в больницу Святого Джона, чтобы узнать, с чем мы имеем дело — с состоявшимся убийством или только с попыткой такового.

Монастырь, находящийся сразу же за массивными Восточными воротами, представлял собой всего лишь анфиладу комнат, пристроенных к маленькой часовне. Жилое помещение для четверых монахов, крошечная трапезная и кухня соседствовали с несколькими кельями и большой комнатой, которая выполняла роль больницы. В ней всегда было полно пациентов, в основном городской бедноты, но брат Саульф, саксонец, старший монах монастыря, перевел одного из пациентов из кельи в общую палату, чтобы разместить на его месте Фитцосберна.

Коронер нашел серебряных дел мастера лежащим на соломенном матрасе смертельно бледным, с восковым лицом, обильно покрытым потом. Когда Джон вошел в келью вместе с Саульфом, больного внезапно стошнило и изо рта и носа у него хлынула струя прозрачной жидкости. Саульф наклонился, чтобы вытереть губы и ноздри пациента, и слегка повернул его голову набок, на тот случай, если рвота возобновится. После чего, к неописуемому удивлению Джона, поднял с пола кувшин и, запрокинув Фитцосберну голову, влил изрядное количество жидкости ему в рот.

Послышался кашель, во все стороны полетели брызги, но монах рукой закрыл рот пациенту, так что тому пришлось сделать глотательное движение, хотя было видно, что он едва не задохнулся при этом. Мгновение спустя его опять вырвало и изо рта гильдейского мастера снова хлынула жидкость, образовав большую лужу на полу.

— Если это яд, то единственная надежда — промыть желудок обильным раствором соленой воды, — объяснил в оправдание своего героического лечения монах — мужчина средних лет.

— Так вы думаете, что его отравили? — требовательно спросил коронер.

Вытерев пациенту рот, Саульф поднял голову.

— Трудно сказать. Может, он съел что-нибудь плохое, а может, ему дали какую-то отраву. Симптомы отравления многими ядами одинаковы: потеря сознания, боль в горле, рвота и понос.

— Он будет жить?

— Все в руках Божьих. Пока еще рано говорить об этом. Утром он может почувствовать себя прекрасно — а может и умереть.

Гвин прислонился к дверному косяку за спиной Джона.

— Он говорил что-либо членораздельное, например, что с ним произошло?

— Он все время стонал, и только один раз прошептал что-то вроде «жжет, жжет».

Де Вулф стоял, глядя на пострадавшего, у которого по-прежнему мелкой дрожью тряслись руки и ноги.

— А как насчет этой раны на шее? Два дня назад его поранили острием меча, но тогда это показалось мне пустячной царапиной.

Саульф коснулся распухшей красной полосы пальцем, отчего на ней выступили несколько капель желтого гноя.

— Это может быть причиной того, что он так хрипит, а сознание он мог потерять от нагноения в крови. Но жара у него нет, лоб на ощупь холодный и влажный. И я не могу понять, почему он так дрожит и дергается.

Они задержались еще ненадолго, но было уже очевидно, что умрет Годфри или выживет, он никак не сможет посвятить их в подробности того, что случилось с ним на Мартин-лейн.

Джон поблагодарил монаха и пообещал вернуться на следующее утро, вручив серебряных дел мастера попечению братьев и воле Господа.