По совету Годунова царь посылал Фёдора наместником то в Новгород, то в Псков. Видимо, правитель не хотел видеть рядом с собой человека именитого и сильного, тем более родственника царя. В делах державных Фёдор был как бы его совместником, как некогда сам Годунов был совместником Никиты Романовича. Фёдор понимал это. Беседа с Годуновым с глазу на глаз, когда он удостоил его, больного, своим посещением, оставила у Фёдора чувство страха перед правителем.

Этот страх поддерживала в нём и Ксения. Она боялась, как бы Годунов не отравил её сына. Первые дети — две девочки — умерли, не достигнув и двухлетнего возраста. Ксения была наслышана о разных способах отравления младенцев. Ей рассказали, что княгиню Марью Владимировну, дочь потомка Калиты князя Старицкого, Годунов вызвал в Москву, обещал ей блага, но вместо них её безуспешно пытались отравить, затем постригли. А когда её ребёнка постигла внезапная смерть, многие говорили о ведовстве.

Москва полнилась слухами о ведунах, которые портили людей, вызывали смертельные немочи. Известно было, что ведуны сгубили в Астрахани крымского царевича Мурат-Гирея. Они испортили его так, что вылечить было нельзя.

Распространение чародейства в державе связывали с именем Годунова. Ему же приписывали и ослепление великого тверского князя Симеона Бекбулатовича, который при Иване Грозном одно время сидел на троне. После смерти царевича Димитрия надежда Годунова на царство в случае кончины Фёдора усилилась. Он был так предусмотрителен, что запретил жениться Фёдору Мстиславскому и Василию Шуйскому, опасаясь, как бы их наследники не стали спорить о троне с его наследником — Фёдором. Станет ли Годунов терпеть рядом с собой такого совместника, как Фёдор Романов?

Время было тревожное и опасное. Царь слабел здоровьем. Люди со страхом внимали слухам, верили в знамения. А тут случилось ещё и ужасное событие. Гора, на которой стоял Печерский Нижегородский монастырь, треснула и «в сотрясении рванулась к Волге», разрушила и засыпала землёй церковь, монастырь, кельи и ограду. Это был знаменитый монастырь, где спасались угодники Божии Дионисий Суздальский и Макарий Желтоводский. В сём событии увидели опасное знамение, ожидали бедствий неминуемых и крушения царства. Многие предчувствовали, что со смертью царя начнутся великие беззакония. В тревожном ожидании грядущих бед был и сам царь, надеясь предотвратить их. Вероятно, по совету Годунова он задумал переместить мощи святого Алексия — митрополита — в новую серебряную раку. Он велел Годунову взять их в руки, сказав при этом:

   — Осязай святыню, правитель народа христианского! Управляй им и впредь с ревностью. Ты достигнешь желаемого; но всё суета и миг на земле.

Видимо, эти слова царь загодя обговорил со своей царицей Ириной, ибо они отвечали желаниям и намерениям Годунова. «Ты достигнешь желаемого» — эти слова укрепляли волю Годунова в достижении желаемого, выдвигали его в глазах людей на первое место среди претендентов на трон в случае смерти Фёдора.

Фёдор Романов знал, что бояре открыто говорили об этом, и сам с тревогой ожидал кончины царя. Ужели троном завладеет «проныра лукавый»? Фёдор не раз возвращался мысленно к своим отроческим надеждам на трон и понемногу находил в них опору. У него больше прав на царство, чем у Годунова. Он в кровном родстве с царём. Допустим, после смерти Фёдора он откажется от скипетра, а царём станет Годунов, успокоится ли душа правителя, достигшего желаемого? Он, погубивший столько душ, остановится ли перед опалой и смертью Романовых?

Последнее время Фёдор часто беседовал с бывшим главой Посольского приказа. Андрей Щелкалов знал, что скоро умрёт, и давал своему названому сыну последние наставления. Фёдор в тоске великой смотрел на лицо, покрытое предсмертной бледностью, в потухшие, некогда василькового цвета, глаза... Умирал последний друг незабвенного Никиты Романовича. Кто мог так остеречь, так наставить, как он! Фёдор жадно прислушивался к его словам:

   — Мы давно с твоим родителем обговаривали, что тебе пристало быть русским самодержцем. Во всём волен Господь, а всё ж у Романовых более, нежели у других, прав на престол. Слушай меня, Никитич. Ежели Бориска вскочит на трон, пуще глаза своего береги детей своих. А затем надо думать, как спихнуть Бориску с трона. Есть у меня на примете отрок, похожий на царевича Димитрия. Зовут того отрока Юшкой. У него литовские корни, и будет тот отрок силён именем царевича Димитрия и польской подмогой. Пан Сапега ведает о том. Скоро он будет на Москве. Я, может, и не дождусь, но знаю, что Годунов устрашится «воскресшего» царевича. Тут на него и погибель придёт, и весь род его будет истреблён.

   — Чем же лучше Годунова будет сей Юшка? — с насмешливым недоверием спросил Фёдор.

   — Я не говорю, что лучше. Его царство будет недолгим. И все будут согласны венчать его на царство, только бы погубить Годунова. А царствовать в России — Романовым.

   — Но кто поверит новому Димитрию?

   — Сохранился нательный крест угличского царевича. Сей крест ныне у князя Мстиславского, его крёстного отца. Он и снабдит им «воскресшего» претендента на престол. Мы с боярами толковали о том, что смерть угличского царевича — дело тёмное, и, стало быть, кто станет спорить, что царевичу удалось спастись от Борисовой грозы?

Помолчав, Щелканов добавил:

   — Пойдёшь к пану Сапеге, как приедет, он всё знает. Он ныне в Польше. Я, может, и не дождусь его.

Разговор со Щелкаловым сильно озадачил и смутил Фёдора, а посоветоваться не с кем. Было от чего прийти в смущение Фёдору. Друг его покойного родителя завещал ему дружбу с Сапегой. Или времена так изменились, что зло начало почитаться добром? Фёдор хорошо помнил, как отец незадолго до смерти говорил ему: «Никогда не сносись с Сапегой Львом Ивановичем, он из подьячих стал важным паном и выслужил у короля честь себе бездушием и московским разорением».

Смущало Фёдора и то, что какого-то неведомого Юшку хотят объявить царевичем Димитрием и князь Мстиславский заодно. И никто не думает, что начнётся смута и прольётся кровь.

Но тайный голос в душе Фёдора говорил: «Пусть себе затевают смуту, лишь бы избыть Годунова. Или не прольётся кровь, когда он сядет на трон? Погибли князья Рюриковичи: Мстиславский, Шуйские, многие в ссылке и тюрьмах. И это только начало. Кто станет удерживать Бориса, когда он захватит царство?»

...Через несколько дней умер Андрей Щелкалов. Вместе с чувством скорби Фёдор ощутил тоску одиночества. У старинного друга своего отца Фёдор находил теплоту, понимание в своей непростой судьбе. Он часто говаривал: «Доброе слово сказать — посошок в руки дать». Старый дьяк, видно, и умирая, мыслил, что дал Фёдору в руки надёжный посошок и путь указал — боярский заговор против Годунова.

О многом передумал Фёдор, вспоминая разговор со Щелкаловым. Будь жив Андрей Петрович, он бы знал сейчас, что возразить ему. Называть ли добром заговоры и смуты, хотя бы во имя хорошего конца? Покойный родитель любил повторять: «Добро не умрёт, а зло пропадёт. У лиха — недолгий век. Оно, лихо-то, минёт, а добро и правда останутся».

Фёдору хотелось думать, как мыслил его отец. Но отчего же разговор со Щелкаловым оставил такой тревожный осадок в душе?

Между тем ему предстояло свидеться с Сапегой и вопреки неприязни к нему прийти к обоюдному согласию с ним. Встреча произошла на сороковинах по Щелкалову. На пышный поминальный обед сошлось много бояр, дворян и дьяков. Каждый из них был обязан некогда главному дьяку: кто боярством, кто выгодным местечком, кто именьицем. Никого не надо было созывать на поминальный обед. Всяк пришёл почтить память своего милостивца.

Фёдор и Сапега отыскали друг друга глазами в потоке людей, устремившихся к столу, сели рядом как бы случайно. Разговор не клеился: кругом были уши, да и Сапега был занят. Он усердно попивал русскую водку, закусывая солёностями, до коих был охотник, и духмяными пирогами, что таяли во рту. Фёдор думал, глядя на него, что, при всей своей ясновельможной выправке, Сапега был прост и груб. Его былое подьячество так и не соскочило с него.

После поминального обеда они нашли случай уединиться в небольшой комнате-боковушке. Возле столика помещалась широкая скамья, покрытая синим сукном. Она показалась им уютной и удобной. Сапега привычно опустил подбородок на рукоятку трости, скосил глаза в сторону Фёдора:

   — Важная просьба до тебя, боярин: возьми на своё подворье Юшку Отрепьева. Он может выполнять для тебя любые работы. И при лошадях его можно держать, и на охоте первый слуга.

   — Такого холопа любой боярин возьмёт. Какая нужда тебе хлопотать за него особо?

   — Этого человека надобно содержать в тайне.

   — Что так?

   — Или тебе Андрей Щелкалов не сказывал?

   — Может, и сказывал. Но скажи ты.

Сапега огляделся, понизил голос:

   — В нём признали царевича Димитрия.

   — Или царевич не умер и угличане не похоронили его?

   — Нашли свидетелей, кои знают, что гроб, где лежал царевич, был похищен из Преображенского собора города Углича, а похоронили отрока, схожего с царевичем.

   — Да кто из разумных людей поверит? Что станут говорить о нас в иных государствах?

   — Нет ничего доверчивее молвы. Люди правду по каплям принимают, а выдумку по ложке.

   — Для державы решения одной молвы не довольно.

   — Можно будет назначить новое следствие. Свидетели ещё не сказали, как учинилась смерть царевичу. Тут начинается великая темнота.

   — Да кто станет затевать новое следствие, когда есть соборное решение!

Сапега молчал.

   — Скажи, ясновельможный пан, зачем тебе мешаться в наши русские дела?

   — Иль забыл, сколь говорено было о вашем согласии с Польшей? О том, что жить нам вместе под одной короной?

   — Скажи лучше, что забыл о том ваш король Сигизмунд. И что ныне о том вспоминать?

   — Вспомните! И ещё не раз вспомните. Или думаете, Годунов не достигнет царства? Руки у него длинные, а ухват у рук ещё более велик.

Фёдор возразил ему словами, какие не раз приходили ему в голову:

   — Прежде всего, как Годунов вздумает вскочить на царство, Господь покарает его за злые дела и помышления. Покарал уже смертью его сына-младенца. Бог призвал к себе его дитя раньше времени, чтобы вразумить родителя. Как сказал пророк, «нанёс ты им раны, Господи, а они не почувствовали боли, не захотели принять наказания, ожесточили свои лица, словно каменные».

Сапега с любопытством посмотрел на Фёдора:

   — Полагаясь на Господа, полагайся, друже, прежде на себя самого да гляди кругом себя, ищи силу, на какую мог бы опереться. И запомни мои слова: сей Юшка, наречённый царевичем Димитрием, зело пригодится вам, когда надобно будет избыть Годунова.

Фёдор молчал. Условились, что Юшку возьмёт к себе на подворье брат Фёдора — Александр Никитич. Ныне он окольничий, сей чин обязывает его бывать на дворцовых приёмах и при важных делах. Худо ли для Юшки, ежели он станет сопровождать его во дворец?

Фёдор поступил как русский человек. Махнув на всё рукой, сказал себе: «Чему быть, того не миновать».

Вдруг неожиданная встреча внесла в его душу смятение. К нему в кабинет пришёл Устим, дожидавшийся его накануне всё утро. Стал на пороге кабинета, поклонился в пояс, долго мял в руках шапку, наконец произнёс:

   — Боярин, к брату твоему Александру Никитичу поступил на службу дурной человек. Юшкой прозывается.

Фёдор строго посмотрел на Устима. В позе старого холопа была тревога и неуверенность. В кудлатой голове появились седые волосы.

   — Ты как его знаешь?

   — Добре знаю, я ему проигрался. А как проигрался, то и догадался, что играет он нечисто. И пьяница он знатный. Где мне до него!

   — Не твоё дело судить такого человека.

   — Такого человека? Милостивый боярин, люди болтают про Юшку, что он царевич. И сам он не отказывается. Упаси вас Господь поверить ему, боярин!

   — Ты никак решил учить меня, холоп?! Вон с моих глаз! Я велю высечь тебя на конюшне!

Устим поклонился.

   — То как твоя милость изволит. Однако выслушай поначалу. Люди говорят: «Ежели следствие учинили по добру да по совести, зачем поспешили тело царевича земле предать? Тут-де великая темнота. Всем ведомо, что царевич порезался, да сродственники спасли его».

Фёдор, услышав от Устима слова Сапеги «великая темнота», вздрогнул, поняв, что в народе усиленно распространялись слухи о «спасённом царевиче».

   — Ты, Устим, не разводи мне здесь «темноту» и лучше поищи себе другое подворье!

   — Не гони меня, боярин! Я к твоему подзорью сердцем прирос, у меня и тут сын Малой к делу пристроен.

Фёдор вспомнил Малого. Усердный отрок, тихий, молчаливый. Лицо его и весь вид выражали услужливость и преданность. Фёдор слегка остыл.

   — Поклянись мне, что и впредь будешь верно мне служить и ни разу не обмолвишься об Юшке.

Устим упал в ноги боярину.

Фёдор и впредь воспрещал любые досужие разговоры о Юшке. Ксения была с ним согласна и как-то сказала в сердцах: «Лучше чёрту угодить, чем Годунову».

А тут ещё вышел горячий случай. Годунов призвал к себе Фёдора и велел уменьшить стражу на подворье. Фёдор протестующе дёрнулся. Это движение не укрылось от Годунова. На лице его показались желваки. Он выжидающе-угрюмо смотрел на Фёдора. Наконец тот резко произнёс:

   — Я тебе не Симеон Бекбулатович!

Фёдор имел в виду печальную историю ослепления великого тверского князя. Сначала ему приказали сократить личную стражу, затем на его подворье ворвались стрельцы и, быстро истребив малочисленную охрану, ослепили.

   — Боярину Романову надлежит подчиниться решению Боярской думы!

После этого разговора с Годуновым Фёдору оставалось признать правоту Сапеги и подумать о том, как защитить себя и своё семейство. Он стал реже бывать в Кремле, всё чаще наведывался в Коломенское, в бывший дворец Ивана Грозного. Там ещё сохранились палаты Никиты Романовича. Порядок в них поддерживал старый слуга первого вельможи Иоанна. Ныне он радовался приезду его старшего сына. Время для него как бы возвратилось вспять, когда он был столь необходим. Здесь находили приют и молодой князь Мстиславский с Голицыным, не любившие Годунова, и многие бояре. Частым гостем был здесь и Сапега. Тут тебе и дворец царский, и охотничьи угодья рядом, а повар Романовых готовил отменные обеды.

Однажды Сапега приехал вместе с Юшкой Отрепьевым. Фёдор впервые так близко присмотрелся к Юшке и был поражён его некрасивостью. Лоб узкий, глаза маленькие, нос широкий, всё лицо в бородавках. Хорош будет новоявленный «царевич»! Кто видел Димитрия, вспомнит, что отрок был пригож собой и даром что мал — держался с царским достоинством. Вскоре Фёдор заметил одно важное обстоятельство: одна рука Юшки была короче другой, и он старался Скрыть этот недостаток, что, очевидно, мешало ему держаться свободно. На Юшке была венгерка, входившая в моду среди европейской молодёжи, и, красуясь новым нарядом, он понемногу забыл о своём недостатке. В нём появилась свобода и даже обаяние. Сам князь Мстиславский любезно беседовал с ним. Спустя немного князь подошёл к хозяину и спросил:

   — Ты не замечаешь, Фёдор Никитич, что у протеже Сапеги есть что-то приятное и достойное?

Слышавший эти слова Сапега решил блеснуть своей учёностью. Он процитировал Плутарха, несколько видоизменив его слова:

   — Успех возвышает даже низких людей. При счастливых обстоятельствах в них обнаруживается и величие, и достоинство.

Все закивали головами, с почтительным интересом поглядывая на Юшку.

Князь Голицын усомнился:

   — Достанет ли у него мужества на такое рискованное дело? Кажется, он даже не думает об опасности.

   — Это обличает в нём смелость, — возразил Сапега.

   — Смелость, но не мужество, — возразил князь непререкаемо, так что Сапега внимательно на него посмотрел. Впрочем, всё покажет время, — заключил Голицын.

Похоже, никто из присутствующих здесь не подумал, какие потрясения ожидают Русь, если Юшка-«царевич» при поддержке сил, враждебных Годунову, заявит о своих правах на престол.