Со времён второй женитьбы царя Алексея Кремль не переживал такого острого столкновения противоречивых мнений, как накануне свадьбы Фёдора. Всех удивило, что столь юный царь оказался таким разборчивым в выборе невесты.
Стояла поздняя осень 1678 года. На Верх были взяты девицы красивые и знатные. Среди них были дочери дядьки царя князя Фёдора Куракина — Анна и Марфа, дочь второго дядьки, Хитрово Богдана Матвеевича, Василиса, дочери князей Данилы Великого-Гагина, Семёна Звенигородского, Алексея Звенигородского, Семёна Львова, Владимира Волконского и другие. И все были отвергнуты.
Позже стали говорить, что виной тому были бояре, ибо, желая сблизить царя со своими дочерьми, утомляли его лишней суетой. Барышень-невест привозили к тёткам, царевнам. Каждый норовил угодить царю-жениху и выставить в самом выгодном свете свою дочь или родственницу.
Фёдор повёл себя, подобно людям мягким, деликатным и слабым. Он уклонялся от выбора. К тому же слишком очевидное соперничество между невестами и их роднёй мешало юному царю разобраться в своих чувствах.
И боярам ничего не оставалось, как предоставить Фёдору свободу выбора. И тогда он признался сестре Софье, с которой был откровеннее, чем с Другими, что ему понравилась Агафья Семёновна Грушецкая, тихая, скромная и застенчивая, как и он сам, девушка из простого дворянского рода. Многие бояре и сами Милославские одобрили этот выбор. Грушецкие были людьми непритязательными. Почти вся родня невесты была в чине жильцов. Это был начальный чин для придворных. В их обязанности входило дневать и ночевать на царском дворе для «бережения» царской семьи и всяких посылок по малым делам. Таких жильцов при дворе находилось около двух тысяч. Да и не тянулась в знать родня Агафьи Грушецкой. Только отцу её было дано боярство, да сестёр её выдали замуж за хороших людей. Одна из них стала княгиней Урусовой.
Не сбылись и другие опасения бояр. Новая знать не стала наводить тесноту в кремлёвских дворцах и теремах. Там и без того было тесней тесного. Одних братьев Натальи Нарышкиной, родных и двоюродных, было более двадцати человек, и все поселились на Верху, тесня Стрешневых и Милославских.
Свадьбу царь отпраздновал осенью 1679 года без всякого чина и особенной пышности, что потребовало бы немалых затрат. Молодая царица была добра и приветлива. И свита у неё была самая скромная. Это особенно бросалось в глаза при сравнении с многочисленной свитой царицы Натальи.
Поэтому первое время Нарышкины притихли, ибо не о чем было судачить.
Зато о самих Нарышкиных судачили изрядно. Припоминали, как при покойном царе Алексее Нарышкины, братья царицы, запускали руки в царскую казну, а сама Наталья Кирилловна вмешивалась в государские дела и, когда вдовой стала, всё держалась как государыня. Многие уже не скрывали своей нелюбви к Нарышкиным, как прежде.
Софья не давала воли этим разговорам. Ей не хотелось омрачать молодое счастье брата-царя. Однако Наталья винила в этих пересудах Софью, сама же тем временем давала ход новой молве, разумеется, в своих интересах.
На этот раз она придумала нечто совершенно неожиданное. Мол, Фёдор недаром взял себе в жёны польку. У него есть свой умысел — стать польским королём: обещали ведь поляки корону царю Алексею, а что не успел отец, то доведёт до конца его сын. А за корону Речи Посполитой Фёдор не пожалеет никакой казны. Царица же его Агафья Грушецкая — это новая Марина Мнишек.
Сама Наталья тем временем обосновалась в Преображенском, в кремлёвских палатах почти не бывала, давая этим волю новым домыслам. На самом же деле причины её уединения были тайными и ведомыми ей одной. Ни за что не призналась бы Наталья даже близким своим, что опасается, как бы её не вынудили принять постриг. Дело это для России было обычным: царица-вдова становилась монахиней. Ей были известны многие печальные судьбы: Соломонида Сабурова, Ирина Годунова, Мария Нагая и несть им числа...
И, наконец, её длительное пребывание в Преображенском заглушало хоть на время разговоры о засилье Нарышкиных в Кремле. До неё дошли тёмные пока ещё слухи о том, что царь, посоветовавшись со своими ближниками, хочет строить новые хоромы для Нарышкиных, чтобы выселить их из Кремля.
Эти слухи вызвали настоящую смуту среди Нарышкиных. Выселение из старого царского дворца подрывало их надежды овладеть когда-нибудь царским троном. И, разумеется, были приняты соответствующие контрмеры.
Судя по всему, история с постройкой особого дворца для Нарышкиных была сильно раздута любителями смуты, привыкшими ловить рыбку в мутной воде.
В действительности царь Фёдор не предпринимал никаких шагов для строительства нового дворца и с царицей Натальей не толковали об этом.
Царица сама начала говорить на эту тревожную тему. Слухи-то всё же носились. А у Натальи везде были поставлены свои люди, которые умели не только слушать, но и подслушивать. Поэтому она о многом узнавала загодя и умела упреждать события. У неё у самой были смутные догадки, что их, Нарышкиных, со временем могут потеснить во дворце, и, не дожидаясь, пока грянет гром, она решила посоветоваться с домашними и кое-что предпринять. Разговор о возможных невзгодах она повела осторожно, сперва с матерью Анной Леонтьевной.
— Слышь, матушка, Милославские смуту наводят, будто тесним мы их во дворце. Для нас-де особые хоромы построить надобно. Да отселить куда подал её.
— Дак царь-то али добро дал?
— Что ты, матушка! — испугалась Наталья. — Допустить ли до беды? И хотя мочи моей нет жить с нелюдями, да всё ж тут, рядом. А ежели отселят неведомо куда?
— Не пугай меня, доченька родимая! И без того ноне в страхе живу...
Некоторое время обе молчали, зная, как опасно нагонять на себя страхи.
— Молиться станем святым угодникам. Авось не допустит Господь, не даст свершиться беде, — добавила Анна Леонтьевна.
— За Петрушу душа болит, — с тревогой в голосе сказала Наталья Кирилловна. — В новых-то хоромах всякое может случиться...
— Ты на что думаешь? — заражаясь её тревогой, спросила Анна Леонтьевна.
— Давнее на ум приходит. Когда враги ополчились на царевича Димитрия, что в Углич был отселён, то и матушка родимая не уберегла его...
Так они беседовали, не замечая, что Петруша внимательно слушает их. Между тем он всё понимал. Учитель Зотов рассказывал ему историю царевича Димитрия.
Ему бы и в голову не пришло, что подобное могло произойти и с ним. Но на лице матушки тревога и страх. Значит, ему тоже может грозить беда? Значит, и его тоже могут зарезать ножом? Он поёжился от страха, машинально потрогал себя за горло и вдруг закричал:
— Матушка, не давай меня ворогам! Не допусти до смертоубийства!
Наталья Кирилловна в смятении кинулась к сыну, начала успокаивать его ласками и поцелуями. Петруша имел обыкновение так же быстро успокаиваться, как и пугаться. Несколько минут спустя он уже уверенно говорил:
— Матушка, ты не боись за меня. Я скоро вырасту, соберу полк, и мои солдаты головы посрубают нашим ворогам.
Видя, что Петруша остыл, пришла в себя и Наталья. Но, к сожалению, она так и не поняла, что не следовало при ребёнке вести столь жестокие речи, что опасно так пугать его. Где было Наталье, лишённой душевной чуткости, равнодушной ко всему, что не касалось её лично, понять, какими бедами может грозить её сыну столь раннее участие в жизни взрослых! Вот почему она решила воспользоваться детской наивностью сына, чтобы с выгодой для себя довести до конца начатые ею дворцовые интриги.
Словом, Петруша получил «взрослое» поручение переговорить с царём Фёдором, чтобы Нарышкиных не отселяли на новое место.
Царь Фёдор давно не видел Петруши, обрадовался ему, обнял, погладил жёсткий кудрявый чубчик. Спросил:
— А ты чего такой хмурый? Али изобидел кто?
— Не... Меня никто не изобидел. Матушку изобидели. Житья ей не дают...
— Да кто ж это такие?
— А Милославские...
— Удивил ты меня, Петруша. Да о ком речь ведёшь?
— Я ж сказал: Милославские!
— Да кто ж именно?
— Да все... лиходеи!
Царица Агафья, стоявшая поодаль у столика, повернулась к Петруше с милым смешком:
— У, какой сердитый.
Петруша повернулся к царю и сказал, как приказал:
— Вели ей уйти!
— Не пойму, на кого ты сердишься: на царицу али на Милославских?
— На Милославских, — буркнул Петруша.
— Да чем они матушку твою изобидели?
— А почто велят отселяться в новые хоромы?
— Да где ты видел новые хоромы? — снова удивился Фёдор.
Петруша некоторое время озадаченно молчал. Новых хором он действительно не видел, хотя всё в кремлёвском дворе облазил.
— Успокойся, Петруша, никто и не думал новые хоромы строить.
— Верно ли?
— Царю ли не верить? Или не знаешь, что царь самый сильный и слово своё держит?
Петруша мотнул головой.
— Я тоже, когда вырасту, буду царём, как и ты. Сильным. И ещё злым, как царь Иван Грозный.
— Так тебе нравится царь Иван?
— Нравится. — И, подумав немного, царевич добавил: — Злые сильнее добрых.
— Кто тебе это сказал?
— Сам так думаю.
— А ведомо ли тебе, чему учит наша православная вера? Она учит, что доброта это сила. В Писании сказано: «Если Бог за нас, то кто против нас». А делающие злое получают отмщение.
Петруша отрицательно помотал головой:
— В Писании-то так, да в жизни бывает иначе. Так учитель мой говорил.
— И неверно учитель твой говорил тебе. Постой... Да не он ли и хоромами новыми тебя испугал?
Петруша с минуту молчал. Не хотелось ему выдавать своего учителя, и матушка будет недовольна.
— Да кто же этот злодей, что грозит тебе бедой?
— Думный постельничий Иван Максимович Языков, нарицаемый новым Годуновым. Он-то и хочет меня с матушкой нечестно выслать из дома моего отца и от тебя, государь.
— А отчего ты зовёшь его новым Годуновым?
— Так был ещё древний Годунов, тот, что царевича Димитрия в Углич выслал да там и велел убить.
— Вон оно что... Какие небылицы плетут, — озадаченно произнёс Фёдор.
Он понимал, что сам ребёнок не мог бы придумать такое. «Надобно сказать Софье. Пусть займётся Петрушей. Да и разобраться пора, чему его научает учитель Зотов», — подумал Фёдор. Он проводил брата-царевича до дверей, снова приласкал его.
— Иди, Петруша, и не опасайся ничего дурного для себя. И матушку свою успокой...
Постройка нового дворца в Кремле действительно начата не была. Был выстроен лишь новый Запасный двор, где появились сахарные палаты, дровяной двор, печи, очаги. Здесь же находились дворцовый плотничий двор, поварня, а позже было устроено подворье Донского монастыря. И лишь значительно позже тут возник новый Императорский дворец.
Сама затея о строительстве нового дворца, видимо, существовала, ибо существовала и необходимость избавиться от тесноты в старом кремлёвском дворце. Но о выселении царицы Натальи с царевичем Петром не могло быть и речи: сам царский дворец предназначался для членов царской семьи. Но большую и весьма суетную, беспокойную семью Нарышкиных и впрямь надо было отселить. Да никогда не бывало прежде такого, чтобы многочисленная родня царицы и даже царей селилась в царском дворце. Все Годуновы, Шуйские, Романовы и другие фамилии жили отдельными дворами.
Когда был жив царь Алексей, он умел свести меж собой несоединимое: Нарышкиных и Милославских.
Они съезжались в Преображенское и подолгу живали там. Связующим звеном был не только царь Алексей, но и созданный им театр. Места были благословенные, живописные, и рядом была Москва.
Но после смерти царя Нарышкины и Милославские поселились в своих палестинах и уже не скрывали взаимного нелюбия. Нарышкины обосновались в Преображенском, Милославские в Коломенском и Измайлове.
Царевна Софья облюбовала Коломенский дворец за его истинно королевское великолепие. Этот дворец действительно изумлял многих иностранцев своей красотой и роскошью. Некий поэт и учёный монах сравнивал его с Соломоновым дворцом и называл восьмым чудом света.
Всё в палатах дворца блестело золотом и серебром. Развешанные на стенах картины покоряли воображение обилием библейских сюжетов: тут были картины «Пленение града Иерусалима», «Град Иерихон», «Видение царя Константина». Красочно, с эпическим размахом были представлены картины природы. Шестьдесят три аршина занимала одна только картина «Лунное течение, солнце, месяц, звёзды».
Дворцовая мебель была выдержана в современном вкусе. У стен стояли модные немецкие и польские столы на львиных ногах, украшенных резьбой. Расписаны были столы красками по золоту и серебру. Имелись тут и кипарисовые столы с серебряной оправой и перламутровой инкрустацией, мраморные столики на колёсах. Кресла были обиты атласом и бархатом либо кожей и золотыми тканями и украшены искусной резьбой. Внутренние комнаты поражали зеркалами в причудливых рамах, столовыми стенными часами.
В одной из таких внутренних комнат царевна Софья ожидала князя Василия Голицына. С той поры, как они жили в Преображенском, оба сохранили сблизившие их чувства и мысли. Чувства Софьи были более чем нежными, хотя к этому времени князь Василий был женат и имел детей. Но она по-прежнему называла его Васенькой и ожидала встречи с ним словно праздника.
Ради него Софья сегодня накрыла и сама сервировала стол. Будучи европейцем в одежде и вкусах, князь Голицын любил, однако, простую пищу, предпочитал всяким деликатесам деревенское жаркое, хорошо протушенное в деревенской печке, в обыкновенном горшке. А на десерт Софья круглый год держала его любимые засахаренные сливы.
Из окна Софье видна посыпанная золотым песком дорожка, в конце которой должна остановиться карета князя. Дорожка усажена густыми елями, которыми он всегда любовался.
Вот, наконец, показалась польская, на лёгких рессорах карета князя. Её свежая позолота блестела на солнце. Софья видела, как открылась дверка, и князь быстро, точно юноша, сошёл со ступенек. Он был в коротком тёмном кафтане. В угоду его вкусам Софья уговорила царя Фёдора ввести в Москве такие же короткие кафтаны европейского образца, и теперь она любовалась элегантностью князя, его лёгкой походкой. Подумала: «А ведь князь Василий мог бы ныне быть царём». Некогда Голицыны соперничали с Романовыми, и святейший патриарх Гермоген называл князя Голицына в числе возможных претендентов на трон. У Голицыных и прав родовых было больше, чем у Романовых. Но фортуна поступила своевольно.
И тем не менее она, Романова, в большой дружбе с князем Голицыным, и это тоже было волей фортуны...
Между тем князь Василий бросил быстрый взгляд на окно, увидел Софью, улыбнулся и через минуту уже был в знакомых покоях дворца, обнимал свою подругу-царевну, и его шелковистая борода мягко ласкала её нежную зарумянившуюся щёку.
На глазах Софьи радостные слёзы. Свет очей её, Васенька. Её жизнь, её сегодняшняя отрада, её будущее. Другого у неё не будет...
Он смахнул платком её слёзы, поцеловал глаза. Но в его глазах как будто тревога.
Первым её порывом было спросить о делах, но она удержалась, чтобы, не дай Бог, не омрачить радость встречи. Поговорить можно и попозже. Она уже привыкла к тому, что, будучи старше её, он считал своей обязанностью учить её уму-разуму.
Она повела своего желанного гостя к столу, сообщая свежие новости из жизни Коломенского, он же рассказывал ей о беседе с царём и царицей.
Софья внимательно слушала и кивала головой.
— Правда твоя, Васенька. Царица Агафья очень милая. И как умна, приветлива, добра...
С первых дней знакомства с царицей Софья подружилась с ней и всем хвалила живой характер, чуткость и весёлый нрав царицы.
Словно торопясь высказать главное, Софья продолжала:
— Фёдор души в ней не чает, да что-то боязно мне за неё. Нашим недругам она не по душе. Боюсь, как бы не умыслили над ней чего дурного. Не сделали бы и Фёдору какого дурна...
Она печально задумалась. А князю припомнилось сказанное о Софье покойным царём Алексеем: «Великого ума и самых нежных проницательств, больше мужского ума исполненная дева...» Что мог сказать сам князь? Он гордился дружбой с царевной.
— Станем думать, Софьюшка, как уберечь от беды наших державных. У тебя, царевна, много при дворе доброхотов. Перво-наперво надобно отвести от царицы всякую хулу.
— Али слыхал что плохое об Агаше?
— А то! Недаром молвится: «Худая молва не по лесу ходит. По людям». Злые люди пустили внушение, будто царица ляшской веры и всех москвитян хочет в ляшскую веру перевести.
Софья и прежде слышала о разговорах, будто царица вторая Марина Мнишек, а надо было знать, какая недобрая память осталась в народе о самозванце Григории Отрепьеве и приведённых им в Москву поляках.
Слушая князя, Софья посуровела лицом:
— Надобно с патриархом поговорить, дабы предал порицанию безбожную хулу царицы, а на виновных наложил покаяние.
Князь задумчиво опустил голову.
— Не было бы хуже. Еретики и над патриархом начнут ругаться и добрых людей с толку сбивать.
— Как же быть, Васенька? Ужели всё смолчать?
— Молчи не молчи — всё одно. Лучше будем думать, как царя с царицей спасти от урона их здоровью.
— Как думаешь, князь, чем неугодна царица Агафья нашим недругам?
— Им надобно Матвеева из ссылки вернуть. Они знают: Агафья не станет просить об этом Фёдора.
— И никто не станет!
Голицын покачал головой.
— Я догадываюсь об их тайных замыслах, но догадки приходят самые смутные. А каково на самом деле — один Бог ведает.
— Не тяни душу, князюшка, сказывай, что за догадки у тебя?
— Ныне Нарышкины норовят Апраксиным.
— Ну что из того? Умных людей среди Апраксиных сроду не водилось.
— Нарышкины, однако, за что-то ценят их. Зачем-то ведь задумали ближника царя Языкова свести с Марфой Апраксиной. Она крестница Матвеева. Стало быть, мыслят, что Марфа будет держать руку Матвеева.
— Я скажу об этом Фёдору.
— Во всём ли слушает тебя твой царственный брат?
Софья с упрёком взглянула на князя.
— Мне кажется, что наш юный царь старается ко всем быть добрым, и как бы он не вернул Матвеева из ссылки. И тебе ныне не убедить его, что кто-то задумал свести его с трона. Признайся, царевна, что ты и сама думаешь, где бы сыскать добрых людей. Да где они, добрые люди? На своих родных и то нельзя положиться. Сколь добра я делал двоюродному брату своему Борису князю Голицыну, и какова его любовь ко мне? Он с ворогами моими стакнулся. Ныне верно узнал о том, что он в беседе с царицей Натальей отрёкся от меня.
— Видно, дорожит местом дядьки царевича Петра, — вздохнула Софья. — Почто, однако, Наталья облюбовала его? Пьяница и в делах нестойкий...
— Зато вернее будет служить ей. Наталья привыкла чувствовать рядом мужское плечо, на которое можно опереться. Нет Матвеева, так появился князь Борис.
А Софья, слушая своего Васеньку, печально думала, что, вероятно, и её покойный родитель царь Алексей избрал Наталью за то, что мог показать и своё великодушие, и свою силу, когда она всякими хитростями приманила к себе его мужское самолюбие.
Князь догадался о мыслях Софьи, ибо она не раз говорила с ним об этом. Ему же хотелось, чтобы она знала, что он любит её за другие неоценимые качества — мужество женщины и её ум. Ему важно было знать, что она понимала: им обоим грозят бедой Нарышкины, и не существует такого зла, на которое была бы неспособна царица Наталья, ибо у неё нет чувства греха. Впрочем, из чувства опасения он старался воздерживаться от резких суждений о царице и бывал в этом сдержанным даже с Софьей, хотя в её скромности мог не сомневаться.
Так они беседовали, беспокойно обсуждая, как предохранить царя и царицу от возможных бед. Оба сознавали, что надобно удалить от царя Фёдора его спальника Языкова. Были великие опасения, что Наталья перетянет его на свою сторону. И где юному царю понять эти дворцовые хитрости!
Но время шло, и жизнь подбрасывала иные заботы. Некогда здоровая краснощёкая царица Агафья таяла на глазах. Предполагали, что её здоровью вредит беременность. Но царь и царица с такой радостью ожидали первенца, что забыли и думать об осторожности и тем более о недугах.
Долго тянулась зима, но быстро промелькнула весна, и наступившее лето принесло вместе с надеждой тревожные ожидания: уж очень болезненной была царица. 11 июля она родила наконец сына, которого нарекли Ильёй в память деда Ильи Милославского.
В Москве звонили колокола. А через три дня ударил «Вестник», оповестивший о смерти царицы.
По Москве поползла молва: царицу «испортили». И многие поверили молве, ибо через неделю умер и царевич Илья.
Царь Фёдор, ещё не успевший оправиться от удара после смерти любимой жены, не вынес нового потрясения и слёг. Софья, безотлучно бывшая при брате, заботливо, точно мать, ухаживала за ним. Сама кормила его, сама подносила лекарство. Корила себя за то, что не была столь же заботливой к царице. Много ли ей, ослабевшей от родов, надо было отравного зелья! Да что об этом думать! Не допустить бы новой беды, о которой Софья страшилась и помыслить. Да как уберечься от ворогов?
Об этом же с ней вскоре после смерти наследника заговорил и князь Василий Голицын. Он начал издалека:
— Наталья-то не отпускает от себя царевича Петра, всем на удивление, таскает его за собой. Знает, видно, как трудно уследить, чтобы не испортили человека. — И, помолчав немного, добавил: — Наталья-то знает, да мы не знаем. Следи, Софьюшка, следи. Ежели погубят Фёдора, недолог будет и наш век с тобой...
— Ох, Васенька, не пугай и без того пуганую. Скажи лучше, с какой стороны беду, коли что, надобно ожидать?
Князь ответил поговоркой:
— Кабы знать, соломки бы можно подстелить...
— Я вот думаю: оженить бы Фёдора нужно.
— Вот тут-то и жди беды!
— Что так?
— Или не сказывал я тебе про Марфу Апраксину? Нарышкины живо поставят её в царицы.
— Чай, Фёдора и предуведомить о том можно. Да и Марфа-то наречённая невеста Языкова.
— Эка задача — дать отставку Языкову!
Но поговорили — и забыли, как это бывает у людей, от природы не склонных к подозрительности. И, как правило, выигрывают люди, устремлённые на зло: их отличает незамедлительность действий. Софья и князь Василий всё угадали правильно, но, будучи людьми непрактичными, упустили время.
Для начала всё было подстроено так, чтобы Фёдор чаще виделся с боярыней Апраксиной. К предстоящему событию — царской женитьбе — подготовили и патриарха, и он обещал принять участие в этом важном деле.
И с наречённым женихом Языковым всё было обдумано с пользой для Нарышкиных. Милославские обрели в нём опасного врага, ибо отныне Языков перекинулся к Наталье, стал её добровольным советником.
Между тем не прошло и полугода со смерти царицы Агафьи, как состоялась свадьба Марфы Матвеевны Апраксиной и царя Фёдора. Сам патриарх совершил наречение в царевны и благословил царскую невесту. Но сама свадьба, свершившаяся 15 февраля 1681 года, прошла без «всякого чину». Не было и торжественного венчания. Осенив всех благословением, патриарх Иоаким объявил о желании государя вступить в новый, второй брак.
— А того ради нарекли мы государыню-царевну и великую княжну Марфу, Матвееву дочь Апраксиных в невесты государю великому Феодору Алексеевичу, самодержцу и царю всея Великие, Малые и Белые России. Да подаст им Господь многолетнего и благоденственного жития и чадородия на радость земле и царству.
Бояре били челом новобрачным, подносили им подарки. Но торжеств не было, а венчание совершалось в домашней дворцовой церкви. Всё это было похоже на обычную боярскую свадьбу. Не было предсвадебных столов и было очень мало приглашённых даже среди известных особ. Все ворота в Кремле были намертво заперты. Но особенно бросалось в глаза то, что царь был невесел. Правда, это не смущало ни новую царицу, ни её родных: знали, что у невесты до свадьбы был свой суженый, а царь Фёдор не мог забыть свою первую жену Агашу. Но, как бывает обычно в таких случаях, люди думали: «Свыкнется — слюбится».
Царевна Софья была, казалось, опечалена больше, чем брат. Сердце её ныло от дурных предчувствий. Она помнила первую свадьбу Фёдора, милое лицо невесты, искренно полюбившей юного царя. К новой царице у Софьи не лежала душа. Скрытная, всё в себе держит. Ясно, что из чужого гнезда выпорхнула. Любимица Матвеева — недаром он стал её крёстным отцом — и надежда Нарышкиных всё повернуть в царстве по-своему благодаря новой ловкой царице.
Не справившись с тяжёлыми мыслями, Софья ушла со свадьбы раньше времени, сославшись на нездоровье. У неё и в самом деле был страдальческий вид. Несчастная сознанием своего сиротства, подавленная постоянными раздумьями о трагическом исходе судеб своих братьев-наследников трона, Софья тревожно всматривалась в будущее. Она хорошо помнила, как после смерти отца Нарышкины с Матвеевым заперли Фёдора, предварительно опоив его опасным снадобьем, а у двери поставили караул. Думали, что ни у кого не хватит воли и мужества пойти наперекор им. Спасибо князю Долгорукому и боярам: они не потерпели беззакония.
Софья до сих пор с сердечной болью вспоминала минуты, когда увидела своего брата, наследника престола, в положении арестанта: весь опух, глаза слезятся, а сам слова не может вымолвить.
После смерти Агаши Софья всё время опасалась, как бы Фёдора не отравили. Из головы не выходило подозрение, что царица была отравлена. Нарышкиным нужно было поставить царицей крестницу Матвеева, чего они и достигли. Да станет ли эта новая царица оберегать Фёдора так, как Агаша?!
Верь не верь, а надобно что-то делать. Только кто бы сказал, в чём спасение?
Среди бояр и в прежние времена всегда было много предателей, а ныне, когда власть ослабела, и того больше. Нарышкины — люди ловкие и наглые, для них нет ничего святого. Воспользовавшись болезнью царя Алексея, сумели обогатиться за счёт казны. А теперь и царица «своя». Сумеют взять бояр под свою руку: кого деньгами подкупят, кого посулами. Ныне многие уже под их рукой. Князь Василий не зря опасался такого исхода.
И что же теперь будет? Что будет с Милославскими? Что будет со всеми добрыми и честными людьми, преданными своему царю и отечеству?
А ежели ещё и Матвеев вернётся?!