И.Ростовцев • Рукоять меча Божьего (Наш современник N6 2001)

Игорь Ростовцев

РУКОЯТЬ МЕЧА БОЖЬЕГО

Я не писатель. Мой потолок - телевизионный репортер, специалист по исламскому терроризму. О митрополите Гор Ливанских Илии Караме узнал случайно. Как обычно, шел по "чеченскому следу" (в январе 2000 года в Бейруте было вооруженное нападение на российское посольство) и неожиданно набрел на судьбу Человека, которая заставила задуматься - правильно ли живу. С оператором Геннадием Константиновым сняли о митрополите документальный фильм. Один раз показали его по РЕН ТВ. Прошлым летом. Ни откликов, ни звонков в редакцию. Ничего. Все ушло в песок. Может, пора отпусков. А может, неправильно живу не я один. С тех пор постоянно мысленно возвращаюсь к этой судьбе. Хочу, чтобы об Илии узнали. Ведь большинство из тех, кто помнил эту удивительную историю, ушли. Забрав с собой память о духовном подвиге митрополита Гор Ливанских. Обычное дело. Даже на родине, в Ливане, у Спасителя России нет могилы. Некуда придти, чтобы прикоснуться к надгробному камню. Его нет. Есть развороченная взрывом земля и трава на ней. Поэтому я сейчас и занимаюсь не своим делом. Пишу.

ИЛИЯ

Древнееврейское имя. А сам православный араб. Ливанец. Дитя гор. Далеких и совсем не русских. А назовут в победном 45-м Святителем Востока Божьего, другом и молитвенником России.

Впервые о митрополите Гор Ливанских Илии Караме я узнал из откровений протоиерея Василия Швеца. В марте прошлого года. Как раз предстояла командировка в Ливан. Хотя и по другому поводу. Гражданская война закончилась, но юг Страны зеленого кедра по-прежнему притягивал репортеров. "Партия Аллаха", палестинцы, "Черный сентябрь", с одной стороны. Израильские войска и марионеточная Армия Южного Ливана, с другой. Горящий под ударами израильских пушек ливанский Иклим Ат-Туфах - в переводе с арабского "Яблочный край". В ответ удары из исламских "Катюш" по северу Израиля. До сих пор не могу понять, как эти "старушки" оказались так далеко от дома.

В каких-нибудь 40 километрах отсюда Бейрут наводил послевоенный шарм, а здесь все по-прежнему. Смерть и разруха. Под шумок единоверцы разбирались с иноверцами, да и друг с другом тоже. Убивали за чуждую веру, за клановые интересы, за непонятные идеалы. А чаще всего за то, что твой дом лучше, за неосторожное слово. За крест на теле. За то, что ты другой.

Где-то там, в "зоне безопасности", сложил голову русский паренек. Наверное, наемник. Его видели в колонне моджахедов из Народного фронта освобождения Палестины. Голубоглазый, светловолосый, он сразу выделялся среди смуглых бородачей а-ля Че Гевара. Как будто забыл надеть пятнистый камуфляж. За что погиб, не знаю. Не верю, что за Джорджа Вашингтона на американской купюре. И не у кого больше узнать. Врезалось в память только имя. Слава...

Православные едва заметны в Ливане. Погоду делает полумесяц. Открытой враждебности нет. Но и праздника для души тоже. Даже по церковным праздникам. Я как раз попал на Вербное воскресенье. Крестный ход с цветами, нарядными детьми на отцовских плечах, а глаза такие настороженные. Собственного храма у русских в Бейруте тоже нет. Арендуют у ливанских христиан, принадлежащих к Восточной Антиохийской церкви.

Ирина Алексеевна Лер - староста русской православной общины в Ливане. Она из первой, самой трагической и горькой эмиграции.

"Для нас, русских, XX век был веком антихриста, - за чаем говорила эта мудрая женщина. - Он явился в Россию в 17-м. Мы не можем знать и сказать, какое у него лицо, какое происхождение. Но это он уничтожил русскую православную церковь. Антирелигиозность и сегодня - катастрофа для России. Не забывайте, что даже Достоевский говорил, что только православие спасет Россию".

Знакомые пафосные нотки. Нерусский акцент русской женщины. А кипяток между делом разливает из старинного тульского самовара с медалями. Ирина Алексеевна знает, что сегодня о возрождении православия много говорят и в России. Без иноземного акцента. Но это ничего не меняет. Хуже, по ее мнению, другое - в сегодняшней России разучились помнить добро.

Ирина Алексеевна показала пожелтевшие от времени фотографии. Вот она с дедом - царским генералом, бывшим начальником Академии Генерального штаба. До недавнего времени была жива мать - бывшая сестра милосердия в одном из отрядов Добровольческой армии Деникина.

Передо мной копия "Краткой выписки о службе капитана легкой батареи Отдельного Конного Таврического Дивизиона Эриха Александровича Лер". Все с большой буквы: и Кони, и Люди. Одно дело делали. Большое. За Россию. До конца. На листке бумаги, где служил, перечислены награды за службу - два Святых Станислава и две Святых Анны. Дата - сентябрь 1919 года, Одесса. И надпись от руки: "От большевиков бежал в Персию, где вступил в Таврический отряд генерал-майора Бичерихова на должность Командира 4 Конной батареи и находился в отряде до его расформирования".

Россию защищали и в Персии. И тоже до самого конца. Похоронен Командир там же, на чужой земле, в Персии.

Ирина Алексеевна иногда бывает в России. И не только для того, чтобы поклониться родным могилам.

"У меня русский паспорт уже 5 или 6 лет, - улыбнулась она. - На русских выборах я голосовала за Зюганова. Такой вот парадокс. Дочь белогвардейца голосует за коммуниста".

О митрополите Гор Ливанских Илии Ирина Алексеевна Лер, конечно, слышала. В общих чертах. Знает, что спас Россию. Что встречался со Сталиным. Знает людей - выходцев из белогвардейского гнезда покойного митрополита Гор Ливанских. Посоветовала обратиться к Михаилу Васильевичу Филипченко. Мол, поможет, если захочет. Тем более что о русских в Ливане ему известно практически все. Полжизни собирает картотеку эмигрантов первой волны. Для себя. Такое вот безнадежное хобби. Больше это никому не нужно.

Отец Михаила Васильевича - Василий Филипченко, офицер-топограф, в свое время строил Бейрут. Вместе с такими же, как он, беженцами из России. Кто побогаче, осели во Франции, Англии, США, а те, кто с пустыми карманами, приехали сюда, в Ливан. В чужую мусульманскую страну. И начали с нуля. С красавца Бейрута. Бывшего красавца. И по сей день некоторые его районы, в том числе и построенные русскими офицерами, лежат в руинах. 17 лет гражданской войны уничтожили многое, в том числе и прикосновения белогвардейских рук.

Наш режиссер-легенда Юрий Николаевич Озеров одно время даже хотел снимать в Бейруте Сталинградскую битву. Помнится, в 92-м я возил его на корпунктовском "БМВ" по бывшей "ближневосточной Швейцарии", а он только охал, как будто сама жизнь специально для него приготовила декорации. Снимай - не хочу. Не получилось. На постсоветском пространстве уже не нашлось на это бюджетных денег. Да и сама киноэпопея "Освобождение" со всеми авторскими правами чуть позже была продана "с молотка" некому сирийскому бизнесмену от кино с несоветским именем Абу Ганем.

Найти Михаила Васильевича Филипченко не составило большого труда. Все свое свободное время он проводит на конюшне. Второе хобби, а заодно и ощутимый довесок к зарплате инженера-строителя. Восстанавливает теперь, что отец когда-то построил.

- Калинка и Малинка - мои любимые лошади, - рассказал Михаил Васильевич. - Ведь я русский, и ностальгия по России - мое обычное состояние души. Даже цвета у нас на ипподроме красные. Мы их взяли еще четверть века тому назад, когда у власти в Союзе были коммунисты. А значит, все знали - красное - значит русское. Никто никогда здесь не понимал, что такое "советский". Русская водка, русская икра, русская вера. Пусть знают, что святой Георгий до сих пор с нами.

Ливан по Промыслу Божьему - страна Георгия Победоносца. Живо предание. Когда-то давно в здешних местах обитал страшный змей. Его логово было в гроте Джетта, рядом с Нахр Аль-Кяльб - "Собачьей рекой". Каждый день местные жители приносили ему в жертву одного человека. По жребию. Дошла очередь и до царской дочери. Она с плачем ожидала ужасного конца, как вдруг возле девушки появился святой Георгий. Он пронзил чудовище копьем и спас ее. В центре Бейрута электронное панно, где все это очень наглядно отображено. Москве впору позавидовать.

Крепко-накрепко Ливан связан с Россией и недавним прошлым. Зима 41-го. Немцы рвутся к Москве. В те дни победа, если в нее и верили, была очень далеко. Повсюду паника, страх, уныние.

"Мы часто думаем, - говорил мне уже в Москве 88-летний протоиерей Василий Швец накануне своей, возможно, последней поездки на святой Афон, - что все чудеса и знамения были в прошлом, но они совершаются постоянно, только нужно быть в молитве. Не часто такое было в истории народов, и поэтому они должны оставаться в памяти людей для нашего укрепления, утверждения в вере и надежде, что не оставлены Промыслом Божьим".

Речь об иконе Казанской Божьей Матери, которая в очередной раз спасла святую Русь от истребления. В 42-м молитвами митрополита Гор Ливанских Илии Карама.

Когда началась Великая Отечественная война, Патриарх Антиохийский Александр III обратился с посланием к христианам всего мира о молитвенной и материальной помощи России. Перед лицом страшной беды не так много осталось у нее настоящих друзей. Да, были в то страшное время великие молитвенники и на Руси. Но кто мог поручиться, что Сталин в разгар "безбожной пятилетки" способен прислушаться к слову хотя бы одного из них? Наверное, поэтому проводником слова Божьего и был избран истинный друг России - митрополит Илия. Этот нерусский человек лучше многих понимал, что значит наша православная страна для остального мира.

Владыка решил затвориться и просить Божию Матерь открыть, чем можно помочь России. Он спустился в каменное подземелье, куда не доносился ни один звук и не было ничего, кроме иконы Божией Матери. Не вкушал пищу, не пил, не спал, а только, стоя на коленях, молился. Каждое утро Илии приносили сводки с фронтов Великой Отечественной о числе убитых и о том, куда дошел враг.

Я нашел эту церковь. С помощью Филипченко. Она расположена неподалеку от североливанского города Триполи, на горе, высоко над Средиземным морем. Кстати, до недавнего времени этот город был оплотом местных коммунистов. Сегодня подземелье засыпано. Прямое попадание снаряда. В молитвенном зале чудом осталась икона Божией Матери, с прилепленными зачем-то на окладе ливанскими мелкими монетами. Не знаю, та ли. Перед ней ли молился Илия? Никто не смог сказать. Хотя какое это имеет значение. Важно другое.

Через трое суток бдения митрополиту Илии явилась в огненном столпе Сама Божия Матерь и объявила, что избран он, истинный молитвенник и друг России, для того, чтобы передать определение Божие для страны и народа Российского. Если все, что определено, не будет выполнено, Россия погибнет.

"Должны быть открыты во всей стране храмы, монастыри, духовные академии и семинарии. Священники должны быть возвращены с фронтов и из тюрем, должны начать служить. Сейчас готовятся к сдаче Ленинграда, - сдавать нельзя. Пусть вынесут, - сказала Она, - чудотворную икону Казанской Божией Матери и обнесут ее крестным ходом вокруг города, тогда ни один враг не ступит на святую его землю. Это избранный город. Перед Казанской иконой нужно совершить молебен в Москве, затем она должна быть в Сталинграде, сдавать который врагу нельзя. Казанская икона должна идти с войсками до границ России. Когда война окончится, митрополит Илия должен приехать в Россию и рассказать о том, как она была спасена".

Владыка немедленно связался с представителями Русской Церкви, с советским правительством и передал им все, что было определено. И сегодня в церковных архивах хранятся письма и телеграммы, переданные митрополитом Илией в Москву. Но мне их, несмотря на настойчивые просьбы, почему-то так и не показали. Отказом через свою пресс-службу ответил на просьбу дать интервью и сказать несколько добрых слов об Илии и нынешний патриарх Московский и всея Руси Алексий. Бог ему судья. Хотя его предшественник и тезка патриарх Алексий в далеком 47-м не посчитал для себя зазорным принять и обнять ливанского друга. Но это было потом. После великой Победы.

А в 41-м Сталин вызвал к себе высших представителей православного духовенства и обещал исполнить все, что передал Илия, ибо не видел возможности спасти положение. Не было сил, чтобы сдержать врага. Немцы под Москвой. Волоколамское шоссе защищала лишь горстка панфиловцев. Голод и смерть гуляли по русской земле. Непонятно, как держался Ленинград. Помощи практически не было. Боеприпасы и продовольствие, что удавалось подвозить в осажденный город, были каплей в море.

Из Владимирского собора вынесли Казанскую икону Божией Матери и обошли с ней крестным ходом вокруг умирающего Ленинграда. И город выстоял. В который раз подтвердились слова, сказанные святителем Митрофаном (Воронежским) Петру I о том, что город святого апостола Петра избран Самой Божией Матерью, и пока Казанская Ее икона в городе, и есть молящиеся, враг в него не войдет.

После Ленинграда Казанская икона начала свое победное шествие по России. Заступилась Божия Матерь и за столицу. Сразу после того, как с ней облетели вокруг города на самолете. Немцы бежали, гонимые каким-то паническим ужасом. Оставляя за собой трупы и разбитую технику. Никто из гитлеровских генералов так и не понял, что же случилось на самом деле.

Потом был Сталинград. Там перед Казанской иконой шла непрестанная служба - молебны и поминовения погибших воинов. Икона была среди наших войск на правом берегу Волги, и немцы не смогли перейти реку, сколько бы усилий ни прилагали. Был момент, когда защитники города остались на маленьком пятачке у реки, но с ними была Казанская икона, и их не смогли столкнуть.

А за несколько дней до этого гитлеровцам удалось рассечь на три части войска армии генерала Чуйкова. Оставалось малое - добить. Но в самый критический момент бойцы увидели на небе нечто такое, что заставило их замереть, - в ночном осеннем сталинградском небе появилось Знамение, Божий Знак, указывающий на спасение и победу. Мало осталось в живых тех, кто еще помнит это. Но достаточно сказать, что среди руин Сталинграда единственным уцелевшим зданием была церковь в честь Казанской иконы Божией Матери с приделом Преподобного Сергия Радонежского.

Монахиня Сергия (Клименко, 1905-1994): "В 1941 году, когда немцы были уже в Химках, из Москвы хотели вывозить мощи святого благоверного Князя Даниила. В ночь на 23 ноября по старому стилю Князь Даниил Московский сам явился Сталину (при Сталине ночью Кремль был освещен, и все работали) и сказал: "Я хозяин Москвы, не трогайте меня, а то вам будет плохо".

Верховный послушался. Дальше последовало необъяснимое. Против 28 наших бойцов сотни немецких танков. Должны быть раздавлены. Но вдруг гитлеровцы побежали. А потом пленные рассказывали, что увидели на небе Мадонну - так они называли Божию Матерь, - и она указала им на Запад. У всех немцев сразу после этого отказало оружие и никто не смог сделать ни единого выстрела. Во время знамения захватчики падали на колени, хотя мало кто из них понимал, что происходит и кто помогает русским. Когда-то так же необъяснимо и войска Тамерлана повернули домой из России. Четырьмя веками раньше. Хотя, казалось, она тоже была у ног. И это тоже исторический факт.

После Сталинграда пришел конец и "безбожной пятилетке". Но закончилась она не истреблением православия, как того хотели большевики, но его возрождением. 20000 храмов было открыто в то время. Священнослужителей выпускали из тюрем и лагерей. Россия молилась. Молился даже Сталин (об этом есть свидетельства). И именно Божией Матери. Бывший царский генерал Б. М. Шапошников часами беседовал с Верховным, не скрывая своих религиозных убеждений. И все его советы, в том числе совет одеть войска в старую форму царской армии с погонами, были приняты. Солдаты стали открыто молиться перед боем. Многие командиры, да и сам маршал Жуков, напутствовали бойцов: "С Богом!". Один связист рассказывал, что сам часто слышал в наушниках, как пилоты горящих "яшек" слабеющими голосами кричали: "Господи! Прими с миром дух мой!.."

Тогда же были открыты духовные семинарии, академии, Троице-Сергиева лавра, Киево-Печерская лавра и многие другие монастыри. Именно тогда было решено перенести мощи святителя Алексия, митрополита Московского и всея Руси в Богоявленский собор, где всю войну стояла та самая чудотворная икона Казанской Божией Матери и которая была еще с ополчением 1612 года. Пришло время возвращения Веры на Русскую землю, как и предсказывали наши святые.

В 1947 году Сталин исполнил свое обещание и пригласил митрополита Гор Ливанских Илию в Россию. Сейчас уже никто не может объяснить побуждений, которыми руководствовался Верховный. To ли попросту побоялся не исполнить указания Божией Матери, ибо все пророчества сбылись. То ли что-то изменилось в нем самом.

Накануне приезда ливанского гостя Сталин вызвал к себе владыку Алексия, ставшего тогда уже Патриархом, и спросил: "Чем может отблагодарить митрополита Илию Русская Церковь?" В ответ Святейший предложил подарить ему икону Казанской Божией Матери, крест с драгоценностями и панагию, украшенную драгоценными камнями, собранными со всех областей страны. Чтобы вся Россия участвовала в этом подарке.

Мало кого Москва встречала так трогательно и торжественно, как владыку Илию. Как он был растроган! Вспоминают очевидцы. "Я счастлив, - со слезами на глазах сказал митрополит Гор Ливанских на одной из торжественных церемоний, - что мне довелось стать свидетелем возрождения православной веры на Святой Руси и увидеть, что Господь и Божия Матерь не оставили вашу страну, а напротив - почтили ее особым Благоволением. С великой благодарностью принимаю эти дары от всей земли Русской как память о любимой мною стране и ее народе. Желаю вам, дорогие мои, и надеюсь, что, по словам великого святого земли Российской - преподобного Серафима Саровского, - вы посреди лета запоете "Христос Воскресе!" Вот радость-то будет по всей Земле великая".

Документальные кадры пребывания митрополита Илии на земле Русской сохранились в церковном архиве. Я использовал их в своем фильме об этом удивительном человеке. Но мало кто знает о его встрече со Сталиным. Некоторые подробности об этом я услышал из уст одного из внучатых племянников покойного митрополита Гор Ливанских - Мишеля Карама.

Мишель до сих пор неплохо говорит по-русски, хотя и нет практики. В свое время закончил Московский университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы. С его слов, Илия опоздал на встречу со Сталиным. На целый час.

"Он, например, должен был встретить дядю в 5 часов, - слегка путаясь в русских словах, рассказал Мишель, - но Илия пришел в 6 часов. Ему сказали: "Почему опоздали? Сталин очень переживает". Дядя ответил: "Я сначала хотел поставить розу на могилу его матери, почтить память женщины, которая родила такого мужчину". Узнав об этом, Сталин улыбался и не ругал. Поцеловал дядю, и они хорошо поговорили".

О чем конкретно, теперь не у кого узнать. Митрополита Гор Ливанских уже нет в живых. Протоиерей Василий Швец считает, что он отошел он к Господу не так давно, в 1979 году. В возрасте 97 лет. Но, будучи в Ливане, я услышал об иной трактовке кончины владыки. Но об этом чуть позже.

В Москве от имени правительства митрополит Илия был награжден Сталинской премией. За помощь стране во время Великой Отечественной войны. От премии владыка отказался. Пояснил, что монаху деньги не нужны. "Пусть они лучше пойдут на нужды вашей страны. Мы сами решили передать вам 200000 долларов на помощь детям-сиротам, у которых погибли родители".

Из Москвы митрополит Илия поехал в Ленинград. И было это в первых числах ноября 1947 года.

"Перед самым приездом митрополита Илии в Ленинград, - вспоминает протоиерей Василий Швец рассказ одного из очевидцев, - этому человеку явился во сне какой-то священник и сказал: "Через три дня ты узнаешь, как была спасена Россия. Не забудь об этом и поведай другим".

И вот по делам службы через три дня я оказался рано утром на Московском вокзале, - поведал он старцу Василию. - Вдруг вижу: идет начальник МВД города, с ним множество милиции, солдат, почетный караул, никого не пускают. Все говорят: "Наверное, Сталин приехал..." Подхожу к оцеплению, идет Косыгин, с ним митрополит Ленинградский Григорий, а между ними митрополит в восточном клобуке. И только потом я узнал, что это был владыка Илия".

Утром 9 ноября митрополит Гор Ливанских служил Литургию в кафедральном Никольском соборе. Тогда же он преподнес храму частичку мощей Святителя Николая перед солеей слева у главного престола. На следующий день Илия служил во Владимирском соборе.

В городе, по словам очевидцев, творилось что-то невероятное. Все близлежащие к собору улицы были заполнены народом. Около двухсот тысяч человек стояло у храма. Остановился весь транспорт. Сам храм охраняли солдаты, потому что внутри были 42 члена правительства.

Началась служба. Сначала отслужили малую вечерню. Потом состоялось возложение драгоценного венца - дара Владыки Илии на Казанскую икону Божией Матери. По возложении венца он произнес проповедь. Он рассказал все: как явилась ему Божия Матерь, что Она поведала ему. "Я молился за ваш прекрасный город, и так благодарен Господу, что Он удостоил меня побывать здесь, молиться вместе с вами! Я увидел, что Матерь Божия не оставила чад Своих. Мне преподнесли крест с камнями со всей земли Русской, панагию и икону Казанской Божией Матери. Крест этот я положу на престол нашего кафедрального собора в Ливане и обещаю вам, дорогие, что крест из России всегда будет лежать на престоле, пока я буду жить на земле. Я завещаю, чтобы и после моей кончины крест остался на престоле. Икона Казанской Божией Матери будет находиться в алтаре и всегда будет напоминать мне во время богослужения о России. Простите, дорогие мои, что я не могу благословить и обнять каждого из вас! Посылаю Благословение Господне на всех вас и всегда, пока я жив, буду молиться о вас!"

Митрополит Гор Ливанских Илия говорил через переводчика, но почти все в храме плакали. Хотя не понимали арабскую речь и уже потом слушали перевод. Незабываемые минуты! Жаль, ушли из жизни многие из тех, кто это помнил.

"Пели все люди нараспев: "Заступница усердная рода христианского", - вспоминает протоиерей Василий Швец. - И даже слезы пошли у него из глаз. Невозможно передать, какое чувство было во время этого пения! Казалось, что пел весь храм и он вместе с людьми поднялся в воздух. Десятки тысяч людей на улице плакали и молились истинной Заступнице и Спасительнице России! Это был великий духовный подъем, такая могучая общая молитва! Все чувствовали себя братьями и самыми дорогими друг другу людьми!

Еще два раза приезжал митрополит Гор Ливанских в Россию. Последний раз в 1963 году. Именно тогда у старца Василия и состоялась личная встреча с Илией.

"В алтаре Псковского Троицкого собора я подошел к нему под благословение и сказал: "Дорогой Владыка! Вас помнят в Ленинграде и молятся о Вас. И всегда будут помнить! Мне довелось быть во Владимирском соборе в 1947 году в Ваш приезд. Спаси Вас Господи!" Он прямо переменился в лице и начал говорить по-русски, но не очень хорошо, медленно, но твердо выговаривая слова. О, это настоящий старец! Какие у него были глаза! Когда он услышал мои слова, у него потекли слезы, и он сказал: "Как же у вас любят Бога! Нигде так не любят Бога и Божию Матерь, как у вас! Какое счастье быть в России! Это невозможно говорить! Я был в Иерусалиме на празднике Пасхи Христовой, я был во многих странах, я был в Португалии, когда праздновали день памяти явления Божией Матери, где собрались 70000 человек, но такого я не видел никогда! Такой любви и веры я не видел нигде! Как тогда пели на улице: "Заступница усердная!.." Тысячи людей - единым сердцем! Я плакал, я не мог сказать..." А слезы прямо текут по его щекам; все в недоумении: почему почетный гость плачет? А он продолжает: "Я всегда молюсь за ваш город, он в сердце. Я очень люблю вашу страну и ваш народ!" И поцеловал меня.

Я шел по разрушенному войной Бейруту и невольно спрашивал себя: "А молился ли кто-нибудь в России за эту страну? За ее спасение? Как Илия за нас, в самую трудную годину. Вряд ли. Чужая война. Чужие страдания. Россия, как всегда, наблюдала. Все долгие 17 лет. Именно столько полыхал военный пожар на родной земле Илии. И невдомек, что именно этот человек из маленькой и далекой Страны зеленого кедра когда-то так помог большой России". Не пощадила война и ливанские кедры. Этот главный символ Ливана изображен на национальном флаге. А осталось этих чудесных деревьев на сегодняшний день всего несколько сотен. И те высоко в горах, в самых труднодоступных районах.

Митрополит Гор Ливанских не дожил до гражданской войны в Ливане. Может, тогда бы и спас свой дом, как раньше Россию. Если б дожил. Зато война не пощадила память о нем.

Мне показали бывшую митрополию Илии. Точнее, то, что от нее осталось. Прекрасный вид на море и на Бейрут. Через пробитую снарядом брешь в его кабинете. Зеленые побеги какого-то незнакомого ползучего цветка в проеме разбитого окна. Обгоревший стул, покрытый битым кирпичом пол, почерневшие от копоти стены. Следы от пуль. И все.

В развалинах ютится семья беженцев из Ирака. В закутке что-то вроде кухни с закопченной керосинкой. Грязные одноразовые тарелки, которые используются до дыр. Рваное белье на веревке во дворе. О том, что здесь когда-то жил православный, можно догадаться лишь по мозаичной иконе Божией Матери на полуразрушенной террасе.

Я так и не понял, что это за икона. Позвонил батюшке Александру - сегодня он представляет в Ливане русскую православную церковь - и услышал до боли знакомое, российское: "Извините, у меня много дел. Хорошее вы дело затеяли. Бог в помощь".

Что ж, даже такое напутствие лучше, чем ничего. Ясно и понятно. Не то что в Москве, от церковных наставников батюшки. Для многих из них история, связанная с Илией, и по сей день неизвестная страница. И прочитать ее никто не торопится.

Помню, был в Ливане во время войны другой наш православный батюшка. Николай. Кажется, из Орла. Самое пекло ему досталось. Однажды в 87-м просидел со своей русской паствой три дня по горло в воде в полузатопленном подвале какого-то дома в Восточном Бейруте. Под непрекращающимся обстрелом. Сберег людей. Помог словом Божьим. Не дал погибнуть от отчаянья.

Я познакомился с ним в минуты затишья у русской эмигрантки Мамы Розы. Фамилии не знаю. Все ее так зовут - Мама Роза. Знакомые и не очень. Посидели с отцом Николаем за рюмкой русской водки. Благо перебоев с нею не было даже в гражданскую войну. Поговорили за жизнь. Планов у него было громадье. Мечтал, чтоб церковь своя в Бейруте, чтоб кладбище русское. А то, сетует, умер один старичок, бывший начальник контрразведки Добровольческой армии Деникина, а похоронить по-человечески, по-православному негде. Не на мусульманском же кладбище.

Потом, спустя несколько лет, когда война в Ливане наконец закончилась, узнаю - отца Николая отозвали за какие-то мирские грехи. Заменили сначала на отца Григория, а потом и на батюшку Александра. Первый под любыми предлогами тянул у эмигрантской паствы деньги на собственное житие. Мол, Москва забывает высылать. О втором ничего не скажу. Не знаю. Может, и хороший человек. Но русской церкви в Ливане как не было, так и нет.

Узнал новости и о Маме Розе. Правда, повидаться так и не удалось. Большую часть времени, отведенного на командировку, как обычно, рылся в "грязном белье" палестинских лагерей беженцев. Чудная все-таки женщина эта Мама Роза. На какой слог ни поставь ударение (это на усмотрение каждого), чуднее не бывает. Не так давно приехала в Бейрут какая-то провинциальная баскетбольная команда из России. Непонятно, с кем играть. Бывшие финикийцы - народ в общей массе мелкий. Понятно, не славяне. Но шустрый. Смеются над собой: там, мол, где ливанец прошел, еврею делать нечего. И точно. "Кинули" наших ребят. Ни обещанного жилья, ни денег. Даже на еду. В общем, Мама Роза по привычке всех спасла. Приютила. Не знаю, как уж там наши "громилы" почивали. Домишко-то небольшой. И кровати самые обычные. Не то что для Шакила О"Нила в "Шератонах" и "Меридианах" 2.40 на заказ. Ho c голоду никто не умер. Разве Мама Роза позволит!

Никудышний все-таки из меня Шерлок Холмс. Попытки прояснить судьбу сталинских подарков ни к чему не привели. Даже преемник Илии Карама, нынешний митрополит Гор Ливанских Джордж Худар не смог пролить свет на эту историю. Он был посвящен в этот сан через два года после его смерти.

"Я никогда не видел этих драгоценных подарков, - сразу поставил точки над "i" Владыка Худар. - Вероятно, Илия хранил их в собственном доме. Потом война. Очень может быть, что все погибло в огне или израильские мародеры украли".

На израильтян в Ливане традиционно списываются все мыслимые и немыслимые грехи. И "новые русские" туда же. Анекдоты даже ходят. Очень похожие на быль. Один мне рассказал бывший сотрудник российского посольства в Бейруте. Так вот, война. Снаряды летают над головой. Кстати, по нашим в то время никто прицельно не стрелял. Еще не было событий в Чечне. Но даже тогда списывалось на войну немало. Мол, тормознули бандиты, отобрали машину. Ищи-свищи. Война ведь. Тогдашний посол России - не буду называть его фамилии - отправил в Москву в МИД депешу: взрывной волной выдуло все столовое серебро, предназначенное для дипломатических приемов. И ему грамотно ответили: как выдуло, так пусть и вдует. Иначе домой. Вдуло. Тут же.

Митрополит Худар несколько странно повел себя в ходе разговора. Такое впечатление, что я знаю о его предшественнике больше, чем он сам. Больше спрашивал, чем отвечал на мои вопросы. Откровением для него стала даже поездка Илии в Россию. Чувствовалось, что воспоминания о предшественнике явно не доставляют митрополиту удовольствия. Невольно вспомнилась одна восточная мудрость: "Когда умирает собака халифа, приходят все подданные. Когда умирает халиф, не приходит ни одна собака".

Илия обещал хранить сталинские подарки в кафедральном соборе, в котором обычно служил. Это церковь Мар-Ильяс в Хадате. Ей 400 с лишним лет. Однако и там меня ожидало разочарование. Церковный староста готов был рассказать о чем угодно, только не об этом. Не знаю, не ведаю. И те же объяснения - если что и было, сгинуло во время войны. Да и было ли?

Высоко в горах находится митрополия, в которой служит бывший помощник Владыки Илии. Ныне сам митрополит. И даже тезка. Илия Наджем - наместник Антиохийской патриархии в Ливане. Здание еще в середине XVIII века построили русские монахи. В алтаре хранится Евангелие 1848 года. Подарок митрополита Московского Филарета. Илия Наджем - единственный, кто признался, что видел у своего бывшего покровителя один из сталинских подарков.

"Я видел только икону. В митрополии Илии Карама. Говорили, что она принадлежит кисти Рублева. И раньше была собственностью матери Сталина. Но вы же знаете, что творилось здесь во время войны. Поезжайте, посмотрите".

Уже посмотрели. Поэтому решил воспользоваться возможностью и расспросить об Илии поподробнее.

"Илия Карам даже ладан предпочитал русский. Если узнавал, что в Ливан приезжал русский монах, он обязательно привозил его к себе, в Бхамдун, - рассказывал митрополит Худар. - Около него постоянно жили русские. Мы даже шутили, что к своей обители Владыка Илия арабов не подпускает. Помню, был однажды с ним на ужине в одной русской семье. Пожилые люди. Трудно им было. Илия выбрал момент, когда они отвернулись, и засунул под скатерть деньги. Боялся обидеть".

Бхамдун - небольшое горное селение неподалеку от Бейрута. Раньше здесь довольно часто можно было услышать русскую речь. Местные до сих пор помнят фамилии - Анановы, Потаповы, Свиридовы. Дети белогвардейцев. Из первой волны эмиграции. "Белая голытьба" - так их поначалу называли.

Сегодня русские в Бхамдуне не живут. Но нам удалось найти одного из бывших птенцов "белогвардейского гнезда" Илии Карама. Александр Ананов нашел приют в Восточном Бейруте. Одинок. Работает лодочником при отеле "Холлидей Бич". Там и живет.

"Не могу забыть один случай. Была Пасха. У митрополита Илии Карама, как обычно, был большой прием. Пришли министры, другие важные люди. Я сам присутствовал на этом ужине, так как жил в то время в доме Владыки. Вдруг услышал какой-то шум в прихожей. Кто-то что-то кричал, хотел пройти, а его не пускали. Митрополит Илия спрашивает: "Что случилось? Кто там пришел?" Ему ответили: "Мы не знаем. Какой-то нищий хочет с вами повидаться". "А почему не пропускаете?" Илия Карам встал, подошел к двери и вдруг узнал, что этот бедный человек русский. Митрополит сразу обнял его и пригласил на ужин, за стол, где все эти богатые люди. Сажает этого человека по правую руку от себя, угощает, спрашивает, откуда он, что он, где он. Это меня так потрясло, что до сих пор не могу забыть этот случай".

Владыка Илия умер в 1968 году. Многие убеждены, что своей смертью, от старости. И не в 97 лет, как полагает старец Василий Швец, а когда ливанскому митрополиту еще не было 80. Версий много. В том числе касающихся причины смерти.

Еще один внучатый племянник Илии убежден, что дядю отравили. Насыф Карам живет в престижном районе Бейрута. В одном доме с бывшим президентом этой страны Ильясом Храуи. Занимает целый этаж. Богат, известен, входит в ливанскую финансовую элиту. Жена католичка.

Господин Насыф уверен, что именно он является хранителем памяти о покойном митрополите Гор Ливанских. Не случайно в зале приемов на камине в богатой рамке портрет дяди.

Господин Насыф откровенно поделился своими подозрениями и описал ситуацию, которая предшествовала смерти Илии. По его мнению, митрополита сгубила его же популярность. За месяц до смерти освободился престол Антиохийского патриарха. У православного Ливана была одна кандидатура на этот священный сан - Илия. И никто другой. Кроме того, не всем нравились шаги митрополита по сближению православной церкви с Ватиканом. Господин Насыф считает, что за это его и убрали.

"Незадолго до смерти дядюшка простудился, - рассказал господин Насыф. - Обычная простуда. Ничего серьезного. Но его чуть ли не силком заставили лечь в больницу, хотя он и упирался всеми силами. У него всегда было отменное здоровье. Через три дня он скоропостижно скончался. С диагнозом - острая сердечная недостаточность. Не знаю, что с ним сделали. Потом медперсонал рассказал мне кое-что, но не считаю нужным выносить это на людской суд. Тем более что потерянного не вернешь".

У Насыфа Карама сохранилась икона, с которой Илия ни на минуту не расставался с 14-летнего возраста. И до последнего вздоха. Обычная, хотя и старого письма икона Божией Матери с выцветшими от времени красками. Я держал ее в руках и думал: а что если это она побывала с митрополитом Гор Ливанских в России? Может, это перед ней он молился на коленях в далеком 42-м за Россию. На обратной стороне надпись по-арабски: "Храни раба твоего и слугу".

Потом я поехал на могилу Илии в Бхамдун. Мне сказали, что она была рядом с отчим домом. Была, потому что во время войны друзы - последователи одной из исламских сект - вырезали в этом селении всех христиан, а могилу митрополита попросту взорвали. Теперь рядом с этим местом строящаяся церковь. Не понятно, для кого. Православные здесь больше не живут. Боятся возвращаться.

Подошел к дому, где когда-то жил Илия. Мертвый дом. Через осыпавшийся оконный проем в одной из комнат его бывшей квартиры - американские БТРы. Как в кино. Теперь они на вооружении ливанской армии. Жаль, Юрий Озеров так и не смог воплотить свою мечту. Изуродованный войной Сталинград вполне можно снимать и в Бхамдуне.

И все-таки нельзя утверждать, что друзы - отъявленные враги христиан. Это не так. Их покойный лидер Кямаль Джумблат всегда считался большим другом России и даже был лауреатом Ленинской премии мира. Но у него есть и могила, и цветы на ней. И даже внушительный музей его светлой памяти. Такого не было и у Владимира Ильича.

Сын Кямаля Джумблата - Валид во время гражданской войны был кем-то вроде удельного князька. Имел даже свою собственную армию с тяжелой техникой советского производства. Потом оружие сдал и теперь занимает в ливанском правительстве пост министра без портфеля. У Валида очень любил бывать мой предшественник, бывший обозреватель "Останкино" Фарид Сейфуль-Мулюков. Особенно после того, как ему был подарен от друзских щедрот черный "мерседес-320". За взвешенные телерепортажи из Ливана.

Валид Джумблат и сегодня живет в родовом замке в Мухтаре, в горной части страны. Именно этот человек командовал отрядами друзских боевиков. Известно, как. Я не раз имел возможность наблюдать, что они проделывали с Бейрутом. Ставили гаубицы на соседние горы, а там на кого Бог пошлет. Однажды с балкона я видел, как снаряд разорвался рядом со школьным "рафиком" на улице Мазраа. Взрыв был такой мощности, что загоревшуюся машину аж подбросило на соседний грузовик. Видимо, двери заклинило, и детишки сами не могли выбраться. Но стоило подбежать людям, как последовали новые разрывы. Дети сгорели заживо. А заодно полегло немало тех, кто пришел им на помощь.

Не могу сказать, чтобы я особо радовался предстоящей встрече с Валидом Джумблатом. Хотя знаю его давно. Еще со времен войны. Один раз даже оставался на ночь у него в замке. Пил с ним и с его, не знаю, какой уж там по счету, женой коньяк из маленьких серебряных наперстков и разговаривал. Но тогда мне было ничего не известно об Илии.

Был четверг. День недели, в который сегодняшний Валид Джумблат принимает местное население. Чуть было не написал - подданных. Обычные разборки, просьбы. Он и судья, и прокурор в одном лице. Традиция. Любопытно, что он проделывает это в зале, в котором висит огромный портрет Жукова. Маршал смотрит на посетителей прямо со стены. Гордо восседая на коне, на Параде Победы. Эту картину, как мне рассказали, специально по заказу хозяина Мухтары написал какой-то художник из военного музея в Москве. За хорошие деньги.

Узнал ли меня Валид Джумблат? Не знаю. Во всяком случае, не подал вида. И уж совсем сделал неприступный вид, когда я задал всего один вопрос: зачем друзы взорвали могилу митрополита Илии?

"Мне об этом ничего не известно, - пожал плечами господин Джумблат. - Сожалею, если это произошло в действительности. Ведь в Бхамдуне шли самые ожесточенные бои. Там на самом деле были друзские боевые позиции. Но я даже не слышал, что там похоронен митрополит... Как его? Ах, да, митрополит Илия Карам".

В бытность мою военным корреспондентом в Ливане, да и не только в нем одном (в бывшей Югославии было то же самое), над нами, советскими журналистами, всегда висела одна и та же установка из "центра" - ни в коем случае не освещать войну как противостояние на почве религии, как конфликт между христианством и мусульманством. Но, увы, все было именно так. От людей, которые понимали это и пытались что-то сделать, предотвратить бойню, попросту избавлялись. И это еще одна, моя личная, версия скоропостижной смерти митрополита Илии.

Сегодня это имя почти неизвестно православному Ливану. За исключением русских. Но даже наши бывшие соотечественники не знают, как Илия пришел к православию. А ведь митрополитом он стал в 32 года. Беспрецедентный для Ливана случай.

И все же есть в Стране зеленого кедра люди, помнящие Илию.

У самой воды на берегу теплого Средиземного моря стоит монастырь Дейр Сейда Натур - Девы Хранительницы. С ним связана одна древняя легенда. Когда-то давным-давно жестокий пират нападал на прибрежные села и города, грабил и убивал их жителей. Однажды к нему на коленях подполз раненый старец и, умирая, произнес: "Воистину, творишь ты, несчастный, не ведая что. Ты думаешь, что никто на Земле не покарает тебя за твое зло? Ведь существует еще суд Божий. Его тебе не избежать. Помни об этом всегда".

Жестокий пират не захотел слушать дерзкие речи старика, поднял меч и пронзил ему сердце.

Но с тех пор его спокойной жизни пришел конец. Не стало покоя в душе. Ничто не радовало. Он потерял вкус к былой жизни. Вскоре бросил пират свой корабль и команду, ушел с пустыми руками, ни с кем не простившись.

Брел он как-то в задумчивости вдоль берега моря, поднял глаза и увидел, что стоит на пороге небольшого монастыря. Постучался. Дверь открыл настоятель. Узнав, кто перед ним, побледнел и попросил подождать.

В своей маленькой келье монах-настоятель горячо молился и просил Господа вразумить его, что же делать. Потом, успокоенный, вернулся к бывшему пирату и сказал: "Отныне - это твой дом. Если, конечно, в твоем сердце искреннее желание искупить свои грехи. Но у меня есть одно условие. Мы скуем тебе руки и ноги железной цепью. На тот случай, если зверь, который жил в тебе раньше, вернется и станет сильнее тебя - человека. А ключи от замков я выброшу в море". "Я согласен, отец", - только и произнес пират.

С этой минуты он стал жить в небольшой пещере рядом с монастырской церковью. Все дни проводил в молитвах и раскаянии. Люди видели это. Рыбаки часто приносили ему пойманную рыбу. Однажды в брюхе большой рыбы он нашел связку ключей. И это были ключи от цепей.

Эти ключи нарисовал на монастырской стене молодой русский монах Амбросий, который расписывал здешнюю церковь. А мне показала этот рисунок матушка Катерина. Удивительно светлая и добрая женщина. Православная арабка, она вот уже долгие годы практически в одиночку присматривает за монастырем.

Матушка Катерина лично знала Илию.

"Это был необычайный человек, - вспоминала она. - От него веяло добром. Илия самый достойный из тех, кого я когда-нибудь знала в своей долгой жизни. Он заслуживает, чтобы о нем помнили. Ведь это Илия помог создать в стенах монастыря приют для сирот и сам трогательно опекал их. Правда, потом, - посетовала монахиня, - его пришлось закрыть. Не на что стало содержать детей".

Детского приюта в Дейр Сейда Натур сегодня нет. Но ребятишки из соседних сел частые гости монастыря. В одном из помещений аккуратно сложены игрушки. Есть даже небольшая деревянная горка.

У матушки Катерины свои связи с Россией. Несколько лет тому назад из Углича сюда привезли колокол. Небольшой. Весом в 100 килограммов. Последний километр Александр Ананов с Михаилом Васильевичем Филипченко несли его на руках. Иначе звон не будет малиновым. Еле дотащили. Благо местные рыбаки подсобили.

Матушка Катерина сама вызвалась позвонить в колокол, на дорожку. Чтоб оценил, сколь он хорош. Несмотря на годы, бодро поднялась по крутой лестнице на колокольню, начала бить, а сама все смотрела мне вслед. Бум! Бум! Будто пыталась разбудить Россию. Чтоб очнулась наконец от затянувшейся "медвежьей спячки". Вспомнила о своем Спасителе.

В тот момент больше всего в жизни мне хотелось успокоить матушку Катерину, сказать напоследок, что Россия помнит митрополита Илию. Не сказал.

Малиновый перезвон далеко разносился над Средиземным морем. Но он не слышен в далекой России. А у меня до сих пор в глазах маленькая, сухонькая старушка в черном одеянии. С надеждой и верой во взгляде.

В России, в отличие от мусульманского Ливана, гораздо чаще можно услышать колокольный звон, чем голоса муэдзинов. Но это ничего не меняет. Для большинства россиян митрополит Гор Ливанских Илия Карам и по сей день остается безымянным человеком из чужого мира.

Перед тем как написать эти строки, я вновь попытался встретиться с протоиереем Василием Швецом. Попросить его благословения. На этот раз на документальную повесть об Илии. А заодно спросить мудрого человека: "Что стало бы с Россией, если бы Сталин не внял словам, переданным Богородицей через митрополита Гор Ливанских Илию Карама?" Вопрос не праздный.

Полковник О., отставной военный доктор, фронтовик, на Общем собрании членов братства святителя Иоасафа, епископа Богородского, 4 сентября 1915 года в Петрограде рассказал о двух явлениях ему Чудотворца.

"Года за два до войны, следовательно, в 1912 году явился ко мне в сновидении Святитель Иоасаф и, взяв меня за руку, вывел на высокую гору, откуда нашему взору открывалась вся Россия, залитая кровью. Я содрогнулся от ужаса... Не было ни одного города, ни одного села, ни одного клочка земли, не покрытого кровью... Я слышал отдаленные вопли и стоны людей, зловещий гул орудий и свист летающих пуль, зигзагами пересекавших воздух; я видел, как переполненные кровью реки выходили из берегов и грозными потоками заливали землю... Картина была так ужасна, что я бросился к ногам Святителя, чтобы молить его о пощаде. Но от трепетания сердечного я только судорожно хватался за одежды Святителя и, смотря на угодника глазами, полными ужаса, не мог выговорить ни единого слова. Между тем Святитель стоял неподвижно и точно всматривался в кровавые дали, а затем изрек мне: "Покайтесь... Этого еще нет, но скоро будет... "

Уже после начала войны полковнику О. было второе явление Святителя Иоасафа: "Лик Его был скорбен. "Поздно, - сказал Святитель, - теперь только одна Матерь Божия может спасти Россию. Владимирский образ Царицы Небесной, которым благословила меня на иночество мать моя и который ныне пребывает над моей ракою в Богороде, а также Песчанский образ Божией Матери, что в селе Песках подле г. Изюма, обретенный мною в бытность мою епископом Белгородским, нужно немедленно доставить на фронт, и пока они там будут находиться, до тех пор милость Господня не оставит Россию. Матери Божией угодно пройти по линиям фронта и покрыть его Своим омофором от нападений вражеских... В иконах сих источник благодати, и тогда смилуется Господь по молитвам Матери Своей!" Сказав это, Святитель стал невидимым, и я очнулся".

Сейчас старец Василий живет где-то в Строгино на окраине Москвы. У добрых людей - Веры и Николая. В разговоре по телефону они пообещали, что передадут мою просьбу. Хотя заранее предупредили, что Василий Швец плох, перебои с сердцем. Годы берут свое. Но все равно каждый день старец соборует православных и почти не спит - молится перед святыми образами. Как когда-то его духовный наставник митрополит Гор Ливанских Илия. Не знаю, о чем молится старец Василий, и не хочу знать. Познание может быть неожиданным и страшным.

Знаю другое. Через несколько дней обязательно поеду в Приднестровье, в Тирасполь. На землю Суворова, от которой в 92-м отказалась сегодняшняя Россия. Может, удастся там, на левом берегу Днестра, возродить память о митрополите Гор Ливанских Илии Караме. Самое место. Имя Илия переводится как "Крепость Господня". А Суворов как раз и строил Тирасполь как крепость, защитницу от набегов турецких янычар. Вот и стоять бы им рядом, Александру Суворову и Илии Караму, на самой красивой площади приднестровской столицы. Как Минину и Пожарскому на Красной площади. Не беда, что приднестровцы живут бедно. С миру по нитке. По "родимому суворику" с каждого двора. Кто знает, может, не рубли, а "суворики" сегодня и есть самая что ни на есть русская денежная единица.

От протоиерея Василия Швеца до сих пор так и не позвонили. Не до меня старцу. Других земных дел хватает. Успеть бы. А что не благословил - не беда. Я понял: дважды на святое дело не благословляют.

 

Мозаика войны (Наш современник N6 2001)

К 60-летию вероломного нападения

Германии на Советский Союз

МОЗАИКА ВОЙНЫ

Дорогие товарищи!

Как мы уже сообщали, в редакцию журнала приходит много писем от ветеранов Великой Отечественной войны, от писателей и журналистов, разрабатывающих тему насильственного противостояния социализма и фашизма, от бывших узников гитлеровских концлагерей и тружеников советского тыла, от людей, чье детство было опалено военным лихолетьем...

Мы внимательно ознакомились со всеми поступившими к нам материалами - письмами, воспоминаниями, страницами документальной прозы, - тщательно отобрали наиболее интересные, на наш взгляд, факты, события, судьбы, фотографии тех лет и предлагаем вашему вниманию обещанную подборку под названием "МОЗАИКА ВОЙНЫ".

Должны сразу оговориться, что некоторые материалы не являются эталонами высокохудожественной писательской прозы, но в них, самое главное, каждое слово - правда, каждая строка - выстраданное документальное свидетельство нашей трагической и героической истории, забывать о которой или фальсифицировать которую - преступление, приравненное к измене Родине!

15 мая 1941 года тогдашним заместителем начальника Оперативного управления Генштаба Александром Михайловичем Василевским были написаны "Соображения по плану стратегического развертывания сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками".

Скончавшийся в начале этого года выдающийся мыслитель и литератор, историк и критик Вадим Валерианович Кожинов в последней своей прижизненной публикации в газете "Завтра" по поводу этого документа писал: "К прискорбию, ряд историков уже в продолжение нескольких лет пытается интерпретировать его как программу нападения СССР на Германию, которое, мол, не состоялось только потому, что Германия напала на нас первой..." Особенно усердствовал в этом вопросе предатель и фальсификатор Резун-"Суворов" в своей книжонке "Ледокол", изданной в 1992 году. Однако в "Соображениях..." Василевского "...речь идет отнюдь не о нападении на Германию, а об ответном наступлении наших войск, - то есть о контрнаступлении..."

Да-да, чего там греха таить, если некоторые в начале сороковых годов разрабатывали тактику уничтожения агрессора "...встречными мощными ударами и широкими наступательными операциями...", то другие были целиком во власти "шапкозакидательских" настроений: мол, разгромим врага малой кровью и на его территории!..

На деле, однако, все вышло по-другому; война растянулась на долгих 1418 дней, враг стоял едва ли не у стен московского Кремля, в жесточайшей блокаде оказался Ленинград, немецкие танки утюжили своими гусеницами волжские плесы, кровопролитные сражения происходили в подавляющем большинстве на нашей, советской земле...

О незабываемых днях шестидесятилетней давности рассказывают страницы документальной повести военного журналиста, полковника в отставке, заслуженного работника культуры РСФСР Анатолия Седых "Летнее солнцестояние".

Драматическое начало Великой Отечественной войны ряд отечественных и зарубежных историков, военных, писателей истолковывают как паническое отступление частей Красной Армии под мощными ударами вермахта, массовую сдачу в плен наших командиров и красноармейцев.

Между тем, оказавшись в силу объективных причин в крайне неблагоприятных условиях начального периода войны, большинство из них стойко сдерживали натиск врага, проявляли мужество и героизм.

Беспримерный подвиг в первые дни войны совершила 28-я танковая дивизия под командованием полковника Ивана Даниловича Черняховского. Участвуя в контрударе войск Северо-Западного фронта 23-25 июня, 28-я танковая нанесла противнику, превосходящему ее по силам в 3-4 раза, огромный урон, задержала его наступление в полосе своих действий на двое суток, обеспечила планомерный отход стрелковых частей на выгодные рубежи.

Прошло совсем немного времени, и вся страна узнала из сводок Совинформбюро и приказов Верховного Главнокомандующего об И. Д. Черняховском, молодом, смелом, талантливом командующем 60-й общевойсковой армией и 3-м Белорусским фронтом, выигравшем сражения у прославленных немецких полководцев.

Не оборви осколок вражеского снаряда 18 февраля 1945 года жизнь самого молодого командующего фронтом, генерала армии, дважды Героя Советского Союза, звезда И. Д. Черняховского могла бы стать одной из самых ярких на полководческом небосводе страны.

С марша - в бой

О тдав командирам частей дивизии боевой приказ, Черняховский сложил гармошкой карту, положил ее в полевую сумку, огляделся. Занималась утренняя заря. На безоблачном небе блекли звезды.

"Ночь-то как быстро пролетела, - подумал он. - Впрочем, это и понятно: сегодня - 22 июня. Летнее солнцестояние".

Несмотря на бессонную ночь и длительное нервное напряжение, усталости Черняховский не чувствовал и даже был в приподнятом настроении духа. Второй этап марша дивизии прошел более организованно, чем первый. К установленному сроку ее полки сосредоточились в лесах к северу от Шяуляя, в 130 километрах от государственной границы с Восточной Пруссией, были готовы к выполнению последующих задач.

Перед тем как отпустить командиров в расположение частей, Черняховский решил еще на минуту задержать их.

- Товарищи, прошу все время помнить о трех важнейших условиях высокой боевой готовности. Первое: иметь в частях усиленное сторожевое охранение. Второе: вести за воздухом непрерывное наблюдение. Третье: поддерживать со штабом дивизии и подразделениями непрерывную и надежную связь. И помните: опасность для нас исходит оттуда, - показал он рукой на запад, где за темными лесами лежала Восточная Пруссия. - К полудню закончить все работы по приведению в порядок материальной части. После обеда - приступить к занятиям по боевой подготовке с учетом полученных задач...

- А вас, майор Онищук, - остановил он своего друга, командира 55-го танкового полка, - прошу задержаться.

- Есть!

- Позавтракаем, Сергей? - спросил Черняховский, когда они остались наедине.

- С удовольствием.

Пока адъютант Черняховского распоряжался насчет завтрака, они решили прогуляться к видневшемуся в стороне озерку.

С водной глади его поднимался пар, в прибрежных камышах застряло молочное облако тумана.

В недалеком лимане раздался всплеск - то ли ударила хвостом щука, то ли села пролетевшая в стороне пара уток.

От воды пахло тиной, осокой, аиром.

- Смотрите, Иван Данилович, кувшинки раскрываются! - восторженно произнес Онищук и спустился к самому урезу воды.

- Точно, - последовал за Онищуком Черняховский. - Первый раз в жизни вижу. Да ты, Сергей, романтик. Будто не краском, а красна девица.

- Романтик? Может быть. Это оттого, что жизнь - прекрасная штука. Прекрасная и удивительная. Да ведь вы, Иван Данилович, тоже романтик. Вижу, как любуетесь природой.

- А я вырос среди природы - на Украине. В центре села нашего - пруд, а само оно неподалеку от Днестра. Потом семья наша переехала в другое село - под Киев. Там тоже природа щедрая. Когда родители умерли, стал пастухом. Вставал с рассветом и до заката солнца ходил со стадом по лугам. А потом бондарничал в Новороссийске, шоферил по всему черноморскому побережью...

Они присели на поваленную иву.

Черняховский, чуть прищурив глаза, смотрел отрешенным взглядом куда-то вдаль.

- Знаешь, Сергей, гнетет меня одна мысль. Навязчивая такая. Сижу, судачу с тобой, а сам думаю о другом.

- О чем, Иван?

- О районе сосредоточения полка твоего. Ведь он ближе других расположен к границе.

- Но ведь мы с тобой выбрали его по всем правилам военной науки. - Онищук тоже перешел на "ты". - Как уставом предписано. Заняли скрытно, ночью, до рассвета укрыли всю технику, маскировку навели.

- Это так, - согласился Черняховский. - Но мне страшно не нравится вчерашнее вояжирование самолета над лесами. Чей он? Неизвестно. Я запрашивал корпусной пост противовоздушной обороны - ответили, что полеты наших самолетов в этом районе не планировались. Может, немцы опять провокацию устраивают? Хотят конфликта с нами? - Иван Данилович помолчал. - Если быть откровенным, район сосредоточения мы выбрали не совсем удачно. Привязан он у нас к заметным ориентирам. Излучина реки, мост, перекресток шоссе, гряда холмов... И этот гул самолета... Ноющий, как зубная боль.

- Действительно. А я как-то и не подумал об этом. Что же делать?

- Знаешь, Сергей, береженого Бог бережет. Придется менять район сосредоточения. - Черняховский достал из полевой сумки карту, развернул, несколько минут изучал ее. - Надо передислоцировать полк твой вот сюда, - показал он на карте.

- Стоит ли? - сомневался Онищук. - Мы уже обжили занимаемый район, окопы вырыли, технику укрыли. К тому же новый район еще ближе к границе.

- А это как раз и хорошо. Самолет-разведчик знает, что здесь никого нет.

- Разумно! - согласился Онищук.

- Тогда, майор Онищук, решено! Это - приказ!

- Есть, товарищ полковник! Разрешите убыть в полк?

Черняховский определил по карте расстояние до места расположения полка.

- Туда ехать на машине больше часа, - сказал он. - Сделаем так. Возвращаемся на мой командный пункт, и вы передадите приказ в полк по радио. Пока будете ехать в полк, он уже подготовится к маршу. Кто там командует за вас?

- Майор Попов. Мой заместитель. Толковый командир!

- Отлично! - Черняховский вдруг ослабил внутренние пружины, улыбнулся. - А все-таки, Сергей, мы должны позавтракать с тобой...

Черняховский и его адъютант Комаров спустились в лощину, где вокруг белого валуна из земли било несколько ключей, дававших начало говорливому ручью.

- Красотища, Алексей!

Черняховский разделся по пояс, побрился, облил студеной водой плечи, грудь, спину, растерся до покраснения кожи махровым полотенцем.

Адъютант влюбленными глазами смотрел на комдива, стройного, гибкого, с атлетическим торсом, полного молодой силы и здоровья.

- Иван Данилович, а правда, что слово "Родина" происходит от слова "родник"? Я где-то читал об этом.

Черняховский задумался.

- Пожалуй, от слова "родиться". Родина - это место, где родился. И слово "родник" происходит от "родиться". Вот он из земли рождается... Слышь! - вдруг насторожился Черняховский. - Самолет гудит.

- Похоже, - согласился адъютант. - Вроде с запада летит. Жаль, не видно из-за деревьев.

Гул усилился, перерос в рокот, но вскоре стал слабеть.

- Опять, наверное, немцы провоцируют, - с досадой произнес Черняховский. - Но, слава Богу, подались восвояси. И когда, наконец, прекратятся эти провокации?

- Скоро, Иван Данилович, - улыбнулся адъютант. - Это я вам точно говорю. Не осмелятся немцы напасть на нас. Получат по зубам.

- Да ты, Алексей, стратег у нас, - улыбнулся Черняховский.

Неожиданно утреннюю тишину разорвал надсадный вой сирены на командном пункте, а вскоре на западе, за лесом, послышался отдаленный грохот разрывов.

Черняховский бросился бегом на командный пункт, порывисто открыл дверь штабной машины.

Его уже ждали там - радист снял с головы наушники и протянул их комдиву.

- Товарищ полковник! - услышал он взволнованный голос Онищука. - Самолеты с немецкими опознавательными знаками наносят бомбовые удары...

- Что? - голос Черняховского дрогнул. - Удары? Бомбовые? Потери?

- Потерь нет.

- Как - нет?

- Немцы бомбят оставленный нами по вашему приказу район. Мы специально его демаскировали. Установили макеты танков, бронемашин... А здесь, в новом районе, пока все тихо.

- Вот это да! Мы с тобой, Сергей, словно в воду глядели.

- Выходит. Какие будут указания?

- Указания? - переспросил Черняховский и тут же упрекнул себя за медлительность. - Майор Онищук! Слушайте боевой приказ. Объявляю вашему полку боевую тревогу. Немедленно привести полк в полную боевую готовность! Выдать личному составу патроны на руки, произвести укладку боекомплекта в танках, приготовиться к бою!

- Товарищ полковник, что делать, если над нами появятся немецкие самолеты? Сбивать?

"В самом деле - что делать? - потер в волнении занывший тупой болью висок Черняховский. - По идее - надо сбивать, и как можно быстрее, пока на тебя не посыпались бомбы. Но ведь есть распоряжение командующего войсками округа - не поддаваться ни на какие провокации. А ты можешь поддаться ей или уже поддался. А вдруг - из-за твоей ошибки разгорится военный конфликт с Германией? Или - даже война?!"

- Майор Онищук! - произнес Черняховский. - Немедленно приведите средства противовоздушной обороны в готовность к открытию огня, но огня не открывать! Ждите указаний...

- Свершилось, Сергей, самое худшее - война с немцами! Полку предстоит совершить марш, встретить противника огнем из всех видов оружия!

- Неужели война? Может, просто конфликт? Может, все уладится?

- Нет, Сергей, это - война! Действуй по-военному!

Чуть позже, когда штаб дивизии подготовил приказ комдива частям, Черняховский снова связался с Онищуком.

- Сергей! Твой полк назначается в авангард дивизии. Сам понимаешь, какую роль предстоит тебе сыграть!

- Понимаю, товарищ полковник. Спасибо за доверие!

- И еще. От полка выделяется передовой отряд в составе усиленного батальона. Кого думаешь назначить командиром?

- Майора Попова!

Падал за горизонт неестественно огромный багровый диск солнца. Ложились на траву длинные причудливые тени от деревьев и кустов.

Дивизия Черняховского выдвинулась к линии фронта для нанесения совместно с другими соединениями 12-го механизированного корпуса контрудара по врагу. На шляхах и проселках тянулись за танками и бронемашинами шлейфы серой пыли.

Навстречу танковым колоннам двигались машины и подводы с ранеными и беженцами.

Где-то впереди слышалась артиллерийская канонада.

"Соединения корпуса уже ведут жестокий бой с противником, а как покажет себя моя дивизия? - с тревогой думал Черняховский, сидя в штабной машине над картой с боевой обстановкой. - Как проявлю себя я сам?"

Полчаса назад он узнал из разведданных, что немцы ворвались в местечко Калтиненай. "А теперь, ближе к ночи, противник закрепляется на достигнутом рубеже, - оценивал обстановку Черняховский. - Севернее и южнее местечка немцев нет. Образовался выступ... А что если срезать этот выступ? Обойти противника с флангов? И ударить одновременно? Стоп! Надо подумать. Надо все взвесить... Атаковать немцев, пока они не закрепились, - рассуждал далее Черняховский. - Закрепятся - втройне тяжелее будет нам тогда".

В двух словах он изложил замысел боя майору Онищуку: передовой отряд во главе с Поповым обходит местечко с севера, основные силы полка во главе с Онищуком - с юга, и оба одновременно атакуют неприятеля.

- Маневр стоящий, - после некоторого раздумья, не отрывая взгляда от карты, ответил Онищук.

- Седьмой, слушай боевой приказ! - резко бросил в микрофон Черняховский. - Обойти противника с севера! По возможности - скрытно. Быть готовым к атаке с ходу! Южнее Калтиненая противника атакует Пятьдесят первый. Атакуете одновременно по моему сигналу!

- Двадцать первый. Я - Седьмой. Приказ понял - выполняю! - вибрировали мембраны в наушниках Черняховского.

Он возвратил гарнитуру радисту, пристально взглянул на Онищука.

- Попов не подведет, - по-своему поняв взгляд комдива, сказал Онищук...

Солнце достигло зенита, когда Черняховский приказал Онищуку и Попову, выведшим батальоны на исходные позиции, атаковать противника.

Батальоны перестроились в боевой порядок и с двух направлений устремились на врага. Немецкие артиллеристы уже успели к этому времени пристреляться и встретили атакующих организованным огнем - две машины группы Попова вдруг прервали свой бег, запылали огромными факелами, зачадили черным дымом.

Стремительным броском вперед Попов вывел батальон из-под огня. Прикрываясь мелколесьем и кустарником, атакующие танки благополучно преодолели три сотни метров, и остальная волна в грохоте пушек и лязге металла накатилась на вражеские позиции.

Бронебойные снаряды танковых пушек проламывали броневые щиты немецких орудий, горячие струи трассирующих пуль косили их прислугу, пехотинцев в мышиного цвета кителях.

Враг дрогнул.

Бросая оружие, разбегались в паническом ужасе солдаты и офицеры от мчавшихся на них, извергающих горячий свинец танков.

Со скрежетом исчезали под гусеницами противотанковые орудия, тягачи, полевое оборудование.

Громкое эхо боя далеко катилось окрест...

"Не так уж и страшен черт, как его малюют, - ублажала душу Черняховского сладкая мысль. - В короткий срок отбросим поганую нечисть от нашей земли..."

Он уже обдумывал содержание донесения командиру корпуса, когда от Попова поступил тревожный доклад: попали в засаду, противник ведет ураганный огонь... "Несем потери... Горят шесть танков... Противник обстреливает с фронта и флангов. Горят десять машин..."

- Выходите из зоны огня противника! - требовал Черняховский. - Немедленно!

"Двадцать первый, я - Седьмой. Мой танк подбит, горит... Экипаж погиб... Продолжаю выполнять задачу..."

- Держись, Седьмой! - закричал в микрофон Черняховский. - Дорогой, поддержу огнем артиллерии!

"Двадцать первый, я - Седь..." - донесся по радио слабеющий голос Попова.

Потом наступила мертвая тишина.

"Газик" Черняховского проехал по бревенчатому настилу мостика через речку с топкими берегами, обогнул высотку, остановился на лесной поляне.

К Черняховскому стремительно подошел майор Онищук, стал докладывать обстановку. Был он порывист, возбужден.

- Что с Поповым? - остановил его Иван Данилович. Он и сам знал, что в той обстановке, в которой оказался Попов, трудно было рассчитывать на благоприятный исход. И все же у него теплилась надежда - а вдруг?

- Борис Петрович погиб.

- Как это случилось? - чужим от волнения голосом спросил Черняховский.

- Батальон встретил превосходящего противника... Попов повел в атаку... Увлек личным примером. Были уничтожены две роты пехоты, три противотанковые батареи. Нес потери и батальон. Когда погибли механик-водитель и башенный стрелок экипажа Бориса Петровича, он сам повел горящий танк в атаку. Был вторично ранен, расстрелял взвод пехоты, таранил две пушки. И...

Наступила тягостная тишина.

Черняховский хорошо знал Попова. В первый день прибытия его в дивизию он долго беседовал с ним. У них оказалось много общего - оба крестьянские сыны, знают цену куску хлеба, трудолюбивы, настойчивы, жадны до знаний. Черняховскому нравилось, как Попов проводил занятия с личным составом: без упрощений, послаблений, в расчете на сильного и хитрого противника. И вот теперь его нет.

- Каковы общие потери? - первым нарушил затянувшуюся паузу Черняховский.

- Двадцать человек погибло, восемнадцать ранено. Подбито тринадцать танков, - доложил Онищук.

- Дорого заплатили за первую победу, - вздохнул комиссар дивизии Шалаев, приехавший вместе с Черняховским. - Героев теряем.

- И еще, товарищ полковник, - неуверенно говорил Онищук. - Одно обстоятельство...

- Что?

- Лейтенант Иванов - в плену у немцев.

- Командир танковой роты? Которому я часы вручил? - весь напрягся Черняховский.

- Он, - кивком головы подтвердил Онищук.

- В плену? - вскипел комиссар. - Советский командир?

- Как попал в плен? - сурово спросил Черняховский.

- Так его подожгли в бою, - тихо говорил Онищук. - Вместе с экипажем покинул машину. Был ранен. Застрелил из пистолета двух немцев, а третий - по голове его прикладом. Пытались отбить его у немцев - не смогли.

- Значит, не сдался в плен, - с облегчением вздохнул комиссар. - Раненым был схвачен врагом?

- Именно так, - подтвердил Онищук. - Уверен: Иванов в плену не запятнает честь красного командира.

- Я тоже на это надеюсь, - сказал Черняховский и обратился к комиссару: - Василий Антонович, надо подготовить представление на присвоение Борису Петровичу звания Героя Советского Союза.

- В ближайшее время сделаю, - заверил комиссар.

- Завтра же!

- Есть завтра!

- Откуда Борис Петрович родом? - спросил Черняховский у Онищука.

- Тамбовская область... Село Рассказово. - Онищук помолчал и добавил: - Родился в России, хоронить будем в Литве...

Через месяц вышел указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении посмертно майору Попову звания Героя.

В дивизии Черняховского, что непрерывно вела жестокие бои с численно превосходящей ударной танковой группировкой противника, узнали об этом значительно позже.

* * *

В 1995 году, к 50-летию Великой Победы, вышла в свет документальная повесть Юрия Федорова "О пережитом..." Автор умер сравнительно недавно, до глубокой старости работая конструктором в одном из "почтовых ящиков". Испытания на его долю выпали поистине уникальные и в то же время в какой-то мере типичные для многих фронтовиков: мобилизация на второй день войны, отступление, неудачные попытки выйти из "котла", плен, принудительная работа на заводе в Германии...

Мы публикуем отрывок из предисловия Юрия Федорова к своей книге и главу XIV в сокращении.

...при написании повести мною руководило только одно желание - откровенно и правдиво изложить факты, не освещавшиеся ранее в нашей литературе, но действительно мною пережитые. Никакие "варианты" и "версии" не имеют в ней места...

Например: по "историческим данным" Герой Советского Союза летчик Пысин Н. В. усилиями жены получил "чистые" документы, не подтверждающие факта, приведенного в фронтовой газете его дивизии, где он снят перед самолетом, с надписью: "Герой Советского Союза Пысин Н. В. погиб смертью храбрых в боях под Либавой". А он в это время уж был в плену у немцев и - живой!.. Летчик ГВФ Пысин Н. В. благополучно скончался в звании Героя Советского Союза в 1989 году!

... я обратился к Пысину с просьбой рассказать, - как ему и другим узникам удалось выбраться из шталага с его вышками, пулеметами, прожекторами и двойным рядом заграждений из колючей проволоки? Он охотно рассказал историю, достойную хорошего детективно-приключенческого фильма. Мы знали, что режим шталага был значительно строже нашего и усугублялся еще и тем, что люди все время находились в бараках, с правом выхода на час в будни и на три часа по воскресеньям. Тогда разрешалось петь под аккомпанемент гитары на площадке перед своим бараком, разговаривать, общаясь с пленными из других бараков. Собираясь перед своим бараком, они как-то, топчась на месте, случайно сдвинули часть слоя песка и земли, под которыми обнаружилась чугунная крышка канализационного колодца. Возникла идея обследовать, куда ведет он.

В одно из воскресений население барака Пысина, как обычно, вышло наружу и расположилось плотной группой на том участке, где был люк. Разгребли песок, с помощью металлического крючка от вешалки приподняли и открыли люк. В колодец по скобам в его стене спустился выбранный по жребию товарищ. Люк закрыли, присыпали песком, стали ждать, прохаживаясь тут же. Прошел час. Тишина. Проходит второй, и мы, уже начав серьезно беспокоиться, наконец услышали стук в чугунную крышку люка. Без суеты расположились мы вокруг люка, осторожно разгребли песок и тем же "инструментом" открыли крышку. "Разведчик", перепачканный в нечистотах, стоял на скобе, не имея сил выйти из колодца. Колени его оказались стертыми в кровь, хотя были предусмотрительно замотаны полотенцами, превратившимися в грязные окровавленные лохмотья.

При помощи товарищей он выбрался из люка, крышку бесшумно закрыли и присыпали песком. Измученный, с помощью товарищей он прошел в барак, где ему помогли снять грязную одежду и размотать кровавые лохмотья со стертых коленей, промыть под краном в умывальнике потертые места, переодеться в лагерную форму, замененную перед разведкой сообща подобранной одеждой. Едва он покончил с этим, как наряд из лагерной охраны начал грубыми окриками загонять людей в бараки, закрывать двери и ставни на окнах. Несмотря на перенесенные испытания, боль и крайнюю усталость, посланец был сильно взволнован, возбужден и, как только закрылись двери, окна, стал негромко рассказывать окружающим его товарищам, что ему удалось разведать.

Колодец оказался довольно глубоким - около трех метров. Когда закрыли крышку, он очутился в полной темноте и стал осторожно спускаться по скобам. Достигнув дна, на ощупь обнаружил, что в колодец входят три трубы - две небольшого диаметра, по ним вливалась вонючая жижа в третью, она была большая - около полуметра, и вытекала из колодца. Несмотря на вонь, он дышал довольно легко, видимо, воздух проходил по большой трубе. Опустился на колени и, убедившись, что свободно проходит в проем трубы, решил рискнуть - пополз на четвереньках в неизвестность. А риск был немалый: окажись на пути решетка, он не смог бы повернуть назад. Но его толкала вперед уверенность, что следующий колодец, если он будет, окажется уже за пределами шталага. А это значит свобода!

Однако следующего колодца не оказалось. Он полз уже минут 20, полотенца на коленях стали рваться от трения о шершавые стенки трубы, как вдруг почувствовал дуновение свежего воздуха, и впереди забрезжил свет! Продвинувшись еще на 25-30 метров, он достиг края трубы и смог выглянуть наружу. Труба выходила в неглубокий овраг. Выбравшись из трубы, он осмотрел колени, они почти оголились от полотенец, местами уже имели потертые, кровоточащие места и зудели. Кисти рук тоже были потерты, но не кровоточили. Поднявшись по склону оврага, он осторожно выглянул за его край и увидел, что находится примерно в 360-400 метрах от шталага с его колючей проволокой, вышками и пулеметами, а слева, примерно в полукилометре, был виден русский рабочий лагерь. Несмотря на боль, он почувствовал удовлетворение от разведки и радость от предчувствия чего-то хорошего. Но предстоял обратный путь! Пришлось заново перематывать истрепавшиеся полотенца на коленях и только потом влезать в осточертевшую трубу, благо она была невысоко. Обратный путь дался труднее. Сказывались усталость и боль от потертости коленей и рук. Несмотря на это, он двинулся обратно с чувством удовлетворения от разведки, хотя ох как не хотелось расставаться с уже достигнутой свободой. Выслушав рассказ своего разведчика-первопроходца, все вдруг почувствовали, будто уже брезжит явно различимый свет желанной свободы. Нельзя было упускать неожиданно открывшуюся возможность побега...

Важным актом стало "переселение" по частям всей группы на полную свободу. Как же происходило это "переселение"? В колодец они ныряли еще при свете вечернего солнца, а к цели прибывали глубокой ночью. Все это было очень непросто еще и по той причине, что надо было обеспечить строгую конспирацию, при которой оставалось бы незамеченным ежедневное исчезновение пяти человек. Наилучшим оказалось решение, принятое старостами блоков, когда тайной жеребьевкой каждый из десяти блоков выбирал двух или трех человек, с тем чтобы каждую из пяти ночей к выходу были готовы пять человек. Двое прорвавшихся чуть было не сорвали операцию, так как шум возле люка привлек внимание внутренней охраны, когда мы пытались не пропустить "нарушителей"... Учтя опыт "разведчика", те, кто готовился "на выход", смастерили подобие наколенников и рукавицы из одеял, сложив в два-три слоя материю. Труднее всех пришлось Герою Советского Союза Николаю Пысину - крупному мужчине весом свыше ста килограммов и ростом 190 сантиметров. В условиях лагерного "курорта" он, конечно, несколько сбросил вес, хотя в шталаге кормили все же лучше, чем у нас. Из-за своих габаритов Пысин уже при спуске по скобам в колодец испытывал неудобства, а в трубе с ее шершавыми стенками он с трудом протискивался и если бы двигался последним, то вполне мог бы застрять там навсегда. Выручил следующий за ним товарищ, хотя ему было очень нелегко ползти из-за недостатка воздуха (Пысин почти закупорил трубу своим телом). Ему приходилось, преодолевая собственные трудности, еще подталкивать Пысина, упираясь в него головой. Двигавшиеся за ним потом рассказывали, что они чуть не задохнулись. Но так или иначе все семь человек выбрались из трубы в овраг.

Было еще светло. Свободного времени было еще много до того, как вечером погаснет свет в наших бараках, что послужит сигналом, разрешающим через час начать передвижение к лагерю. Они решили откопать углубление в склоне оврага, чтобы укрыться в нем. Почва оказалась рыхлой, песчаной и легко поддавалась рукам... Когда стемнело, Пысин видел наблюдателей за лагерным освещением. И когда те сообщили, что свет в бараках погас, группа начала готовиться. Ориентироваться во времени очень помогли куранты на башне городской ратуши. Где-то в половине первого ночи "семеро смелых" во главе с Пысиным двинулись по оврагу к русскому лагерю, но так как овраг уходил влево, группа, достигнув направления на ближайшую к шталагу сторону, вышла из оврага и, двигаясь по-пластунски, поползла вдоль ограждения, следя за нижними рядами колючей проволоки. Преодолев метров шестьсот, заметили подготовленный лаз под колючей проволокой, нырнули туда по одному и оказались в объятиях встречавших. С нашей помощью поднялись по веревочной лестнице, через поднятую секцию крыши проникли в барак. К счастью, погода благоприятствовала проведению операции. Так были спасены 27 военнопленных во главе с Героем Советского Союза Николаем Пысиным.

* * *

Инвалид Великой Отечественной войны, член Союза журналистов, многие годы проработавший в сельской школе, Иван Григорьевич Яськов после ухода на пенсию по старости написал три книги: роман "Мы послужим еще ей", повесть "Спите спокойно, родные" и сборник прозы "Каждый оставляет свой след на земле", куда вошел и автобиографический очерк, рассказывающий о пребывании молодого воина в госпитале на вятской земле.

Наш эшелон, составленный из обшарпанных "телячьих" вагонов, многие из которых были изрешечены "мессерами", "споткнулся", помнится, об Курск. О том, что тут был вокзал, говорили развалины. Почти все дома ближайших улиц горбились бесформенными холмиками рыжего крошева от кирпичей. Город нас, несколько сотен раненных на Орлово-Курской дуге, не принял. И, лязгнув буферами, состав пополз дальше. Кляня всех за то, что никому не нужны, мучаясь oт жажды и жары, при которой под заскорузлыми бинтами сильнее чесалось, мы, покалеченные мужики, то и дело сплевывали с губ тяжеловесный, но чем-то облегчающий страдания мат.

Тамбов оказался снисходительнее. Санитарные автобусы доставили часть раненых в бывшее авиационное училище, где на дворе росла, как видно, день ото дня огромная свалка снятого, но все еще сохраняющего форму серо-белого гипса.

Спустя примерно месяц мы снова попадаем на поезд, который и доставляет нас в Кировские (ныне Вятские) Фаленки. Тут под госпиталь были отданы деревянные двухэтажные школьные дома. Тут вместо непременных звонков и родниково-чистых голосов детей пахло теперь карболкой и йодом, а парты заменили койки. Здесь каждый класс походил на табор, из одного угла которого доносились стоны, в другом резались в карты, в третьем спорили.

Кто-то серьезно однажды спросил:

- Знаете, почему так долго тянется война? - и сам же ответил: - Да потому, что не слушают нас. В каждом солдате ведь дремлет по стратегу.

Здесь, в Фаленках, я и обрел себе друга в высоком брюнете с тонкими симпатичными чертами лица, носившем фамилию знаменитого кобзаря.

У Бориса была сложная судьба. Офицеру, кавалеристу, ему не повезло с вышестоящим командиром, свалившим на подчиненного собственные промахи, за что последний был понижен в звании до младшего командира. Развитой, умный Борис больше молчал, храня, как думалось, какую-то тайну.

Однажды после ужина, когда палату наводнили потемки (электричества в госпитале не было), мы лежали рядом на койках, провожая взглядами поезд, уходящий вдаль. Состава не было видно. Черноту прокалывал лишь свет фонаря последнего вагона.

- Ни единой весточки не получил я из дома, - произнес Борис, - хотя освободили их, наши места... - и добавил с приглушенным вздохом: - Я был ведь женат. Красивая она, Ольга, у меня.

Дня три спустя после разговора худенькая Мария Васильевна, прежде чем начать обход, приблизилась к Борису.

- Вам, Шевченко, надо бы сплясать, - сказала врач, извлекая из карманчика халата скромный треугольничек.

Здоровая рука воина потянулась к письму, но будто в раздумье задержалась. Зачем снова потянулась, зажав его подрагивающими пальцами.

Бросая украдкой взоры на дружка, я после отмечал, как с каждым последующим днем лицо того чернело. Но не приставал с вопросами. Беду, если пришла, не вышибешь и клином. Бедой надо переболеть.

Однажды в солнечное утро с шумом распахнулась дверь, и черноволосый, с ребенка, еврейчик из соседней палаты заорал:

- Все, бгатва, дгыхнете? Наши ворвалис в Киев! - и, застенчиво улыбнувшись, спросил: - Как вы думаете, мой киоск на Крещатике уцелел?

- А ну, браво-ребятушки, залпом ур-ра-а! - вскакивая на койку, подхватил недавний партизан Николай. И полусонных еще, больных людей охватило невиданное ликование. А когда оно поугасло, ободрил еврейчика: - Да ты, если что, не горюй! Есть среди нас и столяры, и плотники. Новую, так уж и быть, торговую точку отгрохаем! - и добавил, повертываясь к Борису: - Закатили бы вы нам, кобзарь, концерт в честь победы российского воинства! Билеты распроданы.

По поводу билетов сказано было в шутку. Что же касается концерта... Несколько недель уже выходили мы перед сном на пустынную школьную площадку, где запасная лестница соединяла два этажа. Выходили петь. Пел, точнее, он. Я - вторил.

Нигде в других местах, как до этого, так и потом не попадались мне помещения с таким редкостным, как там, резонансом. Так что тенорок Бориса звучал необыкновенно душевно. Вернее сказать, лился, проистекал легко, переходя на любые тона, проникая, как рассказывали, в отдаленные уголки довольно объемного, пахнущего смолой здания. И все в этом здании, даже стоны, слушая его, замолкали. Особенно хорошо это было заметно в моменты, когда подбиралась очередная песня.

Дня за два - за три до упомянутого события с украинской столицей мы опять вглядывались во тьму, поджидая "свой" поезд. Но рубинового огонька все не было, должно потому, что в природе творилось что-то невероятное. То ли дождь сек землю, то ли вихрила преждевременная пурга-мешанина из мокрого снега.

- Вот и на душе у меня так, - обронил товарищ, запнувшись. - Умыкнул какой-то фрицевский офицер мою красотку...

Я понял: хотя дружку тяжело, очень тяжело, миновал все же кризис.

А концерт тогда состоялся. Молодость как-никак свое брала. К тому же не мог Борис пренебречь просьбой таких же, как он сам. Только песни звучали другие. Про турецкую княжну. Про Галю, которую упрашивали поехать с собой казаки.

Незадолго до нового 1944 года мы были вызваны на комиссию, решившую нас обоих, что называется, списать. Но товарищ не согласился с ней, принявшись упрашивать врачей направить в действующую армию, хотя был ранен серьезно, совершенно одинаково со мной. Не хотел ехать он в родные края. Не было у него никого теперь там. Отравлено было вконец, похищено прошлое счастье.

Так я оказался на Рязанщине, куда от дружка шли частые обстоятельные весточки, оборвавшиеся месяца через три...

Люди, немногочисленные теперь уже мои сверстники! Может, кто-нибудь встречался еще после Фаленок с моим другом Борисом? Сообщите об этом, пожалуйста, мне. Я серьезно убежден: каждый живший и живущий на земле оставляет на ней след.

* * *

В. М. Краснуха, 1942 г.

Дети и внуки, потомки Веры Михайловны! Мы публикуем фотографию и письмо вашей матери и бабушки, чтобы вы всегда помнили о героическом прошлом наших замечательных женщин!

* * *

Вспоминает Александр Семенович Шкатов - рядовой Великой Отечественной войны, 113-го Отдельного разведывательного артдивизиона 1-го Украинского фронта, после - выпускник МВТУ имени Баумана, инженер-лейтенант, ныне - пенсионер, член клуба ветеранов войны, труда, Вооруженных Сил и правоохранительных органов Ленинского района города Тюмени.

Последний залп

Берлин был взят, немцы сопротивлялись лишь в районе рейхсканцелярии.

Наше командование предъявило ультиматум о безоговорочной капитуляции и определило срок. До вечера была тишина, жители стали выбираться из укрытий, с удивлением рассматривали оружие, автоматы, погоны. "Катюши" готовы дать залп, ждут. Немцы поглядывают туда с любопытством, кто-то на коленях - крестится. Мы устали, им не мешаем. Пусть смотрят и думают. Гвардейские минометы стоят вдоль какой-то штрассе, расчеты были рядом, ждут приказа. Все ждут. Смеркалось.

Залп артиллерии корпуса взорвал тишину. Рев одной-то "катюши" впечатляет, а тут - все разом. Небо озарилось трассами, у крестящихся руки замерли на полпути ко лбу. Вслед грянули гаубичные батареи, земля задрожала. От рейхстага доносился непрерывный гул. Нашей работы не требовалось - снаряды ложились точно и плотно. Мы хотели, чтобы бункер провалился в тартарары и парням не довелось умереть в последней атаке. Что думали немцы - не знаю, только слышалось: "Гитлер - капут!"...

После боя отдыхали в большой квартире многоэтажки, и я зашел в подвал к прятавшимся там от войны жителям. Оружия не взял, только в кармане кое-что. Завел разговор, сначала представился, что, мол, вот из 10-го класса тюменской школы № 1 мы добровольцами, всем классом, вступили в Красную Армию, и вот теперь я здесь, в Берлине. Они потихоньку окружили меня и стали внимательно слушать. Я рассказывал про Сибирь, Москву, родную Владимирщину, про город Ковров, где я вырос. Потом они дали мне довоенную карту Германии и попросили рассказать, что с ними дальше будет. Я спросил у них карандаш, стал придумывать новые границы, рисуя и поясняя что к чему... Один из них попросил расписаться. Я расписался, поставил дату: 2 мая 1945 года. Мужик сразу же забрал карту себе, я не возражал - храни на память!

Сказал им слова Сталина: "Гитлеры приходят и уходят, а народ немецкий..." Смотрю - повеселели. Потом я спел им песню "Широка страна моя родная...", по-немецки (в школе учили). Не хлопали, но вижу - понравилось, давай, мол, еще. Стали говорить, что они простые рабочие, социалисты, коммунисты... где кто был, кем работал... о войне ни слова. Разговорились, но тут у входа появился Саша Балакин и сказал, что меня требует лейтенант.

Наверху спросили, о чем шла беседа. Я рассказал, и меня все стали ругать, зачем я Пруссию Польше определил: ни за что ни про что... Не жирно ли будет? Оправдывался как мог. Потом смеялись. Однако другие границы я угадал довольно точно...

* * *

В молодежной газете города Ангарска "Родина" от 6 мая 1999 года была опубликована заметка члена Союза журналистов России Николая Крюкова.

В августе 1972 года в селе Урик проходил пионерско-комсомольский слет "Дорогой отцов", которым руководил наш земляк Василий Петрович Лызин. Читатель видит его на снимке в центре. На груди его - "Золотая Звезда" Героя, принадлежавшая Маршалу Георгию Константиновичу Жукову.

История этой медали такова.

Лызин и Жуков вместе участвовали в боях на реке Халхин-Гол и озере Хасан. Были друзьями.

Во время Великой Отечественной войны их общение прервалось...

Но они встретились у стен Берлина, где наши союзники, теперешние "могучие ястребы" НАТО, 5 мая 1945 года решили проверить мощь брони русских воинов. В общем, провоцировали "драчку" примерно такую же, как потом в Ираке, Югославии. Жуков скомандовал Лызину ответить тем же. Лызин с батальоном танков Т-34 зашел в тыл союзникам и мощным огнем обратил в беспорядочное бегство целый корпус не участвовавших в боях американских танков.

Союзники подумали, что на них обрушилась армада спрятавшихся танков гитлеровцев, и дали дёру подальше от Берлина.

За эту операцию Жуков снял "Золотую Звезду" со своего мундира и под мощное "ура" прикрепил ее к комбинезону В. П. Лызина. За что Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин понизил Г. К. Жукова в должности.

Но после случившегося, как бы то ни было и где бы то ни было, если бывшие наши союзники пытались заявить о своем приоритете во Второй мировой войне, наши дипломаты напоминали им о событии 5 мая 1945 года. Это приводило их в замешательство и вызывало неловкое молчание, что являлось как бы компрессом "байкальской воды" на их горячие головы...

Фронтовики, запечатленные на снимке, уже ушли из жизни.

Фото Н. Крюкова

* * *

И еще информация из газеты "Родина", еще одна трагически-героическая судьба фронтовика - очередной "камешек" в "мозаику войны".

Очень важную и нужную мысль высказал в февральском номере "Нашего современника" за этот год главный редактор журнала Станислав Куняев: "Нам нечего надеяться на официальных историков и продажных летописцев рыночной демократии, на прикормленную в различных "институтах" и "фондах" образованщину с академическими и докторскими званиями. Будем осмысливать свою историю и великую советскую цивилизацию сами".

Фотография в семейном альбоме

П ерелистывая страницы бабушкиного альбома, я увидел фотографию молодого красивого парня в форме военного летчика. Потом еще его фотографии, где он стоит в обнимку с другом. Над одной фотографией сверху подписано: "Сталинград. 1943", на второй: "Дрезден. 1944", потом - "Берлин. 1945", "Берлин. 1948".

- Кто это? - спросил я.

И бабушка рассказала мне о своем брате.

Михаил Алексеевич Дудин родился в 1924 году. Со школьной скамьи ушел на фронт. Здесь, в Иркутске, в Красных казармах, проучился шесть месяцев и в свои неполных 18 лет был направлен в летный полк штурманом.

В 1942 году ушел на фронт. Очень долго не было писем. Потом пришло письмо из госпиталя, в котором он сообщал, что был контужен. Подбили их самолет. Они долго шли по снегу, выбирались к своим, голодали, портянки примерзали к сапогам. Потом госпиталь, и снова - фронт. День Победы он встретил в Берлине. Война окончилась, живые стали возвращаться домой, а он вернулся только в 1948 году: восстанавливал Берлин. Вернулся и вместе с сестрой, которая младше его на девять лет, пошел в десятый класс. Он всегда говорил: "Самое страшное - это война, она отняла у нашего поколения все: юность, здоровье и мечту". И это правда.

Потом поступил в институт, но не смог учиться: страшные головные боли доводили чуть ли не до безумия. Окончил политехникум, двадцать девять лет отработал на комбинате. Умер в 1980 году. Ему было всего пятьдесят шесть лет.

Эта война отняла у него не только юность, но и жизнь.

На его могиле - памятник, на мраморной плите - самолет и две фотографии: одна - гражданская, а другая - военная, и даты: 1942-1948; 1924-1980.

У памятника останавливаются люди, смотрят и не понимают, что это все значит. Я тоже не понимал - теперь знаю... И буду помнить об этом всегда. А на фотографии в альбоме он красивый, молодой, улыбающийся, как будто хочет сказать: "Что приуныл? Ведь сейчас-то нет войны, мы все сделали, чтобы ее не было".

Андрей ИВАНОВ

* * *

Уважаемая редакция!

У всех нас, русских людей, есть свои воспоминания о Великой Отечественной войне. В этот юбилейный для начала этой войны год хочу предложить вам рассказ-воспоминание о некотором небольшом событии, произошедшем с одним человеком в те уже далекие, трудные годы.

И да пребудет милость Божия и Божее благословение со всеми вами, благоугождающими своему Отечеству трудами и заботами о его крепости и процветании.

С искренней признательностью и уважением

Чистов Виктор Владимирович

г. Москва

Маленькое чудо в декабре 1941 года

З акончилась Божественная литургия. Новые колокола Благовещенского храма качнули истринские берега, рассыпались праздничным звоном в снежных просторах, зычно аукнулись в сосновых лесах и сопредельных селах. Хорош зимний Никола на Руси! Любит и чтит православный люд святителя Николая, архиепископа Мир Ликийских, чудотворца. С надеждой взывает к нему: "О, всесвятый Николае, угодниче преизрядный Господень, теплый наш заступниче и везде в скорбех скорый помощниче!"

"И не напрасно взывает", - думал седой старик, неспешно спускаясь от храма к старому мосту через реку Истра и направляясь в сторону лешковского холма.

В начале подъема он приостановился и, задумчиво поглядев себе под ноги, на дорогу, обратился к синим, златозвездным куполам собора, широко перекрестившись и тихо обронив:

- Только и всех делов, кабы не так...

- Что не так, дед? - полюбопытствовал десятилетний внук, только что отстоявший вместе с ним литургию с молебном и теперь чинно вышагивающий рядом.

- Что не так-то? - добродушно улыбнулся дед. - А вот, - рука его емко очертила Божий храм, - если бы не он и не тот, которого мы нынче почитали в нем, не ходить бы нам с тобой о сию пору по этому вот склону, не поскрипывать чистым снежком под ногами.

- Почему?

Внук недоверчиво посмотрел на часто любившего пошутить деда. Но на сей раз, похоже, дед не шутил.

- Так ведь не было бы нас: ни меня, ни, соответственно, твоего отца, ни тебя - все бы вместе со мной и кончилось, вот здесь, на этом самом месте, так и не начавшись.

Внук задумался, внимательно разглядывая оснеженную землю под ногами, словно пытаясь высмотреть в ней что-то особенное. Потом тихо попросил:

- Дед, а дед, расскажи.

- Что ж рассказывать? Невеликое событие в масштабах всей жизни на земле, - улыбнулся дед.

- Раз мы живы, значит, великое, - убежденно сказал внук.

- Ну, коли так, слушай...

Минометные батареи немцев, расположенные уже в деревне Красновидово, работали как хорошо отлаженные часы. Каждые десять-пятнадцать минут нахабинская дорога через лешковский холм, где стояли в обороне наши воинские части, покрывалась черным кустарником сплошных разрывов. Омерзительный вой, заканчивающийся оглушительными хлопками разрывающихся мин, леденил сердце, заставляя непроизвольно приседать на корточки. Ужасно хотелось зажать уши руками, чтобы не слышать его. В такие минуты я усиленно пытался представлять себе всех вместе взятых киношных героев, каких только знал, которые бесстрашно гарцевали на поле брани, не кланяясь вражеским осколкам и пулям. Мне тогда было, как теперь тебе, десять лет. На недостаток фантазии и воображения я не жаловался. Но все было тщетно - преодолеть страх до конца мне при всем желании так и не удавалось. Каждый раз приходилось бояться и сигать, как зайцу, через опасный, хорошо пристрелянный участок дороги. Узкий мост. По обеим сторонам река Истра. И вот здесь-то и требовалось перетаскивать санки с зерном. За один рейс я мог взять только один мешок - на большее силенок не хватало. Было голодно. Ели мерзлую конину, отпиливая ножовкой ляжки убитых в поле лошадей и потом сутками распаривая задубелое мясо в печках. Пшеница, да и рожь тоже, по тем временам выходила дороже золота. Ожидая со дня на день прихода немцев в Павловскую Слободу, торопились вывезти в соседние деревни, что подальше, самое ценное, необходимое. Зерна было ни много ни мало - пять мешков, все наши запасы на неограниченный срок. В ближайшую хорошую продовольственную перспективу никто не верил. До того ли было? Москву бы отстоять... Вот и держались из последних сил за то, что имели, чтобы с голоду не помереть окончательно. Я во всем семействе старший - мужик. Отец - прадед твой - ушел на фронт в самых первых числах войны. Потом последнюю весточку получили от него из-под Ржева. Мать - хворая, бабка - старая, братья - мал мала меньше. В общем, как ни крути, я крайний - хозяин, одним словом. Кровь из носу, пять раз надо пересечь проклятое место хотя бы в одну сторону. Обратно, без груза, было проще - по пересеченной местности аллюром.

Так вот, этот храм Благовещения Пресвятой Богородицы был последним пристанищем перед смертельно опасным броском. Здесь, под его стенами, я и прочий люд, эвакуирующий глубже в тыл свое добро, делали решительную передышку, собираясь с духом и силами. Дальше приходилось мчаться без всякой для себя пощады. Церковь эта тогда была уже недействующей, обветшалой. Потом и колокольню взорвали под предлогом опасного ориентира для немецкой авиации, направляющейся бомбить Москву.

В тот день рядом со мной остановились мужчина с женщиной средних лет и, как сейчас помню, затеяли между собой разговор о чудесах.

- Ну какие в наши дни чудеса? - рассуждала женщина. - Вон немец прет, скоро в Москве будет. Кучу народа побили. У меня в деревне Юрьево сестру фрицы пристрелили. Вот и все чудеса. Какому Богу до нас нынче дело? Церкву вот запустили, разрушили... А по всей Россеи-матушке сколько наковыряли, напохабили? Истово люд Божий - взашей, правильных попов - на Соловки! А теперь чудес подавай? Я нынче так думаю: ежели Гитлер нас всех не прибьет - то и чудо будет. А чтоб святые промеж нас ходили, как древле...

- Не было того, однако, и древле, - морщился мужик. - Выдумки всё. Чтоб проще помирать было. Вот хоть давай мальца этого спросим...

Тут он обратился ко мне:

- А, парень, страшно помирать-то?

- Страшно, - ответил я.

- А вот ежели бы вроде как понарошку: ну, будто спишь, сон видишь - это жизнь, а проснулся, штаны надел и пошагал - это то, что почитают за смерть. Тогда как? Страшно?

- Тогда нет. Только, если по-настоящему, то душе штанов не надо, ей и так удобно, она - красивая.

- Вот те раз! - зареготал мужик. - Да ты, брат, феномен. Молодец, попом будешь! Красивая, и порток не надо... - ну, уморил! Пошли вместе. С тобой, в случае чего, и помирать не страшно. Давай уж подсоблю, что ли: видишь, очередная прореха в обстреле.

- Не надо, я сам.

Осерчав на мужика то ли за его насмешку, то ли еще за что, я спрятал веревку от санок за спину.

- Ну, как знаешь, молодец! Не поминай лихом. Авось встретимся где-нибудь в краю небесном... Без порток...

Женщина тоже весело смеялась, называя меня "философом кислых щей".

- Почему "философ"-то, когда в таких случаях принято говорить "профессор"? - сердито крикнул я им вдогонку.

Но они в ответ, махнув на меня руками, только расхохотались еще громче.

Очередная серия взрывов утихла. На всё про всё у меня было десять-пятнадцать минут, и я поспешно поплелся за ними вслед.

Я быстро шел и думал: "А правда, что такое настоящее чудо? Ну, бабка рассказывала, что вроде бы исцеляются от всяких болезней у святых мест, замуж по молитве удачно выходят, иные даже святых людей видят и разговаривают с ними, что-то наперед в жизни знают, ну и прочее, тому подобное. Только это ведь все по рассказам, а как оно на самом деле бывает - про то неведомо. Вот мужик с теткой, - я сердито посмотрел в спину веселой парочки, - хохочут, чуть пузо не трескается, поди попробуй, докажи им тут что-либо..."

Так думал я, поспешая, и замечтался, представив себе, как было бы здорово, к примеру, у Бога мороженое попросить - десять или даже сто порций таких, как у Левочкина, местного мороженщика, аппетитных кружочков из холодной молочной массы в тощих вафельках, - попросить и тотчас получить; вот тогда бы, пожалуй, замолкли бы и эти пересмешники, а так, поди, поспорь с ними...

И вдруг у самого края моста, не переходя его, я словно понял в себе отчетливое предложение вернуться:

"Сынок, тебе в другую сторону, - будто сказано было мне, - посмотри, где тебя крестили?"

Я взглянул назад, на только что оставленный храм, чуть замешкался, соображая, в чем тут дело, и... вдруг санки мои полетели с крутосклона прямо под мост. Мешок бухнулся в сугроб, у самого края реки. Я опрометью, не помня себя, ринулся вниз, за зерном. И тут словно сломались хорошо отлаженные "немецкие часы": красновидовские шестиствольные минометы отвратительно взвыли совершенно непредусмотренными залпами. Над мостом понесся огненный смерч. Заухало и затрещало горячее разорванное железо. На какое-то мгновение я оцепенел от мысли: что бы со мной было, не задержись я по эту сторону моста и не скатись мой злополучный мешок к реке?

"А как же баба-то с мужиком? - тотчас прошибла меня мысль. - Ведь с собой звали, помочь хотели..."

С трудом волоча отдельно мешок и санки, я едва выбрался наверх и, не переводя дыхания, пустился что было мочи домой.

Спустя часа два, когда стрельба поутихла и "немецкие часы" вновь заработали в прежнем отлаженном режиме, я перебрался на другую сторону реки.

Вот здесь, у самого подножия этого холма, - в следующую зиму шестьдесят лет тому стукнет - лежали мои знакомые. Мертвые, они как будто удивленно смотрели на меня широко раскрытыми глазами и говорили: "А, парень? Как же это так случилось? Ведь мы шутейно обо всем говорили, а вышло вон как..."

Дед замолчал, с задумчивым удовлетворением разглядывая отреставрированную церковь. Словно точеная из мрамора, сияла она светлее самого снега. Над ней кружились птицы, внутри нее, как и в былые столетия, шла жизнь.

- Значит, они так и не проснулись? - странно спросил внук.

Дед, помедлив, ответил:

- Почему? Вероятно, "проснулись", только вряд ли эту жизнь следует сравнивать со сном, слишком большой смысл заложен в ней для человека. Знаешь, как правильно в песне хорошей поется:

Сережка ольховая, легкая, будто пуховая,

Но тронешь ее - всё окажется в жизни не так,

Так значит, что жизнь не такая уж вещь пустяковая,

Когда в ней ничто не похоже на просто пустяк.

Внук помолчал, что-то усердно обдумывая, и вдруг твердо заявил:

- А знаешь что, дед? Это лучше, что они все-таки т а м "проснулись", здесь бы они и теперь все равно без мороженого не поверили бы, что Бог есть.

* * *

В предисловии к документальной книге Александра Сухарева "На муромской дорожке" глава города Мурома Петр Кауров писал:

"Рано или поздно человек привыкает ко всему. Привыкли люди и к войне. Но не могли матери привыкнуть к горю. И каждая новая похоронка обрушивалась непривычным и неожиданным несчастьем. А их пришло в Муром в годы войны более семи с половиной тысяч. Семь с половиной тысяч мужей, отцов, сыновей и дочерей, братьев и сестер не вернулись к родному очагу. Это не просто напоминание. Это - боль незаживающая. Она не прошла. Она осталась. Она не должна проходить.

Об этом и повесть Александра Сухарева "На муромской дорожке", чье детство в городе на Оке было опалено военным лихолетьем. Это не только воспоминания, но и напоминание о том, какой ценой досталась Великая Победа даже для жителей тихого тылового городка, никогда не видевшего фронта, не слышавшего грома пушек..."

Предлагаем вашему вниманию несколько отрывков из повести Александра Петровича Сухарева - уроженца города Мурома, выпускника юридического факультета Казанского университета, государственного советника юстиции 3-го класса, что приравнивается к званию генерал-майора, Заслуженного юриста РФ, Почетного работника прокуратуры.

Как это начиналось

Ж или мы на окраине города, улица небольшая, извилистая, горбатая, всего двадцать домов, Козьеречковская называлась. С одной стороны река, с другой - железная дорога, в центре - базарная площадь, памятник Ленину на ней, бывший монастырь, в котором были военное училище и краеведческий музей. Чуть дальше, на берегу реки, сгрудились корпуса текстильной фабрики имени Розы Люксембург и Карла Либкнехта, а за ними - Народный дом "Водник", наш двухэтажный деревянный дом, школа и баня из красного кирпича.

Гордостью города был железнодорожный мост через реку. Строили его долго, всем миром. Трудились и по ночам, запалив костры. Землю возили на телегах. Так возвели сначала высокую насыпь, а затем мост. За мостом, до самого горизонта тянулись заливные луга. В начале лета, когда река входила в свои берега, приезжали цыгане, размещались табором в лугах.

Нам повезло: жили в городе, а раздолье, как в деревне. Соседи выкармливали поросят, по оврагам паслись козы. Ночью брехали собаки, по утрам горланили петухи.

А тут война!..

У речной переправы возник самотеком базар. Продавали все, что можно было, и все дешево. Много было мяса и рыбы. Повсюду белела разбросанная яичная скорлупа, блестели на солнце пустые бутылки из-под водки. В огромных чанах варили на кострах речные ракушки для свиней. Торговали сосновыми шишками для самовара и дровами, распиленными и расколотыми на плашки, уложенными на телегах. У огня, на виду у всех, кузнечили цыгане, выковывали скобы, подковы, кочерги. Стучали молотками, озорно балагурили, собирая вокруг себя зевак.

- Братья и сестры, православные и неправославные, крещеные и некрещеные, - канючила старуха-попрошайка, выставляя вперед ладонь с монетами, - иду по пути Христова, несу свою юдоль скорби, умываюсь у колодца, питаюсь тем, что подают.

Она горбатилась, вытаскивала из-под головного платка пучок седых волос, старалась разжалобить людей.

Люди хмурили брови, освобождали ей дорогу, но денег не давали. Попрошайка гневно каркала:

- Идет беда страшная, гееннский огонь разрушит дома, изуродует людей и земли. Примите общую молитву, просите на коленях Бога нашего о помощи.

Ее голос заглушал громкоговоритель на столбе: гремела песня, известная всем наизусть: "Стоим на страже всегда, всегда, а если скажет страна труда - винтовки в руки! В карьер! В упор! Краснознаменная, смелее в бой, смелее в бой!"

Когда громкоговоритель на мгновение замирал, старуха кричала особо громко:

- Близок час суда Божьего...

Я и Вовка Кондаков, мой друг, не спускали глаз со старухи. Кондаку не нравилось, что та крестилась кулаком, в котором сжимала монеты. Решил проверить ее на жадность: бросил на землю пустой кошелек, привязанный за нитку, а сам затаился за будкой "Квас - морс". Попрошайка воровато глянула по сторонам, пригнулась, чтобы сцапать кошелек, но кошелек, к ее удивлению, скакнул вперед. Попрошайка повторно кинулась за ним, но кошелек исчез совсем. И тут старуха смекнула, что ее надули. Разом вцепилась в рыжие волосы Кондака. И кто знает, чем бы кончилась потасовка, если б не парни в косоворотках и сапогах. Двое из них потащили старуху в милицию.

Цыгане вдруг закричали:

- Немцы!

Возникла суматоха. Люди пошвыряли товар на телеги и погнали лошадей к лесу, окружившему город плотным забором с трех сторон. Оттуда их турнули: в лесу был военный завод, там заняли оборону красноармейцы.

Порядок в городе навели только к обеду. На дверях и на окнах дома "Водник" развесили плакаты: "В ответ на наглое нападение фашистских громил просим зачислить нас в ряды Красной Армии для защиты социалистического Отечества: Георгий Иванович Солдатенко - капитан буксирного парохода, Василий Солдатенко - первый штурман самоходного судна, Александр Солдатенко - шкипер баржи".

Солдатенко были потомственными речниками, их знала вся река - от Касимова до Горького. Георгий Иванович и его сыновья выглядели именинниками - в холщовых выглаженных кителях с ярко начищенными пуговицами.

Состоялся шумный митинг, выступали все желающие, красиво говорил Георгий Иванович:

- Дорогие земляки! Вероломный враг напал на нашу любимую Родину, бомбит мирные города и села, построенные нашими мозолистыми руками. Но нас и наше рабоче-крестьянское государство не запугать. Мы развеем миф о непобедимости германо-фашистской группировки, война пройдет за пределами нашей священной земли. Будем бить гитлеровскую шайку и его приспешников на их территории. Поклянемся, что очистим нашу родную землю от кровожадного захватчика, будем гнать и беспощадно уничтожать озверевших варваров до последнего. Русский закон - фашистскую погань вон! Клянемся!

- Клянемся! - ухнула в ответ площадь.

Запели "Интернационал". Люди записывались добровольцами в народное ополчение, в истребительный батальон.

Началось шествие с оркестром по улице. Оркестр гремел без устали: "Стоим на страже всегда, всегда!.." Впереди, со знаменем пароходства, вышагивал Солдатенко-старший, за ним - его сыновья. На реке торжественно, не переставая, гудели пароходы. Забили церковные колокола.

Митинг продолжался до глубокой ночи.

По радио передавали о тяжелых боях на границе.

Вечером жильцы нашего дома вынесли столы во двор, чтобы торжественно проводить на фронт Солдатенко-старшего и его сыновей. Играл патефон.

Мама не пустила меня к столу, объяснила:

- Там взрослый разговор...

Сами проводы Солдатенко-старшего и его сыновей я постыдно проспал. И не мог себе простить этого все последующие годы.

Первый удар

Нашу школу приспособили под госпиталь, и вскоре сюда стали привозить раненых.

Димка, мой друг-приятель, засел у госпиталя в дозор: вдруг отец появится, а его сын не встретит. Он притулился с умным видом у госпиталя и, чтобы его не шуганули, играл в войну: одной рукой водил в воздухе, изображая наш самолет, воинственно жужжал, другой швырял мелкие голыши на стекляшки, рассыпанные на земле. Так он громил фашистских гадов.

Я примостился рядом.

У госпиталя сгрудились женщины. Дядька в белом халате оттаскивал их от дверей, твердил:

- Не положено, гражданочки-матери! Не положено!..

Женщины окружили первый автобус, пришедший от железнодорожного вокзала, второй, третий... Метались в забытьи от машины к машине, заглядывали в окна. Димка, изловчившись, ловко проскочил к дверям автобуса, но толпа отшвырнула его в сторону. От обиды он чуть не заплакал.

Распахнули двери госпиталя. Женщины образовали живой коридор, замерли.

Раненых несли на носилках. Они были завернуты, как куклы, в бинты с ног до головы. Один из них, с грязными пятками, торчавшими из-под бинтов, вдруг улыбнулся и пошевелил кончиками усов. От удивления я опешил: раненый улыбался и топорщил усы именно мне. Меня что-то смутило, что-то в его лице почудилось знакомое.

В тот же день я решил увидеть Усатика еще раз. Просто он не выходил у меня из головы.

Я перелез через забор госпиталя и плюхнулся в крапиву. Большой двор зарос репейником и лебедой. У забора громоздились школьные парты, полыхала бузина, облепленная воробьями. Стоял трезвон, хоть затыкай уши. Появился дядька, который отгонял женщин от госпиталя. Его называли Камбала: он был одноглазым, но видел отменно. Камбала подошел к женщинам, вертевшимся у окон, молча отвел их за ворота. Тетки ругались почем зря. Камбала безмолвствовал. Тетки ворчали, что у него нет креста на шее и Бог возьмет другой глаз. Камбала и тут не раскрыл рта. Он плакал тем глазом, которого у него не было.

...Дома я выпалил с порога:

- Мама, у папы усы есть?

- Опять ты что-то выдумываешь, - холодно ответила она. Мама смотрела куда-то сквозь меня, на стену, где висела фотография отца, затянутого в командирские ремни. Усов у отца не было.

В последние дни мама вела себя странно: на работу не ходила, сидела неподвижно у окна, куталась в папино пальто. Пальто она берегла пуще всего. Не хотела, чтобы папа ходил в шинели, когда приедет на побывку домой: люди, встретив военных на улице, перво-наперво спрашивали про фронт, а потом плакали. С начала войны папа не прислал ни одной весточки. Мама переживала, но внешне крепилась.

Однажды мама долго не спала ночью - сидела на кровати, поперек ее, прислонившись спиной к стене, где был ковер. Когда я просыпался, садился плечо к плечу. Молчали. Каждый думал о своем. Мне вспоминалось одно и то же.

Выбегаю на крутой берег реки и замираю: раздолье до самого горизонта. Там спит солнце, оно просыпается, ворочается, освещает облака. Река еще в тумане, но неугомонные утки уже в заботах - смело плавают среди барж. Натруженно поскрипывают транспортеры, по ним нескончаемым потоком ползут из трюмов барж речной песок, каменный уголь, щебенка. Буксиры недовольно шипят: "Чап-чап! Чап-чап!" Торопят людей в дорогу.

А вот и светило! Река разом вспыхивает тысячью огоньков, пароходы и буксиры, как по волшебству, разом становятся из белых розовыми.

Появляется папа, прижимает к себе, согревая меня своим телом. Так здорово сидеть рука об руку, не сговариваясь, смотреть вместе на пароходы. Нам давно хочется пробраться на один из них и уплыть в неведомый, далекий мир, где вода вспыхивает от солнечных лучей тысячью блестящих светлячков. Папа обещал, что мы обязательно поплывем на пароходе в Рязань, откуда он был родом.

...Утром мама сказала, что надо быть мужчиной, подальше спрятать слезы: папу убили! Я не мог в это поверить. Такого не могло быть. Просто мама не знала, что наш папа в госпитале. У меня что-то оборвалось внутри, ноги ослабели. Я не мог поверить, что раненый улыбался мне просто так. Хотелось крикнуть: "Папа!" Я стал куда-то падать, падать. Все стало черным.

Моего отца - младшего лейтенанта Григория Дмитриевича Латышева убили 25 июня 1941 года в поселке Нявери, у финской границы. Похоронили в братской могиле северо-западнее поселка, в пятистах метрах от него. Так писал в похоронке капитан 106-го отдельного мотоинженерного батальона П. Евстифеев.

Прислали и личные вещи отца: расческу, очки... Отец был инженером-строителем.

Хлеб

О н только снился... Этот черный хлеб с глазами картошки, когда его разломишь. Хлеб приносил радость, тепло, будто уже весна и ты лежишь на траве, подставив лицо солнцу.

Но хлеба не было.

- Кушать хочу! - захныкала Валенка, наша квартирантка-беженка, заметив, что я пошевелился под одеялом. На Валенку давно напала странная напасть: она тянула в рот все, что можно было жевать - сушеный шиповник, вяленую свеклу, ветки сосновой хвои, приготовленные для лечебного отвара. Ей постоянно хотелось есть.

Я встал с постели, в которой согревался от стужи. Уже несколько дней не топили печь, не было дров. Комната стала холодной, стены в углу отсырели, плакали ржавыми пятнами. Меня покачивало от голодухи, кружилась голова. Но я все-таки приготовил на примусе котлеты из картофельной шквары. Они назывались "шлеп-на-шлеп".

Мама, вернувшись с работы, громко хлопнула дверью, бодро спросила:

- Дети, еще не спите?

Мама работала во фронтовой бригаде, получала за это двести граммов хлеба. Когда она приходила домой, приносила хлеб. Без хлеба мама прокрадывалась к постели, как тень, бесшумно. Я делал вид, что крепко сплю.

Сейчас мама зажгла уголек, плавающий в блюдечке с керосином, и я увидел сквозь тусклый свет хлеб. Это не сон! Это не сон! Это не сон! Так нестерпимо хотелось взять хоть один ломтик хлеба, но мама сурово смотрела на меня. Огонек отбрасывал наши тени к стене. Тени большие и сильные, будто собрались на пир великаны и делят между собой добычу.

Я ждал, когда мама разделит хлеб, втягивал раздутыми ноздрями сытный дух, боялся упустить толику вкусного запаха, глотал слюну, предвкушая угощенье. Раньше, когда еды было вдоволь, мы тоже садились ужинать все вместе и нам было весело. Теперь я еле-еле сдерживался, чтобы не протянуть руку и не сцапать без спроса хлеб. Мою руку удерживала какая-то неведомая сила.

Мама, положив кусочки хлеба на ладони, взвешивала их, как на весах. Долго вымеряла, следила за тем, чей рот раскроется больше. Сквозь слезы хлеба кажется меньше. Это пугает меня, стараюсь не моргать.

- Павлик! - мама передала мне хлеб. - Ты вырос! Скоро станешь совсем большим, как твой папа. Он был высоким и всегда пригибался в дверях, чтобы не удариться о косяк.

Мама обманывала. Слабый, маленький, я готов есть и этот хлеб, и тот, который принесут завтра и послезавтра, и так бесконечно есть... Сколько хочешь! Мне хотелось есть даже во сне. Я давно решил для себя: кончится война, я съем целый каравай хлеба и в придачу тарелку пшенной каши.

Я отбегаю в сторону, неожиданно для себя кричу:

- Ты обманщица! Ты только говоришь, что я вырасту. А Валенке дала хлеба больше...

Я в этом убежден, мама обделяла меня во всем. Я постоянно зябну от холода, а носки она связала деду Пантелеймону, а Пантелеймон старый и ему некуда ходить.

Мама попыталась прижать меня к себе, прикрыть мой рот, чтобы я не кричал. Ей известно: стоит только меня прижать к телу, как я прекращаю ссориться, соглашаюсь со всем. Но сейчас я не люблю ее руки: они не могут принести хлеба, много хлеба, целую буханку. Кто-то украл мой хлеб, решив проверить, как я буду реветь. Я знаю - это сделал хитрый, кровожадный Гитлер. Это он убил моего отца, лишил меня силы, украл хлеб... Это от него, людоеда, все людские беды на земле.

Ночью мне приснилась весна, а в небе большая, вместо солнца, булка. И все вокруг был хлебное: я лежу на хлебе, и под головой у меня мягкий хлеб, и покрыт я теплым хлебом. И деревья рядом росли хлебные. Мама улыбалась - высокая, стройная, с синими глазами, спрашивала: "А что, ты разве не знал, что хлебные деревья бывают?!"

Чужаки

В апреле умерла Валенка. Тело завернули в большую простынь и, взявшись за ее концы, унесли. Кровать осталась непокрытой. На матраце были нарисованы красные яблоки и желтые груши.

А через несколько дней наступила ростепель. Снег на глазах сжался в небольшие белые островки, открыл землю. От земли струился нагретый воздух. И хотя с реки еще тянуло холодом, весь день только и слышно: "тюк-тюк-тюк!" - долбили капли по карнизу окна.

Утром я увидел зеленую траву, словно какой-то кудесник утыкал наш двор сосновыми иголками.

По мостовой брели пленные. В помятых френчах с блестящими пуговицами, чужих пилотках. Они придерживали котелки, чтобы не звенели, хотели прокрасться по городу незамеченными.

Один из них - в кителе, накинутом на голое тело, - нагло смотрел на меня, выкатив бесцветные глаза. Наверняка это был тот германец, который убил по приказу Гитлера моего отца. Немец смотрел на меня дерзко, он улыбался. Таким наглым я и представлял фашиста. Сейчас он находился в двух шагах от моего дома, на моей земле и не боялся меня.

Я сжал кулаки и бросился на врага.

- Утихомирьте Павлуху! - крикнул Вдовин, наш сосед, перегородив мне дорогу костылем.

Чьи-то руки сцапали меня за одежду, втянули в толпу, загородили от меня фашиста, который улыбался.

Пленные пришли и не торопились уходить. Худые и костлявые, как скелеты, сбежавшие из музея, они цепочкой входили в баню. Другие, которые мордастые, развалились на траве. Один из них, подложив под голову ранец, играл на губной гармошке. "Крэкс! Крэкс!" - издавала гармошка противный звук.

Пестрели в траве банки из-под консервов. Банки были яркими, чужими. От них невозможно было отвести взгляда и нельзя было взять: они пугали своей пестротой.

Потом пленные просили хлеб, молча, не раскрывая рта. Шли вдоль забора, показывали на животы. Соседи отходили в сторону. Хлеба не было ни у кого.

Вдовин, удобно положив обрубок ноги на костыль, оставался на месте. Громко сплевывал после каждой затяжки цигарки, смотрел на немцев в упор.

Я протиснулся вперед, чтобы снова напасть на врага, но не успел: меня остановила мама. В руках она держала несколько картофелин. Страшная догадка поразила меня.

- Кому?! - закричал я, чтобы люди видели, как мать жалеет фрицев. Сердце громко стучало.

- Иди, сынок... - прошептала она чуть слышно, стараясь вложить в мою руку картофель.

Я отпрянул в сторону, чтобы убежать от позора, но мама крепко ухватила мое плечо, подтолкнула к пленным:

- Иди!

* * *

В пятом номере журнала за этот год был опубликован документальный рассказ нашего постоянного автора Владимира Виноградова, воевавшего в 1943-1944 годах радистом-разведчиком на Воронежском и 1-м Украинском фронтах.

Владимир Павлович продолжает свои военные мемуары.

Молитвой матери

Летчик-истребитель младший лейтенант Николай Машинистов потерял управление своим ястребком. Сбитый им "фокке-вульф", распуская черный шлейф дыма, отвалил, стремясь уйти за линию фронта и там раскрыть парашюты. Но из-под сине-белого потолка вынырнул "мессершмитт" и засек увлеченного боем Николая. Як-3 умело нырнул в пике и хотя не задымил, но и не вышел из него, а завертелся в штопоре. Такой "высший пилотаж" ожег пилота страхом: не на параде отказала система управления.

За колпаком крутоверть сливала небо, землю, облака, пляшущий солнечный диск. Николай крутился слитно с машиной, новенькой, желанной, до этого боя не обстрелянной, менять ее было невыразимо жаль. "Менять?!" Они неостановимо неслись навстречу смерти - в обмен на красно-черный взрыв с обломками. На жизнь в восемнадцать лет.

Не в агонии и панике он нажимал, давил, дергал все, что могло выправить Як, и в этой жажде жизни и борьбе с гибелью откуда-то из нутра вырвалось: "Господи! Помоги!" И мгновенно осознав, что не по чину сразу обратился к Нему, крикнул, прорываясь сквозь свистевший воздух:

- Мама!.. Мамочка, помолись за меня!

"Помолись!" В самую короткую из молитв войдут по времени десятки таких падений. Но у Спасителя иное измерение. Быстрей звука и света достигает любой обращенный к Нему глас. Только если из обнаженной души исторгнут, разверзаемой мукой и надеждой на Единственного, а не из хитрости и корысти. И тогда не эхом, а высшей наградой отзвук.

Почти у самой земли, источавшей все свои запахи, вздыбленной, вспаханной не бережным лемехом, а рваным металлом, сытой не зернами, щедро политой кровью, поруганной всячески человеком, но готовой принять любого, святого и грешника, вывинтился вдруг штопор, словно выдрался из гнилой пробки, и выпрямил полет подранок. В подскоках, подобно псу, вынюхивающему следы к дому, пробежал и встал, остывая, раненый, но живой.

Николай взглянул на часы. Запомнил время до минуты. Оглянулся - не видит ли кто - и перекрестился. Как мама учила малолетнего. Кого стесняться, кому видеть? Но уже бежали к нему, слава Богу, свои...

Четверо сыновей было у Колиной матери в ту пору. У тети Марфуши, как мы ее звали. От Петра Машинистова, родного брата моей бабушки Александры Алексеевны, по мужу - Нагорновой. В начале двадцатого века служил Петр Алексеевич, названный моим прадедом в честь великого царя, в лейб-гвардии Измайловском полку. Стоял в строю на правом фланге. Под два метра ростом. По нему ровнялись бравые гвардейцы знаменитого полка русской армии.

Верностью и героизмом славился полк. Отличался в войнах со Швецией, Францией, Турцией, Германией, освобождали измайловцы Болгарию. В декабре 1825 года первыми присягнули Николаю I.

И была в семье тайна Петра Алексеевича, связанная со службой в полку.

Однажды стоял Машинистов в карауле в Царском Селе. Подошел к нему на прогулке сам Государь Император Николай Александрович. На руках держал сына, Наследника и Цесаревича Алексея. Еще годовалого младенца. Малыш потянулся вдруг к гвардейцу в яркой форме, в отблесках солнца от металлических частей и галунов амуниции и, как все дети, схватил за нос или за усы ручонкой и залился веселым смехом. Государь взял винтовку у великана-гвардейца, по Уставу Императору дозволялось, а малютку передал ему на руки как бы взамен.

Непоказное единение Царя и Наследника престола с русским солдатом не запечатлели, конечно, ни на фото, ни в красках, но в сердце гвардейца осталось. Думаю, тоненьким слоем легло и у Государя. Ведь сказал же, приняв погодя царевича из сильных рук: "Видишь, пошел к тебе сам. Дети чувствуют доброе сердце, к кому угодно не пойдут. Запомню тебя, солдат". Не договорив: "Коль придется". Время было смутное, тревожное. Пускала пузыри первая антирусская революция. Но и спустя долгие годы царствования не собрал подле себя Николай II таких преданных воинов. Окружили предатели. Разожгли враги России новую смуту, рухнула Держава и долго умывалась кровью. И мальчика в простой солдатской гимнастерке расстреляли палачи вместе с отцом и добивали штыками.

Была и еще одна тайна. Старший сын Петра и Марфы Сергей подростком добровольно прислуживал Святейшему Патриарху Тихону. В последнюю Отечественную его не призвали - по возрасту, к тому же работал он на оборонном заводе. Но в свой срок службу в армии отбыл. Служил примерно, видно по фотографии, на которой дядя Сергей снят с двумя треугольниками в петлицах, младшим командиром. На голове - шлем, называемый "буденновкой". Только это неверно. Суконные шлемы особого образца были пошиты не для гражданской междоусобной войны, а заготовили их загодя по велению Императора, по типу древних русских шеломов, для кавалерии. Чтобы русские витязи, одолев тевтонов, вошли в них и долгополых шинелях с "разговорами" - цветными лентами поперек груди - в поверженный Берлин. Русская армия, бесспорно, взяла бы его, как брала при Елизавете Петровне и при Сталине. Если бы не предательский заговор изменников.

В столицу "третьего рейха" вошел другой сын измайловца - Алексей Петрович, сержант пехоты. Освободив Белоруссию и Польшу. А Петр Петрович выпускал грозные "ястребки", на которых летал их младший брат Николай. За всех сыновей молилась тетя Марфа, клала поклоны Спасителю, Пречистой Богородице, Николаю Угоднику, Иоанну Воину, Сергию Радонежскому, другим святым, покровителям православного воинства и честных тружеников России. От образов в своем домишке в Лефортово переходила в православную церковь неподалеку, при Немецком кладбище. Молилась и помогала обихаживать храм.

В декабре 1944 года я вернулся с войны после тяжелого ранения в Карпатах. Скоренько пришла к нам с бабушкой ее невестка Марфуша на меня, живого, взглянуть, а главное - выспросить о Николае. Не встречал ли на фронте? Нет, не встречал, да и на разных фронтах воевали, к тому же он - в авиации, а я - в танковой армии. Не порадовал, зато она рассказала случай.

- Однажды днем, и число помню, и время, до минуты, схватило у меня вдруг сердце, так защемило. "Коля, что с тобой, родненький?" - догадалась и упала на колени перед киотом. Стала молиться. А ведь я и ранним утром, чуть свет, и перед сном... "Помилуй, пресвятая, сыночка моего Коленьку, сохрани. Чую, плохо ему до крайности, смерть вплотную подступила. Сохрани и помилуй! Ведь он ближе к Сыну Твоему - в небе летает..."

Наивно, конечно. За сто метров под землей можно быть к Богу, чем, скажем, в космическом аппарате, если без веры в Него. Но - вымолила сына. Вернулся с войны Николай живым и невредимым, высоким и красивым, с орденом Красного Знамени. Рассказал про случай со "штопором", из которого вышел чудом, вспомнив Бога. Подтвердил, что совпало с предчувствием мамы не только день в день, но даже в часы и минуты. "Ей-Богу, правда!" Да разве о таком врут?

"А с тобой ничего подобного не происходило?" - спрашивали друзья, выслушав мой рассказ об этом чуде. Нет, со мной не могло. Я ведь в Бога не верил. Но, с другой стороны, и Николай был тоже пионером и комсомольцем, в партию вступил, и хотя дядей мне приходился - одногодок.

Вот и я... не в глухой деревне, в Москве родился. Бабушка не доверяла роддомам имени всяких там клар цеткиных, крупских, прочих грауэрманов, а позвала знакомую акушерку и приняла внука из ее рук. Дома и окрестила, назвав по имени батюшки - отца Владимира. Матери же, носившей красную косынку, доказала, что в честь ее Ленина. Вот и соревновались в моем начальном духовном развитии две силы, абсолютно противоположные. Сиял позолотой и серебром темноликий киот, отражая красные и синие огоньки лампадок, а наискосок взирал из черной рамки "белокурый ангел" Володя Ульянов... Поначалу бабушке пришлось припрятать крестик, вместе с головой могли сорвать в ту пору, надел его только после ее смерти, царство ей небесное, но уже не снимаю.

"Происходило?" Обольщением всплывает в памяти.

В 44-м, под Бродами, укрывались от артобстрела с Валентином Лариным в окопе. Недолет, перелет, земля дрожала. Влетел снаряд и... не разорвался. Словно кабан, подстреленный охотником, чухнулся и притих. Кто-то начинил снаряд песочком: то ли немецкие рабочие-интернационалисты, то ли наши люди, угнанные в Германию... "Бог спас", - сказал Валька.

Мы вылезли из окопа и пошли спать в хату. А к утру только стены от нее уцелели. Мы - в крошеве и осколках стекла, но - живы!..

* * *

Герой Советского Союза, генерал-полковник инженерных войск А. Ф. Хренов пишет в предисловии к рукописи бывшего полкового инженера А. Ф. Копий:

С каждым годом фонд нашей мемуарной литературы о Великой Отечественной войне пополняется новыми работами. Но среди них очень мало материалов о саперах полкового звена.

В "Записках полкового инженера" как раз говорится о работе по инженерному обеспечению боевых действий стрелкового полка, о полковых саперах.

Правдивое описание боевых дел, забот и хлопот войскового инженера производит хорошее впечатление на читателя и внушает доверие к автору.

Материал особенно ценен тем, что в нем освещаются бои по прорыву и окончательному разгрому блокады Ленинграда...

Прорыв

16 января 1943 года до Рабочего поселка № 5 оставалось всего 1,5 километра, но перед нами находился центральный вражеский оборонительный рубеж, который шел от поселка по узкоколейной железной дороге до станции Подгорной и Рабочего поселка № 7. Этот рубеж был сильно укреплен. Артиллерийским огнем не удалось уничтожить все огневые точки. Продолжались огневые налеты противника и с Синявских высот.

С рассветом 16 января в 1-м батальоне у капитана А. В. Носкова с его наблюдательного пункта, а проще говоря, из стрелковой ячейки, отрытой наполовину в снегу, наполовину в торфе, детально изучаем лежащую впереди местность.

Прямо перед нами северная окраина поселка, чуть правее - кирпичное здание завода ВИМТа (Всесоюзного института механизации торфоразработок), частично сохранившееся, и еще несколько полуразрушенных заводских построек. В самом поселке домов почти не осталось. Перед заводом - не до конца сгоревшая роща. Она немного закрывает обзор. Значит, и немцам от завода плохо видно. Мы понимающе переглядываемся с Носковым. Остальное пространство открытое и изрыто воронками, как говорят, перепахано снарядами и минами. Сплошных заграждений не видно: разбросанная взрывами колючая проволока, остатки деревянного забора. Противник огня не ведет, если не считать снарядов, летящих с высот через равные промежутки времени.

Я спрашиваю комбата:

- Ну, а как вчера вечером, когда подошли сюда?

- Почти так же. Но стоило нам выдвинуться вперед, в атаку, как немец открывал сильный пулеметный огонь - не поднять головы. Перед поселком и в подвалах домов еще много огневых точек.

- Пожалуй, надо ударить на завод через рощу, - предлагаю я.

- Я тоже так думаю, - говорит Носков.

Докладываем по телефону командиру полка. Он "подбрасывает огонька". Под его прикрытием редкие цепи стрелковых рот батальона пошли в обход поселка через рощу. К 16 часам окопались на опушке рощи. Дальше пройти не удалось. Противник, словно опомнившись, открыл плотный огонь из минометов по роще и подходам к заводу ВИМТа.

Решено утром 17 января провести короткую артиллерийскую подготовку, ввести в бой танки в сопровождении саперов для разминирования в ходе боя и подрыва огневых сооружений (дзотов), которые окажутся "живыми". Для уничтожения дзотов практически выводились все орудия полка и часть дивизионных. 1-му батальону полка приданы бойцы химического и ампулометного взводов. Были в полках в то время такие взводы, имевшие на вооружении ампулометы, стрелявшие специальными ампулами с зажигательной смесью. С ампулометным и химическим взводами шел сам начальник химической службы полка младший лейтенант Крестьяников. Саперов возглавил командир взвода младший лейтенант Володя Лукин. В моем резерве оставалось всего одно отделение саперов.

Серое зимнее утро 17 января. В 10 часов ударили гвардейские минометы "катюши". И, словно стая огненных птиц, над нами, шурша, пролетели мины. Потом в поселке загрохотали частые взрывы, слившиеся в один сплошной гром, облако дыма повисло над развалинами. Через мгновение заговорила артиллерия. Сначала можно было расслышать отдельные орудийные и минометные выстрелы, но они тут же слились в оглушительный гул. Казалось, кто-то стопудовым молотом непрерывно бьет в огромную пустую бочку. Вся дивизионная, полковая и прочая артиллерия "работала" на поселок № 5 и позиции противника справа и слева. Отчетливо слышны были залпы и разрывы орудий Ленинградского фронта. После такого огня, казалось, ничего живого не останется на позициях противника.

И вот атака. Против ожидания ожили некоторые огневые точки, из которых фашисты поливали пулеметным огнем наши редкие цепи бойцов. Но, главное, губительным был минометный огонь. Только вперед! Только вперед! В этом - победа. Это понимали все. Пошли на позиции врага танки 98-й танковой бригады (командир - полковник З. Т. Пайкин, начальник штаба - майор И. А. Глобин). Но для танков простора здесь нет. Канавы, свежие воронки с водой и торфяной жижей. Вот один танк прорвался, другой подорвался на мине (как оказалось, фашисты успели установить несколько десятков мин перед самым поселком и заводом ВИМТа "в наброс", чуть прикрыв снегом).

Под огнем противника саперы обнаружили и подорвали 34 противотанковые мины и уничтожили один дзот.

Володя Лукин в ходе боя вскочил на броню танка и указал другим проход в минном поле. По броне, высекая искры, ударили пули. Лейтенант упал...

Товарищи на плащ-палатке вынесли тело Володи в тыл полка. Жалко было погибших саперов, жалко других бойцов, героически отдавших жизнь под Рабочим поселком № 5, но особенно безгранична горечь утраты молодого парнишки Володи Лукина. В то время я думал, что же мне написать его невесте Лене Ходыревой (я ее знал по письмам, которые мне доверял Володя).

Весь день 17 января продолжался упорный бой. Наши пехотинцы подошли вплотную к поселку и заводу, окопались в снегу, в воронках, укрылись в остатках металлических труб большого диаметра. Но в поселок ворваться не удалось.

Жуткое зрелище представляла окружающая нас равнина. Почерневший снег с зияющими воронками, дымящийся торф, горящие развалины домов, огненные разрывы мин и снарядов...

После гибели Володя Лукина, уже в сумерках, я собрал оставшихся в строю саперов в сохранившемся блиндаже. Сюда два наших бойца притащили первого раненого фашистского солдата. Это был рослый блондин. Я воспользовался своими некоторыми знаниями немецкого языка и задал ему несколько вопросов. Но он еще был наглым и самоуверенным... или пытался казаться таким.

На вопрос, много ли солдат осталось в поселке, он ответил:

- Унс зекс миллионен! (шесть миллионов).

Но когда я допустил вольность и пригрозил ему, что его не доведут до штаба, он вынужден был сказать, что в поселке погибло более трехсот человек; не считая раненых, солдат осталось мало.

Пленного повели в штаб дивизии.

К ночи наши люди очень устали, и бой затих. Ночью действовала только дивизионная разведка. Она обнаружила, что противник увозит остатки своей техники на юг, в Рабочий поселок № 6 и Синявино...

Утром 18 января у железнодорожной насыпи между заводом ВИМТа и Рабочим поселком № 5, после мощнейшей артподготовки и решительной атаки, встретились бойцы нашего 1-го стрелкового батальона и батальона 136-й стрелковой дивизии Ленинградского фронта. Вскоре на крыше завода затрепетало красное знамя. Все это произошло как-то неожиданно. Так всегда бывает, когда какое-нибудь событие долго ожидаешь.

Объятия, возгласы, поздравления. Смешались шинели, полушубки, маскировочные халаты. От ленинградцев мы узнали, что два часа назад севернее нас, в Рабочем поселке № 1, соединились воины 123-й стрелковой бригады Ленинградского фронта и 372-й стрелковой дивизии Волховского фронта.

Итак, блокада прорвана!

Вечером штаб полка перебрался в поселок и разместился в полуразрушенном доме. Мы выпили по 100 граммов вина за победу, за Ленинград, закусили трофейными консервами (а наш шпиг все же лучше).

А потом начальник связи полка Гомонов настроил приемник на Ленинград. С затаенным дыханием слушали мы торжественный голос диктора:

"Блокада прорвана! Мы давно ждали этого дня. Мы всегда верили, что он будет. Мы были уверены в этом в самые черные месяцы Ленинграда - в январе и феврале прошлого года. Наши погибшие в те дни родные и друзья, те, кого нет с нами в эти торжественные минуты, умирая, упорно шептали: "Мы победим!" Они отдали свою жизнь за честь, за жизнь, за победу Ленинграда..."

* * *

Валентин Петрович Воробьев - участник Великой Отечественной войны, капитан 1-го ранга в отставке, лауреат нескольких литературных конкурсов, посвященных 55-летию Победы, и обладатель многих почетных грамот за пропаганду славных традиций Военно-Морского Флота - не один десяток лет посвятил увековечению памяти героев-фронтовиков, признанных и безвестных: морских летчиков, катерников, подводников... Листал пожелтевшие от времени подшивки газет в Ленинской библиотеке, изучал дела в Центральном военно-морском архиве. Из весьма объемистой летописи человеческих судеб, вышедшей из-под пера В. П. Воробьева, мы отобрали для публикации лишь малую толику.

Сам погибай, а товарища выручай

О сенью 1982 года в Ленинград приехали на 25-летний юбилей выпускники военно-морского факультета Военно-политической академии имени В. И. Ленина. То была волнующая встреча. Шутка ли! Ведь за четверть века многое изменилось: один поседел, другому расческа уже не требуется... Объятия, воспоминания... Говорили и об учебе в Военно-морском политическом училище имени А. А. Жданова, которое для многих явилось ступенькой на пути в академию.

Запомнился диалог двух капитанов 1-го ранга запаса.

- А помнишь Виктора Кускова? - спросил Вадим Никольский.

- Кто же его не помнит! - воскликнул Юрий Киселев.

К разговору подключились многие. Вспоминали высокого, стройного моряка с красивым, интеллигентным лицом, с вдумчивым взглядом серых внимательных глаз. В тщательно отутюженных брюках и фланелевке с синим воротником, окаймленным тремя белыми полосками, внешне, формой, он был похож на других курсантов. И все же были особые, характерные черты, отличающие его. Нет, не только Звезда Героя Советского Союза, сверкающая золотом на синей фланелевке.

- Очень скромный был курсант, - продолжал Вадим Никольский. - Никогда не хотел выделять себя из нашей среды, не кичился своим высоким званием Героя.

А мне вспомнилось, как однажды, в послевоенный год, в училище на Малой Охте, во время перерыва между лекциями на площадке трапа, куда мы выходили на перекур, на просьбу рассказать о подвиге старшина 1-й статьи Виктор Кусков тихо произнес:

- Что там рассказывать? Я сделал то, что должен был сделать, и поступил так, как поступил бы каждый из находящихся здесь. Разве не так?

...Виктор Кусков родился в 1924 году в деревне Перелоги Рамешковского района Калининской области. Не выделялся бойким характером в школьные годы, не отличался особо и когда подрос. Вдумчивого, старательного и отзывчивого матроса уважали и любили товарищи и друзья по электромеханической школе учебного отряда Северного флота, в которой он учился в 1943 году и которую окончил с отличием. Учеба Виктору давалась легко, но в душе он с нетерпением ждал того дня, когда пойдет на корабли, будет участвовать в боевых походах. Радости краснофлотца не было конца, когда узнал, что его, моториста 3-го класса, направляют в бригаду торпедных катеров Краснознаменного Балтийского флота. Это известие было сверх всяких ожиданий. Виктор знал, что на катерах служат смелые, отважные люди. И когда молодой моряк менял черную ленту бескозырки на гвардейскую оранжево-черную, дал сам себе клятву, что оправдает звание гвардейца в предстоящих боевых походах.

А их было много. Тогда корабли Краснознаменной Балтики прочно держали оборону Ленинграда и Кронштадта. Большая, очень большая нагрузка ложилась и на "москитный флот", к которому относили торпедные катера. В отличие от больших кораблей, которые не могли выйти в море из-за сильной минной опасности, катера вели активные боевые действия на вражеских коммуникациях, несли дозорную службу, ставили минные заграждения... Более чем в 40 боевых выходах участвовал Виктор Кусков в первый год службы на Балтике.

Вот один из эпизодов. Катер, на котором мотористом служил В. Кусков, вел бой с кораблями противника. Моторист надежно обеспечивал заданный командиром ход, быстро выполнял каждую команду, передаваемую с мостика по машинному телеграфу и переговорной трубе. Все шло хорошо. Бой, казалось, близился к концу. И вдруг в моторном отсеке разорвался вражеский снаряд. Был разбит левый мотор, поврежден маслопровод правого. Виктора контузило. На какое-то время он потерял сознание. Очнувшись, краснофлотец молниеносно оценил обстановку. Он видел, что масло не поступает в мотор, который вот-вот мог выйти из строя, заглохнуть. Случись такое - катер потеряет ход. Этим немедленно воспользуется враг, который попытается захватить катер. Исход боя могли решить секунды. И тогда, преодолевая боль, Виктор подполз к маслопроводу. Некогда было искать какой-либо материал, чтобы устранить неисправность, и краснофлотец голыми руками зажал пробоину. Горячее масло, металл обжигали ладони, пальцы. Боль была адская. Но мысль о том, что может случиться, если мотор заглохнет и катер потеряет ход, придавала силы моряку, и он не отнимал рук. Катер в тот раз благополучно прибыл в базу. За этот и другие боевые походы гвардии старший краснофлотец В. Д. Кусков был удостоен ордена Красной Звезды, медалей "За отвагу", "За боевые заслуги". Да, Виктор мог себе сказать, что не зря носит на бескозырке оранжево-черную ленту.

...В ночь на 1 июня 1944 года четыре вражеских сторожевых корабля, тральщик и два миноносца пытались прорваться в Выборгский залив. Четыре торпедных катера под командованием Героя Советского Союза капитан-лейтенанта В. П. Гуманенко решительно атаковали противника. Катер старшего лейтенанта В. Некрасова под сильным артиллерийским огнем вырвался вперед и поставил дымовую завесу. Под ее прикрытием остальные катера пошли в атаку. По ним вели огонь более 100 автоматических и полуавтоматических пушек. Несмотря на это, катер старшего лейтенанта С. А. Глушкова с короткой дистанции выпустил торпеды и потопил вражеский корабль. Два других торпедных катера под командованием старшего лейтенанта А. В. Суворова, встретив сильный заградительный огонь, не смогли приблизиться к противнику. Они атаковали его с другого направления и торпедировали сторожевой корабль. Вышедшие на помощь Гуманенко четыре торпедных катера под командованием Героя Советского Союза И. С. Иванова потопили еще один сторожевой корабль.

Во время этого боя был подбит катер лейтенанта М. Н. Хренова, на котором служил Виктор Кусков. На палубе начался пожар, который вскоре охватил весь катер. Виктор Кусков и Григорий Матюхин сражались с огнем за живучесть корабля. На моряках горела одежда, волосы, неимоверно жгло тело, из ран лилась кровь.

Исчерпав все возможности борьбы с огнем в моторном отсеке, моряки выбрались на палубу. Здесь лежали раненые. Григорий Матюхин и Виктор Кусков надевали на них спасательные пояса, спускали за борт.

Командира моряки обнаружили в рубке. Тяжело раненный, он был без сознания. Рядом лежал офицер соединения лейтенант Прушинский.

- Товарищ командир! - громко воскликнул Виктор.

Тот медленно открыл глаза, едва слышно произнес:

- Оставить катер!

Известно, что согласно требованиям корабельного устава, традициям, установившимся на флоте, командир покидает корабль последним. Да разве можно оставить катер, оставить раненых? Этого не могли допустить ни Матюхин, ни Кусков; они хорошо знали и другую морскую заповедь: "сам погибай, а товарища выручай". Старший краснофлотец Кусков надел на командира пробковый спасательный пояс и вместе с ним спустился за борт. Офицеру штаба помогал главный старшина Григорий Матюхин.

Оба моряка старались как можно быстрее "отбуксировать" офицеров от горящего катера. Это было нелегко: ведь оба и сами были ранены. Соленая вода разъедала раны и обожженное тело. Кускову порой казалось: нет, не выдержать, нет, не хватит сил... "Я-то ладно, а командир, - пронеслась мысль. - Его надо спасать". И вновь откуда-то брались силы, и моряки поддерживали раненых офицеров, подбадривая друг друга.

Вскоре раздался сильный взрыв. В воздух взлетели обломки катера.

Силы оставляли Кускова и Матюхина. Но несгибаемая воля, чувство долга перед спасением раненых офицеров и надежда на помощь придавали им новую энергию. И они держались. Утром над местом гибели катера появился наш самолет. Снизившись, он обследовал участок моря, разыскивая людей. Кусков и Матюхин кричали, махали руками. Летчик заметил их и, покачав крыльями, ушел в сторону нашего берега. А вскоре подошел торпедный катер и доставил моряков на базу.

Когда смертельная опасность миновала, Кусков и Матюхин почувствовали, насколько они ослабли и как сами нуждаются в помощи. Два с половиной часа моряки держались на воде, спасая раненых командира и офицера, борясь за их жизнь. В госпитале врач насчитал у Виктора более 20 осколочных ран.

За участие в потоплении трех кораблей противника, отвагу и героизм, проявленные при этом, и за спасение раненых офицеров гвардии старшему краснофлотцу Виктору Дмитриевичу Кускову и гвардии главному старшине Григорию Ивановичу Матюхину Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 июля 1944 года было присвоено звание Героя Советского Союза.

Талисман

Первые дни войны капитан-лейтенант Дмитрий Климентьев Ярошевич, командир подводной лодки Щ-310, встретил в море, в боевом походе. Только 10 июля, исчерпав запасы автономного плавания, "Щука" направилась на базу. Узкими таллинскими улицами Ярошевич быстро шел домой, в семью. Спешил. Не стесняясь прохожих, порой переходил на "бег трусцой". Ожидал: сейчас обнимет, поцелует любимую жену Машу, возьмет на руки сразу обеих дочурок: трехлетнюю Нину и годовалую Галочку, закружит с ними по комнате. Знал: Нина пролепечет: "А что ты мне сегодня принес, папа?"

Что сегодня принесет папа? Да ничего. Хорошо, что сам живой остался. И скажет: "В следующий раз обязательно новую куклу Таню принесу".

Но не было вопроса, не было крепких объятий, не было жениных поцелуев.

Сердце сжалось от предчувствия чего-то страшного, когда, позвонив, капитан-лейтенант не услышал торопливых шагов жены, радостных и звонких возгласов малышек-дочурок. Торопливо достал ключ и с трудом, не сразу вставив его в замочную скважину, открыл, наконец, дверь.

В комнате было - как после погрома.

- Вакуировались они, Дмитрий Климентьевич, вакуировались, - повторяла вышедшая в коридор старушка-соседка.

- Куда эвакуировались? Куда уехали? Адрес знаете? - нетерпеливо задавал вопросы флотский командир.

- Не знаю, миленький, не знаю, - вытирая слезы, говорила соседка. - Я бы тоже уехала, да куда мне, старой? Помру в дороге. А ваших увезли.

Дмитрий Климентьевич понимал, что сборы, видимо, были короткими. Захваченная врасплох, растерявшаяся Мария Михайловна наскоро собрала в дорогу необходимое для детей бельишко, одежонку, оставив все ценные вещи в квартире. Разве много возьмешь, унесешь, когда на руках две дочки-малышки?!

Капитан-лейтенант бессильно, тяжело опустился на стул. Что же делать? Где искать адрес родных? Куда они уехали? К кому обратиться?

Закрыв комнату и передав ключ соседке-старушке, Дмитрий Климентьевич со щемящим сердцем уходил из родного дома. Ничего не взял из вещей. Взял лишь из ящика стола семейный альбом. И еще взял маленького, сантиметров 10 величиной, негритенка - любимую игрушку дочурки Ниночки, "пупсика", как называла негритенка малышка, которого любила и с которым не расставалась даже во сне. И снова подумалось командиру-подводнику: "Да, сборы были, видать, спешными, если Ниночка даже "пупсика" своего забыла..."

С того июльского дня 1941 года Ярошевич не расставался с "пупсиком". Это был его талисман. Он поклялся тогда маленькой дочурке Ниночке, что отомстит проклятым фашистам, будет бить их беспощадно. И клятву свою сдержал: два транспорта, один - в 1942 году, другой - в 1944-м, потопили подводники под его командованием...

С галса на галс ложилась подводная лодка, производя поиск противника. И вот вечером 17 марта 1945 года командир отделения гидроакустиков, старшина 2-й статьи Павел Крючков доложил:

- Шум винтов транспорта, трех военных кораблей, левый борт, курсовой девяносто!

Продолжительный сигнал ревуна бросил экипаж по тревоге на боевые посты.

- Торпедная атака! Лево на борт! Курс триста двадцать пять градусов! Носовые и кормовые торпедные аппараты к выстрелу приготовить! - одну за другой отдавал команды капитан 3-го ранга Д. К. Ярошевич.

Подводники действовали во время торпедной атаки умело, быстро, как единый, хорошо отлаженный механизм.

В голосе командира чувствовались уверенность, спокойствие, и эта уверенность передавалась всему экипажу. Каждый подводник верил в опыт, мастерство командира, и командир в свою очередь был уверен, что каждый подводник точно выполняет на своем боевом посту то, что надо делать. Все шло как на учении или тренировке, по крайней мере, внешне выглядело так. Те же сосредоточенные, серьезные лица, тот же блеск в глазах, азарт атаки, азарт боя, итог всего, к чему готовится моряк, ради чего он служит.

К-53 маневрировала для выхода в торпедную атаку.

Прошли считанные минуты, и зазвучало протяжное:

- Но-с-с-овые а-а-п-п-а-р-а-т-ы!

И отрывисто, резко:

- Пли!

"Катюша", как почувствовали в отсеках, слегка вздрогнула своим могучим стальным телом, освобождаясь от трех выпущенных веером торпед. Со скоростью 44,2 узла они устремились к вражескому транспорту.

В отсеках, в центральном посту повисла тишина. Слышалось лишь монотонное журчание гирокомпаса. Все с нетерпением ожидали результатов атаки. И вдруг услышали сильный взрыв.

В 18 часов 23 минуты "катюша" всплыла под перископ. Командир прильнул к окуляру. Атакованного транспорта на водной поверхности не было. Лишь корабли ходили малым ходом. Они занимались спасением тонувших гитлеровцев.

Командир прошел по отсекам, поздравил подводников с победой.

После атаки противник ожесточенно преследовал "катюшу", сбросив на нее около 300 глубинных бомб. Но она вышла победителем из неравной схватки. Тогда, в марте 1945 года, фашистское радио не раз сообщало о потоплении совет-ских подводных лодок в том районе, где находилась одна К-53. А она - жила!..

Дмитрий Климентьевич встретился в Ленинграде с семьей лишь летом 1945 года.

- Возьми, Ниночка, своего "пупсика", - сказал боевой командир подросшей за долгие военные годы разлуки дочурке. - Мы воевали вместе. И твой "пупсик" тоже...

Все, что могу

Треугольником сложенные тетрадные или из оберточной бумаги листки...

Обратный адрес - "Полевая почта..." Треугольный штемпель: "Красноармейское, бесплатно". И еще штемпель: "Просмотрено военной цензурой". Письма с фронта... В те далекие сороковые годы Тоня (так звали добрую, приветливую женщину, бессменного нашего почтальона) приносила их от отца, старших братьев Вениамина и Николая, от сестры Зои, артиллеристки-зенитчицы, защищавшей небо Москвы.

Я развертывал сложенные в треугольник тетрадные листы и по просьбе матери читал письма вслух. Мама читать не могла: глаза ее застилали слезы. Прижав к груди моего младшего брата - десятилетнего Борю, она слушала. Слушала, вытирая слезы радости, если фронтовые треугольники приносили добрые вести. Слезы горя и печали, когда узнала, что Николаю, старшему сыну, пулеметчику, осколком фашистского снаряда выбило глаз и он находится на излечении в госпитале. Смахивала со щек слезы горя, когда Тоня принесла горькое сообщение: Вениамин пропал без вести...

Помню лето 1942 года. Призвали в армию моего друга детства, 17-летнего Васю Шкурина. На очереди были мы, ребята 1926 года рождения.

- Мой отец может определить тебя на работу в водный транспорт, - доверительно говорил мне сверстник Костя Королев. - Бронь дадут, на фронт не пошлют. Подумай, скажешь. Отец сделает...

Думал я недолго, может, несколько секунд. За эти секунды мне зримо представился фронт, бои, мои родные - отец, два брата и сестра. Их письма, их вера в победу.

- Нет, Костя, не хочу на бронь, - ответил я твердо. - Не хочу на водный транспорт...

Осенью 1943 года с железнодорожного вокзала приволжского города Кинешма паровоз повез наш состав - вагоны-теплушки с трехъярусными дощатыми нарами, - на действующий Краснознаменный Балтийский флот. Молодой лейтенант в черной шинели, в черных брюках и в черной флотской фуражке сопровождал нас. После двухнедельного следования (днем преимущественно стояли где-нибудь в лесу, затаившись от вражеской авиации и артиллерии) паровоз доставил нас в блокированный Ленинград...

Многие мои друзья-одногодки сгорели в танках, навечно уснули после яростных атак пехотинцев, погрузились в морскую пучину...

А мой сверстник Костя Королев, поступив в водный транспорт, получил бронь. Работал бакенщиком. Нелегкий был у него труд. Кое-кто говорил: "Зато в тылу. Жив остался"...

Вернемся, однако, к письмам с фронта. В материале Центрального военно-морского архива, повествующем о боевой судьбе командира 9-го гвардейского Краснознаменного минно-торпедного полка Северного флота, гвардии подполковника Бориса Павловича Сыромятникова, я с волнением не раз прочитал и переписал в свою рабочую тетрадь его письмо к матери с пометкой на конверте: "Прошу отправить семье, когда не приду с боевого задания".

"Здравствуй, дорогая мама!

Это будет мое последнее письмо к тебе. Ты его получишь, когда меня не будет...

Мама, тебе не придется краснеть за меня. Я во имя Родины отдам все, что могу. Я уверен, что эти гады будут разбиты. Русский человек никогда не будет рабом. Я выполняю твой наказ - беспощадно громлю фашистских собак и всегда помню твои слова: "Боря, не сдавайся живым". Нет, мама, этого никогда не будет. Живым я не сдамся. В последнюю минуту, когда почувствую, что безысходное положение, пойду на таран, врежусь своим самолетом в гадов. Пусть они смотрят, на что способен русский человек. А за нашу смерть, мама, отомстят мои соколы. Всё, мама! Никогда я не забывал, как тебе было тяжело в те трудные годы растить нас. Ты говорила: "Дети, будьте честными!" Мама, думаю, мы оправдали твои надежды. Ты сумела воспитать нас такими, какими мы нужны Родине.

Хотелось мне посмотреть, мама, на тебя еще раз, давно не видел. Ты, наверное, стала совсем седенькой, но ничего, крепись...

Твой сын Борис".

Да, он, Б. П. Сыромятников, ради Победы, ради жизни на земле других советских людей, ради Родины отдал все, что мог, - свою жизнь. Большего у него не было.

А вот другое письмо - к жене и детям:

"Здравствуйте, дорогая Женюрочка и мои дорогие дочурки Жанночка и Танечка!

Женя, эту короткую записку ты получишь тогда, когда меня не будет в живых. Я знаю, тебе будет трудно воспитывать дочерей. Но помни, что ты не одна!..

Я мстил гитлеровским собакам за смерть моих товарищей, за поруганную нашу Родину, за стоны наших детей и матерей. На нашу долю выпала почетная миссия, и мы с нею справимся, чего бы это ни стоило! Русский народ - это самый стойкий народ мира. Какая страна устояла бы в том положении, в каком мы очутились в 1941-1942 годах? А мы не только устояли, но и победили! Я в этом уверен, потому что мы по-настоящему научились бить врага, ненавидеть его всем нутром, потому что нас ведет к победе великая партия.

Милая, прощай!

Крепко, горячо целую тебя, Женя, и наших дочурок Жанночку и Танечку.

Ваш Боря".

Такие вот письма.

Герой Советского Союза полковник В. Рукавицин вспоминает:

"Мы наносили удары по конвоям и базам противника, ходили на торпедоносцах далеко в расположение врага. В этих полетах в полной мере проявились замечательные качества командира нашего полка Бориса Павловича Сыромятникова. Летчики шли за своим командиром уверенно, ибо знали, что он никогда не возвращается на аэродром, не выполнив задания.

Особенно мне запомнился последний бой Бориса Павловича. Накануне войска Карельского фронта при содействии кораблей и частей Северного флота овладели городом Петсамо. Враг начал спешно оттягивать силы на запад. 16 октября 1944 года из Киркенеса выходил конвой с живой силой и техникой. Нам, торпедоносцам, была поставлена задача - сорвать эту переброску, не выпустить из фиорда ни одного транспорта.

На задание пошли двумя группами. Я был в первой. Борис Павлович вел вторую. Наша группа легла на боевой курс со стороны суши. С первого же захода мы потопили один транспорт. Группа Сыромятникова шла с моря, и на нее был направлен весь огонь кораблей".

Далее вновь обратимся к архивным документам. Фонд 243, дело 34692. На странице 144 говорится:

"Плотная дымка застилала горизонт, видимость не превышала пяти километров. Когда по курсу показался караван, ведущий приказал:

- Перестроиться в правый пеленг!

Принимать боевой порядок приходилось под сильным артиллерийским огнем.

- Атака! - скомандовал Сыромятников.

Ведомые ринулись на врага.

Недалеко оставалось до цели, когда вражеский снаряд попал в левый мотор машины Сыромятникова. Самолет загорелся, но уверенно шел в цель.

- За мной! Ближе! Ближе! Смелее! - командовал Сыромятников.

В это время вражеская трасса зажгла и правый мотор торпедоносца. Ведомым казалось, что горящий факел летит на врага.

Штурман 9-го гвардейского Краснознаменного минно-торпедного полка, майор А. И. Скнарев продолжал наводить самолет, и с дистанции 800 метров по транспорту была сброшена торпеда.

- Командир, горим, - поступил доклад стрелка-радиста, гвардии старшего сержанта Г. С. Асеева.

- Спокойно, спокойно! - ответил командир.

После этих слов от самолета отделилась вторая торпеда и устремилась к вражескому транспорту.

Гвардейский экипаж, верный присяге и воинскому долгу, до последнего дыхания выполнял боевую задачу и героически погиб. От сброшенных машиной Сыромятникова торпед погиб, затонув, и вражеский транспорт, на котором эвакуировались более трех тысяч солдат и офицеров. Боевые друзья-североморцы отомстили за смерть своих товарищей. В тот день группа Сыромятникова потопила два транспорта, сторожевой корабль, тральщик и катер противника.

На следующий день, 17 октября, на траурном митинге гвардейцы поклялись открыть счет мести за своего командира полка и его боевых товарищей. 24 октября экипажи летчиков Лукашова, Псиаренко, Абрамова выполнили клятвы. Они атаковали вражеский конвой с короткой дистанции и потопили три корабля.

На боевом счету 9-го гвардейского Краснознаменного Киркенесского минно-торпедного авиаполка было 118 потопленных транспортов, судов и боевых кораблей, 12 сбитых самолетов противника. Полк воспитал 17 Героев Советского Союза. За успешное выполнение заданий командования авиаторам полка было вручено 463 боевых ордена и медали.

5 ноября 1944 года Указом Президиума Верховного Совета СССР гвардии подполковнику Б. П. Сыромятникову, гвардии майору А. И. Скнареву, стрелку-радисту гвардии старшему сержанту Г. С. Асееву было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза...

Приказом Министра Военно-Морского Флота от 8 мая 1950 года Б. П. Сыромятников навечно зачислен в списки личного состава одной из частей Военно-Воздушных Сил Северного флота.

* * *

В этой братской могиле, каких не счесть на Руси, спят вечным сном фронтовики-подводники. Что ж, война есть война... А вот гибель "Курска" в мирное время - на чьей она совести? Кто за это преступление ответит?!

Взорванные террористами жилые дома в Москве и других российских городах, заказные убийства, трагедия "Курска", угон чеченцами авиалайнера, затопление космической станции "Мир"... - не много ли для начала "возрождения" Великой России?!

* * *

"...доставалась дорогая бронь, с зерцалом и локотниками, шелом с панцирным ожерельем, бахтерцы, колонтари, восточные, добытые в бою или меной, клинки, клевцы и шестоперы, отделанные серебром рогатины... И вот выезжает со двора дружина. Ратники, приторочив копья, подрагивают в седлах... дружина в бронях, остальные в тегилеях: от стрел татарских нашили толстые войлочные пансыри. На коне в таком сидишь, как бочка, да зато стрела не пробьет! Новинка, раньше не было такого..."

под эпигр.Д. Балашов.

под эпигр."Младший сын"

Семь столетий пролегли между победами Александра Невского и сражениями Великой Отечественной войны. Многое изменилось за это время. На смену копьям и клевцам, шестоперам и рогатинам пришли танки и самолеты, "катюши" и подводные лодки... "Панцирная дружина", казалось, тоже должна бы кануть в Лету... Ан нет - жив курилка!

Андрей Андреевич Черкашин (1919-1993), известный пушкинист, составитель самого полного родословного древа великого поэта, во время войны был свидетелем любопытных малоизвестных эпизодов, о которых он вспоминает в своих записках, созданных им в конце 80-х годов.

О днажды, на Смоленском направлении, это было в 1943 году, нас, командиров рот и батальонов 133-й стрелковой дивизии, собрал командир полка подполковник Сковородкин, только что вернувшийся из Москвы. Мы с удивлением разглядывали фигурные стальные пластины защитного цвета, лежавшие перед ним на куске брезента.

- Это противопульные панцири. Личное средство защиты пехотинца в бою, - сказал Сковородкин, поднимая одну из броняшек с заметным усилием. - Ну, кто хочет примерить?

Почему-то охотников не нашлось. Я бы давно шагнул первым, но не хотелось быть выскочкой в глазах товарищей. Не знаю почему, но взгляд подполковника остановился на мне. Может быть, потому, что у меня на гимнастерке сверкал рубином тогда еще редкий знак "Гвардия", а может, потому, что я еще не утратил спортивную форму - до войны занимался вольной борьбой в спортсекции.

- Ну-ка, давай, гвардеец, попробуй!

Я вышел, взвалил панцирь на грудь, Сковородкин помог мне застегнуть ремни на спине. Сначала показалось тяжеловато: панцирь, да еще каска, да автомат... "Не человек, а танк". Сделал несколько ружейных приемов. Вроде бы ничего, и даже уверенность почувствовал - пуля не достанет, а уж штык и подавно не возьмет. Сразу же вспомнились рыцари времен Александра Невского. Ведь дрались же русские воины в панцирях и кольчугах. Тяжелое снаряжение - но как дрались! Неужели мы, их далекие потомки, слабее?

- Ну, как? - спрашивает офицеров подполковник Сковородкин, - кто хочет одеть свои роты в панцири?

Желающих снова не находится, командиры между собой переговариваются, смотрят на меня и подполковника с недоверием. Все-таки дело новое, что ни говори, а панцирь тяжел, движения стесняет, в наступательном бою ловкость да сноровка спасают жизнь не хуже иного щита.

- Так что, нет добровольцев? - повторяет подполковник весьма удрученно.

"Эх, - думаю, - завалят эксперимент. Нельзя же так просто отказаться, не испытав панцири в деле".

- Есть, товарищ подполковник! Давайте в мою роту.

- Так тому и быть, - улыбнулся командир. - Войдешь, Черкашин, в историю как командир первой панцирной роты.

Остальные две роты надели панцири в приказном порядке.

...Намеченный к штурму рубеж наш полк пытался взять трижды, и всякий раз мы откатывались под кинжальным ружейно-пулеметным огнем. Немцы выкашивали целые цепи перед своими укрепленными позициями. Пытали счастье и другие полки, но и они несли тяжелые потери. Может, бронезащита поможет?

Теперь, когда в роту доставили около ста панцирей, я детально изучил новинку. Лист из высококачественной стали толщиной в 3-4 миллиметра был выгнут по форме груди. На левом плече он крепился специальной лапой, а на спине пристегивался ремешками. Слой металла, как гарантировали инженеры-конструкторы, предохранял от пуль, выпущенных с расстояния не ближе пятидесяти метров, однако дистанцию "безопасного выстрела" можно было сократить вдвое, для этого вверх откидывалась нижняя часть панциря, которая крепилась на животе на поперечном шарнире типа шкворня. Правда, при этом открывался живот, но зато грудь находилась под двойной защитой. Шарнир позволял пехотинцу сгибаться, что увеличивало подвижность "бронированного бойца".

Солдаты с интересом примеривали стальные доспехи. Спорили, нужны они или нет, спасут ли от осколков... Но только бой мог дать ответы на все вопросы.

И вот в один из жарких августовских дней моя рота, облачившись в "латы", изготовилась в траншее к броску. Справа - железнодорожная насыпь, слева - болото, а между ними - глубоко эшелонированный участок немецкой обороны.

Пригнувшись в своих траншеях, ждем, когда отгремит наша артподготовка. Израненная земля Смоленщины - чего только не перевидала на своем веку?! - вздрагивает, как живая. Столько жизней в нее ушло, что, кажется, заговори она человеческим голосом, и никто бы тому не удивился.

Ну, вот и настал наш час! Атака!

Выбираюсь на бруствер и кричу, как во времена Александра Невского:

- Вперед, за мной! За землю русскую!

Рота поднялась хорошо - встали все, развернулись в цепь. Тяжести панциря я почти не ощущал, ноги в пылу атаки несли сами.

Не помню, как добежал до первой линии обороны, но помню, как ворвались в немецкую траншею. Рукопашная началась, выстрелы в упор... Никогда не забуду лицо фашистского автоматчика в очках. Вжавшись спиной в земляной траверс, палит в меня с дуэльной дистанции... Три сильных толчка в грудь - три попадания в панцирь. Едва устоял на ногах. Автоматчик видит, что его пули отскакивают от меня, как горох. За стеклами очков - обезумевшие от ужаса глаза... Я не стал убивать своего "дуэлянта", видя, как он бросил свой автомат и поднял руки. И только после боя я заметил, что ранен в правое предплечье, не закрытое панцирем, и долго помнил обезумевшие глаза немца...

Броненагрудник спас мне жизнь. Да и потери в тот день во всех "панцирных ротах" были значительно меньше обычных. Однако панцири в пехоте почему-то не прижились. Правда, слышал, что их применяли при штурме кенигсбергских фортов.

К сожалению, в фондах Центрального музея Вооруженных Сил СССР нет ни одного образца противопульного панциря советской пехоты.

- Мелочь, - сказал мне старший научный сотрудник музея. - Мы вон целые бронепоезда храним.

И мне стало обидно. Эта "мелочь" спасла жизнь мне и многим другим солдатам. Конечно, в истории Великой Отечественной войны это всего лишь мелкий штрих. Но и он должен быть сохранен в нашей памяти...

* * *

Эта заметка, опубликованная в одном из "доперестроечных" журналов (предположительно - в "Огоньке"), случайно сохранилась в нашем редакционном архиве. В ней говорится о самой вроде бы обычной и вместе с тем героической судьбе летчика, сбившего в первый день войны первый вражеский самолет, на второй день - второй... а всего... Впрочем, слово автору заметки (думается, она будет небезынтересна широкому кругу читателей нашего журнала именно в год 60-летия нападения Германии на Советский Союз).

С первых часов войны и до полной победы я участвовал в боях против немецко-фашистских захватчиков на Северо-Западном, Волховском и 2-м Прибалтийском фронтах в составе 280-й Островской авиационной дивизии 14-й воздушной армии. Я также принимал участие во всех трех Синявинских операциях по прорыву блокады Ленинграда.

У меня на счету 220 успешных боевых вылетов, сбил 15 самолетов противника. Был пять раз ранен и контужен. Горел неоднократно с самолетом, прыгал с парашютом из горящих машин. И сейчас свежи в памяти многие боевые эпизоды.

Наш авиаполк дислоцировался на одном из аэродромов Латвийской ССР.

22 июня 1941 года в 12 часов дня наш полк взлетел с аэродрома и взял курс на Брест. Там шел неравный кровопролитный бой пограничников с гитлеровскими полчищами. Погода была ясная, солнечная, но над Брестом стоял сплошной дым пожарищ. Мы сделали два захода на бомбардировку вражеских войск, подавив много живой силы и боевой техники.

В это время нас атаковала большая группа вражеских истребителей МЕ-109. Завязался ожесточенный воздушный бой - первый мой бой в Отечественной войне. Я сбил первый вражеский самолет. В этом бою погиб смертью героя мой лучший друг младший лейтенант Володя Сугак. Когда его самолет был подбит и весь объят пламенем, Володя, покачав самолет с крыла на крыло - это он прощался с нами, - бросил машину в крутое пикирование, врезался в самую гущу захватчиков.

23 июня 1941 года в час ночи большая группа немецких бомбардировщиков Ю-88 шла бомбить Ригу. Чтобы преградить им путь, мы взлетели. Я заметил, как один Ю-88, находясь надо мной, открыл пулеметный огонь трассирующими пулями. Я выбрал момент, точно прицелился с малой дистанции - около 30 метров, - ударил по кабине и убил летчика. Самолет противника рухнул на землю и взорвался.

Так я на второй день войны сбил второй самолет. Расплата с врагом началась.

3 июля 1941 года я сбил два истребителя МЕ-109.

Ранним утром 20 сентября 1941 года моросил мелкий дождь, над аэродромом была сплошная низкая облачность. Погода явно нелетная, но обстановка на Волховском фронте требовала наших боевых действий. И эскадрилья вышла на уничтожение вражеских самолетов на их аэродроме в районе железнодорожной станции Мга. На предельно малой высоте подошли к вражескому аэродрому, с ходу атаковали.

Сделав два захода, подожгли на земле 18 вражеских машин. На аэродроме был сплошной огненный ад, горело все. Эскадрилья уже легла на обратный курс, когда мой самолет атаковали четыре "мессершмитта", взяли в двойные клещи и подожгли машину, а меня тяжело ранило в лицо и ноги. Самолет горел, дышать в дыму было нечем, пламя подобралось к кабине и начало лизать руки и лицо. Самолет вот-вот должен был взорваться. Надо прыгать с парашютом. Ждать больше нельзя, а внизу - территория, занятая врагом. С большим трудом я открыл крышку люка и прыгнул, но лямкой зацепился за кронштейн, и меня снаружи прилепило к фюзеляжу, с ног у меня сорвало унты, и я почувствовал, как стали обгорать ступни.

Каким-то образом меня отцепило от самолета. Перед самой землей я успел раскрыть парашют. Приземлился в большом лесу на занятой врагом территории.

Тяжелое ранение, сильные ожоги ног не давали возможности передвигаться. В голове застрял осколок, я почти ничего не видел. На пятые сутки меня случайно нашли разведчики и вынесли в расположение наших войск. При этом я был еще раз ранен в голову.

После излечения в госпитале я вернулся в строй.

Война продолжалась...

Н. Горовой

Западная Двина,

Калининская область

* * *

В повести А. Сухарева "На муромской дорожке", отрывки из которой были нами опубликованы выше, в изобилии присутствуют так называемые "приметы времени", увиденные детскими глазами: эвакуированный с запада госпиталь, "похоронка" на отца, продовольственные карточки, девочка-беженка и ее смерть от недоедания, наглый мордатый фриц, пиликающий на губной гармошке... Да, Саша Сухарев воочию видел живых немцев, но пленных...

А вот Володя Шаповал - малолетний житель захолустного украинского села - столкнулся с войной, что называется, лоб в лоб и видел немцев отнюдь не пленных, а самых что ни на есть "активно действующих" - захватчиков-оккупантов...

Владимир Петрович Шаповал, ныне - москвич, преподаватель английского языка в столичном колледже, одну из глав своей книги воспоминаний так и назвал:

Оккупация

В се село вышло провожать мужчин на войну. Колхоз выделил подводы, продукты.

- Давай митинг, - раздавались голоса.

- Тебе бы все болтать да зубоскалить, - отвечали другие.

Один из старейших жителей села подошел к председателю:

- Не собирай толпу. Налетит немец - разбомбит.

- И то верно. Трогаемся.

Одна за другой подводы потянулись на гору за околицу. Запричитали женщины, заплакали дети. В такие минуты трудно говорить что-то умное и важное. Мобилизованные знали - не все вернутся домой. Втайне каждый надеялся, что погибнет не он. Но вслух произносили:

- Береги детей.

- Учи детей.

- Жди меня...

Уже за селом подводы останавливались на миг, высаживали женщин и детей. Затем догоняли обоз, скрывшийся в пшенице по сторонам полевой дороги.

Именно с этого часа я помню себя. И если из предыдущей жизни всплывают только отдельные факты (мы едем с отцом в кузове полуторки, и мне боязно; или - отец идет с работы, а я бегу навстречу, чтобы он подбросил меня высоко-высоко), то с этого дня я помню все. Рассказы других людей воспринимаются как пережитое лично.

Итак, около сорока мужчин села Новопетриково, что под Кривым Рогом, мобилизованных в начале войны, прибыли в райвоенкомат. А там уже никого нет. Какой-то военный вышел к призывникам:

- Вы что, под трибунал захотели? Месяц идет война, а вы только с печи слезли. Военкомат эвакуировался. - Потом смягчился: - Давайте на своих подводах жмите в облвоенкомат. Может, успеете.

Мужчины поехали. На дорогах танки, машины, подводы. Над ними самолеты. Все это кишит, снует в разных направлениях. Порой движение останавливается. Ухают бомбы. Кто-то орет команды. По колонне ползут противоречивые слухи:

- Немец уже вышел к Днепру.

- Остановили немца, будем наступать...

Обоз новопетриковцев смешался с другими. Кто-то исчез из виду и уже не появлялся.

На третий день добрались до облвоенкомата, собрались у ворот, осмотрелись - половины нет.

Военкомат эвакуировался на восток.

- Что будем делать?

- А что делать? Кому мы нужны? Война скоро кончится. Видите, как прет Гитлер? Айда по домам.

- Не спеши лапы подымать. У Сталина есть силенки. Он еще развернется.

- Да что его слушать. Пристрелить бы паникера...

Опять команда:

- Догонять облвоенкомат на левом берегу Днепра.

Поехали. Влились в общий поток отступающих и беженцев. Начались беспрерывные бомбежки. Добавились артиллерийские обстрелы. Из новопетриковцев осталось две подводы. Перед мостом через Днепр колонну разметало. После обстрела мост перебегали уже без подвод.

На левом берегу отступающих встречали военные. Мужчин призывного возраста вычленяли из общей массы и приписывали к воинским частям...

Отец больше не видел земляков. Только в ноябре под Ростовом-на-Дону встретился с одним. Оба уже были в военной форме. Отец попал в пехоту, а его земляк стал ездовым в артиллерии. Лишь в 1944 году, после освобождения, мама получила справку из райвоенкомата, что отец пропал без вести.

Волна фронта прокатилась над селом незаметно. Как-то с запада на восток пронеслись два самолета. Да так низко, что даже верхушки деревьев закачались. Над горизонтом один, выпустив шлейф черного дыма, рухнул вниз, а другой, набрав высоту, вернулся назад.

Однажды к ночи у колхозной конюшни остановился конный отряд. Подростки разведали и доложили:

- Калмыки, перешедшие на сторону немцев.

Война шла где-то в стороне. Правда, вскоре в село приехали немцы на легковой машине и трех мотоциклах. Взяли одного-единственного мужчину, оставшегося в селе из-за аппендицита, и увезли куда-то. Говорили - расстреляли, так как он был коммунистом.

Мало-помалу стали появляться мужчины, которые призывались в Красную Армию вместе с моим отцом. Объявились все, кроме трех коммунистов и моего отца - беспартийного. Сначала дезертиры сидели тихо по домам. Затем осмелели, стали выходить на люди. Некоторые полезли во власть. Кто-то пошел в полицию, был назначен старостой, кто-то бригадиром. Кто поумнее, устроились конюхами, ездовыми. Всегда в курсе событий и ни за что не в ответе. Немцы не распустили колхоз. Заставили колхозников собирать урожай и весь вывезли в Германию. Люди жили за счет того, что успели украсть. За это кое-кому досталось по 25 розог от полицаев.

Впервые для меня оккупационная власть проявила себя, когда однажды вечером к нам пришел полицай. Пробормотав что-то о селекции красной степной породы, он увел корову. Мать запричитала:

- У меня же четверо маленьких детей! Чем их кормить?

- Молчи, тетка, чтобы не было хуже. А где твой муж? Он лишил тебя всяких прав.

Несколько позднее с мамой заговорил староста. Он тоже был из дезертиров, но старался быть обходительным с односельчанами.

- Скоро приедут немцы, они опишут скот и другое имущество. Вы не скрывайте, что муж в Красной Армии. Но говорите, что его мобилизовали насильно. Просите о снисхождении, может быть, пожалеют. Чай, они тоже люди.

Так и вышло. Офицер, худой и бесцветный, с неимоверно высокой кокардой на фуражке, в сопровождении переводчика и полицая начали обходить село. Заходили не во все дворы, но к нам пришли. Расспросили о запасах хлеба. Проверили хлев, погреб, побывали на чердаке - взять нечего. Мама закопала мешок зерна в огороде. Немец пристально посмотрел на маму, погрозил пальцем и изрек:

- Я строго наказывать тех, кто обманывать или вредить рейху.

Ушли и больше не возвращались.

Правда, весной 1943 года появился полицай. Он снова переписывал скот. Дома были мы со старшим братом. Он загнал меня на печку, чтобы я не сболтнул чего лишнего.

- Корову мы сдали еще в 1941 году. Держим 10 куриц и 5 уток. Больше ничего нет, кормить нечем, - сообщил брат.

Полицай уже не был таким ревностным, как в начале оккупации. Не стал проверять. Сделал вид, что исполнил свой долг. Направился к выходу, но тут я не выдержал. Как же, брат сказал неправду!

- У нас есть еще два поросенка, - крикнул я с печки.

Дверь захлопнулась. На мои слова не обратили внимания. Наверное, я не очень громко кричал. Но недолго пришлось мне огорчаться такой несправедливостью. В хату влетел брат с хворостиной и хорошо огрел меня поперек спины. Вечером мама объяснила, что я мог подвести брата под расстрел.

Во время оккупации немцы не особо свирепствовали в нашем селе, да и полицаи были порой снисходительными. Угоняли молодежь в Германию, но при желании можно было избежать такой участи. Кто-то из управы, а в последнее время и сам староста, нет-нет да и предупреждали о возможных облавах. Юноши и девушки прятались кто где мог. Мой брат, например, пересиживал это время или в другом селе, или в скирде на поле.

А вот моральное унижение пережить пришлось.

В первые рождественские праздники многие дезертиры принарядились, важно ходили по селу. Солдатки порой заискивали перед ними в расчете хоть на какую-то защиту.

Однажды и моя мать пригласила в хату бригадира и полицая. Угостила самогоном. Они выпили, закусили и повели разговор:

- Дурак твой Петр. Мы говорили ему - пойдем домой. Что тебе дала советская власть? Тебя раскулачили, в колхозе волам хвосты крутил, жил в нищете. Не коммунист, не еврей. Может, при новой власти заживем. Так куда там, он же патриот. Ты знаешь, что он ответил? "Я не власть защищаю, а Родину". Сказано - дурак.

Ничего не дало это угощение. Только на душе стало пакостно. Гости наговорили обидных слов, а помощи никакой не было. Наплакалась мама. Потом она рассказывала, что родители отца в самом деле несправедливо были раскулачены. Они жили не бедно, но и не очень богато. Работников не держали. Управлялись сами. Всю семью сослали на север. Там умер дед. А отец с матерью бежали (строгого контроля не было). В свое село возвращаться не решились. Поселились в степях под Кривым Рогом.

Но вот закончилась оккупация. С приходом Красной Армии все мужчины села были мобилизованы полевым военкоматом. Подросшие за эти годы парни вроде моего брата были направлены в учебные подразделения. Некоторые участвовали в боях, служили по семь лет. А остальные попали в штрафные части. Под Кривым Рогом велись тяжелые затяжные бои. Почти все бывшие дезертиры полегли недалеко от дома.

Вскоре возвратились в село те трое, что ушли на войну вместе с моим отцом. Все они были ранены и стали инвалидами. Не вернулся только отец. С помощью оставшихся в живых фронтовиков нам все же удалось получить из военкомата извещение, что отец пал смертью храбрых в бою под Ростовом-на-Дону 21 ноября 1941 года.

Замполит

Эту историю мне рассказал бывший фронтовик и мой хороший друг, которому я верил, как самому себе.

Сидорина, студента пединститута, вызвали в военкомат.

- Вы заканчиваете исторический факультет, - то ли спросил, то ли сказал утвердительно военком.

- Да.

- Армии нужны образованные люди. Есть мнение направить вас на курсы красных командиров. Согласны?

- Так точно, - почему-то перешел на военную терминологию Василий.

В общежитие возвращался почти вприпрыжку. Распирала радость. Открывалась прекрасная перспектива. Красная Армия пользовалась авторитетом у народа. Автопробег по пескам Каракумов, конный марафон киргизских всадников в Москву, спасение челюскинцев, подвиги Чкалова в сознании молодежи связывались с патриотизмом. А патриотизм - это защита Родины от многочисленных врагов. Армия - оплот непобедимости Советского Союза. Сидорину понятны и близки были энтузиазм и эйфория современников. Тем более что он лично участвовал в лыжном пробеге Москва - Ленинград.

Успешно окончил курсы. Получил направление на должность политрука артиллерийской батареи. Часть дислоцировалась в Молдавии. Спросил любимую девушку:

- Ты согласна?

По глазам понял, что согласна. Расписались в загсе и уехали с одним чемоданом на двоих. Несмотря на неустроенный быт, их медовому месяцу, казалось, не будет конца. Любимое дело; Кишинев, утопающий в зелени; вокруг высокие холмы, почти горы, укрытые садами и виноградниками. А какая романтика в непривычных названиях: Баймаклия, Дурлешты, Тараклия, Кайнары, Кагул.

И вдруг безмятежное счастье рухнуло в одну ночь. Фашисты бомбили Кишинев.

Сидорин вскочил с кровати, наскоро побрился (красноармейцы не должны видеть своего политрука в неприглядном виде ни при каких обстоятельствах), оделся.

Прибежал оповеститель:

- Товарищ политрук, приказано прибыть в часть.

- Иду, - а сам подумал: "Что приказывать? Неужели задержусь?"

Поцеловал жену. Бросил взгляд на растущий живот. Как-то она спросила: "Ты хочешь сына или дочь?" - "Все равно, любимая. У нас будет много детей".

Забежать домой больше не довелось. Прислал бойца с запиской: "Уезжай к родственникам в Казань. Береги себя и нашего..." - не дописал, торопился в часть.

Война, словно водоворот, закрутила, завертела, засосала. Потери личного состава и техники. Окружения и прорывы. Боль и страдания. Оставили Молдавию. Вот уже и пол-Украины позади. Порой, отступая, обгоняли беженцев. Стыдно было смотреть им в глаза. Нередко слышали от женщин: "Защитнички. Смажьте салом пятки, чтобы легче было улепетывать..."

Единственным утешением было только то, что подразделение Сидорина ни разу не оставило позиции без приказа.

Однажды батарею окружили. Политрук повел артиллеристов в рукопашную. Сам сцепился с мускулистым немцем. Оба понимали, что, как у гладиаторов, только один может остаться живым. Противники молча тянулись к горлу друг друга. Пущены в ход руки, ноги, головы. Немец впился зубами в нос Сидорина. Василий не чувствовал боли, не видел крови, только дышать стало нечем. Кое-как дотянулся до шеи. Вот артерия, а вот и кадык. Сдавил и оцепенел. Казалось, не будет конца этому объятию непримиримых врагов. Но вот фашист обмяк, пополз вниз. Политрук изловчился, выхватил кинжал и всадил по самую рукоятку в шею над ключицей.

Это был первый немец, убитый непосредственно. От него остался на всю жизнь рубец на носу. А сколько их полегло от пуль и снарядов политрука - не сосчитать.

"Я их не звал на мою землю", - мысленно говорил он в минуты раздумий.

Boeнная судьба привела Сидорина на Северный Кавказ. Часть стала на переформирование, пополнение. Перевели дух. Занялись розыском родных и близких. Перед началом наступления пришло письмо. Любимая и желанная сообщала, что вместе с дочкой ждут его и надеются на скорую встречу. Описала, как на машинах и повозках, опасаясь разродиться, бегом и ползком добиралась до Казани...

Как-то весенним днем (это было уже под Кенигсбергом) после совещания в блиндаже командир полка предложил офицерам покурить на воздухе. Теплая погода, зеленая травка, пение птиц заставили забыть на миг, что война рядом.

- Замполит, распорядись насчет табачку, - сказал командир, обнаружив, что не взял с собой курево.

Сидорин отошел. В это время не то прошуршал, не то глухо просвистел фугас. Инстинктивно прильнул к земле. Еще подумалось: "Вот посмеемся потом, как весь штаб прохлаждался на травке..."

Взрыв был такой силы, что казалось, земля раскололась. Деревца пригнулись, словно былинки. Осыпались комья почвы, булыжники. Развеялся дым. Поднялся Василий, а товарищей нет. Подбежал к тому месту, где оставил их, а там зияет воронка, дымятся клочья обмундирования - и ни одного живого.

Из оцепенения вывел командир разведотделения:

- Товарищ замполит, привели пленных. Прикажете отправить в штаб дивизии?

- Постой. Покажи.

Хотелось увидеть растерянных, кающихся, потерянных воинов вражеской армии. Подошел. Конвоиры построили пленных. Молодые, почти юнцы. Наверное, последний резерв Гитлера. Смотрят вызывающе, надменно.

- Ваше имя, номер части? - обратился к правофланговому. В ответ плевок в лицо. В глазах помутилось. Застучало в висках. В мыслях пронеслось: "Вместо того, чтобы на коленях просить о пощаде за все злодеяния, за гибель моих товарищей, эти сопляки считают себя героями..."

Рука лихорадочно расстегнула кобуру. Металл пистолета не отрезвил. Отступил на шаг и разрядил обойму в живую мишень. Через мгновение трупы фашистов лежали у его ног. Конвоиры опешили. Никогда не видели таким замполита. Считали его мягким и добрым. Подбежал особист с сержантом и рядовым:

- Товарищ подполковник, сдайте оружие. Я должен вас арестовать.

В особом отделе дивизии допрашивали без пристрастия. Никто не напомнил о международной конвенции - "пленных не убивать", о русской традиции - "лежачих не бьют". Обвинение сводилось к тому, что расстрелянные могли быть носителями развединформации.

Приехал начальник политотдела дивизии.

- Ну, что, Аника-воин, нервы сдали? Ладно, попробую вызволить. Солдаты говорят, что, похоже, немцы хотели напасть на тебя, - хитровато улыбнулся.

Держали под арестом недолго. Начальник особого отдела дивизии сказал на прощание:

- Знаем, на передовой с первых дней войны. За спинами других не прятался. Были ранения. Имеются награды. Идите. Надо добивать врага. Но держите себя в руках.

Этот факт, а может, то количество горя и крови, которое довелось увидеть за долгие годы войны, побудили Сидорина сразу же после Победы уйти из армии.

- Хороший ты офицер! - сказал на прощание начальник политотдела дивизии. - Мог бы служить и дальше. Армии такие нужны. Но и восстанавливать страну кому-то нужно. Ты, я помню, учитель. Иди, сей "доброе, мудрое, вечное". Может, это была последняя война. Будь прокляты те, кто их развязывает.

* * *

А вот совсем "свежее" письмо - отклик на наше анонсирование в журнале новой рубрики "Мозаика войны".

"Уважаемая редакция, - пишет житель города Миасса Челябинской области инженер-конструктор Станислав Иванович Ракитин. - Узнал, что вы собираете или уже собрали материалы к 60-летию начала Великой Отечественной войны, и решил поделиться своими воспоминаниями. В них вплетаются ранние рассказы моей матери, когда я был еще ребенком, а кое-что из услышанного от нее подтвердилось и дополнилось моими личными впечатлениями..."

Итак, еще одна "локальная" беда из общей беды, которую "прокричали репродукторы" на рассвете самого длинного в году летнего дня; еще одна крохотная капля в безбрежном океане всенародной трагедии.

Когда началась война, мне было четыре с половиной года. Мы жили по месту последней службы отца, Ракитина Ивана Яковлевича, комиссара полка, - в Западной Белоруссии, в 100 километрах от границы. Из детей я самый старший, сестре было около трех лет, брату - два месяца. Полк располагался в каком-то монастыре близ села Жировицы Слонимского района Барановичской области.

Помню день 22 июня 1941 года. Чистое небо, яркое утреннее солнце вставало из-за леса. В палисаднике около нашего двухэтажного дома, где жили семьи командного состава полка, стоят кучкой женщины. Что-то тревожно обсуждают, смотрят и показывают пальцами на небо. Я катался с горки на трехколесном велосипеде. Вдруг женщины громко закричали, и все обернулись к дому. Там, за домом, за деревьями, веером поднимался к небу черный дым. Все куда-то побежали. Меня потащила за руку бабушка, которая была у нас в няньках, из местных жителей. Я никак не хотел отпускать свой велосипед, пока мама грубо не отобрала его у меня.

Лежим под кустами в нашем палисаднике.

- Белые, белые, - бабушка показывает в небо.

Высоко в небе, блестящий в лучах солнца, медленно плыл самолет.

- И правда, белый, - отметил я.

Бежим через редкий лесок, через поле. Оказались в каком-то сарае. Народу набилось много. Все шумят, беспокоятся.

Вдруг мама сказала что-то бабушке-няне, поцеловала нас с сестрой и убежала из сарая. Как она потом рассказывала, забыла дома спящего младшего сына. Когда подбежала к дому, он был весь в дыму, но огня не было видно. Заметалась - что делать? Мимо пробегали два солдата. Бросилась к ним:

- Там в доме ребенок! На втором этаже. Я жена комиссара.

Один из них, не говоря ни слова, накрыл голову гимнастеркой и кинулся в дом. Через некоторое время выбежал со свертком, вынес сына.

Полк отца ушел в сторону границы еще 17 июня, хотя в целях маскировки говорили, что полк в летних лагерях, на учениях. Все, и военные, и некоторые гражданские, чувствовали, что скоро будет война с немцами. Но семьям командного состава запретили уезжать, чтобы не создавать паники среди местного населения.

Отец написал матери только два письма, вернее - записки по одной странице. Обе датированы 22 июня. Основной их смысл: без паники, если что случится, бросай все, но детей спасай, это самая главная твоя задача, дело, кажется, серьезное, уезжайте к маме в Новгород.

Матери в ноябре 1941 года сообщили, что отец пропал без вести. Через десятки лет, уже после смерти мамы, удалось отыскать сослуживца, директора клубной части. От него мы узнали, что отец погиб 22 июня. Полк стоял в лесочке, в трех километрах от Бреста. Командира не было, его накануне вызвали в штаб дивизии. Приказов никаких не поступало. По радиоприемнику слушали Москву, чтобы узнать обстановку. В три часа дня отец принял решение напасть на немцев. Раздали патроны, продовольствие и в пять часов напали на немецкую колонну. После этого боя, как написал сослуживец, их собралось 11 человек, весь командный состав погиб в бою.

На другой день за семьями командного состава прислали полуторку. Вероятно, как компенсацию за то, что запрещено было им уезжать до войны. Велено брать только документы, ценные вещи, одежду и продукты.

Когда всей группой подошли к полуторке, она была занята - в кузове плотной монолитной стеной стояли люди. Мимо по дороге брели одинокие беженцы.

- Идите вон туда, - показал нам шофер за угол монастырской стены, - и ждите меня там, я подъеду.

- Товарищи, - обратился шофер к стоящим в кузове, - слезайте, я поеду в часть на заправку.

Видя, что в машине никак не среагировали, он добавил: - А потом обратно, на запад.

Шофер имел приказ довезти нас до районного центра Слоним и вернуться назад. Слоним наполовину был уже пуст. Воинских частей здесь уже тоже не было. Оставить нас здесь было ничем не лучше, чем вообще вывозить. Все вопросительно смотрели на шофера.

- Пусть делают со мной, что хотят, - после некоторого колебания решительно махнул рукой шофер. Потом, обращаясь в основном к матери, добавил: - Вас с такими детьми я бросить здесь не могу. Поехали в Барановичи, там сдам вас в военкомат.

Когда над колонной пролетали краснозвездные самолеты, все кричали "ура", махали руками, шапками. Если появлялись самолеты с крестами, автомашины резко сворачивали в кювет, люди спрыгивали на землю и бежали в поле, прятались в кустах, под деревьями, в пшенице или в канавах.

Меня поручили бабушке-няньке, а сестра и брат были при маме. Лежим с бабушкой в пшенице. Рядом с нами молоденький солдат. Направил вверх винтовку и целится в высоко плывущий над нами самолет.

- Солдатик, - просит его бабушка, - не стреляй, а то он нас увидит и сбросит бомбу.

Солдат послушался и опустил винтовку.

На сей раз мы с бабушкой отбежали слишком далеко, и когда тревога кончилась и мы побежали обратно, колонна уже трогалась. Все уже погрузились, а мама с детьми стояла рядом и громко звала нас.

- Вот так стояла и ждала, - рассказывала она позже. - Некоторые в машине стучали по кабине и требовали от шофера ехать. Кто-то кричал мне, чтобы я садилась в машину, надо ехать. Но я помнила наказ мужа и бросить сына никак не могла. Как они могли так поступать, - осуждала она требовавших ехать, - ведь мы жили в одном доме, соседи, наши мужья служили в одном полку, в это самое время, может быть, воевали с немцами. Такие вот люди. А я только твердила: без сына не поеду. Шофер все же дождался нас.

Бабушка бежала изо всех сил и почти волоком тащила меня за собой. Кто-то из машины схватил меня за руки и буквально забросил в кузов. Больше мы уже так далеко не отходили.

Несколько раз по колонне стреляли немецкие самолеты и бросали бомбы, но чаще они пролетали мимо, на восток, по ходу колонны. Но нас в это время обычно уже не было в машинах. Взрослые возбужденно обсуждали эти обстрелы и бомбежки. Показывали и разглядывали пробоины в бортах машины от осколков и пуль.

В Барановичах шофер подвез нас к военкомату. Быстро разгрузились. В машину тут же набились какие-то люди, и она поехала.

- Пальто, детское пальто, - мама бросилась за машиной. - Скиньте детское пальто, в машине осталось, - но никто в машине на ее крики даже не оглянулся. Так я остался без пальто.

В ожидании поезда нас разместили в здании вокзала. Вокзал был забит до отказа. Ночевали на скамейках и на баулах с вещами. На нас оформили эвакуационные документы, но нашу бабушку-няньку вместе с нами не определили, как мама ни просила.

Наутро из вокзальной толчеи перебрались в привокзальный скверик. Женщины поминутно уходили справляться насчет поезда. Мишка, мой друг и ровесник, иногда, обманув бдительность своей матери, выбегал на дорогу смотреть на проходящие войска, пушки и танки. Меня мать вместе с ним ни за что не отпускала, как я ни порывался убежать вместе с Мишкой. Она была непреклонна, когда я попытался у нее отпроситься, и не теряла бдительность, не отпускала меня ни на шаг, пресекала малейшие попытки улизнуть. По ее тону и поведению я понял, что все мои потуги на сей счет напрасны, и смирился, чувствуя свою вину за опоздание во время бомбежки колонны.

У каждого своя судьба, и она, к сожалению, никак не зависит от действий других людей. С Мишкой судьба обошлась чересчур сурово. Мишка в Барановичах потерялся. В очередной раз он убежал на дорогу, смотреть на пушки, пообещав: "Я тебе все расскажу". Я смотрел на дорогу издали, но за толпой ничего не было видно. В это время над нами пролетели три самолета с красными звездами. Все, как обычно, закричали, замахали. Самолеты на окраине развернулись и строем, средний - чуть впереди, боковые - сзади, полетели обратно. Кто-то опять замахал, закричал. Самолеты опустились почти к самым домам, подлетели и ударили по толпе, по вокзалу и дороге из пулеметов. Сначала никто ничего не понял. Мать быстро закрыла нас собой. Потом все закричали. Когда они улетели, люди долго махали вслед кулаками, проклинали и ругались. Это были не наши, а немецкие самолеты. Потом появились санитары, подъехали грузовики. Мама не разрешила мне смотреть туда, где лежали на земле люди и около них возились санитары.

Мишкина мама очень переживала за Мишку, жалела, что оставила его в Барановичах. Я тоже очень жалел его. И все жалели. Чем дальше от Барановичей нас увозили, тем горестней и безнадежней были ее и моя жалость.

- Она очень переживала, - рассказывала после мама, - все ее жалели, но как-то не осуждали. Ни у кого язык не поворачивался упрекать и обвинять ее, принимали как несчастье, которое с ней случилось. Для себя я решила, что ни за что не брошу детей, и муж мне говорил: бросай все, но детей спасай. И когда на каком-то вокзале, где мы долго стояли, Нинка от меня потерялась перед самым отправлением, я взяла своих детей и вышла из вагона. Думаю, погибать - так будем вместе, а так мучиться, как мучится Тонька, я не буду. Все меня останавливали, а я даже одежды не взяла, только документы и сумку. Мечусь около вагона туда-сюда. Тут кто-то в толпе закричал: "Чей ребенок, кто ребенка потерял?" Я еще не вижу, кричу: "Мой, мой!" Побежала, и правда моя дочь.

Человек быстро ко всему привыкает. Через день-другой все в вагоне друг с другом познакомились. Разговоры в основном крутились около войны, но, по-моему, никто ее еще всерьез пока, кажется, не принимал. Мама выменяла пол-литровую банку сливочного масла на булку хлеба у татарина в нашем вагоне. Ее все дружно упрекали, - это же грабеж средь бела дня. На другой день он приходит и предлагает снова поменять булку хлеба на банку масла. На сей раз ему в этом было решительно отказано.

- Вот хитрый татарин, понравилось, - добродушно посмеивалась над ним вагонная публика.

В нашем вагоне ехала одинокая женщина. При ней не было никакого багажа. Сидела у окна, куталась в платок и все время плакала. На расспросы ничего не отвечала, от предложений поесть отказывалась. На третий день одной сердобольной бабушке удалось ее разговорить, и она рассказала свою трагическую историю. Они с семьей собирались уезжать на лошади. Муж посадил ее и пошел за сыном. Она слышала, как он громил все в доме и кричал: "Пусть все пропадает, чтобы ничего никому не досталось!" Тут появились немцы, она закричала. Он выбежал, но добежать не успел. Немцы на него набросились, он вырвался, успел стегануть лошадь плетью, и она понесла. Оглянулась и только увидела, что немцы гурьбой навалились на мужа, а один из них штыком проткнул ее двухлетнего сына.

До места назначения в Ульяновской области мы добирались почти два месяца. Поезд подолгу, днями и неделями, стоял на мелких и крупных станциях, каких-то полустанках, в тупиках. По дороге непрерывно шли поезда на запад с солдатами, пушками, танками. На восток - со станками, ранеными, с лошадьми и коровами.

Наш поезд остановился прямо посреди поля. Кое-где у дороги росли мелкие кусты. Все повылазили из вагонов, подальше от путей разводить костры, устанавливали рогульки и стали варить пищу, которая состояла в основном из каши и картошки. Картина - как цыганский табор. Даже дети вылезли из вагонов и крутились тут же, около костров. Это была желанная остановка. На станциях разводить костры не разрешалось, и горячей пищей служил только кипяток. Вдруг наш паровоз дал длинный гудок, и поезд тронулся. Все стали опрокидывать котелки с водой, а то и с варевом, прямо в костер и побежали к поезду. Мама вылила из котелка воду в костер, подхватила меня, и мы побежали к поезду. Около вагонов торопливость и толкотня, но без суеты. На ходу подсаживали женщин, подавали детей. Машинист, конечно, видел всю эту суматоху, ехал очень медленно, чтобы все успели сесть. Никого, конечно, в поле не оставили.

В деревне Тушна Сенгелеевского района Ульяновской области нам, эвакуированным, дали название "выковырянные". Да, велик и могуч русский язык. "Выковырянные" тут больше соответствует истине, - именно как беженцы. Эвакуироваться нам до начала войны не дали, а уехали мы потому, что нас выгнали немцы - выковыряли. Поселили нас, все пять семей, в одном большом доме, почти на краю села. Он был до нас заколочен досками и когда-то принадлежал семье деревенского кулака. Двор был растащен, остался один дырявый сарай.

Для начала нас, по какой-то директиве, снабдили за счет местного колхоза крупой, мукой, картофелем, дровами. Грудному брату нужно было молоко, и мама меняла белье на молоко у деревенских жителей - простыню за двадцать литров молока. Каждое утро я ходил и приносил строго по одному литру. Женщины работали в колхозе, и, как всем, им платили по трудодням. Нам на всех выделили один огород. Первый год прожили в этом доме, а весной всех расселили по отдельным домам. В этой деревне мы прожили три года и делили одну судьбу с местным народом. Но это уже другой, во многом своеобразный отрезок жизни.

Через три года мама и остальные эвакуированные женщины поддались на уговоры вербовщика, завербовались на Уральский автомобильный завод и уехали в город Миасс Челябинской области, где я и живу до сих пор.

(Продолжение следует)

 

С.Куняев • Поэзия. Судьба. Россия (продолжение) (Наш современник N6 2001)

Станислав КУНЯЕВ

Поэзия. Судьба. Россия

"Себя губя, себе противореча..."

или "Все включено"

Турецкая Анталия встретила нас с женой горячим песком, нежным рокотом Средиземного моря и лающей немецкой речью, которая звучала всюду - на пляже, в сауне, в ресторане. Я сразу вспомнил, что писал Осип Мандельштам о немецкой речи:

Себя губя, себе противореча,

Как моль летит на огонек полночный.

Немки были, как и положено им, крупными и мясистыми, а в немцах при желании можно было увидеть выродившихся потомков древних тевтонов, либо сподвижников Мартина Лютера, либо даже сыновей прославленных асов из люфтваффе. Гуляя по песчаным дорожкам, они трясли грузными животами, их плечи и груди были разукрашены татуажем - временными фальшивыми татуировками, изображавшими то каких-то хищных птиц, то чертей и другую устрашающую нечистую силу. Ходили немцы надменно и даже спесиво, но было видно, что у многих из них одышка, у кого-то больные коленные суставы, у кого-то пальцы, скрюченные отложением солей. Их лица с тяжелыми подбородками были разукрашены багровыми, а то и синими склеротическими прожилками, видимо, от неумеренного потребления пива.

Кстати, о пиве. Его, а также другие местные напитки в нашем клубном отеле наливали даром. Впрочем, может быть, и не даром, поскольку называлась эта услуга в переводе на русский язык очень завлекающе: "все включено". Вроде бы, поскольку все оплачено, пей с утра до вечера, цеди из бочонков вино, подставляй бармену стакан под янтарную пивную струю, показывай пальцем на бутылки с местным коньяком... Все включено!

От курортной скуки и ежедневного наблюдения за немцами я быстро заскучал и вспомнил, что прихватил с собой из России жуткую и знаменитую книгу, о которой много слышал всю жизнь, но так и не удосужился прочитать до сей поры. Она лежала у меня в чемодане, на самом дне, старательно завернутая в спортивные штаны, и называлась "Майн кампф"...

Дело в том, что за неделю до отъезда я пошел на траурный митинг, который ежегодно устраиваем мы, "красно-коричневые", на задах Белого дома в память обо всех убиенных Ельциным осенью девяносто третьего... Народ медленно стекался от метро к стадиону, на ограде которого были прилеплены портреты погибших. Под портретами горели свечи, кое-где лежали бумажные цветы и осенние астры. Прямо на тротуаре шла бойкая торговля свежими газетами и патриотической литературой. Многие из торговцев знали меня и то и дело предлагали свой товар: - Станислав Юрьевич! Есть новое издание Солоневича! Станислав Юрьевич! Брошюра Юнга о Холокосте! Станислав Юрьевич! "Молния" - газета настоящих коммунистов! - Я улыбался, благодарил и медленно шел дальше. Но книгоноши не унимались: - Станислав Юрьевич! А что бы Вы хотели? - Да разве что "Майн кампф", - отшутился я, понимая, что едва ли у кого-то из них сохранилась эта книга, изданная, по слухам, несколько лет тому назад каким-то отчаянным издательством. Но через минуту я почувствовал на плече чью-то руку. Худой, изможденный человек моего возраста, отвернув борт капроновой куртки, показал мне черную обложку, на которой золотыми немецкими буквами было пропечатано роковое название: "Mein Kampf..." - Только для Вас, Станислав Юрьевич, - оглядываясь по сторонам, полушепотом сказал коробейник. - Только для Вас за двести рублей!. - Делать было нечего - сам напросился. Я достал две бумажки, сунул книгу в сумку, но когда принес ее домой и показал жене, та пришла в ужас.

- Ну вот, и так тебя вся демократическая пресса фашистом называет, - а теперь, если узнают, вот уж возрадуются!

- Ничего, Галя, я эту книгу в дорогу возьму, там в Турции делать нечего, вслух тебе читать буду.

Но мои слова, естественно, подлили масла в огонь.

- Ты что, с ума сошел! А если на таможне обнаружат?

- Ты, Галя, до сих пор живешь советскими страхами, - а у нас сейчас свобода слова. Что хочешь читай, хоть на Родине, хоть за границей. И железного занавеса нету никакого!

- Да ну тебя с твоими глупыми шуточками! - сказала жена и, поджав губы, пошла на кухню, откуда все-таки тут же раздался ее голос.

- И не думай эту книгу брать за границу. Отнеси ее обратно, туда, где взял...

Я, однако, промолчал и, когда мы собирали чемоданы, украдкой сунул зловещий черный томик на самое дно чемодана. Всю неделю, пока мы жарились на песке и по нескольку раз в день залезали в теплое соленое море, жена была озабочена, чтобы соседи, загоравшие вокруг нас на лежаках, никоим образом не заметили бы, что я читаю книгу, проклятую во всем цивилизованном мире.

- Галя, вот послушай, что этот мерзавец писал аж еще в 1924 году!

- Да тише ты, труба иерихонская! - жена испуганно приподымала голову, озираясь на немцев, которые неподвижно лежали вокруг нас, как моржи или котики на Командорских островах.

- Нет, - переходя на полушепот, продолжал я, - этот австрийский ефрейтор, пока ему Розенберг мозги не запудрил, соображал о конце истории не слабее высоколобого Френсиса Фукуямы. Американский интеллектуал дошел до подобных мыслей лишь через шестьдесят лет! Слушай, что сочинил этот недоучка в баварской тюрьме:

"В дни моей зеленой юности ничто так не огорчало меня, как то обстоятельство, что я родился в такое время, которое стало эпохой лавочников и государственных чиновников. Мне казалось, что волны исторических событий улеглись, что будущее принадлежит только так называемому "мирному соревнованию народов", т. е. самому обыкновенному взаимному коммерческому облапошиванию при полном исключении насильственных методов защиты. Отдельные государства все больше стали походить на простые коммерческие предприятия, которые конкурируют друг с другом, перехватывают друг у друга покупателей и заказчиков и вообще всеми средствами стараются подставить друг другу ножку, выкрикивая при этом на всех перекрестках каждое о своей честности и невинности. В пору моей зеленой юности мне казалось, что эти нравы сохранятся навечно (ведь все об этом только и мечтали) и что постепенно весь мир превратится в один большой универсальный магазин, помещения которого вместо памятников будут украшены бюстами наиболее ловких мошенников и наиболее глупых чиновников. Купцов будут поставлять англичане, торговый персонал - немцы, а на роль владельцев обрекут себя в жертву евреи (...)

В эту мою молодую пору я частенько думал - почему я не родился на сто лет раньше. Ах! ведь мог же я родиться, ну, скажем, по крайней мере в эпоху освободительных войн, когда человек, и не "занимавшийся делом", чего-нибудь да стоил и сам по себе".

- А? Каков романтик, каков честолюбец!

- Пошли лучше купаться! - не желая обсуждать опасную тему, предлагала жена. - Да книгу-то переверни заголовком вниз или лучше в песок зарой... Дай-ка я ее в сумку спрячу! - и она совала книгу в сумку, зорко оглядываясь на добропорядочных и законопослушных тевтонов, дремлющих, сопящих, округлых, как цистерны, налитые халявным пивом. ...Изомлев от безжалостного солнца, лучи которого пробивали защитные ткани, натянутые над нашими головами, мы бежали к морю. Иногда вслед за нами медленно сползали со своих лежбищ немецкие пары. Как ластоногие, они добирались до воды, плюхались в пучину, которая тут же выходила из берегов, переворачивались на спины, и я наблюдал, как на волнах, возвышаясь над уровнем моря, колышутся их животы, словно обтекаемые рубки небольших подводных лодок. И тогда Зигфрида от Брунгильды можно было отличить лишь потому, что на верхней губе мужской особи топорщилась, как у моржа, аккуратная щеточка подстриженных жестких усов... А когда они, фыркая и отряхиваясь от соленой воды, выползали на берег к лежакам, то каждая Брунгильда тут же посылала своего Зигфрида к соседнему бару, откуда он вскоре возвращался с кружкой, увенчанной белой шапкой пены, и дымящимся блюдом спагетти.

- Галя! А послушай, что будущий фюрер писал о немецких журналистах той эпохи. Ну это же были чистые энтэвешники!

"Какую умственную пищу давала германская пресса нашему населению до войны? Разве наша пресса не внушала народу сомнения в правоте его собственного государства? Разве не наша пресса расписывала народу прелести "западной демократии" настолько соблазнительно, что в конце концов благодаря этим восторженным тирадам народ наш всерьез поверил, что он может доверить свое будущее какому-то мифическому "союзу народов".

Разве не наша пресса всеми силами помогала воспитывать народ в чувствах ужасающей безнравственности? Разве не высмеивала она систематически всякую мораль и нравственность, как нечто отсталое, допотопное, пока в конце концов и наш народ усвоил себе "современную мораль". Разве не подтачивали они систематически и неуклонно все основы государственного авторитета до тех пор, пока не стало достаточно одного толчка, чтобы рухнуло все здание. Всеми способами эта пресса боролась против того, чтобы народ воздавал государству то, что государству принадлежало. Какую угодно критику готова она была пустить в ход, чтобы унизить армию. Она систематически саботировала всеобщую воинскую повинность. Она направо и налево призывала к отказу в военных кредитах (...) Недаром ненависть всех врагов Германии направлялась прежде всего против нашей армии, главной защитницы нашей свободы и национального самоутверждения. Что армия наша являлась главным оплотом свободы и главной нашей защитой перед властью биржи, видно уже из того, с какой жадностью версальские ростовщики набросились прежде всего на германскую армию. (...) Армия наша была той школой, в которой немец учился видеть благо народа в его силе и единстве, а не в лживых фразах об интернациональном братстве с неграми, китайцами, французами, англичанами..."

Прочитав не переводя духа эту длинную тираду, я сел и огляделся. Вокруг нас облюбовали кусочек пляжа три немецких семейных пары. Представители сильного пола в этих парах были весьма колоритны. Каждый из них воплощал как бы своеобразный архетип нации. Один - самый маленький, весивший не более центнера, в профиль выглядел как чистый Бисмарк. Во время войны после возвращения в освобожденную Калугу в моем альбоме появились фашистские марки - писем из Германии оккупанты оставили в городе предостаточно. На трофейных конвертах Гансам и Фрицам часто попадалась марка с Бисмарком: волевое лицо с крупным подбородком, с густой, зачесанной назад шевелюрой и скобкой усов...

Второй, тянувший килограммов на сто двадцать, смахивал на Геринга залысинами и невысоким лбом, убегающим назад.

Третий, которого я назвал Колем, весил не менее полутора центнеров и мог в одной руке принести на пляж три кружки пива, захватывая каждую из них пальцем толщиной в сардельку... - Вырождаются европейские народы, - с горечью подумал я. О чем говорить, если гордые и некогда свободолюбивые сербы уже готовы сдать своего Слободана Милошевича какой-то ничтожной бабе из Гаагского трибунала! И это сербы, которые 8 февраля 1942 года в стенах Острожского монастыря всем миром принимали на себя такую присягу:

"На этом месте, где наши деды приносили клятву свободе и возмездию, мы, продолжатели дела черногорских и бакешских родолюбов, клянемся, что останемся преданными духу своего народа, который в мужественной борьбе за свободу выковал своих героев, поэтов и священников, воздвиг свои крепости и монастыри. Клянемся, что не выпустим из рук винтовок, пока не уничтожим последнего фашиста на нашей земле, пока не победим, пока не завоюем счастья для детей наших, пока не спасем могилы наших предков". Запись эта, которую я некогда сделал в Острожском монастыре, была в моих рабочих блокнотах, которые я взял с собой в Турцию, чтобы потихоньку продолжать книгу "воспоминаний и размышлений".

Надо сказать, что о немцах у меня было свое представление, и оно сложилось в 1982 году, когда мы с Галей поехали в Германскую Демократическую Республику, но не в многолюдной группе туристов, а по индивидуальной программе. Я с университетских времен кое-как мараковал по-немецки, и потому мы решили путешествовать по Германии без переводчика. Оно и дешевле и свободней. Однажды мы добирались из Лейпцига в Дрезден и в нашем сидячем купе познакомились с радушным немцем. Он в отличие от моих анатолийских оковалков был худеньким, подтянутым, разговорчивым. Словом, социалистическим. Я вскоре выяснил, где он служит, сколько у него детей, представился ему сам, объяснив, что я Schriftsteller (писатель) или даже Dichter (поэт), прочитал ему на память по-немецки одно стихотворенье Гейне из цикла "Путешествие в Гарц", - мой сосед пришел в восторг, который особенно разгорелся, когда я вытащил из чемодана бутылку армянского коньяку и предложил ему выпить за встречу. Жена, конечно, пыталась остановить меня взглядом, но безуспешно, и мы с воодушевлением выпили за сына (Sohn), за дочь (Tochter), за Deutsche Demokratishe Republik, а потом вышли покурить в тамбур. Немец, видимо, потрясенный щедростью, с которой известный советский поэт (Dichter) распил с ним, маленьким государственным служащим, бутылку дорогого коньяка, робко предложил мне зайти в поездной буфет и намекнул, что мы там выпьем за его счет знаменитого баварского пива. Пивом, конечно, не обошлось, поскольку наступил мой черед угощать, и я потребовал бутылку какого-то напитка под названием Doppel. Напиток был отвратительным, и чтоб сгладить впечатление от него, я предложил залакировать все то, что произошло, бутылкой немецкого вина с вычурным названием "Milch lieben Frau" ("Молоко любимой женщины"). После всего, поддерживая спутника под мышки, я привел его в купе, и cлава Богу, что поезд уже подходил к Лейпцигу и у жены не оставалось времени на расправу. Мы выгрузили чемоданы на перрон и собирались уже идти в гостиницу, но укол совести остановил меня:

- Галя! А как же наш немецкий друг!

- Ах, вы уже друзьями стали! - сказала жена. - А я-то думала, что ты всех своих друзей хоть на две недели оставил в России.

- Галя! Ну неудобно человека оставлять в таком положении, - робко возразил я. - У него неприятности по службе могут быть.

- Ну иди, иди! - смилостивилась жена. - Выводи своего алкоголика. Но только до этой скамейки. Посадишь на скамейку и уходим. Никакой доставки на дом!

...Мой немец, когда я вернулся за ним в купе, спал на скамье, свернувшись калачиком, счастливо улыбаясь каким-то сновидениям и грезам, жившим в его светловолосой голове. Наверное, он видел во сне Frau, Tochter und Sohn... Я приподнял его, вывел из купе. Послушно переступая ножками, он с моей помощью, даже не открыв глаз, вышел на перрон. Я посадил его на скамью со спинкой, на которую жена указала "слабым манием руки", немец тут же прилег, подтянул коленки к животу, прикрылся воротником плаща, и безмятежная улыбка снова просияла на его лице.

- Прощай, друг, - сказал я ему, и мы пошли к гостинице.

...Да, много воды утекло с тех пор! И Германская Демократическая Республика исчезла, и таких вот немцев - разговорчивых и общительных - я уже на турецком пляже не увидел. Нет уже среди них ни социалистов, ни национал-социалистов, ни тевтонов, ни штази - одни какие-то этнические муляжи с фальшивыми татуировками... Впрочем, через неделю я как-то смирился или даже почти подружился с нашими соседями, стал улыбаться им, кричать при встречах "гутен морген!" и уже без раздражения смотрел, как они, не дотерпев до обеда, каждые полтора часа плетутся к бару, а потом, дымя дорогими сигаретами, садятся за карты.

И однако, это благостное времяпровождение в последний день нашей жизни в Анталии было нарушено самым неожиданным образом.

В этот день, с утра раскрыв черную книгу, я наткнулся на размышления, которые заставили меня задуматься.

- Галя! Смотри, что он пишет о своем немецком народе. Ты только послушай, как он беспощадно его бичует: "Сдавшись на милость победителя в ноябре 1918 г., Германия вступила на путь политики, которая неизбежно должна была привести к полному подчинению врагу. Все исторические примеры говорят за то, что если народ без самого крайнего принуждения сложил оружие, то он в дальнейшем предпочтет претерпеть какие угодно оскорбления и вымогательства, чем снова вверить свою судьбу силе оружия.

Это можно понять. Если победитель умен, он сумеет предъявлять свои требования побежденному по частям. Победитель правильно рассчитает, что раз имеет дело с народом, потерявшим мужество, - а таким является всякий народ, добровольно покорившийся победителю, - то народ этот из-за того или другого нового частичного требования не решится прибегнуть к силе оружия. А чем большему количеству вымогательств побежденный народ по частям уже подчинился, тем больше будет он убеждать себя в том, что из-за отдельного нового вымогательства восставать не стоит, раз он молча принимал на себя уже гораздо больше несчастья.

"Позорного пятна трусливого подчинения не отмыть никогда, - говорит Клаузевиц, - эта капля яда отравит кровь и будущих поколений"... "Другое дело, - говорит Клаузевиц, - если данный народ потерял свою независимость и свободу после кровавой, но почетной борьбы. Сама эта борьба обеспечит возрождение народа. Подвиг борьбы сам по себе послужит зернышком, которое даст в свое время новые богатые ростки". Те народы, которые помнят такие уроки, вообще не могут так сильно пасть. Лишь те, кто позабывает о них или не хочет их знать, - терпят полный крах. Вот почему от защитников такой безвольной покорности нельзя и ожидать, что они внезапно прозреют... Умный победитель нередко даже удостоит таких, лишенных характера людей должности надсмотрщиков за рабами, которую они охотно возьмут на себя, выполняя эту должность в отношении собственного народа еще более безжалостно, чем это сделала бы чужая бестия, поставленная победителем".

Я читал, в голове мелькали имена - Горбачев, Ельцин, Павел Грачев, Михаил Барсуков, Александр Коржаков... Это ведь не "чужие бестии", это - наши... Но сам народ - разве он не виноват в бедах и несчастьях, выпавших на его долю? Немцы в свое время заслужили свою судьбу: "С тех пор как народ наш пошел на пути самоунижения, он не выходил из нужды и забот. Единственным нашим надежным союзником является сейчас нужда. Судьба не сделала и в данном случае исключения: она воздала нам по заслугам. Мы не сумели защитить свою честь, и вот судьба учит нас теперь тому, что без свободы и самостоятельности нет куска хлеба. Люди научились у нас теперь кричать о том, что нам нужен кусок хлеба, - придет пора, и они научатся также кричать о том, что нам нужна свобода и независимость..." Да. Это о нынешних сербах. Это, как ни горько, о нынешних русских...

Я с печалью закрыл книгу, положил ее на песок, не стал закрывать полотенцем черную обложку с золотыми буквами. Пусть кто хочет - смотрит, все равно сегодня улетаем. Мы искупались в последний раз, уходя с пляжа, я помахал рукою Бисмарку, Колю и Герингу, которые в ответ дружно вскинули свои могучие длани, и эти движения, видит Бог, были похожи на приветствия, которыми обменивались их предки во времена "третьего рейха"...

С сознанием исполненного долга - здоровье поправлено, деньги истрачены, "Майн кампф" прочитан - мы с женой пошли в обеденный зал - перекусить перед отъездом в аэропорт, выпить пива, поскольку "все включено".

Я втерся в небольшую очередь к турку, цедящему пиво в кружки, и вдруг услышал от молодого немца, стоявшего рядом со мной, фразу, ко мне обращенную, в которой были явственны слова "книга", "Гитлер", "Майн кампф". Я насторожился, поскольку понял, что все наши ухищрения на пляже, где мы прятали книгу в сумку, закапывали в песок, укрывали полотенцем, ни к чему не привели. Молодой золотоволосый идеально сложенный немец лет двадцати пяти отроду - ну просто манекен из какого-нибудь берлинского супермаркета! - смотрел на меня, улыбался белозубой улыбкой, и все его лицо, обращенное ко мне, излучало радушие. Деваться было некуда. Сообразив, что он спрашивает меня - не я ли это читал на пляже книгу Гитлера "Майн кампф", - я сделал серьезное лицо и деловым тоном проинформировал его на ломаном немецком языке:

- О ja! Ich lese dieses interessante Buch!

Немец с восторгом обратился к своим друзьям того же возраста, окружавшим его, и что-то быстро стал говорить им, показывая на меня. Немцы загалдели по-басурмански, заволновались, но подошла наша очередь наливать пиво. Все наполнили свои кружки и, снова обступив меня, стали что-то предлагать, и я кое-как понял, что золотовласые Зигфриды рады тому, что я прочитал книгу, и желают выпить за мое здоровье. Мы выпили по кружке, тут же наполнили их, и мой немец задал мне еще один вопрос, суть которого состояла в том, где именно я приобрел книгу (wo haben Sie dieses Buch gekauft?). Чувствуя себя в центре внимания, я приосанился, напряг свою лингвистическую память и медленно, чуть ли не по складам, гордо произнес: Dieses interessante Buch nabe ich in freien Russland gekauft! ("Эту интересную книгу я приобрел в свободной России!") Мой ответ поразил немцев, как удар грома. Они, ошеломленные, переглянулись, потом снова дружно залаяли на cвоем швабском наречии, снова наполнили кружки и выпили за мое здоровье и за мой отъезд в свободную Россию, так как поняли, что я прощаюсь с Турцией.

"Не нужен мне берег турецкий..."

...Когда я вернулся к столу, где мой обед уже остыл, жена грозно спросила: "Где ты был?" "Пиво пил!" - ответил я, видимо, с тем же идиотским выражением на лице, которое так нравится мне у актера, рекламирующего отечественное пиво "Толстяк". "С "Толстяком" время летит незаметно". Потом я в лицах изобразил жене, что произошло в пивной очереди и почему я задержался, она тяжело вздохнула:

- Слава Богу, через полчаса уезжаем!

В самолете я продолжал перелистывать злополучную книгу и время от времени бормотал:

- Галя! А вот скажи мне, почему все крупнейшие диктаторы ХХ века - Гитлер, Муссолини, Сталин, Саддам Хусейн, Тито, Каддафи, Мао Цзэдун - вышли из бедноты? Из рабочих, крестьян, ремесленников. Может быть, их - этих вождей "голодных и рабов" - богатые элиты мира и ненавидели за то, что они из бедноты. Бедные не должны приходить к власти! А куда деваться бедным народам? Может быть, диктатура и социализм для них единственный путь к жизни и спасению? Кстати, смотри-ка: Гитлер называет русских "великим народом".

- Где? Не может быть! - оживилась Галя.

- Ну вот, читай здесь, где он размышляет о том, что случается с народами, власть над которыми захватывают евреи:

"Самым страшным примером в этом отношении является Россия, где евреи в своей фанатической дикости погубили 30 миллионов человек, безжалостно перерезав одних и подвергнув бесчеловечным мукам голода других, - и все это только для того, чтобы обеспечить диктатуру над великим народом за небольшой кучкой еврейских литераторов и биржевых бандитов".

- Конечно, он не понимал, что не было никаких биржевых бандитов, а были "пламенные революционеры", что в 1937 году их постигла катастрофа, но все-таки он назвал русских "великим народом".

- Подлец! - сказала жена. - Свой народ довел до ручки. Наших загубил тридцать миллионов, а про евреев и говорить нечего. А ты все его читаешь!

И она была, как всегда, права. "Себя губя, себе противореча..."

Это стихотворение Мандельштама о немецкой речи заканчивается словами:

Бог Нахтигаль, меня еще вербуют

Для новых чум, для семилетних боен...

Звук сузился, слова шипят, бунтуют,

Но ты живешь, и я с тобой спокоен.

Стихотворение написано в 1932 году, когда Гитлер еще не был у власти. Осип Эмильевич пишет о немецкой речи Гете, Шиллера, фон Кляйста. О том, что человека снова "вербуют" для нового средневековья, для новых эпидемий чумы, но "слова" не согласны с насилием ("шипят, бунтуют"); о том, что он "спокоен", пока ему покровительствует бог немецкой поэзии Нахтигаль ("соловей").

Однако какое жуткое противоречие заключено в немецкой истории, если Гитлер, еще не отравленный расовой теорией Розенберга, в 1924 году с отвращением отзываясь о порнографических немецких пьесах тех лет, витийствует: "Как пламенно вознегодовал бы по этому поводу Шиллер! С каким возмущением отвернулся бы Гете!"

А завершился немецкий романтический пафос тем, что имя "Нахтигаль" было присвоено в конце концов одной из элитных эсэсовских дивизий Третьего Рейха. Но Осип Мандельштам не успел об этом узнать. Иначе он "вырвал" бы соловьиный язык своему пророческому стихотворению.

Футболистки и папарацци

Время от времени, когда наступает пора сесть за очередную главу воспоминаний, я уезжаю в Калугу, открываю материнскую квартиру, обвожу взглядом фотографии родных, висящие на стенах, раскладываю на столе блокноты, папки, записи и потихоньку погружаюсь в сладостное рабочее состояние. Мой стол придвинут к окну, из которого виден забор, огораживающий большой участок земли с деревянным домом. Когда-то эта почти деревенская усадьба принадлежала зажиточному горожанину, потом ее сделали маленькой гостиницей для космонавтов, после развала жизни домом овладела какая-то торговая фирма. Во время дефолта она, должно быть, лопнула - как-то сразу исчезли "тойоты" и "ауди", обычно толпившиеся возле ворот усадьбы. Сейчас в ней запустение. Предприимчивые обыватели уже в нескольких местах оторвали доски от высокого трехметрового забора. Долгое время я не вижу, чтобы кто-то всходил на крыльцо или выходил из двери. Тишина. За забором, вонзив свои черные ветви в синее весеннее небо, стоят несколько яблонь. Скоро они покроются белой цветочной пеной, и я буду сидеть за столом с открытой форточкой, изводить белые листы бумаги и вдыхать запах яблоневого цвета... Но не об этом я хотел написать. А о том, как время от времени, почувствовав усталость, я иду на кухню, чищу на обед картошку, кипячу чайник, завариваю чай либо варю пельмени. Словом, обживаю кухню и в то же время, чтобы не скучать и соображать, какие события творятся в мире, включаю маленький радиоприемничек, висящий на гвозде, и слушаю одну-единственную программу, которая называется "Радио России"- "Настоящее радио", как аттестуют его всяческие ведущие, голоса которых я уже узнаю чуть ли не с первого слова.

Так меня за последние месяцы "достало" это радио, что я решил записывать по датам, когда и что они извратили, когда и в чем оболгали нашу прошлую жизнь, когда и как выплеснули в людские уши очередное помойное ведро пошлостей. Мы-то в Москве почти его не слушаем, но в провинции, где у многих людей другой связи с жизнью нету, "нормальное радио" - единственный источник, из которого волей-неволей им приходится хлебать пойло, приготовленное демократическими журналистами.

Когда мне надоедает "нормальное радио", я включаю старенький телевизор "Рекорд" с двумя программами, а вечером перед сном ловлю по транзистору "Свободу" или "Би-би-си", словом, ищу источники информации, где поменьше лжи, хамства, пошлости, демагогии. Но чаще всего мои поиски оказываются тщетными.

* * *

Третьего февраля 2001 года в одиннадцать ноль-ноль по "Радио России" выступал бывший сотрудник ЦК КПСС, бывший посол России в Израиле, а ныне, видимо, пенсионер и желанный на радио публицист Александр Бовин. Я пил чай и от нечего делать слушал Александра Бовина. Вот что он говорил миллионам наших сограждан: "...надо возвратить японцам Курильские острова. Два обязательно, а остальные два желательно. Если это, с точки зрения некоторых политиков, территории спорные - все равно наш добрый жест, наша добрая воля окупятся"...

Господин Бовин! Мы ушли из Восточной Европы, без дипломатического сопротивления уступили Западу наши позиции в ГДР, мы оставили в бывших странах Варшавского блока громадные материальные богатства - аэродромы, дороги, военные городки, культурные центры... И нечто большее - сотни тысяч наших солдат, похороненных в их земле. Проявили "добрую волю" - и что получили в ответ? Глумление над братскими могилами, приближение к нашим новым западным границам натовской военщины, небывалый накал советофобии и русофобии. "Лучше больная России, чем сильная", - как выразился Вацлав Гавел.

Выступил недавно по телевидению Ваш друг по демократическому разрушению Советского Союза, бывший председатель КГБ Вадим Бакатин, который выдал американцам все секреты нашей аппаратуры, вмонтированной советскими специалистами в стены американского посольства. Но как раз в день, когда Бакатин поздравлял с юбилеем своего подельника Горбачева, из Америки пришло сообщение о туннеле, который десять лет тому назад цэрэушники подвели под наше посольство в Вашингтоне. Так вот, господин Бовин, наши американские друзья, ахнув от подарка, который преподнес им Бакатин в 1990 году, не оценили его "доброй воли", не распустили слюни умиления, не покаялись в том, что туннель под нас подвели, и не впали в мазохистскую истерику, в которой пребываете Вы.

А что Вы говорили в этой передаче об Иисусе Христе? "Иисус Христос был еврей. А кто такие христиане? - это диссиденты внутри иудаизма. Его распяли, как еретика. Ведь христианская и православная церковь казнили еретиков. Если бы евреи не распяли Христа, то и христианства никакого бы не было... Католическая церковь признала, кстати, что, осуждая евреев за распятие Христа, она не права..."

Сколько глупостей Вы намололи сразу в нескольких фразах - не счесть... Говорите, что Ватикан принес покаяние евреям за якобы "наветы на них", касающиеся распятия, а чуть раньше сами спокойно подтвердили, что иудеи распяли Христа, "как еретика" и "диссидента внутри иудаизма"... В середине передачи Вы признались слушателям, что являетесь внуком православного священника, крещеным человеком, и вдруг концы с концами свести не можете. Так кто же потребовал у Пилата казни Христа? Русские, что ли? Надо бы внуку священника и бывшему послу в Израиле знать простую истину, что у Божьего сына национальной принадлежности (пятого пункта) нет и быть не может, ни в паспорте, ни по существу. Еще одна Ваша глупость привлекла мое внимание. Рассуждая о "православном экстремизме", Вы сравнили наши гонения на раскольников с крестовыми походами и западноевропейской католической инквизицией. И это - на всю страну! А ведь во время крестовых походов, свирепствования инквизиции и религиозных войн в Европе с о т н и т ы с я ч мусульман, христиан и евреев (если иметь в виду изгнание евреев из всех цивилизованных стран Европы, сопровождаемое погромами) были уничтожены под знаменем борьбы за истинную веру. Так что не надо с больной головы на здоровую...

А как демагогически Вы на одну доску поставили (31.III в 11.30) три исторических ситуации: "Нас обвиняют в непропорциональном применении силы в Чечне. Македонцев - в том же и израильтян в том же". Не надо передергивать. Чеченцы и албанцы - несколько поколений - живут в составе России и Македонии. А у палестинцев есть международное право на создание собственного государства, для которого им нужны земли, оккупированные евреями. Так что здесь мы имеем две большие разницы.

По-моему, Вы все-таки что-то перепутали в своей биографии, ибо рассуждаете не как внук православного священника, а как отпрыск ветхозаветного фарисея...

* * *

А вот еще один пример радиолжи. Выступает 8 марта по "Радио России" вдова писателя В. Андреева Алла Александровна Андреева, женщина с тяжелой судьбой - три замужества, "дважды вдова" (как она сама сказала), женский лагерь в Потьме, - и говорит: "В потемском лагере была в нашем бараке женщина с номером на руке. Татуировку ей сделали в немецком лагере. Так наши, когда захватили немецкий лагерь, дали ей 25 лет за то, что она осталась жива в немецком лагере".

Я встречал за свою жизнь многих людей, побывавших в немецком лагере, - от львовского поэта Миколы Петренко до охотника с Нижней Тунгуски Романа Фаркова. Никто из них не получал никаких сроков за то, что "остались живы в немецком лагере". Четвертьвековые сроки получали только те, кто становился надсмотрщиком, помощником палачей, врачом, производившим опыты над заключенными, провокатором, выдававшим своих товарищей лагерным садистам...

И еще одна подлая ложь в той же передаче из тех же уст: "...вопреки советской власти, сопротивляясь ей, возникли такие люди, как Рихтер, Уланова и сотни других". Да? А если продолжить: "такие, как Чкалов, Шолохов, Курчатов, Дунаевский, Твардовский..." А ведущая слушает, поддакивает и ни одним словом не желает поправить очень старую и, видимо, как говорят ныне, "неадекватно мыслящую" собеседницу.

* * *

23 февраля 2001 года. Устав от наглых, лживых и клеветнических монологов и диалогов, изрыгаемых "настоящим радио", я в очередную передышку включил телевизор и попал на "Глас народа", в то время когда представительница малого народа журналистка Евгения Альбац кричала в лицо космонавту Светлане Савицкой: "А Вы знаете, что в семидесятые годы, пока Вы там летали в космосе, каждый четвертый ребенок в России рождался больным, детская смертность у нас была выше, чем в Занзибаре, чем в африканских и латиноамериканских странах, половина населения сидела в тюрьмах!"

А я лишь сегодня проходил мимо церкви, где в годы войны, да и в послевоенное время была так называемая детская кухня, в которой готовилось питание для маленьких детей - всяческие жидкие каши, кефиры, рисовые отвары. У меня и у моего друга Алика Мончинского были сестренки сорок первого года рождения, и для них мы имели право брать в детской кухне каждый день то ли бесплатно, то ли за какие-то копейки эти драгоценные бутылочки с едой. И такая система была создана государством в трудные годы по всей стране. Да я, уже став отцом, ходил на такую кухню в Москве в начале шестидесятых годов, и мы с женой, у которой не хватало молока, выкармливали из таких же бутылочек маленького сына. Разозленный и оскорбленный лживостью Е. Альбац, я достал справочник, называющийся "Положение детей в мире", изданный в 1991 году издательством "Юнисеф" при ООН, и тщательно изучил его. С клеветниками ведь тоже надо бороться умело. Все страны в таблицах справочника поделены на четыре категории: с очень высоким коэффициентом детской смертности, с высоким коэффициентом, со средним и с низким. СССР с 1960 по 1989 год находился в разделе "Средняя детская смертность" рядом с Югославией, Южной Кореей, Румынией, Ливаном, Объединенными Арабскими Эмиратами. Лучше, нежели в СССР, положение было в 40 странах, хуже в 88-ми. У большинства африканских, азиатских, южноамериканских стран (Мозамбик, Эфиопия, Бангладеш, Уганда, Боливия, Перу, Гондурас и т. д.) детская смертность, по данным ООН, была в 3-4 раза выше, чем в СССР. На острове Занзибар, в котором, по словам Альбац, "смертность была ниже, чем в СССР", коэффициент смертности был в 1960 году выше, чем у нас, в 5 раз, а в 1989 году в четыре раза.

Помню, как эта лгунья однажды очень досадила своими провокационными вопросами во время избирательной кампании Е. М. Примакову. А он ведь арабист и язык арабский знает прекрасно. И когда дама окончательно "достала" его, Евгений Максимович прямо-таки рявкнул: "А Вы, Евгения Альбат..." Та аж взвизгнула от негодования. Я думал, что Примаков оговорился, но потом выяснилось, что словом "альбат" в арабском языке называют просто-напросто собаку женского пола, то есть суку.

Ну, облаяла эта Альбац в очередной раз Советский Союз, оклеветала историю. В суд подать невозможно - вроде бы лично никого не оскорбила, ответить по тому же ТВ - не дадут. Одно остается: посоветовать Е. Альбац, когда она соберется рожать какого-нибудь маленького шендеровича, то пусть отправляется на роды в Занзибар, где нет ни тюрем, ни заключенных и никакой тебе советской детской смертности...

Нет, нужен Суд чести для профессиональных папарацци. Как только скажут, что в середине 70-х детская смертность у нас была похлеще, чем в Занзибаре, или что в те времена полстраны сидело в лагерях - сразу надо лишать права выступать, печататься, открывать на публике рот.

* * *

А вот мое впечатление о передаче Ирины Колесниковой, которую я услышал 3.III.2001 по радиостанции "Свобода". Речь шла об актрисах кабаре тридцатых годов. Вспоминала некая престарелая одесситка Мальвина Швидлер:

"Ну, конечно, Крис-Гонорская была знаменита на всю Европу. Певица без голоса, но красива была, как бестия, и такой уверенности в себе, что голос ей был не нужен. Она в ожидании номера всегда сидела за кулисами в одних трусиках. Во время войны в Киеве сделала блестящую карьеру, вышла замуж за какого-то очень важного немца.

А блистательная Клара Юнг! Она была еврейской актрисой сначала в США, потом в Восточной Европе и, наконец, в России. В то время все увлекались футболом, и за одну ее песенку Клару буквально носили на руках: "Я футболистка, с мячом играю, ножки раздвину - гол пропускаю!" Однажды эта Клара Юнг, которой не разрешил в России гастролировать какой-то крупный чиновник, пришла к нему в шубке. Он ее принял, она скинула шубку, а под шубкой - ничего! Через пятнадцать минут она получила право гастролировать по всей России!"

Ах, если бы Вы слышали, с каким нутряным придыханием и благоговением ведущая передачи слушала откровения Мальвины!

Да, племя Моники Левински остается верным себе... Впрочем, почему Моники Левински? И сама Моника, и Клара Юнг, и Крис-Гонорская, и Мальвина Швидлер, и все остальные "футболистки" - дочери их древней праматери Эсфири, очаровавшей варвара Артаксеркса и спасшей еврейский народ от очередных гонений... Отсюда и праздник Пурим, отмечаемый евреями 8 марта, и все передачи о кабаретных женщинах были посвящены этому женскому дню.

* * *

Профессору Литературного института Мариэтте Омаровне Чудаковой.

Мариэтта Омаровна!

Поскольку последние годы Вы не публикуете ничего написанного Вашим литературным пером, а может быть, и вообще ничего не пишете, то я с особым интересом слушаю всегда все, что Вы говорите. Появился этот интерес у меня с той поры, когда Вы, будучи членом Президентского совета при Ельцине, за несколько дней до русского Холокоста (3-4 октября 1993 года) потребовали от колеблющегося властолюбца: "Действуйте, Борис Николаевич!"

Я вспомнил об этом знаменитом афоризме, когда недавно увидел Вас на телевизионном экране во время истерики, в которую впала демократическая интеллигенция по поводу российского гимна. Лицо Ваше во время этой тусовки, организованной, по-моему, Нико Сванидзе, было очень живописным. Сеть угрюмых львиных морщин прорезала его, глаза Ваши глубоко ушли в глазницы, волевой рот был сжат в струнку, да так, что губы стали бескровными. "Что означает возвращение гимна, - словно Кассандра начали Вы свою речь. - Это первый шаг к возвращению того времени, когда я сидела в метро и закрывала от соседа книгу, которую читала. Чтобы он не увидел, что я читаю, и не донес в КГБ".

Да, мучения Ваши в советском метрополитене были безмерны. Терпеть названия "Площадь революции", "Площадь Дзержинского", садиться на лавочки имперских мраморных станций, закрывать от доносчиков и сексотов, которые все время липли к Вам, как мухи к меду, заголовки книг Солженицына, Аксенова, Войновича... Так ведь можно было и манией преследования заболеть...

А сейчас благодать. Катайся в метро, читай что хочешь - никто не донесет, не осудит. Правда, пластиковые бомбы иногда взрываются, как недавно на "Белорусской". Жалко, Вас там не было, чтобы Вы сполна испили из чаши свободы и демократии. Представьте себе: сидите Вы на лавочке, читаете, что хотите, и вдруг под Вами взрываются двести или триста граммов пластида. И Вы - окончательно свободны...

* * *

5 февраля 2001. На экране ТВ Немцов: "Долги надо платить, иначе мы будем страной-кидалой". Бывшему картежнику из Сочи (как говорит Жириновский) близка такая терминология.

Но разве мы уже не есть страна-кидала? А вернее всего - наша власть, которая все эти десять лет только и ломает голову над тем, как кинуть свой народ. В 1992 году Гайдар кинул всех граждан России, отпустив цены. Через два года Лифшиц, Уринсон и Геращенко кинули большую часть населения во время "черного вторника". В течение этих же лет Чубайс кинул весь трудящийся люд, провернув ваучерную аферу... Они поставили крест на утопической идее справедливого раздела общенародной собственности среди населения России.

В 1998 году Кириенко, Гайдаром и верхушкой либеральной экономической мысли был организован дефолт - и страну кинули так, что она переломала себе все косточки.

Ну а разве сам Немцов, будучи вице-премьером, когда он участвовал в продаже всей российской связи (операция "Связьинвест") за смехотворные полтора миллиарда долларов, - разве он не кинул всех, кто эту связь создавал в течение нескольких поколений? А наши внешние так называемые советские долги? Почему мы не поделили их между всеми странами СНГ? Тогда бы они были на несколько десятков миллиардов долларов меньше, нежели сегодня.

А не смогли расстаться с ними потому, что наша российская элита захотела владеть всей зарубежной собственностью, бывшей в распоряжении Советского Союза. (Ее в противном случае тоже пришлось бы поделить.) Я ездил в 60-80-е годы за границу и представляю, о чем идет речь. Это особняки наших посольств, консульств, торгпредств, обществ культурной связи с различными странами. Это целые ухоженные и благоустроенные территории, с бассейнами, теннисными кортами, садами, парками, гаражами, гостиницами, жилыми домами, спортивными залами... Все, чем когда-то владел за рубежом Советский Союз, ныне досталось российскому зарубежному чиновничеству. То есть концентрация зарубежных благ для него, этого чиновничества, для этой хищной элиты заметно увеличилась. Как же можно было от всего этого отказаться! А долги? А долги все равно народ будет платить - за счет урезания бюджета, за счет невыплаты заработной платы и детских пособий, за счет сокращения всяческих социальных программ, за счет того, что с него будут драть последнюю шкуру за электричество, газ, воду, тепло... За счет вымирания народа вы будете плавать в этих зарубежных бассейнах, играть на этих теннисных кортах, гулять в этих парках и садах... Вот так-то, кидала Немцов.

* * *

Но что можно ответить всяческим демагогам, которые говорят: "Не нравится слушать или смотреть нас - нажми кнопку, выключи телевизор, вытащи из розетки вилку. Информация - это обычный товар. Хочешь - покупай, хочешь - отказывайся". Хотел было я сообразить, почему это оправдание - лживая уловка, но открыл газету "Завтра" - и увидел, что ответ на этот вопрос в номере сформулирован очень точно:

"Это чушь, которая давно уже разоблачена в самой же западной философии. Информация, особенно представленная телевидением с его мощными художественными средствами, не является обычным товаром. Это такой тип товара, от которого человек при его потреблении становится зависим. А значит, он теряет свободу "покупать или не покупать". Торговля подобными товарами везде строго регулируется государством.

Вопрос напомнил одну старую дискуссию. Тогда США потребовали от Колумбии военной силой уничтожить посевы коки и готовы были предоставить для этого технику и напалм. А то, мол, наркотиками травится молодежь в городах США. Кто-то из колумбийских писателей, кажется, Габриэль Гарсиа Маркес, ответил, что пусть в ответ США уничтожает корпорации, что производят духовную отраву для Латинской Америки - эти подлые фильмы насилия и лживую пропаганду. Или хотя бы поставят на своих границах заслоны для этой отравы. На это возразили именно так: пусть колумбийцы не смотрят эти фильмы, это просто товар. Это было явно слабое возражение, ибо и наркотики - тоже товар, причем чистый экологический продукт. Пусть американские юноши его не покупают.

* * *

5 февраля 2001. Передача "Воскресная лапша". Ведут некие Ксюша и Дима. Дима рассказывает на всю страну, как ему приснился страшный сон: какое-то существо катилось по полу к щели. Он от страха отпрянул, ударился коленкой, проснулся и увидел, как упал с кровати. Ксюша сочувствует, в ужасе восклицает "Ах!".

...Скоро они начнут рассказывать о своих нервных и телесных отправлениях. Рассыпаются в комплиментах друг другу: "Вадим, у Вас волшебный голос", "Вас слушают интеллектуалы". Их речь пересыпана всяческими наглостями, амикошонством, вульгарным кокетством, пошлым высокомерием: "культовый хит", "то, что было, уже неинтересно", "интересно только прогрессивное". Но это еще пустяки. Помню, когда прогремел взрыв на Пушкинской площади, и ТВ передавало кадры с изображением обугленных и изуродованных тел, я ехал в машине и услышал по "Авторадио": "Эти замечательные (!) кадры уже увидела вся страна". Вот каких монстров посадили нам на шею.

* * *

23.02.2001. В этот армейский день "Свобода" заявила о том, что "чеченская война больше всего нужна российским солдатам и генералам". Мол, наживаются на войне и те и другие. Как на ней "наживаются солдаты", мы знаем. Сколько их лежит в российской земле - хорошо если на родных погостах. Да и семеро генералов потеряли на этой войне своих сыновей. Хороша нажива. Но если кто и нажились на чеченской войне, так это наши наглые известные папарацци: Елена Масюк, Анна Политковская, Андрей Бабицкий, уже издавший в Париже книгу о своих чеченских похождениях.

Хорошо бы узнать, какие гонорары в "зеленых" получили они за свои репортажи, за свои изыскания зинданов в расположении российских частей. Все это уже было. Вспомним, как один из фоторепортеров (кажется, "известинец") года три тому назад продал в немецкую газету снимки, на которых были изображены российские военные грузовики, волочащие на проволоке в ямы убитых мирных чеченцев. Какой был скандал! Но все лопнуло, когда выяснилось, что это похоронные команды очищают места боевых схваток. А за хорошие деньги немецкий репортер купил эти снимки у российского собрата по профессии!

* * *

13.03.2001. Выступал известный актер Игорь Дмитриев и вещал: "О Павлике Морозове, который продал своего отца и родных (!), я не читал. Я читал книги Пушкина, которые собирал мой отчим, за что, видимо, и отправили в лагерь"...

Вроде бы человек много моложе вдовы Вадима Андреева, а ведь не стесняется излагать вкрадчивым баритоном эту глупую ложь.

* * *

26.04.2001. Утро. 7 часов 56 минут. "Би-би-си" объявило, что его эксперты признали "лучшими голосами XX века голос Фрэнка Синатры, на втором месте Элла Фитцжеральд, на третьем Барбара Стрейзанд". Ну, конечно, ни Энрико Карузо, ни Федора Шаляпина, ни Монсеррат Кабалье в XX веке не существовало.

* * *

А вот такую шутку я слышал по "Радио России" 1 апреля 2001 г. "Создан клуб Вампиров, Оборотней, Вурдалаков, сокращенно - "ВОВ". Как будто ведущая Татьяна Визбор не знает, что героическая аббревиатура ВОВ означает в нашей памяти - Великая Отечественная Война... Но лишь бы куснуть лишний раз из подворотни.

* * *

"Радио России" от 27 апреля 2001. 11 часов утра.

Хрипло, с натугой, с кряхтеньем, словно бы человек, произносящий слова, страдает тяжелым запором, актер выдает в эфир: "Так закаляется сталь". Оказывается, рекламируется кинопремия - "так выковывается Ника". За какие-то жалкие нынешние российские фильмы. Мы ведь теперь, подражая американцам, свели наше кино к тусовочной суете вокруг премий, и ради этого балагана ну как же не плюнуть еще раз в героическую эпоху Николая Островского!

А статуэтку "киношной Ники" надо, конечно, отливать не из стали, а из какого-нибудь позолоченного дерьма.

* * *

Слава Богу, внял Господь нашим страданиям, которые мы испытывали, слушая, как клевещут телезвезды НТВ и их гости на нашу историю, на наш народ, как они издеваются над жизнью и трудами целых поколений, как они вливают в доверчивые души молодежи моря пошлости, хамства, кощунства.

Наконец-то это осиное гнездо разворошено, и не то чтобы все жала у его представителей вырваны, но все-таки лишены они прежних возможностей жалить и отравлять наши души в любое время и по любому поводу.

Но анализируя деятельность наших демократических СМИ и в течение последних нескольких месяцев делая всякого рода записи и комментарии, я очень часто приходил к вполне обоснованному заключению, что метастазы НТВ проникли почти во все наше информационное тело и заразили раковыми клетками лжи многие программы вместе с их создателями и ведущими. Как это ни прискорбно, но наша четвертая власть в теле- и радиовариантах не выдержала испытания "свободой слова". А что касается спора энтэвэшников насчет того, что важнее - "право частной собственности" или "свобода слова", могу только сказать, что, борясь с советской историей, забыли они некоторые истины диалектического материализма. А одна из них гласит, что материя ("частная собственность", простите за иронию) - первична, а сознание ("свобода слова") - вторично. То же самое Иосиф Сталин говорил о базисе и надстройке. Так что пора и Киселеву, и Сорокиной, и Шендеровичу заново обучаться азам марксистско-ленинского мышления, чтобы все-таки понять, что и почему произошло с ними.

(Продолжение следует)

 

А.Казинцев • Как слышите, Владимир Владимирович? (Наш современник N6 2001)

Александр КАЗИНЦЕВ

 

КАК СЛЫШИТЕ,

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ?

 

Загадка Путина, или власть обстоятельств

Ни слова о Путине! — говорил я, обдумывая статью. О л и ч н о с т и президента, растасканной по газетам, обращенной в ярмарочную шараду. Только об объективных тенденциях, обстоятельствах, с которыми он столкнется. Пусть другие разгадывают ребус: мартовская годовщина всех обратила в авгуров.

Ему льстят. Его демонизируют. Алюминиевый магнат О. Дерипаска спешит объявить Путина воплощением русской национальной идеи: “Только Путин, как вероятный моральный лидер реформ, имеет шанс на успех, прорыв, место в истории. Я бы назвал это миссией Путина. В этом, как мне кажется, простая загадка (и отгадка) так называемой русской идеи” (цит. по: “Независимая газета”. 26.04.2001). Чеченский правозащитник С. Ковалев стращает западных обывателей, выдавая Путина за Гитлера: “Гитлер был великим реформатором в том смысле, что он поставил свою страну вверх тормашками, усилил эффективность власти и предписал всем немцам единую идеологию. Путин делает сегодня в России то же самое” (“Нойе Люцернер цайтунг”. 27.01.2001). Безвестная воронежская бабуся умильно поет в телекамеру: “Мне, старухе, пенсию прибавил”, — искренне веря, что Путин в Кремле знает ее заботы и, когда доходит до края, спешит подбросить деньжат...

Первые перья страны — Виталий Третьяков и Александр Проханов — возносят и клянут его попеременно, сочиняют для президента программы и предсказывают очередной шаг. Редактор “НГ”, видимо, от восторга даже перешел на английский: “Why do we need mr. Putin?” — вопрошает передовица.

Предсказания оборачиваются конфузом, преувеличения остаются преувеличениями, но работа продолжается. Поразмыслив, я пришел к выводу, что в самой “неразгаданности” Путина — его характеристика. Не личности — феномена ВВП (как фамильярно именуют его журналисты). Что, быть может, важнее личностной характеристики! В конце концов, год назад избиратели проголосовали за Путина не благодаря его человеческим качествам (опросы общественного мнения показывают: людям и сегодня немного известно о своем избраннике), а потому, что увидели в нем воплощение своих надежд. Зачастую разнонаправленных: разброс мнений отображен в установках двух фракций, прошедших в Думу под эгидой Путина, — “Единства”, с его позднесоветской ментальностью*, и СПС с антисоветской, антисоциальной истерией.

Неуловимый — но всем приятный. Невыразимый — но внятный всем. Не левый — не правый. Точнее, и левый и правый понемногу. С либералами — либерал, с державниками — державник. С русскими — русак, с евреями... Не надо! “Золотая середина”, “господин Никто”, “президент надежд” — каждый может выбрать из копилки газетных трюизмов.

Может быть, такой президент и нужен сейчас России. Личности импозантные — гении, а то и просто горлодеры — приходят во власть, чтобы т р а т и т ь. То, что было скоплено до них. На характерные персонажи в Кремле мы насмотрелись. Все, что можно (и что нельзя!), растратили. Пусть уж лучше будет “золотая середина”. Даже “граничащая с посредственностью”, как с ехидцей заметил один журналист. Вспомним Ельцина — сполна оценим того, кто пришел на смену.

Если писать о личности — только об этом. Сопрягая особенности Путина с нуждами страны. Пытаясь понять — хорошо или плохо, гибельно или удачно, что Россию на очередном вираже возглавил пластичный, легко приноравливающийся к обстоятельствам человек.

Первое, самое очевидное последствие выбора: за успех Путина надо платить. Мы уже платим! С марта 2000-го страна живет бесплодным ожиданием перемен. К годовщине избрания газетные листы трещали, словно от избытка статического электричества: “Кадровая ситуация не то замерла, не то зависла” (“Век”, №9, 2001). “Надо надеяться, что либо к весне, либо к концу года собственно путинские люди встанут наконец во главе ключевых государственных институтов. Вот тогда можно будет говорить уже о путинском правлении, а не о переходном этапе, вот тогда транзит от Ельцина к Путину и закончится” (“Независимая газета”. 30.03.2001).

Интересно, проголосовали бы избиратели Путина за него, узнай они, что и год спустя в стране не закончится “транзит” от предыдущего президента к нынешнему? Что перемен в правительстве следует ожидать лишь к лету, а в жизни — в лучшем случае — к следующей зиме. А это фактически минус два года из четырех, отпущенных Путину, чтобы поднять и “запустить в работу” разрушенную Ельциным страну.

Скорее всего, все равно бы проголосовали. Во всяком случае, по данным РОМИР, 81,6 процента опрошенных избирателей Путина заявили, что и год спустя не жалеют о своем выборе (“МК”. 28.03.2001). “Он старается!” — вот мнение большинства”. Однако поддержка далеко не безусловна. Если в прошлом году 49 человек из 100 высказывали беспокойство, что Путин не сформулировал конкретную программу, то сегодня это беспокоит 59 из 100 респондентов. Причем среди лиц с высшим образованием процент еще выше: “беспокоит” — ответили 34 процента, “очень беспокоит” — 32. 66 процентов интеллектуалов хотели бы все-таки знать, к у д а ведет страну “президент надежд”. К ним присоединяется 56 процентов так называемых бюрократов. А это уже серьезно: бюрократия — опора любого режима (данные ВЦИОМ. “Известия”. 26.03.2001).

Несколько ниже число тех, кто с подозрением относится к связям Путина с “семьей”. За год оно снизилось с 55 до 46 процентов. И все-таки это очень высокий процент, свидетельствующий о том, что Путину пока не удалось зарекомендовать себя как вполне самостоятельную фигуру. В какой-то мере справедливо утверждать, что он оказался з а л о ж н и к о м сил, выдвинувших его во власть. Не сумев быстро сформировать новую команду, он вынужден расплачиваться за низкий рейтинг правительства (17 процентов) и собственной администрации (2 — ! — процента) (“Советская Россия”. 24.2.2001).

О том, какие нравы царят в этих высоких присутствиях, поведал отставной представитель президента в Архангельской области П. Поздеев: “Если взять крупных сотрудников правительства и администрации президента, то практически все они принадлежат к каким-то кланам... Там не говорят, что такой-то сотрудник хорошо работает или плохо. Там другими категориями оперируют. Говорят: он чей? Этот Альфа-банка. Этот ЛУКОЙЛА. Этот Газпрома. И всем понятно, чьи интересы будут они отстаивать. Поэтому ситуацию срочно нужно ломать. Иначе у Путина нет никаких шансов что-то сделать” (“Завтра”, № 9, 2001).

Действительно, мы видим: зависла не только кадровая реформа — откладывается, срывается принятие важнейших хозяйственных решений. “15 апреля рабочая группа при Госсовете по реформе энергетики не выполнила поручение президента — не представила главе государства доклад о состоянии отрасли с анализом вариантов вышеозначенной реформы, — насмешливо рапортуют “Известия”. — Ссылки на болезнь начальника группы — томского губернатора Виктора Кресса — не слишком спасают положение”. Журналист не без яда прибавляет: “К 15 мая должны заболеть те, кто отвечает за концепцию пенсионной реформы — именно в этот день концепция должна быть готова” (23.04.2001).

Конфузом закончилось обсуждение амбициозной программы российской десятилетки, подготовленной (и широко разрекламированной) Г. Грефом. В результате шестичасовой дискуссии в правительстве программа была разделена на две части (“размножение делением” — не упустили случая съязвить газетчики — “Независимая газета”. 23.03.2001). Первая, определяющая экономическую политику на 2002—2004 годы, принята к исполнению. Вторая — стратегическая — фактически положена под сукно.

Результат закономерный, если учитывать едва ли не принципиальный дуализм при формировании реформаторских команд. Параллельно с ультралибералами Грефа над разработкой экономической стратегии трудился коллектив “левого” хабаровского губернатора Ишаева. Реформу энергетики наряду с Чубайсом опекать поручено Крессу. Не говоря уже о менее известных разработчиках десятка других энергетических программ. Пенсионная реформа существует в шести вариантах.

Конечно, по сравнению с ельцинским волюнтаризмом, когда удар кулака по столу зачастую подменял (или закрывал) дискуссию, соревновательный подход к разработке реформ, особенно болезненных — энергетической, пенсионной, — благо. Но велика вероятность, что правительство при таком методе работы превратится в “дискуссионный клуб”. О чем, не скрывая скепсиса, предупреждают наблюдатели.

В конечном счете и само правительство оказывается лишь одним из органов разработки и принятия экономических решений. Оно обставлено — и в известной мере заслонено — параллельными структурами: администрацией президента, Госсоветом, Центром стратегических разработок Германа Грефа. Помимо министров кабинета, существуют по крайней мере две группы управленцев, из которых в случае необходимости можно было бы сформировать костяк двух правительств, причем альтернативных. Правительство ультралибералов: Илларионов, Греф, Кудрин. И правительство государственников из бывших силовиков, а ныне представителей президента в федеральных округах, приобретших серьезный опыт руководства, в том числе и хозяйственной деятельностью крупнейших регионов. Среди них выделяются Виктор Черкесов и особенно Георгий Полтавченко, фактически генерал-губернатор гигантского Центрального округа, включающего столицу. В последнее время он не раз выступал с развернутыми экономическими декларациями, в которых ведущая роль в управлении рынком отводится государству. Что может восприниматься как полемика с официальными воззрениями его патрона, высказанными в Послании Федеральному собранию. Или, что также не исключено, как выражение заветных мыслей Путина.

К слову сказать, о Послании. Как известно, оно выдержано в образцово либеральном духе. Что не удивительно, если учесть, что экономический раздел прорабатывался в Минэкономразвития. Критики слева поспешили заключить, что Путин наконец раскрылся. Нина Жукова, глава “Союза реалистов”, патетически нарекла выступление “Гвозди, забитые в гроб надежд”. “После Послания, — считает она, — все россияне и весь мир наконец-то получили ответ на давно волновавший всех вопрос: “Кто вы, Владимир Владимирович?” Теперь все яснее ясного — законченный либерал, мало чем отличающийся от российских “прочикагских” либерал-демократов, угробивших великую страну в первые же годы своего всевластия. Президент в течение целого года убеждал народ, намекая на ревизию ельцинского режима и восстановление попранной социальной и экономической справедливости. Теперь маска сброшена” (“Независимая газета”. 19.04.2001).

Вполне возможно, Жукова права. Нельзя не согласиться с осуждением юродской готовности облегчить бегство капиталов за рубеж, критикой путинских предложений по либерализации валютного законодательства. Единственное, что обнадеживает: минимум конкретики (ни цифр, ни сроков). И еще — отсутствие энтузиазма у закоренелых либералов, к которым, по видимости, апеллировал президент. “Разрешите считать Неделю реформ российской экономики законченной, — кисло откликнулись “Известия”. — Прошла она примерно так же, как в советские времена проходили Дни культуры какой-нибудь Калмыкии в какой-нибудь Каракалпакии — пафосно и безрезультатно” (23.04.2001). Столь же скептически оценили речь на Западе. “Расплывчатой, неконкретной” назвала ее Би-Би-Си.

Похоже, наши зарубежные наставники в области экономического либерализма сочли Послание пиаровским ходом, призванным отвлечь внимание Запада от состоявшейся в тот же день кадровой зачистки НТВ. Если такая трактовка верна, Путин не достиг цели: западные СМИ сосредоточились на излюбленной теме “защиты свободы слова”, почти не уделив внимания речи президента.

Как бы то ни было, рассматривать выступление Путина перед Федеральным собранием как его последнее слово при выборе экономической стратегии опрометчиво. Даже безотносительно к тому, что, вполне возможно, оно было произнесено более для чужих ушей, дабы убаюкать слух западных контролеров. У ВВП сегодня в принципе не может быть последнего слова в сфере экономики.

За медлительным, зачастую противоречивым формулированием позиции Путина проглядывает осторожность (если не растерянность) человека, не слишком хорошо разбирающегося в экономике и не готового ею управлять. Это тоже издержки его стремительного возвышения. Повторю сказанное мною год назад: Путина не готовили на первые роли. В Кремле при Ельцине он не был своим. Во-первых, потому что русский, во-вторых, потому что “кагэбэшник”. Понятно, что и чужим он не был — сотрудничество с Собчаком могло сойти за рекомендацию. И все-таки Путина подобрали “со дна корзины”, перебрав более привлекательные фигуры (Кириенко, Степашин), сгинувшие в правительственной чехарде. На вершине власти ВВП оказался, не имея ни ясного плана действий, ни команды, ни досконального знания экономики.

“Год поучился работать президентом, осмотрелся”, — с барской покровительственностью отозвался о нем завсегдатай кремлевских коридоров Г. Сатаров (“Независимая газета”. 30.03.2001). К чести Путина, оказавшись в неожиданной роли, он удержался от размашистых жестов на публику, столь свойственных прежнему хозяину Кремля. Не наломал дров — и это обнадеживает.

Да и сделано не так уж мало. Правда, больше в политике. И надо отдать должное, многие из первоочередных шагов прямо отвечают чаяниям патриотов. Прежде всего сохранена целостность страны. На исходе лета 99-го, когда Путин пришел во власть (еще в качестве премьера), Россия стояла на грани распада. Одна из республик, фактически выделившаяся из РФ (Чечня), напала на другую (Дагестан). Госсовет третьей (Татарстана) запретил посылать в район конфликта призывников и даже добровольцев. То есть по сути поддержал мятежников. Симпатии к ним продемонстрировали главы еще нескольких республик в составе РФ, осудившие действия федерального центра. Несколько месяцев промедления, вакуума власти — и страна начала бы распадаться, как бумажный куль. Теперь она скреплена двойным обручем: восстановленные властные вертикали подстрахованы структурами новообразованных федеральных округов. Восстановлено (хотя бы в общих чертах) правовое и экономическое пространство. Понижен статус региональных баронов, которые два года назад ни во что не ставили Москву.

Не менее впечатляет возрождение международных связей с нашими традиционными союзниками. Скажите, кто несколько лет назад мог предположить, что президент “новой России” побывает в КНДР, во Вьетнаме, на Кубе, где, между прочим, произнесет достойные советских лидеров инвективы в адрес США: “Аналогичные попытки абсолютно доминировать в международных делах были на протяжении истории не единожды, и чем они заканчивались, тоже известно” (“Независимая газета”. 20.04.2001)? Да и в контактах со странами Запада Путин переориентировался с Америки на Германию, к чему давно призывали противники мондиализма. Вспомним и отказ продлить соглашение с МВФ — этот акт восстановления национального достоинства России.

Наконец, экономический рост. Как бы ни объясняли его игрой случая, благоприятной конъюнктурой цен на нефть и прочими внешними факторами, он налицо. Впервые за много лет показатели пошли не вниз, а вверх, и разве только закоренелый оппозиционер не обрадуется этому. Прирост ВВП составил 7,7 процента, инвестиций в основной капитал — 17,7, валовая продукция промышленности увеличилась на 9 процентов (“Век”, №9, 2001).

Впрочем, что это мы сами себя нахваливаем! Послушаем, как ругают нас заокеанские “друзья” — иной раз осуждение стоит дороже похвал. В докладе ЦРУ сенатскому комитету по разведке “Всемирная угроза 2001: национальная безопасность в меняющемся мире” России уделено немало места. “Почти нет сомнений, что президент Путин пытается восстановить некоторые черты советского прошлого — статус великой державы, сильную центральную власть и стабильное и предсказуемое общество — иногда за счет соседних государств или гражданских прав отдельных россиян... Москва продолжает считать главным источником бюджета доходы от продажи оружия и технологий. Все чаще она их использует как инструмент улучшения отношений с региональными партнерами — Китаем, Индией и Ираном. Москва рассматривает эти связи как способ глобального ограничения влияния США. В то же время Путин пытается препятствовать влиянию США в бывших советских республиках и восстановить Россию в качестве главной державы региона” (“Независимая газета”. 9.02.2001).

Конечно, каждый русский патриот вспомнит и совсем другие знаковые поступки Путина. Прежде всего участие в праздновании Хануки, которое красочно расписали газеты соответствующего толка. “Прошлой ночью в Еврейском общественном центре сливки еврейского общества справляли Хануку... Вместе со всеми веселились президент Российской Федерации Владимир Путин и специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников”, — выстрелил информацию “Коммерсантъ” (23.12.2000). Корреспондент живо передает и восторги бывшего израильского премьера Нетаньяху, приехавшего на праздник: “Посмотрите, что произошло: президент России зажег ханукальную свечу!”, и забавы подгулявших еврейчиков: “На скрипке заиграл Саша Фельдман, представленный как “золотая скрипка Америки, России и Болгарии”. Он показывал чудеса акробатики, играя сначала у себя за спиной, потом у себя на голове, а потом у себя между ног, крепко зажав смычок бедрами”. Путин — отмечается тут же — “не отрываясь смотрел на акробата”.

Ну что же, в конце концов Путин, кем бы он ни был ныне, в душе офицер из провинции, а господа офицеры, особенно кутнув, любят такие штучки. Интерес к искусству более серьезному (не со смычком “между ног”) требует иного культурного багажа. Но вот то, что сделал президент затем, русский офицер себе не позволил бы! “После этого, — расписывает газета, — президент снова подошел к микрофону.

— Про ваш конфликт с палестинцами... Есть вещи, которые я не могу позволить себе как президент в своем сегодняшнем положении, — сказал он и на мгновение замолчал. — Не обо всем я могу говорить...

Зал замер. Стало очень тихо.

— Но — разделяю! Разделяю...

Зал взорвался овацией и криками”.

Что тут сказать? Разве что: “Не разделяю, господин Путин!”

И даже не потому, что пока президент России веселился вместе со “сливками еврейского общества”, израильские солдаты в Палестине стреляли по школьникам. Политика, как говорится, грязное дело, и тот, кто желает измараться, всегда найдет резоны. Но политика — это еще расчет и выгода. Я понимаю резон Путина: ему нужно было заручиться поддержкой “своего” главного раввина Берл Лазара в борьбе с главным раввином Гусинского. Он стремился показать Западу, что конфликт с “Медиа-мостом” не затрагивает интересов евреев как нации. И это ему удалось — день и ночь твердя о “преследованиях” концерна Гусинского, западные СМИ так и не объявили их проявлением “антисемитизма”.

Однако не сошелся же свет клином на Западе и на евреях! Существует огромный арабский, исламский мир. Влиятельный, вспыльчивый и — прямо скажу — опасный для своих врагов. Не случайно даже США заискивают перед ним. И стремятся компенсировать поддержку Израиля (от этого им никуда не деться!) покровительством исламскому экспансионизму в других частях света. В том же Косово. Так зачем восстанавливать эту силу против России? Тем более имея Чечню в кавказском подбрюшье? Не разумнее ли использовать давние, еще советских времен, связи с арабским миром для организации поддержки нашей страны, в том числе для урегулирования чеченской проблемы? Да и возвращение на ближневосточный рынок, в частности рынок вооружений, обещает России гораздо больше выгод, чем может дать показательная дружба с Израилем.

В минусе у Путина и досадно невнятная реакция на выход США из соглашения по ПРО. Ее озвучил И. Иванов. Замечу попутно: когда-то министра иностранных дел СССР А. Громыко прозвали на Западе “мистером Нет”. Затем от имени “новой России” выступал некто А. Козырев, этот человек “Чего изволите?”. Игоря Иванова впору наречь “мистером Извините”. Он всегда с таким испугом оглашает державное мнение России, будто и впрямь боится, что посреди его речи раздастся грозный окрик из Вашингтона. Таких министров, да, к сожалению, и такую Россию уважать на Западе не будут! Там в цене сила, что еще раз подтвердила реакция Белого дома на жесткую позицию Пекина в авиаконфликте у острова Хайнань. Понятно, за спиной китайского МИДа стоит процветающая экономика и полтора миллиарда китайцев, а за спиной Иванова с Путиным — разваленное производство и вымирающая Россия...

Словом — свет и тени. Любимая формула советских журналистов-международников вполне пригодна для характеристики первого года Путина. Это не разрушитель России (во всяком случае, не явный разрушитель, в отличие от Ельцина), но и не лидер русских патриотов. Впрочем, тут можно вспомнить слова Юрия Болдырева в интервью “Независимой газете”: “А чем мы так отличились, что такое хорошее сделали, чтобы нам так повезло, чтобы преемник (Ельцина. — А. К. ) в душе имел свои иные приоритеты, соответствующие нашим интересам?” (28.03.2001).

Действительно, у тех ревнителей Отечества, которые сегодня желают обрести в Путине “вождя нации”, Пожарского вкупе с Мининым и с Ляпуновым в придачу, впору поинтересоваться: а как насчет пятой части имущества — нижегородцы и прочие понизовцы передавали ее вождям? Как насчет “жен и детей” — “в кабалу отдадим”, только бы “подать помощь Московскому государству”? А сами — готовы ли к подвигу? Не у развалин сожженной поляками Москвы, так у стен Дома Советов, расстрелянного Ельциным. За лидером надо идти в бой. За него надо сражаться. Его надо в ы с т р а д а т ь.

Конечно, Путин — независимо от того, искренен или нет декларируемый им патриотизм, независимо от того, каким богам (и людям) он служит — как человек, как характер, — далек от традиционных русских представлений о лидере. Но поглядим на себя, жители “новой демократической России”. Не столь же далеки и мы от образов “героических предков”, от идеала “граждан Отечества”?

Но вернемся к Болдыреву. Его выступление заслуживает пристального внимания. Во-первых, потому, что Ю. Болдырев до недавнего времени один из руководителей Счетной палаты, человек прекрасно информированный. Во-вторых, потому, что в первом призыве “демократических” политиков он был самым молодым и едва ли не самым многообещающим. Поэтому его нынешние признания звучат как приговор этому движению, нанесшему невосполнимый урон России.

Разомлевшим от самодовольства симпатизантам Путина (“мы избрали”, “наш президент”) Болдырев напоминает: “Ведь изначально не мы его выбрали. Выбор сделали Ельцин и его окружение, поставив перед преемником, надо полагать, весьма четко определенные задачи. И вряд ли среди них фигурировала такая, как обеспечение торжества закона и справедливости в каком бы то ни было понимании”.

Поучительна (особенно в устах ветерана Счетной палаты) характеристика человека, усадившего Путина на кремлевский трон: “Почему Ельцин был так дорог и олигархическим группам, и верхушке бюрократии, и их обслуге? Почему они искренне не за страх, а за совесть боролись за его переизбрание? Потому, что он действительно был гарантом — гарантом их безнаказанности, что бы они ни делали, как бы ни разворовывали, ни загоняли без всякой нужды в безнадежные должники и ни уничтожали страну.

Почему Ельцин был так дорог Западу? Потому что он был гарантом того, что Россия и дальше будет разваливаться, а значит, не будет ни в чем ни для кого (кроме уличных попрошаек) конкурентом.

Пойдет ли Путин по иному пути или будет преемником и в этом? Слова ведь говорились хорошие, но год уже прошел”.

На вопрос корреспондента: “Вы считаете, что для оптимизма оснований нет?” — последовал емкий ответ, содержащий по сути программу первоочередных мер по оздоровлению системы: “Я бы сказал так: если нам с президентом все-таки повезло, то есть, если он станет наводить порядок в управлении госсобственностью и бюджетом, в финансовой системе и Центробанке, возвращать под контроль страны стратегические ресурсы и изымать в пользу общества природную ренту, ограничивать возможности спекулятивных сделок на финансовых рынках и выводить страну из долговой кабалы, то тогда нам повезло по-крупному. А уж если нам не повезло, а точнее, е с л и в с е и д е т п о п л а н у (разрядка моя. — А. К. ), в полном соответствии с логикой преемственности, то и не повезло нам — тоже всерьез и надолго”.

Скорее всего, предположение о возможном везении было всего лишь риторической фигурой, потому что на вопрос: “На что же рассчитывать?” — Болдырев отвечает: “Если иметь в виду трезвый расчет — не на что. Можно только надеяться”.

И далее три постулата надежды: “...Есть тем не менее некая логика власти. Ведь никому не интересно быть президентом чего-то эфемерного, фактически не существующего или разваливающегося на глазах. Это во-первых. Во-вторых, президентом стал человек, воспитанный изначально как государственник, представляющий картину скрытых мировых холодных войн, больших и малых конфликтов интересов, в разрешении которых в средствах никто себя особенно не стесняет. И здесь либеральные иллюзии неуместны. Равно как и представления о добрых дядях за рубежом, заинтересованных в том, чтобы мы стали сильными и самостоятельными. И в-третьих, те, кто привел нынешнего президента к власти, неделикатно возгордились своей ролью. Это любого самолюбивого человека должно тяготить, вызывая желание тем или иным способом сбросить с ног колодки обязательств”.

Намек, содержащийся в последних словах, может быть проиллюстрирован крутым маршрутом Б. Березовского, “равно удалившегося” от обжитого им Кремля аж на Лазурный берег за безопасной французской границей... Симптоматичны и попытки Путина избавиться от правительства, перешедшего к нему от Ельцина вместе с троном. Рискну отнести к их числу нашумевшую историю с вотумом недоверия, инспирированным в Думе. Никто не рассматривал ее в этом плане. А стоило бы...

Напомню.

18 января 2001 года в аэропорту Нью-Йорка при странных обстоятельствах арестован Павел Бородин, доверенное лицо Ельцина.

30 января Ельцина кладут в ЦКБ.

8 февраля Путин принял лидера одной из прокремлевских фракций Думы Г. Райкова и сказал (по версии депутата): “Правительство у нас большое, и не все его члены выполняют возложенные на них функции... Кадровые замены будут в обязательном порядке” (“Независимая газета”. 9.02.2001).

20 февраля лидер фракции КПРФ заявляет, что коммунисты начинают сбор подписей для внесения в Думу вопроса о судьбе правительства.

Последующие события показали, что у Зюганова были контакты с Путиным. Нетрудно предположить, что отставка кабинета устраивала обоих. Коммунисты подтверждали свой имидж боевой оппозиции, изрядно поблекший за последний год. Путин чужими руками устранял навязанных ему министров. Это в стиле президента: устранить Лужкова с помощью Березовского (Доренко на ОРТ), Березовского — с помощью Устинова, Бородина — с помощью Бертоса (?), Гусинского — с помощью Коха. Почему Касьянов должен стать исключением?

Впрочем, до поры аналитиков не слишком занимала инициатива КПРФ: в нынешней Думе у коммунистов нет большинства. Все изменилось 5 марта, когда лидер путинской фракции Б. Грызлов заявил, что “Единство” проголосует вместе с коммунистами. Заявление, правда, вышло путаным. К правительству — уверял Грызлов — у его фракции нет претензий, КПРФ она поддержит лишь для того, чтобы коммунистов же и наказать. Предлагалась схема: Дума голосует против правительства — президент распускает Думу — на новых выборах “Единство” берет половину мест, а коммунисты проигрывают. Комбинация со многими неизвестными, которую стыдно предлагать даже в качестве дымовой завесы. В самом деле, все в расчетах Грызлова вызывает вопросы: распустит ли Путин Думу (особенно, если он сам намеревался чистить правительство*), одержит ли победу “Единство” (никак не зарекомендовавшее себя за два года думского сидения), утратит ли поддержку КПРФ (при росте протестных настроений на местах). Единственное, что не было гадательным: фракция Грызлова голосует против Касьянова. Но это и вызывало главный вопрос: что же произошло, если проправительственная фракция решает голосовать против правительства?

Произошло вот что — смотри заметку, набранную петитом в “Независимой газете” от 3 марта: “Вчера многие зарубежные СМИ вышли с сообщением о том, что Борис Ельцин находится при смерти”. Но уже 6 марта РТР заверяет: экс-президент идет на поправку и скоро выпишется из больницы. В “Единстве” вспыхивают споры: как голосовать. Грызлов просит Путина о срочной аудиенции. Но тот принимает не Грызлова и не Касьянова (еще более заинтересованного во встрече), а “возмутителя спокойствия” — Геннадия Зюганова. Казалось, яснее не намекнешь и тугодуму Грызлову: “Тореадор, смелее в бой иди!..”

Однако накануне голосования Грызлов вновь меняет позицию и заявляет, что “Единство” не будет голосовать за вотум недоверия. Какое событие предшествовало этому зигзагу? Тот же столбик петита в “НГ” от 13 марта информирует: “Президент России Владимир Путин посетил Бориса Ельцина вчера на государственной даче в Подмосковье... После получасовой беседы с Путиным выписанный накануне из Центральной клинической больницы Борис Ельцин совершил прогулку на свежем воздухе...” Накануне голосования Путин убыл на кратковременный отдых в Хакасию. Коммунисты оказались в меньшинстве. Правительство Касьянова устояло.

Вот мера и цена самостоятельности Путина. Правда, позднее он все-таки заменил министров-силовиков, поставив недогадливого, но преданного Грызлова во главе МВД вместо своего давнего соперника в борьбе за ельцинское наследие В. Рушайло. Скорее всего, ВВП удалось-таки воспользоваться заварухой, связанной с вотумом недоверия, для достижения компромисса: сохранение кабинета в обмен на замену нескольких фигур. Когда бы ни грянули следующие отставки (быть может, к выходу статьи — их прочат чуть ли не каждый день), уже сегодня можно предположить, что перервать пуповину, связывающую его с “семьей”, Путину будет далеко не просто.

Однако проблема влияний фактором Ельцина не ограничивается. Существует немало других факторов. Что говорить, если даже приморского губернатора Е. Наздратенко Путин не смог ни показательно сохранить, ни снять — показательно! Хотел ли президент этой отставки — вопрос. Если не хотел, то “четвертая власть”, требовавшая головы Наздратенко, оказалась сильнее. Если хотел, то пересилили губернаторы — как масса, как институт. Уволить росчерком пера одного из них оказалось невозможно. Пришлось искать компромисс, осуществлять “рокировочку” — транзитом из Владивостока в Дом правительства в Москве.

Еще более экстравагантно назначение Ю. Лужкова руководителем Координационного совета объединяющихся движений — путинского “Единства” и антипутинского (до недавних пор) “Отечества”. Вчерашний конкурент в борьбе за Кремль становится начальником партийного штаба президента. Что это — всепрощенчество? Забвению преданы подробности предвыборной битвы, едва ли не самой грязной в российской истории (чего стоили публичные обвинения в связи со взрывами в Москве: “Бомбы клепали в Кремле?” — “МК”.16.09.1999). Ничуть не бывало! Е. Примаков, неудачливый союзник Лужкова, если не раздавлен, то во всяком случае оттеснен на политическую периферию. В чем же разница? За Примаковым, кроме симпатий части общества, нет ничего. За Лужковым стоит Москва. И столичные капиталы. И связи внутри страны и за рубежом. И Совет Федерации. И многое, многое другое.

Раздавить не получилось. Пришлось использовать. Надо сказать, Путин демонстрирует иезуитскую виртуозность в этом вопросе. Он заставил Лужкова и Наздратенко работать на себя, причем с максимальным ущербом для репутации того и другого. Это сизифов труд — чем больше они сделают, тем хуже им будет. Наздратенко в Госкомитете по рыболовству приходится заставлять приморских рыбаков покупать квоты на лов. Против чего он возражал, будучи губернатором Приморья, — это обернется гибелью для рыбной отрасли края. Зато он уже никогда не вернется домой победителем. Лужков обречен строить партийный форпост для президента. Глотая незримые миру слезы и еле слышно бормоча проклятья.

Все так. Браво, Путин! Но сама эта виртуозная увертливость показывает, как непросто его положение.

Проблему представляют и собственные связи, которыми Путин оброс в Питере и в Москве. Не в безвоздушном же пространстве он с 91-го года, когда стал ближайшим сотрудником Собчака, двигался к власти. В содержательной книге Ю. Дроздова, В. Фартышева “На пути к возрождению. Юрий Андропов и Владимир Путин” (М., 2000) обнародована “разработка” Петра Авена, руководителя консорциума “Альфа-групп”, которого нередко называют другом Путина. Характерная фигура... Проблема заключается в том, что “путинские” олигархи точно так же стремятся влиять на нового хозяина Кремля, как “ельцинские” — на старого. Авен не поленился опубликовать в “Коммерсанте” серию статей, где разъяснил, “что бизнес хочет от власти”.

В московской газете “Stringer” (ноябрь, 2000) под рубрикой “Документ” предано гласности своеобразное досье на самого Путина, из коего следует, что в бытность заместителем Собчака ВВП не лишен был коммерческой жилки. Это также делает его уязвимым для давления со стороны бывших партнеров по бизнесу и тех, кто посвящен в их дела...

Рассуждая о шансах Путина на проведение самостоятельной политики, Ю. Болдырев в уже цитированном интервью задается вопросом: на кого сможет опереться президент? Вопрос ключевой. Ответ неутешительный: “Реального среднего класса в стране нет. Пролетариата, демонстрирующего высокий уровень сознания и способность к солидарным действиям, тоже нет. Но есть весьма мощное внешнее давление прежде всего со стороны единственной на данный момент в мире сверхдержавы. Плюс — со стороны своих олигархов. Этому давлению придется либо подчиниться, как это делал прежний президент, и тем окончательно похоронить страну, либо противостоять, что будет очень непросто и потребует мощной поддержки внутри страны (выделено мною. — А. К. )”. Относительно внутренней поддержки: вспомним, о чем говорил Болдырев в начале приведенного абзаца. Круг замыкается.

Однако есть силы иного порядка — надличные и надсоциальные. Объективные обстоятельства, тенденции развития — внутри страны и вокруг нее. Нечто невещественное? Не скажите. Материализуясь, они оказывают мощнейшее воздействие, превосходящее давление общественных институтов и социальных групп. Точнее, они реализуют себя, в том числе и в этом давлении, и в том, что называется “ходом событий”.

Собственно, их рассмотрению и посвящены следующие главы. И если в первой мы все-таки говорили о л и ч н о с т и Путина, то — повторю — лишь затем, чтобы понять, насколько его особенности (как человека, как руководителя) делают президента предрасположенным к адекватному восприятию этих тенденций. Способен он или нет ч у т к о у л а в л и - в а т ь х о д с о б ы т и й, д в и ж е н и е и с т о р и и? Если да, если анализ глобальных процессов окажется точным, то Путин — а вместе с ним и Россия — может рассчитывать на успех. Если нет — начинания обречены.

Вот почему вопрос, вынесенный в название статьи, — не фамильярное озорство и не техническая проверка контакта — наиболее существенный из всех стоящих перед президентом. Это самый важный вопрос во все времена и для всех руководителей. Но в моменты выбора для лидера молодого он важен вдвойне.

Вот тут-то может пригодиться ситуационное чутье Путина, видимо, профессиональное, но и сродни актерскому. Его “протеизм”, позволивший никому не известному “господину Никто” в считанные месяцы превратиться в “президента надежд”. Грубо говоря, Путин не отягощен переживанием значимости собственной персоны. Мессионизмом личностным (как Горбачев и Ельцин) или мессионизмом проповедуемых идей (как Гайдар, Греф, Илларионов). Более того, как разведчик (и в немалой степени как мастер восточных единоборств), он — ч е л о в е к э т и к е т а. Внешние факторы, их смена, конъюнктура обостренно учитываются им и многое для него значат. Такой человек более других подготовлен для того, чтобы отслеживать и глубоко анализировать процессы, происходящие в стране и вокруг нее.

И последнее, прежде чем обратиться к основной теме. О проблемах. Не было бы проблем — не было бы нужды прислушиваться к ходу истории. Что он тому, у кого все благополучно? Шум времени, не более.

Известно: проблем у России множество. Но правительство больше других волнует одна. Модернизация экономики. В развитых странах каждые 3—5 лет происходит смена технологической базы. Россия живет советским технологическим наследием. Оно уже к концу советского периода не отличалось новизной. В 1989 году, по утверждению тогдашнего премьера Н. Рыжкова, 40 процентов основных производственных фондов были изношены (“Известия”. 9.06.1989). С тех пор фонды не обновлялись.

Сегодня “треть мощностей электростанций (около 70 млн кВт) и 40 процентов оборудования линий электропередачи, а также подстанций выработали свой ресурс” (“Завтра”, № 16, 2001). Напомню, речь об энергетике — на ней держится вся экономика, да и наш цивилизованный быт. Изношенность подвижного состава железнодорожного транспорта — 50 процентов. Тоже ключевая отрасль. И так по всем отраслям: нефтедобыча — суммарная выработанность разрабатываемых месторождений — 50 процентов (“Москва”, № 8, 1999). Износ основных фондов нефтеперерабатывающих заводов — 80 процентов. Сельское хозяйство — 50 процентов парка машин выработали свой ресурс, притом, что хозяйства обеспечены техникой только наполовину (“Деревня — это совесть России. Сборник материалов”. М., 2001). Чтобы не утомлять читателя дальнейшим перечислением цифр, каждая из которых бьет по нервам, отсылаю их за более подробными сведениями к обстоятельной статье Е. Старикова в нашем журнале (“Наш современник”, № 3, 2001).

Для поднятия одной лишь энергетики, по заявлению Чубайса, необходимо 70 млрд долларов инвестиций. МПС сообщает о недофинансировании на 4,5 млрд долларов ежегодно. Аграрники утверждают, что на восстановление села потребуется 700 млрд. Модернизация всей экономики оценивается от 2 до 2,5 триллиона долларов. При бюджете в 20 миллиардов.

Где взять деньги? Вопрос, который каждый день решает среднестатистическая семья, ставит Путина перед драматичным выбором. Конечно, можно (и необходимо!) укреплять финансовую дисциплину, бороться с бегством капиталов из страны. Но все это паллиативы, не способные решить проблему. В сущности у Путина — и страны — д в е в о з м о ж н о с т и: попытаться привлечь инвестиции из-за рубежа или национализировать сырьевые отрасли, приносящие львиную долю доходов. Либо “Запад поможет” — либо олигархам “придется делиться”. Третьего не дано.

Второй путь ведет к смертельной борьбе с теми, кто стоял если не за самим назначением Путина, то за выбором “семьи”. Первый сулит легкие деньги из-за рубежа. Г. Греф говорит о возможности привлечения 1 триллиона долларов иностранных инвестиций.

Очевидно, что Путин склоняется к первому варианту. Он добровольно взвалил на себя хлопотную обязанность ярмарочного зазывалы, не забывая во время многочисленных зарубежных турне выступать перед бизнесменами с лекциями об инвестиционной привлекательности России. А в самой стране на формирование “благоприятного инвестиционного климата” направлена и законотворческая деятельность, и оперативная работа органов правопорядка.

Путина нетрудно понять. К такому выбору подталкивают политические резоны (альтернативный — столкновение с олигархами — не обещает спокойной жизни). Немаловажен и психологический фактор. Путин работал в ГДР в канун объединения Германии. Он своими глазами видел, какое колоссальное воздействие оказывает западная финансово-экономическая мощь на народы и страны. Может возвысить, может и раздавить...

Просматривается и определенная линия поведения. Путин демонстративно отказывается от имперской составляющей советского наследия. “Россия будет проводить внешнюю политику, лишенную всякого великодержавного шовинизма”, — заверил он в нашумевшем интервью четырем газетам (“МК”. 22.03.2001). Столь же показательно отмежевание от коммунистической идеологии. Воспользовавшись вопросом газетчиков о значении визитов на Кубу, во Вьетнам и Северную Корею, Путин поспешил подчеркнуть: “...Может прийти в голову, что мы восстанавливаем прежнее качество этих отношений. Это абсолютно не так. Еще раз повторяю: прежние наши международные связи были предельно идеологизированы”.

Итак — ни имперских амбиций, ни идеологического мессионизма. Что же остается? Экономические интересы. Схема поведения, позаимствованная в той же Германии. Вспомним, именно на такой вот основе началось немецкое экономическое чудо. От претензий на господство пришлось отказаться, “преступную” идеологию — осудить. В обмен на показательное самоуничижение и самоограничение Западная Германия получила покровительство Америки, разрешение на возврат части золота рейха и “добро” на ускоренное экономическое развитие.

Эту схему взаимоотношений с Западом можно назвать: лояльность в обмен на помощь. Можно сказать и жестче: честь в обмен на желудок.

Западнический либеральный проект? Безусловно. Но либерально-государственный — в отличие от уже известного нам либерально-антигосударственного проекта Г. Явлинского и прочих “демократов”. Тот и другой предполагают вхождение в “цивилизованное сообщество”, но если “демократы” стремятся р а с т в о р и т ь в нем Россию при фактическом демонтаже государства, то Путин, по-видимому, хочет сохранить и даже усилить роль госструктур. В этом случае м о ж н о н а д е я т ь с я, что страна займет самостоятельное место в глобализующемся мире — разумеется, далеко не первое, но и не совсем уж унизительное для нее.

Подлинно державный проект левопатриотических сил даже не рассматривается в Кремле. Исключение его из числа обсуждаемых на государственном уровне — отчасти результат интриг кремлевского окружения Путина: показательно давление, оказанное на президента, когда он — в первый и последний раз — пожелал встретиться с А. Прохановым и В. Чикиным. С другой стороны, следует самокритично признать, что этот проект существует, скорее, в виде неких нравственных максим — благородных, бесспорных, внятных сердцу каждого патриота, однако слабо конкретизирован и проработан, прежде всего в экономической части. Не только кремлевские стратеги, но и простые люди (а ведь они и составляют социальную базу державного проекта) плохо информированы о нем. Если сегодня Путин предложит им схему: честь в обмен на желудок, да еще поманит картинками из жизни “бундесдойчей”, да еще зарплату хоть немного прибавит, оголодавшее за десятилетие реформ население, скорее всего, вполне осознанно выберет именно этот путь.

Точный расчет президента? Все зависит от двух условий: есть ли у Запада “свободные” деньги и захочет ли он вкладывать их в Россию.

 

РОССИЯ И ЗАПАД: “ОТ ТЮРЬМЫ ДА ОТ СУМЫ...”

Затурканное, затерроризированное демпропагандой массовое сознание россиян просыпается разве что в моменты острейших кризисов. В октябре 93-го мы кое-что узнали о “демократии” — в ельцинском исполнении. В августе 98-го нам объяснили азы экономики. Арест Павла Бородина в январе 2001-го — событие того же ряда. Кто бы ни стоял за ним, какое бы сплетение т а к т и ч е - с к и х интересов ни угадывалось на заднем плане. С т р а т е г и ч е с к и это ответ Запада на вопрос: что от него ждать России.

Бросились объяснять все техническими причинами — отсутствием диппаспорта, запросом женевской прокуратуры, судебными формальностями в Нью-Йорке. Как заклинание, повторяли: Америка не имеет никаких претензий к Бородину. Кого обманываем, господа?

Уже на следующий день — 19 января в газетах появился рисунок (фотографии в зале суда в США запрещены). На первом плане элегантный мужчина, отдаленно напоминающий госсекретаря России и Беларуси. Голова склонена, руки — за спиной. Наручники, в которых Бородина держали во время “выходов в свет” (даже в больнице), видимо, из деликатности не изображены. Зато запечатлен — занимает всю левую часть рисунка, царит над задержанным на судейском сакральном возвышении маленький человечек с кудрявой шевелюрой, воловьими глазами, “чаплинскими” усиками и прочими хорошо знакомыми чертами эмигранта “третьей” (а может, и еще какой-то) волны. Подпись гласит — цитирую по газете “Известия” — “Павел Бородин (в центре) предстал перед федеральным судьей Виктором Похорельским (слева) в ночь на пятницу”. Это была ночь и х торжества. Растянувшаяся без малого на три месяца!

Разбираться во лжи, которую громоздили все участники этого дела, бесплодно. Не говорю о Бородине: доводы его защиты оценит прокуратура. Доводы самой женевской прокуратуры и американской юриспруденции оценивать некому — они неподсудны. Однако ложь официальной Москвы, что это всего лишь юридический казус, досадный инцидент, что здесь нет противостояния на государственном уровне Америки и России (ибо США не рассматривают Бородина как госчиновника, не признавая легитимности Союза России и Беларуси), вызывает лавину вопросов. И прежде всего — с каких это пор государство, занимающее одну седьмую политической карты мира, нуждается в признании его легитимности со стороны?

Впрочем, п о л и т и ч е с к а я составляющая “казуса” Бородина в том и заключалась, что новая американская администрация с предельной, весьма болезненной для самолюбия Москвы и Минска, наглядностью продемонстрировала: с января 2001-го — да, нуждается! В новом году и в новом столетии Россия, Беларусь (а в перспективе и другие страны) должны испрашивать согласия Вашингтона на такое признание. Фактически получать ханский ярлык, как во времена татарского ига. Тогда, выезжая в Орду, князь не знал, вернется ли оттуда. В обычай вошло перед отъездом составлять завещание...

Арест Бородина, если называть вещи своими именами, поставил под сомнение с у в е р е н и т е т не только Союзного государства, но и входящей в него России. И конечно же, этот прецедент п р е д е л ь н о п о н и з и л статус и саму защищенность русского человека за рубежом. Если уж одного из главных чиновников державы можно бросить за решетку и три месяца держать в чужеземной тюрьме — без каких-либо обвинений (а тем более доказательств), то что говорить о простых гражданах России? В свете произошедшего не таким уж фантастическим представляется прошлогоднее требование фирмы NOGA (тоже, кстати, швейцарской) — арестовать за долги самолет президента РФ, прилетевшего с визитом в Париж...

Но зачем гадать об отношении Запада к России. За последние месяцы заокеанские да и европейские политики высказывались на этот счет с шокирующей откровенностью. Первым в этом ряду, безусловно, стоит “ультиматум Грэхэма”, как окрестили его в российской прессе. Для тех, кто не знаком с кадровой номенклатурой американского Госдепа, поясню: Томас Грэхэм, сотрудник фонда Карнеги, связанного с Государственным департаментом, рассматривается в качестве кандидата на пост посла США в Москве. В данном случае он выступает как полуофициальный представитель новой администрации. В нашумевшей статье, опубликованной в “Независимой газете” (21.03.2001), Грэхэм подчеркивает: “Я думаю, легко обнаружить, что многое из того, что я здесь сказал, отражает взгляды высокопоставленных членов администрации Буша”.

Что же сказал нам мистер Грэхэм?

Статья построена на антитезе: Америка — Россия. “США — ведущая держава мира, она излучает оптимизм и уверенность, глядя в будущее, она в восторге от того, что будет необходима для развития мировых процессов, и она верит в свою призванность вести за собой мир. Россия, с другой стороны, это государство в упадке; оно погружено в сомнения, в кризис идентичности; оно боится, что окажется на обочине, и оно же желает быть мировым лидером”. Вывод: “Такая асимметрия и с к л ю ч а е т о т н о ш е н и я н а р а в н ы х (выделено мною, разрядка моя. — А. К. )”.

В сущности остальной текст представляет собой бесконечные торжествующие вариации той же идеи: “в США мало кто оспаривает необходимость понижения приоритета России. Споры идут о том, какое — вместо первостепенного — место должно быть отведено России”; “российские элиты не восприняли еще ту реальность, что американская политика по большинству вопросов рассматривает Россию как фактор в лучшем случае второго ряда”.

Признаюсь, меня позабавило, что Грэхэм за новость сообщает об изменении классификации мощи государств. В статье “Дао тун” я писал о том же (со ссылкой на работу еще 90-го года), но ни специалисты, ни читатели не сочли нужным обратить внимание на действительно существенную подвижку в принципах ранжирования государств. Теперь, когда об этом заговорил американец, в российской прессе поднялся переполох. Понимаю, статья Грэхэма — ультиматум. Бурная реакция в данном случае оправданна. Однако она могла бы быть более осмысленной, если бы наши спецы черпали знания не только из иностранных источников.

В целом же российские отклики на декларацию Грэхэма свелись к шуткам. На все лады обыгрывалась выспренная фраза: Америка “излучает оптимизм и уверенность... в восторге от того...” Реакция далеко не достаточная! Давно (а быть может и никогда) с нами не говорили в таком тоне. А если страну унижают публично, значит, это для чего-то нужно.

Во-первых, для того, чтобы поставить Россию перед фактом выхода США из соглашения по ПРО (вскоре Буш объявил об этом шаге). Дескать, не дергайтесь, все равно вас слушать не будут! Во-вторых, статья использована как предупреждение: “...Она (администрация США. — А. К. ) будет внимательно наблюдать ситуацию с правами человека... и она будет готова п р и н я т ь ж е с т к и е м е р ы (разрядка моя. — А. К. ) против серьезных нарушений, таких как Чечня”. Но главная задача, на мой взгляд, — с о з д а н и е а т м о с ф е- р ы, готовящей и оправдывающей глобальную “игру на понижение” статуса России.

Это предположение перерастает в уверенность, если рассматривать его в контексте других акций администрации Буша: выхода из соглашения по ПРО, высылки российских дипломатов, задержания того же Бородина и — на фоне этого судебного разбирательства — приглашения в Вашингтон масхадовского “министра иностранных дел” Ахмадова.

Последний инцидент — именно в свете дела Бородина — заслуживает куда большего внимания, чем ему было уделено. В самом деле, нам только что демонстрировали доходящую до абсурда юридическую щепетильность (да, в США знают, что Бородин — государственный чиновник, но раз он въехал по общегражданскому паспорту, а стало быть, не обладал дипломатическим иммунитетом, а Швейцария запросила — и т. д. и т. п.). И тут же, отбросив в сторону все юридические тонкости и формальности, принимают п р е д с т а - в и т е л я б а н д и т о в, наверняка никакого диппаспорта не имеющего... Получается, что США, во всяком случае де-факто, признают легитимность “правительства” Масхадова, но отказывают в ней Госсовету России и Беларуси.

Между прочим, помните, с чего началась “игра на понижение” югославского суверенитета, закончившаяся бомбардировками Белграда и вторжением НАТО в Косово? В составе делегации косовских албанцев во Францию на переговоры с югославскими представителями прибыл известный террорист Тачи. Югославия официально через Интерпол (членом которого является) потребовала ареста преступника, объявленного в розыск на родине. Интерпол отказал, а страна — организатор переговоров — Франция настояла на участии в них Тачи...

Сейчас то же проделывают с Россией. И проблема не сводится к коллизии Бородин — Ахмадов. Испания отказывает России в выдаче Гусинского. Саудовская Аравия также ответила отказом на требования о выдаче чеченских террористов, угнавших российский самолет в Медину и повинных в гибели гражданки России. Это не просто серия досадных неудач российской прокуратуры и МИДа. Это фактически отрицание права России осуществлять суд и защиту своих граждан в соответствии с законами государства. Суверенитет России поставлен под сомнение.

Конечно, у русских есть поговорка “Брань на вороту не виснет”. Что же до суверенитета государства, то, боюсь, для большинства граждан нынешней РФ это лексическая экзотика, пустой звук. Однако за словесными декларациями и судебными решениями обозначается явление, непосредственно затрагивающее интересы как самого российского государства, так и наиболее активных его представителей — “новых русских”. Явление это можно кратко охарактеризовать: ф и н а н с о в ы й п е р е д е л. И бьет оно по самому дорогому для отечественных бизнесменов — их карману.

Чего стоит беспрецедентное решение американского суда, отменяющего постановление суда российского! Приведу обширную выписку из корреспонденции в “Независимой газете”*: “На днях Верховный суд штата Нью-Йорк принял странное решение, которое скорее можно отнести к разряду казусов или судебных ошибок, но никак не к юридической норме. Вызывающее недоумение решение было вынесено в результате рассмотрения ходатайства французского банка Credit Agricole Indousuez (CAI) и его дочерней компании Indosuez International Finance B. V. (IIF) о запрещении Национальному резервному банку (Россия. — А. К. ) арестовывать активы CAI и IIF и их дочерних компаний и совершать действия по исполнению решения Арбитражного суда г. Москвы от 30.01.2001 г.” (“Независимая газета”. 1.03.2001).

Автор корреспонденции приводит текст постановления, которое, видимо, по дипломатическим соображениям он относит к “судебным ошибкам”: “...Ответчику (НРБ), его агентам, служащим, другим лицам, действующим от его имени... з а - п р е щ а е т с я и с п о л н я т ь р о с с и й с к о е р е ш е н и е (разрядка моя. — А. К. Обращает внимание любопытная формулировка: “российское решение”, а не решения суда г. Москвы) в отношении активов IIF, его материнской компании, дочерних компаний или филиалов в рамках любой юрисдикции”.

Последнее уточнение особенно интересно: американский суд не только отменяет решение российского, но и запрещает московскому банку — цитирую комментарий газеты — “апеллировать к судебным органам любых других юрисдикций, лишая его права на какую-либо защиту от действий CAI и IIF и приказов судебных инстанций США”.

Опускаю подробности дела — они несущественны. Важны последствия. “...Зададимся неизбежными вопросами. Почему высшей судебной инстанцией в тяжбе между европейскими юридическими лицами является американский суд?.. Почему решения российских судов игнорируются? Почему американские судьи нарушают при этом нормы международного права (в частности, Конвенцию ООН от 1958 года “О признании и приведении в исполнение иностранных арбитражных решений”. — А. К. )?” Этими вопросами, — справедливо считает корреспондент, — должны серьезно озаботиться российские власти — парламент, правительство, МИД, Минюст. Автор говорит о предвзятости американских судей по отношению ко всему русскому и приводит высказывание нью-йоркского судьи, участвовавшего в рассмотрении дела НРБ — CAI: “...Российские суды — сплошь коррумпированы, а российские бизнесмены — наперсточники, которые не хотят платить по долгам”.

В заключение корреспондент предупреждает, что бездействие российских властей может обернуться серьезными потерями для всей банковской системы РФ, для экономики и финансов страны в целом. Выводы серьезны и тревожны: “Опасный прецедент, который будет создан в случае принудительного списания с НРБ средств... м о ж е т с т а т ь с и г н а л о м для искусственных исков западных компаний и банков к российским организациям, для превентивных арестов их активов за рубежом, для шантажа и вымогательства отступных, для антироссийских кампаний в прессе. Впрочем, действия такого рода уже предпринимаются (разрядка моя, выделено мною. — А. К. )”.

Автор вспоминает иск швейцарской фирмы “NOGA”, шумиху в связи с делом “Бэнк оф Нью-Йорк”, иск к “Русскому алюминию” и другие громкие дела. “Цель этой хорошо продуманной и четко скоординированной работы политическая, — подводит итог “НГ”, — не допустить возрождения и укрепления российской экономики во избежание появления на международной арене сильной России (выделено мною. — А. К. )”.

Хроника российско-американских (и шире — российско-западных) экономических отношений перенасыщена случаями хорошо организованных провокаций со стороны наших партнеров. В процитированной заметке походя упоминается об иске к “Русскому алюминию”. Этот случай заслуживает особого внимания, ибо нейтральное слово “иск” прикрывает громкий скандал, о котором предусмотрительно умалчивают российские СМИ. Лишь под завлекательной рубрикой “Только в газете “Известия” можно прочесть, что “три международные трейдинговые фирмы подали в суд Нью-Йорка иск против главы “Сибала” и “Русала” Олега Дерипаски и его партнера Михаила Черного. Два известных предпринимателя были обвинены в совершении убийств, мошенничестве, подкупе, рэкете, коррупции, отмывании “грязных денег” (выделено мною. — А. К. )” (“Известия”. 28.02.2001). Сумма иска ошеломляет не меньше, чем набор обвинений — 2,7 млрд долларов.

Из серии статей в газете любознательный читатель может узнать, что трейдинговые фирмы — типичные однодневки. Что за ними стоит бывший владелец Новокузнецкого алюминиевого завода М. Живило, который в свою очередь обвиняется в громком преступлении и ждет экстрадиции в Россию. Дальнейшие подробности опускаю: не в них дело. Дело в той легкости, с которой американский суд (может быть, даже из лучших побуждений!) вмешивается в сугубо российский конфликт. Дело в том, что начавшееся разбирательство сопровождается арестом русского алюминия в трех американских портах. В том, что едва ли не перед самым конкурентоспособным нашим товаром захлопываются двери заокеанского и западноевропейского рынка. А это означает стагнацию, безработицу в России, крушение амбициозных планов по “завоеванию Америки” и, между прочим, сворачивание проектов по привлечению иностранных инвестиций. “История с отзывом приглашения в Давос (инцидент явился следствием иска. — А. К. ) окажет влияние на весь западный финансовый мир, — утверждает представитель американской адвокатской конторы. — Этому человеку перестанут давать кредиты. Вообще Запад теперь не будет так просто спускать русским их грехи” (“Известия”. 1.03.2001).

Остается сообщить, что “этот человек” — Олег Дерипаска — друг В. Путина и фактически член “семьи”: не так давно он женился на дочери Юмашева, этого “журналиста для Ельцина” (“Независимая газета”. 26.04.2001). Т а к и х жалеть?! Ни в коем случае! Тем более что они не очень-то и нуждаются в нашей жалости. Жалеть следует Россию, оказывающуюся ответчицей за реальные и мнимые преступления олигархов.

А главное — ответчицей в игре, чьи правила предельно далеки от строгого соблюдения законности, а цели разве что формально увязаны с благородными лозунгами борьбы с преступностью и коррупцией. Наконец-то представители российского истеблишмента отважились сказать об этом прямо. Я имею в виду статью Б. Хабицова “Угроза российскому бизнесу. Борьба США с отмыванием теневых капиталов не имеет ничего общего с декларируемыми целями” (“Независимая газета”. 3.03.2001). Прежде чем привести обстоятельные выписки из этого беспрецедентно откровенного и резкого документа, сообщу, что его автор — отнюдь не патриот-оппозиционер из тех, что группируются вокруг газеты “Завтра”. Председатель правления АКБ “Иронбанк”. Так сказать, финансовая акула капитализма.

“В конце 2000 года конгресс США рекомендовал американским банкам ужесточить требования к российским кредитным организациям, — информирует Хабицов. — А 16 января 2001 года Федеральная резервная система США распространила “Руководство по усилению контроля за трансакциями, могущими быть связанными с коррупционными доходами иностранных должностных лиц”. Автор статьи указывает, что эти акции прямо затрагивают интересы российских бизнесменов. Он считает необходимым уточнить: “Мы вовсе не хотим сказать, что мы против развертывания в мире борьбы с отмыванием преступных капиталов, и не утверждаем, что Россия в должной мере участвует в этой борьбе”. Однако, заявляет банкир, “мы против двойных стандартов, мы против того, чтобы борьба с преступниками превращалась в борьбу против России (выделено мною. — А. К. )”.

По мнению Хабицова, результат действий американских властей — это “усиленный и тотальный контроль за счетами российских юридических и физических лиц, равно как и закрытие корреспондентских счетов подавляющего большинства банков России в банках США”. Автор отмечает: “Эти действия наносят ощутимый удар по формируемой банковской системе, а стало быть, удар по экономике нашей страны. Эти действия напрямую нарушают права российского гражданина, ставя его в дискриминированное положение по сравнению с гражданами других стран, и, наконец, эти действия, носящие по сути противоправный характер в отношении российских граждан и организаций, наносят ущерб нашему суверенитету (выделено мною. — А. К. )”. Вот и встретились большие российские деньги (потерянные на Западе!) и ущемленный российский суверенитет. Иначе и быть не могло! Вот почему каждый гражданин общества с развитым правосознанием пуще зеницы ока дорожит национальным суверенитетом. Это не только гарантия его права на свободы (признаем — весьма иллюзорные в российских условиях), но и на хлеб насущный. И на успешную деловую деятельность в том числе.

Хабицов утверждает: “...Подавляющая часть многочисленных американских деклараций (о борьбе с отмыванием “грязных денег”. — А. К. ) сплошное лицемерие... Можно сказать, что истинной целью США является полное разрушение нашей экономики, нашего общества, доведение России до уровня третьесортного государства, не способного играть сколько-нибудь значительную роль в противодействии американским устремлениям к беспредельному господству в мире (выделено мною. — А. К. )”.

Председатель правления “Иронбанка” отваживается на пассаж, который сделал бы честь автору не только газеты “Завтра”, но и какой-нибудь “Лимонки”: “В России, кроме “демократов” и купленных деятелей, мало осталось людей, сомневающихся в истинных целях американского правительства... Дело уже не в них, дело в нас. Продолжать делать вид, что мы не понимаем враждебную суть их политики, и отступать, жертвуя своими интересами, далее неприемлемо (выделено мною. — А. К. ). Всякие уступки рассматриваются американцами как презренная слабость и имеют своим результатом лишь ускорение наступления на наши интересы, порождают новые претензии и новые унижения”.

Рассказав о страданиях российских Вертеров с толстыми кошельками, Хабицов требует от Кремля: “...Необходимо покончить с политикой умиротворения и позорных уступок и перейти к политике равноправного сотрудничества и адекватной реакции, поскольку только эта политика достойна суверенного государства”.

Пока я еще не спрашиваю: как слышите, Владимир Владимирович? Хотя услышать можно бы, следовало бы услышать! Заметьте, это не оппозиционеры-патриоты заявляют, с которыми Вы, Владимир Владимирович, почему-то ни встречаться, ни говорить не желаете. Это говорит банкир, опора режима. И не просто говорит (мало ли что в голову даже банкиру иной раз придет!) — подытоживает опыт десяти лет унизительного для России сотрудничества с Западом.

Впрочем, кое-кто наверху, кажется, обретает слух. В феврале на “Леонтьевских чтениях” (в честь знаменитого экономиста) в Петербурге Аркадий Дворкович сделал поразительное признание: “Мы сегодня свободны от иллюзий — западным кредиторам реальные реформы в России невыгодны. Им выгоднее держать Россию на коротком поводке поставщика сырьевых ресурсов и только (выделено мною. — А. К. )” (“Известия”. 24.02.2001).

Спросите, а кто такой Аркадий Дворкович? Советник Германа Грефа. Того самого кремлевского мечтателя, который обещает доверчивому Владимиру Владимировичу триллион долларов иностранных инвестиций. Но ведь если “западным кредиторам реальные реформы в России невыгодны”... То-то и оно! Мечтать не вредно — как говорят в народе. Прямо по анекдоту о слоне, стороже зоопарка и горе заморских фруктов: “Съисть-то он съисть, да кто ж ему дасть...”

Между прочим, из этого следует, что зря Путин в Послании щеголял перед Западом своим экономическим либерализмом. Даже г и п о т е т и ч е с к а я возможность того, что завиральные рецепты Грефа смогут поднять российскую экономику, портит кровь нашим западным “друзьям”. Так что, если комедию с либеральными реформами разыгрывают для чужих глаз и ушей, можно сворачивать декорации и распускать актеров: пьеса провалилась до начала представления.

Пора бы перестать разыгрывать ту же комедию и перед собственной страной. Никакого западного триллиона мы не получим! Какие-то привлекательные проекты могут осуществляться — и надо бороться за них (всякое даяние благо!), но о крупномасштабных вливаниях следует забыть. Ясно же сказано: “Истинной целью США является полное разрушение нашей экономики, нашего общества, доведение России до уровня третьесортного государства...”

Правда, есть еще Европа. Ее лидеры говорят с Россией куда более вежливо, чем администрация Буша. Хотя бы потому, что заинтересованы в политическом диалоге с Москвой, в частности, для уменьшения давления на них со стороны Вашингтона, становящегося все более бесцеремонным. Однако, во-первых, возможности проведения самостоятельной европейской внешней политики ограничены пресловутой “атлантической солидарностью”, означающей в большинстве случаев слепое подчинение американскому диктату, а во-вторых, как раз в экономических вопросах (прежде всего по возврату долгов Парижскому клубу) Европа занимает даже более жесткую позицию, чем Штаты. Не составляет исключения и Германия, которая вроде бы изъявила готовность стать локомотивом российско-европейского партнерства.

Но даже если бы по обеим сторонам Атлантики царили иные настроения, сумма ожиданий Грефа нереалистично завышена. Посмотрим, кто лидирует сегодня по уровню иностранных инвестиций. Прямых, разумеется. Спекулятивные средства, перемещающиеся из страны в страну, не следует принимать в расчет. Как явствует из “Доклада о мировых инвестициях” Конференции ООН по торговле и развитию (UNCTAD), самым крупным получателем прямых иностранных инвестиций в мире по-прежнему остаются США (276 млрд долл.). На втором месте Великобритания (82 млрд). За ней идут Швеция (59 млрд) и Франция (39 млрд) (“Независимая газета”. 5.10.2000).

Искомый триллион — это объем в с е х прямых инвестиций в мире. Какую долю составляют вложения в российскую экономику? Ничтожную — менее половины процента. 3 млрд долларов. Нам не приходится спорить о первенстве не только с американцами и даже шведами, нам бы крошечную Чехию с ее 5 миллиардами догнать (“Независимая газета”. 27.04.2001)!

Конечно, известны случаи целенаправленного закачивания денег для оздоровления экономики. Самый наглядный и свежий: Западная Германия вложила в Восточные земли 650 млрд долларов. Но и это — чуть больше половины суммы, грезящейся Грефу. А главное — там для своих, для себя старались. Кто же на Западе будет делать такие подарки России?

Ах, мы будем отдавать акции наиболее доходных предприятий, свои “голубые фишки” за долги и называть это “инвестициями”? Додумались советники президента! Но и на этой позорной (и гибельной для страны!) распродаже не заработать и нескольких процентов от искомого триллиона. Капитализация РАО ЕЭС — всего 4 млрд долларов. Наш крупнейший банк — Сберегательный — продает четверть своих акций за... 250 млн долларов. Конечно, эти суммы крайне занижены. Но продавать, точнее, о т д а в а т ь акции будут еще дешевле...

И наконец, на Западе сейчас нет “свободных” денег. Его экономика медленно, но неумолимо втягивается в кризис. До сих пор странам “золотого миллиарда” удавалось перекладывать ущерб от него на периферию — Латинскую Америку, страны Юго-Восточной Азии, а недавно — на Турцию. Но очевидно, что кризис “при дверях” и членов элитного сообщества. Начался спад в Японии. В США “по итогам 2000 года упали все фондовые индексы американских бирж. Причем потери индексов Nasdaq составили 55 процентов. В первом квартале 2001 года падение фондовых показателей США было еще стремительней. Появились и первые жертвы: к ноябрю 2000 года “сгорело” уже не менее 3 трлн долл. фиктивного богатства” (“Независимая газета”. 12.04.2001).

В статье С. Шишкарева, председателя подкомитета Думы по внешнеэкономической деятельности, откуда я взял эти сведения, содержится и ряд мрачных для экономики глобализма прогнозов: “Крах доллара как мировой валюты реальная перспектива... Последствия такого обрушения не сулят ничего хорошего ни одному из участников мирового хозяйства. Потери американского фондового рынка, по разным оценкам, составят от 7 до 15 триллионов долларов”.

В преддверии всемирного катаклизма, заставляющего вспомнить картину К. Брюллова “Последний день Помпеи”, надеяться на получение каких-либо крупных сумм для России не просто нелепость — безумие! Тут не то чтобы чужим разжиться — свое бы не потерять... С. Шишкарев прямо обращается к владельцам “бежавших” на Запад капиталов: “Около 220 млрд долларов российского происхождения вложены в американские ценные бумаги. Эти средства пострадают больше всего — сначала от падения фондового рынка США, а потом от падения курса доллара. Если российские финансисты останутся участниками американских финансовых пирамид, они рискуют потерять до 80 процентов своих инвестиций (выделено мною. — А. К. )”.

Специалист по внешнеэкономическим связям советует: “Спасение этих средств лежит через их перемещение в надежные бумаги, номинированные в евро, или в возвращение “блудных сыновей” в прибыльные отрасли экономики России. Главное сделать это вовремя”.

Правда, другие знатоки глобальной экономики, к примеру, А. Лившиц, всячески успокаивают российских “богатеньких Буратино”: с долларом все в порядке, он устоит. Что же, “спросите у Лившица”, — если хотите услышать мнение американских банков, связями с которыми он любит бравировать. А если хотите получить объективный ответ, узнайте ситуацию с индексами Доу Джонса и Nasdaq.

Между прочим, рынок российских ценных бумаг, несмотря на свои небольшие размеры и неустойчивую репутацию, на деле оказывается более привлекательным, чем многие западные. По оценкам специалистов, “в пятилетней ретроспективе индекс Российской торговой системы... вырос в России с 75 до 169 пунктов в долларовом эквиваленте. Следовательно, пассивные держатели акций стали богаче за 5 лет в 2,2 раза. Из ведущих держав более высокими доходами могут похвастаться только французы и немцы. Владельцы акций, входящих во французский индекс САС-40, стали богаче за последнюю пятилетку в 2,5 раза, а те, кто инвестировал в ценные бумаги немецкого индекса DAX — в 2,3 раза” (“НГ-политэкономия”, № 6, 2001).

Это недостаточный стимул для привлечения больших объемов иностранного капитала, но серьезный довод для “блудных сыновей” возвращать свои деньги в Россию. Тем более что самые продвинутые из них, кажется, начали уяснять: на Западе можно потерять свои сбережения. И не только в пожаре финансового кризиса. Разразится он или нет — еще вопрос. Их могут н е о т д а т ь.

Как? Просто. Как не отдали “царское золото” ни советской, ни “демократической” России. Как не отдали “нацистское золото”. И даже компенсацию с доходов по нему в швейцарских банках, которую нью-йоркский суд в 1998 году обязал выплатить евреям. Можно вспомнить замороженные авуары стран, объявленных “изгоями”, — Ирана, Ливии, Ирака, Судана. Вклады свергнутых властителей и бизнесменов, заподозренных в отмывании “грязных денег”. В российской печати, причем именно в демпрессе, в прежние времена с пеной у рта требовавшей расширения сотрудничества с Западом, начали проскальзывать догадки, что все эти скандалы с нашими банками и фирмами, высшими чиновниками вроде Бородина, законопослушное негодование по поводу отмывания денег, приведшее к тому, что Россию включили-таки в проскрипционный список 15 неблагонадежных в этом отношении стран, что все эти титанические усилия направлены не на одно лишь сотрясение воздуха и уж никак не на борьбу с оборотом сомнительных капиталов, а на то именно, чтобы вполне легально и благородно оставить у себя “русские деньги”. Коих находится на Западе от 320 миллиардов (по одним подсчетам) до 1 триллиона долларов (по другим). Того самого триллиона, о котором напрасно мечтает Греф!

Опишут ли их за долги государства российского — чем пугал “МК” еще три года назад? В 2003 году, когда стране придется выплатить 17 млрд (сумму, сопоставимую с ее бюджетом), вопрос этот предельно обострится. “Заморозят” ли в качестве трофея какого-нибудь лихого прокурора, охотника за “грязными деньгами” — как предупреждали недавно “Известия”? Главное — НЕ ВЕРНУТ.

Могут сделать это и безо всяких очевидных резонов. Поучительна история, рассказанная в самом начале этого года корреспондентом “НГ”. Своего рода “рождественская сказка” наоборот.

Речь о некоем Густаве Рау, немецком уроженце, собирателе картин, оригинале и мультимиллионере. За свою долгую жизнь он собрал свыше 800 шедевров западноевропейских мастеров. Его коллекция считается второй по ценности после собрания барона Тиссена. На беду, у мультимиллионера не было наследников. Он завещал продать картины, хранящиеся, между прочим, в Швейцарии, и разделить деньги между тремя благотворительными фондами.

Тут-то и начинается “сказка”. Цитирую “НГ”: “Швейцарские власти, прикинув, какие богатства хранятся в их стране и возраст их владельца (78 лет. — А. К. ), смекнули, что эти богатства в конце концов уплывут. Взвесив все это, решили, что так дело не пойдет. Дальнейшие события стали развиваться как по сценарию тривиального детективного фильма: швейцарские компетентные ведомства во главе с Министерством внутренних дел объявляют Рау человеком, выжившим из ума, и берут его коллекцию под свое покровительство, “чтобы с ней чего-то не случилось”, назначая опекуном ловкого адвоката-дельца Эшманна. Под тем же надуманным и абсолютно бездоказательным предлогом накладывается арест также на все счета Рау в швейцарских банках. Одним словом, несчастного коллекционера и богача заблокировали со всех сторон — лишили собранных им с такой любовью картин и денег...” (“Независимая газета”. 10.01.2001).

А как вы думали, это только у нас: “вызвать на стрелку”, “поставить на бабки”, а там все по-другому — ну как же, “Европа, Запад”! Европа такие дела, может быть, еще более ловко, чем солнечногорская братва, проворачивает. Стаж другой, да и реноме попристойнее...

“Эта история по своей сути интересна для объективного, без иллюзий и идеализации, понимания западного мира”, — замечает газета. Имеющий уши, а главное деньги — в швейцарских ли, в американских ли банках, — да слышит!

Не потому ли лукавый Путин заговорил о либерализации валютного контроля. Дескать, пожалуйста, переводите средства на Запад... если своих денег не жалко! Во всяком случае никакого иного р а з у м н о г о объяснения соответствующему пассажу в Послании не найти.

Если догадка верна, боюсь, как бы не заигрался Владимир Владимирович. Апелляция к разуму и опыту впечатляет людей мыслящих. Способных опыт анализировать и делиться им. А большинство “новых русских” — заурядные “ломщики”. С мозгами динозавров. Да еще с презрением, а то и ненавистью к “этой стране”, откуда они выкачивают сумасшедшие средства. Выкачать — перевести за границу — а потом и самим “свалить” туда же. Вот и вся нехитрая программа на будущую жизнь. А то, что за границей их, возможно, уже ждут бесстрастные ребята, вроде тех, что в нью-йоркском аэропорту встречали Бородина, — до этого еще додуматься, допереть нужно. “Не грузи” — “в лом” — а то “мозги расплавятся”...

Впрочем, те, кто получил соответствующий опыт, усвоили его накрепко. И поняли правильно. Выразительная приписка завершает корреспонденцию “Известий” о пресс-конференции “коммерсанта”, как именует его газета, Сергея Михайлова (говорят, его именуют также Михась). В связи с арестом Бородина Михайлов рассказывал об условиях содержания в швейцарских тюрьмах. А также о полумиллионе долларов, полученных им от Швейцарии в качестве компенсации за свое пребывание в одной из них — по “необоснованному”, как в конце концов решил женевский суд, обвинению. “Эти деньги, — сообщает корреспондент, — бизнесмен уже разместил в одном из московских банков (выделено мною. — А. К. )” (“Известия”. 23.01.2001).

А послушайте, что говорит в беседе с редактором “Дня литературы” Виктор Столповских, также “разрабатывавшийся” швейцарской прокуратурой: “Я думаю, что, если... не обратиться напрямую к своему народу, к русской национальной идее, будет невозможно сделать какой-либо рывок вперед... Как можно строить дом и не пускать туда хозяина, и не спрашивать хозяина, какой дом ему нужен. А в России хозяин все-таки русский народ (выделено мною. — А. К. )”. Далее следует неизбежное предложение “вернуть русский капитал из банков и пустить его в Россию” (“День литературы”, № 1, 2001).

Почитаешь такое, и приходит в голову мысль: а н е п о с ы л а т ь л и “н о - в ы х р у с с к и х” н а “с т а ж и р о в к у”? Куда-нибудь в швейцарскую прокуратуру или в нью-йоркский суд. Вот и об Америке не так давно высказалась вестница нашего истеблишмента “НГ”: “...Республиканцы действительно могут отучить (видимо, болезненно) не только российскую политическую элиту, но и общественность от лишних иллюзий, если не сказать — психической ущербности, связанных со статусом России... Нашей широкой публике пора понять, что национализм может быть не только психиатрическим диагнозом, а еще и средством национального развития (выделено мною. — А. К. )” (“Независимая газета”. 23.03.2001).

Тем же, кто продолжает ожидать “золотого дождя” с Запада, можно посоветовать разве что получить более достоверную информацию. Ее можно почерпнуть в публикации человека, посвященного в планы мировых держав. Я имею в виду Сергея Рогова, директора Института США и Канады. В его статье в “НГ” (28.03.2001) ни слова о “золотых дождях”, зато предупреждения о таких “подарках”, как возможное исключение РФ из “большой восьмерки” и даже из Совета Безопасности ООН. Если мы откажемся платить долги, — уточняет Рогов. В 2003-м мы просто не сможем выполнить долговые обязательства... В других статьях на ту же тему появились уже роковые слова “страна-изгой” в отношении России.

Думаю, все же в “изгои” нас записывать повременят. Вводить блокаду и бомбить — а именно так в последнее время принято обращаться с “изгоями” — тоже не будут. Во всяком случае до тех пор, пока окончательно не проржавеют наши ракеты или пока Америка не найдет способа защититься от них*.

Россию будут держать в п о д в е ш е н н о м с о с т о я н и и, угрожая “ввести санкции”, “изгнать”, “заморозить счета”. Принуждая страну (и ее бизнесменов) идти на контакты, компромиссы, соглашения, совсем уж унизительные. Несовместимые с суверенитетом и ведущие к его утрате... Только намекни человеку (или правительству), что зарубежные счета могут быть заморожены, — и любое распоряжение мировых финансовых центров будет выполнено. Как это делается, мы могли увидеть на примере российского “миротворца”, который сдал Югославию НАТО и лишил Россию одного из последних союзников...

Зачем же Путин повторяет бредовые идеи Грефа о колоссальных иностранных инвестициях? Я воспринимаю это как признак растерянности. Или как желание выиграть время. Или (что скорее всего) — как то и другое одновременно. Расчет на то, что Запад, если не даст денег, то по крайней мере предоставит передышку молодому президенту, для того чтобы разобраться в ситуации и выработать р е а л и с т и ч н у ю политику.

Конечно, все может быть куда проще и пошлее. “Пойдет ли Путин по иному пути или будет преемником и в этом?” — таким вопросом задавался Юрий Болдырев, имея в виду, что Путин может продолжить курс Ельцина на развал страны в интересах олигархов и того же Запада. Если даже такой информированный человек не решился дать о д н о з н а ч н ы й ответ, то нам нечего и гадать. Единственное, что успокаивает — замечание самого Болдырева: “Ведь никому не интересно быть президентом чего-то эфемерного, фактически не существующего или разваливающегося на глазах”.

Что скажете, Владимир Владимирович?

 

(Окончание следует)

 

 

Б.Ключников • Если завтра доллар рухнет (Наш современник N6 2001)

Глобализация: ловушки и перспективы

Борис Ключников

ЕСЛИ ЗАВТРА ДОЛЛАР РУХНЕТ...

Обыватель не замечает дьявола даже тогда, когда тот держит его за глотку.

И. В. Гёте

После десятилетий заклинаний о кризисе - общем кризисе капитализма, о его загнивании и скором крахе, писать на эту тему крайне неблагодарная задача. После краха социализма в мире возобладало представление, что на Западе все замечательно, а в США - просто рай. Таков был пропагандистский накат CMИ, да и контpacт с нашей катастройкой, что люди уверовали, что там, на Западе, воцарились навсегда стабильность, порядок, всеобщее благосостояние. Трудно было избежать перегибов в оценках, когда стали лопаться как мыльные пузыри старые, набившие оскомину идеологемы типа "все дороги ведут к коммунизму" или хрущевское "мы вас, капиталистов, похороним" и т.д. Плоды труда трех поколений честных тружеников были с молотка приватизированы. Номенклатурные "реформаторы", вчерашние комсомольские вожди, бесчисленные смердяковы соревновались в лакейских восторгах Америкой и всем американским.

"Где общий кризис капитализма, если под капитализмом понимать сообщество самых развитых стран мира?" - вопрошал в октябре 2000 г. на конференции руководитель Центра общественных наук МГУ. Эта конференция показала, насколько широк разброс оценок прошлого опыта и путей в будущее, как велика разноголосица, когда рассуждают, как обустроить Россию. Социализм, - говорили такие разные и уважаемые ученые, как И. В. Бестужев-Лада и И. Р. Шафаревич, - это смертельная болезнь любого общества. Напротив, А. Зиновьев настаивал: "CCCP был сверхобществом по степени отрицания паразитизма и степени занятости"[1].

Известно, что Зиновьев был самым основательным критиком реального социализма. Прожив 20 лет на Западе, он, образно говоря, из Савла превратился в Павла. И не исключено, что он наиболее созвучен настроениям в обществе. Люди на опыте 90-х годов убеждаются, что нравственные принципы социализма были выше тех, что господствуют ныне. Значит, хлебнул народ горя, коль готов забыть старые обиды и уродливые явления "реального социализма". Ностальгия по прошлому и разочарование в западных образцах проникают во все слои общества, даже в среду молодежи. Напомню слова одного из самых проницательных мыслителей ушедшего века, знатока 15 умерших и 5 живущих цивилизаций А. Тойнби: "Я полагаю, что во всех странах, где максимальная частная прибыль выступает как мотив производства, частнопредпринимательская система перестанет функционировать. Когда это случится, социализм в конечном итоге будет навязан диктаторским режимом". А. Тойнби писал об этом еще тогда, когда экологический фактор не диктовал так властно коллективизма и объединения народов. Заметьте, что А. Тойнби не восторгался социализмом, однако видел его функциональную неизбежность. Это путь решения глобальных проблем, среди которых и нарастающий паразитизм, и криминализация общества.

В то же время современники А. Тойнби - русские космисты (В. Вернадский, А. Чижевский, Н. Моисеев) полагают, что капитализм и социализм это два пути к одному обрыву. Они лежат в одной парадигме истребления природы. Поиск новой парадигмы, путь к устойчивому развитию возможны лишь как исход из "эпохи денег". Новая парадигма развития, коэволюция общества, техносферы и биосферы, станет актом высшего творчества просветленного человечества, осуществляющего евангельские заветы. Это, однако, особая тема.

* * *

То, что и капитализм тупиковый путь развития, понимают многие из сегодняшних властителей мира, такие, например, как Джордж Сорос или Алэн Гринспэн, в четвертый раз возглавляющий центральный банк США - Федеральную резервную систему (ФРС). Их на мякине "конца истории" и всеобщего процветания не проведешь. Они не такие легковерные, как ученые в бывших социалистических странах, в упор не видящие кризиса глобального капитализма. Властители потому и властвуют, что реально оценивают происходящее. Они давно поняли, что не могут решить многих проблем, например, справиться с безработицей. Потому что в глобальном капитализме возник новый феномен: экономический рост без роста занятости, а то и с ее сокращением. Над миром нависла реальная угроза жесточайшей тирании денег, неслыханного тоталитаризма и разрушения целых стран и отраслей под предлогом неконкурентоспособности. Уже сейчас в мире миллиард безработных, каждый шестой житель планеты.

На Западе все меняется, идет мощный отлив неолиберализма, нарастает борьба не против капитализма вообще, а против тирании банков, финансового капитала. Выступления против глобализации в Сиэтле, Бангкоке, Давосе, Праге свидетельствуют о том, что постепенно формируется гражданское общество планеты. Опросы, например, среди англичан показывают, что 30 лет тому назад о существовании классовой борьбы заявляли 60% опрошенных, 20 лет спустя - 70%, а теперь 80%. Она принимает новые формы не только на Востоке. Вскоре она полыхнет и в развитых странах. Возможно, яростнее всего в самой цитадели глобального капитализма - США. Приближающийся крах ускорит симбиоз классовых и этнических противоречий.

Одним из первых, кто не только признал, но и описал патологию глобального капитализма, был известный Джордж Сорос. Это бесспорно незаурядный человек. Вот уже два десятка лет он выступает в трех лицах - как интеллектуал, как филантроп и меценат и, главное, как международный спекулянт. Либералы избегают называть спекулянтов спекулянтами. Сороса они почтительно называют инвестором. Но шила в мешке не утаить: французское правосудие возбудило в декабре 2000 г. против Сороса уголовное дело, обвинив его в мошенничестве. Так что у Сороса может появиться и четвертое лицо. Вот такое расщепление личности! Личности, без иронии, весьма одаренной. Взять хотя бы его книгу "Кризис глобального капитализма"[2]. В ней он подробно анализирует болезненные явления в мировой экономике. Как и почему развивалась болезнь? Основную вину за надвигающийся крах Сорос возлагает на "р ы н о ч н ы й ф у н- д а м е н т а л и з м". С легкой руки Тэтчер и Рейгана он со скоростью торнадо распространился по всему свету. В отличие от рыночных фундаменталистов, Сорос не считает, что невидимая рука рынка совершенна, что "рынок всегда прав". Это касается в первую очередь финансовых рынков. Финансовые рынки, пишет он, - всегда будут нестабильны, как бы открыты, как бы свободны от регламентации они ни были, сколько бы ни было приватизировано банков. И поэтому "финансовые рынки действуют вовсе не как уравновешенный маятник, а как стальная болванка (wrecking ball), которая мечется из страны в страну, все сметая на своем пути", - пишет Сорос в статье "Последний шанс капитализма"[3].

В противоположность либералам в России, он не скрывает, что во всех главных капиталистических странах уже давно созданы инструменты мощного вмешательства государства в экономику. Странно близорукими оказались российские либералы, через колено ломавшие планирование и прочие инструменты государственного регулирования советской экономики. Она была несовершенна, больна, но нельзя было ее убивать! Под лозунгом борьбы с административно-командной системой выплеснули ребенка. Весьма перспективного ребенка. Поразительно, как легко номенклатурные реформаторы прельстились мифами и догмами "свободной рыночной экономики". Маловеры побросали старых идолов, не заметив, что наиболее динамичные, здоровые экономики были в таких странах, как Япония, Южная Корея, у азиатских "тигров", наконец, в Китае, там, где свобода предпринимательства сочетается с применением макроэкономического планирования.

Сами США давно, после советского спутника, отошли от принципов laissez-faire, свободной торговли, открытости и прозрачности. Вот уже почти полвека шаг за шагом в США централизованно выстраивается регулируемая экономика. Все шире внедряются рецепты военного кейнсианства: госзаказы на вооружение положительно влияют на уровень накопления, на эффективные капиталовложения и на подавление инфляции. Появляются и механизмы межотраслевой координации американской экономики. В свете этого монетаризм и его методы выглядят чем-то вроде вредоносного товара на экспорт для ослабления противников.

Мифы и догмы свободной рыночной экономики служат прикрытием для становления либерально-спекулятивной модели, для господства финансового капитала. Они обезоруживают государства, например Россию, перед лицом грядущих кризисов, катастроф, финансовых крахов. Особенно стойким оказался миф о конкуренции, о конкурентной среде на свободном рынке. Глубоко прав такой серьезный экономист, как С. Глазьев, утверждая, что их давно нет, они давно умерли и на Западе. Цены на основные продукты всюду более или менее жестко регулируются государствами. Много лет назад один из Рокфеллеров заявлял, что "конкуренция это грех", потому что крупные состояния создаются только в условиях монополии.

Финансовый кризис в Азии в 1997 г. нанес сокрушительный удар по либерализму и монетаризму. Р ы н о ч н ы е ф у н д а м е н т а л и с т ы начали стратегическое отступление, компенсируя свои потери на периферии, то в Бразилии, то в России, то в Турции. Всюду это уже поняли, кроме России, где продолжают приватизировать[4], монетизировать, вытеснять государство из экономики, а следовательно, и из мировой политики. Сорос, буревестник открытого общества, конечно, тоже против регулирования экономики н а ц и о- н а л ь н ы м и государствами. Но он за жесткое глобальное регулирование всего мирового хозяйства. "Без него, - пишет Сорос, - финансовый и политический кризис приведут уже в скором времени к дезинтеграции глобального капитализма". Национальные государства, национальные интересы и суверенитет народов он считает главным препятствием к преодолению кризиса.

Другой предупреждающий голос принадлежит Алэну Гринспэну, главе ФРС. Ему больше, чем кому-либо, ведомы все хитросплетения, неполадки и болезни мировой валютно-финансовой системы (если ее можно назвать системой, настолько она хаотична). В ФРС, которую он возглавляет вот уже второй десяток лет, стекается самая полная информация. Бранят во всем мире обычно бреттон-вудских близнецов - МВФ и Мировой банк. Но упускают из вида скрытую иерархию: командные импульсы исходят, как правило, от ФРС, от Гринспэна к министру финансов США (в 90-е годы к демократу Саммерсу), а от него к МВФ. Не случайно Дж. Буш в первые же часы после своего избрания 18 декабря 2000 г. встретился с Гринспэном, человеком, который знает о состоянии здоровья мировой экономики и может влиять на нее больше, чем кто-либо другой.

Этот человек, начиная с июля 1997 г., когда разразился кризис в Азии, стал все чаще выступать с предупреждениями о болезненных явлениях в мировой валютно-финансовой сфере. Замечено, что тон этих предупреждений становится все тревожнее. За заявлениями, как правило, следуют спасательные меры, в том числе крупные вливания долларов, изменения учетно-кредитных ставок и другие монетаристские инструменты. Оптимисты в прошлые годы обычно отмахивались от этих предупреждений: мол, старина Гринспэн решил перестраховаться! Что может грозить процветающему Западу, кто подорвет зеленый вездеход доллар?! Резко колеблются курсы? Так это обычная лихорадка здорового организма. Она была всегда. Сумели справиться с ней и в 1973 г. во время первого нефтяного кризиса, и в 1987 г., и в 1993 г., и в 1997 г., и в 1998 г. Сколько их было на биржах - тяжелых понедельников и черных пятниц! Но в последние два-три года даже оптимисты сникли. Гринспэн считает, что лихорадка перешла в глубокую патологию мировых финансов. Колебания курсов акций и валют углубились и участились. Азиатский кризис удалось остановить на пороге "золотого миллиарда". Да и то рикошетом он задел Японию. Тряхнуло Россию, Бразилию, второй раз за десять лет Мексику, осенью 2000 г. Турцию. Потом буря, казалось, развеялась. Однако весь 2000 г. наблюдалась растущая неустойчивость фондовых рынков в самих США, особенно акций высоких информационных технологий, так называемых "виртуальных производств". Многократно возрос спекулятивный сегмент рынка, который называют фондовым пузырем. Индекс Доу Джонса всего лишь за 6 месяцев 2000 г. взметнулся с 6500 пунктов до 10000 - 11000.

Это, конечно, не показатель успеха. Он не означает подъема реального производства. Поэтому неизбежна его болезненная коррекция, в лучшем случае мягкое сдутие спекулятивного пузыря и спад производства. Но Гринспэн настойчиво предупреждает о возможности внезапного краха, подобного краху 1929 года. При этом он ссылается на "безумные излишества рынка" (market"s crazy excesses). То есть, как и Сорос, он выражает недоверие рынку и ультралиберализму. А к его мнению прислушиваются во всем мире. Гринспэн как-то пояснил свою концепцию: в современных условиях нельзя верить в непогрешимость рынка. Невидимая рука "рынка" не работает, так как не поспевает за научно-техническим прогрессом, за революцией в информатике и системе телекоммуникаций. Ежедневно в считанные секунды международные спекулянты перекачивают из страны в страну 1,7 триллиона долларов, почти четверть годового ВНП США. Так же, как Сорос, Гринспэн выступает за свободу переливов капитала, но он настаивает, чтобы не государства, а международные организации, в первую очередь МВФ, Мировой банк и Всемирная Торговая Организация, устанавливали элементарные правила в международных экономических отношениях.

13 июля 2000 г. незадолго до встречи "восьмерки" на Окинаве, Гринспэн в очередной раз и на особенно тревожной ноте предупредил о возможности мирового финансового краха. Это, собственно, и был основной вопрос, обсуждавшийся "семеркой". "Семеркой", а не "восьмеркой", потому что российский президент не мог на нем присутствовать. В "семерку" входят семь самых крупных стран-кредиторов, а Россия с ее 149-миллиардной задолженностью является самым крупным в мире должником. Люди в советское время жили скромно, но гордились тем, что их страна не имела долгов. СССР во всем мире имел репутацию исключительно аккуратного плательщика. Таким сейчас считается Китай. Все твердо знали это. И вдруг сообщают, что "советские" долги составляют 105 млрд долларов. Взяты эти займы были в годы перестройки при М. С. Горбачеве под залог "общечеловеческих ценностей". Так что это не советские, а горбачевские долги. А куда их вложили, что при Горбачеве построили, наша общественность так и не узнала. Несмотря на провозглашенную гласность. Заемные деньги разворовали втихую. Потом очередные временщики легкомысленно взвалили на Россию долги всех 15 республик и набрали еще полсотню миллиардов долларов новых займов.

Долговая петля прочно и надолго наброшена на Россию. Было 35 млрд долга, отдали 17 млрд, стало 47 млрд - такую горькую статистику приводил в ноябре 2000 г. президент Путин. Весьма сомнительно, что можно успешно проводить независимую внешнюю, да и внутреннюю политику, защищать национальные интересы, имея такую задолженность. Для этого надо быть Соединенными Штатами, бесконтрольно печатать бумажные доллары, контролировать цены на мировом рынке, в том числе на энергоносители, и при этом иметь триллионные долги! У России, увы, иные возможности. Те, кто так щедро давал легкомысленным правителям России займы, знали, как повязать страну. В большой политике внешние займы для этого и даются. Обращает внимание, что чем более твердо президент Путин берет курс на возрождение России, тем жестче становятся кредиторы Лондонского, Парижского и прочих клубов. Они стремятся перекрыть все пути, не допустить, чтобы Россия вырвалась из долговой петли. А пик долговых платежей приходится на 2003 г. начиная с которого Россия в течение 7 лет будет платить по 18 - 19 млрд долларов, т. е. больше половины бюджета. Те, кто так безответственно брал займы, продолжают управлять финансами страны. Упрекают на Западе не их. Они свои люди! О"Нил, новый министр финансов США, упрекает народ России. "Добросовестные народы платят свои долги", - сказал он в феврале в Палермо.

Бенджамин Франклин - один из отцов-основателей Соединенных Штатов - призывал американцев быть осторожными с долгами. Мысли свои он выражал предельно кратко, ясно и просто: "Должник это раб кредитора". "Сохраняйте вашу свободу и отстаивайте свою независимость. Будьте трудолюбивы и свободны! Будьте бережливы и свободны... Деньги - это чеканная свобода!" Мудрые заветы.

В России стало модой ссылаться на "цивилизованные" страны. В любой "цивилизованной" стране ловцов внешних займов уже давно привлекли бы к ответу: почему так бездумно брали взаймы, куда ушли эти миллиарды, как, когда и чем вы рассчитывали их выплачивать?! Но демократия в России не в порядке, а в пустословии. Даже творцы дефолта августа 1998 года спокойно и уверенно продолжают поучать простодушных граждан с экранов телеканалов! А возвращать долги будут дети и внуки этих самых простодушных граждан. Сошлюсь на Томаса Джефферсона, одного из первых и самых почитаемых президентов США. Он считал, что оставлять детям долги аморально и преступно: "Каждое поколение обязано выплачивать свои долги..., принцип, который, если бы он выполнялся, предотвратил бы половину всех войн в мире"[5]. Ответственность сменяющихся поколений друг перед другом на тесной планете становится международной нормой, в частности, в том, что относится к сохранению окружающей среды. Чтобы платить долги, нашим детям придется грабить природу, транжирить невозобновляемые природные ресурсы.

Однако вернемся к А. Гринспэну и его тревожному предупреждению незадолго до встречи "восьмерки" на Окинаве. Это, собственно, был ультиматум европейцам и японцам. Его внятно растолковал Б. Клинтон на закрытом заседании "семерки" на Окинаве. Суть его такова: перестаньте подрывать гегемонию США, прекратите подкапываться под доллар, остановите создание региональных фондов и валют. Потому что все мы в одной команде и стоим на краю пропасти! Или вы в очередной раз сплотитесь вокруг США, спасете доллар как единственную резервную валюту мира, или США, наводнившие мир долларами, полностью снимут с себя всякую ответственность за судьбу доллара вне США. США, - пригрозил Клинтон, - в случае обвала доллара, уйдут в изоляцию, станут этаким сияющим технотронным островом в океане невиданного финансового хаоса и экономического упадка. Конкретно он требовал, чтобы евро не пытался конкурировать с долларом: упал курс евро к доллару за 2 года с 1.185 до 0.873, т.е. на 30%, и пусть падает дальше. А вот японскую иену Гринспэн посчитал необходимым и далее ревальвировать, чтобы снизить японский экспорт. Иначе наступит полная дезинтеграция мировой финансовой системы, будет хуже, чем в 1929 г., - пригрозили американцы.

Лидеры европейских стран, да и японцы, не решились возражать американцам. Всем, однако, было ясно, что американцы пекутся в первую очередь о долларе, о своих интересах и легко жертвуют чужими интересами, даже ближайших союзников. Стало также очевидно, что американцы не имеют четкой стратегии спасения мировых финансов. На Окинаве союзники промолчали, но было ясно, что они недовольны американским лидерством и более не верят в него. Создается впечатление, что американские требования саботируются, что каждый регион, будь то Европа или Азия, взял курс на то, чтобы спасаться кто как может в случае финансового краха. С тех пор противостояние усиливается. Оно перерастает в скрытую мировую валютно-финансовую войну. При этом, как известно из теории игр, все склонны объединяться, прежде всего, против самого сильного игрока. В данном случае против США. Антиамериканские настроения усиливаются. Идут они теперь не снизу, а от правящих кругов. Это, однако, не исключает и борьбу между региональными блоками, например между Европой и Юго-Восточной Азией. Да и внутри регионов нет согласия. В валютно-финансовой сфере усиливающийся Китай не желает более уступать лидерство Японии.

* * *

Триумф глобального капитализма в 90-е годы не принес ни стабильности, ни порядка. Мир сотрясают кризисы, дефолты, банкротства, финансовые скандалы.

Движение капиталов все в большей мере напоминает молниеносные набеги на страны и народы. Оно, по сути, очень похоже на каперство XVIII века, на легализованное пиратство. Короли и королевы поощряли каперов, взимали с них мзду, но отказывались нести за их действия ответственность. Каперов, которые творили беспредел, время от времени вздергивали на виселицу. Современные "каперы" сами способны завалить любое правительство.

Это сравнение, конечно, не распространяется на прямые капиталовложения и долгосрочные инвестиции в реальную экономику. Создалась обстановка, когда информация о состоянии финансов и экономики в целом становится тайной за семью печатями. Тут при всем либерализме нет никакой гласности! Ее секретность идет на уровне разведданных. Никто не протестует. Потому что многие статистические данные или неосторожная фраза такого человека, как Гринспэн, способны вызвать панику, а паника чревата стратегическими сдвигами на биржах. Традиционно открытая статистика стала фальсифицироваться. Теперь к ней надо относиться осторожно, и поэтому ее все чаще ставят под сомнение. Вот, например, стали, наконец, поговаривать, что в экономике США наметилось замедление темпов роста после 12 лет беспрецедентного бума. Только в ходе предвыборной кампании некоторые аналитические центры осмелились высказать мнение, что уже многие годы в США шла фальсификация данных о росте ВВП, о темпах роста, о структуре роста, об инфляции. Как пример, отмечают фальсификацию официальных американских данных о безработице (3 - 4%). Все дело, однако, в том, как считать. Если учитывать неполную занятость миллионов американцев, работающих часть дня или эпизодически, то безработица достигает 20%, что вдвое выше, чем в Европе.

Структурные противоречия в экономике США становятся все более заметными. Лидирует так называемая "новая экономика", в которой ставка делается на высокие информационные технологии. Она привлекает основные ресурсы рынка, что обескровливает реальную экономику. Спрос на ее продукцию падает, кредит становится все менее доступным. К чему это приведет, никто не знает. Знают только, что в прошлом здоровье американской экономике обеспечивали именно сотни тысяч мелких и средних предпринимателей, многие из которых сегодня разоряются, как некогда фермеры. Жиреют банки, пенсионные и страховые фонды. Финансовый капитал неприметно, прикрываясь демагогией о свободе личности и демократии, превращает тиранию рынка и денег в норму жизни, приравнивая власть денег к законам природы.

* * *

Грядет крах или дело опять обойдется лихорадкой и серьезным недомоганием, зависит от экономики мирового лидера, от США. Полный паралич случится, если рухнет доллар. А он пока держится, и на фоне прочих валют неплохо держится. Потому что за ним запас живучести американской экономики. Судить о ее здоровье не просто даже таким признанным мастерам макроэкономического анализа, как американец Поль Кругман. Он тоже не может дать окончательного диагноза. Но, как и Гринспэн, он с тревогой указывает на такие тяжелые пороки, как рост инвестиций и продуктивности, сопровождающиеся снижением темпов роста занятости. Спрос на товары и услуги падает, дефляция достигла такого же уровня, как в 1930 г. Государство, - считает П. Кругман, - не может повысить совокупный спрос, как это удалось сделать в 1933 г. Ф. Д. Рузвельту. С другой стороны, и П. Кругман и прочие экономисты считают, что инфляция в США минимальная, цены устойчивы и сравнительно невысокие. Оптимисты полагают, что, опираясь на первоклассную науку, прочные, на десятки лет, заделы в фундаментальных исследованиях, экономика США способна устоять. Их не тревожит, что к игре на биржах пристрастились миллионы американцев. В прессе действительно сообщается о том, что миллионы обывателей, ранее не имевших отношение к биржевой игре, водители, рабочие, обслуга бросают работу и усаживаются за компьютер и денно и нощно гоняют акции и валюты, то есть спекулируют, получая неплохую прибыль. В мире говорят, что "Америка богатеет и во время сна". П. Кругман называет это турбокапитализмом, другие - казино-капитализмом.

Такая спекулятивная вакханалия не может долго длиться. Кто-то теряет эти деньги, кто-то в мире оплачивает этот паразитизм. Это не прибыль от реального роста. Оптимисты опять же рассеивают сомнения: при любой непогоде экономика США устоит благодаря изобретательности ее финансистов. Они устроят какую-либо новую войну, вроде "Бури в пустыне" или операций в Югославии. И вновь американская экономика выберется из трясины депрессии. Есть и другой старый недуг у американцев: они любят жить в долг, не считая, берут в кредит, а зарплата у них уже ниже, чем во многих европейских странах или в Японии. Но когда-то приходится долги оплачивать. Так что преуспевание американцев временное и весьма хрупкое. В основе его не только изобретательность, напористость, размах, но долгий мир и прибыльные войны в чужих краях. А в последние десятилетия - неолиберальная модель, которая обеспечивает перераспределение мирового продукта в пользу США.

* * *

В США финансисты научились зазывать капиталовложения в реальное производство, экспортировать свои спекулятивные капиталы в криминальный бизнес в другие страны. Если послушать простых американцев, то они обычно сверхпатриоты. И не в последнюю очередь они гордятся своим долларом, своим зеленым вездеходом. Это у нас при либералах слово "патриот" стало бранным. За американцами наши либералы признают право на патриотизм.

Силу патриотизма знал особенно хорошо Р. Рейган. Когда в 1980 г. он пришел к власти, то неустанно повторял: "Америка - единая страна в благодати Господа Бога... У нее большое, доброе, верное сердце. Мы первые, мы лучшие, потому что мы свободные. Мы мощная сила в борьбе за добро". Это не гротеск, это подлинные слова Рейгана. Вот так прямолинейно насаждался нарциссизм американцев. В мире уже давно посмеиваются, что американец обижается, если им и его страной не восхищаются. Американцы обижаются на самые мягкие неодобрительные замечания. Н. С. Михалков рассказывает один типичный эпизод. Когда "Сибирского цирюльника" направили на рецензию американским коллегам, то они просили снять или смягчить сцены с капралом, который не знал, кто такой Моцарт.

Легко представить, что будет твориться в обществе, больном нарциссизмом, привыкшем одерживать легкие победы, если у него наступят тяжелые времена, последует череда поражений. Готова ли Америка держать удары? Во времена кризисов и крахов стойкость и гибкость - непременные условия выживания.

Все знают ту роль, которую в США играют деньги. Собственно, к ним там сводится все. А между тем вот грянет гром и выяснится, что то сокровище, которое собирают на земле, - доллар - вовсе не сокровище; не золотой телец, даже не идол, а всего лишь "бамажка". Еще в 60-e годы XIX века, во время Гражданской войны в США, смеялись над бумажным долларом. Доллар был золотой, как и русский рубль. Затем сто лет он имел золотое обеспечение, односторонне отмененное США в 1973 г. Имеются официальные расчеты, что от покупательной способности доллара 1912 года (100%), когда была создана ФРС, в 1978 г. осталось 12%, то есть она упала в 8 раз.

Главное опасение вызывает даже не падение покупательной способности доллара. Этим страдают все валюты. Главное опасение вызывает его никем не ограниченная, ничем не контролируемая эмиссия. Печатные станки гонят зеленые билеты, сотнями миллиардов, потом их тоннами, в самолетах Джамбо (Слон), развозят по всему свету. Едва ли кто-либо, кроме узкого круга в ФРС, знает общую сумму напечатанных и циркулирующих в мире долларов. Некоторые страны даже отказались от национальных денежных единиц и перешли на доллар.

Доллар - самая мощная опора США в борьбе за мировое лидерство. Неконтролируемая эмиссия долларов дает США колоссальную прибыль. Однако дотошные японцы подсчитали, что реальная стоимость доллара в 2000 г. колебалась от 6 до 8%. Неконтролируемая эмиссия доллара - это фактически узаконенное фальшивомонетничество, осуществляемое частным учреждением - Федеральной резервной системой США.

Если бы удалось, как предусмотрено, с 1 января 2002 г. сделать евро мировой резервной валютой, то США оказались бы на позициях резко ослабленных. Руководство Европейского Союза реалистично оценивает стратегический выигрыш превращения евро в одну из резервных валют мира. Оно уже многого добилось в этой скрытой от публики схватке двух бульдогов - доллара и евро. Несколько стран уже заявили о переходе в расчетах полностью или частично на евро. Это четыре крупных экспортера нефти - Иран, Ирак, Ливия, Венесуэла. То же сделал российский президент в ноябре 2000 г., оказав значительную помощь европейцам. В то же время это дальновидная геополитика, нацеленная на сближение с Европой.

Очевидно, что все пять стран сделали заявления о переходе в расчетах на евро или о его поддержке по политическим соображениям, так как евро как раз осенью 2000 г. упал под ударами доллара на самую нижнюю планку. Это был акт доверия к европейской валюте, акт признания того, что евро может и должен стать альтернативной резервной валютой, способной покончить с монополией доллара. Это был шаг к строительству многополюсного мира. Аналогичные меры намерены предпринять и ослабленные японские банки. Для них бурно развивающийся регион Юго-Восточной Азии издавна был естественным хинтерландом. Они давно стремятся избавиться от американского протектората, создать в ЮВА зону иены и свой азиатский валютный фонд. Растущее соперничество с евро и иеной уже не раз заставляло мрачно сдвигаться чьи-то густые брови в Вашингтоне. Велика и выгода от ликвидации монополии доллара, и риск! Отход от доллара опасен не только для США, но и для европейцев и японцев. В этой сфере резкие шаги противопоказаны. Слишком многие расчеты традиционно завязаны на долларе, слишком велики долларовые авуары, которые в одночасье не переведешь в золото или другие ценности. Общую лодку легко перевернуть.

Для иллюстрации возьмем простой, но весьма вероятный сценарий: по каким-то причинам началось понижение курса доллара. Кстати, еще в декабре 2000 г. промелькнуло сообщение, что Сорос начал игру на понижение доллара. В 1992 г. он обрушил английский фунт и взял добычу в несколько миллиардов долларов. На его счету подрыв десятков национальных валют и банковских систем. Любопытно, как он объясняет успехи своих операций. Дело, - рассказывал он, - не только и не столько в моей особой интуиции, а в строгом анализе обстановки. Важно выявить экономики, валюты, ценные бумаги, курсы которых значительно отклонились от экономических реалий. Тогда достаточно предпринять небольшие усилия, обострить недуг. Затем сами экономические законы, законы психологии людей, в частности паника, начинают действовать: крушить валюты, акции и облигации, долги и т. д. Остается лишь поспевать захватывать спасающиеся от краха капиталы, переводить их в заготовленные русла и заводи.

Вернемся к нашему простому сценарию: ФРС по каким-то причинам оказывается неспособной или более не желает поддерживать завышенный курс доллара. Он начинает снижаться. Сигнал воспринят валютными биржами. Держатели крупных авуаров долларов и ценных бумаг в долларах начинают без лишнего шума избавляться от долларов. Так как по планете гуляет несметная сумма долларов, то сброс долларов остается незамеченным. Никто их не считал и не знает сколько их, но многие догадываются, что их сумма многократно превышает все национальное достояние США. Крупнейшим держателем долларов является Япония. Официально заявленная сумма долларовых авуаров превышает 300 млрд. У Китая накоплено 160 млрд долларов, в крошечном Гонконге - 90 млрд, в России около 30 млрд долларов и т.д. Для примера, в той же России еще 30 - 40 млрд долларов имеется у населения. Состояния "новых русских", вывезенные за рубеж, оцениваются в сотни миллиардов долларов. Наркобароны накопили баснословные суммы в долларах.

Наступает, наконец, момент истины: сигналы тревоги сосредотачиваются на уязвимости американской экономики, ее фондового рынка, доллара. В сознании держателей долларов внезапно наступает прояснение: доллар ничем не обеспечен. От него начинают избавляться в массовом порядке. В одночасье рушатся фондовые рынки, растет инфляция. Паника, экономический кризис, безработица, всякого рода социальные конфликты и войны финансовые и торговые, гражданские и локальные, войны между регионами. Мир внезапно оказывается погруженным в неслыханную планетарную катастрофу. И чем сильнее страна интегрирована в мировую экономику, тем неотвратимее, тем разрушительнее будет для нее крах доллара и то, что за ним последует. Опасность нарастает, так как в мире крепнет убеждение, что такой сценарий не только возможен, но и вероятен. А крахи, как и войны, сначала рождаются в головах людей!

* * *

Обстановка для доллара усложняется и по ряду политических причин. США разбросали свои сети по всему миру, взяли на себя такие обязательства, которые они не могут выполнить. Это особенно характерно для демократической администрации Клинтона. В итоге США сталкиваются с такими сложными проблемами, которые они неспособны решить. Например, на Ближнем Востоке они не могут достигнуть даже краткого перемирия. Клинтон оказался зажатым между нефтяными шейхами и международными банкирами. Он не мог решить, кого больше опасаться. Резкий рост цен на нефть, бесспорно, связан с израиле-палестинским конфликтом. Арабы приняли решение не допустить победы А. Гора и взвинтили цены на нефть. Заметим, что сплоченные нефтедобывающие страны вновь, как в 1973 г., выходят на авансцену мировой политики. Их роль в условиях нехватки энергоресурсов будет расти.

Победа Дж. Буша на выборах едва ли укрепит доллар. Некоторые аналитические центры предсказывают, что в самих США, в узком кругу международных банкиров, может победить мнение, что необходимо наглядно напомнить Дж. Бушу, где сосредоточена реальная власть. Для этого надо обрушить фондовые рынки. Стоит ФРС решиться и сократить долларовые вливания, зажать поступление монетаристского кислорода, и пузырь лопнет, фондовые рынки обрушатся. Достаточно ФРС повысить учетно-кредитные ставки, чтобы сотни тысяч предприятий начали задыхаться от нехватки капиталов. Технология таких операций давно отработана не только ФРС, но и другими центральными банками. ФРС учила уму-разуму многих президентов и премьеров. Даже самого Уинстона Черчилля! Банкир Бернар Барух привел Черчилля на фондовую биржу именно в час ее краха - 24 октября 1929 г. Многие историки считают, что сделано это было для "должного воспитания перспективного политика", чтобы он воочию убедился в могуществе банкиров и банковской системы. О том, что международные банкиры могут и ныне это сделать, свидетельствует такой мало оцененный факт, как незаметное снятие в США запрета на евро. Будто кто-то открыл шлюзы для второй резервной валюты. Этим объясняются резкие колебания евро. Создается впечатление, что какие-то могущественные силы в США предусмотрительно готовят для себя резервные позиции. В случае краха доллара они им понадобятся.

Нагрянуть крах может не только по экономическим, но и по политическим причинам. Например, новый президент-республиканец Буш станет проводить неприемлемую для финансового капитала политику. Например, политику ограниченного изоляционизма. Нотки изоляционизма все чаще звучат в американской прессе. Вот и в Давосе администрация Буша не сочла нужным присутствовать. В журнале "Форэн афферс", издаваемом Советом международных отношений (CFR), этим ЦК американского истэблишмента, уже лет 5 как стали появляться материалы о кризисе валютно-финансовой системы, о необходимости ее срочной перестройки. Америка явно готовится к худшему, в частности к падению роли доллара! А состояние доллара в списке угроз национальной безопасности всегда шло под первым номером. В одной из статей в "Форэн афферс" рассматривается вопрос о том, как в мире незаметно создаются региональные валютные зоны. И признается, что это неизбежно. "Евро будет господствовать от Бреста до Бухареста, а доллар от Аляски до Аргентины и кое-где в Азии... Рубль и рупия звучат схоже и будут, видимо, править бал от Земли Франца Иосифа до Сингапура и Адена"[6]. Перед нами краткое, что называется в картинках, описание будущих полюсов многополярного мира.

Возможную перестройку американские неоизоляционисты попытаются, конечно, провести без потери лица. Поэтому и звучат уверения, что региональные валюты полезны, что они способствуют мобильности капиталов. Скептики, напротив, считают, что цель глобализаторов - полная интеграция рынков капиталов - будет неизбежно отодвинута в далекое будущее. Неоизоляционисты более прагматичны: давайте, - настаивают они, - закончим долларизацию тех стран, которые уже сидят на долларовой игле. И ведут работу: Эквадор, Сальвадор, Гватемала уже отказались от национальных денег и перешли на доллар.

* * *

Возможно, в скором времени придется пересматривать укоренившиеся мнения, что разница между республиканцами и демократами в США невелика, что это две команды, которые вот уже многие годы спокойно перебрасывают друг другу мяч и обеспечивают господство финансовой олигархии. Олигархия, как водится, рядится в демократические одежды. Собственно, еще в 20-е годы сами американцы не очень и скрывали это. Даже иронизировали над божеством демократии! В "Руководстве по боевой подготовке армии США" от 1928 г. демократия определялась так: "Это правление масс. Власть устанавливается массовым собранием или иной формой голосования. Приводит к толпократии... Приводит к демагогии, распущенности, волнениям, недовольству и анархии... Демократии фактически управляются демагогами. Демагог - это говорун, стремящийся сколотить капитал на общественном недовольстве и приобрести политическое влияние... Когда олигархи берут курс на то, чтобы править самим, без посредников, они нанимают демагогов для создания анархии. Потому что анархия обычно заканчивается диктатурой или иной тиранической формой правления"[7]. Да, судя по краткости и прямоте, писал это солдат, с хорошим чувством юмора, американский главпуровец, хорошо знающий политическую историю. Не то что банальное "Руководство солдата" от 1952 г.: "США являются демократией, потому что большинство народа решает, как будет организовано и как будет управлять наше правительство"[8] и т.д. и т.п. По духу начетничества - это аналог программам и резолюциям съездов и пленумов КПСС, что называется ни уму, ни сердцу.

Очень важно в современной обстановке следить за тем, как в США складываются взаимоотношения между республиканцами и демократами. Изучать не то, что они говорили во время предвыборных баталий, а каковы их реальные разногласия, противоречия, взаимные интересы. Прогнозировать тут трудно. Но в американской истории можно выявить некоторые устоявшиеся тенденции. Они показывают, что между республиканцами и демократами имеются существенные мировоззренческие отличия, которые десятилетиями подавлялись перед лицом общего противника - Советского Союза. Республиканцы, например, исторически делали упор на сохранение республики, а не демократии. Они и сейчас напоминают, что в конституции США нет ссылок на демократию. Речь в ней идет о республике, о законе и порядке. Замечена неприязнь республиканцев к толпократии и стоящей за ней денежной олигархии. В известной мере это проявилось во время президентских выборов 2000 г., в том, кто голосовал за Буша, кто за Гора.

Сами американцы писали, что разрез прошелся по этническим, расовым, религиозным и культурным контурам американского общества. За Буша голосовало большинство тех, кто связывает свое происхождение с первыми поселенцами Америки, с основателями белой англосаксонской протестантской Америки. Так называемые WASP. С ними традиционно смыкаются потомки выходцев из стран Северной Европы - немцы, голландцы, скандинавы, ирландцы, поляки, русские и т.д. За Гора, по сообщениям прессы, голосовало большинство афроамериканцев, латиноамериканцов, азиатов и все сексуальные меньшинства без различия расы и пола. Последних в Америке уже миллионы. Старая добропорядочная Америка мелкого и среднего бизнеса, корпорации, действующие в реальной экономике, некоторые протестантские банки стали главной опорой республиканской партии и Буша. Финансовый капитал, напротив, в основном сделал ставку на Гора. В первую очередь это был выбор Уолл-Стрита, таких банков, как "Соломон Бразерс", "Кун и Леб", "Гольдман и Сакс" и другие. Прогоровской ориентации держатся наиболее влиятельные СМИ.

Серьезные аналитики в США склонны считать, что привычный после выборов компромисс между ними может не состояться. За восемь лет правления администрации Клинтона слишком разросся конфликтный потенциал. Раскол в американской элите уже давно проявился в свете таких незабываемых скандалов, как Уотергейт или Моника-гейт. Векторы политических установок демократов и pecпубликанцев все более расходятся. Значительная часть американских патриотов трезво оценивает обстановку и видит границы американского могущества. Они видят пятна социальной дряхлости, черты распада, сполохи будущих социальных и этнических конфликтов и экологических катастроф. Они сокрушаются по поводу нарастающего во всем мире антиамериканизма. Республиканская партия за годы нахождения у власти клинтоновской администрации поправела, усвоила многие идеологемы националистического "Херитэдж Фаундейшн" и новых правых. Республиканцы мировоззренчески все более удаляются от демократов.

* * *

Выборы 2000 г. в США ставят под сомнение прочность связки государства и финансового капитала. По крайней мере, часть банковского истэблишмента оказалась в оппозиции к Бушу. Будет ли это явная или тайная оппозиция, активная или она замрет до подходящего момента - это другой вопрос. Очевидно, что она располагает мощными рычагами влияния на финансы и на всю экономику страны. Доллар находится в полной зависимости от финансовой олигархии. Ее штабом является Федеральная резервная система. Экскурс в историю этого учреждения весьма поучителен. Американские историки раскопали много потайных ходов этого таинственного учреждения, которое традиционно стремится оставаться в тени. Конгрессмен Мак-Федден еще в 30-е годы обратил внимание Конгресса на то, что "ФРС делает все возможное, чтобы скрыть свое могущество... На самом деле она создает и уничтожает правительства, когда ей это выгодно"[9].

Влияние центрального банка на историю США огромно. По мнению многих исследователей, вопрос о том, быть центральному банку или США обойдутся без него, доминировал в истории США весь XIX век вплоть до 1912 г., когда была, наконец, создана Федеральная резервная система. Эта неофициальная трактовка истории США исходит из того, что война американских колоний за независимость вспыхнула вовсе не из-за отказа платить налоги Англии. "Бостонское чаепитие" было поводом, но не причиной американской революции. Причиной стал, как говорил Б. Франклин, "отказ короля Георга III позволить колониям оперировать своей качественной денежной системой..." Банк Англии требовал запретить колониям выпускать свои деньги. Он требовал, чтобы колонии выпускали свои долговые обязательства и продавали бы их ему, а Банк Англии затем ссужал бы колонии английской валютой в долг и под проценты. Банк Англии стремился контролировать денежную массу колоний. То, что, собственно, делает ныне МВФ и прочие иностранные кредиторы в России.

Из этого эпизода отчетливо видна природа международных банкиров. Их деловой успех зависит от расширения рынка денег: давать, часто навязывать кредиты, использовать их для вмешательства во внутренние дела и непременно получать долги с процентами. Чтобы долги не могли быть аннулированы, необходим залог. Международные банкиры давали и дают в долг государствам и правительствам. У них дом не отнимешь и в долговую яму их не посадишь. С годами банкиры все-таки нашли узду и на государей, и на правительства, разработав "стратегию силового равновесия". Суть ее в том, чтобы создавать такую обстановку, чтобы ссужать два правительства и стравливать их. Хитроумность "стратегии силового равновесия" в том, что страны должны обладать примерно равными потенциалами, чтобы представлять угрозу и воевать одна против другой. Войны заставляют государства брать все новые займы и исправно платить старые. Авраам Линкольн знал эти банкирские трюки. "Власть денег, - писал он, - грабит страну в мирное время и устраивает заговоры в тяжелые времена".

Итак, король Георг III заставил американские колонии отказаться от своей независимой валюты, стал ссужать их фунтами стерлингов, но уменьшил кредит наполовину. В колониях стало не хватать денег, начался спад, устрашающе росла безработица. Опять проведу параллель с Россией 90-х годов, когда также искусственно создавалась нехватка денег, что обескровливало экономику. Вспомним расцвет бартера. Мало кто понимал, почему не хватает денег в обращении. Но вернемся в колонии, в конец ХVIII века. Они взбунтовались, началась Война за независимость.

Когда колонии победили и создали Соединенные Штаты Америки, международные банкиры решили не мытьем, так катаньем поставить федеральное правительство под контроль какого-либо внутреннего противовеса. Проверенным в Европе способом было учреждение независимых центральных банков. Только в России с ее крепким монархическим строем им не удавалось учредить центральный банк. Это одна из причин, почему монархия в России стала для международных банков камнем преткновения, почему ее необходимо было сокрушить.

В Америке тоже и президенты, и Конгресс долгое время стойко отстаивали независимость от банковского истэблишмента. События были поистине драматическими. Томас Джефферсон, пожалуй, самый интеллигентный и уважаемый из отцов-основателей США, последовательно боролся против учреждения центрального банка. "Американский народ не должен позволять частным банкам контролировать выпуск валюты", - утверждал он. Ему возражал Александр Гамильтон, который требовал "соединить процент и кредит богатых лиц с государственными. Все общества, - говорил он, - делятся на избранных и массу... Народ беспокоен и переменчив..."

Джефферсон потерпел поражение. В 1791 г. был учрежден центральный банк сроком на 20 лет. Назвали его "Первый банк США". Но Джефферсон парировал удар: объявив этот банк антиконституционным, он и президент Монро отказались у него брать ссуды. Джефферсон объяснял это так: "Я считаю, что банковские учреждения более опасны для наших свобод, чем постоянные армии. Они уже создали денежную аристократию, которая ни во что не ставит правительство". Не правда ли, сказано будто о ельциновской России, о правительстве Черномырдина, которым открыто помыкали олигархи. Видимо, у финансового капитала есть какая-то особая поступь, устоявшийся генотип: в какое бы общество он ни проникал, он стремится исподтишка прибрать власть к своим рукам.

Первое покушение на президента в США и первый вотум осуждения президента Конгрессом тоже связаны с борьбой вокруг центрального банка. Об этом увлекательно рассказывается в книге Д. В. Чидси "Эндрю Джексон - герой"[10]. Да, президент Джексон был настоящим англосаксом. Он выстоял, сломил банкиров. Сломил своей прямотой и решительностью. Он шел на выборы 1832 г. с таким лозунгом: "Банк и никакого Джексона, или Джексон и никакого банка". То есть или власть у президента, или власть у центрального банка. И победил, несмотря на вопли почти всех купленных газет и журналов.

Однако он вскоре столкнулся с саботажем международных банкиров. Они резко то расширяли, то сжимали кредит с целью создать панику и шантажировать правительство. Народ, который не хотел власти финансовой олигархии, стал жертвой ее саботажа. Спад, безработица, финансовый хаос. СМИ потешались над гражданами: вы же избрали героя Эндрю Джексона, вы же не захотели иметь центральный банк! Вот и пожинайте плоды. Но Эндрю Джексон умел держать удар! Тогда был подослан убийца. Он стрелял из двух пистолетов в упор, но оба пистолета дали осечку. Любопытно, что на допросах убийца заявил, что "был в контакте с силами в Европе". Джексон победил: вплоть до начала Гражданской войны в 1861 г. США обходились без центрального банка. Банкиры не смогли опутать США своей паутиной.

А дальше история борьбы международных банкиров за право иметь в США свой штаб - центральный банк - вообще напоминает увлекательный детектив. Так, по крайней мере, описывают ее серьезные, но официально не признанные исследователи. Изучая эту историю, убеждаешься, что правительства не должны спускать глаз с центральных банков. Мейер Ротшильд объяснил это еще в начале XIX века: "Дайте мне управлять деньгами страны и мне нет дела, кто принимает законы". Мейер был братом знаменитого Натана Ротшильда, нажившего во время наполеоновских войн колоссальное состояние. Биографы Ротшильдов рассказывают, что основателем самой известной семьи европейских банкиров был Амшел Бауэр. Он первый начал давать ссуды правительствам и принял новое имя - Ротшильд. Верил он только сыновьям, не признавал партнеров. Пятерых сыновей он разослал по столицам Европы: Мейера во Франкфурт, Соломона в Вену, Натана в Лондон, Карла в Неаполь, Джеймса в Париж. Все они преуспевали, держа круговую оборону. Зная роль информации, братья организовали свою срочную курьерскую связь. Курьеры Ротшильдов со знаковой красной сумкой беспрепятственно сновали из столицы в столицу, даже если страны находились в состоянии войны. Европейские государи дали Ротшильдам эту привилегию. Семья Ротшильдов раньше, чем кто-либо, узнавала о важнейших событиях. На биржах это много значит.

Биографы часто вспоминают победу Натана Ротшильда в июне 1815 г. В тот день Наполеон давал под Ватерлоо свое последнее сражение. Дельцы суетились. На лондонской бирже царил ажиотаж. Все ожидали исхода сражения. Биржевики понимали, что, если победит Наполеон, государственные ценные бумаги Англии обесценятся. Если Наполеон будет разбит, они возрастут в цене многократно. Они ждали вестей из Ватерлоо и поглядывали на Натана Ротшильда, тоже ожидавшего в зале. К нему то и дело прибывали курьеры с красной сумкой. Чем больше мрачнел Натан, тем больше падали ценные бумаги. И тем дешевле и сноровистей их скупали агенты Натана. Началась паника, бумаги сбрасывались за 1 - 2%. Когда на биржу наконец прибыл правительственный гонец и сообщил о победе над Наполеоном, никто не мог найти Натана. Он исчез, сделав дело: огромные суммы за бесценок перешли в его собственность. Тогда родилась шутка: Ротшильды взяли в плен победителя - английское правительство.

Лет 10 тому назад 80 банкиров - потомков первого Ротшильда собрались во Франкфурте на юбилейные семейные торжества. И тогда один из них сказал, что Ротшильды начали еще 200 лет тому назад строить объединенную Европу.

Однако возвратимся в Америку, к событиям "столетий войны" вокруг центрального банка. Самой кровопролитной в истории США была Гражданская война (1861 - 1865 гг.). Столкновение северных и южных штатов, - считают многие нетрадиционные исследователи, - произошло вовсе не из-за отказа южан отменить рабство. Один из самых влиятельных участников этой войны генерал Шерман в своих "Мемуарах" намекнул "на роковые тайны, окружающие эту ужасную войну: правда не всегда приятна и не всегда следует ее говорить". Он не стал распространяться. В действительности, - считают некоторые американские историки, - война велась из-за денег. Банкирам в США нужен был свой координационный центр, свой штаб. Он должен был оставаться в их частной собственности, чтобы ссужать деньги президентам и Конгрессу.

В официально одобренной биографии "Ротшильды - финансовые правители наций" отмечается, что еще в 1857 г. Международный банковский синдикат на сессии в Лондоне принял решение столкнуть южные штаты с северными. Этот заговор подтверждается и другими историками. Какие цели ставили респектабельные заговорщики? Заставить штаты брать займы для войны, затем - заставить их платить проценты, затем - учредить центральный банк. Но у могущественных уже тогда США не было поблизости достойного противника, не то что в Европе. Там у банкиров был широкий выбор. Вот и было задумано натравить Юг на Север. Тогда было сделано все, чтобы штаты, подобно советским республикам, воспламенились идеей независимости, "незалежности".

За 130 лет до парада суверенитетов 15 советских республик в Америке состоялся парад суверенитетов 11 южных штатов. Каждый южный штат вознамерился чеканить свою монету, иметь свой центральный банк. О лучшем развитии событий банкиры не могли и мечтать: южане сами лезли в сети. Их легче легкого можно было подбивать на пересмотр границ, на войну с соседями, как это столетиями происходило в Европе по хитроумной стратегии силового равновесия. Разделяй и властвуй - лозунг, проверенный веками! А раз ведутся войны, то идут хорошие проценты. Потом ссуды стали давать на "реформы".

Разве не по той же схеме развалили СССР? Так США отплатили за помощь, которую русский царь Александр II оказал северянам. Он знал, что Англия и Франция, которые устроили его отцу Николаю I Крымскую войну, спустя несколько лет решили провести такую же комбинацию за океаном. Стравив южан с северянами, можно было нажиться на процентах, на поставках оружия. У южан своего оружия не было. Поставляли его втридорога из Европы, потому что опасно было прорывать блокаду, установленную Линкольном. По распоряжению царя могущественный в то время российский флот помог Линкольну установить плотную блокаду южных штатов. У Линкольна в борьбе за целостность США не нашлось ни одного союзника, кроме России! "Нашлась лишь одна страна, - пишет американский исследователь Р. Эпперсон, - которая не побоялась оказать помощь правительству США. Не побоялась, потому что не имела центрального банка и, следовательно, внутренней силы, которая бы воспрепятствовала оказанию этой помощи"[11]. Этот оригинальный автор убежден, что все центральные банки каким-то образом всегда взаимодействуют друг с другом, помимо и против воли правительств своих стран.

Президент Линкольн победил в Гражданской войне, отстоял целостность США. Это была его главная цель: "Если бы я мог спасти Союз, не освобождая ни одного раба, я бы сделал это"[12]. Победил в кровопролитнейшей войне и проиграл банкирам. В феврале 1865 г. Конгресс учредил Национальный банк с целью ссужать правительство под проценты бумажными деньгами. Линкольн пытался сопротивляться и через 40 дней был убит. Восемь заговорщиков были осуждены, четверо из них повешены. Было их более 70 в самих верхах его правительства, в их числе военный министр Стентон. Он лгал, что 18 страниц из дневника убийцы Линкольна Бута были уже изъяты, когда ему передали этот дневник. "Означенные 18 пропавших страниц с именами 70 заговорщиков были недавно обнаружены, на чердаке у потомков Стентона", - пишет Ф. Лундберг, автор книги о заговоре против Линкольна[13].

Изобретательность жрецов финансов поистине не знает границ, ни физических, ни нравственных. В основе своей метод их очень прост: под лежачий камень вода не течет. Вспомним одного из героев О"Генри. Он привез в одну из банановых республик на продажу обувь. Аборигены там испокон веков ходили босиком - удобно, полезно, климат благодатный, колючек нет. Обувь не продавалась. Тогда янки завез срочно мешки семян колючек. Через несколько недель рай превратился в ад. Аборигены вприпрыжку, наперегонки побежали к нему покупать обувь! Да, таков метод: если нет трудностей, надо их создать! Затем организовать людей, которых больше всех задевают эти трудности, и их руками добиваться от правительства нужных мер - законов, займов, учреждений. Чего угодно можно добиться!

Особую роль играет паника, создаваемая банками. Имея сеть агентов, владея СМИ, легко спровоцировать массовое изъятие вкладов, банкротств конкурентов, затем поднять биржевую панику по всей стране. В поисках спасения горящие банки потребуют вернуть им долги. Должники начинают за бесценок сбывать имущество, чтобы выкупить закладные. Те банкиры, которые запланировали панику, имея наличные деньги, скупают все, что им нужно, по бросовым ценам.

Сговориться провернуть такую или похожую операцию значительно легче, если имеется центральный банк. Тем более что правительству обычно его трудно контролировать. Тем более что он способен блокировать действия правительства. Тем более что, как правило, он имеет тесные связи с центральными банками других стран. Сенатор Р. Оуэн приводил еще в 20-е годы перехваченные инструкции банка Ротшильда в Англии нью-йоркскому банку: "огромная масса народа умственно неспособна разобраться и понять систему процентных бумаг... и потому будет безропотно нести свое бремя...". Разве финансовые махинации, пирамиды, дефолты времен Ельцина и прочие трюки не подтверждают это?

Американцы, настрадавшиеся от банкротств, крахов, периодических паник, после ста лет сопротивления поддались агитации и, наконец, согласились в начале ХХ века создать центральный банк США. Агенты Уолл-Стрита в правительстве объясняли народу это решение чисто по-фарисейски: "чтобы предотвратить дальнейшие злоупотребления банкиров Уолл-Стрита"! Среди этих агентов главную роль играли сенатор Нельсон Олдрич, дед Дэйвида, Нельсона и других Рокфеллеров и знаменитый Дж. П. Морган. Зная устоявшееся недоверие народа к центральному банку, они назвали его иначе - Федеральная резервная система.

Отметим, что и тогда против учреждения ФРС выступали республиканцы. Говард Тафт, который в 1912 г. был президентом-республиканцем, твердо обещал наложить вето на закон о ФРС. Но банкиры, опираясь на демократическую партию, провалили его переизбрание. Президентом стал демократ Вудро Вильсон. Замечено, что демократы традиционно более сговорчивы, легче ладят с финансовым капиталом. Чарльз Линдберг, отец героя-летчика, первого перелетевшего Атлантический океан, произнес в Конгрессе в день утверждения закона о ФРС пророческие слова: "Вы учредили самый большой трест на свете. Как только президент подпишет этот закон, невидимое правительство, использующее власть денег, будет узаконено... Депрессии отныне будут возникать на научной основе"[14].

Президент Вудро Вильсон, конечно, утвердил создание центрального банка. С тех пор президенты США вынуждены считаться с тем, что в стране есть и второе, независимое от них правительство - ФРС. Неприметно и неуклонно ФРС наращивает полномочия, которые согласно конституции должны бы быть в ведении Конгресса. Кое-кто из президентов США оставил свои записи о роли этого невидимого правительства. Приведу мысли двух самых известных. В. Вильсон писал следующее: "Где-то существует сила столь организованная, столь неуловимая, столь осторожная, столь сплоченная, столь совершенная, столь всепроникающая, что, высказываясь в ее осуждение, следует говорить шепотом"[15]. Сам Ф. Д. Рузвельт в письме своему советнику Э. М. Хаусу писал: "Мы с Вами знаем всю правду: в крупных центрах финансовые круги завладели правительством еще со времен Эндрю Джексона"[16]. Некоторые из президентов приходятся банковскому истэблишменту не ко двору. И их убирают, как, например, Р. Никсона. Придется ли ему ко двору Дж. Буш-младший? Банковский истэблишмент ныне глубоко расколот.

Согласно Уставу, ФРС была создана "для упорядоченного экономического роста, устойчивого доллара и долгосрочного баланса в наших международных платежах". Вот уже 85 лет специалисты наблюдают за операциями ФРС и утверждают, что этот центральный банк больше добивался политической власти, чем устойчивой экономики. Оказались неизбежными кризисы, депрессии, колебания доллара. Накоплен самый крупный в мире долг, исчисляемый триллионами.

ФРС начала с того, что установила контроль за количеством денег в обращении. Эта, по сути, частная организация взяла на себя эмиссию денег. Она их делает из ничего, искусно возбуждает аппетиты правительства и ссужает ему под проценты крупные суммы. Другим мощным рычагом центрального банка является воздействие на экономические циклы посредством расширения и сжатия кредита. Упоминавшийся Ч. Линдберг написал книгу - "Экономические тиски", где рассказал о том, как ФРС на научной основе, просчитав, как по математической формуле, свои операции, вызывает спады производства, паники, кризисы[17]. Дебютировала ФРС в 1920 г., когда события развивались так. Вначале ФРС удешевила кредит. СМИ усиленно внушали людям брать как можно больше в долг, чтобы "сказочно разбогатеть". Но вскоре ФРС резко подняла учетно-кредитную ставку, стала сокращать количество денег в обращении, сделав кредит дорогим, а для многих недоступным. Одновременно она потребовала безоговорочной выплаты долгов. Началась паника, около 6 тысяч банков разорились, их активы были захвачены крупными банками, теми, которые знали замысел и которые поддерживала ФРС. Разорялись предприятия, росла массовая безработица. Фермеры, которые до кризиса 1920 г. довольно успешно вели дела и даже прикупали землю, внезапно потеряли все. Одни продали землю за бесценок, другим удалось ее заложить и попасть в зависимость от банков. Если бы кто-либо из тех, кто должен решать судьбоносный для России земельный вопрос, например думцы, поинтересовались, как он решен в США, то узнали бы, что фермерское хозяйство там уже давно заложено и перезаложено в банках (помимо этого мало кто знает, что и в США, где, кажется, все находится в частной собственности, около 35% земель принадлежит государству).

Добыча международных банкиров во время паники и кризиса в 1920 г. была настолько велика, так заманчива, что, согласно многим американским исследователям, побудила их заняться подготовкой паники и биржевого краха покрупнее. Он грянул 9 лет спустя, 24 октября 1929 г. Мне приходилось беседовать со многими пожилыми американцами о кризисе 1929 - 1933 гг. В их памяти он остался мрачной вехой, переломным моментом в жизни, как для нашего старшего поколения стало начало Отечественной войны. Это была грандиозная катастрофа, потоп: плотина, защищавшая относительное благополучие, была прорвана. С тех пор прошли десятилетия, но по сей день в США нет единого мнения, каковы причины этого кризиса. В СССР всегда объясняли, что это был объективно назревший циклический кризис перепроизводства. Он заложен в самой природе капитализма. Другая школа утверждает, что крах случился из-за неумелости действий американского правительства и Федеральной резервной системы. Иначе говоря, банкиры хотели избежать краха, но не смогли. Третья школа считает, что крах 1929 г. был запрограммирован финансовой олигархией.

Такое обвинение было выдвинуто еще во время кризиса в 1933 г. Конгрессмен Л. Мак-Фэдден обвинил конкретно ФРС, "Ферст Нэйшнл Бэнк" Моргана, банкирский дом Куна и Леба и другие крупные банки: "Я обвиняю их ... в присвоении 80 млрд долларов, принадлежавших в 1928 г. правительству США*. ...Я обвиняю их ... в заговоре с целью передачи иностранцам и международным ростовщикам права собственности и управления финансовыми ресурсами Соединенных Штатов". Мартин Ларсен, автор труда о ФРС, вспоминает трагическую кончину этого смельчака: "Два наемных убийцы пытались застрелить Мак-Фэддена. Не удалось! В конце концов он умер через несколько часов после банкета, где почти наверняка был отравлен"[18]. Его дело пытался продолжить другой конгрессмен Р. Пэтмэн. Он был председателем Комиссии по банкам. Ему удалось добиться решения Конгресса расследовать деятельность ФРС. Но его поспешно убрали с должности председателя комитета по банкам с формулировкой "слишком стар".

Нужен глаз да глаз за центральными банками. Да попробуйте, если сам министр финансов России предлагает сделать Центральный банк по американскому образцу частным учреждением!

Правда о причинах кризиса 29-го года, видимо, состоит в том, что, используя объективные трудности, банкиры хотели вновь взять добычу, слегка раскачав лодку. А она совсем перевернулась. Известный Джон К. Гэлбрайт в капитальном исследовании "Великий крах 1929 года"[19] пришел к выводу, что "причины Великой Депрессии все еще не очевидны". И это правильный итог: научно нельзя подтвердить ни одну из версий. И все-таки создается впечатление, что Д. К. Гэлбрайт, что-то нащупав, решил не высказывать своих подозрений. "Никто, - говорит он, - специально не планировал краха", "паника возникла стихийно", "людьми двигало безумие" и т. д. Но в той же книге он счел нужным написать: "Ничто не могло быть более искусно задумано, чтобы до предела увеличить страдания, а очень немногим дать возможность избегнуть общей беды". Избежали ее "люди своего круга" - крупные банки, многие крупные финансисты, например Джозеф Кеннеди - отец убитого президента, банкиры Г. Моргентау, Д. Диллон и тот самый Б. Барух, который в день краха спокойно водил У. Черчилля по рушившейся бирже. Он загодя продал акции, купил облигации, сделал запас наличными и золотом.

Казалось бы, к чему вспоминать эти давнишние драматические события? Думаю, это очень своевременно, потому что обстановка в мировом хозяйстве во многом напоминает грозу, надвигавшуюся в 1929 г. Только все еще более переплетено, все еще более взрывоопасно. Многое зависит от того, смогут ли республиканцы Буша договориться, как бывало, с демократами Гора, с банкирами Гринспэна. Они в одной лодке, и им надо бы отвести с помощью финансовых громоотводов надвигающуюся на США бурю в Европу, в Японию, в Юго-Восточную Азию или, еще лучше, в Китай. Бурю ждут уже к лету 2001 г. И всюду к ней готовятся.

Всюду, кроме, кажется, России, которая спешит как можно быстрее, как можно глубже интегрироваться в мировое хозяйство. Уроков кризиса 17 августа 1998 года было мало. Никто тогда не пришел России на помощь. Экономика была отброшена на 10 лет назад, на две "либеральные" пятилетки! Лондонский "Экономист" в те дни обвинил в беде самих русских - "они отказали в доверии настоящим реформаторам, таким, как Борис Немцов"[20]. "Запад должен уйти из России, пока там не наведут порядок. А его никто там не наведет, - высокомерно указывал журнал. - Ни коммунисты в союзе с националистами, ни полууголовники-капиталисты, ни бывшие генералы не способны спасти Россию от дальнейшего разрушения"[21]. Американский официоз "Форэн афферс" уверенно заявлял в те дни, что "сама Россия не выберется даже из долговой ямы"[22]. Это их программа действий. Больше всех злорадствовал чешский президент-диссидент В. Гавел: "Лучше больная Россия, чем здоровый Советский Союз". Так он шутил при встрече с Клинтоном в Вашингтоне. Клинтон одобрительно похлопывал нового союзника, но сам был более деликатен.

Можно ли сомневаться, что, начнись кризис, все попытаются перебросить его тяготы на разоренную Россию и прочих слабаков?! И затянут прежде всего долговую петлю. Уже затягивают! Перекроют российский экспорт, арестуют российское имущество. Много есть способов, как окончательно можно обескровить страну, которая сама не заботится об укреплении своего иммунитета к мировым крахам и кризисам. Долговую петлю Парижский клуб стал затягивать в первые же дни 2001 г. В случае кризиса никаких послаблений, никаких отсрочек кредиторы не потерпят. Положение у России безвыходное: послать всех к дьяволу и не платить, как поступили большевики, сейчас нельзя. Себе дороже обойдется. Выход один - договариваться с каждой страной отдельно.

Есть, однако, признаки того, что республиканцам с демократами в одной лодке не усидеть. Республиканцы перешли в наступление. Они указывают на серию провалов, ошибок и злоупотреблений администрации Клинтона, которые наносят ущерб национальным интересам США. Финансовые магнаты, прежде всего на Восточном побережье, не поддержат резкую смену курса, намечаемую республиканской администрацией, в частности выход на первый план военно-промышленного комплекса и силовых акций. Они требуют поддерживать спекулятивный рай. США были их главной базой почти весь XX век. Они уже не раз меняли свои штаб-квартиры, перебираясь из Парижа в Лондон, из Лондона в Нью-Йорк и т.д. Могут снова их перенести в Европу. Дж. Сорос неспроста вещает всему миру, что в США начинается спад, что локомотивом мировой экономики вновь становится Европа. Это соответствует действительности: потенциал Старого Света, ресурсы объединенной Европы, конечно, превосходят американские. Ей мешает разноголосица и полувековой комплекс неполноценности перед лицом американского гиганта!

Среди опасностей ближайших трех лет, которые подстерегают Соединенные Штаты, исследовательские центры на первое место ставят евро, который с 1 января 2002 года заменит марку, франк, лиру и т.д., станет общеевропейской и ключевой резервной валютой в международных расчетах. Это решающий геополитический акт на долгом пути объединенной Европы к политической зрелости. Он занял более полувека. Новый, более независимый курс Европы должен опираться на прочную валюту. Евро рассматривается в качестве гаранта европейской стабильности, как средство упрочить влияние Евросоюза в мировых делах. США уже давно с тревогой следят за становлением Евросоюза. В последнее десятилетие он развивается не так, как было запланировано в Вашингтоне. За океаном надеялись, что Евросоюз последует "третьим путем", предлагаемым премьером Англии Т. Блейером. Его "третий путь" ни выходит за рамки клинтоновских "новых демократов". Эта ставка на неолиберализм и монетаризм в экономике, ускоренная глобализация, укрепление НАТО, лидерства США. Но лейборист Блейер все чаще оказывается в изоляции среди десяти социалистических правительств Европы. Европейцы отходят от монетаризма, возвращаются к социальной рыночной экономике, усиливают роль государства в решении социальных проблем. "У нас рыночная экономика, а не рыночное общество", - сказал об этом премьер Франции Лионель Жоспен. США надеются, что европейцы не вынесут гигантских расходов на социальные нужды, что из-за них начнется инфляция, бюджетный дефицит, спад, потрясения. Но этого не происходит. Экономика в Европе растет уже быстрее, чем в США, евро устоял и к началу 2001 г. вновь стал укрепляться. Больше всего в США боятся европейского протекционизма. Он угрожает процессу глобализации и лидерству Соединенных Штатов.

Генри Киссинджер, бывший госсекретарь США и серьезный ученый, уже давно заметил тенденцию затухания Pax Americana. "В мире возникает такой "новый порядок", который США всю свою историю старались избежать"[23]. В такой перспективе Россия вовсе не потерпела поражения в холодной войне. Напротив, она покончила с изматывающим соперничеством двухполярного мира. Стрелки противоборства США теперь переведены на другие страны. Таковы уроки истории: горе побежденным, но и победитель в итоге ничего не получает.

Холодная война вступает в главный виток. Она ведется теперь в основном в сфере финансов и экономики. Образно говоря, русских в этой сфере вновь прижали к Волге и будут гнать до океанов, если мы не сосредоточимся, если не соберем всю волю России вокруг государствообразующей нации. Запад понимает, что Россия, русские - единственное препятствие для овладения богатствами центрального геополитического пространства, называемого Евразией. Те из нас, кто работал в 90-е годы на Западе, наблюдали, как нарастала там неприязнь к России, к русским, как заигрывают с нашими национальными меньшинствами. Чем больше сгибались и уступали Горбачев и Ельцин, тем пренебрежительнее, тем жестче становилось отношение к нашей стране. Мне всегда у казалось, что происходило это и из-за утраченных иллюзий. Теплилась, несмотря на пропаганду, теплилась у людей Запада надежда, что русские строят иное общество, возможно, более справедливое, где власть денег ограничена, где альтруизм и братство теснят чистоган. И вдруг падение, безобразия ельциновской приватизации, неслыханное ограбление кучкой мошенников беспомощного народа, его вымирание. И "новые русские", жирующие на Западе! Они производят и на Западе отталкивающее впечатление. Была пародия на социализм, стала пародия на демократию.

Постсоциалистическая Россия не вернулась на свой исторический путь, прерванный революцией. Она вновь проскочила его и вновь пытается догонять Запад, который мчится к обрыву. И чем острее предчувствие катастрофы, тем больше транснациональные корпорации теснят российский бизнес. Все свидетельствует о том, что наступают жестокие времена. Слабых, страдающих комплексом неполноценности, будут не просто бить, а уничтожать. Кого пригнут, того и забьют! Время улыбок, односторонних уступок, встреч без галстуков прошло. Пора перестать оглядываться на Запад, страдать, что он о нас скажет. Запад ведь не заботится о том, что о нем думают в России. Нечего сгибаться под информационным накатом. Это их оружие. Нечего жить по их правилам. Это заведомо проигрышно. Перед памятью предков не пристало нам на брюхе, подобно восточноевропейцам, пытаться вползти в объединенную Европу. У нас свой путь - строительство Евразии от Бреста до Владивостока совместно и на равных с Западной Европой. Молодежь еще можно воодушевить, дать идеалы, если восстановим самоуважение, достоинство нации, если будем идти своим трудным, но победным путем. Сила духа проверяется в трудные времена.

Никому не дано знать будущее. Но многое говорит о том, что кризис и трудные времена близки. Выражаясь языком моряков, уже штормит. Течением мирового рынка нас относит к опасному берегу. Наш государственный корабль рискует разбиться, если своевременно не лечь на курс, ясный и определенный.

И с т о ч н и к и

1. Из выступлений на конференции МГУ "Перспективы социализма в России". Октябрь 2000 г.

2. The Crises of Global Capitalism by George Soros. N.Y. Public Affairs, 1998, p. 304.

3. George Soros. Capitalism"s last chance. In. Foreign Policy, Winter 1998 - 1999, p. 58.

4. Ibid, p.58.

5. Bernard Fay. Revolution and Freemasonry. Boston. Little Brown and Company, 1935, p. 307 - 308.

6. From EMU to AMU. By Zanni Minton Beddres. In: Foreign Affairs, Automn, 1998.

7. American Opinion, October, 1961, p. 27.

8. Там же.

9. Lois Mc. Fedden Congressman on the Federal Reserve Corporation: Congressional Records, 1934, p. 26.

10. D. B. Chidsey. Andrew Jackson, Hero. N. Y. Tomas Nelson, 1976.

11. Ральф Эпперсон. Невидимая рука. Введение во взгляд на историю как на заговор. СПб, 1999, с. 171.

12. Там же, с. 170.

13. Ferdinand Lundberg. America"s 60 Families. NG. 1937, p. 221.

14. American Opinion, March 1978, p. 16.

15. American Opinion, December 1975, p. 110.

16. Цит. по: Ральф Эпперсон. Невидимая рука, с. 28.

17. Charles Lindberg. The Economic Pinch, 1921.

18. Martin Larson. Fhe Federal Reserve and Our Maniputated Dollar. 1975, p. 99.

19. J. K. Galbraith. The Great Crach. N.Y. 1954, p. 4.

20. The Economist, 5 October, 1998.

21. Там же.

22. Foreign Affairs, Vol.77, Automn, 1998, p. 66.

23. Le Monde, Paris, 10 October, 1994.

 

Г.Зюганов • Глобализация: тупик или выход? (Наш современник N6 2001)

Геннадий Зюганов

ГЛОБАЛИЗАЦИЯ: тупик или выход?

I. НА РАЗВИЛКЕ ИСТОРИИ

1. Две позиции

На рубеже тысячелетий развитие человечества вступает в новое качество, существенно меняющее лицо современного мира, всю систему мировых связей и отношений. Этот тезис стал уже общим местом в рассуждениях политиков и экономистов, философов и социологов самых разных научных направлений и политических симпатий. Все согласны в том, что человечество переживает период интенсивного формирования общемировых экономических, политических и культурных систем, далеко выходящих за рамки отдельных государств.

Отсюда и вошедший в повседневный обиход термин "глобализация". Это слово потому и получило широкое распространение, что благодаря своей политико-экономической нейтральности оно допускает самые разноречивые, зачастую диаметрально противоположные трактовки. А их с каждым годом становится все больше. В мире нет единства в оценке сущности, движущих сил и последствий глобализации. Спор, и отнюдь не только теоретический, разгорается все жарче, ибо затрагивает интересы буквально каждого жителя планеты.

Сторонники глобализации говорят о становлении "потребительского", "постиндустриального", "информационного" и т. п. общества. Приветствуют пришествие "нового мирового порядка", якобы несущего человечеству невиданное доселе благоденствие: повышение уровня и качества жизни, новые рабочие места, широкий и свободный доступ к информации, улучшение взаимопонимания между различными культурами и цивилизациями. Стирание всяческих - государственных, национальных и культурных - границ на пути свободного движения товаров и людей, капиталов и идей. Сглаживание социальных противоречий. Наконец, обеспечение всеобщего мира и безопасности.

Словом, весь мир - наш общий дом. Чуть ли не всемирный коммунизм, только на иной - рыночной, товарно-денежной - основе.

Противники нового мироустройства предпочитают говорить о "мондиализме", "мировом заговоре" и даже о наступлении апокалиптического "Царства Зверя", в котором не останется места для Человека, его национальной, культурной и личной самобытности, духовных идеалов. Оппонентов глобализации становится все больше, и действуют они все активнее и жестче. Практически все встречи и заседания новых мировых центров экономического господства - Международного валютного фонда, Всемирного банка, Всемирной торговой организации - сопровождаются массовыми демонстрациями протеста. Так было в Сиэтле, Сеуле, Праге, Давосе и многих других местах.

Протестующие подчеркивают, что господство международных финансовых спекулянтов делает мировую экономику все более нестабильной и несправедливой. Усиливается неравенство между социальными слоями и классами. Углубляется социально-экономическая пропасть между развитыми капиталистическими странами-эксплуататорами и угнетенными странами-пролетариями, которым уготована участь сырьевого придатка и помойной ямы для "золотого миллиарда". "Новый апартеид" - так недавно охарактеризовал экономическую политику ведущих капиталистических держав президент Бразилии Фернандо Кардозо.

Одним из наиболее последовательных критиков такой глобализации является Фидель Кастро. Вождь кубинской революции подчеркивает, что за этим процессом стоят интересы узкой группы транснациональных корпораций и ряда империалистических государств. Он неустанно разоблачает ее агрессивную, враждебную интересам и чаяниям народов Земли, сущность.

Противники глобализации возмущены ростом политического влияния транснациональных корпораций, диктующих свою волю целым государствам и народам. Обвиняют творцов "нового мирового порядка" в беспардонном вмешательстве в дела суверенных государств, причем все чаще - вооруженном. Прибегая к прямой агрессии против "непокорных", разжигая по всему миру межэтнические и межконфессиональные конфликты, Запад, по сути дела, развязал новую - "ползучую" - мировую войну, в которой уже погибли миллионы людей.

Возрастающую тревогу внушает состояние земной экологии, которая откровенно приносится в жертву интересам капитала. Раскрученная Западом эгоистичная сверхпотребительская гонка, поглощая все больше невозобновимых природных ресурсов, ведет к необратимым изменениям окружающей среды с катастрофическими для всего человечества последствиями.

В не менее трагическом положении пребывает и "экология духа". Она испытывает страшный напор полностью монополизированных крупным капиталом всепроникающих средств массовой информации. Подвергается отупляющей атаке низкопробной масс-культуры с ее культом насилия и разврата. Под видом "свободной циркуляции идей и информации" на самом деле осуществляется политика информационно-культурного империализма. Манипуляция сознанием и чувствами людей, их интересами и потребностями, принудительная унификация духовного мира на самом низком и примитивном уровне превращают человечество в бездумную и покорную творцам "нового мирового порядка" массу.

Таким образом, явление, именуемое "глобализацией", представляет собой клубок противоречий, который затягивается все туже и туже. Человечество становится все более могущественным в научно-техническом отношении. Но вместе с тем становится и очевидным, что никакое развитие производительных сил само по себе не может разрешить проблем и противоречий современного мира. Как отметил VII съезд Компартии Российской Федерации, "победы техники, глобальная информатизация, покорение четырех природных стихий не сделали мир ни более безопасным, ни более справедливым".

В этих условиях, перед лицом вызовов и угроз третьего тысячелетия, России особенно необходима эффективная, научно обоснованная стратегия государственного возрождения. Стратегия, способная восстановить внутреннее единство нации, нашу готовность к нелегкой борьбе. Стратегия, основанная на ясном понимании природы тех сил, что определяют нынче главный вектор развития человечества. Все это заставляет более глубоко вдуматься в сущность глобализации. Разобраться в том, что кроется за этим модным термином, вокруг которого уже сломано столько копий.

Если исходить из буквального значения, то "глобальный" - значит "объемлющий всю планету". Бесспорно, некоторые важные черты современных процессов такой термин отражает. Но столь же бесспорно, что при этом он оставляет в тени другие, ничуть не менее важные и существенные стороны действительности. Например, он сводит социальные противоречия к противоречиям географическим. Но когда мировые противоречия "разверстываются" по географическим координатам "Запад - Восток" или "Север - Юг", их сущность, с одной стороны, заведомо упрощается, а с другой - им придается как бы "вечный" и безальтернативный характер. В методологическом отношении подобное возвращение к временам географического детерминизма Монтескье вряд ли продуктивно.

Глобальный характер имеют многие природные процессы на Земле - прежде всего изучаемые геологией, географией, метеорологией, экологией и т. д. И когда обнаружилось, что ряд общественных процессов - технологических и экономических, политических и культурных - начинает приобретать такой же общепланетарный характер, для их изучения были в первую очередь востребованы специалисты и методы именно этих наук. Однако естественные науки при всех их бесспорных достоинствах не раскрывают сущность и специфику общественной формы движения. Максимум, что они могут, это эмпирически констатировать процесс превращения человечества и созданной им цивилизации в единое целое, охватывающее весь земной шар. Строить количественные и структурные модели этого процесса, пробовать делать прогнозы путем их экстраполяции и т. п. К этому, собственно, и сводятся на девять десятых современные футурологические исследования. Например, нашумевшие в начале 70-х годов доклады Римского клуба. Но при этом естественнонаучные и математические методы не отвечают, да и не могут ответить на вопросы о том, является ли глобализация объективным, необходимым и неизбежным процессом, каковы его движущие силы, общие и специфические формы. Это просто не их предмет.

Если исходить из очевидного факта неуклонного расширения масштабов человеческой деятельности, то вряд ли правомерно говорить о процессе глобализации, как о каком-то качественно новом явлении в жизни общества. На самом деле ее начало практически совпадает с началом человеческой истории. Расселение первобытных племен по всему Земному шару - разве это не один из первых ее шагов? Какое завоевание цивилизации ни взять: пользование огнем, одомашнение диких животных, земледелие, ирригация, металлургия, изобретение колеса, паруса, не говоря уже о достижениях промышленной революции XVIII - XIX вв., - каждое из них знаменует собой все более масштабное овладение человеком силами природы, расширение пределов его деятельности. Эпоха Великих географических открытий внесла в глобализацию вклад ничуть не меньший, чем создание систем космической связи.

Поэтому правильнее будет говорить о современном этапе глобализации. Но при этом его нельзя рассматривать изолированно от предшествующих этапов.

Процессы глобализации, то есть экономической, политической и культурной интеграции человечества, начались очень давно, протекали и сто, и тысячу лет тому назад. И протекали они отнюдь не плавно и бесконфликтно, а крайне неравномерно, в острых социально-экономических противоречиях. Глобализация двадцатого века отличается как раз наибольшей неравномерностью развития и наивысшим накалом борьбы и противоречий. Это вытекает из ряда ее новых особенностей, накладывающих свой отпечаток на характер современных противоречий, на общий фон развития.

Каковы же эти новые особенности?

В технологическом плане современный этап глобализации характеризуется тем, что экстенсивное распространение хозяйственной деятельности человечества по поверхности земной суши практически близко к завершению. Одновременно идет все более решительное освоение Мирового океана и ближнего космоса. Созданная человеком "вторая природа" - производственная, энергетическая, транспортная, коммуникационная, жилищная и т. п. инфраструктура по своим масштабам и задействованным в ней потокам энергии становится соизмеримой с пространствами и энергиями окружающей среды - геосферы. Превращение разумной жизни в геологический фактор и становление ноосферы - это предвидение В. И. Вернадского все более зримо осуществляется в наше время.

В экономическом плане неуклонно углубляется мировое разделение труда, усиливается внутриотраслевая и межотраслевая кооперация. Производственные взаимосвязи и технологические цепочки сплошь и рядом перешагивают национальные границы, опутывая собой весь земной шар. Параллельно идет процесс концентрации и интернационализации собственности на средства производства. Возникают все более мощные транснациональные производственно-экономические объединения, со своими наднациональными органами координации, регулирования и управления. Идет становление глобальной экономики как единого организма, в котором все взаимосвязано.

В политической сфере происходят аналогичные процессы. Экономическая интеграция побуждает переходить ко все более тесным межгосударственным взаимосвязям, снятию барьеров на пути движения товаров, капиталов, рабочей силы. Из фазы, когда международные отношения регулировались двусторонними и многосторонними соглашениями и организациями, мир переходит к международным объединениям более высокой степени политической интеграции. Наглядный тому пример - интеграция стран Западной Европы в единый Европейский союз с особыми наднациональными политическими органами.

Наконец, в мире неуклонно усиливается взаимодействие и взаимообогащение различных культур. Идет становление единого всемирного культурного пространства.

Таким образом, современная эпоха отличается тем, что экстенсивные формы глобализации явно приблизились к своему логическому завершению. Развитие "вширь" практически закончилось, наступает эпоха развития "вглубь". Глобализация переходит в свою интенсивную фазу.

Это проявляется, во-первых, в том, что возникли и умножаются все более широкие и комплексные - глобальные - проблемы, разрешение которых уже не по силам отдельным государствам и их региональным объединениям, а требует совместных усилий всего человечества в целом. Это проблемы сохранения окружающей среды, обеспечения продовольствием растущего населения земли, поиска новых источников энергии, сохранения мира и выживания человечества в ядерную эпоху и т. д.

Во-вторых, мы живем в эпоху гигантского ускорения мировых интеграционных процессов. Главным ускорителем стала "информационная революция". Компьютеризация резко повысила степень связности современного мира. Многие экономические, политические, культурные события в любой точке земного шара практически мгновенно влияют на дела во всем мире. Невиданно возросла оперативность принятия управленческих решений и их реализации. Возникла техническая возможность глобального управления.

Компьютерные технологии внедряются во все сферы жизни государства и общества. Благодаря созданию микропроцессора, компьютер из достояния узкого круга исследователей, плановиков и политиков превратился в бытовой прибор. По своему культурному значению это сравнимо только с изобретением книгопечатания. Теперь уже и личная жизнь человека начинает все больше и больше зависеть от систем информации и коммуникации. И хотя до сих пор подавляющее большинство пользователей персональных компьютеров лишь самозабвенно забавляется, играя в электронные игрушки или малоосмысленно ползая по Интернету, результат уже есть. Персональный компьютер превратился в эффективное орудие формирования вполне определенного культурного стереотипа. То есть появилась техническая возможность формирования в мировом масштабе единой системы ценностей, единого образа жизни.

Отсюда, с одной стороны, возникает объективная потребность во всемирном Центре политического и экономического регулирования, а с другой - формируются материально-технические возможности возникновения и функционирования подобного Центра.

Назрел качественный перелом в развитии человеческой цивилизации. Для него практически все готово:

1) человечество отныне может развиваться только как целое, иначе оно просто не справится со своими проблемами;

2) оно в принципе уже может сознательно и планомерно управлять этим развитием;

3) уровень современной техники позволяет решать самые сложные задачи, которые могут возникнуть на этом пути.

Как говорится, в дверь стучится новое измерение технико-экономического, социально-политического и культурного прогресса. А вот каким будет это новое измерение, - этот самый существенный вопрос остается открытым. Ибо в дело вступают социальные, политические и национальные интересы. А интересы эти как были, так и остаются по сей день разными. Какие из них восторжествуют, а какие будут подавлены в ходе глобализации? А если интересы будут согласованы и гармонизированы, то какими конкретными путями?

Словом, в который уже раз подтверждается тезис классиков марксизма-ленинизма о том, что всякая революция - будь то даже революция научно-техническая - наиболее остро ставит вопрос о власти. О власти не только политической и экономической, но и информационной, культурной, духовной. Развитые капиталистические страны так называемого Первого мира, или "золотого миллиарда", отвечают на этот вопрос четко и однозначно: отныне и впредь глобализация пойдет под нашим руководством. Человечество будет жить и развиваться по нашим предначертаниям и моделям.

На разработку и отладку таких моделей мобилизованы лучшие интеллектуальные силы Запада. На их реализацию тратятся гигантские финансовые, материальные и военные ресурсы.

2. Трехэтажная цивилизация

В западной литературе теоретическое обоснование нового глобального мироустройства весьма обширно и эклектично. Среди его "духовных отцов" выделяются имена социолога И. Валлерстайна, философов К. Поппера и Ф. Фукуямы, "серого кардинала" американской внешней политики З. Бжезинского, финансиста Ж. Аттали.

И. Валлерстайн рассматривает мировую капиталистическую систему как первую историческую форму глобального мироустройства, которая развивается во взаимодействии трех регионов: высокоразвитого ядра, вечно нищей периферии и буферной полупериферии. Однако недостатки классического капитализма, по его мнению, делают неизбежными разрушительные кризисы, которые потрясают мир с периодичностью в 50 - 100 лет.

Согласно концепции Валлерстайна, преодоление этих недостатков капиталистического мироустройства, доминирующего на планете с начала XVI века, возможно лишь в рамках новой глобальной системы. И конец XX столетия как раз знаменует собой такой переломный исторический момент - переход от эпохи капитализма к новому устройству мира. Вопрос о том, что придет на смену мировой капиталистической системе, Валлерстайн оставляет открытым.

Теоретиков "глобализации" в этих рассуждениях привлекают прежде всего идеи Валлерстайна о том, что мир есть единая система, состояние которой определяется характером взаимодействия ядра - это в их понимании, конечно, Запад, - периферии, то есть стран бывшего Третьего мира, и своего рода "буферной зоны", состоящей из сырьевых и технологических придатков Запада.

К. Поппер получил широкую известность как автор популярной на Западе книги "Открытое общество и его враги". Смысл его рассуждений сводится к следующему: человеческое познание несовершенно по своей природе, абсолютная истина, идеальная модель общественного устройства - недоступны человеку. Поппер откровенно утверждает, что "история смысла не имеет". А потому он призывает человечество довольствоваться такой формой организации общества, которая в максимальной степени открыта для модернизации. Иначе говоря, открытое общество - это общество, в любой момент готовое принести свои исторические ценности, культурные обычаи и духовные традиции в жертву "бытоулучшительным" и технологическим новациям.

Чем же так привлекает теоретиков и практиков "глобализации" идея открытого общества? Они стараются отыскать здесь моральное обоснование своим планам, стремятся найти универсальный принцип, который станет объединяющей ценностью в мозаичном и противоречивом мире, слагающемся из множества различных обычаев, традиций и религий. Им жизненно необходим механизм, который поможет "переварить" своеобразие народов и государств в соответствии с единым стандартом нового мироустройства.

Известный биржевой спекулянт и активный сторонник "глобализации" Дж. Сорос в одной из своих статей пишет, что идея открытого общества "отдает должное достоинствам рыночного механизма, но не идеализирует его. Она признает роль иных, не рыночных ценностей в обществе. С другой стороны, этот принцип, признавая свойственное нашему глобальному обществу многообразие, все же является достаточной концептуальной базой для создания необходимых институтов".

Под скромным названием "институтов" знаменитый миллиардер на самом деле имеет в виду всемирную систему политических, финансово-экономических и военно-стратегических организаций, которые должны стать эффективными инструментами установления глобальной диктатуры финансовых воротил.

Геополитический аспект "глобализации" обстоятельно разработан З. Бжезинским, одним из самых влиятельных "кузнецов" американского внешнеполитического курса второй половины XX века, наставником и учителем нынешнего госсекретаря США К. Райс.

Бжезинский утверждает, что кратчайший путь к глобальному мироустройству лежит через всестороннюю гегемонию "последней сверхдержавы" - Соединенных Штатов Америки. "Цель политики США, - пишет он в своей книге "Великая шахматная доска", - должна состоять из двух частей: необходимости закрепить свое господствующее положение и необходимости создать геополитическую структуру, которая будет способна смягчать неизбежные потрясения и напряженность", вызванные принудительной перекройкой мира по шаблонам "нового мирового порядка".

Ближайшим этапом такой перекройки должно стать, по Бжезинскому, создание "сети международных связей вне рамок традиционной системы национальных государств". Уже сейчас, признается он, "эта сеть, сотканная межнациональными корпорациями, создает неофициальную мировую систему для всеохватывающего сотрудничества в глобальных масштабах". Под давлением транснациональных корпораций создается новая международно-правовая база для легального утверждения повсеместного господства олигархических финансовых групп, для их вмешательства во внутренние дела суверенных государств, препятствующих установлению такого господства.

Процесс пересмотра основных норм международного права идет уже полным ходом. Так, на "саммите тысячелетия", проходившем под эгидой ООН в сентябре 2000 года, на котором присутствовало 188 руководителей суверенных государств, генеральный секретарь ООН Кофи Аннан заявил: "Наши послевоенные институты создавались под международный мир, а сейчас мы живем в мире глобальном. Эффективное реагирование на этот сдвиг - основная институционная задача, стоящая сегодня перед мировыми лидерами".

Его предшественник на посту генсека ООН, Бутрос Гали, был еще откровеннее. "Сегодня речь идет не только о том, чтобы поддержать мир между государствами, - писал он в 1994 году. - Необходимо найти средства урегулирования разногласий, которые разделяют народы внутри самих государств. Эти новые задачи коренным образом меняют смысл, который международное сообщество до последнего времени вкладывало в поддержание мира. Допустимо ли, чтобы какое-либо государство, прикрываясь своим суверенитетом, попирало на своей территории права человека?.. Можно ли по-прежнему рассматривать как государства те территории, где отсутствует преемственность в политике?.. Из этого, на мой взгляд, следует, что вмешательство в целях исправления недостатков, присущих недемократическим государствам, является моральным долгом международной организации".

Ирак и Сербия - яркие иллюстрации того, какими методами будет проводиться это "вмешательство в целях исправления". Россия и целый ряд других стран имеет все основания беспокоиться, что их очередь в этом скорбном списке не за горами.

Однако до тех пор, пока в мире существуют влиятельные силы, противящиеся такому сценарию развития, необходимы подавляющая военная и политическая мощь США, чтобы эффективно блокировать любые попытки противостояния новому мироустройству. Этот этап строительства НМП будет продолжаться, по мнению Бжезинского, еще несколько десятилетий, после чего будет создана "реально функционирующая система глобального сотрудничества, которая постепенно возьмет на себя роль международного "регента", способного нести груз ответственности за стабильность во всем мире". Такая глобальная система, в конце концов, "надлежащим образом узаконит роль Америки как первой, единственной и последней истинно мировой сверхдержавы".

В свою очередь Ж. Аттали, бывший финансовый советник президента Франции и первый руководитель Европейского банка реконструкции и развития, создал историософскую теорию глобализации, которую он изложил, в частности, в своей книге "Линии горизонта".

Согласно этой теории, человеческая история представляет собой последовательную смену общественно-экономических формаций, различающихся между собой в первую очередь фундаментальными ценностями, положенными в основу человеческого бытия. На этом основании он выделяет эпоху, когда господствующим было религиозное сознание с его культом Священного. Затем - эпоху завоеваний с ее культом Силы и личностью Монарха, Вождя как олицетворения этой Силы. И, наконец, - эпоху торговли и взаимообмена, которую Аттали характеризует как Торговый Строй с его культом денег в качестве универсальной и абсолютной ценности.

В рамках такой теории Торговый Строй является высшей и конечной формой развития человечества. Именно он, опираясь на фантастические достижения науки и разработки новейших технологий, сумеет, наконец, объединить все человечество в рамках единого глобального общества, не признающего никаких национальных, государственных и религиозных различий. Новый человек, рожденный Торговым Строем, будет свободен от каких бы то ни было "ограничивающих влияний" - от национальных корней, культурных традиций, государственных и политических пристрастий, даже от постоянных семейных связей. Поэтому Аттали называет новую цивилизацию, которая утвердится в результате победы такого мироустройства - цивилизацией Кочевников, не связанных друг с другом и с миром ничем, кроме универсальных финансовых связей. В конечном итоге "человек будет самовоспроизводиться подобно товару, а жизнь станет предметом искусственной фабрикации и объектом стоимости".

Наконец, идеологическим прикрытием повсеместного насаждения НМП является модная концепция "конца истории" американского профессора Ф. Фукуямы, согласно которой нынешняя цивилизация Запада в форме либеральной демократии с ее ценностями эгоистического индивидуализма, "свободного рынка" и "универсальных прав человека" является конечной стадией развития человечества.

Итак, в основание философии "глобализации" творцов нового мирового порядка положены следующие главные идеи:

"мир-системный" подход Валлерстайна, представляющий человеческое сообщество как систему взаимодействующих регионов "ядра", "периферии" и "буферной зоны";

модель "открытого общества" Поппера как социальный механизм постоянной модернизации, а точнее - вестернизации;

гегемонизм США (по Бжезинскому) как геополитическое основание нового передела мира;

торговый Строй Аттали как цивилизация денег, превращающихся из простого средства платежа в абсолютную, универсальную ценность;

теория Фукуямы, что этот строй есть венец истории.

Нетрудно заметить, что западная "философия глобализации" имеет явно консервативно-охранительный характер.

В историческом аспекте она сводится в конечном счете к тому, чтобы, невзирая ни на что, любой ценой удержать развитие в прежних качественных рамках. То есть остановить общественное развитие и в буквальном смысле слова "прикончить" историю. Глобализация в ее нынешнем наличном виде альтернативы не имеет - таково последнее ее слово.

В социальном плане она направлена на сглаживание и замазывание противоречий, а не на их разрешение. С ее точки зрения, противоречия сторонников и противников глобализации - плод недоразумения. Просто спорщики говорят о разных сторонах одного и того же предмета: одни - о достижениях прогресса, а другие - о его издержках. Поэтому не спорить им нужно, а объединяться. Пусть одни двигают вперед научно-техническое и экономическое развитие, а другие - заботятся о минимизации его побочных отрицательных последствий. Те же, кто этого не понимает, есть просто ретрограды и враги прогресса. Вопрос о том, насколько реальна подобная идиллия, даже не ставится.

Что же касается собственно научного аспекта проблемы, то все термины и определения, изобретенные буржуазной мыслью для обозначения процесса глобализации и современного его этапа, сводятся к более или менее подробному описанию внешних его признаков. Это даже не определения, а, скорее, иносказания, не решающие вопроса о сущности данного процесса, его движущих сил, его конкретных форм и особенностей.

3. Сущность глобализации

Да, глобализация - это объективный, необходимый процесс, сопровождающий человечество на всем протяжении его истории. Но вместе с тем это процесс общественный, протекающий в деятельности и взаимоотношениях индивидов, социальных групп, слоев, классов, наций, цивилизаций. Он связан непосредственно с их целями и интересами. И это диктует совершенно особую методологию его изучения, овладеть которой можно лишь обратившись к классическому марксистско-ленинскому теоретическому наследию.

Марксист, писал Ленин, "не ограничивается указанием на необходимость процесса, а выясняет, какая именно общественно-экономическая формация дает содержание этому процессу, какой именно класс определяет эту необходимость".

Развивая этот тезис, Ленин пришел к выводу огромной принципиальной важности: пути реализации исторической необходимости "по природе своей" многообразны. История задает преимущественно вопрос не о том, "быть или не быть", а о том, "как именно быть". Она не знает однозначного, заранее жесткого предопределенного развития событий. Одному и тому же объективному процессу могут давать содержание разные общественно-экономические формации. Одну и ту же необходимость могут определять разные классы и социальные группы. И в зависимости от этого крупнейшие общественные проблемы могут разрешаться разными путями. Общественная борьба ведется из-за того, какой именно из этих путей развития возобладает.

Что такое, например, современные глобальные проблемы - явление, возникшее из "прогресса вообще", или оно связано с вполне определенными общественными отношениями? Этот вопрос тщательно обходится и замазывается буржуазными теоретиками глобализации. Откуда, например, происходит хищнический, расточительный характер современного индустриального производства, ведущий к ресурсному и экологическому кризису? Присуща ли эта особенность "производству вообще", или она вытекает из подчинения материального производства рыночным законам извлечения максимума прибыли, законам накопления капитала, не знающего никаких пределов в своем стремлении к возрастанию?

Глобальные проблемы - общие для всего человечества. Однако порождены они не всем человечеством, взятым как целое, а конкретной социально-экономической формацией - капитализмом, группой наиболее развитых капиталистических стран. Так возникает следующая дилемма. Либо все человечество должно отдуваться за капитализм, решая за свой счет его проблемы. Либо сам капитализм превратится для человечества в проблему, угрожающую его благополучию и самому существованию.

Возьмем, к примеру, явление, с которым человечество столкнулось лишь во второй половине ХХ века и достоверность которого никем не подвергается сомнению, закреплена в декларациях международных форумов, в первую очередь, конференцией ООН в Рио-де-Жанейро 1992 года. Суть этого явления в том, что распространение на весь мир западной модели производства и потребления невозможно ввиду ресурсных и экологических ограничений. Из этого бесспорного факта следует, что, поскольку западная модель в глобальном масштабе нереализуема, человечеству в целом следует искать какой-то иной способ существования и развития. Назовем этот гипотетический способ "устойчивым развитием" - термином, столь же широким и нейтральным, как и "глобализация". Но что дальше?

А дальше оказывается, что из одного бесспорного факта могут быть сделаны и делаются совершенно разные, даже диаметрально противоположные, социальные и политические выводы. Концепция устойчивого развития может иметь совершенно разные интерпретации.

Один из возможных выводов исходит из того, что Мальтус был в принципе прав, "закон убывающего плодородия почвы" непреложен, второе начало термодинамики универсально. Поэтому решение состоит в том, что западная модель производства и потребления должна быть сохранена только в странах "золотого миллиарда", а остальному миру придется пойти на жертвы. Теоретические основы подобного решения были заложены еще в 70-х годах в ряде докладов, подготовленных по заказу упомянутого Римского клуба - элитарной организации бизнесменов и ученых. В них были сформулированы концепции "пределов роста", "нулевого роста", "ограниченного роста". Все они сводятся в конечном счете к идее количественного сдерживания развития производительных сил в прежних качественных, капиталистических, рамках. Таким образом, безудержный буржуазный прогрессизм, бесконечная потребительская гонка имеют своей изнанкой глубокий исторический и технологический пессимизм, выражением которого и служит концепция "конца истории".

Другой возможный вывод заключается в том, что западная модель производства и потребления должна быть преодолена, снята. Общественный прогресс должен обрести качественно новое измерение.

Вот как рисует эту альтернативу Программа КПРФ: "Вступая в новое тысячелетие, человечество оказалось перед самым драматичным за всю свою историю выбором пути дальнейшего развития. Вариантов, обусловленных противоположными социально-классовыми интересами, на наш взгляд, всего два.

Первый - сводится к ограничению или даже прекращению роста уровня мировой экономики при консервации нынешней структуры производства, распределения и потребления. Он рассчитан на то, чтобы увековечить деление человечества на "золотой миллиард" и эксплуатируемую им периферию, установить глобальное господство развитых капиталистических стран с помощью "нового мирового порядка".

Второй путь предполагает неуклонное повышение уровня благосостояния всего населения Земли при обязательном сохранении глобального экологического равновесия на основе качественного изменения производительных сил, способа производства и потребления, гуманистической переориентации научного и технологического прогресса".

Таким образом, глобализация - процесс неоднозначный и многовариантный. В ее развитии возможны различные альтернативы. Однако разобраться в этих альтернативах совершенно невозможно, если оставаться на уровне понимания глобализации, которое господствует в современной западной литературе. Поможет понять эту сложнейшую проблему обращение к классическому наследию основоположников марксизма-ленинизма.

Согласно историко-материалистическому пониманию общественного прогресса, основной и определяющей мировой тенденцией, пронизывающей все ступени развития человеческого общества, движущей силой его все более глубокой и всесторонней интеграции, является процесс обобществления труда.

Сущность данной экономической категории всесторонне освещена в трудах Маркса и Ленина. Ряд ее аспектов применительно к современной эпохе мы попытаемся выяснить в ходе дальнейшего изложения. Здесь же следует подчеркнуть, что весомейший вклад в усиление обобществления труда вносит капиталистический способ производства. Более того, капитализм сам создает предпосылки для дальнейшего продолжения этого процесса уже иным, свободным от эксплуатации человека человеком и классового антагонизма, путем. Как формулирует этот тезис Ленин, "обобществление труда, в тысячах форм идущее вперед все более и более быстро и проявляющееся особенно наглядно в росте крупного производства, картелей, синдикатов и трестов капиталистов, а равно в гигантском возрастании размеров и мощи финансового капитала, - вот главная материальная основа неизбежного наступления социализма".

Итак, наиболее общее определение совокупности современных явлений, обозначаемых термином "глобализация": капиталистическая форма обобществления труда, достигшая всемирного масштаба.

Однако существуют альтернативные формы обобществления труда. В современную эпоху оно может происходить двояким образом: либо в форме все более жесткого подчинения труда капиталу, либо в форме освобождения труда из-под власти капитала.

Глубочайшее, всемирно-историческое содержание этой альтернативы станет ясно, если вспомнить, что в марксистском понимании категории труда и капитала по своему содержанию значительно шире их традиционной узкоэкономической интерпретации. Труд есть прежде всего родовой признак человека, способ его существования, способ его развития - индивидуального и общественного. Его сущностью является не простая затрата энергии, а творчество. Так, согласно К. Марксу, всеобщий труд есть "всякий научный труд, всякое открытие, всякое изобретение". Капитал же - это овеществленный, мертвый труд, приобретший денежную стоимостную форму и господствующий над трудом живым. Закон его развития - беспредельное количественное нарастание, лишенное какой-либо качественной определенности. Капиталу в принципе безразлично, благодаря какому именно виду труда он возрастает - производству лекарств или фабрикации наркотиков. Поэтому историческое противостояние труда и капитала имеет очень глубокий сущностный характер и охватывает не только экономические, но практически все важнейшие аспекты человеческой жизни.

Альтернативы обобществлению труда нет и быть не может. А вот альтернатива его капиталистической форме была, есть и будет. "Социализм, как интернациональное учение, - отмечается в Политическом отчете ЦК КПРФ VII съезду партии, - ни в коей мере не отвергает мировых интеграционных процессов - взаимопереплетения экономик, взаимообогащения культур, взаимодействия самобытных цивилизаций. Но он являет собой реальную альтернативу тем уродливым формам, которые принимает мировая интеграция при капитализме".

Капиталистическая глобализация несет в себе зародыш, материальную возможность перехода к новому, более справедливому общественному укладу. Но для того чтобы эта возможность превратилась в действительность, она должна быть освобождена от своей нынешней, капиталистической общественной оболочки.

Человечество оказалось на развилке своей истории. И ниоткуда не следует, что мир обречен двигаться в русле сценариев западных творцов "нового мирового порядка".

II. Высшая стадия империализма

В странах "ядра" капитализма - США, Японии и других государствах "семерки" - идут процессы централизации, продолжается формирование разветвленных механизмов государственного регулирования, включая обеспечение передовых достижений научно-технического прогресса, освоение технологий планирования и долгосрочного прогнозирования, усложнение структуры управления.

В самых наукоемких и высокотехнологичных отраслях, определяющих экономический рост и составляющих основу современного технологического способа производства, - авиастроении, ракетно-космических технологиях, телекоммуникациях, ядерной энергетике, газовой промышленности - уже нет свободной конкуренции частных собственников. Практически везде есть конкуренция государственных структур, финансирующих значительную часть научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ, частных фирм, которые работают по освоению перспективных технологий, наднациональных государственных образований, вырабатывающих стратегию развития и воздействующих на процессы конкуренции. То есть на передовых направлениях экономического роста происходят такие тенденции мощной концентрации капитала, государственной власти и интеллекта, что говорить о свободном рынке просто несерьезно.

Одновременно остальному миру навязывается ультралиберальная модель, а по сути - режим управляемого хаоса, чтобы скрыть механизм неэквивалентного обмена, посредством которого "золотой миллиард" эксплуатирует периферию. Этот механизм опирается на диспаритет цен, концентрацию и удержание развитыми странами интеллектуальной ренты, долговую зависимость.

То есть в сфере крупного производства рыночные, товарно-денежные отношения технологически уже изжиты. Однако они насильственно навязываются "золотым миллиардом" угнетенным странам для обеспечения механизмов неэквивалентного обмена, или, попросту говоря, ограбления. "Свободный рынок" есть уже не естественная стихия, необходимая для развития экономики. Теперь он являет собой специальный инструмент эксплуатации периферии. В глобальном масштабе рынок превратился в свою противоположность. Из сферы, где "по идее" должны обмениваться эквиваленты, он превратился в сферу, обеспечивающую неэквивалентный обмен.

Таким образом, паразитарный характер империализма возможен только благодаря торможению общественного прогресса, искусственной консервации объективно изживающих рыночных, товарно-денежных отношений. Ленинский тезис об империализме как "загнивающем" капитализме получает все новые подтверждения.

Правда, сегодня этот тезис стал предметом бесчисленных шуточек эстрадных юмористов. И в самом деле, не смешно ли говорить о каком-то экономическом загнивании на фоне охватившей Запад лихорадочной потребительской гонки? Но если покинуть обывательскую, эстрадную точку зрения, то окажется, что капитал неуклонно загоняет производительные силы человечества в явный тупик.

Общеизвестно явление, когда монополии скупают патенты на различные технические изобретения не за тем, чтобы внедрить их в производство, а с прямо противоположной целью. Такая практика продолжается и поныне. Но дело не только в том, что патенты кладутся под сукно. А в том, что вся атмосфера бешеной гонки по прямой неблагоприятна для поиска иных направлений развития производительных сил.

И тому есть глубокие причины в природе капитала. Капитал - "предмет" бескачественный. Количество - это и есть его единственное качество. Поэтому капитал не знает никакой иной формы своего развития, кроме линейного количественного возрастания. Миллион долларов - хорошо, миллиард еще лучше, а триллион - и подавно. Постоянный выход за любую достигнутую на данный момент границу Гегель называл дурной бесконечностью. Стремление к такой бесконечности есть, по сути, не прогресс и не развитие, а механическое приписывание нулей к единице. И беда, когда такого рода "развитие" искусственно навязывается органическим системам - общественным и природным, которые не знают чисто количественного развития, отделенного от качественного совершенствования.

Капитализм, доминирующий сегодня на большей части земного шара, внешне почти неузнаваемо преобразился за пять веков существования, но сохранил тем не менее в неприкосновенности свои главные, сущностные определения.

"Производство вообще", как вечная и естественная предпосылка человеческой жизни, по-прежнему выступает в конкретно-исторической форме производства стоимости и прибавочной стоимости - капитала. А коренная особенность последнего состоит в том, что он не имеет никакой внутренней качественной меры и стремится лишь к бесконечному количественному возрастанию.

Именно данный ключевой момент - подчинение производства разнокачественных человеческих благ, материальных и духовных потребительных стоимостей чисто количественным законам производства прибыли, то есть меновой стоимости, - и вытекающая отсюда роль денег как господствующей меры всех вещей и отношений определяют собой индустриальный характер капиталистического способа производства, а также всю сопутствующую ему систему базисных и надстроечных ценностей, приоритетов и целей, мотивов экономического и социального поведения.

Они заключаются в том, что:

Богатство общества отождествляется в первую очередь с "огромным скоплением товаров" (К. Маркс), полезных лишь постольку, поскольку они способны принять денежную форму.

Общественный прогресс отождествляется соответственно с бесконечным умножением количества и разнообразия товаров.

Производство рассматривается прежде всего как всеобщая эксплуатация физических и интеллектуальных сил человека, ресурсов природы. Господствует принцип: "Что возможно теоретически, то непременно должно быть реализовано практически".

Эффективность производства оценивается преимущественно в категориях количества, без учета качественной стороны дела - текущих социальных издержек, а также возможных последствий для окружающей среды и жизни будущих поколений.

Человек выступает как изолированный "социальный атом", частный собственник, находящийся в состоянии вечной "войны всех против всех".

Естественной ареной и условием человеческого существования признается рынок - товаров, рабочей силы, капиталов, идей и т. д.

Все эти специфические особенности резко отличают капитализм от предшествующих ему общественно-экономических формаций. "У древних,- писал К. Маркс,- мы не встречаем ни одного исследования о том, какая форма земельной собственности и т. д. является самой продуктивной, создает наибольшее богатство. Богатство не выступает как цель производства... Исследуется всегда вопрос: какой способ собственности обеспечивает государству наилучших граждан?" С Марксом, по сути дела, солидарен и Макс Вебер, по выражению которого капиталистическая погоня за прибылью как самоцелью "противоречит нравственным воззрениям целых эпох".

Отделив впервые в мировой истории цели производства от целей человека, капитализм оказал исключительное революционизирующее воздействие на развитие производительных сил, становление мировой системы хозяйства. Но с каждым новым рывком вперед в этой области одновременно выходят на новый уровень и противоречия капиталистической системы.

Об этом наглядно свидетельствует период после второй мировой войны, когда за счет мобилизации и нещадной эксплуатации материальных, трудовых и духовных ресурсов большей части земного шара группа развитых капиталистических стран вступила в стадию так называемого потребительского общества. На этой стадии максимизация массового потребления становится не менее важным условием функционирования капитала, чем максимизация производства.

Анализируя суть происшедшей перемены, крупнейший советский философ М. А. Лифшиц писал: "Было время, когда своеобразие капитализма по отношению к другим способам производства, более ограниченным целями потребления, ясно выражалось в ускоренном развитии производства средств производства. Теперь магнитная стрелка прибыли охотно поворачивается в другую сторону, что привело к некоторому изменению структуры конечного продукта промышленности. В поисках еще не исчерпанных источников жизни капиталистическое общество как бы вернуло свое внимание производству предметов потребления... Но так как основной принцип капиталистического строя остался неизменным, то не может быть и речи о производстве для человека, которое определялось бы его действительными потребностями, взятыми с общественно полезной точки зрения в данных исторических рамках. Парадокс заключается в том, что, обратившись на новой технической ступени к сфере потребления, где более важную роль играет природная, качественная сторона, капитал так же безразличен к содержанию дела и так же захвачен духом безграничного возрастания стоимости, как всегда. При самом лучшем качестве исполнения полезность предмета может быть совершенно фиктивной или даже отрицательной величиной - все равно массовая продукция, определяемая бизнесом, догонит вас и будет навязана вам всей обстановкой жизни".

Речь идет, по сути, о новой форме принуждения к сверхинтенсивному труду, о новейшем способе функционирования капитала, находящего источник прибыли в постоянном переформировании вкусов потребителя. Потребление, как и все стороны общественного бытия при капитализме, фетишизируется. Из естественной функции человеческого организма оно превращается в особый ритуал, в новую "священную обязанность" индивида, от ревностного исполнения которой целиком зависит его социальный статус.

Принуждение к труду выступает, таким образом, в невиданной парадоксальной форме принуждения к потреблению, которое осуществляется разнообразными средствами манипуляции, в первую очередь при помощи рекламы, навязывающей человеку все новые и новые виды потребностей в материальной и духовной сферах. Искусственный, а часто и извращенный, характер потребностей становится здесь скорее нормой, чем исключением, поскольку "новизна ради новизны" превращается в главное потребительное свойство товара, отодвигающее на задний план объективную ценность любого предмета.

Для внешнего наблюдателя, не включенного в подобную систему отношений, принуждение к потреблению кажется вещью совершенно непостижимой и, во всяком случае, куда более привлекательной, чем нужда и недопотребление. В последнем он, разумеется, прав. Капитализм впервые в истории создает объективные предпосылки для ликвидации голода и нищеты. Но делается это в такой форме, которая означает еще большее углубление отчужденного характера капиталистических общественных отношений. Это констатируется всеми сколько-нибудь серьезными и честными мыслителями, каких бы политических и философских взглядов они ни придерживались.

Э. Фромм, например, начинает свою "Революцию надежды" следующим характерным пассажем: "Призрак бродит среди нас, но ясно видят его лишь немногие. Это не прежний призрак коммунизма или фашизма. Этот новый призрак - полностью механизированное общество, нацеленное на максимальное производство материальных благ и их распределение, управляемое компьютерами. В ходе его становления человек, сытый и довольный, но пассивный, безжизненный и бесчувственный, все больше превращается в частицу тотальной машины. С победой нового общества исчезнут индивидуализм и возможность побыть наедине с собой; чувства к другим людям будут задаваться человеку с помощью психологических и прочих средств или же с помощью наркотиков".

Индивидуальная свобода все более утрачивает свое действительное содержание и низводится до возможности выбирать среди сотен и тысяч беспрерывно меняющихся, но фактически идентичных видов одного и того же товара (кандидата в президенты, телесериала, продукта масс-культуры и т. п.) в заранее заданных жестких рамках. Однако даже этот суррогат свободы для меньшинства по-прежнему опирается на возрастающую несвободу большинства. Сверхпотребление "золотого миллиарда", проживающего в господствующих капиталистических странах, базируется на хроническом недопотреблении, относительном и абсолютном обнищании большей части населения Земли.

Империализм тормозит общественное развитие. Причем тормозит самыми изощренными способами.

Во-первых, культивирует и воплощает на практике теории "пределов роста", "нулевого роста" и т. д. Конечно, для "периферии", а не для себя.

Во-вторых, искусственно консервирует рыночную стихию, насильственно навязывая ее эксплуатируемым странам как средство сдерживания их развития.

В-третьих, капитализм по-прежнему подчиняет производство вещей производству прибавочной стоимости и тем самым удерживает его в прежних качественных границах, то есть в рамках линейного количественного роста. А это явный тупик с точки зрения социальной и экологической.

Наконец, в-четвертых, препятствует развитию подлинной свободы и самодеятельности человека. Тормозит развитие личности как главного и, по сути, единственного общественного богатства.

Итак, следуя ленинской логике, "новый мировой порядок" как конечную цель "глобализации" можно назвать высшей стадией империализма. По сравнению с классическим империализмом он имеет ряд особенностей. Эти особенности характеризуют его "генетическую" связь с предыдущими историческими формами существования капитализма и в то же время подчеркивают новые черты.

Основные признаки "нового мирового порядка", то есть империализма эпохи "глобализации", можно сформулировать так:

1. Окончательное порабощение капитала производственного, промышленного, капиталом финансовым, спекулятивным, ставшим самодостаточным и получившим возможность к воспроизводству, минуя товарную стадию.

2. Превращение рыночных отношений в искусственно культивируемый механизм обеспечения неэквивалентного обмена. В оболочку, за которой скрывается внеэкономическое принуждение, ограбление целых стран и народов.

3. Закрепление новой глобальной модели "международного разделения труда", многократно усугубляющей несправедливость, вопиющее социальное неравенство в планетарных масштабах.

4. Бурный рост политического влияния транснациональных корпораций и финансово-промышленных групп, претендующих на неограниченный суверенитет и правосубъектность в системе международных отношений.

5. Утрата национальными правительствами контроля над процессами, происходящими в мировой экономике. Ревизия фундаментальных норм международного права, направленная на отказ от понятия государственного суверенитета и создание структур глобальной власти - пресловутого Мирового Правительства.

6. Информационно-культурная экспансия как форма агрессии и разрушения традиционных ценностей. Духовная унификация на самом низком примитивном уровне.

7. Паразитарный характер. Основные выгоды от внедрения высоких технологий и объединения ресурсов транснациональные корпорации используют лишь в своих интересах, обрекая остальной мир на неизбежную нищету и деградацию.

8. Качественное торможение технического прогресса.

В последнее время некоторые отечественные ученые-марксисты говорят о том, что современная эпоха глобализации подтверждает известный прогноз К. Каутского о возможности вступления капитализма в фазу "ультраимпериализма", которая, как писал он, "поставит на место борьбы национальных финансовых капиталов между собой общую эксплуатацию мира интернационально-объединенным финансовым капиталом". Это, по мысли Каутского, могло бы "создать эру новых надежд и ожиданий в пределах капитализма". Например, привести человечество к миру и разоружению.

Ленин тогда же показал полную несостоятельность подобных надежд. Однако он не отрицал, что, исходя из общей тенденции, ультраимпериалистическая фаза возможна: "Не подлежит сомнению, что развитие идет в направлении к одному-единственному тресту всемирному, поглощающему все без исключения предприятия и все без исключения государства". Но при этом подчеркивал, что "развитие идет к этому при таких обстоятельствах, таким темпом, при таких противоречиях, конфликтах и потрясениях, - отнюдь не только экономических, но и политических, национальных и пр. и пр., - что непременно раньше, чем дело дойдет до одного всемирного треста, до "ультраимпериалистского" всемирного объединения национальных финансовых капиталов, империализм неизбежно должен будет лопнуть, капитализм превратится в свою противоположность".

Этот прогноз в принципе оправдался, хотя и не без противоречий и зигзагов.

Модные ныне разговоры о "глобализации" как о "новой капиталистической революции" не имеют под собой оснований. Наоборот, налицо стремление капитала любой ценой, какими угодно средствами, среди которых все более преобладает насилие, предотвратить и затормозить назревшие перемены, диктуемые современным уровнем развития производительных сил. Имеет место лишь количественное нарастание в социально-экономических рамках и условиях, остающихся по сути своей неизменными.

Отношения эксплуатации и все сопутствующие им противоречия капитализмом не преодолены, но лишь поменяли свою форму, перешли в иную плоскость. Если еще можно, с известной долей условности, говорить о некотором притуплении социально-классовых противоречий внутри общества "золотого миллиарда", то факт сильнейшего обострения тех же противоречий в международном плане налицо. Они просто оказались вытесненными в мировую политику, и теперь разделяют мир по оси "богатый Север - нищий Юг" не менее радикально, чем раньше они разделяли пролетария и его эксплуататора в масштабах отдельно взятой страны. Произошло не сглаживание, а глобализация противоречий капитализма.

Действительно качественным переломом может быть лишь "превращение" империализма в социализм. Только при этом условии и возможна настоящая технологическая революция, подлинный переход к постиндустриальным технологиям.

Необходима коренная смена существующей капиталистической модели производства и потребления. Формирование принципиально нового технологического уклада, нового типа производительных сил человечества. Преодоление идеала "всеобщего потребления" и потребительского образа жизни.

Вопрос о конкретных формах и движущих силах такого превращения - это дальнейшая проблема.

III. СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ АЛЬТЕРНАТИВА

1. Судьба России - судьба мира

"Либо новый мировой порядок, транснациональная диктатура, держащая четыре пятых населения земли в экономической и духовной резервации, либо переустройство на социалистических началах - таков выбор, - говорится в Политическом отчете ЦК КПРФ VII съезду партии. - На острие этого выбора находится сегодня Россия. Как и в начале столетия, общемировые противоречия драматично скрестились в ее судьбе".

Стоит ли говорить, что единой, сильной и самобытной России нет места в империалистической схеме глобального мироустройства. Ее ждут новые испытания, горести и беды, а в случае торжества глобализма - исчезновение с исторической арены, культурная деградация, духовное вырождение, демографическая катастрофа и национально-государственный распад.

Тем, кто понимает это, тяжело наблюдать, как в последние годы страна все активнее втягивается в процессы торгашеской "глобализации". Пока от ее пагубных последствий нас спасает запас прочности, сохранившийся еще с советских времен. Но он уже практически исчерпан. Пора решительно исправлять положение, иначе последствия бездумной политики мрачного ельцинского десятилетия могут стать необратимыми.

В ближайшие годы предстоит настоящая "борьба миров", в которой исконный "русский мир" - мир идеалов и святынь, мир многовековой духовности и национальной традиции с его возвышенными заповедями: "блаженны алчущие и жаждущие правды", "блаженны милостивые", "возлюби ближнего как самого себя", - будет противостоять апокалиптическому миру космополитического всесмешения и либерального эгоцентризма, миру всевластия денег и банковских процентных ставок, финансовых пирамид и биржевых спекуляций, идолом которого является золотой телец.

В последнее время это начинает доходить даже до нашей либеральной "интеллигенции". С наивным изумлением институтки, полагавшей, что дети родятся от поцелуев, она признается на страницах "Независимой газеты" в своей ошибке: "мы не понимали, что Запад интересуется только функцией капитала, но вовсе не тем, чтобы выращивать в России цивилизованную форму общества". И элегически вздыхает: "В условиях глобализации ослабла цивилизующая миссия капитала, его ответственность за создание цивилизованного капитализма в обществах всего мира". Последнее следует, очевидно, понимать в том смысле, что были когда-то благословенные времена, когда дети рождались от поцелуев, ну а теперь - сказать страшно. Чего в этих вздохах больше - либерального тупоумия или либерального лицемерия, - судить читателю.

Запад никогда не интересовался чем-либо иным, кроме "функции капитала". Любой предмет, включая человека, страны, народы, культуры, интересует его лишь в качестве "функции капитала", то есть как средство возрастания стоимости. А "цивилизация" в ее либерально-тупоумном смысле - как царство гуманности и добродетели - здесь совершенно ни при чем. Нет такого преступления, на которое капитал не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы, если ему посулить 300 процентов прибыли. И это написал вовсе не К. Маркс, как многие думают, а Т. Дж. Даннинг, весьма умеренный английский профсоюзный деятель XIX века.

"Либо Россия увязнет в "третьем мире", где она обречена на распад и исчезновение, либо возродится на социалистической основе - такой сегодня жесткий выбор", - констатировал VII съезд КПРФ.

Однако этот вывод принимается пока не всеми. Так, в патриотической среде можно услышать, что социализм как интернационалистская доктрина для России неприемлем. В крайней форме такие претензии звучат так: "Социализм - лишь другая разновидность мондиализма, враждебного национальной и культурной самобытности". В этом стоит внимательно разобраться.

Действительно, если заниматься чисто формальным, сугубо поверхностным сличением доктрин, то может показаться, что апологеты империалистической глобализации, "нового мирового порядка" и приверженцы социалистического и коммунистического будущего человечества проповедуют схожие ценности и идеалы. В самом деле, в обеих системах видное место занимает сближение народов и наций, стирание государственных границ и т. д.

Немудрено: и те и другие в конечном счете ориентируются на фундаментальные тенденции развития производительных сил и мировой экономики, перерастающей ограниченность и обособленность - национальную, государственную, культурную.

И все же между империалистическим мондиализмом и социалистическим интернационализмом есть существенная, принципиальная разница. Ибо мондиализм строится на всевластии капитала, а интернационализм - на всевластии труда.

Всякая общественно-экономическая формация доказывает свое превосходство над предшествующей тем, что достигает более высокой производительности труда. Это правда, но еще не вся правда. Миссия социализма не просто в том, чтобы добиться более высоких количественных показателей, а прежде всего в возвышенном, гармоническом развитии самого человека, в смене типа, "парадигмы" общественного развития, пересмотре привычных приоритетов, перемене вектора экономического и социального прогресса. Именно в эпоху глобализации, доводящей противоречия капитализма до уровня противоречий между человеком и природой, в том числе и с его собственной человеческой природой, это становится особенно ясным.

2. Новая сила

Империалистическая глобализация существенно расширила социальную базу сопротивления всевластию капитала. Нужно только уметь выявить специфические черты той силы, от сознательности, организованности которой зависит, по сути, судьба всей планеты. Это, во-первых, современный рабочий, или, говоря шире, производительный класс. Во-вторых, это национально-освободительные движения. В-третьих - движения, борющиеся за спасение культуры от наступления бездуховности.

Рабочий класс меняется по мере того, как меняется характер производительного труда. В документах нашей партии уже неоднократно отмечались основные тенденции становления нового типа производительного труда. В ходе научно-технического прогресса по мере повышения наукоемкости производства, усиления его автоматизации, роботизации, гибкости создание материального богатства все больше начинает зависеть уже не столько от непосредственного приложения труда и его продолжительности, сколько от мощи и масштабов организуемых и приводимых в действие трудом потоков вещества, энергии и информации. То есть в конечном счете - от степени научного овладения обществом и индивидом природными и технологическими процессами. Производительный труд становится трудом преимущественно интеллектуальным.

Поэтому в качестве главной основы производства и богатства начинает выступать "развитие общественного индивида" (Маркс). Соответственно меняется структура инвестиций. Главными становятся вложения в человека - в воспитание и образование, в науку и культуру, в социальную сферу и здравоохранение. Поэтому и мерой общественного богатства становится уже не рабочее время и создаваемая в течение него меновая стоимость, а его сбережение, то есть свободное время как пространство, необходимое личности для непрерывного и всестороннего развития.

Изменение характера труда ведет к неуклонному повышению значения его творческих мотивов и стимулов. Из вынужденной необходимости или обязанности, остающейся еще в пределах буржуазного горизонта, очерченного "протестантской этикой", труд постепенно превращается в самоцель. Приобретает самостоятельную потребительную ценность как естественный, наиболее соответствующий природе человека способ существования здорового организма, процесс развития и реализации творческих способностей личности.

С изменением характера труда безвозвратно уходят времена, когда производству требовался частичный работник - человек-винтик. В современных передовых отраслях неуклонно возрастает удельный вес умственного труда. Научно-исследовательские и опытно-конструкторские разработки, информационно-программное обеспечение становятся неотъемлемой, а нередко и ведущей частью производства. Ряды производительных работников все больше пополняются представителями научной и технической интеллигенции. На этой основе постепенно складывается новое передовое ядро рабочего класса, включающее в себя работников производительного физического и умственного труда. Они объединены научной организацией производства и сознательной дисциплиной, современными технологическими процессами, требующими высокой степени координации трудовой деятельности, постоянного творчества, высокой специальной подготовки и общекультурного развития.

Современный передовой класс - носитель социального прогресса и выразитель общенародных интересов. Это, во-первых, производители вещественного, высокотехнологического и наукоемкого продукта (hardware) - ученые, конструкторы, технологи, управляющие, квалифицированные рабочие, в деятельности которых преобладает умственный труд. Это, во-вторых, производители невещественного, программного продукта (software), обеспечивающего функционирование производственных и информационных систем и социальной инфраструктуры. В деятельности этого отряда трудящихся в качестве ведущей производительной силы выступают наука, научное знание, высокое индивидуальное развитие самого работника. Это, в-третьих, все те, кто обеспечивает воспроизводство самого человека как субъекта труда и общественной жизни, - воспитатели, учителя, преподаватели вузов, врачи, производители услуг в сфере развивающего досуга и т. д. Сегодня именно через их труд осуществляются главные производственные инвестиции - вложения в человека, в его индивидуальное развитие. Поэтому они также являются в полном смысле слова производительными работниками. По сути дела, на наших глазах формируется новый рабочий класс - рабочий класс XXI века.

Разумеется, до того, как все слои и представители рабочего класса достигнут уровня своего передового отряда, еще далеко, но именно по нему следует судить о подлинной силе и исторических возможностях рабочего класса в целом.

Дальнейшее расширение этого ведущего ядра, несущего в себе черты тружеников бесклассового общества, пополнение его рядов все новыми и новыми категориями трудящихся, развитие его лучших, основополагающих качеств, постепенное разрастание до границ всего общества и будут означать по своему существу процесс изживания классового деления.

В руках этой авангардной общественной силы, говорится в Программе КПРФ, судьба не только России, но и всей человеческой цивилизации в наступающем XXI столетии. В ее взаимоотношениях с капиталом особенно рельефно вскрывается тот факт, что эксплуатация имеет два аспекта: материальный и гуманитарный, духовный. Глобализация обнажает огромный пласт духовной эксплуатации труда капиталом. После того, как трудящийся обретает определенный достаток, выясняется, что духовное обнищание - вещь не менее реальная, чем обнищание материальное. Превращение в придаток глобальных информационных сетей не менее губительно для личности, чем превращение в придаток машины. Еще более страшно и разрушительно для личности превращение человека в "машину для потребления", в послушное звено в цепочке оборота капитала "деньги - товар - деньги". Здесь живет капитал, а человек жив лишь постольку, поскольку он необходим в качестве звена оборота капитала.

Огромные усилия употребляются на то, чтобы скрыть от человека эту вторую сторону эксплуатации. Отсюда гигантская машина изощренного программирования человеческого поведения. Вместо воспитания личности - манипулирование сознанием, потребностями людей с помощью коммерческой рекламы и "PR-технологий". Вместо систематического образования - узкопрофессиональное натаскивание, штампование "одномерного человека". Вместо высокого искусства - примитивный механизированный "шоу-бизнес". Личностная, культурная и национальная унификация.

Это и есть информационно-культурный империализм. Интеллектуальная и духовная унификация, приведение к единому, примитивному знаменателю. На почве капитализма духовное производство увядает и, наоборот, расцветают всевозможные его суррогаты - от оккультизма до гербалайфа. Угроза для духовной и творческой самостоятельности, самобытности, самоопределения личности приобретает массовый планетарный характер.

Новой формой борьбы капитализма за мировое господство является борьба "общечеловеков" всех мастей против национальной самобытности народов, борьба либерализма против исторической Традиции, борьба кучки международных финансовых воротил против суверенности и независимости национальных государств. Еще в своем Политическом завещании Ленин прямо связал победу социализма с победой национально-освободительной борьбы угнетенных народов.

3. Опыт раннего социализма

На заре Советской власти Ленин неоднократно повторял, что можно и должно "учиться социализму у организаторов трестов". С экономической точки зрения, социализм - это капиталистическая монополия, обращенная на пользу всему обществу и находящаяся под его контролем, переставшая в силу этого быть капиталистической. Однако этого еще очень мало, это лишь элементарная материальная предпосылка нового общества. Ведь всякая монополия неразрывно связана с унификацией, таит в себе возможность экономического застоя, социального загнивания и политического тоталитаризма.

Антиутопии Оруэлла, Хаксли, Замятина и множества других менее даровитых авторов рисуют картину вовсе не социализма, а перенесенные в будущее и доведенные до абсурда черты государственно-монополистического капитализма.

К сожалению, в силу целого ряда исторических причин в реальной практике социалистического строительства эти черты получили немалое развитие. А в идеологии получило широкое распространение принадлежащее одному из непримиримых оппонентов Ленина - А. Богданову - представление о том, что "идеальной моделью" социализма является "крупнокапиталистическое предприятие, взятое специально со стороны его трудовой техники". Было оставлено без должного внимания прямое предупреждение Ленина о том, что "эта "фабричная" дисциплина, которую победивший капиталистов, свергнувший эксплуататоров пролетариат распространит на все общество, никоим образом не является ни идеалом нашим, ни конечной целью, а только ступенькой, необходимой для... дальнейшего движения вперед".

В конечном итоге все это привело ко все большему блокированию главной материальной и моральной основы социализма - общественной энергии и инициативы трудящихся, свободной самодеятельной организации народа, нарастанию элементов экономического и политического отчуждения.

В дальнейшем, когда задачи непосредственного выживания страны были успешно разрешены и встала задача развития социализма на его собственной основе, было допущено еще одно грубое упрощение социалистической идеи.

Принципиально верный лозунг "максимального удовлетворения возрастающих потребностей трудящихся" остался на уровне абстрактного, внеисторического представления о человеческих потребностях, их связи со способом производства. Из поля зрения выпало то обстоятельство, что большинство потребностей не даны человеку "от природы", а носят общественный характер, определяются уровнем развития его способностей и служат ему для реализации их в окружающем мире. Вне такого понимания коммунистический принцип "От каждого - по способностям, каждому - по потребностям" совпадает с буржуазным идеалом "сверхпотребления" и целиком обессмысливается.

Общественное богатство и прогресс были отождествлены с буржуазной формой "огромного скопления товаров" и их беспредельного умножения. Поэтому на практике весь пафос принятой в 1961 году III Программы КПСС оказался сведенным к задаче, по существу, некритического копирования западного общества потребления на том же самом производственно-технологическом базисе. Это, с одной стороны, обрекало социалистическую экономику на заведомо проигрышную роль ведомого. А с другой - лишило адекватной экономической основы две другие провозглашенные Программой задачи - формирование новых общественных отношений и воспитание нового человека, превратило их в задачи сугубо "идеологические", а потому нерешаемые.

Поэтому Ленин никогда не останавливался на рубеже "учебы социализму у организаторов трестов". И постоянно подчеркивал и доказывал, что учиться коммунизму следует вовсе не у "организаторов трестов", а только на опыте всей мировой культуры. Развивая ее, созидая более высокие и богатые формы человеческого общежития, чем "потребительское общество". Преодолевая неизбывное мещанство буржуазного образа жизни.

И если мы хотим всерьез учиться коммунизму на опыте всей мировой культуры, на высших достижениях науки, мы обязаны двигаться вперед, глубоко осмыслить ряд новых факторов и тенденций, проявившихся во второй половине столетия. Ленинское определение империализма как высшей и последней стадии капитализма остается непреложным. Но современная ситуация этими ленинскими характеристиками уже не исчерпывается. Время властно требует творческого развития теории. Создания эффективной научной методологии для оценки современного состояния человечества.

Взлет и крушение мировой системы социализма, маскировка классовых противоречий внутри развитых капиталистических государств, перераспределение социального напряжения по геополитической оси "Север - Юг", повсеместный всплеск национального и религиозного самосознания народов - все эти факты властно требуют научного объяснения и, соответственно, обновления нашей идеологии. Мы не имеем права снова оказаться в ловушке того догматического подхода, который уже однажды едва не погубил нашу партию, оказавшуюся идеологически беспомощной перед лицом драматических перемен современной истории. Значит, если мы хотим выжить в стремительно меняющемся мире XXI века - мы должны творчески развивать наследие марксизма-ленинизма.

Так, например, сегодня уже вполне очевидно, что Россия не устраивает архитекторов нового мирового порядка не только как главный носитель альтернативного капитализму социалистического пути развития, но - шире - как древняя самобытная цивилизация, со своей самостоятельной системой духовных, нравственных, общественных и государственно-политических ценностей. Что одним из основных препятствий на пути "глобализации" западные стратеги считают русский народ с его тысячелетней историей, с его драгоценными национальными качествами соборности и державности, с его глубокой верой, неистребимым альтруизмом и решительным отторжением торгашеских приманок буржуазного либерально-демократического "рая". Что очередная стратегия Запада по завоеванию мирового господства на сей раз формируется в рамках геополитических доктрин, основанных на противопоставлении "океанской империи" США и атлантического Большого пространства "континентальной державе" России, по-прежнему контролирующей евразийское "сердце мира".

А это значит, что нам необходимо обогатить ленинскую методику анализа нового мирового порядка двумя новыми подходами, уже показавшими свою эффективность в последние годы: геополитическим и цивилизационным. Собственно говоря, их применял и сам Ленин. Так, например, его широко известные слова о том, что "империализм ведет к усилению национального гнета", а "стремление монополии к господству" сопровождается "эксплуатацией все большего числа малых наций небольшой горсткой богатейших наций", вполне соответствуют современной картине агрессивной экспансии стран "золотого миллиарда", богатеющих за счет всего остального человечества. Или, говоря иными словами - экспансии Запада, всеми правдами и неправдами навязывающего остальным цивилизациям и народам Земли свою эгоистическую модель нового глобального мироустройства.

Таким образом, понятия "цивилизация", "геополитика", "национальная самобытность", "традиционные ценности", "религиозные святыни", "культурно-исторический тип", "соборность" "державность" и многие другие, им подобные, должны стать для нас столь же привычными и бесспорными, как классические понятия "производительных сил", "классовой борьбы" или "общественно-экономической формации". Только тогда мы сумеем создать серьезную научно-методологическую базу, соответствующую реалиям современного мира и способную стать мощным орудием подготовки комплексной стратегии возрождения Великой России.

Тогда станет ясно, что в конце XX века произошло не крушение социализма как такового, а распад одной из его конкретно-исторических форм, оказавшейся излишне монополизированной и догматизированной и потому плохо приспособленной к решению задач в условиях стремительных мировых перемен. Что новая, более эффективная форма социализма уже вызревает на наших глазах, несмотря на яростное сопротивление гонителей.

Словом, именно синтез ленинской методологии и наследия лучших отечественных мыслителей должен стать основой современного русского социализма и залогом возрождения нашей любимой России - великой социалистической державы.

4. Пути прорыва

Вернуть инициативу социализм сможет, лишь кардинально развернув производительные силы на качественно иной путь с опорой на планомерное развитие новейших тенденций научно-технического прогресса. В Программе КПРФ этот путь получил название оптимального социалистического развития.

Ведущим методологическим принципом анализа происходящих изменений послужила концепция технологического способа производства, достаточно подробно разработанная К. Марксом в "Капитале", особенно в подготовительных рукописях к нему, но остававшаяся долгое время почти вне поля зрения исследователей. Любая общественно-экономическая формация окончательно утверждается лишь тогда, когда создает такие производительные силы, такие средства труда, благодаря развитию которых характерные для нее производственные отношения становятся, как писал Маркс, не только социальной, но и технологической истиной, то есть обретают адекватную себе материальную производственно-технологическую основу. Главный вопрос заключается, следовательно, в том, на каком технологическом базисе будет развиваться социализм и рождается ли сегодня такой базис. Программа КПРФ утверждает, что именно последнее и происходит в настоящее время.

Современная глобальная ситуация диктует человечеству задачу - обеспечить справедливое и гармоничное развитие, преодолевая расточительный характер индустриальной цивилизации. Переходя от принципа всеобщей эксплуатации к принципу всеобщего сбережения - природной среды, материальных ресурсов, труда. Возможность такого поворота заключена в объективных тенденциях развития производительных сил. В назревающем новом революционном перевороте в области производительных сил - переходе от индустриальных к постиндустриальным технологиям.

Однако происходящие перемены в соотношении вещественных и личностных факторов производства, выдвижение на первый план человека как главной цели производства вступают в глубокое противоречие с капиталистической формой прогресса и требуют качественного преобразования господствующих ныне форм производства, распределения и потребления. На смену социально несправедливой, опустошительной для природы и разрушительной для личности человека потребительской гонке, на смену "сверхпотреблению" как функции производства и обращения капитала должно прийти гуманизированное потребление как функция всестороннего развития личности.

С другой стороны, естественные экологические ограничения диктуют обществу стратегию рациональной экономии, снижения расхода материальных ресурсов и энергии на душу населения. А это, в свою очередь, неизбежно потребует усиления общественного характера материального потребления. Суть его в том, что общество обязуется обеспечить каждому своему члену стабильный и достойный человека уровень индивидуального потребления и личного комфорта и вместе с тем постоянно повышающийся, все более многообразный уровень потребления в сфере общественного, коллективного бытия. Решение подобной задачи предполагает глубокую реконструкцию всей бытовой инфраструктуры. Выход на принципиально новую ступень развития систем общественного транспорта, связи, информации, здравоохранения, питания, создание густой сети центров образования, творчества и отдыха, клубов, театров, парков, стадионов, музеев, библиотек и т. д.

В нашей Программе предпринята попытка обрисовать, исходя из анализа современных тенденций развития науки и техники, некоторые общие контуры постиндустриального технологического базиса общества оптимального социалистического развития.

Главный фундаментальный сдвиг должен произойти во взаимоотношениях производства и природы, что позволит преодолеть многие экологические противоречия и ограничения. Его суть - в воссоединении существующих сегодня порознь производственных и природовосстановительных процессов в единый технологический процесс, органически встроенный в кругооборот живой и неживой природы (к чему ближе всего стоит земледелие). Должно произойти уподобление производства процессам жизни и тем самым - радикальное изменение смысла трудовой деятельности человека. Оно состоит в том, что если до сих пор природа служила, казалось бы, вечным и неисчерпаемым базисом труда (индустриальный тип технологии), то теперь, наоборот, труд должен превратиться в основу сохранения и воспроизводства природной среды (постиндустриальный тип технологии).

В качестве главного критерия эффективности производства вводится безопасность как комплексное свойство человеко-машинных систем в единстве его технических, экологических, эргономических, социально-психологических и культурно-нравственных аспектов.

Конвейерное серийное производство уступает место гибкому автоматизированному производству, чем достигается возможность его максимальной индивидуализации, выпуска изделий на заказ, под конкретную потребность.

Повышается ресурс технических систем за счет закладываемой в них еще при проектировании возможности непрерывной модернизации, что позволит разрешить острую проблему "морального" старения, добиться значительной экономии производственных издержек.

На основе совершенствования транспортных и телекоммуникационных систем происходят рациональное рассредоточение производственных мощностей, деурбанизация среды человеческого обитания.

Плацдармом технологического прорыва будут служить:

- дальнейшее совершенствование систем автоматизированного управления производственно-технологическими процессами, накопления, обработки и передачи информации (микроэлектроника, оптико-волоконная техника, большие и глобальные информационные сети, "искусственный интеллект");

- овладение новыми источниками энергии и средствами ее аккумуляции и передачи (управляемый термоядерный синтез, высокотемпературная сверхпроводимость);

- овладение новыми методами переработки сырья и обработки материалов (когерентные излучения с высокой плотностью потока энергии, криогенная техника);

- овладение новыми природными процессами (микробиотехнология, тонкая химия).

Технологический прогресс совпадает в своем социально-экономическом измерении с процессом реального обобществления труда, то есть усиления его коллективного характера, возрастания взаимосвязи различных отраслей и секторов производства, повышения его управляемости. Обобществление труда - "главная материальная основа неизбежного наступления социализма", изживания частной собственности и преодоления рыночной стихии на основе планового регулирования производства и подчинения его общенародным и глобальным целям, общественному контролю.

Политические преобразования в интересах трудящихся, установление их государственной власти, общественной собственности на средства производства ускоряют этот процесс, придают ему сознательный, планомерный характер. Вместе с тем исторический опыт свидетельствует, что неравномерное и многообразное течение технологического прогресса и происходящая отсюда неизбежная технологическая многоукладность обусловливают сохранение в течение достаточно длительного периода экономической многоукладности, многообразия форм собственности: общественной, индивидуально-трудовой, а на некоторых уровнях и частной, их конкуренцию между собой на почве товарно-денежных отношений. Характерное же для раннего социализма стремление к формально-юридическому обобществлению (огосударствлению) недостаточно созревших для этого секторов народного хозяйства может оказывать на экономическое и социальное развитие не менее негативное воздействие, чем искусственное сохранение частной собственности в тех отраслях, где она уже организационно и технологически изжита.

Это заставляет пересмотреть традиционные представления о скоротечности переходного периода к "полному", развитому социализму. Устойчивое развитие экономики требует, чтобы уровень юридического обобществления производства соответствовал уровню его реального организационно-технологического обобществления. Они образуют два встречных процесса и требуют от государства поддержания их разумного взаимного баланса.

Однако решающую роль в прорыве к постиндустриальным технологиям и обществу устойчивого развития сыграет высокотехнологичный и наукоемкий обобществленный сектор производства, планомерно регулируемый государством, власть в котором принадлежит трудящемуся большинству народа.

* * *

В этой работе нам удалось коснуться преимущественно технико-экономических и социально-классовых аспектов той альтернативы, которую социализм может и должен противопоставить империалистической глобализации.

Проблема, разумеется, шире. Она затрагивает практически все стороны отношений между государствами, народами, нациями, цивилизациями. В их осмыслении предстоит сделать еще очень многое. Привлечь, как об этом уже сказано, новые методологические подходы, обратиться к результатам междисциплинарных исследований.

Но главный подход, на наш взгляд, не вызывает сомнений. Он заключается в том, что человечество не по чьей-либо доброй или злой воле, а объективно и неуклонно продвигается к все более тесному и всестороннему единству. Это очевидный, бесспорный факт, причем факт позитивный. Любые попытки обратить это движение вспять, возродить изоляционизм, следует признать реакционными. Решение всегда следует искать не позади, а впереди.

Однако для судеб человечества, для судеб всего рода Homo sapiens, далеко не безразлично, каким путем и к какому единству оно идет.

Идет ли оно к дальнейшему подчинению труда капиталу или к освобождению труда от капитала, к превращению труда в естественную жизненную потребность?

Идет ли оно к единству многообразия, к ассоциации, "в которой свободное развитие всех есть условие развития каждого", или к единству однообразия, к мировой казарме, в которую загоняет человека и человечество власть капитала?

Идет ли оно к установлению над миром олигархической власти узкого круга лиц или к демократическому взаимодействию и сотрудничеству суверенных стран и народов?

Именно здесь, на почве этих самых общих и глубоких философских вопросов и разворачивается мировая социально-экономическая, политическая и духовная борьба. И исход ее далеко еще не предрешен.

 

А.С.Пушкарев • «Вы грозны на словах - попробуйте на деле!» (Наш современник N6 2001)

А. С. Пушкарев

“ВЫ ГРОЗНЫ НА СЛОВАХ — ПОПРОБУЙТЕ НА ДЕЛЕ!”

 

А. С. ПУШКИН КАК ВЫРАЗИТЕЛЬ РУССКОГО ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ О ПОЛЬСКОМ ВОССТАНИИ 1830—1831 гг.

...в Александре Сергеевиче Пушкине мы потеряли великого историка.

Е. В. Тарле, 6 июня 1952 г.

Воспроизводить старинный “спор славян между собою” не было бы особой необходимости, если бы вдруг не актуализировалась на исходе XX века основная проблема этого спора, если бы не материализовались некоторые футурологические предположения, свойственные дореволюционной русской общественной мысли.

Известно, что Ф. М. Достоевский, откликаясь на очередное обострение Восточного вопроса, отмечал в ноябре 1877 года в “Дневнике писателя”: “...не будет у России, и никогда еще не было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобожденными... Начнут они непременно с того, что внутри себя, если не прямо вслух, объявят себе и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшею благодарностью, напротив, что от властолюбия России они едва спаслись... Особенно приятно будет для освобожденных славян высказывать и трубить на весь свет, что они племена образованные, способные к самой высшей европейской культуре, тогда как Россия — страна варварская, мрачный северный колосс, даже не чистой славянской крови, гонитель и ненавистник европейской цивилизации”1.

Правота Достоевского подтверждена была новой и новейшей историей неоднократно. Так, оказались не в чести во многих славянских странах памятники советскому Воину-освободителю и кое-где сделались объектом вандализма оставленные там в победном 1945 году братские могилы солдат и офицеров Красной Армии. Когда же 12 марта 1998 года Польша и Чехия вступили, вместе с Венгрией, в блок НАТО, то дополнительный, исполненный практических угроз политический смысл приобрели слова известного антикоммуниста и русоненавистника Збигнева Бжезинского: “Россия — лишняя страна!”.

Оскорбительные откровения такого рода являются для нашего массового сознания довольно неожиданными, поскольку имевшее место в СССР интернациональное воспитание, налагавшееся на традиционную этническую и религиозную терпимость русского народа, приносило весьма ощутимые результаты и позволяло надеяться на некие ответные чувства.

Отсутствие со стороны вчерашних сограждан по СССР и партнеров по мировому социалистическому сообществу проявлений нормальной исторической благодарности обескураживает и пробуждает в нас запоздалое чувство стыда за былые, официально санкционированные приступы национального самоуничижения. В советской историографии, например, неоспоримым считался тезис о России XIX — начала XX веков как о “тюрьме народов”, “жандарме Европы” и “оплоте международной реакции”. Под его воздействием несколько поколений оказались как бы в состоянии длительной идейной конфронтации со своими достойными предками, что воспринимается сейчас как наш общий непростительный грех, наказуемый нескрываемым презрением “цивилизованных народов”.

Но рано или поздно возникает вопрос: а не пора ли уже и русским задуматься о восстановлении своего пошатнувшегося самоуважения?

Если начинать этот процесс с переосмысления нашей официальной истории южных и западных славян, то в первую очередь следует обратиться в сторону Польши: именно русско-польские отношения XIX века трактовались в нашей учебной и научной литературе как главным образом история совместной борьбы “наиболее прогрессивных” деятелей обеих стран против устоев самодержавия — под родившимся в ходе восстания 1830—1831 годов лозунгом “За нашу и вашу свободу!”.

Советское студенчество воспитывалось на благородном примере П. И. Пестеля, заявлявшего в своей “Русской Правде”, что “по праву народности должна Россия даровать Польше независимое существование”. В контексте университетских лекций звучали порой и взволнованные поэтические строки — например, из стихотворения декабриста А. И. Одоевского “При известии о польской революции”. Одоевский, бывший дворянин и офицер, осужденный в каторжные работы, писал в 1830 году из Забайкалья:

Вы слышите: на Висле брань кипит!

Там с Русью лях воюет за свободу

И в шуме битв поет за упокой

Несчастных жертв, проливших луч святой

В спасенье русскому народу...

По идеологическим причинам нельзя было обойтись при рассмотрении данной темы также без ссылок на исторические ретроспекции классиков марксизма. Ф. Энгельс, воспринимавший тенденции мирового развития в основном в духе “Манифеста Коммунистической партии”, с неизменным энтузиазмом приветствовал борьбу поляков против малопонятной и чуждой ему России. В статье “Внешняя политика русского царизма” он заявлял, касаясь европейских революционных событий 1830 года: “Был уже подготовлен поход Священного союза против Франции, как вдруг вспыхнуло польское восстание, которое в течение целого года держало Россию под угрозой; так Польша вторично ценой самопожертвования спасла европейскую революцию”2.

В целенаправленном, альтруистическом стремлении польских повстанцев к “самопожертвованию” во имя европейской революции можно было бы и усомниться, но для Энгельса именно эта версия была особенно дорога. Он заявлял в работе “Демократический панславизм”: “...именно потому, что освобождение Польши неразрывно связано с революцией, потому, что слова “поляк” и “революционер” стали синонимами, полякам обеспечены симпатии всей Европы”3.

Тем не менее позволим себе задуматься о степени распространенности, глубины и взаимности обозначенных Энгельсом “симпатий”.

Действительно, в 20—30-х годах XIX века польских революционеров любили и уважали Байрон, Беранже, Гейне, Герцен, Шевченко, Одоевский, Пестель, Рылеев. Узами личной дружбы были связаны Мицкевич и Пушкин. Широкую известность имели в Европе и России призывы Мицкевича, высказанные в его знаменитой “Оде юности”:

Ну, руку в руку! Шар земной

Мы цепью обовьем живой!

Направим к одному все мысли и желанья...

Наверное, нет ничего удивительного в том, что воодушевляемый Мицкевичем Рылеев незадолго до восстания на Сенатской площади говорил о поляках: “По чувству и образу мыслей они уже наши друзья”. Но если отрешиться от свойственных интеллектуалам и подвижникам прекраснодушных мечтаний, то реальные исторические факты будут свидетельствовать, что о пресловутом “спасенье русского народа” и даже о временном революционном союзе с его немногочисленной дворянской элитой всерьез в Польше никто и не помышлял. Ведь когда в 1824 году М. П. Бестужев-Рюмин предлагал “Патриотическому обществу” (тайной шляхетской организации) план совместного с русскими офицерами выступления, то получил от поляков лишь весьма неопределенный ответ. За спиной же его Солтык, один из вождей “Патриотического общества”, говорил: “Пусть себе русские думают, что хотят. Мы сохраним в нашей стране спокойствие, и его нужно беречь, пока в Русском государстве не произойдет каких-либо перемен...”. В январе 1825 года уже окончательный отказ получили от поляков Пестель и Волконский4.

Как видим, при несомненной достоверности исторических сведений, находившихся в распоряжении Энгельса, мы не можем быть вполне убеждены в их достаточности и, кроме того, не обязаны бесконечно долго придерживаться одной только энгельсовской интерпретации. Ведь еще до обретения Марксом и Энгельсом первых признаков европейской известности в нашей стране заслуженно пользовался репутацией национального гения А. С. Пушкин, были известны и любимы как литераторы и патриоты Н. В. Гоголь и Д. В. Давыдов. Почему бы нам не восполнить застарелые пробелы нашего школьного образования за счет обращения также и к их суждениям о польском вопросе?

Достойно удивления, например, что в нашей стране повесть Гоголя “Тарас Бульба” все еще воспринимается многими людьми как в основном занимательное художественное произведение, хотя ее замысел возник у писателя в середине 30-х годов, в пору его преподавательской деятельности и исторических изысканий в Петербургском университете. И неспроста, наверное, находившийся под впечатлением польского восстания Гоголь в диссонанс “симпатиям всей Европы” сказал устами старого Тараса: “Эй, гетьман и полковники! не сделайте такого бабьего дела! не верьте ляхам: продадут псяюхи!”. Тем более неспроста по горячим следам восстания были написаны Пушкиным оды “Клеветникам России” и “Бородинская годовщина”, в которых содержатся мысли и чувства, актуальные вплоть до настоящего времени.

Например:

Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,

От финских хладных скал до пламенной Колхиды,

От потрясенного Кремля

До стен недвижного Китая,

Стальной щетиною сверкая,

Не встанет русская земля?..

а также:

Сбылось — и в день Бородина

Вновь наши вторглись знамена

В проломы падшей вновь Варшавы;

И Польша, как бегущий полк,

Во прах бросает стяг кровавый —

И бунт раздавленный умолк.

Невозможно, вне зависимости от обстоятельств, не разделять также близкого “Бородинской годовщине” пушкинского порыва, адресованного Денису Давыдову:

Тебе, певцу, тебе, герою!

Не удалось мне за тобою

При громе пушечном, в огне

Скакать на бешеном коне.

И нельзя не вспомнить, что достойные пушкинской лиры подвиги Давыдова были совершаемы не только в ходе наполеоновских войн, но и значительно позже. Прославленный в прошлом партизан, поэт, отставной генерал-майор, ведший умиротворенную жизнь русского барина, Давыдов вынужден был однажды решительно “тряхнуть стариной”. Он вспоминал потом, говоря о себе в третьем лице: “Тяжкий для России 1831 год, близкий родственник 1812-му, снова вызывает Давыдова на поле брани. И какое русское сердце, чистое от заразы общемирного гражданства, не забилось сильнее при первом известии о восстании Польши? Низкопоклонная, невежественная шляхта, искони подстрекаемая и руководимая женщинами, господствующими над ее мыслями и делами, осмеливается требовать у России того, что сам Наполеон, предводительствовавший всеми силами Европы, совестился явно требовать, силился исторгнуть — и не мог! Давыдов скачет в Польшу...”5.

Оставим на некоторое время Давыдова в распоряжении ямщиков и станционных смотрителей старой России. Признаем, что проблема “Пушкин и Польша” уже привлекала к себе внимание историков и литературоведов, добросовестно воспроизведем наиболее впечатляющие фрагменты доступных нам научных работ и критически задумаемся над ними в надежде на обретение дополнительных смысловых оттенков.

А. В. Кушаков, обстоятельно изучивший данный вопрос, справедливо отмечает, что идеологи и вожди польского восстания пытались организовать международную военную интервенцию против России и активно воздействовали на правящие круги и общественное сознание Западной Европы, возбуждая на Западе антирусские чувства и полонофильские настроения. Европа, не решавшаяся прибегнуть к немедленному военному вмешательству, все же весьма благосклонно относилась к территориальным притязаниям поляков, желавших восстановления Речи Посполитой в границах 1772 года, то есть “от моря и до моря” с включением в ее состав Правобережной Украины вместе с Киевом. Кушаков высказывает также весьма обоснованное предположение, что во Франции “рост полонофильских настроений в то время в определенной мере был связан с чувством отмщения России, победительнице Наполеона”. С пониманием и сочувствием говоря о яростном включении Пушкина в политическую борьбу против чужеземных и российских полонофилов, Кушаков эффектно цитирует пушкинскую переписку. Так, Пушкин 9 декабря 1830 года писал Е. М. Хитрово: “Какой год! Какие события! Известие о польском восстании меня совершенно потрясло... Мы можем только жалеть поляков. Мы слишком сильны для того, чтобы ненавидеть их, начинающаяся война будет войной до истребления или по крайней мере должна быть таковой... Россия нуждается в покое”. 1 июня 1831 года Пушкин примерно о том же писал П. А. Вяземскому: “Но все-таки их надобно задушить, и наша медленность мучительна”, 14 августа, опасаясь дальнейшего осложнения обстановки, он ставил Вяземского в известность: “Если заварится общая, европейская война, то, право, буду сожалеть о своей женитьбе, разве жену возьму в торока”.

Кушаков, разделяя пушкинские чувства, выраженные в оде “Клеветникам России”, воспроизводит также очень эмоциональную рецензию П. Я. Чаадаева. Чаадаев, известный нам как автор отнюдь не верноподданнического “Философического письма”, тем не менее писал Пушкину 18 сентября 1831 года: “Вот, наконец, вы национальный поэт; вы нашли свое призвание. Особенно изумительны стихи к врагам России: я вам это говорю. В них мыслей больше, чем было сказано и создано в целый век”. Сам Кушаков, комментируя переписку, важнейшей из пушкинских мыслей считает ту, что западноевропейцам не следует бесцеремонно вмешиваться в славянские дела, которые в силу исторической предопределенности могут и должны быть решаемы без непрошеных посредников6.

Работе А. В. Кушакова о Пушкине и Польше свойственна достойная великого поэта сдержанность — автор не пытается выступать в роли обвинителя или защитника, по-видимому, памятуя о пушкинском убеждении, что судить гения можно только на основании законов, им самим над собою признанных.

Несколько решительней (и противоречивей) говорят о Пушкине и Польше О. Муравьева и Л. Фризман.

Едва ли можно согласиться с тезисом Муравьевой, что польское восстание “явилось взрывом общенациональной борьбы за возрождение национального государства”7. Еще раз вспомним Энгельса: в 1848 году в речи “О польском вопросе” он прямо говорил, что “восстание 1830 года не было ни национальной революцией (оно оставило за бортом три четверти Польши), ни социальной или политической революцией; оно ничего не изменило во внутреннем положении народа: это была консервативная революция”8.

Нежелание и неумение восставшей шляхты каким-либо образом решать социальные вопросы хорошо известно — по отношению к польскому крестьянству у шляхетских революционеров бытовало только одно устойчивое убеждение: “Хлоп останется хлопом!” Не исключено, что именно этот верхушечный, авантюрно-геополитический характер происходивших в Польше событий и отвращал от них Пушкина.

Муравьева тем не менее пишет: “Мотивы, которыми руководствовался Пушкин в своем отношении к польскому восстанию, известны: он был убежден, что существование Польши как суверенного государства противоречит интересам России”9.

На наш взгляд, Муравьевой не только не следовало бы здесь дистанцироваться от Пушкина, но имело бы смысл дополнительно прибегнуть еще и к Достоевскому. Достоевский, рассматривая восточноевропейскую ситуацию, скрепленную решениями Венского конгресса 1815 года, совершенно справедливо говорил: “Есть Новая Польша. Польша, освобожденная царем, Польша возрождающаяся и которая, несомненно, может ожидать впереди, в будущем, равной судьбы со всяким славянским племенем, когда славянство освободится и воскреснет в Европе. Но Старой Польши никогда не будет, потому что ужиться с Россией она не может. Ее идеал — стать на месте России в славянском мире”10.

Солидаризироваться с Пушкиным и Достоевским было бы тем естественнее и проще, что в содержательной статье О. Муравьевой есть удачная реконструкция изучавшегося ею общественного мнения пушкинских времен: для русских, в отличие от западноевропейцев, “формы государственного устройства, сколь бы несовершенны они ни были, представали единственно возможными формами организации общества, а правительство — единственным выразителем национальных интересов”11.

Справедливости ради надо сказать также и о том, что царизм, в своей непреклонной борьбе за национальные интересы, все-таки проводил на территории Королевства Польского менее жесткую политику, чем Пруссия и Австрия на отошедших к ним западных польских землях. Ф. И. Тютчев, пожалуй, не слишком преувеличивал достоинства российской имперской политики, говоря в 1870 г.:

“Единство, — возвестил оракул наших дней, —

Быть может спаяно железом лишь и кровью...”

Но мы попробуем спаять его любовью, —

А там увидим, что прочней...

В Королевстве Польском, в отличие от собственно России, имелась конституция, принятая в 1815 году по проекту, предложенному Александру I польскими сановниками Чарторыским, Шанявским и Соболевским. Так называемая “русская Польша” сохраняла злотый в качестве национальной денежной единицы; имела свою собственную армию; учреждала, начиная с 1816 года, новые учебные заведения, Варшавский университет, Лесной и Политехнический институты. Более того: экономическая и политическая интеграция с Россией обеспечивала Королевству ощутимые выгоды, позволявшие иметь в польском бюджете устойчивое превышение доходных статей над расходными.

Немаловажно уяснить и то обстоятельство, что на территории Королевства по возможности щадились уязвляемые превратностями судьбы национальные чувства коренного населения: за польским языком сохранялся статус государственного, замещались поляками важнейшие правительственные должности. Так, наместником императора (короля польского) был граф Зайончк, министром финансов — Матушевич, министром просвещения и веро-исповеданий — Потоцкий (после него — Грабовский). Военным министром, при сохранении полномочий главнокомандующего польской армией за великим князем Константином, был генерал Вельгорский. Польские министры начинали свою административную карьеру еще во враждебном России Герцогстве Варшавском, созданном по прихоти Наполеона, но это не препятствовало их преуспеянию в новых исторических условиях12.

Таким образом, Королевство Польское было не только самой большой, но и самой благополучной частью разделенной страны, поэтому едва ли уместна ироническая интонация в повествовании Муравьевой о том как “русские словно не замечали, что один из членов “семьи” явно тяготится родственными объятиями”. Когда же, руководствуясь лучшими побуждениями, она вступается за Пушкина — “Не станем утверждать, что его позиция была безупречна, но и не сумеем указать на образец подобной безупречности”13, — то возникает желание упрекнуть автора в недостаточном историзме и излишнем морализировании, напомнить, что Пушкин лучше нас знал и чувствовал свою эпоху.

Л. Г. Фризман был несколько ближе к принципу историзма, когда говорил в 1992 году: “Было бы, разумеется, смешно ставить в вину Пушкину то, что он не смог подняться в своей оценке тех или иных явлений до уровня классиков марксизма и даже революционеров-демократов”14.

Пожалуй, и правда “было бы смешно”: в 1830 году Марксу было 12, а Энгельсу 10 лет от роду; что же касается виднейшего из русских революционеров-демократов Н. Г. Чернышевского, то двухлетнему дитяти саратовского священника еще только предстояло счастье первого приобщения к основным персонажам пушкинских сказок.

Но почему-то вовсе не смешно вчитываться в последующие фрагменты данного текста. Фризман, например, убежден: “Если 130 лет назад польский вопрос в силу исторических условий не мог быть решен до конца справедливо и правильно, что стало возможным лишь в наши дни, то и тогда можно было стоять ближе к этому решению и дальше от него. Пушкин стоял от него дальше, чем наиболее передовые люди его времени”15. Беда Пушкина, как думает Фризман, состояла в недопонимании им столь очевидной для потомков истины, что “в 1831 году ни одно западноевропейское государство не собиралось нападать на Россию”16.

Возможно, что и “не собиралось”. Но ведь до польского восстания была “гроза 12-го года” и через такой же временной интервал после него — Крымская война. Пушкин все это достоверно знал или обостренно предчувствовал. Как следствие, гусиное перо в пушкинской руке уподоблялось стальному клинку — им он разил идейных врагов Отечества в полном соответствии с убежденностью, высказанной в “Борисе Годунове”:

Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов?

Не войском, нет, не польскою помогой,

А мнением; да! мнением народным.

Ответственная, благотворная роль Пушкина в ситуации 1830—1831 годов состояла во внесении в общественное сознание России и Европы той справедливой и своевременной мысли, что не должно бы позволять полякам в тщетных попытках восстановления однажды утраченной ими государственности ставить под сомнение и угрозу существование государственности российской.

Почему мы здесь говорим о своем и пушкинском предпочтении именно российской государственности? Тому есть некоторые достаточно веские основания.

Во-первых, даже Энгельс, говоря во “Внешней политике русского царизма” о России середины XVIII века, довольно справедливо отмечал: “Это население находилось в состоянии духовного застоя, было лишено всякой инициативы, но в рамках своего традиционного образа жизни было пригодно решительно на все; выносливое, храброе, послушное, способное преодолевать любые тяготы и лишения, оно поставляло превосходный солдатский материал для войн того времени, когда сомкнутые массы решали исход боя”.

Во-вторых, он же, невольно отметив факт морально-политического единства и высокой жизнеспособности русского общества, вынужден был говорить нелицеприятные вещи о любимой им Польше, признавая, что “эта основанная на грабеже и угнетении крестьян дворянская республика находилась в состоянии полного расстройства; ее конституция делала невозможным какое-либо общенациональное действие и в силу этого обрекала страну на положение легкой добычи соседей”17.

Если это действительно так, то можно ли считать предосудительным свойственное русским государям стремление получить в Восточной Европе “свою” часть добычи, которая в противном случае доставалась бы геополитическим противникам для дальнейшего использования ее в качестве плацдарма против России?

Ведь имелись и соответствующие прецеденты. Так, в конце 1806 — начале 1807 годов одержавший в Центральной Европе военные победы и добившийся существенных дипломатических успехов Наполеон говорил: “Я — не Дон-Кихот в польском вопросе”. В его деловой переписке с комендантом Познани маршалом Даву и некоторыми французскими министрами содержатся весьма жесткие суждения и инструкции:

1). “Польша — это трудный вопрос, допустили разделы, перестали быть народом, лишены общественного духа, шляхта играет там слишком большую роль. Это труп, в который надо вдохнуть сначала жизнь, прежде чем я начну думать о том, что с ним делать... Я извлеку из нее солдат, офицеров, а потом посмотрю”.

2). “Если Королевство Польское и будет когда-нибудь восстановлено, оно должно быть таким, чтобы по первому сигналу 60000 польских солдат на лошадях могли стать в авангард французской армии, без подобной кавалерии мы не сможем атаковать и победить Россию”. (В 1812 году князь Ю. Понятовский под знаменами Наполеона вторгся в Россию во главе 80-тысячного кавалерийского корпуса. — А. П. ).

3). “Ставьте патриотов на место”... “Не давайте никаких письменных обязательств”... “Не говорите о независимости Польши и сдерживайте всех, кто стремится показать императора как освободителя, принимая во внимание то, что он никогда ничего по этому вопросу не высказывал”18.

Возникшие было относительно “освободительной миссии” Наполеона шляхетские иллюзии неизбежно должны были в скором времени рассеяться; что же касается народа, то период неравноправного франко-польского союзничества был сразу же весьма недвусмысленно отображен им в фольклоре: “Сняли кандалы вместе с сапогами”.

Тем не менее, когда Денис Давыдов 9 декабря 1812 года триумфально вступил в Гродно, он обнаружил там все еще весьма сильные антирусские настроения. Поэтому в официальной бумаге, адресованной Давыдовым гродненскому населению, сурово говорилось: “Господа поляки! В черное платье! Редкий из вас не лишился ближнего по родству или по дружбе: из восьмидесяти тысяч ваших войск, дерзнувших вступить в пределы наши, пятьсот только бегут восвояси, прочие — валяются по большой дороге, морозом окостенелые и засыпанные снегом русским...

И что же? Я вас спасаю, а вы сами себя губить хотите! Я вижу на лицах поляков, здесь столпившихся, и злобу, и коварные замыслы; я вижу наглость в осанке и вызов во взглядах; сабли на бедрах, пистолеты и кинжалы за поясами. Зачем все это, если бы вы хотели чистосердечно обратиться к тем обязанностям, от коих вам никогда не надлежало бы отступать?.. ...один выстрел — и горе всему городу! Невинные погибнут с виновными... Все — в прах и в пепел!”19.

В 1812 году в Гродно никто не осмеливался ослушаться Давыдова. Что же касается событий 1830—1831 годов, то Давыдов в числе многих других военачальников успешно укрощал польских мятежников силой оружия и был произведен за это в генерал-лейтенанты.

Фернан Бродель, известный французский историк, один из основателей знаменитой школы “Анналов”, явно стоит в вопросе русско-польских отношений XVIII—XIX веков на порядок выше отвлеченного морализирования. Во “Времени мира” беспристрастный, универсально образованный Бродель говорил: “Желая того или нет, но Россия выбрала скорее Восток, чем Запад. Следует ли в этом видеть причину отставания ее развития? Или же Россия, отсрочив свое столкновение с европейским капитализмом, убереглась, возможно, от незавидной судьбы соседней Польши, все структуры которой были перестроены европейским спросом, в которой возникли блистательный успех Гданьска... и всевластие крупных сеньоров и магнатов, в то время как авторитет государства уменьшался, а развитие городов хирело?

Напротив, в России государство стояло как утес среди моря”20.

Как видим, выбор Броделя, учитывающего евразийский характер российского “мира-экономики” однозначен — в пользу сильного государства как фактора нашей экономической и политической стабильности.

По совокупности причин та русофобская пропаганда, что навязчиво осуществляется сейчас электронными СМИ, не должна бы отвращать нас от понимания нашей национальной самобытности, от следования идеалу российской великодержавности. Что же касается “мирового сообщества”, то ему ли опасаться возможного возрождения и возвышения России? Напомним, что Отечество наше не раз вело справедливые оборонительные войны и неоднократно приходило на помощь соседям, подвергшимся вражескому нашествию, но при этом никогда не мстило побежденным и не пыталось решать свои проблемы за чужой счет. Прислушаемся к себе. Доверимся Пушкину. Вдумаемся в его обнадеживающую фразу: “Еще ли росс Больной расслабленный колосс?” И поищем ответа у любимого им, “Бородинской годовщиной” помянутого А. В. Суворова. “Я русский, — говаривал бывало Суворов, — какой восторг”. И добавлял: “Мы — русские, мы все перенесем и все преодолеем!”.

На том стоим.

 

И.Смирнова • «Не оставьте меня, братие!» (Наш современник N6 2001)

Ирина Смирнова

"НЕ ОСТАВЬТЕ МЕНЯ, БРАТИЕ!"

(Пушкин и "золотой" фонд эпохи)

1

Пусть время рушит все:

В сердечной глубине

Былому место есть

И это место свято.

Кн. П.А. Вяземский

"Дневник" - именно так должна была называться историко-литературная газета, издание которой задумал А.С. Пушкин в 1832 году. Как говорится, первое впечатление, записанное по горячим следам, самое верное. А в этом Пушкин был глубоко убежден! Вместе с тем он уже давно мечтал о собственной печатной трибуне.

С начала 30-х годов Пушкин вдумчиво занимается историей, критикой, его интересуют реформы в стране. "Правительство, - писал он 16 марта 1830 года Вяземскому, - действует или намерено действовать в смысле европейского просвещения. Ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных - вот великие предметы. Как ты? Я думаю пуститься в политическую прозу" (курсив мой. - И. С.).

"Дневник"! К сожалению, проект остался на бумаге. Справедливости ради отметим, что разрешение на это издание выхлопотал у Государя граф Д. Н. Блудов, друг Жуковского и Карамзина. У Н. А. Муханова1 в Дневнике от 29 июля 1832 г. записано: "Говорили о его газете, мысли его самые здравые anti-либеральные, anti-Полевые, ненавидит дух журналов наших(...) Он очень созрел"2. В письме к Михайло Петровичу (так Пушкин называл друга, историка Погодина) он радостно сообщает, что ему "разрешили политическую газету". Правда, не было сотрудника. Пушкин хотел, чтобы это был М. П. Погодин, которого он высоко ценил и как историка, и как издателя. В это время, в письме к И. В. Киреевскому, касаясь вопроса о разрешении издания газеты, он воскликнул волшебные слова: "Не оставьте меня, братие!" Пушкин пессимистически оценивал возможности двух периодических изданий - "Московского телеграфа" Н. Полевого и "Московского вестника" (который, к слову, Пушкин называл "своим", а редактором которого был М. Погодин). Издание Пушкина было как нельзя ко времени, так как в этот период почти не печатались дневники и записки современников, что было большим упущением, по его глубокому убеждению. Известно, какие важные события и внутреннего и международного значения сотрясали землю и Россию. Отечественная война 1812 года, восстание декабристов 1825 года, польское восстание 1830 года, Русско-турецкая война, Русско-персидская война, восстание в Греции, революция во Франции.

"Литераторы во время царствования покойного Императора, - отмечает Пушкин, - были оставлены на произвол цензуре, своенравной и притеснительной. Редкое сочинение доходило до печати. Весь класс писателей (класс важный у нас, ибо по крайней мере составлен из грамотных людей) перешел на сторону недовольных..." Важно также и следующее его высказывание: "Могу сказать, что в последнее пятилетие царствования покойного Государя я имел на все основание литераторов гораздо более влияния, чем министерство, несмотря на неизмеримое неравенство средств".

В записке "Об издании газеты" Пушкин констатировал, что "книжная торговля ограничивалась переводами кой-каких романов и перепечаткой сонников и песенников...". Не многое могла себе позволить печать! При этом он справедливо отмечал: "Несчастные обстоятельства, сопровождающие восшествие на престол ныне царствующего Императора, обратили внимание Его Величества на сословие писателей. Он нашел cue сословие совершенно преданным на произвол судьбы и притесненным невежественной и своенравной цензурой. Не было даже закона касательно собственности литературной" (курсив мой. - И. С.). Пушкин утверждает: "Ограждение сей собственности и цензурный устав принадлежат к важнейшим благодеяниям нынешнего царствования". Пушкин одновременно говорит о необходимости издания газеты, так как "известия политические привлекают большое число читателей, будучи любопытны для всего".

Был уже составлен план первых номеров, где предусматривался критический разбор ряда исторических романов, в том числе Н. А. Полевого "Клятва при гробе Господнем", вышедшего в 1832 году, романа П. П. Свиньина "Шемякин суд" (1832), а также М. Загоскина "Юрий Милославский, или русские в 1812 году" и романа Ф. Булгарина "Дмитрий Самозванец", когда выяснилось, что газета не имеет прав на существование в связи с сильной цензурой и общей напряженной международной обстановкой. Французская июльская революция усилила придирчивость к печати III Отделения Его Императорского Величества канцелярии. Газеты стали выходить с пустыми полосами, их не успевали даже заполнять рекламой1.

Глубокое убеждение Пушкина в необходимости иметь свое издание через некоторое время дало свои замечательные всходы. Заметим, что название пушкинского всем известного журнала "Современник" перекликалось с задуманной газетой - "Дневник". Это были звенья одной цепи.

Отличительной чертой времени была общая страсть к чтению и истории! Тогда много толковали об исторических корнях, о специфических чертах национального развития, об изучении всеобщей истории. Прежде всего английской и французской. С этим связано и увлечение мемуарной литературой.

По этому поводу князь П. А. Вяземский как всегда живо, умно и профессионально заметил: "Зачем начал я писать свой журнал? Нечего греха таить, от того, что в "Memoires" ("Мемуарах") о Байроне Moor (Мура) нашел я отрывки дневника его. А меня черт так и дергает всегда вослед за великими. Я еще не расписался, или не вписался: теперь пока даже и скучно вести свой журнал. Но, впрочем, я рад этой обязанности давать себе некоторый отчет в своем дне". Здесь важно указание, что вести дневник, который он называл журналом (как и В. А. Жуковский), он считал " обязанностью", которой был рад.

Русские люди зачитывались модными записками Т. Мура о Байроне, вышедшими в Париже в 1830 году. (Отметим, что это достаточно сложный и спорный источник.) Как известно, смерть Байрона в 1824 году потрясла Пушкина. Об этой так внезапно оборвавшейся жизни писали В. Скотт и Гете (А. И. Тургенев, верный архивной традиции, скопировал это "сокровище", хорошо сознавая его значение!)1: "Ненависть уготовила, - писал безутешный В. Скотт, - преждевременную кончину бедному лорду Байрону, который пал в цвете лет, унося с собой столько надежд и ожиданий"2.

Эти записки с равным удовольствием читали и в Михайловском, и в Петербурге, и в Москве. Охотились за ними и соотечественники за границей. "Жду выхода Записок Байрона, будто бы сожженных Муром и ныне изданных" (курсив мой. - И. С.)3, - писал из Парижа С. А. Соболевский другу писателю, журналисту С. П. Шевыреву 6 февраля 1830 года.

Прочел их и Пушкин, и ему стало жутко. В беседе с друзьями он шутливо сообщал, что теперь будет утром и вечером читать следующую молитву: "Боже милостивый, защити меня от моих будущих биографов, от моих почитателей так же, как и от моих критиков. Первые будут оказывать мне медвежьи услуги, вторые утопят меня в море отравленных чернил. Сохрани меня, Господи, от тех и других!"4 Об этом у Пушкина есть несколько высказываний, хорошо известных.

"Зачем жалеешь о потере записок Байрона? - спрашивал Пушкин. - Черт с ними! Слава Богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии (...). Толпа жадно читает исповеди, записки, etc, потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок - не так, как вы - иначе".

Как откровенно и убедительно звучат его слова: "Писать свои memoires заманчиво и приятно. Никого так не любишь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать - можно; быть искренним - невозможность физическая. Перо иногда остановится, как с разбега перед пропастью - на том, что посторонний прочел бы равнодушно. Презирать - brеvеr (бросать вызов (фр.). - И. С.) - суд людей не трудно; презирать суд собственный невозможно".

Зная увлечение сына мемуарной литературой, Сергей Львович писал из Михайловского 22 октября 1834 года: "Последнее время и теперь я еще читаю Мемуары Байрона, писанные Муром. Надо признаться, что этот Великий Гений много мелочного имел в характере и, случалось, вел себя как сущий пьяница, каким он и был. - Дабы примириться с ним, мне нужно было его перечитать. Как поэта я его люблю, но как человека... нимало! Я для того не довольно цивилизован. - Читал я еще Мемуары Базиля Гааля, капитана английского корабля, попадаются места очень замечательные.- Это, однако, не помешало тому, чтобы на труде сем я нашел замечание Аннет Вульф, очень верное - ...она находит, что сцены на воде отличаются большой сухостью, и это правда"5.

Мемуаристика в широком понимании включает в себя дневники, воспоминания, мемуары, записки, записные книжки, журналы, альбомы, а также и письма, так называемое эпистолярное наследие. К рукописному наследию Пушкина относятся неоконченные статьи о Державине, Карамзине, Кюхельбекере и Дельвиге, вызывающие горячие споры и по сей день. Все эти материалы автобиографического характера, являющиеся ценным источником, ориентированы на человеческую память, на воссоздание какого-то фрагмента истории, личностные моменты, освещающие литературные и общественные интересы как самого автора, так и современников. Как верно заметил С. Ю. Куняев: "Мемуаристика определяет общественный тонус своей эпохи"!

По этому поводу так отзывался А. Н. Толстой: "Родина - это движение народа по своей земле из глубины веков к желанному будущему.(...) Недаром пращур плел волшебную сеть русского языка, недаром его поколения слагали песни и плясали под солнцем на весенних буграх, недаром московские люди сиживали по вечерам при восковой свече над книгами, а иные, как неистовый протопоп Аввакум в яме, в Пустозерске, и размышляли о правде человеческой и записывали уставом и полууставом мысли свои". Менялись времена, но не проходило желание людей поделиться самым сокровенным, отслеживая прошлое и описывая течение собственной проживаемой жизни.

Быстротечность времени, его исключительную ценность хорошо чувствовал Пушкин, когда призывал друзей вести свои личные ежедневные записи. Только позже безвозвратность ушедшего оценило его ближайшее окружение, единомышленники и собратья по писательской артели. В 1844 году П. А. Плетнев, литератор, историк, профессор Петербургского университета, продолжатель пушкинского "Современника", про которого поэт говорил "Брат Лев и брат Плетнев", приводит мудрые слова Пушкина, сказанные у Обухова моста во время прогулки за несколько дней до дуэли: "Все заботливо исполняют требования общежития в отношении к посторонним, то есть к людям, которых мы не любим, а чаще и не уважаем, и это единственно потому, что они для нас ничто. С друзьями же не церемонятся, оставляют без внимания обязанности к ним, как к порядочным людям, хотя они для нас - все. Нет, я так не хочу действовать. Я хочу доказывать моим друзьям, что не только их люблю и верую в них, но признаю за долг и им, и себе, и посторонним показывать, что они для меня первые из порядочных людей, перед которыми я не хочу и боюсь манкировать чем бы то ни было, освященными обыкновениями и правилами общежития" (курсив мой. - И. С.) Это было пушкинское литературное кредо, высказанное ближайшему другу и единомышленнику, не раз убеждавшемуся в гении Пушкина. Ведь не случайно же он с гордостью говорил: "Я был для него все: и родственником, и другом, и издателем, и кассиром".

Об этом разговоре, запавшем в душу, Плетнев сообщил в письме к Я. Гроту: "У него (Пушкина. - И. С.) было тогда какое-то высокорелигиозное настроение. Он говорил со мною о судьбах Промысла, выше всего ставил в человеке качество благоволения ко всем, видел это качество во мне, завидовал моей жизни и вытребовал обещание, что я напишу мемуары"1. (Здесь важно и указание на Промысел Божий, о котором говорил поэт!).

Ни биографом, ни мемуаристом Плетнев не стал. Увы! А как хорошо отзывался он о литературном окружении:

...Искусства в общий круг

Как братьев нас навек соединили;

Друг с другом мы и труд свой, и досуг,

И жребий наш с любовию делили;

Их счастием я счастлив был равно;

В моей тоске я видел их унылых...

Мне в славе их участие дано:

Я буду жить бессмертием мне милых (курсив мой. - И. С.).

Вспоминаются слова Пушкина: "Я своим друзьям завещаю память о себе...".

11 марта 1837 года, писал кн. П. А. Вяземскому М. П. Погодин: "Хорошо было бы, если бы вы объявили в "Современнике" желание, чтобы все имеющие у себя письма Пушкина относились к вам и присылали бы копии для напечатания. Надо сохранить всякую его строку. И так мы уже растеряли сколько. Вон, что делают в Германии,- пять лет не наговорятся о Гете. На вас, князь, лежит еще святая обязанность написать биографию Карамзина. Пушкина вы знали коротко во всем продолжении его поприща. Не откладывайте, спешите. Всякий должен бы теперь записать хоть для себя, для его памяти, все, что знает о Пушкине, все свои наблюдения над ним". "Христа ради, чтоб все Пушкина важное и неважное было цело...", - заклинает Погодин князя в апреле. А в 20-х числах июля уже князь пишет историку: "Хорошо бы собрать по всем рукам письма Пушкина и каждому из приятелей его написать воспоминания о нем. Время полной и живописной биографии еще не настало, но сверстникам его следует приготовить материалы для будущего соорудителя"2.

Верный другу П. А. Плетнев дал в 1838 году в "Современнике" объявление о намерении приступить к систематическому изданию материалов о Пушкине (в том числе, прежде всего, мемуарных).

В 1846 году П. А. Плетнева призывает писать воспоминания друг, историк, литературный критик С. П. Шевырев: "Кто лучше вас вспомнит Пушкина - чувством и мыслью? Докажите всем вашим противникам, что вы лучше, чем кто-нибудь, цените его память". Позднее и Плетнев уговаривал В. А. Жуковского писать свои воспоминания. В дневнике М. П. Погодина есть запись 1846 года: "Надо непременно бы собрать теперь все подробности, скажу кстати, о жизни, образе мыслей и действий нашего славного Пушкина, пока живы столько современников, которые его еще помнят хорошенько". Плетнев сохранял верность личности и творчеству Пушкина до конца дней. В письме от 3 декабря 1847 года с запоздалой горечью писал он Я. К. Гроту (лицеисту последнего выпуска, историку литературы, академику, одному из первых биографов Пушкина наравне с Анненковым и Бартеневым): "Не оттого дело портится, что много плохих историков, а оттого, что самое дело превышает естественные способы наши к его неукротимому исполнению. Подобная мысль сжимает мое сердце уже второй раз в жизни. В первый раз это было, когда я прочитал известную статью Жуковского под названием "Последние минуты Пушкина". Я был свидетель этих последних минут поэта. Несколько дней они были в порядке и ясности у меня на сердце. Когда я прочитал Жуковского, я поражен был сбивчивостью и неточностью его рассказа. Тогда я подумал в первый раз: так вот что значит наша история. Если бы я выше о себе думал, и тогда же мог бы хоть для себя сделать перемены в этой статье. Но время ушло. У меня самого потемнело и сбилось в голове все, казавшееся окрепшим навеки". Память беспомощна и безвозвратна, как ни надейся ее сохранить!

Друзья стали беспокоиться. Но вначале был сам Пушкин с его неугасимой инициативой по собиранию и изданию бесценного фонда интересных фактов эпохи и жизни современников, исключительных документов индивидуального общения. Мысль эта принадлежит живому Пушкину. Именно он был главным двигателем, мыслью, инициатором, центром, "Искрой" и "Сверчком"!

2

" Я всех вербую писать записки..."

"Дни минувшие и речи,

Уже замолкшие давно..."

Эти слова принадлежат П. А. Вяземскому, старшему другу Пушкина, герою Отечественной войны 1812 года, поэту, журналисту, камергеру, крупному государственному чиновнику, писавшему в 1826 году: "Наш век есть, между прочим, век записок, воспоминаний, биографий и исповедей, вольных и невольных; каждый спешит высказать все, что видел, что знал, и выводит на свежую воду все, что было поглощено забвением или мраком таинства"1. Ему принадлежит и лаконичное: "Я всех вербую писать записки, биографии".

Мода на ведение дневников появилась под влиянием традиций, восходящих ко временам Петра Великого и Императрицы Екатерины II, но вместе с тем она органически связана и с появлением многотомной "Истории государства Российского" Н. М. Карамзина, когда в результате его кропотливых архивных изысканий открылись уникальные эпизоды нашей самобытной истории, талантливо освещенные, давно забытые "мертвые" страницы, описанные им с таким чувством и пониманием национальной природы, что в литературе произошел буквально всплеск написания исторических романов, основанных на реальных фактах и биографиях. (В первую очередь, это произведения Загоскина, Булгарина, Свиньина, Лажечникова, Погодина, Хомякова и др.). Будучи в курсе литературных новаций, Пушкин, имея в виду драму о "Марфе Посаднице"2 М. П. Погодина, задается актуальным вопросом: "Что нужно драматическому писателю?" (вопрос относился одновременно к литератору и историку.) И сам отвечает: "Философию, бесстрастие, государственные мысли историка, догадливость, живость воображения, никакого предрассудка любимой мысли". А далее особо выделяет одно только слово "Свобода". По его глубокому и неоспоримому мнению, человек пишет не по расчету самолюбия, не в угоду общей массе читателей, а "вследствие сильного внутреннего убеждения, вполне предавшись независимому вдохновению, уединяясь в своем труде" (курсив мой. - И. С.)

Справедливости ради отметим, что в 30-е годы был расцвет исторического романа, исторической прозы и во французской литературе, и в английской также!

В связи с появлением неподдельного интереса к дневникам и запискам В. Г. Белинский тонко подметил и общую тенденцию 30-х годов: "Вся наша литература превращается в роман и повесть... повесть, которую все пишут и все читают, которая воцарилась и в будуаре светской женщины и на письменном столе записного ученого... Краткая и быстрая, легкая и глубокая вместе, она перелетает с предмета на предмет, дробит жизнь на мелочи и вырывает листки из великой книги жизни. Соедините эти листки под один переплет, и какая обширная книга, какой огромный роман, какая многосложная поэма составилась бы из них...".

А зачем пишутся дневники? Не каждый даст обстоятельный ответ на, казалось бы, простой вопрос. Пожалуй, лучше других об этом написал Н. М. Смирнов, друг Пушкина, дипломат, сенатор, калужский губернатор, гражданский губернатор Петербурга, предваряя записи дневника за 1833 год, в которых есть интересные сообщения об А. С. Пушкине (публикуется впервые): "Несколько раз начинал я писать свой журнал и с нетерпением всякий раз оставлял его. Писать журнал свой не так легко, как воображают, и надо иметь некоторую зрелость ума, чтоб с любовью писать его, записывая одни веселые и печальные дни, где обедал и где провел вечер, журнал соделается (так в рукописи. - И. С.) безызвестным в собственных глазах, записывать же замечания о том, что видел, свои суждения (нрзб) работа выйдет трудная и для этого надо, чтобы ум свой зрелостью соделал вас способным. В этом журнале я самыми критическими словами хочу писать все, что увижу, услышу интересного, буду в нем собирать воспоминания уже будущих дней, суждения, которые будут в них помещены, не все мои, но частью слышанные мною о таких-то лицах, о таких-то происшествиях и даже о лицах и происшествиях я буду помещать суждения посторонних людей, но только известных мне и обществу своим умом, познаниями и здравыми мнениями, посему, если паче чаяния и против желания моих сил книга попадет в чужие руки, прошу нескромного чтеца не считать моим все, что он найдет в этих строках. Je men lave les mains (Я умываю руки. - фр.), да будет это известно всем и всякому". Похожим предисловием сопроводил он и свой дневник за 1841 год: "...Я буду записывать все, что случается замечательного, что слышал любопытного. Словом, факты, анекдоты, городские слухи, имеющие ценность в каком бы то ни было отношении. Объясняю вперед, что в сих рассказах буду стараться избежать собственных моих мнений, но строго держаться общественного мнения... Страницы должны невольно превращаться в калейдоскоп и посему не должно искать связи между разными рассказами"1.

А вот как о своей основной задаче сообщала в дневнике Анна Оленина: "Пусть все мысли мои в нем сохранятся, пусть мои дети, особливо дочери, узнают, что страсти не есть путь благополучия, есть путь благоразумия. Но пусть они пройдут через пучину страстей, они узнают суетность мира, научатся полагаться на одного Бога, одного Его любить...".

К сожалению, немногие современницы оставили воспоминания о времени и литературных друзьях (А. П. Керн, О. С. Павлищева, А. А. Фукс, А. О. Смирнова, А. Оленина и некоторые другие). Тем важнее сведения, ими сообщаемые. Как определил П. А. Плетнев: "Удивительная прелесть в простоте и непринужденности женского рассказа(...) Что ни говори, а в Записках великое дело - рассказы об исторических лицах(...) Без этого же холодно и скучно".

Неоднократно возвращался к своим личным записям и Пушкин. В наброске "Начало новой автобиографии" он признавался: "Несколько раз принимался я за ежедневные записки и всегда отступался из лености; в 1821 году начал я свою биографию и несколько лет сряду занимался ею. В конце 1825 г. при открытии несчастного заговора, я принужден был сжечь сии записки. Они могли замешать многих и, может быть, умножить число жертв. Не могу не сожалеть о их потере; я в них говорил о людях, которые после сделались историческими лицами, с откровенностью дружбы или короткого знакомства. Теперь некоторая театральная торжественность их окружает и, вероятно, будет действовать на мой слог и образ мыслей. Зато буду осмотрительнее в своих показаниях, и если записки будут менее живы, то более достоверны" (курсив мой. - И. С.). Пушкин вел Дневник с 14 лет! 27 марта 1825 года, рассуждая о периодических изданиях, о "Телеграфе", он сообщает своему брату о созревшем желании писать Записки о Г. Державине: "не напечатать ли в конце "Воспоминания в Царском Селе" с nоtoй (примечанием.-фр. Заметим, что именно так любил - ноты, нотицы - называть примечания, "научные подвалы" Н. М. Карамзин! - И. С.), что писаны мною и 14 лет и с выпискою из моих "Записок" (курсив мой. - И. С.).

Интересные сведения сообщает лицейский товарищ Ф. Ф. Матюшкин, который в 1817 году вместе с известным мореплавателем В. М. Головниным, отправляясь в кругосветное путешествие, решил вести походный "Журнал" и сообщил об этом Пушкину. Как он вспоминал: "Пушкин долго изъяснял ему настоящую манеру записок, предостерегая от излишнего разбора впечатлений и советуя только не забывать всех подробностей жизни, всех обстоятельств встречи с разными племенами и характерных особенностей природы".

Из вышеприведенного ясно, как серьезно Пушкин относился к автобиографическим записям. В зрелые годы это помогло ему в работе писателя и вдумчивого историка.

Первая страница сохранившегося фрагмента лицейского дневника заканчивается лирически и обещающе в плане его дальнейшего литературного развития: "Жуковский дарит мне свои стихотворенья". Во всех дневниках, с лицейского периода и до 1835 года включительно, перемежаются сообщения официальные, политические, общественные, литературные, наряду с историческими анекдотами и личными впечатлениями. Пушкин отличался яркой индивидуальностью, наблюдательным взглядом и кропотливой работой. Здесь следует вспомнить о его записях, так называемых "table-talk" (разговоры за столом).

Пушкин вел дневники и в годы южной ссылки, но они не сохранились. (Из Кишиневского дневника осталось несколько страниц, но и на них встречаются запрещенные имена: Ипсиланти, Пестеля, Чаадаева и Кюхельбекера.)

Как он доверительно указывал кн. Вяземскому, хорошо знавшему ценность этого вида исторической памяти: "Из моих записок сохранил я только несколько листов и перешлю их тебе, только для тебя".

Вел он и путевые записки в период поездки в Арзрум и в личной командировке, в своей одиссее по местам действий армии Пугачева1.

О серьезном отношении к дневниковым записям можно судить по письмам ко Льву, где он с завидною регулярностью подчеркивает: "Стихов не пишу, продолжаю свои "Записки".

С таким же увлечением читает он и записки Наполеона, Фуше2, Байрона, присылаемые друзьями в ссылку. В первой половине февраля 1825 года он делится с братом своими впечатлениями о прочитанном: "Ты не воображаешь, что такое Фуше! Он мне очаровательнее Байрона. Эти Записки должно быть сто раз поучительнее, занимательнее, ярче Записок Наполеона(...) Читал ли Записки Наполеона? Если нет, так прочти: это, между прочим, прекрасный роман". В конце письма он добавляет: "Стихов новых нет - пишу "Записки".

В Михайловском, как свидетельствует его переписка с друзьями, читает Пушкин летописи (в которых отмечает "неизъяснимую прелесть", "простодушие", "драгоценные краски старины"), Евангелие и многочисленные труды русских и западноевропейских историков, Тацита, делает ценные выписки из "Деяний Петра Великого" и из многотомного (12 томов!) труда историка И. И. Голикова.

Серьезное увлечение историей горячо поддержали Н. М. Карамзин, В. А. Жуковский, кн. П. А. Вяземский. Не случайно А. И. Тургенев, хорошо знавший историю, времена Петра (он усердно работал в европейских архивах и библиотеках, делая объемные выписки из пухлых исторических томов, дел, и не мог даже пригласить помощника-копииста, потому что допускался в спецхраны архивов), так оценивал профессиональные устремления Пушкина: "...он знал и отыскал в известность многое, что другие не заметили!". С этим утверждением ближайшего друга невозможно не согласиться. Знакомый Гете, Стендаля, Мериме, Гумбольдта, Шатобриана, Ламартина, Скотта, Мурома, историка Тьера, а с 1835 года - и Бальзака, он сообщал Пушкину и друзьям порою уникальнейшие сведения, которые были для них "живительным кислородом". В письмах и дневнике он открывал широкую панораму умственной жизни Западной Европы!

В 1827 году А. И. Тургенев знакомится с В. Скоттом, о котором заметил: "ему представлено было творениями своими дать имя бессмертное отечеству...". У этого исторического писателя в 1827 - 1828 годах вышел труд, увлекший Пушкина, "Жизнь Наполеона" в шести томах. Пушкин считал его главной заслугой то, что он впервые внес "светильники философии в темные архивы истории"!

3

"Заживешь припеваючи и пишучи свои записки..."

Ветерану русской словесности И. И. Дмитриеву, поэту, баснописцу, министру юстиции, близкому другу историка Карамзина, Пушкина и Вяземского, увлеченно писал 11 февраля 1823 года В. А. Жуковский: "Еще повторяю свой старый напев: "Записки! Записки!". Для них очищено перо мое, острое и живописное! Возьмитесь за него, и вы подарите нас драгоценностию, сами же будете только наслаждаться воспоминаниями". Для нас важно, что он говорит о записках как историческом наследии, хорошо сознавая их значение для грядущих поколений. В это время В. А. Жуковский находился в зените славы, являясь воспитателем Наследника престола, будущего Александра II, и высоко ценил Пушкина. Он пророчил ему "быть орлом и долететь до солнца!".

В пушкинской библиотеке на видном месте стояли два рукописных тома на французском языке Записок Екатерины II, хорошо переплетенные в кожу, на форзаце которых он собственноручно вывел: "А. Пушкин". Кто же взял на себя труд переписки этого объемного и бесценного источника? Предположительно, он сделан в 1831 - 1832 годах с экземпляра (одного из нескольких копийных списков), принадлежащего А. И. Тургеневу. (Сама рукопись хранилась под большим секретом в Государственном архиве.) Как писали друзья И. И. Дмитриеву: "Записки Екатерины у нашего любезного Тургенева, но прошу об этом не говорить: он хранит их как зеницу ока и таит, списав экземпляр Куракинского".

Подчеркнем, что первые строки записала собственноручно Наталия Николаевна, а основной текст был переписан, как в 1949 году удалось установить исследователю В. Н. Шумилову, Д. Н. Гончаровым, свояком Пушкина. "Записки" Императрицы еще более укрепили в нем мнение о пользе такого вида источников1. Как известно, "Записки" читали Государь Александр Первый и Император Николай I. Свой экземпляр Пушкин давал читать Великой княгине Елене Павловне, которая, как записал он в своем Дневнике 8 января 1835 года, "сходит от них с ума"2. С большим вниманием читались современниками в рукописях и "Записки" Е. Дашковой, подруги юности Екатерины Второй, впоследствии первой и единственной женщины - президента Академии наук. (Эти "Записки", также как и Императрицы, издал А. И. Герцен в Лондоне.)

П. И. Бартенев в воспоминаниях указывал, что на протяжении большей половины XIX века "почти ничего не позволялось печатать о русской истории XVIII века" (курсив мой. - И. С.). Вот почему в дневниках, в письмах, в личных беседах, в салонах этим вопросам уделялось так много внимания! Бартенев справедливо повторял: "Если хочешь знать историю, всегда лучше обращаться к первоисточникам". Не случайно в "толстом" историко-литературном журнале "Русский Архив", который Петр Иванович издавал с 1863 года, без малого 50 лет (!), центральное место занимали дневники, записки, мемуары и письма великих людей России, в том числе (прежде всего!) Пушкина и его друзей. Эти журнальные публикации и поныне являются уникальной коллекцией раритетов!

А. С. Пушкин с неподдельным интересом читал письма Императрицы Екатерины Великой к Вольтеру, писателю и историку, где вождя крестьянского восстания, "бунтовщика похуже Радищева", она называет "маркизом Пугачевым", а также ее переписку с Дидеротом, как называла она Дидро, которого Пушкин особенно ценил за то, что тот составил конституцию и написал свои "Записки".

В дневнике поэта за 1833 год, следом за сообщением о "Записках" Храповицкого, личного секретаря Екатерины II, читаем: "Государыня (Александра Федоровна. - И. С.) пишет свои "Записки"... Дойдут ли они до потомства?". Пушкин имел все основания к сомнению и беспокойству. Он с тревогой сообщает: "Елизавета Алексеевна (Императрица, жена Александра Первого. - И. С.) писала свои, они были сожжены ее фрейлиной; Мария Федоровна также. - Государь сжег их по ее приказанию. Какая потеря! Елисавета хотела завещать свои Записки Карамзину (слышал от Катерины Андреевны)". Здесь характерна еще одна особенность Пушкина как историка: он всегда указывает, от кого слышал сообщаемые и записанные им важные сведения. В отношении дневников и записок и всего, что с ними связано, имеет свое значение каждое замечание и уточнение!

Широко известна запись Пушкина о смерти друга, А. С. Грибоедова, талант, "светлый ум и дарования" которого он высоко ценил. Весть о гибели дипломата в Тегеране принес Раевский с сообщением, что все бумаги безвозвратно пропали. Особенно переживал Пушкин по поводу исчезновения дневника писателя. При этом он справедливо заметил, что написать его биографию было бы делом его друзей, но "замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и не любопытны" (курсив мой. - И. С.). Слова эти остаются, как ни печально сознавать, актуальными и в наши дни! Прав современный писатель и мемуарист С. П. Есин, утверждая, что дневники - яркое сочное самобытное литературное направление, которое нужно развивать!

Пушкин, хорошо сознавая и ценя это материальное воплощение человеческой памяти, беспрестанно горячо убеждал друзей и хороших знакомых вести дневники и записки, журналы, альбомы.

Не случайно в 1832 году, в день рождения хорошей своей приятельницы, фрейлины А. О. Россет, литературный талант, поэтический вкус и дар сюжетного рассказа которой Пушкин особенно ценил, он подарил ей альбом, на первой странице которого торжественно вывел: "Исторические записки", сопроводив замечательным стихотворением "В тревоге пестрой и бесплодной...". Дарит он тетрадь для ведения записок и актеру М. Щепкину, вписав собственноручно на первой странице: "17 мая 1836 г. Записки актера Щепкина.- Я родился в Курской губернии Обоянского уезда в селе Красном, что на речке Пенке..." В этом пушкинском зачине звучит неторопливая эпическая интонация. Друзья, благодаря инициативе Пушкина, внесли свой вклад в "золотой фонд" русской мемуаристики XIX века!

А. Вульф, близкий знакомый Пушкина, вел свои дневники, видимо, с ведома и при поддержке поэта. В записи за 25 - 26 августа 1828 года он искренне признается: "Ищу, вспоминаю и мало нахожу, чтобы записать". Спустя время он уже с увлечением пишет об интересной беседе с Пушкиным о временах Петра Первого и при этом добавляет: "Я утвердился в намерении вести Дневник: вот опыт, дай Бог, чтобы он удался". (Дневники были опубликованы П. Е. Щеголевым в 1929 г.)

Как отмечал В. Э. Вацуро, за дневниками стояла "целая жизнь не одного человека, но многих, составляющих литературное общество, салон, кружок!.."

Работая над Историей Пугачева, Пушкин высоко оценил записки И. И. Дмитриева, гармонично включив их в основной текст исследования, о чем сообщал автору: "Хроника моя обязана вам яркой и живой страницей, за которую много будет мне прощено самыми строгими читателями". (Письмо от 14 февраля 1835 г.) С ним с удовольствием Пушкин делится своими находками и творческими издательскими планами: "Случай доставил мне в руки некоторые важные бумаги, касающиеся Пугачева (собственные письма Екатерины, Бибикова, Румянцева, Панина, Державина и других). Я привел их в порядок и надеюсь их издать..." (курсив мой. - И. С.)

Примеров бережного пушкинского отношения к историческим источникам можно привести много.

К слову, А. И. Тургенев вспоминал, как И. Гете, находясь на смертном одре, увидев на полу записку, упавшую со стола его, сказал с жаром: "Поднимите, это записка, это рука Шиллера! Как можно ронять ее". А ведь душа его в эту минуту была занята последнею мыслию о друге, с коим вскоре она должна была соединиться". При этом Тургенев отметил, и как Гердер1 - поэт, историк и философ - в последнюю минуту борьбы за жизнь просил своего плачущего сына: "Освежи меня великою мыслию"2. Это был его символ веры в бессмертие! Мысль, память - это прежде всего записки, воспоминания и письма, живые свидетели прожитых дней и чувств.

Вспоминается справедливый укор Пушкина о порою бесцеремонном отношении к народной памяти. Со словами "ни одна фамилия не знает своих предков" (прав и здесь Александр Сергеевич) он пишет: "какой гордости воспоминаний ожидать от народа, у которого пишут на памятнике : Гражданину Минину и князю Пожарскому? Был окольничий князь Дмитрий Михайлович Пожарский и мещанин Козьма Минич Сухорукий, выборный человек от всего государства. Но отечество забыло даже настоящие имена своих избавителей. Прошедшее для нас не существует. Жалкий народ"3. Что и говорить - исторические воспоминания народа с многовековыми традициями и богатейшей историей не используются в достаточной мере! А есть великие примеры Карамзина, Пушкина, Погодина, А. И. Тургенева, Вяземского и многих других, усердно работавших на поприще сохранения национальной памяти.

Об этом упрощении, опрощении памяти писал в мемуарах А. Ф. Воейков, поэт, критик, "арзамасец": "Мы равнодушны к своему прошлому, не записываем славных деяний своих соотечественников, впоследствии они забываются... Только анекдоты о странностях знаменитых чудаков Суворова и Потемкина переходят изустно от современников к детям, но и из них половина искажена, а другая забыта". Из-за лености происходит много необъяснимых, а порою и вредных вещей.

О серьезном отношении Пушкина к рукописному наследию и скрупулезном сборе материалов для публикации свидетельствует дневниковая запись А. Тургенева за 9 января 1836 г.: "Аршияк (атташе французского посла в Петербурге, секундант Дантеса. - И. С.) заходил ко мне и уехал к Бравуре, дал Пушкину мои письма , переписку Бонштетена4 с m-mе Staal, его мелкие сочинения; выписки из моего журнала о Шотландии и Веймаре"5.

В другой его записи имеются указания на разговоры о "Записках" Талейрана, о "Записках" Екатерины Великой. К сожалению, эти сведения очень кратки и только намечают общее направление разговора. А вот в письме к А. Я. Булгакову Тургенев описывает происшедшее более пространно: "Беседа была разнообразной, блестящей и очень интересной, так как Барант6 рассказывал нам пикантные вещи о Талейране и его мемуарах, первые части которых он прочел: Вяземский вносил свою часть, говоря свои острые словечки, достойные его оригинального ума. Пушкин рассказывал нам анекдоты, черты Петра и Екатерины II, и на этот раз я тоже был на высоте этих корифеев литературных салонов"1.

Вспоминаются слова кн. Вяземского: "Что есть частные письма? Беседа с глазу на глаз, род тайной исповеди, сокровенных изменений того, что тяготит ум и сердце"2. В этом, видимо, и состоит их основное отличие от дневников и записных книжек! Это две специфические разновидности автобиографического наследия.

Приведенные высказывания Пушкина о мемуарной литературе, исторических свидетельствах носят полемический, запальчивый, как всегда, характер. Может быть, в один из таких вечеров Пушкин узнал анекдот (в данном случае краткое историческое свидетельство, талантливо пересказанное), особенно его заинтересовавший: "Государыня (Екатерина II) говорила: "Когда хочу заняться каким-нибудь новым установлением, я приказываю порыться в архивах и отыскать, не говорено ли было уже о том при Петре Великом, - и почти всегда открывается, что предлагаемое уже им обдумано". Это, безусловно, интересный штрих к уже устоявшемуся образу Екатерины Великой.

Пушкин выработал целую систему критического восприятия дневников, записок как исторических источников, обнаружив в некоторых целый ряд апокрифических, неверных фактов, как сейчас еще говорят - интерполяций и амплификаций (как в русских, национальных, так и европейских документах!). Например, он отмечал, что искаженно подается история Валуа, когда используется много легенд и непроверенных сведений из мемуаров. В "Отрывках из писем, мыслей и замечаний" Пушкин отметил: несмотря на то, что Байрон уверял, что "никогда не возьмется описывать страну, которой не видал бы собственными глазами", тем не менее в "Дон-Жуане" он говорит о России, и потому "приметны некоторые погрешности противу местности". Дон-Жуан отправляется в Петербург в кибитке, беспокойной повозке без рессор, по дурной каменистой дороге". Пушкин замечает, что "Зимняя кибитка не беспокойна, а зимняя дорога не камениста. Есть и другие ошибки, более важные". Но Пушкин готов простить грубые неточности, учитывая, что "Байрон много читал и расспрашивал о России. Он, кажется, любил ее и хорошо знал ее новейшую историю. В своих поэмах он часто говорит о России, о наших обычаях.(...) В лице Нимврода изобразил он Петра Великого" (курсив мой. - И. С.).

Вопросы этического плана затрагивает Пушкин как поэт, критик и издатель в статье3, негодуя по поводу особого рода французской литературы, состоящей из "записок и воспоминаний безнравственных и грязных личностей", в частности, он пишет, что "французские журналы радостно извещают о скором выходе в свет "Записок Самсона, парижского палача". Вот он, соблазн откровения! "Вот до чего довела нас жажда новизны и сильных впечатлений". У читателей возникает большое желание "последовать за ним в спальню и далее". "Головы, одна за другою, западают перед нами, произнося каждая свое последнее слово... И, насытив жестокое наше любопытство, книга палача займет свое место в библиотеках в ожидании ученых справок будущего историка". Пушкин не на шутку встревожен. В самом деле, что такая литература может дать людям?4. Как палач может изъясняться с читателями: "На каком зверином реве объяснит Самсон свои мысли?" При этом он справедливо недоумевает: "Не завидуем людям, которые, основав свои расчеты на безнравственности нашего любопытства, посвятили свое перо повторению сказаний, вероятно безграмотного Самсона..." (составителями этих "сенсационных", с позволения сказать, "Записок" были Бальзак и Леритье).

Вопрос, поднятый Пушкиным, не потерял своей актуальности и в наше беспокойное и суетное время. Порою охватывает страх: как так можно готовить к изданию отдельно выхваченный из контекста, не связанный с предыдущим повествованием фрагмент? ( Главный критерий такого отбора - обязательное присутствие "жареного" факта!)

В другой критической статье "О записках Видока"1 (начальника парижской сыскной полиции) он поднимает уже острый политический вопрос: "Сочинения шпиона Видока, палача Самсона и проч. не оскорбляют ни господствующей религии, ни правительства, ни даже нравственности в общем смысле этого слова; со всем тем нельзя их не признать крайним оскорблением общественного приличия. Не должна ли гражданская власть обратить мудрое внимание на соблазн нового рода, совершенно ускользнувший от предусмотрения законодательства?"

Между прочим, критику на Видока горячо воспринял на свой счет Ф. Булгарин, т. к. литературный памфлет был раскрашен точными фактами авантюрной его биографии. Мемуары А. И. Дельвига донесли его живейшую реакцию, его бешенство на статью, когда он, "божась, крестясь и кланяясь низко перед висевшею в лавке (Слепнина. - И. С.) русскою иконою, хотя он был католик, говорил, что между Видоком и им ничего нет общего!..". (Так Пушкин печатно обличил малоизвестную связь Булгарина с органами тайного полицейского надзора.)

Закономерное отношение Пушкина к запискам как важному историческому источнику становится ясным. Вместе с тем при работе с первоисточниками Пушкин убеждается в отсутствии критических обозрений в существующих журналах и многочисленных альманахах, являющихся, по существу, сборниками без направления. Таким образом, Пушкин положил начало критическому изучению литературы и ее источников.

Современники писали и дневники, и воспоминания. Еще не обо всех известно! Не все выявлено. В начале 30-х годов С. А. Соболевский отважился на написание своих записок. В его заграничной переписке с поэтом, историком С. П. Шевыревым сохранилось письмо из Торино от 10 августа 1830 года: "Я оканчиваю мои Записки" (курсив мой. - И. С.).2 Это малоизвестный факт из его жизни! Чаще вспоминаются его слова с критикой друзей, отважившихся вести дневники и записывать мемуары, содержащие сведения о Пушкине!

В 1852 году он писал М. П. Погодину (который вел свой дневник!) о продуманном, ответственном отношении к памяти поэта: "...ведаю, сколь неприятно было бы Пушкину, если бы кто сообщил современникам то, что писалось для немногих или что говорилось или не обдумавшись, или для острого словца, или в минуту негодования в кругу хороших приятелей". На этой позиции он стоял твердо и в 1855 году, когда объяснял М. Н. Лонгинову, сыну знакомого Пушкина: "Публика, как всякое большинство, глупа и не помнит, что и в солнце есть пятна; поэтому не напишет об покойнике никто из друзей его, зная, что если выскажет правду, то будут его укорять в недружелюбии из-за каждого верного совестливого словечка; с другой стороны, не может он часто, где следует, оправдывать субъекта своей биографии, ибо это оправдание должно основываться на обвинении или осмеянии других еще здравствующих лиц. И так, чтобы не пересказать лишнего или не досказать нужного, каждый друг Пушкина обязан молчать".

Его слова оказались во многом оправдывающими тех, кто не оставил мемуаров, не вел дневников.

С опаской писали воспоминания друзья. В 1859 году Кс. Полевой, предпринимая этот смелый шаг, вместе с тем, оправдываясь, писал: "Знаю, что я должен очень осторожно говорить о Пушкине. Нашлись люди, которые в последнее время усиливались (так в тексте. - И. С.) представить меня каким-то ненавистником нашего великого поэта и чуть не клеветником нравственной жизни. Я опровергал эту клевету, когда она высказывалась явно..."

Хорошо известно, что Пушкин неоднократно убеждал П. В. Нащокина писать дневник в виде писем к другу. (В известной степени это было влияние А. И. Тургенева, писавшего с 1826 года нашумевшую "Хронику русского".) "Что твои мемории? - спрашивал Пушкин. - Надеюсь, что ты их не бросишь. Пиши их в виде писем ко мне. Это будет и мне приятнее, да и тебе легче. Незаметным образом вырастет том, а там поглядишь и другой". (Воспоминания Нащокина и его жены, хорошей знакомой Пушкина, позднее записал П. И. Бартенев.) "Разговорить" Нащокина было сложно: у него не хватало времени, он постоянно отговаривался: "Мемории не пишу, некогда". Известны его воспоминания об отце-генерале екатерининских времен Воине Васильевиче, диктованные им в Москве в 1830 году, но Пушкин ожидал от него более пространных воспоминаний! В 1836 году Нащокин исполнил, "потворствуя желанию" друга, часть автобиографии с рождения, составив ее в форме письма (объемом около печатного листа). Нащокин не спешил, а Пушкин намеревался издать воспоминания в своем "Современнике". Друг был крайне неповоротлив, и от затеи пришлось отказаться.

Здесь важно убеждение Пушкина, что при записи меморий в форме письма открывается просторная возможность эмоционального воздействия на читателя!

Чтобы воодушевить и ободрить на подобное мероприятие, Пушкин начал "Роман в письмах" (из Петербурга в провинцию и обратно). В этом отрывке содержится призыв писать письма: важный источник общения и памяти! "Пиши ко мне все, что ты заметишь",- обращается одна подруга к другой. В следующий раз в письме проскальзывает мысль: "То ли дело облегчить сердце исповедью (письмом. - И. С.). Давно бы так, мой ангел!" При этом писать надо было "занимательно". Именно в этом незаконченном материале звучат мудрые слова Пушкина: "Семейные воспоминания дворянства должны быть историческими воспоминаниями народа". (Он воспринимает предания дворянства, к которому сам принадлежит, как часть народной общей памяти. Каждый должен знать свои корни, иначе будет "Иваном, не помнящим родства"!)

Есть немало свидетельств, как он тревожился по поводу увековечивания памяти друзей, безвременно ушедших, и сколько усилий приложил в этом благородном деле!

Это уникальное начинание связано с памятью друга и учителя, историка, писателя и поэта Н. М. Карамзина.

Когда Карамзин умер, Пушкин в сердцах писал П. А. Вяземскому: "Читая в журналах статьи о смерти Карамзина, бешусь. Как они холодны, глупы и низки. Неужто ни одна русская душа не принесет достойной дани его памяти? Отечество вправе от тебя требовать. Напиши нам его жизнь, это будет 13-й том "Русской истории"; Карамзин принадлежит истории. Но скажи все; для этого должно тебе иногда употребить то красноречие... "1.

Что имел в виду Пушкин, подчеркивая в письме все? О чем должен был написать Вяземский, друг и родственник Карамзина?

Зная характер своего друга, предпринял попытку написать об историке сам Пушкин: "Сейчас перечел мои листы о Карамзине - нечего печатать (курсив мой. - И. С.). Соберись с духом и пиши". С мыслью о биографии Карамзина Вяземский пишет Пушкину 31 июля 1826 года, отнесясь с пониманием к его планам, "к серьезному предмету": "Карамзин со временем может служить центром записок современных... Все русское просвещение начинается, вертится и сосредотачивается в Карамзине..."

Об этом же, о создании цикла записок, центром которых мог стать именно Карамзин, только он, писал неоднократно и А. И. Тургенев, в том числе в "Хронике русского" - этом эпистолярном "гейзере": "Вот уже год как не стало Карамзина, и никто не напомнил русским, что он был для них (...) Журналисты (...) исполнили долг современных некрологов; но не умели или не хотели воспользоваться правом своим возбуждать народное внимание, народное чувство к важным событиям в государстве". "Да живет память его в каждом движении нашего сердца и в каждой строке о нем! Чем иным можем доказать нашу любовь к нему..." Для того чтобы понять сложность момента для появления биографии Карамзина и позицию Пушкина в этом вопросе, следует вернуться к истории появления уникального труда.

"История государства Российского" Н. М. Карамзина, первые восемь томов, вышла в феврале 1818 года. Книга, как отмечает Пушкин, "наделала много шуму и произвела сильное впечатление". Почему? Почему Пушкин неоднократно называл историка и его "Историю" " не только созданием великого писателя, но и подвигом честного человека"?1

Напомним, что автор посвятил свой труд царю: "Государю Императору Александру Павловичу Самодержцу Всея России". Именно в 1818 году тайные общества декабристов уже готовили цареубийство.

Декабристы, "молодые якобинцы", как назвал их Пушкин, негодовали, что "История" отстаивала историческую природу монархического правления в России, которое казалось им "верхом варварства и унижения". Но это, утверждал Пушкин, не прихоть историка, к этому подвели его летописи и архивные бумаги: Карамзин, защищает его Пушкин, рассказывает историю "со всею верностью историка, он везде ссылается на источники - чего же более требовать было от него?" При этом Пушкин говорит, что критиковать историка могут только люди "не понимающие спасительной пользы самодержавия" (выделено А. С. Пушкиным. - И. С.). Он также выделяет слова о том, что "редко основатели республик (имеется в виду история Рима, но ясно, что это иносказание. - И. С.) славятся нежной чувствительностью".

С другой стороны, отметим, что в Предисловии Н. М. Карамзина к труду есть важные строки, утверждающие, что "новая эпоха наступила. Будущее известно единому Богу..." Историческое развитие Карамзин связывал с Богом. Как писал в отрывке статьи "Карамзин" Пушкин, "Никита Муравьев... умный и пылкий, разобрал предисловие". Он остался недоволен начальными словами: "История есть священная книга народов".

Все вышесказанное не вяжется с программными документами декабристов, конечной целью которых было свержение самодержавия и убийство монарха.

В 1828 году в альманахе Дельвига "Северные цветы" Пушкин анонимно опубликовал фрагмент чудом сохранившихся воспоминаний об историке, известный под названием "Карамзин", где дает высокую, самую высокую оценку Карамзину как историку, открывшему древнюю Россию, как Колумб Америку, проделавшему огромную работу по сбору и обработке архивных источников, прежде всего многочисленных летописей, доселе неизвестных читателю: "Ноты "Русской истории" свидетельствуют обширную ученость Карамзина..." . Сведения этих независимых исторических источников подчеркивают вместе с тем и религиозные устои, и принципы исторического развития, не связанные ни с какими доктринами и догмами.

Удары "молодых якобинцев" направлены были против основ труда Карамзина, а глубина мышления Пушкина, его державная государственная позиция отделили его от друзей-декабристов. В полемике с ними он защищает Карамзина и вместе с ним православный взгляд на русскую историю, в котором Крещение Руси является исходным пунктом для понимания нашей цивилизации и культуры в целом. (Об этом есть важные рассуждения Пушкина и в знаменитом письме к П. Я. Чаадаеву от 19 октября 1836 года, где поэт большое внимание уделяет вопросам религии и ее месту в национальной истории. Между прочим он заметил: "Боюсь, как бы ваши религиозные исторические воззрения вам не навредили..." Пушкин в этом письме указывает источник, из которого "мы черпали христианство", а с ним и силы в борьбе с многочисленными внешними врагами. Все хорошо помнят его заключительные слова "ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество или иметь другую историю". Но ведь при этом Пушкин добавляет - "кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал".)

Пушкин, критикуя Н. Полевого, написавшего шеститомную "Историю русского народа" и безосновательно полемизировавшего с Карамзиным, утверждал: "...История новейшая есть история христианства...". И далее: "Россия ничего не имела общего с остальною Европою: история ее требует другой мысли, другой формулы, как мысли и формулы, выведенные Гизотом из истории христианского Запада..."

Вот где кроется главное разногласие "молодых якобинцев" с Пушкиным и Карамзиным. Вспомним, что на Сенатской площади войска, предводимые молодыми дворянами, выступили против царя, помазанника Божьего, смертельно был ранен герой Отечественной войны 1812 года генерал Милорадович - гордость страны! Это явилось прологом. Да, нужны конституционные свободы, необходимо освобождение крестьян, но зачем же убивать? Последующая история изобилует кровавыми примерами. Вспомним убийство Императора Александра II Освободителя, царя-реформатора, подобного Петру Великому, в правление которого разработана была конституция. Это было уже седьмое покушение на Священную Особу Государя народников ("нехристей", как называли их в народе!) Печальный ход дальнейших событий в России хорошо известен и ощутим до сих пор в каждой семье. Общий вывод - никакие тайные общества, теории, программы и манифесты, с бледными призраками, не могут заменить исторический ход вещей!

Пушкин - мужественный хранитель истории русской православной цивилизации вослед Карамзину. Он с детства, как писал его отец, знал, что Карамзин не то, что другие. Великий и отважный историк читал юному тогда еще Пушкину предисловие к "Истории", и мало того, вернувшись, юноша записал слова уникального Предисловия к "Истории государства Российского" (переделанного при Пушкине), многое разъясняющие в споре историка с его оппонентами. Пушкин записал в своем дневнике, что при нем историк меняет первую фразу предисловия: "Библия для христианина то же, что история для народа". "Этой фразой (наоборот), - уточняет Пушкин, - начиналось прежнее предисловие Ист(ории) Кар(амзина). При мне он ее переменил". Эти изменения стали вскоре известны лицеистам, а потом и всей читающей России. Напомним, что многотомная история России Карамзина начинается словами: "История есть священная книга народов" (курсив мой. - И. С.). А священная книга - Библия.

Как убежденно писал Пушкин в статье "О народном воспитании": "Историю русскую должно преподавать по Карамзину". Вместе с тем, развивая мысль о необходимости воспитания и обучения молодых людей настоящими гражданами, он разъясняет: "Изучение России должно будет преимущественно занять в окончательные годы умы молодых дворян, готовящихся служить Отечеству верою и правдою, имея целию искренно и усердно соединиться с правительством в великом подвиге улучшения государственных постановлений, а не препятствовать ему, безумно упорствуя в тайном недоброжелательстве" (курсив мой. - И. С.).

Выше отмечалось оживление интереса к истории русского и зарубежного общества. История цивилизации Гизо возникла на этой волне возбуждения мысли и как бы обобщила, сфокусировала эти искания и находки. Труды Гизо оказали громадное влияние на русскую историческую мысль, начиная от Н. Полевого и М. Погодина до В. Ключевского, и в этом плане особо актуально звучат суровые и справедливые суждения Пушкина.

"В Пушкине было верное понимание истории... Принадлежностями ума его были: ясность, проницательность и трезвость...", - говорил о нем кн. П. А. Вяземский. "Князь Петр" не написал биографии Н. М. Карамзина. Считается, что ее написание не давало ему достаточного повода для выявления оппозиционного настроения. (Напомним, что и о Пушкине он не написал ничего систематического. Он в это время увлеченно работал над биографией Фонвизина).

Но вернемся к теме - Пушкин о Карамзине. Друзья решили проводить публикации о нем планомерно, "в складчину", ото всех понемногу, а миру должна была в результате предстать книга воспоминаний. (Это в полной мере осуществили современники и последователи уже в отношении самого Пушкина.)

А как Пушкина поразила ранняя смерть друга Дельвига! Он писал Плетневу: "Баратынский собирается написать жизнь Дельвига. Мы поможем ему нашими воспоминаниями. Не правда ли? Я знал его в Лицее - был свидетелем первого, незамеченного развития его поэтической души - и таланта, которому еще не отдали мы должной справедливости. С ним читал я Державина и Жуковского - с ним толковал обо всем, что душу волнует, что сердце томит (так в тексте. - И. С.). Я хорошо знаю, одним словом, его первую молодость; но ты и Баратынский знаете лучше его раннюю зрелость. Вы были свидетелями возмужалости его души. Напишем же втроем жизнь нашего друга, жизнь, богатую не романтическими приключениями, но прекрасными чертами, светлым чистым разумом и надеждами".

И на этот раз предложение было замечательным! У Пушкина сохранился небольшой отрывок, начало биографии - "О Дельвиге" (всего несколько, как оказалось, бесценных страничек, как и о Карамзине).

В плане уточнения подхода Пушкина к сбору интересовавших его исторических материалов, записок интерес представляет информация, переданная самим Пушкиным в его "Путешествии в Арзрум", в период встречи с легендарным А. П. Ермоловым! "Собирая памятники отечественной истории, - с места в карьер начал увлеченный благородной работой Пушкин,- напрасно ожидал я, чтобы вышло, наконец, описание Ваших закавказских подвигов. До сих пор поход Наполеона затемняет все... Ваша слава принадлежит России и Вы не вправе ее утаивать. Если в праздные часы занялись Вы славными воспоминаниями и составили записки о своих войнах, прошу Вас удостоить меня чести быть Вашим издателем. (...) Прошу Вас дозволить мне быть Вашим историком" (курсив мой. - И. С.).

Эта встреча произошла в начале апреля 1833 года! Пушкин не побоялся посетить опального генерала (благоволившего к декабристам) в его селе Лукьянчикове. Между прочим, адъютантом генерала "по дипломатической части" одно время служил А. С. Грибоедов, назвавший его " сфинксом новейших времен".

В разговоре речь шла, как явствует из записей, об "Истории" Карамзина и о "Записках" Курбского. Это были темы, глубоко волновавшие Пушкина. Ермолов был с Пушкиным очень любезен и "до крайности мил", как он написал Ф. И. Толстому "Американцу". (Об этой встрече генерал рассказывал позднее издателю "Русского Архива", опубликовавшему в 1867 году часть его "Записок".)

Пушкин и его ближайшее окружение, состоящее прежде всего из литераторов и историков, государственных мужей и дипломатов, видели в записках и дневниках важный интеллектуальный источник увековечивания исторической памяти, без которой не может быть прогресса государства в целом. Более того, Пушкин, беззаветно любящий Россию, гордящийся ее историей как преданный сын, был глубоко убежден, что без усвоения и хорошего знания истории государство просто обречено.

Пушкин значительно содействовал созданию бесценного, неоценимого мемуарного эпоса эпохи. Подсчитано (конечно, с известной долей условности!), что "из 50 обращений литераторов пушкинского круга к современникам с призывом вести мемуарно-дневниковые записки за 1820 - нач. 1850 гг. с именем Пушкина и Вяземского связано более 30"1 (!) В этом направлении также большую работу проводили преданные друзья и единомышленники И. И. Дмитриев, В. А. Жуковский, А. И. Тургенев, А. Я. Булгаков, М. П. Погодин и др.

Вот как об одной исторической встрече, как показало время, в своем дневнике за 1829 г. писал историк М. Погодин: "Завтрак у меня: представители русской образованности и просвещения: Пушкин, Мицкевич, Хомяков, Щепкин, Аксаков, Верстовский, А. Веневитинов. Разговор от еды до Евангелия без всякой последовательности, как и обыкновенно". И прибавляет со справедливым огорчением, что не записал беседу в узком кругу разносторонне развитых "представителей русской образованности и просвещения": "Ничего не удержал, потому что не было ничего для меня нового, а надо бы помнить все пушкинское".

Безусловно прав историк Н. С. Тихомиров, утверждавший: "часто слышим в нашей литературе жалобы на скудость записок, мемуаров (...) Мы не торопимся печатать ( и писать! - И. С.) подобные документы".

Чувствовал запоздалое угрызение совести И. П. Сахаров, писавший в 1848 году: "Надобно вести записки. Боже мой! Сколько бы таких книг я мог бы написать... Все упущено; другое забыто, третье вспоминаю как сон...". (А он помогал А. А. Краевскому разбирать книги и бумаги в кабинете Пушкина!)2.

Источник подобного рода - это фамильные ценности, сокровища, проливающие свет как на биографии отдельных замечательных людей, так и на историю литературы и историю в целом!

4

"Царствовать самовластно и единовластно..."

"Я в прозе: да еще в какой".

А. С. Пушкин к А. А. Фукс. 19. Х.1834

"Монополия Греча и Булгарина пала",- писал с удовлетворением в одном из писем к Погодину Пушкин.

Желание издавать журнал, иметь свое печатное дело зародилось у Пушкина давно. Еще в 1826 году в письме к Вяземскому от 9 ноября он писал: "нам надо завладеть одним журналом и царствовать самовластно и единовластно...".

Друзья с нетерпением ждали нового журнала.

Об этом красноречиво свидетельствует запись А. И. Тургенева от 29 декабря 1835 года, когда единомышленники Крылов, Одоевский, Плетнев, барон Розен и Пушкин собрались у Жуковского и после долгих разгорячивших их диспутов вдруг в один голос внезапно закричали : "Жаль, что нет журнала, куда бы вылить весь этот кипяток, сочный бульон из животрепещущей утробы настоящего!"

Работа закипела. Ядро пушкинского журнала составили: Боратынский, Гоголь, Вяземский, Д. Давыдов, Плетнев, Языков, Погодин, Розен, А. И. Тургенев, А. Краевский, А. Муравьев, В. Одоевский. Среди молодых друзей - И. Киреевский, В. Соллогуб, Е. Ростопчина, В. Бенедиктов.

Уже 31 марта 1836 года первый номер был разрешен цензурой, а 11 апреля вышел в свет. Издание, как задумал его Пушкин, должно было выходить каждые три месяца по одному тому. В нем должны были помещаться стихотворения, "повести, статьи о нравах и тому подобное; (оригинальные и переводные) критики замечательных книг русских и иностранных; наконец, статьи, касающиеся вообще истории и наук".

Как только Пушкин стал издавать свой журнал, к нему присоединились А. И. Тургенев и П. А. Вяземский, имевшие большой опыт издательской деятельности и умевшие работать с первоисточниками, как архивисты и публикаторы. Кн. П. А. Вяземский писал другу: "Пушкин просит тебя, Христа и публики ради, быть отцом-кормилицею его "Современника"(...) Прошу принять это не только к сведению, но и исполнению и писать свои субботние письма почище и получше(...) то есть "тех же щей, только пожиже". (Намек на "Хронику русского". - И. С.).

Привлек внимание Пушкина и молодой В. Г. Белинский (после его статей "Литературные мечтания" и "Несколько слов о "Современнике"), критический талант которого был замечен как "подающий большую надежду". Пушкин принимает решение о приглашении его в свой журнал. Как передавал Пушкину Нащокин о новой кандидатуре - "Щепкин говорит, что он будет очень счастлив, если придется ему на тебя работать. Ты мне отпиши, - и я его к тебе пришлю". Это было в конце 1836 года. Обстоятельства быстро изменились, и переговоры с Белинским остались незавершенными.

В необходимости литературной критики издающихся материалов Пушкина убедили многочисленные публикации, записки и мемуары, как отечественные, так и зарубежные. Среди статей, связанных с публикацией в "Современнике", интересны его замечания, высказанные Ф. Булгарину в ответ на его критику (речь идет о "Хронике русского" А. И. Тургенева). Пушкин подчеркивает в публикации друга "глубокомыслие, остроумие, верность, тонкую наблюдательность, оригинальность и индивидуальность слога" - все то, что, по его мнению, выделяет хронику из Парижа. Пушкин как достоинство выводит те качества, которые не понравились Булгарину: "Мы предпочли в нем живой, теплый, внезапный отпечаток мыслей, чувств, городских новостей, булеварных (так в тексте. - И. С.), академических, салонных, кабинетных движений - так сказать, стенографию этих горячих следов, этой лихорадки парижской жизни...".

В Петербурге, в салонах, в дипломатической среде неудивительны были разговоры о литературе и зарубежной истории, о новых книгах и интересных статьях. Не случайно Вяземский сравнивал такие встречи с чтением свежих газет! В частности, Пушкин и друзья неоднократно обсуждали наряду с европейской и американскую мемуарную литературу. В дневнике есть записи о вечерах и разговорах с дипломатами и с П. И. Полетикой1, опубликовавшим в 1830 году в "Литературной газете" статью "Состояние общества в Соединенных Американских областях", горячо встреченную в Петербурге и Москве.

Среди прочих обсуждались "Записки" американца Д. Теннера2. Сам поэт так высказывался об этой далекой стране на основании чтения многочисленных независимых источников: "С изумлением увидели мы демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нетерпимом тиранстве". Добавить к сказанному Пушкиным нечего!

Работа в журнале отнимала массу времени, но была и увлекательной, т. к. давала возможность печатать рукописное наследие современников, создавая уникальный фонд мемуаристики. В первый год издания почетное место заняли записки Дуровой, кавалерист-девицы, представлявшие "любопытные" отрывки из журнала, который она вела в 1812 году. Сохранившиеся записи Пушкина свидетельствуют о сложном и ответственном труде издателя.

Сначала предполагалось их назвать "Записки амазонки" , но это звучало, как заметил сам Пушкин, "как-то слишком изысканно, манерно", напоминало немецкие романы. "Записки Н. А. Дуровой" - просто, искренно и благородно. "Будьте смелы, - обращается он к мемуаристке, - вступайте на поприще литературное столь же отважно, как и на то, которое Вас прославило. Полумеры никуда не годятся". На ее слова, что надо бы поторопиться с изданием, Пушкин ответил: "Ехать к Государю на маневры мне невозможно по многим причинам. Я даже думал обратиться к нему в крайнем случае, если цензура не пропустит ваших "Записок". В своем предисловии он так романтично о них отзывался: "C неизъяснимым участием прочли мы признания женщины столь необыкновенной; с изумлением увидели, что нежные пальчики, некогда сжимавшие окровавленную рукоять уланской сабли, владеют и пером быстрым, живописным и пламенным" (курсив мой. - И. С.). Пушкин оценил в полной мере прелесть искреннего и небрежного рассказа, столь далекого от авторских притязаний, и простоту, с которой героиня описывает свои необыкновенные происшествия. В этих словах чувствуется удивительно теплое отношение к женщине, отважившейся на такую трудоемкую и важную работу, смело шагнувшей навстречу своему читателю!

Пушкин буквально воевал за этот уникальный материал. 19 января 1836 года он писал ей, волнуясь: "Я было совсем отчаивался получить "Записки", столь нетерпеливо мною ожидаемые. Слава Богу, что теперь напал на след". Записки ему понравились. "Сейчас прочел переписанные "Записки": прелесть! Живо, оригинально, слог прекрасный. Успех несомненен". 11 мая Пушкин, сам работающий с увлечением в архиве в Москве и чувствующий себя настоящим журналистом, издателем, в письме к жене, между другими важными вопросами, спрашивает ее: "Что записки Дуровой? Пропущены ли цензурой? они мне необходимы - без них я пропал".

Пушкин неоднократно высказывал Дуровой удовольствие записками, ободрял ее на литературном поприще. Как она сама отмечала: "Я не буду повторять тех похвал, какими вежливый писатель и поэт осыпал слог моих записок..." Женщину, прослужившую в армии около десяти лет, принявшую участие в войне с французами гусаром, героически сражавшуюся в мужском окружении, тяжело было благословить на это испытание. В отношении Записок, их издания она обращалась к нему "как одному из преданнейших друзей", сознавая, что будут противники публикации.

Н. А. Дурову, храбрую амазонку, неоднократно отговаривали от обращения к Пушкину. "Вы напрасно хотите обременить Пушкина изданием ваших записок, сказал мне один из его искренних друзей (...) разумеется он столько вежлив, что возьмется за эти хлопоты и возьмется очень радушно; но поверьте, что это будет для него величайшим затруднением; он с своими собственными делами не успевает управиться, такое их множество, где же ему набирать дел еще и от других!.. если вам издание ваших записок к спеху, то займитесь ими сами, или поручите кому другому". К чести автора и издателя, они нашли в себе и силы и мужество!

Когда воспоминания уже были изданы, Н. А. Дурова имела все основания горестно записать: "Наконец и клевета сделала мне честь, устремила свое жало против меня!.. в добрый час! Это в порядке вещей"1. В каком-то большом собрании "перебирали ее косточки", говорили о записках, и, как передавала подруга, Пушкин ее защищал. "Защищал! Стало быть против меня были обвинения?" - справедливо заметила она.

Как явствует, вопрос с публикацией записок напрямую связан с историей.

В 1829 году, в декабре, кн. Петр Андреевич советовал Денису Давыдову, другу, "арзамасцу", поэту, заняться написанием жизни генерала Н. Н. Раевского, который так же героически сражался, как и Вяземский, в Отечественную войну 1812 года. На редутах вместе с ним сражались и его юные два сына, проявив при этом завидную храбрость. Раевский скончался 16 сентября 1829 года на 59-м году жизни. Именно Давыдов способен был написать его биографию, как свидетель его подвигов и как племянник!2 Давыдов рассуждал в своих письмах к кн. Вяземскому, как подробней и качественней ее написать. Он говорил о "моральных пигмеях", неспособных оценить величие души опального полководца, меряющих его "на свой мелкий аршин", он гневно клеймил осаждающих: "Неожиданная гроза разразилась на главе, уже седеющей, но еще неостылой от вдохновений воинственных, еще курившихся дымом сражений". Он писал о "новом Лаокооне, обвитом, теснимом изгибами жадного злополучия". Он называл Раевского героем, сродни героям античности и т. д. Однако, несмотря на свойственное ему и с удовольствием демонстрируемое в кругу друзей красноречие, он медлил с написанием. Год спустя в кругу друзей вновь встал этот вопрос, и уже Пушкин обратился непосредственно к Давыдову: "Денис здесь,- пишет он Вяземскому 2 января 1831 г. - Он написал красноречивый Eloge (похвальное слово - фр.) Раевскому. Мы советуем написать ему жизнь его" (курсив мой. - И. С.). Таким образом, сложилась уже инициативная группа заинтересованных в появлении этого материала в "Современнике". Среди них был и Нащокин, предположительно, был и Н. А. Муханов (брат декабриста П. А. Муханова). Через два дня друзья навещают П. А. Вяземского в Остафьево. Начинание было важным! Воспоминания Д. Давыдова3 были опубликованы вместе с материалами кавалерист-девицы Дуровой в пушкинском "Современнике".

Обращаясь к таким признанным народным героям, любимцам широкой общественности, но опальным генералам, как А. П. Ермолов, Н. Н. Раевский, Пушкин проявил большое гражданское и политическое мужество. Такие публикции имели сильное оппозиционное звучание.

Пушкин усиленно собирает дневники, мемуары современников для опубликования на страницах своего "царственного" издания.

Он лично готовит к изданию, переводит и комментирует записки бригадира Моро-де-Бразо, участника Прутского похода Петра I. Об этой книге он сообщил А. X. Бенкендорфу 31 декабря 1836 года: "Имею счастие повергнуть на рассмотрение Его Величества записки бригадира Моро де Бразо о походе 1711 года, с моими примечаниями и предисловием". И далее дает свою характеристику этому заинтересовавшему его источнику времен Петра Первого: "Они важный исторический документ и едва ли единственный (опричь Журнала самого Петра Великого)". "Записки" "любопытны и дельны", ибо: "В числе иностранцев, писавших о России, Моро-де-Бразо заслуживает особенное внимание. Он принадлежал к толпе тех надменных храбрецов, которыми Европа была наводнена еще в начале XVIII столетия и которых Вальтер Скотт так гениально изобразил в лице своего капитана Далгетти."

" Эта книга отличается умом и веселостию беззаботного бродяги(...) заключает в себе множество любопытных подробностей и неожиданных откровений, которые только можно подметить в пристрастных и вместе искренних сказаниях современника и свидетеля". При этом Пушкин подчеркивает их специфичность, представляющую тем самым и их ценность: "Моро не любит русских и недоволен Петром; тем замечательнее свидетельства, которые вырываются у него поневоле". Ну, например: "С какой простодушной досадою жалуется он на Петра, предпочитающего своих полудиких подданных храбрым и образованным иноземцам! Как живо описан Петр во время сражения при Пруте! С какою забавной ветреностью говорит Моро о наших гренадерах(...)". Пушкин ничего не убрал при подготовке документа к печати, считая это излишним и вредящим первоисточнику. Это к вопросу о том, как печатать исторический источник, какой критерий отбора материала должен существовать. Поэт так объясняет свою позицию: "Мы не хотели скрыть или ослабить и порицания и вольные суждения нашего автора, будучи уверены, что таковые нападения не могут повредить ни славе Петра Великого, ни чести русского народа. Предлагаем "Записки бригадира Моро" как важный исторический документ, который не должно смешивать с нелепыми повествованиями иностранцев о нашем отечестве". В этом предисловии каждое слово Пушкина важно!

В конце жизни Пушкин был страстно увлечен историей. Как отмечал А. И. Тургенев: "Современники находили в Пушкине сокровища таланта, наблюдений, начитанности об России, особенно о Петре и Екатерине, редкие, единственные".

Пушкин и мемуаристика. Пушкин и история. Это предмет неистощимого разговора! Он, как орел, стал мощно набирать подобающую его размаху высоту, но полет оборвали...

 

А.Бобров • Исповедь сердца (Наш современник N6 2001)

Александр Бобров

ИСПОВЕДЬ СЕРДЦА

АВТОРСКОЙ ПЕСНЕ - 200 ЛЕТ

На Московской книжной выставке-ярмарке-2000 я купил книжечку критика Льва Аннинского "Барды", выпущенную издательством "Согласие", но с концепцией ее трудно согласиться. Это эмоциональный рассказ о дорогих автору сочинителях песен - шестидесятниках. Дай Бог, как говорится: каждый теперь пишет о своем или ходовом на книжном рынке. Но меня удивляет то незавидное постоянство, с которым все время хотят обкорнать нашу поэзию или даже отдельно взятый ее жанр - песню. Еще в 1997 году я выступил в "Нашем современнике" с большой статьей, в которой достаточно убедительно, на взгляд читателей, доказывал, что авторская песня зародилась давно и именно в Москве, где столкнулись все наречия, культурные и исторические пути России. Не буду повторяться, вспомню лишь московского профессора, книжника и фольклориста Ивана Розанова, который написал в 1914 году обширный труд "Русская лирика. От поэзии безличной - к исповеди сердца", на примерах которого наглядно видно, что и песня прошла путь от фольклорно-безличной до исповедально-личностной во всей полноте поджанров именно на московском Парнасе.

И вот в работе известного критика - та же шарманка, те же искусственные рубежи и тот же круг имен. Да наслаждайтесь ими, но не насаждайте свою концепцию. Причем кроме чисто междусобойных восторгов идет полемика чуть ли не с пушкинским пониманием народности. Кто самый народный? Ну, Высоцкий, конечно. Почему? - потому что его понимают те, кто с наколками, потому что "единение с народом" включает все ту же скоморошину:

Я из народа вышел поутру -

И не вернусь, хоть мне и предлагали.

Станислав Куняев, понимающий проблемы без всякой скоморошины, просек этот балаганчик моментально. И отверг Высоцкого со всей яростью идейного борца, - отверг начисто и бесповоротно от имени того самого "народно-патриотического фронта", к которому Высоцкий, по всей своей "звукофизиономике", вроде бы должен принадлежать. Вот именно, вроде бы... Ну да в сторону идеологию и слышанные уже предположения, где был бы Высоцкий в октябре 93 года: на баррикадах с защитниками или на мосту, где аплодировали танковым залпам? По-моему, ни там и ни там, а разыграл бы спектакль якобы над схваткой: спел бы от имени продажного командира танка и погибшего юного защитника, а его поклонник-мещанин дивился бы "смелости".

Но я о другом - о московской авторской песне, антологию которой - без зашоренности и беспамятства - я пытаюсь сейчас составить. Вот и написанное ниже войдет в нее.

Так откуда же она, московская авторская песня? Кто ее предтечи, прародители, первые создатели, мастера жанра? Критик Лев Аннинский в своей книге "Барды" пишет о том, как увидел в газете траурную рамку и сообщение о смерти Александра Вертинского. "Кончилось его время, - подумал довольно (это опечатка или прямое кощунство? - А. Б.), впрочем, безучастно. Оставалось два года до первых записей Визбора. Три - до первых записей Анчарова и Окуджавы. Четыре - до первых записей Высоцкого.

И сорок лет - до времени, когда Александр Вертинский оказался перевоспринят - уже как провозвестник того неслыханного в официальной советской культуре явления, как авторская песня".

И многие, многие поклонники и даже теоретики этого не только русского жанра выстраивают такой же ряд: предтеча - Вертинский, а потом - перечисленные барды-шестидесятники. Кстати, для меня всегда было загадкой: почему барды, а не менестрели (что точнее) или мейстерзингеры (что еще точнее, но труднее в произношении)? Кельтское "бард" означает - странствующий певец, но предполагает исполнителя древнего эпоса. Менестрелями во Франции и Англии называли не только бродячих певцов, но и профессиональных поэтов, воспевающих дам сердца. А германские мейстерзингеры объединялись в профессиональные цеха, учили молодых писать стихи и петь их - ну, точно, как в СССР, когда создавались клубы КСП, а на фестивалях и до сих пор Александр Городницкий или Дмитрий Сухарев ведут так называемые мастерские.

Впрочем, все это - филологические тонкости, не лишенные, впрочем, смысла. Ведь на Руси бродячих певцов-поэтов называли самобытно - скоморохами. И совсем не обязательно они исполняли только скабрезные песни, что доказывает любимый Пушкиным сборник скоморошьих песен Кирши Данилова. В Малороссии странствующих исполнителей народных песен и дум называли лирниками, что, по-моему, является самым точным и по-славянски образным названием. Еще молодым я писал в песне: "Не лириком хочу быть - просто лирником, дорогой утолять свою печаль..."

Итак, кто же они, первые лирники, творившие задолго до Вертинского, кто приближал безликую песенную лирику к личностной исповеди сердца? Мы не будем углубляться в седые времена и напоминать доказанное: "Слово о полку Игореве" исполнялось как ритмизированная поэма-песня под гусли, а ведь безвестный автор опирался на такой же опыт и дар легендарного Бояна. На Москве одним из первых известных авторов стихов и музыки был в XVI веке... Иван Грозный. На стихираре песнопений начертано: "Творения Царя Иоанна, деспота Московского". Тогда слово "деспот" переводилось без эмоциональной окраски - властелин.

Обратимся к авторской отечественной поэзии, которая прокладывала путь от безымянной народной песни к авторской поющейся лирике. Пожалуй, первым тут всплывает имя Александра Сумарокова, который писал стихи для народных зрелищ, представлений. Песня "Хор сатир" обличала пьянство и для убедительности исполнялась хором, в который были привлечены московские фабричные. Они-то и унесли ее в простонародную среду.

Но, пожалуй, первым, кто создал истинно популярную, любимую во всех слоях и повсеместно исполняемую песню, был преподаватель Московского университета Алексей Мерзляков, создатель "Песни" ("Среди долины ровныя..."). На эти стихи писали музыку несколько композиторов, но в основе устоявшегося мотива, что свойственно и многим "бардовским" песням, лежала уже известная мелодия ныне забытого Козловского "Лети к моей любезной", поэтому авторство приписывалось только Мерзлякову. Он и сам напевал ее в дружеском кругу. Драма большого знатока и любителя песен Островского "Гроза" начинается со строки "Среди долины ровныя", которую поет мещанин-самоучка Кулигин.

Первым фанатиком и неустанным творцом песен в народном духе был в парадоксальной России аристократ, барон - Антон Дельвиг. Самая ранняя его "Русская песня" датируется днем Бородина по новому стилю - 7 сентября 1812 года. Еще и Пушкин не публиковал своего стихотворения в "Вестнике Европы". В год восстания декабристов будущий редактор "Литературной газеты" устраивал литературно-музыкальные вечера в своем доме. Компания подобралась неплохая: Пушкин, Жуковский, Боратынский, Вяземский, композиторы Глинка и Яковлев. С двумя последними Дельвиг плодотворно сотрудничал. Двоюродный брат поэта вспоминал: "Песни ... и романсы певались непременно каждый вечер. В этом участвовал и сам Дельвиг". Да, композиторы перекладывали стихи барона, который их называл подряд и не задумываясь: "Русская песня", но кто там разберет, где сам Дельвиг, ходивший по лавкам и трактирам послушать певцов и музыкантов, а где композиторы-собутыльники? Ведь даже в наш век звуконосителей с трудом устанавливают, кто же в точности, в окончательном виде написал музыку и слова "Глобуса", композитор которого, оказывается, - поэт Светлов. А уж почти два века назад... даже долетевший до нас "Соловей" (тоже называется "Русской песней"), имеющий автора музыки - Алябьева, потом аранжировался Глинкой, Гурилевым и даже... Листом. Одно лишь незыблемо - стихи Дельвига, дошедшие до нас.

Безусловным признаком истинно удачной авторской песни считается ее летучесть, простота восприятия и запоминания. Тут с шедеврами прошлого нынешним песням, даже самым популярным, конечно, не сравняться - ведь в прошлые века не было электронных СМИ, и песни впрямь летели над нашими просторами от сердца к сердцу. Одним из доказательств этого является то, как легко входили они в классические произведения и в разговорный обиход, не требуя никаких пояснений.

Иван Дмитриев - большой государственный чиновник, обер-прокурор Синода и подлинный, легкомысленный лирик - составил, пожалуй, первый сборник авторских песен - "Карманный песенник", который вышел аж в 1796 году. Особой популярностью пользовалась песня "Стонет сизый голубочек". Через 70 лет ее поминает в романе "Что делать" Чернышевский: исполнение романса "Стонет сизый голубочек" вызывает смех у прогрессивной молодежи. Но песня-то, значит, живет! Больше века прошло, три революции грянуло, а у Горького в повести "Все то же" (1918) Марья ерничает: "Я тоже не люблю старых песен - враки много в них. Все - ох да - ох... Заведя глаза под лоб, гнусаво запела:

Стонет сизый голубочек,

Стонет он и день, и ночь...

Сверните ему шею, чтоб не стонал! Мы девки удалые, мы любим песни нижегородские, с ярмарки. Из наших песен голубочки-то давно улетели, одна правда осталась... Соскочив с колен Щупина, Марья встала посреди комнаты и под негромкие голоса гармоники запела, вскинув голову, упершись руками в бока:

Я-а-й не помню, когда девушкой была,

С десяти годов с рук на руки пошла!.."

Этой-то "правды" и в нынешней попсе с лихвой...

Романс актера и песельника Николая Цыганова, современника Пушкина, "Не шей ты мне, матушка, красный сарафан..." вдруг неожиданно врывается в повесть Некрасова "Макар Осипович Случайный", написанную уже после смерти тридцатипятилетнего актера. В ней один из героев говорит: "Я пишу во всех родах: трагедии, оперы, драмы, водевили. Да, вы еще не читали моего водевиля. Вот он, послушайте! (он взял одну из тетрадей) "Святополк Окаянный", водевиль в одном действии, с куплетами, действие на Арбате, в Москве.

- Но Москвы тогда еще не было?

- Ученым и поэтам все позволено, - отвечал он..."

Святополк ходит в задумчивости и напевает известную песню: "Не шей ты мне, матушка, красный сарафан...". Замечательно! - и весьма напоминает подход нынешних плодовитых авторов: все позволено. Но ведь и такая нелепица о популярности песни говорит.

Более семисот (!) стихотворений истинно народного поэта Алексея Кольцова стали песнями. Правда, музыку к ним писали профессиональные композиторы, и мы воспринимаем некоторые песни, которые обрабатывались мелодически народом, как собственно кольцовские. Но интересно, как слава поэта-песенника утвердилась еще при жизни. В "Записках охотника", в рассказе "Смерть" изображен умирающий студент Авенир Сорокоумов: "На коленях у Авенира лежала тетрадка стихотворений Кольцова, тщательно переписанных; он с улыбкой постучал по ней рукой. "Вот поэт", - пролепетал он, с усилием сдерживая кашель, и пустился было декламировать едва слышным голосом:

Аль у сокола

Крылья связаны?

Аль пути ему

Все заказаны?"

Скромный чиновник Алексей Тимофеев в молодости писал стихи, о которых нелестно отозвался Белинский. Но лучшие его стихотворения стали песнями. Самая известная - "Свадьба", написанная еще в 1832 году. Ее поют в повести Гарина-Михайловского "Студенты" молодые герои в 1895 году. А родные вспоминали, что В.И. Ленин очень любил ее напевать: "Нас венчали не в церкви". Собственно, так у них с Надеждой Константиновной и было.

В годы гражданской войны неожиданно популярной стала песня учителя словесности Василия Межевича "Ты моряк, красив собою..." В 1839 году он редактировал "Литературную газету", в его доме собирались любители пения. Они ли упростили куплеты из водевиля Межевича, сам ли автор переделал, или народ обкатал, но доподлинно известно, что эту песню очень любил тезка автора - Василий Чапаев. Фурманов рассказывает: "Другого такого любителя песен - не сыскать: ему песни были, как хлеб, как вода. И ребята его по дружной привычке, за компанию неугомонную - не отставали от Чапая. Песенка шла до конца такая же растрепанная, пустая, бессодержательная. И любил ее Чапаев больше за припев - он так паялся хорошо с этой партизанской, кочевою, беспокойной жизнью:

По морям, по волнам,

Нынче здесь, а завтра там!

Эх, по морям-морям-морям,

Нынче здесь, а завтра там!"

Кстати, разве это не прототип так называемых туристских, дорожных песен?

Украинский поэт Евген Гребенка написал несколько песен по-русски. Среди них - "Очи черные". Московскую жизнь нельзя было представить без этого жгучего романса, созданного на музыку вальса Германа в обработке Гердаля. Но Шаляпин изменил и стихи украинца, и немецко-еврейскую музыкальную редакцию. Именно он и приписал последний куплет, который цитирует Чехов в рассказе "Шампанское":

"Опьянел я и от вина, и от присутствия женщины. Вы помните романс?

Очи черные, очи страстные,

Очи жгучие и прекрасные,

Как люблю я вас, как боюсь я вас!

Не помню, что было потом. Кому угодно знать, как начинается любовь, тот пусть читает романы и длинные повести, а я скажу только немного и словами все того же глупого романса:

Знать, увидел вас

Я не в добрый час..."

Глупый-то глупый, а до сих пор полтора века поем, да порой с той же страстью. Разве это не классическая авторская песня с завидной интернациональной судьбой да еще с вмешательством гения-исполнителя?

Поэт и драматург Николай Соколов 1830-х годов вошел в русскую поэзию одной песней, но какой! - "Кипел, горел пожар московский". Текст ее остался лишь на лубке (там - "Шумел..."), даже точные даты рождения и смерти автора неизвестны, а вот строка из этой песни стала крылатой: "Судьба играет человеком". Она вошла во многие позднейшие произведения и сегодня служит для каламбуров: судьба играет человеком, а человек играет на трубе.

Крылатой студенческой и офицерской песней стала песня приятеля и земляка Кольцова Андрея Серебрянского "Вино". В повести Куприна "Поединок" есть подробное описание ее исполнения. "Веткин стоял уже на столе и пел высоким чувствительным тенором:

Бы-ы-стры, как волны-ы,

Дни-и нашей жиз-ни...

В полку было много офицеров из духовных и поэтому пели хорошо даже в пьяные часы. Простой, печальный, трогательный мотив облагораживал даже пошлые слова". Любопытный отрывок. Из него явствует, во-первых, что тогда, в отличие от наших дней, хорошо пели и "в пьяные часы", а во-вторых, наши классики весьма требовательно относились к поэтическим достоинствам песен. Вот и Бунин в автобиографической "Жизни Арсеньева" вспоминает: "На вечеринках поют даже бородатые: "Вихри враждебные веют над нами", - а я чувствую такую ложь этих "вихрей", такую неискренность выдуманных на всю жизнь чувств и мыслей, что не знаю, куда глаза девать, и меня спрашивают: - А вы, Алеша, опять кривите свои поэтические губы?". Дальше Алеша кривит губы, слушая какой-то сентиментальный романс и тем самым как бы выражает отношение к песне лично Ивана Алексеевича. Но самое-то парадоксальное, что из всех прекрасных лирических стихотворений моего любимого Бунина ни одно не стало популярной песней. Наиболее известным был романс "Как светла, как нарядна весна! Погляди мне в глаза, как бывало" - ну совершенно не бунинский по слащавости.

Ну а что касается "Варшавянки" Кржижановского (кстати, перевод польской "Песни борьбы" был сделан им в Бутырской тюрьме - представьте себе фурор и раскрутку по НТВ песни, написанной там же Гусинским, например!), то она заняла свое достойное место в истории отечественной песни, хотя сегодня ее в песенники по политическим соображениям - не включают. Это, конечно, от бескультурья. Во Франции вышла восьмитомная (!) "История страны в песнях". В ней огромное место занимают и гимны лионских ткачей, и песни кровавой Парижской коммуны, а "Интернационал" - национальная гордость французов. Кстати, "Варшавянка", первоначальная строка которой звучала так: "Вихри враждебные воют над нами...", в нынешних условиях обнищания трудящихся становится снова актуальной:

Мрет в наши дни с голодухи рабочий.

Станем ли, братья, мы дольше молчать?

Но и прежде социальные мотивы были весьма характерны даже для жестокого романса. "Гейне из Тамбова" - так подписал короткое стихотворение "Он был титулярный советник..." поэт и переводчик Петр Вейнберг. Строки стали крылатыми для изображения глубокой социальной пропасти, препятствующей любви, хотя сам автор не лишен иронии в духе Козьмы Пруткова. Но многие слушатели не хотели воспринимать авторства неведомого Вейнберга, что и запечатлел Мамин-Сибиряк в очерках приисковой жизни "Золотуха" через тридцать лет после создания романса. Их герой Ароматов рассуждает: "Как же... Имею чин титулярного советника. Помните у Некрасова:

Он был титулярный советник,

А она генеральская дочь...

Ароматов речитативом пропел два куплета и опять принялся раздувать огонь". В этой песне и всего-то два куплета, но оговорка насчет Некрасова - характерная.

Интересно, что Герцен опубликовал авторскую песню самого Льва Толстого, даже не представляя себе, что граф может создать столь народные куплеты. В первой публикации издатель "Свободных русских песен" сделал приписку: "Эти песни списаны со слов солдат. Они не произведение какого-нибудь автора, а в их складе нетрудно узнать выражение чисто народного юмора". Позже эту песню Толстой споет в Лондоне, в семье Герцена, аккомпанируя себе на фортепьяно и развеивая всякие сомнения, кто автор. Остается только загадкой, почему исторические опусы Юлия Кима - авторская песня, а севастопольский шедевр Толстого - неизвестно что? Или появилась слишком рано? А еще раньше, работая над "Казаками" , Толстой куда раньше Розенбаума и прочих стилизаторов столь модных сейчас "казацких" песен сочинил песню, которую и впрямь могли петь его герои - казаки: "Эй, Марьяна, брось работу...".

Но, конечно, первым и первостатейным автором и исполнителем своих песен под гитару был Аполлон Григорьев. Об этом свидетельствуют авторитетные современники от Фета до автора "Истории семиструнной гитары" Стаховича. Не слышали? Жаль, но ведь и не все написанное современными бардами, выносящееся на многомиллионную аудиторию, стоит слушать. Так, в мартовские дни героической гибели псковского десантного батальона и прощания с Артемом Боровиком и всеми, разбившимися на Як-40, Вероника Долина пела на канале "Культура":

Поведи меня в китайский ресторанчик,

Я хочу, чтобы все было красиво,

Что китайцу стоит расстараться? -

Пусть обслужит нас по полной форме.

Неважно - прямой ли это эфир, или запись - песенка в любой день будет восприниматься как выпендривание и пустячок.

Что бы сказал Маяковский по поводу старательного китайца, если, выступая в 1927 году на диспуте "Упадочное настроение среди молодежи (есенинщина)", поэт-трибун ровно через 70 лет после рождения Григорьева приводит строку как образец поэтической ничтожности: "И если ты даже скапутился на этом деле, то это гораздо сильнее, почетнее, чем хорошо повторять: "Душа моя полна тоски, а ночь такая лунная". Маяковский перевирает - у Григорьева сильнее, с внутренней рифмой: "Душа полна такой тоской...".

Ну а что касается гражданственности и язвительности родной песни, то и здесь классики прошлого могут дать урок любому. Поэт-гусар Денис Давыдов, певец битв и пирушек, слагает "Современную песню", которая оставалась современной и во времена Маяковского и Блока, заявлявшего: "Я художник, а следовательно - не либерал", - и уж особенно точна в наши либеральные времена бывших завлабов и заведующих отделами "Правды" и "Коммуниста":

Всякий маменькин сынок,

Всякий обирала,

Модных бредней дурачок,

Корчит либерала.

Сегодня тоже многие корчат из себя либералов, демократов, защитников интересов народа, но сами представители плебса права голоса не имеют. На рубеже веков подлинным выразителем чаяний и мировоззрений простолюдина был настоящий бард в самом современном понимании, крестьянский поэт-самоучка Прохор Горохов. Как звучит! Он родился под Малоярославцем, работал в Москве водопроводчиком, рабочим завода Зингера, состоял в подпольной социал-демократической партии. Кажется, Михаил Горбачев решил воссоздать ее. Интересно, прижился бы среди боссов-социалистов на иномарках Прохор Горохов, который пел под свою семиструнку "Долю мастерового":

Головушка закружится

От этой кутерьмы:

Все деточки голодные,

Чахотка у жены.

Пользовался популярностью и его жестокий романс "Изменница". Лев Аннинский полагает, что первый шедевр жанра бардовской песни был создан фронтовиками Сергеем Кристи, Владимиром Шерейбергом, Алексеем Охрименко "в 1949 или 1959 году - точнехонько в середине века". Он восторгается этой балладой-стилизацией:

Я был батальонный разведчик,

А он - писаришка штабной,

Я был за Россию ответчик,

А он спал с моею женой.

Но чем это отличается от строк Горохова 1901 года?

Но вот начало осени;

Свиданиям конец,

И деву мою милую

Ласкает уж купец.

"Нет, это потрясающе!" - восторгается критик, цитируя дальше:

Штабного я бил в белы груди,

Сшибая с грудей ордена...

Ой, люди, ой, русские люди,

Родная моя сторона!

Ну и у Прохора герой берет не протез, а сразу топор:

Стояла ночка темная,

Вдали журчал ручей,

И дело совершилося:

Теперь я стал злодей.

А в начале века была популярна еще одна надрывная песня про васильки и изменницу Лёлю:

Я ли тебя не любил,

Я ли тобой не гордился,

След твоих ног целовал,

Чуть на тебя не молился...

Как поет современная группа: "Я готов целовать песок, по которому ты ходила...".

Ничто не ново под луной - пусть читатель сам делает выводы, слышит душой и поет лучшие песни - исповеди сердца, поэтические откровения без деления на века, периоды, кланы и признанные авторитеты. Московской авторской песне, если даже прогневить дух такого автора, как Иван Васильевич Грозный, - более 200 лет, она даже старше Пушкина, чей юбилей мы не так давно отметили.

 

Е.Матвеев • Пушкин после юбилея (Наш современник N6 2001)

ПУШКИН ПОСЛЕ ЮБИЛЕЯ

Много отрадно-радостных дел посвящено Пушкину, вдохновлено им. 10 февраля 2001 года в печально-памятную 164-ю годовщину гибели Пушкина в святых местах Пушкиногорья, где на вечном покое находится его прах, открылся очередной VIII Всероссийский Пушкинский театральный фестиваль, который продлился до 16 февраля и, хочется верить, задал тон многим последующим Пушкинским мероприятиям в первом году нового века.

Но хочется поделиться некоторыми горестными размышлениями по поводу отдельных публикаций на Пушкинскую тему, появившихся после юбилея поэта. Вот, например, "русская элегия" в журнале "Наш современник" № 11 за 2000 год Олега Осетинского "Чудное мгновенье". В одной из глав этой "элегии" под заголовком "Год 1825, июнь. Тригорское" автор по-своему изображает общеизвестную сцену прощания Пушкина и А. П. Керн в Тригорском: "А утром, когда любезная, но уже спокойно-рассеянная Анна Петровна сидела в карете, прибежал, запыхавшись, Пушкин, растолкал без церемоний провожающих, быстро прыгнул на ступеньки кареты, протянул Анне Петровне книгу.

- Вот, вторая глава "Онегина". В лавке не купите! Еще не разрезана.

- Автограф есть? - Анна Петровна умело скрыла зевок".

На самом деле эту сцену Анна Петровна описывает так: "На другой день я должна была уехать в Ригу... Он пришел утром и на прощанье принес мне экземпляр II главы Онегина, в неразрезанных листках, между которых я нашла вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами: "Я помню чудное мгновенье..." и проч. и проч. Когда я собиралась спрятать в шкатулку поэтический подарок, он долго на меня смотрел, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их опять; что у него промелькнуло тогда в голове, не знаю" (Керн А. Воспоминания. Дневники. Переписка. М., 1974, стр. 36). 175 лет минуло, но и сейчас поражает своей пронзительностью эта сцена.

Под заголовком "Год 1825, июнь. Царское Село" автор заставляет М. И. Глинку говорить:

"...Я только что прочел новую главу "Онегина"... "Бывало, когда гремел мазурки гром, В огромной зале все дрожало, Паркет трещал под каблуком..." (стр. 33 журнала).

Глинка М. И. в июне 1825 г. мог читать только I главу, напечатанную в Петербурге в феврале 1825-го. Цитированные строчки из V главы напечатаны только в 1828 году.

Под заголовком "Год 1836. Петербург". О. Осетинский передает разговор:

К. Брюллов - Глинке (разговор в мастерской художника):

"...Помнишь, у Пушкина: "Я, уважая русский дух, Простил бы им их сплетни, чванство, Фамильных шуток остроту, Порою зуб нечистоту, И непристойность, и жеманство. Но как простить им модный бред и неуклюжий этикет!.." (стр. 38 журнала).

К. Брюллов этих слов Пушкина знать не мог, также их не знал и Глинка. Эта характеристика дамского окружения псковского губернатора осталась в черновиках "Онегина" и стала известна исследователям творчества поэта после его гибели.

Далее: под заголовком "Год 1836. Петербург". Пушкин говорит Глинке: "На прошлой неделе собрались у Яковлева, на Фонтанке, годовщину лицейскую отмечать... И сколько же нас было, представь? Семь человек...

Глинка: "Я видел Корфа, он говорил..."

Пушкин: "Ну да, он был, дьячок - мордан!.. Буффон, князь, Медведь, Матюшка, Мясожоров - и все! Дельвиг умер. Большой Жанно сам знаешь где. Горчаков в Лондоне...

Предчувствия у меня дурные. Письмецо вот сегодня получил, подметное!.."

Да, поленился уважаемый О. Осетинский заглянуть в популярные книги. На последней лицейской сходке с участием Пушкина 19 октября 1836 г. было не семь лицеистов, а одиннадцать, автор "элегии" отказал в праве присутствовать Мартынову, Гревеницу, Юдину, Илличевскому, Комовскому, Стевену, но почему-то поместил в компанию "семерых" "Матюшку" (Матюшкина) и "князя" (?), не участвовавших в сходке. "Горчаков в Лондоне..." - опоздал автор "элегии" почти на десятилетие, в Лондоне давно след Горчакова простыл, Александр Михайлович в это время был в Вене.

И снова каскад несуразностей:

Пушкин - Глинке: "В двадцать пятом году я в Михайловском платил долги книгами... Великопольскому. Экземплярами второй главы "Онегина". Эх, в деревню, капусту поливать - вот мечта!" (стр. 38 журнала).

Глинка: "Прав поэт: "Самостоянье человека залог величия его" (стр. 43 журнала).

Пушкин "экземплярами второй главы "Онегина" долги платить в "двадцать пятом году" не мог, так как вторая глава опубликована в 1826 году. "Самостоянье человека - залог величия его" - эти слова неоконченного стихотворения Пушкина стали известны только исследователям после его гибели.

Удивительны и некоторые другие публикации на пушкинскую тематику.

В "Книжном обозрении" "Независимой газеты" (№ 49 от 28 декабря 2000 г.) Александр Зайцев под рубрикой "Событие" публикует заметку "Последний памятник второго тысячелетия", в которой с восторгом повествует о том, что "В канун католического Рождества 24 декабря в селе Михайловское Псковской губернии был торжественно заложен и сразу же открыт, наверное, последний монумент второго тысячелетия - памятник Пушкинскому зайцу". Автор утверждает, что "По словам Битова, он размышлял над историей легендарного зайца пятьдесят один год". Андрей Битов - писатель и по его предложению создан и установлен заяц. Но если так долго Битов "размышлял", то ему надо было знать, что не "метрах в 200 от усадьбы ему перебежал дорогу заяц", а перед Вревом, т. е. в двух десятках верст от Михайловского. В Тригорском прекрасно знали об этой поездке, и впоследствии дочь хозяйки имения М. И. Осипова рассказывала М. И. Семевскому:

"...слышим, Пушкин быстро собрался в дорогу и поехал; но, доехав до погоста Врева, вернулся назад. Гораздо позднее мы узнали, что он отправился было в Петербург, но на пути заяц три раза перебежал ему дорогу, а на самом выезде из Михайловского Пушкину попалось навстречу духовное лицо. И кучер, и сам барин сочли это дурным предзнаменованием. Пушкин отложил свою поездку... " (А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1974, т. I, стр. 425). Кстати, С. Гессен считал этот рассказ дочери П. А. Осиповой самым достоверным.

Если следовать логике рассуждений Битова, то нам, видимо, надо ожидать нового предложения этого писателя после долгих "размышлений" об изготовлении памятника "духовному лицу", повстречавшемуся Пушкину "на самом выезде из Михайловского".

Сам Андрей Битов в журнале № 12 за 2000 г. публикует подборку материалов из будущей книги "Вычитание зайца", а во вступлении к этой статье "размышляет", что случилось бы с Пушкиным, если бы ему не встретился заяц, т. е., видимо, Пушкин был бы на Сенатской площади 14 декабря. Но почему бы тогда не пойти по пути, подсказанному декабристом С. Г. Волконским, который предполагал, что, если бы Пушкин был на Сенатской площади, он поплатился бы ссылкой в Сибирь и тогда не было бы роковой дуэли... Вся эта история намного сложнее, и ее превращать в театральный фарс не следует и нужно из всех этих "рассуждений" "вычитать зайца" и серьезно отнестись к чрезвычайно драматическому событию в жизни Поэта.

А г-ну Битову, редакции журнала "Звезда", да и многим другим редакциям, публикующим материалы о Пушкине, почаще заглядывать в энциклопедии, и тогда не будет таких грубых ошибок и искажений фактов: "Пушкин закончил лицей 1 ноября".

26 декабря и газета "Новости Пскова" разразилась хвалебной заметкой А. Тиханова "Последний памятник тысячелетия", удивительно, как А. Битов заразил многих журналистов "зайчатиной". Чего стоят здесь хвалебные слова: "уважение к зайцу", "заяц ворвался в мировую литературу", "175-летие перебегания зайцем Пушкину дороги на Сенатскую площадь", "церемония открытия памятника" и пр. и пр.

Эти несколько последних публикаций и событий, связанных с Пушкиным, свидетельствуют о (мягко сказать) непочтительном отношении авторов к Поэту. Недавно скончавшийся выдающийся литератор, историк Вадим Валерианович Кожинов в своей книге "Великое творчество и Великая победа" (М., 1999) пишет, что англичанин А. Бриггс с почтительным изумлением открывает, что на родине Пушкина "к нему относятся как к личному другу, как к кровному родственнику и как к полубогу". А сам Кожинов, размышляя на эту тему, делает вывод: "Пушкин предельно близок каждому русскому, но одновременно он недосягаемый полубог, стоящий выше кого бы то ни было, по крайней мере, из людей русской культуры".

Е. П. Матвеев.

Псков

 

В.Морозов • «...За други своя» (Наш современник N6 2001)

"...ЗА ДРУГИ СВОЯ"

"Шаг в бессмертие"

Псков, 2001

В подзаголовке книги значится: "Подвигу 6-й роты гвардейского Краснознаменного 104 парашютно-десантного полка посвящается". Это второе, дополненное издание книги о несокрушаемой силе русского воинского духа, которую еще раз продемонстрировали наши воины в Чечне, сражаясь с умелым и коварным противником, превосходящим их по численности почти в тридцать раз (!). Как известно, из девяноста десантников, не дрогнувших в смертный час, в живых остались только шестеро. Сами собой вспоминаются слова некогда широко известной песни о безымянной высоте: "Нас оставалось только трое из восемнадцати ребят..." Подвиг отцов в Великой Отечественной осенил души героев нового поколения. Некоторые публицисты, писавшие о шестой роте, сравнивали их мужество с ратниками Куликова поля, с защитниками Брестской крепости. А поэт-воин, полковник-"афганец" Виктор Верстаков написал так:

Погибшая, бессмертной

Ты стала наяву

В бою под Улус-Кертом,

Как в битве за Москву.

Ребята погибли - но выполнили боевую задачу, не пропустив более двух тысяч ваххабитов, запертых в Аргунском ущелье, поставивших своей целью во что бы то ни стало прорваться в сторону Ведено и далее - в Дагестан. От пленных "чехов" и по радиоперехвату узнали, что руководил прорывом Хаттаб, который так инструктировал свое воинство: "В безвыходном положении сдавайтесь, но только не десантникам". Знал, поганец, с кем имеет дело и чем оно может закончиться. А сдавшихся десантников не было ни одного! Многие подорвали себя последней гранатой, бросившись навстречу врагам. Безымянная высота 776, где приняла свой последний бой шестая рота, стала называться в солдатском фольклоре Горой Смерти. Четыреста головорезов из отборного отряда "Джимар" нашли на ее склонах свою погибель. Алексей Комаров, один из немногих оставшихся в живых, рассказывал, что с бандитами сходились в рукопашной схватке. В ход шли ножи, лопатки, приклады, руки, ноги... Помните классическое стихотворение Юлии Друниной?

Я только раз видала рукопашный -

Раз наяву и тыщу раз во сне.

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне!

29 февраля 2000 года в 12.30 разведдозор обнаружил засаду боевиков и рассеял их огнем из автоматов. Это стало первым боевым соприкосновением с боевиками, общая численность которых еще не была известной. А закончился бой только утром 1 марта, когда истекающий кровью командир батальона подполковник Марк Евтюхин вызвал по рации огонь артиллерии на себя.

Подполковник С. Тютюнник, побывавший на Горе Смерти вскоре после сражения, заканчивая свой очерк о героях шестой роты, пишет: "Вроде бы и размытое у нас понятие, этот самый патриотизм, а вот глядишь - у десантников повально имеется. Всем бы в России хоть каплю того, что было в душах у подчиненных гвардии майора Сергея Молодова. Тогда ничего не страшно. Страшно, если сердца пусты, если память мертва, если в церковь при первой возможности не сходим и свечку за упокой не поставим, если убитых горем матерей, жен и детей павших забудем, если дело начатое не закончим. Не дай Бог, эти страхи оправдаются - тогда зря мужики на высоте полегли. Тогда накажи нас, Господи, ибо достойны наказания!"

Чтобы память не омертвела, а души наши не зачерствели, издана эта книга - о каждом солдате, сержанте, офицере шестой роты помещен короткий очерк, фотография. Вглядываешься в эти молодые красивые лица - и читаешь на них особенную мужскую печать, которой не сыщешь, хоть глаза прогляди, в новомодных цветных журналах, рекламирующих Бог знает что и черт знает кого! Уж не буду заикаться об осточертевших "кувшинных рылах" телевизионных шутов, которые вчера еще плясали на гробах погибающих в Чечне мальчишек, а сегодня порой находят для них и доброе слово. "Перестроились". Но Каинову отметку, хоть кирпичом рожу надраивай, не вытравишь.

Пока не было войны, пока не заполыхала великая держава "локальными конфликтами", мы, пожалуй, без особого трепета выслушивали армейских замполитов о м а с с о в о м героизме наших воинов в годы Великой Отечественной войны: знали об этом - и всё, а сердце учащенно не билось. И вот - яркая молния подвига "крылатой пехоты". Двадцать два настоящих мужчины удостоены звания Героя России, шестьдесят три - Ордена Мужества. "Почти десять лет нам твердили, что не осталось у России защитников, что нищая армия уже почти ни на что не способна, - говорит командир Псковской (76-й) воздушно-десантной дивизии гвардии генерал-майор С. Ю. Семенюта, - но перед лицом коварного и подлого врага наши солдаты и офицеры доказали, что они по-настоящему радеют о чести Отчизны, являются ее настоящими патриотами".

Скорбная книга - книга памяти, поэтому закончу свой обзор словами двух горожан Новоржева, пришедших проститься с рядовым воином Сережей Михайловым:

- Господи, на самом большом празднике не бывает столько людей, сколько собрало нас сегодня общее горе.

- Россия сегодня горюет чаще, чем празднует...

На территории 104-го воздушно-десантного полка сейчас строится часовня, где будут проходить церковные службы по убиенным воинам, куда могут зайти солдаты и офицеры, чтобы поставить поминальную свечу и помолиться за души тех, кто "положил живот за други своя". Для тех, кто хотел бы и мог помочь строительству часовни, сообщаем финансовые реквизиты.

ГРКЦ-ГУ ЦБ РФ Псковской области, г. Псков

БИК 045805001

ИНН 6027035361

ОКПО 24141047

ОКОНХ 97920

№ 40503810800000000046

Наименование: текущий.

Помяни их, Господи, во царствии Твоем!..

Вячеслав МОРОЗОВ

 

С.Семанов • «Ромео и Джульетта» в исполнении «новых нерусских» (Наш современник N6 2001)

"Ромео и Джульетта"

в исполнении "новых нерусских"

Великосветская мелодрама в жанре пародии

Журнал "Профиль", 2001, № 1; "Комсомольская правда", 26 янв. 2001 г.

Действующие лица:

Ромео - Вавилов Андрей Петрович, президент банка "Международная финансовая инициатива" с мая 1997 г., ранее - первый заместитель министра финансов России, родился в 1961 г. в Перми. Женат, увлекается лыжами, теннисом, охотой. (Из официальной справки.)

Джульетта - "девочка из-под Киева", артистка, игравшая роли только в быту (имя не называем, никому пока оно не интересно).

Тибальд - муж артистки, московский чеченец неизвестного рода занятий.

Прислуга дорогущих отелей, продавцы ювелирных, автомобильных, меховых и цветочных магазинов, водители, охранники, чеченцы.

(Примечание: сотрудники Прокуратуры, Налоговой полиции, МВД и ФСБ Российской Федерации в действии не участвуют.)

"Глянцевый" журнал "Профиль" напечатал, а "Комсомольская правда" воспроизвела, как нечто значительное, пошлую пародию на классическую драму. Но не в стихах она исполнена, а на убогом репортерском жаргоне для "богатых читателей". Ромео тут, естественно, миллионер (миллиардер?), разбогатевший точно так же, как все наши Абрамовичи, Березовские и далее до скончания русского алфавита. Услужливый репортер показывает, так сказать, "внутреннюю жизнь" и даже "личные отношения" этой публики. Сцены получились впечатляющие. Ну, не Шекспир, конечно, но перед нами "картина, достойная кисти Айвазовского" (Березовского, сказал бы классик сегодня). В этом трагифарсовом повествовании особо бросается в глаза восторженное подобострастие репортера к этим самым "богатеньким" и всему их modus vivendi. Присмотримся же.

Сюжет развивается по канонам истинно классическим (в данном жанре!). Сразу вспоминается песенка популярного некогда эстрадного исполнителя Лещенко: "Встретились мы в баре-ресторане..." Так и в нашей истории: Ромео и Джульетта познакомились в баре "Палас-отеля" (без пачки "зелени" заглядывать туда не посоветуем никому). Он, как положено, влюбился в нее с первого взгляда, сразу стал ее "ангажировать" (раньше в подобной среде выражались в таких случаях столь же пошло, но хоть по-русски - "клеиться"). Она возражала, все-таки замужем, а Тибальд-чеченец очень ревнив... Но репортер опускает подробности и деловито заключает: "В конце концов она сдалась". Понятно, в "Палас-отелях" иначе не положено...

Ромео начинает бурные ухаживания за любимой (помните сцену на балконе у Шекспира?). Ну, балкон, ночной покров и прочая и прочая чепуха не для банкиров и замминистров финансов! Он "посылал ей огромные букеты - величиной со стол!" - умиляется карьерно-комсомольский репортер и уточняет: "Такие, что не проходили в двери, и приходилось открывать огромную заднюю дверь". Но что такое цветы для героев нашего (новонерусского) времени? Так, трава, никакого делового применения. Но Ромео был как раз деловар, поэтому он "присылал гигантские плюшевые игрушки - медведей, тигров, и в каждой лапе - пакеты с деньгами. Меньше пяти тысяч долларов не было никогда!" - восклицательный знак тут поставил сам репортер...

Думаете, водопад соблазнов достиг апогея? Да нет, что им каких-то пять тысяч "зелени". Читаем далее: Джульетту "привезли в элитный магазин: "Выбирайте все что хотите и сколько хотите". Супруга бедного Тибальда не растерялась и увезла "роскошные вечерние туалеты, бальные платья, изящные и чудовищно дорогие дамские сумочки, туфельки, часики, тушь для ресниц". Скучно перечислять дальнейшие подробности - про шампанское "Дом Периньон" или как Джульетте как-то утречком "чуть ли не с поклоном принесли ордер и ключи от нового жилья,- как оказалось, роскошного" - и прочий подобный набор, что в ходу у современных купчиков.

Какая же шекспировская драма может быть без трагических обстоятельств?! Нет-нет, у нас тут все, как у классика. Оба главных героя состояли в законном браке, вот суть трагизма. Тибальд-чеченец был "очень религиозный", но "в деньгах она никогда не нуждалась". Чем не супруг - и не бедный, и по-мусульмански непьющий. В приличном вроде бы браке состоял и Ромео, супруга его в ту пору обучалась в Соединенных Штатах и, пока муж попивал "Дом Периньон", конспектировала лекции американских доцентов. Ну, приближенный Ельцина Ромео развод свой быстренько обставил и вскоре показал Джульетте паспорт с соответствующим штампом.

С Тибальдом все получилось куда как сложнее...

Весь российский народ и весь цивилизованный мир уже знают, что там, где действуют чеченцы, порой возникают дела крутые. Так и в нашем случае. В приступе ревности "очень религиозный" Ромео свою неверную Джульетту поколотил. Она была Джульеттой эпохи "реформ", яд глотать не стала, а тут же позвонила по мобильному к приятелю своего Ромео. Тот тут же примчался, но "не один, а с отрядом ОМОНа" и увез малость побитую Джульетту. Вовремя. Репортер с почтительным придыханием сообщает: "Как выяснилось, сразу после этого во дворе появился муж (наш Тибальд то есть) с командой чеченских бойцов". Ничего себе страсти! Старомодного Шекспира надо забыть навек, подумаешь - поединок Ромео и Тибальда на шпагах! А тут задействован целый отряд спецназа и команда чеченских боевиков! Сражение под Ватерлоо, да и только. И ведь не в мелком итальянском городишке действие происходит, а в столице великой страны, да еще среди бела дня. Тут читателя (зрителя) в дрожь кидает...

Впрочем, напомню, что перед нами все же не великий драматург, а всего лишь жалкая пародия на него. Ничего трагического, разумеется, не случилось с нашими героями, и омоновцы, и чеченские боевики оказались в данном случае похожими на плюшевых тигров, что дарил влюбленный Ромео своей Джульетте в начале их романа.

Затем были еще приключения у обоих любовников, но уже куда помельче, уже без вооруженных статистов. Он крепко стал попивать, а она с горя попала в автоаварию и оказалась в больнице. Но все закончилось хорошо. В описании этих сцен репортер впадает в тон поистине эпический, цитируем: "И была свадьба. Двухэтажная квартира была вся уставлена розами - негде повернуться! Продавцы цветочных магазинов до сих пор вспоминают, как от их опустевших палаток отъезжали машины, наполненные ведрами цветов..." Заметим, однако, что Ромео заразился от чеченского Тибальда восточной ревностью: на свадебном торжестве он танцевать с Джульеттой "разрешил только Черномырдину, с которым был дружен". Ну, истоки их дружбы понятны, как-никак в одном кабинете министров трудились, бок о бок...

Кажется, у перекормленных молодоженов очень скоро возникли неурядицы, и дело обернулось "разлукой", но нас их пустяковые судьбы нисколько не интересуют. А интересует нас совсем другое.

Прокурор Устинов, обратите внимание на расходы Мистера Твистера-Вавилова, бывшего министра.

Главный ныне мент страны Грызлов, кому у нас подчиняются отряды ОМОНа?

Пожарник Степашин, что-то ныне контролирующий, проверьте хотя бы оптовую торговлю цветочных палаток.

Нет повести печальнее на свете...

Не читайте "Комсоправду", дети!

P. S. Наши заметки уже были сданы в редакцию, когда в "Московском комсомольце" появилась заметка о криминальной деятельности Вавилова в бытность его "серым кардиналом" российских финансов. Ну, этот известный орган славится пристрастием к двум сюжетам - рекламе публичных домов (на их "комсомольском" языке это именуется "досуг"), а также выливанию компромата на разного рода высокопоставленных мошенников. В обоих сюжетах московские комсомольцы разбираются досконально, тут им доверять можно. В заметке живописуются финансовые махинации Вавилова, принесшие нищей российской казне (то есть нам с вами, читатели) многомиллионные убытки. В баксах, разумеется. Мелькают многие известные деятели, в частности украинская "панночка", сидевшая недавно в киевской тюрьме по обвинению в большущих мошенничествах. Ну, теперь-то Устинов с Грызловым, может быть, и встрепенутся?..

И самое-самое пикантное: "комсомольцы" напоминают, как все Рублевское шоссе было увешано огромными рекламными щитами с изображением нашей Джульетты и надписью: "Любимая!" Подписи Ромео там не было, но все знали, кем эти щиты были оплачены. Из нашего кармана, понятно.

Сергей Семанов

 

В.Солёнов • Третья мировая (информационно-психологическая) война (Наш современник N6 2001)

Третья мировая

(информационно-психологическая) война

(В. А. Лисичкин, Л. А. Шелепин.

М.: Институт социально-политических исследований АСН, 2000)

Название книги я вынес в заголовок рецензии. Первый из авторов - философ, академик, основоположник новой научной дисциплины - прогностики, многие знают его как депутата Государственной Думы России; второй - профессор, физик-теоретик, эколог. В контексте названия и содержания книги авторский тандем весьма интересен, но отнюдь не неожидан: эрудиция, глубокое знание специальных дисциплин, анализ разрозненных документов и фактов, умение доступно излагать мысль, логическая выстроенность книги и ряд других ее достоинств - несомненная заслуга названных ученых-публицистов.

Открывается книга упоминанием своеобразного "юбилея": "Недавно исполнилось 50 лет с начала Третьей мировой информационно-психологической войны. 18 августа 1948 года Совет национальной безопасности США утвердил директиву 20/1 "Цели США в отношении России". Эта директива несла с собой войну качественно нового типа, где оружием служит информация, а борьба ведется за целенаправленное изменение общественного сознания. Задача заключалась во внедрении в общественное сознание таких ложных представлений об окружающем мире, которые позволили бы в дальнейшем манипулировать как населением страны, так и ее правящей элитой".

Для наблюдательных отметим, что тогдашний СССР в американском документе называется Россией, а для сомневающихся в истинности сказанного авторами приведем небольшой, но красноречивый отрывок из Директивы СНБ, утвержденной Гарри Трумэном: "Провести коренные изменения в теории и практике внешней политики, которых придерживается правительство, стоящее у власти в России... Речь идет прежде всего о том, чтобы сделать и держать Советский Союз слабым в политическом, военном и психологическом отношениях по сравнению с внешними силами, находящимися вне пределов его контроля". Следующая директива СНБ-68 была подписана Трумэном в начале апреля 1950 года: "Нам нужно вести открытую психологическую войну с целью вызвать массовое предательство... сеять семена разрушения... усилить позитивные и своевременные меры и операции тайными средствами в области экономической, политической и психологической войны с целью вызвать и поддержать волнения... Наша политика и действия должны быть таковы, чтобы вызвать коренные изменения в характере советской системы... Совершенно очевидно, это обойдется дешевле, но более эффективно, если эти изменения явятся в максимальной степени результатом действия внутренних сил советского общества".

В отличие от нашей страны с ее тягой к постоянным революционным преобразованиям, где очередной правитель традиционно набирает "очки" за счет смешивания с грязью своего предшественника, закладывает крутой вираж во внутренней и внешней политике, отвергая едва ли не скопом сделанное до него, в США смысл подобных документов не пересматривается и не имеет срока давности. "Внутренние силы", способные разложить страну изнутри, начали формироваться в условиях противостояния различных типов общественного сознания. Информационно-психологическая война постепенно получила научное обоснование, которому авторы посвящают в книге немало места, дабы читателю стало ясно, как, кто и какими методами проводит "брейн уошинг" ("промывание мозгов").

Рассмотрены этапы психологической войны, отдельные ее операции, их скрытый смысл и их результативность, создание политических мифов, воздействие их на подсознание, на разрушение коллективного менталитета и, в конечном итоге, - не без помощи "пятой колонны" - наше разоружение в психологической войне.

"Пятая колонна" действует по принципу вируса: "Вирус, внедрившийся в клетку, встраивается в управляющие процессами молекулы ДНК. Клетка внешне остается такой же, как и была, и даже процессы в ней идут такого же типа, но управляет ею вирус. Болезнь проходит три фазы: внедрение, выделение токсинов и гибель клетки. В психологической войне без внедрения аналога вируса внутрь системы противника нельзя ожидать каких-либо существенных результатов. В таких условиях пропаганда, шпионаж, диверсии могут иметь лишь вспомогательное значение", - пишут авторы. Разумеется, работа "пятой колонны" немыслима без внедрения агентов влияния в средства массовой информации - что, впрочем, нет нужды доказывать 99 процентам нашего населения. Порой мне кажется, что многие из так называемых "популярных телеведущих", пересядь они из иномарок в общественный транспорт или езди по Москве без охраны, давно б уже были отпеты и обрыданы коллегами и домочадцами, а потом добрались бы и до "кукловодов" - поскольку многие и многие сограждане уже никогда не смогут им простить глумления над Россией и ее народом, извращения ее истории, насаждения культа "западных ценностей", растления детей и молодежи, геббельсовской методики вдалбливания в сознание масс слов-символов (не раскрывая их сути): "демократия", "рынок", "свобода", "реформы", "тоталитаризм", "цивилизованные страны" и т. д.

Один пример. 28 января 2000 года, телеканал НТВ, программа новостей в полдень. Телеведущий рассказывает о боях в Грозном, а также на южной границе Чечни. Картинка: террорист Хаттаб говорит, что боевики все равно не сдадутся, что уже разработаны планы (и начато их осуществление) проведения терактов не только на территории Чечни, но и в разных городах России (съемка агентства "Рейтер"). Картинка меняется: прямое включение из студии НТВ "Россия" (в гостинице "Россия". - В. М.) руководителя пресс-службы ФСБ А. Здановича.

Ведущий: Александр Александрович, здравствуйте. Скажите, насколько серьезно заявление Хаттаба, которое мы только слышали? Если угроза действительно серьезна, то какие принимаются меры по обеспечению безопасности наших городов?

А. А. Зданович: Здравствуйте, Петр. Действительно, такая опасность существует. Но я бы начал с того, что вы напрасно даете время в телеэфире международному террористу, поскольку его задача и цель - быть услышанным, чтобы запугать обывателя, посеять панику.

Намек чуть более тонкий, чем талия Валерии Новодворской: господа, вы работаете на чеченских бандитов, на международного террориста Хаттаба!..

Тот же день, канал НТВ, выпуск новостей в 14.00, ведущая - дама. Снова Хаттаб заявляет корреспонденту "Рейтер", что группы террористов уже разъехались по городам России, а здесь, в Чечне, они остаются полными хозяевами. Картинка меняется: крепкие улыбающиеся чеченцы, обвешанные оружием, пируют за столом, в столешницу воткнут спецназовский нож ("Катран", "Тайга" или "Бобр" - трудно определить), редко встречающийся даже у российского спецназа; боевики показывают пальцами "о"кей"; "временами они даже слушают поп-музыку", - комментирует ведущая. Появляется лицо Александра Здановича (повтор записи прямого эфира) и... Зданович говорит, что - да, опасность терактов вполне реальна: бандиты намерены действовать по методу Басаева в Буденновске, Радуева - в Первомайске и так далее. Как бы в оправдание бандитских намерений - следующая картинка, которой не было в 12-часовой программе новостей: на фоне горящего дома - плачущая чеченка: "Наше село - мирное! Здесь боевиков никогда не было, мы даже не знаем, кто такие боевики. А нас бомбят, бомбят и бомбят! И дальние, и ближние (?? - В. М.). А мне жить негде, дом разрушили!.."

Много ль ума надо, чтобы прокомментировать нехитрые (но какие действенные!) приемы манипулирования сознанием телезрителя?

Финальную задачу по разрушению СССР изнутри поставил Рейган, подписав в январе 1983 года директиву 75. На подготовку "будущих руководящих кадров и создание прозападно ориентированных партий и движений в странах социализма" Конгрессом США было выделено 85 миллионов долларов (малая часть от всех средств, брошенных на реализацию доктрины) - и сотни молодых людей отправились за океан "для повышения квалификации в области политологии". Многие из них сегодня занимают ключевые посты в государстве, в том числе и в СМИ. "Раз есть стратегия, значит, есть и ее проводники внутри страны", - сказал об этом бывший разведчик, генерал Л. В. Шебаршин.

Надо честно признать, что пока Россия информационно-психологическую войну, развернутую против нее, проигрывает. Причин много, и одна из них - отсутствие знания об опасности. Как говорил французский художник Энгр - знание необходимо, но с оружием в руках. Книга Лисичкина и Шелепина - то самое оружие.

Вячеслав Солёнов