Рассказывают также, что халиф Харун ар-Рашид почувствовал в одну ночь из ночей сильное беспокойство и позвал своего везиря Джафара Бармакида и сказал ему: «Моя грудь стеснилась, и я хочу сегодня ночью прогуляться по улицам Багдада и посмотреть на дела рабов Аллаха, с условием, что мы перерядимся в одежду купцов, чтобы не узнал нас никто из людей. И везирь отвечал ему: „Слушаю и повинуюсь!“ И они поднялись в тот же час и минуту и, сняв бывшую на них роскошную одежду, надели одежду купцов, а было их трое: халиф, Джафар и Масрур, меченосец.

И они ходили с места на место, пока не достигли Тигра. И увидели они старика, сидевшего в челноке, и подошли и приветствовали его и сказали: «О старец, мы хотим от твоей милости и доброты, чтобы ты покатал нас в твоей лодке. Возьми в уплату этот динар…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести восемьдесят шестая ночь

Когда же настала двести восемьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что они сказали старцу: „Мы хотим, чтобы ты покатал нас в твоей лодке. Возьми в уплату этот динар“. И старец ответил: „Кто это может кататься, когда халиф ар-Рашид выезжает каждый вечер на реку Тигр на маленьком судне, и с ним глашатай, который кричит: „О собравшиеся люди, все поголовно – большие и малые, избранные и простые, дети и юноши, – всякому, кто выедет на лодке и поедет по Тигру, я отрублю голову или повешу на мачте!“ И, кажется, вы его сейчас увидите, его судно приближается“.

И халиф с Джафаром сказали: «О старец, возьми эти два динара и сведи нас в беседку из этих беседок на то время, пока не проедет лодка халифа!» И старец отвечал: «Давайте золото и положитесь на Аллаха великого».

И он взял золото и проплыл с ними немного, как вдруг приблизилась с середины Тигра лодка, и свечи и факелы в ней сияли. «Не говорил ли я вам, что халиф проезжает Здесь каждый вечер? – сказал старец и начал восклицать: – О покровитель, не снимай покровов!» И он ввёл этих троих в беседку и накинул на них чёрный плащ, и они стали смотреть из-под плаща и увидали на носу лодки человека, у которого в руках был факел из червонного золота, и он жёг на нем какуллийское алоэ. И на этом человеке был плащ из красного атласа, и на плече жёлтые вышивки, а на голове у него был мосульский тюрбан и на другом плече – мешок из зеленого шелка, полный какуллийского алоэ, которым он разжигал факел вместо дерева. А на корме лодки халиф увидел другого человека, одетого, как тот, и в руках у него был факел, как у того человека. И они увидели в лодке двести невольников, которые стояли справа и слева, и увидели поставленный там престол из червонного золота и прекрасного юношу, который сидел на нем, подобный месяцу, и одет он был в чёрную одежду с вышивками из жёлтого золота. И подле него был человек, подобный везирю Джафару, а рядом с ним стоял евнух, похожий на Масрура, и в руках у него был обнажённый меч. И ещё халиф увидел двадцать сотрапезников.

И, увидя все это, халиф сказал: «Джафар!» И Джафар ответил: «Я здесь, о повелитель правоверных!» – «Может быть, это один из моих сыновей – аль-Мамун или аль-Амин?» – сказал халиф. И затем он стал всматриваться в юношу, сидевшего на престоле, и увидел, что он совершенен по красоте, прелести, стройности и соразмерности. И, вглядевшись в него, халиф обернулся к везирю и сказал: «О везирь!» И везирь ответил: «Я здесь!» А халиф молвил: «Клянусь Аллахом, этот, что сидит, не забыл ничего в облике халифа, и тот, кто перед ним, подобен тебе, о Джафар, и евнух, что стоит с ним рядом, похож на Масрура, а эти сотрапезники – точно мои сотрапезники, и мой разум смущён этим делом…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести восемьдесят седьмая ночь

Когда же настала двести восемьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф, увидав такое дело, смутился умом и воскликнул: „Клянусь Аллахом, я удивляюсь этому делу, о Джафар!“

И Джафар ответил: «И я, клянусь Аллахом, о повелитель правоверных!»

И затем челнок уехал и скрылся из глаз, и тогда старец выехал на своём челноке и воскликнул: «Слава Аллаху За благополучие, раз никто нас не встретил!» И халиф спросил его: «О старец, а халиф каждый вечер выезжает на Тигр?» – «Да, о господин, и он так делает уже целый год», – ответил старец. «О старец, – сказал халиф, – мы хотим от твоей милости, чтобы ты постоял здесь для нас в следующую ночь, и мы дадим тебе пять динаров золотом. Мы чужеземцы и ищем развлечения, а живём мы в аль-Халдаке». – «С любовью и охотой!» – молвил старец. И потом халиф, Джафар и Масрур ушли от старца во дворец и сняли бывшие на них одежды купцов и надели царственное одеяние, и каждый из них сел на своё место, и стали входить эмиры, везири, царедворцы и наместники, и зал наполнился народом.

А когда окончился день, и разошлись люди разных сословий, и каждый ушёл своей дорогой, халиф Харун альРашид сказал: «О Джафар, пойдём посмотреть на второго халифа». И Джафар с Масруром засмеялись и надели одежду купцов и вышли и пошли, крайне весёлые, а вышли они через потайную дверь. И, достигнув Тигра, они увидели, что тот старик, владелец челнока, сидит и ожидает их. И они сошли к нему в лодку, и не успели они прождать с ним и часа, как подъехала лодка второго халифа и приблизилась к ним. И они обернулись, и стали внимательно рассматривать лодку, и увидели в ней двести невольников, кроме прежних, и факелоносцы кричали, как всегда. «О везирь, – оказал халиф, – это такая вещь, что если бы я услышал об этом, я бы не поверил, но я увидал это воочию!»

И потом халиф сказал владельцу того челнока, в котором они сидели: «Возьми, о старец, эти десять динаров и поезжай рядом с ними. Они освещены, а мы в тени, и мы их увидим и посмотрим на них, а они нас не увидят».

И старец взял десять динаров, и поплыл в своём челноке рядом с ними, и оказался под тенью их лодки…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести восемьдесят восьмая ночь

Когда же настала двести восемьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф Харун ар-Рашид сказал старцу: „Возьми эти десять динаров и поезжай рядом с ними“. И старец отвечал: „Слушаю и повинуюсь!“

А затем он взял динары и поехал, и они ехали в тени до садов. А достигнув садов, они увидели огороженную поляну, и лодка пристала у этой поляны. И вдруг оказалось: там стоят слуги и с ними мул, осёдланный и взнузданный. И второй халиф вышел и сел на мула и поехал среди своих сотрапезников. И факелоносцы закричали, и слуги занялись делами второго халифа, а Харун ар Рашид с Джафаром и Масруром вышли на сушу и прошли среди невольпиков и пошли впереди них. И факелоносцы бросили взгляд и увидали троих людей, одетых в одежды купцов и пришедших из чужих земель, и заподозрили их и мигнули на них, и их привели ко второму халифу. И, увидев их, тот спросил: «Как вы достигли этого места и что привело вас в такое время?» И они ответили: «О владыка, мы – люди из купцов и чужеземцы, и прибыли сегодняшний день, и вышли вечером пройтись, и вдруг вы подъехали, и пришли эти люди и схватили нас и поставили перед тобой, и вот наша история». – «С вами не будет беды, так как вы – чужеземцы, а если бы вы были из Багдада, я бы отрубил вам головы, – молвил второй халиф. И затем он обратился к своему везирю и сказал ему: – Возьми этих людей с собою: они наши гости сегодня вечером». – «Слушаю и повинуюсь, о владыка наш!» – сказал везирь. И затем он пошёл с ними, и они достигли высокого, великолепного замка, крепко построенного, каким не обладал султан: он вздымался из праха и цеплялся за крылья облаков, и ворота его были из текового дерева, украшенного рдеющим золотом. И входящий проникал через них в зал с водоёмом и фонтаном, и были там ковры и подушки и парчовые циновки и длинные матрасы. И там были опущенные занавески и подстилки, ошеломляющие ум и ослабляющие тех, кто говорит, и на двери были написаны такие два стиха:

И второй халиф вошёл, и с ним его люди, я сел на престол из золота, украшенный драгоценными камнями (а на престоле был молитвенный коврик из жёлтого шелка), и сели его сотрапезники, а меченосец мести встал перед ним. И накрыли стол, и поели, и убрали посуду, и вымыли руки, и подали приборы для вина, и выстроились кувшины и чаши, и пошли вкруговую, и достигли халифа Харуна ар-Рашида, но тот отказался пить.

И второй халиф спросил Джафара: «Что это твой товарищ не пьёт?» И Джафар ответил: «О владыка, он уже давно не пил этого». – «У меня есть другое питьё, подходящее для твоего товарища, – это яблочный напиток», – сказал второй халиф, и затем он велел принести его, и его тотчас же принесли, и второй халиф подошёл к Харуну ар-Рашиду и сказал ему: «Всякий раз, как очередь дойдёт до тебя, пей это питьё».

И они не переставая веселились и пили вино, пока напиток не овладел их головами и не взял власть над их разумом…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести восемьдесят девятая ночь

Когда же настала двести восемьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что второй халиф и те, кто сидел с ним, не переставая пили, пока напиток не овладел их головами и не взял власть над их разумом. И халиф Харун ар-Рашид сказал своему везирю: „О Джафар, клянусь Аллахом, нет у нас сосуда, подобного этим сосудам! О, если бы я знал, каково дело этого юноши!“

И когда они потихоньку разговаривали, юноша вдруг бросил взгляд и увидел, что везирь шепчется с халифом, и сказал ему: «Говорить шёпотом – грубость». – «Тут пет грубости, – отвечал Джафар, – но только мой товарищ говорит мне: „Я путешествовал по многим землям, и разделял трапезу с величайшими царями, и дружил с военными, и не видел я трапезы лучше этой и ночи прекраснее этой, но только жители Багдада говорят: «Питьё без музыки нередко причиняет головную боль“.

И, услышав эти слова, второй халиф улыбнулся и развеселился. А у него в руках была тростинка, и он ударил ею по круглей подушке, и вдруг распахнулась дверь, и из неё вышел евнух, который нёс скамеечку из слоновой кости, украшенную рдеющим золотом. А сзади него шла девушка редкая по красоте, прелести, блеску и совершенству. И евнух поставил скамеечку, и девушка села на неё, подобная восходящему солнцу на чистом небе, и в руке у неё была лютня, изделие мастеров индийцев. И она положила её на колени и склонилась над нею, как склоняется мать над ребёнком, и запела под неё, сначала заиграв и пройдясь на двадцать четыре лада, так что ошеломила умы. И потом она вернулась к первому ладу и, затянув напев, произнесла такие стихи:

И когда второй халиф услыхал от невольницы это стихотворение, он закричал великим криком и разодрал на себе одежду до подола. И перед ним опустили занавеску и принесли ему другую одежду, лучше той, и он надел её и сел как раньше. И когда кубок дошёл до него, он ударил тростинкой по подушке, и вдруг распахнулась дверь и вышел из неё евнух, который нёс золотую скамеечку, и за ним шла девушка, лучше первой девушки. И она села на скамеечку, а в руках у неё была лютня, огорчающая сердце завистника. И пропела она под лютню такие два стиха:

И когда юноша услышал это стихотворение, он закричал великим криком и разодрал на себе одежду до подола, и перед ним опустили занавеску и принесли ему другую одежду, и он надел её, и сел прямо, и вернулся к прежнему состоянию и стал весело разговаривать. Когда же до него дошёл кубок, он ударил по подушке тростинкой, и вышел евнух, сзади которого шла девушка лучше той, что была прежде неё, и у евнуха была скамеечка. И девушка села на скамеечку, держа в руках лютню, и пропела такие стихи:

И когда юноша услышал эти стихи, он закричал великим криком и разорвал на себе одежду, и перед ним опустили занавеску, и принесли ему другую одежду, и юноша вернулся к прежнему состоянию и продолжал сидеть с сотрапезниками. И кубки пошли вкруговую, и когда кубок дошёл до юноши, тот ударил по подушке, и дверь отворилась, и вышел евнух со скамеечкой, сзади которого шла девушка, и он поставил ей скамеечку, и девушка села и, взяв лютню, настроила её и пропела под неё такие стихи:

И когда второй халиф услышал то, что произнесла девушка, он закричал великим криком и разодрал то, что на нем было…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести девяностая ночь

Когда же настала ночь, дополняющая до двухсот девяноста, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда второй халиф услышал стихотворение девушки, он закричал великим криком и разодрал на себе одежды и упал без памяти. И перед ним хотели опустить занавеску, как обычно, но верёвки застряли, и Харун ар-Рашид бросил взгляд на юношу и увидел у него на теле следы ударов плетьми. И ар-Рашид сказал, посмотрев и уверившись: „О Джафар, клянусь Аллахом, это красивый юноша, но только он скверный вор!“

И Джафар спросил его: «Откуда ты узнал это, о повелитель правоверных?» И халиф молвил: «Разве не видел ты, какие у него на боках следы от бичей?» А потом перед юношей опустили занавеску и принесли ему одежду – не ту, что была на нем, – и он надел её и сел прямо, и сидел, как прежде, с сотрапезниками. И он бросил взгляд и увидел, что халиф и Джафар тихонько разговаривают, и спросил их: «О чем речь, молодцы?» И Джафар молвил: «О владыка, все хорошо, но только от тебя не скрыто, что этот мой товарищ – из купцов, и он путешествовал по всем областям и землям и вёл дружбу с вельможами и лучшими людьми, и он говорит мне: „Поистине, то, что проявил наш владыка халиф этой ночью, – великая расточительность, и я не видел во всех странах никого, кто бы совершил дела, подобные его делам: он ведь разорвал столько-то и столько-то одежд, каждая одежда в тысячу динаров, и это чрезмерная расточительность“. – „Эй ты, – сказал второй халиф, – деньги – мои деньги и материя – моя материя, и это – часть моей милости слугам и челяди. Каждая одежда, которую я разорвал, достанется кому-нибудь из сотрапезников, присутствующих здесь, и я назначил им, вместе со всякой одеждой, по пятьсот динаров“.

И везирь Джафар сказал: «Прекрасно то, что ты сделал, о владыка!»

И затем он произнёс такие два стиха:

Услышав эти стихи от везиря Джафара, юноша велел дать ему тысячу динаров и одежду, а затем кубки пошли между ними вкруговую, и вино было им приятно. И ар-Рашид сказал: «О Джафар, спроси его про удары, следы от которых у него на боках; посмотрим, что он тебе скажет в ответ». – «Не торопись, о владыка, и побереги себя; терпеть лучше», – молвил Джафар. Но халиф воскликнул: «Клянусь моей головой и могилой аль-Аббаса, если ты его не спросишь, я потушу твоё дыхание!»

И тут юноша обернулся к везирю и спросил его: «Что это вы с товарищем разговариваете потихоньку? Расскажи мне о вашем деле! – „Все хорошо“, – ответил Джафар. Но юноша воскликнул: „Прошу тебя, ради Аллаха, расскажите мне вашу историю и не скрывайте от меня ничего!“ И тогда Джафар сказал: „О владыка, он увидал у тебя на боках удары и следы бичей и плетей и удивился этому до крайних пределов и сказал: „Как это можно бить халифа!“ И он хочет узнать, в чем причина этого“.

И, услышав это, юноша улыбнулся и сказал: «Знайте, моя история удивительна и дело моё диковинно; будь оно написано иглами в уголках глаз, оно послужило бы назиданием для поучающихся».

И затем он стал испускать вздохи и произнёс такие стихи:

И, услышав от юноши эти слова, Джафар поклялся ему, употребив двусмысленную клятву, что они – не те, кого он упомянул, а юноша засмеялся и сказал: «Знайте, о господа мои, что я не повелитель правоверных, и я назвал себя этим именем только для того, чтобы достичь того, чего я желаю от жителей этого города. Имя моё – Мухаммед Али, сын Али, ювелир. И мой отец был из числа Знатных, и он умер и оставил мне большое имущество: золото, серебро, жемчуг, кораллы, и яхонты, и топазы, и другие камни, и поместья, и бани, и рощи, и сады, и лавки, и печи, и рабов, и невольниц, и слуг. И случилось, что в какой-то день я сидел в своей лавке, окружённый слугами и челядью, и вдруг подъехала девушка верхом на муле, и прислуживали ей три невольницы, подобные лунам. И, приблизившись ко мне, она спешилась подле моей лавки и села подле меня и спросила: „Ты ли Мухаммед, ювелир?“ И я ответил: „Да, это я, твой раб и невольник“. А она спросила: „Есть ли у тебя ожерелья из драгоценных камней, подходящие для меня?“ – „О госпожа, – отвечал я, – я тебе покажу и принесу тебе то, что у меня есть, и если тебе что-нибудь понравится, это будет счастьем для твоего раба, а если не понравится, то злой моею долей“.

А у меня было сто ожерелий из дорогих камней, и я показал ей их все, но ни одно ей не понравилось, и она сказала: «Я хочу чего-нибудь лучше, чем то, что я видела».

А у меня было маленькое ожерелье, которое мой отец купил за сто тысяч динаров, и не найти подобного ему ни у кого из великих султанов; и я сказал девушке: «О госпожа, у меня осталось ожерелье из камней и драгоценностей, равным которому не владел никто из великих и малых». – «Покажи мне его, – сказала девушка, и, увидав ожерелье, она воскликнула: – Вот то, что я ищу, и этого мне всю жизнь хотелось! Сколько оно стоит?» И я сказал: «Моему отцу оно стоило сто тысяч динаров». И девушка молвила: «Тебе будет пять тысяч динаров прибыли». – «О госпожа, ожерелье и его обладатель перед тобою, и нет у меня возражения!» – сказал я, и девушка молвила: «Прибыль обязательна, и это великая от тебя милость!»

А потом она тотчас же поднялась и поспешно села на мула и сказала мне: «О, господин, во имя Аллаха, пожалуй вместе с нами, чтобы взять деньги; твой сегодняшний день для нас подобен молоку!» И я поднялся и запер лавку и отправился с ней, хранимый Аллахом, и мы шли, пока не достигли её дома, и я увидел, что это дом, на котором ясны следы счастья. И ворота его были украшены золотом, серебром и лазурью, и на них были написаны такие два стиха:

И девушка спешилась и вошла в дом, а мне велела посидеть на скамье у ворот, пока не придёт меняла. И я просидел немного у ворот дома, и вдруг вышла ко мне невольница и сказала: «Господин, войди в сени: скверно, что ты сидишь у ворот». И я поднялся и вошёл в сени и сел на скамеечку. И когда я сидел, вдруг вышла ко мне невольница и сказала: «О господин, моя госпожа говорит тебе: „Войди и посиди у дверей в зал, пока не получишь свои деньги“. И я поднялся и вошёл в комнату и просидел одно мгновенье, и вдруг увидел золотую скамеечку, перед которой была опущена шёлковая занавеска. И эту занавеску вдруг подняли, и из-за неё появилась та девушка, что купила у меня ожерелье, и она открыла лицо, подобное кругу луны, а ожерелье было у неё на шее. И ум мой был восхищён, и сердце моё смутилось при виде этой девушки из-за её чрезмерной красоты и прелести; и, увидав меня, девушка поднялась со скамеечки и побежала ко мне и воскликнула: „О свет моего глаза, всякий ли, кто красив, как ты, не сжалится над своей любимой?“ – „О госпожа, – отвечал я, – красота вся в тебе, и она – одно из твоих свойств“. А девушка молвила: „О ювелир, Знай, что я тебя люблю, и мне не верилось, что я тебя приведу к себе!“ И затем она склонилась ко мне, и я поцеловал её, и она меня поцеловала и притянула меня к себе и кинула меня к себе на грудь…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести девяносто первая ночь

Когда же настала двести девяносто первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что ювелир говорил: „И затем она склонилась ко мне и поцеловала меня и притянула меня к себе и кинула меня к себе на грудь. И она поняла, по моему состоянию, что я хочу сближения с нею, и сказала: „О господин, желаешь ли ты соединиться со мной запретно? Клянусь Аллахом, пусть не будет того, кто совершит подобные прегрешения и удовлетворится дурными словами! Я – девушка невинная, и не приближался ко мне никто, и я небезызвестна в городе. Знаешь ли ты, кто я?“ – «Нет, клянусь Аллахом, о госпожа!“ – ответил я, и она сказала: «Я Ситт-Дунья, дочь Яхьи ибн Халида, Бармакида, и брат мой – Джафар, везирь халифа».

И когда я услышал это, моё сердце отпрянуло от неё, и я воскликнул: «О госпожа, я не виноват, что напал на тебя: ты сама разохотила меня к сближению, приведя меня к себе!» – «С тобой не будет беды, – сказала девушка, – и ты непременно достигнешь желаемого так, как будет угодно Аллаху. Власть надо мной в моих руках, и кади заключит за меня брачный договор. Я хочу быть тебе женой и чтобы ты был мне мужем».

И потом она позвала кади и свидетелей и не пожалела стараний, и когда эти люди явились, сказала им: «Мухаммед Али, сын Али, ювелир, пожелал на мне жениться и дал мне это ожерелье в приданое, а я приняла его и согласилась». И они написали мой договор с девушкой, и я вошёл к ней, и она велела принести приборы для вида, и кубки пустили вкруговую в наилучшем порядке и с совершеннейшим уменьем, и когда вино засверкало у нас в головах, девушка велела невольнице-лютнистке петь, и та взяла лютню и, заведя напев, произнесла такие стихи:

И девушка пришла в восторг от исполненных невольницей песен на лютне и нежных стихов. И невольницы продолжали петь одна за другой и говорили стихи, пока не спели десять невольниц, и после того Ситт-Дунья взяла лютню и, затянув напев, произнесла такие стихи:

А когда она окончила стихи, я взял у неё лютню и, ударив по ней на диковинный лад, пропел такие стихи:

И, услышав от меня эту песню, девушка обрадовалась сильной радостью, а затем она отпустила невольниц, и мы пошли в наилучшее место, где нам постлали постель всевозможных цветов, И девушка сняла бывшие на ней одежды, и я уединился с нею уединеньем любимых, и увидел я, что она жемчужина несверленая и кобылица необъезженная, и обрадовался ей, и я в жизни не видел ночи приятнее, чем эта ночь…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести девяносто вторая ночь

Когда же настала двести девяносто вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Мухаммед ибн Али, ювелир, говорил: «И когда я вошёл к Ситт-Дунья, дочери Яхьи ибя Халида Бармакнда, я увидел, что она жемчужина несверленая и кобылица необъезженная, и произнёс такие два стиха:

И я пробыл с нею целый месяц и оставил лавку и близких и родные места, и в один день из дней она сказала мне: «О свет моего глаза, о Сиди Мухаммед, я решила сегодня пойти в баню. Оставайся же на этом ложе и не сходи с места, пока я не вернусь к тебе».

И она заставила меня поклясться в этом, и я сказал ей: «Слушаю и повинуюсь!» А затем она взяла с меня клятву, что я не двинусь с места, и, захватив своих девушек, ушла в баню, и, клянусь Аллахом, о братья, не успела она ещё дойти до конца переулка, как дверь вдруг отворилась и в неё вошла старуха и сказала: «О Сиди Мухаммед, Ситт-Зубейда зовёт тебя: она прослышала, как ты образован, остроумен и искусен в пении». – «Клянусь Аллахом, я не встану с места, пока не придёт Ситт-Дунья!» – ответил я. И старуха сказала: «О господин мой, не допусти, чтобы Ситт-Зубейда разгневалась на тебя и стала твоим врагом! Поднимись же, поговори с ней и возвращайся на твоё место».

И я тотчас же поднялся и пошёл, и старуха шла впереди меня, пока не привела меня к Ситт-Зубейде, а когда я пришёл к ней, она сказала: «О свет глаза, ты возлюбленный Ситт-Дунья?» – «Я твой невольник и раб!» – ответил я. И Ситт-Зубейда воскликнула: «Правду сказал тот, кто приписал тебе красоту, прелесть, образованность и совершенство! Ты выше описаний и слов! Но спой мне, чтобы я тебя услыхала». – «Слушаю и повинуюсь!» – ответил я. И она принесла мне лютню, и я пропел под неё такие стихи:

И, когда я кончил петь, она воскликнула: «Да сделает Аллах здоровым твоё тело и душистым твоё дыхание! Ты достиг совершенства в красоте, образованности и пенье! Поднимайся же и иди на своё место прежде, чем придёт Ситт-Дунья, – она не найдёт тебя и рассердится».

И я поцеловал землю меж рук Ситт-Зубейды и вышел, и старуха шла впереди меня, пока я не дошёл до той двери, через которую вышел, и я вошёл и подошёл к ложу, и увидел что Ситт-Дунья уже пришла из бани и спит на ложе. И я сел у её ног и стал их растирать, и Ситт-Дунья открыла глаза и, увидев меня, сдвинула ноги и толкнула меня и сбросила меня с ложа. «Обманщик, – сказала она мне, – ты нарушил клятву и не сдержал её! Ты обещал мне, что не сдвинешься с места, и нарушил обещание и ушёл к Ситт-Зубейде. Клянусь Аллахом, если бы я не боялась позора, я бы опрокинула её дворец ей на голову!»

И потом она сказала своему рабу: «О Сауаб, встань, отруби голову этому обманщику и лгуну – нет дам до него нужды!» И раб подошёл ко мне и, оторвав кусок от подола, завязал мне глаза и хотел отрубить мне голову…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести девяносто третья ночь

Когда же настала двести девяносто третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Мухаммед ювелир говорил: „И раб подошёл ко мне и, оторвав кусок от подола, завязал мне глаза и хотел отрубить мне голову. И тогда поднялись невольницы Ситт-Дунья, большие и маленькие, и сказали ей: „О госпожа, это не первый, кто ошибся, не зная твоего нрава. Он не совершил греха, требующего убийства!“ – „Клянусь Аллахом, я непременно оставлю на нем след!“ – воскликнула она и затем велела побить меня. И меня били по рёбрам, и то, что вы видели, – следы этих побоев. А после этого она приказала меня вывести, и меня вывели и увели далеко от дворца и бросили. И я потащился и шёл мало-помалу, пока не дошёл до своего дома, и тогда я позвал лекаря и показал ему следы побоев, и он стал за мной ходить и постарался меня вылечить. И когда я выздоровел, я сходил в баню, и прошли мои боли и недуги. И я пришёл в лавку и взял все, что там было, и продал, и на эти деньги купил себе четыреста невольников, которых не собрал у себя ни один царь, и со мной стали выезжать каждый день двести из них. И я сделал этот челнок, истратив на него пять тысяч золотых динаров, и назвал себя халифом и дал каждому из бывших со мною слуг должность одного из приближённых халифа, и придал ему облик, подобный его облику, и я призывал всякого, кто прогуливался по Тигру, и рубил ему голову без отсрочки. И я живу таким образом целый год и не слышал вести о Ситт-Дунья и не напал на её след“.

И потом он заплакал и пролил слезы и произнёс такие стихи:

И когда Харун ар-Рашид услышал слова юноши и узнал, что тот влюблён, увлечён и охвачен страстью, он смутился от волнения и растерялся от удивления и воскликнул: «Слава Аллаху, который создал для всякой вещи причину!»

И затем они попросили у юноши позволения уйти, и тот позволил, и ар-Рашид задумал оказать ему справедливость и одарить его до крайней степени. И они удалились от юноши, направляясь в халифский дворец, и уселись, и переменили бывшую на них одежду, и надели одеяние торжеств.

И Масрур, палач мести, встал перед ними, и халиф сказал Джафару: «О везирь, ко мне того юношу».

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести девяносто четвёртая ночь

Когда же настала двести девяносто четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф сказал везирю: „Ко мне того юношу, у которого мы были прошлой ночью!“ И везирь отвечал: „Слушаю и повинуюсь!“

И затем он отправился к юноше и приветствовал его и сказал: «Отвечай повелителю правоверных, халифу Харуну ар-Рашиду!» И юноша пошёл с ним во дворец, окружённый стражниками. А войдя к халифу, он поцеловал землю меж его рук и пожелал ему вечной славы и успеха, и осуществления надежд, и постояного счастья, и прекращения неудач и несчастий, и отличился он в том, что высказал, сказавши: «Мир тебе, о повелитель правоверных и защитник собрания верных!»

И затем он произнёс такие стихи:

И халиф улыбнулся ему в лицо, и ответил на его привет, и обратил к нему око уважения, и приблизил его к себе, и посадил его перед собою, и сказал: «О Мухаммед Али, я хочу, чтобы ты мне рассказал, что произошло с тобою сегодня ночью, – поистине, это чудо и редкостное диво».

И юноша отвечал: «Прости, о повелитель правоверных, дай мне платок пощады, чтобы утих мой страх и успокоилось моё сердце». А халиф сказал: «Тебе будет пощада от страха и печали». И юноша начал ему рассказывать о том, что досталось ему на долю, от начала до конца.

И халиф понял, что юноша влюблён в разлучён с любимой, и спросил его: «Хочешь ли ты, чтобы я вернул её тебе?» И юноша молвил: «Это будет милостью повелителя правоверных».

И затем он произнёс такие стихи:

И тогда халиф обратился к везирю и сказал ему: «О Джафар, приведи ко мне твою сестру Ситт-Дунья, дочь везиря Яхьи ибн Халида!» И везирь отвечал: «Слушаю и повинуюсь, о повелитель правоверных!»

И он в тот час и минуту привёл её, и когда она предстала перед халифом, тот спросил её: «Знаешь ли ты, кто это?» – «О повелитель правоверных, откуда женщинам знать мужчин?» – сказала Ситт-Дунья.

И халиф улыбнулся и молвил: «О Дунья, это твой возлюбленный Мухаммед Али, сын ювелира. Мы узнали, в чем дело, и слышали эту историю от начала до конца и поняли явное и тайное, и ничто от нас не скрылось, хотя его и скрывали». – «О повелитель правоверных, – сказала Ситт-Дунья, – это было начертано в книге, и я прошу прощения у Аллаха великого за то, что из-за меня произошло, а тебя прошу по твоей милости извинить меня».

И халиф Харун ар-Рашид засмеялся и призвал кади и свидетелей, и возобновил договор Ситт-Дунья с её мужем, Мухаммедом Али, сыном ювелира, и выпало ей на долю счастливейшее счастье и огорчение завистников. И халиф сделал Мухаммеда одним из своих сотрапезников, и проводили они жизнь в радости, наслаждении и благоденствии, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и Раэлучительница собраний.