Ах, какие нынче грозы над тайгой! Гром-бунтарь читал в ночи свой стих крамольный. Тетивой в выси колеблются тугой Мимолётные зигзаги – искры молний. А от ливня горше память — Опыт прошлого жесток, Над судьбой нависла тень его живая, И вонзается шипами В душу розовый цветок, Незатянутые раны надрывая. Сон лучше помнит Жизни детали, Как был от смерти на волосок… Дикий шиповник Сдавит скиталец, Брызнет в ладони кровавый сок. Вспыхнет тишь у горизонта сентябрём, Пряный август безнадёжно-молчалив сник, А скиталец рядом с осенью вдвоём Любовался на луны тысячелистник. От дождя трезвей обоим Вдруг задышится, и вот Пожелает осень властвовать сама, но Лечит сердце зверобоем, Да полынью полевой, Заревев от безысходности шаманом. Отцветёт тепло увядшим васильком И разложит грустно мятные ранетки. Первый снег в настил багряный бросил ком, Осторожный сын седого ветра, меткий. Ну так что же – жребий роздан, И под блеском снежных груд Куст увядший дрогнет неприкрытой голью, Ведь шиповник – тоже роза — Тихо зябнет на ветру… Ах, какие нынче вьюги над тайгою!

Алый закат пером Чиркнул и вдруг потух. Ветры тут вчетвером Смяли всю теплоту. Зиму бы скоротать, Переболеть тоской, Ну а там – благодать, Воля, да ширь весной. Здесь пурга лицо царапала. Не по ветру, да не вдоль реки Уходил он – что ж, пора, пора, На душе от злобы колики. Это средство от предательства, Что на сердце, на душе ли. И без глупых обязательств он Уходил в тайгу отшельник. Вьюга неласково Бьёт по лицу, хмельна. Брызги шампанского — Пыль кружит изо льда. Сменит метель наряд, Снежная борозда. Греет недельная Жёсткая борода. Скрип старых кедрачей Тешит здесь ноябри. Если притих ручей, Кто-то же должен в крик! Звонкой позёмкой снег, Землю всю запер он. В глади озёр краснел Алый закат пером.

Сорвался по весне на прииск, Внезапно – никому ни слова. Всю жизнь сомнения копились И вот взорвались той весною. Не чтобы доказать кому-то, Не чтобы там озолотиться, Где по утрам в туманах мутно, Где на реку гроза ложится. Не каждый обретёт, что ищет. Везёт настоящим, да смелым. Но души становятся чище С рассветом уже в мае спелым. Отчаянный мужик – старатель, Всё променял на тишь лесную. Сибирский правильный характер, В нём воля и напор схлестнулись. Тайга здесь вечна и невинна, Нет суеты, обманов подлых. Усталость иногда давила, Но для души-то вечный отдых. Здесь пляжей нет и кос песчаных, И эту вечность не нарушить. Здесь небо для бродяг отчаянных Отмыть не золото, а души. Поспела среди мхов морошка, Дождями просеки покрылись. Всё ради них оставив в прошлом, Сорвался по весне на прииск.

Лета терпкий вкус. Тайги таинственный обряд. Хрусталём росы звенело утро на заимке. Месяц с небольшим до огневого сентября. Он с тайгой уже роднее, ближе и взаимней. Трав медовый цвет в необозримой пойме рек, Утро и покой, но не пристало расслабляться. Перезимовал, и будет глупо помереть, В этой красоте лесов сибирских затеряться. Надо, что бы ни случилось, жить, Даже среди кедрачей в глуши. Лета терпкий вкус Опять тревожит память, Полную от чувств — Их просто не оставить, Их не заглушить. Как будто хищника укус, Лишь осень сможет потушить Лета терпкий вкус. Порох чуть горчил, споткнулся на скаку сайгак. Утренний туман, а может, выстрел сизой дымкой — Он один поймёт, тот, для кого свой дом – тайга, Кто привык давно к такой нелёгкой жизни дикой. И опять затвор чуть слышным треснувшим щелчком, Снова нарушал переговор таёжный малость. А потом зимой, под бесконечным кедрачом Эта тишина ему так часто вспоминалась. Только эти дни и будут греть Душу на морозе в декабре. Вот уже и ночь усердно острым тесаком Просеки в глуши неслышно, неустанно рубит. Кто с тайгой на «вы», кто с ней так близко не знаком, Устрашит того бесшумный гром её орудий. Дни всё холодней, всё ближе к осени часы. Зябко над водой луна растущая рябила. Скоро ей в воде придётся на зиму застыть, Скоро загорчит в морозном воздухе рябина. Значит, снова вьюги соберут Мягкие снега на его сруб.

…Провалились глаза в глазницы, Руки мёрзлые не отогреть. Часто с целью судьба разнится, Вместо жизни – бессилье и смерть. Были в жизни другие планы, Их предсмертный замкнул мираж. Падал снег над тайгою плавно, На снегу он там умирал… Понапрасну он жизнь не тратил, Но, невольник слепой судьбы, Он попал в отдалённый лагерь, В заметеленную Сибирь. Восемь лет здесь прожил достойно, Спину гнул ему лесосплав. И вот, нищий, один, но вольный, Лишь дорога, билет, да состав… А тайга переплеталась Хвоей с вязью холодов. Цели в жизни не осталось, Кроме жилы золотой. А тайга крутила живо Горькой жизни карусель, Снилась золотая жила, Точно долг на нём висел. Что ждёт в городе – неизвестно, Денег нет, голод будет жрать. Тянет хвоей сильней из леса, И решил он не уезжать. Зной ли, туча ли грозовая, Август или сырой апрель, Только золото отмывая, Не заметил сам, как сгорел… В горло пресный пихтовый воздух, И метель, лупит хвойный дождь. Он лежал и смотрел на звёзды, Согревал лес и снег, да дрожь. И хоть попусту жизнь не тратил, Не держал синицу в руке, Одинокий, как волк, старатель Умирал на снегу в тайге…

Стонет февраль-отшельник Струнами белых вьюг. Вихри пурги ошейник Старой тайге совьют. Стая под небо взмыла, Стая не птиц – теней. Вьюгами с новой силой Над кедрачами взвыла — Ведьма поистине! Вспыхнула мгла, Жалобно взвыв Звоном стекла, Ветреный взрыв. Звоном стекла, Битого вдрызг. Кровь запеклась Закатом брызг. Жизнь вся без прегрешений, Перед глазами рябь. Воет февраль-отшельник — Что вёрсты замерять, Если вся жизнь – дорога, В ад или в рай – плевать! Вдоль берега сырого, Даже весной сурова, Нечем отогревать. Скачет метель – сука! Всё норовит обнять, Пьяная от испуга, Душу не тронь, хотя б! Душу оставь в покое, Ей не заледенеть, Мы ведь родня по крови, Только снега покроет Лунной тропою смерть.

Уколола вьюгой роза ветров, Да мороз вонзила в кожу густой. Он, отчаянье в себе поборов, Уходил в январь, на юго-восток. Ах, как эта ночь крепка и горька, Только звёзды ей совсем не к лицу! А метель бросала в ноги аркан, Не давала прочь уйти беглецу. А сияния обман несерьёзен, Даль манящая коварна, хитра. Сколько спели за века песен розе Её братья, роковые ветра? Закурить бы хоть – уж не до костра, Но душою он от бед отсырел… Хоть привиделась во сне б мягкость трав, Только сон его похож на отстрел… Вот бы май взметнул сейчас выше пыль! Вместе с прошлым в свежем поле б утоп… А пока вгоняет в сердце шипы Распустившийся колючий бутон… Вдруг, обрублен злой пургой и упруг, Свет рубиновый мелькнул там, вдали, Заполярный треснул в зареве круг, Разорвав земных оков кандалы. Из венка суровых северных зим В март упала мягко роза, грустна… Полюсов графин разрушен, незрим, Рухнул в рыхлый снег разбитый хрусталь…

По траве, по прошлогодней Поздней ночью в половодье Меж проталин на весеннем снегу Проскочивши оцепленье, Горлом хриплым от цепей нем, Одиночкой-волком к свежей воле бегу. Как фонарь луны назойлив, Трёт на нервах мне мозоли, Не даёт мне хладнокровно уйти. Звёзды, как из ружей некто В меня целят свой прожектор, Но я рискну – пройду запрет за буйки. Не решился уйти на рывок, Корешей уговаривать зря. Опьянённый весной старый волк В ночь за решку ушёл втихаря. Шёл к весне – не подводит чутьё, Верно к воле, да к дому ведёт. Окружил март, уйти не даёт. Эх, проскочим, авось повезёт! Утром вышлют два наряда, А пока – привал – коряга, Всё же лучше, чем нары и трюм. Снег уже теплом обглодан, Мне б не выйти на болото, Да не сделать лишний круг и петлю. Лес в подснежниках-кристаллах… Голод, сон, мороз, усталость, Только воля мне дороже всего. Здесь светает незаметно, Быстро кружится планета Вокруг линии своей осевой. На снегу, на грязно-рыхлом Ночь бушующая стихла, Утро стёрло звёзды все над тайгой. Там, на вышках пересменка, Скоро лес прочешут стенкой, Я бегу всё осторожней, тайком. Я не волк уже, я заяц, Всяких шорохов пугаясь — Кто ж их знает, как мне могут путь перекрыть? Скоро городская трасса, Надо с силами собраться, Ах, как мне пригодятся чуткость и прыть…

В этом мире, отнюдь неспокойном, Он не бился за славу, не жаждал побед. Просто цель была – выйти к тем поймам, За которыми насыпи серый хребет. Не пропасть бы, дойти до железки, Ну а там – на попутный, восток или юг… А пока и словцом даже не с кем Переброситься и протоптать колею. И пока он, как ветер не пойман, Двое суток по горьким пожарищам, А потом – меж болот и к тем поймам, У которых овраги лежат, треща. Вдаль гнала, точно конь, злоба, гривой Необузданно, бешено в ночь тряся, А наутро кедрач обагрила, Но запал не сгорел, не погас, не иссяк. За тайгою осенней, просторной Снова пал клок багровой, закатной парчи. Даже жажда давно стала нормой, Снами хвойными в горле просохшем горчит… Дым костра и полынь, да щетина Хоть немного спасают здесь от комарья. А усталость едва ощутима — Лишь на пару часов сновиденья сморят. Жалко, не прихватил карабина — Собирал, видно, в спешке и наскоро бог, Да твердят – нет его. Как обидно! Но досаднее, что отсырел коробок… Он не шёл, не стремился к победам, Но объятия насыпи холм распростёр. И, простившись с последним побегом, Погасил свой последний таёжный костёр.

На границе тайги и тундры, Где конвои погоды злей, Где из звёзд хлопья снежной пудры На кедрач сыпал Водолей, Под покровом метельного мрака — При себе нож, да заряжен ствол — Вор бежал из сырого барака, Уходил в полночь под рождество. Вы сиянию звёзд не верьте — Здесь они и коварней, и злей, Их, как золото в небе-мольберте Рассыпает кольцом полоз-змей. Трое суток, и вот по следу Приближается злой конвой. И нагнали его к рассвету У реки скользкой, ледяной. Под ногой автоматы копнули Рыхлый снег – он в ответ их свалил, На последнего только вот пули Не хватило – подводят стволы. Вот уже автомат ощерил Пасть свою на живой улов, Вот он загнан к узкой пещере, В ней от сумрака лёд лилов. Эх, исчезнуть здесь, в узком ущелье б, След запутать, как мелкий пунктир! Только вдруг на него из тьмы – череп, А под ним – офицерский мундир. Здесь застыл, как на карауле, Кем-то зверски убит комдив, А в руке – кольт и гильза с пулей, Знать, ушёл, ствол не зарядив. И слезою небритую щёку Охладив, и не слыша треск гильз, Старым кольтом в висок беглец щёлкнул В дебрях тундры ли, в чаще тайги ль…

Рвёт память луны оскал Волчий. Мгновение до броска Полчищ Загонщиков – их крепка Свора, Не выйти бы на капкан, Скоро Стечь в яр – он от вьюг-задир Выстыл… Вот треснул там, позади Выстрел… Скатился в яр, как снаряд Крик: «Пли!», Свет лунного фонаря Щиплет, Мерцанием клокоча Прелым, Забьёт в ледяной колчан Стрелы. Осыплется звёздный рой В искры… Чуть ближе прошёл второй Выстрел… Развенчаны вмиг божки Ночи. В периметре жгут флажки Сочно. И всё, что в судьбе искал — В клочья! И рухнет душа в оскал Волчья. Рассветом дрожит неон — Ввысь трель… И юркнул из жизни он В выстрел…

Волны резвые, Ствол нарезанный, Под дождём бежит Речка пресная. Силы на потом — Дичь-то с опытом! Время заложить Боевой патрон. Ночь прошепчет – вьют Сумасшедшею Нитью колется, Душу сны прошьют Блики поздние, Сосны осенит. Поохотиться Эх, на осень бы! Ох, добыча крупная пули ждёт, Вспыхивая перед лицом ярко. Подстрелить, а если в тайгу уйдёт, Будет по лесу зимами шаркать. Копья острые Тихой поступью Под обстрел дождя В тишине встают. Шаг замедленный — Незаметней бы, Да ветра следят, Миг последний был! Дождь заря жуёт, Ствол заряженный, Листья падают — Знать, не зря же шёл! Напрягся курок, В ливень вновь бросок! Под лампадою Месяц образом… Развернуться вольной душе, да вскачь! Не по мне – по осени в ночь каркал, Да ветвями цепко старый кедрач Вечерами сквозь тишину шаркал. Жгут погасшие Листья павшие, Поджигают лес, Одичавшие. Тут по ним ходить До снегов, поди. Только по земле Распласталась дичь! Осень мёртвая Снегом портила Ледяной настил — Чаща чёртова! Ели брёвнами Ночью тёмною, Да патрон настиг Неуёмную. Осень ледяную патрон настиг В битве бесконечной как сон, жаркой. Крепкой битвы смоет подробности Дождь последний, что по земле шаркал…

Первый листок с берёз, Стынет смола в янтарь. Прошлое заберёт Осени календарь. Воздух – не то дуэт Ветров, не то – война. Всё-таки радует Осень медовая. Зорями лес прожгли Листья, да ягода. Год ещё пережить, Ну а там – как бог даст. Каждый ствол свой калибр Новым кольцом, да вширь. Только его, как был, Но не предавший. Были бы дробь и хлеб, Вера во что-нибудь. Сколько их, бабьих лет Можно здесь протянуть? В свой понапрасну дом Гостя не приводил. Верится так с трудом — Год здесь почти один. Скоро черёмуха Листьями тень примнёт, И потечёт по мхам Осени терпкий мёд.

От причала рассвета сентябрь Откололся, листвой шелестя. Шкипер-ветер, не трус, не лентяй, Поднял лунного паруса стяг. Выбран якорь последней грозы, Веток ивовых обрублен трос, Бьётся в борт ночь, в росе отразив Вызревший дикорос. Дождь хлынул проливной, С грустью не совладать — Крейсер «Осень» уходит в ночь, В зимние холода. Отблеск зари вишнёв, Суток наивен такт, Слышен ветра привычный рёв, Значит, нам от винта! Вот орешников спелый корунд Ватерлинии штрих прочертил. Осыпался шиповника румб, Закрывал мшистых палуб настил. Пусть фрегат в холодах одинок, Капитан к звёздным линзам приник — Ночь плескает в широкий бинокль Ультрамарин черник. И, лавируя меж облаков, Он оставит закат маяка И уйдёт, где из звёзд собран ковш, Где метель ещё нежно-мягка. Океан круга времени скор — Вон и ландышей спелых атолл… Сменит зимний тяжёлый линкор Мартовский ледокол…

Сибирского лета период недолог. Отбился однажды от группы геолог. И он, не поняв, как могли его бросить, Плутал между сосен, оврагов и просек. Прошло трое суток, вопрос не решён, как Обратно вернуться? – Кончалась тушёнка… А осень тянула морозной стихией: Места здесь глухие, места здесь глухие. Конечно, и злости тут впору скопиться, А месяц на крыльях дождь вынес, как птица, Брусника листвою у склона пригрета. Порвал паутину – плохая примета! И вдруг у холма – да не сон ли – неужто? По крышу вросла в землю чья-то избушка. Вошёл – в ней старик что-то вроде ухи ел И молвил: «Что ж, странник, места здесь глухие…» «Да ладно, старик! Мне бы хлебную корку! Взамен забери кортик, чай и махорку. Да что там! – Бери всё – твоя, дед, котомка!». А за горизонт пала инея кромка… Уснул. А очнулся – как мог здесь остаться?! Вокруг ни избы, ни холма и ни старца, И горло болотная топь сжала, мхи ей Поныне там вторят: «Места здесь глухие…».

Меж таёжных троп золотой бороздой Набирала осень сырая разбег. Умирал старатель, ещё молодой, У седого егеря в старой избе. А в окно стучался осиновый прут, И твердил больной старику в эти дни: «Как последний лист ветры с ветки сорвут, Так придёт пора и меня хоронить». Ах, как октябрь был смолист! Как ночью бил мороз в стекло! А в нём дрожал последний лист — Остаток жизни, грусти клок. Вот уже и первых снегов крошит мел Тусклый сумрак, что от ненастья промок, А покров осины быстрее редел, Но ещё держался последний листок. До костей старатель той ночью промёрз И услышал голос сквозь снов пелену: «Вот тебе похлёбка, да клюквенный морс. Я пойду до станции, утром вернусь». Так прошло три дня – листьям всем в октябре б Облететь от вьюг, взявших к северу румб, Но последний жил, и старатель окреп, Только вот старик не вернулся в свой сруб. Надо отыскать, проследить каждый шаг, И старатель вышел на ветер лесной. Под осиной егерь лежал, не дыша,

Под последний вьюг оркестр, Вой Выпал в этот раз отъезд Мой. Суетился, как паяц Март. Вот и тронулся в путь плац — карт. Душу греет не вино — Спирт, Весь вагон уже давно Спит. Думал я, что обречён Спать, Но попутчик-старичок Спас: «Я ведь тоже был силён, Смел. Нынче над моим селом — Смерть. Презирал я, ты пойми, Страх, Исцелял настоями Трав. Но однажды в листопад, В хмарь Двое крепеньких ребят В гарь Ту избу, что век стоит Там: «Будет здесь теперь, старик, Храм!». Я тогда двустволкою Их-т… И плутал в густом краю Пихт. Ну, да бог их им воздаст! Я ж Восемь лет по поездам — Стаж!». …За окном над травами Лёд Брызгами кровавыми Лёг. Дед умолк, а я перо Взяв, Будто сам в лесу сыром Зяб…

Он убежал от людей, От подлых трусов, от крыс, От серой сырости зон. А март беспечно галдел — В тот день как раз был открыт Охоты новый сезон. Охота – вечный азарт! Но жертвой будет не зверь, Не птица – беглый хмельной. Дороги нету назад, Весна шумит всё резвей, Предупреждает стрельбой: «Ложись!» И тут же низко свистели ветра над виском, Дождь очередями, и бил, И бил без пощады его снег в упор. Шла жизнь… А ветер в ночи, как душа невесом, Которую он уносил, Сливаясь в единый весенний узор. Он пятый месяц в тайге, Зима была непростой, А осень он пристрелил. Река собакой к ноге, Но только он нынче с той Тайгой воюет без сил. За осень мёртвую месть, Где между разных резных Опавших листьев стоял Он победителем здесь, Но был им лишь до весны, А март в отместку стрелял! В болотах спят камыши — Укрыться, пересидеть Капели – треск канонад. Он тоже не лыком шит, Он как сестру знает смерть, Он ей почти сводный брат. В плечо навылет прошла Капель горячая, жжёт, Он боль зубами отгрыз… Кровь запеклась и прожгла, Но март ещё стережёт — Сезон охоты открыт!

В разливе лент таёжных рек Ручьёв весенних тают устья. Цветы неосторожные Ни капли солнца не упустят. Снега зимы апрель в тайге Сменил на ландышей снежинки. От зимних вьюг согрета ель, Да птицы с юга заспешили. В былинных строгих, нескончаемых лесах, В которых есть где по весне ручьям разлиться, С востока солнце, как рассвет в твоих глазах Чуть влажных, чистых, поутру опять родится. Ты мой восход, моя весна средь мерзлоты, Луч света мой на гранях зимнего кристалла. Спасибо, что под вальс снежинок золотых Мечтать о нашей встрече ты не перестала. Ещё нет-нет, да вдруг мороз Предпримет слабую попытку, И ясной ночью невсерьёз Ещё закружит вьюгой прыткой. Здесь лепестки опрятные, В сияньи утра снег блестящий. Сказанья здесь попрятаны Под снег искрящийся, хрустящий. Непроходимых зимних троп Всё меньше в зарослях таёжных. С верхушек шапки день сотрёт — Простой, талантливый художник. Падёт звезда полярная Над ароматами цветений. Заря взойдёт янтарная В тайге проснувшейся весенней.

Сибирь. Январь. Лесов канва. Елей густых спят кружева. Вокзал. Гудок. Зимы глоток. Далей туман звал теплотой. И пока по Сибири стучат поезда, Не закончится жизни нелёгкий маршрут. Только мне бы на рейс этот не опоздать, Ведь я знаю, что там меня любят и ждут. В окне мелькал Издалека Белый цветок – быстрый закат. И синь вверху, На север курс. Спичек сырых чуть сладкий вкус. Седой старик, Мороз сморил — Ветреный сон ты посмотри, Ведь спит тайга, Века тая. Это Сибирь Западная.