Из того ли то из города из Муромля, Из того села да с Карачарова Выезжал удаленькой дородний добрый молодец. Он стоял заутреню во Муроми, А й к обеденке поспеть хотел он в стольной Киев-град. Да й подъехал он ко славному ко городу к Чернигову. У того ли города Чернигова Нагнано-то силушки черным-черно, А й черным-черно, как черна воро́на. Так пехотою никто тут не прохаживат, На добром кони никто тут не проезживат, Птица чёрный ворон не пролётыват, Серый зверь да не прорыскиват. А подъехал как ко силушке великое́й, Он как стал-то эту силу великую, Стал конём топтать да стал копьём колоть, А й побил он эту силу всю великую. Он подъехал-то под славный под Чернигов-град, Выходили мужички да тут черниговски И отворяли-то ворота во Чернигов-град, А й зовут его в Чернигов воеводою. Говорит-то им Илья да таковы слова: — Ай же мужички да вы черниговски! Я не йду к вам во Чернигов воеводою. Укажите мне дорожку прямоезжую, Прямоезжую да в стольный Киев-град. — Говорили мужички ему черниговски: — Ты, удаленький дородний добрый молодец, Ай ты, славный бога́тырь да святорусский! Прямоезжая дорожка заколодела [27] , Заколодела дорожка, замуравела [28] . А й по той ли по дорожке прямоезжою Да й пехотою никто да не прохаживал, На добром кони никто да не проезживал: Как у той ли то у Грязи-то у Черноей, Да у той ли у берёзы у покляпыя [29] , Да у той ли речки у Смородины, У того креста у Леванидова Си́дит Со́ловей-разбойник во́ сыро́м дубу, Сидит Соловей-разбойник Одихмантьев сын. А то свищет Соловей да по-соло́вьему, Он кричит злодей-разбойник по-звериному, И от него ли то от посвиста соловьего, И от него ли то от покрику звериного То все травушки-мура́вы уплетаются, Все лазоревы цветочки осыпаются, Тёмны лесушки к земли всё приклоняются, — А что есть людей — то все мертвы лежат. Прямоезжею дороженькой пятьсот есть вёрст, А й окольноей дорожкой цела тысяща. Он спустил добра коня да й богатырского, Он поехал-то дорожкой прямоезжею. Его добрый конь да богатырский С горы на гору стал перескакивать, С холмы на холму стал перамахивать, Мелки реченьки, озёрка промеж ног спущал. Подъезжает он ко Речке ко Смородине, Да ко тоей он ко Грязи он ко Чёрноей, Да ко тою ко берёзы ко покляпыя, К тому славному кресту ко Леванидову. Засвистал-то Соловей да й по-соловьему, Закричал злодей-разбойник по-звериному — Так все травушки-муравы уплеталися, Да й лазуревы цветочки отсыпалися, Тёмны лесушки к земле всё приклонилися. Его добрый конь да богатырский, А он на корзни́ [30] да потыкается; А й как старый-от казак да Илья Муромец Берёт плёточку шелковую в белу руку, А он бил коня а по крутым ребрам, Говорил-то он, Илья, таковы слова: — Ах ты, волчья сыть да й травяной мешок! Али ты идти не хошь, али нести не можь? Что ты на корзни, собака, спотыкаешься? Не слыхал ли посвисту соловьяго, Не слыхал ли покрику звериного, Не видал ли ты ударов богатырскиих? Ай тут старыя казак да Илья Муромец Да берёт-то он свой тугой лук разрывчатый, Во свои берёт во белы он во ручушки. Он тетивочку шелковенку натягивал, А он стрелочку каленую накладывал, Он стрелил в того-то Соловья-разбойника, Ему выбил право око со косицею [31] , Он спустил-то Соловья да на сыру землю, Пристягнул его ко правому ко стремечки булатнему, Он повёз его по славну по чисту полю, Мимо гнёздышка повёз да Соловьиного. Во том гнёздышке да Соловьиноем А случилось быть да и три дочери, А й три дочери его любимыих; Больша дочка — эта смотрит во окошечко косявчато [32] , Говорит она да таковы слова: — Едет-то наш батюшка чистым полем, А сидит-то на добром коне, А везет он мужичища-деревенщину Да у правого у стремени прикована. Поглядела как другая дочь любимая, Говорила-то она да таковы слова: — Едет батюшка раздольицем чистым полем, Да й везет он мужичищо-деревенщину Да й ко правому ко стремени прикована, — Поглядела его меньша дочь любимая, Говорила-то она да таковы слова: — Едет мужичищо-деревенщина, Да й сидит, мужик, он на добром кони, Да й везёт-то наша батюшка у стремени, У булатного у стремени прикована — Ему выбито-то право око со косицею. Говорила-то й она да таковы слова: — Ай же мужевья наши любимыи! Вы берите-тко рогатины звериныи, Да бежите-тко в раздольице чисто поле, Да вы бейте мужичища-деревенщину! Эти мужевья да их любимыи, Зятевья-то есть да Соловьиныи, Похватали как рогатины звериныи, Да и бежали-то они да й во чисто поле Ко тому ли к мужичище-деревенщине, Да хотят убить-то мужичища-деревенщину. Говорит им Соловей-разбойник Одихмантьев сын: — Ай же зятевья мои любимыи! Побросайте-тко рогатины звериныи, Вы зовите мужика да деревенщину, В своё гнёздышко зовите Соловьиное, Да кормите его ествушкой сахарною, Да вы пойте его питьецем медвяныим, Да й дарите ему дары драгоценные! Эти зятевья да Соловьиные Побросали-то рогатины звериныи, А й зовут, мужика да й деревенщину Во то гнёздышко да Соловьиное. Да й мужик-от деревенщина не слушатся, А он едет-то по славному чисту полю, Прямоезжею дорожкой в стольный Киев-град. Он приехал-то во славный стольный Киев-град А ко славному ко князю на широкий двор. А й Владимир-князь он вышел со божьёй церквы, Оны пришёл в палату белокаменну, Во столовую свою во горенку, Он сели есть да пить да хлеба кушати, Хлеба кушати да пообедати. А й тут старыя казак да Илья Муромец Становил коня да посерёд двора, Сам идёт он во палаты белокаменны, Проходил он во столовую во горенку, На пяту он дверь-ту поразмахивал. Крест-от клал он по-писаному, Вёл поклоны по-учёному, На все на три, на четыре на сторонки низко кланялся, Самому князю Владимиру в особину, Ещё всём его князьям он подколенныим. Тут Владимир-князь стал мо́лодца выспрашивать: — Ты скажи-тко, ты откулешний, дородный добрый мо́лодец, Тебе как-то, молодца, да именем зовут, Звеличают, удалого, по отечеству? — Говорил-то старыя казак да ИльяМуромец: — Есть я с славного из города из Мурома, Из того села да с Карачарова, Есть я старыя казак да Илья Муромец, Илья Муромец да сын Иванович! — Говорит ему Владимир таковы слова: — Ай же старыя казак да Илья Муромец! Да й давно ли ты повыехал из Муромля И которою дороженькой ты ехал в стольный Киев-град? Говорил Илья он таковы слова: — Ай ты славныя Владимир стольно-киевской! Я стоял заутреню христовскую во Муромли, А й к обеденке поспеть хотел я в стольный Киев-град, То моя дорожка призамешкалась; А я ехал-то дорожкой прямоезжею, Прямоезжею дороженькой я ехал мимо-то Чернигов-град, Ехал мимо эту грязь да мимо Чёрную, Мимо славну реченку Смородину, Мимо славную березу ту покляпую, Мимо славный ехал Леванидов крест. Говорил ему Владимир таковы слова: — Ай же мужичищо-деревенщина, Во глазах, мужик, да подлыгаешься [33] , Во глазах, мужик, да насмехаешься! Как у славного у города Чернигова Нагнано тут силы много множество — То пехотою никто да не прохаживал И на добром коне никто да не проезживал, Туда серый зверь да не прорыскивал, Птица черный ворон не пролетывал. А й у той ли то у Грязи-то у Черноей, Да у славноей у речки у Смородины, А й у той ли у березы у покляпыя, У того креста у Леванидова Соловей сидит Разбойник Одихмантьев сын. То как свищет Соловей да по-соловьему, Как кричит злодей-разбойник по-звериному — То все травушки-муравы уплетаются, А лазоревы цветочки прочь осыпаются, Темны лесушки к земле все приклоняются, А что есть людей — то все мертвы лежат. Говорил ему Илья да таковы слова: — Ты, Владимир-князь да стольно-киевский! Соловей-разбойник на твоём дворе. Ему выбито ведь право око со косицею, И он ко стремени булатному прикованный. То Владимир-князь-от стольно-киевский Он скорёшенько ставал да на резвы́ ножки, Кунью шубоньку накинул на одно плечко, То он шапочку соболью на одно ушко, Он выходит-то на свой-то на широкий двор Посмотреть на Соловья-разбойника. Говорил-то ведь Владимир-князь да таковы слова: — Засвищи-тко, Соловей, ты по-соловьему, Закричи-тко, собака, по-звериному. Говорил-то Соловей ему разбойник Одихмантьев сын: — Не у вас-то я сегодня, князь, обедаю, А не вас-то я хочу да и послушати. Я обедал-то у старого каза́ка Ильи Муромца, Да его хочу-то я послушати. Говорил-то как Владимир-князь да стольно-киевский. — Ай же старыя казак ты, Илья Муромец! Прикажи-тко засвистать ты Соловья да й по-соловьему, Прикажи-тко закричать да по-звериному. Говорил Илья да таковы слова: — Ай же Соловей-разбойник Одихмантьев сын! Засвищи-тко ты во по́лсвиста соло́вьяго, Закричи-тко ты во по́лкрика звериного. Говорил-то ему Со́ловой-разбойник Одихмантьев сын: — Ай же старыя казак ты, Илья Муромец! Мои раночки кровавы запечатались, Да не ходят-то мои уста сахарныи, Не могу я засвистать да й по-соло́вьему, Закричать-то не могу я по-звериному. А й вели-тко князю ты Владимиру Налить чару мне да зелена вина, Я повыпью-то как чару зелена́ вина — Мои раночки кровавы порозойдутся, Да й уста мои сахарни порасходятся, Да тогда я засвищу да по-соловьему, Да тогда я закричу да по-звериному. Говорил Илья-тот князю он Владимиру: — Ты, Владимир-князь да стольно-киевский, Ты поди в свою столовую во горенку, Наливай-ко чару зелена вина. Ты не малую стопу да полтора ведра, Подноси-тко к Соловью к разбойнику. — То Владимир-князь да стольно-киевский, Он скоренько шёл в столову свою горенку, Наливал он чару зелена́ вина, Да не малу он стопу да полтора ведра, Разводил медами он стоялыма, Приносил-то он ко Соловью-разбойнику. Соловей-разбойник Одихмантьев сын Принял чарочку от князя он одной ручкой, Выпил чарочку-ту Соловей одним духом. Засвистал как Соловей тут по-соло́вьему, Закричал разбойник по-звериному — Маковки на теремах покривились, А око́ленки [34] во теремах рассыпались. От него, от посвиста соловьего, А что есть-то людюшек — так все мертвы́ лежат, А Владимир-князь-от стольно-киевский Куньей шубонькой он укрывается. А й тут старой-от казак да Илья Муромец, Он скорёшенько садился на добра коня, А й он вёз-то Соловья да во чисто поле, И он срубил ему да буйну голову. Говорил Илья да таковы слова: — Тебе полно-тко свистать да по-соловьему, Тебе полно-тко кричать да по-звериному, Тебе полно-тко слезить да отцов-матерей, Тебе полно-тко вдовить да жен молодыих, Тебе полно-тко спущать-то сиротать да малых детушок! А тут Соловью ему и славу поют, А й славу поют ему век по́ веку!

Во стольном городе во Киеве, А у ласкового князя у Владимира, Заводился у князя почестный пир А на многи князя, на бояра И на все поляницы удалые. Все на пиру напивалися, Все на пиру наедалися, Все на пиру да пьяны-веселы. Говорит Владимир стольно-киевский: — Ай же вы князи мои, бояра, Сильные могучие богатыри! А кого мы пошлём в Золоту Орду Выправлять-то даней-выходов А за старые года, за новые — За двенадцать лет. А Алешу Поповича нам послать, Так он, молодец, холост, не женат: Он с девушками загуляется, С молодушками он да забалуется. А пошлёмте мы Добрынюшку Никитича: Он молодец женат, не холост, Он и съездит нынь в Золоту Орду, Выправит дани-выходы Да за двенадцать лет. Написали Добрыне Никитичу посольный лист. А приходит Добрынюшка Никитинич к своей матушке, А к честной вдове Амельфе Тимофеевне, Просит у ней прощеньица-благословеньица: — Свет государыня, моя матушка! Дай ты мне прощение-благословеньице Ехать-то мне в Золоту Орду, Выправлять-то дани-выходы за двенадцать лет. Остаётся у Добрыни молода жена, Молода жена, любима семья, Молода Настасья Микулична. Поезжат Добрыня, сам наказыват: — Уж ты ай же моя молода жена, Молода жена, любима семья, Жди-тко Добрыню с чиста поля меня три года. Как не буду я с чиста поля да перво три года, Ты еще меня жди да и друго три года. Как не буду я с чиста поля да друго три года, Да ты еще меня жди да третье три года. Как не буду я с чиста поля да третье три года, А там ты хоть вдовой живи, а хоть замуж поди, Хоть за князя поди, хоть за боярина, А хоть за сильного поди ты за богатыря. А только не ходи ты за смелого Алёшу Поповича, Смелый Алеша Попович мне крестовый брат, А крестовый брат паче родного. Как видели-то молодца седучись, А не видели удалого поедучись. Да прошло тому времечка девять лет, А не видать-то Добрыни из чиста поля. А как стал-то ходить князь Владимир свататься Да на молодой Настасье Микуличне А за смелого Алёшу Поповича: — А ты с-добра не пойдешь, Настасья Микулична, Так я тебя возьму в портомойницы, Так я тебя возьму ещё в постельницы, Так я тебя возьму ещё в коровницы. — Ах ты, солнышко Владимир стольно-киевский! Ты ещё прожди-тко три года. Как не будет Добрыня четвёрто три года, Так я пойду за смелого Алешу за Поповича. Да прошло тому времени двенадцать лет, Не видать, не видать Добрынюшки с чиста поля. Ай тут пошла Настасья Микулична Да за смелого Алёшу Поповича. Да пошли они пировать-столовать к князю Владимиру. Ажно мало и по мало из чиста поля Наезжал удалой дородный добрый молодец. А сам на коне быв ясен сокол, А конь тот под ним будто лютый зверь. Приезжает ко двору да ко Добрынину — Приходит Добрыня Никитич тут В дом тот Добрыниный. Он крест тот кладёт по-писаному, Да поклон тот ведёт по-учёному, Поклон ведёт да сам здравствует: — Да ты здравствуй, Добрынина матушка! Я вчера с твоим Добрынюшкой разъехался, Он велел подать гусли скоморошные, Он велел подать платья скоморошьии, Он велел подать дубинку скоморошьюю Да идти мне ко князю Владимиру да на почестен пир. Говорит тут Добрынина матушка: — Отойди прочь, детина засельщина, Ты засельщина детина, деревенщина! Как ходят старухи кошельницы, Только носят вести недобрые: Что лежит убит Добрынюшка в чистом поле, Головой лежит Добрыня ко Пучай-реке, Резвыми ножками Добрыня во чисто поле, Скрозь его скрозь кудри скрозь жёлтые Проросла тут трава муравая, На траве расцвели цветочки лазуревы, Как его-то теперь молода жена, Молода жена, любима семья, Да выходит-то за смелого Алёшу за Поповича. Он ей и говорит-то второй након: — Да ты здравствуй ли, Добрынина матушка, Ты честна вдова Амельфа Тимофеевна! Я вчера с твоим Добрынюшкой разъехался. Он велел подать гусли скоморошные, Он велел подать платья скоморошьии, Он велел подать дубинку скоморошьюю Да идти мне к князю Владимиру да на почестен пир. — Отойди прочь, детина засельщина! Кабы было живо моё красное солнышко, Молодой тот Добрынюшка Никитинич, Не дошло бы те, невеже, насмехатися, Уж не стало моего красного солнышка, Да не что мне делать с платьями скоморошьими, Да не что мне делать с гуслями скоморошьими, Да не что мне делать с дубинкой скоморошьею. Тут-то ходила в погреба глубоки, Принесла она платья скоморошьии, Приносила гуселышки яровчаты, Принесла она дубину скоморошьюю. Тут накрутился молодой скоморошинко, Удалый добрый молодец, Да пошёл он к князю Владимиру на почестный пир. Приходил он во гридню [35] столовую, Он крест тот кладёт по-писаному, Да поклон ведёт по-учёному, Он кланяется да поклоняется Да на все на четыре на стороны. Он кланяется там и здравствует: — Здравствуй, солнышко Владимир стольно-киевский, Да со многими с князьями и со боярами, Да со русскими могучими богатырями, Да со своей-то с душечкой со княгиней со Апраксией! Говорит ему князь Владимир стольно-киевский: — Да ты поди-тко, молода скоморошинка! А все тыи места у нас нынь заняты, Да только местечка немножечко На одной-то печке на муравленой [36] . Да тут скочил молода скоморошинка А на тую-ту печку на муравлену. Заиграл он в гуселушки яровчаты [37] . Он первую завёл от Киева до Еросолима, Он другу завёл от Еросолима да до Царяграда, А все пошли напевки-то Добрынины. Ай тут-то князь Владимир распотешился, Говорит он молодой скоморошинке: — Подь-тко сюды, молода скоморошинка! А я тебе дам теперь три места: А первое-то место подле меня, А другое место опротив меня, Третьее противо княгини Настасьи Микуличны. А тут-то молода скоморошинка. Садился он в скамейку дубовую, Да противо Настасьи Микуличны. А тут-то Настасья Микулична, Наливала она чару зелена вина в полтора ведра Да турий тот рог мёду сладкого, Подносила она Добрынюшке Никитичу. А й тут-то Добрынюшка Никитинич Да брал он чару зелена вина в полтора ведра, А брал он чару единой рукой, Выпивал он чару на единый дух, Да й турий рог выпил мёду сладкого, Да спускал он в чару перстень злачёный, Которым перстнем с ней обручался он. Да говорит он Настасье Микуличне: — Ты гляди-тко, Настасья Микулична, Во чару гляди-тко злачёную. Как поглядела Настасья Микулична В тую чару золочёную, Взяла в руки злачён перстень. Говорит тут Настасья Микулична: — Да не тот муж — который подле меня сидит, А тот мой муж — который противо меня сидит. А тут-то Добрыня Никитинич Да скочил Добрыня на резвы ноги, Да брал Алёшу за желты кудри, Да он выдёргивал из-за стола из-за дубового, А стал он по гридне потаскивать, Да стал он Алёше приговаривать: — Не дивую я разуму женскому, Да дивую я ти, смелый Алеша Попович ты, А ты-то, Алёшенька, да мне крестовый брат. Да еще тебе дивую, старый ты Князь Владимир стольно-киевский! А сколько я те делал выслуг-то великиих, А ты всё, Владимир, надо мной надсмехаешься. Да теперь я выправил из Золотой Орды, Выправил дани и выходы За старые годы, за новые. Везут тебе три телеги ордынские: Три телеги злата и серебра. Тут он взял свою молоду жену, Молоду жену, любиму семью, Да повел Добрыня к своей матушке. Да тут ли Алёшенька Попович тот, Да ходит по гридне окоракою [38] , А сам ходит приговаривает: — Да всяк-то на сём свете женится, Да не всякому женитьба удавается. А только Алёшенька женат бывал.

Добрынюшке-то матушка говаривала, Да и Никитичу-то матушка наказывала: — Ты не езди-ка далече во чисто поле, На тую гору да сорочинскую, Не топчи-ка младыих змеёнышей, Ты не выручай-ка полонов да русскиих, Не купайся, Добрыня, во Пучай-реке, Та Пучай-река очень свирепая, А середняя-то струйка как огонь сечёт! А Добрыня своей матушки не слушался. Как он едет далече во чисто поле, А на тую на гору сорочинскую, Потоптал он младыих змеёнышей, А й повыручил он полонов да русскиих. Богатырско его сердце распотелося, Распотелось сердце, нажаделося — Он приправил своего добра коня, Он добра коня да ко Пучай-реке, Он слезал, Добрыня, со добра коня, Да снимал Добрыня платье цветное, Да забрел за струечку за первую, Да он забрел за струечку за среднюю И сам говорил да таковы слова: — Мне, Добрынюшке, матушка говаривала, Мне, Никитичу, маменька и наказывала: Что не езди-ка далече во чисто поле, На тую гору на сорочинскую, Не топчи-ка младыих змеёнышей, А не выручай полонов да русскиих, И не купайся, Добрыня, во Пучай-реке, Но Пучай-река очень свирепая, А середняя-то струйка как огонь сечёт! А Пучай-река — она кротка-смирна, Она будто лужа-то дождёвая! Не успел Добрыня словца смолвити — Ветра нет, да тучу нанесло, Тучи нет, да будто дождь дождит, А й дождя-то нет, да только гром гремит, Гром гремит да свищет молния — А как летит Змеище Горынище О тыех двенадцати о хоботах. А Добрыня той Змеи не приужахнется. Говорит Змея ему проклятая: — Ты теперича, Добрыня, во моих руках! Захочу — тебя, Добрыня, теперь потоплю, Захочу — тебя, Добрыня, теперь съем-сожру, Захочу — тебя, Добрыня, в хобота возьму, В хобота возьму, Добрыня, во нору снесу! Припадает Змея как ко быстрой реке, А Добрынюшка-то плавать он горазд ведь был: Он нырнёт на бережок на тамошний, Он нырнёт на бережок на здешниий. А нет у Добрынюшки добра коня, Да нет у Добрыни платьев цветныих — Только-то лежит один пухов колпак, Да насыпан тот колпак да земли греческой, По весу тот колпак да в целых три пуда. Как ухватил он колпак да земли греческой, Он шибнёт во Змею да во проклятую — Он отшиб Змеи двенадцать да всех хоботов. Тут упала-то Змея да во ковыль-траву, Добрынюшка на ножку он был повёрток, Он скочил на змеиные да груди белые. На кресте-то у Добрыни был булатный нож — Он ведь хочет распластать ей груди белые. А Змея Добрыне, ему взмолилася: — Ах ты, эй, Добрыня сын Никитинич! Мы положим с тобой заповедь великую: Тебе не ездити далече во чисто поле, На тую на гору сорочинскую, Не топтать больше младыих змеенышей, А не выручать полонов да русскиих, Не купаться ти, Добрыне, во Пучай-реке. И мне не летать да на святую Русь, Не носить людей мне больше русскиих, Не копить мне полонов да русскиих. Он повыпустил Змею как с-под колен своих — Поднялась Змея да вверх под облако. Случилось ей лететь да мимо Киев-града. Увидала она князеву племянницу, Молоду Забаву дочь Потятичну, Идучи по улице по широкоей. Тут припадает Змея да ко сырой земле, Захватила она князеву племянницу, Унесла в нору да во глубокую. Тогда солнышко Владимир стольно-киевский А он по три дня да тут былиц кликал, А былиц кликал да славных рыцарей: — Кто бы мог съездить далече во чисто поле, На тую на гору сорочинскую, Сходить в нору да во глубокую, А достать мою, князеву, племянницу, Молоду Забаву дочь Потятичну? Говорил Алёшенька Левонтьевич: — Ах ты, солнышко Владимир стольно-киевский, Ты накинь-ка эту службу да великую На того Добрыню на Никитича У него ведь со Змеёю заповедь положена, Что ей не летать да на святую Русь, А ему не ездить далече во чисто поле, Не топтать-то младыих змеёнышей Да не выручать полонов да русскиих. Так возьмет он князеву племянницу, Молоду Забаву дочь Потятичну, Без бою, без драки-кроволития. Тут солнышко Владимир стольно-киевский Как накинул эту службу да великую На того Добрыню на Никитича — Ему съездить далече во чисто поле И достать ему князеву племянницу, Молоду Забаву дочь Потятичну. Он пошел домой, Добрыня, закручинился, Закручинился Добрыня, запечалился. Встречает государыня да родна матушка, Та честна вдова Офимья Александровна: — Ты эй, рожено мое дитятко, Молодой Добрыня сын Никитинец! Ты что с пиру идёшь не весел-де? Знать, что место было ти не по чину, Знать, чарой на пиру тебя приобнесли Аль дурак над тобою насмеялся-де? Говорил Добрыня сын Никитинец: — Ты эй, государыня да родна матушка, Ты честна вдова Офимья Александровна! Место было мне-ка по чину, Чарой на пиру меня не обнесли, Да дурак-то надо мной не насмеялся ведь, А накинул службу да великую А то солнышко Владимир стольно-киевский, Что съездить далече во чисто поле, На тую гору да на высокую, Мне сходить в нору да во глубокую, Мне достать-то князеву племянницу, Молоду Забаву дочь Потятичну. Говорит Добрыне родна матушка, Честна вдова Офимья Александровна: — Ложись-ка спать да рано с вечера, Так утро будет очень мудрое — Мудренее утро будет оно вечера. Он вставал по утрушку ранёшенько, Умывается да он белёшенько, Снаряжается он хорошохонько. Да йдёт на конюшню на стоялую, А берёт в руки узду он да тесьмяную, А берёт он дедушкова да ведь добра коня, Он поил Бурка питьем медвяныим, Он кормил пшеной да белояровой, Он седлал Бурка в седелышко черкасское, Он потнички да клал на спинушку, Он на потнички да кладет войлочки, Клал на войлочки черкасское седёлышко, Всех подтягивал двенадцать тугих подпругов, Он тринадцатый-то клал да ради крепости, Чтобы добрый конь-то с-под седла не выскочил, Добра молодца в чистом поле не вырутил. Подпруги были шелковые, А шпеньки у подпруг всё булатные, Пряжки у седла да красна золота — Тот да шёлк не рвётся, да булат не трется, Красно золото не ржавеет, Молодец-то на коне сидит да сам не стареет. Поезжал Добрыня сын Никитинец, На прощанье ему матушка да плётку подала, Сама говорила таковы слова: — Как будешь далече во чистом поле, На тыи горы да на высокия, Потопчешь младыих змеёнышей, Повыручишь полонов да русскиих, Как тыи-то младые змееныши Подточат у Бурка как они щёточки, Что не сможет больше Бурушко поскакивать, А змеёнышей от ног да он отряхивать, Ты возьми-ка эту плёточку шелковую, А ты бей Бурка да промежу ноги, Промежу ноги да промежу уши, Промежу ноги да межу задние, — Станет твой Бурушко поскакивать, А змеёнышей от ног да он отряхивать— Ты притопчешь всех да до единого. Как будет он далече во чистом поле, На тыи горы да на высокия, Потоптал он младыих змеёнышей. Как тыи ли младые змеёныши Подточили у Бурка как они щёточки, Что не может больше Бурушко поскакивать, Змеёнышей от ног да он отряхивать. Тут молодой Добрыня сын Никитинец, Берёт он плёточку шелковую, Он бьёт Бурка да промежу уши, Промежу уши да промежу ноги, Промежу ноги межу задние. Тут стал его Бурушко поскакивать, А змеенышей от ног да он отряхивать, Притоптал он всех да до единого. Выходила как Змея она проклятая Из тыи норы да из глубокия, Сама говорит да таковы слова: — Ах ты, эй, Добрынюшка Никитинец! Ты, знать, порушил свою заповедь. Зачем стоптал младыих змеенышей, Почто выручал полоны да русские? Говорил Добрыня сын Никитинец: — Ах ты, эй, Змея да ты проклятая! Чёрт ли тя нёс да через Киев-град, Ты зачем взяла князеву племянницу, Молоду Забаву дочь Потятичну? Ты отдай же мне-ка князеву племянницу Без боя, без драки-кроволития. Тогда Змея она проклятая Говорила-то Добрыне да Никитичу: — Не отдам я тебе князевой племянницы Без боя, без драки-кроволития! Заводила она бой-драку великую. Они дрались со Змеёю тут трои сутки, Но не мог Добрыня Змею перебить. Хочет тут Добрыня от Змеи отстать — Как с небес Добрыне ему глас гласит: — Молодой Добрыня сын Никитинец! Дрался со Змеёю ты трои сутки, Подерись со Змеёй ещё три часа: Ты побьёшь Змею да ю, проклятую! Он подрался со Змеёю ещё три часа, Он побил Змею да ю, проклятую, — Та Змея, она кровью пошла. Стоял у Змеи он тут трои сутки, А не мог Добрыня крови переждать. Хотел Добрыня от крови отстать, Но с небес Добрыне опять глас гласит: — Ах ты, эй, Добрыня сын Никитинец! Стоял у крови ты тут трои сутки — Постой у крови да ещё три часа, Бери своё копьё да мурзамецкое И бей копьём да во сыру землю, Сам копью да приговаривай: «Расступись-ка, матушка сыра земля, На четыре расступись да ты на четверти! Ты пожри-ка эту кровь да всю змеиную!» Расступилась тогда матушка сыра земля, Пожрала она кровь да всю змеиную. Тогда Добрыня во нору пошел. Во тыи в норы да во глубокие, Там сидит сорок царей, сорок царевичей, Сорок королей да королевичей, А простой-то силы — той и сметы нет. Тогда Добрынюшка Никитинец Говорил-то он царям да он царевичам И тем королям да королевичам: — Вы идите нынь туда, откель принесены. А ты, молода Забава дочь Потятична, — Для тебя я эдак теперь странствовал — Ты поедем-ка ко граду ко Киеву А й ко ласковому князю ко Владимиру. И повёз молоду Забаву дочь Потятичну.

Жил Святослав девяносто лет, Жил Святослав да переставился. Оставалось от него чадо милое, Молодой Вольга Святославгович. Стал Вольга растеть-матереть, Похотелося Вольги да много мудростей: Щукой-рыбою ходить Вольги во синих морях, Птицей-соколом летать Вольги под оболоки, Волком и рыскать во чистых полях. Уходили-то вси рыбушки во глубоки моря, Улетали вси птички за оболоки, Убегали вси звери за темны леса. Стал Вольга он растеть-матереть И сберал соби дружинушку хоробрую, Тридцать молодцев без единого, Сам еще Вольга во тридцятыих. Был у него родной дядюшка, Славный князь Владымир стольно-киевской. Жаловал его трима городама всё крестьянамы: Первыим городом Гурчовцом, Другим городом Ореховцем, Третьим городом Крестьяновцем. Молодой Вольга Святославгович, Он поехал к городам и за получкою Со своёй дружинушкой хороброю. Выехал Вольга во чисто поле, Ен услышал во чистом поли ратоя. А орет [39] в поли ратой, пону́киваёт, А у ратоя-то сошка поскрипываёт, Да по камешкам омешики прочиркива-от. Ехал Вольга он до ратоя, День с утра ехал до вечера, Да не мог ратоя в поле наехати. А орет-то в поли ратой, понукиваёт, А у ратоя сошка поскрипываёт, Да по камешкам омешики [40] прочиркивают. Ехал Вольга еще другой день, Другой день с утра до па́бедья [41] , Со своей со дружинушкой хороброю. Ен наехал в чистом поли ратоя, А орет в поле ратой, понукиваёт, С края в край бороздки пометываёт, В край он уедет — другого невидать. То коренья-каменья вывертываёт, Да великия он каменья вси в борозду валит. У ратоя кобылка соловенька, Да у ратоя сошка кленовая, Гужики у ратоя шелковые. Говорил Вольга таковы слова: — Бог теби помочь, оратаюшко, А орать, да пахать, да крестьновати, С края в край бороздки пометывати! — Говорил оратай таковы слова: — Да поди-ко ты, Вольга Святославгович! Мни-то надобно Божья помочь крестьяновать, С края в край бороздки помётывать. А й далече ль, Вольга, едешь, куда путь держишь Со своею со дружинушкой хороброю? — Говорил Вольга таковы слова: — А еду к городам я за получкою, К первому ко городу ко Гурьёвцу, К другому-то городу к Ореховцу, К третьему городу к Крестьяновцу. — Говорил оратай таковы слова: — Ай же Вольга Святославгович! Да недавно был я в городи, третьяго дни, На своей кобылке соловою, А привез оттуль соли я два меха, Два меха-то соли привез по сороку пуд, А живут мужики там розбойники, Ёны просят грошёв подорожныих. А я был с шалыгой [42] подорожною, А платил им гроши я подорожныи: А кой стоя стоит, тот и сидя сидит, А кой сидя сидит, тот и лежа лежит. — Говорил Вольга таковы слова: — Ай же оратай-оратаюшко! Да поедем-ко со мною во товарищах, Да ко тем к городам за получкою. — Этот оратай-оратаюшко Гужики с сошки он повыстенул Да кобылку из сошки повывернул А со тою он сошки со кленовенкой, А й оставил он тут сошку кленовую, Он садился на кобылку соловеньку; Они сели на добрых коней, поехали По славному раздольицу чисту полю. Говорил оратай таковы слова: — Ай же Вольга Святославгович! А оставил я сошку в бороздочки, Да не гля-ради прохожаго-проезжего, Ради мужика-деревенщины: Они сошку с земельки повыдернут, Из омешиков земельку повытряхнут, Из сошки омешики повыколнут, Мне нечем будет молодцу крестьяновати. А пошли ты дружинушку хоробрую, Чтобы сошку с земельки повыдернули, Из омешиков земельку повытряхнули, Бросили бы сошку за ракитов куст. — Молодой Вольга Святославгович Посылает тут два да три добрых молодца Со своей с дружинушки с хороброей Да ко этой ко сошке кленовенькой, Чтобы сошку с земельки повыдернули, Из омешиков земельку повытряхнули, Бросили бы сошку за ракитов куст. Едут туды два да три добрых молодца Ко этой ко сошки кленовоей; Они сошку за обжи [43] кругом вертят, А им сошки от земли поднять нельзя, Да не могут они сошку с земельки повыдернути, Из омешиков земельки повытряхнуть, Бросити сошки за ракитов куст. Молодой Вольга Святославгович Посылает он целым десяточком Он своей дружинушки хороброей А ко этой ко сошке кленовоей. Приехали оны целым десяточком Ко этой славной ко сошке кленовенькой; Оны сошку за обжи кружком вертят, Сошки от земли поднять нельзя, Не могут они сошки с земельки повыдернути, Из омешиков земельки повытряхнути, Бросить сошки за ракитов куст. Молодой Вольга Святославгович Посылает всю дружинушку хороброю, То он тридцать молодцов без единаго. Этая дружинушка хоробрая, Тридцать молодцев да без единаго. А подъехали ко сошке кленовенькой, Брали сошку за обжи, кружком вертят, Сошки от земельки поднять нельзя, Не могут они сошки с земельки повыдернути, Из омешиков земельки повытряхнути, Бросити сошки за ракитов куст. Говорит оратай таковы слова: — Ай же Вольга Святославгович! То не мудрая дружинушка хоробрая твоя, А не могут оны сошки с земельки повыдернуть, Из омешиков земельки повытряхнуть, Бросити сошки за ракитов куст. Не дружинушка тут есте хоробрая, Столько одна есте хлебоясть. — Этот оратай-оратаюшко Он подъехал на кобылке соловенькой А ко этоей ко сошке кленовенькой, Брал эту сошку одной ручкой, Сошку с земельки повыдернул, Из омешиков земельку повытряхнул, Бросил сошку за ракитов куст. Оны сели на добрых коней, поехали Да по славному раздолью чисту полю. А у ратоя кобылка грудью пошла, Так Вольгин-то конь оставается. Стал Вольга покрыкивати, Стал колпаком Вольга помахивати, Говорил Вольга таковы слова: — Стой-ко, постой, да оратаюшко! — Говорил Вольга таковы слова: — Ай же оратай-оратаюшко, Эта кобылка конём бы была, За эту кобылку пятьсот бы дали. — Говорит оратай таковы слова: — Взял бы я кобылку жеребчиком, Жеребчиком взял ю с-под матушки, Заплатил я за кобылку пятьсот рублей: Этая кобылка конём бы была, Этой бы кобылки и сметы нет. — Говорил Вольга таковы слова: — Ай же ты, оратай-оратаюшко! Как-то тобя да именём зовут, Как звеличают по отечеству? — Говорил оратай таковы слова: — Ай же Вольга ты Святославгович! Ржи напашу, в скирды складу, В скирды складу да домой выволочу, Домой выволочу, дома вымолочу. Драни надеру да то я пива наварю, Пива наварю, мужичков напою, Станут мужички меня покликивати: — Ай же молодой Микулушка Селянинович!

В славном городе во Муромле, Во селе было Карачарове, Сиднем сидел Илья Муромец, крестьянский сын, Сиднем сидел цело тридцать лет. Уходил государь его батюшка со родителем Со матушкою на работушку на крестьянскую. Как приходили две калики перехожия: Под тое окошечко косявчето, Говорят калики таковы слова: «Ай же ты, Илья Муромец, крестьянский сын! Отворяй каликам ворота широкия, Пусти-ка калик к себе в дом». Ответ держит Илья Муромец: «Ай же вы, калики перехожия! Не могу отворить ворот широкиих, Сиднем сижу цело тридцать лет. Не владаю рукамы, ни ногамы». Опять говорят калики перехожия; «Выставай-ка, Илья, на резвы ноги, Отворяй-ка ворота широкия, Пускай-ка калик к себе в дом». Выставал Илья на резвы ноги, Отворял ворота широкия И пускал калик к себе в дом. Приходили калики перехожия, Они крест кладут по писаному, Поклон ведут по-учёному, Наливают чарочку питьица медвянаго, Подносят-то Илье Муромцу. Как выпил-то чару питьица медвянаго, Богатырско его сердце разгорелося, Его белое тело распотелося. Воспроговорят калики таковы слова: «Что чувствуешь в собе, Илья?» Бил челом Илья, калик поздравствовал: «Слышу в собе силушку великую». Говорят калики перехожия: «Будешь ты, Илья, великий богатырь, И смерть тобе на бою не писана: Бейся-ратися со всяким богатырём И со всею паляницею удалою; А столько не выходи драться с Святогором-богатырём: Его и земля на себе через силу носит; Не ходи драться с Самсоном-богатырём: У него на голове семь власов ангельских; Не бейся и с родом Микуловым: Его любит матушка сыра-земля; Не ходи още на Вольгу Сеславьича: Он не силою возьмёт, так хитростью-мудростью. Доставай, Илья, коня собе богатырскаго, Выходи в раздольице чисто поле, Покупай перваго жеребчика, Станови его в срубу на три месяца, Корми его пшеном белояровым, А пройдет поры-времени три месяца, Ты по три ночи жеребчика в саду поваживай И в три росы жеребчика выкатывай, Подводи его к тыну ко высокому: Как станет жеребчик через тын перескакивать, И в ту сторону, и в другую сторону, Поезжай на нём куда хочешь, Будет носить тебя». Тут калики потерялися. Пошёл Илья ко родителю ко батюшку На тую работу на крестьянскую, Очистить надо пал от дубья-колодья: Он дубьё-колодьё все повырубил, В глубоку реку повыгрузил, А сам и сшёл домой. Выстали отец с матерью от крепкаго сна — Испужалися: «Что это за чудо подеялось? Кто бы нам это сработал работушку?» Работа-то была поделана, и пошли они домой. Как пришли домой, видят: Илья Муромец ходит по избы. Стали его спрашивать, как он выздоровел. Илья и рассказал им, Как приходили калики перехожия, Поили его питьицем медвяныим: И с того он стал владать рукамы и ногамы, И силушку получил великую. Пошёл Илья в раздольице чисто поле, Видит: мужик ведет жеребчика немудраго, Бураго жеребчика косматенькаго. Покупал Илья того жеребчика, Что запросил мужик, то и дал; Становил жеребчика в сруб на три месяца, Кормил его пшеном белояровым, Поил свежей ключевой водой; И прошло поры-времени три месяца, Стал Илья жеребчика по три ночи в саду поваживать; В три росы его выкатывать, Подводил ко тыну ко высокому, И стал бурушко через тын перескакивать, И в ту сторону, и в другую сторону. Тут Илья Муромец седлал добра коня, зауздывал, Брал у батюшка, у матушки прощеньице-благословеньице И поехал в раздольице чисто поле. Наехал Илья в чистом поле на шатёр белополотняный, Стоит шатёр под великим сырым дубом, И в том шатре кровать богатырская немалая: Долиной кровать десять сажень, Шириной кровать шести сажень. Привязал Илья добра коня к сыру дубу, Лёг на тую кровать богатырскую и спать заснул. А сон богатырский крепок: На три дня и на три ночи. На третий день услыхал его добрый конь Великий шум с-под сиверныя сторонушки: Мать сыра-земля колыбается, Тёмны лесушки шатаются, Реки из крутых берегов выливаются. Бьет добрый конь копытом о сыру землю, Не может разбудить Илью Муромца. Проязычил конь языком человеческим: «Ай ясе ты, Илья Муромец! Спишь себе, проклаждаешься, Над собой незгодушки не ведаешь: Едет к шатру Святогор-богатырь. Ты спущай меня во чисто поле, А сам полезай на сурой дуб». Выставал Илья на резвы ноги, Спущал коня во чисто поле, А сам выстал во сырой дуб. Видит: едет богатырь выше лесу стоячаго, Головой упирает под облаку ходячую, На плечах везёт хрустальный ларец. Приехал богатырь к сыру дубу, Снял с плеч хрустальный ларец, Отмыкал ларец золотым ключом: Выходит оттоль жена богатырская. Такой красавицы на белом свете не видано и не слыхано: Ростом она высокая, походка у ней щепливая [44] , Очи яснаго сокола, бровушки чёрнаго соболя, С платьица тело белое. Как вышла из того ларца, Собрала на стол, полагала скатерти браныя, Ставила на стол ествушки сахарныя, Вынимала из ларца питьица медвяныя. Пообедал Святогор-богатырь И пошёл с женою в шатёр проклаждатися, В разныя забавы заниматися. Тут богатырь и спать заснул. А красавица жена его богатырская Пошла гулять по чисту полю И высмотрела Илью в сыром дубу. Говорит она таковы слова: «Ай же ты, дородний добрый молодец! Сойди-ка со сыра дуба, Сойди, любовь со мной сотвори, Буде не послушаешься, Разбужу Святогора-богатыря и скажу ему, Что ты насильно меня в грех ввел». Нечего делать Илье: С бабой не сговорить, а с Святогором не сладить; Слез он с того сыра дуба И сделал дело повеленое. Взяла его красавица, богатырская жена, Посадила к мужу в глубок карман И разбудила мужа от крепкаго сна. Проснулся Святогор-богатырь, Посадил жену в хрустальный ларец, Запер золотым ключем, Сел на добра коня и поехал ко Святым горам. Стал его добрый конь спотыкаться, И бил его богатырь плеткою шелковою По тучным бедрам, И проговорит конь языком человеческим: «Опережь я возил богатыря да жену богатырскую, А нонь везу жену богатырскую и двух богатырей: Дивья мне потыкатися!» И вытащил Святогор-богатырь Илью Муромца Из кармана, и стал его выспрашивать, Кто он есть и как попал к нему во глубок карман. Илья ему сказал всё по правды по истине. Тогда Святогор жену свою богатырскую убил, А с Ильей поменялся крестом И называл меньшим братом. Выучил Святогор Илью всем похваткам, Поездкам богатырским, И поехали они к Сиверным горам, И наехали путём-дорогою на великий гроб, На том гробу подпись подписана: «Кому суждено в гробу лежать, тот в него и ляжет». Лёг Илья Муромец: Для него домовище и велико, и широко. Ложился Святогор-богатырь: Гроб пришелся по нём. Говорит богатырь таковы слова: «Гроб точно про меня делан. Возьми-тко крышку, Илья, закрой меня». Отвечает Илья Муромец: «Не возьму я крышки, больший брат, И не закрою тебя: Шутишь ты шуточку немалую, Сам себя хоронить собрался». Взял богатырь крышку и сам закрыл ею гроб; Да как захотел поднять ю, Никак не может; Бился он и силился поднять и проговорил Илье Муромцу: «Ай меньший брат! Видно, судьбина поискала меня, Не могу поднять крышки, Попробуй-ка приподнять ю». Попробовал Илья Муромец Поднять крышку, да где ему! Говорит Святогор-богатырь: «Возьми мой меч-кладенец и ударь поперёк крышки». Илье Муромцу не под силу и поднять Святогорова меча-кладенца. Зовёт его Святогор-богатырь: «Наклонись ко гробу, ко маленькой щёлочке, Я дохну на тебя духом богатырскиим». Как наклонился Илья И дохнул на него Святогор-богатырь Своим духом богатырскиим: Почуял Илья, что силы в нем Против прежняго прибавилось втрое, Поднял он меч-кладенец и ударил поперёк крышки. От того удара великаго Посыпались искры, А где ударил меч-кладенец, На том месте выросла полоса железная. Зовёт его Святогор-богатырь: «Душно мне, меньший брат, Попробуй още ударить мечом вдоль крышки». Ударил Илья Муромец вдоль крышки, И тут выросла железная полоса. Опять проговорит Святогор-богатырь: «Задыхаюсь я, меньший братец: Наклонись-ка ко щёлочке, я дохну още на тебя И передам тебе силушку великую». Отвечает Илья Муромец: «Будет с меня силы, больший братец; Не то земля на собе носить не станет». Промолвил тут Святогор-богатырь: «Хорошо ты сделал, меньший брат, Что не послушал моего последняго наказа: Я дохнул бы на тебя мертвым духом, И ты бы лег мертв подле меня. А теперь прощай, владай моим мечом-кладенцом, А добра коня моего богатырскаго Привяжи к моему гробу. Никто, кроме меня, не совладает с этим конем». Тут пошёл из щёлочки мертвый дух, Простился Илья с Святогором, Привязал его добра коня ко тому гробу, Опоясал Святогоров меч-кладенец И поехал в раздольице чисто поле.

В славном в Нове-граде Как был Садко-купец, богатый гость. А прежде у Садка имущества не было: Одни были гусельки яровчаты; По пирам ходил-играл Садко. Садка день не зовут на почестен пир, Другой не зовут на почестен пир И третий не зовут на почестен пир, По том Садко соскучился. Как пошёл Садко к Ильмень-озеру, Садился на бел-горюч камень И начал играть в гусельки яровчаты. Как тут-то в озере вода всколыбалася, Тут-то Садко перепался, Пошел прочь от озера во свой во Новгород. Садка день не зовут на почестен пир, Другой не зовут на почестен пир И третий не зовут на почестен пир, По том Садко соскучился. Как пошел Садко к Ильмень-озеру, Садился на бел-горюч камень И начал играть в гусельки яровчаты. Как тут-то в озере вода всколыбалася, Тут-то Садко перепался, Пошёл прочь от озера во свой во Новгород. Садка день не зовут на почестен пир, Другой не зовут на почестен пир И третий не зовут на почестен пир, По том Садко соскучился. Как пошёл Садко к Ильмень-озеру, Садился на бел-горюч камень И начал играть в гусельки яровчаты. Как тут-то в озере вода всколыбалася, Показался царь морской, Вышел со Ильмени со озера, Сам говорил таковы слова: — Ай же ты, Садко новгородский! Не знаю, чем буде тебя пожаловать За твои за утехи за великие, За твою-то игру нежную: Аль бессчётной золотой казной? А не то ступай во Новгород И ударь о велик заклад, Заложи свою буйну голову И выряжай с прочих купцов Лавки товара красного И спорь, что в Ильмень-озере Есть рыба — золоты перья. Как ударишь о велик заклад, И поди свяжи шелковой невод, И приезжай ловить в Ильмень-озеро: Дам три рыбины — золота перья. Тогда ты, Садко, счастлив будешь! Пошёл Садко от Ильменя от озера, Как приходил Садко во свой во Новгород, Позвали Садка на почестен пир. Как тут Садко новогородский Стал играть в гусельки яровчаты; Как тут стали Садка попаивать, Стали Садку поднашивать, Как тут-то Садко стал похвастывать: — Ай же вы, купцы новогородские! Как знаю чудо-чудное в Ильмень-озере: А есть рыба — золоты перья в Ильмень-озере! Как тут-то купцы новогородские Говорят ему таковы слова: — Не знаешь ты чуда-чудного, Не может быть в Ильмень-озере рыбы — золоты перья. — Ай же вы, купцы новогородские! О чем же бьёте со мной о велик заклад? Ударим-ка о велик заклад: Я заложу свою буйну голову, А вы залагайте лавки товара красного. Три купца повыкинулись, Заложили по три лавки товара красного, Как тут-то связали невод шелковой И поехали ловить в Ильмень-озеро. Закинули тоньку в Ильмень-озеро, Добыли рыбку — золоты перья; Закинули другую тоньку в Ильмень-озеро, Добыли другую рыбку — золоты перья; Третью закинули тоньку в Ильмень-озеро, Добыли третью рыбку — золоты перья. Тут купцы новогородские Отдали по три лавки товара красного. Стал Садко поторговывать, Стал получать барыши великие. Во своих палатах белокаменных Устроил Садко все по-небесному: На небе солнце — и в палатах солнце, На небе месяц — и в палатах месяц, На небе звезды — и в палатах звезды. Потом Садко-купец, богатый гость, Зазвал к себе на почестен пир Тыих мужиков новогородскиих И тыих настоятелей новогородскиих: Фому Назарьева и Луку Зиновьева. Все на пиру наедалися, Все на пиру напивалися, Похвальбами все похвалялися. Иной хвастает бессчётной золотой казной, Другой хвастает силой-удачей молодецкою, Который хвастает добрым конём, Который хвастает славным отчеством. Славным отчеством, молодым молодечеством, Умный хвастает старым батюшком, Безумный хвастает молодой женой. Говорят настоятели новогородские: — Все мы на пиру наедалися, Все на почестном напивалися, Похвальбами все похвалялися. Что же у нас Садко ничем не похвастает? Что у нас Садко ничем не похваляется? Говорит Садко-купец, богатый гость: — А чем мне, Садку, хвастаться, Чем мне, Садку, похвалятися? У меня ль золота казна не тощится, Цветно платьице не носится, Дружина хоробра не изменяется. А похвастать — не похвастать бессчётной золотой казной: На свою бессчётну золоту казну Повыкуплю товары новогородские, Худые товары и добрые! Не успел он слова вымолвить, Как настоятели новогородские Ударили о велик заклад, О бессчетной золотой казне, О денежках тридцати тысячах: Как повыкупить Садку товары новогородские, Худые товары и добрые, Чтоб в Нове-граде товаров в продаже боле не было. Ставал Садко на другой день раным-рано, Будил свою дружину хоробрую, Без счета давал золотой казны И распускал дружину по улицам торговыим, А сам-то прямо шел в гостиный ряд, Как повыкупил товары новогородские, Худые товары и добрые, На свою бессчетну золоту казну. На другой день ставал Садко раным-рано, Будил свою дружину хоробрую, Без счёта давал золотой казны И распускал дружину по улицам торговыим, А сам-то прямо шёл в гостиный ряд: Вдвойне товаров принавезено, Вдвойне товаров принаполнено На тую на славу на великую новогородскую. Опять выкупал товары новогородские, Худые товары и добрые, На свою бессчётну золоту казну. На третий день ставал Садко раным-рано, Будил свою дружину хоробрую, Без счёта давал золотой казны И распускал дружину по улицам торговыим, А сам-то прямо шёл в гостиный ряд: Втройне товаров принавезено, Втройне товаров принаполнено, Подоспели товары московские На тую на великую на славу новогородскую. Как тут Садко пораздумался: «Не выкупить товара со всего бела света: Еще повыкуплю товары московские, Подоспеют товары заморские. Не я, видно, купец богат новогородский — Побогаче меня славный Новгород». Отдавал он настоятелям новогородскиим Денежек он тридцать тысячей. На свою бессчётну золоту казну Построил Садко тридцать кораблей, Тридцать кораблей, тридцать черлёныих; На те на корабли на черлёные Свалил товары новогородские, Поехал Садко по Волхову, Со Волхова во Ладожско, А со Ладожска во Неву-реку, А со Невы-реки во сине море. Как поехал он по синю морю, Воротил он в Золоту Орду, Продавал товары новогородские, Получал барыши великие, Насыпал бочки-сороковки красна золота, чиста серебра, Поезжал назад во Новгород, Поезжал он по синю морю. На синем море сходилась погода сильная, Застоялись черлёны корабли на синем море: А волной-то бьёт, паруса рвёт, Ломает кораблики черлёные; А корабли нейдут с места на синем море. Говорит Садко-купец, богатый гость, Ко своей дружине ко хоробрые: — Ай же ты, дружинушка хоробрая! Как мы век по морю ездили, А морскому царю дани не плачивали: Видно, царь морской от нас дани требует, Требует дани во сине море. Ай же, братцы, дружина хоробрая! Взимайте бочку-сороковку чиста серебра, Спущайте бочку во сине море, Дружина его хоробрая Взимала бочку чиста серебра, Спускала бочку во сине море; А волной-то бьёт, паруса рвёт, Ломает кораблики черлёные, А корабли нейдут с места на синем море. Тут его дружина хоробрая Брала бочку-сороковку красна золота, Спускала бочку во сине море: А волной-то бьёт, паруса рвёт, Ломает кораблики черлёные, А корабли все нейдут с места на синем море. Говорит Садко-купец, богатый гость: — Видно, царь морской требует Живой головы во сине море. Делайте, братцы, жеребья вольжаны, Я сам сделаю на красноем на золоте, Всяк свои имена подписывайте, Спускайте жеребья на сине море: Чей жеребий ко дну пойдет, Таковому идти в сине море. Делали жеребья вольжаны, А сам Садко делал на красноем на золоте, Всяк своё имя подписывал, Спускали жеребья на сине море. Как у всей дружины хоробрые Жеребья гоголем по воде плывут, А у Садка-купца — ключом на дно. Говорит Садко-купец, богатый гость: — Ай же братцы, дружина хоробрая! Этыя жеребья неправильны: Делайте жеребья на красноем на золоте, А я сделаю жеребий вольжаный. Делали жеребья на красноем на золоте, А сам Садко делал жеребий вольжаный. Всяк своё имя подписывал, Спускали жеребья на сине море: Как у всей дружины хоробрые Жеребья гоголем по воде плывут, А у Садка-купца — ключом на дно. Говорит Садко-купец, богатый гость: — Ай же братцы, дружина хоробрая! Видно, царь морской требует Самого Садка богатого в сине море. Несите мою чернилицу вальяжную, Перо лебединое, лист бумаги гербовый. Несли ему чернилицу вальяжную, Перо лебединое, лист бумаги гербовый, Он стал именьице отписывать: Кое именье отписывал божьим церквам, Иное именье нищей братии, Иное именьице молодой жене, Остатное именье дружине хороброей. Говорил Садко-купец, богатый гость: — Ай же братцы, дружина хоробрая! Давайте мне гусельки яровчаты, Поиграть-то мне в остатнее: Больше мне в гусельки не игрывати. Али взять мне гусли с собой во сине море? Взимает он гусельки яровчаты, Сам говорит таковы слова: — Свалите дощечку дубовую на воду: Хоть я свалюсь на доску дубовую, Не столь мне страшно принять смерть во синем море. Свалили дощечку дубовую на воду, Потом поезжали корабли по синю морю, Полетели, как чёрные вороны. Остался Садко на синем море. Со тоя со страсти со великие Заснул на дощечке на дубовоей. Проснулся Садко во синем море, Во синем море на самом дне, Сквозь воду увидел пекучись красное солнышко, Вечернюю зорю, зорю утреннюю. Увидел Садко: во синем море Стоит палата белокаменная. Заходил Садко в палату белокаменну: Сидит в палате царь морской, Голова у царя как куча сенная. Говорит царь таковы слова: — Ай же ты, Садко-купец, богатый гость! Век ты, Садко, по морю езживал, Мне, царю, дани не плачивал, А нонь весь пришёл ко мне во подарочках. Скажут, мастер играть в гусельки яровчаты; Поиграй же мне в гусельки яровчаты. Как начал играть Садко в гусельки яровчаты, Как начал плясать царь морской во синем море, Как расплясался царь морской. Играл Садко сутки, играл и другие Да играл ещё Садко и третии — А всё пляшет царь морской во синем море. Во синем море вода всколыбалася, Со жёлтым песком вода смутилася, Стало разбивать много кораблей на синем море, Стало много гибнуть именьицев, Стало много тонуть людей праведныих. Как стал народ молиться Миколе Можайскому, Как тронуло Садка в плечо во правое: — Ай же ты, Садко новогородский! Полно играть в гуселышки яровчаты! Обернулся, глядит Садко новогородскиий: Ажно стоит старик седатыий. Говорил Садко новогородский: — У меня воля не своя во синем море, Приказано играть в гусельки яровчаты. Говорит старик таковы слова: — А ты струночки повырывай, А ты шпенёчки повыломай, Скажи: «У меня струночек не случилося, А шпенёчков не пригодилося, Не во что больше играть, Приломалися гусельки яровчаты». Скажет тебе царь морской: «Не хочешь ли жениться во синем море На душечке на красной девушке?» Говори ему таковы слова: «У меня воля не своя во синем море». Опять скажет царь морской: «Ну, Садко, вставай поутру ранёшенько, Выбирай себе девицу-красавицу». Как станешь выбирать девицу-красавицу, Так перво триста девиц пропусти, А друго триста девиц пропусти, И третье триста девиц пропусти; Позади идёт девица-красавица, Красавица девица Чернавушка, Бери тую Чернаву за себя замуж… Будешь, Садко, во Нове-граде. А на свою бессчётну золоту казну Построй церковь соборную Миколе Можайскому. Садко струночки во гусельках повыдернул, Шпенёчки во яровчатых повыломал. Говорит ему царь морской: — Ай же ты, Садко новогородскиий! Что же не играешь в гусельки яровчаты? — У меня струночки во гусельках выдернулись, А шпенёчки во яровчатых повыломались, А струночек запасных не случилося, А шпенёчков не пригодилося. Говорит царь таковы слова: — Не хочешь ли жениться во синем море На душечке на красной девушке? — Говорит ему Садко новогородскиий: — У меня воля не своя во синем море. Опять говорит царь морской: — Ну, Садко, вставай поутру ранёшенько, Выбирай себе девицу-красавицу. Вставал Садко поутру ранёшенько, Поглядит: идет триста девушек красныих. Он перво триста девиц пропустил, И друго триста девиц пропустил, И третье триста девиц пропустил; Позади шла девица-красавица, Красавица девица Чернавушка, Брал тую Чернаву за себя замуж. Как прошел у них столованье почестен пир, Как ложился спать Садко во перву ночь, Как проснулся Садко во Нове-граде, О реку Чернаву на крутом кряжу, Как поглядит — ажно бегут Его черлёные корабли по Волхову. Поминает жена Садка со дружиной во синем море: — Не бывать Садку со синя моря! — А дружина поминает одного Садка: — Остался Садко во синем море! А Садко стоит на крутом кряжу, Встречает свою дружинушку со Волхова. Тут его дружина сдивовалася: — Остался Садко во синем море! Очутился впереди нас во Нове-граде, Встречает дружину со Волхова! Встретил Садко дружину хоробрую И повёл во палаты белокаменны. Тут его жена зрадовалася, Брала Садка за белы руки, Целовала во уста во сахарные. Начал Садко выгружать со черлёных со кораблей Именьице — бессчётну золоту казну. Как повыгрузил со черлёныих кораблей, Состроил церкву соборную Миколе Можайскому. Не стал больше ездить Садко на сине море, Стал поживать Садко во Нове-граде.