Ольга ДУБОВА

 

СолДАты россии

 

 

Говорят, нынешнее время не рождает героев и нынешняя молодежь уже не имеет боевого духа былых времен... Неправда. Просто враги русского и других коренных народов России делают все для того, чтобы страна не знала своих героев! Они делают все для того, чтобы забить нам головы пошлостью, грязью, насилием, создать впечатление, что жизнь наша состоит из одних гадостей, вызвать чувство стыда за то, что мы русские, породить уныние и отчаяние, настроить нас на вымирание. Зачем?

По планам нового мирового порядка, нас должно остаться в России 15 миллионов. По последней переписи нас 143 миллиона. В начале девяностых было 150. Но даже ничего не зная о статистике, достаточно пройти на кладбище любого города, поселка, села, посмотреть количество свежих могил, прочитать даты смерти на крестах и памятниках, достаточно взглянуть на бывшие школы, детские ясли и сады, в которых можно обнаружить кого угодно, кроме детей, чтобы понять: Россия вымирает. Вымирать и дальше, причем быстро, бессловесно и безропотно, предписано моей Родине сценаристами “мирового правительства”. И поэтому новому поколению, которое все-таки посмело родиться у русских, несмотря на планы по сокращению рождаемости, поколению, которое эти “господа” обозвали поколением пепси, пива и биг-маков, его родные, национальные герои ни к чему. Ну, на худой конец — стопроцентный американец, вроде Рембо. Пока что эти рембо помалкивают: хоть мы и “Верхняя Вольта”, но с ракетами; но уже проложены на картах те пути-дорожки, которыми погонят они развеселое поколение пепси вымерзать — голодать в резервациях и бараках! Да и рукотворные катастрофы последних лет, уже осуществленные и еще планируемые, не оставляют особых иллюзий: Югославия, Ирак, далее везде... К тому времени, когда настанет наш час и до нас доберутся нанятые мировым правительством зловещие рейнджеры, останутся ли среди любителей “пепси” люди? Русские люди, не согласные на рабство?..

Давайте посмотрим на тех, кто достоин высокого звания русского героя. Они еще недавно жили среди нас, ходили, дышали тем же воздухом, любовались небом и наслаждались жизнью, смеялись, страдали. Но при всем при этом они жили с постоянной, неброской, даже какой-то обыденной готовностью к подвигу, вся жизнь их была пронизана добротой и любовью.

Воспитывать — это значит определять судьбу нации. Когда-то мой школьный букварь открывался словами: “Мы не рабы, рабы не мы”. С них начинали знакомство с грамотой и первоклассник Толя Савельев, и маленький Олег Зобов, по ним еще учился Женя Родионов. Какие слоганы сейчас бьют в глаза с рекламных плакатов, слетают с юных уст? “Сникерсни!”, “Отдохни!”, “Бери от жизни все!”, “Живи в удовольствие!”, “Не дай себе засохнуть!”. В светлом будущем построенной когда-нибудь рыночной экономики во весь рост встанет вопрос о том, изволит ли собственник (хозяин) дать тебе отдохнуть, взять все от жизни? А может, ему будет нужнее, чтобы ты “пахал” на него в поте лица? И как долго надо будет тебе прыгать перед ним на задних лапках, чтобы с кайфом “оторваться” и “сникерснуть”?

16 февраля 2003 года в Краснознаменном зале Культурного центра Вооруженных сил России состоялся вечер, посвященный памяти русских героев нашего времени: полковнику ФСБ, начальнику штаба подразделения антитеррора “Альфа” Анатолию Николаевичу Савельеву, гвардии майору ВДВ Олегу Николаевичу Зобову, пограничнику, рядовому Евгению Родионову.

Три разных героя нашего времени не были знакомы при жизни, носили разные воинские звания, служили в разных родах войск, жили далеко друг от друга, были разного возраста: в момент совершения подвига Жене Родионову было 18, Олегу Зобову — 37, Анатолию Савельеву — 51 год. Ho все они были граждане своего государства в настоящем, высшем смысле этого слова: любили Родину и несли за нее ответственность. Они были настоящими сыновьями России — сначала Советской, потом “демократической”. Они были патриотами своего Отечества. Такого, которое есть, в котором довелось им жить во второй половине двадцатого века, а на пороге третьего тысячелетия погибнуть за него, уйти в землю-матушку, вскормившую и вспоившую их, давшую им силы и любовь. И еще: все они были “рабы не мы”, с присущими каждому лучшими чертами русского национального характера: добротой, самопожертвованием, выносливостью, смелостью и отвагой. “Умирать следует за то, ради чего стоит жить”,— сказал французский летчик и писатель Антуан де Сент-Экзюпери. Давайте же посмотрим, откуда в наших современниках взялся и как проявился тот русский дух, который так хотят и никак не могут уничтожить наши враги.

 

 

АНАТОЛИЙ САВЕЛЬЕВ: ЗА ДРУГИ СВОЯ

 

...19 декабря 1997 года в Москве, у посольства Швеции в России был взят в заложники торговый советник посольства. На место происшествия прибыл полковник ФСБ, начальник штаба управления антитеррора “Альфа” Анатолий Николаевич Савельев. Оценив степень риска для жизни заложника и сложную обстановку, Савельев предложил добровольно обменять себя на шведа. Он сел в машину к террористу в 11 ве­чера, провел в ней более двух часов. Был хотя и добровольным, но пленником. Еще при посадке в машину уголовник-террорист с заднего сиденья накинул на шею Савельева удавку, иначе на обмен не соглашался.

Полковник Савельев знал, что у злодея есть оружие — его мельком видел милиционер, охранявший посольство. Савельев знал, кому в лапы добровольно отдает себя. Но уверенность в своих силах, чувство долга и та самая всегдашняя обыденная профессиональная готовность к самопожертвованию сработали.

Даже сейчас, спустя почти шесть лет после гибели Савельева, истинная причина смерти окутана тайной. Напомним факты. Через некоторое время после того, как Анатолий Николаевич поменялся местами с заложником и сел в машину, люди в штатском — участники операции — передали ему какой-то сверток. По их словам, там были термос с чаем и бутылка коньяку. Потянулись томительные минуты ожидания. Машина, где сидели террорист и заложник, постоянно находилась в поле зрения телекамер. Примерно сорок минут спустя все заметили, что Савельев уронил голову на руль. К машине пошел врач; вернувшись, доложил, что дела плохи: полковник потерял сознание.

Террорист же решил, что это подвох, и потребовал обменять Савельева на двух других заложников. Пока руководители операции думали, прекратить с ним переговоры или нет, случилось то, чего не ожидал никто. Из машины вышел сам террорист, помогая врачу вытаскивать Савельева, который по-прежнему был без сознания. Позже медики дадут заключение, что сердце Анатолия Николаевича остановилось, не выдержав напряжения. Вскоре началась стрельба, и с террористом было покончено. А в реанимации “скорой помощи” врачи дважды “заводили” сердце героя. В третий раз это сделать не удалось... За мужество и героизм, проявленные при пресечении терро­ристического акта и спасении жизни человека, полковнику А. Н. Савельеву было присвоено звание Героя России посмертно.

Какие бы версии ни строили журналисты, вдова Анатолия Николаевича считает, что правду о гибели мужа она не узнает никогда: интересы слишком важных персон затронуты в расследовании. Не будем и мы ворошить прошлое. Взглянем на поступок Героя России с других точек зрения. Например, с профессиональной: Савельев заложника освободил? Освободил. Цель операции достигнута? Достигнута. Больше того, замена шведского подданного на российского превратила назревающий международный скандал в наше внутреннее дело. С точки зрения нравственной Савельев, несомненно, совершил подвиг, пожертвовал жизнью, погиб, как говорилось в старину, за други своя. Так что же ценил Анатолий Николаевич больше собственной жизни?

Говорит Наталья Михайловна Савельева, вдова Анатолия Николаевича:

— Больше своей жизни он ценил жизнь тех, кого по долгу службы и в силу своей профессии призван был защищать и охранять. А жизнь он любил, говорил: “Нет ничего, что было бы дороже жизни”. Никакие деньги, никакие почести и награды не заменят мне мужа.

Анатолий Савельев родился в самом центре Москвы. Имя ему дали в честь дяди, который был танкистом и геройски погиб в годы Великой Отечественной войны. Детство Толи прошло с бабушкой. Он рано научился брать на себя ответственность — был в маленькой семье единственным мужчиной. Окончив авиационный техникум, пошел работать на авиазавод. Но уже тогда он мечтал служить Отечеству, хотел работать в системе государственной безопасности. Отслужил срочную, окончил физико-математический факультет пединститута, Высшую школу КГБ, и вот наконец мечта сбылась — он в числе тридцати счастливцев из первого набора в ставшую впоследствии легендарной “Альфу”. В это время он берет в жены красавицу, умницу Наташу, с которой пройдет в любви и согласии вся его жизнь.

Слово Наталье Михайловне Савельевой:

— Мы с Толей познакомились в походе. Мне было семнадцать лет, а Толя на четыре года старше, учился в институте. Через три дня после знакомства его забрали в армию. Он мне часто писал, я ему отвечала. Когда он вернулся, первым делом зашел ко мне, а уходя, попросил разрешения прийти снова. Назавтра появился и... сделал мне предложение. Я ответила не сразу, сомневалась в своих чувствах, присматривалась. Толя всегда был очень пунктуальным, внимательным и заботливым. Но однажды, 8 марта, он вдруг не пришел меня поздравить. Я поехала к нему узнать, что случилось. Оказалось, у него заболела бабушка. Он бегал по аптекам, сидел с ней, менял белье. Помню, я этому поразилась и подумала: “Если он так к ней относится, то и ко мне будет внимательным”. Тогда-то я и решила выйти за него замуж. Только лет через пять поняла, что люблю его по-настоящему. Начались будни офицерской жены. Он уезжал в командировки, и я никогда не знала, где он, скоро ли вернется домой. В общем, не жизнь, а постоянное ожидание. Работа его была окутана тайной и всегда стояла для него на первом месте. Старшую дочку я рожала, когда муж был на очередном задании далеко от Москвы. Когда он вернулся, привез мне кучу цветов, сказал: “Назовём дочку Наташенькой в твою честь. Теперь у меня две Наташи — маленькая (я невысокого роста и тогда была очень худенькая) и малюсенькая!”…

Готовясь к проведению вечера памяти, я проговорила с Натальей Михайловной более восьми часов. Того, что я узнала, хватило бы по меньшей мере на повесть. Передо мною вставал добрый, красивый и сильный русский человек.

Отзывчивость, готовность прийти на помощь проявлялись у Анатолия с детства. Из воспоминаний его армейского друга: “Забирали нас в армию зимой, стоял трескучий мороз. Мы долго мерзли в ожидании автобуса. Сильнее всех замерз худенький парнишка в кепке, посинел, дрожит весь, зубы стучат. Анатолий, недолго думая, снимает с себя шапку-ушанку, надевает парню на голову… Служить мы попали в Молдавию. И вот один взвод (молдаване) сдает другому (русским) бытовку, в ней непорядок. Возникает конфликт, наиболее горячие головы уже передергивают затворы автоматов. И тут Анатолий говорит: “Ребята, вы меня сначала убейте, потом разбирайтесь!” Это неожиданное предложение сразу же погасило страсти, и конфликт мирно разрешился… Однажды, будучи в увольнительной, мы с Анатолием зашли в кафе. Еда там была отличная, сметана такая, что ложка стоит, бублики румяные... В общем, пальчики оближешь. Получали мы, солдаты, в месяц десять рублей восемьдесят копеек. Деньги тогда приличные, поесть можно было вволю. Я заказал себе обед, начал есть. А Толя рядом глотает слюну. Я говорю: “Ты почему ничего не взял себе?” “Не хочу”, — отвечает. Но я вижу — голоден. Пошел, взял ему обед, и тут выяснилось, что все деньги, которые получал, он до копейки отсылал в Москву бабушке”.

Затем я отправилась в подразделение антитеррора “Альфа”. Весть, что в одном из кабинетов идет разговор о Савельеве, быстро облетела “альфовцев”, и вскоре все, кто в это время был свободен от службы, стали моими собеседниками. Я ловила каждое слово. Ведь для меня, гражданского человека, подвиг — событие! А тут — работа. За нее мало платят, на ней можно стать инвалидом, погибнуть! Но “Альфа” — это больше, чем работа. Это способ самовыражения, это образ жизни. Есть люди, которые не могут иначе! Таким был Анатолий Савельев. Профессионал экстра-класса. Отчаянный смельчак и осторожный прагматик. Строгий командир и надежный, верный друг.

Прошел все горячие точки — их стало так много на карте в последние годы: Кабул, Баку, Тбилиси, Ереван, Вильнюс, неоднократно Чечня. Из тех командировок, несмотря на всю их опасность, в родную Москву он возвращался живой! Собирались близкие, друзья, звучали песни (одна из самых любимых: “Дорогая моя столица, золотая моя Москва!”). Душа общества, добряк Савельев... Спели по куплету его любимых песен, вспомнили, как у одного из “альфовцев” был юбилей, он приглашает Анатолия Николаевича. Тот поехать не может и, чтобы как-то сгладить отказ, снимает свои ценные наручные часы и дарит юбиляру. Вспомнили, как однажды Савельев собрал нескольких “альфовцев”, чтобы срочно сдать кровь, необходимую мальчику, ученику школы, где училась его дочь. Как однажды летом приютил на своей даче незнакомого человека, оставшегося без крова...

Вспомнили, как начальник штаба берег традиции “Альфы”, как поднимал ее боевой дух. “Сотворим что-то невероятное, невозможное, потом оглянемся и поразимся: неужели мы это сделали? — вот что такое дух, вот что такое хорошая боевая песня!” — говорил он. Вспомнили о его неординарном мышлении, молниеносной реакции, способности мгновенно схватывать суть дела. Вспомнили, как он был прост и доступен, силен и бескорыстен, как, будучи уже полковником, сам тренировал молодых бойцов, показывая приемы рукопашного боя, как не терпел лжи, лести и трусости, как любил и берег людей, как ценил жизнь... Вспоминали дружеские застолья, в них Савельев тоже был заводилой, запевалой, тамадой. Когда произносил третий тост за павших, начинал перечислять не только родных, близких и друзей, но всех русских героев, чуть ли не с Александра Невского. “Это корни наши”, — говорил он. Вспомнили, как редко применял оружие — мог любого убедить словом. И того безумного террориста у стен шведского посольства, наверное, тоже надеялся уговорить сдаться.

Друзьям Савельева было что вспоминать: они творили историю. “Альфа” отказалась штурмовать здание парламента в 1991-м: там были русские люди. “Альфа” нарушила приказ о штурме Белого дома в 1993-м — там вновь были свои. Могла начаться гражданская война, а командиры “Альфы” хорошо знали, как развязываются войны. Они учили уроки истории, недаром любимым занятием Савельева было чтение исторической литературы, особенно документов. От рук “альфовца” в Белом доме не погиб никто. Прошло десять лет, и стало очевидно: Ельцин был плох, но и Руцкой с Хасбулатовым, нынче призывающим на помощь в наведении конституционного порядка в Чечне иностранные войска, не лучше. Немедленное “Разрешите выполнять?!” не всегда приводит к хорошим последствиям.

После ослушания начались годы опалы и унижений. Многие тогда ушли из “Альфы”. Савельев не ушел. Не потому, что идти было некуда — каких только должностей и окладов ему не предлагали коммерсанты! Но он упорно, упрямо тянул лямку “государевой службы”. “Кто еще их научит всему тому, что умеем мы?”, — говорил он друзьям о новом пополнении. Из того, первого, набора к 97-му году в “Альфе”, кроме него, никого не осталось: кто погиб, кто ушел, кто умер... “Альфа” была родным домом полковника Савельева, его любимым детищем, а он был ее душой.

Он хотел прослужить четверть века, не хватило полутора лет. Работал за идею: материальная сторона жизни для него лично мало что значила. Обычно слабые спотыкаются на трех камнях преткновения: слава, деньги, власть. Савельев был сильным. Пройдя огонь и воду, он не споткнулся, хотя камней на его прямую и честную дорогу было подброшено предостаточно.

Говорит Наталья Михайловна Савельева:

— Такого семьянина, каким был мой муж, поискать, но все равно служба для него была превыше личного счастья. В 1995 году произошел теракт в Буденновске, при освобождении больницы от банды Басаева погибли трое подчиненных Анатолия Николаевича. Я очень все это переживала. Я уже попадала в клинику неврозов во время его последней командировки в Афганистан, когда оттуда приходили “цинки”, а от него долго не было никаких известий. На этот раз, после Буденновска, я взмолилась: “Не могу больше! Или я или служба!” Вместо ответа он взял меня и дочь на похороны ребят, после спокойно сказал: “Ты не можешь? Ты и уходи! А я никуда не уйду!”. Я поняла, что всю жизнь буду нести этот крест, и мы больше никогда не возвращались к этому разговору.

Жены офицеров! Отдельная тема, отдельная песня! Любая семья держится на любви. Семья офицера держится   т о л ь к о   на любви,   и с к л ю ч и- т е л ь н о   на любви. Потому что перенести тяготы мужниной службы может только по-настоящему любящая женщина. Особенно сейчас, когда в брак с офицером вступают совсем не по расчету. Невесты поколений 50—80-х хорошо помнят, что выйти замуж за военного тогда считалось удачей. Семья не нуждалась, квартиры давали, войны не было... Теперь престижные женихи — бизнесмены и банкиры, менеджеры и брокеры, дилеры и дистрибьюторы. Офицеры, как, впрочем, вообще люди труда, в этой табели о рангах не значатся. Да и само понятие семьи претерпело изменения. Стало модно сожительствовать, “партнерствовать”, не заводя детей. Стало модно жить “шикарно и круто”. “Купи это, и тебе позавидует сосед!”, — кричат рекламы всего и вся. Не забота друг о друге, а бои самолюбий местного значения.

Наталья Михайловна Савельева говорит о другом:

— Анатолий Николаевич был мужчиной с большой буквы и очень любил радовать других, особенно своих близких. Как-то мы гуляли по Арбатскому вернисажу, мне понравилась картина, на которой был изображен мальчик с козой. Тогда ему не удалось купить картину — денег не хватило. И он, представляете, полгода ходил, при всей своей занятости, искал после работы ту самую “козу”, наконец нашел, принес и подарил мне. Я и думать о ней забыла, поэтому была потрясена и тронута. А он только поцеловал меня и, широко улыбнувшись, сказал: “Кто ищет, тот всегда найдет”.

У него были два любимых фильма. Первый — “Офицеры”. Второй — добрая русская сказка “Аленький цветочек”. Даже младшую дочь он назвал Настенькой, как в сказке... Очень любил стихи, постоянно носил их в “дипломате”. После гибели мне передали томики Ахматовой и Цветаевой, которые были с ним в тот роковой вечер.

Есть выражение: надежное мужское плечо. Я была замужем 27 лет, и все это время рядом со мной было даже не плечо, а стена! И поэтому, когда мужа не стало, у меня и у дочерей поначалу был дикий страх: “Что мы будем делать? Как жить?” Но мы взяли себя в руки, я ему как бы говорила: “Я выдержу. Ты не беспокойся! Мы не пропадем!” Я знаю, уверена, что в последние минуты жизни он думал о нас. Поэтому мы не имели права раскисать. В день его гибели младшая дочь пошла сдавать экзамен в университет, хотя училась по всем предметам на “отлично” и ей предложили поставить отметки без сдачи экзаменов. “Что? Халява? — сказала она. — Папа бы этого не одобрил!..”

Правду говоря, в последние годы у меня было предчувствие: что-то должно с ним произойти. Такие перегрузки, какие достались ему, могут надорвать любое, самое здоровое сердце. Жизнь его по интенсивности вмещала в себя несколько жизней, он всегда был на переднем крае, на острие судьбоносных для нашей страны событий! С его отзывчивостью, чуткостью, его потрясающей способностью все принимать близко к сердцу, чужую боль переживать как свою... После его гибели буквально во всех карманах его курток и пиджаков я находила таблетки валидола и нитроглицерина. Он не берег себя, не щадил, он никогда для себя не жил.

На памятнике, который установлен на могиле Героя России Анатолия Савельева на Николо-Архангельском кладбище Москвы, неподалеку от погибших в Буденновске “альфовцев”, высечены слова из молитвы: “Светите Отечеству вашему всегда, яко же звезды светлые, покрывайте бо присно сие от пагубы врагов и избавление от бури всякия. Ублажаем вас, воины русские, и с теплой любовью чтим вашу светлую память”.

Светите Отечеству, яко же звезды... Какие нынче звезды светят Отечеству? Сколько дутых, пошлых, пустых, бездарных фаворитов и фавориток толстых кошельков застят свет настоящих, подлинных звезд Родины! Светите же нам всегда, воины русские, подвиг ваш бессмертен, ибо вы и жили для Отечества, и погибли за Отечество!

 

 

ОЛЕГ ЗОБОВ: “ЧЕСТЬ ИМЕЮ!”

 

“Бывали времена и хуже, но не было подлей!” — это о нашем сегодня. Это о нынешних време-нах, когда правители посылают вчерашних школьников, не своих сыночков, нет, — чужих сыновей, чудом уцелевший в бойнях двадцатого века генофонд,  русских  мальчишек из глубинки в самое пекло, в бандитское логово, в лапы к хорошо вооруженным и экипированным, наглым боевикам. “По делам судите!” — сказано в Евангелии. Как квалифицируются в уголовном кодексе данные дела?

Необстрелянных, необученных солдат отправили наводить “кон-ституционный порядок” в мятеж-ной Чеченской республике, бро-сили в ночь на 1 января 1995 года штурмовать ее столицу — город Грозный. И лучшие представи-тели русского офицерства стали тем мальчикам вместо отцов, защитили их от гибели ценою собственных жизней. Светлую память гвардии майора Олега Зобова чтят сто шестьдесят три солдатские матери. Именно столько сыновей сберег матерям Герой России в ту новогоднюю ночь, когда их усиленный батальон 237-го парашютно-десантного полка Псковской дивизии ВДВ был брошен на выручку Майкопской мотострелковой бригаде, истекавшей кровью в районе Грозненского железнодорожного вокзала.

Колонна десантников, состоявшая из бронетехники и автомашин, втянулась в узкую улочку. “Духи” подбили головной танк, ударили со всех сторон, поливая автоматным и пулеметным огнем, закидывая гранатами. Это была их вероломная, испытанная тактика, хорошо подготовленная ловушка. В это же самое время в таком же огненном мешке чеченцы методично расстреливали из укрытий обездвиженную Майкопскую бригаду.

В первые минуты боя снайпер тяжело ранит командира роты, и капитан Зобов принимает командование на себя, приподнимается на гусенице БМД, чтобы отдать какое-то указание. Шальная пуля попадает в находящийся на башне ПТУР, он детонирует, и взрывная волна ударяет в Олега. Осколки срывают кожу с правой стороны лица, она повисает кровавым лоскутом. Компрессионный удар травмирует позвоночник. На короткое время Олег теряет сознание, приходит в себя после скорой перевязки, сделанной руками его солдат. Колонну уже обстреливают и с фронта, и с тыла, промедление равно смерти.

Сплевывая кровь, капитан Зобов отдает приказы: колесную технику сдвинуть на тротуары, дать дорогу бронемашинам, подбитый танк подцепить тросом, оттащить в сторону. Но как это сделать под непрерывным огнем? Из трехэтажного, старинной постройки здания, что стояло по ходу движения, этот огонь был особенно яростным. И Олег поднимает ребят в атаку на главную огневую точку противника, первым бежит вперед. Высадив дверь из гранатомета, десантники закидали гранатами подвальное помещение, первый этаж. Некоторые гранаты отскакивали от оконных рам и падали обратно, одну такую Олег отбил ногой в сторону. К счастью, никого не ранило. Второй этаж взяли с ходу, почти без боя. Вокруг лежали мертвые “духи”, оружия при них не было, видимо, отступающие забрали с собой. Огонь прекратился, этих драгоценных минут хватило, чтобы оттащить перегородивший путь танк и вырваться из ловушки. Олег собрал бойцов, дал команду загрузить раненых и убитых в уцелевшую машину и под прикрытием брони уходить. Только тогда его покинуло сознание.

Он очнулся в машине от сильного толчка. Открылся люк, донесся голос:

— Командира вытаскивайте! Он вроде живой!

Чьи-то руки рванули его беспомощное тело, и он опять провалился в небытие. Когда сержант сквозь ткань камуфляжа вколол обезболивающее, Олег пришел в себя. В голове шумело, боль вгрызалась в мозг. С трудом приподнявшись, спросил:

— Вышли все?

— Нет, командир. Остались те, что прикрывали.

— Коли еще, — прохрипел Олег. Полежал, постепенно приходя в себя — боль притуплялась. “Нужно вернуться. Нужно забрать наших”, — стучало в висках. Но на чем? Доложили, что машин целых нет. Встал, пошел к офицерам, стоящим в стороне, представился майору в красных погонах.

— Майор, дай людей и машину. Мои не все вышли. Помоги, пропадут ведь бойцы!

Не сразу дошел до его разума ответ, густо пересыпанный бранью:

— Капитан, мне плевать на чужих, своих бы сохранить! Приказано стоять здесь, и я не собираюсь терять погоны из-за твоих придурков!..

Отшатнулся, словно его ударили по лицу. “Ты... мразь!” — почувствовал, как сзади его обхватили чьи-то руки, услышал шепот своего сержанта:

— Спокойно, командир, этому зачтется потом. Пошли... Не все такие гады — лейтенант из мотострелков дает машину, но так, будто мы сами ее угнали. И людей у него нет. Мы сами быстро слетаем, а вас надо срочно в санроту.

Олег только махнул рукой:

— Потом! Сначала вытащим наших.

Возле БТРа уже стояли плотной группой его ребята. Фельдшер наскоро перевязал раненую голову, и вот уже машина на полном ходу мчится обратно к месту боя. “Только бы успеть, только бы успеть”, — пульсирует мысль... Видны строения, сквозь рев мотора слышны выстрелы. Резкое торможение, толчок, и все скатываются с брони, ища укрытия. Олег командует, группа бойцов бежит к зданию, в котором отстреливаются наши. Вскоре все возвращаются, осторожно волокут кого-то на плащ-палатках. Живы ли, нет — некогда вглядываться. Противник понял, что они уходят, огрызается злым огнем. Но БТР уже загружен и медленно отъезжает, давая спасенному взводу укрытие за броней.

Олег в группе прикрытия. Еще несколько метров — и все будут недося-гаемы. И тут его словно что-то толкает в спину, бросает вперед, на землю. Ценою страшных усилий поднимается на ноги, последним подбегает к машине, хватается одной рукой за скобу, другой — за чью-то протянутую руку, и его рывком втягивают наверх. Теперь все. Вырвались. У десантников не принято бросать своих.

Невероятно: при тяжелой контузии, осколочном ранении и травми-рованном позвоночнике капитан Зобов отдавал приказы, бегал по этажам, выводил людей, снова возвращался и снова выводил людей. Как он смог забыть про себя, не чувствовать боли? Все это время в нем жила одна-единственная мысль: спасти солдат. В том страшном бою погибли трое, еще двое скончались по дороге в госпиталь. Вырвались из смертельной ловушки 163 десантника, тогда как Майкопская бригада при сходных обстоятельствах вся полегла на поле боя. Чудо? Да. Чудо великого духа, потрясающей человеческой воли, огромной любви к людям, явленное русским офицером Олегом Зобовым.

И только подъехав к санитарным машинам, Олег почувствует неладное. Спина и ноги словно онемели, нет сил сойти с брони. Так и сидит, привалившись к ней будто чужим телом. Словно сквозь пелену видит: несколько человек снимают его, осторожно кладут на носилки, несут к “санитарке”. Бойцы подходят ближе, кто-то вытирает слезы, размазывая их по лицу вместе с кровью и грязью. Сержант стоит на коленях, наклонившись, что-то говорит. Олег не понимает, не слышит. Последнее видение перед провалом в небытие — плывущее над головой чеченское небо...

Он пришел в себя только в госпитале Владикавказа. Не знал, что колонну из санитарных машин обстреляли по дороге к госпиталю, не слышал, как рядом разорвался снаряд, не чувствовал, как перевернулась машина и травмированные позвонки снова сдавило, не знал, как, буквально оттолкнув высокое начальство, занесли его в вертолет. Глаза у бойцов были такие, что не взять Олега не рискнули.

За тот бой командование части подало представление о присвоении ему звания Героя России. Но кое-кто посчитал, что достаточно будет с него и ордена Мужества. По словам командира полка, вскоре после Нового года из Москвы пришла бумага: независимо от поведения в бою всех раненых при штурме Грозного в эти дни наградить орденом Мужества (в народе его называют “Кавказским крестом”). Гвардии капитана Олега Зобова в числе прочих представили лишь к “Кавказскому кресту”. А дальше началась борьба за справедливость. Более трех лет за нее боролись родители, сослуживцы, солдаты, оставшиеся благодаря ему в живых, друзья и совершенно незнакомые люди. Нет, Олег сам ничего не требовал, да и заслуженная награда нужна была ему не для славы — для жизни. Он получил-таки Золотую Звезду, но время, когда спасение его жизни была возможно, оказалось упущенным.

Говорит Мария Никитична Зобова, мама Олега:

— Если бы сына сразу же лечили как Героя России, он был бы жив. Потому что в этом случае все процедуры, все лекарства бесплатные. Операция по пересадке костного мозга могла продлить жизнь сына, но стоила огромных денег. Мы и так продали все, что было нажито за советское время. Каково матери видеть, что совершивший подвиг ради своих солдат сын мучается без необходимых лекарств? Олегу было очень обидно, что он оказался не нужен Родине.

Когда Олег уже стал Героем и нам пообещали квартиру в Москве, он просил: “Мама, я так хочу, чтобы в новом доме у нас все было по-русски!”. Не успел пожить в новом доме. Незадолго до смерти говорил: “Последствия ранения или контузии еще можно залечить, но моральные раны лечению не поддаются”. Кроме волокиты с наградой больно ударило его известие о расформировании родного полка. Мой сын умер не от ран. Его убили. И убил не только противник, который стрелял в него в том бою.

Что сказать матери? Сначала убил тот, кто эту войну развязал. Потом тот, кто послал необстрелянных десантников на тяжелых машинах штурмовать город. Последние выстрелы в спину сделали чиновники. То и дело журналисты поливают грязью наших солдат и младших офицеров — рабочих войны: ведут, мол, войну не по правилам, обижают мирных жителей (будто бы чеченцы воюют по правилам!). Но ни разу они не обвинили Ельцина, который указывал руководству Чечни: “Берите суверенитета, сколько сможете!” Разве это не провокация, не прямой призыв к развалу государства, к расчленению России? А когда Чечня взяла “суверенитета”, сколько захотела, когда в ней образовались целые отряды обозленных на “русских угнетателей” бандитов с обученными военному делу “полевыми” командирами, усмирять мятежную республику послали не предназначенные для таких операций части спецназа, а мальчишек-новобранцев! Сколько не вернулось! Сколько вернувшихся остались один на один со своей бедой! Сколько тех, кто вряд ли сможет теперь вести обычную жизнь, даже при том, что уцелели! Они ночами живут в той жизни, где остались их друзья. Они не понимают, почему после войны становятся ненужными. Отчего по дороге домой оплаченные собственной кровью “боевые” отбирает неподалеку от Чечни местная милиция? Отчего им так трудно устроиться на работу, ведь не секрет, что воевавших в Чечне даже после положенных по закону трех месяцев реабилитации нынешние работодатели считают “не совсем адекватными”? Зачем, как подачки, им кидают пенсии, на которые невозможно прожить? Почему государство, вчера запросто распоряжавшееся их жизнями, сегодня выбрасывает их на свалку?

...А на меня со старых черно-белых фотографий кротко смотрит маленький мальчик — ласковый, послушный Олежка Зобов, любимец семьи. Ангельское личико, легкие белокурые кудряшки. Вот ему три года, о плодах воспитания еще нет и речи. За какую-то провинность мама наказывает сына, в порыве родительского гнева отправляет в угол, да еще прикрикивает: “И встань в углу на колени!” Родители хотя бы раз в жизни наказывают своих детей. Но, думаю, считанные единицы получают в ответ то, что услышала Мария Никитична Зобова от покладистого, ласкового Олежки: “Я не встану на колени! Я никогда ни перед кем не встану на колени!”

Он за всю свою жизнь ни перед кем не встал на колени. Ни перед начальством, ни перед врагами, ни перед болью, ни перед смертью. Может, поэтому долгие годы не двигался по служебной лестнице, все был командиром роты, хотя по опыту, знаниям, по отношению к солдатам мог в тридцать семь и полком командовать. В Чечню он улетел старлеем, приказ о присвоении очередного звания капитана застал его на боевой позиции. Олег никогда не искал, где лучше, главными людьми в его жизни были солдаты. Мария Никитична хранит небольшие записочки, которые регулярно приносили его подчиненные, в них всего два слова: “Обязательно накорми”.

…Отец Олега, Николай Александрович Зобов, ушел на Великую Отечественную добровольцем в шестнадцать лет. Первый бой принял в районе Бекетовки, что в тридцати километрах от Сталинграда, дошел до самого Дрездена, там и встретил Победу. Орденоносец, гвардии майор, кадровый военный. Да и мама не из слабых: ходить три года по кабинетам, добиваясь лечения раненого сына, сцепив зубы, сглотнув слезы, выслушивать: “Мы вашего сына туда не посылали и ничего вам не должны”, выхлопотать заслуженную в бою, оплаченную кровью звезду Героя... Есть еще женщины в русских селеньях!

Говорит Мария Никитична Зобова:

— Олег появился на свет 23 февраля 1958 года в Латвии, в городе Даугавпилсе. Роддом находился неподалеку от воинской части. Был День Советской Армии, в это время начался праздничный салют, взвилась ракета. Медсестра сказала: “Вот и еще один солдат родился ...” Это был ребенок, которому не надо было ничего повторять. Играл исключительно в солдатиков, которых у него были, наверное, целые дивизии. Одна из любимых с детства книг: “Жить — Родине служить”. Учился Олежка только на “4” и “5”, рос добрым, щедрым, делился с друзьями всем, что у него было... Однажды я узнаю, что бутерброды, которые я собирала ему в школу, он отдает солдатам из воинской части. Ну что же, стала делать больше бутербродов. Так прошло все его детство: если у него что-то было, обязательно поделится!

С раннего детства Олег хотел стать военным. Втайне от мамы, чтобы не волновать ее, ходил в ДОСААФ, прыгал с парашютом. Мечтой его были воздушно-десантные войска. Дважды неудачно поступал в Рязанское училище ВДВ (конкурс тогда был десять человек на место — быть военным было почетно), но курсантом стал по направлению самого “дяди Васи”, легендарного создателя и командующего ВДВ Василия Филипповича Маргелова, разглядевшего в солдате-срочнике будущего героя. Разглядел его и фронтовой командир отца, генерал-лейтенант Тружеников, подаривший свои генеральские погоны с напутствием: “Ты будешь воином. Возьми и обязательно дослужись до таких погон!” Эти погоны сейчас хранятся в домашнем музее Зобовых на почетном месте, рядом со звездой Героя России.

Знакомясь с судьбами героев, я пришла к выводу: есть люди, живущие с постоянной внутренней готовностью к подвигу. Их немного, но они “соль земли”, а соли много быть и не должно. Они так устроены, они не могут иначе. Бог дал им добрые, отзывчивые, бесстрашные сердца. Рано или поздно они попадают в ситуацию, требующую отваги, и тогда проявляется их потрясающая способность к самопожертвованию. Не знаю, можно ли добиться этого воспитанием. Может быть, частично. Олега Зобова, конечно, воспитывали в духе взаимопомощи и взаимовыручки, тогда всех так воспитывали. Тогда не было рыночной экономики и принцип “человек человеку волк” был не в чести. Наоборот, приветствовалось: “Сам погибай, а товарища выручай”! Во всяком случае, меня и моих сверстников учили этому и в школе, и дома. Однако учили всех, а поступают так далеко не все.

...Шел третий год учебы в Рязани, Олег приехал на каникулы к родителям. Тогда отца перевели служить в Каунас. Олег с мамой стояли в очереди в магазине, вдруг слышат женский крик: “Ребенок на льдине!”. Люди из очереди побежали к реке, Олег впереди всех. На Немане шел ледоход, и на одной из плывущих льдин беспомощно темнела детская фигурка. Медлить нельзя было: льдина оседала в воду. Олег быстро отыскал старую, без весел, лодку. В днище была дыра, под ногами захлюпало. Сорвав с головы шапку, кое-как заткнув дыру, Олег изо всех сил погреб руками в ледяной воде. Ребенок стоял на льдине, по щиколотку в воде. Плавно, без резких движений Олег взял его в лодку, отчалил к берегу. Просто, спокойно, грамотно спас мальчугана, рискуя жизнью. Тогда еще не существовало министерства по чрезвычайным ситуациям. Да и люди в общей массе были как-то отзывчивее и добрее.

Окончив училище, Олег попросил, чтобы его направили служить в Псковскую 76-ю парашютно-десантную дивизию. Он полюбил древний Псков всей душой. Он вообще ценил красоту, старался, чтобы ее было вокруг как можно больше. Территорию 104-го полка издавна украшали заросли сирени. Один из не в меру ретивых военачальников велел вырубить “мешавшую” обзору красоту, дабы ровный, гладкий, как блин, плац просматривался вдоль и поперек из окна его кабинета. Приказ командира — закон для подчиненных. Вырубили. В полку появился другой командир, от прежнего остались неприятные воспоминания и пустая, голая земля. Олегу Зобову захотелось ее чем-то украсить, он никак не мог придумать, чем же. И вот во время прогулки в Каунасском ботаническом саду ему приглянулись серебристые елочки, которые разводили в питомнике сада. На свои отпускные деньги он покупает несколько ящиков елочек, везет их в полк. Тридцать восемь красавиц и сейчас украшают псковскую землю, аллея ведет от столовой до памятника погибшим десантникам. Говорят, чтобы оставить след на земле, нужно родить ребенка, построить дом и посадить дерево. Олег Зобов посадил целую аллею — его жизнь продолжается.

Будущего лучшего снайпера полка в первой чеченской войне Володю Носкова Олег выбрал, выучил и воспитал сам. Володя рассказывает: “Когда начались “смотрины” новобранцев, мне сержант из старослужащих говорит: “Моли Бога, чтобы ты попал вон к тому длинному”— и показывает на Олега, который был любимцем солдат. Когда “длинный” подошел к строю новичков, сердце мое от волнения чуть не выпрыгивало, до того он мне понравился, до того хотелось, чтобы он стал моим командиром. И когда он положил руку на плечо, указал место среди своих солдат, я едва сдержался, чтобы не броситься от радости ему на шею!”.

За красоту, мужественность, интеллигентность и деликатность солдаты называли Олега “наш Принц”. Вообще, он был уникальный военный: не пил, не курил, от него никогда не слышали обиходного армейского матерка. Солдаты проводили увольнительные в квартире Зобовых: смотрели видеокассеты или слушали музыку. Мария Никитична кормила их обедом. Такого бы командира, как лейтенант Зобов, да каждому солдату, наверное, не бегали бы мальчишки от армии! Олег любил людей, дорожил ими. Он вообще любил все живое. Во Пскове, неподалеку от Мирожского монастыря, в речной заводи поселились белые лебеди. Каждое утро Олег шел на службу мимо них, находил время и на красоту лебединую полюбоваться и подкормить птиц. В ноябре 94-го решил построить для них домик, чтобы не мерзли капризными псковскими зимами. Не успел...

Наступил день, непреодолимой чертой разделивший жизнь Зобовых надвое. Когда войска отправлялись на Кавказ, материнское сердце сжималось от тяжелого предчувствия. Она шла вслед за уходящим на войну сыном, а он упрямо твердил: “Иди домой и корми лебедей!”. Вернулась. Взяла корм. Пошла к речке. Машинально бросала корм, сквозь слезы глядя в небо, по которому летели на войну тяжелые самолеты с бравыми десантниками. Один, второй, третий, пятый... Она насчитала их двадцать восемь. Никто из ребят даже не представлял, в какой кровавый ад они приземлятся через какую-нибудь пару-тройку часов. Олег взял с собой на войну видеокамеру. Камера пропала, но снятая пленка сохранилась. Ее до сих пор не показывают матери: боятся, что не выдержит сердце.

...Из Чечни Олег вернулся раненым. Потянулась длинная череда госпитальных дней и ночей. Псков, Петербург, Москва... Несмотря на тяжелую травму позвоночника, осколочное ранение в голову, контузию, несмотря на безнадежный прогноз врачей, которые предсказывали ему жизни на несколько недель, Олег не только прожил четыре с лишним года, но еще и вернулся в строй. Каждое утро он туго стягивал на груди специальный корсет и, превозмогая боль, шел на службу. Он никогда не жаловался, только темнели глаза, а лицо становилось все более осунувшимся, белым. В это невозможно поверить — смертельно больной, он пять раз прыгнул с парашютом вместе с солдатами, которых учил военному делу. Ценой нечеловеческих усилий снова и снова выходил победителем в схватке с болезнью, ежедневно совершал подвиг, подобно знаменитому летчику Алексею Маресьеву, герою вычеркнутой из школьных программ “Повести о настоящем человеке”.

Как же неприятно врагам России, что нельзя вычеркнуть разом и отовсюду наше недавнее прошлое, весь Советский Союз с его достижениями, с людьми, с его величественной мощью и трагической жертвенностью. Скрипя зубами, приходится им ждать, когда же перемрут носители духа “самого непокорного на земле народа”, не забывшего победный май сорок пятого, посмевшего передать знамя, память и дух Победы детям и внукам! Недаром одна из знаковых фигур новой российской демократии публично сетовала на то, что пока “в этой стране” живо старшее поколение, в ней невозможно построить “главное достижение человечества” — рыночную экономику.

Алексей Петрович Маресьев ушел из жизни спустя два с лишним года после Олега Зобова, 18 мая 2001-го. Незадолго до кончины он говорил: “Уверен, у практики развенчания нашей гордости есть заказ. Заказчикам выгодно, чтобы у нас “не осталось героев”, чтобы не с кого было брать пример. Нанесен сильнейший удар по духовности: нам “нечем” и “некем” гордиться!.. Я очень боюсь, что на смену придет поколение, которое будет равняться не на отцов и дедов, не на своих предков, а на наших недругов, духовно чуждых людей”. Азбука любого следователя, его “альфа” и “омега” — “ищи, кому выгодно”. Заказчика уничтожения России читатель, я думаю, и сам знает. И исполнители заказа не прячутся. И все же Алексей Петрович Маресьев верил в нас: “Пелена с глаз скоро спадет. Настоящих русских людей много. Да, сегодня они растерялись, кто-то дезориентирован... Но не может ведь все это продолжаться бесконечно”. С этой уверенностью Герою Советского Союза было легче уходить из жизни. Однако наступил 2002 год, и назначенный президентом, размноженный миллионами телеэкранов министр культуры Российской Федерации изрек: “патриотизм — последнее прибежище негодяев!” Хорошо, Маресьев не дожил, не слышал! А те, кто дожил? А те, которые живут сейчас и работают не ради кошелька? Пусть их меньше, чем раньше, но они есть, иначе бы государство Россия с президентом, гимном, флагом и министром культуры сегодня уже не существовало бы на карте мира! Taк кто же именно негодяи, а кто патриоты? Следуя совету самого президента РФ, который, как и его министр, тоже любит цитаты, — “котлеты отдельно, a мухи отдельно!”.

Среди людей, выдающих нынче себя за патриотов, есть те, кто не успел вовремя сориентироваться в народившемся диком капитализме, присосаться к нефтяной скважине, втиснуться в “новорусский” истеблишмент, но руководить привык и делать в жизни более ничего не умеет и не хочет. Интимное, потаенное, проникновенное чувство любви к Родине, о котором Достоевский писал как об одном из самых стыдливых чувств, присущих человеку, эти люди сделали для себя прибыльным бизнесом. В то время как большинство населения России за гроши защищают Родину, трудятся на ее благо, есть хорошо оплачиваемая прослойка консультантов, авторов, режиссеров, артистов, которые “любят Родину” за зарплату. Отделить “негодяев” от “патриотов” очень легко. Не платить, не наполнять кормушку — они сами от нее разбегутся. Патриотизм теперь в моде, политтехнологи не зря жуют хлеб и чутко улавливают народные настроения: при нынешнем президенте вроде как хорошим тоном считается слыть “государственником”.

А вот заменить истинное искусство на трескотню заезженных, затертых фраз, подменить боевой дух на бестолковое мельтешение державных символов, подпустить к кормушке “толерантных”, ручных, грамотно гробящих любое живое дело — это можно. Прижмутся “толерантные” друг к дружке поплотнее, поделят места у корытца, и — кочуй себе с одного телеканала на другой, тусуйся в колоде политиков, шоуменов, плейбоев двойной морали. “Одни слова для кухонь, другие для улиц”. И явятся среди бесчисленных шоу, обслуживающих низменные инстинкты, шоу патриотические. безликие, пафосные, скучные, не дающие ничего ни сердцу, ни уму. Слепленные то ли для “галочки”, то ли для отмывания денег. После которых у людей на душе разочарование и тоска. Сквозь монолит профессионалов “шоу-бизнеса” почти невозможно пробиться тем, для кого любовь к Родине не поза, не профессия, не источник доходов, а душевная потребность, плоть и кровь, тем, кто не дерет горло и не бьет себя кулаком в грудь, а тихо и последовательно делает пусть небольшое, но конкретное и нужное дело на ее благо.

...Когда я бываю в госпиталях и спрашиваю у раненых: “Если позволит здоровье, вернетесь ли вы в места боевых действий?”, почти все отвечают утвердительно. Но особенно меня потряс один случай: молодой офицер, сапер, у которого нет руки, протез вместо ноги, твердо уверен, что встанет в строй, просто без тени сомнения говорит об этом... Какая сила духа, какое мужество у наших людей! Но когда я того сапера назвала настоящим героем и патриотом, он лишь смутился: не надо, мол, пафоса!

Сейчас уже многие знают сценарий мирового правительства по уничтоже-нию русской цивилизации, обнародованный еще в 1946 году, печально знаменитый “план Даллеса”: “Мы подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти ценности верить. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания. Литература, театры, кино — все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие страсти. Мы будем всячески поддерживать и поднимать так называемых творцов, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства — словом, всякой безнравственности. Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркоманию, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов, прежде всего вражду и ненависть к русскому народу, — все это мы будем ловко и незаметно культивировать... И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим их в посмешище. Найдем способ их оболгать и объявить отбросами общества. Вот так мы это и сделаем...”

Прошло 55 лет, и с помощью своих доморощенных даллесов патриотизм подешевел настолько, что само это слово у многих вызывает раздражение и иронию.

…Но вернемся в живой мир. К настоящим людям, настоящим чувствам и поступкам. К жизни и подвигу Олега Зобова.

Так вышло, что не сложилась у Олега семейная жизнь. У него не было детей. Все свое время отдавал он ратному труду, a матери говорил: “Мои солдаты будут твоими сыновьями”. И солдаты платили и по сей день платят любовью своему командиру. “Орел наш, — писали они в госпиталь — держись! Так, как ты держался в Чечне!” Известие о награждении Золотой Звездой Героя России Олег Зобов встретил устало-спокойно. “Это награда не только моя, но и всех бойцов, с которыми я входил новогодней ночью в Грозный, в ней частица каждого, кто был в том бою. Наконец-то каждый оценен по достоинству и по совести”. Истинное благородство, жертвенность, исконно русская общинность, которую так хотят превратить в культ себялюбия певцы “новорусской” морали.

В день смерти, когда все, и сам Олег, понимали, что его жизни остались считанные часы, Мария Никитична плакала в больничной палате. Олег подозвал ее и строго сказал: “Прекрати сейчас же! Ты хотела бы, чтобы сто шестьдесят три матери плакали, или ты одна?” Он так не хотел умирать, даже невыносимые боли последних месяцев не убили в нем жажду жизни. “Держите меня! — просил он, взяв за руки мать и крестную, — нe отпускайте!”. С этими словами он сделал свой последний вздох. И с тех пор ежедневно в течение четырех лет ходит мать на могилу, выплакивает слезы, которые сдержала тогда, у постели сына, умиравшего за Отечество и за своих солдат. За други своя...

Что мы можем сделать для матери? Только одно — не обрывать ниточку памяти. Это надо не столько ей, сколько нам самим. Чтобы очистить души у памятника тому, кто не прятал сердце за спины ребят. Чтобы помнить: есть вечное, есть святое. Пока мы помним это, мы — народ! Порвем тоненькую ниточку — и все, мы просто население, бери нас тогда голыми руками!

 

 

 

ЕВГЕНИЙ РОДИОНОВ:

ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ

 

Пограничник Евгений Родионов попал в плен к чеченским бандитам с тремя другими воинами-пограничниками во время боевых действий на границе Чечни и Ингушетии в феврале 1996 года. У молодых солдат срочной службы был выбор: принять веру врага и сохранить жизнь или мучени-чески погибнуть. Принять веру врага — значило взять в руки оружие и стрелять по своим: предателей бандиты повязывали кровью. Они предпочли смерть предательству — рядовой Евгений Родионов, младший сержант Андрей Трусов, рядовой Игорь Яковлев, рядовой Александр Железнов.

И все же некоторые задают мне вопрос: “Что же особенного они совершили? Ни в одном бою не участвовали, ни одного танка-самолета не подбили. Никого не спасли, рискуя жизнью”. Эта правда. Только не вся. В наше время измены, трусости и обмана, вдали от родных и близких  восемнадцатилетние мальчики в плену под пытками не стали предателями. Много это или мало? Подвиг это или нет? Пусть каждый мысленно поставит себя на место одного из этих мальчиков. Пусть хотя бы на мгновение представит холодный февраль 96-го, чеченский каменный мешок с решеткой, без отопления, голод и избиения, унижения и изощренные пытки. Сколько таких мгновений было в ста длинных, долгих днях и ночах плена? И ежедневное предложение прекратить все это тотчас же в обмен на предательство Родины…

Какую же силу духа, какое мужество нужно иметь, чтобы не стать иудами!

...Об этом подвиге в последнее время написано много статей, снято немало телерепортажей. Главным образом они касаются Евгения Родионова, который не предал Отечество и Православную веру. Собственно говоря, и известен подвиг четверых стал благодаря Евгению. Он один из плененных носил нательный крестик, который и был найден в ноябре 1996-го неподалеку от чеченского селения Бамут в воронке из-под авиабомбы — братской могиле пограничников. Этот крестик вызывал особую злобу мучителей. Они требовали, чтобы Женя своими руками снял его и отрекся от Христа. За отказ сделать это в день его рождения, 23 мая, нелюди заживо отрезали солдату голову. С тех пор прошло более семи лет, но среди церковных иерархов нет единодушия в оценке его мученической кончины, и хотя многие думают, что он причислен к лику святых, это не так.

Интерес к судьбе Жени простых людей никак не связан с мнением церковного или светского начальства, не спущен директивой сверху. Когда вокруг сплошь лицемерие и фальшь, когда все и вся продается и покупается, когда не только на дом, на предприятие, но и на священные понятия — Любовь, Земля, Жизнь — вешается ярлык с наименованием товара и ценник, людям, как воздух, необходимо знать, что есть кто-то презревший ярлыки, прорвавшийся сквозь ценники. Когда колеблется, стремительно уходит из-под ног земля, на которой еще вчера крепко стояли казавшиеся незыблемыми монолиты Родины и государства, когда никто никому не верит и нечто безусловно белое вчера сегодня становится серым, а то и вовсе черным, людям нужно знать: не все продано, есть вечные ценности, не подлежащие утилизации, есть люди, способные иметь убеждения, отстаивать их и даже отдать за них жизнь.

“Припомните век героев, когда зачинались древние государства. Или век наших богатырей, стоявших на страже нашей слагавшейся национальности. И Геркулес, и Илья Муромец не знали компромиссов, они вели не словесную, а реальную борьбу с чудовищами, угрожавшими их родине, они отстаивали высочайшие народные святыни. Героический идеал религиозен, он аристократичен — в смысле торжества лучшего над дурным. Героизм самоотвержен, то есть не боится ни трудов, ни лишений, ни самой смерти. Наконец, героизм национален, ибо он движется общим благом, а не личным или узкопартийным. Героизм — тот солнечный фокус, в котором соединяются все лучи народной души, весь ее жар и свет. Всякая нация, чтобы быть нацией, непременно должна быть героичной и вне и внутри себя, иначе она делается растленной, впадает в старческие грехи и делается добычей более благородных соседей”, — так писал русский философ и публицист начала двадцатого века Михаил Меньшиков в “Письмах к русской нации”. Поэтому стремится русская душа, сознательно или подсознательно, от мелкого и пошлого к героическому и высокому. Поэтому враг делает все, чтобы это стремление отбить и уничтожить.

В отечественной истории не перечесть подвигов попавших в плен, замученных, но не ставших предателями. Это и танкист Юрий Смирнов, попавший раненым к фашистам, под пытками не выдавший товарищей. Хотя рядовой Красной Армии Смирнов и не носил нательный крест, но казнили его той же мучительной казнью, что Иисуса Христа две тысячи лет назад: он умирал долго и мучительно, прибитый гвоздями к кресту. Это и партизанка Зоя Космодемьянская, которой “цивилизованные” представители “высшей расы” вырезали на груди звезды, и генерал Дмитрий Карбышев, которого тогдашние “продвинутые” обливали на морозе водой до тех пор, пока он не стал ледяной глыбой. И многие, многие, известные и безымянные. За что они погибли?

В мае 2002 года я участвовала в передаче “Народного радио”, посвященной Дню Победы. Звучали песни о Родине, мы беседовали с ведущей о героях войны. В прямой эфир позвонил радиослушатель: “Вы о патриотизме рассуждаете, а что хорошего было в Советском Союзе? Принудиловка, нищета, лагеря, коммуналки, одним словом, тоталитарный режим. За что же было бросаться на амбразуру?” Я сказала, что, возможно, кто-то умирал, проклиная лагеря, но большинство, по моему глубокому убеждению, сражались и погибали за Родину. Слушатель возразил: “Это пропаганда. Все ненавидели империю зла, но даже пикнуть боялись, потому что везде были стукачи и комиссары!” Едва он положил трубку, на радиостанцию обрушился шквал звонков. Люди негодовали, защищая честь тех, кто уже не мог за себя постоять. Но наши современники не авторитет для того радиослушателя. И я подумала: пусть ему ответят сами павшие офицеры и солдаты Великой Отечественной. Вот только один из тысяч ответов, дошедших до нас.

В Крыму, под Керчью, на моей родине, в мае сорок второго, когда командование Крымфронта, фактически руководимое комиссаром Мехлисом, бездарно провалило оборонительную операцию на Керченском полуострове и, “забыв” отдать приказ на отступление, бросило войска и трусливо удрало за пролив, около десяти тысяч командиров и бойцов, выполнявших последний приказ “Держаться...”, оказались в окружении у поселка Аджимушкай. Позади — море, вокруг — фашисты. Можно было сдаться в плен. Но командиры принимают другое решение: спуститься в оставшиеся еще с царских времен близ селения каменоломни и организовать там сопротивление. Начинается 170-дневная история Аджимушкая — второй Брестской крепости. С мая по октябрь в многокилометровых подземных коридорах, где температура воздуха в самые жаркие дни не поднимается выше +7 градусов по Цельсию, где от сырости у раненых не заживали раны, без воды, без еды, без медикаментов, в полной тьме, не просто в окружении, а в тылу гитлеровских войск, они шесть (!) месяцев сковывали пять (!) гитлеровских полков. Они превратили подземный лабиринт в очаг сопротивления, откуда непрерывно и неожиданно атаковали фашистов. “Цивилизованные” немцы травили их газами (некоторые, экспериментальные, до сих пор не идентифицированные, были опытными образцами, использование которых запрещалось международными конвенциями), взрывали глубинными бомбами, а мирных жителей — стариков, детей — делали заложниками.

Моя мама, пережившая с бабушкой и дедушкой оккупацию, однажды стояла во время очередной такой потравы в заложниках на краю рва, который в любую минуту, раздайся из подземелья хотя бы один выстрел наших, мог стать для всех них братской могилой. Мама была юная, здоровая и красивая — таких “неполноценных” славян “цивилизованные” угоняли в Германию на черные работы, мама в рабство не хотела и пряталась, как могла: чтобы скрыть природную красоту и прибавить себе годы, она мазала лицо грязью и сажей, привязывала к спине “горб”, куталась даже в жаркие дни в темную старушечью шаль. В этой шали она от рассвета до заката в тот страшный день стояла среди заложников, ожидая расстрела. Чтобы не кричать от страха, мама зажимала зубами край шерстяной шали. Но, видимо, партизанский связной успел предупредить наших: они не отстреливались. Возможно, уходили глубже под землю, возможно, умирали от удушья, но, умирая, ценою своих жизней спасали будущее Родины, мое будущее. Только когда начало темнеть, фашисты распустили людей по домам. Мама, не чуя под собою ног, добралась до дома, сняла шаль: она была вся в дырках. Так велико было нервное напряжение, что мама, не помня себя, машинально изжевала ткань. Воспоминание о страшных месяцах оккупации мучило маму всю жизнь. Наверное, на генетическом уровне это передалось и мне, хотя я родилась намного позже победного сорок пятого. В детстве война мне снилась почему-то почти каждую ночь...

Наши были обречены. Еще в мае 42-го командование вычеркнуло их из списков военнослужащих Красной Армии, а когда в начале июля пал Севастополь, исчезла последняя надежда на освобождение. Глубоко под землей, рядом с погибшими и погибающими товарищами, никто не мог заставить обреченных людей лгать. Ни стукачи, ни сексоты, ни длинная рука Сталина не могли достать тех, кому было нечего больше терять. Но не проклятия режиму шлют с того света безымянные, с честью выполнившие последний приказ командиры и бойцы. Умирающие, при свете коптилки, они нацарапали на известняке обессилевшими руками: “Здесь могила героям, павшим в бою за Советскую Родину”. Поезжайте в Керчь, спуститесь в каменоломни, прочтите это послание потомкам.

Не зная прошлого, можешь не иметь и будущего. Но сейчас, когда подавляющее большинство населения России стоит на пороге нищеты и отчаяния и думает только о физиологическом выживании, когда люди разуверились во всех и вся, а власть имущие откровенно и цинично попирают всяческую мораль, что заставляет меня будоражить “пафосную” тему, напоминать согражданам о тех, кто свято верил в Долг, Совесть, Присягу, Родину, Честь и положил за них жизнь? Русские герои кажутся мне той спасительной соломинкой, уцепившись за которую русский народ сможет вновь обрести духовное величие, а вслед за ним и материальную мощь. Подвиг героев и давних, и новейших времен одинаково дорог Родине-Матери. Но у каждого времени свои одежды, и для большинства людей молодых даже поколение бабушек-дедушек — это что-то далекое, никак не соприкасающееся с их повседневной жизнью, разве через анекдоты, вроде: “участникам Куликовской битвы — без очереди”. Одно дело — вековая пыль истории, пусть это даже свежая пыль прошлого столетия, а совсем другое — их ровесники, современники, хлебнувшие ту же чашу яда разложения и растления последнего десятилетия.

Летом 2002 и 2003 года в Крыму я выступала с концертами перед моряками Черноморского флота. И надо было видеть, как зал буквально замер, когда я рассказывала о подвиге четырех пленных пограничников в 96-м. Ведь это все еще так свежо, матросы в зале — ровесники Жени Родионова и его товарищей, которым в 2003-м исполнилось бы только двадцать шесть! Как после концерта подходили ребята ко мне, просили книги о Жене, аудиокассеты с записью песни, посвященной ему! Черноморские моряки далеки и от церкви, и от войны в Чечне, однако откликнулись их сердца на подвиг Жени Родионова и его товарищей, проснулась генетическая память, посветлели лица! Они услышали, что, оказывается, и в наше время, когда шкурный интерес у многих заменил идеалы, по-другому — можно! Они увидели, что и в жизни, и в смерти может быть великий, святой смысл, что можно не выживать, а жить, не вымирать, а умирать, а это совершенно разные вещи!

Я рассказывала о Жене и его товарищах в школах общеобразовательных и православных, в вузах и колледжах, в казармах и госпиталях, даже в воспитательной колонии, — равнодушных не было нигде. Эта история задевает за живое каждого, кто еще не утратил совесть. Как много простых людей говорили мне, что они не видят смысла в жизни, где человек превращается в раба желудка и половых органов.

Топят русские мужики свои судьбы в водке, недобитая в мясорубках 20-го века активная, волевая молодежь идет в криминал: не видя вокруг созидания, со всем жаром и пылом молодости отдается разрушению. Энергия требует выхода. Мечется в замкнутом пространстве, а дверца — вот она, рядом, ее услужливо распахивают невидимые пухлые ручки: туда, туда — в ночные клубы и на панель, в эстрадно-футбольные фаны и тоталитарные секты, в подъезды и подворотни. А если кому мало грез и развлечений, тех — в криминал! Вон как романтизированы бандюганы масскультурой — что ни блатная тусовка, то триллер-боевик, что ни звуковая пошлость из трех аккордов, то “русский шансон”! Да и наборщик рекрутов в банду рядом всегда и везде. А там, глядишь, дела лихие перерастают в уголовные (сколько веревочке ни виться, а кончику — быть!), и вот уже парнишка или девушка на нарах, пройдет несколько лет, тюрьма сделает из них либо отпетых уголовников, либо больных, надломленных инвалидов...

Всякая смерть — трагедия. Но, как говорят в народе, “за совесть и честь хоть голову снесть!” Смерть за святое — иной уровень. Умереть так, как предписано убийцами России, молодому русскому (татарину, башкиру, буряту и т. д.) — от водки или наркотиков, сифилиса или СПИДа, погибнуть в автокатастрофе или бандитской разборке — все одинаково бессмысленно. Все, кроме гибели за Отечество.

Чеченская война — война за Россию. Другое дело, что методы ее должны быть совсем иными, другое дело, что преступники, виновные в ее развязывании и финансировании, до сих пор красуются перед телекамерами (стыд не дым, глаза не выест). Страдают простые люди — русские, чеченцы. Все это с одной стороны имеет, а с другой — не имеет никакого отношения к подвигу ребят, не ставших предателями. “Где застану, там и судить буду”, — говорится в Евангелии. Смерть застала Женю и его товарищей среди потерявших человеческий облик бандитов.

Говорит Любовь Васильевна, мать Евгения Родионова:

— У Жени был выбор — только протяни руку, крикни “Аллах акбар!”, возьми в руки оружие и стреляй в своих же — тех, с кем вчера вместе ходил в дозор, ел кашу! И ты останешься жив, и тебя не тронут, а, наоборот, будут называть братом, сытно кормить — вот и все, ничего больше не нужно делать!.. 16 апреля 2002 года в Ростове-на-Дону был закрытый суд. Судили семнадцать человек, выбравших другой, предательский путь. Бог им судья. В зале суда сидели матери предателей и павших от их рук наших солдат. Пусть каждый задаст себе вопрос: чья мать несчастнее — та, у которой сын остался в живых, но убил товарищей — своих же, пленных, или та, чей сын погиб от их рук?

Выбор у человека есть всегда. Был выбор и у танкиста Юрия Смирнова — фашисты гарантировали ему жизнь, если он расскажет о расположении наших войск. Был выбор и у партизанской связной, комсомолки Зои Космодемьянской — она могла выдать явки и, возможно, была бы спасена. Был выбор у генерала Карбышева — согласись он служить немцам, остался бы в живых. Ведь сделал же свой выбор в таких же условиях генерал Власов, ставший в веках символом предательства. Много говорят сейчас о правах человека. А ведь если вдуматься, главное данное Господом Богом право человека — свободная воля. Вся жизнь — сплошной выбор, сплошная борьба низменного с высшим, звериного с духовным. Был выбор у десяти тысяч аджимушкайцев. Что стоило выбросить белый флаг, выйти наружу из тьмы подземелья — и вот она, земля, воздух, пропахший морем, тепло, солнце, вода, еда! Жизнь!!!

Был выбор у моряков атомной подлодки “Курск”: они могли не заглушать реактор, воспользоваться его энергией и попробовать всплыть. Возможно, был выбор у десантников шестой роты 104-го гвардейского парашютно-десантного полка Псковской дивизии ВДВ (в этом же полку, в пятой роте, служил Герой России Олег Зобов): они могли уклониться от боя с бандой Хаттаба, пропустить ее через ущелье. От рук бандитов впоследствии погибло бы много людей, но ведь они остались бы живы!.. Десантники выбрали бой. 1 марта 2000 года в Чечне, на высоте 705,6, их было девяносто против двух тысяч. Приказа на отступление не было. Восемьдесят четыре погибли, шестеро осталось в живых. Шестая рота, ушедшая в небо, герои, заплатившие по чужим счетам... Грязные игры политиков вокруг подвигов — это совсем другая история. Дай нам Бог каждому в роковую минуту жизни сделать свой выбор правильно!

Любовь Васильевна Родионова продолжает:

— Когда Женю хоронили, представитель военкомата сказал на кладбище страшные слова: “Вот еще один мальчик в России отдал жизнь за нефтяную трубу, за чьи-то деньги”. И я с ужасом подумала: зачем он здесь? Зачем он сказал это? Этими словами мать можно только добить! Ведь ребята, в том числе и Женя, погибают в Чечне за Отечество. За такое, какое есть, — его не выбирают.

Очень давно я услышала такие слова: “Душа неродившегося ребенка сама выбирает себе родителей”. Я всегда благодарна Жене за то, что его душа выбрала меня. Ничья другая, только его. Он любил меня такую, какая есть. Быть может, не всегда справедливую по отношению к нему, не самую красивую, не самую умную. Он понимал меня, он всегда старался мне помочь. Когда его не стало, мне стало больно жить, как будто с меня сняли кожу и я все стала воспринимать напрямую. Мне стало холодно и одиноко.

...А родился мой Женя в 1978 году, в лесном краю Пензенской области, в селе Чибирлей, что в переводе означает “Чистая вода”. Вся жизнь нашей семьи была связана с лесом. Женина бабушка, моя свекровь, пятьдесят лет отдала выращиванию леса. И я, и Женин отец много лет проработали на деревообрабатывающем комбинате. Жизнь сложилась так, что мы остались вдвоем с сыном и переехали в Подмосковье, в Подольский район. Мы шли в поселок Курилово, наше новое место жительства, пешком, по той самой дороге, по которой он через четырнадцать лет уйдет в армию, чтобы больше никогда не вернуться. Он держал меня за руку, и первое, что сказал: “Посмотри, мама, какой здесь красивый лес!”

Есть такое выражение: “Родился под счастливой звездой”. Когда родился Женя, была ночь. И я увидела из окна родильного дома, как на фоне ясного ночного неба стремительно падает вниз яркая звезда. Я очень хорошо помню тот момент, потому что с тех пор знаю, каким бывает от страха сердце — маленьким и лохматым комочком. Со временем это забылось и вспомнилось только тогда, когда Женя погиб.

Мы с Женей часто гуляли по лесу вдвоем. Я могла идти по тропинке и совершенно бездумно срывать какие-то веточки, листочки, тут же их выбрасывать. Женя всегда очень чутко следил за этим. “Мама, тебе руки надо завязывать! Это живое!” — говорил он. Рыбок очень любил, возился с ними, пересаживал. Они у него размножались... Я в память о нем тоже держу рыбок, но, к сожалению, они у меня не так хорошо себя чувствуют. Окончив девять классов, Женя пошел работать на мебельный комбинат. С первой получки он хотел купить магнитофон и поехал за ним на рынок. Возвращается без магнитофона, но такой счастливый, достает из рукава махонького трехнедельного карликового пуделька, девочку, и говорит: “Мама, посмотри, какая прелесть!” Мне стало как-то не по себе: таким тяжелым трудом это все заработано! Я его спрашиваю: “За сколько же ты ее купил?”, а он мне ответил: “Это она меня купила. Стояли люди, любовались собачкой, я подошел, и она лизнула меня в лицо”. Когда Жени не стало, его собачка помогла мне выжить, перенести одиночество. Каждый раз я возвращаюсь не в холодную пустую квартиру, а в дом, где меня встречает живая душа.

Недавно меня вызывали в комиссию по канонизации при Московской Патриархии. Видимо, молва народная и множество чудес, связанных с Женей, обратили на себя внимание Церкви. Члены этой комиссии долго расспрашивали меня о том, каким был Женя в жизни, как часто он посещал храм, пил ли, курил ли, ходил ли на дискотеки, занимался ли спортом, было ли в нем что-то необычное, отличающее его от сверстников? Я объясняла им, что Женя был самым обычным, ничем не выдающимся парнем. Живым и жизнерадостным, таким же, как его друзья. Учился в школе. Ходил на тренировки. У него были ясные глаза и красивая улыбка. В храм иногда ходил в Подольске или в соседнем селе Дубровицы. Крестик носил. Обычный железный крестик на толстой черной веревочке. Это было непривычно, ни у кого из друзей такого не было. Но несмотря на все мои уговоры Женя не снимал его нигде и никогда, даже на тренировке или в бане. Постепенно к крестику привыкли... Пройдет несколько лет, и, раскапывая в Чечне братскую могилу, солдаты найдут крестик. Тот самый, который Женя не снял под пытками, с которым он погиб.

Каноническое прославление — дело церковное. Но уже сейчас я знаю людей, которые молятся Евгению Родионову, просят его молитвенного заступничества, людей, которые верят в то, что человек, погибший за Отечество и за Веру, попадает прямо на небеса. Неверующих же подвиг Евгения, Андрея, Игоря и Александра трогает потому, что это подвиг Личности. Подвиг Человека с большой буквы. Человека, которого нельзя купить, которого нельзя растоптать. Его можно замучить до смерти, но и мертвый он непобедим!

Любовь Васильевна Родионова продолжает:

— Наша семья держалась истинной, настоящей любовью. Когда на свете всего два человечка — один старший, другой совсем маленький — и ниоткуда нет поддержки ни моральной, ни материальной, никакой, — очень трудно не просто выжить, но жить достойно. Я всегда работала — сначала на двух работах, потом на трех, хотела, чтобы Женя не чувствовал себя обделенным. Я хотела, чтобы мой сын мною гордился. И Женя, видя это, очень рано повзрослел. В нашем крохотном жилище (в девятиметровой комнате мы прожили тринадцать лет) он уже в семь лет был мужчиной. Я не помню его ребенком. Он всегда был мне другом, я не знаю, кем еще, у меня в Курилове не было ни подруг, ни родных, никого, он один-единственный на свете понимал меня и любил. Мне всегда казалось, что не я его, а он меня воспитывал.

Мария Никитична Зобова рассказала, что Олег Зобов в раннем детстве отказался становиться на колени. Примерно в таком же возрасте, что и Олега, я за что-то поставила Женю в угол. Но когда бабушка хотела отменить наказание, сын заупрямился: “Я буду стоять столько, сколько мама велела!”. Что это? Твердость характера? Детское упрямство? Или верность данному слову?

Женя увлекался выжиганием по дереву, отливкой по металлу. Как-то отлил барельеф, на котором изображены два древнерусских витязя-богатыря. Странно, во всех русских сказках, которые Женя очень любил, рассказывается о подвигах трех богатырей, а у него только два. Кто должен быть третьим? Помните слова из песни о солдатах, не вернувшихся с войны: “Быть может, это место для меня?”

Учился Женя всегда легко, с удовольствием, но, уходя в армию, еще не выбрал свою будущую профессию. Работал на мебельной фабрике, незадолго до призыва окончил автошколу и получил водительские права двух категорий. А самой первой, еще детской мечтой было желание стать поваром. Наверное, он стал бы хорошим поваром, потому что был добросовестным, старательным, ответственным, а главное, любил готовить и кормить людей. Ему нравилось, когда люди радовались. Недавно мне один батюшка сказал о сыне так: “Теперь он кормит людей хлебом духовным...”

Когда Женя принимал присягу, я не смогла поехать: не отпустили с работы. И до сих пор я страдаю оттого, что не видела, как мой сын впервые надел военную форму и присягал на верность Родине. Для него это было очень важно. Я знаю, как он ждал меня. Соседка по поселку ездила на принятие присяги в Калининградскую область, в их учебный отряд, рассказывала, что первый, кто вышел ее встречать, был мой Женя. Я поехала позже, когда узнала, что его 479-й отряд особого назначения готовится к отправке на Кавказ.

Приехала во время учений на стрельбище (Женина военная специальность — гранатометчик). Командир полка меня встретил не очень приветливо. Он сказал: “Вот еще одна мамаша явилась, чтобы не пускать сына в “горячую точку”, но я ответила: “Я уважаю решение сына, каким бы оно ни было. Я приехала потому, что не была на присяге, потому, что хочу его видеть, потому, что я просто соскучилась”. После этого Жене дали семь дней отпуска. Правда, каждое утро и вечер мы должны были отмечаться в части, но день был наш! Мы гуляли по городу Неман.

Я вспоминаю это время как самое светлое в своей не очень-то радостной и веселой жизни. Мы шли по городу, и я гордилась тем, что рядом со мною идет взрослый мужчина — красивый, высокий. Я гордилась тем, что это мой сын, что ему идет военная форма, что на него смотрят девушки. А у него от смущения щеки были пунцовые. Сколько гордости во мне было!.. Как мне нравился этот город — Неман! Какое там было синее небо! Какие красивые деревья, парки, зелень! Мы говорили и не могли наговориться. О том, что из четырехсот человек из их части триста, в том числе и Женя, написали рапорты о согласии ехать в “горячие точки”. О том, что там опасно, о вероятности гибели или плена. О том, что я не переживу, если с ним что-то случится. А он успокаивал меня: мол, и в мирной жизни всякое может произойти, а от судьбы еще никому уйти не удавалось.

Спустя три года после того, как его не стало, я побывала в том же городе и не узнала его! Серый, мрачный, совершенно безрадостный, хотя я ходила по этим же улицам, по этим же паркам. Все было совсем другое, и мне было очень больно оттого, что я одна...

Что же произошло на пограничном блокпосту, находящемся в ведении Назранского погранотряда, воинская часть 2038, в селе Галашки в Ингушетии, в роковую ночь 13 февраля 1996-го, когда на дежурство заступили Евгений Родионов, Андрей Трусов, Игорь Яковлев, Александр Железнов?

Через их пост часто проезжал медицинский “уазик”, который в армии называют “таблетка”. К нему успели привыкнуть. Едва ничего не подозреваю-щие пограничники подошли проверить эту машину, из нее выскочили пятнадцать вооруженных до зубов бандитов, или, как их называют некоторые СМИ, “бойцов чеченского сопротивления”. Это было так неожиданно и внезапно, что ребята не успели сделать ни одного выстрела. После короткой неравной схватки “бойцы сопротивления” запихнули их в “уазик” и увезли в горы. Наблюдающий на погранзаставе, которая стояла в трехстах метрах, слышал крик: “Помогите!”, но даже тревогу не поднял. На земле вокруг будки остались следы борьбы и кровь.

С тех пор сто дней и ночей четверо сыновей России ждали, верили, надеялись, просто представить себе не могли, что Родина-Мать обернется к ним злой мачехой. “Лучше умереть стоя, чем жить на коленях”… Любовь Васильевна никогда не изменяла своим принципам. Лишь один раз в жизни она встала на колени: перед генералом Лебедем, когда летом 1996 года он перед президентскими выборами подписывал Хасавюртовский мирный договор. Тогда мать еще не знала, жив ее сын или нет. Она искала Женю по всей Чечне, через бесконечных “посредников”-чеченцев, которые сделали из похищения людей прибыльный “бизнес”. Она целовала руки важному генералу, умоляла: “Александр Иванович, миленький! Посмотрите, сколько матерей ищут здесь сыновей! Сделайте так, чтобы нам вернули наших детей — живых или мертвых!” Матерей там тогда было около двухсот, и бывалые военные до сих пор говорят, что не было на войне ничего страшнее, чем глядеть в глаза этим женщинам. Но Александр Иванович просто не заметил Любовь Васильевну, да и других солдатских матерей.

Делалась большая политика, надвигались президентские выборы, от того, кто возглавит Российское государство, зависели судьбы неправедных капиталов. Надо было во что бы то ни стало провести больного Ельцина в президенты на второй срок. И скороспелый мирный договор о прекращении боевых действий в Чечне как нельзя лучше подходил для этого. Было ли дело в Кремле, на заоблачных вершинах власти, до каких-то сотен или тысяч без вести пропавших, плененных солдат, живых или мертвых чужих сыновей? Об их выдаче или обмене, об их существовании даже не упомянули в Хасавюртовском мирном договоре. О них просто забыли.

В то время, когда Женя еще был жив, Любови Васильевне Родионовой в Курилово пришла телеграмма, что ее сын самовольно оставил часть. Честный, принципиальный, всегда верный данному слову Женя?! Этого просто не могло быть, это была неправда. Лишь когда милиция стала искать “дезертира”, осознала мать, что пришла беда. В первую чеченскую войну подобные телеграммы получали многие семьи солдат-срочников. Отметка в личном деле “СОЧ” (самовольное оставление части) была типичной. Командование частей скрывало, что солдаты в плену, называя их дезертирами. Жене и его товарищам очень не повезло с командирами. Бросить солдат одних, ночью, в одинокой незащищенной будке, а самим сладко спать на заставе в трехстах метрах от нее — преступление это или нет? В то время, когда израненный Олег Зобов спасал своих солдат, другие были форменными предателями.

Поражает и то, что никто из этих командиров не был наказан: их просто перевели на другое место службы, спрятали концы в воду. А потом представители военкоматов вопрошают: “Почему это молодежь не хочет идти в армию?”. Нет плохих солдат, есть плохие офицеры. Нет плохих офицеров, есть плохие генералы. Нет плохих генералов... Продолжение, как говорится, следует.

Слово Любови Васильевне Родионовой:

— Я уверена, если бы тогда подняли шум, предали все это огласке, ребята были бы спасены.

...Решение лететь на поиски сына возникло у матери сразу после получения телеграммы. Первая поездка была безрезультатной. Командиры части извинились, сообщили, что Женя, оказывается, в плену. И все. Ни поисков, ни помощи. Любовь Васильевна вернулась, ходила в Москве по начальственным кабинетам, надеялась на помощь государства, которое взяло ее сына на службу. Государству не было дела ни до нее, ни до ее сына. Она до сих пор жалеет, что потеряла тогда время в этих хождениях. Додумайся она сразу заложить свою квартиру и привези бандитам выкуп, может быть, Женя был бы жив! Но в то время растерянная, испуганная женщина обращалась за поддержкой к людям, облеченным властью. Обратилась и к знаменитому “правозащитнику” Сергею Адамовичу Ковалеву. “Ты вырастила убийцу!” — крикнул он ей в ответ на просьбу оказать содействие в поисках Жени. Вот вам и “права человека”... Восемнадцатилетний солдат-пограничник, не успевший сделать в Чечне ни одного выстрела, — убийца?

Любовь Васильевна поняла, что искать сына ей придется самой. Она вернулась в Чечню. Потом опять в Курилово, заложила квартиру, взяла проклятые доллары, и опять в Чечню. За десять месяцев поисков она прошла все круги ада, видела голод и холод, издевательства и смерть.

— Я посмотрела на карте эту Чечню, — говорит она, — и подумала: я всю ее, как говорится, руками переберу и найду сына. Живого, изувеченного, мертвого — любого. Но Чечня — это такая дыра, в которую вся Россия провалится без остатка. Я никогда не прощала, не прощаю и не прощу убийц моего сына, что бы там ни выдумывали некоторые о моем смирении! Как это — забыть, простить? Какой это праздник примирения-согласия я должна праздновать? С кем мириться и соглашаться? С убийцами моего сына и тысяч наших солдат, которые не прятались от армии, были верны присяге и выполняли приказы командиров? С теми бессовестными командирами, которые допустили, чтобы их солдаты попали в плен, а потом слали матерям телеграммы о дезертирстве? Ну, зарезали свои же чеченцы убийцу Жени в бандитской разборке, восторжествовала справедливость — но ведь истинные виновники этой войны не наказаны! Поэтому я мечтаю о нашей Победе и делаю все, что могу, для Победы! Я хочу, чтобы нечисти, которая отрезает головы нашим солдатам, не развязывая рук, не было на земле. Она не имеет права жить!

Женя и его товарищи пытались бежать из плена, об этом рассказывал мне его убийца в присутствии представителя ОБСЕ. Побег не удался, единый мученический крест выпал всем четверым. Да я и сама видела каморку с отогнутой решеткой в Бамуте, в бывшем пионерском лагере, где их держали. В этой каморке к потолку приделаны цепи. Разведчики, которые были со мной, сказали, что это дыба. В начале двадцать первого века на территории Российской Федерации существует средневековое пыточное орудие! Я не поверила своим глазам! Дыба сохранилась до сих пор. Кого ожидает она?.. Но это еще не все... — Любовь Васильевна надолго умолкает, как бы собираясь с силами. — На полу лежала куча мусора, она показалась мне странной... Мы разгребли этот мусор... увидели отверстие в подвал... В этой комнате оказался двойной подвал. Лестницы не было... Ребята посветили в отверстие фонариком, там было пусто... На стенах, на полу запеклась кровь. Напротив этого здания, совсем рядом, стоит жилой дом, в нем живет чеченская семья... Им нельзя было не услышать криков, когда наших... били... Они знали... Они прекрасно все знают. Молчат... Многие до сих пор держат в подобных подвалах русских рабов…

Богатое и многолюдное чеченское селение Бамут. Пионерский лагерь... Всего лишь лет десять-пятнадцать назад здесь жили, отдыхали, веселились чеченские ребятишки, и вот они выросли, повзрослели, стали боевиками, захватили в плен русских солдат, бросили их, может, в бывшую комнату вожатых, может, в бывший продуктовый склад, и пытают их на дыбе. Об этом знает местное население, молчит. Бандиты требовали от ребят, чтобы они написали домой письма с просьбами о выкупе. Но никто из них не только не написал писем, но даже адресов своих бандитам не дал. Юноши из простых русских семей, познавших нужду и безработицу, взрослевшие в безвременье первой половины девяностых, когда стремительно обогащались за счет беднеющего народа нынешние “бизнесмены”. Мальчики, честно подставившие плечи матерям и отцам, ставшие до армии опорой семей. Не писали кавказские пленники письма родителям, жалели их, не хотели даже волновать, надеялись на родное государство. Да и какой выкуп могли заплатить семьи, где нужда была постоянной спутницей? Не знали ребята, не могли себе представить, что родина в лице “всенародно избранного” и его подручных их просто забудет, наплюет на них.

21 сентября 96-го, после десяти месяцев мучительной неизвестности, Любовь Васильевна узнала, что Женя убит. Об этом сказал ей сам убийца — сытый, наглый, самоуверенный бандит. Что оставалось делать матери? Достать из чужой земли тело сына, увезти и захоронить на родине по-русски, по-христиански. Но тут начались новые издевательства. Тела замученных пограничников были превращены в предмет торга. Семнадцать (!) переговоров было у Любови Васильевны с боевиками об условиях выдачи тела сына и его товарищей. Каждый раз новые цены, новые унижения, новые слезы. Она была совершенно одна, а так хотелось, чтобы рядом были матери Андрея Трусова, Игоря Яковлева, Александра Железнова, чтобы вместе искали они сыновей, которым выпала единая мученическая судьба. Трижды посылала она телеграммы родителям погибших пограничников, чтобы приехали забрать тела сыновей. Ответа не было... Нашла Любовь Васильевна тела всех четверых одна. “Я хорошо помню одну ночь этой черной осени, — говорит Любовь Васильевна. — Я шла по каменистой дороге после очередной выматывающей душу встречи с боевиками и думала: Господи, пусть сейчас кто-нибудь выстрелит, свои ли, чужие — все равно. Пусть я упаду и больше не встану! У меня нет больше сил!”.

В конце концов боевики потребовали от солдатской матери, чтобы федеральные войска разминировали Бамут. Как? Карт минных полей не было, мины ставили все, кому не лень, — одни боевики приходили, другие уходили. Она не могла, не имела права просить у командования рисковать жизнями солдат, чтобы получить тело сына. Она просто приходила к солдатам, говорила: “Ребята, мой сын погиб, я не могу забрать его, кто хочет мне помочь?” И вместо необходимых пяти добровольцев-саперов вставало двадцать. Вечная благодарность тем настоящим героям. Когда сейчас ругают молодежь, мне есть что возразить.

— Спустя два года я почувствовала, что мне снова необходимо там побывать, — говорит Любовь Васильевна. — Собираясь, я смотрела по телевизору репортажи о начале второй чеченской войны и видела, что ничего не изменилось. Та же кровь, тот же страх в глазах наших мальчиков, та же бедность — солдаты брались за ледяное железо снарядов голыми руками, не защищенными даже перчатками. Все страшно — болезнь, увечье. Но страшней войны нет ничего, и участники всех войн это знают. И я подумала: “Не могу я проехать в Бамут мимо наших блокпостов с пустыми руками”. Мне захотелось ребятам что-то привезти. Мне захотелось, чтобы в том чужом, враждебном, страшном далеке они бы почувствовали, что о них помнят, что их любят.

Я пришла к главе администрации нашего Подольского района Московской области, объяснила все честно — так, мол, и так, погиб единственный сын, работаю ночным сторожем, накопила отгулы и хочу поехать в Чечню, если у вас есть желание, помогите собрать подарки. Я отвезу и раздам! С тем же предложением обратилась к настоятелю московского Сретенского монастыря. И получилась удивительная вещь: с помощью администрации Подольского района и прихожан московских храмов подарков набралось на целый самолет. Это и была первая моя поездка с грузом “человеческой доброты”.

С тех пор Любовь Васильевна была в Чечне двадцать четыре раза. Зачем она ездит на войну? Другая бы постаралась забыть о ней, как о страшном сне, ведь там каждый камень кричит о потере сына. Но Любовь Васильевна не может, не хочет ничего забывать. Через неделю после похорон Жени скончался его отец, и у нее не осталось никого на этом свете. Солдатская мать уже отвезла нашим русским солдатам свыше пятисот тонн подарков. На деньги, что собирают добрые люди, в основном малообеспеченные прихожане московских православных храмов, ту самую евангельскую “лепту вдовы”, Любовь Васильевна закупает у производителей тельняшки, носки, подшлемники, печенье, сушки, гитары, перчатки и зубные щетки, пасту и мыло, писчую бумагу, конфеты и “командирские часы”. Все это сортирует, раскладывает по пакетам и коробкам, потом отвозит и раздает солдатам, добирается на самые дальние заставы, поднимается в горы и спускается в окопы. В последнюю поездку она побывала на заставе, куда можно попасть только вертолетом. Шестнадцать перекатов бурной горной речки преодолела она в армейском КамАЗе, по самые окна в воде. Как же были рады мальчишки, к которым никогда никто не приезжал! В Чечне Любовь Васильевну знают все, солдаты зовут Жениной мамой. При упоминании о ней солдатские и офицерские лица светлеют — это я видела сама. Многие просят передать ей приветы и благодарность. Эта маленькая, хрупкая, не очень здоровая, так много пережившая женщина совершенно бескорыстно, не напоказ делает большое, великое, мужское дело — соединяет народ и армию, согревает сердца солдат, поднимает воинский дух и видит в этом смысл своей жизни.

Великий русский полководец Михаил Илларионович Кутузов говорил: “Если россы всегда будут сражаться за веру своих предков и честь народную, то слава будет вечным их спутником, и горе злодею, покусившемуся на хранимую Богом Русь Святую”. Женя Родионов погиб именно за веру предков и честь народную, и Господь Бог дает нам зримые свидетельства его святости. Жизнь воина-мученика Евгения продолжается и после его смерти. Около ста икон его образа существует на сегодняшний день в России и за ее пределами, некоторые являют чудо мироточения. Жене посвящают песни, стихи, пишут портреты. Слухами земля полнится, и русские люди по всему белу свету знают, кто такой Евгений Родионов. В Алтайском крае, в селе Акташ, руками воинов-пограничников построен первый в России полковой Свято-Евгеньевский храм, в нем мироточит икона воина Евгения. А в Сербии и Черногории Женю называют как святого: Евгений Русский.

Весь двадцатый век нас, русских, старательно делили на белых и красных, коммунистов и монархистов, большевиков и меньшевиков, правых, левых, верующих и неверующих, но судьбы всех нас, живущих в России, хотим мы этого или нет, сплетаются в одну русскую судьбу, и мир определяет нас не по социальному происхождению или партийной принадлежности, а по духу. Просто и величественно: Евгений (Иоанн, Сергий, Владимир, Димитрий...) Русский — не “россиянин” с выдуманной национальностью. И как бы хотелось, чтобы прилагательное “русский” прилагалось не к водке, мафии или рулетке, а к святым людям, хорошим, благородным, красивым делам.

— Искорка Божья в людях жива, — говорит Любовь Васильевна Родионова. — Цветок познается по запаху, яблочко по вкусу, христианин по добрым делам. Многие, несмотря на личные нужды, помогают нашим воинам в Чечне чем могут. Огромное спасибо всем, кто посылает нашим солдатам частичку своей любви и тепла, и низкий поклон от воинов! Вот строки из письма командира разведывательного батальона подполковника С. А. Кобякова, написанного в Чечне в апреле 2003 года: “Я хочу рассказать, хочу написать вам, но разве есть такие слова? Смогу ли рассказать о глубине души своих солдат? О горести и боли от утрат боевых товарищей? О ежедневном тяжелом труде, называемом воинским долгом, о многом другом, с чем приходится нам сталкиваться здесь? Нет, не надо об этом говорить. Я напишу о главном: о духовной благодати, которую несет ваша помощь, о светлой, святой душе женщины, воистину матери всех находящихся здесь солдат, Родионовой Любови Васильевны, в сердце которой есть тепло для каждого из нас, а душа не знает границ! Напишу о силе, которая наполняет наши души, сплачивает нас воедино в борьбе со злом во имя торжества справедливости и добра.

Спасибо всем, кто помогает и нас помнит, спасибо за веру в нас, спасибо за то, что вы есть! Мы не подведем, вместе с вами выстоим и победим!”

— Я счастливый человек, — продолжает Любовь Васильевна. — Господь дал мне великую награду: собирают помощь люди, я только отвожу и раздаю, но мне достаются самые лучшие, самые добрые слова благодарности! Если Господь сохранил мне жизнь на той войне, под бомбежками, на минных полях, в заложницах у боевиков, где, честно говоря, мне досталось: отбитые почки и сломанный позвонок до сих пор дают о себе знать, — значит, моя жизнь кому-то нужна! Поэтому, когда меня спрашивают: “Как вы этим занимаетесь?”, имея в виду поездки в Чечню, я всегда поправляю: я этим не занимаюсь, я этим живу!

Одно меня беспокоит — отношение к памяти о Жене командования погранвойск. Я бываю на многих заставах, и нигде, ни на одной поверке не упоминается его имя. Погранотряд, в котором он служил, расформировали еще в 1998 году. Быть может, это нельзя назвать подвигом — жил мальчик, погиб. У него не будет ни детей, ни внуков. От него не останется следа на этой земле. Неужели увековечение памяти так дорого стоит? Хотя, наверное, не в деньгах дело. Когда Союз православных братств предложил пограничному командованию назвать какую-нибудь безымянную заставу именем Жени, а администрация Подольского района согласилась взять над ней шефство, посылать туда служить ребят из района, возить туда постоянно помощь, командование погранвойск ответило отказом. Командующий, генерал К. В. Тоцкий сказал, что Женя не совершил ничего такого, за что мог быть удостоен этой чести.

Моя квартира, в которой мы жили с Женей, из которой он ушел в армию, находится в поселке Курилово по улице Центральной. Эта улица состоит всего из пяти домов, и название у нее первое попавшееся, ничего не говорящее ни уму, ни сердцу. В 2002 году Союз православных братств предложил администрации Подольского района назвать Центральную улицу именем Евгения Родионова. Администрация решила вопрос переименования улицы вынести на суд жителей и объявила сход. Такая вот новая форма работы с населением, игра в демократию. Этот сход (собрание) происходил в мое отсутствие, когда я очередной раз была в Чечне. Посудили-порядили жители Курилова и простым голосованием улицу решили не переименовывать. Причины самые уважительные: в паспортах надо переделывать прописку, а это отнимет много времени. На одной чаше весов — воин, от которого ничего, кроме памяти, не осталось от него на земле, на другой — потерянное в канцелярии личное время. А как понять администрацию: разве трудно пригласить паспортистку в местное отделение милиции и в течение двух-трех дней перештамповать страничку регистрации в паспорте в удобное для людей время? В общем, сход проголосовал за то, чтобы в переименовании улицы отказать.

Женю предало и забыло государство, но меня утешает то, что о нем помнят простые люди! Однажды поклониться ему приехал издалека ветеран Великой Отечественной войны, фронтовик. Он снял с себя боевую медаль “За отвагу”, положил на могильную плиту. Приходят, приезжают на кладбище и ко мне отовсюду совершенно незнакомые люди, приносят цветы, молодожены были после свадьбы, дети приезжают целыми классами, из других городов. Недавно двадцать детей были из Петербурга, приехали на один день специально посетить место упокоения Жени. Свято-Евгеньевский православный храм в Алтайском крае построен в его честь. Деревянный храм полностью, добровольно, возведен солдатскими руками. В нем есть икона мученика Евгения, она мироточит...

Говорят, имя человека определяет его судьбу. Возможно, это совпадение, но именно любовь составляет суть жизни солдатской матери Любови Васильевны Родионовой. От любви родился ее сын, с любовью она его воспитывала, любовь руководила ею, когда она искала его в том аду, где мин было больше, чем камней. Любовь к простому русскому солдату и сейчас составляет суть ее жизни. В тех победах оружия и духа, которые, несмотря ни на что, одерживает русская армия, есть частица ее любви.

 

Сейчас в Чечне воюют в основном простые русские парни из глубинки. Однажды в госпитале я спросила таких вот провинциальных, раненных в Чечне ребят: “За что вы там воюете?” И один из них, с минно-взрывным ранением, без ноги, с обожженным лицом, разлепил спекшиеся губы и скорее выдохнул, чем произнес: “Чтобы здесь спокойно люди спали”. Солдаты и офицеры, прошедшие Чечню, понимают это, почему же мы никак не можем понять, что не будет, не может быть будущего, когда мировое зло — без тормозов и предрассудков об “общечеловеческих ценностях”, умело разогретое спецами пропаганды ненавистью ко всему русскому, доберется до Центральной России! Первый звонок в Москве, в октябре 2002-го, уже прозвенел, и судьба заложников шоу “Норд-ост” может настигнуть каждого из нас. Сейчас модно говорить: “Я вне политики”. Но если вы не занимаетесь политикой, политика займется вами. Кому тогда достанутся новомодные бутики и рестораны, казино и элитное жилье, помпезные храмы и роскошные концертные залы, автострады и дворцы спорта? Кому достанется наша земля со всем рукотворным и нерукотворным богатством, если на ней не будет русских?!

Солдаты России ценою своих жизней, искалеченных своих тел, ценою своих смятенных душ дают нам шанс жить. Это нас с вами, дорогие мои москвичи, сидящие в тепленьких еще столичных квартирках, они пока заслоняют от истребления. План мирового правительства по очищению России от русских актуален, как никогда. Это нам с вами солдаты России дали отсрочку в исполнении нашего смертного приговора. Как же мы распорядимся ею? Пролежим на диванах перед телевизорами? Утопим души на дне бокалов? Очертя головы бросимся “заколачивать бабки” для себя, любимых, потонем в словоблудии собраний-съездов-заседаний, вместе с нелюдью и нерусью, облепившей вершину властной пирамиды, порезвимся на последнем пиру во время чумы?

Повседневная, конкретная, реальная работа на благо Родины, любовь к братьям и сестрам по общей судьбе — не только в словах, но и в делах, а они каждому найдутся по талантам и силам, — это лучший памятник всем павшим за нас. Ни один из них, погибая, не хотел бы видеть Россию слабой и униженной. Это уже есть великое чудо, что мы с вами, русские, дожили до двадцать первого века. Нас пока еще много на планете. Но мы стремительно сужаемся, сморщиваемся, как шагреневая кожа. Она ведь тоже уменьшалась поначалу незаметно. Подумаешь, прошел мимо ребенка, нюхающего клей в подземном переходе! Подумаешь, отвернулся от валяющейся у дороги бомжихи! Мелочи? Из мозаики мелочей складывается жизнь. “Счастливую и великую Родину любить не велика корысть. Мы должны любить ее, именно       когда она слаба, мала, унижена, наконец, глупа, наконец, даже порочна. Именно когда наша мать пьяна, лжет и вся запуталась в грехе, мы и не должны отходить от нее”, — доносится до нас из двадцатого века голос русского писателя, публициста и философа Василия Розанова.

Дорогие друзья, судари и сударыни, товарищи, братья и сестры! Я обращаюсь к русским. К тем, кто считает себя русскими, независимо от национальной принадлежности. К тем, кому не стыдно называть себя русскими. В веке двадцать первом у нас не осталось других шансов на выживание, кроме объединения. Нужно осознать: русская цивилизация приговорена к гибели. Это иллюзия, что у России нет врагов. У некоторой, не такой уж большой, но очень коварной части человечества с нами неизлечимая цивилизационная несовместимость. Еще одна иллюзия — сколько уж раз Россию хоронили, а она все живет, так и на сей раз будет — случится чудо, все само собой рассосется, и, авось, как-нибудь спасемся! А нам, и главное, мне лично, и делать-то ничего особо не надо, просто физиологически выживать и ждать, а новым верующим молиться да каяться... Но нет, наша птица-тройка еще как-то скакала через двадцатый век, а в веке двадцать первом резвость уже не та! Мы все меньше ощущаем себя русскими. Забываем обычаи, песни, язык, забываем своих героев. Что же останется от нас как от народа? Пришел и наш черед понять, что происходит, найти в себе силы не предать Отечество в трудную минуту!

“Без большого преувеличения можно сказать: всем, или почти всем обязано человечество благородному своему героизму, не было бы героев, не было бы и завивающихся вокруг них государств, не было бы государств — ни один народ не поднялся бы даже на низшие ступени цивилизации. Не раз великая империя наша приближалась к краю гибели. Но спасло ее не богатство, которого не было, не вооружение, которым мы всегда хромали, а железное мужество ее сынов, не щадивших ни сил, ни жизни, лишь бы жила Россия”, — писал Михаил Меньшиков.

Спасибо вам, дорогие наши герои, за то, что вы — были, за то, что вы — есть, за то, что вы обязательно будете! Спасибо, Россия, за вдохновение, помощь и поддержку! Мы — сильные! Ибо нет на свете ничего сильнее неодолимого, непостижимого русского духа!

 

 

В описании жизни и подвига Олега Зобова были использованы воспоминания его друзей,  собранные Галиной Козлитиной (город Псков).

* * *

Если кто-то захочет послать нашим солдатам в Чечне частичку своей

любви и тепла, просьба приносить необходимые для солдат вещи или

продукты питания в православный храм Святителя Николая в Пыжах

по адресу: Москва, ул. Большая Ордынка, дом 27, тел 951-37-42,

с пометкой “Для русских воинов в Чечне”.

Денежные переводы можно отправить по адресу:

140138, Московская область, Подольский район, поселок Курилово, 

улица Центральная, дом 4а, квартира 41, Любови Васильевне

Родионовой. Ее телефон: 996-79-20.

* * *

Желающие познакомиться с жизнью и подвигом Героя России гвардии майора Олега Зобова, свяжитесь с его матерью Марией Никитичной Зобовой

по телефону в Москве: 441-95-37.

* * *

Справки о дате проведения в Центральном доме Российской Армии (Суворовская площадь, дом 2) вечеров “Солдаты России” можно получить по телефонам:   281-81-29, 281-55-50.

 

Полный текст очерка и информация о вечерах “Солдаты России” помещен на интернет-сайте www.-olga-dubova.nm.ru