Свобода – категория глубоко христианская

…Для меня большая честь поделиться с вами своими размышлениями об образовании и воспитании, в том числе о религиозном, в нашем обществе. Сегодня последнее как никогда важно для того, чтобы нация сохранила себя как преемственно живущее целое, как организм, связанный духом, верой, миросозерцанием, общими представлениями о грехе и добродетели, о добре и зле, общими историческими переживаниями. Когда это исчезает, то никакая отметка в паспорте не поможет скрепить нацию. Мы становимся просто народонаселением, а не гражданами: Родина там, где ниже налоги.

Нынешний кризис переживает и Западная Европа. И там, смею вас заверить, огромное количество консерваторов бьют в набат и пишут о том, что кризис должен побудить нас задуматься о том, как сохранить себя в мировой истории, не утратить то, что в результате явило миру великие державы, великие нации и великую культуру.

Опыт XX столетия (я имею в виду катаклизмы в его начале и конце) демонстрирует закономерность: в одном и том же обществе, в одном и том же человеке всегда сосуществуют и анархические, социально и личностно разрушительные страсти и инстинкты, и большие силы созидательного, консервативно охранительного, духовно здорового объединяющего начала. Огромная ответственность при этом лежит и на государстве. Находясь в центре житейских забот и попечений, терзаемое соблазнами, тем не менее, оно должно создавать такие условия, в которых легче выжить этому здравому национально-консервативному началу.

Сегодня, слава Богу, мы можем только радоваться, что в последние годы государство и Церковь идут навстречу друг другу… Но сегодняшние проблемы, о которых все говорят: коррупция, нежелание защищать Отечество, безнравственность, вакханалия порока, распутство, алкоголизм, сексуальная распущенность, апатия социальная, – все это вызвано не только естественными трудностями, но поощрением смешения понятий добра и зла, глумления, под видом свободы, над национальными ценностями, которое мы наблюдали ещё двадцать лет назад, когда не сумели достойно перевернуть страницу истории, расстаться с заблуждениями прошлого, не поглумившись над жизнью отцов. За это тоже терпим кару.

Уместно вспомнить, что и большевистский тоталитаризм вырос когда-то из той же вакханалии разбоя, разрушения государственного устройства, что было вызвано многолетней предреволюционной пропагандой презрения к вере, к Церкви, к власти, к таким традиционным ценностям, как честный труд, законопослушность, как служба не за страх, а за совесть, семья, целомудрие и честь.

К счастью, социологические службы с середины 90-х годов фиксируют огромную инерцию традиционных ценностей, выросших из крестьянства. Опросы показали, что если в начале 90-х количество людей с добрым отношением к семейным ценностям, к родственникам, друзьям, для которых честное имя было важнее, чем символы современного успеха и богатства, из года в год уменьшалось, то уже к 2000 году 92 % поставили в опросах на первое место все-таки хорошие семейные и дружеские отношения. А в социологии такой высокий показатель квалифицируется не как мнение большинства, а как интегральная характеристика социокультурной среды.

Никто не ожидал, что уже буквально через несколько лет бывшие комсомольцы, ночуя в палатках, пойдут поклониться Серафиму Саровскому.

Там их не ждали с распродажами, и сэкономить было не на чем. А они шли, шли и шли. И весь мир изумлялся. Вот она – загадочная русская душа! С одной стороны, порок, коррупция, а с другой – вот это. Да, это и есть Россия!

Без тесного сотрудничества государства и Церкви в вопросах образования и воспитания невозможно сохранить преемственность национального мировоззрения и сохранить установки на абсолютную мораль. Если государство начинает понимать это – слава Богу! Никаких законодательных, конституционных препятствий сегодня для того, чтобы преподавать православную культуру в школах там, где только есть православные люди, у меня, как у бывшего депутата, не понаслышке знающего наш народ, нет. Ведь это служит только добру.

О понятии «свобода» спорили ещё древние греки. Как понималась она нами в последние двадцать лет? Свобода совершать любое беззаконие и насилие: я свободен, значит, я каждому могу дать, грубо говоря, по физиономии. Нет, я свободен, и мне никто не может дать по физиономии, а значит – и я тоже не могу.

Православное христианское толкование свободы – это, прежде всего, понимание, для чего нужна свобода, где нравственный ее ориентир. В Евангелии четко заложена нравственная подлинная положительная цель в жизни человека на земле. А если это исчезает, то свобода совести превращается в свободу от совести. На либертаристском Западе та же свобода совести исчезает. Христианин там публично не может высказываться о многих явлениях жизни современного общества, он тут же будет обвинен в неполиткорректности, его объявят отсталым, архаичным, не понимающим все богатство свободных проявлений разных индивидуумов. Вот такое смешение греха и добродетели.

Свобода – категория глубоко христианская. Почему я так много говорю о свободе? Да потому что набившая оскомину тема прав человека и свобод подменяет рассуждения о ее сущности и источнике. А свобода – это дух внутренний, связанный с Богом. Русские философы Л. Тихомиров и С. Левицкий полностью разбивают претензии либералов на первенство в формулировании свободы в системе общественно-государственных отношений. Сама потребность личности в свободе, политической и гражданской, что очень важно для построения гражданского общества, правового государства, о чем мы говорим все время, является производной от свободы внутренней. Источником же этой способности к самостоянию является дух. Тихомиров, показывает, что именно внутренняя свобода – гарант свободного существования общества. И общество, и государство предоставляют свободу только потому, что со стороны личности есть постоянный запрос на нее. И рождается эта свобода в области духовно-религиозного существования.

Опасность атеистического отношения к свободе существует не только для духовного роста человека, но и для свободы гражданской и политической, о который мы бесконечно говорим.

Сегодня мы видим повсюду, как, мечтая о свободном общественном строе, наиболее рьяные деятели относятся пренебрежительно к значению религии, стараются подорвать религиозные чувства и сознание, придумывают некую новую гражданскую мораль.

Сфера образования абсолютно неразрывно связана с просвещением и воспитанием, которые наряду с объемом знаний для интеллекта дает мировоззренческую систему ценностей. Человек, снабженный знаниями, но будучи без нравственных основ, – он как волк опасен для общества.

В России невозможно ограничиваться рамками технократического мышления. Поэтому концепция воспитания и образования ради духовно-нравственного преображения общества имеет у нас прямое отношение к таким конкретным задачам, как преодоление демографического спада, главной причиной которого является, по оценкам демографов, вовсе не оскудение материальной жизни, а, прежде всего, смена ценностных установок в результате проповеди освобожденности от нравственных ограничений и гедонистического начала, то есть проповеди жизни, как источника наслаждения. Становление гражданского общества, уважение прав человека неотделимы от культуры самоограничения.

В этой же плоскости лежит и решение проблемы обеспечения межнационального мира. Мы видим, что сегодня творится в Западной Европе. Атеистические общества не только не являются там гарантами от межнациональной розни, а напротив, создают для этого благоприятную среду. В самых примерных демократических странах совершаются убийства со стороны как эмигрантов, так и аборигенов, славящихся своей великой европейской культурой.

Обеспечение межнационального мира неотделимо от задачи сохранения живого источника национального чувства. Потому я всегда была против того, чтобы заменить понятие «русский» на «россиянин», но я и против бездумного противопоставления их.

Российский имперский опыт имеет куда большее значение, чем несостоявшийся «плавильный котел» США. Мы сумели сохранить наследие империи. И мы не можем позволить себе роскошь игнорировать российскую многонациональность, но и пренебрежительно относиться к русскому державотворящему этносу – основателю и стержню российской государственности тоже не можем. Русский человек прошел от Буга до Тихого океана, вовлек в свою орбиту сотни народов, которые продолжали молиться своим Богам, но принадлежность к целому стала источником их ценностей.

Подъем экономики, социальная реабилитация миллионов отверженных за предыдущий период и снова выброшенных на обочину в связи с кризисом, искоренение главной причины пресловутой коррупции – это тоже связано с концепцией нашего воспитания и образования. Наконец, модернизация и боеспособность армии, восстановление престижа звания солдата, защитника Отечества, обесцененного либеральной пропагандой самого понятия Отечества. Сегодня чтобы повернуть вспять тенденции социальной распущенности – пьянства, безответственного отношения к себе и к близким, – для этого нужно изменить ценностные ориентиры, помочь тем, у кого они пока глубоко запрятаны, а я убеждена, что они есть практически у каждого.

Разумеется, методы воспитания и образования должны быть и привлекательными, и современными. Но они должны опираться на русскую педагогическую традицию, которая в наибольшей степени, куда большей, чем копирование неудачных, не совсем к тому же бескорыстных методик и всяких болонских процессов подходит нашему государству и реальному состоянию нашего общества.

Мы живем в информационном пространстве, поэтому роль СМИ колоссальна и ответственность на них должна быть возложена особая. Потому что манипуляция сознанием есть главный инструмент политики. Деньги, которые крутятся в сфере информационного обеспечения, сравнимы разве что с теми, какие идут на оборону. Тиражируемые образцы для подражания – этакие беззаботные гедонисты, не отягощенные сомнениями нравственного порядка – ложный путь просвещения, полностью, кстати, отсутствующий на Западе. Я восемь лет проработала в США и знаю не понаслышке, что американское студенчество – это наиболее обремененные долгами, кредитами, обязательствами, работой по ночам в кафе во время летних каникул, стригущие чужие лужайки члены общества. Гедонистический идеал вовсе не свойственен западному человеку, как нам пытались представить, для того чтобы мы почувствовали контраст с нашей советской бытовой скудостью, той, по которой кто-то теперь так ностальгирует. Тут мы мало что можем сделать, если не потесним с экранов телевизора программы привлекательно безнравственного содержания.

Мы все помним, как создавался тип экономически успешного человека. Дилерами, менеджерами, как оказалось, очень легко стать в одночасье, а вот суметь ограничивать себя в своих поступках оказалось гораздо труднее. Нужно помнить однако, что производительная инициатива принадлежит прежде всего труду духовному. Рушатся экономические основы жизни России, потому что разложились духовные ее основы, нравственная и религиозная дисциплина трудящейся личности – эти мысли высказаны в 1918 году Николаем Бердяевым. Но они всецело приложимы к России 90-х, с их культом удачливого и богатого, абсолютно чуждого русской культуре вообще и русской культуре хозяйствования в частности, предпринимателя. Хозяйство, по словам Сергея Булгакова, есть явление духовной жизни в той же мере, в какой и все другие стороны человеческой деятельности. У нас же происходит люмпенизация нации вследствие реформ, но и люмпен тоже не может защитить себя, он тоже вне социума оказался. Остановить это можно только совместными усилиями церкви и государства.

Культ богатства без чести, проповедовавшийся в 90-е годы, оказался особенно губителен для России после принудительной атеизации четырех поколений.

Одно из следствий – это утрата образованным слоем места в социальной иерархии, снижение его статуса в общественном сознании, утрата социальной энергии интеллектуального ядра нации. Через 15–20 лет у нас будет нехватка высококвалифицированных научных кадров во всех отраслях экономики. И тогда мы схватимся за голову. Образование было всегда великим ресурсом России и Советского Союза. По сравнению с нами, даже с любым троечником, в 80-е годы в Секретариате ООН иностранцы выглядели просто как неграмотные люди. Мы были корифеями для них во всех областях. Спасибо советским учителям, низко кланяюсь им всем. Благодаря им я в Совете Европы единственная могла цитировать баллады Шиллера и гетевского «Прометея» наизусть, ни один немецкий депутат столько не знал.

Конечно, у нас много было в образовании того, что надо было преодолевать. Но русская педагогическая традиция достойна своего продолжения. Нельзя допустить так называемой интернационализации рынка образовательных услуг, который служит глобальному управлению без учета культуры собственной страны. Дальше произойдет просто деградация национального образования. В стране с такой протяженностью начнет дичать провинция, удаленная и так на тысячи километров от Москвы.

Правовое государство немыслимо без нравственных скреп. Горе такому государству, где от преступления удерживает лишь страх перед уголовным наказанием. Общество, в котором утрачено понятие стыда и греха, может удерживаться только полицией. Но и полицейские – порождение того же самого общества, утратившего понятие греха и стыда.

Я хочу поблагодарить всех учителей за их нелегкий труд. Мне довелось как-то в Нью-Йорке заменять учительницу истории в 6 и 7 классе, поэтому я представляю, как это трудно – учить. Я называла их на «Вы», а они кидали бумажных голубков через мою голову.

Но когда я перехватила, но не стала читать письмо, которое девочки передали друг другу с именами понравившихся им мальчиков, а порвала его на мелкие кусочки и сказала: «Чужие письма не читают, за это в прошлые века вызывали на дуэль, чтобы честь дамы не уронить», – они меня вдруг полюбили и перестали кидать этих голубков. Потому что язык нравственности – он один для всех.

 

О русской истории и русском мире

— Наталия Алексеевна, в последнее время о «русском мире» заговорили на самом высоком кремлевском уровне. В чем актуальность русской темы, каковы особенности этого мира, как далеко простираются его границы?

– Как-то в Америке я зашла в магазинчик, где продавщицами оказались девушки с Брайтон-бич – квартала евреев-эмигрантов из СССР. Меня встретили как свою, и в их разговорах звучала фраза: «У нас в России». Русский мир шире границ самой России, русская цивилизация с богатейшей культурой и традициями держит в своей орбите даже тех, кто хотел бы отделить себя от страны. Русский мир представлен сейчас повсюду. Равно как и Россия с ее громадной территорией, природными, экономическими, культурными ресурсами всегда будет влиять на мировые политические процессы. Нет прямой связи между экономикой и политическим весом страны, как это пытаются представить наши либералы. В какой-нибудь Швейцарии может быть выше ВВП на душу населения и все в порядке с правами человека, но никто не спрашивает мнение Швейцарии ни по Косово, ни по Ирану, ни по другим проблемам. Давно пора понять: быть великой державой – это не мишура, которую легко сбросить, это тяжкий крест России, и стоит только нам от великодержавия отказаться – начнется передел мира, что продемонстрировали 90-е.

Россия всегда выполняла роль геополитического баланса между Европой и Азией. Мы – неотъемлемая часть Европы, но в то же время – альтернатива западно-христианской католико-протестантской цивилизации. А, как известно, конфликты между родственниками всегда больше насыщены эмоциями. Этим объясняются многовековые напряженные отношения России с Европой, которая не может смириться с тем, что мы – другие.

Попытки переделать Россию, лишить национальной самобытности в 1917 году развалили великую империю. А в 90-х наши скороспелые либералы – эти представители «демократического» мирового интернационала – под видом «борьбы с тоталитаризмом» расчленили Россию, которая тогда выступала в ипостаси СССР. И 25 миллионов русских, не покидая своих исконных земель, оказались за рубежами Отечества, в чужих государствах, где стали подвергаться этническим преследованиям. Это величайшая трагедия за все время существования русского мира, не имеющая аналогов в мировой истории. Впервые русский народ был объявлен «разделенной нацией». Это констатируется в документах Второго Всемирного русского собора, который проходил под эгидой Русской православной церкви в 1995 году.

– Какие проблемы сейчас тревожат русский мир, какие стоят задачи?

– Для русского мира сейчас главнейшая задача – прекратить нигилизм и поругание собственной истории. Да, у нас были грехи. А у кого их нет? Екатерина Медичи за одну Варфоломеевскую ночь погубила раз в пять больше народа, чем Иван Грозный за все время своего царствования. Английский король Генрих VIII обезглавил кучу жен, а заодно и гуманиста Томаса Мора. Но кто на Западе стыдится своих изуверов? Все говорят только об их победных завоеваниях. Это вытекает из протестантского учения о спасении, где преодоление собственных грехов отходит на второй план, уступая место подсчету своих «добрых дел». Православие, наоборот, требует смирять гордыню, отсюда – извечное русское самокопание, самокритика. Запад намеренно демонизирует образ «русских деспотов». Почему все говорят о сталинских репрессиях и умалчивают о ленинских? Потому что Ленин развалил великую империю, раздал часть территорий. При Сталине после войны Россия в образе СССР стала великой державой. Политизированный пересмотр истории, постоянные попытки подвести Россию к публичному покаянию и самотерзанию имеют единственную цель – лишить народ политической воли, отколоть от страны исторические территории.

История уже не раз доказала: возрождение великой России возможно только на основе национальных традиций. Нельзя запрещать русским называться «русскими». Дискуссии о том, кто мы – русские или «россияне», – надуманны и безосновательны. Это две взаимосвязанные ипостаси. Россияне – граждане страны, налогоплательщики, избиратели. А русские – носители культуры, обычаев. Если человек становится плохим русским, утрачивает культурные корни, он неизбежно станет плохим россиянином, плохим гражданином. Потому что родина для него будет там, где ниже налоги. Мы платим по царским долгам – значит, есть все основания четко объявить: сегодняшняя Россия – правопреемница великой Российской империи. До 1917 года Россия была единой, и ее границы никто не оспаривал. Провозглашение правопреемственности от 1917 года не означает немедленного пересмотра нынешних реалий. Но это позволило бы преодолеть безгосударственный статус разделенного русского народа и иначе бы представило проблемы Приднестровья, Южной Осетии, Абхазии, Крыма, русинов в Закарпатье и комплекс отношений с Прибалтикой. Можно сослаться на успешный опыт ФРГ, которая почти полвека после войны никогда не пропускала в государственные документы формулировки о признании окончательного разделения немецкой нации.

– Не боитесь, что Россию обвинят в агрессивных имперских амбициях?

– Недавно я выступала на тему соборной сущности Российской империи на крупном тихоокеанском форуме. Подошел пожилой англосакс из Австралии, поцеловал руку и сказал: «Браво, мне смертельно надоели те русские, которые презирают собственную историю!». Россия изначально складывалась как империя в отличие от моноэтнических государств Европы, была соборной империей и, опять же, в отличие от стран Европы, никогда не имела колоний. Это историческое достижение русского мира. Все земли и народы в России имели равные права. Национальная культура этнических меньшинств не подавлялась, а поддерживалась.

Соборная империя обеспечила этносам защиту, помогла сохранять самобытность. Не случайно во время Великой смуты, когда Запад в лице поляков бесчинствовал в кремлевских соборах, старейшины казанских татар, которые еще помнили покорение Казани Иваном Грозным, тем не менее, собрали деньги на ополчение и послали Минину и Пожарскому. Вспомните факты: во всех английских колониях – будь то Индия или Южная Африка – практиковался расизм, имелись вагоны, парки, скамейки с табличками «только для белых». А что сделали англосаксы с американскими индейцами? Разделение народов на «цивилизованных» и «варваров» было характерным для европейского менталитета. Даже «интернационалист» Энгельс ненавидел за «реакционность» русский народ, да и в целом славян не жаловал, о чем не стеснялся даже писать! Закономерно, что именно в Европе появилась и расцвела нацистская идеология, согласно которой «неполноценные» народы либо уничтожались, либо должны были стать рабами.

России и русскому миру есть чем гордиться в области политической культуры. На протяжении истории у нас практиковались разные формы народного самоуправления – новгородское вече, земские собрания, сельские сходы. У нас никогда не было работорговли, как в США. В православной России не преследовали иноверцев, у нас никогда не было религиозных войн – в отличие от Европы. Мы не сбрасывали ни на кого атомной бомбы, в России испокон православием воспитывалось гуманное отношение к поверженному противнику.

– Как, на ваш взгляд, должны строиться отношения России с русским зарубежьем? Что Россия может и должна дать диаспоре, и наоборот?

– Я рада, что меня, хоть я и не просилась, включили в Попечительский совет недавно учрежденного президентом нашей страны фонда «Русский мир», который будет заниматься поддержанием русского языка и культуры в зарубежье. Русские школы в странах Балтии могут исчезнуть не только потому, что их притесняют, но и из-за банального отсутствия преподавателей, которых там некому готовить. Общины за рубежом – причем не только русские, но и тех народов, которые жили в составе СССР, – тянутся к русской цивилизации. Им нужна литература, телепередачи на русском, специальные русскоязычные интернет-ресурсы. Многие страны успешно работают со своими зарубежными общинами, а Россия пока не использует этот резерв. Известно: еврейская, армянская и греческая общины в США очень многое делают для того, чтобы Вашингтон проводил дружественную политику в отношении стран, являющихся для эмигрантов «материнскими». Русское зарубежье очень неоднородно. Есть несколько волн эмиграции, которые с разных позиций критикуют Россию. Не все могут и хотят различать грань между государственным устройством (которое может меняться) и Отечеством, землей предков, которое неизменно. Но сейчас заметны ростки консолидации русской иммиграции разных волн: несправедливое унижение России со стороны Запада вызывает протест. Одно дело – когда сам критикуешь свою страну, другое дело – когда набрасываются чужие, те, которые и сами небезгрешны.

В Библии сказано: время разбрасывать камни и обниматься, время собирать камни и уклоняться от объятий. России достаточно всего лишь уклоняться от объятий Запада.

 

Об особой ответственности историков

– Только что закончилась вильнюсская конференция «Первая мировая война. Общая история. Общая память», в которой вы участвовали. Зачем нам сегодня ворошить такое далекое прошлое?

– Зачем нам изучать историю Первой мировой войны? Для того, чтобы понять сегодняшний день, потому что те геополитические, силовые линии, которые направляли амбиции тогдашних держав, можно проследить и сегодня. Не говоря уже о том, что все, что не удалось немцам за два масштабных «Дранг нах остен» XX века, прекрасно осуществили сегодня – совсем другими методами – англосаксы.

Нам надо изучать эти события и для того, чтобы Первая мировая встала перед нами в правильном историческом сознании. Должен восторжествовать принцип историзма, потому что не секрет: в последние десятилетия историкам, оперирующим недавно открывшимися фактами, стало свойственно переносить на сознание и мотивацию действий политических деятелей прошлого сегодняшнее мировоззрение, сегодняшние политические воззрения, а это искажение принципов историзма. Отношение сегодняшнего человека к событиям прошлого очень сильно влияет на толкование, казалось бы, бесспорных фактов, поэтому мы должны пытаться ставить себя на место тех людей, пытаться понять, как они мыслили: что для них было добро, что зло. И тогда мы возвратим историческому исследованию гуманистический аспект, который в XX веке уступил место сухому рационалистическому изложению фактов.

Эта конференция возвращает истории гуманистический человеческий аспект. Мы уже изучили все факты, которые дали нам представление о самой летописи военных действий, политических актов, договоренностей держав, решений. Но мы должны изучать письма, дневники, воссоздавать живые образы людей, и тогда это погрузит нас в дух той эпохи, что гораздо больше приблизит к пониманию истины, чем сухое изложение фактов. Это возродит и древнее отношение к истории, в которой не меньшее внимание, нежели фактам, уделялось характеру, поведению, бытописанию нравов. Первая мировая война была колоссальной катастрофой, она и сегодня играет огромную роль в общественном сознании.

– Сегодня история используется в качестве мощного политического инструмента, ее переписывают и трактуют в интересах политической выгоды. А вообще возможен объективный взгляд на историю?

– То, что я сегодня услышала на форуме, свидетельствует о том, что наша историческая память постепенно освобождается от излишней политизации, от давления современных стереотипов и клише на наше историческое сознание. И это говорит о том, что мы взрослеем как нация, что мы способны к изучению истории без гнева и пристрастия.

Мой опыт работы в западноевропейской среде экспертов-историков и серьезных журналистов, которые освещают дискуссии на исторические темы, говорит о том, что в каждой стране было, есть и всегда будет некое разделение на историю для историков, историю для преподавания и историю, которую преподносят в погоне за сенсацией СМИ. Было бы хорошо, чтобы они сближались и не очень сильно отличались. Французский социолог, член Госсовета Франции Оливье Форкат прямо заявляет, что они не подвергают своих школьников тяжелому испытанию раздвоением национального самосознания, не делают акцент на несостоятельности Франции между двумя мировыми войнами.

Он говорит, что «мы научены горьким опытом, когда после Версальской конференции французская интеллигенция топтала и уничижала себя, коря этой несостоятельностью, что довело нацию до исторической апатии, посеяло пораженческие настроения и вывело на авансцену политической жизни пораженческие круги, а в конечном итоге привело к драме – историческому парадоксу, когда выдающийся военачальник Первой мировой войны, герой Верденского сражения маршал Петен вдруг стал капитулянтом Виши. (В июне 1940 года, после разгрома Франции во Второй мировой войне Петен обеспечил полную поддержку Гитлеру, возглавив коллаборационистское правительство (режим Виши)». Такого, говорит Оливье Форкат, допускать нельзя.

Но нельзя допускать и искажения истории. Бережное, спокойное отношение к истории наступает тогда, когда национальное самосознание преодолевает период самоутверждения, а интеллектуальный культурный потенциал нации идет уже не на обличения, а на созидание исторической концепции будущего. Если мы будем идти по этому пути, то всегда найдем общий язык. Будем вместе оплакивать тех наших предков, которые остались верными присяге, отечеству, армии – в конце концов, тем клятвам, которые даются Господу во время причастия, предков, отдававших жизнь за метафизические ценности: честь, долг, отечество, верность. Сейчас либеральная трактовка личности вульгарно внушает, что в мире нет таких ценностей, за которые стоило бы отдавать жизнь. Это путь к уничтожению всей человеческой культуры, потому что способность к самопожертвованию за идеалы всегда отличала человека от животного. И история как раз есть питомник мировоззрения человека и кузница его идеалов.

Национальное самосознание, освященное высшими ценностями, побуждает к творческому познанию мировой истории. Но если оно озабочено только поиском врагов, то может дойти и до зоологической границы: «свой-чужой».

– В последнее время в Литве все чаще пытаются навязать России как правопреемнице СССР ответственность за начало Второй мировой войны и как лыко в строку здесь ложится пакт Молотова-Риббентропа…

– Наш фонд издал сборник статей к годовщине Мюнхенского сговора в 2008 году, которую Запад как– то пропустил, а ведь именно тогда и началось движение ко Второй мировой войне. Мюнхенский сговор нанес удар по хотя и хрупкой, но как-то существовавшей системе коллективной безопасности. Это было согласие западных держав не только на раздел Чехословакии, но, фактически, на ее оккупацию. Что касается пакта Молотова-Риббентропа, то, по-моему, именно литовцам было бы странно акцентировать внимание на нем. Дело в том, что только после него в советско-литовском договоре Литве был передан Вильнюс. Я готова процитировать вычитанное в американском сборнике дипломатических документов США донесение временного поверенного в делах США в Литве господина Норама о событиях, происходивших в Каунасе на следующий день после подписания советско-литовского договора: «С утра город был украшен национальными флагами, всюду играла музыка, люди обнимались и поздравляли друг друга. К вечеру готовились праздничные манифестации». Естественно, главной причиной таких настроений была передача Литве Вильно и Виленского края.

Мне кажется, расчеты Литвы нажить политический капитал на таком извращении истории опрометчивы. Дело в том, что советско-германский договор был итогом безуспешных попыток тогдашнего советского руководства создать всеобъемлющее, сдерживающее гитлеровские амбиции соглашение о коллективной безопасности. Как недавно стало известно, когда были рассекречены и обнародованы архивы внешней разведки, этому категорически противодействовали прежде всего британцы, которым была поставлена задача попустительствовать продвижению Гитлера на Восток.

Интересно, что лорд Галифакс и Черчилль не нашли в советско-германском договоре ничего, нарушающего международное право. Лорд Галифакс, объясняя действия Советского Союза, сказал: «Я должен напомнить, что они ввели войска точно до той линии, которую мы сами рекомендовали». То есть этот договор ничем не отличался от таких договоров, как Тильзитский мир, Венский конгресс, Берлинский конгресс, подписанный по итогам русско-турецкой войны, как Дейтон, – к сожалению, одни державы всегда рисуют границы за счет других.

Я уже говорила, как опасно интерпретировать старые события с точки зрения наших сегодняшних политических воззрений и желаний. Если мы с философским скепсисом и мудростью сможем взирать на историю, полную несовершенств и натяжек, то сумеем выделить главное. А главное, на мой взгляд, то, что Литва в итоге XX века получила то, чего она не получала в предыдущие века.

Все исторические оценки, которым мы следуем, – это оценки и наших союзников по антигитлеровской коалиции. Даже во времена «холодной войны», когда в планах военных стороны не исключали возможности взаимного уничтожения, никто никогда не обвинял Советский Союз за развязывание Второй мировой войны, никто никогда не отождествлял коммунизм и гитлеровский нацизм, потому что это абсолютно разные вещи – наоборот, славили наших героев, Сталинградскую битву, волю к победе советского народа.

– Как правопреемницу СССР Россию призывают покаяться: в Литве принят закон о «возмещении ущерба, нанесенного Литве во время советской оккупации». Насколько, на ваш взгляд, это юридически обоснованно: может ли отделившаяся от СССР страна унаследовать вину?

– Я думаю, это бесперспективное дело – предъявлять какие-то экономические претензии. Я не думаю, что кто-то настолько наивен. Ведь если объявить о пересмотре итогов войны – не знаю, кому это выгодно – можно пересмотреть итоги всех войн до Золотой орды. И очень многие границы тут пришлось бы поменять.

По признанию мудрейшего британского историка Тойнби, именно Запад на протяжении всей древней истории России – еще со времен Киевской Руси, Московии и потом Российской империи – неуклонно давил на Россию. И только в короткий период с 1945 года Запад впервые почувствовал на себе некоторое давление России, которое она тысячу лет испытывала от Запада.

Я была очень остра в своих суждениях на эту тему в 90-е годы, но как-то устала от этого. Нет, я не изменила своей позиции, но считаю, что христианские нации не могут себе позволить пребывать десятилетиями в состоянии какой-то ненависти. Это противоестественно для человека и тех наций, у которых действительно есть настоящее. Литва, в отличие от Латвии и Эстонии, у которых не было государственности, – они-то как нации сформировались только в составе Российской империи, – имеет древнюю государственность. Литва была сильным средневековым государством. Зачем тем, у кого есть история, своя древняя культура, катехизис, написанный Мажвидасом на национальном языке еще в XVI веке, есть не только свое историческое прошлое, но и концепция будущего, такой способ самоутверждения?

– Судя по социологическим исследованиям и высказываниям в литовских СМИ, в Литве Россию не любят – это следствие исторических обид?

– СМИ во всем мире – и в России, и в Европе, и в Америке, – безусловно, никак не отражают всей палитры и широты общественного мнения. В той же Западной Европе гораздо больше лояльных, готовых с интересом воспринимать позитивное мнение о России людей, чем можно было бы подумать, читая какую– нибудь «Франкфуртер альгемайне цайтунг» или «Фигаро». И я в этом убеждаюсь постоянно: и во время дискуссий, и знакомясь с людьми в разны странах.

Знаете, Европа построила свой рай на земле: чистенький, с идеально ровными газонами (правда, сегодня этот рай очень сильно трещит по швам), но при этом не избавилась от неуверенности перед нашей огромностью, которая как бы нависает, перед нашим вечным поиском каких-то феерических путей. Евроцентризм и неготовность признать самоценность чего-то незападного – это всегда было, к сожалению, свойственно западному сознанию.

И неслучайно западноевропейские государства изначально шли по пути моноэтничных, моноконфессиональных государств. Если Россия сохранила у себя к концу XX века практически все народы, которые в нее входили, то Запад стал кладбищем для многочисленных народов, которые были ассимилированы, почти всегда насильственно. Удалось ли бы эстонцам, литовцам и латышам в составе Германской империи сохранить себя как нации с культурой, академией наук, инженерной мыслью, со способностью, полностью разойдясь, продолжать себя как полноценные нации? Я уверена, что нет.

 

Ярость благородная

Исследователи за два столетия уже, наверное, вскрыли все доступные документы, с разных точек зрения рассмотрели канву событий. Трудно предположить, что какие-то ранее неизвестные факты могут радикально изменить представление о летописи войны 1812 года. Однако у современного человека и исследователя есть возможность осмыслить этот период не только с высоты накопленных за два столетия знаний, но и более отстранённо, более панорамно.

России приходилось воевать немало, практически каждое десятилетие в течение многих столетий. Однако войны Нового времени, в том числе и героические походы А. В. Суворова, которые прославили русского солдата на всю Европу, не затрагивали судьбы страны в целом. Они служили либо решению своих геополитических задач, либо чужих, участвуя в коалициях и замыслах других держав, то есть были борьбой за интересы, но не «за живот».

Если же нация способна ощутить угрозу Отечеству как общенациональную беду, то это уже симптом известного духовного строя народа, который определяется тем, что он почитает наиценнейшим. Ибо беда случается не с государством, а именно с Отечеством – понятием, включающим не только и не столько землю и построенную на ней жизнь, но чувство рода, живую сопричастность деяниям предков и судьбе потомков. Рациональные иностранцы, например, в 1812 году видели варварство в пожаре Москвы. Но ведь в таком порыве нет места сомнениям о цене победы. Помещики жгли свои поместья, крестьяне бросали своё хозяйство, не думая о том, что потом нечего будет есть, брали вилы и шли на неприятеля. Упоминая «самосожжение» Москвы, Иван Ильин писал, что «Россия победила Наполеона именно этой совершеннейшей внутренней свободой… Нигде люди не отказываются так легко от земных благ… нигде не забываются так окончательно потери и убытки, как у русских».

Отечество вечно в отличие от государства – преходящей формы, творения рук человеческих, которая наследует предыдущие грехи и накапливает собственные.

Государство всегда несовершенно и всегда будет вызывать критику, даже отторжение у части общества. Отечество же – это вечный дар, данный нам для постоянного исторического делания. Подлинное национальное сознание – это не слепое любование, не завышенная самооценка, это – жгучее чувство принадлежности ко всей истории Отечества и его будущему. Такое чувство пробуждается, когда встаёт вопрос: «Быть или не быть?»

В годину «грозы 1812 года» это чувство пронизало всё общество – от аристократии, преклонявшейся перед французским гламуром, до крестьян, знающих только Псалтырь. Лермонтов неслучайно написал своё знаменитое «Бородино» от лица простого солдата, свободного от всякого «классового» чувства, об отсутствии которого в войне 1812 года так сокрушалась «красная профессура» ультрамарксистской школы Покровского, считавшая Наполеона «освободителем», который нёс якобы прогресс в «отсталую» Россию. Но нет, царь, офицер, аристократ и простой мужик были едины: «Полковник наш рождён был хватом: слуга царю, отец солдатам…»

Такое же чувство – «ярость благородная» – «вскипело, как волна» во время гитлеровского нашествия, хотя многие пребывали в ужасе от революции и её следствий, не принимали государство. И именно Великая Отечественная война, востребовав национальное чувство, порушенное классовым интернационализмом, очистила от скверны Гражданской войны и воссоединила в душах людей разорванную, казалось, навеки нить русской и советской истории. Неслучайно тогда были возвращены с «исторической свалки» великие имена Суворова, Кутузова, Давыдова. Память об Отечественной войне 1812 года вдохновила и на великую Победу мая 1945-го…

В нынешний век скепсиса и нигилизма нелишне помнить, что нация, способная ценить и чтить свою историю, в итоге всегда побеждает и остаётся самостоятельным субъектом мировой истории.

Победа в Отечественной войне консолидирует национальную волю и даёт огромный заряд энергии, несмотря на материальные потери и гибель людей – самых смелых и пылких. И Россия вышла из войны 1812 года и последующего победного шествия по Европе способной к историческому рывку – как всегда в русской истории, противоречивому, усилившему внутренние напряжения, рождая новые идеи общественного переустройства. Именно эта способность подвигла Россию на дальнейшее закрепление на Дальнем Востоке, Чёрном море и в Закавказье, оградив его от Персии и Турции, несмотря на все козни Англии. На Венском конгрессе 1815 года она уже действительно могла вести себя как держава, «без которой ни одна пушка в Европе не стреляла». Россия стала превращаться в такой фактор мирового соотношения сил, который и поныне вызывает кое у кого нервозность.

1812 год оставил глубочайший след и в сознании людей, породил мощный творческий импульс, давший миру великую русскую литературу в лице А. С. Пушкина и Л. Н. Толстого. У Пушкина, кстати, есть потрясающее стихотворение «Бородинская годовщина», по которому можно изучать геополитику с XIX века по сей день: «Куда отдвинем строй твердынь? За Буг, до Ворсклы, до Лимана? За кем останется Волынь? За кем наследие Богдана?»

XIX век, век империй и «тиранов», был ещё веком почти «рыцарских» войн по сравнению с войнами XX столетия и сегодняшним веком насаждаемой бомбами вселенской демократии.

В народной памяти не осталось воспоминаний о жестокости пришельцев, хотя «на войне, как на войне» – были и мародёрство, и смерть гражданского населения, и взаимная жестокость, но война ещё велась с соблюдением христианских представлений о морали, о человеке, о смерти. Маленький шедевр советского кинематографа фильм «Гусарская баллада» неслучайно стал удивительно светлым отображением исторической памяти о войне 1812 года. И своя сторона, и противник представлены одинаково достойными образами: с верностью присяге и долгу, этическим нормам. Как на дуэли.

Но война 1812 года, если говорить о жертвах и геополитике, имела всеевропейский характер. По масштабу геополитических амбиций «тяготеющего над царствами кумира» и по втянутым участникам наполеоновского нашествия на Россию это была почти мировая война. В ходе нашествия «двунадесяти языков» французы составляли лишь половину Великой армии. В ней же была вся покорённая Европа – голландцы и бельгийцы, баварцы, саксонцы и хорваты, итальянцы и принудительно мобилизованные испанцы и португальцы, австрийцы в лице восточноевропейцев, румын и мадьяр и, конечно, неугомонные, когда дело касается вреда России, поляки, давшие 100 тысяч солдат.

Кумир же последних – Наполеон Бонапарт, «не любивший Польши, а любивший поляков, проливавших за него кровь» (А. Герцен), считал Польшу разменной картой против России, о чём свидетельствуют его предложения в ходе переговоров по Тильзитскому миру.

Наполеон, ярчайшая фигура не только французской, но и европейской истории, вернул залитой революционной кровью Франции мотив национального единения и величия, за что его правомерно почитают французы.

Но в соответствии с западным «прометеевским» типом (В. Шубарт) Бонапарт обратил революционный пафос в завоевательный. Возжелав возглавить Европу, он безуспешно пытался подорвать мощь своего главного соперника – Британии, втягивая в «континентальную блокаду» Россию, безуспешно предлагал в Тильзите Александру I убрать с карты Европы Пруссию. Наполеон, может быть, первым в истории осознал, что невозможно стать правителем мира, не устранив с мирового поля Россию, не лишив её роли великой державы. Россия уже мешала, как будет она мешать в XX и в XXI веках любому, кто мнит управлять миром. Не пожалевшая жизней за Отечество, она уже тогда оказалась силой, равновеликой совокупной мощи Европы, что и выразил Пушкин с его необычайным историческим чутьём:

Выдающийся русский политический географ П. П. Семёнов-Тян-Шанский, председатель Русского географического общества, рассматривал большие, когда-либо существовавшие геополитические проекты, среди которых со времён Пунических войн было стремление кольцеобразно овладеть обоими побережьями Средиземного моря, что делали и арабы, и турки и что начал реализовывать Наполеон. Если бы он по наущению своей соперницы Англии, как пишет Семёнов-Тян-Шанский, не двинулся на Россию, Бонапарт вполне мог стать «господином мира». Было бы интересно найти документальные подтверждения такому мнению и выяснить, не являлись ли англосаксы уже тогда заинтересованными в сталкивании крупных континентальных соперников в Европе, дабы не допустить формирования одной преимущественно влиятельной державы на Европейском континенте, что составляет суть британской стратегии. Это была роковая ошибка Наполеона.

Потерпев сокрушительное поражение, он бежал из России, бросив свою разгромленную, голодную, оборванную и замерзающую Великую армию. Россия же за века не знала такой гибели людей и такого разорения и опустошения.

Русская армия победоносно вошла в Париж, удивляя парижан казачьим обмундированием и желанием всё получить «бистро-бистро». Но Россия, тем не менее, спасла Францию, став на Венском конгрессе единственной, кто не позволил лишить её геополитического значения, что предпочитали Австрия и Пруссия. Император Александр содействовал уменьшению репараций, возложенных на Францию, сокращению срока оккупации союзными войсками французской территории. Меркантильность совершенно не была свойственна тогдашней русской политике, руководствовавшейся прежде всего принципом легитимизма и тогда ещё сохраняемой государственной морали.

Хотя Франция была неприятелем и завоевателем, французские политические идеи оказались весьма заразительными, и российские умы возмечтали о республиках, социализме, свержении самодержавия, ничуть не испугавшись террора. Это и дух декабризма с его ещё кабинетными, хотя весьма кровожадными утопиями, это и развивавшийся весь XIX век революционный проект, который реализовал себя через столетие в Октябрьской революции, скопировавшей и якобинский «революционный террор», и неизбежный итог, когда «революция, как Сатурн, пожирает собственных детей» (А. Франс), а гильотина репрессий рубит уже собственных «октябрьских» дантонов и робеспьеров.

Можно только пожалеть о том, что взаимное узнавание России и Европы, столкновение и взаимодействие культур, привычек, образа жизни непосредственно и осязаемо происходило в прошлые века тогда, когда русский народ, изгоняя захватчиков и оттесняя их к собственным границам, освобождал и другие страны и народы. Но это очень интересный процесс на самом живом человеческом уровне.

Если во французском языке русские оставили слово «бистро» – быстро, то в русском языке до наших дней сохранилось слово «шаромыжник» – вызывающий жалость проситель, от французского обращения «Шер ами» (Cherami! – Дорогой друг!), с которым замерзающие французы поздней осенью 1812 года, съев уже своих павших лошадей, просили поесть и обогреться.

Слово это, чисто по-русски беззлобно, отражает судьбу завоевателя, который приходит в Россию в блестящем мундире на белом коне, мнив себя правителем мира, а обратно, усеяв русскую равнину своими и нашими мёртвыми телами, возвращается с протянутой рукой, голодный, холодный, жалкий и недоумевающий, зачем он сюда пришёл с оружием… Уроки истории, хотя никого не учат, всё-таки назидательны.

 

«Россия защищала результаты своей многовековой истории»

 

– В преддверии 100-летия Первой мировой войны с сожалением приходится констатировать, что память об этом важнейшем для нашей страны событии занимает незаслуженно скромное место в российском историческом сознании. В чём же причина? Конечно, свою роль сыграло то, что Первую мировую войну затмили две революции в России и Великая Отечественная война, Великая Победа мая 1945-го, добытая невиданным в истории национальным сверхусилием. Однако по степени влияния на дальнейший ход российской и всемирной истории события 19141918 годов имеют колоссальное значение, предопределив и будущую Вторую мировую войну.

Но главная причина незаслуженного забвения Первой мировой войны в отечественном сознании состоит в том, что она подверглась в советское время искажённым идеологизированным трактовкам. Если посмотреть школьные и институтские учебники истории, начиная с 1920-х годов, то в них эта война охарактеризована как «империалистическая», «несправедливая» и «ненужная народу».

Причина очевидна. В русле революционной исторической «школы Покровского» и Института красной профессуры, заложивших классовый подход к истории, всё, что было до революции, объявлялось архаической борьбой за ложные и враждебные «трудящимся» интересы. И, главное, нужно было оправдать лозунг Ленина: «Поражение собственного правительства в войне» – катализаторе мировой пролетарской революции. Этот сомнительный с моральной точки зрения тезис можно было оправдать лишь объявлением Первой мировой войны «преступной империалистической бойней».

Неудивительно, что после десятилетий идеологической обработки память о Первой мировой войне в значительной мере стёрлась в российском историческом сознании. У нас почти не помнят и не чтут героев, павших в боях за честь и достоинство Отечества. Разве что изредка упоминается Алексей Брусилов, да и то благодаря его переходу потом на сторону большевиков. У нас почти полностью отсутствуют памятники, связанные с событиями 1914–1918 годов. Редкие исключения – возведённая в 2008 году стела в Царском Селе под Петербургом и мемориальный камень в Калининградской области на чудом сохранившихся братских могилах участников ожесточённых боёв за свою историю.

Сегодня, в связи с приближающимся столетним юбилеем Первой мировой появился повод научиться рассматривать эту «вторую Отечественную» панорамно, при этом сохраняя сопричастность и ничего не лакируя. Необходимо бережно восстанавливать память о тех событиях, подвергая пересмотру идеологически мотивированные оценки. А для этого в первую очередь нам предстоит развеять наиболее устойчивые и деструктивные мифы, которые мешают по достоинству оценить подвиг наших предков и осознать истинное значение событий 1914–1918 годов для истории России.

Но о каких мифах идёт речь?

 

Миф № 1. России не стоило ввязываться в эту войну

Некоторые залихватские «специалисты» по истории любят тиражировать тезис: «Участие России в Первой мировой войне – глупость и трагическая ошибка, которую можно было избежать». Или: «Нам не стоило вмешиваться в эту бойню ради спасения Сербии». Что тут скажешь? Не отделаться от впечатления, что подобные оценки – смесь наивности и самоуверенного желания выдвинуть антитезу доминирующей точке зрения.

Будучи одним из активнейших участников «европейского концерта держав», Россия не могла остаться в стороне от событий такого масштаба, которые разворачивались прямо у её границ и в регионе её ответственности и безопасности – на Балканах и в Проливах (Босфор и Дарданеллы. – Прим. ред.). И дело вовсе не в «империалистическом» стремлении заполучить новые рынки сбыта и приписываемой ложно России идее овладеть Константинополем. Россия обладала собственным, ещё не освоенным внутренним рынком, который обещал стать по масштабам европейским, и поэтому не была в состоянии острого экономического соперничества с другими государствами.

И территориальных претензий наша страна совсем не имела. Никогда не ставилась и конкретная цель овладеть Константинополем. Да, была мечта – водрузить православный крест на святой Софии! (Глядя на то, как турки сегодня не стесняются салютом праздновать порабощение Константинополя, невольно об этом размечтаешься…) Но геополитически это требовалось лишь для того, чтобы нельзя было перекрыть нам Проливы. При этом Россия всегда осознавала, что овладение Царьградом практически невозможно, и вызвало бы такое единодушное неприятие ведущих западноевропейских держав, особенно Англии, преодолеть которое не помогла бы никакая сказочная военная мощь.

Существует лишь записка дипломата Александра Нелидова к Государю от 1896 года, где он размышляет над шансом и возможностью взятия Константинополя. Эту записку «обсасывали» обличители «агрессивной политики царизма» из Института красной профессуры. Однако фактом является, что на совещании министров она вызвала сугубо отрицательное отношение! Сам Государь оставил ремарку: «ЕСЛИ бы это было возможно!» На совещании обсуждали опасность для России кризиса в Оттоманской Турции, который немедленно вызвал бы вход в Босфор флотов западноевропейских держав. Ставилась задача при таком развитии событий хотя бы успеть со всеми, чтобы не быть вытесненными!

Согласно документам, а не домыслам, вопрос о Константинополе вновь начал рассматриваться уже в ходе войны. В 1915 году, когда между Англией и Францией встал вопрос о разделе аравийских владений Турции и защите православных на бывших турецких территориях, Англия, кстати, уже тогда выторговала себе контроль над нефтеносными Мосулом и Кувейтом. Так что забота о «демократии в Ираке» имеет очень давние и весьма меркантильные подоплёки! Россия тогда и начала прощупывать возможности прочного и ответственного присутствия в Константинополе. Но достижимой конфигурацией видели не единоличный, опять же, а международный контроль, «но с русскими пушками на Босфоре». Кстати, некоторые историки считают, что после согласия на такой вариант Англия начинает финансировать революцию в России, чтобы не выполнять своё обещание…

Стратегические устремления к началу XX века сошлись на европейских морских рубежах России в Восточной и Юго-Восточной Европе и сохранились до начала XXI века. Интересы сформировавшегося треугольника Британии, России и Германии столкнулись на Балканах, в регионе Проливов, а также на Балтике, куда Германию влекли её амбиции на Востоке и где после Первой мировой войны сразу проявились интересы Британии и США.

Неизбежность вовлечения России в Первую мировую войну определена была критической необходимостью защитить результаты своей многовековой истории! Ей грозила утрата итогов трёхсотлетней работы на северо-западных и южных рубежах, стратегических выходов к Балтийскому и Чёрному морю, утрата права прохода через проливы. Недаром ещё выдающийся русский дипломат Александр Горчаков в своё время говорил, что черноморские проливы – это лёгкие державы, перекрыв которые Россию легко удушить.

Центральные державы во главе с кайзеровской Германией стремились одновременно к «Дранг нах Остен» и «нах Зюден», мечтая о выходе к тёплому Средиземному морю через Балканы и о вытеснении России с Балтики и из региона Проливов. Успех такого плана позволил бы германцам разрезать Европу по стратегическому меридиану от моря до моря, отбрасывая Россию в тундру, а французов в Атлантику. Кайзер Вильгельм усиленно строил флот и железную дорогу Берлин – Багдад, что грозило обесценить морские пути Англии к нефтяным районам Ближнего Востока.

Разумеется, безучастно наблюдать за этими событиями Россия не могла, ибо такая перспектива означала бы конец статуса великой державы и последующую утрату самостоятельности. Что же касается поддержки единоверной Сербии, то бросить её на произвол судьбы мы не могли не только по религиозным, но и по стратегическим соображениям. В случае её захвата нам пришлось бы встретить начатую не нами войну в более неблагоприятных условиях – захват Балкан создал бы стратегический плацдарм, и кайзер создал бы «берлинский халифат», став привратником Проливов вместо турецкого султана. И не забывайте, что Германия объявила войну России, а не наоборот!

 

Миф № 2. Действия России были обусловлены только геополитикой

Впрочем, движение к Первой мировой, помимо сугубо геополитических целей, имело и идеологические подоплёки. Огромное количество коммунистических, социал-демократических, масонских, либеральных организаций думало не о национальных интересах, а мечтало о крахе политических систем и традиций, чтобы на развалинах старого мира привести мир к единому образцу. Представителей этих «прогрессивных» кружков отличала лютая вражда к церкви, христианству, традиционным ценностям, монархии и государственному суверенитету – всему тому, что они считали атрибутами «мрачного прошлого».

Причём такие идеи в равной степени были присущи не только большевикам с их проектом пролетарского интернационала. Бесчисленные тайные общества прямо рассчитывали, что кровавые столкновения превратят Европу в «чистую доску», на которой после обрушения христианских монархий можно будет начертать новые идейные постулаты будущего мира.

Разумеется, оставаться в стороне от этих процессов Россия тоже не могла. Будучи православной монархией, она в годы Первой мировой войны отстаивала идеалы традиционной Европы: классическое международное право, национальный суверенитет, религиозные и семейные ценности. Даже формирование франко-русского союза для России – оплота христианской государственности – было затруднено республиканским статусом «безбожной» Франции, которую надо было сделать в глазах России «союзоспособной»! Ради сближения Парижа и Петербурга пришлось изрядно потрудиться Ватикану, для которого появление русско-французского союза было желательным сценарием. С его подачи кардиналы стали петь здравицы Французской республике, чем, кстати, повергли в шок многих правоверных католиков.

Россия не искала войны, это факт. У истоков идеи разоружения, международных миротворческих усилий и арбитража стоял российский император Николай II, движимый глубоким осознанием грядущей эпохи, когда война становилась не продолжением политики иными средствами, а величайшим мировым бедствием, гибелью миллионов людей, что обессмысливало даже победу. И в отличие от президента США Вудро Вильсона, который своей Программой из XIV пунктов маскировал задачу диктовать свои условия через международные механизмы с позиций своей колоссально возросшей силы, – ничего подобного в сознании благородного Государя не было.

Таким образом, Россия в Первой мировой войне сражалась за свои границы, за их безопасность, за свои уже обретённые выходы к морю, за суверенитет, веру и судьбы христиан.

 

Миф № 3. России следовало принять сторону не Антанты, а Германии

Ещё один популярный миф состоит в том, что в Первую мировой войну Николай II якобы неправильно выбрал союзника, что в конечном итоге и привело к национальной трагедии 1917 года. России-де следовало сражаться на стороне Германии, а не Антанты! Некоторые в своих фантазиях верят, что Россия готова была в ходе войны на сепаратный мир с Германией… Конечно, сегодня остаётся только сокрушаться о том, что российско-германские отношения в XX веке были взорваны двумя страшными походами немцев на Восток. Ведь между Россией и Германией на протяжении столетий имело место плодотворнейшее сотрудничество. Недаром в германской культуре и сегодня сохраняется стойкое, хотя и небольшое славянофильское течение.

Но домыслы не выдерживают никакой критики. Нельзя же игнорировать тот факт, что основные геополитические амбиции Германии лежали именно на Востоке. Да, легендарный Отто фон Бисмарк завещал ни в коем случае с Россией не воевать. Известны его слова: «На Востоке у нас врагов нет». Но почему-то немецкие милитаристские круги, эти птенцы бисмаркова гнезда, только на Восток и смотрели, позабыв о мудрых предостережениях «железного канцлера».

Уже за двадцать лет до Первой мировой в секретной записке видного дипломата, будущего канцлера Бернгарда фон Бюлова написано: «В будущей войне мы должны оттеснить Россию от Понта Евксинского и Балтийского моря. От двух морей, которые дали ей положение великой державы. Мы должны на 30 лет как минимум уничтожить её экономические позиции, разбомбить её побережья». О чём это говорит? Война с Россией считалась в Берлине неизбежной ещё в девяностые годы XIX века!

Известны взгляды кайзера Вильгельма, ненавидевшего славян, речи в бундестаге, геополитическая доктрина Фридриха Науманна, свидетельствующие о территориальных амбициях кайзеровской Германии именно на востоке Европы и в отношении Российской империи. Существует карта пангерманистов 1911 года (к слову, она очень напоминает карту расширения НАТО на Восток), на которой в супергерманское образование входят прибалтийские владения России, Украина, вся Восточная Европа, Балканы до Чёрного моря. Наконец, нельзя не вспомнить заключённый большевиками Брестский мир: он-то и показывает, ради каких целей Берлин вёл войну.

В начале XX века непомерные амбиции Австро– Венгрии и Германии привели к краху кайзеровской Германии и Австро-Венгрии. Урок не был усвоен, и Гитлер повторил самоубийственный натиск. В Германии некоторые умы до сих пор задаются вопросом, как одарённую и бурно развивающуюся нацию с исполинским культурным потенциалом могли ослепить чудовищные амбиции и ошибочные геополитические расчёты? В своих мемуарах предпоследний царский министр иностранных дел С. Д. Сазонов полагал, что, не возомни немцы себя господином мира в начале XX века, их стремительный экономический рост, талант промышленников и инженеров вкупе с умением эффективно работать сами по себе уже через десяток лет выдвинули бы Германию на первые роли в Европе.

Однако сближение России и Германии – фактор стабильности континентальной Европы – вызывает настоящий кошмар у англосаксов с начала XX века вплоть до настоящего времени. Тот же блок НАТО Америка создала не только против СССР, который вовсе не стремился продвигаться в Западную Европу, едва справляясь с обретённой зоной контроля в Восточной Европе. Одна из целей европейской интеграции состояла в растворении и сковывании исторического потенциала и воли Германии.

 

Миф № 4. Россия воевала неудачно

Широко известна ещё одна «классовая» оценка из советских учебников: «Россия в 1914 году была стагнирующей деспотией, отсталой по сравнению с другими великими державами и обречённой на поражение».

Однако специалисты доказали на документах, что острые трудности в экономике и финансах в ходе войны не были исключительно российским явлением. Девальвация валюты, рост государственного долга, продовольственный кризис и карточная система – все эти явления наблюдались и в других странах-участницах войны, включая Германию и Великобританию. Положение России отнюдь не было хуже других.

Отдельный разговор – это предубеждения насчёт Российской армии, которая якобы не умела воевать и, за редкими исключениями, действовала неудачно. От ошибок и поражений не застрахованы самые победоносные вооружённые силы. Что же касается неудачного наступления в Восточной Пруссии в самом начале войны, то оно было предпринято Россией в ответ на мольбы французского правительства. Хорошо известны слова маршала Фердинанда Фоша: «Если бы не жертвенное выступление русских на Восточном фронте, то Париж был бы взят уже в самые первые месяцы войны».

Да, Россия не хотела войны и встретила Первую мировую далеко не в лучшей форме, будучи ослабленной революцией 1905–1907 годов и Русско-японской войной. Она только начала оправляться от кризисов, и её вооружённые силы были в стадии обновления.

И, тем не менее, именно на Восточном фронте была обеспечена итоговая победа! Россия проявила силу своего национального характера и верность обязательствам, наши солдаты и офицеры показывали чудеса доблести и самоотверженного служения присяге даже после краха Российской империи (Русский экспедиционный корпус во Франции). А многие операции вошли в учебники как образцы военно-стратегического искусства, например известный Брусиловский прорыв. Но даже в целом неудачное наступление в Восточной Пруссии сделало возможной победу французов на Марне в сентябре и предопределило стратегическую конфигурацию в последующие годы войны. Вообще, победа Антанты была оплачена русской кровью.

 

Миф № 5. Россия потерпела поражение

Этот вывод – явное упрощение. Да, именно в ходе Первой мировой войны дозрели предпосылки для Февральской и Октябрьской революций, которые стали для нашей страны национальной трагедией. Однако Россию нельзя считать побеждённой. Другое дело, что страна не смогла воспользоваться плодами своей победы после прихода к власти большевиков, которые вывели её из когорты победителей и отдали на откуп Антанте создание рисунка нового мира.

Недаром Уинстон Черчилль писал в те годы: «Силу Российской империи мы можем измерить по ударам, которые она вытерпела, по бедствиям, которые она пережила… Держа победу уже в руках, она пала на землю заживо, пожираемая червями».

В этой связи возникает вопрос: почему мощный патриотический подъём в начале войны через некоторое время уступил место скепсису, усталости, пораженчеству и революционной лихорадке?

Конечно, резкая смена восприятия русским обществом Первой мировой в значительной степени связана с её затяжным характером. Длясь месяцами вдали от Родины, война неизбежно притупляет изначальный порыв. Многочисленные жертвы на чужбине, тяготы не могут пройти бесследно. Обоснованием войны было сохранение традиционных ценностей, честь и достоинство державы. Такие вечные старинные идеалы способны воодушевить в начале войны, но затем они начинают проигрывать яростным, конкретным лозунгам. Речь идёт об антимонархических, пацифистских и революционных идеях. Их пропагандисты трубили о «ненужности войны» и призывали к революции.

Внутренние яростные обличения всегда очень на руку противнику, который не остался в стороне и активно спонсировал революционную деятельность. Руководство Германии было заинтересовано в поддержке самых радикальных сил в России. Своими глазами видела фотокопию телеграммы из немецких и австрийских архивов, которую зачитал за завтраком кайзер Вильгельм: «Переброска Ленина в Россию осуществлена успешно. Приступает к намеченной деятельности». А в Государственном архиве РФ имеется документ – расписка в получении на деятельность большевиков пяти миллионов золотых марок. В немецком архиве лежат и распоряжения «выделить по статье 6-й чрезвычайного бюджета 10», затем «15», «20» миллионов золотых марок на революционную деятельность в России.

Благодаря щедрым финансовым вливаниям большевики, эсеры и сепаратисты получили большие возможности. Их агитаторы пронизали армию, которую после Февральской революции «демократизировали» до такой степени, что офицеры фактически потеряли контроль над солдатами. В результате на один полк было достаточно одного агитатора, чтобы разложить дух и дисциплину до неподчинения.

Впрочем, я не из тех, кто полагает, что можно привезти революцию извне. Однако когда страна зашаталась, внешнее воздействие имеет огромное значение для того, какие именно силы возьмут верх…

Две русские революции 1917 года стали следствием тех глубинных процессов, которые начали разрывать Россию в начале XX века. Революционная интеллигенция рубежа XIX–XX веков требовала кальки с западноевропейских институтов, рождённых философией прогресса, что плохо сочетались с религиозным основанием русской государственной идеи и русского самодержавия, которое, без поддержки элиты и отделённое от народа, утрачивало творческий потенциал. Крайний нигилизм русской интеллигенции побуждал её безжалостно топтать всё, что Россия защищала в Первую мировую войну, – православную веру, монархию, традицию законопослушания, идеалы служения Отечеству.

Первый кризис, обострённый экономическими реалиями и Русско-японской войной, закончился первой русской революцией, Манифестом 17 октября и конституционными реформами. Почему же десятилетняя деятельность Государственной думы Российской империи не смогла предотвратить Февральскую революцию и октябрьский переворот? Да хотели ли это предотвратить депутаты и партии тех созывов Думы? Они-то (не только левые радикалы – большевики, меньшевики и эсеры, но и кадеты, либералы всех мастей) хотели разрушать, а не созидать. В последние перед Первой мировой войной годы Россия развивалась семимильными шагами. По выплавке стали, железнодорожному строительству, книгопечатанию и количеству студентов на душу населения Россия догоняла уже Германию. Но бурная модернизация рвала социальную ткань, она лопалась от перенапряжения, и выпадавшее из своего мира консервативное крестьянство не находило новых социальных связей. Происходила массовая люмпенизация населения, а люмпен – лёгкая добыча для революционной пропаганды. Революционный взрыв в немалой мере был уготован слишком стремительными переменами. Невозможно влить молодое вино в старые меха!

А трибуна прежним (только ли?) думцам нужна была для обострения общественных антагонизмов, а не для охраны государства – ценить его они научились лишь в эмиграции. Это им бросал великий реформатор Столыпин: «Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия!»

В то время как русская армия проливала кровь за территориальную целостность Отечества, с трибуны кликушествовали ораторы против «непонятной войны» и «разложившейся» армии в пользу сепаратистов всех мастей (знакомо?), оплаченные нередко из-за границы олигархом и первым политтехнологом революции Парвусом на средства Генерального штаба кайзеровской Германии.

Налицо были все приметы кризисной эпохи, когда люди в экстазе перемен начинают ломать стержень, на котором держится всё. И эта страсть к саморазрушению постигла Российскую империю в разгар Первой мировой войны, когда Россия уже фактически держала в руках победу.

 

Резюме

Память о Первой мировой войне важна для российского общества потому, что она позволяет понять очень важные и фундаментальные вещи: «За что нам пришлось воевать в XX веке? Какие цели и ценности национального бытия нам нужно отстаивать для продолжения себя в истории?» Ведь в начале XX века Россия столкнулась с такими внутриполитическими и геополитическими вызовами, которые удивительным образом повторились на рубеже XXI столетия. Восстановление исторической памяти о войне 1914–1918 годов способно пробудить утраченное чувство преемственности нашей истории, уберечь от повторения ошибок.

Пожалуй, один из главных уроков Первой мировой состоит в одной очевидной, но горькой истине: нельзя в тылу отечественной войны с внешним врагом развязывать споры об устроении государства. Нация, которая способна отложить на время такие споры ради сохранения Отечества, побеждает и продолжает себя в истории, сохраняет возможность спорить дальше. Если же нация в переломный момент раскалывается, то это неизбежно приводит к обрушению государственности, огромным утратам и братоубийственным гражданским столкновениям.

Итог нашей жертвы в Первой мировой войне учит нас, что внешние вызовы должны объединять нацию. Грешно и подло использовать трудности для внутриполитических целей. К тому же многие болезненные для нас процессы сегодняшнего дня (расширение НАТО) легче понять, зная геополитические и идеологические подоплёки Первой мировой войны, тем более что силовые стрелы давления на Россию в ту войну удивительным образом повторились в 1990-е годы.

Мы до сих пор не можем найти единство по многим вопросам прошлого, настоящего и будущего, что очень опасно для нации. Но если, держась за нить истории, вернуться в 1914 год, то мы снова становимся единым народом без трагического раскола. Поэтому мы должны по-новому изучить Первую мировую войну, которая даст нам и видение геополитики XX века, и примеры безграничной доблести, отваги и самопожертвования русских людей. Лишь тот, кто знает историю, способен адекватно встретить вызовы грядущего.

 

«Не надо стыдиться своей истории!»

«Русские всегда будут спорить об истории»

– Наталия Алексеевна, может быть, и правда не стоило браться за выработку единой концепции учебника истории?

– Мое искреннее убеждение – выработка такой единой концепции была необходима. Надо отличать серьезные исторические исследования от школьных учебников, созданных для детей, еще не обладающих ни панорамным мышлением, ни развитым критическим сознанием, ни набором знаний, необходимых для того, чтобы самому давать какие-то оценки. Во всем мире эти предметы разграничены. Недавно во Франции проходил круглый стол, посвященный эволюции исторического сознания, и один из известных историков и социологов так прямо и сказал: есть история для историков, история для преподавания и история для информационного поля.

– Вы хорошо знакомы с общественной жизнью Франции. А как там преподают в школах историю?

– Читая французские учебники, всегда замечаешь: в них нет диаметрально противоположных взглядов ни на одно событие. Хотя у французов, поверьте, также немало того, что они неохотно вспоминают. Например, в XX веке это капитуляция Франции перед фашистской Германией, которую подготовили, по мнению социологов, именно нигилизм и обличение несостоятельности Франции интеллигенцией после Первой мировой войны. Это убило историческую энергию, дух самостояния в Истории, вывело на авансцену политической жизни пораженческие круги, не верившие в собственную страну. Если брать более далекие времена, то французы потихоньку перестали говорить, что замечательная триада «свобода, равенство, братство» вообще плавала в океане крови, залившем Францию больше, чем режимы XX века. Вообще именно якобинцы были родоначальниками понятия «революционный террор», который большевики только повторили. Тем не менее, памятник Дантону, например, так и стоит на бульваре Сен-Жермен в Париже, есть и мемориальные доски Робеспьеру. Никто не собирается из учебников изымать эти страницы. В западной истории вообще много страниц кровавых, ведь любая история пишется людьми, а на их пути всегда есть взлеты, падения, грехи, заблуждения, подвиги… Поэтому при написании учебника, особенно в части, касающейся XX века, мне кажется очень важным, чтобы авторы нашли в себе силы не остаться внутри спора современников, не встать на одну из сторон, а подняться над этим спором и дать панорамный анализ. История по истечении времени сама обобщает то, что произошло, и уже без гнева и пристрастия судит о событиях и их роли в истории.

– Но возможно ли это в России?

– Конечно, мы, русские, всегда будем спорить о своей истории. Наверное, мы бы перестали быть русскими, если бы не дискутировали о том, например, кем был Иоанн Грозный. Потому что нам небезразлично нравственное содержание власти и истории. Однако на Западе никто не стыдится ни Екатерины Медичи, которая за одну Варфоломеевскую ночь загубила больше, чем Иоанн Грозный за 30 лет своего царствования, ни Генриха VIII, который обезглавил не только своих жен, но и гуманиста Томаса Мора. Нам тоже нужно учиться именно так относиться к собственной истории. Мы за последние двадцать лет не раз оказывались свидетелями того, как политические воззрения настолько окрашивали отношение к историческим событиям, что несчастный школьник просто был на пороге раздвоения сознания. Кстати, жажда иррационального вселенского обличительства у пресловутого «креативного» класса проистекает в значительной мере из почерпнутого из СМИ и блогосферы нигилистического отношения ко всей российской истории…

«Государство и Отечество – не одно и то же»

– Какова, на ваш взгляд, основная цель преподавания истории в школе? Должно ли у школьников возникнуть чувство, что они живут в великой стране с великой историей?

Да, должно! И лично я считаю это очень важным. Об этом заботятся во всем мире – чтобы новое поколение не утратило уважения к собственной стране и собственной истории. Потому что именно это делает человека гражданином. Я прожила в США восемь лет, работала в секретариате ООН. Американские школьники каждое утро поднимают флаг своей страны и поют гимн. Во Франции каждый муниципалитет обязан проводить выставки, водить детей к мемориалам погибших за Родину. Дети воспитываются исключительно на самых ярких позитивных страницах истории. Там не скрываются страницы печальные, трагические, может быть – даже преступные, но, тем не менее, на них никогда не делается акцент. Ведь человек всегда в себе самом больше всего ценил светлые порывы, на них воспитывались следующие поколения. История и философия – две науки, которые формируют мировоззрение человека и являются питомником его идеалов. Совершенно не надо стыдиться любви к своему Отечеству – она так же естественна, как любовь к матери. Мать соседа может быть и умнее, и красивее, и моложе. И успешнее, как сейчас модно говорить. Но ребенок любит свою мать и очень переживает, когда слышит о ней дурное. Национальное самосознание вовсе не означает завышенной самооценки или ощущения превосходства над другими, любование своими грехами, которых у нас предостаточно, как у любой нации… Это просто чувство сопричастности не только к событиям сегодняшнего дня, но и к прошлому, и к будущему. В основе такого сознания лежит интуитивное чувство разделения понятий государства и Отечества.

– Многие сегодня не видят между ними разницы…

– Государство – всегда греховный политический институт, творение рук человеческих. А Отечество – вечное понятие, вечный дар. Великий историк Карамзин писал: «Все это нами сотворено, значит – наше». Человек не отрекается от Отечества, даже если ему не нравится все, что в государстве на его глазах происходит. Он понимает, что государство меняется. Например, мой дед в Первую мировую войну был прапорщиком русской армии, полным георгиевским кавалером. А моя мама – партизаном во время Великой Отечественной войны. Они воевали за одно и то же Отечество, хотя государства были разные. И очень многим людям не нравилось что-то и в том и в другом государстве. Нация, которая в минуты больших испытаний и вызовов, особенно извне, способна на время отложить споры о государстве, чтобы защитить Отечество, имеет шанс потом улучшать свое государство. Я считаю очень важным сохранить такой подход, который воспитывает в человеке чувство сопричастности к истории. Это не исключает переживания за те страницы истории, которые не хотелось бы повторять, но учит переворачивать их, не глумясь над жизнью отцов.

«Учителя свободы не потеряют»

– Наталия Алексеевна, сейчас больше всего критики как со стороны либералов, так и консерваторов, вызвало новое понятие «Великая русская революция», под которым создатели концепции объединили Февральскую революция и Октябрьскую…

– И проект нового учебника, и сама задача создать некую единую концепцию вовсе не исключают с течением времени постепенной коррекции, выработки оптимальных тезисов. Поэтому и я не могу сказать, что со всеми нюансами согласна в новой концепции. Но это первая попытка без гнева и пристрастия отнестись к тому, что так нас разделяет, обойтись без полярных оценок. И думаю, потом, возможно, найдутся более емкие формулировки. Лично я бы предпочла жить без революций – чтобы наша страна удержалась от такого катаклизма, как революция 1917 года, которая, кстати, была во многом обусловлена нигилистической позицией образованного слоя населения. Тем не менее, масштаб этого события не позволяет относиться к нему как к фарсу и замалчивать его. Поэтому нам надо уже с позиции новых поколений посмотреть на то, что произошло в 1917 году. Не знаю, называть ли революцию Великой – в нашем сознании такая характеристика по большей части носит положительный оттенок. Но по масштабам и воздействию на мир революция точно была Великой: такое государство разрушить до основания… провести такой грандиозный эксперимент в течение века, победить Гитлера…

– Как же мы сможем договориться, если для одних это была Великая Октябрьская революция, для других – страшная катастрофа?

Пусть сегодня нас разделяют символы прошлого, но нас должны объединить задачи будущего. Есть непримиримые люди с обеих сторон. И каждый хочет, чтобы именно его правда восторжествовала. Однако историческая правда заключается в том, что в 1917 году произошло колоссальное землетрясение, которое все изменило. Мы многое утратили. Масштабные революции, хоть и вырастают на основе накапливающихся проблем, редко приносят однозначную пользу. Они сами несут в себе глобальные разрушения. Недаром говорят, что самое страшное – это утро после революции. Те, кто пришел к власти на волне революции, всегда настолько зависимы от поддержки своих сторонников, что вынуждены делать все, чтобы удержаться. Те интеллигенты, для которых сначала «небо было в алмазах», потом в ужасе отшатываются от всего – и тогда приходится рекрутировать во власть самых беспринципных радикалов. Топоры стучат, головы летят…

Конечно, та революция стоила России очень дорого. Но это данность! Мы должны оценивать советский период в критериях реальности. Разве можно изъять из истории советский период?! Он был по-своему великим, жертвенным. Видеть в каждом пламенно, бескорыстно работающем ради общего будущего человеке носителя дьявольских замыслов – смешно, антиисторично и абсурдно. Тем более – у сынов Отечества, полегших в Великую Отечественную войну, которую необходимо навсегда оградить от поругания! Поэтому я и призываю не вставать на одну сторону – надо пытаться как-то показывать правду и тех и других.

– Каков, на ваш взгляд, идеальный учитель истории? Не потеряет ли он свободу преподавания?

– Конечно же, нет! Сейчас нет партсобраний, на которых проверяется идейная благонадежность. Сейчас такая свобода говорить все, что угодно! Поэтому заявлять о каких-то угрозах смешно. Идеального учителя истории, на мой взгляд, не может быть, потому что личность учителя в этом предмете играет огромную роль – большую, чем в преподавании физики или алгебры. Учитель должен быть добрым, вдумчивым и очень начитанным, с высоким уровнем общегуманитарной эрудиции, которая, к сожалению, падает катастрофически и у общества в целом, и у студентов. И, конечно же, он должен удерживать себя от пламенной приверженности какой-то позиции. Для этого он должен много читать подлинных исследований, а не быть в плену абсолютно фантазийных, недокументированных суждений, зачастую навязываемых сегодня через газеты, ТВ и особенно Интернет.

 

Пора заняться историей?

Комментирует доктор исторических наук, президент Фонда исторической перспективы Наталия Нарочницкая:

– Я считаю, что вопрос воссоздания общества давно назрел. И очень хорошо, что оно создано вместо той комиссии, что была при Президенте, и которая выполнила свою роль, произвела некоторую инвентаризацию проблем, вызывающих нездоровый интерес общества, документированными и серьезными исследованиями.

Воссоздание исторического общества – это объединение усилий общественных деятелей, которые понимают, что именно история является питомником идеалов человека и кузницей его мировоззрения. Именно в христианской культуре история впервые стала очень важной наукой, и ее неизбежно перетолковывают и пытаются при каждом новом политическом цикле найти оправдание, потому что человеку в нашей культуре небезразлично, как оцениваются его деяния.

Что касается нашей страны, то, претерпев в XX веке столь масштабные революционные изменения, причем не один раз, история подверглась и искажению, и забвению, замалчиванию некоторых страниц, предвзятой интерпретации. Логический ряд, в котором исследуются события, должен быть восстановлен полностью, нужно исследовать исторические темы в соответствии с теми нравственными и историкофилософскими установками, которые были у людей тех времен, а не переносить свои сегодняшние. В этом заключается принцип историзма – исследовать историю и толковать мотивации к совершению исторических актов и сами деяния, понимая, что было в голове у тех людей, какие представлениями о добре и зле, о правильном и неправильном были у них. И очень много тем, которые до сих пор, несмотря на 20-летние попытки восстановить забытое или неоправданно искаженное, остались забыты. Наш Фонд исторической перспективы еще в 2008 году поставил вопрос о том, что Первую мировую войну надо заново изучать и рассматривать революцию скорее через призму Первой мировой войны, а не наоборот, как нам предлагала марксистская историческая доктрина. Это уже достаточно понятно. И мы долго спорим о Великой Отечественной войне, потому что чудовищные искажения происходят в угоду политическому заказу. Даже во время холодной войны западные политики, политологи никогда не отождествляли коммунизм и гитлеровский нацизм, считали их антитезами, антиподами. Заново нужно осмысливать и победу над Наполеоном, и международные отношения XIX века, особенно его конца, которые вообще заложили век XX.

Сам исторический процесс преемственен и непрерывен, и всегда можно найти в предыдущем этапе те корни, которые породили следующий этап. И вот тогда у нас будет цельное представление об истории, и в нашем национальном самосознании будет главная основа – чувство принадлежности ко всей многовековой истории государства и его будущему, а не только к сегодняшнему дню, который может нравиться или нет. Нет вообще такого этапа, чтобы современникам все нравилось. Поэтому я считаю, что создание такого общества, которое объединит разных людей: и историков, и политологов, и философов, и общественных деятелей, – придаст импульс, может быть, произойдет мобилизация каких-то информационных, научных, академических и прочих ресурсов, и они будут брошены на исследование тех страниц, в которых мы сейчас особенно нуждаемся.

 

Незавершенность российских реформ. Ретроспектива и перспектива

Для нас и сегодня остаются нерешенными извечные вопросы русской жизни. Мы по-прежнему задаем те самые вечные вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?».

Россия, как и двести, и сто лет назад, во времена трагических событий, стоит перед задачей всесторонней модернизации. И сколько ни придумывают и ни предлагают нам концепций этой модернизации, не осмысливая всю полноту ответственности за эти концепции и не осмысливая, собственно, те корневые рычаги, которые могут Россию повести по пути модернизации, а не повести ее по пути разрушения, с утратой смысла исторической жизни и вытеснения основы ее – государствообразующего русского народа – на обочину мировой истории.

Во времена Столыпина, в начале двадцатого века, которое потом ознаменовалось и Февральской, и Октябрьской революцией, чудовищным сломом всего и вся, спор о выборе пути модернизации был проигран тогда почвеннической, славянофильской идеологией, мировоззрением – в пользу радикального западничества с его кабинетами и доктринами и попыткой автоматически перенести на Россию с религиозным и философским обоснованием ее государственной идеи кальку западноевропейских институтов. Эти эксперименты сначала нам явили звериный оскал бесов коллективизма; потом, когда от них устали и в них разочаровались, – нам явилась вольтерьянская, столько же идеалистическая по отношению к России усмешка демонов индивидуализма, – я имею в виду последнее время, окончание двадцатого века.

Поэтому мы должны сегодня посмотреть на историческую ретроспективу с тем, чтобы увидеть историческую перспективу. Собственно, это девиз нашего фонда, который рассматривает, пытается рассмотреть (нужно быть скромнее), сказать панорамно – процессы, которые происходят в России, учиться на уроках истории и понимать, что Россия может двигаться вперед, исключительно опираясь на собственные силы.

Это прекрасно понимал Столыпин.

Вопрос о том, почему и как не были завершены и не реализовались его реформы, – безусловно, об этом можно писать тома и книги. Это и революция, и война, и незаинтересованность, как бы даже в этом очень емком и коротком фильме было сказано, всего окружающего мира в том, чтобы Россия оторвалась от него – так, как сегодня, например, оторвалась Америка.

А у России были такие шансы и перспективы, неслучайно Столыпин говорил: «Дайте двадцать лет без войн и революций». Перед ней был собственный неосвоенный колоссальный рынок. Если говорить чисто технократическими категориями, как и сегодня модно, принято оценивать исторические процессы, ей даже не нужно было конкурировать за рынки сбыта в той мере, в какой такая конкуренция возникала между владычицей морей тогдашней – Британией и растущими амбициями бисмарковской по духу, но опрокинувшей его последние советы кайзеровской Германии.

Я буду говорить о другого типа причин неудачи этих реформ, которые и привели к революции: об отношении и сущности элиты русского общества тогда и сегодня; об отсутствии механизма и рычага соединения потенциала, энергетики, творческого потенциала народа (сегодня мы говорим «общества») и правящего слоя. Отсутствие этого механизма, оторванность элиты от народа в течение двухсот лет обрекала фактически на неудачу все гениальные концепции и реформы в Российском государстве: и реформы Сперанского, и реформы государевы, Александра Второго и, наконец, реформы Столыпина.

Что я имею в виду под сознанием элиты?

Столыпин для нас является примером той элиты, которая прекрасно понимала, во-первых, что Россия может быть только империей, и вне этой парадигмы, вне этих рамок своего существования она просто не может существовать, а приходит к деградации.

Слово «Империя» в двадцатом веке превращено было в бранное слово либералами последнего постсоветского разлива. А Столыпин прекрасно понимал, что основа любой исторической энергии России – это государствообразующий русский народ, и не стеснялся об этом говорить.

Сегодня же стыдливо заменяют слово «русский» на «российский». Хотя «российский» – это всего лишь гражданское состояние, этим гнушаться тоже не надо, это тоже завоевание человеческой культуры и политики. Но культуру, основу государственного народа, побуждения к продолжению себя в мировой истории рождает только нация – своими целями и ценностями национального бытия, со своей верой, мировоззрением, мироощущением, со своими историческими переживаниями.

Уничтожь вот эту сердцевину, вот это сердце, – и народ вытесняется на обочину мировой истории, потому что он утрачивает понимание смысла своего развития и существования. Он утрачивает даже библейский инстинкт продолжения рода. И мы видели, как именно вот такое отношение к народу и его растерянность привели к тому, что он ответил на этой демографической катастрофой конца девяностых годов, из которой мы пока еще только выбираемся, но отнюдь не вышли.

Это тоже для нас урок.

Столыпин прекрасно понимал, что Россия – это многоукладное и многонациональное государство. В его словах не было никогда ничего обидного по отношению к другим народам, которые осознанно вошли в Российскую империю, были соратниками в строительстве государства, были верными ему, защищали его от внешних врагов. Но, тем не менее, говорил и, мне кажется, это можно повторить сегодня, что русские государственные институты должны быть русскими по духу. В них, безусловно, должны иметь представительство все народы Российской империи со своими интересами, – но не в той мере, в какой это делало бы их вершителями судеб собственно наших русских. Это замечательный тезис, который тоже нужно усвоить всем реформаторам, которые кричат о том, что ни нация, ни народ не являются сегодня субъектом мировой истории и вообще исторического процесса.

Мы видим, как после Столыпина, после Октябрьской революции в большевистской марксистской доктрине, очень обоснованной и развитой по-своему, системной, безусловно, движущей силой, так сказать, протагонистом мировой истории, субъектом исторического делания была объявлена вненациональная, транснациональная общность – класс.

Мы видим, как в девяностые годы, в конце двадцатого века то же самое: опять не нация – движущая сила мировой истории, а индивид, гражданин мира, со своими правами человека, не связанными никакими узами с собственной цивилизацией. Это роднит вульгарно-либеральную доктрину в ее последнем, разумеется, нашего времени, выражении с марксистской и большевистской. В то время как классические либералы конца девятнадцатого века, возможно, перевернулись бы в гробу, услышав многие критерии сегодняшней демократии и прав человека, особенно когда символами таких прав и свобод становится не свобода к творческому проявлению сил своих, а свобода различных парадов и свобода объявлять норму ничем не лучше, а равной извращению. Элита – народ, русский народ был в корне – Столыпин в это безгранично верил.

Одни цитаты из его речей – а по свидетельству современников, он зажигал аудиторию, – свидетельствовали о том, что там нет ни грани фальши, ни грани политической конъюнктуры. Это убежденность человека в своей правоте, в своем служении.

Я в фигуре Столыпина сегодня ищу символ почти недосягаемой высоты отношения к своему государственному долгу. Отношение к власти как к служению, колоссальной ответственности за то наследие, которое передано этой власти предыдущими поколениями на сегодняшний день, и за будущее, – такое отношение для нас тоже должно быть уроком, примером и, наверное, труднодостижимым пока идеалом.

В каких условиях могут проводиться реформы такого масштаба и такой глубины, как видел их Столыпин?

Во-первых, когда мы оцениваем его опыт и сравниваем с концепциями сегодняшнего дня, – сегодня перед нами опять стоит проблема модернизации. Модернизация – это не создание отдельных научных центров (кстати, по отдельным научным направлениям и достижениям науки в советское время у нас не было недостатка в выдающихся ученых, в выдающихся достижениях). Дело не в этом. Дело в том, что ровное развитие регионов, гармоничное поступательное развитие всех сфер общественной материальной жизни, быта – вот основа для модернизации, которая должна коснуться жизни каждого человека. И социальная, и политическая модернизация, безусловно.

Для этого необходимо, действительно, доверие, доверие взаимное. Вера в то, что те, кто облечен властью, несут ответственность, а не требуют этой власти ради власти, ради материальных благ. В этом отношении даже враждебная, нигилистическая элита начала двадцатого века была, конечно, все равно гораздо более бескорыстной, чем элита нынешняя.

Для того, чтобы Россия шла вперед, нам нужна новая элита. Но как ее создать?

Мог ли Столыпин осуществлять свои реформы, и почему, собственно, деятельность первой Российской Думы всех созывов, на самом деле, не предотвратила ни революцию, ни последующее тяжелейшее развитие ее в большевистских, так сказать, обручах, которые сковали всю страну?

Кстати, это было возможно уже и на том этапе, и единственное, что вообще было возможным, потому что марксистская доктрина – великолепный инструмент для разрушения, но для созидания требовалось сковать Россию железными обручами. Отнять землю у крестьян, которую им обещали дать. А хотели ли те представители элиты, которые работали в первых Думах, созидать? И хотели ли они успеха тех или иных реформ?

Русский радикализм, о котором писали братья Трубецкие, проявился тогда во всей своей красе. Нам нужно все или ничего. Нельзя реформировать образование, потому что все равно это не будет так, как должно быть в идеале. Нам нужно все или ничего, революция или ничего.

Поэтому не для защиты государства, не для вывода его из кризиса, левые, но не только левые, а леволиберальные силы, кадеты пришли в Думу. Они требовали всего или ничего. Они поняли ценность государства как такового лишь в эмиграции, где они потом оставили в сборниках полные горечи воспоминания, суждения о самих себе.

Семен Франк писал, что прежде чем обвинять народ, который, правда, как он сказал, дважды проявил себя так, что это должно надолго отбить народнический зуд обоготворять низшие классы, но, тем не менее, прежде, чем обвинять народ, вспомните свою роль в разнуздывании самых низменных инстинктов под видом призыва, классовой ненависти под видом реформ и так далее. Это им бросал действительно Столыпин слова: «Вам нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия». Это ему, израненному взрывами, кричали те, кто сами устраивали террор «Ты палач!» – были такие. А он им отвечал спокойно и уверенно, и эта непоколебимая воля – тоже удивительный пример государственного деятеля: «Я не палач, я врач. Я врачую больную Россию».

Столыпин погиб от рук левых, но его одинаково ненавидели не только те, кто держал наготове бомбу, по выражению Ивана Солоневича, но и те, кто не хотел выпустить из рук розгу. Вот этот бесценный урок того, какие условия нужны для подлинной модернизации, мы должны вынести для сегодняшнего дня.

Для этого нужно хотя бы минимальное единство общества по основным вопросам прошлого, настоящего и будущего. А мы только нащупываем это единство, и оно периодически подвергается опять сомнению и тает, потому что слишком велики неурядицы, слишком велики несправедливости и грехи нашей государственной жизни. Слишком противоречит реальная жизнь, итоги последних экспериментов самим же демократическим постулатам, которые не терпят средневекового неравенства и средневекового уровня нищеты в двадцать первом веке, не терпят неравенства возможностей, и так далее.

Второе, что для нас должно быть уроком, и почему не могли тогда завершиться успехом столь глубокие реформы. Реформы, которые настолько сильно меняли жизнь, при этом бережно относились к самому духу народной жизни, не меняя цивилизационной сущности России. Важно отношение нашей элиты к собственному отечеству.

Хочу процитировать, что писал Георгий Вернадский, историк зарубежья, об отношении либералов к собственному правительству. Что даже, как он пишет, интеллигентный Милюков и большинство тогдашних радикальных либералов, увлеченные политической борьбой с русским правительством, не имели никакого чувства ответственности по отношению к своему государству. Даже когда они попадали за границу, они не скрывали своей отчужденности от официальной России. Вот эту идейную форму существования русской интеллигенции как отщепенства блестяще охарактеризовал и развенчал Петр Бернгардович Струве, и от этого мы не избавились и сегодня. Фактически у нас признаком интеллигентности является именно скептическое и презрительное отношение к государству, к его истории и, особенно, к тому, что именуется великой державой. Но Россия, как понимал Столыпин, и я думаю, пора и нам сделать этот вывод, не может существовать в иной форме, как империя.

Через сто лет такой же тип поведения демонстрировали на моих глазах великие либералы постсоветского разлива в Совете Европы. И они просто наслаждались чувством совершаемой доблести, показывали, как сладостно отчизну ненавидеть и желать поражения собственному правительству в войне. Программа Столыпина и не могла фактически быть реализована, хотя, безусловно, ей помешала прежде всего смута, противоречия в самом правительстве, борьба политических сил, которая в России столыпинского времени фактически свела на нет очень многие возможности даже Думы, особенно Четвертой, погрязшей в распрях.

Как пишет замечательный исследователь русской Думы Анатолий Филиппович Смирнов, несмотря на блестящий состав своих представителей, она в конце фактически не только не могла, а прямо вела Россию к Февральской революции, и затем уже к Октябрьскому перевороту.

Поэтому мне хотелось бы сказать, что реформатор, каким был Столыпин, – это не нигилист. Он не презирает и не ненавидит свое отечество, а болезненно переживает и сопереживает все его грехи и несовершенства. Это совершенно разное отношение, которое не означает лакировки действительности и отсутствие критики его. Сопричастность – не просто критика, а изобличение несовершенств и грехов есть нормальное состояние любого реформаторского подхода. Но при этом, для того чтобы подлинную модернизацию Россию осуществить, безусловно, нужно любить свое Отечество, понимать, что Россия – на самом деле он это превосходно понимал – это страна, к которой не применимы кабинетные доктрины, заимствованные с Запада. Хотя многое можно и нужно применить и развивать на русской почве. Но, тем не менее, вынуть вот это сердце, понимание взаимоотношений, присущее именно русской традиции, и заменить его на что-то чужое, не могло привести ни к какому успеху.

Для Столыпина было очевидно, что многоукладная Россия должна развиваться, причем здесь цитировали его отношение к строительству Амурской дороги, я очень много его речей прочитала по этому вопросу. Как он осознавал тот факт, что Россия расположена в Евразии, что она граничит с разными цивилизациями! И поэтому действовал по своему пониманию, как должна развиваться экономика, как, если использовать терминологию советского времени, производить развитие и размещение производительных сил, – а такой был предмет даже на факультетах.

Он понимал, что нужно развивать Россию так, чтобы развитый центр постепенно смещался на восток, к географическому центру Российской империи, иначе невозможно развитие Дальнего Востока, использование его потенциала, и так далее. Практически, мы видим, в каком плачевном состоянии – не распада, но, тем не менее, ослабления единства, экономического даже единства страны, удерживаемое лишь действительно вертикальной властью, и слава Богу, что она есть, – удерживается тот Дальний Восток. Не Китай виноват в том, что безлюден наш Дальний Восток, безусловно.

Столыпин был близок к такому пониманию развития экономики России, к идеям Вениамина Петровича Семенова-Тян-Шанского, который в замечательной работе о промышленно-территориальном владении применительно к России описывал, как было бы правильно стимулировать экономическую активность, энергию, предпринимательство народа в такой огромной стране, где нельзя применить одну и ту же доктрину на нескольких территориях, столь различных и многоукладных.

Хотелось поставить эти вопросы и еще раз подчеркнуть такие выводы, которые сами напрашиваются из осмысления наследия Петра Аркадьевича Столыпина. Модернизация должна и может происходить только с опорой на национальные традиции, принципы и достижения. Как писал Столыпин, наши реформы, чтобы жить, должны черпать силу в русских национальных началах. Нужно дать возможность способному трудолюбивому крестьянину, то есть соли земли русской (сегодня мы иными терминами говорим), освободиться от тисков. Необходимо поднять обнищавшую, истощенную землю. Наша земля – это залог нашей силы в будущем. В деле защиты России мы все должны соединиться, согласовать усилия, свои обязанности и свои права для поддержания одного исторического права России быть сильной.

Не буду уже повторять то, что наши институты власти должны быть русскими по духу, в них должны быть представлены интересы всех других народов, но не в той мере, в какой это делает их, особенно в некоторых регионах, вершителями судеб собственно русских.

Хочу завершить оценку сегодняшней ситуации словами Столыпина, обращенные к ситуации той, – они очень похожи: «После горечи перенесенных испытаний, Россия, естественно, не может не быть недовольной; она недовольна не только правительством, – Думой, партиями, правыми, левыми; она недовольна потому, что она недовольна сама собой. Недовольство это пройдёт, когда выйдет из смутных очертаний, когда обрисуется и укрепится русское государственное самосознание, когда Россия почувствует себя опять Россией!».

А закончу я словами Ивана Ильина, который замечательно написал о том, какое будущее у России.

Он писал о том, что Россия никогда не будет простым, сложенным из элементов организмом, но всегда будет многосоставной империей. Она должна быть обществом семейного типа. И здесь Иван Ильин интуитивно, а может быть, и совсем не интуитивно развивает отношение к власти и к государству не в духе философии Contrat Social Руссо, а в духе государственного учения Филарета Московского о том, что общество и государство – это разросшееся семейство.

Думаю, то, что не удалось завершить Столыпину – и мы не стали разросшимся семейством, и модернизация, не уничтожающая смыслообразующее ядро нашей жизни, – до сих пор остается для нас не выполненным, но актуальным историческим национальным заданием.

 

Кошки на сцене

Российская газета: – В этом году в России впервые решено праздновать окончание Второй мировой войны. Что это решение добавляет в символику жизни современной России?

Наталия Нарочницкая: – Этого празднования добивались очень многие. Еще будучи депутатом Госдумы я ожидала этого праздника. К счастью, у нас сегодня постепенно снимается какой-то гриф – не скажу секретности, но замалчивания очень славных страниц нашей истории, которые могли бы объединить общество в поклонении памяти тех, кто защищал наши рубежи и наши интересы. Вспомним, какой общенациональный порыв связан у нас с 9 Мая. Никто не думал и не ждал, а за рубежом стоял даже такой зубной скрежет по этому поводу. И это была реакция не на парад как демонстрацию силы, а на то, с какой радостью нация вдруг ухватилась за это объединяющее историческое переживание! Люди, столь разделенные всевозможными обстоятельствами: финансово-экономическим положением, бедами и успехами, возрастом и образом жизни, – вдруг превратились в единую нацию.

Поэтому очень важно, чтобы в нашей истории, и прежде всего в преподаваемой ее версии, перестали замалчиваться какие-то страницы. Стыдливое замалчивание истории войны на Дальнем Востоке в конце концов посеяло в обществе какое-то сомнение к нашим историческим правам на Курильские острова, например.

РГ: – Как возникла идея сборника «Партитура Второй Мировой. Гроза на Востоке»?

Н. Нарочницкая: – Об исторических событиях нельзя судить по фактам из газет. На истфаках всего мира на курсах «источниковедение» студентов учат: газеты – не исторический источник. В природе газетных сообщений и запуск намеренных искажений. Без газет, правда, время и историю тоже нельзя понять. Они погружают нас в мировоззренческий контекст, в борьбу идей. Но ссылаться на них в среде хороших историков дурной тон. Настоящая опора для историка – документы. И мы в приложениях к сборнику публикуем документы, которые погружают читателя в исторический контекст. Они же выбивают почву из-под необоснованных суждений, которые сейчас охотно тиражируются. К тому же мы собрали коллектив авторов, известных своим академизмом, знанием источников, но при этом работающих с новыми материалами, чтобы рассмотреть проблему с самых разных сторон. Нам нужна была панорамная картина прошлого, соединенного с настоящим. Подготовленная «Фондом исторической перспективы» при взаимодействии с комиссией по противодействию фальсификации истории, эта книга, как и все ее аналоги из серии «Актуальная история», стремится обеспечить общественные дискуссии добросовестными исследованиями и документами.

РГ: – Как вам удалось добиться цельности сборника? Японские и китайские историки по своим суммарным позициям должны были писать прямо противоположное. Среди ваших авторов и Марк Парилло, глава ассоциации военных историков США. Не было острых моментов при соотнесении позиций?

Н. Нарочницкая: – Нет, никогда. Мы же ничего не меняли ни в чьем тексте. Наша задача была дать реальную картину современных интерпретаций острых исторических проблем.

Нам, конечно, очень хотелось участия в сборнике японских и китайских авторов. Но мы не подыскивали их в расчете на такую же позицию, что и у нас. Нам, наоборот, хотелось поймать доминирующие воззрения современной историографии. Кстати, из многих статей становится ясно, что до определенного идеологического периода японские историки, например, никогда не отрицали, что русские первыми открыли Курильские острова и высадились там. И еще в середине XIX века Сахалин на японских картах фигурировал как полуостров, они не знали, что это остров.

В статьях японских авторов названы иные цифры потерь. Но документы сборника оставляют у читателя право на сравнения.

Сейчас очень полезно взглянуть на все это без призмы всяких пропаганд и понять, что же на самом деле происходило. Правда воссоздавалась по крупицам. Работы Сергея Тихвинского и Владимира Мясникова постепенно воссоздавали мозаику исторической реальности, пазл складывался с пазлом. И вот к юбилейной дате – завершающий аккорд, дающий возможность увидеть события цельно.

Все, хватит, как в хрущевские времена, закрывать какие-то темы для читателя, публики, общества. США же не скрывали свое отступление от всех решений Ялты и Потсдама в отношении Азии и, не сомневаясь, взяли Японию в полные клещи своей оккупации с бессрочным присутствием американских вооруженных сил на островах и архипелаге Рюку.

РГ: – В статье профессора Мясникова есть прекрасная метафора со ссылкой на Станиславского: если по сцене будет бегать кошка, зритель будет смотреть на нее, а не на Отелло с Дездемоной. Сколько «кошек» бегают сегодня по сцене исторической правды о Второй мировой войне?

Н. Нарочницкая: – Много. Наша задача как историков, чтобы «кошек на сцене» не было. Мы должны сделать инструментом противодействия фальсификациям истории подлинные исторические исследования. Поэтому мы имеем дело только с профессиональными историками, само имя которых уже является гарантией от легковесных суждений и подозрений в манипуляции историческими фактами.

Знаете, не надо никого запрещать. Достаточно наводнить информационное поле подлинными исследованиями. Фальшивые голоса потонут сами.

 

«Не запрещайте нам называть себя русскими…»

– Приведенные вами факты поведения кавказцев в русских регионах – это очень тревожный симптом, хотя понятно, что безобразно ведут себя не все, а лишь самые некультурные представители этих народов. Но это интуитивное желание показать, что «я здесь хозяин», режет глаз всем. А корень проблемы гораздо глубже: титульную нацию – русских – упорно отодвигают в сторону, ее как бы и нет. Но она есть. Властям РФ надо заниматься и проблемами русского народа, создавать русское гражданское общество. Нам все уши прожужжали этим «гражданским обществом». Но чем его сплотить? В войне 1812-го и князь, и крестьянин чувствовали себя единым целым народом. Сегодня такого чувства, боюсь, в России нет.

Возьмите, к примеру, Францию – там ведь тоже немало разных народов проживает.

Но именно французская нация выработала и предложила такие модели социального поведения, которые стали общими для всех остальных. И несмотря на все трудности, укрепляет их. У нас страна с невероятными социальными и национальными перепадами: есть кланово-родовые отношения у горских народов, есть отношения между жителями больших городов, характерные для постиндустриального общества. Если люди приезжают в большие города, то и вести себя они должны так, как здесь принято. Лезгинка на горской свадьбе вызывает наше восхищение, но когда ее танцуют у Могилы Неизвестного Солдата, это кощунство.

– Наталия Алексеевна, а что вы ответите на предупреждения о наступлении «русского фашизма»?

– Витийствовать с трибун о том, что мы все – россияне, можно сколько угодно. Но если проблемы загоняются внутрь, начинается гниение. Национальное чувство, освященное высшими ценностями, свободное, не униженное – это побуждение к историческому творчеству. Когда мы сильны, нам хочется всех обнять и помочь. Малый народ всегда тянется к большому, в этом нет ничего удивительного. А если национальное чувство унижать, то оно деградирует до зоологического разделения «свой – чужой». А это никогда не было свойственно русскому народу. Василий Ключевский писал, что в дружине киевского князя еще до принятия христианства был целый интернационал.

– Русские и россияне – велика ли разница, «как вас теперь называть»?

– Русский народ – основатель и стержень российской государственности, и он, между прочим, все еще составляет 80 % населения страны. Этот народ прошел от Буга до Тихого океана, призвал себе в соработники десятки других народов. И никто не подвергал сомнению его цементирующую роль. Ничего не имею против слова и понятия «россияне», но не запрещайте нам называть себя русскими. Нашим именем названа наша страна Россия, с ним жили наши предки. Каждый народ имеет право быть самим собой. Не надо, чтобы дагестанцы перестали быть дагестанцами. Но если русские перестанут быть русскими, то из них получатся плохие россияне. И никто в стране от этого не выиграет в исторической перспективе. В свое время десятки народов вошли в Россию именно потому, что увидели в нас народ с традициями и твердой верой. Будь Россия другой, они бы просто отшатнулись в ужасе от безрелигиозного «общечеловеческого» общества.

—Новых россиян сегодня лепят по ускоренной схеме, мотивируя тем, что не хватает рабочих рук…

– Любые проекты развития и модернизации будут мертвыми, если не учитывать интересы своего народа. Иначе это просто временное латание дыр. Но такую зыбкую плотину прорвет.

– В чем все-таки причины кризиса национальной идентичности, который переживает сегодня русский человек?

– В первую очередь причина экономическая. Чем занимался обычный русский человек, живущий в небольшом городе? Русские – это врачи, инженеры, квалифицированные рабочие, военные. Во время деиндустриализации 1990-х был уничтожен целый класс квалифицированного сознательного пролетариата, инженеров, техников. Спасались, возили в баулах шмотки… Но так не должно быть! Когда бывший инженер торгует носками, он чувствует себя униженным. И это для будущего страны так же опасно, как и уничтожение крестьянства в 1930-х. Сегодня в стране на первых ролях торговля, банковский сектор, а в этой сфере русский человек не конкурентоспособен, там традиционно царил Восток. Нынешний тип экономики сам по себе антирусский.

– Есть ли выход из этой ситуации?

– В стране началась тяжелая работа по восстановлению промышленности, а значит, пошло восстановление статуса русского народа. Пусть это тяжело, невыгодно на первых порах, но это делать надо. Государство – это вообще не бизнес-проект. У нас территории нерентабельны для рыночной экономики. Но там, где сегодня нерентабельно строить и развивать промышленность, через 30 лет будет рентабельно, когда люди начнут жить, рожать.

Кстати, сейчас активно рожает последнее советское поколения, появившееся под занавес СССР. А дальше… Именно об этом надо сегодня думать прежде всего.

 

Гости или хозяева?

«СтоЛИЧНОСТЬ»: – Наталия Алексеевна, говорят, в Москве мигрантов особенно много, от этого межнациональная ситуация наиболее жёсткая. Это действительно так?

Наталия Нарочницкая: – Мне кажется, в Москве как раз держится межнациональное равновесие. В других регионах ситуация гораздо сложнее.

И надо признать, что в России, по сути, происходит замещение населения. Как? К примеру, в Московской области и в ближнем Подмосковье, в радиусе 50 км от столицы, строится много сравнительно дешёвого коммерческого жилья. Кто его покупает? Приезжие с совершенно иным цивилизационным типом поведения.

«СтоЛИЧНОСТЬ»: – В чём его главное отличие от нашего?

Н.Н.: – Во всеобщей клановости. Мигранты из республик бывшего СССР и переселенцы с Северного Кавказа привыкли решать все свои национальные, социальные и семейные проблемы через клановые родовые отношения. Ту же схему они переносят и на свою жизнь в районах, населённых преимущественно русскими. В их традиции невозможно не порадеть родному человечку, потому что, если этого не сделать, никто на родине руки не подаст. Это люди с абсолютно иной картиной мира и представлениями о правах и обязанностях перед Богом и людьми. Слово отца или главы клана у них гораздо выше, чем слово закона, потому что закон сочинили люди, а власть отца дана свыше. Поэтому кланово-родовые, «горизонтальные» связи для них неизмеримо выше и сильнее, чем гражданские, вертикальные.

Когда все вокруг ведут себя по методу «семейной поруки», в обществе достигается определённое равновесие. Но русскому народу клановость несвойственна. В итоге, когда одни ведут себя так, а другие этак, возникает конфликт.

К тому же посмотрите, кто в основном приезжает к нам? Чернорабочие, готовые на любой труд, люди самого низкого образовательного уровня и минимальной культуры. Такие есть в любой нации. Они приезжали к нам и раньше. Но, когда их становится слишком много, возникает раздражение и неприятие. Потому что слишком велика пропасть в культурном уровне и поведении. Другое дело, скажем, учёный из Бакинского университета и московский профессор. Они быстро найдут и находят общий язык. А у простых людей несовпадения зачастую несоизмеримо велики.

Всё это бросается в глаза, потому не оставляет равнодушным. Обратите внимание: у нас даже поменялись гастрономические вкусы – их изменил нам Восток. Вот мы и чувствуем себя порой не как дома, а как в гостях.

«СтоЛИЧНОСТЬ»: – Но почему?

Н.Н.: – Мы допустили ошибку, когда решили идти «путём демократии». Тип экономики, который сложился в России после перестройки на основе гайдаровских реформ и до сих пор не изжит, хотя что-то и корректируется, по своей сути враждебен коренному населению страны. Это схема, в которой русский человек неизбежно становится менее конкурентен – только потому, что он не решает свои проблемы клановородовыми связями. Где традиционно реализовывал себя средний житель Воронежской, Курской, Луганской, Новгородской, Тверской областей? Не гений, не победитель математических олимпиад, а обычный мужчина. Он мог стать военным, врачом, учителем, инженером на заводе, квалифицированным рабочим – то есть выбрать профессию из сферы, жизненно важной для государства. Сегодня они в упадке, царствует оборотный капитал. Однако ещё Марко Поло, который в своём путешествии «зацепил» Киевскую Русь по дороге в Китай, написал: «Русский народ – не торговый». Это не значит, что сейчас у нас нет гениальных менеджеров и дилеров – они есть, как когда-то были и знаменитые купцы. Но в массовом сознании мы не такие. И это опасно не учитывать. Нельзя допускать, чтобы продавец сигарет получал больше инженера, а неграмотный торговец зеленью мог куражиться перед профессором местного вуза, садясь в дорогую иномарку, обедая в престижном кафе, покупая элитное жильё.

«СтоЛИЧНОСТЬ»: – Мы это сами допускаем?

Н.Н.: – Да, потому что проблема есть и в нас самих. К примеру, часто на приезжих жалуются: мол, они грубо, по-хамски пристают к русским девушкам, считая, что те доступны и все, так сказать, лёгкого поведения. Но у себя дома, на родине, они так себя не ведут. Потому что там рядом мать, отец, правила уважения к женщинам и к старшим – никому и в голову не придёт распоясаться. Попробуй только подойти к девушке из мусульманской семьи с нехорошим предложением. И сами девушки там ведут себя пристойно. А в среде русских нравственность падает. Приезжие это видят и говорят: «Это разве девушки?» И в самом деле – 15-летние девчонки, одетые, мягко выражаясь, очень нескромно, стоят на автобусной остановке с сигаретой в зубах, пьют пиво и матерятся, из их очаровательных ротиков несётся площадная брань и, как в сказке, прыгают жабы – как можно рассчитывать, что к ним будет уважительное отношение? Поэтому не надо завышенной самооценки. Нельзя объяснять какой-то особой духовностью наши грехи – что мы ради великой цели миримся с грязью в подъездах и в собственной душе. Мы должны быть примером, тогда и нас будут уважать. Если бы мы, русские, сохранили свои нравы, манеры, целомудрие жизни, почтение к порядку, как было у нас в XIX веке, – уверяю вас, мигранты вели бы себя совершенно по-иному.

 

Нужно создать русское гражданское движение

Я счастлива, что мы вспомнили о том, что у нас есть история, что у нас есть наше родовое гнездо, откуда есть пошла русская семья. Давайте посмотрим вообще, в каком запустении находится именно центральная изначальная Россия, как пострадал здесь от экспериментов XX столетия именно русский народ – основатель и стержень российской государственности.

Я очень счастлива уже сейчас, прослушав несколько последних выступлений, что здесь не стесняются употребить слово «русский», потому что я возмущена тем, как нас заставляют отказаться от этого имени, которым названа наша страна – Россия. Ведь никакого шовинизма в этом нет совершенно, потому что любовь к своему – это вовсе не ненависть к иному. Только тот, кто любит и ценит свое наследие, способен с почитанием и уважением относиться к подобным чувствам других. Поэтому я считаю, мы должны заявлять о том, что главная проблема сегодняшних трудностей России: угроза раздробленности (как здесь говорилось, и многие так считают), угроза распада страны, – это проблема в первую очередь русского народа.

Если выстоит русский народ, если он восстановит себя как будущую силу государства, полный социальной и исторической энергии, то расцветут и все другие народы, которые сохранили верность нашему общему историческому проекту. Поэтому вы правильно говорите о том, что в нашем государстве проблема с отсутствием подлинного мировоззрения, подлинной идеологии. Как-то технократическое мышление за всю перестройку и постперестройку выдавило из сознания людей тот факт, что человеком, поскольку он не животное, движет некая идея, некая задача оправдать свою жизнь – и не только перед Богом, перед другими людьми, но и перед своей собственной совестью. Что в этом заключается смысл жизни.

Поэтому восстановление именно нации как единого преемственно живущего организма: с общими целями, ценностями, с общим духом, миросозерцанием, с общими историческими переживаниями – вот что даст энергию, заставит поверить опять в свои силы и созидать. Сегодня нас учат тому (часто это делается косвенно или прямо), что нация – это так, совокупность индивидов с отметкой в паспорте. Однако это не так, это совершенно не так. Категории «я» и «мы» живут неслиянно и нераздельно. Принадлежность к «мы» наделяет личность «я» такими качествами, которых вообще не было у этой личности самой по себе.

На необитаемом острове ребенок не сможет вырасти человеком, не сможет понять и принять в себя такие понятия, как честь, достоинство, милосердие – это будет полный рационализм, близкий к животному миру. Поэтому давайте говорить более, так сказать, практически. Почему сегодня народ безмолвствует, почему, как здесь правильно сказали, не откликается на наши идеи? Потому что нам нужны конкретные дела. Поэтому провозгласим русское гражданское движение. Это именно восстановление созидательных сил и собирание созидательных сил русского народа, чтобы он поверил в себя.

Есть статистические данные, которые показывают, в каком упадке находился русский народ. Как из народа, у которого самая благоприятная демографическая была картина до революции, по сравнению с другими народами, которые вымирали, русские превратились в народ, который вымирает. В середине 90-х годов в Ярославской области смертность в семь раз превышала рождаемость. И то же самое наблюдалось практически по всей стране, образуя печально знаменитый «русский крест».

Что такое «гражданская нация», о которой нам трубят сейчас со всех, так сказать, башен? Что составляет главную и даже материальную силу гражданской нации? Ведь она рождается не на пустом месте. Она имеет такие бытовые и социальные обычаи, которые становятся доминирующими и втягивают в свою орбиту другие народы, не подавляя, а обогащая и развивая их этническую культуру. Когда лезгинку танцуют на кавказских свадьбах – мы аплодируем, мы радуемся, что народы, принадлежащие к семье российских народов, сохранил свои самобытные традиции. Но когда лезгинку начинают танцевать на Красной площади, на могиле Неизвестного солдата, – это совершенно другой вопрос.

Русский народ в состоянии преодолеть социально-экономический упадок и по-прежнему сыграть роль стержня, несущего хребта нашей государственности. Для русского менталитета интересны не торговля и не финансовая сфера – ему интересны медицина, военная тема, инженерия. Русский – учёный, технолог, изобретатель, врач, учитель. Все эти сферы профессиональной деятельности и созидания человеческой жизни сегодня находятся в упадке, финансируются по остаточному принципу. Не случайно поэтому бывший инженер, торгующий в палатке, – ниже по социальному статусу, чем приезжий, который, пользуясь своими традиционными привычками, способен решать все свои социальные, профессиональные, семейные и прочие проблемы при помощи клановых связей, что не свойственно русскому народу.

Воссоздайте индустрию на местах, возродите провинцию – пусть начнутся там стройки, начнется и рождение детей. Подтяните престиж тех профессий, в которых реализовывал себя русский народ – и без всякого акцента на национальность, который, может быть, кому-то покажется неприемлемым, – вы получите возрождение всей России.

Народ не откликается на наши идеи, поскольку всё, что можно было сказать в теории, – мы сказали. Сейчас нужны прежде всего конкретные дела.

В каждом маленьком городе русские люди, как бы они ни были заражены потребительским вирусом, интуитивно хотят какой-то правильной жизни. Воспитывать детей так, чтобы можно было услышать русскую сказку «Крошечка-Хаврошечка» или «Мальчик– с-пальчик», или другие народные сказки. Чтобы можно было знать и гордиться собственной историей.

Я проработала некоторое время в Америке. Там во всех городах улицы называются одинаково – так мало у них исторических символов. Но они ими гордятся, они их почитают, они воспитывают в детях не национальный, а именно американский патриотизм, делают эту историю. Вот наш Изборск – мы сейчас о нем вспомнили. А помнили ли мы о нем в течение всего предыдущего столетия? Нет.

Поэтому моя главная идея сейчас – это забота о том, чтобы русский, стержневой народ нашей страны – не только сохранил, но и восстановил свою социальную, историческую энергию, и увлек так же, как раньше, как это было в течение тысячи лет, за собой другие народы. Я не боюсь сказать – братские, они и были братскими, потому что мы вместе били Наполеона, вместе били Гитлера.

Почему сейчас все говорят о каких-то грозящих нам межэтнических конфликтах? Потому что причина не в гипертрофированной русскости, а, наоборот, – в унижении русского достоинства. Поэтому, когда мы видим действительно уродливые явления в нашей русской молодежи, то нужно задуматься над тем, чтобы национальное чувство, если его не подавлять, а осветить высшими ценностями, соединяя веру, науку и патриотизм, побуждало людей снова почувствовать себя творцами истории.

Национальное чувство, которое подавляется и унижается, рождает только зоологические чувства на уровне «свой – чужой». Такие люди не знают, «за что» они, зато точно знают, «против кого». Надо и об этом подумать. Все явления фашизма возникали только при унижении национального достоинства.

Сегодня патриотизм перестал быть бранным словом, каким он был в 90-е годы. Помните, что кричали либеральные СМИ в спину нашим солдатам, которые проливали свою кровь в Чечне? Я это помню очень хорошо. Терроризм имеет шанс на успех только в обществе, где утрачено общенациональное мировоззрение, где господствует принцип: «Моя хата с краю». Потому что шантаж государства возможен только в условиях, когда общество не имеет общенациональной идеи. Если бы нынешнее мировоззрение господствовало в нашей стране во время гитлеровского нашествия, то карательные операции нацистов, вместо того чтобы, как это было на самом деле, побуждать волну ярости благородной и объединять общество вокруг армии, порождали бы только панику и уныние.

Спрашивается, могли бы мы в таком случае победить в той войне? Вряд ли. Потому что армия – это рука общенародного тела. Почему не хотят служить в армии? Не только потому, что там дедовщина и так далее. На «гражданке» в этой возрастной группе гораздо больше совершается преступлений – дело в том, что понятие «защитника Отечества» полностью дискредитировано. Я хотела бы призвать вас – меньше теории! Теории печатали и будут печать, а больше конкретики для русского человека, для русского воина, для русской глубинки, для русского нашего центрального изначального родового креста и, в том числе, для нашего славного города Изборска.

 

О выставке «Православная Русь. Романовы»

Д. Киселёв: – Добрый вечер. Это программа «Глаголом жечь сердца людей». Я рад приветствовать гостя в нашей студии. Это Наталия Алексеевна Нарочницкая, которая как раз всегда жжёт сердца людей глаголом. Тема нашего сегодняшнего разговора – выставка, которая проходит в Манеже. Я там встретил и вас. Эта выставка называется «Православная Русь. Романовы». Совершенно иной взгляд на, я бы сказал, персонализацию истории. Оценён лично вклад каждого царя, каждого сподвижника, строителя государства Российского. В то же время, буквально в цветовой гамме, красным отмечены люди, которые, по мнению организатора выставки (а выставку организовал Патриарший совет по культуре при поддержке Министерства культуры и Военно-исторического общества России), Россию разрушали. Стенька Разин – пренебрежительно, не Степан Разин, а Стенька Разин (в красном, будто он горит в огне) представлен как некий предатель, не побоюсь этого слова, враг народа. Декабрист – просто чётко говорится, что хотели убить царя, расчленить страну, и так далее.

Абсолютно однозначная оценка, без всяких двусмысленностей. А цари – там указан вклад каждого: что он сделал для роста народонаселения, что он сделал для роста промышленности. И вообще династия Романовых предстаёт такой крепкой семьёй, которая в течение многих столетий ковала эту самую большую страну мира. Ведь к 1913 году Россия была на первом месте в мире по темпам производства и на втором месте по уровню промышленности, на первом месте по уровню зарплат в Европе, и так далее. Множество разных достижений. Не кажется ли вам, что этот взгляд на историю несколько чёрно-белый?

Н. Нарочницкая: – Я думаю, что это взгляд всё– таки в большей степени исправляет исторические несправедливости, чем искажает. Хотя любой взгляд несколько односторонний. Потому что если мы будем пытаться всё в одно мгновение изложить и показать, то этого мгновения просто не хватит. Я жила в советское время, училась в школе, в институте, потом пережила перестройку. Я знаю уже две, на мой взгляд, очень искажающие концепции истории. Первая – большевистская, которая, хоть и корректировалась, но исходила из того, что настоящая история началась в 1917 году. В 1991 году идейные гуру перестройки объявили, что у России вообще не было истории. Она началась только в 1991 году. Наверное, всё-таки это наиболее искажающие взгляды.

Несмотря на это, даже в советских студенческих учебниках все достижения экономики 50-х годов сравнивались ещё с 1913 годом как с высшим пиком. Потому что именно Россия к концу династии Романовых, которая так трагически оборвалась, развивалась такими семимильными шагами, что, действительно, дай судьба, как Столыпин мечтал, двадцать лет без войн и революций, и она бы оторвалась от остального мира так, как приблизительно сейчас оторвалась Америка от остального мира.

 

«Несвятые святые»: о церкви без приторного умиления и ненужного назидания

«Познайте истину!»

– Какое же чудо эти рассказы! Что за слог! Что за образы! У каждого, кто открыл эту книгу, вырвать её из рук уже невозможно до утра! Удивительно, как в изящных маленьких зарисовках и заметках, исполненных и почитания, и доброй иронии, в образах, которые могут показаться кому-то нелепыми чудаками или даже самодурами, перед нами открывается такой волшебный и реальный, простой и чудный мир!

В книге архимандрита Тихона совсем нет искусственной романтизации архаики или нарочитого любования опрощением жизни, свойственных показной интеллигентской религиозности. Нет, этот мир прекрасен тем, что в нём расчищено главное в человеке.

Он поражает тем, что, отрекаясь от гордыни, человек вовсе не лишается своей неповторимости во всём – в своём пути к Богу! Чудесным образом непередаваемо прекрасный мир вдруг оказывается близок, хотя в нём вовсе не ангелы, а люди, живые-преживые, и мир этот вовсе не отпугивает, а притягивает! Но главное, что этот мир предстаёт почти волшебным, хотя в нём в ватниках убирают лепёшки из-под коровы, которая может угодить хвостом, измазанным навозом, прямо в лицо нерадивому послушнику. Этот мир поражает своим светом, добротой, любовью и чистотой, полной освобождённостью от порабощения действительностью. Да ещё какой действительностью – сугубо враждебной особенно христианству и монашеству, давнему предмету ненависти русских атеистов, отказывающихся, как Иван Карамазов, верить в Бога Всемилостивейшего и Милосердного. Вот где подлинная свобода – свобода внутренняя, неподвластная не только КГБ, «конторе глубокого бурения», как с сарказмом его называли в Псково-Печерской обители, но и ежедневно подстерегающему искушению хлебом и властью… Как же пронзительно встаёт евангельское: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными»! (Ин. 8. 32).

Псково-Печерская обитель, в которой автор – нынешний наместник Сретенского монастыря – провёл свои послушнические годы, выстояла в течение всех гонений на Церковь. Выдержала она даже хрущёвскую оттепель, которая оттепелью была лишь для нынешних либералов, а на деле – очередным погромом трёх столпов России и русской жизни: Церкви, деревни и армии.

Кроткая братия

Гонимые и притесняемые во всём, отвергающие всем сердцем и духом саму суть коммунистической картины мира, эти хрупкие старики и юноши были смелее и честнее прославленных диссидентов, не гнушавшихся помощью откровенных внешних врагов России. Эти же монахи не утратили ни любви к отечеству, пребывавшему, по их мнению, в чудовищном греховном соблазне, ни к обычному советскому человеку, не всегда злому, но всегда – намеренно или бесхитростно – бестактному по отношению к ним. И не было и нет никакой силищи, способной сокрушить самодержавие духа этой кроткой, тихой и такой сильной братии… Именно их надмирное самостояние было той незыблемой скалой, о которую безуспешно разбивались потуги выкорчевать веру и русский дух! Вот уж кому вовсе не надо выдавливать из себя по капле раба! Ведь они и были по-настоящему СВОБОДНЫМИ.

Для читателя, незнакомого с жизнью церковных людей и тем более монастырей, захватывающе интересным в этой книге окажется всё, так не похожее на ёрнические мифы о Церкви и монастырях. Сколько вы встретите высокообразованных, тонких умов! Эти часто не имеющие формального образования мудрецы поражают глубиной суждений и советов, способностью чувствовать Промысел Божий, что особенно сильно в русском православном старчестве. Но при этом – как прямо и тепло описаны они, как живые люди со всеми своими особенностями и недостатками. Они не иконы, но именно «несвятые святые» – точность названия поразительна!

Мир, далёкий для нас, мирян, вдруг становится совершенно понятным, в него невольно осмеливаешься поместить себя, хотя бы мысленно. И чувствуешь, что в этом мире, став ближе к Богу, мы становимся ближе и друг к другу.

А каковы описанные с блеском настоящего литературного пера прямо гоголевские характеры! Есть там и «очень вредный» отец Нафанаил с рваным подолом рясы и мешком сухарей вперемешку с монастырской казной на плече, способный поспать в сугробе, устроить хитрости и маленький спектакль, чтобы не отдать на пустое монастырские денежки, и даже подстроить короткое замыкание, чтобы не пустить в свою келью самого наместника. Его противоположность – грозного нрава и скорый на наказание наместник Гавриил, потом считавший самыми счастливыми и близкими к Богу годы своего собственного наказания и взыскания. Рядом с простой, вынесшей бесчисленные лишения, испытания, но сохранившей реликвии святого Серафима Саровского схимонахиней Фросей, выпускники университетов, прочитавшие Гегеля и Маркса и отринувшие жизнь как «способ существования белковых тел» (Ф. Энгельс)…

А каков мощный красавец – Великий наместник Алипий, герой Отечественной войны, отбривший наглость министра культуры Е. Фурцевой не церковнославянским, а таким солдатским словцом, что та завизжала и забилась в истерике прямо в монастырском дворе, куда явилась публично перед братией пристыдить «советского героя», ставшего «мракобесом»…

Послушник Тихон

А сколько там поистине сказочных, но совершенно истинных происшествий, случившихся с героями не иначе как по Промыслу Божию, и сколько забавного и совершенно невероятного! Да уж, читатель, даже приступивший к этой книжке со скепсисом, не заскучает.

В этих коротких и совершенных по литературной форме и эстетике рассказах удалось через малое сказать так много о большом! Сам архимандрит Тихон в рассказах везде остаётся именно послушником и не скрывает многого забавного и очень жизненного о себе и своих давних полумальчишеских сомнениях и скепсисе. Когда сегодня ставший наместником Сретенского монастыря архимандрит Тихон уже и сам является наставником и духовным отцом очень многих и многих ярких и незаурядных людей, особенно трогательны его бережное почитание и неизбывная благодарность к той лествице, которой стала для него Псково-Печерская обитель…

Эта книга – не текст, отредактированный для придания ему обучающей назидательности. Наоборот, читатель совершенно незаметно погружается в греющие лучи воспоминаний, чуть разорванные светлыми облаками. И в этих тёплых и добрых лучах начинаешь сам улыбаться и вдруг обретаешь такое умиротворение, такое равновесие, такое спокойствие за завтрашний день, что диву даёшься. Вдруг ощущаешь, что с Богом всё под силу! Ведь превратила же братия монастыри в благоухающие ухоженные цветники. И сделали это не флористы сада Версаля, а простые монахи. Красота в душе породила красоту дел. Так неужели мы не сможем расчистить нашу Россию и нас самих? Можно, только, как сказал немецкий барон старец Серафим, «нужно лишь наше собственное произволение, которого мало осталось». После этих рассказов о «несвятых святых» закрываешь книгу, исполненный не просто «утешения, а новых сил к жизни» – как это случалось по рассказу архимандрита Тихона с людьми после посещения отца Иоанна (Крестьянкина)… И душа, так уставшая от нашего повседневного уныния, вновь наполняется силами и радостью.

В этих рассказах столько жизни и занимательности и, наоборот, никакого приторного умиления, которым наполнены православные издания «для семейного чтения». Без тени назидательности, одна эта книга есть настоящая миссионерская глыба, которая стоит тысяч лекций и поучений…

 

Он был таким русским!

Анатолий Филиппович Смирнов был человеком своей эпохи. Но вместе с тем – и это одна из главных особенностей его личности и его вклада в науку – он принадлежал к тем русским людям и ученым, в чьих переживаниях и исканиях непосредственно воплотилась преемственность отечественной духовной культуры.

И как личность, и как ученый он не отделял себя ни от дореволюционной России, ни от советского периода. Человек крови и плоти своего века, рожденный в алтайском селе с прекрасным названием – Родино, он вместе с державой пережил ее взлеты и падения, грехи и заблуждения, надежды и разочарования русской мятущейся души. В 15 лет он стал школьным учителем истории, в 17, когда началась война, пошел в артиллерийское училище, бежал на фронт, был возвращен и строго наказан, но всю жизнь помнил «сороковые грозовые, свинцовые, пороховые…», учился экстерном, будучи офицером. Но наука звала все более и более властно. Его первые исторические изыскания были связаны с историческими судьбами народов Белоруссии, Литвы, Польши. «Бунташный» и судьбоносный XIX век, золотой век русской культуры, русской мысли Анатолий Филиппович не просто знал досконально – можно сказать, он в нем жил!

Он не искал легких и «успешных» тем, ему было трудно ограничивать свою мысль и просто возделывать узкий надел на академическом поле – слишком созидательного склада была наполнявшая его натуру жажда деятельности и, наверное, поэтому он успешно осваивал все новые и новые сферы: от классической истории и русской философии к славяноведению, истории освободительного движения XIX века, к истории русской правовой мысли и истории становления демократических институтов в России – Государственного Совета и Государственной Думы, и – через все и неизменно – дума о русском мужике, о русском мире, о совести, о Боге.

А. Ф. Смирнов оказался одним из очень немногих историков, изучавших революционную и советскую проблематику, сознание которого оказалось неподвластным «марксистско-ленинскому» тотальному нигилизму ко всему русскому, православному и традиционному.

Сохранив самостоятельность и широту мышления, он был духовно, интеллектуально и академически готов к открытию новых горизонтов. Его уровень не нуждался в нарочитом отречении и самопредательстве, которое столь широко было проявлено в академических кругах, не имевших стержня и столкнувшихся с драмой мировоззренческой пустоты. Смирнов как ученый не опустился до того, чтобы отвергнуть ценность социально-экономического измерения исторических процессов, которым марксистский метод, бесспорно, обогатил научные подходы, и ему было совершенно чуждо то брезгливое отторжение всей советской истории, в котором себя пытались найти многие «доктора наук», оказавшись бесплодными или всеядными.

Занимаясь давно, глубоко и вдумчиво революционными движениями, которые есть факт нашей многострадальной истории, Смирнов в своем их осмыслении поднялся над навязанными классовыми схемами. Как оказалось, он среди очень немногих оказался способен продолжить изучение революционной ситуации в России начала XX века, не повторяя ритуальные клише, но и не следуя моде легковесно опровергать все предыдущие акценты. Он слишком глубоко и сопричастно вникал в раскол русского общества на рубеже XX века. Он слишком добросовестно, а не следуя формально догмам, изучал драму русской истории на широчайшем фоне национальной традиции, религиозно-философских основ истории, национального сознания и политических теорий, и не мог не понять: как бы ни менялось наше отношение к революции, масштабы процессов и драмы разрушения исторического государства Российского, воздействие на мировую историю так грандиозны, что это не позволяет нам превращать обсуждение ее в фарс.

Анатолию Филипповичу Смирнову было в полной мере свойственно то, что именуется национальным самосознанием. Это не народническое обоготворение «низших классов», это не любование курной избой и замыкание в этнографических чертах, от чего он предостерегал, это не ностальгическая и сегодня экстравагантно-сектантская поза – романтизация допетровских институтов, или упорство в верности советскому периоду, – это просто неискоренимое чувство сопричастности не только и не столько к сегодняшнему дню своего Отечества, а ко всему его многовековому прошлому и к его будущему. В таком сознании рама восприятия способна объять и принять все, «нами же сотворенное, а значит, наше», что так любил цитировать Анатолий Филиппович, а вечное Отечество – не тождественно государству, несовершенному и греховному институту, творению рук человеческих.

И именно на 80-90-е, на эти драматические для страны годы, приходится период подлинной зрелости Смирнова как историка-мыслителя и дивный, нечастый в этом возрасте яркий взлет его творчества. Диапазон его научных интересов и занятий быстро расширяется. Он все глубже погружается в изучение не фактов, а самих процессов и мировоззренческих оснований формирования государственности и различных ее интерпретаций.

Он подошел к главному труду своей жизни – анализу «Истории Государства Российского» Карамзина. Поразительно, как сам Анатолий Филиппович определил свое призвание на этом пути: открыть нам Карамзина так, как он открылся Пушкину…

Борьба за право публиковать в СССР труд Карамзина заняла не один год и отняла много сил. Нам сейчас, когда, слава Богу, Карамзин стоит в каждой библиотеке, это уже трудно представить. В середине 80-х, когда журнал «Москва» стал переиздавать великого историографа по нескольку глав в каждом номере с комментариями и сопроводительным текстом Смирнова, это было мировоззренческим прорывом!

Это неслучайно, ибо карамзинское «наше, мы» уже пронизало все его существо, и сопричастный, но не льстящий взгляд на русскую историю был крайне важен для самого Анатолия Филипповича как исследователя. Он проявился в полной мере и в его капитальном насыщенном труде «Государственная Дума Российской империи». Этот труд – подлинную энциклопедию политической борьбы на рубеже XIX–XX веков – отличает проникновение в мировоззренческую дискуссию и накал столкновения взглядов на будущее государства, без которого бесплодны все попытки объяснить стремительное падение в обрыв революции. В этой работе можно найти столько уроков и столько параллелей с кипящими страстями 90-ми годами!

Его труд о Государственной Думе отличается не только необыкновенной насыщенностью фактами и документами, но и широким историческим фоном, где читатель погружается в густое переплетение идей, будораживших русское общество, и ощущает, как раскаляются края политического поля из нетерпеливых и самоуверенных партий, которым больше нужно было торжество своих умозрительных схем, чем выход государства из кризиса.

Работая над разного рода историческими документами для этой фундаментальной монографии, он стал вдумчиво анализировать самые серьезные проекты, когда-либо созревавшие в среде русских государственных мужей и мыслителей.

Так, Смирнов считал фатальной исторической драмой неспособность найти форму вовлечения в процесс поступательного государственного развития огромной народной крестьянской массы.

Безземелье крестьян в огромной крестьянской стране само по себе создавало в основании государства заряд страшной разрушительной силы.

Смирнов видел корни и причины постоянно повторяющихся неудач всех и всяческих реформ на протяжении всей русской истории вплоть до сегодняшнего дня – в полной отделенности и отдаленности крестьянской, а сегодня – широкой народной массы от управления даже своей жизнью, почти цивилизационное деление общества. Недоверие между массой народа и властью, элитой, неспособность последней воспринять социальные чаяния народа и найти соединительный рычаг, навсегда выбив почву из-под революционных смут и сохранив национально-культурный стержень цивилизации, – вот причина большей части и наших сегодняшних нестроений.

Смирнов отнюдь не был утопистом, не повторял бесплодный лозунг «дать кухаркам управлять государством». Он понимал прекрасно, что многовековой разрыв общества создал порочный круг, в котором нужно преодолевать не только неготовность элиты, но и неготовность к масштабной и ответственной управленческой деятельности массы народа, отягощенного частными бедами. Но Смирнов был убежден: преодоление разрыва невозможно без создания механизма вовлечения народа в самоуправление, который бы без хаоса и рассыпания в местничество рождал бы в среде народа постоянно растущий социально-активный слой, объединяющий, обновляющий и питающий социум снизу доверху. Основы такого механизма необходимо было искать в собственном историческом опыте и нанизывать на него опыт мировой и европейский.

Взгляд Смирнова на многовековую российскую историю никак не умещался ни в прокрустово ложе советской официальной идеологии, ни в узкую логику ее презрительных отрицателей. Смирнов всем существом отторгал радикальный революционный нигилизм по отношению к отечественному историческому опыту, равно свойственный как интеллигенции начала XX века, ортодоксам-марксистам эпохи застоя, так и постсоветским гуру перестройки. Он принадлежал к тем историкам, кто в личном восприятии осознавал и чувствовал непрерывность многовековой истории России. Для него, слишком хорошо знавшего преемственные, больные и поныне нерешенные вопросы русской жизни, наша история не распадалась на несоединимые русский, советский и постсоветский периоды.

И это оказалось дано немногим в смутные 90-е и в обнадеживающие, но противоречивые 2000-е годы.

Перу А. Ф. Смирнова принадлежат исследования не только исторических трудов Н. М. Карамзина, но и столь ярких и непохожих друг на друга историографов – Н. И. Костомарова и В. О. Ключевского. Их жизнеописания, созданные Смирновым, позволяют нам представить их эпоху, их творческую лабораторию, непростую судьбу их трудов, всю бурную и непреходящую дискуссию об историческом предназначении России…

Те, кому случалось соприкасаться с ним в неофициальной обстановке, тем более у него дома, могли видеть, каким он был радушным хозяином, весельчаком, любившим разделить любое волнующее его событие с единомышленниками и друзьями. Его дом жил полной жизнью с чадами и домочадцами, а за широким застольем гремел его неподражаемый голос, повергавшие гостей в громовой хохот остроты и метафоры.

Смирнов был таким русским! С него можно было писать русский характер. Было видно, как все проявления его натуры с трудом поддавались обузданию. Все он делал с размахом – сердился, огорчался и радовался, трудился и праздновал. Его невозможно было представить в состоянии уныния. Душа его, поистине, была от рождения христианка, и путь ее в его земной жизни – это последовательный поиск дороги к Храму.

К Храму пришел и историк Смирнов – вершиной его преподавательской деятельности стал блестящий курс истории русской цивилизации, который он читал несколько лет в Сретенском Высшем духовном училище, несмотря на одолевавшие его смертельные недуги. В этом курсе его обширные знания, собственные духовные размышления, параллельная работа над Карамзиным и Сперанским обрели ту высоту и глубину, которая его сделала подлинным историком– мыслителем, способным характеризовать эпоху во всей полноте ее духовных, мировоззренческих и событийных потоков. Нанизанные на давно являвшийся ему сначала градом Китежем и обретенный духовный стержень, его знания и мысль системно оформились в глыбу, а слово обрело чеканную форму.

Как ученый, глубоко переосмысливший историю с христианско-православной точки зрения, Смирнов страстно переживал за судьбу славянских народов, которую блестяще знал, особенно Сербии в годы разворачивавшейся эпохальной драмы сербского народа в 90-е годы. В его доме мы рассказывали ему о своих переживаниях в поездках на Балканы, и вместе с его друзьями – писателем Юрием Лощицом и художником Сергеем Харламовым – мы порознь и вместе мечтали о дне исторического возмездия.

Весь его путь – это постоянное приумножение природного таланта исключительным по масштабам и напряженности трудом, преодоление противодействия со стороны обстоятельств и недугов, путь согласно любимой формуле любимого Пушкина: «Самостоянье человека – залог величия его…»

Новая книга выдающегося историка Анатолия Филипповича Смирнова, представляющая нам исполинский итог его научных поисков и размышлений о мыслителях, правителях и великих историографах русской истории, была задумана им самим. Она готовилась к его 85-летию, которое он и мы мечтали отпраздновать в кругу его чудной, яркой, как и он, талантливой и единой семьи и многочисленных друзей и учеников. Эту дату мы с печалью отмечаем уже без него, но его жизнь, непобедимая воля, бескорыстный труд и научный подвиг, будут для нас всегда светлым источником нашей собственной воли к самостоянью.

* * *

Публикуемая статья Н. А. Нарочницкой – предисловие к книге А. Ф. Смирнова «Великие историки России. Мыслители и правители», выпущенной издательством «Вече» к 85-летию со дня рождения историка. В аннотации пишется «Действующие лица русской истории – так можно было бы озаглавить книгу, в которую вошли статьи-размышления А. Ф. Смирнова разных лет, от 1980-х до 2000-х. Его исследования – это и портретная галерея великих русских историков: Карамзина, Костомарова, Ключевского – взгляд на события русской истории из их творческой лаборатории, и их эпоха – XIX век, со всеми его войнами, реформами, интеллектуальными дискуссиями. В книгу также вошли жизнеописания таких исторически значимых фигур, как императоры Николай I и Николай II, а также выдающихся деятелей и мыслителей – Горчакова, Муромцева, Питирима Сорокина. Объединены они в этой книге не случайно – все они были озабочены судьбой России, ее процветанием. Это было и главной темой всей творческой судьбы самого Анатолия Филипповича Смирнова – ученого, мыслителя, учителя».

 

Ювенальная юстиция, которую нам предлагают ввести…

Меня давно волнует проблема введения ювенальной юстиции. Даже при сегодняшних законах нечеткость прописанных там норм позволяет агентам органов опеки отлавливать детей, побуждать доносить их на родителей.

Я сталкивалась со случаями, когда вместо того, чтобы помочь хорошей, но очень бедной семье, предпочитали забрать оттуда детей в детский дом. Наличие бытовых благ никогда не заменит родительской любви и богоданной семейной жизни. Очевидно, имеют место единичные случаи, когда нужно изъять детей из порочной семьи, избавить деток от побоев пьяниц, от наркоманов и развратников, от опасных сектантов. Именно такие случаи должны быть прописаны в нашем законодательстве жестко и четко, но недопустимы расширения посягательств на семью.

Я подписала это письмо и потому, что солидарна с Церковью, которая беспокоится о будущем нашей нации. Как член соответствующей комиссии Межсоборного присутствия я тоже участвовала в обсуждении этой проблемы. А ведь то, что нам предлагают ввести, превосходит даже планы Троцкого! Он, как известно, считал, что для построения коммунизма необходимо после годовалого возраста изымать детей из семьи, чтобы уничтожить «почитание родителей и икон». Подобный подход описан в социальных антиутопиях у Хаксли. Ювенальные технологии в некоторых европейских странах уже привели к таким уродливым явлениям, когда зарплата работников органов опеки напрямую зависит от количества выявленных «неблагополучных» семей. Они подходят в магазине к ребеночку с вопросом: «У тебя синячок? Тебя папа не обижает? Ты только нам скажи, вот тебе адрес!». Эти люди считают, что и у бедных родителей лучше забрать детей, мол, в материальном благополучии ребенку будет лучше! Это чудовищно! Подрыв всей человеческой истории и основ жизни!

Когда я была депутатом, столкнулась с конкретным случаем такого рода. У меня добрые связи были с людьми вокруг Псково-Печерской обители. Где-то там есть детский дом, администрация которого в то время очень активно и охотно занималась передачей детей на усыновление в Америку. После одного подозрительного случая я даже делала запрос в наше консульство, чтобы проверили, не попала ли самая красивая девочка-подросток в нехорошую американскую секту… А вот когда православные семьи просили отдавать им детдомовских детей на выходные, администрация детмома возмущалась: «Как это! Им отдавать опасно! Они же водят детей в церковь!»

В этом районе был случай, когда хорошая, но совершенно нищая семья потеряла отца-кормильца в результате несчастного случая. Осталось двое детей – грудной и семилетний. Мать, не имея совсем никаких средств, на какое-то время даже перестала водить старшего в школу, потому что дорога шла через лес – одного пускать опасно, а с грудным ребенком – трудно. Пришли социальные работники, увидели, что в доме нищета, отсутствует привычная утварь, смена постельного белья, нехватка одежды, убого, и попытались сразу забрать детей. Это вместо того, чтобы воззвать о срочной материальной помощи для этой семьи! Мои православные знакомые в панике позвонили мне. Я сразу сказала: «Прячьте детей, а я сейчас же высылаю некоторую сумму денег, чтобы купить в дом набор необходимых вещей, и буду связываться с соответствующими органами!». Я дозвонилась до министра А. Фурсенко, ибо детдома были в его ведомстве. Фурсенко, надо сказать, оказался на высоте, сделал звонок, мы также нашли депутатов нашей фракции «Родина», знакомых с руководством области, они туда срочно позвонили… Этих детей удалось отбить!

Но это же вопиющий случай! Вместо того, чтобы немедленно собрать деньги и все недостающее, пусть скромное купить: постельное белье, посуду, нехитрую мебель, далее найти ежемесячную помощь, организовать доставку ребенка в школу, – разрушают семью. Всегда отвечают, что в бюджете нет на это средств, но ведь нужны не такие большие суммы! 4–5 тысяч рублей для той семьи ежемесячно – это уже тогда было бы немало! Да бросьте клич, и найдутся и бизнесмены, и просто люди, которые с радостью будут ежемесячно помогать!

Нам же предлагается перевернуть основы бытия. Кого же мы вырастим с помощью ювенальной юстиции? Что могут ожидать родители от этого поколения отпрысков? Будут ли они кормить с ложечки постаревших и беспомощных папу и маму, на которых их учили писать доносы?

Я обожала своих родителей, в детстве просто преклонялась перед ними, а ведь они меня и ругали, и наказывали, и шлепали! Спасибо им!!! И вот помню, как после того, как мне в очередной раз досталось за какие– то мои шкоды, я хныкала во дворе (тогда безопасно было детям одним играть во дворах, и меня всегда выпускали!!!), подошла какая-то женщина и спросила, что случилось. Я сказала, что меня папа наказал. А она говорит: «А ты уйди от папы!» Вы не представляете, что со мной было! Я набросилась на ту тетку с кулаками: «Пусть меня папочка любимый хоть палкой будет каждый день бить, я от него никогда никуда не уйду!». Помню, как, задыхаясь от ужаса при мысли о таком, я побежала на третий этаж в нашу коммуналку, уткнулась папе в колени, обнимала его, просила прощения. А он так меня жалел и тоже обнимал и утешал, и на руки взял, и сам чуть не рыдал… Этот случай остался в памяти на всю жизнь.

Ситуации, в связи с которыми государство может и должно вмешиваться в дела семей с тяжелыми пороками, наркоманов, алкоголиков, должны быть четко прописаны в законе и не могут переноситься на малоимущих людей, нельзя давать расширительное право решать, правильно или неправильно воспитывают родители детей. В нашем письме против ювенальной юстиции сказано, что бедность никогда не была пороком. А любовь родителей и жизнь в семье – главнейшие жизненные ценности. В семье закладывается все. В том числе и настоящая гражданственность. Это первая школа одновременно требовательности и терпимости к несовершенству, любви и долга, способности прощать и самопожертвованию, способности обуздывать свои желания и страсти, соотносить их с потребностями других людей. Подобно тому, как мать готова собой закрыть дитя, солдат защищает потом Родину! Умение вести себя так, чтобы не ущемлять интересы других, также формируется в семье. О каком построении гражданского общества мы можем говорить, если идет разрушение семьи?

Наше письмо против ювенальной юстиции получило не самый большой отклик по сравнению с посланием в защиту распоясавшихся шлюшек Pussi Riot. Наверное, это говорит о мировоззрении руководства нынешних СМИ… У нас, увы, как и в Европе и Америке основная многотиражная пресса находится в руках ультралиберальной когорты, ненавидящей всякую иерархию ценностей.

Равнодушие к угрозе ювенальной «юстиции» – это либо непонимание масштаба проблемы, либо стремление слепо скопировать западный опыт. Я много работаю за границей и вовсе не отрицаю, что там есть чему поучиться, есть что позаимствовать – в том числе и в области практики соблюдения прав человека. Но там налицо и губительный итог абсолютно тупиковых путей, на которые мы, слава Богу, еще не успели встать. Ювенальная юстиция как раз такое явление.

 

«Нельзя объяснить слепому, что здесь темно»

ВЗГЛЯД: – Год назад кампания против Путина как вовне, так и внутри страны была на пике: принятие списка Магнитского в США, протесты либералов в России против принятого в ответ «закона Димы Яковлева». Казалось, что давление на власть будет только возрастать, и возможности Путина для действий на международной арене могут быть существенно ограничены. Но в реальности за истекший год Россия сумела добиться впечатляющих успехов на мировой арене, а США одновременно понесли существенные имиджевые и геополитические потери (дело Сноудена, Сирия, отключение правительства). Чем можно объяснить это? Россия закончила сосредотачиваться?

Наталия Нарочницкая: – Да, в прошлом году Россия совершила невероятное. Еще семь лет назад, в мюнхенской речи Путин показал, что Россия сосредотачивается. Он не сказал тогда ничего такого, о чем бы не думали многие, но он в одночасье лишил Запад права быть единственным интерпретатором всех явлений политики, лишил права вещать от имени так называемого фантомного «мирового цивилизованного сообщества». Он сказал тогда, что мы все понимаем и не хотим больше скрывать: прикрываясь красивыми лозунгами, вы на деле попираете суверенитет, открыто вмешиваетесь во внутренние дела, ведете военную и политическую экспансию во всех уголках мира. Мы не хотим конфронтации, но не считайте нас за слепых, которые ничего не понимают.

И это был шок, но пошумели, пошумели и признали наше право говорить самостоятельным голосом. И с этого началось то, что вы назвали словами Горчакова «Россия сосредотачивается». Циркуляр Горчакова 1856 года содержал в себе в вежливой дипломатической форме огромную внешнеполитическую концепцию. В ней не было отказа от взаимодействия с Западом, но было сказано, что оно России нужно лишь когда этого неукоснительно потребуют интересы России, сосредоточенной на внутренних задачах. Так и Путин фактически дал понять, что Россия не собирается участвовать в западных интригах только ради подтверждения идеологического родства в «демократии», что практиковалось в предшествовавший ему период.

«Новые концепции мировой науки о модернизации уже отошли от доктрины единого образца развития и, соответственно, от модели догоняющей модернизации, которой до сих пор привержены российские «модернизаторы».

Действительно, в конце 2012 года на Россию обрушились кампании диффамации, связанные с «законом Димы Яковлева». Внутри страны было очень много оппонентов, причем не только среди воинствующих западников, полагающих, что «эту страну» хотел бы покинуть любой при возможности. Кстати, такой нигилизм к собственному отечеству делает человека совершенно несчастным, и даже личный успех и благополучие не приносят удовлетворения – ведь если нет интуитивного чувства спокойствия и уважения к земле, где ты родился и живешь, то человек будет метаться, снедаемый изнутри желчью, что мы и видели у многих на Болотной. Причем часто это принимает формы иррационального вселенского агрессивного обличительства, которое рождает с одной стороны социальную агрессию, а с другой – социальную апатию. И то, и другое – следствие нигилизма, безверия и неуважения к своей стране.

Да, 2013 год начинался в такой неблагоприятной атмосфере… Но при этом начиная уже с 2000 года на внешнеполитическом поприще у России в основном успехи. Медленно, но верно мы становимся все более самостоятельными, у нас бывают осложнения, тактические перестройки, иногда мы делаем полшага назад, иногда недорабатываем, но Россия явно показала миру, что она выжила, преодолела и становится системообразующим элементом новой мировой конфигурации.

Само принятие «закона Димы Яковлева» стало ответом на принятие списка Магнитского – все государства отвечают на подобные вызовы. Вопрос, правильно ли была выбрана тема для ответа – столь чувствительная, затронувшая судьбу детей. Дело сделано, но, безусловно, одним из положительных следствий стало то, что само обсуждение и критика настолько привлекли внимание к нашей неудовлетворительной системе усыновления и горячей теме сиротства, что в кратчайшие сроки было сделано немало для улучшения ситуации.

Что же касается Америки, то насилие в семье там действительно очень распространено – в отличие от Европы, с которой у нас продолжается взаимодействие по усыновлению. В самих США настолько трудно усыновить ребенка внутри страны, что те странные пары, которые потом оказались виновны в гибели наших детей, никогда бы не получили там разрешения. Их жизнь за десятилетия была бы подвергнута тотальной проверке, включая обстановку и нравы в семье, опросы соседей, анализ всех обращений к врачам… Не надо забывать и о том, что мотивация американцев к усыновлению детей сильно отличается от нашей. В России с небогатым населением усыновляют в основном бездетные семьи, которые хотят удовлетворить свою мечту о продолжении рода, о здоровом ребенке. У нас больных детей усыновляют в основном православные семьи, семьи священников. А в США часто усыновляют и семьи, имеющие своих нескольких детей, часто усыновляют больных детей, потому что во многих протестантских деноминациях есть и ветхозаветная мотивация: живите и размножайтесь, чем больше вы подобных себе верующих людей произведете, тем угоднее вы будете Богу.

ВЗГЛЯД: – В начале 2013-го вовсю шла война в Сирии, и было ясно, что Запад только ищет повода для прямого вмешательства в конфликт…

Н.Н.: – Да, в течение года ситуация в Сирии катастрофически осложнялась и шла к фатальной черте. К концу лета все уже балансировало на грани войны. Многие осведомленные эксперты полагали, что это неизбежно, и речь шла уже о неделе или днях. И тут был найден виртуозный ход! Сейчас уже открыто признается, что мы спасли не только регион и мир от войны с непредсказуемыми глобальными последствиями, причем с самым страшным – межрелигиозным измерением, но фактически спасли и Америку. Они открыли ящик Пандоры, загнали себя сами своими ультиматумами в угол, из которого уже политически им было невозможно выйти самим, не потеряв лицо и статус, позволяющий претендовать на роль правителя мира. И мы – и в этом и было величие этой шахматной партии – не стали бить в литавры, а разыграли так, что ради интересов мира и спасения глобального межцивилизационного равновесия помогли им без потери лица потихоньку отступить.

Они, конечно, будут отыгрывать, ставить палки в колеса женевской встрече. США по-прежнему считают, что Асад должен уйти, но теперь уже мирным путем, в ходе какой-то демократической процедуры. Но в любом случае это доказало миру, что Россию игнорировать не приходится, мир и глобальные проблемы без нее не могут быть решены. Мировое сообщество со всей очевидностью убедилось, что однополярный мир не состоялся раз и навсегда. Он не состоялся, кстати, не только потому, что Россия выжила и сохранила свое право на историческую инициативу. За двадцать лет после провозглашения однополярного мира мир развивался стремительно и совсем не по расчетам американских стратегов. Динамизм переместился в Азию. Китай и Индия уже не свернут с пути превращения в великие державы XXI века, даже если сегодня темпы их роста чуть замедлятся.

Важно и то, что своим бурным не только ростом, но и развитием восточные цивилизации опровергли тезис, что модернизация возможна только при тотальной вестернизации. И это главный удар по претензиям Запада. Происходит не просто перемещение экономического или технологического центра в Азию. Запад, охваченный системным кризисом либерализма в экономике и духовно-нравственной сфере, очевидно, перестает быть единственным путем, как утверждалось во всех старых теориях линейного прогресса, которыми до сих пор мыслят наши эпигоны. Сейчас это уже всего лишь один из проектов модернизации.

ВЗГЛЯД: – Но при этом сам Запад не готов отказаться от идеи о том, что его линия глобализации, путь к модернизации является единственно верным и единственно возможным?

Н.Н.: – На уровне экспертного сообщества – уже готов. Новые концепции мировой науки о модернизации уже отошли от доктрины единого образца развития и, соответственно, от модели догоняющей модернизации, которой до сих пор привержены российские «модернизаторы». Национальные культуры сегодня повсеместно перемалывают капитализм, а раньше полагали, что капитализм способен перемолоть все культуры. Сейчас наступила эпоха национальных модернизационных проектов.

Глобализация ударила уже и по самому Западу, особенно по Европе, положив начало неотвратимой социальной, демографической и ценностной трансформации самого Запада. К тому же естественная глобализация – это вовсе не доктрина «глобального управления», этакая «философия глобализма» – современный термин, прикрывающий извечное стремление подчинять и управлять. Для остального мира глобализация уже почти повсеместно оборачивается прогрессирующим отставанием. Простое подражание Западу не приносит модернизацию. Основной вывод: сегодня глобализация перестала быть синонимом модернизации!

В русле «философии глобализма» элитам стран, даже самых отсталых, внушается иллюзия сопричастности и членства в мировом клубе олигархии, а народу внушается абсолютно ложное понимание гражданского общества, уничтожающее нацию как преемственно живущий организм с целями и ценностями национального бытия. Идеал глобалистов – несопричастность делам своего отечества, этакая суперлиберальная доктрина «гражданина мира». Все это парализует внутреннюю энергию, делит нацию на разные цивилизации, консервирует в целом отсталость общества, мешает ему идти вперед, включая собственные рычаги, собственный потенциал развития. Следуя собственным задачам, а не кабинетным доктринам евроструктур, одновременно можно многое заимствовать у Запада, но обязательно перемалывая это и нанизывая на свой стержень, обеспечивающий преемственное продолжение жизни нации. И этот фон тоже стал одним из тех факторов, которые обанкротили проект однополярного мира.

А то, что нам удалось не допустить расправы над Сирией – следствие этого. Очень важны и соглашения по Ирану.

ВЗГЛЯД: – Отстояв Сирию, фактически спасли Иран, потому что падение Дамаска расчищало путь на Тегеран…

Н.Н.: – И это тоже заслуга России. Сирию нужно было уничтожить и для того, чтобы заняться Ираном. Ведь Иран для них – не только нефть и геополитика, связанная с контролем над Персидским заливом, это еще и знамя антиматериалистической и антигедонистической альтернативы западному потребительству и жажде власти над миром. Поэтому самодостаточность Ирана Америке как кость в горле – альтернативная цивилизационная модель, которая чувствует себя настолько независимой и сильной, что осмеливается бросать вызов самому могущественному государству.

ВЗГЛЯД: – Сейчас Иран со своим проектом отчасти заменяет для Запада Советский Союз?

Н.Н.: – Только в известной степени. Если посмотреть на сирийский конфликт, то военное, живое физическое столкновение – это лишь квинтэссенция происходящего, а на самом деле там переплетено огромное количество факторов и противостояний. Это и внутриконфессиональный, и внутриарабский, и межцивилизационный конфликт. Иран шиитский, а «Аль-Каида» в основном суннитская – и вот самый главный враг США, «Аль-Каида», фактически становится их союзником и даже инструментом в Сирии. Делается все, чтобы шиитский Иран не смог стать знаменем исламского мира. Мира, который растет демографически и политически, несмотря на провоцируемый в нем хаос. Посмотрите, какая взрывная силища, и какая конфигурация мира может сложиться на глазах.

ВЗГЛЯД: – Исламский мир переживает еще и мощный религиозный рост.

Н.Н.: – Да, и при этом, когда цивилизация находится на демографическом подъеме, у нее всегда рождается идея расширения. И на этом этапе всегда имеют успех радикальные диссидентские, экспансионистские ветви любой религиозно-философской системы. Вспомним, когда Европа с XV–XVI-го веков начала опережать весь остальной мир по производительности, демографии, то она сразу стала не только расширяться вовне, но и начались войны между католиками и протестантами под почти ваххабитскими лозунгами: «Убивайте всех, Господь сам разберет своих и чужих!» Они мнили себя орудием Бога, каковым мнят себя сегодня исламистские фанатики. Кстати, потом, в XIX веке, все террористы в христианском мире уже были атеистами. Так что мы можем найти много параллелей тому, что делается сейчас, и в истории нашего христианского мира.

ВЗГЛЯД: – Что сегодня, после подписания соглашений, происходит с политикой США в отношении Ирана? Американцы реально готовы изменить курс или просто берут паузу?

Н.Н.: – Многое из того, что делалось в последнее десятилетие, было направленно на окружение Ирана. Американская политика – это политика глобального имперского государства, которое рассматривает весь мир как зону своих интересов. Это и есть имперское сознание – в дурном смысле этого слова. И при этом Россию все обвиняют в имперских амбициях, когда она заботится о ситуации по линии своих границ! Но ведь даже самое крошечное неамбициозное государство, не способное ни с кем воевать, заинтересовано в том, чтобы окружающие государства не были враждебно настроены, не были втянуты в какие-то конкурирующие объединения. А когда государство вмешивается во внутренние дела в тысячах миль от своих берегов, да еще попирая международное право и Устав ООН, – это и есть грубый империализм в духе Теодора Рузвельта, только сегодня он прикрыт риторикой прав человека и вселенской демократией. Американская экономика, выстроенная на вавилонской башне из триллионов зеленых фантиков, диктует взимать со всего мира имперскую дань. Для этого и надо объявлять планету зоной американских интересов, и вся политика этому подчинена. Поэтому послабления в отношении Ирана носят тактический характер, их не надо сильно переоценивать, но и недооценивать нельзя – пауза дает новый веер возможностей, ведь вся политика состоит из тактических шагов.

Что будет дальше? Я всегда полагала, что давление и экспансию провоцирует слабость национально-государственной воли. Если некий центр силы и исторической инициативы имеет потенциал и дает понять, что нет никаких шансов его сдвинуть с пути, потеснить, морально подавить, то потенциал экспансии окружающих соперников переориентируется на другие цели. А вот вакуум национальной воли никогда не останется пустым местом, туда устремятся сразу все – как было с постсоветским пространством. То, что было в 90-е в России, даже трудно назвать государственной идеологией – это была проповедь антиэтатизма. Идеологи вещали, что национальные интересы отмерли, остались лишь общечеловеческие ценности, и нужно протянуть всем руку и раскрыть объятья. И пока мы упивались до полного опьянения новым мышлением, весь мир воспользовался испытанным старым – прибрал к рукам все, что мы отдавали. Все, что не было записано на бумаге, отбирали, везде тут же появлялась другая сила, которая совершенно цинично, вопреки всей романтичной «общечеловеческой» риторике, действовала в духе самой жесткой Realpolitik.

Это уроки нашей постсоветской истории, и сейчас, как мне кажется, уже нет этих розовых очков. Это вовсе не означает желание конфронтации – конфронтация нам совершенно не нужна, в ней гораздо труднее реализовывать свои национальные интересы. Но для того, чтобы ее не было, иногда приходится сначала немножко отвоевать себе пространство. Чтобы просто расправить свои плечи и дышать полной грудью, нужно немного потолкаться в толпе, чтобы на тебя не давили.

ВЗГЛЯД: – Россия уже готова к тому, чтобы бороться за свое жизненное пространство, за свое место в мире? Не Путин, который и так много для этого делает, а именно активная часть общества и элиты? Или для многих важнее внутренние проблемы и противоречия?

Н.Н.: – Общество и его активная часть сейчас несколько колеблется, что в принципе естественно для государства, которое в трудных условиях живет. В первой половине нулевых годов возникло на некоторое время явное удовлетворение от восстановления чести и достоинства России на международной арене. И это долгожданное чувство даже заслоняло недовольство внутренними проблемами, которых тогда было вообще-то больше, чем сегодня, но критики сегодня больше! Впрочем, я уже тогда полагала, что долго так продолжаться не может. Пройдет это чувство удовлетворения, ради которого можно даже и смириться на время с остротой социальных проблем. Честь на международной арене станет восприниматься опять как должное, и неизбежно начнется рост недовольства. Мы и прошли это! Особенно в прошлый и позапрошлый год наблюдался пик такого недовольства. Чем? И стагнацией политической системы, особенно парламентаризма, и, что гораздо серьезнее и масштабнее в основной части России – несбывшимися надеждами на восстановление подлинного социального государства.

ВЗГЛЯД: – Этим недовольно большинство народа, но недовольные на московских улицах шли не за этим, а под лозунгами ограничения сильной власти, которая не вписывается в их представления о правильном устройстве государства…

Н.Н.: – Протестных настроений в стране немало. Но давайте признаем и то, что протестные настроения в Краснодарском крае или на Алтае совершенно иного характера, чем настроения на Болотной площади. Но на Западе замечают только «болотные» протесты. Понятно, что всем хочется честных выборов, и в этом отношении уже сделано немало, для того чтобы нормально функционировали демократические институты. Но нацеленность и смысл деятельности всех этих институтов для протестных людей в глубинке совершенно отличается от идей в столице. Условно говоря, в столице недовольны тем, что совершен отход, в том числе идеологический, от 90-х годов, а вся Россия недовольна куда больше тем, что руль недостаточно резко повернут от «проклятых» 90-х! И поэтому невозможно соединить эти протесты, хотя такие циничные попытки были, с единственной целью – расшатать власть. Но это могло иметь лишь временный тактический эффект для амбиций беспринципных лидеров, использующих попутчиков. Так было, когда Каспаров – общечеловек par excellence – заигрывал с националистами, не скрывая, что все средства хороши для расшатывания существующей власти. Но столичный протест во много раз меньше провинциального.

И власть повела, кстати, себя в соответствии с демократическим выбором общества – то есть обратила большее внимание как раз на глас народа и стала отвечать на его задание. А для удовлетворения протестных настроений большинства граждан как раз и нужно очень сильное государство. Социальное государство – это сильное и уверенное в себе государство. Особенно в стране, где глубина промерзания земли полтора-два метра, где нельзя без внеэкономических стимулов добиться более-менее ровного развития территорий, удаленных друг от друга на тысячи километров. У нас нельзя даже одну экономическую доктрину применять повсеместно, настолько разнятся условия, не только социально-экономические, но даже и цивилизационные: быт, квалификация, структура населения, природные условия. В этом отношении Россия похожа на модель мира – представлены все цивилизации, архаика и современные технологии, XIX век и XXI-й, немыслимое богатство и недопустимая бедность. Поэтому-то нам понятны проблемы и хижин, и дворцов. А Блок когда еще сказал: «Нам внятно все, и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений». У нас есть и прослойки, исповедующие постмодернистские воззрения на человека и общество, каких придерживаются в богемных кварталах Сан-Франциско, но у нас распространены патриархальные устои, и нам близки традиционные ценности обществ, которые составляют большинство населения Земли.

ВЗГЛЯД: – В уходящем году Владимир Путин еще раз достаточно четко обозначил свой курс на поддержку традиционных ценностей…

Н.Н.: – Он это провозгласил открыто и смело! Но даже та степень, которая нашим традиционалистам кажется недостаточной, повергла в ярость Запад. Поэтому все сделано было правильно, отмерено и дозировано точно. СМИ на Западе завизжали, а европейцы в целом – наоборот, зауважали! Поэтому, кстати, так и бьется в истерике либертаристская пресса от ярости, что русофобия-то пошла вниз… во всяком случае, стала маргинализоваться! Как человек, который активно работает с экспертным сообществом в Европе, я могу сказать, что в этом году произошло очень интересное изменение в отношении к России. Это некоторый поворот к России консервативно настроенных европейцев, а их-то большинство. Не могу назвать тенденцию еще доминирующей, но процесс налицо, это для меня факт, испытанный практикой. Сегодня Россия – это практически единственная страна, которая на государственном уровне, «с открытым забралом» объявила о защите традиционных христианских ценностей. Знаете ли вы, что единственное поздравление папе Франциску по случаю избрания, где упоминались христианские ценности, пришло от Владимира Путина? На это обратили внимание мои друзья, европейские консерваторы, и даже выступили на эту тему на конференции в Риме в здании итальянского парламента! Это дорогого стоит.

В наш Институт демократии и сотрудничества стали приходить письма с благодарностью России, ее лидеру, ее парламенту. Нам говорят: «У вас есть демократия!» Для наших либералов звучит как анекдот, но европейские консерваторы имеют в виду то, что наша демократия не позволяет меньшинству топтать ногами и бесчестить все, что дорого большинству. Это и есть власть народа, в конце концов.

Мы в этом отношении следуем не кабинетной доктрине, которой надо соответствовать, и за шиворот насильно тянуть общество (у либералов вообще-то ведь большевистский подход к идеям переустройства жизни человека), мы следуем тому, что хочет само общество, что соответствует его устоям и что, по большому счету, обеспечивает его продолжение.

Такое мнение о России в большей степени присутствует у консервативных кругов европейского общества. Я всегда считала, что именно консервативные круги – это наш резерв, который к нам всегда относится лучше, потому что у них – интеллектуалов или обыкновенных людей – всегда вызывает симпатию самостоятельность, суверенность духа и политики. У них вызывает симпатию любовь к своему Отечеству, несмотря на то, что его все поносят. Потому что для них это как любовь к матери – ведь естественно побуждение человека защитить от поругания свою мать, хотя все прекрасно сознают, что матери не ангелы. Люди с симпатией относятся к такой нашей позиции и считают, что у России есть будущее на этом поприще, что Россия может возглавить сопротивление упадку и закату европейской цивилизации. Для них архиважно, что защита традиционных ценностей и устоев провозглашена именно на государственном уровне.

И они вдруг задумались: «А, собственно, почему западная либеральная пресса без конца поносит Россию? Так ведь та же пресса поносит и нас, только за то, что мы не хотим записываться «родитель номер один» и «родитель номер два». Мы ведь ничьи права не ущемляем, просто не хотим уравнивать неуравниваемое. Может быть, Россию отторгают за то же самое, за что они и нас ненавидят? И не так уж отвратительна эта загадочная Россия, как ее изображают! Обычная страна, небезгрешная, конечно, но обычная… а вовсе не монстр, как в глазах какого-нибудь А. Глюксмана с его гротескными призывами к новому «крестовому походу» против восточных варваров»… Такой процесс в общественном сознании Европы очевиден, что вызывает нервическое беспокойство у узкого амбициозного, самодовольного меньшинства, которое подавляет «инакомыслие» большинства в худших традициях тоталитаризма… Так что по мере роста интереса к России у консервативной части общества вырастает истерика либертаристов – то есть крайних либералов-постмодернистов. Ведь классический либерал 19-го века сегодня оказался бы консерватором и точно перевернулся бы в гробу, увидев, что сегодня является критерием свободы, за которую он готов был идти на эшафот.

ВЗГЛЯД: – Европа сейчас переживает переломный момент. Есть признаки того, что проект единой Европы, запускавшийся англосаксами, постепенно выходит из-под их контроля и переходит под управление Берлина? Как вам кажется, есть такая тенденция?

Н.Н.: – С возникновения бисмарковской Германии англосаксы сдерживают Германию, следуя своей классической установке препятствовать возникновению преимущественного влияния какой-либо из континентальных стран. С XVI по XIX века ее главным соперником была Франция, но с появлением единой Германии ситуация изменилась. Когда в 1886 году русский посол передал в Петербург, что в случае франкогерманской войны Британия поддержит Францию, ему сначала даже не поверили. Однако в Лондоне уже не хотели превращения Германии в мощную центрально-европейскую державу, вокруг которой неизбежно сформировался бы круг сателлитов – так называемая доктрина Mitteleuropa. Это даже побудило Англию стать союзником России в Антанте. После Первой мировой войны англосаксы на Версальской конференции в отсутствие России расчихвостили Германию по древнему языческому принципу «горе побежденным». Германия не смирилась, родила уродливый плод в виде германского нацизма и привела страну уже совсем к краху (немцы всегда губили себя необузданными амбициями – остановились бы вовремя, были бы нацией номер один в Европе, да с нами бы в мире, никакой Америке бы не снилось управлять Евразией!).

Но все, что сделано в послевоенной Европе – и НАТО, и Общий рынок – было сделано не только против Советского Союза, но, прежде всего, чтобы растворить Германию, чтобы германский потенциал никогда не был бы самостоятелен в выборе стратегии. Он должен быть растворен в единой Европе, полностью повязан. Европейское экономическое сообщество – предшественник Евросоюза – начиналось среди прочего с Европейского объединения угля и стали, связавшего сырье войны. Потом, когда Вилли Брандт начал политику примирения с СССР и Восточной Европой, в Вашингтоне еще как ерзали по поводу «безумного бега Брандта в Москву», призрака «Рапалло».

ВЗГЛЯД: – В итоге Брандт потерял пост, а его преемник Шмидт был вынужден быть гораздо более осторожным и лояльным к США.

Н.Н.: – Когда Советский Союз рухнул, было сделано все, чтобы концепция новой Европы была не германской. Загадочное убийство главы Deutsche Bank А. Херхаузена в 1991 году было замято буквально через неделю. А ведь он очень сильно влиял на канцлера Коля и предлагал сделать не доллар, а марку расчетной единицей с СССР, простить долги и многое другое в восточной политике. Если бы такая концепция реализовалась, то это была бы уже совсем другая Европа. Россия и Германия могли бы стать двумя опорами евроазиатского равновесия. И это был бы уже не американский мир. Но англосаксы этого не могли допустить! Как только стало возможным втянуть бывшие соцстраны в свои орбиты, сначала их, неготовых, спешно приняли в ЕС (теремок под бременем всех зайчиков-побегайчиков и лягушек-квакушек сейчас трещит), началось немедленное расширение НАТО, чтобы завести европейские интеграционные процессы под атлантическую эгиду, чтобы Европа оставалась сугубо атлантической.

Еще пример: в югославском кризисе начала 1990-х американцы долго занимали нейтральную позицию и не выступали за расчленение Югославии. Но когда Германия, не устояв перед соблазном вновь обрести влияние на Балканах, как в годы Первой мировой войны, практически навязала Евросоюзу признание Хорватии и Словении, американцы в этом усмотрели призрак Mitteleuropa – «Срединной Европы». Чтобы не допустить прогерманской «Центральной Европы», США взяли все под свой контроль, направили и возглавили процесс. Поэтому, конечно, перехват Германией инициативы в евроинтеграции США и Британия всегда рассматривают с опаской.

Трудно сказать, есть ли у Германии сейчас такие амбиции и такие возможности. Это единственная страна Евросоюза, которая способна выдержать кризис, она все производит сама, к ней все обращаются с просьбами и требованиями всех подкормить и подлечить. Американцы бдительно следят за немцами и вряд ли позволят им начать свою игру.

ВЗГЛЯД: – А тот факт, что Британия уже пригрозила выходом из ЕС, не является ли одним из способов давления на Германию? Или скандалы с немецким золотом, которое Берлин не может вернуть из англосаксонских хранилищ? Или недавний скандал с прослушиванием Меркель – может ли это повлиять на то, что немецкая элита будет стремиться к большей самостоятельности?

Н.Н.: – Меркель вначале выглядела жесткой атлантисткой. Нужно было видеть выражение ее лица на знаменитой уже мюнхенской конференции, когда выступал Путин. У Меркель в гостях был американский министр обороны, и вдруг твоего главного гостя, перед которым ты делаешь реверансы, другой твой гость размазывает по стенке. Она готова была сквозь землю провалиться. Конечно, за эти семь лет она, безусловно, выросла в плане внешнеполитического мышления… Но, как сказал мне один мой английский друг, «смотрю я на европейских лидеров и на ваших (Путина и Лаврова) – и понимаю, какие же у нас на Западе пигмеи по сравнению с вашими». В смысле воли, профессионализма, широты мышления.

Германия всегда усиливалась, когда она проводила самостоятельную восточную политику (то есть с Россией). И это повышало ее маневренность и на западном направлении. Нам надо работать над этим.

ВЗГЛЯД: – Есть с кем работать?

Н.Н.: – Есть. Это показал и мой недавний опыт участия в конференции, посвященной семейным ценностям, в Лейпциге. Несмотря на все трудности – пикеты, перекрытия трамвайных остановок, удар ногой мне в колено – пришло 500 человек. Но грустно, что либертаристская пресса воспитывает новое поколение немцев в такой радикально постмодернистской идеологии, когда они даже не представляют, как можно думать иначе… «Они же за хорошее выступают, за свободу, а мы какие-то троглодиты». Мы в разных мировозренческих измерениях – нельзя объяснить слепому разницу между светом и тьмой, он вне этих категорий.

ВЗГЛЯД: – Германия способна достичь договоренности с нами по Украине? Ведь разница между баварцем и саксонцем больше, чем между русским и украинцем, или они не готовы мерить по себе?

Н.Н.: – Думаю, с ними мы бы постепенно договорились, но кто же им даст? Ни Брюссель, ни англосаксы не позволят этого сделать. Для Европы, конечно, отказ Украины от евроинтеграции был большим ударом, и крику будет еще много, но если украинское руководство проявит определенную твердость, то процесс «блуждания» между Россией и Западом примет затяжной и менее истеричный, но, увы, не менее трудный характер…

ВЗГЛЯД: – В наступающем году пройдут выборы в Европарламент. Опросы показывают рост популярности националистов и правых. Могут ли они стать крупнейшей силой в Европарламенте?

Н.Н.: – Да, националисты растут. Причем скорее нереспектабельные, и в этом виноваты либералы. Абсолютно все СМИ контролируются постмодернистами, которые мгновенно вычисляют любую потенциально респектабельную консервативную силу и навешивают на нее ярлык крайних экстремистов и радикалов, даже если они просто чуть ближе к центру, чем эти воинствующие нигилисты. И те люди, которым есть что терять, стесняются выступать, отдавая это маргиналам. В свое время из Национального фронта во Франции сделали пугало…

ВЗГЛЯД: – Но сейчас НФ сумел выбраться из той маргинальной ниши, куда его всячески заталкивали…

Н.Н.: – Да, это парламентская партия, но такое поношение, грубости, гадости, клички, которые применяются в СМИ по отношению к Народному фронту, немыслимы в отношении никакой другой партии.

ВЗГЛЯД: – Но, несмотря на все старания прессы, Марин Ле Пен обречена быть президентом Франции – не через пять, так через 10 лет.

Н.Н.: – Нет, это очень трудно. У НФ будет большая фракция в парламенте, но президентами становятся не те, у кого 40 % поддержки по сравнению с 20 % у соперника, а те, у кого нет большого негативного рейтинга, те, кто не является неприемлемым для избирателей. Пока что НФ не удается переломить ситуацию, хотя Марин Ле Пен ни разу не сказала ничего такого, к чему можно было бы придраться. Элита давит в зародыше всех потенциальных правоцентристов, которые не имеют в общественном сознании шлейфа маргинальности (пусть ложной и мнимой) и могли бы стать альтернативой вульгарным социалистам, в которых и от социалистов уже ничего не осталось.

Недавно в нашем институте выступал Жан-Пьер Шевенман, один из создателей Соцпартии, респектабельнейший и умнейший политик. Он сочетает в себе идею социального государства с вполне консервативными, центристскими взглядами на все остальные темы, в том числе и внешнеполитические. Классический европейский образованный социалист. Сейчас он опубликовал к столетию Первой мировой войны книгу о том, выпала ли Европа из истории – то, как он ставит в ней многие темы, мне очень созвучно.

Сумеет ли Европа еще родить здоровую, сильную, интеллектуальную мыслящую элиту, которая не побоится отвоевать право на консерватизм? Пока таковую пытаются задавить в зародыше.

ВЗГЛЯД: – Какие настроения сейчас во французском обществе?

Н.Н.: – Консервативное большинство постигло глубокое разочарование, когда было полностью игнорировано их мнение – в Париже против закона, уравнивающего однополые браки с традиционной семьей, вышло два миллиона человек, это как в Москве бы собралось шесть. И это большинство в ужасе от Франсуа Олланда. У него сейчас такой крошечный рейтинг, какого не отмечали за всю историю наблюдений ни у одного президента даже в самые упадочные годы французской политики. Поэтому Франция, как мне кажется, собирается родить что-то новое.

Но беда любой системы, особенно давно функционирующей, в том, что она окаменело структурирована, везде и на всех – ячейки с ярлыками, так что из них выбраться очень трудно. И, к сожалению, язык новых политических лидеров все равно клишированный. Они обязательно должны перекреститься во всех углах, поклясться в верности всем либеральным идеям, чтобы их не обвинили в том, что они не демократы. Но когда меньшинству позволяется топтать ногами то, что дорого большинству – это уже не демократия, это антидемократия. Это своего рода олигархия. Еще 22 века назад Аристотель указал на извращения демократии – охлократию (власть толпы), за спинами которой дела вершит олигархия.

ВЗГЛЯД: – Кризис на Украине, связанный с отказом от евроинтеграции, снова поставил вопрос о реинтеграции исторической России, о собирании русского мира. Готовы ли мы сейчас к этому вызову?

Н.Н.: – Мне кажется, что неразумно сейчас политически акцентировать собирание «русского мира».

Это работает только для уже убежденных сторонников славянского единства, а тон в славянских странах задают другие. Надо иначе, но глубоко работать, преодолевая тот негатив в отношении России, который распространен на Украине целенаправленной пропагандой СМИ и собственными нашими же «обличителями «рашки»! Мы и десятой доли не сделали на Украине того, что один американский фонд, работающий по воспитанию украинцев в духе русофобии. Конечно, мы не можем не быть заинтересованы в Украине. Было бы противоестественно, если бы нас не волновала страна, народ которой не так давно отпочковался от общерусского древа, который прошел вместе с нами всю историю, с которым мы считали себя единым историческим потоком, страна, в которой у половины населения есть родственники в России. Не говоря уже о том, что если экономика Украины рухнет, то, как правильно сказал Путин, все равно придется вытаскивать ее из болота нам же.

Не надо забывать о том, что извечная цель и направление всех стрел давления с Запада на Россию на протяжении нескольких веков – это оттеснение нас на северо-восток Евразии, от региона проливов и Черного моря, от того, что и сделало Россию великой державой. А Украина для этого лакомый кусок. Как и Грузия с ее ранее абхазским побережьем и батумским портом. Восточный вопрос никуда не делся – как в XVIII–XIX веках. Великобритания, подбивающая Персию продолжать вечную войну с Россией, спонсирующая басмачей из южного подбрюшия России, Турция как их опора в политике в Закавказье, где теперь независимый Азербайджан…

Недавно я организовывала конференцию в Риме, где выступал и будущий генсек НАТО, бывший министр иностранных дел Италии Франко Фраттини. Красавец, джентльмен, сначала он славословил, как любит нашего посла, какой друг ему Сергей Лавров, какой замечательный Путин, и что без России никуда. А потом совершенно четко дал всем сестрам по серьгам: Асад должен уйти, только мирно, Грузия будет в НАТО, просто не скоро, в Иране проживает больше азербайджанцев, чем в Азербайджане. Последнее вызвало умиление у азербайджанского посла, закивавшего головой. Я же поняла, что НАТО даже использует заложенную еще мусаватистами и большевиками мину, когда республику в Баку назвали Азербайджан, создав почву для воздействия на людей, проживающих на территории Ирана в провинции с почти таким же названием (Азарбайджан), говорящих на том же языке, но имеющих совершенно другое этническое происхождение.

Другими словами, НАТО с «пониманием» отнесется к «интересам» Баку в Иране, если Баку встанет на сторону Запада в давлении на Тегеран. А Азербайджан пользуется полной поддержкой во всех вопросах со стороны Турции – главного инструмента Запада против Ирана… И это было произнесено, пусть и в форме намека. Ничего из исторического груза никуда не исчезло.

Сложность нашего времени в том, что наряду с сугубо современными явлениями, которые толкают к проведению политики в том или ином направлении, действуют и все прежние унаследованные факторы и геополитические устремления. И получается клубок. Говорят о геоэкономике – наложите карту трубопроводов на карту цветных революций, и очень многое станет ясно. Или идея окольцевания Средиземного моря – она занимала всех со времен борьбы Карфагена с Ганнибалом с Древним Римом, ибо стать господином мира, не контролируя Средиземное море, невозможно. И Рим стал империей, только победив Ганнибала и взяв контроль над обоими побережьями. Это пытались сделать арабы, Наполеон, Муссолини…

Поэтому-то так сложна геополитическая картина: в ультрафиолетовых лучах она одна, в инфракрасных – другая, а через простую призму – третья. И только все вместе дает нам возможность понимания. У России сейчас есть возможности для проведения своей мудрой и многовекторной политики, несмотря на все сложности: далеко не первую в мире экономику, которая топчется на месте, внутренние проблемы…

ВЗГЛЯД: – Отсутствие согласия в элите по поводу пути развития страны, по поводу того, насколько далеко нужно идти навстречу огромному запросу общества на социальную справедливость…

Н.Н.: – Да, народ хочет больше справедливости. Но в последние десять лет он возненавидел чиновничество даже больше, чем в 90-е годы – олигархов, про которых уже даже анекдотов не рассказывают.

ВЗГЛЯД: – Не олигархи ли сами раздувают и так обоснованное недовольство чиновниками – с целью оказать давление на власть, а то и перехватить ее?

Н.Н.: – Олигархи должны понимать, что в наше время для того, чтобы через проливы просто ходили танкеры с нефтью, их должны сопровождать имперские пушки. А для этого нужно сильное государство – иначе нас отовсюду вытеснят. У нас были выгоднейшие контракты в Ливии, Алжире, а сейчас все это под вопросом.

Что касается нашей элиты… Я не сторонник возврата к командной экономике… Но рынок регулирует тонкие нюансы, когда уже сложилась функционирующая и самовоспроизводящаяся экономика, структура, а ее пока нет, и роль государства огромна. У нас вывозится капитал в чудовищных масштабах, а пошумели о том, чтобы чиновник не имел даже маленького невинного счета за границей… Кому он мешает? А вот влиятельные частные структуры с огромными активами, вывезенными за рубеж, действительно становятся уязвимыми от внешнего давления, они меньше заинтересованы в успехах своего государства. Нужно с помощью и экономических, и внеэкономических мер сделать так, чтобы наша финансово-экономическая элита была заинтересована в сильном государстве, которое ее защитит. Вот США, например, войны готовы вести за своих производителей, карибский кризис могут устроить за рынок сбыта куриных ножек.

ВЗГЛЯД: – Но США вполне можно рассматривать и как инструмент в руках транснационального капитала, так что тут вопрос, кто чьи интересы отстаивает. Чубайс предлагал либеральную империю, Ходорковский тоже за сильное государство – только им оно нужно, чтобы защищать интересы олигархии.

Н.Н.: – Мы как обычные граждане заинтересованы в сильном государстве, которое стоит на страже закона, в социальном государстве, которое в роли сильного заботится о слабом. В этом нет ничего коммунистического – это все есть в евангельских заповедях. Слишком велика социальная цена куршевельского румянца, это и не по-божески, и недемократично. Демократия предполагает равные возможности – это не уравнительность, это равные возможности в любой профессии достичь достойного уровня. У нас же гайдаровская доктрина заложила такую систему экономики, когда целые многомиллионные категории работающих людей программированы влачить жалкое существование. Причем это не те, которые якобы не нужны государству – о них Гайдар вообще предлагал забыть, – а те, без которых государство погибнет, в которых занято до 40 процентов населения. И только в последние годы стали вкладывать в армию, медицину, образование. Когда ситуация уже дошла до предела, эти профессии потеряли престиж, а когда теряют престиж профессии в институтах самосохранения государства, то это страшная опасность. Сейчас государство начинает корректировать эту ситуацию – приходит на помощь, в беде уже никого не оставляют, – но сама экономическая структура остается неизменной. И без концептуальной смены ориентиров, без структурных изменений, а значит, и без вмешательства государства в экономику здесь не обойтись. Иначе мы будем вечно догонять кого-то и спасать утопающих.

Я, например, целиком и полностью с теми, кто в ужасе от провозглашенной реформы Академии наук. Слава Богу, ее вроде бы заморозили. Быть великой научной державой – это очень большое достижение. Если это утратить, то уже не удастся восстановить. Германия была до Второй мировой войны великой научной державой – сейчас ФРГ обогнала фашистскую Германию во всем, доказав, что можно без захвата чужих территорий добиться высочайшего благосостояния своих граждан и высот промышленного развития. Только одно она не восстановила – великую науку, которая не может продолжать себя без преемственности и непрерывности. Там есть конкретные замечательные прикладные научные исследования, но полный цикл научных исследований теперь есть только в США и у нас, ну и Китай в последнее время строит это. У нас очень много порушено в стране, но если мы сейчас уничтожим науку – вот тогда нам конец. Материальное все восстановимо, все наживное – после 300 лет монгольского ига, когда половина результатов труда выплачивалась в виде дани, Россия в короткий срок превратилась в огромную империю.

ВЗГЛЯД: – В этом году межнациональное напряжение накалялось, прорываясь то тут, то там, в том числе и в Москве.

Н.Н.: – Когда мы говорим об унижении русского народа, о том, что его теснят пришлые люди, то нужно понимать все причины этого сложного явления. Здесь наследие и советского принижения русского народа на фоне усиленного вкладывания в национальные республики, здесь и следствие постсоветской идеологии и экономики. Масштабная деиндустриализация, разрушение промышленности в России привело в упадок малые города, и именно там положение хуже всего. Профессии и сферы, где реализовывал себя средний русский человек – местный врач и учитель, инженер и квалифицированный рабочий, майор, – эти сферы не финансировались и были обречены на упадок самим типом экономики 90-х годов. Царствует оборотный капитал, торговля, бывшие специалисты потеряли достаточно престижную работу. А в торговле продвигаются представители другой культуры, да еще со своей традицией решать все профессиональные, семейные и социальные проблемы через кланово-родовые связи. Они и стали конкурентоспособны в непроизводительной экономике. А при здоровой экономике на производстве могут работать только квалифицированные люди. И безграмотный пришелец, посредник в торговле не окажется выше на социальной лестнице и по доходам, чем местный коренной инженер.

Не только ради экономики, но и ради оздоровления социально-демографической ситуации нам нужна мощная индустриализация! Востребование и восстановление престижа профессии и зарплаты «русского среднего инженера» само по себе будет способствовать восстановлению равновесия в межнациональных отношениях. Так можно существенно, без всякого акцента на межнациональных отношениях, выровнять абсурдную диспропорцию, когда безграмотный торговец зеленью богаче профессора местного пединститута, и поэтому ведет себя соответственно, куражится, пренебрегает обычаями.

Я не против слова «российский» – это означает гражданское состояние. Мы все граждане России, всех национальностей. Но культуру как порождение духа рождает только национальное – сочетание языка, этнических привычек, сказок и исторических переживаний, того, как мы ведем себя на свадьбах и похоронах, вплоть до кулинарии. Скинхеды не имеют никакого будущего, потому что они знают лишь «против кого», но не знают «за что». И такая деградация национального чувства до зоологического «свой – чужой» свидетельствует вовсе не о гипертрофированном превозношении в стране национального, а, наоборот, о последствиях его постоянного ущемления. Крах СССР либералы злорадно объявляли закономерным итогом имперства варварского русского народа, Россию – неудачницей мировой истории. Любить свое Отечество среди образованного сословия совсем не модно. Произошла маргинализация национального сознания, цивилизованному человеку не очень прилично говорить об этом, как считает наша вечно ненавидящая и презирающая страну «псевдоинтеллигенция». Но если тело пинать ногами, то оно издает очень некрасивые звуки.

Национальный дух, любовь к своему наследию, освященные высшими ценностями – это побуждение к историческому творчеству. А если нет освящения высокими порывами, то национальное чувство, которое имманентно присуще человеку, деградирует до зоологического, этнического. Это в принципе совершенно не свойственно русскому человеку, иначе мы бы не построили такое государство. Мне жалко людей и типа Новодворской, и типа скинхедов – это две стороны одной медали… Так что не надо запрещать нам называть себя русскими: любовь к своему – это не ненависть к иному. Только тот, кто любит и ценит свое наследие, способен с уважением относиться к таким же чувствам других. Плохой русский станет плохим россиянином – у него Родина будет там, где ниже налоги. Мы с нашей огромной историей расширения нашего государства, втягивания в орбиту сотни народов, заслужили право на более сложное, многоипостасное сосуществование русского и российского не слиянно, но и не раздельно! Надо чаще говорить об этом – чем больше элита и власть остерегается, даже явно сочувствуя, говорить об этом спокойно и респектабельно, тем больше мы эту тему отдаем на откуп тем, кто начнет мерить носы, не будучи никаким носителем национальной культуры и ценностей.

В Европе все это отдано маргиналам – и их называют «националистами». Хотя какой, к примеру, националист убитый Пим Фортайн, лидер голландских ксенофобов, которых либералы почему-то зовут «правыми»? Какие ценности многовековой голландской культуры он выражал – троцкист и педераст? Чисто зоологические, «свой – чужой», и это тупик. Великие националисты прошлого создали современные европейские нации и совсем не были враждебны другим нациям.

ВЗГЛЯД: – Подобные силы, псевдонационалисты с либеральной подкладкой, будут набирать популярность больше, чем традиционалисты, консервативные националисты?

Н.Н.: – Европой правит постмодернистская, почти троцкистская, леволибертарианская элита. Раньше отдел пропаганды ЦК проповедовал марксистско-ленинскую утопию: дать всем равный кусок хлеба, тогда нации сольются и растворятся. Приблизительно такое же мышление сейчас в отделе пропаганды Брюсселя: надо дать всем одинаковую демократию и права человека, и все станут одинаково представлять себе смысл жизни. В обоих универсалистских проектах полностью отсутствует учет совершенно разных религиозно-философских картин мира у разных народов и цивилизаций.

Специфика нашего времени в том, что в сегодняшних государствах и обществах сосуществуют целые общины разных цивилизаций. Уже нет в Европе государств с единой религиозно-философской картиной мира, кстати, в них-то в прежние времена пришлые меньшинства всегда вели себя очень уважительно – они либо формировали замкнутую общину, либо интегрировались. А сейчас не во что интегрироваться, ибо Европа как носитель христианской картины мира сдается постмодернистам. Проповедь ценностного нигилизма, стирание грани добра и зла, красоты и уродства, греха и добродетели, но при этом кнопки стиральных машин, кабаллистические строчки интернета. В такой сугубо технократической цивилизации, но без культуры как порождения духа, не надо интегрироваться, можно с успехом воспроизвести кусок собственной цивилизации, что и делают все пришельцы в европейских странах.

Правящая элита затыкает любой респектабельный голос, немедленно накидывая ярлык экстремиста, если он чуть-чуть ближе к центру, чем она, по сути, – левоэкстремистская. Нам не надо идти по этому пути – у нас огромный опыт, неведомый Европе. Не надо бояться слова «русские» – нашей кровью полита вся эта земля. Выживет русский народ, сохранит свое достоинство, веру в свое будущее, свою самодостаточность и самоценность в мировой истории – расцветут в нашем государстве все народы, которые связали с ним свою судьбу и сохраняют верность общему пути.