Александр ГИРЯВЕНКО
Малая родина
СЛОВО О ТИХОЙ СОСНЕ
В начале осени двухтысячного года я приехал на несколько дней в свое Ближнее Чесночное и первым делом пошел, а точнее — побежал на речку. Забросил удочки на броду возле глубокой ямы. Поймал пару окуней. Больше не клевало.
Лежу в траве и любуюсь заходящим солнцем. Вдыхаю запах водяной мяты.
Стали складываться стихи:
Буду жив я и здоров, пока
Меня любит матушка-река...
Только сочинил эти строки — поплавок пошел ко дну. Подсек и вытащил хорошего голавля. Снова неотрывно слежу за поплавками. Но они неподвижны. Додумываю стихотворение:
Пока батюшка родимый — лес
(вот он за рекой стоит — ольховый, а там, дальше — и сосновый)
Не поведал всех своих чудес;
Сестры-иволги и братья-соловьи
Песни не пропели мне свои,
И пока я сам еще пою
Песенку свою.
Сложил, и тут же поплавок опять потонул. На этот раз вываживаю соменка.
Сколько раз уже случались со мной подобные чудеса на реке! И сейчас Тихая Сосна наградила меня уловом — за стихи о ней. Как же мне не благодарить ее?
Теперь стараюсь отдать Тихой Сосне то, что должен ей. Она всегда спасала меня, пришла пора помочь спастись ей самой. Верю, что смогу отчасти это сделать, поскольку “Поэт имеет такие свойства, каких не имеют другие смертные, а именно: он может непосредственно проникать в тайны природы и даже прорицать будущее”, — как сказал М. Е. Салтыков-Щедрин.
В чистой воде Тихой Сосны родители купали меня, когда я только родился. Сначала научился нырять, а потом уже — плавать. Воду из нее тогда можно было безбоязненно пить и летом. Отец поручал мне, малышу, носить в ведре пойманную рыбу, следить за поплавками. Матери я помогал поливать помидорную рассаду на огороде — он подходил вплотную к реке.
Тихая Сосна кормила меня — с тех еще пор. Кажется, что я и родился с удочкой и бидончиком в руках. Рыбы в реке было столько, что обыкновенной занавеской из тюля налавливал ее за несколько минут на сковородку. Крупные голавли, окуни ходили в глубине и поверху, их можно было поймать на голый крючок. Рыб, их повадки я научился распознавать еще в начальной школе.
А сколько раков водилось в Тихой Сосне во времена моего детства! Река кишела ими. В прозрачной воде было видно, как рак неспешно подбирался к наживке и объедал ее, не давая брать рыбе. Он цеплялся за наживку и висел на крючке, как лапоть. К вечеру раки выходили на мелководье, случалось, даже вылезали из воды. Мы их ловили рогульками из лещины. За каких-то полчаса на закате можно было добыть с полведра раков. И каких! Попадались громадные голубые раки, с большими, чуть ли не как у морских омаров, клешнями, — не такими острыми и цепкими, как у черных раков. Они очищали реку от всякой нечисти, перерабатывая ее в свое нежное и вкусное мясо — так же, как овощи — навоз.
Помню, как мы ловили раков в один из мартовских дней. Вместе с другом детства Федей Гуженко вооружились длинными раколовками, ломиками и бидонами и пошли на ерик — прямо за наши огороды.
Откалываем льдины и сплавляем их вниз по течению. Под водой, на хорошо видном дне сидели раки — уж мы-то знали, где они зимуют. Защепляли и вытаскивали их одного за другим. Под рачьими шейками, а точнее, хвостами, пряталась икра. Промывали раков в воде и тут же лакомились икрой. Она была чуть кисловатой, со своеобразным вкусом.
Наловили по бидону. Отнесли добычу домой. Пришли снова. Уже начинало темнеть. Ловили мы с противоположного от деревни берега. Собрались идти домой. Федя решил не обходить ерик — до Крейдяного моста идти было далековато, — а переплыть его на льдине. Отколол крыгу и, отталкиваясь раколовкой, поплыл. Я на другой льдине — следом.
Льдина Феди, как он ни старался, не хотела подходить к берегу. Друг подошел к ее краю и, соскользнув, плюхнулся в воду. Смотрит на меня, вытаращив глаза. Потом бредет по пояс в ледяной воде к берегу, благо он рядом. Из сапог выскакивают пузыри. Мне стало так смешно, что я упал на льдину от хохота.
Друг уже стоит на берегу и ругается. А меня тем временем сносит на глубину. Теперь уже я бегаю по льдине, пытаюсь подгрести к берегу. Но ничего не выходит. Тоже валюсь в воду. Она мне по грудь, и я иду к берегу с такими же пузырями, а хохочет теперь Федька.
Потом мы бежим к нему домой. Родители друга находят для нас подходящую одежду. Залезаем на горячую лежанку печи. Согревшись, садимся есть горячий борщ с цельными кусками старого сала в нем, круглым луком и такими же помидорами — бесподобно умела готовить мать Феди, Матрена Павловна, колхозный повар. И ни у меня, ни у друга на другой день — ни насморка, ни кашля. И снова мы на реке...
А однажды кто-то из односельчан — то ли Степан Константинович Демьянов, то ли его брат Кузьма, — решил по весне прокатиться в ледоход на льдине до соседнего Острогожска — вместо электрички. Взял топор, шест. Это снаряжение и спасло путешественника. Доплыл аж до соседней Зосимовки и там попал в затор, из которого чудом выбрался. Толстые льдины шли по широко разлившейся реке мощно — с гулом и треском, шорохом. Они наползали на берега, несли на себе вырванные водоросли и кустарники, а иногда и сельскохозяйственный инвентарь, домашних и диких животных. Тихая Сосна заливала заречный островной луг, размывала и сносила деревянные переходы и мосты, доходила до ольховых и сосновых лесов. Величественное и незабываемое зрелище! Подивиться на ледоход выходило все село.
Река надолго оставалась глубокой и полноводной, с чистыми берегами. В мутной воде мужики ловили подсаками и подхватками красноперых окуней, серебристую плотву и сибелей; круглых, как деревянные поленья, щук — не пахнущих после зимовки водорослями, а потому особенно вкусных.
Река кормила нас не только рыбой. Ребятишки, проголодавшись, могли насытиться ее водяными, прибрежными, луговыми растениями, их плодами. Весной с удовольствием ели побеги молодого камыша (пикульки). Летом подрастал высокий рогоз — розовый и белый. Его корнями, нежными и сладкими, мы лакомились, когда ловили рыбу малявочницами-топтушками. На воде плавали лилии-кувшинки. Рано утром они раскрывались, распускали белоснежные лепестки, а к вечеру закрывались, и зеленые куполки-маковки уходили под воду. Это тоже была подходящая еда, в отличие от пахучих, но несъедобных желтых кубышек, по-местному — “глечиков”.
Когда белая лилия отцветала, то превращалась в “кувшинку” с вкусными кашеобразными семенами. Именовали ее тогда “гнилушкой”.
Питались мы также корнями ситняга, а из пористых его стеблей делали поплавки; ели так называемые прибрежные лапуцики, ожину-ежевику, калину, собирали под лозами опята, срывали обвившийся вокруг ольхи хмель.
Круглый год, веками, река спасала живших возле нее людей от голода и холода.
Тихая Сосна поит и удобряет илом прибрежные огороды — они урожайны даже в засуху. Она питает заливные луга — они летом и осенью украшены копнами, скирдами, а значит, потчует земляков мясом вскормленных ее прибрежными травами животных. В ее воде кормятся ряской и другими водорослями и моллюсками домашние и дикие утки, водяные курочки, журавли, чайки.
Река — не только царство рыб, водорослей и трав, но и обитель водяных зверьков — ондатр, выдр, нутрий, даже ласок и хорей, что водятся в прибрежных зарослях. Развелись в ней в последние годы еще и бобры. По моему глубокому убеждению, этих зверей нужно нещадно уничтожать: поедают много рыбы. Бесполезно рыбачить в их владениях. И приречные деревья они портят, засоряют ветками воду, мостя свои гати-“гнезда”.
Тихая Сосна — это водопой для зверей и птиц, обитающих в приречных лесах. Никогда не забуду, как однажды на утренней зорьке мы ловили с отцом плотву и лещей на приваде у соседней Зосимовки. Сидели тихо. Над рекой клубился туман. Вдруг с противоположного лесистого берега что-то плюхнулось в воду и поплыло в нашу сторону. “Смотри, — прошептал отец, — волк!”. И я его увидел, совсем близко. Мы встали и смотрели на зверя во все глаза. А волк отряхнулся и побежал, оглядываясь, в сторону большого леса, за холмы. Видел в другой раз, как речку переплывала косуля, как пили из нее воду дикие свиньи с выводками полосатых поросят.
Река была раньше удивительно красивой. Она чудесно пахла водорослями и прибрежными травами, как будто была настояна на них горячим солнцем. Запах реки был запахом чего-то первородного, запахом самой сказочной природы. Это был, по моим детским представлениям, сам русский дух. Он дарил здоровье местным жителям, животным, птицам, рыбам, растениям и деревьям.
Все живое тянулось к реке. А она лилась, вилась мимо лесов, домов, пастбищ и огородов под холмами, даря всему живому жизнь, силу, счастливый отдых на своих берегах и светлых водах — все свое, тогда казалось, вечное и беспредельное богатство.
Трудно сказать точно, когда впервые поселились люди на Тихой Сосне. Мне кажется, что они жили у реки всегда. Помню, как однажды весной обрушился пласт глины и мела под холмом в переулке, по которому ходил от школы к отцовой хате. Я увидел в срезе черные бревна какого-то допотопного строения. Они крепились внакладку, были подогнаны друг к другу. Видимо, в таком жилище обитали древние люди еще задолго до Половецкого, а позже — Дикого поля.
А откуда берет начало моя Тихая Сосна? Не забуду, как удивлялись немцы из ГДР, с которыми я жил в одной комнате университетского общежития, тому, что не все русские (точнее, советские — так они нас тогда называли) бывали в своей столице и знают ее. Они же объездили всю Европу на мотоциклах, благо границы для них всюду “прозрачные”.
Куда уж там — знать столицу! Тут о своем родном крае толком ничего не знаешь. Спасибо краеведам-землякам, — дай им Бог здоровья на многие лета — живущим — и вечная память умершим, — хоть они рассказывали о родных истоках, достопримечательностях, собирали по крупицам, как пчелы нектар, сведения об этом. Много сделали для родного края его патриоты, выросшие на берегах Тихой Сосны — ветеран войны и труда, преподаватель географии, уроженец Колтуновки Николай Филиппович Грищенко, историк-краевед Владимир Федорович Бахмут и его родной брат, бывший фронтовик, журналист Василий Федорович, бывший редактор газеты “Заря” Иван Владимирович Овчаренко и ее нынешний редактор, журналист-краевед, автор уникальной книги “Алексеевка” Анатолий Николаевич Кряженков, журналист Владимир Иванович Бондаренко, фотокорреспондент Александр Гаврилович Панченко, писатель из Волоконовки Владимир Антонович Брагин и многие другие. Благодаря их изысканиям, собственным наблюдениям и расследованиям в моем представлении вырисовалась следующая картина.
Свое начало Тихая Сосна, правый приток Дона, берет с малого ручейка в степной балке Волоконовского района близ села Покровка. Местные жители установили там бетонное кольцо. Начальные воды речки отправляются оттуда в дальний путь — на расстояние примерно в 160 километров, вбирая в себя другие ручейки. В Красногвардейском районе возле сел Стрелецкое, Мало-Быково Тихая Сосна уже походит на реку. Затем она течет через земли Алексеевского района нашей и Острогожского — Воронежской областей. Протекает Тихая Сосна по хорошо разработанной широкой долине с необычным крутым левым берегом и пологим правым — есть предположения, что раньше это было русло Дона.
О названии реки идут споры по сей день. В том, что Тихая Сосна действительно тихая — ни у кого нет сомнений: такое у нее течение. Что касается второй части названия, то вряд ли оно — от растущих у реки сосен. Их можно встретить лишь на значительном удалении от Тихой Сосны и в немногих урочищах. Другое дело — те же вербы, ольха, лозы, сопровождающие повсеместно речку. Но, возможно, сосны росли возле реки столетия назад и почему-то исчезли. Были же еще тридцать лет назад у Зосимовки огромные вербы — в дупле одной из них мы прятались и ходили по стволу, как по мосту. Такие же росли между Старым и Средним хуторами в Колтуновке. И где они? Ничто не вечно и само по себе, без помощи человека, не растет, разве лишь сорняк.
А возможно, название реки осталось в память о проходивших здесь завоевателях — по аналогии с Цной, Десной. Да и предки-славяне тоже по-своему меняли тюркскую топонимию. Тихая Сосна роднится названием и с Быстрой Сосной — притоком Дона в Липецкой области. В Красногвардейском районе за рекой есть поселения Засосна, Верхососенск, в Острогожском — хутор Засосна, село Верхососна — раньше сторожевой город Ольшанск. Но вряд ли от них идет название реки. Скорее, наоборот. А вот в Семилукском районе Воронежской области есть село Голосновка. Оно расположено на реке Голой Снове, оттуда и название. В первой его части все ясно: “голая”, значит, “безлесная”. Вторая — иранского происхождения. Название восходит к древнеиндийскому “снаути” — “сочиться”, “течь”, то есть “текучая вода”. А у нас — “тихая течением”. Вот тебе и Снова или река Снов... В Алексеевском районе, да и Острогожском протекает приток Тихой Сосны река Тростянка, названная так по растущему на берегах тростнику. В Орловской области течет речка Тросна, отсюда Троснянский район. Какие родственные названия!
По-своему сказал о Тихой Сосне писатель Владимир Моложавенко, автор одиннадцати книг о Доне: “Когда текла она в соснах, называли ее Сосной. А теперь, когда леса не стало (сосна живет до 400 лет. — А. Г. ), название толкуют иначе: Тихая Сосна — тихая после сна. Поэтично, но грустно”.
Что касается последнего предположения, то лично мое восприятие реки — примерно такое же. Еще в школьные годы писал о ней:
Взблескивая волнами в тумане сна,
Словно рыбьей серебристой чешуею,
Льется речка Тихая Сосна
Тихой песенкой под меловой горою.
А десяток лет спустя добавил к этим строкам и другие:
...На холмах, что поднялись высоко
Над спокойной Тихою Сосною,
По лугам из дальнего далека
Бьющейся, прохладно-голубою,
Что несет сквозь годы свои воды
От истоков к Дону убегая;
Во владениях родной природы
Целый месяц нынче пребываю.
И начальную часть первого своего сборника стихов “Превращения” назвал “У Тихой Сосны”, и вторая книга вся — опять о родимой моей реке и жизни вокруг нее...
Чтобы не всуе был помянут в стихах и сам Дон, полнящий в свою очередь Азовское море, названный народом Доном Ивановичем и тоже Тихим, — не мелькнул бы в моем повествовании, как стрекоза над поплавком, хочу рассказать немного и о нем. Живущие на берегах этой реки “донцы” называют Дон батюшкой. Вполне принимаю это, но все же не считаю Дон отцом Тихой Сосны, как величают его некоторые краеведы. Скорее, она — его мать или одна из матерей, питающая постоянно великую реку своими малыми водами. Устье (гирло — по-украински) Тихой Сосны — у Дивногорья, за Коротояком в Воронежской области, где она впадает в Дон. (Дивные горы — меловые столбы, древние холмы с монастырем, пещерами — крутоярье, “русский Кавказ”.) Дон с тюркского, а может быть, с еще более древнего аланского — “река”, “вода”. Кстати сказать, название большинства великих рек — Евфрат, Нил, Дон, в переводе с древних языков сводятся к той же “воде”. Современные напитки “Кола”, “Дана” — она же; в Орловской области течет речка Кола, не ведая о своих иностранных “подобиях”; река Уды, приток Северского Донца — тоже от “воды” — как и удочки-“уды”. Лично мне при слове “Дон” вспоминаются такие слова, как “дно”, “Посейдон” — что-то очень древнее, связанное с водой. Испокон веков наши предки спасали Русь от врагов не только на великих реках, таких, как Дон, Волга, Ока, но и на малых, ставших не менее прославленными — Вожа, Калка, Непрядва, Тихая Сосна... Особенно же прославлен поэтически Дон. Еще во времена похода князя Игоря на половцев в апреле-мае 1185 года (“Слово о полку Игореве”) его главный герой призывал своих воинов-кметей на подвиг такими словами: “А всядем, братие, на свои борзые комони, да позрим синего Дону”. “Хощу бо копие приломити конец поля Половецкого с вами, русици; хощу главу свою приложити, а любо испити шеломом Дону”. И “...перебреде Донец и тако прииде ко Осколу, и жда два дни брата своего Всеволода, тот бяше шел инем путем ис Курьска” (это уже из киевской летописи “Повесть о походе Игоря Святославича на половцев”). Прослышав про поход, “...половцы неготовыми дорогами поспешили к Дону великому: кричат телегы полунощны, рци (будто) лебеди роспужени...”. “Быть грому великому! Идти дождю стрелами с Дону великого! Ту ся копнем приламати, ту ся саблями потругяти о шеломы половецкие, на реце на Каяле, у Дону великого...”. “О, Русская земля, уже за шеломянем еси!”. В более поздней “Задонщине” говорится о подвиге великого князя Дмитрия Ивановича, разбившего татар хана Мамая у Непрядвы, притока Дона, отчего и прозвали его Дмитрием Донским: “...трубы трубят на Коломне, бубны бьют в Серпухове, стоят стязи у Дону у великого на брязи, а поганые татарове... стоят между Доном и Днепром на реце на Мече”.
“Доне, Доне, быстрая река, ты пробил еси горы каменные, течеши в землю Половецкую (южные степи, простирающиеся до Черного и Азовского морей)”. “И стал великий кнез Дмитрий Иванович со своим братом с князем Владимиром Андреевичем и со остальными своими воеводами на костях на поле Куликовом на речке Непрядве: “Грозно бо и жалостно, брате, в то время посмотрети, иже лежат трупи крестьянськие аки сенныи стоги, а Дон река три дни кровию текла”.
“И помиловал бог Русскую землю, а татар пало безчислено многое множество”...
Какие слова! Эти древние летописи можно перечитывать бесконечно.
Выросший в более поздние годы вблизи Дона поэт Д. В. Веневитинов (так воспринимавший крепостническую действительность: “Грязь, мерзость, вонь и тараканы, / И надо всем хозяйский кнут — / И вот что многие болваны / Священной родиной зовут” — не правда ли — современно?) находил успокоение для себя лишь в обществе друзей и на природе: “Всякий раз, когда я переправляюсь через Дон, я останавливаюсь посредине моста, чтобы полюбоваться на эту чудную реку, которую глаз хотел бы проводить до самого устья и которая протекает без всякого шума, как само счастье”(!)... Совсем как о Тихой Сосне, куда весной заходит рыба с Дона и в который нередко... бежит теперь обратно полумертвая, отравленная. Но об этом будет свое слово,
На берегах Тихой Сосны выросли замечательные поэты, философы, художники, ставшие таковыми, возможно, во многом благодаря ей, — Н. В. Станкевич, А. В. Никитенко, К. Ф. Рылеев, И. Н. Крамской, Я. С. Маршак. Ее видами любовались А. В. Кольцов, Я. И. Неверов, Т. Н. Грановский, Г. Н. Троепольский...
Автор слов ставшей народной песни “Ермак” поэт Кондратий Рылеев, повешенный за участие в восстании декабристов 1825 года, так написал про свои родные места (“Петр Великий в Острогожске”):
Там, где волны Острогощи
В Сосну Тихую влились,
Где дубов тенистых рощи
Над потоком разрослись,
Где в лугах необозримых
При журчании волны
Кобылиц неукротимых
Гордо бродят табуны;
Где в стране благословенной
Потонул в глуши садов
Городок уединенный
Острогожских казаков...
У Тихой Сосны расположены город Алексеевка, села Ильинка, Колтуновка, Мухо-Удеревка, Ближнее и Дальнее Чесночное; в Острогожском районе — Зосимовка, Коловатовка, Нижний и Верхний Ольшан, другие и сам Острогожск. И всех жителей с одинаковым гостеприимством привечает река-кормилица.
Какие слова находили для нее с древних пор лучшие из ее питомцев или проезжих людей! Монах Игнатий в сочинении “Хождение Пименово в Царьград” (1389 г.) писал: “Приплыхом к Тихой Сосне и видехом столпы камены белы, дивно же и красно стоят рядом, яко стози малы, белы же и светли зело, над рекою Сосною”.
А вот как отзывался о Тихой Сосне и ее угодьях поэт, философ Н. В. Станкевич: “Альпы едва ли так понравятся мне, как меловые горы над рекою Сосною” (на них и похоронен Николай Владимирович, как и завещал). Или из письма родным: “...сельская жизнь имеет для меня прелесть только в Удеревке… Особенно хотелось бы полюбоваться на замерзшую речку, на дым, столбом поднимающийся с деревни”.
Автор трехтомного “Дневника” — мемуаров о жизни в России начала ХIХ века, академик, уроженец Удеревки А. В. Никитенко писал в “Повести о самом себе”: “Они жили на берегу Сосны в небольшой крытой соломой побеленной хате, за которой к самой реке спускался огород с грядками капусты, гороха, свеклы, кукурузы и разного рода цветами. Тут красовались пышные гвоздики и огромные подсолнечники, пестрели разные маки и другие цветы”.
Об историческом прошлом моего края, неразрывно связанном с рекой, говорилось немало. Реки, даже малые, оказывали огромное влияние на то, как складывалась историческая судьба живущего на их берегах населения — юга Западной окраины (украйны) России, а затем и всего государства. Чаще всего в истории название местности — реки, горы — служило основой этнических наименований племен и народов: “донские казаки, волжане, двиняне...”. Еще по густинской летописи Русь — “от реки глаголемая Рось — притока Днепра” и “ехать в Киев, значило ехать на Русь”. Оттуда древний корень “рос”, “роськая земля”, “роський народ”, рослые. А затем уже “о” преобразовалось в “у” — русы, русские, русые (возможно, и “русло” — тех же корней). Согласно исследованиям Б. А. Рыбакова “росы” — значит также — живущие у Донца, Дона. Название Роси когда-то носила река Оскол. Отмечено, что “на территории лесостепи между Правобережьем Днепра и Поросьем (по реке Рось) на Западе и Северским Донцом и Доном на Востоке с начала новой эры, в топонимике (рос, Поросье) и этномике (роксаланы, росомоны, аорсы) широко отложился термин “рос”. Это была Рось — Роськая — русская земля” (по В. В. Мавродину: “Образование древнерусского государства и формирование древнерусской народности”, М., Высшая школа, 1971). Имеются и другие исследования, интересные, но... обширные. Так, согласно “Повести временных лет”, приглашенные словенами, кривичами, чудью и весью варяги были из племени “русь”; “от тех варяг прозвася Руская земля” — “в царствование византийского императора Михаила начася прозывати Руская земля”. “Руские и ромеи (византийцы) сталкивались друг с другом и общались, встречались в Константинополе, на Черноморском побережьи, в устье Днепра, дунайских гирлах и Херсоне”.
На древнерусских реках, в том числе и на Тихой Сосне, укреплялись границы Руси и само братство славянских народов — русского, украинского, белорусского. Тихая Сосна веками защищала живших на ее берегах славян от набегов всякого рода завоевателей с востока и юга. Она представляла собой как бы границу между половецкой степью и лесостепью. По крутому левому берегу реки тянулась пограничная черта, а за нею — Дикое поле. Через броды на Тихой Сосне — Каменный, Черемховый, Чесночный, Осиновый, Песковатый и другие проходила Кальмиусская сакма — одна из степных дорог татарских вторжений в Россию — от Приазовья, верховой реки Кальмиус. Позже она была перегорожена Белгородской чертой и потеряла свое стратегическое значение.
У Тихой Сосны стояли леса, на холмах и в других открытых местах возвышались сторожевые курганы, виднелись вышки — с них посылались сигналы о вторжении врага — огнем и эстафетой — на скакунах:
Опять с Задонья
От Орды
Доносят русские сторожи
О приближении беды...
………………………….
Поле Дикое за Доном,
Кровожадная Орда,
Что огнем
И смертным стоном
Метит веси, города.
......................................
Поле,
Поле Дикое,
Доколе
Аспидной жестокою грозой
Нависать тебе над русской долей,
Палом стлаться по земле родной?!
(Сергей Поликарпов:
из поэмы “Подкова”).
На Тихой Сосне были воздвигнуты крепости Верхососенск, Бирюч, Ольшанск, Острогожск. Прибрежная земля становилась все более русской, ограждалась от захватчиков валами, заторами, надолбами, засеками — непроходимыми лесными завалами-западнями из подрубленных деревьев — кронами в сторону нашествия. Славяне постепенно укоренялись на обживаемой земле и стояли за нее не на жизнь, а на смерть. Хорошо сказал об этом тот же поэт Сергей Поликарпов: “Все, над чем сутулил спину, /Как рожденное в тугах, /В нас врастает пуповиной, /В нашу жизнь /И в дедов прах, — / В землю ту, / Что род твой холил / Пуще собственной души, / Потому что / С хлебом поле — / Жизнь. / А жизнь / Не сокрушить! / Потому так яро бьется / Смерд за край обжитый свой, / Что охватно — / Русь зовется / С красной буквы прописной. / Имя долов, / Имя люда / И небес над ними — / Русь! / Как на собственное, /Всюду/На него я отзовусь...”.
По глубокой и широкой Тихой Сосне проходили в древности торговые ладьи, струги, сторожевые челны. Было отмечено, что “по всему волжскому пути с его важнейшими ответвлениями, в частности, по Северскому Донцу, Осколу, Сейму встречаются многочисленные клады арабских монет — следы древней торговли с Востоком”. Помню, как интересно рассказывал в детстве нам, учащимся начальной школы, о прошлом края директор местного краеведческого музея С. С. Миргородский. У него в музее хранились серебряные монетки с арабской вязью, найденные под меловой горой возле прибрежной криницы. Мы их видели собственными глазами. Степан Степанович организовывал вместе с моим отцом-учителем походы ребят к окрестным памятникам истории и природы. От Миргородского мы узнали, что наше село названо Чесночным вовсе не из-за пристрастия местных жителей к чесноку (хоть оно также имеется). В древности, когда татары выходили к бродам Тихой Сосны из степей, предки-славяне препятствовали их переправе: забивали в дно реки острые колья, выковывали и бросали туда железные булавы с шипами. Река ощетинивалась такими “чесноками”, и лошади с кочевыми повозками не могли через нее перебраться. Славяне тем временем отбивались от врага, уходили в лесные дебри.
Миргородский рассказал нам и легенду о том, как однажды татары, преследуемые славянами, не смогли переправиться через Тихую Сосну и утопили в глубоком месте награбленные сокровища, зашитые в воловьи шкуры. За ними потом ныряли местные жители, но не вытащили — такая глубокая была река. В шестидесятые годы ходили слухи, будто Тихую Сосну желают почистить американцы, — с условием, что возьмут себе за труды ценности, найденные на ее дне. Слухам было на чем обосновываться. Интересно, что в “Слове о полку Игореве” есть такие строки: “...поют славу Святославлю (киевский князь Святослав Всеволодович разбил половцев в 1184 году — за год до печально известного похода Игоря, взял в плен половецкого хана Кобяка) и кают (жалеют) князя Игоря, иже погрузи жир (потопил богатство) во дне Каялы, реки половецкия: русского злата насыпаша ту”. Это, видимо, в переносном смысле, ибо река Каяла как бы не существовала, в переводе это — “печаль”. Но кто знает?... “И опять на реце на Каяле тьма свет покрыла, по Русской земле прострошася половци”...
Как бы там ни было, а лично я американцам бы не позавидовал. После войны местные жители бросали в Тихую Сосну оставшиеся мины, гранаты. До сих пор в реке находят затонувшие боеприпасы и даже орудия. То есть она стала еще и кладбищем оружия. Я находил на дне реки в детстве круглые венгерские гранаты, ходил по лежавшим на ее дне снарядам. Да и кому и где позавидуешь в такой работе, как очистка природы от мусора? Чистят, к примеру, сейчас бедную Везелку (называют также Везелицей) в Белгороде, близ которой живу. Эта речка, протекающая через областной центр, в которой еще лет десять назад было полно раков, стала местом сброса разного мусора, канализационных отходов. Нынешние недоросли, любуясь ее видами, бросают в реку пивные и прочие бутылки — ими буквально устлано дно — если чистить — можно, действительно, добыть целые клады стеклотары. Нет дела до губителей природы и прогуливающимся по берегам реки блюстителям общественного порядка. Вот и “не плюй в колодезь... ”.
На южную окраину России в Дикое поле, тогда еще половецкую степь с ковылями и парящими над ними орлами, бежали от польских и своих панов украинцы, а также невольные и вольные русские люди (в поисках земли), оседали на берегах Тихой Сосны, перекрестно прозывая друг друга хохлами или кацапами-москалями, сходясь и женясь при этом, несмотря на некоторую разницу в языке и обычаях. Отец мой — с Украины, мать — “московка”. Установил как будто и происхождение фамилии Гирявенко. Может быть, кому-то покажется, что уделяю чрезмерное внимание своей персоне. Уверяю, это не из тщеславия, а просто из интереса, желания докопаться до своих корней. Если бы каждый мог выяснить подобное, сделалось бы большое дело для всех...
В Беловском районе Курской области есть село Гирьи — возле устья реки Гирья, впадающей в Псел. Название села — от имени реки, а она — от украинского “гирло” — “устье”. И я уверен, что моя фамилия ведется от реки... Пытался узнать и о происхождении села Матренка, откуда родом мать и прабабушка — ее и звали Матреной. В Липецкой области есть село Верхняя Матрена — названо по реке Матренке. Текла речушка с таким названием, вероятно, и возле материнского села, но потом превратилась в ручей и болото. Есть село Битюг-Матренка в Воронежской области. Название двойное — тоже по одноименным рекам. В переводе с тюркского “матренка” будто бы от “матурлык” — “красота”. Но материнское село — у болота (какая уж там красота!) и раньше именовалось Погибелкой — то ли сеча была когда-то ужасная, где много славян погибло, то ли потому, что из болота приходили к людям и животным болезни, а значит, гибель. Раньше считал, что Матренка, тем паче Русская Матренка (на карте прошлого века — Матрена) означает поселение с боевой и веселой женщиной во главе, своего рода местной амазонкой, и не найти более русского названия. А тут... доказывают, что и знаменитые русские игрушки — матрешки, которые всегда покупают иностранцы как чисто русскую символику (вместе с лаптями — для них символом бедности и отсталости России), — придумали иностранцы, в частности, японцы. Может быть, складные игрушки они и придумали, но что именно матрешки или ваньки-встаньки — тут уж, думаю, извините... Зато древнеримских матрон к нашим Матренам уж точно не лепят: куда там, мол, до такой “знати” русским бабам с их щами-лаптями...
Тихая Сосна становилась рекой братства русского и украинского народов — невероятно сильных, выносливых и смелых людей. Украинцам, прибывавшим на Тихую Сосну с 1652 года и строившим у реки селения, сторожившим города, по царской грамоте разрешалось, как защитникам отечества, заниматься всякими промыслами, рыбной ловлей, владеть угодьями. Известен наказ князя Воротынского таким людям: “А которые сторожа, не дождавшись смены, со сторожи уйдут и в то время государевым украйнам от воинских людей учинится война, тем сторожам от государя быть казненными смертью”.
О том, какая рыба водилась в Тихой Сосне и сколько ее было раньше, привел пример в очерке “Тихая Сосна” И. В. Овчаренко: “В 1699 году воронежский епископ Митрофаний писал острогожскому полковнику Ф. И. Кукалю: “Пожалуй, Федор Иванович, прикажи промыслить свеженькова осетрика да белужины свежей. Сим твоим жалованьем за то плательщики. А у нас на Воронеже взять и сомины негде”.
Итак, промыслить осетринки в Тихой Сосне не было проблемой. О рыбе, водившейся раньше в водах нашей реки, я вычитал также следующее. В газете “Сельская жизнь” за 17 августа 1991 года под рубрикой “Самая, самая...” говорилось о том, что в реке Тихой Сосне была поймана самая крупная осетровая рыба. Одной икры в ней было 245 килограммов! А весила она в целом 1227 килограммов! Поймана была не так уж давно — в 1924 году, за сорок лет до начала мелиорации и строительства на берегах Тихой Сосны заводов и животноводческих комплексов со всеми вытекающими оттуда последствиями. По Сабанееву, в Дону и составляющих его малых реках водились в прежние времена, точнее, заходили туда на нерест, белуги и покрупнее.
Трудно даже представить сейчас такую рыбу в тихой нашей реке. Но у меня нет сомнений в ее былом существовании, — после того, что видел в детстве своими глазами. Так, однажды шел в соседнюю Мухо-Удеревскую школу с ребятами-односельчанами. На Прорве — рукаве большой реки, образующей ерик (с восточного — “арык”) — узкую и быструю речушку у села, — есть широкий, но мелкий заливчик. И вот видим в тумане — кто-то там барахтается. Думали сначала, что купальщик. Оказалось, что на отмель, видимо, за мальками, вышел сом, длиной метра полтора, то есть — с каждого из нас ростом. Мы взяли лежащие у верб палки и кинулись перехватывать сома. Он ворочался под ногами. А потом устремился, как торпеда, в сторону большой реки, — сбил кого-то из ребят с ног и скрылся в глубине.
Другой раз, в мае 1969 года, видел, как на том же ерике сом гонялся за утятами; как ходил по речке сазан — килограммов на десять. Тогда же я ловил с напарником по вечерам на подергушку здоровенных голавлей и жерехов. Местные жители (село было многолюдное) ловили рыбу сетями, бреднями, вершами, но ее не убывало. Сосед Н. Я Гуженко однажды поймал в вентерь сразу двух сомов весом 16 и 8 килограммов.
Случалось, что после ливневых летних дождей вода, устремляясь по прибрежным оголенным дорогам к реке, вымывала вместе с черноземом и сносила в ерик больших червей-выползков. И среди бела дня у впадающих в реку мутных потоков брал сом. Да как брал! — только закинешь удочку — и он уже тащит поплавок ко дну.
С односельчанином дедом Желобком, Клешневым по фамилии, был такой случай. Он ловил рыбу на большой реке за Панским мостом. Отвлекся. И что-то утащило удочку — увидел ее под другим берегом возле лозы и камышей. Не долго думая, поплыл следом. Взялся за удилище. А снизу что-то схватило его за ступню. Хорошо, что лоза была рядом, уцепился за нее. Еле вырвал ногу, — как в тисках побывала, — рассказывал. Кожа оказалась сильно ободранной.
Мой отец, Митрофан Васильевич, рассказал о другом случае. Он ловил рыбу под соседней Зосимовкой. Местная жительница поинтересовалась уловом и посоветовала ему: “Не здесь нужно ловить, а вон у тех кладок”. Показала ободранную ступню. Она стирала вечером белье, потом села на клади, свесила ноги в воду, и сом напал на нее — принял, видимо, за добычу.
Я был очевидцем и участником следующего происшествия. Пришел порыбачить к вечеру на Крутой яме, близ устья ерика. Речка там делает изгиб, берег обрывается — с него мы прыгали вниз головой в бездонную воду. Глубина была большая — никто из нас, ребят, не доставал дна, да и боялись почему-то погружаться в темно-зеленую бездну. Под берегом в воде чернели подмывы.
Наживил пескаря и забросил удочку. Солнце еще жарило, живец погружал временами и таскал поплавок, а иногда его закручивало в водоворот. И вот поплавок потонул в очередной раз и не выныривает. Подсек. Леска натянулась. Дернул сильнее, — как за корневище какое-то зацепился. Леска была толстая, 0,4 миллиметра, и крючок стальной, кованый. Взялся за леску, дергаю. И вдруг чувствую какое-то движение. Подумал, что крючок зацепился за берег, и кусок его теперь обвалился. Но “кусок” медленно и неуклонно отваливал от берега. Удочку стало сгибать. Нечто в глубине шло к середине ямы. Удочку согнуло дугой, а я оказался на самом краю обрыва. Испугался. Кругом — ни души. Что делать? Надо было бросить удочку в воду и бежать за острогой. Но не догадался это сделать. Потащил изо всех сил. Леска взвизгнула, и я упал. Крючок был сломан...
Отец мой после этого несколько ночей сидел на яме с мощной удочкой — толстой леской, кованым крючком, наживленным на жареного воробья. Но нечто так и не взяло. В те дни какая-то рыбина порвала у местного рыбака сеть. А я с тех пор не купался на Крутой яме и другим ребятам не советовал.
Вместе с отцом мы, бывало, налавливали за ночь на удочки полные ночевки сомов. Есть их, правда, не ели (пасечники тоже почти не едят мед) — раздавали родственникам и друзьям.
В Тихую Сосну с Дона весной, а то и после летних ливневых дождей по большой воде заходили стаи чехони, рыбца. Налавливали, случалось, за час-другой по ведру этой рыбы на хлеб или тесто. За Панским мостом, там, где раньше была купальня помещиков Станкевичей (до сих пор торчат в воде так называемые пали из дуба), возле криницы, было любимое место рыбной ловли моего отца. Там, за зеленой полосой водорослей — кувшинок, стрелолиста — водился благородный судак. А каких мы ловили язей, линей, щук! И какие вербы росли над некоторыми рыбными местами! Я с друзьями нырял с них в реку и не доставал дна.
И все это — “были, ловили, не доставал” — теперь почти в былом. Такая большая, полноводная, рыбная, чистая была в детстве моя река... И такой теперь стала маленькой, беззащитной!
Гибельное наступление на Тихую Сосну началось в конце 60-х годов в связи с мелиорацией прибрежных болот. Проводили их осушение с целью превратить целину в новые пашни (мало тогда земель зарастало бурьяном! — не успевали обрабатывать. Нужно было плодить сорняки и дальше). Прорыли канавы по зимнику, от болота к реке, чтобы вода быстрее сходила. Стали углублять броды. Но, слава Богу, — не до роковой черты и не на Прорве — иначе река стекла бы в Дон и стала ручейком или пустошью. Осушенная земля так и не используется до сих пор, а сколько копалось в ней техники и было возни вокруг да около! Писатель Г. Н. Троепольский, автор книги о Тихой Сосне “В камышах”, одним из первых бился тогда за то, чтобы спасти малые реки от мелиорации, выступал против осушения пойменных болот, — имелся уже горький опыт исчезновения в Воронежской области Черной Калитвы, Ольшанки, Острогощи, родников.
Следом пришла другая напасть. Река стала питать заводы, животноводческие комплексы, воздвигнутые на ее берегах по зову очередной пятилетки. А эти предприятия в благодарность “плевали” “условно чистыми водами” и прочими отходами в природный колодец. Так делали сахарный, консервный заводы, эфирный комбинат. Первым и в грандиозном масштабе отравил реку Алексеевский сахарный завод — в отместку за то, что брал из нее воду на промывку сладких корней.
В один из недобрых осенних дней стар и млад, мужчины и женщины повалили с сетками, подсаками, палками на реку. А там творилось невообразимое. Поднялись на поверхность воды стаи лещей, плотвы, окуней. Из воды торчали их головы. Рыбы хватали воздух слипающимися от сладкого жома жабрами, задыхались. Слышно было, как они чмокали ртами, хлюпали, булькали, плескались, всхлипывали. Рыбой кишели прибрежные водоросли, камыши. Под нее подводили подхватки, кидали в нее остроги с привязанными шнурами. Как торпеды шли в берега щуки, показывали черные головешки сомы. Прямо на берег лезли громадные раки и что-то шептали, шептали, не в силах пожаловаться человеческим языком на свою горькую и жалкую участь.
Я впервые увидел своими глазами мертвых судаков с меня ростом, окуней до трех килограммов весом, огромных лещей и сазанов. Вылезали на берег лягушки — в какой-то слизи — и даже вьюны.
Люди тащили рыбу ведрами, сумками, набивали ею кастрюли, бочки. Но от нее, как и от речки, шел неприятный запах. Вода в реке текла коричневая. Несло липкую взвесь. Она оседала затем на дно и губила живших там миног, моллюсков, малоподвижных раков.
Мой друг детства Николай Романович Вернигоров написал тогда строки:
Опустела река.
Рыба вымерла вся
И плыла в мертвом сне
Вниз по Тихой Сосне.,.
Река опустела лишь на время. Рыба, большей частью верхоплавающая — голавль, красноперка, щука, — вновь зашла в Тихую Сосну с Дона. Но травля стала повторяться каждую осень. Присоединились вскоре к этому варварству и некоторые сельские хозяйства — стали сбрасывать в реку навоз! Рыба после такой “подпитки” становилась и вовсе непригодной для еды, ею брезговали даже коты. Шли в невиданный рост водоросли, засоряя реку, делая ее мелкой, но, правда, и очищая воду от мерзости. Появились постановления “О мерах по предотвращению загрязнения бассейнов Черного и Азовского морей” (травили не только у нас) — увы, бездейственные, как многие подобные в бывшем Союзе. Никто из руководителей заводов и хозяйств-отравителей не был наглядно наказан. Отработанные воды шли отнюдь не на удобрения полей и не очищались, как предусматривалось бумажными указаниями многочисленных служб по охране окружающей среды. После сильных дождей отстойники обычно прорывало, а может быть, кое-кто и специально открывал шлюзы.
Увиденное потрясло меня и болезненно запечатлелось на всю жизнь в памяти.
Только во время “перестройки”, то есть всеобщей остановки и приостановки работы промышленных и сельских предприятий, перестали было попадать в реку удобрения, жом, прочие отходы. В реке снова появились рыба и раки. Но, видимо, те же отравители, а может, прибавившиеся новые, стали тайно открывать шлюзы и сбрасывать нечистоты зимой под лед — поди разберись, чьи они? И все живое (ему и без того зимой трудно выжить) вымирало полностью — дно бродов белело от мертвой рыбы, от реки разило отходами. Весной рыба всплывала в промоинах, плыла вниз по течению, река после этого долго оставалась ядовитой — даже для птиц. И все сходило с рук. Чиновники получали хорошую зарплату и сверх того — зачем им было заниматься расследованием или хотя бы предотвращением подобных преступлений? И они в упор продолжают не видеть, что творится на реке — государственной, а значит, ничейной. Отвечать за ее гибель было некому. А что такое наше государство — и раньше, и теперь каждый хорошо знает. Продаются, кроме всего прочего, в открытую и на каждом шагу разные сети, “флажки”, “пауки” и прочие “дуры”. И... ничего, кроме формальных запрещений ловли рыбы во время нереста, в защиту реки не делалось. Не диво, что и браконьеров развелось больше, чем рыбы, благо асфальт подошел к самой реке. И если и осталась еще рыба, то как бы из истории об алексеевском вьюне. Рассказывают, будто в центре города Алексеевка возле бегущих в реку “условно чистых вод” поймали как-то маленького вьюна. Но опытный рыбак-старожил определил, что вьюну этому — лет эдак тридцать с гаком. Живет, питается под стоками и... не растет.
Отраву продолжают сбрасывать в Тихую Сосну зимой до сих пор!!!
Вместе с обитателями реки хиреют, вымирают многие прибрежные растения и деревья. Раньше у Тихой Сосны стояли тут и там старые вербы — в золотом пчелином звоне и медовом запахе, под ними росли зеленые мягкие травы-муравы; заливные луга захлестывало разноцветье. Вспоминаю, как потомственный крестьянин Сергей Иванович Бузулукин вместе с однофамильцем Василием Михайловичем много лет назад посадили у реки за Панским мостом возле бывшей птицефермы вербы. Теперь там, в память о них, вырос густой лесок — дает тень реке, притягивает воду, предохраняет берега от размыва, а реку — от попадания в нее размытой дождями земли. Напротив своих огородов посадили у ерика таким же образом деревья — воткнули ветки верб в берег, и они укоренились, выросли — земляки Н. Е. Скрипников, Н. С. Бузулукин, К. С. Бузулукин и некоторые другие. Но сколько их было, таких рачительных односельчан. Другие теперь сбрасывают в реку кочерыжки капусты и подсолнечника со своих огородов, запахивают тридцатиметровую прибрежную охранную травяную полосу, спиливают посаженные не ими деревья, то есть губят реку, из которой пьет воду их же скотина, пользуются водой тысячи жителей прибрежных сел.
Раньше заливные луга украшались копнами, скирдами сена. Делали там по три укоса за лето. Теперь луга оскудели. На них растут, в большинстве своем, бодяки, крапива, осока, чертополох, появились кочки — от неправильного выпаса скота: поедает съедобные травы, а оставшиеся сорняки с деревянными стеблями, аллергической пыльцой безмерно размножаются, изменяют структуру почвы. Скашивать их до цветения некому и нечем — как и кочки срезать. Уровень реки весной и летом резко падает, берег поднимается над водой, обрушивается в реку и засоряет ее. Летом межень поднимается только после ливневых дождей. Речка не разливается, как раньше, весной, и меньше питает луга. Тихая Сосна остается бесхозной, и не с кого спросить, почему она опустела, заросла, обмелела.
Сейчас по реке, особенно на ерике, почти на всем ее протяжении, стоит стеной трехметровый камыш — где его никогда не было. А другие водоросли, растения и кустарники давно пора уже заносить в Красную книгу — желтые и белые кувшинки, водокрас, стрелолист прибрежно-водный, ежеголовки, омежник, сусак с его бело-розовыми зонтиками, прибрежную калину. Всюду река зарастает ряской и тиной — летом негде забросить удочку. Хорошо одним уткам и прочим водоплавающим птицам. Вывелись напрочь ракушки-перловицы — и створок от них не осталось. Нет на дне чистого песка, даже глины, мела — один ил от смываемого из оврагов и с дорог чернозема (берега реки оголены — отсюда ее загрязнение, быстрый сход паводковых вод, исчезновение родников, размножение водной растительности), да коричневые заводские и прочие отбросы. Не увидишь на дне пескарей, ходивших раньше на отмелях огромными стаями. Вывелись пескоройки-миноги, а также донные лини, лещи, сазаны, вьюны, налимы, караси, обитавшие в чистой воде судаки, язи, жерехи.
В 2000 году я не поймал в Тихой Сосне ни одного рака — обитателя глинистого дна (раки живут до 25 лет, а размножаются только с 5 лет), — вытравили совсем их к началу нового тысячелетия; еще в 1998 году они попадались на бродах. А ведь рак, повторяю, санитар реки. Как видно, уйму нечисти не под силу оказалось переработать и ракам. После ливневых дождей летом 2000 года вода вышла из берегов, залила их на десятки метров. Дно было усеяно дождевыми червями. Сначала рыба искала этих червей, хорошо брала на удочку на быстринах. Но сколько ее осталось, той рыбы! Раков, как уже говорил, совсем не было. Черви задохнулись под водой в огромных количествах и тоже отравили воду. Рыба после долго болела и не ловилась... Исчезли и налимы, опустели и заилились их норы.
Что будет дальше? Как известно, человек живет без еды 5 недель, без воды 5 дней, без воздуха — 5 минут. Что будет дальше при повсеместном нынешнем отравлении всех сред? Не это ли:
Будут плавать в воде
Электронные рыбы,
Электронные люди —
Ходить по земле.
Так зачем же тогда
Настоящие люди,
Настоящие рыбы
В настоящей воде?
И приходится только мечтать о благоустроенных вокруг реки территориях — с лесонасаждениями, школьными и прочими патрулями; уроках природы в местных учебных заведениях — с действительно полезной для всего окружающего практикой учащихся; о том, чтобы каждый рыболов вытащил бы на своей приваде и близ нее из реки тину, почистил дно, закопал валяющийся мусор; купающийся — принес бы песку на место своей лежки, выдернул не дающие ему покоя сорняки, воткнул в берег ветку вербы — выросло бы дерево с тенью. Но... места купания, отдыха тоже пора заносить в Красную книгу — так они редки и так ленивы отдыхающие там.
Известно, что историческая память народа — огромная духовная ценность. С нею можно восстановить в былой красоте церковь, школу, аллею, лес, редкие цветы, травы, даже породы рыб и животных. Но для этого нужно вернуть людям былое поклонение природе, от которой они, в большинстве своем, очерствев, давно открестились. Как тут не вспомнить былую, отжившую свое, чудь, что не ведала иного бога, чем природа, и поклонялась рекам, озерам, дубравам и родникам? Или легенду о священных лесах, где из подрубленных стволов, срезанных веток текла кровь; или Есенина с его “я молюсь на алы зори, причащаюсь у ручья”, “и зверье, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове”...
Куда мы все-таки пришли? И как дальше жить нам и нашим детям?