Николай НАСЕДКИН

“Минус” Достоевского

(Ф. М. Достоевский и “еврейский вопрос”)

1

 

Считается, что Достоевский не любил евреев.

Мнение сложилось такое: он мог ненавидеть и презирать отдельных русских, но бесконечно любил русский народ; и, напротив, он уважал отдель­ных евреев, поддерживал с ними знакомство, но в целом еврейскую нацию считал погубительной для всех других народов и в первую очередь — для русского1.

Однако ж, вернее будет сказать, Достоевский гневался не на евреев, а на — “жидов”. Он очень четко разделял эти понятия и однажды, вынужденный к объяснению публично, печатно, подробно разъяснил позицию свою в данном вопросе. Об этом речь впереди, а пока стоит напомнить, что слово “жид” в прошлом веке, да и в начале нынешнего, употреблялось широко в обиходной речи, в газетах, журналах и книгах. У Пушкина: “Идет ли позднею дорогой // Богатый жид иль поп убогий...” (“Братья-разбойники”); “...Пожалуй, будь себе татарин, — //И тут не вижу я стыда; // Будь жид — и это не беда; // Беда, что ты Видок фиглярин”. (Из эпиграммы на Ф. Булгарина.)

У Гоголя: “— Перевешать всю жидову!.. Пусть не шьют из поповских риз юбок своим жидовкам!..

и толпа ринулась на предместье с желанием перерезать всех жидов.

Бедные сыны Израиля, растерявши всё присутствие своего и без того мелкого духа даже заползывали под юбки своих жидовок; но козаки везде их находили” (“Тарас Бульба”). У Тургенева был рассказ с названием “Жидовка”. (Точно так же озаглавил свой рассказ впоследствии Куприн.)

А вот уже и эпоха Чехова: “... захочу, говорит, так и кабак, и всю посуду, и Моисейку с его жидовкой и жиденятами куплю”; “...и трясется, как жид на сковороде” (“Происшествие”); “— Да и мне время идти к жидам полы мыть... По пятницам она моет у евреев в ссудной лавке полы...” (“Старый дом”); “...нет такого барина или миллионера, который из-за лишней копейки не стал бы лизать рук у жида пархатого...” (“Степь”).

Еще позже, у того же Розанова, понятие это встречается сплошь и рядом: “Но нельзя забывать практики всего этого “жидовства” и “америка­низма” в жизни...” (“Опавшие листья”); “Пела жидовка лет 14-ти, и 12-летний брат её играл на скрипке. И жидовка была серьезна...” (“Апокалипсис нашего времени”).

Короче говоря, слово “жид” (и производные от него) было для Достоев­ского и его современников обычным словом-инструментарием в ряду других, использовалось широко и повсеместно. В отличие, скажем, от нашего времени. Современный человек даже в словаре Даля, в этом кладезе всего русского языка, настольной книге писателей второй половины XIX века, не найдет отдельной статьи на слово “жид”. Мелькает оно лишь в качестве синонима к понятию “раввинист” — “иудей, еврей, жид, ветхозаветник, человек Моисеева закона”; да еще при расшифровке слова “кагал” как одно из его значений — “вся жидовская община, громада, мир”.

Но дело в том, что в очередном советском издании (репринтном!) 1955 года статья “ЖИД” была изъята как оскорбляющая национальное достоинство евреев и во всех последующих выпусках словаря Даля отсутствует. А вот еще в изданиях до 1935 года статья эта имелась, а тем более — в дореволю­ционных, и выглядела так: “Жидъ, жидовинъ, жидюкъ [-юка] м., жидюга об. собир. жидова или жидовщина ж., жидовьё ср. [стар. народное назва­ние еврея. // Презрит. название еврея.] Скупой, скряга, корыстный скупецъ. Еврей, не видал ли ты жида ? — дразнят жидовъ. [ Жидъ, жидъ — свиное ухо , пошлый, вульгарный способ дразнить евреев.]. На всякого мiрянина по семи жидовиновъ. Живи, что братъ, а торгуйся какъ жидъ. Жидъ крещоный, недруг примиреный да волкъ кормленый. Родом дворянинъ, а делами жидовинъ.

Жидовщина или жидовство [ср.] жидовски законъ, бытъ. Жидоморъ м., жидоморка ж. [ жидоморина об. пск, твер.] жидовская душа , корыстный скупецъ [скряга]. Жидовать, жидоморничатъ, жидоморить, жить и поступать жидомором . Жидюкать, -ся , ругать кого-либо жидомъ. Жидовствовать , быть закона этого. Ересь жидовствующих или субботников...”2. Ну и т. д.

Между прочим, аналогичные по семантической и лексической окраске слова “хохол” и “кацап” в “отредактированном” Дале остались.

В нынешних толковых словарях, хотя бы в том же Ожегове, искать слово “жид” бесполезно. И лишь в четырехтомном “Словаре современного русского литературного языка” Академии наук СССР поясняется, что: “ Жид — устар. простореч. Пренебрежительное название еврея. Переносн. Бранное. О скряге, скупце”.

В раннем письме Достоевского к брату Михаилу (1844 год) упоминается об оконченной им драме “Жид Янкель”, каковая, увы, как и другие упоми­наемые в переписке тех лет драматургические опыты писателя вроде “Марии Стюарт” и “Бориса Годунова”, словно в воду канула.

То и дело в ранних статьях Достоевского используются “еврейские” анекдоты. Например, в “Петербургской летописи” (1847) он, набрасывая портрет угодливого человека, льстеца, резюмирует: “И такой человек получает все, что хотелось ему получить, как тот жидок, который молит пана, чтоб он не купил товару, нет! Зачем покупать? — Чтоб пан только взглянул в его узелок, для того хоть, чтоб только поплевать на жидовский товар и уехать бы далее. Жид развертывает, и пан покупает все, что жидку продать захотелось...”3.

В молодости и даже в более поздние годы, уже в зрелости, Достоевский имел привычку в шутку сравнивать кого-нибудь с “жидом”, а бывали случаи, что сравнение такое относил он и к собственной персоне. Конечно, в основном — в частных письмах.

Такое нейтрально-благодушное отношение Достоевского к еврейскому вопросу присуще было ему и до каторги, и долгое время после неё. Более того, когда Достоевский после острога попадает в солдатскую казарму рядовым, он вскоре берёт под своё покровительство затюканного солдатика-еврея Каца, защищает его от насмешек и издевательств. В своих воспоминаниях, которые были опубликованы в сибирской газете “Степной край” в 1896 году, Н. А. Кац писал: “Всей душой я чувствовал, что вечно угрюмый и хмурый рядовой Дос­тоев­ский — бесконечно добрый, удивительно сердечный человек, кото­рого нельзя было не полюбить...”4.

Не касался автор “Мертвого дома” еврейского вопроса и первые годы, когда вернулся к активной творческой деятельности. И, между прочим, сразу надо подчеркнуть, что в художественном творчестве великого писателя-психолога этот самый пресловутый вопрос не ставится во главу угла. Среди его главных героев, как это ни странно, нет евреев. Вспоминается разве что “жидок” Лямшин, портной Капернаумов, да шорник из “Преступления и наказания”, мелкий “бес” в “Бесах” да Исай Фомич Бумштейн в “Записках из Мертвого дома” — “жидок”, который напомнил Достоевскому гоголевского жидка Янкеля (и, очевидно, напомнил также о собственном драматургическом замысле юности) и о котором писатель не мог вспоминать без добродушного смеха. Ещё бы: Исай Фомич всю каторгу потешал своей хитростью, дерзостью, заносчивостью и одновременно ужасной трусливостью. Жилось хитрому “жидку” в остроге лучше многих — “трудился” он там ювелиром и ростовщиком.

И еще в художественных произведениях Достоевского нередко встре­чается слово “жид” и призводные от него (что, повторимся, было естественным для всей русской литературы XIX века), да кое-где можно встретить, так сказать, попутные замечания, реплики в сторону о евреях. Так, в “Преступ­лении и наказании” Свидригайлов за несколько минут до самоубийства встречает пожарного-еврея, на лице которого “виднелась та вековечная брюзгливая скорбь, которая так кисло отпечаталась на всех без исключения лицах еврейского племени”.

Что же касается публицистики, то вплоть до 1870-х годов Достоевский еврейского вопроса в ней практически не касается. Имея собственный журнал “Время”, он всего лишь рассказал однажды (в № 10 за 1861 год) анекдот о жиде, который помогал мужику рубить дрова кряхтением и потом на основании этого заплатил за работу много меньше обещанного. А в № 9 за 1862 год и вовсе посмеялся над страхами газеты “День”, что-де евреям в России предо­став­ляется всё больше прав. В журнале же “Эпоха”, сменившем “Время”, об евреях и жидах и вовсе не было упомянуто Достоевским ни словечка.

И какой резкий перелом произошел с ним позже, когда он возглавил газету-журнал “Гражданин” и начал свой “Дневник писателя”. Уже в 3-м номере редактируемого им “Гражданина”, этого “органа реакционного дворянства” (“Советский энциклопедический словарь”), Достоевский в статье “Нечто личное” поднимает капитальнейший вопрос — о положении простого народа после “перестройки” 1861 года. “Экономическое и нравственное состояние народа по освобождении от крепостного ига — ужасно . Падение нравственности, дешёвка, жиды-кабатчики, воровство и дневной разбой — всё это несомненные факты, и всё растет, растет...”.

А затем, вновь и вновь возвращаясь к этой теме, писатель настойчиво привлекает внимание высших слоев общества, внимание интеллигенции к тому, что он считал величайшим злом времени — народ спаивают, народ развращают. Летом 1873 года случился большой пожар в селе Измайлове под Москвой. Комментируя сообщения газет, Достоевский с негодованием пишет в “Гражданине”:

“Всё пропито и заложено в трактирах и кабаках!..

И это в подмосковном известном селе! Всё исчезало в нашем фантастическом сне: остались лишь кулаки и жиды да всем миром закаба­лившиеся им общесолидарные нищие. Жиды и кулаки, положим, будут платить за них повинности, но уж и стребуют же с них в размере тысячи на сто уплаченное!..”.

Но наиболее полно, развернуто и недвусмысленно свои опасения, свое понимание развития событий в стране и обществе Достоевский изложил в статье “Мечты и грезы”, опубликованной в № 21 “Гражданина” за 1873 год в рамках “Дневника писателя”:

“...Народ закутил и запил (после освобождения. — Н. Н. ) — сначала с радости, а потом по привычке. Есть местности, где на полсотни жителей и кабак . Настоящие, правильные капиталы возникают в стране, не иначе как основываясь на всеобщем трудовом благосостоянии её, иначе могут образоваться лишь капиталы кулаков и жидов. Так и будет, если дело продолжится, если сам народ не опомнится; а интеллигенция не поможет ему. Если не опомнится, то весь, целиком, в самое малое время очутится в руках у всевозможных жидов . Жидки будут пить народную кровь и питаться развратом и унижением народным, но так как они будут платить бюджет, то, стало быть, их же надо будет поддерживать...”. И далее Достоевский, верный себе, своим мечтам и своей наивной вере, восклицает пророчески, что-де народ “найдет в себе охранительную силу, которую всегда находил . Не захочет он сам кабака; захочет труда и порядка, захочет чести, а не кабака!..”. Как видим, прошло уже сто с лишним лет после выхода этой статьи, а пророчество писателя пока не сбывается.

Сам Достоевский не пил, вино считал отравой, а пьянство болезнью и потому, может быть, особенно близко к сердцу принимал всё более распро­стра­няющийся запой русского народа, всё более усиливающееся господство зелена вина в повседневной жизни людей. Естественно, что в газете-журнале “Гражданин” кроме статей самого редактора на эту злободневную тему помещалось немало материалов и других авторов. Сейчас трудно узнать, какую редакторскую правку вносил Достоевский в эти статьи, но иногда он вставлял свои примечания прямо в журнальный текст. Так, в № 3 “Гражда­нина” за 1873 год была опубликована статья некоего Н. “Общество для противу­действия чрезмерному распространению пьянства”. И вот к фразе из статьи о том, что очень много пьяниц в Одессе и “всё это есть произведение евреев-кабатчиков”, Достоевский делает очень характерную сноску-реплику: “От себя прибавим, что все кабатчики неевреи, право, стоят кабатчиков евреев”.

Достоевский как бы подчеркивает: он не юдофоб, он — реалист.

2

 

Продолжая выступать против пьянства и спаивания народа в “Гражданине”, а затем и в собственном “Дневнике писателя”, Достоевский в конце концов сопрягает эту тему с другой, ещё более для себя капитальнейшей.

В записной тетради 1875—1876 годов, где накапливался материал для очередных выпусков “ДП”, появляется латинское выражение, которое станет ключевым во многих последующих статьях писателя, затрагивающих еврей­ский вопрос: “Народ споили и отдали жидам в работу, status in statu”. “Государство в государстве” — вот как определял главную опасность распрост­ра­нения и упрочения “жидов” и “жидовствующих” в России Достоевский.

Легко проследить, как в подготовительных записях, заметках кристалли­зуется, оттачивается мысль писателя, обрисовывается и проясняется тема, тревожившая его. “ Главное. Жидовщина. Земледелие в упадке, беспорядок. Например, лесоистребление...”; “Очищается место, приходит жид, становит фабрику, наживается...”; “Земледелие есть враг жидов”; “Вместе с теми истреблять и леса, ибо крестьяне истребляют с остервенением, чтоб поступить к жиду”; “Колонизация Крыма . Правительство должно. Кроме того, что укрепит окраину. Не то вторгнется жид и сумеет завести своих поселенцев (не жидов, разумеется, а русских рабов). Жид только что воскрес на русской земле...”; “Ограничить права жидов во многих случаях можно и должно. Почему, почему поддерживать это status in statu. Восемьдесят миллионов существуют лишь на поддержание трех миллионов жидишек. Наплевать на них...”.

Все эти пометы, мысли Достоевского связаны с широкой полемикой в тогдашней прессе о хищнической, как сказано в примечаниях к 24-му тому Собрания сочинений писателя, деятельности предпринимателей-евреев в России. Достоевский внимательнейшим образом читал газеты и журналы.

И вот, накопив материал, в июньском выпуске “Дневника писателя” за 1876 год Достоевский вступает в разгоревшуюся полемику со своим словом: “Вон жиды становятся помещиками, — и вот повсеместно кричат и пишут, что они умертвляют почву России, что жид, затратив капитал на покупку поместья, тотчас же, чтобы воротить капитал и проценты, иссушает все силы и средства купленной земли. Но попробуйте сказать что-нибудь против этого — и тотчас же вам возопят о нарушении принципа экономической вольности и гражданской равноправности. Но какая же тут равноправность, если тут явный и талмудный status in statu прежде всего и на первом плане, если тут не только истощение почвы, но и грядущее истощение мужика нашего...”.

А в следующем, июльско-августовском, выпуске “ДП” Достоевский развивает, уточняет свою мысль, и фрагмент этот в свете сегодняшнего дня, когда борьба вокруг Крыма между русскими, украинцами и татарами разгорелась с новой силой, получает дополнительное звучание, дополни­тельный смысл. В 1876 году, о чем мало кому ныне известно, впервые встал вопрос о выселении татар из Крыма. Как водится, газеты зашумели. Достоев­ский горячо и откровенно высказывает свою точку зрения: “...“Московские ведомости” проводят дерзкую мысль, что и нечего жалеть о татарах — пусть выселяются, а на их место лучше бы колонизировать русских согласятся ли у нас все с этим мнением “Московских ведомостей”, с которым я от всей души соглашаюсь, потому что сам давно точно так же думал об этом “крымском вопросе”. Мнение решительно рискованное , и неизвестно еще, примкнет ли к нему либеральное, всё решающее мнение. Вообще если б переселение русских в Крым (постепенное, разумеется) потребовало бы и чрезвычайных каких-нибудь затрат от государства, то на такие затраты, кажется, очень можно и чрезвычайно было бы выгодно решиться. Во всяком ведь случае, если не займут места русские, то на Крым непременно набросятся жиды и умертвят почву края...”.

Достоевский в сентябрьском номере “Дневника” еще подливает масла в огонь: “Русская земля принадлежит русским, одним русским, и есть земля русская, и ни клочка в ней нет татарской земли. Татары, бывшие мучители земли русской, на этой земле пришельцы...”.  Впрочем, тут же, рядом, Достоевский замечает, что русские, отвоевав в свое время свободу от ига, не притесняют татарина и его веру. И ничего “противотатарского” нет в этих словах. Есть утверждение права русских на свою землю.

Ни оппоненты, ни читатели-современники так и не увидели строк писателя оставшихся в подготовительных материалах: “Я столько же русский, сколько и татарин. Не воюю ни против татар, ни против мусульманства...”. И следом: “Ведь всё равно на Крым бросят(ся), если не мы, так жиды...” Притом, стоит отметить, что Достоевский не заблуж­дался, не обманывал себя, не считал, что выражает мнение большинства. Он как раз подчеркивал и для самого себя в записных тетрадях, и в публикуе­мых статьях, что опасность, которую ясно видит он, осознают немногие. “А над всем мамон и жид, а главное, все им вдруг поклонились”.В советском литературоведении принято подчер­кивать, что Достоевский не принимал наступающего капитализма, воцаряю­щейся власти денежного мешка, мамона, но ведь у Достоевского, надо помнить, олицетворением всего этого был “жид”, еврей-предприниматель и торговец.

К слову, насчет “я столько же русский, сколько и татарин” стоит привести одно казусное мнение, о котором сам писатель так никогда и не узнал: в ЦГАЛИ известным достоевсковедом С. В. Беловым были обнаружены мемуары неизвестного офицера, который служил на петербургской гауптвахте как раз в то время, когда редактор “Гражданина” Достоевский отбывал арест 21—23 марта 1874 года. Так вот среди прочих там есть и такие строки: “Я тогда почему-то думал, что Достоевский из жидов. С наружности он, что ли, на них походил...”5. Наверняка Фёдор Михайлович в гробу перевернулся!..

Из записных тетрадей писателя видно, что ещё одна — общегосударст­венная — проблема занимала, тревожила, привлекала его внимание. В начале января 1876 года он узнает из газет о страшной катастрофе на Одесской железной дороге, в которой погибло много новобранцев, доставляемых к месту службы. Сам писатель очень часто оказывался в роли пассажира, состояние железных дорог российских знал не понаслышке. В причинах катастрофы он не сомневается ничуть, и виновники для него ясны: “Крушение поездов с вагонами (рекрутов) есть дело государственное, а не одних только акционеров той дороги, где происходит несчастье. тут совсем и не о акционерах дело, а просто о нескольких торжествующих жидах, христианских и нехристианских, вот этих-то я не могу перенести, и мне грустно. Дороги, да ведь это дело народное, общее, а не нескольких жидишек и не нескольких статских и тайных советников, бегающих у них на посылках Черт возьми! Никогда ещё ничего подобного не было на Руси! Самовольство жидов доходит до безграничности!..”.

Почему-то публично, в “Дневнике писателя”, Достоевский о состоянии железных дорог и о “жидах”-акционерах, наживающихся на них, так и не выступил, но, судя по всему, когда-нибудь намеревался это сделать. Недаром в следующей записной тетради, спустя долгое время, узнав, что в институт инженеров путей сообщения поступило 60 воспитанников из раввинских училищ, он язвительно и одновременно с горечью помечает: “И известие прослушали мухи, медовые мухи — путей сообщения полно жидками: — Всё цестными еврейциками. Status in statu. Я готов, это прямая обязанность христианина. Но не status in statu надо усиливать, сознательно усиливать...”.

Одним словом, своих “антижидовских” взглядов Достоевский не скрывал, высказывал их предельно откровенно. К слову, понятия-термины “юдофоб” и особенно “антисемит”, так широко распространившиеся сейчас, очень уж неточны, приблизительны и двусмысленны, если помнить семантику слов. “Юдофоб” дословно — боящийся евреев (латинское iudaeus — еврей, греческое phobos — страх); “антисемит” — человек, относящийся враждебно к семитам, то есть к древним вавилонянам, ассирийцам, финикийцам, иудеям и к современным арабам и евреям...

Ни то ни другое к Достоевскому не подходит, он был именно — “антижид”, откровенный ненавистник “жидов”, воздвигающих, по его мнению, своё status in statu в России.

3

 

Тем более откровенен-открыт был Достоевский в частной переписке.

Здесь он и вовсе не стеснялся в выражении своих чувств, затрагивая наболевшую тему. Слово “жид” в его ранних письмах всегда упоминается в саркастическом, усмешливом тоне, а позже — с всё более и более возрастаю­щей враждебностью.

Почти в каждом письме к жене (которая полностью разделяла его убеж­дения) из-за границы, куда он выезжал лечиться, Достоевский изливает свою желчь: “Сосед мой — русский жид, и к нему ходит множество здешних жидов, и все гешефт и целый кагал, — такого уж послал Бог* соседа...”; “Один, ни лица знакомого, напротив, всё такие гадкие жидовские рожи...”; “...и всё подлейшие жидовские и английские рожи...”.

А в 1879 году, во время очередного своего пребывания в Эмсе, Достоевский из письма в письмо живописал Анне Григорьевне горестную и пронизанную ядом повесть-эпопею на свою любимую тему. В послании от 26 июля — зачин: “Вещи здесь страшно дороги, ничего нельзя купить, всё жиды. Здесь всё жиды! Даже в наехавшей публике чуть не одна треть разбогатевших жидов со всех концов мира Затем все остальные русские имена в большинстве из богатых русских жидов. Рядом с моим № живут два богатых жида, мать и её сын, 25-летний жидёнок, — и отравляют мне жизнь: с утра до ночи говорят друг с другом, громко, долго, беспрерывно и не как люди, а по целым страницам (по-немецки или no-жидовски), точно книгу читают: и всё это с сквернейшей жидовской интонацией, так что при моем раздражительном состоянии это меня всего измучило...”.

В письме от 30 июля “раздражительный” Достоевский продолжает жаловаться жене: “3-е приключение с жидами моими соседями . Четверо суток как я сидел и терпел их разговоры за дверью (мать и сын), разговаривают страницами, целые томы разговора , а главное — не то что кричат, а визжат, как в кагале. Так как уже было 10 часов и пора было спать, я и крикнул, ложась в постель : “Ах, эти проклятые жиды, когда же дадут спать!” На другой день входит ко мне хозяйка и говорит, что её жиды призывали и объявили ей, что много обижены, что я назвал их жидами , и что съедут с квартиры. Я ответил хозяйке, что и сам хотел съехать, потому что замучили меня её жиды . Хозяйка испугалась угрозы ужасно и сказала, что лучше она жидов выгонит жиды же “хоть и не перестали говорить громко, но зато перестали кричать, и мне пока сносно...”.

Из следующего письма мужа Анна Григорьевна узнаёт, что “жиды”-соседи уже значительно меньше беспокоят её больного нервного супруга, а ещё через несколько дней Федор Михайлович с облегчением и великой радостью сообщает о том, что мучениям его приходит конец — “жиды”, его несносные соседи, выезжают на следующей неделе. То-то праздник наступает и покой! Право слово, так и кажется, что если бы в соседях у Достоевского были бы не “жиды”, а, предположим, русские, немцы или папуасы и болтали бы и визжали точно так же сутки напролет, он переносил бы это легче, не так бы изводился и свирепел.

Пресловутый еврейский вопрос Достоевский затрагивает-обсуждает в письмах и к таким разным людям, как товарищ юности врач С. Д. Яновский, публицист и писатель, бывший соратник по “Гражданину”, а затем сменивший Достоевского на посту редактора, В. Ф. Пуцыкович, член Государственного совета, а затем и обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев... Особенно знаменательно в этом ряду писем послание Пуцыковичу из Старой Руссы от 29 августа 1878 года, в котором Достоевский высвечивает новый “капиталь­ный” аспект в еврейском вопросе. Незадолго перед тем в Петербурге на Михайлов­ской площади революционером-народником Кравчинским был прилюдно убит шеф жандармов Мезенцов. Автор “Бесов” формулирует свое мнение:

“Пишете, что убийц Мезенцова так и не разыскали и что наверно это ниги­лятина. Как же иначе? убедятся ли они наконец, сколько в этой ниги­лятине орудует (по моему наблюдению) жидков, а может, и поляков. Сколько разных жидков было ещё на Казанской площади, затем жидки по одесской истории. Одесса, город жидов, оказывается центром нашего воюющего социализма. В Европе то же явление: жиды страшно участвуют в социализме, а уже о Лассалях, Карлах Марксах и не говорю. И понятно: жиду весь выигрыш от всякого радикального потрясения и переворота в государстве, потому что сам-то он status in statu, составляет свою общину, которая никогда не потрясётся, а лишь выиграет от всякого ослабления всего того, что не жиды...”.

И, конечно же, смысл этих строк углубляется, если вспомнить одну из самых последних записей Достоевского в записной тетради 1881 года, где он делает окончательный для себя вывод: “Жид и банк господин теперь всему: и Европе, и просвещению, и цивилизации, и социализму. Социализму особенно, ибо им он с корнем вырвет христианство и разрушит её цивили­зацию. И когда останется лишь одно безначалие, тут жид и станет во главе всего. Ибо, проповедуя социализм, он останется меж собой в единении, а когда погибнет всё богатство Европы, останется банк жида. Антихрист придет и станет на безначалии...”.

Рядом с этой записью Достоевский ставит свой любимый латинский знак “заметь хорошо” с тремя восклицательными знаками — “NB!!!”. Вероятно, он хотел в одном из последующих выпусков “Дневника писателя” поднять эту проблему. Не успел.

Итак, разрушительные, враждебные русскому народу и всему миру направления деятельности “жидов” Достоевский видит во всём: и истребление лесов, погубление почвы, и спаивание народа, и вредительская монополия в промышленности, финансах, на железной дороге, и подготовка разруши­тельной социальной революции... А как же — литература? Ну, конечно же, и в этой области Достоевский чувствовал “сильный запах чеснока”. И не могло быть иначе у человека, живущего литературой, видящего в ней весь смысл своего существования.

Отрывочные пометки в рабочих тетрадях свидетельствуют, что проблема эта волновала Достоевского всерьёз, и здесь он видел “жидовские” козни: “Журнальная литература вся разбилась на кучки. Явилось много жидов-антрепренёров, у каждого жида по одному литератору . И издают”; “Жиды, явится пресса, а не литература”. Но наиболее полно свои взгляды на данную проблему Достоевский изложил в одном поразительном по откровенности и тону письме.

В феврале 1878 года писатель получил послание от некоего Николая Епифановича Грищенко, учителя Козелецкого приходского училища Черниговской губернии, в котором тот, жалуясь на засилье “жидов” в родной губернии и возмущаясь, что пресса, журналистика держит сторону “жидов”, просил Достоевского “сказать несколько слов” по этому вопросу. И вот автор “Бесов” совершенно незнакомому человеку тут же в ответном письме распахивает всю свою душу, откровенничает донельзя:

“Вот вы жалуетесь на жидов в Черниговской губернии, а у нас здесь в литературе уже множество изданий, газет и журналов издаётся на жидовские деньги жидами (которых прибывает в литературу всё больше и больше), и только редакторы, нанятые жидами, подписывают газету или журнал русскими именами — вот и все в них русского. Я думаю, что это только ещё начало, но что жиды захватят гораздо ещё больший круг действий в литературе; а уж до жизни, до явлений текущей действительности я не касаюсь: жид распростра­няется с ужасающей быстротою. А ведь жид и его кагал — это всё равно, что заговор против русских!

Заступаются они (“либералы”, и в частности из журнала “Сло­во”. — Н. Н. ) за жидов, во-первых, потому, что когда-то (в ХVIII столетии) это было и ново, и либерально, и потребно. Какое им дело, что теперь жид торжествует и гнетёт русского? Для них всё ещё русский гнетет жида. А главное, тут вера: это из ненависти к христианству они так полюбили жида; и заметьте: жид тут у них не нация, защищают они его потому только, что в других к жиду подозревают национальное отвращение и ненависть. Следова­тельно, карают других, как нацию...”.

Нельзя не обратить внимание на замечание Достоевского в скобках, что-де “жидов” в литературу прибывает всё больше и больше. В современной ему русской литературе среди заметных писателей как раз не было практически евреев, кроме разве что небезызвестного поэта и переводчика Петра Исаевича Вейнберга, “Гейне из Тамбова”, родного дедушки убийцы Столыпина Мордки Богрова, печатавшего в некрасовском “Современнике” “Записки еврея”, да знаменитого Якова Брафмана, автора “Книги кагала”. Это уже к концу ХIX века в журналистику и литературу действительно стало прибывать всё больше и больше представителей еврейской нации, чтобы занять в русской литературе ХX века, уже в советской литературе, домини­рующее положение. Видимо, Достоевскому и впрямь был присущ дар провидца. Но если бы его письмо к Грищенко (или аналогичное выступление в “Дневнике писателя”) было опубликовано при жизни автора, оно бы вызвало недоумение у многих современников; упрочило бы слухи о его болезнях и спровоцировало бы волну обвинений в крайнем шовинизме.

Достоевский и сам это понимал. В том же письме к Грищенко он замечает попутно, что стоит только повести речь о потребностях, нуждах, мольбах своей, русской, нации, как “либералы” тут же обвинят тебя в шовинизме. И в одной из последних записей-заметок к намечаемому “Дневнику” он то ли с сарказмом, то ли с горечью усталости размышляет: “ Жиды . И хоть бы они стояли над всей Россией кагалом и заговором и высосали всего русского мужика — о, пусть, мы ни слова не скажем: иначе может случиться какая-нибудь нелиберальная беда ; чего доброго подумают, что мы считаем свою религию выше еврейской и тесним их из религиозной нетерпимости, — что тогда будет? Подумать только, что тогда будет!..”

Сарказм писателя имел под собой веские основания — и спустя десяти­летия после его смерти один из таких “либералов”, гражданин мира В. В. Набоков, к примеру, безапелляционно заявлял: “Нужно сказать, что Достоевский испытывал совершенно патологическую ненависть к немцам, полякам и евреям, что видно из его сочинений”6.

Следуя логике автора “Лолиты”, Достоевский, “породивший” старика Карамазова, Свидригайлова и им подобных героев, испытывал “патологи­ческую ненависть”, скорее всего, — к русским.

4

 

Да, Достоевский прекрасно сознавал — что тогда будет.

Ему уже приходилось объясняться, оправдываться по поводу своего неприкрытого “антижидовского шовинизма”. Слишком видную роль в общест­венной жизни России стал он играть в последние годы жизни, каждое слово его, каждый поступок вызывали резонанс в образованных кругах. Так, к примеру, писательница и общественная деятельница В. П. Леткова-Султанова вспоминала, как молодежь конца 70-х годов прошлого века реагировала “на Достоевского”: “В студенческих кружках и собраниях постоянно раздавалось имя Достоевского. Каждый номер “Дневника писателя” давал повод к необуз­дан­нейшим спорам. Отношение к так называемому “еврейскому вопросу”, отношение, бывшее для нас своего рода лакмусовой бумажкой на порядоч­ность, — в “Дневнике писателя” было совершенно неприемлемо и недопус­тимо: “Жид, жидовщина, жидовское царство, жидовская идея, охваты­вающая весь мир...” Все эти слова взрывали молодежь, как искры порох...”

Достоевскому приходилось выслушивать подобные мнения и от молодежи, и от “либералов”, и от товарищей по перу. Получал он письма и в поддержку своей позиции от простых, так сказать, читателей “ДП” (так, некий москвич в течение года прислал ему три письма с призывами и дальше “вести беспощадную борьбу с евреями”), но больше стало приходить писем от самих евреев, желающих вступить с писателем в диалог, оспорить его утверждения и выводы. Сохранилось, к примеру, шесть писем к Достоевскому от А. Г. Ковнера, литератора, а на момент переписки и арестанта (присвоил, служа в банке, 168 тысяч рублей), наполненных полемикой с автором “ДП” и его взглядами. Послания эти были насыщены философскими рассуждениями и автобиогра­фи­ческими исповедальными подробностями. Между прочим, этот Аркадий (Авраам-Урия) Ковнер за несколько лет до того, будучи фельетонистом газеты “Голос”, из номера в номер критиковал и издева­тельски высмеивал только что появившийся тогда “Дневник писателя”. Скорей всего, именно автора этих фельетонов в первую очередь имел в виду Достоевский, когда объяснял читателям в очередном выпуске номера “Гражданина”, почему он не отвечает на эти злобные нападки: “Во-первых и главное: не отвечать же всякому шуту?”. В контексте же нашей темы интересны те фрагменты из переписки великого русского писателя, бывшего каторжника, с малоизвестным литера­тором-евреем, арестантом, если можно так выразиться, действующим , в которых затрагивается еврейский вопрос. На первые два послания Ковнера Достоевский отвечает подробнейшим письмом, и в частности пишет:

“Теперь о евреях. Распространяться на такие темы невозможно в письме, особенно с Вами . Вы так умны, что мы не решим подобного спорного пункта и в ста письмах, а только себя изломаем. Скажу Вам, что я и от других евреев уже получал в этом роде заметки. Особенно получил недавно одно идеальное благородное письмо от одной еврейки (Г. В. Брауде. — Н. Н. ), подписавшейся, тоже с горькими упреками. Я думаю, я напишу по поводу этих укоров от евреев несколько строк в февральском “Дневнике” . Теперь же Вам скажу, что я вовсе не враг евреев и никогда им не был. Но уже 40-вековое, как Вы говорите, их существование доказывает, что это племя имеет чрезвычайно сильную жизненную силу, которая не могла, в продолжение всей истории, не формулироваться в разные status in statu. Сильнейший status in statu бесспорен и у наших русских евреев. А если так, то как же они могут не стать, хоть отчасти, в разлад с корнем нации, с племенем русским? Вы указываете на интеллигенцию еврейскую, но ведь Вы тоже интеллигенция, а посмотрите, как Вы ненавидите русских, и именно потому только, что Вы еврей, хотя бы интеллигентный. В Вашем 2-м письме есть несколько строк о нравственном и религиозном сознании 60 миллионов русского народа. Это слова ужасной ненависти, именно ненависти, потому что Вы в этом смысле (то есть в вопросе, в какой доле и силе русский простолюдин есть христианин) — Вы в высшей степени некомпетентны судить. Я бы никогда не сказал так о евреях, как Вы о русских. Я все мои 50 лет жизни видел, что евреи, добрые и злые, даже и за стол сесть не захотят с русскими, а русский не побрезгает сесть с ними. Кто же кого ненавидит? Кто к кому нетерпим? И что за идея, что евреи — нация униженная и оскорбленная. Напротив, это русские унижены перед евреями . Но оставим, тема длинная. Врагом же я евреев не был. У меня есть знакомые евреи, есть еврейки, приходящие и теперь ко мне за советами по разным предметам, а они читают “Дневник писателя”, и хоть щекотливые, как все евреи за еврейство, но мне не враги, а, напротив, приходят...”.

Нет, недаром Достоевский нашел время и силы на это длинное много­страничное письмо. Он понимал, что пришла пора объясниться. Действи­тельно, невозможно долгие годы, имея такой авторитет, такое влияние на oбщество, без последствий кричать об угрозе status in statu, о закабалении русской нации и даже всего мира нацией “жидовской”. И ещё нюанс: Ковнера то ли тюрьма исправила, то ли время, но злобный тон его фельетонов времён “Голоса” сменился на уважительный и почтительный тон частных писем к автору “Дневника писателя”. Однако ж не все евреи выдерживали такой подобающий тон в переписке с великим романистом и публицистом, вероятно, кое-кто опускался до прямых угроз. Судить об этом можно хотя бы по эпизоду, воссозданному в письме гимназиста из Витебска В. Стукалича, написанном в конце марта или начале апреля 1877 года. Этот юноша из разряда задумывающихся русских мальчиков, не по годам серьёзный и начитанный, некоторое время состоял с автором “Бесов” в интенсивной переписке, лично с ним встречался по приезде в Петербург. Так вот, после такой встречи гимназист пишет в своём письме ещё из Петербурга, перед отъездом домой, по горячим следам: “...Когда Вы шутя сказали, что жиды просто убьют Вас, у Вас в глазах мелькнуло странное выражение; Вы как будто ожидали посмотреть, какое впечатление произведут на меня Ваши слова, не приму ли я их серьёзно, чтобы таким образом судить, возможно ли что-либо подобное. У меня действительно мелькнул испуг на лице, но это оттого, что мне сделалось страшно за Вас. Неужели, мелькнуло у меня, Вы до такой степени мнительны? Ведь это, пожалуй, что-то вроде помешательства Пишут же они только к Вам потому, что известен им Ваш адрес. Если же еврей прочтет ругательную статейку в газете или журнале, к кому ещё обратиться?..” Как видим, Достоевский ещё пытался шутить на эту опасную тему, но серьёзное, необходимое объяснение с раздраженной публикой и “потенциальными убийцами” явно назрело.

Письмо к Ковнеру стало как бы репетицией, как бы черновиком к этому серьезному объяснению с публикой. Писателя, конечно, волновало то, как относится к нему студенческая молодежь, читающая Россия. Но и убеждений своих он изменить был не в силах, кривить душой не хотел — он всегда писал и говорил только то, что думал. И вот в письме к Ковнеру Достоевский ставит перед собою труднейшую задачу: убедить еврея, что он, Достоевский, никогда не был врагом евреев, что его просто не совсем правильно понимают. “Уж не потому ли обвиняют меня в “ненависти”, что я называю иногда еврея “жидом”? Но, во-первых, я не думал, чтоб это было так обидно (! — Н. Н. ), а во-вторых, слово “жид”, сколько помню, я упоминал всегда для обозначения известной идеи: “жид, жидовщина, жидовское царство” и проч. Тут обозначалось известное понятие, направление, характеристика века. Можно спорить об этой идее, не соглашаться с нею, но не обижаться словом”, — пишет Достоевский в своей известной статье “Еврейский вопрос” (март 1877 г.).

“Между тем, — продолжает Достоевский, — в главе “Pro u contra” мне иногда входила в голову фантазия: ну что, если бы это не евреев было в России три миллиона, а русских; а евреев было бы 80 миллионов — ну, во что обратились бы у них русские и как бы они их третировали? Не обратили бы прямо в рабов? Хуже того: не содрали бы кожу совсем? Не избили бы дотла, до окончательного истребления, как делывали они с чужими народностями в старину ? Нет-с, уверяю вас, что в русском народе нет предвзятой ненависти к еврею, а есть, может быть, несимпатия к нему, особенно по местам, и даже, может быть, очень сильная. О, без этого нельзя, это есть, но происходит это вовсе не от того, что он еврей, не из племенной, не из религиозной какой-нибудь ненависти, а происходит это от иных причин, в которых виноват уже не коренной народ, а сам еврей”.

Подходя к финалу статьи, Достоевский берет тон проповедника, примири­теля-увещевателя, но, опять-таки, подпуская при этом “антижидовские” намеки, выделяя их намеренно курсивом:

“...я прежде всего умоляю моих оппонентов и корреспондентов-евреев быть, напротив, к нам, русским, снисходительнее и справедливее. Если высокомерие их, если всегдашняя “скорбная брезгливость” (автоцитата из “Преступления и наказания”. — Н. Н. ) евреев к русскому племени есть только предубеждение, “исторический нарост”, а не кроется в каких-нибудь гораздо более глубоких тайнах его закона и строя , — то да рассеется все это скорее и да сойдемся мы единым духом, в полном братстве, на взаимную помощь и на великое дело служения земле нашей, государству и отечеству нашему! но все-таки для братства, для полного братства, нужно братство с обеих сторон. Пусть еврей покажет ему (русскому народу.— Н. Н. ) и сам хоть сколько-нибудь братского чувства, чтоб ободрить его...”.

5

 

Казалось бы, объяснение произошло полное, точки над i расставлены.

Отныне и навсегда Достоевский будет лояльнее по отношению к евреям, перестанет изливать желчь на них, забудет в публицистике словечко “жид”, перестанет пророчествовать о всемирной победе иудеев. Но, как уже гово—рилось, в записных тетрадях вплоть до последних дней жизни писателя появ—ляются “антижидовские” пометы, в том же “Дневнике писателя”, вслед за мартовской, “примирительной”, уже в майско-июньской книжке вновь мельк—нет выражение — “царство жидов”. И, наконец, своеобразное завещательное и окончательное мнение по этому вопросу Достоевский оставляет для истории в письме к певице и писательнице Ю. Ф. Абаза, написанном за полгода до смерти:

“А главное, что есть мысль (в повести Абаза. — Н. Н. ) — хорошая и глубокая мысль. что породы людей, получивших первоначальную идею от своих основателей и подчиняясь ей , должны необходимо выродиться в нечто особливое от человечества, как от целого, и даже, при лучших условиях, в нечто враждебное человечеству, как целому . Таковы, например, евреи, начиная с Авраама и до наших дней, когда они обратились в жидов. Христос (кроме его остального значения) был поправкою этой идеи, расширив ее в всечеловечность. Но евреи не захотели поправки, остались во всей своей прежней узости и прямолинейности, а потому вместо всечеловечности обратились во врагов человечества, отрицая всех, кроме себя, и действительно теперь остаются носителями антихриста, и, уж конечно, восторжествуют на некоторое время. Это так очевидно, что спорить нельзя: они ломятся, они идут, они же заполонили всю Европу, все эгоистическое, все враждебное человечеству, все дурные страсти человечества — за них, как им не восторжествовать на гибель миру!..”

Вот так!

Федор Михайлович Достоевский до конца оставался убежденным “анти­жидом”. В бесчисленных “литературоведческих” работах-исследованиях о творчестве Достоевского аспект этот не затрагивается, замалчивается, разве что у Л. П. Гроссмана, напечатавшего в 1924 году книгу “Исповедь одного еврея” о судьбе Ковнера и его переписке с Достоевским, идет об этом речь; хотя, к слову, среди достоевсковедов значительное большинство составляют евреи. Думается, писатель такого уровня, гений русской и мировой лите­ратуры, интересен читателям не только своими плюсами, но и минусами.

Тем более что “плюс” и “минус” — категории в общественной жизни, в литературе, в истории весьма расплывчаты и зыбки.

 

Примечания

 

1 Вот один из самых свежих примеров — книга некоего И. И. Гарина (судя по всему — псевдоним) “Многоликий Достоевский”, в которой встречаются пассажи вроде следующего: “Подобно, как Гобино “научно” обосновал расизм, Достоевский был “теоретиком” юдофобии. Антисемитизм Достоевского — система взглядов, система последовательная, замкнутая, непробиваемая. Он вообще недолюбливал иностранцев, но антисемитизм у него не просто бытовой — теоретический со своей стройной “филосо­фией”... Жид, жидовщина, жидовское царство, жидовская идея — этим “теоретически обоснованным” черносотенством пестрят страницы Дневника, соседствуя с оголтелым шовинизмом и реакционнейшим патриотизмом Здесь надо сказать без обиняков до конца: великий Достоевский, ясновидящий Достоевский, Достоевский-пророк не столь далек от рядового русского обывателя...” (Гарин И. И. Многоликий Достоевский. М.: ТЕРРА, 1997. С. 201—202). Уж какая там “многоликость” — примитивный обыватель-черносотенец, и все!

Не обошлось без подобных пассажей, увы, и в недавно переизданной книге Л. Гросс­мана “Исповедь одного еврея” (М.: Деконт+, Подкова, 1999), о которой речь идет в нашем исследовании. Нет, сам Леонид Петрович, разумеется, подтвердил перед современными читателями свое реноме умного и безгранично уважающего Достоевского исследователя — он даже наивно опровергал утверждение, будто Достоевский нигде и никогда не писал, что евреи погубят Россию (С. 175)... А вот автор предисловия к переизданию некий “профессор С. Гуревич” (так он подписался) всласть порассуждал об “антисемитизме” великого русского писателя, причем о компетентности этого “профессора” красноречиво говорит тот факт, что он упорно твердит, будто Достоевский в 1877 году все еще был редактором “Гражданина” и якобы именно на его страницах печатал свой “Дневник писателя” со статьей-ответом Ковнеру (С. 10­—11)...

2 Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля. 3-е, испр. и знач. дополн., издание/Под ред. проф. И. А. Бодуэна-де-Куртенэ. Т. 1. СПб.: Товарищество М. О. Вольфъ, 1903. Стр. 1345.

3 Тексты Достоевского цитируются по изданию: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30-ти т. Л.: Наука, 1972—1990.

4 Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского: В 3-х т. СПб.: Гуманитарное агентство “Академический проект”, 1993—1995. Т. 1. С. 196. — Далее: Летопись...

5 Лит. газета. 1992. 23 дек.

6 Н а б о к о в   В. В. Лекции по русской литературе: Пер. с англ. М.: Независимая газета, 1996. С. 201.

7 Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников: В 2-х т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1990. С. 449.

8 Летопись... Т. 1. С. 92.

9 Там же. Т. 3. С. 200.