В октябре 1672 года была построена Потешная хоромина, нечто вроде царского домашнего театра. Позже такого рода театры стали называть летними.
Само место именовалось Собакина пустошь. Она находилась рядом с дорогой на Черкизово. В XIV веке село принадлежало митрополиту Алексию, который завещал его Чудову монастырю. Сюда пролегала дорога через нынешнюю Преображенскую площадь.
В Собакиной пустоши любил охотиться царь Алексей, оттого и соорудил там охотничий дворец. Это место издавна нравилось ему, и, чтобы порадовать царицу Наталью, любившую развлечения, он устроил здесь Потешную хоромину, где по случаю рождения сына и было сделано первое представление придворного театра. По приказу царя велено было «на комедии действовать из Библии «Книгу Эсфири».
Почему представление приготовили лишь к осени? Много времени ушло на оборудование хоромины. Стены были обиты зелёным и красным сукном, больше — зелёным, модным в то время цветом. Царское место находилось у самой сцены, а для царицы и царевен создали особые «клетки» — ложи, забранные частой решёткой. Для зрителей были поставлены деревянные скамьи, расположенные амфитеатром. Освещалась зала сальными свечами в «лубяных коробках». Декорации были написаны на холсте птичьими перьями.
О том, сколь дорогостоящими были подобные зрелища, говорят сами цифры. Только на оборудование (не считая прочих расходов) ушла одна тысяча девяносто семь рублей — огромная по тому времени сумма. На первое представление понадобилось семьсот аршин холста. Больших расходов стоили даже перья — лебяжьи, утиные, голубиные.
Драматическая группа была набрана из детей служилых и торговых иноземцев пастором лютеранской церкви в Немецкой слободе магистром Иоганном Готфридом Грегори. Когда царь указал ему «учинить комедию», Грегори наспех обучил новичков. На комедиантов уходило немало денег. А ещё приходилось приобретать музыкальные инструменты да платить самим музыкантам и певцам, ибо действие сопровождалось музыкой и пением.
Но разве мог царь Алексей остановить эти огромные расходы на Потешную хоромину, хотя и бедновата была государева казна, хотя многие бояре и посадский люд осуждали театральные зрелища, называя их «бесовской игрой», «пакостью душевной»? Алексею доносили, как смеялись иные, говоря: «Опять на высокой трубе танцы трубят». Особенно порицались в народе постоянные пиры с немецкой музыкой.
Мало кто понимал, что царь хлопотал о театре не ради одних развлечений, хотя театральные представления и были привилегией двора, преимущественно царской семьи. И лишь значительно позже открылось, что у царя был сокровенный замысел, связанный с новыми обретениями в правящем клане, с обоснованием новой «дипломатии» в царском обиходе. В самих постановках на библейские мотивы была такая житейская прозрачность, что сюжет об Эсфири воспринимался как напоминание о романтической интриге царя Алексея и царицы Натальи, а также о том, какую роль в их личной жизни и судьбе державы играл Матвеев.
Первой на летней сцене была поставлена «Эсфирь». Но не случайно пьеса на библейский сюжет шла под другим названием: «Артаксерксово действо». Тем самым акцент был сделан на деятельности царя. За Артаксерксом угадывался Алексей, за Эсфирью — Наталья, за воспитателем Эсфири, её дядькой, Матвеев, и, когда говорилось, что Мардохей стал вторым лицом в царстве, все так и понимали, что в Русской державе вторым лицом был Матвеев.
Осень выдалась тёплой и сухой. В сборе была вся царская семья, многие придворные, служилый люд разместились на задворках амфитеатра.
Собакина пустошь особенно полюбилась Наталье, и, видимо, одним из главных соображений устроить летнюю резиденцию именно здесь была неприязнь к тем местам, которые были связаны с прежней царицей. Но, разумеется, на это не было даже намёка. Доводы были иными: Собакина пустошь была ближе к Кремлю и сообщение со стольным градом более удобное.
Понравились эти места и царевнам. Собакина пустошь давно уже была не пустошью. Протекавшая здесь некогда река Сосенка заросла ивняком и превратилась в ручей. Вся в зелени тихая Яуза. Здесь тоже много рыбок, как и в Измайловских прудах. А птиц здесь ещё больше, что особенно привлекательно для такого заядлого охотника, как царь Алексей. Здесь берёзовая роща и много беседок и укромных уголков. Молодым царевнам есть где затевать игры.
И вот первое представление «Артаксерксова действа». Вся царская семья в ожидании праздника. Царь в богатом кафтане. При взгляде на его полное лицо и внимательно-горделиво устремлённые на сцену глаза можно понять: он смотрит пьесу о самом себе...
Однако же с первой сцены становится ясно, что это «действо» самой Эсфири. Комедиантка, играющая её роль, загримирована под царицу Наталью. Но чужая красота не может передать всей прелести Натальи. В живой мимике полутатарского лица с мягким очертанием скул, в полных розовых губах и блеске чуть косящих глаз столько живого очарования, что от неё не оторвать глаз, и Алексей постоянно переводит взгляд с Эсфири на сцене на свою царицу. Ему не приходит в голову, что гримёры явно перестарались, представив царицу Аскинь рядом с Эсфирью просто замарашкой. А ведь в Библии сказано, что она «невыразимо прекрасна». Собственно, и возвышение Эсфири с чего началось? Почему она стала царицей? Царю Артаксерксу захотелось похвалиться перед гостями красотой своей царицы, а она, поняв это, отказалась явиться «пред очи его».
Для осведомлённого человека в этой постановке — большая политика. Устроителям спектакля надо было подчеркнуть, что новая царица — Наталья — звезда перед прежней — Марией Милославской. Политикой был и сам сюжет и диалоги. Царю Алексею хочется быть таким же грозным и величественным, как Артаксеркс, и так же поступать по слову своей Натальи, как Артаксеркс поступал по слову Эсфири, и, хотя накануне Алексей читал в Библии «Книгу Эсфири», он внимательно вслушивается в каждое слово, звучащее со сцены.
Комедиантка, исполняющая роль Эсфири, начала, подражая вкрадчивым интонациям голоса Натальи, говорить, склонившись перед Артаксерксом:
— Если я нашла благоволение в очах твоих, царь, и если царю благоугодно, то да будут дарованы мне жизнь моя, по желанию моему, и народ мой, по просьбе моей. Ибо проданы мы, я и народ мой, на истребление, убиение и погибель.
На вопрос царя, кто тот враг, который желает этого, Эсфирь назвала «злобного Амана».
Актёры сделали паузу, желая усилить впечатление. И многие зрители усиленно соображали: «Кто же подразумевается под «злобным Аманом»?»
Царь Артаксеркс между тем продолжал, обращаясь к Эсфири:
— Какое желание твоё? Оно будет удовлетворено. И какая ещё просьба твоя? Она будет исполнена.
И, когда Эсфирь назвала своих врагов, царь повелел вручить власть Мардохею, воспитателю и дядьке Эсфири. И появились на сцене князья, сатрапы, воинские начальники — все в великом страхе перед Мардохеем.
Тогда распорядитель «действа» объявил:
— «Ибо велик был Мардохей в доме у царя, и слава о нём ходила по всем областям, так как сей человек, Мардохей, поднимался выше и выше...»
И распорядитель-ведущий остановил внимательный взгляд на Мардохее — актёре, загримированном под Артамона Матвеева. И что подумали, что почувствовали зрители, глядя на него? А многие и смотреть опасались и только гадали, зачем царь дозволил Матвееву взять такую силу, и, коли ведают о том комедианты, значит, далеко зашла его сила. Недаром же говорят, что в государстве он второй человек после царя...
Заметили, что после спектакля царица о чём-то долго беседовала с «Артамошкой». А царь был смутен, зачем так вольно на людях выставлять свою власть? Хоть ты и дядька, воспитавший царицу, да всё ж у царя на службе. Надо ли так свободно беседовать с царицей?
Здесь всё открыто, всё на глазах. И когда рано поутру царь отъехал в Москву, это взяли на заметку. К обеду, однако, царь вернулся: Москва рядом, всего в трёх километрах...
Едва успели отпраздновать первое «действо» в Потешной хоромине, как надвинулся новый праздник — именины царевны Марии.
За высоким забором, под сенью разросшихся лип и сосен, посаженных духовными особами соседней церкви, раскинулся целый царский посёлок. Рядом с теремами для царской семьи — подсобные помещения, где располагались поварня, кладовые, мастерские, каретные сараи и конские дворы. Тут же селилась и многочисленная челядь. А дальше, за мостом через Яузу, начинались подгородные хоромы бояр, вперемежку с ними маленькие посёлки и деревушки, окаймляемые обильным мелколесьем, огородами и полями. Особого плана, как и в самой Москве, не было. Поселялись и строились так, чтобы всё было под рукой. Огородники и охотники промышляли как умели.
Тишина такая, что сюда не доходил даже перезвон колоколов, особенно досаждавший Наталье, когда она после Преображенского приезжала в Москву. Не в пример своему царственному супругу, она любила по утрам понежиться в постели. Добро, что у неё такая заботливая да хлопотливая матушка, за всем углядит и все дела справит как надо.
Из первого покоя, где накрывали столы, доносится сейчас её голос. Анна Леонтьевна даёт распоряжения служилой дворне, но слова её перебиваются разговорами странников, что толпятся возле крыльца в ожидании подаяния. Их голоса досаждают Наталье, но царь Алексей не позволяет прогонять их к другому крыльцу, как того хотелось бы ей. И, зная нрав супруга, она спешит показать «Божьим людям» своё благоволение: велит отнести им именинного пирога.
Но не успела прислуживавшая боярыня удалиться, как под окном завязалась беседа. Наталья стала слушать.
— Авдотья, ты, сказывают, была вечор в Потешной хоромине.
— Как же, была. Комедию всю, как есть, от начала и до конца видела. И слова там были дивные.
— Верно ли, будто баяли в той комедии, что конец света наступит скоро? Артамошка с бесом там игру затеял.
— Верно. Бес-то вверх его и пихает. Всё выше да выше...
— Куда ещё выше? Ныне он второй человек в державе после царя...
— Дак как станет первым, конец света и придёт.
— И чего тому дивиться? Или не по воле Артамошки сию хоромину на крови поставили?
— Матушка сказывала мне, многих людей тут положили — и крестьян, и посадских, и купцов. Люди те против обмана поднялись. Им медные деньги заместо серебряных давали. А они, вишь, забунтовали, за то их всех и побили.
— Беда-то какая была... А мы и не ведали...
— Беда да и грех великий... На костях людей Потешную хоромину поставили.
— Или не ведает царь? Почто ныне на том месте танцы трубят да песни играют?
— Видно, что не ведают. Его Артамошка вокруг пальца обводит. Он-то с дьяволом давно повязался, вот и надобно ему дружбу бесовскую кровью повязать.
— Сказать бы царевнам!
— Тише... Идут...
Слышавшая этот разговор Наталья быстро поднялась, не дожидаясь прихода боярыни, сама накинула летник, открыла дверь и, дрожа от волнения, не вдруг заметила, что столкнулась с Софьей, которая, казалось, тоже была не в себе. Мачеха и падчерица в замешательстве взглянули друг на друга. Наталья поспешно захлопнула двери. Вчера между ними не первый — и не последний! — раз кошка пробежала...
А случилось так, что Софьюшку не допустили к братику Петруше. Его принесли в столовую комнату, где собралась почти вся царская семья. Младенец к этому времени уже показывал свой норов: он любил бывать на людях, а как только его уносили в детскую комнату, принимался кричать. И унять его можно было лишь одним способом: окружить родными лицами. Тогда он успокаивался, гукал и принимался отслеживать глазами всех присутствующих.
Зная, что Петруша любил, когда она склонялась над ним, и начинал сучить ручонками, Софья сделала было движение приблизиться к нему, но Наталья и её мать, не сговариваясь, заслонили от неё младенца, при этом Анна Леонтьевна больно толкнула её локтем в грудь. Софьюшка по-детски заплакала, но тут же закусила губу: её же станут потом во всём винить.
И, только оставшись одна в светёлке, она могла дать волю слезам. За что Нарышкины так не любят её? Что она им сделала? Ей захотелось пойти к тётушке Ирине Михайловне и на груди у неё выплакать свою обиду. Но, представив себе, как огорчится тётушка, она раздумала идти к ней: тётушка и сама такая одинокая и грустная.
Понемногу успокаиваясь, Софьюшка подошла к своему письменному столику. Может быть, почитать? Здесь аккуратной стопочкой лежали книги, которые батюшка выписал ей из Польши, переводы с греческого, латинского и французского. Из них она чаще прочих читала географию, Библию и перевод учёного монаха Сатановского книги «О граде царском». Это был сборник всякой всячины: ходячие познания по всевозможным наукам, по богословию, философии, зоологии, медицине, в том числе и выдержки из лечебников.
Читать Софьюшке, однако, не хотелось. Томили беспокойство, обида и растерянность. Она вспомнила рассказ отца о том, что дед его патриарх Филарет имел обыкновение утешать себя, загадывая на Библии. Открыв книгу Ветхого Завета, она остановила взгляд на словах: «Как говорит древняя притча: «От беззаконных исходит беззаконие». А моя рука не будет на тебе».
Софьюшка подумала, что эти мудрые слова о чём-то вещали ей. Но хватит ли у неё разума постичь их смысл? Что такое беззаконие, ей известно, ибо много натерпелась от Нарышкиных. Вот и теперь за что обидели её? Она знала, что за глаза они называли её «гордячкой», «читалкой», «учёной девицей». На «учёную девицу» она как-то ответила: «Вот уж нет! Девицей я ещё когда буду, а до учёности ой как далеко!» Да и не стремилась она к учёности. Любила читать книги — вот и вся её «учёность».
Но хоть и обижали её Нарышкины, в мыслях своих она не держала зла против них и часто повторяла матушкины слова: «Бог им судья!»
Между тем за окном раздавались весёлые голоса. Прислушавшись, Софьюшка вдруг покраснела, узнав звонкий голос Васеньки Голицына. В последнее время она часто краснела даже при одном упоминании его имени. Ей казалось, будто все знали, что он нравится ей.
— Ишь, как разыгрался! — послышался голос его тётушки Ульяны Ивановны.
— А что? Молодой квас и тот играет, — заметила боярыня Хилкова. — Невесту ему али ещё не присмотрели?
— Какая невеста! Молод ещё.
— И молод, да молодец.
— Э, матушка... Как это говорится? Молодец против овец, а против молодца и сам овца.
— Ты почто племянника-то забижаешь?
Последние слова Софьюшка слышала уже на бегу.
Слово «невеста» задело её. Как бы и в самом деле не присмотрели Васеньке какую-нибудь девицу! Софья птицей ворвалась в группу царевен и боярышень, игравших в горелки, коснулась подолом летника княжича Голицына. И вот она уже вылетела на луг, юркнула в приречные заросли. Где ему, «соколу», догнать её! Гибкая, увёртливая...
Оба стоят запыхавшиеся: «птица» поймана. Васенька весело и немного смущённо смотрит в раскрасневшееся и чудо какое хорошенькое лицо царевны.
— А про тебя боярыня Хилкова сказывала, что ты молодец и за тебя любая невеста пойдёт...
Васенька покраснел.
— Мало ли что боярыня Хилкова наскажет. Мне ещё рано жениться.
— Рано? Стольника Гришу Козловского в церкви шестнадцати лет обвенчали.
— Мне и в восемнадцать рано. Моя невеста ещё не подросла, — не то всерьёз, не то шутя ответил княжич.
— A-а. Про то и я слыхала. Твоя тётушка Ульяна Ивановна говорит мне: «Подрастёшь, царевна, замуж тебя за своего Васеньку засватую...»
Княжич смутился.
— Царь-батюшка не отдаст тебя за простого княжича...
— А ты не простой! Князья Голицыны именитые. Батюшка сказывал, они с Романовыми о короне спорили.
— Об этих спорах что толковать! Дело прошлое. Ныне князья Голицыны думают, как прямить государю, — благоразумно заметил княжич.
Этот разговор ещё больше сблизил «жениха» и «невесту». В тот час они возвращались на луг раскрасневшиеся, счастливые, готовые играть в горелки всю ночь.
Но их ждало неожиданное огорчение. Царевичу Петру нездоровилось. Царица Наталья начала собираться в Москву. К отъезду готовились все, но многие думали, что страхи преувеличены. Правда, царевич много плакал — так ведь от природы был рёвой. Поэтому, когда вернулись в Москву и врачи засвидетельствовали здоровье царевича, стали говорить, что царицу погнал из Преображенского зряшный страх: наслушалась старух о том, что хоромы поставлены на крови и что само это место гиблое. Царь велел допросить жителей села, но так ничего толком и не дознались. Со временем опасные разговоры забылись, но старожилы упорно хранили легенду о «гиблом месте».
Вскоре, однако, пронёсся слух о пророчествах юродивого: «Быть бедам в дому сем!» Но царское семейство той порой окончательно переехало в Москву, и новые заботы заглушили прежние страхи и опасения.