I
На бегущей дрезине
Сторож будки 44 версты Савельев, «сняв с поста» мостового сторожа путем отравленной папиросы, быстро возвратился в свою будку окольной дорогой через лес.
Он видел из перелеска, как прошел маршрутный поезд с продовольствием.
И ждал события с минуты на минуту.
Отсюда до моста четыре версты — взрыв должен быть слышен хорошо…
— Вот теперь… поезд подошел к мосту… Пора…
Но кругом стояла тишина, нарушаемая только монотонным шумом телеграфной проволоки.
Из-за закругления пути на 43 версте послышался шум дрезины. Ехал дорожный мастер «на дежурный осмотр».
Савельев замахал фуражкой навстречу бегущей дрезине, та остановилась и приняла его.
— Прокачу до Релюдина… — сказал Савельев дорожному мастеру, — табаку надо купить…
Мастер молча кивнул головой.
Быстро покатила дрезина и, приближаясь к мосту, замедлила ход — у моста стояла вооруженная стража.
Далее у насыпи толпился народ.
Продовольственный поезд прошел на станцию — дрезину остановили.
— В чем дело? — закричал мастер.
— Подрывалу изловили… — ответил старший в команде. — Приказано не пропускать без осмотра.
Мастер почесал затылок.
— Подрывалу? Это что же будет?
— Мост взорвать хотел — вот что… — резко крикнул старший. — Что за люди на дрезине?
Он вплотную подошел к дрезине с самым решительным видом.
Савельев похолодел.
— Все пропало, — мелькнуло у него в голове.
Но мастер спокойно усмехнулся и сказал:
— Люди все свои… Я — мастер дорожный, со мной два дорожных сторожа, да рабочие…
— Документы?
У всех документы оказались в порядке.
— Проезжайте… Там еще будет два осмотра.
Савельев улучил минуту и, соскочив с дрезины, замешался в толпе.
Дрезина покатила дальше, а Савельев быстро повернул в ближайший кустарник и вернулся в свою будку.
В будку вошел бородатый сторож Савельев, а через четверть часа вышел оттуда бритый субъект в черном пальто и каскетке, надвинутой на нос, с небольшим саквояжем в руках.
Он направился к лесу и вышел на крутую поляну, откуда шла извилистая лесная дорога.
Бритый субъект продолжительно свистнул в свисток с звонкой трелью.
Послышался ответный свист с такой же трелью.
Из-за деревьев выкатилась легкая тележка, запряженная лошадью, которой правил молодой парень.
Бритый субъект быстро сел. Тележка помчалась по дороге.
К гостинице «Париж» подошел бритый субъект с саквояжем.
У подъезда стояли извозчики, несколько автомобилей с шоферами, читавшими газеты.
Субъект прошел в обширный вестибюль и здесь обратился к внушительному швейцару в синей поддевке и фуражке с галуном.
— К кому идете?
Субъект вынул шагреневый бумажник, на котором выделялся вензель в форме якоря, и достал оттуда карточку. Швейцар прочел:
— Филипп Хлопс, комиссионер.
Посмотрел сквозь стекла пенсне на вензель бумажника, в форме якоря, и почтительно снял свою галунную фуражку.
На внутреннем дне фуражки красовался такой же якорь в виде вензеля.
— Пожалуйте… Вы знаете, как пройти?
Комиссионер Хлопс молча кивнул головой и поспешно поднялся наверх по широкой лестнице.
II
Ф. Хлопс, комиссионер
Пройдя два коридора, он свернул за угол и остановился перед дверью с № 93. Постучал так: два раза быстро и три — раздельным стуком.
Дверь бесшумно отворилась.
Хлопс прошел первую комнату. Из-за портьеры вышел незамеченный им раньше человек в серой тужурке, с серым лицом и встал у двери второй комнаты.
Хлопс опять вынул бумажник с знакомым вензелем и подал свою карточку:
— По срочному делу… Очень важному…
— Изложите дело…
Хлопс замялся.
— Я бы хотел лично…
Серый человек криво усмехнулся и небрежно поиграл своим брелком в форме якоря.
— Но вас слушают… Подойдите сюда…
И подвел Хлопса к трубе стоявшего на тумбе граммофона.
— Говорите…
Хлопс с недоумением посмотрел на серого человека, пожал плечом, но, наклонившись к трубе грамофона, проговорил тихим голосом:
— Взрыв не удался. Кара схвачен…
В ту же минуту на дверке граммофонного ящика показался световой сигнал синего цвета. И потух. Потом вспыхнул еще два раза.
Серый человек отрывисто проговорил:
— Подождите здесь.
И вошел в соседнюю комнату. Хлопс увидал сидящего на кресле человека спиной к нему.
Высокая спинка кресла скрывала почти всю фигуру незнакомца.
Хлопс увидел мельком лишь сухой, бритый профиль, да стороной мелькнула крепкая белая рука с золотым панцирным браслетом, на котором прикреплен был медальон овальной формы. Рука эта приняла его карточку.
Дверь бесшумно закрылась.
Хлопс устало присел на мягкое кресло, закурил папиросу и подумал:
— С этой нашей конспирацией с ума можно спятить… Сколько у него секретарей? Запутаешься…
Прозвенел звонок неизвестно где.
В дверях вырос швейцар.
За ним шел серый человек и говорил:
— Уезжаем сегодня. Соберите все вещи и вызовите автомобиль по номеру 33–33.
Швейцар поклонился.
Через десять минут все вещи были упакованы в изящные чемоданы заграничного фасона и вынесены в вестибюль.
Из задней комнаты вышел почтенного вида человек в длинном, застегнутом на все пуговицы, сюртуке с портфелем под мышкой.
Он бросил Хлопсу по-немецки:
— Sie fahren mit mir…
И прошел к двери, где серый человек услужливо подал ему пальто. — Хлопс молча повиновался.
Внизу ждал большой автомобиль ландоле бледно-серого цвета со всеми вещами.
Сели и помчались…
III
Баранину купить не удалось…
Автомобиль несся по бесконечной линии бульваров, круто свернул на площади, пролетел по Цветному бульвару…
И помчался по круговой Садовой. Замелькали — Самотечная, Сухаревская, Черногрязская…
Опять крутой поворот и пошли переулки, переулки, переулки — нет им счета!
Открылся обширный запущенный сквер на пустынной площади.
Опять целая сложная сеть переулков…
И, наконец, у красивого особняка с густым садом, бешеная машина остановилась.
В особняке приезжих встретила красивая брюнетка цыганского типа:
— Милости просим…
И пожала руку Хлопсу.
— Пройдите вперед по коридору… Третья дверь налево — ваша комната.
— Мерси, но я не один…
Хлопс обернулся, ища спутника, но тот уже исчез.
— Где я видел эту даму? — мелькнуло у него в голове, когда он разглядывал красивую брюнетку.
Та улыбнулась лукаво и дотронулась до красивой брошки с бриллиантами, расположенными в форме якоря.
— Вы меня не узнали?
— И знаю и не знаю!..
Брюнетка захохотала.
— Короткая у вас память. Я — Блосская!
Теперь Хлопс все припомнил.
Сверкающая эстрада дорогого шантана за границей, душные кабинеты с обильными возлияниями… Груда цветов и драгоценностей.
И среди всего этого дива эстрады Блосская.
— Припомнил!
— Наконец-то…
Еще бы не припомнить, когда это знакомство ему стоило несколько тысяч в вечер — из-за этого он и продал свою шкуру на конспиративную работу в опасной игре по контрразведке.
— Значит, и она наша!.. — не без тайного удовольствия подумал Хлопс, — широко же мы раскинули сети.
Но мечтать было некогда — он прошел в указанную ему комнату и здесь на минуту остановился… и замер.
В глубине комнаты сидел спиной к нему человек в кресле и проговорил ровным голосом:
— Сядьте и пишите телеграмму.
Хлопс сел за ближайший стол, на котором нашел готовую бумагу с маленьким якорным вензелем и перо с чернилами.
Человек в кресле диктовал:
— Салоники, Мариовиту.
— Баранину купить не удалось. Закупаем опять свинину. С кукурузой слабо. Вышлите аванс.
Рамзай.
— Готово?
— Да.
— Отнесите на телеграф. Вернитесь и ждите распоряжений.
Хлопс молча поклонился в спину сидящего в кресле, вздохнул и вышел из комнаты.
В голове был туман от встречи с Блосской и мелькали блудливые мысли…
Но… конспирация! Чорт бы тебя взял — конспирация!
В коридоре Хлопса встретила Блосская — нарядная, улыбающаяся — и проговорила:
— На телеграфе подойдите к окошку № 7 и спросите Фиделя. Ему отдайте депешу.
Все вышло, как по-писаному: в окошке № 7 оказался Фидель, молодой человек цветущей наружности, с кольцом на мизинце в форме якоря.
IV
Опять захлопали пробки…
Когда в Константинополе через Салоники от Марио-вита была получена телеграмма — в «Совете защиты родины» впали в уныние.
— Взрыв не удался. Опять занялись агитацией среди крестьян…
И главное… Требуют опять аванс!
Собрано было секретное совещание в бельэтаже известного особняка.
Докладывал генерал Хвалынский.
Седой председатель резюмировал:
— Слишком много авансов и слишком мало удовольствия для наших хозяев и нас. Советская власть крепнет. Получается со стороны такое впечатление: мы укрепляем враждебную нам власть всей этой нашей работой!
Эта желчная речь вызвала волнение среди собрания.
— Надо переконструировать дело…
— Очевидно, попались продажные мерзавцы!
— Жрут деньги, как акулы!
Восклицания сыпались градом.
Генерал Хвалынский резко заявил:
— Это моя организация. Работают первые специалисты Европы во главе с знаменитым…
Сзади выскочила реплика:
— Специалисты… по авансам?
Генерал Хвалынский побагровел.
Уже готова была вспыхнуть открытая ссора, когда в дверь постучались.
Все насторожились. И замолкли.
Таня Винокурова подала на подносе пакет.
Генерал Хвалынский бросил быстрый взгляд на штемпель конверта и упавшим голосом сказал:
— От военного министра…
Седой председатель иронически бросил:
— Ждите здоровой головомойки!..
Среди напряженного молчания, генерал Хвалынский нервно распечатал роковой конверт.
Прочел, и… просиял.
— Господа! Приглашение на банкет!
Все бросились к бумаге.
На толстом бристоле с штампом военного министра сильной европейской державы было напечатано следующее:
— Военный министр приглашает «Совет защиты родины» на банкет, имеющий состояться в особняке военного министерства сего 9 мая.
Обязательная формы одежды — фрак.
И внизу стояла знакомая волшебная подпись!
Шумное оживление охватило всех собравшихся. Недавнее уныние сменилось чрезмерной бодростью.
Посыпались восклицания:
— Еще поживем!
— Наша возьмет…
Один седой председатель был скептически настроен.
— Погодите радоваться, дети! Ведь и на банкете может быть хорошая головомойка…
Но настроения и ему не удалось испортить.
В соседней комнате уже сервирована была по приказанию Хвалынского «легкая закуска».
И вскоре захлопали пробки шампанского.
Таня Винокурова, убирая стол секретного совещания, нашла очень интересный документ: размеченную карту.
Пока гремел шумный пир, Таня успела скопировать весь план в своей комнате — этому ее научил в свое время Дроздов.
И положила план на место.
В пылу веселья никто этого и не заметил.
Таня скромно удалилась в свою комнату. И, когда все успокоилось в особняке, осторожно вынула кафель из маленькой изразцовой стенки камина и спрятала туда ценный документ.
— Теперь надо только Васю перевести в лазарет, — решила Таня. — Недешево будет это мне стоить… Ну, да уж добьюсь своего!
V
Банкет объединения
Банкет удался на славу!..
Вся улица была запружена автомобилями и роскошными экипажами.
Турецкие заптии-полицейские сбились с ног, устанавливая порядок на улице…
У громадного особняка, горевшего огнями во всех своих зеркальных окнах, густела толпа — разношерстная, типично константинопольская, пришедшая поглядеть на это иностранное великолепие.
В большом двусветном зале с хор гремела музыка, а внизу двигалась нарядная толпа приглашенных.
В отдельных гостиных были устроены уютные уголки, декорированные экзотическими растениями и пестрыми восточными тканями.
Кое-где белели высокие лакированные прилавки бара.
И здесь преимущественно группировалась русская колония «из средних».
Высшие, с седым председателем и генералом Хвалын-ским во главе, стояли в дальней гостиной…
Из заветных дверей должен был скоро выйти военный министр «сильной державы».
Пока же у дверей замерли две бронзовые фигуры сипаев в больших кисейных тюрбанах.
— Наши середнячки не теряют времени, — ехидно говорил маленький артиллерист своему неизменному спутнику, сердитому толстому доктору. — К выходу насвищутся в лучшем виде…
— Что еще скажет министр… — угрюмо просипел доктор. — Не рано ли радоваться…
Отдельной группой держались фигуры в черных сюртуках и тужурках, нарушая своим «демократическим» видом общую блестящую картину фрачников и расшитых мундиров вперемежку с бальными дамскими туалетами.
— Меньшевики держат линию на II Интернационал…
— Наши самые верные союзники.
— До поры, до времени!
— Ну, теперь наши интересы слились!..
Разговор порхал от гостиных к барам и перебрасывался в большой зал.
Между тем, в картинной галерее был сервирован длинный стол, уставленный цветами, фруктами и разнообразными блюдами с дорогой холодной закуской.
По сигналу распорядителя все двинулись туда и расселись по заранее намеченным местам.
Забегали лакеи с бутылками шампанского.
В центре стола появился военный министр, около него по правую руку сел генерал Хвалынский с седым председателем, по левую — представитель II Интернационала с двумя ассистентами.
Водворилась тишина.
Был слышен лишь легкий звон бокалов баккара, куда, пенясь, лилась шампанская влага…
Министр встал и поднял бокал.
— Господа! Я счастлив, что у меня, министра его величества, сидят сегодня представители двух крайних партий бывшей российской империи… Мой банкет закрепил союз двух партий — русских меньшевиков и русских монархистов… Они протянули друг другу руки!
Военный министр немного отодвинулся назад, как бы приглашая своих соседей справа и слева осуществить эту эмблему на глазах у всех.
Седой председатель дипломатично выставил вперед генерала Хвалынского.
Генерал протянул свою руку вперед и попал прямо в костистую ладонь тощего представителя II Интернационала.
«Историческое рукопожатие» совершилось перед взволнованной публикой банкета.
Военный министр громко возгласил:
— На это объединение перед лицом многих представителей европейских держав взирает гордо двуглавый орел, как символ порядка и законности государства! Я заявляю вам, господа, что мое правительство вам во всем поможет. За наш союз. Хип! Хип! Ура!
Загремели ответные крики. И рекой полилось шампанское.
— Это так трогательно… — говорила жена генерала Хва-лынского своей соседке — седой тучной даме, залитой бриллиантами.
— Это — восхитительное зрелище, — пропищала тучная дама.
— О yes! — сказал дипломат с сизым лицом, значительно подняв правую бровь.
После банкета в строгом кабинете военного министра сидели генерал Хвалынский и представитель II Интерна-цио-нала.
Был подписан крупный чек.
И желанный аванс направился по своему назначению…
VI
Таня Винокурова работает
Нелегко было Тане Винокуровой добиться перевода своего больного жениха Васи Дроздова из концентрационного лагеря в лазарет.
Сначала была возня с генералом Хвалынским.
Генерал был теперь очень весел и игрив — шла полоса удач с авансами. И жизнь опять забила ключом в особняке.
Генерал обещал приказ, но упорно твердил:
— А мне что за это будет?
И бесцеремонно обнимал Таню…
Таня, скрепя сердце, выносила эти грубые ласки и, под веселую руку, все же вырвала желанный приказ.
Но нужно было пройти еще через цензуру толстого военного врача, который должен был подписать ордер.
За эту подпись Тане пришлось опять заплатить.
— Чорт с тобой, — подумала она, — подавись моим поцелуем…
Получив, наконец, желанный ордер, Таня полетела в концентрационный лагерь, который находился далеко за городом.
В голой, пустынной местности, перерезаемой бугристыми холмами, был расположен концентрационный лагерь военнопленных «бунтовщиков белой армии».
Широкая площадка, огороженная частым переплетом колючей проволоки, включала несколько длинных бараков, крытых черепицей.
За проволокой стояли и ходили группами солдаты в изорванных шинелях — мрачные и худые.
Турецко-иностранный рацион был не густ: бобовая похлебка да кукурузный хлеб и темно-бурая гуща кофе в котлах, от которых пахло кислой верблюжьей шерстью.
У входа к проволочным заграждениям стояли часовые-гурки, жевали бетель и выплевывали густую слюну кровавого цвета.
Когда Таня предъявила ордер, звонком был вызван дежурный офицер — красивый турок с феской набекрень.
Он внимательно прочел бумагу и вежливо обратился к Тане на ломаном русском языке:
— Вы сестра милосердия?
Таня предусмотрительно накинула фартук и пелерину красного креста, уходя из особняка.
И, на утвердительный ответ Тани, офицер приказал пропустить ее в барак № 8.
В грязном бараке на длинных нарах нашла Таня своего несчастного жениха Васю Дроздова.
Бойкий молодец Дроздов с румянцем во всю щеку в недавнее время — теперь похудел и пожелтел до неузнаваемости.
Таня задержала готовые брызнуть слезы и обняла Дроздова.
— Васенька, дорогой… Привезла тебе ордер в лазарет.
Радостным огнем загорелись глаза на худом, изможденном лице Дроздова.
— Выручай, Танюшка… Заела меня лихорадка… — сипло пробормотал он, с трудом поднимаясь с нар.
Кругом лежали все такие же желтые, худые люди.
Это был малярийный барак.
— Сестрица… — заговорили кругом. — А нас когда? Подыхаем здесь…
Таня, скрепя сердце, ответила:
— Погодите, братцы… И до вас очередь дойдет…
И быстро собрала своего Васю, укладывая его сундучок.
В барак входили иностранные санитары. Была вызвана карета Красного Креста. Под руки вывели слабого Дроздова и уложили в карету.
Таня быстро уселась с ним вслед за санитаром. Другой санитар сел с шофером и карета покатила в лазарет, который был расположен близ города.
Санитар-англичанин отвернулся к окошку, а Таня близко наклонилась к Дроздову и шептала по-русски:
— Выздоравливай скорее, Вася. И бежим. Сил моих больше нет… На всю эту погань смотреть. Убежим не пустые — многое я разглядела да разузнала из их гадостей здешних… Бумажки повезем любопытные с собой…
Дроздов жадно слушал эти речи и глаза его загорались прежним блеском коновода и первого озорника в роте Васьки Дроздова.
— Танюшка… Осторожнее… Не услышали бы…
Таня уверенно возразила:
— Ничего не понимает он…
Действительно, санитар-иностранец сидел с каменным лицом и продолжал смотреть в окно, совершенно не замечая их.
Дроздов бросил искоса взгляд на санитара, убедился в том, что он ничего не понимает и лихорадочно продолжал:
— Надо умно сделать, Танюшка… Я говорил тебе: припасай документов побольше, да получше. Будет с чем к своим пройти…
— Да уж сделано, — радостно говорила Таня. — Не беспокойся… Только выздоравливай скорее… Из лазарета и убежим… Я там уже завела знакомство — наш есть один фельдшер… Поможет. Только выздоравливай скорее.
Дроздов жадно слушал эти речи.
— Выздоровею… Чего тут! От тоски болезнь меня взяла…
— Ну, а обо мне не думай… У меня все готово, — живо зашептала Таня… Только выздоравливай скорее…
Санитар повернул свое каменное лицо к говорящим и спокойно сказал на чистом русском языке:
— Напрасно, сестра, вы так волнуете больного своими разговорами.
Таня похолодела…
Дроздов заметался на своем узком брезентовом ложе…
— Пропали… — прошептал он запекшимися губами.
Санитар все так же спокойно продолжал смотреть в окно кареты.
И ничего нельзя было прочесть на его каменном лице.
VII
Человек в кресле
Наряду с убеждением существует и предубеждение. От последнего гораздо труднее отделаться, чем от первого.
Мы находимся в той стадии развития, когда от предубеждения освобождаемся легко и ни при каких условиях не уступим убеждения…
Вот почему — в позе весьма удобной, в великолепном кресле с высокой спинкой, сидел человек с сухим бритым лицом в глубокой задумчивости.
В его голове мелькали: гостиница «Париж», артистка цыганского типа, взрыв моста, молодой парень, устало присевший у железнодорожной будки, жалкий вид арестованного Кары и те ужасные последствия, которые наступят от того, если вся хитроумная махинация откроется и не менее ужасные последствия, если эта махинация не откроется…
Вот те сбивчивые мысли, вот тот хаос, который может быть у человека, деятельность коего граничит со славой, в ореоле широкой популярности и заметного героя истории или же бесславное имя человека, прошедшего слабым эпизодом описываемой нами истории.
Ход мыслей этого человека был прерван коротким звонком.
И, дабы не утруждать себя, он протянул руку к двери — она приоткрылась, и в его руку был вложен пакет.
Он положил его на колени, посмотрел на него и подумал:
— Или новая неприятность, или новая улика?..
В соседней комнате принесший пакет пожимал руку секретаря и коротко бросил:
— Я подозреваю, что Каре удастся бежать!
Секретарь усмехнулся и ответил:
— У нас есть возможности, с помощью которых можно спасти положение…
В это время в соседней комнате пакет был вскрыт и черным по белому напечатано там:
Агентом по поручению Угрозыска назначается товарищ Жуков, Николай.
Из кресла встал Скворцов, позвонил, к нему вошел Жуков…
— Ваша служба у нас уже оформлена. Вот приказ. Прочтите его, осмотрите и пришейте к вашему личному делу.
Жуков прочел приказ, сложил бумагу и направился уже к шкафу взять «личное дело», когда Скворцов остановил его на полдороге, сказав:
— Я вас просил осмотреть документ, но вы этого не сделали… Дружище! Запомните урок: ни один приказ по нашему ведомству не проходит без того, чтобы он не был сфотографирован. Поэтому вот вам бумага и на этой бумаге тот же текст, что и на той, которую вы держите. Вы видите разницу?
— Да.
— Наш невидимый неприятель ошибся, вложив в конверт не подлинник, а копию. Но эта копия, во-первых — совершенно соответствует приказу о вашем назначении, а во-вторых — даст нам прекрасный материал и нашей дорогой «леди» — привести нас к конечной цели…
С этими словами Скворцов отобрал приказ у Жукова, сел за письменный стол и уже сухим деловым тоном сказал:
— Приведите мне сюда нашего общего приятеля…
* * *
В глубоком и удобном кресле с высокой спинкой, в позе человека усталого, с задумчивыми, отсутствующими глазами на сухом бритом лице, — он сидел.
Перед ним горела свеча и рука его, с панцирным браслетом и медальоном на нем, держала простой лист бумаги и сжигала на пламени свечи.
Уже догорала бумага и осталось одно последнее слово:
— …Николай…
— Вот они, улики по советскому уголовному кодексу! — иронически подумал он и веко левого глаза опустилось над отсутствующим взглядом… — А пепел?
Он дунул. Пепел разлетелся.
— Как было бы ужасно, если можно было бы развеянный пепел собрать и прочесть по нему?
Есть в природе сила, которая, конечно, непреодолима для человека.
VIII
Ю. Г. Кара
Жуков не замедлил исполнить приказ Скворцова и вышел из кабинета.
Но может ли удержаться молодой парень, недавно взятый от сохи — не остановиться перед великолепной Леди, чтобы не положить свою руку на ее умную, красивую голову, приласкать ее и раз 10 сказать ласково:
— Дай лапу!
Да, есть в природе какая-то сила, которая одновременно помогает предателю делать гнусное черное дело в ущерб огромной массе, стремящейся к свету, к сознанию и к прогрессу.
И одновременно тянет человека на ласку, на любовь, на искреннюю бесхитростную откровенность даже тогда, когда эти три прекрасные качества способствуют ущербу, наносимому той огромной массе.
Но два минуса — дают плюс!
Вот почему, когда Жуков, лаская Леди, приносил ущерб одному явлению, делая доброе дело и тут же — помогая злому.
Так как Кара сидел в камере и работал над камнем в стене, расшатывая его во все стороны.
Но Леди надоело протягивать лапу.
Жуков вспомнил о приказе…
Вблизи от камеры Кары раздались шаги.
Кара поспешно лег на нары.
И принял самую невинную позу…
— Следуйте за мной!
Кара спокойно встал с нар, обдернул на себе кацавейку.
И пошел за Жуковым.
В коридоре на проходящих никто не обращал никакого внимания.
Жуков открыл дверь, пропустил мимо себя Кару; его приветливо встретил Скворцов.
— Добрый день… Прошу садиться.
Кара развязно сел в кресло.
— Жалоб никаких нет?
— Есть.
— Чем вы недовольны?
— Прошу выдать мне удобную одежду.
— Это можно. И вообще я поставлю вас в хорошие условия, но прежде маленький договорчик…
— Согласен…
— Ваша фамилия, имя и отчество?
— А больше вы ни о чем не будете меня спрашивать?
— Ничего, кроме того, что вы письменно подтвердите то, в чем признались мне в конторе фабрики.
— Согласен, но с оговоркой: на бумаге не будет указано государство…
— Это неважно. Пишите.
С этими словами Скворцов подвинул ему блокнот.
И Кара написал:
Юлий Григорьевич Кара, политический шпион. Покушался на взрыв моста.
Скворцов взял со стола написанное на блокноте, вырвал лист, передал Жукову.
Жуков спрятал листок в шкаф.
Кара выжидательно смотрел на Скворцова.
— А как же договор?
Скворцов спохватился, поспешно встал с места, открыл дверцы платяного шкафа и ласково предложил:
— Выбирайте любое…
Кара схватился за первое попавшееся платье, а затем зашел за шкаф и начал переодеваться.
Тем временем Жуков что-то нервно написал на бумаге и продвинул ее Скворцову.
Скворцов прочел следующее:
— Я удивлен вашей мягкостью.
Все лицо Скворцова озарилось улыбкой и, чтобы отделаться от любопытства новичка, он буркнул:
— Психология…
Когда из-за шкафа вышел Кара, то трудно в нем было узнать того несчастного бродягу, вид которого придавал прежний костюм…
Жуков — весь прежний хлам Кара положил в мешок, запечатал его и номерок передал Кара.
Кара его спрятал в карман, а затем с наглой улыбкой обратился к Скворцову:
— Voila tout?
— Voila tout…
Жуков подумал:
— Ну, братцы… Вы друг друга стоите… Держись, Ко-лян… Здесь обманство… Не иначе…
IX
Непрошеный «зайчик»
Вновь Кара из просторного кабинета Скворцова очутился в узкой камере.
Скворцов же, заложив одну руку в карман, другой рукой повелительно указывал коменданту — проверить посты.
За камерой на западной стороне иметь наблюдение.
Из окон кабинета Скворцова виднелось окно камеры Кары и часть самой камеры.
Под окном камеры, расположенной во втором этаже, на досчатой перекладине сидел штукатур и, мурлыча песню, работал.
Комендант ушел исполнить приказание.
Скворцов открыл окно кабинета, поставил треножник с зеркальным отражателем, направив таковой прямо на окно камеры Кара.
Сам сел под защитой простенка против зеркала и стал наблюдать. В зеркале отражалось: Кара укладывал в портсигар папиросы, положил его в карман, взялся за фуражку, но…
…Но… Ах, русская пословица!..
— На всякого мудреца — довольно простоты.
На шапке Кара был зайчик от направленного зеркала.
Кара злобно оскалил зубы, сорвал шапку, снял френч и завесил окно.
Скворцов сконфуженный сидел перед отражателем, в котором со всеми подробностями вырисовалась спинка хорошо сшитого френча…
Минута раздумья.
Скворцов подошел к своему гардеробу. Переоделся. Незаметно вышел из кабинета.
Ушел на черный ход. Поднялся на крышу, свесил голову и маленьким камешком прицелился в штукатура.
Рабочий поднял голову, узнал начальника, немедленно спустился по канату. И не успел он ногами коснуться земли, как на досчатой перекладине сидел уже другой штукатур, опять мурлыкал песню, левой рукой мазал стену, а правой шарил в кармане френча…
Френч заколебался…
Кара заметил подозрительное колебание, поднялся к окну, вытащил нож и схватил руку, обшаривающую френч.
— Мертвая хватка, пан Скворцов!
Скворцов не растерялся и крикнул громко:
— Ломайте левую, правая уже сломана…
Реплика, поданная Скворцовым, дошла по назначению.
Часовой обратил внимание на громкий разговор в пустом дворе, заметил висящего на канате человека…
И дал выстрел…
Тревожный свисток!
От неожиданности Кара отлетел от окна, рука Скворцова освободилась, он полетел вниз, зацепился за телефонный провод.
Это задержало силу падения, и Скворцов свалился на землю…
Сейчас же появились носилки. На носилках был уложен бездыханный труп…
Кара смотрел из окна и думал.
— Ну… один готов! А с этой деревенщиной справиться легче!
X
Обычные ошибки секретарей
Санитары бережно внесли в кабинет носилки с Скворцовым. И ушли.
У носилок беспомощно и растерянно стоял секретарь. И не успел он протянуть руку к трубке телефона, как перед ним стоял невредимый Скворцов с хитрой улыбкой.
Секретарь, видавший на своем веку много видов, особенно в последние годы совместной работы со Скворцовым, пожал плечами и реагировал на чудесное воскресение своего начальника так:
— Правильно!
— Пустите слух, что я сильно разбился и положение мое безнадежно.
— Слушаюсь… Часового у западной половины поставить?
— Ни в коем случае.
— Есть!
За секретарем закрылась дверь.
Одним прыжком Скворцов был опять у своего наблюдательного окна.
И тяжелая суконная штора закрыла его от всяких любопытных глаз…
Ибо было время проулки заключенных. И шли пересуды о злобе дня.
В числе гуляющих был и почтенный господин Кара; всегда брезгливо относившийся к толпе, на этот раз он забыл свой обычай и вступил в переговоры с своими товарищами по несчастью:
— Кто это разбился? — с очаровательной улыбкой спросил Кара ближайшего соседа.
— Инспектор Скворцов, — последовал ответ.
— Он жив?
— Нет. Слыхать — помирает…
— Собаке — собачья смерть! — с не менее очаровательной улыбкой заключил Кара.
И отошел от толпы.
— Что это за порядки? И уголовные и политические и просто бандиты — все здесь равны… — думал Кара, присвоив себе квалификацию «политического подпольника».
Он передернул плечами, вышел из рядов и пошел к зданию.
Надзиратель счел своим долгом предупредить:
— Вы, гражданин Кара, зря не пользуетесь воздухом… Это третья прогулка и до утра другой не будет… Или вы нездоровы? Можно вызвать врача…
— О нет, милейший друг. Я не привык вращаться в таком обществе, — иронически сказал Кара, указав на толпу гуляющих.
И пошел в свою камеру.
Жизнь понемногу замирала…
Люди располагались на ночлег.
Ночь была темна. Лил сильный дождь. Природа в эту ночь была решительно против человека.
И только долг, священный долг мог заставить человека отмахнуться от разразившейся стихии…
И часовой стоял у западной половины.
Ему видно было окно Кары.
В камере Кары была тьма и ничего не сулящая тишина…
Крот делал свое дело…
Камень в стене был вынут.
Грозная решетка валялась на полу, как ненужный хлам…
По канату спускался человек…
По тому самому, который предал Скворцова и сейчас спасал Кару.
Кара на земле… Но свобода за стеной.
Поза Кары ничем не отличалась от напряженной стойки легавой собаки на охоте.
Но все спокойно.
Часовой стоит спиной.
Кара подкрался, остановился, как вкопанный, и смотрел, и видел, и не верил себе.
Часовой спал!
— Только русская свинья может спать под таким ливнем… И притом, прислонившись к стене, — так думал Кара.
И одной рукой измерял высоту стены.
Но маневр сей великолепному Каре показался неудачным.
Он растолкал часового, схватил его за ворот и нарочито грубо крикнул:
— Спать! На часах! Собака! Сгною в подвале!
— Простите, товарищ начальник… Не погубите!
— Смо-о три! Дери тебя горой. Нельзя, товарищ, спать на посту.
— Уж больно замаялся, товарищ начальник. Да и табачку нет…
— На тебе папиросы. Кури и не спи. Пропуск знаешь?
— Знаю.
— Ведь врешь — не знаешь?
— Знаю…
— Ну скажи?
Кара подставил ухо.
— Собачка и нарез… — прошептал часовой.
— Молодец! Слыхал — Скворцов помирает?
— Да он уже помер… Только вынесли!
— Жаль человека… Ну то-то же, товарищ… Не спи!.. Можешь упустить такого преступника, что никогда не поймаешь его… Разве только один Скворцов мог…
Спокойной походкой, держа руку в кармане, направился Кара к воротам, небрежно буркнул пропуск.
И вышел на улицу.
Часовой прислонил винтовку к стене, поднял воротник.
И бесшумно скользнул вслед…