Рассказывают также, что был в древние времена и минувшие века царь, высокий саном, обладатель величия и власти, и был у него везирь по имени Ибрахим, а у везиря была дочь редкой красоты и прелести, превосходившая всех блеском и совершенством, обладательница великого разума и блестящего образования. Она любила застольную беседу и вино и прекрасные лица и нежные стихи и редкие рассказы, и к любви звала умы нежность её свойств, как сказал о ней кто-то из описывавших её:

«Влюбился в неё – соблазн арабов и турок – я, С ней споря о флексии, законах и вежестве. И молвит она: «Предмет я действия – почему Ты ставишь мне «и» в конце, а действующему – «а»? [391] Я молвил: «Себя и дух мой я за тебя отдам — Ты разве не знаешь – жизнь теперь перевёрнута. И если ты перемену станешь оспаривать, То вот, посмотри, в «хвосте» «головки» [392] узлы теперь».

И было ей имя аль-Вард-фи-ль-Акмам, и причиной того, что её так назвали, была её чрезмерная нежность и полнота её блеска, и царь любил разделять с ней трапезу из-за её совершённой образованности. А у царя был обычай собирать вельмож своего царства и играть в шар. И в тот день, когда собирались люди, чтобы играть в шар, дочь везиря села у окна, чтобы посмотреть. И когда люди играли, она вдруг бросила взгляд и увидела среди воинов юношу, лучше которого не было по виду и по наружности – с сияющим лицом, смеющимися устами, длинными руками и широкими плечами. И девушка несколько раз обращала на него взоры и; не могла насытиться, глядя на него, и сказала она своей няньке: «Как имя этого юноши с красивыми чертами, который среди воинов?» И нянька ответила: «О дочь моя, все они красивые, который же среди них?» – «Подожди, я укажу тебе на него», сказала девушка, и затем она взяла яблоко и бросила им в юношу, и тот поднял глаза и увидел в окне дочь везиря, подобную луне во мраке, и не возвратился ещё к нему его взгляд, как любовь к девушке охватила его разум. И он произнёс слова поэта:

«Стрелок в меня метнул иль твои веки Влюблённого, что видит тебя, сразили? И стрела с зарубкой из войска ли летит ко мне, Или, может быть, прилетела из окошка?»

А когда кончили играть, девушка спросила няньку: «Как имя того юноши, которого я тебе показала?» И нянька ответила: «Его имя – Унс-аль-Вуджуд». И девушка покачала головой. И она легла спать в своём месте, и распалились её мысли, и стала она испускать вздохи и произнесла такие стихи:

«Да, прав был тот, кто имя нарёк тебе Унс-аль-Вуджуд [393] , о щедрый и сладостный! О лик луны, лицом освещаешь ты Все сущее, объемля сияньем мир. Ты подлинно средь сущих единственный Султан красот – тому есть свидетели, И бровь твоя, как «нуны» очерчена, Зрачок твой «сад» [394] , написанный любящим, А стан – как ветвь: куда ни зовёшь его — На все он склонён с равною щедростью. Всех витязей ты превзошёл яростью, И лаской, и красою, и щедростью».

А окончив своё стихотворение, она написала его на бумаге и завернула в кусок шелка, обшитый золотом, и положила под подушку. А одна из её нянек смотрела на неё, и она подошла к девушке и стала развлекать её разговором, пока та не заснула, а потом нянька украла бумажку из-под подушки и прочитала её и поняла, что девушку охватила любовь к Унс-аль-Вуджуду. А прочитавши бумажку, нянька положила её на место, и когда её госпожа, аль-Вард-фи-ль-Акмам, пробудилась от сна, она сказала ей: «О госпожа, я тебе добрая советчица и пекусь о тебе. Знай, что любовь сильна, и сокрытие её плавит железо и оставляет после себя болезни и недуги, и тому, кто откроет любовь, нет упрёка».

И аль-Вард-фи-ль-Акмам спросила её: «О нянюшка, а какое есть лекарство от страсти?» И нянька ответила: «Лекарство от неё – единение». – «А как же найти единение?» – спросила девушка. И (нянька сказала: «Его можно найти перепиской и мягкими речами и частыми приветствиями и пожеланиями, и это соединяет влюблённых и облегчает трудные деда. И если у тебя есть дело, о госпожа, то я ближе всех к сокрытию твоей тайны и исполянению твоей нужды и доставлю твоё послание».

И когда аль-Вард-фи-ль-Акмам услышала от неё эти слова, её ум улетел от радости, но она удержала себя от речей, чтобы посмотреть, пока не увидит конец своего дела, и сказала про себя: «Об этом деле никто от меня не узнал, и я открою его этой женщине только после того, как испытаю её». А женщина молвила: «О госпожа, я видела во сне, будто ко мне пришёл человек и сказал: „Твоя госпожа я Унс-аль-Вуджуд любят друг друга – возьмись за дело, носи их послания и исполняй их нужды, скрывая их обстоятельства и тайны, – тебе достанется великое благо“. Вот я рассказала тебе о том, что видела, а власть принадлежит тебе».

И аль-Вард-фи-ль-Акмам спросила свою няньку, когда та рассказала ей сон…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста семьдесят вторая ночь

Когда же настала триста семьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что аль-Вард-фи-ль-Акмам спросила свою няньку, когда та рассказала ей сон, который видела: „Скрываешь ли ты тайны, о нянюшка?“ И та отвечала: „Как мне не скрывать тайн, когда я из лучших среди свободных?“ И тогда девушка вынула бумажку, на которой написала стихи, и сказала: „Ступай с этим посланием к Унс-аль-Вуджуду и принеси мне ответ от него“. И нянька взяла послание и отправилась с ним к Унс-аль-Вуджуду. И, войдя к нему, она поцеловала ему руки и приветствовала его самыми ласковыми речами, а затем она отдала ему бумажку, я Унс-аль-Вуджуд прочитал письмо и понял его смысл, и потом он написал на обороте такие стихи:

«Я сердце хочу развлечь в любви, и открываю я, Но вид мой мою любовь и страсть открывает всем. Коль слезы пролью, скажу: «То рана в глазах моих — Хулитель чтоб не видал, не повял бы, что со мной». И был я свободен прежде, вовсе любви не знал, Теперь же влюбился я, и сердце полно любви. Я повесть свою довёл до вас, и вам сетую На страсть и любовь мою, чтобы сжалились надо мной. Её начертал слезами глаз я – ведь, может быть, О том, что вы сделали со мной, она скажет вам. Аллах, сохрани лицо, красою одетое. Луна – его раб, а звезды – слуги покорные. При всей красоте её, подобной которой нет — И ветви все учатся у ней её гибкости, — Прошу вас, коль не возложит то на вас трудности, Меня посетите вы – ведь близость мне ценна так. Я душу вам подарил – быть может, вы примете; Сближенье для меня – рай, разлука-геенна мне».

Потом он свернул письмо и поцеловал его и отдал женщине и сказал: «О няня, смягчи душу твоей госпожи». И та ответила: «Слушаю и повинуюсь».

И она взяла у него письмо и вернулась к своей госпоже и отдала ей бумажку, и аль-Вард-фи-ль-Акмам поцеловала её и подняла над головой, а затем она развернула письмо и прочла его и поняла его смысл и написала внизу такие стихи:

«О ты, чьё сердце любовью к нам охвачено, — Потерпи, быть может в любви и будешь счастлив ты. Как узнаем мы, что искренна любовь твоя, И в душе твоей то же самое, что у нас в душе, — Мы дадим тебе, свыше близости, близость равную, Но препятствуют ведь сближению наши стражники. Когда спустится над землёю ночь, от большой любви Загорится пламя огней её в душе у нас. И ложе наше прогонит сон, и, может быть, Измучат муки жестокие все тело нам. По закону страсти обязанность – таить любовь, Опущенной завесы не вздымайте вы. Моя внутренность уж полна, любви к газеленочку; О, если бы не скрылся он из наших мест».

А окончив свои стихи, она свернула бумажку и отдала няньке, и та взяла её и вышла от аль-Вард-фи-льАкмам, дочери везиря. И её встретил царедворец и спросил: «Куда идёшь?» И старуха ответила: «В баню». А она испугалась его, и бумажка у неё выпала, когда она выходила из дверей, и смутилась.

Вот что было с нею; что же касается бумажки, то один евнух увидел её на дороге и поднял. А потом везирь вышел из гарема и сел на своё ложе. А евнух, который подобрал бумажку, направился к нему, и, когда везирь сидел на ложе, вдруг подошёл к нему этот евнух с бумажкой в руке и сказал ему: «О господин, я нашёл эту бумажку, обронённую в доме, и взял её».

И везирь взял бумажку у него из рук (а она была свёрнута), и развернул её, и увидел, что на ней написаны стихи, о которых было упомянуто раньше, и стал читать и понял их смысл, а потом он посмотрел, как они написаны, и увидел, что это почерк его дочери. И тогда он вошёл к её матери, так сильно плача, что увлажнил себе бороду, и его жена спросила его: «Отчего ты плачешь, о господин мой?» И везирь ответил: «Возьми эту бумажку и посмотри, что в ней». И жена везиря взяла бумажку и прочитала её и увидела, что бумажка содержит послание от её дочери аль-Вард-фи-ль-Акмам к Унс-альВуджуду. И тогда к ней пришёл плач, но она поборола себя и удержала слезы и сказала везирю: «О господин, от плача нет пользы, и правильное решение в том, чтобы нам придумать какое-нибудь дело для защиты твоей чести и сокрытия обстоятельств твоей дочери».

И она стала утешать его и облегчать его печаль, и везирь сказал ей: «Я боюсь для моей дочери любви. Разве ты не знаешь, что султан любит Унс-аль-Вуджуда великой любовью, и моему страху в этом деле есть две причины. Первая – из-за меня самого, так как это моя дочь, а вторая – из-за султана, так как Унс-аль-Вуджуд-любимец султана, и, быть может, из-за этого произойдёт великое дело. Каково твоё мнение об этом?..»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста семьдесят третья ночь

Когда же настала триста семьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда везирь рассказал жене о деле своей дочери и спросил её: „Каково твоё мнение об этом?“ – она сказала: „Подожди, пока я совершу молитву о совете“. А потом она совершила молитву в два раката, как установлено для молитвы о совете, и, окончив молитву, сказала своему мужу: «Посреди Моря Сокровищ есть гора, называемая „Гора лишившейся ребёнка“ (а причина, по которой её так назвали, ещё придёт), и никто не может добраться до этой горы без труда. Устрой же там для пашей дочери жилище».

И везирь сказал своей жене, что он построит на этой горе неприступный дворец и в нем будет жить его дочь. И к ней будут доставлять припасы ежегодно, из года в год, и поместят с ней людей, которые будут её развлекать и служить ей. И потом он собрал плотников и строителей и измерителей и послал их на ту гору, и они выстроили для девушки неприступную крепость, – подобной ей не видали видящие. А затем везирь приготовил припасы и верблюдов и вошёл к своей дочери ночью и приказал ей собираться в дорогу. И сердце её почуяло разлуку. И когда девушка вышла и увидала людей в обличье путешественников, она заплакала сильным плачем и стала писать на дверях, оповещая Унс-аль-Вуджуда, какое она испытала волнение, – от него дыбом встают волосы на коже и тают крепкие камни и текут слезы. А написала она такие стихи:

«Аллахом прошу, о дом, любимый когда пройдёт, Под утро, приветствуя словами влюблённых, Привет передай от нас ему благовонный ты, Теперь ведь не знаем мы, где вечером будем, Не знаю, куда сейчас меня увезти хотят, — Со мною уехали поспешно, украдкой, Во мраке ночном и птицы, сидя в ветвях густых, Оплакивали меня и горько стенали. И молвил язык судьбы за них: «О погибель нам, Когда разлучили вдруг влюблённых и верных». Увидев, что чаша дали снова наполнена И чистым питьё её рок пить заставляет, К нему подмешала я терпенье прекрасное, Но вас мае терпение забыть не поможет».

А окончив свои стихи, она села и поехала вместе со своими людьми, пересекая степи, пустыни, равнины и кручи, пока не достигла Моря Сокровищ. И разбили палатки на берегу моря и построили для девушки большой корабль, и посадили её туда вместе с её женщинами. И везирь приказал, чтобы, после того как они достигнут горы и отведут девушку и её женщин во дворец, люди возвратились бы на корабле назад, а сойдя с корабля, сломали бы его. И они уехали и сделали все, что приказал везирь, и вернулись, плача о том, что случилось.

Вот что было с ними. Что же касается Унс-аль-Вуджуда, то он поднялся после сна и совершил утреннюю молитву, а затем сел на коня и отправился служить султану. И, как всегда, он проезжал мимо ворот везиря, надеясь, что, может быть, увидит кого-нибудь из приближённых везиря, которых он обычно встречал, и посмотрел на ворота и увидал, что на них написано стихотворение, ранее упомянутое.

И когда Унс-аль-Вуджуд увидел это стихотворение, мир исчез для него, и огонь загорелся в его груди, и он возвратился к себе домой, и не стало для него покоя, и его охватило нетерпение, и он тревожился и волновался, пока не пришла ночь. И Унс-аль-Вуджуд никому ничего не сказал и, перерядившись, вышел в темноту ночи и блуждал без дороги, не зная куда идёт. И он шёл всю ночь и следующий день, пока не усилился жар солнца и не запылали горы, и не почувствовал он сильную жажду. И увидел он дерево, и заметил подле него ручей с текучей водой, и направился к этому дереву, и сел на берегу ручья. И он хотел напиться, но вода не имела вкуса у него во рту, и цвет его лица изменился, и оно пожелтело, и ноги его распухли от ходьбы и утомления, и он горько заплакал и пролил слезы и произнёс такие стихи:

«Опьянён к любимым страстью любящий, Чем сильней влюблён, приятней тем ему. И блуждает от любви и бродит он, Не нужна ему ни пища, ни приют. Как же будет жизнь приятна любящим, Что покинули любимых, я дивлюсь? Я ведь таю, когда страсть во мне горит, И текут обильно слезы по щекам. Их увижу ль, иль увижу в стане их Человека, что излечит сердце мне?»

А окончив свои стихи, он так заплакал, что увлажнил землю, а затем, в тот же час и минуту, поднялся и пошёл бродить. И когда он шёл по степям и пустыням, вдруг вышел лев, шею которого душили волосы, и голова его была величиной с купол, и пасть шире, чем ворота, а клыки, точно бивня слона. И при виде льва Унс-альВуджуд убедился, что умрёт и, обернувшись лицом к кыбле, произнёс исповедание веры и приготовился к смерти. А он знал из книг, что если смириться перед львом, то и лев перед тобой смирится, так как его укрощают хорошие слова и он делается гордым от похвал. И он начал говорить льву: «О лев из чащи, о храбрец пустыни, о витязь, о отец молодцов, о султан зверей, – я тоскующий влюблённый, и погубили меня любовь и разлука, и, расставшись с любимыми, я потерял верный путь. Выслушай же мои слова и сжалься над моей любовью и страстью».

И лев, услышав его слова, отошёл назад и сел, опершись на хвост, и поднял к нему голову и стал играть хвостом и передними лапами. И когда Унс-аль-Вуджуд увидал эти движения, он произнёс такие стихи:

«Лев пустыни, умертвишь ли ты меня, Прежде чем я встречу тех, чьим стал рабом? Я не дичь, о нет, и жира нет на мне — Потеряв любимых, я недужен стал. С милыми расставшись, сердцем я устал И подобен телу в саване теперь. Абу-ль-Харис [396] , лев в бою, не дай же ты Радости хулителям в тоске моей. Я влюблённый, утопившийся в слезах, И разлукой с милыми встревожен я. И во мраке ночи ими занят я, И любовь из бытия взяла меня».

А когда он окончил свои стихи, лев поднялся и пошёл к нему…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста семьдесят четвёртая ночь

Когда же настала триста семьдесят четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Унс-аль-Вуджуд окончил свои стихи, лев поднялся и пошёл к с ласковым видом, и глаза его были полны слез, а подойдя к нему, он лизнул его языком и пошёл впереди него, сделав ему знак: „Следуй за мной!“

И Унс-аль-Вуджуд последовал за ним, и так они шли, пока лев не поднялся с ним на гору. А потом лев спустился с этой горы, и юноша увидал следы прошедших в пустыне и понял, что это следы тех, кто шёл с альВард-фи-ль-Акмам. И он пошёл по следам. И когда лев увидел, что юноша пошёл по следам и понял, что это след людей, прошедших с его возлюбленной, он повернул назад и ушёл своей дорогой.

Что же касается Унс-аль-Вуджуда, то он шёл последу в течение дней и ночей, пока не пришёл к ревущему морю, где бились волны, и здесь след оборвался. И понял Унс-аль-Вуджуд, что дальше их путь пролегал по морю, и оборвались тут его надежды, и он пролил слезы и произнёс такие стихи:

«Далеко стремлений цель, и стойкость мала моя, И как я найду их в пучине морской теперь? И как буду стоек я, погибла когда душа — От страсти к ним я со сном покончил для бдения, С тех пор, как места родные бросив, ушли они, — И сердце огнём горит моё, да и как горит! Сейхуя и Джейхун [397] ток слез моих, или сам Евфрат, Превысит теченье их потоп или дождь с небес, И веки болят мои от слез, что текут из них, А сердце спалил огонь и искры летучие, Любви и страстей войска на сердце накинулись, А войско терпения разбито и вспять бежит, Я душу свою подверг опасности, их любя, И душу считал из них легчайшей я жертвою. Аллах, не взыщи с тех глаз, что в стаде смотреть могли На прелесть, которая светлее луны была! И ныне повергнут я глазами огромными, Чьи стрелы без тетивы вонзаются в сердце мне. Обманут я мягкостью был членов, что нежны так, Как нежна на дереве ветвь ивы зелёная. Желал я сближенья с ними, чтобы помочь себе В печальных делах любви, в заботе и горести. По стал я, как прежде был, печален и горестен, И все, что со мной случилось, – глаз искушение».

А окончив свои стихи, он так заплакал, что упал, покрытый беспамятством, и провёл в бесчувствии долгий срок, а потом очнулся и повернулся направо и налево, но никого не увидал в пустыне.

И Унс-аль-Вуджуд испугался диких зверей и поднялся на высокую гору, и когда он стоял на этой горе, он вдруг услышал голос – человека, который говорил в пещере. И Унс-аль-Вуджуд прислушался, и вдруг оказалось, что это богомолец, который оставил мир и углубился в благочестие, и юноша постучался к нему в пещеру три раза, но богомолец не ответил ему и не вышел. И тогда Унсаль-Вуджуд стал испускать вздохи и произнёс такие стихи:

«Достигну каким путём того, что желаю я, И брошу заботы все и горе и тягости? Все страхи и ужасы седым меня сделали, И сердце и голова – седые в дни юности. Помощника не нашёл себе я в любви моей И друга, чтоб облегчить тоску и труды мои. И сколько в любви моей боролся со страстью я, Но, мнится, судьба моя идёт на меня теперь. О, сжальтесь над любящим, влюблённым, встревоженным, Покинутым, что разлуки чашу до дна испил! Огонь и в душе моей и в сердце погас уже, И разум мой похищен разлукой и горестью. И не было дня страшней, чем тот, когда я пришёл В жилище их и увидел надпись на их дверях. Так плакал я, что вспоил я землю волнением, Но тайну свою сокрыл от ближних и дальних я. Молящийся, что в пещере скрылся, как будто бы Вкус страсти попробовал и ею был похищен, — Коль после всего того, что ныне я испытал, Достигну я цели, нет ни горя ни устали»

А когда он окончил свои стихи, дверь пещеры вдруг открылась, и Унс-аль-Вуджуд услышал, кто-то говорит: «О милость!» И он вошёл в дверь и приветствовал богомольца, и тот ответил на его приветствие и спросил: «Как твоё имя?» – «Моё имя – Унс-аль-Вуджуд», – ответил юноша. И богомолец опросил: «А почему ты пришёл сюда?» И Унс-аль-Вуджуд рассказал ему свою историю с начала до конца и поведал ему обо всем, что с ним случилось, и богомолец заплакал и сказал ему: «О Унсаль-Вуджуд, я провёл в этом месте двадцать лет и не видел здесь никого до вчерашнего дня, а вчера я услышал плач и шум, и, посмотрев в сторону звуков, я увидел множество людей и палатки, расставленные на берегу моря, и люди построили корабль, и на него село несколько человек, и они поплыли по морю. А потом корабль вернулся с некоторыми из тех, кто сел на него, и они сломали корабль и ушли своей дорогой. И я думаю, что люди, которые уехали морем и не вернулись, и есть те, кого ты ищешь, о Унс-аль-Вуджуд. И забота твоя тогда велика, и беспокойство тебе простительно. Но не найдётся любящего, который не испытал бы печалей».

И затем богомолец произнёс такие стихи:

«Ты думал, Уис-аль-Вуджуд, что духом свободен я, А страсть и любовь меня то скрутит, то пустит вновь. Я страсть и любовь позвал давно уже, с малых лет, Когда я ребёнком был, ещё молоко сосал. Любовью я занят был срок долгий, узнал её: Коль спросишь ты обо мне, так знает меня любовь. И выпил я чашу страсти, горя и худобы, И стад как бы стёртым я, так мягок я телом был. Имел прежде силу я, но стойкость ушла моя, И войско терпения разбито мечами глаз. Сближенья нельзя желать в любви без жестокости, Ведь крайности сходятся, ты знаешь, с начала дней, Свершила любовь свой суд над всеми влюблёнными, Забвенье запретно нам, как ересь мятежная».

А окончив говорить своё стихотворение, богомолец подошёл к Унс-альВуджуду и обнял его…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста семьдесят пятая ночь

Когда же настала триста семьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что богомолец, окончив говорить своё стихотворение, подошёл к Унс-аль-Вуджуду и обнял его, и они так плакали, что горы загудели от их плача. И плакали они до тех пор, пока не упали, покрытые беспамятством. А очнувшись, они дали друг другу обет быть братьями ради Аллаха великого. И затем богомолец сказал Унс-аль-Вуджуду: „Сегодня ночью я помолюсь и спрошу для тебя у Аллаха совета“. И Унс-альВуджуд отвечал ему: „Внимание и повиновение!“

Вот что было с Унс-аль-Вуджудом. Что же касается аль-Вард-фи-ль-Акмам, то её привезли к горе и привели во дворец, и, взглянув на него, она увидала, как он устроен, и заплакала и сказала: «Клянусь Аллахом, это прекрасное место, но как недостаёт здесь любимого!»

И она увидела на острове птиц и велела одному из своих приближённых поставить силки и изловить нескольких, и всякий раз, как поймает, сажать птиц в клетки во дворце, и слуга сделал так, как она велела.

И аль-Вард-фи-ль-Акмам села у окна и стала вспоминать, что с ней случилось, и усилились её любовь, страсть и волненье, и она пролила слезы и сказала такое стихотворенье:

«О, кому же посетую на любовь я, На разлуку о возлюбленным и печали И на пламя внутри меня? Но все это Я не выдам, – боюсь доносчиков злобных, Зубочистке подобна я ныне стала От разлуки и пламени и рыданий, Где любимый, чтоб глазом мог он увидеть, Что лишённым ума теперь я подобна? Заточили они меня не по праву В таком месте, что милому не добраться. Прошу солнце я тысячу пожеланий Передать, как взойдёт оно или сядет, Дорогому, что лик луны затмевает Красотою, а тонкостью – ветку ивы» Если роза напомнит мне его щеки, «Нет, – скажу я, – коль не моя, не похожа». Его губы слюны ручей источают, И несёт он в огне горящему влагу. Как забуду, когда он дух мой и сердце, Хворь, недуги несёт, и врач, и любимый?»

А когда спустился на землю мрак, её страсть усилилась, и она вспомнила о том, что прошло, и произнесла такие стихи:

«Спустился на землю мрак, и боль взволновала страсть, Тоска растревожила во мне все страдания, Разлуки волнение в душе поселилось, И мысли повергнули меня в небытие опять. Любовью взволнована, тоской сожжена я вся, И слезы открыли тайну, мною сокрытую. И – нет положения, которое знала б я — Так кости тонки мои, больна и слаба я так. И сердца моего ад огнями горит давно, И зной его пламени мне печень терзает, жжёт. Проститься я не имела власти с любимыми, Покинув их, о печаль моя и страдания! О нет, кто им передаст о том, что со мной теперь — Готова я выдержать все то, что начертано! Аллахом клянусь, в любви я век не забуду их, Ведь клятва людей любви есть клятва достойная! О ночь! – передай привет любимым ты от меня И, зная, свидетельствуй, что я не спала совсем!»

Вот что было с аль-Вард-фи-ль-Акмам. Что же касается Унс-аль-Вуджуда, то богомолец сказал ему: «Спустись в долину и принеси мне лыка с пальм». И Унсаль-Вуджуд спустился и принёс лыка. Богомолец взял лыко и свил из него сеть, как для соломы, а потом сказал: «О Унс-аль-Вуджуд, в глубине долины есть кусты, которые растут и сохнут на корнях, – спустись туда и наполни эту сеть; завяжи её и брось в море, а сам сядь на неё и выезжай на простор моря, – быть может, ты достигнешь своей цели. Тот, кто не подвергает себя опасности, не достигнет того, к чему стремится».

И Унс-аль-Вуджуд отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» А затем он простился с богомольцем и ушёл от него и приступил к исполнению того, что он приказал, испросив благословение старца.

И Унс-аль-Вуджуд пошёл в глубь долины и сделал так, как велел ему богомолец. А когда он доплыл на сети до середины моря, подул ветер и погнал его далеко, так что он скрылся из глаз богомольца. И он не переставая плыл по морской пучине, то поднимаемый одной волной, то опускаемый другой, и видел, какие в море диковины и ужасы, пока не выбросили его судьбы через три дня к Горе лишившейся ребёнка. И он вышел на сушу, точно оглушённый цыплёнок, страдая от голода и жажды, и увидал бегущие потоки, и птиц, чирикающих на ветвях, и плодоносные деревья, росшие парами и отдельно. И он поел плодов, и напился из потоков, и пошёл бродить, и увидел вдали что-то белое, и пошёл по направлению к нему. И, подойдя ближе, Унс-аль-Вуджуд увидел, что это дворец, неприступный и укреплённый. И он подошёл к воротам и увидел, что они заперты, и просидел возле них три дня, и, когда он сидел, вдруг ворота дворца открылись и оттуда вышел евнух. И он увидел Унс-альВуджуда и спросил его: «Откуда ты и что тебя сюда привело?» И Унс-аль-Вуджуд ответил: «Я из Испахана. Я плыл по морю с товаром, и корабль, на котором я был, разбился, и волны выбросили меня на этот остров». И евнух заплакал и обнял юношу и сказал: «Да продлит Аллах твою жизнь, о лик любимых! Испахан – моя страна, и у меня там есть двоюродная сестра, которую я любил, когда был молод, и я сильно был влюблён в неё. И на нас напали люди сильнее нас и захватили меня вместе с прочей добычей (а я был маленький) и оскопили меня, а потом меня продали в евнухи, и вот я в таком положении…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста семьдесят шестая ночь

Когда же настала триста семьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что евнух, который вышел из дворца аль-Вард-фи-ль-Акмам, рассказал Унс-аль-Вуджуду обо всем, что случилось с ним, и сказал: „Люди, которые меня захватили, оскопили меня, и продали в евнухи, и вот я в таком положении“.

И после того как евнух приветствовал Унс-аль-Вуджуда и пожелал ему долгой жизни, он ввёл его во двор дворца. Унс-аль-Вуджуд увидел там большой пруд, окружённый деревьями и кустами, и во дворе были птицы в серебряных клетках с золотыми дверцами, и клетки эти были повешены на ветвях, и птицы в них щебетали, прославляя владыку судящего. И Унсаль-Вуджуд подошёл к первой птице и вгляделся в неё, и вдруг это оказалась горлинка. И когда птица увидела юношу, она возвысила голос и сказала: «О благой!»

И Унс-аль-Вуджуда покрыло беспамятство. А очнувшись от беспамятства, он стал испускать вздохи и произнёс такие стихи:

«Горлинка, безумна ль тоже ты, как я? Так спроси владыку и скажи: «Благой!» Если б знать, – твой возглас от восторга ли, Или же от страсти, что в душе живёт? Ты поешь ли с горя, потеряв друзей, Иль забыта ими и болеешь ты? Или потеряла милых ты, как я? Ведь жестокость-признак, что была любовь Тех, кто вправду любит, охрани Аллах! Их я не забуду, хоть бы я истлел»

А окончив свои стихи, он так заплакал, что упал, покрытый беспамятством, а опомнившись, он шёл, пока не дошёл до второй клетки, и там он увидел вяхиря. И когда вяхирь увидел его, он проворковал: «О вечный, благодарю тебя!» И Унс-аль-Вуджуд стал испускать вздохи и произнёс такие стихи:

«О вяхирь, что промолвил, воркуя, мне: «О вечный, благодарен я в горести!» Возможно, что Аллах своей милостью Сведёт меня с любимым в пути моем. Бывал со мной медовых властитель уст, И страсть мою ещё сильней делал он. И молвил я (а в сердце горел уже Огонь любви, и душу он жёг мою, И токи слез как кровь лились из очей, И по щекам текли они струями): «Нет тварей здесь» не знающих горестей, Но все терпеть в беде моей буду я, Когда Аллах – клянусь его силою! — Сведёт меня с владыками, в светлый день, Я все отдам, чтоб угостить любящих, — Обычай их тадсов, каков обычай мой, И выпущу из их темниц птичек я, И горести докину для радости!».

А окончив свои стихи, он подошёл к третьей клетке и нашёл там соловья. И соловей защебетал при виде юноши, и тот, услышав его, произнёс такие стихи:

«Мне нравится соловьиный голое, – так нежен он, Как голос влюблённого, от страсти погибшего. О, сжальтесь над любящими! Сколько ночей они От страсти волнуются и горя и напастей, Как будто бы из любви великой сотворены, — Ни утра, ни сна им дет, от страсти и горести. Когда потерял я ум, влюбившись, прикован был К любимому страстью я, когда ж я прикован был, Ток слез полился, как цепь, и молвил я: «Цепи слез Длинней теперь сделались, и ими прикован я. Далеко они, и грусть все больше, и нет уже Сокровищ терпения; тоскою встревожен я. Коль будет рок справедлив и снова сведёт меня С любимым, и вновь покров Аллаха покроет нас. Одежду свою сниму я, милый чтоб видеть мог, Как тело изнурено разлукой моей вдали».

А окончив свои стихи, он подошёл к четвёртой клетке и увидел в ней соловья другой породы, и соловей застонал и защебетал при вида Унс-аль-Вуджуда, а тот, услышав его щебетанье, пролил слезы и произнёс такие стихи:

«Соловья прекрасный голос на заре Любящих забыть заставит прелесть струп. На любовь Унс-аль-Вуджуд вам сетует И на страсть, что стёрла след его совсем. Часто слышали мы песни, что могли От восторга сталь и камень размягчить, И под утро ветерок вам весть давал О садах, где расцвели уже цветы. И вдыхать и слышать рады были мы Ветерок и птичек пенье на заре. Но мы вспомнили покинувших друзей И пролили слез потоки, точно дождь. И в душе зарделись пламя и огонь, Загорелись, как искры уголёк. Помешал Аллах влюблённым получить От любимых или близость, или взгляд. У влюблённых, право, оправданья есть, Проницательный один лишь знает их».

А окончив свои стихи, он прошёл немного и увидел прекрасную клетку, – не было клетки лучше её – и, приблизившись, он нашёл в ней лесного голубя (а это вяхирь, известный среди птиц), и голубь щебетал от страсти, а на шее у него было ожерелье из драгоценных камней, редкостно красивое. И Унс-аль-Вуджуд всмотрелся в голубя и увидел, что он сидит в клетке, потеряв разум и ошеломлённый, и, увидав его в таком состоянии, юноша пролил слезы и произнёс вот эти стихи:

«О лесной мой голубь, шлю тебе привет, Всех влюблённых Другу, от людей любви. Сам влюблён в газель я стройную давно, Чьи глаза острее лезвия меча, Сожжены любовью сердце и душа, Худоба владеет телом и болезнь, Сладость пищи уж запретна для меня, Как запретно сна приятность мне узнать. Утешенье и терпение ушли, А любовь, тоска и горе – те со мной. Как мне будет жизнь приятна после них, Когда в них моё желанье, цель и дух?»

А когда Унс-аль-Вуджуд окончил свои стихи…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста семьдесят седьмая ночь

Когда же настала триста семьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Унс-аль-Вуджуд окончил свои стихи, лесной голубь пробудился от оцепенения и, услышав его слова, стал кричать и стонать и умножил щебетанье и стоны, так что едва не заговорил с напеве, и язык обстоятельств сказал за него такие стихи:

«О влюблённый, ты на память мне привёл Дни, когда погибла молодость моя, И любимого, чей облик я любил, Кто красою превосходной всех прельщал. Его голос, тонкий, чистый, на ветвях Он внимание к звукам флейты отвлекал. Растянул силки ловец, поймал его, И сказал он: «Чтоб оставил он меня». Я же думал, что имеет жалость он И смягчится, увидав мою любовь, Но, Аллахом поражённый, грубо он Разлучил меня с любимым навсегда. И любовь моя все больше и сильней, И огнями отдаленья я горю. Сохранит же пусть всех любящих Аллах, Знал кто страсть и испытал тоску мою. Коль увидит любящий, что в клетке я, Над любимым сжалившись, мне волю даст».

Потом Уис-аль-Вуджуд обратился к своему другу испаханцу и спросил его: «Что это за дворец, что в нем есть и кто его построил?» И испаханец ответил: «Построил его везирь такого-то царя для своей дочери, боясь для неё случайностей времени и ударов случая, и поселил её вместе с её людьми, и мы отпираем дворец только раз в год, когда к нам приходят припасы». И Унс-аль-Вуджуд сказал себе: «Досталось мне желаемое, но срок долог!»

Вот что было с Уяс-аль-Вуджудом. Что же касается аль-Вард-фи-ль-Акмам, то ей не было приятно ни пить, ни есть, ни сидеть, ни спать, и она поднялась (а её страсть, волненье и увлеченье усилились), и обошла все углы дворца, но не нашла для себя успокоения, и стала она лить слезы и произнесла такие стихи:

«Меня заперли жестоко от него И вкусить в тюрьме мне дали страсть мою И сожгли огнями страсти сердце мне, Отвративши от любимых взоры глаз, Заточили во дворце большом меня, На горе, что родилась в пучине вод, Коль хотели, чтоб забыла я его, Так усилили страданье лишь в душе. Как забуду я, раз все, что есть во мае, Взгляд один на дик любимый причинил? Целый день в печали горькой я живу, Ночь же в мыслях о любимых провожу. В одиночестве мне дума о нем друг, Как подумаю, что встреча с ним вдали. Если б знать мне после этого всего, Согласится ли судьба, на что хочу?»

А окончив стихи, она поднялась на крышу дворца и, взяв баальбекские одежды, привязала себя к ним и спускалась, пока не достигла земли, – а она была одета в самые лучшие одежды, какие имела, и на шее у неё было ожерелье из драгоценных камней. И она шла по степям и пустыням, пока не дошла до берега моря. И увидела она рыбака в лодке, который ловил рыбу, и ветер забросил его к этому острову. И рыбак обернулся и увидел на этом острове аль-Вард-фи-ль-Акмам и, увидав её, испугался и уехал на своей лодке, убегая. И девушка стала его звать и делать ему знаки и произнесла такие стихи:

«Не бойся, о благой рыбак, дурного ты — Поистине, я женщина, как люди все. Хочу, чтобы на зов мой ты откликнулся И повесть мою выслушал с начала ты. О пожалей, хранимый богом, жар любви, Увидишь коль любимого бежавшего. Красавца полюбила я, чей чудный лик Луну и солнце превзошёл сиянием. Газель, когда увидит раз хоть взор его, «Я раб твой», – скажет, снисхождения прося. Написана красою вдоль щеки его Строка с чудесным смыслом, но короткая: «Кто видит свет любви, идёт тот правильно, Кто заблудился, тот преступен, нечестив». Коль хочет он пытать меня – прекрасно как! Когда его увижу, то награда мне, Как ожерелье из рубинов иль других Камней, иль свежих жемчугов, иль яхонтов. Желанное исполнит, может быть, мой друг Душа моя растаяла, растерзана».

И когда рыбак услышал её слова, он стал плакать я стонать и жаловаться и вспомнил, что произошло в дни его юности, когда одолела его страсть, и сильна была его любовь, и велико было волненье и увлеченье, и сожгли его огни любви. И он произнёс такие стихи:

«Клянусь страстью, оправданье где ясней: Всеми членами я болен, слезы лью. Вот глаза, во мраке ночи что не спят, И сердца, что как кремень секут огонь. Испытали мы любовь, когда росли, Отличали тяжкое от лёгкого, А потом я продал душу, быв влюблён, За сближение с любимым, что далёк, И опасности подвергся, думая, Что, быть может, торг мой будет выгодным. Ведь обычно у влюблённых – кто купил Близость с милым, тот сверхвыгодно купил».

А окончив эти стихи, рыбак подвёл лодку к берегу и сказал девушке: «Сойди в лодку, я переправлюсь с тобой, в какое ты захочешь место». И аль-Вард-фи-ль-Акмам сошла в лодку, и рыбак поплыл с нею, но, когда он немного отъехал от берега, на лодку подул сзади ветер, и она пошла быстро, так что берег скрылся с их глаз, и рыбак не знал, куда едет. И ветер (продолжал усиливаться в течение трех дней, а потом он утих по изволению Аллаха великого, и лодка плыла с ними, пока не приплыла к городу на берегу моря…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста семьдесят восьмая ночь

Когда же настала триста семьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда лодка с рыбаком и аль-Вард-фи-льАкмам приплыла к городу у моря, рыбак хотел пристать к берегу. А там был царь, отличавшийся великой яростью, звали его Дирбас. Он в это время сидел со своим сыном в царском дворце, и они смотрели в окно и обратили взоры в сторону моря и увидели эту лодку. И они вгляделись в неё и увидали там женщину, подобную луне на склоне неба, и в ушах у неё были кольца с дорогими бадахшанскими рубинами, а на шее ожерелье из драгоценных камней. И царь понял, что она из дочерей вельмож и царей, и спустился из дворца и вышел через ворота, которые вели к морю, и увидал, что лодка уже пристала к берегу и девушка спит, а рыбак укрепляет лодку у причала. И царь пробудил девушку от сна, и она проснулась плача, и царь спросил её: „Откуда ты и чья ты дочь и почему ты прибыла сюда?“ И аль-Вард-фи-ль-Акмам ответила ему: „Я дочь Ибрахима, везиря царя Шамиха, и причина моего прибытия сюда – дело великое и обстоятельство диковинное“. И она рассказала ему всю свою историю с начала до конца, совершенно не боясь его, а затем испустила вздохи и произнесла такие стихи:

«Мне веки поранила слеза, необычную Создав во мае грусть, когда лилась и текла она, Причиной тому был друг, в душе поселившийся Навек, но с ним близости в любви не имела я. Прекрасны черты его, блистают, цветут они, Арабов и турок он красою затмит своей. И солнце и месяц сам склонились перед ним Влюблено, и вежливость пред ликом его блюдут, Глаза его колдовством чудесным насурмлены, И в них ты увидишь лук, для выстрела поднятый. О тот, кому о себе сказала я все, прося Прощенья, будь кроток с той, кем страсть забавляется! Любовью закинута я в вашу страну теперь, Решимость моя слаба, от вас я жду помощи. Всегда благородные, когда в их страну придёт Просящий о помощи, защиту в нужде дают» Покрой же позор людей любви, о предел надежд, И будь ты сближения влюблённых причиною!»

А окончив эти стихи, она рассказала царю свою историю с начала до конца, и затем пролила слезы и сказала такие стихи:

«Мы жили и видели в любви той чудесное Весь год, а ведь сказано: как в Реджеб [398] всегда живи, И разве не чудо то, что в утро отъезда их Водою слезы моей я пламя в груди зажгла, А веко очей моих дождём серебро лило, А поле щеки моей златые ростки дало. И мнится, шафрана цвет, по ней разошедшийся, — С рубахи Иосифа, в крови перемазанной».

И когда царь услышал слова девушки, он убедился в её любви и страсти, и его взяла жалость к ней, и он сказал ей: «Нет для тебя страха и испугаты достигла желаемого, и я обязательно приведу тебя к тому, что ты хочешь, и доставлю тебе то, что ты ищешь. Выслушай же от меня такие слова».

И он произнёс:

«Дочь знатных, достигла ты пределов желания — Весть радостную узнай и тягот не бойся ты. Сегодня я соберу богатства и их пошлю Я к Шамиху, и пошлю коней я и витязей. Пошлю мешки мускуса, парчу отошлю ему, И белое серебро пошлю я, и золото. О да, и поведает ему обо мне письмо, Что близким его хочу я родичем сделаться, А ныне я приложу усилия, чтоб помочь Приблизить к тебе все то, чего ты хотела бы. Я долго любовь вкушал, и знаю я вкус её, И ныне прощаю тех, кто чашу любви испил».

А окончив эти стихи, царь вышел к своим приближённым и, призвав везиря, связал тюки с несметными богатствами и велел ему отправляться к царю Шамиху и сказал: «Обязательно привези ко мне человека по имени Унсаль-Вуджуд и скажи царю: „Царь Дирбас хочет с тобой породниться, выдав свою дочь замуж за Унс-аль-Вуджуда, твоего приближённого. Его необходимо послать со мною, чтобы мы написали брачный договор царевны в царстве её отца“.

И потом царь Дирбас написал царю Шамиху письмо, где содержалось все это, и отдал его везирю и подтвердил, чтобы он привёз Унс-аль-Вуджуда, и сказал: «Если ты не привезёшь его ко мне, будешь отстранён от места». И везирь отвечал: «Слушаю и повинуюсь!»

И затем он отправился с подарками к царю Шамиху, а прибыв к нему, передал привет от царя Дирбаса и отдал письмо и подарки. И когда царь Шамих увидал дары и прочитал письмо и увидел имя Унс-аль-Вуджуда, он заплакал сильным плачем и сказал везирю, присланному к нему: «А где Унс-аль-Вуджуд? Он ушёл, и мы не знаем о нем ничего. Найди мне его, и я дам тебе во много раз большие подарки, чем ты привёз».

И потом он стал плакать, стонать и жаловаться и пролил слезы и произнёс такие стихи:

«Любимого мне верните! Не надобно мне богатства! Подарков я не желаю — Ни жемчуга, ни рубинов. Со мной жил полный месяц На небе красот высоко; Всех выше красой и свойством, С газелями несравнимый. На ветку походит станом, Плоды на которой – нега, Но нет ведь тех свойств у ветки, Что разум людей пленяют. Я нянчил его ребёнком На лохе забот в неги, Теперь же о нем горюю, Им заняты мои мысли».

А потом он обратился к везирю, который привёз дары и послание, и сказал ему: «Ступай к твоему господину и скажи ему, что прошёл уже год, как Унс-аль-Вуджуда нет, и господин не знает, куда он отправился, и не имеет о нем вестей». – «О владыка, – ответил везирь, – мой господин сказал мне: „Если не приведёшь его ко мне, будешь отстранён от везирства и не войдёшь в мой город“. Как же я вернусь без Унс-аль-Вуджуда?»

И тогда царь Шамих сказал своему везирю Ибрахиму: «Ступай с ним и с отрядом людей и разыщите Унс-аль-Вуджуда». И везирь отвечал: «Слушаю и повинуюсь!»

А затем он собрал отряд своих приближённых и взял с собою везиря царя Дирбаса, и они отправились искать Унс-аль-Вуджуда…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста семьдесят девятая ночь

Когда же настала триста семьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Ибрахим, везирь царя Шамиха, собрал отряд своих приближённых и взял с собою везиря царя Дирбаса, и они отправились искать Унс-аль-Вуджуда. И всякий раз, как они проходили мимо кочевых арабов или оседлого племени, они спрашивали: „Проходил ли здесь человек, которого зовут так-то и облик его такой-то?“ Но им отвечали: „Мы такого не знаем“.

И они опрашивали во всех городах и селеньях и искали на равнинах и на горах, в степях и в пустынях, пока не пришли к берегу моря. И они потребовали лодку и сели в неё и ехали, пока не достигли Горы лишившейся ребёнка. И тогда везирь царя Дирбаса опросил везиря царя Шамиха: «Почему рту гору так назвали?» И везирь ответил: «Потому, что здесь поселилась в древние времена джинния, и была эта джинния из джиннов Китая. И она полюбила одного человека, и охватила её к нему страсть. Но джинния боялась своих родных. И когда увеличилась её страсть, она стала искать на земле места, где могла бы укрыть этого человека от своих близких, и нашла эту гору, пути к которой не может найти никто, ни человек, ни джинн. И она похитила своего возлюбленного и отнесла его на гору и стала улетать от своих и приходить к нему потихоньку. И так продолжалось долгое время, пока не родила она на этой горе много детей. И купцы, которые проезжали по морю мимо этой горы, слышали детский плач, похожий на плач матери, лишившейся детей (то есть потеряла их), и говорили: „Разве здесь есть лишившаяся ребёнка?“ И удивился везирь царя Дирбаса этим словам.

Путники шли, пока не дошли до дворца, и постучали в ворота, и ворота раскрылись, и к ним вышел евнух, и узнал Ибрахима, везиря царя Шамиха, и поцеловал ему руки, а потом везирь вошёл во дворец и увидел на дворе среди евнухов одного факира. И это был Унс-аль-Вуджуд. И везирь спросил: «Откуда этот человек?» И ему оказали: «Это купец. Его имущество утонуло, но он сам спасся. Он одержимый».

И везирь оставил его и вошёл во дворец, но не увидел и следа своей дочери. И тогда он начал расспрашивать невольниц, которые были там, и они сказали: «Мы не знаем, как она ушла, и она пробыла с нами короткое время».

И везирь пролил слезы и произнёс такие стихи:

«Вот жилище, где певали стаи птиц, И порог его цветами был покрыт» Но пришёл влюблённый плачущий к нему И увидел, что открыта его дверь. Если б знать мае, что я душу потерял Близ жилища, чьи владетели ушли!

Занято мыслью об исчезновении его дочери аль-Вард-филь-Акмам. И везирь царя Дирбаса пожелал отправиться в свою страну, не достигнув желаемого. И везирь Ибрахим, отец аль-Вард-фи-ль-Акмам, стал с ним прощаться, и везирь царя Дирбаса сказал ему: «Я хочу взять с собою этого факира – может быть, Аллах великий смягчит ко мне сердце царя по его благословению, ибо этот факир – восхищённый Аллахом. А потом я пошлю его в страну Испахан, так как она близко от нашей страны». – «Делай что хочешь», – сказал ему везирь Ибрахим, и каждый из них отправился своей дорогой. И везирь царя Дирбаса взял Унс-аль-Вуджуда с собой…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста восьмидесятая ночь

Когда же настала ночь, дополняющая до трехсот восьмидесяти, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь царя Дирбаса взял с собою Унс-аль-Вуджуда, покрытого беспамятством, и ехал с ним три дня, – а юноша был без чувств, – и его везли на мулах, и он не знал, везут его или нет.

А очнувшись от беспамятства, он спросил: «В какой я местности?» И ему сказали: «Ты вместе с везирем царя Дирбаса». А потом пошли к везирю и рассказали ему, что Унс-аль-Вуджуд очнулся. И везирь послал ему розовой воды и сахару, и Унс-аль-Вуджуда напоили и оживили его, и ехали до тех пор, пока не приблизились к городу царя Дирбаса. И царь послал сказать везирю: «Если Унс-альВуджуда с тобою нет, не приходи ко мне никогда!» И везирь прочитал приказ царя, и ему стало от этого тяжело.

А везирь не знал, что аль-Вард-фи-ль-Акмам находится у царя, и не знал, почему его послали за Унс-аль-Вуджудом, и не знал, почему царь Дирбас хочет породниться с царём Шамихом.

И Унс-аль-Вуджуд не знал, куда его везут, и не знал, что везирь послан его искать. А везирь не знал, что это и есть Унс-аль-Вуджуд. И когда везирь увидел, что Унс-альВуджуд очнулся, он сказал ему: «Царь послал меня по одному делу, и оно не исполнено, и, когда царь узнал о моем прибытии, он прислал мне письмо, в котором велел мне не вступать в город, если дело не исполнено».

«А в чем нужда царя?» – спросил Унс-аль-Вуджуд. И везирь рассказал ему всю историю. Тогда Унс-аль-ВудЖУД сказал ему: «Не бойся! Иди к царю и возьми меня с собою, я ручаюсь, что Унс-аль-Вуджуд придёт». И везирь обрадовался и воскликнул: «Правда ли то, что ты говоришь?» И Унс-аль-Вуджуд ответил: «Да!» И тогда везирь сел на коня и взял с собой Унс-аль-Вуджуда и поехал с ним к царю.

И когда они прибыли к царю, тот спросил везиря: «Где Унс-аль-Вуджуд?» И Унс-аль-Вуджуд сказал: «О царь, я знаю местопребывание Унс-аль-Вуджуда». И царь приблизил юношу к себе и спросил его: «А где он?» И Унс-альВуджуд отвечал «Очень близко, но скажи мне, что ты от него хочешь, и я приведу его к тебе». – «С любовью и охотой, – ответил царь, – но только это дело требует уединения». И царь велел людям уйти и, войдя с Унс-аль-Вуджудом в уединённое место, рассказал ему всю историю, с начала до конца. И тогда Унс-аль-Вуджуд сказал ему «Принеси мне роскошную одежду и надень её на меня, и я быстро приведу к тебе Унс-аль-Вуджуда».

И царь дал ему роскошное платье, и Унс-аль-Вуджуд надел его и сказал: «Я Унс-аль-Вуджуд, горе завидующих!» А потом он метнул в сердца взорами и произнёс такие стихи:

«Дружна в одиночестве со мною о милом мысль, И гонит она тоску, хоть я в отдалении. Глаза мои во слезах, и лишь когда лью слезу Из глаз я, вздыхать легко мне снова становится, Тоска моя так сильна, что равной ей не найти, И дивны дела мои в любви и влюблённости. И ночи я провожу без сна, не смыкая глаз, И в страсти своей мечусь меж раем и племенем, Терпенье прекрасное имел, но утратил я, И только усилилась любовь и беда моя. И телом я тонок стал от мук отдаления, И страсть изменила облик мой и лицо моё. И веки очей моих болят от текущих слез, Из глаз не могу я слез струящихся удержать. Уж нет больше хитростей, и душу утратил я, И долго ли горести я буду испытывать? И сердцем и головой я сед одинаково, Тоскуя по господам, чья прелесть превыше всех. Расстались мы, вопреки желанью и воле их, Желают они со мной лишь встречи и близости. О, если бы знать нам, после дали и горести Подарит ли мне судьба с любимым сближение? И дали свернёт ли свиток, ею развёрнутый, Сотрёт ли все тяготы сближения радостью? И будет ли милый мне в дому сотрапезником И сменит ли печаль чистейшей отрадою».

А когда он окончил свои стихи, царь сказал ему: «Клянусь Аллахом, вы поистине верные влюблённые, как две звезды, сияющие в небе красоты, я дело ваше удивительно, и обстоятельства ваши диковинны!» И потом он рассказал Унс-аль-Вуджуду повесть аль-Вард-фи-ль-Акмам до конца, и юноша спросил его: «А где же она, о царь времени?» И царь ответил: «Она теперь у меня»

И царь призвал судью и свидетелей и заключил договор девушки с Унс-аль-Вуджудом и выказал ему почёт и оказал ему милости, а потом царь Дирбас послал посланного к царю Шамиху и известил обо всем, что случилось у него с Унс-аль-Вуджудом и аль-Вард-фи-ль-Акмам.

И царь Шамих до крайности обрадовался этому и послал письмо, где стояло: «Раз заключение договора произошло у тебя, подобает, чтобы празднество и вход мужа к жене были у меня». И потом он снарядил верблюдов, коней и людей и послал за Унс-аль-Вуджудом и аль-Вард-фи-льАкмам. И когда посланные пришли к царю Дирбасу, царь помог юноше и девушке большими деньгами и отослал их в сопровождении многих воинов. И они ехали, пока не достигли города, и был этот день днём зрелища, великолепнее которого не видали. И царь Шамих собрал всех певиц с инструментами для пения и устроил пиры, и так провели семь дней. Каждый день царь Шамих награждал людей роскошными одеждами и оказывал им милости. А потом Унс-аль-Вуджуд вошёл к аль-Вард-фи-ль-Акмам и обнял её, и они сидели и плакали от чрезмерного счастья и радости, и аль-Вард-фи-ль-Акмам произнесла такие стихи:

«Веселье пришло, уняв заботы и горести, И вместе сошлись мы вновь на горе завистникам. Сближения ветерок подул благовонный к нам, И сердце он оживил, и тело, и все внутри. И дружбы сияние блеснуло прекрасной нам, И бьёт барабан о нас со всех четырех сторон. Не думайте, что от горя ныне мы плачем с ним — Напротив, от радости глаза наши слезы льют. Ведь сколько увидели мы страхов, но все ушло, И вытерпели мы все, что горести нам несло. В минуту сближения забыла я навсегда Все страхи и ужасы, седины несущие».

А когда аль-Вард-фи-ль-Акмам окончила своё стихотворение, они обнялись и оставались обнявшись, пока не упали без чувств…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста восемьдесят первая ночь

Когда же настала триста восемьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Унс-аль-Вуджуд и аль-Вард-фи-ль-Акмам встретились, они обнялись и оставались обнявшись, пока не упали без чувств от сладости встречи, а когда они очнулись от бесчувствия, Унс-аль-Вуджуд произнёс такие стихи:

«О, как сладостны мне ночи дивные, Когда милый справедливым стал ко мне! Непрерывной стала близость наша тут, И разлуки прекращение пришло. И судьба к нам благосклонная идёт, Хотя раньше отклонялась от нас. И знамёна счастье ставит нам свои — В чаше пили мы без примеси его. Мы сошлись и жаловались на тоску И на ночи, что нам горе принесли. Мы забыли все былое, господа, Милосердый нам минувшее простил. Как приятна и как сладостна вам жизнь! Обладая, я сильнее лишь люблю».

А когда он окончил своё стихотворение, они обнялись и легли в уединении и проводили время за беседой, стихами и тонкими повестями и рассказами, пока не потонули в море страсти. И прошло над ними семь дней, и они не отличали ночи от дня из-за охватившего их крайнего наслаждения и радости, счастья и веселья, и были эти семь дней точно один день, за которым нет второго, и они узнали, что пришёл седьмой день только по появлению певиц с инструментами. И аль-Вард-фи-ль-Акмам выразила великое удивление и произнесла такие стихи:

«Завистникам всем, доносчикам всем на злобу Достигли того, что жаждали мы с любимым, Добились мы сближения и объятий И шелка, и парчи блестящей, новой, На кожаной постели, что набита Пером и пухом птиц, престранных видом, И от нужды в вине нас избавляет Слюна любимого, что слаще мёда» Сближенье так приятно, что не знаем Ни дальнего, ни близкого мы часа Уж семь ночей над нами пролетели, А мы не знаем, сколько их, вот диво! Поздравьте же с неделей и скажите: «Продли, Аллах, сближение с любимым!»

А когда она окончила стихи, Унс-аль-Вуджуд поцеловал её больше сотни раз, а затем он произнёс такие стихи:

«День радости пришёл и поздравлений, Явился милый, от разлуки спасшись Развлёк меня он радостью сближенья И вед со мной приятную беседу. И так меня вином поил он дружбы, Что я исчез из мира, упоённый, И радостно и весело легли мы, И за вино взялись мы и за песни. От крайнего восторга не умели Мы отличить день первый от второго» Во здравие любимому сближенье, И пусть, как к нам, к нему придёт веселье, Пусть горечи не знает он разлуки, И пусть господь его, как нас, поздравит».

А когда Унс-аль-Вуджуд окончил это стихотворение, они поднялись и вышли из своих покоев и пожаловали людям деньги и одежды и стали давать и одарять. И альВард-фи-ль-Акмам приказала очистить для себя баню и сказала Унс-аль-Вуджуду: «О прохлада моих глаз, я хочу видеть тебя в бане, мы будем там наедине, и с нами никого не будет».

И увеличилась их радость, и аль-Вард-фи-ль-Акмам произнесла такие стихи:

«О ты, кто издавна владеешь мною (А новое от старого не помощь)» О ты, кому замены не найду я, Друзей иных себе не пожелаю, Пойдём-ка в баню, свет моего глаза, Увидим рай мы там, посреди ада [400] » А после алоэ и недд возьмём мы, Чтобы повеял дух его прекрасный. И все грехи судьбы мы ей отпустим, Благодаря владыку всеблагого, И я окажу, тебя увидя в бане: «Любимый, на здоровье я на пользу!»

А когда аль-Вард-фи-ль-Акмам окончила своё стихотворение, они встали и пошли в баню и насладились в ней, и вернулись к себе во дворец и прожили там в приятнейших радостях, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и Разлучитедьница собраний. Да будет же слава тому, кто не изменяется и не прекращается и к кому все дела возвращаются!