Следовало признать, "домик в Арденнах", оказавшийся при ближайшем рассмотрении "домиком в Лотарингии", понравился Тане куда больше, чем внутренняя гостиница управления, каюта второго класса на немецком пароходе, или, наконец, гостиничный номер в Брюсселе, который только некоторые советские товарищи могли счесть "роскошным". Впрочем, и у Жаннет опыт по этой части оставлял желать лучшего, но Таня была "родом" из совсем другого мира, так что…
"Да, — решила она, "сбрасывая вещички" в предназначенной ей комнате на втором этаже. — Мне нравится это скромное буржуазное жилище".
Под личные апартаменты ей отвели "комнатушку" площадью в жалких двадцать пять-тридцать квадратных метров, едва ли не треть которых съедала огромная дубовая кровать.
"Двуспальная… Дву…"
С этим явно надо было что-то делать. Вопрос лишь, что? Татьяна — если верить собственному сознанию — проблему эту пока рассматривала исключительно с теоретических позиций. Хотя и ее — ну что же с этим поделаешь! — столь долгое воздержание начинало…
"Ну, скажем, беспокоить. Ведь можно же так сказать?".
Однако, кроме сознания, в наличии имелось еще и подсознание, где пряталась ее альтер эго — Жаннет, и откуда долетали по временам такие… э… ну, скажем, "образы и… идеи", что становилось жарко… и кровь ударяла в виски, и сердце… — вы будете смеяться, дорогие товарищи — но сердце порой выделывало такие антраша, что позже Татьяне за себя было просто стыдно. Но это позже. А когда перед ней снова возник во плоти — "Жив!!!" — Баст фон Шаунбург — ну, не поворачивался язык назвать этого Олегом — жаром так обдало, словно с мороза в парную заскочила. А у него голубые глаза, а в глазах этих…
— Тьфу ты! — в голос открестилась от нахлынувших… из подсознания — откуда же еще?! — соблазнов Татьяна и решительно отворила маленькую дверь напротив изножья кровати.
"Однако!"
То есть, удивить кого-нибудь в двадцать первом веке ватерклозетом, устроенным в смежном со спальней помещении сложно, даже если у человека такой роскоши отродясь не бывало. Но в тридцать шестом — это что-то невиданное, тем более, помимо унитаза здесь и ванна с душем нашлась, и биде!
"И горячая вода, небось, есть…"
Ну, разумеется, и горячая вода имелась, поэтому Татьяна первым делом полезла в ванну.
"Подождут", — решила она, вспомнив о компаньонах. И действительно, вряд ли Ольга — ее Таня называла про себя Ольгой с не меньшим усилием, чем Олега — Олегом — так вот: вряд ли Ки… то есть, тьфу! Ольга, разумеется, бегом побежит, чтобы поскорее спуститься вниз, в гостиную. Не похоже на нее нынешнюю, да и куда, в самом деле, спешить? Они же сюда на "пару дней" приехали. "Чтобы отдохнуть, — сказал Ба… Олег. — "И о будущем на досуге поразмыслить". Каникулы у них, если кто не понял, и…
"Гори все ясным пламенем! Я хочу принять ванну. Ванну. Принять. ХОЧУ!"
* * *
Когда-то давно, в студенческие еще годы, посмотрела Таня фильм Бунюэля "Скромное обаяние буржуазии". Так вот, самого фильма она сейчас не помнила, но название всплыло в голове как-то само собой и, разумеется, без какой-либо содержательной ассоциации с творчеством французского режиссера, стоило лишь погрузиться в горячую, дышащую паром, но не обжигающую воду. Погрузиться, вытянуть ноги и откинуться спиной на прогретую бронзовую стенку ванны, закурить неторопливо, и, наконец, положить голову на сложенное в несколько раз полотенце, пристроенное на край… Чудо! Чудесно… Просто замечательно… И кто бы ни был тот человек, который позаботился припасти для нее, начинавшей уже забывать о чудесах химии двадцать первого века, "цветочный аромат" для ванны, кокосовое мыло, и жидкие шампуни — фиалковый от Schwarzkopf и Dop от l'OrИal — слава ему и почет, этому человеку, и низкий наш женский поклон, и отдельное мерси от уставшей и перенервничавшей до полного "не могу" молодой советской разведчицы Жаннет Буссе.
Да, так сибаритствовать можно, и жить так можно, нужно и удивительно хорошо. И на Таню само собой снизошло состояние расслабленного покоя, физического и душевного.
"Нирвана…"
Ей было настолько хорошо, что она озаботилась даже — и неоднократно — вопросом, а не послать ли на фиг эту "рыбалку", то есть все эти светские посиделки в гостиной, если ей и так уже замечательно хорошо?
"Остаться здесь, лежать вот так, добавляя по времени горячую воду… Потом забраться в постель и спать…"
Спать и видеть сны, в которых ее будет обнимать атлетически сложенный Баст Шаунбург… или не будет.
К половине седьмого она была уже вполне готова "выйти в люди". Еще раз критически осмотрела себя в зеркале, врезанном в среднюю дверцу массивного, под стать кровати, и тоже дубового шифоньера, и осталась собою вполне довольна. Туфли на высоком каблуке — к сожалению, единственные в ее небогатом гардеробе — добавляли роста и каким-то колдовством определяли особую, свойственную только ей осанку. Длинная, до щиколоток, приталенная темно-серая юбка и белая блузка, с широкими и сильно приподнятыми плечами и "с кружавчиками, тут и тут", выгодно демонстрировавшая не очень полную грудь французской комсомолки, и открытую — "высокую" — шею. Ну, а светлые с золотинкой волосы, поднятые вверх и уложенные на затылке, дополняли картину, которую можно было не портить макияжем, но она, разумеется, им немного "злоупотребила".
"Вполне".
Таня вооружилась сигаретой — курить не хотелось, но имидж требует жертв — и вышла из комнаты. И тут же в очередной раз вынуждена была мысленно покачать головой, обнаружив, какую на самом деле звукоизоляцию обеспечивают толстые каменные стены и двери из натурального дуба. В комнате было тихо, но из коридора второго этажа доносились приглушенные расстоянием голоса, а с лестницы уже можно различить и произносимые слова. К удивлению, ждали только ее, и… да, и Ольга тут, и она…
"Une grue!"
Нынешняя Ольга являлась чем-то средним между Гретой Гарбо и Марлен Дитрих. Красивая и стильная дамочка, ничего не скажешь! И этим вечером, благо не в цивилизованном месте, где за такое и арестовать могут, оделась в "мужской" — в полоску — костюм и мужскую же белую сорочку при темном галстуке.
"А про бюстгальтер мы конечно в спешке забыли… Вот же… garce!"
— Какой у тебя прелестный костюмчик! — улыбнулась Татьяна, одновременно выпуская дым от затяжки, — "аки дракон огнедышащий".
— О, да, — мурлыкнула в ответ Ольга, Вот только "мурлыка" эта была никак не менее опасна, чем тирольская рысь. Как минимум. Потому что по максимуму это уже какая-то Багира, хоть и не черная, а рыжая. — Эльза чудесный мастер. Даже и не знаю, что бы я без нее делала! — под тонкими бровями в таинственной дымке, порожденной "размытым" макияжем и длинными ресницами, набирали силу два огромных изумруда.
— Эльза? — переспросила Таня, пытаясь понять, отчего у крысы Кисси такие огромные зрачки. Что-то крутилось в голове, но никак "не давалось в руки".
— Эльза Скьапарелли…
"Скьапарелли?.. Ах, да… Это кто-то типа Дживанши, только "сейчасный". А глаза… Черт! Да она же marie-jeanne курит!"
Ответ был настолько очевиден, что даже странно, как она сразу не сообразила. Можно подумать, не знала, как пахнет анаша! Знала, разумеется. В ее молодые годы в универе многие баловались. Угар социализма, так сказать…
— Ах, да! Скьапарелли… Ну как же! Добрый вечер, мальчики! — "мальчики" сразу же разулыбались, как дети, а Ольга чуть нахмурилась.
— Ужин "подадут" в половине восьмого, — сказал, вставая из кресла у камина, Олег. — Выпьешь что-нибудь?
— А что есть? — она на секунду зафиксировала взгляд на огне в камине и направилась к пустующему креслу, стоящему как раз напротив кресла Ицковича. Это был маленький тактический успех, но лиха беда начало.
— Да, в принципе, все, что душа пожелает, — ответил Олег, кивая на открытый бар. — Итак?
"Красивые глаза…"
— Абсент, — сказала она, выпуская дым из ноздрей. Один знакомый, — еще там, в Москве, в двухтысячных — сказал как-то, что у женщин это получается весьма нетривиально, сексапильно — особенно у красивых женщин — и… еще как-то, но этого, последнего, она не запомнила. Впрочем, и бог с ним. Первых двух пунктов программы — вполне достаточно, а в том, что Жаннет красивая женщина, Таня нисколечко не сомневалась.
— Хм… — весьма театрально поднял левую бровь Баст фон Шаунбург. — Между нами, шер ами, абсент во Франции запрещен к употреблению. В Германии и Австрии, впрочем, тоже.
— А у нас разрешен, — тронул свои стильные тоненькие bacchantes "денди лондонский" со вполне русским именем Степан.
— В Англии много чего разрешено, — как-то непонятно прокомментировала его слова Ольга и чуть раздвинула в "рассеянной" улыбке едва тронутые бледной помадой губы. Красивые губы.
"Изысканно красивые… Тварь! Не Ольга ты!"
— Налей мне тоже… кузен, — добавила Ольга, как бы решив, что белое вино, которого еще немало оставалось в ее бокале, не так уж и хорошо, как ей показалось вначале.
"Кузен… А что она хотела сказать на самом деле? Любимый, дорогой?"
Абсент, — "И с чего это я о нем вспомнила?" — оказался не привычно-изумрудного цвета, а, как ни странно, красного.
"Красный абсент? Или Баст нас разводит, как двух дурочек? Но Ольга-то должна в таких вещах разбираться, но молчит".
Между тем, Баст достал из буфета два абсентных стакана — толстостенных, высоких, на короткой и относительно тонкой ножке. Отмерил с помощью мензурки… — "Как в школьной лаборатории, — хихикнула про себя Таня. — Сейчас бесчеловечные опыты будем ставить", — по одной части красной жидкости, а затем начал делать что-то такое, отчего все замерли и, буквально открыв рты, уставились на него.
Из недр всё того же буфета, солидного и даже величественного, пожалуй, как какой-нибудь собор Нотр Дам, была извлечена и специальная ложечка — плоская, с дырочками как в дуршлаге, и при том достаточно широкая, чтобы лечь на края бокала — и, разумеется, раз уж ее достали, тут же заняла место на первом из двух стаканов. Впрочем, и второй вниманием не обделили.
"Однако", — прокомментировала Жаннет, как зачарованная, следившая за тонкими, но крепкими пальцами Баста. Действовал фон Шаунбург умело — едва ли не профессионально — быстро, красиво и… да — на редкость артистично, возможно даже, вдохновенно.
Он положил на ложечки по кусочку пиленого сахара. — "А рафинад у него откуда? Он что, знал, что я попрошу абсент?!" — накапал на него по пять капель красной жидкости из бутылки и тут же поджег. Горит абсент не хуже спирта, да и состоит из спирта процентов на семьдесят или даже девяносто в зависимости от сорта. Но фокус не в этом, а в том, что по мере сгорания спирта, сахар меняет цвет и плавится, так что через мгновение капли раскаленной карамели падали вниз. И, разумеется, абсент в стаканах вскоре вспыхнул, но Баст уже вливал через свободный край бокала талую воду из ведерка со льдом, где дожидалась ужина бутылка шампанского. Воды влил немного — максимум по три капли на каплю абсента, но этого хватило: огонь угас, а напиток в стаканах помутнел, решительно изменив цвет.
— Прошу вас, дамы! — Баст с улыбкой поднес стакан с "радужным молоком" сначала Тане — она оказалась ближе, — а затем и Ольге, сидевшей чуть дальше. — Только не злоупотребляйте! На ужин у нас — персональное спасибо Степе! — магнум "Дом Периньон", брют blanc de noirs двадцать девятого года.
"Упасть, не встать!" — мысленно покачала головой Татьяна, одновременно с "благосклонной" улыбкой, принимая, у Олега — "Олега ли?" — стакан с абсентом. — Какие мы все из себя аристократы, блин! Просто блевать, господа-товарищи, извините за выражение, хочется!"
Но, так или иначе, глоточек горькой, несмотря на карамель, и крепкой, несмотря на воду, отравы. Потом еще один, и еще — под неторопливый "великосветский" разговор. И сигаретка очередная — какая-то там по счету, но кто же считает! — очень к месту, и теплый воздух с дымком марихуаны и сосновым ароматом, и улыбка Олега, прорастающая сквозь лицо Баста…
"Он мне нравится?" — пожалуй, это все еще была Татьяна.
"Мне он нравится!" — а это, судя по интонации и "гормональному" всплеску, комсомолка наша проснулась.
— Баст! — восклицает Кисси, и тра-та-та-та, и бу-бу-бу-бу — мелет что-то неразборчивое и заливается своим виолончельным смехом.
"Шлюха австрийская!"
— Мадемуазель? — а это кто? Виктор или Степан?
"Степан или Виктор?" — но лицо плывет, заштрихованное косым дождем…
"Да, какая разница! — русалкой выныривает из темных жарких вод подсознания Жаннет. — И тот хорош, и этот! Все трое, как на подбор! Выбирай и пользуй! Ils ont fait une partie de jambes en l'air… "
"Фи, мадемуазель! Где вы вообще воспитывались?" — ужасается Татьяна, воспитывавшаяся еще в те еще времена, когда и слово-то "секс" произносили только шепотом и не при мальчиках.
"Да, ладно тебе, старушка! — фыркает внутри нее "суть и смысл французской женственности". — Можно подумать, сама в комсомоле не состояла!"
И смех. Вполне себе блядский смех, и не понять уже, кто же это так "задорно" смеется? Кисси где-то слева, за плывущим через комнату облаком? Или Жаннет в подсознании? Или, может быть, сама она?
— А угостите даму спичкой! — это она к кому? Перед глазами только туман и… да… белые и черные гробики… хи-хи…
— Прошу вас, my beautiful lady!
Чей это голос?
"Красивый голос…"
Но из тумана, откуда-то справа появляется рука с зажженной спичкой…
— Благодарю тебя, рыцарь… — табак смешно щекочет нос и вызывает сухость в горле.
"А мы его смочим!" — затяжка, медленная, как затяжной прыжок, выдох, глоток из стакана, все еще зажатого в левой руке, и холодный горький огонь, бегущий куда-то в глубину тела, навстречу природному огню, разгорающемуся в сердце и где-то еще.
Бесаме… бесаме мучо… та-та та-та-та та-та-та…
"Вот оно как!"
Еще один глоток, и стакан отправляется на черное лакированное озеро рояльной крышки.
"Рояль?! Ах, да… эти гробики… Это же…"
Но: бесаме, бесаме мучо… Что-то такое, что, даже не зная слов — а она их не помнила и перевода не знала — чувствуешь жар страсти и негу любви… и кровь ударяется в бег!
Таня попробовала сосредоточиться и подобрать одним пальцем — как сделала уже однажды на пароходе — мелодию песни, но пальцы не слушались, и еще это нежное дыхание южной ночи, и звезды, плывущие над головой…
Кто-то подошел сзади, нагнулся, и Татьяна узнала запах — великолепную смесь кельнской воды, крепкого табака и хорошего коньяка. Так пах только один человек… мужчина… Баст фон Шаунбург… Олег Ицкович… ОН ее странных снов… А руки с длинными пальцами, как у пианиста, уже легли на клавиши, и…
— BИsame, bИsame mucho, — вывел низкий — драматический — баритон над самым ее ухом. Вот только непонятно, над каким, над левым, или правым?
Но дело не в этом, а в том, что…
BИsame, bИsame mucho,
Como si fuera esta noche la ultima vez…
"Ох! Царица небесная, да что же он со мной делает!"
Quiero tenerte muy cerca,
Mirarme en tus ojos, verte junto a mi
Piensa que tal vez manana…
Это от него так пышет жаром и страстью, или это у нее… началось?
BИsame, bИsame mucho…
— А по-русски? — доносится из тумана хриплый, на октаву севший вдруг голос Кисси.
"Низкое меццо-сопрано…" — почти автоматически отмечает Татьяна, вспомнив уроки "бельканто" в первом отделе Разведупра.
— Могу попробовать, — откликается Олег, и от его голоса у Тани мороз вдоль позвоночника и жар в щеках. — Но не знаю, что из этого выйдет… BИsame, bИsame mucho… Ну, это… Целуй меня, целуй меня много, Как будто это была, есть… тьфу! Эта ночь последняя. Целуй меня, целуй меня много…
— Ты целуй меня везде, — прыскает где-то в тумане подлая тварь Кисси. — Восемнадцать мне уже…
— Отставить отсебятину! — командует чей-то решительный голос. — Цыц, веди, плиз, мелодию… Сейчас мы вам с Олежкой, дамы и господа, такую русскую Мексику устроим, мало не покажется! Готов?
И руки Олега, Баста, — или кто он теперь такой, — снова ложатся на клавиши, и сразу же вступает давешний голос:
— Целуй меня, целуй меня крепко, — а вот у Виктора голос выше, и, возможно, от этого еще слаще его призыв.
Целуй меня, целуй меня крепко,
как если бы эта ночь была последней.
Целуй меня, целуй меня крепко,
ибо боюсь я тебя навсегда потерять.
Я хочу, чтобы ты была близко,
хочу видеть себя в твоих глазах,
видеть тебя рядом со мной.
Подумай, что может завтра
я буду уже далеко,
очень далеко от тебя.
— BИsame, bИsame mucho, — подхватывает Олег, играющий, все так же склонившись к инструменту через голову Татьяны, и она вдруг откидывается назад, чтобы почувствовать его спиной, потому что… Но нет слов лучше этих:
— BИsame, bИsame mucho…
— Como si fuera esta noche la ultima vez, — ах, какой у Олега голос, какой тембр, и как откликаются на него ее натянутые нервы.
BИsame, bИsame mucho, — и кровь бежит по жилам в этом ритме, и жаркая нега мексиканской ночи — здесь и сейчас, и словно бы не Олег, а она сама кричит кому-то — Басту, Олегу, ему! — сквозь плывущую над головой ночь:
BИsame, bИsame mucho,
Que tengo miedo tenerte, y perderte despues…
Но и Виктор не молчит, ведет свою отдельную — русскую — партию, легко ложащуюся в ритм великолепной мелодии:
— Жги меня, жги меня страстью…
— BИsame, bИsame mucho…
Два голоса, два языка, одна любовь…
Жги меня, жги меня страстью
Так, словно нам эту ночь пережить не дано.
Губ огнём жги меня страстно.
Ах, неужель, мне утратить тебя суждено?
Быть бы всегда с тобой рядом,
Ласкать тебя взглядом,
Тобою дышать.
Что если завтра с тобою
Судьба мне готовит
Разлуку опять?
* * *
— Олег, помоги, пожалуйста…
— Не в службу, а в дружбу…
— Степа, тебя не затруднит?..
Вокруг нее разворачивалась какая-то несуетливая, но активная деятельность: кто-то куда-то шел и что-то там двигал, или приносил оттуда, или еще что-то такое делал, но это мужчины, разумеется, а они с Олей приземлились на диванчик и только и делали, что "чирикали" между собой, улыбались, потягивая абсент, — "Любительница абсента… или там был любитель?" — дымили… Таня захотела вдруг попробовать "олькиных сигареток", но Олег решительно забрал их и у той, и у другой.
— Хватит! Хватит с вас… абсента… Крыша поедет.
А потом в гостиной возник Степан, — "Ведь его зовут Степан, не так ли?" — и громогласно объявил, что "Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста!" и всех как ветром сдуло. Есть, оказывается, хотели все, а стол, сервированный мужчинами в столовой, был выше всяких похвал — в русском понимании этого слова — хотя из горячих блюд имелась на нем лишь большая чугунная кастрюля, — "или это уже казаном называется?" — с чем-то мясным, остро пахнущим, дозревавшим, как выяснилось, в заранее протопленной печи на кухне.
— Сегодня обойдемся без прислуги, — сказал Виктор, отвечая на немое удивление Ольги. — А завтра… Но завтра придется и за языком следить, и… базар фильтровать, — усмехнулся он. — А то неровен час…
— А что там так вкусно пахнет? — спросила Таня, еще секунду назад, кажется, не испытывавшая и тени чувства голода, а сейчас буквально захлебывалась слюной.
— О! — отозвался Олег. — Это нечто! — и зажмурился в шуточном предвкушении. — Айнтопф!
— Айнтопф? — на самом деле Таня не спрашивала. Жаннет про этот супчик могла целую лекцию прочесть, но вышел-то как раз вопрос. Вышел и паровозиком потянул за собой оживленный обмен мнениями.
— Айнтопф? — переспросила Таня, принюхиваясь к ароматам, поднимавшимся над чугунком, и одновременно кося "голодным" взглядом на блюдо с хамоном.
— Знаешь, что такое суп гуляш? — спросила Оля.
— Ну… — Татьяна скептически прищурилась. Выражение это в приблизительном переводе должно было означать нечто вроде, "давай-давай — учи ученого!" Но вот беда, вменяемость Ольги уже явно была весьма относительной, и никаких подтекстов и скрытых смыслов она напрочь не читала. Просто не могла.
— Так это то же самое, только по-немецки, — благожелательно сообщила юной француженке болгарская баронесса.
— Ну, я бы не стал столь опрометчиво отождествлять наш айнтопф с вашим гуляшом, — возразил Баст фон Шаунбург своей австрийской кузине.
— И не сопоставляй! — встрял в разговор Виктор, который в этот, как раз, момент вооружился половником и снял с кастрюли крышку, выпустив на волю волну ароматного пара. — Это вообще-то наварен.
— О! Це велыке хохлятско видкрыття! — не без ехидства усмехнулся Ицкович. — А что такое наварен, по-твоему, как не французский айнтопф?
— Спочатку навчись нашей мовой размовляти, пацан!! — не остался в долгу Федорчук.
— Чи що я не так казав? — откровенно осклабился довольный своим лингвистическим подвигом Ицкович.
— Брейк! — движением рефери на ринге поднял над головой руки Матвеев. — Все в сад! Можно подумать, сами еду готовили!
— А хоть бы и так! — улыбнулся Виктор, а Татьяна вдруг вспомнила, где и когда в последний раз ела айнтопф… бельгийский айнтопф. И с кем. Но Олег на нее сейчас не смотрел.
* * *
От еды Жаннет несколько осоловела, но и то сказать: человек чуть ли не полдня маковой росинки во рту не держал.
"Нет, тут я, пожалуй, переборщила чуток, про маковую росинку… Табак вполне сопоставим, а табака было…"
Но зато на сытый желудок так хорошо пилось шампанское, что они и глазом моргнуть не успели, как ополовинили немаленькую бутылку.
"Магнум это же полтора литра? Или… два?"
— И знаешь, вот читал неоднократно и слышал не раз, — Майкл стоял рядом с ней и рассказывал что-то, тоже, по-видимому, ей, но сама Жаннет — хоть убей — не помнила, когда и как оказалась в этом кресле, и о чем говорит Гринвуд совершенно не представляла. — Но сам… Нет, не то, чтобы не верил! Верил, разумеется. Как не поверить, если человек говорит, что так было! Я думаю, ты меня понимаешь… Да… Вон, Олежек рассказывал, когда его танк подожгли…
"Какой танк?! — встрепенулась внутри Жаннет Татьяна. — Что за бред! Олег — психолог, а не офицер-танкист, как мой бывший…"
Но Гринвуд, — который Матвеев, — продолжал свой рассказ, как ни в чем, не бывало. Стоял почти напротив ее кресла, слегка облокотившись о боковой выступ камина, держал в руке очередной — который по счету? — бокал шампанского и рассказывал:
— Олег не стал бы врать! Страх уходит на каком-то этапе… Но, понимаешь, сам-то я не воевал… Это Олег с Витей у нас фронтовики, а я — нет. Вот Майкл, тот — да… душегуб, как выясняется…
"Господи! Он же на полном серьезе! И… да!" — только сейчас она вдруг поняла несколько случайных оговорок Ицковича, которые тот быстро и умело превращал в шутки.
А ты как со своей женой познакомился? — Спросила она. Ей было любопытно отчего-то узнать, что там было и как.
— О! — улыбнулся Олег. — Это было весьма романтично. Госпиталь, раненый боец, и молодая женщина-врач. Представляешь?
— Да, иди ты! — рассмеялась тогда Таня, подумав, что он шутит.
"А он, оказывается, не шутил…"
— И вдруг этот энкавэдэшник поворачивается ко мне и вскидывает руку, а в руке у него пистолет, и я… — Степан остановился, поставил пустой бокал, — "Когда он успел выпить?" — на каминную полку, и достал сигареты.
— Дай и мне, — попросила Таня и обнаружила, что и у нее в бокале пусто, а она даже не заметила как. Вообще, такое впечатление, что этим вечером она раз за разом отключается, а с чего вдруг — совершенно непонятно.
— Пожалуйста, — протянул ей пачку Степан.
— Американские…
— Ну, я где-то англичанин, — как бы извиняясь за это, развел руками Гринвуд.
— Англичанка гадит! — капризно надула губки Жаннет.
— Возможно, что и гадит… Вам налить?
— По-моему, мы перешли на "ты".
— Точно! — засмеялся Степан. — Так налить?
— Налей… — только сейчас она обнаружила, что кроме них двоих и поющего на разные голоса граммофона никого больше в гостиной нет.
"Ну, как минимум, не хватает троих, а не двоих… Нет, вряд ли…"
"И в само деле, не в амур же де труа они там…"
— Вот, прошу! — то ли она так долго обдумывала ситуацию, то ли Матвеев так быстро все делал, но, кажется, он вернулся с полными бокалами, едва успев спросить, хочет ли она выпить. А она хотела, и потому что шампанское было просто чудо, как хорошо, и потому что настроение такое сложилось…
"Стих нашел… Бесаме… тьфу!"
— Спасибо. Но ты мне начал рассказывать…
"Вспомнить бы еще, о чем?!"
— Да… — Матвеев-Гринвуд держался молодцом, это Таня видела даже сквозь розовый уютный туман, который по-новой стал обволакивать ее несколько минут назад. И все-таки Степа был пьян ничуть не меньше, чем она. Впрочем, он и пил много больше, и отнюдь не одно только шампанское.
— Да… Так вот… — что-то в нем изменилось сейчас. Наверное, взгляд… Степан был уже там, на той — как ее? — улице, на которой располагалось несуществующее ныне кафе.
— Он вскинул руку… И знаешь, Таня, там было метров шесть или семь… я увидел отверстие ствола… действительно, словно черный зрачок… выстрелил… То есть, это я только хотел выстрелить, а патронов-то и нет. Кончились. И вот… стою я там, и, знаешь, тишина вдруг упала… Да, нет. Не то. Не тишина, а как будто уши заложило. Словно вата в ушах. Крики, выстрелы… все словно сквозь вату или моток шерсти… Не знаю. И еще время. Длинное. Он вскидывает руку, и я вижу, как движется его палец на спусковом крючке, и вдруг… ты когда-нибудь видела, как пуля попадает в человека?
— В кино… — глупость, конечно, но кроме как в кино, где еще она могла такое видеть?
— И я тоже… — кивнул Степан. — Только в кино. Но там… Оля влепила ему пулю прямо в лоб… над переносицей, вот так, — и он почесал свой лоб свободной рукой, то ли показывая, куда попала Ольга, то ли просто пребывая в задумчивости.
— Он уже не выстрелил, разумеется, — сейчас Матвеев говорил тихо, почти шептал.
"Завод кончился", — решила Татьяна и разом выпила все, что еще оставалось у нее в бокале.
— Понимаешь теперь? Она мне жизнь спасла… и вообще… такая женщина…
"Ну, да! — усмехнулась Татьяна, уловив матвеевскую интонацию. — Ах, какая женщина!.. Мне б таааакуую…"
— Да, нет, — нахмурился вдруг Степан. — Ты меня не так… Я не в том смысле…
— А в каком? — кокетливо улыбнулась ожившая по ходу пьесы и вновь "потянувшая одеяло на себя" Жаннет. — Да, не смущайся так, Степа! Я же тебе не жена и не любовница… — рассеянная улыбка. — Пока…
Ну, вот — как делать нечего! Бери и употребляй…
"А что? Видный мужчина… гольф… ведь наверняка играет в гольф! Или в крикет… и на лошади… крепкие ноги, широкие плечи… b.c.b.g. короче. А если и так?"
— Ты каким спортом занимаешься? — спросила она.
— Я? — удивился Степан.
— Ну не я же! — усмехнулась Таня.
— Да, я… какой спорт! Времени нет, и вообще… Ох, черт! — он хлопнул себя по лбу и расхохотался. — Это дело надо обмыть! Мне вдруг показалось, что я в Москве, и мне пятьдесят, и… Гребля! Академическая гребля, бокс и рыбалка! Ну и футбол, разумеется. Все-таки я где-то англичанин. Шампанского?
— Давай!
— Мигом! — но на этот раз его заметно качнуло, вернее, едва не занесло на резком повороте.
— А где остальные? — спросила Таня через минуту, с благодарной улыбкой принимая полный бокал.
— Так, они же в бильярд…
— А мы? — удивилась Таня.
— Но ты же сама сказала…
— А ты?…
— Я не хотел тебя одну…
— Так ты же рыцарь, Степа!
— Вообще-то, я баронет.
— Вот я и говорю — рыцарь.
— А почему ты спросила о спорте?
— У тебя плечи широкие. Плечи широкие, — повторила Таня, рассматривая свой бокал. — Плечи… А почему же ты мне шампанского не принес?
— Как не принес? — вскинулся Степан.
— Смотри! — протянула она ему свой бокал.
— Действительно… Я даже не знаю, как это… Сей минут!
— Аллюр три креста! — смеется Жаннет ему вдогон.
— Четыре! — кричит он, исчезая в розовом тумане. — Пять! Я иду тебя искать…
* * *
"Абриколь… Господи! Триплет и… Выход? Однако! Что теперь? Серия? — Олег сместился чуть влево, чтобы видеть не только поле, но и руки Кейт. — Винт… бегущий винт, надо же! Есть. И… Снукер! И как же ты будешь выкручиваться, золотко?"
Кисси остановилась, положив кий на левое плечо, и, прищурившись, посмотрела на сложившуюся комбинацию. Пиджак она сняла, оставшись в брюках с широкими подтяжками и просторной — батистовой, но как бы мужской — сорочке. Узел галстука ослабила, и… Ну, учитывая, что бюстгальтер сегодня остался невостребованным, получилось именно то, чего Кисси, наверняка, и добивалась.
"Гламурная девушка…"
Но и на этот счет обольщаться не следовало, и обманываться видимостью не стоило тоже. Реинкарнация "Тихони Оли", как называла ее иногда Таня, это было нечто! Ум, цинизм и хорошо развитое эстетическое чувство — одним словом, гремучая смесь, вполне подходящая как для того, чтобы крутить мужикам мозги, так и для того, чтобы жечь их — мужиков — танки. Всякие там Виккерсы, Рено или Рейнметаллы.
— Кузен, будь любезен… — не оборачиваясь, попросила она и чуть повела подбородком в сторону бара, где были выставлены три початых бутылки — "три сестры" сегодняшнего состязания.
— Только меня подожди! — Баст шагнул к стойке, но по дороге бросил взгляд на месье Руа. — Тебе, Витя, тоже плеснуть?
— Спасибо, я сам.
"Ну сам, так сам. Не один я значит с усам…"
Сначала он налил Ольге — фрамбуаз, ну кто бы сомневался — затем плеснул себе киршвассера, мимолетно удивившись тому, как мало осталось жидкости и в первой, и во второй бутылках. Впрочем, пастис, который пил Виктор, убывал ничуть не медленнее.
"Фантасмагория".
— Вот твой компот, Кисси! — подавая рюмку, он, разумеется, улыбнулся, и чуть опустил глаза долу.
— Хороши MЖpse, не правда ли? — спросила Кейт, принимая рюмку, и легко — буквально играючи — перехватила его метнувшийся в сторону взгляд.
"Кто бы спорил!"
— А разве у тебя есть что-нибудь не хорошее? — в притворном изумлении всплеснул руками Олег. Даже водку немного расплескал.
— Есть, — Кейт откровенно наслаждалась ситуацией. — Характер.
— Я вам не мешаю? — спросил от бара месье Руа.
— Нет, — качнула головой Кисси и, поднеся рюмку к губам, втянула водку таким движением, что у Баста даже пот на висках выступил. — Я на бильярдном столе не отдаюсь, я на нем играю.
И, передав — не глядя — пустую рюмку Басту, потянула кий с плеча.
Начиналось самое интересное. Играющая Кисси завораживала. Зрелище, и в самом деле, нерядовое. Красивая женщина у биллиардного стола, в игре требующей особого рода движений и поз, — это и само по себе нечто, но, следовало признать, Кайзерина не только разыгрывала перед двумя зрителями мужского пола едва ли не порнографический спектакль, она и играла — в спортивном смысле слова — замечательно.
Изначально, идея сыграть в бильярд принадлежала Виктору. Именно он нашел этот чудный "домик в деревне", а посему знал — успел узнать — много любопытного и о доме, и об удобствах, предлагавшихся господам "отдыхающим" и их дамам. Вот среди этих, с позволения сказать, "удобств" — где-то между богатым винным погребом и великолепно оборудованной кухней — и находилась бильярдная с баром и столом почти максимальных размеров.
— А не сыграть ли нам в бильярд? — спросил Виктор.
— Давай, — сразу же согласился Олег и выжидательно посмотрел на Татьяну, которая весь этот день вела себя более чем странно. Она и раньше-то не давала никаких векселей, хотя и не "гнала прочь". Но, все-таки, существовало некое неявное ощущение, что их — именно их двоих, её и его — связывает нечто большее, нежели давнее знакомство и принадлежность к коллективу "попаданцев". Однако, как и раньше, солнышко в их отношениях то выглядывало, то пряталось за тучами. Это если фигурально выражаться, а если не фигурально…
"То — только матом!"
Сегодня мадемуазель Буссе кокетничала напропалую, умудряясь временами побивать даже такого признанного мастера "женского троеборья", каковой, несомненно, являлась баронесса "Как-ее-там". Одна беда — она строила глазки Витьке и Степе, а его едва ли не игнорировала. Был, правда один момент, когда в гостиной они устроили спевку… Он играл на рояле и пел, специально — то есть, с ясной целью! — перегнувшись через сидящую у инструмента Татьяну. Очень, надо сказать, интимная поза, намекающая к тому же на еще более "интересные" обстоятельства. И она не возмутилась, не отстранилась… Напротив, откинулась вдруг назад, так что возникло уже нечто недвусмысленное, и, однако же, не случилось ровным счетом ничего. Ничего… И сейчас она тоже сделала вид, что не видит — не чувствует — направленного на нее вопросительного взгляда.
— А во что будем играть? — спросила Кайзерина.
— В пирамиду, — предложил Виктор.
— Я в русский не умею, — надула губки женщина. — Давайте в пул.
— Согласен, — кивнул Олег. — Можно в "Девятку", но, учитывая, какой год на дворе, скорее в "Восьмерку".
— Пул есть чисто американский национальный блуд, — заявил Степан. — Поэтому, если не в русский, тогда — в снукер.
Как тут же выяснилось, Степан подал золотую идею. В снукер, по тем или иным причинам, умели играть все. Однако неожиданно планы едва не расстроились, и случилось это из-за Татьяны, заявившей, что играть не будет, потому что не хочет, потому что это дурацкая игра, потому что от треска шаров у нее болит голова, и после — пальцы в колечки не влазят.
— Пусть лучше пальцы в колечки не влазят, чем… — Кайзерина оборвала фразу и встала из-за стола. — Кузен?!
Олег бросил взгляд на Татьяну, но она снова проигнорировала, оживленно обсуждая что-то со Степаном.
"Вот же gefuhllose Puppe!" — зло подумал он и тоже встал из-за стола.
— Иду! — в висках шумело, и перед глазами только что не кровавый туман, как в давешнем сне про драку в Берлине с красными. Его — что случалось с Ицковичем крайне редко, а с фон Шаунбургом, кажется, не случалось никогда — била злая нервная дрожь.
Вот так и вышло, что они тут играют втроем, а эти остались в гостиной — в гостиной ли? — вдвоем.
— Я на бильярдном столе не отдаюсь, я на нем играю, — сказала баронесса, потянув кий с плеча.
Несмотря на выпитое, получилось это у нее весьма элегантно. Кайзерина вообще оказалась классным игроком. Стойка, размер удара, хват и то, как она делала мост, — все у нее было не просто хорошо, а отлично, но и оценить это мог далеко не всякий. Баст, впрочем, мог и, разумеется, оценил.
"Перескок, и какой!"
— Черный!
— Это следует обмыть! — радостно хохочет Виктор, которому "достался" вид сзади на "госпожу болгарскую баронессу" взбирающуюся на стол — иначе ей было не дотянуться до битка. Потрясающий, следует отметить, вид. Особенно в мужских брюках.
— Ты прелесть, Кисси! — Олег поклонился ей и спросил с притворным придыханием:
— Не желаете ли выпить, мадам?!
* * *
А в половине первого — или это было уже начало второго? — она увидела саламандру. Огненная ящерка выскочила из гудевшего от жара пекла между вовсю полыхающими поленьями и, устроившись на медленно прогорающей обугленной деревяшке, стала нежиться среди белых, желтых и оранжевых язычков пламени, пробегавших прямо по ней.
— Смотри, — сказала Таня, оборачиваясь к Степану. — Ящерка.
— Саламандра, — кивнул он. — Совсем как в рассказе Бенвенуто Челлини.
— Челлини… — напряглась Татьяна, но кроме какого-то исторического романа, даже не читанного, а всего лишь пролистанного в юности, ничего не вспомнила.
"Асканио? Так что ли?"
— Он был скульптор, ювелир и уличный боец, — пришел ей на помощь Степан, заодно удержав Таню от падения.
Почему ее вдруг качнуло, она не поняла, да, честно говоря, и не хотела понимать. Ей так удивительно хорошо, что портить замечательное настроение из-за всяких глупостей… — "Глупо!", — и более того…
— Челлини рассказывал, — Степан не то чтобы удерживал ее от падения, она практически лежала теперь на его руке. — Что в детстве он увидел саламандру в огне очага, и отец дал ему затрещину, чтобы он никогда не забывал об этом замечательном событии.
— Гм… — задумалась Таня, обнаружив, что ящерка исчезла, растворившись в огне. — Пожалуй… мне будет трудно подняться по лестнице.
— Не проблема! — Степан одним движением — резко и совершенно неожиданно для Татьяны — подхватил ее на руки и с силой выдохнул воздух:
— Вес взят!
— Браво! — захохотала она, чувствуя себя исключительно замечательно в его крепких руках. — Вперед, баронет. Докажите, что…
— Что именно? — спросил он, тяжело перешагивая по ступенькам. Его пошатывало — это факт, но он шел, а Таня и думать не думала о возможности падения. В голове у нее было другое. Там в теплой и сладкой розовой полумгле плавали тяжелые рыбы желания, такие горячие, что и без того теплые, как в тропиках, воды начинали кипеть и испаряться.
— Что? — переспросила она, вынырнув на мгновение из своего "внутреннего мира".
— Ты сказала, я должен доказать… — он дышал тяжело, но шел по-прежнему быстро. — Что я должен доказать?
— Не знаю… — наверное, ей следовало смутиться, но жар, охвативший тело, заставлял кипеть кровь и не оставлял места для других эмоций.
— Ну, вот вы и дома, моя госпожа.
А Таня и не заметила, когда и как оказалась снова в своей комнате. Притом она уже не возлежала на руках Степана, а стояла — хоть и не очень уверенно — на собственных ногах и смотрела на своего визави. А в глазах Степана…
"Но ведь не воспользовался… джентльмен!" — и в этой мысли неожиданным образом присутствовало не только восхищение галантным "денди лондонским", но и раздражение: "Ну почему мы все должны делать сами?!"
Она отступила на шаг, поводя взглядом из стороны в сторону — то ли разыскивая сигареты, то ли недоумевая, куда это ее вдруг занесло — потом еще на шаг, и повернула вправо — два шага, шаг — и влево…
— Что? — спросил Степан, глядевший в ее глаза, как загипнотизированный, и, как завороженный, следовавший за Татьяной без ясного понимания, зачем он это делает. — Ты в порядке?
— Тссс! — ответила Татьяна, обнаружив, что ее "танец" удался.
— Я…
— Молчи! — она толкнула его в грудь, и толчок этот был не таким уж сильным, но зато такого рода, что ни один мужчина не мог — просто не имел права — устоять на ногах. Не устоял и Матвеев, "бездумно" и "беспомощно" упав навзничь, тем более что за спиной его — по точному расчету Татьяны, пьяной, но не потерявшей еще разумения — находилась ее собственная кровать.
* * *
— Партия! — кий полетел на стол. При этом Кайзерину отчетливо качнуло, но она устояла на ногах, улыбнулась победно, цапнула со стойки бара, куда ее привели начавшие вдруг заплетаться ноги, рюмку с киршвассером — даже не заметив, что это не ее рюмка — и опрокинув залпом, "по-русски", обернулась к Басту, едва снова не потеряв равновесия.
— Партия, милостивые государи! — объявила она по-русски и загадочно улыбнулась. В тени ее длинных густых ресниц клубился колдовской зеленый туман.
— Партия!
— Есть такая партия! — шутливо поклонился героине вечера Виктор, и шутка его неожиданно показалась Олегу до того смешной, что он только что не заржал, как боевой конь. Но, тем не менее, он смеялся и от того, быть может, пропустил момент, когда рыжая "Лорелея" неожиданно для всех — то есть, для себя в первую очередь — начала падать лицом вперед.
Впрочем, упасть он ей, конечно, не позволил, перехватив на полпути к полу, и тут же подхватил на руки: женщина не просто так падала — она была без сознания. И вот что интересно. Как ни был пьян Олег, он отметил — разумеется, совершенно мимолетно — что стоило ей закрыть глаза, как чудо пропало, уступив место прозе жизни: на руках у него оказалась отнюдь не богиня или волшебница, а просто чертовски красивая и — что правда, то правда — пьяная как сапожник молодая женщина.
— Э?.. — Виктор, не успел понять, и пропустил, собирая шары, что тут произошло и как. И какого черта, Ольга очутилась вдруг на руках у Олега.
— Свалилась…
— А! И?
— Не знаю, — пожал плечами Олег. — Наверное, следует отнести ее в постель.
— Да, пожалуй, — согласился Виктор и, отвернувшись, начал что-то разыскивать среди выставленных в баре бутылок.
Олег постоял секунду, пытаясь поймать ускользающую мысль. Ему казалось, что это что-то важное, однако, сосредоточиться не смог.
"Ну и…" — пожав плечами, Олег пошел из биллиардной, унося доверчиво прижавшуюся к его груди женщину. А Ольга, и в самом деле, расслабилась и ровно дышала, посапывая и выдыхая теплый, насыщенный алкоголем воздух куда-то ему под нижнюю челюсть.
Веса в ней было хороших полста килограммов, а то и больше, но Баст фон Шаунбург — та еще нордическая машина: он нес женщину и даже особой тяжести не чувствовал. Впрочем, последнее, скорее всего, связано с общим алкогольным отравлением организма. Спиртовой наркоз — как учит нас военно-полевая хирургия — ничуть не хуже любого другого. Даже лучше, потому что дешевле.
Дойдя до "апартаментов" Ольги, Олег локтем отжал вниз бронзовую дверную ручку и без осложнений внес свой драгоценный груз в комнату. Но если он воображал, что Ольга-Кайзерина кокетничает, то, разумеется, ошибался. Она спала по-настоящему. Заглянув ей в лицо, Олег вздохнул и положил Ольгу на кровать. Но она не проснулась и тут. Лежала с закрытыми глазами и посапывала своим чудным носиком.
"И что теперь?" — Олег пожал плечами и с минуту просто стоял над безмятежно спавшей женщиной, ни о чем, конкретно не думая, так как голова оказалась сейчас пуста.
Потом к нему пришла мысль, что оставлять человека так — не хорошо, и Олег принялся ее раздевать. Занятие оказалось несложным, и крайне увлекательным. Однако когда женщина оказалась полностью раздета, вместо известного сорта энтузиазма, овладевающего мужчинами при виде красивых, да еще и обнаженных женщин, находящихся в пределах физической досягаемости и чуть ли не в полной их власти, — просто руку протяни, и все — Ицкович снова впал в ступор, пытаясь понять, что он забыл сделать. А забыл он укрыть Ольгу одеялом, что тут же и исправил. Не спать же ей голой, еще простудится, не дай бог.
Олег подошел к столу, где стояла початая бутылка коньяка, налил себе в рюмку, из которой, по-видимому, успела выпить еще до ужина, ныне мирно спящая в своей постели Ольга. Махнул по-русски — залпом. Закурил, еще раз взглянул на спящую женщину, и, пожав — в который уже раз плечами — вышел в коридор, не забыв аккуратно притворить за собой дверь.
"Зайти к Тане?" — неожиданно подумал он, что могло свидетельствовать об исключительной степени опьянения. На трезвые глаза, ему бы такое в третьем часу ночи и в голову не пришло. То есть прийти, конечно же, могло, но проходило бы, в этом случае, по графе сексуальных фантазий немолодого мужчины.
Олег подошел к Таниной двери и остановился, не зная, что делать дальше. То ли постучать, то ли уйти, то ли еще что, и в этот момент через массивную дубовую дверь до него донеслись звуки, легко поддающиеся вполне очевидной интерпретации.
"Hure! — зло выругался он и вдруг рассмеялся: — Зря мечете икру, сударь. Самому надо было… Впрочем, чего уж там. Кто не успел, тот опоздал, не так ли?"
Все еще посмеиваясь — то ли над собой, то ли еще над кем или чем — Олег спустился вниз, чтобы выпить, и к своему удивлению встретил там Виктора.
— Не спится? — спросил он, наливая себе чего-то, что просто первым под руку попалось.
— Да вот перегулял, — пожал плечами Виктор. — А ты?
— Есть такой анекдот, — вместо ответа сказал Олег. — Стоят трое мужиков. Мимо них проходит красивая женщина. Один другому: ты с ней спал? — Нет. А ты? — И я нет, а ты? — спрашивают они третьего. И я нет, отвечает. И тогда все трое: вот блядь!
— Это ты о ком? — удивился Виктор.
— Скорее, о чем, — усмехнулся в ответ Олег и выпил, оказалось — пастис.
"Не страшно…"
— А Ольга?
— Помнишь фильм "Клуб Коттон"? — спросил Олег, закуривая.
— Ну?
— Как Гир пьяную девушку спать укладывал, помнишь?
— Ну, так… не очень, — признался Виктор. — А что?
— А то, — усмехнулся Олег, — что та с Гиром хоть говорила…
* * *
Пробуждение было долгим и… нет, не мучительным, конечно же, но каким-то тягостным, что ли… Если бы еще знать, что она при этом имела в виду, но вот со знанием и пониманием — дела обстояли пока более чем скверно.
"HИ lЮ, fifille, t'en tiens dИjЮ une bonne; t'as eu dИjЮ ton fade, — подумала она, но мысль получилась не радостная, а скорее тоскливая. — А пить надо меньше или вовсе не пить… Ох!"
Но похмелье на то и похмелье, чтобы страдать.
"Avoir mal aux cheveux… Очень верное заме…" — она вдруг споткнулась на этом ничего не значащем, в общем-то, слове, потому что кое-что вспомнила, и воспоминание это едва не отправило ее в нокаут.
"Царица небесная!" — она подняла край одеяла и заглянула туда, в теплый полумрак "маленького ночного мира".
Ну, что сказать? Все так и было, как подсказывали чувства. Да и без этого, сейчас Таня увидела, где на самом деле находится ее одежда, включая шелковые панталоны и бюстгальтер. Все это было очень живописно разбросано по комнате, но вот предметов мужского гардероба уже не наблюдалось. Они — эти предметы — исчезли вместе с мужчиной, вызывавшим теперь, что называется, на утро, весьма противоречивые чувства. С одной стороны ей было удивительно хорошо. То есть, голова болела, и мутило, что не странно, но в тоже время и хорошо было, в том самом, первозданном смысле слова. Впрочем, ничего удивительного! Хороший секс еще никому вреда не принес. А секс по смутным воспоминаниям, и в самом деле, был хорош. Вот только… Увы, но… Разумеется Степан симпатичный мужчина, и все такое, но она его в любовники как-то не планировала. Экспромт, так сказать, случился. И что с этим теперь делать? И как быть с Олегом?
"Ох!" — вот мысль об Олеге и была той ложкой дегтя, что портила сейчас огромную бочку меда, в которой Татьяна искупалась прошедшей ночью.
Но с другой стороны, она ему что, жена или официальная любовница? Нет. А значит…
"И суда нет! Мадам, после того, что случилось этой ночью…"
— Господи, а что случилось-то? — спросила она вслух, отбрасывая одеяло и вставая с кровати. — Я… — но тут она увидела собственное отражение в зеркале и остановилась, любуясь своей фигурой.
А потом она подняла взгляд и увидела глаза своего отражения.
"Вы бы очки солнечные, барышня, надели что ли, а то… мда… "шлюха малолетняя"… а не советская разведчица".
"Впрочем, — решила она через минуту, вволю налюбовавшись самой собой "красивой". — Одно другому, кажется, никогда не мешало. Нам просто об этом все время забывали рассказать".