В особняке заведомо знали, что сегодня к хозяину приедет первый богач в державе Автоном Иванов. Многие подумали, что это будет не простое гостевание, и посматривали на хозяина, пытаясь догадаться о его планах и расчётах.

И вот на пороге появился важный гость. Однако в лице хозяина и гостя ни малейшего намёка на важность минуты, лишь — любезность да радушие.

   — Челом здорово, — говорит Матвеев, обнимая и целуя гостя.

   — Челом, друже, — отвечает ему Автоном.

   — Как тебя Бог милует? — спрашивает гостя хозяин.

   — Твоими молитвами! — И, помолчав немного, добавляет, как бы случайно: — Вот земельки прикупил с крестьянами на ней.

   — Дело доброе...

   — А я думаю: дай-ка навещу своего друга. Сыграем партию в бильярд да на карлика твоего знаменитого гляну...

Рядом с европейцем Матвеевым Автоном являл разительную противоположность и в одежде, и в облике. Волосы острижены в кружок, как у купцов будущего столетия, и длинная борода клином. Суконный кафтан сшит по модели сорокалетней давности. О себе он говорил, что уважает старину.

Хозяин и гость были давними приятелями, но об этом как-то не принято было вспоминать. Оба были из духовного звания, а сошлись на чиновничьем поприще, служили в одном из московских приказов, да так удачно, что он стал для них злачным местом. Но об этом в то время не принято было судачить. Дела делались втихомолку, так что и родные ни о чём не ведали. Сор из избы не выносили. Ещё труднее было поймать за руку мошенника. Канцелярии были битком набиты служилыми дьяками. Попробуй сыщи, кто из них «проворовался». И само делопроизводство было, как правило, запутанным и бестолковым. А если кто и заметит какую-нибудь проруху — кто же самому себе враг, чтобы высунуться с ябедным словом! На чиновничью службу непросто было устроиться. Ждали подолгу и платили немалые деньги, чтобы получить место.

Дьяки сидели в похожих на чуланчики душных комнатках, за одним столом, почти впритык. И сидели с раннего утра часто до позднего вечера. За жалкие гроши эти несчастные чиновники гробили своё здоровье, теряли зрение.

Тем временем оба приятеля, похлопывая друг друга по плечам и обмениваясь радостными улыбками, направились в малую гостиную, где находился китайский бильярд. Со стороны можно было подумать, что эти люди связаны крепкой и счастливой дружбой, что бывает надёжнее родственных уз. Так думали многие, хотя и знали, что если и родственные узы ненадёжны, то ещё реже встречается истинная дружба.

Тем не менее дружба Матвеева с Автономом Ивановым была предметом зависти для знавших их дельцов, но на чём держалась эта дружба — оставалось для многих за семью печатями. Главным в жизни для каждого из них были богатство, почести, власть. Кто из них был богаче, об этом история умалчивает, но капиталы Автонома Иванова называли «сказочными». Не говоря о деньгах, которых, разумеется, никто не считал, более шестнадцати тысяч крепостных душ и множества земельных угодий. Ему принадлежали лучшие подмосковные земли: Тёплый Стан и Ваганьково урочище. Шептались, что у Автонома был только один предшественник, который мог бы сравниться с ним огромным достоянием, это современник Бориса Годунова дьяк Андрей Щелкалов. Но царь Алексей не завидовал богатству своих подданных. Да и знал ли он о его размерах? И, судя по всему, растущее богатство Автонома Иванова не досаждало ему.

Со времени Бориса Годунова статус делового человека в России заметно изменился. Родовые связи значили всё меньше. На первое место выдвигалось служебное и финансовое положение человека. Отношения между людьми всё больше определялись деловой зависимостью друг от друга. Естественно, что и личные чувства мало что значили в подобных отношениях. Набирала силу борьба за власть.

Малая гостиная пустовала. Все знали, что хозяин будет играть в бильярд с гостем, перед которым он особенно расшаркивался. Заметно было, однако, что гость слегка пошатывается. Видимо, по обыкновению своему, он был в подвыпитии. Матвеев знал, что это не помешает их беседе. Внутренне он был готов к ней, хотя мог лишь догадываться, о чём пойдёт речь.

Автоном играл плохо. Он не умел держать удар, петушился и, наконец, смеясь, признал своё поражение.

— Только ты никому об этом! Ни-ни... — И, помолчав, добавил: — Видишь ли, ныне ко мне пришёл брат и принёс добрые вести. Вот я на радостях и опорожнил бутылку белого...

   — А я рейнским хотел тебя угостить.

   — И рейнского можно. Вели поставить на стол.

   — Поставлю, как не поставить... У тебя и на уме не было, каких гостинцев я тебе приготовил.

   — Благодарствую! А допрежь покажи мне свою обезьянку...

В это время проказница сидела на подоконнике и сбрасывала на пол красивые безделушки. Она уверенно посмотрела на приближавшегося к ней хозяина с гостем, словно не сомневалась, что ей за это ничего не будет. Потом она бросила взгляд на гостя, нахмурилась и стала кричать. Звуки были неприятно-резкими, гортанными. Автоном замахнулся на неё палкой, но обезьянка, вскочив ему на плечи, вдруг вцепилась в ворот его кафтана.

Никто не заметил, как рядом оказался Захарка и ласково-повелительным голосом попросил обезьянку пересесть на дерево в кадке, рядом с которым они стояли.

Придя в себя, Автоном взглянул сначала на обезьянку, затем на карлика.

   — Ишь ты... — проговорил он, сам не зная к чему.

Автоном разглядывал Захарку с бесцеремонностью пьяного человека.

   — Так это, значит, твой карлик, — как бы сомневаясь, произнёс он. — А я, признаться, подумал, что это обезьянка.

Захарка резко дёрнулся.

   — А ты кто будешь, дьяк из приказа? Я-то сохранил человеческий образ, а вот ты похож на хорька.

Автоном вскинулся. С него словно соскочил весь хмель. Припомнилось вдруг, что, когда он был мальчишкой, его на улице обидно дразнили хорьком.

А он и в самом деле был похож на хорька. Волосы чёрные, редкие и длинные, как у того зверька. На лице много тёмных пятен, и расположены они ромбом, как и у хорька: пятно на лбу, затем по обеим щекам, ближе к ушным раковинам, и одно остроконечное пятно на подбородке. И в довершение сходства зубы у него были мелкие, острые, как у зверька.

Взглянув на растерявшегося Матвеева, Автоном сказал:

   — А он у тебя злой. Аж позеленел весь от злости.

   — Я ж говорил тебе, что он бунтовской... Как уж есть чужой роток, не накинешь на него платок.

   — И впрямь бунтовской. Настоящий Стенька Разин. Или подходу не знаешь, как унять?

Захарке не понравилось, что его сравнили с известным разбойником Стенькой Разиным. Захарка был много наслышан о свирепости разинцев. Он надеялся, что Разина скоро схватят.

   — Я тебе не разбойник Стенька, — с ходу отверг Захарка «поклёп» на себя.

Поискав, чем ответить своему обидчику, он вспомнил случай, причинивший немало огорчений Автоному Иванову, и мстительно выкрикнул:

   — Ты иконоборец!

А случай был такой. Находясь в подпитии, Автоном зашёл в церковь и при всём честном народе сказал, что иконы — идолы и молиться на них не след. Да и кто их пишет? Мужики простые и пьяные. Плохо и то, что продают иконы там, где торгуют дёгтем да портянками, либо, на худой конец, калачами. Бог на небеси, а иконам достойно ли поклоняться?!

Автонома вызвал благочинный для внушения, и богач унялся было и после лишь говорил, что к иконному делу надобно приставить честных людей, но за ним так и осталась худая молва.

Когда ничтожный карлик посмел назвать его обидной кличкой, Автоном почувствовал, как сжались его кулаки, но усилием воли сдержал себя.

От Матвеева, однако, не укрылись признаки гнева на его лице, и, разозлившись на Захарку, он крикнул:

   — Поди отсюда прочь, бездельный карлик! Я вижу, по тебе давно не ходила палка.

За последнее время это был первый случай, когда Захарке угрожали палкой. Он зло ощерился:

   — Посмей только! Я самому государю пожалуюсь.

Раздался радостный смех. Это внезапно появилась Наталья. Она была в своём любимом коричневым платье с золотистыми разводами и вся светилась сознанием своей красоты. Она поклонилась гостю, затем подошла к Захарке, коснулась ручкой его курчавых волос и весело сказала:

   — Не надо тревожить государя! Пожалуйся лучше мне!

Захарку несколько смягчила невольная ласка, но он уловил в ней насмешку и ответил:

   — Не много ли берёшь на себя?

Матвеева это окончательно разозлило. С каким удовольствием он вышвырнул бы карлика из гостиной, но Наталья успела шепнуть ему:

   — Жесточью с ним не справиться. Хуже будет.

И, согласившись с ней, Матвеев, вопреки своему обыкновению, почти спокойно скомандовал:

   — Вон! И ни слова больше.

В ответ Захарка, с достоинством вскинув голову, сказал:

   — Я пошёл, но не вон!

Он оглянулся, проверяя впечатление, но на него никто не обращал внимания. Автоном склонился перед Натальей в низком поклоне и поцеловал у неё руку — совсем по-европейски. Затем отошёл назад, любуясь ею.

   — Эх и хороша невеста царю нашему! Других и не надобно. Ишь, придумали затею со смотринами. В Москву девок понаехало, будто пчёл на зимовье согнали...

Гостиная вновь огласилась весёлым Натальиным смехом. Ей понравилось сравнение невест с пчёлами. И верно: есть злюки, кусачие, что тебе пчёлы.

Наталье вдруг припомнилась одна из царских невест, дочь стрелецкого головы Капитолина Васильева, красивая и бойкая. О таких говорят: «Палец в рот не клади — откусит». Но беспокоил Наталью и неотступно стоял перед ней другой образ — девицы Авдотьи Беляевой. Ни за что не призналась бы Наталья даже матери, что ревнует к ней, что всякий раз приход царя на смотрины для неё нож острый. Не слышала бы ни о чём и не знала, чем терпеть эти тайные муки. Наталья вынуждена была признаться себе, что эта «сиротинушка» с Волги красивее её.

Одна только надежда и оставалась у Натальи — Сергеич. Да всё ли от него зависит? Каким-то тайным чутьём она улавливала, что этот приказной дьяк Иванов неспроста зашёл к ним. Досуж в делах не меньше, чем Сергеич. И побогаче Сергеича будет. А за деньги чего не сделаешь! Наталья знала, что сейчас Сергеич поведёт гостя в «закуток», где всегда накрыт стол. Сердце её замирало в тревоге. Что они придумают? А ей снова идти на Верх, в опостылевшие палаты, к невестам и находиться в неведении.

Мужчины, кажется, почувствовали её состояние. Автоном обернулся к ней, чтобы подбодрить:

   — Не сумлевайся, девица. Верное слово: быть тебе царицей. Ни одна из невест не достойна тебя.

Матвеев, прощаясь с ней, ласково посмеивался.

По дороге в «закуток» Автоном долго хвалил Наталью.

   — Умная у тебя воспитанница. Достойной будет царицей.

   — Больно ты её хвалишь! Не было бы худо от твоих похвал.

   — Боишься сглаза?

   — Да и сглаза боюсь.

   — А кто не боится? Да всё ж надобно поддержать человека добрым словом. Отец мой, бывало, сказывал: «Хвалят меня — я умнею, а как хулят — глупею».

Застолье без гостей удалось на славу. Матвеев сам наполнял чары вином, приговаривая:

   — Выпьем, Автоном, чтобы поумнеть!

   — Или мне отставать от тебя? Выпьем за верную, за свою царицу!..

Замысел, который свёл их сегодня вместе, был секретным, поэтому прилюдно разговоров меж собой они избегали, опасаясь обмениваться даже намёками. Им ли было не знать, что и у стен есть уши...

Уверяют, что коварные умыслы рождаются первоначально в преисподней, а уж затем попадают к людям. Такой преисподней стал на этот час кабинет Матвеева, куда они с гостем вошли. Казалось, что модная европейская мебель была завезена сюда людьми, которые хотели отгородиться от мира и создать своё царство, подвластное своим тайным законам.

Ещё не успев остыть от недавнего застолья, оба уселись за гостевым столиком на колёсиках. Оба расслабились, сняли с себя напряжение недавних минут. Нет ненавистного карлика Захарки и чужих любопытных глаз. Матвеев разливал по рюмкам любимую мальвазию, которая неизменно приводила его в доброе расположение духа. Чувствовалось, что гостю он вполне доверяет — редкий случай в его жизни. Этому предшествовали долгие сомнения. Матвеев строго проверял каждого человека, попадающегося на его пути. Казалось, ещё совсем недавно он был склонен сомневаться в истинном расположении к себе Автонома Иванова, хотя этот ловкий человек ни разу не «своровал» и в коварстве не был уличён. Да чужая душа — потёмки, и всё же Матвеев решил: Автоном вне подозрений.

Выпили без тостов и предисловий. Автоном вдруг спросил:

   — Ты почто ночь-то не спал?

Матвеев не удивился вопросу. После бессонной ночи у него обыкновенно появлялись круги под глазами.

   — Работа была...

   — Или дня не хватило?

Матвеев помолчал, наполняя рюмки.

   — Мысли важные к ночи пришли... Что смотришь? Или у тебя не бывало такого? Круговерть какая-то. Дела к ночи начинают кучиться, и все недобрые.

   — Да решение-то принял.

Подозрительно вглядевшись в лицо Автонома, Матвеев спросил:

   — Ты об каком решении подумал?

   — А ты чего вскинулся? Или мы неодинаково думаем, как Наталье помочь?

   — Дай-то Бог!

   — Да в чём незадача? Коли есть какие сомнения, сказывай. Стану думать, как посодействовать тебе.

   — Сомнений нет, да помешки есть. И откуда только взялись на мою голову!

   — Эк, удивил! Да на что ум человеку даден?

   — Верно говоришь. И я також думаю. Оттого и на совет тебя призвал.

   — Любишь ты тянучки тянуть. Нет чтобы сразу сказать, об чём тревожишься...

   — Молва нехороша. По Москве злые люди слух пустили, будто я волшебством да волхованием царя к Наталье приворожил.

   — Пустое говоришь. Я думал, что-то важное случилось.

   — Куда ещё важнее!

   — Опять ты тянучку тянешь. Да говори, есть ли что окромя досужих разговоров?

   — Авдотью Беляеву, кою родич с Волги привёз, бояре-злодеи в царицы прочат.

   — Вот беда! Пусть себе прочат. А мы-то на что? Да и сам царь втайне сделал свой выбор.

   — А что в самом деле в душе у царя — ты знаешь? Со мной разговаривает словно нехотя, а на ту девку, Авдотью Беляеву, глаза пялит.

   — Дав девке той нельзя ли найти какого изъяну?

   — Будь она не так хороша собой... Царь говорит, что глаза у неё, как на иконе.

   — Да нельзя ли у родни её сыскать чего-либо? Или родича её осрамить?

   — И про то у нас с ним говорено, а царь своё думает.

   — А ты его на гнев вызови...

   — Вот теперь ты в самый раз сказал. Есть тут одно письмецо. Погляди-ка на него.

Матвеев подошёл к бюро, выдвинул ящичек, извлёк из него лист бумаги и подал Автоному. Гость начал внимательно читать. После оба некоторое время молчали. Текст письма мог ошеломить хоть кого.

В нём подвергалась грубому поношению воспитанница самого Матвеева — Наталья Нарышкина: «Девица та ведовством и колдовством потщилася сердце и разум светлый царский затмити... Приворотила его разными бесовскими волхованиями... А сама блудница бесовская и ведьма заклятая ведомая. Ото многих сведков уличена, што не только на шабаш летала, но и с воинами иноземными, кои в дом хитреца Матвеева вхожи, разные игры нечистые играла, многим яко невеста в жёны себя обещала. И выше всякой меры опозорена есть. Не токмо царицей московской, но и последнему водоносу женою быть непотребна...»

   — Ну, что скажешь? — спросил Матвеев.

   — Придумано ладно. Жало в сердце царя. Быть гневу великому, — ответил Автоном, а про себя подумал: «Про хитреца-то Матвеева ловко ввернул».

   — Верно сказал. И да славен Бог, да расступятся враги его.

Это подмётное письмо позже подбросили в Кремль, а до царя довели, что сочинил его родич Авдотьи Беляевой — первой соперницы Натальи Нарышкиной.