Клара СКОПИНА

ПАУЭРС: 43 ГОДА

ПОСЛЕ ПРОВОКАЦИИ

 

В газете “Труд” я прочитала однажды интервью с летчиком Игорем Ментюковым, командиром звена высотных сверхдальних истребителей-перехватчиков Су-9, в котором было однозначно заявлено: “Американского шпиона Пауэрса сбил я...”

Вот это — открытие! Вот это — сенсация! Ведь до сих пор, в течение четырех десятилетий, никто не сомневался, что американский самолет-разведчик У-2 был сбит ракетчиками Уральского гарнизона.

Может быть, читателей и не повергла в  волнение та газетная публикация. Но меня... Ведь волею обстоятельств именно я стала первым журналистом, оказавшимся на месте того, теперь уже исторического события!

Во времена, когда все границы великой державы были на крепком замке, в центре страны, в ясном небе оказался самолет американских ВВС. Почему до сих пор не утихают споры и плодятся версии вокруг мировой сенсации уже не близкого времени? Вот и летом 1999 года группа американского телевидения собирала в России материал об этом событии, интересуясь малейшими подробностями. И, кстати, прежде всего версией Игоря Ментю­кова. Почему? Да потому что до сих пор не сказано всей правды. И потому еще, что снова и снова взлетают над миром “фантомы”, бороздит чужие воды мощный американский флот, держа в напряжении страны и континенты. И все якобы из “лучших побуждений”: навести порядок в мире. Свой порядок

Тогда, в 1960 году, мы, русские, ощутили это на себе, потому и будоражит память всякое новое самоуверенное утверждение, что давление есть святая миссия американцев, даже если оно приводит к катастрофам и войнам. Опасное заблуждение может дорого обойтись и США, и всему человечеству, если политики не научатся извлекать уроки из прошлого, а ставка на силу и безнаказанность по-прежнему будет практиковаться в международных отно­шениях.

Вот почему сегодня, как в хлебе насущном, люди нуждаются в правде о прошлом. Ибо где нет полной правды, там существуют лазейки для лжи. Появляются версии, домыслы, мифы. Размывается исторический смысл событий... И растет тревога — уже о настоящем...

Итак, год 1960-й.

*   *   *

В первый послепраздничный день, второго мая, я, собкор “Комсомольской правды” в Свердловской области, поехала на Уралмаш. Где еще можно было лучше напитаться информацией, включиться в проблемы производственной жизни? На вопрос: “Какие новости?” — кто-то из ребят в комитете комсомола ответил: “Самая главная новость — в Косулино сбили американского летчика-разведчика! Слышала?” — “Бросьте разыгрывать!..” — “Да у нас рабочие ездили туда к родным на праздник — совхоз-то близко. Сами были свидетелями”.

Я возвращалась с завода в полной убежденности, что ребята просто пошутили. Но пока ехала трамваем, меня начала точить тревога. Позвоню-ка я на всякий случай в “Комсомолку”. Стенографистка, выслушав, спросила: “Клара, ты думаешь, что говоришь? Открытым текстом на весь Советский Союз!” — “Ну, мое дело передать, а ты сообщи кому надо”.

Я, разумеется, и предположить не могла, что моя информация взбудо­ражила всех дежурных редакторов “Комсомолки”. К редактору иностранного отдела, известному международнику Олегу Игнатьеву, прибежал с моей заметочкой дежурный член редколлегии, молодой писатель Володя Чиви­лихин: “Это ж уникальный материал, надо ставить!” Олег Игнатьев охладил: “Без главного — Юры Воронова — ставить не можем; надо еще вызвать редактора военно-спортивного отдела Николая Киселева, чтобы он согласовал с военной цензурой, без их визы главлит не пропустит такой материал”. — “Да мы же упускаем возможность вставить перо всем газетам!” — горячился Чивилихин.

А дело в том, что первого и второго мая инцидент с пропажей самолета ВВС США уже комментировали американская и западноевропейская печать и телевидение как незаконную акцию русских, сбивших на границе с Турцией слегка отклонившийся от курса мирный американский самолет. И вдруг — моя информация: в сердце страны, в тысячах километров от границы (с указа­нием конкретного места) сбит американский шпион-нарушитель.

Но как узнать больше? У меня нет полномочий, кроме красных корочек “Комсомольской правды”, а событие мне кажется просто неправдоподобным.

 

Где искать ракетчиков?

Я добыла машину с помощью братьев-журналистов из военной газеты и помчалась в штаб. Сунула под нос ошеломленному солдату журналистское удостоверение и под крик “Стойте!” кинулась бежать к высокому крыльцу здания — не будет же он стрелять! Минуты нет лишней, через полтора часа — последний самолет на Москву.

Через минуту меня уже вели к начальнику штаба, генералу. “Так, значит, “Комсомолка?” Удостоверение просрочено. Врываетесь в штаб самовольно. Не красит редакцию. Да вы не волнуйтесь, личность вашу мы уже проверили — связались с Москвой по прямому проводу, с ГлавПУРом, там тоже ваш товарищ сейчас сидит. А то бы так ласково я с вами не разговаривал. И удостоверение чтобы в порядок привела, это же не шутка!”

По картотеке я просмотрела личные дела всех участников операции, что могла — переписала в блокнот. Подобревший генерал созвонился с началь­ником аэропорта и попросил придержать самолет.

Но когда я прибежала к начальнику аэропорта, он развел руками: “Можете помахать самолету, и так на двадцать минут задержали рейс”. Злые слезы обожгли глаза. Вся гонка была напрасной! Но теперь-то мне есть что передать редакции. Я заказываю Москву и прямо из телефонной будки диктую материал стенографистке.

 

На следующий день, рано утром, я выехала в Косулино. Первый встречный человек охотно провожает меня до сельсовета и обрушивает лавину подроб­ностей, да таких, о которых я и расспрашивать не собиралась! Оглядываюсь вокруг и просто вбираю в себя картину. Тихое село, каких у нас сотни. Вдоль тракта — избы и палисадники с уральской рябинушкой, с черемухой, с сиренью под окнами. Подальше от дороги — машинно-тракторные мастерские, фермы. За ними — поля, зеленым бархатом поднялись озимые. За полями — веселый сосновый лес. По берегу речушки вытянулись тоненькие березки. И над этим простором — полное тишины голубое мирное майское небо...

И я отчетливо представляю, как четыре человека, спотыкаясь, стреми­тельно бегут с разных концов поля к пятому. Но об этом — позже.

А пока передо мной чинно сидят молоденькие военные — сержанты, ефрейторы, рядовые. Их только что привезли из части на встречу с корреспон­дентом “Комсомольской правды”. Они застенчивы, скованны, по уставу встают, смотрят на офицера. Это их первое интервью. Наконец я понимаю, что надо делать: попросить старшего по чину оставить нас. Пусть ребята просто поговорят со мной. Через полчаса я знаю о части почти все. Ребята с такой веселой готовностью рисуют словесные портреты своих товарищей — голубоглазого великана-сибиряка Миши Ряшенцева; слесаря с подмосковного завода Валерия Ващука; солдата Сережи Слепова; участника Отечественной войны, воевавшего на Дону и под Курском майора Михаила Романовича Воронова, что становится ясно: вот эта доброжелательность, терпимость друг к другу, семейное взаимопонимание — нормальная атмосфера человеческих отношений, созданная умными командирами, — и помогает вынести сверх­напряжение постоянного, ежесекундного ожидания боевой тревоги, при полной подсознательной уверенности, что ее не будет (ведь время-то мирное и служба не на границе, а в самом центре страны!)

И вот она все-таки прозвучала, эта боевая тревога. Южную границу СССР самолет Пауэрса, как зафиксировали наши радары, пересек в 5 часов 36 минут по московскому времени. На экране локатора мерцали еле уловимые вспышки. Самолет-нарушитель шел на очень большой высоте. Импульсы цели были нечеткими. Вести цель без провалов было очень трудно. И наконец — доклад майору Воронову: “Цель поймана!” Приказ офицеру наведения: “Уничтожить цель!”

Самолет американского разведчика Пауэрса “Локхид” У-2 был сбит ракетой класса “земля — воздух”, как считали и как рассказывали участники операции.

Вот так я стала обладательницей, как я думала, полной информации. Потом меня свозили к месту падения американского самолета. Я спустилась в глубокую воронку и собрала горстку осколков, которые храню и сейчас. Части разбитого 1 Мая самолета сразу же увезли срочно прибывшие сотрудники госбезопасности.

Самолет сбили. Ну а Пауэрс? Он-то где был?

 

Вот тут все село готово было давать пояснения. Я записала четыре рассказа тех самых людей, которые бежали через поле. Первый из них — совхозный шофер Владимир Сурин, демобилизованный старший сержант: “День был просто как по заказу для праздника! Настроение — отличное! Около одиннад­цати мы с отцом и матерью сели за стол. И вдруг слышим сильный такой звук — как сирена. Я выскочил на улицу. Высоко в небе белый дымок. Может, праздничная ракета? Но тут раздался взрыв, поднялся столб пыли над полем. Пока я раздумывал, что к чему, к нашему дому подъехал на машине мой друг Леня Чужакин, в гости к нам спешил. Смотрим: в небе зонтик, под ним раскачивается черная палочка. Парашютист! Там, где он должен опуститься — поле, лес, речка. Но там же и высоковольтная линия электропередачи! Вдруг на нее угодит? Вскочили в машину, мчимся. Подъехали как раз вовремя: приземлился парашютист не очень удачно — упал на спину. Мы кинулись к нему. Тут подбежал еще Петр Ефимович Асабин, бывший фронтовик, человек в нашем селе уважаемый. На летчике сверху был надет легкий комбинезон защитного цвета, шлем такого типа, как у танкистов (с амортизирующей прокладкой), белая каска. На лице — стеклянный небьющийся щит и кисло­родная маска. Мы помогли снять перчатки, каску, шлем. Когда освободили его от всего лишнего, смотрим — перед нами симпатичный, здоровый такой парень лет тридцати, молодой, а на висках проседь.

Стали гасить парашют и видим — на нем нерусские буквы. В это время я заметил у летчика пистолет. Сказал подоспевшему к нам Толе Черемисину. Даже увидев оружие, мы еще не могли подумать, что перед нами враг, нарушитель границы! Знаете, дико это было даже представить!

Как-то нам всем не по себе стало, но ни слова не сказали. И парашютист молчал. Толя Черемисин снял с него оружие. Взяли мы летчика под руки, потому что он прихрамывал. Вокруг уже толпа собралась, прибежали люди со всего села на помощь. Когда стали усаживать летчика в машину, я увидел нож в узеньком кармане комбинезона. Сказал Асабину. Тогда Асабин сразу вытащил у него финку. Парашютист и виду не подал, что заметил это. Нож был без ножен, с лезвием сантиметров в двадцать пять.

Летчика посадили рядом с шофером, с другой стороны — Толя Черемисин. Мы с Асабиным — сзади. Понимаете, что-то уже почувствовали неладное. Он такой напряженный, ни слова не говорит. Может, в шоке? Ну, тут Толя Черемисин смеется и показывает ему жестом, который каждый поймет: хорошо бы, дескать, сейчас “пропустить”? А он на это не среагировал. Мы перегля­нулись: не русский, что ли? Но в то же время мы старались ничем не оскорбить парня, никакого сомнения не показать, не дай Бог человека зря обидеть. Парашютист держался уверенно и спокойно. Он так и не произнес ни единого слова, только жестом показал: пить! Мы остановились у первого же дома, и хозяйка вынесла кружку воды.

Когда приехали в нашу совхозную контору, Чужакин побежал звонить в сельсовет. А тут уже подоспели капитан и старший лейтенант из части. Спрашивают летчика по-немецки. Он мотает головой, не понимает. Стали обыскивать. Расстегнули молнии на комбинезоне. В кармане на рукаве — часы. Из внутреннего кармана штанин вывалились пачки советских денег. Потом в совхозную контору принесли еще сумку, которая была с ним, но, видимо, упала в другом месте, когда самолет сыпался. В ней — ножовка, плоскогубцы, рыболовная снасть, накомарник, брюки, шапка, носки, разные свертки. Видно, основательно его собирали — на любой случай. Летчик все делал вид, что не понимает ни слова по-русски, но когда директор совхоза Михаил Наумович Берман сказал ему: “Здесь не курят”, — он тут же отодвинул от себя пепельницу.

*   *   *

Пока я записывала рассказы земляков, в американских “верхах” уже, как принято говорить, набирала обороты информационная буря. Как предска­зывал Олег Игнатьев, в наших эшелонах власти, узнав, что “Комсомолка” имеет информацию о сбитом самолете, приказали молчать, а американская печать разворачивалась на полную катушку. Как свидетельствовал советский разведчик Рудольф Абель (Уильям Фишер), находившийся в то время в американской тюрьме и приговоренный к тридцати годам заключения, в самих Соединенных Штатах истинное назначение самолетов У-2 никогда не афиши­ровалось, и лишь небольшая группа руководителей страны знала о шпионском характере полетов. “Как только этим людям стало известно об исчезновении самолета — он не долетел до Норвегии в назначенное время, — было созвано совещание руководителей операции. В США еще не знали, что именно случи­лось с У-2 и летчиком. Было известно лишь, что самолет пропал. 1 мая пало на воскресенье, и большинство людей, знавших об У-2 и его полетах, отсутст­вовало...”

Создатели программы полетов У-2 для каждого полета разработали на всякий случай свою “легенду”. Для Пауэрса — метеорологический полет у границ СССР.

В Турции, 2 мая, местный журналист в городе Адане, где базировались У-2, был первым, кому передали вашингтонскую “легенду”. Он прибавил от себя, что самолет сбит советскими истребителями (вот откуда вылетела первая газетная “утка”!). Интересно сравнить то, что уже знаем мы, с тем, что официально заявило НАСА для печати: “Один из самолетов типа У-2 Национального управления по аэронавтике и исследованию космического пространства, предназначенных для научно-исследовательских целей и находящихся в эксплуатации с 1956 года для изучения атмосферных условий и порывов ветра на больших высотах, пропал без вести с 9 часов утра 1 мая (по местному времени) после того, как его пилот сообщил, что испытывает затруднения с кислородом и находится над озером Ван в районе Турции”. 4 мая НАСА устроило пресс-конференцию, на которой было сообщено: “Вскоре после начала полета обнаружилась неисправность кислородного питания, после чего связь с самолетом была потеряна. Поиски самолета продолжаются. Цель исследования носила чисто мирный характер”.

В этот же день представитель государственного департамента по вопросам печати Уайт зачитал журналистам специальное заявление: “Американский самолет типа “Локхид” У-2, проводивший исследования в верхних слоях атмосферы в районе турецко-советской границы 1 мая этого года, сбился с курса из-за неисправности кислородного питания единственного пилота”.

Как далеко зашли бы американцы в нагнетании дезинформации, сказать трудно, да тут неожиданно, на V сессии Верховного Совета СССР пятого созыва, в Большом Кремлевском дворце Председатель Совмина СССР, первый секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущев объявил на весь мир, что американ­ский шпион сбит над территорией Советского Союза ракетой с первого выстрела.

Заявление Хрущева было мастерским политическим ходом. Если американцы удачно рассчитали день для разведки (все руководство страны на трибунах Мавзолея, а без согласования с “верхушкой” едва ли кто решится запустить ракету), то и Хрущев сыграл свою партию не хуже. 5 мая 1960 года в конце доклада он неожиданно (в его манере) отошел от повестки дня и, сообщив об участившихся случаях нарушений американскими самолетами наших границ, сказал о последнем инциденте. Ни комментариев, ни подроб­ностей. И только когда уже невозможно было для американцев отречься от своей дезинформации, Хрущев в последний день работы сессии Верховного Совета нанес окончательный удар: “Товарищи, я должен посвятить вас в один секрет. Делая прошлое сообщение, я намеренно воздержался от упоминания о том, что пилот жив-здоров, что у нас имеются обломки самолета. Мы поступили так потому, что, сообщи мы все, как было, американцы придумали бы иное объяснение”.

А Пауэрс за эти дни дал исчерпывающие показания.

Ох и посмеялся Хрущев над американскими политиками! Всласть, с злым соленым юмором, как он умел. Вспомнил и радиомаяк на мифическом озере Ван, и метеорологические замеры в высоких слоях атмосферы. “Летчику, который якобы должен был исследовать атмосферу, дали семь с половиной тысяч рублей в советских деньгах. Спрашивается, когда и где он мог их использовать, для каких целей? Ведь не летел же он обменять старые рубли на новые деньги? Летчика снабдили также французскими золотыми франками. Эти золотые франки я видел в натуре, а вот посмотрите их на фотографии. Они в целлофане, который наклеен с одной и другой стороны монеты. Культурно, по-американски сделано. У него была также западногерманская, итальянская и другая валюта. Зачем все это нужно ему в верхних слоях атмосферы? Или, может быть, летчик должен был лететь еще выше, на Марс, и там собирался соблазнять марсианок?”

О, державное время. Хорошо смеется победивший в Большой Игре. Да еще накануне предстоявшей тогда встречи в “верхах”.

Участников сессии Н. С. Хрущев оповестил: “Докладываю Верховному Совету, что по решению правительства Советская Армия и Флот переходят на ракетное оружие, уже, собственно, перешли на него. Поэтому мы создали Главное командование ракетными войсками. Главнокомандующим этих войск назначен Главный маршал артиллерии Неделин, замечательный артиллерист, который прославился во время войны с гитлеровской Германией. (Бурные, продолжительные аплодисменты.)”. К несчастью, Митрофан Иванович Неделин, депутат Верховного Совета СССР, заместитель министра обороны СССР, глубоко уважаемый в войсках и среди ракетостроителей, трагически погиб 24 октября того же 1960 года, во время катастрофы на Байконуре, где шла подготовка к испытанию боевой ракеты Р-16, и что тоже много лет хранилось в строжайшей тайне).

 

 

После выступления Хрущева я передала свой последний за эти сумасшед­шие дни репортаж. И стала ждать результата. Позвонила стенографистка: “Нам только что принесли из Президиума Верховного Совета Указ о награж­дении ракетчиков, и если ты написала не о тех, жди больших неприятностей, — так сказал Главный...” (Кстати, это был первый указ, подписанный новым Председателем Президиума Верховного Совета СССР 53-летним Леонидом Брежневым.)

На следующее утро вышла полоса, в которой были два моих материала, один из них под псевдонимом. “Знаете, неудобно, что две публикации под женской фамилией, — объяснили мне в редакции. — Дело-то военное”. (О моей самой первой публикации, вообще без всякой подписи, спустя тридцать лет тепло напишет в “Комсомолке” международник Олег Игнатьев в заметке “Как сбили сенсацию”.) “Комсомольская правда” первой в стране рассказала о небывалом событии! Естественно, в самых оптимистических тонах.

И все же — как это было на самом деле?

*   *   *

Об этом мне спустя более сорока лет рассказали два боевых генерала — Геннадий Сергеевич Легасов и Семен Потапович Панжинский. А летом 1990-го прибавилась уточняющая, дополнительная информация, которой публично поделился с группой журналистов Георгий Александрович Михайлов, генерал-полковник в отставке, ныне консультант Института США и Канады Академии наук, а тогда, 1 мая 1960 года, — полковник, старший офицер Главного штаба войск противовоздушной обороны. В его обязанности входил сбор и анализ информации о всех полетах на территории и у границ Советского Союза и контроль за работой командного пункта.

*   *   *

У-2 идеально подходил для шпионских целей. Высота полета — 20—22 кило­метра. Недосягаемо ни для наших истребителей (МиГ-19 — 17,5 тысячи метров, и то на форсаже, на горке; Су-9 — предел 19 километров), ни для зенитчиков. Первый полет У-2 над территорией СССР состоялся отнюдь не 1 мая 1960 года. Можно сказать, издевательские, совершенно наглые полеты начались за четыре года до того. Впервые запустили У-2 4 июля 1956 года.

Особенно разозлило Хрущева то, что полет совпал с окончанием визита начальника объединенного комитета начальников штабов генерала Дуайнинга (авиатора), которого Никита Сергеевич приглашал на воздушный парад в Тушине. После возвращения Дуайнинга шпиона и запустили. А ведь между Дуайнингом и Хрущевым был еще и неофициальный разговор, когда они мирно гуляли в парке ЦДСА. Хрущев тогда предупредил: если будете засылать самолеты, мы будем их беспощадно сбивать. 1 июля Дуайнинг улетел, а 4 июля — “визит” У-2. Первое глубокое проникновение в воздушное пространство — почти до Москвы. Потом два полета над Белоруссией. С июля 1956 года по 1 мая 1960 года У-2 ежегодно нарушали наше воздушное пространство — сначала в Европейской части, затем в Средней Азии, Закавказье, на Дальнем Востоке.

И вот 1 мая 1960 года. “Как только Пауэрс был обнаружен, — рассказывает генерал Михайлов (а это произошло еще в воздушном пространстве Афгани­стана, там стояли на границе наши новые высотные радиолокационные стан­ции), — на высоте 19 тысяч метров, его уже не выпускали из-под наблюдения. В 5 часов 36 минут утра он пересек границу.

У моего подъезда уже стояла машина, и около 6 часов утра я был на командном пункте. Большой зал, как сейчас у космонавтов, когда отслеживают полет, в обычном наземном помещении. Большой стол. Компьютерных систем тогда не было, все сидели и смотрели на большой экран, а высотный самолет Пауэрса медленно — со скоростью 700—750 километров — двигался в сторону Байконура”.

Самолет прошел Байконур, направился в сторону Челябинска, и тут стало ясно, что он пролетел уже 2 тысячи километров, возвращаться уже не будет, а пойдет на север, в Норвегию, где был единственный крупный аэродром, приспособленный для У-2.

*   *   *

Михайлов далее свидетельствует: “Мне довелось быть рядом с главно­командующим, маршалом Сергеем Семеновичем Бирюзовым. Помню его разговор с Хрущевым. Хрущев в ответ на доклад Бирюзова сказал: “Ну вот, вам страна дала все, а вы опять не можете сбить какой-то тихоходный одиноч­ный самолет. Придется подумать, на месте ли вы там все”. Бирюзов, вспылив, сказал: “Никита Сергеевич, если бы я был ракетой, я бы с пусковой установки полетел в небо сам и сбил этого Пауэрса”. Бирюзов положил трубку и тяжело замолчал. Стоявший рядом генерал Савицкий (будущий маршал авиации, позже — главнокомандующий войсками ПВО страны) сказал: “А у меня в Свердловске есть Су-9, который перегоняют с завода в часть. Правда, на самолете нет ракет, а летчик без гермошлема и без высотно-компенси­рующего костюма, поскольку перегоняют его на небольших высотах. Но, может быть, попробуем?” — “Обязательно попробуй!” И вот отсюда пошла команда Савицкого (позывной — “Дракон”): подготовить СУ-9 к вылету независимо от оснащения и вооружения летчика, поставив ему задачу — таранить самолет Пауэрса.

Сегодня любой специалист скажет: Игорь Ментюков, посланный таранить Пауэрса, был обречен на гибель. Камикадзе. Ни одного шанса остаться в живых в случае “удачи” не было... Таков трагизм судьбы: “маленький человек” обречен стать смертником в Большой Игре. Эпизод настолько маленький для “больших людей”, что о нем тридцать лет вообще ничего не было известно. А сколько их, таких “эпизодов”, в нашей истории? И не должны ли мы сегодня поклониться каждому, кто хоть раз в жизни готов был пожертвовать собой во имя Родины?

*   *   *

Кто же такой Игорь Ментюков, вышедший один на один против Фрэнсиса Пауэрса, — по сути, с голыми руками (очень по-русски) против оснащенного по высшему классу противника, даже не зная, что там у него на борту?

В 1960 году Игорю Ментюкову было двадцать восемь лет, он был полон сил, жизненного азарта, отменно здоров, счастлив. Он не сразу стал летчиком — сначала окончил железнодорожный техникум в Тамбове, затем поступил в Черниговское летное училище, после учебы был направлен в Савостлейку Горьковской области. Служил хорошо. И когда командование ПВО, после многих наглых полетов американских разведчиков, решило в короткий срок переучить и посадить летчиков на новейшие сверхзвуковые, сверхдальние высотные истребители-перехватчики Су-9, в числе шести отобранных для этого оказался капитан, командир звена Игорь Ментюков.

Еще за несколько дней до полета Пауэрса Ментюков с товарищем перегоняли два Су-9 из-под Рязани за Мурманск, к норвежской границе, просидели на боевом дежурстве. И новое задание — перегнать из Новосибир­ска в белорусский город Барановичи новенький, с завода, “нулевой” Су-9. В канун Первомая он приземлился на промежуточном аэродроме под Свердлов­ском, в Кольцове, чтобы дозаправиться. Сообщил о задержке в Москву дежурному по полетам. Приказано было оставаться на месте.

Вот как это вспоминается Ментюкову: “А утром меня будит дежурный, и я мчусь по срочному вызову на аэродром. Там уже меня ждут на телефоне из Новосибирска. Приказ: “Готовность № 1”. Я бросаюсь к Су-9, занимаю место в кабине, и на связь со мной выходит командующий авиацией уральской армии ПВО генерал-майор Юрий Вовк. Он сообщает приказ “Дракона”: уничтожить любой ценой реальную высотную цель, “Дракон” передал — таранить.

Ментюков имел право отказаться. Он сказал: “Наводите!” Только попросил: “Позаботьтесь о жене и матери”. Жена Людмила ждала ребенка.

Отдавал ли он себе отчет о степени опасности? Конечно! Если таран на любой высоте всегда риск, то на высоте 20—22 тысячи метров — это просто неизбежная гибель: ведь летчик не мог катапультироваться, без высотно-компенсирующего костюма его бы просто разорвало, как воздушный шарик.

Итак, слово Игорю Ментюкову: “Иду в направлении Челябинска минут 17, а на связь никто не выходит. Подумал: направили и забыли. Но тут в наушниках раздалось: “Как меня слышите?”. “Нормально”, — отвечаю. “Следуйте этим курсом”. Позже: “Топливо выработал в баках?” — “Нет еще”. Тут же: “Бросай баки. Пойдешь на таран”. Сбросил баки. Команда: “Форсаж”. Включил форсаж, развернул самолет на 120 градусов. Меня начали выводить на 20-кило­метровую высоту. Через несколько минут сообщают: “До цели 25 километ­ров”. Включил прицел, а экран забит помехами. Сообщил об этом. Решил применить ви­зуальное обнаружение. Но у У-2 скорость 750—780 километров, а у меня две с лишним тысячи. Не вижу цели. Когда до цели оставалось километров 12, мне сообщили, что она делает разворот. Делаю и я разворот. Мне сообщают, что обгоняю цель и проскакиваю ее. Генерал-майор Вовк кричит мне: “Выключай форсаж, сбавляй скорость!” — “Нельзя выключать!” — я просто рассвирепел, поняв, что на КП не знали, как использовать и наводить Су-9.

Приказы с КП следовали один за другим, и Ментюков их неукоснительно выполнял. “Уходи из зоны, по вам работают!” — “Вижу!” Появились сполохи взрывов — это уже работали ракетчики дивизиона капитана Николая Шелудько, от которого У-2 сумел уйти, вовремя выйдя из зоны поражения и огибая Свердловск.

Ментюков тоже уходит из зоны огня, но ему снова сообщают о цели — она сзади. “Но я чувствую, что падаю. Ведь шел без форсажа. Скорость снизилась до 300 километров. Свалился до 15 тысяч метров. С КП: “Включай форсаж!” А это невозможно, он включается только при 550 километрах. В это время загорается лампочка — аварийный остаток топлива. Наведение сорвалось”. Ментюкову дают указание — тянуть до аэродрома Кольцово.

“После посадки, прямо у самолета, меня встречали несколько полковников и двое в штатском. Садитесь, говорят, поедем с нами на КП. Но тут кто-то из встречающих увидел, что в нескольких километрах с неба падает что-то блестящее. Спрашивают меня: “Что это может быть?” Я вопросом на вопрос: “МиГи давно взлетели?” Гул их был слышен, и я предположил: МиГи сбросили баки. Однако потом выяснилось, что падали осколки самолета-шпиона У-2 “Локхид”.

Вскоре после того, как стало ясно, что самолет-нарушитель сбит, на аэродром командного пункта приехал командующий авиацией уральской армии ПВО генерал-майор Вовк. Он меня знал, служили вместе в учебном центре в Савостлейке, потому сказал: “Слава Богу, Ментюков, что все обошлось”. Он имел в виду, что Пауэрса сбили. Если нарушитель ушел бы, скандал разгорелся бы крупный”.

Для Ментюкова “эпизод” на этом не закончился — была еще “комиссия по расследованию”. Было многолетнее молчание. И мысленное прокручивание эпизода в минуты раздумий над жизнью — и горьких, и светлых.

*   *   *

До того как произошло главное событие, американский самолет-шпион пробыл в воздушном пространстве Советского Союза больше трех часов, зайдя на глубину 2100 километров от границы! И если бы он шел в стороне от Свердловска, ракета бы его не достала. Правда, были приведены в боевую готовность зенитные средства в районе Мурманска, Вологды, Архангельска, по всей границе с Финляндией, на Кольском полуострове. Но все зависело от того, попадет он в их зоны или нет, так как сплошной зоны зенитно-ракетной защиты у нас не было. Так что ответственность свердловских ракетчиков была колоссальной.

Для молоденьких ребят-ракетчиков это была первая в жизни боевая тревога. Импульсы цели были нечеткими, на экране радиолокатора мерцали еле уловимые всплески. И все-таки расчет сержанта Виталия Ягушкина не терял ее. Все ждали команды. Но вот самолет-нарушитель изменил направление, стал входить в зону, где мог быть поражен ракетой. Теперь все зависело от точности определения момента пуска ракеты. Наконец приказ Воронова: “Цель уничтожить!” — “Цель поймана!” — “По цели 8630 тремя ракетами — пуск!”

Выстрел Воронова оказался просто снайперским! Нa многократных и многочасовых допросах в Москве Фрэнсис Пауэрс нарисует ясную картину центрального события. Он услышал хлопок и увидел вспышку оранжево-желтого цвета в хвосте самолета, после этого почувствовал удар в спину, кото­рый сдвинул кресло пилота к приборной доске. Он понял, что у самолета отваливается хвост. Мало того, что самолет стал падать, — он стал развора­чиваться и, крутясь, как бумажный лист, опускаться вниз. Пауэрс, по его словам, катапультироваться не мог, потому что ноги были под приборным щитком и их (или хотя бы одну) оторвало бы. Он знал также, что в самолете несколько килограммов сильного взрывчатого вещества, которое сработает через несколько секунд после катапультирования, чтобы самолет не попал в руки противника. Он был обречен. Тогда Пауэрс, падая, решил дождаться высоты, когда уже можно будет дышать без кислородного прибора, и вылезти через верхний фонарь. На высоте 11 километров он начал вылезать из самолета, справился с кислородными трубками, сбросил фонарь, вылез из кабины, оттолкнулся от самолета и на парашюте стал спускаться. Это прои­зошло на высоте 4,5 километра. Уже можно было дышать без кислородного прибора.

В Вашингтоне было воскресенье, 1 час 53 минуты. В Москве — 8 часов 53 ми­нуты. Историческое мгновение. Но этого еще не знает противовоздушная оборона.

Локатор на станции, управляющей полетом ракеты, изображает самолет в виде светящейся яркой точки. Такой же точкой выглядит и ракета, и осколки тоже. Драматичность момента в том, что Воронов не понял, что самолет сбит, что на экране — не специально запущенные Пауэрсом помехи, — например, контейнер с металлическими лентами, — а осколки сбитого нашими ракет­чиками самолета. Поэтому Воронов доложил, что самолет поражен, но продол­жает отмечаться на экране.

В штабе тоже подумали о применении помех. Полковник С. В. Гайдеров отдает приказ командиру соседнего дивизиона: сбить самолет (а по сути, уже обломки “Локхида” У-2. И тогда по падающему самолету ударили две (или три) ракеты капитана Николая Шелудько. Пауэрс перевалился через борт за несколько секунд до удара этих ракет.

В это время, как вспоминает генерал-майор Семен Потапович Панжинский (в 1960 году — подполковник, начальник политотдела бригады зенитно-ракетных войск ПВО, где служил майор Воронов), наблюдатели не на экране, а уже визуально увидели падающий самолет и снижающегося парашютиста. И только тогда доложил командованию, что цель № 8630 поражена. Затем он организовал “группу захвата” и отправил ее к месту падения парашютиста.

*   *   *

…Перед вылетом в Свердловск Главком войск ПВО страны, генерал армии Сергей Семенович Бирюзов поехал на Красную площадь. Доложив Хрущеву ситуацию по телефону в 9 часов 30 минут, он, по его приказу, приехал в Кремль, откуда через Мавзолей поднялся на трибуну с личным докладом: шпион сбит, летчик жив. Хрущев распорядился о немедленном вылете экспертов. С ними был и Геннадий Сергеевич Легасов.

В это время по команде “Ковер” все самолеты на территории Советского Союза были посажены на аэродромы. Ни один самолет не имел права нахо­диться в воздухе — только военные самолеты по команде противовоздушной обороны. На бирюзовской машине с пропусками домчались через все демонстрационные оцепления (ведь в 11 часов уже начался парад) во Внуково, где из всех самолетов выбрали Ту-104, и в Кольцово прибыли, когда самолет с плененным Пауэрсом на борту взлетал по направлению к Москве.

Вся группа экспертов отправилась на место падения самолета Пауэрса. Нашли крылья, обломки, дольше всего искали двигатель, упавший в болото. Все было тщательно обследовано. Сохранились огромные рулоны пленки, плотная катушка спасла их от засвечивания, и экспертам удалось рассмотреть все объекты, которые Пауэрс фотографировал с воздуха.

*   *   *

При первом осмотре в правлении колхоза Пауэрс показал, что в воротнике комбинезона у него зашит серебряный доллар, а в него вставлена иголка с сильным ядом (“Не хватает еще смерти русского человека по моей небреж­ности”). Это предупреждение ему зачтется, как и все, что “работало” на него. Доллар изъяли, булавку сняли, исследовали — это был сильнейший яд кураре.

Когда сегодня слушаешь рассказ трижды участвовавшего в опросах (не в допросах, а именно опросах ) Пауэрса на Лубянке Михайлова, поражают не только подробности, неизвестные нам, простым людям, но и сам тон — спокойно-доброжелательный. “Пауэрс представлял собой среднего амери­канца-работягу. Это был человек не очень эрудированный, но технически неплохо подкованный, который привык к штурвалу, высоте, скорости. Летчик, который получал 700 долларов, а ЦРУ предложило 2500 долларов.

Это был сын сапожника и домашней хозяйки, которые жили совсем не богато, на ферме, с другими детьми. Пауэрс сравнительно недавно женился, не очень удачно. Он был человек честный по натуре, но сдержанный в высказываниях. Наши органы относились к нему очень корректно. У него была отдельная комната во внутренней тюрьме на Лубянке. С мягкой мебелью. Кормили из генеральской столовой.

Никаких не только физических воздействий, но даже громкого слова или угрожающего стука. Просто его спрашивали — он отвечал. Достаточно откровенно. О себе, о самолете...” Ему “хозяева” объясняли, что на высоте выше 19000 метров летчику ничего не грозит. “А если какой-то взрыв или неисправность в самолете — выбрасывайтесь на парашюте, забирайтесь в тайгу. Если попадете в руки большевиков, вы колетесь и умираете, если захотите”. Он не захотел. Увидев дружелюбных колхозников, он понял, что все это не то, что ему рисовали.

Что было нужно от Пауэрса? Наших следователей интересовало ЦРУ и та аппаратура, которой оно напичкало его самолет. А о ней-то он знал мало. Когда он возвращался, специальные представители ЦРУ снимали все блоки с аппаратурой и увозили с аэродрома. Он даже не знал, что находится в этих контейнерах. И на процессе вел себя очень корректно: признал свою вину, выразил сожаление, что принял участие в такой “миссии”. На суде присутст­вовала вся его семья, и жене разрешили интимное свидание, оставив ее у него в комнате на ночь.

Такова правда об отношении к Пауэрсу и обращении с ним после ареста. Но американская печать всеми способами раскручивала тему “бесправия”, “отсутствия объективности”, мол, “Пауэрс не шпион, а лишь солдат” и т. д. и не может быть сравним с матерым разведчиком, полковником Абелем. Который, кстати, находился в глубокой изоляции, был лишен права переписки с семьей. И только после публикации писем американского летчика его семье разрешили вести переписку и Абелю — с семьей и адвокатом.

Фрэнсис Пауэрс отсидел полтора года. Его обменяли на нашего разведчика Рудольфа Абеля, полковника госбезопасности, который всю войну проработал в немецком Абвере и выдал массу немецких агентов, засылавшихся к нам. После войны сложными путями он перебрался в Америку, работал фотографом, был выдан провокатором, арестован и осужден на 30 лет (по “западному стандарту”). Ожидание обмена для Абеля началось с 7 мая 1960 года, когда кто-то просунул через маленькое окошечко его одиночной камеры свернутую в трубочку газету. Уже давно не имея никаких новостей о событиях в мире, он лихорадочно схватил ее. Развернув, сразу же увидел заголовок, напечатанный огромными буквами: “Над Свердловском, СССР, сбит самолет У-2”. Ниже — помельче: “Гарри Пауэрс, пилот, схвачен русскими. Ему грозит суд как шпиону”.

В Вашингтоне начались споры: сотрудники ФБР считали, что надо Абеля подольше подержать в тюрьме, и когда ему надоест сидеть, он расскажет о своей деятельности в США. А ЦРУ хотело заполучить своего летчика обратно, чтобы узнать, что именно произошло 1 мая под Свердловском.

Практические меры по обмену взял на себя адвокат Абеля — Донован. Он поехал в Восточный Берлин в качестве неофициального представителя США с письмом Абеля к жене, которая должна была обеспечить Доновану соответст­вующий прием со стороны руководителей советского посольства. Менять или не менять, зависело от Хрущева. Решили все-таки разумно: зачем нужен Пауэрс, он и так все сказал. Обмен произошел в Берлине, на красивом мосту Глиника, — помните сюжет из фильма “Мертвый сезон”?

Абель вспоминал: “Представитель СССР громко произнес по-русски и по-английски — “Обмен!”. Уилкинсон (начальник тюрьмы. — К. С. ) вынул из портфеля какой-то документ и передал мне. Быстро прочел — он свидетель­ство­вал о моем освобождении и был подписан президентом Джоном Ф. Кеннеди!”

Еще в досудебном общении на Лубянке Пауэрс не скрывал, что в Америке его ждут большие неприятности — ведь он полностью провалил задание. Его слушали и в конгрессе, и в комиссии ЦРУ, и общественные представители.

Но Америка — это Америка! Она умеет делать героев. Герои — это ее идеологический резерв. Что толку от поверженного Пауэрса, от которого даже жена ушла? А вот герой Пауэрс — это национальное богатство. Пауэрс, верно служивший третий срок ЦРУ в отряде 10-10, отважно полетевший сквозь всю могучую страну, мимо ракетных комплексов, ловко спасший свою жизнь. Он получил большую компенсацию, работал в информационном агентстве, пилотировал вертолет. Возвращаясь с матча из Сан-Франциско в Лос-Анджелес, Фрэнсис Гарри Пауэрс разбился.

И хотя он погиб не от советской ракеты, ЦРУ ходатайствовало перед президентом Картером, чтобы Пауэрса похоронили на Арлингтонском кладбище. Это — усыпальница всех героев, от Первой мировой войны до Вьетнама и Кореи.

Интерес к истории с Пауэрсом за сорок лет не только не упал, а еще и вырос. Ведь она остановила шпионские полеты У-2! “Неуклюжая”, грубая дипломатия Хрущева с его “кузькиной матерью” оказалась победной.

Сегодня даже больше, чем мы, русские, истории У-2 уделяет внимание американская общественность: вышло несколько книг, посвященных полетам У-2, в том числе красивая, богато иллюстрированная книга со списками всех летчиков, когда-либо летавших на У-2.

Есть этому и чисто американское — совершенно прагматическое — объяснение: фирма “Локхид” собирается выпустить новую модификацию У-2 и хочет, чтобы она была принята Пентагоном. А значит, нужно привлечь внимание американского общества, создать рекламу. И Пауэрс тут очень кстати.

А что же Игорь Ментюков? Благополучно сев на аэродроме, Игорь был готов по команде взлететь снова. Главком Савицкий о Ментюкове:“Самолет невооруженный, летчик без гермошлема, без высотного костюма, — в общем-то понятно, что посылали его на смерть. Герой, что не побоялся! Спасибо ему нужно сказать!”

Спасибо особого ему не сказали. В награду подарили наручные часы “Сатурн”. Он ждал еще вызова на следствие, потом на суд в качестве свидетеля — не вызвали. Ведь летчики участвовали в операции “инкогнито”.

Служил в Белоруссии. Однажды, когда был комэска на Су-11, оказался личным инструктором маршала Евгения Яковлевича Савицкого, посылавшего его когда-то на смерть. Службу закончил подполковником, штурманом полка. Награжден двумя орденами “Красной звезды” за освоение боевой техники Су-9 и Су-15, медалями. В сорок пять ушел на пенсию и работал диспетчером в аэропорту под Киевом до шестидесяти лет. Журналисту горько скажет о последних годах: “Потом — обвал безработицы, хватит, говорят, дед, пора­ботал. И подался я на родину...”

“Наследный” его домишко стоит на окраине Тамбова, у кладбища. Пытался в последние годы выхлопотать пенсию поприличней — ведь он был не просто военный летчик: участвовал в боевой операции. Но хождения в военкомат — дополнительная горечь.

Его версию: “Я сбил Пауэрса” очень убедительно развеяло множество людей — с совершенно неопровержимыми техническими аргументами. А само заявление Ментюкова они объясняют по-своему: “Знаете, старые стали, что-то забывается, что-то видится по-другому, — он так горячо переживал тогда, что сорвался таран, и вот у него постепенно сложилась картина: да, он проскочил самолет Пауэрса, не увидев его, но У-2 попал в спутную струю его самолета и рухнул.

Это — невероятно. Мы, летчики, все попадали в такую струю, знаем, что это такое. Но чтобы от нее рассыпался самолет — это невозможно”.

Пауэрс утверждал, что машины Ментюкова не видел. Самолет пролетел выше Пауэрса, с огромной скоростью.

Оставим эту версию как производное долгого молчания, государственных и дипломатических тайн, неправды и полуправды. А в сознании нашем жить будет молодой, здоровый, преданный Родине — мужественный и отважный, готовый к подвигу Игорь Ментюков.

Стоит сегодня, когда мы живем в таком кипящем, взрывном, перепу­танном и растерянном мире, поклониться ясности и чистоте помыслов тех юношей из шестидесятых, которые от чистого сердца пели: “Жила бы страна родная, и нету других забот”!