Синто

Накорчевский Андрей Альфредович

#s9.jpg    ГЛАВА 3

Что любят и что не любят японские божества

 

 

• Характер

ками

Итак, из предыдущей главы мы уяснили, что ками в целом бывают четырех видов — мифологические, то есть упомянутые в официальных сводах японских мифов «Кодзики» и «Нихонги» и отчасти в локальных описаниях «Фудоки»; исторические, о которых, наоборот, в официальной мифологии не говорится, и они появляются уже в ходе исторической эволюции синтоистских верований, восходя к особо выдающимся ками-духам природы и ками духам предков; иностранные, то есть заимствованные из других, кроме синто, религиозных систем, и народные безымянные ками-духи, как природные, так и души предков, связанные с абсолютно несистематизированными народными верованиями.

Эта последняя, самая численно большая категория ками, к сожалению еще и увеличивающаяся с каждой минутой за счет покинувших этот мир душ, наиболее наглядным образом демонстрирует близость между ками и людьми: люди были рождены ками и сами становятся ками после того, как отойдут в мир иной. Связь между человеческим и божественным близка и очевидна. Четких границ нет — существуют лишь разные степени «божественности» или же, наоборот, «человечности». Поэтому вовсе не удивительно, что и в поведении своем ками напоминают людей или же, наоборот, — люди следуют примеру ками. Боги, как и люди, переменчивы в своих настроениях. Они могут благоволить и гневаться, одаривать лаской и насылать напасти. Все зависит от конкретного состояния души ками в какой-то определенный момент. Если ками ублажен надлежащим образом, он оказывает благодеяния, но горе рассердившему божество — гнев его неудержим.

 

• Четыре состояния души

ками

В своеобразной божественной психологии синто выделяются четыре составные части души ками, преобладание одной из которых и определяет особенности поведения божества. Две из них обозначены уже знакомыми нам терминами. Мы говорили о них, когда описывали процесс превращения умершего в ками. Это слова арамитама "буйная душа" и нигимитама "умиротворенная душа". Единственное отличие — частичка ми, вставленная перед словом тама. Она-то и указывает, что речь идет не просто о душе какого-нибудь Ямамото или Судзуки, а о делах божественных. Понятно, что когда преобладает первая из этих двух «душ», то следует поостеречься такого ками, когда же тон задает нигимитама, то тут самое время обращаться к Богу со своими просьбами. Очень часто эти две ипостаси ками даже почитаются в отдельных святилищах.

Если же возданные почести полностью удовлетворили божество, то оно входит в особо милостивое расположение духа, называемое сакимитама — "[одаряющая] благом душа", и молящий вознаграждается просимым. В четвертом состоянии, когда на первый план выходит кусимитама, то есть "[творящая] чудеса душа", божество поражает воображение смертных всякими необычными явлениями. Очевидно, именно это состояние божеств Японии породило чудо, впоследствии названное "божественным ветром" — камикадзэ. В XIII в. дважды, с небольшим разрывом во времени, флот монгольских завоевателей, уже достигнув берегов Японии, был рассеян неведомо откуда взявшимся тайфуном. И это несмотря на то, что, позаимствовав у покоренных китайцев великолепное знание особенностей погоды в этой части света, монголы оба раза выбирали для своего нападения сезон, когда тайфунов просто не бывает! Остается лишь сожалеть, что нечто подобного не произошло и на Руси в XIII в. Поэтому следующая наша тема будет посвящена рассказу о том, как можно повлиять на ками, но для этого надо побольше узнать о характере этих сверхъестественных сущностей.

 

• Чистота (

харэ

) как прямость(

тадаси

)

Что больше всего любят японские ками? Чистоту. Чистота во всех проявлениях, начиная от элементарного отсутствия грязи и пыли и заканчивая чистотой помыслов, является альфой и омегой синто. Мягко отсвечивают соломенной свежестью татами внутри святилища, аккуратно выровнен белый гравий, покрывающий ведущие к нему дорожки, свежевымыты доски опоясывающих галерей. Да и сам дом бога должен перестраиваться как можно чаще, радуя своих божественных обитателей запахом свежеструганой (а значит, чистой!) древесины. Ценители старины будут разочарованы, но сооружения главнейшего и древнейшего святилища в Исэ, посвященного Аматэрасу, перестраиваются каждые 20 лет. Белый цвет — символ чистоты — любимый цвет японских богов. Поэтому белы одежды священнослужителей, а белый вареный рис, как, впрочем, и изготовленное из него рисовое вино — сакэ, — лучшее подношение богам.

Приближаясь к святилищу, вы обязательно обнаружите наполненный чистейшей проточной водой каменный резервуар для символических омовений. Только омыв руки и прополоскав рот, можно отважиться нарушить покой богов своей просьбой. Да и само святилище зачастую окружено струящимися потоками воды. Чаще всего это небольшая вымощенная камнем канавка, порою пересыхающая в жаркое время. Но иногда это настоящие реки, как в древних чтимых святилищах Исэ или Кумано. Сейчас через них перекинуты мосты и мостики, а в древности паломники переходили их вброд, тем самым совершая попутно обряд очищения.

Конечно, в небольших, а иногда и вовсе крошечных святилищах вы можете не обнаружить всех вышеперечисленных атрибутов большого храма, но принцип всегда соблюдается — чем ближе к богу, тем чище должен быть человек, если он не хочет навлечь на себя немилость. Поэтому вплоть до XI–XII вв. горы, считавшиеся обителью ками, были запретным местом для смертных. Подняться на вершину, где обитают боги, мог отважиться лишь уверенный в своей абсолютной чистоте. В средние века особый орден отшельников ямабуси ("спящие в горах") приспособил для очищения буддийские ритуалы и магию. Считалось, что в результате изнурительной аскезы и тайных обрядов они могут достичь той степени чистоты, которая позволила бы им подниматься в горы, туда, где живут боги. Ямабуси стали связующим звеном между ками и людьми, выполняя роль своего рода почтальонов. Желающий, чтобы его мольба была поскорее услышана богом, просил ямабуси, за соответствующее подношение, конечно, подняться на вершину и передать свое прошение непосредственно, из рук в руки, так сказать. Чем ближе к ками, тем больше уверенность, что просьба будет услышана.

Святилище Хонгу в Кумано. Старинный свиток

Давайте теперь уточним, о какой все-таки чистоте здесь идет речь? Говорим ли мы о чистоте физической или чистоте моральной? В древних синтоистских текстах мы не найдем четкого определения, что есть чистота. Обычно в качестве положительного кредо синто цитируются слова двух указов (сэммё) императоров Момму и Сёму, в которых те требуют от своих чиновников, чтобы они были «сердцем светлые, чистые, прямые, правдивые» в первом случае и «сердцем чистые, светлые, правильные, прямые» во втором. Что же это значит? Если исходить из требований императора к своим подданным, то толкование этих слов более-менее понятно — слуги должны быть верными, не лгать господину и точно выполнять его указы. Но если речь идет об общих установлениях синто как веры, то мы оказываемся в тупике, потому что нигде в считающихся каноническими (в большинстве случаев под этим понимаются просто древние тексты, и чем древнее — тем правильнее, а следовательно, и каноничнее) текстах мы не находим истолкования этих принципов. Нет объяснения и в новейшем энциклопедическом словаре «Синто дзитэн» (1994), который я, в связи с отсутствием канонических толкований, выработанных самой традицией, использую в качестве своеобразного эталона общепринятости.

Нам остается идти от противного и выяснять, что такое «темное, грязное, кривое и лживое». В этом случае задача облегчается, так как в тестах молитвословий норито и правилах, объединенных в своде «Установления годов Энги» (X в.), а также и в современном энциклопедическом словаре мы находим гораздо больше информации о том, что считается в синто плохим.

Несколько забегая вперед и тем самым давая возможность читателю, не желающему терять время на рассуждения автора, перейти сразу к следующему разделу, хочу предупредить, что никаких философско-морализаторских изысков мы здесь не найдем. Все требования нравственно-духовного порядка были введены в синтоистскую традицию гораздо позднее, по мере развития и усложнения духовной жизни общества и заимствования норм других традиций с более развитым морализаторским началом, прежде всего конфуцианства, а затем отчасти и христианства.

Для понимания же исходных установлений синто мы должны мыслить самыми наглядными и очевидными образами, именно так, как и поступали древние японцы, для которых различия между чистотой физической и духовной просто не существовало. Поэтому ключ к пониманию — в самых простых противопоставлениях, а именно день — ночь, свет — тьма, жизнь — смерть, здоровье — болезнь, чистота — грязь, прямость — кривость, правда — ложь и т. д.

Вполне естественно, что первые из членов этих пар оценивались положительно, а вторые — отрицательно. То есть свет — это хорошо, а тьма — плохо, жизнь — это хорошо, а смерть — плохо и т. д. Конечно, подобные противопоставления абсолютно естественны и не являются уникальной особенностью синто. Во многих культурах совпадает и оценка перечисленных выше понятий, хотя есть и весьма примечательные исключения типа древнеегипетской цивилизации, в которой жизнь земная воспринималась лишь как подготовка к жизни вечной после смерти — идея, воспринятая и христианством через семитских посредников, побывавших, как известно, у египтян в плену.

Удивительность же синто и вместе с ним японской культуры в том, что эти самые простые противопоставления и их оценка со знаком плюс или минус продолжают и поныне сосуществовать с более утонченными, выработанными или заимствованными моральными суждениями. Особенно это касается пар «чистота — грязь» и «прямость — кривость», к которым, с одной стороны, можно свести все другие, «грубые» противопоставления, а с другой — именно эти пары понятий лежат в основе всех последующих более «тонких» морально-этических норм, которые сложились в этой стране или были приняты в качестве своих. Но, еще раз хочу подчеркнуть, эти самые примитивные оценочные пары продолжают сохранять свою действенность и поныне, порою пересекаясь, а порою в чем-то и противореча выработанным позже моральным кодам.

 

• Загрязненность (

кэгарэ

) как кривость (

магаси

)

Итак, поскольку, как мы уже говорили, прямого истолкования понятий «чистоты» и «прямости» мы не находим, будем двигаться от обратного, то есть от понимания того, что является в синто «грязью» и что — «кривостью».

Для этого прежде всего нам надо будет обратиться к мифу о посещении богом Идзанаги Страны Мрака Ёми-но куни (Ёмотукуни) в попытках вызволить оттуда свою жену. Мы помним, что это кончилось для него плачевно и он вынужден был спасаться бегством. Благополучно удрав от преследующих его ведьм и завалив вход в Страну Мрака камнем, Идзанаги, согласно «Нихонги», произносит такие слова:

«Я только что побывал в месте уродливом и грязном. Так что теперь намерен совершить очищение тела от скверны- кэгарэ ». Отправился он в дорогу и достиг равнины Аваки, что в местности Татибана у Одо, что в Пимука, в стране Цукуси. Там и совершил омовение- мисоги .

Перед тем же, как его совершать, произнес он заклятие котоагэ , «поднятие слов»: «Верхние воды очень сильны, нижние воды очень слабы» — так рек и совершил очищение в средних водах. От этого родился бог, имя его — Бог Восьми Десятков Искривлений — Ясо-магацухи-но ками . Тогда, желая выпрямить этого искривленного бога, он породил [другого] бога, имя ему — Божественный Выпрямляющий Бог — Каму-наоби-но ками . Затем — Великого Выпрямляющего бога — Оо-наоби-но ками .

В этом небольшом отрывке мы находим все ключевые слова, являющиеся главными для синтоистской традиции. Пусть вас не смущает некоторое расхождение в их транскрипции, вызванное разницей в их древнем и современном произношении и грамматических формах — суть остается одна: в результате посещения мира мертвых, который является темным, некрасивым и грязным, вступивший в контакт с ним (его «тело») обретает такое неприятное качество, как загрязненность, или скверну (кэгарэ), от которой можно избавиться омовением водой (мисоги). Если же этого не сделать, то последствия будут печальные — скверна порождает «искривление» (смыслообразующий корень мага) — болезнь, которую надо «выпрямлять» — излечивать (смыслообразующий корень нао). Эти представления отражены в именах богов, появившихся в результате омовения Идзанаги. «Очищение», или «выпрямление», составляет и поныне суть всей синтоистской обрядовости, которая является зримым воплощением синтоистского мироощущения. Однако все по порядку.

Смерть

Итак, главнейшим источником загрязненности — кэгарэ является антипод жизни — смерть и все с ней связанное — болезнь, кровь, раны и т. д. Идея эта настолько глубоко была укоренена в сознании японцев, что вплоть до XI в. не только синтоистские священники, но и буддийские монахи отказывались от участия в погребальных церемониях, за исключением похорон императоров и знати. Трупы простолюдинов часто просто выбрасывались. О том, что похороны простых людей еще в XIV в. были делом не совсем привычным, свидетельствуют многочисленные указы правительства, смысл которых можно свести к лозунгу «Не бросайте покойников на общественных дорогах!». С этим восприятием смерти как сильнейшего источника кэгарэ связана и бытовавшая более «цивилизованная» практика существования двух типов могил — одной общей ямы подальше от селения, куда сваливались трупы, и символической могилы-памятника поближе, куда только и ходили поминать усопших.

Этим негативным вплоть до отвращения восприятием смерти в синто и объясняется тот факт, что со временем все связанное со смертью стало прерогативой исключительно буддийских священнослужителей, и контакт с ними, в свою очередь, стал тоже восприниматься как ведущий к загрязнению. Этой ассоциацией со смертью буддизм обязан прежде всего тому, что в его учении отношение к смерти вовсе не было однозначно отрицательным хотя бы потому, что смерть ведет к новой жизни через перерождение души. Поэтому в религиозной жизни японцев буддизм явился как бы естественным дополнением синто в той сфере, которая была столь неприятна синтоистскому сознанию. Этим, кстати, и объясняется тот устойчивый симбиоз, который сложился между местными верованиями и пришлым учением. Две самые известные попытки волевым решением отдать предпочтение одному из этих учений и заставить его выполнять все функции другого (в VIII в. император Сёму пытался проделать подобное с буддизмом, а в XIX в. император Мэйдзи — с синто) потерпели провал, после которого без давления извне естественное равновесие быстро восстанавливалось.

Когда буддизм пришел в Японию в VI в., японцы по уровню своей интеллектуальной изощренности еще не были в состоянии воспринимать построения этого сложнейшего продукта индийской религиозно-философской мысли, шлифовавшегося к тому времени уже почти тысячу лет в разных странах. Ни о какой нирване, сансаре и прочих сложностях буддийского учения никто ясного представления в те давние времена не имел. Из знакомства с этим учением японцы вынесли прежде всего убеждение в том, что буддийские обряды обладают магической силой, превосходящей местные мистические практики, и что с помощью их можно преодолеть даже сильнейшую из скверн — загрязнение смертью. Именно в таком качестве, в качестве сильного магического средства, буддизм и был первоначально воспринят в Японии, а сам Будда воспринимался как могущественный заморский ками.

Влияние этого убеждения можно увидеть и в том, что в самом начале VIII в. в Японии появляется первая постоянная столица, сначала в Нагаока, а потом в Нара. До этого же двор менял свое месторасположение после смерти каждого из владык. Причина тому была все та же — место, где произошла смерть, считается оскверненным и должно быть оставлено. Похоже, только буддизм смог справиться с задачей преодоления негативного влияния загрязнения в результате смерти. Конечно, у государя Сёму, прославившегося своей поддержкой буддизма, были и другие соображения, когда при строительстве постоянной столицы Нара было воздвигнуто огромное количество буддийских монастырей и храмов, но и этот «магический» фактор сбрасывать со счетов не следует.

Конечно, в ассоциации буддизма с загробным существованием сыграло свою роль и то, что буддизм смог предложить привлекательное толкование бытия в потустороннем мире. Некоторые буддийские школы учили о том, что души человеческие после своей смерти в этом мире могут родиться в новом обличье в некой райской «чистой земле», а не просто уходят в темную и грязную Страну Мрака. Именно эти школы буддизма и стали со временем самыми популярными в Японии, каковыми остаются и поныне. То же самое, кстати, произошло и в Китае. Другое дело, что понятие чистоты в буддизме было несколько иным, нежели синтоистское, и означало прежде всего отсутствие препятствий на пути к достижению нирваны, но это вовсе не мешало японцам толковать его в своем синтоистском ключе.

Весь этот комплекс причин и привел к тому, что к XIX в. все связанное с похоронами и поминовением усопших оказалось в ведении буддизма. Однако в период Мэйдзи, после принятия уже неоднократно упоминавшегося нами указа о принудительном разделении «ками» и «будд», законодательно вводились и похороны по синтоистскому обряду, обязательному для всех синтоистских священников. Следовали ему и особые блюстители чистоты синто, однако в массе своей население продолжало следовать установившимся традициям.

Синтоистские похороны хотя и существуют в наши дни, но достаточно редки, как, скажем, и случающееся порой венчание по буддийскому обряду. В подавляющем же большинстве случаев «разделение труда» между синто и буддизмом сохраняется. Похороны остаются прерогативой последнего, а кладбища — приметой исключительно буддийских храмов, для многих из которых продажа земли для захоронения и проведение заупокойных служб являются главным источником доходов.

Кровь

Вторым по силе после смерти источником кэгарэ считается кровь. Современное японское слово кэга, что значит "рана", имеет тот же корень. Поэтому получивший рану должен воздерживаться от посещения святилища до тех пор, пока она не затянется. При этом не имеет значения, сражался ли человек за правое дело или же был побит за воровство. Само наличие раны и крови является источником загрязненности.

В уже неоднократно упоминавшемся нами своде «Уложений годов Энги» мы находим запись, запрещающую участвовать в синтоистских церемониях при следующих условиях:

…всегда, когда было соприкосновение с загрязнением или скверной: в течение 30 дней после контакта с умершим (считая со дня похорон), в течение 7 дней после родов, в течение 6 дней после смерти домашнего животного, в течение 3 дней после рождения такового (не распространяется на цыплят), а употребление мяса в пищу следует прекращать за 3 дня (до начала церемонии. — А. Н .) (чиновники Управы по делам небесных и земных богов постоянно избегают этого, но во время празднеств все остальные чиновники тоже должны воздерживаться).

Всегда, когда утешают в трауре, или навещают больного, или посещают место, где возводится курган, или принимают участие в 37-дневной буддийской поминальной службе, пусть даже особа оная и не считается загрязненной, ей не позволяют войти в Императорский дворец в тот же день.

И далее:

Всегда, если придворные дамы зачали, они покидают дворец до начала неполного поста, если у них месячные, они должны удалиться в свои дома за день до начала празднества и не должны являться во дворец. Во время очищения и поста в третий и девятый лунный месяц они должны удалиться за пределы дворца…

Никогда на территории святилища не должно рубить деревьев или погребать мертвых.

Никогда никакой буддийский монах или мясник не должен противоправно селиться к югу от святилища Камо-но мия, даже вне пределов оного.

Из этого почти полного перечня того, что традиционно считалось в той или иной степени источником кэгарэ, мы можем сделать два главных вывода.

Во-первых, все источники загрязнения прямо или опосредствованно имеют отношение к смерти и крови. Поэтому, скажем, отдельно подчеркивается, что бескровное появление на свет цыплят из яйца источником загрязнения не является.

Во-вторых, ни о каком понятии моральной нечистоты как понятии, отдельном от физической загрязненности, речи не идет. Неважно, например, была ли беременность результатом выполнения супружеских обязанностей или же приключением на стороне.

При этом надо отметить, что сами плотские утехи никоим образом не имеют той отрицательной оценки в синто, что характерна для христианства. Скорее наоборот. Синто — религия жизни и роста, и все, что способствует этому, суть явления положительные. Жизнь — это хорошо, смерть — это плохо. Эти простые положения не просто альфа и омега синто, но составляют его суть. Главная идея синто — жизнь, сохранение жизни и ее продолжение — определяет общее несомненно положительное отношение ко всему, что связано с этой сферой человеческого бытия. Достаточно взять в руки любой образчик классической японской литературы, начиная от «Повести о Гэндзи» (X–XI вв.) и кончая рассказами Ихара Сайкаку (XVII в.), чтобы убедиться в этом.

Если христианство может быть названо религией отцовского типа, где Господь, как суровый отец, наблюдает за своими чадами, поощряя угодных и наказывая непослушных, то синто по своему характеру гораздо ближе идеалу любящей и всепрощающей матери, чья главная забота — здоровье и жизнь ее детей. И главная идея в этом случае весьма проста — чем больше детей, тем лучше. Поэтому культ плодородия является неотъемлемой частью синто.

Конкретным его воплощением являлся фаллический культ. Он был такой же неотъемлемой частью синто, как и почитание императора живым богом. Лишь относительно недавно, в конце XIX в., во времена революции Мэйдзи, когда Япония стала на путь модернизации и стремилась войти в круг «цивилизованных» стран, этот культ стал вытесняться. Известный японист и первый переводчик «Кодзики» на английский язык (1896) Вильям Джордж Астон в комментарии к своему переводу писал: «Все путешествовавшие по Японии, особенно до революции 1868 года, должно быть, наблюдали многочисленные свидетельства существования фаллического культа. В последние годы правительство сделало все возможное для подавления этой весьма вульгарной формы поклонения природе, но он по-прежнему существует в отдаленных местах».

Последнее замечание вполне справедливо и для наших дней. Примерно на полдороге между Токио и Киото в префектуре Гифу существуют два храма, посвященных прародителям всего японского — божественной чете Идзанаги и Идзанами. В одном из них, посвященном Идзанаги, вы найдете многочисленные предметы, напоминающие о мужской стати этого божества, тогда как собранные в святилище Идзанами природные объекты специфической формы напоминают о женском начале. Да и сама богиня, изображенная на дощечках для записи пожеланий (эма) в этом святилище, выглядит весьма завлекательно. На острове же Сикоку в городке Увадзима в храме Тагадзиндзя я обнаружил целый трехэтажный музей, от пола до потолка забитый объектами и изображениями, относящимися к этому специфическому культу, который, следует подчеркнуть, опять-таки не является исключительной особенностью синто, а есть черта, характерная для многих, если не для большинства общинных религий.

Подводя итог, повторю еще раз, что главными источниками кэгарэ считаются смерть, кровь и все, что непосредственно связано или ассоциируется с этими понятиями. Поэтому и все слова, их обозначающие, запрещены к использованию во время синтоистских служений да и вообще на территории синтоистского святилища. Некоторые слова заменяются по принципу подобия. Например, вместо слова «кровь», следует говорить «пот», вместо «болеть» — «отдыхать», «могила» заменяется на «земляной холм» и т. д. Вместо других же, наоборот, используются слова с обратным значением: бритых буддийских монахов зовут «длинноволосыми», а слово «умереть» заменяют на «исправиться» (наору).

Это последнее слово само по себе является ключевым для понимания того, что же надо делать в случае неблагоприятных обстоятельств: если кэгаре избежать (иму) не удалось, то возникшие в результате ее искривления (отклонения от нормальной жизни) (мага) должны быть исправлены (возвращены к норме) (наору).

Конкретным методом этого исправления (наоби) в случае получения кэгарэ является омовение (мисоги).

 

• Омовение (

мисоги

) как исправление (

наоби

)

Избавляются от кэгарэ точно таким способом, к которому прибегает каждый в борьбе с грязью обыкновенной. То есть надо помыться. Ритуальное омовение называется в синто мисоги, и оно должно следовать после каждого контакта с любым объектом или состоянием, вызывающим кэгарэ. Логика здесь проста и понятна, как требование мыть руки перед едой. Наиболее полное очищение достигается погружением всего тела в воду или же обливанием. В последнем случае соблюдается строгая последовательность. Сначала омывается нижняя часть тела, затем плечи и грудь, а потом уже голова. Мифологическим прецедентом этому обряду служит, конечно же, купание бога Идзанаги после посещения им преисподней. Именно к нему возводят обычай мыть руки и ополаскивать рот перед входом в святилище, о котором мы уже говорили.

Место для омовения.  Святилище Инари в Эдо (Токио). XIX

Эти представления стали неотъемлемой частью и повседневной жизни японцев, непосредственно с религиозными отправлениями не связанной. Хозяйки по утрам, закончив подметать прилегающую к их домику территорию, обязательно напоследок омоют ее, порою чисто символически, водой. Да и саму ежедневную обязательную процедуру «вхождения в о-фуро», то есть принятия традиционной горячей ванны всеми членами семейства, можно объяснять кроме чисто гигиенических причин еще и желанием очистить себя от всей скверны, приставшей за день.

Если же под рукой нет воды, то подойдет и «сухая вода», то есть полученная в результате испарения морской воды соль, да и цвет у нее белый — символ чистоты. Если, не дай ками, вам придется участвовать в японских похоронах, хозяева при прощании снабдят вас пакетиком с солью, которой тут же полагается посыпать себя. Белые горки соли на полу перед дверью закусочной служат той же цели — очищению. Борцы сумо перед выходом на глинобитный помост обязательно бросят на него щедрую пригоршню соли, разгоняя всякую нечисть, препятствующую честному выяснению отношений.

Существуют и сложные обряды мисоги, проводимые в синтоистских святилищах по строгому специальному ритуалу с соблюдением многих установлений и чтением молитвословий. Мисоги в сочетании с другими видами очищения и воздержания, как правило, предваряет любое священное празднество (мацури) или сакральную церемонию. И чем важнее предстоящее событие, тем тщательнее проводится его непосредственными участниками этот обряд.

 

• Нарушение (

цуми

)

Однако понятием кэгарэ представления о «кривости» как отклонении от нормы в синто не исчерпываются. Мы обнаруживаем еще понятие цуми, которое часто употребляется наряду с кэгарэ, причем в таком контексте, который наводит на мысль о полном совпадении содержания этих понятий. Именно как синонимы они воспринимаются большинством современных японцев.

Первые католические миссионеры приспособили слово цуми для передачи на японском языке христианского понятия «грех», после чего стало чуть ли не нормой переводить все встречающиеся слова цуми именно как «грех» даже в не имеющем отношения к христианству контексте. С первого взгляда понятие, обозначаемое в синто словом цуми, и «грех» в его христианском истолковании кажутся очень похожими, однако при ближайшем рассмотрении между ними обнаруживается принципиальное различие. Для того чтобы это различие стало понятным, давайте теперь посмотрим, что в синто традиционно относится к цуми.

Прежде всего мы обнаруживаем, что цуми делятся на два типа — цуми «небесные» — ама-цу цуми и «земные» — куни-цу цуми. Но это нам мало о чем говорит, особенно если мы припомним, как своеобразно были истолкованы понятия «небесного» и «земного» при разделении божеств на группы. Посмотрим же, какие конкретно действия или состояния именовались цуми. Перечень главных цуми мы находим в молитвословии «Слова великого очищения» — «Оохараэ котоба» (в цитируемом переводе Л. Н. Ермаковой цуми переводится как "прегрешение"):

…прегрешения премногие небесными прегрешениями означили:

те прегрешения небесные — разрушенье меж,

засыпка канав, желобов разрушенье, повторный посев,

вбивание кольев, сдирание заживо шкур,

сдирание шкур сзади к переду, нечистот оставление.

И означали прегрешенья земные премногие:

резать на живом кожу, резать на мертвом кожу;

люди, больные проказой; опухоль;

надругательство над собственной матерью,

надругательство над дитятей собственным,

надругательство над матерью и ее же дитятей;

над дитятей и матерью его же, грех соития с животными,

беда от насекомого ползающего, от Такацуками беда,

беда от птиц с высоты, порча на скотину чужую, грех ворожбы.

Перечень этот, как мы видим, весьма своеобразен и кажется лишенным внутренней логики. Однако, несомненно, она есть, и мы попробуем ее установить. Прежде всего что касается сортировки цуми по двум разрядам — «небесному» и «земному». Даже не толкуя каждое описанное цуми по отдельности (а многое до сих пор остается неясным, например, что такое «от Такацуками беда»), можно заметить, что в разряд «небесных» цуми попали в основном нарушения, связанные с ведением сельского хозяйства. А поскольку оно, естественно, составляло основу жизнедеятельности общества, то нарушения в этой сфере и почитались наиболее опасными. Именно за свершение перечисленных здесь злодеяний брат Аматэрасу бог Сусаноо был изгнан с небес.

«Земные» же цуми также являются общественно опасными, но уже, очевидно, не в такой степени, как «небесные». То есть словами «небесные» и «земные» здесь обозначается тяжесть свершенного или свершившегося. Возможно, играет роль и то, что некоторые «небесные» цуми могут вызываться и разбушевавшимися природными (небесными?) стихиями.

Однако это традиционное деление на типы не столь важно для понимания особенностей цуми как категории в целом. Главное то, что, в отличие от понятия кэгарэ, которым обозначается в основном индивидуальная «загрязненность», опасная для окружающих только в случае личного контакта с ее носителем, в категорию цуми попадают опасные деяния, оказывающие влияние на все общество (общину) в целом. Если кэгарэ можно уподобить действительно самой обыкновенной грязи, степень «пачкости» которой убывает по мере увеличения количества посредников между ее источником и каждым последующим человеком, вступающим в контакт с ней, то цуми более похоже на эпидемическое заболевание, при котором зловредность микробов не убывает с увеличением числа носителей. Цуми опасно для всего общества, поэтому и избавление от него, как мы увидим позже, дело отнюдь не личное, а общегосударственное или, по крайней мере, общинное.

Если же сравнивать категорию цуми с понятием греха в христианстве, то мы заметим по крайней мере два отличия, которые, однако, тесно связаны между собой.

Во-первых, цуми можно было бы назвать преступлениями или грехами, если бы все они свершались по умыслу человека. Ведь христианское понимание греха предполагает личную ответственность за содеянное. Однако усмотреть чью-то вину в заболевании проказой или же «бедах от насекомого ползающего» вряд ли возможно, поэтому использование слов «грех» или «прегрешение» для перевода понятия цуми не является точным и в какой-то мере вводит в заблуждение. Ведь особенность общинных религий, к которым относится и синто, состоит как раз в слитости, неполном разделении «природного» и «человеческого». Поэтому не делается принципиального различия между прегрешениями людей и природными бедствиями, хотя, судя по использованию в тексте того же молитвословия двух понятий — «сознательное нарушение» (тога) и «недосмотр» (аямати), оно осознавалось. Однако главное, что все нарушения привычного порядка, называемые цуми, опасны для общества в целом, и именно степень этой опасности служит главным критерием для выделения типов цуми, а вовсе не «ответственный» за их совершение субъект.

Во-вторых, источник цуми в любом случае находится не в самом человеке, а во внешнем мире. Христианский теолог Андре Ле Кок, называя идею загрязненности «самой архаичной формой вины», подчеркивает особенность основанного на таком понимании мировосприятия в целом:

Акцент делается на мире, а не на человеке, и этический грех смешивается с материальным злом, так как все нарушения приводят к расстройству космологического порядка и приносят с собой загрязнение, тем самым проводя между священным и мирским разделяющую линию, во многом лишенную смысла для современного человека.

Говоря о современном человеке, Ле Кок имеет в виду, конечно, христианина, причем западного, забывая о возможности существования в этом мире других систем понятий и ценностей. Описанные выше представления, которые Ле Кок вместе с известным философом Полем Рикёром называет «нашей древнейшей памятью», на самом деле и поныне определяют особенности японского менталитета в его отношении ко злу и ответственности за него. Еще в начале века французский компаративист Робер Херц указывал, что в культурах, где разделение этического греха и материального зла не происходит, личное участие в нарушении космического порядка не игнорируется, но это не является главной проблемой, ибо человек испытывает на себе влияние происшедшего нарушения порядка, даже если «виновник» и анонимен.

Поэтому главное не причина, а результат, последствия. И в той мере, в какой последствия устранены или просто исчезли, проблема считается решенной и особых столь хорошо понятных нам «мук совести» не наблюдается. Это различие в восприятии зла и его последствий особенно хорошо заметно в реакции двух наций на свои действия во время Второй мировой войны. Я имею в виду немцев и японцев. Японцы в большинстве своем не чувствуют раскаяния по поводу содеянного ими во время войны, воспринимая все творившиеся тогда ужасы как некую фатальную неизбежность, «нарушение порядка», которое уже ныне устранено. Поэтому все призывы к покаянию со стороны пострадавших остаются не без внимания, как это часто трактуется, а без понимания со стороны японцев того, что от них требуется.

Если личная ответственность за цуми и существует, то она как бы вторична. В некоторых случаях, исходя из этимологии слова цуми, которое, по мнению некоторых толкователей синто, восходит к глаголу цуму ("накапливаться", "собираться"), нарушение (цуми) можно представить и как результат накопления загрязнения (кэгарэ). Накопление происходит в том случае, если кэгарэ немедленно не смывается при проведении простейшего обряда очищения — мисоги. В этом случае возникает то, что можно назвать вторичной личной ответственностью не за возникновение загрязнения, а за непринятие своевременных мер по его устранению, что требует уже более основательного обряда очищения — хараи с участием священнослужителя (см. ниже).

Тем не менее устранение последствий нарушения (цуми) не требует обязательного акта раскаяния. Для этого существуют определенные, вполне конкретные способы. И если ныне таким методом является экономическая помощь, оказываемая второй по богатству страной в мире своим относительно бедным, пострадавшим во время войны соседям, то в давние времена таковым являлся определенный ритуал, в котором результат нарушений порядка устранялся магическими средствами, подкрепленными подношениями богам. Идея этого мистического действа абсолютно четко указана тем же Робером Херцем, который никогда синто не занимался. Он писал, что чаще всего главным в ритуале является не только очищение от скверны, но и возвращение ее туда, где ей изначально надлежит быть. Именно так традиционно и описывается процесс очищения от цуми, о чем мы и поговорим в следующем разделе.

 

• Очищение —

хараи (хараэ)

Итак, различие в толковании цуми и греха становится еще более заметным, когда мы не обнаруживаем в синто, а с ним и в японской культуре понятия искупления. Цуми не искупают, за них расплачиваются. Расплата может наступить в виде негативных последствий, «гнева богов» (татари), но ее можно избежать, задобрив, «заплатив» ками соответствующими подношениями и ублажениями. Поэтому вряд ли является случайным двойное значение глагола харау в японском языке, которое обозначает и очищение от цуми, и банальный расчет в денежных знаках за товары и услуги. Отличие японского варианта от подобных совпадений в других языках, в том числе и в русском, не формальное, а содержательное — здесь нет места покаянию. Логика проста: что было, то быльем поросло, или, как говорят японцы, «пущено по воде» (мидзу-ни нагасу).

Следует отметить, что, в отличие от кэгарэ, избавиться от цуми и его последствий самостоятельно невозможно. Нужна помощь специалиста, который проделывает эту операцию от имени бога, получая, от его же имени, и соответствующую мзду. В древности очищение всей нации от накопившихся цуми (цуму, как мы помним, значит "накапливаться", "набиваться", что может быть истолковано и как "забивать", "не давать проходу") было одной из главных задач государя во время ежегодной церемонии. О том, как это происходило и как представлялся сам процесс избавления от цуми, мы можем узнать из уже неоднократно цитированного молитвословия «Слова великого очищения», которое я, как и раньше, привожу в переводе Л. Н. Ермаковой, позволив себе только заменить слова «грех» и «прегрешения» на более подходящее, с моей точки зрения, слово «нарушение»:

И буде случится такое,

пусть в дворцовой обители небесной действо начнется.

и жрец великий Накатоми у деревьев крепких небесных

низ обрубит, ветви срежет…

<…>

И возгласит грозные слова заклятия, заклятия небесного.

И когда услышат боги те слова,

то в стране Поднебесной в четырех направлениях,

начиная с государя нашего, внука божественного,

нарушение нарушением не будет,

и как восьмислойные облака небесные ветер разгоняет,

дующий из тех мест, где ветры родятся,

и как утренний туман священный, вечерний туман священный

утренний ветер, вечерний ветер дуновением изгоняет,

как большой корабль от гавани большой,

когда, канаты от носа отвязав, канаты от кормы отвязав,

в Равнину Великого Моря направляют…

так и нарушений оставшихся не будет, —

даруется изгнание их, очищение их,

унесет их с собой в Великого Моря Равнину

богиня Сэорицухимэ, что пребывает

в стремнинах рек стремительных,

что падают, низвергаясь,

с гребней высоких гор, низких гор.

И коль унесет она их,

то там их возьмет и проглотит

богиня Хаяакицухимэ-но ками ,

пребывающая в месте встречи восьми сотен течений,

восьми дорог течений,

восьми сотен дорог течений,

бурных течений,

и коль проглотит она их, то сдует их в Нэ-но куни — Страну Корней,

в Соко-но куни — Страну Дна

бог Ибукинутоси,

в дверях дыхания дующего пребывающий.

И коль сдует он их, то возьмет в блуждания свои и потеряет

богиня Хаясасурахимэ,

в Нэ-но куни, в Соко-но куни пребывающая.

И коль потеряет она их,

то в Поднебесной в четырех направлениях,

начиная с разных управ чиновников,

что государю нашему служат,

со дня нынешнего начиная,

нарушение нарушением не будет.

Думаю, что у всякого современного читателя этот четырехстадийный процесс буквального, физического смывания нарушений цуми и последующей их утилизации, который и называется очищением хараи, вызовет вполне конкретные ассоциации. И он при этом не будет далек от истины. Потому что цуми, в которые в качестве подкатегории часто включаются и кэгарэ (потому часто и омовение мисоги считается разновидностью хараи), воспринимаются действительно прежде всего в качестве некой конкретной, материальной скверны. Главная же задача, как мы помним из слов Робера Херца, — возвратить это материально представляемое зло туда, где ему и надлежит находиться изначально, — в Страну Корней, Страну Дна, то есть потусторонний мир, царство главного источника всех загрязнений и нарушений — смерти.

 

• Воздержание (

ими

)

Позитивной альтернативой в борьбе с кэгарэ и цуми является пост, или воздержание (ими). Это не столько метод очищения, сколько практика умышленного избегания в течение определенного времени контакта с вещами, состояниями и действиями, которые считаются источником загрязнения. В свою очередь, эти вещи, состояния и действия также часто называются словом ими, которое в таком употреблении напоминает полинезийское «табу». Поэтому, например, существует обычай вывешивать на двери дома, где недавно кто-то умер, бумажку с иероглифом ими, чтобы предупредить о возможности получить загрязнение.

Различают два вида воздержания ими — частичное, или «грубое», воздержание араими и полное, или «истинное», воздержание маими. К нему особенно часто прибегают священнослужители перед проведением важных обрядов. В таком качестве воздержание ими чаще всего именуется сайкай (по современному толкованию, иероглиф сай означает духовное очищение, тогда как кай — воздержание от телесных соблазнов). Длительность соблюдения этого воздержания определяется важностью и сложностью предстоящей церемонии либо просьбы, с которой намереваются обратиться к богу. В наиболее простых случаях этот ритуал длится от одного до трех дней, но если ситуация сложная, то доходит и до восьмидесяти одного дня. Наиболее же рьяные практикуют и тысячедневные посты-воздержания.

В течение всего этого периода строго запрещено есть мясную пищу, а также блюда, приготовленные из молотого зерна, то есть муки, будь то хлеб или лапша. Особое внимание уделяется «чистоте» воды и огня, используемых для приготовления еды. Помните, как в мифе о схождении бога Идзанаги в Страну Корней в поисках своей жены Идзанами отвечает супругу, что она уже отведала пищи с очага этой «нечистой» страны и поэтому путь обратный ей уже закрыт. «Нечистые» вода и огонь почитаются одним из главных источников бед, поэтому столь важно употреблять во время ритуала только «очищенную» особым способом воду, да и огонь следует добывать исключительно натуральным способом — с помощью особого кремня и кресала или трением дерева о дерево. На таком же «чистом» огне готовится и еда для подношения богам.

В наше время, наряду с соблюдением перечисленных выше запретов и ограничений, особый акцент делается и на внутреннем духовном состоянии очищающегося. Надо гнать от себя дурные мысли, не желать зла другому, забыть о гневе и обрести искренность, правдивость, прямоту и милосердие, тем самым обретая благорасположение божества. И, как пишет один из современных японских знатоков синто, если веришь в то, что ками есть частица тебя, если недолжными делами не омрачаешь свое сердце, то в конце концов не столь уж важно, что ты ешь и какие запреты соблюдаешь. Ибо важно не то, что вне, а то, что внутри.

Несомненно, подобная интерпретация не является традиционной, поскольку в древних текстах синто мы нигде не находим упоминания о каком-либо противопоставлении или различении «этического греха» и «материального зла». Зло в виде кэгарэ или цуми всегда неразделимо слито с конкретными вещами или явлениями, которых и избегают во время воздержания ими.

Подобных приведенной выше чисто морально-этических интерпретаций ключевых для синтоистского мировоззрения понятий становится тем больше, чем ближе мы подходим в рассмотрении истории синто к нашему времени, что, несомненно, свидетельствует о постепенном формировании понятия «этического греха» как отличного от «материального зла». Однако ни одно из этих толкований, которые появляются во множестве в XIX и XX вв., не становится каноничным для синто в целом, сохраняя свою ценность и значимость только для отдельных групп последователей того или иного интепретатора традиции. Поэтому в поисках общепринятости и последователи и исследователи синто должны возвращаться к самым его истокам, где чисто этический смысл этих понятий оказывается размыт и затушеван. В противном случае пришлось бы долго перечислять, что думал тот или иной интерпретатор синтоистской традиции по поводу, скажем, чистоты.

И даже после всех этих новых истолкований, частично вызванных внутренней логикой развития синтоистской традиции и японского общества в целом, а в значительной мере формировавшихся под непосредственным влиянием заимствованных учений с более развитой этической составляющей, дело до полного разделения духовного и материального так и не дошло. И было бы, по крайней мере, неосмотрительно утверждать, что это может произойти в ближайшем будущем или вообще произойдет. Ведь несмотря на этот с точки зрения христианской традиции недостаток, этически и морально «недоразвитая» Япония остается несравненно куда более безопасным местом для жизни, нежели «христианская» Европа, не говоря уж про занимающие одно из первых мест среди западных стран по числу активных сторонников христианства США.

 

• Правдивость (

макото

) и «следование ками» (

каннагара

)

Подводя итоги всему сказанному выше, попробуем теперь дать положительное истолкование четырем главным качествам, которые упоминались в императорских указах. Напомню их еще раз — в Указе императора Момму от 697 г. говорится о «сердцах светлых, чистых, прямых, правдивых», а в Указе Сёму от 724 г. — о «сердцах чистых, светлых, правильных, прямых».

Итак «чистые» и «светлые» — это значит свободные от загрязнений (кэгарэ) и нарушений (цуми). Духовно-этический аспект от материального, как мы уже говорили, не отделяется, поэтому для понимания содержания этих понятий можно использовать образ светящейся души тама. Если ее поверхность «чиста», то свет ярок, душа «светлая». Коль нет никаких препятствий для прохождения света, то лучи его «прямые», то есть не преломляются злом, что является зримым свидетельством отсутствия каких-либо отступлений от нормы (искривлений). А если так, то душа «правдивая» — в первом случае, или «правильная» — во втором, то есть, другими словами, не обманывающая, не лживая.

Среди всех перечисленных выше качеств, пожалуй, только последние два не имеют конкретного образного воплощения, они, таким образом, в наибольшей степени и отстоят от конкретного материального начала, приближаясь к типу чисто этических категорий.

Действительно, понятие «истинность» (макото) (понятие «правильность» (тадасиса) практически тождественно ему)является одновременно наиболее чтимой и в то же время чуть ли не единственной этической категорией, которую можно с определенными оговорками отнести к разряду чисто японских или сформировавшихся в Японии. В современном энциклопедическом словаре макото толкуется как «правдивое, искреннее, нелживое сердце». Автор этой словарной статьи тут же спешит напомнить, что макото — достоинство именно японское. Он цитирует строчку из Указа 645 г. при вступлении на трон государя Ко:току, прославившегося своими административными реформами, проведенными по китайскому образцу. Тем не менее (таков явный «скрытый» подтекст автора статьи) император говорит, что «править Поднебесной надо не иначе как обладая правдивостью-макото». Причем сразу за этой цитатой автор статьи приводит высказывание знаменитого китайского философа Мэн-цзы, где говорится, что «между государем и подданным должна быть справедливость-и, а между настоящими друзьями — правдивость-сянь». Тут же делается вывод (правда, со ссылкой на другого исследователя), что в Японии отношения между государем и подданными строятся не на «справедливости» (так и хочется добавить — «формальной»), не на «преданности», а на «правдивости», как у друзей.

Оставив в стороне споры о действительности или мнимости этого качества японской государственности, подчеркнем лишь то, что категория правдивости/правильности действительно является в синто единственным эквивалентом понятий чистоты, светлости и прямости, который можно было бы отнести без особых оговорок к категории морально-этических представлений, не отягощенных излишними «материальными» ассоциациями. Эта категория, дополняемая порою еще более расплывчатым пожеланием «следовать воле ками» — каннагара, то есть поступать так, чтобы ками были довольны, выполняет в синто роль единственного положительного морального требования. В синто, где, как и во всех других общинных религиях, моральный «кодекс» (помните три «К», о которых мы говорили в предисловии) не развит, где нет четких заповедей, запретов и установлений, он заменяется общими пожеланиями человеку: чтобы жил он «по совести», то есть был открытым, честным, прямодушным, справедливым. Все это и включается в понятие макото, которое в таком качестве действительно может считаться моральной квинтэссенцией синто.