Субботний полдень стал свидетелем суматошной активности различных участников этой недавней трагедии. Сенешаль Реджинальда де Курси галопом поскакал в Шиллингфорд, чтобы сообщить печальные новости матери и сестрам Адели. Он должен был привезти их с собой в дом в Эксетере, куда тело Адели доставят на ночь.

Когда Феррарсы и де Курси в сопровождении шерифа прибыли в монастырь, Джон де Вулф уже ждал их в маленьком дворе. Со своей обычной прямотой коронер сообщил им, что Адель умерла от потери крови, вызванной преступной; попыткой неустановленного лица сделать аборт. Даже если бы с небес сошел громовержец в колеснице в сопровождении сонма ангелов, то и тогда мужчины не были бы так поражены услышанным. Как признался впоследствии Джон Несте, если бы бедную девушку разрубили на куски или содрали с живой кожу, они восприняли бы это с меньшим неудовольствием, чем известие о том, что она сделала аборт.

— Она носила ребенка? — заревел ее отец. — Моя дорогая Адель?

— Девушка была беременна? — вторил ему звериным рыком Гай Феррарс.

Оба повернулись к Хью — отец отвесил ему полновесную затрещину открытой ладонью, отчего тот едва не полетел кубарем на землю. Не успел он с трудом выпрямиться, как Реджинальд де Курси нанес ему удар в лицо, после которого из носа молодого человека брызнула кровь и его снова отбросило назад. Похоже, обоих мужчин больше взволновал тот факт, что молодая женщина была беременна, чем то, что она умерла.

— Грязный негодяй! — ревел, размахивая кулаками, де Курси.

Отец Хью покраснел от гнева.

— Ты же норманн, мальчик! У норманнов есть понятие о рыцарстве. Как ты мог так поступить со мной?

Прежде чем малый смог стереть с лица кровь, чтобы ответить своему отцу, де Курси в бешенстве набросился на Гая Феррарса.

— Черт бы вас побрал, почему вы не следите за своим грязным сыночком? Он что, не мог подождать до Пасхи, чтобы уложить бедную девочку в постель? Неужели в этом городе недостаточно шлюх, чтобы удовлетворить его похоть?

Лорд Феррарс, находясь в столь же неописуемой ярости, приблизил свое лицо к лицу де Курси и правой рукой так толкнул его в плечо, что тот врезался в стену.

— Не смей так разговаривать со мной, будь ты проклят!

Уже раздался зловещий лязг вынимаемых из ножен мечей; когда коронер с шерифом поспешно шагнули вперед, схватив бойцов за руки и оттащив их в стороны.

— Вспомните о том; где вы находитесь, милорды, — прокричал Ричард, обводя рукой стены монастыря.

- Не подобает так вести себя, когда внутри лежит мертвая леди, — резко бросил Джон, вновь отталкивая Феррарса.

Двое мужчин подчинились, но по-прежнему со злобой глядели друг на друга, повернувшись только тогда, когда Хью выплюнул достаточно крови, чтобы заявить о своей невиновности:

— Клянусь, это был не я. — Его стошнило. — Я не дотронулся до нее и пальцем.

Его отец схватил его за ухо:

— Ты лжешь!

Хью отчаянно размазывал по лицу кровь обратной стороной ладони.

— Это не я, отец, поверь мне! Клянусь, это не я!

Отец снова схватил его, на этот раз за ворот туники, и приблизил свое лицо вплотную к лицу Хью.

— Клянешься?

— Конечно. Я даже не поцеловал ее ни разу за последние шесть месяцев. Сказать по правде, по-моему, ей было все равно.

— Ты уверен, сын? Ты готов поклясться в этом на своем мече?

Вместо ответа Хью мгновенно выдернул из ножен три фута стали и, воздев их над головой на манер хоругви, торжественно поклялся своей рыцарской честью, что он не имеет отношения к тому, что Адель зачала ребенка. Для Феррарсов подобная воинская клятва значила больше, чем клятва именем Господа, и это вполне удовлетворило отца Хью, который собственноручно зарубил бы сына, если бы тот солгал, принося столь торжественную клятву на своем мече.

Гай с триумфом обернулся к де Курси.

— Возьмите свои слова обратно, сэр! Вы оклеветали мою семью, тогда как, кажется, согрешила ваша дочь. Если это был не мой сын, тогда она должна была спать с чужим мужчиной.

Де Курси, еще один норманн со столь же трепетным отношением к такой торжественной клятве, выглядел так, словно из него выпустили воздух. У Джона возникло чувство, что в этой битве за фамильную честь все как-то забыли об умершей женщине.

Однако лорд Феррарс еще не закончил своей тирады. Он безжалостно продолжал:

— Сэр, если бы не это происшествие, вы позволили бы моему сыну жениться на вашей нечестивой дочери! Помолвленная с моим сыном и носящая чужого ребенка, а? Разве так подобает вести себя норманнам?

Де Курси не выдержал, вырвался их рук де Ревелля, который пытался удержать его, и снова кинулся на Феррарса, пытаясь одновременно вытащить меч из ножен.

— Не смей ставить под сомнение честь моей дочери, Феррарс! — выкрикнул он. — Вчера она была достаточно хороша для твоего сына. Теперь она лежит бездыханная, и ты клевещешь на нее, когда она не может выступить в свою защиту. Если действительно правда, что твой сын не является отцом этого нерожденного ребенка, то тогда она стала жертвой насилия, как бедная дочь того буржуа на прошлой неделе.

— А как могло получиться, что вы ничего не знаете об этом вымышленном изнасиловании? — саркастически бросил Гай.

— Ей могло быть очень стыдно, и она не решалась рассказать нам, — ответил де Курси, убежденный теперь, что так оно и было на самом деле. К младшему Феррарсу вернулся голос, но обуздать свой норов он не сумел.

— Кто отец ребенка, в данный момент не имеет никакого значения, — закричал он. — Она мертва, и я не смогу жениться на ней. Но кто-то лишил ее жизни, со злым умыслом заставив ее сделать аборт. Он лишил меня нареченной, и на карту поставлена моя честь. Я найду и убью его… а потом отца, и убью его тоже! — Он выхватил меч и с силой взмахнул им.

К этому времени вдоль низкой ограды двора выстроилась небольшая толпа зевак из близлежащих хижин, которые, затаив дыхание, глазели на эту неожиданную драму, скрасившую их унылый день.

Гвин и Томас смотрели на происходящее с противоположного конца двора, причем корнуоллец пребывал в нерешительности относительно того, стоит ли ему выступить и снести с плеч парочку голов. Но хозяин его не подавал знака, и ранг действующих лиц предполагал, что ему лучше не распускать кулаки.

Шериф, которому хотелось оказаться за тысячу миль отсюда, вмешался в надежде восстановить мир.

— Милорды; это очень тяжелый момент для всех нас, особенно для тех, кто был близок к покойной леди. Но нам надо заняться делом, если мы хотим поймать злоумышленника. Я хочу, чтобы вы взглянули на тело и подтвердили, что это действительно госпожа де Курси. — Он неохотно добавил: — Полагаю, коронеру для соблюдения формальностей тоже нужно нечто подобное.

* * *

В другой части маленького городка Эдгар вернулся к работе в аптеке Николаса. Он снова навещал Кристину и был унижен и оскорблен тем, что она в его присутствии оставалась апатичной, молчаливой и отрешенной. Несмотря на все жалкие потуги тетки Бернис сблизить их друг с другом, дочь городского старшины безучастно сидела в кресле у огня и лишь односложно отвечала на его выражения сочувствия.

Худой, кожа да кости, молодой человек обреченно сидел рядом с ней на табурете, прядь волос беспрестанно падала ему на лоб, а он отчаянно и безуспешно пытался придумать, что бы сказать такого, чтобы хотя бы тень интереса оживила ее прекрасное лицо. Эдгар испытывал противоречивые чувства. Одно мгновение его переполняла острая жалость к своей предполагаемой супруге, а в следующее он чувствовал себя так, словно живет в другом мире, где нет места незнакомке по имени Кристина. Снова и снова он гнал от себя тайную мыслишку, что никогда не сможет заставить себя жениться на ней — на женщине, которую, говоря библейским языком, знал другой мужчина.

Спустя полчаса он сдался и, испытывая неприличное чувство облегчения, придумал повод удалиться, сказав, что ему необходимо вернуться к своему учителю, хозяину аптеки.

Эдгар выскочил на главную улицу и побрел по ней мимо Карфуа, где свернул на Фор-стрит, на которой и располагалось заведение Николаса из Бристоля. По дороге чувство стыда за собственное непостоянство постепенно угасло и сменилось растущим гневом. Такое случалось с ним регулярно, стоило ему покинуть дом Риффордов и смешаться с другими людьми. Гнев его не имел конкретного приложения, он был направлен на всю мужскую половину рода человеческого. Откуда ему знать, может, тот человек, с которым он столкнулся на узенькой улочке, изнасиловал Кристину!

Он страстно желал найти этого мужчину и проткнуть его мечом — не только потому, что жаждал отомстить за надругательство над девушкой, но и потому, что из-за этого воображаемого мужчины вся его такая упорядоченная жизнь пошла кувырком. Его женитьба была под вопросом, люди станут показывать на него пальцем, как на возлюбленного замаранной женщины, и вдобавок его драгоценная учеба оказалась под угрозой из-за этих бурных событий.

Спеша к себе, Эдгар слепо натыкался на встречных, не обращая внимания на их протестующие возгласы и нащупывая рукоять кинжала, поскольку меча у него не было. Бормоча себе под нос, он молился всем святым, кого мог вспомнить, чтобы те сделали так, чтобы вот сейчас, сию минуту, насильник оказался бы перед ним, и уж тогда он подверг бы его невообразимым пыткам и нанес бы ему страшные раны острием своего кинжала.

Когда он наконец добрался до лавки врачевателя, к нему вернулось благоразумие. Вспыхнув от стыда, он убрал руку с рукояти кинжала и встряхнулся, сообразив, как нелепо и даже смешно вел себя. Такое впечатление, что именно близость к аптеке отрезвила его, заставив вспомнить о врачебной этике. Эдгар был искренним и честным молодым человеком, он читал о греке Гиппократе, отце всех врачей, который учил, что самое главное для целителя- здоровье его пациента. Он в смущении тряхнул головой, отгоняя дьявольские мысли, и распахнул дверь лавки.

Пахнувшие на него знакомые ароматы трав и бальзамов, изученная до мелочей и любимая обстановка мгновенно вдохнули в него спокойствие; У прилавка стояла женщина с маленьким мальчиком, покупавшая целебную мазь, которую Николас заталкивал костяным шпателем в крошечную деревянную бутылочку.

— Что вы думаете об этом, мастер Эдгар? Взгляните на руки этого молодца.

Николас был хорошим учителем и делился со своим учеником наблюдениями за каждым пациентом. На мгновение Эдгар позабыл свои тревоги и занялся постановкой клинического диагноза. Быстрый взгляд на кожу ребенка, покрасневшую на перепонках между пальцами, подсказал ему, что это чесотка.

— Правильно, Эдгар. А о чем бы ты спросил эту добрую женщину?

Ученик повернулся к встревоженной женщине, жене торговца с Мэри-Арчез-лейн:

— У вас есть еще дети, мадам?

— Еще трое мальчиков и девочка.

— Тогда помажьте и им руки этой мазью, потому что если они еще не заразились, то скоро это произойдет. Не помешает также осмотреть и другие места: не появились ли еще где-то такие вот чешущиеся пятна, хотя выше шеи смотреть необязательно, голову эта болезнь никогда не поражает.

После того как женщина, взяв мазь, ушла из лавки, Николас одарил своего ученика лучезарной улыбкой за проявленный медицинский талант и сообразительность. Аптекарь был коротышкой лет сорока, с бледным и одутловатым лицом и преждевременно поседевшими волнистыми волосами. Пять лет назад его поразил паралич лицевого нерва, и с той поры левый уголок рта и левое веко у него опустились вниз, а щека обвисла, как пустой кожаный мешочек. Рот аптекаря закрывался теперь плохо, и из уголка текла слюна, которую он постоянно вытирал тряпочкой. Николас поинтересовался, как идут дела в доме Риффордов, и искренне посочувствовал нынешнему положению Эдгара.

Молодой человек из Тошпема был его единственным учеником, и Николас старался быть добрым и внимательным учителем, на что Эдгар отвечал прилежной работой и усердным учением. Некоторое время они говорили об ужасном происшествии, оставаясь в неведении относительно того, что еще более жуткая история разворачивалась всего лишь в нескольких сотнях ярдов от них, в монастыре Святого Николаса. Вскоре Эдгар принялся за работу, проверяя бутылочки и баночки и наполняя пустые новыми лекарствами.

Он расставлял глиняные баночки с латинскими названиями на полках, которые тянулись по всем стенам аптеки, в то время как аптекарь на прилавке резал больший ножом травы на деревянной доске. Это были последние травы в году, и они намеревались высушить их, чтобы использовать зимой. Методично стуча ножом по доске, Николас болтал с Эдгаром, пытаясь отвлечь молодого человека от обуревавших того мыслей. Они заговорили о грибках, которых Николас принес с поля сегодня утром, обсуждая, какие из них годились для улучшения пищеварения, какие обладали лечебными свойствами, а какие — были ядовитыми.

— Где вы научились всем этим вещам? — с любопытством спросил Эдгар.

— У своего собственного хозяина, когда я был учеником в Бристоле. Он обычно отправлял меня в леса и на луга вокруг глубокой теснины над рекой собирать плесенные грибки, а потом заставлял меня перечислять их названия и свойства.

— Поэтому вас называют Николасом из Бристоля — потому что вы там ученичествовали?

Аптекарь застыл на мгновение с ножом в руках, размышляя.

Меня стали так называть только после того, как шесть лет назад я приехал в Эксетер. Я родился в Бристоле, и моего отца звали Генри Тэтчер-кровельщик, потому что такова была его профессия. В то время я был просто Николасом, даже когда у меня была собственная аптека возле гавани.

На какое-то время его ученик отвлекся от своих мрачных мыслей.

— Тогда почему же вы оставили Бристоль, если родились там и у вас даже было свое дело?

Николас ответил уклончиво:

— Дела шли не очень хорошо — половина моих клиентов были моряками или шлюхами, которые приходили ко мне лечить триппер. Я решил начать все сначала в другом месте, пока ко мне не стали относиться только как к врачу, который лечит исключительно сифилис. — Похоже, он с неохотой вспоминал собственное прошлое и поспешил сменить тему.

В разговоре они коснулись и последних казней в тюрьмах за пределами города, и стоимости некрученой шерсти, которую они использовали для наложения повязок и шин. Благодаря связям своего семейства Эдгар считался авторитетом в торговле шерстью и объяснил, что нынешний скудный урожай привел к росту цен, особенно с учетом того, что спрос на нее в Бретани и Нормандии повысился.

Николас втайне дивился тому, что его ученик так стремился овладеть специальностью аптекаря, ведь его семейство имело прибыльное и хорошо налаженное дело, которое Джозеф из Тошпема с радостью был готов передать сыну.

Но внезапно Эдгар повернул разговор на свои собственные проблемы.

— В городе сплетничают о Кристине? — с каким-то ожесточением поинтересовался он.

Николас заколебался.

— Ты знаешь, каковы люди, Эдгар. Они с радостью разносят новости, особенно плохие. Несколько покупателей спрашивали о тебе, потому что знали, что вы с этой девушкой собирались пожениться.

Эдгар с грохотом водрузил на полку очередной горшок.

— Собирались пожениться! Вероятно, все кончено, потому что я больше не уверен, что Кристину интересует замужество.

— Перестань, мой мальчик! Пройдут недели, прежде чем она придет в себя, бедняжка. Дай ей время, и я уверен, что все будет в порядке, как прежде.

— Но теперь я не уверен, что хочу жениться на ней, — выпалил Эдгар. Со своим учителем он мог говорить о собственных сердечных проблемах так, как не рискнул бы заговорить с отцом.

Николас перестал резать траву и взглянул на ученика, который сейчас влез с ногами на табурет, чтобы добраться до самых верхних полок.

— Это тоже понятно, мальчик, но подожди немного.

Эдгар все время возвращался к наболевшему, как собака к косточке.

— Сплетничают о ком-то конкретном, кто бы мог совершить такое преступление? — спросил он, стиснув зубы.

Николасу потребовалось время, прежде чем ответить.

— Ничего конкретного. Только невнятные слухи о том, что Годфри Фитцосберн должен кое-что знать об этом деле — но это естественно, только потому, что его лавка была последним местом, куда заходила твоя девушка перед нападением.

Эдгар с грохотом спрыгнул с табурета и, раскрасневшись, повернулся к своему учителю.

— Похоже, так думают все. А дыма без огня не бывает.

Аптекарь попытался успокоить его.

— Шериф арестовал двух подмастерьев Фитцосберна, но через час их отпустили. Поскольку наш шериф склонен вешать любого, кто имел несчастье попасть под подозрение, это значит, что слухи беспочвенны.

— Это также может означать, что эти работники невиновны, и тем больше оснований подозревать их хозяина! — вскричал Эдгар, меряя шагами узкое пространство за прилавком. — Все, буквально все указывает на этого человека, особенно учитывая его репутацию бабника и соблазнителя.

Николас предупреждающе цокнул языком.

— Следи за тем, что говоришь, мой мальчик. Этому человеку лучше не вставать поперек дороги. Господь свидетель, что я не питаю к нему особой любви, потому что он постоянно препятствует мне в создании гильдии аптекарей здесь, на Западе, но при всем этом я бы не осмелился обвинить его в изнасиловании, не имея веских доказательств.

Его слова не убедили ученика, и он метался но аптеке, бормоча что-то себе под нос и беспрестанно хватаясь за рукоятку кинжала.

— Я разберусь с ним, вот посмотрите, Николас, обязательно разберусь! Я чувствую, что это он. Мы еще посмотрим!

Травяных дел мастер только вздохнул, глядя на такие перепады настроения молодого человека и раздумывая, не подсыпать ли успокоительного порошка в бульон Эдгару, когда они сядут обедать.

* * *

К полудню среди всей суеты и суматохи возникло временное затишье, и Джон воспользовался представившейся возможностью наведаться в «Буш». Чуть раньше он заскочил домой, чтобы пообедать в обществе Матильды это было частью его плана по восстановлению мира в семье. На этот раз Мэри приготовила свиные ножки с тушеной капустой и морковью, что пришлось Джону по вкусу, особенно если учесть, что мясо было свежим, а не соленым, как будет позже, зимой. Ему нравилась незатейливая еда, хотя Матильда утверждала, что презирает такую «скотскую пищу», как она ее называла; предпочитая изысканные блюда, в частности французскую кухню. Жена родилась и выросла в Девоне, однако постоянно намекала на свое норманнское происхождение, забывая, что прошло целых три столетия с той поры, как ее предки пересекли Ла-Манш. Единственный ее контакт с Нормандией состоялся добрых два года назад, когда она провела там пару месяцев у каких-то дальних родственников.

За едой Джон поделился с ней кое-какими сведениями об Адели, чтобы отвлечь жену от мыслей о недавней ссоре с ним. Матильда принялась смаковать подробности скандала о беременности девушки и о том, что Хью отказался признать свое отцовство, и с удовольствием предвкушала, как женская половина Эксетера начнет сплетничать по этому поводу.

— У тебя нет никаких догадок относительно того, кто мог взяться сделать аборт? — спросил он, надеясь извлечь хоть какую-то практическую пользу из ее сладострастной болтовни. — Ходят ли среди дамского населения Эксетера слухи о том, кто бы это мог быть?

Его супруга взвилась при этих словах.

— Я никогда не унижусь до того, чтобы обсуждать такие вещи, — раздраженно заявила она. — Без сомнения, есть проститутки и бабки, особенно в трущобах Бретэйна, которые могли бы совершить такое преступление, но я уверяю тебя, что ни одна настоящая леди не станет с ними связываться.

Джон почуял опасность и, боясь, что на нее вновь нападет хандра, предпочел оставить эту тему. При первой же возможности он удрал из дома, заявив, что ему необходимо вернуться в Рогмонт, чтобы надиктовать кое-что Томасу де Пейну, но едва он оказался на главной улице, как повернул налево и поспешил к Айдл-лейн.

Гвин сидел в таверне, набивая свое бездонное брюхо дешевой едой и элем. Как только Неста освободилась, дав поручения кухарке на заднем дворе и девушке, которая прибиралась в комнатах наверху, она уселась рядом с ними на скамью и заговорила по-валлийски.

— Визит юстициария полезен для моего дела, — воскликнула она, заправляя под косынку прядь золотистых волос. — Все соломенные матрасы, до самой последней охапки соломы, зарезервированы на четыре следующих дня, ведь столько народу приезжает поглазеть на великого архиепископа!

— В основном они едут сюда, чтобы подать ему петицию или вымолить какую-либо милость, — проворчал Гвин, обладающий циничным складом ума.

Симпатичной владелице постоялого двора не терпелось узнать последние подробности о сегодняшней трагедии, особенно если учесть, что она сыграла главную роль в опознании жертвы. Джон рассказал ей все, что ему было известно, и повторил вопрос, который он задал своей жене, — о человеке в этом городе, кто мог рискнуть сделать аборт.

Неста слегка нахмурилась, размышляя.

— Не могу сказать, что знаю того, кто способен атаковать матку, если можно так выразиться. — Она проказливо улыбнулась коронеру. — Мне еще не требовались услуги подобного рода, несмотря на твои, бесконечные попытки сделать мне ребенка!

Джон в ответ слегка ущипнул ее за ляжку.

— Прекратите говорить глупости, мадам. Но неужели нет никого, кто рискнул бы помочь забеременевшим женщинам? Господь свидетель, на свете множество бедных семей, которые не в состоянии прокормить лишний рот.

Неста с готовностью закивала головой.

— Знаешь, когда речь заходит о знахарских рецептах, то, конечно, многие берутся сварить настойку из трав, способную восстановить ежемесячное кровотечение. Они почти все бесполезны, но говорят, что есть парочка ведьм, которые добиваются успеха.

— Кто, например?

Женщина ненадолго задумалась.

— Я бы обратилась к Бородатой Люси. Ее пилюли и отвары пользуются популярностью — бедняки обращаются к ней, если не могут позволить себе вызвать настоящего доктора.

— Где ее можно найти?

— Она живет в лачуге на Фрог-лейн, это на Экс-айленд. Вы не ошибетесь — у нее на лице почти столько же растительности, сколько у этого здоровенного корнуолльца, что сидит рядом с вами.

Гвин довольно осклабился. Неста нравилась ему почти так же сильно, как и его господину, и он обожал ее подначки.

Джон задумчиво потер подбородок.

— Бородатая Люси? Это не ее, случайно, грозились утопить как ведьму несколько лет назад?

Неста смотрела, на него непонимающе — та история случилась еще до того, как она перебралась в Эксетер, — но его помощник утвердительно кивнул головой.

— Я помню эту историю. Она произошла вскоре после того как мы вернулись из Ирландии, после кампании восемьдесят пятого. Какой-то мужчина замертво свалился на рынке, и Люси вернула его к жизни, колотя его по груди и выкрикивая какие-то магические заклинания.

Коронер издал короткий смешок, что можно было счесть событием исключительным.

— Точно, теперь и я вспомнил. Мужчина был членом одной из гильдий, и после того как суд епископа обвинил Бородатую Люси в связи с дьяволом, он подал петицию о ее помиловании, собрав нужные подписи.

Любовница Джона не удивилась.

— Когда видишь ее, то можно поверить чему угодно — например тому, что она летает по ночам на помеле. Она такая страшная, что матери на Экс-айленде пугают ею своих детей, когда те плохо ведут себя.

Де Вулф потянулся и зевнул.

— Скоро мы все увидим своими глазами. Гвин, поторопись и запихивай остаток баранины в свое брюхо. Нам предстоит прогулка к реке.

Экс-айленд (остров Экс) образовался в болотах, которые окружали западную оконечность городской стены.

Здесь Эксетер спускался к своей реке, но Экс совсем не походил на степенный ручей, текущий меж берегов: он петлял среди болот и мелководий. Город располагался выше черты самого высокого прилива, и это, в сочетании с непредсказуемыми наводнениями, начинавшимися в отдаленном Эксмуре, привело к тому, что рельеф местности за Западными воротами постоянно менялся. В течение долгих лет предпринимались попытки как-то обустроить эту местность — через болота прокладывали траншеи, чтобы осушить их и удержать реку в ее главном русле. Постепенно образовался остров, и на свободной земле сначала возникло поселение, а потом появились и валяльные фабрики по обработке шерсти.

Через реку был переброшен шаткий пешеходный мостик, соединявшийся с трактом, ведущим на запад, но идти по нему можно было только пешком, а скоту, лошадям и повозкам приходилось переправляться вброд. В последние четыре года неоднократно пытались построить надежный каменный мост. Однако у строителя Уолтера Герваза закончились деньги, поскольку сооружение пролета требуемой длины оказалось чрезмерно дорогим. Как раз напротив недостроенных мостовых устоев коронер и его помощник и обнаружили Фрог-лейн — Лягушачью улицу, чье название как нельзя лучше подходило этой болотистой местности. Они вышли из Западных ворот и зашагали вдоль дороги, все еще припорошенной легким снежком, а потом, хлюпая по грязи, спустились по болотистому берегу к началу этой забытой Богом улочки. По обеим сторонам ее стояли лачуги, еще более жалкие, чем в Бретэйне. В каждой халупе горел костер, и дым клубами поднимался к свинцовому небу. Несколько хибар выгорели дотла, их остатки представляли собой наглядное свидетельство того, насколько опасен открытый огонь для жилищ, сооруженных большей частью из сплетенных ивовых прутьев, оштукатуренных снаружи глиной.

За ними по пятам следовала обычная ватага босоногой детворы, явно не страшившаяся декабрьских холодов. Между лачугами сновали женщины, закутанные в истрепанные платки, а мужчины с мешками из-под овса на плечах, заменявших им плащи и накидки, таскали тюки сырой шерсти из гавани, которая располагалась ниже по реке, к валяльной фабрике в конце улицы.

— Где живет Бородатая Люси? — требовательно спросил Джон у ближайшего и самого грязного сорванца, не отстававшего от него ни на шаг.

Мальчонка хитро ухмыльнулся и вместе со своими товарищами принялся скакать вокруг, приложив растопыренные пальцы ко лбу, изображая рожки.

— Бородатая Люси, Бородатая Люси- ведьма! — хором скандировали они.

Гвин вознамерился отвесить подзатыльник главарю, но тот ловко увернулся.

— Где она? — заревел он.

Один из мальчишек, более других склонный к общению, взмахом руки указал на хижину, стоящую в стороне от улицы, на огромном, поросшем камышом пустыре.

Двое судейских зашагали вдоль вонючей траншеи, которая вела к указанной мальчишкой развалюхе, и вскоре оказались в настоящем болоте, которое издавало хлюпающий звук при каждом их шаге.

— Клянусь святыми Петром и Павлом, это, должно быть, самое паршивое место во всей округе, — выругался де Вулф, чувствуя, как вода просачивается внутрь его кожаных ботинок.

— Не может быть, чтобы такая знатная леди, как Адель де Курси, приходила сюда, — возразил Гвин.

Джон пожал плечами.

— Женщины, попавшие в беду, например некстати забеременевшие, когда у них на носу свадьба с другим мужчиной, способны на многое, Гвин.

Они дошли до хижины, которая представляла собой еще более жалкую картину, чем все другие. Она опасно накренилась в одну сторону, словно собираясь свалиться в траншею, вероятно оттого, что болотистая почва просела под ненадежным фундаментом. Дым струился из-под прогнившей тростниковой крыши, которую усеивали куски дерна. Двери не было, ее заменяла часть плетеной изгороди, прислоненной к стене и закрывающей вход. Гвин отодвинул ее в сторону и крикнул:

— Есть тут кто-нибудь?

По грязной соломе, устилающей земляной пол, зашаркали шаги, и у входа показалась согбенная фигура. Хотя Джону довелось повидать немало разных странных людей, эта старуха была уникальной. Не говоря уже о том, что она была пугающе безобразной, все ее лицо покрывали вьющиеся седые волосы; чистыми оставались только лоб и нос. На одном глазу веко воспалилось, покраснело и загнулось наружу, дряблые, отвисшие губы обнажали беззубые розовые десны. О том, что это существо женского пола, можно было догадаться по обрывкам тряпок, которые она на себя надела, да еще по капору, завязанному под подбородком.

— Кто это? Что понадобилось мужчинам в моем жилище? — строго спросила она задыхающимся, жалобным голосом, но закашлялась и сплюнула кровавую мокроту на пол.

— Я — коронер Его Величества короля, а это мой помощник. Ты — женщина, которую называют Бородатой Люси?

Это было скорее утверждение, чем вопрос, но старая карга согласно кивнула головой. Ее фигура была искривлена намного сильнее, чем у Томаса, хотя причина, вероятно, была той же самой — туберкулез позвоночника, подумал Джон.

— Мне нужно задать тебе несколько вопросов, женщина.

Люсиль захихикала:

— Меня снова обвиняют в том, что я ведьма, сэр? А мне все равно. Если меня утопят или повесят, это будет актом милосердия. Все лучше, чем такая жизнь.

— Мне сказали, что ты помогаешь женщинам, которые зачали ребенка и хотели бы избавиться от такой обузы?

Она вздохнула:

— Не хотите ли войти, милорды? Или вы арестуете меня прямо на месте?

Они решили войти в хижину, примерно представляя себе внутреннее убранство и кишащих там паразитов.

Джон, привыкший к виду человеческих страданий и безысходности, тем не менее почувствовал неожиданный прилив симпатии к старой женщине, чей ум, похоже, не пострадал, в отличие от тела.

— Мы здесь не для того, чтобы арестовать тебя, старуха, но мне нужна информация о той леди, которая лежит мертвой в городе.

Он рассказал ей об Адели де Курси и о том диагнозе, который поставила монахиня: смерть от кровотечения при аборте.

— Эта женщина когда-нибудь обращалась к тебе за помощью?

Тусклые глаза Бородатой Люси встретились с его глазами, и, хотя Джон был закаленным и много повидавшим на своем веку человеком, внутренне он содрогнулся и вспомнил те россказни о ведьмах, которыми мать потчевала его в детстве.

— Опишите ее мне, — потребовала старуха.

Коронер постарался изо всех сил, и она закивала головой.

— Должно быть, та самая. Высокородные леди попадают ко мне очень редко. Чаще всего мне приходится иметь дело со своими соседями или жителями нижней части города или окрестных деревень. Но такая женщина приходила ко мне месяц или два назад. — Очередной приступ кашля сотряс ее. Потом она произнесла: — Совесть моя чиста, потому что я ничего не могла для нее сделать. У нее случилась двухмесячная задержка, и она была в отчаянии. Я не спросила, почему так произошло, хотя обручального кольца она не носила.

— Ты причинила ей какой-нибудь вред, старая змея? — сурово спросил старуху Джон.

— Нет, те времена давно прошли. Но я дала ей кое-какие травы, алоэ и петрушку, а также пессарии мяты болотной. Она заплатила мне шесть пенсов, да благословенна будет ее память, и ушла.

Гвин вмешался в допрос.

— Тогда откуда тебе знать, что они не навредили ей?

Старуха повернула голову на искривленной шее и одарила его любезным взглядом.

— Потому что она вернулась. Две недели назад она вернулась и сказала, что по-прежнему носит ребенка, поскольку мои предыдущие отвары не дали никакой пользы. Они редко помогают, потому что, если у женщины случается выкидыш на начальных месяцах, это значит, что он все равно бы произошел, рано или поздно. Но иногда мне приписывают то, что свершается по воле Божьей.

— Ей нужно было что-то посильнее?

— Она хотела, чтобы я сделала ей операцию — леди, как и я, знала, что срок беременности был уже слишком большой, чтобы ей помогло простое колдовство.

Джон гневно воззрился на старую женщину. Чувство жалости к ней испарилось без следа.

— И что ты с ней сделала?

— Ничего, сэр. Взгляните на это. — Она подняла руки перед собой. Они тряслись, как листья на ветру. — Кроме того, я почти ничего не вижу, у меня катаракта на обоих глазах. Разве я могу теперь что-нибудь сделать? Я с трудом попадаю в рот, когда мне представляется случай поесть.

Гвин пробормотал на ухо коронеру:

— Если она приходила две недели назад, то вряд ли это случилось здесь, ведь леди истекла кровью вчера.

Джон кивнул и вновь повернулся к старухе.

— Ты клянешься, что ничего не сделала?

— Я сказала ей, что ничем не могу помочь, и она ушла, бедняжка.

Джон пытал ее еще несколько минут, но, похоже, она больше ничего не могла или не хотела рассказать ему. У него осталось чувство, что старуха могла бы поведать ему еще кое-что, но все дальнейшие расспросы ни к чему не привели.

Когда у бородатой женщины начался очередной затяжной приступ кашля, после которого из уголка рта у нее потекла струйка крови, он решил, что на сегодня достаточно, и они, хлюпая по грязи, отправились обратно к относительной цивилизации внутри городских стен.