Вначале ничто, казалось бы, не предвещало великого раздора между царицей Натальей и царевной Софьей. Они старались избегать встреч и жили в летнее время в разных местах: одна в Коломенском, любимом поместье царя Алексея, другая — в Преображенском. Софья, советуясь во всём с князем Василием Голицыным, занялась делами Посольского приказа, ибо намерена была в ближайшее время явиться перед иностранцами как царствующая особа.

Накануне Софья не только старательно знакомилась с посольскими делами, но и тщательно обдумывала свой наряд для первого выхода к иностранным послам.

В Москве ожидали приезда шведов. Правительница Софья желала принять их в Золотой палате во всём блеске царского величия. Послов повели из Грановитой палаты по коридорам и сеням. На их пути были расставлены стрельцы с золочёными пищалями, телохранители правительницы-царевны. Послов остановили перед входом в Золотую залу. Далее их должны были сопровождать девять стрелецких полковников.

Софья встретила иноземцев по-царски величественно. Она сидела на государском месте в богатом, оправленном драгоценными каменьями, кресле. В правой руке она держала жезл из чёрного дерева с серебряной рукояткой. В рукоятку жезла были вставлены часы и зрительная трубка. Рукоятка была украшена чеканным изображением льва, который сражался со змеем. В левой руке царевна держала носовой платок — предмет роскоши московских боярынь. Вышитый золотом, он унизан алмазами и отделан по углам золотыми кистями.

За креслом царевны Софьи стояли князь Василий Голицын и боярин Иван Милославский. Оба были в великолепных ферязях и высоких бобровых шапках.

У ступеней царского места, по обеим сторонам кресла, стояли парадно одетые боярыни в дорогих телогреях и убрусах. При каждой из них была девица-карлица.

После того как думный дьяк Украинцев представил царевне послов, переводчик объявил, что послы привезли ей поклоны от короля и королевы. Царевна осведомилась о здоровье короля и королевы и при этом привстала в знак особого внимания к ним. После этого послы «отчитали» весь королевский титул, и царевна попросила отвезти королю поклон правительницы-царевны.

Когда аудиенция закончилась, князь Голицын сказал Софье, что своим достоинством и речами она напомнила ему своего отца, царя Алексея, и что она явилась перед послами как царствующая особа. Это было замечено и другими. И вскоре Софья после заключения мира с Польшей приняла высокий титул самодержицы Великие, Малые и Белые России. Князь Голицын не скрывал своей радости, видя, как уверенно поднималась она на высоту, прежде недоступную русским царицам.

Однако в Кремле не все разделяли его радость. Софья знала об этом и часто думала о царице Наталье, о том, что, наверно, её гложет завистливая досада. И всё чаще приходили Софье на память рассказы о прежней жизни Натальи, ходившей в лаптях. Когда она впервые появилась в доме Матвеева, о ней говорили, что она «Богом убитая». И кто бы мог подумать, что скоро она станет «медведицей», легко подминающей под себя других!

Софья и поныне не могла понять выбора отца и объясняла его коварством Матвеева. А может быть, тут была тайна, которой она не знала? Что побудило отца предпочесть «Богом убитую» красивым и достойным невестам? Не в меру доверчив был её покойный батюшка, как, впрочем, и она тоже.

В последнее время ей часто приходила на ум её прежняя жизнь при батюшке. Когда она поделилась этими воспоминаниями с князем Голицыным, он сказал: «Кто из русских царей был столь прилежен в дружбе и кого из русских царей так жестоко не предавали друзья, как царя Алексея!»

Софью давно томила мучительная догадка: её матушка царица Мария Ильинична была отравлена злодеями. К этому времени воспитанница Матвеева Наталья Нарышкина заневестилась — вот и созрел злодейский умысел выдать её за царя Алексея, а царицу Марию сжить со света. И столь велико было в те дни общее горе, что и на ум не приходило подумать об этом. Догадки... Но могла ли она, Софья, давать волю таким догадкам? Она опасалась проговориться о своих сомнениях отцу. Да и где доказательства?

Но душа не искала доказательств, душа мучилась. Отчего вдруг помер четырёхлетний братец Симеон? А через полгода захворал и тоже неожиданно помер пятнадцатилетний Алексей. Он уже и послов принимал, и помогал отцу. Был объявлен наследником престола. Со слезами на глазах поведала Софья отцу о своих страшных догадках, но тем лишь вызвала его гнев. И только когда начали прихварывать царевичи Иван и Фёдор, батюшка всё чаще задумывался, а что было у него на уме — никому не сказывал. А потом и сам внезапно захворал и помер.

Страшно стало Софье от этих тяжких мыслей и догадок. Словно и над нею тоже занесена секира. Нарышкины, видно, самим дьяволом повязаны, дабы творить зло.

И понеслись мысли, как уберечь, как спасти брата-царя Ивана? Или послушать совета князя Василия и самой венчаться на царство? Софья вспомнила, как почтительны были с нею шведы-послы, припомнила и слова князя Голицына, что она во всём была подобна царствующей особе.

Софью одолевали сомнения. Она чувствовала, как затаились Нарышкины. Сколько злобы и гнева обрушат они на неё, ежели она вздумает объявить себя самодержицей! Может быть, поначалу выведать их подлинные намерения?

В эти минуты сомнений и тягостных раздумий Софье доложили, что её хочет видеть царица Наталья.

В эти дни, когда Софья впервые заявила о себе как царствующая особа, вражда к ней царицы Натальи обнаружилась со всей откровенностью. Наталья пользовалась всяким случаем, чтобы сказать: «Слышали? Софья-то царицей хочет себя объявить! Послов принимает... Станем ли терпеть? А державе найдётся много заступников за Петра Алексеевича».

Ближники Натальи тоже не упускали случая, чтобы посудачить о «царственной особе», коей никто не присягал. Комнатные боярыни Натальи собирали о Софье всякие слухи, сплетничали о её нарядах, вывезенных из Европы. Особенно доставалось шёлковым пёстрым чулкам из Неметчины да цветным чёботам-полусапожкам из бархата. Софью называли индюшкой, высмеивали её телесные недостатки. Сторонники Софьи не оставались в долгу. Но умные люди понимали, что тут сказывались не прежние нелады мачехи и падчерицы. Это была вражда государственных лиц, имевшая политическую подоплёку. Решался вопрос, кому ныне быть на царстве: правительнице-царевне Софье с князем Василием Голицыным либо Нарышкиным, которые стали бы править за малолетнего Петра. Это была борьба между двумя династиями, но ныне эта борьба сводилась к единоборству двух владетельных особ.

Кто из них достойнее? Всяк судил, сообразуясь с духом партии, к которой принадлежал. Партия Натальи была сильнее сплочённостью, единством действий и открытой обнажённостью целей — борьба за власть. Тут были представители старинной знати, хотя Нарышкины беззастенчиво теснили их. Среди родовитых были князья Ромодановские, Прозоровские, Долгорукие, князь Михаил Черкасский и самая верная опора царицы Натальи — князь Борис Голицын.

Старинная знать окружала и царевну Софью. При царе Алексее она была особенно влиятельной. Это были князья Куракины, бояре Хитрово, боярин Пётр Толстой и другие. Выделялся среди них умом и образованностью князь Василий Голицын. Он был на голову выше сторонников Натальи не только умом и образованностью, но и нравственными достоинствами.

Но, в отличие от приверженцев Натальи, это не были люди какой-то одной партии. Держались они более разрозненно, а их действиям явно не хватало согласованности. Да и Софья мало заботилась о том, чтобы сплотить их вокруг себя.

Её не обижала тайная дипломатия сторонников царицы. Может быть, потому, что она успокоилась и в её душе не было вражды к Наталье. Более того, она питала какие-то детские надежды, что всё обойдётся миром, что удары судьбы пошли Наталье впрок. Над Софьей имело власть прошлое, когда покойный государь-батюшка наставлял её быть в мире со всеми и паче всего с мачехой. К тому же её, привыкшую жить духовными интересами, любившую читать философов и проникаться их мудрыми наставлениями, утомляла мелкая житейская сторона жизни. Ей пришлись по душе слова древнеримского поэта Публия Сира: «Где единение — там всегда и победа».

Поэтому неожиданный приход Натальи вначале хоть и озадачил её, но всё же и обрадовал. Она быстро поднялась навстречу гостье, поцеловала её пухлую руку с тонкими пальцами. Унизанными перстнями.

   — Здравствуй, матушка-царица. Ноне вспоминала тебя и братца Петрушу. Совсем собралась уже поехать к вам в Преображенское, да ты упредила меня. А что Петруша, здоров ли?

Она сыпала вопросами, смущённая пристальным взглядом мрачно-чёрных глаз Натальи.

   — Болен был Петруша, да благодарение Господу и Пресвятой Матери его, заступнице нашей, выздоровел. Тоскует он, свет мой, в удалении.

   — Так ведь и мы тоскуем, — быстро отозвалась Софья. — Я пошлю за вами царский поезд...

Чёрные очи Натальи снова зажглись мрачным огнём. В ней болезненно отозвалось упоминание о том, что царский поезд был в руках «самозванки». Но тут взгляд её упал на перчатки, лежавшие на тахте. Это были модные перчатки «немецкого дела», связанные из шёлка брусничного цвета и окаймлённые золотой бахромой. О таких перчатках из Неметчины Наталья мечтала давно и не однажды хлопотала, чтобы их завезли в Москву. И каково было ей теперь видеть, что они стали собственностью ненавистной правительницы! Тут была и злая досада на князя Бориса, что забыл о её просьбе. О себе-то он не забывает, на его столе всегда лучшее заморское вино. Мелькнула мысль: «Да не его ли хлопотами эти драгоценные рукавички попали к Софье? За это и получил в своё ведение приказ Казанского дворца».

То было чувство, близкое к ревности. Наталье показался подозрительным и наряд Софьи. Причудливо сверкали алмазные серьги длиной в два вершка. На плечах царевны «ожерелье»-пелерина из гладкой золотой парчи, отделанной кружевом из жемчуга и рубинов. И снова Наталья подумала: «Похитила у меня царство, отчего не похитить и дружка? Её любезный Васенька стар стал: на целых четырнадцать годочков старше Софьи князь Василий. А князь Борис, напротив, моложе будет. Он и её, Натальи, моложе на четыре года».

Ничего, сейчас она поубавит спеси этой гордячке.

Приняв смиренный вид, Наталья подхватила нить оборванного разговора:

   — Отвыкли мы ноне от царского поезда. Князь Борис прислал за нами свою карету.

   — Видно, что любит тебя князь Борис Алексеевич. Заботу о тебе да о Петруше имеет, — сказала Софья, чтобы поддержать в разговоре дружеский тон.

   — Да, любит. Петрушу особливо...

   — Да что ж князь не приходит с тобой ко мне? Давненько не видела его.

   — А оттого и не видела его, Софьюшка, что делами занят князь Борис.

   — Кто ныне делами не занят! Да, видно, есть у князя Бориса дела тайные, о коих и мне неведомо.

   — Что ж из того, что неведомо? Князь Борис верную службу тебе служит. Ты с послами шведскими занята была да дела с Польшей затеваешь. А ведомо ли тебе, что на Москве творится?

Софья удивлённо и строго посмотрела на Наталью.

   — Ты о каких делах говоришь, матушка?

   — Князь Борис сказывал мне, что на Москве смута насевается. Стрельцы о своих правах споры затевают. А в народе спор о старой вере...

Наталья, зорко следившая за выражением лица Софьи, поняла, что пришло время сообщить самое главное.

   — В народе говорят, что правительница своим хотением надумала на царство сесть...

   — Но ежели князю Борису ведомы мятежники, затевающие смуту, то почему мы о них не ведаем? — спросила Софья, строго-испытующе глядя на мачеху-царицу. — И кто же эти люди?

   — Почто меня о том спрашиваешь? Ты правительница, вот и вели выловить опасных людишек да хорошенько их допросить.

   — Невдомёк мне, матушка-царица, с чем ты пришла ко мне? Молвой удивить? Или неведомо тебе, что молва и о тебе також идёт по Москве?

   — Это ты не то говоришь! — вспыхнула Наталья. — От людей мы токмо сострадание видим в наших бедах. Говорят, что ты похитила у нас царство.

   — С этого ты и ранее начала свою речь. Да что ж, о Нарышкиных-то в народе или не говорят? Их винят в отравлении царя Фёдора.

Глаза Натальи сверкнули гневом.

   — Это Милославские воду мутят!

   — Да зачем бы это?

   — А чтобы постричь меня. И оправдание тому есть, и примеры: в Москве-де такова судьба всех цариц.

   — Пустое говоришь, матушка. Или патриарх Иоаким с тобой не заодно?

   — Патриарх ныне в твоей воле, — сумрачно, не без раздражения в голосе заметила Наталья. — А ты не делаешь передо мною ничего доброго. И всю власть себе забрала...

   — Так вот зачем ты пришла! Уязвить меня хочешь, чтобы я поделилась с тобой своей властью? Да тебе-то и надобна полная власть, чтобы, значит, получить окончательное торжество. Тебя только допусти, делиться ты ни с кем не станешь. До меня ещё ранее довели, как ты сказала: «Пусть хоть сам чёрт вмешается в державные дела, лишь бы нам победить!» Говорила ты такие слова?

   — Может, и говорила и ныне скажу тебе, что ты дуростью своей делаешь не гораздо. Почто вступаешь в царские права?

   — Царские права не у меня, а у брата моего единокровного — царя Ивана.

   — Дак почто ты всё делаешь самоволом, не по царскому указу?!

   — Или я не дочь царя и Боярская дума не поставила меня правительницей?

   — Ты говоришь: «Дочь царя». А Петруша или не сын царя?

Казалось, начавшийся спор вот-вот вызовет бурю. Софья понимала это. Но сейчас любые раздоры были бы весьма некстати. На державу надвигалась новая смута. Поддерживаемые стрельцами старообрядцы собирались затеять спор о вере. Дай им волю, они отменят церковные реформы Никона и повернут дело вспять. И в этом сопротивлении старообрядцам Наталья не враг ей, а союзник. Им теперь нужно заодно идти на общего противника.

Преодолев в себе неприязнь к мачехе, Софья промолвила:

   — Не о том ныне надобно бы нам толковать, матушка-царица. Вместе бы нам подумать да решить, как эту смуту одолеть.

Наталья тем временем поднялась было с кресла, чтобы сказать напоследок гневные слова падчерице, и уже подбирала их в уме, повторяя: «Или Петруша тебе не царь?» — но, услышав такое от Софьи, от удивления застыла на месте. Не ослышалась ли она? Софья будет поддерживать своего врага, патриарха Иоакима?

Ужели встанет с ним против стрельцов и староверов? Нет ли тут коварства со стороны Софьи?

На всякий случай Наталья сказала:

— Ты, Софьюшка, ныне правительницей, тебе и решать дела державные.

Оставив покои Софьи, Наталья пошла искать князя Бориса. С кем же ей ещё и посоветоваться, как не с ним? Умнее и досужее князя у неё никого не было.

И в который раз горько пожалела она о гибели своего духовного отца и преданного друга — Матвеева, незабвенного Сергеича.