1

В четырнадцать лет Адам был чудным юношей. Он учился в Сиднее, в колледже Святого Марка, и жил в пансионе, в маленькой подвальной комнате с окном, выходящим на улицу, через которое были видны лишь ботинки прохожих да копыта лошадей. Каждую неделю это маленькое окно приходила мыть служанка Эмма, так как к концу недели оно становилось совершенно черным от пыли и лепешек грязи, налипших на стекло.

Уже сейчас чувствовалось, что Адам будет плечистым и весьма мужественным на вид молодым человеком, о чем говорил его подбородок и открытый взгляд пока еще широко распахнутых и по-детски наивных глаз светло-коричневого цвета с золотистым отливом. Казалось, что золотые искорки сыплются из этих юношеских глаз, когда Адам вдруг бросал внимательный взгляд на учительницу математики мисс Адамсон, и затем чему-то едва заметно улыбался. Адам чувствовал какую-то внутреннюю, почти родственную, непонятную связь с мисс Адамсон, видимо, оттого, что были созвучны его имя и фамилия учительницы. Втайне Адам надеялся, что они каким-то непостижимым образом могут оказаться какими-нибудь дальними родственниками, но это, конечно, полная ерунда, и мысли о их родстве не более чем юношеские фантазии. К тому же по математике он не слишком успевал, и не потому что был неспособен, всего лишь оттого, что она ему была совершенно неинтересна.

Его интересовали стихи, особенно о любви. И Адам страшно боялся, что кто-нибудь из школьных товарищей обнаружит эту его глупую страсть — читать «дамские» стишки какого-то там Шелли или пусть даже Байрона, потому что если стихи про любовь, значит, они не достойны прочтения настоящим мужчиной. Так примерно думали его немногочисленные школьные друзья, которые уже не без хвастовства как бы между прочим роняли, что вчера допоздна просидели за картами и бутылкой рома втроем, а сегодня ничего — даже голова не болит. Адам не слишком любил подобное времяпрепровождение. Карты и ром вперемешку с виски или пивом в четырнадцать лет его совсем не увлекали, и пить эту обжигающую рот жидкость, а потом тащиться домой, в свой пансион, с разламывающейся и гудящей головой — это совсем не для него.

И «веселые» девочки, почти школьницы из подпольного увеселительного дома, его тоже не привлекали, скорее возмущали. Адам, сам не зная отчего, с некоторым предубеждением смотрел на служанку Эмму. Каждый раз, когда она мыла стекла его подвальной комнаты, сначала с улицы, а потом спускаясь в его комнату, она непременно заправляла за пояс подол своей длинной, до пят, старой, выцветшей, бывшей когда-то зеленой, а теперь совершенно бесцветной юбки.

Однажды Эмма в очередной раз спустилась с улицы в его комнату, держа медный таз с грязной водой. Она тут же деловито подобрала подол выше обычного, обнажив свои полные, обтянутые шерстяными чулками, заштопанными во многих местах, ноги.

Адам решил сказать ей все, что он думает по поводу ее не слишком пристойного поведения: Эмма не аборигенка необразованная и дикая, она довольно молодая еще девушка, которая и читать и писать умеет, а поведение ее крайне вульгарно; может быть, она сама этого не понимает — так тем более необходимо сказать! И пока Эмма возилась со стеклом, размазывая по нему тряпкой грязные полосы — нет чтобы взять старые газеты и протереть стекло насухо, — Адам похмыкал в кулак и осторожно спросил:

— Эмма, не лучше ли протереть окно чистой тряпкой или взять старые газеты или оберточную бумагу? А то, я вижу, у вас не совсем получается…

Эмма обернулась к нему и усмехнулась, обнажив свои большие белые зубы:

— Много ты понимаешь, Адам. Наверное, мне виднее?

Адам помолчал, немного смутившись, но все же решил идти до конца и высказать все, что он думает.

— Эмма, мне думается, не следует вам в присутствии посторонних так высоко задирать подол…

Девушка замерла, а потом расхохоталась:

— Это кто, это ты посторонний? Вот новости!

— Но я все же… — Адам замялся и почувствовал, что начинает краснеть. — Я все же в некотором роде мужчина, и в моем присутствии вам не следует…

Эмма прервала его, посмотрев на Адама с крайним изумлением:

— И что же мне не следует в присутствии «в некотором роде мужчины»? — В ее голосе слышалась явная насмешливая издевка.

— Не надо так высоко задирать подол! — выпалил Адам.

Эмма бросила тряпку в таз, так что грязные брызги разлетелись во все стороны, и подошла к Адаму, стоявшему посреди комнаты с красными от смущения щеками и ушами. Она заглянула в его глаза, и Адам понял, что Эмма просто дразнит его и ей это доставляет явное удовольствие.

— А чем тебе не нравятся мои ноги? Может быть, тебе не по нраву мои чулки, так можешь купить мне новые, я тебе разрешаю.

— Эмма, я не буду покупать вам чулки, — снова смутился Адам.

— Почему же? Купи недорогие, какие тебе понравятся, а эти мы прямо сейчас выбросим. — И Эмма тут же стала стягивать с одной ноги чулок.

— Что вы делаете! Прекратите! — закричал Адам.

Эмма почти сняла чулок, обнажив свою полную белую ногу, и погладила по своей коленке ладонью:

— Опять не нравится?

— Это вульгарно! Я пожалуюсь хозяйке. — Адам отвернулся и отошел в угол комнаты, повернувшись к девушке спиной.

— А я-то подумала, ты настоящий мужчина, а ты еще маленький мальчик. Хотя вроде бы уже книжки про любовь начал читать, — кивнула она на томик стихов. — Я тоже когда-то читала… про любовь, — вздохнула она. — А теперь приходится работать…

— Вот и работайте, — пробормотал Адам, все так же уткнувшись лицом в стену и не оборачиваясь.

— Работать два раза в неделю в одном милом заведении. По ночам работать, — многозначительно добавила она.

Адам от удивления повернулся и посмотрел в ее насмешливые черные глаза, в которых прочел глубоко спрятанную грусть. Эмма все так же улыбалась, блестя большими белыми зубами, пряди ее каштановых волос завитками падали на лоб. Она стояла, уперев кулаки в бока, юбка все так же была заткнута за пояс, одна нога без чулка.

— А в каком заведении? — наивно спросил Адам.

— Только ты порядочный мальчик, я надеюсь, ты не скажешь хозяйке пансиона? — понизила голос Эмма и добавила почти шепотом: — В ве-се-лом заведении. — И один глаз ее подмигнул словно сам собой.

— Так вы там… работаете, — протянул Адам разочарованно.

— Да, Адам. И к нам многие ходят из вашего колледжа. А тебя не видно. Почему? Почему бы нам не встретиться? Не здесь, а… ночью?

— Эмма! — вскричал он, сам не зная, что он хотел ей сказать. Он задохнулся от возмущения, его золотисто-коричневые глаза с изумлением смотрели на эту взрослую девушку, которая занимается втайне от хозяйки столь непристойным делом.

— Что «Эмма»? — передразнила его девушка. — Или я тебе совсем не нравлюсь? Или ты хочешь меня поцеловать прямо здесь? — сощурилась она в ухмылке.

— Эмма, прекратите!

— А я ничего не начинала. Ты первый стал ко мне приставать. Чулки ему мои не понравились! Или, может быть, я ошибаюсь?

Адам ничего больше не смог сказать, он опрометью бросился вон из комнаты. И после этого Адам всячески старался избегать Эмму. Лишь постучится она в его комнату, чтобы подмести или в очередной раз помыть окно, Адам тут же выскальзывал из комнаты, стараясь не встретиться с нею взглядом и не видеть ее иронично-презрительную усмешку. А Эмма притворно громко вздыхала, и этот вздох словно говорил Адаму: когда же наконец он образумится и обратит на нее внимание?

Эмма именно это и хотела сказать своим долгим притворным вздохом. Ей нравится юный мальчик с золотистыми глазами и густыми светлыми, почти соломенного цвета, прямыми волосами, падавшими на высокий лоб.

В начале школьной четверти пришло письмо из дома. Писала мама своим корявым почерком.

«Дорогой Адам! Ждем тебя домой на каникулы. Я и папа просим тебя писать почаще. Здоров ли ты и хорошо ли кормят в пансионе? У нас дома все хорошо, только по тебе я очень скучаю. Да, есть новость: теперь у нас живет твоя двоюродная сестра, дочь тети Лотти. Она очень неаккуратная девочка, разбила уже много вещей, но я ее не допускаю к твоим книгам и в твою комнату вообще не разрешаю входить; так что все тетрадки и альбомы для зарисовок в целости и сохранности. Правда, эта девочка, а зовут ее Филадельфия, ей тринадцать лет, все время просит Чарли покататься с ней на твоих лыжах, но я этого тоже не разрешаю. Здоровье наше в порядке, чего желаем и тебе. И очень ждем на каникулы. Пиши чаще.

Целуем — мама и папа».

Прочитав письмо, Адам повертел его в руках и задумался. Известие о появившейся в родном доме девочке его совсем не обрадовало. Поладят ли они? И какая она? Наверное, глупая, как и все девочки, своенравная и капризная. Адам почему-то сразу же вспомнил Эмму. Нет, ему совсем эта Филадельфия не понравилась, и неважно, что он ее еще не видел. Она, как все девчонки, как эта ужасная Эмма, наверняка станет кокетничать с ним, будет стараться обратить на себя его внимание. Но не дождется! Он будет неприступен, как скала.

Адам приехал на каникулы в Кьяндру с первой повозкой, везущей для города самые необходимые товары: спички, иглы, мотки шерсти, кирки и лопаты. Зима кончалась, и прибытие этой повозки для жителей городка означало все равно что прилет первых ласточек в Европе.

Кьяндра когда-то был бурно растущим поселком, куда съезжались со всех концов Австралии любители быстрой наживы в надежде, что им повезет на золотоносных песках Кьяндры, как повезло всего лишь нескольким старателям, открывшим золотоносную жилу и действительно очень быстро сделавшим себе неплохое состояние. Но увы — уже через год выяснилось, что золотоносная жила ушла глубоко под землю и старателям-одиночкам здесь делать нечего. И теперь половина домов были заколочены, улицы пустынны и занесены снегом, лишь над двадцатью или тридцатью крышами домов в эту зиму дымились трубы.

Отец Адама, Чарльз, был одним из тех золотоискателей, что приехали в Кьяндру позже всех: сначала приехал он один с мешком за плечами, из которого торчали кирка и лопата, а потом уже за ним поехала и его жена Эстер вместе с Адамом, который уже пошел в школу. И вот уже который год Чарльз копался в грязи, выискивая редкие крупинки золота. С каждым годом надежды на открытие новой золотой жилы таяли, и если бы им не удалось устроиться работать на почту, куда корреспонденция зимой почти не приходила, то неизвестно, на что бы они жили. Эстер уже который год пребывала в тихом отчаянии от бессмысленных поисков Чарльза, но убедить мужа переехать куда-нибудь она не могла. Единственным утешением Эстер был ее сын Адам, появлявшийся в доме лишь на каникулы.

Филадельфию — или просто Дели — Эстер не любила. Дочь погибшей сестры никак не могла заменить единственного родного сына. Она жалела Дели как всякая мать, но одновременно и раздражалась, видя, что та совершенно не интересуется домашним хозяйством — Дели интересовали лыжи и рисование. Нельзя сказать, что и Дели слишком сильно любила свою тетю, которую она видела впервые в жизни, но что делать. После гибели родителей тетя Эстер и дядя Чарльз были ее единственными родными на этом свете; в Европе, которую всего несколько месяцев назад покинула Дели, у нее никого не осталось.

В день приезда Адама тетя Эстер была просто неузнаваема. Ее вечно мокрый нос с красноватыми прожилками (мокрая капля под носом у тети висела, казалось, круглые сутки, и ничто, кроме приезда домой сына, не могло ее уничтожить) был сухим и белым, а щеки с тонкой сеточкой синевато-красных прожилок приобрели здоровый, розовый румянец. Тетя Эстер летала по кухне и незло покрикивала на Дели, чтобы та смотрела, чтоб жаркое не пригорело и не убежало тесто для сладких пампушек.

Впервые Дели увидела Адама из окна дома и была даже несколько разочарована. Вдалеке, на дороге, ведущей к их дому, она видела, как дядя Чарльз помог молодому невысокому юноше выбраться из повозки, как тетя Эстер побежала навстречу, что-то радостно крича. Дели не стала долго засиживаться у окна, она решила, что лицо этого долгожданного Адама она рассмотрит за обедом, когда все успокоятся после первых расспросов и объятий и потечет размеренная и неторопливая беседа. Сейчас, в окне, она видела самого обыкновенного мальчика со светлыми волосами — и чего, спрашивается, так было суетиться?

Вечером, когда в гостиной горел яркий свет керосиновой лампы под потолком, а вся семья наконец сидела за столом, Дели рассмотрела этого Адама более внимательно. И она была приятно удивлена. Хотя Адам был всего на год старше ее, но выглядел совсем не как мальчишка с прииска. Говорил Адам неторопливо и даже несколько самоуверенно, когда рассказывал о своих отметках и школьных успехах. Но его молодость все же выдавал иногда кривившийся в усмешке красиво очерченный рот и изредка морщившийся нос, словно у капризного младенца, у которого отняли любимую игрушку. Видимо, эту уверенность Адаму придавала мысль, что сейчас весь дом должен вертеться вокруг него. И Дели эта его самоуверенность совсем не понравилась — все внимание было обращено на него, а он словно и не замечает, что Дели молча и понуро сидит за столом, ковыряя вилкой в тарелке, и молчит. Она молчала оттого, что в душе ее поднимался неизвестно откуда взявшийся страх, страх, что этот мальчик сейчас может заговорить с ней, а она непременно покраснеет от смущения, растеряется и не сможет вымолвить ни одного вразумительного слова. Но, слава Богу, все обошлось, Адам лишь одну колкую реплику отпустил в адрес Дели — что не мешает ей немного поправиться. Дели молча проглотила его слова и лишь еще ниже склонилась над тарелкой, словно выискивала в ней попавшего в жаркое таракана.

Обед кончился вполне благополучно. Дели и Адам не сказали друг другу ни слова до позднего вечера, пока тетя Эстер не попросила ее сходить в сарай за дровами и Адам вызвался ей помочь.

Они молча дошли до сарая, молча набрали по большой охапке.

Выходя из сарая, Дели, сама не зная почему, остановилась, ноги не шли. Она глубоко вдохнула морозный ночной воздух и посмотрела на незнакомое ей небо Южного полушария. Адам тоже остановился, глядя на нее.

— Филадельфия, там что-то интересное на небе? — спросил он с легкой усмешкой.

— Нет. То есть — да. Зови меня просто Дели, хорошо?

— Хорошо, Дели. Ты не боишься замерзнуть?

— Нет. Совсем незнакомое мне небо. В Англии звезды совсем не так располагались, — ответила она, едва заметно улыбаясь. — А мне они нравятся.

— Да, в Англии ведь Южный Крест не виден? — полуутвердительно спросил Адам.

— Нет, я его здесь в первый раз увидела. Сначала он мне не очень понравился, а сегодня такой красивый…

Дели, почувствовав, что ее пальцы начали замерзать, первой побежала с охапкой дров к дому.

На кухне, после того как Адам осторожно спросил ее о родителях, Дели, поняв, что он сейчас не смеется над ней — в его голосе она почувствовала столько нежности и теплоты, — она, превозмогая боль, рассказала, что их корабль, плывший из Лондона четыре месяца, потерпел крушение у самых берегов Австралии, попав в небольшой шторм и налетев на прибрежные рифы. Спаслась она и матрос, без которого она бы не выплыла ночью в холодных океанских волнах.

Дели как раз той ночью стояла на палубе, мать и отец, как и все пассажиры, спали в своих каютах. Тогда на палубе она, как и сегодня вечером, смотрела на небо, вглядываясь в непривычный Южный Крест, казавшийся ей таким чужим и холодным. За бортом шумели волны, ветра почти не было. В капитанской рубке, казалось, никого не было. Дели вообще думала, что она одна на палубе. Как вдруг услышала крик: «Рифы! Рифы!»

Это был крик задремавшего впередсмотрящего. Но крик этот опоздал. Через секунду Дели услышала страшный треск и тяжелая холодная волна накрыла ее с головой. Больше она ничего не помнила, лишь большие, крепкие, мозолистые руки, что схватили ее и куда-то волокли, сначала по воде, потом по каменистому берегу. Так трагически закончилось переселение ее семьи в Австралию.

— Прости меня. Я не знал… Мне мама рассказала, но я не знал, что это было так страшно. Так печально, — тихо сказал Адам, когда Дели замолчала.

— Ничего, — шепотом сказала Дели, стараясь не расплакаться в его присутствии. — Я уже привыкаю.

В этот вечер на пустой кухне она почувствовала настоящую симпатию к Адаму. В тот вечер она не могла и предположить, что, видимо, тогда и родилась в ее сердце первая любовь, которую суждено ей было помнить всю ее долгую жизнь.

В тот вечер, стоя в темной кухне возле охапки принесенных с мороза дров, Дели не знала, что совсем скоро, всего лишь через несколько лет, этому юному молодому человеку, почти мальчику, суждено погибнуть. Погибнуть скорее всего по ее вине…

 

2

Реки и слезы — как они похожи.

Река, пересохнув летом, вновь наполняется дождями осенью и талым снегом весной.

Так же и слезы. Высохнут без следа, но жизнь через какое-то время наполнит душу утратами, и родившиеся от этой жгучей боли утрат слезы вскипают в душе и, как их ни сдерживай, все равно прорываются, как ручьи из-под земли, и текут по щекам. И приносят облегчение.

Филадельфия лежала в каюте капитана, бессмысленно глядя в потолок. Из ее синих неподвижных глаз текли не переставая слезы и капали на подушку. Она, казалось, не замечала их. Она смотрела на трех мух, ползавших по белому дощатому потолку капитанской каюты, и вспоминала про… Адама.

Странно, только что она получила телеграмму, что в больнице в Марри-Бридж наконец-то скончался ее муж, Брентон. Да, наконец-то! Жизнь была к нему жестока, почти год лежал он без сознания в больнице — парализованный живой труп, лишь изредка приходящий в себя, но не узнававший дежуривших у него сиделок. Наконец он скончался.

Дели чувствовала облегчение. Теперь она вдова, вдова с четырьмя уже взрослыми детьми, и она лежит и роняет слезы — нет, не о Брентоне, а об умершем давным-давно Адаме. Кажется, какая-то частичка ее души, в самом темном закоулке, до сих пор любит этого юного поэта — милого Адама.

«Странно, зачем он мне рассказывал про Эмму? Да, кажется, ту служанку он называл Эммой, — думала Дели, уставив неподвижный взгляд на мух, все ползавших по потолку. — Боже, как давно это было! Да, еще в девятнадцатом веке! — Дели вздохнула, и ее губы едва тронула улыбка. — И зачем он показывал мне письмо, в котором тетушка Эстер так нелестно отзывалась обо мне? И зачем я вспоминаю про Адама? Нужно думать о похоронах. Но не хочется… Почему судьба распорядилась, чтобы Адам умер, когда мне было всего семнадцать? Ах вот почему! Вот почему я вспоминаю об Адаме, ведь и Брентон тоже, как Адам!.. Он умер так же, как Адам…» Тогда, ночью в лесу, когда они были вдвоем с Адамом, она так и не согласилась быть его до конца. Она не согласилась отдаться ему, и бедный мальчик в отчаянии побежал по лесу и, перебегая овраг по скользкому бревну, поскользнулся и полетел вниз, расшиб голову, потерял сознание, упал лицом в ручей — и захлебнулся. Умер так нелепо, так глупо! «Так же, как и Брентон… Брентон, как и Адам, прыгнул назло мне в воду, под самое колесо парохода, словно искал смерти, которую наконец-то получил».

Дели вздохнула и повернулась лицом к стене. Теперь она лежала точно так же, как лежала когда-то на кровати после смерти Адама тетушка Эстер, только тогда тетя Эстер тихо завывала, потеряв единственного сына, а Дели сейчас молчит.

Дели лежала на той же кровати, на которой столько лет провел парализованный Брентон, после своего прыжка под пароходное колесо оказавшийся беспомощным младенцем на долгие-долгие годы. Для него в капитанской каюте было прорублено большое окно, почти во всю стену, чтобы он смотрел на реку, лежа долгими днями без движения. Проклятое колесо «Филадельфии» ударило его по голове, видимо, произошло сильное кровоизлияние в мозг, и теперь после долгих лет борьбы за жизнь Брентон скончался.

Его погубила она — «Филадельфия», пароход, их пароход — старомодный, колесный, нещадно дымящий своей трубой, пароход «Филадельфия», названный так в честь ее — Дели.

Дели тихонько всхлипнула и закрыла глаза. Она почему-то вдруг почувствовала, что ее жизнь закончилась. И это чувство посетило ее, несмотря на то что у нее четверо, можно сказать, взрослых детей, что ее ждет и, видимо, любит Аластер. Но почему же такое чувство? Или оттого, что настоящей любви к Аластеру она не чувствует — к этому холеному и несколько манерному торговцу шерстью, с его изящными руками и маленькой аккуратной бородкой. К Аластеру тянется ее тело, но душа… сейчас мертва.

Может быть, действительно выйти замуж за Аластера, рисовать вместе с ним картины, жить в его большом красивом доме. Но что на это скажут ее дети: Бренни, Мэг, Гордон и Алекс? Старшему, Гордону, уже почти двадцать три года, а ей самой?

Дели нахмурилась и, усмехнувшись, сдвинула брови и покусала костяшки пальцев — она не помнила, как ни смешно, она никак сейчас не могла вспомнить, сколько ей лет: сорок… четыре? Нет, сорок… Сорок… О нет! Она не хочет помнить эту цифру — она не помнит, не помнит! Зачем? Эта последняя цифра путала ее, и она не будет помнить ее — никогда!

Филадельфия тихо шмыгнула носом и кончиками пальцев провела по глазам, на ресницах застыли маленькие слезинки, она их осторожно смахнула.

Ей сорок с чем-то, и не больше, и это правда! Она поняла, что со смертью Брентона кончилась ее прошлая жизнь — и теперь… И теперь она без малейших угрызений совести может выйти замуж за Аластера. Он ее любит, чего же еще? Взрослые дети, и, к ее ужасу, не успеет она моргнуть глазом, как станет бабушкой. Но она еще не чувствует себя старухой, ее тело просится к Аластеру! А душа, она, кажется, все же мертва. Ее душа — она здесь на старинном колесном пароходе, носящем ее имя, на «Филадельфии». И Дели погибнет тогда, когда погибнет «Филадельфия».

Дели глубоко вздохнула. Слез уже не было. Она перевернулась на спину и, увидев опять на потолке мух, снова стала думать про Адама. Умерев, он словно передал свою любовь к Дели Брентону. Брентон, медленно умирая, передал любовь Аластеру. И вот теперь Дели чувствовала, что любовь к ней — любовь Адама к юной Дельфине, как он ее называл когда-то, — эта эфемерная любовь потеряна Аластером. Хотя с чего это она взяла? Аластер на расстоянии почти тысячи миль от нее, он ждет Дели, зовет ее, но… Но он не любит! Это была лишь страсть, страсть к талантливой художнице, экзотической женщине — капитану парохода, страсть, не любовь!

Ее мысли прервал короткий стук в дверь каюты. «Кто это может быть?» — подумала Дели и решила не отвечать, но стук повторился, теперь стучали более настойчиво.

Дели села на кровати, поправила пышные черные волосы и коротко сказала:

— Да!

Дверь, скрипнув, медленно открылась. Но за дверью Дели никого не увидела.

«Странно, что за шутки?» — подумала она и повторила еще раз, громче:

— Войдите! Входите же!

В дверях появился бесшумно ступающий по ковру темнокожий человек, но не абориген. Он более походил на индуса. Между бровей у посетителя красовалось розовое пятно, видимо, для красоты, а на голове была намотана белая чалма.

Дели от удивления приподняла брови:

— Вам кого?

— Здравствуйте, госпожа, — поклонился индус всем телом, прижав сложенные лодочкой ладони к груди. — Мне сказали, что я здесь могу найти хозяина.

— Да, я хозяйка парохода. А что вам угодно?

— Мне сказали, что вам нужен повар.

«Кто это мог сказать? Или теперь я сама не в состоянии готовить?» — подумала Дели и неопределенно повела плечами.

— А кто вам сказал?

— Один господина, — широко заулыбался индус. Он говорил по-английски почти свободно, с легким приятным акцентом. — Хороший господина…

Так как на палубе возился Бренни, а у себя в каюте был Алекс, то это кто-то из них сказал, что нужен повар. Гордон, наверное, все еще на берегу — рисует берег. Зачем ему эти зарисовки, может быть, хочет стать художником, как она? Во всяком случае, пусть занимается тем, к чему душа лежит, хотя ему бы уже давно пора определиться.

— А вы не могли бы позвать того, кто вам сказал про повара?

— Да, сейчас, госпожа, — снова поклонился индус всем телом, прижав сложенные ладони к груди. Он собирался уже выйти из каюты, как послышалось громыхание башмаков по лестнице. Так громко и уверенно ходил только Бренни, еще с детства во всем подражавший своему отцу.

А этот индус совершенно неслышно вошел, как… Как Ползучая Анни, да, так ее звали, служанку в доме тети Эстер, когда они жили близ Эчуки. Ползучая Анни все время вынюхивала, кто чем занимается, постоянно подсматривала за всеми. Это она рассказала тете Эстер, что в ночь гибели Адама он был с Дели и, видимо, поссорился с ней. Тетя Эстер даже перед смертью не простила Дели. Она до последней минуты считала, что Дели виновата в смерти Адама. Если бы она тогда согласилась быть его до конца…

Ах, да что теперь вспоминать! Ни Адама, ни Брентона уже не возвратить, а надо жить — а значит, кормить семью и зарабатывать своей «Филадельфией» на жизнь.

В тесную капитанскую каюту влетел Бренни и заполнил собой всю каюту.

— Ма, я послал к тебе этого. Он хочет быть поваром, говорит, что неплохо готовит разные восточные блюда! — громко и радостно чуть ли не закричал Бренни.

— Бренни, вам надоела моя стряпня? — спросила Дели без малейшего удивления, словно была уверена, что все домашние только того и ждут, когда же наконец будут есть по-человечески.

— Нет, конечно, но я подумал, что пока эти похороны, пока…

— Ну, это не слишком долгое дело, — прервала сына Дели и даже сама удивилась, как легко говорит о похоронах Брентона. — К тому же Мэг и шкипер с «Прибоя» сделают все, что нужно.

— Да, все сделают, я не сомневаюсь, — хмуро ответил Бренни и собрался уходить, но Дели его задержала:

— Бренни! Ты чем-то недоволен?

— Отчего же? Я всем доволен, — с иронией в голосе ответил Бренни.

— Ты грустишь, что… так все случилось?

— Что делать. Когда-то это все равно должно было случиться, — мрачно ответил Бренни и добавил: — Меня интересует другое: капитаном по-прежнему будешь ты, ма? — Он замолчал.

Дели поняла. Она не была бы матерью, если бы не понимала, о чем думал Бренни. За годы, проведенные вместе с отцом, Бренни абсолютно всему научился, и без всякого опасения можно было доверить ему управление пароходом. Фарватер он знает, да и многочисленные карты, которым по сорок — пятьдесят лет, во всех подробностях расскажут о том, как прихотливо меняла река за годы свое русло — где появились отмели, а где, наоборот, исчезли и образовались глубокие темные воды омутов. Карты Брентон хранил в специальном железном ящике, который запирал на ключ, висевший в капитанской каюте на маленьком гвоздике под картой Австралии, прикрепленной кнопками над рассохшимся древним письменным столом.

Но у Бренни пока нет капитанского удостоверения, ему еще надо сдать экзамены на шкипера: что делать, без этого не обойтись! Бренни, естественно, без труда сдаст экзамены на помощника капитана, а уж потом, когда будет «намотано» определенное количество миль, Бренни формально станет капитаном, получив капитанское свидетельство.

— Бренни, ты же знаешь, что нет на пароходе более надежных рук, чем твои.

Бренни насмешливо скривился, точно так же, как делал отец: чуть оскалив зубы и сощурив один глаз. Как он был похож на Брентона в эту минуту: те же густые волнистые волосы медного оттенка, легкий рыжеватый пушок на подбородке, еще не совсем похожий на щетину настоящего речного волка.

— Ма, зачем ты так говоришь? Ты же знаешь, что лучше тебя никто не управляется с нашей посудиной.

— Возможно, я и неплохо управляюсь, но придется ли мне в дальнейшем… — неопределенно сказала Дели, не глядя на сына.

— Что это значит? Как тебя понимать? — серьезно спросил Бренни.

— Видишь ли, я немножечко…

— Устала?

— Нет, не устала. Я, как бы тебе сказать… — Дели снова замялась, и на ее губах появилась виноватая улыбка, точно перед ней сейчас стоял не сын Бренни, а суровая тетя Эстер, а Дели в очередной раз что-то разбила и теперь вынуждена оправдываться.

— Ты огорчена? Тем, что…

— Нет, пожалуй, я даже и не огорчена, а… Умер твой отец, и как-то стало пусто. — И Дели, не сумев сдержаться, вновь заплакала, закрыв ладонями лицо. Она даже забыла о безмолвно стоявшем в каюте индусе, который внимательно смотрел на плачущего капитана, но, казалось, нимало не удивлялся.

Бренни подскочил к ней и присел на корточки возле кровати:

— Мама, что о тебе подумают люди? Успокойся. Капитан — и плачет, такого еще не бывало, — начал утешать ее Бренни.

— Да, Бренни, пожалуй, ты меня еще не видел в таком состоянии. Извините, — обратилась она к индусу.

Индус снова молча и вежливо поклонился.

— Я немного не в себе после кончины мужа, — вздохнула Дели, смахивая со щек слезы кончиками пальцев.

— Хорошо, госпожа, я приду в другой раз, — едва поклонился индус и быстро попятился спиной к двери.

— Нет. Раз уж вы пришли, то оставайтесь. Видимо, так будет лучше. Получать вы будете столько же, сколько прежний наш повар. Был у нас когда-то повар-китаец. Ты не помнишь, Бренни, он застрелил в конце концов одного из членов команды парохода? Этот китаец, его звали A-Ли, курил мак и очень скверно готовил. Но будем надеяться, что вы не такой.

— Не такой, не такой! — замотал головой индус, прижимая сложенные ладони к груди.

— Был у нас китаец, пусть будет теперь… Как вас зовут?

— Омар, госпожа, — заулыбался индус.

— Пусть у нас будет Омар, а я буду молить Бога, чтобы он нас не отравил, — улыбнулась Дели.

— Зачем «отравил», госпожа! — быстро воскликнул Омар. — Совсем не отравил, очень вкусно я готовил!

— Бренни, ты тогда покажи ему все мое хозяйство.

— Да, мама, покажу. А ты не переживай. Может быть, послать к тебе Мэг?

— Пусть она придет, Бренни, ты прав. Она уже вернулась из города?

Бренни печально и утвердительно кивнул.

— Мы с ней обсудим, во что одеть покойного, — сказала Дели и снова удивилась ноткам равнодушия, проскользнувшим в ее голосе.

Бренни крепко сжал ее руку и, кивнув индусу, чтобы тот следовал за ним, быстро вышел из капитанской каюты.

Дели осталась одна. Опять ее стали одолевать нестерпимо назойливые, отвратительные мысли: она теперь никому не нужна!

Она никому не нужна. Бренни будет за капитана и шкипера. Нет, она, естественно, будет помогать ему, сменять его ночью у рулевого колеса; ему будет помогать Алекс, хоть у него и нет никакого желания дальше жить на реке, но что делать. Он сейчас заканчивает колледж, и, если не поступит учиться на врача, как он хочет, ему волей-неволей придется жить на пароходе, так же как и им всем. А как Алекс поступит, если у Дели сейчас почти нет денег на его обучение? Как он будет жить, где, на какие средства — в большом городе, в Мельбурне или Сиднее?

Дели глубоко вздохнула. Да, к сожалению, она не очень-то нужна своим выросшим детям — нужна ее тезка «Филадельфия» — пароход, который всех их кормит до сих пор, как и кормил все эти долгие годы, пока росли дети.

А может быть, эти грустные мысли у нее не только оттого, что Брентон умер; может быть, эти мысли связаны с изменениями в ее организме, которые должны наступить с возрастом? Или уже наступают?!

Дели рухнула на постель и уткнулась лицом в подушку. «Надо взять себя в руки, — подумала она. — Сейчас придет Мэг, она не должна меня застать в таком состоянии». Дели бессильной ладошкой хлопнула по подушке, которая ей показалась еще теплой после головы Брентона, и резко поднялась. Она поправила старое гобеленовое покрывало на постели с изображением веток жасмина и эвкалипта. Дели одернула юбку, оглядела себя и увидела на своей розовой батистовой кофточке пятна от слез.

Услышала, что по лестнице застучали легкие шаги Мэг — так ходит только она, — Дели, естественно, различала по шагам своих детей, она начала узнавать их шаги, едва те научились ходить; шаги Бренни были тяжелыми и уверенными; Мэг ступала маленькими каблучками по палубе точно так же, как в десять лет, — ее шаги были быстрыми и несколько суетливыми; Алекс ходил в своих мягких брезентовых туфлях мягко и с достоинством, а Гордон — его шаг был почти неслышен, и в походке его чувствовалась какая-то скованность, даже робость.

Дели отвернулась к огромному окну, за которым серебряными рыбками плескались солнечные зайчики на оливковой глади реки. «Сколько воды утекло, нет ей конца — этой реке, — как и нет конца ее жизни», — подумала Дели, и эта последняя мысль ее приободрила: жизнь бесконечна, со смертью ничто не прекращается, жизнь продолжается в детях. Однако прочь грустные мысли, пока еще рано себя хоронить!

И Дели, глядя на безмолвный блеск воды за окном, заулыбалась.

Дверь без стука быстро распахнулась, и на пороге появилась Мэг. Ей шел уже девятнадцатый год. Это была стройная голубоглазая девушка с мягкими черными волосами, стянутыми на затылке серебряной заколкой с маленькими перламутровыми речными раковинами. Нельзя сказать, что она была красавицей, но молодость всегда красива: и вздернутый носик Мэг, и немного крупный рот нисколько ее не портили. Наоборот, ее юное лицо притягивало к себе, а румянец на щеках говорил о естественной свежести юной девушки, прожившей почти всю свою недолгую жизнь на просторах реки. Этот румянец у Мэг был от отца, щеки у Дели от природы были белыми, и лишь в исключительных случаях на них появлялся предательский румянец.

Дели не обернулась, она все стояла, глядя в окно, и ждала, что ей скажет дочь.

Мэг тоже молчала, стоя на пороге каюты. На ней была короткая юбка, какие недавно вошли в моду, пришедшую в Австралию из Европы. Эта юбка не слишком-то вязалась с тем занятием, которым Мэг занималась в городе, — она хлопотала по поводу похорон, и хлопоты эти не были ей в тягость.

Пока Дели ездила к Аластеру Рибурну, пока вспоминала прошлое вместе с мисс Баретт, Мэг несколько месяцев сидела у постели отца, который так ни разу и не узнал ее, приходя в редкие минуты в сознание. Наконец врач уговорил Мэг уехать из больницы, так как ее помощь у постели безмолвного отца совершенно не требовалась. Ни Мэг, ни сиделки, ни врачи больницы не тешили себя какой-либо надеждой на выздоровление Брентона. Все знали, что он должен умереть, вопрос заключался лишь в одном — когда?

Мэг мечтала стать, нет, не врачом, как Алекс, она мечтала стать медицинской сестрой. Поэтому она без труда, даже с радостью сидела долгими ночами возле Брентона в больнице, помогала сестрам обтирать губкой когда-то сильное и мускулистое, а теперь дряблое и худое тело отца, помогала менять грелки у ног, и даже один раз ей доверили самой вставить иглу капельницы в вену, с чем она сразу же справилась, не испытывая ни малейшего страха или отвращения, словно всегда только этим и занималась.

Когда у Мэг появилась эта мысль — стать медсестрой, неизвестно. Но в свои восемнадцать она была твердо уверена, что когда-то она обязательно будет старшей медицинской сестрой в какой-нибудь большой больнице или госпитале в Аделаиде или Сиднее. Может быть, эта мысль появилась тогда, когда она впервые увидела искалеченную руку, без двух пальцев, ее первого возлюбленного — Гарри, вернувшегося после первой мировой войны молчаливым и замкнутым стариком. Тогда, слушая скупые и неторопливые рассказы Гарри о войне, о сестрах милосердия, Мэг втайне стала завидовать тем мужественным и отважным женщинам, которые на передовой перевязывали и даже выносили из-под огня раненых и нисколько не думали о своей жизни, о смертельной опасности, исходящей от свистящих над головой немецких снарядов.

Молчание, повисшее в каюте, становилось тяжелым. Мэг было нелегко первой начать говорить о предстоящих похоронах; она ждала, когда ее спросит Дели, но та все молчала, глядя в окно. Она снова вспомнила про Адама. Точно такого же оливкового цвета была вода тогда, столько лет назад, когда она вместе с Адамом купалась в реке. Адама давно нет, а река все течет…

Мэг смотрела на спину матери, от которой веяло такой печалью и одиночеством, что не решалась заговорить. Она до боли сцепила руки в замок, так что хрустнули пальцы, и опять, уже в который раз, вспомнила о Гарри.

Дели не знала о существовании Гарри, Мэг решила, что никогда никому не расскажет о нем: воспоминания о нем были для Мэг святы. Дели не знала, что ее дочь, как и она сама когда-то, тоже полюбила впервые, когда ей было всего четырнадцать. Мэг полюбила Гарри безоглядно, страстно, со всем подростковым пылом и непосредственностью.

И сейчас Мэг, когда вдруг вспоминала о своем Гарри, начинала волноваться, и в руках появилась мелкая дрожь. Эта безответная любовь была незаживающей раной в ее сердце.

Несколько лет Мэг жила у миссис Мелвилл, куда ее на время определила Дели, чтобы Мэг могла ходить в школу. Миссис Мелвилл души не чаяла в девочке и считала ее чуть ли не родной. Она так скучала по двум своим сыновьям, воевавшим где-то в Европе: по старшему и любимому Джиму и по младшему — Гарри, которого Мэг иногда называла Джимми. Миссис Мелвилл всем сердцем отвечала на добросердечие и привязанность Мэг и тайком вздыхала о том, что у нее так и не родилась девочка. Она бы сейчас не вздрагивала каждый раз, когда по радио передавали новости из Европы. Ежедневно ее мозг сверлила мысль, что в любую секунду, может быть сегодня, ее сыновей могут убить, и эта мысль наполняла ее душу нестерпимой болью.

Но случилось так, как и предчувствовала миссис Мелвилл: почти в самом конце войны был убит ее любимый сын Джим, а Гарри вернулся.

Мэг сразу почувствовала, лишь увидела его, что ей нравятся насмешливые глаза Гарри, в глубине которых была видна затаенная печаль, когда он смотрел на нее, как на совсем маленькую девочку; ей нравился его суровый и мужественный облик — мужчины, прошедшего войну. А через пару дней она поняла, что жизнь без него бессмысленна для нее. Все дни она только и ждала, когда Гарри посмотрит на нее, заговорит с ней. Как ей хотелось, чтобы он пригласил ее в город в вечерний танцевальный салон, где маленький джазовый оркестрик играл новые модные европейские танцы.

Но у Мэг не было никакой надежды. Гарри считал ее, четырнадцатилетнюю уже, всего лишь маленькой девочкой и всем своим поведением подчеркивал это. Он никак не хотел видеть пылкую любовь девушки, а Мэг не хотела расставаться с надеждой, она была уверена, что когда-нибудь он ответит ей взаимностью.

Но случилось иначе.

Как потом Мэг старалась забыть ту фразу, сказанную Гарри, когда они рыбачили на лодке: «Я тебя не люблю и не полюблю никогда!» Он сказал это раздраженно, даже с ненавистью. А она тогда рыдала, и сердце ее разрывалось от отчаяния, от того, что она любит его, и он здесь, рядом, с удочкой в руке, и он может обнять ее и поцеловать; но он сказал то, чего она боялась больше всего.

— Не говори так, Гарри, не говори! — воскликнула тогда Мэг.

— Я ничего не могу поделать, Мэг. Внутри я как старик… — лишь ответил Гарри, отвернувшись от нее.

Но она продолжала любить его, любить после этих слов, любить и потом, когда он уехал с фермы. И никогда она никому не расскажет о Гарри. Чувство к нему превратилось в душе Мэг в потаенный, тщательно скрываемый огонек, которым она согревалась, лишь вспоминала, что она до сих пор любит его.

Без Гарри, который уехал в город, дом миссис Мелвилл сразу стал чужим для Мэг, и она с радостью вернулась на пароход к Дели, братьям, больному отцу.

Мэг старалась узнать, куда уехал Гарри, но след его затерялся. Она смогла только узнать, что Гарри взял билет на пароход, отправлявшийся из Порт-Аделаиды. Но куда уходил пароход, куда направился этот взрослый и молчаливый фронтовик — никто не мог сказать. Не знала этого и миссис Мелвилл…

Мэг стала покупать газеты и читать статьи и воспоминания очевидцев о войне; она поначалу надеялась, что в какой-нибудь газете прочтет воспоминания Гарри или хотя бы упоминание о нем, но тщетно. Мэг перестала покупать газеты и выискивать страшные очерки о чудовищном варварстве немцев и героизме английских и американских солдат. Но надежду, что когда-нибудь они все равно с Гарри встретятся, она не потеряла…

— Спасибо, что ты пришла, Мэг, — тихо сказала Дели, все так же стоя спиной к дочери и глядя в окно.

— Мне все понравилось, — начала Мэг, кашлянув. — С мистером Чапменом мы выбрали место, оно тебе понравится, понравилось бы и ему… На краю кладбища, возле трех молодых эвкалиптов. Правда, запросили дорого, сорок фунтов за могилу, — быстро заговорила Мэг, словно боясь, что Дели может ее прервать и попросить не рассказывать о столь грустных вещах.

— Да, это ужасно дорого, — сказала Дели, повернувшись к дочери. Ее всю передернуло внутри. Она тут же вспомнила три детских могилы в Эчуке, неподалеку от их большого дома, куда она с тетей Эстер, дядей Чарльзом и Адамом переехала после Кьяндры. Дяде Чарльзу наконец повезло, и он нашел нечто похожее на золотую жилу, которую тут же продал.

Три детских могилы… Три молодых красных эвкалипта: один эвкалипт — это Адам, второй — Брентон, третье деревце — ее последний умерший ребенок: девочка, родившаяся умственно неполноценной.

И в смерти этого младенца — да, она виновата. Виновата уже хотя бы тем, что желала этой смерти. Виновата, несмотря на то что доктор говорил, что младенцы с таким пороком практически не доживают до пятилетнего возраста. Виновата…

А четвертого деревца нет. Хотя есть в ее жизни четвертая потеря — ее первенец, мальчик, которого она даже не видела. Он родился мертвым, он даже не жил. Значит, не было и смерти как таковой, если он совсем не жил вне тела Дели.

«А четвертого деревца нет. Значит, я не виновата в смерти первенца, не виновата, несмотря на то что мало о нем, неродившемся, думала, все больше о Брентоне — что делать, я была тогда слишком молода! — но, значит, не виновата», — подумала Дели и сама себе удивилась: почему она связала эти три деревца на кладбище в Марри-Бридж с ушедшими из жизни ее близкими, родными, любимыми? Их гораздо больше, чем эти символические три эвкалипта на краю кладбища. А тетя Эстер, в страшных мучениях скончавшаяся от рака, а дядя Чарльз! А Чарли Макбин!.. А… А…

«Ах, что за наваждение!» — подумала Дели и слегка мотнула головой, словно молодой бычок, у которого чешутся пробивающиеся рожки и он мотает головой. Она хотела отогнать назойливые мысли, собраться и выслушать наконец Мэг.

— Я думаю, там ему будет хорошо, — наконец сказала Дели рассеянно.

Она подошла к Мэг и, положив ей руки на плечи, заглянула дочери в глаза:

— Милая моя, тебе очень было это… неприятно?

— Что ты, мама, я давно свыклась с этой мыслью… К тому же быть сестрой милосердия и провожать в последний путь — это почти одно и то же, — улыбнулась Мэг.

— Ты видела его?

— Нет. Он в леднике. Но думаю, что все в порядке, погода стоит не слишком жаркая.

«Он», теперь они называют Брентона «он», — подумала Дели и сказала:

— Даже и костюма нет у него приличного. — Дели легко погладила Мэг по плечам.

— Может быть, купить что-нибудь? Нехорошо хоронить в рабочих брюках…

— Да, видимо, придется. Хотя вот это Брентону действительно не понравилось бы.

— Ничего, если не здесь, пусть хоть там выглядит джентльменом, — сказала Мэг и смутилась, поняв, что сказала что-то несуразное. «Там», «там» — это где? Среди могильных червей? Бр-р-р!

Ее вздернутый носик дернулся, но не от чувства брезгливости, от чувства неловкости: что может подумать о ней Дели?

Но Дели ничего не подумала, лишь рассеянно повторила:

— Да-да, придется купить. Купи ты, пожалуйста. А денег совсем не остается. Нужно продавать баржу — иного выхода нет.

Дели замолчала. Наконец-то житейские дела вырвали ее из цепких лап воспоминаний.

— Значит, сорок фунтов стоит могила… Скажи, а могила Чарли Макбина далеко от этих трех эвкалиптов? — спросила Дели.

Мэг на секунду задумалась и вспомнила: ну конечно, Чарли! Как она могла забыть?! Чарли, их механик, которого она знала с раннего детства, крепко пьющий, когда у него не было работы, и с похмелья по утрам жевавший только лук с хлебом, чтобы протрезветь.

Скоро будет год, как на пароходе по утрам не разносится запах лука, смешанный с перегаром.

Чарльз Макбин умер почти сразу после того, как у Брентона случился последний удар. Видимо, Чарли понял, что ждать больше нечего и его старый друг и капитан, Брентон, уже не выкарабкается, и решил смотаться с этого света.

— Я сейчас не могу сориентироваться, где могила Чарли. Но кажется, что недалеко, — сказала Мэг.

— Хотя это не важно, — снова рассеянно сказала Дели и, отойдя от Мэг, слегка поправила волосы.

— Мама, ты плохо себя чувствуешь? У тебя бледное лицо.

— Нет, я хорошо себя чувствую. — Дели быстро подошла к письменному столу и взяла маленькое круглое зеркальце. Она взглянула на свое отражение: да, она действительно была бледнее, чем обычно. Но эта бледность, как ни странно, ей шла. Эта бледность только оттеняла ярко-синие глаза, ставшие еще более яркими после слез; оттеняла порозовевшие веки. Теперь Дели походила на одну из чопорных тетушек Аластера — родовитых аристократок, щеки которых почти не знали румянца.

Мэг внимательно следила за матерью, она чувствовала, что в душе Дели происходит что-то важное, что-то сейчас на ее глазах менялось в матери, но что — она не понимала.

— Мне стало немного грустно… от всего этого, — сказала Дели беспечно, ее голос прозвучал как-то жизнерадостно, что не слишком-то вязалось с обсуждением похоронных дел. — Как я тебе благодарна, что ты взяла на себя эти хлопоты!

— Мама, не надо благодарностей. Не надо!.. — почти капризно воскликнула Мэг. — Я чувствую, что именно я должна заниматься этим!

— Ну а я тогда займусь продажей баржи. Нужно дать объявление в газетах или самой поспрошать у капитанов. Хотя здесь почти нет пароходов… Да и кому она нужна, наша старая развалина? Строительство шлюзов заканчивается. Не знаю, удастся ли вообще ее продать? Если и продадим, думаю, цена будет смехотворная — лишь бы хватило заплатить за содержание Брентона в больнице да за похороны — и все. И больше денег не останется!

— Может быть, стоит снова переоборудовать наш пароход в плавучий магазинчик? — спросила Мэг.

— Да, я подумаю. Мы подумаем, — поправилась Дели, под «мы» подразумевая Бренни. — Та права, Мэг. — Дели вздохнула, и у нее почти непроизвольно вырвалось признание: — Ах, как мне тяжело, Мэг, ты бы знала! Давно так не было!

Дели смотрела на Мэг широко раскрытыми глазами и будто ожидала чего-то. Мэг на секунду замешкалась, почувствовав, что нужно что-то сделать для матери, она бросилась и крепко обняла ее, гладя ладонями по спине.

— Мама, мы с тобой! Мы тебя любим. Все твои дети с тобой, все хорошо… — шептала Мэг.

— Какие вы дети? — с усмешкой спросила Дели. — Вы уже взрослые мои… дети. Нет, вы не дети, а сплошная обуза мне, — сказала Дели так легко и весело, словно каждый день говорила подобное.

Руки Мэг ослабли, она отстранилась от матери, изумленно глядя на Дели: не ослышалась ли она?

— Обуза? — переспросила Мэг.

— Ну конечно! — ласково улыбнулась Дели. — Тебе надо учиться, милая моя Мэг, а где взять деньги? Алекс хочет быть врачом. Поступит ли он в медицинский колледж — я не знаю. Что мне теперь делать с вами — я не представляю! Я просто растерялась… Как дальше жить, я не знаю, но знаю одно, что пароход продавать я не буду.

— Ах, мама, я подумала, что ты сердишься на нас за что-то, — облегченно вздохнула Мэг.

— Сержусь? — удивилась Дели. — Да Бог с тобой, Мэг! — Дели погладила ее по шелковистым волосам, которые с годами становились все более волнистыми. В детстве у Мэг были совершенно прямые черные волосы, такие мягкие, словно шелк, как волосы на головке детской фарфоровой куклы.

— Все как-нибудь устроится, мама.

— Да, вот на это «как-нибудь» я больше всего и надеюсь, — улыбнулась Дели. — Кстати, я только что взяла на работу повара-индуса, а чем ему платить — я даже и не подумала.

— Это пустяки! Заплатим через месяц, через два. А мы уже сегодня попробуем его стряпню?

— Надеюсь, что к вечеру обед будет готов. Бренни как раз сейчас показывает мою кухню. Мою бывшую кухню, — поправила сама себя Дели. — Может быть, это и к лучшему, что мать уже никому не нужна, — сказала Дели в потолок, словно разговаривала сама с собой. Она поискала на потолке мух, но не нашла.

— Ма, не думай так плохо о нас, обо мне! Мы же тебя так любим! — воскликнула Мэг.

— И я вас люблю, — тихо сказала Дели. — Но, к сожалению… Или к счастью, вам уже самим надо устраивать свою жизнь. Да и мне пора… — Дели замолчала. Что она хотела сказать: пора выходить замуж? Пора на покой? Пора остепениться, перестать жить на пароходе и переехать в тот их маленький домик, что она купила для того, чтобы Мэг могла продолжать учиться в школе? В этом доме Мэг застала ее с Аластером в объятиях, когда она сидела с ним в одном кресле. Нет, этот домик Дели тоже ни за что не хотела продавать! — Видимо, мне пора переехать в наш домик и там доживать свою старость.

— Мама! Ты такая молодая! Ты моложе всех нас, вместе взятых! — искренне воскликнула Мэг. — Ты посмотри на себя, ма!

— О, Мэг, я только что смотрелась в зеркальце! И нахожу, что ты права! — выпалила Дели и громко рассмеялась.

Мэг лишь улыбнулась и покачала головой. Да, с матерью что-то происходит. Но, впрочем, ее можно понять. Видимо, так на нее подействовала давно ожидаемая смерть Брентона.

Мэг быстро поцеловала Дели в щеку и выбежала из каюты, почувствовав, что матери сейчас лучше побыть одной.

Дели снова взяла маленькое зеркальце и уже более внимательно стала вглядываться в свое отражение: да, бледные щеки, чуть красноватые веки, нос покрылся от загара мельчайшими розовыми прожилками, которые, впрочем, издали совершенно не видны. Но вот прядь серебристых волос, маленькая прядь седины, ей совершенно не понравилась. Давно, несколько лет назад, Брентон обнаружил у нее несколько седых волос и вырвал их, чтобы показать Дели, и с тех пор прядь седины увеличилась. И со временем, может быть лет через пять, через десять, она превратится в седую старуху!

Нет, сейчас в это никак не верилось. Это просто невозможно!

Дели вспомнила Аластера. Он никогда не обращал внимания на эту седую прядь, по крайней мере, не говорил. Как она сейчас благодарна ему за это молчание… И что, в самом деле, Аластер увидел в ней, отчего так загорелись его чувства? Может быть, она покорила его уже тогда, когда стояла за штурвалом, а Аластер из своей мастерской рассматривал ее в подзорную трубу, видел, как она не по-женски одета, видел страх на ее лице?

Дели впервые вела судно по озеру, везя Аластеру тюки шерсти. Дул сильный боковой ветер, одно колесо «Филадельфии» постоянно выныривало из воды и молотило по воздуху. Дели тогда совсем не была уверена, что они благополучно подплывут к пристани, а не затонут тут же у берега, налетев на подводные камни. Наверняка на ее лице был написан страх, и страх женщины-капитана, может быть, и возбудил воображение Аластера?

Или Аластера привлекла та Дельфина Гордон, под чьим именем висят картины в Национальной галерее в Мельбурне? Как он тогда воскликнул: «Дельфина?! «Рыбачка»? Ну конечно, я прекрасно помню эту картину, одну из моих любимых!» Как он смешно ее называл: «дорогая леди»…

Филадельфия вздохнула и прошептала: «Вы разбудили во мне огромную жажду жизни; словно я спал годы и теперь пробудился от долгого сна…»

Она помнила наизусть эту строчку из письма Аластера, как не забыла и то, что он писал дальше.

«Я не прошу ничего, кроме разрешения сложить свою жизнь к вашим ногам и умереть, как умирает волна, разбиваясь о берег и уходя в песок, чтобы хоть немного выровнять путь под вашими ногами».

«Все-таки как вычурно он написал, — подумала Дели. — «Сложить свою жизнь к вашим ногам и умереть…»

Как она раньше не понимала, что в этом письме скрывается какая-то фальшь — оно слишком красиво, неестественно красиво! Она вспомнила его горящие страстью глаза. Да, это страсть. Ах, если бы Брентон скончался год назад, возможно, она была бы уже замужем за Аластером и это бы не было предательством. Но сейчас — что ей мешает? Поехать к нему? Бросить все: похороны, детей, нет… Она не нужна своим детям, но бросить их не может — как странно все получается. Долг… Какое холодное слово. Но его холод приносит какое-то утешение… Она должна выполнять свой материнский долг. Что бы сказала ее мать — бабушка ее детей? Да! Она бы одобрила решение Дели — не бросаться к Аластеру в пылу безумной страсти. Все-таки странно, что такая практичная женщина, уже не первой молодости — а живет в ней до сих пор страсть. Нет, не любовь к Аластеру — такая же страсть, как и у него к ней.

Дели почувствовала, что у нее начинает кружиться голова от всех этих мыслей. Она сбросила свои старенькие парусиновые туфли и осторожно прилегла на кровать.

Дели сидела на берегу большой реки, такой широкой, что противоположного берега совершенно не было видно. Легкий туман стелился над водой. Был серый предрассветный час. Или это был час после заката? — она не могла понять, потому что не видно было горизонта, скрывавшегося в тумане.

В воздухе, напоенном туманом, висело безмолвие. Лишь едва слышно у ног плескалась вода о камень, на котором сидела Дели. Она смотрела на холодную серую воду.

«Нет, это не похоже на Муррей, — подумала Дели. — Вода в Муррее не бывает такого серого цвета, словно жидкий свинец. Странно, что это за река? Ах это Темза?! Но почему тогда не видно знакомых по детству очертаний Лондона? Город скрыт в тумане», — поняла она.

Вдруг за ее спиной раздалась тихая приятная музыка, походившая на позвякивание уздечки. Но Дели не обернулась назад, и музыка исчезла. Она все продолжала смотреть на воду и больше уже ни о чем не думала.

Через какое-то время она заметила, что туман стал гуще и плотнее. Она обратила внимание, что туман сгущался прямо перед ней, всего в нескольких метрах от нее. Туман все сгущался, превращаясь в облако. И из этого облака стала вырисовываться фигура, медленно плывущая над водой к Дели. Это была женщина. Женщина, состоявшая из бледно-серого облака, прижимала руки к груди, но лица ее еще не было видно. На ней было длинное, похожее на шелковое платье с высоким стоячим воротником и кружевами на манжетах, похоже, женщина была довольно молодая, во всяком случае, моложе Дели.

«Ах, опять эти фантазии!» — с раздражением подумала Дели. Нет, все-таки она художник и, видимо, никогда не отвыкнет грезить наяву.

От фигуры начало исходить тепло, похожее на улыбку… Похожее на улыбку… матери. И Дели увидела наконец — да! Это родные черты, которые уже стали стираться в ее памяти! Эти черты все яснее и ярче образовывались из тумана: вот брови, вот живые и насмешливые глаза. Глаза «бедной Лотти», как сказала бы о матери Дели тетя Эстер!

— Мама! — воскликнула Дели. — Ты здесь?

— Конечно, милая моя девочка, — ответила женщина из бледно-серого тумана, висящего над неподвижной водой. И голос ее был таким до боли знакомым, родным, что у Дели не было никакого сомнения, что это ее мать.

— Мама! Боже мой, как я рада! — вскочила Дели и, протянув к матери руки, хотела уже было спрыгнуть с камня в воду, но что-то ее остановило. Ей показалось, что вода у берега может быть холодной и, возможно, здесь, у камня, на котором она сидела, очень глубоко и она может утонуть в своей узкой юбке в этой холодной, непрозрачной, серой воде.

Дели осталась стоять на камне, протягивая вперед руки. А ее мать, Шарлотта, все так же спокойно прижимала руки к груди, но не протянула навстречу дочери.

— Мама, как ты здесь? Ведь ты же умерла… — удивилась Дели.

— Ну и что, милая моя девочка, — мягко улыбнулась женщина.

— О, я уже не девочка… — Дели рассмеялась. — Неужели ты не видишь, я уже старуха почти. Столько лет прошло. У меня седая прядь… У меня уже четверо детей…

— Как же четверо? По-моему, шестеро… — слегка удивилась женщина из живого тумана.

— Ах, мама, значит, ты все знаешь, — смутилась Дели и опустила руки. Она молчала, ожидая горьких слов от матери.

— Да. Двое у меня, а четверо с тобой, — совершенно спокойно и без всякого осуждения сказала она.

— Как я рада тебя видеть! Хоть ты и призрак…

— Совсем не призрак, милая моя девочка, — прервала ее мать.

Дели хотела возразить: почему же ты тогда появилась из тумана? — но что-то ее остановило.

— Милая моя девочка, зачем ты о нем думаешь? — с легкой укоризной спросила, чуть приблизившись, женщина из тумана.

— О ком? — не поняла Дели.

— Об этом человеке с бородкой.

— Об Аластере? Как не думать, я…

— Да-да, ты хотела за него выйти замуж, но этого не будет.

— Почему?

— Потому что он женат.

— Ах нет, мама, ты что-то путаешь. Его бывшая жена сбежала от него, ушла!

— Нет. Он женат на другой.

Дели помолчала. Ей явно не верилось в то, что говорил призрак ее матери. Аластер сейчас женат на другой, а хочет встречаться с ней? Такого не может быть.

— Зачем ты пришла, мама?

— Повидаться с тобой, — тихо ответила она. — Посмотреть на тебя. Тебе скоро можно будет забирать волосы вверх, как взрослой женщине.

Дели обомлела:

— Как взрослой женщине? Да, но я это делаю уже много-много лет! A-а… Какой ты меня видишь, скажи?!

— Ты моя маленькая, милая Дели, и я вижу, что ты счастлива, — с мягкой и ласковой улыбкой сказал призрак.

У Дели что-то вспыхнуло в груди, что-то очень горячее, словно кто-то вылил раскаленный металл на сердце. И горячие слезы сами собой брызнули из глаз.

— Я несчастлива, мама, ты ошибаешься… Брентон умер! Как ты можешь ошибаться, неужели ты не видишь, что я очень несчастна?! — сквозь слезы закричала Дели. Но мать словно не слышала ее.

— Я вижу, что ты очень счастлива наконец-то. Но это будет не слишком долго… — спокойно и серьезно ответила мать.

Дели поспешно вытерла слезы и почувствовала, что вместо раскаленного металла у нее в груди появилась радость — огромная радость, необъяснимая, всепоглощающая. Она ничего не понимала.

— А почему ты говоришь, «можно забирать волосы вверх»?

— Да, так принято. И будешь носить длинные платья… Как взрослая.

— Ты не ответила! Какой ты меня видишь?! — вскричала Дели, уже начиная понимать.

— Все такой же, как моя милая, веселая Дели. Как я рада тебя видеть, — улыбнулась мать и чуть пошевелила руками, передвинув их ближе к горлу. — Ты выглядишь как в тот вечер перед кораблекрушением. Только ты выросла, я знаю… Но осталась прежней для меня…

— Ах вот оно что, — протянула Дели, не зная, как ей теперь себя вести, как говорить: как тринадцатилетней или как сорокалетней. Но в это секундное замешательство она почувствовала, что с призраком что-то происходит.

Она поняла, что ее мать пока незаметно для глаза, но уже начала растворяться.

— Мама! Подожди! Не уходи, — вскричала Дели. — Зачем ты здесь?!

— Как «зачем»? Я пришла приободрить тебя и сказать, что все будет прекрасно. Ты счастлива, и это для меня главное. И незачем плакать…

Платье из тумана колыхалось и распадалось клочками тумана, над водой висело одно лицо, живое и ласковое, от которого исходило тепло и любовь.

— Подожди! Не уходи! Я хочу тебя поцеловать! — закричала Дели.

— Нет, это невозможно. Счастливо оставаться… Я буду ждать тебя, я буду… — Она не договорила. Туман заколыхался и стал почти таким же гладким длинным облаком, как и до появления матери. Лишь таявшие клочки говорили, что только что здесь что-то происходило.

— Мама! — еще громче вскричала Дели и уже решилась спрыгнуть с камня. Она хотела подбежать по воде или доплыть до того места, где только что была мать, уже опустила в воду одну ногу…

И проснулась.

Холодный пол обжег ее босую ступню. Она чуть не упала с кровати, собираясь бежать к матери в своем сне.

Ах, так это все-таки был сон. Как она задремала, даже и не заметила. Но такой странный, такой живой и реальный сон! Неужели действительно мама приходила к ней, чтобы утешить?

Дели села на постели и обхватила голову руками. «Нет, почему же тогда она выглядит тринадцатилетней девочкой, и «ей скоро можно будет забирать волосы вверх, как делают взрослые женщины»? Разве сейчас забирают волосы вверх в пучок? Такая мода была… — Мысли Дели прервались. Она никак не могла вспомнить, в какие же годы была такая мода. — Боже мой, это же было еще в прошлом веке! Ах как давно это было! Она говорила, что я буду счастлива… Ну посмотрим… Пусть это был всего лишь сон, но такой теплый, такой радостный; да, я должна быть счастлива! И я, и мои дети! Обязательно…»

Не осталось ни одного портрета, ни одной фотографии ее матери и отца, все погибло при кораблекрушении. Но так же, как сейчас, она узнала в этом видении черты матери, узнала безошибочно, словно видела мать только вчера; также она помнила и лицо отца, которое видела в видении или опять во сне, как сейчас? Это было в пятнадцать, в шестнадцать лет? Тогда была тоже река, но, кажется, Муррей. И по реке плыла баржа. Она подошла к барже и перебралась по узкой дощечке на палубу. Была абсолютно темная, тихая ночь. И кто-то в этой темноте шел ей навстречу. Она даже не смотрела, кто это, она сразу почувствовала, что это отец. Она прижалась к нему и бормотала:

«Я знала. Я знала, что ты ведь не умер…»

Посмотрев на лицо отца, она запомнила его на всю жизнь. Лицо светилось изнутри каким-то слабым, тихим светом. И все…

После этого в глубине баржи возник неясный свет, который становился все ярче и ярче, пока не стал нестерпим. Там были движущиеся фигуры, в этом ослепительном, ярком свете. А рубка на барже напоминала усыпальницу в саду, и усыпальница была заполнена ангелами, излучавшими свет. Эта усыпальница казалась нереальной, но лицо отца — да-да, она его очень хорошо запомнила — такое же как в жизни, только чуть светящееся в темноте.

И сейчас она до мельчайших подробностей помнила то лицо отца из видения (или сна?), оно стояло перед ней как живое.

А после этой встречи с отцом, совсем скоро, кажется, не прошло и года, скончался Адам.

«Боже мой, неужели опять кто-то умрет? Аластер?! Нет! — Дели замотала головой и с силой сжала виски. — Только не это! Мама сказала, что я буду счастлива. Если сказала — пусть так и будет», — решила она, словно сама распоряжалась судьбами: Аластера, детей, своей судьбой.

Дели глубоко вздохнула, словно хотела набрать воздуха перед глубоким прыжком. Она поднялась с кровати и невольно обратила внимание на свои руки — немного крупные, но совсем не старческие, кожа была несколько загрубевшей и загорелой, но не казалась старой. Под ногами она почувствовала приятную прохладу пола, прошлась по вытертому ковру и надела свои старенькие туфли, затем посмотрела на маленькие круглые часы с фарфоровыми гномами, держащими молоточки. Часы остановились.

Как долго она спала, не могла определить. Дели посмотрела на речную воду за окном, прорубленным для Брентона вместо иллюминатора; солнечных зайчиков уже не было, по воде стелилась густая тень от «Филадельфии». Значит, уже давно начался закат.

Надо выйти из каюты и более не оставаться одной: что-то уж слишком разыгралось воображение.

Дели почувствовала внезапный голод и сразу же вспомнила про нового повара Омара. Видимо, обед уже готов. Она решила подняться посмотреть, как там на кухне управляется Омар.

 

3

Гордон брел по мутной прибрежной воде, утопая по щиколотку в темном иле. За спиной у него болталась холщовая сумка, в которой лежали тетради и альбомы для зарисовок и акварелей, цветные мелки и угли для рисования.

Под ногами быстро мелькали жуки-плавунцы, где-то в кустах бузины кричала сойка, солнце нещадно припекало голову.

Гордон подошел к своему любимому месту: на берегу лежало вывороченное с корнями наводнением дерево. Он смахнул сумкой ползавших по стволу муравьев и сел, достал блокнот и уголь. Гордон стал в который уже раз зарисовывать извилистый берег реки.

Нет, он не думал стать художником. Он не знал, кем он будет. Он вообще не хотел никем становиться, несмотря на то что ему уже шел двадцать четвертый год.

Складом характера Гордон был похож на мать, хотя, как и остальные дети, он в детстве боготворил Брентона — сильного еще и веселого своего отца. Гордон был старшим из детей и самым любимым сыном Дели. Он это чувствовал, хотя Дели и старалась не уделять ему особого внимания. Душой Гордон был в мать: такая же поэтичная и тонкая натура, остро чувствующая красоту и ласку.

Подростком Гордон не бегал по лесам и не собирал насекомых и ящериц для коллекции, как Алекс. Когда была возможность, в недолгие дни стоянки «Филадельфии» он бродил по прибрежным эвкалиптовым лесам и наслаждался чистотой и прозрачностью красок светлого леса без тени, с упоением вдыхал свежий и бодрящий воздух эвкалиптовых рощ.

Гордон сам не знал, зачем он делает эти зарисовки. Просто ему хотелось запечатлеть навсегда эту извилистую полосу желтовато-зеленоватой воды, две склонившиеся над водой ивы вдалеке; он хотел попытаться передать блеск воды, чтобы в черно-белом рисунке чувствовалось, как искрится под солнцем река, и иногда ему это удавалось.

Он увлекся и не заметил, как довольно быстро стало темнеть. Гордон бросил в воду остаток уголька и перелистал страницы альбома, в котором почти не осталось чистых листов, все были в набросках. Он встал и потянулся. И тут до него дошло, что кто-то зовет его с «Филадельфии», белевшей вдалеке, судя по голосу, его звала Мэг:

— Го-ордон! Гордон, где ты?!

Он быстро побросал в сумку угольки и альбомы и, отметив для себя, как красиво ложится полоска красноватого заката на белую трубу «Филадельфии» — надо бы это нарисовать акварелью, но уже не сегодня, — побежал, разбрызгивая прибрежный ил во все стороны; видимо, его звали обедать.

Едва Дели поднялась на палубу, как почувствовала необычный, но приятный запах пищи, который разносился над рекой. Большой стол стоял на палубе под электрическим фонарем, около которого уже начинали собираться мошки и ночные бабочки. Фонарь висел на длинном шесте, прикрепленном к борту парохода.

Дели заметила, что стол был весьма красиво сервирован лучшей посудой, какая у них только была. От сервиза, которым они пользовались, уже почти ничего не осталось, многие тарелки и соусницы Дели побила за прошедшие годы. Посередине стояла большая, накрытая крышкой супница, из которой и вырывался запах мяса, приправленного чем-то пряным и острым.

— Гордо-он! — еще раз крикнула Мэг. — Мы тебя ждем!

Появился Омар, несущий на одной руке большое блюдо, закрытое металлической крышкой. В сумраке вечера его лицо казалось совершенно черным, лишь большие глаза сверкали молочной белизной да крупные зубы. Он был одет в длинную, до колен, рубаху восточного типа, а на ногах нечто похожее на белые шальвары. Он поставил блюдо на стол и слегка поклонился Дели, словно ждал приказаний.

Дели ничего не сказала, она не стала выговаривать ему за то, что не приказывала доставать лучшие тарелки и серебряные вилки. Она понимала, что Омар хотел угодить сервировкой, и не желала походить на брюзжащую старую экономку.

— Омар, такой запах, что он, наверное, чувствуется по оба берега реки. Что вы придумали такое? — спросила Дели, стараясь говорить с поваром как можно ласковее и доброжелательней.

— О, это мой секрет, — ответил Омар, обнажив белые зубы в полуулыбке.

— Секрет? Сейчас попробуем ваш секрет. Мэг, Гордон еще не вернулся?

— Вон он, уже бежит, — ответила Мэг, указав на бегущую по берегу фигуру Гордона.

— Алекс сидит за своими учебниками?

— Наверное. Или потрошит бабочек или лягушек, — с легким пренебрежением ответила Мэг.

Да, уже давно пора перестраивать «Филадельфию», расширять, если так можно выразиться. Кают всем не хватает… Теперь еще Омар появился. Ну он, допустим, будет жить где и все предыдущие жили, где A-Ли ютился — в маленькой кладовой комнате возле кухни. Даже если Алекс и Мэг с началом учебного года будут жить в городе, а не на пароходе — конечно, если Алекс хорошо сдаст экзамены и ему определят государственную стипендию, — все равно на каникулы они наверняка будут собираться на «Филадельфии» все вместе, и каждому нужна будет отдельная каюта. Совсем взрослые дети, скоро, естественно, появятся жены, Мэг выйдет замуж. И когда Дели будет лет семьдесят — восемьдесят, они всей огромной семьей будут собираться на их вечном пароходе и праздновать день рождения Дели.

Нет. Никаких восьмидесяти! Это немыслимо — восемьдесят. Если она не умрет в семьдесят, то… Дели вспомнила, что, когда была молода, она с ужасом думала, что если не умрет в семьдесят, то покончит с собой. Но сейчас эта мысль показалась ей страшно глупой. Ей нет пятидесяти, она сейчас себя чувствует достаточно молодой, почему же в семьдесят себя не чувствовать так же? Но это, конечно, снова на нее напали фантазии. Как она будет себя чувствовать в преклонных годах, она не могла сейчас знать наверняка.

Дели подошла к столу и, отодвинув плетенный из ивовых прутьев стул, присела в ожидании, когда все соберутся. Как давно они все вместе не собирались за обедом. Механик Чарли ел у себя, Брентона кормили в постели, лишь потом, когда он стал выезжать на палубу в самодельном кресле, изготовленном Чарли, он изредка подъезжал к кухне и что-нибудь, например, листья салата, хватал левой рукой, которая работала лучше правой, и засовывал себе в рот. А вместе они так редко собирались…

Может быть, в этом была виновата она, Дели. Ведь она никогда не хотела иметь много вещей, особенно красивых. Никогда у нее не было мечты о доме — большом и изящном, как у Аластера, — забитом всяческими дорогими картинами и безделушками, типа фарфоровых статуэток и настенных расписных блюд. Их дом — это пароход, а очагом, видимо, заведовала не она, а механик Чарли. Машинное отделение «Филадельфии» — вот настоящий очаг их семьи.

Оставляя мокрые следы на палубе, пробежал босой Гордон, на ходу приглаживая густые волосы. Мэг появилась, она позвала Алекса, который шел за ней, перелистывая толстую книжку и что-то бормоча себе под нос. «Зубрит класс земноводных или пресмыкающихся», — подумала Дели.

— О, как пахнет! — воскликнул Гордон. — Что это ты придумала?

— Это не я, наш новый кок.

— Новый кок? О-ля-ля! — Гордон присвистнул.

— Настоящий кок, как на большом океанском лайнере. Он такой необычный, вот увидишь, тебе наверняка захочется его нарисовать. Очень живописен… — ответила Дели, отодвигая стул от стола и приглашая Гордона сесть с ней рядом.

Гордон плюхнулся на стул и сразу же заколотил вилкой по тарелке, словно посетитель дешевого кафе:

— Я умираю от голода. Такой аппетитный запах, похоже на кролика, чует мой нос.

— Скорее всего кролик, — пожала Дели плечами.

Мэг села по другую сторону от Дели, и Бренни сел за стол, и все замолчали в ожидании. Омара все не было.

— Омар! — наконец позвал Бренни.

Тут же выскочил Омар, неся бутылку красного вина и маленький кувшинчик восточной работы.

— Присаживайтесь, Омар, — кивнула Дели на пустой стул. Но Омар, казалось, не слышал.

— Можно накладывать? — спросил он.

— Конечно! Я с утра ничего не ел, — нетерпеливо сказал Бренни.

Омар открыл крышки на супнице и блюде, и вновь всех еще с большей силой обдал запах острой приправы.

— Все-таки вы приготовили кролика? — спросила Дели.

— Да, госпожа, мясо кролика по моему рецепту, под соусом «чили», — вежливо сказал Омар, раскладывая по тарелкам мясо. — Может показаться немного необычным вкус, но госпоже понравится. Все приправы я привез с собой. А вот этим можно поливать мясо, — показал Омар на кувшинчик.

Дели взяла кувшин и вылила из него на мясо красную жидкость, похожую на кетчуп, но гораздо темнее. Дели едва сумела проглотить маленький кусочек, во рту все горело, соус был очень острым. Дели замахала перед ртом ладонью, быстро дыша. Бренни налил вина, и Дели залпом выпила полбокала.

— Омар! Это жжет хуже виски! — отдышавшись, сказала она.

— Я говорил, госпожа, что может показаться необычным. Нужно пробовать очень осторожно. Это перец «чили», его у нас каждый день едят и всем нравится.

— Если без соуса, то вполне съедобно, осторожней с ним, — сказала Дели, показав на кувшин.

— Интересно. Я виски еще не пробовала, — сказала Мэг и чуть капнула из кувшинчика на мясо.

— Ну, какие твои годы. Это как бренди, только противнее, — ответила Дели. — Что же вы стоите, Омар? У нас все просто. Садитесь с нами.

— Нет, госпожа, я уже поел, — ответил Омар. Он так и простоял за спинами, словно безмолвное изваяние, поблескивая в полутьме белками глаз.

Под фонарем во множестве кружились ночные бабочки. Одна из них, кувыркаясь, упала Дели прямо в бокал с вином.

— О, это, наверное, гость, — сказала она.

— Какие гости в такое позднее время? — удивилась Мэг.

Дели лишь пожала плечами. Она подумала, что становится как тетя Эстер, начинает верить в приметы. Скоро уже и зеленое перестанет надевать, а в пятницу не будет выходить из каюты.

— Гордон, ты расскажешь что-нибудь интересное? Чем ты сегодня занимался? — спросила Дели.

— Ничем. Рисовал немного, — ответил Гордон с набитым ртом.

— Я бы с удовольствием взглянула.

— Да? Хорошо. Сейчас. — Гордон быстро выскочил из-за стола и тут же вернулся с альбомом и блокнотом.

Дели отодвинула тарелку и принялась листать, одобрительно качая головой. Временами она мизинцем водила по листу бумаги, растирая уголь и делая линии рисунка более мягкими.

— По-моему, неплохо. Почему бы тебе не поступить в художественное училище при Национальной галерее, где училась я?

Гордон, жуя, пожал плечами.

— Не надо ему поступать. Он лентяй. Пусть работает на пароходе, — сказал Бренни.

— Кочегаром, — с иронией согласился Гордон.

— А почему нет? Помогали же вы всегда отцу и мне на погрузке и разгрузке баржи, — сказала Дели, возвращая рисунки. — Очень неплохо. Мне понравилось.

— У тебя все равно лучше, — пробурчал Гордон.

— Может быть, когда-то у меня и получалось получше, но я так давно не писала, что сейчас уже совсем забыла, как это делается, — внезапно смутилась Дели. Она почувствовала нечто похожее на зависть в словах Гордона. — Гордон, ты действительно считаешь, что у меня были неплохие работы? — спросила Дели и почувствовала знакомое внутреннее волнение в ожидании похвалы.

— Ма, ты же знаешь, что замечательно рисуешь, — вмешалась Мэг. — Как ты замечательно расписала салфетки для тети Мелвилл.

Мэг закусила губу. Сказав про салфетки, она тут же снова вспомнила про. Гарри, и это причинило ей боль.

— Если бы ты не умела рисовать, то твои картины не висели бы в Национальной галерее, — сказал Гордон.

— Ну, раз вы так оба говорите, то… Я снова примусь рисовать! Шкафчик с красками открыт, вы выросли, и я свободна. Да здравствует свобода, — сказала Дели, поднимая бокал с бабочкой и вынимая ее оттуда вилкой.

— Давай налью в другой, — сказал Бренни, забирая у нее бокал, на стенке которого прилипла ночная бабочка, и налил вина в другой бокал. Он налил вина и себе и, подняв свой бокал, сказал: — За свободу.

Дели почувствовала в голосе Бренни какую-то иронию, словно он хотел сказать: «за свободу, которую тебе дала смерть отца». Она опустила бокал.

— Может быть, мне стоит подумать о персональной выставке? Последней уже. Допустим, в Аделаиде или снова в Мельбурне. Кстати, возможно неплохо заработать, если поднять плату за вход. Правда, не знаю, интересует ли еще кого австралийская живопись… — Она говорила, словно хотела оправдаться за свои неловкие слова о свободе.

— Безусловно интересует! — чересчур оживленно воскликнула Мэг. — Я — за выставку. А кто — против? — оглядела она сидящих за столом.

— Да все — за. Зачем кого-то спрашивать? — сказал Гордон.

— Мэг. Я завтра не поеду в город, — тихо сказала Дели, она словно извинялась перед дочерью.

— Я так и думала, ма… Ничего, мы сами купим костюм… для него и отвезем туда, — быстро согласилась Мэг.

— Спасибо, Мэг. Алекс, а ты не хочешь съездить в город? Почему ты такой грустный? — улыбнулась Дели.

— Я не грустный, — серьезно ответил Алекс. — Я думаю.

— О кишечно-полостных или беспозвоночных? — съязвила Мэг.

— Нет-нет. Я думаю…

— О любви наверняка, — поддержал шутливый тон Бренни.

— А почему бы ему и не подумать о любви? — вступилась Дели за Алекса, который сделал кислую физиономию, словно говорили о чем-то неприличном. — Об этом стоило бы подумать и Гордону.

Дели увидела, как Гордон сразу вспыхнул и, опустив глаза, пробурчал:

— Почему именно мне?

— Я хочу, чтобы ты женился, ты старше всех.

— Ма, вдруг у него несчастная любовь! Не нужно его торопить, — вступилась за Гордона Мэг, сделавшись серьезной.

— Нет никакой несчастной… Просто я не хочу пока жениться, — резко сказал Гордон.

— Я понимаю. Я тоже в свое время боялась выходить замуж, боялась, что буду связана детьми и пеленками и совсем не смогу рисовать. А вот видишь — смогла. Завтра же с утра отправлюсь на этюды, — мечтательно сказала Дели.

Эти слова покоробили Бренни, он нахмурился. «Мэг поедет покупать костюм для покойного, Дели отправится на этюды. А отец будет лежать там, в леднике», — подумал Бренни, и ему стало неприятно от этой мысли.

— А это не будет… нарушением траура? — тихо спросил Бренни. — Насколько я понимаю, у нас траур в семье…

— Да, — согласилась Дели.

Все замолчали. Повисла неловкая, томительная пауза.

— Когда-то меня тетя Эстер заставляла полгода носить траурную повязку по погибшим родителям, — зачем-то сказала Дели, нарушив молчание.

— Ну, сейчас времена изменились. Сейчас так не делают — сказала Мэг, и это прозвучало как оправдание матери.

— Может быть, я поступаю нехорошо, собираясь завтра на этюды? — тихо спросила Дели, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Нет-нет, хорошо. Ни о чем не беспокойся. Мэг и я все сделаем, — угрюмо сказал Бренни. — Похороны послезавтра?

— Да, — ответила Мэг.

— Конечно, нужно сходить и… побыть одной, — добавил Гордон, чтобы окончательно загладить неловкость, возникшую за столом.

— Вот именно, — неопределенно согласился Бренни.

Дели в душе похвалила детей, все-таки они действительно любят ее и стараются оградить от излишних переживаний.

— Чай или кофе? — наклонившись над ухом Дели, тихо спросил Омар. Дели даже вздрогнула. Она совершенно забыла про него, стоящего за спиной.

— Что-то я стала пугаться, — улыбнулась Дели. — Мне все равно.

— Мне тоже все равно, — добавила Мэг.

Омар быстро собрал тарелки и ушел.

— Хорошо, что мы его все-таки взяли, — сказал Бренни.

— Да. Только надо быть впредь осторожнее, пробуя всякие незнакомые приправы, — сказала Дели и, помолчав, добавила: — Бренни, ты говоришь «траур». Да, у нас траур, может быть, стоит поставить еще один стул для него?

— Зачем? Он же никогда, то есть последние годы, не сидел за столом, — возразила Мэг.

— Да, он ездил в кресле, — согласилась Дели. — А где оно?

— Где дрова, в машинном отделении. Или в каюте, — сказал Бренни.

— В каюте его нет, — сказала Дели.

— Его уже можно выбросить? — спросил Бренни.

— Нет. Пусть останется, — быстро возразила Дели, словно боялась, что в его вопросе кроется какой-то подвох. Она боялась, что опять скажет что-то не то, и дети поймут ее превратно, словно она легко и равнодушно относится к смерти Брентона, — но это не так! Она снова подняла бокал и допила остатки красного вина.

На пустую середину стола вновь упал маленький серый ночной мотылек. Обжегшись о лампу, он забился на белой льняной скатерти. Все молча посмотрели на бьющегося в агонии мотылька.

— Опять гость, — сказала Мэг. — И где же он? — обратилась она к Дели. Но та задумалась и, казалось, не услышала вопроса.

Вдалеке, на противоположном берегу реки, послышался ружейный выстрел.

— Кто это в такую темноту охотится? — спросила Дели.

«Охотится на лис, — подумала Мэг. — Как мы с Гарри охотились».

Уже наступила ночь. На черной замше неба крупными бриллиантами сверкал Южный Крест.

— Какая свежая ночь, — поежившись, сказала Мэг. — Я начинаю замерзать, где же чай или кофе?

— Омар! — закричал Гордон и постучал бокалом по наполовину опустошенной бутылке вина.

«Да, свежая ночь… Свежая река… И эта ночь, и следующий день, и ночь потом — они будут уже без Брентона», — подумала Дели и глубоко вздохнула, так что Мэг бросила на мать внимательный сочувственный взгляд.

 

4

Дели уже второй час рисовала побережье реки, но все была недовольна. Почему-то она постоянно ловила себя на мысли, что повторяет те же зарисовки, что видела вчера у Гордона. Или это он повторяет ее манеру?

Она была явно разочарована. Не рисовать столько лет — поневоле разучишься. Пальцы не двигались и совершенно онемели, судорожно сжимая угольный стержень. Она хотела написать картину маслом — вид противоположного берега и высокого сероватого неба в сугубо реалистической манере, но все время чувствовала, что чего-то не хватает.

Было жарко так же, как и вчера. Солнце высоко стояло в небе, по которому лишь изредка пробегали легкие облака, не принося прохлады.

Дели отошла от этюдника и в задумчивости присела на складной деревянный стульчик, глядя с расстояния пяти метров на угольный набросок: нет, не то!

Уже решив возвращаться, она обернулась и, увидев за спиной густой кустарник, подумала, что, может быть, выбрать другую точку? Возможно, ей стоит забраться повыше, углубиться в лес; а вдруг через листву деревьев ей удастся отобразить это серое, кажущееся безжизненным небо и далекий противоположный берег реки?

Она быстро захлопнула этюдник, взяла стул и направилась в густые кусты бузины. Минут десять она брела по лесу вдоль берега, все так же глядя на реку и небо, мелькавшие сквозь листву, и вдруг ее осенило. Наконец-то пришло то желанное вдохновение, которого она так ждала и на посещение которого сегодня уже не надеялась!

Дели увидела обрывки старой паутины, которые висели между листьями и серебрились под лучами солнца, беспрепятственно пробивавшимися сквозь листву эвкалиптов.

Да! Вот с этой паутины на переднем плане она нарисует небо и противоположный речной берег, и этот блеск паутины должен оттенить серое австралийское небо, которое почти никогда не бывает синим, каким угодно, только не синим.

Дели лихорадочно поставила на траву этюдник, достала свою маленькую палитру, выдавила на нее краски, шепча про себя: «Сейчас-сейчас, только бы не было ветра…» Только бы не сдуло чудом уцелевший кусок паутины, оставленный своим хозяином. Мгновенно она набросала на натянутом холсте общие контуры и, не закончив рисунка, тут же принялась лихорадочно смешивать краски.

Кисть просто летала в ее руке. Она сейчас напоминала руку дирижера с дирижерской палочкой, и темп, заданный дирижером, все убыстрялся и убыстрялся. И буквально на глазах холст расцветал симфонией красок: желтовато-зеленые листья, свежая зеленая веточка, за которую цеплялись две нити паутины, и другая полувысохшая, сломанная ветка с пожелтевшими листьями, приглушенная листвой. Едва заметный проблеск желтовато-золотистой реки сквозь листву, и серое-серое небо с легким, почти незаметным облаком. А ярче всего сверкала на солнце эта старая, но непоблекшая паутина.

Дели раскраснелась. И щеки и кончики ушей пунцово горели. Две плоские кисти она держала во рту, а третьей, круглой, старательно выводила прожилки на изумрудной листве.

Она не помнила, сколько длилось ее вдохновение: час, или два, или три? Она глубоко вдохнула запах красок, перемешанный с запахом высыхающей от солнца, желтеющей травы, и почувствовала, что основное закончено. Осталось доработать лишь некоторые штрихи и навести еще большую дымку на серое, угрюмое небо. Дели бросила кисти на палитру и, пододвинув стульчик почти вплотную к мольберту, присела на него, подперев подбородок ладошками, она смотрела на картину…

Мыслей не было. Она просто смотрела и почувствовала, что картина совершенно живая, что она дышит правдой и жизнью этой реки. И, как ни странно, ей показалось, что небо получилось каким-то ласково-теплым, а не безжизненно-серым, как она хотела сделать раньше. Странно! Все было живым на картине, но самым живым оказалось безжизненное небо.

Дели откинула волосы назад и чуть-чуть наклонила голову набок. Позади нее в кустах послышался какой-то шорох, который приближался. Она подняла голову. Увидела, что поднимается ветер, эвкалипты в вышине шелестели листвой. Она еще раз прислушалась, но шорох явно раздавался сзади и еще более приблизился. «Кто это, змея? Нет, не похоже. Опоссум или лисица», — подумала Дели. Ей совершенно не хотелось отрываться от картины.

Она пошарила рукой под ногами и нащупала небольшой круглый камень, о который еще раньше запиналась возле мольберта. Подождав, не прекратится ли шорох — нет, не прекращался, — она подняла камень и не глядя бросила за спину, чтобы зверь убежал.

И лишь только камень долетел до листвы кустов, как над ее ухом раздался оглушительный выстрел. Дели замерла в ужасе. Так близко, казалось прямо над головой ее, выстрелило ружье. Все внутри похолодело. Дели с трудом выдохнула и все еще боялась пошевельнуться, посмотреть, кто выстрелил у нее за спиной.

Но тут глаза ее округлились. На холсте, как раз возле центра композиции всей картины, возле паутины, была довольно большая круглая дыра. Сквозь дыру Дели видела блеск реки и противоположный берег. «Неужели целились в нее?» — мгновенно промелькнуло у нее в голове. Внутри все снова похолодело, и она услышала, как быстро забилось сердце где-то в горле. Дели с трудом проглотила слюну и все никак не могла обернуться: а вдруг он стоит там и… опять целится ей в затылок?!

В кустах снова послышался быстро приближавшийся шорох. Дели поняла, что там никто не стоит, кто-то движется к ней! Она быстро обернулась и разглядела сквозь листву большой любопытный глаз лошади, смотревший на нее. Лошадь фыркнула и моргнула глазом, все так же глядя на Дели.

Но шорох приближался, вот ветки зашевелились и из листвы показалось дуло охотничьего ружья. К Дели вышел господин довольно высокого, выше среднего, роста, одетый как охотник: в высоких сапогах до колен, в охотничьем френче и с шелковым зеленым платком на шее. На голове он придерживал серую шляпу, которая зацепилась за ветку. Под шляпой мелькнула седина на висках.

Дели смотрела на этого немолодого господина, и ей не верилось. Неужели такой солидный на вид человек мог стрелять ей в спину? А этот господин, с длинноватым, несколько красным носом, тонкими розовыми губами и длинными, совершенно черными бровями на узком вытянутом лице, тоже смотрел на нее, словно не понимал, почему она здесь оказалась.

Так они смотрели друг на друга, пока он наконец с силой не дернул шляпу и не отцепил ее от ветки, водрузив на голову. Но тут же спохватился, снял шляпу и слегка поклонился.

— Извините. Я тут стрелял, — сказал он.

Дели увидела, как в его редких волнистых волосах с благородной сединой на висках мелькнула на солнце небольшая розовая лысина.

— Да. Вы тут стреляете… А я тут рисую, — наконец сказала Дели, опомнившись и с трудом проглотив комок в горле. — Надеюсь, вы не в меня целились?

— О, миссис, как вы могли подумать? — с легкой улыбкой возразил он. Голос у него был глубокий, низкий, с небольшой хрипотцой.

— Мисс, с вашего позволения! — резко сказала Дели и вскочила со стульчика. Тут, после испуга, на нее нахлынула ярость. Он испортил ее холст! Он испортил почти день ее работы. Может быть, это был ее лучший пейзаж! А теперь…

— Извините, мисс… Простите, как вас?.. — так же улыбаясь, вкрадчиво спросил он.

— Разве вам не все равно?! — гневно воскликнула она.

— В общем, да… Видите ли… — начал он, но Дели, разозлившись, прервала его на полуслове.

— Нет, уважаемый, это вы — видите или не видите?! — показала она пальцем на дыру в холсте. — Подойдите! Вы это видите? Видите, что вы наделали?! Лучше бы вы меня пристрелили, чем… Чем… — Дели задохнулась и почувствовала, что к щекам ее вновь приливает кровь, точно она снова принялась рисовать; она физически ощутила, как краснеют щеки, так же как и кончики ушей, что выбивались из-под волнистых волос.

Она автоматически поправила волосы у виска, про себя отметив, что инстинктивно пытается спрятать седую прядь, но тут же спохватилась и прикрыла волосами горящие уши, уже не заботясь о серебряной пряди.

Охотник подошел к холсту, и небольшие миндалевидные глаза его широко распахнулись. Дели увидела, что его глаза такого же мягкого стального цвета, как небо, которое она только что писала на картине. Совершенно серые глаза, которые сейчас были полны удивления. Дели поразилась такому совпадению цветов.

— Боже мой… Я же мог убить вас, — выдохнул он.

— Да. Еще как могли! Но я повторяю, лучше бы вы убили меня, чем погубили мою работу! — с пафосом воскликнула Дели.

— О, я не знаю, как мне перед вами извиняться, миссис, простите, мисс… Как вас?..

— Филадельфия. Филадельфия Гордон! — резко сказала Дели, почему-то отрекомендовавшись своей девичьей фамилией, под которой она писала картины.

— Мисс Филадельфия, как мне неловко! Господи, я даже испугался. Боже мой, что было бы, если бы я в вас попал!.. Вы понимаете, я же думал, что в кустах опоссум или лисица. Я даже видел, что там мелькнуло что-то. Я побежал, чтобы лошадь не спугнула, увидел, что-то шевельнулось в кустах — и сразу же, конечно, выстрелил наугад и… Вот, оказывается, это вы…

— Да. Я в кусты бросила камень, и, видимо, он задел за ветки.

— Вы бросили камень? Ну вот… — почему-то улыбнулся охотник. — Значит, вы в меня могли попасть, и могли тоже меня, ну, если не убить, то… покалечить. Так что мы квиты? — еще более широко и доброжелательно улыбнулся он.

— Ошибаетесь, мистер…

— Максимилиан. Просто Макс для вас, Максимилиан Джойс…

— Ах, просто Макс для меня! Боюсь, что вы слишком солидны, чтобы мне называть вас просто Максом, — отрезала Дели, презрительно взглянув на него.

Она схватила холст, подняла его, пальцы испачкались в краске, и она снова бросила холст на этюдник, не зная, что ей предпринять.

— Мне действительно неловко. Пейзаж, мне кажется, неплохой. — Он чуть прищурился и внимательно посмотрел на картину.

— Был неплохой, — ответила Дели уже менее сердито. Теперь на нее нашла обида, сменившая чувство негодования, так что губы слегка дрогнули, и она сжала их, чтобы Макс не увидел дрожания ее губ.

«Еще не хватало перед ним расплакаться», — подумала Дели и отвернулась к этюднику, стала закручивать тюбики с красками.

— М-да… А заклеить… Наверное, уже невозможно, — протянул он своим низким, бархатным голосом с небольшой хрипотцой. — Я понял, что нужно сделать, я вам компенсирую эту утрату, мисс Филадельфия.

— Что?! — Дели обернулась к нему и почувствовала, что действительно у нее в глазах стоят слезы обиды, она с ними не смогла справиться, и он увидел, что глаза ее полны слез — вот-вот она заплачет!

— О, простите! Я не то хотел сказать. Я хотел сказать, что куплю, с радостью куплю ее, если вы продадите мне эту картину! Я люблю живопись, у меня в доме есть несколько рисунков Пикассо и Сезанна. Я совсем не хочу сказать… назовите вашу цену… — Он замялся и, положив ружье на траву, снял шляпу и прижал ее к сердцу. Дели показалось, что он вовсе не иронизирует над ней. — Молю вас о милосердии. Пощадите! Я действительно не виноват. Я с радостью куплю вашу картину. Ну скажите, как я еще могу загладить свою вину?

Дели, ничего не отвечая, отвернулась от него и подняла лицо, пытаясь остановить слезы, но не получилось. Одна слеза скатилась по щеке, и Дели быстро смахнула ее ладонью.

— Я, конечно, вас прощаю. Но поверьте, мне так жаль. Мне так нравилась картина. Я не собиралась ее продавать. Может быть, попытаться подреставрировать, хотя… — Дели поморщилась.

— Конечно, я ее отреставрирую, если вы позволите!

— Хорошо. Попытайтесь, — дернула Дели плечом и, схватив тряпку, стала оттирать пальцы от краски, потом этой же тряпкой взяла за уголок картину и протянула Максимилиану. — Держите, только не испачкайтесь, масло еще не высохло. Дарю… — сказала она и не поверила своим ушам. С какой легкостью она сказала «дарю», хотя секунду назад вовсе не думала дарить незнакомцу плод своего вдохновения, пусть испорченный, но все же очень дорогой для нее. Не рисовать столько лет — и после перерыва сразу же написать просто восхитительный пейзаж — это была редкая удача.

— Ну что вы. Я не знаю, как вас благодарить. — Максимилиан не брал протянутую картину, он сверлил Дели своими серыми острыми глазами.

— Не стоит благодарности, — холодно сказала Дели.

— Но я все-таки предлагал купить…

— Не надо покупать, я дарю вам, — настойчиво сказала Дели, снова удивляясь про себя — откуда у нее эта настойчивость? По всей видимости, этот охотник мог бы предложить за картину весьма неплохие деньги, судя по его специальному охотничьему костюму, наверняка английскому, по дорогому ружью, приклад которого был инкрустирован перламутровым оленем и утками. — Можете отреставрировать и… выбросить на помойку! — резко сказала Дели и, захлопнув этюдник, стала складывать его ножки.

— Позвольте я помогу вам! — воскликнул Максимилиан и, положив картину на траву, слегка задел край ногой, бросившись к Дели.

— Осторожней! Вы на нее наступите! — возмущенно сказала Дели.

— Вас не поймешь… То — «можете выбросить на помойку», то — «наступите», — почти передразнил ее Максимилиан, сделав удивленное лицо.

— Нечего понимать. Картина уже испорчена, а вы… можете испачкать ваши блестящие сапоги краской, — сказала она с брезгливостью в голосе: то ли насмехалась над его начищенными, слегка покрытыми пылью сапогами, то ли над его излишне поспешным броском к ней.

— Я с вами не согласен. Я обещаю, что отреставрирую и преподнесу ее вам в подарок, как вы мне. — Максимилиан прищурил глаза, так чтобы образовались лишь две стальных серых полоски, и словно ждал, что она на это ответит. Но Дели молчала, все с таким же пренебрежением глядя, как он щурится на нее. — У меня в Мельбурне есть знакомый скульптор, будет как новенькая.

— Впервые слышу, чтобы скульпторы реставрировали картины, — язвительно сказала Дели.

— Не он. Он найдет опытного специалиста.

— Как вам будет угодно, — равнодушно ответила Дели и тряхнула волосами, отметив про себя, что уж слишком преувеличенно-равнодушно она это сказала и он, Максимилиан, естественно, не поверил ее наигранному безразличию.

— А вы, мисс Гордон, вы, видимо, высокооплачиваемая?..

«Боже мой! Что за вульгарный тон! Как он со мной разговаривает! Что за двусмысленные слова!» — пронеслась в голове буря мыслей. Дели почувствовала, что она теряется от неуверенности. Он ее обезоружил, так откровенно-двусмысленно спрашивая, обезоружил тем, что нашел в ней какой-то изъян, она, видимо, сама подала повод, так с ней обращаться! «Может быть, он знает об Аластере? Вздор!» — мелькнула у нее безумная мысль, она почувствовала, как ноги у нее стали тяжелыми и непослушными.

— Как вы сказали? Я не поняла…

— Я говорю, вы, видимо, высокооплачиваемая художница? — совершенно невинно продолжил Максимилиан. Нет, он не заметил ее смятения, какое счастье. — Вы извините, я не могу знать всех художников. Вот мой приятель, он знает почти всех художников и в Австралии и в Европе.

— Мне не нравится ваш вопрос. Искусство не измеряется деньгами. Искусство — это искусство, а деньги — это деньги. Это разные вещи!

— Не скажите. У кого-то картина ничего не стоит, а у кого-то сотни тысяч фунтов, как у Пикассо, — возразил Максимилиан.

— Ах, я терпеть не могу вашего Пикассо, — сморщилась Дели и более мягко добавила: — И вообще, я никогда не увлекалась авангардом, хотя он моден сейчас в Европе. И у нас, в Австралии, тоже некоторые стараются показать себя умнее, чем они есть на самом деле. Могу только добавить, что мои картины все-таки висят в Национальной галерее, и не только в ней.

— Я был у вас в галерее, мне там понравилось.

— Спасибо на добром слове, — холодно сказала Дели.

Максимилиан уже собрал этюдник и повесил его себе на плечо. Он также взял стульчик:

— Позвольте, я вам помогу?

Дели молча согласилась. На траве лежало ружье и ее картина, но Дели не собиралась их поднимать. Максимилиан перебросил стульчик в другую руку и неловко наклонился за ружьем. Этюдник соскользнул с плеча и больно ударил его по колену, так что он тихонько ойкнул.

— Может быть, мне вам тоже помочь? — спросила Дели достаточно холодно.

— Да, у меня, оказывается, всего две руки, — улыбнулся он.

— Надо же, какая неожиданность, — съязвила Дели и подняла свою картину и ружье. Максимилиан забрал у нее ружье и повесил себе на другое плечо, хотел взять и картину, но Дели не отдала.

— У вас там лошадь? — спросила Дели.

— Да. Она смирная, никуда не денется. Тут недалеко, или лучше на лошади? Вы не хотите?

— Здесь рядом, пароход «Филадельфия», я живу на нем. А на лошади я слишком давно не ездила, — ответила она.

— О, я видел этот пароход, и не раз. Ночью он красиво светился на реке. Я еще подумал, что там на палубе пьют матросы.

— Нет, это я с семьей обедала.

— Извините. Я еще удивился, пьют и не горланят песни, — рассмеялся Максимилиан.

— А мы слышали, как стреляли вчера ночью — это были вы? — спросила Дели и тут же вспомнила про бабочку в своем бокале. «Вот он, гость», — подумала она с удовлетворением, что примета не подвела ее.

— Да, вчера я стрелял.

— Вы и ночью и днем — круглые сутки все стреляете. Надеюсь, вчера не в меня целились? — улыбнулась Дели.

— Что вы! — рассмеялся он. — Как раз вчера я возвращался с охоты и немножко заблудился. Я здесь остановился, в Марри-Бридж. И под ноги попался кролик. Всего трех кроликов вчера подстрелил, представляете?

— А вы заядлый охотник? Вы бы мечтали перестрелять все живое, что есть в лесу? — с вызовом спросила Дели, так чтобы он смутился. И, кажется, он немного смутился.

— Нет. Я редко охочусь. Просто хотелось какой-то экзотики. — В его голосе послышались виноватые интонации. — Страусы… Кенгуру. Я их совсем не видел.

— Значит, нужно сходить в Ботанический сад в Мельбурне, — улыбнулась Дели.

— Да, но там нельзя охотиться. К тому же я слышал, что Ботанический сад слишком напоминает Гайд-парк, а он мне порядком надоел.

«Видимо, хочет подчеркнуть, что он англичанин, и кичится этим», — с брезгливостью подумала Дели.

Они спустились к реке и теперь медленно шли вдоль берега. Усиливающийся ветер приподнимал широкий воротник Дели с синей полоской по краю, а с Максимилиана старался сорвать шляпу.

— Вы недавно приехали в Австралию? — прервала молчание Дели.

— Совсем недавно, второй месяц здесь. Я приехал по делам и задержался, может быть, зря… — И добавил, бросив на Дели быстрый и цепкий взгляд: — А может быть, теперь и не зря…

Ей снова захотелось поправить свои волосы, которые перебирал ветер, чтобы спрятать седину, но она сдержала это желание. «Он еще не слишком стар, — подумала она. — Слегка за пятьдесят или столько же, сколько мне? Нет, пожалуй, все-таки он старше».

— Я приехал по поводу наследства. Умер мой двоюродный дядя и почему-то завещал мне свою ферму. Он разводил овец, но дела его шли плохо. Я приехал посмотреть, что с этой фермой делать. И вот решил ее продать…

— Наверное, правильно. Сейчас многие овцеводы разоряются, — сказала Дели с заинтересованностью и участием.

— А я уже и продал. Значит, правильно, да? — заулыбался он. — Скажу больше, я затеял безумный проект, не знаю, правда, как он вам понравится… — замялся он. — Может быть, видели, в окрестностях Марри-Бридж, можно сказать на окраине, я решил построить… что бы вы думали? — Он снова замолчал, словно ожидая от нее вопроса.

— Так вы из Англии?

— Да. Из Лондона.

— И занялись строительством здесь? — Дели действительно удивилась.

— Увы, вы правы, это, конечно, странно. Но, видимо, во мне взыграло чувство патриотизма, и я решил строить здесь, так что бы вы думали?

— Кролиководческую ферму, — сказала Дели первое, что ей пришло в голову.

Он рассмеялся, словно Дели удачно пошутила:

— Да нет, что вы! Я решил построить… пивоваренный завод.

Дели нисколько не удивилась: что тут может быть безумного? Хоть пивоваренный завод, хоть мельницу — ей было все равно, что этот мистер Джойс строит.

— Я вижу, вы не удивлены?

— Нисколько, — покачала она головой.

— А все, кого я знаю, говорят, что я безумец. Но я патриот Англии, повторяю, и хочу, чтобы здесь в Австралии, в глубинке, жители попробовали настоящее английское пиво. Дело в том, что я потомственный пивовар…

Дели поморщилась: как это пошло — пивовар!

— Ах нет, не в том смысле… Мой прадедушка был пивоваром в Германии, мой отец построил небольшой пивоваренный завод в графстве Йоркшир, который теперь перешел ко мне. Но я делами завода почти не занимаюсь, у меня хороший управляющий. А вот у вас решил заняться. Я пробовал здешнее пиво, оно мне страшно не понравилось. Никакого сравнения с немецким или английским. И потом, здесь тихо, спокойно. Война не коснулась вашей глуши. Я думаю, дела у меня пойдут хорошо и, надеюсь, через год-два, завод окупится. — Он говорил самоуверенно, даже с некоторым бахвальством, скрытым под вежливостью. Но, поняв, что Дели все это не слишком интересно, замолчал.

Налетевший сильный порыв ветра надул парусом белую юбку Дели, а с него сорвал шляпу, которая, описав дугу, упала в воду.

— Ну вот. Так мне и надо. Даже ветер чувствует, что я виноват перед вами! — улыбнулся он, впервые показав свои синеватые зубы.

— Давайте я достану? — предложила Дели.

— Нет-нет! Я эти шляпы терпеть не могу. Просто взял, чтобы солнце не палило.

«На лысину, — мысленно добавила Дели, и на губах ее мелькнула улыбка. — Боится, что ему лысину припечет».

— А вы чем занимаетесь? Пишете картины?

— Ну как видите…

— Вы говорили, что живете на пароходе. Это что, как летняя дача?

— Нет, я живу на нем всегда, — с гордостью сказала Дели. — Этот старенький пароход — моя собственность, вернее — наша.

— Очень экзотичен он в темноте, надо сказать. Колесный. Я уже почти не помню колесных пароходов… В детстве плавал, а сейчас их уже не отыщешь. У нас, в Англии, я имею в виду.

— Вот именно, — вздохнула Дели. — Мой муж был капитаном, а теперь он скончался. Пока он долго болел, я стояла за штурвалом.

— Вы? Вы рулили этим пароходом? — искренне удивился он.

— Конечно. Рулила, как вы выражаетесь. — Улыбка озарила лицо Дели. Эта искренняя заинтересованность и удивление Максимилиана показались ей милыми, и она даже почувствовала то, чего бы очень не хотела чувствовать — расположение к нему.

— Так вы капитан корабля?

— Какое это имеет значение? Я почти всю жизнь прожила на реке, прекрасно ее знаю. Знаю фарватеры и этой реки и многих других — от истока до устья… Это не слишком мудреное занятие — стоять у штурвала и знать, как не налететь на мель, — сказала Дели небрежно.

— Очень интересно! Художница, стоит за… этим предметом…

— За рулевым колесом, — поправила Дели.

— А у вас есть автопортрет, где бы вы стояли за штурвалом?

— С трубкой в зубах, — добавила Дели, усмехнувшись.

— Нет, зачем с трубкой? — Он слегка смутился от ее иронии.

— Конечно, нет у меня автопортретов. Я не интересуюсь своими автопортретами.

— А я интересуюсь. — Он внимательно посмотрел на нее, чуть замедлив шаг. Дели тоже пошла чуть медленнее, глядя в сторону реки. — Я бы хотел повесить у себя в доме ваш портрет.

— Это ни к чему, — вяло сказала Дели. — Сейчас вы еще немного поможете мне донести, и мы с вами расстанемся, надеюсь… — Дели замолчала, ей совершенно не хотелось говорить слово «навсегда», и она не сказала его.

— Надеетесь? — повторил он.

— Да, надеюсь, мы расстанемся до следующей встречи, когда вы подарите мне… мой подарок, — улыбнулась она. — Или перешлете с кем-нибудь из Мельбурна. А если вы забудете, то я не огорчусь, я вам ее подарила. Пусть висит у вас вместо портрета.

— Я обязательно все сделаю, но на реставрацию нужно время…

— Да хоть год… — сказала Дели и запнулась. Год… нет, она совсем не хотела бы ждать встречи с этим Максом целый год — нет, гораздо раньше!

— И что вы возите на своем пароходе, пассажиров? — снова с искренней заинтересованностью спросил он, глядя на ходу на профиль Дели.

— Нет. У нас баржа. Мы возили для строительства шлюзов песок, гравий. Был плавучий магазин на пароходе, вот это было достаточно прибыльно. Почту перевозили, шерсть… Да всего и не упомнишь. А теперь даже не знаю. Со смертью мужа придется баржу продать, может быть, снова организуем магазин на пароходе. Мы еще не окончательно решили.

— Продать баржу? — удивился Максимилиан и остановился. Дели тоже остановилась и посмотрела на него. По всей видимости, его осенила какая-то новая безумная идея. Максимилиан смотрел на Дели с лукавым прищуром.

— Да, продать. Я сказала что-то странное?

— Прекрасная мысль! Я куплю у вас эту баржу!

— Что за глупое предложение, мистер Джойс. Зачем вам моя баржа? — усмехнулась она.

— Вовсе не глупое. А песок, гравий разве не нужно возить на мою стройку?

— Вы говорите серьезно? Или смеетесь надо мной? — Дели и в самом деле не понимала и не могла определить по его лицу.

— Абсолютно серьезно!

— Нет, вы хотите загладить… свою легкую промашку с выстрелом. Не стоит. Эта картина не стоит покупки баржи, уверяю вас, — строго сказала она и хотела идти вперед, но Максимилиан не тронулся с места.

— Нет же, мисс Гордон. Мне нужна баржа! — горячо возразил он.

— Зовите меня просто Дели, — сказала она, снова тряхнув волосами. Она внимательно смотрела на Максимилиана и понимала, что он ей все более симпатичен. И не потому, что хочет купить баржу.

— Прекрасно! Вы — просто Дели. А я уже вам говорил, что для вас я — Макс… который заговорил стихами, — рассмеялся он, поняв, что сказал в рифму. — Так я у вас покупаю. Называйте цену! — запальчиво воскликнул он. И этот его пыл не был похож на финансовый расчет потомственного пивовара.

«Он хочет мне сделать приятное, а баржа ему нужна лишь отчасти, может, быть, вообще не нужна. Какие сейчас у него лукавые глаза. Это мальчишка, седовато-лысоватый мальчишка», — подумала Дели и слегка покусала нижнюю губу, чтобы не улыбнуться от радости, внезапно вспыхнувшей в ней.

— Так дела не делаются, Макс, — строго сказала она, притворно нахмурившись и глядя в воду, чтобы он не увидел радости в ее глазах.

— Почему? Я абсолютно серьезно!.. Зачем откладывать продажу?

— И я серьезно. Если вы действительно покупаете, тогда… Тогда… — Дели вдруг вспомнила, что завтра похороны мужа. И приподнятое и бодрое настроение, которое было у нее, пришедшая радость стали мгновенно улетучиваться. — Я обсужу этот вопрос с моими детьми — и тогда… Не удивляйтесь, они уже взрослые. Послезавтра мы с вами можем встретиться и более конкретно все обсудить.

— Договорились. Я сейчас остановился в этом ужасном отеле в Марри-Бридж. Господи, я даже забыл, как он называется! — расхохотался он. Макс в отличие от Дели не собирался скрывать своего прекрасного настроения.

— Там все отели ужасные. «Золотое руно»? Он приличнее всех, — подсказала Дели.

— Вот-вот, «Золотое руно»!

— И вы считаете, что в отеле удобно будет договориться о продаже? — в замешательстве спросила она, глядя прямо в его глаза.

— Если хотите, то можно в конторе приказчика на стройке, — с готовностью воскликнул он.

— Ну хорошо. Встретимся тогда послезавтра в полдень. Я смогу быть в холле отеля… вместе со своими детьми, — добавила она на всякий случай, сама не зная зачем.

— Я буду очень рад… — И, как и она, чуть помолчав, добавил: — Очень выгодной покупке… А что она будет выгодная, я в этом не сомневаюсь.

— Вот и договорились. — Дели протянула руку, прося, чтобы он вернул ей этюдник и стульчик. Но Максимилиан, бросив стульчик и этюдник на сухую траву, быстро перехватил ее руку, поднес к губам и быстро поцеловал.

Дели почувствовала, как будто горящий уголек к ней приложили. Жар ожога мгновенно пробежал до локтя и дошел до плеча.

— Что вы делаете! — воскликнула она и резко отдернула руку. — Здесь вам не Европа! — Она очень смутилась, но не от ожога его губ, а от того, что рука ее была в краске, пальцы измазаны охрой, под ногтями белые полоски белил.

— Прекрасно пахнет, изумительно! Травой, лесом и свежей краской, — сощурился Максимилиан, глядя ей в глаза.

К счастью, ветер охлаждал ее щеки, и ее бледная кожа сейчас не окрасилась румянцем, который сказал бы ему слишком о многом. Она выдержала его прищуренный взгляд и улыбнулась:

— До послезавтра?

— Да. Но я вас еще не проводил!

— Нет, здесь уже два шага, — кивнула Дели на белевшую корму «Филадельфии». — К тому же ваша лошадь может потеряться.

— Не беспокойтесь за мою лошадь. А вы не хотите меня пригласить? — просто спросил он.

— Куда? И зачем? Я вас не понимаю! — воскликнула она, возмущенная его наглой настойчивостью. — Мы, кажется, уже договорились, где обсудим нашу сделку.

— Да, вы правы. Это я вас должен пригласить. И я приглашаю… — быстро спохватился Максимилиан. — Послезавтра же отметить мою покупку!

— Благодарю за приглашение. Посмотрим. До послезавтра, — быстро сказала Дели и, подхватив этюдник и стульчик, не оборачиваясь, широким шагом пошла по вязкому илу.

Она чувствовала, что Максимилиан стоит и смотрит ей в спину, и его взгляд прожигал ее насквозь: он оценивает ее быструю, решительную походку, ее плечи, ее волосы, которые треплют порывы ветра, ее бедра. Дели стиснула зубы и пошла медленнее, чтобы он не подумал, что она слишком похожа на рыбачку, на спешащую с базара кухарку, хотя под его прожигающим взглядом ей хотелось не идти, а бежать со всех ног, бежать от него или к нему?

«Боже мой! Я кокетничаю, Боже мой…» — подумала она на ходу и тихо, почти беззвучно, засмеялась.

 

5

Вечером, когда все собрались за столом, Дели была то непривычно молчалива, то чересчур весела, казалось, без повода. Омар приготовил карри из речной трески, которую днем поймал Бренни, она была такой же ароматной, как и кролик вчера, и непривычно более острой на вкус, чем Дели привыкла, несмотря на то что она не притрагивалась к кувшинчику с красным «чили».

Омар согласился сесть вместе с ними за стол, быстро проглотил то, что было у него в тарелке, и опять встал за спиной Дели с вежливой полуулыбкой на лице.

— Ма, ты не хочешь показать свои шедевры? — спросил вдруг Гордон.

— Нет, Гордон, увы, не могу, — ответила она рассеянно. Дели едва притрагивалась вилкой к рыбе, ее даже не покоробило то, что Гордон сказал «шедевры», наверняка с Некоторой завистливой иронией в голосе; все-таки он завидовал ей, ее таланту, это безусловно. Но ей было не до этого.

— Почему же? Так нечестно. Я вчера показывал, а ты?..

— Случилось нечто невероятное, Гордон. Я нарисовала неплохой пейзаж, но его тут же испортили. Продырявили пулей. И я его подарила этому незадачливому охотнику.

— Мама, а как это случилось, расскажи! — с любопытством воскликнула Мэг.

— Это совсем не интересно, — быстро сказала Дели. — Гораздо важнее другое: я с ним договорилась о продаже нашей баржи. И послезавтра, я думаю, мы заключим сделку. Мы, наверное, с Бренни съездим?

— Хорошо, ма, — сказал Бренни равнодушно.

— Прекрасно! Значит, у нас будут деньги для покупки товаров для плавучего магазина, — радостно сказала Мэг.

— Вот именно, — ответила Дели рассеянно и вдруг рассмеялась. Все с удивлением посмотрели на нее.

— Чему ты смеешься? — спросил Гордон.

— Так. Ничему… Я вспомнила, что не бывает несчастья, за которым не следовала бы удача. Чувствует сердце мое, что он даст неплохую цену за баржу, — сказала Дели, хотя сердце ее чувствовало совсем не то. Ее сердце хотело встречи с ним, а баржа — это всего лишь повод. И Дели сейчас совершенно трезво подумала об этом.

— А почему ты не спрашиваешь о том, какой мы костюм купили? — спросила Мэг.

— Не хочу! — резко ответила Дели и строго взглянула на Мэг. — Не хочу прежде времени… ничего знать! Пощади меня, Мэг. Завтра похороны, мне нужно собраться… Я не могу, не могу круглые сутки находиться в этом ужасном, ужасном состоянии! — воскликнула Дели и бросила вилку. Она почувствовала, что на глазах у нее выступили слезы обиды, словно Мэг укоряла ее за то, что она сегодня смеялась и была весела с этим Максимилианом.

Дели выбежала из-за стола и бросилась в свою каюту.

Гордон и Алекс переглянулись, Бренни недовольно покачал головой, глядя на Мэг.

Дели забежала в темную капитанскую каюту и захлопнула за собой дверь. Уже нельзя сказать, что это была каюта Брентона, теперь каюта была ее, хотя после года пребывания Брентона в больнице здесь все еще сохранился его дух, его вещи. Но все же теперь это была ее каюта.

Уже давно, лет двенадцать, на пароходе было проведено электричество, в машинном отделении был установлен движок и аккумулятор; Дели сейчас захотелось зажечь именно керосиновую лампу, но лампа валялась где-то в кладовой на кухне. Дели, так и не включая свет, подошла к большому окну и стала смотреть на едва заметную на воде серебряную дорожку, которую бросал с неба серебристо-голубой полумесяц. Из воды выскочила маленькая рыбка и нырнула в эту слабо светящуюся дорожку на воде. Все дышало тишиной и покоем. Но душа Дели была совершенно растерзана. С берега доносилось едва слышное стрекотание цикад, которое заглушали удары ее сердца, оно бухало, казалось, во всю каюту.

Она сама не понимала, почему не смогла сдержаться и вспылила, выскочив из-за стола. Нет, нужно взять себя в руки и впредь не распускаться. Завтра похороны, у нее может не хватить сил. Вдруг завтра ослабнут и подкосятся ноги, когда она будет на кладбище, как сегодня ее ноги ослабли при Максимилиане…

Вот причина! Этот дурацкий выстрел, эта отвратительная встреча с Максимилианом Джойсом. Дели стала вспоминать его лицо: слишком вытянутый нос, длиннее, чем у Брентона, но чем-то похожий на нос покойного мужа. И слишком вытянутое лицо, буквально лошадиное! И как можно — нет, не влюбиться, упаси Бог! — как можно испытывать симпатию к этому лошадиному лицу, к этой розовой лысине, к редким, немного волнистым, седоватым волосам неопределенного цвета?! Макс, это из-за него Дели так грубо ответила дочери и бросила вилку, из-за него у нее на душе сейчас так неспокойно и неестественно быстро, точно после бега, бьется сердце.

Дели попыталась вспомнить, какого точно цвета его волосы? И как ни странно — она, художник с прекрасной зрительной памятью, которая сразу же все схватывает до мельчайших подробностей, — сейчас не могла точно вспомнить цвет его волос. Кажется, черные, но с едва заметным медным отливом. Нет, даже не медный оттенок, а темно-каштановый. Но слишком седые виски, хотя его седина и выглядит благородно…

Дели усмехнулась, подумав, что она сейчас оценивает его словно разборчивая невеста. Как это, наверное, дико со стороны выглядело бы, если бы кто-нибудь узнал, если бы дети узнали, о чем она сейчас думает! За ночь до похорон! Она думает и вспоминает о Максе. Об этом ночном мотыльке — сером, поблекшем, бьющемся у нее в бокале. Прилипшем к ее бокалу! Да, он прилип к ней, словно тот мотылек к стеклу! Потащился ее провожать, понес этюдник. Хм, но разве сама она этого не хотела?

Но Дели отогнала эту мысль и не стала додумывать — хотела ли она действительно, чтобы он ее провожал, или ей было все равно.

Дели расстегнула блузку с крупными белыми пуговицами и большим воротником, похожим на матросский, обшитым по краю синей лентой. Эта мода давно уже держалась и в Австралии и в Европе, как она слышала, — мода на псевдоматросский стиль в одежде. Завтра нужно было рано вставать перед поездкой в город, и Дели, скидывая блузку, только сейчас вспомнила, что она по своей привычной безалаберности еще не решила, во что она завтра будет одета. А у нее почти нет черного. Старая саржевая юбка? Боже мой, она такая старая! Саржевая, давно вышедшая из моды! Ничего, это к лучшему, пусть будет выглядеть старухой. Темно-синяя блузка с черными эбеновыми пуговицами, она будет в ней, но вот шляпки с черной вуалью нет! Значит, сейчас нужно срочно что-то придумать. Дели раскрыла шкаф и почти в полной темноте поискала глазами на верхней полке, где лежали шляпы и шляпные коробки, что-либо подходящее — ни вуали, ни черной шляпки у нее никогда не было. Темно-зеленая шляпка — и без вуали… Ужас! Придется быть в темно-зеленой шляпке. И пусть ужас. Старуха… Безвкусно одетая старуха на похоронах — вот какой она завтра предстанет на кладбище. И пусть она будет такой — вульгарно одетой, по моде чуть ли не начала века, старухой — не все ли равно? Для кого этот наряд, для детей? Для викария из ближайшей церкви ей одеваться? С викарием должна была договориться Мэг, позвать его на похороны прочесть молитву и сказать последнее слово. Викарий, которого Дели никогда не видела, вряд ли заинтересуется, насколько красиво и модно одета вдова.

Дели захлопнула дверцы шкафа и, сев на кровать, застыла.

Она вспомнила, что первая длинная черная юбка с саржевой тесьмой по бедрам у нее появилась в шестнадцать лет, она тогда очень была рада, что, как взрослая женщина, скрывает свои ноги от… Адама.

Ах, как отвратительно — перед похоронами мужа вспоминать Адама, думать о Максе… Увы, она ничего не может поделать со своей памятью.

Она вспомнила голос Адама, и так отчетливо, что, казалось, он тихо зазвучал в безмолвии каюты — высокий, юношеский голос с легким придыханием, когда он читал ей из Петрония:

«Всегда начало только, — мысленно повторила Дели. — Начало любви?» — подумала она, подразумевая Максимилиана.

Нет! Она любит Брентона, несмотря на то что он умер. Она любит Адама, пусть его прах уже давно истлел в сырой земле Эчуки. Она любит… нет, испытывает страстное влечение к Аластеру; она любит своих детей! Максимилиан ей ни к чему!

И эти строчки, посвященные ей, она помнит до сих пор наизусть, дословно!

«Нет, конечно, милый Адам, как видишь, я не забыла тебя», — мысленно сказала Дели. Как можно забыть: «Светлоглавый цветок мимозы…» — да-да, это она светлоглавый цветок, а не Бесси, златокудрая глупенькая Бесси, дочь владельца роскошного магазина. Как она ревновала тогда Адама к Бесси…

Дели вздохнула тяжело, обреченно. Словно тяжелый камень на сердце были для нее эти незабываемые стихи восемнадцатилетнего Адама.

Дели встала и снова подошла к окну. Облака были не видны. Лунная дорожка от полумесяца серебрилась более отчетливо.

«Унесли на крыле легкой тени» твою жизнь, Адам, — подумала Дели, глядя на воду. — А мне приходится снова любить…»

И невольная улыбка распахнула ее губы. Она тихо, почти беззвучно засмеялась, глядя в окно; засмеялась так же, как смеялась, когда уходила от Максимилиана. И снова радостно стало на душе. Те, кого она любила, умер ли, а ее судьба снова заставляет… любить! О, это прекрасно… Прекрасно, что есть кого любить, что ее дети живы и здоровы! Прекрасно, что… она может выбрать между Аластером и Максимилианом!

«Нет, эта мысль просто отвратительна!» — подумала она и резко дернула головой, словно отогнала назойливую муху.

Максимилиан — это просто приятная встреча посреди тяжелых дней, легкая передышка от грустных мыслей об ушедшем Брентоне, не более того. Но вот Аластер, который ее ждет…

У Дели возникло желание прямо сейчас броситься к столу и написать Аластеру письмо, что она приедет к нему через две недели, максимум через месяц. Но она остановила свой порыв: слишком кощунственно писать сейчас, ночью, на столе Брентона, перед его похоронами — писать о своей страсти к Аластеру! Да и эта страсть вроде бы несколько угасла, или ей только кажется? Это встреча с Максом так на нее подействовала…

«Хорошо, что он в мое сердце не выстрелил, фигурально, естественно!» — подумала Дели и улыбнулась.

Она быстро скинула юбку, разделась и легла под одеяло. Немного влажная от сырого речного воздуха постель охладила ее тело, и эта прохлада была приятной. Дели провела ладонью по шее и с удовлетворением отметила, что морщин почти нет. Правда, излишне загорелая и чуть грубовата кожа от холодных речных ветров и палящего солнца, но что делать, раз уж так есть? Зато морщин нет…

Все-таки жизнь прекрасна! Послезавтра она продаст баржу, они закупят товар и снова будут наматывать мили на своем пароходе, встречаться с разными добрыми и веселыми и не слишком добрыми и совсем не веселыми людьми, живущими по берегам рек. Может быть, отправиться на Дарлинг, там сейчас открыли новый рудник и, говорят, неплохое экономическое положение; а значит, их плавучий магазинчик может быстро сбыть товар… Посмотрим, время покажет…

С легкой полуулыбкой на губах Дели заснула.

…Кладбище на окраине Марри-Бридж было окружено невысокой белой каменной оградой, вдоль которой тянулись высокие старые эвкалипты.

Дели стояла возле свежевырытой могилы вместе с Гордоном и Алексом; Мэг и Бренни должны были сейчас подъехать.

Дели ожидала, что с минуты на минуту должна появиться пара лошадей, не спеша тянущая за собой катафалк с гробом, но проходили минуты, а катафалка все не было. Довольно быстро подъехала длинная черная автомашина, бампер и подфарники которой непривычно сверкали на солнце позолотой, а на капоте — маленькая фигурка ангела с крестом, вырезанная из дерева.

Дели смотрела и рассеянно гадала, что это за машина и каково ее предназначение. Тем временем из подъехавшего автомобиля быстро вылезли Мэг и Бренни, и только тут Дели поняла, что это автокатафалк и что в городе, видимо, уже давно не возят покойных на лошадях. Этот сверкавший позолоченными дверными ручками автомобиль — она даже не знала, как он называется, — неприятно поразил ее: цивилизация стремительно проникает в глубины Австралийского континента, а она — женщина не первой молодости с отсталыми представлениями о милой патриархальной Австралии, и у нее представления конца прошлого века!

Вслед за катафалком быстро подошел викарий, который в ожидании, когда привезут гроб с покойным, бродил по кладбищу; может быть, вспоминал тех, кого он провожал в последний путь, а может быть, посещал своих родственников.

Четверо служащих кладбища в черных костюмах с атласными лацканами быстро вытащили из автомобиля черный глазированный гроб. Дели показалось, что они подняли гроб слишком легко, словно он был из фанеры, хотя Мэг говорила, что гроб будет дубовый. Может, он действительно из дуба, но на солнце он сверкал не хуже автомобиля, доставившего его.

Дели внутренне собралась, приготовилась к тому, что сейчас откроют гроб и наступит прощание.

И нужно держаться, не потерять сознание, следить, чтобы ноги не задрожали и она не упала в рыданиях на тело покойного. Она очень не хотела, чтобы дети видели ее слезы.

Но, как ни странно, когда служащие подняли крышку гроба, она осталась совершенно спокойной, увидев Брентона, лежащего в новом черном костюме, в новой рубашке и галстуке, съехавшем чуть-чуть набок. Лицо его было припудрено и не казалось живым. Под подбородком из-под пудры проступала неестественная синева, а на шее, возле ворота рубашки, была впадина, на том месте, где раньше близко к коже проходила вена, которую Дели очень хорошо знала и любила в минуты счастья класть на нее пальцы и чувствовать пульсацию. Сейчас вместо выпуклой вены — темная впадина. Он мертв…

Никто не плакал из детей, и Дели тоже. Викарий прочел довольно невнятно молитвы, затем сказал пламенную заготовленную речь о том, какую тяжелую утрату они все понесли, а особенно реки Австралии, потеряв такого замечательного капитана и шкипера. Только после того, когда стали подходить и целовать отца в лоб — сначала подошла Мэг, потом Гордон, за ним Алекс и Бренни, — только в тот момент, когда Дели сделала шаг к гробу, она почувствовала, что ноги у нее задрожали, но одновременно почувствовала, что опытный викарий крепко держит ее за локоть, чтобы она не упала.

Дели медленно приблизилась к гробу, слезы потекли у нее из глаз, губы задрожали, ноздри затрепетали. Она с трудом наклонилась над Брентоном и быстро поцеловала его в лоб. Она хотела коснуться его губ, но те были слишком безжизненны и слишком явно на них проступала розовая краска. Дели распрямилась и увидела, что одна слеза, упавшая с ее щеки, блестит в волосах Брентона. Она уткнулась викарию в грудь, уже не стесняясь своих рыданий.

Наступило некоторое замешательство. Мэг сзади гладила Дели по спине, Дели хрипло попросила сквозь рыдания:

— Давайте… скорее!

Гроб быстро закрыли, и служащие стали завинчивать болты на крышке. Это тоже показалось странным для Дели, что теперь уже не забивают гвоздями, а закручивают болты, — она видела это, чуть отняв лицо от груди викария…

Но как только гроб глухо стукнулся о дно могилы, ей мгновенно стало легче, словно что-то отпустило, словно что-то порвалось в ней — тягостное и мучительное это нечто было теперь разорвано! Все. Вот все и кончено. Она выдержала. Она молодец, у нее не было обморока; ноги стали гораздо крепче и теперь почти не дрожат от слабости.

Мэг, Гордон, Бренни, Алекс бросили вниз по горсти земли. Дели быстро вытерла слезы, так же быстро подошла и бросила горсть на блестящую крышку гроба. Викарий вновь начал что-то говорить, но Дели опять не слушала, она увидела: к ней быстро подходили два старых шкипера, одного из них она, кажется, помнит в лицо. Они тоже раньше плавали на речных судах, но теперь жили в Марри-Бридж. Оба уже с утра были изрядно пьяны, видимо, из-за этого и опоздали.

— Подождите, подождите! Мы тоже хотим сказать речь, — бесцеремонно закричал один из пришедших — небритый и сгорбленный старик, от которого за несколько метров несло бренди. — Спасибо, дорогой Брентон, что ты так много сделал для Австралии! — сказал он с пафосом, глядя на Дели, и бросил в могилу горсть земли.

Подошел второй, чуть покачиваясь. Он сокрушенно замотал головой, глядя под землю, и Дели забеспокоилась, как бы он не упал в могилу, так как он стоял почти на самом краю и опасно покачивался, мотая головой.

— Бренни, у нас есть что-нибудь выпить? Может быть, ты угостишь друзей отца? — спросила Дели в надежде, что эти двое увлекутся выпивкой и не подойдут к ней с какими-нибудь пошлыми и глупыми соболезнованиями.

— Да, ма, конечно. Я захватил пару бутылок рома и вина. Может быть, тебе немного выпить? — спросил Бренни.

— Нет, не надо, — покачала она головой.

Служащие кладбища быстро закапывали могилу. Глядя, как сверкают на солнце блестящие лопаты с черными лакированными черенками, Дели подумала: «Жизнь окончена. Жизнь продолжается…» И почему-то оглянулась.

Она увидела удалявшуюся высокую фигуру, и эта спина высокого мужчины ей показалась знакомой.

Он только что прошел мимо по дорожке соседнего ряда могил. Странно, отчего этот знакомый Брентона не подошел к ней? Она почему-то растерялась, и у нее снова появилась дрожь в ногах, такая сильная, что ей захотелось опять опереться на викария, но он отошел от нее и о чем-то тихо говорил с Гордоном.

Тут прохожий на секунду обернулся, и она мгновенно узнала профиль — это был Максимилиан! Он был здесь, а она его не видела! Или он прятался? Нет, он только что прошел мимо по дорожке соседнего ряда, но не захотел подойти! Или не узнал ее? О нет, естественно узнал!

Дели почувствовала, что она страшно благодарна ему за этот поворот головы, за его присутствие здесь, за то, что их глаза на секунду встретились. Зеленая шляпка на Дели была слишком низко надвинута на лоб, и она держала платок возле носа, но он безусловно пусть на секунду, но увидел ее глаза, обращенные к нему! И ничего, что она так убого одета, во всем старом, сожаления, что она специально не купила черное платье и шляпку с вуалью, у нее не появилось.

«Почему? Почему он здесь? Откуда он узнал? Хотя, может быть, он был на кладбище не из-за нее, посещал кого-то из знакомых, родственников, может быть, умершего дядю? Да-да, он был на могиле дяди», — подумала Дели, но ее чувство благодарности к Максимилиану от этих мыслей нисколько не уменьшилось. Вот его слова утешения она сейчас хотела бы услышать, его…

— Мама, с тобой все в порядке? — спросила Мэг.

— Что? Что ты говоришь?

— С тобой все в порядке? — обеспокоенно и тихо снова спросила Мэг. — У меня есть на всякий случай нашатырный спирт.

— Спасибо, не надо, — ответила Дели и, обернувшись, увидела, что служащие уже сделали аккуратный холмик на том месте, где только что зияло прямоугольное отверстие в земле.

— Спасибо вам, — сказала Дели викарию. — Я хочу уйти… А вы можете остаться.

— Нет, мы тебя одну не отпустим, — сказал Гордон.

— Куда уйти, ма? — спросила Мэг. Дели неопределенно махнула рукой. — Нет-нет, все уже закончено, сейчас пойдем.

И действительно, Бренни с полупьяными шкиперами уже распили полбутылки рома, викарий переминался с ноги на ногу и украдкой глянул на наручные часы.

— Я пойду, — резко сказала Дели. — И не надо меня сопровождать, не маленькая, не упаду. А упаду, так вы поднимете, — сказала она Мэг, чуть улыбнувшись.

Дели бросила быстрый прощальный взгляд на могильный холм и, не оборачиваясь, быстро пошла по дорожке между могил — это было похоже на бегство.

«Он был здесь! Он смотрел на меня! И это было не просто любопытство! При чем здесь посещение дяди? Он смотрел на меня…» — вертелось в голове у Дели, и эти мысли приносили ей облегчение, в душе разлился легкий теплый покой.

Максимилиан… Макс… Как бы она хотела, чтобы он, а не викарий держал ее за локоть, чтобы она уткнулась в его грудь!.. Она остановилась и обернулась. За ней спешила Мэг. Дели сделала несколько шагов навстречу дочери, обняла ее и поцеловала в щеку. Мэг судорожно вздохнула и наконец-то заплакала.

«Она тоже женщина, и ей нужно поплакать, — подумала Дели, крепко обнимая Мэг за плечи. — Я совсем перестала думать о детях, а они тоже переживают. Я становлюсь жестока. И все из-за него…»

 

6

Дели вошла в застекленные двери отеля «Золотое руно». За ней, точно два стража, шли Бренни и Алекс, тоже увязавшийся в город, он говорил, что хотел бы посмотреть хороший анатомический атлас в магазине старой книги.

«Золотое руно» был лучшим отелем в Марри-Бридж. В полукруглом холле стояло несколько кресел викторианского стиля и несколько столиков орехового дерева возле кресел. Вдоль стен в кадках росли пальмы, и поминутно сновали швейцары в белых ливреях с золотистыми пуговицами — их было столько, что казалось, в отеле проживают одни швейцары.

Дели огляделась, но Максимилиана не увидела. Секундная стрелка на больших круглых часах под потолком нервно дергалась, а минутная показывала уже пять минут после полудня.

— Ну и где же наш покупатель? — спросил Алекс, оглядывая пустые кресла.

— Не знаю. Подождем, — ответила Дели несколько разочарованно.

Двери с улицы распахнулись, и два мальчика в ливреях пронесли два больших букета, цинний и красных роз. Цветы быстро проплыли вверх по лестнице, и пока Дели провожала их взглядом, с улицы вошел Максимилиан, сияющий добродушной улыбкой:

— О, мисс Гордон, я, кажется, заставил вас ждать?

— Нет. Мы только что вошли, — сказала Дели без малейшей улыбки и деловито. — Вы не передумали?

— Нисколько! Я горю нетерпением купить вашу баржу. Присядем? — указал он на кресла.

— Мы будем говорить прямо здесь? — удивилась она.

— А что нам здесь может помешать? Здесь тихо, уютно, мягкие кресла, как раз для нас четверых, — сказал он, многозначительно посмотрев на Бренни и Алекса.

— Как вам угодно. — Дели села.

Он подождал, пока она устроится в кресле, и достал из внутреннего кармана серого пиджака, похожего покроем на смокинг, несколько бумаг, свернутых в трубочку, и протянул их Дели:

— Вот, я все подготовил. Нотариус уже зафиксировал, осталось только вписать сумму, поставить подпись и…

— И что еще? — не поняла Дели.

— И-и… И все. И я должен выполнить свое обещание, пригласить вас на завтрак в честь моей удачной покупки, — сказал он простодушно.

Ресницы Дели взлетели вверх, она бросила на него внимательный взгляд и тут же опустила глаза на бумаги. Встретившись с ним взглядом, она тут же поняла: он из-за нее был на кладбище. Только каким образом узнал?

— Итак, называйте вашу цену… — обратился он к Бренни.

— Простите, я совсем забыла представить. Это мистер Джойс, — спохватилась Дели. — А это Бренни, Алекс.

Максимилиан обменялся быстрыми рукопожатиями с Бренни и Алексом и снова сел в кресло. Дели не стала добавлять: мои дети — это показалось ей совсем ни к чему.

— Ну? Так я горю желанием приобрести баржу, — сказал Максимилиан, показав свои синеватые зубы.

— Конечно, наша баржа не только что со стапелей, но она в прекрасном состоянии, осадка неплохая, никакая мель ей не страшна, даже если вы погрузите на нее… — начал Бренни не слишком уверенно. Он совсем не умел торговаться, он умел стоять у руля, а торговля — совсем не его стихия.

— Пирамиду Хеопса, — пошутил Максимилиан.

— Ну, пирамиду, это, наверное, уж слишком, — засмеялась Дели. — А вы и в Египте были?

— Да, когда-то путешествовал по Востоку, это было свадебное путешествие.

Дели помрачнела от упоминания о свадебном путешествии.

— Если вы хотите купить, значит, знаете, сколько можете заплатить за баржу, чтобы это было для вас выгодно? — спросила она.

— Да. Знаю. — Он откинулся на спинку кресла и с некоторым самодовольством произнес: — Я хочу заплатить за нее три тысячи фунтов!

Дели смотрела в бумаги и не могла поднять на него глаз. Три тысячи фунтов? Так мало?! Но она стоит тысяч пять или все восемь, вернее стоила когда-то. Она надеялась, что хотя бы за шесть тысяч она продаст баржу. Но всего три? — это прозвучало как насмешка.

— Но вы же не видели ее! — воскликнул Бренни.

— Очень хорошо видел. И позавчера и ночью присматривался: баржа отличная, на плаву, то, что мне нужно!

— Но, мистер Джойс, она стоит гораздо дороже, — тихо сказала Дели.

— В самом деле? — искренне удивился он.

— Да! Нам она обошлась, я точно не помню сколько, мама… — начал Бренни.

«О, зачем он сказал «мама», глупый Бренни?!» — подумала Дели с раздражением. Она ничего не ответила.

— По-моему, тысяч пять или даже пять с половиной, — сказал Бренни уверенно.

— Какая жалость. Я не знал. Видите ли, я не совсем в курсе… — Он задумался и забарабанил своими длинными узловатыми пальцами по подлокотнику кресла. — Я могу заплатить за нее три с половиной тысячи. Понимаете, сейчас я все вложил в строительство; чтобы перевести деньги из Лондона, на это потребуется определенное время, а я хотел бы скорее… — Он бросил на Дели цепкий взгляд своих небольших серых глаз.

— Хорошо! — быстро сказала Дели. — Три с половиной тысячи, это нас вполне устроит. Где поставить подпись?

На лице Максимилиана появилась облегченная улыбка, но зато Бренни раскрыл рот, а Алекс стал смотреть в сторону после слов матери, которая за такую мизерную сумму все-таки решилась продать баржу. Больше половины этих денег уйдет на оплату содержания Брентона в больнице, почти год лежавшего без движения. И похоронной компании они тоже должны. Останется слишком мало денег, чтобы закупить товары для плавучего магазина, придется купить меньше, чем хотелось бы. В таком случае, будет ли вообще выгоден магазин на борту?

— Мистер Джойс, может, вы вместе с баржей и наш пароход арендуете? — вмешался Алекс. — Чтобы перевозить шерсть…

— Мистер Джойс не интересуется шерстью, — сказала Дели.

— Да, шерсть мне ни к чему, а вот песок, строительные материалы; потом нужно будет привезти котлы и оборудование… — ответил мистер Джойс.

— Так, наверное, проще зафрахтовать, чем покупать? — спросила Дели, с удивлением глядя на Максимилиана.

— Я об этом не думал, — улыбнулся он, но тут же спохватился: — Нет-нет, мне проще купить.

— А кто будет перевозить вашу баржу, вы уже договорились? Здесь поблизости «Прибой», «Эстериа» или, может быть, «Филадельфия» будет тянуть вашу баржу? — спросил Бренни.

— А, знаю, «Филадельфия» — это ваш пароход! Но я еще не решил, — уклончиво ответил Максимилиан.

«Странно и нелогично он говорит. Но все равно. Покупает так покупает и пусть делает с ней все, что хочет, пусть хоть утопит баржу, все равно! — подумала Дели. — Пусть хоть на металлолом распилит…»

— Так где поставить подпись? — переспросила Дели.

— Вот здесь, пожалуйста. — Он вытащил вечное перо и торжественно подал его Дели. Она быстро вписала сумму и расписалась.

— Прекрасно! — заулыбался Максимилиан, забирая бумаги и глядя на подпись.

— А-а-а где? Где?! — Бренни округлил глаза, приподнимаясь в кресле. На его щеках заиграли желваки, пальцы сжались в кулак.

— О, не беспокойтесь, сию секунду, — ласково улыбнулся Максимилиан Бренни, словно капризному ребенку. — Бой! — Он щелкнул пальцами, и к нему подбежал мальчик в белой ливрее. — Принеси то, что я говорил, из моего номера.

Мальчик стремглав бросился вверх по широкой серой лестнице, и не прошло минуты, как он, перескакивая через две ступеньки, прибежал и отдал Максимилиану круглую коробку из-под конфет, перевязанную лентой.

— А это вам! — Максимилиан торжественно встал, держа коробку в руках, но Дели не собиралась подниматься. Он наклонился и преподнес ей эту перевязанную розовой лентой коробку из-под английских конфет.

— Это вкусно? — спросила Дели с иронией.

— Посмотрите сами. Прямо сейчас. Пересчитайте, пожалуйста.

Дели потянула за ленточку, открыла коробку: в ней были деньги, как она уже поняла.

— Здесь три тысячи, — сказал Максимилиан. — А вот недостающие пятьсот. — Он сунул руку во внутренний карман пиджака.

— Я не хочу считать. — Дели поставила коробку на столик. Бренни тут же притянул коробку к себе и стал пересчитывать купюры. Максимилиан достал кожаный бумажник и вытащил из него недостающие пятьсот фунтов, которые положил рядом с коробкой.

— Все в порядке, ма, — сказал Бренни, завязывая коробку ленточкой.

— Я очень рад и прошу меня извинить…

— За что, мистер Джойс? — удивилась Дели.

— Так жаль, что я все вложил в строительство, — развел он руками.

— Ах, я знаю. Я знаю, что вы сделали все что могли. Мне бы пришлось очень долго хлопотать, чтобы продать ее…

— Ну, если вы так считаете, то прошу вас. Прошу к завтраку!

Ее двое взрослых сыновей — как они были сейчас некстати! Дели пришла в замешательство, но тут же нашлась:

— Бренни, ты не сможешь вместе с Алексом сходить в больницу заплатить, и в похоронную компанию? — волнуясь, спросила Дели. Она боялась, что Бренни откажется.

— Хорошо, ма, — ответил Бренни.

— И по пути заглянем за атласом, — добавил Алекс.

— Вот и отлично. Подойдете через час… — сказала Дели. — И вместе пойдем на пароход.

— Или через два, — сказал Максимилиан, посмотрев на Дели.

— Да нет, за час наверняка управимся, — сказал Бренни и, расстегнув ворот рубашки чуть ли не до груди, засунул коробку за пазуху.

«Весь в отца. Такой же непосредственный», — подумала Дели, глядя на Бренни.

— Значит, я вас жду, — сказала Дели, поднимаясь из кресла. Макс подал ей руку, помогая встать, и она ощутила, какая у него крепкая и сухая рука. Дели слегка одернула свое простое синее платье с короткими рукавами, волосы были заколоты обыкновенной дешевой заколкой, а пряди седины аккуратно спрятаны, чему она была сейчас страшно рада: волосы густые, волнистые и абсолютно темные, без единого седого волоса.

Максимилиан подождал, пока Бренни и Алекс выйдут из холла отеля, и показал рукой на широкую лестницу, ведущую на второй этаж:

— Прошу!

День был очень жаркий. По раскаленному булыжнику улицы проезжали ленивые редкие автомобили и грузовики марки «Т». Здесь, в Марри-Бридж, еще не совсем ушли в прошлое черные фаэтоны и обыкновенные повозки, запряженные лошадьми, которые очень часто возили, как это ни смешно, бочки с бензином на заправочную станцию.

Бренни почти сразу же забыл, что мать так дешево продала баржу, он крепко прижимал к животу коробку с деньгами и не пропускал ни одной встречной девушки, чтобы не поглазеть на нее. Алекс был молчалив и задумчив, его угнетала жара, было больше ста градусов.

— Смотри какая, ох-ох-ох! — показал Бренни взглядом на проходившую мимо длинноногую девушку в весьма короткой юбке, едва прикрывавшей колени. Алекс, как и Бренни, проводил ее взглядом и сказал:

— А мне больше нравится эта, — он кивнул на темнокожую девушку, мывшую витрину магазина, где она, видимо, работала. Девушка была на вид чистокровной австралийкой-аборигенкой и весьма неплохо сложенной. Кожа ее, медного оттенка, лоснилась, смазанная маслом.

— Ничего. Но я против смешения рас, — сказал Бренни — простодушный и прямой, весь в отца, в Брентона, а Алекс — не поймешь в кого. В деда, как говорила Дели Алексу еще в раннем детстве, глядя, как тот старательно собирает бабочек и жуков и приносит их матери показать. Алекс, как и его дед, тоже собирался стать врачом. Видимо, в силу своей врожденной внимательности натуралиста Алекс сразу же почувствовал, что с продажей баржи происходит что-то не то. Услышав, как Дели предложила им сходить по делам, Алекс понял, что можно ожидать в скором будущем всего.

— Вот бы мне такую! — толкнул локтем в бок Бренни Алекса, показав на полную загорелую девушку, круглое лицо которой было все в веснушках. Бренни засмеялся. Но Алекс не поддержал смех, а совершенно серьезно сказал:

— Так догони, сделай ей предложение.

— Не-ет, я женюсь не скоро, — протянул Бренни.

— Да, кажется, наша мать скорее тебя выйдет замуж, — сказал Алекс задумчиво.

Бренни остановился и удивленно посмотрел на брата:

— С чего ты взял?

— А ты сам не видел этого мистера Джойса?

— Да? Он мне сразу не понравился, — нахмурился Бренни. — Что-то мне не нравится эта затея… Может быть, ты ошибаешься?

— Хочу надеяться. Он мне тоже как-то не по душе. Надменно себя держит. Видимо, очень богатый…

— Все они такие — помми. Чувствуют себя в Австралии хозяевами! А, пусть делает, что хочет! Пусть мы потеряли на продаже баржи, но вдруг приобретем нечто большее, если она выйдет замуж за очень богатого помми, хотя я их терпеть не могу!

— Да… — задумчиво протянул Алекс, — только вчера отца похоронили.

— Да-а. Вот именно, — согласился Бренни, почесав затылок и покачав головой.

Дели вошла в большую комнату роскошного номера, где остановился Максимилиан, и замерла. Нет, не от великолепия, которое окружало ее. Под потолком висела большая бронзовая люстра с хрустальными абажурами, на стенах, обитых шелком, висели копии картин ее любимых импрессионистов, пол устилал огромный толстый ковер во всю комнату. Посреди ковра стоял накрытый стол, и на нем Дели увидела те цветы, которые в холле пронесли мимо нее: розы, а рядом, на столике с ведерком с шампанским, букет цинний — и эти цветы поразили ее более всего. Как давно ей никто не дарил цветов! Даже Адам. Она не помнила, чтобы Адам дарил ей цветы…

Возле стола вытянулся официант в белых перчатках. «Надо же, в нашей глуши — и белые перчатки, — отметила Дели с иронией, — просто Букингемский дворец, а не заштатный отель австралийской провинции».

Она подошла к столу, официант быстро отодвинул стул, и Дели села, не зная, куда ей деть свои крупные, излишне загорелые руки.

— Ну вот. Наконец мы с вами можем немного перекусить, — оживленно сказал Максимилиан. — Что вы будете пить? Шампанское, надеюсь?

— Как вам угодно. Только я уже забыла, как это делается…

Он непривычно звонко рассмеялся:

— Ничего сложного нет в том, чтобы выпить бокал шампанского. Настоящее французское, очень рекомендую.

Дели почувствовала себя очень скованно. К тому же она сказала явную глупость…

Раздался легкий хлопок — это официант открыл холодную бутылку — и хрустальный бокал, стоявший перед ней, наполнился игристым вином.

— Есть креветки, мидии. Что вы хотите, может быть, мясное, или что-нибудь легкое, типа салата из брюссельской капусты?

— Мне все равно, — сказала она, чувствуя, что ее неминуемо зальет румянец, если не сейчас, от смущения, то после шампанского — непременно. И она решила не обращать внимания на условности: пусть ее щеки будут просто малиновыми, ей все равно!

— Я люблю неплохо поесть, как и вы, я вижу.

Максимилиан поднял бокал. Дели тоже. Он слегка коснулся ее бокала, раздался тихий мелодичный звон хрусталя.

— За нашу встречу, — сказал он.

Шампанское приятно пощипывало язык. Дели сделала несколько глотков и почувствовала, что может опьянеть от этого легкого вина и запаха роз, который ей казался сейчас слишком сильным и густым, просто дурманящим. Она поставила бокал и с удовольствием стала есть то, что ей положил в тарелку официант. Так как она решила отбросить лишние церемонии и не стала разыгрывать из себя леди высшего света, она решительно взяла одну из трех вилок, лежавших перед ней, ту, которая ей больше понравилась; а для чего предназначались две другие — ее просто не интересовало.

Максимилиан что-то немного пожевал и кивнул официанту. Тот снова наполнил бокалы.

— Спасибо, вы больше не нужны, — сказал он, и официант исчез за дверью.

— Очень вкусно, — сказала Дели, наслаждаясь неплохо приготовленными креветками.

Он снова поднял бокал:

— А теперь за вас!

— Нет, я протестую! Вы пригласили меня отметить покупку. За ваше приобретение и за нашу сделку, — подняла она бокал.

— К черту баржу! — воскликнул он.

— Ну, я так и думала, — сказала она, откинувшись на спинку стула и поставив бокал на стол. — Я так и думала, что вы обманщик!

— Ха! Помилуйте, с чего вы взяли?

— Что вы будете делать с этой баржей? Что? Возить песок из карьера до пристани, там его перегружать на грузовики и везти до города? В сто раз дешевле обойдется зафрахтовать… простите, нанять несколько машин — и они вас завалят песком!

— Не нужна? Значит, мне баржа не нужна, а вот и ошибаетесь! — с лукавством в глазах воскликнул он. — Я выгодно вложил средства. Я ее выгодно перепродам!

— О, так вы еще и коварный, — удивилась Дели.

— Вы готовы обвинить меня во всех смертных грехах! — рассмеялся он, но этот смех показался ей не слишком веселым. Дели строго и внимательно посмотрела в его серые прищуренные глаза.

— Вам скучно в Австралии?

— И да и нет, — ответил он, отпив немного шампанского. — Вообще… мне скучно жить!

— Это, видимо, тяжело. И что, здесь, в Австралии, вы так и не нашли экзотики?

— Увы…

— И вместо экзотического животного, вместо кенгуру, вы меня решили подстрелить… своим лукавством? — серьезно спросила она.

— Опять! Опять вы меня обвиняете… Я никого не решил подстрелить, просто вы мне понравились! — сказал он легко и весело.

Дели рассмеялась и почувствовала, что на щеке у нее уже румянец: впрочем, она это видела и в зеркальной поверхности ножа, к которому не притронулась. «Все же щеки более красные, чем хотелось бы», — подумала она и отодвинула нож от себя подальше.

— Филадельфия, а вам не кажется, что это вы меня поймали на крючок вашей баржи? — снова улыбнулся он, подняв брови. И сейчас он показался ей совсем не старым, весьма милым и симпатичным джентльменом; и лицо у него не такое вытянутое, как раньше.

— Максимилиан, скажите честно: разве мало молоденьких и симпатичных леди, я не говорю здесь, в Мельбурне?

— Вы до сих пор обо мне превратного мнения. Зачем мне молоденькие девушки?

— Зачем вам я?! — резко, требовательно спросила она, глядя прямо в его немигающие серые глаза.

— Затем, что вы мне нравитесь, — просто ответил он, тоже глядя ей в глаза.

Дели огляделась в поисках своей картины, которая наверняка должна была висеть на стене, и действительно, в другой комнате, через дверной проем, она увидела — ее пейзаж висит на стене.

— Для украшения вашего жилища, как мой пейзаж? — кивнула она в сторону картины.

— Не знаю… — серьезно сказал он, нахмурившись.

— Что значит — не знаю? — почти передразнила его Дели. — Вам не кажется, что мы как-то слишком быстро перешли на «ты»?

— Совсем нет, мисс Гордон, может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что я — сама любезность, — с иронией сказал он.

— Да, мы все еще чересчур любезны, но не кажется ли вам, что мы слишком быстро…

— Сблизились? — подсказал он просто и прямо.

— Совершенно верно. И мне это совсем не нравится…

— А мне нравится, — серьезно сказал он.

В груди Дели что-то встрепенулось, словно кто-то изнутри легко стукнул ее в сердце. Ей очень понравилось это уверенное и серьезное, не терпящее возражения «мне нравится».

— Откуда вы узнали, что вчера были похороны? Вы ведь не случайно там оказались? — спросила она без тени улыбки.

— Дели, давайте перейдем на «ты», если вы не против?

Она неопределенно покачала головой и промолчала.

— Я попросил мальчика-посыльного, который в городе знает многих, расспросить о «Филадельфии»…

— И обо мне, — добавила она.

— И о владельце парохода. Какой-то шкипер в таверне, или, как это называется у вас, в питейной забегаловке, сказал, что у вас похороны. Я и решил как-то поддержать тебя…

— Почему же вы не подошли?

— Не знаю. Я не смог. Было слишком много молодых людей, и что-то мне мешало, — замялся он.

— Да, это были мои дети, их у меня четверо.

— Видимо, их, как это ни смешно прозвучит, постеснялся. Мне показалось, мое присутствие будет излишним.

— Зря! — воскликнула она. — Зря вы постеснялись… Ты знаешь, а я почувствовала твою поддержку, что ты рядом со мной, что ты хочешь как-то успокоить меня, что ли… Я тебе благодарна за это, — совершенно серьезно сказала Дели.

— Благодарна? И не более того? — прищурился он.

— Максимилиан! Ты требуешь от меня слишком многого! — воскликнула Дели в изумлении. — Вчера я похоронила мужа, а сегодня сижу с тобой!.. И совсем не из-за того, что ты… Что я… — Она запнулась, подыскивая слова и учащенно дыша. — Если бы не дети, если бы мне не нужны были деньги, чтобы учить Алекса, чтобы Мэг могла жить в городе. Нам нужно заплатить за похороны…

— Со мной ты ни о чем можешь не беспокоиться.

— Максимилиан! — вскричала она и ударила кулаком по столу. Она поняла, что шампанское бросилось в голову, лицо Максимилиана немного поплыло перед глазами, чрезвычайно странно! Она так мало выпила, ей стало дурно от этого запаха роз, от непривычно изысканного завтрака — или он, со своей прямотой, так на нее влияет, что закружилась голова?

Максимилиан расхохотался:

— Ну ты совсем как моя жена. Она тоже закатывает истерики, когда чем-то недовольна.

После этих слов у Дели мгновенно просветлело в голове, она сменила гнев на милость:

— Слава Богу, что ты не скрываешь, что женат.

— И в самом деле ты обо мне очень плохо думаешь. Ты ведь меня совсем не знаешь…

— И ты меня тоже, Макс, — добавила она, вскинув брови.

Он попытался что-то съесть, но на лице его появилось брезгливое выражение, и он отодвинул тарелку.

— Дели, моя жена — пустая, ограниченная женщина. Мы давно не живем вместе. Она переехала под Рединг и живет там в небольшом поместье, которое я, пожалуй, специально для нее и купил, чтобы она была подальше от Лондона. Она живет там вместе с моей средней дочерью. Я давно хочу развестись, Дели… Мы уже не любим друг друга. Может быть, никогда и не любили. Она…

— Пожалуйста, не надо говорить о ней плохо, — сказала Дели, прервав его на полуслове. — «Пустая, ограниченная»… Если твоя жена, как ты говоришь, пустая и ограниченная, то я, на твой взгляд, видимо, бескрайняя? Ты так, что ли, думаешь?

Он неожиданно звонко расхохотался:

— Дели, как ты меня радуешь!

— Да-да, наверное, так же, как моя картина или даже более, — сухо сказала она.

— Дели, Дели… — Он перегнулся через стол и хотел поймать ее за руку, но она отдернула руку и резко встала.

— Максимилиан!

— Да, ты права, — грустно согласился он.

Не зная, садиться ли ей снова за стол или быстро выбежать отсюда, Дели стояла, крепко держась за резную спинку стула, словно боялась упасть.

— Я хочу еще раз взглянуть на то, что нарисовала.

— Пожалуйста.

Дели прошла в другую комнату: это оказалась просторная спальня с большой кроватью, застеленной шелковым покрывалом с кистями. На спинке кровати висели два шелковых халата: один черного цвета с красными большими пионами, другой желтый с мелкими попугайчиками, видимо, китайской работы.

Дели подошла к своей картине, висящей на стене, увидела дыру от пули и вздохнула: пейзаж был бесспорно хорош, но холст безнадежно испорчен.

Сзади почти неслышно подошел Максимилиан, спиной она почувствовала тепло, исходившее от его груди. Он чуть коснулся ее локтя, и Дели резко обернулась, вопросительно глядя на него. Она хотела прочесть по его лицу, что это значит? Как ей понять то, что она только что увидела? Его серые глаза цвета неба на ее пейзаже печально смотрели на нее и говорил об огромном сожалении.

— Ах, Дели, если бы я был женат на тебе, может быть, я был бы счастлив… — сказал он так грустно и пронзительно-печально, что у Дели похолодело в груди.

— Максимилиан. Макс, тебя правильно прозвали безумцем. Ты видишь меня второй раз в жизни.

— Третий.

— Пусть третий, но тебе не семнадцать лет, и мне, увы, тоже, — почти прошептала Дели.

— Я вижу, что тебе не семнадцать. Но все равно я хочу тебя видеть каждый день, — глухо и хрипловато сказал он.

«Как временами все-таки проскальзывает в нем эта прямота, скрываемая вежливостью. Когда он так просто говорит, то похож на Брентона и Бренни одновременно. Но почему он это сказал? Может быть, выбилась седая прядь?» — обеспокоенно подумала Дели и провела рукой по волосам.

— Почему ты хочешь видеть именно меня? — усмехнулась она.

— Дели, ты напрашиваешься на комплимент? — Максимилиан скривил свои тонкие розовые губы.

— Ни в коем случае. Просто мне интересно, что может найти богатый помми в обыкновенной австралийской… — Она хотела сказать «старухе», но смолчала — ведь она не старуха, внутри она чувствует себя просто двадцатилетней девушкой. — Вдове, — добавила она. — Какая во мне экзотика? Трубки во рту нет, я вроде бы не ругаюсь, как пьяные матросы, так что же во мне… необычного?

— А почему я помми? Это что, ругательство?

— Да нет! Так у нас называют приезжих. Но ты не ответил.

— Я увидел в тебе… — хрипло сказал он, и Дели почувствовала, как он крепко схватил ее за локти, так что она чуть не вскрикнула. — Я увидел в тебе родственную душу!.. Ты любишь поэзию…

— Нет! — быстро и резко сказала она, с легким придыханием.

— Нет, любишь. — Он говорил словно гипнотизировал ее и еще крепче сдавил локти. — Ты любишь рисовать, ты любишь искусство. Ты любишь эту землю, эту реку, свободу. Ты любишь своих детей — и я тоже все это люблю! И ты… И ты не равнодушна ко мне. — Он уже совсем приблизился, нет, вернее это он сам силой притянул ее к себе. Дели почувствовала, как быстро бьется ее сердце. Она видела, как жадно смотрят на нее его глаза, вытянутое лицо его приблизилось.

— Нет, безумный, — сказала она тихо, но было уже поздно. Она не могла вырваться из его железных рук, да и не хотела.

Он быстро обнял ее за талию, еще сильнее прижав к себе, и их губы соединились. Дели почувствовала его горячий влажный язык. Она тихо застонала, и вновь его лицо поплыло, голова ее опять закружилась, как недавно от запаха роз и шампанского. Собирая все свои силы, Дели широко распахнула уже закрывшиеся глаза и резко, что было сил, оттолкнула его. Несмотря на то что Максимилиан крепко держал ее за плечи, он отступил на шаг и чуть ослабил руки. Дели сорвала его руки со своих плеч и быстро отошла от него, тяжело и прерывисто дыша.

— Безумный помми, безумный помми, — шептала она. — Самонадеянный! Ты действительно думаешь, что со мной можно делать все что захочешь? Покупать меня, мою баржу, мой пароход… Ошибаешься!

— Дели, о чем ты? — с укоризной прошептал он. — Милая…

— Навряд ли я так мила тебе! Я не смогу для тебя быть милой…

— Дели, подойди ко мне…

— Что ты себе позволяешь, Максимилиан?! — почти шепотом воскликнула она.

— Дели…

— Я спрашиваю, что это значит? Может быть, ты хочешь сказать, что любишь меня? — задыхаясь спросила она, полная негодования.

— Нет. Я хочу сказать, что ты мне нужна, Дели, — хрипло сказал он, не смея приблизиться к ней.

— Спасибо за откровенность, — выдохнула она с облегчением. — Все-таки ты безумец. Стареющий безумец! — сказала она это жестокое для него слово.

Он чуть опустил голову. Дели заметила, что на лице его промелькнула легкая тень грусти. Она поняла, что он уже не станет преследовать ее в спальне, он не собирался приближаться к ней.

— Объясни, ответь мне прямо, Макс, что это значит? — воскликнула она с усмешкой. — Что это значит?!

— Я не понимаю тебя, Дели.

— Почему здесь два халата?

Он усмехнулся:

— Похоже, ты мне устраиваешь сцену ревности?

— Максимилиан! Дорогой! Мне не к чему и не к кому тебя ревновать, ты ошибаешься. Даже если здесь ночевала молоденькая горничная… я ничего не имею против! Да я была бы просто в восторге!

— О, к сожалению, ты ошибаешься, — покачал он головой, на губах его все еще блуждала кривая усмешка.

— Значит, ты по утрам надеваешь сразу два халата?

— Нет, Дели, — ответил он почему-то виновато. Дели увидела, что он сейчас смутился.

— А для чего? Для кого второй халат?

— Ты хочешь, чтобы я ответил? — спросил он быстро и хрипло.

Дели секунду поколебалась и выпалила:

— Да, хочу!

— Ты сама знаешь.

— Нет, не знаю.

— Для тебя.

Ее словно обожгло изнутри, но этот обжигающий огонь был радостным, и она расхохоталась:

— Боже мой! Макс, очнись! Это невозможно!..

— Почему? Я тебе неприятен?

— Это невозможно…

— Теперь я тебя не понимаю, Дели. Почему невозможно? Я хочу целовать твои губы, волосы, я… Я каждую минуту после нашей встречи думал только о тебе, неужели ты не видишь?!

— Макс, мы уже немолоды…

— В том-то и дело! Но я чувствую к тебе огромную тягу! Ты стала очень нужна мне! — воскликнул он. — Ты стала мне так нужна, что я не могу без тебя…

Дели замотала головой и медленно пошла к двери, стараясь не приближаться к постели.

— Похоже на признание в любви, — сказала она, словно ни к кому не обращаясь, а размышляя вслух наедине.

— Нет. Пока нет, Дели, — серьезно сказал он.

— Вот за что ты мне нравишься, так это за откровенность! — весело сказала она, глядя на него смеющимися глазами.

— Но я уже серьезно думаю о разводе, когда-то пора на это решиться, — задумчиво и хрипло сказал он, все так же не двигаясь с места.

— Как мне жаль твою жену, — сказала она, уже стоя в дверном проеме и собираясь выйти из спальни.

— Она не стоит твоего сожаления, Дели. Дели, не уходи, — сказал он таким грустным и хриплым голосом, что ей стало ужасно жаль его, чуть сгорбившегося, со страдальческим выражением на лице.

— Макс, наше время истекает, ты не думаешь?

— И да, и нет. У нас впереди еще годы, годы счастья! По крайней мере, десять лет мы можем быть безумно счастливы! Дели…

Она тихо, почти беззвучно, засмеялась, оперевшись спиной о дверной косяк из темного, почти черного дуба:

— Ах, Макс, я не в том смысле. Сейчас придут мои дети.

— Какой ужас, я совсем про них забыл! — воскликнул он в отчаянии.

— Так что нам лучше прекратить… это.

— Нет! — твердо сказал он.

Дели пожала плечами и быстро вышла из спальни. Подойдя к своему стулу, она села за стол и быстро допила свое шампанское. За ней нехотя вышел Макс, он тоже сел за стол напротив нее. Он молчал, глядя куда-то в сторону. В глазах его Дели прочла недовольство, а на лице была написана какая-то отчужденная угрюмость.

— Я хочу тебя видеть каждый день, — наконец хрипло и очень низким голосом, почти басом, сказал он, все так же не глядя ей в глаза.

— Боюсь, что это навряд ли возможно.

Он снова помолчал, его лицо, казалось, стало еще мрачнее.

— Но я как-то должен…

— Что? Что ты должен?

— Забрать свою баржу.

— Да, конечно, когда тебе удобно, — пожала она плечами и повертела на столе пустой бокал.

— Мы будем видеться каждый день. Скажи мне «да»! — требовательно прохрипел он.

— Я могу сказать только «нет».

В дверь постучали, и Дели вздрогнула. «Как хорошо! Как вовремя мы вернулись за стол!» — с радостью подумала она.

— Войдите! — недовольно воскликнул Максимилиан.

Вошел посыльный в белой форменной куртке:

— Мистер Джойс, тут к вам пришли двое, говорят, что они хотят видеть миссис, простите, мисс…

— Пусть придут! — воскликнула Дели, опередив Максимилиана, и тихо, шепотом добавила: — Вот видишь. Я же говорила, что у нас нет времени.

— Оно у нас будет, — так же шепотом ответил Максимилиан, и на его тонких розовых губах заиграла улыбка.

Дели сощурила глаза, точно так же как делал он, и отрицательно покачала головой. Он тоже сощурил глаза, его улыбка растянулась еще шире, и он утвердительно покачал головой.

Вошел Бренни, за ним появился Алекс.

— Извините, может, мы помешали? — спросил Бренни, оглядываясь по сторонам.

— Нет-нет, мы уже отметили нашу сделку и договорились с мистером Джойсом, что… — Дели вопросительно посмотрела на Максимилиана, словно ждала его помощи. — Что завтра же…

— Да, завтра я подъеду, и мы отбуксируем баржу туда… Ну, туда, куда нужно, — неопределенно сказал Максимилиан.

— Благодарю вас, все было просто великолепно.

— Это я вас благодарю, вы чрезвычайно украсили этот незабываемый завтрак.

— Даже более, чем мой пейзаж? — засмеялась Дели. — Во всяком случае, спасибо за комплимент.

— Позвольте вам преподнести…

— Никаких подарков! Что вы, в честь чего?! — возмутилась Дели.

— Нет, всего лишь цветок, на память, на недолгую память об этом завтраке. К вашим глазам нужен синий, синий-синий цветок.

— Мне ничего не нужно. Прошу вас, больше без комплиментов, мистер Джойс, нам уже пора, — сказала она, взглянув на любопытные лица Алекса и Бренни, рассматривающих Максимилиана.

— Возьмите эту розу, а завтра, когда я приеду за баржей, я привезу вам синюю орхидею, обещаю! — Максимилиан быстро вытащил из вазы на столе красную розу и почти насильно вложил ее в руку Дели. — Как бы чудесно смотрелся синий цветок в ваших волосах! Вы знаете, я в Англии не видел такой яркой синевы глаз. Может быть, это только в Австралии бывает, может быть, от вашего неба так расцветают глаза?

— Мистер Джойс, вы сама любезность, но нам действительно пора. Еще раз благодарю вас за все, желаю всего наилучшего, — быстро заговорила Дели, пятясь к дверям. — А завтра вы…

— Да, завтра, как и договорились, я непременно подъеду. — Он взял руку Дели, в которой была зажата роза, и поднес к своим губам. Она вновь ощутила теплоту его губ, но теперь чувства ожога не было. Он чуть больше, чем требовало приличие, задержал ее руку в своей. Потом улыбнулся Бренни, обменялся с ним рукопожатием, пожал руку Алексу.

Дели быстро вышла из номера, а за ней, распрощавшись с Максимилианом Джойсом, шли Алекс и Бренни.

 

7

Ближе к вечеру на небе неизвестно откуда появились тучи, багряные от лучей закатного солнца. Тучи висели так низко, что, казалось, цеплялись за вершины эвкалиптов. Ветра почти не было, стояла все такая же жара. Даже когда тучи пролились легким и мелким дождем, который был таким теплым, словно парное молоко брызнуло с неба, даже после этого прохладней стало ненамного.

Омар перенес стол с палубы в маленькую и тесную кают-компанию, в которой негде было повернуться из-за стола. Но тем не менее и Дели, и все ее дети, и даже Омар втиснулись в кают-компанию, убрав из нее диваны и лишние стулья; и даже осталось немного места для танцев, если бы кто решил вечером потанцевать почти на одном месте в честь, нет, не похорон отца, в честь того, что баржа продана, появились кое-какие деньги и можно без страха думать о будущем.

Гордон весь день бродил по берегу реки, пришел промокший и сердитый. Он злился на самого себя, что не взял зонт, и теперь опасался за свои рисунки, сделанные акварелью. Он стал листать альбом, в котором делал наброски, и увидел то, чего опасался, — краски расплылись, все промокло. Все было испорчено, превратившись в многоцветные радужные пятна. Гордон, не долго думая, все свои этюды выбросил за борт, решив, что больше никогда не будет заниматься живописью — ни к чему это! Да и не хочет он быть художником. То, что он хотел в последнее время, — это читать книжки и ничего больше не делать. Но книги его интересовали совершенно определенные: биографии великих полководцев.

Он когда-то залпом проглотил несколько книжек о Наполеоне, и с тех пор в нем подспудно зрела эта страсть, этот интерес к подвигам полководцев всех времен. Потом он прочел биографию Нельсона и герцога Веллингтона и был потрясен их жизнью, отданной борьбе и подвигам.

«Больше никогда в жизни не возьмусь за кисть!» — думал Гордон, глядя на плывущие по воде белые листы с размытой акварелью, на которые сверху сеялся мелкий дождик.

Дели тоже вышла на палубу под дождь, так как в каюте было слишком жарко, а дождь такой теплый. Она подошла к Гордону, бросавшему листы из альбома за борт, и хотела потрепать его по мокрым волосам, но сын показался ей слишком серьезным: он прощался со своей живописью. И Дели, встав с ним рядом и глядя на медленно плывущие за бортом разноцветные листы, тихо спросила:

— Ничего не получилось?

Гордон не ответил.

— Ах да, вижу. Все промокло. Жаль…

— Нисколько, ма. Хватит этого баловства, — ответил Гордон.

Поняв, что с сыном происходит что-то, она не стала возражать. Дели все-таки провела ладонью по его совершенно мокрым волосам и спустилась вниз, чтобы не промокнуть окончательно.

Алекс и Бренни решили не говорить Мэг и Гордону об их догадке по поводу Максимилиана.

Бренни же не терпелось распорядиться теми деньгами, что у них остались. Правда, он еще не заплатил за похороны, что собирался сделать завтра, так как похоронная компания оказалась закрыта, когда они пришли. Может быть, никто в городе не умер за последние дни, и об этом знали в компании; стало быть, и незачем было появляться и сидеть в такую жару в душных комнатах.

Омар и сегодня постарался. Он приготовил баранину, которая пахла, казалось, всеми восточными ароматами. Но после завтрака с Максимилианом Дели невозможно было чем-либо удивить в кулинарном искусстве. Все же этот терпкий и изысканный запах восточных специй ей весьма нравился.

— Какой благодатный дождь для природы, — сказал Гордон, когда все собрались за столом в кают-компании. Гордон уже вытер голову и переоделся в сухое, прибежав к столу последним. — В такую жару все сразу же расцветет, трава в полях снова зазеленеет.

— Да, очень хорошо этот дождь. У нас в это время тоже идут дожди, — согласился Омар, которого с трудом удалось усадить за стол вместе со всеми.

— Омар, а где ваша семья? Бренни говорил, что у вас в Индии семья осталась, это правда? — спросила Мэг.

— Да, госпожа моя. Семья маленький совсем, но остался, но остался там, дома. Я сам пенджаби…

Мэг сделала удивленное лицо, так как это слово ей ничего не говорило.

— Пенджаби — это… как вам объяснить? У нас многие живут, а пенджаби — это как хинди, как урду, как тамилы, — нет, я не могу объяснить. Пенджаби — это пенджаби! — развел Омар руками и что-то изобразил пальцами в воздухе, наподобие языка глухонемых.

— Как у нас аборигены? — спросил Бренни.

— Совсем нет! Аборигены — это аборигены, а пенджаби — это пенджаби. У нас тысячелетняя история и тысячелетняя культура, свой язык, древние традиции. Если бы не англичане, у нас все было бы хорошо, — вздохнул Омар.

— Что вы имеете в виду, Омар? — спросила Мэг. — Англичане принесли в Индию культуру, или вы с этим не согласны?

Омар округлил и без того выпуклые и округлые глаза и показал свои большие белые зубы:

— Совсем не согласен. Конечно, у нас и железные дороги, и автомобилей много и в Мадрасе и в Дели…

— Что? — вздрогнула Дели. Она задумалась. У нее было тревожно на душе от этого буквально ворвавшегося в ее жизнь Максимилиана, Макса. Но сейчас, сидя за столом и медленно жуя ароматную баранину, она думала об Аластере. Аластер… Аластер ждет ее — вот настоящая проблема!.. И что подразумевала приснившаяся мама, когда говорила, что он женат? Может быть, мама имела в виду, что это она выйдет замуж за Максимилиана?! Это, конечно, невозможно, но — все может быть, и нечего зарекаться! Господи, как все перевернулось — буквально в три дня. И в жизни, и в душе… Главное, в душе — не было у нее покоя. И с каждой минутой беспокойство нарастало — безотчетное, гнетущее беспокойство…

— Что вы сказали, Омар? Вы меня звали? — спросила она.

— Нет, госпожа, я совсем вас не звал. Я сказал, что в Дели…

— В Дели? Что это такое? — растерялась Дели.

— Дели — это Дели! — улыбнулся Омар, округляя глаза. — Я был там, прекрасный город…

— Мама, мне стыдно за тебя, — сказал Гордон. — Дели — это…

— Это я, я знаю — я Дели, — улыбнулась она.

— Это город в Индии, мама!

— Гордон, ты меня просто позоришь перед Омаром, как будто я не знаю, что есть такой город в Индии!

— Мама, ты, видимо, не слушаешь, о чем он говорит, — заступилась за мать Мэг.

— Я слушаю очень внимательно… Только я немножко задумалась, ты права, Мэг. Извините, Омар.

Алекс вскинул на мать глаза: «Какая она стала задумчивая и немного нервная за эти дни», — подумал он, но отнес ее нервозность к тому, что она не совсем еще пришла в себя после похорон.

— Дели — прекрасный город, госпожа, несмотря на англичан, — продолжил Омар, но его прервал Бренни.

— Омар, мне не нравятся твои расовые предрассудки! Я тоже англичанин, в конце концов! — с раздражением сказал Бренни.

— О нет, господин! Вы совсем не англичане, вы совсем австралийцы. Англичане — это колонизаторы. Это варвары культуры!

Дели расхохоталась и захлопала в ладоши:

— Браво, браво, Омар! Мы — варвары культуры! Да, это правда. Посмотришь, что делается с нашей природой, особенно там, где сейчас рудники; все отходы с рудников текут в реки, и они все принимают, несчастные наши реки. И с каждым годом они будут все грязнее и ядовитее.

— Вот госпожа меня понимает! — обрадовался Омар. — Но Дели это еще что! А вот Бомбей, я тоже там был по некоторым делам, вот там совсем как в Нью-Йорке или Лондоне, я, конечно, Лондона не видел, но так говорят. Там одна Европа с ее варварством!

— А почему вы переехали в Австралию, если не секрет? Насколько я поняла, ваша семья не здесь живет, — спросила Дели.

— Да, у меня два маленьких сына и жена Митха, они остались там, в Мадрасе. Я могу сказать вам по секрету, госпожа моя, если госпожа согласится сохранить в тайне, то я скажу… — Омар быстро посмотрел на сидящих за столом.

Бренни поднес палец к губам, как бы говоря, что он никому не скажет.

— И если мои господа будут такими добрыми и не расскажут никому…

— Ах, Омар, ты уже заинтриговал всех. Хорошо, мы не скажем никому, правда, Мэг, Гордон? — обратилась Дели к детям. Те согласно кивнули. — Говорите же, что у вас за тайна.

— Дело в том, что я участвовал в восстании против англичан и вынужден был бежать. Скрываться… Я переехал в другой штат, потом мы с женой переехали в Мадрас, но в Индии везде англичане!

— Вот, оказывается, я правильно опасалась, что он может нас отравить! — рассмеялась Дели.

— Госпожа! Вы же не англичане, — растерянно и виновато заговорил Омар, и его большие глаза забегали по сторонам, точно искали, куда спрятаться.

— Мы же австралийцы, мама, — с иронией добавила Мэг.

— Вы — совсем другое дело. Вы — добрые, хорошие, у вас нет ружей, вы не пришли в мою страну, силой насаждать цивилизацию! Я решил, что мне лучше скрыться, и уехал в Австралию. Я здесь уже больше года, но все никак не накоплю денег, чтобы жена и дети переехали сюда. Мне нравится здесь, а возвращаться в Индию еще опасно. И потом, я решил оставить свою революционную работу…

— Ах эти революционеры! — воскликнула Дели. — Это же ужасно, это просто страшно! Омар, вы слышали, что в России происходило? Это тоже революционеры!

— Нет-нет, моя госпожа, в России — это у них; а у нас — это совсем другое дело, мы боремся за независимость! — с гордостью чуть ли не вскричал Омар, видимо, было затронуто его восточное самолюбие и задета национальная гордость.

— В общем, ничего не поймешь, — подытожила Дели. — Везде ужасно, кроме Австралии.

«И в душе моей тоже ужасно», — подумала она.

— Вот через месяца два-три отправлю Митхе деньги, и она с первым же кораблем прибудет, — мечтательно протянул Омар.

— И опять наша мама будет на кухне чистить рыбу и мыть картофель? — спросил у Омара Алекс, явно подразумевая, что по приезде жены Омар уйдет от них.

Дели внутренне содрогнулась, услышав об этом: чистить рыбу, Боже мой, после того как она сегодня завтракала с шампанским в этом чуть ли не Букингемском дворце?!

— Почему господин беспокоится? — удивился Омар.

— Ваша жена приедет, и вы, конечно, нас покинете? — спросил Алекс.

— Совсем нет, — удивился Омар. — Вы мне нравитесь.

— О ужас! Где же будут жить ваша жена и дети? — спросила Дели, притворно ужаснувшись.

— На пароходе, госпожа, — ответил Омар, точно иного варианта он и не предполагал.

— Скоро «Филадельфия» потонет от перегруза! — сказала Дели.

— Мама! — укоризненно воскликнула Мэг.

— Мы превратимся в пассажирский пароход! Что ж, значит, надо перестраивать, расширять каюты за счет подсобных помещений, — обреченно вздохнула Дели. — А что ваша Митха будет делать на пароходе?

— Она все умеет делать, госпожа. Она может быть кочегаром, госпожа. Сейчас ведь нет кочегара у госпожи, я не ошибаюсь?

— Да, пока кочегар не требуется. Вот он — Восток! А вы ругаете цивилизацию, Омар. У вас ведь женщины до сих пор ходят с закрытыми лицами? — Дели была задета и возмущена. Нет, она ни за что не допустит, чтобы на «Филадельфии» кочегаром была женщина.

— Нет, госпожа, не везде и не всегда. Это жены мусульман не показывают своих лиц, а мы не мусульмане.

— А кто же вы — христиане? — спросила Мэг.

— Мы индусы. Мы поклоняемся Шиве, — ответил Омар.

— Ах, Шиве. Ну что ж, это ваше право, — сказала Дели, не совсем понимая, кто такой Шива и зачем ему нужно поклоняться? — Спасибо, Омар, было очень вкусно…

— Но не вкуснее, чем утром кормил Максимилиан? — спросил Бренни простодушно.

— У него тоже был восхитительный стол, — коротко ответила Дели. — Спасибо, Бренни, и тебе, Алекс, что проводили. Без вас он бы еще меньшую цену дал.

— Ма, может быть, стоило подождать с продажей баржи? — спросила Мэг. — Все-таки три с половиной тысячи — это маловато.

— Ты права. Но зато сейчас мы можем уже закупать товары и через неделю отправиться, может быть, даже на Дарлинг, — неопределенно сказала Дели.

— Прекрасная идея! — обрадовался Бренни. — Только я плохо знаю тот фарватер.

— Ничего страшного, я ведь жива пока, я помню, — ответила Дели, поднимаясь.

— А кофе госпожа не хочет? — спросил Омар, поднявшись одновременно с Дели, словно ожидая дальнейших приказаний.

— Нет, кофе госпожа совсем не хочет, — улыбнулась она. — Я пойду напишу письмо мисс Баретт, она еще не знает, что были похороны. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, ма. — Мэг быстро вскочила и так же быстро, несколько смутившись, поцеловала мать в щеку, словно возвращая ей долг за поцелуй на кладбище. Мэг последние годы совсем перестала целовать мать в присутствии братьев или посторонних.

Дели была тронута этим порывом нежности и, не зная, как отблагодарить Мэг, вдруг сказала:

— Да, Омар! У нас появились небольшие средства, может быть, тебе заплатить за месяц-другой вперед, чтобы ты поскорее вызвал свою жену?

— Не надо, госпожа. За месяц много воды утечет, госпожа.

«Он уже говорит как коренной австралиец, как будто прожил на пароходе годы. Как быстро люди ко всему привыкают», — подумала Дели и вышла из кают-компании.

Как только Дели вышла, Алекс сразу же вспомнил о том, что они с Бренни решили не делиться с сестрой и братом своими догадками. Но его тут же стало подмывать сказать о своих предположениях.

Но Алекса опередил Бренни:

— Да, на «Филадельфии» скоро станет совсем тесно. Если поплывем на Дарлинг, этот наверняка увяжется с нами, как ты думаешь, Алекс?

Алекс лишь посмотрел в потолок и покачал головой, всем своим видом словно показывая: ну что с него возьмешь, с моего недалекого и простодушного братца?!

— А кто «этот»? — спросил Гордон.

— Максимилиан. Максимилиан Джойс, что купил баржу, — ответил Бренни.

— Он зафрахтовал «Филадельфию»? — спросила Мэг.

— Нет. Да. Точно! Зафрахтовал нашу Дели! — обрадовался Бренни. — Ты бы видела, Мэг, как он смотрит на нашу мать — это же можно умереть, как он сегодня расшаркивался перед ней! И ручку целовал и розу ей подарил…

— Я видела розу, но мама мне показалась смущенной, я не стала спрашивать, откуда этот цветок, — сказала Мэг с горящими от интереса глазами.

— Это он подарил! Это еще что, он обещал ей синие орхидеи под цвет глаз, — пробурчал Алекс.

— Так что наша мать «и башмаков еще не износила»? — трагически и мрачно спросил Гордон.

— Башмаков? При чем тут башмаки, Горди? — удивленно спросила Мэг.

— «Башмаков еще не износила!.. Валяться в похоти просаленной кровати, утопать в испарине порока, любоваться своим падением!..» — продекламировал Гордон с пафосом; в голосе его звучало неподдельное отчаяние, несмотря на то что он сейчас был похож на трагического актера из бродячего театра, что временами приезжали в Австралию из Америки и давали представления в маленьких городках Южной Австралии.

— Что-то знакомое… — сказал Алекс.

— Какие, оказывается, все бестолковые. Мэг, ты же неплохо в школе училась. «И башмаков еще не износила», — вновь простонал Гордон, обхватив руками голову и качая головой. Казалось, он даже побледнел и осунулся, войдя в роль театрального трагика. — Нет, бежать нужно с нашего парохода, бежать…

— Конечно, крысы бегут первыми, — усмехнулся Алекс.

— Это я? Ты меня имеешь в виду?

— А кого же? Ничем полезным не занимаешься, только шляешься по берегу, — сказал Бренни презрительно. — Вот будешь в кочегарке по двадцать четыре часа сидеть — тогда узнаешь… почем башмаки!

— Это же Шекспир, «Гамлет»! — протянул Гордон, чуть обидевшись на слова Бренни и Алекса.

— Точно. Мы проходили в школе, только я, кажется, тогда болела, — сказала Мэг, покраснев оттого, что она не сразу вспомнила.

— Ну и что за башмаки? — удивленно спросил Бренни почти зло. Его страшно злило, что Гордон всех выставил дураками, особенно его. Бренни практически учился только в начальной школе, а дальше лишь делал вид, что учится, и так и не окончил школу. — При чем здесь башмаки?!

— А при том, что мать Гамлета вышла сразу же после смерти отца замуж! Вышла за его убийцу, который отравил отца Гамлета, влив ему в ухо яд, и башмаков еще не износив!

— Ну, кажется, у нас есть один потенциальный отравитель. Но он пришел позже, уже после того, как отец скончался, — вздохнул Алекс, показав глазами на Омара в надежде, что тот не поймет. Но Омар понял, что о нем идет речь.

— Простите меня, если что-то было не так, — сказал Омар, встав и низко наклонившись со сложенными на груди ладонями. — Может быть, мне убрать посуду?

— Все было так. Можешь отдыхать, Омар, — сказал Бренни.

— Как «отдыхать»? Пойду посуду мыть! — оскалил зубы Омар и стал собирать тарелки.

— Кофе никто не будет, Омар, уже поздно. Действительно, иди отдыхать, а мы тут поговорим кое о чем… — сказала Мэг.

— На семейном совете, — добавил Бренни, уперев руки в бока, словно разгневанный и пьяный капитан корабля. Омар, собрав посуду, вышел. Бренни выждал паузу, оглядел всех исподлобья и сказал: — Чует мое сердце, что мать выйдет замуж! Но это к лучшему…

— А я так не считаю. Это предательство, вам не кажется? — угрюмо спросил Гордон.

— Совсем нет, Горди. Она же живой человек! Ты хочешь, чтобы она до самой смерти таскалась с нами на этой посудине? Ты хочешь, чтобы она была несчастна? Чтобы у нее никогда больше не было любви!.. — Мэг часто-часто задышала, на глазах у нее появились слезы, и она, не сдержав их, сквозь рыдания прокричала: — Как у меня?! — Мэг закрыла лицо ладонями и упала головой на стол. Плечи ее затряслись.

Братья недоуменно переглянулись.

— Это Гарри, — шепнул Бренни на ухо Алексу, так чтобы Мэг не слышала.

Но она и не могла слышать. Ее приглушенные рыдания, похожие на кашель, громко бухали в тесной кают-компании.

— Да знаю, — недовольно прошептал Алекс.

— Мэг, перестань. Что за ребячество? Будь мужественной, — сказал Гордон. Он тоже краем уха слышал, еще давно, о какой-то печальной детской любви Мэг, к которой Гордон не мог относиться серьезно.

— Я девушка… Могу быть слабой… Это ты — будь мужественней, крыса! — сквозь рыдания простонала Мэг.

— Да какая тут может быть любовь? — перешел на шепот Алекс, чтобы Мэг не слышала. — Одна физиология! Небольшое увлечение… вот и все.

— И когда она могла успеть? — пожал плечами Гордон, тоже переходя на шепот.

— Она вроде бы недавно встретила этого покупателя, — добавил Алекс.

— Ну да, в лесу, когда рисовала. Позавчера?! — воскликнул Гордон. — «О ужас, ужас, ужас!.. — продекламировал он. — И башмаков еще не износила!..»

— Прекрати! — вскричала Мэг и ударила кулачком по столу точно так же, как и ее мать за столом с Максимилианом. Только Мэг, естественно, этого не знала, она неосознанно повторяла манеры Дели.

— Да пусть делает что хочет! — весело сказал Бренни. — Нам-то что? Я говорю, что для всех это будет гораздо лучше. Он очень богатый! Может быть, он купит еще пароход…

— И тебе подарит, — усмехнулся Гордон.

— Зачем? У меня «Филадельфия», моя старушка. Мне ее на всю жизнь хватит, — сказал Бренни.

— Счастливый, — усмехнулся Гордон с презрением.

— Да, счастливый, не то что ты, — огрызнулся Бренни.

— Почему ты считаешь, что я несчастный? Крыса… Тоже мне, родные братья… — сказал Гордон.

— Да потому что ты и не художник, и не шкипер — так, не поймешь что. Пятый угол и седьмое колесо, — весело сказал Бренни.

— С меня хватит, — резко сказал Гордон и, вскочив из-за стола, буквально выбежал на палубу.

Дождь перестал. Была беззвездная, темная ночь. Луна едва пробивалась синеватыми бликами из-за облаков.

Он остановился возле кожуха колеса и стал смотреть на темное безмолвие. И сейчас, здесь, он решил, что с него действительно хватит: и он либо покончит с собой, либо уйдет воевать. Неважно, какая будет война — любая! Пусть снова будет какая-нибудь бурская; или пойдет защищать этих пенджаби, тамилов — не важно кого!

Важно, что он пойдет воевать — это он твердо решил. Одно решение сегодня уже было принято, сегодня он расстался со своей любительской живописью, и сегодня же он принял самое важное в своей жизни решение — принял окончательно! Он — Гордон — старший сын с такой нежной и тонкой душой… Может быть, потому, что он так остро и крайне болезненно чувствовал и переживал до боли в сердце малейшее оскорбление, малейшую неприятность, — он решил стать военным? Не сегодня, наверное, и не завтра — когда-нибудь. Но обязательно!

Он не крыса. Он не бежит с корабля. Просто так нельзя поступать, «и башмаков еще не износила»! Так нельзя. И он докажет, что он не крыса. Он станет знаменитым полководцем, ну если не как Мальборо, то как Битти! — не меньше.

Гордон стукнул костяшками пальцев по кожуху колеса. Раздался приглушенный звук. И плюнул в воду.

А у Бренни настроение ничуть не ухудшилось, несмотря на слезы Мэг, которая сейчас кое-как успокоилась; несмотря на то что Гордон отчего-то посчитал себя оскорбленным.

— Как он глуп в действительности, наш Гордон, — насмешливо сказал Бренни. — И ты, Мэг. И ты тоже, Алекс, хорош… Зачем нам ссориться из-за какого-то там мистера Джойса?

— Да, — согласно кивнула Мэг, вытирая покрасневший нос расшитой холщовой салфеткой.

— Мы же не запретим ей делать, что она хочет. И пусть у нас прибавится еще один… пассажир. Жаль, что он не может быть за кочегара, — сказал Бренни.

— Значит, определим его на кухню, будет помогать Омару, — добавил Алекс.

Бренни громко расхохотался, довольный шуткой:

— Ну да. Он нас всех с потрохами может купить. Станет он кому-то помогать.

— Хватит, мальчики. Я прошу вас… всего лишь толику, всего лишь каплю любви иметь к Дели, — сказала Мэг дрожащим голосом.

— С чего ты взяла, что мы ее не любим? — спросил Алекс.

— Вы хотите обокрасть ее. Вы хотите украсть ее счастье…

— Ой, Мэг, пожалуйста! Не надо сюсюканья! — сказал Бренни. — Если хочешь еще поплакать, то, пожалуйста, в другом месте…

— Хорошо. В другом месте — пожалуйста, господина капитана, — сказала Мэг, передразнивая Омара, и вышла на палубу.

Она заметила, что Гордон стоит в одиночестве. Но не стала к нему подходить. Мэг перешла на другой борт, но ночь была совершенно темная и, постояв несколько секунд, она ощутила тягостное одиночество и тут же спустилась в свою каюту. Решила попытаться уснуть, что ей почти сразу же удалось. После слез стало гораздо легче на душе и светлее, что ли. Потому что она плакала не о матери, о себе. Нет, даже не о себе, а о Гарри.

От воспоминаний о Гарри Мэг всегда становилось уютно, где бы она ни была, и губы сами собой складывались в легкую, едва заметную полуулыбку. Он где-то живет, значит, ей тоже стоит надеяться на то, что она когда-нибудь встретится с ним, обязательно…

Бренни зевнул и спросил у Алекса:

— В город поедешь завтра?

Алекс отрицательно покачал головой:

— Нет, мне надо готовиться. Я еще физиологию пресноводных не прошел. Ты же знаешь, если не получу государственную стипендию, у вас денег почти не останется.

— Да, я тоже хотел бы, чтобы ты учился. Будешь потом нас всех лечить, — сказал Бренни. — Тогда я один поеду. Все на мне, все на мне… И по поводу товаров тоже я должен договариваться, — вздохнул Бренни, зевая.

— Мэг тебе поможет.

— Хорошие помощники из вас, вижу… — пробурчал Бренни и, снова зевнув, вышел из каюты.

Алекс задумчиво остался сидеть за столом, вспоминая то, что он уже вызубрил: физиологию кишечно-полостных и… И то, что у него уже стало путаться в голове: пестики, физиология кишечно-полостных, органическая химия, неорганические соединения… «Боже мой, все запуталось… Да, вам бы мои проблемы», — подумал он и нехотя поплелся в свою маленькую каюту, похожую на кладовую, где помещались лишь кровать и столик, привинченный к стене, что он сам соорудил. На столике лежала раскрытая книжка, и он знал, что почти до утра ему придется зубрить физиологию… кишечно-полостных или пресноводных? Все путается, ничего невозможно понять… На какой странице? Или флора Австралии; нет же — география Южной Австралии?.. Все безнадежно перепуталось…

…Едва Дели очутилась в каюте, как опять почувствовала начинающееся головокружение: это она виновата — роза, всего единственный цветок, так сильно источавший аромат в эту жаркую, влажную после дождя ночь, — так что в каюте пахло, казалось, даже сильнее, чем в номере Максимилиана.

Дели подошла ближе к цветку, стоявшему в маленьком медном кувшине, и вдохнула аромат еще раз. Да, действительно, это от розы головокружение. Вновь стена чуть-чуть поплыла у нее перед глазами куда-то влево — или это от него? Головокружение от одного воспоминания о Максе?

Она резко выдохнула и тихонько постучала пальцами по лбу. Почти разу же она пришла в норму, как только не стала обращать внимания на этот густой, пряный запах. Дели облегченно вздохнула и дернула головой, так что волосы разметались по плечам, и тут же, к сожалению, вспомнила про пряди седины. Рука невольно потянулась к зеркалу.

«Да, седых волос уже слишком много, чтобы можно было их вырвать по одному. Ну что ж. Ничего страшного. Если я кому-то еще нравлюсь, то нравлюсь такой, какая есть», — подумала она и вспомнила Аластера. Она собиралась в первую очередь написать ему о похоронах и ненавязчиво, но так, чтобы чувствовалось между строк, то, ради чего она и взялась писать: она теперь свободна, и они могут встретиться, если он, конечно, захочет, о чем он писал ей в письмах раньше, умоляя о встрече. Может быть, он приедет в Мельбурн и она тоже, как в прошлый раз? Или ей приехать к нему? Только вот какой придумать повод для тетушек Аластера и мисс Баретт?

Да! Еще нужно мисс Баретт написать, вспомнила она.

Дели вздохнула и решила сначала коротко написать ее славной Дороти Баретт, которой уже шестьдесят лет или около того, во всяком случае. Это Дели вызвала к Аластеру Рибурну мисс Баретт, порекомендовав ее, приехавшую из Европы снова в Австралию, гувернанткой для детей Аластера. Как приятно, что до сих пор сохранились эти добрые и теплые чувства к старой, но с молодыми глазами и живым умом ее милой мисс Баретт, которая стала первой женщиной ее Адама…

Да, это запах розы, это смерть мужа так действуют, что вся ее жизнь, словно масло, всплывает на поверхность; словно розовое масло — душат ее воспоминания, не давая глотнуть свежего воздуха реальности, сегодняшнего дня.

А что сегодня? Сегодня ей нужно так же, как и всегда, в скором времени ощущать на своем лице сухие ветры с песком на зубах от пыльных бурь в выжженных степях Средней Австралии; чувствовать, как за шиворот текут струи воды от ливней, что непостижимым образом, но все же врываются в рубку и льются прямо за шиворот с потолка. Почему-то это бывает обычно ночью, холодными осенними ночами — вот она, реальность, которая ее ждет! Ей снова придется в рубке стоять за штурвалом до боли в отекающих без движения ногах…

Но не только это. Сегодня у нее еще есть, хоть и далеко, Аластер. И он — странно волнующий ее Максимилиан! Почему его поцелуи так обжигали ее? Почему он так волнует, интересует ее?!

Невыносимо. Все путается. Все путается… Боже мой, она вообще перестала что-либо понимать! Что делать: заботиться о детях… Или броситься… без письма поехать к Аластеру? Или… Завтра приедет Максимилиан! О Боже мой, что делать?..

Она уже хотела распахнуть окно и выбросить розу за борт вместе с медным кувшином, но пересилила себя, села за стол и достала листы старой, чуть пожелтевшей бумаги, которой пользовался еще Брентон — писал счета и рассчитывал, сколько кубометров дров нужно пароходу, и объемы тюков шерсти, что раньше грузили на баржу.

«Дорогая Баретт! Спешу сообщить, что меня и моих детей постигла…»

Она зачеркнула последнее слово. Как все-таки это официально звучит: «меня постигла». Нет, не так…

«Милая Баретт! Я в растерянности. Скончался Брентон, и навалилось сразу столько. Столько всего… Ну вот, собственно, это я и хотела тебе сообщить. Не хочу писать о каких-либо подробностях, могу лишь сказать, что я продала баржу и собираюсь с детьми на нашей допотопной посудине снова устроить плавучий магазин.

С детьми все прекрасно, слава Богу. Надеюсь, что Алекс поступит и будет получать государственную стипендию, я говорила, что он хотел быть врачом. Вот и все, основное. А главное, что я хотела тебе сказать, это то, что я в растерянности!..

Нет-нет, не стоит переживать за меня, просто это минутная слабость. Но есть и небольшая радость: тут появился у меня поклонник! Ха-ха, я смеюсь, но ты не смейся надо мной, я сама понимаю, что я не в том возрасте… И по-моему, он всячески хочет доказать, что у него серьезные намерения. Но я повторяю, что я в растерянности. Собственно, вот этим я и хотела с тобой поделиться. Похороны прошли очень пристойно. Когда появятся некрологи в двух газетах Марри-Бридж, я тебе их вышлю, если, конечно, тебе это будет интересно. Пойми меня правильно: не только Брентон и я, но все мы, и дети тоже, понимали, что он уже не поднимется. И я даже где-то в душе рада, что он наконец-то снял с себя это бренное бытие и ушел туда, где, надеюсь, радостно и покойно.

Буду ждать твоего письма, буду очень рада ему. Если захотите провести какое-то время, пока еще стоит хорошая погода, вместе со своими маленькими подопечными на «Филадельфии», я буду очень вам рада! А может быть, и отец соберется приехать погостить на воде, отвлечься от своей шерсти; я тоже его с радостью приму и отдам свою каюту. Ничего, мы все поместимся! В тесноте, но среди друзей! Но, впрочем, как и тебя, я его тоже приглашу. Я сейчас собираюсь написать ему — многоуважаемому Аластеру Рибурну, думаю, ему тоже необходимо сообщить о Брентоне.

Целую тебя! Целую мою дорогую, милую и обожаемую, совсем еще не старую гувернантку! Увы, но, к сожалению, бывшую гувернантку! Ах, как бы мне хотелось твоего совета сейчас!

Твоя Дели».

Дели быстро пробежала по строкам глазами и осталась довольна. «Да, мисс Баретт наверняка поймет… А что она должна понять? Только то, что я буду рада видеть Аластера у себя, на «Филадельфии», вот и все! Буду рада видеть и ее, и детей Аластера, и его — ничего более». Никаких иных вульгарных намеков Дели в письме не увидела.

Она вложила письмо в конверт и взяла новый лист.

«Уважаемый мистер Рибурн! Пишу вам в несколько грустные для меня минуты. Скончался мой муж Брентон. Похороны уже прошли. Если вам будет интересно, я пришлю некрологи, которые должны выйти в двух газетах Марри-Бридж. И сейчас я отчего-то вспоминаю вас: как вы и ваши тетушки были добры ко мне, когда я болела в вашем доме, после того как привезла вам вашу шерсть, в пути немного простудившись.

Пока стоит неплохая погода, вы могли бы, если бы, конечно, нашлось время и желание, погостить на «Филадельфии» вместе с вашими детьми и мисс Баретт. Я приняла бы вас со всем радушием и попыталась заменить вашим милым крошкам даже саму мисс Баретт…»

Дели задумалась. Она хотела написать «мать» вместо «мисс Баретт», но вовремя остановилась. Это было бы для него слишком больно — упоминание о матери детей, которая от них сбежала, бросив Аластера, забыв о материнском долге…

«…Вот, собственно, и все. Таковы печальные наши новости. Однако, к счастью, дети здоровы, и «Филадельфия» очень скоро опять станет плавучим магазином.

Извините, что пишу так кратко, но у меня тяжело на душе в последние дни в связи с кончиной Брентона и с некоторыми другими обстоятельствами. Мы продали баржу одному симпатичному мистеру, который, кажется, симпатизирует мне. О, не смейтесь! Но это так, к слову. Это похоже на какое-то глупое хвастовство одинокой стареющей женщины…

Извините, пожалуйста, за нескладные и, к сожалению, печальные строки. Надеюсь на скорый ваш ответ. И сообщите: сможете ли и захотите ли вы всей семьей подышать сухим воздухом эвкалиптов. У вас ведь на озере, как всегда, очень сыро, а здесь стоит прекрасная погода, которая продлится еще довольно долго. Желаю вам всего хорошего в вашем деле, в вашем творчестве! Приезжайте вместе со своими красками! А если забудете, то я вам дам. Я уверена, что здесь у нас вы напишете прекраснейшие пейзажи… А может быть, даже и семейный портрет.

С глубоким уважением — Филадельфия Гордон».

Она подписалась своей девичьей фамилией и не стала перечитывать. Тут и слепой прочтет, что она хотела сказать. Она специально хотела сохранить полуофициальный тон, потому что очень боялась, что письмо может совершенно случайно попасться на глаза тетушек или… О ужас! Это невозможно!

«Но мама говорила об этом! Вдруг неожиданно вернется к нему его жена?!» — отчего-то всплыло в голове у Дели, и в животе шевельнулся холодок. — Да нет. Это невозможно!.. Невозможно, потому что невозможно!..» — подумала она, но где-то в глубине души чувствовала, что в ней живет совсем другое — «возможно»!

Аластер… А ведь Аластер, по сути дела, для нее до сих пор загадка. Что их связывает? Только то, что…

Дели поморщилась и прикусила нижнюю губу. Вот об этом ей совершенно не хотелось думать: она была близка с Аластером, а ее Брентон лежал без признаков жизни, но ведь еще живой! И раньше, когда Брентон лежал на корабле, она ездила к Аластеру, чтобы якобы посетить Дороти Баретт… о-о, какие отвратительные воспоминания всплывают в памяти! Отвратительные? Или… восхитительные? О нет, об этом думать просто невозможно! Вот, видимо, от чего такое беспокойство в душе! От этих вгрызающихся в сердце воспоминаний так тоскливо и тревожно — и сейчас, и тогда, когда она, задумавшись, сидела в кают-компании!

А Брентон?! Разве он не бывал пьян, когда она была в Мельбурне? «Пьян» — это не только пьян от бренди. «Пьян» — это значит податлив на соблазны!

Разве она не обнаружила шпильку в его постели, желтую, оставшуюся после блондинки, которую Брентон взял на корабль подвезти? Такими шпильками она никогда не пользовалась!

А эта девушка с матерью, которая так говорила с Брентоном в ее присутствии, словно они были по меньшей мере десять лет женаты?! И ее тоже знал Брентон!..

Дели быстро запечатала конверты, надписала адрес Аластера и мисс Баретт — один и тот же адрес — и выключила свет в каюте, словно хотела спрятаться от своих мыслей во тьме.

«Нельзя, нельзя так думать о покойном. Нельзя!» — вертелось у нее в голове.

В темноте ей показалось, что в каюте необычайно душно. И она вышла на палубу. Стояла полная тишина. Природа спала, даже ветер, казалось, уснул — она не почувствовала ни единого дуновения.

Дели почти интуитивно поняла, что кроме нее еще кто-то был на палубе. На противоположной стороне какая-то тень. Внезапно вырвавшаяся из-за туч луна бросила на палубу отчетливый силуэт. Конечно, это была тень Гордона — Дели интуитивно почувствовала, что это его тень.

Она прислушалась и услышала… Кажется, рыдания? Нет, даже не рыдания, это было похоже на кашель. Так плакали только Мэг и Гордон. Кошмар, неужели он плачет?!

У Дели сейчас гораздо сильнее похолодело в животе, чем тогда, когда она подумала, что Аластер может вновь сойтись с женой, если она, конечно, вдруг вернется…

Ее ноги стали деревенеть, она почувствовала это, так как хотела тут же побежать на эти сдавленные рыдания. Но не смогла, ноги словно приросли к палубе. И она так стояла довольно долго, слушая, не прекратятся ли эти тихие, словно Гордон зажимал рот ладонью, чтобы никто не услышал, стенания.

Но, видимо, их кто-то услышал, так как на палубу быстро выбежал… Да, это Алекс. Он не заметил Дели, стоявшую с противоположной стороны у перил. Он прошлепал босыми ногами в сторону Гордона.

И в тишине ночи Дели отчетливо услышала возмущенный шепот Алекса:

— Что это такое?! Ты не даешь мне заниматься! Это ты рыдаешь, что ли? А я думал, кого-то здесь бьют или душат…

— Алекс, иди спать, — послышался сдавленный шепот Гордона.

— Ну что с тобой? Успокойся. Что случилось?

— Вы… Вы, оказывается, жестоки! — донесся хриплый шепот Гордона.

— Кто это — вы? Кто жестоки? Кто тебе что сделал жестокого?! Ты хуже Мэг! А ты глава семьи, ты ведь самый старший!..

— Какой я глава… Я не могу жить в такой жестокой семье!

— Ну объясни, что мы тебе сделали? Избили, оскорбили, надругались?! — донеслось до Дели возмущенное шипение Алекса.

Дели хотела подойти к детям, так как ее ноги постепенно отошли. Она видела лишь нечеткие темные силуэты теней на палубе с противоположной стороны; их фигуры скрывала рубка. Но тут луна снова исчезла за тучами, на палубе пропали и нечеткие тени. Стало абсолютно темно. Лишь на воде было небольшое пятно света: в каюте Алекса горел свет. Но этот отраженный свет ничего не освещал на палубе.

Дели напрягла зрение, вытянула вперед руку, хотела уже двинуться к ним на ощупь, предварительно окликнув детей, но… Смолчала. Нехорошо подслушивать, хоть и случайно, но она смирилась с этой мыслью. Дели посчитала, что лучше детей не беспокоить. Они сейчас разберутся, так же как в детстве, подравшись, и все уладится. Только если в детстве они бежали к ней жаловаться друг на друга, то теперь они, увы, уже не бегут.

Дели решила еще немного послушать и беззвучно удалиться к себе.

— Гордон, я не более жесток к тебе, чем ты ко мне. Если мы родные братья, то я так же добр и так же жесток, как и ты. Извини, но это доказано. Наука такая — генетика называется, — не без гордости за свои знания прошептал Алекс. — Неужели ты обиделся на «крысу»?!

«Мальчик занимается по ночам, и Алекс выходит из себя, когда ему мешают. А тут такое событие! — подумала Дели. — Да, этого действительно еще не бывало, чтобы взрослый Гордон плакал!»

— Нет, не на «крысу»! Ты меня тоже, как и Бренни, держишь за дурака?! За лентяя, полного идиота? Только идиот может обидеться на «крысу»! — прошипел Гордон.

— Так что же ты тут бухаешь, как корова, которая подавилась картошкой? Хочешь, чтобы я провалился на экзаменах?!

— Алекс, а ты уверен, что у нас одна и та же кровь? — шепот Гордона звучал тверже, кажется, он уже не плакал.

— Не понял…

— Я спрашиваю, ты уверен, что мы родные братья? — В громком шепоте Гордона послышалась насмешка, которая хлестнула Дели, словно плетью.

«Так вот в чем причина?! Бедный мальчик, что он себе взял в голову?!» — пронеслось у нее. Учащенно забилось сердце, и она пошарила рукой в темноте, сделав шаг на ощупь, намереваясь все-таки сейчас же подойти к ним. Но темнота ее не пустила, темнота и страх. Она так и замерла в беспричинном страхе.

— А кто тебе сказал, что мы не родные?

— Никто не сказал… А разве ты сам не видишь?

— Ничего не вижу. Темнота такая, хоть глаз выколи.

Над рекой повисла полная тишина, привычного плеска воды и того не было слышно. Лишь на берегу одинокая цикада быстро проскрежетала, и вновь все смолкло.

Дели боялась дышать, словно они могли услышать ее дыхание.

— Ах, ты вот что имеешь в виду, — послышался шепот Алекса. — «И башмаков еще не износила…»? Ты думаешь, они уже спят вместе? С мистером Джойсом. Нет, не верю.

— Почему нет? Она молодая, красивая еще… Почему нет?! И почему раньше — нет?.. Почему раньше она не могла зачать меня или тебя от…

— Да выбрось ты эту дурь из головы! Мы же абсолютно похожи! Ты посмотри на меня, на себя — нос почти одинаковый…

— Как у отца? — усмехнулся Гордон.

— Нет, как у мамы! Хорошо! Нос немного в мать, но все остальное!.. Мы так похожи!

— Нисколько не похожи.

— Ты больной человек… И я буду тебя лечить! — возмущенно прошипел Алекс.

— Сначала выучись, а потом делай медицинское заключение! — воскликнул Гордон уже почти в полный голос.

— Ты действительно думаешь, что-о-о…

— Я ничего не думаю, я вижу!

— И скажи, что ты видишь, в этой темноте?

— Я вижу то, что вы не видите! У вас душа спит. А я вижу то, что она никогда не любила его!

— Он же столько лет лежал в постели… Неужели у нее не было мужчины за столько лет, в самом-то деле?! Она же человек!

— То-то и оно…

Дели стояла ни жива ни мертва. То она холодела и покрывалась мелким холодным потом и у нее начинали трястись руки, которые тоже становились влажными; то на нее накатывал жар откуда-то сверху, так что трудно было дышать от пылавших щек и груди.

— Ты знаешь, Алекс, я был бы рад, если бы она вышла замуж за этого незнакомца. Ладно, наплевать на то, что вчера была смерть, а сегодня она в постели с другим, наплевать! Но ведь она не выйдет замуж, она просто…

— Не смей так говорить!..

Послышалась возня, и Дели поняла, что братья сейчас подерутся или уже дерутся — Алекс схватил Гордона за рубаху, послышался треск разрываемой ткани. Гордон захрипел:

— Отпусти меня!

— Если ты поделишься с кем-нибудь своими гнусными подозрениями о матери, я утоплю тебя!

— Хорошо. Я никому ничего не скажу. Я все равно скоро уйду от вас!

— Да никуда ты не уйдешь, ты же здесь останешься, я же знаю!

— Посмотрим! Отцепись от меня. Отпусти меня…

— И не смей больше тут бухать и тем более рыдать! — послышался злобный шепот Алекса. — Ты понял? И если ты хоть слово скажешь о своих клинических домыслах, я тебя… Я сказал! Нет, мы с Бренни тебя утопим, вот такой же ночью, совершенно неслышно, совершенно несчастным случаем — утопим! Ты меня понял, да?!

— Я тебя понял, да! Иди, доктор, изучай своих тараканов!..

Послышалось быстрое шлепанье босых ног. Совсем недалеко от Дели прошлепал вниз Алекс. К счастью, луна была надежно упрятана за тучами и Алекс не заметил Дели, вжавшуюся спиной в прохладные доски рубки.

В голове у нее словно работала паровая машина, в висках страшно стучало. У нее заболела голова.

Дели тихо, на цыпочках, чтобы не стучать каблуками по ступеням, медленно спустилась вниз, прошла в свою каюту и так же неслышно и осторожно закрыла за собой дверь, стараясь, чтобы та не скрипнула. Но все же раздался негромкий предательский скрип, но его никто не услышал — Дели была в этом уверена.

В ее большом окне, совсем не похожем не иллюминатор, свет не горел. Значит, Гордон, если он все еще ходит по палубе, думает, что она спит. Да-да, она спит… Но уснуть она не могла: в висках Дели стучали клапаны паровой машины, и так сильно стучали, словно Чарли в былые времена задраил предохранительный клапан и давление в котле поднялось неимоверно высоко — до восьмидесяти пяти, до девяноста атмосфер; и голова Дели сейчас может просто взорваться! Расколоться на части от того, что она сейчас услышала. «От волнения поднялось артериальное давление, — подумала Дели. — Надо просто лечь и успокоиться… Успокоиться…»

И она осторожно и бережно, словно ее голова была из тончайшего хрупкого фарфора, медленно легла на постель.

«Он прав! Гордон во всем абсолютно прав! Кроме того, конечно, что Бренни не его отец, но в главном — он прав, прав, прав…» — стучало в висках.

Она забыла, что давно взрослые дети все-все видят! Ее дети уже давно стали гораздо старше погибшего Адама, так и не достигшего своего двадцатилетия. А Адам все понимал, все чувствовал, любое мимолетное изменение ее настроения просто чувствовал…

Они все давно понимали. И Гордон, с его чутким сердцем, так близко все переживает: эту смерть, ее поездки к Аластеру в Мельбурн, откуда она возвращалась веселой, возбужденной и еще несколько дней по приезде продолжала пользоваться духами, что делала только для Аластера!

И ее головокружение от Максимилиана — дети тоже чувствуют и понимают, или, по меньшей мере, догадываются, почему она рассеянна за столом, почему она, продав баржу, вернулась с розой.

Так что же теперь ей делать? Закрывать лицо, как делают женщины на Востоке?! Более ни к кому из мужчин не подходить даже близко и не разговаривать? Посвятить себя детям?.. Медленно превращаться на протяжении еще отпущенных Всевышним лет жизни в старуху, кудахчущую возле своих взрослых цыплят?

Нет, это невозможно!

«О-о, как болит голова, это невыносимо… Не знаю, ничего не знаю…» — подумала Дели и провалилась в сон, словно в небытие.

 

8

Утро было очень свежим и ласковым. Перед самым рассветом опять брызнул небольшой дождь, стройные эвкалипты на берегу были омыты небесами и серебрились каплями еще не высохшего на листьях дождя.

Дели очнулась с каким-то безотчетным, радостным чувством. Она спала, казалось не сделав ни единого движения во сне. Она сразу же вспомнила, что было вчера, вспомнила подслушанный разговор — и волны стыда и страха окатили ее. Но чудесное настроение, которое было после сна, как ни странно, не пропало, хотя она не помнила, чтобы ей снилось что-то приятное: вообще ничего не снилось.

Но голова совсем не болела, и она нисколько не чувствовала себя разбитой — наоборот, она была вся бодрость, настроение было приподнято, несмотря на страх и стыд. Страх от того, что дети перестанут ее уважать? Стыд от того, что она подслушивала? От того, что… она была неверна разбитому параличом Брентону?

Дели потянулась и решила в такое прекрасное утро, заглядывавшее в ее большое окно, не ворошить вчерашних событий, ведь у нее не так уж много времени.

Ей нужно приготовить себя для встречи с Максимилианом!

«Приготовить себя. К чему приготовить, к тому, что он прибудет на пыхтящем пароходике или маленьком катере, подцепит баржу, и все? Баржа уплывет в Уэнтворт или Маннум, а Дели останется на «Филадельфии», — подумала она о себе словно о другом, чужом человеке.

Все это не стоит приготовлений. Она подумала, что все же не станет надевать свой белый костюм с синим галстуком, отороченный по краям голубой тесьмой. Но, открыв шкаф, она поняла, что будет именно в нем! Это самый нарядный костюм, в нем она так редко бывала. Даже когда ездила в Мельбурн, она не брала его с собой.

Дели понимала: можно встретить Максимилиана в том, в чем она ходит обычно, хотя бы в той же белой юбке, в какой она была, когда он ее увидел в первый раз. Но обещанные синие орхидеи!

Она стояла перед раскрытым шкафом и внутренне разрывалась между мыслями о детях, которые, естественно, сразу же поймут, для кого она так оделась, и о Максимилиане, который обязательно, без сомнения, прибудет с цветами. Что, если встретить его как кухарка, в грязном мокром переднике с прилипшей рыбной чешуей, в каком она ежедневно ходила на кухне, пока не появился Омар?

Словно какой-то дух противоречия вселился в нее с утра! Только вчера, всего лишь несколько часов назад, она подслушала жуткие обвинения в свой адрес, а сегодня ей захотелось поступать так, чтобы детям все сразу стало ясно. Подозрения излишни, у нее роман с Максимилианом, и она этого не скрывает!

Дели резко захлопнула дверцы шкафа, бросилась к столу и схватила зеркальце: Боже мой, что делать с волосами?! Вот в чем настоящая проблема! Ах эта неумолимая седина. Она увидела на столе два конверта с ее письмами мисс Баретт и Аластеру и подумала, что нужно дать их Бренни, чтобы он опустил на почте. Ну и пусть он прочтет на конверте — Аластеру Рибурну, пусть все знают! Пусть ее осудят дети, но она будет делать то, что ей хочется!

Как это ни ужасно, но ей сейчас хочется понравиться Максимилиану. Она стала разглядывать свое лицо; кожа была бледная, нежная и гладкая, лишь маленькие морщинки возле глаз и рта хоть не красили, но мало походили на глубокие морщины старости — милые морщинки от яркого солнца, не более! Но седина, проклятая седина.

Дели быстро стала закручивать свои волосы, пытаясь соорудить прическу как раньше, сделав узел на голове, но седые пряди все равно проступали. Она решила применить ту же хитрость, что и обычно. Она заколет волосы простенькой металлической заколкой, только в этом случае надежно прятались внутрь белые пряди, а внизу, внутри густых кудрей, они были совершенно не видны. Дели быстро сделала на голове то, что задумала, и осталась вполне довольна: очень скромно, просто и без претензий.

Но зато она будет в белом костюме с синевато-голубой каймой, такого же цвета, как ее глаза. Она взглянула на часы, но те стояли. Сколько же времени?! По солнцу Дели определила, что уже десятый час!.. Он же с секунды на секунду может появиться, хотя и не говорил точно, в каком часу прибудет.

Дели быстро умылась, чуть припудрила щеки, провела румянами по губам; достала коробочку розового талька, который у нее хранился с давних пор, чуть ли не с детства Мэг, и припудрила под мышками. Затем быстро надела белый костюм, и в этот момент — как удачно, что она вовремя оделась! — в дверь тихо постучали.

— Да-да, войдите, — сухо сказала Дели.

Но лишь дверь растворилась, как на лице ее появилось сожаление. Это была Мэг. Ее шаги Дели даже не услышала, лихорадочно одеваясь и расправляя складки на галстуке. А впрочем, кто же еще мог постучать? Приближение парохода Максимилиана она бы увидела еще за милю, если только он на пароходе или катере приплывет, а не прискачет на лошади, или еще каким-либо иным образом подъедет: она чувствовала, что от него можно было ожидать чего угодно, но обязательно — орхидеи!

Мэг вошла в каюту и, не скрывая своего крайнего изумления, смотрела на мать.

— Ну что? Я хороша? — игриво спросила Дели.

— Ма, ты просто чудо. Просто фантастика! — выдохнула Мэг. — Ты помолодела лет на двадцать.

— Да, спасибо, обожаю комплименты! — снова игриво сказала Дели. — Это все возраст. Я понимаю… — добавила она, чуть улыбнувшись. — Ты что-то хотела, Мэг?

— Нет… — смутилась Мэг. — То есть — да. А извини, мама, я не поняла, какой возраст?

— Мне осталось всего несколько лет, как ты понимаешь, ходить в подобных костюмах. — Дели взяла зеркальце и посмотрела на свои более алые, чем обычно, чувственные губы. — И подкрашивать губы…

— Ма, ты будешь вечно молода!

— Ну, Мэг, зачем такие глупости? Я же понимаю, все понимаю, — сказала она, глядя в зеркальце и грустно улыбаясь.

— Ма, ты извини, что я оторвала тебя, но… — Мэг замялась, словно забыла, что хотела сказать, ошарашенная видом матери. — Да, ты какой будешь пудинг — шоколадный или клубничный?

— Делайте что хотите, какой вам самим нравится.

— А ты разве не хочешь попробовать пудинг Омара?

— Мне все равно. Мне не до пудинга, — ответила Дели, чуть дернув плечом и все продолжая смотреться в зеркальце.

Мэг поняла, что мать немножко перед ней играет, изображая из себя престарелую кокетку. Она подошла к матери со спины и обняла ее за плечи:

— Мама, ну зачем ты надо мной смеешься?

— Я абсолютна серьезна сейчас, — повернулась Дели и посмотрела в глаза дочери, в которых стояло удивление и затаенная радость за мать. — Сейчас приедет мистер Джойс за своей баржей, и я хочу ему понравиться, — просто и весело сказала Дели. — А что, я не имею права кому-то нравиться?

— Имеешь, конечно!

— Вот и прекрасно, что ты мне разрешаешь нравиться, — засмеялась Дели. — Так что, повторяю, делайте что хотите, мне все равно. Наверное, я не буду завтракать… — сказала Дели, вспомнив, что ей придется за завтраком встретиться с Гордоном. Как она на него будет смотреть, какими глазами? И что она прочтет в его глазах?! Она наверняка зальется краской при виде сына.

— Тогда я принесу тебе что-нибудь перекусить, если ты не хочешь выходить. — Мэг замолчала и добавила: — В таком виде…

— Неужели я плохо выгляжу?

— Нет, восхитительно! Но тогда и нам следует одеться как-то поприличнее, при тебе я не могу быть в этом платье, — сказала Мэг, показывая подол своего старого серенького платья, довольно сильно выгоревшего на солнце.

— Мэг, зачем тебе переодеваться, не вижу повода! Но если вы тоже хотите устроить торжественную встречу мистеру Джойсу, тогда пожалуйста, я не против. Пусть и Алекс и Гордон наденут выглаженные брюки и шелковые рубашки!

Мэг закатила глаза и воскликнула:

— О мама! Ты просто чудо из чудес! Я перестаю тебя узнавать! Ты так сегодня весела, так шутишь, ты выглядишь…

— Достаточно. Только я лучше буду выслушивать комплименты мистера Джойса, несмотря на то что твоим комплиментам я верю гораздо больше, милая Мэг. — Дели не смогла удержаться от вздоха.

— Мама, ты права, ведь я не буду говорить тебе пустые и лживые комплименты. Я вспомнила, зачем пришла на самом деле, ты меня своим видом просто поразила, и у меня все вылетело из головы. Бренни сейчас собирается в город…

— Спасибо, что напомнила! — воскликнула Дели. — Передай ему конверты, пусть опустит на почте сегодня же, обязательно, и пусть не забудет! — Она вручила дочери конверты.

— Бренни просил меня спросить, можно ли заплатить за похороны послезавтра, так как он сегодня собирается поехать на склады смотреть товары, а я не хочу ехать в город в похоронную компанию, вообще никуда не хочу ехать.

— Мэг! — резко сказала Дели. — Умоляю тебя, не говори мне больше о похоронах, никогда. Пожалуйста! Пожалуйста!.. Заплатите, когда хотите, когда угодно! Милая моя дочь, милая моя. — Дели взяла Мэг за руку и крепко сжала ее. — Жизнь кончилась, но жизнь продолжается, понимаешь?

— Да, мама, я понимаю, — тихо сказала Мэг и, освободив свою руку, вышла из каюты.

«Милая, добрая Мэг. Она все понимает. И все остальные понимают. И нечего прятаться», — подумала Дели и вслед за Мэг тоже вышла на палубу.

На палубе солнце обожгло Дели. Хотя было еще весьма прохладно, но она буквально зажмурилась от этого яркого австралийского солнца, от чистого после дождя глубокого ярко-синего неба.

Она решила все-таки пойти посмотреть на пудинг, что собирался приготовить Омар, и… Чего она боялась больше всего, сразу же с тем и столкнулась.

Прямо к ней направлялся Гордон с вопросом в глазах, как поняла Дели. Она уже хотела отвернуться от сына, чтобы скрыть краску, которая должна была появиться на щеках, но поняла, что она не краснеет. Она сейчас абсолютно спокойна. И не испытывает к сыну презрения, и совсем не боится его, как утром. Нет того страха, что накатил на нее с утра!

Дели чуть выше подняла подбородок и ласково посмотрела на сына:

— Горди, доброе утро. Как настроение?

— Ничего. Ма, ты выглядишь так замечательно, — пробубнил он, несколько растерявшись.

— Да, Гордон. Конечно! Как ты думаешь, мне идет этот костюм? Не слишком я стара для него? — чуть кокетливо спросила она.

— Очень симпатично. Мне нравится, например…

— Я рада. Я не старовата, чтобы губы подкрашивать?

— Нет, ни в коем случае! — с жаром воскликнул он.

— И ты правду говоришь?

— Зачем мне тебе лгать?

— Да, ты прав. Зачем тебе мне лгать, зачем мне — лгать тебе, зачем? Верно, Гордон?

Он нахмурился, не понимая, о чем говорит мать.

— Гордон. Ты меня совсем не любишь, — чуть капризно сказала она. — Иди сюда! Я тебе никогда-никогда не говорила… — Она подошла к сыну вплотную и, заговорщически оглядевшись, словно кто-то мог их подслушать, хотя палуба была абсолютно пустой, тихо сказала: — Я тебя обожаю! Я тебя всегда обожала! Ты мой любимый сын…

Гордон отпрянул от нее — это у него, а не у Дели на желваках стали расцветать пунцовые пятна. У него, не у матери! Гордон приоткрыл рот, губы его что-то беззвучно шептали, наконец он так же тихо ответил:

— Я догадывался, ма, но зачем?..

— Зачем я тебе все это говорю?

— Да!

— Мне очень жаль тебя, Гордон. Я переживаю за тебя. Ведь ты выбросил свои рисунки и акварели?

— Ну и что? Более того, я никогда не буду рисовать, никогда, — сказал он твердо.

Дели тяжело вздохнула.

— Как хочешь. А я мечтала, что ты будешь художником, надеялась, что твои картины будут гораздо талантливее моих. Но в этом нет ничего страшного. Лишь бы ты скорее женился, а там остепенишься, пойдут дети, появятся многочисленные хлопоты, тогда уже действительно писать картины будет некогда. Так что, может быть, ты и прав. Но ты все время умело избегаешь сетей, которые расставляют тебе девушки, я знаю!..

Румянец на щеках Гордона вспыхнул с новой силой.

— Что ты знаешь?

— Я все знаю, — шепотом сказала Дели и даже подмигнула ему одним глазом.

— Что «все»?! — Гордон становился совершенно красным.

Наверняка он сейчас подумал, что она могла подслушать то, что он говорил вчера ночью. Или могла нечаянно услышать, что они говорили про мать в столовой?

— Ну говори, что ты знаешь, ма, — прохрипел Гордон внезапно севшим голосом.

— Знаю, что ты мой самый любимый. Вот что я знаю, — ласково сказала Дели. — Знаю, что твоя Джульетта уехала…

«Откуда? Откуда известно, что она уехала? И почему мама называет ее Джульеттой? — быстро подумал Гордон. — Джульетта — это Шекспир! Она слышала то, что он говорил в кают-компании про башмаки, которые еще не износила! Это ведь тоже Шекспир!»

Даже лоб Гордона стал красным. Дели буквально с каким-то издевательским наслаждением смотрела, как она вгоняет в краску сына. Да, скорее всего это была ее маленькая женская и материнская месть одновременно за его ночные слова. Но эта «месть» была смешана с жалостью к нему — ведь он и плакал этой ночью, плакал о ней, о Дели.

— Так… ты все слышала? Все знаешь? Ну, что я вчера говорил за столом, после того как ты ушла?

Дели сделала недоуменное лицо.

— Ну, когда ты ушла, я говорил… Говорил, что мне очень жаль тебя, — с трудом начал признаваться он.

— Отчего я вызываю у тебя жалость, Гордон? Жалость — это несколько унизительно.

— Мне жаль, что ты не выходишь замуж, — резко сказал он.

— И ты говоришь искренне? — не поверила своим ушам Дели.

— Конечно.

— Ты действительно считаешь, что мне лучше выйти замуж? Несмотря на то что…

— Да, мне думается, чем скорее — тем лучше. И несмотря на то, что мы не выдерживаем положенного траура, — мрачно сказал он.

— Как быстро меняется твое мнение, — с иронией сказала Дели.

— Я всегда так считал. Но ведь ты не выйдешь…

— Гордон, ты похож на сваху! А за кого мне выходить, скажи, пожалуйста?! — воскликнула Дели. — За тебя? Тебя я действительно люблю. А кого я еще люблю? За Бренни, за Алекса замуж — и их я люблю! А за кого еще ты мне предложишь выйти? — печально усмехнулась она.

— Я не знаю… Но ты так сегодня одета…

— Да, я жду мистера Джойса.

— И он тебе совсем не нравится?

— Ну и что из этого? Очень нравится. Но разве можно за каждого человека, который тебе нравится, выходить замуж?

— Может быть, ты сможешь его полюбить? — тихо спросил он.

— Какая у меня чудная сваха выросла, — сказала Дели и, обхватив голову сына, притянула ее к себе и поцеловала Гордона в щеку. — Гордон, я просто обожаю тебя! Но, к сожалению, навряд ли я смогу полюбить мистера Джойса. К сожалению, повторяю, — серьезно сказала Дели.

— Ма, но… так тоже нельзя!

— Как? — Дели вскинула брови и сузила глаза, как она привыкла уже, переняв эту дурную привычку от Максимилиана.

Гордон отступил от нее на шаг и потер ладонью щеку, которую она только что поцеловала:

— Встречаться… И…

— И не выходить замуж, ты хочешь сказать?

— Если честно, то да. Я это хотел сказать, — потупился Гордон.

— А почему бы нам и не встретиться? Он приедет сегодня за баржей и… Боже мой, Гордон! Ведь он приедет, а он, наверное, не завтракал! Я тоже должна устроить что-то! Накрыть стол!.. — быстро, чуть задыхаясь, зашептала Дели.

— Мама, успокойся, успеем. Ты успеешь распорядиться, чтобы приготовить завтрак. Омар успеет наверняка к его приезду.

— Сейчас же нужно составить меню. Спасибо, что ты подал такую идею, я даже и не подумала!..

— Мама, подожди. Ты не ответила.

— Что? Что я должна ответить? — Дели не понимала, чего Гордон от нее хочет. Она лихорадочно соображала, какие на пароходе есть запасы и есть ли какие-нибудь деликатесы. Она не помнила, осталась ли консервированная спаржа? И есть ли хоть бутылка хорошего белого вина?

— Ведь я говорил, что так, наверное, нельзя!

— Милый Гордон, что нельзя? Мы с ним не были близки! Я тебе говорю правду. Что ты от меня еще хочешь, Гордон?!

— Но будете! — мрачно сказал он, и его рот искривился в усмешке.

— С чего ты взял?

— Так показывает практика, — холодно сказал Гордон.

— Что? Что ты сказал?!

— Я говорю, так показывает практика. Такова твоя жизнь, — сказал он брезгливо и сжал губы.

— Моя жизнь? Моя жизнь?.. — растерялась Дели. — Что ты знаешь про мою жизнь, говори, пожалуйста!..

— Твоя жизнь… не совсем целомудренна, ма.

Дели прикусила нижнюю губу, на глазах у нее навернулись слезы, и она, сама того не желая, больно ударила Гордона по щеке. Она секунду постояла и больше ничего не могла сказать.

Дели быстро пошла на кухню.

Максимилиан нервничал.

Вот уже третий час сегодня с утра он звонил по телефону и страшно злился на телефонисток, которые никак не хотели его соединять сначала с управлением речного пароходства в Уэнтворте, потом с его управляющим на стройке.

Максимилиан лихорадочно соображал, что ему делать с этой баржей, которую он купил и которая ему абсолютно не нужна. Ее нужно продать, и желательно продать подороже, но увы! В речном пароходстве баржа не требовалась.

В номер Максимилиана дозвонился управляющий и сообщил, что тоже пока не нашел покупателя на баржу. Да еще вскоре мальчишка пришел, посыльный.

Максимилиан еще с раннего утра послал мальчика-посыльного, и вот он наконец-то вернулся, и что он принес?!

— Что ты принес?! — чуть ли не закричал Максимилиан на мальчика, протягивающего ему букет из десятка орхидей красноватого цвета. Один цветок даже был вообще абсолютно малиновый. — Что ты принес, несчастный?!

— Как мистер заказывал, вот. Вот сдача, — протянул мальчик цветы и деньги, зажатые в кулак.

— Я говорил синие, ярко-синие орхидеи!

— Пожалуйста, мистер, ярко-синие орхидеи, — улыбнулся мальчик.

— Ты издеваешься надо мной? — Максимилиан только тут увидел, что глаза у мальчика разного цвета. Один глаз светло-коричневый, а другой зеленый. Абсолютно зеленая радужная оболочка! — Малыш, может быть, ты не видишь, что это красные! Красные цветы!

— Нет, это синие цветы, мистер, — убежденно сказал мальчик.

— Ага, синие цветы, ясно. Давай сдачу. А эти синие, как ты говоришь, орхидеи забери с собой. Подаришь маме или своей девушке.

— А у меня девушки нет, — засмущался мальчик.

— Отдавай сдачу, а вот это тебе на чай, — сказал Максимилиан, дав мальчику целый фунт. Мальчик обрадовался, но не знал, что ему делать с цветами.

— Мистер, прекрасные цветы, может быть, вам все-таки пригодятся?

— Ступай скорее и выброси их куда-нибудь. И позови мне другого посыльного!

— Других нет.

— Ты опять издеваешься надо мной?! — вскричал Максимилиан, уже еле сдерживаясь.

— Все мальчики давно разошлись, мистер. Джон пошел за молоком для миссис…

— Хватит! Позови мне метрдотеля, позови кого угодно! — Максимилиан буквально вытолкал мальчика за дверь.

Он конечно же дальтоник и не мог отличить синие цветы от красновато-фиолетовых. Нужны синие, ярко-синие, как ее глаза!

Пришел швейцар, Максимилиан кое-как его упросил срочно пойти и поискать ярко-синие орхидеи. Швейцар сначала заупрямился, но, получив фунт на чай, согласился.

Он прождал больше часа, нервно расхаживая по номеру и щелкая мизинцами. Максимилиан дергал за мизинец, и тот в который раз щелкал.

Швейцар прибыл и сказал с лакейским лукавством:

— Мистер Джойс, я очень сожалею, такого цвета, какого вы заказывали, нет.

— Как «нет»? — Максимилиан потерял последнее самообладание.

— Нет, — развел швейцар руками. — Есть голубые, есть фиолетовые, даже красные. Но синих нет.

— Это нонсенс! Это не страна! У нас везде, на любом углу, можно купить, в любом цветочном магазине есть обязательно ярко-синие орхидеи!

— Очень сожалею, мистер, но здесь не Лондон, — усмехнулся швейцар.

— Хорошо. Что ты мне посоветуешь?

— Если мистер захочет, может сам поискать.

— Ладно, вот тебе на чай. Вызови мне такси.

Максимилиан давно бы уже был у Дели, если бы не цветы. Он расхаживал по номеру в широких светло-коричневых брюках и белой рубашке с короткими рукавами. Погода была довольно жаркая, ярко светило солнце; было бы нелепо, если бы он появился в смокинге или белом пиджаке.

Через несколько минут к подъезду отеля подъехала машина такси с открытым верхом. Такие машины уже давно исчезли в Лондоне, но ему показалось, что весьма неплохо, если он подъедет на старомодной машине, за рулем которой будет шофер в черных кожаных крагах, несмотря на жару. Так ездили в стародавние времена его молодости. Так и он сам ездил; и у него тоже были черные краги и широкие очки от пыли, когда отец подарил Максимилиану первую дорогую машину. О, сколько лет назад это было!..

Больше часа они ездили по всем магазинам — цветочных магазинов в городе было всего три, — но Максимилиан надеялся, что в универсальном магазине, в отделе цветов, он найдет то, что ему так необходимо. Но так и не нашел. Как назло, синих орхидей нигде не было.

Шофер посоветовал поездить по улицам, где за решетками были видны дома с ухоженными перед ними клумбами, и наверняка найдутся столь необходимые цветы.

И действительно, довольно скоро удалось увидеть возле одного из домов именно то, что он так долго искал. Максимилиан послал шофера, дав ему десять фунтов, и тот довольно быстро уговорил хозяйку срезать с десяток орхидей.

И на все это: на звонки по поводу баржи, на поиск цветов — ушло почти полдня, а он просто горел от нетерпения поскорее увидеть Дели.

…Миновал час, другой, третий, четвертый, его все не было.

Дели была сама не своя. Она была словно мокрая кошка, все ее утреннее приподнятое настроение рухнуло, а сейчас навалилась тоска и раскаяние за то, что она ударила Гордона.

Дели давно уже помогла Омару соорудить два салата из тех припасов, которые оставались, разыскала бутылку белого и красного сухого вина, которые опустили в ведре за борт охлаждаться. На палубе был накрыт стол, но никто так и не садился за него: ни Мэг, ни Гордон, ни Алекс, ни Бренни, который был в городе, тем более не смел присесть Омар. Он постарался сервировать стол лучшей посудой, какую показала ему Дели: она внимательно проконтролировала, как Омар раскладывал приборы, и осталась довольна. Она нашла новые розовые льняные салфетки, приготовила фаянсовую вазу для цветов — а его все не было.

Дели была просто в отчаянии.

Уже минул полдень. Уже давно Мэг и Алекс перехватили вместе с Омаром на кухне. Она сама немножко пожевала консервированного тунца и галет, запивая их остывшим кофе, но аппетита совсем не было.

Дели не на шутку стала беспокоиться: может быть, он заболел или что-то случилось непредвиденное? Может быть, с ним несчастье? Попал под машину? Что-то случилось на стройке? Она не знала, что думать.

Уже приближалось время ленча, а англичане так блюдут эту святую традицию. Можно опоздать к женщине, но на ленч — никогда!

«Неужели он и к ленчу опоздает?» — думала она, оперевшись на перила и глядя на желтый поплавок, качавшийся на воде.

Она от нечего делать вместе с Алексом решила закинуть удочки в надежде, что хоть маленькую речную треску поймает. Ее успокаивала текущая вода, а желтый поплавок не давал мыслям разбегаться — или наоборот? Она, привязанная взглядом к поплавку, мыслями была где-то в городе, с Максимилианом.

После утренней встречи она не видела Гордона.

«Наверное, сидит в своей каморке, называемой каютой, и опять плачет? Плохо, если мальчики вырастают характером в мать», — подумала она и вздрогнула. Она услышала шум приближающегося парохода!.. Но нет, это только показалось. Это ветер, порыв легкого ветра донес до ушей шелест кустов с берега.

Алекс ни о чем мать не спрашивал, но видел, что на пароходе происходят приготовления чуть ли не к помолвке.

Мэг переоделась в розовое платье. Она немного посидела на маленьком складном стульчике Дели, что та брала на этюды, потом пошла в каюту — слишком жарко стало припекать солнце.

А Дели словно не чувствовала жары. Она все стояла рядом с Алексом, без отрыва глядя на поплавок, и думала о Максе.

— Ма, прости меня, — услышала она позади себя тихий голос Гордона, но не обернулась, даже не вздрогнула.

Конечно же она давно простила его, ее милого, самого любимого сына. Это она не права. Он же говорил, что есть на самом деле. То, что он видит, и ничего не придумывает лишнего.

— Я не сержусь на тебя. Незачем просить прощения, это ты меня извини, я не сдержалась, — сказала Дели, все так же не оборачиваясь к нему.

Зато обернулся Алекс и внимательно посмотрел на Гордона.

— Мне лучше, наверное, жить где-нибудь в другом месте, — сказал Гордон.

— Как хочешь. — Внутри у Дели похолодело. Она не хотела, совсем не хотела расставаться с ним. — Но я этого не хочу. — Она покрепче воткнула удилище между перил и повернулась к Гордону, повторив: — Только я этого очень не хочу. Ты же мой любимый сын! Правда, Алекс?

Алекс усмехнулся:

— Да мы все вроде любимые.

— Конечно. А самый любимый — Гордон. — Дели увидела, что одна щека Гордона немного краснее, чем другая: или ей только показалось, что желваки только на левой щеке, по которой она ударила, стали расцветать румянцем?

— Ма, так нельзя говорить, — смутился Гордон.

— Конечно. Так, как ты говорил, нельзя говорить с матерью. Я миллион раз не права — да-да-да, — и Бог мне судья, правда, Алекс? Но не говори со мной так, Гордон, пожалуйста!..

Алекс неопределенно покачал головой, не понимая, о чем идет речь. Гордон угрюмо смотрел в сторону.

— Вот мой любимый Гордон все сватает меня за мистера Джойса, а я совсем не хочу за него выходить замуж. Что мне делать, Алекс? Вот что твоей несчастной матери делать? Я хочу его видеть, но замуж? Нет-нет, что ты! Это безумие, в моем-то возрасте, с четырьмя взрослыми детьми, правда, Алекс?

— Мама, ты надо мной издеваешься, кажется? Ты шутишь?!

— Я не шучу. Совсем не шучу, — мрачно сказала Дели.

И тут Дели услышала то, чего ждала почти весь день. Нет, это был не пароходный гудок, это были гудки автомобиля, доносившиеся с берега. Это Максимилиан, никакого сомнения!

Дели подняла глаза, и первое, что она увидела на берегу, — это синие орхидеи на фоне его белой рубашки. Цветы он держал на уровне груди, и это выглядело до нелепости торжественно. Она почувствовала, что у нее мелко задрожали колени.

— Гордон, может быть, ты подашь трап мистеру Джойсу? Такая жара, а нужно разбираться с этой баржей. — Дели поправила синий галстук на костюме, повернулась к реке, взяла свою удочку в руки и, как ни в чем не бывало, стала смотреть на поплавок, ожидая, когда Макс подойдет.

Нет, ей не стоит показывать обиду за его задержку. Ведь он не обещал, что придет ровно в полдень.

Гордон перебросил на берег маленький узкий трап, и Максимилиан осторожно стал подниматься на пароход. Дели чуть повернула голову в его сторону и краем глаза увидела, что Максимилиан медленно идет по узкому трапу и боится упасть. Он балансировал в воздухе одной рукой, и на лице его было такое серьезное, сосредоточенное внимание, что она рассмеялась. Впрочем, тут же оборвала смех, побоявшись, что от ее смеха он и вправду может упасть.

Но Максимилиан благополучно добалансировал до палубы и быстро подошел к ней. Дели повернулась и взглянула ему в глаза, и сердце заколотилось в груди. Она увидела желание в его глазах: желание непонятно чего — желание встречи, желание обладать ею? И еще она увидела синие-синие орхидеи, которые он прижимал к белой рубашке.

— Извините меня, я немного задержался, тут небольшие дела были, — сказал он.

— Ничего, пустяки, — махнула рукой Дели.

— Это вам, — протянул Максимилиан цветы.

— Да-да, помню, как вы и обещали! Я польщена, мистер Джойс.

— Я хотел бы сравнить: ваши глаза и этот цвет. — Он заглянул в глаза Дели и чуть прищурился. — Да, ваши глаза и эти цветы — совершенно идентичны по цвету!

— Неужели? — Дели взяла цветы и, посмотрев на них, сказала: — Я думала, глаза несколько ярче…

— Филадельфия, — укоризненно прошептал он, чуть коснувшись ее руки!

Но Дели локтем отстранила его руку:

— Не надо, Максимилиан… Познакомьтесь, мистер Джойс, — сказала она громко и позвала: — Мэг! Это Гордон, мой старший…

Гордон быстро подошел к ним, и они обменялись сухим рукопожатием.

— С Алексом вы уже знакомы. А это Мэг, — сказала Дели, увидев прибежавшую дочь. Мэг слегка кивнула Максимилиану.

— Как, наверное, восхитительно иметь такую прелестную дочь, не правда ли? — расплылся в улыбке Максимилиан.

Мэг, услышав комплимент, казалось, нисколько не смутилась:

— А как прелестно иметь такую восхитительную мать! Вы бы только знали, мистер Джойс…

— Да, действительно я этого не знаю, — ответил он ухмыльнувшись.

— А мы как раз тут собирались садиться пить чай. Не хотите ли присоединиться? — указала Дели на накрытый стол.

— О нет, слишком жарко. Я хотел бы переговорить с вами…

— Ах, опять о барже? — протянула Дели.

— Ну естественно, о чем же еще? — быстро согласился он. — Может быть, у вас есть какая-нибудь крыша на этом судне?

— Пароходе, — поправила Дели.

— Простите, я совсем профан… Это вы — настоящий морской волк!

— Речной, — снова поправила она довольно сухо.

— Действительно, профан! — рассмеялся Максимилиан, хлопнув себя по лбу.

— Мэг, поставь, пожалуйста, цветы в воду, — передала Дели цветы Мэг.

— Ах, как я мечтал увидеть в ваших волосах хотя бы один цветок! Такой же синий, как…

— Ну что ж, пусть мечты исполнятся, — равнодушно ответила Дели и взяла один цветок. — Прошу, пройдемте в мою каюту. Я ожидала, что вы прибудете на буксире и, по крайней мере, сегодня же увезете баржу, а на автомобиле вам вряд ли удастся это сделать, — сказала она на ходу, спускаясь вниз. За ней быстро следовал Максимилиан.

Они вошли в каюту, и Дели прикрыла дверь. И вот тут к ней подступило настоящее волнение.

— Прости меня, Дели, я так задержался. Ужасные дела! — сказал он тихо и хрипло.

— Ничего страшного.

— Ты сегодня очень хороша, что это значит?

— Макс, ты со мной отвратительно разговариваешь, будто я твоя жена.

— Не причиняй мне боль, не вспоминай о ней!

— Ты придумал, что с баржей будешь делать? Когда заберешь ее?

— Я тебе ее дарю, — улыбнулся он.

— Что за выходки? Ты меня покупаешь. Иначе я никак не могу понять!

— Хорошо. Я отдаю тебе баржу, как это говорится, в аренду. Чтобы ты на ней ездила…

— На баржах не ездят, Максимилиан, баржи тянут, — резко прервала она.

— Хорошо же! Пусть она побудет еще у тебя. Я сегодня пытался ее куда-нибудь пристроить, но увы… — Он слишком близко подошел к Дели, пожирая ее немигающим взглядом своих серых глаз, она чуть отступила назад.

— Максимилиан, это исключено! — воскликнула она тихо.

Но он сильно, как у себя в номере, сжал ее руки, так что Дели захотелось крикнуть от боли, быстро притянул ее к себе, поцеловал в губы.

Дели закрыла глаза и почувствовала, что ноги у нее отрываются от пола. Нет, он не поднял ее, но она как будто чуть взлетела — удивительное и волнующее ощущение — она парит в поцелуе, не касаясь пола!

Наконец она освободилась от него:

— Максимилиан! Ты надеешься зря.

— Надеюсь? Я ни на что не надеюсь. Я уверен.

— Максимилиан, ты же знаешь, что мне не совсем по душе, когда ты так самоуверенно со мной разговариваешь.

— Я уверен всего лишь в том, что мы сейчас отправимся с тобой куда-нибудь.

— Куда? В отель? Исключено. Абсолютно исключено! — отрезала Дели и еще прибавила: — Абсолютно!

— Ради Бога! Пожалуйста! Я не приглашаю тебя в отель. Давай поедем куда хочешь, машина ждет на берегу.

— А куда? — улыбнулась она.

— В ресторан…

— Исключено.

— Ладно. Ты опять боишься? Кого? Чего ты боишься? — хрипло прошептал он.

— Да, честно говоря, я боюсь оставаться с тобой наедине.

— Поедем хоть на стадион! Пожалуйста!

— Вот в таком людном месте я с тобой могла бы появиться, чтобы затеряться среди толпы и одновременно быть в безопасности.

— Мы затеряемся. — Он осторожно положил руки ей на талию и снова хотел привлечь к себе, но Дели уперлась руками ему в грудь, так что орхидея оказалась прямо возле его губ. — Дели… — сказал он хрипло, — Дели…

— Сколько лет уже, а я все еще Дели, — серьезно сказала она, глядя в его сощуренные, немигающие глаза.

— Дели. — Он шумно втянул носом воздух.

— Максимилиан, оставь!

— Как бы я хотел увидеть тебя обнаженной, с этим цветком в волосах.

— Вот этого как раз ты и не увидишь, уверена.

— Дели, пожалуйста…

— Максимилиан, ты посмотри на мою дочь — она прекрасна и юна. Максимилиан, посмотри на меня! Это развлечение скучающего помми, скучающего пивовара, Максимилиан…

Он отпустил ее, и Дели отошла к столу. Ей показалось, что он обиделся, но, увидев легкую полуулыбку, игравшую на его тонких розовых губах, она поняла, что ошиблась.

Дели взяла зеркало и, приставив цветок к виску, повернулась к нему:

— Ну как?

Он тихонько захлопал в ладоши, едва слышно:

— Это почти то, что я хотел увидеть. Почти.

— Максимилиан, я просто с тобой никуда не поеду, — сказала она и резко бросила орхидею на стол.

— Поедешь! — хрипло сказал он и снова потянул носом воздух.

— Хорошо, я сейчас буду кричать, — пожала она плечами.

— Сколько угодно. И чего ты этим добьешься?

— Ах, как ты все-таки меня мучаешь, Макс! — вздохнула она и подошла к нему.

— Ну вот видишь, — расплылся он в улыбке.

— Можно прокатиться, но недолго по городу, нигде не останавливаясь, согласен?

— Пожалуйста, машина с открытым верхом. Теплый воздух обдувает лицо — это просто восторг!

— Это лучше, чем стрелять в кенгуру, которых ты так и не нашел?

— Гораздо лучше!

— Максимилиан, все-таки ты мне нравишься. Вроде бы воспитанный джентльмен, а повадки словно у пьяного шкипера.

— Я знаю, куда тебя повезу! — воскликнул он.

Дели настороженно парировала:

— Я предупреждала, куда я не поеду.

— Ты поедешь посмотреть на мое строительство!

— На твой завод? — не поверила своим ушам Дели.

— А тебе не интересно?

Дели расхохоталась. Ей показалось, что ее смех эхом раздался во всех каютах, раскатился по всей реке.

— Ты меня просто убиваешь, Макс!

— А потом поедем туда, куда ты хочешь. Где очень многолюдно и можно затеряться в толпе, не слишком опасаясь мистера Джойса.

— Хорошо, я согласна, только если ты говоришь правду.

— Дели. Я очень-очень скучал без тебя…

— Я ждала тебя весь день, — тихо ответила Дели и больше не сопротивлялась его слишком сильным рукам.

Он прижал ее к своей груди и стал целовать, сначала в щеки, в подбородок, потом их губы соединились, но Дели не позволила себе больше взлетать над полом. Ее ухо услышало, что кто-то приближается по коридору.

Она быстро оттолкнула Максимилиана и оглядела себя, одернув галстук на белом костюме.

— Ты для меня оделась, я знаю, — прошептал он.

— Дети, Макс, — сухо сказала она.

Теперь уже Макс расхохотался:

— Какие они дети? Дели, ты живешь в прошлом!

Но она ничего не ответила, в дверь осторожно постучали.

— Да, войдите, — сказала она, и с удивлением увидела на пороге Омара. Он держал поднос, на котором стоял кофейник и две чашки. Омар поклонился ниже, чем обычно, и, протягивая поднос, спросил:

— Кофе моя госпожа не желает?

— Омар! Разве я просила? — не скрывая смущения, воскликнула она. — А впрочем, мистер Джойс, кофе не желаете?

— Я желаю другого, — ответил Максимилиан.

— Омар, унеси, пожалуйста, нам некогда. Не стоит беспокоиться, если я не прошу, запомни, пожалуйста, Омар.

— Хорошо, моя госпожа, — еще ниже поклонился Омар и спиной вышел из каюты.

— Ну что, Макс, теплый ветер в лицо?

— И не только, моя госпожа, — широко заулыбался он, показав свои синеватые зубы.

Дели покачала головой, словно хотела сказать: «Неисправим!» И вышла из каюты. За ней вышел Максимилиан.

Действительно, теплый ветер приятно ласкал лицо. В машине Дели и Максимилиан молчали, лишь временами он брал ее за руку и нежно сжимал ладонь.

Она вспомнила свой сон, то, что говорила ее мать: «Ты будешь счастлива». «Да, пожалуй, как это ни странно, но я счастлива, хоть и не люблю его. Может быть, пока?» — подумала Дели и отняла у него свою руку. Она положила локоть на дверцу и с огромной радостью ощущала этот родной теплый ветер в лицо, ветер ее Австралии.

Район на окраине Марри-Бридж, где Максимилиан строил свой завод, оставил у Дели тяжелое впечатление. Здесь жили самые бедные, зачастую опустившиеся и спившиеся жители города. Убогие, из досок и веток лачуги, возле которых бегали грязные ребятишки; узенькие улочки, по которым они долго ехали, были полны нечистот и мусора, который выбрасывали прямо на улицу.

Когда машина остановилась за ветхими домами, Максимилиан сразу же выбежал, открыл перед ней дверцу машины и широким жестом показал куда-то вперед:

— Вот. В этой яме и будет мой завод!

Дели вышла из машины. Она хотела рассмеяться от того, что увидела, но, посмотрев на Максимилиана, на то, какой гордостью сейчас светилось его лицо, сдержалась, чтобы не обидеть.

Про себя она пожалела, что согласилась приехать сюда. Перед ней в желтеющей саванне виднелось небольшое углубление, рядом с которым торчал из земли прямоугольник готового фундамента, и больше ничего. Даже домика сторожа не было видно.

— Конечно, строительство только началось, но уже через полгода здесь будут стены, — с гордостью сказал Максимилиан.

— Очень впечатляюще, — сказала она. — Правда, я ожидала нечто большее. И рабочих нет…

— Уже ушли. Завтра с утра сюда подвезут горы кирпича, завтра надо смотреть. Понимаю, зрелище не слишком для тебя интересное; как я ничего не понимаю в пароходах, так же и ты, видимо, не понимаешь, где будут подъездные пути, где будет главный корпус и где…

— Будет пиво. Абсолютно не могу понять, — рассмеялась она.

— Хорошо, как-нибудь приедем еще, попозже, а сейчас мы отправляемся в «Пегас»! О, опять заговорил стихами. Видишь, что ты делаешь со мной? — сказал он, помогая Дели усаживаться в машину. Она насторожилась, не могла вспомнить, что это за заведение в Марри-Бридж?

— Мистер Джойс, бензин кончается, до «Пегаса» мы не дотянем. Извините, но вы не предупреждали, — сказал шофер.

— Хорошо, — быстро согласился Максимилиан. — Тогда любой ближайший синема.

— Кинематограф! Максимилиан, ты восхитителен! — в восторге воскликнула она.

— Одни и среди людей — то, что ты хотела.

Дели взяла его руку и погладила сухую вытянутую кисть с длинными ухоженными пальцами.

Довольно скоро машина подъехала к маленькому зданию синема, Максимилиан помог ей выйти из машины и, расплатившись, отпустил шофера.

Раньше это был маленький дешевый танцевальный зал, в котором теперь крутили кино.

Дели и Максимилиан вышли из машины, и она, оглядевшись, поняла, что они находятся в одном из районов Марри-Бридж, где она ни разу не была. Район этот был не из самых престижных и дорогих. Глаза Дели вдруг засветились, и она сказала словно между прочим:

— Знаешь, мне кажется, если я сейчас туда войду, то почувствую, будто не было всех этих лет…

— Без меня?

— Максимилиан! Не ужасай меня своей самоуверенностью!

— А ты не хотела ехать. Я ведь знаю, что тебе может понравиться. Здесь мы будем в безопасности…

«Что он подразумевал, сказав это? Кого им опасаться, от кого скрываться, от детей?» — подумала Дели и улыбнулась на всякий случай.

— Или ты хочешь в «Метрополитен» или «Пегас»? Они поприличнее.

— Нет-нет, я совсем не привыкла, чтобы мне двери открывали вышколенные лакеи, — ужаснулась она. — Я сразу же теряюсь, словно маленькая и глупая девица. — Дели рассмеялась. — Вот что-нибудь попроще, вроде этого, мне подойдет; а тебе появляться в подобных местах не совсем прилично, верно?

На лице Максимилиана проступила гримаса недовольства, но лишь на мгновение:

— Мне везде нравится, где мы рядом.

— Знаешь, Макс, мне жутко хочется как раньше, когда я училась в Мельбурне, войти с подругой в недорогой кинотеатр, сесть на жесткий стул, услышать под ногами хруст скорлупы от арахиса. И обязательно чтобы кто-то за спиной весь сеанс шуршал фантиками от конфет. Мне ужасно сейчас хочется во все это окунуться, как в реку.

На лице его снова мелькнуло нечто похожее на брезгливость. Он тоже уже не помнит, сколько лет не бывал в дешевых синема, но в отличие от нее не горел желанием слышать под ногами хруст ореховой скорлупы.

Дели снова заметила его мгновенное недовольство. Она даже удивилась: она похожа сейчас на простушку-фермершу, что, по-видимому, ему не слишком-то нравится. О эта вечная женская неудовлетворенность!..

Небольшая рукописная афиша оповещала зрителей о том, что сегодня демонстрируются две ленты с американской комической звездой Чарли Чаплином: «На курорте» и «Малыш». Впрочем, Дели эти названия и этот мистер Чаплин — ничего не говорили.

— Это свежий фильм? — с интересом спросила Дели.

— Безусловно, дорогая. Хотя нет, я, кажется, слышал об этих названиях уже года… два назад, — сказал Макс и хрипло рассмеялся. — Но ты же все равно не видела! И я тоже!

Максимилиан подошел к окошечку кассы, намереваясь купить билеты, но Дели его опередила.

— Скажите, фильмы новые? — спросила она у сидящего за окошком.

— О, только что из-за океана! Посмотрите обязательно, животики надорвете!

Дели посмотрела на Максимилиана и прыснула. Максимилиан лишь неопределенно повел бровью.

В фойе перед началом сеанса публику развлекал тапер. Его фортепьяно жутко дребезжало, но прачки, посудомойки, кочегары и прочий люд не обращали на это дребезжание ни малейшего внимания: три или четыре пары отплясывали под музыку, остальные громко переговаривались и смеялись, мужчины держали руки на бедрах своих спутниц, и это их нимало не смущало.

Дели тоже инстинктивно прижалась ближе к Максимилиану, но не потому, что хотела, чтобы он, как и некоторые из присутствующих, положил ей руку на бедро, — здесь слишком много было выпивших, и женщин тоже, — и Дели словно искала у Максимилиана защиты.

— Пойдем в зал? — тихо спросила она, прошептав ему на ухо.

Тут неизвестно откуда появился седенький старик и пригласил всех:

— Дамы и господа, прошу вас, займите свои места, фильм скоро начнется! — проблеял он высоким дребезжащим голосом.

Все повалили в зал. Макс взял Дели за руку:

— Подождем, не будем толкаться.

Наконец они очутились в зале и заняли места в третьем ряду.

Начался сеанс с «Малыша». Картина мгновенно захватила Дели, она смотрела не отрываясь.

И когда она увидела, как на экране несчастная мать подкидывает своего грудного ребенка, у нее против воли на глазах появились слезы. Многие женщины во второй половине жизни становятся сентиментальными, это верно, но, кажется, никто не мог бы остаться равнодушным к подобному поступку женщины на экране!

Максимилиан, казалось, остался совершенно равнодушен. Он осторожно взял ее руку и накрыл сверху своей ладонью. А Дели даже не заметила этого, расчувствовавшись.

Мелодраматическая сцена сменилась комедийной. Бродяжка Чарли неуклюже приспосабливал свой быт для маленького приемыша: из своих праздничных рубашек он делал пеленки, старый деревянный ящик в его руках превратился в детскую люльку.

Дели сначала утирала все еще бегущие слезы, но, видя умопомрачительные трюки Чаплина, залилась веселым смехом, так же как и все в зале. Даже Максимилиан смеялся, обнажая совершенно синие, как ей казалось от света экрана, зубы.

Она была в восторге, который не хотела скрывать, она повернулась к Максимилиану и прошептала:

— Мне нравится фильм. А тебе?

— Мне тоже, — почему-то чуть ли не обиженно ответил он и осторожно попытался привлечь ее к себе, положив руку на плечо. На лице Дели, казалось, не выразилось никакого протеста, но она не поддалась, продолжая сидеть так же прямо, не отрываясь глядя на экран.

Сцены, в которых Чарли со своим приемным сыном «работали», тоже были очень смешными. Малыш бросал в окна камни и убегал, следом за ним шел маленький бродяжка в своем неизменном котелке. За спиной он нес стекла; завидев его, пострадавшие домохозяйки выбегали из своих домов и предлагали ему подработать. На эти средства и жили Чарли с малышом.

— Ну и хитрые они, — засмеялась Дели, кивнув на экран.

— Да, жизнь заставит… — согласился Макс.

Дели помрачнела.

— Я вспомнила тех детей, что живут у твоего котлована. Они ведь тоже такие оборванные, как этот, — она кивнула на экран.

— Вот построим завод, у них все изменится. Их отцы и матери наверняка наполовину безработные. Их ожидает обеспеченное, сытое завтра.

— Благодетель, — улыбнулась Дели, мотнув головой. Ей не понравился его самоуверенный тон.

В это время на экране полицейские старались разлучить бродяжку с приемным сыном. Тапер, игравший возле экрана, но уже на приличном фортепьяно, тоже засмотрелся на экран. Музыка на секунду оборвалась, тапер быстро смахнул платочком слезы, тут же продолжив ритмичную мелодию, наполнив ее и трагическими интонациями.

Лишь в этот момент Максимилиану удалось притянуть плечо Дели к себе. Она поддалась, их плечи касались друг друга, она склонила к нему голову, и снова на глазах у нее выступили слезы сострадания.

Макс осторожно стал гладить ее волосы, но Дели, казалось, этого тоже не замечала, вся устремившись на экран.

Видимо, он задел застежку ее простенькой заколки. Волосы Дели рассыпались по плечам, заколка упала куда-то за спинки сидений, но она настолько жила происходящим на экране, что даже не заметила этого.

В середине эпизода, где действие происходило в раю, пленка неожиданно порвалась. Сразу же зажегся свет, и перед зрителями вновь, словно из-под земли, появился прежний седенький старичок:

— Просим извинения за остановку. Не топайте, подождите пять минут, и мы продолжим показ.

Дели повернулась к Максимилиану, только сейчас она обратила внимание, что ее волосы распущены. Первым ее побуждением было замотать их в узел, чтобы он не заметил так тщательно скрываемой седины. Она схватилась пальцами за щеку и взглянула на него.

Но по лицу Макса она сразу же поняла, что он не только заметил седину, но и угадал ее намерение!

— Оставь, Дели, — хрипло сказал он без улыбки.

— Я потеряла заколку, — растерянно сказала она.

— Кажется, она упала под сиденья. — Он улыбнулся, но не собирался искать. — Нам с тобой далеко уже за двадцать… Зачем скрывать? Мне очень нравятся твои волосы. — Он снова обнял ее одной рукой за плечо, собираясь привлечь и поцеловать, но Дели отстранилась от него, и Максимилиан поцеловал волосы на ее плече. — Давай будем оставаться теми, кто мы есть… Я же не прячу своих седых висков и лысину, хотя некоторые, моя, прости, жена, например, не любит лысых. Я хочу… Я хочу, чтобы ты была такая, какая есть, вот как сейчас — немного испуганная и растерянная.

Дели благодарно посмотрела в его глаза и сощурилась, как и он:

— Спасибо. Только я вряд ли испугана и растерянна.

Максимилиан снова провел рукой по ее волосам. Дели от него не отпрянула, ей нравилось прикосновение его руки, и было все равно, что о них подумают сидящие сзади. Однако она чуть обернулась, чтобы посмотреть, кто за их спинами: за ними сидел какой-то немолодой человек с бородой, а рядом с ним сильно накрашенная и напудренная девушка, вряд ли она была похожа на дочь этого бородача.

«Вот как бывает: двое сидят в почти полном зрительном зале и практически ничего не видят и не слышат, кроме друг друга. Как будто во всей Вселенной только они двое. Скоро для нас весь мир может перестать существовать», — подумала Дели.

Снова погас свет. Наверное, старичок снова выходил и объявлял, что фильм продолжается. Дели, задумавшись, просто этого не заметила, она была словно усыплена его ласковыми прикосновениями к ее волосам.

Через несколько минут фильм закончился. Опять включили свет. Дели облегченно вздохнула. Конец был счастливым.

— Как хорошо, что эта кинозвезда нашла своего малыша, правда? Жалко только, что все так обрывается… Я бы хотела знать, что с ними дальше будет: с малышом, Чарли и этой звездой.

Макс лишь пожал плечами и снисходительно улыбнулся, словно желая сказать: «Какие глупости тебя интересуют!»

— Ну ладно, малыша, допустим, заберет к себе его мамаша-кинозвезда, а что же с Чарли? Ведь он уже как отец этому мальчику? А может быть, эта кинозвезда выйдет за него замуж? Хотя бы из-за мальчика. Или это невозможно? Как ты думаешь?

— Ты такая выдумщица, Дели. Я зря сказал, что нам далеко за двадцать. Ты сейчас похожа на двадцатилетнюю провинциалку из Керколди, впервые попавшую в кинозал!

— Я же говорила, если попаду в синема, то почувствую, что не было всех прежних лет! Говорила?! — с задором воскликнула Дели, словно оказалась права и выиграла пари.

— Я согласен, — улыбнулся он и снова провел рукой по ее седоватым густым прядям волос.

— Точно! Под ногами арахисовая скорлупа. — Она поводила ногой по полу и в доказательство похрустела скорлупой. — Слышишь? Позади шуршат бумажками от дешевых конфет! Все как когда-то! В этих кинозалах ничего не меняется.

Опять старик появился ниоткуда и объявил:

— Уважаемая публика, как вы знаете, наш сеанс состоит из двух картин. Сейчас будет представлен второй фильм несравненного и превосходного Чарли Чаплина, который носит название «На курорте»!

Зал погрузился во тьму. На белом полотне появились титры. Рояль забренчал польку. Фильм, очевидно, был еще более старый, чем «Малыш».

Чаплин предстал в образе этакого светского денди.

Действие фильма происходило в роскошной двухэтажной гостинице и небольшой площадке перед ней. Это скорее походило на дорогой пансионат на курортах Швейцарии. Здесь располагался целебный источник, около которого с кружечками постоянно сидели престарелые дамы.

Чарли, будучи жутким пьяницей, привез с собой на курорт огромный чемодан дорогих вин. Волею судьбы все его вина попали в целебный источник, и все обитатели гостиницы, даже почтенные старушки, ходили совершенно пьяными, лишь Чарли оставался трезвым, и скромная девушка, в которую он влюбился.

История заканчивалась тем, что герой Чарли предлагал ей руку и сердце, обещая больше никогда не пить.

Весь фильм Дели безудержно смеялась, прикрывая рот ладонью. Макс тоже смеялся, но более сдержанно. А весь зал буквально покатывался от смеха, сползая со стульев.

— Ой, я не могу удержаться, — давилась от смеха она.

— Да, неплохо, — сдержанно усмехнулся он, согласившись с ней и кивнув на очередной трюк Чарли.

На экране герои постоянно застревали во вращающейся двери. Чарли выдернул застрявшую в дверях тросточку, из дверей вылетел толстяк и, естественно, упал в воду. Дели звонко расхохоталась, схватив Максимилиана за руку от восторга. Он лишь сдержанно хмыкнул. Глаза их на секунду встретились, но, как ни удивительно, сейчас Дели было не до него: она тысячу лет не была в кино и ни разу не видела этого Чарли; все буквально потрясало ее — и Чарли, и фильм, и то, что было так волнующе с малышом и смешно сейчас с Чарли на курорте.

Промелькнуло на экране слово «Конец», Максимилиан облегченно вздохнул. «На курорте» оказалось гораздо короче «Малыша», и Макс, уже начавший ревновать Дели к экрану, нетерпеливо ерзал на сиденье, ожидая окончания.

Макс и Дели немного подождали, пока публика перестанет толпиться в дверях, и вышли из зала.

На улице было уже почти темно, хотя для темноты был еще очень ранний час. Фиолетово-сиреневые тучи на краю горизонта клубились, словно облака дыма сигары, застилая собой уже касавшееся края горизонта небо.

Дели вдруг чуть заволновалась: они в чужом, незнакомом районе, где живет самый разнообразный простой люд; вечерами от нечего делать наверняка многие пьют и устраивают поножовщину, тоже от нечего делать. А у них нет такси, и вряд ли в таких районах можно отыскать не то что такси, а просто обыкновенный автомобиль, да еще вечером.

Дели опять, как в фойе синематографа, захотелось прижаться к нему, обнять его. Они в нерешительности все стояли возле этого чуть покосившегося здания бывшего танцевального зала.

И как это было для нее ни прискорбно, Дели захотелось ощутить на губах вкус его поцелуя. Она взглянула ему в лицо, и ей показалось, что он несколько разочарован, на лице его была скука.

— Макс, ты чем-то недоволен?

— С чего ты взяла? Нет, я думаю. Возвращаться в отель пешком далековато, или ты не прочь пройтись?

— Отчего же, я провожу тебя, — улыбнулась она.

Он покачал головой, усмехнувшись:

— Дели, я тебя совсем не пойму…

Но она прервала его. Максимилиан взял ее под руку, она не выказала недовольства.

— Я так смеялась, уже не помню, когда так смеялась, как сегодня. Какое кино смешное у этих американцев! Чарли просто неподражаем!

— Клоун, — поморщился Максимилиан.

— Неужели тебе не понравилось?!

— Все понравилось, только я ожидал несколько иного, — сказал он сухо, даже с некоторым раздражением.

— Чего же?

Максимилиан не ответил, он оглядывался по сторонам, словно выискивал автомобиль. Но улица была пустынна, даже не было слышно, чтобы в отдалении проехала автомашина или повозка. Лишь редкие прохожие спешили в синематограф или по своим делам. Дели не знала, был ли следующий сеанс фильма, не знала, сколь долго им придется идти до отеля; сейчас ее беспокоила тень на его лице.

— Может быть, тебя разочаровали мои волосы? — осторожно спросила она.

— Я же говорил. Ты думаешь, я все время тебе лгу?

— Надеюсь, что нет… Почти уверена, что нет. А чего другого ты ожидал?

— Я думал, что мы будем вдвоем…

Дели сделала изумленное лицо и заглянула в его серые, погрустневшие глаза.

— Мы и были вдвоем.

— Ты была с Чаплином! — сказал он строго. Дели хотела рассмеяться, но уж слишком серьезен был у него вид, и она сдержалась. — Или тебе нравится, что у меня появилось это отвратительное чувство ревности, как у моей жены? Ох, зачем только вспомнил! — добавил он. — Я кажусь тебе смешным? Я вижу, ты смеешься надо мной.

— Я молчу!

— Вижу, смеешься, насмехаешься, не смеясь. И Лилиан тоже так делает, — с раздражением сказал он. — Ты становишься как она!

— Разве твоя старенькая Лилиан не права? Я ее очень хорошо сейчас понимаю. Мы вдвоем, а она сейчас там, в холодной Англии, коротает долгие зимние вечера со своей взрослой, видимо, дочерью и думает — где ты, с кем? А ты со мной… — сказала Дели, чувствуя, что ее словно кошка царапнула по груди. Она узнала, как зовут его жену, и эта никогда не виденная ею женщина, которую она наверняка никогда и не увидит, на секунду стала ей такой близкой, чуть ли не родной сестрой, которую она понимала с полуслова — на расстоянии тысяч миль, но очень хорошо понимала. Но одновременно это она, словно разъяренная кошка на груди хозяйки, незримо царапала своими ухоженными ногтями кожу Дели, пытаясь добраться до сердца и вырвать из него своего Максимилиана. — Видишь, какая неприятность, Максимилиан. Оказывается, мы с ней еще и похожи. Я тоже немолода, ты просил этого не скрывать, я тоже…

— Дели! Дели, ты хочешь все испортить! — воскликнул он.

— Отнюдь нет. Я все еще пребываю в полном восторге от этого Чарли, вечер довольно чудесный, эти фильмы я запомню на всю жизнь, — весело сказала она.

— Филадельфия, ты меня хочешь немного отрезвить, не так ли? Но это у тебя не получится! — уверенно сказал он.

— Если ты меня увидишь обнаженной, у нас друг к другу сразу же пропадет всякий интерес, — весело прощебетала Дели, словно говорила о покупке нелепой шляпки, которая так смешна, что ее невозможно даже примерить.

— О-ля-ля! — протянул он изумленно, сощурив свои и без того небольшие глаза. — И ты меня укоряла, что я словно пьяный шкипер?! Дели, это ты откровенна более чем следует! — Он быстро обхватил ее за талию и прижал к себе. — Дели…

— Ха-ха-ха, — сказала она тихо. — Я смеюсь… Как Лилиан…

— Нет-нет. Твои уловки не помогут. — Максимилиан провел своими вытянутыми ладонями по ее спине, так что мурашки пробежали у нее от ног до самых, казалось, корней волос.

— Максимилиан… Ты пьяный шкипер. Кругом народ, — сказала она тихо, впрочем даже не собираясь оглядываться по сторонам.

Его руки еще крепче обвили ее, и она ощутила то, что и хотела — его тонкие губы на своих губах. Дели не сопротивлялась поцелую, она не знала, сколько он длился, может быть пять минут…

Глаза сами собой закрылись, и она чувствовала, что тьма перед ее глазами куда-то плывет, плывет, плывет…

Наконец он отпустил ее.

— Как ты хороша, — тихо сказал он.

— Максимилиан… — Дели провела рукой по его груди, и он чуть-чуть передернул плечами, словно боялся щекотки.

— Пойдем скорей, скорей, скорей… — быстро зашептал он и, подхватив ее под руку, потащил вперед, но Дели не хотела идти.

— Куда, куда, куда? — так же тихо ответила она быстрыми и нежными вопросами.

— Ко мне, ко мне, ко мне!.. — расплылся он в улыбке, показывая синеватые зубы.

Дели прикрыла глаза и уже хотела отрицательно покачать головой, но тут раздался лай собаки. Дели чуть прижалась к Максимилиану, обняв его, словно испугалась собаки.

Это была обыкновенная бродячая собака, каких много на окраинах Марри-Бридж выло на луну по ночам; непонятно отчего она решила сипло залаять на них.

— Ну идем же! — воскликнула Дели.

— Ты боишься собак?

— Нет, конечно. Но зачем она лает?

— Точно как моя жена, — усмехнулся он.

— Ой, Максимилиан, сам же все портишь! — воскликнула Дели, притворно возмутившись.

— Как и ты… Пытаешься… — парировал он. — Идем.

Они быстро пошли вперед, не оборачиваясь на собачий лай. Собака немного пробежала за ними, не переставая лаять, но одновременно повиливая хвостом — вяло, но дружелюбно, — и отстала.

Максимилиан шел довольно быстро. Становилось уже темно, скоро сквозь тучи на горизонте перестанут пробиваться розовато-фиолетовые лучи заходящего солнца.

— Мы идем наугад или ты знаешь дорогу? — спросила Дели после некоторого молчания, когда они свернули в маленький переулок.

— Конечно, знаю.

— А мне кажется, река чуть южнее, — возразила она.

— Ты у меня ходячий компас, — улыбнулся он.

— Пьяный шкипер все-таки думает, что мы идем к нему?

— Шкипер — это кто за колесом стоит?

— Да, верно.

— А ты — Филадельфия. Так кто все-таки управляет пароходом: шкипер «Филадельфией» или «Филадельфия» шкипером?

— Какая самоуверенность! А знаешь, я чуть не прыснула, когда в первый раз увидела, как на солнце блеснула твоя лысина. У Брентона такого не было… — Она пошла медленнее, Максимилиан тоже сбавил шаг. — Мой Брентон. — Она тяжело вздохнула.

— Его не воротишь, и незачем предаваться бесполезным воспоминаниям. Я рядом с тобой, разве что-нибудь еще нужно?

— Максимилиан! Помедленней, пожалуйста. И поосторожней… Ты причиняешь мне боль. Ты хочешь казаться покорителем Австралии, Джеймсом Куком, а ведь это не совсем так.

— Филадельфия, — протянул он с притворным удивлением, — я думал, что давно тебя покорил…

Дели посмотрела на него, и взгляд ее говорил: «Милый, славный пивовар, как ты заблуждаешься».

Где-то впереди, в конце переулка, послышались пьяные крики, звук разбитого стекла и женский визг. Они как раз приближались к этим крикам, переулок их выводил. Дели взяла Максимилиана под руку, они пошли медленно, словно готовясь увидеть пьяную драку.

Они вышли на пересечение с более широкой улицей, на которой начинали зажигаться редкие электрические огни. Возле одного из домов как раз и происходила шумная ссора, слава Богу, это происходило не на улице. Дели не видела из-за высокой каменной ограды, что там было, да и видеть не хотела. Но женщина за забором продолжала визжать, мужские голоса невнятно бормотали ругательства, лишь некоторые выкрики долетали до ушей:

— Зарежу! Не веришь?! — И снова звон, но уже не стекол. Похоже, били бутылки, звон летящей на пол посуды, падающих кастрюль.

Они побыстрее прошли мимо криков за оградой и оказались недалеко от центрального района города. Отсюда уже совсем близко было до отеля, где на втором этаже несколько темных окон ждали, когда в них зажжется свет. Казалось, роскошный номер Максимилиана притаился в ожидании, когда в него попадет Дели и осветит его темноту, словно яркая карбидная лампа «Филадельфии». Сейчас на пароходе не было карбидных ламп, их сняли уже лет восемь назад, но у Дели отчего-то возникло именно такое сравнение.

По широкой улице, мощенной булыжником, проехал автомобиль, послышались звуки другого автомобиля.

Дели выпустила Максимилиана и вышла на мостовую, словно хотела грудью остановить приближающуюся машину. Максимилиан поднял руку.

К ним подъехал роскошный, несколько устаревший черный «роллс-ройс», за рулем сидел шофер владельца автомобиля в черной форменной фуражке с позолоченной каймой. Дели быстро заговорила, словно боясь, что Максимилиан опередит ее:

— Вы не могли бы подвезти нас к реке? Пожалуйста. Туда, где стоит «Филадельфия».

— Пароход «Филадельфия»? Это можно, — ответил шофер.

Дели уже взялась за ручку дверцы машины, но Максимилиан захлопнул дверцу, не дав ей сесть на заднее сиденье:

— Филадельфия, — с укоризной сказал он.

— Максимилиан, пусти, я сяду. Не надо…

— Филадельфия. И это все? Может быть, чашку чая с ликером? Не более!

— Ах, Максимилиан, мой милый, старый пивовар. Я совсем не хочу циничного и пошлого приключения, нет-нет. Прости меня, наверное, я виновата перед тобой, но… у меня дети, у меня большое горе… Ты очень славный. Ты вернул мне желание жить, и я очень-очень тебе благодарна. — Она говорила тихо, глядя в его стальные, холодные глаза, в которых было не только осуждение, но и какая-то затаенная надежда и еще нечто, чему она не могла дать определения, но, возможно, это нечто — неуловимое пока для нее — как раз более всего и привлекало Дели к Максимилиану. Она обернулась к шоферу и виновато сказала: — Подождите, пожалуйста.

Максимилиан крепко держался за ручку дверцы, не давая ей сесть:

— Филадельфия, это не пошлое увлечение, как ты говоришь, — прохрипел он.

— А что? — усмехнулась она.

Он быстро вытащил из кармана брюк несколько фунтов и, бросив их на переднее сиденье шоферу, крикнул:

— Езжайте скорее!

Шофер покосился на деньги, и машина тронулась с места. Дели посмотрела на удалявшийся автомобиль и, повернувшись к нему, воскликнула в негодовании:

— Макс! Да, я виновата, что согласилась поехать с тобой! Но не будем бить посуду, как они. Это нам не к лицу.

— Зарежу. Не веришь? — с улыбкой сказал Максимилиан, повторяя недавно слышанные пьяные выкрики.

— Увы, тебе все-таки далеко до пьяного шкипера, — улыбнулась Дели печально. — Я прошу тебя забрать баржу. И если хочешь, можешь у нас отобедать, вместе с детьми, вместе со всеми нами — и это все!

— Дели… Я долго думал, — хрипло сказал он.

Дели прервала его нетерпеливо:

— Долго — это сколько? День, два?

— Дели, я все время думал… Я хочу повторить тебе, что когда-то, наверное, нужно решиться… Нужно что-то решить с моим браком, и я пришел к выводу, что, видимо, лучше будет, если мы все-таки расстанемся с Лилиан… — Быстро заговорил он, глядя в сторону, словно нашкодивший мальчишка, которого застали на месте преступления.

— Я бы рада была чем-то помочь тебе в этом вопросе, как ты мне помог своим взглядом на кладбище, но увы — мне кажется, что это только твои проблемы.

— Нет, Дели, нет. Я решился… Я буду хлопотать о разводе.

— Повторяю, это только твои проблемы, Макс, — холодно ответила Дели.

Они стояли на пустынной мостовой полутемной улицы. Огни двухэтажных особняков горели ярко, но не освещали полутемную дорогу. Электрический фонарь в этом месте не горел. Только бледное ночное светило, всходившая над горизонтом желтоватая луна, бросало слабый, призрачный свет.

Вновь в отдалении возник шум автомобиля, Дели дернулась, чтобы идти навстречу машине, но Максимилиан схватил ее за руку:

— Дели, хорошо, ты не хочешь идти ко мне, но ты должна хотя бы выслушать меня!

— Ночь наступила. Что подумают дети? Как я им буду смотреть в глаза?

— Дели, это детский лепет, о чем ты говоришь!

— Увы, Макс. Я не хочу, чтоб мне было стыдно перед детьми…

— Тебе не будет стыдно. Послушай меня, Дели! Я решился… развестись с Лилиан, — сказал он отрывисто и резко, словно бросил ей слова обвинительного приговора суда.

— И что из того? Ты решился развестись, что дальше? — спросила она холодно.

— Спроси меня — почему! — выкрикнул он в отчаянии.

— Почему? — с трудом спросила она, уже понимая, что причиной этого решения была не кто иная, как она.

— Потому что я встретил тебя, — сказал он тихо, и Дели поняла, что значило то невыразимое в его глазах, чего она до сих пор не понимала.

— Максимилиан, если бы в твоих словах была хоть толика правды… Прости меня, но я тебе не верю. — Дели отвернулась в сторону и смотрела на дорогу, словно искала спасения — не подъедет ли сейчас, как по волшебству, автомашина и не заберет ли ее, избавив от необходимости отвечать. Но дорога была пуста.

— Дели. Дели… — сказал он, тяжело и хрипло дыша, и с силой сжал ее запястье.

— Пожалуйста, мне больно. Ты словно клещами сдавил! — воскликнула она, и он нехотя отпустил ее руку.

— Дели, мне кажется… Я чувствую, что люблю тебя, Дели, — сказал он хрипло.

У Дели, казалось, остановилось сердце. Вокруг все замерло. Хотя улица была пустынна, а шума автомобиля так и не было, но тем не менее все погрузилось в безмолвие. Поющие цикады среди цветочных клумб перед домами словно разом смолкли. Все смолкло, лишь в тишине слышалось его хрипловатое, шумное дыхание. Дели молчала. Она смотрела в его глаза, которые тускло поблескивали в темноте, и хотела бы сейчас видеть его вытянутое лицо очень отчетливо, чтобы разглядеть каждую черточку, каждую пору на его лице.

Она одновременно верила и не верила тому, что он сказал. Казалось, в его глазах она могла прочесть: «Да, это правда!» Но тем не менее оставалось в глубине его пристальных глаз нечто недосказанное.

— Максимилиан, я надеюсь, ты пошутил, — наконец тихо сказала она. — Все это как-то странно. Нелепо… Здесь, посреди улицы, а не в твоем роскошном номере, не в дорогом ресторане… ты вдруг решил…

— Да, я решил тебе признаться, Дели, — сказал он, чуть вытянув и сжав розовые губы, так что образовалась тонкая черта вместо губ.

— Мы слишком мало знаем друг друга. Наша случайная встреча — всего лишь встреча, а не что-то более. Максимилиан, так не может быть… — едва улыбнулась она.

Максимилиан крепко сжал ее плечо, другую руку положил ей на бедро.

— Прошу тебя, Макс! — Дели отдернула его руку. — Я буду очень огорчена, Макс, когда мои предположения окажутся верными.

— Какие еще предположения? Я люблю тебя, Дели!

— Я думаю, это мимолетное увлечение: твое и мое…

— Я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. У нас впереди еще целая вечность счастья, Дели. Я давно не испытывал такой жажды… Я давно не знал, что такое любить, Дели!..

Дели ничего не могла ответить. Мыслей не было, но снова все стало путаться: какие-то обрывки воспоминаний о Брентоне, о словах Гордона, приснившаяся мама — «Ты будешь счастлива!» — Дели ничего не могла понять — почему она здесь, с ним, почему он говорит ей такие слова? Почему все так должно быть? Ей вдруг стало страшно, и, непонятно отчего, она ощутила просто жуткий страх, панический страх, словно она сейчас потеряется и никто уже никогда не найдет ее, не отыщет, она просто растворится в этой путанице, словно в небытии.

Дели убрала его руку с плеча, отступила от него на шаг и бросилась бежать, не разбирая дороги. Он тут же побежал за ней, быстро догнав, схватил за руку:

— Что с тобой, Дели?

— Я ничего не могу сказать тебе в ответ… Я очень удивлена, я хочу побыть одна, пожалуйста, найди машину и отвези меня на «Филадельфию», — буквально простонала она. Она сейчас почувствовала ту слабость, которая предваряла головокружение — от запаха розы или от него?

— Все-таки ты очень странная, Дели… Ведь ты чувствуешь то же, что и я! — уверенно сказал он.

— Нет. Я просто боюсь. Прекрати, ничего больше не говори. Пожалуйста, давай найдем такси, — слабым голосом, едва слышно прошептала она, заботясь только об одном: как бы не закружилась голова и она не упала бы в обморок от внезапно нахлынувшей слабости.

— И ты мне сейчас ничего не ответишь?

— Нет, естественно.

Она смотрела на него и чувствовала, именно чувствовала, что глаза его словно светятся любовью. Они теперь казались не серыми, а голубовато-синими, так их окрашивал сумрак ночи, такими же синими, как у Брентона. Страх снова накрыл ее волной, как сегодня утром, — страх перед неизвестным ужасным ее будущим или, наоборот, — восхитительно счастливым?!

Дели, чтобы больше не смотреть в обманчивую синеву его глаз, пошла к горящему впереди ночному фонарю. Максимилиан шел чуть позади нее и все ждал ответа.

Максимилиану Джойсу оставалось несколько месяцев до пятидесятилетнего юбилея.

Это был довольно преуспевающий бизнесмен, который, впрочем, почти не интересовался своими делами. Он употреблял пиво принципиально только со своего небольшого завода, жил на приличные доходы от своего производства, совсем не желая делать что-либо еще: покупать пивоваренный завод поближе к Лондону, или кожевенную фабрику, или еще что-нибудь, как временами предлагали ему завсегдатаи клуба. Нет, ему вполне хватало его пива, покера по пятницам, субботнего гольфа и воскресного посещения пресвитерианской церкви вместе с дочерью и ее мужем, а иногда и с Лилиан, если она бывала в Лондоне — нет, не для того, чтобы увидеться с ним, для консультации с врачами. Лилиан страдала, казалось, тысячью болезней, но врачи у нее находили довольно сильную астму и регулярно обострявшуюся язву желудка, хотя Лилиан настаивала еще, по крайней мере, на десятке болезней, которые она выискивала для себя сначала в медицинских журналах, а потом уже покупала десятки книг и брошюр на тему, как лечить желчнокаменную болезнь или врожденный вывих, который она тоже у себя временами обнаруживала.

Максимилиану давно все надоело. Все было чрезвычайно скучным, пресным, бессмысленным: клуб, гольф, бесконечные болезненные стоны жены, дегустация пива и участие в пивоваренных выставках, которые раз в два года устраивала Ассоциация пивоваров Англии. И он был чрезвычайно доволен тем, что вдруг в далекой Австралии у него обнаружилось наследство. Доволен, скорее, не самим наследством, а поводом уехать куда-нибудь далеко, поездить по миру, но теперь уже не в свадебном путешествии, а одному поездить, возможно даже в поисках приключений.

Однако Австралия его явно разочаровала. Он не видел здесь никакой экзотики, не находил ничего особо значимого и интересного. В самом деле, нет ничего интересного в том, что на Рождество в Австралии стоит страшная жара, а в июле лежат горы снега: все у них наоборот, в этом Южном полушарии.

Дни проходили за днями, первые впечатления от красных эвкалиптов и стройных аборигенок из племени лубра стали стираться; уладив дела с наследством и продав ферму, он пребывал в ожидании чего-то чрезвычайно необычного, запоминающегося, того, что встряхнет его, вольет в него новые силы, новые чувства. И к нему пришла эта безумная мысль строить здесь пивоваренный завод. Он загорелся этой идеей, которую немногочисленные недавние приятели из Австралийского союза пивоваров называли безумной. Но Максимилиану казалось, что они так говорили лишь из желания не иметь лишнего конкурента на Австралийском континенте.

Максимилиан думал — это и есть та экзотика, ради которой он сюда приехал, которую и искал. Он мгновенно развернул бурную деятельность, истратив почти все наследство и часть денег от продажи фермы; развернул строительство, нанял управляющих и рабочих; уже заказал в Германии через союз пивоваров Австралии оборудование, которое стоило относительно дешево и было весьма неплохим, он знал это — немцы не разучились делать добротные вещи, несмотря на прошедшую мировую войну; и довольно скоро быстроходным судном оборудование должно было прибыть в Мельбурн.

Он был вдохновлен этими своими хлопотами по строительству, лишь в последние дни решил немного расслабиться от ежедневной напряженной работы по организации строительства, поохотиться на лис и уток, если такие отыщутся в окрестностях Марри-Бридж.

Но оказалось, что он ошибался.

Оказалось, он приехал в Австралию в поисках ее, Дели, — вот кого он искал в Австралии и кого нашел.

Дели старалась идти как можно быстрее, словно хотела сбежать от его тяжеловатых шагов, неотступно следовавших за ней чуть сзади; она бы рада была бежать, но слабость не позволяла ей предпринять что-либо решительное, да к тому же и ноги не очень слушались, они казались ватными, и каждый следующий шаг давался ей с некоторым усилием.

У нее было одно желание: поскорее оказаться на «Филадельфии», в окружении своих детей.

Дели вышла на зеленый бульвар, на счастье, тут же показались зажженные фары. Это было такси. Она взмахнула рукой; завизжав тормозами, машина остановилась.

Дели быстро забралась на переднее сиденье рядом с шофером, Максимилиан тут же открыл заднюю дверцу и оказался на заднем сиденье.

— Пожалуйста, пароход «Филадельфия». Знаете, где он стоит на реке? Это не так далеко, — сказала Дели.

Шофер кивнул в знак согласия. Но машина еще не успела тронуться, как Дели ощутила легкое прикосновение к своим распущенным волосам. Это теплое, нежное и убаюкивающее прикосновение его руки, которое ее завораживало в кинотеатре, сейчас мгновенно отрезвило, она сразу же вспомнила о своей седине. И на смену страху и растерянности пришли грустные мысли о том, какая она глупая и недальновидная женщина.

Аластер… Он ждет ее, но… Возможен ли с ним брак и насколько он необходим? И отвергать порывы страсти Максимилиана, — даже наоборот, пытаться всячески оттолкнуть его от себя, хотя он, мягко говоря, отнюдь не кажется ей противным, — о, все это крайне недальновидно! Ведь мистер Джойс — последняя встреча после Аластера, которая так ее взволновала, а дальше? Дальше ей придется смириться с неумолимостью летящего времени; она уже не станет прятать свою седину, будет в дальнейшем почтенной, правда, возможно, несколько взбалмошной бабушкой, занятой своими многочисленными внуками.

За окном мелькали редкие огни темно-зеленого от листвы кустарника бульвара. Затем, уже за городом, они ехали вдоль бурой стены орешника, потом машина въехала в аллею из эвкалиптов.

Дели молчала. Максимилиан тоже не нарушал тишины, убаюкивающей Дели мерным постукиванием мотора.

Вдали показалась блестящая под луной полоска реки и сигнальный огонь на корме «Филадельфии».

— Остановите, пожалуйста, — сказал Максимилиан. — Прямо здесь.

Они почти уже выехали из небольшой рощицы, по прямой до берега реки и до «Филадельфии» оставалось не более пятисот метров.

Дели внутренне сжалась и решила, что ни за что не будет выходить из машины здесь, среди высоких эвкалиптов и кустов бузины, едва освещенных прикрытой облаками луной. Ей так не хотелось снова испытывать его настойчивость, даже навязчивость. Когда угодно, только не сейчас: она совершенно не знала, как ей поступить! Сердце ей подсказывало, что она может быть с ним счастлива, но… Этих «но» было слишком много!

Машина остановилась, шофер с удивлением посмотрел в зеркало заднего вида на Максимилиана. Дели тоже постаралась увидеть в зеркальце его глаза, но не удалось.

— Филадельфия, — тихо сказал он. — Я хотел бы еще кое о чем сказать.

— Говори здесь. Я не выйду из машины, — ответила Дели, чуть улыбнувшись шоферу, словно ища у него поддержки.

Шофер понимающе едва заметно кивнул ей.

— Дели… — Глаза Максимилиана уставились на циферблат спидометра, он с трудом сумел заговорить в присутствии постороннего. — Дели, ты наверняка последняя моя… любовь… Ты вчера шутила над этим, а оказалось, я действительно люблю тебя. Я понял это, когда подарил тебе розу со стола. Да-да, именно в тот момент я подумал, что неплохо было бы на тебе жениться. А потом, когда ты ушла, я еще долго ходил из угла в угол и все думал: почему, а почему действительно тебе не стать моей женой? Да, ты права, мы слишком мало знаем друг друга, но, видимо, это сильнее меня. Я не говорю, что я никогда не любил, но сейчас ты меня просто выбила из седла, ты разрушила все мои планы, все мои представления о дальнейшей жизни… Может быть, мне стоит остаться здесь, с тобой… построить завод, ведь это будет замечательно! Мы поедем на хороший курорт, я знаю, у вас в Австралии есть хорошие курорты, мы будем резвиться как…

«Как с Адамом», — про себя добавила Дели, и ее покоробило от этого сравнения.

— …Как твои дети, нет, мы будем наверняка даже более счастливы, чем твои дети!

«Почему он думает, что мои дети несчастливы? А-а, наверное, это действительно так: бедный Гордон; туповатый Бренни, которого интересуют только пароход и река; Алекс, зарывшийся в книжки по биологии и анатомии! А Мэг — она внутренне что-то переживает, а что — не говорит! Ах Боже мой, я ужасная мать!..»

— Да! Я тебе обещаю! — хрипло воскликнул он и откашлялся. Шофер чуть повернул голову и покосился на него. — Дели, ты не веришь мне?

Дели, как и он, смотрела на цифры приборной доски автомобиля:

— Я верю. Мне нужно хорошо подумать. Я не хотела бы, чтобы мною руководили минутные слабости, минутные, хоть и прекрасные чувства… к тебе, Максимилиан. Прошу, давай поедем…

— Ты говорила, мне можно пообедать вместе с вами, познакомиться со всем твоим семейством поближе. Я думаю, что уже пора.

«Как он самоуверен и настойчив! Пивовары, видимо, все такие. Уверены, будто они полные хозяева; если не Австралии, то в своей семье, на своем заводе — они вершители судеб! Возможно, эта уверенность или эта привычка руководить уже вошла настолько в его кровь, что он по-другому себя просто не может ощущать? Но я-то совсем не такая! Всегда дороже всего мне была свобода, свобода для живописи, для творчества. Даже дети рождались, и тогда я не ощущала себя порабощенной пеленками! Но сейчас своей уверенностью он меня связывает посильнее пеленок…» — подумала Дели и быстро ответила:

— Максимилиан, хорошо! Только поедем!.. — Дели кивнула шоферу, и тот завел мотор. — Завтра, завтра мы успеем… Сейчас уже слишком поздно.

— Завтра я буду ровно в полдень.

— Нет, ни в коем случае! Завтра… к обеду. Я приготовлю прекрасный обед и буду ждать тебя после ленча. Хорошо, если ты подъедешь к семи вечера.

— Согласен, Дели. — Он положил свои длинные пальцы ей на плечи и осторожно поцеловал ее в ухо. — Милая моя.

У Дели снова возникло ощущение, что мурашки или легкий, чуть пощипывающий ток пробежал по волосам, по шее и спустился к ногам. Дели чуть улыбнулась от щекотки. Его губы, блуждавшие в ее волосах, щекотали ухо.

— Чего же мы ждем?! — обратилась она, повеселев, к шоферу, который отвернулся от них и старался не наблюдать за этой сценой.

Машина двинулась с места, дернулась, колесом наехав на кочку, и Максимилиан отстранился от нее.

Дели повернулась к нему, на губах ее блуждала улыбка. Она взглянула в его глаза и снова прочла то, чего раньше не понимала. Внутри его темных зрачков, казалось ей, горел затаенный огонь страсти.

— Безумный Макс, — тихо шепнула она с улыбкой.

— Есть такой фильм. Ты хочешь посмотреть? — спросил он, сощурив глаза.

— Это, наверное, про тебя… Безумный Макс, — повторила она, все так же улыбаясь.

Он быстро приблизил к ней лицо и поцеловал ее в губы. Но машину трясло, они уже выехали на берег, и Дели была рада, она не хотела расслабляться в его поцелуе — его губы всего на секунду коснулись ее.

Машина остановилась. Дели быстро вышла.

Напротив ее, на воде, белым привидением стояла призрачная «Филадельфия», освещенная неяркой желтоватой луной. И — о ужас — Дели различила недалеко от кожуха колеса четыре фигуры — это были ее дети. Они смотрели на подъехавшую к берегу машину, на нее, выскочившую из машины. Дели положила руку на грудь, так как сердце забилось, словно ее, семнадцатилетнюю, застала строгая тетя Эстер, застала вместе с Адамом. Только теперь тетя Эстер превратилась в четверых ее детей, которые наверняка без особого восторга взирали сейчас на ее слишком позднее возвращение.

Максимилиан вышел вслед за ней. Дели жестом попросила его сесть в машину, но он не послушался. Он подошел к ней и хотел притянуть за талию, но она вовремя отбежала.

— Завтра я преподнесу тебе маленький подарок… к нашей помолвке. — Его синеватые зубы блеснули в полутьме.

— Макс! Здесь не Африка и не Индия, ты не можешь быть двоеженцем! — резко, но тихо сказала она.

— Прости, пожалуйста! Я уже забыл, что нужно еще покончить с Лилиан.

Дели покоробило от его слов. Она сразу вспомнила, как он сказал — или действительно пошутил? — повторив пьяные выкрики: «Зарежу, не веришь?» У нее вновь внутри маленькой любопытной змейкой зашевелился страх.

— Все-все, до завтра. — Она быстро пожала его руку.

Но Максимилиан схватил ее за руку, обнял и вновь поцеловал. Сердце ее бешено забилось, затрепетало, но не от восторга, от ужаса, страха, возмущения! От того что дети на нее смотрят; они видят, как на светло-сером фоне серебристых облаков соединились в поцелуе две фигуры!

Дели стала отчаянно сопротивляться, он выпустил ее. Она быстро выдохнула и укоризненно покачала головой, кипя от возмущения. Потом нехотя улыбнулась и быстро, словно девчонка, побежала к «Филадельфии».

Трап одним концом лежал на берегу, дожидаясь ее.

«Это все ерунда — возраст! — подумала она. — Как легко, радостно бежать, бежать к своим детям!» Она застучала каблуками по узким деревянным доскам трапа. Она бежала не оглядываясь.

Но, оказавшись на палубе, Дели, к своему удивлению, никого не обнаружила, все словно растворились в полутьме. Дели чувствовала, что должна если не объясниться, то, по меньшей мере, извиниться — она наверняка доставила всем много беспокойных минут. Такого не было, чтобы она уезжала одна, не сказав, когда вернется. Дели оглянулась на берег и увидела, как и предполагала, на фоне пепельных ночных облаков белое пятно рубашки Максимилиана и темный силуэт машины. Рассеянный лунный свет незримой кистью бросил на крышу и капот машины молочно-белые мазки лунных белил и еще сильнее посеребрил виски Максимилиана.

«Неплохо бы написать картину под названием «Ожидание», — подумала она, глядя на берег.

Дверь кухни скрипнула, и появился одетый в свою белую до колен рубаху Омар. Он остановился в нерешительности, словно боялся к ней подойти.

— Добрый вечер, Омар. Как дела? Вы не спите еще? — весело спросила она.

— Я хочу убрать со стола, моя госпожа позволит?

— А что было на обед?

— Рыба и пудинг, — слегка поклонился Омар.

— Наверное, все было очень вкусно?

— Не знаю, госпожа. Никто так и не обедал. Господа ждали вас, а потом разошлись. Госпожа будет обедать?

«Бедные дети ждали и так и не сели за стол. Бедные дети, бедная я, несчастная их мать. Это похоже на забастовку, на бунт на корабле. А он все стоит на берегу…» — подумала Дели, бросив взгляд на берег.

— Я не прочь перекусить. — Она почувствовала, что очень голодна и устала. Лампа над столом на палубе уже не горела, и Дели добавила: — Может быть, ты принесешь мне что-нибудь в каюту?

— Да, конечно, госпожа! — поклонился Омар, оскалив свои большие белые зубы. Дели совсем не понравилось, как он улыбнулся.

Она спустилась в каюту и, увидев синие орхидеи в вазе, которые принесла сюда Мэг, сразу же вспомнила про письмо Аластеру: опустил ли Бренни письма на почте или забыл?

Она даже удивилась себе: как быстро меняется настроение, как скачут мысли. Ведь только что она была в объятиях Максимилиана, а теперь думает про — о, к счастью, не про Аластера, всего лишь вспомнила про письма ему и мисс Баретт! Она посмотрелась в зеркальце, увидела свое свежее, с легким румянцем лицо, губы ее были совершенно алыми, но не от румян, от его поцелуев.

Дели взъерошила волосы и решила пойти к Мэг, ей захотелось посплетничать с ней по-женски.

Она оставила дверь каюты открытой, чтобы Омар пришел и оставил на столе что-нибудь пожевать и, стараясь не шуметь, прошла к каюте Мэг.

Дели тихонько постучала в дверь, из каюты раздался голос дочери:

— Мама, да, я жду тебя.

Дели вошла, увидела Мэг, лежавшую на узкой кровати с железными спинками, она читала книжку про войну в Европе. Дели на секунду удивилась: что интересного могла найти дочь в этой книге, но не стала спрашивать.

— Дорогая, ты на меня очень сердишься? — спросила Дели, сделав виноватое лицо.

— Нисколько, мама, не сержусь! Нисколько! — Мэг вскочила и, подбежав к Дели, обняла ее и поцеловала в щеку. — Я так рада за тебя!

— Боже, чему же тут радоваться? Почему вы ждали меня, почему не обедали?

— Мнения разделились: я предлагала подождать, а Бренни сказал, что ты, может быть, только завтра утром или днем появишься. Но я оказалась права.

— Ах, что творится со мной, Мэг, ты бы знала, — вздохнула Дели и повторила: — Что творится…

— А что случилось? Он тебя не обидел?

— Да нет, конечно. Он мне признался… — И Дели расплылась в улыбке.

На лице Мэг появился испуг, она прижала пальцы к губам и тихо промычала, качая головой:

— М-м-м! Как здорово!..

— Милая, ну что же тут здорового? Все это совершенно нездорово. Эта наша прогулка…

— Он вел себя слишком смело? Он тебя чем-то огорчил?

— Да нет же! Я же говорю, он признался мне в любви! А я не знаю… — смущенно заулыбалась Дели, чуть пожимая плечами.

— Мама, что же ты не знаешь?! Какое счастье, о какая ты счастливая! — воскликнула Мэг и затрясла в воздухе руками от восторга. — Мама, если бы я была такая же счастливая, как ты, я бы просто не знаю что сделала, я бы просто тебя расцеловала! — Мэг снова бросилась к матери и снова поцеловала в обе щеки.

Дели вспомнила, как Максимилиан говорил, что они будут счастливее, чем ее дети. Да, Мэг себя определенно не чувствовала счастливой, но почему? Ведь это глупо — в ее-то годы, у нее все впереди, все самое восхитительное и чудесное! А у нее — наоборот.

— И что же ты? Ты сказала ему?

Дели отрицательно покачала головой.

— Ты ему сказала «да»?! — Мэг снова ужаснулась, прикрыв рот ладонями.

Дели покачала головой и поджала губы. Ей показалось, что сейчас ее губы горели, как красные огни на речных бакенах.

— Но почему? Почему? Ты его не любишь?

— Я не знаю. Он мне очень симпатичен, может быть, даже больше… Но я к нему пока не привыкла.

— Конечно, ты привыкла к отцу, но… Как ты говорила — жизнь продолжается? — лукаво улыбнулась Мэг.

— Да, к сожалению или к счастью скорее всего. Продолжается, и мне надо что-то предпринять. А я совершенно ничего не понимаю! Бренни опустил письма?

— Наверное. Конечно, опустил. Он договорился по поводу муки, лопат, тысячи полторы мешков, как ты думаешь, не много? И по мелочам — посуда, игрушки, простые ткани. Ему предложили взять дорогую фарфоровую посуду, но он сомневается, будут ли покупать, хотел с тобой посоветоваться.

— А вы меня не сильно осуждали? — осторожно спросила Дели, присаживаясь на кровать. Мэг села рядом с ней на маленький столик возле кровати, отодвинув от себя стопку салфеток, которые она старательно вышивала.

— Мы все, наоборот, рады, — не слишком уверенно ответила Мэг.

— Я тоже рада, но мне кажется, я совсем неправильно поступлю, если соглашусь на его предложение, Мэг. Дело в том, что он женат, у него взрослые дочери.

Мэг помрачнела и нахмурилась, потом вздохнула:

— О-ох, вот ведь как.

— Но он сказал, что хочет развестись, — быстро добавила Дели, словно пыталась оправдать Максимилиана.

— Тогда в чем же проблема?! — Лицо Мэг радостно засияло.

Дели усмехнулась и опустила голову.

— А Лондон так далеко… Я думаю, не стоит мне разрушать семью! — вдруг сказала Дели быстро и решительно, хотя еще секунду назад у нее не было подобной мысли.

— Мама, если вы любите друг друга…

— Мэг, не надо бросаться такими словами! В моем возрасте все гораздо сложнее, как ты видишь.

— Да-да-да! Конечно, сложней, но он мне понравился! — воскликнула Мэг, схватив Дели за руку и тихонько пожав ее. — Такой высокий, стройный, совсем не старый.

— Ты считаешь? — недоверчиво посмотрела Дели в глаза дочери.

— Совсем не старый! И потом, эти цветы.

— Цветы — что они значат, Мэг? Ничего не значат, — грустно сказала Дели. — Но тем не менее я благодарна, что ты выслушала меня. Мне так хотелось с кем-то поговорить.

— Ма, я ужасно рада! Ну похвастайся, пожалуйста, еще. А как он говорил, скажи!

— Не хочу! Мне нужно ходить в черном минимум полгода, а я — видишь, какой пример вам подаю. Это все немыслимо!

Мэг взяла одну из салфеток и стала нервно ее теребить.

— Ма, я не хочу, чтобы ты была одна. Что ты намерена ответить, я даже боюсь подумать, что ты можешь… — Она замолчала.

— Что я намерена ответить? Вот именно! Он завтра приедет, к вечеру. Ничего, что-нибудь придумается, — рассеянно сказала Дели и грустно улыбнулась, взглянув на дочь. — Я рада, что вы не слишком меня осуждаете, все чудесно, все было так чудесно, что долго так продолжаться не может.

— Мама! Он разведется, он будет свободен, как и ты!

Дели нахмурила брови и с силой сжала губы.

— Не хочу. Ты не голодна?

— Я кое-что пожевала.

— Спокойной ночи, Мэг. И прости меня, пожалуйста, за все. — Дели быстро провела ладонью по щеке дочери и, улыбнувшись одними губами, вышла из каюты.

Выйдя от Мэг, Дели быстро скинула туфли, взяла их в руки и легко и бесшумно, словно двенадцатилетняя девочка, поскакала вверх по ступеням. Выбежав на нижнюю палубу, она глянула на берег — он был пуст: ни машины, ни Максимилиана уже не было.

Дели почувствовала радость и одновременно некоторое сожаление. Она так же быстро и бесшумно пробежала в свою каюту, она не хотела никого будить своими шагами, возможно, Бренни и Гордон уже легли спать.

В каюте стояло блюдо, закрытое металлической крышкой, она подняла ее, запах чудесно пахнущей рыбы, уже остывшей, но все еще теплой, распространился по всей каюте. Дели быстро проглотила несколько кусков, запивая холодным чаем. Она смотрела не отрываясь на букет орхидей. Несколько синих лепестков уже упали на стол.

«Как хорошо, что больше не кружится голова», — подумала Дели.

 

9

Река дремала в мареве жары. Воздух колебался, поднимаясь вверх от нагретых досок палубы.

Брентон стоял босой в рулевой будке в своих хлопчатобумажных брюках, лицо его было в поту. Рубашка намокла под мышками и на груди.

Дели только что покормила малыша из бутылочки, она сидела с маленьким на палубе, все-таки здесь было немного прохладнее, чем внизу, в каюте. Она увидела, как Брентон вышел из будки, забрался на кожух гребного колеса, взбивавшего воду в пену и, сделав красивый прыжок, нырнул под самое колесо в воду.

У нее замерло сердце. Конечно, сегодня очень жарко, но как он не понимает, что она боится за него, когда он так опасно прыгает под самое колесо, подныривая под него и выплывая позади из белой от пены воды.

Через секунду Брентон вынырнул с другой стороны колеса, быстро забрался наверх, перепрыгнув через проволочную сетку, и снова встал на самом краю палубы, впереди большого колеса.

— Постой! Только не под колесо, дорогой, прошу тебя! — крикнула она.

Брентон белозубо улыбнулся, набрал в легкие воздух и снова прыгнул. Дели тяжело вздохнула и закрыла глаза. Он специально! Ему доставляет удовольствие видеть, как она волнуется за него! Она стала считать удары своего сердца: раз, два, три… девять… двенадцать… Когда она открыла глаза, Брентон качался на волнах, оставляемых шумящим колесом.

Дели пришла в бешенство.

— Как ты можешь?! — вскричала она. — Что будет со всеми нами без тебя — ты подумал об этом?! Если тебе наплевать на то, что я чувствую, не мешало бы вспомнить про детей! Ведешь себя словно десятилетний мальчишка.

Он снова забрался на ступеньки и взглянул на нее сверху. В его глазах Дели увидела гнев и надменную гордость. Он высоко поднял голову и презрительно бросил:

— Вот как? Тогда я проделаю это еще раз, специально для тебя.

И, более не посмотрев на нее, он перепрыгнул на нижнюю палубу, перескочил через сетку и снова нырнул впереди колеса.

Дели стиснула зубы, она была возмущена его выходкой. Но тут произошло нечто. Колесо на секунду остановилось, словно наткнулось на корягу под водой, но всего лишь на какую-то секунду — и снова стало бурно вспенивать воду. И после этого на воде показалось безжизненное тело Брентона.

Когда его вытащили, Дели мгновенно все поняла. Она увидела у основания черепа ужасающую рану, бросилась к нему, приложила к мокрой груди ухо и услышала все-таки слабые удары сердца.

Брентон открыл глаза и широко улыбнулся.

— Ну как ты можешь?! Ты просто негодный мальчишка, ты хуже Адама! — вскричала Дели, кипя от возмущения.

— Адама? А я и есть Адам.

Дели презрительно фыркнула и снова припала ухом к его груди и услышала, как ровно и гулко бьется его сердце: А-дам, А-дам, А-дам. Да, он действительно Адам. Дели приподнялась и с удивлением обнаружила, что это не Брентон перед ней лежит на палубе — Адам. Она могла разглядеть каждую черточку, каждую желтоватую пушинку на его верхней губе и подбородке — это Адам, как странно!

Только что ведь Брентона ударило колесом по голове, а почему Адам лежит здесь? Ведь он давно погиб?!

— Из-за тебя, — сказал юный Адам.

Он лежал на палубе точно так же, как Брентон, но был абсолютно сухим и слегка улыбался, глядя на нее своими золотистыми глазами. Они действительно были золотистыми, а не карими под ярким полуденным солнцем. Дели так отчетливо их видела, что могла бы различить малейшее пятнышко на светлой радужной оболочке.

— Это я, Дельфина… Ты не узнаёшь меня?

— Адам, милый, но я ведь замужем за Брентоном, — сказала она с сожалением и поднялась, оглядевшись.

Пароход нещадно дымил трубой, но никого из команды она не увидела: не было ни Тедди, ни Чарли, странно. «Где же вся команда?» — подумала она, глядя на дым, который, все усиливаясь, валил из трубы. Видимо, пароход плыл довольно быстро, но отчего-то черный дым клубами ложился на палубу, а не поднимался вверх.

«Наверняка Чарли снова задраил предохранительные клапаны и давление поднялось до восьмидесяти пяти атмосфер. Ох этот Чарли, что он только бросает в топку? Наверное, льет керосин. Но куда мы так спешим?» — подумала она.

— Мы спешим. У нас осталось мало времени, — услышала Дели голос Максимилиана.

Дели с удивлением увидела, что Адама уже не было на палубе. Из густых клубов дыма, который застилал рубку, к ней приближался Максимилиан — он был молодой, почти такого же возраста, как Адам, но Дели понимала, что это ее Максимилиан, только виски не седые и лысины нет.

— Мало времени, — повторил он. — А мы должны быть счастливы.

Он все подходил к ней, и Дели испугалась. Она почувствовала, как вибрирует под ее ногами палуба — так бывало, когда «Филадельфия» шла самым полным ходом, на который только была способна.

— Максимилиан, я не хочу торопиться! Твое появление в моей жизни так неожиданно. Я не хотела бы с тобой расстаться, ко…

— Но ты надеешься, что будешь более счастлива со мной? — услышала Дели голос Аластера, доносившийся откуда-то с нижней палубы. Она стала ждать, когда он подойдет к ней. Но Аластера все не было. Дели взглянула вниз и на вибрирующей палубе, которая уже почти ходуном ходила у нее под ногами, увидела лежащего Аластера: аккуратно подстриженная бородка, изящный овал лица, тонкие руки сложены на груди.

Дели ужаснулась:

— Боже, Аластер! Я тебя тоже погубила?! Нет, я не виновата в гибели Адама, в смерти Брентона, нет-нет! Ты видел, как он прыгнул?!

— Да, прыгнул назло тебе, — сказал Аластер.

— Но разве я погубила тебя? Я не верю!

— Нет, я живой! — рассмеялся он и быстро поднялся.

Дели стало как-то сразу неуютно от его присутствия. Она оглянулась, поискав среди густых клубов дыма Максимилиана, он только что стоял здесь, но теперь его не было.

Значит, он пошел в рулевую рубку, он теперь ведет «Филадельфию», поэтому так дрожит под ногами палуба, ведь они спешат.

— Зачем ты здесь? — спросила Дели Аластера.

— Хм, я понимаю, что теперь ты не слишком хочешь меня видеть, — усмехнулся он. — Я лишь хотел сказать, что теперь я тоже не надеюсь на наши встречи.

— Но ведь мама говорила, я буду счастлива.

— Конечно.

— Значит, с Максимилианом?

— Я тебе не скажу. — Аластер усмехнулся, и Дели почувствовала некоторое злорадство в этой усмешке. — Но с тобой мы больше не встретимся.

— Глупости, Аластер. Я тебе послала письмо, мы уже встретились.

— Ты ошибаешься, Филадельфия.

— Почему?

Он не ответил, легко потеребил свою бородку, задумавшись. И Дели догадалась — потому что за рулевым колесом сейчас Максимилиан! Он не знает фарватер, они могут сесть на мель! А «Филадельфия» идет на всех парах, он же может зацепиться за бакены!

— Нет-нет, он справится, он не из таких, — сказал Аластер, отвечая на ее мысли. — Только ты с ним не справишься.

— Не справлюсь?

— Потому что он взорвется, как сейчас взорвется котел.

— Кто взорвется?

— Твой Максимилиан. Он с тобой не справится, у него откажут клапана. А так как сейчас предохранительный клапан…

«Да! Чарли задраил клапана, давление уже больше восьмидесяти пяти, может быть, уже девяносто! Что же он делает! Что он делает!»

— Нет, это что ты делаешь? Это ты виновата.

— Аластер, и ты меня обвиняешь? В чем? В том, что мы были близки, нам было так хорошо, когда Брентон лежал в больнице?

— Отнюдь нет.

— В чем, в чем ты меня обвиняешь?

Аластера уже не было.

Дели поняла, что нужно срочно бежать в рулевую будку, выхватить у Максимилиана рулевое колесо. Она сделала несколько шагов по палубе, но та раскачивалась гораздо сильнее, чем при шторме на озере, когда она плыла к Аластеру с шерстью на барже. А пароход стучал, словно сердце: тук-тук, тук-тук, тук-тук.

Послышалось негромкое шипение, и Дели поняла, что это взорвался паровой котел «Филадельфии». Но отчего-то пароход не разнесло в щепки, и она осталась жива.

Дели проснулась в холодном поту. Она слышала громыхание своего сердца, которое, казалось, звучало во всей каюте. У нее, кажется, заболело сердце, оно так громко стучит: тук-тук, тук-тук, тук-тук!

О какой ужасный сон, какой ужасный!.. Слава Богу, что котел в действительности не взорвался, это всего лишь сон. Но какой прозрачный сон. Дели вытерла дрожащей рукой холодный пот со лба и сглотнула слюну.

Она с трудом поднялась и, подойдя к столу, сунула в рот кусочек рыбы. А сердце все продолжало стучать. Опять ее не отпускают воспоминания. Нет, приметам, как тетя Эстер, она значения придавать не будет, но такой прозрачный сон! Такой понятный! Это он, Максимилиан, разнесет «Филадельфию» в щепки, этого нельзя допустить. Аластер говорил, что Максимилиан не из таких, он справится — только Дели с ним не справится. Он ее просто заставит, он ее околдует, отравит запахом роз, одурманит — и она согласится на все.

Дели почувствовала, что у нее мелко дрожат руки. Она на секунду закрыла глаза и снова, точно сразу же уснула и увидела сон, мгновенно увидела ярчайшую картину. О эта зрительная память художника, как она цепко, на десятилетия, на всю жизнь подмечает и запоминает мельчайшие детали, тончайшие оттенки цвета!

Перед закрытыми глазами Дели предстал Адам. Он был в наборной, что-то делал с литерами, помещая их в рамку, лежащую на большом плоском камне. Его пальцы и фартук были в краске, прядь волос падала на глаза, мешая работать. Он что-то сказал, обращаясь к кому-то, — Дели не слышала, она вспомнила, что он крикнула тогда: «Только не трогай здесь ничего!» Это Адам крикнул Бесси, которая тянула палец в своей белоснежной перчатке к литерам. Бесси — давняя знакомая семнадцатилетней Филадельфии, пустышка Бесси, которую интересовали только наряды. Дели ревновала Адама к ней…

Дели открыла глаза. Но картинка-воспоминание продолжала стоять как живая.

Опять с ней было то, что случалось в детстве, опять она грезила наяву. Только теперь это были не грезы, а совершенно живые картины воспоминаний.

Дели потянулась за кусочком рыбы, но рука застыла в воздухе. Она поняла, почему именно сейчас вспомнился Адам, двигаясь в живой и отчетливой картинке-воспоминании. Потому что Максимилиан — это немного постаревший Аластер, но не Адам! «Максимилиан — не Адам, как это ни глупо звучит, но он не Адам. Несмотря на то что он так волнует, возбуждает, заставляет меня трепетать, но все-таки не Адам! — подумала Дели, застыв с протянутой рукой к блюду с рыбой. — И он добьется. Он не остановится на полпути».

Дели быстро накинула платье и босиком выбежала на палубу, не совсем понимая для чего. Она посмотрела на берег, он был пуст. Полоска горизонта вот-вот должна была загореться рассветом, она была светлее, чем все темное, почти фиолетово-черное небо, покрытое тучами.

«Он погубит меня, как во сне погубил пароход. Он погубит меня… «Зарежу, не веришь?» — кто его знает? Ведь он уже стрелял в меня, пусть случайно, но стрелял! Надо прекратить все разом, прямо сейчас — да-да, не дожидаться завтра! Не ждать, пока они купят товары для магазинчика. Прямо сейчас, прямо сейчас…

Дели подбежала к маленькой каюте, пристроенной на палубе, где спал Бренни, и громко забарабанила в дверь.

— Бренни! Бренни, проснись, пожалуйста!

Дверь оказалась не заперта, она вбежала в тесную темноту каюты. Бренни зашевелился и, проснувшись, сел на кровати, ничего не понимая еще — может быть, пожар? Их несет по реке?

— Бренни, пожалуйста, поднимай пары. Мы отправляемся, прямо сейчас! То есть, я надеюсь, через час отплывем. Пожалуйста, Бренни, пожалуйста!

— Объясни толком, что происходит?

— Это очень важно. Я потом все объясню, мы отплываем.

— Ма, но я договорился, заказал товары…

— Ничего не надо. Мы пойдем в Маннум и там загрузимся на фабрике у Шереров, я вспомнила, он говорил, у него всегда есть сельскохозяйственный инвентарь для продажи, у него очень недорого, — лихорадочно убеждала Дели, ломая в темноте руки.

— Мы пойдем вместе с баржей?

— Я не знаю, как хочешь.

— Что значит, как хочешь? Баржа теперь не наша! — удивился Бренни, он уже окончательно проснулся и по голосу матери почувствовал, что она в крайнем волнении.

— Тогда оставим ее здесь!

— Ма, ничего не понимаю. Включи свет, пожалуйста.

Дели щелкнула выключателем, под потолком загорелась яркая лампочка без абажура. Бренни сощурился и потер кулаками глаза:

— Ма, толком можешь сказать, что с тобой? Что происходит?

— Ничего не происходит, только я боюсь!

— Чего?

— Я боюсь этого Максимилиана! — выкрикнула Дели.

— Так бы сразу и сказала, — пробурчал Бренни, ничуть, казалось, не удивившись, словно это само собой разумелось. Он стал одеваться.

Дели выбежала из каюты, радуясь в душе, что она приняла наконец-то верное решение и что Бренни не стал задавать ей глупых вопросов. Она должна расстаться с Максом, иначе… хорошо все это не кончится — такое у нее предчувствие.

Дели разбудила Алекса, который, видимо, недавно только лег и едва успел заснуть, наверное, опять допоздна зубрил. Она попросила его помочь Бренни разжечь поскорее топку. Алекс, к счастью, совершенно без единого вопроса, неохотно, но тоже стал одеваться.

 

10

Гордона разбудил шум водопада. Он проснулся и сразу понял, что колеса «Филадельфии» работают, они плывут. Плывут — значит плывут. Ему все равно, куда плыть.

Он лежал в своей каморке, называемой каютой, и не хотел совсем просыпаться, хотя в каюте было светло, утро в самом разгаре. Он находился в полудреме: перевернувшись на бок, он попытался уснуть, но спать не хотелось. Также не хотелось и выходить из каюты: на него с самого утра, лишь только проснулся, навалилась тоскливая лень.

«Филадельфия» уносила его в неизвестность, все дальше от его «страусенка», от его «Джульетты», как выразилась Дели.

Свою «Джульетту» он никогда не называл по имени: только «страусенок», или «курочка», или «цыпленок», а когда немного злился на нее, называл «страусихой». И «страусиха» не обижалась.

Она была обыкновенной прачкой в Марри-Бридж и теперь уехала к своим родителям на ферму, откуда должна была перебраться в Мельбурн. Или уже в Мельбурне? — он не знал. Нельзя сказать, чтобы у них был жуткий роман — нет, они всего лишь несколько раз встречались в ее убогой комнатке под самой крышей трехэтажного дома, где она снимала маленькую комнатку. «Цыпленок» была двадцатилетней девушкой, достаточно глуповатой, с отдаленной фермы. Она даже в школе почти не училась, вряд ли она закончила хотя бы два класса. Она всю жизнь видела только овец, строгих родителей-фермеров и работу по дому.

Гордон всячески скрывал свое увлечение — то, что он встречается с ней. Но однажды Дели и Мэг, которые были в городе и ходили по магазинам, закупая продукты на неделю, увидели его вместе с «цыпленочком». Гордон как раз стоял у подъезда ее дома и не мог расстаться со своей «страусихой», она обхватила его за шею и целовала в губы. И такое нелепое совпадение — как раз в этот момент к тому месту, где Гордон замер в поцелуе с «цыпленочком», подошли Дели и Мэг, они шли в магазин колбас, который размещался как раз в этом доме. Гордон увидел мать и, оттолкнув «страусенка», покраснел. Но Дели улыбнулась ему и прошла мимо, а Мэг, смеясь, помахала рукой, на что Гордон вяло ответил.

Но то, что «страусенок» решила уехать из Марри-Бридж, вот об этом Гордон никому не говорил. Гордон не знал, что «цыпленочек» подкараулила Дели у реки и заговорила о Гордоне; она потребовала, чтобы Гордон либо женился на ней, либо она уедет. Дели категорически отказалась говорить с Гордоном о бедной девушке, втайне надеясь, что «страусенок» все-таки уедет из города. Уж слишком эта девушка не понравилась Дели, скорее не тем, что она была простая, глупая прачка, а Гордон — ее любимец, подающий надежды в живописи. Она не понравилась Дели тем, что решила воздействовать на сына окольными путями, сама будучи не в силах женить его на себе.

А Гордон преднамеренно не желал знакомиться с девушками своего крута — все девушки казались ему одинаковыми — глупыми, ограниченными провинциальными девицами, ничем не лучше его «цыпленочка», его «страусихи». По крайней мере, его «страусенок» не выдавала себя за девицу высшего света, за окончившую Сорбонну леди. Как ни странно, Гордон в девушках прежде всего ценил ум — чтобы можно было поговорить на разные возвышенные, интересные темы, а уже потом его интересовала внешность, характер, и чуть ли не на последнем месте у него была любовь. Он не верил в нее.

Любовь — это для Мэг, для провинциальных девиц, для его «страусенка» с прямыми пепельного цвета волосами, собранными в пучок на затылке, с вечно красными от стирки руками. Эта краснота не сходила, пожалуй, никогда, никогда он не видел, чтобы руки у нее были нормального цвета; а ногти на руках постоянно были обломаны, они ломались от едкого мыла и стиральных досок.

Она не была красавицей, но и нельзя сказать, чтобы «страусенок» была слишком дурна; правда, слишком маленького роста, Гордону она была по плечо; может быть, поэтому он стал так ее называть — ласкательно-уменьшительно. А может быть, оттого, что в ее комнате на железной кровати с большими медными шарами были к спинкам привязаны большие страусиные перья — для красоты.

Он не сожалел, что его прачка уехала в поисках счастья. После родительской фермы она намеревалась поехать в Мельбурн, куда сбегаются со всего континента в поисках счастья, называемого замужеством, все провинциалки. Она уехала, окончательно поняв, что Гордон вообще не собирается на ней жениться. Значит, таково провидение Всевышнего, чтобы они когда-то расстались, все к лучшему…

Гордон перевернулся на другой бок и снова зевнул — нет, уснуть так и не удастся. Он немного устыдился, что валяется в постели, даже не интересуясь, почему отплыли, хотя вчера еще никуда не собирались.

Это она, его «цыпленочек», так размягчила его! Растопила его сердце и забрала мысли, которые против воли постоянно возвращались к ее милому глупому щебетанью. Но самое главное — «цыпленочек» совершенно сломала его характер! В этом Гордон был совершенно уверен. Он становился таким мягким и послушным в ее красных руках, что просто диву давался!

Однажды «страусеночек» вдруг разозлилась и, задыхаясь от злости, выпалила:

— Если я «страусенок», тогда ты будешь «козленок», Гордон! Мекай! Скажи: ме-е-е! Иначе я сейчас же выгоню «козленка» на улицу!

И Гордон замекал. Она сразу же сменила гнев на милость и захлопала в ладоши от радости.

О, с каким стыдом он об этом потом вспоминал!

Бесспорно, «страусиха», как и живопись, как и искусство, его завораживала, погружала в леность и негу, в расслабленное состояние, и он действительно уже начал расползаться, как не до конца еще приготовленный пудинг, как кисель. Это не красит фельдмаршала или генерала! Хорошо, пусть он не станет генералом, но в настоящем солдате не может быть кисельного «козленочка», а он станет, чего бы это ему ни стоило, он станет настоящим солдатом!

Подумав об этом, Гордон опять повернулся на другой бок, попытался подавить зевоту, но все же зевнул и положил руку под голову. И он — будущий настоящий бравый солдат — все-таки уснул под шум колеса и негромкое постукивание паровой машины.

Совершенно невыспавшийся Алекс был страшно недоволен, что ему приходилось потеть в кочегарке перед открытой пастью топки, бесконечно бросая в нее тяжелые поленья. «Чуть что — так сразу Алекс или Бренни, но только не Гордон или Мэг», — ворчал он под гудение и потрескивание пламени.

Он совершенно не разделял беспокойства Гордона о матери, когда все вчера ее ждали, не садясь за стол. Алекс был уверен: Дели вернется и все у них будет по-прежнему. Он посмотрел на стрелку, показывающую давление в котле, стрелка приближалась к семидесяти атмосферам — «Филадельфия» шла полным ходом. Алекс сел на грязный пол, устланный корой и щепками, чуть облокотился на охапку приготовленных дров и тут же уснул. Ему снилось что-то о членистоногих и паукообразных…

Дели просто порхала, словно у нее выросли крылья, которыми она взмахнула и полетела над рекой. Как она была рада, что все-таки не произошло тех перемен в ее жизни, которые могли наступить после смерти Брентона, после встречи с Максимилианом. Они вновь плывут, она вновь будет тянуть свою лямку матери-шкипера-капитана одновременно, втайне от всех надеяться и ожидать приезда Аластера. Только одно ее тревожило — как бы Максимилиан не разузнал, куда поплыла «Филадельфия», правда, сложно скрыться на реке, можно уйти только вверх или вниз от Марри-Бридж. Но Максимилиан, занятый строительством, попереживает два-три дня и найдет себе кого-нибудь помоложе. Хотя внутри ей было все же жаль, что она решила с ним расстаться. К счастью, благоразумие победило.

Женатый мистер Джойс и вдова, едва похоронившая мужа, — это не слишком подходящая пара для… бракосочетания, которого Дели скорее всего не хотела и в которое в действительности нисколько не верила.

Владелец фабрики Шереров был ее давним знакомым. Они когда-то возили на «Филадельфии» по поселкам его инвентарь: плуги, бороны, лопаты и много чего другого; и сейчас Дели надеялась, что мистер Шерер даст ей что-нибудь прибыльное или снова зафрахтует «Филадельфию» — все равно, только бы поскорее и подальше отплыть от Марри-Бридж!

Время приближалось к полудню, на палубе по-прежнему никого не было, даже Омар не выходил — очень странно. Где Мэг, Гордон? Бренни за рулевым колесом, Алекс за кочегара; Мэг с Гордоном пора бы проснуться. Время завтрака уже прошло. Неужели они еще не проголодались? А Дели чувствовала голод.

Она спустилась в свою каюту, которая уже стала нагреваться от ярких солнечных лучей, бьющих в окно. Дели собиралась доесть остатки рыбы, вчера принесенной Омаром, но ее взгляд остановился на орхидеях. Недолго думая, она схватила вазу и, приоткрыв окно, выбросила цветы вместе с вазой за борт. Туда же отправила лежавшие на столе лепестки и с чувством исполненного долга доела рыбу. После этого Дели поинтересовалась, отчего Мэг не выходит.

Она постучала в каюту, открыла дверь, каюта оказалась пуста. На нижней палубе Мэг тоже не было, но из кухни доносился голос Омара, разговаривавшего с кем-то, наверняка он говорил с Мэг. И Дели отправилась на кухню.

Стуча ножом, Омар быстро резал свеклу. Рядом с ним чистила лук Мэг, решившая ему помочь.

— Доброе утро, — поздоровалась Дели весело и бодро.

— Доброе утро, госпожа, — заулыбался Омар, показывая чуть ли не все свои большие белые зубы.

Мэг, вытирая полотенцем слезы, появившиеся от лука, едва слышно ответила:

— Доброе.

— Мы направляемся в Маннум, знаешь, Мэг? — спросила Дели и почувствовала, что в ее голосе появились какие-то новые, заискивающие интонации. Она подождала, что ответит Мэг, но та неопределенно повела головой и опять принялась за лук. — Мне кажется, там будет выгодней на фабрике взять… — Дели замолчала, она почувствовала, что дочь совершенно не желает с ней разговаривать. — Ты недовольна, что мы идем в Маннум, Мэг?

— Главное, чтобы ты была довольна! — резко ответила Мэг. Дели показалось, будто ей луковую шелуху бросили в лицо. Или действительно острый запах лука достиг и ее. — Я думаю тебе безразлично, довольна я или нет! — сказала Мэг резко и коротко, продолжая резать лук.

— Мэг, я в затруднительном положении. Я просто не могу, я просто физически не могу угодить всем: и тебе, и Гордону, и мистеру Джойсу, ты так не считаешь?

— Никому не надо угождать, мама, кроме одного!

— Но я совершенно не желаю ему угождать! — воскликнула Дели.

— Никому не надо угождать, кроме Всевышнего, — так же резко добавила Мэг.

Вот это новости. В честь чего она заговорила о Всевышнем, раньше у нее не было подобных мыслей. Или Мэг что-то вычитала в этой книжке про войну?

— Я не совсем понимаю, Мэг…

— Бог создал женщину для любви, и больше ни для чего. А ты не выполняешь того, для чего он тебя создал.

Дели заулыбалась.

— Нет уж, Мэг, помилуй. Вас у меня четверо. И одного родила я мертвым. И одна девочка… — Дели замолчала.

— Знаю, девочка задохнулась в младенчестве во время сна. Ты не виновата, я прекрасно знаю!

— Уж в чем, в чем, а в этом ты не можешь меня упрекнуть. — Дели снова почувствовала — лук бросился в глаза, и они стали слезиться, так что она отвернула голову в сторону.

Омар деликатно улыбнулся и выскользнул из кухни, чтобы не присутствовать при этом не слишком любезном разговоре.

— Я говорю не о такой любви — физической, рожать детей, — а о божественной, о любви настоящей!

«О Боже! Это же девичьи фантазии о настоящей, возвышенной, божественной любви, — подумала Дели. — Да, определенно Мэг совсем не чувствует себя счастливой».

— Мэг, я не уверена, что полюбила за несколько дней мистера Джойса…

— А я не уверена, что ты вообще когда-нибудь кого-нибудь любила, — усмехнулась Мэг.

— Это неправда! Нет! — Мгновенно Дели потеряла самообладание. — Ты же не знаешь, как мы встретились с Брентоном! Как…

«Как я любила Адама», — хотела сказать она, но запнулась.

— Извини, может быть, и неправда. Но это бегство мне не по душе…

Дели помолчала, приходя в себя. Она почувствовала, что по щекам текут слезы. Она уже не знала от чего — от лука или от внезапной вспышки негодования и возмущения. Она пальцами вытерла слезы, хотела что-то возразить еще, но Мэг опередила.

— Это бегство от любви, — сказала Мэг тихо и серьезно.

Дели увидела, что у дочери тоже по щекам текут слезы. Или она слишком низко наклонилась над горкой нарезанного лука, или Мэг наклонилась лишь для того, чтобы Дели подумала, что эти слезы от лука, и только от него?

Дели хотела обнять Мэг, но та снова решительно принялась резать лук, не обращая внимания на слезы, она казалась совершенно неприступной.

— Да, бегство. Бегство к вам, к моим детям, к моей семье. Я хочу, чтобы у нас все было замечательно, по-старому…

— Я не уверена, что у нас было все замечательно… Или ты любишь кого-нибудь другого?

— Мэг! Ты просто убиваешь меня такими жуткими вопросами, такими громкими словами! Я уже говорила, что в моем возрасте слово «любовь»… — Дели усмехнулась, — слово «любовь» звучит как-то странно…

— Ты ошибаешься! — резко сказала Мэг, не переставая резать лук.

Дели просто не находила слов. «Ей еще двадцати не исполнилось, а она так уверенно говорит, словно действительно знает, ошибаюсь я или нет!» — подумала Дели, приходя в крайнее изумление. Но внешне Дели казалась спокойной, она справилась с собой.

— Значит, ты любишь кого-то другого? — настойчиво, очень настойчиво спросила Мэг. — Мы плывем к Аластеру Рибурну?

— К какому Аластеру, Мэг?! О чем ты говоришь?! — Дели задохнулась и почувствовала, что начинает краснеть. Все ее самообладание, которое она с таким трудом построила, мгновенно начало рушиться.

— Так куда же мы плывем?! — Мэг с силой бросила нож на стол и распрямилась, недружелюбно и пристально глядя на мать.

— Я не знаю, Мэг… — выдохнула Дели. Она окончательно потерялась. Дочь запутала ее. Дели заволновалась, словно провинившаяся девочка перед строгой тетей Эстер.

— А я знаю. Ты не хочешь угодить Всевышнему! Ты никого не любишь! — холодно сказала Мэг и принялась полотенцем вытирать мокрые от слез глаза.

Дели растерялась окончательно. Она не знала, что ответить. Выбежав из кухни, Дели с силой захлопнула за собой дверь.

«Немыслимо… Нет, два поколения никогда не смогут понять друг друга. Это немыслимо! Мэг толкает меня к незнакомому, пусть милому и славному, но едва знакомому Максимилиану?! Не понимаю, чего она хочет? Не понимаю совершенно!..»

Гордона разбудили гудки «Филадельфии», сначала длинный, потом два коротких, затем еще несколько коротких. Ленивого, дремотного состояния как не бывало. Он знал, так подает гудки только Бренни и только в экстренных случаях, если впереди действительно находится серьезная опасность: либо прямо на них идет пароход, либо их опасно обгоняет другой.

Так уже было два раза. С год назад их обгоняла «Святая Тереза» как раз на одном из самых узких мест реки, несмотря на то что ясно было, что этот маневр крайне опасен. Но тогда все благополучно обошлось, если не считать нескольких досок, вырванных из кожуха колеса. Тогда Бренни минут пять подавал эти отчаянные гудки, грозя кулаком в сторону рубки «Святой Терезы». Бренни бесспорно сам бы справился с «Филадельфией», но подбежала Дели, которая оттеснила его от рулевого колеса и быстро закрутила его, направив «Филадельфию» прямо в борт «Терезы». Столкновение было довольно ощутимым, но не опасным. Капитан «Терезы» знал понаслышке, что на «Филадельфии» шкипер, и весьма неплохой, — женщина, и не стал больше шутить с Дели, прижимая «Филадельфию» к илистому берегу.

Второй раз Бренни подавал гудки, когда опять в узком месте на них чуть не налетел современный быстроходный катер с дизельным мотором. Тогда тоже создалась реальная опасность, что катер протаранит бок «Филадельфии», но все, к счастью, тоже обошлось, катер проскользнул мимо, даже не задев кожуха колеса.

Гордон мгновенно натянул брюки и выбежал на нижнюю палубу. Гудки Бренни не прекращались.

Поначалу Гордон удивился, подумав, что Бренни пошутил и сигналит для того, чтобы разогнать черных лебедей, которые, видимо, сидели на воде, а сейчас низко летали над желтоватым дымом из трубы «Филадельфии». Как будто птицы были настолько глупы и без гудков не сообразили бы вовремя взмыть в воздух.

Бренни опять дал длинный гудок, затем пошли короткие. И Гордон увидел, что совсем близко, метрах в тридцати впереди, на зеркальной глади воды, плывет большая сухая ветка, а рядом с ней чья-то голова с темными волосами выныривает из воды и снова погружается словно поплавок на удочке, на которую попалась большая рыба. Это был человек, который явно тонул.

«Что он гудит как ненормальный, почему не остановит машину?» — подумал Гордон, бросившись на верхнюю палубу. Но Бренни давно уже сообразил и перебросил дроссель на «полный назад»; колеса «Филадельфии» еще некоторое время крутились по инерции, затем судно легко вздрогнуло и колеса стали взбивать воду в обратном направлении.

Филадельфия уже была на верхней палубе, она, все сразу поняв, бросилась к спасательному кругу, который обычно висел на заградительной сетке, но с удивлением обнаружила, что его сейчас не было. Она быстро глянула на Гордона, но он и без ее взгляда все понял. Гордон разбежался и, внутренне сжавшись, прыгнул в воду. До сих пор он не любил этих не слишком приятных полетов за борт, когда в воздухе в животе начинал шевелиться страх от ожидания встречи с холодной водой.

Он быстро подплыл к ветке и сразу же схватил тонущего за волосы, которые ему показались удивительно длинными. Ветка отплыла на несколько метров, и тонущий уже не хватался за нее. Гордон увидел перед собой лицо девушки светло-кофейного цвета, это была девушка-мулатка. Она уже начала терять сознание, наглотавшись воды. Девушка судорожно хватала ртом воздух, руками ища его шею, чтобы схватиться. Но Гордон умело оттолкнул ее руки и, все так же держа ее за длинные черные волосы, поплыл к «Филадельфии».

Пароход почти замер на воде, сверху на Гордона смотрели все, кто был на борту, даже Омар с ложкой в руке не мигая уставился вниз своими большими испуганными глазами.

Бренни сбросил вниз веревочную лестницу. Гордон с трудом вложил в руки девушки ступени лестницы, она судорожно за них схватилась, так что костяшки пальцев стали совершенно белые, потом более осмысленно посмотрела на Гордона, приходя в себя; взглянула вверх, поняв, что перед ней лестница, девушка закашлялась и прислонилась к плечу Гордона, обнимавшего ее за талию под водой.

— Залезай! Сможешь? — спросил Гордон.

Она с трудом кивнула и тяжело и неумело начала подниматься вверх по веревочной лестнице, так же цепко и судорожно хватаясь руками. Когда она поднялась на палубу, Гордон отметил, какие у нее длинные и стройные ноги, которые сейчас плотно облегало мокрое голубое платье в мелкий цветочек.

Очутившись на палубе, девушка тут же села, не в силах подняться. По всей видимости, она страшно испугалась, когда тонула.

Мэг прибежала, держа бутылку бренди и медную кружку, она плеснула в нее немного бренди и чуть не с силой влила жидкость в рот девушки. Та закашлялась, у нее началась рвота — наглоталась речной воды.

Гордон быстро вскарабкался на палубу и втянул за собой лестницу, бросая короткие любопытные взгляды на девушку. Втащив лестницу, он невольно распрямился и вдруг почувствовал себя героем. Ну если не героем жаркой битвы, то, по меньшей мере, победителем стихии. Он еще раз отметил, какие у нее красивые длинные ноги цвета слабого кофе, в который чуть капнули молока. По всей видимости, она была наполовину или даже на треть аборигенка, метиска одним словом.

— Ну как, тебе уже лучше? Уже все? — спросила Дели, сильно шлепая девушку ладонью по спине.

Та закашлялась, выплевывая последние капли речной воды, и, перевернувшись на спину, посмотрела на Дели большими темными глазами. Лицо ее было прекрасно! Капли воды сверкали на солнце, словно маленькие бриллианты, разбросанные по волосам, лицу, губам. Она была похожа на пойманную русалку, лежавшую на палубе и задыхавшуюся от жаркого смертоносного солнца.

Девушка слегка улыбнулась и кивнула.

— Хорошо, еще выпей бренди. — Дели взяла у Мэг кружку и протянула девушке. Та охотно выпила. — А теперь тебе нужно полежать, отдохнуть…

— Мама, давай я отнесу ее в каюту… мою, — сказал Гордон, внезапно смутившись от своих слов.

— Давай помогу, — предложил Алекс. Но Гордон его отстранил.

— Раз уж Гордон ее спас, то пусть и отнесет сам, — сказала Дели, тоже про себя отметив, насколько девушка красива. Видимо, у нее волосы слегка волнистые и густые, сейчас они были мокрые и веером лежали на палубе.

Гордон легко, словно играючи, подхватил ее — она оказалась удивительно легкой, — отнес к себе в каюту и положил на кровать.

— Ой, не надо, — сказала она, чуть улыбнувшись Гордону, прикрывая длинными густыми ресницами черные глаза. Губы ее чуть разомкнулись, показав идеальные белые зубы. А Гордон подумал, что губы ее словно лук купидона — розовые и совсем не похожи на губы, какие бывают у аборигенок, светло-коричневого или темно-коричневого цвета.

Девушка почувствовала неловкость оттого, что она сейчас намочит постель своим мокрым платьем. Она еще глубоко и часто дышала, ее небольшая грудь, обтянутая мокрым платьем, вздымалась при каждом вдохе, и Гордон почувствовал, что каждый ее вдох волнует его.

Он хотел предложить девушке переодеться в его рубашку, но тут за спиной появилась Мэг, и это было очень некстати.

— Гордон, выйди, пожалуйста, ей нужно переодеться. — Мэг держала в руках свое платье и махровое полотенце.

— Ей лучше завернуться в одеяло, в моей рубашке ей будет теплее.

— Я уже принесла платье, не надо. Уходи, пожалуйста. Гордон, ты благородно поступил, что спас ее, но не будем спорить. — Мэг похлопала Гордона по плечу и чуть ли не вытолкала его за дверь.

Гордон был недоволен ее самоуправством. Он не мог отойти от двери; нет, подсматривать, как она переодевается, он конечно же не собирался, но ноги не желали идти, поэтому он слышал их голоса в маленькой, тесной каюте.

— Как тебя зовут, дорогая? — спросила Мэг, помогая девушке переодеться.

— Джесси, — виновато ответила девушка и кашлянула.

— Прекрасное имя. Уже все позади. Ты, наверное, ужасно испугалась, да?

— Конечно, ваш пароход такой большой, он плыл прямо на меня, я подумала, что уже все. И ветка выскользнула из рук… Я уже птицу смерти видела, она, видимо, мимо пролетела.

— Нет, Джесси, это были лебеди, черные лебеди, ты их видела.

— Птица смерти белая, — ответила Джесси.

Гордону словно передался ее бывший испуг. Он обхватил свои голые плечи и поежился, его начал бить озноб, хотя было более чем жарко.

— Вы скоро? — крикнул он через дверь.

— Мы готовы, Гордон, — ответила Мэг. — А куда ты так торопишься? — спросила она с усмешкой у вошедшего Гордона.

— Я тоже хочу переодеться, — буркнул он и бросил взгляд на Джесси. Она теперь сидела в сухом салатного цвета платье Мэг, и — о, она ему улыбнулась, когда он вошел! Ее улыбка очаровала Гордона. Он понимал, что он спаситель, а как подобает вести себя спасителю — он не знал. Поэтому Гордон быстро взял сухие брюки и рубашку и чуть ли не выбежал переодеваться в каюте Алекса.

В каюту Гордона вошла Дели с чашкой горячего кофе, который Омар только что приготовил:

— Ну что, дорогая?

— Ее зовут Джесси, — сказала Мэг, не глядя на мать, довольно холодно.

— Ах, Джесси? Мы тебя чуть не задавили своими колесами? Выпей, пожалуйста, — улыбнулась Дели, протягивая чашку. — Да ты уже совсем в норме!

Джесси уже вытерла свои длинные волосы, и они действительно оказались густыми и волнистыми, иссиня-черными и блестящими под лучами солнца, проникавшими в иллюминатор. Она сидела на кровати Гордона смущенная и взволнованная.

— Что это ты вздумала купаться перед самым пароходом, да еще тонуть? — ласково спросила Дели.

— Я не умею плавать, — ответила Джесси, застеснявшись, и тут же стала оправдываться: — Я родом из Уилуна, вернее долго жила в окрестностях Уилуна. А там совсем негде плавать, только в медном корыте, — со смущенной улыбкой сказала Джесси.

— Далековато. Да, там, по-моему, даже и рек никаких нет. Ни разу не бывала в тех местах. Тем более, Джесси, ты же видела, что пароход приближается? — спросила Дели.

— Совсем не видела! Я уже долго плыла, замерзла. Я думала, что одной рукой буду грести, а другой держаться за ветку, и так долго плыла… А потом так страшно стало…

— Она видела Птицу смерти, ма, — сказала Мэг холодно. Казалось, она совсем не искала примирения.

— Вот как? Птица смерти? Я помню, такая есть в поверьях у лубра, я тоже в детстве слышала сказки про эту птицу. Но я видела только черных лебедей, — улыбнулась Дели. — Ну видишь, как все хорошо! И лебеди улетели, и птица растворилась. Хорошо, я не стану мучить тебя вопросами, — сказала Дели, чувствуя, что Джесси не совсем еще готова к разговорам. — Поспи. А как только окончательно придешь в себя, мы что-нибудь поедим, у нас замечательный повар, — сказала Дели, встала с кровати, похлопав Джесси по руке и улыбнувшись.

— Ма, — остановила ее Мэг.

— Да, милая? Это моя дочь, Джесси, — показала Дели на Мэг. — Ее зовут Мэг, а меня можешь называть Дели, договорились?

— Хорошо, Дели, — согласилась Джесси.

— Ма, Омар решил приготовить новый салат, может быть, ты попробуешь, я боюсь, что он будет слишком острым.

— Ничего страшного. Не острее, чем твой язык, — сказала Дели, улыбнувшись, и вышла. Но тут же пожалела, что позволила себе эту колкость. Она покачала головой и пошла к Омару попробовать, что он там пытается готовить.

Губы у Мэг задрожали, она хотела улыбнуться Джесси, но улыбка не получилась.

— Спи, Джесси, — сказала Мэг отрывисто и выбежала из каюты. Она направилась к себе, сдерживая слезы, которые готовы были брызнуть, словно от запаха лука. Она хотела дать волю слезам, только запершись у себя.

Гордон переоделся в клетчатую рубашку и парусиновые брюки, он уже с минуту маялся возле своей двери, прислушиваясь: уснула она или в каюте еще находится Мэг? Но все было тихо. Удобно ли ему войти или постучать? А вдруг она уже уснула? Или в обмороке? Вот ведь незадача, теперь не знаешь, как себя чувствовать — героем или смущенным соседом Джесси, которой он сам же предложил завладеть своей каютой.

Гордон вздохнул и тихо постучал. Ответа не последовало, он, наверное, постучал слишком тихо. Он снова постучал, и раздался нежный ласковый голос, точно чайной ложечкой постучали по тончайшей фарфоровой чашке:

— Да…

Гордон приоткрыл дверь и увидел Джесси, стоявшую посреди каюты с накинутым на плечи полотенцем. Она смотрела на него с некоторой тревогой, видимо, она только что перебирала его книжки на столе, разглядывая убогую каюту, и не хотела, чтобы кто-то заметил ее любопытство.

— Тебя Джесси зовут? Я слышал… А я Гордон. Можно — Горди, так в детстве все звали… — сказал он и понял, что не знает, что говорить дальше.

— Я должна сказать тебе спасибо. Большое спасибо, Гордон. — Она произнесла это так нежно, высоким тоненьким голосом, что у Гордона перехватило в горле. Джесси говорила без малейшего акцента, который был у метисов-аборигенов.

Джесси слегка улыбнулась, и Гордону показалось, что она смутилась.

— Без тебя я бы утонула, — добавила она.

— Не думаю. А вот за шею хвататься не надо на воде. Иначе мы бы вместе ко дну пошли, — сказал Гордон отчего-то строго, даже сурово.

— Неужели? А я не помню. — Она слегка улыбнулась, и ее белые зубы так блеснули на смуглом лице, что Гордон невольно поддался ее улыбке и растянул свой рот, тоже улыбаясь, чтобы показать, что у него тоже белые и красивые зубы. — Я за все хваталась, — добавила она.

— Понимаю. А куда же ты плыла, просто купалась? Или, может быть, топилась?

— Нет, конечно, — рассмеялась она. — Я вообще-то направляюсь в Маннум…

— Пешком? Это же очень далеко!

— Конечно, я и решила сократить дорогу, переплыть реку и пойти напрямик.

— Вот совпадение! Мы как раз тоже направляемся в Маннум! — воскликнул Гордон, сам не понимая, от чего он пришел в такой восторг.

— Значит, мне вдвойне повезло, — снова улыбнулась она. — И жива осталась и… И кофе очень вкусный, — сказала она, показав глазами на чашку, из которой она немного отпила, кофе в чашке еще дымился на маленьком столике, сколоченном из ящиков из-под мыла.

— Вот мы тебя и доставим в целости, надеюсь, не утопим, — пошутил Гордон, но она не улыбнулась в ответ. — А что тебе в Маннуме нужно?

— Не знаю… Хочу найти работу. Я работала посудомойкой сначала на стройке. Потом у одного фермера, — сказала она и смутилась.

— А семья твоя где?

— О, мой дом очень далеко, родителей уже нет в живых… — Она вздохнула и опустила ресницы.

— Извини…

— Ничего. А это твоя каюта, Гордон?

— Да. Но теперь она твоя. — Он внимательно посмотрел в ее черные глаза.

Она снова опустила ресницы, на лице ее блуждала слабая полуулыбка. На вид ей было лет двадцать с небольшим. Гордона все подмывало спросить, есть ли у такой красавицы муж или хотя бы жених? Но он все не решался.

— А сколько это будет стоить? — тихо спросила она, все так же не поднимая своих длинных ресниц.

— Что? — не понял Гордон.

— Ну, сколько будет стоить проезд?

— О, недорого! А вот спасение дороже, — выпалил Гордон.

— Как понять? — Она наконец-то с изумлением посмотрела в его глаза.

— Ну, жизнь дороже, чем проезд на корабле, — сказал Гордон, сам удивляясь своим словам.

— Да-а, конечно, дороже… — протянула она.

И Гордон увидел, что Джесси не поняла, что он шутит, она восприняла его слова абсолютно серьезно.

— А у меня совсем нет денег…

— Плохо, — сказал он, продолжая свою игру. — Тогда придется заплатить поцелуем…

Ее ресницы снова взлетели, глаза расширились от удивления, а розовые губы с коричневым ободком — и этот коричневый ободок как раз и напоминал Гордону лук купидона, — ее губы раскрылись, словно в ожидании поцелуя, и ему показалось, что они затрепетали, словно были розовыми лепестками, которые треплет порыв ветра.

— Ты шутишь?! — изумилась она.

— Ничуть, — ответил он, уже войдя в роль настоящего героя и чувствуя, что не может остановиться.

Гордон приблизился к ней и почувствовал, что его дыхание стало глубже и медленнее, оно стало таким же глубоким, как у Джесси, когда он вытащил ее на палубу.

У Джесси в глубине глаз зажглись непонятные огоньки, но она тут же их скрыла, вновь опустив ресницы, чтобы он не видел ее глаз. «Что это — она смущена или что-то скрывает?» — подумал Гордон. Он еще приблизился к ней, Джесси отступила на полшага, но сзади нее был стол из ящиков, на котором были разбросаны его книжки, — дальше отступать было некуда. И куда отступать, когда ситуация полностью в его руках. Джесси совсем не чувствовала себя хозяйкой каюты — он здесь живет, а она всего лишь его гостья.

Гордон коснулся ее руки и почувствовал, именно почувствовал, а не увидел, что грудь ее вздрогнула. Зеленоватое платье Мэг было ей чуть-чуть велико и топорщилось на груди. Она, едва Гордон коснулся ее, тут же положила руку себе на грудь и, не глядя на него, быстро сказала:

— Хорошо. Но сейчас… Я…

— Да, конечно, сейчас лучше немного отдохнуть, — сказал Гордон снисходительно и широко заулыбался от радости, поняв, что она не шутит. И эта радость потрясла его — он шутил, а она не шутит, совсем не шутит! Гордон мгновенно страстно захотел поцелуя ее купидоновых губ, набрал в легкие воздух и быстро выдохнул, затем так же быстро пробормотал:

— Поспи лучше немного. Потом… позавтракаем… — и быстро вышел из каюты, плотно закрыв за собой дверь.

 

11

«Любовь — какое жуткое, странное, страшное понятие.

Любовь — какое трепетное и живое слово. Ведь из-за любви появились мои дети. Из-за любви, из-за ее отсутствия сейчас Мэг устраивает Бог знает что. Бедная девочка».

Дели вспомнила, какой она была в девятнадцать лет, как она страдала после смерти Адама, как хотела забыться в живописи. Но встретила Брентона, опустила палитру с красками на его кудри при первой их встрече — и была любовь, и осталась куча детей, осталась куча незаконченных, неосуществленных картин, пейзажей… И куча воспоминаний…

Дели рассеянно смотрела на воду за бортом «Филадельфии», вновь к ней стали подкрадываться смутные и недобрые предчувствия.

Она была рада, что в их семье прибавился еще один человек — милая и славная девушка-метиска, чем-то напоминавшая Дели служанок у тети Эстер в Эчуке. Как эта Джесси залпом выпила бренди, наверняка она весьма крепкая девушка, несмотря на то что тонула, несмотря на свой хрупкий вид.

Мэг несколько раз проходила мимо Дели. Мэг помогала Омару накрывать стол на палубе. Дели краем глаза увидела, что подбородок дочери задран вверх, и это говорило, что она сердится. Уголки рта Мэг были приподняты, и на лице, казалось, застыла саркастическая улыбка.

Дели уже поняла: вряд ли они до конца смогут понять друг друга — мать и дочь, такие похожие и такие разные.

«Хватит, хватит этих грустных мыслей!» — подумала Дели и резко тряхнула головой, откинув на спину волосы, лежавшие на плечах. Но смутные, неясные мысли, туманные и тревожные предчувствия все-таки продолжали напоминать о себе где-то в глубине ее сознания.

Она хотела, чтобы все было по-старому, но, кажется, по-старому уже ничего не могло быть, как бы страстно Дели этого ни желала…

Ближе к вечеру Дели сменила Бренни у штурвала, и он был вполне доволен этим, так как ноги уже затекли, а глаза начали уставать от слишком яркого солнца. Он так и не удосужился купить модные солнцезащитные очки, ему не нравилось, что другие шкиперы на проходящих мимо пароходах стоят за штурвалом в темных очках. Он считал это позерством.

Бренни хотел немного прилечь отдохнуть, но, войдя в свою каморку, обнаружил на кровати Алекса, который, как обычно, был с книжкой, а не находился в кочегарке.

Алекс проспал в кочегарке чутким сном не более получаса, но, как ни странно, был достаточно бодр и спать не хотел.

— Алекс! Почему ты здесь? — возмущенно спросил Бренни.

— А где мне быть? — Алекс не оторвался от книжки.

— Кто следит за машиной?

— Не знаю. Механик… Или кочегар, — пробурчал Алекс.

— А кто у нас механик или кочегар? — язвительно спросил Бренни.

— Не знаю.

— Слушай, брось издеваться!

— Ты хочешь намекнуть, что я механик и кочегар одновременно?!

— А кто же?!

— Я не знаю. Мэг, Гордон, Омар — но только не я. Мне нужно готовиться. Я свою вахту уже отстоял.

— И я свою тоже. — Бренни все топтался на пороге каюты, не зная, что предпринять для того, чтобы послать Алекса обратно к машине, которую оставлять без присмотра опасно, мало ли что.

— Алекс, прикажешь мне драться с тобой?

— Я забросал топку, давления хватит на полчаса или час, неужели я не могу отдохнуть?

— Откинешься — тогда и отдохнешь в гробу, а сейчас иди работай, — съязвил Бренни.

— Повторяю, свою норму я выполнил! — вскричал Алекс. — Гордон есть, Мэг! Я устал, в конце концов!..

— Извините, пожалуйста, — послышался за спиной Бренни голос. Бренни так и замер, словно позади пролетел на бесшумных крыльях ангел и опустился на палубу — до того голос был тихим, ласковым и одновременно звеняще-серебристым. — Может быть, я могу помочь? — спросила Джесси. — Я помогу вам и таким образом заплачу за проезд…

Бренни повернулся и обомлел. Он видел, конечно, эту девушку всю мокрую и жалкую, лежащую почти без сознания, потом убежал в рулевую будку. Но теперь она была совсем другой: смуглая кожа чуть блестела на солнце, глаза широко и весело смотрели на него. Она была ничего, вполне ничего себе! Пусть в ее жилах течет кровь лубра или еще какого племени, все же она была прекрасна.

Алекс бросил книжку и тут же вскочил с кровати.

— Это занятие не для девушки, — сказал Алекс, тоже любуясь ее красотой.

Джесси почувствовала, что на нее смотрят с восхищением, но ни тени кокетства не промелькнуло на ее лице. Она горячо запротестовала:

— Я не боюсь работы, я привыкла, я люблю работать!

— Ты хочешь, чтобы она надрывалась над топкой, таскала эти тяжелые поленья? — спросил Бренни.

— Нет, ни в коем случае! Никто вас туда не пустит! — воскликнул Алекс, смутившись от слов Бренни.

— Джесси, — сказала она просто, словно подсказывая.

— Мы знаем. Мэг уже сказала, какая милая Джесси у нас на пароходе, — сказал Алекс, улыбаясь, и хрипло добавил: — Если с тобой уже все в порядке, то можно и… Ха-ха… Отобедать. — Он опять заулыбался, за этим «ха-ха» крылось нечто известное только ему.

Но Джесси не обратила внимания на его смешок, она все так же просто ответила:

— Спасибо, я не слишком голодна.

— Пойду потороплю Омара, чтобы он поскорее, — сказал Алекс.

— У вас на обед омары? — удивилась Джесси.

— Не совсем так, — рассмеялся Алекс. — Увидишь, что на обед, он тебе понравится, уверен.

— Алекс? Ты уже в кочегарке? — спросил Бренни настойчиво.

— Да, я уже там, — кисло улыбнулся Алекс Джесси. И она тоже ответила скромной и приветливой улыбкой. — А хочешь посмотреть на паровую машину?

— Конечно, хочу.

Но Бренни схватил Джесси за руку:

— Никуда ты не пойдешь. Вот на кухне можешь помочь.

— С удовольствием…

И Бренни буквально увел Джесси от Алекса на кухню, и ему ничего не оставалось, как вернуться в кочегарку: проверить давление и послушать, как стучит машина — не возникло ли каких подозрительных шумов в ее ровном и тяжелом грохоте.

Зеленоватая вода стала окрашиваться розовыми оттенками, солнце садилось.

По берегу скакали многочисленные кролики, у самой воды пели свою вечернюю песню лягушки; а Дели становилось все тревожней.

Ее расстраивало, что Мэг до сих пор не подошла к ней. Нет, ей даже не нужны извинения дочери, но пусть просто заговорит ласково, по-доброму, как и прежде, — вот и все, чего ей хотелось от Мэг! Дели вышла к столу, который снова вынесли на палубу. Он был уже давно аккуратно сервирован: белая скатерть, белые тарелки с каймой, и на всем этом белом лежали розовые блики от заходящего солнца: вилки, скатерть, а особенно тарелки — все было покрыто тончайшими и нежнейшими розовыми мазками.

Дели решила, что завтра весь день она будет просто смотреть на проплывающий берег и делать эскизы. Ей захотелось написать этих беспокойных и веселых кроликов, разбегавшихся по берегу от грохота приближавшейся «Филадельфии». Кролики, скачущие по сухой, выжженной траве. Может быть, картина не совсем удастся, ведь она еще никогда не писала животных, но сейчас ей вдохновение подсказывало именно этот пейзаж — где веселая беспечная жизнь пугливых животных соседствовала с сухим, выжженным, почти мертвым пейзажем ее милой сердцу Австралии.

Появилась Джесси, которая держала в руках супницу, из-под крышки которой выбивалась тонкая струйка пара. Увидев Дели, Джесси остановилась, словно не знала, что ей делать с супницей, она будто ожидала разрешения Дели поставить супницу на стол. Но Дели было не до нее, она была погружена в свою будущую картину и смотрела на Джесси, словно девушка была прозрачным стеклом. Джесси, постояв, решила поставить супницу на стол, но на всякий случай сказала:

— Мне Омар доверил принести…

Дели поняла, что девушка к ней обращается, но вопроса не расслышала, увлекшись работой, и на всякий случай ответила:

— Да-да, хорошо.

Джесси, польщенная, словно услышала отменный комплимент, заулыбалась и быстро ушла на кухню.

Гордон уже четвертый раз проходил мимо дверей кухни, ему не нравилось, что Джесси все торчит на кухне, помогая Омару или якобы помогая?

Как-то все слишком быстро забыли, что он герой дня, спасший человека. То, что все забыли, — ладно, но Джесси! Она щебечет с Омаром, а он говорит ей со своим ужасным акцентом какие-то глупости про индийскую курицу, про то, что в Индии едят мясо вместе с золотом, чего Джесси никак не могла понять: и он повторял ей в который раз, что золотую фольгу, в которую завернуто мясо, не выплевывают, а проглатывают вместе с мясом. Но это блюдо только для очень важных гостей. Омар всего раз готовил такое блюдо, когда должен был приехать в Бомбей к одному знатному господину, у которого Омар был поваром, сын махараджи из Мадраса, но так и не приехал.

Гордон не выдержал и буквально ворвался в кухню:

— Омар! Что ты тут рассказываешь такие странные вещи! Я краем уха слышал: ты говоришь, в Индии золото едят?

— Совершенно верно, господин, едят! Еще как едят! Это такое специальное мясо, которое готовится завернутым в золотую фольгу!

— И зубы не ломаются? — удивилась Джесси.

— Зачем зубам ломаться, зубы у нас крепкие, потому что мы жуем перец.

— Омар, может быть, ты оставишь свои истории на потом?! — вдруг воскликнул Гордон в крайнем раздражении.

Омар сразу осекся, в глазах промелькнула неприязнь.

— Господину не нравится? Может не слушать!

— Твои сказки, конечно, забавны. — Гордон проглотил не слишком доброжелательную интонацию Омара. — Но я хотел бы забрать у тебя Джесси.

— Она мне помогает, — быстро сказал Омар.

— Пусть и мне поможет.

— А чем господин занимается? — еще более резко спросил Омар.

— А не твое дело, Омар, — улыбнулся Гордон ласково. — Пойдем, Джесси…

— Но я хотела бы остаться. Здесь так вкусно пахнет, Омар так необычно все готовит! Он режет овощи специальным маленьким ножичком, который привез с собой.

— Да, мой специальный нож из Индии. — Омар показал кривой нож с маленьким крючком на конце для вытаскивания косточек и снятия кожицы с овощей.

— Тогда извини. — Гордон криво усмехнулся и вышел из кухни. Он был зол на этого Омара, который заговаривал ей зубы.

«Да, на своем пароходе никогда не станешь значительной личностью», — подумал он и понял, что сейчас же хочет видеть Джесси, слышать ее голос! Он оттого так раздражен Омаром, что Джесси ему нравится. Она стала Гордону какой-то близкой, родной, даже, может быть, более родной, чем Мэг, чем его «страусеночек»! Ведь он спас Джесси — это факт, хотя из этого и не следует, что она должна быть ему обязана до конца своих дней. Но она обязана дать ему то, что обещала, — поцелуй, и не один! И, возможно, не только…

Гордон сморщил нос и усмехнулся. Увидев вышедшую на палубу Мэг, он бросился к ней и, подхватив, закружил в воздухе.

— Ой, что ты, Гордон! С ума сошел! — вскричала она. — Отпусти сейчас же! Что ты как маленький?!

— У меня хорошее настроение! — закричал Гордон.

— И прекрасно. Но это совсем не значит, что ты можешь меня тискать, как кошку! — воскликнула Мэг, вырвавшись из его объятий.

— Ты посмотри, какое красивое солнце! Какой восхитительный закат!

— Да, я вижу, ты дурачишься. А я совсем не настроена! — сказала Мэг, обиженно оттопырив губы и гордо вздернув подбородок.

— О, какие мы сердитые! — передразнил он Мэг.

— Я не сердитая, просто хочу, чтобы меня все оставили в покое, и ты в том числе.

— Мэ-эг, какая ты противная, — протянул Гордон. — Напьюсь сегодня с горя и буду тебя еще сильнее тискать.

— И у тебя горе? Бедненький Гордон, о чем горюешь?

— Спас несчастную девушку, никто даже спасибо не сказал, кроме нее, конечно, — пожаловался Гордон.

— Все должны теперь в ноги кланяться Гордону?

— Совсем не должны.

— Так что от меня надо?

— Чтобы ты меня поцеловала!

— Гордон, тебе жениться надо, — засмеялась Мэг, повеселев.

— На ком жениться?! Еще не родилась та, которая сумела бы похитить мое сердце! — с пафосом воскликнул он.

— Сплошная гордыня и высокомерие! — покачала она головой, брезгливо оттопырив губы. — Такое впечатление, что ты действительно считаешь себя лучше других.

— А если и считаю, что из того? Если я так думаю, а по-другому думать не могу?! — воскликнул он запальчиво.

— Дурак. — Мэг пожала плечами, хотела подняться на верхнюю палубу, но Гордон загородил ей дорогу.

— Ты мне портишь настроение, Мэг!

— А ты меня очень огорчаешь своей глупостью, гордыней и нелепым ребячеством.

— Спасибо, сестра, ты всегда обрадуешь и утешишь! — сказал он раздраженно и дал Мэг пройти.

— Дурак, — повторила она и быстро поднялась на верхнюю палубу.

«Бесчувственная, глупая, сердитая кошка. Впрочем, как и все они — женщины! Может быть, Джесси не такая, как все, у нее все же кровь аборигенки? Бесспорно — она не такая, как все! Живое и естественное дитя природы, не испорченная цивилизацией! Джесси… Моя Джесси», — мечтательно подумал Гордон и заулыбался во весь рот на заходящее нежно-розовое солнце.

 

12

Вечер действительно был чудным и тихим.

Солнце село, по воде стелились темно-фиолетовые тучи — они словно в зеркале отражались в застывшей воде; казалось, «Филадельфия» плыла по небу, между облаков: облака вверху, на фоне светло-синего неба, которое должно было вот-вот погаснуть; облака внизу, в воде, на фоне зеленовато-серой воды.

Ни единого дуновения ветерка. Лишь шум колес парохода и кваканье лягушек оглашали безмолвную, высохшую от палящего солнца степь.

Гордон уже зажег электрический фонарь на шесте, и палуба осветилась призрачным электрическим светом.

Дели сидела за столом и от нетерпения постукивала ногой по полу. Она нервничала — до сих пор к столу не явились Мэг и Бренни. Он никак не хотел послушаться ее и остановить хотя бы на полчаса, на время обеда, «Филадельфию».

За столом уже минут десять сидел Гордон и прибежавший из кочегарки Алекс; посреди них тихо, боясь пошевелиться, застыла Джесси; Омар стоял тоже в ожидании, с грязным полотенцем на руке.

Наконец Дели не выдержала и вскочила. Мэг просто испытывает ее терпение, или она действительно решила проявить характер и не явиться к столу? И Бренни — бравый шкипер, не знающий ни усталости, ни голода, — никак не хочет оторваться от рулевого колеса!

— Бренни, Мэг! Сколько можно ждать? — крикнула Дели, приложив рупором ладони ко рту.

Дели прислушалась, не затихает ли шум колес парохода? — но нет. Бренни словно не слышал ее, колеса все так же с грохотом загребали воду.

— Невозможно! Я сейчас его приволоку живым или мертвым, — вскочил из-за стола Алекс и бросился в рубку.

— Омар, может быть, позовешь Мэг или хотя бы спросишь, почему она не идет? — обратилась к Омару Дели.

Омар быстро поклонился и засеменил на нижнюю палубу, размахивая в воздухе полотенцем.

— Кажется, карри из трески? — спросила Дели у Джесси, чтобы хоть как-то прервать тягостное молчание.

— Нет, баранина, но как-то странно приготовленная, — ответила Джесси, улыбнувшись.

«Филадельфию» чуть дернуло, колеса начали останавливаться. Не было никакой необходимости бросать якорь или крепить швартовы к берегу, так как в этом месте течение почти не было заметно. Теперь пароход будет медленно, по метру в минуту, продвигаться вместе с течением реки.

Через минуту «Филадельфия» остановилась, почти не было видно, что они плывут по реке, казалось, пароход врос в эту зеркальную водную гладь.

Появился Алекс, за ним шел Бренни, вытирая о брюки мокрые, только что вымытые руки. Дели укоризненно посмотрела на Бренни и обернулась в ожидании Омара и Мэг. Их все не было.

— Ну это просто хулиганство какое-то! — воскликнул Гордон и резко поднялся. — Сейчас я ее свяжу и притащу, как козу на веревке. — Гордон выбежал из-за стола.

Когда он оказался в каюте Мэг, то увидел, что она лежит на кровати, повернувшись лицом к стене, а перед ней стоит Омар, теребя в руках полотенце.

— Ну, может быть, госпоже сюда что-нибудь принести? — жалобно спрашивал Омар.

— Я же сказала, мне ничего не хочется, — пробурчала Мэг не поворачиваясь.

— Мэг, я пообещал, что приведу тебя силой, и обещание свое выполню, — сказал Гордон и схватил ее за ногу.

Мэг начала брыкаться и жалобно застонала:

— Гордон, пожалуйста, пусти. Я же сказала, не хочу!

— Нет, ты пойдешь! — Гордон схватил ее вторую ногу и потащил с постели. Мэг ухватилась за спинку кровати и ни за что не хотела отпускать. — Омар, помоги же мне!..

Омар лишь вяло улыбнулся и попятился к дверям.

Мэг, похоже, решила сдаться и отпустила железные прутья кровати:

— Хорошо! Отцепись только!

Лицо Мэг было красным от напряжения, а взгляд говорил о том, что она вот-вот заплачет.

Высоко подняв подбородок, Мэг проследовала к столу торжественно и печально, ни на кого не взглянув из сидящих за столом. Дели поняла, что Мэг все еще никак не отошла, она, видимо, решила испытать свой характер или терпение Дели? Кто ее поймет?

Мэг села за стол, устремив глаза куда-то в небо.

— Слава Богу, наконец-то мы все вместе, — облегченно вздохнула Дели. — Извините нас, Омар, все уже остыло, а вы, как всегда, старались.

— Госпожа прикажет подогреть? — Омар уже подхватил супницу, готовясь бежать на кухню, но Дели остановила его:

— Нет-нет, не стоит. Давайте же наконец поедим, я страшно проголодалась. А Джесси, наверное, перехватила что-нибудь на кухне?

— Нет, Дели, я лишь смотрела, как Омар готовит, — ответила Джесси и опустила глаза.

Над столом повисло тягостное молчание. Дели уже и не знала, что сказать детям. Раз все молчат, она тоже не будет стараться делать вид, что в семье мир, благоденствие и тихая, покойная радость.

Дели стало не по себе: от этой мошкары, кружившей под электрическим фонарем, от стесненного молчания Джесси, от того что Бренни слишком много за один раз засовывал в рот, быстро и часто жевал, чавкая, — все это просто ужасно! В Дели росло раздражение, и она, не дожидаясь, когда раздражение достигнет предела, ласково спросила у Мэг:

— Мэг, ты, видимо, хочешь поссориться со мной?

— Нет, ма, я уже поссорилась с тобой, — просто ответила Мэг.

— Это же глупо, поверь, — усмехнулась Дели.

— Нет, думаю, не глупо.

— Что ты мне хочешь доказать? Я ведь совсем тебя не понимаю, Мэг, честно признаюсь тебе.

— Видимо, тебе и не понять.

— Мэг, это уж слишком, — резко сказала Дели и отложила вилку.

— Как умер Брентон — пошли скандалы, — сказал Гордон.

— Никаких скандалов не вижу, — пробурчал с полным ртом Бренни. — Ласковая семейная беседа…

Дели благодарно посмотрела на Бренни и тут увидела, как в супницу упал маленький ночной жук. У нее словно все оборвалось внутри, она почувствовала — это совсем не к добру, хоть это был совсем небольшой жук, не бабочка, и упал он в супницу, а не в бокал, но…

«Старею, если начинаю верить в подобные глупые приметы», — подумала Дели и сказала:

— Хорошо, Мэг, ты можешь, конечно, надо мной издеваться, но извини, я так не могу.

Дели быстро вышла из-за стола.

— Я же говорил, пошли скандалы, — усмехнулся Гордон.

Мэг сидела потупившись, что-то ковыряла вилкой в тарелке.

— Не обращайте внимания, Джесси, — сказал Алекс.

— Небольшие семейные недоразумения. Все прекрасно, все чудесно, а сестра чем-то недовольна, — быстро добавил Гордон, не желая, чтобы Алекс разговорился с Джесси.

— Сам же говорил, «и башмаков еще не износила»! — мрачно сказала Мэг.

— Мало ли что я говорил! Она взрослая женщина и вправе поступать, как захочет, — ответил Гордон.

— Вот именно. Но она не поступает, как хотела бы. У нее какие-то глупые, устаревшие представления! — зло сказала Мэг.

— Какие же? — спросил Алекс.

— Она решила отказаться от Максимилиана ради нас, вы что, не понимаете? — выпалила Мэг.

— В конце концов, это ее проблемы, — сказал мрачно Алекс.

— Джесси, может быть, еще положить? — спросил Омар, увидев, что тарелка у Джесси пуста.

— Нет, очень вкусно, но я действительно не хочу, — улыбнулась Джесси.

Гордон бросил на Омара недоброжелательный взгляд.

— Тогда я сейчас принесу сладкий пирог, — торжественно сказал Омар и поднялся из-за стола.

— Гордон, у тебя взгляды меняются как у ветреной девицы, — сказала Мэг с сарказмом.

— Ошибаешься. И сейчас я думаю, что следовало бы сначала соблюсти положенный траур, а потом уже если не бросаться в любовные авантюры, то попробовать найти достойного брачного партнера, а не вешаться первому попавшемуся покупателю на шею, — ответил Гордон.

— Гордон! Ты невозможен! — воскликнула Мэг.

— Ах, опять я не то сказал, извините, — сказал Гордон.

— Ты забываешься, Гордон, — добавил Алекс.

— Давайте прекратим, Джесси это совершенно неинтересно, — сказал Гордон, улыбаясь ей.

После яблочного пирога Джесси хотела помочь Омару убрать со стола, но Гордон решительно воспротивился. Он выхватил у нее из рук супницу, поставил на стол и сказал:

— Джесси, пойдем со мной. Ты мне кое-что обещала.

И она безропотно, но нехотя последовала за ним, к величайшему неудовольствию Омара.

На корабле было некуда уединиться. Гордон вместе с Джесси оказались на корме, где было наиболее темно. «Филадельфия» шла полным ходом, правда, давление в котлах начало падать — Алекс ни за что не соглашался возвратиться в кочегарку, он заперся у себя в каюте. Мэг постучалась к нему, сказав, что Бренни просит присмотреть за машиной и увеличить давление, но Алекс даже не ответил. Он сидел и клевал носом над учебником, засыпая над расплывающимися перед глазами строчками.

Мэг сообщила Бренни об отказе Алекса, тот тихо выругался и ласково попросил Мэг подбросить несколько поленьев, на что она, к радости Бренни, согласилась.

Дели не появлялась на палубе.

Но на полутемной корме Гордон все же чувствовал себя не слишком уютно. Где-то за спиной ходил Омар, позвякивая посудой, могла появиться Дели, или Алекс, или Мэг… Но тем не менее это место ему казалось наиболее приемлемым, если бы Джесси вместе с ним оказалась в его каюте, то это могло бы всем показаться не совсем пристойным. Гордону казалось, что сейчас Омар чересчур громко звенит тарелками, этот звон не мог заглушить шум работавших колес парохода. Под посудный аккомпанемент Гордон тихо сказал:

— Джесси… — Он вглядывался в ее неясные очертания, совершенно темное лицо, на котором светились лишь белки глаз. — Джесси, ты не хочешь вернуть мне мою заслуженную награду?

— Я не забыла. Я очень рада, Гордон, что именно ты спас меня, — сказала она ласково и одновременно звонко.

— И я доволен, что утопающая оказалась такой симпатичной!

— Не надо, Гордон. Ты преувеличиваешь, — рассмеялась она, ее белые зубы блеснули в темноте. И опять Гордону показалось, что прозвенел серебряный колокольчик — до того ее смех был нежный и тоненький.

— Джесси, мне бы не хотелось, чтобы ты столько времени проводила на кухне.

— Разве плохо, что я помогла Омару? — удивилась она.

— Хорошо. Но это не плата за проезд.

Он почувствовал, как она вздрогнула, но ничего не сказала.

— Как бы я мечтал оказаться на берегу на рассвете, пройтись по эвкалиптовой роще и получить свой поцелуй… И не один…

— Гордон, ты похож сейчас на моего фермера Джорджа, — сказала она с неприязнью.

— Ты замужем? Извини, пожалуйста, не знал. Тогда, конечно, все отменяется… — весело сказал Гордон.

— Нет, я не замужем. Джордж Хассельбрук — это тот фермер, на которого я работала.

Гордон совершенно уверенно добавил:

— И от которого сбежала, так?

— Как ты догадался?

— Догадался, — пожал плечами Гордон и поморщился, она этого наверняка не увидела. — Он что, тебя обижал?

— Я бы не хотела об этом… — резко сказала Джесси, и в серебряном колокольчике ее голоса прозвенел металл.

— Понятно. Вы с ним уже… Уже?..

— Гордон, ты приставил нож к горлу! Я совсем не хотела бы говорить о… и о себе и… об остальном. Но если ты настаиваешь…

— Да, настаиваю!

— Я действительно от него сбежала, потому что он ворвался пьяный в сарай, где я спала рядом с ягнятами, и чуть не убил меня. Я стала кричать, он схватил грабли, замахнулся и ударил меня по голове. Наверное, я потеряла сознание, потому что увидела, что нахожусь уже не у дверей — я хотела выбежать из сарая, — а совсем в другом месте. Он зажал мне рот рукой, я стала кусаться, тогда он забил мне рот сеном и… — Джесси всхлипнула в темноте.

— Не надо, извини меня, Джесси.

Нечто в этом роде Гордон и предполагал. Иначе почему красивая девушка без вещей, без денег идет пешком в такую даль, в Маннум?

Гордон осторожно положил ей руку на плечо, и всхлипывания почти сразу же прекратились.

— Если ты хочешь, я поцелую тебя, — сказала Джесси едва слышно, отвернув голову в сторону.

— Да нет. Я не хочу быть похожим на этого фермера. Вот если ты сама хочешь наградить меня за спасение…

— Нет, я не против награды, — сказала она и обвила его шею руками.

Гордон почувствовал горячее прикосновение ее губ, сердце запрыгало у него в груди. Он обхватил ее, крепко сжал и стал страстно и жадно целовать, совсем не слыша громкого звона тарелок в руках Омара.

Джесси освободилась от его губ и прошептала:

— Хватит на сегодня…

К Гордону медленно возвращалось чувство реальности, нет, со «страусенком» такого не бывало, все было проще и прозаичнее, эта темнокожая Джесси просто завораживает его!

— Еще! Еще один!..

— Нет. Завтра, — тихо прошептала она и посмотрела, нет ли кого-нибудь поблизости.

Палуба, к счастью, была пуста. Гордон тоже оглянулся, может быть, Омар притаился где и наблюдает за ним? Но, впрочем, это теперь совершенно не важно.

Омар Джесси сразу понравился, его некоторая наивность и приятный смешной акцент, жгучие черные глаза отчего-то сразу внушили Джесси доверие и симпатию. Гордон спас ее, он был хорош собой, гораздо моложе Омара, но… Джесси, рассказав ему свою историю, чувствовала в Гордоне надежного покровителя, не более того. Слившись с ним в поцелуе, она оставалась совершенно холодна и спокойна. Может быть, после фермера, от которого она бежала, теперь она вообще ко всем мужчинам будет чувствовать отвращение, неприязнь или в лучшем случае равнодушие? Она не знала.

— Гордон, а где мне можно… Я, наверное, на палубе. На открытом воздухе переночую, дождя наверняка не будет.

— Ни в коем случае! В моей каюте, где же еще! — воскликнул он и хотел обнять ее, но Джесси мгновенно отскочила от него.

— В твоей каюте я не могу.

— Я буду спать у Алекса, все нормально! А как прибудем в Маннум, мы с тобой обязательно прогуляемся по окрестным лесам, там прекрасные сосны, клены, как раз рядом с городом — замечательный лес. Я бы просто мечтал построить в лесу шалаш и жить в нем всю жизнь с тобой, Джесси!

Она заулыбалась, снова сверкнув в темноте белоснежными зубами, и замотала головой.

— Милый. — Она провела рукой по его волосам и вдруг быстро бросилась бежать на нижнюю палубу, стараясь не слишком шуметь.

Гордон на секунду растерялся от столь неожиданного ее поступка и бросился за ней.

Но когда он подбежал к своей каюте и тихонько толкнул дверь, она была заперта. Джесси притаилась там.

Гордон стоял перед дверью, слышал биение своего сердца и старался уловить внутри каюты какой-нибудь шорох. Наконец за дверью послышался тихий шепот:

— Спокойной ночи… Все…

«Да, она может свести с ума многих, и, наверное, не раз это делала», — подумал Гордон и поплелся в каморку Алекса.

Дели металась из угла в угол по каюте, словно затравленный зверь. До нее внезапно дошло: нет, дети не любят ее, по крайней мере не любят ее так, как она любит их! «И Мэг думает, что я должна поступать только так, как она себе нафантазирует! Глупенькая и строптивая девочка», — подумала Дели.

Внезапно она ощутила пустоту и одиночество. По черной реке плывет маленький пароходик, на котором куча народа, а она одинока — мотается из конца в конец по своей каюте, сжимая и разжимая пальцы. Как сейчас не хватает Аластера, или Максимилиана, или скорее всего Брентона!

Да, видимо, уже по-старому навряд ли что-то может быть. Все изменилось в несколько дней не только у нее, у всех.

За эти несколько дней дети мгновенно оказались более чем взрослыми, уже готовыми разлететься с «Филадельфии» в разные стороны, словно птенцы из родного гнезда, которым детское гнездо на реке давно опротивело.

Дели села и задумалась. Ей хотелось бы уснуть, чтобы завтра встать с рассветом и сделать зарисовки проплывающих берегов в лучах утреннего солнца, может быть, живопись вернет ее к прежней спокойной, размеренной жизни — или наоборот? Вольет в нее новое желание жить страстной жизнью женщины-художницы, видящей вокруг только прекрасное, даже в выжженной степи, в примитивных и заурядных пейзажах, в сереньких пугливых кроликах…

 

13

Гордон не знал, который час, когда он проснулся лежа на полу на соломенном матрасе в каюте Алекса.

Свет горел, Алекс сидя спал, положив голову на раскрытую книгу.

Гордон проснулся от гудков «Филадельфии». Неутомимый Бренни до сих пор за штурвалом, и опять что-то стряслось на реке. Может, опять утопленник или утопленница? Но нет, достаточно ему сегодня прыгать в воду, пусть Алекс или Бренни разбираются, что там происходит, а он даже не пойдет смотреть, ему было просто неинтересно, что там на реке! Наверняка кто-то идет навстречу, а пароход вышел как раз на мелководье. Вот Бренни и всполошил всех своими гудками: длинный, два коротких, снова длинный.

Или Бренни пытается разбудить Алекса, может быть, что-то с машиной, которая осталась без присмотра?

— Алекс, да проснись же! — вскричал Гордон.

Но Алекс уже проснулся, с трудом разлепил глаза и поднял голову:

— Опять? Кто-то тонет…

— Да иди и посмотри скорей!

Алекс не стал ворчать, что везде и всюду Алекс, а Гордон даже не собирается подниматься. Он переступил через лежащего Гордона и вышел на палубу.

Дели только задремала, освободившись от своих тяжелых мыслей, и проснулась оттого, что сердце бешено колотится. Она услышала гудки! Но днем, когда перед пароходом на опасном расстоянии плыла девушка и были такие же гудки, сердце у нее стучало не так учащенно и настойчиво.

Холодный страх стал подниматься у нее из живота и сковывать холодом грудь. Постепенно сердце стало успокаиваться, может быть, от этого холодного страха? Она почему-то решила не выходить, она боялась. Но выходить было необходимо, не выходить — бежать, потому что такие гудки предвещали нечто серьезное.

Бренни все сигналил.

Он не сразу заметил впереди по фарватеру, под светом яркого узкого луча прожектора, на воде какой-то большой предмет. Он увидел что-то темное, но глаза его слипались от сна. Он подумал: если это лодка или бревно, то, подойдя поближе, он сумеет вовремя крутануть штурвал. Но это темное пятно становилось все четче. На воде лежал легкий, едва заметный туман — и Бренни стал различать, что впереди лодка, которая, никуда не сворачивая, идет прямо к «Филадельфии».

Бренни стал давать гудки, но тот, кто был в лодке, и не собирался сворачивать, все так же налегал на весла, и они вот-вот должны были столкнуться!

Наконец тот, кто был в лодке, бросил весла, достал со дна горящий керосиновый фонарь, встал во весь рост и начал размахивать им, сигналя Бренни, чтобы пароход остановился.

Бренни ничего не оставалось, как остановить машину.

Человек в лодке все так же стоял на широко расставленных ногах и продолжал размахивать фонарем у себя над головой.

Дели выбежала на палубу и, едва только взглянув, сразу же поняла; нет, она не увидела лица в полутьме, так как прожектор бил мимо лодки, но она сразу же поняла — это Максимилиан!

И вновь сердце у нее заколотилось, словно пойманный зверь пытался вырваться из капкана. Она подошла к борту и увидела его лицо, седые виски. Он улыбался, размахивая фонарем над головой.

— Де-ли! — прокричал он.

До лодки оставалось уже метров двадцать. Пароход бесшумно и медленно приближался к лодке.

— Дели! Я вижу тебя, Дели! — снова закричал он.

У нее не было сил что-либо ему ответить. Она стояла и смотрела на него, а в голове пронеслось: «Не уйти! А может быть, это судьба, так и должно быть? Может быть, это к лучшему… Кто знает? Я не знаю…»

— Дели, возьми меня с собой! — снова закричал Максимилиан. Его хрипловатый голос повторило маленькое эхо, откатившись от высокого берега.

— Алекс, займись, пожалуйста. Кинь ему лестницу и привяжи лодку, — сказала Дели подбежавшему Алексу.

— Куда? — Алекс спросонья не понял, кто находится в лодке.

— «Куда-куда»! К «Филадельфии»! Ко мне… — сказала она довольно резко и быстро пошла к себе в каюту. Она улыбалась.

Но, не дойдя до каюты, Дели развернулась и решила идти ему навстречу…

Это смешно и глупо — прятаться в каюте, ясно, что не уйти, ясно, что ее попытка бегства окончилась неудачей.

Максимилиан вскарабкался по лестнице на палубу и, увидев Дели, бросился к ней, налетел словно штормовой ветер, смял руками и стал лихорадочно целовать ее губы, подбородок, щеки, нос. Дели ничего не оставалось, как смириться с этим натиском.

— Милая… милая моя… Дели, глупая моя!

Он целовал ее, а она все продолжала улыбаться.

— Ты не уйдешь от меня, нет. Ты меня не знаешь. Я люблю тебя!..

Дели поначалу робко, потом все более быстро и страстно стала отвечать на его поцелуи.

— Макс, Макс… — шептала она.

— Вот видишь, мы вместе, все хорошо. Ты просто пошутила надо мной. Ты думала, что я играю. Ты продолжаешь думать, что просто скучающий помми нашел скучающую молодую вдову? Нет! Нет… Я люблю тебя. Я бросил все, я помчался за тобой.

— Как ты узнал?

— Глупая моя Дели! Если бы у тебя были крылья, я все равно нашел бы тебя — в Америке, в Канаде, в Швейцарии — нашел бы тебя!

Из рулевой рубки спустился на палубу Бренни. Он узнал Максимилиана и покрутил пальцем у виска. Впрочем, сделал это, когда Максимилиан, улыбнувшись ему, повернулся к Дели.

— Мистер Джойс, не надо так опасно шутить, — сказал Бренни с явным раздражением.

— Простите меня, но это мисс Филадельфия решила надо мной подшутить, вот я и погнался за вами.

— Ах, Максимилиан, Максимилиан, ты меня просто поражаешь! — воскликнула Дели и, уже не стесняясь стоявшего Бренни и появившегося Алекса, который привязал лодку и теперь смотрел на мать в объятиях Максимилиана, страстно целовала Максимилиана в губы. Ее глаза закрылись — она воспарила, она оказалась наверху блаженства, от которого так глупо и поспешно пыталась бежать. Как замечательно, что ее чувство одиночества исчезло. В груди уже не пойманным зверьком, а радостной птичкой затрепыхалось сердце.

Дели откинула голову и глубоко вздохнула. Она посмотрела в его серые глаза и покачала головой:

— Что ты делаешь, Максимилиан!

— Я пока ничего не делаю, кроме одного: я прошу еще раз при свидетелях твоей руки, Филадельфия, — сказал Максимилиан хрипло и глухо, не отрываясь глядя ей в глаза.

— Ты сумасшедший, Максимилиан!

— Пусть сумасшедший, все может быть. Но теперь ты можешь мне ответить то, что должна ответить?

Дели посмотрела на Алекса и Бренни и уловила у обоих на лицах то ли ухмылку, то ли усмешку, но в любом случае какое-то ироничное отношение.

— Макс, они смеются над нами.

— Они завидуют нам, — сказал Макс, даже не посмотрев на Алекса и Бренни.

— Ну что, мы так и будем стоять? — спросил Бренни, уперев кулаки в бока. — Мне уже надоело смотреть на эти ночные объятия.

— Да, действительно, ты не пригласишь меня в свою каюту? — с удивлением воскликнул Максимилиан.

Дели внутренне вздрогнула, с лица сползла улыбка:

— Максимилиан, пароход скоро потонет от народа.

— Алекс, иди поднимай давление, оно уже совсем упало, — сказал Бренни. — Ма, я больше двух часов не выдержу у штурвала, я и так почти сутки не спал.

— О, Бренни, отдохни, пожалуйста, я плохая мать!

— А зачем стоять у штурвала? Разве обязательно куда-то плыть, можно остановиться у этого берега, — сказал Максимилиан. — Кстати, куда вы от меня пытались сбежать?

Он хотел обнять Дели за талию, но она отошла к Бренни.

— Мы никуда не пытались бежать, мы просто идем в Маннум принимать груз сельскохозяйственного оборудования, — ответила Дели.

— Нет, мы больше не плывем в Маннум! Нам не нужно никакого оборудования, — строго сказал Максимилиан и добавил: — Хватит, Дели, хватит.

Она помолчала, взглянула на недовольное выражение лица Бренни, посмотрела на Алекса, но на лице у него ничего не смогла прочесть.

— Максимилиан, ты распоряжаешься тут как владелец парохода, как…

— Как владелец Филадельфии, как будущий законный твой муж, не более того, — улыбнулся Максимилиан.

Подойдя к ней, он взял ее руку, притянул к губам и поцеловал пальцы.

— Дели, как я соскучился по твоим рукам, по твоему гневному и туманному взгляду…

— Ма, так что мне делать? — спросил Бренни. — Что вообще происходит? У нас новый капитан? — Бренни бросил презрительный взгляд на Максимилиана.

— Ах, Бренни, милый, действительно, наверное, лучше тебе отдохнуть, а утром мы решим, идти нам в Маннум или… — Она замолчала и посмотрела на Максимилиана.

— Или как скажет он? — презрительно спросил Бренни и, быстро развернувшись, пошел в свою каморку на палубе.

Дели покачала головой и укоризненно прошептала:

— Максимилиан…

— Что, Дели?

— Максимилиан, я не верю ни одному твоему слову.

— И не верь, — сказал он и, взяв за талию, чуть ли не насильно повел Дели в ее каюту.

— Ма! Так я гашу топку? — сказал Алекс.

— Хорошо, делайте что хотите, — ответила Дели и прижалась к плечу Максимилиана. Он все сильнее и сильнее прижимал ее к своему бедру, у нее не было сил сопротивляться.

В каюте Максимилиан вновь так сильно ее подхватил, что у Дели перехватило дыхание. Он вновь стал ее целовать, шаря рукой по стене в надежде, что где-то рядом с дверью есть выключатель, но так и не нашел его.

— Максимилиан, мне больно, — прошептала она.

— Тише! Дети услышат, — улыбнулся он и беззвучно рассмеялся, потом вдруг посерьезнел и строго спросил: — А где орхидеи?

— Выбросила. За борт. Как ненужный фальшивый комплимент.

— Дели, ты мне еще не ответила, ты еще не сказала «да».

Дели помолчала, глядя в темные серые окна, потом провела рукой по его слегка щетинистой щеке, видимо, он день или два не брился, и серьезно сказала:

— Ты прав, Максимилиан, я тебе еще не сказала «нет».

Максимилиан попытался расстегнуть на ее платье пуговицы, но Дели, прижав руки к груди, вскричала:

— Максимилиан! Ты слишком нетерпелив, я просто удивляюсь тебе!

— Дели, мы слишком долго не виделись. Ты права, я слишком долго ждал тебя и я нетерпелив.

Он нашел на стене выключатель и погасил свет.

— Максимилиан, — прошептала Дели.

— Это ничего, я увижу тебя обнаженной утром, — сказал Максимилиан и, подойдя к ней, стал помогать ей раздеваться.

Снимая платье, Дели улыбалась. Просто что-то невероятное происходит! Но, что бы ни происходило, теперь уже поздно сопротивляться, теперь уже у нее, как от запаха роз, начинала кружиться голова, и головокружение становилось все сильнее и сильнее.

Он действительно оказался настойчив, он действительно любит ее, Дели сейчас в это поверила, у нее не было никаких сомнений. Да, он любит ее. А у нее кружится голова. И она была счастлива от этого головокружения.

Дели проснулась от духоты. В каюте было душно и жарко. Яркое солнце било прямо в глаза.

Они заснули только под утро, усталые и счастливые. Нет, она не хотела сравнивать его с Брентоном — Максимилиан был ласков, требователен и необычайно силен для своего возраста, возможно, как и Брентон когда-то, но она уже не помнила и всячески отгоняла от себя какие-либо воспоминания.

Максимилиан тоже проснулся, сладко потянулся, задев ее локтем, и сказал:

— Какая узкая кровать.

«Ну зачем он только напомнил, ведь здесь лежал Брентон», — подумала Дели и, быстро накинув платье, вскочила, стараясь не смотреть на него. Она быстро подошла к зеркальцу, взглянула и осталась довольна своим отражением: губы были более яркими, чем обычно, от ночных поцелуев; на скулах легкие пятна румянца, и если бы не пряди седины, то она вполне могла бы сказать своему отражению: да, вполне привлекательная и симпатичная тридцатилетняя женщина; ну разве тридцать восемь максимум!

Максимилиан поднялся, и Дели спиной почувствовала, что он собирается подкрасться к ней сзади. Она обернулась и приложила указательный палец к губам.

— Не увидишь, — улыбнулась она. — Жаль, что я Омару запретила приходить без приглашения, я бы хотела сейчас крепкого кофе или…

— Или шампанского, — сказал Максимилиан, обняв ее и погладив пальцами по спине. — Увы, не захватил, я слишком торопился.

Сверху послышался звон тарелок, чей-то смех, похожий на смех Гордона и Джесси. Дели почувствовала, что на палубе происходит приготовление к завтраку, наверняка дети ждут их. Интересно, как Мэг ее сегодня встретит?

Мэг и Джесси уже с утра суетились на кухне. Мэг была по-прежнему на вид сурова и старалась не разговаривать с Гордоном и Алексом; единственный, к кому она снизошла, это простоватый Бренни, который шлялся по палубе, уже выспавшийся, не зная, чем заняться. Мэг дала указание Омару, чтобы он вытащил все самое вкусное из их припасов: консервированную цветную капусту, ананасы и папайю. Она прекрасно понимала, что сегодняшний завтрак будет не совсем обычным. Перехватив скучающий взгляд Бренни, Мэг подошла к нему и увела Бренни в его каморку.

— Ну что ты от меня хочешь, Мэг? — спросил он.

— Знаешь, ты уже скоро получишь удостоверение капитана, я хочу, чтобы ты стал им как можно скорее; «Филадельфия» в твоих руках будет еще тысячу лет плавать, а мать уже стара, — сказала Мэг с легкой лукавой полуулыбкой на лице.

Бренни усмехнулся:

— Молодая невеста уже стара?

— Ах, Бренни! К сожалению, ты немножечко прав. Не слишком-то много у нее впереди времени для счастья. И поэтому я хочу, чтобы ты взял управление «Филадельфией» в свои руки и освободил ее…

— Для Максимилиана, — снова усмехнулся Бренни.

— Совершенно верно. Видишь, как ты все понимаешь. Давай, я тебя поцелую за это. — Мэг быстро поцеловала брата в щеку.

Бренни, казалось, немного смутился от легкого касания ее губ и проворчал:

— Ах ты, сводница! Но я с тобой полностью согласен.

Гордон снова прохаживался перед дверями кухни и уже с нескрываемым осуждением смотрел на Джесси, которая снова торчала на кухне. Омар, казалось, не замечал демонстративно неприязненных взглядов Гордона. В кухню прибежала Мэг, веселая и в приподнятом настроении после разговора с братом. Она почему-то считала своим долгом устроить счастье матери, и это было для нее сейчас самым главным.

Ночью она, как и все, проснулась от гудков, но, выбежав на палубу и увидев застывшую Дели, а потом всю сцену с Максимилианом, решила удалиться, считая себя совершенно лишней. Она смотрела на них, стоя на лестнице возле нижней палубы, и слезы сами собой брызнули из глаз; в таких растрепанных чувствах тем более не стоило появляться перед Дели, и Мэг быстро спустилась в каюту.

— Мэг, на кухне и так не развернуться, вы с Джесси только мешаете Омару, — недовольно проворчал Гордон.

Омар снова бросил на него взгляд, полный недовольства и презрения.

— Действительно, Джесси, Омар сам все сделает Правда, Омар?

— Конечно, госпожа. Но если Джесси будет помогать чистить морковь, то дело пойдет гораздо быстрее, — виновато сказал он.

— Хорошо, тогда я не буду мешать, — сказала Мэг и вышла из кухни, к крайнему неудовольствию Гордона. Он был готов уже снова ворваться на кухню и вытащить оттуда Джесси, но Мэг перехватила его, расставив руки в стороны и загораживая дорогу.

— Милый Горди! — широко улыбнулась она, собираясь обнять брата, но он оттолкнул ее руки.

— Ну что ты пристаешь? Дай пройду!

— Как ты вчера приставал, так я сегодня, — сказала Мэг весело и тихонько постучала кулачком по его груди, — у меня хорошее настроение!

— С чем тебя и поздравляю, дождалась наконец-то Максимилиана, — криво усмехнулся Гордон.

— Но ведь ты же не против его присутствия?

— Мне уже все равно, только дай пройти.

— Вот и замечательно, — вновь широко заулыбалась Мэг и подмигнула Гордону. — А что, у тебя это серьезно с Джесси?

Мэг увидела, как на скулах Гордона мгновенно стали появляться алые пятна румянца.

— Не твое дело. Какая ты у нас глазастенькая, — пробормотал Гордон.

— Ну тогда поздравляю тебя. — Мэг похлопала ладонями его по груди, от чего Гордон, казалось, смутился еще более и перестал рваться на кухню.

Дели, снова надев свой белый костюм, выбежала на палубу и, взглянув на солнце, поняла, что близится полдень. Стол был уже накрыт на палубе, и ей показалось, точно так же, как тогда, когда впервые она ждала Максимилиана на пароход, — были расставлены тарелки и даже стояла пустая ваза, непонятно для чего, но, казалось, она вновь ждала орхидеи.

Увидев Алекса, сидевшего на складном стульчике с книжкой, услышав щебетание Джесси, доносившееся из кухни, и смех Мэг, Дели поняла, что все бури на «Филадельфии» миновали. Она с легким сердцем побежала на смех дочери, но как только Мэг увидела Дели, так сразу же прекратила смеяться и отвела глаза в сторону.

— Омар, вы не против, если мистер Джойс позавтракает с нами, вы поставили прибор? — спросила Дели.

— Конечно, госпожа, в первую очередь, — ответил Омар с легким поклоном.

Дели громко и звонко расхохоталась, так что Мэг невольно посмотрела на нее. Их взгляды встретились, и Дели с облегчением увидела в глазах Мэг веселые теплые искорки, которые та пыталась скрыть за неприступно-каменным выражением лица. Глаза Мэг расширились, Дели увидела по восторженному удивлению глаз дочери, что сзади к ней подходит Максимилиан. Дели не повернулась и с тихой радостью почувствовала, как на плечи легли его длинные горячие пальцы.

— Доброе утро всем! — сказал Максимилиан, обращаясь к Мэг.

— Доброе утро, господин, — поклонился в пояс Омар, сложив перед грудью ладони лодочкой.

— День уже, — без улыбки сказала Мэг.

— Странно, она так хотела увидеть тебя, Максимилиан, а теперь словно не рада, — сказала Дели, обратившись к Максимилиану.

— Да, это серьезно. Вдруг мы не получим благословения, не боишься, Дели? — спросил Максимилиан, все так же обнимая ее за плечи.

— Боюсь, — вздохнула Дели. — Действительно боюсь…

Мэг фыркнула и, ничего не говоря, быстро вышла с кухни.

— Все будет хорошо, вот увидишь! Ну что, покажи мне свой корабль во всей красе, — сказал Максимилиан и хотел поцеловать ее, но Дели увернулась.

— Макс, неприлично при всех так себя вести, — сказала она недовольно. — И «пароход», а не «корабль», сколько можно повторять?

— Прости глупого старика, — улыбнулся он.

Максимилиан, бросившись в погоню за Дели, ничего не захватил с собой и сейчас был одет так же, как и ночью в лодке: на нем были серые брюки, белая рубашка с короткими рукавами, на руке массивные часы с золотым браслетом.

Они поднялись на верхнюю палубу и прошли в рулевую будку.

«Филадельфия» стояла на мелководье у берега. За бортом тихо журчала вода. В небольших кустах на берегу прыгали маленькие яркие птички, издавая пронзительные короткие звуки.

— Так вот оно — логово речной волчицы, — сказал Максимилиан, положив руки на рулевое колесо. Он попробовал повернуть его сначала в одну сторону, потом в другую. Штурвал поворачивался с трудом. — Да, ты можешь его поворачивать? А у меня что-то не получается…

Дели рассмеялась:

— Я могу его поворачивать даже мизинцем!

Ей почудилось, что сейчас вместо Максимилиана стоит Брентон, ей даже показалось, что их спины похожи — такие же крепкие и широкие. И от этой радостной мысли, от яркого солнца, от щебета птиц на нее нахлынула волна радости и восторженного молодого счастья.

— Максимилиан, — прошептала она и взглянула в его глаза цвета австралийского неба. Он сощурился, и в уголках глаз появились мелкие морщинки.

— Все понятно.

Его вытянутое лицо приблизилось, и ее алые пухлые губы встретились в поцелуе с его тонкими розовыми губами. Она не закрыла глаза и, к стыду своему, увидела сквозь стекла рубки, что лица всех, кто был на палубе, — Мэг, Алекс, Джесси и Омар, подставлявший к столу ящик из-под гвоздей, — были повернуты по направлению к рубке.

Дели смутилась еще больше и быстро отстранилась.

— Да, несколько убого у вас, — сказал Максимилиан, — надо бы здесь покрасить, и в каюте у тебя хорошо бы обить стены шелковыми обоями, ты не против?

— Как прикажете, капитан, — улыбнулась Дели.

— О, это мне уже нравится, — ответил Максимилиан и легонько шлепнул ее пониже спины.

Дели, округлив глаза, возмущенно воскликнула:

— Макс! Еще повторится подобное, и ты окажешься в своей лодке. Я еще не сказала «да»!

— Скажешь, не сомневайся. Куда ты денешься? — сощурился он, показав свои синеватые зубы, и хрипло рассмеялся.

Дели закатила глаза и тяжело вздохнула:

— Боже! За что ты мне послал его?

Она выглянула из рубки и увидела, что Омар все стоит, задрав голову вверх, он поклонился ей и сказал:

— Все готово, моя госпожа!

— Пойдем перекусим! — предложила Дели.

— С тобой — с удовольствием.

Гордон и Бренни примостились за столом на ящиках, так как стульев не хватало. Омар никак не хотел садиться и суетливо бегал вокруг стола, размахивая новым чистым полотенцем на руке.

«Как ни странно, вот теперь все стало по-прежнему, — подумала Дели. — Только сейчас вместо Брентона Максимилиан — длинный, с седыми висками, с вытянутым лицом, как ни странно, он походит на молодого Брентона, не внешним видом, а, возможно, своим хрипловатым и задорным голосом».

Максимилиан чувствовал себя за столом более чем свободно, он с удовольствием ел овощные салаты, приготовленные Джесси и Мэг под руководством Омара. Дели заметила, что его уши чуть-чуть шевелятся, когда он жует, это показалось ей смешным и милым, и она негромко рассмеялась.

Все сидящие за столом, кроме Мэг, подняли на нее удивленные глаза, и Дели почувствовала, что сейчас щеки ее будут краснеть; она подумала, наверняка ее дети предполагают, что она смеется от счастья. Но, видимо, они были недалеки от истины.

— Я почему-то вспомнила, как глупо получилось все с этой баржей, — сказала она Максимилиану.

— Я так не думаю. Да, вы не знаете еще, что я нашел покупателя на баржу и он согласен дать четыре тысячи.

— О, вижу, мистер Джойс не промах! — воскликнул Бренни с удивленным одобрением.

— Мне тоже так кажется, — согласился Максимилиан. — Дели, у вас только белое вино, а шампанского нет? — обратился он к Омару.

Омар выкатил свои и без того большие глаза и с удивлением переводил их с Дели на Максимилиана.

— В честь чего шампанское, не вижу повода! — спросила Дели. — К тому же еще слишком рано. Да у нас его, по-моему, и не бывало за последние пять лет.

Максимилиан встал и, подняв бокал, попросил Омара наполнить его вином, потом кивнул на бокал Дели. Омар быстро налил им вина и с удивлением продолжал таращиться на Максимилиана.

— Все, наверное, понимают, мои будущие уважаемые родственники, что я сейчас намерен сделать предложение Филадельфии… Дели, я предлагаю вам быть моей женой. Мне кажется, хватит уходить от ответа. И мы сейчас, вся твоя семья, ждем, что ты нам скажешь, — торжественно, даже несколько напыщенно произнес Максимилиан, стоя с бокалом в руке.

Дели смирилась с тем, что она уже начала краснеть. Быстро взглянув на Гордона и Мэг и увидев в их глазах любопытство, смешанное с удивлением, она подумала: «Не уйти так не уйти!»

— Я не знаю, — тихо сказала Дели, приподняла бокал и вновь поставила на стол. — Не знаю… Что скажут дети…

Дети молчали. Бренни быстро жевал, Мэг почему-то рассеянно и равнодушно смотрела в сторону, словно искала что-то на берегу; Гордон слегка скривил рот и смотрел в тарелку, а Алекс широко улыбался, глядя на Дели.

— Вот видишь, дети мне не разрешают, — пожала Дели плечами.

— Не разрешают? Но почему? — искренне удивился Максимилиан, прервав общее молчание.

— Мне кажется, мы не вправе что-либо советовать, — сказал Гордон.

— Как я за вас рада! — воскликнула Джесси, глядя на Дели широко раскрытыми, счастливыми черными глазами.

— Дети разрешают, ма, — твердо сказала Мэг, все так же глядя в сторону, потом повернулась и улыбнулась Дели. Ее губы задрожали, улыбка начала сползать с лица, и из глаз мгновенно в два потока хлынули слезы. Мэг, рыдая, глухо закашлялась в ладони.

— Вот видишь, разрешают, — сказал Максимилиан и положил Дели руку на плечо.

— Спасибо, Мэг, — сказала Дели тихо. — Если никто не против…

— Я — за! — сказал Алекс.

Бренни, жуя, молча поднял руку вверх. Дели перевела взгляд на Гордона, он сморщил нос и быстро сказал:

— А я что? Я тоже за…

— Совсем хороший господин, госпожа, я совсем очень одобряю, — оскалил свои зубы Омар.

— Ну, если даже Омар «совсем очень» одобряет, тогда мне ничего не остается, как сказать тебе, что я согласна. — Дели подняла бокал и взглянула в глаза Максимилиану. Они светились счастьем.

«Боже, а ведь влюблен как мальчишка… в его-то возрасте! Значит, это судьба», — подумала Дели и, подняв бокал, тоже встала рядом с Максимилианом.

Раздался тихий звон встретившихся бокалов, Максимилиан немного отпил вина и, поставив бокал на стол, обхватил Дели за талию и демонстративно, нимало не смущаясь многочисленных глаз, рванул Дели к себе, так что ее рука с бокалом дернулась и вино пролилось ему на рубашку. И его тонкие губы обожгли ее полураскрытый рот. Дели закрыла глаза, опять, как тогда, ее ноги оторвались от палубы и тело словно вспорхнуло над столом, Она чувствовала грудью глухие удары его сердца, слитые в единый такт с биением в ее груди, и сквозь гул бьющихся сердец до нее почему-то издали доносились сдавленные всхлипывания Мэг.

Все дальнейшее происходило словно во сне. Как бы это банально и глупо ни звучало, но у Дели перед глазами стелился легкий туман. Она кивала в ответ на поздравления детей, возгласы Омара и Джесси; ей уже было все равно, кто и как в действительности относится к этому событию.

Лишь только когда Максимилиан чересчур громко воскликнул, что они отпразднуют помолвку в Марри-Бридж, Дели немного пришла в себя.

«Но в Марри-Бридж на кладбище лежит Брентон! Нет! Это страшное, чудовищное кощунство — праздновать помолвку в его отеле, совсем неподалеку от кладбища! Помолвку?! С ним, которого в Лондоне ждет жена?! О, пусть будет что будет!..» — мгновенно пронеслось в голове у Дели.

— Нет, только не в Марри-Бридж! — воскликнула Дели, выбираясь из своего вязкого, сладкого тумана.

— Хорошо, где скажешь, дорогая, — ответил Максимилиан и серьезно посмотрел в ее испуганные глаза.

— Может быть, в Маннум? Очень скромно — мы выпьем шампанского, не более того, если ты хочешь, — как-то судорожно заговорила Дели. — Максимилиан, ты ведь понимаешь, что пока ты… — Она хотела сказать «Пока ты не разведен с Лилиан», но вовремя опомнилась и продолжила: — Пока мы не совсем свободны, ведь ты меня понимаешь?..

Максимилиан сощурил глаза и недовольно тряхнул головой:

— Понимаю.

— В кочегарку не пойду, предупреждаю, — быстро выпалил Алекс.

— Никто тебя не посылает, теперь очередь Гордона, — сказал Бренни. — Ма, так поднимать пары?

Дели вопросительно взглянула на Максимилиана, тот согласно моргнул глазами.

— Конечно, Бренни, то есть ты, наверное, устал уже, мой дорогой?

— Нет, ма, совсем не устал! До Маннума я буду за штурвалом, не вздумай даже заходить в рубку!

— А мистера Джойса ты пустишь, он с такой радостью сегодня подержался за штурвал, видимо, увидел его впервые в жизни, не так ли?

— О да, я был в полнейшем восторге. Если бы Бренни мне доверил, я бы с удовольствием покрутил эту штуку — восхитительное ощущение, наверное, управлять такой посудиной, простите, пароходиной, — сказал он улыбнувшись и сощурил на Дели глаза.

Дели рассмеялась.

— Ну, если хочешь, Бренни тебя обучит на шкипера, а я тебе подарю курительную трубку. Вот увидишь, не пройдет и полугода, как ты станешь настоящим речным капитаном, — сказала Дели.

Максимилиан расхохотался:

— Всю жизнь мечтал! Увидела бы меня моя жена… — смеясь, сказал он, по мгновенно осунувшемуся лицу Дели понял, что сказал не то.

Но, кажется, никто из присутствующих не воспринял всерьез эти слова, кроме Мэг.

До позднего вечера Дели плавала в окружавшем ее зыбком, неверном тумане. Она много смеялась, показывая Максимилиану пароход: они заглядывали в каюты Алекса, Бренни, Гордона, и везде Максимилиан приходил в негодование, видя почти голые стены и полное отсутствие комфорта, не говоря уже о предметах роскоши. А Дели убеждала его, что ее это никогда не интересовало; когда нет лишних безделушек и дорогих вещей — она чувствует себя гораздо свободнее, так как глаз начинает видеть красоту окружающего мира. Но ее доводы не убедили Максимилиана. Он сказал, что нужно будет купить его любимые турецкие оттоманки, какие стоят у него в лондонском доме; неплохо бы постелить везде пусть недорогие, но турецкие ковры на полу и на стенах в каютах. Дели шутя согласилась с ним и разрешила застелить коврами хоть всю палубу, но… Но после того, как он вернется из Лондона, после того, как произойдет развод.

Малейшее упоминание о разводе действовало на Максимилиана словно зубная боль. Он тут же становился сумрачным и молчаливым.

В каюте Гордона никого не было, он быстро сказал:

— Я не хочу, чтобы ты превратно меня поняла, Дели, но сначала нужно хотя бы предварительно завершить строительство завода…

— Я уже превратно поняла!

— Дели, у меня нет крыльев; конечно, когда лет через сто в Лондон из Австралии будут летать аэропланы, я смог бы обернуться туда и обратно через три дня, ну максимум через неделю, но увы — пока это мечты.

— А когда твой развод станет реальностью, если, конечно, он когда-нибудь состоится? — спросила Дели и увидела, что его серые глаза обрели стальной оттенок.

— Состоится! Хорошо, если ты настаиваешь, я прямо сегодня, сейчас поеду в Мельбурн, сяду на самый быстроходный пароход до Лондона! Пожалуйста, я брошу строительство, брошу здесь все…

— И меня в том числе, — добавила она с сарказмом.

— Ты думаешь, нам нужно отправиться в Лондон вместе?

— Да, я бы очень хотела, но на кого я оставлю детей, пароход?

— Дели, ты меня просто удивляешь, когда называешь их детьми! Хотя, может быть, ты и права…

Дели бросила на него пристальный, испытующий взгляд.

— Ты так посмотрела, ты не веришь мне? Я не ошибся?

— Я верю. Я очень хочу тебе верить, дорогой. Поступай как знаешь.

— Ты сомневаешься, что я готов все сделать для тебя, все, что ты ни попросишь? Напрасно, Дели. Напрасны твои сомнения. У меня неплохой управляющий, придется поручить строительство и доставку оборудования ему. А сейчас пойдем к тебе, я по тебе соскучился. — Он провел пальцами по ее шее, разглаживая тонкую паутину морщин. Дели передернула плечами от щекотки.

— А вот и нет, мы вернемся в мою каюту после благословения пресвитера или викария, и не раньше!

Максимилиан беззвучно смеялся:

— Ты в своем уме? Ты шутишь?

— Конечно, шучу…

— Дели, я прекрасно все понял. Через неделю я отправляюсь в Мельбурн. Если хочешь, поедем вместе со мной, я познакомлю тебя с Бертом — это художник, которому я хочу дать твою картину, чтобы он нашел реставратора. И вообще, сходим в театр, ты покажешь мне свои работы в галерее, я познакомлю тебя с некоторыми известными художниками.

— Спасибо, мой пьяный шкипер, мне неинтересны известные художники…

— Как хочешь.

— Я хочу, чтобы ты прямо из Маннума отправился в Мельбурн. Ты позвонишь своему управляющему и скажешь, что отплываешь в Лондон — я так хочу!

Максимилиан помрачнел и сощурил глаза, оставив лишь маленькие щелочки.

— Отлично, я повторяю: пусть будет как ты захочешь, в Лондон так в Лондон, — сказал он хрипло и глухо. — Я вижу, ты до сих пор мне не веришь…

Дели улыбнулась и запустила пальцы в его седые виски:

— Максимилиан, ты просто мой пьяный, мой безумный шкипер!

И, закрыв глаза, она слилась с ним в долгом, мучительно долгом поцелуе.

Как быстро она привыкла к Максимилиану! Не только Дели, но и всем остальным казалось, что Максимилиан был на «Филадельфии» всегда, только почему-то на долгое время сошел на берег, но вот теперь снова вернулся. И все встало на свои места.

«Филадельфия» плыла в Маннум.

Дели наконец обрела долгожданный покой, правда, обрела ненадолго…

 

1

Когда «Филадельфия» подходила к Маннуму, была уже глубокая ночь.

В эту ночь Дели не ложилась, Максимилиан тоже не хотел спать. Мужественный Бренни по-прежнему стоял, вцепившись в штурвал, крайне неохотно подпуская к нему Дели. Но она все-таки уже два раза сменяла его у рулевого колеса, давая поспать ему пять или шесть часов.

Алекс все так же категорически отказывался жариться у паровой машины, и Гордону ничего другого не оставалось, как оставить Джесси на попечение Омара и сидеть у топки, беспрестанно подбрасывая сухие эвкалиптовые поленья.

Зато Дели чувствовала себя наверху блаженства. Она примирилась с Мэг, которая теперь ласково улыбалась ей и Максимилиану, словно и не было прежних разногласий.

Джесси большее время проводила на кухне, слушая бесконечную болтовню Омара, но все же иногда, словно подчиняясь внутреннему долгу, спускалась в кочегарку к Гордону, говоря, что ей здесь интересно и она хочет посмотреть, как работает машина и как жарко полыхает, весело потрескивая и пощелкивая, огонь в топке.

В эти минуты ее посещений Гордон преображался. Он старательно вытирал свои грязные от масла и сажи руки о штаны и, быстро прильнув к Джесси всем телом, целовал и целовал ее. Она не выказывала ни малейшего неудовольствия, но и не отвечала на его страстные поцелуи.

— Вот придем в Маннум, мы с тобой исчезнем отсюда, верно? Там, я же говорил, в окрестностях замечательные леса! — быстро шептал ей на ухо Гордон.

— Посмотрим, — уклончиво отвечала Джесси и опускала глаза. И это «посмотрим» Гордон расценивал как «конечно, Гордон!», как признание в любви. Он был уверен, что она должна питать к нему чувство, хотя бы из-за того, что он спас ее! Просто по своей природной скромности — неизвестно откуда взявшейся, ведь обычно аборигенки такие бойкие, веселые и злые на язык, — но она была совсем не такая, в этом Гордон был убежден, несмотря на кофейный цвет ее гладкой, нежной кожи.

— Надо будет взять у матери денег и купить тебе что-нибудь из приличной одежды, — говорил он.

— Да, шляпку с вуалью! — И Джесси звонко хохотала, словно звенела серебряным колокольчиком. Но тут же брови Джесси хмурились, и каждый раз, совсем некстати для Гордона, она слишком быстро вспоминала, что уже долго находится в машинном отделении, а это может выглядеть неприличным.

— Кому какое дело, где ты находишься и с кем болтаешь?! — возмущенно убеждал ее Гордон, но Джесси качала головой и еще больше хмурилась.

— Дели, мистер Джойс…

«И Омар?» — про себя добавлял Гордон, но ему не хотелось верить в эту вполне очевидную мысль, что Джесси не просто так торчит на кухне. Хотя где ей быть? Какие у нее могут быть с Мэг общие интересы или с Дели? Джесси простая девушка, и ее тянет к простым людям — этим Гордон объяснял слишком охотную помощь Омару.

Джесси дарила ему воздушный поцелуй и убегала из кочегарки, а Гордон тут же начинал проигрывать в памяти всю их мимолетную встречу с малейшими подробностями. Он начинал вспоминать блеск ее глаз и белоснежных зубов, старался сразу же запомнить запах ее кожи и волос, ее поворот головы, ее серебряный смех…

Дели и Максимилиан стояли на палубе, задрав головы в небо, глядя на звездных светлячков, мигавших в бархате ночи.

— Не узнаёшь? — спросила она.

— Нет. Я миллион лет не смотрел на звезды, — ответил Максимилиан, по-прежнему осторожно одной рукой поглаживая ее талию со спины.

Этот жест уже входил у него в привычку — медленно и нежно поглаживать Дели по талии. Она ничего не имела против, но только чтобы никто не видел.

— Вон там Венера, видишь? — ткнула она пальцем.

— Да. Совсем тусклая.

— Там Арктур…

— Ясно. А где Большая Медведица?

— Вон две звезды. А это Южный Крест, — прочертила Дели на небе крест, соединяя светящиеся точки.

Как Адам когда-то, непостижимое количество лет назад, объяснял ей расположение звезд на южном небе, так и она сейчас — словно Дели с Адамом поменялись местами — была для Максимилиана небесным шкипером.

— Дели, хочешь, сядем в лодку и поплывем к тому берегу? — спросил Максимилиан.

— И что мы там будем делать?

— Как что? То же, что и в каюте.

Дели внутренне содрогнулась. Еще недавно она предлагала Аластеру остаться на ночь в лесу, а теперь Максимилиан, с седыми висками, с лысиной, точно так же, как она, вдруг загорелся романтическими чувствами, насмотревшись на звезды.

— Нет-нет, сейчас на листве роса и очень прохладно.

— Роса как раз и остудит мой пыл. Ты меня слишком воспламеняешь, Дели. Я могу просто сгореть, просто взорваться от чувств, — сказал он и устремил взгляд на звезды.

Взорваться? Он сказал взорваться — как во сне «Филадельфия»?!

Дели с подозрением посмотрела на него, словно хотела убедиться, наяву ли она его видит, или это Максимилиан из ее кошмарного сна? Но нет, он был совершенно реален. Просто они в последнее время слишком мало спали, хотя спать почти не хотелось; видимо, еще не до конца растворилась у нее перед глазами та дурманящая пелена, которая окутывала ее сначала от запаха розы, потом от Максимилиана, потом от букета орхидей.

«Нет, он не Адам», — подумала Дели, вспомнив отчетливо и ясно шипящий взрыв «Филадельфии» в ее сне, скорее сейчас она — Адам, а Максимилиан — глупенькая, юная, восторженная Филадельфия.

Пришвартовавшись к причалу фабрики Шереров, Дели и Максимилиан сошли на берег, но мистера Шерера в фабричной конторке не оказалось, было еще слишком рано. Максимилиан предложил пойти прогуляться по городку и узнать, где находится лучший ресторан, но полисмен, к которому он обратился, лишь развел руками и сказал, что в нашем захолустье не бывает приличных ресторанов.

— Но есть ведь какое-нибудь место, где собираются приличные люди? — спросил Максимилиан. — Может быть, клуб или еще какое-нибудь пристойное заведение?

— Да, есть клуб овцеводов, неплохой ресторан при нем, но я не уверен, там собираются слишком приличные господа. Это все богатые фермеры из окрестностей Маннума, раз в неделю они собираются в клубе, играют в карты, пьют пиво, но, простите, от них за версту разит овечьим сыром и немытой стриженой шерстью.

— А какое пиво они пьют? — спросил Максимилиан у полицейского.

— Самое разное: «Квебек», «Золотой осетр», «Муррей».

— Да, это действительно ужасно, я все это пробовал, поверь, Дели, эти сорта невозможны к употреблению.

— Тем лучше, я все равно не пью пиво.

— Скажите, так где же нам можно отпраздновать помолвку? — спросил Максимилиан у полисмена.

— О, поздравляю, такое знаменательное событие! Но я даже затрудняюсь что-либо порекомендовать, — сказал полицейский.

— Видишь, Максимилиан, значит, нужно подождать твоего возвращения из Англии, — сказала Дели.

Максимилиан нахмурился и ничего не ответил.

Гордон проснулся на грязном полу кочегарки, когда «Филадельфия» уже стояла у фабричного причала. Быстро умывшись, он побежал переодеваться, надел новые брюки и свежую рубашку.

Вдалеке за дымом, тянувшимся от фабричной трубы, расстилался большой роскошный лес; погода была чудесная, солнце уже было довольно высоко, роса на траве высохла, а рядом с причалом в воде плескались домашние утки и несколько пеликанов.

Он бросился в свою каюту, но она была пуста. На кухне тоже никого не оказалось.

— Джесси! Мэг! Омар! Есть кто-нибудь живой?

Появилась Мэг в новом ситцевом платье с маленькой соломенной шляпкой на голове — видимо, она собиралась идти в город.

— Гордон, ты заблудился? Что ты кричишь, словно тебя режут? — спросила она.

— Где Джесси?

— Давно уже в городе. Ленивый Гордон проспал свою Джесси, правда? — ехидно улыбнулась она.

— Перестань смеяться! А где Омар?

— Тоже в городе, он закупает продукты.

— Джесси вместе с ним ушла?!

— Откуда я знаю. Ушла, даже не попрощавшись, может быть, вернется? Я, по крайней мере, надеюсь на ее возвращение.

— Я тоже, — пробурчал Гордон и, разбежавшись, быстро перепрыгнул с «Филадельфии» на причал.

Мистер Менахем Шерер, уже появившийся в своем кабинете, маленьком, заставленном чуть ли не до потолка плугами, молотилками и маленькими электрическими макетами динамо-машины со светящимися лампочками, несколько секунд смотрел немигающим взглядом на Дели и Максимилиана, вошедших к нему в кабинет; наконец вскочил из-за стола и радостно воскликнул:

— Филадельфия с «Филадельфии»! Как же, помню, я очень рад вас видеть! И мистера…

— Мистера Джойса, — показала Дели на Максимилиана.

— Очень рад вас видеть. Да, время летит! — покачал он головой.

Дели поняла, что это его не слишком любезное замечание относится к ней, к ее седым прядям, которые она уже не скрывала. «Неужели я так постарела за те четыре или три года, как мы не виделись?» — подумала Дели.

— Это ваш новый капитан, мисс Гордон? Я недавно прочел некролог в газете, приношу вам глубочайшие соболезнования.

У Дели кошкой внутри царапнула совесть: она была в простом сером платье, без вуали, без траурной ленты. Ей даже показалось, что в словах соболезнования мистера Шерера проскользнула ирония.

— Я благодарю вас, мистер Шерер. Но, к своему стыду, я должна признаться, что мистер Джойс не новый капитан, это мой будущий муж.

Менахем Шерер смущенно кашлянул и стал хвататься за бумаги, лежащие на столе, перекладывая их с места на место.

— Поздравляю, я рад за вас, почему к стыду — к счастью! Я рад, что вы в добром здравии, и надеюсь еще погулять на вашей свадьбе. Но вы, видимо, у меня не только для того, чтобы пригласить меня на свадьбу, правильно?

— Совершенно верно, мистер Шерер, — сказал Максимилиан, беря инициативу в свои руки и усаживаясь без приглашения в широкое кожаное кресло. Он показал на другое кресло Дели и сказал, словно был хозяином кабинета: — Присядь, дорогая.

— Ой, извините меня, совершенно невоспитанного старика, — смущенно забормотал мистер Шерер, — конечно, присаживайтесь. Прикажете кофе или что-нибудь покрепче? — Он нажал кнопку звонка, вызывая секретаршу.

— Нет-нет, не надо, слишком рано, — сказала Дели. — Я вас приглашаю и непременно пошлю вам официальное приглашение на свадьбу, правда, Максимилиан?

— Да, безусловно, мистер Шерер, мы будем рады вас видеть. Однако это произойдет не слишком скоро. А сейчас Филадельфия просто горит желанием перевезти какую-нибудь ерунду по реке, может быть, у вас что-нибудь найдется?

— Мы «какую-нибудь ерунду» не производим, мистер Джойс, — строго сказал Менахем Шерер. — У нас отличный товар. Мы сейчас выполнили большой заказ для угольной компании. Собираем дизельные машины, ставим их на колеса. Если хотите, можете загрузиться прямо сегодня. Я видел, что вы без баржи, но она и не понадобится — не больше десятка машин, они вполне уместятся на палубе. Их нужно срочно перевезти в рабочий поселок. Ну как, это вам подходит?

— Я очень вам признательна, мистер Шерер. Бренни будет просто в восторге, — сказала Дели, вежливо улыбаясь.

— Бренни — ваш новый капитан? А почему же он не зашел ко мне?

— Это мой сын — шкипер, но он скоро получит удостоверение капитана. Он довезет ваши машины наилучшим образом, не беспокойтесь, мистер Шерер.

Мистер Шерер пожевал губами, надел очки в роговой оправе и снова стал перебирать бумаги на столе, обдумывая то, что сказала Дели.

— Как я понимаю, вы теперь на корабле просто пассажирка, простите, хозяйка и, видимо, собираетесь с мистером Джойсом, ну если не в свадебное путешествие, то немного отдохнуть? Я угадал?

— Вы чрезвычайно проницательны, мистер Шерер, как раз это мы и собираемся сделать, я так давно не была в Мельбурне, а мистер Джойс вроде бы не прочь взять меня с собой в Мельбурн.

Максимилиан широко развел руками и заулыбался:

— Желание Филадельфии — закон, мистер Шерер.

— Я рад за вас, Филадельфия, искренне рад, тогда мы с вашим Бренни начнем сегодня загружать пароход. Вы не против?

— Я только за! Я буду чрезвычайно рада и сейчас же пошлю к вам Бренни. Договорились?

Максимилиан поднялся и пожал руку мистеру Шереру:

— Очень рад был познакомиться.

— Взаимно, мистер Джойс.

— Не забудьте, вы обещали, мы будем рады видеть вас на свадьбе.

— Что ж, если обещал, придется бросить все дела и поздравить вас, — заулыбался мистер Шерер Дели.

Дели поднялась из кресла и, направившись к выходу, чуть не столкнулась с вошедшей в кабинет молоденькой секретаршей, которая несла поднос с кофейными чашками.

— Спасибо вам. Не забудьте о приглашении. Кофе я не хочу. Нам, к сожалению, уже пора, — сказала Дели на ходу и быстро вышла из кабинета.

Она поняла, что опять бежит, теперь уже от осуждающего взгляда мистера Шерера, который она увидела сквозь толстые стекла его очков — или ей только показалось, что он с иронией с ней разговаривал? Дели не знала, ей просто поскорее хотелось выбежать из этого маленького, загроможденного кабинета.

 

2

Маннум — небольшой пыльный, но одновременно зеленый городок. Вдоль улиц, перед двухэтажными домами, тянулись ряды молодых стройных эвкалиптов, а в центре города был большой и широкий бульвар, который зеленел листвой канадских кленов и тополей. Это было, пожалуй, единственным местом в городе, где прогуливались в тени деревьев отдыхающие горожане.

Гордон метался по Маннуму в поисках Джесси. Она не могла бесследно раствориться, она не могла уйти, ничего не сказав ему, не попрощавшись — он был совершенно в этом уверен. Джесси не говорила, что в городе у нее есть родственники или кто-то из знакомых, куда же она могла исчезнуть? Он обещал ей купить новые платья — нет, она обязана, она должна вернуться!

Гордон быстро пробежал, как ему казалось, уже почти по всем улицам городка. Он бежал, не останавливаясь, по лицу его катился пот, дыхание было шумным и прерывистым, он страшно устал. На кленовом бульваре, который Гордон тоже пробежал до самого конца, Джесси не было. Он не знал, что ему предпринять; единственное, что оставалось — возвратиться на «Филадельфию». Гордон медленно, вытирая с лица потоки пота, смешанного с пылью, побежал к реке и — о чудо! — свернув с бульвара, прямо нос к носу столкнулся с Омаром, в руках которого были две большие корзины, за ним шла Джесси — восхитительная и прекрасная Джесси. Губы ее были полураскрыты, темная кожа блестела на солнце, густые черные волосы красиво лежали на плечах. В руках она держала кулек из газеты, в котором было печенье и конфеты в дешевых цветастых обертках.

— Джесси! — всплеснул руками Гордон. — Я ищу тебя по всему городу.

Она остановилась и удивленно смотрела на Гордона:

— А зачем меня искать?

— Ты ушла, я боялся, что ты ушла насовсем…

Омар вежливо улыбнулся Гордону и отошел немного в сторону. Гордон заметил, что корзины его были совершенно пусты.

— Я никуда не собираюсь уходить, Гордон, мне у вас очень понравилось. — Она достала из кулька печенье и откусила маленький кусочек.

— Правда ты пока не хочешь уходить с парохода?

Джесси отрицательно помотала головой, улыбаясь, и снова откусила печенье.

— Мы пошли с Омаром за овощами, вот и все, — сказала она смеясь.

Гордон снова невольно бросил взгляд на пустые корзины, и в груди у него екнуло: он заметил в ее волосах маленькую желтую сосновую иглу. Как это понять? Он в городе не видел ни одной сосны, только клены и эвкалипты, как могла очутиться сосновая игла в ее волосах?

— Совсем плохой город, совсем ничего нет, такой плохой овощи крутом, — быстро подскочил Омар, качая головой и цокая языком.

— А вы разве не нашли то место, где торгуют овощами, здесь должен быть рынок? — спросил Гордон, внимательно вглядываясь в большие круглые глаза Омара, которые преданно уставились на него.

— Совсем незнакомый город, не нашли совсем овощи, правда, Джесси?

— Правда, Омар, — ответила Джесси и затолкала остатки печенья в рот.

— Да плевать мне на твои овощи! Джесси, ты вернешься на пароход, я должен быть уверен!

— Я же сказала, если хочешь, пойдем прямо сейчас, — ответила Джесси недовольно. — Но все-таки я хотела бы немного прогуляться с Омаром, если ты, конечно, не против. — Она дугой выгнула одну бровь и строго посмотрела на него.

— Прогуляться — пожалуйста, а почему не со мной?

— С тобой мы, наверное, еще успеем подышать свежим воздухом, Гордон! — сказала она резко, даже строго, и быстро пошла вперед. За ней, улыбнувшись Гордону, последовал Омар.

Гордон остался стоять, глядя вслед удалявшейся стройной и хрупкой фигуре Джесси.

«Я хотел купить ей платье, походить с ней по магазинам! Она променяла меня на этот жалкий кулек конфет, купленный Омаром!» — думал Гордон, глядя им вслед. Он смахнул с подбородка капли пота и медленно нехотя поплелся к пароходу.

Зато Дели с Максимилианом обошли уже магазинов пять. Максимилиан нес многочисленные свертки с ее платьями, шляпками, блузками и прочей женской ерундой. Дели удивлялась сама себе — откуда у нее появилось это желание наряжаться, уж никак не из-за того, что она поедет в Мельбурн, покажет в Национальной галерее свои картины; может быть, они посетят дорогие рестораны, но это совсем не повод накупать не слишком-то нужные модные платья, которые она наверняка наденет всего один раз. Но Дели нравилось, что Максимилиан сейчас выполняет все ее просьбы и, не смущаясь, достает из бумажника довольно крупные купюры, оплачивая ее прихоти. Максимилиан, казалось, был даже рад этому.

Они зашли на городскую почту, и Максимилиан долго разговаривал по телефону с Марри-Бридж, со своим управляющим, а Дели смотрела на него сквозь стекло телефонной кабины — как он быстро и нервно говорил по телефону, размахивая руками. И у нее снова появилась счастливая мысль, что она не ошибается — Максимилиан все сделает для нее, даже бросит свою безумную затею со строительством, если она попросит, конечно.

Раздраженный, с красным лицом после телефонного разговора, Максимилиан вышел к ней и натянуто улыбнулся:

— Все просто великолепно, дорогая, котлы и оборудование должны прийти через неделю; уже почти закончили четыре стены, жаль, конечно, что я не вижу всего этого, но я уверен в моем управляющем, строительство будет закончено в срок.

— Ах, Максимилиан, мне бы твои проблемы, — улыбаясь, покачала она головой.

Он рассмеялся и положил ей ладонь на талию, но Дели резко дернулась, оглянувшись, — на почте было довольно многолюдно — и, недовольно покачав головой, быстро вышла на улицу. Максимилиан подхватил свертки и последовал за ней.

— Макс, если мы пойдем в оперу или в Национальную галерею, ты тоже будешь так себя вести?..

— Конечно, пьяный шкипер, что с него взять? — улыбнулся он.

Дели рассмеялась и побежала от него прочь, смеясь и оглядываясь. Максимилиан в растерянности секунду постоял и тоже побежал за ней, размахивая свертками в обеих руках.

Пока солнце не стало садиться, Гордон кругами ходил по палубе, поминутно глядя на пристань, — не появились ли Джесси с Омаром, — но их все не было. Рабочие в грязных синих комбинезонах под руководством мистера Шерера по дощатому настилу вкатывали на палубу машины на колесах, которые представляли собой обыкновенные дизельные двигатели, кое-как закрепленные на деревянных повозках. Под руководством Бренни рабочие привязывали веревками колеса повозок к железным кольцам на бортах. Гордон не принимал участия в погрузке, несмотря на то что Бренни несколько раз просил его что-то перенести или прикрепить, — он, казалось, не слышал. Он был весь погружен в томительное ожидание Джесси.

Максимилиана и Дели тоже не было. Мэг ушла, как она говорила, посмотреть шелковые ткани для своего вышивания и разноцветные нитки. Лишь когда солнце стало садиться, прибежала счастливая Дели. Ее лицо за день покраснело от жаркого солнца. Они тут же с Максимилианом спустились в каюту. Удивительно, но Дели не терпелось примерить покупки.

Минут через двадцать появился наконец-то Омар, груженный двумя корзинами, доверху наполненными овощами, а вслед за ним шла Джесси. Гордон хотел броситься ей навстречу, но Джесси опередила его и сама, обогнав Омара, подбежала к нему и положила руки ему на грудь; глаза ее широко распахнулись, и Гордон услышал серебристый колокольчик ее голоса, который сейчас звучал несколько лукаво:

— Я виновата, прости меня.

— Ничего, я не сержусь, несмотря на то что вы слишком долго гуляли.

Джесси рассмеялась, прозвенев своим колокольчиком:

— Ты ревнуешь меня, а мне нравится, ужасно нравится!

Гордон нехотя улыбнулся:

— Ты не хочешь прогуляться по берегу?

— Хочу. Конечно, хочу… Видимо, за мной еще осталось несколько поцелуев?

— Да, еще много поцелуев. — Гордон провел пальцем по ее нежной щеке, но тут же перехватил взгляд Омара, который как раз приближался к ним, уже войдя на палубу; в его глазах горел огонь неприязни, даже ненависти к Гордону, и Гордон опустил руку.

— После обеда, — быстро шепнула Джесси и побежала вслед за Омаром на кухню.

На обед Омар не успел ничего приготовить, кроме обыкновенных салатов. Дели, проголодавшись, опустошила две больших тарелки с нарезанными овощами. Максимилиан один почти опустошил банку тушеного мяса; но зато было шампанское, которое они сегодня купили, настоящее, французское шампанское, от которого Дели чуть-чуть опьянела. Она была весела и так много смеялась за столом, что Джесси и Мэг тоже невольно подхватили ее заразительный смех и стали смеяться — сначала над акцентом Омара, потом над Гордоном, — шутя, конечно, намереваясь его женить на Джесси. Джесси тоже смеялась и отрицательно мотала головой. А Гордон мрачнел и краснел у всех на глазах, особенно ему не нравилось, что над ним смеется и Омар, который суетился вокруг стола, меняя тарелки.

Наконец Гордон не выдержал и, красный как рак, медленно поднялся из-за стола и пошел к левому борту, скрывшись за машиной, покрытой брезентом. Он стоял, глядя на темно-синюю воду за бортом, на которую легла густая тень от «Филадельфии», и ждал. Она должна была к нему подойти, он был в этом уверен!

Он раздраженно плюнул в воду, до него доносились раскаты смеха за столом, даже Максимилиан смеялся, наверное тоже над ним. Прошло минут пять, он услышал легкие шаги Джесси, она приближалась к нему.

Зайдя за брезент и никого не обнаружив, Джесси тихо прошептала:

— Гордон, где ты?

А он спрятался от нее за другой машиной, подглядывая сквозь дырку в брезенте, что она будет делать. Джесси постояла на месте, оглядываясь по сторонам, затем прошептала более громко:

— Я могу и передумать.

Гордон бросился к ней, обнял и нашел ее губы, еще пахнущие шампанским и острым перцем:

— Пойдем скорей!

— Куда?

— Я не знаю… Жди меня здесь.

И Гордон исчез в полутьме. Он бросился в кладовую, отыскал там бутылку какого-то дешевого вина, в темноте даже не разобрал какое, и, засунув его за пояс брюк, быстро и так же бесшумно вернулся к Джесси. Его опасения были напрасны, она послушно ждала на том же месте. Он протянул ей руку, она нежно вручила ему свою маленькую ладонь, и Гордон быстро потащил ее вокруг рубки. К счастью, в полутьме за стоявшими на палубе почти вплотную к друг к другу машинами, накрытыми сверху брезентом, они незаметно для сидящих за столом пробрались к маленькому трапу, перекинутому на деревянную пристань.

Гордон быстро, чуть скрипнув досками, пробежал по узкому трапу на пристань, а за ним нехотя и боязливо, прямо в его объятия, сбежала Джесси. Кажется, они остались незамеченными.

— Нам не стоит далеко удаляться, Гордон…

— Полностью с тобой согласен. Однако для обещанного поцелуя открытая пристань — не совсем подходящее место, не так ли?

Джесси хмыкнула и неопределенно покачала головой.

— Вон там, за фабрикой, начинается лес, такой замечательный, такой зеленый, совсем непохожий на австралийский, в нем, кажется, растет все, что есть на свете…

— Даже ливанские кедры? — с сомнением спросила она.

— Ливанские кедры? А что это такое? Впрочем, не говори, я знаю, это тебе Омар наболтал какую-нибудь глупость про ливанские кедры. — Он посмотрел в ее глаза, в которых светились отблески взошедшей луны, и понял, что он не ошибся.

Джесси опустила ресницы и сказала:

— Пойдем, нас могут увидеть.

— Да, когда раньше мы здесь останавливались, я еще почти мальчишкой бегал вдоль этого фабричного забора к лесу и собирал там орехи. Сейчас забор, кажется, стал в два раза длиннее, но ничего страшного, я помню дорогу. — Гордон с силой сжал ей запястье и потащил с пристани в сторону серого забора.

Какое-то время они шли молча. Было уже совсем темно, луна то скрывалась, то снова выглядывала из-за туч, окрашивая щеки и волосы Джесси нереальным, призрачным светом. Глядя на Джесси, Гордон подумал, что, видимо, так и должна выглядеть черная жемчужина — хотя Джесси была, конечно, далеко не черной, а нежнокофейного цвета, — но эта нежная лунная поволока на ее гладкой блестящей коже как раз и давала этот жемчужный серебристый оттенок.

— Зачем ты взял вино? Я не хочу, — сказала Джесси, вдруг остановившись. — Мы так не договаривались.

— Ну, Джесси… Ну хорошо, тогда я буду.

— Мы уже далеко ушли, совершенно темно. Нас могут искать. Гордон, давай, я сейчас тебя поцелую хоть тысячу раз, и мы сразу же пойдем обратно. — Джесси прислонилась к дощатому забору и, казалось, не собиралась делать больше ни единого шага вперед.

— Странно, я тебя не совсем понимаю, моя восхитительная, моя прекрасная Джу-Джу, я тебя спас? Спас! Мы вернемся на «Филадельфию» через час, максимум через два, наше отсутствие никто не заметит!

— Гордон, ты ошибаешься, я совсем не Джу-Джу, — сказала капризно Джесси.

Гордон хотел ей тут же возразить, что свою краснорукую прачку он называл «страусенком», и та ничего не имела против, но Джесси не дала ему сказать.

— Я не хочу, чтобы ты думал обо мне неправильно, Гордон; я тебе рассказала, почему я сбежала с фермы, но это ведь совсем ничего не значит, понимаешь, Гордон?

— Не понимаю. — Гордон уперся ладонями в забор так, что Джесси оказалась между его рук. От его головы на лицо Джесси падала тень, лишь на большие блестящие глаза ложился призрачный свет выглянувшей луны. — Не понимаю, зачем же ты тогда вернулась на пароход, зачем, если…

— Если — что?

— Вернее, к кому вернулась? Я не понимаю…

— Ко всем вам, — тихо сказала Джесси и, приблизив лицо, поцеловала его в губы.

Гордон провел ладонями по ее волосам, плечам и, дойдя до бедра, стал задирать вверх ее платье, но Джесси резко оттолкнула его.

— Гордон! Ты неправильно обо мне думаешь!

— Нет, правильно! — Гордон снова попытался ее поцеловать, но она вновь его оттолкнула.

— Все, я вернула обещанное! — сказала Джесси, быстро и тяжело дыша.

— Ты вернулась из-за Омара, — сказал Гордон. Он все еще не желал верить в то, что сказал.

— Нет. — Она опустила глаза.

— Так в чем же дело? Джесси, я так ждал, когда мы будем в Маннуме, когда мы останемся вдвоем…

— Мы вдвоем, что дальше? — резко спросила она.

Гордон положил ей руки на грудь и с силой сжал, так что она тихонько вскрикнула, словно едва слышно звякнул колокольчик.

— Я хочу тебя, — хрипло прошептал он.

Джесси попыталась вырваться из его рук, но он все сильнее сжимал ее грудь, потом одной рукой стал оголять плечо, чтобы поцеловать. Джесси толкнула его в живот и, ощутив под рукой горлышко бутылки, выхватила ее и быстро опустила на его голову. Бутылка разбилась, Гордона залили потоки красного вина. В первую секунду он не понял, что произошло, словно в голове вспыхнула вторая луна — так ему, по крайней мере, показалось, — лицо Джесси поплыло в сторону, а глаза залило чем-то красным; он судорожно, мертвой хваткой вцепился в вырез ее платья и ни за что не хотел отпускать.

Он почувствовал, что падает, но даже в этот момент руки его крепко держали Джесси за платье; они упали вместе возле забора. С волос и подбородка Гордона на грудь Джесси капали красные капли.

— Пусти, пусти! — услышал он сдавленный шепот Джесси, но его руки никак не хотели разжиматься. Он с силой затряс головой, и капли вина обильно брызнули ей в лицо. В голове немного прояснилось, он хотел поцеловать ее в губы, но Джесси дернула головой, и он ощутил на своих губах ее щеку, залитую красным вином. Он теперь окончательно понял, что произошло, и боль в голове или, может быть, сладковатый вкус вина на ее гладкой коже, а скорее всего, и то и другое одновременно придало ему новых сил.

— Джесси!.. Любимая… Джесси. — Он целовал ее лицо, чувствуя на губах сладковатые красные капли, и уже совсем не понимал, что делает.

— Нет! Нет, Гордон! — шептала она, пряча от него губы, напрягаясь всем телом и пытаясь сбросить его.

Гордон услышал треск раздираемой материи, ощутил горячий жар ее бедер, потом понял, что ее судорожно выгибавшееся тело стало ослабевать.

Джесси быстро и судорожно дышала, глядя своими большими черными глазами, заполненными лунным блеском, на сверкающий Южный Крест…

Он не помнил, сколько прошло времени, казалось, всего несколько минут. Она быстро шла вдоль забора, придерживая обеими руками разорванное платье. Он шел за ней, оба были в липких пятнах от высыхающего вина.

— Я же говорил тебе, нужно было купить новые платья, — хрипло, но весело сказал Гордон и чуть не налетел на быстро идущую перед ним Джесси, которая резко остановилась. Ее огромные глаза сверкнули в темноте, и она выпалила, повернувшись к нему:

— Я была сегодня утром с Омаром!

Гордон понял и не понял одновременно, что она хотела этим сказать, точнее он не хотел понимать.

— Конечно, я видел, — ответил Гордон.

— Как с тобой, — резко сказала она и быстро пошла вперед, все так же придерживая разорванный подол платья.

Гордон на несколько секунд замер от ее слов, не веря сказанному, но у него перед глазами встала утренняя встреча в городе, когда Джесси, улыбаясь, кусала печенье, а в ее волосах желтела маленькая сосновая иголочка.

— Нет! Скажи, что ты пошутила! — вскричал Гордон, оцепеневший от внезапно обрушившегося на него горя.

Но Джесси быстро удалялась и даже не обернулась на его отчаянный крик.

 

3

Дели уже по второму разу примерила две купальные шляпки и блузку и нашла, что они гораздо более смешные и никчемные, чем ей казалось днем. Она снова начала неспокойно и неуверенно себя чувствовать перед отъездом с Максимилианом в Мельбурн: зачем она едет? Не случится ли что за время ее отсутствия? Что ей делать в Мельбурне, что ее туда тянет? Может быть, она втайне надеялась, что Максимилиану удастся уговорить ее отправиться с ним в Англию, которая теперь стала не родиной — своей родной страной Дели давно уже считала Австралию, — а туманной, хотя и прекрасной, но давно забытой чужбиной.

Дели даже подумала: может быть, взять с собой в Мельбурн Мэг, как она брала дочь в свою поездку в Авока-Стей к мисс Баретт? — тогда Мэг прекрасно понимала, что причина их путешествия не только и не столько мисс Баретт, а Аластер Рибурн.

Но Дели отказалась от мысли о путешествии с дочерью, словно оттолкнула спасательный крут: да, они уже взрослые, и ей не стоит слишком беспокоиться за детей.

Но все же Дели чувствовала, что что-то непонятное и соблазнительное словно тянуло ее в Мельбурн или ждало ее там? Возможно, она надеялась, что посещение Национальной галереи вдохнет в нее новую жажду творчества, как говорится: «новый творческий период возник у мастера кисти от переоценки своих прошлых художественных достижений». «Наверное, так когда-нибудь напишут художественные критики о моем творчестве», — подумала Дели и улыбнулась своим мыслям.

Только вопрос: возникнет ли этот новый творческий период? И какой он будет: розовый, голубой или серый? Она с иронией относилась, когда училась в художественной школе, к так называемому «розовому периоду» новомодного в Европе Пикассо, который ей страшно не нравился своим позерством и умничанием.

«Любовный период», или лучше назвать его «период разлуки»?» — подумала Дели и прикусила нижнюю, более алую, чем обычно, губу.

Она так и не написала «Кроликов, скачущих по берегу». Сейчас у нее возникло желание написать что-нибудь гораздо более живое, более одухотворенное, может быть, даже попробовать написать портрет Максимилиана? Но от этой мысли она сразу же отказалась, почему-то испугавшись: она вспомнила, как писала портрет Несты, с каким воодушевлением, жаром, а потом… выколола портрету глаза. Может быть, с того мгновения она и испытывала некоторый ужас перед портретами, даже набросками лиц, считая, что своим неудачным портретом она может каким-нибудь непостижимым образом навредить тому, с кого портрет написан, — опять эти приметы тетушки Эстер, в которых было что-то от лубра.

И все же ей очень хотелось посетить Национальную галерею, и вовсе не из-за того, чтобы посмотреть на свою «Жену рыбака». Она вспомнила, как в детстве тщательно вырезала репродукции из иллюстрированных журналов, и перед ее удивительно цепкой зрительной памятью вновь всплыли ее любимые пейзажи: «Летний вечер», «Пруд в Коулрейне» Луиса Бувелота, «Восход луны» Дэвида Дэвиса и конечно же «В разгар знойного полудня» Стритона. Дели увидела все эти картины своим внутренним взором, словно они висели на незримой стене галереи ее памяти, поменяла картины местами, перевесив их чуть выше и чуть просторнее — и вновь пришла к своей прежней убежденности: да, Бувелот — первый художник этой страны. Только он может написать эвкалипт во всей его неповторимости и специфической ароматной воздушности, а эвкалипт для нее, да и почти для всех коренных австралийцев был символом их страны.

Но вот у Стритона потрясающе получалось жаркое австралийское лето, пронзительные небеса, уходящие в бесконечность, золотые закаты, и странно, но ему как-то удавалось выжженную солнцем траву делать живой и золотистой, словно она была солнцем на закате. Этого волшебства Дели проделывать еще не могла.

Дели прищурилась, как Максимилиан, глядя на свою воображаемую стену с любимыми полотнами, и медленно, словно сомнамбула, пошла, пробираясь чуть ли не на ощупь между крытыми брезентом машинами.

Она была одна на палубе этим тихим поздним вечером, или ей только казалось, что одна? Во всяком случае, она отгородилась своей воображаемой галереей от окружающего мира, от всех звуков начинавшейся ночи и чувствовала, что вот-вот ее должно ну если не посетить вдохновение, то должно возникнуть нечто удивительное и прекрасное в ее душе.

Ах, как бы она хотела, чтобы сейчас у нее начал зарождаться новый период ее творчества!

Она подошла к кожуху колеса и, положив на него ладони, ощутила теплоту металла, медленно остывавшего от жаркого дневного солнца, и тут же, взглянув на воду за бортом, где резвились, выпрыгивая из воды, маленькие рыбки, увидела другую картину: она в залах Общества художников штата Виктория. Их картины тоже были проникнуты атмосферой Австралии, но, как ни странно, она подумала, что все художники этого штата словно сговорились, в каждой картине она почувствовала импрессионистические тенденции. Хоть ей и нравился импрессионизм, но сама она боялась писать в этой манере, боялась, что это будет выглядеть подражательством.

Ее размышления прервали какие-то звуки, похожие на рыдания, доносившиеся со стороны противоположного колеса. Эти звуки разрушили стену, которой она отгородилась в своей воображаемой картинной галерее. Дели поняла: опять либо Мэг, либо Гордон!.. Она вся обратилась в слух — да, эти кашляющие звуки рыданий издавал Гордон. «Опять я чем-то провинилась, не иначе», — подумала Дели и хотела уже пробираться между стоящих на палубе машин к противоположному борту, но тут услышала тихий зовущий шепот:

— Филадельфия, я все равно тебя найду. — Это был Максимилиан.

Шурша брезентом, он, видимо, искал ее, затерявшуюся на палубе между брезентовых холмов.

— Я здесь, что тебе нужно? Ты что, ни секунды не можешь побыть без меня? — тихо прошептала Дели в его сторону, по-прежнему прислушиваясь — не прекратятся ли эти душераздирающие звуки? Но нет, сдавленные стенания продолжались и, кажется, все более усиливались.

Из-за края брезента блеснул под луной серебряный висок Максимилиана. Он смотрел на нее одним глазом и улыбался.

— Иди ко мне, — поманил он ее пальцем. — Я совсем заблудился…

— Зачем?

Один его глаз моргнул, и он снова прошептал:

— Иди скорей!

— Максимилиан, что за игры? Мне некогда.

— Мне тоже. А чем ты занята?

Максимилиан подошел к ней и положил свои длинные пальцы ей на талию.

— Я думаю…

— Странное занятие… для женщины.

— Отнюдь нет, я думаю, какие платья, какие шляпки взять с собой! — усмехнулась Дели.

— О, тогда другое дело. Это уже серьезно! Я надеюсь, что мне не придется тащить огромные чемоданы до станции?

— Посмотрим. Максимилиан, я думаю: а зачем мне ехать в Мельбурн, лишь для того, чтобы посадить тебя на корабль, который отправляется в Англию? Это не слишком-то веселое занятие, ты не считаешь?

— Но ведь мы должны сходить в приличный ресторан, и ты, мне кажется, хотела похвастаться своими картинами в галерее?

Дели задели его слова:

— Макс, я не маленькая хвастливая девочка, которая только и мечтает, чтобы ее похвалили за каракули на бумаге. За то, что ты так говоришь, Я не покажу тебе себя, висящую в Национальной галерее!

— Все, все, беру свои слова обратно! И хочу тебя, мне кажется, кое-чем обрадовать. Я приказал управляющему первым же поездом отправить твою паутину с дырой в Мельбурн к Берту Крайтону, он отдаст ее опытному реставратору, ты довольна?

— Безусловно, дорогой! Да, чтобы еще раз взглянуть на мой шедевр, ради этого стоит отправиться в Мельбурн, ты прав.

Максимилиан заулыбался и, обняв ее за плечи, хотел поцеловать, но Дели наклонила голову, и его губы коснулись кончика ее носа.

Дели тихонько рассмеялась:

— Макс, мне некогда…

— Что у вас, пожар?

Он все так же держал ее за плечи своими длинными большими руками.

— Слышишь?

Максимилиан прислушался: до него тоже донеслись сдавленные, глухие звуки с другого борта.

— Кто-то простудился?

— Нет, я должна пойти. — И Дели, высвободившись из его рук, стала бесшумно пробираться между брезентовых холмов.

Гордон не хотел, чтобы его кто-нибудь услышал, но и сдержаться он тоже никак не мог. Впрочем, разве можно было ему ожидать чего-либо иного? Жениться на Джесси у него даже и в мыслях не было. Он надеялся на восхитительный праздник в лесу: он даже решил, что, если все будет, как он задумал, он соорудит из веток шалаш и они сбегут с парохода, будут жить в нем, может быть, неделю, может быть, месяц, — он не знал, что должно быть дальше. Но все вышло иначе! Он был убит ее сокрушительной, ужасающей откровенностью. Вся его гордость за свой героический поступок — как ему хотелось, чтобы это был героический и мужественный поступок! — вся гордость его моментально исчезла, он понял, что ничего не то что героического, даже минимально мужественного не совершил. Просто схватил за волосы барахтающуюся в воде девушку, не более того! Вот ведь как все вышло…

Она предпочла ему Омара. Интересно, говорил ли он ей, что у него в Индии жена, дети? Хотя какое это имеет теперь значение?..

Он закрыл ладонями лицо и опустил голову на теплый кожух колеса. Послышались чьи-то почти бесшумные шаги. Гордон хотел бежать, но его остановил хрипловатый вопрос Максимилиана:

— Что здесь происходит? Кто это?

У Гордона перехватило горло, уж кого-кого, а этого самоуверенного Максимилиана он сейчас никак не хотел видеть.

— Гордон, ты разрываешь мое сердце, — сказала Дели, погладив его по спине. — Ну за что ты меня так мучаешь? Чем я опять перед тобой провинилась?

— Уйдите, — глухо простонал он и дернул плечом.

— А почему… ты мокрый, кажется? Что-то липкое… Что с тобой, Гордон? — Дели провела рукой по его слипшимся волосам.

— Уйдите, — снова пробурчал он, уже немного успокаиваясь.

— Гордон, ведь ты был не против, чтобы мистер Джойс…

— Да, я не против, только уйдите!

У Дели отлегло от сердца:

— Тогда что с тобой происходит, ты можешь объяснить?

Но только Гордон снова вспомнил, что произошло, как новый приступ рыданий сдавил ему грудь:

— Она… Нет, уходите!.. Я не хочу никого видеть!

Дели облегченно вздохнула и даже улыбнулась стоящему рядом Максимилиану:

— Ну, я так и думала, это Джесси виновата. Мы все видели, как ты около нее вьешься. Стоит ли так убиваться? Что она сделала такого, чтобы ты так рыдал?

— Ничего!

— Ну вот видишь, она прекрасно спит в твоей каюте, а ты здесь пугаешь всех лягушек, ухаешь, словно филин в лесу.

— Я ее зарежу! Сегодня! Ночью!

— Может быть, не стоит? — мягко и ласково прохрипел Максимилиан.

— Ну зачем сразу резать, что она тебе сделала, объясни толком! — воскликнула Дели, пытаясь повернуть его лицом к себе.

Но Гордон сам резко повернулся и, отняв от своего мокрого, липкого лица в темно-красных пятнах ладони, бросил Дели в лицо:

— Я ее изнасиловал!

Дели отшатнулась, прижав в ужасе пальцы к губам:

— Гордон, что ты говоришь?!

— Лучше бы я ее не спас, а тут же утопил, чем… чем она!..

— Ты шутишь, Гордон? Так нельзя шутить, мой милый!

— Нет, она ударила меня бутылкой вина, и я не совсем помню, как это произошло, но я думаю, все было замечательно! Если бы только она… не изменила мне с этим Омаром! — воскликнул он.

— Ах, Боже! Максимилиан, я ничего не понимаю, что происходит! Когда изменила? Вы решили свести меня с ума!

— Сегодня утром с Омаром, — вновь глухо застенал Гордон.

— А вечером ты, значит, того?.. — прохрипел Максимилиан.

Гордон согласно покачал головой, все так же прижимая ладони к лицу.

У Дели опять стали быстро-быстро скакать, рваться и путаться мысли.

— Это сумасшедший пароход! Я ничего не понимаю! Как ты мог?! Я видела, как вы спустились на пристань, но… Но почему?! Это невыносимо, Гордон, совершенно невыносимо! Как нам ехать в Мельбурн, Максимилиан, я не понимаю! Они все здесь друг друга перережут! Максимилиан, сделай что-нибудь! — бросилась Дели к нему, быстро и прерывисто дыша. Она была в растерянности и крайне напугана. Дели совершенно не понимала, что ей необходимо сейчас предпринять, а предпринять, безусловно, нужно было что-то, и срочно — и вся надежда была теперь только на Максимилиана.

— Не беспокойся, дорогая, завтра мы отправляемся в Мельбурн, тебе ни о чем не надо волноваться, я сейчас сделаю все, что необходимо. Сам их зарежу или утоплю, ты что предпочитаешь, Гордон?

Но Гордон, обхватив плечи руками, отвернулся к кожуху колеса и вновь застенал, сильно ударившись лбом об остывший металл.

Джесси не была уверена, когда вбежала в каюту Мэг что никто не видел, как она возвратилась на пароход; правда, она слышала, как на кухне Омар звенел посудой, но это еще ничего не значило. Маленькое, узкое окно кухни выходило как раз на пристань, и он вполне мог ее видеть.

Увидев вбежавшую в каюту Джесси — всю в чем-то красном, возбужденную, с лихорадочно блестевшими глазами, — Мэг выронила из рук цветные нитки, которые сегодня днем купила для вышивания, а теперь сматывала в клубок:

— Джесси, о Боже…

— Мэг, дорогая, простите, вот так получилось, ваше платье, вот!.. — и Джесси показала на разорванное в нескольких местах платье, в которое Мэг ее переодела после того, как ее достали из воды.

— Платье ерунда, но где ты была, что произошло?! — воскликнула Мэг и тронула пальцем липкие красные пятна у нее на груди.

— О, не спрашивай, Мэг, прошу тебя! Это все Гордон!

— Что он с тобой сделал? Не может быть! Это, кажется, вино? Нет, я не верю, Джесси! — замотала головой Мэг, отступая назад.

— Да, Мэг, твой брат сделал то, что хотел, — сказала Джесси и упала на кровать, уткнувшись в подушку лицом. Ее плечи мелко задрожали.

— Джесси, какой ужас, нет, я не могу поверить! Гордон такой чувствительный, такой ласковый, и он… О Джесси, скажи, что… что это неправда!

— Правда, Мэг. — Джесси оторвалась от расшитой зелеными листьями подушки, оставив на ней мокрые пятна слез, перемешанных с розовыми пятнами вина.

— Господи, все было так хорошо, так замечательно! Но почему?!

— Ах, не спрашивай, Мэг, я ничего не хочу говорить. — Джесси снова замотала головой и уткнулась в подушку.

— Джесси, все будет хорошо, я обещаю тебе! — Мэг присела у кровати и стала осторожно гладить ее по спутавшимся волосам, вынимая из них мелкие сухие травинки и кусочки эвкалиптовых листьев. — Он женится! Я даю тебе честное слово, иначе я… Иначе быть не может!

Джесси резко оторвалась от подушки и села на кровати. Мэг показалось, словно молнии сверкнули в ее расширенных черных глазах, одна бровь изогнулась дугой, губы полураскрылись и что-то хотели произнести, но еще не могли.

— Не хочу… Не желаю! Слышишь, я не желаю! — резко прозвенел ее мелодичный голос.

Мэг от удивления даже присела на полу:

— Да? А как же?.. Ты не хочешь? Ты его совсем не любишь?

Джесси сомкнула губы в виноватой улыбке и отрицательно покачала головой:

— Нет, совсем не люблю…

— Как все это ужасно, Джесси… Но я думала… он все время был рядом с тобой, и я подумала…

— Нет, со мной почти все время был Омар, разве ты этого не заметила?

Мэг тоже, как и Джесси, широко распахнула глаза, но, в отличие от нее, не от ужаса и возмущения, а от безмерного удивления: она нащупала на полу выпавший клубок и автоматически стала наматывать на него цветную шелковую нить.

— Омар? Но, Джесси, дорогая моя, ведь он женат, у него, я уже не помню, сколько детей осталось в Индии, и он собирался как можно скорее перевезти их сюда!

Руки Джесси лихорадочно забегали по краям разорванного платья, пытаясь их соединить, и Мэг заметила — ее руки дрожат.

— Джесси, выпей бренди… Давай, я помогу тебе умыться и переодеться. Ты не волнуйся, все будет хорошо. Ты что, не знала? Он разве не говорил тебе, что женат?

Длинные ресницы Джесси упали, она кротко улыбнулась и, едва качнув головой, выдохнула:

— Нет…

— Ах, что я наделала! Джесси, ну зачем я только сказала?! Какая я глупая, бестолковая, близорукая! И ты что, действительно?.. Действительно им… серьезно увлечена?

— Да, — снова едва слышно ответила Джесси, и ее длинные ресницы быстро взлетели вверх. Ее черные глаза сурово смотрели на Мэг, сидящую на полу, словно ожидая от нее осуждения или по меньшей мере сдержанного неодобрения.

Мэг, почувствовав, что губы ее задрожали, маленький носик стал предательски дергаться, прижала клубок ниток ко рту, и из нее вырвались глухие, похожие на кашель рыдания — слезы буквально брызнули из глаз.

— Джесси, как я счастлива, ты бы знала, как я рада за тебя! Прости меня, но я не могу удержаться, когда вижу, что кто-нибудь счастлив, когда вижу, что кто-нибудь любит!.. — И она, зажимая клубком рот, глухо и сдавленно зарыдала.

Джесси бросилась к кровати Мэг, села рядом с ней на пол и, обняв за плечи, с силой затрясла ее:

— Ты счастлива? Повтори! Ты сказала, счастлива?! Ты счастлива, что он женат?! — возмущенно кричала она.

Но Мэг лишь, глотая слезы, отрицательно покачала головой:

— Я счастлива, что ты любишь и что твой любимый рядом с тобой, — тихо сказала она. Ресницы Джесси вновь упали, и из-под полуприкрытых век выкатились две слезинки.

— Да, ты права… — прошептала Джесси.

Омара на кухне не было, Максимилиан нашел его в маленькой, тесной кладовке, где вдоль стен стояли многочисленные ящики с консервами, а под потолком висели связки лука и сушеной петрушки; он что-то там переставлял с места на место или делал вид, что переставлял.

— Омар, а где Джесси?

Омар быстро обернулся, Максимилиану показалось, что слишком быстро, словно старался опередить нападавшего:

— Да, господин?

— Я спрашиваю, где Джесси?

— Омар не знает, зачем Омару знать, господин… — быстро ответил он, на долю секунды его глаза округлились, но тут же погасли.

— Значит, ты не видел ее и не знаешь?

— Омар все видел, но Омар ничего не знает, господин мой, — сказал он и, сложив на груди ладони лодочкой, низко поклонился.

Максимилиан несколько секунд соображал, что значат его слова, и, кажется, понял.

— Омар, мы завтра должны ехать в Мельбурн, я не знаю, видимо, нам придется отложить поездку, так как здесь может произойти все что угодно.

— Зачем отложить, господин, все будет хорошо, спокойно можно ехать куда надо, — ответил Омар, сверкнув своими большими белыми зубами и слегка кланяясь.

Максимилиан снова несколько секунд соображал, наконец сказал:

— Может быть, вам дать денег и вы с Джесси покинете «Филадельфию»?

— Мне здесь нравится, зачем уходить? И Джесси пусть помогает, зачем господин нас прогоняет?

— Но я не знаю, что вы можете выкинуть… Гордон, она, ты, Омар…

— Я совсем хороший повар, зачем меня выкидывать, господин? — Он снова округлил свои большие глаза и показал белоснежные зубы.

— И ты не будешь ему мстить, ты обещаешь? — недоверчиво спросил Максимилиан.

— Зачем Омару мстить, Омар совсем хороший повар, зачем кому-то мстить? — быстро заговорил он, низко кланяясь, видимо, для того, чтобы Максимилиан не смог заглянуть в его глаза.

Максимилиан достал из кармана брюк свой заметно похудевший за последний день бумажник и, вытащив из него пятьдесят фунтов, протянул Омару:

— Я должен быть абсолютно уверен, что, когда мы вернемся, все будут живы и здоровы и даже, может быть, веселы и, желательно, счастливы.

Омар быстро взглянул в его глаза и не менее быстро выхватил из рук Максимилиана деньги:

— Господин и госпожа совсем может быть уверен.

— Но господин совсем не уверен сейчас, — сощурился Максимилиан.

— Клянусь Шивой! Клянусь матерью Кали, Омар не будет потрошить господина Гордона, словно барашка, — сказал Омар, снова кланяясь и прижимая сложенные руки к груди.

— Даже так? Я начинаю тебе верить, Омар. А кто они такие — твои родители?

— Нет, это грозный бог Шива и наша богиня Кали, нет клятвы страшнее, пусть господин верит мне!

— Ну я так и передам Филадельфии, договорились? — весело сказал Максимилиан и похлопал Омара по плечу.

Дели металась по каюте, заламывая руки. Она чувствовала себя совершенно беспомощной и подавленной случившимся. Мысли никак не хотели связываться в логическую цепочку и по-прежнему хаотично разбегались, она сейчас уповала только на Максимилиана, временами останавливаясь и прислушиваясь, что происходит на палубе. Но, казалось, на всем пароходе не было ни единой живой души: Бренни и Алекс наверняка уже спали; Мэг, как обычно, наверное, вышивает, что она прилежно проделывала почти каждый вечер перед сном; Гордон, похоже, прекратил рыдать; но вот Омар и Джесси? Возможно Омар, перемыв посуду, тоже прилег. А Джесси? Скорее всего, она заперлась в каюте Гордона и никого не пускает Естественно, нужно сейчас к ней пойти, попытаться успокоить, но Дели не могла, она не могла найти в себе силы куда-либо идти, тем более говорить о чем-то.

Снова ноги стали слегка подрагивать, опять в них по явилась отвратительная слабость.

Она вновь замерла, настороженно прислушиваясь, и не услышала ни единого шороха, ни единого звука, только за бортом раздался всплеск большой рыбы, выпрыгнувшей из воды за комаром. Дели взглянула в окно, вода была почти черная, значит, луна вновь зашла за облака. И в этой оглушительной тишине, казалось, прямо за дверью, раздался истошный вопль Гордона, сковавший Дели холодом ужаса.

— Он женат, Джесси, ты слышишь?! Твой Омар женат! Ты зря надеешься на что-то!

Дели хотела броситься к дверям и в изумлении поняла, что ноги совершенно не двигаются — она не могла сделать и двух шагов!

— Ну и что, я знаю!.. Я знаю… Зачем кричать об этом на весь свет? — раздался тихий мелодичный голос Джесси.

Она неслышно подошла к нему, пробравшись между машин, стоявших на палубе, и сейчас смотрела на него широко распахнутыми глазами. Она уже переоделась в светлое клетчатое платье Мэг, и белое пятно ее платья сейчас, словно призрак, висело в воздухе на брезентовом черном фоне.

Ночь была беззвездной, луна расплывчатым бледным пятном едва пробивалась сквозь свинцово-серые облака.

— Знаешь? — изумился Гордон, глядя на ее совершенно темные черты лица, на котором, казалось, сами собой светились большие глаза.

— Да, знаю… Ну и что?

Максимилиан влетел в каюту и крепко обнял Дели, прижав ее щеку к своей шее; она от этого крика, от ужаса так и не могла сойти с места.

— Дели, все улажено, все в порядке, тебе не о чем беспокоиться, — сказал он своим низким, хрипловатым голосом, глядя в потолок каюты.

— А это что? Что с ним? — прошептала Дели. — Что с Гордоном?!

— Все в порядке! Я же говорю! Вот увидишь, завтра утром все будет прекраснее, чем прежде, ничего не случилось, я тебя уверяю. Мы спокойно можем ехать хоть на край света. А это… — Максимилиан прислушался, но все было объято молчанием. — Это молодость резвится, ну неужели не понимаешь? — проворковал он и поцеловал Дели в щеку.

 

4

Ужас этой ночи миновал.

Светлая утренняя полоска зари над длинным забором фабрики Шереров становилась все светлее, а розовые и голубые утренние оттенки приобретали все большую насыщенность и яркость. Над водой стелился густой туман. С противоположного берега послышались трели тростниковой птицы.

Солнце всходило.

Все вокруг замерло, словно не хотело просыпаться, и природа, казалось, сонно прислушивалась к легкому, все усиливающемуся шуму, который рос и ширился, — это начал просыпаться Маннум. Над фабричной трубой появился синеватый дымок, который уходил прямо в высокое темно-синее небо.

Дели проснулась, осторожно высвободилась из объятий Максимилиана и, босая, выбежала на палубу. Обнаружив на палубе спящего Гордона и увидев, что он равномерно дышит, чуть посапывая носом, — ну точно как в детстве! — она немного постояла над ним и улыбнулась: Гордон — она, оказывается, совсем его не знает.

Взгляд Дели приковала восхитительная картина утра. Она последнее время очень мало спала, но чувствовала, что чем меньше спит, тем более бодрой и жизнерадостной себя чувствует.

Туман над рекой стал колебаться и таять. Послышалось громкое хлопанье крыльев — это флотилия пеликанов снялась с тихой заводи противоположного берега и тяжело взмыла в воздух, взбивая легкие клубы тающего тумана. Птицы низко пролетели над пароходом и устремились над речной гладью вверх по течению.

Остатки страхов позднего вечера окончательно растаяли, словно духи, вившиеся вокруг корабля в «Старом моряке» Кольриджа, — увидев первый луч солнца, потеряли свою силу и отдали власть над людьми живительным солнечным лучам.

Дели все стояла на палубе, чувствуя, что немного мерзнут ее босые ноги от сыроватых досок, остывших за ночь.

«Как бы он не замерз, мой маленький, — подумала Дели, глядя на посапывающего Гордона, и нахмурилась. — Да, мой маленький Гордон, оказывается, совсем большой…»

Остается положиться на Всевышнего, на эти яркие утренние лучи, что за время ее отсутствия ничего не случится, по крайней мере не случится ничего более страшного. Она ведь оставляла пароход, и не раз, уезжая к Аластеру вместе с Мэг и без нее, но тогда дети были… не такие взрослые.

Дели усмехнулась: чем старше дети, тем страшнее их оставлять одних! Нет, это абсурд! Так не должно быть. Если они взрослые, в чем ее постоянно убеждает Максимилиан, то пусть сами отвечают за себя, и точка! А она едет в Мельбурн и ни малейшего угрызения совести обнаружить в себе не должна.

Ее мысли застыли. Она вдруг поняла, что ей действительно хочется в Мельбурн, но совсем не из-за того, чтобы проводить Максимилиана на корабль, который унесет его в Англию; и даже не для того, чтобы сходить в галерею; и не для того, чтобы встретиться со своей старой подругой Имоджин, с которой она жила в одной маленькой комнатке, что они вдвоем снимали у хозяйки, — в этой комнатке они впервые были с Брентоном близки, выгнав Имоджин и ее очередного друга Элби на улицу, — нет, не из-за всего этого!

Дели почувствовала, что в Мельбурне ее действительно ждет что-то. И это неизъяснимое нечто она могла бы сейчас назвать вдохновением. Странно и весьма легкомысленно немолодой женщине отправляться с таким же немолодым мужчиной в далекий большой город в поисках чего-то призрачного и неведомого — какого-то эфемерного, но долгожданного вдохновения!

«Может быть, понемногу схожу с ума? — подумала Дели и улыбнулась, посмотрев на спящего Гордона. — Видимо, я чем-то похожа на него, на моего любимого Гордона. Неизрасходованная, неистраченная страсть — она где-то в глубине души ждет своего часа, чтобы вырваться и озарить все вокруг… вдохновением? Да, вдохновением — иного определения этому предчувствию найти невозможно».

Дели спустилась вниз и тихонько постучала в каюту Гордона, но никто не ответил. Она толкнула дверь, которая оказалась незаперта, каюта была пуста. Странно, она надеялась увидеть здесь спящую Джесси. Наверное, она у Мэг.

Подойдя к каюте дочери, Дели решила на всякий случай, прежде чем постучать, так же толкнуть дверь. Чуть скрипнув, дверь поддалась, тоже оказавшись открытой, и Дели увидела, что на кровати мирно спит Мэг, Джесси здесь тоже не было. Дели поняла: значит, Джесси либо на кухне, либо в той маленькой даже не комнате — комнатой ее назвать невозможно, — в той маленькой кладовой, где ютится Омар.

Дели чуть поколебалась, стоит ли так рано будить Омара, но, услышав, как на кухне течет вода из бачка, подвешенного под потолком, отправилась на кухню — Омар и Джесси уже проснулись.

И действительно, на кухне Омар, глядя в зеркальный осколок, увлеченно ковырял в зубах какой-то длинной веткой.

— Доброе утро, Омар.

— О, госпожа? Доброе утро, — ответил он и стал суетливо прятать палочку, не зная, куда ее положить.

— Ах, так вот почему у вас такие белые зубы, что вы с ними делаете, признавайтесь.

— Ничего, госпожа, просто вот, — он показал ей странную деревянную палочку, похожую на ветку с шипами.

— Что это такое, если не секрет?

— Я знаю, англичане в Индии чистят зубы щеткой, но мы никогда щеткой не пользуемся. У нас есть вот это специальное дерево, и оно лучше любого английского зубного порошка, уверяю вас. — Омар протянул ей палочку.

— Интересно, — ответила Дели, едва взглянув на палочку, и замялась, не зная, как перейти к вопросу о Джесси.

— Вы что-то хотите заказать на завтрак, госпожа? Может быть, пудинг, или он вам не понравился? Надо что-то к отъезду приготовить, не так ли, госпожа? Я буду стараться, — быстро заговорил он, вытирая свое полное, смуглое, всегда лоснящееся лицо маленькой холщовой салфеткой.

— Это все пустяки. Я не думаю, что Максимилиан слишком проголодается в дороге, а я буду питаться солнечным светом и запахами трав за окном поезда. Не стоит слишком беспокоиться и придумывать что-нибудь особое. К тому же мистер Джойс не хочет нести тяжелые чемоданы.

— Зачем, госпожа! Я понесу! Ни в коем случае нельзя носить белым господам чемоданы! — изумленно воскликнул Омар. — У нас нельзя, у нас, в Индии, совсем нельзя это делать! Да-да, — закивал Омар.

— Почему нельзя? Он слишком стар?

— Мистер Джойс совсем молодой, госпожа, — заулыбался Омар, — но нельзя…

Дели так и не поняла, почему нельзя. Она решила сменить тему разговора:

— Ну, к счастью, здесь не Индия. А… а как вы спали, Омар? Ничего за ночь не случилось? Огорчительного… Что могло бы отменить мой отъезд?

— Госпожа, совсем ничего не случилось, совсем замечательно! Может быть, Джесси разбудить? Она еще спит там, где ящики с продуктами.

— О, нет-нет, пусть спит, я так и думала. Вы взяли ее под свое крыло, я так понимаю?

— Зачем, госпожа, я ничего не брал! Джесси сама попросила здесь спать, я ничего не брал! — округлил он глаза и оскалил большие белые зубы.

— Как я и думала, все замечательно, и я могу не волноваться?

— Совсем не надо волноваться, госпожа!

— Извини, Омар, может быть, это нескромный вопрос, но… кто теперь Джесси на нашем пароходе?

— Она просто Джесси, вот и все. Пусть на кухне помогает, если хочет, денег ей не надо, денег у меня есть. Зачем плохо? Разве плохо? — Он округлил от удивления глаза.

— Да, это хорошо, — ответила Дели задумчиво и тут же поймала себя на мысли, что начала говорить как Омар.

Дели вышла с кухни и стала мучительно размышлять. Она пришла к выводу, что будет правильно, если она не станет просить Джесси покинуть «Филадельфию»; наверное, лучше будет, если все останется как есть. Иначе вдруг Гордон вздумает убежать с парохода за этой темнокожей девушкой? А если дать Омару расчет? И попросить его вместе с Джесси остаться на берегу? Да, это было бы прекрасно, но… Но она не знала, насколько Гордон этого хочет — чтобы Джесси покинула пароход. Какое все-таки у нее глупое и слишком мягкое материнское сердце. Гордон, который достоин всяческого презрения и, мало того, — тюрьмы за изнасилование девушки! А она сейчас беспокоится о том, чтобы ее сын не затосковал еще сильнее, после того как Джесси навсегда останется на берегу, в Маннуме или еще каком городе. Вот в чем заключалось это «но». Но вдруг… Гордон действительно полюбил ее, несмотря на то что совершил столь ужасное?!

В глубине души Дели все-таки не могла поверить, что Гордон мог сделать это. Ее милый, чувствительный Гордон, оказавшийся поздним вечером с Джесси на берегу, и… Нет! Если бы Джесси не подавала ему слишком явных намеков… Но ведь эта девушка так часто спускалась в кочегарку, когда Гордон был там, это ни от кого не могло укрыться на пароходе. И потом, она совсем не отвергала его явных ухаживаний, опускала голову и с улыбкой, явно не без удовольствия, слушала его комплименты — это тоже Дели видела. Нет, Джесси безусловно вряд ли может быть женой Гордона, но… Если Гордон захочет, если Гордон скажет… А если он действительно полюбил ее? То Дели будет только рада, только рада! Пусть она будет хоть чистокровной африканкой с огромными губами, шапкой мелких кудрей на голове, с огромным широким носом, пусть у нее в носу будет кольцо — главное не это. Главное, чтобы ее любимый Гордон был счастлив! Главное это.

 

5

Ближе к вечеру Максимилиан и Дели сели в вагон первого класса. Их провожал только Омар, который нес два очень старых чемодана Дели; ручка одного чемодана была перевязана проволокой, а другой в нескольких местах был зашит крепкими суровыми нитками — это с утра постарался Бренни, которому Дели показала порвавшийся чемодан. Она совсем забыла, вернее у нее даже мысли не возникло, что в Мельбурн желательно отправляться с новыми чемоданами, купленными в Маннуме. Дели всегда относилась пренебрежительно к тому, во что она одета, а уж о чемоданах не думала и подавно; но сейчас, рядом с Максимилианом, ей стало неловко за такой ветхий и убогий багаж.

Дели не хотела, чтобы кто-нибудь из детей провожал их, да к тому же Бренни с полудня уже покрикивал на Гордона и Алекса, заставляя их попеременно подбрасывать поленья под котел «Филадельфии». Он с утра был готов вести груз мистера Шерера в поселок и с нескрываемым нетерпением ждал, когда Дели и Максимилиан покинут пароход.

Удивительно, но днем никто даже словом не обмолвился о происшедшем вчера. Алекс и Бренни вообще не знали, что случилось, они видели, что Гордон держался подальше от Джесси; а Джесси неотступно ходила за Омаром, словно нитка за иголкой, словно оруженосец; Омар нес на стол блюдо, а Джесси следовала за ним с вилками и ножами.

Дели внутренне возликовала, когда услышала, как Гордон, увидев Джесси, тихо сказал: «Доброе утро». И она так же негромко прозвенела в ответ колокольчиком своего нежного голоса: «Доброе утро, Гордон» — и, опустив глаза, быстро прошла мимо.

Омар поставил в их купе чемоданы и быстро побежал из вагона, так как паровоз дал гудок и клубы дыма взвились над трубой. Поезд останавливался на станции всего лишь на четыре-пять минут.

Омар, белозубо улыбаясь, помахивал на прощание рукой и кланялся, прижимая руки к груди.

Когда вагон дернулся, Дели послала ему воздушный поцелуй и засмеялась. Ее охватило необъяснимое волнение, когда она услышала медленное, поначалу неуверенное постукивание колес. Ей казалось, что сейчас она отправляется совершенно в другой мир — необычный, неведомый и чем-то даже страшноватый Мельбурн.

Интересно, разыщет ли она там Имоджин, какая она? Неужели она тоже постарела? В это как-то не верилось. Может быть, Имоджин давно уже в Европе, Америке или Сиднее? Может быть, она вообще давно бросила рисовать и не стала художницей? Но на всякий случай Дели решила спросить в Национальной галерее, в отделе искусствоведения, о своей давнишней любвеобильной соседке по комнате — Имоджин.

Максимилиан, глядя в окно, положил руку ей на талию. Дели взглянула на него и чуть-чуть поморщилась, все-таки они в вагоне были не одни.

Это был совершенно новый вагон европейского производства. Все сверкало чистотой и изысканной роскошью. Сверкали начищенные до блеска медные ручки в форме рук, держащих земной шар. Везде, где только можно, висели маленькие пейзажи на ткани: китайские и европейские. В коридоре вагона на стенах чуть позвякивали маленькие светильники с хрустальными подвесками, которые покачивались в такт движению поезда и издавали тихий мелодичный звон. Бархатные шторы на окнах, пол устилала голубая дорожка с цветочным орнаментом по краям.

Сиденья в купе были обтянуты темно-синим бархатом и были такими мягкими, словно в них вообще не было пружин, а был один лишь пух.

Ванная комната была одна на два купе. Дели, уже начиная привыкать к окружавшему ее великолепию, зашла в купе и села.

На сиденье напротив сидела немолодая женщина, и Дели стала разглядывать ее. Женщина увлеченно читала.

Дели неопределенно повела плечами и перевела взгляд в окно, ожидая, когда в купе войдет Максимилиан.

Поезд набирал скорость, за окном все быстрее и быстрее мелькали эвкалипты, посаженные вдоль железнодорожного полотна, затем ряд деревьев кончился и показался Маннум — далекий, накрытый сверху синеватой туманной дымкой.

Дели услышала, как женщина вздохнула и перелистнула страницу.

«Вздыхать над книгой, как странно», — подумала она и поняла, как давно она не читала ничего интересного и захватывающего. Она вновь принялась разглядывать свою безмолвную соседку по купе.

Это была чопорная седая леди лет на десять старше Дели, она, казалось, не заметила, что в купе появились еще двое, все так же читала толстый журнал или книгу — Дели не поняла, что это, лишь сумела прочесть автора — Джон Буньян. Леди была просто и скромно одета, но тем не менее ехала первым классом, и по всему ее виду можно было сказать, что это либо жена профессора медицины из Сиднея, либо старая дева, наподобие одной из тетушек Аластера; но, конечно, более культурная и даже, можно сказать, более возвышенная особа, чем его глупые и совершенно пустые тетушки. По чертам его тонкого лица, прорезанного глубокими морщинами, можно было определить, что она ведет аскетический образ жизни и, возможно, даже она вегетарианка — эта мода, пришедшая из Европы, уже лет десять как завладела многими престарелыми и богатыми леди Австралии.

Дели внимательно смотрела на попутчицу и не могла понять, почему она здесь оказалась, ведь кондуктор обещал, что у них будет отдельное купе. Максимилиан, видимо, тоже недоумевал, он вопросительно посмотрел на Филадельфию, потом тихонько кашлянул, чтобы привлечь внимание, и их попутчица оторвала взгляд от книги.

— Позвольте представиться: Максимилиан Джойс. Видимо, мы с вами попутчики?

— Возможно. Очень приятно, Полли Сандерс, — представилась она, слегка кивнув Дели.

— Филадельфия Гордон, — без улыбки сказала Дели.

— А почему — возможно? Возможно, мы перепутали купе, вы это хотели сказать? — спросил Максимилиан, садясь рядом с Дели напротив седой леди.

— О нет, что вы, мистер Джойс! Я всего лишь хотела сказать, навряд ли меня можно назвать полноценной попутчицей, мне осталось ехать совсем немного, скоро поезд остановится в степи, и я выйду.

— Остановится специально для вас? — спросила Дели.

— О да, к сожалению, я уже который год так езжу, это достаточно хлопотно и приносит огромные расходы, так как я вынуждена платить машинистам за эту недозволенную остановку. Я еду к сыну на ферму, его дом как раз неподалеку от железной дороги…

— А что вы читаете? Вы так увлеклись, что, видимо, даже не заметили, как мы вошли, — сказала Дели, уже улыбнувшись, — миссис Сандерс, порекомендуйте мне ваш увлекательный роман, может быть, я в Мельбурне тоже куплю его.

— Называйте лучше — мисс Сандерс, — поправила она.

— Простите, мисс Сандерс.

Дели ожидала ответа, но мисс Сандерс невозмутимо уткнулась в страницы, словно и не слышала вопроса Дели. Это показалось ей очень странным, и она, глядя на проплывавшие за окном песчаные холмы, покрытые редкой желтоватой растительностью, подумала: «Какая она странная, может быть, не в себе, или мы чем-то ей не понравились? Похоже, она не желает разговаривать».

— Дорогая, может быть, ты хочешь что-нибудь выпить? Время ленча уже прошло…

— Да, я не откажусь от чая, — сказала Дели.

Максимилиан приподнялся и нажал на кнопку рядом с дверью, но маленькая лампочка, обрамленная позолоченными металлическими лепестками розы, не зажглась. Максимилиан поднял брови и удивленно сказал:

— Странно, может быть, не работает? Я знаю эти вагоны, это немецкие вагоны, они курсируют между Парижем и Гамбургом. А эта кнопка — вызов официанта, лампочка должна зажечься и замигать.

— Помнится, ты хвалил немецкое качество своих пивоваренных машин, — с легкой усмешкой повернулась к нему Дели. Он взял ее руку и сильно сжал.

— Не пивоваренных машин, а котлов, моя дорогая, — победоносно улыбнулся он и встал. — Пойду скажу официанту. — Максимилиан вышел из купе, закрыв за собой дверь.

Мисс Сандерс сразу же оторвалась от книги:

— Ах, миссис Гордон, какой у вас замечательный, симпатичный супруг. Я даже не могла читать. В его голосе столько нежности и теплоты…

Дели рассмеялась, прервав ее восторги:

— Ничего удивительного, ведь я мисс Гордон, а это, видимо, мой будущий муж, — сказала она с плохо скрываемой гордостью.

— Вы, конечно, извините, мисс Гордон, но я одобряю ваш выбор, — сказала она тихо и опустила глаза. — Можно задать вам нескромный вопрос, раз уж мы остались одни, как женщина женщине?

— Конечно, мисс Сандерс, я охотно вам отвечу со всей откровенностью. Не услышишь большей откровенности, чем между случайными попутчиками.

— Скажите, чем вы красите ваши волосы, турецкой или английской краской? — спросила мисс Сандерс, и Дели поняла, что она смутилась от своего вопроса.

«Странно, неужели она не видит, что я не крашусь, неужели она не заметила эту прядь седины», — подумала Дели и ответила:

— Это не краска, это мой естественный цвет.

— Простите, я не знала, — смущенно сказала мисс Сандерс. — Представьте, за сорок восемь лет жизни я ни разу не красила волосы, но теперь подумываю; однако мне ужасно неловко, но я смотрю, что эта мода на жгуче-черно окрашенные волосы уже захватила всю Австралию. А как вы считаете, мне стоит проделать этот эксперимент над собой?

Дели пришла в ужас. «Ей почти столько же лет, сколько и мне, неужели я так стара; нет-нет, этого не может быть», — подумала Дели и, чуть-чуть приподнявшись, взглянула в зеркало, висящее на стене напротив нее. Безусловно, она выглядела гораздо моложе мисс Сандерс. У Дели отлегло от сердца.

— Простите меня, но я даже не знаю, что мне вам порекомендовать, ведь я тоже ни разу не красила волосы, — сказала Дели. — А вы не ответили на мой вопрос, как называется ваша увлекательная книжка?

Мисс Сандерс бросила взгляд в окно, за которым плыла тень от клубов паровозного дыма, и холодно ответила:

— Боюсь, что она покажется для вас не слишком увлекательной, это книга о любви и о войне.

— О, Полли, простите, можно я вас так буду называть?

— Ну конечно, какой разговор, Филадельфия, — улыбнулась она.

— Полли, вы меня жутко заинтриговали, ну почему вы думаете, что она меня не заинтересует? Я ведь как раз и ищу того, что в книге! То есть, конечно, я не ищу войны, но вот любви — увы, да… — тихо сказала Дели. Она не могла смотреть на мисс Сандерс, взгляд ее блуждал за окном, следя за тем, как извивается по земле, словно змея, тень от паровозного дыма.

— Ищете? А мистер Джойс, разве… Разве это не окончательная ваша находка? — мягко улыбнулась мисс Сандерс.

— Я не знаю, — тихо выдохнула Дели, по-прежнему глядя в окно.

— Вот в чем дело… Но видите ли, это книга о духовной любви и духовной войне, — как-то холодно и отрешенно сказала мисс Сандерс.

— Духовной? Я, кажется, вас не совсем понимаю.

— Видите ли, дорогая Филадельфия, это книга о Христе, о его любви…

Дели смутилась, но лишь на долю секунды. Она мгновенно вспомнила свое самое яркое воспоминание о далекой Англии: как она маленькой девочкой пытается выковырять ярко-зеленый мох, который зеленел между темно-коричневыми кирпичами их церкви, куда она ходила с отцом и матерью.

Его любовь… Но Он не был женат. А духовная любовь, это для нее было слишком неопределенно, туманно.

— Да, действительно, боюсь, что эта книга слишком возвышенна для меня, — улыбнулась Дели.

— Не стоит огорчаться, каждому свое, — ответила мисс Сандерс, и взгляд ее стал несколько суровым, даже жестким.

— Вы сказали, книга о духовной любви. Я понимаю это как нечто запредельное, метафизическое, не так ли?

— Так и не совсем так, Филадельфия. Я не хочу быть похожа на воскресного пастора, но если вы спрашиваете… Иисус Христос — Бог любви, надеюсь, вы согласны со мной; из-за любви он принес такую жертву за всех нас. Только из-за любви… из-за любви к нам, — коротко и сухо улыбнулась мисс Сандерс.

— Ах вот как? Знаете, я об этом как-то не задумывалась. Я привыкла, что Бог грозный, карающий, который видит все наши заблуждения, но по доброте своей смотрит на них сквозь пальцы, а, может быть, временами и вообще не смотрит — кто знает? Но что Он Бог любви?.. В ваших словах есть нечто от античности, нечто дионисийское: Иисус Христос — Бог любви? — нет, от этого веет какими-то вакхическими играми.

— Нет, я с вами не согласна. Ведь Он сам сказал: «Если бы вы знали, что значит «милости хочу, а не жертвы», то не осудили бы невиновных». Он принес свою милость из-за любви: из-за Его любви Он был распят, и это подлинная милость и наибольшая жертва.

Эти слова поразили Дели: Он принес свою милость, милость любви, и это была наисовершеннейшая жертва? «Милости хочу, а не жертвы, — вертелось у нее в голове. — Милости хочу, а не жертвы…»

— Да, вы наверное согласитесь со мной, что настоящая жертва — есть милость, милость любви, — улыбнулась мисс Сандерс.

— Как вы интересно говорите, это здесь написано? — кивнула Дели на книжку.

— Нет, это написано в Библии, но, впрочем, я понимаю, что она вам не слишком знакома.

Дели ничего не ответила, она почему-то вспомнила сейчас, какая глухая и бессильная ярость душила ее после смерти Адама, вот тогда эта ярость и разрушила окончательно ее детскую слепую наивную веру в высшее руководство. Как Бог, если Он такой добрый, всемогущий и всевидящий, как Он мог забрать Адама, почему Он не сохранил их любовь, почему Он все разрушил? Или Он не всемогущий, не всевидящий? Вот с тех горьких дней, когда она ежедневно, ежесекундно без слез, глубоко в душе оплакивала Адама, вера ее угасла.

— Вы знаете, Полли, конечно, вы говорите очень любопытно, но у меня недавно скончался муж, Брентон, он очень долго болел, я, конечно, не просила в молитвах о его выздоровлении, но почему так? Мне кажется, Он, если Он видит, поступил жестоко, послав мужу такую долгую и тяжелую болезнь. Ведь мы с мужем любили друг друга, мы были счастливы; у меня родились шестеро детей, в живых осталось четверо, уже взрослые; ведь если Он — Бог любви, то почему разрушил наше семейное счастье, повторяю, мы ведь любили с Брентоном друг Друга!

— Дорогая Филадельфия, все это так сложно, но тем не менее я абсолютно уверена в том, что сказала: да, Он — Бог любви, иначе никак не получается…

Дели внимательно посмотрела на мисс Сандерс, и на губах у нее появилась едва заметная ироничная улыбка.

— Бог любви, разрушающий любовь, — действительно это сложно понять.

— Тем не менее повторяю, я уверена, что это так. Видите ли, Филадельфия, у нас, у людей, все извращено: наша любовь испачкана примесями ревности, злобы, даже ненависти, — вы можете не согласиться со мной. А Он нам показал настоящую духовную любовь, жертвенную, если хотите.

Дели отвернулась к окну.

«Да, пожалуй, мои отношения с Брентоном за те долгие годы, что он болел, безусловно можно назвать жертвенной любовью, — подумала Дели и вздрогнула. Ей показалось, что мисс Сандерс заметила, как по ней словно пробежала короткая волна электрического тока. — Он лежал без движения, а она уезжала к Аластеру!» Она поняла, что это совсем не было жертвой, видимо, мисс Сандерс права. Ее «жертва» несовершенна, ей было жаль, всего лишь жаль бедного Брентона, но любви давно уже не было. Сердце ее рвалось к Аластеру, как сейчас рвется к Максимилиану…

Ах, она опять перестала что-либо понимать, то ее дети, то мисс Сандерс — словно все сговорились ее запутать!

Дверь открылась, и в купе вошел официант во всем белом. Он поставил на столик большой блестящий поднос с фарфоровыми чайными чашками, сахарницей и вазочками с печеньем, джемом и какими-то сладостями, похожими на цукаты или орехи в сахаре. За официантом вошел Максимилиан.

— Ну вот и я! Увы, здесь, оказывается, не Европа. Кое-как разыскал официанта. Не знаю, понравится ли вам это подобие ленча, но я сделал все что мог, — улыбнулся он мисс Сандерс. — Надеюсь, вы не откажетесь.

— Благодарю вас, но я уже, кажется, подъезжаю. — Она быстро взглянула в окно, за которым проплывали желто-зеленые луга поймы реки. — Минут через пять поезд остановится.

— Полчашечки вы успеете выпить, — сказала Дели, наливая чай в чашки. По купе разнесся запах терпкого, ароматного чая, и Максимилиан, потянув воздух носом, блаженно сказал:

— Как дома…

Дели бросила на него быстрый взгляд, ей не понравились его слова.

— Я вижу, ты соскучился по дому, Макс?

— Я соскучился по хорошему английскому чаю и по тебе, дорогая, — ответил он, беря протянутую Дели чашку.

— А мы тут о божественной любви говорили, — сказала мисс Сандерс, немного отпивая из чашки. — Мистер Джойс, вы к какой церкви принадлежите?

— Пресвитерианской. Я с дочерью каждое воскресенье посещал церковь, правда, не скрою, я там постоянно борюсь со сном, на меня пастор действует как профессиональный гипнотизер, — рассмеялся он.

— Увы-увы, все люди несовершенны, — вздохнула мисс Сандерс и пододвинула к себе небольшую замшевую сумочку. — Благодарю вас, но мне действительно уже пора. Сейчас будет остановка. Видите, поезд замедляет ход? Очень рада была с вами познакомиться, — сказала она, вставая. — Желаю вам всего наилучшего, Филадельфия, и вам, мистер Джойс. Да посетит вас Его любовь.

— Спасибо, мисс Сандерс. Может быть, Максимилиану вас проводить. Все-таки прыгать с поезда чуть ли не на ходу в вашем возрасте несколько опасно, — сказала Дели, широко улыбаясь. Она все-таки не удержалась и сказала то, что вертелось у нее на языке: «в вашем возрасте», Дели почему-то очень хотелось подчеркнуть мисс Сандерс ее возраст, хотя ей было совсем ненамного больше, чем Дели.

Но мисс Сандерс или пропустила мимо ушей, или не поняла этот маленький женский выпад Филадельфии.

— Не стоит провожать, меня встретят, прямо с подножки поезда я окажусь в объятиях своего сына, — сказала она и вышла из купе.

Действительно, поезд шел все медленнее, и не прошло и минуты, как он остановился. Дели выглянула в окно и увидела, что они стоят посреди желтеющего пожухлой травой поля, а вдалеке за холмом чуть виднеются крыши каких-то построек, видимо, это и была ферма сына мисс Сандерс.

Постояв несколько секунд, поезд дернулся и медленно стал набирать ход.

— Ну вот мы и одни, — сказал Максимилиан и, положив руки ей на талию, прищуренно посмотрел в глаза.

— Да, одни, — тяжело вздохнула Дели. — Надолго ли?..

— Надолго. У нас впереди вечность, — прошептал он, улыбаясь.

— Это из какой-то книжки? — усмехнулась Дели.

— Нет, из фильма «Любвеобильная рабыня», — тоже усмехнулся в ответ Максимилиан.

— Да, это про меня, — вздохнула Дели и нежно провела рукой по его щеке. — У тебя щетина седая…

— Разве это так важно для тебя?

— Нет, просто раньше я не замечала.

— Я закрываю дверь, я попросил, чтобы до Мельбурна нас не беспокоили без надобности, ты довольна?

— Пожалуй, да.

— Ах, моя милая овечка довольна. Я счастлив! И я голоден словно волк…

— Сейчас я открою чемодан…

— Нет, я голоден по тебе, я сейчас тебя съем, мою овечку, и даже косточек не оставлю…

— Максимилиан, — лишь успела укоризненно протянуть Дели, но он, обхватив ее лицо руками, приблизил его к себе и стал быстро и жадно целовать ее глаза и лоб.