1

На пятый день с утра температура у Эммы стала быстро падать и к вечеру снизилась почти до нормальной. Результата анализа на гриппозный вирус В не были получены, но лекарство, прописанное Канагаи, по-видимому, оказало своё действие.

Безумного Хамуру, который так удручающе действовал на всех, увезли. Эмма явно выздоравливала, и в «загородной вилле» воцарилось наконец спокойствие. Но это было обманчивое спокойствие, словно затишье перед бурей.

Тэрада со второго этажа больше не спускался вниз. Катасэ и Муракоси заперлись в другой квартире и, кажется, весь день работали над каким-то документом. Судя по всему, они составляли свой собственный доклад о результатах исследований Убукаты по тем материалам, которые им удалось заполучить.

Госпожа Хамура была у себя, супруги Нисидзака тоже сидели в своей квартире. Правда, на утреннюю прогулку сегодня вышли и они; может быть, потому что со времени установления карантина это был первый спокойный день, сегодня и старенькая жена профессора вышла немного погреться на осеннем солнышке.

Она молча прогуливалась по двору рядом с мужем. Её миниатюрная фигурка в кимоно, со старомодной причёской казалась сошедшей со старинной гравюры. Она, по-видимому, страдала ревматизмом и шла очень медленно, с трудом переставляя ноги. Но лицо сопровождавшего её старого профессора сияло от удовольствия, и он выглядел сейчас особенно молодцеватым.

Сатико, которая всё время ухаживала за Эммой, наконец сморил сон, и теперь она крепко спала в маленькой гардеробной, расположенной рядом с прихожей. Сменивший её Кохияма сидел в комнате Эммы и листал медицинский журнал.

Эмма пошевелилась и открыла глаза.

— Кохияма-сан, подойдите ко мне, — сказала она. Он подошёл к её кровати.

— Обнимите меня!

«Знала ли она уже мужские объятия? — мысленно спросил себя Кохияма. — Наверное, знала». Тем не менее, слова её прозвучали просто и целомудренно, словно в устах ребёнка.

Он обнял тёплые, мягкие плечи. Он почувствовал её упругие груди, и у него перехватило дыхание.

Белое, с чуть поблёкшей гладкой кожей, лицо Эммы было совсем рядом Глаза её с чёрными зрачками и голубоватыми белками теперь казались почти синими. Она уже не выглядела грустной и одинокой, как в первые дни. За время болезни она как-то повзрослела и теперь казалась зрелой женщиной.

— Пойдёмте погуляем, — сказала Эмма.

— Не выдумывайте, лежите, — ответил Кохияма.

— Но я уже здорова. Пойдёмте!

— Температура может снова подскочить. Кроме того, отсюда в парк попасть нельзя.

— Нет, можно. В задней стене забора есть тайный лаз. Когда я была ребёнком, я часто им пользовалась. Иногда я видела в парке женщин, которые вот так же обнимались с мужчинами. Став старше, я всё равно продолжала тут бегать.

— Не надо меня мучить, — сказал Кохияма.

— О, я, наверное, вам уже надоела!

Глаза Эммы вопросительно смотрели на него.

— Да нет, я совсем не о том, — сказал Кохияма.

— Так пойдёмте?

— Сейчас — нет. Но мы с вами обязательно побываем там.

«Лаз в заборе ещё пригодится, когда нужно будет связаться с редакцией», — подумал Кохияма.

— Вы о чём-то задумались? — спросила Эмма. — В такие минуты нельзя думать ни о чём постороннем, это нечестно!

— Да я ни о чём и не думаю.

— Вы, наверное, хотите убежать один? А это нечестно вдвойне!

— Я этого не хочу.

— Но вы как-то неуверенно это говорите…

— Почему? Я ведь ясно сказал, что не хочу.

— Тогда хорошо, — сказала Эмма. — Во всяком случае, этот лаз принадлежит только мне…

Судя по её отрывочным рассказам, Убуката был человеком своенравным и строгим. На протяжении двадцати с лишним послевоенных лет он оставался неженат и вёл одинокую жизнь. Эмму воспитывала старуха служанка. Когда она умерла, девочка была во втором классе колледжа. С тех пор они жили с отцом вдвоём.

Убуката, как это свойственно большинству учёных, очень мало интересовался домашними делами, но придирчиво вмешивался во всё, что касалось Эммы, начиная с того, как она держит ложку, и кончая тем, что она думает и чувствует. Это была грубая, мелочная, ревнивая опека, превратившаяся в манию. Подобно матери, которая боится, что дочь, ослушавшись её, может пойти по дурной дорожке, он решил целиком подчинить Эмму своей воле. Он дал бы сто очков вперёд любому из тех, кто денно и нощно печётся о целомудрии своих дочерей. Так они жили, отец с дочерью, любя и ненавидя друг друга.

Странно, но Кохияма совсем забыл о том, что Эмма метиска. Может, так и должно быть? «Национальные черты, — думал он, — вряд ли определяются расовым происхождением, дело, скорее, в общности языка и психического склада. Взять, например, американцев японского происхождения во втором и особенно третьем поколении, они часто кажутся нам иностранцами в большей степени, чем настоящие американцы. Похожие на японцев типом лица, разрезом глаз, цветом кожи, но не умеющие говорить по-японски, они воспринимаются как люди другой национальности».

Специальные корреспонденты газеты, в которой работал Кохияма, после длительного пребывания за границей часто говорили: «Как хорошо снова оказаться дома, где кругом слышится родная речь!» Их, оказывается, трогал не столько сам факт, что они снова находятся среди японцев, сколько то, что все вокруг говорят на родном языке.

Может быть, язык — это и есть самый существенный признак нации? Возможно, именно поэтому иностранца, который свободно говорит по-японски, как-то даже не воспринимаешь как человека иной, чем ты сам, национальности.

В детстве, когда Эмма посещала школу, она находилась в окружении не людей, а, скорее, зверёнышей, которые из-за цвета глаз, из-за цвета волос могли затеять ссору, избить, покалечить. И когда Кохияма сейчас думал об этом, он обвинял учителей, которые не боролись с этим.

— Я не имею в виду положение, в которое мы попали, но есть ли вообще где-нибудь на белом свете настоящая свобода? — неожиданно спросила Эмма.

— Настоящую свободу и не следует искать где-то, — уклончиво ответил Кохияма.

— Это верно, пожалуй, — согласилась Эмма. — Для меня этот лаз в заборе когда-то был символом свободы. Я даже сумела стать манекенщицей. А что получилось? Меня снова заперли.

— Вы слишком впечатлительны, это же не совсем так.

— Почему?

— Когда вы поправитесь и будет снят карантин, для вас наступит полная свобода. Тогда вам незачем будет и этот лаз.

— Это совсем другое. Это произойдёт только потому, что мой отец умер.

— Ну и что же? Вы столько терпели, столько ждали, что заслужили эту свободу.

— Можно ли быть таким безжалостным? Вы ужасный человек!

Так говорила когда-то и прежняя возлюбленная, упрекая Кохияму в том, что он не желает на ней жениться.

Называя Кохияму сейчас безжалостным и ужасным, Эмма, конечно, преувеличивала. Она хорошо знала, что такое по-настоящему безжалостные люди на примере своего отца. Пожалуй, она, скорее, хотела вызвать Кохияму на какой-то решительный шаг. Он крепче сжал её в объятиях и прильнул губами к её горячим, пересохшим губам. Она высвободила из-под одеяла руки и, нежно гладя его небритые щёки, ответила на поцелуй.

 

2

Часы дежурства у постели Эммы пролетели для Кохиямы совершенно незаметно. Это был блаженный отдых, какого он давно уже не знал. Если не рассматривать любовь как поединок между мужчиной и женщиной, то она, наверное, и должна приводить человека в такое состояние.

Когда Сатико сменила Кохияму, он вернулся в гостиную и, вооружившись карандашом, начал читать медицинский журнал, принесённый Катасэ.

Бактериолог Х.В. в своей статье писал:

«В битве человечества с болезнетворными бактериями начиная с 30-х годов нашего столетия наступил крутой перелом. Люди получили в свои руки такое мощное оружие, как сульфамидные препараты. Затем в 40-х годах были открыты антибиотики, перед которыми стали быстро отступать такие грозные болезни, как туберкулёз, тиф, дизентерия, холера. Постепенно люди начали забывать о них».

Несмотря на то, что это был специальный медицинский журнал, изложение было простое и ясное. Кохияме статья показалась интересной даже в литературном отношении.

Говоря о появлении среди патогенных микробов бактерий, устойчивых к лекарственным препаратам, автор писал:

«Считают, что несколько десятков процентов всех дизентерийных палочек, распространённых сейчас в Японии, обладают такой устойчивостью. Когда на бактерии, устойчивые к сульфамидным препаратам, стали воздействовать стрептомицином, оказалось, что они приобретают устойчивость и к стрептомицину; стали применять хлорамфеникол, и бактерии начали приобретать устойчивость и к этому препарату. Таким образом, среди болезнетворных микробов появились бактерии, устойчивые и к сульфамидным препаратам, и к стрептомицину, и к хлорамфениколу. Болезнетворные микробы, которые, казалось, резко пошли на убыль, обнаружили поразительную сопротивляемость «чудодейственным лекарственным средствам», и эти средства в значительной степени утратили свою эффективность».

Очевидно, в металлической чашке, в которую Тэрада погрузил тогда платиновый стержень, была культура именно таких бактерий. Конечно, это не были дизентерийные бациллы, но, во всяком случае, это были микробы, устойчивые к сульфамидным препаратам, стрептомицину и тетрациклину.

«Таким образом, — продолжал автор статей, — образовался заколдованный круг. Лекарственные средства, которые считались чудодейственными, перестали быть надёжным оружием в борьбе против патогенных микробов. Изучение устойчивых бактерий превратилось в важнейшую задачу медицинской науки».

И далее:

«С середины 50-х годов быстро шагнуло вперёд учение о наследственности у бактерий. После того как была выяснена детальная структура генов у бактерий, стало известно, что носителем устойчивости к медикаментам является один из генов, из которых состоят хромосомы бактерий. В отличие от микроорганизмов, которые «дрессируются» в лаборатории, всех остальных их собратья микробиологи называют «дикими». Среди так называемых «диких» микробов устойчивые встречаются в количестве от одного на сто тысяч до одного на миллион. Если «дикие» микробы культивировать в соответствующей лекарственной среде, то остаются только устойчивые, остальные погибают. Зато выжившие быстро и бурно размножаются. В результате так называемой мутации и отбора устойчивые бактерии занимают место неустойчивых».

До этого места Кохияма ещё кое-что понимал, но дальше стало труднее, и ему, окончившему не медицинский институт, а английское отделение литературного факультета, сугубо специальные места оказались не по зубам. Он пропустил несколько абзацев и затем снова стал читать.

«То, что фактор устойчивости к лекарственным средствам представляет собой такого рода эписому, было открыто японскими учёными, они же назвали его фактором R (Resistance). Итак, если культивировать устойчивые дизентерийные бациллы вместе с неустойчивыми, то можно подучить только устойчивые дизентерийные бациллы».

Это тоже были более или менее понятно.

О том, что гены, передающие свойство противолекарственной устойчивости у микробов, называются эписомами, Кохияма слышал ещё в редакции от своего шефа Сомэи.

Об этом говорил ему и Тэрада, когда Кохияма тайком проник в кабинет на втором этаже. Тэрада рассказал, что при смешении устойчивых микробов с обычными получаются новые, тоже устойчивые. Значит, он лизнул тогда платиновый стержень, на котором были устойчивые бактерии, выведенные покойным Убукатой? Но для чего он это сделал? Ведь он не похож на человека, любящего театральные эффект.

Когда Кохияма думал об этом, всё начинало казаться ему подозрительным. Возможно, Тэрада хотел внушить ему, что опасно оставаться в комнате, где находятся искусственно выведенные, не поддающиеся никаким лекарственным средствам бактерии, и поэтому лучше как можно скорее уйти отсюда? Но не исключено, что за этим Тэрада хотел скрыть что-то другое, что-то гораздо более важное… Когда Кохияма пытался спросить его о содержании исследований Убукаты, он уклонился от разговора: ответ, что на это потребовалось бы по меньшей мере два-три часа, был явной отговоркой.

Проникнув в кабинет Убукаты, одновременно служивший покойному и лабораторией, Кохияма сразу заподозрил, что здесь ведутся опыты с чумными бациллами. Увидев в металлической чашке студенистую массу, он подумал, что, возможно, это и есть видимое даже невооружённым глазом скопище бурно размножающихся чумных бактерий. Сейчас он снова задавал себе вопрос: почему у него тогда возникло такое подозрение?

«Генетическое исследование устойчивых кишечных палочек» — тема последней работа покойного Убукаты. Но Убуката скоропостижно умер якобы от воспаления лёгких. Как потом оказалось, у него была чума, самая настоящая чума: чумная пневмония! Ведь случаев гибели исследователей в результате заражения бактериями, с которыми они работали, в истории немало. Чтобы установить источник инфекции, нужно прежде всего выяснить, какими исследованиями человек занимался. Конечно, не случайно Убуката отметил на карте очаги распространения чумной инфекции в Южном Вьетнаме, приведённые и бюллетене Всемирной организации здравоохранения.

Но если бы чума проникла в Японию из Южного Вьетнама, почему она поразила одного Убукату? Хотя, конечно, возможность занесения в Японию инфекции извне тоже нельзя игнорировать. Но что мог выяснить сейчас Кохияма взаперти? Тем более, что не было ни одной логической зацепки, которая позволяла бы как-то связать смерть Убукаты с эпидемией чумы в Южном Вьетнаме.

Искать, разгадку в том, что в своё время Убуката, так же как и Тэрада, работал в отряде Исии, было бы тоже нелепо. Вся беда в том, что никак не удаётся обнаружить связь между смертью Убукаты и его исследованиями.

Если такая связь существовала, то Тэрада, несомненно, постарался бы спрятать концы в воду. Пожалуй, именно с этой целью он демонстративно глотнул тогда «студень»: смотри, мол, чумных бацилл здесь нет!

Тэрада неизменно отклонял все попытки Кохиямы выяснить сущность исследований Убукаты. Вместе с тем он всем своим видом как бы говорил: погоди, со временем узнаешь. Судя по всему, Тэрада не столько стремился подытожить результаты исследований Убукаты, сколько, используя их, вёл какие-то свои исследования. Чего доброго, работа самого Тэрады может оказаться чем-то ещё более грозным и опасным. А вдруг в один прекрасный день это чудище вырвется наружу?

Не на этой ли почве происходят ссоры между Тэрадой и его коллегами — Муракоси и Катасэ?

Кохияме не терпелось как можно скорее приподнять завесу над всей этой загадочной историей. Никогда ещё он так не жалел, что он не медик и не бактериолог, никогда ещё не чувствовал себя таким беспомощным.

Решив досмотреть статью до конца, он наткнулся ещё на одно любопытное место. Автор писал:

«Как установлено, при совместном культивировании устойчивые дизентерийные бациллы передают это свойство и обыкновенной кишечной палочке, и бациллам тифа и паратифа. В свою очередь, если в кишечнике больного дизентерией оказываются другие устойчивые микробы толстых кишок, они сообщают свою противолекарственную устойчивость дизентерийным бациллам».

«Страшная вещь!» — подумал Кохияма.

Современные лекарственные препараты — это главным образом сульфамиды и антибиотики. Теперь все уже хорошо знают, что если эти препараты применять без разбора — когда надо и не надо, — то они утрачивают своё действие и в случае действительно тяжёлого заболевания помочь больному уже не смогут.

Однако обыкновенные кишечные палочки существуют повсюду. При несоблюдении гигиенических правил они постоянно — чаще всего вместе с пищей — попадают в кишечник человека. Следовательно, если среди них окажутся микробы, обладающие устойчивостью к лекарственным препаратам, то в случае заболевания дизентерией существующие лекарственные средства окажутся бессильными.

Гены, передающие противолекарственную устойчивость, оказывают действие не только на однородные бактерии, но и на все другие, находящиеся в кишечнике. Собственно говоря, об этом Кохияма уже слышат от Тэрады. Но Тэрада отделался лишь общими замечаниями, ничего конкретного Кохияма тогда не узнал.

А сейчас наконец-то удалось детальнее познакомиться с этой проблемой. Он был поражён, но всё же никак не мог связать всё это с чумой.

 

3

Сатико принесла кофе. Быстрорастворимый кофе был очень вкусный. Но пока Кохияма читал статью, он настолько устал, что даже кофе пить не хотелось.

— Ну как, пора сменяться? — спросил он Сатико. — Наверное, устали?

— О, обо мне не беспокойтесь, — ответила Сатико. — Мне не раз приходилось участвовать в ночных киносъёмках.

Она имела в виду рекламные фильмы, в которых она снималась как манекенщица. Три дня она уже жертвовала своей работой, находясь здесь.

— Как хорошо, что вы пришли сюда, — с жаром сказал Кохияма. — Вы нам очень помогли. Спасибо.

— Это я вас должна благодарить, — ответила Сатико. — Эмма моя близкая подруга!

Кохияма заглянул в лицо Сатико. Хотя днём она много спала, но под глазами ещё остались синие тени. Усталость сказывалась даже и на такой крепкой и энергичной молодой женщине. Кохияма вспомнил, как он сам нежданно-негаданно попал в беду, и не мог не посочувствовать этой славной девушке, которая пришла навесить подругу и оказалась в чумном карантине.

— А вот вы, Кохияма-сан, видно, и в самом деле очень устали, — сказала Сатико. — Вы, кажется, тоже решили заняться изучением медицины?

— Какое там изучение! — ответил Кохияма. — Просто целый вечер, как школьник, ломаю себе голову над одной трудной задачей, и всё напрасно.

— А мне нравится, когда мужчина сидит за книгой, у него тогда какой-то особенно серьёзный вид, — сказала Сатико. Примерно то же самое сказала она Кохияме, увидев его спящим.

— А вы не ошиблись адресом со своим комплиментом? — повторил он свой ответ.

— Ну и несносный же вы человек! — шутливо возмутилась Сатико. — Ведь вам я всё это говорю вместо Эммы.

— Хм! Но я отнюдь не учёный, как, например, Убуката-сан, — усмехнулся Кохияма.

— Знаете, господин Кохияма, чего вам сейчас не хватает? — загадочно улыбнулась Сатико. — Решительности действий!

— Спасибо за совет. Но выйти замуж за умного мужчину — это ведь ваш идеал, не правда ли?

— Вы опять о господине Катасэ? Нет, этот что-то чересчур решителен! То приставал к Эмме, теперь пристаёт ко мне.

— Зато у него хорошая голова. А если он слишком решительно ведёт себя с женщинами, то это вполне в духе современности.

— Нет, мне не нравятся такие мужчины.

Кокетливо передёрнув плечиками, Сатико торопливо пошла в комнату Эммы. Но по всему чувствовалось, что Катасэ заинтересовал её. Ей ещё никогда не приходилось общаться с учёными.

Любовь между мужчиной и женщиной нередко возникает в силу заблуждения. Кохияма считал Катасэ своим врагом. Однако вмешиваться и разубеждать Сатико не собирался. Возможно, в условиях карантина стал меняться даже такой эгоист, как Катасэ. Но если симпатия Сатико к нему и была плодом заблуждения, здесь, в чумном изоляторе, где над ними витала смерть, никто не вправе был в это вмешиваться.

Кохияма снова принялся читать статью. Он хотел разобраться в том, что показалось ему вначале слишком трудным.

Переходя от абзаца к абзацу, Кохияма наконец кое-как разобрался в механизме передачи наследственности у микробов. Главный вывод, который он сделал, прочитав эту статью, заключался в том, что генетическое исследование фактора противолекарственной устойчивости (фактора R) микроорганизмов из чисто теоретической проблемы превращается в одну из острейших проблем современной медицины. Но вопрос о связи генетического исследования устойчивости кишечной палочки с чумными бациллами по-прежнему оставался для него книгой за семью печатями.

Сунув журнал в карман, Кохияма вышел во двор. Осеннее солнце уже садилось за деревьями парка. Быстро холодало. Незаметно для себя, словно гонимый неведомой силой, он стал быстро ходить вокруг газона, совсем как Хамура, который верил, что с помощью усиленной гимнастики можно спастись от чумы… Уж не поддался ли и он сам этой бредовой идее?.. Кохияма подошёл к забору. На заборе сидел ворон, который при его приближении каркнул, взмахнул крыльями и улетел в парк. Может, и эта птица разносит чуму? Её чёрное оперение и зловещий вид напомнили ему крысу, которую Эмма обнаружила в кухне. «Тоже посланец бога смерти?» — иронически подумал Кохияма. И тут же в памяти возник последний разговор с Тэрадой по поводу болезни Эммы. Тэрада сказал тогда: если это чума, то никакие антибиотики ей не помогут, так же как они не помогли её отцу. Почему? Уж не потому ли, что микробы, жертвой которых стал Убуката, обладали противолекарственной устойчивостью? Значит, если у Эммы чума, то в ней повинны те же устойчивые чумные бактерии? Следовательно, этот страшный, неодолимый враг обитает здесь, в изоляторе? Но что это должно означать?..

К вечеру температура у Эммы снова поднялась до 37,7°. Однако оснований для серьёзного беспокойства уже не было. Доктор Канагаи сообщил, что у неё обнаружен гриппозный вирус В.

После ужина Кохияма решил зайти к профессору Нисидзаке. Размышляя о прочитанной статье, он чувствовал, что смог бы разобраться в ней до конца, если бы чуть побольше смыслил в медицине. Единственным человеком здесь, у которого можно было получить консультацию, был старый профессор, спрятавшийся в своей квартире, точно улитка в раковине. И Кохияма пошёл к нему.

— Опять что-нибудь стряслось? — тревожно спросил профессор и стремительно вытянул руки вперёд, как бы желая удержать Кохияму на некотором расстоянии от себя.

Поистине Кохияма был для него чем-то вроде злого духа. То он вынудил его дать разрешение позвонить по телефону, хотя это было категорически запрещено, то просил его осмотреть больную Эмму, то допытывался у него, какой характер носили исследования Убукаты. В общем, этот молодой человек только и делал, что беспокоил его по разным поводам, к которым он не имел и не хотел иметь никакого отношения.

— Нет-нет, ничего особенного не случилось, — поспешил успокоить его Кохияма. — Я просто хотел узнать у вас кое-что из основ бактериологии.

— Хм! Разве это так спешно? Думаю, что с этим можно было бы потерпеть и до завтра.

— Простите, но я полагал, что для вас сейчас как раз самое удобнее время…

Из глубины квартиры доносились громкие звуки телепередачи. Кохияма отчётливо представил себе старенькую профессоршу, уютно устроившуюся в кресле перед телевизором. Для этих стариков телевизор, наверное, вообще был единственным средством связи с окружающим миром. Телевизор возмещал им недостаток общения. Странно, наверное, было видеть эту престарелую пару, бесстрастно наблюдавшую за тем, что происходит на экране. Впрочем, могло быть и наоборот: возможно, лишь перед экраном телевизора они и выражали вслух свои переживания.

— Вы, кажется, думаете, что я смотрю телевизор? — сказал профессор, заметив смущённый взгляд Кохиямы. — Нет-нет, я пишу письмо сыну в Америку, он учится там.

— Значит, вы не можете уделить мне немного времени?

— К сожалению, друг мой. Письмо для меня сейчас важнее. Тем более что у меня и так не меньше часа ушло на спор с женой, посылать его или нет.

Кохияма вопросительно взглянул на старика.

— Я ей в шутку сказал: «Письмо я продезинфицирую, и, как бы сильны чумные бациллы не были, до Америки они живыми не дойдут». Но жена у меня — человек старых взглядов, и, кроме того, она очень тревожится за сына. А вдруг, говорит, дойдут? Ты что, хочешь наслать чуму на Америку, которой мы должны быть так благодарны? Ведь тогда там все, говорит, перемрут!

— Но разве письмом можно занести чуму?

— Нет, конечно, — усмехнулся профессор. — На солнце чумная бацилла моментально погибает, а в сухом воздухе настолько слабеет, что перестаёт быть опасной. Всё это верно, но в теперешнем положении я вынужден считаться даже с нелепыми страхами жены.

— Конечно, — согласился Кохияма. — Сейчас у нас у всех нервы не в порядке.

— Да-да, — закивал головой профессор. — Кстати, а какой у вас вопрос ко мне?

— Меня интересует проблема наследственности у микробов.

— Хм! Вас интересуют исследования покойного Убукаты? — Лицо старика приняло неприязненное выражение.

— В какой-то мере да, — ответил Кохияма. — Точнее, меня занимает вопрос: существует ли связь между исследованием устойчивой кишечной палочки и исследованием противолекарственной устойчивости чумных микробов.

— Что вы имеете в виду?

— Не передаётся ли свойство устойчивости кишечной палочки и чумному микробу?

— Кохияма-сан, я не занимался специально изучением наследственности у микробов и поэтому не могу точно ответить на ваш вопрос. Разумеется, я знаю больше вас и кое-что мог бы вам разъяснить, но на это потребовалось бы по меньшей мере два-три часа…

В общем, Нисидзака сказал то же самое, что и Тэрада, — обычный ответ учёных дилетантам.

— Я узнал, что устойчивые кишечные палочки передают это своё свойство дизентерийным бациллам, — сказал Кохияма.

— Хм! В самом деле? — торопливо проговорил профессор и испуганно повернулся в сторону гостиной, словно прислушиваясь к тому, что делает жена.

— Кишечные палочки и дизентерийные бациллы живут в кишечнике, это общеизвестно. Но — возможно, вам это покажется нелепостью — у меня невольно возникает мысль: не могут ли кишечные палочки передавать своё свойство противолекарственной устойчивости чумным бактериям?

— Вздор! — сердито произнёс профессор. Вероятно, рассуждения Кохиямы были для него такой же чушью, как и опасения жены, что чума может вместе с авиаписьмом перелететь в Америку. Продолжать разговор не имело смысла. Старого профессора он явно раздражал.

— Давайте закончим нашу беседу! — проворчал он.

Кохияма извинился, что побеспокоил его, но старик продолжат сердито трясти седой головой.

Нисидзака как-то говорил, что однажды он стал жертвой какого-то подвоха, подстроенного ему ребятами из Всеяпонского студенческого союза, и с тех пор был всегда настороже. Кохияма в своё время тоже принадлежал к этому союзу, может быть, старик решил, что ему опять пытаются устроить какую-то каверзу и поэтому так рассердился? Так или иначе, сейчас ему ничего другого не оставалось, как откланяться.

К кому же теперь обратиться? К Тэраде. Больше не к кому. И Кохияма, вернувшись в квартиру Убукаты, поднялся на второй этаж.

Он постучатся в кабинет. Ответа не было. В комнате было тихо — ни звона пробирок, ни шелеста бумага.

Он постучал погромче, какое-то предчувствие подсказало ему, что с Тэрадой что-то случилось. Он уже собирался было нажать на дверь плечом, как до него донёсся чуть слышный голос:

— Кохияма-кун?

— Да, я. Что с вами?

— Сюда нельзя входить. Сейчас я открою, только вы сначала наденьте халат и маску.

Кохияма послушно надел висевший в коридоре халат и специальную маску, которую постоянно носил при себе. У него вдруг появилась надежда: не раскроет ли сейчас перед ним Тэрада секреты Убукаты? Он дрожал от нетерпения.

Дверь открылась. Приглаживая пятернёй взъерошенные волосы, Тэрада, шатаясь, вышел в коридор и прикрыл за собой дверь. Надежда Кохиямы оказалась напрасной.

Но предчувствия его не обманули, он был потрясён видом Тэрады. Ещё два дня назад ему показалось, что Тэраду подтачивает какой-то страшный недуг. А сейчас от него осталась одна тень. Это был не человек, а призрак — настолько он исхудал. Лицо пылало ярким, лихорадочным румянцем. Видно, у Тэрады был сильный жар.

— Что с вами? Вы плохо себя чувствуете?

— Сидел на стуле и, кажется, задремал, — ответил Тэрада.

— Надеюсь, что это у вас не…

Кохияма имел и виду чуму, но не решился произнести это слово.

— Мне приснился дурной сон, — ответил Тэрада.

— Что же именно?

— Мне снилось, будто я снова нахожусь к 731-м отряде в Маньчжурии…

— А помните, вы утверждали, что работали там лишь по борьбе с эпидемией, но самого себя, видно, не обманешь, совесть всё-таки мучает.

Тэрада вдруг пошатнулся, и Кохияма быстро шагнул вперёд, чтобы поддержать его.

— Не приближайтесь ко мне! — прохрипел Тэрада. Кохияма невольно отшатнулся.

— Вот так. На таком примерно расстоянии мы и в отряде всегда держались. А когда работали с бактериями, обязательно надевали резиновые перчатки…

— Каждый человек испытывает потребность в искреннем покаянии. Расскажите мне всё, прошу вас!

— Я не кающийся грешник, а вы не исповедник. Тот, кто действительно должен был за всё ответить и кого, наверное, действительно мучила совесть, тихо и мирно умер.

— Вы имеете в виду Убукату?

— Какая чушь! Убуката был мелкой сошкой. С вашего позволения, он пап, как боец на поле сражения. Я говорю о генерале Исии! Он передал американцам материалы исследований, касающиеся бактериологического оружия, и они укрыли его от преследования советских властей. Он долгие годы наслаждался всеми благами жизни и лишь несколько лет назад мирно почил в 1-й городской больнице на Вакамацу. Умер от рака горла. На его похороны пришла тысяча человек. Как видите, он кончил свои дни в почёте и славе. Разве тут может быть какое-нибудь сравнение со злосчастной судьбой Убукаты!

— А с вашей?

— Я пока ещё жив, обо мне говорить ещё рано!

— Но вы продолжаете дело Убукаты, занимаетесь исследованием чумы, устойчивых чумных бацилл! Не так ли?

У Кохиямы, разумеется, не было никаких оснований для такого утверждения, но он решил действовать напролом. Как корреспондент газеты, которому часто приходилось общаться с представителями научного мира, он хорошо знал, что учёные не терпят людей, склонных к поспешным выводам, и любителей строить догадки. Но сейчас у него не было другого выхода, и он решил взять на ура.

— Что?! — завопил Тэрада. — Что ты твердишь как попугай: чума, чума!.. Сам ведь ни чёрта не знаешь!

Но тут силы оставили Тэраду, он зашатался и, потеряв сознание, рухнул на пол.