От Мантуи до Венеции

Первой остановкой на пути беглецов была Мантуя. Жена властителя города маркиза Изабелла Гонзага была женщиной образованной, любительницей и знатоком искусств. Она всегда восхищалась талантом Леонардо, и было бы глупо не остановиться у нее, пока не прекратятся преследования со стороны французов.

Леонардо вместе с Пачоли, Заратустрой и Салаи попросили у маркизы прибежища.

Изабелла Гонзага незадолго до этого возвратила великолепный портрет Чечилии Галлерани его законной владелице.

Приезд Леонардо должен был бы вызвать восторг у Изабеллы Гонзага, ведь маркиза всячески стремилась заполучить в Мантую величайших художников и их творения. Государи и принцы сворачивали с пути в Мантую специально, чтобы посмотреть коллекцию картин — предмет гордости златокудрой маркизы. В этой коллекции, которую маркиза показывала гостям сама, были собраны не только картины современных художников, но и редчайшие произведения мастеров древности.

На этот раз маркиза встретила Леонардо с холодной, принужденной улыбкой. Предоставила ему кров, но не скрыла, что озабочена прибытием нежданных гостей — и для нее наступили трудные времена. Она пригласила Леонардо в свой замок, однако дала понять, что его пребывание здесь может оказаться для нее опасным.

Само собой разумеется, она сразу же попросила Леонардо написать ее портрет и сказала, что готова позировать даже ночью. И пусть портрет будет столь же красивым, как портрет донны Чечилии, сказала она, хотя возраст маркизы уже отнюдь не был «незрелым». Леонардо, вежливый, как придворные нобили, частично исполнил просьбу маркизы: за каких-нибудь несколько дней нарисовал углем два ее портрета. И без малейшего промедления отбыл из замка. Один из рисунков углем он забрал с собой, чтобы потом написать портрет маслом, хотя заранее знал, что не сделает этого.

Изабелла опасалась, как бы французы не обвинили ее в том, что она приютила беглецов, и потому не удерживала Леонардо. Вскоре она раскаялась в этом, но было уже поздно. Своим поведением она показала истинную натуру женщины трусливой, жадной, а ведь, в сущности, ей нечего было бояться: в последний момент ее муж маркиз Мантуанский предал своего зятя Моро и объединился с Венецией, союзницей французов.

С того времени Леонардо стал самой настоящей жертвой преследований маркизы. Она ни на миг не оставляла его в покое, допекала его письмами и гонцами и даже направила к нему своего посла во Флоренции Пьетро да Новеллара, чтобы тот убедил Леонардо написать если уж не ее портрет, то хотя бы мадонну. Леонардо всякий раз обещал, но в довольно туманной форме.

В конце концов маркиза сама приехала к Леонардо из Мантуи под тем предлогом, что хочет нанести визит Венеции. Она попросила Леонардо написать портрет, пусть даже миниатюрный. Леонардо снова пообещал и снова своего обещания не сдержал.

И вот беглецы прибыли из Мантуи в Венецию. Лука Пачоли хорошо знал этот город. Он вспомнил, как сильно нуждался в первые годы своей учебы в здешнем университете. Ему пришлось даже, рассказал он Леонардо, стать наставником детей одного венецианского дворянина, «который в доме своем его по-братски приютил». Пачоли с радостью возобновил чтение лекций в Сан Бартоломео, его усилиями для Леонардо открылись двери домов старых друзей Пачоли и его новых учеников. Из записных книжек Леонардо мы знаем, что четверых миланских беглецов повсюду встречали весьма тепло.

Леонардо познакомился с постоянным посетителем лекций Пачоли, ученым Паоло Ванноццо из Сиены, с капитаном венецианских галер Саламоном Альвизе, с Пьером Паголо да Комо, с веронцем Фра Джокондо, с каноником Стефано Гизи из прихода святейших апостолов, «человеком близким кардиналу Гримани». Здесь же в Венеции он сделал эскиз венецианского всадника в окружении аллегорических фигур с дарственной надписью внизу: «Мессеру Антонио Гримани — венецианцу, другу Антон Марии» (Антон Мария был дожем Венеции, погиб в 1499 году в битве при Лепанто). Тем временем Леонардо по своей всегдашней привычке стал квартал за кварталом обходить город и объезжать лагуну. Он долго стоял в восхищении перед конной статуей Бартоломео Коллеони, этой «лебединой песней» своего учителя Андреа Верроккьо.

Из любознательности он принялся изучать приливы в лагуне. «В дни прилива уровень воды в Венеции достигает двух локтей». Рассматривая ракушки и камни, Леонардо заметил, что берег наступает, отвоевывая у воды все новые площади. «Так же как река По за короткое время много воды из Адриатического моря забрала, так же оно осушило, отступив, большую часть Ломбардии». Вместе с Лукой Пачоли он пришел к заключению, что «там, где теперь земля, прежде было море, а где прежде простиралось море — теперь земля».

«Глубокоуважаемые синьоры, я убедился, что турки не могут вторгнуться в Италию с суши иначе как через реку Изонцо. Поэтому я думаю, что нигде фортификации не будут столь важны для обороны, как на берегу этой реки...»

Это письмо связано, очевидно, с поручением, которое Совет Венецианской республики дал Леонардо после того, как турки, подойдя к стенам города Виченца, доказали на деле, что уязвимое место венецианской обороны находится на севере, в районе Изонцо. Совет повелел Леонардо разведать местность в долине реки Изонцо.

Отныне все убедились, что Венеции опасность грозила не только с моря, но и с суши.

Завершив рекогносцировку, Леонардо стал большую часть времени проводить на молу, «наблюдая за судами и волнами, приливами и отливами, полетом чаек и рыбами, которые неожиданно появлялись над самой поверхностью».

Леонардо точно сливался с природой и словно погружался в недра земли и воду. Он до предела напрягал зрение и слух, чтобы уловить, услышать, как бушуют в морской бездне неведомые стихии, найти ответ на неразрешимые вопросы.

И вот его осенила смелая, гениальная догадка. В один миг озарения он нашел решение всех проблем, мучивших Совет Венецианской республики с той поры, как Моро призвал себе на помощь турок.

В свою записную книжку он заносит: «Никому этого не открывай, и ты превзойдешь всех», «Костюм надо шить дома», «Все, что нужно под водой,— то есть костюм, закрытый наглухо». Затем он дает «техническое» описание костюма: «одежда водонепроницаемая», «на голове маска, глаза защищены стеклянными очками...».

Иными словами, Леонардо открыл, что под водой можно пробыть очень долгое время, но для этого нужны водолазный костюм и респиратор. Всякий, у кого будет такой костюм и респиратор, сможет плавать под водой и прикреплять заряды «замедленного действия» к днищам турецких галер, стоящих на якоре у входа в гавань.

Леонардо заперся на ключ в своей комнате и принялся изучать, к каким же последствиям приведут его открытия. Из всех его замыслов и уже нашедших применение открытий это было самым удивительным и смелым. Забыв о сне и еде, он проверял в тазе с водой, непроницаема ли его маска со стеклянными очками, на сколько времени хватит бурдюка, наполненного воздухом, надежен ли клапан респиратора, удобен ли «водолазный» костюм.

«Теперь я разбогатею,— говорил он самому себе.— Венецианская республика заплатит мне любые деньги. Ведь турки могут напасть на Венецию со дня на день, а мое открытие позволит не просто отразить их атаку, но и навсегда спасти Венецию.

Деньги я отдам на хранение Манетто. (Скорее всего, речь шла об Альвизе Манетти, флорентийском банкире, который жил в Венеции). А тот переведет их в больницу Санта Мария Нуова во Флоренции,— размечтался Леонардо.— Мне этих денег на всю жизнь хватит, да еще я смогу помогать бедным. Венецианское правительство будет мне платить за каждое усовершенствование, а я сам лично буду проверять надежность нового подводного костюма. Турки на своем горьком опыте убедятся, сколь страшно для них мое открытие. Они больше не посмеют даже приблизиться к лагуне».

Леонардо провел в радужных грезах всю ночь до рассвета. Но постепенно его энтузиазм ослабевал, на смену ему пришли сомнения и страх. Леонардо обдумал все возможные случаи применения этого открытия и все возможные последствия его. К своему ужасу, он понял, что правители могут применить открытие не только для обороны от турецкого флота, но и для сокрушения любых врагов. А это наверняка приведет к еще более опасному пиратству.

Он разобрал и сложил в ящик респиратор, уничтожил «скафандр» и маску, разорвал чертежи. Солнце уже заливало комнату, когда он записал в тетради: «Почему, по каким причинам я не излагаю мой способ долго пребывать под водой. Я не публикую и не распространяю его из-за природной порочности людей. Ведь они мое открытие используют, чтобы взрывом подводным топить суда и отправлять вместе с ними на дно всех пассажиров...».

Подлинный скафандр для водолазов был изобретен лишь четыре века спустя.

В Мантуе, в герцогском замке Гонзага, Леонардо надеялся найти надежное убежище. Маркиза Изабелла Гонзага, сестра Беатриче, покойной жены Моро, никогда не скрывала своего глубокого, искреннего восхищения талантом Леонардо.

 Однако Леонардо и его спутникам был оказан совсем не тот прием, которого они ждали и на который надеялись. Маркиза дала Леонардо понять, что французы будут недовольны тем, что столь маленькое государство осмелилось предоставить убежище друзьям Лодовико Моро. Осторожная Изабелла Гонзага разрывалась между желанием взять к себе на службу величайшего живописца и страхом перед могучими заальпийскими союзниками. В конце концов государственные интересы взяли верх.

Несколько дней спустя Леонардо распрощался с маркизой Изабеллой Гонзага, оставив ей на память ее чудесный портрет углем.

 Уехав из Милана в Мантую, Леонардо вместе с Салаи, Заратустрой и верным другом Лукой Пачоли все больше удалялись от полей сражений, где последние остатки войска Лодовико Моро гибли либо спасались бегством под натиском французов.

 Из Мантуи Леонардо и его спутники направились в поисках более надежного убежища в Венецию.

 У Луки Пачоли в Венеции было много друзей, и он познакомил Леонардо с наиболее влиятельными семействами города.

Прежде всего Леонардо отправился посмотреть на конную статую Бартоломео Коллеони работы его незабвенного учителя Верроккьо.

 В Венеции Леонардо изобрел водолазный костюм. Но, вспомнив о людской жестокости, он уничтожил это свое изобретение, так никому его и не показав.

 

Герцог потерял государство...

Однажды, идя по узкой и пустынной улице, Леонардо встретил старого друга Лоренцо Гуснаско да Павия, резчика и мастера по изготовлению музыкальных инструментов при дворе герцога Сфорца.

—Слышали, маэстро Леонардо, что произошло в Милане?

—Нет. Что же там случилось?

—Моро вернулся. Миланцы встретили его с триумфом. Итальянские союзники его предали, но он нанял шестнадцать тысяч швейцарцев и тысячу бургундских всадников и вернулся. Сначала взял Виджевано, а потом с братом, кардиналом Асканио, вступил в Милан.

—Вы-то откуда все знаете?

—Я был там,— ответил маэстро Лоренцо.— Своими глазами видел, как миланцы приветствовали герцога — за три месяца французы им осточертели. Солдаты гонялись за женщинами, а Тривульцио замучил налогами.

Леонардо, вернувшись домой, сообщил друзьям эти новости.

—Плохи у Моро дела, очень плохи,— сказал Лука Пачоли.— Франческо Сфорца проложил себе путь в Милан шпагой, а сын — деньгами. Когда деньги у Моро иссякнут, швейцарцы бросят его на произвол судьбы. Так оно и случилось. Вскоре в Венецию пришло известие, что глава швейцарских наемников Туцман предал Моро и продался Людовику XII. Моро умолял швейцарца не бросать его в беде, обещая отдать все свои богатства. Но Туцман позволил герцогу лишь переодеться в форму простого солдата и вместе с армией наемников покинуть город. Бедный Лодовико! За несколько сольди наемники отдали его в руки французов, когда он, «смешавшись с конным эскадроном, шел в форме швейцарского солдата и с оружием по дороге». Французы схватили его и заключили в лионскую крепость. Он пытался бежать, его поймали и подвергли пытке. Перед смертью он написал прощальные слова на стене тюремной камеры. Король Франции, отныне также и властитель герцогства Миланского, приказал отслужить во всех церквах королевства заупокойную мессу. Папа Александр VI, Венеция и Флоренция последовали его примеру.

Леонардо с волнением следил за этими трагическими событиями.

«Управляющего замком французы взяли в плен» (скорее всего, речь идет о замке в Павии или Виджевано). «Висконти волокли по улицам города, сын его умер от горя» (имеется в виду друг Леонардо придворный поэт Гаспаре Висконти). «У да Розате отобрали все деньги» (речь идет об Амброджо да Розате, придворном астрологе, столь любившем число «17»). У людей отнимали имущество, сажали их в тюрьму. Виноградник Леонардо тоже конфисковали.

— Что стало с Джакомо Андреа, с Амброджо де Предисом, с братьями Марлиани? — тревожился Леонардо.

Вместо проблем всемирных ему пришлось заняться проблемами «частными», в его сердце снова проснулась тревога за судьбу Милана, неразрывно связанную с трагедией всей Италии.

Однажды Лука Пачоли сообщил:

— Моро схватили, когда тот пытался бежать из города, переодетый в форму швейцарского солдата и увезли во Францию.

Моро, невольный виновник вторжения Карла VIII в Италию, Моро, заигрывавший с турецким султаном и спровоцировавший Лигу на войну!

«Герцог потерял государство, все свое имущество и свободу...» — писал Леонардо в записной книжке. С болью вспомнив о модели коня, о строительстве купола собора, о каналах Навильо — все эти работы так и остались неоконченными — дописал:«И ни одно начинание герцога не было завершено».

 Моро с помощью швейцарских наемников удалось вернуться в Милан. Но вскоре швейцарцы его предали, и ему вновь пришлось бежать из города, переодетым в форму швейцарского солдата. Он был схвачен и увезен в плен.

Узнав об этих событиях, Леонардо решил возвратиться во Флоренцию.

 

Из Венеции во Флоренцию

Внезапно перед ним, в низине долины, возникла Флоренция — такая новая и такая родная, с ее башнями и церквами, с полноводной рекой Арно. Восемнадцать лет разлуки остались за перевалом, Леонардо кажется, будто он покинул Флоренцию лишь вчера, он узнает прежний яркий свет и цвета, вдыхает воздух родного дома.

Весна. Как и в тот день, когда вместе с молодым Заратустрой и Аттаванте он направился к Апеннинским горам. Тогда он ощущал себя наивным мечтателем, которого изгнали из города; сейчас он возвращался во Флоренцию «во всеоружии», увенчанный славой, уверенный в своем редком таланте и твердо решивший это доказать.

— Вот мы и дома, Салаи,— с улыбкой сказал Леонардо.

Салаи двадцать лет. Он на редкость красив и в таком городе, как Флоренция, произведет должное впечатление.

Весть о возвращении Леонардо разнеслась с молниеносной быстротой. Молодой монах-доминиканец Бартоломео ди Сан Марко пожелал тут же стать очередным учеником Леонардо. Художник Джулиано да Сангалло, который руководил сносом домов на виа делла Престанца, чтобы воздвигнуть дворец Пьеро Гонди, отыскал Леонардо и приветствовал его так же радостно, как прежде в Милане. Пришли и Филиппино Липпи, дописавший за Леонардо «Поклонение волхвов», и старые друзья по боттеге Верроккьо — Лоренцо ди Креди и Сандро Боттичелли; а также живописцы Перуджино и Лука Синьорелли.

Леонардо вновь встретился с друзьями, миниатюристами Аттаванте и Герардо, познакомился с молодыми художниками Франческо Граначчи, Андреа Контуччи, Якопо Поллайоло, Джулиано Буджардини, Баччо д'Аньоло.

Но вскоре все эти живописцы с досадой заметили, что Леонардо держал их на расстоянии, подавляя своими обширнейшими познаниями во всех областях.

— Это же не художник, а математик! — с горечью заявил юноша художник. Поэтому можно себе представить, какое впечатление произвел на них Леонардо, одетый более чем изысканно и обладавший куда большими познаниями, чем остальные. Все слушали его рассуждения раскрыв рот. Никто, даже ученые мужи, не осмеливался с ним спорить, когда он говорил о слепоте культуры, которая рабски повторяла сомнительные утверждения греческих философов либо догмы средневековых теологов.

Двадцать четвертого апреля Леонардо отправился в больницу Санта Мария Нуова, чтобы забрать пятьдесят из шестисот золотых дукатов, переданных банкиру в Милане.

Перед Леонардо встала проблема, как обеспечить себя и учеников, не прибегая больше к сбережениям. Выход нашелся.

«Братья сервиты заказали Филиппино Липпи работу над образом для главного алтаря монастыря Аннунциаты»,— рассказывает Вазари. Но не следует забывать, что прокуратором монастыря был сер Пьеро, отец Леонардо. Когда Леонардо заявил, что охотно выполнил бы эту работу, Филиппино Липпи, узнав об этом, будучи человеком благородным, от заказа отказался. Братья же сервиты, «дабы Леонардо образ алтарный написал, взяли его к себе в обитель, обеспечив содержание его и всех его домашних».

Вернувшись во Флоренцию, Леонардо сразу же отправился в банк больницы Санта Мария Нуова забрать пятьдесят золотых дукатов.

Во Флоренции он встретился с друзьями юности: Джулиано да Сангалло, Лоренцо ди Креди, Перуджино и Боттичелли, который стал ярым сторонником Савонаролы.

Сер Пьеро приобрел за это время в городе еще большее влияние, он сумел через настоятеля монастыря святой Аннунциаты устроить Леонардо заказ на написание образа для главного алтаря. Прежде эта работа была заказана Филиппино Липпи, но тот отказался в пользу Леонардо. Братья-сервиты взяли Леонардо и его учеников в свою обитель и обеспечили их содержание.

 

Священник Алессандро

О событиях во Флоренции и делах семейных Леонардо рассказал каноник Алессандро Амадори, брат покойной Альбиеры.

Приехав во Флоренцию, Леонардо первым делом записал: «Выяснить, жив ли священник Алессандро Амадори».

Он узнал, что Амадори жив, обосновался во Фьезоле, и отправился его навестить.

— Флоренция не изменилась и никогда не изменится,— сказал каноник, беседуя с Леонардо.— Когда ты уехал, мы воевали. Ты вернулся почти двадцать лет спустя, и мы снова воюем. Флорентийцы изгнали из города семейство Медичи, потому что хотели свободы. Теперь они обрели свободу и хотят призвать Медичи. Возникли новые партии сторонников Медичи — паллески, и противников— пьяньони, врагов Савонаролы — аррабиати, и его сторонников — биджи. Но люди остались прежними: биджи боялись перемен, а аррабиати, захватив власть, сожгли Савонаролу на площади.

Леонардо слушал каноника и грустно улыбался: история повторялась, и Милан ничем не отличался от Флоренции. «Чернь», которая приветствовала французов, вновь открыла ворота города герцогу Моро.

Алессандро рассказал Леонардо о всех событиях, которые произошли во Флоренции со времени смерти Лоренцо Великолепного. Его сын Пьеро сразу показал себя человеком тщеславным и пустым, а гневные проповеди Савонаролы окончательно раскололи город на два лагеря.

— Поверь мне, Савонарола был святым человеком, но он ошибался, ибо не понимал Флоренции и флорентийцев. Все обвинения против него были ложными, но папа хотел его смерти, и Савонаролу сожгли. Его подлинная вина была в другом — он пытался остановить ход истории, вернуть всех в Средневековье. Но на суде он держался мужественно, умер, как мученик за веру, простил всех и сам просил прощения у всех.

Городом, как ты, верно, уже знаешь, и сейчас правят Главный Совет и Малый Совет Восьмидесяти, как было при Савонароле. Это он велел перестроить Большую залу для заседаний Совета; это он бросил вызов Карлу VIII, когда тот вступил во Флоренцию; это он, когда Медичи изгнали из города, сдержал флорентийцев, жаждавших мести.

Жаль, что ты не слышал его проповедей. Он не был блестящим оратором. Но каждое утро послушать его приходило до пятнадцати тысяч флорентийцев.

— Всеобщее самовнушение,— сказал Леонардо.

— Возможно, но его слова мгновенно проникали в сердца людей: все каялись в своих грехах и обещали стать лучше, добрее.

— И так подобрели, что даже пальцем не пошевелили, когда его сжигали.

— Это тоже верно,— со вздохом согласился каноник. И, переменив тему разговора, спросил, как поживает сер Пьеро.

— С отцом я виделся, он жив, здоров. Правда, забот у него хватает — столько детей надо прокормить! Он мне сказал, что у дяди Франческо в старости появились свои причуды: он хочет летать по воздуху и все время следит за полетом птиц.

В родном селении Винчи Леонардо еще не был. Вернувшись во Флоренцию, он тут же отыскал отца. Маргерита умерла, и отец женился в четвертый раз, на Лукреции Гульельмо Кортиджани, которая была моложе его на тридцать пять лет. Новая жена с завидным постоянством рожала ему одного ребенка за другим.

Первое, о чем спросил у сына при встрече сер Пьеро, было:

— Ну, что теперь собираешься делать?

— Не знаю. Хотел бы написать картину.

— У тебя есть что-нибудь на примете?

— Определенного ничего нет. Я бы хотел написать запрестольный образ, который братья-сервиты заказали Филиппино Липпи. Он не знает, какую тему выбрать, и, возможно, уступил бы заказ мне.

— Понял. Поговорю с настоятелем.

Он остался верным себе, практичный сер Пьеро. В доме у него полно детей, пятеро — только от Лукреции, и это молодит его. Во Флоренции он один из самых влиятельных граждан: с 1484 года — прокуратор Синьории и нотариус наиболее богатых флорентийских семейств.

«Когда будете выпекать Отменных прокураторов, Не забудьте прихватить Сера Пьеро да Винчи...» — пел автор стихов поэт Бернардо Камби.

— О, твой отец крепок как дуб! — воскликнул Алессандро.

Леонардо улыбнулся. Он представил себе отца, всегда довольного всем: своей профессией, своими домами и землей в Винчи, своими клиентами, своим богатством, накопленным неустанным трудом. Сам же Леонардо до сих пор ищет ответа на вопрос о сущности бытия. Он словно пилигрим, бродящий по дорогам своей души и вернувшийся во Флоренцию много лет спустя, чтобы отыскать себя самого.

Но что предлагала ему Флоренция? Скептическое, ленивое любопытство ее художников, недоверие купцов, равнодушие правителей.

И еще, как и прежде, вражду фракций. Вместо сторонников и противников Медичи и Пацци пришли биджи — сторонники сожженного Савонаролы, и аррабиати—сторонники возвращения Медичи.

Когда Леонардо вернулся из Фьезоле в город, его ждал настоятель монастыря Аннунциаты, чтобы поговорить об образе для главного алтаря. Он хотел знать, что намерен написать Леонардо, дабы рассказать об этом братьям-сервитам.

Леонардо неосторожно пообещал показать ему готовый картон.

 Сразу же по возвращении во Флоренцию Леонардо поехал во Фьезоле, чтобы отыскать священника Алессандро. Каноник Алессандро был братом Альбиеры, первой жены сера Пьеро. Альбиера заменила Леонардо мать. При встрече каноник Алессандро рассказал Леонардо о всех событиях прошедших лет: о смерти Лоренцо Великолепного и о сожжении на костре Савонаролы, который произносил пламенные проповеди против папы.

 

«Он даже смотреть на кисть не может»

— Я Леонардо хорошо знаю. Уж поверьте мне, на него рассчитывать нечего! — говорил Боттичелли монахам-сервитам.— Леонардо никогда не напишет образ для главного алтаря. Сделает прекрасные эскизы, но потом ему взбредет в голову очередная блажь, и он бросит работу над образом. Разве не так поступил он с Лоренцо Великолепным и с монахами Сан Донато а Скопето? Оба раза пришлось потом Филиппино Липпи таскать каштаны из огня. Послушайте моего совета— не расторгайте договор с Филиппино!

Монахи забеспокоились. Леонардо уже почти год жил в монастыре вместе с Лукой Пачоли, Заратустрой, Салаи и двумя новыми совсем юными помощниками, но к работе так и не приступил.

Вечно он был чем-то занят: уходил из дома утром, а возвращался ночью. Его ввели в состав комиссии, которая должна была вынести суждение, почему сползает и рушится холм Сан Сальваторе делль'Оссерванца, а с ним и одноименная церковь, которую Микеланджело называл «прекрасной крестьянкой». Леонардо обследовал весь прилегающий район, взял образцы земли и скальных пород, провел топографические замеры, сделал эскизы, а затем все свои замечания изложил в письменном отчете. Он точно определил истинную причину обвалов и оползней: смещение геологических слоев, вызванное проникновением воды, и ущерб, нанесенный людьми холму, ведь у самого подножия холма в районе Сан Никколо была кирпичная фабрика, которая добывала глину в близлежащем карьере.

«... Если Леонардо, флорентийский художник, еще находится во Флоренции,— писала тем временем маркиза Изабелла Гонзага своему проповеднику,— прошу узнать, как он там живет...— Иными словами, маркиза хотела знать, не нуждается ли Леонардо в работе и в деньгах.— И постарайтесь, как вы умеете, выяснить, не согласится ли он сделать мой портрет».

Но Леонардо, которого монахи монастыря Аннунциаты не оставляли в покое, пришлось запереться в своей мастерской и приняться за работу. Два месяца спустя картон был готов. Картина была столь красивой и необычной, что настоятель выставил ее на всеобщее обозрение в монастырском зале.

«В эту комнату два дня подряд приходили, как ходят на торжественные праздники, мужчины и женщины, молодые и старики, чтобы посмотреть на чудо, сотворенное Леонардо, поразившее весь этот народ»,— писал Вазари в своих «Жизнеописаниях».

Шел апрель 1501 года. В толпе у картона стоял молодой человек, совсем недавно вернувшийся из Рима, где он изваял из мрамора «Пьету», «взбудоражившую весь мир» и вызвавшую восхищение у всех паломников, наводнивших город в Святой год. Звали молодого человека Микеланджело Буонарроти.

«За время своего пребывания во Флоренции Леонардо написал лишь один эскиз на картоне,— отвечал проповедник маркизе Гонзага.— Изображен на том картоне годовалый младенец Иисус. Он почти сполз с материнских коленей и тянется к ягненку, и хочет его обнять. Богоматерь, словно бы привстав с коленей святой Анны, подхватила младенца, чтобы оторвать его от ягненка, животного, которое приносят в жертву и которое символизирует страсти. Святая Анна, немного приподнявшись, словно хочет удержать богоматерь... Все эти фигуры писаны в натуральную величину...»

Картон подтвердил мастерам Флоренции, лучшим художникам того времени, величие новаторских идей Леонардо в живописи. Не отвергая классических традиций, он отошел от обычных схем и открыл для живописи невиданные доселе горизонты.

Все фигуры на картоне как бы заключены в треугольник — прием, который подсказал многие смелые решения Микеланджело и часто применялся потом Рафаэлем. «В этой евангельской сцене Леонардо проявил всю свою силу, заставив нас забыть о мастерстве художника и видеть лишь великого поэта»,— писал впоследствии один немецкий критик.

Пока флорентийцы непрерывной толпой проходили мимо картона, сам Леонардо убеждал правителей города дать ему важное поручение— приподнять и переместить здание Баптистерия.

«Среди этих моделей и рисунков был один, который Леонардо не раз показывал многим своим предприимчивым согражданам, правившим в то время Флоренцией, доказывая, что может поднять храм Сан Джованни и подвести под него лестницы, не разрушив его...» — писал Вазари. Доводы Леонардо были столь логичны и научно так обоснованы, что ни у кого не нашлось серьезных возражений. Когда же надо было перейти от слов к делу, правительство испугалось, и каждый из членов Совета, вернувшись домой, начал себя убеждать, что затея эта невыполнима.

Между тем это было не так: в Болонье Аристотель Фьораванти уже сумел приподнять башню. Леонардо хотел, однако, не только передвинуть Баптистерий, но и изменить течение реки Арно, чтобы создать во Флоренции несколько красивых водопадов. Затем он собирался направить воды реки в ряд небольших каналов, которые соединялись бы в парке делле Кашине.

— Вот мой проект,— говорил Леонардо флорентийцам, показывая свои рисунки.— Направив реку в каналы, вы сможете подавать воду куда хотите. Даже прямо в дома, и притом ни одна капля не пропадет даром.

«Математические занятия до того его увлекли, что он даже смотреть на кисть не может»,— доносил проповедник Изабелле Гонзага. Но тут же добавлял, что видел, как Леонардо «рисовал для Роберте, фаворита короля Французского, картинку, на которой изображены мадонна, сидящая так, словно она собиралась наматывать на мотовило клубки, и младенец, который стоит возле корзины с клубками и держит мотовило...».

Роберте, министр короля Людовика XII, после того как он вместе со своим государем увидел в Милане «Тайную вечерю» и глиняную модель коня, приказал французскому послу во Флоренции отыскать Леонардо. И вот теперь Леонардо выполнял «срочнейший заказ» — «картинку на религиозный сюжет».

Впрочем, алтарный образ и обещанный Изабелле Гонзага портрет так и не были написаны, остались лишь картон и словесные обещания: занятия математикой отнимают у Леонардо все время, и, поистине, «он даже смотреть на кисть не может».

Долгие часы он проводит в библиотеках Сан Марко и Санто Спирито, отыскивая сведения о приливах и отливах в Каспийском море. «Написал турку Бартоломео, чтобы тот сообщил о приливах и отливах в море Понтийском». Кроме того, его интересуют обычаи Фландрии («Спрашивал у Бенедетто Портинари, как во Фландрии катаются по льду») и проблема квадратуры круга. («Просил маэстро Луку, математика, изъяснить мне квадратуру круга»),

— Право же, он сумасшедший! — говорил Франческо Граначчи.— Он утверждает, что секрет живописи заключается в знании законов геометрии. Я сам слышал. И еще: что прежде, чем начать писать картину, надо сделать множество математических расчетов.

Вместе с Граначчи шли Джулиано Буджардини, Индако, Лоренцо ди Креди, Якопо ди Доннино, Сандро Боттичелли и Микеландже-ло Буонарроти.

— Нет, он сумасшедший,— повторил Граначчи. — Я слышал, как он доказывал, что всякий истинный художник должен разделить человеческую голову на градусы, определенные точки, минуты, минимальные и полуминимальные. Каждая величина равна одной двенадцатой величины предыдущей. Чтобы хорошо нарисовать голову, ее нужно разделить на 20736 полуминимальных размеров!

Последние слова Граначчи были встречены общим смехом.

Слава о несравненных талантах Леонардо опередила его самого. Властители Флоренции попросили Леонардо изучить течение реки Арно и причины оползней на холме Сан Сальваторе.

 Тем временем в город из Рима вернулся и Микеланджело Буонарроти, чья слава также докатилась до Флоренции. Ведь в Риме Микеланджело создал удивительное скульптурное творение «Пьета».

 Настоятель церкви святой Аннунциаты дал понять Леонардо, что не намерен больше ждать. Леонардо был занят проблемами отведения вод реки Арно. Он прервал эту работу и за короткое время написал картон «Святая Анна».

 Вся Флоренция прошла, точно в религиозной процессии, мимо картона, выставленного в зале монастыря святой Аннунциаты. В толпе был и молодой человек, делавший зарисовки. Это был Микеланджело.

 Много лет спустя, уже во Франции, Леонардо написал картину маслом на тот же сюжет.

 Леонардо предложил своим согражданам приподнять здание Баптистерия, чтобы подвести под него лестницу. Одновременно в больнице Санто Спирито он возобновил свои анатомические опыты.

 

Герцогская грамота

— Маэстро Леонардо, я рад приветствовать вас во дворце и имею честь передать вам послание короля Франции,— сказал Пьеро Содерини.

Флоренция по примеру Венеции, где Советы были более стабильными, а дожа избирали пожизненно, тоже решила должность гонфалоньера сделать пожизненной. Выбор пал на Пьеро Содерини, который в то время находился с особой миссией в Ареццо.

Впервые в истории города жена гонфалоньера поселилась в Палаццо Синьории, чтобы до конца жизни мужа быть рядом с ним.

И вот теперь Содерини получил письмо министра Роберте, который от имени Людовика XII интересовался делами Леонардо и просил выяснить, не собирается ли тот возвратиться в Милан.

— Его величество король Франции хотел бы вновь увидеть вас в Милане, где только и говорят что о вашей «Тайной вечере».

— Благодарю вас и прошу выразить его величеству мое глубочайшее почтение. Но покидать сейчас Флоренцию, где у меня много незаконченных работ, я не намерен.

— Знаю, маэстро Леонардо. Я тоже видел в монастыре братьев-сервитов ваш удивительный картон. Я был бы безмерно рад, согласись вы сделать что-нибудь для Синьории.

— Возможно, сделаю,— сказал Леонардо.

— Что именно?

— Сейчас написать какую-либо картину я не смогу. Но я не откажусь от скульптуры. Я видел во дворе собора глыбу мрамора, работу над которой Агостино ди Дуччо бросил. Из нее можно изваять прекрасную статую.

— Конечно! — воскликнул Содерини.— Это будет большой честью для города!

— Я подумаю,— сказал Леонардо.— А пока набросаю несколько эскизов.

Леонардо не знал, что на эту же глыбу мрамора зарятся два других скульптора— Сансовино и Микеланджело. И когда Микеланджело через Граначчи узнал о планах Леонардо, он примчался к гонфалоньеру и попросил отдать эту глыбу мрамора ему. Он так настаивал и с такой уверенностью обещал изваять «колосс», что Содерини, наслышанный о его римском триумфе, уступил. Глыба мрамора досталась Микеланджело.

Леонардо братья-сервиты монастыря Аннунциаты дали понять, что не намерены больше ждать и содержать его и его учеников. К тому же Леонардо не понравилось, что Содерини предпочел ему Микеланджело, да и жизнь во Флоренции становилась однообразной. Поэтому он предложил свои услуги в качестве инженера и военного советника кондотьеру Цезарю Борджа герцогу ди Валентино.

Некоторые историки утверждают, что Леонардо познакомился с Борджа в Милане перед отъездом в Мантую и уже тогда предложил герцогу свою помощь в военном деле.

Разумеется, это тоже лишь гипотеза, но вполне достоверная.

Вероятно, Леонардо встретился с герцогом в Винчи. Немного спустя, весной 1502 года, приняв предложение герцога, Леонардо выехал в город Пьомбино, который Вителлоццо захватил раньше.

Леонардо, как и Макиавелли, ошибся в своих предсказаниях. Герцог ди Валентино вовсе не был человеком, ниспосланным Италии провидением. Не был он и военным гением, наделенным способностью прислушиваться к мудрым советам.

Когда Леонардо готовился уехать из Флоренции, к нему прибыл из Мантуи посланец маркизы Изабеллы Гонзага с просьбой определить подлинную стоимость нескольких ваз, которые прежде принадлежали Лоренцо Великолепному. После бегства Пьеро Медичи из города народ разграбил его дворец на виа Ларга. Алчная маркиза вместо того, чтобы возвратить вазы юному кардиналу Медичи, просила Леонардо оценить вазы, прежде чем приобрести их у скупщика краденого.

«Агатовая ваза мне нравится, ибо камень этот редкий и крупный. Вся ваза, кроме ножки и крышки, сделана из одного куска... Аметистовая ваза — прозрачная, с множеством оттенков, ножка у нее из массивного золота, и украшена ваза столькими рубинами и жемчугом, что цена ей не менее ста пятидесяти дукатов...»

Раз уже Леонардо не захотел писать ее портрет, пусть хоть цену укажет. Выполнив просьбу маркизы, Леонардо в сопровождении верных друзей и учеников через Порта Сан Фредиано выехал из Флоренции в Пьомбино.

Должно быть, до места назначения он добрался в конце мая. На море бушевал ураган, и Леонардо, пристально наблюдавший за всеми явлениями природы, зарисовал волну и написал в записной книжке: «Рисунок сделан на берегу моря у Пьомбино. Вода ABC есть волна, нахлынувшая на изогнутый берег. Когда она отхлынула, на нее налетела следующая волна. Они вместе взмыли вверх, более слабая волна уступила напору более сильной, и они снова обрушились на изогнутый берег».

Вскоре Цезарь Борджа, успевший захватить Урбино, срочно вызвал к себе Леонардо. Проезжая через Сиену, Леонардо поднялся на башню Манджа осмотреть знаменитые башенные часы. «Сиенские колокола,— записал он рядом с рисунком самих колоколов,— их движение и расположение, а также качание их язычков».

По прибытии в Урбино он получил от герцога приказ возвести оборонительные укрепления.

«Лестницы домов в Урбино словно висят в пустоте»,— отмечает он.

Борджа и Вителлоццо, зная любовь Леонардо к математике, пообещали ему подарить два Кодекса. Леонардо заносит в записную книжку: «Борджа пообещал мне достать у епископа Падуи «Трактат Архимеда», а Вителлоццо — такой же трактат в Борго Сан Сеполькро».

Тем временем герцог ди Валентино захватил Камерино и приказал Леонардо ехать в Чезену, чтобы там составить проект судоходного канала до самого порта Чезенатико. В одном из документов упоминается проект такого канала, сделанный «герцогским архитектором».

Пока его войско сражалось в Романье, герцог помчался в Павию выразить свою преданность Людовику XII, который прибыл туда из Парижа. 18 августа 1502 года именно из Павии получил Леонардо знаменитую «герцогскую грамоту». В ней было сказано, что Леонардо назначается архитектором и генеральным инженером всех городов, захваченных Борджа. Но события опередили стремительное продвижение войск герцога.

В Имоле восставшие военачальники герцога и бывшие властители завоеванных им городов осадили замок Сан Лео, где находились герцог и оставшиеся верными ему воины. Вместе с герцогом в осаде оказались Леонардо и еще двое флорентийских живописцев— Торриджани и Антонио да Сангалло.

Когда замок Сан Лео пал, Борджа укрылся в Фаенце, где ждал помощи от французов. Затем он перешел в контрнаступление, взял Форли и Сенигаллию.

«Я нахожусь в труднейшем положении,—писал Макиавелли флорентийской канцелярии Десяти.— Не знаю даже, смогу ли отправить это письмо...»

Тридцать первого декабря 1502 года герцог ди Валентино предательски приказал задушить ночью своих адъютантов Вителлоццо и Оливеротто да Фермо. Затем он, продолжая наступление, захватил Перуджу и пошел на Сиену. Но тут отец герцога, папа Александр VI, повелел ему вернуться в Рим.

Леонардо, повсюду сопровождавший герцога, также выехал в Рим. Внезапно после коротких, торопливых записей: «От Бонконвенто до Казанова — десять миль. Из Акку-апенденте выехали в Орвието», свидетельствующих, сколь бурным было это путешествие, идет запись спокойная, как бы говорящая, что буря улеглась: «В субботу 5 марта взял в Санта Мария Нуова 50 золотых дукатов (осталось там на хранении 450). Пять из них я в тот же день отдал Салаи, которые тот прежде мне одолжил».

Архитектор и генеральный инженер вернулся домой. Пьомбино, Сиена, Урбино, Пезаро, Римини, Чезена, Имола, Сенигаллия, Перуджа, Рим были лишь этапами на длинном пути иллюзий. Кумир, который послужил Макиавелли прообразом для его «Государя», оказался не только жестоким чудовищем, но и бездарным правителем. Во Флоренции Леонардо, точно очнувшись от кошмара, впервые вспомнил о своих согражданах и решил создать для них достойное творение.

 Пьеро Содерини, пожизненный гонфалоньер Флорентийской республики, попросил Леонардо написать для Синьории картину либо изваять скульптуру.

Леонардо хотел получить глыбу мрамора, над которой прекратил работать скульптор Дуччо, но ее отдали Микеланджело.

Леонардо, оскорбленный этим, принял предложение поступить на службу к герцогу ди Валентине, с которым он, вероятно, впервые встретился в Винчи.

Указом герцога ди Валентине Леонардо был назначен «архитектором и первым инженером».

Портрет Никколо Макиавелли.

Замок Сан Лео, взятый штурмом войсками герцога ди Валентине.

План города Имолы, нарисованный Леонардо для герцога ди Валентине.

 

Ревнивое чувство Микеланджело

У друга Леонардо Джованни Бенчи был глобус. Леонардо, который еще не вполне оправился от «военных перипетий», часто навещал друга, чтобы побеседовать о науке, и особенно о космографии.

«Глобус Джованни Бенчи»,— читаем мы в одной из записных книжек Леонардо.— «У джованни Бенчи моя книга». Эти записи говорят о том, что друзья обменивались не только впечатлениями, но и книгами. Нередко в своих беседах они пытались решить и самые трудные проблемы—загадку бытия и явлений природы: камня, который, упав в воду «оставляет круги в месте падения, о голосе, отдающемся эхом в воздухе, о разуме угасшем, который не уносится в бесконечность».

«Во Флоренции Леонардо написал с натуры портрет Джиневры, дочери Америго Бенчи. И столь прекрасен он был, что казался не портретом, а живой Джиневрой»,— писал неизвестный автор. Возможно, Джиневра была сестрой Джованни Бенчи. Но мы знаем точно, что она жила в его доме и была очень красивой. Как это было и с Чечилией, Леонардо видел перед собой образ, отражавшийся в идеальном зеркале. Он писал не только лицо, но и душу девушки, неуловимую улыбку сомкнутых, неподвижных губ, улыбку затаенную — признак глубокой чистоты, а во взгляде чуть прищуренных глаз с большими ресницами стремился уловить мечты нетерпеливой и радостной молодости.

Картина впоследствии пропала. Ее нашли в прошлом веке в княжестве Лихтенштейн. На заднем плане Леонардо нарисовал «джинепро» (можжевельник) растение, название которого созвучно имени девушки—Джиневра. Сейчас эта картина находится в Национальной галерее Вашингтона.

Возвращение Леонардо во Флоренцию нарушило мирные сны гонфалоньера Содерини. Он знал, что Леонардо долго не пробудет в городе—король Франции вновь звал его в Милан и потому искал идеи, достойной Леонардо да Винчи и Флоренции, чтобы засадить художника за работу. И однажды утром Содерини осенило,

Проходя к себе в кабинет, через зал Большого Совета, он вдруг увидел, что две огромные белые стены зала голы,

— Одна—для Леонардо, другая для Микеланджело,— громко сказал он,

Леонардо, немолодой уже художник на вершине славы, перед творениями которого застывали в восхищении даже короли, и Микеланджело, юный, одинокий художник и скульптор-бунтарь, который после римской «Пьета» создавал для Синьории грандиознейшую статую Давида.

Когда Содерини призвал его во дворец, Леонардо только что закончил портрет Джиневры и вместе с друзьями Аттаванте и Герардо изучал способ создания «матовых» миниатюр. В его записных книжках этого периода мы находим записи о деньгах, данных взаймы и возвращенных, и краткое упоминание о Салаи. Оно подтверждает наши подозрения: этот самонадеянный, пустой юноша ходил в гости к приятелям одетый как принц и повсюду выдавал себя за отменного художника. Он набрал множество заказов, зная, что Леонардо всегда исправит его мазню, и продолжал красть у него деньги, ел и одевался за его счет.

«Вспоминаю, что в день 8 апреля 1503 года я, Леонардо да Винчи, одолжил Аттаванте-миниатюристу 4 золотых дуката. Отнес их ему Салаи и вручил прямо в руки. Аттаванте сказал, что возвратит долг через четыре дня. Вспоминаю еще, что в тот же день я вернул Салаи 3 золотых дуката, на которые тот хотел заказать розовые туфли с пряжками. Мне осталось отдать ему девять дукатов, а он должен вернуть мне двадцать дукатов — семнадцать, одолженных ему в Милане и три в Венеции».

В начале мая 1503 года Леонардо заключил с Синьорией соглашение о написании фрески на тему одного из победоносных сражений флорентийского войска. Из множества баталий Леонардо выбрал битву при Ангиари в 1440 году между флорентийцами и войском герцога Миланского. Он сразу же написал целый ряд эскизов.

— Леонардо, я одобряю твой выбор. Битва при Ангиари была полна неожиданностей. Если хочешь, я расскажу тебе любопытные эпизоды,— сказал ему Макиавелли.

Как раз в это самое время он предложил Синьории отвести воды Арно, чтобы одолеть войско пизанцев. Замысел был весьма смелый и трудно осуществимый, но Макиавелли утверждал, что Леонардо сможет справиться с этой титанической задачей.

Едва Леонардо узнал о плане Макиавелли, он бросил работу над росписью стены и углубился в проблемы гидравлики. Вместе с Алессандро дельи Альбицци он советуется с «мастерами воды», спорит с правительственными комиссарами, пытается убедить военных.

В конце концов он с общего согласия представил гонфалоньеру Флоренции подробный отчет, снабженный множеством рисунков, в котором предлагалось направить воды Арно по каналам в Ливорно.

Содерини разрешил начать работы. Но «мастера воды» и комиссары вновь засомневались, и начатые работы были приостановлены.

Двадцать четвертого октября Синьория приказала предоставить Леонардо Папскую залу в церкви Санта Мария Новелла, дабы Маэстро мог с надлежащим спокойствием сделать картоны для фрески.

Каждое утро Леонардо отправлялся в Санта Мария Новелла для сооружения мостков. Люди уже ждали его: женщины стояли у раскрытых дверей, ремесленники выходили из мастерских.

Леонардо был высокого роста, грива белокурых волос ниспадала на плечи и словно сливалась с окладистой, до самой груди, белой бородой, лицо отличалось редкой красотой, из-под высокого лба глаза глядели горделиво. Он шел своей легкой походкой, а за ним шла свита — Салаи и другие помощники, красивые, одетые щегольски, как теперь говорят, по последней моде. Сам Леонардо порицал пристрастие к частой смене одежды. Он всегда носил одно и то же одеяние, довольно, правда, экстравагантное, сшитое им самим. Покрой одежды оставался неизменным, менялись лишь ткань и сочетание тонов.

«Наружность его отличалась красотой, сложение — пропорциональностью, лицо—своей приятностью. Он носил красный, короткий, до колен, плащ, хотя тогда обычно носили плащи длинные. На грудь ниспадала густая, хорошо расчесанная борода»,— писал о Леонардо неизвестный автор.

Никому не было дозволено входить в Папскую залу: Леонардо работал непрерывно с рассвета до заката. Лишь в конце дня он позволял себе побеседовать с друзьями о философских и научных проблемах.

В один из осенних вечеров, выйдя из Санта Мария Новелла вместе с Салаи и другим своим учеником, Джованни Гавина, он подошел к Санта Тринита, где, по словам анонимного автора, собирались ученые и уважаемые люди, и где в этот раз спорили об отрывке из поэмы Данте. Они позвали Леонардо и попросили его прочесть наизусть отрывок из поэмы... В это самое время мимо проходил Микеланджело. И тогда Леонардо сказал: «Вот он и прочтет вам отрывок наизусть». Микеланджело решил, что это было сказано, чтобы над ним посмеяться, и в гневе ответил Леонардо: «Нет уж, прочти его ты. У тебя все в отрывках. Сделал модель коня, хотел отлить ее в бронзе, но не смог. И со стыда бросил работу неоконченной». С этими словами он повернулся и ушел. Леонардо же, весь побагровев, остался стоять на месте.

Микеланджело был знатоком Данте, и во Флоренции это было известно всем. Он вместе со многими гуманистами того времени был желанным гостем во дворце Лоренцо Великолепного. Там ему не раз приходилось слышать комментарии к поэме Данте знаменитого ритора Ландино. Леонардо хотел показать свое уважение к познаниям Микеланджело. Поэтому несправедливый ответ Микеланджело не делает ему чести. Истинная причина заключалась в том, что само присутствие Леонардо приводило Микеланджело в ярость. В его ревнивом чувстве к Леонардо было нечто болезненное. Он видел несколько картин и фресок Леонардо и понял всю их неповторимость и новизну. Слава о «Тайной вечере» и о гигантском коне достигла и Флоренции, и Микеланджело это мучило. Он велел воздвигнуть ограду за церковью Санта Мария дель Фьоре, чтобы никто не видел, как он работает над «Давидом». Но этот «колосс» был высотой всего четыре с половиной метра, а конь Леонардо почти вдвое больше. Если бы удалось одной плавкой отлить его в бронзе, это было бы чудом.

Несколько дней спустя гонфалоньер Содерини назначил комиссию, которая должна была определить художественную ценность «Давида» и решить, куда его поставить — в лоджии дель'Орканья либо на площади перед Палаццо Синьории.

Вместе с Андреа делла Роббиа, Аттаванте, Козимо Росселли, Гирландайо, Поллайоло, Филиппино Липпи, Сандро Боттичелли, Джулиано и Антонио да Сангалло, Сансовино, Граначчи, Пьеро ди Козимо, Перуджино в комиссию вошел и Леонардо. Комиссия единодушно признала творение Микеланджело превосходным.

— Я знаю эту глыбу мрамора,— сказал Леонардо,— и сам хотел над ней поработать. Но маэстро Агостино так ее покромсал, что я не решился просить ее. Работать над глыбой было невероятно трудно. Поэтому могу сказать, что Микеланджело, создав столь прекрасную статую, сделал больше, чем тот, кто смог бы оживить мертвеца.

Все захлопали в ладоши, лишь Микеланджело при этих словах вновь испытал чувство досады. Когда же Леонардо присоединился к мнению Сангалло и предложил поставить статую в лоджии дель Орканья, обшив ее черными деревянными панелями, чтобы оттенить белизну мрамора, Микеланджело не согласился. Он сказал, что это суждение художников, а не скульпторов, и срывающимся голосом потребовал, чтобы статую поставили перед Палаццо Синьории, на месте «Джудитты» Донателло.

— Но ведь это белый, сахаристый мрамор! На открытом воздухе он сразу начнет крошиться,—сказал Андреа делла Роббиа.

— Неправда, этот мрамор твердый как камень. Статую из него ваял я, и я требую, чтобы ее поставили на площади! — возразил Микеланджело.

И в начале июня 1504 года, чтобы ублаготворить ее создателя, статую поставили на площади перед Палаццо Синьории.

На этом столкновения Леонардо с Микеланджело не кончились. Однажды возле церкви Санта Мария дель Фьоре Леонардо да Винчи вступил в спор с группой художников во главе с Граначчи, которым он изложил свою теорию перспективы.

— Если хотите стать настоящими художниками, не забывайте, что композиция любой картины подчиняется математическим законам. Я даже попытаюсь их описать, и тогда каждый сможет выдвинуть свои возражения,— заключил Леонардо.

— Что ты можешь описать, если ты учился у одного лишь Верроккьо,— прервал его Ручеллаи.— Знаешь, что о тебе говорят во Флоренции? Что ты даже латинскую грамматику не изучал.

— Я хорошо знаю, что, поскольку я человек неученый, любой самодовольный господин может осуждать меня, обвиняя в невежестве. До чего же эти люди глупы! Я мог бы вам ответить, как Марий римским патрициям: вы процветаете благодаря чужим богатствам, а я свое положение завоевал собственным трудом. Все мои познания — плод моего личного опыта, а опыт лучший учитель жизни.

В это время к церкви подошел Микеланджело, услышавший лишь последние слова Леонардо.

— А еще ты утверждаешь, что скульпторы— жалкие резчики мрамора с мозолистыми руками, грязными от пыли и земли! — воскликнул он.— А вот живописцы с женскими ручками, как у тебя самого, рисуют «изящной кистью», внимая музыке! Не так ли?

Леонардо ничего не ответил. Увидев лежащий на земле железный брус, он велел Салаи поднять его и дать ему. Затем, глядя Микеланджело в глаза, спокойно согнул брус, так, словно он был из мягкого свинца, и бросил его в Микеланджело. Брус угодил бы Микеланджело прямо в лицо, если бы тот не поймал его на лету.

— А теперь попробуй, если сумеешь, разогнуть его своими мужскими ручищами! — сказал Леонардо.

По возвращении во Флоренцию Леонардо познакомился в доме своего друга Джованни Бенчи с красавицей Джиневрой. Он написал с натуры ее портрет. «И столь прекрасен он был, что казался не портретом, а живой Джиневрой»,— отмечал неизвестный автор. Портрет найден в княжестве Лихтенштейн.

Сейчас находится в Национальной галерее Вашингтона.

Пьеро Содерини находился с флорентийским войском в Ареццо, когда узнал о своем назначении гонфалоньером республики. Он мечтал править Флоренцией столь же мудро, как Лоренцо Медичи, и всячески стремился привлечь в город художников и скульпторов, прежде его покинувших.

Возвращение во Флоренцию Леонардо и Микеланджело дало возможность гонфалоньеру устроить «состязание» двух великих художников.

Соперничество между Леонардо и Микеланджело было очень острым. Леонардо было тогда пятьдесят два года, его вспыльчивому сопернику — двадцать семь.

Леонардо вошел в состав комиссии, которая должна была определить художественную ценность статуи Микеланджело «Давид».

Спор о том, где поставить Давида — на площади или в лоджии дель Орканья, дал Микеланджело повод публично оскорбить своего соперника Леонардо.

Вопреки мнению всей комиссии, Микеланджело потребовал, чтобы «Давида» поставили на площади перед Палаццо Веккьо, на месте «Джудитты» Донателло.

Микеланджело так горячо настаивал, что все, включая и Леонардо, согласились, хотя были уверены в его неправоте.

Когда Микеланджело вновь оскорбил Леонардо, тот согнул руками железный брус и затем с вызовом бросил его Микеланджело, сказав: «А теперь попробуй его разогнуть, если сумеешь!»

 

Состязание великих

Другую стену зала Большого Совета отдали Микеланджело, который выбрал темой фрески битву при Кашине между флорентийцами и пизанцами. Состязание великих началось.

Это был поединок не только между двумя великими художниками, но и между двумя мировоззрениями эпохи гуманизма. Между мировоззрением, сложившимся до Савонаролы и после него. Языческая радость времен правления Козимо и Лоренцо Медичи, завоеванная человеком после тяжких испытаний предыдущего века, столкнулась с новым моральным кризисом, противоборством уже не между человеком и богом, а между двумя разными устремлениями в самом человеке.

Мрачные костры, зажженные Савонаролой, на которых сгорели многие кодексы, многие произведения искусства и — в переносном смысле — многие воззрения человека пятнадцатого века, никто уже не мог забыть. А потом сожгли и самого мятежного монаха. В пламени костров родилось новое мышление и новое бытие. Человек, которого гуманисты смело воспевали, ушел в себя самого, в свои страдания, он начал ощущать всю глубину своей внутренней драмы.

Леонардо воплощал в своем творчестве золотую пору гуманизма, все в нем было гармоничным: красота, королевская горделивость, чудесные одежды, свита учеников.

Микеланджело, наоборот, воплощал кризис гуманизма, противоборство демонического начала с божественным, протест против мудрости, борьбу с любым проявлением дружеской терпимости. Микеланджело было тогда всего двадцать шесть лет. Невысокий, с гривой черных спутанных волос на большой голове, он смотрел на всех возбужденными, горящими глазами, одевался плохо, был завистливым и раздражительным, не имел ни друзей, ни учеников. В кармане он всегда носил не записную книжку, а одну из гневных и грозных проповедей Савонаролы.

Власти и простые флорентийцы понимали всю необычность этого состязания: гению Леонардо противостоял гений Микеланджело, и оба старались превзойти самих себя.

Леонардо начал работу первым, в 1504 году, и первым же закончил писать картоны. Ровно год спустя, 28 февраля 1505 года он велел разобрать мостки в Папской зале. Сразу же в зал набилась толпа народу. Все восхищались картонами. Леонардо сумел доказать своим согражданам, что он не только живописец божьей милостью, общепризнанный волшебник светотени, но что он обладает и львиной отвагой и железной хваткой.

Битва при Ангиари между флорентийцами под командованием Франческо Сфорца и миланцами под командованием Никколо Пиччинино была очень яростной, хотя в ней погиб всего один человек, да и то случайно, упав с коня. Леонардо в коротких записях передал ход сражения: «Началась она с обращения Никколо Пиччинино к своим воинам и флорентийским изгнанникам... Затем он первым сел на коня, и все войско двинулось за ним. Там на большом мосту и разыгралась битва, в которой флорентийцы одолели врага».

Леонардо тщательно обдумал каждый эпизод. Он побывал в Ангиари, на месте сражения, как это видно из его записей. Но в окончательном варианте картины исчезли все детали, точно соотносимые с местом битвы и с тем временем. Сражение — лишь противоборство силы, воли и человеческих страстей. Леонардо довел до невероятности каждое движение и действие воинов, добившись сильнейшего эффекта. На картине и люди, и кони — это сгусток и переплетение мускулов. Однако и Микеланджело тоже превзошел себя самого. Вместо изображения битвы он запечатлел второстепенный эпизод. Флорентийские воины купались в Арно, как вдруг трубач протрубил сигнал тревоги. В интерпретации Микеланджело звуки трубы кажутся трубным гласом, всколыхнувшим всех: кто ищет одежду, кто оружие, кто устремился к берегу, чтобы выбраться из воды. Напрягшиеся мускулы, напряженные нагие тела — все передано с такой пластичностью, столь динамично, что кажется, будто эти фигуры сейчас выскочат из картона.

 Содерини воспользовался соперничеством двух великих художников, предложив каждому из них расписать по одной стене зала Большого Совета.

Леонардо выбрал темой фрески битву при Ангиари. В этой битве флорентийцы под командованием Франческо Сфорца разбили войско миланцев под командованием Никколо Пиччинино.

Микеланджело выбрал эпизод битвы при Кашине, где флорентийцы сразились с пизанцами. Он запечатлел на фреске тот момент, когда флорентийские воины купались в Арно и трубач внезапно протрубил сигнал тревоги.

 

Рисунок восковыми красками

Договор с Леонардо предусматривал, что картоны должны быть закончены не позднее февраля 1505 года, и тогда Большой Совет заплатит художнику по пятнадцать флоринов в месяц, начиная с апреля 1504 года. Если же Леонардо не закончит картоны к вышеозначенному сроку, ему придется вернуть все полученные ранее деньги. После осмотра рисунков будет заключен новый договор — на написание фрески в Большом зале.

«Леонардо был человеком высокой души, и в каждом своем поступке проявлял величайшее благородство»,— писал Вазари.— Рассказывают, что, придя однажды в банк за своим содержанием, которое ежемесячно получал от Содерини, он увидел, что кассир хочет выдать ему несколько кульков с грошами. Он не захотел эти деньги принять, сказав: «Я не грошовый художник».

В начале июля 1504 года Джулиано да Винчи, сын сера Пьеро, тоже нотариус, пришел к Леонардо в церковь Санта Мария Новелла и сказал ему, что отец тяжко болен. Леонардо пошел вместе со сводным братом на виа Гибеллина. Его встретила Лукреция, вся в слезах. Рядом в люльке плакал малыш Джованни, последний сын Пьеро.

В полутемной комнате лежал в забытьи на кровати сер Пьеро.

— Отец,— волнуясь, произнес Леонардо. Старик очнулся, открыл глаза. Он узнал столь дорогого его сердцу сына, которого так не любили его «законные» сыновья. Он мучительно пытался подняться и прошептал Леонардо, который приподнял его за плечи:

— Прости меня, сыночек.

«В день 9 июля 1504 года, в среду, в 7 часов, умер сер Пьеро да Винчи, нотариус Дворца правосудия, мой отец. В 7 часов, и было ему 80 лет. Оставил он десять сыновей и двух дочерей».

Согласно Фрейду, волнение Леонардо видно из таких неточностей: серу Пьеро было семьдесят семь лет, а не восемьдесят, умер он во вторник, а не в среду, в живых осталось не двенадцать детей, а меньше. Немного позже Леонардо записал в той же записной книжке: «В среду, в семь часов, умер сер Пьеро да Винчи, в день 9 июля 1504 года, в среду, около 7 часов».

В те дни Леонардо, так же как и Микеланджело, работал не только над картонами битвы при Кашине. Микеланджело ваял свои знаменитые мраморные тондо с изображением мадонны, и Леонардо также занимался не только живописью. Его уже много лет неудержимо влекла к себе одна загадка — способен ли человек летать в небе. Странности дядюшки Франческо были присущи и ему, восходили они еще к временам юности, когда он следил за полетом коршунов в родном Винчи, и к миланскому периоду, когда он велел возвести изгородь между своим домом и собором, чтобы те, кто перестраивал собор, его не видели.

Он принялся изучать силу тяготения, прочитал труд Марлиани «О соотношении Движения и Скорости» и прокомментировал вместе с Пачоли труд Эвклида «О силах тяготения». Теперь Леонардо тайно создавал свой летательный аппарат.

Сам того не подозревая, Леонардо открыл третий основной закон механики, гласящий, что всякое действие вызывает равное и противоположно направленное противодействие.

«Тело с такой же силой давит на воздух, с какой воздух давит на тело»,— писал он. И в подтверждение открытия нарисовал в записной книжке парашют. Но его мечтой оставались крылья. Те самые крылья, которыми птицы машут легко, свободно и плавно.

Еще в Милане он начал наблюдать за полетом птиц. «Птица сильнее бьет тем крылом, в какую сторону она хочет повернуть...»; «Птицы парят в воздухе, распластав крылья...», «Когда в воздухе безветрие, коршун чаще машет крыльями...».

Птица, парящая в воздухе, полет плавный, и стремительный на крутом повороте. На основе этих наблюдений Леонардо и начал создавать свой летательный аппарат.

Часто после целого дня работы над картоном «Битва при Ангиари» Леонардо ночью вместе с верным Заратустрой строил в мастерской остов летательного аппарата. После многих опытов Леонардо решил, что вертикальное положение для летающего лучше горизонтального. При вертикальном положении центр тяжести ниже, что увеличивает устойчивость аппарата и силу энергии.

Опыты продолжались, и одновременно Леонардо закончил работу над картонами.

Теперь надо было вновь сооружать мостки в Большой зале для создания фрески. В этой работе ему помогали Мазо Мазини, Феррандо Спаньуоло, Риччо, Раффаэлло д'Антонио ди Бьяджо, Салаи, Якопо Тедеско.

«Во вторник вечером ко мне пришел Лоренцо, семнадцати лет. В тот же день 15 апреля получил 25 золотых флоринов от эконома Санта Мария Нуова». Новый ученик, новые расходы, деньги, взятые из банка, чтобы содержать многочисленных помощников.

Внезапно Леонардо прервал все подготовительные работы над фреской. Он вычитал у Плиния, что древние римляне для своих фресок применяли особые восковые краски — энкаусто. Нужно было испытать этот способ. В строжайшей тайне Леонардо проводит опыт в Папском зале церкви Санта Мария Новелла. Со всей тщательностью был изготовлен раствор и загрунтован кусок стены. Леонардо расписал его маслом, а затем, следуя совету Плиния, разжег внизу в котле сильный огонь, чтобы просушить роспись. Эффект был мгновенным и блистательным — в свете огня все краски проступили ярче и рельефнее.

— Получилось, друзья мои!—радостно воскликнул Леонардо.

Той же ночью, полный энтузиазма и гордости, он записал о будущем летательном аппарате: «И взлетит впервые огромная птица с вершины чудесной горы Чечеро. Весь мир тогда преисполнится изумления, а гнезду родному той птицы в писаниях вечную славу и хвалу воздадут...».

Полет! Все опыты и расчеты Леонардо постепенно обрели реальные очертания. Вместе с верным Заратустрой Леонардо создал крылья огромной птицы, которая должна была поднять человека в воздух.

 После работы над картонами «Битва при Ангиари» в церкви Санта Мария Новелла Леонардо уединялся в своей мастерской «мага». Он молча смотрел на своего искусственного лебедя, который вскоре с горы Чечеро должен был взмыть в небо.

 Он сам проверил эффект машущего крыла и попросил Заратустру держать все в строжайшем секрете— теперь уже ждать осталось недолго.

 И вот картоны написаны. Но Леонардо вычитал у Плиния, как древние римляне изготовляли восковые краски — энкаусто, чтобы расписывать фресками свои дворцы.

Леонардо прервал дальнейшую работу над фреской. Он решил написать фреску тоже восковыми красками. Когда они просохнут от пламени костра, цвета обретут особую яркость.

Все шло прекрасно. Восковые краски получились чудесные. Огонь просушил краску, придав фреске удивительную рельефность и блеск.

Флорин—монета, находившаяся в обращении в тогдашней Флорентийской республике.

 Одновременно Леонардо в своей монастырской обители продолжает работать над проектом судов и упорно изучает «божественные пропорции» человеческого тела.

 

Она

Мы не будем, как другие, разнимать на части лицо Джоконды, чтобы создать ее словесный портрет. И без того слишком много писали об этом загадочном лице, и наряду с прекрасными и верными догадками было высказано немало благоглупостей.

Посмотрим на эту женщину, «полную чувственности», на эту «мирскую жрицу Венеры». Под ее устремленным на нас лукавым взглядом с затаенной улыбкой в уголках губ, мы сразу же чувствуем себя нелепыми и смешными с нашими предположениями.

Джоконда была и осталась великой тайной Леонардо. Точно известно лишь одно: художник писал ее портрет не по заказу. Промучившись над ним четыре года и так его и не закончив, Леонардо увез портрет с собой, чтобы никогда с ним не расставаться.

Но кроме рассказа Вазари в его «Жизнеописаниях» среди флорентийцев бытует изустное предание об истории создания этого портрета. Вся Флоренция знала, что на пьяцца Санта Мария Новелла стоял дом Франческо дель Джокондо, и что Леонардо написал портрет его жены Моны Лизы Герардини.

Папская зала, которую Синьория предоставила Леонардо для росписи картонов, находилась точно напротив дома мессера Джокондо. Поэтому весьма вероятно, что Леонардо подружился с пожилым мессером Франческо Джокондо и сам предложил написать портрет его красавицы-жены.

Франческо дель Джокондо в 1495 году женился в третий раз. В жены он взял девушку из семейства Герардини, уроженку Неаполя. В 1499 году у него умерла дочь. Скорее всего, она была единственным общим его и Моны Лизы ребенком. В «Поминальной монастырской книге» есть такая запись: «Дочь Франческо дель Джокондо похоронена в Санта Мария Новелла».

Моне Лизе, когда она вышла замуж, было лет двадцать, а дочь ее умерла четыре года спустя. Когда же Леонардо начал писать ее портрет, ей было лет двадцать восемь — тридцать, она была в зените своей зрелой красоты.

В определенные дни, выйдя из Папской залы, Леонардо отправлялся писать портрет печальной женщины, которая со дня смерти дочери больше не бывала на празднествах и ни разу не улыбнулась.

«Леонардо, когда он писал портрет этой красивейшей женщины, держал при ней музыкантов и певцов и постоянно — шутов, чтобы прогнать ее печаль и заставить ее улыбнуться. Иначе лицо на портрете, как это часто бывает, получилось бы грустным»,— писал неизвестный автор. Леонардо хотел создать не просто портрет, а «живое существо», Никто до него не ставил перед собой столь дерзновенной цели — бросить вызов самой природе, воспроизвести ее в точности, чтобы ее же превзойти. «Сохранить образ божественной красоты, которую время или смерть вскоре разрушат».

Зеркальное отражение тут уже не годилось. Теперь Леонардо должен был воссоздать образ «в себе самом», отыскать его в глубинах подсознания, во тьме. Отыскать лучик огня и в этом вечном, зыбком свете найти идеальный облик, застывший и в то же время меняющийся, живой. И эту живость лица передать, быть может, в еле заметной улыбке одними губами, этим приметным знаком тайного «сговора» между нею, Моной Лизой, и художником.

Леонардо, призвав на помощь всю свою совершенную технику, с тщательностью миниатюриста воспроизвел каждую пору кожи, каждый волосок ресниц, еле заметные изгибы шеи и лица, тончайшие прожилки. Он с удивлением замечает, что человеческий зрачок расширяется в тени и сжимается при свете. Снова после короткого перерыва, начав писать зрачок Моны Лизы, он обнаружил, что тот изменился. «Это ввело меня в заблуждение, но потом я понял, как надо писать глаз».

Портрет Моны Лизы еще и образец технического мастерства. Вот как описано это у Вазари: «Глаза ее имели тот блеск и ту влажность, которые всегда заметны у живого человека... Ресницы же — да Винчи сумел передать, как они растут на теле, где гуще, где реже, и как они обрамляют глаз соответственно порам кожи,— не могли казаться более натуральными. Нос с его прекрасными ноздрями, розоватыми и нежными, казался живым. Рот с его неповторимым изгибом... в сочетании с овалом лица поистине казался не красками, а трепетной плотью. Всякий, кто пристально вглядывался в дужку шеи, видел, как бьется в ней пульс. Право же, можно сказать, что написана она была так, что любому самонадеянному художнику, кем бы он ни был, оставалось лишь содрогнуться и убояться подобного совершенства».

Нередко Леонардо, чтобы развеять печаль Моны Лизы, приходил в ее дом вместе с друзьями музыкантами и сам играл на флейте либо пел, подыгрывая себе на лире. А когда другие музыканты принимались играть, Леонардо брал кисть, чтобы запечатлеть на полотне самое важное в лице Моны Лизы.

Продолжая писать портрет, он рассказывал Моне Лизе свои басни—плоды его чтения и собственного опыта. Ему приходилось спасаться бегством из Милана и из Рима, он видел, как герцог ди Валентино, взяв очередную крепость, истреблял ее защитников. Он знал, что свобода дороже самой жизни, она вообще бесценна, а ее попирают, душат.

— Один бедный щегол целый день провел в поисках червячков и мошек для своих птенцов,— рассказывал Леонардо Моне Лизе.— Но однажды вечером, вернувшись в гнездо, он увидел, что оно пустое. Кто-то украл его птенцов. Щегол принялся их искать повсюду: в ветвях деревьев, в кустах. Он плакал и звал их, звал их и плакал. Больно было слышать его стоны. Зяблик, сжалившись над ним, улетел из леса в долину искать щеглят. Немного спустя он вернулся и сказал щеглу:

— Я видел твоих птенцов в долине, в доме у крестьянина.

Щегол сразу же полетел к дому крестьянина. Он увидел, что с окна свешивается клетка, а в ней — его птенцы. Щегол клювом и лапами пытался раздвинуть прутья клетки, но не смог. Тогда он улетел прочь.

На другой день он вернулся, что-то держа в клюве... Его птенцы в клетке доверчиво разинули рты, и отец вложил каждому из них еду. В последний раз. Да, в последний, потому что он дал своим птенцам ядовитую траву — тортомалио, и они испустили дух. Глядя на их коченеющие тела, щегол сказал:

— Лучше умереть, чем потерять свободу.

— Нет-нет, не надо так печалиться, Мона Лиза. Сейчас я вам сыграю что-нибудь веселое,— добавил Леонардо.

Вероятно, Вазари был прав: когда Леонардо покинул Флоренцию, портрет еще не был закончен. Ведь это был уже не образ женщины, жившей в одно с ним время, а запечатленное на полотне состояние души самого Леонардо. Женщина, чья красота уже начала слегка увядать, сложенные на коленях руки, а позади нее пустота. Потом, в Милане, Леонардо, подчиняясь неодолимому внутреннему побуждению, сделал фоном портрета пейзаж, с редкой точностью воспроизводящий берег реки Адда у Падерно. Скалы и воды реки — типичный ломбардский пейзаж, столь дорогой сердцу Леонардо. И это хмурое небо Ломбардии, «такое красивое, когда оно красивое».

Постепенно Мона Лиза становится «Джокондой»— биографическим портретом. А в ее улыбке таится грустное знание того, что другие еще не знают: нарочито загадочный ответ будущему поколению.

 Мона Лиза дель Джокондо, живая женщина, современница Леонардо, портрет или повод, чтобы заглянуть не в зеркало, а в глубину своей души, чтобы отыскать образ совершенства?

Это был ответ гения на возражения нового поколения художников, которые требовали прежде всего внешнего сходства портрета с оригиналом.

 

Рафаэль

Бастиано да Сангалло, сын Антонио и племянник Джулиано Сангалло, знаменитого архитектора, работал вместе с маэстро Перуджино над росписью церкви святой Аннунциаты. Учеником он был беспокойным, и нередко у него случались «философские» кризисы. Тогда он бросал живопись и принимался изучать доктрины гуманистов. Можно поэтому понять, какое глубокое впечатление произвели на него картоны Микеланджело. Он оставил Перуджино и буквально поселился в монастыре Сант'Онофрио, чтобы объяснить флорентийцам все совершенство и философский смысл картона «Битва при Кашине». Свои речи он пересыпал столькими цитатами из творений классиков, особенно Аристотеля, что слушатели дали ему дружеское прозвище «Аристотель из Сангалло».

В это же самое время другой ученик Перуджино сделал для себя великое открытие. Но ему чудом искусства показались картоны не Микеланджело, а Леонардо — «Битва при Ангиари». Юношу, которого восхитило это творение Леонардо, звали Рафаэль Санти да Урбино.

— Маэстро, я учился живописи по вашему картону «Святая Анна»,— сказал он, когда ему наконец удалось попасть к Леонардо.— Я многократно копировал этот картон, а теперь прошу позволения изучить картоны о битве при Ангиари.

— Ты принес какие-нибудь свои работы?

Юноша открыл папку и показал эскизы, зарисовки — решения будущих картин. В них была видна уверенная рука художника, его наблюдательность и ум, способный направлять руку.

— Браво! — воскликнул Леонардо.— За это время ты немало преуспел, рисунок стал мягче, я бы сказал, что ты освобождаешься от «Перуджианства». Рафаэль покраснел.

— Я уже видел твои работы,— продолжал Леонардо.— Мне их показали в Урбино. Приходи завтра. Я кое-что тебе покажу.

На другой день Рафаэль снова пришел в Санта Мария Новелла.

— Идем со мной,— сказал ему Леонардо и повел его через площадь.— Вот художник, который заставит заговорить о себе весь мир,— сказал он Моне Лизе.— Он из Урбино, зовут его Рафаэль. А теперь смотри,— обратился он к юноше и снял занавес, закрывавший картину на мольберте.

Рафаэль долго молча смотрел на портрет Моны Лизы. Ему казалось, что он грезит — такая живопись была совершенно новой, поразительной и по совершенству своему неповторимой для человека.

— Что же ты молчишь, Рафаэль?

— Не могу выразить словами,— прерывающимся голосом ответил Рафаэль.— Теперь я вижу, понимаю, что такое живопись. Я готов расплакаться от счастья.

 Молодой Рафаэль, которого, вероятно, познакомил с Леонардо Перуджино, не раз бывал в Папской зале монастыря Санта Мария Новелла, где Леонардо работал над картонами «Битва при Ангиари». Он сделал копии с картонов, чтобы понять тайны мастерства великого живописца.

 Однажды Леонардо повел Рафаэля с собой и показал ему неоконченный портрет Моны Лизы. Для Рафаэля это было подлинным откровением. С того дня Рафаэль стал применять художественный прием Леонардо — придавать композиции геометрические формы.

 

Проигранная битва

Все ученики и помощники Леонардо, вся его «школа» трудились в Палаццо Веккьо над возведением мостков. Инженер Леонардо и тут решил поразить своих собратьев-художников. Ему недостаточно обычных деревянных лесенок и мостков. Он придумал хитроумнейшее сооружение, которое, «зажав картон, поднималось, а отпустив его, опускалось»,— писал Вазари.

Чтобы уберечь мостки и стену от глаз любопытных, Леонардо велел из жердей воздвигнуть изгородь и обшить ее тканью.

Один за другим картоны перекочевали из Папской залы в залу Большого Совета, чтобы рисунок «перенести» на стену восковыми красками. До самого момента, пока он не начал писать красками фреску, Леонардо жил напряженной и счастливой жизнью.

Он занимался многими вещами сразу: утром работал в Палаццо Веккьо, после полудня либо писал портрет Моны Лизы в доме мессера Джокондо, либо трудился над своим проектом каналов, направляющих водные источники в Арно, ночью, когда все ученики уже спали, он с верным Заратустрой уединялся в крипте-мастерской, где с потолка свисал чудесный летательный аппарат.

Время от времени он ездит во Фьезоле к дону Алессандро Амадори, часто и охотно бывает в гостях у «уважаемых людей» — нобилей, магистров, банкиров и купцов Флоренции. Не забывает он и собрания художников и старых друзей из боттеги Верроккьо.

А еще он вечерами беседует о тайнах науки с Лукой Пачоли. Подчас к ним присоединяются молодой Бартоломео Веспуччи, математик и космограф, племянник великого Америго Веспуччи, и Франческо Сиригатти, автор трактата по экспериментальной астрономии.

Это самые спокойные и радостные месяцы в жизни Леонардо. Вероятно, именно к этому периоду относятся стихи, написанные незнакомым почерком, принадлежащие, быть может, Моне Лизе и залитые позже в записной книжке огромным чернильным пятном.

«О Леонардо, почему вы так много трудитесь?»

А затем идет написанное рукой самого Леонардо горькое размышление о красоте: «... Элена, когда она в старости смотрит в зеркало на свое изборожденное морщинами лицо, плачет и про себя думает, что жизнь обокрала ее дважды...».

Внезапно записи о покупках, оплате работы, о получении месячного содержания из Палаццо Веккьо прерываются.

Леонардо больше не открывает свои записные книжки, в них нет ни единого упоминания об этом промежутке времени.

Случилось это, скорее всего, в конце 1505-го—начале 1506 годов. Леонардо лихорадочно расписывает стену Папской залы, идя снизу вверх. По окончании каждого дня он разжигает огонь, чтобы просушить краски на стене. Работа продвигается успешно.

Но однажды вечером, когда он расписывал почти самый верх стены, пламя не смогло просушить краски. Обеспокоившись, Леонардо велел бросить в огонь побольше дров, чтобы пламя достигло верха. Но тут краска поползла вниз, заливая и разрушая уже просохшую часть фрески. Напрасно ученики бросали в огонь новые дрова, а затем и скамьи, стулья и планки, которые нашли в зале. Из-за слишком сильного пламени нижняя, уже написанная часть фрески разбухла, как мыльный пузырь, а разноцветные слои краски сверху стали низвергаться, подобно вулканической лаве, уничтожая все, что еще уцелело. Леонардо в отсветах огня молча, окаменев, смотрит, как гибнет его творение. Битва проиграна.

 Леонардо пребывал в сомнении. Огонь просушил краску внизу, но чем выше поднимался художник, создавая фреску, тем медленнее и хуже огонь высушивал краски. Нужно было много, очень много дров для сильного огня.

 И вот однажды вечером краска не просохла, а поползла вниз.

Леонардо велел ученикам бросить в огонь скамьи и стулья, чтобы просушить краску. Сверху краска, подобно вулканической лаве, низверглась вниз, уничтожив все, что еще уцелело. Его живописный шедевр погиб безвозвратно.

 

Новое поражение

Алессандро Амадори приютил его в своем доме и никого к нему не пускал. Никто не Должен был приближаться к нему, даже друзья. Леонардо нуждался в одиночестве и покое. Злобные сплетни и суждения не должны были из Флоренции доходить до Фьезоле. Напрасно гонфалоньер пытался передать Леонардо послание, звучавшее, в сущности, как приказ.

— Леонардо нездоровится. Он во Фьезоле. Ему нужно сменить обстановку,— говорил каноник Пьеру Содерини.

— Но он должен исправить фреску. Возобновить работу.

— Сейчас он не может. Он нуждается в отдыхе,— отвечал каноник Алессандро.

Постепенно Леонардо оправился, и теперь все его помыслы были о летательном аппарате. Заратустра, разобрав аппарат, перенес его по частям во Фьезоле, в сарай каноника. Вместе с Леонардо он вновь собрал аппарат. Четырнадцатого марта Леонардо открыл свою записную книжку и после долгого перерыва сделал первую запись: «Видел кортоне — хищную птицу, которая пролетела над Барбигой». Затем короткое замечание о горе Чечеро, что на местном диалекте означает «лебедь», и снова ни одной записи.

По мнению некоторых источников, Леонардо так и не испытал свой летательный аппарат, он остался лишь «моделью» уменьшенных размеров. Между тем Джероламо Кар дано писал: «Тайну полета познав, многие летать пытались, но исход попыток был плачевным». (...Леонардо да Винчи, о коем выше говорилось, тоже попытался летать, но кончилось это плохо...).

Часть историков утверждает, что летательный аппарат был испытан в воздухе — кем и когда, точно неизвестно,— но что Леонардо сразу же убедился в непригодности своего изобретения.

Во Фьезоле же из поколения в поколение передается изустное предание о «Чечеро»— об искусственном лебеде, который однажды взлетел с одноименной горы, а затем рухнул в лес и пропал бесследно. Знают во Фьезоле имя и фамилию этого безумца, вздумавшего повторить подвиг Икара. Звали его Томмазо Мазини да Перетола, по прозванию Заратустра, и был он знаменитым механиком и верным помощником Леонардо.

Согласно традиционной версии, в которой истина переплетается с легендой, Леонардо больше не верил в свой летательный аппарат с машущим крылом. Его расчеты показывали, что невозможно одной лишь мускульной силой удержать аппарат и человека в воздухе. Он стал подумывать о летательном аппарате с неподвижным крылом, не закрепленным, правда, намертво. Такой аппарат мог бы парить в воздушных струях. Но верный Заратустра не в силах был примириться с тем, что столько труда, столько бессонных ночей у «искусственной птицы» были напрасны. Он не потерял веры в летательный аппарат и решил сам его испытать.

— Я сам его опробую и докажу вам, маэстро Леонардо, что наши расчеты были верными. Не бойтесь, я полечу по небу.

И он полетел. Заратустра — человек-птица разогнался и с голой вершины горы Чечеро взмыл в воздух. Томмазо Мазини, верный помощник Леонардо, проработавший с ним двадцать пять лет, больше ни разу не упоминается в записных книжках Маэстро. Легендарная история Заратустры оборвалась именно в те дни, и это ознаменовало новое поражение Леонардо.

Потрясенный случившимся, Леонардо вернулся во Флоренцию, твердо решив, однако, покинуть этот город, который относился к нему теперь со злобой и завистью.

Добрейший каноник Алессандро последовал за Леонардо во Флоренцию. Тщетно он уговаривал Леонардо написать картину для Изабеллы Гонзага, которая обратилась за помощью к великодушному канонику.

Леонардо продал вещи, отпустил учеников и попросил аудиенции у гонфалоньера.

— Маэстро Леонардо, когда вы собираетесь возобновить роспись стены?

— Вскоре, досточтимый мессер. Я хочу лишь просить вас об одном: отпустите меня на три месяца по делам в Милан.

— А если вы не вернетесь?

— Вернусь.

— Какие вы можете дать гарантии?

Леонардо вопросительно посмотрел на гонфалоньера.

— Если вы не вернетесь, вам придется уплатить Синьории 150 золотых дукатов штрафа.

— Я согласен.

Несколько дней спустя, Леонардо покинул Флоренцию. Был конец мая 1506 года. Его сопровождал Салаи. На третьем коне, навьюченном поклажей, везли и незаконченный портрет Моны Лизы.

Укрывшись в Фьезоле у каноника Алессандро, Леонардо приходил в себя после гибели фрески. Он начал готовить своего «чечеро» к великому полету: разобрал и снова собрал летательный аппарат, подвергнув суровой проверке сам принцип машущего крыла, не доверяя больше мускульной силе. Он решил изучить возможность создания неподвижного крыла, пригодного для планирующего полета (нынешнего полета с парашютом).

Однако Заратустра больше не хотел ждать, он «надел» роковое машущее крыло.

Заратустра слепо верил в гений Леонардо, он решил осуществить полет и тем развеять последние сомнения Маэстро.

Он разогнался с горы Чечеро и взмыл в воздух. Он летел над обрывом, потом над лесом. Внезапно силы ему изменили. С громким криком он, подобно Икару, рухнул вниз, на землю.

Вместе с ним рухнула и погибла мечта Леонардо.