Родился я в Союзе, при Пятнистом. А через пару дней закончился Афган. Недолго оставалось коммунистам, Давно дышалось легче их врагам. С кем был в яслях – не буду врать – не помню, А в старшей группе с Машкой я дружил. Мы с ней лет через десять так не скромно Сбегали с химии вдвоём за гаражи. Вот, кстати, о пернатых! Между прочим, На химии подсел ко мне Рустам. А в тот же вечер чуть подпитый отчим Травил нам байки, хоть и меру знал. А как-то ещё раньше после школы С Серёгой задержались мы на час. Тогда про Жирика мы говорили что ли… Ну, так и скорешились невзначай. Потом был ВУЗ – там тоже есть, что вспомнить: Любовь, приколы, новые друзья, Матан, редуктор, курсачи, колонны — Без этого нам, технарям, нельзя! Но сблизило с друзьями нас не это, А взгляд на мир, иной, чем у других. Про звёзды разговоры, про планеты, Про то, как пишется роман, или там стих… …Когда я стал на сотню песен старше, Я сблизился с красавицей тайгой. Тогда грузины шли в Россию маршем, А Исинбаева брала свой мировой. Там, между звуков и цветов сосновых Мы спорили, кому рюкзак нести, Травили байки, пели песни снова — Так появился стайный наш инстинкт. Остались в прошлом сессии, зачёты. Друзья остались, к счастью, до сих пор. У многих, правда, дети есть, но чё-то Не клеится про это разговор. А дальше – всё банально, как в той песне: Хорошая работа, премии… Да вот на встречу с другом, хоть ты тресни, Порою не хватает времени. Да все почти разъехались с района, И двор – уже не двор, а так – пустяк. Не отыскать тех мест, где потаённо Мы прятали кто складник, кто косяк. Давно не покидает ностальгия По тем годам, по нашим, нулевым. И честно, сам не знаю, до скольки я Всё буду вспоминать их, ну и вы… Конечно, всё меняется когда-то, Но в каждом времени есть почерк свой и стиль — Где – красный галстук, где – айфоны и айпады… А нас тогда уютный двор растил… …Пусть все вбивают крепкими гвоздями Этапы достижений в свой маршрут. А я вот меряю года друзьями, По ним я биографию пишу.

Я рождён в год змеино-шипящий, Но не пара, не ровня ужу. И по жизни, как истинный ящер, Не ползу, а изящно скольжу. Говорят мне, что я равнодушен К факту личных побед и чужих неудач, Хладнокровно сжимаю свой ужин, А я просто спокоен – ведь я же Удав! Природа змеиная Проста, но мудра. У страсти камина я Свернусь, как удав. Любимых не бросит, ведь он не злодей, А недруга – уж такой нрав! — Сжимает, сжимает, сжимает плотней В могучие кольца Удав. Поменялось всё в мире местами, Но по сути – всё та же вражда. Собираются кролики в стаи И удавов давай осуждать. Говорят – я со всем не согласен, Должен взгляд их принять, свою прыть обуздав, Но не будет в запуганной массе Сильный духом, всегда непокорный Удав! Затянув от укуса манжеты, Кто-то холод смахнёт у щеки. Погружая, как в сон, в дурман, жертвы, Тихий хищник раскроет щитки. Говорят, что ленив я настолько, Что часами без дела гляжу в никуда. Это мысли о вечном, высоком Переваривает долго, с чувством Удав!

Тот вечер возле моря разморил, Я незаметно задремал поди там, Где цвёл каштан и дикий розмарин. Гляжу – из пены вышла Афродита. Как подвела в тот вечер духота — Лежу у моря, греюсь кверху пузом, А тут она – ну вот непруха-то! С тех пор со мной пошла по жизни Муза. Опять пришла, опять мне корчиться От творческой неизлечимой муки! Но всё же эти муки творчества Мне не дают скопытиться от скуки. Она всё время мучает меня — Хочу писать, а Музу не отыщешь, А то придёт, и нет такого дня, Когда чего-нибудь, да не напишешь. Я сплю, она диктует мне стихи, Ну нет бы рядом закемарить скромно! Ведь просыпаюсь я, и ни строки, Ну как назло, ну хоть убей не помню! А как-то был коньяк, была еда, Мы пели наши песни ночью поздней, Но кончились все песни – вот беда! И мы решили написать ещё с ней. Вот так и пролетают месяца — То в творчестве застой, а то запои. Вся жизнь-то в тридцать строк не вместится, Но, может, Музу вызову зато ей.

Сколько нужно ещё написать, Нет, не строк, не мелодий, а жизней, Чтобы с ними взметнуть к небесам Крик души молчаливо-капризный? В ночь могу два листа настрочить — Этих строк крик банальность разрубит. А потом просыпаюсь в ночи И боюсь, что их больше не будет. Но сияют колков янтари И чернил чуть размытых сапфиры — Мы как прежде в душе бунтари, Покидаем ночные квартиры. И пусть реже из них мы бежим В городскую неопределённость, Но уходим к тем, кем дорожим, Кто так искренно, честно влюблён в нас. Или просто бежим в никуда От обыденных серых реалий, Но за них всё готовы отдать, Не ища славы или регалий. Значит, лишь в непокорных стихах Каждый может порвать круг порочный. Значит, струнам вовек не стихать, Отбивая такт плавный и точный. Сколько нужно ещё надорвать Тонких нервов – не струн и не связок, Чтобы снова упали в кровать Сны – источник иллюзий и масок? Значит, нет мне покоя и здесь, Здесь, в измятой от мыслей постели? Я проснусь, а вокруг – всё, как есть, Только гроздья мелодий поспели. Снова брызжут в мозгу соком нот, Снова строки заколосились… Снова в строфы их кто-то сомнёт, Вновь – о жизни, любви и России… Пусть порой я на рифмы плюю, Предпочтение сну отдавая, Но, мечтая о жизни в раю, Никогда не достичь в жизни рая. Лишь по новой войти в хрупкий сад, В сад стихов, где все строки, как судьи… Сколько нужно ещё написать Жизней, душ, откровений и судеб? И пускай эти строки плохи, И пусть буду я вовсе непризнан, Всё равно – будут вечны стихи О стране, о любви и о жизни!

Секундомер ещё не начал счёт, И микрофона прямо в горло дуло Направлено – мгновенье, и щелчок, Нет, выстрел, и свистит не нота – пуля. Мне канонад аккордов не стерпеть, Мне режет пальцы серая тональность, И с грифа модуляция стереть Ту серость не смогла, как ни старалась. Туман в глазах, и всё вокруг поблёкло, И снова ночь ударилась о стёкла, И не смешалась горечь с ней пока рябин, И строй аккордов непоколебим. И пальцем я из струн выклёвывал Безжалостно и неуклонно соло, Захлёбываясь, звук выплёвывал, И новую волну рождал мой голос. И пусть утонет в волнах звуковых Что из души и памяти я вырвал. Что било мне под сердце и под дых, Цунами нот снесло, девятый смыл вал. Я, шторм пройдя, опять пойду на риск. И снова в горло микрофона дуло, И горизонт ещё кристально чист — Попытка с одного закончить дубля. Но голос мой, что в ночь, как вьюга выл, Цунами нот и серая тональность — Всё для того, чтоб в волнах звуковых Тонули вы, и нерв вдруг застонал в вас.

Какое странное я выбрал ремесло — Дарить любовь свою и живость душам, Смеяться, как дитя, когда мой слог Красив и лёгок, ясен и воздушен. Воздушен, точно целый мир в глазах у той, Что рвётся в небо снова, мне даря разлуки. Аэропорт, подняли трап, турбины звуки… Ну что же, ночь, давай, в аккорды их утрой! Какое бедное я выбрал ремесло! Но, не пробившись ни в банкиры, ни в министры, Беру ночами в руки хрупкий кремень слов И высекаю строки, как в камине искры. Не стал ни доктором я, ни корреспондентом — Куда уж мне с моим характером несносным! Зато я видел, как тайга вплетает в сосны Зари малиновые шёлковые ленты. Какое тонкое я выбрал ремесло! Писать, эмоций собирая крохи. Но обнажит однажды время слом, Прошьёт сознанье стрелами эпохи. Я даже голос никогда не разминал, А рифмы капают, как будто кровь из шрама, Когда по памяти читаю Мандельштама И Северянина, и малость Кузмина. «Какое глупое ты выбрал ремесло! — Мне говорят порой, не пряча неприязни, — Оно тебе ведь ничего не принесло, Ни денег, ни признания, ни связей». Но, сохранив свой прежний политес, Замечу я в финале своего либретто: Среди друзей – ни одного поэта, Зато немало чудных поэтесс!

О чём мои стихи – рассказывать нет смысла, Пусть каждый их по-своему поймёт. У всех свои воспоминания и мысли, И угадать их сложно наперёд. Одни из вас родились при Хрущёве, Не понаслышке знают про застой. Афган, Вьетнам – их помните ещё вы. Хотя причём барьер тут возрастной? Мы тоже родились в лихое время, Когда страну смывала гласности волна, Когда трясло, как в лихорадке, Кремль, И шла в стране гражданская война. Тогда, быть может, дело всё во вкусах? Из комсомола исключали вас за рок, И штампом запрещённого искусства Клеймили всех, кто шёл им поперёк. Но тут подавно нет противоречий — Мы тоже в этом смысле бунтари, И наш протест потом увековечит Наверно кто-то, путь наш повторив. Ещё в моих стихах – тайга и море И свежий ветер песен у костра. Сжимая грифа лезвие прямое, Стрела строки взлетает так остра… Но ведь и вы, гитарных шпаг не спрятав, Шагали против критиков, цензур. На армии студенческих отрядов Уже тогда точил Вохминцев зуб. Ах да – любовь! Наверно, по-другому Сердца любили в ваши времена. Вы вечерами ждали возле дома, Когда же выйдет нежная она… А мы – мы тоже знали нежность и обиды, Наш поцелуй созвездия качал. Я тоже был не раз конечно битым За чёлку цвета лилии в ночах… …В тиши вечерней звёздный танец тонет, Стрелец натянет струны тетивы… О чём мои стихи – рассказывать не стоит. Послушайте, и всё поймёте вы.

Мы – диссиденты. Нам не привыкать Быть битыми словесными камнями, На кои критиков крикливых рать Не поскупилась. Ну а мы не вняли. Поддев слова на острый карандаш, Мы шлифовали крики до сатиры, Не для наживы и не для продаж Вытачивали дерзкие сапфиры. И, сочинив удачный каламбур, Мы знали – не по нам молчат куранты. Мы презирали роскошь и гламур, Нас – ложной конституции гаранты. Они на ней давали столько клятв, Заткнув нам рты, да только всё впустую, Ведь снова мы выплёвывали кляп И пробивались через бескультурье. Как часто стихотворные узлы Сжимали горло, превратившись в путы! А кто-то, ложь приняв на веру, взвыл, Кого-то придушили снова плуты! Но песня пулей в сердце бьёт насквозь, Узлы стихов легко сплетая в узы… Мы – диссиденты. Мы, как в горле кость, Для подлецов мы – вечная обуза…

На микросхеме из бетона, В домах, запаянных в асфальты Сновали люди-электроны, По первобытному наскальны. Обычный был народ, и в лени Стремился каждый в свой транзистор… Мы были их сопротивленьем В банальном мире неказистом. Хотел назвать тебя пожизненной судьбой, В твои глаза уйти от скучных дат и чисел, Но нынче чувствами играются в футбол И беспощадно, жёстко бьют ногами смысл. От нас пытались избавляться, Изобретя сверхпроводимость, Но мы, как на бумаге клякса, Мы – в горле критикам седым кость. Контакты новые блестели От раскалённой канифоли, А мы текли против системы, Мы вырывались из неволи. Хотел, чтоб голос мой во времени не смолк, Безвкусных взглядов растопив в толпе ледышки, Но ток людской, увы, не превратится в толк, Спеша по проводам без права передышки. Увы, нам не покинуть платы, Зато хоть ты со мною рядом, Ах, сколько даришь мне тепла ты! Но ждёт нас каждого свой атом. Мы два мятежных электрона, Друг другу мы – законы кармы, И мы вращаемся синхронно, Мы, как никто комплементарны. Хотел воспеть рассвет, взошедший на ветрах, Их моментальность превратить в монументальность, Но зелень плат давно сменила зелень трав, Так что же, значит, о любви писать осталось!

Он по жизни всегда рисковал, В стрелы строк собирая слова, С каждым днём ставки делал крупней — Сам себе и игрок, и крупье. Но каким будет следующий знак, Он и сам-то конечно не знал — Что там выпадет на стане нот В этом странном, как жизнь казино? По ночам возвращало назад К той любви злое слово «азарт», И уже не писать он не мог — Просто он был заядлый игрок. Как молитву «Блефуй, но не лги», — Повторял он, влезая в долги. Так его научила беда, Как тональности масть угадать. Шелест четверостиший-колод По ночам прямо в сердце колол, Увлекал мелодичной игрой, И он снова брал в руки перо. Из колоды аккордов пасьянс Не сошёлся, но всё-таки шанс Оставался, и силы берёг, Хоть назад он манил, не вперёд. И, отдав прикуп свой козырной, На рулетку упало зеро. Но никто от судьбы не сбегал — Лёг на стан приговором бекар…

Бахрома конских грив черна, И к атаке готовы пешки. Он играл со своим «вчера», Не страшась ледяной усмешки. Из светящихся окон ход На погасшие окна клеток, Чтоб в сраженьи жестоком хоть Уничтожить былого слепок. Он по времени проскользил, Он коснулся его скрижалей. В поединке сошлись ферзи, Остриями друг друга жаля. Против яда трав не достать — Впились в грудь прошлого пираньи, Перегнулась, как жизнь, доска, И на плоскости вздулись грани. Удержаться, увы, нельзя — Этот мир слишком многомерен, Слишком многие здесь скользят, Как фигуры идут к потерям, Так безропотно… И в чертах Каждой встречной – гримаса жертвы… Он играл со своим «вчера», Против времени, против смерти…

Этой ночью сознанье опять увлеклось, Душу вывернул дождь наизнанку. Чашка кофе. Безумье. Игральная кость В молчаливой безмолвной огранке. На шлифованных гранях он в самую суть Странной жизни сумел окунуться. Не хватает усталости, чтобы уснуть, Нет желания, чтобы проснуться. Смысл жизни не в гранях – на тонком ребре. Встать на них шанс ничтожный, но равный. Он пытался. Он знает. Но стоит ли впредь, Если этот закат вскроет раны? Снова в памяти воспоминанье течёт И, увы, усмирить его нечем. Он хотел, чтобы выпал в судьбе его чёт, А на грани – в который раз нечет. Ложь безумной любви и правдивость измен Чертит пламя на камне камина. Видно, только огонь в этом мире нетлен, Да трёх точек на грани калина. Он всё ждал, что теней безучастный театр Роль сыграет свою там, где надо. Но пустое пространство, и то из триад Кем-то сложено координатных. Что же, ветер, последние чувства угробь! Время вывернул дождь наизнанку, Через мелкую, частую, серую дробь Преломляя воздушные замки. Кто любовь в этом мире нашёл – тем почёт! Тот в своём увлечении вечен. А вот он не сумел в жизни выбросить чёт, И терзает слух терцией нечет. Станет Запад сырого Востока темней, Значит, скоро рассвет смоет раны. А в камине – безликая стопка теней, И огонь с треском мечется рваный. Неужели и жизнь он прожёг ради лент Этих огненных, адских, беспалых, Чтоб однажды нырнуть в их густой градиент, В одиночку конечно, без пары? Но нацепит кольцо солнца на нос Телец, И исчезнет на стыке миров он. Только будет, как прежде, лежать на столе Многогранник, судьбой отшлифован… …В небе всполох уставшей кометы свечой, Поздний гром, как подстреленный кречет… И закрыл Зодиака обугленный чёт Орионовым поясом нечет.

Потерянный и сбитый светом фар Там, где шумел вечерний мегаполис, Он не искал волос её пожар, Он просто шёл куда-то прочь от боли. Ночь копьями, и стрелами авто. Чужой квартал, до ужаса знакомый. Наверно, прав – конечно же прав тот, Кто не бросал судьбу в любовный омут. Свет окон – взрыв, и лезвием неон Безжалостно вдруг полоснул по горлу. Пустой вокзал, и как в ту ночь перрон, В ту ночь, когда судьба смысл жизни стёрла. Там, где звенел рубиновый прицел Орущего истошно семафора, Он разглядел тревогу на лице, Обжёг огонь, вдруг охвативший город. Один, чужой, пропавший без вести, Наткнулся он на утро, как на кортик. И на душе нет места трезвости — Рассвет вонзил в неё лучом наркотик. И новый день наркотиком пьянил, Но был пустым и вёл к конечной цели — Дождаться ночь, что колет копьями, И снова в ней быть сбитым светом белым… …Потерянный и сбитый светом фар Там, где шумел вечерний мегаполис, Он не искал волос её пожар, Он просто шёл куда-то прочь от боли…

…Эта ночь была темней, чем обычно, Норовила затянуть плотнее узел у горла, Вечность прошлого из памяти вычла, Что-то важное навек глухим молчанием стёрла, По листве секунд текла безвозвратно, Подчиняясь, как и всё, жестокой бешеной силе… Всё исчезло, только белые пятна Непривычно в темноте его сознанье слепили…

От запойной браги роем Кружит рваных мыслей хоровод. Жизнь его звала героем, А теперь вот вьюгою ревёт. Не проходит всё бесследно, Всё тревожит времени пески. Что-то проявлялось бледно — Всполохи, отрывки и куски… Балансируем Между хладнокровьем одиночества и муками любви. Не под силу им Компромисс найти и к вечной битве свою тягу подавить. Сколько было их, Пылких, безрассудных и, наверное, талантливых вполне! Сколько пыла вихрь, Вихрь безысходности сгубил в бессмысленной, пустой войне! Разорвалось всё былое, Уничтожив выкрики надежд. Годы память раскололи, Разум стал наивен, пуст и свеж. Как волна песочный замок, Утро смыло прежней жизни след. Пусть не доверял слезам он, Всё же знал, что он отныне слеп. Буйство красок кисти крали И плескали в прожитую ночь, Но напрасно истекали — Стать рассветом ей не суждено. Вновь сознание покроет Белых пятен полотно, и вот От запойной браги роем Кружит рваных мыслей хоровод…

Давно смешались ночи и дни, Давно игра грани времени стёрла. Пасьянсом осень очередным Метала листья в дрожащие стёкла. Осколок лета меж них, как зеро, Он, как ни странно, игры не испортит. Давно закрыто судьбы казино, Зелёный сектор под сердце, как кортик. И безвозвратно, казалось, уже Он падал в эту бездонную пропасть, Как будто враг наказал, а сюжет, Сюжет нехитрый – пера просто проба. Перетасовано время, а сны — К чему они, если всё безразлично? К чему сюжеты, когда неясны Ухмылки, маски, оскалы, обличья? Когда всё ценное в них казнено, Когда до пропасти хищной так близко, Когда закрыто судьбы казино, А жизнь без судеб – как игры без риска. Мелькают числа, фигуры, цвета В иллюминации сумасшествий, Узоров карточных вьюжат ветра, В руках крупье льются музыкой жесты. Не получилось, увы, в князи, но Он всё же был, видно, парень везучий — Почти закрылось судьбы казино, Когда любви вдруг взорвался Везувий.

Увы, расстаёмся врагами, И время нас не примирит… На лезвии бритвы Оккáма Зазеленел малахит. По старой пластине из меди Бреду, как усталый аскет. У смерти давно на примете, От жизни на волоске… Как низменны были измены, Не признаны мною, и вот Иду, умножая без меры Сонм призрачных дум и тревог. Изодран дождливою слизью Изящного бриза эскиз, На изгородь осени лисью Лёг инея сизый изгиб. Его изумрудные призмы Извилистый пишут девиз — Известие кризиса в письмах, Изрядно избит вокализ… И знаешь, он известь капризно Измазал в свой прошлый визит — Изгнанник импрессионизма Извечным изгоем визжит. Избыток эмоций! И в спальне, В которой не видно ни зги, Я, как Сизиф, в изначальный Упал сон, где мы так близки. Излишне горда, свысока мысль, Скользнула, взмыв в изморозь, вниз — Излита… И с бритвы Оккáма Сошёл я, услышав: «Вернись!»… … Скользила на губы глотками Твоих поцелуев роса, Как будто в пустыне Оккáма Оазис любви прорастал, Зиял неказистым зигзагом В узилище зыбкой грязи. Зачем, Немезидою загнан, Брёл с грузом к нему, как Сизиф? Но грозный и злой инквизитор Лишь грезился мне, а вблизи Был рад мимолётным визитам И свежестью зыбкой разил. В его композиции, в вязи Ни слёз, ни презренья, ни зим, И вовсе он не безобразен — Прекрасен вид этих низин. А может быть – просто уловка? Наркотик нам в души вонзит — Превышена чувств дозировка, Напрасен сквозь иглы транзит? Быть может, нарушены связи? Быть может, бессмыслен рывок? И даже любовные мази Не вылечат прежних тревог? Так просто сомнения сущность Создать, время вспять обратив! Но только под стопами скучно Скрежещет песка абразив. Ну что ж – вот и вместе пока мы, Но шансы сберечь всё плохи — На лезвии бритвы Оккáма Зазеленел малахит…

Гребень мостов Был так колюч, В сердце вонзал Низких гудков Басовый ключ Автовокзал. Он был готов В поезда нить, Только не смог. Низких гудков Ключ, а за ним — Мотивы дорог. Звонких созвездий пал крест На перехлёсты ветров. Душу тревожит оркестр Рельсов и струн-проводов. Стрелки часов, Стрелки дорог, Дуги ключей. Что-то из снов Он не сберёг — Сон был ничей. Даже смешно: Грусть, а не злость, Тяжесть оков. Что-то прошло, Что-то сбылось, Но не любовь. Свет сквозь очки Дымчатых туч Часами гоним. Душу в клочки Рвёт низкий ключ И всё, что за ним. Травы – постель, Отдых любой Необходим… И вот теперь С гордой судьбой Один на один.

А для поэта гитара – подруга, А поэту ни к чему календарь. Скоро взвоет январская вьюга, Скоро он снова двинется вдаль. А вокзал снова гулок и жалок. И для тех, кто пока не поймёт, Он споёт, как она уезжала, Гриф, как душу босую сожмёт. Ну вот и всё, бродяга, Вдали закат краснеет. Пьянила ветра брага, А память лишь яснее, И ни мгновенья за год О том, что было с нею, Он не забыл, бродяга, И позабыть не смеет. Нависло небо десантным беретом, Скользя по рельсов стальных полотну. Бредёт вдоль них с несчастливым билетом, По струнам бритвой года полоснут. Звучит под тяжестью локомотива На струнах-рельсах былая печаль. Пел от души, но струны не хватило — Оборвалась после слова «Прощай». Другой вокзал, снова струны упруго Сейчас затронет он наверняка, Ведь для поэта гитара – подруга, Другая быть с ним не может никак. И неудача, меж троп она волком За ним идёт, не теряя следы, За ним шагает всю жизнь по наводкам Коварной дамы, беспутной судьбы.

Горизонта кромка, Поздняя пора. Он вошёл негромко В местный ресторан. И на струны липко Жизнь вместилась вся, Застонала скрипка, Вечер начался. Зазвенели монетами ноты На руках его старых и слабых. Он обычный бродяга всего-то — Кочевой и талантливый лабух. Тут в хмельном угаре Денежки текут, А в репертуаре Есть на всякий вкус. Тонкими смычками Вечер в такт скрипит. Вот бы их с мечтами Музыкой скрепить! Сколько раз он играл так по барам, В ресторанах и в клубах и в пабах. Не разжился он только наваром, Он бродяга, кочевник и лабух. Кто-то ещё хочет, Он всё отыграл, В старенький чехольчик Скрипку убирал. Скрипка, да котомка, Ноты старых ран. Вновь войдёт негромко В новый ресторан. Что на свете дороже, чем воля? Сам себе и судья он, и сам бог. И, сжимая вновь струны до боли, Отдавал себя музыке лабух.

Что-то опять затревожило Душу без повода вдруг. Сонным теплом отгорожена Комната эта от вьюг. С треском дровишек берёзовых Борется вьюга, гудит. Наперерез ей не проза – стих Вырвался сам из груди. Где-то костёр мой погас давно, Годы сгорели, и вот Что-то опять нынче пасмурно, Лето уже не придёт. Камера будто отдельная, Тёплая держит постель. Точно статья подрасстрельная: Шаг влево-вправо – расстрел. Вместе с берёзовым запахом Тает тепло изнутри. Чтобы не думалось о плохом, Сон оживит и взбодрит. Утро – опять нету бодрости, Снова сонливость, покой. Вырвется снова не проза – стих Как-то случайно, легко. Комната эта, как будто трюм, Также тревожит тепло. На жизнь отсюда свою смотрю Будто бы через стекло.

К ногам листья острые лягут, Накрыв рёбра серых шпал. Встречал старый город бродягу И осенью ранней дышал. Но больше всего в этом вдохе Истоков тяжёлой судьбы. А люди почти те же в доме, Бродяга его не забыл. Устав от подружек кабацких, Устав от лихих погонь, Он вспомнит всех тех, с кем по-братски Ладонь ударял о ладонь. Но больше всего от разлуки За жизнь непростую устав, Бродяга под вечера звуки Вернулся в родные места. Накрапывал дождь на асфальте Колоду краплёных стир. Всё больше со временем жаль тех, Кого он давно отпустил. Но больше всего жалко строчек, Что ей он недопосвятил Про глаз её грустные ночи, Бродяга был предан ведь им. А мир продаётся за деньги. Выходит, богатый сильней. Он молча присел на ступеньки У бывшей квартиры своей, Ведь больше всего презирал он Те деньги, что тонут во лжи. А что нащипал сам немало — Бродяга ведь должен был жить. Из туч небо сбросит внезапно Ливень и станет синей, А ветреной осени запах Поманит в дорогу сильней. Но больше всего запах воли Опять за собой тянет в путь, Лесного эскиза, да хвои Бродягу зовёт вновь вдохнуть. И как он вставал не однажды, Поднимется вопреки Судьбе, раз уж жизни жажда С надеждою в паре крепки. И больше уже передряги Не тронут расстроенных струн. Уже не вернуться бродяге К согревшему в осень костру…

Как солнце весною, Пройдя по кругу гороскоп, Вернулся домой он Одной из сотен тысяч троп. Забылись детали, На будущее ставок нет, Но помнит скиталец Прощальный отблеск там, в окне… В созвездьи окон жёлтых рой Тел и теней – там жизнь, а в ней Всепоглощающей дырой Проём окна её чернел. Опять проделки демона, И сотни вьюг по стёклам бьют… И где она, и с кем она? И чей теперь хранит уют? Молчит старый двор, как Немая Млечная постель. Он ждал, чтобы в створках Хоть мельком появилась тень. Агамой проворной Бесшумно память юркнет в ночь. Молчит старый двор, но Нет смысла в суете дневной. Покажется, будто Среди безумия теней — Глаза-незабудки… Но лишь проём окна темней. Исчезнет агамой Надежда в шуме городском. И вновь зашагал он За солнцем в новый гороскоп…

Беспощадное время вихрем секунд Жизни размоет. Лишь то, чего нет, Эти пыльные ветры не рассекут, Но перед ними ничто человек. В пропасть загнанным зверем годы бегут, И циферблаты таращат очки. И вонзаются прямо стрелами в грудь Стрелки секундной глухие щелчки. Часы секундами шарят В летописях эпох. Никто им жить не мешает — Ни люди, ни чёрт, ни бог. Печать веков грешно-бренных, Летопись всех земель, Лихих, но только смиренных, Когда бьёт секунд метель. Опускает на землю вечер покров, Кажется город хватил паралич. Только выдавит с улиц и чердаков Шумный, уставший дневной переклич. Летописцами буквы вновь в переплёт Загоняются, и на века. А потом совершают свой перелёт, Ложными став где-то наверняка. И кристальную правду нам не узнать, Не повернуть вспять те вихри секунд, Пережитое время поздно назад Нам возвращать – быстро годы текут. Да и стоит ли? Судьбы пересечёт Что, неизвестно. Лишь точен ответ: Исчезают миры, лишь секунды не в счёт, И перед ними ничто человек.

В окне очередной закат погас, Я вечер встретил с музой, только с той ли? Давно не мчит уставший мой Пегас, Который день торчит без дела в стойле. Взбодрить бы мне его, да нет идей. А рифмы – стало проще забывать их. И снова засыпаю, как плебей, Типичный и никчёмный обыватель. Шатаюсь там, во снах, в сомненьи злом, Не выцепив и слабеньких концепций. А дальше – снова утро, снов излом, Проблемы вдохновенье рвут, как цепь псы. Наверно, от банальностей устал. Сюжет, какой ни тронь, давно застиран. И взгляд ещё пока не как у стад, Но чувства лишь намечены пунктиром. Неужто душу поразил коллапс? — Не вынесла безвкусиц перегрузки. Оставить мне кривые зеркала б — В них эмигрант читал про берег русский, В них нищий не с котомкой – с багажом, А лживость стоит выше номинала. Там даже свет в тоннеле искажён, Там ненависть ладони разминала. В насмешливо-опасной кривизне Последний меценат стал слишком алчен. А я пока смотрю на всё извне, Ещё враждебным миром не захвачен. Мы сами за свой мир ответственны. Духовным мертвецом я загнан в угол. Но угол – это целых две стены, Прижмут к одной – метнусь к другой от пугал. Не стану резать социальных язв, Разоблачать путём срыванья масок. Пегас пока в болоте не увяз, Хоть путь на нём порой безумно трясок. Зато, уверен, я во многом прав, Когда гляжу не сквозь очки, да стёкла, Когда в ночи Пегаса оседлав, Пойму, что не могу я жить осёдло.

Я лежал на снегу, Но мне было тепло. Я бежать не могу, Мне дышать тяжело. Как азартный игрок, Всё ва-банком спустив… Недописанных строк Недопетый мотив… Горизонт так далёк, Тишиной залитой… Мне на плечи прилёг Плоской плотной плитой Плеск плакучих тревог, Плач пленяющих ив И по-прежнему строк Монотонный мотив. Я оставил вдали Предрассудки времён, Крепко в память вдавил Самый мудрый закон. Всё, что я не сберёг, Всё, с чем был так игрив — Только ветреных строк Онемевший мотив. Мне уже не понять Тех, кого смог забыть. А на сердце опять Света тонкого нить Не даёт мне курок В полумраке найти, И зовёт грустных строк Постаревший мотив. Этот свет – неспроста, Значит, есть, что терять. Значит, должен я встать И судьбу двинуть вспять… …Приговор был так строг — Я свободен и жив! И звучит новых строк Мелодичный мотив…