УМЕНИЕ СТАВИТЬ ВОПРОСЫ

 

Костырченко   Г.   В.    Тайная политика Сталина: власть

и антисемитизм. М.: Международные отношения. 2000. 784 с. Тираж 3000.

 

В 1994 году была опубликована монография Г. В. Костырченко “В плену у красного фараона. Политическое преследование евреев в последнее сталинское десятилетие”, почти сразу же переведенная на английский и французский языки. Без ссылок на это исследование сегодня не обходится ни один серьезный труд, рассматривающий положение евреев в СССР, причем практически все авторы, независимо от их политико-идеологических пристрастий, подбирая фактический материал для своих теорий, ссылаются на эту работу Г. В. Костырченко, оценивают ее как предельно объективную и беспристрастную. Достаточно сказать, что Вадим Валерианович Кожинов неоднократно использовал в своих работах материалы из книги Г. В. Костырченко, считая их полностью достоверными и убедительными. Другое дело, что интерпретация фактов, дававшаяся В. В. Ко­жиновым, не всегда совпадала с толкованиями Г. В. Костырченко. И вот вышла в свет новая фундаментальная монография ученого, которая гораздо шире предыдущей и по своим хронологическим рамкам, и по охвату проблем. Как известно, евреи сыграли немалую роль в захвате власти большевиками, гражданской войне, расказачивании, раскулачивании, политических интригах кремлевского руководства и других событиях советского периода. Поэтому можно сказать, что через призму “еврейского вопроса” историк изучает советскую национальную, культурную, кадровую политику, репрессивный аппарат, про­па­ган­дистские кампании, столкновения в номенклатурной, научной, промыш­ленной, культурно-идеологической элитах, множество сторон международных отношений, саму сущность строя, существовавшего в СССР до 1953 года и претерпевшего, как доказывает Г. В. Костырченко, “идеологическую мутацию” в 1930-е годы. Поэтому название книги может ввести в некоторое заблуждение; на самом деле работу Г. В. Костырченко можно рекомендовать всем, кто интересуется историей первых трех десятилетий существования СССР. Иссле­дование уже нашло своего читателя: первый тираж в 3000 экземпляров к началу 2002 года практически разошелся, и сейчас готовится дополнительный выпуск.

Вопросы, рассматриваемые в книге, чрезвычайно актуальны, важны для формирования исторической памяти, национального самосознания, мировоз­зрения и евреев, и русских. Сегодня свое видение положения евреев в СССР предлагают широкой аудитории далеко не только профессиональные историки, но и политики, идеологи, публицисты, писатели, тексты которых обычно основаны отнюдь не на всестороннем изучении архивных материалов и критическом осмыслении других источников. Вне науки все еще существует множество мифов о роли евреев в событиях 1917 года и первых двух послереволюционных десятилетий, о почти созданной в Крыму Еврейской республике, о готовившейся Сталиным массовой депортации евреев в Сибирь и о многом другом.

Исходя из каких-то соображений, часть публицистов откровенно преуве­личивает те гонения, которым подвергались евреи при Сталине чуть ли не с 1922 года, и пытается представить антисемитизм столь же органичной характерис­тикой советского строя, как и германского национал-социализма. Иногда, напротив, полностью отрицается какое-либо ущемление евреев как евреев, а не как оппозиционных политиков или (в понимании того времени) “буржуазных националистов”, или просто цеха театральных критиков, отклонившихся от “линии партии”, оказавшихся по своей национальности почти целиком евреями. Г. В. Костырченко показывает, что иногда принимались решения по снижению доли евреев (независимо от их политических или профессиональных характе­ристик) в той или иной структуре: действительно, 49% евреев от общего числа сотрудников Радиотелеграфного агентства Украины в 1950 году было признано чрезмерным. Правда, считать ли это “ущемлением прав” — вопрос, на мой взгляд, находящийся вне пределов исторической науки. Для Г. В. Костырченко характерно открытое стремление к “демифологизации”, стремление излагать историю евреев в СССР как обычный раздел историографии, “без гнева и пристрастия”, что очень важно, так как исторические мифы проникли даже в такие солидные издания, как “Британская энциклопедия”, уверяющая своих читателей, что Сталин готовил массовую депортацию евреев в Сибирь. Возможно, в очередное издание энциклопедии теперь будут внесены изменения: рецензи­руемое исследование полностью прояснило этот вопрос, часто использо­вавшийся для политических спекуляций.

Автор изучил колоссальный объем информации, в том числе практически все доступные материалы Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ) по избранной теме, большая часть которых впервые вводится в научный оборот. Вместе с тем Г. В. Костырченко прекрасно знаком с российской и зарубежной историографией, уже опубликованными документами, мемуарами, периодикой 1920 — начала 1950-х годов. Многочислен­ные беседы автора с современниками событий дали материал для оживления научного труда бытовавшими в исследуемый период шутками, присловьями, крылатыми выражениями (такими, например, как: “Чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом”). Монография снабжена необходимым справочно-научным аппаратом. Так, составленный автором “Именной указатель” насчитывает более двух тысяч имен.

Автор не считает, что в первые годы советской власти в политике больше­вистского руководства можно было бы обнаружить какие-то элементы антисеми­тизма, но чтобы понятнее были предпосылки национальной политики в 1930 — 1950-е годы, начинает свой анализ даже не с 20-х годов, а с дореволюционной эпохи. Первая из пяти глав называется “Решение “еврейского вопроса” при царях и большевиках”.

Следует отметить, что исследование Г. В. Костырченко вышло почти одно­временно с первым томом книги А. И. Солженицына “Двести лет вместе (1795—1995)”, посвященным русско-еврейским отношениям в дореволюционной России. Подход, методы сбора и анализа материала у писателя совсем не такие, как у профессионального историка. Что же касается выводов, то в чем-то они совпадают, но в одном важном пункте расходятся: в отличие от Г. В. Костырченко, А. И. Солженицын не считает, что царское правительство проводило политику государственного антисемитизма. Для Г. В. Костырченко тезис о государственном антисемитизме царского правительства самоочевиден, не требует особых доказательств; можно было бы с ним поспорить, хотя сложная и дискуссионная проблема оценки политики по отношению к евреям, проводившейся в России до 1917 года, находится вне пределов хронологических рамок исследования. Хотелось бы отметить, что сам автор определяет антисемитизм как “комплекс убеждений и действий, направленных против евреев как этноса”. В Российской же империи все существовавшие ограничения (вроде “черты оседлости”) распространялись только на иудеев, переход в православие автоматически полностью уравнивал евреев с другими подданными. Поэтому, на мой взгляд, точнее было бы назвать политику, проводившуюся в России в XIX — начале XX вв., не антисемитской, а антииудаистской; такая поправка представляется весьма существенной. Хочется отметить, что по всему тексту книги разбросана масса замечаний, свидетельствующих о прекрасном знании Г. В. Костырченко различных аспектов “еврейского вопроса” на протяжении всей истории пребывания этого народа в России; так, мне показалось любопытной ссылка автора на то, что в 1850 году Николаем I действительно была введена должность “ученого еврея при губернаторе”.

Касаясь самых первых лет власти большевиков, историк обоснованно пишет, что эта власть руками “маргинальных местечковых жителей”, “порвавших с еврейством ради химеры пролетарского интернационализма”, “чуждых русской культуре, языку, национальному быту”, “бесцеремонно расправлялась с ... национальными святынями и традициями”. Надо сказать, что на особом положении в годы революции и гражданской войны находились не только евреи, но и, скажем, латыши и китайцы.

Г. В. Костырченко приводит весьма интересные данные, свидетельствующие о чрезвычайно высокой социальной мобильности евреев сразу после революции; например, среди слушателей Коммунистического университета им. Артёма в тогдашней столице Украины в 1923 году насчитывалось евреев — 41%, украинцев — 23%. Естественно, это не могло не вызвать вполне определенных настроений у населения, поэтому с середины 1920-х годов на Украине стала проводиться политика “украинизации”. Сходные процессы возникали и на других территориях страны. Однако вплоть до середины 1930-х годов попытки “коренизации кадров” оставались эпизодическими и мало что меняли.

В ряде отношений проводившаяся в 1920 — начале 1930-х годов политика была направлена против национальной культуры всех народов СССР, включая еврейский. Синагоги закрывались так же, как и православные храмы, мечети, костелы, молельные дома. Предпринималась попытка создать нового человека, лишенного любых национальных корней; участвовавшие в ее проведении — и русские, и евреи, и латыши, и украинцы — отказывались от собственной нацио­нальной культуры, пытаясь создать взамен некую вненациональную. Случилось так, что такая политика связывалась, прежде всего, с именем Л. Троцкого, хотя, скажем, для разрушения исторической памяти русского народа историк М. Н. Покровский сделал отнюдь не меньше любого латыша или еврея.

Бесспорен имевший место в 1930-е годы отказ от идеологии, ставившей во главу угла “мировую революцию” и революционный космополитизм, тогда постепенно осуществлялся переход к новой идеологии, шла идеологическая мутация режима. Ее характерной чертой стало использование традиционной знаково-символической системы народов СССР, прежде всего — русского. Время, когда слова “родина”, “отечество” и “патриотизм” подвергались револю­цион­ному остракизму, завершилось не позднее 1934 года. Те, кто отказывался признавать историческое величие России, объявлялись врагами — независимо от их национальной принадлежности. Так, в “глумлении над русским народом” был обвинен Н. И. Бухарин; аналогичные обвинения предъявлялись Д. Бедному. Должны были пострадать и не успевшие перестроиться евреи — “проводники троцкистско-бухаринской линии”. Те же, кто безоговорочно стал на сторону Сталина (взять хотя бы столь разные фигуры, как Л. Каганович и И. Эренбург), продолжали пользоваться всеми милостями власти; политика “кнута и пряника” была строго селективна, причем отбор шел по идеологическому, а не нацио­нальному признаку.

Достоинство автора книги — в умении ставить вопросы, видеть проблемы и парадоксы. Одна из таких проблем — очевидное отсутствие предпосылок анти­семи­тизма в идеологии марксизма (в любой его интерпретации). Это принци­пиально отличало СССР от нацистской Германии.

Peпpeccиям в СССР подвергались все, причем, как пишет Г. В. Костырченко, в 1937—1939 годах из арестованных чаще других казнили не евреев, а греков и финнов. И далее автор продолжает: “В трагической череде уничтожавшихся нацменьшинств евреи занимали тогда одно из последних мест. Всего в 1937—1938 годах их было арестовано НКВД 29 тысяч, что составляло прибли­зительно 1% от общей численности этого нацменьшинства (такой же процент репрессиро­ванных был характерен для русских, украинцев и других основных народов СССР)”.

Автор считает, что “вызревание официального антисемитизма” (так называется вторая глава) относится к концу 1930-х годов. Доказывая, что “переход к негласной поли-тике государственного антисемитизма” имел место, во всяком случае, не позднее мая 1939 года, исследователь приводит воспоминания В. М. Молотова: “Когда сняли Литвинова и я пришел на иностранные дела, Сталин сказал мне: “Убери из наркомата евреев!” ...Дело в том, что евреи составляли там абсолютное большинство в руководстве и среди послов”. Отметим, однако, что “чистку” НКВД в 1939 году можно объяснить и другими причинами, помимо антисемитизма как такового.

Интересен следующий факт, приводимый в монографии: на начало 1939 года из каждой тысячи евреев высшее образование имели 57 человек, а из тысячи русских — 6, почти в 10 раз меньше. По-видимому, такая политика в области высшего образования несовместима с государственным антисемитизмом. Но и позже при формировании студенчества государственный антисемитизм (если он был) проявлялся как-то странно: в 1941 году количество еврейской молодежи среди выпускников физфака МГУ составляло 74%, а в 1942 году — даже 98% (правда, Г. В. Костырченко высказывает сомнения по поводу последнего показателя, полагая его несколько завышенным).

В третьей главе (“Холодная война, власть, пропаганда”) анализируются послевоенные интриги номенклатурной элиты. Автор прослеживает процесс вызревания “романтики русофильства” в Ленинграде, что закончится “ленин­градским делом”, по которому будут расстреляны Н. А. Вознесенский, А. А. Куз­нецов и другие. Таким образом, историк подчеркивает, что жестоко наказывалась попытка возрождения любого национального самосознания — в том числе и русского.

В работе прекрасно показано, как на государственную политику по еврейскому вопросу влияли аппаратные интриги. Так, “усиление позиций группы Маленков — Щербаков — Александров почти всегда означало ужесточение антиеврейских кадровых чисток. А когда в фаворе оказывались Жданов и те, кто за ним стоял, то наблюдалось частичное свертывание этих акций”.

Большое место в книге занимает анализ кампании по борьбе с космопо­литами, активная фаза которой проходила с января по апрель 1949 года. Автор справедливо отмечает, что “обвиненными в космополитизме в принципе могли быть представители любой национальности”. Кампании предшествовал затяжной конфликт между двумя группировками в Союзе советских писателей. В конце ноября 1947 года группа театральных критиков (ее представлял, прежде всего, А. Борщаговский) перешла к открытой конфронтации с руководством ССП во главе с А. Фадеевым, ожесточенным нападкам подверглись А. Софронов (секретарь парткома ССП и секретарь правления ССП) и его единомышленники. Готовя ответный удар “театральным критикам”, группа Фадеева — Софронова сделала акцент на том, что их оппоненты “не имеют любви к советскому искусст­ву”, напомнив, в частности, что Н. Юзовский назвал творчество Л. Леонова “мужичьим”. К слову пришлось и то, что в секции критиков Всероссийского театрального общества лишь 15% членов оказались русскими. Обе соперничавшие группировки надеялись на поддержку высшего политического руководства страны — иначе А. Борщаговский не начинал бы открытой конфронтации.

Однако 28 января 1949 года в “Правде” появилась статья “Об одной антипат­рио­тической группе театральных критиков”, осуждавшая противников Фадеева и Софронова как “безродных космополитов”. В последовавшие дни газеты, одна за другой, предавали поименной анафеме “антипатриотических” театральных критиков, неизменно включая в их состав и русского Л. Малюгина. За “низко­поклонство перед Западом” “космополиты” увольнялись из редакций газет, журналов, из театров, но до ареста дело не доходило (единственный московский театральный критик, на короткое время взятый под стражу уже 6 марта 1953 г. — И. Альтман).

“Буржуазный космополитизм” был обнаружен не только у театральных критиков, но и литературоведов, философов, журналистов, историков, деятелей искусства. Однако конец кампании в советской прессе был положен довольно скоро — последняя передовица “Правды” по этой проблеме вышла 10 апреля 1949 года.

Можно сказать, что в ходе данной идеологической кампании партийное руко­водство боролось не с евреями: разоблачавшиеся театральные критики отнюдь не были носителями еврейской национальной традиции, травили их как раз за противоположную позицию (космополитизм, приверженность западным эстетическим образцам и ценностям). Г. В. Костырченко подтверждает этот тезис и таким фактом: евреи составляли 71% всех представителей интеллигенции, обвиненных в космополитизме, а 29% приходилось на представителей других национальностей.

Основной сюжет четвертой главы книги (“Национальная трагедия”) — разгром Еврейского антифашистского комитета (ЕАК) и последовавшие затем гонения на иудаизм, национальную еврейскую культуру, а в Восточной Европе — и на сионизм. Сыгравший большую роль в годы войны ЕАК продолжал свою деятельность и в послевоенный период, когда его руководство стало проявлять инициативу в вопросах, которые целиком и полностью относились к прерогативе ЦК ВКП(б). В частности, поднимался вопрос о создании Еврейской республики в Крыму. Впервые идея переселения евреев в Крым появилась в 1920-е годы, причем, как пишет в связи с этим Г. В. Костырченко: “Создавалось впечатление, что сторонники крымского проекта в СССР и за границей координировали свои действия”. Интересна аргументация, выдвигавшаяся одним из сторонников “крымского проекта” в 1920-е годы: “Восток нас не устраивает; он требует энергии украинца-пионера, а евреям нужны уже обжитые районы — Украина, Крым...”. После войны члены президиума ЕАК даже делили портфели в будущем прави­тельстве этой “республики”. Однако “Сталин не мог не понимать, что одобрение крымского проекта ЕАК чревато взрывом массового недовольства”. Кроме того, проблема еврейского Крыма при определенном стечении обстоятельств могла превратиться в международную, привести к вмешательству Запада во внутренние дела СССР, — отмечает Г. В. Костырченко.

Г. В. Костырченко приводит документы в подтверждение версии, что 12 января 1948 года возглавлявший ЕАК С. Михоэлс был убит работниками МГБ. В сентябре того же года впервые арестован член президиума ЕАК — Д. Гофштейн, оговоривший ряд руководителей ЕАК; в ноябре было решено ЕАК закрыть. Затем начались аресты, полученные в МГБ “признания” позволяли расширить круг подследственных. Историк показывает масштабы репрессий: в мае 1952 года перед судом предстали 15 обвиняемых по “делу ЕАК”, 18 июля 13 из них, включая С. Лозовского, были приговорены к высшей мере. Разумеется, “суровый приговор... ни в коей мере не соответствовал сформулированным в нем “преступлениям”.

Прилив националистических чувств у советских евреев вызвало создание Государства Израиль, в еврейской среде упорно циркулировали слухи, что всем евреям будет предоставляться право туда эмигрировать. Произраильские симпатии проявляли даже люди, казалось бы, полностью интегрированные в советский истэблишмент. Так, жена маршала К. Е. Ворошилова (Голда Горбман) заявила: “Вот теперь и у нас есть Родина”. С конца лета 1948 года Израиль начал сбли­жение с США, которое резко усилилось после избрания Г. Трумэна прези­дентом; напротив, советско-израильские отношения становились все более холодными. В этих условиях советское руководство не могло мириться с симпатиями к Израилю со стороны советских евреев.

На национальную еврейскую культуру начались гонения: был закрыт ряд еврейских театров, арестован ряд литературоведов, журналистов и писателей, которым инкриминировался “еврейский буржуазный национализм”. Г. В. Кос­тырченко удалось установить общие масштабы репрессий по “дочерним” делам ЕАК: всего было репрессировано 110 человек, из них 10 были расстреляны.

В пятой главе (“Антисемитская агония диктатора”) исследуется положение евреев в различных сферах общественной деятельности в последние годы правления И. Сталина, а также знаменитое “дело врачей”. Автор отмечает, что “еврейская суперэлита” пострадала незначительно: на самом верху партийно-государственной власти оставался Л. Каганович, работали министрами Б. Ван­ников, Л. Мехлис, С. Гинзбург, Б. Двинский, Д. Райзер и другие.

Но в масс-медиа доля евреев сокращалась; так, в редакции газеты “Труд” она упала с 50% в апреле 1950 года до 23% в августе 1951 года. Г. В. Кос­тыр­ченко показывает, что аналогичные процессы шли в других областях культурно-идеоло­гической сферы, в науке и образовании. Например, доля евреев, принятых в аспирантуру Института права АН СССР, снизилась с 50% в 1949 году до 8% в 1950 году. Считать это проявлением государственного антисемитизма я бы не стал.

Говоря о вытеснении евреев из руководства промышленностью, автор, без какой-либо критической оценки и ссылки на источник, приводит приписывавшееся Сталину “указание”: “Надо организовать здоровых рабочих, пусть они возьмут дубинки и, когда кончится рабочий день, побьют этих евреев”. “Директива” относилась якобы к евреям завода № 30 (ныне MAПО “МиГ”). На мой взгляд, это тот редкий для Г. В. Костырченко случай, когда приведенный “факт” доверия не заслуживает.

О “деле врачей” уже существует обширная литература, тем не менее автору монографии удалось обнаружить много новых интересных фактов и обосновать гипотезу, что это “дело” нужно было Сталину не столько для обоснования репрессий против евреев, сколько для планировавшихся им перестановок в ближайшем окружении.

В литературе существует миф о будто бы готовившейся массовой депортации евреев в Сибирь в 1953 году. Этот миф расцвечивается такими “подробностями”, как планы публичных казней на Красной площади в Москве, проекты крушения железнодорожных составов с переселенцами и прочее. Верит в эти жуткие фантазии больного ума и вышедшая в 1996 году “Краткая еврейская энциклопедия” (том 8). Кстати, в азербайджанской литературе сегодня можно встретить утверж­дение, что при Сталине в Среднюю Азию должны были переселить азербайд­жанцев; разумеется, никакими документами такие планы не подтверждаются.

Заслугой Г. В. Костырченко является убедительное доказательство: планов депортации евреев не было и быть не могло. Как показывает история, единст­венным “документальным” подтверждением этих измышлений служит сфальси­фицированный Я. Я. Этингером материал — фрагмент письма “еврейской общественности” советскому руководству с просьбой “защитить евреев от справедливого гнева советского народа, направив их на освоение ...просторов Восточной Сибири, Дальнего Востока и Крайнего Севера” (с. 672). Никаких иных документов о якобы готовившейся депортации обнаружено не было. До конца дней Сталин не преодолел “амбивалентность” по отношению к евреям, в конце 1952 года он заявил (что засвидетельствовано Т. Хренниковым): “У нас в ЦК антисемиты завелись. Это безобразие!” (с. 678).

В заключение еще раз подчеркну, что рецензируемая монография Г. В. Кос­тыр­ченко является весьма ценным вкладом в историческую науку и представляет интерес как для специалистов, так и самых широких читательских кругов.

 

Александр Иголкин,

доктор исторических наук,

с.н.с. Института российской истории РАН