Глава тридцать шестая

Пока добирались до ранчо, пришлось понервничать. При первом же взгляде на Хаунда Айк понял, что тому не мешало бы как следует выспаться. Держался он исключительно на кокаине и то, как вел машину, было лучшим тому доказательством, — гнал как бешеный. Серая асфальтовая лента за окном разматывалась слишком быстро. Они ехали в «Стингрее». Позади них Фрэнк Бейкер вез в фургоне кое-какое снаряжение: доски для серфинга, гидрокостюмы. Выехали вместе, но Фрэнк быстро отстал. Мишель один раз попросила Хаунда сбавить скорость, на что тот раздраженно ответил, чтобы она не лезла не в свое дело. В этот момент машину занесло на крутом вираже, и Айк подумал, что Мишель вряд ли хорошо изучила Хаунда.

Когда они добрались до домика охраны у въезда на ранчо, было еще очень рано. Ничто не свидетельствовало о том великолепии, которое начиналось чуть ли не сразу за воротами. Откуда не возьмись на иссушенных склонах появлялся густой лес. Огромные мрачные деревья. Мох свисал с темных ветвей призрачными шлейфами. Чтобы увидеть небо, приходилось запрокидывать голову. Журчали родники. Внезапно деревья расступились, и открылась большая округлая лужайка. В конце подъездной дорожки стоял огромный дом с маленькими испанскими окнами, балконом с чугунной решеткой и черепичной крышей. Местами на стены карабкался старый, почерневший от времени плющ. И над всем царила тишина.

Хаунд притормозил у небольшого фонтана. Плескавшиеся в воде черненькие птички вспорхнули, но вскоре вернулись, и их щебетанье смешалось с журчанием источника и гулом остывающего мотора.

Они поднялись по каменной лестнице, открыли большую деревянную калитку и оказались в розовом саду. Тогда-то Айк впервые заметил, что дом находится в непонятном небрежении. Розовый сад весь зарос сорняками и грубой сухой травой, лишь на нескольких старых кустах распустились яркие бутоны, похожие на сполохи пламени.

Пройдя через вестибюль, они поднялись по устланной коврами лестнице. Майло сидел за письменным столом и разговаривал по телефону. Когда гости вошли, он кивнул и подмигнул им, но голос у него не изменился. Хаунд подвел их к окну, чтобы они полюбовались видом.

Через обильно поросший лесом каньон виднелось море; Айк догадался, что это и есть густая темная растительность, которую он видел однажды с воды. Перед ними расстилалась великолепная панорама, будто они были на вершине мира. Зеленые холмы, поросшие дикой горчицей, а в отдалении — игра всех оттенков синего. Айк услышал, как Мишель восхищенно вздохнула.

— Ну как? — раздался позади них голос.

Майло поднялся из-за стола и шел к ним; на его толстых бедрах перекатывались мускулы.

— Как красиво! — ответила Мишель. — Даже не верится. В жизни ничего подобного не видела.

— Вот и ладно, — сказал Майло, кладя руку ей на спину, — у нас масса времени. Гуляйте, получайте удовольствие. Ты, Айк, привез доску?

Айк ответил, что да. Он смотрел не на Майло, а на Хаунда. Тот стоял возле письменного стола, со скрещенными на груди руками и опущенной головой, словно глубоко задумался или заснул, но лица его Айк не видел.

Ближе к полудню он смог наконец заняться волнами. Фрэнк подвез доски и тут же куда-то ушел с Хаундом. Мишель согласилась, чтобы Майло показал ей дом. Она сказала Айку, что придет на пляж позже.

Волны были такие, что лучше и желать нельзя: от метра до полутора, при юго-западном ветре, причем с самой что ни на есть удобной для серфинга поверхностью и развернутые к солнцу. Откуда ни возьмись приплыла стая дельфинов и принялась лениво кружить, выставляя из воды спины и перекликаясь друг с другом удивительными трубными звуками. Они плавали так близко от Айка, что добраться до них хватило бы одного гребка. Чинно, строем, едва не касаясь поверхности воды, пролетели пеликаны. Чуть удалившись, они развернулись и теперь скользили вместе с набирающей силу волной. Пеликаны, играя с волнами словно заправские серферы, — подзадоривали Айка. И он, отдавшись воле убранных нежным жемчугом волн, принялся с увлечением резать доской хрусткое стекло.

Не нужно было торопиться, смотреть в оба и кричать на тех, кто не желал ждать своей очереди. Можно просто умиротворенно грести и получать удовольствие не только от процесса, но и от вида самих волн. Тогда, в свой первый приезд, он не понял, что серфинг — это не просто катание на волнах. Теперь же он осознал, что все его действия — подгребание, седлание волн и ухищрения, предпринимаемые, чтобы на них удержаться, — это единый ритуал. Все вокруг — элементы единого целого: птицы, дельфины, морские водоросли в прогретой солнцем воде и сам он тоже. Это же, наверное, тогда ощущали и два молодых человека — Престон и Хаунд. Он думал о том, что и раньше пляжи, подобные этому, были редки, как жемчужины, прибитые морем к береговой кромке. Такая находка должна была казаться невероятной удачей, обретенным навеки счастьем. А сейчас он видел мусор и пену, оставшиеся от этой мечты, и думал о том, что не только Престон и Хаунд утратили эту мечту. Пирс, вода, битком набитая серферами средней руки, весь этот балаган, который представляет из себя столица серфинга… То, в чем раньше Айк видел энергию и волю к жизни, теперь обернулось отчаянием и безысходностью, усталостью, побеждаемой только кокаином. Они все потеряли. Ныне было только падение, и не было пути наверх. Сейчас это стало очевидно — намного очевиднее, чем когда то же самое пытался объяснить ему Престон. Он тогда не понял, что Престон прав. В этом едином движении было нечто, за что можно держаться и на чем можно построить свою жизнь. И сейчас Айк был уверен, что все сложится, если только ему удастся вырваться отсюда и увезти с собой Мишель.

Мишель лежала на животе с закрытыми глазами. Айк подошел и остановился немного поодаль, думая, что она спит. Она была в купальнике, и лифчик не был застегнут. Ее ноги и руки казались тоньше, чем он их помнил. Вдоль бедер поблескивали золотистые волоски. Он снова подумал о том, чего лишился по собственной вине, и жалость к самому себе, желание все это восполнить всколыхнулись в нем, словно поднятая ветром дорожная пыль. Даже голова закружилась. Он стянул мокрый гидрокостюм и лег рядом.

Его тело было холодным и влажным, ее — горячим, прогретым солнцем. Когда он прижался к ней, Мишель вздрогнула и поежилась, а потом повернулась к нему и засмеялась.

— У тебя хорошо получается, — шепнула она, — я смотрела.

К ее коже прилипли песчинки, особенно там, во влажных белых ложбинках под грудями, хоть она и лежала на полотенце. Он приблизил к ней лицо и взял в рот сосок, чувствуя на языке эти крошечные песчинки. Айк водил губами по ее телу, пробовал на вкус кожу. Она выгнулась под ним, и солнце ударило ему в спину. Стаскивая с нее купальные трусики, он ощутил ее пальцы в своих волосах, и вот уже они оба — обнаженные на белом прямоугольнике полотенца. Айк целовал ее в лицо и чувствовал, как она ведет его в себя. Он кончил почти сразу и еще долго содрогался всем телом, как если бы излил в нее всего себя. Айк закрыл глаза и прижался лицом к россыпи светлых волос, слушая, как, зажатое в тиски между их телами, колотится его сердце. Он все еще не вышел из нее и слегка шевелился в ней, словно ему было мало, но вдруг его внимание отвлекла боль в виске — будто кольнуло кожу. Айк поднял голову. В волосах Мишель, рассыпавшихся по полотенцу золотистым ореолом, внезапно мелькнуло что-то белое. Слоновая кость. Красивая вещица в восточном стиле, из слоновой кости — изящный аллигатор с пастью длиной в две трети его туловища держал в зубах золотисто-рыжие волосы Мишель. Так же как когда-то — угольно-черные пряди Эллен Такер.

 

Глава тридцать седьмая

Он все еще не выходил из нее, но словно окаменел. Айк смотрел на гребень не отрываясь и вдруг почувствовал, что она тоже смотрит — смотрит на его громадную, на все плечо татуировку, и на лице ее смешались изумление и ужас. Такое же, вероятно, выражение лица было и у него.

Их глаза встретились. Поначалу они не произнесли ни слова, а когда хотели заговорить, услышали звук покатившегося камня. Взглянув вверх, Айк увидел блестевшие на солнце доски для серфинга и две фигуры, осторожно спускающиеся по длинной извилистой лестнице. Хаунд Адамс и Фрэнк Бейкер пришли проведать здешние волны.

Пока они добирались до пляжа, Айк успел снова натянуть гидрокостюм. Черно-красный неопрен еще не успел просохнуть, и холод, казалось, пронзил его тело до самых костей.

Мишель тоже занервничала, надела купальник, натянула шорты. Одевшись, они молча сидели рядом на песке, чувствуя, что обретенная мгновение назад гармония утрачена. Гребни. Татуировка. Он все понял по одному ее смущенному взгляду, но, не доверяя своему голосу, предпочел смолчать. Она смотрела на него, и Айк чувствовал под ладонью ее прохладную руку. Но он так и не повернулся к ней, и рука выскользнула.

Фрэнк и Хаунд шли по песку уже совсем рядом.

— Эти гребни, — с трудом выговорил Айк, — откуда они у тебя?

— Майло подарил, по-моему красивые.

В голосе ее было что-то напряженное, будто она защищалась, а когда он наконец взглянул на нее, то увидел, что Мишель отвернулась и смотрит на море.

— Отличные волны.

Это сказал Хаунд. Айк кивнул. Фрэнк уже положил на воду доску, улегся сверху и принялся энергично грести, двигаясь по танцующей на воде солнечной дорожке.

Мишель резко поднялась, заслонив на мгновение Айку солнце, и стряхнула прилипший к ногам песок.

— Я иду назад, в дом, — сказала она и потом, словно подумав, прибавила: — Тебе стоит посмотреть его, Айк. Я такого еще не видела. В подвальном этаже устроен настоящий кинотеатр.

Айк почувствовал, что говорит она, просто чтобы не молчать в присутствии Хаунда. Интересно, заметил ли это Борзой и сколько времени простояли Фрэнк и Хаунд на верху лестницы?

Он смотрел, как Мишель идет по пляжу. Когда она скрылась из виду, Хаунд опустился на песок и улыбнулся. Усталость его как рукой сняло, он так и кипел энергией, глаза поблескивали, будто два прохладных темных камушка. Впрочем, глаза не подходили к его лицу — бледному, с заострившимися чертами, усталому и изможденному, как и прежде.

— Еще не отпраздновал наступление утра, брат? — спросил он ровным, спокойным голосом и положил руку на плечо Айка. — Ну, я пошел.

Хаунд зашагал по песку к воде. Айк прищурился на белую пену, собравшуюся возле прибрежного рифа, Встав, он почувствовал, что от занятия сексом у него подкашиваются колени. Он постоял, глядя, как Хаунд гребет сквозь накатившую волну, потом взял свою доску и пошел к воде. Шел словно во сне, все его мысли были заняты костяными гребнями. Лишь войдя в воду и ощутив под ногами мелкие острые камешки, Айк поймал себя на том, что говорит вслух и слова его уносит ветер.

Она была здесь, и они все знали, знали с самого начала. Эта мысль поразила его. Начав грести, он повторял ее вслух еще и еще, повторял даже тогда, когда его накрыла пенная гряда. Это было единственное, о чем Айк мог сейчас думать.

Они пробыли в воде около часа, Хаунд говорил, что ранчо похоже на Мексику, что здесь у волн тоже есть свой ритм, к нему надо приноровиться, и тогда ты и твоя энергия станут частью единой гармонии моря. Он много чего говорил, и нередко это удивительным образом совпадало с тем, что думал Айк. Но, облаченные в слова, мысли эти становились чужими. Может быть, потому, что их нельзя было выразить словами? А может, оттого, что голос Хаунда, звучавший слишком глухо и бесстрастно, напомнил Айку о тех временах, когда его обладатель вещал, сидя по-индийски на полу своей гостиной, или пускался в научные рассуждения, а люди приходили и уходили, и даже забалдевшие от кокаина сопливые девчонки понимали, что все это — чушь собачья. Айк, заметив, что Фрэнк Бейкер решил кататься один несколько поодаль, в конце концов тоже повернулся спиной к Хаунду. Не дослушав начатой им фразы, он погреб влево — туда, где когда-то они ловили волны с Престоном и где никто не будет ему мешать думать.

Выйдя из воды, они поднялись по лестнице. Впереди шел Хаунд, за ним Фрэнк, а потом Айк. Земля под ногами была холодная и влажная, из спускающихся террасами садов пахло цветами. В первом же саду они встретили Мишель и Майло. Одетый для тенниса Майло сидел, водрузив на соседний стул свои короткие толстые ноги. Солнечные очки в тонкой оправе полностью скрывали его глаза. На Мишель было легкое белое платье, которое Айк прежде не видел. Перед ней на ажурном белом металлическом столике стоял бокал с коктейлем. Положив на столик руку, она смотрела куда-то вдаль, на деревья. Маленький прямой носик, изогнутая бровь — он всегда считал, что такой изгиб придает ей слегка высокомерный вид, — собранные на затылке волосы, придерживаемые гребнями… Она даже не взглянула на него.

— Вернулись, морские волки? — заулыбался Майло и отсалютовал им бокалом. — Как волны?

— Нормально, — ответил Хаунд.

Айк ничего не сказал, он не сводил глаз с Мишель. Фрэнк и вовсе не стал задерживаться.

— Рад, что вам понравилось, — проговорил Майло, — очень хорошо. Ну, готов к работе?

Наконец до Айка дошло, что к нему обратились. Он машинально кивнул, последний раз посмотрел на Мишель и глянул в маленькие черные дырочки, в которых прятались глаза Майло.

— Там, в доме, список, — сказал Майло, — кое-что, что хотелось бы сделать до приезда гостей. Еще там для тебя приготовлена одежда. Хаунд покажет.

Айк повернулся и вслед за Хаундом пошел к дому.

 

Глава тридцать восьмая

Остаток дня он провел во дворе, сгребая листья, подметая дорожки.

— Майло последнее время был в Европе, — объяснил Хаунд, — нужно здесь прибраться.

Айк работал механически, его мысли были заняты совершенно другим. Была ли здесь Эллен, как он сперва решил? Или она оставила гребни в другом месте — на яхте, в Мексике? И зачем было дарить их Мишель? Неужели это дикое совпадение? А может, западня? Случайно подняв глаза, он увидел, что Фрэнк и один из самоанцев складывают в грузовичок какие-то ящики. Затем они направились к берегу, и Айк решил пойти за ними. Он перестал мести и оглянулся, чтобы убедиться, что поблизости никого нет. Облокотившись на чугунную решетку, на балконе стоял Майло. Заметив, что Айк смотрит на него, он поднял руку. Айк ответил на приветствие и вновь заработал метлой возле выбеленной солнцем стены, увитой плющом, таким старым, что листья у него совсем потемнели, а стебли были толстые, как древесные ветви.

Покончив с уборкой, он прошел в кабинет Майло и нашел там оставленную для него одежду: белую рубашку с рюшами, черные брюки, носки и туфли. Приняв душ, Айк оделся. Все вещи ему на диво подошли, да и вообще такой красивой одежды у него еще никогда не было.

Он стоял у окна и смотрел, как солнце спускается в океан. Оно быстро катилось по небу алым шаром и понемногу меняло форму, мельчало и каплями стекало в море. Закат всегда его завораживал. Айк смотрел не отрываясь, пока в дверь не постучали. Он надеялся, что это Мишель, но в комнату вошел Хаунд. Лежащая на подоконнике рука Айка инстинктивно сжалась в кулак.

Комнату освещало лишь тусклое красноватое зарево, похожее на цветомузыку в дешевом ресторанчике, но Хаунду, казалось, это нравится. По затянутому ковром полу он подошел к Айку.

— Здорово, да?

Он помедлил немного. Ему, похоже, хотелось, чтобы Айк еще раз взглянул на багровеющие в закатном свете деревья, море и кроваво-красную полоску, оставшуюся от солнца. Тот так и сделал. Хаунд продолжал:

— Когда мы с Престоном учились в старших классах, бывало, тайком наведывались сюда и ловили волны. Я первый открыл это место. Ты бы видел лицо Престона, когда он приехал сюда в первый раз! Мы разбили лагерь на холмах, почти на том самом месте, где вы с ним бросили свои доски. — Хаунд сделал паузу. Айк молчал, глядя на догорающий закат. — Мы часто сидели там и разговаривали о местах, куда хотели бы поехать, о том, как, наверное, здорово иметь такое ранчо. Что еще надо от жизни, верно?

Айк вспомнил, как впервые приехал на ранчо и увидел пустынный пляж. Он чувствовал то же самое.

— С Майло мы познакомились довольно быстро, — продолжал Хаунд. — Я расскажу тебе, как все вышло. У нас с Престоном был наготове план отступления. Мы нашли расщелину в холме. Она начиналась у того места, где мы серфачили, и шла почти по прямой до самых ворот и маленькой дорожки, по которой ездили ковбои. Там все заросло кустарником и шалфеем, но мы привезли мачете и прорубили тропку, а возле пляжа оставили все как было, чтобы ковбои не догадались.

Айк снова вспомнил прижавшегося к земле Престона и его вопрос, сумеет ли Айк сам найти грузовик.

— Там ты и прошел той ночью.

Хаунд кивнул.

— Сработало превосходно. Но я не рассказал, как мы встретили Майло. В тот день был сильный ветер и волны метров по пять. Мы были в воде и увидели на холме ковбоев. Они смотрели на нас, потом залезли в грузовик и начали спускаться. Мы не знали, что делать. Вообще-то дорога с холма довольно длинная и непростая, и мы решили, что успеем взять парочку волн, а потом скоренько вернуться и укрыться в лощине. Но вышло так, что взять волны было сложно. Они были огромные. Этакие горы!

Он помолчал, словно припоминая те волны. Айк представил Хаунда и Престона такими, какими они были на фотографии.

— Престон всегда был немного лучше меня, — снова заговорил Хаунд. — Тогда мне не нравилось это признавать, но так было. Вот и в тот день тоже. Он взял такую волну, что я глазам поверить не мог. К ним было трудно даже подобраться — слишком крутые. Приходилось, что называется, когтями цепляться. Но Престон справился. Внезапно я увидел его голову над самым гребнем и понял: у него получилось. Времени было в обрез, и я решился. До сих пор не знаю, можно ли вообще было взять ту волну, но я таки рискнул. — Хаунд даже содрогнулся, вспомнив свою попытку. — Может, мне просто не хватило воздуха, но, так или иначе, выплыть было очень трудно, и на это ушло много времени. Когда я вылез из воды, пикап был уже на пляже и меня поджидало трое ковбоев. У одного был топор. Мне еще не доводилось встречаться на ранчо с охранниками, но я не раз слышал рассказы о том, как они отнимают доски… Да еще по шее надают. Я так устал, что еле-еле выбрался на берег. Престона не было видно, и я подумал, что он ушел в лощину и мне теперь придется туго. Помню, как пытался подняться, а тот урод с топором толкнул меня на песок и двинул в скулу своим сапожищем. И тут появился Прес. Он, оказывается, добежал до грузовика, бросил доску и вернулся обратно с монтировкой.

Хаунд хмыкнул, а у Айка появилось ощущение, что это один из тех редких моментов, когда Борзой не вешает ему лапшу на уши, не играет в кошки-мышки, а просто рассказывает. В такие моменты в нем было даже что-то привлекательное. За коварством и лицемерием проступали черты того паренька, закадычного приятеля Престона.

— Он тогда не был таким громилой-неандертальцем, как теперь, — продолжал Хаунд, — но уже был высокий и сложен как молотобоец. Он дал тому парню с топором монтировкой по башке. Мне даже показалось, что он его прикончил. Ну, до этого-то не дошло, но двум другим сразу расхотелось иметь с нами дело. Я вырвал у одного из них дубинку, и вдвоем мы прогнали их с пляжа. Потом залезли в их же собственный пикап и поехали оттуда прочь. Когда мы добрались до ворот, там уже стоял этакий коренастый мужик в тенниске и целил в нас из двустволки, а за спиной у него было еще с полдюжины ковбоев. Вот так и произошло знакомство с Майло Траксом. Забавно, но, как выяснилось, мы произвели на него впечатление. Он наблюдал всю сцену в полевой бинокль. Впервые его ребята так позорно ретировались. А еще ему не приходилось видеть, чтобы вот так запросто брали пятиметровую волну. Он пригласил нас в дом, в самое свое логово, старик. Вот сюда. В эту комнату. Мы сидели здесь, смотрели сверху на океан и курили сначала наше с Престоном зелье, а потом то, чем угостил Майло. — Хаунд помолчал и взял стакан со спиртным. — И так, слово за слово, слово за слово… В общем, когда мы вечером уехали с ранчо, у нас в карманах были собственные ключи. Собственные ключи, Айк! Мы были на седьмом небе!

Айк повернулся к окну. Солнце уже зашло, осталась только розоватая полоска на горизонте. Море было густо-багровым, деревья потемнели, посуровели, и из-под ветвей заструилась тончайшая дымка. Он не знал, зачем Хаунд ему все это рассказывает. У того всегда было что-то на уме. Но Айк устал от его уловок и сам устал хитрить.

— Твоя сестра, Джанет, — с расстановкой проговорил он, — ты брал ее сюда?

Хаунд медлил с ответом; казалось, Айк впервые застал его врасплох.

— Да, — сказал он наконец.

— И в Мексику тоже?

— Да.

— А Эллен Такер? Ты возил ее сюда или только в Мексику?

Айк весь напрягся, совсем как тогда, когда они мчались с Престоном по шоссе к краю пропасти. Первоначальное изумление Хаунда стало понемногу проходить, в глазах засветилась усмешка.

— Ты все неправильно понял, брат, — сказал он. — Я никуда не возил твою сестру, но, может, она поехала в Мексику сама. Возможно, она до сих пор там.

Он, уже не скрываясь, улыбнулся.

— И ты все время знал, что она моя сестра?

— Нет. Не все время. Она говорила что-то о брате, но у меня сложилось впечатление, что ты старше. Однажды я увидел тебя возле «Клуба Таити». Потом ты слонялся по пляжу, торчал там целыми днями, как нарыв на пальце. Затем пришел на мою вечеринку. Этакий надоедливый прыщ из деревни. У меня уже разыгралась паранойя. Я начал думать, что Эллен или преувеличила, или есть еще какой-то брат. В тот вечер, когда ты в первый раз был у меня дома, я прощупал почву, и твои ответы меня удовлетворили. Потом прошел слух, что у тебя сперли доску. Я навел справки о найденной на ранчо доске и в конце концов вышел на того парня, который тебе ее продал. — Хаунд засмеялся. — Престон нагнал-таки на него страху. Он и тогда еще трясся — боялся, что чокнутый байкер может вернуться.

— Почему же ты ничего не сказал?

Хаунд все еще улыбался, но уже неприятной, высокомерной улыбкой.

— Игра делает жизнь интересней. Я же видел, что ты играешь. Ну и пусть себе играет, подумал я. А с чего ты взял, что твоя сестра ездила со мной в Мексику?

Айк смотрел в улыбающееся лицо Хаунда и не знал, что сказать. Стоит ли упоминать про гребни? Или про парня в белом «Камаро»? Снова эта игра в кошки-мышки. Но что-то подсказало ему, что о гребнях лучше промолчать — по крайней мере пока.

— Один парень приехал к нам в пустыню и сказал, что Эллен была в Хантингтоне, потом уехала в Мексику, а обратно не вернулась.

— Он сказал, что она уехала со мной?

Айк тщательно подбирал слова.

— Нет, только, что она уехала и ты можешь знать, что с ней сталось.

— И кто был этот парень?

— Я его не знаю.

Казалось, Хаунд искренне удивился.

— Похоже, тебе солгали, брат. Зачем, не знаю. Твоя сестра сбежала, Айк. Сбежала от пустыни, от родственников, которые ее воспитали, дай от тебя тоже. — Он сделал многозначительную паузу. — Она бывала у меня, и мы хорошо проводили время.

— Точно так же, как с Джанет?

Айк снова почувствовал возбуждение, но ему не нравилось, в какую сторону повернулся разговор. Снова Хаунд мешал коктейль из лжи и полуправды. На это он был большой мастак. Айку безумно хотелось стереть с его лица поганую улыбочку. Вопрос сработал. Хаунд шагнул вперед, едва не насев на Айка, но улыбка пропала.

— Забавляешься? — спросил он. — Не знаю, что тебе известно о Джанет и кто тебе это рассказал, но я скажу кое-что о ней — и о твоей сестре. И о Престоне тоже, раз уж на то пошло. Все они выбирали, и выбрали. Выбрали свои собственные дорожки, то, что им больше нравилось. Твоя сестра могла остаться. Она мне нравилась. Но она решила по-другому. Джанет тоже.

— И что она решила?

Выговорив это, Айк понял, что его вопрос может быть отнесен как к Эллен, так и к Джанет. Оставалось ждать, что скажет Хаунд.

— Она решила умереть, — тихо проговорил Хаунд. — Она выбрала смерть, потому что боялась жить. В Мексике ей вдруг показалось, что все слишком сложно. На самом деле ничего особенного не произошло, разве только в ее голове. — Хаунд показал на свою голову и пожал плечами. — Не было ничего сложного, просто тогда все было нам внове. Это была эпоха открытий, брат, и Джанет была с нами. Джанет раскрепостилась, она давала и отдавалась, но не умела остановиться и подумать. Она перестала слушать свое сердце. Это ее и убило.

В комнате воцарилось молчание. Хаунд смотрел мимо Айка, куда-то в черноту за окном.

— Может быть, теперь ты лучше поймешь, о чем я пытался сказать тебе тогда, в твоей комнате. Вот что бывает, когда позволяешь другим думать за себя. Это все сидит здесь. — Он довольно сильно ткнул Айка в грудь. — Большинство людей проживают жизнь, вечно прячась от самих себя. И поэтому — и еще потому, что такие люди и устанавливают правила, — это одинокий путь, Айк. Ты проходишь его один, и это порой бывает очень трудно, так что можно не выдержать. Я знавал таких, которые не выдерживали и на полпути теряли веру. Вот так и моя сестра. А Престон и подавно. Джанет сломалась на том, что не знала, кто отец ее ребенка. — Он снова пожал плечами. — Вот что я пытался втолковать тебе с самого начала. Это твой путь, брат. И твой выбор.

Айк медлил, ожидая, что Хаунд будет еще продолжать про свой путь в жизни и про выбор, но тот молчал. Он отвернулся от окна, прошел в глубь комнаты, а когда снова повернулся, в его голосе уже звучали самые будничные нотки.

— Знаешь, Майло ты понравился, — сказал он, — и ты хорошо зарекомендовал себя этим летом. Правда, с одним маленьким исключением, но на него можно закрыть глаза. Я имею в виду, мы неплохо сработались, верно? Мне нужен свежий человек в магазине — не просто торчать за прилавком, а чтобы за всем присматривал. Я собираюсь уехать на некоторое время и хочу быть уверен, что в мое отсутствие дело будет в надежных руках.

— А как же Фрэнк?

Хаунд в который раз передернул плечами. Его ответ поразил Айка:

— Фрэнк — неудачник. Да, он ведет торговлю. Это все, на что он способен. И так было всегда. Скажу тебе еще кое-что. У Фрэнка Бейкера даже нет собственного ключа от ранчо. А тебе я могу устроить. Я не шучу, брат. Ты получишь собственный ключ и все это великолепие. — Он широким жестом указал на темное окно, за которым уже не было видно ни деревьев, ни океана, и Айку показалось, что он имеет в виду одну только тьму. — Но помни, о чем я тебе говорил, брат. Ты должен сделать выбор. Подумай об этом.

Айк остался в кабинете Майло Тракса один. Хаунд оставил дверь приоткрытой, и проникший в щель желтый лучик лег на ковер и потянулся к лакированным туфлям Айка.

 

Глава тридцать девятая

Айк подошел к столу и включил лампу. Свет превратил окна в зеркала, и он увидел в них свое отражение. Хорошо одетый незнакомец. Что если он сделает выбор прямо сейчас? Что если Майло вернется и увидит на полу два комплекта дорогой одежды, а Айк и Мишель в это время уже будут далеко. Спуститься к пляжу, а оттуда — по лощине. Кое-какие деньги в Хантингтоне у него еще остались. На билеты хватит. Утром они куда-нибудь уедут. Неважно куда. Какая разница? Если Престон что-нибудь выяснит, то даст знать. Байкер ведь так ему и советовал. Он вышел из комнаты и направился к холлу.

Оказалось, что вечеринка уже началась. В одном из внутренних двориков играла музыка. Дом наполнился голосами. Почти все они были ему незнакомы, но голос Майло он узнал. Голос доносился откуда-то снизу, совсем близко. Айк шагнул на балкон и глянул через перила.

Прямо под ним был каменное крыльцо, на котором он, Хаунд и Мишель стояли сегодня утром. Сейчас там было четверо мужчин: Хаунд, Майло и еще двое неизвестных. Один, тучный, со смуглой кожей, стоял немного в стороне, уперев руки в бока. Другой был высокий, худощавый, но жилистый, загорелый, с седыми волосами чудесного серебристого оттенка. На нем были белые слаксы и синий пиджак. Эти двое, судя по всему, только что прибыли, и Майло с Хаундом вышли к ним навстречу. Они прошли возле балкона, и Айк прекрасно расслышал их разговор.

— Да, этим занимаются, — проговорил Майло. — Все будет в порядке.

Седой кивнул. Голос у него был тише, чем у Майло, и звучал многозначительно.

— Эти люди, — проговорил он, — то, что нам нужно?

— Да, конечно. Некоторые, во всяком случае.

— Но их можно контролировать?

Мужчины уже зашли под балкон, и Айк их больше не видел.

— Я крепко полагаюсь на Хаунда, — сказал Майло, — не беспокойся. Думаю, тебе понравится.

Седой говорил что-то еще, но слов Айк разобрать не мог. Он немного постоял у перил и уже собрался уходить, когда снова появились Хаунд и Майло. Двое приезжих шли за ними. Рука Майло лежала на спине Хаунда. Странный это был жест. Майло вел Хаунда так, как мужчина может вести ребенка… или любовницу.

Айк быстро отступил от перил и зашел в дверь на дальнем конце балкона. В помещении было темно, и пришлось подождать, пока привыкнут глаза. Он не знал, что и думать. Снова и снова мысленно возвращался к только что увиденной сцене: Майло и Хаунд в дверном проеме, рука Майло на бедре Хаунда. Мишель говорила ему на яхте, что Хаунд не принимал участия в собственных «увеселениях». Пожалуй, все совпадает. Интересно, что сказал бы на это Хаунд? Наверняка привычно запудрил бы ему мозги. А может, Айк ошибается, и это ничего не значит?

Где-то было открыто окно. Он почувствовал прикосновение влажного ветерка, принесшего запах моря и аромат бугенвиллии. Вдоль по коридору виднелось несколько дверей, одна из которых была приоткрыта. Айк подошел к ней, остановился, негромко окликнул. Никто не отозвался, и он вошел внутрь.

В просторной комнате было темно, впрочем, немного света проникало через открытые раздвижные двери. За ними виднелся маленький балкон. Айк различил кровать, комод, ночной столик, кресла. Сильно пахло цветами из сада. Он уже собирался уйти, когда заметил в стенном шкафу что-то белое. Летнее платье. Сначала ему показалось, что это то самое, что было сегодня на Мишель, но, приглядевшись, понял, что ошибся. Покрой был немного другой. Почти тут же он заметил еще одно белое платье, переброшенное через спинку стула и тоже похожее на платье Мишель. Айк заглянул в стенной шкаф. Там было полно женской одежды, точнее, девичьей — в покрое и стиле было нечто, предполагавшее, что обладательница такого платья молода. Роясь в шкафу, он ощущал исходивший от ткани легкий холодок.

Затем он перешел к комоду. Сверху лежали мелкие туалетные принадлежности — щетки для волос, ручное зеркальце. Открыв ящик, Айк увидел, что в нем полно украшений — браслеты, заколки. Он пропускал их сквозь пальцы, слушал, как они постукивают по деревянному днищу, и внезапно представил Майло Тракса, делающего то же самое. Вот он перебирает безделушки и достает костяные гребни — самые красивые, самые дорогие из всего, что было в ящике. Да, все проще простого — гребни не были предназначенной для него ловушкой. Хорошо, что Айк не сказал о них Хаунду Адамсу. Хотя бы раз внутренний голос его не подвел. И в этот момент ему вдруг все стало ясно — он в мышеловке. Айк не понимал, как не осознавал этого раньше. Как сразу не распознал зло, грозившее ему в этом доме. Его все время что-то отвлекало. Сегодня, например, он думал только о том, как бы поговорить с Мишель, уберечь ее от гибельной поездки в Мексику. Уберечь. Господи ты боже мой, да ведь Эллен Такер никогда и не ездила в Мексику! Престон был прав — тот парень в белом «Камаро» солгал. Или просто заблуждался. Но сейчас это не имело никакого значения. Он догадался еще на пляже, что Эллен была здесь. И именно здесь-то все и произошло. Вечер у Майло. Ранчо и было концом пути.

 

Глава сороковая

Теперь комната казалась ему похожей на гробницу. Когда Айк прикрыл за собой дверь, ему почудилось, что в ней осталось что-то от него самого.

В дальнем конце коридора были ступеньки и дверь во двор. Выйдя наружу, он ощутил влажный ветерок, немного охладивший его горящее лицо. Айк прошел через темный сад, завернул за угол и оказался в одном из внутренних двориков, где собирались гости.

Их набралось уже порядочно. Некоторые сидели в плетеных креслах, другие — прямо на земле. Айк поискал глазами Мишель. Гости были разных возрастов — и помоложе, и постарше, но большинство — примерно ровесники Хаунда. Тут Айк снова вспомнил о подслушанном разговоре, о вопросе седовласого, всели под контролем, и об ответе Майло, что он полагается на Хаунда.

Многие гости были одеты довольно скромно — в джинсы, мексиканские вязаные свитеры или джинсовые куртки, но на некоторых были показавшиеся Айку роскошными вечерние наряды. Судя по всему, одежда играла не последнюю роль в том, как расположились гости. Скромно одетые расселись прямо на цементном полу патио. Среди них Айк заметил Хаунда, оживленно беседовавшего или спорящего с толстым лысым мужчиной, которого он прежде не видел. Айк был слишком далеко и слов не разобрал, но обратил внимание, что собеседники энергично кивают и жестикулируют. Сидящие рядом с интересом следили за их разговором. Одетые поизящнее разбрелись по саду и образовали собственные группки, хотя кое-кто из них тоже подошел послушать.

Айк приметил и тех двух мужчин, которых встречали Майло и Хаунд. Шевелюра седовласого сияла в неярком свете. Самого Майло Айк не видел. Дом и сад наполнили звуки музыки. Из-за тумана было сыро, и листья блестели от влаги. Айк еще раз убедился, что Майло среди гостей нет, и шагнул назад, в тень.

Он никак не мог найти Мишель. В дом через двор идти не хотелось. Айк боялся столкнуться с Майло или Хаундом — непонятно, чего от них можно ожидать, Одежда тяготила. Она немного походила на туалеты некоторых гостей, и в том, что он надел ее, была некая уступка, почти согласие стать человеком Майло.

Айк искал дверь, из которой недавно вышел, и тут услышал в отдалении звук заводимого мотора. Он помчался по узкой дорожке и истертым каменным ступенькам наверх, к большой полукруглой лужайке, и прибежал как раз вовремя: из тумана надвигались горящие фары. Когда фургон повернул, Айк увидел за рулем Фрэнка Бейкера. Тот, должно быть, заметил его, потому что фургон немного замедлил ход и Фрэнк повернул голову. Их разделяло не более четырех-пяти метров, но было слишком темно, и выражения лица Фрэнка он не разобрал. Видны были только светлые волосы, влажные и зачесанные назад, точно как в тот день, когда Айк видел его в переулке с Престоном.

Фургон так и не остановился. Лицо отвернулось, утонуло в тени, и вот уже видны только мелькающие среди деревьев задние фары. Шум мотора становился все тише и тише, пока наконец его не поглотил лес и царящее вокруг молчание.

Наконец он нашел ее. Мишель была в просмотровом зале под домом, о котором ему говорила. Три дюжины кресел, экран и небольшая сцена. Кинозал был совсем маленький, но в остальном ничем не отличался от настоящего. Стены были скрыты тяжелыми бархатными занавесями, за ними виднелась лепнина — всевозможные завитушки и охотящиеся кошки и львы, из пастей которых лился мягкий голубоватый свет. Мишель была одна. Девушка сидела спереди, у прохода, закинув одну ногу на подлокотник кресла, так что задралось белое платье. На колене она придерживала бокал со спиртным, и, когда она взглянула на Айка, вид у нее был сонный и смурной.

— Ну как, — спросила она, когда он сел рядом с ней, — правда, красивая комната?

— Мишель, нам надо ехать, сейчас же.

Она непонимающе заморгала:

— Он мне велел ждать здесь. О чем это ты?

Айк инстинктивно глянул на тяжелые дубовые двери в конце прохода.

— Я говорю, что нам надо уехать, тебе и мне, и как можно скорее.

Он взял ее за руку.

— Просто послушайся меня, ладно? Я тебе потом все объясню. А сейчас надо идти.

Мишель вжалась в кресло.

— Почему это еще…

— Потому, что здесь творится что-то странное, — заговорил он торопливо. — Помнишь, мы думали, что моя сестра отправилась в Мексику, как рассказывал тот парень? Ну вот, я приехал сюда, потому что боялся за тебя. Я не хотел, чтоб ты ехала, и должен тебе рассказать, что узнал. Она не ездила в Мексику, Мишель, Эллен туда не ездила. Они привезли ее на ранчо и сделали с ней что-то такое…

Айк сильно сжал ее руку, и она попыталась вырваться. Он не пускал, девушка закричала. Тогда он наконец отпустил ее, и Мишель принялась растирать запястье.

— Господи, — проговорила она, — да подожди ты минутку. Хаунд ведь знает, зачем ты здесь, знает, что ты брат Эллен. И это не я ему сказала.

— Ему уже давно все известно, я с ним только что говорил.

— Он сказал, она была в Хантингтоне, но потом уехала. Он считает, что она сбежала из дома и не хочет, чтобы ее искали — чтоб ты ее искал. А ты не можешь с этим смириться, ну и наделал глупостей.

— И ты поверила?

Она по-прежнему сидела, обхватив запястье, и смотрела в пол.

— Не знаю. Я не знаю, чему верить. В одном ты был прав. Помнишь магазин, где работала Эллен? Я еще хотела туда сходить, но ты сказал, без толку. Так оно и вышло. Хозяйка сказала, что не знает, куда делась твоя сестра. Еще она сказала, что когда Эллен уехала, то даже не взяла деньги, которые ей причитались. Сумма, конечно, совсем не большая, но, если мы сообщим адрес, хозяйка их вышлет по почте. Я все хотела тебе об этом рассказать, да возможности не было.

Айк молчал, думая о том, что сказала Мишель.

— Но я правда не знаю, — проговорила она, — ты вел себя как последний придурок…

Айк протянул руку и выдернул у нее из волос костяной гребень. Она легонько вскрикнула и поднесла к голове руку. Айк приблизил гребень к ее лицу.

— Видишь? — сказал он. — Это ее гребень. Эти чертовы гребни принадлежали Эллен! Ей подарила их мать, и они всегда были с ней. Послушай, я случайно видел одну фотографию. Хаунд продает их парням-наркоманам. Мне не удалось как следует рассмотреть, но там была девушка… вся в крови. — Он потряс головой. — Не знаю как, но все это дерьмо как-то связано. Съемки, которые делает Хаунд, и то, что он любит знакомиться с убежавшими из дому девушками. Я видел на яхте видеопленки. Думаю, что Хаунд целое лето устраивает эти чертовы съемки, а затем показывает отснятое Майло. Они ищут кого-то — кого-то, кто бы им подошел. А потом привозят сюда. Майло устраивает прием. Ты хоть осмотрелась внимательно? Они ведь могут творить тут все, что захотят, и никто никогда не узнает. Я только в одном уверен: готовится что-то плохое, Мишель. Здесь, на этом ранчо. Хаунд вел себя очень странно, впрочем, он всегда такой, но речь шла о выборе — если я правильно выберу, то смогу стать его партнером или вроде того. Но я не хочу становиться его партнером, Мишель. Я уже все выбрал, и Хаунду мой выбор не понравится. Поэтому нам надо уехать. И тебе и мне. Прямо сейчас.

Теперь она смотрела на него внимательно. Айк не был уверен, что она полностью поверила ему, но времени на разговоры не оставалось. Он встал и потянул ее за собой. Нога у нее соскользнула с кресла, бокал упал и разбился.

— Айк… — начала она, но не закончила. Дверь с мягким шорохом отворилась.

— Не сбежали? — раздался негромкий голос. Айк обернулся и увидел Майло и Хаунда. Майло держал что-то похожее на катушку с пленкой. За спиной у него виднелись седой мужчина и его тучный смуглокожий приятель.

— Не правда ли, прекрасная пара? — спросил Майло.

Никто ему не ответил.

Айк почувствовал, как в груди что-то сжалось. Он взглянул на Мишель. Девушка по-прежнему смотрела на него, глаза ее прояснились. Но было уже поздно.

Четверо мужчин приблизились. Хаунд держал темную кожаную сумку. Седой не вынимал рук из карманов своего синего пиджака. Он улыбался. Хаунд встретил взгляд Айка, но выражение его лица не изменилось — осталось все таким же безучастным, и через мгновение он отвернулся к сцене и бархатным драпри. О том, как Хаунд это проделал, принято говорить «умываю руки». Ведь он уже сделал Айку свое предложение и к тому, что случится сейчас, не имеет никакого отношения. Так, по крайней мере, Айк его понял.

— Я собирался предложить вам немного взбодриться и сыграть в кино, — проговорил Майло. — Вы оба просто созданы для экрана. И вы будете сниматься, уверяю вас.

Седой смотрел на Майло и улыбался.

— Меня всегда интересовало, как ты это устраиваешь, — сказал он.

Хаунд расстегнул сумку и достал иглу, шприц и эластичный шнур.

— Что это? — спросила Мишель. — Кокаин?

— То, что доктор прописал, — ответил Майло. Теперь он смотрел на Айка. — Верно ведь?

Айк не ответил. Повернувшись боком к Майло и его дружкам, он пристально смотрел на Хаунда. Тот был занят содержимым сумки. Наконец он поднял голову, и взгляды их встретились. И снова его лицо осталось абсолютно безучастным, словно Айк был совершенно чужой, незнакомый ему человек. Но Айк уже знал. Он знал, что сейчас скажет, и надеялся только, что ему удастся совладать со своим голосом, чтобы тот не дрожал. Сердце у него гулко колотилось, так, что было трудно дышать.

— Не будем мы это, — сказал он, глядя на Хаунда. — Ни я, ни она. И сниматься не будем. Мы уходим. Прямо сейчас.

Говоря так, он знал, что это неправда, но ему нужно было, чтоб эти слова прозвучали. Он даже потянулся к Мишель, словно собирался взять ее за руку и сейчас же увести отсюда.

Он услышал, как тихонько прищелкнул языком Майло, и подумал, что тот, наверное, чуть огорченно покачивает головой. Но Айку не хотелось отводить глаз от Хаунда, лицо которого теперь приобрело усталое выражение, как тогда в кабинете Майло. На Айка он не смотрел и аккуратно укладывал в сумку то, что прежде оттуда достал. Потом поставил ее на кресло и поднял голову. На мгновение их взгляды встретились. И тут Хаунд его ударил.

Это произошло так быстро, что в первое мгновение Айк ничего не понял. Понял лишь, что случилось что-то дурное и он падает. Он упал на колени, а Хаунд схватил его за руку и зажал ее под мышкой. Айк перевел взгляд на Майло — тот уже закатал ему рукав и теперь, сложив губы в неодобрительную гримасу, смотрел на иглу. Руку Айка обхватил шнур, игла скользнула под кожу. Он не знал, что сейчас с ним будет. Он был готов скорее к всплеску энергии, но этого не произошло — перед глазами поплыл туман, и Айк начал погружаться в темноту. Ощущения были похожи на те, что он испытал после укола, который сделал ему врач в Кинг-Сити, лечивший его сломанную ногу. Где-то в обступившей его тьме почудился крик Мишель. Айк попытался подняться, но безуспешно. Он все падал и падал, однако лица Майло и Хаунда еще различал — они смотрели на него, словно с высокой горы, и были похожи на хирургов, склонившихся над умирающим пациентом. Смешные какие-то лица. У Майло рот превратился в кругленькую дырку, а что за дыркой — непонятно. Как у избалованного ребенка, готового раскричаться. Айк был рад, что это лицо отодвинулось так далеко. Хаунд не выглядел злым. Скорее встревоженным или даже испуганным. Айку было странно, с чего это они так о нем заботятся. Последнее, что он заметил, — это их взгляды, устремленные на его плечо, на показавшуюся из-под закатанного рукава татуировку. А потом Майло протянул руку и холодными словно ледышки пальцами отодрал рукав, чтобы татуировка была полностью видна. Похоже, они никак не могли взять в толк, что это такое. Совсем не могли понять. Айк улыбнулся в сложившийся кружочком рот Майло. Улыбнулся и в испуганное лицо Хаунда. «Херлей-Вам-Дэвидсон». Лица исчезли.

 

Глава сорок первая

Он решил, что смотрит какой-то видеофильм, но, вероятно, это был сон. Первое, что он увидел, открыв глаза, был огонь, горящий прямо напротив него. Сбоку тоже был огонь, и еще, и еще огни. Большие, словно дыры во мраке, они жгли ему глаза. Глухо, в ритме сердца, стучал барабан. Барабанный бой перекрывал нарастающий тонкий пронзительный вой. Для Айка это было уже слишком. Его подташнивало, голова шла кругом, и даже кровь, казалось, пульсировала в такт ритмичному грохотанию. Он вновь закрыл глаза и почувствовал на щеках легкое прикосновение ветерка. К ветру примешивался дым от костра, который, пробираясь под сомкнутые ресницы, разъедал глаза. Айк ощутил запахи шалфея, прелых водорослей с побережья и еще какой-то густой экзотический аромат — ладан или фимиам. Аромат, становящийся все плотнее и слаще, перебил все прочие запахи и словно слился с самой ночью. Айка замутило, и он открыл глаза.

Возле каждого костра был шест, и на всех шестах висели умерщвленные животные. Он различил светлый мех, запачканный кровью, темную челюсть, белые зубы, высунутый черный язык. На шесте тоже была кровь. Айк отвернулся. Теперь он видел больше и отчетливее, но все происходило очень медленно — в ритме барабанного боя, — и сознанию приходилось продираться сквозь назойливую смесь огня, дыма и благовоний. Где-то в глубине черепа возникла и начала расти тупая боль, в руках и ногах была невероятная слабость. Он понял, что лежит на земле, а вокруг сидят люди. Внутри живого круга, который образовывали сидящие, помещался каменный круг с возвышением в центре. На нем лежала плоская плита. Тут Айк впервые осознал, где находится. Это было то самое место на вершине холма, где Престон сразился с Терри Джекобсом. И в ту ночь здесь тоже было мертвое животное — он вспомнил белые зубы, черный язык, остекленевшие глаза.

Постепенно до него дошло, что костров всего четыре. Один был на краю, ближайшем к морю, другой — к лесу, еще два — посередине, на равном расстоянии от других. Еще он заметил, что на земле проведены линии. Они вели из центра к четырем кострам, которые помещались между кольцом людей и каменным кольцом. Линии были процарапаны в земле и политы кровью.

Айк различал лишь смутные очертания людей — темные балахоны и капюшоны сливались с мраком. Кое-где огонь освещал лица и обнаженные торсы, но многие, вероятно, намазали кожу каким-то темным составом. Он поискал глазами барабанщиков. Судя по всему, звук шел от леса, и все пространство словно вибрировало ему в такт. В дальнем конце поляны Айк увидел какое-то сооружение, для освещения которого и были предназначены белые огни, однако свет был слишком ярок, и он ничего не разобрал. Он поискал глазами Хаунда и Майло, но не нашел их. И тут он увидел Мишель.

Ее принес на площадку один из этих людей, облаченных в балахоны и капюшоны, скорее всего мужчина, потому что он был высокий, плотный и нес ее на вытянутых руках. Мужчина прошел в самый центр площадки и положил свою ношу на большой плоский камень на возвышении. Тут же на фигурку лежащей навзничь Мишель хлынул поток света.

Человек в балахоне отступил на шаг, встал у нее в изножье и снял капюшон. Айк узнал лысого, с которым Хаунд разговаривал в саду. Определить возраст этого человека было очень трудно. Лысину его обрамлял венчик светлых волос, но седых или просто белесых, Айк не разобрал. Лицо у него было младенчески гладкое, без морщин. Человек стоял молча, вглядываясь в деревья, откуда слышалась музыка. Мишель не двигалась. На ней по-прежнему было белое платье. Лысый, немного постояв, вдруг наклонился и одним быстрым движением разорвал платье, так что лоскутья упали по обеим сторонам камня. Поверхность его была слегка выпуклой, и ноги Мишель свесились, а голова запрокинулась — все ее тело словно выгнулось навстречу ночи. Обнаженная, на фоне черного камня и черноты ночи, со свесившимися до земли руками и ногами, маленькими грудями, она походила на хрупкую белую арку. В этом было что-то до слез прекрасное, но и внушающее ужас. Айк не мог отвести от нее глаз. Он вспомнил, как на пляже его пальцы гладили ее теплую, прогретую солнцем кожу.

Кто-то передал мужчине большой керамический сосуд, и он принялся мазать тело Мишель чем-то похожим на кровь, а под конец опорожнил сосуд на низ ее живота. Она так ни разу и не пошевелилась. Мужчина отставил сосуд в сторону и нагнулся к ее промежности.

К горлу Айка подступила дурнота. Она была как расплавленный свинец, и начиненное им тело не могло даже двинуться. Айк корчился, пытаясь подняться, но тут чья-то рука опрокинула его на спину. «Смотри», — произнес голос Борзого Адамса. Айк вспомнил увиденную однажды фотографию. Была ли на том снимке кровь животного или кровь самой девушки? Кто эти люди и как далеко они способны зайти?

Ему было не суждено узнать это наверняка. Чтобы ни задумывал совершить в ту ночь Майло Тракс, в его планы не входили потрясший землю грохот, похожий на гром, и внезапно распространившееся по небу зарево. Рука соскользнула с его плеча. Хаунд вышел на площадку. В белых брюках и белом мексиканском свитере он разительно отличался от окружавших его темных фигур. С другой стороны круга на площадку вышел Майло. Не исключено, что костюм Хаунда — разительный контраст белого на черном фоне — являлся так же частью сценария, но на Майло были всего-навсего голубые шорты и яркая гавайская рубашка. На голове у него была повернутая козырьком назад капитанская фуражка.

Человек, стоявший на коленях возле Мишель, поднял голову и взглянул сначала на Хаунда, потом на Майло. Лицо у него было испачкано кровью. Балахон распахнулся, и Айк увидел у него на шее ожерелье из черепов, а на поясе блеснул металл. Все прочие тоже зашевелились, пододвигаясь к лесу, где к этому времени уже смолкли барабаны.

Странный это был момент — словно кто-то нажал «стоп-кадр». Айк напрасно ждал какого-то движения. Майло, Хаунд, Мишель, зрители — все застыли на месте, будто чего-то ждали. А потом Майло снял очки, повертел их в руках и бросил на землю с видимым неудовольствием. Затем он сказал кому-то, стоявшему у него за спиной: «Нет-нет, это не входило в программу». Айк увидел, что Майло обращается к седовласому — тот находился на самом краю площадки, и мрак почти полностью скрывал его.

Майло посмотрел на дом и в том направлении, откуда донесся грохот, сменившийся приглушенным потрескиванием. Айк заметил у него в руках тонкую палочку, похожую на кнутовище. Он ударил ею по ноге, а потом странно замахал палочкой на деревья, словно собираясь с ее помощью совершить некое превращение. В этом было что-то комичное, почти гротескное — коренастое, мощное тело, яркая рубашка, маленькая палочка. Но уже в следующее мгновение все стало ясно.

Шедшее из лесу сухое потрескивание имело прямое отношение к тому, что случилось с Майло. Всего секунду назад он стоял на площадке со вскинутой рукой и вдруг упал навзничь, прямо на землю. На груди у него, там, где рубашка намокла от крови и прилипла к мясу, обозначились черные дыры. Раздался не то хрип, не то свист, словно дыры эти втягивали в себя воздух и испускали темный дым. Но момент, когда среди всеобщего молчания слышался странный звук, длился очень недолго. Страх, истинный и леденящий душу страх захлестнул собравшихся. Ночь наполнилась движением, криком, паникой и смертью. И если эти задрапированные в балахоны фигуры собрались здесь ради какого-нибудь сатанинского ритуала, вроде призвания дьявола, то некоторым из них помрачившихся рассудком, в диких дебрях их извращенного сознания могло показаться, что пришествие наконец состоялось. Были, возможно, среди них и такие, кто решил, что полуобнаженный великан, надвигающийся на них из лесу, с торсом, покрытым сетью затейливых темных символов, и поднятыми руками, извергающими пламя, — сам Люцифер.

Все смешалось. Люди срывали с голов капюшоны и дико озирались в поисках пути для бегства. Некоторые бросились бежать, не разбирая дороги, и исчезли за холмом. Крики потонули в стрекоте автоматной очереди. Айк потом вспоминал, что самое трудное было заставить себя двигаться, встать на четвереньки и ползти к тому месту, где лежала, закрыв лицо руками, Мишель, а потом тянуть ее за собой. На это ушли все силы. Ни на что другое его просто не хватило. В памяти остались лишь искаженные лица, озаренные вспышками света или застывшие в смертельном ужасе, и Престон — голый по пояс, в темных штанах и армейском берете. Грудь его опоясывали провода, словно он подключил себя к электрической сети, под мышкой — темный ящичек. Беспалая рука Престона давила на рычажок (придумка Айка!), вставленный в ушко спускового крючка изрыгающего пламя автомата. Смуглокожий приятель седовласого, стоя возле каменного возвышения, целился из пистолета в направлении леса. Он держал пистолет обеими руками, и выстрел прозвучал забавным щелчком, словно стреляли игрушечными пульками. У его ног, совсем рядом с каменным возвышением, валялся лысый, который принес на площадку Мишель. Айк даже подумал, что ему придется через него перелезать. Лысина исчезла: у несчастного вообще напрочь отсутствовала верхняя часть черепа. Он распластался на спине, причем ноги его подогнулись самым немыслимым образом. Балахон распахнулся, и теперь Айк ясно видел, что блестело у него на поясе. Это был длинный кинжал с украшенной замысловатой резьбой рукояткой; лезвие его и сейчас мерцало в лунном свете.

Последний, кого Айк заметил до того, как начал спускаться с холма, был Хаунд Адамс. Он стоял спиной к Айку и к океану. Хаунд смотрел в ту сторону, откуда неслась автоматная очередь. Ноги у него были расставлены, руки уперты в бока. Айк вспомнил тот день, когда Хаунд стоял лицом к лицу с байкерами, — день, когда он спас ему жизнь. Больше Айк его никогда не видел. Только Борзой да тот смуглый с пистолетом не потеряли присутствия духа. Потом Айк часто думал о том, как же все закончилось, — сошлись ли Хаунд Адамс и Престон Марш лицом к лицу на вершине холма? Настал ли для них момент истины, долгий, как вечность, когда слышно было лишь, как шуршат далеко внизу невидимые волны — последнее отзвуки несостоявшейся мечты. «Как ты поступаешь с тем, что сгнило?» — как-то спросил его Престон. Айк тогда не сумел ответить. Ответил Престон, и ответ его звучал снова и снова, пока наконец завершающий взрыв не потряс холм. Сверху посыпались земля и камни, и пришлось остановиться, вжаться в землю, переждать. А потом они с Мишель снова ползли вниз, к пляжу. Ноги были как ватные, воздух обжигал горло. Временами, когда ноги запутывались в высокой траве, вязли и скользили в грязи, Айку казалось, что все это сон или какая-то дикая наркотическая галлюцинация и в конце концов он очнется.

 

Глава сорок вторая

Когда они спустились к пляжу, Мишель начала приходить в себя, но не могла идти самостоятельно. Айк говорил с ней, тормошил, заставлял двигаться, делал все, чтобы только она не заснула. Наконец они разделись. Мишель сняла с себя испачканные кровью белые лоскутья, и они выкупались в холодной воде. Высоко над ними до сих пор полыхало оранжевое зарево, но ни криков, ни музыки не было слышно. Было очень тихо, лишь шуршали набегающие волны, а потом, словно из другого мира, раздался нарастающий вой сирены.

Идя к городу по железнодорожным путям, они не говорили о том, что случилось. Обсуждали какие-то мелочи — сколько потребуется денег на проезд, долго ли еще идти. Мишель потеряла туфли, и Айк отдал ей свои. Она до сих пор нетвердо держалась на ногах, и ей было трудно идти по шпалам. Один раз она остановилась, и ее вырвало.

Айк потерял счет времени. Иногда казалось, что они идут уже всю ночь, иногда, что только начали свой путь. Он то принимался считать шпалы, то сбивался со счета. Похоже, грубым деревянным брускам, о которые он отбил себе все ноги, не будет конца. Но постепенно смутное зарево на горизонте все же превратилось в огни города.

На автобусной станции они зашли в туалет и, насколько возможно, привели себя в порядок. Тем не менее они являли собой странное зрелище: Айк в испачканных грязью брюках, изодранной рубашке (он оторвал и второй рукав, посчитав, что так будет лучше, чем с одним) и Мишель в черном балахоне, который он подобрал для нее на холме. Люди останавливались и глазели на них. На мгновение Айком овладела паника — что если их вообще не пустят в автобус? В Хантингтоне они могли бы сойти за панков, а здесь он даже не знал, что о них подумают, но старался вести себя с контролером как можно вежливее, хотя толстая мексиканка едва на него взглянула.

Они доехали до Лос-Анджелеса, потом пересели на автобус до Хантингтона. Айк подумал, что в городе на них меньше будут обращать внимание. Когда в Лос-Анджелесе они садились в автобус, ему показалось, что это тот самый, на котором он уехал из пустыни. Странное дело — ведь он даже не помнил его номер, — но это чувство у него сохранилось и после. Девушка спала, Айк так и не смог заснуть. Он притянул к себе Мишель, положил ее голову себе на грудь и все думал об автобусе и еще о том, что они будут делать, когда приедут в Хантингтон.

Автобус мирно катил по пустынной дороге. За окном пробегала ночь. Ноги Айка и поясница ощущали вибрацию мотора, но она не усыпляла его. Он будто был в странном, меняющем очертания месте, где нет сна, но есть сны наяву. Айк сидел с открытыми глазами, и перед ним вставала пустыня и припорошенные пылью загорелые худенькие ноги. Из своего сна он смотрел на сидящих вокруг людей и думал, что бы они делали, если бы их жизнь, как его, была вереницей неурядиц. Возможно, у каждого из них в душе есть свои мрачные тайны. Он переводил взгляд с одного спящего лица на другое. Отвисшие челюсти, сомкнутые веки… Вот старик в серой спецовке сидит себе у окна и курит. Что они знают об этом мире? Известно ли им, что дети человеческие до сих пор режут животных, пьют их кровь и устраивают ритуальные жертвоприношения? А если известно, думают ли они об этом? Или, может быть, эти лица — просто искусные маски, и под каждой — ухмыляющийся череп, скалящий окровавленные зубы? Айк тряхнул головой. Он слишком устал, и не ему решать, о чем думают эти люди. Он взглянул на спокойное, умиротворенное лицо Мишель. Сколько же она видела. Но что сохранит ее память? На станции она сказала лишь, что Майло очень разозлился, когда увидел его татуировку, и злобно кричал, что это некстати и все испортит. А потом ей сделали укол, и последнее, что она помнит, — Майло в бешенстве бросает Хаунду бобину с пленкой и тот куда-то уходит. Айк долго размышлял над этим рассказом. Скорее всего, именно татуировка уберегла его от того, чтобы оказаться на камне вместе с Мишель. Он снова взглянул на спящую девушку и вспомнил о том, сколько ей пришлось пережить. Но ее лицо было спокойным, таким же, как лица всех спящих и как его собственное, глядевшее на него из темного окна. Ему показалось, что его лицо висит на невидимых ниточках и с ночного неба смотрит на него, смотрящего на самого себя.

Когда они прибыли в Хантингтон, он никак не мог ее разбудить. Они остались в салоне последние. В конце концов к ним подошел водитель и тоже принялся ее будить. Айк снова пережил панику. Наконец Мишель начала приходить в себя и смогла подняться.

— Что это с ней, парень? — поинтересовался водитель. Он отошел на шаг и смотрел на них. Айк сказал, что не знает.

— Может, ей врача надо? — предположил водитель.

— Да не, все в порядке. Все хорошо. Она просто устала.

Водитель взглянул на него с сомнением. Это был высокий крепкий парень с ковбойской пряжкой на ремне. Айк заметил, что он разглядывает его татуировку. Наконец водитель отошел и дал им пройти, но, когда они спускались по ступенькам, Айк чувствовал, как он буравит взглядом его спину. У него явно был нюх на неудачников всех мастей.

 

Глава сорок третья

Утром было решено, что Мишель поживет пока у своей матери и дождется весточки от Айка. Решение принимал, главным образом, Айк, но Мишель с ним не спорила. Еще вчера он готов был бежать с ней на край света, если только она согласится, но за ночь многое переменилось. Он, возможно, лишь теперь начал понимать, насколько обязан Престону. А может, ему просто хотелось довести дело до конца. Ведь, что ни говори, на листке было три фамилии: Терри Джекобс, Хаунд Адамс и Фрэнк Бейкер.

Он проводил Мишель на станцию и подождал с ней автобус. Ночь они провели в меблирашке, у нее в комнате. Утром она долго мылась в душе, а потом надела светло-зеленую юбку и простую белую блузку. Юбку она купила на распродаже еще до того, как познакомилась с Айком. Чемодан собирать не стала. Все, что подарил ей Хаунд, все туалетные принадлежности, фотографии, горшочки с «растениями» остались на прежнем месте. «Мусор», — бросила она, когда Айк спросил ее об этом, и пошла не оглядываясь к двери.

Они молча сидели на длинной деревянной скамейке, прислонившись к стене и подставив лица бледному солнцу. Айк держал ее за руку и мучительно соображал, что бы такое сказать, — ему казалось, молчание отдаляет их друг от друга. Но первой заговорила Мишель. Голос у нее был тихий и нерешительный, словно она сомневалась, что получит ответ на свой вопрос, а спросить хотелось.

— Айк, — начала она, — как думаешь, что бы с нами было?

— Не знаю.

По ее лицу Айк понял, что она хочет сказать что-то еще, и догадался, что это что-то касается Эллен. Автобус уже стоял на перекрестке Ореховой и Мейн-стрит, и через несколько минут Мишель уедет.

— Я хочу тебе кое-что рассказать, — начал он. — Зачем, сам не знаю. Так просто, чтоб ты знала. Тогда, у тебя, после кино… Это было в первый раз.

Она повернулась к нему, и солнце осветило половину ее лица.

— А что же та девушка в пустыне?

— Не было никакой девушки. Только Эллен.

Мишель снова отвернулась.

— А Эллен… разве не девушка?

— Нет… это совсем не то… Ты была первая.

Айк помолчал, глядя на улицу и на автобус.

— Один раз… мы были совсем близко к этому. Наверное, это бы случилось, если бы она не остановила. По крайней мере, мне хотелось… или я так думал, что мне хочется. Я сам не знал, чего хочу. Все так по-дурацки перепуталось. Но то, что я мучил себя этим, — это точно. Потом наша бабка выследила нас в подвале. Эллен была совсем голая — она стирала свое платье, потому что гуляла всю ночь с каким-то парнем и не хотела, чтобы бабка видела. Но старуха тогда подумала, что это сделал я. Она решила, что мы трахаемся, и мне потом все время приходилось слушать, какой я извращенец. Смешно, но я и не думал ее переубеждать. Помнишь, как сказано в Библии: согрешить можно в сердце своем — не только действием, но и помышлением. Я так примерно это себе и представлял. Я ведь хотел, значит — виноват.

Когда он закончил, Мишель медленно проговорила:

— У меня в школе была одна девочка, которая только и делала, что трахалась со своим братом. Думала, что это прикольно. Они оба так думали. И рассказывали всем своим друзьям, чтобы посмеяться. Мне это тогда казалось немножко странным, но не особенно. Может, если бы она залетела, было по-другому. А может, я просто была такая тупая, что об этом не задумывалась.

Она пожала плечами и отвернулась, но потом на губах у нее появилась слабая улыбка — первая за долгое время.

— А тебя я словно вижу, — сказала Мишель. — Один в пустыне и все мучаешь себя из-за того, чего даже никогда не было.

— Да уж, — он потряс головой и медленно выдохнул, — сейчас кажется, что все это было давно и даже не со мной вовсе. Так, какой-то тупой деревенский парень…

— Дело вовсе не в тебе. Просто тебя окружали люди, с которыми нельзя было поговорить. И у меня было так же.

— Это тоже верно. Но, мне кажется, от людей нельзя ждать слишком многого.

Автобус подъехал к станции, и Айк заторопился:

— Знаешь, мне и вправду кажется, что, будь у меня другое представление о себе самом, всей этой идиотской заварухи с Хаундом не случилось бы. Если тебе то и дело говорят, что ты паршивец, то в конце концов сам начинаешь в это верить. Понимаешь, о чем я? А потом вдруг оказывается, что ты на самом деле по уши в дерьме, и такое появляется желание сказать: «Да пошли вы все! Думаете, я дерьмо? Да вы еще не видели, что такое настоящее дерьмо! Ну, вы это еще увидите!» Ты понимаешь?

Он отчаянно старался поскорее довести свою мысль до конца, ведь Мишель уже поглядывала на автобус.

— Но это еще не все, Мишель. То есть я хочу сказать, что часть меня хотела того, что здесь произошло. Я просто хотел и даже не задумывался над последствиями. И кто я после этого? Решил, что всегда смогу оправдаться тем, что мои родичи — такие идиоты и что моя бабка всю жизнь меня доставала, унижала меня… — Начав говорить, он теперь никак не мог остановиться.

Мишель встала:

— Мне пора, Айк. Автобус.

Он тоже поднялся. Перевел дух и заговорил снова, теперь уже спокойнее.

— Просто я много обо всем этом думал и хочу, чтобы ты поняла.

— Я понимаю, — сказала она и коснулась его руки, — да и с кем не бывает.

Он проводил Мишель до автобуса. Ее мягкие волосы золотились на солнце, и ветер слегка развевал их. Она побледнела и осунулась.

— Я тоже виновата. Думала, с Хаундом можно будет славно повеселиться. Он даже обещал подарить мне лошадь и говорил, что ее можно будет держать на ранчо, а ковбои научат меня с ней обращаться.

Мишель передернула плечами и вошла внутрь. Он смотрел на нее до тех пор, пока автобус не тронулся, а потом зашагал обратно в свою меблирашку. В комнате было темно и прохладно, занавески задернуты. Он рухнул на кровать и проспал очень долго. И сны не тревожили его.

 

Глава сорок четвертая

На следующий день об этом деле заговорили газеты. Больше всего внимания уделялось Майло, ведь он был единственным сыном известного голливудского киномагната. Отмечалось, что он и сам сперва заявил о себе как режиссер, но потом сошел на нет. Газеты сообщали о его увлечении наркотиками и порнографией — возможно, и зловещими ритуальными обрядами, но об этом пока прямо не говорилось — и, наконец, о том, что он был застрелен в собственном же поместье.

Айк читал эти статьи, но они не давали ему реального представления о том, что все-таки произошло. Хаунд Адамс и Престон Марш упоминались лишь мельком. Престон изображался этаким байкером-алкоголиком, свихнувшимся еще во Вьетнаме. Все убийства совершены под воздействием наркотического или алкогольного опьянения, и Престон, возможно, действовал в состоянии аффекта. Айк бросил читать газеты. Единственное, что его в них заинтересовало, — сообщение о том, что у Хаунда из всей семьи в живых осталась только мать, зовут ее Хейзел Адамс, и живет она в Хантингтоне. Это место он перечитал несколько раз. Даже сходил на Оушен-авеню и посидел возле огораживающей школьный двор стены. С этого места начались его поиски, и то, что он снова оказался здесь, было для него и загадочным совпадением, и недостающей деталью.

В тот день он так и не видел старуху. Айк смотрел на поблекшую штукатурку, аккуратно подстриженные кусты, пустые окна и представлял, как она, бормоча себе под нос, печет лепешки для гостей, которые все не приходят, и ждет звонка, которого никогда не дождется. Он долго сидел напротив дома старухи, пока им не овладела почти невыносимая тоска. Потом поднялся и ушел.