В парке толпы матерей с детьми — возводят с ними замки из песка, с башенками и крепостными рвами. Мы с Эмбер направляемся в самый дальний уголок парка — покурить на скамейке и поболтать. Эмбер пристегнула Сэмми в коляске ремешком, так что выбраться он теперь не в состоянии. Сэмми скачет в коляске, восторженно хлопает в ладоши, а мы разговариваем под его басовитые вопли.

Эмбер, оказывается, пропала из виду по вполне уважительной причине: встретила мужчину. И не какого-нибудь там завалящего придурка, а Мужчину. Мечту всей своей жизни, ни больше ни меньше. Познакомились они на одном из тех дружеских обедов, которые семейные пары устраивают ради собственного изуверского удовольствия: «Дорогая, какую страхолюдину на сей раз подсунем этой самовлюбленной старой деве, твоей подружке? Карлика с гнилыми зубами или пузана, по которому «Хэд энд шолдерс» плачет?»

Эмбер — крепкий орешек, на кого попало не западает. Присмотревшись к подруге, я понимаю, что произошло чудо: Эмбер действительно выглядит влюбленной. От нее исходит тот самый свет, который обычно приписывают беременным женщинам.

— Он удивительный, — говорит она. — Потрясающий. Мы с ним так дополняем друг друга. Две половинки. Меня даже на банальности потянуло — вот что значит любовь. Мы очень похожи, только он гораздо сексуальнее. Боже, Клара, до чего он хорош в постели — секс, секс и снова секс. Неутомим, ненасытен, снова и снова.

Эмбер умолкает, вперив невидящий взгляд в пространство. Я щипаю ее за руку.

— Это еще зачем, Клара? Знаешь, я сама себе завидую и все еще не могу поверить. Он просто неправдоподобно красив. Ненормально красив. И он вечно меня смешит. И он хорош в постели. Господи, да он умен. Умнее меня, Клара, а я это всегда ценила в мужчинах. Представь, у него даже деньги есть.

Последнее особенно радует, поскольку до сих пор Эмбер связывалась с абсолютно безнадежными по части финансов типами, именовавшими себя «артистическими натурами». Артисты хреновы — в интерпретации Тамсин.

— В конце недели переезжаю к нему, — выдает последнюю новость Эмбер.

— Так скоро? И когда же вы познакомились?

— Две недели назад. Правда, пять дней из этих двух недель он был в деловой поездке. Хочешь, точно скажу? Мы знакомы четырнадцать дней, шесть часов, одиннадцать минут и… — Эмбер прищуривается на циферблат часов.

— Ясно. Точнее не надо. — Меня разбирает хохот. — А ты не торопишься?

— Нет. — Эмбер стискивает мою руку, так что слезы выступают. У меня. — Такого со мной в жизни еще не случалось. Не могу дождаться, когда вы с ним познакомитесь.

— И все же…

— Из постели я вылезаю голая! — торжествующе объявляет Эмбер.

— Совсем голая? Не драпируешься в одеяло, нет? И прямо голышом, забыв о целлюлите, идешь в ванную? И сверкаешь голыми ляжками? Врешь. — Я поражена.

— Нет. Именно голышом.

— Без обмана? Даже задницу не прикрываешь?

— В чем мать родила, — подтверждает Эмбер. — Более не бывает. И не пячусь спиной, между прочим, а иду как есть — задницей к нему. Теперь понимаешь?

Приходится признать, что их отношения предстают в новом свете.

Надо, наверное, объяснить. Многолетняя булимия не прошла даром для фигуры (и здоровья) Эмбер. Однако трагедия в том, что Эмбер принадлежит к классическому английскому типу женщин-груш, а потому, несмотря на диеты и упражнения типа «пальцы в рот после ужина», она выглядит изможденным кавалеристом в галифе. Нет, я вовсе не шучу и не злобствую. Так оно все и есть. Эмбер — настоящая красавица, но задница у нее колоссальная. Эмбер даже ходит чуть переваливаясь из стороны в сторону.

Мы молчим.

Ни за что бы не вылезла из постели голой, окажись я на месте Эмбер. Восхищение растет в моей душе, забивая всходы черной зависти. Ай да Эмбер. Скачет по спальне голышом, чего даже я, со своей неизмеримо меньшей задницей, позволить себе не могу. Да здравствуют законные мужья и просторные пижамы. Аминь. Возрадуемся же за подругу.

— Здорово, Эмбер. Просто здорово. Поздравляю! — Объятия и поцелуй. — Адвокату сообщила?

— Насчет Марка? Еще нет.

— А надо бы. Такой прогресс, дорогая. Я страшно за тебя рада.

— Да уж. — Эмбер счастливо улыбается. — Я и сама рада. Нет, ты только представь — моя жопа ему нравится. Боже! — хлопает она себя по лбу. — Боже. Самое главное забыла.

— Самое главное? Ты меня пугаешь, Эмбер. Надеюсь, ты не беременна?

— Не я… а догадайся — кто?

Явно встревоженная мамаша тормозит рядом с нами.

— Там… там… — Она машет в сторону качелей. — Там ваш ребенок?

— НЕТ! — кричим хором.

— М-м-м. — Эмбер опомнилась первой. — В некотором роде… А что?

— Господи, вот дерьмо! — До меня доходит весь ужас ситуации. — Где Сэмми?

— На качелях, — сообщает мамаша. — Уже пятнадцать минут катается. Один.

Похоже, она нас не одобряет. С такой же симпатией я смотрела на уделанный подгузник Сэмми.

— Дерьмо, дерьмо, хрень дерьмовая, — бормочет Эмбер. Беспокойная мамаша вздрагивает. — Мать твою, задолбал! — Эмбер растирает окурок каблуком и бежит к качелям.

Я за ней. Сэмми — Великий и Неутомимый Повелитель Качелей — уже собрал целую толпу юных поклонников. Их овации, боюсь, вскружили бы голову нашему вундеркинду, если бы она у него и так уже не шла кругом от четверти часа безудержного раскачивания.

— Сэмми! Бедный мой Сэмми, — кричит Эмбер, садится на корточки и, сграбастав мальчишку с качелей, целует в помпон на макушке. — Прости, дорогой, прости.

— Сэмми качался, — сообщает Сэмми.

— Боже, — шепчет Эмбер, — бедный, бедный малыш. — Она поднимает глаза и замечает окруживших ее родительниц. — Это не мой. Я всего лишь за ним присматриваю. Понимаете?

— Оригинальный способ присматривать за ребенком, — фыркает мамаша в саржевом комбинезоне.

Из страха столкнуться с кем-нибудь хоть отдаленно знакомым мы с Эмбер ушли аж в Стоук-Ньюингтон, чьи обитатели по-прежнему питаются черным хлебом и просом, словно последние тридцать лет обошли их стороной. Философское отрицание прогресса распространяется и на одежду местных жителей. Желаете купить крашеную вручную футболку и сандалии на завязках? Соскучились по чечевичным лепешкам? Тогда отправляйтесь в Ньюингтон.

— Несчастный ребенок, — вздыхает другая мамаша. — Мы уж подумали, что его бросили.

— Никто его не бросал, — злится Эмбер. — Просто заболтались с подругой… Пойдем, Сэмми. Пойдем, поиграем.

— У-у-у, — тянет Сэмми и добавляет: — Сэмми качаться.

Багровые от стыда, мы ретируемся с детской площадки, прихватываем по пути коляску и прячемся за густой зеленью в противоположном конце парка. Намертво привязанный к сиденью коляски Сэмми засыпает в считанные секунды — дает знать тренинг астронавта.

— Пожалуй, лучше тебе с ним в гости не ходить, — советую я. — Сосредоточь внимание на ребенке. Я тоже хороша.

Но Эмбер полна оптимизма:

— Ничего страшного не случилось, и слава богу. Не украли, с качелей не свалился, голову не расшиб, а остальное неважно.

— Тебе простительно, а я… Ты меня просто ошарашила своей новостью. Так кто забеременел?

— Клянусь, не поверишь.

— Не тяни, Эмбер. Выкладывай.

— Нет, догадайся.

— Ну же!

— Тамсин.

— НЕТ!

— Да. Она узнала несколько дней назад.

— От кого?

— О, — с загадочным видом кивает Эмбер. — Извечный вопрос.

— Только попробуй сказать, что она не знает. Тамсин — зрелая женщина. А зрелым женщинам положено знать, кто им заделал ребенка. Силы небесные. У меня крыша едет. Идиотская ситуация. Она же не дура. Всего-то и нужно, что пописать на эту штуковину да посчитать.

— Тамсин и пописала на эту, как ты выражаешься, штуковину. Успокойся. Она знает, кто ей заделал ребенка.

— Ну? Ну?!

— Это было свидание на одну ночь.

О нет. О нет! Я хватаю Эмбер за руку.

— Скажи, что пошутила. Умоляю, скажи, что это не он. Неужели тот Мальчик-с-пальчик… ом? Тот самый, который устроил канонаду у нее в сортире? Нет. Нет. Ты ведь пошутила, правда?

— И не думала даже.

— Ч-черт. И что она будет делать?

— Не знаю. И Тамсин не знает. Кажется, она в шоке. Мы с тобой наслушались ее нытья про ребенка, но кто рискнет родить от урода с карликовым членом?

* * *

Оставив Эмбер на стоянке такси — ни одна из моих подруг не водит машину, к чему бы это? — я возвращаюсь домой пешком, завернув по дороге в булочную, где торгуют горячей сдобой. Дома стаскиваю с кровати старый плед, наливаю большую кружку чаю, заворачиваюсь в плед, устраиваюсь на диване и набираю номер Тамсин.

— Почему ты мне не сказала?

— О, привет, Клара. Сначала боялась, а потом натыкалась на твой автоответчик.

— Сколько уже?

— Не так много. Шесть недель.

— Что думаешь делать? Ему сказала?

— Что делать, не знаю. Ему не сказала.

— Тебя уже тошнит? Имбирное печенье…

— Что?

— Имбирное печенье. Держи его на тумбочке у кровати, очень помогает. Это во-первых. Во-вторых, вкусное. А в-третьих, даже если тебя и разнесет, все равно никто не заметит.

— Меня, собственно, еще не тошнило… так, самую малость. По вечерам. Но за совет спасибо, приму к сведению.

— Ох, Тамсин…

— Ох, Клара… — И стон после долгой паузы: — Ну что мне делать, Клара?

— Черт. Не представляю.

— Ты же знаешь, как я хочу ребенка… Ты что, в трубу залезла, Клара?

— Нет. Всего лишь под плед. Зато с головой. И со всеми своими страхами за тебя, Тамсин. Конечно, я знаю, как ты мечтаешь о детях.

— Но разве я мечтала рожать их в одиночку? Как я справлюсь одна? Стану целыми днями вкалывать, деньги ухлопывать на няню, а ребенок будет расти не только без отца, но и без матери? Или брошу работать, чтобы через месяц оказаться на улице вместе с ребенком? Хотя… я ведь не единственная мать-одиночка на свете. Как другие справляются, Клара?

— Не задают себе таких вопросов — вот и справляются. Послушай, Тамсин, если бы женщины в этом деле руководствовались логикой, детей вообще не было бы. Точнее, дети рождались бы исключительно у зануд, что подсчитывают проценты со вкладов или полжизни скаредничают, а потом катаются как сыр в масле на сбережения.

— На сбережения, — завистливо повторяет Тамсин. — Ха!

Мы опять молчим, предаваясь мечтам о райской жизни без долгов.

— Может, тебе все же сказать этому… как его там?

— Дэвид. А его пенис зовут «Малыш Дэйви».

— Не напоминай мне, да и себе тоже. Господи, не знаю, что и посоветовать. — Ради подруги я старательно напрягаю мозги. — Но он ведь, кажется, симпатичный, верно?

— Ничего.

— И толковый? Я имею в виду — не полный идиот?

— Да нет вроде бы.

— Уже неплохо. Значит, виновато, как говорится, не питание, а воспитание.

— Тебе легко рассуждать. А вдруг ребенок от него какой-нибудь мерзкий ген получит? Или… или член? Но самое главное… самое главное… Ты представляешь меня мамочкой-одиночкой? — Тамсин вот-вот расплачется.

— Ох, Тамсин.

— Ох, Клара.

Я и сама близка к панике. Высунув голову из-под пледа, шарю по журнальному столику в поисках сигарет. Закуриваю.

Опять молчим и вздыхаем. Я вздыхаю громче, чтобы доказать свое искреннее участие.

— Мозги плавятся, Тамсин.

— У меня тоже.

Я прикладываюсь к кружке и обливаю плед чаем.

— Тамсин! Я придумала. Ты должна сыграть в Мадонну.

— He думаю, что…

— Мадонна нас никогда не подводила, дорогая. Помнишь, как мы развлекались?

— Еще бы.

— Ну вот. Подводила нас когда-нибудь Мадонна?

— Кажется, нет… Если не считать того раза, когда ты заявилась на день рождения моего отца в ночной рубашке и с четками. Помнишь?

— Нет. Надо же до такого додуматься. В ночной рубашке! И с четками, говоришь?

— Точно. Мадонну изображала.

— Блеск. Но это был просто маскарад, а тебе нужно сыграть в Мадонну по-настоящему.

— Ладно. — Тамсин вздыхает, но уже без слез в голосе. — Давай сыграем. Прямо сейчас. Или прийти к тебе?

Я сажусь поудобнее, обхватываю колени и потуже заворачиваюсь в плед.

— Не обязательно. В экстренных случаях, думаю, можно и по телефону.

Время словно потекло вспять, и мы с Тамсин снова школьницы. Игра в Мадонну занимала нас лет с пятнадцати и до… собственно, лет до двадцати пяти. Правила крайне просты: для затравки мурлычешь куплет из «Будь собой», после чего задаешь себе один-единственный вопрос: что сделала бы на моем месте Мадонна?

Самое потрясающее, что работает в любой ситуации. Достаточно задать этот элементарный вопрос — и готово. Получай точный ответ. С того дня, когда мы с Тамсин изобрели игру в Мадонну, ни один ублюдок не смел исподтишка тискать нас в метро. Оказавшись в подобном досадном положении до «Мадонны», мы вынуждены были вжиматься в стенку или стрелять в мерзавца злыми взглядами. После «Мадонны» мы с наслаждением поднимали скандал на весь вагон (после двух-трех экспериментов от американского акцента решено было отказаться): «Ах ты, вонючка! Только попробуй провернуть это еще раз — яйца оторву!»

Срабатывало. И это лишь один пример из многих десятков, в буквальном смысле. Если, скажем, кому-то из нас нравился парень, а подойти и познакомиться боялись, мы обращались за помощью к Мадонне и двигали прямиком к жертве. Кто-нибудь обидел, оскорбил, нахамил? Опять же на выручку приходила Мадонна. Уж она-то не стала бы рыдать в подушку, а мы чем хуже? Мадонна не подводила и в колледже, если кто-нибудь из старшекурсников начинал качать права; да и позже, в общении с чересчур наглыми коллегами по работе. Без этой игры, уверена, жизнь и моя, и Тамсин сложилась бы иначе. В последний раз, помнится, я отыграла Мадонну в день своей свадьбы.

— Готова?

— Готова. Но, Клара… она ведь с тех пор наверняка изменилась. Возможно, даже не кроет матом всех подряд и не лезет с ходу в штаны к мужикам.

— Чушь. Мадонна есть Мадонна. Она такая же, Тэм, только старше. Как и мы.

— Не хочу петь. Глупо как-то.

— Ладно, давай про себя. Или я спою за двоих, идет?

Я пою чуть слышно, но с чувством, четко выговаривая слова песни (в такие минуты она для меня Мэдди или даже Мадж), как свои собственные. Делаю паузу, чтобы подбодрить Тамсин.

— Ну же, вперед!

Первый куплет я повторяю дважды в надежде на помощь Тэм. Слова помните? Розовый корсет, в полосочку костюм. Светлые кудряшки. «Будь собой» — гимн нашей юности. Если вы близки ко мне по возрасту плюс-минус десяток лет, — без сомнения, помните. Ах, вы в то время препарировали лягушек, матеря вульгарную Мэдди на чем свет стоит? Тогда немедленно захлопните книгу: вас уволили.

Тамсин потихоньку подпевает.

— Клара? — неожиданно раздается в трубке.

— М-м-м… — Я перехожу ко второму куплету.

— Зачем ты так визжишь? Похоже на Майкла Джексона, а не на Мадонну.

— Ничего подобного. Не визжу, Тэм, а соблазнительно постанываю. Забыла, что ли? Соблазнительные стоны — это часть имиджа Мэдди.

— Меня это отвлекает. И вообще, она стонет в «Девственнице», а не в «Будь собой».

— «Девственница» уже не для тебя, дорогая. Поздновато, пожалуй, а?

— Не хами, Клара! — смеется Тамсин.

— Вот он, мой ма-а-алыш, — завываю я на мотив «Девственницы». — Пенис-малыш по имени Дэ-э-э-эйв… Бери его, бери его… я знаю, ты хо-о-очешь…

— Идиотка! — хохочет Тамсин.

— Развеселилась? Вот видишь, значит, мои старания не пропали даром.

— Продолжим?

— Продолжим. Только теперь ты.

Тамсин заводит второй куплет, я подхватываю, и через пару минут от моего энтузиазма трубка раскаляется, а диван ходит ходуном.

— Слушай, — останавливается Тамсин.

— Ну?

— Мы поем про мальчиков, а мальчики тут ни при чем.

— Очень даже при чем. Нет мальчика — нет члена. Нет члена — нет спермы, а без нее не бывает детей. И не бывает проблем. Будь собой! — рычу я, идеально (на мой взгляд) подражая Луизе Чикконе.

Исполняем третий куплет, где нам предлагается всегда чувствовать себя принцессами на троне.

— Лучше не скажешь, Мэ-эдди, — порет отсебятину Тамсин.

Финал звучит оглушительно.

— Да! — вопим мы в унисон.

— Мне стало гораздо лучше, — переведя дух, говорит Тамсин.

А мне нет. Песня Мадонны почему-то навеяла мысли о моей семейной жизни. Безобидное выражение — «навеять мысли», а на деле у меня от этих мыслей сразу голова распухла.

— Клара? Куда ты подевалась? Двинула за розовым корсетиком?

Тошнит… И здорово тошнит, между прочим, впору в туалет бежать. Отпустило. Вот это, я понимаю, дружба. За компанию с Тамсин тошнит, не иначе.

— Здесь я, здесь. Итак, дорогая? Приступаем к заключительному этапу? Что сделала бы на твоем месте Мадонна?

— Родила ребенка! — Тамсин вне себя от счастья. — Я точно знаю, Клара! Если бы Мэдди хотела ребенка, она родила бы — и плевать на последствия.

— Согласна на все сто. Аборт для католичек исключен. Я уверена, Тэм, что она сохранила бы ребенка и вместе с ним наслаждалась жизнью.

— Я тоже. — Решение, давшееся с таким трудом, Тамсин немедленно перекладывает на музыку: — Мой малы-ыш, мой бе-еби, ты увидишь све-ет! Ууу-иии-ааа!

— Песня новая, Тэм, но смысл что надо. Воспрянула духом, дорогая?

— Еще как. Клара, если Мадонне будет недосуг, приглашу тебя в крестные.

— Пока, дорогая. Я же говорила, что Мадонна не подведет.

— Точно! — Кажется, Тамсин там подпрыгивает. — Не подведет. Не подвела!

Малыш! У Тамсин будет чудесный малыш. Но стихи от этого лучше не стали, думаю я, опуская трубку на место. Все тот же незрелый примитив.

Господи, ну и дуры же мы были каких-нибудь десять лет назад. Слава небесам, немного выросли.

* * *

Вот так. Тамсин ждет ребенка, ууу-иии-ааа. Меня ждет поездка в Париж с моим собственным, восьмилетней давности, мужем, ууу-иии-ааа.

Пора собраться. Пора взять себя в руки. Кстати, об ууу-иии и прочих междометиях: что-то у меня дыхание спирает и в желудке горячо. Чертовски похоже на панику. Если бы речь шла не обо мне, я решила бы, что это паника и есть. Но я с паникой не знакома. А с сигаретами пора завязывать. Дышу как паровоз.

Итак, как поется в песне? Le jour de gloire est presque arrive. На парижскую землю я обязана ступить во всеоружии. Начало положено — в четыре у меня сеанс эпиляции. Ноги плюс бикини. А на вечер Роберт заказал столик в ресторане. Роберт, Роберт, Роберт, которого я люблю, который любит меня, да и как может быть иначе, как он может не любить меня, как я могу не любить его?

Ах да, ужин. Похоже, я отправила свой аппетит в отпуск. Нервы? Видимо, нервы. Парижские нервы. Зеркало в прихожей радуется худобе моего лица.

Звоню матери Ролло, приятеля Чарли; она обещала забрать моих мальчишек и, к счастью, не передумала; смерчем проношусь по кухне с тряпкой, по комнатам с пылесосом. Прыгаю за руль.

Забавно все же. Я всегда была девушкой высшего класса… что бы там ни думала Кейт. Когда мы с Робертом познакомились, я весила ровно столько, сколько должна весить шикарная девушка, и руки у меня были что надо, без излишних выпуклостей, и маникюр я делала регулярно — когда средства позволяли. А одежда… Какую я носила одежду! Целый уик-энд могла потратить, выискивая в магазинах белье для предстоящей ночи. Словом, роскошествовала — вплоть до замужества и рождения детей, когда мысли о ночных пиршествах сменились заботами совсем иного рода: протертые овощные пюре, подгузники, развивающие игры… Я стала матерью, повзрослела и забросила привычки юности, как трехлетний ребенок — погремушки.

Но сегодня меня грызут сомнения. Стоило ли отказываться от удовольствия, которое приносили мне набеги на магазины и неутомимые поиски того единственного и неповторимого платья, что заставит его лишний раз меня поцеловать? Помнится, он часто повторял, что любит мой стиль в одежде, но в любви ко мне он признавался еще чаще.

Месячные близятся, что ли?