Мозаика войны (продолжение) (Наш современник N9 2001)

К 60-летию вероломного нападения

Германии на Советский Союз

 

МОЗАИКА ВОЙНЫ

 

 

* * *

Это письмо сохранилось в нашем редакционном архиве. Его прислала в журнал жительница города Нальчика Маргарита Петровна Телесницкая еще в начале 1995 года. К письму прилагались: второй экземпляр обращения к германскому послу (первый был послан автором непосредственно адресату) и воспоминания Маргариты Петровны об эвакуации из Москвы в июле-августе 1941 года и — вкратце — о последующем житье-бытье, а также рассказ о судьбах других близких ей людей.

Мы планировали опубликовать этот любопытнейший, на наш взгляд, материал к 50-летию Победы, но, как говорится, “по техническим причинам” тогда это не получилось. Может быть, и к лучшему, поскольку сейчас, в годовщину 60-летия начала Великой Отечественной войны и в связи с обострением ситуации на Кавказе, актуальность и значение мыслей, выводов и воспоминаний Телесницкой не только не утратились и не уменьшились, а, наоборот, заметно возросли и приобрели государственные масштабы.

Материал публикуется в незначительном сокращении.

Уважаемая редакция!

Одной из причин, побудивших меня написать это письмо, были лживые слезы вокруг “угнетенного балкарского народа, незаслуженно выселенного из родных мест в 1944 году”. Конечно, сдавши немцам полстраны, можно ли осудить мать, жену, сестру за то, что муж, сын, брат не поверил в поворот войны и пришел домой, укрылся в горах? Но ведь выселяли не за дезертирство — за это отправляли в штрафные батальоны, — а за бандформирования, действовавшие и грабившие полгода после ухода немцев.

Выселялись балкарцы из саклей, сложенных из плитняка на глине и с дырявым ведром вместо трубы, а вернувшись в 1955—1957 годах, они построили себе добротные одно- и двухэтажные кирпичные дома. Местные кабардинские власти оказали вернувшимся достойную помощь, вплоть до запрещения возбуждать судебные дела по фактам хищения стройматериалов с государственных строек, так как для гражданского строительства стройматериалы почти не выделялись. Так постепенно здесь улеглись все страсти, все нации жили дружно, не выделяясь друг перед другом.

Но с 1990—1991 годов кое-каким балкарцам из отставных начальников захотелось порулить соплеменниками, и они стали мутить воду и умы двадцати-тридцатилетних тем, что помощь их народу оказывалась недостаточная, что кабардинцы часть ее присвоили. Эти озлобившиеся стали требовать компенсации за нищенское имущество прабабушек и бабушек, не вспоминая или замалчивая о бандитах-дедушках. Так здесь возникла смута, основа которой — “в 1944 году мы (балкарцы) потеряли все свое имущество, которое нам (нынешним миллионерам) государство должно компенсировать. Кроме того, мы понесли моральный ущерб, нас вывозили, как скот (в товарных вагонах)”.

Но тысячи тысяч русских тоже потеряли все свое имущество и тоже ехали на восток в товарняках, об этом никто нигде ни разу не упомянул: ни о наших страданиях, ни о наших смертях. Или они не в счет? Перед бывшими бандитами, тщательно скрывающими правду от своих потомков, нужно извиняться, а русские перетерпят, о прошлом не вспоминают? Может быть, то, о чем я написала малую толику, где-нибудь и напечатано, но я не встречала.

Теперь немного о вашем журнале, который я читаю пять лет, убедившись в продажности и двоедушии “Нового мира”, который я читала 40 лет. Направленность вашего журнала мне, моей семье и знакомым нравится. Большое спасибо за “Раскол”, давно не получали такого удовольствия от русского языка. Передайте Личутину. Будем за ним следить. В общем, ваш журнал правильный и честный, но если будете печатать Солженицына — сообщите заранее, буду искать другой журнал. Этому самовлюбленному гробокопателю мы не верим...

Уважаемый господин посол!

Почему я пишу это письмо именно Вам, я не могу дать себе отчет. Видела Вас по телевизору, Ваше лицо показалось мне лицом честного человека, потому и решилась довериться Вам с моим рассказом об эвакуации 1941 года.

В нашей стране сейчас это никому не нужно. Возможно, и Вы не будете тратить время на чтение воспоминаний русской старушки про войну с Вашей страной, которую до сих пор — и через пятьдесят лет после окончания войны — называют в народе фашистской Германией.

На воспоминания толкнули меня рассказы знакомых евреев, уехавших из нашей страны и получивших компенсацию от Германии за потерю имущества и причиненный им войною моральный ущерб. В нашей же стране после войны к евреям возникла стойкая неприязнь из-за того, что благодаря поддержке своей еврейской диаспоры только десять процентов их попали в армию и на фронт, в основном те, кто не успел обзавестись фиктивными справками о непригодности к армейской службе. Остальные благополучно выехали в тыл, где работали продавцами в магазинах, на продовольственных базах, в столовых и других “хлебных” местах. Многие вернулись из эвакуации с набитыми узлами, с мешочками золота, выменянного у голодающих. Евреи молча прекрасно понимают истоки этой неприязни. С этой стороны в Европе еврейская диаспора неизвестна, а в нашей стране очень даже хорошо прославилась.

Вторым толчком к пониманию новой Германии и ее людей стала встреча со старой немкой, ни слова не знавшей по-русски и приехавшей в гости к нищей матери русского солдата, убитого в Германии, за могилой которого она ухаживала, как за могилой своего сына, убитого в России. Их дети родились в один день и в один год.

Понять все это русским было почти невозможно, но именно поголовная компенсация еврейской нации, как чувство вины немцев перед ней, вызвало у меня ростки уважения к Вашему народу. Немка-мать дополнила их. Я стала читать, слушать, размышлять и поняла многие мотивы поступков германского народа, а главное, что Германия никакая не фашистская, а очень даже человеческая. В этом мнении я укрепилась и теперь его везде отстаиваю, глубоко уважая германскую нацию.

Пишу все это не для того, чтобы наравне с евреями попросить компенсацию за потерю имущества, этого не нужно. Но понять сейчас наших беженцев из Баку, Прибалтики, Осетии, Грузии, Тувы, Таджикистана, Чечено-Ингушетии в Европе может только Ваш народ — люди, пережившие войну при многих одинаковых обстоятельствах и принявшие на себя за нее вину.

Наши русские сердца очерствели бедами и не скоро отойдут. Пусть Ваши не очерствевшие сердца останутся милосердными к людским болям. Пусть не тухнут огоньки милосердия хоть в Вашем народе.

Может быть, никому уже не нужно знать о войне то, что я написала, но мне все же кажется, что и забывать об этом нельзя...

С глубоким к Вам уважением и почтением

Телесницкая Маргарита Петровна.

 

Поезд идет на восток

И з Москвы нас вывезли на десятый день войны, в ночь на второе июля

1941 года вторым эшелоном.

Накануне на пост гражданской обороны (они были созданы во дворах всех районов Москвы и Подмосковья, оборудованы столом, скамейкой и подвесным куском рельса, в который дежурный обязан был бить, как только донесется сигнал воздушной тревоги, чтобы люди могли за несколько минут схватить детей и убежать в прилегающий лес, в бомбоубежища) пришел дежурный офицер и зачитал список семей, подлежащих вывозу в тыл, на восток. Это были семьи военнослужащих — женщины с детьми дошкольного и младшего возраста и беременные.

Всем предписывалось взять еды в виде непортящихся продуктов на десять дней пути и одну-две перемены носильных вещей. Необходимость эвакуации — это слово тогда мы услышали впервые — дежурный объяснил нервозностью детей и женщин при воздушных тревогах, которые уже были каждую ночь и даже по два раза.

К началу учебного года все семьи предполагалось вернуть домой, так как война не будет затяжной, за два месяца немцев разгромят. В то время мы в это все верили. Наш выезд рассматривался как оздоровительный вояж на дачу. В действительности мы никогда не увидели своего довоенного дома, а многие вообще не вернулись или умерли, потеряли все свое имущество.

Первого июля к двенадцати часам дня подали автобусы, мы поехали за сорок километров в Москву, на Казанский вокзал. В Москве на улицах было очень людно, несмотря на рабочий день. Стояла сильная жара. Когда автобусы останавливались перед светофорами, прохожие обзывали нас трусами, зайцами, крысами, предателями, кричали, что немцев скоро разгромят и нам будет стыдно возвращаться, бросали в окна песок, грязь, огрызки. Закрыли окна, ехали в духоте, под крики замученных жарой и духотой детей.

На запасные пути Казанского вокзала приехали к вечеру. Там еще грузили эшелон с архивными и банковскими документами и стояли автобусы эвакуированных из других подмосковных гарнизонов. Из автобусов выходить не разрешалось. Через час архив увезли, подали пустой состав из товарных вагонов, куда быстро и организованно загрузились приехавшие раньше нас. По окончании погрузки начальник эшелона обошел все вагоны, переписал старших, на каждой двери мелом записал количество человек, задвинул дверь, закрыл на задвижку.

Через несколько минут состав ушел, а на его место тут же подали такой же для нас. Наше место у перрона заняла вереница новых автобусов.

Товарные вагоны были оборудованы для перевозки людей — гражданских и военных — все одинаково: направо и налево от дверей устраивались двухэтажные нары, устланные соломой. Посреди вагона стояла печка-буржуйка со снятой трубой, отверстие в крыше заткнули соломой. На печке десятилитровый чайник и ведро с привязанной к нему кружкой. В каждый вагон разместили по десять семей. Позже в таком вагоне размещали двадцать семей, до восьмидесяти человек. Женщины с грудными детьми — на нижних нарах, постарше — на верхних. Там было небольшое окошечко, в которое маленькие дети могли выпасть (и выпадали) при движении поезда. Таким транспортом пользовалось все гражданское и военное население всю войну и первые годы после войны. Все пассажирские вагоны были оборудованы под эвакогоспитали, перевозившие раненых с фронта в тыловые госпитали.

Наша семья состояла из четырех человек: мамы — Самариной Екатерины Ивановны, 34 года; меня — Самариной Маргариты, ее старшей дочери, 11 лет; сына Вячеслава семи лет и годовалой дочери Нины. Нам дали место на верхних нарах, и брат был обязан не спускать глаз с сестры, чтобы она не выпала в окошко. На пол с нар никому из детей спускаться не разрешалось, так как места вокруг печки было очень мало. Выходить из вагонов на остановках тоже не разрешалось: если поезд останавливался в поле, то в товарный вагон с насыпи подняться было очень трудно, женщин втягивали за руки.

На станциях поезд останавливался или один, или два раза в сутки. Об этих остановках заранее извещал начальник поезда. Тут уж не зевай, дежурный по вагону, — хватай чайник и ведро и беги на станцию за кипятком и холодной водой, иначе пить всем будет нечего до следующей остановки. Печку топить не разрешалось, потому что было лето. Горячей пищи кроме чая не было. Медсестра при нашем эшелоне отсутствовала. Больных с высокой температурой вместе с родственниками снимали на ближайшей станции. Умерших в пути тоже сдавали похоронным бригадам на станциях. Это было поначалу, когда эшелоны еще не бомбили. Потом хоронили убитых и умерших прямо у железнодорожной насыпи. Начальник поезда каждое утро самолично открывал вагоны, выясняя у старосты о ночных происшествиях, улаживая конфликты, сообщая об остановках. Вечером он также обходил вагоны, закрывая их на задвижку. В пути двери вагона полагалось приоткрывать на пятнадцать-двадцать сантиметров. Ехали неравномерно — то не останавливались по пять-шесть часов, то стояли столько же, пропуская встречные, но наш эшелон не бомбили. Ехали мы около двух недель на Урал, в Челябинскую область. Конечный пункт назначения, кроме начальника, не знал никто.

В последние дни пути заболела поносом наша малышка Нина, лечить ее было нечем, думали, что она умрет. Нина заболела диспепсией из-за отсутствия детского питания и вообще горячей пищи. При прибытии в конечный пункт назначения — станцию Мышкино Челябинской (ныне Курганской) области — мама с сестрой ушла в больницу, а мы все выгрузились в местную школу, где переночевали на соломе. Утром эвакуированных распределили по близлежащим деревням, откуда за ними приезжали сопровождающие. Остались только мы с братом. В школе мы пробыли весь день и ночевали вторую ночь, а утром из больницы пришла мама. Она оставила больную сестру на попечение медсестры, чтобы определиться с местожительством. Нас, задержавшихся, назначили жить в деревню Благовещенка, за сорок километров от станции. Оставив детей в правлении колхоза на председателя, мама уехала в больницу. Местным врачам удалось довольно быстро вылечить сестру, и мама с ней через неделю приехала к нам.

В деревне Благовещенка мы прожили до апреля 1943 года. Здесь 24 марта 1942 года родился мой младший брат Женя. Деревня состояла из сорока дворов и по местным меркам считалась небольшой. В семи километрах от нее были так называемые “выселки”, или по-европейски — хутор из пяти домов, а за выселками дорога кончалась, начиналась необъятная тайга. В деревне был колхоз — по-моему, имени Калинина. Командовал Благовещенкой и выселками председатель колхоза Герасим Михайлович, мужик лет пятидесяти, которого не брали в армию по состоянию здоровья. Кроме него было еще четыре деда по 65—75 лет, один умер при нас. Почта и телефон находились за двенадцать километров, ближе к станции. Туда ездила почтарь ежедневно, а если было нужно сообщить что-то срочное, то с почты верхом на лошади приезжал нарочный, сын начальницы почты, мальчик лет тринадцати. Медицинское обслуживание осуществляла повитуха 73 лет от роду, которая к тому же была хорошая травница. Но появлялась она в деревне на три-пять дней ежемесячно, остальное время жила на железнодорожном разъезде у племянницы, которая работала круглосуточно на путях, а бабушка вела ее хозяйство и смотрела за маленькими детьми. В этой деревне была начальная школа, где я окончила четвертый класс, а мой брат Вячеслав пошел в первый. Школа состояла из большой избы, каждый класс занимал свой ряд. Учительница учила всех одна. При школе была довольно большая и хорошая библиотека.

Мама очень беспокоилась, что мне негде дальше учиться, договорилась о переезде в другую деревню — Масли, где была средняя школа. Но летом переехать мы не смогли и переехали только в конце марта 1943 года. Деревня Масли была большая. До революции здесь был даже храм, жили мы в бывшем доме священника, несколько на отшибе. Здесь мы испытали настоящий голод, когда утром мама давала нам всем по одной или две картофелины в “мундирах”, а вечером малышам по кружке молока, а мы со старшим братом и мамой ели вареные картофельные очистки, собранные раньше, или ничего не ели. Это было в мае 1943 года. После школы многие дети ходили на луг собирать ростки дикого чеснока — первая зелень в тех местах. Он был высотой 10—12 сантиметров и рос в мелких лужицах. Вода была ледяная, в низинах еще лежал снег, много чеснока не надергаешь. Ходила я в валенках, которые промокали насквозь, и домой возвращалась с пучком чеснока и ледяными ногами, которые тут же грела в чугуне с горячей водой, а валенки до утра успевали высохнуть на печи. Дети на крыльце ждали меня с зеленью, которую тут же с жадностью поедали. Брат с другими мальчиками ходил на березовые порубки, где заготовляли дрова на зиму, и приносили березовую кору. На внутренней стороне ее был студенистый сладковатый слой, который мы ели, сдирая с коры зубами.

В октябре 1943 года наша семья уехала в город Липецк, где жили наши родственники. Там жизнь пошла полегче. Так закончилась наша эвакуация, но не закончились скитания по стране...

Нелегкая судьба выпала и на долю других семей. Пишу то, что слышала от рассказчиков сама много раз.

Наша соседка Ольга Калюга, тоже жена военнослужащего, сначала была эвакуирована в Закавказье, а в 1942 году в сентябре месяце, когда немцы наступали на Северный Кавказ, таких эвакуированных повезли дальше, за Каспийское море, из Баку в Красноводск. Ее дочери в то время было несколько месяцев, она еще не ходила. Людей перевозили через море баржами. При хорошей погоде этот путь занимал один-два дня, а при шторме гораздо дольше. Из Красноводска их развозили на житье в разные города Средней Азии — тех, которые оставались живыми после морского путешествия. За время морской переправы при скудной пище и некачественной воде из бачка с общей кружкой люди, особенно дети, заболевали дизентерией или брюшным тифом. Некоторые умирали в пути, заразившись еще на причалах Баку.

После выгрузки в Красноводске санитарные бригады выносили с барж трупы, дезинфицировали баржу и отправляли в Баку, за следующей партией. Там ожидали переправы несколько тысяч людей.

Вокруг причала Красноводска была безводная пустыня. Трупы укладывали рядами вдоль моря, не успевали хоронить. Через некоторое время они превращались в высохшие мумии. Ольга заболела в пути, на барже. Санитарная бригада вынесла ее на носилках вместе с дочерью. Передвигаться самостоятельно она не могла. По опыту, санитары решили, что ей долго не жить, и отнесли ее на похоронный край. Через некоторое время мимо ехал старый казах, он заметил, что ребенок теребит неподвижную мать. Подъехав ближе, увидел, что мать еще жива. Отрезав большой кусок арбуза, стал показывать ей знаками (русского языка он не знал), чтобы она ела арбуз и кормила дочь. Казах уехал по своим делам, а вечером, возвращаясь, снова подъехал к Ольге и дал еще кусок арбуза. Утром он вновь накормил Ольгу и дочку, после чего, окрепнув, Ольга встала и побрела шатаясь к причалу, где ее и дочку отправили дальше. Там ее нашел муж. После войны она родила еще и сына...

Теперь расскажу, как эвакуировалась семья моего мужа Телесницкого Бориса, которому было тогда десять лет. Его отец руководил сахсвеклосовхозом в селе Новоселица Полонского района Хмельницкой области. Семья состояла из пяти человек — отца, матери, двоих детей, десяти и двух лет, и бабушки. Кроме того, к ним приехала сестра матери с сыном двенадцати лет. Она была беременна на последних месяцах и приехала родить.

4 июля 1941 года весь крупный скот совхоза (а это был скот ценных элитных пород, и его было немало) был разделен на гурты по 40 голов, и — с пастухами, скотниками, доярками, с их семьями, во главе с зоотехником — все двинулись на восток, во временную эвакуацию в соседнюю Винницкую область. Вместе с ними эвакуировались семьи специалистов совхоза, учителя. Для каждой семьи выделялась подвода, которая грузилась фуражом, сверху садились дети и старики. Взрослые и старшие дети шли пешком. С собой взяли перемену одежды и еду на три-пять дней. Уходили на три-четыре недели, а ушли навсегда, потеряв все свое.

Обоз вышел утром, пройдя к обеду двадцать пять километров; миновали аэродром, летчики которого торопили их, ожидая воздушного налета. Остановились за лесом на лугу подоить коров, отдохнуть. Вскоре услышали звуки воздушного боя, который приближался к ним. Спешно стали собирать животных, чтобы угнать подальше, но не успели. Налетели два немецких истребителя, стали их расстреливать из пулеметов, но быстро улетели. Оправившись от страха, люди снова стали собирать обоз.

Через несколько дней прибыли в пункт назначения — Бородецкий сахкомбинат Винницкой области. Там уже все было пусто — скот и люди ушли на восток. Оставшийся скотник сообщил им, что Новоселица занята немцами. Переночевав в пустых помещениях, пошли на Полтаву, где было управление всех сахсвеклокомбинатов Украины. Часть людей все же вернулась обратно, к домам.

По проселочным дорогам, под проливными дождями, в постоянном страхе перед немецким десантом и авианалетом, ночуя под телегами на грязной и мокрой земле, в потоке беженцев семья двигалась на восток. Захромавших животных оставляли селянам в попутных селах... В этих условиях дети или не болели, или выздоравливали без лекарств, или умирали.

После того, как был пройден путь почти в 700 километров, руководитель эвакуации — зоотехник совхоза — принял решение: попытаться достать вагоны и вывезти скот железной дорогой, а оставшимся с ним нескольким семьям специалистов — продолжать путь самостоятельно. Как позже выяснилось, ему удалось погрузить все стадо в вагоны и вывезти в Алма-Ату, в Казахстан, откуда остатки этого стада после войны моя свекровь, Телесницкая Людмила Константиновна, вернула в свой совхоз, где она работала зоотехником.

После переправы через Днепр отрыв от немецкой армии составлял целых два дня, и было уже не так страшно — все же Днепр был кое-какой преградой, да и привыкли. Моя свекровь, которой тогда было двадцать восемь лет и на руках ее были трое детей, старушка и беременная сестра на сносях, оказалась во главе небольшого отряда односельчан. Их село было давно занято немцами, о муже, оставшемся организовывать эвакуацию скота в районе, известий не было, впереди была полная неизвестность. В такой обстановке она решила отправить сестру с ее сыном к родственникам в Харьков поездом. Женщины встали на железнодорожную насыпь на подъеме, где поезда замедляют ход. Под проливным дождем и громко плача они просили солдат-артиллеристов следовавшего на Харьков эшелона взять с собой беременную женщину с сыном. Солдаты втянули их на платформу. Это было утром, а вечером в Полтаве у нее начались роды. Солдаты высадили женщину на вокзале, а ее сын Глеб поехал в Харьков. Ночью в бомбоубежище полтавского вокзала тетя Надя родила дочку Галю. На следующий день работники Красного Креста посадили мать с новорожденной в воинский эшелон, шедший на Харьков. С харьковского вокзала обессилевшая мать с выпадающей из рук дочкой целый день шла пешком и все же добралась до родственников. Вечером у нее поднялась температура, началась родильная горячка. Проболев десять дней, с помощью того же Красного Креста она с детьми уехала в город Казанлык в Казахстане.

Отправив сестру с сыном, свекровь дошла до полтавского сахсвеклотреста, сдала под расписку гужевой транспорт 1 августа 1941 года. Начались поиски транспорта, чтобы уехать как можно дальше на восток. Сначала нашли вагон для перевозки кроликов, но из него их выгнали. Тогда они обнаружили бракованный вагон из-под угля, обмели стены, вымыли пол и потребовали у начальника станции прицепить его к поезду. Но начальник это сделать отказался, ссылаясь на неисправность вагона, из-за которой они могут погибнуть в пути. Они сказали, что им все равно, где погибать, если не уедут, и начальник станции прицепил их к эшелону с эвакуирующимся заводом. На пути вагон сильно раскачивался, казалось, того и гляди — сойдет с рельсов, но все же ехал. Так прошло несколько дней. Однажды ночью вагон отцепился и остался на путях. К счастью, до станции было недалеко, свекровь пошла на станцию за помощью. Оттуда послали паровоз и увезли вагон с перегона. Его вскоре прицепили к поезду, идущему до Куйбышева. В дороге они питались тем, что местные жители приносили к поездам с беженцами. В основном это была вареная “в мундирах” картошка, огурцы, хлеб, детям наливали стакан молока. Местные люди понимали, что у беженцев денег нет, еды тоже нет, и помогали чем могли.

В Куйбышеве (это было уже в конце августа) эвакопункт отправил беженцев за триста километров в область убирать урожай и на жительство. Там они проработали две недели, местные жители, видя их раздетыми и полубосыми, посоветовали пробираться на юг, где тепло. А здесь зима суровая, и чтобы ее пережить, нужно заготавливать продукты, картошку, топливо, которых у приезжих не было. Решили пробираться в Казанлык к сестре. Ехали еще месяц на площадках товарных вагонов, хоронясь от патрулей, питаясь чем Бог послал.

У сестры прожили три года, почти до конца войны, восемь человек в одной маленькой комнатке размером в двенадцать квадратных метров. За это время свекровь окончила зооветеринарный техникум, работала в Кара-Кумах на ликвидации эпидемии. Муж погиб на фронте. В 1944 году после освобождения Хмельницкой области она получила назначение ветеринарным врачом в свой совхоз. Воспоминания были слишком тяжелые, и она уехала в другой такой же разоренный совхоз в Винницкой области, где проработала до пенсии главным зоотехником...

 

* * *

В апреле этого года из старинного русского города, чье освобождение от немецко-фашистских захватчиков было ознаменовано первым победным салютом, в журнал на имя главного редактора пришла любовно оформленная, с рисунками в авторском исполнении книга воспоминаний Алексея Кривцова “Память солдатского сердца”. В сопроводительном письме говорится:

Я — коренной белгородец. Родился в 1925 году. В боях был дважды ранен. Второе ранение — под Берлином — тяжелое, закончившееся ампутацией ноги выше колена. Выжил чудом, как говорили врачи. Началось длительное лечение в госпиталях.

Домой вернулся только в июне 1946 года. Окончил в вечерней школе десятилетку. Работал художником-оформителем и заочно учился в Харьковском библиотечном институте, но вынужден был уйти с четвертого курса по состоянию здоровья.

Автор четырех поэтических сборников, где преобладает военная лирика. На областных творческих конкурсах отмечен двумя дипломами и премиями. В 1996 году был принят в Союз писателей России.

Память о войне: два ордена Отечественной войны 1-й степени, медали, костыли и еще письма к матери с фронта.

В прошлом году в белгородском издательстве “Крестьянское дело” вышла в свет моя первая книга прозы — “Память солдатского сердца. Автобиографические повести и рассказы”...

...познакомиться с которой мы и приглашаем читателей нашего журнала.

 

ОТ АВТОРА

На войне, особенно на ее переднем крае, люди, как правило, познаются быстро. Меня, молодого бойца, всегда привлекали природная смекалистость и доброта русского солдата. И еще — его беззаветная храбрость, великодушие, любовь к Отчизне, и все это без красивых слов и жестов.

Поражала мое воображение и солдатская взаимовыручка, особенно в трудные минуты, когда ее проявление было связано с риском для жизни. Что было бы без нее?..

Мне близок солдатский круг. Ведь я сам рядовой пехоты. Прошел боевой путь от Ленинграда до Берлина. Потому и пишу больше о своем собрате, на плечи которого легла основная тяжесть войны. Он выдержал ее и — победил.

Почти все описываемые мной военные события, включая бои, отдельные эпизоды, сцены, развертываются в пределах рот, взводов и реже — батальонов и полков. В самой солдатской гуще...

В войсках служили восемнадцатилетние и те, которым было за сорок, а подчас и все сорок пять... У старших товарищей было чему поучиться. Все лучшее, человечное, справедливое впитывалось в душу. И никогда уже не забудется. Иной раз где-то на чужом клочке земли подскажет бывалый фронтовик: “Вот здесь рой, хлопец, окоп!” И я рыл там. И потому, может, и не попался на удочку окаянной “шальной” пуле или злому осколку.

 

 

Из повести “ПОД НАРВОЙ”

Дивизия формируется

О свобожденный Пушкин...

Фронт отодвинулся к западу, но обстановка все та же, прифронтовая: и обозная утварь, и сам воздух, пропитанный бензиновыми парами, пороховым чадом и чем-то еще едва уловимым, свойственным только военному времени.

На месте жилых зданий — кладбище печных труб, наводящих гнетущую тоску. Весь почерневший от копоти стоял огромнейший дворец царицы Екатерины. Пустыми глазницами оконных проемов смотрел он на мир и, казалось, был безучастен ко всему происходящему. Зияющие дыры от снарядов в стенах и потолках придавали еще большую мрачность общей картине. Рядом горы битого кирпича, обломки лепных архитектурных украшений, куски узорчатой ограды из чугуна...

...Моя рота располагалась в одной из полууцелевших комнат дворца. Когда я вошел, бойцы собирались на обед. Скоро явился старшина и строем повел нас на кухню.

Повар был на своем месте и привычно орудовал черпаком. Из котла шел густой пар и далеко разносил притягательный запах еды.

Дядя Костя — все так звали повара — старый солдат с добродушным лицом. Он всегда носил шапку “по-партизански” — с опущенными ушами, завязанными на затылке. Попробуй так надеть наш брат-строевик — сразу получишь строгое замечание. А дяде Косте — нипочем. Все его уважали. Особенно солдаты. И не только за припасенную добавку...

Рассказывали однополчане, что раньше он работал в ленинградской гостинице “Метрополь” главным поваром. А гостиница эта славилась на весь мир. И вот такой специалист служит в нашем батальоне простым кашеваром. Не сразу стал им. Вначале был рядовым стрелком, хотя годы его перешли тот рубеж, когда в строевые команды уже не берут.

Много рассказывали о дяде Косте, и где правда, а где вымысел — трудно сказать... У Синявских болот немцы неожиданно напали на роту, которая оказалась оторванной от батальона — так сложились обстоятельства. И в первые минуты стычки с врагом погиб командир роты, а командира первого взвода тяжело ранило. Видя превосходство немцев, наши солдаты, отстреливаясь, стали отходить к болоту. Bpaгу этo было на руку.

Но тут, откуда ни возьмись, дядя Костя со своею походной кухней и своим подручным. Не растерявшись, наш кашевар вмиг направил дымовую трубу на немцев, скопившихся у переправы. И кричит во все горло, чтобы они слышали, по-немецки: “Осколочным снарядом по врагу!” Иностранным языком он владел превосходно.

Немцы не ожидали такого поворота и на какой-то момент растерялись. А в эти секунды подручный дяди Кости пальнул прямой наводкой из “сорокапятки”, брошенной на болоте, в самую гущу фрицев. Затем еще... И рота вышла из гибельного положения.

Взвод пэтээровцев назначили в караул. У Шульгина — моего второго номера — случилось ЧП. Его пост находился у самого входа в здание, где размещались штабные офицеры, командиры некоторых подразделений, их замполиты, а также разные интенданты.

Шульгин стоял с винтовкой в нескольких метрах oт наружной двери, погрузясь в лунную тень. До смены еще с полчаса. Усиливающийся мороз и ветер пробирали до костей. Вдруг чьи-то шаги. Под подошвами сапог отчетливо слышался скрип мерзлого снега. Шульгин насторожился — куда неизвестный pacшагался? Кажется, уже все пришли. Давно дрыхнут. И тут же возле заснеженного кустарника показалась фигура военного. Судя по всему, это был офицер. Он резко повернул к зданию, где стоял Шульгин. И тот сразу понял — по его душу, как говорят... Без особого напряжения, когда военный подошел поближе, окликнул:

— Пароль!

Военный приостановился на секунду от неожиданности и тут же властно произнес:

— Свои! Что, не узнаешь?!

— Пароль!.. Ни с места! — нетерпеливо и более требовательно произнес Шульгин.

Военный, словно спохватившись, коснулся рукой груди, как бы пытаясь достать что-то из внутреннего кармана, но не остановился, а лишь несколько задержал шаг.

Шульгин взвел курок, целясь в нарушителя, и зычным голосом крикнул:

— Ложись!.. Стреляю без предупреждения!

Он не колебался теперь ни секунды и готов был стрелять, если нарушитель тотчас не ляжет на снег.

К счастью, офицер на этот раз беспрекословно повалился на снег, а точнее, на лед — под ним оказалась замерзшая лужа. Вероятно, дошло до сознания, чем здесь пахнет: часовой действительно пальнет в него, если он воспротивится приказу.

Однако мороз брал свое. Заместитель начальника штаба (это был он) в первую минуту только мычал про себя что-то невнятное. А потом стал угрожать, мол, расстреляет часового “стервеца” за то, что он держит его на льду.

Шульгин, хоть и не из робких, был тоже не в лучшем состоянии. Он узнал офицера, но чувствовал свою правоту. Пароль — это все!.. Так инструктировали. Если его не называют, то часовой обязан задержать нарушителя — кто бы oн ни был. Пусть даже сам Сталин, Верховный Главнокомандующий. И ему нет скидки. Так инструктировали нас командиры.

Шульгин выжидал... Вот-вот должна была подойти смена. Караульное помещение недалеко, почти рядом.

Офицер штаба тем временем перестал угрожать. Теперь он всячески просил и умолял часового пощадить, ведь замерзнет ни за что ни про что... Тут Шульгина словно озарило, что человек и вправду пропадет на морозе и надо что-то предпринимать, не ждать смену.

Взволнованно, стараясь быть строгим, Шульгин крикнул:

— Лежать! Я выстрелю в воздух! Подыму людей!

И он выстрелил вверх. Выстрел прокатился эхом в морозной ночи.

Сразу выскочили из комнат сонные офицеры. Прибежали из караула дежурный старший лейтенант и двое солдат. Выяснив причину стрельбы, начальник караула сразу же заступился за часового. Может быть, в пользу моего напарника сыграло то, что был он активным комсомольцем. Может...

В общем, все обошлось. Старались замять этот случай. И замяли... Только командир нашего отделения с веселым напуском промолвил:

— Ну и Шульгин! Укокошил бы майора запросто!.. Молодец! Пусть знает, как по бабам шляться по ночам...

Наступил вечер, когда после нескольких коротких привалов сделали, наконец, большой. Подвезли кухню. Солдаты отвязали котелки и стали получать свою обычную норму горячей пшенной каши.

Дядя Костя, как всегда, в телогрейке, высоких валенках, в шапке с завязанными назад ушами, привычно запускал свой черпак в дымящийся котел и тут же вытаскивал, не наполнив его и наполовину, опускал в круглый котелок каждому подходившему по очереди. Норма cтpoгая...

А если у кого не было своей посудины, то с кем-нибудь договаривались и получали на двоих в одном котелке. Конечно, это создавало некоторые неудобства. Знаю по себе... Не всегда был со мной котелок, как и у многих молодых солдат. Какой еще подвернется напарник. А то, бывало, наворачивает он здоровенной ложищей суп-баланду, а ты своей мелкой ложкой ничего не почерпнешь. А выловить из той “гущи” нечего.

Всякое бывало. Особенно в запасном полку... Некоторые солдаты умудрялись сделать ложку такой, какой им хотелось. Меня же иногда просили пробить отверстие в самом верху ручки. Лучший способ проделать дырку — выстрелом из автомата. Чтобы не было больших задир в металле, я ставил такую ложку вертикально в рогатину ствола дерева и на расстоянии четырех, четырех с половиной метров простреливал ручку ложки вверху, посередине. А хозяин ее, довольный, потом продевал через отверстие цепочку и подвязывал ложку к ремню, чтобы она была постоянно с ним.

Для себя подобное я никогда не делал. Да и ложка у меня была самая обычная, алюминиевая или деревянная.

Но были и добрые души. Как-то, помню, в маршевой роте рано утром, еще затемно, приготовлен был завтрак, а котелка у меня нет. И, видя это, старый солдат-фронтовик предложил свой — на двоих. И хотя и ложка была у него большая, самодельная, он ни капельки не злоупотреблял ею. Наоборот, старался, чтоб и мне что-то попадало. А варево было... считай, одна жижа. Но вкусной казалась. Получили тогда сразу и пайку хлеба. Сырой весь. Не из чистой муки. Чуть придавишь пальцами, и лепи из нее всяких коников, как из хорошей глины. Но и он нам казался необыкновенным...

— Лучше всякого пирожного, — сказал старый солдат, наслаждаясь хлебом вместе со мной...

 

Рота наступает

М ы сидели в блиндаже с полковым разведчиком Владимиром Новиковым.

Время было свободное, и от нечего делать я стал черкать карандашом по тетрадной обложке. Так, без всякой охоты. Но потом появилось желание, и на рисунке получилось море, а посередине парусное судно. Вокруг сплошные тучи... На другой стороне обложки нарисовал руссского витязя в схватке со свирепым львом. Увлекся, кое-где поправляя.

— Не мечтал учиться, стать художником? — спросил Владимир.

— Мечтал...

— Да... Мой младший братенок увлекался тоже... Все думали, что ему быть художником... Но...

Владимир не договорил. Я заметил, как дернулся его рот... щека... Пересилив себя, он сказал:

— Погиб братенок в блокаду... И отец... И мать... И сестренка... Попали под вражескую бомбежку... рыли окопы... Остался один.

Я не знал, как поступить в эту минуту, что сказать, но Владимир махнул рукою:

— Ладно! Ближе к делу. Беру тебя в разведку. Я говорил с вашим ротным. Он разрешил. Как стемнеет, за тобой придет связной. Готовься. Отдохни малость.

Я был настолько ошарашен, что сразу ничего не мог ответить. Хотя Владимир и говорил мне о разведке.

В это время в блиндаж вошел командир взвода. Он приветливо поздоровался с Владимиром и просил его задержаться, попить вместе чайку.

Было ясно, что взводный был знаком с Владимиром и, безусловно, уважал его. Я и раньше замечал: где бы Владимир ни появился, его всегда принимали как лучшего друга.

Разведчик поблагодарил взводного, но задерживаться не стал. Ему нужно было явиться в штаб полка. Только и успел сказать, что берет меня в напарники.

Когда Владимир ушел, командир взвода сказал:

— Таких, как Новиков, в дивизии раз-два и обчелся. Если берет тебя в разведку, значит, пришелся ты ему по душе.

— Вы знаете Владимира? — спросил я взводного.

— Ну как не знать... Вместе были в дивизионной разведке. Он замещал командира роты по строевой части. Имел звание лейтенанта. Заступился за своего подчиненного, который ни в чем не был виноват. Просто обозвал одну стерву по-русски, а она была ППЖ офицера-особиста.

Парня посадили на “губу”. А дальше намеревались устроить показательный суд. Новиков вмешался. И пошло... И поехало... Вплоть до дуэльной схватки с тем особистом...

Новикова разжаловали, исключили из партии, но, как сильного, смелого разведчика, не решились отправить в штрафбат, перевели в полковую разведку рядовым.

— Не думал, что такое личное горе у Владимира... Все погибли... — сказал я.

— Да... Все. Но он, насколько я знаю, никогда никому не жаловался. Вот такой он...

 

В разведке

М ы пересекли просеку, где только что прошли вpaги. Внезапно навстречу

потянуло смолистым дымом и каким-то варевом... Видно, немцы неплохо здесь обжились.

Мы круто изменили направление и шли медленно, часто останавливаясь. Впереди между стволами заметили солдатские шалаши. Как же так? Шли... шли... И на тебе — нарвались на логово врагов. Надо уходить! Уходить немедля! Но непонятная тишина нас удерживала.

Лагерь казался мертвым... Никакого человеческого духа... А что если шалаши пустуют, как это бывало у нас? И блеснула дерзкая мысль занять какой-либо шалаш.

Мы бесшумно поползли к строениям. По распоряжению Владимира я заглянул внутрь самого крайнего из них — никого. Заглянул в другой, в третий. Никого.

И вот мы оба в шалаше. Даже не верится, что так все обернулось. Радоваться нам? Или... Но как бы там ни было, а все-таки куда приятнее сидеть на мягкой хвое, отдышаться наконец.

— Это саперы кому-то приготовили... Может, вчера, — сдержанно произнес Владимир.

Шалаши были сделаны на совесть, с уже привычной для нас немецкой аккуратностью — плотно подогнанные тонкие стволы сосен, а сверху хвойные ветки, устланные в два, а то и в три слоя. Обилие хвои и внутри. Зарыться бы в нее, пользуясь моментом! Но мы ни на миг не забывали, где находимся, и лишь позволили себе перекусить. Как-никак, а со вчерашнего дня не дотрагивались до еды.

С жадностью навалились на тушенку. Еще банку, не начатую, оставили про запас. Не забыли и про наркомовские сто граммов. Выпили, и как-то стало веселее на душе. Особенно мне, еще не искушенному в этом.

Владимир определил на карте место, где мы находились, этот шалашный лагерь. Сейчас надо было сориентироваться, как начинать отсюда свой отход.

— Мы не так уж далеко от болота, — сказал он. — Но от места, где выходили на сушу, мы отошли порядочно. Вот оно, — Владимир показал сломанным прутиком на карте. — А вот здесь мы шли...

— Но теперь там немцы, — прошептал я.

— К сожалению, места “наши” враг обживает. Нам пробиваться только по этому ельнику, — он показал его на карте. — Там фрицев нет наверняка, потому что полное бездорожье и глушь.

— А нам это как раз и надо, — промолвил я, глядя на карту, где темно-зеленым пятном был отмечен ельник. — И до дoма совсем чепуха расстояние...

— Все это так, — с горечью сказал Владимир. — Но как мы будем одолевать топи теперь? Вот вопрос... К спасительному “мосту” нам не пробиться. Ну, впрочем, еще будет время подумать. А сейчас, — Владимир посмотрел на часы и почему-то на компас и тихо сказал: — Давай немного поспим. Сначала ты, Алеш. А я подежурю.

Я возразил, что лучше бы ему самому вздремнуть и набраться сил. Но Владимир недовольно глянул на меня, и я понял, что вопрос этот исчерпан.

Я прилег на хвойные ветки. Не сразу смог заснуть — разные думы лезли в голову. Но усталость брала свое, и сон одолел.

Не знаю, сколько я спал. Владимир разбудил меня резким толчком в спину. В то же мгновение до моего слуха донесся шум моторов, немецкие голоса. Я увидел Владимира. Он целиком был поглощен всем тем, что делалось там, на поляне, следя неотступно через щель входного полога. Я мигом оказaлcя рядом.

— Фрицы!.. — прошептал он. — Три машины... — И горько вздохнул: — Завязать бой — все равно с ними не справимся. Сейчас они выгрузятся и после команды займут шалаши. Но мы не дадим себя ухлопать, как куропаток. Мы перехватим инициативу. Мы ведь тоже “фрицы”... разведчики. Главное — спокойствие. Алеш!.. Я выхожу первым. Ты — за мной. Я — господин обер-фельдфебель. Ты — рядовой Ганс... Тебя мучает больной зуб. Держись одной рукой за щеку. Другой — за автомат. И следуй за мной. Нам надо представиться первыми.

И, отряхнувшись и поправив автомат, он, как ни в чем не бывало, быстро приподнял входной полог и шагнул навстречу немцам. Я — следом за ним. Свободно держась и как бы приветствуя по-фронтовому, он тут же небрежно выбросил руку вперед и произнес:

— Хайль!

И с улыбкой добавил:

— Вас заждались, гренадеры!.. Наконец-то! А нам, разведчикам, приказано покинуть эти великолепные домики. Да и к тому же у моего Ганса зубы разболелись чертовски. В санчасть надо бы.

И, не давая опомниться и сказать хотя бы слово возбужденным немцам, он в мгновение, на ходу, достал портсигар и повернулся ко мне:

— Пойдем, Ганс!

Но в этот момент подскочил близко находившийся унтер-офицер с белесыми глазами и бабьим голосом пропищал:

— Господин обер-фельдфебель, разрешите, если можно. Я вижу у вас сигареты итальянской фабрики. Не то что наши. Куда уж за вами, разведчиками?..

— Что вы?! Господин унтер-офицер! С удовольствием угощу вас!

И Владимир любезно протянул одной рукой приоткрытый портсигар:

— Пожалуйста.

Белесый унтер-офицер взял две сигареты, благодарно кивая головой:

— Гут! Гут!..

Нашлись еще любители итальянского табака, и Владимир, участливо отнесясь к ним, щедро угощал, пока не осталось ни одной сигареты. Владимир присвистнул, сделав глупую гримасу, и хлопнул крышкой портсигара. Но тут же весело улыбнулся, кивнул на прощание “камрадам” и приказывающим тоном произнес:

— Торопитесь, Ганс! А то будет мне взбучка от начальства. Бедняга!.. Я сочувствую тебе... — И, напевая любимый мотив солдат “Лорен Лерн...”, уверенно зашагал по снегу.

Я же все время держался одной рукой за щеку, стараясь делать как можно более жалкий, болезненный вид, другой — за автомат. Переживал, в том числе и за походку, чтоб не выдала... Спиной чувствовал колкие взгляды врагов, с каждым мгновением ожидая всего...

Надо было скорее сматываться, пока между офицерами происходила некоторая заминка — кому где располагаться.

Перед нами была задача — определить верный маршрут. Судя по карте, и здесь встречались болота. В связи с этим фланги фронта могли то суживаться, то, наоборот, растягиваться. Но появилась и некоторая уверенность, что мы движемся к своим.

На пути стали попадаться воронки от снарядов, занесенные снегом блиндажи и окопы.

— Мы сейчас где-то на стыке дивизий, — сказал Владимир, взглянув на карту и компас.

Он не договорил. Внезапно где-то впереди послышались голоса, только нельзя было понять, чьи. Но вот сквозь завесу снега прорвалось матерное слово... И стало на душе отрадней — свои... Расстояние и снег, который не переставал падать, мешал уловить хоть какой-нибудь смысл в доносившейся речи. Но опять сквозь неразбериху слов — бесхитростный русский мат...

— Свои! Наконец-то! — радостно воскликнул Владимир.

И зaпах махорочного дыма был родным. Только она, русская махорка, и скорее всего елецкая, могла быть такой. Солдаты отличали ее аромат от запаха других табаков, тем более фрицевских сигарет.

Через минуту-другую голоса послышались отчетливее: двое наших людей переговаривались между собой время от времени. Мы ускорили шаг в надежде, что сейчас повстречаемся со своими.

Нам не пришлось долго ждать. Едва мы вышли на широкую просеку, как нас тут же окликнули не очень приветливым голосом:

— Хондэ хох!..

И вместе с этими словами щелкнули затворы автоматов. Этим было все сказано.

Мы в ту же секунду остановились, увидев, как и предполагали, двух своих вояк. Из-за налипшего снега не сразу paзглядели, кто они были по званию.

— Вы что, славяне?! — промолвил озадаченный Владимир. — Мы свои! Русские!

— Ах, так вы не фрицы! Вы власовцы! — грозно произнес один из патрулей и, смачно выругавшись, крикнул: — Бросай оружие!

— Да что на них смотреть, товарищ сержант! — враждебным голосом произнес его напарник. — В расход их, сук!..

Мы тут же бросили оружие наземь и подняли руки. Владимир попробовал убедить парней, что мы свои, русские, советские, как и они, никакие не власовцы, но в ответ получил крепкий подзатыльник.

— Будешь знать! Ишь зарядил: “Свои...” Предатель! — процедил сквозь зубы все тот же напарник.

Досталось и мне... Сержант приказал напарнику нас строго караулить, не спуская глаз, а он пока отлучится на несколько минут и передаст пост другим. Минут через двадцать сержант возвратился.

— С предателями нечего якшаться! — выпалил его напарник, оставаясь по-прежнему при своем мнении.

Мы поняли, что это была не просто угроза. Эти ребята могут запросто прихлопнуть... О том, что власовцы были среди немцев здесь, на Ленинградском фронте, знали все. И ни для кого не секрет, что дрались они, как черти. Неспроста патрульные всполошились. Форма немецких разведчиков в данном случае была особенно невыгодной. Все говорило о том, что мы настоящие власовцы — немецкие разведчики, наскочившие на советский патруль. А к изменникам Родины никакой не должно быть пощады, так считали фронтовики.

— Ведите нас в штаб полка или доложите, в крайнем случае! — сказал Владимир, сдерживая волнение от нанесенных оскорблений и постылого рукоприкладства. — Там прояснится, кто мы такие.

Сержант и солдат, внимательно выслушав моего товарища, переглянулись между собой и несколько поостыли.

— Ну ладно, — глухо пробасил сержант. — Сейчас доложим. Посмотрим, кто вы есть на самом деле. А пока идите с нами. Вот так, впереди. Прямо по этой просеке. Малейшее отклонение в сторону — стреляем без предупреждения.

Так, под конвоем, в полном молчании, мы зашагали в данном направлении. Я переживал за Владимира. Ему страшно хотелось курить, но об этом нельзя было и заикнуться.

Прошли мимо нескольких добротно отделанных блиндажей. У некоторых из них стояли часовые с автоматами. Мы почувствовали, что находимся близко у цели. Наконец остановились у одного блиндажа.

Дежурный лейтенант спросил наши фамилии, имена, в какой служили дивизии, в каком полку. Все это записал и, велев ждать, ушел.

Мы все еще находились под стражей, но теперь надеялись, чтo вот-вот освободимся из-под нее.

Прошло около часа, когда появился тот же лейтенант. Он вежливо сказал:

— Пойдемте, ребята. Тут рядом. Вас примет полковник — командир дивизии.

Дверца отворилась, и мы зашли в опрятную и довольно просторную для землянок комнатку.

Командир дивизии в это время был занят телефонным разговором. С сосредоточенным видом он выслушивал кого-то и одновременно отдавал распоряжения.

Закончив телефонный разговор, полковник положил трубку и посмотрел на нас добрыми глазами.

Мы представились, как положено. Он поднялся из-за стола и, подойдя к нам, с теплой улыбкой пожал руку Владимиру, а меня по-отечески похлопал по плечам.

— Орлы! Знаю! Знаю о вас. Только что разговаривал с вашим начальством. — И с веселой иронией спросил: — Что, досталось от моих храбрецов? Это бывает... Хорошо, что обошлось простой оплеухой. А могло б и хуже... Сами понимаете. Ребята вас приняли сначала за немцев. А вот когда приняли за власовцев — тут уж крутой поворот. Сейчас вас покормят. Дадут по чарке с холода, а потом на легких санях поедете в свою часть. Там заждались... Прокатитесь. Все же далеко зашли от родной дивизии.

Он смолк, но тут же спросил:

— Курите?

Мы ответили утвердительно.

— Что ж... — сказал полковник. — Вот возьмите. От меня лично.

И он дал каждому по коробке “Казбека”.

Мы горячо поблагодарили и вышли в сопровождении того же лейтенанта.

 

Из повести “БРОНЕБОЙЩИКИ”

М ы готовились к встрече с танками и обливались жарким потом, стремясь

уложиться в считанные минуты. Но вот отрыли противотанковую щель: я равнял стенки, а Кучеренко, мой напарник, ладил бруствер и приспосабливал на нем бронебойное ружье. Мы были готовы и могли теперь закурить. Наше четырехзарядное ружье Симонова было заряжено пулями с красными боеголовками. Артиллерия где-то слева и справа не умолкала. Но все это — вдали.

— Танки! — вдруг разнеслось по окопам.

Танки двигались по ржаному полю, покачивая башнями и стволами. Шли колонной. Расстояние еще не позволяло бить по ним. Мы насчитали двенадцать машин, но их могло быть и больше — остальные наверняка были скрыты неровностями местности. Чем ближе они подходили, тем грознее надрывались моторы, поднимали целые столбы густой жирной пыли. Некоторые танки уже стреляли на ходу из пушек. Земля и воздух сотрясались от разрывов снарядов и громыханья тяжелой брони, неуклонно надвигавшейся на нас.

Взвод замер в ожидании. Вдруг среди этого железного шума не прозвучал, а скорее пропел голос командира:

— Бронебойно-зажигательными! По танкам врага!.. Огонь!..

Одиннадцать стволов пэтээров пальнули в одни и те же секунды и раскатистым залпом подавили липучий страх, от которого никто не бывает застрахован. Это подняло дух и, казалось, прибавило силы.

— Еще залп!..

После третьего залпа каждый бронебойщик действовал уже по своему усмотрению. И вот один танк задымил, медленно пополз и — встал. Второй, тоже подбитый, заерзал стальными гусеницами, но как ни старался, с места больше не тронулся. Не зря ценили бронебойно-зажигательные заряды, да и ружья в целом...

Кучеренко сосредоточенно и без суеты целился в приближающийся танк. О том, чтобы бить “тигра” в лоб, нечего было и думать. Здесь бессилен и осколочный снаряд полусреднего калибра. Боковая броня тоже не всегда поддавалась. Лучше всего было бить в днище и зад. Надо только ближе подпустить танк. Но враг по мере приближения стремился не подставлять под выстрелы уязвимые места.

Кучеренко, меткий стрелок, ловил момент, когда представится возможность ударить по гусеницам. Он выпустил три заряда, и танк, в который он целил, остановился. Однако, дернувшись всем корпусом несколько раз, все-таки неуклюже пополз. Кучеренко еще выстрелил и перезарядил ружье. Он не промахнулся: танк пополз, как раненый хищный зверь, и, расстелив перед собой гусеницу, остановился теперь окончательно.

— Бей по фрицам! Бей их!.. — крикнул Кучеренко.

Не успел он прокричать до конца, как я тут же нажал на курок автомата и дал очередь по вражеским танкистам, выпрыгнувшим из подбитой машины. Они растерянно метались, пытались отстреливаться из автоматов и пистолетов, стремясь скрыться в дыму. Но пули отыскивали их.

Внезапно танк, самый крайний справа, резко повернул и попер прямо на наш окоп. Это был “тигр”. Кучеренко выстрелил по нему, целясь в смотровую щель, но танк продолжал напирать, жутко взвывая дизелями и поднимая тучи пыли. Не отрывая глаза от мушки, Кучеренко крикнул сорвавшимся голосом:

— Гранаты!..

Противотанковая граната была наготове. Я сдвинул предохранительную планку и метнул в “тигра” что есть силы. Но на какую-то долю секунды поторопился и гранату малость не добросил. От взрыва тряхнуло окоп. “Тигр”, окутанный чадом, неумолимо приближался. В эту минуту он показался громадным чудовищем. Второй гранатой я не успел воспользоваться: взрывной волной меня отбросило к стенке окопа. Ослепленный, сквозь страшный грохот услышал только голос Кучеренко:

— Ложись!

Я упал на дно окопа. Чем-то ушибло. “Ружье, видно”, — проскочило в сознании. Было неимоверно душно и темно. Над головой адский скрежет и звон. Вот она, могила... Вот она, смерть... Сразу вспомнились рассказы о заживо погребенных. Что-то навалилось на плечи. Догадался: земля. “Утюжит”, видно, сволочь, зароет нас... Задыхаюсь, но мозг работает. Проклятый чад... Как там Кучеренко? Знаю, что он в окопе, но не поверну языка, словно он прикипел. Ударило пo голове — все еще земля падает. Сейчас скребанет железом... Еще толчок, как будто кто-то стукнул молотком по макушке. Все ужасно дрожит. Но сознание меня не покидало. Значит, живой. Но какой я теперь? Вот, кажется, земля надо мной уже не содрогается, как прежде, хотя в голове стоит страшный звон. Потом стихает и он, немного легчает. Во рту горько и сухо. Наверное, от выхлопных газов...

Наконец, вижу свет! Пытаюсь размять затекшие плечи, подвинуть куда-нибудь ногу... руки. И не могу. Чувствую, что кто-то есть рядом. Кто ж, как не Кучеренко, думаю. И действительно, сбросив последние комья земли, он трясет меня и со скупой улыбкой произносит вразумительно и бодро:

— Ну что, брат? Очухался мало-мальски? Главное, что уцелели мы! Живые! Moгло быть и хуже... Остальное — до свадьбы заживет... Жаль, что ружьецо наше накрылось, — сказал он. — Ствол погнуло. Не поместилось в окопе. Наискосок только успел приткнуть. Все же задел чертов “тигр”.

Я отряхнулся и протер рукавом глаза, еще не веря в свое спасение. Страшные отпечатки гусеничных лап врезались не только в землю, но и в душу. Ни окопов, ни брустверов — все перемешано. “Да, было дело”, — подумал я и, глядя на подбитые танки врага, горько произнес:

— Где ж тот “тигр”, гадюка? Ушел, наверное. И никто не сразил eго.

— Как не сразил? — откликнулся сосед, мой друг Петров.

Я обрадовался, что он жив, что вижу его... А он продолжал, вздохнувши:

— Угрохали подлюку. Вы eго только подбили, а Ильюшин со второго отделения угрохал на веки вечные. Вон стоит — хобот воткнул в землю.

— Живой он? — вдруг вырвалось у меня.

— А как же, живой, конечно, — уверенным тоном ответил Петров. — “Тигр” проутюжил вас и рванулся дальше, в наш тыл — давить пехоту. Вот тут-то Ильюшин и врезал ему в зад бронезажигательным.

Я оглянулся и увидел тот самый “тигр”. Броня его вовсю чадила. Это была уже мертвая броня...

Я смотрел на синее небо. А для кого-то оно было закрыто навсегда. Кучеренко сидел без пилотки. “Сорвало взрывной волной, как и мою каску...” — подумал я. На широкой ладони напарника переливалось золотом спелое жито.

— Хлебушко наш! Кормилец... — задумчиво произнес Кучеренко, с любовью перебирая пальцами зерна и осторожно сдувая сор.

 

Из повести “ЗА ОДЕРОМ”

Переправа

Б ыло совершенно темно, когда мы подтянулись и построились повзводно,

отойдя от Одера. Догадывались, что где-то разлив его не такой широкий. Там, вероятно, и будем форсировать. В том, что будем форсировать, никто не сомневался.

Поначалу несли на себе пулеметы. Потом командир роты, к которой мы были приданы, договорился сдать их в хозвзвод.

Навстречу двигались тяжелые самоходные орудия и танки с надписями на башнях: “На Берлин!” Двигались больше грузовые машины, крытые брезентом, гвардейские минометы — знаменитые “катюши”, как любовно их прозвали солдаты.

Увидев реактивные снаряды в деревянных футлярах на всю длину кузова грузовика, кто-то воскликнул:

— А эти вот летят вместе с ящиками!..

— Да это ж снаряды “андрюши”! — отозвалось сразу несколько солдат.

— Эти бьют только там, где без них нельзя, — сказал шагавший рядом Шишкин. — Против таких ничто не устоит.

Мы — сытые, отдохнувшие на Одере, и нам сейчас все было интересно.

Повстречались с дальнобойной артиллерией, сверхтяжелой, где одну пушку тащили два гусеничных трактора (ЧТЗ). Пушки медленно подавались вперед. Казалось, даже таким тягачам было не под силу везти грозную махину.

— Ну и “плевательница”! Небось на все тридцать километров бьет! — восторженно сказал Шишкин, оглядывая огромный ствол одной из этих пушечек. — Вот это хобот!..

Артиллеристы молча, не шевелясь сидели на высоком и длинном лафете орудия, как будто погрузившиеся в дремоту. Вспомнилось, как во время маршей пушкари любили дружески поддеть пехоту. Иной раз и помогут, передадут буханку, а то и две хлеба — ешь, пехота!.. Знали, что нам приходилось потуже затягивать ремень. А у них, как и у танкистов, были запасы — есть где поместить. Не на своем горбу несут. Не то, что мы, пехота-матушка. Сочувствовали. Уважали пехоту... и жалели по-солдатски...

 

За Одером

Ф аустмины и фаустпатроны, новое ручное оружие вpaгa, являлись с ближних

расстояний грозою для наших танков. Но враг использовал их нередко и против пехоты. Человек, пораженный осколком фаустснаряда, заживо горел на глазах... Пули беспрестанно свистели на разные голоса, истошно и нараспев. Враги не замолкали ни на миг.

— Да откуда они бьют, дьяволы? — горячился Шишкин.

И верно, откуда они брались? Живого места нет. Было чему удивляться...

Но вот перед нами стена из толстого бетона. Под нею замаскированная щель — ход сообщения. Бойницы, а сверху бетонныe “колпаки”. Бункер. Таких несколько.

Мы — наш расчет — и еще некоторые солдаты устремились в один из них. Смотрим — сидят немцы в каких-то застывших позах. Все мертвые, но с виду как живые. Кто держит котелок, кто полотенце, кто сигарету, как бы собираясь прикурить. Ни ран, ни травм не видно. Лишь у некоторых струйки запекшейся крови, стекавшей из носа и ушей.

Почему так, что с ними произошло — задумываться было некогда, да и насмотрелись мы здесь всякого... Однако Шишкин понимающе вздохнул.

— Сердце не выдержало... Мозг... — сказал он.

Не выдерживал человеческий организм адских разрывов, как и эти стены, несмотря на всю их крепость.

 

В ротах негусто

М еня и еще одного молодого бойца вызвали к командиру батальона. После

некоторого инструктажа нам выдали пулемет “горюнов”, совершенно новый и весь в масле.

Мой напарник Димитру — молдаванин — высокий и крепкий парень. Ровесник. Пулемет знал хорошо, не раз стрелял из него. Мы быстро сошлись с ним.

Третий номер — курянин, мой земляк. Звали Митрофаном, был он несколько постарше меня и Димитру. Мечтательная натура...

Мы находились в лесу, где сосны чередовались с лиственными деревьями. Вечером смотрели в бинокль, а кто и в стереотрубу. Видели окраины Берлина. Такое было ощущение, что трудно передать. Сказать только — Берлин!.. Пришли наконец... Даже не верится. Но ведь все шло к этому. Вот они, окрестности Берлина. Совсем рядом...

Наша армия наступала с северо-западной стороны. А для тех, кто шел с варшавского направления, Берлин был еще ближе.

В последнее время из окопов не выходим. Все время наготове. Один дремлет, приткнувшись у бруствера, а двое бодрствуют. Следят за врагом. Чуть что — толкнет товарищ в бок. Молниеносно вскакиваешь. Привыкли...

Сегодня на рассвете перестрелка сбавила свой накал. Прикорнув в окопе, я сразу же заснул. Снится мне, будто я в поле. Вокруг рожь только что начинает выбрасывать колос. А небо, перед этим чистое и голубое, заволакивают тучи. Тучи быстро набегают, сначала темно-фиолетовые, густые, а потом совсем темные. И вот уже все небо в низко нависших тяжелых грозовых тучах. Страшно. Надо скорей уходить мне, но какая-то сила удерживает. Не могу стронуться с места. А гром все сильнее. И так грохочет... Отдельные удары просто оглушают. С неба летят вниз огненные стрелы... И одна из них пронзает мне ногу. Я в ужасе вскакиваю. Но гром продолжает греметь... А надо мною Митрофан:

— Что ты никак не проснешься? Тут по нас бьют снаряды, а ты спишь.

“Так это снаряды, — думаю. — А снилась гроза...” Но вот разрывы снарядов прекратились, а приснившийся сон все еще не выходил из головы. Все так отчетливо представлялось. Не утерпел и спросил пожилого солдата, окоп которою примыкал к нашему:

— Какое сегодня число?

— Двадцать четвертое апреля, — сказал он.

— Да я вот такой сон видел...

И рассказал о нем.

— Да, сон неважный, брат, — сказал солдат. — Как бы в ногу тебя не ранило...

Двое моих товарищей по расчету тоже не одобрили этот сон.

Мы окопались чуточку сильнее, С ночи, когда взяли рубежи, уставшие, отрыли мелкие окопы. Да еще попался исключительно твердый грунт, много камня, корней...

Враги не дают покоя. Все время пытаются через контратаки прорвать наши позиции. Им так или иначе нужно где-то прорываться, потому что напирают на них наши войска. Все это неподалеку — там наша артиллерия, танки, авиация. Там такое идет светопреставление! От непрерывного тяжкого гула дрожит земля... В небе не умолкает рев самолетов. То и дело идут воздушные бои наших истребителей с “мессерами”.

А нас здесь так мало... Чувствуя свое превосходство, немец напирает. Пулеметный и автоматный огонь не дает высунуть голову из окопа. Шипят мины...

Связной, появившийся в критический момент, сообщил, чтобы мы сворачивались. Это был единственный выход.

Маскируясь, мы вытащили свой пулемет и коробки с патронными лентами. Ушли в безопасное место.

Вокруг лес. Здесь к нам присоединились два пулеметных расчета и с десяток автоматчиков. Создалась группа — человек тридцать солдат, опаленных непрерывными боями, валившихся с ног от усталости и бессонницы, но по-прежнему готовых сражаться с врагом, потому что по-другому нельзя. Замены не было. Воевали остатки рот...

Хоть и говорили, что дивизия обескровлена и должна уйти на отдых и пополнение, но проходили дни и ночи в сражениях...

Технику все время подбрасывали. Людей — нет. Зато как закалены мы были последними боями!

Нашу группу перебрасывают на другой участок. Идем вдоль переднего края. Часто попадаются вековые дубы, вязы, сосны с красиво изогнутыми стволами. Среди такого разнообразия деревьев — всякие беседки... Места необычные, просто сказочные. Кто-то сказал: “Это дачи самого Геринга. Здесь он охотился”.

На пути необычные овраги, обрывистые кручи, заросли диких кустарников. Как где-то на юге... Предчувствие чего-то неведомого и рокового... Никогда не было столь угнетенного состояния. Бывало, конечно, всякое. Но почему-то в эти минуты душа замирала в ожидании чего-то непоправимого...

Группа наконец подошла к тому месту, где все почувствовали, что здесь развернется бой. И, вероятно, последний... Несколько сосен рядом, а за ними обрывистый спуск.

Пулеметы новые, по пять коробок на расчет. Многовато... Связываем ремни друг с другом и спускаем на них пулеметы. Напряженная тишина.

Но только успели ступить по дну балки, как застучали автоматы и пулеметы врага. Разворачиваться нам со своими пулеметами, чтобы вести бой, не позволяло место. Но мы не растерялись. Солдаты были научены горьким опытом. Часть из них открыла ответный огонь из автоматов и двух “ручников”, давая возможность пулеметчикам выбраться наверх и там закрепиться. Оставаться внизу — равносильно гибели.

Ведя массированный огонь, наши солдаты несколько присадили врага. Наш расчет выбрался из проклятой балки и тут же начал окапываться возле обрывистого спуска. Как нарочно, со мной не оказалось походной лопатки. Не заметил, как где-то затерялась, а она сейчас спасала жизнь. Оглядываюсь осторожно и вижу почти рядом убитого бойца, сбоку лежит его лопатка. Схватил я ее и стал быстро отрывать окоп, наверстывая упущенное...

Таким образом мы укрепились. Получилось у нас что-то вроде “пятачка”. Мы держались на нем. И как держались!

Немец напирал — атака за атакой. А мы — в заслоне. Для того сюда и перебросили нас в спешном порядке, едва рассвело.

...К десяти часам утра от прежней группы осталась горсточка солдат. Из трех станковых пулеметов уцелел только один наш — “горюнов”. Обожженные пулями, осколками, мы отбивались гранатами. Никакой надежды на подмогу не было. Один за другим были убиты два моих товарища из расчета. Очередь оставалась за мной...

Немцы, вижу, подкатывают 75-миллиметровую пушку (обнаглели как!) и нацеливают на наш рубеж. А на нем я один живой. И кто-то стонет из тяжелораненых... Нажимаю на спуск. Последняя лента. Но пули бьют по щиту орудия, вся прислуга его под надежной защитой. До пушки не больше 80—100 метров. Между нею и мной — впадина. Отчетливо слышу резкие выкрики врагов. Сжав окурок в зубах, смотрю прямо на жерло. “Конец сейчас”, — думаю. Жду с замершим сердцем. Не минуты проходят, а — вечность...

И вспомнил Бога. Вспомнил про маленький образок Святого Иоанна Воина, которым благословила меня мать, провожая на войну. Только не было его сейчас со мною, затерялся в вихрях войны...

...Снаряд врезался в бруствер. Нутром ощутил глухой удар стали. Снаряд не разорвался. Стиснув зубы, я ждал следующего. И он грохнул рядом. Окоп так тряхнуло, что он весь осел. Пулемет мой отбросило. Крепко поколотило меня увесистыми комьями, присыпав землей и чадящими ветками. Горела земля, горели передо мной деревья с разбитыми стволами. И, возможно, им, деревьям, я был обязан жизнью. Я оглох и уже не слышал выкриков врага у зловещей пушки. А податься некуда: слева от меня обрыв и справа. Да и поздно было...

И вот роковой снаряд. Меня подбросило в воздух горячей взрывной волной. “Все!” — пронеслось в сознании. На ноги словно навалилась целая гора земли. И — адская боль. Значит — жив! Протянул руку к левой ноге и ужаснулся: показалось, что ее нет. Прикоснулся к другой — кровь теплая, липкая. Дотронулся до головы — тоже кровь. Жутко стало мне. Почему я живой? Зачем я такой?

Страшно захотелось пить. Жажда заглушала даже нечеловеческую боль. Глоток воды, а потом — что будет. Как не хотелось погибать, не утолив мучившую меня жажду. Все горело внутри. Губы еле размыкались, чтобы вдохнуть побольше воздуха.

“Почему не теряю сознание? — думал я. — Хоть бы кто меня добил, разом бы все кончилось...” Видел прежде, как некоторые обреченные умоляли ускорить их конец. И меня так же просили. Теперь сам был в таком положении. А кругом никого!

И тут только заметил, что давно наступила ночь. То и дело перед глазами возникали яркие вспышки от орудийных выстрелов и разрывов снарядов. Но гула их не слышал. Зато чувствовал, как дрожала земля... “Где же наши? Где передний край?” — беспокоился я.

Потом грезилась родимая матушка. Нас разделял неглубокий и неширокий ров — всего несколько шагов. Я видел ее заплаканные глаза. Она печально смотрела на меня и взмахивала рукою, как будто хотела что-то передать. Но не успела: густыми клочьями стал наползать туман и совсем заслонил ее. А налетевшая буря поглотила и без того уже казавшиеся далекими отрывистые материнские слова...

Я куда-то лечу, не чувствуя самого себя, словно невесомый. Наверное, умираю...

...Большая круглая луна смотрела на меня и вдруг почему-то покачнулась и пошла по кругу. Тронулись с места деревья. И луна, и деревья — необыкновенные... Что это?.. Ведь я должен был умереть... Неужели я в другом, в загробном мире?.. Значит, он есть на самом деле! Почему так тихо и нет никого? Меня гнетет одиночество. Значит, один я... Как страшно...

Вижу яркие вспышки... Чувствую, что меня кто-то куда-то тащит... Сознание мое проясняется: “Да это, видно, ребята волокут меня на плащ-палатке. Ведь я же раненый...”

Опять яркие вспышки совсем близко. Это снаряды, конечно, но по-прежнему их абсолютно не слышу. А земля подо мной сотрясается... Значит, бои идут...

Ребята на какое-то время оставляют меня и снова волокут... Не бросают... И снова я впадаю в забытье.

Назло смерти

...Я только начал приходить в себя. Еще слипались веки, но свет пробивался

сквозь них. И все отчетливее доносились обрывки чьих-то фраз. Говорили обо мне.

— Ух, как раны загрязнены! — звучал мелодичный женский голос.

— И осколков предостаточно. Сколько же их, право?! — откликался другой, такой же тихий, с состраданием.

Не хватало воздуха, в ноздри лез острый запах эфира. Я приоткрыл глаза и тут же зажмурился, ослепленный ярким светом электрической лампы надо мною.

Врач спрашивает:

— Когда был ранен?

— Ранен сегодня, — отвечаю я. — Примерно между одиннадцатью и двенадцатью часами дня.

Я плохо выговариваю слова, точнее — заикаюсь. От контузии, наверное.

— А ты знаешь, какое сегодня число?

— Как же, знаю: двадцать четвертое апреля.

— Нет, двадцать четвертое апреля было вчера. Сегодня двадцать пятое апреля. Вернее — двадцать шестое: уже за полночь.

От слабости кружилась голова. В глазах двоились и троились предметы. И жгла мысль: “Буду ли с ногою?”

...Я спрашивал, надоедая, об этом врача, сестер. Они уверяли, что приложат все усилия, чтобы ногу сохранить. Я уже знал, что истек кровью, пока лежал на поле боя, и нуждался в эти минуты в срочном переливании. Видел обеспокоенные лица: как назло, кончились запасы донорской крови первой группы. Я был в жару и все чаще терял сознание, проваливаясь в глубь мерещившейся бездны...

Однажды, наполовину очнувшись от бреда, гляжу и не могу взять в толк, что происходит. Лежу, распластанный крестом. Возле меня девушки: одна по левый бок, другая — по правый. Оказалось, переливают кровь прямо из их вен в мои. Я не знаю, кто были эти девушки — русские, польки или немки. Несомненно одно: если бы не они — ни за что не выжить мне.

“Ты пролежал полтора суток без помощи. Мы приняли тебя за убитого”, — говорит мне сержант, тридцатилетний мужчина с крепким продолговатым лицом. Он из тех, кто подобрал меня.

Мы знали друг друга, были раньше в одной роте. Рассказывал, что место, где меня нашли, все было изрыто снарядами — переходило из рук в руки. Как только выбили немцев во второй раз, было сформировано отделение во главе с ним, сержантом, чтобы вынести раненых.

Начинало смеркаться, когда они отправились. И сразу наткнулись на меня: лежал без всяких признаков жизни — труп трупом. И шинель вся обгоревшая, посеченная пулями и осколками. Сгустки застывшей крови на голове, ногах. Меня подтянули к общей куче, где лежали убитые. И тут я застонал. С трудом узнали меня: “Да то ж Лешка! Живой... Берем его!..”

— Нести тебя, браток, было не так просто. Места уж очень пристреляны врагом. Часто попадали под беглый огонь. Часто задерживались... Однако ползли, тащили тебя, — говорил сержант.

Мой спаситель часто навещал меня. Ему повезло. Он был легко ранен.

— Не тушуйся, Алеша, — говорил он. — Все будет хорошо.

И в светившихся умных глазах его были боль и сочувствие.

Я не помнил, когда меня переправили из санчасти в медсанбат. Оказавшись в нем, я увидел, что он такой же палаточный, как и полковая санчасть. И такой же безрадостный. Словно через слюдяную пленку глядел я на окружающий мир. Лежал на спине: не пошевельнуться. Да и как иначе, если левая голень раздроблена и на правом бедре рана немалая. Много бредил. И все время видел бои. Бои в основном последние. Самые жаркие. То и дело бросаешься в атаку и контратаку. Перед тобою грозно дыбится земля, а ты бежишь на огонь с однополчанами. Жутко переживать вновь все то, что прошел ранее, испытал на собственной шкуре.

Спохватываюсь в неизъяснимой тревоге, еще во власти видения. Не сразу начинаю воспринимать реальность, которая не несет мне облегчения. Гляжу перед собою... И вижу, как тихо входит хирург. Да, это он, в белом халате с засученными по локоть рукавами, быстро подходит к моей койке. Приподнимает простыню, смотрит на раны секунду-другую. С полуоборота, обращаясь к кому-то, жестко говорит:

— На стол немедля!

И, протирая очки, наклоняется ко мне, спрашивает:

— Кто у тебя из родни, Алеша?

Голос его показался сейчас мягче. “Откуда знает имя?” — проносится в голове. Чувствую: что-то сейчас произойдет непоправимое. Сильно волнуюсь. А тут еще мое заикание. Говорю, что дома осталась мать и что я у нее один. Он слушает внимательно. И вдруг в упор, почти шепотом произносит страшное:

— Ампутировать ногу будем выше колена. Но тебе бояться нечего. Ты молодой парень. Тебе жить и жить... Миллионы таких, дружок, как ты. — Видя мое смятение, добавляет: — Если этого не сделаем, через час умрешь...

Я потерял над собой контроль. Словно из подземелья доносилось: “Газовая гангрена”. Что-то говорилось и другое, но я перестал улавливать смысл человеческой речи, тисками схватила жестокая безысходность.

Но пробудились непонятные силы во мне: не могу смириться с уготованной участью. Что-то несвязно бормочу, сопротивляясь, как отчаянно сопротивлялся смерти те полтора суток, когда лежал на переднем крае среди дымящихся воронок с опрокинутым станковым пулеметом под пулями и снарядами врага.

Что было дальше? Дальше делал свое дело наркоз. Меня несло куда-то в звездный мир...

Сколько часов был без сознания, не знаю. Когда пробудился, первое, что увидел — богато расписанный лепной потолок. Юные красавицы в кисейных нарядах, а иные и вовсе в чем мать родила, бесстыже улыбались мне сверху. Роскошные стены, карнизы, высокие готические окна.

Где я? Во дворце каком-то? Пытаюсь вспомнить, что произошло за последние дни. Боль во всем теле. Опять наплывает бред. Но усилием воли стараюсь удержаться в яви. Смотрю в полукруглый зал. Вдоль стены деревянные нары в один этаж. На них — тяжелораненые. Белизна бинтов и простыней раздражает глаза. Кто-то тяжко стонет, кто-то кричит, матерно ругается, мечась в бреду. А кто-то предсмертно хрипит, задыхается... Здесь лежат безрукие и безногие. В их числе — и я...

Остаток дня я бредил. Вечером, придя в себя, увидел, что мой сосед накрыт простыней. Он мертв. Его уносят.

На место несчастного положили другого раненого. Тот, не приходя в сознание, тоже скончался...

С этого часа наша палата, пропитанная парами йода, хлороформа, стала похожа на морг. Приносили других раненых, и конец почти каждого был печален. Я не знал, сколько их перебывало рядом.

Состояние мое резко ухудшилось. Мне подавали полные воды чашки и стаканы, и я жадно пил, проливая жидкость на грудь. Жажда не оставляла ни на минуту. Все время грезилась вода. То пил из криницы, то из какой-то придорожной канавы, то из снарядной воронки, затянутой тонким ледком. А то вдруг вижу перед собою настоящий водопад. Жадно припадаю к струям, но они проносятся мимо рта, невесомы, словно воздух. Только сильно шумят. Оглушают... А может, это в голове так шумно?

Я потерял счет времени. Но, как сказал мне санитар, лежал я здесь дольше всех. Однажды попросил молоденькую няню, ухаживающую за нами, написать письмо моей матери. Сообщить ей хотя бы в двух словах обо мне. Конечно же, не пугать ее. И няня написала. Как потом я узнал, возвратившись домой, она сообщила, что мое состояние критическое и что нужно ожидать худшего... Письмо это пришло на второй день великой Победы. А перед этим, всего несколькими часами раньше, бедная мама получила фронтовое извещение о гибели моей в бою. И похоронка, и письмо из госпиталя дорого обойдутся маме...

Мы считались обреченными. Потому и не видно было врачей и медсестер. Видимо, медицина в нашем положении была бессильна. Вся надежда на организм. Выдержит — значит, повезло. Нет — так тому и быть...

Но вот как-то утром, когда я был в полном сознании, к нам в палату зашла группа врачей и медсестер. Во главе — стройный худощавый подполковник с коротко остриженными усами. Поздоровался и с первых секунд завладел нашими сердцами. Повеяло живым, человеческим, по чему так соскучились в этой тяжкой палате.

— Дорогие товарищи! Хочу вас обрадовать. Теперь вы будете жить. Именно жить! Вы выдержали самое страшное, побороли смерть. Мы переводим вас в стационар. Все сделаем, чтобы облегчить муки, залечить ваши раны.

Подошли санитары — дюжие ребята с носилками. Как же, думаю, будут брать меня? Все жилки напряглись. Но ребята знали свое дело. Подняли меня вместе с матрацем. Да так ловко и осторожно, что я не охнул. Вынесли на улицу. Как из заточения. Вот тебе и дворцовые стены, и блистательный плафон с юными красавицами! Подальше бы от дворца...

На улице было солнечно. Цвели, точнее — отцветали яблони. Яркая зелень деревьев и кустарников волновала до слез. Пьянил весенний ветерок. Впереди, в нескольких десятках метров, стояли санитарные и специально оборудованные гpузовые машины. Медицинские сестры в военной форме весело разговаривали возле них в ожидании приказа грузить раненых.

Слева на дороге показался молодой солдат на трофейном велосипеде. На вопрос своего товарища: “Куда ездил?” он ответил: “Був у Берлини...”

Сказал так буднично, так просто. А у меня душа затрепетала. Жестом подозвал хлопца. Нужно было видеть, с каким вниманием и сочувствием он, подойдя, смотрел на меня. Я спросил:

— Сколько же до Берлина?

— Мабудь, километрив пьять, не бильше.

“Пять километров, — думал я. — Пять километров... Ни канонады, ни отдельных выстрелов не слыхать... Отодвинулся фронт за Берлин”.

И вспомнил, как сам, будучи крепким, здоровым, вот так же подходил к тяжелораненым. Давно ли это было? Совсем недавно, казалось. И — так давно...

После тягостного карантина с газовой гангреной наконец попал в стационарный госпиталь. Я еще лежал на носилках, когда подошел ведущий хирург и, глядя на историю ранения и на меня, строго покачал головой:

— Ты в рубашке родился, парень. Менее одного процента из ста... на выживание, — сказал он и, тепло улыбнувшись, добавил: — Будешь долго жить!

...Начинался рассвет. Я лежал на госпитальной койке... всего в нескольких километрах от Берлина. Не спал, как и многие в палате, — здесь были одни тяжелораненые. Вдруг слышу треск автоматов и хлопки винтовок, вижу за окном в небе зеленые и красные полосы ракет. Что это? Не могу понять. Но тут вбежала к нам дежурная сестрица и буквально выдохнула:

— Товарищи, милые! Война кончилась!

Это было так неожиданно, хотя все уже склонялось к тому, что конец войне близок. И вот наступил этот час. Нас горячо поздравляли врачи, сестры и санитары с Великим Днем. Неудержимые слезы радости катились по щекам. А на улице не умолкали первые залпы в честь нашей Победы!

На Родине, конечно, еще никто не знал об этом в такую рань. Обидно мне было, покалеченному и беспомощному, лежать здесь в эти минуты. И в то же время пронизывала мысль: “Я дождался Победы! Я выжил...”

 

* * *

После появления в нашем журнале рубрики “Мозаика войны” поток в редакцию “полевой почты”, если можно ее так назвать, заметно увеличился. Пишут письма и шлют свои произведения и фронтовики, которых, увы, становится все меньше, и родственники их, товарищи, знакомые, и просто люди, для которых память войны священна.

Среди красочных пластиковых импортных папок и компьютерных текстов, что легли на стол отдела прозы после очередной регистрации, эта восьмидесятистраничная книжечка в скромном черно-белом оформлении выглядела поистине бедной родственницей. Бумага — далеко не финская. Тираж — мизерный. Выходные данные отсутствуют, за исключением какой-то “шпионской шифровки” на контртитуле: УПЛ.3.387. Вот так издают сегодня ветеранов войны, да еще и за счет авторов, некоторые “полудоморощенные” издательства — из тех, что на благоприятной для них почве пресловутой “свободы слова” повылазили в столице там и тут, как грибы-поганки после дождя.

Основная тема прозы фронтовика Иннокентия Солодунова, конечно же, война. Сюжеты, по его словам, пришли к нему, как говорится, из третьих рук. Например, историю “дезертира” ему поведал его младший брат, ныне уже умерший, а тот, в свою очередь, услышал ее от своего приятеля. Имена и фамилии героев, как сообщил нам Иннокентий Александрович, вымышленные, а все факты, события, время и место действия — чистейшая правда.

 

“Дезертир”

Рассказ

 

I

М ладший Забегалов свою первую борозду делает этой весной, после окончания

курсов трактористов. Забегаловы — династия механизаторов: отец Владимир Феофанович и дед Феофан Васильевич.

Голубой Пашкин “Беларусь” вспахивал борозду за бороздой. Это поле предназначалось под лен. По пахоте, следом за плугом, густо шумело грачье. Трактор для Павла не диковинка. С малых лет отец Владимир Феофанович приручил его к технике. А когда подрос, доверил ему руль. Увлекшись любимым предметом, малый забыл, что есть в жизни такие человеческие пороки, как вино и курево.

Вспахивая поле по круговой, он обратил внимание на блестевший от солнца предмет. Этот блеск, казалось, пронзал все поле, и как бы куда трактор ни поворачивал, блеск резал глаза. Паша сделал еще круг, но блеск не исчезал, а усиливался, словно бы требуя к себе внимания. Движимый любопытством, он остановился. Легко выпрыгнул на еще не вспаханный клин. Предмет блестел по ту сторону клина, чуть сзади трактора. Павел мимоходом вспугнул грачей. Они неохотно с шумом и гомоном отлетели в сторону. Он шел прямиком к искристой бляшке, как он ее окрестил. “Беларусь” работал на малых оборотах.

— Ух ты, денежка! — Нагнувшись, Павел двумя пальцами приподнял ее вместе с комком земли. Очистил от грязи и тлена, и пред ним предстала медаль “За отвагу”. Комок земли, прилипший к ней, оказался сгнившей колодкой. На оборотной стороне медали просматривался номер 1207465. “Вот и награду получил”, — подумал Паша, улыбаясь.

Вечером вся семья любовалась Пашиной находкой. Думали, гадали, как она оказалась на поле? Бабушка шлифовала ее о свою кофту. Пошлифует, полюбуется, покрутит в руках, положит на ладонь и глядит, глядит.

— Где ты, говоришь, нашел-то ее, Павлуша? — спрашивала старая, и внук в который раз спокойно объяснял ей.

— Должно быть, во время войны утеряна,— замечал отец.

— Рассказывай, — возражала мать, — с тех пор она давно бы сгнила.

— Серебро не гниет, милушка. Видишь, в одном месте только черненькая точечка.

Утром всей семьей решили: надо сдать медаль в городской музей. Пускай там красуется на бархатной подушке.

— Сперва надо поспрошать, может, ту медальку хто потерял из наших деревенских, поле-то наше, — предложила бабуля. С этим доводом старшей Забегаловой согласились, — отдать в музей завсегда успеется. Оказалось, медаль из местных стариков-ветеранов никто не терял, кроме дяди Панкрата. Он было ее подхватил, но номер медали не совпадал с номером в наградном удостоверении, и дядя Панкрат остался при своем. В музее медаль не приняли, посоветовали сдать ее в военкомат. Там по номеру найдут и вручат утерянную награду владельцу.

В военкомате Владимир Феофанович рассказал, где нашли медаль.

— В самом деле, боевая награда просто так не дается, значит у нее должен быть хозяин, — заключил военком, пообещав Забегалову разобраться.

 

II

В конце мая Павла призвали на срочную службу. До своего призыва он

успел посеять лен на своем вспаханном поле. Пашу увезли аж на Камчатку, в город Ключи, где и служил он в артиллерии.

За хозяйственными хлопотами и с думкой о Паше о медали забыли. Однажды в декабре на имя Забегаловых пришло извещение из районного военного ведомства. “Просим вас, дорогой товарищ, явиться такого-то числа, месяца в комнату номер...”

Читали извещение не без волнения. Что бы значил этот вызов? — гадали.

— Может, с Пашей что? — отозвалась бабуля, отрываясь от телевизора. Она не пропускала ни одного сеанса из сериала “Богатые тоже плачут”.

— Не знаю, мама, на той неделе мы письмо от Павла получили. Кормят хорошо, службой доволен, — объяснила сноха. Владимир Феофанович тоже ломал голову над этим вызовом, стараясь успокоить своих домашних. Утром, в назначенный день, на своем “жигуленке” Забегалов поехал в город.

В военкомате он показал дежурному капитану извещение, и тот почтительно указал ему на дверь кабинета, куда тот должен обратиться.

За двухтумбовым столом, заваленным бумагами, сидел майор в морской форме. Майор был полноват, лысоват, встретил Забегалова учтиво, пригласил сесть напротив себя.

— Слушаю вас, — попросил он, усаживаясь на свое место. Забегалов достал уведомление, протянул его майору.

— Ага, ага, — повеселел офицер. — Вы кто будете?

— Забегалов Владимир Феофанович.

Майор нагнулся к несгораемому массивному шкафу, тяжело открыл его. Почти сразу нашел нужное, достал, закрыл. В его руках оказался конверт со штемпелями и печатями. Положив перед собой конверт, заглянув в него, пошарил рукой.

— Так вот, гражданин Забегалов, — офицер сделал паузу, внимательно вглядываясь в посетителя. Владимиру Феофановичу от его взгляда и какой-то суровости в голосе майора стало неловко. “Чего он так на меня смотрит?” — подумалось ему.

— Слушайте меня внимательно, — попросил майор, — Забегалов Феофан Васильевич ваш родитель?

— Да, да, он мой отец. Что с ним? Нашелся? — торопливо, растерянно спросил Владимир, таращась на офицера. Тот скривился в улыбке, но, понимая ответственность момента, погасил ее.

— Нет, уважаемый, к нашему сожалению, ваш отец — Забегалов Феофан Васильевич, командир орудия, до сих пор числится в бегах — дезертир!

— Как дезертир! — ошарашенно выкрикнул Владимир Феофанович.

— Вот так. 13 октября 1943 года он ушел из расположения части и до сих пор не вернулся.

— Где же он есть в таком случае? — безотчетно спросил Забегалов и смутился под пристальным взглядом офицера.

— Вот документ, дорогой товарищ, подтверждающий поступок вашего родителя.

Майор держал в руках жухлый листок с полувыцветшими словами и едва различимой печатью. Владимир Феофанович отрешенно смотрел на майора, на документ, а в голове возникло другое.

“Ваш муж в списках пропавших без вести и погибших не числится”, — неизменно отвечали на запросы матери, и она не теряла надежды на возвращение мужа. Только, видимо, где-то подзадержался. “Володюшка, сынок, ты сообразительный, — вопрошала мама. — Ежели наш отец не погиб и не пропал без вести, значит, где-то он должен быть? Человек ведь не иголка в стоге сена!”

— Выходит, дезертир, — молвил Владимир Феофанович. — Дезертир, — медленно повторил он в задумчивости.

— К нашему сожалению, приходится констатировать факт. Но я вас вызвал не для того, чтобы сообщить вам эту пренеприятную весть, — оживляясь, продолжал майор. — Дело в том, что найденная вами медаль за номером 1207465 принадлежит, — офицер кашлянул в кулак, сделал паузу, — принадлежит Забегалову Феофану Васильевичу!

Майор открыл ящик стола, достал конверт из твердой бумаги, и перед растерявшимся посетителем предстала знакомая медаль с новой колодкой в ленте.

— Вот она, ваша медаль, берите.

— Э-э-э, товарищ, э-э-э, вы... — пытался что-то сказать Владимир Феофанович.

Майор кинулся к графину с водой. Налил полстакана:

— Пейте, выпейте, успокойтесь.

Пока Забегалов пил, офицер вышел из-за стола. Полуоткрыв дверь кабинета, зачем-то выглянул, прикрыл ее снова. Взял свободный стул, сел напротив посетителя.

— Я впервые, уважаемый, сталкиваюсь с таким случаем, когда воина, будем считать, нет, а его награда кричит о нем из-под земли! У меня дедушка мой пропал без вести в сорок первом, — рассказывал майор, видимо, для того, чтобы успокоить человека. — Пропал, и все. Ни могилы, ни медали, ни даже последнего вздоха... Ошибки нет. Медаль ваша. Другое дело, — участливо говорил офицер, — как она могла попасть на поле и когда?

По дороге домой Владимир Феофанович думал об отце. Он его не знал. Видел на фотографии у матери в спаленке эдакого чубатого, круглолицего парня, — вот и все.

Он вырос с матерью и всю свою жизнь до сегодняшнего дня с нею. “Отец” — для него это слово было чуждым и непривычным. Притормозив у обочины, он достал медаль из нагрудного кармана пиджака, бережно положил ее на ладонь. Благодаря новой муаровой ленте медаль выглядела нарядно. “Дезертир и высокая медаль за храбрость несовместимы, — думал Забегалов. — Значит, там, в верхах, ошиблись, напутали. Мало ли на русской земле Забегаловых”. Он, словно маленький, играя, любовался медалью, примеряя ее себе на лацкан пиджака.

Уже подъезжая к дому, он решил никому ничего не рассказывать и Павлу не писать, чтоб не разболтался в письмах ненароком. “Пусть все останется между нами, отец!”

 

III

Д альше Смоленска на запад поезда не шли, — дальше был фронт, и все

прибывающие воинские эшелоны и грузы доставлялись к фронту автотранспортом. Кое-как, наспех восстановленное железнодорожное хозяйство не выдерживало интенсивной нагрузки приходящих и уходящих составов. Путейский станционный хаос, вызванный жестокими боями в городе, исправить за короткий срок невозможно.

Эшелон с противотанковым истребительным дивизионом при переходе на запасный путь сошел с рельсов. Ему предстояла разгрузка. Но до разгрузки дело не дошло. Состав требовалось поставить на рельсы. Прошел слух, что только к утру другого дня дивизион тронется в путь.

Старший сержант Забегалов Феофан Васильевич не узнал своего города. Кучи битого кирпича. Разрушенные, полуразрушенные дома с зияющей пустотой окон, оскверненные храмы — все исковеркано, изуродовано, уничтожено. Отсюда, из Смоленска, в июле сорок первого он призывался. Казалось бы, воевал Феофан Васильевич далеко, на Волховском фронте. Там получил ранение, затем — госпиталь, потом — Гороховецкие лагеря — артиллерийский полк. И вот военная дорога привела его в родные места. Сам он не городской, из деревни, до которой отсюда рукой подать.

Еще из Гороховца, как только освободили эти места, он писал домой, но ответа не получил. Длительная оккупация края, кто знает, могла закончиться трагически для его семьи. У Феофана Васильевича болела душа от печали — неизвестности. “Сама судьба посылает мне возможность навестить семью. Сама судьба”, — размышлял Феофан Васильевич. Он был верующим человеком и при случае осенял себя крестом, чтобы никто не видел, храни Бог, иначе товарищи засмеют, а старшие чином накажут. В стране сплошного атеизма религия носила ругательный характер, а верующие наказывались, особенно в армии. Сейчас он тоже перекрестился, прежде чем постучаться до командира. “Может, отпустит, проявит человеческую милость. Войдет в мое положение”, — размышлял Забегалов, останавливаясь перед вагоном, в котором находился комбат. Рядом возились ремонтники, рихтовали путь.

Старший лейтенант Откосов встретил его милостиво. Тут же попросил подбросить дровишек в буржуйку из кучи в углу. Комбат был молод и даже щеголеват для военного времени. Он завтракал с водочкой прямо на нарах, только спустил ноги в начищенных хромовых сапогах.

— Выпить хочешь, Забегалов? — спросил он, когда сержант справился с дровами.

— Я, собственно, право... — растерялся Феофан Васильевич, не зная, как поступить в таком случае. Ему ни разу не приходилось выпивать со старшими по чину. Пока он мялся, Откосов налил в граненый стакан, протянул ему:

— На, выпей, ты же не красная девица... Ну вот, а теперь докладывай. По логике, к командиру выпить не приходят. — Он протянул ему кусок американской ветчины на ломтике хлеба.

— Я, товарищ старший лейтенант, не выпить, я к вам по личному делу.

— Дело назрело? — улыбчиво спросил командир, не слезая с нар. Такой полушутливый тон старшего начальника Забегалову нравился. “Значит, командир в игривом настроении и с ним легко договориться”, — подумалось ему.

— Назрело, товарищ старший лейтенант... Можно мне побывать дома? — не сказал, а выдохнул он.

— Где, где? — недоуменно спрашивал Откосов. — Какой дом, откуда?

— Я здешний, смоленский, в четырех километрах моя деревня, — торопливо выговаривал слова старший сержант, убавив на всякий случай расстояние. — Может, в живых никого нет.

Комбат встал с нар, подошел к Феофану.

— Кто у тебя дома?

— Мать, Евдокия Александровна, жена Надежда и сыночек Володя.

— Ты с какого года рождения, Феофан?

— С четырнадцатого, а супруга с восемнадцатого.

— Я с семнадцатого, парень. Не успел вот жениться. Институт закончил, и война.

— Я тракторист в колхозе...

Старший лейтенант задумался, уставившись на носки своих сапог. Молчал и Забегалов, ожидая решения командира.

— М-да-а, Забегалов, у тебя, я вижу, дело серьезное, — задумчиво молвил Откосов. Он поправил портупею с наганом. Разгладил под ремнем гимнастерку. Забегалову казалось, не будет конца этой затяжной паузе. “Тянет время, сказал бы сразу “нет” или “да”.

— М-да-а, сколько, говоришь, верст до твоей деревни, тракторист?

— Четыре километра прямиком, пять, ежели по дороге. До войны все хаживали...

— До войны, до войны, — беспричинно рассердился комбат. — До войны, Забегалов, мы все шли прямиком, — подчеркнул он. — Что же делать с тобой, командир орудия? Конечно, стрелять в данной обстановке мы не собираемся.

— Естественно, товарищ комбат, — мягко подтвердил Забегалов.

— Кроме семьи у тебя полдеревни родственников, а? — спросил, но про себя подумал: “Наугощается, про все забудет”. Но он хорошо знал этого служилого человека, его фронтовое прошлое и решился: — Значит, так, Феофан, отпускаю тебя, — он глядел на свои командирские часы, — отпускаю тебя до шестнадцати часов. В шестнадцать доложишь мне о прибытии, понял?

— Так точно, понял, — радостно почти крикнул старший сержант, поворачиваясь кругом.

— Предупреди взводного, что я тебя отпустил, — сказал вдогонку комбат.

 

IV

Д аже среди развалин города Забегалов ориентировался безошибочно. Шел

налегке, в новенькой фуфайке, выданной накануне отправки на фронт. На теплом ремне фляжка со спиртом, подарок друга-медбрата. Одетый строго по форме, он не вызывал ни у кого подозрений. Сначала, то ли от холода, то ли от волнения, знобило. Когда миновал город, идти стало легче, даже прошла противная дрожь. Дорога знакомая, но разбитая. Под гору он даже бежал, минуя грязные выбоины или прыгая через них. Никто его не обогнал и навстречу не попался. Фронт откатился далеко, а тишина была такая, что собственные шаги казались ему громовыми. Темный лес, невспаханная нива и безлюдье не ухудшили его душевного равновесия, напротив, он испытывал сердечную радость в предвкушении встречи с родными. “Господи, только бы были живы!” — переживал он.

Вот знакомая гряда ельника. За ельником ручьишко, через который даже не было моста, проезжали вброд. Собственно, какой там брод, когда едва лодыжки замочишь. После ручья пологая горушка с мелким кустарником, — там и тропинка, выводившая прямиком к его дому. Когда он подошел к тому месту, где надобно свернуть с дороги, то никакой тропинки не увидел. По ней давно уже никто не ходил. По памяти да знакомым приметам он взял направление, соображая, что выйдет к околице деревни.

Вспомнив, какое сегодня число, он выругался: “Мать честная, сегодня же день рождения сыночка Володюшки! Четыре годика исполнилось мужику. Какой же я недотепа, не вспомнил вовремя, запамятовал. Явится отец к сыночку без подарка!” Он остановился, проверяя свои карманы, но кроме кисета с махоркой ничего не было. Еще была у него медаль, но сразу Феофан не сообразил, что можно подарить сыну свою медаль. А когда сообразил, пощупал ее для верности. Даже полюбовался ею, расстегнув верхние пуговки фуфайки. “Ну вот и подарок на случай”, — решил он и повеселел.

Отчетливо встала в памяти жена и старенькая мать, пятистенок, который он успел поставить за три года до войны.

Сухие стебли трав хрустели под ногами. Густой осенний воздух щекотал ноздри. Сейчас он минует луговину, потом гребенку березняка, и вот оно — родное поле, от которого до деревни не более версты. В последний раз вспахал он это поле под лен, а летом ушел на войну.

Феофана не удивило обилие воронок на этом поле. Воронки — атрибуты войны, ну а здесь совсем недавно шли бои. “Значит, в эту осень поле осталось невспаханным”, — успел подумать он, как тут же огненный смерч бросил его вверх с таким грохотом, будто под ним разверзлась земля! “Где это так громыхнуло”, — отпечаталось в сознании до того, как вторым более мощным взрывом его разметало... Когда рассеялась густая, слизкая гарь, в стороне от закопченной воронки ярким, удушливым пламенем что-то еще горело...

“Майскими короткими ночами, отгремев, закончились бои...” Однако вторая мировая война продолжалась... на Дальнем Востоке.

Из повести “ПОСЛЕДНИЙ ВАЛЬС”

Лейтенант Анатолий Ванюков был откомандирован в поселок Козыри для приемки леса, заготовленного впрок.

Благополучно справившись с заданием, он двинулся в обратный путь, домой.

Сколько отмахал, не заметил. На перепутье, в три дома, завернул в крайний.

Хозяин, не старый мужчина с щетиной на подбородке, встретил его приветливо.

С яркого света улицы в избе показалось сумрачно. Анатолий прошел к массивному, до блеска выскобленному столу, опустился на лавку.

— Откуда и куда направляешься, товарищ? — не без удивления полюбопытствовал хозяин. Он был в телогрейке, серых подшитых катанках. На голове солдатская шапка.

Когда Анатолий удовлетворил любопытство хозяина, тот спросил:

— Один?!

— Один, а что? — в свою очередь спросил Ванюков.

Хозяин мотнул плечом, боясь обидеть гостя, смущенно пробормотал:

— Ничего, просто так... Морозно больно, гляжу.

Часы-ходики с засиженным мухами циферблатом показывали полдень.

Немного гудели ноги. Гость снял шинель, разулся.

— Смелый ты человек, командир, — похвалил мужик. Видя, что тот собирается завтракать своим скудным, заледенелым припасом, хозяин проворно разжег самовар, достал из печки похлебку, тушеную картошку и топленое, с коричневой пенкой, молоко.

— Давай вот горяченького перехвати, свое убери.

От каравая отрезал несколько крупных ломтей. В эмалированную миску с отбитыми краями налил щей.

— Садись, лейтенант, не стесняйся.

Анатолий достал фляжку, попросил мужика налить себе и ему. Тот услужливо захлопотал, торопливо брякая посудой.

— Это можно, счас, счас, — твердил мужик, ставя на стол две алюминиевые кружки. — Вот, паря, не зря у меня нос с утра чесался.

Когда выпили, закусив картошкой, хозяин разговорился.

— Марфа моя у соседей. Там Валентина на сносях, так помочь надоть. В нашей дыре только взаимная выручка, паря, без нее, — он развел руками, — без нее хоть помирай.

Повторять Анатолий не стал, а хозяин плеснул себе еще, закусив круто посоленным хлебом.

— Люблю хлеб, — объяснил он, кашлянув в кулак.

Щи Анатолий ел с аппетитом. Пили темный с травами чай, заправленный топленым молоком.

— Сорванцы наши в Козыреве учатся. Как отправили по осени, так до первой навигации дома не будут.

После сытного обеда Анатолия разморило. Отяжелевшие вдруг веки смыкались помимо его воли.

— Ложись вон на печку, сосни малость, — предложил хозяин.

Анатолий отказался. Встал, прошелся туда, сюда, вроде бы полегчало, только ноги отходили медленно и тягуче.

Осмотрелся. Просторная изба опрятна. Большая русская печь заняла половину жилья. Возле печки, в заднем углу, деревянная кровать с высокими торцами. Темный платяной шкаф. В одном простенке зеркало. В другом — рамка с фотографиями. Анатолия привлекла фотокарточка, помещенная в левом нижнем углу этой рамки. На фотокарточке красовались двое. Один сидел, с баяном, улыбчивый, симпатичный, в офицерских погонах. Другой, солдат, стоял позади офицера. Фотография была столь знакомой, что Ванюков не выдержал.

— Послушайте, откуда у вас это? — волнуясь, спросил он, указывая на фотокарточку.

— С войны, — ответил мужчина, не поворачивая головы. Он пил чай, держа кружку обеими руками.

— Вы можете объяснить потолковее, как попал к вам этот снимок? — в нетерпении повторил Ванюков, чувствуя, как к горлу подкатывает предательская спазма.

— Все можно, товарищ лейтенант, счас, счас. — Он вытер губы тыльной стороной ладони. — Это я со своим комбатом капитаном Ванюковым. Вот он — я, а это....

— Другого я знаю, — тихо сказал Анатолий. — Этот комбат — мой родной брат!

Хозяин внимательно взглянул на гостя, кивнул:

— Похож, ей-Богу, похож!.. Воевали мы вместе с твоим братаном. Как сейчас вижу, стоит перед строем батальона молодой, пригожий, ордена да медали на груди горят. Поздоровался, потом подошел к каждому словом обмолвиться. Справился о настроении, о здоровье. Чем я ему приглянулся, убей, не знаю, только когда прошел всех, остановился напротив меня, фамилию спрашивает. “Рядовой Понкин”, — отвечаю. “Будешь, рядовой Понкин, моим ординарцем, ясно?” — и улыбается. “Есть быть вашим ординарцем”, — отвечаю. Здесь война с япошками была короткая, но злая. Через неделю мы уже заняли Чаньчунь.

Понкин свернул цигарку, закурил, аппетитно затянулся, вбирая в себя едкое облако. Можно подумать, он глотает не табачный дым, а божественный нектар.

— На Ляодуне, как и всюду, самураи бились отчаянно, превратив полуостров в сплошной очаг сопротивления. Брали мы город Альдунь. Вот это, скажу, была оп-е-е-рация! Умирать буду, не забуду. Не только япошкам, нам жутко становилось в этом кошмаре. Представляешь, лейтенант, додумались наши командиры взять этот город сверху. Наш батальон входил в состав 6-й ударной механизированной армии, в воздушно-десантный полк. В самую темную ночь навалились на самураев в ошеломляющем темпе. То, я скажу, выдалась ночка! Кромешная тьма, и вдруг в эту кромешную тьму накатывается сплошной вой душеледенящей сирены, и сотни прожекторов с самолетов-штурмовиков насквозь прожигают город! Пока узкоглазые протирали свои зенки, из мрака, со второго “потолка”, свалились мы в черном, на черных парашютах!

“Вай, вай, банзай!” — орали сломленные япошки, утратившие способность к сопротивлению. Конечно, они не ожидали. Свалились мы на них, словно бы черти из ада! Чтобы в этом сатанинском пекле не перестрелять своих, у каждого десантника был свисток. “Фью, фью”, — слышалось отовсюду, будто перепела перекликались. Действовали хладнокровно и решительно! Расчет психологически обезвредить врага оказался верным. Возле железнодорожной станции хунгузы хотели было организовать сопротивление, да не на тех напали. Разнесли все в щепки, отбив у них охоту драться. Сели им в буквальном смысле на закорки. За этот бой капитана Ванюкова представили к Герою.

Анатолий слушал, не отрываясь от лица рассказчика.

— Однажды сами чуть на мякине не попались. В ходе крутого наступления батальону было приказано занять деревню на стыке нашего полка с соседним.

Понкин сгреб всю посуду на середину стола.

— Так вот, я название той деревни до сих пор помню — Сикоку. Чистенькие, аккуратненькие фанзочки стоят между двух кудрявеньких сопочек. Рядом поля с гаоляном да соей, будто заплаты по зипуну. Хотелось прихлопнуть ее побыстрее, чтоб башку не морочить, и дальше. Тем более сверху приказывают в темпе развивать наступление.

Рассказывал Понкин не торопясь, с подробностями, так как бои недавней давности остались в его памяти.

— Казалось бы, раз так, дуй до горы, ломай хребет супостату! Наш капитан не из тех, кто, не ведая броду, кидается в воду. “Стоп! — скомандовал он батальону, — пустим-ка мы разведчиков. Михаил, отбери двоих, и айдате. Деревня мне не нравится. Вы все проверьте, ответственно”. Идем, значит, как следует разведчикам, бдительно. По деревне я прошелся биноклем. Ничего, спокойно, чинно вокруг. Осталось преодолеть поле с гаоляном. Рассредоточившись, крадемся по полю. Вдруг моя нога попала будто в петлю. Я ногой дрыг, и тут началось. Деревня буквально взорвалась. Все виды огня обрушились на нас. Конец тебе, Мишка, думаю, но меня спасла борозда. Не глубокая, но достаточно верная.

Если бы не светлая голова нашего комбата, крышка бы всему батальону! Та деревня стратегически важная для японцев, она прикрывала подходы к городу Фучжоу.

Моя нога попала на сигнальный провод. Япошки подумали, что мы наступаем, ну и открылись.

Твой брательник, лейтенант, хоть и молодой, но толковый был командир. Однажды, набравшись смелости, говорю ему: “Лезете вы, товарищ капитан, в любом деле в самое пекло”.

“Не в любом, Понкин, только тогда, когда требует обстановка, чтоб потом солдату в глаза посмотреть не стыдно было”.

Понкин локтями уперся в стол, положив ногу на ногу.

— Э-эх, а на баяне как играл! За все дни боев редко приходилось комбату баловаться инструментом. Но ежели брал баян в руки, считай, собрал армию!

Помню утречко в последний день августа. Улыбчивое, с оттенком сусального золота, и тишина, будто грохочущая мельница вчерашней войны провалилась в тартарары! Вокруг кудрявые сопочки с редкими, низкорослыми сосенками-зонтами да желтеющие нивы с неубранным гаоляном. Напряжения тех страшных дней как не бывало. Все пошло своим чередом уже в спокойной и почти мирной жизни.

“Глядите, братцы, — призывал Ванюков, стоя на валуне. — Глядите, впереди в синей дымке не призрак, а город над океаном, наш Порт-Артур, отныне и навеки! Здесь позор и великая слава России: “Плещут холодные волны...” Миру всему передайте, чайки, огромную весть. В битвах врагов разгромили, вернули России мы честь! — Он живо соскочил с валуна. — Скоро, Михаил, по домам. Ты подчистую как рядовой победитель великой армии, мне же служить. Давай баян, ординарец, потешим напоследок солдатушек-ребятушек”.

Почти вырвав из моих рук баян, комбат сел на снарядный ящик. Кто-то крикнул: “Подходи, ребята!”

Я встал рядом, а со всех сторон, отовсюду спешили победители, устраиваясь где кто может. Не успел он растянуть баян, как щеголь старшина роты боепитания, поводя фотоаппаратом, попросил минуточку внимания. Вот так мы с твоим брательником оказались на фотографии.

Понкин повернулся к столу, плеснул из фляжки в свою кружку, посмотрел в нее, подул и выпил. Бантиком сморщил губы, вытер глаза и выдохнул. Прямо из чугунка зачерпнул тушеной картошки, прожевал, еще раз поддел. Глотнул холодного чаю и продолжал:

— Сгрудились, значит, все около нас. Капитан, словно слушая самого себя, взял несколько аккордов и, побледнев, заиграл. Он, когда играл, всегда менялся в лице. Его любимую: “Эх, дороги... пыль да туман...” пели все, может, не очень складно, но, как говорят, здорово.

Выстрел грянет, ворон кружит.

Твой дружок в бурьяне неживой лежит.

Хозяин замолчал. Пощупал тусклый бок самовара, спросил:

— Подогреть?

— Не надо, рассказывайте, пожалуйста, — попросил Анатолий.

— Значит, играл, играл песни, потом оборачивается ко мне и шепчет: “Давай, Михаил, дробани” — и дал мне “барыню”. Меня упрашивать не надо. Сказать честно, плясать я мастак. Любителей “барыни” нашлось столько, что широкий круг стал тесен. Оборвав пляску, капитан решительно сдвинул меха и хотел уже подняться, но чей-то голос остановил его: “Товарищ капитан, сыграйте вальсик “На сопках Манчжурии”. “Вальс, просим вальс”, — неслось со всех сторон... “Тихо вокруг, сопки покрыты мглой. Вот из-за туч выходит луна, могилы хранят покой...”

Вначале слова вальса Понкин произносил речитативом, но, увлекаясь, по мере нарастания темпа, уже пел все более проникновенно. “Плачет, плачет мать-старушка, плачет мо-о-лодая жена...”

Растревоженный воспоминаниями да выпитым спиртом, Михаил плакал, не пытаясь скрывать слез.

Ванюков сидел потупясь, чувствуя, как глаза покрываются туманом, а грудь перехватывают судороги.

“Братушка, братушка — единокровный мой человек!..” — шептал Анатолий.

“Тихо во-о-круг...” — незаметно для себя стал подпевать он.

Понкин встал, постоял возле фотокарточки и тут же опустился рядом с Ванюковым.

— Пророчество, но вальс в самом деле оказался последним. Откуда-то сзади, разбив тишину хрустального утра, хлестнул выстрел. Ошарашенные, все тревожно вскочили. Впопыхах не заметили, что вальса нет. Я вижу, как валится набок русая голова комбата. Пискнув, словно ушибленный, упал на землю баян. — Рассказчик не обращал внимания на состояние гостя, который сидел согнувшись, закрыв руками лицо. — Я подхватил капитана под мышки и, наклонив на себя, заглянул в глаза. Он был мертв! Пуля прошла навылет, пробив сердце.

— Вот как!.. — задыхаясь, молвил Анатолий. — Я помню, домой нам сообщили,что погиб он смертью героя!

— Правильно написали, — поддержал Понкин. — Как же иначе. Капитан Ванюков — достойный воин-герой. Он и остался им в моей памяти. Он же храбро сражался, но роковой случай...

— Господи, Венька, ну что тебе было не жить! — возопил Анатолий, не скрывая своего душевного переживания.

 

* * *

— Откуда стреляли и кто? Никто не мог сказать, но вот прозвучало несколько выстрелов подряд, и стало ясно, стреляют из куста дикого виноградника.

Не помня себя, бросился я к этому распроклятому кусту, будь он неладен. На бегу расстегиваю кобуру, но рука, как парализованная, только шаркается по боку. Бегу первый, за мной другие.

За все дни боев много пришлось повидать всякого, но то, с чем столкнулся сейчас, поразило не только меня. В винограднике оказался замаскированный окопчик японского снайпера. Сгоряча или, скорее всего, от душившей нас злобы мы тут же разбросали его. В нос шибануло затхлостью человеческих испражнений и давно немытого тела.

Самурай лежал навзничь, дыша, как рыба на суше. Весь живот его от паха до груди разворочен. Мы отшатнулись. Однако самое невероятное то, что самурай был прикован за ногу к бетонному столбу.

— Безысходность, — отозвался Анатолий.

— Какая к черту безысходность, полное презрение к себе как к личности! — Понкин разволновался, сел на скамейку, тут же встал, стукнул себя кулаком по голове. — Как можно допустить над собой такое измывательство, позволить приковать себя за здорово живешь! За какую идею, прежде всего?.. Слыхивал я, что японские смертники вспарывают себе животы, но как-то не верилось. Теперь сам убедился, своими глазами зрю. Не приведи Бог никому такого!

Самурай пропал, не жалко, он сам себя осудил на смерть. Туда ему и дорога, как говорится, коли гордости у него нет, но за что умного человека загубил, а? Я бы эту страну назвал страной вспоротых животов! — определился Понкин. Он умолк, и оба они — гость и хозяин, — поникнув, молчали, отдавая дань памяти трагическим событиям.

— Стало быть, — нарушил молчание Анатолий, — письмо и фотокарточку вы прислали?

— Я, я, — признался Понкин. — Одну отослал вам, другую, вот эту, оставил себе.

Анатолий вспомнил торопливо написанные строчки треугольника, присланные Венькой откуда-то с дороги.

“Дорогие мои родители: мама, папа, сестренка Катя, братишка Толя! Вот и кончилась злобная война. Я жив, жив! Сообщаю вам, меня представили к ордену Отечественной войны за недавние бои в Праге с присвоением очередного офицерского звания. При первой возможности приеду домой на побывку. Данное письмо пишу в поезде. Везут нас неизвестно куда. Прибуду на место, сообщу. До свидания, целую всех. Любящий вас Вениамин”.

Письмо датировано июнем сорок пятого.

— Пойду я... Спасибо за все...

— Давай, друг...

Понкин подал ему снятые с печи теплые катанки с портянками. Одарил его балычком, хлебом и большим куском баранины. Проводил за околицу зимовья, пожелав счастливого пути...

 

* * *

Двадцать второго июня,

Ровно в четыре часа,

Киев бомбили,

Нам объявили,

Что началася война...

Я хорошо помню, — пишет журналист Лев Сидоровский, — как в самом начале войны мы, мальчишки, пели на мотив “Синего платочка” эту неизвестно кем сложенную песню...

Кончилось мирное время,

Нам расставаться пора,

Ты уезжаешь,

Быть обещаешь

Другом моим навсегда...

Помимо так называемых фольклорных, известны по меньшей мере еще два варианта слов— уже вполне официальных:

Довоенный, мирный, написанный поэтом Яковом Галицким:

Синенький скромный платочек

Падал с опущенных плеч.

Ты говорила,

Что не забудешь

Ласковых, радостных встреч.

Порой

Ночной

Мы распростились с тобой.

Нет прежних ночек!

Где ты, платочек,

Милый, желанный, родной?..

И — фронтовой текст, сочиненный лейтенантом Михаилом Максимовым, приданный, как сказали бы военные, Красной Армии для усиления боевого духа:

Кончится время лихое,

С радостной вестью приду,

Снова к порогу,

К милой дорогу

Я без ошибки найду...

За них,

Родных,

Желанных, любимых таких,

Строчит пулеметчик

За синий платочек,

Что был на плечах дорогих!..

Уважаемые ветераны Великой Отечественной, труженики и труженицы тыла, наши читатели! Давайте вместе перелистаем газетные и журнальные страницы 70—80-х годов, вспомним историю “Синего платочка”, помянем добрым словом главную исполнительницу этой песни, ставшей в годы войны одной из самых любимых в народе.

Газета “Неделя”, рубрика “30 лет Великой Победы”; уже знакомый нам Лев Сидоровский пишет:

За окном бурлила вечерняя Варшава, сверкала огнями Лазенковская трасса — гордость польской столицы, а здесь, в небольшой квартире, звучала песня. Тоненьким голоском, сам себе аккомпанируя на фортепьяно, пел шестилетний малыш с хитрющими глазенками. Рядом сидел его отец — восьмидесятилетний человек, очень живой, энергичный, в ярком клетчатом пиджаке и модном галстуке. Счастливая польская семья. А песня звучала по-русски. Она всем нам очень-очень знакома; словом, я оказался в гостях у автора песни про “синенький скромный платочек”, старейшего польского композитора Ежи Петербургского.

Он родился в Варшаве. Четырех лет от роду уже играл на рояле. Первые уроки получил от профессора Сегетинского. Закончил Варшавскую и Венскую консерватории. Исполнительский дебют состоялся на сцене варшавского концертного зала, когда Ежи было пятнадцать. Стал сам сочинять музыку, возглавил оркестр. Выступали на Маршалковской, в театре “Черный кот”. Тогда и прозвучали впервые мелодии, которые до сих пор отлично помнят наши бабушки, наши мамы. Назовем для примера популярное танго 30-х годов “Утомленное солнце” — по-польски оно называлось “Та остатня неделя” (“Это последнее воскресенье”). Вскоре весь мир — без всякого преувеличения — запел и “Танго Милонга”, и “Уж никогда”, и “Ты, моя гитара”, и другие мелодии.

Когда гитлеровцы начали оккупацию Польши, композитор приехал в СССР. Вместе со своим джаз-оркестром много выступал, сочинял новую музыку. Весной 1940 года в номере столичной гостиницы “Москва” всего за полчаса родился милый, скромный вальс. Назавтра поэт Яков Галицкий написал на музыку стихи, а вечером певец Станислав Ляндау впервые исполнил: “Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч...”

Слова и музыка были незатейливы, но столько в этой песенке таилось и лиризма, и грусти, и искренности, что ее приняли сразу, безоговорочно...

А на фронте про синий платочек душевно и проникновенно пела Клавдия Шульженко. Но все чаще овладевала ею неудовлетворенность: не те слова, не тот настрой... В апреле 1942 года, в последние дни существования “Дороги жизни” (машины шли уже по талой воде), Шульженко со своим оркестром приехала из блокадного Ленинграда в Волхов. После концерта в одном госпитале познакомилась с сотрудником газеты “В решающий бой” 54-й армии Волховского фронта лейтенантом Михаилом Максимовым. Узнав, что собеседник пишет стихи, попросила: “Пожалуйста, попробуйте написать новый текст “Синего платочка”. Песня очень популярна в народе, но необходимы другие слова, которые бы отражали сегодняшний день, битву с фашизмом. Тогда песня будет нужна армии”.

Собираясь в Польшу, я встретился с Михаилом Александровичем Максимовым. У него дома смотрел старые газеты, фотографии, документы. Вот отрывок из характеристики о прохождении службы в 1-й отдельной горнострелковой бригаде: “С 10 августа по 15 сентября 1941 года лейтенант Максимов принимал участие в боях за Шимск, Новгород, Чудово, Любань, Тосно, Мгу, Синявино. Проявил себя смелым офицером, действуя как командир, а в отдельных случаях и как рядовой боец. 14 августа ранен под Новгородом. В боях под Синявином неоднократно ходил в разведку в расположение противника, проявил себя при отражении ночного налета автоматчиков на КП бригады и прикрывал с комендантским взводом отход КП. В боях под Черной речкой в трудных условиях доставлял боеприпасы на передовую...” Михаил Александрович не был профессиональным военным: окончил в Ленинграде химико-технологический учебный комбинат общественного питания, перед войной возглавил районный трест столовых, но пробил грозный час, и он стал бойцом, умелым бойцом. А в свободные минуты писал стихи. Их печатала армейская газета. Поскольку профессиональных поэтов в редакции не было, командование направило туда лейтенанта Максимова и в выборе не ошиблось. “В боях не побеждает равнодушный. Такой не сможет отомстить врагу. И если ненависть тебя не душит, ты пред собой и Родиной в долгу!..” — писал фронтовой поэт.

И вот задание: написать новые стихи на известную мелодию. Они родились в ночь с 8 на 9 апреля, а 12 апреля Шульженко в железнодорожном депо станции Волхов впервые пела, как “строчит пулеметчик за синий платочек, что был на плечах дорогих!” Полный успех!

Вскоре текст песни был напечатан многими фронтовыми газетами, появился на почтовой открытке, которую и сегодня хорошо помнят ветераны войны, зазвучал “Синий платочек” и с грампластинки. Ни один концерт Шульженко без “Синего платочка” не обходился.

Как-то после ее выступления в гвардейском истребительном полку ВВС Краснознаменного Балтийского флота летчик, гвардии капитан Василий Голубев сказал певице: “Земной поклон за ваше искусство, за душевные песни. Ваш “Синий платочек”, Клавдия Ивановна, будет с нами во всех боях, и первый же сбитый нами “юнкерс” или “мессер” мы посвятим вам”. На следующий же день Голубев сбил “мессершмитт”. И тогда снова автофургон фронтовой концертной бригады прибыл в эту часть, и снова звучал “Синий платочек” — пять раз подряд! Летчики-истребители на фюзеляжах своих самолетов писали: “За синий платочек!” Танкисты писали этот призыв на броне своих машин...

Об удивительной судьбе скромного вальса, сочиненного весной 1940 года, я рассказывал Ежи Петербургскому, его супруге, певице Сильвии, и их малышу, тоже Ежи. Оказалось, что “Синий платочек” в Польше и сейчас, в середине 70-х, очень популярен. Я прослушал пять разных записей песни. Шестой вариант прозвучал в интерпретации маленького Ежи.

Петербургский-старший с гордостью показал письмо, полученное от Утесова: “Надеюсь, дорогой Юра, что сынишка пойдет в своего папу и тоже будет даровитым музыкантом...”

Еженедельник “Говорит и показывает Москва”, рубрика “ХХХ. Песня по вашим просьбам”.

Нам, ветеранам, война памятна и старыми ранами, и многолетней дружбой с фронтовыми друзьями, и песнями тех лет, что согревали наши солдатские сердца...

М. И. Кучеренко,

бывший фронтовик, слесарь депо,

г. Донецк.

Я, как и многие мои сверстники, очень люблю военные песни. Для меня нет песни о Великой Отечественной войне, которую я считала бы неинтересной...

А. Каткова,

ученица 6-го класса,

г. Клин Московской области.

Люди постарше помнят, как много значили в годы войны и для бойцов, и для тех, кто трудился в тылу, песни, которые пела Клавдия Ивановна Шульженко. Особенно популярна была песня “Синий платочек”. Очень хотелось бы, чтобы вы ее поместили в еженедельнике к 8 Марта, как подарок женщинам, прошедшим войну....

С уважением Л. С. Корнеева,

г. Боровичи Новгородской области.

Журнал “Огонек”, август 1987 года.

Так случилось, — сообщает заслуженный работник культуры РСФСР В. Коралли, — что совсем недавно я обнаружил собственное письмо, посланное мной из блокадного Ленинграда в 1942 году брату Эмилю — одному из зачинателей советской эстрады — в Ташкент, где его застала война во время гастрольной поездки. Оно возвратило меня ко времени героических и тяжких испытаний. Льщу себя надеждой, что старые читатели “Огонька” помнят Владимира Коралли. Тогда я был художественным руководителем Ленинградского фронтового джаз-ансамбля, в котором еще в предвоенные годы начала свой творческий путь знаменитая Клавдия Шульженко. “Синий платочек” родился здесь...

“Здравствуй, дорогой Эмиль! О многом можно писать и есть о чем писать, но все же будем ждать скорой встречи и вот тогда вдоволь обо всем наговоримся. 3 июня мы с нашим ансамблем благополучно вернулись в Ленинград после трехмесячной командировки по Ленфронту. Так и хочется каждого встречного обнять, крепко пожать руку — за героизм и мужество. Неповторимый народ! И сколько бы поганый фриц ни бомбил и ни обстреливал наш город, он все равно сгниет под Ленинградом, города ему не видать и не нюхать.

О нашей работе одно могу сказать: никогда у нас еще не было такого творческого подъема, как в эти 12 месяцев на Ленинградском фронте. Все делаем, чтобы разгромить эту коричневую сволочь, и будем работать еще лучше. 12 июня я был принят в кандидаты ВКП(б).

Дорогой Эмиль, мы чувствуем себя хорошо. Наша маленькая семья уже достаточно обстреляна и закалена, чтобы вынести трудности фронтовой жизни. Моя неповторимая подруга — подлинный герой. Если бы ты только знал, как она мужественно и стойко все переносит. Гошка — какой молодец, орел! Только заниматься пока не может, думаю, наверстает при первой возможности.

Будь здоров, дорогой Эмиль! Верю в нашу радостную встречу. Верю в радостный день Победы! Целую и обнимаю тебя крепко. Клава и Гогочка тебя тоже обнимают и целуют...”

Пятьсот концертов только за первый год войны было дано в частях действующей армии Ленинградского и Волховского фронтов при участии Шульженко. Для певицы подобная нагрузка немыслима, но Клавдия Ивановна была неутомима. Я ни разу не слышал от нее жалоб, даже когда мы выступали на ледовой Ладожской трассе — “Дороге жизни”, как ее с надеждой назыали ленинградцы. Можно только удивляться, откуда у этой нежной, тогда еще худенькой женщины брались силы для столь трудной работы.

Клавдия Ивановна носила военную форму, как и весь ансамбль. Но уже в начале войны комиссар Балтфлота сказал мне как руководителю ансамбля: “То, что весь оркестр в военной форме, нам понятно, а вот Клавдия Ивановна — хотелось бы видеть ее в платье”. И всю войну выступала она в скромном костюме с белым воротником.

 

Газета “Вечерняя Москва” от 20 июня 1984 года.

 

СЛОВО О ДРУГЕ

Ушла из жизни выдающаяся певица советской эстрады народная артистка СССР Клавдия Ивановна Шульженко. Оборвался путь большого мастера, прожившего в искусстве долгую, нелегкую, но яркую жизнь.

Я познакомилась с Клавдией Ивановной в декабре 1939 года в Москве на первом Всесоюзном конкурсе артистов эстрады, — вспоминает народная артистка РСФСР Мария Миронова. — Бисировать на конкурсном прослушивании запрещено, но публика, вопреки всему, не отпускала понравившуюся ей молодую исполнительницу до тех пор, пока она не спела “Записку”, песню, которая вместе с “Синим платочком”, “Давай закурим”, “Где же вы теперь, друзья-однополчане?”, “На позиции девушка”, “Три вальса” стала неотделима от творчества замечательной певицы. Наградой за ее мастерство на том далеком конкурсе стало почетное звание лауреата.

С огромной силой раскрылся талант актрисы в годы Великой Отечественной войны. В тот период она особенно много концертировала — выступала перед бойцами на передовой, в госпиталях, на военных аэродромах...

И Шульженко снова пела о простой девчонке Челите, о записке в несколько строчек и синеньком скромном платочке, пусть на короткий срок, но возвращая бойцам дни мирного прошлого, за которые вели они ежедневный смертельный бой. И песни эти, по признанию солдат, были нужны им, как снаряды и патроны.

Пройдет много лет, но люди будут слушать Шульженко с не меньшим удовольствием, ибо то, что имеет под собой твердый фундамент, стоит веками. Ее “фундамент” — тонкий лиризм и задушевность, необыкновенная взыскательность, филигранная отделка каждой миниатюры, которые она — нет, не пела, — проживала на наших глазах. Она создала свой неповторимый стиль общения со слушателями — доверительный и открытый. Утверждала красоту высоких идеалов, неразрывность личной судьбы и судьбы народной.

Не забудется, как всего несколько лет назад она вышла на сцену и покорила собравшихся в Колонном зале на своем творческом вечере. Продуманы каждый жест, каждый поворот головы, каждая музыкальная фраза... Это выступление, как и все предыдущее, сделанное ею, было безупречно и одухотворенно. Такой она и останется в нашей жизни: одухотворенной актрисой и певицей, искусство которой прославляло советский образ жизни, вдохновляло на подвиги.

Дорогая Клавдия Ивановна, прощаясь с тобой сегодня, горюю вместе со всеми, кланяюсь тебе низко и благодарю за щедрость твоего таланта, которым ты обогатила искусство советской эстрады. Прощай, прекрасная, истинно народная артистка Клавдия Ивановна Шульженко!

 

В ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ

В траурном убранстве Центральный Дом работников искусств, где установлен гроб с телом Клавдии Ивановны Шульженко.

В зале венки, множество цветов. Представители трудящихся Москвы, работники культуры, деятели искусства пришли сегодня в ЦДРИ проститься с выдающейся певицей, народной артисткой СССР, пользовавшейся всенародной известностью и любовью слушателей.

В полдень начался траурный митинг.

Похороны Клавдии Ивановны Шульженко состоялись на Новодевичьем кладбище.

(Продолжение следует)

 

 

От редакции: в рубрике Память “Мозаика войны” в № 6 по техническим причинам в письме В. М. Краснухи (стр. 32) была допущена ошибка. В 14-й строке снизу следует читать: “Родилась в 1924 году...”

 

В.Белов • Невозвратные годы (продолжение) (Наш современник N9 2001)

Василий Белов

 

НЕВОЗВРАТНЫЕ ГОДЫ

* * *

“Вы не должны молчать!” — пишет А. И. Садчиков, читатель из Мурманска. Не ведаю, чем я дал повод такому безапелляционному призыву. Наверное, чем-то дал, если так пишет читатель. Всего скорее, повод я дал своими книгами, может быть, публицистикой. Но вот беда, и теперь, в старости, и в детстве моим любимым занятием, вернее, второй натурой было как раз молчание. И в писатели я угодил совсем случайно, для себя не “очень ожиданно”, как выражаются не чувствующие языка еврейские интеллектуалы. В детстве я даже не мечтал о такой (писательской) перспективе. Хотя мечтал-то весьма много. Очень даже много. Господи, о чём я только не мечтал! Мечтал о моём будущем: вот выучусь, стану лётчиком. Крестный Иван Михайлович подшучивал, мол, парень-то прилетит и усядется на трубу, а после опять улетит. Увы, не выучился и лётчиком не стал... Главная мечта молодости до двадцатипятилетнего возраста была получить аттестат, и эта мечта осуществилась. Но вспомним хохляцкую пословицу: “Пока солнце взойдёт, роса очи выест”. Лётчиком стал не я, а мой дружок детства, ныне покойный Борис Мартьянов... Лётчиком стал и мой родной младший брат Иван Иванович. Детские мечты были не очень многочисленны, их можно и перечислить: мечтал я, к примеру, научиться играть по нотам и, будучи пятнадцатилетним, даже тренькал на домбре “Во поле берёзонька стояла”. Не доучился, судьба сделала крутой вираж... До этого в деревне под материнским крылом мечтал научиться плавать под парусом и даже смастерил буер на трёх старых коньках. (О настоящих коньках тоже, кстати, мечта была.) Ещё мечтал научиться ездить на двухколёсном велосипеде, мечтал о гармошке, мечтал сделать сам детекторный приёмник. Даже сам выплавлял кристалл и мотал одну за другой катушки, когда появилась у меня проволока.

Но главной мечтой были новые книги, так как читать-то мне было нечего... В ту пору появилась мечта о девушке, которая живая, красивая, но... никогда не ходит в уборную. Девушка и уборная никак не вмещались в одном детском сердце. В этой связи вспоминается мамин рассказ об одной старушке. Сидит (имярек) за прялкой, прядёт куделю и поглядывает на старика, словно чего-то узнать хочет. Дедко сердито вяжет помело. Прилаживает друг к дружке сосновые лапки и чует, что старухе поговорить хочется.

— Чего? — второй раз спрашивает он.

— Да как чего, ведь Кланька-то у нас баская...

— Ну дак чего?

— Старик, а ведь и баские в нужник-то ходят...

...О, как я страдал от этой суровой жизненной правды! И откуда брались такая мечтательность, такой розовый романтизм, чьё это было наследие — отца или матери? В ту пору, если б кто-либо сказал мне, что выражение “родился в рубашке” имеет прямой физиологический смысл, я бы ни за что не поверил и уж если не расплакался бы, то рассердился...

Надо признать, что мечта заиметь гармонь сбылась ещё при том детском состоянии, а все остальные мечтания либо не сбылись, либо сбылись, но слишком поздно. Например, велосипеда так никогда и не появилось в моей жизни. А поплавать под парусом пришлось, но уже не в детстве и даже не в юности...

Писателем я стал, повторяю, не из удовольствия, а по необходимости, слишком накипело на сердце, молчать стало невтерпёж, горечь душила. Но оказалось, что скользкая эта стезя (сначала стихи, затем проза) и стала главной стезёй моей жизни. Совпала эта стезя и с музыкой, и с парусом, и с детекторным приёмником, а главное — с книгой!

Книжный голод надвинулся одновременно с обычной военной нуждой, обычным голодом, начисто изменив предметы моих мечтаний. Ничего приятного не вижу в этом писательстве и сейчас, когда жизнь идёт к закату. Куда приятней читать, чем что-то писать, хотя надо признать, что при наличии вдохновения писательский процесс совсем не мучителен. Да часто ли нас посещает вдохновение? Многое надо, чтобы оно, вдохновение, появилось. Вот хотя бы относительная физическая бодрость и гарантированный завтрашний день... Иначе давным-давно написан был бы один рассказ, который задуман был много лет назад. Вот его замысел, вернее, начало рукописи:

“Так сколько же долек в плоде мандарина? Эта загадка витала в моей голове уже несколько десятилетий. Лучше сказать, она гнездилась так долго не в голове, а в сердце. Сколько раз я пробовал считать, но всегда выходило не точно: то девять, то десять, то одиннадцать. Получалась иной раз и вся дюжина. В чём было дело, отчего не удавалось решить это “квадратное уравнение”? Не зря ещё в шестом классе, когда впервые влюбился, терпеть я не мог обычную арифметику. Сейчас я склонен винить даже бокалы шампанского, а ход моей мысли таков: пока не стал трезвенником, точности не получалось как раз из-за этой кислятины (так называют шампанское бедные пьяницы). Ведь счёт мандариновых долек всегда возникал около Нового года либо других праздников, когда Ольга Сергеевна угощала меня и дочь мандаринами. Нет, дело было не в этoм! Пересчитывал я дольки и будучи ярым трезвенником. Считал я их и в кремлёвских буфетах, и на восточных базарах. Считал в Москве и за всеми “буграми”, где удалось побывать. И ничего не выходит: то девять, то опять одиннадцать. Решил избавиться от назойливого вопроса литературным способом — написать рассказ. Многие так делают, не я же один. Так оправдывал я сам себя, когда впутывал в это дело арифметику. (Правда, арифметика-то была даже без дробей.)

Итак, февральский завьюженный вечер 1944 года. Школьный интернат, а точнее, кухня в бывшем купеческом доме. Человек десять мальчиков и девочек за длинным дощатым столом готовят уроки. На втором этаже, вверху, мы спим, а здесь, внизу, читаем, пишем и кое-чем питаемся. Все голоднёхоньки. Стоически терпим голодуху и ждём конца войны. За этим столом (трёхметровые строганые доски на козлах) сидят ученики, уборщицы и учительница (мы её звали Людмилша). Она присматривает за порядком на нашей кухне, то есть в интернате. (Хорошо, что не в Интернете.)”

В этих скобках, то есть где я упомянул Интернет, получилась у меня писательская заминка. Я отложил рукопись. Образовался перерыв на несколько лет.

Продолжу сюжет на скорую руку.

Как увязать документальность с художественностью? Не знаю... В общем прервал я писание рассказа, так как начать-то надо было не с интерната, а с маршировки отделения, командовать которым военрук Фауст Степанович Цветков поручил мне. Происходило сие в другом месте и не в шестом, а ещё в третьем классе. Хотя сам-то я был уже в четвёртом. “Военрук” сделал меня командиром, а сам запьянствовал, ухаживая за одной из учительниц. Их у нас было две. Кто за кем ухаживал, она ли за ним, он ли за ней, я сейчас боюсь утверждать. Учительница жива ли, тоже не знаю, а Фауст давно помер. Словом, учился я в четвёртом классе, а всё моё отделение состояло из шести маленьких человечков — третьеклассников. Командир из меня получился не ахти какой. Маршировали “солдаты” недружно. Снегу много. Отпустил я ребятишек с мороза в класс. Там оставался дневальным мой тёзка Васька Тихонов, тоже третьеклассник. При этом дневальном исчезло полпирога из сумки одной богатенькой девочки. Что тут поднялось! Учащиеся всех четырёх классов устроили Ваське Тихонову допрос. Не очень молчал и я. Не помню, отменили или нет последующие уроки. Помню только галдёж и обыск, разрешённый учительницей. Обыск произвели не по учительскому, а по ученическому приговору. Это мне хорошо запомнилось, Васька-дневальный пыхтел, пыхтел, говорил, что ничего не брал, и вдруг заплакал в голос:

— Я не брал, а если и взял, то немножко...

Описывать подробности экзекуции я и сейчас, почти через шестьдесят лет, просто не в силах. Не могу.

Как хочешь, так и пиши рассказ! Разоблачение дневального, когда война идёт, грозит расстрелом, но мы ограничились внушением и разбежались по своим “населённым пунктам”. Теперь же моя задача была соединить всё, что произошло в третьем классе, с тем, что было в шестом на интернатовской кухне. Но на этом месте опять получилась у меня пауза.

Сейчас допрос, учинённый нами Ваське Тихонову, ассоциируется для меня с нашей Сохотской церковью, где я учился в первом классе. В одном из очерков я уже рассказывал, как учительница Рипсеша (Рипсения Павловна) учила всех нас петь “Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов”. Мальчики лишь разевали рты, имитируя пение, пели одни девчонки, и то не все. Чем обернулось наше интернациональное обучение? Помню, как мы всем гамузом, как футбольный мяч, гнали от церкви до деревни человеческий череп, оказавшийся поверх нашей грешной земли... И даже не подозревали, что мы осквернители праха.

Суворин — издатель и друг А. П. Чехова, возмущаясь либеральными потугами тогдашнего общества, в письме В. В. Розанову говорил, что лишить народ церкви — это всё равно, что каждую деревню лишить оперного театра...

Добавил бы я к этому, что не только оперного, но и драматического (литургия), и картинной галереи (иконы), и архитектурного ансамбля. А самое главное — Бог, сославимый и споклоняемый в святой Троице. Назовём святую Троицу народной совестью. Напомним, что это и есть народная нравственность, народная любовь, народная совесть.

Что такое совесть? Именно так и звучит: со-весть! От кого весть? Откуда и кому идёт эта со-весть? Разумеется, не для энтэвэшной орбиты, и со-весть посылается нам не с неё. Бог не ограничен какой-то там, пусть гелиоцентрической, орбитой или даже Галактикой...

Сейчас у меня возник позыв разобрать каждое слово, каждое предложение Символа Веры. Не грех ли? Ведь на это и право надо иметь! Нельзя же, подобно голодному псу, который хватает кость, набрасываться на каждую тайну, покушаться на раскрытие этих Божественных тайн...

Ребёнок, движимый любопытством, по винтику разбирает будильник. Собрать же часы ему не под силу, вещь испорчена. Леонардо да Винчи проводил ночи в покойницких, по косточкам разбирал трупы. Для медицины и это было полезно, но была ли польза для его души?

Есть русская пословица: “Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало”. Имеется ли разница между Леонардо и ребёночком? О разнице между Верой и наукой я уже где-то говаривал, перечислял великих людей, не страдавших от совмещения науки и Веры в Бога.

О певческой стихии русских размышлять надо, начиная с церковного пения. Оно пеленало, оно окутывало как вновь крещаемых, так и готовящихся отойти к Богу*. Тепло, уютно становилось душе человека от этого пения. Тут и жалость, и сострадание для обиженных и увечных, тут и надежда, тут и сдерживающее увещевание для слишком нетерпеливых, непоседливых, рвущихся в бой или на повседневный труд ради хлеба насущного. (Кстати, и этот хлеб Иван Александрович Ильин именовал “надсушным”.)

Звучат, звучат в моей душе молитвенные и колыбельные мелодии бабушки Фомишны. Поскрипывает подвешенная на берёзовом очепе драночная зыбка, то ли меня, то ли брата Юрика укачивает бабушка в этой зыбке, может, и сестрёнку Шуру, родившуюся в 1936 году. Прядёт Фомишна куделю и качает, качает ногой за верёвочку, привязанную к черёмуховому облучку. Напевно, слегка печально, тихо Фомишна поёт “Утушку”:

Утушка да луговая,

Где же ты, где ночевала?

Там, там, там при болотце,

В пригороде на заворце.

Шли мужики с топорами,

Детушек распугали...

Иногда “Утушку” пела бабушка совсем по-иному:

Утушка-ути-ути,

Тебе некуда пройти,

Кабы петелька была,

Удавилася бы я...

Навсегда запомнилось нечто весёлое, например про кота:

Бай, баю-бай,

Приди, кот-котонай,

Олександру покачай.

Я-то этому коту

За работу уплачу,

Хлебца кусок

Да говядинки другой,

Выбирай себе любой.

Вот дорогой на кота

Вдруг напала воркота,

Как на милоё моё

Находила дремота.

У кота было, кота,

Изголовье высоко,

А у нашего-то дитятка

Повыше того.

У кота было, кота,

Да кроватка нова,

А у нашего-то дитятка

Колыбелька тепла.

У кота было, кота,

Была мачеха лиха,

Колотила кота

Поперёк живота,

А у нашей Олександрушки

Матушка добра,

Матушка добра,

Шуре титечки дала...

 

* * *

— Дяденька, сколько часов? — Малыш в синтетической курточке терпеливо стоит на дорожке сквера. Двое его приятелей — тоже. Все трое, может быть, с замиранием сердца ждут моего ответа. На следующий день — опять тот же вопрос, но мальчик уже другой. Я спрашиваю, сколько ему лет. Он показал мне ладошку, пять растопыренных пальчиков, вымазанных пастой от авторучки. Потом вспомнил что-то и добавил ещё один пальчик — с левой руки...

Итак — всего шесть лет. Но как это мало для детства! Между тем даже в этот период современный ребёнок редко бывает совершенно свободным, непосредственным. То есть счастливым. Многие из детей уже в этом возрасте тратят уйму сил в борьбе против садика, непосильных обязанностей, регламентации. Но я убеждён и буду спорить с кем угодно, что во младенчестве и в детстве человек обязательно должен быть счастливым. Обязательно! И он счастлив, если у него есть рядом отец и мать, если он пробуждается не по будильнику, если не голоден и может играть столько, сколько ему хочется. Не так уж и много надо для детского счастья. Пусть рано у нынешних детей появляются учебные обязанности, но они не должны отнимать время у стихийных детских восторгов. Как быстро дети лишаются своей детской сути, превращаясь в маленькие копии взрослых! Стремясь как можно раньше нагрузить детскую душу знаниями и обязанностями, мы не доверяем нашим детям, глушим в них творческое начало. И в общем итоге частенько обрекаем их на духовную бедность. Ту самую бедность, из которой позднее многие люди так и не сумеют выкарабкаться...

Насилие взрослых над детской душой мы обычно оправдываем благими намерениями. Мол, ребёнок должен, обязан то-то и то-то. Но мы забываем, что ребёнок в шестилетнем возрасте ещё ничего никому не должен и ничего не обязан. Он ребёнок. У него совсем иное отношение к миру, иная логика, всё-всё совсем другое! Мы легкомысленно забываем, что это “должен”, “обязан” уместно только тогда, когда человек живёт уже сознательной жизнью, что в шестилетнем-то возрасте человек живёт в состоянии игры (и это тоже труд), что в свободном творческом подражании он учится жизни быстрее и легче, что теперь главное в его воспитании не он, а мы сами, наше поведение, наш образ мысли, наш семейный, как говорится, микроклимат. И я утверждаю, что состояние детства, особенно у городских детей, мы прерываем искусственно и неоправданно рано, то есть ещё до школы.

Однажды я купил в вологодском “Детском мире” игрушечный набор. В упаковке оказалась и инструкция, утверждённая художественно-технической комиссией при Ленинградском городском отделе народного образования. Это шедевр кибернетического мышления: “При словах: “Снесла курочка яичко” на стол надо положить яичко. При словах: “Мышка бежала, хвостиком задела” — подставкой мышки сбросьте яичко со столика”. И т. д. и т. п...

С 1984 года, когда я писал об этом в “Учительской газете”, много воды утекло... И солёной от слез воды, и бурой от крови, то есть красно-коричневой. Безуспешно пытаюсь закрепиться на самых светлых, радостных лужайках детства, но у меня ничего не выходит. Шариковая ручка выводит совсем другие слова. Волевым усилием я возвращаю себя в невозвратные годы. Мой нынешний профессиональный интерес вдруг всколыхнул душу таинственными названиями родных мест: волостей, рек, городов и селений. Всплыло слово Чаронда. Что значит Чаронда? Ведь не зря же на озере Воже образовалось это селение, ставшее городком, не с бухты же барахты, как говорят северяне?

Чаронды в знаменитом словаре Брокгауза и Ефрона не оказалось... В энциклопедии Битнера — тоже. В обеих энциклопедиях “Чародейству” посвящены большие статьи. За “Чародейством” следует материал о “Чартизме” — ему места отведено ещё больше. Хватаю 29 том Большой Советской: “Чаплин”, “Чарджоу”, “Чартер” первый, “Чартер” второй. Стоп: и опять этот “Чартизм”! Сплошь чуждая Азия либо всевозможные англицизмы. Куда же девалась Чаронда? Так и хочется повторить бессмертного Фамусова: “Всё врут календари!” Шабаш... Нигде Чаронды нет... Ни Брокгауза, ни Ефрона не заинтересовала моя Чаронда, хотя её и упоминали в разных бумагах аж в 1474 году. В ХVI—ХVII веках Чаронда считалась небольшим городом с посадом и храмом. Конечно, если б не существовало поблизости свайных древнейших поселений, то не было бы и самой Чаронды. Подаренная неким Есипом Окишевым Кирилловскому монастырю, она утвердилась в истории Руси, но не в БСЭ.

Ну, что ж!.. Нет в БСЭ, значит, нет. Зато в моих “Канунах” она, Чаронда, имеется...

О, как богат этот участок святой Руси! Богат историческими событиями, обусловленными борьбой Суздаля с Новгородской республикой. А сколько русских святых подвизалось в здешних местах (треугольник из нынешних Кирилловского, Усть-Кубенского, Вожегодского районов). Сколько здесь было драм и страданий, включая и наши годы, религиозных, политических и военных катаклизмов. (Вспомним хотя бы защиту Кирилловского монастыря от вооружённого и голодного пана Песоцкого.) Впрочем, если всё вспоминать, то надо начинать хотя бы с Даниила Заточника....

Деревня Алфёровская с Никольским (на Сохотском озерке) приходом находилась в мощном силовом поле Чаронды. Быть может, поэтому и сохранились в деревне такие реликтовые натуры, как Перьята или как Марья Пешина, умершая недавно в “престарелом доме”, как она звала приют для одиноких и немощных...

Запомнил я жуткое осеннее утро по материнской тревоге, разбудившей меня. Мама металась от окна к окну. Окна зимовки глядели как раз в сторону Алфёровской. Зимних рам ещё не вставляли, за стёклами летних громоздилась тьма, разрываемая пульсирующим бесшумным заревом. Ничего не было страшнее редких деревенских пожаров! Но детей и женщин (правда, не каждую) влечёт почему-то к себе самое страшное и непоправимое...

Горела явно Алфёровская. Далеко, километра за два от нас. Мать хотела бежать на пожар, но пришла как раз божатка Ермошиха и сказала, что горит не сама деревня, а гумно. Мать слегка успокоилась и продолжила утренний обряд (надо топить печь, кормить-поить скотину и т.д.).

Словно зимнее северное сияние, жуткие сполохи то раздвигали тёмное небо за окном, то спадали, особенно завораживали они своим безмолвием. С волнением я попросился у матери бежать на пожар, ведь гумно горело где-то совсем рядом с пасекой. На пасеке я дымарил для крестного. Ходил он, бывало, от улья к улью, скрипел своей деревяшкой, а я собирал гнилушки, растоплял свой дымарь и, как мог, фукал... Крестный всегда сам гасил дымарь, оберегаясь от огня. Теперь домики-ульи стоят в омшанике, огонь им не грозил, но всё равно я, испуганный, прибежал в Алфёровскую.

Запомнился нестерпимый жар даже вдалеке, не менее ста метров от гумна, запомнился оглушительный треск, шум пламени. Полотнища огня плескались и хлопали, хотя утро было безветренное. Дыму почти не было. Крыша гумна уже сгорела, золотые стропила вот-вот обрушатся. Мужики и взрослые ребята, кто посмелее, пробовали длинными тяжёлыми баграми обрушить стропила гумна. Но тут же отбегали в сторону, такая была жара. Бабы причитали, мужики командовали и ругались, а мы, ребятишки, грелись. Правда, тепло и даже горячо было лишь спереди, со спины веяло осенним холодом...

Когда огонь охватил гумно до самых нижних рядов, вдруг появилась Марья Пешина с большой иконой в руках. Она сочла себя виновницей пожара, так как всю ночь сушила овин со снопами, теплина, видимо, перегрелась, или выскочила искра из печи. Так и загорелось гумно.

Марья несколько раз обошла с иконой горящее своё гумно, приговаривая: “Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас.” Марья боялась, что ветер вдруг дунет с озера и огонь перекинется на деревню. Да и весь народ боялся этого. Бабы ругали её, кто-то из парней обматерил, а она всё ходила вокруг огня с иконой. Наконец мужики начали доставать баграми до раскалённых углов, спихнули одно бревно, другое, третье. Откатывать их подальше “пожарники” не могли, эти брёвна горели ещё шибче... Нас, ребятишек, взрослые гнали домой: “Идите, сотонята, ведь простудитесь!” Но вскоре гумно догорело, лишь вороха золотых угольных россыпей да дымные горящие головни остались на месте пожара. Марья всё ещё ходила с иконой вокруг того места, где часа два-три тому назад сушила снопы.

...Про Марью Пешину говаривали, что она “знает”. А что знает? Ну, что знает, то и знает. Не наше дело... Подразумевалось, видимо, её некоторое общение с нечистой силой. Популярность не очень почётная, но, странно, Марья не опровергала эти слухи. Своей практической деятельностью она их поддерживала. Ей, видимо, льстило всенародное звание “знатка”, категория, скажем так, региональной колдуньи. Хотя какая из Марьи колдунья? Она, пожалуй, обиделась бы, если б народ поголовно кликал её колдуньей. Иное дело — знаток.

Иногда её приглашали издалека, погостить в том ли, другом краю. Она хаживала не в одном нашем Харовском, бродила, хотя и редко, в двух-трёх соседних: Усть-Кубенском, Вожегодском, Кирилловском. Конечно, там были и свои местные знатки, и о них я когда-нибудь расскажу, а пока вернёмся к Марье Пешиной. Я не помню точную её фамилию, кажется, Сухова. (Если так, то она была мне какая-то родня по Коклюшкиным.) Так или иначе, по самым разнообразным поводам людям требовалась именно Марья и никто другой. Пусть знаток знаменит на всю Россию, вроде беса Кашпировского или какой-нибудь ясновидящей Ванги, а моим землякам нужна была Марья Пешина. Она знала, к примеру, как вылечить младенца от рёву, от того надрывного крика, что изматывает и мать, и всех остальных в семье. Ни поспать, ни поужинать, ни чаю спокойно попить не даст подобный младенец. Бывают этакие субъекты. Но вот сходят за Марьей, подрастёт плакса лет до семи, на него вся деревня не нарадуется: “Гли-ко, парень-то! Убажник, убажник, хоть сейчас ставь бригадиром.”

Нынче младенцев в Алфёровской и в окружных селениях нет и не предвидится, а в начальники таких крикунов ставить, пожалуй, торопиться не следует, может, орать будет ещё больше...

От грыжи Марья тоже многих спасала, причём и больших, не только деток. Сорвёт человек с пупа, ворочая брёвна, лежать, что ли? Лежать некогда, совсем обеднеешь, а куда податься? Ближайшая больница в Шапше, тридцать километров до неё. Мужик и говорит жене: “А сходи-ко, матка, за Марьей Пешиной.”

В эпоху многолюдства подсобляла Марья, причём бескорыстно, пожилым бабам и молодым девицам: мужиков “приворачивала”. Не ворожила, а именно приворачивала. Как уж она это делала, никому не известно. Однако иной раз получалось дородно, то есть вполне удачно. Она заговаривала зубную, головную, сердечную боль, то есть лечила от “тоски”. Советовала, что делать, когда нету долго письма, когда что-то украдут или что-то потеряется.

Но особенно нужна была Марья при несчастьях, которые происходят со скотиной.

Мало ли бед случалось во времена, начиная с Великой Отечественной и до теперешних безжалостных чеченских схваток? К примеру, в 42-м нищие шли сплошь, в пору было строить их в колонну по одному. В 46-м они брели уже реже, рассыпным строем. В 50—60-х годах нищих почти не стало. Только нужда и лишения не покидали наши края, над этой проблемой работали уже не Гитлер и Розенберг, а доморощенные академики вроде Заславской.

...Ненавижу слово “проблема”. Будь я на месте главного в Думе, запретил бы думским и прочим использовать это слово более двух раз в каждом из выступлений. За каждое третье употребление установил бы хороший штраф, может, после этого и племя газетчиков, глядишь, постепенно отвыкло бы от этого спасительного для них словечка. Не дано рогов бодливой корове, скажут газетчики, но давайте, друзья, поговорим мирно, без бодливости. Попробуем написать хоть бы одну экономическую статейку без этого слова! Слабо? На месте Путина за одно это я давал бы медали, звания и прочие поощрения...

Марья Пешина считалась какой-то роднёй Парасковье Михайловне Коклюшкиной, вернее, Федьке-Варзе (см.первую главу моих “Раздумий на родине”). В этой главе описано, как Паранька вышла за Варзу “самоходкой” и как Михайло Григорьевич Коклюшкин бегал в Алфёровскую выручать дочку “из плена”.

Удивительные творились дела!

Мы с Анатолием Фёдоровичем (сыном Варзы и Параньки) зашли однажды навестить родню. В избе Марьи было чисто, но совсем пусто, она принесла на стол какой-то чёрный пустой пирожонко, то ли из ржаной муки, то ли из костёрной. Она поуверялась, что больше ничего нет, мы поговорили и собрались уйти. Двоюродный моей матери — Толя Сухов — тоже был смущён: не принёс Марье никакого гостинца (он жил в Ярославле). А я вспомнил Полю — дочь Марьи...

Она была старше меня года на два, миловидна, проста и смешлива. Помню, собиралась уезжать в Ленинград к каким-то родственникам и собрала на “беседу” немногочисленных сверстниц. Ребятишки-школьники тут же пронюхали про эту беседу. На этом-то гулянье я и стал впервые в жизни “кавалером”, Поля позвала меня ко столбу*. Какая беседа без горюна? Гармошки, правда, кажется, не было, но Поля отвела угол в избе, завесила его какой-то рухлядью и завела горюн с Васькой Дворцовым. Они пошушукались для виду, и Васька скоро вышел на свет. Поля велела ему позвать меня... с тем, чтобы, когда выйдет она, я позвал ту, которая нравится мне. Но я был ещё школьник и настолько стеснителен, что покраснел и сделал Полю “головёшкой”, не пошёл к ней за занавеску. Горюн пришлось “зажигать” заново, и всё же я на всю жизнь запомнил Полю и всегда вспоминал её с умилением и благодарностью. Конечно, никакой любви не было, она, любовь-то, пришла позже, в шестом классе. Но...

Мой покойный друг Александр Романов так писал в одном стихотворении: “Вот это было Свидание! В глазах поплыло всё давнее, всё первое, всё розовое, всё вербное, всё берёзовое, всё скорбное, всё наивное...”

И Саша был мой первый подлинный друг, и Поля оказалась первая, настоящая, оценившая меня девушка. Не ведаю, жива ли она теперь...

 

* * *

В связи с чтением Петра Евгеньевича Астафьева подумалось мне, что философия его истинно русская, она понятна всем, кроме либералов и всяких эгалитарников. Стиль его тяжеловат, но, если читать внимательно, все разберешь без иностранных словарей. Я не понял одно слово “эвдемонический” и то быстренько разобрался... Наглядный пример правильности взглядов национального нашего мыслителя. Придётся поведать об этом примере подробнее.

В Вологде появилось много нищих с Кавказа. Они не клянчат копеечки у своих торговцев, заполонивших вологодские торжки и большие торжища — нет! Они просят у русских. По их представлениям, русские в этом деле надёжнее. Дают и много не рассуждают...

Появился в сквере гармонист с дрянной хриплой гармошкой, ему кидают не только медь, но и монеты белого цвета. Но почему его гармошку всё время воротит на лезгинку? Может, он и пытался разучить русскую “барыню”, но у него не вышло. Как только перейдёт на более быстрый темп, так и шпарит какую-то осетино-ингушскую смесь (в своё время я писал об этом смешении в очерке “Моздокский базар”). Матерятся приезжие кавказцы обязательно по-русски, почему бы не научиться нищему играть и “барыню”? Увы... Или времени не хватает, или слуха.

Каждый народ любит свою музыку, свои мелодии: эту непритязательную истину я знал и до “Моздокского базара”. А вот философию П. Е. Астафьева осваиваю лишь теперь, в третьем тысячелетии...

Марьино “колдовство” свободно вмещается в круг, очерченный Петром Евгеньевичем, когда он говорит о национальном своеобразии племён и народов. Для меня и сейчас Марьино колдовство важнее самых запутанных философских систем, например Бокля или какого-нибудь Спенсера. Её колдовство органичнее и естественней всякой зауми забугорных философов, чокнутых на материализме-позитивизме.

... Пастух пригнал из лесу на закате стадо коров. Болышухи доят своих коровушек, только в одном доме рёв. Вся семья в тревоге — коровы нет, а должна она вот-вот отелиться. К утру паника достигает предела, всей деревней идут искать. Может, медведь задрал, может, засосала болотная топь. Искали, кричали по всей поскотине и ничего не нашли. На второй, на третий день то же самое. Как жить без кормилицы, пусть и небольшое семейство?

Бабёнка, вся в слезах, к Марье Пешиной: “Подсоби, ради Христа!” Марья спрашивает: “А сколько раз телилась коровушка-то?” — “Первым телёночком”, — отвечает женщина.

Первым делом Марья успокоила бабу: “Иди и не тужи! Коровушка-то жива и найдётся”. Хозяйка как на крыльях летит домой. Велено хозяйке подобрать беременную бабу, только чтоб первым ребёнком, чтобы шла эта баба в поскотину, прошла от завора по дороге столько-то шагов, да чтоб с молитвой... Весь деревенский люд за беременной бабой следом. Идут, соблюдая дистанцию... И вот вдруг посреди сосен стоит на сухом пятачке корова и телёнок вокруг неё прискакивает и даже трава около коровы вытоптана. Люди ахают. И вчера, и позавчера сколько разов этим местом ходили. Слава тебе, Господи, слава тебе...

Дочку она звала Полюшкой, нежно и ласково (ударение на первом слоге). У Марьи был родной брат Иван Петрович, трудившийся одно время на водяной мельнице. После его смерти и отъезда в Ленинград дочери, Марья жила одиноко, но к ней присылали гонцов то из Пунемы, то из Устья.

Она, помню, пришла в Тимониху, начала меня уговаривать, чтобы я отправил её в “престарелый дом”. “Да как я тебя отправлю, ведь я не начальник, — говорю ей. — Давай в сельсовет вместе сходим...”

Сельсовет долго мурыжил, искал этот самый “престарелый дом”. Нашли аж под Великим Устюгом в посёлке Красавино. Марья там и померла... Правда, был у неё один побег, и жила она тогда не в Алфёровской, а в Азле около того же сельсовета. Добрые люди из деревни Истомихи приютили её (кажется, ветеринар с его верующей женой и дочерью).

Что такое доброта? По мысли Петра Евгеньевича Астафьева, ум в человеке совсем не главное, он ничто по сравнению с волевым усилием. Доброта, вероятно, также не зависит от ума, она либо от воли, либо от христианских традиций. Что заставляло истоминских жителей привечать, содержать, лечить, кормить и обстирывать какую-то чужую старуху? Либеральному прогрессисту никогда этого не принять и не понять, хоть лоб расшиби.

Марьин дом сиротливо стоял в пустой вымирающей Алфёровской. Её второй раз выпроводили в “престарелый дом” из родимых сельсоветских пределов. Тем временем началась горбачёвская перестройка. Иду я однажды из Гридинской мимо Марьина дома, смотрю, мужики крышу ломают. Пилят Марьино родовое гнездо в буквальном смысле на куски пилой “Дружба”. Кто приказал? (Марьи-то нет и слухом.) Обнаружилась какая-то шустрая бабёнка из Ярославской области, которая за бесценок скупала нежилые дома. Разбирали дом, размечая краской брёвна, приходила машина с прицепом и увозила в неизвестном направлении. Чем сейчас торгует эта предпринимательша, пивом или водкой? Во всяком случае, начала она со спекуляций по стариковскому жилью. Эта дамочка много домов ухайдакала на моей родине!

Перед вторым избранием Ельцина я выступил в областной газете, говоря, что “...целая страна вновь охвачена какой-то странной несерьёзностью, даже ребячеством... В самом деле, разве это не очередная комедия — выбирать президента? Вспомним референдум. Сколько было вокруг него шума, сколько всяких надежд. И ничего не изменилось...

Все эти игры необходимы только одним политикам. Жили мы тысячу лет без президента — и ничего. А тут вдруг потребовался президент. Ну какая разница между президентом и председателем?

Ну что ж, раз надо, так надо! Придётся идти на участок, но мне тут же вспоминается начало второго действия гоголевской “Женитьбы”. Агафья Тихоновна сидит и размышляет: “Право, такое затруднение, выбор. Если бы ещё один, два человека, а то четыре. Как хочешь — так и выбирай. Уж так трудно решиться, так просто рассказать нельзя, как трудно! Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазаровича, да, пожалуй, прибавить к этому ещё дородности Ивана Павловича, я бы тогда тотчас же решилась. А теперь поди подумай! Просто голова даже стала болеть”.

Миллионы “россиян” оказались в положении гоголевской Агафьи Тихоновны, которой приспичило замуж. (Опять вспоминается грамматика: “уж замуж невтерпёж”.)

Никому не следует по-попугайски твердить, что мы ничего не знали, что всё делалось без нас и т.д.

Знали! И кубанский губернатор очень даже прав, утверждая такую мысль. Почти вся страна знала, чем пахнет Горбачёв. Запах одного клопа выдаёт полмиллиона других клопят. Давить надо было, ни секунды не медля. Каюсь, и я понадеялся на других, мол, есть и поумнее меня... При всём при том делать что-то пытался. В доказательство позвольте повториться хотя бы в заголовках двадцатилетней давности. Хотя кому сейчас нужны заголовки? Впрочем, прочтём одну статейку под названием “Всё пропьём!” Да, да, именно с восклицанием, а не с точкой...

“ВСЁ ПРОПЬЁМ!

Полвека тому назад вокруг наших деревень с трёх сторон шумели от ветра сосновые боры, перемежаемые еловыми гривами. Лесные сенокосные полянки с дымными низенькими избушками вкрапливались в это многовёрстное хвойно-зелёное царство. Рыжики, грузди, княжица, малина, черника, смородина, морошка, брусника, дичь боровая, то бишь рябки и тетёры, пушное и мясное зверьё, речки и ручьи с рыбой, смола и хвоя, корьё для выделки кож, дрова и целебные травы, не говоря уж об основном материале для строительства, — всё это было в изобилии, всего этого хватало трём тысячам взрослого населения, которое жило на землях нынешнего колхоза “Родина”.

Во время моего детства зимой у гумна, в двухстах метрах от дома, ещё прыгали по ночам зайцы двух пород: крупные — русаки и поменьше — беляки. (Сам, своими глазами их видел.) Их ловили клепцами. Лисы ходили по заячьим следам, не одна и не две. Стаи куропаток шумно вылетали из гумна. Нынче на той же территории живёт всего несколько десятков крестьянских семей. Лес вокруг вырублен. Как говорит мой сосед, всё выхлестано. Ни людей, ни деревьев. Лесные речки высохли. Куда всё подевалось? Ни рыбины, ни зайца. Всё, в том числе и люди, исчезло вместе с лесами...

Миллионы, нет, наверное миллиарды дерев спилено и отправлено за границу, потоплено в сплавных реках, сгнило брошенными либо заживо спалено. А сколько их изрыгнули в Северный океан великие реки Двина и Печора? Прорвёт запань у пьяного начальника — и пол-Скандинавского государства на полгода обеспечено пиловочником за счёт одного плавника. А сколько вывезено за границу через Архангельский и Мурманский порты? Даже подумать страшно. Ещё при Ленине тысячи крепких мужиков бросили плуги и бороны, перестали пахать и взялись за пилы и топоры. Не по своей воле взялись. Пленум крайкома требовал переименовать город Архангельск в Сталинопорт. Северная Русь (только ли северная?) превратилась в колонию. Да, именно в колонию, но в чью? История всё равно разберётся, чьей колонией была и чьей стала земля, которую мечом защищал ещё Александр Невский.

Вот дожили мы, грешные, до перестройки. Но чему научились, что поняли за шесть перестроечных лет?

... Машина с грузинскими номерами шпарит за моей деревней прямиком на лесоучасток. Чего везут? А мороженые яблоки. Обратно этот автомобиль, гружённый уже круглым лесом, едет намного тише. Отборные брёвна плывут мимо моей бани прямиком на Кавказ, в солнечную и братскую Грузию. Эх, зачем я хлопотал в облисполкоме, чтобы построили эту дорогу! Лучше бы её не было, этой дороги...

На главной колхозной усадьбе, в центре, у брошенного коровника, видны многолетние, грандиозные завалы горбыля, реек, досок, планок. Это отходы. Бригада дюжих парней (опять же из солнечной Грузии) много лет пилит из родимых моих сосен и ёлок штакетник.

Машина, но уже другая, с вологодскими номерами, опять шпарит мимо моей бани. Что нынче везут проголодавшимся лесорубам? Пустая... Зато обратно опять с брёвнами. Кооператоры, настырные и безжалостные, везут и везут брёвна из моего давно ограбленного зелёного царства. Деревья не успевают расти. Тайга погибла. На лесных пустошах бродят одни лоси. Ольха, осинник, ивовая непроходимая заросль. Жуки-древоточцы дырявят останки поверженного лесного войска. Появились какие-то новые летучие насекомые. Их называют лосиными вшами. Залезают в волосы и как бы присасываются, плотно прилипают к телу.

А куда птицы исчезли? Я помню, какой стоял гам, какой вселенский концерт звучал в летнем нашем лесу. Особенно весной или в начале лета. Теперь — тишина. Редко-редко пропищит где-то синичка или побарабанит дятел, по весне печально прокукует кукушка. Пустыня, безмолвие.

“Всё пропьём, гармонь оставим”, — весело говорит мужик, вылезая из кабины. (Это уже в Вологде.) Железные ворота ликёро-водочного разверзают свою пасть, мужик бежит в канцелярию, а машина с торжествующим рычанием въезжает в заводское нутро. Я вижу: оно осеняется поперечным плакатом, как знаменем. На полотнище слова: “Ударная работа — гарантия перестройки!” Другая машина с архангельским номером стоит поблизости. С прицепом. Доверху нагружена свеженапиленной необрезной сороковкой.

— Почему из Архангельска? Облпотребсоюз, что ли? — спрашиваю шофёра.

— Ну! Меняем товар на товар...

В конце дня та же машина стоит носом в противоположную сторону. Прицеп и кузов доверху нагружены ящиками с водкой.

— Это нам не надолго, — миролюбиво говорит архангельский грузчик. — Два дня и очистим.

Через Вологду на юг идут и идут машины с лесом, с брусом, с необрезной доской... Но больше с круглым свежесрубленным лесом. Колхозы меняют лес на комбикорма и на яблоки.

Вот и вся рыночная экономика.

Лес через Вологду везут да везут... Везут днём, но больше стараются ночью. И вспоминаются мне стихи Некрасова:

Плакала Саша, как лес вырубали...

Нет, мы уже не плачем по таким пустякам! Чего нам плакать? Мы перестроились”.

Это было в 1991 году, а ещё раньше я послал в “Правду” гневное письмо. Речь шла о культуре, о воспитании подростков. Подписали письмо Валентин Григорьевич Распутин и Юрий Васильевич Бондарев. В ту пору иуда Шеварднадзе ещё притворялся противником расчленения государства.

Что можно было сделать? Надеялись мы крикнуть на всю страну о признаках разрушения, о весьма тревожных процессах. Вот это письмо:

“Документальному фильму “Легко ли быть молодым” на фестивале в Тбилиси присуждён главный приз. Пресса взахлёб славословит создателей фильма. Резонно спросить: а за что? Хотя многие кинокритики давно пренебрегают осторожностью в маскировке второго смысла, не будем наивными. Иллюзия предельной искренности завораживает зрителя. Заворожить читателя хвалебных кинорецензий труднее, но тоже можно. Итак, за что же нынче, во времена перестройки, даются призы?

Уже в самом названии фильма можно легко обнаружить ответ на такой вопрос. Когда не получается лобовая атака, прибегают к обходным маневрам либо пробуют разгромить противника по частям. Древнейший принцип “разделяй и властвуй” действует безотказно и в наши дни. Именно поэтому враги государства так настойчиво, так планомерно пытаются противопоставить обществу юное поколение. Заигрывание с молодёжью, апелляция к её особым правам всегда служили разрушению общественного организма. В конечном итоге всё это оборачивается против самой молодёжи. “Очень трудно быть молодым”, внушают нашим детям кинематографисты и критики. По этой логике родителями быть намного легче, а дедам и бабушкам и совсем хорошо,

Всё поставлено с ног на голову.

Общая культурно-идеологическая атмосфера сейчас такова, что появилась и с каждым часом укрепляется пропаганда развлечений, за которой последовательно развивается индустрия развлечений. Шкала нравственных ценностей современного подростка формируется под знаком государственной необходимости этих развлечений, В иерархии детских и юношеских ценностей на первом месте стоят спорт, туризм, самодеятельность во дворцах и клубах, бесцельные путешествия и т. д. На всё это государство тратит грандиозные средства. Труд как таковой, тем более физический труд, в сознании молодого человека редко занимает главенствующее положение.

Общественная перестройка не исключает и того, что под неумолчные разговоры о трудовом воспитании происходит энергичная, массированная обработка молодёжного сознания совсем в других целях. Реабилитация вседозволенности под эгидой демократизации, забвение стойкого положительного отношения к физическому труду грозят непоправимыми последствиями...

Никто не призывает двигаться вспять относительно технического прогресса. Наоборот, мы призываем к срочному, неотложному облегчению труда, например, шахтёров или сельских трактористов, которые очень редко доживают до пенсии. Гиподинамия не грозит людям, проживающим в сельской местности, не грозит она и рабочему классу. Тем не менее, ориентация на замену тяжёлого физического труда полностью механизированным понимается подчас как отказ от физического труда вообще. Но замена посильного физического труда физкультурой и спортом ошибочна и по сути безнравственна. В детстве и юности именно физический труд формирует человека, определяет общее отношение к труду и будит творческие возможности. Поэтому, только преодолевая негативное отношение к физическому, порой неприятному труду, человек получает право на труд интеллектуальный. Глубоко заблуждаются и те, кто считает физический труд не интеллектуальным, не творческим. Примеров нетворческого интеллектуального труда также вполне достаточно.

Социально-нравственный уровень хорошего работника складывается очень рано, то есть в семье и в школе. Но у родителей и учителей появились за последние десятилетия могучие соперники, иногда очень опасные антагонисты в способах и целях влияния на детей, — средства массовой информации. Кроме газет, кроме специализированных и молодёжных изданий на формирование личности сильно влияют кино, радио, телевидение и эстрадно-концертная деятельность. Каково же это влияние, что воспитывают, за что ратуют наши кинематографисты, редакторы телевидения и радио, фирмы “Мелодия”, организаторы эстрадно-концертной деятельности и массовых физкультурных и туристических мероприятий? Можно привести несметное число примеров, показывающих негативное влияние этой деятельности на народную нравственность.

Ежедневно и еженощно на нашу молодёжь, и не только на неё, обрушивается глобальная эмоционально-“художественная” информация, призванная ослабить духовную и физическую потенцию подрастающих поколений. Как уже говорилось, примеров можно привести бесконечное множество, но мы ограничимся одним, приведённым в начале этих заметок. Сексуальное, музыкально-спортивное и прочее воспитание с помощью эстрады, кино и телевидения сочетается с пропагандой псевдоромантики. Французские королевы и британские разбойники и детективы, бандиты и проститутки — кого только нет среди тысяч кино героев! Сотни своих и купленных на валюту фильмов! Увы, шахтёрам и дояркам среди этой толпы просто нечего делать”.

Вместо этого текста “Правда” напечатала нечто совсем иное — коротенькую цидульку. Однако подписями Распутина и Бондарева редакция с удовольствием воспользовалась. Так что не притворяйтесь, ни большевики-правдисты, ставшие ныне патриотами, а то и банкирами, ни матёрые злобные либералы, вроде Ю. Д. Черниченко (этот возглавляет ныне какую-то мнимую, хуже лапшинской, “крестьянскую” партию!). Видно же было, к чему дело клонится!

Криком души была и моя публикация в “Комсомольской правде” (июль I960 г.). Тогдашняя “Комсомолка” назвала этот крик души “репликой”. Хоть так... Теперешние “комсомолята”, дамы, насквозь продымленные (их никакая моль не берёт), и этого не опубликовали бы:

“Да полноте, искусство ли всё это?

Однажды в коктебельском парке меня остановили две очаровательные девочки дошкольного возраста. “Дяденька, — заговорила одна, — хотите съесть две жареные мухи и одного таракана?” Я ничего не сумел ответить. Чуть позже в Москве с тем же чувством недоумения я стоял у витрины (около метро “Пушкинская”), где были выставлены новейшие образцы мягких игрушек. За стеклом громоздилась то ли муха с мушонком, то ли какой-то таракан. Осьминоги и прочие морские чудовища дополняли компанию. Вся эта продукция была создана неким “дизайнером” (не буду называть её фамилии) из ВНИИТЭ.

Название института заканчивается словом “эстетика”. Мне удалось это выяснить с помощью других зрителей, которые тоже недоумевали. Некоторые из них возмущались, другие просто молчали, видимо, из боязни прослыть отсталыми. Ведь идёт восьмидесятый год двадцатого столетия. И вдруг идёшь не в ногу с временем?.. Вспомнилась семилетняя дочка, бегущая поутру к телевизору. (Впрочем, как миллионы других детей, она и по вечерам отнюдь не пренебрегает этим занятием.)

Но что предлагает подчас голубой экран нашим детям?

Вот зазвенел “Будильник”, слышен сплошной оглушительный хохот. Но почему не смеётся моя дочка? Или она совсем лишена чувства юмора? Начинаю смотреть сам. Актёры в нелепых облачениях, изображающие Карлсона, Врунгеля и Мюнхгаузена, кривляясь, беспрестанно толкают друг друга в бассейн с водой. Смешно? Не смешно, а грустно.

Грустно, когда с экрана звучат двусмысленные, а порой и просто циничные шуточки. Вот актёр в джинсах, изображающий кота, кривляется и мяукает перед зеркалом, а рядом с зеркалом висит почему-то... портрет А. С. Пушкина. Вот на экране возникают то какие-то странные амёбы с хвостиками (“светлячки”), то вдруг появляется... крыса.

Странная эстетика! До сих пор и у всех народов в детские сны являются лошадки, добрые мишки, мурлыкающие киски, а не безобразные осьминоги. Наверное, ни одному и взрослому человеку (если он не заклинатель) не захочется приласкать, например, змею, погладить крысу или крокодила. Между тем крысы не только свободно разгуливают по телеэкранам и пластинкам. Они, оказывается, ещё имеют и имена — Анфиса, Лариса, Раиса, как это сделано в одном мультфильме.

Впрочем, “поэзия”, адресованная детям, не ограничивается, так сказать, чистой антиэстетикой. Г. Остер, например, спокойно публикует такие стихи: “Если ты остался дома без родителей один, предложить тебе могу я интересную игру...” Что же это за игра? А вот что: “...нужно в папины ботинки вылить мамины духи, а потом ботинки эти смазать кремом для бритья и, полив их рыбьим жиром с чёрной тушью пополам, бросить в суп, который мама приготовила...” И т. д. Но ведь шутки взрослых не всегда годятся детям, и автор “стихов”, размноженных большим тиражом, наверняка это знает.

Вглядываясь во всё, что касается наших детей, что прямо или косвенно формирует детские души и влияет на детскую психику, спокойно относиться ко всему этому не могу. Пора наконец поставить заслон халтуре и циничному вкусу некоторых создателей фильмов. Ведь миллионы подростков уже и до 16 лет смотрят в кино пикантные сцены с поцелуями, жаркими объятиями и пр. и пр. Иные режиссёры, видимо, опять же из боязни прослыть ретроградами, стараются не отставать от “моды”. Стало уже чуть ли не нормой показывать в кино обнажённые тела. Словно без этого и режиссёр не режиссёр.

Театр, увы, тоже не обходится нынче без подобных приёмчиков, а провинциальные постановщики явно подражают столичным. На одном из спектаклей Вологодского драмтеатра влюблённая героиня ни много ни мало... раздевается донага.

Другой, очень уважаемый мною и широко известный московский актёр, режиссёр и педагог от модернистского зуда, похоже, совсем потерял голову. В одном из спектаклей его студии молодые актёры изображали в подробностях такое, что вообще не стоило изображать, и зритель просто не знал, что делать, как реагировать. А вдруг это и есть то самое передовое искусство?

Можно, к сожалению, продолжить примеры дурного, циничного вкуса. Но следует сказать главное: это — не искусство. И говорить об этом надо во весь голос. Ибо наше молчание лишь поощряет тех, кто принижает, а то и попросту дискредитирует высокое предназначение искусства”.

Можно прочесть и о моём выступлении в Верховном Совете 25 марта 1991 года, оно напечатано в газете “Литературная Россия” от 29 марта 1991 года. Эта газета была тогда под водительством Эрнеста Сафонова, а не Огрызко.

Нет, братцы, все всё знали, а если не знали, то чувствовали. Перестройка понадобилась не Горбачёву, а нашим заокеанским врагам. Не зря ещё в начале прошлого века целыми составами и пароходами Америка засылала в Россию своих агентов. Прочтите хотя бы статью из газеты “Коммунист” (г. Харьков, 12 апреля 1919 г.):

“Заслуги евреев перед трудящимися

Еврейский народ есть истинный пролетариат. Истинный интернационал, не имеющий родины.

Без преувеличения можно сказать, что великая социальная революция была сделана именно руками евреев. Разве тёмные забитые крестьянские и рабочие массы могли бы сами сбросить с себя оковы буржуазии? Нет, именно евреи вели русский пролетариат к заре интернационала. Не только вели, но и сейчас советское дело находится в их надёжных руках.

Мы можем быть спокойны, пока верховное руководство Красной Армии принадлежит товарищу Троцкому. Правда, евреев нет в Красной Армии в качестве рядовых, зато в Комитетах и Совдепах в качестве комиссаров евреи смело и бесстрашно ведут к победе массы русского пролетариата. Недаром при выборах во все советские учреждения проходит подавляющее большинство именно евреев.

Недаром, повторяем мы, русский пролетариат выбрал себе главой еврея Бронштейна-Троцкого.

Символ еврейства, веками борющегося против капитализма, стал символом русского пролетариата, что видно хотя бы в установлении “красной пятиугольной звезды”, являвшейся ранее, как известно, символом и знаком сионизма-еврейства. С ним победа, с ним — смерть паразитам-буржуям.

И пусть трепещут деникинцы, красновцы, колчаковцы, притеснители и палачи авангарда социализма — доблестного еврейского народа. Им не поможет угодничество перед трудящимися массами и еврейские слезы выйдут из них кровавым потом.

М. Коган”.

Что изменилось с того 1919 года? Можно меня сколько угодно обзывать антисемитом, хотя и сам термин фальшив, и я вроде не человеконенавистник, как обругала меня одна дамочка из “Москоу-ньюс”, выходившей тогда всего на шести языках.

“Я тебя всё равно убью!” — грозил мне в письме один анонимщик. Это было в то время, когда стены дома на Цветном бульваре (редакция “Нашего современника”) испещрялись нецензурными граффити.

После публикации своей “хроники” я получил несколько тысяч совсем иных писем. Мне жаловались как литератору и как депутату. Один читатель писал, что землю в городах называют не иначе как грязью. С этим читателем нельзя было не согласиться. Я ответил ему, что земля на Крылатских Xoлмax* всё ещё зелёная, всё ещё прекрасна и под стать своему названию. У источника многолюдные очереди за чистой родниковой водой, православный храм поднимается из руин. Снаружи он всё ещё в усечённом виде, но внутри постоянно идут службы...

Крылатские Холмы и вкривь и вкось опоясаны тропами. Изрыты Холмы и утыканы каким-то железом. Но земля ещё сопротивляется натиску бетона и кирпича. Как не хочется ей впадать в летаргический сон, уходить под каменный панцирь, укрываясь серым асфальтовым саваном! Земля поверх асфальта мертва навсегда, она становится не землёю, а грязью...

Женщина с Украины: “Живу одна. Зять женился и ушёл к новой жене, а внук тоже женился, на мой взгляд очень плохо. Его жена старше Алексея на 9—10 лет, имеет троих детей, старший её сын уже в армии, младшая девочка в первом классе. Я от этого горя ещё больше тоскую и мучуся. А как Ваше здоровье? С глубоким уважением к Вам и приветом Ваша случайная знакомая, которая не даёт Вам покоя своими письмами и своим горем. Будьте здоровы. Счастливы ли Вы своими детками? С уважением к Вам... 4 декабря”. Всё письмо написано дрожащей старческой рукой. Вот конец этого письма на украинской мове:

“Я бачив, як вiтер берёзу зломив,

Кориння порушив, riлля покрутiв,

А листя не в"яло свiже було

Аж поки за гору вже сонце зайшло.

Я бачив, як серну пiдстрелил стрiлець,

Звалилася бiдна, прийшов iй кiнець,

Боротися з смертью було iй не в мiч,

Одначе боролась поки зайшла нiч.

Я бачив метелик поронений млiв,

Крыльце перебите на сонечку гpiв.

Ще трошки пожити на думцi було,

I може пожив би, так сонце зайшло.

Пришли на память слова старинной песни, которую я пела лет 70 тому назад. 5 лет как умерла моя дочка Тамара. По специальности врач-педиатр. Она была умница и красавица. Её любили и уважали люди. Все дни приходили ко мне её подруги. И хорошие знакомые с Киева и Полтавы приезжали. А её нет и нет. Эти дни живу в большом горе и печали, потому вдруг и выплыли в памяти слова старинной песни. Знаю, что Вы очень заняты, а я лезу к Вам со своим письмом, со своим горем”.

Процитирую ещё два письма из тех тысяч, что прислали мне как литератору и публицисту:

“Царское Село. 27.2.94 г.

Дорогой и замечательный писатель Василий Иванович! Знаете ли Вы, что о Вас с акцентом идёт речь в книге Ф. Чуева “Сто сорок бесед с В. Молотовым” (M. Teppa, 1991). Это в связи с письмом Фрумкина в Политбюро. Пафос книги — в ней более 600 страниц — гимн Сталину и сталинщине. Мой приятель учитель, прочитав эту книжицу, сказал: “Это реставрация нимба вокруг чела “отца всех-всех народов” и реабилитация геноцида, массового убиения крестьян Руси”. Книга — оправдание 70-летнего эксперимента над сельской страной. И пусть запоздалая, но романтизация кремлёвских Супер-Гениев... На днях я прочитал Ваш очерк в “Лит. России” о годе “великого перелома”. О тличная мужественная публикация! Спасибо Вам *. Может быть, упомянутая книга Вам поможет: как Антитеза, как “наоборот”, — коль творите свою книгу о коллективизации и гангстерском раскулачивании... Помоги Вам Бог! (Очень личное: меня исключили из комсомола в начале 1930 г., т.к. я отказался участвовать в раскулачивании.) Похоже, что Ф. Чуев запутался в трёх соснах!!!

С глубоким уважением Дмитраков Иван Прокофьевич, ветеран войны и труда, доцент, мне 83-й год.

Будете в наших местах, прошу ко мне. Конечно, сможете у меня переночевать. С Витебского вокзала электричкой 20 минут ехать. Мой дом. тел. ..., питерский. Милости просим. И. Д.”

“Уважаемый В. И. Белов!

Я вам уже писала и вы мне ответили. Теперь я прочла два первых тома из вашего собрания сочинений от 1991 г. Вы знаете, все произведения одинаково замечательные и воспитательные. Их бы в школе проходить, во многих красной нитью проходит: русские после 1917 г. сами друг друга сажали, предавали, конвоировали, охраняли, расстреливали. Но всё это от того, что после 1917 г. народ никто не воспитывал в целом. Вот на ваших-то произведениях и воспитывать бы детей. Да найдутся ли учителя?

Уважаемый Василий Иванович! Почаще пишите воспитательные статьи для взрослых, совсем редко статьи ваши печатают. Очень сильно наш народ надо воспитывать.

Для вашей писательской деятельности я хочу вам написать примеры из нынешней жизни. Насчёт себя хочу сказать: все мои деды — крестьяне курганские и алтайские. В 1930 г. все мои родственники были репрессированы: крепкие мужики расстреляны, все остальные сосланы на север. Все их братья, сестры, родители. Одна только бабушка с моей 2-летней мамой убежала куда глаза глядят. Вся родословная у меня из квадратиков синих (сосланы) и красных (расстреляны). А вообще докопала я документально до 1850 г.

Что интересно, пять лет назад я часто коллег, знакомых расспрашивала — где их предки в 1930-м были. Почти у всех в роду ссыльные. Это настолько массово было. Просто многие не интересуются предками. А если копнуть — страшная картина.

Теперь о современных событиях. Недавно в наш цех пришли три юных хулигана 18—20 лет и стали бить вахтовых рабочих, которых было человек 19 здоровых мужиков. Часть мужиков-вахтовиков спряталась в баню. Часть вахтовиков оказалась с синяками. Потом эти юнцы побили стёкла в четырёх автомашинах, в общем, миллионные убытки. Спрашиваю вахтовика-рабочего — почему вы их не выкинули из цеха? Ответ: “Они нас потом по одному в торф закопают, они нас в тюрьму посадят, они мафия, у них папа в мэрии работает”. Я говорю: “А если американцы придут — что делать будешь?” Вахтовик говорит: “Это другое дело”. Но уж видно, что при американцах такие люди от страха сами начнут вешаться. Вот наши мужики — задебилизованные телевизором.

Другой пример. У нас будет собрание акционеров, сказали — зал будет маленький, отдайте свои голоса четырём человекам от каждого предприятия, напишите доверенность. Все 35 тысяч человек не задумываясь пишут доверенности начальникам предприятий. Основной вопрос собрания — утверждение директором 35-тысячного коллектива русских, татар, башкир, хохлов бывшего гражданина Молдавии Вайнштока Семёна Михайловича. И все 35 тысяч как кролики под взглядом удава. И не думают, что после утверждения этот человек-иностранец безжалостно выкинет 1/2 коллектива. Все думают — вдруг не меня! А что тут думать, когда уже почти всех дам переводят на 6 часов работы в день с 1.04.94. С другой стороны, ты ж копни свою родословную — где твои предки кости сложили, по чьей милости? Не могу! Эти дебилы своими рученьками себе на голову сажают сами не знают кого! Скажите — это народ? Это русский народ?

Ещё. Членам профсоюза отпуск больше, чем не членам. И вот за эти несколько дней народ идёт в зависимый профсоюз. А был тут два года назад независимый профсоюз, но его лидеру отрезали ухо, избили и выжили из города. Это за одну забастовку. Почерк чувствуете? Большевистский.

Ещё. Выборы в местные, областные думы 6.03.94. Объявили, что всем, кто придёт, дадут бесплатно лотерею. Народ повалил. Читаю потом таблицу: в розыгрыше в основном шампунь, колготки. Человек, получающий 500, 800 тыс. руб., ради колготок идёт на выборы. Выборы состоялись! Главное, массовость была, а уж итоги какие надо нарисуют.

Вы подумаете — я брюзжу? Нет, я трясусь от страха, я слишком много знаю и анализирую историю, которая всегда повторяется. Я видела фашизм в лицо в сентябре 1993 г.

Вам мои примеры обязательно пригодятся. Только мою фамилию не упоминайте. Иванова Н. 22.03.94 г. Желаю Вам творческих успехов!”

... Да, ничего не скажешь, смелая женщина: “Я видела фашизм в лицо в сентябре 1993 г.” И тут же: “Только мою фамилию не упоминайте”.

Кто же первым сумел обнародовать (озвучить, так сказать) мерзкую мысль о склонности русского народа к фашизму? И почему Н. Иванова так падка на лживые заявления и мысли? Назвать дебилами вceх русских, кроме самой себя, разумеется, это так просто, даже безопасно... Конечно, все люди разные, в России имеются и такие и сякие, и мужественные, и даже совсем трусы либо малодушные. Кто с этим спорит? Но я не могу согласиться с Н. Ивановой, хотя в её письме много правды. Однако словечко “фашизм” явно навязано ей “ящиком”, то есть нынешними демократами.

...Помню, сразу после вражеского нападения гитлеровцев, буквально через несколько дней, пришли повестки молодожёну Николаю Барову, Ваське Морошкину, Серёге Пудову и десяткам других. Типичное: “при себе иметь кружку, ложку, полотенце и на трое суток продуктов” получили все молодые парни и мужики. Помню, как плакал, уходя на войну, один — муж Лидии Мироновой из деревни Пичихи. Так плакал, что слезы горохом. При этом он говорил, что его убьют, ему дома больше не бывать и, как в песенке, “по зелёному лужку с сударушкой не хаживать”.

Лидию, его сударушку, с того печального дня так и прозвали Молодкой, Молодкой она и оставалась до своей кончины.

Большинство призванных сразу погибли, уже в июле пришли первые извещения.

(Проявляя, может быть, излишний интерес к прошлому нашей семьи, послал я письмо одной землячке — Лукичёвой Марии. Она охотно ответила:

“Добрый день, здравствуйте, Василий Иванович и вся ваша семья. С Новым годом и с Рождеством Христовым поздравляю вас всех. Василий Иванович, письмо ваше я получила и про Перьят сколько помню, опишу. У них семья была большая, отец, жена, четыре сына и дочь. Они были, как раньше звали, середняки. У них была одна лошадь, две коровы и овцы. Ещё был дегтярный завод, гнали дёготь и продавали. Пока живой был отец у Ивана, он пёк баранки и пряники, я это помню хорошо, мы бегали к ним, так нам совали пряников и баранков. Они продавали пряники и баранки. Как помер старик, тогда Иван Степанович стал ездить на ярмарки с дёгтем. У него был дружок Цветков Иван Петрович по прозвищу Ярыка. Ярыка жил справно, держал две лошади, жеребца, пять коров и мелкую скотину. Он всегда держал работника. Торговал лошадьми. Вот они вместе с Иваном Степановичем ездили на ярмарки, а как приедут с ярмарки, у них начинался спор, кто больше выручил. Потом стала коллективизация. Ярыку раскулачили и выслали не знаю куда. А Иван Степанович со своей семьёй вошёл в колхоз, у него старший сын и второй были коммунистами. Все четверо сыновей были женаты, были дети.

Потом старший сын с семьёй уехал на Дальний Восток, а эти жили дома до войны. С войны из них никто не вернулся, их жёны с детьми куда-то уехали, но вот у Платона жена, как получила похоронку, она тогда жила в Пундуге, то не могла перенести, сама себе ножиком распорола брюхо. Остались сиротами два мальчика.

Когда в колхозе жили, то было много народу. У ребят Алехинцевых была гармонья, так Костя всё на сенокос ходил с гармоньей. А Перьята сыновья Коля и Вася были коммунистами, организовывали колхозы, а отец их и в колхозе гнал дёготь, а когда не стал справляться с работой, то передал завод Ахтохе Пичишному, тот недолго гнал, завод сгорел.

Про Перьят сыновей была частушка:

У Перьёнковых братанов

На троих одни портки,

Платон носит, Вася просит,

Николаю коротки.

Василий Иванович, спасибо вам за книжку, я с такой радостью читала. С приветом к вам Лукичёва Мария. 15 января 2001 г.”)

Отец Иван Фёдорович чувствовал, что и ему предстоит уходить на фронт. Как-то он подвыпил (вспоминая только что полегших), взял ружьё с заряженными патронами, складной, чуть ли не хлебный ножик и повёл меня в поле. Это поле почему-то называлось четвёртым.

Была сухая, довольно тёплая погода, был полдень, и запах полевых цветов дополнял всю роскошь летнего дня. Белые кучевые облака в бесконечном голубом небе почти не двигались, ветерок дул совсем ласково, словно лишь для прохлады. Несмотря на июль, ещё взлетали жаворонки, захлёбываясь своими журчащими голосами, то поднимаясь вертикально ввысь, то опускаясь так же вертикально.

Отец положил ружьё в траву, срезал ивовый прутик и вырезал мне свистульку. Подул, а она не свистит. Тут уже я принялся настраивать, в этом деле я был уже ловчее отца. Сок в иве шёл на убыль, но я сделал свистульку. Поколотили, чтоб “свернуть”. Посвистели оба по очереди... Но меня больше интересовало лежащее рядом ружьё (сломка 16 калибра). Отец не стал меня больше мучить, показал, как взводить курок, как прицеливаться и нажимать на спусковой крючок. Лишь после этого вставил патрон. Но сначала выстрелил сам прямо в синее небо, “сломал” ружьё, вынул гильзу. Я спросил:

— Татя*, а чем это так пахнет?

— Сынок, это порохом так пахнет. Бери вот патрон и заряжай сам!

Я оказался на седьмом небе... “Сломил” одностволку не без натуги. Вставил патрон с дробью, запыженной газетной бумагой.

— Не торопись! Осторожней... — предупредил отец. — Поднимай прикладом к плечу... Я взведу тебе курок, а ты пока целься...

Куда там целься! От восторга я сумел только поднять одностволку под углом. Отец едва успел взвести курок, и я бахнул не целясь... Газетные пыжи долго падали в полевую траву... Мне хотелось палить ещё и ещё, но отец, смеясь, сказал, что патронов больше нет. Мне не было восьми лет, но я впервые почуял в себе взрослого во всех трёх ипостасях: пахаря, охотника и солдата. Я хвастался перед сверстниками, как заряжал и стрелял, как пыжи разлетелись. Был я счастлив, хотя в деревне то тут, то там женщины выли и причитали.

Но сейчас мне хочется вернуться к “передним”, то есть предвоенным, подлинно счастливым своим годам. Сказать, что я уже тогда стал пчеловодом, конечно, нельзя, но с отцовским, пахнущим гарью дымарём, с кисейными сетками и громадной медогонкой был я уже запанибрата.

У отца имелось четыре или пять “домиков”, как мы называли ульи. Они стояли на горке около нашего амбарчика. В жаркую погоду мы наставляли по два-три “магазина”. В такую же пору отец с мамой качали мёд деревянной медогонкой, оборудованной из большого чана, в котором варили когда-то сусло.

Прежде чем обмыть медогонку чистой колодезной водой, отец отдал её в наше распоряжение, мы же отдали её на управу всем деткам деревни Тимонихи. Особенно восторженно встретил такое отцово, следовательно, и моё распоряжение мой закадычный друг, сирота Доська Плетнёв. (Я изобразил его в одном из первых своих прозаических опытов, рассказец назывался “Калорийная булочка”.)

Как назвать чувство, охватившее меня, когда я, запыхавшись, бегом прибежал к медогонке с Доськой? Гордость? Нет, это слово не годится. К тому же оно слишком близко к православному понятию “гордыня”. Гордыней в этом смысле тогда и не пахло. Был восторг от того, что я стал причиной Доськиного восторга, была гордость за своих щедрых родителей (ведь в медогонке, если б отец не опрокинул её на бок, натекло бы ещё с полведра янтарного мёда). Порадовался тут не один Доська, лазали в чан сразу по двое, а пословица “кто опоздает, тот воду хлебает” была у ребятишек тут как тут. К вечеру нагрянули все детки и даже подростки. Увы, мёду на стенках чана уже не было. Правда, медогонку маме всё равно пришлось мыть водой из колодца.

Моя любовь к литературе началась благодаря отцу Ивану Фёдоровичу через Григория Мелехова и Василия Тёркина. Правда, моё знакомство с Александром Трифоновичем Твардовским возникло ещё до Великой Отечественной войны (ВОВ, как пишут ослабевшие от голода пенсионеры и сытые, но ленивые журналисты). Было мне тогда лет пять или шесть от роду... Я не умел даже читать. Слушать, однако, умел.

Поэт явился в нашей сосновой избе году в 1936-м, не раньше. Голос моего старшего брата Юрия навсегда запечатлел в моей памяти трубокура и балагура Ивушку, жилистого деда Данилу, который парился в бане “в потолок ноги”. И ещё что-то смутное, волнующее о ловле рыбы решетом. Брат вслух читал журнал “Колхозник”.

Настоящая литература — это когда читатель, слушатель знать не знает писателя, общаясь с героем, а не с автором. Счастливы при добротной литературе оба: и читатель, и автор, не ведающие друг о дружке! (Примерно в таком читательском состоянии бродил я по тайге вместе со старым Гольдом или слушал завиральные истории старого негра про братца Кролика.)

Вторая, уже осознанная встреча с Твардовским произошла во время войны. Моего отца отпустили на несколько дней домой после ранения. Помню, как он рассказывал нам про книгу “Тихий Дон”, сожалея, что не успел дочитать её в госпитале. Тогда же рассказывал он и про Василия Тёркина.

У меня осталось чёткое ощущение: сами Шолохов и Твардовский стояли для отца как бы на втором, совершенно размытом плане, на первом же плане стояли очень близко, почти реально, Григорий Мелехов и Василий Тёркин.

Семью нашу, как миллионы иных семей, судьба “не обошла тридцатым годом, и сорок первым, и иным” — российская неласковая судьба! Уезжая на фронт во второй раз, отец, должно быть, чувствовал трагическую развязку своих предвоенных метаний между Москвой и Тимонихой. Но мог ли он предположить, что сложит голову именно на Смоленщине?

Помню, как в Коктебеле два среднеазиатских писателя внушали мне прямо противоположные мысли. В одно ухо поёт “куштун”, в другое “пуштун”. Я отмалчивался изо всех сил. Чёрное море без остановки гнало свои волны на Коктебельскую набережную. В Афганистане гибли лучшие русские парни. Покинул я тогда гостеприимный писательский дом и поехал в Смоленск, чтобы посоветоваться с отцом...

В Орле была железнодорожная пересадка. В Смоленске без труда сел я на дребезжащий автобус, вёзший людей на Духовщину. Чем ближе подъезжал я к местам, где погиб Иван Фёдорович, тем большее волнение теснилось в груди... Вот и райцентр, нужный мне. Лейтенант районного военкомата показался мне слишком несерьёзным. Равнодушие к моему приезду сквозило в его неторопливых словах. Флегматичное отношение к минувшей войне меня оскорбляло. Но вот он достал списки захоронений по Духовщинскому району Смоленской области... Не списки фамилий, а всего лишь названия братских могил. Я вспомнил свой опыт “облагораживания” братских могил в Красном Селе, когда я служил действительную. Впервые осознал родство отцовской судьбы и судьбы своей, ведь отец в 25—26-м годах служил действительную именно в Красном Селе. Под Ленинградом же его и ранило во время войны, о чём он говорил в письме тёте Любе. Как мы “облагораживали” воинские захоронения, лучше не вспоминать. Я подумал, что здесь, на Духовщине, это происходило не лучше...

Но вот лейтенант достал из шкафа пофамильные списки. В самом райцентре была главная братская могила. Среди Беловых десятым или двенадцатым стоял мой отец... Так много было погибших однофамильцев, а ведь алфавит лишь начинался. С волнением я выскочил из военкомата, побежал к Духовщинскому памятнику, где зарыты солдаты и офицеры. Это было так называемое “облагороженное” захоронение.

Я хотел видеть первоначальную братскую могилу, где сразу после боя был похоронен отец. Но деревни, которая сообщалась в извещении, не существовало. Не помню, как я добрался до кулагинской школы и до реки Царевич. Учитель кулагинской школы рассказал, что та деревня сгорела ещё во время боёв. Мы взяли бутылку водки и пошли на берег Царевича, нашли место братской могилы. Молча помянули всех, кто тут лежал с осени 43-го по июнь 53-го. Могила напоминала большую заброшенную силосную траншею, которая на скатах заросла травой. Я сорвал горсть этой травы, чтобы свезти матери в Тимониху. Учитель сказал, что все останки из этой могилы перезахоронены в деревне Кулагино. Там, дескать, сделан памятник, и средней школе поручено следить за ним. Мы допили, что осталось, я остался один, пообещав учителю зайти в школу. Долго в одиночку сидел на бывшей отцовской могиле.

...Кулагинский памятник напоминал бетонное укрепление, внутри был беспорядок. В школе я не стал выяснять, почему перенесли погибших с живописного пригорка на берегу Царевича сюда, в Кулагино. Было и так понятно: здесь был центр сельсовета и школа, дома, построенные уже после войны. Спрашивать, почему отец числился в Духовщинском захоронении, тоже не имело смысла...

Кулагинский колхозник, имя которого я не записал и не запомнил, рассказывал, как они прятались в картофельном погребе во время грохота и пожаров. Он в 43-м был уже подростком. Вода в реке Царевич текла тёмной от русской и немецкой крови. В каком-то печатном материале я рассказывал, как встречался с генералом, командиром 5-го гвардейского корпуса, брошенного на подмогу частям, кои не могли без танков и артиллерии прорвать три укреплённых немецких линии. Генерал назвал тогдашнюю обстановку одним коротким словом: “Каша!” Тем не менее, покрыв обширное Кулагинское поле своими телами, русские сломили сопротивление врага и 19 сентября 1943 года взяли Духовщину. Отец “отстал” от своих на берегу Царевича... и он лежит нынче, может быть, сразу в трёх могилах... Я не могу простить маршалу Ерёменко, вознамерившемуся взять Духовщину без ударного кулака. Простить гитлеровского генерала Клюге тоже не в моих силах. Об этом я скажу в лицо любому отпрыску тех немцев, что приходили в Россию...

Мать рассказывала однажды, как мечтала поехать на Духовщину и найти могилу отца. Я привёз ей в Тимониху пучок могильной травы...

Как уже говорилось, вода в Царевиче текла красно-коричневой от крови русских солдат, без танков и артиллерии штурмовавших Кулагинское ровное поле.

За этот день один

В селе одном смоленском

Не оплатил Берлин

Своим стыдом вселенским,

Окаменела память,

Крепка сама собой,

Да будет камнем камень,

Да будет болью боль!

Ощущением боли и горечи за Россию пронизана вся насквозь лучшая, на мой взгляд, поэма Твардовского “Дом у дороги”. Эта пронизывающая горечь не покидает меня с осени 1943 года, когда моя мать осталась вдовой с пятью малолетками на руках. (К тому же времени относятся и мои собственные беспомощные стихотворные опыты, но осознанной связи с великими сполохами русской поэзии душа не ощущала даже после того, как мои ранние стихи были опубликованы в “толстом” журнале.) Горечь и боль переходили иногда в отчаяние....

Нет, мать, сестра, жена

И все, кто боль изведал,

Та боль не отмщена.

И не прошла с победой.

Что бы сказал Александр Твардовский, зная о предательских действиях Шеварднадзе и Горбачёва? Или при виде бэтээров, стреляющих по своим, что бы сказал Александр Трифонович? Вполне можно представить не только то, что он сказал бы, но что и сделал бы...

В начале 60-х, будучи в Москве, я спасался от отчаяния тем, что писал рассказы о военной поре. Ни панфёровский “Октябрь”, ни софроновский “Огонёк”, ни “Юность”, ни “Знамя” моей прозой не заинтересовались. В “Новом мире” молодой человек без всякого энтузиазма взял рукопись: “Придите недельки через три”. Через месяц тот же молодой человек (это был драматург Михаил Рощин) так же уныло сказал мне: “Нет, это нам не подходит”. Увы, в “Новом мире” ограда была выше колокольни! Только угроза моего личного знакомства с Александром Трифоновичем заставила работников редакции показать ему рукопись тех же рассказов, которые отвергались Рощиным, и затем, благодаря Александру Яшину, снова попали в редакцию. Они долго лежали там без движения...

Когда-нибудь, если провиденье отпустит мне ещё какое-то время, подробно напишу об одной моей серьёзной и двух-трёх мимолётных встречах с Твардовским. А пока... Пока я испытываю ту же горечь и ту же боль, которыми насквозь пронизан “Дом у дороги”. Слышу негромкий, с глуховатой хрипотцой голос Александра Трифоновича, чую запах его дымящейся ментоловой сигареты. И думаю: почему же так неблагодарна память людская? За что так не любят Твардовского многие из тех, кого он с восторгом печатал в своём журнале? Голос Твардовского звучал, видимо, не для них. Он звучал для страны, в том числе и для тех юношей, которые были расстреляны в Останкине:

И голос тот как будто вдаль

Взывал с тоской и страстью

И нёс с собой его печаль,

И боль, и веру в счастье.

В тех же 60-х мы с Александром Романовым однажды всю ночь по очереди вслух читали Твардовского, читали и перечитывали именно эту поэму... Александр Романов умер в одно лето с моим старшим братом Юрием. В связи с демократическими реформами телеграмму принесли не вечером, когда она пришла, а днём следующего дня. В результате я не успел на поезд и не смог поехать на похороны брата...

А к 40 дням Саши Романова в местной газете опубликовал я примерно такую заметочку: “Не стало друга. Приказал долго жить. Только сейчас, после сорока дней, в полной мере я ощутил трагедию одиночества и какую-то нелепую пустоту. И лишь сейчас понял глубинный смысл русского народного выражения: “Приказал долго жить”. Да, ушёл навсегда и приказал долго жить. Так просто и так ясно! Живите долго, друзья и родные, доделайте за меня то, что не успел совершить я, Александр Романов! Вы должны, вы обязаны жить... Это как приказ командира, упавшего с простреленным сердцем, приказ родным, друзьям и соратникам: живите долго и действуйте, делайте то, что делал я, когда был в живых...”

Все сорок дней, пока душа Саши не предстала перед Богом, я не мог примириться с горестной пустотой, которая образовалась с его уходом. Смерть Романова — это наша общая потеря, но для меня эта утрата просто непосильна: мы были друзьями с 1955 года. Александр Романов был подлинным архитектором, умелым строителем Вологодской писательской организации. Он строил её по кирпичику, с истинно русским терпением, с многолетней настойчивостью и с той неподражаемой добротой, которая от века присуща северному крестьянству. Фундамент, заложенный Александром Яшиным и упроченный Сергеем Викуловым, оберегался и надстраивался именно Александром Романовым. Вместе с Виктором Коротаевым, тоже умершим слишком неожиданно, он буквально выпестовал множество молодых и старых вологодских писателей. Здание, созданное Александром Романовым, оказалось достаточно прочным, чтобы выдержать либерально-демократическое землетрясение, устроенное врагами Российского государства. Подземный гул этого государственного землетрясения не развалил нашего писательского здания. Мы выстояли в самые тягостные периоды... То, что создавалось Александром Романовым, было необходимо для всего вологодского края, для всей северной культуры и, может, для всей России. Ведь культура всегда формировалась вокруг книг и вокруг печатного дела. (И художники, и театр, и музыка, и даже политика невозможны без книжных издательств, хотя у нас в Вологде построенная общими силами типография приватизирована. Газетное и книжное дело тоже приватизировано, издательская работа нынче пущена на самотёк.) Писательская организация всегда являлась цементирующим, скрепляющим началом общекультурной жизни Вологды и области. Эти скрепляющие традиции она сохранила и сейчас, хотя столичные демократы, вроде Александра Николаевича Яковлева, не оставляют гнусных попыток расколоть, то есть разрушить организацию. Прорабы горбачёвской и ельцинской перестройки небезуспешно старались создать альтернативные, то есть фальшивые писательские организации в Москве и регионах России. В Вологде эта затея с треском провалилась. Такое прочное вологодское здание построил Александр Романов с помощью Виктора Коротаева, Василия Оботурова и других стойких его друзей типа Владимира Ширикова. Мы признаём это в полной мере, поэтому пусть память об Александре Романове всегда струится и теплится в наших северных нежарких местах...

Будучи прекрасным организатором литературных сил, Александр Романов всегда оставался глубоко лиричным, тонким поэтом, знающим материальные потребности нашего народа и все его духовные чаяния. Книги Александра Романова — это достояние всей русской литературы, каковым достоянием являются произведения, например, Николая Рубцова и Анатолия Передреева, которых мы так мало ценили и берегли при жизни. Стихи Александра Романова приписаны многомудрыми критиками к так называемой “тихой лирике”. Но что значит “тихая лирика”? Можно ли сказать так о Есенине или о Тютчеве, о Твардовском да и о самом Пушкине? Нет, я совсем не согласен с таким термином, приклеенным к лирике. Поэзия есть поэзия, и лирика есть лирика. Стихи Александра Романова останутся чистым, незамутнённым родником русской культуры, родником нашего северного народного слова. Он был превосходным знатоком этого слова, чуял его всем сердцем и всей кровью, которая пролилась на вологодский асфальт 5 мая 1999 года.

Подобным же родником русского слова был для меня и Александр Трифонович Твардовский, и Михаил Александрович Шолохов, которых так опаскудили просвещённые мещане и зубастые либералы. Не хочется называть их фамилии. Их, заколдованных телевидением, стало слишком уж много... Но не могу промолчать об одном писателе-фермере — Ю. Д. Черниченко, который после штурма Верховного Совета заявил о победе либералов весьма гнусными словами. Эти слова даже повторить противно. И для этого фермера я закончу начало моих детских воспоминаний страницами о корове по кличке Берёзка.

Теперь-то мне представляется совершенно чёткой, хотя и не совсем объяснимой истиной взаимная связь между социальными (классовыми, как говаривалось) условиями и поведением домашних, а иногда и диких животных. В детстве такая мысль была бы высмеяна не только учителями, но и сверстниками. Господа прогрессисты, не ухмыляйтесь... Вы сумели вдолбить в наши детские головёнки немало фальшивых идей вроде дарвинизма, утверждавшего обезьянье, а не Божественное происхождение человечества. С классовой теорией вы тоже, похоже, перехватили. Впрочем, полемика с дарвинистами типа Черниченко отвлекла бы меня от дела.

Где, скажут, доказательства того, что общественно-социальные отношения влияют на поведение животных? На этот вопрос можно бы ответить таким же вопросом: а где доказательства, что это не так? Но такой диалог даже с прогрессистом попахивал бы банальной демагогией. Поэтому доказательства, хотя бы мало-мальски понятные большинству так называемых “обезьянных” потомков, необходимы. На этом печальном размышлении вспомнил я кой-какие события своего детства, а затем и случаи более зрелой поры.

И зароились вопросы, как роятся жарким летом ульи на пасеке.

Почему, к примеру, музыка так сильно действует на волков и собак? Отчего инкубаторские цыплята разбегаются в разные стороны и куры вырастают какими-то непутёвыми, а петухи агрессивными? Инкубаторский петух очень опасен даже для взрослых, не только для детей (однажды я с полмесяца жил с болячкой на ноге, образовавшейся от петушиного клевка). Не зря сосед по имени Фауст (ныне покойный) называл инкубаторских то фэзэошниками, то шпаной, хотя фэзэошник и воришка отнюдь не одно и то же. Собаки, несмотря на всё разнообразие их пород, отлично чувствуют настроения, царящие в семье и в обществе, козы, живущие у одиноких женщин, сбавляют удой при определённых радио-телепередачах. Они же перенимают свойства характера своих хозяев. Почему?

Задаваясь таким вопросом, накарябал я однажды книжицу для детей. Однако в неё вошли далеко не все происшествия, достойные быть описываемыми и изучаемыми.

Сейчас я вставил бы в эту книгу истории с так называемыми дикими животными и особенно с прирученными человеком ещё Бог весть когда лошадьми и коровами. И вспомнилась мне Берёзка, а перед этим жития многих святых. Печальник и заступник русской земли св. Сергий Радонежский с руки кормил хлебом голодного медведя, приходящего к преподобному из лесных подмосковных дебрей. К дереву, в дупле которого жил св. Павел Обнорский, слеталось множество разноголосых лесных птах.

Примеры эти неисчислимы, но дарвинист-первоклашка, затем юный марксист узнал об этих примерах лишь недавно, когда жизнь пошла на закат... И чем грустнее становится от этого ощущения, тем острее воспоминания детства, тем ярче картины далёкой, более чем — увы! — полувековой голодной, но счастливой поры.

Однако ж и счастливой не очень...

В нашей семье после смерти бабушки Александры Фоминишны и гибели отца в сражении под Духовщиной кроме мамы осталось пятеро, как говорилось, малмала меньше. Старшему брату Юрию было пятнадцать, мне одиннадцать, остальные трое совсем малышня. Но Анфиса Ивановна так и осталась вдовой с тридцати семи лет, хотя возможности выйти замуж у неё, конечно же, были.

Чтобы в тех экстремальных, как теперь выражаются, условиях сохранить и вырастить всех пятерых безотцовских “чирят”, нужны были незаурядное мужество и невероятная устремлённость.

Не помню, по какой причине и в каком году мы лишились коровы. Вероятно, это случилось ещё при живом отце. Ивана Фёдоровича до 42-го года не брали на фронт, поскольку он, будучи младшим командиром, “обучал” допризывников на лесопункте. Это обучение совмещалось с усиленной рубкой леса. Но сразу после мобилизации под Ленинградом отца ранило. Он писал, что кто-то крепко молился за него, поскольку он вышел из тех боёв всего лишь раненным в руку. А в сентябре 43-го его убило уже под Смоленском...

Итак, в нашей семье дойной коровой оказалась коза Милька, о которой речь будет позднее. Но что значит коза на такую оравушку? Доила она всего пол-литра в сутки. Может, чуть побольше... И молоко её чем-то пахло, неприятным, козлиным. Мама ухитрилась обзавестись колхозной телушкой, и мы сообща придумали ей имя: Берёзка. Почему Берёзка, кому из нас пришло в голову это название? Этого я не помню. Но помню, как мы все радовались тёлочке. Она была маленькая по сравнению с другими (сена на зиму надо меньше), вся чёрная. Она благополучно “обошлась”, то есть вскоре стала настоящей коровой, и мама начала её доить. Но колхозное воспитание Берёзки, её рождение в коллективе сказалось в её поведении самым невероятным образом. Она, будучи уже не в колхозе, сломала рог в драке с так называемыми личными, то бишь “кулацкими”, коровами. Помню, как кое-кто из нас заливался слезами при виде окровавленного запекшегося корня, оставшегося от сломанного рога. Он зажил не скоро. Покрылся сперва какой-то плёнкой, затем этот остаток чуть отвердел. Все мы лелеяли нашу Берёзку, рвали для неё траву летом, зимой мама наводила тёплое пойло. Она отелилась вроде бы зимней порой таким же чёрным бычком, мы затащили его в избу и поместили за печь в закутке, где я устраивал себе место для сна. Пришлось уступить место новорождённому и переселиться “за шкап”, где спали младшие с матерью. Но мне было уже около десяти лет. Когда старший брат приходил из школьного общежития на воскресенье, мать стелила ему на полу соломенную постель. Матрац, набитый соломой, укрывала стёганым одеялом, клала набитую мякиной подушку. Я завидовал старшему брату и выпросился “из-за шкапа” на пол к Юрию, а когда он уходил в школу, спал на полу уже один. Помню, как ловил отцовскими заячьими клепцами крысу, которая пробежала ночью по моему лицу. Я проснулся, но со сна не ощутил всего ужаса и сначала не понял, кто пробежал по лицу. Понял намного позже, днём, и мы с Юрием клепцами, то есть заячьими капканами, начали ловить крысу. И мы поймали эту гадину! Однако мой рассказ о Берёзке...

Странное было это существо, принесшее так много неприятностей мне и слез моей матери Анфисе Ивановне! Сначала Берёзка часто убегала из “единоличного” стада в колхозное. Потом привыкла пастись с “единоличницами”, но то и дело уводила коров в запрещённые места — то на озимь, то на овёс. Она грудью проламывала гнилые изгороди, и все коровы шли следом за нею. О, сколько было с ней неприятностей каждому пастуху! А пасли своих коров и телят по очереди, примерно через каждые десять дней. И когда приближалась наша очередь пасти, у меня начинало ныть что-то в груди. С тех пор у меня странно болит душа даже при виде любого пастуха или пастушки, хотя при “демократическом” режиме пастух в наших краях совсем редкость.

Один случай, как я “пропас” коров и как маму оштрафовали, а сам я чуть не погиб в тайге, описан в рассказе “Иду домой”. Подобных случаев в моём детстве свершилось не так и много...

Однажды я пас коров за деревней, за речкой на сжатом ржаном поле. Задача была проста, но иногда непосильна. Надо было удержать стадо строго на одной площади, в определённом поле. Площадь ограничивалась с одной стороны лесом, с другой речкой Нодобицей. Две другие стороны были открыты. В лес животных отнюдь не тянуло, но речка Нодобица и в дождь не была препятствием для коров. Надо было бежать изо всех сил, чтобы воспрепятствовать коровам уйти.

Уселся я на большой, ещё по-осеннему тёплый камень со стороны леса и зорко наблюдал за стадом. Коровы шумно поедали траву между лесом и пахотными загонами. По ржаной стерне они не хотели пастись и медленно двигались вниз, ближе к лесу. Вдруг наша Берёзка вышла из общих рядов и, поглядев на меня, нахально двинулась в сторону овсяного поля. Я побежал, обогнал её и заворотил обратно. Снова уселся на камень. По солнышку день моей пастьбы только лишь начинался, а другая, не помню, чья, краснопёстрая корова направилась к берегу Нодобицы. Чего ей вздумалось? Может, захотелось пить? Рассчитывая на это, я не побежал за ней тотчас и поплатился. Видимо, напившись воды, краснопёстрая (теперь бы я назвал её красно-коричневой) вероятно, из любопытства начала переходить мелководную Нодобицу. Это было совсем не по правилам, и я побежал возвращать корову в общее стадо. Она, увидев преследование, сама повернула обратно и освободила от напряжения мои отнюдь не спринтерские силёнки. Статус-кво был восстановлен! А наша семейная кормилица тем временем решила по-своему. Она повела к овсу всех моих подопечных! Я кинулся догонять, и тут мигом исчезли все мои добрые чувства к нашей Берёзке.

Она опять стала направляющей для всех коров деревни Тимонихи. Она поспешно уводила их на овсяное поле. Я собрал все свои детские силы и пустился вдогон. На всю жизнь запомнилась мне эта гонка по ржаному жнивью. Когда я почти сравнивался с последней уходящей коровой, Берёзка — что бы вы думали? — побежала! Корова не лошадь, быстро бегать не может. Но стадо, возглавляемое Берёзкой, как будто дразнилось. Бегу, бегу, и коровы во главе с нашей бегут. Выдохнусь, остановлюсь, чтобы перевести дух, и Берёзка переходит на шаг. Это и было самым обидным для юного чабана. Я опять побегу, чтобы обогнать Берёзку. Она увидит, что догоняю, и снова бежит, только меж задних ног вымя болтается из стороны в сторону. Сердце моё готово выпрыгнуть, в груди едко саднит, ноги подкашиваются, а стадо всё ближе к общественному овсу... Сил догонять не стало.

И в эту минуту всё во мне закипело от горькой обиды. Я начал хватать с полосы комья сухой земли и палить в собственную корову. Комья не долетали до цели. В горячке с комьев перешёл на каменье. Я уже не очень и разбирал, куда попадают камни, они бухали в какую попало корову или телёнка. Стадо уходило к овсу. Я обессиленно сунулся прямо в ржаную борозду и зарыдал... Но и плакать у меня уже не было сил. Какая-то тётка, вроде бы Палашка Румянцева, остановила Берёзку, завернула стадо от овсяного поля и едва не отхлестала пастуха, который не мог удержать коров, ивовой вицей. Так было положено. Хорошо ещё, что Палашка не заметила моего главного преступления. Я ведь кидал в животных каменьем...

Коровы ходили, как будто ничего не произошло. Палашка ушла по тропке в сторону гумен, а моя Берёзка снова марширует не в ту сторону! Теперь она уводит стадо к Нодобице, а сил догнать и обогнать у пастуха уже не осталось. От обиды и горя, от усталости и ещё от чего-то неведомого я не мог даже плакать и еле держался на ногах, когда солнце наконец взошло в небе на самую высокую точку. Дальше время пошло чуть быстрее, сытые коровы на сухом ровном пригорке улеглись отдыхать. Голодный и весь измученный коровьим непослушанием, я еле-еле дождался, когда каторжный срок пошёл к завершению. И вот, наконец, день начал совсем истаивать, тени от августовского солнца становились всё длиннее. Светило, наконец, и вовсе накололось на лесные зубцы. Домой! Хорошо, что уже осень, первый иней успел ознобить полчища оводов, а то бы коровы замаяли меня до полусмерти...

А примерно через двенадцать дней снова пасти! Я всей душой возненавидел эту работу. С нетерпением ждал начала сентября, чтобы пойти учиться. А там скоро зима и надолго кончится пастбищный сезон...

Детские тяготы забывчивы и недолговечны. Вспоминается больше не эта пастьба, а невозвратные летние вечера, когда мы ходили вокруг Берёзки словно спутники, когда мать устраивалась доить корову, и тёплый комариный вечер тихо и мирно опускается на Тимониху. У речки в траве кричит дергач, тени домов становятся такими длинными! Даже чья-то гармошка пиликает. Мы вытаскивали из шерсти Берёзки лесных клещей, напившихся крови, смахивали комаров, гладили и разговаривали с нашей Берёзкой, как с человеком. Она шевелила большими ушами, сизый выпуклый глаз мерцал в сумерках, хвост отгонял комаров, а спасительные струи звенели о дно подойника. После дойки прямо на нашем крылечке мама наливала молоко сначала в разбитое блюдечко кошке, затем из фарфоровой чашки угощала сестёр и младшего брата. Юрий был уже выше таких угощений, считая себя старшим в семье. Я же так и не научился, не привык пить тёплое, то есть парное, Берёзкино молоко. Наверное, сказывался козлячий опыт, да и вообще я был упрямый мальчишка. Взрослея, считал несолидным молочком угощаться и во всём подражал старшему брату. К тому же был излишне брезгливым.

Как-то, наблюдая, как мать поит новорождённого бычка, я видел, как она учит его пить молозиво. Она опускала руку в молозиво и совала палец телёнку в рот, имитируя Берёзкину сиську. Так телёнок учился пить молозиво. Но с этим нашим бычком я настрадался не меньше, чем с нашей Берёзкой. Когда телёнок подрос, мы перетащили его в хлев. Но вскоре он там заболел, начал кашлять, как человек. Это случилось морозной зимой, потому что бычок простудился. Быть может, мы вынесли его из избы слишком рано, может, он хватил сквозняку и заболел воспалением лёгких. Ветеринар посоветовал матери запаривать сенную труху и давать бычку дышать этим паром. Я клал запаренную кипятком сенную труху в холщовый мешок и надевал эту торбу телёночку на голову. Только бычок продолжал кашлять и перестал пить молоко, разведённое горячей водой. Вскоре он околел. Бычка — единственного нашего богатства — не стало... Берёзка стояла в другом углу хлева, и ей хватило сена только до апреля. Мы все боялись, что и она погибнет от голода. Потом её перегнали в соседний дом, потому что половину Берёзки мать продала соседям. Мама доила теперь её лишь через день, но и то триста литров молока надо было сдать государству. Молоковоз через день записывал нашу сданную порцию. Много ли? Здешние коровы и более крупные, чем наша Берёзка, давали в год всего 600—700 литров, то есть практически всё молоко сдавалось в счёт налога. Детям погибшего фронтовика Белова Ивана Фёдоровича оставалось совсем немного. Впридачу недобросовестная соседка отнюдь нас не жалела. Пользуясь тем, что Берёзка стояла теперь в её доме, она...

Словом, Анфиса Ивановна пришла однажды с почти сухим подойником, зато вся в слезах. Ночью соседка выдоила наше молоко. Как жаль, что коровы не говорят! Берёзка рассказала бы всем людям о коварстве соседки.

Тем не менее, корову надо было докармливать до свежей травы. Сено кончилось. Мы с мамой брали большие Ермошихины санки и ехали по утреннему насту в поле, собирали вилами из-под снега остатки сенных остожий. Зиму кой-как одолели. Мама жаловалась на ссадины на плечах, таскать ноши за два километра было не всё равно. Снег-то растаял, а трава не росла. И всё же мать как-то ухитрилась откупить половину Берёзки у коварной соседки.

Увы, однажды под осень непосильные налоги вынудили мать навсегда распрощаться с Берёзкой. Корову пришлось сдать государству. Я служил тогда в армии под Ленинградом, в Красном Селе.

Мама сделала верёвочную узду и первого сентября повела сдавать на станцию Пундуга нашу Берёзку. До Пундуги было сорок пять километров. Берёзка сначала охотно шла следом, потом, видимо, почуяла, куда её уводят.

Уводили её на убой.

Не знаю, что тогда творилось в нашей семье, я был далеко. Но то событие каким-то краем коснулось Рогули, описанной мною в повести “Привычное дело”. Уже после того, когда повесть вышла в свет несколькими изданиями, Анфиса Ивановна рассказывала, как вела она корову до станции Пундуга Северной железной дороги, где принимали скот.

Всю дорогу до конца своего смертного пути Берёзка плакала. Крупные светлые слезы катились по её морде весь день, пока шли до станции. Мать плакала тоже, жалея корову и нас, а может, потому, что вспоминала погибшего мужа. Он уже не мог за неё заступиться. Кто знает, что думали обе?

— Мама, почему ты раньше не написала мне в письме, как плакала Берёзка по дороге на Пундугу?

— Я почти никому не рассказывала, — ответила мне Анфиса Ивановна. — А кому рассказала, те мне не верили. Вдруг бы и ты не поверил?..

Мне хотелось сказать матери, что мы все пятеро всё же выросли, что она ни одного из чирят не потеряла в войну благодаря Берёзке и Божией помощи. Но я промолчал, из-за горловой спазмы слова застряли в груди.

(Продолжение следует)

 

А.Борзенко • Чечня нетелевизионная. Фронтовые зарисовки (Наш современник N9 2001)

Алексей Борзенко

 

ЧЕЧНЯ НЕТЕЛЕВИЗИОННАЯ

 

Фронтовые зарисовки

КАФЕ “У ЗУЛАЙКИ”

Бизнесом в разрушенном Грозном занимаются все местные жители-чеченцы. У одних это получается, другим хватает только на хлеб да подсолнечное масло. Летом 2000 года чеченка Зулай организовала в Грозном первое открытое кафе. На самом деле никто не знает, чеченка ли она, — каких кровей у нее только не было! Одни говорят, Зулай была потомком Чингисхана, другие — просто цыганкой из Баку. Но по-чеченски она говорила свободнее и быстрее любого горца.

Так или иначе, 35-летняя женщина с полными бедрами и открытым лицом, очень активная и подвижная, занялась бизнесом. Ей надоело самой каждую неделю ездить в Хасавюрт за оптовыми продуктами, пересекать десятки блокпостов и потеть на солнце в жутко неудобном рейсовом “пазике”, показывая каждому облеченному властью на дороге свой затертый от частого употребления паспорт.

— Будем зарабатывать деньги, — объявила она своим оставшимся в живых родственникам — младшему брату Салману и племяннику Вахиду.

Кафе решено было открыть рядом с маленьким оживленным рыночком у блокпоста питерского ОМОНа. Рядом с печально знаменитым туннелем, в котором был подорван в первую чеченскую генерал МВД Анатолий Романов. Расчет был правильный, так как все, кто въезжал по делам в центр города и выезжал из него обратно в Ханкалу, проезжали мимо этого места. Кто-то молился, кто-то ругался по матушке, глядя на исковерканный тем взрывом бетон туннеля. Сразу вспоминался человек в инвалидном кресле, скорее мертвый, чем живой. Журналисты любили здесь снимать на камеру кадр с БТРа, когда он быстро выезжает из темного туннеля на свет. Кадр, который должен был символизировать выход Чечни из мрака средневековья на свет цивилизованной жизни. Правда, все это оставалось лишь на пленке, а не в реальной жизни мертвого города.

Рынок находился под прямой наводкой двух БТРов и нескольких пулеметов блокпоста, поэтому военные покупали здесь продукты смело. Питерцы пообещали расстрелять всех торговцев, если какая-то банка окажется отравленной. По крайней мере, так говорили военные между собой. Покупать здесь продукты было даже предпочтительнее, чем на центральном рынке, где время от времени стреляли в зазевавшихся солдат и офицеров, и выгоднее, так как под стволами пулеметов торговцы не задирали цены.

Зулай отгородила себе выцветшей армейской маскировочной сеткой уголок, поставила несколько разнокалиберных старых журнальных столиков, вытащенных из развалин ближайших домов, стулья и даже артиллерийские ящики. На каждом столике на куске целлофана от парника стояло обрезанное донышко пластиковой бутылки от колы с солью. А за торговой брезентовой палаткой, превращенной в поварской зал, на камнях поставили шашлычницу, на которой на шампурах румянились кусочки курицы. Куриц Зулайке поставляли живыми из Толстого Юрта на почтовом БТРе каждое утро. Женщина ждала только две машины — с курицами и еще один “уазик”, к хозяину которого она была явно не равнодушна. Но об этом позже.

Кто-то из мальчишек мелом написал большими буквами на сохранившейся стене разрушенной соседней пятиэтажки: “Кафе “У ЗУЛАЙКИ”. Шашлыки, пиво”.

Хозяйка и не думала, что бизнес у нее в разрушенном и нищем городе так быстро пойдет в гору. Племянник не успевал снимать с шампуров куриный шашлык, а брат подтаскивать ящики с пивом из глубокой снарядной ямы в подвале пятиэтажки, превращенной в естественный холодильник.

Рядом появилась даже некая автомобильная стоянка, на которой останавливались БТРы, БМП и просто армейские машины. Не хватало только деньги за это брать, но так как чеченка никому не платила за аренду городской земли, то об этом и заикаться не приходилось. Клиенты были сплошь военнослужащие. Рыночные торговцы были довольны заведением Зулай. Бойцы в ожидании шашлыка подходили к их лоткам, что-то брали в дорогу. Кто-то из торговцев притащил магнитофон на батарейках, и, как в старые добрые довоенные времена, зазвучала чеченская национальная музыка. Местные чеченцы, проезжая мимо, с укоризной глядели на этот оазис мирной жизни среди разрушений войны. Зулай с вызовом смотрела им в глаза.

Посетители действительно были только военные, у местных просто не было денег. Палочка шашлыка стоила пятьдесят рублей. На такие деньги многие пережившие две войны в Грозном русские старики жили целых десять дней. Через месяц, когда Зулай поставила еще пять столиков и договорилась о покупке настоящих пластиковых стульев в Хасавюрте, о ее заведении уже знали все генералы в Ханкале. Сварщик-сержант из стройбата долго колдовал, сваривая для Зулайки большой мангал из куска умыкнутого листового железа. Железо это раньше было положено в лужу перед штабом, чтобы офицеры, выходя с завтрака или обеда в дождливые дни, не разъезжались ногами в кислятине ханкальской грязи.

Успех Зулай заключался в двух простых вещах. Во-первых, сами военнослужащие устали от войны, и возможность провести хоть полчаса на пятачке мирной жизни (или иллюзии такого места) была соблазнительной. Во-вторых, армейцы уже просто озверели от военной пищи — тушенки с кашей и сухпаев в зеленой пластиковой упаковке. Организм бунтовал, требуя простого, жаренного на огне куска мяса, пусть и куриного.

На долгожданном “уазике” ездил Федорыч, который служил при штабе. По характеру своей деятельности он в Чечне за полгода в бою так и не был, но активно разъезжал по Грозному, а также по шестикилометровой трассе на Ханкалу. Было ему 35 лет, не женатый. Красивый, стройный молодой лейтенант с русыми волосами носил свежевыстиранный камуфляж и новенький, еще вороненый “калаш”.

К Зулайке Федорыч, как всегда, приехал на армейском УАЗе, с надписью, сделанной белой краской на бампере, “Миротворец”. Вообще, в Чечне у армейцев появилась мода писать клички на бамперах грузовиков, БТРов и машин. Так, по Грозному разъезжал броневик бойцов Минюста с надписью “Годзиллакосилка”. Были также “Сибиряк”, “Мухомор”, “Прикрой, атакую!”, “Ермолов”, “ЧечФОР” и другие.

Штабные послали Федорыча на рынок в Грозный прикупить каких-нибудь продуктов. Он приехал на маленький рыночек напротив питерского ОМОНа, все закупил, что надо было. Решил втихаря побаловаться курочкой.

— Зулай, угости шашлычком! — сказал он чеченке, садясь на ящик от снарядов.

— Нет проблем, Федорыч! Такого гостя, как ты, я всегда жду. — Зулай что-то крикнула брату по-чеченски и подсела к офицеру. В ее черных глазах появился интерес. Она поправила косынку, прикрывавшую ее длинные черные волосы.

— Скажи мне, Федорыч! Вот что ты маешься? Женись на мне, а? Деньги у меня есть. Дом у меня есть. Останешься со мной жить в Грозном. Я буду кафе держать, ты — жить со мной. Чего тебе еще надо? — Зулай подперла кулачком подбородок, засмеялась. Она знала, что давно нравится офицеру, который как-то, разоткровенничавшись, сказал ей, что в родной Калуге его бывшая жена подала на развод и уже давно живет в другой семье.

Федорыч посмотрел на женщину нежным взглядом. Затем как бы смутился.

— Так у тебя же муж есть! В боевики подался. Сейчас сидит где-нибудь там, в развалинах, и смотрит на тебя в прицел снайперки... — Федорыч посмотрел на черные окна разбитой снарядами соседней многоэтажки.

— Так разве это муж? Он ведь до сих пор приходит домой, как вор, по ночам. Раз в месяц. Берет деньги, продукты и уходит... Бил меня на прошлой неделе. Говорит, почему я вас не травлю... оккупантов. Вот глупый! Совсем мозгов лишился, по ямам шастая... — Зулай принесла и поставила тарелку с порезанным луком, уксус и хлеб.

— А чего действительно нас не травишь? — спросил Федорыч. Мысль эта поразила его своей простотой.

— Да ты что, не понимаешь, что ли? Вас, офицеров, травить — все равно что резать курицу, которая несет золотые яйца. У кого сейчас в Грозном деньги есть? Только у вас. Вы для нас сейчас лучшие клиенты, наша экономическая надежда. Мой-то только деньги берет. Я говорю, а чего же ты тогда деньги берешь, они же от российских офицеров? Так он ничего не ответил. Только в глаз мне засветил. Это за правду-то.

Подошел племянник Зулай с дымящимся шампуром, протянул его Федорычу. Офицер заплатил деньги, принялся есть нежное мясо домашней птицы.

— Вот, говоришь, жить с тобой. — Он чуть ли не захлебнулся слюной, снимая зубами первый горячий кусочек с шампура. — Так твой вернется и уж постарается нас обоих пристрелить.

— А у тебя автомат на что? Ничего, узнает, что я с русским офицером живу, уже не придет, побоится. Ему сейчас свои условия не диктовать. Прошло время, когда он джипы из Ингушетии пригонял и деньгами сорил по всему городу. Когда у него в подвале две девки на цепи жили. Все, отхорохорился...

Зулай не договорила до конца. Раздался характерный хлюпающий звук, и офицер за соседним столиком упал набок, на землю. Пуля пробила сердце, он умер сразу, не успев ничего сказать. Все повскакали с мест, а пулемет омоновцев замолотил в сторону развалин одного из ближайших домов. Стрелял, скорее, для успокоения нервов, просто так, “по направлению”. С блокпоста вырвался дежурный БТР и пошел туда, откуда стреляли. Федорыч поставил автомат обратно, прислонив к столику.

— Бесполезно, уйдет в катакомбы. Может, это твой? — Федорыч проводил взглядом солдат, загружавших тело убитого офицера в грузовик.

— Вряд ли... Вот сволочь, первый раз здесь стреляют после того, как снег сошел. Теперь повадится. Эй, ребята, ОМОН! Посмотрите в том длинном доме, там, похоже, кто-то бывает. У нас там всех выселили, а на пороге свежая земля...

Через какое-то время все на рыночке успокоились. Новые посетители даже и не знали, что полчаса назад здесь был убит человек. Они курили в ожидании своего заказа.

“Жизнь продолжается! Вот так, а если бы я сел за тот столик? Ему, видимо, со снайперской точки открыт не весь рынок. Будем думать, что это место у сетки — в мертвой зоне. Все чушь, только себя успокоить”, — горестно подумал офицер.

Федорыч доел остывший шашлык, откупорил бутылку с пивом. Уже пятый раз Зулай предлагала ему пожениться, и пятый раз он отмалчивался. Что-то каждый раз оставалось за кадром, что-то недосказанное. И этим недосказанным были слова матери, собиравшей его в поездку: “Если привезешь с войны трофейную чеченку, как твой прапрадед-казак сделал, домой можешь не приезжать, ты мне тогда не сын! Внуков хочу голубоглазых!”

Федорыч быстро встал из-за журнального столика. Махнул водителю, который медленно доедал свой шашлык прямо в машине, растягивая удовольствие.

— Зулай, над твоим предложением подумаю...

— А что думать? Представляешь, какую свадьбу можно было бы сыграть. На весь город. Первая такая свадьба в послевоенном городе и кого — русского офицера и чеченки! Ваши генералы все говорят о мирной жизни, но ничего не сделали для того, чтобы она пришла в город, эта мирная жизнь. А тут свадьба... Пригласим командующего, пусть раскошелится на машину, журналистов... будем танцевать зикр! — Зулай мечтательно задумалась. — Ну, ладно, поезжай! Когда заедешь?

— Ну, ты и размечталась! А Басаев пришлет своих головорезов исполнить танец с саблями на нашей свадьбе... Ладно. Когда приеду? Ты же знаешь, женщина, как только, так сразу...

Федорыч уехал в Ханкалу.

* * *

Он подорвался вместе с водителем на фугасе по дороге на Гудермес на следующий день. Это был 152-миллиметровый управляемый по проводам снаряд от гаубицы. Партию таких снарядов прикопали в спешке землей прямо в Ханкале федеральные войска перед самым выводом войск из Чечни еще осенью 1996 года.

Взрыв был настолько сильный, что голову офицера не могли найти двое суток. Наконец, обнаружили в ста метрах...

Зулай так и не дождалась своих белых стульев из Хасавюрта. Она пропала через два дня после гибели Федорыча. Брат с племянником искали ее по подворотням и ямам, но так и не нашли. Поговаривали, что ее убили сами боевики, которые боялись первого мирного кафе в Грозном. А что, если такие кафе станут открывать и другие предприимчивые чеченцы? Боевики больше всего боятся мира. Может, тело Зулай и найдут где-нибудь в развалинах. Но кафе ее закрылось, и на месте столиков теперь просто стоят торговые палатки. Ближайший пулемет с блокпоста питерского ОМОНа как раз смотрит на это место. Говорят, что там можно покупать у чеченцев продукты, так как омоновцы контролируют рыночек и пригрозили торговцам, что расстреляют их всех, если кого-нибудь из военнослужащих ненароком все же отравят.

Август 2000

 

САШКА

Сашка вылез из канализационного люка, где спал весь день, и зевнул. Хотелось есть, а главное, очень хотелось пить. Январское небо в Грозном заволокло тучами.

“Это хорошо, чем темнее, тем лучше”, — подумал тринадцатилетний русский паренек и поежился скорее от промозглой сырости, чем от легкого снежка, который таял на грязном асфальте, едва коснувшись его. Где-то рядом гремела артиллерийская канонада и были слышны отзвуки хлестких автоматных и пулеметных очередей.

Он вдруг вспомнил, что ватник оставил на краю водостока, и снова полез в колодец. Почти каждый день мальчишка спал в канализации. Там было сыро и холодно, пахло трупами. Но это было самое безопасное место в Грозном в те страшные дни неудавшегося новогоднего штурма. Так ему посоветовали разведчики, с которыми он “работал” каждую ночь.

Сашка на ощупь взял ватник, не зажигая десантного фонарика, подарка подполковника. В Грозном не следовало просто так зажигать свет, где бы ты ни находился, даже под землей. Выбрался наверх и крадучись пошел по задворкам вдоль разрушенных гаражей в центр города.

Ему нужно было пересечь целых двенадцать улиц. Кто ходил в те дни по Грозному, знает, что это была почти невыполнимая задача. Федеральные войска и чеченские добровольцы вели очаговые, мозаичные бои и контролировали городские улицы в таком причудливом порядке, что, например, в одном доме могли находиться в разных подъездах и разведчики Льва Рохлина, и “абхазцы” Шамиля Басаева. Линии фронта не было как таковой, и человеку, вышедшему в город, грозила верная смерть от пули снайпера, своего или чужого.

В звуках выстрелов из СВД Сашка иногда улавливал неприятный шипящий свист пули, которая, как догадывался мальчишка, была выпущена в сторону его, Сашкиной тени.

“Раз свистит, значит, мимо, свою пулю не услышишь. Просто не успеешь услышать”, — успокаивал себя Сашка. Он привычной походкой перепрыгивал через воронки и перешагивал через трупы, не вглядываясь в них. Трупы на улицах стали уже почти обыденным делом. Единственное, что зорко подмечал Сашка, так это места, где были навалены тела мирных жителей. Безошибочно определял страшные ключевые точки стрельбы снайперов. Ему нужно было пробраться на стадион “Динамо”, где располагался штаб группировки Ивана Бабичева. Там, среди гор боеприпасов и ремонтируемой техники, его ждали разведчики. Ждали, как всегда, чтобы в эту ночь идти вместе к дворцу.

Он вышел уже почти к стадиону, когда за разбитой у дороги палаткой показался пустырь. Надо было проскочить это открытое место. Сашка не любил пустырей. Слева от него белел лужами перекресток. В лужах чернели тряпки, почти лохмотья.

Он вспомнил место и понял, что это за тряпки там, в грязи. В прошлую ночь две старушки пытались перейти перекресток в сторону Сунжи, шли за водой. Снайпер положил обеих прямо в грязь. Сутки мертвые лежали на перекрестке в грязи, но вечером по дороге прошла колонна бронетехники, а затем вернулась обратно. Кто там из танкистов видел в темноте чьи-то тела?..

“Еще немного закатают колесами и хоронить никто уже не будет. Через неделю подсохнет грязь, и все”, — подумал Сашка.

Собрался с силами и рванул через пустырь. Бежал быстро, глядя под ноги. “На всякий случай. А вдруг зацеплю растяжку”, — думал он.

Кровь стучала в висках, но он все же услышал этот противный хлюпающий звук. Как будто слегка ударили по воде ладонью. Да ощутил, что кто-то невидимый толкнул его в плечо. Нахлынула горячая волна, затем резкая боль.

Сашка по инерции добежал до искореженного танками ларька, залег за ржавым, простреленным в обе стороны железом.

“Словил-таки!” — подумал, переводя дух. Снял телогрейку, затем рваный свитер. Винтовочная пуля навылет пробила мышцу левой руки у плеча, не зацепив кости. Сашка достал армейский бинт из кармана ватника и долго и аккуратно затягивал простреленное место. Крови было немного.

— Свои или чужие наградили? Кто его знает. Слава Богy, не в живот, — помолился про себя паренек. Он хорошо помнил, как раненная осколком снаряда в живот соседская баба Граня стонала и медленно умирала. Это произошло 2 января, умерла она 4-го.

Последний отрезок простреливаемой дистанции Сашка скорее пролетел, чем пробежал. Наконец, он прошел на стадион.

— Пароль! — тихо спросил часовой. Сашке показалось, что этот молодой парнишка, пехотинец, на вид не намного и старше его самого.

— “Витязь-17”!

— Проходи... — часовой не удивился тому, что мальчишка знал пароль. Многие русские грозненцы по ночам тихо проходили в расположение федеральных войск. Мальчишки, как правило, выводили из занятых боевиками районов слабых мирных жителей. Солдаты кормили их, перевязывали раненых и затем отправляли по “дороге жизни” — это была транспортная нитка в три километра от стадиона “Динамо” до вертолетной площадки в тыловом лагере в Андреевской долине — вертушками на “большую землю” в Моздок.

В кунге военной разведки ребята варили гречневую кашу на томатном соке. Сок этот в пятилитровых банках таскали с консервного завода. В первые январские дни 1995 года это был почти единственный источник питьевой жидкости в городе. Дефицит воды довел разведчиков до того, что они умывались поутру трофейным двадцатилетним коньяком “Гехи”. Правда, все запасы винных подвалов Дудаева были выпиты федеральными войсками за 12 дней. Бутылка минеральной воды здесь считалась самым большим лакомством.

— Привет, мужики! — сказал Сашка, поставив ногу в старом солдатском сапоге на подножку кунга.

— Заходи, браток! Ты как раз к ужину, — пригласил паренька старший группы, подполковник Сережа. Четверо разведчиков уже порезали хлеб и вовсю скрипели десантными ножами, открывая банки с тушенкой.

Сашка зашел в теплый кунг, закрыл дверь и протянул руки к гудящей керосиновой печке, на которой варилась каша. Молодое тело его быстро отогревалось, аккумулируя тепло, а одежда отдавала влагу, впитавшуюся в канализации.

— Зацепило меня, снайперкой похоже...

— Ну-ка, давай посмотрим, с этим шутить нельзя, — заволновались разведчики. Они быстро смотали старый бинт, прощупали рану. Затем с новыми антисептиками забинтовали Сашкину руку плотнее и профессиональнее.

— Ерунда, “укол зонтиком”. Жить будешь, даже зашивать не надо.

— Ну, что, партизан! К дворцу пойдем? Дорогу через канализацию покажешь? — спросил Михаил, тридцатипятилетний разведчик.

— Покажу, капитан, не переживай...

Каша была готова, в нее в последний момент бросили тушенку, размешали слегка и кастрюльку поставили в центре импровизированного стола — двери с прикрученным номером 5, которую разведчики, сидя, просто положили себе на колени.

Сашка ел за обе щеки. Так уж само собой получилось, что, как знаток всех задворок и тупиков города, он стал настоящим проводником у группы российских военных разведчиков, смело водил их по чеченским тылам. Таких “следопытов” только у Бабичева было восемь человек, в штабе их в шутку, а может и всерьез, называли “неуловимые мстители”. В тринадцать лет, как правило, не боятся смерти, потому что не особо представляют себе настоящую цену только начинающейся жизни.

У Сашки был подаренный разведчиками штык-нож да подобранный рядом с трупом чеченца маленький “вальтер ППК”, в обойме которого осталось всего два патрона. Какое-никакое, а все же оружие.

Паренек уже два года “бомжевал” без родителей, ночевал где попало, но бандитом не стал. Отца, путейского рабочего, чеченцы расстреляли еще в 92-м. Расстреляли просто так, за то, что русский. Не ответил на какой-то вопрос, заданный ему по-чеченски, выстрелили из машины на железнодорожном переезде. Уехали, даже не взглянув, жив ли еще? Мать вообще пропала без вести. Сашка надеялся, что она еще жива, что забрали ее в горы и батрачит его мать на кого-нибудь в горном ауле. Главное, чтобы не расстреляли просто так. А наши, Бог даст, горы возьмут и освободят всех пленных, — думал парень. — Тогда вернется. Только где им встретиться, если дома их на улице Лермонтова больше нет? Попал прямо в квартиру снаряд от “Акации”, и все. Из имущества семейного Сашка только и взял, что отцов рабочий ватник. Да и брать-то было нечего. Грабили их в последнее время целых восемь раз. Этим промышляли ученики из “Юных волчат” — дудаевского “гитлерюгенда”, лет по 14—15 с оружием в руках. Взяли вазу да люстру старую сняли, оборвав вместе с крюком. На продажу. Сказали: молчите, а то вернемся и перережем всем горло.

...Кашу доесть так и не удалось. Послышались хлопки разрывов мин, резкие, как разорванная бумага. Они становились все звучнее, и тут разведчики, внезапно перевернув стол с едой, как по команде, рванули из кунга. Они спрыгнули в небольшой окоп с водой, вырытый рядом для подобных случаев. Сашка, так как сидел ближе к двери, упал на дно окопа первым.

— Это хохлы долбят, я знаю...

— Какие хохлы, Саша, откуда?

— Как откуда, ну вы даете... УНА-УНСО, националисты, их сорок рыл из Львова специально прислали. Оказывать братскую помощь в борьбе с “москалями”. Лучшие минометчики, они и “чехов” учат. Это их 82-миллиметровки лупят навесом из-за тех пятиэтажек, — Сашка показал в сторону дворца. — Туда и пойдем. Если хотите, покажу и дом, где они живут... Братья-славяне... Мать их!

Мины стали ложиться чуть в стороне. Ясно было, что минометчик ведет веерный огонь, без какой-либо прямой привязки к местности. Как говорят, “на удачу”.

Ребята вылезли из окопа, отряхнулись.

— Кашу жалко, — сказал недовольно Сашка.

Вышли в город через полчаса, получив задачу в штабе у Бабичева. Впереди Сашка, за ним четверо разведчиков. Шли крадучись, молча. У разведчиков были автоматы с глушителями и одна “эсвэдэшка”, тоже с “глушаком”, но посерьезнее.

У пятиэтажки, где обитали украинские добровольцы, слышался смех, из окна играла музыка. Кто-то выводил что-то до боли знакомое на баяне.

— Тут они живут... Может, перебьем двоих-троих, а?

— Не сейчас.

— Жалко. Наши говорили, что они пленных расстреливали. Тех танкистов, которых держали в гаражах за дворцом...

Группа подошла к канализационному люку.

— Здесь полезем под землю.

Люк с трудом открыли, и разведчики следом за Сашкой скользнули в канализацию. Собственно говоря, это была не канализация, а ливневая система, из которой многие горожане рисковали брать воду для питья. Но время от времени в ее узких трубах, соединявших уличные коллекторы, попадались как свежие трупы, так и уже полуистлевшие останки людей. Разведчики перешагивали через них и шли за Сашкой.

— Сюда, так к дворцу попадем!

Из коллектора разведчики вдруг вышли прямо в подземный переход. Дворец был рядом. Разведчики оказались в самом центре обороны чеченцев. В конце длинного перехода слышалась приглушенная речь и мелькали чьи-то тени.

— Ну, пришли, — выдавил Сашка.

— Что будем делать? — прошептал на ухо старшему группы, подполковнику Сергею, один из разведчиков.

— Кровь из носа, надо выйти на свет Божий. Осмотреться.

Разведчики чуть ли не насильно запихнули паренька обратно в коллектор.

— Мы тебя сейчас позовем, только подожди здесь немного. Ладно?

Разведчики раскованной походкой направились к чеченским добровольцам, стоявшим у выхода из перехода.

Где-то на улице слышались звуки ритуального чеченского танца “зикр”, который добровольцы обычно танцевали у “вечного огня”. Там располагался их блокпост, там и грелись у огня.

— Эй, — крикнул кто-то из них в переход и что-то звонко добавил по-чеченски.

— Заметили рано. Всех не завалим сразу, — с горечью подумал Сергей. Разведчики крепко сжали оружие.

— Эй, — раздался в ответ звонкий юношеский голос, что-то добавивший по-чеченски. Все это вызвало неожиданный взрыв смеха у чеченцев. Сашка вышел вперед, заслоняя разведчикам зону для стрельбы.

Разведчики приблизились к ступенькам лестницы, на которой стояли чеченцы.

— Не стрелять, до последнего, — прошипел сквозь зубы Сергей.

Сашка подошел к чеченцам и, хлопнув одного из них по плечу, что-то спросил по-чеченски. Чеченец ответил и протянул пареньку сигареты.

Разведчики и паренек вышли из перехода на площадь. Командиру Сереже потребовалось полминуты, чтобы оценить ситуацию, еще три для того, чтобы составить диспозицию. Бой был очень короткий — секунд пять. Просто у разведчиков клацали затворы, да с хрустом отлетала плитка от стены перехода. Восемь чеченцев остались лежать в переходе. Сашка склонился над одним из них.

— За отца, — тихо, но твердо сказал он, вытащив из груди чеченца свой штык-нож. — И сигареты свои ворованные забери...

И тут только Сергей сообразил, что один чеченский доброволец все время стоял с противоположной стороны, у черной металлической двери, на фоне которой казался совсем не видимым.

— Вот дела, он бы нам дал тут всем... — Сергей нагнулся и поднял с пола ручной пулемет Калашникова, которым был вооружен заколотый мальчишкой чеченец.

— Сашка, ты нам сегодня жизнь спас... С нас причитается... Но как у тебя сил хватило?

— А ты мой штык на палец пробовал? Бритва! Ничего сложного. Еще одного надо убить, за мать... Да одного ли? — В темноте перехода на лице не видны были слезы.

Разведчики оттащили тела в коллектор. Туда же побросали оружие, предварительно вытащив из него затворы.

Группа вернулась в лагерь под утро, по дороге зашли на консервный завод за соком.

— Сашка, оставайся у нас сегодня спать в кунге!

— Не могу, нужно к двум старушкам зайти, у них еда закончилась три дня назад.

Разведчики уже паковали тушенку и хлеб в вещмешок для Сашки.

— Тут на пятерых хватит... Ты еще посмотри, кто уж совсем бедствует. Нам усиленный паек должны дать, так мы поделимся...

С помощью Сашки разведчики подкармливали мирное население, как могли, зная, что от голода в подвалах уже начали умирать наши старики.

— Спасибо, — Сашка перед дорогой грел руки у печки.

— Да, друг, объясни-ка, что ты сказал чеченцам? — Сашка заулыбался, сделал хитрое лицо. Его соломенные волосы почернели от копоти и порохового дыма. Только васильковые глаза были неестественно печальные.

— “Чехи” спросили: кто идет? Я сказал: “свой”, веду русских разведчиков, взятых в плен. Они поверили...

— Что, действительно поверили? — неприятно удивился Сергей.

— Да, товарищ подполковник. По этому переходу два дня назад чеченские мальчишки вели пятерых наших пленных танкистов из 131-й мотострелковой бригады. Вели на расстрел. Так что они думают, что победят... Потому и пропустили...

Сашка взял продукты и ушел. Сергей отправился в штаб к генералу Бабичеву. Вариант прорыва легкой десантной группы через подземные коммуникации прямо к дворцу Дудаева был уже на месте проработан. Однако так и не использован в силу ряда причин.

Сашка исчез почти через месяц, в начале февраля, когда войска перешли за Сунжу. Поговаривали, что он подорвался на растяжке. Но тело его никто не видел. Его даже не вписали в список пропавших без вести. Да и фамилии не знали. Все звали его просто Сашкой-разведчиком.

Март 1995

 

ПО ПРАВИЛАМ ВОЙНЫ

Говорят, что десантники — самые бескомпромиссные вояки. Может, и так. Но те правила, которые они ввели в горах Чечни во время полного отсутствия боевых действий, явно достойны того, чтобы об этом рассказать особо. Подразделение десантников, в котором группой разведчиков командовал капитан Званцев, располагалось на большой поляне в горах, в километре от чеченского села Алчи-Аул Веденского района.

Это были месяцы гнилых переговоров с “чехами”. В Москве не очень хорошо понимали, что с бандитами переговоры вести нельзя. Это просто не получится, так как каждая сторона обязана выполнять свои обязательства, а чеченцы не утруждали себя такими глупостями. Им нужно было приостановить войну, чтобы перевести дух, подтянуть боеприпасы, набрать пополнение и т. д.

Так или иначе, но начался явный разгул “миротворчества” отдельных громких личностей, которые, не стесняясь, брали деньги у чеченских полевых командиров за свою работу. В итоге армейцам запретили не только открывать огонь первыми, но даже отвечать на огонь огнем. Запретили заходить в горные села, чтобы “не провоцировать местное население”. Тогда боевики открыто начали квартировать у своих родственников, а “федералам” в лицо говорили, что они скоро уйдут из Чечни.

Подразделение Званцева только что перекинули “вертушкой” в горы. Лагерь, разбитый до них десантниками полковника Иванова, был сделан наспех, позиции не укреплены, было много мест внутри крепости, где перемещаться открыто было нежелательно — они хорошо простреливались. Здесь нужно было выкопать метров 400 хороших траншей и положить брустверы.

Первые “двухсотые” появились через неделю. И, почти как всегда, это были снайперские выстрелы из леса. В голову и в шею были убиты два солдата, которые возвращались к палаткам из столовой. Среди бела дня.

Рейд в лес и облава результатов не дали. Десантники дошли до аула, но входить в него не стали. Это противоречило приказу из Москвы. Вернулись.

Тогда полковник Иванов пригласил старейшину аула к себе “на чай”. Чай пили долго в штабной палатке.

— Так вы говорите, отец, у вас в ауле боевиков нет?

— Нет, и не было.

— Как же так, отец, из вашего аула родом два помощника Басаева. Да и он сам у вас нередкий гость был. Говорят, сватался к вашей девушке...

— Неправду говорят люди... — 90-летний старик в каракулевой шапке был невозмутим. Ни один мускул на лице не дрогнул.

— Налей еще чаю, сынок, — обратился он к ординарцу. Черные, как угли, глаза впились в карту на столе, предусмотрительно перевернутую секретчиком.

— У нас в селе боевиков нет, — еще раз произнес старик. — Приходи к нам в гости, полковник. — Старик чуть-чуть улыбнулся. Незаметно так.

Полковник понял издевку. Один в гости не пойдешь, отрежут голову и выкинут на дорогу. А с солдатами “на броне” нельзя, противоречит инструкции.

“Вот, обложили со всех сторон. Они нас бьют, а мы даже облаву в селении провести не можем, а?” — с горечью подумал полковник. Одним словом, весна 96-го года.

— Придем, обязательно, почтенный Асланбек...

К полковнику сразу после ухода чеченца зашел Званцев.

— Товарищ полковник, дайте мне воспитать “чехов” по-десантному?

— А это как, Званцев?

— Увидите, все в рамках закона. У нас очень убедительное воспитание. Ни один миротворец не придерется.

— Ну, давай, только так, чтобы с меня потом голова не слетела в штабе армии.

Восемь человек из подразделения Званцева тихо вышли ночью в сторону аула. Ни одного выстрела не прозвучало до самого утра, когда пыльные и уставшие ребята вернулись в палатку. Танкисты даже удивились. Ходят по лагерю разведчики с веселыми глазами да таинственно ухмыляются в бороды.

Уже в середине следующего дня старейшина пришел к воротам лагеря российских военнослужащих. Часовые заставили его прождать около часа — для воспитания — и затем провели в штабную палатку к полковнику.

Полковник Михаил Иванов предложил старику чаю. Он жестом отказался.

— Ваша люди виноваты, — начал старейшина, от волнения забывая русскую речь. — Они заминировали дороги из села. Три невинных человека подорвались сегодня утром... Я буду жаловаться... в Москву...

Полковник вызвал начальника разведки.

— Вот старейшина утверждает, что это мы наставили растяжек вокруг села... — и протянул Званцеву проволочный сторожок от растяжки.

Званцев с удивлением покрутил в руках проволоку.

— Товарищ полковник, не наша проволока. У нас выдают стальную, а это простой медный провод. Боевики ставили, не иначе...

— Какая боевики! Разве им это нужно, — громко в негодовании крикнул старик и сразу осекся, понимая, что сморозил глупость.

— Нет, уважаемый старейшина, мы растяжки против мирного населения не ставим. Мы пришли освободить вас от боевиков. Это все дело рук бандитов.

Полковник Иванов говорил с легкой улыбкой и участием на лице. Предложил услуги военных медиков.

— Ты что меня под статью подводишь? — Полковник сделал возмущенное лицо.

— Никак нет, товарищ полковник. Эта система уже отлаженная, сбоев пока не давала. Проволока действительно чеченская.

На всякий случай отправили в Ханкалу шифровку: бандиты настолько озверели в горах, что, спустившись в Алчи-аул и якобы получив там отказ в провианте, наставили растяжек против мирных жителей.

Целую неделю по лагерю не стреляли чеченские снайперы. Но вот на восьмой день выстрелом в голову был убит боец кухонного наряда.

В ту же ночь люди Званцева опять ушли ночью из лагеря. Как и ожидалось, к начальству пришел старейшина.

— Ну зачем растяжки против мирных ставить? Вы должны понимать, что тейп наш — один из самых маленьких, помогать нам некому. Утром еще два инвалида стало, двум мужчинам оторвало ноги на ваших гранатах. Они теперь полностью на обеспечении села. Если так и дальше пойдет, некому будет работать...

Старик пытался найти понимание в глазах полковника. Званцев сидел с каменным лицом, помешивая сахар в стакане с чаем.

— Мы поступим следующим образом. В село в связи с такими действиями бандитов пойдет подразделение капитана Званцева. Будем вас разминировать. А в помощь ему даю десять БТРов и БМП. На всякий случай. Так что, отец, поедешь домой на броне, а не пешком пойдешь. Подвезем!

Званцев вошел в село, его люди быстро разминировали оставшиеся “несработавшие” растяжки. Правда, сделали они это только после того, как в селе поработала разведка. Стало ясно, что сверху, с гор, ведет тропа в село. Скота жители держали явно больше, чем им нужно было самим. Нашли и сарай, где сушилась говядина впрок.

Через неделю оставленная на тропе засада в коротком бою уничтожила сразу семнадцать бандитов. Они спускались в село, даже не пустив вперед разведку. Короткий бой и куча трупов. Пятерых из них жители села похоронили на своем тейповом кладбище.

А еще через неделю снайперской пулей был убит еще один боец в лагере. Полковник, вызвав Званцева, сказал ему коротко: иди!

И снова старик пришел к полковнику.

— У нас еще человек погиб, растяжка.

— Милый друг, у нас тоже человек погиб. Ваш снайпер снял.

— Почему наш. Откуда наш, — заволновался старик.

— Ваш, ваш, знаем. Здесь на двадцать километров вокруг ни одного источника нет. Так что ваших рук дело. Только, старик, ты понимаешь, что я не могу снести твое село до основания артиллерией, хотя знаю, что ты мне враг и все вы там ваххабиты. Ну не могу! Не могу! Ну, идиотизм это, воевать по законам мирной конституции! Твои снайпера убивают моих людей, а когда мои их окружают, боевики бросают винтовки и достают российские паспорта. С этого момента их нельзя убить. Но солдат — не дурак! Ох, не дурак, батя! Вот как, после каждого убитого или раненого из моих людей будет один убитый или раненый из твоих. Понял? Ты все понял, старик? И последним подорвавшимся будешь ты, и я тебя с удовольствием сам похороню... потому что хоронить тебя уже будет некому...

Полковник говорил спокойно и мягко. От этого слова, сказанные им, были страшны. Старик не смотрел в глаза полковнику, он опустил голову и сжимал в руках свою папаху.

— Твоя правда, полковник, боевики сегодня уйдут из селения. Остались одни пришлые. Мы устали их кормить...

— Уйдут так уйдут. Растяжек не будет, старый Асланбек. А вернутся, так появятся, — сказал Званцев. — Это я их ставил, батя. И передай боевикам одну поговорку: “Сколько чеченского волка не корми, а у российского медведя все равно толще...” Понял?

Старик молча встал, кивнул полковнику и вышел из палатки. Полковник и капитан сели пить чай.

— Оказывается, можно и в этой ситуации, казалось бы безвыходной, что-то сделать. Я уже не могу, “двухсотого” за “двухсотым” отправляю. “Зеленка” чеченская, ср...нь.

Так или иначе, но и во второй чеченской кампании 1999—2001 годов армия также осталась бесправной в отношении “псевдомирного” населения, которое продолжало убивать российских солдат. Полковник Буданов плохо изучил опыт своих коллег по первой чеченской. Он направил наряд за чеченкой и застрелил ее на виду у всех. Капитан Званцев в этой ситуации послал бы снайперов с приборами ночного видения, которые и сняли бы чеченку-снайпершу в два счета. А потом доказывайте, сколько хотите! У пули один диаметр и вес один. Война ведется не по законам мира, или конституции, или армейского устава, а по законам военного времени, которые все время меняются и зависят лишь от обстоятельств и человеческих мозгов. На войне как на войне!

Август 2000

 

МИТЬКА-ИЗОБРЕТАТЕЛЬ

Митьку Семушкина в подразделении звали не иначе, как “изобретатель”. Эта кличка прилипла к нему после тяжелых и изнурительных боев под Бамутом, когда деревенский сержант так “насобачился” отвесно стрелять из подствольного гранатомета, что совершил солдатский подвиг. Подвиг, за который не давали орденов, но по всему полку пошел слух о его “целкости”. Они шли по лесу, когда вдруг натолкнулись на серьезную по численности группу боевиков. “Чехи”, что называется, “дали со всех стволов”, был короткий и кровопролитный лобовой бой, и обе стороны, не желая по дури терять людей, откатились в разные стороны. Наши, как и учил их генерал Шаманов, стали ждать “брони”. По рации сообщили, что к ним на горную дорогу спешат три “коробочки” — три БМПэшки и одна “восьмидесятка” — танк “Т-80” с активной броней. Шаманов говорил: “Мне люди дороже, я спешить не буду, не возьму склон сегодня, возьму завтра, снесу “Градами” и “восьмидесятками”, главное, чтобы вы были целы и вас потом дождались дома невредимыми”. Такая позиция страшно бесила боевиков. Они соглашались биться и умирать вместе с русскими, но совершенно не были готовы захлебываться землей и кровью под осколками “Града” на виду нахально загорающей под горным солнцем российской армии и всего “мирового сообщества”. Тогда они и объявили за голову “Шамана” премию в 50 тысяч долларов. Объявили так, на всякий случай, вдруг из жадности какой-нибудь придурок из шамановской армии по пьяни застрелит генерала и уйдет в горы. Чего только на войне не случается. Но таких у Шаманова не нашлось, как не нашлось и у Рохлина.

Ребята из роты Семушкина залегли вдоль поваленных деревьев, лениво постреливая в сторону чеченцев. Те так же лениво отвечали, что называется, “в никуда”. И тут в горной лесистой лощине раздался громкий голос чеченца.

— Ну что, сволочи! Получили? Мы вас сегодня будем ... мать вашу! — И так разошелся он по матушке, что ребята даже приуныли. Мат этот продолжался без остановки минут двадцать. А “коробочки” все не подходили. И тут кто-то из бойцов начал стрелять на звук. Это раззадорило “духа” еще больше.

— А ты попади, Ерема! Руки у тебя не на то заточены, раб! Тебе бревна таскать, а не с винтовки стрелять, Митяй!

Митька услышал свое имя. “Вот сука, а! — подумал сержант. — Ну ладно, посмотрим!”

Митька стал прикидывать, где же засела эта сволочь. Так вроде получалось, что чеченец засел в ямке, прямо на дне высохшего ручья. В той ямке, в которую Митька сам упал, когда неожиданно начался этот бой. Стал прикидывать, сколько шагов он поднимался от ямки.

Митька задрал свой автомат, считал что-то про себя. “Ну, с Богом!”

“Подствольник” с характерным звуком выплюнул гранату. Через несколько секунд раздался приглушенный хлопок. И тишина. Чеченец замолчал.

Вскоре подошли “коробочки” и “восьмидесятка”. Бой был короткий, не более пяти минут, боевики быстро отошли дальше в горы, а наши взяли лощину и следующую возвышенность, с которой открывался просто идеальный вид на горную дорогу.

Осматривая поле боя, ребята с удивлением нашли “чеха”-матершинника. У него была оторвана челюсть и снесена половина лица. Митькина граната аккуратно попала ему в рот. Это был, что называется, “высший класс”, который в Чечне пару раз показывала только “десантура”. Митьку с тех пор окрестили “изобретателем” и “миллиметровщиком”.

Прошла весна, заканчивалось лето, закончились бои, начались вялотекущие переговоры. Подразделение Митьки Семушкина теперь стояло на дурацком блокпосту на развилке дороги из Аргуна в Грозный. Дурацком потому, что место это было открыто всем ветрам, там нельзя было спрятаться, и обстреливали его чуть ли не каждую ночь. И хотя все точки вокруг были ребятами пристреляны, они так никого и не завалили из стрелявших в них боевиков. Да с едой стало туго, снабжать начали со скрипом.

— Эх, тушеночки бы! А? Уже месяц мяса не ели, и баранов нигде нет, — сказал один боец.

За мясом перестали ходить месяц назад, когда трое бойцов ушли днем в пригород Аргуна и не вернулись. Их головы нашли на следующее утро минеры из Ханкалы, осматривавшие дорогу на предмет заложенных ночью “подарков” — 152-миллиметровых снарядов, из которых арабы искусно делали управляемые по проводам фугасы. Медики потом уточнили, что головы ребятам отрезали “на живую”.

Митька чистил автомат, он занимался этим делом чуть ли не пять раз в день. А что еще было делать на блокпосту днем? Проверяли проезжающий транспорт нехотя. Занятие это было дрянное и бесполезное. “Трясли” багажники мирных чеченцев с горящими от ненависти глазами. Боевики свободно проходили в трехстах метрах южнее ночью. Кого хотело обмануть начальство — неизвестно. Все равно получалось так, что днем Чечня вроде была наша, а по ночам — боевиков.

— Семечек бери, да? — К блокпосту подошел мальчишка-чеченец лет восьми. Ахмед торговал семечками, мелкими, черными и приставучими, как липучки. Но ребята брали семечки за символическую мелочь.

— Иди, деньги кончились...

— Бери так, потом заплатишь. — У Ахмеда были крупные черные глаза и грязный лоб. Одет он был в драный свитер, явно не со своего плеча, и стоптанные башмаки.

— Потом тоже денег не будет, иди.

Ахмед уставился своими глазищами на автомат Митьки и зеркальную поверхность отполированного “подствольника”, на лежащие рядом гранаты от него.

— А ты продай это... — он показал грязным пальцем на рожок с патронами и гранату от подствольника.

— Чтобы меня потом из этого и шлепнули? — криво усмехнулся Митька.

— Нэт, это продадут в горы, далеко. А вы купите мяса. Семечки бери, да? Так даю... — Ахмед отсыпал семечек на мешок с песком.

Ахмед болтался на блокпосту часов пять. Все смотрел на проезжающую мимо “броню”.

“То ли семечками торгует, то ли танки наши считает, хрен разберешь. Ведь взяли двух мальчишек у въезда на базу в Ханкале, тоже семечками торговали, а на самом деле на четках в кармане считали, сколько единиц бронетехники ежедневно перебрасывается в горы, а сколько в Грозный, — подумал Митька. — Здесь вообще хрен в чем разберешься, кроме того, что подавляющее большинство — враги, что бы тебе ни говорили в дневное время”.

Но идея с гранатой запала ему в голову...

Через пару недель на блокпост пришли минеры.

— Ну что, братцы, как живете? Небось, долбят по блоку каждую ночь, да?

— Долбят, — ответил Митька, — да мы боимся больше, чтобы сверху гранату не кинули, тогда всем хана. Крыши-то ведь нет. А от пуль мешки хорошо держат, окаменели уже.

— Ничего, мы вам тут все вокруг заминируем, хрен кто подойдет. Только одну змейку проложим, по ней и ходите, поняли?

Митька вовсю помогал саперам, ему было интересно, как укладывается мина, как ставятся гранаты на “растяжках”. Минеры ему все подробно рассказывали.

— А вот такую штуку видел? — Один из них показал Митьке странный запал. — Это мы в трофеях нашли, нестандартный, без замедления. Раз — и все, в дамках.

— Ну-ка, дай взглянуть... — Митька потянулся к запалу. — Подари, а?

— Да бери, мне-то что, все равно в стандартные наши “штучки” не годится.

Полдня работы, и вокруг блокпоста появилась колючая проволока и таблички “мины”. Минеры долго показывали искусную “змейку” Митьке и его товарищам. Уехали.

Как водится, через пару дней о “змейке” уже знал Ахмед и даже различал ее среди нагромождений колючей проволоки.

— Ну что, мяса не надумали купить? — Ахмед улыбался и вновь раздал ребятам мелкие, противные семечки.

Митька отвел в сторону Ахмеда, о чем-то с ним долго говорил. Ахмед ушел и вернулся с пятью банками тушенки. Ребята в этот вечер устроили настоящий пир — бахнули сразу три банки тушенки в котелок с кашей. Наелись, что называется, от пуза.

— Митька, ты ему часом не боеприпасы торганул, а? — спросил сослуживец Вася, выковыривая спичкой мясо, застрявшее между зубами.

— Не бойся.

— Что значит, не бойся? Нас и долбанут из этого рожка, ты что думаешь! Что делаешь, “изобретатель”?

— Я сказал, не бойся, и закончим на этом.

На этом и закончили разговор. Вскоре легли спать, оставив часового. Весенняя прохладная ночь была тихая, безветренная, но звездная. Митька лежал на лежаке, сбитом из патронных ящиков на спине, и смотрел на небо. Рядом храпели товарищи.

“Вот ведь красота какая... Только бы гранату не кинули”, — пришло ему в голову — он услышал какой-то шорох со стороны пресловутой “змейки”. Молча сполз на землю, взял автомат, сжался в комок, готовый к прыжку. Это шестое чувство — предчувствие опасности — не раз спасало ему жизнь. Аккуратно разбудил соседа.

— Миха, вставай... Да тихо ты...

И тут случилось непредвиденное. Тишину рванул взрыв гранаты. Прогремело почему-то не на блокпосту, а где-то там, на “змейке”.

— Не докинули, что ли?

Пара автоматных очередей в сторону взрыва. Ответной стрельбы не последовало. Ребята не спали до утра, сжимая автоматы, готовые к нападению со всех четырех сторон.

Утренний туман прояснил ситуацию. Митька под прикрытием тумана пошел по “змейке” и увидел лежащее на колючей проволоке, подброшенное взрывом тело. Это был старик из соседнего селения, примыкающего к пригороду Аргуна. Митька не помнил его имени, знал только, что это был дед Ахмеда. Взрывом ему оторвало руку, и большой осколок вошел в голову прямо через каракулевую шапку. Сама шапка была отброшена взрывом и валялась рядом, на минном поле. Лицо убитого старика было злобно и напряжено, на нем даже не успело появиться удивление случившимся.

— Вот те на, старый, а туда же... Даже и не понял, что случилось...

О подрыве доложили наверх, приезжали две комиссии — от армии и от правозащитных организаций. Первые догадались, что произошло, но молчали с глубокомысленными лицами, вторые — все пытались доказать, что старик зашел на минное поле и подорвался на мине блокпоста, а не шел с гранатой в руке. Но это не получилось, и “правозащитники” молча уехали.

Сами ребята были довольны случившимся. О них вспомнили, привезли и питание и воду на месяц вперед.

Митька варил кашу в предвкушении того момента, когда забабанит туда аж три банки тушенки. Рядом кипятился нормальный чай.

— И все-таки, Митяй, что произошло, а? “Колись”, “изобретатель”... — ребята ждали разъяснений.

— Да просто все, мужики. Есть хочется, а боеприпасы продавать — самому дороже будет. Короче, взял я детонатор у минеров нестандартный. Сточил его о кусок асфальта. Да в ручную гранату и засунул. Ну и обменял малышу Ахмеду на тушенку. Детонатор-то без замедления.

Ребята затихли.

— Вот дела... Это значит, Ахмед подставной был, деду гранату отдал и о “змейке” рассказал, а дед и пошел, одной “эфкой” хотел сразу всех нас замочить. “Змейку” прошел, чеку-то выдернул, думал, вот и кинет в нас. А граната сразу и взорвись... И нету деда, — сказали ребята.

— Ну, ты действительно “изобретатель”!

— И нас накормил, и жизнь всем спас. А деду поделом, одним старым ваххабитом меньше.

Ахмед больше к блокпосту не подходил. Прием, использованный Митькой-изобретателем, не сговариваясь, в первую чеченскую повторяли российские военнослужащие не раз. Голь на выдумки хитра, но еще хитрее российский военнослужащий, попавший в сложные обстоятельства, голодный и предприимчивый. Чего только не “изобретали”. Вот некоторые примеры. Брали невскрытую цинку с патронами и варили ее более 16 часов в кипятке, затем продавали боевикам. С виду патроны целые, цинка целая, но боеприпасы уже не стреляют. За пять баранов давали чеченцам “напрокат” БТР с условием, что боекомплект после использования заменят и что нападать они будут на блокпосты других частей. Правда, БТР перед этим основательно минировали, да так, что он взрывался после первого выстрела из крупнокалиберного пулемета. Эти формы нестандартного ведения войны придумывали сами военнослужащие, придумывали тогда, когда в Москве собирались идти с бандитами “на мировую”, а стрелять по боевикам было запрещено.

— Мить, а придумай еще что-нибудь, а? Ну, “изобретатель”, давай!

Апрель 2000

ПО ПАМЯТИ

Сашок въезжал в село, открыто сидя на броне БРДМ с пулеметом в руках. Он как бы показывал чеченцам, что не боится снайперской пули. Голубой берет, заломленный набекрень донельзя круто, выдавал в нем принадлежность к “десантуре”. С десантниками боевики предпочитали не связываться, а если и вступали в бой, то лишь в крайнем случае, когда не могли этого избежать. “Десантура” — не “мабута”, она доводила все свои дела до логического конца.

Жарким апрельским днем 2000 года Сашкин батальон без какой-либо опаски вкатывался в узкие улочки маленького горного села под Ведено. Места были бандитские, вотчина Шамиля Басаева. Но в селе были проведены уже три зачистки, и вряд ли какой сумасшедший боевик решился бы остаться там сейчас.

Сашкина БРДМка остановилась напротив красивого дома из красного ингушского кирпича. Сашок прищурился, спрыгнул с брони на землю, подошел к дому. Дом был сделан фундаментально, по всей видимости, не более пяти лет назад. Сашок вспомнил, что говорил ему командир полка. “Все свежевыстроенные дома из красного кирпича — дома богатых полевых командиров и ваххабитов-связников. Честному чеченцу что-либо путное построить в эти годы было нельзя. Так что знай, выстроены они руками наших рабов на грязные деньги, полученные за заложников. Не жалей такую архитектуру”.

Сашок еще более прищурился, он осматривал двухэтажный дом со всех сторон.

— О, и колонка водонапорная напротив, твою мать!

Сашок все более волновался. Пару раз ударил прикладом пулемета о землю.

— Сашок, подсоби! — крикнул ему Василий, водитель БРДМки. Он прикручивал проволокой разболтавшееся бревно к корпусу машины. Сашок быстро помог и снова пошел в сторону дома.

Видя такое пристальное внимание десантника к окнам строения, из ворот вышел старик и злобно уставился на парня.

— Чего надо?

— А ничего, дед. Сын-то боевик, небось?

— Нэт, не боевик...

— Все вы не боевики... знаем... проверяли... Село-то как называется?

Старик ответил.

Сашок сразу отошел к машине и, казалось, потерял интерес к дому.

Мимо прошел лейтенант, бросил: “Отдыхаем полчаса и уходим выше в горы”.

Сашок снова разволновался. Он уставился на дом, вышел на перекресток, отмерил несколько шагов от забора, стал на колени. Рукой зачерпнул землю, это была сплошная дорожная пыль. Неожиданно положил ее в карман штанов.

Рядом в пятидесяти метрах, лязгая гусеницами, остановился танк “восьмидесятка”. Сашок, прочитав на броне номер — 77, подошел к машине. Из люка наводчика вылез чумазый паренек с васильковыми глазами. Приветственно кивнул Сашку.

— Здорово, корешок мытищенский!

— Здорово, Миша! А пострелять дашь? — лицо Сашка стало лукавым. — За пачку сигарет.

— А запросто, Сашок! Здесь куда ни выстрели, в боевика попадешь... — танкист взял сигареты. Одну закурил. Сашок курить отказался.

— Что-то у меня тормоза немного барахлят, в горы лезем, не дай Бог чего, вниз поеду...

Михаил вылез из танка и пошел вперед, к головным машинам, что-то выяснять насчет своих тормозов. Сашок подождал, пока его друг отойдет за БРДМку, и быстро запрыгнул в танковый люк. Десантник, уже наполовину скрывшись в люке, как-то странно взглянул на старика, все еще стоявшего у дверей дома. Видимо, было что-то во взгляде Сашка особенное, пронзительно понятное, так как чеченец быстрыми шагами с палочкой в руках проворно побежал от дома.

Взревели двигатели, танк повернул башню прямо на дом. Прогремел выстрел, покрывший все и всех красной кирпичной пылью и шлейфом порохового дыма. Пыль стала оседать, когда бегущий к танку Мишка увидел, что у дома уже нет второго этажа.

— Стой, твою мать! Сашок, обалдел, что ли? Шуток не понимаешь?

Танк выстрелил второй раз, на этот раз пушка опустилась еще ниже.

Сашка вытащили из башни за волосы после третьего выстрела. У танка собрались командиры колонны. У оглохшего полковника было взбешенное красное лицо, он говорил с трудом, захлебываясь словами от ярости.

— Ты что, сукин сын! Зачем, зачем ты это!

Ситуация требовала, чтобы Сашок, имевший к тому времени на груди орден Мужества и медаль “За отвагу”, объяснился...

Говорил он спокойно и безо всяких эмоций, с осознанием всех совершенных им действий. Говорил, как на суде.

— Товарищ полковник, я пошел воевать в Чечню, чтобы отомстить за своего старшего брата, погибшего в первую чеченскую. Я вам рассказывал. Так вот, брат мой был тяжело ранен в грудь из автомата вот на этом самом месте, — Сашок показал рукой на пятачок у колонки с водой. — Затем, как говорили мне его товарищи, из этого красного дома вышли боевики и, выколов ему предварительно глаза и отрезав уши, закололи его насмерть штыком в грудь. Теперь я за своего Петра отомстил, готов под трибунал идти. Воля ваша...

Из кустов выглядывал ошалевший старик, его каракулевую шапку сдуло с бритой головы выстрелом. Он махал клюкой в сторону Сашка и тряс ваххабитской бородой, не в силах что-либо сказать. Десантники окружили развалины дома, кое-кто поднял несколько выброшенных взрывами тлеющих диванных подушек и отнес их к бронемашинам. В Чечне, как и в первую войну, в разбитых домах опять не осталось диванных подушек. Это единственное, что позволяли себе солдаты федеральных сил, однако называть такие действия мародерством было бы смешно. Сашок сразу был арестован и посажен в тыловую машину.

Минут через двадцать дверца машины открылась, и перед Сашком в ярком свете солнца нарисовался силуэт командира колонны.

— Ну, в общем арест отменяю в связи с боевыми обстоятельствами. Иди к своей БРДМке. В подвале разбитого тобой дома нашли трех заваленных боевиков и целый склад оружия, человек этак на сто. Вот так, Сашок! Ты не промахнулся...

Да, кстати, тут мы выяснили, в первой роте Михалев такой, знаешь его? Так он был в том бою с твоим братом... Иди, поговори с ним. Через десять минут выдвигаемся. — Полковник, потрепав за плечо выбравшегося на волю Сашка, пошел в голову колонны.

Михалева десантник нашел сразу.

— Ну ты даешь, друг! В упор дом раздолбить вдребезги, да вместе с боевиками...

— Я об этом не знал...

— Да в курсе. Только, Сашок, ты все-таки ошибся. Тот дом слева стоял, видишь вон развалины? Mы его потом взрывчаткой и подорвали. А ты по правому дому долбанул. Идем, покажу...

Старшина Михалев проводил Сашка на сельское кладбище, которое начиналось сразу за разбитым домом. Показал на заросшие мхом три могилы.

— Вот убийцы твоего брата! Мы на следующее утро в село вернулись уже с броней. Бой был короткий, этих гадов положили сразу. У них и уши твоего брата нашли в банке. Уши похоронили отдельно. Уже и не помню где. Так что брат твой был отомщен. Тебе просто никто не сказал из ребят. Мы же десантники, ничего не прощаем и все доводим до логического конца.

Сашок взглянул на могилы, рядом с которыми стояли ваххабитские пики, доказывавшие, что здесь лежат воины, и пошел в сторону колонны. На лице его сквозь густую дорожную пыль проступала усталость.

— Эй, Сашок, а как ты определил, что это именно тот дом, а не какой-нибудь другой? — спросил Михалев.

— Да по рассказам, по памяти, она у меня хорошая...

Август 2001

 

К.Мяло • Днестр: на незримом рубеже (Наш современник N9 2001)

Ксения Мяло

 

ДНЕСТР: НА НЕЗРИМОМ РУБЕЖЕ

 

Летом 1993 года мне случилось быть в Ярославле; и вот там, в местном музее, я увидела небольшое полотно Шишкина, поразившее меня как грозное пророчество, которому суждено было сбыться. Напомню: тогда прошло едва ли полтора года после 8 декабря 1991 года, когда в Беловежской Пуще прекратило свое бытие историческое Государство Российское и когда в мгновение ока к России нынешней перестал иметь непосредственное отношение целый сонм имен и событий, вне связи с которыми просто нет нашей национальной идентичности. Случившееся все еще казалось ирреальным (не может быть! вот так, в единый миг...) Но из глубины поднималось знание, что это страшное и впрямь произошло; и возникло чувство обрубленности — не подберу другого слова.

Так вот, картина И. Шишкина называется “Беловежская Пуща. Срубленный дуб”. Собственно, это даже не картина, а этюд, и его отличает от всех привычных, известных полотен художника — такого реалистичного, такого ясного, столь не склонного к мрачному колориту, скрытым планам изображения, к мистическим намекам — необыкновенная сумрачность, даже угрюмость пейзажа. Более того: вокруг поверженного тела в глубине окружающей его чащи гримасничают какие-то зловещие, почти гоголевские силуэты. Все дышит злом, и не просто злом, но сознательной злой волей — перед нами сцена убийства, в том нет сомнений. А дуб — ведь он не рухнул от старости, он даже не повален бурей, но срублен — еще полон жизни, мощных сил, он простирает в воздух болезненно скорчившиеся ветви.

Так что же за видение посетило художника, какое предчувствие?

Впрочем, вернее всего, сам он не вкладывал в свой маленький этюд того грандиозного символического значения, которое сюжет его получил сегодня, но — такова природа творчества — бессознательно воспринял некий сигнал из будущего, в котором срубленным окажется само Древо Государства Российского. И речь не только о пространстве — сколь бы ни было страшно его рассечение; еще страшнее — рассечение времени и пресечение родословия (дуб — родословное древо). В III тысячелетие Россия вступает как страна без внятного представления о своей истории, потерявшая и точку собственного начала, и смысловую связь последовавших за этим началом событий. Разрозненными клочьями в общественном сознании носятся и повисают какие-то даты, имена, и это их броуново движение временами рождает эффект трагикомический — как, например, диковинная любовь утратившей выходы к морям, то и дело демонстративно отрясающей прах Империи от ног своих Российской Федерации именно к строителям Империи, Петру I и Екатерине II.

А также — к Суворову, юбилей альпийского похода которого знаменательно совпал с пушкинским и, подобно последнему, ярко высветил царящую в сознании современной России сумятицу, неспособность внятно определить черты собственной преемственной исторической личности. В те дни в моду вошло едва ли не хоровое цитирование строк из “Бородинской годовщины”:

Сильна ли Русь? Война и мор,

И бунт, и внешних бурь напор

Ее, беснуясь, потрясали —

Смотрите ж: все стоит она!

Здесь все — и “левые”, и “правые” — останавливались, обрывали стих, превращая Пушкина в того, кем он никогда не был и не мог быть: в певца поражения — а он любил и не стеснялся петь победу; певца Российской Федерации, а не Великой России — словно бы Пушкин когда-нибудь мог смириться с тем добровольным самооскоплением, вследствие которого нынешняя Россия отказалась даже от тех своих наследственных земель, которые не хотели от нее уходить. И это называется — “стоять”? Тогда за что же Суворов бился на берегах Дуная и Днестра, а Нахимов и Корнилов в Севастополе, а ...

Впрочем, перечислять можно долго, потому что Пушкин в “Бородинской годовщине” говорил не о “вхождении в Европу” усеченного остатка исторической России, а о напряженном противостоянии миров, в котором решался вопрос о самом бытии нашего Отечества — как самоценной личности, готовой вступать во взаимообогащающий диалог с Западом (как и с Востоком), но решительно отказывающейся быть поглощенной иным цивилизационным космосом. Отказывающейся признать, выражаясь современным языком, право Европы на “мониторинг” русской национальной жизни и государственного поведения России. К тому же Пушкин слишком ясно видел, какой своекорыстный интерес движет Европой в ее будто бы “гуманитарной” озабоченности судьбой Польши (как тот же интерес сегодня движет ею в будто бы озабоченности проблемами Чечни). И вызов “борьбы миров” он принимал с рыцарской прямотой:

Куда отдвинем строй твердынь?

За Буг, до Ворсклы, до Лимана?

За кем останется Волынь?

За кем наследие Богдана?

Признав мятежные права,

От нас отторгнется ль Литва?

Наш Киев дряхлый, златоглавый,

Сей пращур русских городов,

Сроднит ли с буйною Варшавой

Святыню всех своих гробов?

Сегодня, особенно после триумфального визита римского понтифика-поляка в “Киев златоглавый”, каждая строка здесь бьет мощным разрядом острейшей политической актуальности — и вот в годы-то 200-летия рождения “национального поэта” (так назвал Пушкина Чаадаев именно после его “антиевропейских” стихов) и суворовского перехода через Альпы, 60-летия начала Великой Отечественной войны и 10-летия гибели Советского Союза, оберегая свои нервы, обрывать строфу, внушать себе и другим, что, мол, все в порядке, Россия та же и прочую утешительную ложь?! Нет, не та же, и это видно хотя бы уже из самой опаски дочитать до конца. Так хотя бы из уважения к событиям отечественной истории, чьи закрывающие век и тысячелетие юбилеи оказались разделены такими краткими промежутками времени, дочитаем до конца уклончиво обрываемые строки:

Смотрите ж: все стоит она!

А вкруг ее волненья пали —

И Польши участь решена...

Победа! Сердцу сладкий час!

Россия! Встань и возвышайся!

Греми, восторгов общий глас!

Но тише, тише раздавайся

Вокруг одра, где он лежит,

Могучий мститель злых обид...

Перед нами хранительный для Отечества сонм героев, где надо всеми возвышается великая тень Суворова, и, не правда ли, все стихотворение-то о другом, нежели пытаются внушить нам нынешние психотерапевты от политики. Оно — о вековом выстаивании России против западного Drang nach Osten, в котором Польше всегда отводилась роль “бегущей впереди паровоза”. Так какое же отношение все это имеет к нынешней России, чьей официально объявленной и разделяемой, не будем скрывать этого от себя, миллионами сограждан целью является всего лишь “вхождение в Европу”? Ясно, что суворовская, как и пушкинская великодержавность тому лишь помехой, “ссорит нас с Европой”, словно трепетная лань, страшащейся имперской тени на Востоке. И вот, чтобы успокоить бедняжку, создается особый жанр отмечания юбилейных дат, в рамках которого умудряются с ловкостью канатоходца обойти самую суть памятных событий и смысл деятельности юбиляров. Благо, разорванное в клочья историческое сознание современных россиян позволяет конструировать из его фрагментов самые экстравагантные коллажи. Именно так и произошло с юбилеем суворовского перехода через Альпы. В восприятии нынешней России это событие предстает каким-то игрушечным, далеким, чем-то вроде размытого в дымке времени опыта “строительства общеевропейского дома” и “вхождения в цивилизованное сообщество”. Никто уже не помнит, что в Альпы русскую армию загнало коварство австрийцев, напуганных грандиозностью итальянских побед Суворова и буквально строивших планы ее там погибели, и что коварство это вызвало глубокое негодование императора Павла I.

Неважно, все неважно — да здравствует Суворов, так помогший европейской стране Швейцарии! Швейцария о нем помнит, и — безо всякой иронии — спасибо ей за такую память: в Европе, столько раз спасенной жертвой русского солдата, она, увы, скорее исключение, чем правило. Но только какое отношение альпийский поход Суворова имеет к Российской Федерации? Ведь вся итальянская кампания Суворова, частью которой был переход через Альпы, соотносилась со стремлением Российской Империи в надвигающейся буре событий, которым предстояло изменить карту Европы, защитить свои позиции и не позволить задвинуть себя на второстепенные и третьестепенные роли, а то просто превратить в статистку на сцене всемирного исторического театра.

История Европы не будет вершиться без России — таков был дух Империи, и потому переход Суворова через Альпы был для нее такой же естественной необходимостью, что и взятие Измаила, что основание Севастополя и Тирасполя. Но ведь именно от этого наследия отказалась Российская Федерация, и трагический юбилей начала Великой Отечественной она встретила усеченной, почти утратившей связь с той страной, что 22 июня 1941 года приняла первый удар тяжелейшей в ее истории войны. До распада СССР мы знали, что война эта завершилась величайшей в ее истории Победой, но не то сегодня. Десятилетие, протекшее со времени “срубания дуба в Беловежской Пуще”, словно изменило все освещение исторического пейзажа — и что скажут теперь молодому россиянину слова когда-то каждому человеку сжимавшей сердце песни:

 

Двадцать второго июня,

Ровно в четыре часа

Киев бомбили, нам объявили,

Что началася война...

Речь-то об иностранной столице, как за границей и Севастополь; и это уже не свое, кровное, неизреченное, не та “смертная связь”, которую когда-то Марина Цветаева определила как самую сокровенную суть чувства родины. А потому, хотя умом мы знаем, что Победа была, сердцем знаем и другое, в горьких строках высказанное недавно скончавшейся Татьяной Глушковой:

 

Мы проиграли, проиграли

Тебя, Священная война!

Будем честны перед собой: цельной, преемственной общенациональной памяти, непосредственного переживания непрерывности истории в России больше нет, как нет его и на пространстве бывшего СССР. Но оно еще хранится в сознании отдельных людей, а также в иных точках на этом пространстве, которые предстают настоящими голограммами едва ли не всей общероссийской истории. И теперь уже не в Москве воспринимаешь ее целостный образ, а, например, на Братском кладбище в Севастополе, где в Вербное воскресенье тихо и незаметно кладут нарциссы и освященные вербы на уже едва ли не забытые Россией могилы 150-летней и 60-летней давности.

Или в Тирасполе, на берегу Днестра, где на центральной площади легендарный генералиссимус и основатель города все еще вздымает своего коня и где рядом с павшими в Великой Отечественной войне покоятся те, кто пытался защитить наследие Суворова тогда, когда Москва уже сама отреклась от него: ведь на референдуме 17 марта 1991 года большинство москвичей проголосовало против сохранения СССР.

* * *

Зажатому между двумя “великими”, Дунаем и Днепром, Днестру как-то не слишком повезло в русской литературе. Правда, Гоголь посвятил ему несколько строк в финале “Тараса Бульбы”, но, положа руку на сердце, их нельзя не признать бледноватыми рядом с гоголевским же вдохновенным гимном Днепру. И все же, хотя и не у классиков, есть в отечественной словесности “портрет” этой теперь уже полностью утраченной Россией реки, удивительно точно схвативший некоторые черты ее особой сущности. Он набросан пером побывавшего в 1846 году в Тирасполе ныне забытого писателя С. И. Черепанова, чей очерк, написанный по заданию санкт-петербургского журнала “Иллюстрация”, доносит до нас отзвук той светлой, кипучей радости, с которой Россия вступала во владение некогда утраченным ею наследием Киевской Руси. “И, наконец, посреди голой степи перед нами, как роскошный оазис, раскинулся город Тирасполь с его чудным местоположением и разгульным Днестром, постоянно нежащимся то в тени садов, то в ароматической глуши лесов...

Днестр показался мне игривее, блестящее, великолепнее обыкновенных рек, и долго любовался я его величественным бегом...”

Эта вольная, своенравная стремительность как определяющая черта в облике бегущей с Карпат реки еще в древности, быть может, так же бросилась в глаза и грекам, назвавшим ее Тирас, что значит “быстрый”. Прошедшие с тех пор века дорисовали портрет; и поток исторических событий, развернувшихся на днестровских берегах, своей бурной энергией, бескомпромиссностью поединков, в которых сходились здесь целые миры, оказался сродни бегу мощной, блестящей, быстрой воды. А еще — повторил сильные, чистые изгибы днестровского русла, схожие с тетивой натянутого лука.

Прогибаясь то на запад, то на восток, Днестр уже одним начертанием своим дает картину натяжения сходившихся здесь сил. И не на его ли берегах впервые так зримо, в пространстве, натолкнулся на пределы своего стремления к безграничной экспансии Запад, олицетворяемый Первым Римом? Впрочем, еще в начале первого тысячелетия до нашей эры Днестр получил значение рубежа миров, став пограничьем между фракийскими племенами и киммерийцами, упоминаемыми уже в “Одиссее”, обитавшими в Причерноморье и преградившими фракийцам путь на восток. Примерно с VII в. до н.э. киммерийцев сменили скифы, занявшие территорию от Днестра и Дуная до Дона, затем Днестр стал границей между фракийскими племенами гетов и ираноязычными сарматскими кочевниками; однако земли, лежащие на восток от Днестра, в широком смысле так и остались “Скифией”, как “скифами” навсегда остались для Запада населяющие их народы.

Именно “скифов” и не смогли одолеть римские легионы, наголову разбившие и уничтожившие племена гето-даков. Днестра они так и не пересекли, а остатки завоеванного населения (т. е. та его часть, которая не была истреблена или продана в рабство) были частично романизированы и в III веке нашей эры ушли с римлянами, когда сюда вторглись германские племена готов. Днестр опять стал границей — на сей раз между владениями вестготского короля Атанариха (земли к западу от Днестра) и державой остготского короля Германариха (земли к востоку от Днестра). В IV веке нашей эры и тот, и другой были разбиты пришедшими из глубин Азии гуннами. Приднестровские земли запустели, а с конца V-го—начала VI веков стали заселяться славянскими племенами. Когда же в IX веке происходит разделение славян на западных и восточных, Днестр опять становится границей — на сей раз между ареалами формирования тех и других.

Итак — почти всегда пограничье! Трудно найти другую реку, которая через тысячелетия столь устойчиво пребывала бы в этом качестве. По степени напряженности между Западом и Востоком рядом могут быть поставлены разве лишь знаменитая “линия Феодосия” на Балканах, с распадом Римской империи на Западную и Восточную разделившая южных славян на хорватов и сербов, да Восточная Пруссия со времени обоснования здесь Тевтонского ордена. Однако натяжение на этих двух рубежах обозначилось лишь в конце I-го, а масштабно развернулось во II тысячелетии. На днестровских же берегах оно уходит в почти уже непрозрачную глубину истории, контуры которой так резко прочерчены здесь вольными, лишенными прихотливости и лукавства (присущих иным рекам) изгибами Днестра — свидетеля славы и падения “трех Римов”.

Быть может, непреодолимость днестровского рубежа почувствовал и римский император Траян, при котором, как считалось до сих пор, были воздвигнуты знаменитые “лимы” — валы, насыпанные для защиты “цивилизованного мира” от простирающегося на восток “мира варваров”. “Траянов вал”, как пишет французский историк Ле Гофф, долгое время было даже принято именовать “Великой китайской стеной западного мира”. Правда, раскопки, проведенные недавно в Приднестровье, пошатнули привычное представление и позволили выдвинуть гипотезу, согласно которой лимы были воздвигнуты не римлянами для защиты от скифов и протославян, а наоборот — последними для защиты от римлян. Но, в конечном счете, это не меняет главного: того, что здесь пролег рубеж цивилизаций, и за этот рубеж Запад мог прорываться лишь спорадически, всякий раз бывая отброшен.

В XI—XII вв. и территория, именуемая ныне Приднестровьем, и Бессарабия входили в состав Древнерусского государства; затем Приднестровье было разорено прохождением батыевых орд, а затем, после разгрома татарского войска в битве на Синих водах русско-литовским князем Ольгердом и пребывания в Великом княжестве Литовском, Приднестровье на несколько веков оказалось на стыке Польши и Крымского ханства. Частично его земли вошли в состав Речи Посполитой, а частично образовали так называемое Дикое поле — территорию без общепризнанного суверена и с пестрым по этническому составу, хотя и довольно редким населением. О характере последнего дает некоторое представление молдавский историк и писатель XIX века Богдан Хашдеу. Последний так говорит об этом феномене, которому в некоторых чертах суждено было повториться на излете II тысячелетия: “За Днестром, на границе Польши с татарским ханством, была создана маленькая республика из беглых людей, девизом которых стало уничтожение врагов христианства. Вскоре они прославились своей неустрашимостью и стали называться казаками...”

Хашдеу говорит также о “рыцарской республике”, и крошечная рыцарская — или, если угодно, казацкая — приднестровская республика играла своеобразную роль хранителя этой земли вплоть до часа, когда сюда вернется Русь, теперь уже в образе Российской Империи. И она вернулась: по Ясскому миру, заключенному в декабре 1791 года между Турцией и Россией, земли, лежащие между Южным Бугом и Днестром, отошли в полное владение последней. По духу и букве договора — навечно, оказалось — ровно на 200 лет, но вина в том не приднестровцев. Казаки Дикого поля с готовностью влились в состав созданного Потемкиным Черноморского казачьего войска, что отражало естественную связь закрепления России на этих землях с ее продвижением к Черному морю. В Манифесте Екатерины II подчеркивалось, что вновь приобретенные земли обещали “приметные выгоды и преимущества в коммерческой системе на Черном море”. Но торговые суда нуждаются в защите военных, а эффективной коммерции не бывает без опоры на эффективную оборону (это только современная РФ попыталась — безуспешно — действовать наоборот); а потому, напоминает один из приднестровских историков, “с целью укрепления новой границы намечено было построить три крепости: Хаджидерскую (Овидиопольскую), Хаджибейскую (Одесскую), Срединную (Тираспольскую)...”

Место для последней выбирал и руководил фортификационными работами А. В. Суворов, специально для этого вызванный из Финляндии, где также занимался закладкой крепостей. Он и считается основателем города, смысловым центром которого его памятник (и его память) остается доныне. И немало правды заключено в не лишенных горечи словах директора Государственного мемориального музея А. В. Суворова, сказанных им на проходившей в мае 2000 г. в Петербурге научной конференции “Суворов. История и современность”: “В мире есть две страны: Швейцария и ПМР, где хранят память о А. В. Суворове”.

Однако в Приднестровье это не просто память: это скорее все еще ощутимая, все еще живая вибрация тех могучих энергий, напряжением которых было удержано для создания иного мира, иной цивилизации громадное, уходящее на восток пространство — удержано в те баснословно далекие дни, когда на аренах празднующего триумф Рима на протяжении почти полугода как гладиаторы сражались тысячи плененных гето-даков. И сколько раз ни рушилось русское государство, территория эта — в отличие от Бессарабии — никогда не порывала с ним своих связей, предпочитая автономное бытие никем не признанной, но свободной земли включению в чуждый ей мир, эмблемой своей имеющий образ Капитолийской волчицы. Удержалась она в искони родственном ей мире и в годы Гражданской войны, когда на правом берегу Днестра — в Бессарабии — 2 декабря 1917 года была провозглашена Молдавская республика, объявившая о своем условном присоединении к Румынии. Однако последняя не просуществовала и года, была оккупирована румынскими войсками, и в ноябре 1918 года ее руководящий орган “Сфатул цэрий” (“Совет края”) буквально под дулами румынских пулеметов проголосовал за безусловное присоединение к Румынии.

На приднестровских же землях в 1924 году была создана МАССР, включенная в состав Украины; и именно к Приднестровью была в 1940 г. присоединена Бессарабия, а не наоборот. Иными словами, бывшее Дикое поле опять сыграло для России роль плацдарма, позволившего ей восстановить свое влияние на правом берегу Днестра, значение чего в преддверии надвигающейся войны переоценить было невозможно.

К началу войны противник сосредоточил на румынской границе 3 фашистские армии, всего более 600 тысяч войск с танками, артиллерией, авиацией. Превосходство по отношению к боевым силам советских пограничных частей было восьмикратным, тем не менее бои на границе продолжались одиннадцать дней, и эти дни тоже сыграли свою роль в том, что к Москве немцы подошли не в августе, а лишь в октябре. Однако еще более затянутым оказалось продвижение войск гитлеровской коалиции на левом берегу Днестра, и в ходе Великой Отечественной войны вообще необычайно ясно проявились некоторые особенности геополитической динамики данного региона. Процесс обретает здесь парадоксально-диахронный характер, так что, например, Тирасполь был оставлен советскими войсками лишь 8 августа 1941 года (Кишинев пал 16 июля), т. е. месяц спустя после того, как немцы подошли к Киеву.

Так же обстояло дело и в конце войны: Тирасполь был освобожден 12 апреля 1944 года, когда Витебск был еще в руках немцев, и лишь 20—29 августа прошла Ясско-Кишиневская операция; а уже 31 августа пал Бухарест. Как видим, разница в сроках, для тогдашней скорости движения фронта, внушительная, и она производит впечатление почти мистических свойств приднестровской “капли”, с иррациональной силой стремящейся к общеславянскому океану на востоке.

Но дело, разумеется, не в мистике, а в том, что Россия, ввиду особенностей исторически сложившейся личности Приднестровья, его резко выраженных качеств плацдарма, а также — не в последнюю очередь — его безграничной преданности общему “Большому Отечеству”, получала здесь жизненно необходимое ей время для собирания сил. Отсрочка была вновь дана и в конце ХХ века. Ибо тот римско-легионерский характер румынского фашизма, который сделал для Приднестровья 1941—1945 годы как бы органическим продолжением великой борьбы, начавшейся еще во времена “Траянова вала”, будучи возрожден молдавскими националистами в годы перестройки, естественно соединил для крошечной республики ее упорное, длящееся вот уже десять лет выстаивание с годами Великой Отечественной.

В декабре 1941 года “кондукэтор” Антонеску в беседе с профессором Г. Алексяну так обрисовал программу-максимум в отношении Приднестровья: “Власть Румынии установилась на этой территории на два миллиона лет”. Это будет почище “тысячелетнего рейха”! А когда в годы распада СССР на правом берегу Днестра вновь было поднято знамя румынского легионерства, прославлено имя Антонеску и проклято само русское слово, само имя России, там пахнуло той же маниакальной ненавистью к славянству, корнями уходящей в глубины тысячелетий.

“Быть румыном, думать и чувствовать по-румынски означает заявить во всеуслышание о благородном своем происхождении, о естественной гордости за сохраненное имя, указывающее на твоих древнеримских предков. Это значит говорить на румынском, даже если кое-где кое-кто называет его молдавским языком, который не только является прямым потомком прославленной латыни, носительницы великой мировой культуры, но и языком-победоносцем. Да, победоносцем, потому что в вековой борьбе со славянскими диалектами (курсив мой. — К. М. ) и с другими языками он вышел несомненным победителем”, — так писала в сентябре 1990 года кишиневская газета “Цара”, рупор Народного фронта Молдовы, отражая этот блок настроений. Ответом стало рождение, в том же сентябре 1990 года, Приднестровской Молдавской Республики, сосредоточившей в себе всю энергию днестровского изгиба на восток. И всякий раз, когда я вижу горящий напротив конного Суворова Вечный огонь, я ловлю себя на мысли: а много ли найдется мест на Земле, где с таким упорным постоянством горел бы огонь неугасимой воли к отстаиванию некоего незримого рубежа — рубежа, значения которого, кажется, не понимает уже и сама Россия и олицетворением которого остается узкая полоска непризнанной республики.

* * *

Бесконечно так продолжаться, конечно, не может, тем более что на сей раз приднестровское упорство не только оказалось Россией не оцененным, но она, похоже, готова перейти к новому циклу давления на Приднестровье, словно задавшись целью окончательно сломить и уничтожить сосредоточенную здесь силу тяготения к ней. Как это ни покажется странным на первый взгляд, угроза такого нового давления явилась следствием события, у многих в России, в том числе и в кругах патриотической оппозиции, вызвавшего едва ли не настоящую эйфорию: победы на парламентских выборах в феврале 2001 г. КПМ и вступления ее лидера, Владимира Воронина, в должность президента Республики Молдова.

Между тем никаких убедительных оснований для подобной эйфории пока нет; и причиной тому вовсе не какие-либо особенности политической личности Воронина, о которых говорить пока тоже рано, но сама сложившаяся на берегах Днестра реальность. А полагаясь лишь на предвыборные обещания, считать, будто этот узел будет распутан в волшебно краткие сроки, — значит этой реальности либо совсем не знать, либо игнорировать ее, последствия чего всегда печальны. Наследие же Воронин получил крайне тяжелое прежде всего в том, что касается его собственной республики: разрушенной и разворованной, запутавшейся в долгах, с обнищавшим населением и предельно зависимой от Запада. А до какой степени подобная зависимость может корректировать предвыборные речи политиков, нам прекрасно известно и по опыту России — даже в нынешнем ее состоянии величины, не сравнимой с Молдовой. Нельзя не учитывать и сохраняющегося влияния достаточно сильной прорумынской оппозиции, которая не преминет использовать в своих целях любую неудачу Воронина. Поскольку же речь не о монархии (а ведь даже в последних государственный курс может резко меняться в зависимости от личности правителя) и вопрос о власти решается на выборах, верхом легкомыслия со стороны России было бы поддаться соблазну конъюнктурного решения вопроса. Сегодня она, по ряду признаков, готова совершить эту тяжелую ошибку и уже перешла к глубоко аморальной практике экономической блокады Приднестровья. По инициативе “из верхов” в начале мая были заморожены все связи между российскими и приднестровскими предприятиями — даже в тех случаях, когда уже состоялась предоплата соответствующей продукции. Назвать это иначе, нежели новой попыткой выкручивания рук Приднестровью, невозможно; и трудно допустить, чтобы президент РМ не был в курсе происходящего.

Впрочем, в резко антиприднестровской программе Андрея Караулова “Момент истины” (выпуск 14 мая 2001 г.) он и сам заявил, что при встрече с В. Путиным попросил его “посильнее нажать“ на рычаги давления на ПМР.

А коль скоро это так, то мы вправе предположить, что речь идет о согласованной тактике действий РФ и РМ. Поспешность, с которой В. Воронин уже предложил заведомо неприемлемый для Тирасполя вариант решения приднестровской проблемы — включение ПМР в состав единой Молдовы, пусть и на правах самой широкой автономии, также настораживает. В Тирасполе прекрасно понимают, что это означает потерю собственной, большими жертвами созданной армии и структур безопасности — при том, что Кишинев и при новом руководстве отказывается рассматривать неоднократно предлагавшийся приднестровским руководством вариант общей демилитаризации региона. И можно представить себе судьбу лишившейся средств самозащиты “автономии” в случае новой перемены политического курса Кишинева!

Тем не менее, посол России в Молдове Павел Петровский уже поспешил заявить, что непризнанную ПМР правильнее было бы именовать одним из регионов Молдавии, руководителем администрации которого является Игорь Смирнов. Это — шаг назад по сравнению даже с московским Меморандумом 1997 года, где речь шла об общем государстве, слагаемом РМ и ПМР. И есть все основания заключить, что Москва — при тихом согласии президента РМ Воронина — вновь берет курс на проводившуюся руководством Ельцина в 1992—1996 гг. одностороннюю поддержку Кишинева и принудительную ликвидацию ПМР. Внешне политические перемены в Кишиневе в глазах не слишком дальновидных или не слишком осведомленных людей создают удобный предлог для такого нового ужесточения позиции Москвы по отношению к Тирасполю. Вновь в пестрой среде “государственников” возрождаются наивные иллюзии, будто “жертвой Приднестровья” можно обеспечить возвращение Молдовы в сферу российского влияния. Не будем обсуждать моральный аспект такого подхода — безнравственность его очевидна. Но, кроме того, хитроумный на первый взгляд, он по сути до крайности примитивен и страдает серьезным исходным изъяном: полным игнорированием правового аспекта проблемы. Российская политика, с органически присущей ей склонностью к юридическому нигилизму, не раз уже спотыкалась “на этом самом месте”.

Между тем включение ПМР в состав РМ было бы актом вопиющего пренебрежения правом. Ибо никаких юридических оснований для пребывания территории Приднестровья в составе Молдавии, кроме соответствующего решения советского правительства от 2 августа 1940 года, которым и была создана разместившаяся на обоих берегах Днестра МССР, не существует. Но именно это решение было объявлено незаконным в постановлении Верховного Совета МССР от 23 июня 1990 года, утвердившем Заключение Комиссии Верховного Совета Молдавской ССР по политико-юридической оценке советско-германского договора о ненападении и дополнительного секретного протокола к нему. Заключение это было подписано председателем ВС республики М. Снегуром и выдержано в духе резкой враждебности к исторической России вообще, а не только к конкретной ее форме — СССР.

В документе говорится, в частности: “Вследствие русско-турецкой войны 1806—1812 годов и продолжительного дипломатического торга, Бухарестским мирным договором (1818 г.) Россия расчленила государство Молдавию, аннексировав территории между Прутом и Днестром, искусственно распространив на ее название “Бессарабия”... 27 марта 1918 г. Сфатул Церий (совет страны) высказался путем голосования за объединение Бессарабии с Румынией... 28 июня 1940 г. СССР оккупировал силой оружия Бессарабию и Северную Буковину вопреки воле населения этого края... провозглашение 2 августа 1940 г. Молдавской ССР было актом расчленения Бессарабии и Буковины”.

Тем самым республика упраздняла себя самое в том виде, в каком она существовала до 23 июня 1990 года; а принятие данного постановления в контексте общей шумихи вокруг “пакта Молотова—Риббентропа”, как в пропагандистских целях стали именовать советско-германский договор о ненападении, открыто обозначает его роль в деле разрушения СССР, инструментом которого была и вся эта шумиха. Тем самым не Тирасполь, а именно Кишинев, по духу и букве права, совершил акт сецессии (отделения) от общего единого государства, верность которому и на сей раз подтвердило Приднестровье, 2 сентября 1990 г. создав ПМССР, заявившую о желании остаться в СССР. Такое же желание было высказано абсолютным большинством приднестровского населения на общесоюзном референдуме 17 марта 1991 года, тогда как в Молдове проведение референдума было сорвано.

Не учитывать всего этого невозможно, и мы вправе ожидать от нового руководства РМ ясного ответа на вопрос об оценке им постановления 23 июня 1990 г., сформулировавшего юридическое обоснование новой молдавской государственности. Коль скоро преемственность по отношению к нему сохраняется, сохраняется, вопреки утверждениям г-на Петровского, и вся система аргументов, разработанная Приднестровьем в защиту своей равносубъектности в составе общего с Молдовой государства. И, разумеется, при создании такого государства не может быть и речи о выкручивании рук Тирасполю.

Наконец — last but not least (последнее по месту, но не по значению) — нельзя не помнить о как будто бы вскользь упомянутой в постановлении Буковине. Вопрос этот уже является предметом трений между Молдовой и Украиной, а в самой Молдове, как и в Румынии, есть немало сторонников дальнейшего будирования этого вопроса. Противоправное заталкивание Приднестровья в унитарную Молдову, несомненно, усилит их напор в данном вопросе. А это, особенно в случае новых политических перемен в Молдове, исключать возможность которых было бы просто несерьезно, может породить цепную реакцию нестабильности в регионе, где равновесие базируется на системе взаимоувязанных между собой международных договоров: стоит вспомнить лишь вопросы Трансильвании или Добруджи. И результат погони за тем, что кому-то сегодня представляется выгодой, может оказаться печальным не только для Приднестровья.

* * *

В нижней части утвержденного 7 ноября 1847 г. герба Тирасполя по черному полю диагонально от правого верхнего угла проходит крепостная стена красного цвета. Она указывает на то, что город вначале был основан как крепость; по обе стороны от стены помещены по одному желудю — напоминание о дубовых лесах, когда-то характерных для ландшафта Приднестровья.

Однако сегодня они скорее вызывают в памяти “срубленный дуб в Беловежской Пуще”. Само же Приднестровье чем-то схоже, даже очертанием, с дубовым листком — тем самым, что “в степь укатился, жестокою бурей гонимый”. Уподобится ли РФ жестокосердной чинаре, тем самым порывая с родословием Государства Российского, со всей его историей? Исключить этого нельзя. Но тогда, рано или поздно, ей придется осознать, что она потеряла здесь и духовную крепость, лишь зримым выражением которой была “фортиция”, воздвигнутая Суворовым. Приднестровье станет искать свой путь в “мировое сообщество”, коль скоро его служение перестало быть нужным для России до такой степени, что она нашла возможным цинично подвергнуть блокаде столь беззаветно преданную ей землю в канун Дня Победы и 60-летия начала Великой Отечественной войны. Фантазии же российских “пикейных жилетов” на тему о геополитических выигрышах, сулимых сдачей Приднестровья, очень скоро обнаружат всю свою вздорность.

Правобережье Днестра никогда не играло и по определению не может играть той роли средоточия восточного “силового поля”, которая событиями тысячелетий засвидетельствована в Приднестровье. А закономерности подобного масштаба не подчиняются прихотям преходящих правителей. Если Россия действительно хочет сохранить свое влияние на юго-западном направлении, она не может не считаться с ними, и соответствующим должен быть алгоритм ее поведения с ПМР. Попытка же обмануть историю обернется лишь тем, что с новым изгибом Днестра на Запад завершится начавшееся почти три тысячи лет назад противостояние, создавшее саму возможность исторического бытия России.

 

 

С.Семанов • «Русская мафия». Русская ли? (Наш современник N9 2001)

Сергей Семанов

 

“РУССКАЯ МАФИЯ”. РУССКАЯ ЛИ?..

Из-за рубежа постоянно доносятся вопли, а наш телеэкран и газеты, обслуживающие интересы “банкиров” определенного окраса, их охотно у нас тиражируют, про злодейские деяния так называемой “русской мафии”. Поймают где-нибудь в Голландии таджикского наркодельца, в Германии — грузинского “вора в законе”, на Кипре — шайку азеров, торгующих “живым товаром”, всё это непременно называют “русской мафией”, и никак иначе.

Особенно любопытные вещи происходят в этой связи в Соединенных Штатах. Уже почти два года гремит, то затихая, то возрастая до предела, воровской скандал вокруг “Бэнк оф Нью-Йорк”. Мошенничество там грандиозное и до изумления наглое. Заголовки в материалах по делу самые разнообразные, но прилагательное “русский” в них присутствует неизбывно. Кто же главные фигуранты расследования? Могилевич, Раппопорт, Кагальский, Берлин, Прицкер, Булах, Гурфинкель... В этом списке мы никак не упустили ивановых и петровых, таковых там не возникало. Добавим, что последняя в перечне — дама средних лет, близкая подруга еще по Нижнему Новгороду нынешнего вождя “правых” Немцова. Таков вот списочек подозреваемых по громкому воровскому делу. Все они почему-то именуются “русскими”, включая Немцова. Не странно ли?

В Израиле издается на русском языке еженедельник “Панорама”, один из самых там читаемых. Это понятно, ибо чуть ли не половина образованного сословия в этой стране — выходцы из СССР или стран Восточной Европы, где влияние русской культуры было исключительно сильным еще с XIX века. Подшивка еженедельника имеется в Израильском культурном центре в Москве, где она вполне доступна.

Статью парижского корреспондента “Панорамы” (4—0.04.2001) Бориса Шлаена “Разгул русской мафии” мы публикуем без всяких правок и сокращений.

“Министр внутренних дел Германии Отто Шили подписал в Вильнюсе вместе со своим литовским коллегой Витаутасом Маркявичюсом межправительственное соглашение о сотрудничестве в области борьбы с организованной преступностью.

С чем и с кем конкретно собираются усилить борьбу правоохранительные органы Германии, Литвы и других европейских стран?

По оценкам западных экспертов, в Европе сейчас действуют около 10 тысяч крупных и мелких преступных группировок, организованных выходцами из бывшего Советского Союза. Обычно всех их скопом называют русской мафией, однако речь идет не только о русских и не только о гражданах России. В криминальные группы входят и украинцы, и уроженцы Кавказа, и граждане прибалтийских республик... Так, например, в Германии в прошлом году официально зарегистрировано двести случаев торговли людьми (речь здесь чаще всего шла о принуждении к проституции). Каждый девятый из преступников, проходивших по этим уголовным делам, — гражданин Литвы (здесь и далее выделено мною. — С. С. ). Это одна из причин, по которой немцы торопились с подписанием соглашения.

Цель документа — создать условия для более тесного сотрудничества правоохранительных органов обеих стран в борьбе с организованной преступностью. В качестве главных проблем Отто Шили назвал торговлю людьми (особенно — женщинами), распространение наркотиков и кражи автомобилей. Соглашение значительно расширит возможности правоохранительных органов по обмену информацией персонального характера о лицах, подозреваемых в преступной деятельности. О заметном росте литовской преступности в странах Северной и Западной Европы на протяжении последнего года местная пресса писала не раз. Особенно много сообщений криминального характера из стран Скандинавии.

Однако, по мнению представителя пресс-службы МВД Литвы, говорить о существовании литовской мафии как особого явления пока нет оснований. В большинстве случаев речь идет, так сказать, об “индивидуалах”, которые пытаются “заработать” на Западе.

Относительно частые сообщения о преступлениях литовцев свидетельствуют не об особых криминогенных склонностях последних, а, скорее, о всё большем вживании Литвы в Европу, о расширении контактов и коммуникации с Западом. К слову сказать, в страны Западной Европы литовцы ездят без визы, в отличие от граждан Белоруссии и России.

Но виза уголовникам — не помеха. Те, кому она необходима, получают право на въезд как легальным, так и нелегальным путем.

Например, недавно разразился скандал в связи с незаконным предоставлением бельгийского подданства грузинам, связанным с преступными группировками. Мафиози удалось подкупить сотрудника Службы натурализации. Как минимум, полтора десятка этих “новых бельгийцев” из Грузии владеют магазинами в районе антверпенской площади Фалькон, известной среди эмигрантов из бывшего Союза под названием “Красная площадь”. Здесь продаются дешёвые товары сомнительного происхождения для туристов из СНГ.

Несколько дней назад немецкие информационные агентства сообщили о том, что русская мафия готовила покушение на главного следователя отдела борьбы с организованной преступностью прокуратуры города Кобленца. Это стало известно в результате допросов трех арестованных мафиози: 38-летнего немца, приехавшего несколько лет назад на постоянное место жительства в Германию из Казахстана, 39-летнего латыша и его 28-летней подруги, также родом из Латвии.

Уголовное дело было заведено на них после того, как в полицию обратился живущий в Кобленце украинец, которого мафия “поставила на счетчик” за долги, угрожая убить. После ареста неудавшихся киллеров выяснилось, что они занимались контрабандой и продажей наркотиков, подделкой документов (с помощью которых в Германию переправлялись нелегальные иммигранты), а также были соучастниками других преступлений. Кроме того, троица разрабатывала планы убийства главного следователя прокуратуры по заданию вожаков мафии. Те даже внесли задаток. Во сколько именно была оценена голова следователя, пока держится в секрете.

В средствах у так называемой русской мафии недостатка нет. В семь миллиардов марок оценивается общая сумма денег, которые за последние три-четыре года мафиози из России и других стран СНГ отмыли через счета в немецких банках с помощью одной только скандально известной лондонской компании “Трансуорлд груп”. Когда банки, наконец, обратили внимание на подозрительные переводы, они сообщили об этом в прокуратуру. Правда, без помощи российских правоохранительных органов (только те могут установить, из каких источников получены эти деньги и кто их переводил) расследование зашло в тупик.

Однако, по сообщению журнала “Шпигель”, немецкая прокуратура считает бессмысленным обращаться за официальной помощью к России, потому что толку от этого все равно не будет.

Швейцария — самая популярная из европейских стран, в которых российские и прочие постсоветские мафиози хранят деньги. Хотя не меньше любят и Испанию. Российский криминальный элемент облюбовал Испанию лет десять назад. Помимо прекрасных условий для отдыха после “деяний” на родине, в Испании обнаружились возможности для надежного вложения неправедных денег. Дело в том, что многие местные банки, особенно мелкие, довольно неразборчивы в клиентах и от иностранцев не требуют никаких деклараций. Кроме того, вокруг прибывавших на отдых татуированных личностей сразу закружились местные дельцы.

Наблюдая, как гости швыряют деньгами в ресторанах и ночных клубах, они предложили им более рациональное вложение капиталов. К примеру, в недвижимость. Вскоре в некоторых курортных поселках возникли целые русские улицы с населением весьма подозрительной наружности. БМВ, “Мерседесы” и роскошные яхты стали непременным атрибутом этой публики в Испании.

Между тем очень скоро испанские органы правопорядка столкнулись с проблемами: россияне устраивали между собой разборки, оставляя на улицах трупы своих соотечественников. Иногда полиции удавалось вмешаться и предотвратить очередное преступление. Так, летом 1999 года испанцы задержали в Марбелье, на юге страны, членов московской медведковской группировки. Те приехали, чтобы расправиться с живущим в Марбелье банкиром Зигаревым.

Криминогенная обстановка значительно ухудшилась, когда с середины 90-х годов российский криминал решил не только вкладывать, но и зарабатывать деньги в Испании. С тех пор регулярно, не реже раза в месяц, россияне фигурируют в сводках полиции. Основной промысел — поставка проституток из России и Украины. Девиц при этом беспощадно обкрадывают, отнимая практически всю выручку.

Появился и еще один бизнес — эксплуатация нелегальной рабочей силы. Россиян устраивают в сельское хозяйство и на стройку. За “услуги” они вынуждены отдавать благодетелям-мафиози половину заработка. Две недели назад полиция арестовала 18 граждан России в туристском поселке Торребьеха на востоке страны, промышлявших подобным образом. Своих подопечных они содержали на нарах по 15—20 человек в одной комнате. За непослушание беспощадно избивали.

Занимаются некоторые россияне и откровенным разбоем. Двое молодых людей были задержаны в конце февраля за убийство с целью ограбления испанского таксиста.

Но самым ярким вкладом испанской полиции в борьбу с русской мафией стал недавний арест в Барселоне знаменитого ореховского авторитета по кличке Ося, совершившего у себя нa родине, по меньшей мере, 29 убийств. Представ перед испанским судебным следователем, Ося категорически отказался от экстрадиции в Россию. Впрочем, возможно, вначале ему придется ответить и за свое пребывание в Испании. Ведь постоянно расхаживая с пистолетом да с фальшивыми документами, он заработал себе, в соответствии с местным законодательством, солидный тюремный срок.

Уголовные авторитеты, профессиональные киллеры, автоматные перестрелки в кафе, взорванные рестораны — все это еще совсем недавно жители западных стран знали исключительно по приключенческим фильмам и детективам, а сейчас, благодаря российским гостям, смогли увидеть воочию.

Может быть, не столь опасная, как другие, зато весьма оригинальная и уникальная для Запада преступная группировка раскрыта в Италии. Весь мир обошла история с разоблачением весьма необычной организации — украинской мафиозной группировки, действовавшей на территории Италии, Франции и ряда других стран Европы. Ее особенность в том, что состояла она из глухонемых. Шайка, которая получила итальянское название “Ил-тетто” — “крыша”, возглавлялась неким Толиком. Он заставлял глухонемых украинцев просить милостыню в вагонах электричек, продавать нехитрые сувениры, а выручку от подаяний сдавать в общую кассу, то есть ему самому. Число наемных работников Толика составляло 125 человек, но в летний сезон вызывали подкрепление из Украины. И тогда состав “поездной бригады” увеличивался до 300 человек. Все они общались на особом украинизированном языке мимики и жестов, что сейчас создает дополнительные трудности для французских и итальянских следователей. В Италии именно русская мафия наряду с албанской и китайской рассматривается как самая опасная. В последнем документе спецслужб, подготовленном для итальянского парламента, имеется даже специальный раздел “Русская мафия”. В нем, в частности, говорится, что международная организованная преступность проявляет все больший интерес к сфере финансов, и на этом поприще наиболее активна так называемая русская мафия, которая уже прочно утвердилась в экономических кругах с целью отмывания денег, поступающих от разного рода незаконных операций. Итальянские эксперты считают русскую мафию наиболее коварной среди всех иностранных преступных организаций. Ее отличает способность к экспансии и участие в самых выгодных видах незаконного бизнеса, благодаря чему она располагает практически неограниченными финансовыми возможностями.

Здесь нельзя не сказать, что многие из мафиозных группировок, организованных выходцами из республик бывшего СССР, были раньше связаны с правоохранительными органами или с КГБ. Шантажом и запугиванием многие из них занимались и раньше — по долгу службы. Конспирацию они соблюдали, с оружием их учили обращаться. В общем, опыт есть. И связи с прежних времен тоже остались. Поэтому такие уголовники попадаются реже, чем решившие ограбить таксиста гастролеры-одиночки”.

Материал, как видим, вполне спокойный, содержательный и объективный. Вот только заголовок статьи вроде бы не вытекает из приводимых там фактов и навеян, надо полагать, штампами западной печати. Действительно, среди бандюг, орудующих в странах Запада, поименованы литовцы, грузин, немец из Казахстана, чудная парочка латышей, целая шайка украинских мафиози в Италии. В причастности к “русским” может быть отнесен только один эпизод, весьма, впрочем, сомнительный. В Испании задержали бандита по кличке Ося, якобы из ореховской преступной группировки. К нему приложен эпитет “знаменитый”, но фамилия почему-то не названа. Странно. Заметим попутно, что среди современных великороссов имя Ося (то есть Осип или Остап) не встречается, и у бандюг тоже.

Однако в Испании встречались истинно знаменитые нарушители законов. Для полной объективности процитируем ту же “Панораму” от октября прошлого года. Никаких пояснений тут далее не потребуется, о какой именно мафии идет речь. Эйтан Филькенштейн из Мюнхена пишет:

“Средства массовой информации сообщали, что г-н Гусинский в обмен на обещание отдать за долги свой “Медиа-МОСТ” получил разрешение покинуть камеру Бутырской тюрьмы и отбыть на Гибралтар. Там он получил право на постоянное жительство, и занимается тем, что возводит дворец, роскошь и великолепие которого должны затмить все, что было до сих пор там построено”.

Давно обращал я внимание: русский еврей, прибыв на “историческую родину”, если даже здесь он злился на Россию и русских, там, у себя, делается зачастую куда мягче к покинутой стране и людям. А подчас даже становится кем-то вроде русского патриота. Так ли, не так, но на страницах израильской “Панорамы” почти не присутствует русофобия, которая в изобилии хлещет от средств массовой информации российской столицы, хозяева которых на “историческую родину” пока еще не перебрались. Такая вот странная закономерность.

И вот помечталось: а хорошо было бы их отправить на длительную стажировку в окрестности Мертвого моря, чтобы там, вдали, они хоть бы чуть полюбили свою нынешнюю страну обитания. Или уж остались там насовсем.

А мы в заключение нашего краткого сюжета вернемся к делам отечественным. Напомним на всякий случай, что в наших словарях итальянское слово mafia толкуется как тайное преступное сообщество, ставящее своей целью прежде всего незаконное обогащение. Запомним это, а теперь процитируем относительно недавние сообщения нашей печати о не слишком известных деяниях двух весьма известных лиц.

Цитируем: “Давний интерес коллекционеров вызывает автомотопарк министра по делам СМИ господина Лесина. По состоянию на 2000 год, на имя Михаила Юрьевича были приобретены “Мерседес-600”, джип “Тойота-Лэндкрузер” и еще два “Мерседеса” представительского класса. Но самую потрясающую покупку сделал 43-летний министр Лесин 6 мая 2000 года — он приобрел новый супернавороченный мотоцикл “Харлей-Дэвидсон”. Как говорится, конец цитаты.

А теперь цитата вторая: “А еще один член нашего правительства, вице-премьер Виктор Христенко, подарил своему сыну Володе на восемнадцатилетие годовалый (то есть новейшего выпуска. — С. С. ) “Мерседес-600”. О стоимости такого подарка даже подумать страшно”.

Нет-нет, это не бедные демонстранты, протестующие перед Думой против распродажи земли, пишут так в своих листовках! Это уверенно публикует журналист Олег Лурье в сугубо либеральной “Ноге” (то есть “Новой газете”) от 4—6 июня сего года. Журналисту “даже подумать страшно” о расходах наших министров на себя и любимых деток. Нам тоже. Как и вам, читатели.

Так, не правда ли, приходится поневоле вспомнить относительно нынешнего Правительства России короткое такое итальянское слово. Нам всем “страшно”, а им?..

 

В.Осипов • Шенгенская тюрьма хуже ГУЛАГа (Наш современник N9 2001)

Владимир Осипов

 

ШЕНГЕНСКАЯ ТЮРЬМА ХУЖЕ ГУЛАГА

 

Проблемы личного кода, цифровой идентификации людей и электронного досье докатились от “Шенгенского интернационала” сначала до Украины, а теперь и до нас. Нулевой 2000 год стал годом активного внедрения российскими властями ИНН (идентификационного номера налогоплательщика). Как повелось у номенклатуры, проблема эта не обсуждалась. Замена прежнего имени на цифровое проводилась молчком, из “подворотни” налоговиков. Правда, всюду расставили щиты с неведомой аббревиатурой, чтоб привыкали. Как в 96-м: бери или проиграешь! Гражданам России предлагалось собственноручно написать заявление с просьбой о присвоении цифрового имени, пожизненного и посмертного номера. В углу бланка заявления подмигивал штрих-код, хорошо узнаваемое тиснение Всемирной кодировки продукции. Кодировка продукции, как известно, существует в двух вариантах: один (UPS-A) — Международный код продукции — для использования в США и Канаде, и второй (EAN-13) — Европейская нумерация продукции — для “остального мира”. В обоих случаях основным кодовым числом является 666 — “число зверя”, по Апокалипсису. Было бы легче и удобнее, как считают специалисты, ввести другое кодовое число. Но ввели “почему-то” именно это. Сегодня в большинстве стран Запада у власти стоят атеисты и богоборцы. Даже христианские демократы, не столь уж ретивые клерикалы, и те уступили место в “атлантических” коридорах власти либералам и социал-демократам, приверженцам Вольтера, Дидро, Маркса и Фрейда. В 1968 году по западным странам пронеслась как смерч пресловутая сексуальная революция, в результате которой у “золотого миллиарда” в корне изменились духовные и нравственные приоритеты. Легализованы немыслимые прежде виды разврата и растления. Из школ изгнан Закон Божий. В США христоборцы добились запрета на водружение креста над неритуальными зданиями. Сатанинский порок содомии не только узаконен, но усиленно пропагандируется, буквально навязывается населению, особенно молодежи. Прежние 2 процента больных этим пороком в США благодаря настойчивости сынов погибели превратились в 10 и даже, по некоторым данным, в 25 процентов населения. Всюду на Западе (а теперь, увы, и у нас) свободно орудуют колдуны и сатанисты. Естественно, что при таком жутком и массовом отступничестве от христианской веры западный мир качнулся от христианства в противоположную сторону. Именно этим поворотом и объясняется культ люциферова числа 666, и поэтому решение неизвестных разработчиков Всемирной кодировки продукции ни в США, ни в Западной Европе не встретило противодействия. А когда несколько европейских государств 14 июня 1985 года подписали в местечке Шенген (Люксембург) сначала тайный, затем, через 3 года, оглашенный договор о едином пространстве и ликвидации границ, о свободном перемещении людей и товаров, в основу гигантского банка данных о гражданах Шенгенской зоны тоже было положено зловещее для христиан число 666. Пока к Франции, Германии, Бельгии, Голландии, Люксембургу присоединялись Италия, Испания, Португалия, Австрия, Дания, особых проблем со штрих-кодом и нумерацией не возникало. Эти были давно испорчены и поэтому на все согласны. Впрочем, у еще гордых и уважающих себя Великобритании и Ирландии желания просунуть голову в “шенгенский хомут” не возникало. Эти государства заявили, что мощная компьютерная система контроля над гражданами, именуемая “Система информации Шенген”, есть “самая значительная регистрация в истории человеческого рода и что эта система антидемократическая”. А когда встал вопрос о приеме в Шенгенское пространство православной Греции, поднялась буря протестов. Сотни тысяч верующих вышли на улицы. Греки не хотели ставить на себя, как на скотину, личное клеймо и не хотели осквернять себя штрих-кодом с сатанинским числом.

Священный Синод Элладской Православной Церкви призвал правительство и политических деятелей своей страны “не принимать число 666 в качестве кодового числа государственных электронных систем” и рекомендовал руководству стран Европейского Союза “официально поставить вопрос о замене числа 666 в центральной электронной системе Союза на любое другое кодовое число” (Окружное послание Св. Синода Элладской Православной Церкви от 7.4.1997 г.). Решительно высказался и Священный Кинот Святой Горы Афон против “попрания религиозной свободы и оскорбления христианских чувств, что в точности и произошло уже с бескомпромиссным навязыванием нашей стране Всемирной кодировки продукции (UPS) с использованием известного своей дурной славой числа Апокалипсиса 666” (Обращение от 24.2.1997 г.).

Серьезную обеспокоенность ситуацией выразил Священный Синод Украинской Православной Церкви, то есть части НАШЕЙ Церкви: “Современная цивилизация, к сожалению, не только стремительно секуляризируется, но и нередко руководствуется в своем развитии идеями богопротивными и богоборческими... Тлетворный антихристианский дух все активней проникает в нашу повседневную жизнь”, и затем конкретно по поводу ИНН и всеобщей кодификации: “Немало православных христиан склонны (НЕ БЕЗ ОСНОВАНИЯ) видеть в этом исполнение апокалиптического пророчества про ПЕЧАТЬ АНТИХРИСТА, воспринимая идентификационные номера как указанное святым апостолом и евангелистом Иоанном Богословом “число зверя” (Откр. 13, 17—18). Наши православные братья на Украине находятся в тяжелейшем положении: русофобская, самостийническая власть поддерживает и опекает другую, раскольническую псевдоцерковь филаретовцев, а самую массовую на Украине Православную Церковь Московского Патриархата клеймит как “пятую колонну” Москвы. И тем не менее Блаженнейший митрополит Киевский и всея Украины Владимир и члены Священного Синода мужественно выступили против антихристовой кодификации, дали понять, что их тревога насчет ИНН как предвестия печати антихриста появилась “не без основания”. Митрополит Одесский и Измаильский Агафангел в Обращении к президенту Кучме ясно и четко заявил: “Идентификационный номер, являющийся предвестием печати антихриста, включает в себя закодированное число 666, которое используется в качестве основного кодового знака в электронной технологии как “Государственного регистра”, так и в готовящейся Единой государственной автоматизированной паспортной системе...” и далее: “Пожизненный идентификационный номер, присвоенный человеку, включается в единую мировую компьютерную систему”.

Такую же позицию по поводу ИНН заняли Критская и Финляндская Православные Церкви. Священный Синод Русской Православной Церкви в своем Заявлении от 7 марта 2000 года также выразил недоумение в связи с тем, что разработчики глобальной системы штрих-кода “избрали символ, оскорбительный и тревожный для христиан, что выглядит по крайней мере как ДЕРЗОСТНАЯ НАСМЕШКА”.

Когда наши миряне, принимая бланки заявлений на присвоение ИНН, обнаружили в углу бланка штрих-код с богопротивной символикой, они стали возмущаться и протестовать. Им бы смиренно согласиться на требования демократического кесаря, как стали тут же подсказывать им дьякон Андрей Кураев и другие адвокаты ИНН, а они “докатились” до “митингов” и “листовок”. Не утерлись, не смолчали. Прошли внушительные крестные ходы и стояния. Союз Православных Хоругвеносцев пронес по Москве знамя “Русские против ИНН!”. И тогда МНС (министерство по налогам и сборам) убрало с бланка заявления подозрительный частокол и заменило заявление на анкету физического лица. Заполните, дескать, анкету, будто не ведаете, что получите ИНН, ведь и старец Иоанн Крестьянкин призывал: “Писать прошение о присвоении нам номеров мы не будем, а если их проведут без нашего на то произволения, сопротивляться не будем”. Кто-то на эту уловку согласился. А ему еще одну бумагу: “Подпишите, что получили ИНН!” Другие не хотели подписывать и анкету, не желали вообще принимать клеймо. Но во многих местных налоговых органах и Анкету физического лица не давали, все оставалось по-прежнему. А ведь этот “компромисс” стал следствием обещания МНС в апреле 2000 года самому Патриарху ввести альтернативный учет. Да и мне, как руководителю православной организации, власти ответили благожелательно: “В случае Вашего ОТКАЗА в присвоении налоговыми органами идентификационного номера налогоплательщика (ИНН) по РЕЛИГИОЗНЫМ СООБРАЖЕНИЯМ, Вы имеете право написать Заявление об отказе в получении Уведомления или Свидетельства о постановке на налоговый учет. Никаких юридических последствий в случае отказа... действующим законодательством РФ... не предусмотрено”. На самом деле, как свидетельствуют тысячи и тысячи обращений, на “местах” людей увольняли с работы или грозили увольнением. В августе 2000 года МНС вторично обещало никого не преследовать и вторично слукавило. Наконец, уже зимой в телепередаче “Русский Дом” министр по налогам и сборам Г. И. Букаев в присутствии архимандрита Тихона Шевкунова и ведущего А. Н. Крутова торжественно пообещал: впредь никого за отказ от принятия ИНН НЕ преследовать.

Одновременно прозвучало обращение архимандрита о. Иоанна Крестьянкина ко всем верующим о безвредности ИНН для духовного здоровья. Послание оптимистично: “Радоваться бы нам и жить живой верой”, а мы, увы, разделяем все те тревоги насчет стремительной секуляризации современного мира, которую выразила украинская часть Русской Православной Церкви. И, как во времена Спасителя, лукавые люди спрашивают: “Позволительно ли давать подать кесарю или нет?” Да не спрашивают об этом ни лукавые, ни простодушные люди. Нет таких фактов. Потому что нет православных, отказывающихся платить налоги. Их не платят теневики и бандиты, всячески уклоняются олигархи, но православные все платят, а просят только об ИНОЙ форме уплаты налогов, либо прежней, либо какой другой, но БЕЗ присвоения цифрового имени. Все согласны платить налоги кесарю, только просят его при этом не нумеровать их, как скот.

“Номер нужен только современной вычислительной технике”, — убеждает нас уважаемый старец. То есть номер, присваиваемый отныне не документу, а человеку, личный пожизненный номер, которого никогда не было в мировой истории (ибо в концлагерях у Берии и Гиммлера номера присваивали только заключенным, а не всему населению, как теперь), вдруг стал жизненно необходим. Зачем? Во имя какой благородной цели “современная вычислительная техника” будет пересчитывать человечество? Причем от нумерации отказались Великобритания, Ирландия, о нумерации еще слыхом не слыхивали в иных частях света, а вот в России непременно “современная вычислительная техника” должна быть опробована. Словно мы — кролики для эксперимента. Кому-то понадобилось пересчитать всех — от Патриарха и Путина до тракториста с Камчатки и бомжа из Астрахани. Что же мы так спешим угодить хозяевам “вычислительной техники”? Отталкивая даже англичан и ирландцев? Кому кланяемся и зачем? А ведь дирижера современного глобализма (с гнездовьем в США) найти не так сложно. Его довольно четко обозначил ученый А. С. Панарин: “это тоталитарная экономическая власть (финансовой олигархии в первую очередь), преследующая планетарные амбиции”. И ради планетарных амбиций мировой экономической власти (исповедующей отнюдь не Иисуса Христа, а нечто противоположное) “должно быть обеспечено и определенное техническое условие — единое мировое финансовое пространство, основанное на единой международной валюте”. Итак, во имя вселенской алчности международных банкиров и оформления им в угоду мирового финансового пространства нам следует пожертвовать исконным именем, заменив его на цифровое?

Один из архимандритов, ранее клеймивший Шенгенские соглашения, утешает нас тем, что хотя и отнимали имя у заключенных при богоборческом режиме, но Бог принял их в свои Отеческие объятия, и “белые победные ризы сокрыли под собою арестантские бушлаты”. Совершенно верно. Но сегодняшние-то власти не богоборцы. Наоборот, стоят со свечкой в храме и крестятся, а президент В. В. Путин даже поздравил отца Иоанна с 90-летием (случай редкий даже для дореволюционного времени). Власть-то вроде другая. Так неужели мы у ЭТОЙ власти, у ЭТОГО кесаря не смеем попросить изменить ФОРМУ налоговых документов? Не смеем попросить оставить нам христианское имя, а номер присваивать только документу? Да неужели все притворяются? Ведь вот и о. Тихон Шевкунов сказал о министре по налогам и сборам Геннадии Ивановиче Букаеве, что это “русский православный человек”. Что же мы у своих, выходит, братьев во Христе не смеем попросить об отмене ИНН? Ведь невозможно же допустить, что отцам Иоанну и Тихону нравится именно эта подозрительная форма налогового учета?

Старец решительно опровергает “анонимку”, которую поместили “неведомые клеветники” в газете “Русский Вестник” (№ 46—48 за 2000 г.). Что же такого страшного в “анонимке”? Главное, что, вероятно, так возмутило отца Иоанна, это “приписанные” ему слова: “Но ведь ИНН это еще не печать дьявола, а подготовка к ней”, но если кому присвоили личный номер, то надо, “когда появится возможность”, отказаться от ИНН”. То есть в довольно мягкой, умеренной форме высказана обеспокоенность принятием ИНН. А оказывается, это злостная клевета и абсолютно никакой тревоги у батюшки по поводу личных номеров нет. Спасибо, будем знать, что то клевета, а вот сказанное теперь — истина. И теперь нам разъясняют, что “номера” и “чипы” “душе человеческой не могут повредить, если не будет сознательного отречения от Христа и сознательного же поклонения врагу Божию”. Кто же на этом этапе, когда кодификация не завершена, потребует “сознательного”? Разве мы скоты бессловесные, чтобы не видеть последствий “бессознательного отречения”? А вот Украинская Православная Церковь, часть нашей Церкви, напротив, “не может не высказать СЕРЬЕЗНОЙ ОЗАБОЧЕННОСТИ возможными последствиями” введения кодификации на Украине. Так что, ссылаясь на “соборный голос Церкви”, мы не можем отмахнуться от голоса ее весомой части в лице митрополита Владимира, митрополита Агафангела и остальных членов ее Священного Синода.

Есть и такая точка зрения, как у наместника Троице-Сергиевой лавры архимандрита Феогноста, которому осенью 1993 года православные патриоты помогали отстаивать лавру от боевиков одной коммерческой “туристической” фирмы. Он благодарил нас тогда за это. Отец Феогност честно признается, что у него “нет уверенности в том, что это (принятие ИНН) неопасно, что это совсем безопасно, но есть Священноначалие, есть Патриарх, есть Священный Синод, и как они скажут, так я и поступлю”. То есть в случае чего грех ляжет на них. Им оправдываться на Страшном Суде. Не решаюсь давать оценку такому мнению, пусть более умудренные богословы его рассмотрят. Хотя другие указывают на подвиг Святого Марка Эфесского, единственного члена греческой делегации от Православной Византийской Церкви, НЕ подписавшего позорную Флорентийскую унию 1439 года с Ватиканом. Он один не подписал. Его клеймил и даже сажал в темницу император, обличали “подписанты”, а через триста лет митрополит Марк был канонизирован в лике святых.

Кстати, сам Святейший Патриарх Алексий II, как следовало из телевизионной передачи на РТР к дню его тезоименитства, написал заявление об отказе в присвоении ИНН. А поступок высшего архиерея — пример для всех верующих.

Архимандрит Феогност считает, что если кто не чает клейма, должен не иметь никаких личных средств. “Но мы, — говорит он, — ездим на неплохих машинах, лечимся в престижных ведомственных поликлиниках, мы живем в теплых кельях, мы питаемся хорошей пищей”. Не знаю, о ком говорит настоятель лавры, но я, глянув на снимок с заседания Комиссии по ИНН, увидел сытых, довольных и уверенных в себе клириков. Лавры марка Эфесского им явно не требовались. Право, зачем таким жизнелюбцам ссориться с властями, спорить и конфликтовать, причем даже не с президентом, а с той реальной и жестокой теневой властью, которая оседлала страну и тянет нас в омут глобализации, полагая, что на большее, чем статус колонии, мы и не должны надеяться.

19—20 февраля 2001 года в Сергиевом Посаде состоялось расширенное заседание Синодальной Богословской комиссии во главе с митрополитом Минским и Слуцким Филаретом. Конечно, владыке Филарету легче, чем нам: президент Белоруссии А. Г. Лукашенко поручил своим чиновникам подготовить условия для альтернативного учета граждан в государственных органах БЕЗ присвоения гражданам Белоруссии пожизненных личных номеров (“Русский Вестник”, № 7, 2001 г.). Впрочем, и у нас, кажется, появился свет в конце туннеля. В “Итоговом документе Богословской комиссии по проблемам ИНН” сообщается о переговорах нашего Священноначалия с руководством МНС: “В ходе диалога с Министерством было заявлено о готовности выйти с предложением в Государственную Думу с инициативой о введении в Налоговый кодекс документа “ЛИЦЕВОЙ СЧЕТ НАЛОГОПЛАТЕЛЬЩИКА — физического лица” и понятия “номер лицевого счета налогоплательщика — физического лица”. Такое решение действительно может успокоить верующих. Однако важно проследить, чтобы МНС выполнило свое обещание хотя бы на третий раз.

Имеется в “Итоговом документе” прекрасное пожелание: “Необходимо добиваться гарантий сохранения тайны личной жизни. Обеспечить недоступность информации для “кого-либо”. Но как это сделать при нашей тотальной коррупции?

В заключение хотелось бы привести слова стойкого исповедника Православия иеросхимонаха Рафаила Берестова: “Идентификационный номер — или личный код — это первый этап подхода к печати антихриста... И если христианин прини-мает себе новое цифровое имя, оно не от Бога, не от благодати. Я думаю, принятие на себя этого нового имени цифрового оскорбляет чувства верующих, оскорбляет Божью благодать и святого, именем которого этот человек назван... Позиция противников ИНН — апология Священного Писания, защита овец Божьих от погибели и спасение народа Божия. А позиция защитников ИНН — соблазн принятия печати антихриста грядущего, погибель души, мучения ада и гнев Божий на отступников”. А чтобы не было разделения и раскола, добавил он, пусть администрация (она же теперь православная! — В. О. ) откажется от ИНН и внесет примирение.

Действительно, пусть кесарь учтет пожелания верующих. Впрочем, не только верующих. У нас не меньше, чем в Англии, людей чести и человеческого достоинства, которым омерзительно клеймение личности — эти плевки с обрыва. И хотя их уверяют, что слюна закулисы не содержит цианистого калия и совершенно безвредна для здоровья и души, оплеванным от этих кураевских уговоров не легче. Идентификационный номер или личный код — это пропуск в чужую цивилизацию, даже не в европейскую (что там осталось от Европы Шекспира, Рафаэля и Гегеля?), а в какую-то американизированную постевропейскую, постхристианскую стихию. Мы на станции. Еще не подан состав. Еще есть время. Кассир, возьмите билет обратно! Нам не по пути. Нам, русским, в другую сторону.

 

М.Ганина • Чтобы не сгореть на воде... (О русском языке и о русской жизни) (Наш современник N9 2001)

Майя Ганина

 

ЧТОБЫ НЕ СГОРЕТЬ НА ВОДЕ...

(о русском языке и о русской жизни)

 

“Не ревнуй лукавнующим, ниже завиди творящим беззаконие. Зане яко трава скоро исшут, яко зелие злака скоро отпадут... Видех нечестивого, превозносящегося и высящегося яко кедры Ливанские. И мимо идох и се не бе, и взысках его, и не обретеся место его...”

Не правда ли — текст псалма, приведенный выше на церковно-славянском, не только понятен нормальному русскому человеку, но и доставляет радость именно понимаемой древностью написанных слов: “Зане яко трава скоро исшут, яко зелие злака скоро отпадут... И мимо идох — и се не бе...”

О многих, “превозносящихся и высящихся, яко кедры Ливанские”, нечестивых, творивших всяческие беззакония на русской земле и над народом русским, можно ныне произнести: “И мимо идох и се не бе, и взысках его, и не обретеся место его...” Увы, на смену приходят, покуда, такие же, но тем и прекрасен древний псалом, что подтверждает мудростью тысячелетней: и эти так же — скоро исшут...

Ну а мы?..

“Храни незлобие и правоту и вознесет тя, еже наследити землю твою, останцы же нечестивых потребятся...”

Есть слух, что священные тексты, псалмы и молитвы — намереваются перевести на современный русский язык, ибо непонятны молящимся. Решаться сие будет, конечно, отцами церкви. Стоит подумать: на какой “современный русский”?.. Где край сегодняшней языковой “современности”, кто его определяет ныне? Есть ли такой властный орган?..

Позволю себе вспомнить картинку из далекого моего детства. Одна тысяча девятьсот сороковой год. Пять утра. Лето. Подмосковная деревенька Малые Вяземы. Встает солнце. Хлопая лихо кнутом, подгоняя медлящих коров, по деревенскому порядку идет мальчишка-подпасок лет тринадцати и поет что есть мочи:

— Я, мальчишка, каюсь, каюсь,

Что молодой мало гулял.

Я молоденький женился,

Как цветок в поле увял!..

Деревенские старухи и молодухи, из своих хлевов тех коровушек любимых выгоняющие, слушают частушки посмеиваясь, лишь кто-то певца окоротит:

— Васька! Ты че разорался, как резаный заяц? Дачников разбудишь!..

Васька, не обращая внимания, продолжает хлопать кнутом и петь на исконнем русском языке.

Ну а теперь перенесемся снова в год две тысячи первый. Подмосковный (любой!) поселок. Лето. Пять утра. Встает солнце. Коров нет. Если одна-две на бывшую деревеньку и имеются, их бережно пасут на задах своих усадебок хозяева. И домов-то осталось, прежних, несколько. Но вдруг появляется на проулке доживший каким-то образом до своих семидесяти с гаком Васька и, соображая, где бы ему найти необходимое позарез, начинает петь ту самую частушку, кою пел шестьдесят лет назад.

Допустим такое.

В лоджию одного из новых роскошных многоэтажных особняков выходит хозяин, еще не успевший заснуть после позднего возвращения. Недовольно послушав и посозерцав поющего, произносит, обращаясь к вышедшей следом полуодетой девице:

— Ну, кайфово, сингл у этого хиппаря не такой наглый, как Буйнов вчера!.. А то всех бы выдавил. Эта терра вполне гуд, но аборигены! В резервации, как индейцев — американцы!.. Киш мирен тохас, блин!.. И — порядок!..

— Собрать бы герлов хиппаря послушать! — радостно восклицает девица. — Я от него тащусь!.. Гоу, подринкам, да слип!..

Такие вот, приблизительно, тексты звучат ныне раскованно и уверенно не только в казино и лоджиях особняков — это бы еще можно как-то представить. Нечто подобное звучит в эфире радио и телевидения, распечатывается различными СМИ, подобный словесный набор ретиво внедряется в уста молодых жителей земли русской. Так говорить теперь очень престижно.

Землю, опоганенную, разоренную, разрытую, сожженную, заваленную чужими и собственными отходами современной цивилизации, — еще недавно чистую благодатную зеленую землю нашу — сегодня омывает Великая Вода. Очищает новый Потоп. Пускай через триста лет — как после татаро-монгольского ига, — но возродится и будет простираться величественно и бескрайне прекрасная земля наша от океана до океана. Будет!

Но народ, ее населявший? Что станется с ним?

Народ, Род, жив, пока хранит бережно язык свой, данный ему Изначала. Слово. Лишь оно сохраняет историю Рода, Культуру, Обычаи.

Только Слово. Не картинка на экране телевизора, “видика”, не строка, возникшая и растворившаяся в модном ныне Интернете. Живое слово живого языка.

Напомню: Словом воскрешали умерших, заговаривали болезни, Словом останавливали кровь, Словом поднимали на подвиг. “Он Слово знает!..” — говорили про удачливого.

“В начале было Слово, — сообщается в Евангелии от Иоанна. — ...В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков...”

У всех народов, у русского тоже, существовали творцы новых слов. Из разговорной речи они переходили в литературу: вспомните Тургенева с его “шуршит”, “стушевался” Достоевского. Переходили и закреплялись навечно.

Много прекрасных, ранее мне незнакомых слов посчастливилось услышать за годы моих скитаний по земле русской. Особенно на северах, где язык наш долго сохранялся в первозданной чистоте.

— “Коровы-те уйдут в лес и давай за грибами шлевушить, как дяденька шлевушит!..”

Чем заменишь тут “шлевушит” — звуко- и картинно воспроизводящее то, о чем повествуется? “Ходят”?.. “Ищут”?.. “Собирают”?.. Да нет: “шлевушат”!

Увы! Своего нам не надо. Какие язвительные письма получала я от русских людей на мои статьи о современном русском языке, которые некогда печатала прежняя “Литературная газета” в дискуссии. Одно из писем так и было озаглавлено: “Шлевушащие коровы!..”

Куда нам!

— “Гоу, подринкам, да слип!”

Вы скажете: подумаешь, беда какая!.. Это городской сленг, жаргон групповой, он существовал во все времена и везде. Слова менялись со сменой времен и поколений, но молодежь — везде и всегда предпочитала общаться на “своем” языке. Да и не только молодежь. Существует профессиональный жаргон, сословный — жаргон одной социальной группы людей. Кстати: “ЖАРГОН (фр. jargon) — условный язык какой-либо социальной группы, отличающийся от общенародного языка лексикой, но не обладающий собственной фонетической и грамматической системой”. Словарь русского языка АН СССР”, 1981 г.

На строительстве сибирских дорог Сталинск — Абакан, Абакан — Тайшет, Тайшет — Лена, БАМ (куда я ездила в командировки от разных печатных органов, в годы пятидесятые—семидесятые) мне приходилось слышать и записывать не только речь и “словечки” молодых строителей, съехавшихся туда в послевоенные годы надежд и общего подъема — со всех концов России “за туманом и за запахом тайги”, а также за тем, чтобы восстановить (и восстановили!) нормальный общий уровень жизни, разрушенный войной. Однажды я застала следующую сценку и соответствующий ей диалог.

В конторе прорабского участка на станции Бискамжа некий гастролер, заехавший в глубинку, перекантовался подальше от глаз правосудия; выясняя отношения с прорабом, вдруг выхватил, задираясь и пугая, финку и бросился на прораба. Реакция того оказалась мгновенной (сам прораб был с богатым лагерным прошлым, да и гастролер подобный тоже не первый, не последний): он опрокинул конторский стол под ноги нападавшему, сбил его на пол ударом кулака, рявкнул, откачнув стол на прежнее место, открыв ящик:

— Эй! Дыбай, булаты бортаю! Кидай сюда перо, сявка! Трекаешь?

“Сявка” долго себя просить не заставил, финку в ящик стола, где лежало еще несколько таких же изъятых “перок”, положил.

— Я ж шутю, гражданин начальник! Я не знал, ты ништяк базаришь! У мене нутро гнилое, а мене мастер на такую упируху ставит... Помоги понт сорвать!..

— У нас тут, бритый шилом, медведь прокурор! Нечего мне варганку крутить! Поплывешь по Тузахсе ногами вперед!..

Такая вот сценка была, мною увиденная и, конечно, подробно записанная. “По фене” я, в общем, не “ботала”, хотя пребывание мое длительное на тех стройках словарную память мою обогащало подобным ежедневно. Там работало довольно много народу, освободившегося из заключения и по тем или иным причинам не пожелавшего вернуться на “большую землю”.

Другая сценка, записанная там же: закрытие рабочих нарядов в конце месяца. Присутствуют тот же прораб, строймастера, бригадиры участков. Деловой разговор, сочно сдабриваемый шуточками:

— Записывай, Михалыч, в наряд: корчевка пней бульдозеристом вручную. Снять бульдозер с пня и отнести на расстояние десять метров!..

— Оплатить повременку по пятому разряду за открывание дверей на пикете, разгонку дыма, планировку ветра, подтяжку солнца!

— Тухта, не оплачивать!

— Михалыч, пятый разряд — мало!

— Прокурор добавит!.. Не солнышко, всех не обогреешь!..

— А я — что, я — ничего, другие вон что, и то — ничего!..

Такими вот сценками, разговорами были полны мои блокноты. Многое после перекочевало в пьесы, сценарии, романы, повести, рассказы.

“Тухта” (или “туфта”), “цельностянутая деталь”, “че ты порожняком идешь, возьми бутылку!”, “наведение мостов с начальством” и т. д. употреблялось и в обычной разговорной речи не только в строительных поселках, но и далеко от них.

Ушло вместе с ушедшим временем. Теперь и профжаргон другой, и “феня” не та. “Законник” времени ушедшего с нынешним “авторитетом” друг друга бы не поняли. Хотя, с другой стороны, в приведенной мною довольно сложной перебранке на прежней “фене”, подумав, многое понять можно. “Бритый шилом” — рябой. Согласитесь, образно!.. “Булат”, “перо” — нож, финка. “Бортаю” — собираю: так сказать, беру на борт... Ну и “булка”, “батон” — девушка, там же со скрытым смыслом иносказание. “Колеса” — обувь. “Специалист по сблачиванию лепеней и колесиков” — грабитель, раздевающий прохожих вплоть до обуви.

Все соответствует справке, что такое “жаргон”, — отличающийся лексикой, но не обладающий собственной грамматической и фонетической системой: опять отметим словарь “зековской” “фени” — родной, знакомый. Так ведь?..

“Сингл у этого хиппаря не как у Буйнова”. “Возьму герлов хиппаря послушать!..” “Вы слушали саунд-трек из блокбастера “Москва слезам не верит...” “Олимпиада — это круто!..” “Дети могут сегодня вечером наконец оттянуться...”

Эти словосочетания не выдуманы мною, слышала по “Маяку”, другим радиостанциям, по программам ТV. Произносится подобное дикторами и телеведущими обычно, буднично, привычно. Привыкли и слушатели: “Теперь так все спикают, продвинутое, крутое время сейчас настало!..”

Время — “крутое”... Еще пятнадцать лет назад невозможно было бы вообразить, что кто-то из дикторов радио или ведущих на телевидении (например, Леонтьева, Кириллов, Балашов) спокойно произносили бы нечто вроде: “Брежнев слинял в Лондон, там припухает”. Или “Семафор (имя рек) вчера насунул скулу скрипухе Пугачевой...” “Тухту катит Рейган на цирлах”.

Смешно, невероятно? А ведь в быту, в городах разный жаргон, повторюсь, существовал и тогда. Но “шалашовки”, “бичевозы”, “клюшки”, “клево”, “тухта” — возникали и уходили со сменой поколений, не закреплялись, не уродуя исконий, государственный — произнесу так — язык. В эфире звучал официально утвержденный, обязательно фонетически и грамматически правильный “московский язык”. Спокойно-грамотными шли к читателю печатные издания. Русский — истинный — язык был, повторю, государственным. Литературным.

Теперь программа на уровне так называемой “четвертой власти” иная. Составляют, внедряют в жизнь, в быт эту программу отнюдь не русские люди, свой язык, свою страну знающие и любящие. “Четвертая власть” в России управляется властителями из-за рубежа, некой “элитой мировой”, ненавидящей не только русский язык и Россию, но вообще славянство. “Элите” неинтересна наша культура, смешны особенности взращенной бескрайними просторами земли русской — русской души. С их твердо преследуемой позиции — Россию должно и нужно превратить в удобную резервацию спившихся полуговорящих дебилов, выкапывающих из богатых русских земных недр то, что мировой элите потребно. Для этого необходимо было (согласно, как выяснилось, программе Даллеса!) подменить живой русский язык иным, русскую литературу — иной. “Посеем хаос, подменим таким образом истинные ценности фальшивыми”. Без войн и ядерного оружия. Лишь “четвертой властью”. Цель эта была почти достигнута за время правления ЕБН.

Персонаж, нежданно-негаданно возникший ему на смену, не устроил. Насторожил: сбой, вирус в компьютере! И вот уже “МК” услужливо острит, гася зрительное впечатление от сменщика: “Берепутин, Путизовский”, “Путин со своей шайкой отправился после выборов в баню”. Ну а что начали выделывать, столь же натужно напрягшись, Киселев с компанией на НТВ, пересказывать мерзко.

“Демократия”, “свобода слова”!.. Мадам Хакамада, а за ней следом некий “литератор из Переделкина” заявляют: “Наша профессия — свобода!” (“ЛГ” от 10 апреля 2001 г.) Что бы это в реальности жизненной означало?.. “Профессия — свобода”?.. Первая древнейшая, что ли? Так бы и заявляли, не мудря.

Я — коллеги не дадут соврать — никогда не была замечена в чинопоклонстве. Но невозможно уважать страну, да и народ этой страны, про главу которого любое журналистское ничтожество, ни в чем, кроме обычного хамства и сортирного остроумия, не преуспевшее, может написать и изобразить то, что ныне в разных СМИ изображается в адрес президента. “Свобода слова”?.. Неужели она, эта “свобода слова”, заключена в возможности нагадить и затем эту кучу гордо на весь свет демонстрировать? За это, выходит, боролись так называемые многочисленные диссиденты? А мы-то, наивные, думали!..

Мне возразят: про Клинтона вон что писали, а США... Не думаю, что широчайшая демонстрация сперматозоидов, принадлежавших президенту США, на женском, не жены, платье на телеэкранах мира прибавила Америке уважения. Можно было бы это “открытие” оставить в кругу семьи Клинтонов. Однако привычки местечково-племенной жизни, где тысячелетиями считалось нормой подсматривать за соседом в щелочку и о подсмотренных гадостях ликуя сообщать другим соседям, ныне почему-то распространилось на все мировое “цивилизованное” сообщество. Смачный рассказ о таких постельных утехах, подсмотренных либо заснятых на пленку, также входит теперь неколебимо в понятие “свободы слова” и “прав человека”.

Да и за что человеку, еще не превращенному в зомби стараниями тех же СМИ, Америку теперь уважать?.. За бомбежки Югославии и Ирака?.. За власть “золотого тельца”?.. С уходом Фолкнера, Стейнбека, других великих американцев прошлого столетия ничто пленившее бы нормальный ум и сердце оттуда уже не доносится. Угрозы — да. Жажда вызвать всемирный страх, получить всеобщее беспрекословное подчинение?.. Да. И только-то!.. “Имидж маньяка”, “мания грандиоза” — говоря языком современной медицины... Клиника!..

Недавно по РТР показали авторский фильм журналиста Аркадия Мамонтова о югославской трагедии. Ему не потребовалось сопровождать процитированные в фильме высказывания Андрея Козырева, Виктора Черномырдина, Михаила Горбачева никакими “шайками” и тому подобным остроумием. Каждый из этих руководителей был ясен без подобных комментариев. И горечь великая, оставшаяся в душе после осознания произнесенного в фильме, боль за униженную ничтожными правителями-предателями Россию, вынужденную — в отличие от недавних времен — склониться перед всемирным негодяйством, стыд за происшедшее. Думаю, это то, чего автор достойными средствами хотел достичь и достиг. Этот фильм — поступок.

Когда Ельцин — Чубайс — Гайдар проводили в начале девяностых годов “прихватизацию”, ни одно из “не подавляемых” тогда вполне свободных средств массовой информации не произнесло серьезного, умного, встревоженного слова о том, что в стране творят новые хозяева. Куда там!.. На всех “свободных” программах вальяжно разгуливал Леня Голубков с женой Ритой (собирая для коллектива телекомпании и газет громадные барыши); от компании “Гермес” сообщались “только хорошие новости”; “Русский дом Селенга” желал всем счастья, а в “Хопер-инвесте” сначала выдавались акции, а потом уж чай... И — так далее, до бесконечности.

Этими “лохотронами” “свободные и честные” СМИ отвлекали внимание толпы, радостно развесившей уши, от наглого, открытого разграбления страны, народа кучкой ловких прохиндеев, специально перед тем обученных мастерству “цивильного грабежа” не где-нибудь — в “великой” Америке! Огромный штат американских консультантов, спецов именно по этой части, содержался при Чубайсе открыто и официально на деньги налогоплательщиков.

Но ни одно СМИ не воспользовалось, повторю, “свободой слова”, чтобы, серьезно оценив свершающееся, разъяснить слушателям и читателям, что с ними творят и для чего. Куда там! Зачем?.. Все СМИ были “в доле”, потирали руки, считая барыши, а от предвкушения невообразимо блистательного невероятного золотого дождя в будущем у них захватывало от счастья дух... Вот такая особая получилась “свобода слова”...

Что ж. Сбылось. Счета в зарубежных банках, драгоценная недвижимость в модно-престижных точках земли... Хорошо ли им, лихо грабанувшим Расеюшку?.. Наверное, хорошо.

Однако ни я, ни многие другие мне подобные русские (и не только!) люди, не давившиеся в очередях за акциями “МММ”, “Чары”, “Селенги”, прочих лохотронных хавер, не спекулировавшие джинсами, нефтью, автомобилями, газом, не приватизировавшие торопливо им не принадлежавшее (принадлежавшее — всем жителям страны нашей!), эта часть населения, мгновенно оставшаяся, не скажу, нищими, но неимущими, ибо были лишены того немногого, что имели, — с вышеупомянутыми “счастливчиками” итоговой судьбой своей тем не менее не обменялась бы.

Каждому — свое.

Вспомним, кто написал это: “Каждому — свое!..” Над воротами, ведущими в Освенцим и в другие подобные места. Вряд ли они предполагали, что их ожидает в недалеком будущем также “свое”. И вовсе не такое, какое предвкушалось.

Будет ли произведен следующий “Нюрнбергский процесс” над содружеством лиц, произведших с Россией и народом русским деяние, не менее страшное и судьболомное, нежели то, которое осужденные в Нюрнберге содеяли над народами Европы? Однако об этом скромно молчат “свободные” СМИ. И никто из депутатов Госдумы никогда не предложил встать, дабы почтить память жертв геноцида русского и славянских народов.

Почтить и покаяться.

Может, молодой президент произнесет в адрес вышеупомянутого сообщества разрушителей России то, что он произнес о чеченских террористах в начале второго действия чеченской войны (развязанной изначально, как известно, все тем же преступным сообществом): “Мы их будем “мочить”, там, где застанем! В сортире, так в сортире!..”

Произнесет?.. Увековечит содеянное ими, облачив в Слово? Ведь восторженно-доверчивый народ русский, десять лет назад со счастливой слезой на площадях, на улицах, в шахтах вопивший: “Ельцин, Ельцин!..”, теперь столь же счастливо и безоглядно бросается к другому избраннику: “Мальчик мой, мы тебя любим, мы на тебя надеемся! Не подведи!..”

В конце апреля сего года я услыхала по “Маяку” в так называемой “Звездной гостиной”, как “звездили” некого Михаила Мишина. Среди прочих телефонных звонков слушателей передачи прозвучал возмущенный вопрос москвички Марины: “Разве это допустимо, что Мих. Мих. Жванецкий так говорит о президенте? Это уже не юмор! Президент умный, красивый, порядочный! В него каждая третья влюблена!..”

Вот такой прозвучал в эфире замечательный гневный вскрик Марины, бескорыстно и безнадежно влюбленной в президента, подобно “каждой третьей”; бесстрашно ринувшейся, как истинно русская женщина, защитить любимого от обидчика. Прекрасно! Такого еще я в адрес каких-либо президентов не слыхивала.

Так, может, опираясь на столь горячую многопроцентную поддержку “электората” и женскую (каждой третьей) влюбленность, молодой президент произнесет, наконец, жесткие, необтекаемые Слова, не ускользающие смыслом, не смягчаемые улыбкой, — Слова, которые те, кто голосовал и любил, все еще ждут пока? Внятно, честно обозначит содеянное преступление предшественников, дабы тем, кто придет следом, было ох как неповадно?..

Произнесет?.. Увы. Не думаю.

Более того: двенадцатого июня сего года молодым президентом был вручен главный орден России человеку, ее разрушавшему. В тот же день из тех же рук получили Государственную премию России и знаки ее высокого отличия Войновичи, Росты, Ярмольники и иные с ними. Были и слова произнесены, сопровождаемые искренней улыбкой “умного, красивого, порядочного” президента, что, мол, каждый, кто эту награду получил, обладает гениальным умом, богатейшим сердцем и столь же высокого качества у них все остальное.

Замечу: все литераторы, награжденные “премиями России”, — евреи. Те, кого награждают ежегодно премиями под названием “Пушкинская”, “Триумф”, “Букер”, — кстати, тоже почти все евреи. Русских писателей, поэтов, достойных этих премий, словно не находят. Не нашел и молодой президент единокровных ему одаренных литераторов.

Когда бы среди тех, кому он вручал в Кремле высокие награды, сотрясая древние стены вышеприведенными славословиями, были Пастернак, Мандельштам, а из актеров Марк Бернес, я бы искренне поддержала произнесенное, горько вздохнув: “Что ж, оскудела талантами нация русская! Одна надежда на евреев, блистательно пишущих и говорящих на родном им русском языке!..” Но не было среди награжденных и обласканных никого, отдаленно напоминавших не только Пастернака и Мандельштама, но хотя бы Василия Гроссмана!.. Были средние словоблуды, пустозвоны, прославившиеся у “мировой элиты” тем, что упражнялись в упомянутом сортирном остроумии, поливали помоями русский народ, русского солдата, Великую Отечественную войну выигравшего пролитыми реками русской крови, — тем спасшего еврейский народ от полного уничтожения (произведение “Солдат Иван Чонкин” Вл. Войновича.)

Книжки, прежде чем премируешь, читать надо, дорогой Владимир Владимирович! Или хоть у жены спросить: “Читала?.. Ну и как?..” Она-то, по-моему, книги читает... Не доверяться лукавым царедворцам, в угодном им ракурсе головы президентам заворачивающим. Или надеетесь, “прогнувшись”, заслужить, наконец, похвалы от “мирового сообщества”? Зря надеетесь! (Хотя “четвертая власть” после этих деяний Ваших заметно к Вам помягчела!) Только ведь, отпрезидентствовав, в “этой стране” жить придется не только Вам, но и детям и внукам Вашим. Не на Брайтон-бич, а, скорее всего, в Питере? А кого следующего вознесет над собой народ русский — это ведь не предскажешь!

Напомню слова Зинаиды Гиппиус, записанные ею в дневнике восемьдесят лет назад: “Россией сейчас распоряжается ничтожная кучка людей, недавно подпольных, к которой вся остальная часть населения в громадном большинстве относится отрицательно, даже враждебно... Получается истинная картина чужеземного завоевания. Возникает вопрос: если это все правда, если это, действительно, власть кучки, беспримерное насилие меньшинства над таким большинством, как все население огромной страны, — почему нет внутреннего переворота?.. Как такое возможно?.. О причинах такой, на первый взгляд, неестественной нелепости имеющегося владычества людей, недавно подпольных, над огромным народом, вопреки его воле — что сказать?.. Россия — страна всех возможностей...”

Слова эти, написанные восемьдесят лет назад, горько действительны и ныне. “Россия — страна всех возможностей...” Но это моя страна, мой народ... Оdi at amo!.. Ненавижу и люблю!.. — говорили в подобном случае древние. Ненавижу?.. Да нет. Люблю...

К чему это длинное отступление? — спросит читатель.

“Посеем хаос, подменим истинные ценности фальшивыми. Живой русский язык — иным, русскую великую литературу — иной...”

Вот так все и происходит общими, власти тоже, — усилиями.

Стало уже привычным, не режет ухо, не колет глаз: “Спорт-лайф, живи в кайф!..”, “Не тормози, сникерсни!..”, “ТV Бинго-шоу, все будет хорошоу”, “Хит сезона...”, “Звоните в “Бизнес-букет”!..”

Заметьте: не в цветочный магазин звонить надо, если потребность в луковицах гладиолусов у вас возникла, а в “Бизнес-букет”! Знай наших!.. Но что спрашивать у продавцов рассады, ежели бывший Дом Совета Министров РСФСР заделался у нас Белым домом! А, может, уж его Вайт-хаузом спикать? Чтобы уж совсем! А?.. Городской голова — мэр! Опять же — знай наших! Прогнемся! Америка нам поможет... еще ниже прогнуться, а там, глядишь, как “мировому сообществу” мечтается, и вовсе загнуться...

Вспомните нечто похожее по обстоятельствам: наши казаки в 1812 году дошли, преследуя убегающее наполеоновское войско, до Парижа. “Быстро, быстро!..” — торопили они хозяев, заходя в парижские кафе. Осталось во Франции, в память о наших победителях-казаках, — бистро! И к нам вернулось: есть бистро ныне и у нас, как там, у них!.. Так кто кого, в конечном счете, победил, завоевал?..

Да ладно, скажет опять нетерпеливый читатель, — при чем тут “великий русский язык”?.. Какая, наконец, разница, как называется палатка — “Воды и соки” или еще как?.. Зато теперь настало изобилие всего. И правда — “Живи в кайф”!..

Не наелись еще “бесплатного сыра”?..

Однажды, в прежние, оговорюсь, времена, я присутствовала при разговоре двух писателей: “Старик, слыхал, Женька дубаря врезал!..” — “Ну да?.. С чего бы?.. Здоров был как бык”. — “Птичья болезнь”. — “Перепил?.. Вот так: жил — и нету!”

“Врезавшего дубаря” Женьку близко знали оба писателя, знала и я. Но восприятие трагичного известия соответствовало словам “дубаря врезал”. Не сострадали, не опечалились. Не попало иносказание в ту мозговую клеточку, которая на слова “умер”, “погиб” — отозвалась искренним горем. На то изначально и определены в нас те необыкновенные клеточки мозга, управляющие нашими движениями, чувствами, поступками, принимая родные Слова, — чтобы не ошибиться непоправимо: “Стой! Упадешь, там край...” “Это твое дитя. Ты его любишь...” “Проходи мимо. Тут обман”... Попробуйте собаке, обученной командам: “сидеть”, “лежать”, “ищи”, “взять” отдать те же самые команды, но на другом языке?.. Она придет в смятение, пытаясь догадаться, что делать, заболеет...

И человек — так же.

Кстати, “феню” изобрели не только для того, чтобы понимали сказанное лишь посвященные, то есть кто “в законе”. Ведь каждый из “ботающих по фене” был некогда ребенком, слышал слова обычные, родного языка, дававшие телу, душе привычно-древние сигналы, на которые владелец этой души и тела привычно реагировал. Кто-то неглупый понял: заменить привычные слова иными — значит нарушить сигнализацию: “замочить” — “убить”, “жмурик” — “покойник”, “дура” — “пистолет”, “выписал” — “порезал” и т. д.

Не отзывается сердце, ум, тело страхом, состраданием на: “Замочил Егора, он жмурик...” Ну а “Убил подставного парня, мертв...” — согласитесь, если это коснулось вас и впервые — реакция другая. Похвастаться: “Булочке свежего хорька достал!” — иное, нежели: “Изнасиловал девочку...”

Так что даллесовские пакетчики не первые додумались исподволь, ненавязчиво подменить Слова — словечками, хохмами, “синглами”, дабы сбить традиционные реакции, посеять сомнение, хаос. Это и произошло, продолжает происходить в России.

Кстати, словечко, ныне широко и всюду употребляемое, — “кайфовать” означает (на “фене”) получать удовольствие от наркотиков. Попробуем теперь догадаться, куда зовет реклама: “Спорт-лайф, живи в кайф!”

Желая соответствовать моде и духу времени, многие молодые и не очень молодые люди повторяют и “хиты”, и “шоу”, и “кайфовать”, и “синглы”, и “герлов” и прочее — не очень-то понимая, что конкретно они означают.

Нечто подобное я услыхала в начале шестидесятых годов, приехав в командировку в Самарканд. Старый узбек сел в автобус, протянул кондукторше деньги, произнес:

— Кры-тры!

— Что?.. — не поняла она.

— Кры-тры мне ехать! Билет давай!

Общими усилиями пассажиров автобуса разных национальностей выяснили, что остановка, старику необходимая, называется “Крытый рынок”...

Не кажется ли вам, что ныне на всех уровнях у нас также зачастую звучит это самое “кры-тры”? С разных трибун, размноженное “четвертой властью”, произносится важно: “альтернатива”, “консенсус”, “кто есть ху”, “смена приоритетов”... И так далее, до бесконечности.

Вот, к примеру, что в один из дней июня услыхали слушатели в передачах по “Маяку”: “Позволит более адекватно спрогнозировать рост инфляции...” (Е. Гаврилов). “У них сместились приоритеты...” (В. Путин). “Сто дней со дня инаугурации...” “Действия министра оказались неадекватными ситуации...” (корреспондент из Ленска).

По-русски это было бы: “Позволит точнее предсказать, насколько удешевится рубль”. “Руководители не хотят понять, что их старость придется на то время, когда жизнь района, области, страны — станет в зависимость от тех самых, брошенных, упущенных, обделенных их сегодняшним вниманием детей. “Сто дней от приведения избранного президента к присяге”. (Раньше говорили: “Венчался на царство”. А теперь я слышу слово “инаугурация”.) И, наконец: “Министр (имя рек), следуя традициям последнего десятилетия: делать вид, что руководишь, но не слишком напрягаться, — наплевал на распоряжения президента России, поскольку в Ленск так и не завозятся стройматериалы, хотя прошел месяц, а предприятия, подчиненные министерству, направляют в Ленск тех рабочих, которые гвоздя не могут вбить, так как руки у них дрожат от пьянства...”

Не нравится?.. Грубо?.. Оттого у нас в государстве всюду беспорядок, что “приоритеты альтернатив не адекватны нынешнему консенсусу...”

Началось это, кстати, не вчера. Вспомните, ровесники, еще лет двадцать с гаком тому — пошла сплошная мода на руководителей всех рангов, кои умели “острые углы”, образовывавшиеся в подчиненных им областях жизни, спускать следующим, к примеру, образом: “Общественность должна бить в набат по поводу случаев распития алкогольных напитков в нашем РСУ (главке, заводе, фабрике, совхозе и т. д.) на рабочих местах, а также случаев нецелевого использования государственного транспорта и государственных средств. Это становится широко распространенным явлением, с которым общественность и общественные организации должны непримиримо бороться...”

В президиуме благостно дремлет куратор из центра, секретарь парторганизации, председатель профкома. Спит и половина присутствующих в зале. Все идет на “цивилизованном” уровне: критика звучит, но без “перегибов”.

Вдруг на трибуну вылезает (тогда еще случалось такое) некто Наивняк. И человеческим языком начинает рубить: “Мужики! Сидоров, это я тебе говорю! Что ж ты дрыхнешь, как налим под камнем!.. Проснитесь, эй!.. Делаем-то мы на копейки, а пьем на рубли! А откуда они, уважаемый Василий Николаевич, эти рубли у нас, ежели мы их с вами не заработали? Да и транспорт наш заводской жену вашу на базар возит либо вовсе на курорт... И госсредства воруете по-тихому... А совесть?.. Пропили!..”

Пропили. Совесть, государство, тысячу с лишним лет собиравшееся, нацию... Пропили, прогуляли вместе с руководящими высоко и низко — в райкомах, горкомах, обкомах, в ЦК... Пропили, заболтали “альтернативно...”

Потому и “перестройка” была так, в общем, горячо везде Наивняками принята: надоела пустая болтовня ни о чем, надеялись — порядок наведут!.. Навели чубайсы и гайдары. Ну, а монологи, вроде вышеприведенного, о “нецелевом использовании” — сейчас в еще большей моде!.. Мы, Наивняки, живем, ожидая безнадежно: когда же наконец будет сказано Слово... Русское Слово... Не слыхать. Все “кры-тры”...

Давно стал государственным узбекский язык в Узбекистане; в остальных, ныне суверенных государствах, бывших республиках СССР, — то же самое — государственными стали языки государствообразующих наций. Так что теперь уж там никаких “кры-тры”.

Может, и в России сделать русский язык опять государственным? Как, Владимир Владимирович?.. Я понимаю, Вы знаете немецкий, английский, жена — испанский. Но Васька-то, бедолага, который частушки пел, не знает! Он-то думает, что “синг” этот — вообще неприличное слово... Русские хоть и вымирающая ныне нация, но пока все еще государствообразующая...

Не попробовать ли, для начала, ввести высоким и низким чиновникам проверку: умеют ли они излагать мысли на русском языке, а не на “русиш-идиш” (или, как лет пять назад определил, на каком языке изъясняются в России руководящие лица, пропавший после этого определения со всех экранов Полторанин: “лагерный иврит”.) Не умеют изъясняться без “альтернатив”, “консенсусов” и “адекватностей” — снимать с должности безоговорочно, ибо этот их новояз — первый признак болтуна и бездельника.

Но, главное, конечно, дети!..

Ныне престижно обретать для любимого чада возможность, сидя у компьютера, знаемо тыкать в клавишу пальчиком. Престижно также, чтобы еще до школы ребенок детально усвоил подробности “безопасного секса”. Спасибо Екатерине Лаховой и другим благодетелям-депутатам! Правда, почему-то не становится меньше наркозависимых и вич-инфицированных школьников, подростков. Но это не важно. В ныне почти узаконенной детской проституции важнее, конечно, тот самый “безопасный секс”. Лаховым видней.

Горько все это писать, и зло берет, но ведь благостные словеса-камуфляж льются и льются, “общественность бьет и бьет в набат” — и что? Ничего...

Умирает русский язык. Умирает! Сочтите, сколько слов употребляют в разговоре — русских слов, не матерных, не “синглов”, — ваши знакомые? Ваш муж, жена, ребенок?

А ведь в “Толковом словаре живого великорусского языка”, составленном Владимиром Далем в конце теперь уже позапрошлого века, содержится двести тысяч (!!!) слов. У Ожегова и то пятьдесят семь тысяч. Где они?

К примеру, бывший комсомольский вождь нашего района, ныне крупный предприниматель, прочитав в газете “Завтра” мой рассказ, искренне сказал, что многих слов, там употребленных, он не знает либо знал, да забыл. А уж “консенсусов”-то в моей прозе, поверьте, не было и нет — просто русский живой язык... Ныне в обиходе разговорном (да и у иных писателей!) пятьсот слов русских. Нынешние дети прекрасно знают, что такое “сникерсы” и “памперсы” и тому подобные “баунти”, но не знают, что такое мятлик, лисохвост, тимофеевка, льнянка, дрема, иван-да-марья, таволга, — распространенные травы и цветы наших лугов им неизвестны, неинтересны. А мы, да и наши дети, еще играли в “петушка” и “курочку” с тем же самым мятликом, могли отличить зяблика от щегла, стрижа от ласточки, дятла от поползня... Но ведь и травы эти еще есть и птицы все еще не уничтожены “цивилизацией”, — это Мир, окружающий телевизоры и компьютеры, прекрасный, благоуханный, многоподробный мир, дарящий мудрость душе и спокойную обоснованность выбора своей судьбы существу, судьбу эту обдумывающему.

Спросите своего ребенка, что он думает о том, по какой исторически давней цепочке образов возникло слово “наволочка”, “улица” (допустим). Знает ли он, что такое “друг ситный”? Как произошло?.. От муки, просеянной через сито, — значит, лучший, единственный? Отсюда возникло это выражение? Или от “ситового дерева” — (дряблое, трухлявое)?.. Пусть его заинтересует загадка истории происхождения русского слова! От подобных игр-занятий ум, сообразительность вашего ребенка разовьется куда более емко, нежели от неизбежных, в наши “цивилизованные времена” не убегущих от него и так компьютеров...

И еще. Жив до сих пор (полужив) на ул. Волхонка в Москве мною многие годы горячо любимый и почитаемый Институт русского языка. А при нем имеется огромная фонотека записей живых носителей разных диалектов русского языка. Записи там — бесценно золотые! В свое время я, да и не только я, ходили туда, в фонотеку, слушать эти записи, как хорошую музыку. Словами прекрасными, русскими, память обогащалась. Отчего бы, допустим, сейчас не сделать на государственном канале телевидения час передачи этих записей с грамотным, интересным пояснением кого-то из работников института. Жаль, что умерла уже Варвара Георгиевна Орлова — многие десятилетия бессменный директор и радетель этого института. Как она интересно, блистательно умела рассказывать о языке, о диалектах, о стариках и старухах, их носителях. Счастливый случай, сведший меня с Варварой Георгиевной еще в начале жизни и пути писательского, открыл мне, передал мне любовь, интерес великий к говорам русским... Светлая ей память!..

Сделать умную, интересную передачу, подобную тому, как на третьем канале телевидения вел час русской поэзии профессор Литературного института Владимир Павлович Смирнов. Вместо, допустим, “Аншлагов”, “Старых квартир”, еще чего-то подобного, себя давно изжившего, ни уму ни сердцу зрителей ничего не дающего.

Ах, как же прекрасно говорил, повествовал наш народ в прежние годы, когда языковая память, речь живая не были запечатаны “говорящими синглами”!..

Вот рассказывает жительница села Подборовье Псковской области Прасковья Ивановна Валдаева о том, как немцы убили ее сына, повезшего в начале Великой Отечественной войны на другой берег Чудского озера отступавших красноармейцев. Слышала я ее рассказ почти сорок лет назад, когда ездила с диалектологами института туда в экспедицию. А и сейчас — слышу голос, интонацию, вижу ее образ. Не “одна из многих”, коим “несть числа”, подобно безликой, одинаковоязычной массе, несущейся ныне по улицам больших и малых городов. Нет. Личность. Многострадальная, не сломавшаяся, мудрая... Прасковья Ивановна Валдаева...

“...Оне ехали с парусом. Глядя, а враги их на берегу дожидаю. Оне песню-то и запели... У мяня вот здесь пирог белый под кофтой, хотела ему с собой дасть, когда в лодку-то шел, не догнала... За что ня привели Мишу? “Паша, а яво убили...” — и без паузы, чуть придохнув, продолжает: “А во что он убит?..” “А я ня знаю, кажется, в лицо”. “Поеду за Мишей! Галька, если приедут вас расстреливать, вы ня признавайтесь. А я поеду за Мишей...” Приехала на лодке на другой берег Чудского озера, куда ее сын вез красноармейцев и где их “дожидали враги”. Увидела, идет девушка местная, спросила, вдруг понадеявшись, тихо ли у них? “Како там тихо, тетя, ня тихо! Паши Валдаевой сына убили”. “А где яво убили?..” “За гумна ступай, там ёны зарыты...” Рассказывает дальше, как пошла за гумна, увидела неглубоко просевшую яму, как встала на колени и начала прямо руками отгребать землю. “Стою я вот так, девочкы, и копаю... Копаю, вижу в земли: Мишина нога и палец белый. Мяня затрясло, и вспомнила я, девочкы, учыл мяня моей сястры муж: “Спужалас, Пашка, не бяги! Ты от страсти не убежишь, это в тебе кров смутилась...” Откопала. “Здымаю, здымаю, девочкы, вот до етого-то места доздымаю — и ня здынуть... Тяну за руку, за ногу — когда живой, дак легше был... Я опять легла на него, холодный уже, хоть онна ночь прошла. Ляжу и плачу. Хтой-то бяге: “Тетя, ты только как тише, ня плач. Враги за оградой карауля!..” Пришли три бабы с носилками, вытянули сына из ямы, отнесли в лодку. “Тетя, ты не едь так пушкой-то, напрямки, задайся по камышам...” Еду, грыми чтой-то взади...

Приехала на берег... Наши мужики стоя. Галька бяге: “Ой, мама Мишу вяде, ой, мама Мишу вяде!..” “Помогите мне Мишу вынести”. Вынесли, положили на берег, я опять на Мишу лягла, ляжу, будто я неживая. Мужики крыча: “Пашка, спирту пей, легше тебе будя!” “Бросте вы меня уговаривать, я не маленький ребенок, ня надо ни спирта, ня надо никово. Вот мое все...”

Перечитывая дома записи, я удивлялась жутким точным деталям, необычным словам. Так рассказать о своем незабываемом горе мог только человек талантливый. Личность...

“Скучища какая! — скажет иной читатель. — Тридцать миллионов русских убиты в ту войну, обо всех так и рассказывать?..” “Ежели бы, допустим, этот парень ту девушку изнасиловал, а немцы бы его за это убили. Тут что-то было бы для сюжета, — добавит современный писатель. — Психология, интрига... А тут-что? Нет материала для того, чтобы это упоминать, писать...”

Тут Время... Голос, интонация, обстоятельства Времени. То, чего нет и не будет в твоем компьютерном, психологически-порнографическом “тексте”... Вот так, господин Сникерс!..

И еще один рассказ-воспоминание из той же поездки, записанный в деревне рядом, в Самолве. Тогда председатель местного колхоза рыболовецкого, куда мы с диалектологами из Подборовья перебрались, пожаловался нам раздраженно, что, мол, “из-за предрассудков” не может уговорить никого из трактористов перетащить из центра села часовенку, в которой местные старушки молились, на окраину. На месте часовни он хотел к двадцатилетию окончания войны поставить памятник погибшим воинам. Так он никого и не нашел, сам сел за руль трактора и сани с часовней, куда ему было надо, перетащил.

Старушка, у которой мы остановились, рассказала нам историю, откуда этот страх и “предрассудки” возникли.

В тридцатых годах в деревне рядом, по моде времени, решили переоборудовать часовню в зернохранилище. Надо было снять крест. Вызвался некто Крысанов. Полез на крышу, сбросил крест, произнеся слова: “Если есть Бог — на воде сгорю!” Пришедшей вскоре зимой Крысанов как-то по делам отправился с вечера в поездку, дабы к утру добраться до райцентра Островцы. Повез туда на почту казенные деньги. Поехал через озеро — так обычно зимой и ездили. (“Конь у нёво хороший был, рыжий, большой!.. Глядим, огонь какой-то бегае, хто там гори?..”) Где-то на середине озера Крысанов загорелся, лежа на соломе, в санях. Деньги целы остались, сани целы, солома чуть обгорела — сам же Крысанов сгорел в уголь...

Старушка с мстительной жестокостью рассказывала, как привезли Крысанова днем в контору колхоза, как все бросились смотреть, а ее мужики не пустили: ходила она тогда на последнем месяце беременности. Обгоревший труп был страшен.

Случай этот прекрасно помнили в деревне все. Председатель, служивший тогда здесь в погранвойсках (на границе с Эстонией), подтвердил, что все так и было, проводилось расследование, но ничего уголовного не нашли. Предположили, что загорелся Крысанов, облившись эфиром, который тогда был тут любим как согревающий и охмеляющий напиток, а после, мол, закурил.

Все так. Но: “Если Бог есть — на воде сгорю!..” Сгорел на воде.

 

А.Казинцев • «Государство - это защита» (Беседа с Президентом Приднестровской Молдавской Республики Игорем Смирновым) (Наш современник N9 2001)

“ГОСУДАРСТВО — ЭТО ЗАЩИТА”

Беседа Александра КАЗИНЦЕВА

с президентом Приднестровской Молдавской Республики

Игорем СМИРНОВЫМ

 

Александр КАЗИНЦЕВ: В этом году исполняется 10 лет со времени разрушения СССР. Игорь Николаевич, чем было для Вас Союзное государство? Как Вы восприняли его распад?

Игорь СМИРНОВ: Союзное государство?.. Это — Родина прежде всего. Великая держава, за мощь и достижения которой испытывал гордость.

Было ли в СССР все идеально, как пыталась представить официальная пропаганда? Нет, конечно. Но сейчас, спустя 10 лет, особенно рельефно видится, сколь велики — при всех недостатках — были тогдашние достижения. Однако, согласно пословице: “Что имеем, не храним, потерявши, плачем...”, многие только теперь осознают выгоду и преимущества единого рынка, кооперации и разделения труда, единого образовательного и культурного пространства... Только утратив, осознали, чем был Советский Союз в их жизни. А тогда, в годы горбачевской перестройки, многим застил глаза туман “национальной исключительности”. Люди легко попадались на удочку “борцов за национальную идею”, на поверку оказавшихся борцами за собственное безбедное будущее.

Разрушение СССР — это преступление со стороны тогдашней партийно-советской элиты. Преступление, аналогов которому — ни по масштабам, ни по быстроте осуществления — не знает история. Оно стало возможным только благодаря тому, что огромные массы народа абсолютно индифферентно отнеслись к дезинтеграционным процессам, не пытались что-либо предпринять, ограничиваясь в крайнем случае разговорами в кругу ближайших знакомых и родственников. А все напасти суверенизации стали закономерным воздаянием за равнодушие и пассивность.

В противовес подобной пассивности характерной особенностью приднестровцев стала способность к решительным действиям. У нас не сидели сложа руки, не шли покорно, как овцы на бойню. Еще в 1989 году в ходе политической забастовки рабочий класс, интеллигенция и поддержавшие их сельские труженики всех национальностей, включая молдаван, сказали решительное “Нет!” нарастающему национализму в Молдавии и начали искать пути создания механизма защиты своих прав.

Объединенный Совет трудовых коллективов (ОСТК) стал организацией, которая сплотила наиболее инициативных представителей народа и в борьбе с партийной номенклатурой выиграла выборы в местные органы власти и в Верховный Совет МССР по большинству округов от Приднестровья. Когда же стало ясно, что парламентский путь борьбы ничего не дает, так как официальный Кишинев твердо взял курс на построение мононационального государства, эта организация возглавила борьбу за создание Приднестровской Молдавской Республики, которая была провозглашена в ходе свободного волеизъявления граждан. И сейчас, 11 лет спустя, уверен, что выбор был сделан правильно. Только воссоздание собственной государственности, создание Республики помогло приднестровцам выстоять на протяжении всех этих нелегких лет. Наш народ отстоял право на этот выбор в борьбе против вооруженной агрессии Молдовы в 1992 году, выдержал многочисленные экономические и информационные блокады.

А. К.: Вы создали Республику буквально с чистого листа. Не было ни армии, ни финансовых органов, ни управленческих структур (выше районных). Что обеспечило успех, казалось бы, безнадежного начинания, какие факторы помогли выстоять и укрепить суверенитет?

И. С.: Начинание не может быть безнадежным, если является результатом творчества масс. И наоборот, самая что ни на есть научно обоснованная идея общественного развития обречена на провал, если ее не поддержит народ.

Главный фактор, позволивший создать, отстоять и упрочить государство в Приднестровье, — это то, что ПМР не воспринимается людьми как нечто привнесенное извне, насаждаемое сверху. Приднестровская государственность создана, построена, выстрадана ими самими. Республика — это механизм защиты их прав и свобод, их семей, детей, культурного наследия предков. Неотъемлемое право каждого народа — право на самоопределение (а приднестровцы — это народ, этническая общность, с присущей только ей самобытностью) было осуществлено в Приднестровье самым демократическим способом: путем свободного волеизъявления граждан на референдумах и сходах. Я не знаю другого такого случая, когда бы государство создавалось столь демократическим путем.

Крайне важно для ПМР и то, что на протяжении всех этих лет мы сумели сохранить единство народа, не деля людей по сортам, по национальному признаку, а ценя человека за ум, квалификацию, душевные качества.

Приднестровцы, уважительно и одновременно критично относясь к истории, сумели извлечь из нее правильные уроки, стремясь не повторять ошибок прошлого. Кое-кто аттестует нас как “коммунистический заповедник” из-за того, что мы не снесли памятники Ленину, Котовскому и т. д. Но мы не воюем с памятниками, ведь они — часть нашей истории. Одновременно мы стараемся некоторые из ошибок прошлого исправить: возрождаются и развиваются Православие и иные традиционные для края конфессии, все более активную роль в общественной жизни, в защите Республики, в экономике играет возрожденное Черноморское Казачье Войско, созданное еще во времена Екатерины Великой.

Важным для нашего молодого государства на всех этапах его развития было отсутствие у тех, кто его создавал, шор на глазах, оков на мыслях и действиях. Условия жизни, менявшиеся, как стеклышки в калейдоскопе, требовали и требуют поливариантности, нестандартности мышления, и именно эти качества обеспечивает участие в государственном строительстве людей самых разных профессий и возрастов. Динамизм развитию Республики придают мудрость и житейский опыт наших ветеранов, юношеский максимализм молодых. В первых рядах защитников Приднестровской государственности стояли и стоят женщины Приднестровья.

А. К.: В отличие от России, в Приднестровье не спешили с реформами. И кажется, это пошло на пользу экономике — и, без сомнения, простым людям.

И. С.: Прежде чем начинать реформирование, нужно было разобраться, какой собственностью мы располагаем. Кроме того, на пути продвижения реформ имелись специфические трудности. Это и юридическое непризнание ПМР, и необходимость оформления юрисдикции предприятий и организаций всех форм собственности. В силу этих причин, а также из-за военной агрессии Молдовы мы “спешили медленно”, стараясь избежать ошибок стран СНГ и найти собственный путь.

Значительную трудность на первом этапе становления ПМР представляло отсутствие законодательной базы. Мы приняли решение руководствоваться законами СССР, Советской Молдавии, параллельно разрабатывая собственную законодательную базу. Острой проблемой было кадровое обеспечение управления на всех уровнях. Ведь у нас был опыт только местного управления и полностью отсутствовал опыт управления хотя бы областного уровня.

В условиях непризнанности ПМР, постоянного блокирования (экономического и политического) Молдовой нашей Республики, учитывая ориентацию нашей экономики на Россию, Украину, Белоруссию и Молдову, нужно было принять все меры по сохранению экспортного потенциала, укреплять связи со странами СНГ и одновременно находить рынки сбыта в дальнем зарубежье.

Начальный период развития нашей экономики характеризовался сложнейшим переходом от централизованно-государственной системы к рыночной.

Отсутствие собственных сырьевых и топливно-энергетических ресурсов, значительная научно-техническая и технологическая зависимость предприятий от традиционных партнеров (прежде всего в России) обусловливают необходимость интеграции Приднестровья в экономическое пространство СНГ. Именно за счет экспорта покрываются все затраты на ввоз энергоносителей, сырья, комплектующих изделий, осуществляется ряд социальных программ. Экономика ПМР ориентирована на экспорт и не может развиваться обособленно.

Внешнеэкономическая ситуация является для нас экстремальной. С учетом такого положения не могло быть речи о форсировании реформ, требовалось мягкое вхождение в рынок.

Многоукладность экономики ПМР потребовала равноправного включения в рыночные отношения всех субъектов производства, распределения, обмена и потребления. Однако мы сохранили государственное регулирование экономических процессов через налоговую, инвестиционную политику, а также оставили под контролем потребительские цены на жизненно необходимые товары и услуги. В ПМР успешно функционируют предприятия различных форм собственности — акционерные общества, совместные, казенные и государственные предприятия, общества с ограниченной ответственностью и т. д. Проведено акционирование предприятий государственной собственности, что с принятием Закона “Об иностранных инвестициях” позволило создать АО открытого и закрытого типов с участием иностранного капитала. Сегодня на них работают 5597 человек, и они ежегодно производят продукцию на сумму около 190 млн долларов. Интеграция стимулируетcя нормативными актами ПМР (первые два года налог не берется, и продукция, изготовленная из “давальческого сырья” и поставляемая для производственной кооперации, не облагается пошлиной).

Проработаны такие направления, как структурная перестройка в экономике, использование всех возможностей предприятий на территории ПМР, для того чтобы не ввозить того, что можем производить сами. Чрезвычайно важными являются внедрение энергосберегающих технологий, разработка целевых программ, обеспечивающих экономию энергоресурсов при нормальной жизни населения. Постоянно осуществляется государственное регулирование тарифов на основные продукты питания и на жилищно-коммунальные услуги с учетом доходов населения. Закупочные цены на продовольственное зерно и другие продукты устанавливаются государством ежегодно на уровне рыночных, и разница между ними и себестоимостью дотируется государством.

Реальным подтверждением правильности выбранного курса во внешнеэкономической деятельности является внешнеторговый оборот за 1996—2000 годы и пять месяцев 2002-го. Несмотря на отрицательные последствия августовского (1998 года) дефолта в РФ, внешнеторговый оборот вырос с 527 млн долларов в 1996 году до 817 млн долларов в 2000-м. За пять месяцев 2001-го он достиг 381,7 млн долларов. При этом экспорт в дальнее зарубежье впервые превысил 55 процентов. Внешнеторговый оборот на душу населения в 2000-м году составил 1253 доллара в год (для сравнения: в Республике Молдова — 348,4 доллара).

Сегодня уже 7 наших предприятий-экспортеров, в том числе знаменитый “Квинт”, имеют Международный сертификат качества ИСО-9000, на 2001 год представляют материалы на утверждение Международного сертификата еще 5 предприятий-экспортеров.

А. К.: Сегодня перед всеми бывшими республиками СССР стоит проблема модернизации. Как она решается в Приднестровье? Каким должно быть соотношение госрегулирования и частной инициативы?

И. С.: В условиях экономического хаоса 90-х годов на территории постсоветского пространства стратегия государственной экономической политики Приднестровья была направлена на сохранение промышленного потенциала Республики. С потерей традиционных рынков сбыта в странах СНГ из-за остановки предприятий — потребителей нашей промышленной продукции этого можно было достигнуть только через проникновение на более устойчивые мировые рынки сбыта, а это значит, что продукция наших предприятий должна была быть конкурентоспособной. Без модернизации отдельных отраслей промышленности сделать это, естественно, невозможно. Но где же взять средства? Приднестровье, в отличие от Молдовы, да и других стран СНГ, никаких кредитов от Запада не получало, поэтому опора могла быть только на внутренние резервы.

А. К.: Тем больший интерес представляет ваш опыт. Набрав огромные внешние долги, Россия теперь тоже вынуждена опираться лишь на собственные силы.

И. С.: По предложению правительства Верховный Совет Республики принял решение предоставлять государственные инвестиции в виде налоговых кредитов главным предприятиям-экспортерам. Со стороны государства предприятиям замораживалась образовавшаяся задолженность по платежам в бюджет с утверждением долгосрочного графика ее погашения. В свою очередь, предприятия брали на себя обязательства по обеспечению минимальных текущих отчислений в бюджет, а также по модернизации и производству определенных объемов конкурентоспособной продукции. В случае невыполнения этих условий предприятие обязано было возместить все свои долги или идти по пути к банкротству с соответствующей п е р с о н а л ь н о й ответственностью руководителей за взятые на себя обязательства перед государством.

В результате такой экономической политики нам удалось сохранить основной промышленный потенциал. И сегодня наши предприятия могут своевременно реагировать на оживление в российской экономике, восстановить утерянные в 90-х годах связи. Нам не удалось бы этого сделать, если бы мы пошли вслед за Россией и Молдовой по пути приватизации. Мы сделали акцент на акционировании предприятий как одном из методов разгосударствления, который является более рациональным для привлечения иностранных и частных инвестиций. В то же время он способствует сотрудничеству государственного и частного капиталов в рамках совместных предприятий — АО. В качестве примера можно привести Молдавский металлургический завод.

В конце 90-х годов были приняты меры по недопущению необоснованного вывоза капитала из Республики, налажена система контроля репатриации товаров и валютной выручки. Вместе с этими мерами были введены стимулирующие факторы вложения капиталов в национальную экономику. Все это позволило свести к минимуму потери от попыток построения финансовых пирамид и деятельности “фирм-однодневок”.

А. К.: В России бытует мнение, будто проблема Приднестровья заключается в урегулировании его споров с Молдовой. На мой взгляд, это не совсем так. Изначально возникла тройная проблема: отношения Румынии, Молдовы и Приднестровья. Именно вмешательство Румынии в государственную жизнь Молдовы накалило страсти и заставило многих жителей Приднестровья поддержать независимость Левобережья. Как строятся сейчас отношения Приднестровья с Румынией и Молдовой? Изменилась ли ситуация с победой на выборах в Кишиневе коммунистов?

И. С.: Приход коммунистов к власти способствовал преодолению политического кризиса в Молдове. Таким образом создались определенные предпосылки возобновления реального переговорного процесса между РМ и ПМР. В результате моих встреч в В. Н. Ворониным была подтверждена целесообразность ведения переговорного процесса по формуле 2+3 (две равные стороны, три посредника). Подписанные в ходе этих встреч документы позволили приблизиться к решению конкретных вопросов.

Однако эйфория значительной части российских политиков по поводу прихода к власти в Молдове ПКРМ во главе с В. Н. Ворониным, который в своей предвыборной программе заявил о намерении вступить в Союз Беларуси и России и придать русскому языку статус государственного, представляется мне преждевременной. Последующие заявления руководителей Молдовы, сделанные в Брюсселе, Страсбурге и Женеве, о приоритетности европейской интеграции и сотрудничества с Евросоюзом заставляют усомниться в искренности предвыборных обещаний коммунистов.

К сожалению, суровая реальность такова, что Молдова, спустя 10 лет после провозглашения независимости, практически полностью ее утратила. Экономическая зависимость Молдовы не позволяет ей проводить собственную политику как вне, так и внутри страны. Внешнему диктату подчинены административные и хозяйственные реформы, на внешних вливаниях базируется государственная система. Все это никоим образом не зависит от политической окраски нынешних и будущих властей.

Каковы в данном случае перспективы Молдовы? Каким будет ее внешнеполитический вектор? Ответы на эти вопросы — не в самой Молдове, а за ее пределами. Определять развитие ситуации в Молдове могут Запад и Россия. К сожалению, по объективным (и субъективным) причинам расклад сил не в пользу России с точки зрения финансовых возможностей.

К настоящему времени Молдова исчерпала практически все внутренние резервы вследствие того, что выделяемые международными организациями кредиты не были направлены на развитие реального сектора экономики. Удручающее состояние молдавской экономики стало основной причиной победы коммунистов на парламентских выборах. Люди связывали с ней возможность восстановления уровня жизни, существовавшего в МССР до распада Союза.

Однако финансовое состояние Молдовы даже при самых оптимистических прогнозах исключает возможность увеличения выплат в социальной сфере, поскольку в течение текущего года и следующих лет ей предстоит выплатить по займам сумму в размере одного годового бюджета. По данным МВФ, внешний долг РМ составляет более миллиарда долларов и продолжает расти. Это дает основание предполагать уже в ближайшем будущем активизацию оппозиционных сил, которые располагают солидным интеллектуальным потенциалом, а главное, получают финансовую и политическую поддержку евроатлантических структур.

При этом надо учитывать, что Румыния продолжает оказывать большое влияние на развитие внутриполитической ситуации в Кишиневе. Она продолжает осуществлять поддержку Молдовы исходя из собственных геополитических устремлений, связанных с концепцией “Великой Румынии”, которая рассматривает территорию Молдовы как неотъемлемую часть румынского государства.

Мы понимаем, что от того, насколько грамотно и взвешенно Приднестровье и Молдова будут решать проблемы своих государственно-правовых отношений, зависят стабильность и перспективы развития в регионе. Чтобы не идти в политике старым методом проб и ошибок, в Приднестровье внимательно изучают международный опыт интеграции. Именно с широким использованием положительного международного опыта формируется основа для создания приемлемой модели возможного развития событий.

Независимость и суверенитет вполне совместимы с идеей интеграции. В современных условиях интеграция означает появление новых перспектив и возможностей при сохранении традиционных ценностей. Не затрагивая суверенитет, интеграционные тенденции удаляют барьеры, препятствующие свободному развитию, и создают необходимые условия для экономического роста.

Краеугольным камнем нынешней политики построения Общего государства Молдовой и Приднестровьем является оптимальное сочетание мирового интеграционного опыта с учетом специфики государственных и национальных особенностей, ведь за десятилетний период существования фактический уровень государственности и независимости ПМР не уступает РМ, а по некоторым факторам превосходит ее. По оценкам зарубежных экспертов, ПМР является независимым, самодостаточным, эффективно управляемым, правовым государством.

Подход к урегулированию отношений между РМ и ПМР и созданию Общего государства, по нашему мнению, должен быть таким же взвешенным и поэтапным, как процесс становления Союза Беларуси и России. Развитие двусторонних отношений Молдовы и России, отношение Молдовы к Союзу Беларуси и России также оказывают влияние на ход урегулирования. Вступление Кишинева и Тирасполя в Союз Беларуси и России могло бы существенно ускорить процесс нормализации отношений. При этом мы отдаем себе отчет в том, что оно весьма проблематично в силу ранее изложенных политико-экономических причин, а сам тезис о вступлении может оказаться не более чем популистским лозунгом, использованным для прихода во власть.

А. К.: Вы знаете, как русские патриоты благодарны приднестровцам за их тягу к России. Многие из нас помогли отстоять свободу Приднестровья, но все равно мы в долгу перед вами. Как развиваются сегодня отношения России и Приднестровья, и что может сделать русская общественность для их развития?

И. С.: Развитие всесторонних связей с Россией остается приоритетным направлением внешней политики ПМР. На протяжении длительного времени Российская Федерация является главным гарантом мира и стабильности на берегах Днестра. Мы активно сотрудничаем с Комиссией Государственной Думы по содействию урегулированию экономической и политической ситуации в Приднестровье, а также с Государственной Комиссией РФ по содействию политическому урегулированию приднестровской проблемы, создание которой стало признаком заинтересованности исполнительной и законодательной власти России в поиске путей справедливого разрешения конфликта. Однако в нынешних условиях, когда система гарантий политически не разработана и не реализована, основным фактором поддержания стабильности и безопасности в регионе остаются Миротворческие силы Российской Федерации.

Развивающиеся торгово-экономические и культурные отношения со многими регионами РФ являются наглядным свидетельством нерушимости принципов дружбы и взаимопонимания.

На протяжении многих лет правительство Приднестровья добивается открытия в Тирасполе Консульского пункта Российской Федерации, что способствовало бы укреплению российско-приднестровских связей и позволило России в более полном объеме осуществлять защиту граждан РФ, количество которых в Приднестровье приближается к 100 тысячам.

Не менее актуальным и своевременным является подписание российско-приднестровского договора об экономическом сотрудничестве. Данный договор подготовлен и парафирован год назад. Он полностью отвечает духу и букве Московского меморандума от 8 мая 1997 года. Затягивание его подписания наносит серьезный ущерб экономическим отношениям России и Приднестровья, авторитету Российской Федерации, выступающей страной-гарантом в процессе урегулирования.

А. К.: Журнал “Наш современник”, начиная с 90-го года, публиковал материалы в поддержку народа Приднестровья. Наши сотрудники и авторы не раз приезжали в Республику. Публикация приднестровских материалов в этом номере — еще одно звено в нашей работе. Игорь Николаевич, с какими словами Вы хотели бы обратиться к журналу и его читателям?

И. С.: В трудном для нас 1992 году журнал “Наш современник” стал одним из тех немногих изданий, которые рассказывали российским читателям правду о молдавско-румынском национализме и истоках вооруженного конфликта на берегах Днестра. В условиях почти полной информационной блокады, когда вся “либерально-демократическая” пресса СНГ фактически молчала, это было большой, вселяющей оптимизм поддержкой.

С тех пор приднестровская тема не раз появлялась на страницах вашего журнала. “Наш современник” в какой-то мере стал связующим звеном между Приднестровьем и русским патриотическим движением. Для приднестровцев, как и для многих россиян, “Наш современник” давно уже стал олицетворением славянской идеи. Славянское возрождение для народов России и Приднестровья может воплотиться лишь в создании сильного Союза государств, предотвращении культурно-политической, экономической и военной экспансии Запада, возрождении православной духовности и воспитании русского характера. Мне хотелось бы пожелать вам дальнейшего укрепления контактов с русскими людьми, где бы они ни жили. А кроме того — оптимизма, боевого настроя, новых творческих удач и, конечно, внимательного и вдумчивого читателя.

 

«Бог им судья, нашим губителям...» (Наш современник N9 2001)

 

“БОГ ИМ СУДЬЯ, НАШИМ ГУБИТЕЛЯМ...”

Уважаемая редакция!

Мне всего лишь семнадцать лет. Но, несмотря на столь юный возраст, я уже твердо избрал свой жизненный путь. Свое будущее я связываю исключительно с литературой. Убежден, что глубоко патриотическое Русское Слово способно решить проблему бездуховности, всеобщей апатии и равнодушия к судьбе Земли Русской.

Смотрю на своих сверстников, и слезы наворачиваются на глаза... Вся их жизнь сводится к нескольким синонимичным словам: безразличие, пошлость, хамство. Сами на себя плюют, не замечая этого!

Знаю, что Ваш журнал придает большое значение формированию национальной школы, что само по себе заслуживает уважения и благодарности. Но, к сожалению, в стране, где каждый второй подросток во весь голос матерится на улице; где люди предпочитают книгам телевизионную рекламу; где паршивый режиссеришка позволяет себе экранизировать произведения Федора Михайловича Достоевского в столь наглом и пошлом свете, что сердце щемит от такого бесстыдства... Словом, в такой стране национальная школа — это большая утопия...

...Тем более что столько сейчас развелось ложных путей и дорог! Сам недавно вляпался в литературный андеграунд... До сих пор отплевываюсь...

Замызгали Страну Русскую... Изуродовали... Хочется помочь ей, облегчить ее страдания. А как — не знаешь...

Именно поэтому большое значение для меня имела Ваша книга “Поэзия. Судьба. Россия”. После ее прочтения я ясно осознал единство своей судьбы, судьбы русского человека вообще и судьбы всей России. Также приобрело отчетливые очертания и четко сформировалось мое отношение к диссидентству и сионизму.

Я горжусь, что я русский! И этим я частично обязан именно Вам. Думаю, если каждый человек будет испытывать подобную гордость, то никакие “иных времен татары и монголы” не смогут затмить величие Руси!

Именно в попытке пробудить эту гордость за Родную Страну в русских людях вижу свою первоочередную задачу и цель. Всего себя отдам для ее достижения! Сердце из груди вырву, только бы Земле Русской теплее было!

С уважением и огромной благодарностью

Илья Недосеков ,

г. Москва

 

Здравствуйте, Александр Иванович!

Статьи Ваши такие насыщенные, что по ним можно учиться. Годы мои уже за 60 шагнули. Росла в детдоме. Нет ни года рождения, ни места, ни первоначального имени.

Все взято “с потолка”. Таких нас было много из разбомбленных домов и поездов.

Крестилась после моих приблизительных 50 лет. Благодаря стихотворениям поэтессы Нины Васильевны Карташевой, напечатанным в журнале “Наш современник” в 1991—1992 годах. Прочитала Новый завет и “Апостол”. Всю жизнь задавала себе вопрос: “Негодяй знает, что он негодяй? Или он просто не понимает, как первоклассник не понимает десятиклассника?” И нашла ответ в “Притчах” (4, гл. 17).

Прочитала житие Серафима Саровского и поняла, что если бы мы все жили, как он, — по Божьим заповедям, то давно бы Бог нас простил. И не нужны бы нам были громыхающие средства передвижения. Ведь Серафимушко над землей парил.

Всю жизнь училась жить по публицистическим статьям философов, по дневникам писателей. “Дневник” Достоевского так нигде и не достала, даже в нашей областной научной библиотеке. Читала о нем много...

Всегда читаю “Наш современник” и “Москву”. А теперь и святоотеческую литературу. И, конечно, очень сожалею, что мир этот мне открылся так поздно. На все воля Божья... Читаю письма о войне, которые стал публиковать журнал. И так мне жаль наших воинов, погибших с партбилетом, а не с крестом. Куда их Бог определил? Ведь в годы Александра Невского, Дм. Донского, Александра Суворова, Кутузова не было коммунистов, а воины были такими же стойкими. Журналы раньше выписывала. Муж мой, Владимир Иванович, был директором завода, нынче инвалид II группы. Пенсии на двоих 1900 рублей. Напишу и цены. Сейчас июль — помидоры 35 р., огурцы 28, морковь 40, хлеб 7 р. 60 коп., сахар 16 руб. (пока ягоды не пошли, потом подпрыгнет), картошка зимняя 9 р., новая 28, квартира, свет, телефон — 500 р. О лекарствах страшно даже писать, захожу в аптеку — глаза сразу делаются большими. Ухожу “молодая и красивая”. Страшно, когда видишь мучения дорогого человека, а помочь не можешь.

Бог им судья, нашим губителям.

Оставайтесь всегда с нами. Да поможет Вам Бог.

Раба Божия Валерия Барбашова,

г. Мурманск

 

 

Здравствуйте, Станислав Юрьевич!

Извините, что отрываю Вас от множества важных и нужных дел своим письмом, но кроме Вас и Вашего журнала никуда не хочется обращаться. Журнал читаю больше десяти лет, не пропускаю ни одного номера: он помог мне прозреть и смотреть на происходящее другими глазами. Огромнейшее спасибо Вам и всей редколлегии. Вы оставляете людям надежду: пока есть такой журнал, все большее количество сограждан будут понимать происходившее и происходящее, и это даст свои плоды. Поскорее бы! Страшно тяжело жить среди обманутого, обезумевшего народа, помешавшегося на жажде наживы и всем, ей сопутствующем. Я учу детей в школе (преподаю русский язык и литературу), по мере сил и возможностей стараюсь на уроках приоткрывать им глаза, но, сами понимаете, школа — это не все, когда уже и в ее стены проникают наркоторговцы, а дома в душу — телевизор, да и родители у многих почище его ломают детям душу. Я много лет веду факультативные занятия по изучению русской поэзии, постоянно проводим “Литературные гостиные”, рад, что многим детям помог полюбить поэзию, выбрать ее в спутники жизни.

Станислав Юрьевич! Меня много лет волнует еврейский вопрос, когда я узнал о той страшной роли представителей этого народа в истории России. Во многом помог ваш журнал, на страницах которого было много интереснейших материалов. И вот я думаю: неужели никто не взял на себя тяжелейший, но ответственный груз как долг систематизировать все, начиная с времен Древней Руси, чтоб показать роль иудейства в русской истории до наших дней (частично — и в мировой истории, т. к. все не охватить, пожалуй)? И. Шафаревич многое сделал в своем труде о “малом народе”, но это одна из множества сторон проблемы. Священник Ал. Захаров в книге “О злых виноградарях” пишет, что еще не время, еще русский народ духовно не созрел, чтоб принять всю страшную правду и не учинить что-то ужасное по отношению к евреям. Я думаю, давно пора, иначе будет, может быть, поздно, уж они-то не будут ждать, пока мы созреем душою. Кстати, мне рассказал священник из Архангельска (в поезде), что его иудеи-выкресты, что засели в верхах православной Церкви, уже изгнали из храма, где у него были сотни прихожан, в небольшой детский дом. Книги он свои издавать уже не может. Вот так. Они не ждут, и Вы это тоже прекрасно знаете. Станислав Юрьевич, может быть, Вы могли бы ему чем-то помочь? Пропагандой его книг?

Так вот, готовится ли такой всеобъемлющий труд по иудейству? Если нет, то Вы своим авторитетом могли бы кому-нибудь из могущих это сделать порекомендовать, подтолкнуть, ведь столько около Вас умнейших публицистов, философов. Этот труд так нужен! Я своим друзьям и знакомым даю почитать то одно, то другое, но это так мало многим для прозрения. Я уж много раз подумывал (простите грешного за нескромность) заняться сам, но у меня нет необходимого научного материала, да и, наверняка, таланта, сильного, мощного. Простите, что дерзаю Вам что-то рекомендовать, это просто огромнейшее желание.

С уважением

Михаил Григорьев,

г. Вологда

 

Здравствуйте, уважаемая редакция!

Читаю журнал на протяжении нескольких лет, но никогда вам не писал. В 1993 году, когда мне было 16 лет, я впервые открыл “Наш современник”. С тех пор я ваш постоянный читатель и поклонник. Журнал заставил задуматься о многом и на вроде бы привычные вещи посмотреть по-другому. Читаю я его от корки до корки, но предпочтение отдаю публицистике. Интересны статьи С. Кара-Мурзы, К. Мяло, А. Казинцева, М. Лобанова, С. Семанова, книги которого “Макаров” и “Брусилов” я читал еще в детстве, позднее прочел исследование о Н. Махно “Под черным знаменем”. И, конечно, воспоминания С. Куняева “Поэзия. Судьба. Россия”, которые никого не могут оставить равнодушным. С особенным вниманием я читал статьи покойного В. Кожинова из цикла “Загадочные страницы истории ХХ века”. В. Кожинов, конечно, был (и останется) великим ученым, на голову выше большинства нынешних историков. Думаю, невозможно понять нашу историю ХХ века, не изучив эту работу В. Кожинова. После его книги совсем по-другому воспринимаются писания псевдоисториков А. Солженицына или Э. Радзинского. Сразу становится очевидной огромная разница между вдумчивым подходом В. Кожинова и крайне легковесным, поверхностным взглядом Солженицына.

Нелегко жить в государстве, где русофобия фактически стала господствующей идеологией. Если бы вы посмотрели украинское ТВ, почитали современные украинские учебники по истории, то, наверное бы, ужаснулись. Вся история русско-украинских отношений подается как непрерывная череда злодейств и репрессий. Все хорошее, положительное, что было между нашими народами, замалчивается, выхолащивается. Особенной фальсификации подвергается период Советской власти, благодаря которой только и состоялась Украина как независимое государство. Помню, как в прошлом году в “телемосте” “Киев — Москва” один из участников, киевский школьник, заявил: “Россия нас всегда грабила и устраивала голодоморы”. Вот вам результат оболванивания молодого поколения украинцев, превращения их в беспамятных манкуртов. Националисты, находящиеся у власти на Украине и ссорящие два братских народа, совершают тягчайшее преступление. Но можно ли этот национализм назвать украинским, если основным его компонентом является русофобия? Радикальные украинские националисты поддерживают чеченских бандитов, будто не знают, что для них все равно — украинец ты или русский. В конфликте Сербии с Западом националисты выступают против православных сербов. Разве можно подобную идеологию назвать украинской? Это квазинационализм, как определила его Е. Винокурова в статье “Стратегическая ошибка в обертке братской дружбы” (“НС”, 1999, № 8), т. е. национализм на службе врагов славянства. Он имеет на Украине региональный характер, распространяется из Галичины, получая мощную поддержку антирусских сил из-за океана. Подлинным украинским (и русским) патриотом я скорее признаю кубанского казака Н. И. Кондратенко.

В ноябрьском номере журнала за 2000 г. была опубликована статья С. Никифорова “Каким он был, таким он и остался”. Статья, на мой взгляд, объективная и нужная. Думаю, что подобных статей, свободных от мифов, представляющих жизнь и творчество самого лживого писателя (кроме, пожалуй, Е. Евтушенко), будет становиться все больше, так как время не щадит фальшивых идолов.

Я всегда удивляюсь, когда Солженицына называют великим писателем и даже ставят в один ряд (!) с Л. Толстым и Ф. Достоевским. По-моему, это средний литератор, значение творчества которого было сильно преувеличено известными политическими обстоятельствами. Он не принадлежит к тем писателям, кто являются таковыми по рождению, как, например, М. Шолохов. Солженицын стал писателем благодаря, скорее, своей целеустремленности и незаурядной силе воли, чем таланту. Закономерно, что запаса художественной прочности его произведений хватило ненадолго. Роман “В круге первом”, повесть “Раковый корпус” исчерпали свое значение уже с падением коммунизма. Бросается в глаза отсутствие у Солженицына творческого воображения. Свои художественные произведения он написал либо на основе исторических фактов, как “Красное колесо”, либо собственного жизненного опыта. В его книгах нет художественного творчества как такового, он пишет расхожими литературными штампами, шаблонами. Это черно-белая, по своей сути лубочная литература, написанная к тому же тяжелым, каким-то корявым языком. У него часто можно встретить совершенно невероятные слова и обороты, свидетельствующие об отсутствии чувства языка.

Отношение к Солженицыну для русских патриотов стало чем-то вроде теста на патриотизм. Удивительно, что патриотом называют человека, который способствовал созданию на Западе лживого образа нашей Родины, как “империи зла” и еще в 70-х годах призвал к ее расчленению. Ведь это он назвал Великую Отечественную войну “войной двух хищников” и лгал, что мы потеряли на ней “вдесятеро гуще”, чем враг. Он активно поддержал развязанную русофобами клеветническую кампанию против Шолохова, а сейчас даже не извинился, не покаялся за свою ложь, хотя постоянно призывает других к покаянию.

Солженицын человек, конечно, очень умный, но ограниченный. Читая “Как нам обустроить Россию”, нельзя не согласиться с оценкой С. Куняева, назвавшего этот опус “геополитическим бредом” (“НС”, 1999, № 11). То же самое пишет Н. Коняев в своей замечательной статье “Солженицын в обвале” (“Молодая гвардия”, 1999, № 2). Он называет солженицынские предложения “бредом полуграмотного человека, черпающего свои сведения из научно-популярных брошюр”. Чего только стоит совет Солженицына о необходимости вернуть народу “золото партии”. Помнится, об этом мифическом “золоте партии” писали все бульварные газеты времен перестройки. Или его призыв ликвидировать “ЧКГБ”, хотя ребенку ясно, что без госбезопасности не может существовать ни одно государство. Во всем этом поражает невероятный апломб, с которым Солженицын выдает свои бредни за некое откровение, полученное свыше. А что такое “Архипелаг ГУЛАГ”, как не собрание очерков, не имеющих ничего общего с серьезным историческим исследованием? А в “Теленке”, кроме мании величия, меня удивили предельно хамские характеристики, которые он дает своим современникам: “Шолоховская банда”, “палаческие руки Шолохова”, “М. Алексеев, конечно, стоит только на лжи”, и так далее, противно цитировать.

Я согласен с теми определениями, которые дают Солженицыну, кроме Н. Коняева, М. Лобанов, В. Нилов, С. Куняев, В. Бушин, к которому я и хочу обратиться через “Наш современник”.

Уважаемый Владимир Сергеевич!

Несколько лет назад я прочел Вашу замечательную статью “Война А. Солженицына” (журнал “Мужество”, 1992, № 4), в которой Вы пишете о фронтовой биографии Солженицына и показываете его прямо-таки комическое невежество. Сейчас хочу ее перечитать, а также показать знакомым, но этого старого номера “Мужества”, малотиражного журнала, в библиотеке уже не найти (“зачитали”, как мне объяснила библиотекарь). Было бы очень хорошо, если бы Вы вновь опубликовали эту работу. Можно — в газете “Патриот”, а еще лучше в “Молодой гвардии” или “Нашем современнике”. Владимир Сергеевич, читателям нужны Ваши статьи, чтобы противостоять лжи, олицетворением которой, не только для Вас, стал Нобелевский лауреат Солженицын.

В заключение добавлю, что Солженицын — незаурядный актер, своим лицедейством он ввел в заблуждение многих, но самого объективного судью — время — обмануть невозможно. Уверен, придет пора, когда его будут воспринимать не так, как это сейчас делает журнал “Новый мир”, а оценят его по достоинству. И тогда то, что сейчас очевидно В. Бушину, М. Лобанову, Н. Коняеву, В. Нилову и другим, станет очевидным для всех.

Александр Бондаренко,

г. Донецк

 

Российская государственная библиотека (бывшая Ленинка)

в память о Вадиме Кожинове

Все остается людям — эта истина верна, когда мы говорим о творчестве Вадима Кожинова.

В фондах Российской государственной библиотеки хранится все созданное Вадимом Валериановичем, начиная с его первых публикаций и диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук и до последней работы — “Россия как цивилизация и культура”.

Один из умнейших и образованнейших людей России, Вадим Валерианович был и публицистом, и писателем, и историком, и философом, посвятив безраздельно все творческие силы своего таланта и души России, которая “была его любовью”.

Поразительна широта проблем, объятых талантом Кожинова. Его книги, статьи пользуются постоянным спросом у наших читателей. Хочется отметить и тот факт, что он был сотрудником нашей Библиотеки: вместе с ним мы работали над “Библиотечной доктриной”, его голос звучал и в нашем конференц-зале на различных литературных вечерах и диспутах.

Вадим Валерианович Кожинов — один из тех просиявших в Земле Русской подвижников, память о ком будет жить, потому что созданное им будет неизменно востребованным.

В. В. Федоров,

директор РГБ

Уважаемая редакция!

Как и все, потрясен известием о смерти В. В. Кожинова.

В последние годы ушли из жизни такие выдающиеся деятели русской культуры, как В. Солоухин и Г. Свиридов. И вот еще одна тяжелейшая для русской культуры потеря. Мы все любим Вадима Валериановича. Он был не просто литератором, он был нашим учителем и воспитателем. Сколько путаницы внесла “перестройка” в наши головы. Помню, как превознесли до небес “евтушенки” всех мастей роман А. Рыбакова “Дети Арбата”. Но вот появилась статья В. В. Кожинова “Правда и истина” — мы сразу прозрели и увидели, что король-то голый. А сколько мифов развеяли его гениальные творческие труды.

В. В. Кожинов был выдающимся ученым и великим патриотом. И своими трудами он воспитывал мыслящих патриотов. Мы всегда будем благодарны Вадиму Валериановичу за его писательский и гражданский подвиг. Предлагаю для увековечения памяти В. В. Кожинова сделать следующее:

1. Редакция “НС” должна опубликовать расчетный счет, а мы все, читатели, пришлем по небольшой сумме, на эти деньги будет заказана и установлена мемориальная доска на доме, где жил В. В. Кожинов.

2. Институт мировой литературы им. А. М. Горького (ИМЛИ) должен приобрести уникальный архив и ценнейшую библиотеку В. В. Кожинова.

3. ИМЛИ должен подготовить Собрание сочинений В. В. Кожинова (пока — не академическое).

4. Редакция “НС” должна учредить Премию им. В. В. Кожинова и вручать ее за лучшие опубликованные в журнале литературоведческие и историко-философские труды.

5. Делом чести каждого литератора, общавшегося с В. В. Кожиновым, должна быть взятая на себя обязанность написать воспоминания о нем. Все они должны быть опубликованы в “НС”. Затем их надо выпустить отдельной книгой, и так же, как воспоминания С. Куняева, выслать читателям “НС”.

6. Редакция “НС” должна выпустить номер, целиком посвященный В. В. Кожинову.

7. Редакция “НС” и все мы, читатели, должны обратиться в Правительство РФ, к мэру Москвы Ю. Лужкову с просьбой присвоить одной из улиц Москвы имя В. В. Кожинова.

Дорогие друзья-читатели! Если мы все вместе возьмемся за это дело, результаты обязательно будут.

Н. Чистяков,

с. Пышлицы,

Шатурский район

Без комментариев

Ай да Виктор Петрович!

“Прав, конечно, был Николай Рубцов, когда говорил, что не бывает честных коммунистов, бывают только честные коммунистические дармоеды. Вон отродье это человеческое, доведя страну нашу до ручки, засело по углам, поджавши хвост, как бродячие псы... и все сделали, чтобы сорвать перестройку в стране, снова заморочили наш всепослушный народишко...”

(В. Астафьев, “Новый мир”, № 2, 2000 г.)

Рукопись сказки Виктора Астафьева “Про находчивого вологодского мужика...” была подарена автором работнику Вологодского обкома КПСС — “самому близкому и дорогому в г. Вологде человеку — Василию Тимофеевичу с поклоном...” (Невзорову В. Т.)

(В. Филиппов, “Русский север” и “Известия”, январь 1998 г.)

Надпись на книге “Звезда полей”:

“Михаил Андреевич! С чувством светлой радости и благодарности всегда буду вспоминать Вас, Ваших земляков и Ваши сказочно отрадные никольские места. 15.08.69 г. Н. Рубцов.

P. S. Лучшая партия в мире — коммунистическая партия. Прожить век настоящим коммунистом (понятие сложное) значит прожить прекрасную жизнь. Храни Вас Бог!”

(М. Субботин, газета “Наш голос”, январь 1997.)

“Надо быть с коммунистами...”

(Из стихотворения Рубцова)

Подготовил В. Белков,

вечно беспартийный,

г. Вологда.

 

Уважаемый Станислав Юрьевич!

Я давний читатель журнала “НС”, Ваше мужество, стойкость вызывают у меня восхищение. Знаю, какую грязь на Вас выливают, какие нападки (мягко сказано) приходится Вам отражать, но... в этом году я не подписалась на журнал по двум причинам. Одна из них: алкоголь льется рекой со страниц “НС”. Порок не страшен тогда, когда он осуждается, но в вашем журнале пьянство восхваляется. Тут и “Ода граненому стакану”, и пьянство почти в каждом рассказе. А ведь раньше журнал был в авангарде борьбы за трезвость.

Я не буду говорить известных истин о том, о чем давно и хорошо сказал Ф. Г. Углов, но учитывая современное состояние с питием, остановлюсь на двух главных аргументах противников трезвости, которые сейчас разбиваются в пух и прах.

1) Без монополии на водку якобы бюджет и государство не смогут прожить. Сейчас нет госмонополии на спиртные напитки (на этом наживаются Довгани, Проничевы и другие и даже налоги платить не хотят), а государство существует, и противники трезвости (почти все они сейчас в демократическом лагере) даже не пикнут о введении госмонополии на алкоголь.

2) Будет подпольное производство, если ввести “сухой” закон. Сейчас никаких ограничений нет, а подпольное производство процветает. Когда дело идет о прибыли, “акулы капитализма” не останавливаются ни перед чем. А так как алкоголь льется рекой, то он хорошо маскирует подпольное производство. При “сухом” законе подпольное производство легко выявляется.

Сегодня, 6 апреля, прослушала по радио передачу “Русское Би-би-си — ваше здоровье”, где говорилось о том, что зарубежные ученые, исследуя продолжительность жизни в России, поставили ее в зависимость от употребления алкоголя. Больше пьешь — меньше живешь.

А как алкоголь меняет психику и характер человека! Я это слишком хорошо знаю по своим пьющим родственникам. Пьяница никого не любит — ни детей, ни внуков, ни близких людей, становится злым, эгоистичным. Его ничего не интересует. Главное для него — найти “граненый стакан” с водкой. И нашей страной управлял такой пьяница! А о влиянии на потомство, о детских домах, заполненных детьми живых, но пьяных родителей, я уж и не говорю!

А Чечня! Слушаешь и волосы дыбом становятся. Солдат приехал воевать, его на рынке зовут выпить (ох уж эта наша любовь к алкоголю), он идет, а наутро просыпается в подвале, закованный в цепи. И опять виноват тот же “граненый стакан”.

Какой страшный сдвиг произошел в сознании нашего народа, а противостоять этому не дают наши разлюбезные демократы, для которых чем хуже для России, тем лучше для них.

Вспоминаю случай, который произошел со мной. Иду по рынку с сумкой яблок. Тут какая-то женщина начинает ныть, как все дорого, как цены растут и т. д. и т. п. Я ей ответила, что эти ребята просто так власть не отдадут. Вы собираетесь выходить на демонстрацию? — Нет. — Собираетесь брать в руки автомат? — Нет. — Тогда нечего ныть, надо как-то приспосабливаться, как-то работать и жить. Она посмотрела на мою сумку и напала на меня: “Вы, видно, хорошо живете, накупили яблок, поэтому так и говорите”. Я ответила, что я уже 15 лет не покупаю алкоголь и табак, а яблоки детям покупаю и буду покупать. Она смутилась, сказала, что да, водку иногда покупает, и бочком-бочком подальше от меня. Вот такой сдвиг в сознании; водку покупать надо, деньги на это есть, а детям на яблоки денег нет. Просто чудовищно, до чего мы допились.

Я понимаю, что мой голос просто утонет в море алкоголя. Но уже пора начать говорить правду о пьянстве и трезвости. Пора начинать борьбу за трезвость, иначе мы скоро пропьем и страну, и все национальные интересы. Вымрем как нация.

Все, чего достигла наша страна, она достигла вопреки алкоголю, а не благодаря “граненому стакану”.

С уважением

Г. Е. Рузанкина,

г. Новосибирск

 

Уважаемый Александр Иванович Казинцев!

Ваша статья “Кристаллы времени” заставила взяться за перо. Десять лет “Дневника современника” не должны стать его похоронами! А это, к сожалению, сквозит в Вашей статье. Я думаю, что было бы очень полезным эти “10 лет” издать целиком отдельной брошюркой массовым тиражом. Некоторые выводы, возможно, устарели, но в таких случаях в новом издании вполне допустимы авторские ремарки к тем или иным событиям прошлого с позиций прошедших лет. Цикл таких простых изданий (малый, карманный формат, дешевая бумага и большой тираж) позволит с Вашими идеями и прекрасными мыслями ознакомиться сотням тысяч людей, любящих и болеющих за Россию.

Благодарю Вас за интересные мысли, за большую любовь к России. С наилучшими пожеланиями!

Рябцев Эдуард Павлович,

г. Москва

 

Дорогой Александр Иванович!

На одном дыхании прочитал “Кристаллы времени”, и все вспомнилось — что, как и когда было за эти 10 лет. Я — москвич, был на большинстве митингов, живу недалеко от Белого дома, многому был очевидцем. И главный вопрос, не дающий мне покоя, — почему в девяносто шестом голосовали за Ельцина?

Я согласен с Вами — пусть были подтасовки и натяжки в подсчете голосов, но много, слишком много людей голосовало за абсурдную, совершенно одиозную фигуру. Я, чтобы видеть самому, стал членом избиркома и в первом туре ходил по квартирам с урной (к небогатым, скорее, бедным людям, которые не смогли сами придти на участок). После голосования я спрашивал, как кто голосовал (хотя это не совсем по правилам). И лишь в одном из 6—7 семейств голосовали против Ельцина! И не могу я сказать, что голосовали за Ельцина люмпены — таким был лишь один, совершенно опустившийся старик. Другие, вполне нормальные пожилые люди, говорили, что всем довольны — есть хлеб, молоко, а больше ничего и не надо. Хорошо помню одну семью — видимо, прекрасные, добрые люди, ухаживают за безнадежно парализованной матерью, приютили изувеченную кошку — и все же, все же... Что это — нелепая, внушенная телевизором, боязнь коммунистов (одна мне сказала — я знаю, Ельцин — подонок, но может придти еще хуже)? Или что-то совсем иррациональное? Пресловутое “право на бесчестье”, резон урвать себе хоть маленький кусок уворованного к этим людям совсем не подходил.

Но все-таки — не надо отчаиваться. Россия обладает такой инерционной силой, что, в конце концов, переварит и освоит все чуждое, как это уже было в 30—40-е годы. Конечно, кроме инерции нужны и активные борцы, и Вы — один из лучших. Низкий Вам за это поклон.

А. Прозоров,

профессор

 

Здравствуйте, Станислав Юрьевич!

В свое время в иркутскую писательскую организацию Союза писателей России пришло письмо из США от Евгения Евтушенко-Гангнуса, который уже давно и, похоже, пожизненно окопался в Америке. В том письме Гангнус (видимо, это его настоящая фамилия) просит, чтобы в городе Зима был открыт дом-музей его имени и... за счет нашего, и без того нищего областного бюджета. Наши писатели повозмущались этакой наглости и ответили отказом. И тем не менее музей пытаются создать, и, разумеется, за деньги области. И это в то время, когда воистину талантливые произведения наших иркутских писателей область не может издать, — нет денег, когда сами эти талантливые поэты и прозаики не то чтобы кататься по миру, на хлеб себе добывают чуть ли не на церковной паперти.

И кому мы строим дом-музей?.. Кто он, Евтушенко-Гангнус?.. Подросток, лишь переживший тяготы войны в Зиме подальше от войны и тут же навсегда укативший из Сибири, — вот и все его отношение к Зиме. “Писатель”, воспевший Сталина и поносящий его потом, когда команду дали маркитанты по ту и другую сторону. В советские времена изъездивший весь мир, издавший сотни книг, когда те же Рубцов и Передреев, до которых ему как до небес, едва концы с концами сводили, потом поносящий эту советскую власть, когда, опять же, команду дали те же маркитанты. Предавший стольких писателей на своем “творческом” пути... И ему — поносившему Распутина, которым гордится Иркутск, — музей на иркутской земле! Это позорище для иркутян, — музей Евтушенко в Зиме. Лучше бы уж выделили нашей писательской организации средства для создания просто литературного музея Восточной Сибири.

Анатолий Байбородин,

г. Иркутск

 

Глубокоуважаемый Станислав Юрьевич!

После некоторых колебаний я решила откликнуться на Ваш призыв (№ 2, “НС”) создавать историю самим. Мне приблизительно такая же мысль пришла в голову давно. Особенно крепко она засела в то время, когда мы готовились праздновать 50-летие нашей Великой Победы. Все наши мерзкие масс-медиа словно с цепи сорвались. Я воспринимала накат, который валил отовсюду, как какой-то дурной сон. Правда, этот дурной сон начался еще раньше, с так называемой “перестройки”, и многие мои друзья и знакомые, не сговариваясь, употребляли именно это слово “дурной сон”, когда говорили о происходивших событиях.

Но в дни, предшествовавшие 9 мая 1995 г., все стало просто невыносимым. Утром 9 мая я вышла тихонько из дому с собакой, пораньше, чтобы никого не видеть, мне было так тяжело, что стоял комок в горле. Мой отец, кадровый военный, провоевал всю войну, был ранен, контужен, ушел в запас в чине полковника. Моя мамочка умерла в эвакуации в возрасте 33 лет, оставив нас двоих: меня, тринадцати лет, и моего братишку, семи лет. Я видела и знаю, как было трудно в войну, но я также знаю, что Победа — это была наша гордость, радость, заслуженная всем народом.

И вот иду я на пустырь, никого, тут-то слезы и полились рекой. Так было обидно, так обидно! Воевали, победили, сколько было истинных героев, так любили свою дорогую Родину, и вот нате вам, оболганы, оплеваны, унижены!

Тут появляются двое с собаками, знакомцы по прогулкам. Один — бывший геодезист, человек с высшим образованием, другая — бывшая рабочая. Основные общие разговоры — огород, дача, что когда посадить, будут ли заморозки, какой сорт какой уход любит. У меня ни сада, ни огорода, я слушаю. Вот они приближаются, машут: “С праздником!” Я отвечаю: “С праздником...” — “А что это с вами”? — “Да так, обидно”.

Но они меня не поняли. — Я уже к тому времени заметила, что, независимо от образования, самые разные люди очень легко поплыли по волнам лжи и фальсификации. Даже сейчас, когда у многих произошло какое-то просветление в мозгах, происходит чисто шизофреническая оценка событий и фактов: память говорит одно, а в уши надуто другое. Попробуй скажи, к примеру, что-нибудь вроде: “Ну разве могло быть такое раньше (а еще хуже, если скажешь “при советской власти”)?” В одном подъезде подожгли почтовые ящики, в другом избили знакомого собачника, т. е. владельца собаки, который с нами же и гуляет. Плавное течение разговора может продолжаться только в виде охов или дополнительных случаев из жизни. Но никаких сравнений или каких-либо обобщений! Это не проходит. Меня это крайне удивляет: ведь логически мыслить учили и в высшей, и в средней школе.

И я прихожу к выводу о том, что нынешняя пропаганда и агитация поставлены на высокий уровень. Извилины сглаживаются, память “исправляется”. И я подумала, что надо хотя бы для своих внуков оставить описание того, что было, какие люди были.

Посылаю Вам, может, пригодится для каких-то обобщений, рассказ об одном случае из моей жизни.

С уважением,

Л. М. Скрелина,

г. Санкт-Петербург

 

Билет в Москву на похороны Сталина

Сталин умер 5 марта 1953 года. Мы узнали об этом в общежитии на другой день рано утром по радио. И сразу, не сговариваясь, решили ехать в Москву на похороны. Что бы сейчас ни придумывали, как бы ни замазывали и страну, и людей, и Сталина, а было так: смерть Сталина была большим горем для всех. Теперь, конечно, все изображается иначе, но я расскажу о том, что знаю, что помню, в чем участвовала.

Я отправилась на вокзал за билетами. Надо было купить себе и соседке по комнате. На улице темно, холодно и скользко. В Ленинграде март — еще зима. Вот и Московский вокзал, бегу через двор к кассам. Передо мной — высокий парень, тоже торопится. Обернулся, поскользнулся и упал. Я его обгоняю и делаю вид, что не смотрю. А сама и посмотреть успела, и заметить успела, что он подходит под мой “идеал”, который совсем недавно я девчонкам описывала: “Ну скажи, не скрытничай, какой твой идеал?” — “Высокий, спортсмен и в очках!” — “А глаза?” — “Голубые...”

Бегу дальше. Работают три кассы. Скорей — в ту, что ближе к двери, хотя в других как будто поменьше народу. Мой незнакомец встает за мной. Стоим. Через какое-то время, вполне невинно и только по делу, уговариваемся с ним разделиться: один будет стоять в этой очереди, а другой встанет ко второй кассе, тем более что третья касса объявила, что закрывается. Заодно узнаем, что его зовут Толя, а меня Луиза. В конечном итоге подходим к своим кассам одновременно и покупаем билеты: я — два билета в плацкартный, он... тоже два билета, но в купейный. И тут он совершенно серьезно протягивает мне один билет и говорит: “А посадочный талон я оставлю себе, на всякий случай. И буду ждать у вагона”. В этот момент появляется третий персонаж — Геннадий. Он тоже примчался за билетами, но опоздал, билетов уже нет.

Этот Геннадий был старше меня, я училась на первом курсе аспирантуры и совсем по другой специальности (французский язык), он — даже на другом факультете, но с какой-то стати взялся меня опекать и воспитывать. Подружки смеялись надо мной, а я его побаивалась. Как уставится своими черными глазищами, так у меня все внутри и похолодеет, встаю по стойке “смирно”. На этот раз, к счастью, у меня было три билета, о чем он пока не знает. Торопливо предлагаю ему билет, бормочу, что надо быстренько собраться, поезд дневной, и исчезаю.

В общежитии никого нет. На руках — два билета. Что делать? Еду в троллейбусе обратно на вокзал. Вдруг слышу громкие голоса: “Билетов-то нет! Как быть?..” Мне сразу же приходит в голову, что разговор может идти только о билетах в Москву, о чем же еще? И я кричу, оборотившись к концу троллейбуса: “Вы о билетах в Москву? У меня есть один!” Смотрю через головы, мне машут: “Передавай сюда!” И я, не задумываясь, отправляю плацкартный билет поверху, как если бы это был не железнодорожный, а простой троллейбусный билет. Мне кричат: “Ты откуда?” — “Из Герценовского, общежитие на Желябова”. — “Как тебя зовут, я передам тебе деньги потом...” — “Луиза Воронова...” И на этом заканчивается первая часть истории.

На вокзале вижу одну фигуру у вагона поближе, и другую — у вагона подальше. Удача: поближе Толя, подальше Геннадий! Геннадий мне машет, но на перроне темновато, делаю вид, что не вижу.

В купе постепенно набивается столько народу, что теперь даже и не верится, что такое могло быть. Даже Геннадий появляется и остается со всеми. Всего набирается человек 15 или 16, располагаются и внизу, и наверху. Разговоры обо всем и в том числе о том, что происходит сейчас в Москве. Откуда все это знают, да еще и в подробностях? Говорят, что вряд ли наше предприятие удастся, так как в Колонный зал, где установлен гроб, пропускают только официальные делегации, от производства, от организаций. Нужны какие-то пропуска. У нас ничего этого нет. Еще узнаем, что устанавливается очередь и начинается она там-то и там-то, — следуют названия улиц, понятные по своему следованию только знакомым с топографией Москвы.

Поезд шел в этот раз тридцать шесть часов. За это время продумали план действий: кто встанет в очередь немедленно по прибытии, кто придет на смену потом. Выяснилось, что большинство не знает Москвы и даже не имеет адреса, по которому можно было бы остановиться. Моментально образовались группы, кто куда с кем поедет. Вне распределения остаются двое: Толя, у которого есть дядюшка, но он — слишком важный, чтобы принять у себя кроме племянника еще кого-то, и я, у которой есть дальние родственники в Сокольниках, их я должна еще разыскать и свалиться им на голову без предупреждения. Общее решение в купе принимается такое: немедленно идут становиться в очередь Луиза и Толя, их сменяют через два часа такие-то, а этих — такие-то и так далее. Договорились.

На вокзале расстаемся. Кто-то взял у меня полотенце. Обещает принести. Но больше мы ни с кем из попутчиков не встретились.

Добравшись до того места, где был хвост очереди в Колонный зал, мы продвигались очень медленно. Замерзли. Потом начались препятствия: грузовики, перегородившие дорогу, военные в оцеплениях, сначала нижние чины, а по мере продвижения — и высшие чины. Очередь постепенно таяла, так как не все преодолевали преграды. Наконец она вовсе рассыпалась, оставался проход в метро. На другой день, это было уже 8 марта, рассказывали, что кто-то пробирался по крышам и свалился. Недавно один знакомый вспоминал, как он тоже пытался пройти к Сталину и попал в жуткую давку и был чудесно спасен. Он учился тогда в Москве и знал, конечно, какими путями надо было двигаться, а мы попали, как видно, в самый безопасный путь, так как не знали наилучших.

У меня сохранился обратный билет из Москвы в Ленинград, вернее, два билета. Меньше чем через месяц мы с Толей собрались пожениться, но свадьбу отложили из-за Великого поста на конец апреля. Соседки по общежитию были на свадьбе, фотографию я храню. Историю с билетом они знали. Девочка из троллейбуса, которая взяла у меня билет, не сразу смогла передать мне деньги, но я нисколько не сомневалась в том, что она это сделает. Так и получилось, хотя в общежитии меня уже не было. Должница моя осталась мне неизвестной, да и меня она, наверное, не признала бы. Встреча наша была поистине мимолетной.

 

Здравствуйте, уважаемая редакция!

Как-то пыталась позвонить вам, но никого не застала. Да разве скажешь в коротком телефонном разговоре все? Вот и решила написать вам письмо. Я ваша читательница. Зовут меня Федорова Юлия, живу и работаю в Москве, снимаю частную кв-ру, т. к. в поселке, откуда я приехала, работать совершенно негде. Хоть я сказала, что ваша читательница, но можно ли меня назвать ею? Раньше я все больше телевизор смотрела да современную музыку слушала. Муж, ребенок, работа, дом, газеты и журналы из метро, в которых бесконечное вранье, хвастовство, яркие картинки и какие-то неслышимые, но постоянные поросячьи повизгивания и похрюкивания. Как живут сейчас люди, мои родственники в деревне, я знаю. Эта пресса меня просто дразнит, раздражает, унижает. Ненавидела ничего читать! И вдруг, года два назад, наткнулась случайно на ваш журнал “Наш современник”, о существовании которого и не подозревала. Господи, неужели сейчас где-то еще пишут правду? О нас, о России, о нашем времени. Где по-настоящему переживают и болеют за людей, простых русских людей, которым везде сейчас все перекрыли. Где нас по-человечески жалеют. И мне тоже вас стало немного жалко, как-то по-родственному. На вас ведь все нападают, вы против всех в гордом одиночестве, против всей этой демократической своры. Вы настоящие герои, честные, мужественные люди.

Станислав Юрьевич, спасибо Вам за все, что Вы пишете. Низкий Вам поклон. Правда, я не все понимаю, ведь никогда не общалась в литературных кругах. Но я душой чувствую Вашу правду, Вашу доброту и верю Вам. И еще! Никогда не думала, что про такие скучные вещи можно так интересно писать. Стихи и раньше мне нравились, но больше Пушкин, Лермонтов, Есенин. Современных почти не читала, а теперь мне хочется сказать огромное спасибо Кузнецову Юрию Поликарповичу, и поклониться ему в пояс за то, что он знакомит людей с настоящими русскими поэтами. Они были и есть в России, но... По телевизору, например, постоянно выступает какой-то Вишневский, и всегда объявляют его как поэта, а он просто пошляк и хохмач, и шуточки у него тупые. А время на эти передачи дают самое удобное, когда все переделают дела и сядут к экрану. Иной раз хочешь посмотреть какую-то передачу обещающую, а она или в 7 утра, когда на работу идти, или в двенадцать ночи, когда спать нужно. И получается, что сейчас нет поэтов. А у вас в журнале печатают такие песенные, по-настоящему русские стихи, которые читаешь сердцем, которые сами текут, как река или ручей, и не нужно сворачивать мозги и спотыкаться о собственный язык. Мне кажется, поэзия и должна быть такой, такая она и у классиков. Я люблю лирические стихи о природе. На которую все труднее вырваться. Совсем недавно у Вас я читала стихи поэтессы Тамары Селезневой. Как воды из родника напилась. Какая-то свежесть и чистота. По фотографии видно, что она милая, мягкая женщина, и стихи ее такие же. Так и хочется их петь. Но я про эту поэтессу не слышала. Хотела купить ее книгу, но не нашла. О ней вы мало что сообщили, как и обо всех. Как-то прочитала в вашем журнале стихотворение про василек, такое простое, скромное, ну прямо душа зашлась и сердце дрогнуло. Не знаю, почему. Автор его Ларина Федотова, ее фотографии даже не было, кто она, где живет, где искать ее книги? Очень часто печатают у вас Марину Струкову и Нину Карташову. Они уже другие по характеру, но то, что они пишут, находит в моей душе отклик. Гордые и смелые женщины, так бы я о них сказала. Болеют за Россию. Боюсь, мое письмо грозит быть бесконечным. Не буду перечислять всех поэтов и писателей, которые мне нравятся, и с которыми я общаюсь с помощью “Нашего современника”. Распутина, Бондарева я читала еще в школе. Ваши стихи, Станислав Юрьевич и Юрий Поликарпович, тоже. У меня есть такая книга “Страницы современной лирики”, издание 1983 года, в нашей домашней библиотеке лежала. Там есть Рубцов, Решетов, Соколов, Горбовский, Передреев и др. В том числе Кузнецов и Куняев. Меня, помню, потрясло стихотв. “Атомная сказка”. А недавно читала Вашу книгу стихов, Станислав Юрьевич, что мне дали в библиотеке. Там Вы в своих небольших поэмах так смачно описываете путешествия по северным рекам! У меня было ощущение, что только сейчас они, эти скользкие рыбины, трепыхались в руках. Читала кусочки из поэмы “Путь Христа”. Торжественная музыка, шум вековых деревьев, и что-то еще невыразимое.

Вот так, благодаря вашему журналу, я начинаю узнавать в жизни такое, что не знала раньше и могла бы не узнать. Мне стало интересней жить. Хотя внешне жизнь не изменилась. Но не тянет уже ни на какие тусовки, ни в какие бары. Роскошные вещи? Хочется носить, но не так сильно, как раньше. У меня как будто только что глаза открылись и я увидела, как глупы мои поклонники. За это Вам спасибо. Дай Вам Бог здоровья крепчайшего и долгих лет жизни. Такие люди, как Вы, должны жить вечно, долго, потому что Вы улучшаете жизнь другим. Вы поддерживаете огонь надежды и не даете ему погаснуть. Еще раз спасибо Вам.

До свидания.

Юлия Федорова,

23 года,

г. Москва

 

У нас нет запасной родины (Наш современник N9 2001)

У НАС НЕТ ЗАПАСНОЙ РОДИНЫ

 

Мавры демократического народовластия

Мало кто сегодня имеет ясное представление о том, что сейчас происходит в России. Одни граждане власть нашу демократическую ругают, другие ее хвалят, кто прав, кто виноват — сразу и не понять. Но вот что примечательно: к каким бы аргументам ни прибегали респонденты, отстаивая свой взгляд на демократию, все они, в конечном счете, руководствуются одним-единственным критерием — оценкой жизненного уровня. Казалось бы, такой сугубо материальный подход не может привести к объективному пониманию сложившейся в стране ситуации. Но, оказывается, народ все-таки прав, и одной из основных обязанностей руководства страны является его забота о народном благосостоянии. Так справляются ли наши нынешние власти со своими прямыми обязанностями? Нет, не справляются, если даже согласно официальным данным 40% населения России находится сегодня за чертой бедности и живет в нищете. Хвалить такую власть может только глупец или зажравшийся подлец.

Но бывали у нас времена и похуже нынешних, демократических. И при советской власти, и при царе-батюшке народ русский постоянно бедствовал и хорошо никогда долго не жил. Все дело в том, что Русская культура в настоящее время делает мировую историю, а любой прогресс в историческом развитии этноса всегда связан с преодолением противоречий, и без социальных катаклизмов не может быть никакого общественного развития, а значит, и не может быть настоящей исторической жизни народа. Жизнь вообще полна парадоксов, в связи с чем вспоминается мне один забавный анекдот на медицинскую тему: Если ты проснулся утром, — говорит доктор своему пациенту, — и у тебя уже ничего не болит, то особо-то не радуйся, потому что это означает только одно: что ты, дорогой мой, умер. Православие утверждает, что жизнь дана нам для того чтобы мучиться, и пока у человека работают органы чувств, он страдает, а если человек ничего не чувствует, он покойник. Навязчивое желание некоторой части наших граждан добыть и добывать для себя максимальное благополучие и покой, — это не что иное, как их неосознанное стремление к смерти. Поэтому-то карьера подавляющего большинства так называемых “новых русских” заканчивается трагически.

Очередная сказка, воспевающая призрачный земной рай, называется у нас теперь не коммунизмом, а демократией. Но “демократический хрен” оказался не слаще “коммунистической редьки”. Старики испытывают ностальгию по советским временам потому, что при демократах им живется хуже, чем при коммунистах. И в связи с этим неприятным обстоятельством апологетам демократического народовластия приходится оправдываться; говорить, что “демократия в России, — совсем еще молодая и неопытная, а отсюда, дескать, — все ее неблаговидные криминальные дела. Вот на Западе — совсем другое дело, — утверждают они. — Демократия там старая такая, солидная и вполне даже приличная. Русская демократия когда-нибудь тоже постареет, и заживем мы тогда не хуже Европы”. Коммунисты, в свое время, до тошноты закормили народ наш обещаньями светлого будущего, а теперь и демократы туда же. Старость, к тому же, никогда и никому не была в радость, и уж если юная демократия никуда не годится, то пожилая тем более.

Дорогие сограждане, не обольщайтесь пустыми увещеваниями продажных СМИ, лгут они, лгут постоянно. “Люди, приветствуйте демократию, — призывают они нас, — это ваша народная власть. И каждый простой человек может теперь участвовать в управлении государством!” Вот спасибо-то, родимые, утешили! Ведь рядовым гражданам России для полного счастья только властных полномочий и недостает, а все остальное у них вроде как уже есть?

Много чего хотелось бы рассказать по поводу нашего нынешнего “благоденствия”. Но стоит ли нам останавливаться на подробном описании невероятной убогости демократического бытия, ведь все эти “прелести” достаточно хорошо известны русским людям и не понаслышке. Вместо того, чтобы “сыпать соль себе на раны”, обсуждая последствия постигшего нас социально-политического бедствия, лучше попробуем как следует разобраться в его причинах. И начнем мы, пожалуй, с опровержения, что будто бы “демократия — власть народа”, — это общеизвестное утверждение является популярнейшим заблуждением, противоречащим мудрости народной, которая гласит: “Сколько людей — столько и мнений”. Поэтому ни о каком централизованном народовластии и речи быть не может. Власть народа имеет место лишь в разбушевавшейся толпе, но ратовать за такую власть, право, не стоит. “Стихийность масс опасней ярости тирана”.

Каждый человек вправе трудиться на любом избранном им поприще, но только в том случае, когда он способен профессионально заниматься порученным ему делом. Если же простой народ скопом возьмется вершить государственные дела, бед не оберешься. Ведь это только в лозунгах да посулах демократия смотрится красиво, а реализация ее на практике — абсолютно безнадежная затея.

Благочинное народовластие — это всего лишь утопия. Справедливость данного утверждения доказана всей историей человечества. Мы с вами не сделали здесь никакого открытия, ведь еще древнегреческие философы пришли к выводу, что демократия — это наихудшее из государственных устройств. Так что не обессудьте, господа правители, и уж постарайтесь как-нибудь сами выполнять свои обязанности, а у народа и без ваших забот дел хватит.

Декларация народовластия — это не что иное, как обыкновенный блеф власть предержащих чиновников и иллюзия одураченных ими народных масс. Властные демократические структуры панибратничают с народом, чтобы в своих крамольных деяниях заручиться поддержкой безумствующей толпы. А когда в результате их преступной деятельности государство начинает разваливаться, то, желая уйти от ответственности, они говорят, что это сам народ довел страну до ручки, и призывают всех нас к покаянию. “А как же иначе, — заявил как-то по телевидению демократ Б. Федоров, — народ ведь сам эту власть выбирал, значит, он во всем и виноват”. Так и хочется спросить у этого экс-министра финансов России: “невиноватый” ты наш, а мешочки-то с алмазами из Гохрана куда девал? Ох, не советовал бы я мошенникам-демократам свои прегрешения на народ сваливать, не так уж и безобиден он, как им кажется.

Процесс назначения на должности властных чиновников для наших нынешних российских супостатов — это, прежде всего, вопрос их личного сказочного обогащения, и пока демократы у власти, ни при каких обстоятельствах дело это не будет пущено ими на самотек.

Проведение выборов — это игра с профессиональными “наперсточниками”. Ведь общеизвестно, что результаты так называемых всенародных выборов заранее планируются. Для “успешного” проведения избирательной кампании демократами нанимается солидный штат высокооплачиваемых специалистов, включая умельцев, выписанных ими из-за “бугра”. И эти эскулапы человеческих душ с должным усердием занимаются манипулированием нашего общественного сознания. Основу их так называемых предвыборных технологий составляют: ложь, клевета, запугивание, подкуп и увещевания электората. Но, несмотря на всю очевидность профанации народного волеизъявления, многие граждане России тешат свое самолюбие искренней верой в то, что своей смехотворной закорючкой, оставленной на казенной бумажке, можно решить политическую судьбу России. В таком грязном, жульническом спектакле, как “всенародные” выборы, народ является лишь безвольной, зомбированной массовкой, от которой в принципе ничего не зависит. И уже сам факт состоявшихся выборов заставляет совестливый русский народ смириться со своей горькой участью и с трепетом в душе ожидать следующего “юрьева дня”, чтобы, участвуя в новых выборах, попытаться исправить свою очередную роковую ошибку. “Голодных можно накормить, но алчных не насытить”. Менять одного алчного демократа на другого правители наши могут до бесконечности. Жизнь народа от этой чехарды не улучшается, а становится все хуже.

Кому и зачем нужны выборы, это отнюдь не дешевое всенародное развлечение? Демократы вполне могли бы устраивать свои политические конкурсы и без участия народа, но их “междусобойчик” был бы слишком кровавым. И чтобы охочие до чужого добра “народовольцы” не устроили бойню, их лютая ненависть друг к другу гасится апеллированием к обезличенной народной массе. Выборы создают ситуацию, когда разгневанному ворюге-неудачнику сложно отыскать и “замочить” своего обидчика. Таким образом, казалось бы, совершенно никчемная церемония проведения фиктивных выборов не только делает весь народ без вины виноватым, но и в значительной степени обеспечивает безопасность претендентов на злачные места политического Олимпа. В финале этого демократического шоу население страны совершает массовую праздничную прогулку к избирательным урнам. Печально наблюдать это шутовское мероприятие, когда великий русский народ уподобляется обыкновенному бараньему стаду.

Но имитация всенародного волеизъявления — это еще не самое страшное, к чему может привести демократия, — последствия реальных выборов были бы гораздо хуже! Возложение на чиновников властных полномочий — это слишком серьезная и ответственная задача, чтобы доверять ее решение людям, далеким от властных структур. Народ, в массе своей, абсолютно не компетентен в вопросах управления государством, не его это дело — власть назначать. Наш истинно народный избранник, уже по определению, не может иметь качеств, необходимых государственному деятелю. Придя к власти, он столько дров наломает, что все нетрезвые деяния “ЕБНа” покажутся нам манной небесной. Так что не выбираем мы никого, и слава Богу, а не то жизнь наша и вовсе станет невмоготу.

Что же это у нас получается? Ведь если осуществление государственного народовластия в принципе невозможно, тогда кто же такие демократы и почему эти лженародники, то тут, то там, периодически появляются у руля государственной власти? Да и вообще, что это за напасть такая, демократическая, от которой вот уже более десяти лет страдает вся Россия? Главная беда демократии заключается в том, что властные структуры при демократической системе государственного управления заполняются не политиками, а коррумпированными лоббистами и соглашателями всех мастей, людьми далекими от защиты государственных интересов! Настоящие политики в своей государственной деятельности руководствуется политическими принципами. А демократы свои меркантильные интересы всегда ставят выше общественных, и пока они у власти, сильного государства в принципе быть не может. Страны западной демократии блефуют, они далеки от благополучия и держатся пока на плаву исключительно грабежом всего остального мира, но “не все коту будет масленица”.

Основной признак, отличающий демократов от нормальных здравомыслящих людей, заключается в том, что все они самозабвенно, до умопомрачения любят праздную, сладкую жизнь. Настоящий демократ ради своего обогащения готов на все. Поэтому-то с удивительной легкостью они преступают любой закон и продаются всем без разбора, как оптом, так и в розницу. В своей страсти к наживе они иногда доходят до полного абсурда, и порою демократов лишают жизни только за то, что они не в силах заставить себя поделиться украденным с подельщиками. Не жалеют они себя, ох, и не жалеют! Но, может быть, в этом как раз они и правы? Жизнь демократа, она ведь типично поросячья, стоит ли особо ею дорожить?

Демократы — это психически больные люди, ведут они себя, как воры-беспредельщики, готовые украсть и продать все, что попадется им под руку, включая даже самих себя. Тут как-то один известный демократ по кличке Жирик, покровитель всех московских педерастов, прямо так и спросил: “Почему, — говорит, — меня никто не покупает?” Надоело, дескать, мне быть истеричной парламентской кликушей, хочу я стать теперь благородным вице-премьером. Брильянтовый ты наш, по жадности своей природной, цену себе заломил несусветную, сбавь, как следует, примерно до стукача и не беспокойся, купят тебя, купят со всеми твоими потрохами.

В настоящее время частенько приходится быть свидетелями тому, как во внутренней и внешней политике нашего государства, корысти своей ради, демократы с особым остервенением отстаивают интересы зарубежья в ущерб нашим отечественным интересам. В нормальные политические времена такая деятельность считается государственной изменой и карается вплоть до исключительной меры. Но когда в стране свирепствует “народовластие”, изменников стараются не привлекать к ответственности, их даже оправдывают в судах, а осуждают патриотов — защитников нашего отечества.

Но вы не отчаивайтесь, дорогие мои сограждане — в скором времени все в нашем государстве вернется на круги своя. Социально-политические условия, позволяющие осуществлять демократическое управление, весьма и весьма ограничены. Более того, демократия может иметь место лишь в одном-един-ственном случае — когда в общественном сознании народа отсутствует доминирующая национальная идея. Только при выполнении этого условия во власть могут делегироваться представители многих квазиполитических, а по сути — преступных организаций, и в стране начинается криминальный разгул, называемый народовластием.

Да простят меня многие миллионы граждан России — пострадавших от демократии, но несмотря на всю свою отвратность, эта система государственного правления все же не является абсолютно негативной. Демократы — патологические трусы, которые любыми путями избегают конфронтации, и при условии непопулярности политических идей в обществе демократия — это наименьшее зло. В противном случае стране угрожает невероятно кровавая диктатура микроскопического меньшинства фанатически настроенных сторонников какой-либо несостоятельной идеи.

Какие же социальные предпосылки приводят к непопулярности политических идей в обществе и как следствию его демократизации? Демократия может иметь место, если историческая культура данного народа себя полностью исчерпала и появление новых национальных идей у нее уже не предвидится. В этом случае демократизация является наиболее предпочтительным политическим процессом, обеспечивающим относительно спокойное предсмертное состояние старой исторической культуры.

Капитализм вовсе не загнивал, как об этом нам любили рассказывать коммунисты. Дела современного Запада обстоят гораздо хуже и банальнее какого-то там загадочного гниения. Вся Европа стала демократической только потому, что западноевропейская культура в настоящее время умирает от старости, и дни ее уже сочтены. (Более подробно о механизме зарождения, жизни и смерти исторических культур можно узнать из моих статей, опубликованных в журнале “Русский дом” № 11 за 2000 г. — “Закат Европы” и восход России”, и в журнале “Молодая гвардия” № 3 за 2001 г. — “Историческая судьба России”. Если кто-то из читателей всерьез заинтересовался данной темой, рекомендую обратиться к монографиям классиков этого вопроса: Николаю Данилевскому — “Россия и Европа” и Освальду Шпенглеру — “Закат Европы”.)

Совершенно иная, чем на Западе, социально-политическая ситуация привела сегодня к демократизации Россию. Русская православная культура, в отличие от католицизма, еще достаточно молода, и впадать нам в старческую демократическую кому пока что рановато. Нынешняя демократизация России — это временное явление, связанное с заменой отработавшей свой срок коммунистической идеи на новую посткоммунистическую русскую национальную идею. Изменение политической доктрины у исторических народов всегда сопровождается кратковременным демократическим пересменком.

Процесс разрушения коммунистических устоев в России уже заканчивается. Разрушители-демократы никому больше не нужны. Да они и сами об этом давно догадываются. “Мавр сделал свое дело, мавр должен уйти”. Вот только куда деваться “бедным” демократическим маврам от народного гнева? Настоятельно рекомендую господам “народовольцам” — гулять пореже, да и оглядываться почаще. Ведь не дай Бог, если кто-то встретит их на улице без охраны. Горбачев, тот даже с весьма приличной охраной уже умудрился и букетом по физиономии cxлопoтaть, и подзатыльник получить отменный. “Покушение, — кричит, — покушение...”! Да кому ты нужен, “горби”? При твоем-то нынешнем весьма жалком положении. Это просто народ наш не может отказать себе в удовольствии “поговорить по душам” с прославленными реформаторами. Вот награды и находят своих героев, да то ли еще будет? В недалеком будущем, в лучшем случае, наших демократов ожидает тихий уход от политико-коммерческих дел с условием обязательного возвращения награбленного. Ну, а кто пожадничает и тихо уйти не захочет, тех, скорее всего, ждет незавидная судьба участников прошлой демократической волны. Я имею в виду анархистов, бундовцев, кадетов, меньшевиков, эсеров, а также всю горбоносую ленинскую гвардию.

Многие демократы, предчувствуя неминуемую беду, уже заранее вывезли свои семьи за границу. Однако напрасно они суетятся, бегство из России их не спасет, и на этот счет имеется весьма убедительный опыт известного в прошлом народовольца по кличке Троцкий. Крупнейшая, скажу я вам, была политическая фигура, не чета нынешним. С собой за рубеж он вывез не какие-то там зеленые бумажки, а целый эшелон настоящих ценностей! Но даже с таким солидным багажом его, Лейбу Давидовича Бронштейна — мировую демократическую знаменитость, заграница не уберегла, а уж исчезновения нынешней своры мелкотравчатых демократов никто на Западе даже и не заметит. Но вы, господа расхитители, не отчаивайтесь, найдутся у меня для вас и утешительные примеры. Прошло уже немало лет, как затихорился в своей политической деятельности потомственный борец за демократию — Юрий Николаевич Афанасьев — внучатый племянник Троцкого. Причиной столь скромного поведения персоны со столь солидной демократической родословной является нежелание разделить печальную судьбу своего двоюродного дедушки. И, скорее всего, ему это удастся. А вот и еще один пример, достойный подражания: господин Попов, тот раньше всех смекнул, чем пахнет демократическая карьера. И будучи буквально на вершине своего политического триумфа, взял да и отказался от должности столичного мэра. А с недавних пор этот “мариупольский грек” даже прослыл “патриотом” России. Ох, прозорлив! “Долго жить будете, Гаврила Харитонович!” Преемник его уходить в отставку и расставаться с благоприобретенным не собирается. А вот бывший глава нашей северной столицы доигрался... Жертвой собственной ненасытности навсегда останутся в памяти нашей отчаянные демократы Листьев со Старовойтовой. Казалось бы, что может быть проще со своими-то поделиться — “святое” ведь дело, а вот на тебе, не захотели. Да и Гусинский с Березовским тоже зажимистыми оказались. Их в прокуратуру вызывают, предлагают по-хорошему вернуть награбленное, а они взяли да и в бега подались. Ну прямо дети малые, да и только.

Уже более десяти лет прошло с тех пор, как у нас в стране проводятся свободные демократические выборы для народа. Наконец-то пришла пора и демократам сделать свой “правильный” выбор. В таком деликатном вопросе, — кому из них и как играть в “еврейскую рулетку”, неволить никого не надо — тут каждому свое.

“С новой эрой вас, господа”, с эрой воздаяния.

А. Михайлов,

г. Москва

 

Когда “гром грянет”?

При нормальном развитии цивилизации за счет прогресса в науке, технике и технологии, прирост ресурсного потенциала должен опережать рост потребности общества. А у нас пока все наоборот и человечество ускоренно движется к глобальному экологическому и сырьевому кризису.

И главная причина этого в том, что человечество пошло не по пути развития духовности, т.е. повышения интеллекта, развития науки, искусства, роста культуры и нравственности, а по пути примитивизма — внедрения так называемой “поп-культуры” — суррогата животных инстинктов и убогих эмоций. А в материальном плане — к безудержному росту потребительства, что стало культом образа жизни “Западного”, так называемого “цивилизованного” общества.

Чтобы новый XXI век не стал последним в развитии нынешней человеческой цивилизации, мы должны или резко поднять эффективность общественного производства, или (по крайней мере пока) существенно сократить уровень потребления. Но в обоих случаях предполагается, что общество должно быть едино в своих действиях, а развитие производства и потребления должно быть не просто скоординировано, но управляться и осуществляться строго по плану.

Мировая экономика должна отказаться от нынешней практики стихийного неуправляемого развития на основе жесткой конкурентной борьбы за рынки сбыта, а перейти к плановой социально-ориентированной системе хозяйствования, в которой главной целью должен стать не максимум прибыли (рост капитала), а минимум совокупных затрат при максимальном удовлетворении потребностей человечества в средствах для нормального жизнеобеспечения.

Именно нормального жизнеобеспечения, а не удовлетворения “все возрастающих потребностей”. Причем под “нормальным” жизнеобеспечением надо понимать такое положение, чтобы у человека было все необходимое для жизни и творческого развития, но ничего лишнего, ибо опыт жизни человечества говорит, что излишества порождают только безделье, разврат и извращения, т. е. ведут человечество к деградации.

Здесь уместно вспомнить, что, при всех ее недостатках, наша плановая социалистическая система была сознательно ориентирована на такую схему рационального развития общества и, естественно, была более подготовлена к условиям глобальных катаклизмов, чем нынешняя стихийная (и даже в значительной степени анархическая) так называемая “рыночная” экономика России.

Выпав из планомерного социалистического пути развития и не имея опыта хозяйствования в условиях жестокой конкуренции, весь народ России (кроме тех проходимцев, которые заранее готовились к этому перевороту и прошли школу экономических махинаций в западных университетах) оказался в шоке: в экономическом и социально-политическом, полностью потеряв нравственные ориентиры, так как понятия “плохо” и “хорошо” в новой России поменялись местами.

Но теперь, после 10 лет дурмана, народ начинает прозревать. И напрасно наши “демократы” тщатся доказать, что только частная собственность способна эффективно развивать экономику. Практика истории нашей страны и десятилетие “реформ” говорят как раз об обратном. Частная собственность способна истощать ресурсы богатой страны, перекачивая прибыль из национальной экономики в личные и корпоративные карманы “бизнесменов”. Но ни один капиталист не вложит ни цента в дело восстановления экологии или возрождения гибнущих городов и сел ограбленной страны, если не увидит возможности заработать еще больше прибыли.

За одно десятилетие наше великое государство по уровню “развития” экономики и объему промышленного производства “опустили” на полстолетия назад, превратив его в полуколонию — страну, стоящую “на коленях” с протянутой рукой перед “западными” инвесторами — “благодетелями”.

Пытаясь теперь хоть как-то оправдать свои провалы, “демократы”-“либералы”, ехидничая над нашей историей, говорят, что раньше народ работал только “под гнетом страха” и “из-под палки”, а никакого энтузиазма не было. Все, мол, это сказки коммунистов, и вновь пугают нас байками про новые ГУЛАГи.

Ну что можно сказать по этому поводу. Каждый меряет на свой аршин. Видимо, “либералы” действительно не могут понять и поверить в энтузиазм и духовный подъем народа. Ну не дано им такое понять. Такова их натура и сугубо меркантильный корыстно-эгоистичный менталитет.

Самоотверженный и коллективный труд на общее благо не для “либералов”. Они привыкли и умеют работать только каждый сам на себя, но и под словом “работа” они понимают вовсе не реальный труд на получение общественно полезного продукта, а всего лишь деятельность по изысканию способа извлечения денег “из воздуха”.

Вот, к примеру, как, с позиции рядового труженика, представляются “информационные технологии” ограбления России и “зарабатывания” миллиардов долларов “нашими” “олигархами”.

Для начала либералы (будущие “демократы”) длительное время внушали народу, что наша экономика на основе общественной собственности неэффективна и поэтому у нас низкий уровень жизни. В этом тезисе содержатся, как минимум, две неправды.

Во-первых, наша экономика была значительно эффективнее, чем в любой стране “рыночной” экономики, о чем свидетельствовали наши темпы роста. После разорительной войны 1941—1945 годов СССР за 5 лет восстановил довоенный уровень производства и за несколько десятилетий превзошел уровень всех развитых стран Европы, достигнув 70% объема производства в CША.

А во-вторых, наш уровень жизни был ниже, чем на Западе, вовсе не потому, что наша экономика была менее эффективна, а потому, что, преодолевая послевоенную разруху, наша страна была еще вынуждена тратить огромную долю затрат “на оборону”.

Относительная доля затрат “на оборону” в нашей экономике была в несколько раз выше, чем у “западных” стран. Именно на это и делал ставку А. Даллес, когда раздувал “холодную войну”. Да, теперь они празднуют победу в этой войне — нас гонка вооружений разорила.

К сожалению, и наша власть в то время не очень проясняла эту ситуацию, беспрестанно трубя о мощи нашей системы. Но наши внутренние враги (нынешние либералы и “демократы”), прекрасно это понимая, эффективно использовали ситуацию и, продолжая утверждать о более эффективном “частном собственнике”, готовили переворот.

Первым этапом они и предложили разделить всю национальную собственность на части и “одарить” ими всех жителей СССР.

Полученная по их “расчетам” доля каждого (10000 рублей, в ценах СССР) по тем временам многим показалась солидной и вызвала едва ли не восторг у обывателей. Чего и добивались “реформаторы”. Народ принял ваучеры — заглотил наживку. Настала пора “подсекать рыбу”, и реформаторы не упустили момент.

Вторым этапом было обесценивание фондов. С января 1992 года в результате хорошо организованного дефицита товаров, цены резко пошли вверх, а рубль начал падать. Условная (номинальная) стоимость бумажки под названием “ваучер” также стремительно стала падать и постепенно дошла до стоимости бутылки водки.

Третьим этапом стала массовая скупка будущими олигархами обесцененных ваучеров через подставные фирмы и всевозможные фонды у простого народа, запутанного и запуганного непрерывным ростом цен и паническими слухами о всеобщем дефиците, хотя в стране тогда еще был огромный потенциал производства.

Будущие олигархи частично уже имели некоторый оборотный капитал за счет махинаций на начальном “кооперативном” этапе “перестройки”. Вторым основным источником оборотного капитала наших махинаторов стала “приватизация” государственного Сбербанка с сотнями миллиардов рублей народных сбережений.

Четвертым (основным) этапом присвоения общенародной собственности были так называемые “тендеры” и торги профессиональных махинаторов, прошедших в западных университетах школу финансовых комбинаций. Используя собранные в огромном количестве ваучеры, на этих подставных торгах они и прибрали к рукам нашу “недвижимость”: предприятия, сооружения и нефте-газо-энергосистемы.

Пятым этапом (“отмывание” капитала) являлась операция, когда полученную собственность олигархи заложили в виде акций в зарубежные банки, а часть “обналичили” и в виде СКВ пустили в оборот (“в рост”) через пирамиды ГКО и прочие валютные комбинации.

Шестым этапом, чтобы окончательно лишить народ надежд на возврат своих тысяч “советских” рублей, лежащих на сберкнижках в Сбербанке, в 1997 году они провели денежную реформу, “отбросив три нуля” и тем самым превратили наши сбережения в копейки.

Последний этап — “дефолт” 1998 года — только подвел черту под всей этой многоходовой комбинацией наших “либералов”,

И теперь на нас всех наложена новая “подать либералов” — компенсировать им те “потери”, которые они понесли от краха вложений в пирамиды ГКО денег (украденных у нас еще ранее).

Так на элементарном обмане и коллективном сговоре наших махинаторов от власти рождались миллиарды долларов наших олигархов, всей этой мафиозной команды — Березовский, Гусинский и Ко.

И такую вот подлую “иудейскую философию” “уметь делать деньги” они пытаются внедрить в умы всех, особенно молодых. Но ведь если все будут заниматься такой деятельностью, то откуда возникнет это самое всеобщее материальное благо?

Когда такая философия внедряется в умы “западных” обывателей, это понятно. Они уже давно живут за счет постоянного грабежа бывших своих колоний, привыкли и даже не задумываются об этом.

А кого будут грабить наши “бизнесмены” и прочие “олигархи”? Все колонии уже давно поделены, и наших (хоть и “самых умных”) туда никто не пустит. Значит, остается только один путь — грабить соотечественников, т.е. нас с вами. Иначе за счет чего будут расти “березовские”?

Неужели мы все настолько наивны и слепы, что не видим элементарного грабежа и верим в эти сказки либералов о “заработанных” ими миллиардах? А наши “правители”, — неужели они не понимают, к чему они ведут страну? Ведь терпение народа, даже такого терпеливого, как русский, может когда-нибудь кончиться!

При социализме закон требовал, чтобы все в стране трудились на общее благо. В ней не было и не могло быть никаких “олигархов” (жуликов государственного масштаба). Все это и позволяло стране развиваться.

А ныне, при частной собственности на большинстве предприятий, страна продолжает “падать”, несмотря на все уверения правительства, что “наблюдается тенденция роста”. Но, как полагают серьезные аналитики, нас ждут еще большие неприятности, когда начнутся массовые аварии и техногенные катастрофы из-за выхода из строя сложных систем энергоснабжения, магистральных нефте-газо-продуктопроводов и химических предприятий, износ которых почти достиг 100%.

А народ, в массе своей, безмятежно “спит”, и, видимо, прав С. Кара-Мурза, когда говорит, что “разбудить” людей нельзя, если народ не осознал и не прочувствовал страшной угрозы...”

Но, может, все же не стоит ждать, когда “гром грянет”?

В. И. Андреев,

г. Санкт-Петербург

 

Кадры решают все

Перевалив в новый век и в новое тысячелетие, поневоле оглядываешься назад на трагическую историю нашей Родины. Снова ее, многострадальную, ломают через колено. Кто-то торжествующе подводит итоги ельцинских реформ, кто-то говорит о них рыдая. Предтеча ельцинизма, горбачевская перестройка, привела к развалу великой державы СССР. Ельцин принял от Горбачева эстафету и повел дальше обрубок великой державы Эрэфию по пути разрушения экономики, разделения ее на мелкие территориальные образования. Опротивевшее народу слову “перестройка” было заменено при Ельцине на “реформы”. После 10 лет “реформ” теперь и это слово вызывает негативную реакцию у большинства населения, отброшенного ими в нищету. Призыв довести реформы до конца получил в сознании народа трагический оттенок и стал ассоциироваться с концом России. В новой критической ситуации, сложившейся в стране и в мире, гораздо большее понимание и отклик в душах людей нашел бы призыв к разработке радикальной программы спасения страны и мобилизации всех сил народа для ее выполнения.

Думается, что важнейшее значение в этой программе должно быть уделено правильному подбору и расстановке кадров, в первую очередь в сфере управления. Не грех при этом вспомнить лозунг, выдвинутый Сталиным в годы первой пятилетки: “Кадры решают все”, который сыграл серьезную роль в предвоенные годы в подъеме экономики СССР. Кстати, им же руководствовались капитаны японской промышленности при ее модернизации в период после второй мировой войны.

Во многих обстоятельных публицистических статьях нашего журнала авторы размышляют о путях спасения страны. Поделиться своими мыслями о роли кадров управления, от которых зависит ее спасение или гибель, хотел бы я в этом письме. Прежде всего приведу пример, показывающий трагические последствия воздействия одной демонической личности на судьбу государства.

Вспомним 1992 год. Ельцин объявляет о проведении приватизации госсобственности страны. Возглавил кампанию по приватизации вице-премьер правительства Чубайс. Он объяснил народу, что каждый гражданин получит свою долю при дележе госсобственности, что она будет оформлена приватизационным чеком (ваучером). Чубайс торжественно пояснил, что по своей стоимости он равен двум “Волгам”. У нас челябинский “рынок” сразу раскусил аферу Чубайса. За ваучер стали давать сначала бутылку водки, а потом цена его упала еще ниже. Те люди, которые поверили Чубайсу, сдали свой чек в инвестиционные фонды, обменяв там ваучер на акции. Эти фонды впоследствии куда-то испарились, а те из них, что остались в живых, предлагали издевательски получить копеечные дивиденды. Подобная же судьба постигла в Челябинской области приватизированные предприятия. Глава Челябинского обкома по управлению госимуществом, ставленник Чубайса Головлев разработал такие схемы приватизации, по которым миллиардные прибыли от нее через подконтрольные ему частные фонды и инвестиционные компании уходили в карманы Головлева и его окружения. Попытки местных органов прокуратуры привлечь жуликов к уголовной ответственности успеха не имели. Группа головлевских хищников работала под крышей всесильного Чубайса, а в стране в целом в то время уже установился беспредел. Ну а что же люди, ограбленные аферистами типа Чубайса, Головлева, Мавроди и сонмом других мошенников? Про них можно сказать словами великого Некрасова: “И пошли они солнцем палимы, повторяя “суди его Бог”, разводя сокрушенно руками...” Так они разводят до сих пор руками. Аферисты между тем блаженствуют: занимают высокие должности, заседают в Госдуме и т. д. И глубоко наплевать им на то, что их возненавидел народ, дал им позорные клички: “рыжая бестия”, “пиявка” и другие, очень меткие, несмываемые. Дальнейшая судьба Чубайса всем известна. Никакие проколы (“дело о выносе из Белого дома денег в коробке из-под ксерокса”, “писательское дело”) не могли повлиять на его судьбу, поскольку он и его подельники принадлежат у нас к касте “неприкасаемых”, стоящих над законом. Их заслугой считается создание в России касты олигархов, которой стараниями Чубайсов, Кохов, Головлевых за бесценок была отдана собственность страны. В беседе главного редактора “АиФ” В. Старкова с А. Чубайсом (декабрь 1999 г.) последний так раскрывает конечные цели своих афер: “Плохо государству, когда в нем 7 олигархов. Если у нас будет 100 или 500 миллиардеров — это очень полезно для страны”. Весь иззаботился Чубайс о благе “этой страны”, забывая о своих житейских нуждах. В той же беседе он, юродствуя, стенает: “В прошлом для воспитания детей я стал одалживать деньги у Егора Гайдара”. (Странно, почему не напрямую у Джеффри Сакса, американского шефа?) Голубая мечта нашего героя о светлом будущем для России постепенно сбывается: численность олигархов растет. Соответственно этому увеличивается численность нищих, беспризорных, бомжей. Вспоминаются стихи поэта из далекого прошлого, вернувшегося в наше Сегодня: “Если ты имеешь много, так тебе еще дадут, если мало, так и это очень малое возьмут”. Чубайс, однако, “позаботился” не только об олигархах, но и об ограбленных ими людях. Опираясь на указания по сокращению численности населения России до 50 млн человек, научно обоснованные в работах идеологов американского глобализма Бжезинского и Киссинджера, Чубайс прикинул, что 500 запланированных им олигархов вполне смогут безбедно прожить, если на каждого из них будет работать по 10.000 рабов. Лишние 100 млн человек будут устранены с помощью программы геноцида. В своей практической работе по тотальному развалу экономики главный приватизатор опирался на выпестованные им кадры профессионалов разрушения. При этом он постоянно повторял фразу: “Кадры решают все” (без ссылки на ее автора). Можно вспомнить выступление на форуме единомышленников, собранном после выборов в Госдуму в декабре 1999 года. Результаты их для правых плачевны, в зале царит уныние. Тогда на трибуну вышел Чубайс и возвестил: “Нет причин для уныния, когда кругом на ключевых постах в государстве расставлены наши люди”. В то же время он указал на серьезный недостаток в воспитании кадров: “Нам не хватает наглости” (Позднее Немцов призвал кадры либералов к повышению агрессивности. Справедливости ради отметим, что оба вождя либералов были всегда образцом сверхнаглости и сверхагрессивности.)

Были, однако, неудачи и у Чубайса, но сверхнаглость всегда помогала ему выйти сухим из воды. Однажды он остался не у дел в России. Тогда он предпринял поездку за океан к друзьям и шефам. Последовали встречи на высоком уровне. Шефы дали лестную оценку приватизации в России. Вернулся из-за океана окрыленным, получив назначение на новую ответственную должность. Теперь ему предстояла задача возглавить РАО ЕЭС. МВФ принял решение довести реформы в России до победного конца, а для этого следовало расчленить на части три естественные монополии: РАО ЕЭС, “Газпром” и железнодорожный транспорт (первая из них — главнейшая).

Начал свою работу в РАО ЕЭС с того, что ввел себя в Совет директоров, а затем приказал избрать главой правления общества. Затем он укрепил кадры правления: своим первым замом назначил Л. Б. Меламеда, ведающего финансами, а Л. Б. Абазова сделал замом по электростанциям.

Вскоре после этого в РАО ЕЭС начали происходить роковые события. Пожар разрушил здание правления ЕЭС в Москве. Запасы угля на электростанциях стали резко снижаться, достигнув самого низкого уровня в 2000 году. В соответствии с указаниями директивной организации (МВФ) были затоплены угольные шахты в ряде регионов России, включая Приморье. Для усыпления бдительности общественности Чубайс постоянно делает в СМИ победные заявления о полном обеспечении топливом электростанций на зимний период. Одновременно начинается отключение городов, поселков, промышленных и стратегических объектов от электрических сетей. Главное внимание уделяется организации перебоев в энергоснабжении тех районов, где зимой стоят особенно сильные морозы. Для них генератор разрушений Чубайс придумал веерные отключения (такой термин мог придумать только революционный романтик!). Деньги, имеющиеся у РАО ЕЭС, они с Меламедом предподчитали тратить не на топливо, а на покупку нового огромного здания для правления РАО ЕЭС в Москве, на покупку канала REN-TV, на повышение окладов чиновников (по сообщениям СМИ, Чубайс не обделил при этом и себя, доведя оклад до 214 тыс. рублей).

Для протаскивания своей программы разрушения РАО ЕЭС (изящно названной “реструктуризацией”) он придумал пиаровский ход. В конце 2000 года в Большом театре с помпой проведено торжественное заседание по поводу 80-летия принятия плана ГОЭЛРО. Великий мистификатор преследовал при этом цель представить свою разрушительную деятельность в виде продолжения ленинского плана ГОЭЛРО, который принес России возрождение промышленности и сельского хозяйства на новой технической основе, конечно, такое шоу более пристало бы устраивать где-нибудь в театре абсурда, а не в прославленном Большом. Догадываюсь, что Анатолий Борисович руководствовался не только своей сверхнаглостью, но и указанием Геббельса: чем чудовищнее ложь, тем легче в нее поверят.

Общественность России, ученые-экономисты РАН, специалисты-энергетики, многие губернаторы, депутаты Госдумы, советник президента Илларионов, патриоты выступили против зловещих планов Чубайса. Ведь последняя зима показала, к каким результатам приводит деятельность этого человека. Главный удар он нанес по Приморскому краю, пострадавшему осенью от тайфунов, а затем от Чубайса и Минттопэнерго. Ну а Чубайс с помощью электронных СМИ сделал козлом отпущения губернатора Наздратенко. Губернатор Хабаровского края, прекрасно знающий обстановку в Приморье, прямо назвал истинных виновников энергокризиса в крае: Чубайс и правительство РФ.

А непотопляемый Чубайс продолжает готовить РАО ЕЭС к приватизации. По данным Илларионова, ему уже удалось снизить цену ЕЭС России с 16 млрд долларов до 4,5 млрд долларов. По отработанной ранее схеме иностранные инвесторы доведут предприятия энергетики до банкротства, вместе с Чубайсом выморозят большую часть населения, что позволит после этого вымороженные регионы России выставить для продажи крупными кусками на всемирном аукционе.

Пока не случилось этой трагедии, в качестве первоочередной меры надо удалить из сферы управления политическими и экономическими структурами страны людей типа Чубайса, заменив их патриотами России.

Я был бы рад, если б мое письмо полностью или частично было опубликовано в “Нашем современнике”. Сам я являюсь читателем и почитателем журнала с многолетним стажем. Наблюдаю, как с каждым годом совершенствуется журнал. Приветствую практикуемую журналом публикацию писем читателей: без обратной связи в наше время жить трудно. Пишу в редакцию впервые. Собирался написать письмо-отзыв на публикации в последних номерах журнала, а написалось письмо о том, что волнует сильнее всего: надо остановить чубайсов.

Скорблю вместе с коллективом редакции, общественным советом, узнав о смерти Вадима Валериановича Кожинова. Очень его ценил, все его публикации в журнале читал. Как-то не верится, что его не стало...

Е. Н. Березин,

ветеран Великой Отечественной войны

г. Челябинск.

 

Родная Земля — не товар

Только злонамеренные и ненавидящие Русскую Землю и народ, на ней проживающий, могут советовать и предлагать превратить Ее в товар и тем сделать нас предателями, предающими, продающими и торгующими Родной Землей — нашей Родиной. И упор делается не на пользование Землей и работе на Ней, а на превращение Ее в товар и торговлю Ею.

Поэтому необходим Закон не о праве частной собственности на Землю, а о Праве частного землепользования, с наследством и продажей этого права, а не самой Земли. Для этого должны быть создан Земельный Комитет и Земельные банки. Земля должна быть государственным, общенародным достоянием.

Все граждане России, желающие работать на Земле, должны не только бесплатно получить наделы, которые способны обработать, но также получить помощь и поддержку государства, как это делается, например, в Канаде и других развитых странах.

Но частный сектор и отдельное фермерство страны не накормят — это очередная утопия. Поэтому в той же Канаде созданы совместные хозяйства и ассоциации фермеров. В крупных хозяйствах себестоимость продукции всегда была дешевле.

Труд земледельца — благородный, но тяжелый труд, требующий многоопытности, навыков и любви к Земле.

В наших условиях и при наших просторах только общинное землепользование и коллективный труд на земле с современной техникой и правильной технологией ведения хозяйства и может обеспечить страну продовольствием.

Крестьянин всегда был и синоптиком, и агрономом, и биологом, и многих ремесел мастером и умельцем, хранителем обычаев и традиций, основой и корнем народа.

Крестьянский труд — это труд академика на земле, особенно в зоне рискованного земледелия, поэтому и оценен должен быть высоко и всемерно поддержан.

Но вместо этого идет война против народа — вырубаются и выкорчевываются национальные корни. С лица Русской Земли исчезли десятки тысяч деревень, хуторов и сел. Повсюду на просторах России торчат ныне скелеты и остовы разгромленных ферм, хранилищ, сушилок и элеваторов. Земля пустует из-за целенаправленной политики истребления и изгнания с ее лица коренных жителей — то раскулачиванием, то индустриализацией и затоплением, то укрупнением и уничтожением деревень, а теперь поддержкой иностранных фермеров через закупку у них продовольствия. Свои земледельцы брошены на произвол судьбы. — Нет техники, запчастей, удобрений и финансовой поддержки. Сельские жители русской глубинки поставлены на грань вымирания: от нищеты и безысходности, без духовных и идейных ориентиров пьют горькую и тащат друг у друга последние опорки.

Старики, вынесшие на своих плечах две войны, тихо умирают.

Во все стороны света от нас текут по трубам нефть и газ, потоки грузовых автомашин, железнодорожных составов, из портов десятки грузовых судов ежедневно вывозят из нашей страны лес, цемент, горючее, черные и цветные металлы и т. п. А это миллиарды и триллионы рублей и долларов, а мы при этом в долгах, как в шелках, и Правительство наше клянчит у МВФ мизерные подачки, чтобы заплатить проценты по долгам, а долговую удавку не снимает — это выгодно зарубежным хозяевам. И мы, на своей богатой земле, задыхаемся от нищеты и бьемся, как рыба об лед, за кусок хлеба.

Вот поэтому для наполнения бюджета страны, для подъема промышленности и сельского хозяйства, для укрепления Армии и Флота и процветания всех народов, живущих в России, необходим также Закон о Земных недрах и добыче полезных ископаемых, что было и быть должно общенародным достоянием, а не собственностью кучки хищников, жирующих на грабеже народных богатств.

Необходим пересмотр грабительской приватизации в энергетике, промышленности, добыче и реализации полезных ископаемых. Здесь должен быть полный и однозначный приоритет государства, иначе оно теряет свои функции Защитника, Организатора и Руководителя своего народа, перестает быть Народным и превращается в кланы коррумпированных хищников и надсмотрщиков в лице своих чиновников и карательных органов.

Хождение в стране иностранной валюты подтверждают горькие выводы экономической зависимости страны. Если советские банкноты были обеспечены золотом (и на них это было указано), и зарубежные банки с этим считались, то нынешние деньги, ничем не обеспеченные, превращенные в бумагу, употребляются для внутреннего пользования и напоминают оккупационные марки времен войны.

Братья-русичи, не тешьте себя мыслью, что пронесет и можно по-тихому отсидеться. — Идет уничтожение народа и всей Православной Цивилизации. Все силы мирового зла, все средства брошены на это. А мы без сопротивления поклонились чужим богам, мы заразились чужебесием.

У нас, русичи, нет запасной Родины. Наша матушка Русь — одна-единственная на всем Белом Свете! И как мы смеем еще предъявлять к ней какие-то претензии и требования?! А сами негодные Ее чада, утратив чувство рода и любви друг к другу, забыв, что мы единородные и единокровные братья, вершим братоубийство пулями и должностными преступлениями. И восемь миллионов абортов в год делается в нашей стране! К сим смертным грехам мы прикладываем другие — поддались духу наживы, и сребролюбия, зависти и вражды, погрязли в пьянстве и в равнодушии к чужой беде, в безразличии и к судьбе своей Родины, стали трусливыми и малодушными. А потому и живем, как рабы, на своей Родной Земле, политой кровью наших предков.

Русская кровь на пункте переливания стоит дешевле, чем водка в Америке, и люди вынуждены сдавать ее, чтобы прокормить себя и детей своих.

Российская Федерация лишь по названию Российская — Россия как государство в ней не представлена, и мы, великороссы, лишены своей государственности, и Земля наша, как проходной двор, место добычи и промысла хищников всех мастей, место мировой свалки и мирового базара. А нам отводится лишь роль жертвы и прислуги.

Глянем на себя, на свои семьи, где нет уважения к старшим, нет и семейного воспитания, любви и почитания своего Рода, многие не знают даже имен своих дедов. — Угас голос крови и совести.

Сатанисты и ведьмы лезут на сцену, а наши девочки и мальчики визжат, как поросята, на этих шабашах, теряя себя и свои души.

Мы утратили волю к сопротивлению, пассивные и равнодушные к судьбе своей, и детей своих, и Отечества. Средства порабощения сейчас технически оснащены, научно разработаны и действуют в обход сознания. Поэтому никакие выборы-референдумы нам не помогут, потому что будем играть на чужом поле по чужим правилам. — Здесь правит доллар и каждое кресло имеет свою цену. И даже высказывается мнение, что коррупция — благо, ибо благодаря ей нет гражданской войны. Хотя продажные и коррумпированные чиновники приносят вреда и губят народу больше, чем боевые действия.

Дорогие соотечественники, хоть вас и мало на государственных постах, в Государственной Думе, в руководстве Армии и Флота, в других силовых структурах власти, но все, в чьих жилах течет русская кровь, и все, кому дорога Россия, будьте бдительны на своей службе, стойте крепко за интересы родного Отечества, не отрывайтесь от народа, помня, что вы часть его и плоть от плоти его.

Вы знаете в лицо ненавистников России, будьте для них бичом и факелом, бичуйте публично, где только возможно, высвечивайте их темные дела. Примером чему могут служить заявления двух космонавтов — патриотов России — Светланы Савицкой и Алексея Гречко.

Своим соглашательством и молчанием вы служите им ширмой, и проклятья народа падут на вас!

Рассыпанные прутья легко переломать поодиночке, а в связке они не- сокрушимы. Поэтому, нам, братья, не отдельные митинги и голодовки нужны, а Общенародное Национально-Освободительное Движение, способное остановить развал страны, внешнюю и внутреннюю агрессию и истребление Русского Народа.

И да поможет нам Бог! Он “не в силе, а в правде” и “не слов наших слушает, а дел наших хощет”.

Михаил Кудрин,

г. Санкт-Петербург

 

Русские и проблемы этнической ассимиляции

Для гибели народа совсем не нужно его полное уничтожение — довольно только отнять у него память, мысль и слово — и душа народа будет убита. Л. Гумилев отмечал, например, что у евреев был окольный путь, испробованный в Испании и Лангедоке: распространять скептицизм и индифферентизм и тем самым ликвидировать этнокультурную доминанту. Это был принцип “вавилонского столпотворения”. Пытаются это делать и в настоящее время. Если лицо России станет американским, то это будет ужасно. Как пишет В. Розов: “На российской почве американский образ жизни — злодейство, это все равно, как если бы человеку пересадили что-то от собаки”.

Совсем не риторический вопрос, а сознают ли себя русские русскими. Достаточно ли развито в нас, русских, национальное начало. Некоторые ученые предполагают, что примерно половина граждан СССР к концу 1980-х годов перестала ощущать себя представителями того или иного “исторического” этноса и полагала себя просто “советскими людьми”. У русских, в отличие от западного человека, нет уверенности в своей идентичности. У русских наблюдается неполнота, недостаточность национального самоутверждения, национального самосознания. Самодовлеющее господство интернационального еще больше привело к недооценке национального самосознания в “советскости”. Г. Федотов отмечал такой “мистически значимый” симптом, как забвение имени России на этнографическом пространстве СССР. У русских, издавно живущих в русскоязычном окружении, этническое самосознание и сегодня проявляется неотчетливо, часто оттесняется на второй план региональным или конфессиональным самосознанием. В 1993 году социологические исследования в 10 регионах РФ показали, что национальная принадлежность как приоритетная ценность была названа явным меньшинством среди всех групп населения (от 10 до 23%).

В. В. Шульгин в книге “Что нам в них не нравится...” писал, что русская раса не столь монолитна, как западные народы. Сила русского языка и русского быта позволяет человеку искренним образом считать себя настоящим русским, а между тем многое в нем нерусское. Существует великое количество “расхождений” с людьми не русской крови, которые объединяются под именем “русских”. Все эти очень далекие крови сильнейшим образом понижают родственную близость русских между собой. Многие нации нашей страны своим патриотизмом, как отмечает А. Солженицын в книге “Россия в обвале”, явно превосходят русских. Их национальное чувство — стойкое. А русское — истоптано, изорвано в клочья. Немалые силы и внутри страны и вне ее направлены на то, чтобы обезличить его. Наше национальное сознание впало в летаргию. Мы еле-еле живем между глухим беспамятством позади и грозно маячащим исчезновением впереди. Мы в национальном обмороке. Без объединяющего национального чувства мы, русские, — особенно при разбросанности наших пространств — рассосемся, как безликий этнический материал, как аморфная масса.

На слабую укорененность национального самосознания указывал и Н. Бердяев, который подчеркивал, что Россия — самая нешовинистическая страна в мире, что немцы, англичане, французы — шовинисты и националисты в массе. Они полны национальной самоуверенности и самодовольства. Русские же почти стыдятся того, что они русские; им чужда национальная гордость и часто даже чуждо национальное достоинство. В романе А. Платонова “Чевенгур” любопытен диалог Прокофия Дванова и Чепурнова, который спрашивает: “Какой же ты нам пролетариат доставил? Они не русские”. На это Прокофий отвечает: “Это тебе класс первого сорта. Ты его только вперед веди, он тебе и не пикнет. Это же интернациональные пролетарии: видишь, они не русские, не армяне, не татары, — а никто! Я тебе живой интернационал пригнал, а ты тоскуешь”.

У русских, по словам Г. Федотова, поразительная способность к скрещиванию, а сопротивляемость крови минимальная, они поддаются влиянию окружающих инородцев: перенимают язык, некоторые обычаи, поверья и одежду. Еще Щапов отмечал сильное объякучивание русского населения Якутской области. А вот мусульмане в своем общественном быте имеют почти непреоборимую силу сопротивления всяким чуждым влияниям, идущим во вред их индивидуальности.

Оппоненты могут возразить — какая может идти речь об ассимиляции огромного русского народа, обладающего великой культурой, традициями? Однако напомним, что изменение этнической доминанты, процесс слияния и нивелировки этнографических черт между Киевской и Московской Русью осуществился за полтора столетия. П. Н. Милюков считал, что два или три поколения при благоприятных условиях могут быть достаточны, чтобы превратить одну нацию в другую. В турецких областях армяне, греки и славяне превращались в турок, болгары в греков и обратно в болгар. “Превращение” болгар в сербов было достигнуто за какие-нибудь 20 лет в результате отторжения от болгарского племени пограничных областей. Все эти перемены достигались путем забвения своего старого языка. Как показывает опыт, смена языка и религии представителем той или иной национальности или этноса означает фактически полную ассимиляцию. Западные украинцы в Восточной Галиции, которые переходили в католичество, вслед за конфессией меняли и язык. Происходила смена этнических признаков.

Насколько быстро идут процессы ассимиляции русских, хорошо можно проследить на примерах изменения этнического самосознания детей и внуков русских эмигрантов. Кем они себя воспринимают: 28% — русскими; 54% имеют двойное самосознание: русские-американцы, русские-австралийцы и т. д.; 16% считают, что их дети — это американцы, французы, канадцы... Среди эмигрантов первого поколения в 2 раза больше тех, для кого Россия — настоящая Родина. Среди эмигрантов второго поколения обратное соотношение: примерно в 2 раза больше тех, для кого Россия — историческая родина их предков.

Какие еще факторы создают реальную угрозу ассимиляции русских? Во-первых, Россия не имеет прочных цивилизационных скреп. У современных западных народов имеется двойная идентичность: национальная (“Я — француз”, “Я — немец” и т. д.) и цивилизационная (“Я — европеец”). У России этих метанациональных “гарантий” нет. Она имеет промежуточное положение между Востоком и Западом, что сообщает особую хрупкость ее цивилизационному синтезу. Это не раз приводило реформаторов к отрыву от основ национальной культуры и базовых ценностей при желании “вестернизировать” Россию, сознательно или бессознательно переделать ее менталитет. Во-вторых, так исторически сложилось, что русские малое значение придают этническим связям, а воспринимают свою нацию, свою национальную общность скорее как духовную, но отнюдь не как этническую. К. Леонтьев полагал, что своей крепостью Россия обязана не этническим скрепам, а православной идеологии. Русский патриотизм — это патриотизм православия, но не земли, не этноса. Во время польской смуты самозванец разбил русские войска и поначалу не встречал особого сопротивления у народа. Но стоило поляку в шапке войти в церковь, как русский патриотизм немедленно активизировался. Только различие вероисповеданий не позволило “ополячить” украинский народ, а способствовало становлению национального самосознания, формированию самобытной украинской культуры. В русском этническом самосознании православие было столь же существенным, как и язык. Православие явилось одним из условий национального самосохранения и самоидентификации. Понятия “православный” и “русский” становились синонимами. Русские в США не ассимилировались только благодаря православию. В-третьих, на территории России христианство и ислам представлялись зачастую как религии единой основы, различающиеся по вторичным признакам веры. Благодаря их взаимодействию русская культура приобретала дополнительное измерение, но вместе с тем и ту безмерность, которая препятствовала устойчивому вызреванию нового качества. В-четвертых, характерная особенность русского менталитета и русской культуры — высокая степень их “синтетизма”, высокая подвижность, восприимчивость к внешним воздействиям. Благодаря этому русская культура быстро и плодотворно включилась в общеевропейский процесс. Сочетание этих особенностей оказывается одновременно и полезным для будущего развития русской духовности и опасным, поскольку таит в себе возможности ее быстрого распада. В-пятых, российскому обществу на протяжении веков приходилось преодолевать этническую рыхлость и разобщенность, причем в условиях интенсивного воздействия извне, как со стороны Запада, так и Востока.

Изменение этнического самосознания происходит, как правило, в результате появления поколений с неустойчивым, а затем с новым самосознанием. Сильное влияние на этнический процесс оказывают смешанные в этническом отношении браки, потомство от которых с самого начала имеет как бы раздвоенное этническое самосознание. Заметим, что в 80-х годах в смешанные браки вступали 17% русских. Растут поколения, не помнящие родства. И это явление, подготовленное всем ходом европеизации и модернизации.

Усилия внутри России и на Западе по “обезнационаливанию” и “расправославливанию” русских приносят свои плоды. Ценностные системы москвичей уже давно носят индивидуалистический, конформистский характер, свойственный скорее западному, чем исконно русскому менталитету. Укореняются различия локальной ментальности русских. По выражению А. Зиновьева, самобытный русский человек превратился уже в “западноида”. Ну и когда национальное умирает в детях, то это означает начало смерти нации. Заметим, что у детей уже с 5 лет формируются элементы национального сознания, они правильно определяют свою национальность (75% — самостоятельно, 25% — с помощью наводящих вопросов). Школы — стали космополитическими, а зачастую и антирусскими, ибо все ценности и идеалы, которые составляют ядро русской культуры, изгнаны из них и заменены “общечеловеческими”, т.е. западными, прежде всего американскими.

По уровню уважения к своей стране, ее истории и культуре нынешняя российская молодежь уверенно занимает нижние места при сравнительных социологических исследованиях в разных странах. Около одной трети от общего числа опрошенных старших дошкольников предпочитают игры с персонажами, пришедшими из западной культуры (кукла Барби, черепашки Ниндзя и др.). Куклы российского производства отодвинуты на второй план. Современный дошкольник предпочитает мультфильмы зарубежного производства с ярким, хотя и упрощенным рисунком, динамичным сюжетом, большой долей агрессии в поведении персонажей (“Том и Джерри” и др.). Это дает искаженное представление о мире, ибо фильмы ориентированы на чужую культуру, иную шкалу ценностей, традиции, менталитет. Когда русский ребенок видит только агрессивные действия, он принимает их за норму, ибо привык воспринимать предлагаемое ему как образец, которому надо подражать.

Нужен закон о защите русского народа. Надо законодательно зафиксировать, что русские в “ближнем зарубежье” — это не осколки советского народа, а единый, но разделенный народ. Запретить миграцию в Россию и предоставление российского гражданства представителям тех народов СНГ, которые не относятся к числу коренных народов России и имеют свои национальные государства. Это касается представителей титульных наций государств Закавказья и Средней Азии, которые в настоящее время в массовом порядке переселяются в Россию, рассматривая ее как поле для торгово-спекулятивной и криминальной деятельности. По данным Российского Общества Красного Креста, сегодня в России находится уже около 7 миллионов мигрантов из стран СНГ. Целые области и сферы деятельности оказываются в руках выходцев из других государств. Следует открыто сказать, что восстановление единого государства в границах СССР является недостижимой и ненужной целью, если исходить из национальных интересов русского народа. Большую часть такого государства составляли бы тюрко-исламские народы в силу их более высокой рождаемости. “Естественный” отбор, оказывающий большое влияние на преобладание особенностей той или другой расы, в ее скрещиваниях с другими расами, обуславливается не только наследственностью, но и численностью особей каждой из рас, участвующих в смешении, и сравнительной их плодовитостью. Там, где русские находятся в меньшинстве и будут вынуждены вступать в брак с иноплеменниками, процесс поглощения русских элементов пойдет достаточно интенсивно.

В интересах России и русской нации — восстановление государственного единства только с Белоруссией, Украиной, Молдавией, Северным Казахстаном, где славяне составляют еще пока большинство населения или близкое к большинству.

Вячеслав Кожевников,

доктор исторических наук, профессор

г. Нижний Новгород

 

Ошибки прошлого и настоящего

Кардинальный вопрос, заданный одним из ведущих публицистов журнала С. Кара-Мурзой: как нас уговорили сломать наш советский строй жизни? В периодике было перечислено много всевозможных причин, но сколько людей, столько и мнений. Глубоко уважая С. Кара-Мурзу за интересный и глубокий анализ всех разбираемых вопросов, за искреннее желание “разбудить” мысль, расшевелить россиян, с благодарностью констатирую, что он приобрел еще одного единомышленника, но православного. Со своей стороны добавляю в копилку “причин” слома советского строя:

1. Тяга человека к смене условий, поиск нового, неизведанного и, конечно, с надеждой на лучшее. Эта тяга рождается в подсознании, но желание перемен в последние времена чаще всего происходит от эгоизма и отсутствия опыта — инфантилизм, молодость... Это проблемы воспитания, проблема “отцов и детей”, вылезающая, как правило, в переходном возрасте. Деспотизм отцов? Или искусственное отстранение детства от дел, забот, бед взрослых? Ведь этой проблемы не было в больших крестьянских семьях, где трудятся с 3-летнего возраста, где все беды и радости “открыты” всем одинаково. Нет этой проблемы и у цыган, хоть их образ жизни большей частью паразитический. (Из-за их “устава” и “культуры”, которая рассматривает всех остальных людей, не цыган, как окружающую среду, которой нужно пользоваться.) Это большая нравственно-психологическая ошибка советской идеологии (и не только советской, это — заблуждение века) — изоляция детей от натуральной, трудной жизни взрослых под лозунгом “счастливое детство”. В детские головы закладывался инфантилизм будущих поколений. Но желание перемен не только от недостатка опыта. Желание перемен — это также расширение физического, эмоционально-душевного и духовного пространства. А для Руси, с ее необъятными просторами и неустойчивым, иной раз суровым, иной раз благодатным климатом (резко континентальным, непредсказуемым), желание перемен — это просто основная часть образа мышления, менталитета, как сейчас говорят.

2. Сюда же, в это свойство натуры, характера (повышенное желание перемен), как “компенсация” вписывается пониженное ощущение опасности от внешних воздействий (шапками закидаем). Это — наивная вера в “свободный рынок”; вера в западный образ жизни, западную цивилизацию, в печатное слово. Железный занавес усиливал и усугублял стремление узнать “правду” (если мы лучше, то зачем занавешиваться?) Города и улицы в честь членов политбюро, их портреты вместо икон, ложь СМИ, навязшая в зубах (как современная реклама). Твердое мнение, что КПСС держит народ в черном теле обманом, сами же руководители живут “при коммунизме”, а для сохранения режима держат сильный КГБ и армию. От всего этого — перестройка сознания: “нaши кpyгoм тeмнят и врут, от Запада идет информация по замалчиваемым проблемам, поэтому возможно, что они правы”. В те времена многим стало понятно, что главное свойство правильной социальности — полная открытость и доступность информации в экономической, политической и идеологической сфере. Стало ясно, что информация — нервная система организма, и если нервная система врет, то долго ли просуществует этот организм? Значит, социализм “неправильный” или он просто невозможен? Так собственное правительство с его охраной сделалось “внутренним врагом” народа в сознании распропагандированных обывателей.

3. С “повышенным желанием перемен” пересекается такая, уже внешняя причина, как необычайный рост новых развлечений, ощущений, соблазнов, удобств, которые в изобилии преподнесло нам “открытое” общество. Одновременно падает нравственность, так как теряется необходимость обращаться к Богу. Народ СОБЛАЗНЕН. (Вслед за Западом и Америкой.)

4. Прогресс — это и поточный труд, конвейер, разделение труда на все более мелкие процессы. Это иссушает душу — ведь сужение деятельности пропорционально сужению души. Мир стал узок и защищен теплыми стенами, горячей водой, электричеством. Исчез Раб Божий, исчезла тайна. Цивилизация ослепила и оглушила народы. Человек перестает ценить чужой труд просто в силу своего незнания и неощущения его. Нарушена не только “мера вещей” и их цена, но и мера душевно-духовных качеств, добра и зла. Нарушено функционально-духовное единство организма — государства. Отношения стали определять деньги и собственность (т. е. материя, а не духовность). Это новый тип рабства, когда свободу выбора резко ограничили заботой о “хлебе насущном”. Некогда остановиться и подумать, так как “трясти надо”. Прогресс — это своеобразная песнь гуманизму, похожая на похоронный марш. Это разрушение личности через поощрение эгоизма и прав человека, а не обязанностей, превращение человека в раба собственной плоти. Прогресс из человека делает машину, даже ее винтик. Все Божье в нем иссушается, из органической системы (где правит любовь) он превращается в механическую (где правит принуждение).

Видимо, это одно из последних испытаний человечества: “действительно я создан по образу и подобию Божьему или я машина?” Превращению человека в механизм способствует его собственная греховная природа. Противодействующее Божье начало создает перед ним массу ситуаций выбора, которые после ошибок превращаются в стрессовые. Стрессы по причине болезней, войн, бед — помогают ему выбраться из механического принуждения. Сильные духом выбираются, слабые... вплоть до суицида. Выбраться тяжело, СМИ, реклама, вся структура современных городов этому противодействуют. “Сатана там правит бал”.

Кроме перечисленных нравственно-психологических причин, пересекающихся с генетическими, есть более элементарные экономические, оборонно-политические и идеологические причины, разрушившие высокосоциальный организм — Русь. Большинство их знает и перечислять их нет смысла, но последнюю, идеологическую, главную причину не грех еще раз упомянуть, так как она породила остальные, нижестоящие. Это — постепенная утрата Русью “критической массы” Истины — Православия. И не так были страшны расколы, как дальнейшие неправославные действия по устранению их, ожесточающие обе стороны и удаляющие их друг от друга. Торопливость, забвение свободы выбора и, как результат, принуждение. КПСС, используя принуждение, создала еще более социализированный организм, чем царская Россия (конечно, большей частью вынужденно), но притеснением Православия уничтожало скрепы организма — уважение к друг другу — превращая организм в механизм, заменяя любовь — принуждением.

Второй существенный вопрос: можно ли было реконструировать “советский социализм” в новый, “истинный социализм”, заменяя постепенно отжившие “военные” нормы и законы новыми? Ведь вот Китай вполне успешно этим занимается. Увы, мы не Китай, все же европейское влияние на нас и в нас сильно. Всегда смотрели на Запад широко открытыми глазами, что-то перенимали, что-то нет. Но всегда любили примерить и собственноручно испытать любые изобретения, новшества, не отставая и сами в этом. К примеру, такое идеологическое изобретение Запада, как марксизм. Привился, существенно трансформировался, и сейчас ясно, что от этого учения мы никогда полностью не откажемся.

Во времена перестройки интеллигенция свою позицию высказала сразу же: “Поддержка перестройки — из-за невозможности высказаться. Отсутствие свободы слова и объединений — главная причина перестройки”. Конечно, свобода высказываться подразумевала свободу меняться в лучшую сторону. Но оказалось, что меняться в худшую сторону легче. Еще Сократ сказал: “спускаться по лестнице легче, чем подыматься”. Почти всех устраивала возможность паразитировать, жить на проценты (истории с МММ, “Чарой”, “Тибетом” и т. д.). Пышно расцвел криминал. Наивные (и автор в том числе) поверили в свободный рынок: “пусть выживает более умный, трудолюбивый, бережливый”. Уж больно надоел паразитизм, трудно различимый при социализме. Понять, что при современных средствах связи и информации, при современном уровне атеизма и морали свободный рынок — утопия, что его место заняла коррупция и мафия — времени и терпения не было.

Партийная элита, особенно в последние брежневские времена, “расширялась” в сторону эгоизма. КПСС и СССР стали синонимами. Из партии для народа она превратилась в организацию, где народ — для партии. Давно был забыт ленинский партмаксимум — требования аскетизма к партийным руководителям. Были ли похожи партработники на монахов? Возможна ли была “культурная революция” сверху — по замене всех партийных коррумпированных верхушек? — это вопрос к еще здравствующим Примаковым, Горбачевым, Лукьяновым. Снизу, на мой взгляд, “культурная революция” была невозможна.

С. Кара-Мурза считает, что единственный смысл частной собственности на средства производства и капитала — извлечение дохода из людей и получение процентов. Да, это справедливо для “морально больного” современного общества. Но не всегда так было, и не всегда так будет. И не надо ждать лекарства извне (большой беды). Можно попытаться вылечиться самому, создав условия для выздоровления. Мелкая частная собственность — как топор, станок, машина, телескоп, микроскоп — это продление своего тела, рук, ног, глаз для более экономичной или эффективной деятельности. Экономичная деятельность экономит ресурсы, эффективная — время. Крупная частная собственность — это продолжение тела не только физического, но и духовного. В современном обществе в это “продолжение тела”, как его энергия и ресурсы, входит и обслуживающий персонал. Но были и другие времена, когда работники в крестьянских семьях считались членами семьи, старообрядческие предприятия выдерживали конкуренцию благодаря спаянности и взаимной поддержке. Нечто подобное наблюдается и на некоторых японских предприятиях, где обслуживающий персонал — не энергия и ресурсы, а члены большой семьи. Частная собственность для православных — это только право распоряжаться ей по-Божески, “по правде”. (У Глазьева — “функциональная частная собственность — владение в интересах всего общества”.) Конфликту по поводу “честности” на право владения частной собственностью много веков — Нестяжатели и Иосифляне, и решился он в сторону последних. Владеть богатством, большой частной собственностью верующему человеку чрезвычайно тяжело — слишком большая ответственность и за нее, и за обслуживающих эту собственность людей. В этом был основной аргумент “нестяжателей” — слова Иисуса: “Легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому попасть в Царство Небесное”. В те далекие времена, и более поздние — крепостного права, всеобщей Веры, несравнимые с сегодняшними условиями выживания, большинство крестьян были довольны своими помещиками и полностью им доверяли (“барин нас рассудит”). Сейчас каждый хочет нести за себя ответственность, поэтому владеть “богатством” еще сложнее.

Для нормального социализма не достаточно только общественного владения средствами производства. Необходимо взаимное уважение. При отсутствии уважения или даже при взаимной агрессии друг к другу эта общественная собственность будет портиться или уничтожаться. Но при взаимном уважении (“возлюби ближнего, как самого себя”) уже не так важно, чья собственность. Для православного хозяина всегда будет стоять вопрос: “правильно ли я использую доверенную мне собственность и людей, по-Божески ли?” Он — монарх коллектива — “глава семьи”. Сейчас идеальный социализм в государственном масштабе невозможен, поэтому КПРФ для начала должна заниматься социализмом малых коллективов. Если вернуть ресурсы народу, то все условия для этого есть.

При построении государственного социализма в атеистическом обществе руководство всегда будет сталкиваться со следующим противоречием. Разрешая работать, осваивать, поощряя инициативу и т. д., но без внутренних принципов морали такое общество всегда будет находить лазейки для “скатывания вниз”. Все законы, предпринятые для предотвращения этого, но с одновременным расширением свобод придут в противоречие и будут способствовать разрушению данного общества. Одно утешение, что, видимо, этот процесс автоколебательный и саморегулирующийся. Общество, разлагаясь и саморазрушаясь, навлекает на себя беды, с которыми не в состоянии справиться без Веры (морали). Происходит самоистребление и вырождение некоторой духовно слабой части населения, и с приобретением Веры — возрождение. Процесс этот длителен и не изучен. Ясно, что возможны варианты, например, когда по причине медленного неблагоприятного изменения климата (оледенение) или внутреннего состояния государственного организма (нерентабельность его существования при свободной торговле) саморазрушение будет полным (“эффект лягушки” Мухина). Но есть надежда, что человечество все же не лягушка и выживет, особенно если оно живет в резко континентальном климате и привыкло выходить из неблагоприятных условий, справляясь даже с долгой полярной зимой. Автор — за мировое сообщество, но против мирового распределения труда, т. к. это несправедливо (кому-то вершки, а кому-то корешки). СССР был лабораторией “мирового сообщества”. Юг помогал Северу своей благодатью, а Север — своей. Энергетическая потребительская благодать выравнивалась льготами и коэффициентами в зарплате. Нечто подобное придумает будущее мировое сообщество, а пока нам самим надо о себе заботиться.

Почти все современное сообщество игнорирует термин — “социальный капитал”. Это основная болезнь (грех) подсознания. Повсюду слышишь: “я никому ничего не должен” или “вот это только мое и никого больше”. В стоимость любого товара входит стоимость только современного производства. А как оценить стоимость знаний, культуры прошедших веков? А они принадлежат всем нам в равной мере, как наследникам. И в любой вещи присутствует этот “социальный капитал”, принадлежащий всем нам. Так что мы всем все должны и нам ничего лично не принадлежит. Чтобы глубоко это понять, надо пожить в пустыне или хотя бы представить себя в роли Робинзона, но без топора, ружья, без всего... а затем попытаться сделать тот же топор, но без знаний о железе, о выплавке. И тогда станет очевидным, что в полную стоимость любого товара входит 99,999...% социального капитала, принадлежащего всем. Понимает это Православие, поэтому и собор, община, и человек “по образу и подобию Божьему”... И опять всплывает основное человеческое противоречие... непонимающая часть — “сатана внутри его”. А так как одновременно “нельзя служить Богу и мамоне”, надо выбирать. Какой быть государственной идеологии — атеистической или православной? Разница в доходах бесконечная или пятикратная (такая, которая бы только стимулировала развитие человека)?

Н. Амосов своей трактовкой либерально-демократических принципов принес большой вред России: “За коллектив и равенство стоит слабое большинство человеческой популяции. За личность и свободу — ее сильное меньшинство. Но прогресс общества определяют сильные, эксплуатирующие слабых”. Преподнесено, как истина в последней инстанции. Но нет главного в “функциональности” человека — любой человек заслуживает уважения только из-за того, что он человек, только на нем лежит ответственность за всех и вся на Земле. “Коллектив и равенство” не противоречат “личности и свободе”. В том-то и дело, что личность проявляется только в коллективе, и что стоит ее сила в полной свободе от общества, от социального капитала, который принадлежит только всем вместе, и никому в отдельности, так как его происхождение социально. Социальный капитал не может быть использован как личный. Он создавался ответственными людьми и пользоваться им могут только ответственные. Да, прогресс определяют сильные, но только с помощью всех остальных, т. к. нет сильного меньшинства без слабого большинства. На “сильном” больше ответственности, и “сильный”, но ответственный, также как и “сильный” верующий не будет эксплуатировать слабого. Известно, что если личность служит только себе, своему эгоизму, то она саморазрушается или погибает (суицид — “последний гимн” суперэгоизму).

С. Кара-Мурза лоялен к Вере, оперирует цитатами из Библии, как мудростью веков. Подсознание Кара-Мурзы религиозное, как и у большинства россиян. Даже возможно, что сознанием он принял Бога, но не имея чувственного Его ощущения (духовного опыта) понимает, что этого недостаточно. Поэтому и признается в неверии в Высший Разум... В мирные благоденствующие времена количество верующих падает, но во времена войн или серьезных болезней, когда восприятие обострено, все становятся верующими, все чувствуют зыбкость жизни, все ощущают зависимость (“рабство”) от сотни неуловимых причин (“на войне все верующие”). Понимание “эффекта бабочки”, когда глобальными процессами управляют бесконечно малые флуктуации, тоже бы должно способствовать принятию Веры. Поэтому последним будет восклицание: как же С. Кара-Мурза (очень уважаемый мной человек) не видит, что социализм без Бога был обречен? Спасение России и социализма в Вере Православной, ее духе, в устранении высокомерия современного “популярно-образованного” человека к основам и ритуалам Православия.

Соротокин Михаил Матвеевич,

г. Москва

 

КТО СТАВИТ ЦЕЛИ РОССИЙСКОМУ ОБРАЗОВАНИЮ?

Всем очевиден хаос в образовании, который некоторые ученые и чиновники называют наукообразными терминами “вариативность”, “дифференциация”, “гуманизация” и т. п. Но мало кто видит в этом хаосе научно выверенные технологии дезориентации, оглупления и развращения детей и юношества.

И. Медведева и Т. Шишова в статье “Новый школьный учебник и детская психика” (“Народное образование”, 1997, №1, с. 105—107) вскрывают связь между идеологией “инновационных” учебников по гуманитарным дисциплинам и распространением нервно-психических расстройств, которые фиксируются у 70—80% школьников. Учебники эти внедряют в сознание детей этические и культурные нормы, противоречащие национальным архетипам — глубинным основам национальной этики и менталитета. Эта сфера психики, названная величайшим психологом и психиатром XX века Карлом Юнгом коллективным бессознательным, особенно чувствительна у детей. Последствия чужеродного вторжения здесь катастрофические.

И. Медведева и Т. Шишова пишут: “архетипическое своеобразие русского менталитета... жажда справедливости, болезненное отношение к социальному неравенству лежат в ядре русской культуры... Сочувствие к “униженным и оскорбленным” и активное стремление к более справедливой жизни — доминирующие темы русской литературы”. И когда в массовые школьные учебники внедряются противоположные образцы, это приводит к психопатизации юного сознания.

В другой статье (“Новая газета”, 1996, № 44, с. 5) эти авторы вскрывают психоделические приемы, которыми пользуются сочинители подобных учебников для воздействия на подсознание читателя, — мозаичность подачи материала, выравнивание (на важном внимание фиксируется минимально, а второстепенному уделяется очень много места), противопоставление и др. Приемы эти начинают использоваться даже при изложении математики — таков последний учебник для первоклассников Н. Я. Виленкина и Л. Г. Петерсон (“Начальная школа”, 1996, № 4, с. З0).

Учебники изготовляются в рамках программы реформирования гуманитарного образования России. Платит авторам и издателям небезызвестный финансист Джордж Сорос. Учебники бесплатно рассылаются по школам РФ — такая вот благотворительность.

Проблемой изменения российского менталитета занимаются на Западе научные институты, у нас — коллектив “ученых” под руководством академика Российской Академии образования (РАО) Б. С. Гершунского, курсирующего между Вашингтоном и Москвой. В 1997 г. он издал огромный том в 697 страниц под заглавием: “Философия образования для XXI века”. Рецензенты — академик РАО В. П. Беспалько и Р. Б. Вендровская. Издание одобрено Ученым советом Института теории образования и педагогики РАО. В предисловии автор поименно благодарит 12 американских ученых, принимавших участие в создании книги.

Цель автора — “разработка целостной технологии менталеобразования” (с. 185), ориентированной на Россию XXI века. Господин Гершунский ставит перед российским образованием задачу “коррекции и преобразования в необходимых (?) случаях тех ценностных жизненных ориентиров, которые определяют наиболее вероятное поведение и поступки людей” (с. 181). Перевод этого псевдонаучного, нарочито запутанного текста на русский язык следующий — манипулирование с помощью образования сознанием людей и их поведением. Объясним скрытый смысл этой задачи.

Уточним вначале терминологию. Менталитет — это комплекс духовно-психологических свойств народа, определяющих его самосознание и мировосприятие. Это корневое свойство этноса, предопределяющее его культуру, жизнь и судьбу. Может быть, обусловленное генетически. Понятие это введено в науку учеными-антропологами.

Антропологическая наука XX века, основанная на изучении менталитета и культур многих народов, этносов, племен, пришла к выводу об их поразительной целостности, взаимообусловленности во всех деталях. Один из столпов антропологической науки Клод Леви Стросс назвал попытки ученых-политиков оправдывать “глубинные трансформации в ядре культуры” “псевдонаучным людоедством, презирающим целостность человеческой культуры” (“Наш современник”, 1997, № 1, с. 222).

Следовательно, попытка Б. С. Гершунского и К0 отыскать “технологии ментальных преобразований” (с. 179) является, с точки зрения подлинной науки, “псевдонаучным людоедством”. Но почему “людоедство”? Потому что вмешательство в ментальность народа, в его святыни ведет народ к духовной катастрофе. Вот что пишет другой знаменитый антрополог Конрад Лоренц: “Молодой “либерал”... и не подозревает о катастрофических последствиях, которые может вызвать произвольное изменение культурных норм, даже если речь идет о внешне второстепенной детали... Разрыв с традицией может привести к тому, что все культурные нормы социального поведения угаснут, как пламя свечи” (“Наш современник”, 1997, № 1, с. 227). Не это ли происходит сегодня в России?

Итак, подлинный, а не декларируемый смысл “философских” исканий российско-американского ученого — духовное уничтожение российского этноса.

Надо сказать, что идея преобразования российского менталитета не нова. В 1918 году ее выдвигал первый нарком просвещения РСФСР А. Луначарский: “Все к энергии, все к величайшему напряжению — и мы создадим нового человека!” (цит. по “Педагогика”, 1993, № 1, с. 98), а проводил в жизнь главный идеолог тоталитаризма Л. Троцкий: “Человеческий род, застывший хомо сапиенс, снова поступит в радикальную переработку и станет под собственными пальцами объектом сложнейших методов искусственного отбора и психофизической тренировки” (“Правда”, 1923, 23 сентября).

Советский психолог Л. Выготский разрабатывал эту идею в 20-х годах, пытаясь “открыть систему социальных детерминантов, созидающих психический мир личности”, “поскольку в плане будущего (чьем плане? — И. К. ) лежит не только переустройство всего (?!) человечества на новых началах..., но и “переплавка человека” (Л. Выготский. Психология искусства. — М.: Педагогика, 1987, с. 305, 250).

Причина живучести этой идеи понята русскими мыслителями давно. Н. Данилевский, посвятивший этому вопросу книгу “Россия и Европа”, писал в 1868 году: “Европа не признает нас своими. Она видит в России и славянах вообще нечто ей чуждое, а вместе с тем такое, что не может служить для нее простым материалом, из которого она могла бы извлекать свои выгоды, как извлекает из Китая, Индии, большей части Америки и т. д., — материалом, который можно бы формировать по образу и подобию своему” (Н. Данилевский. Россия и Европа. С.-Пб., 1995, с. 40—41).

Доказательством правильности понимания русскими мыслителями глубинного противоречия Европы и России является поразительно точное предсказание русским философом-эмигрантом Иваном Ильиным в 1950 году всего того, что происходит с нами в 90-х годах: “У национальной России есть враги..., которые не успокоятся до тех пор, пока им не удастся овладеть русским народом через малозаметную инфильтрацию (“преобразование менталитета” . — И. К. ) его души и воли” (И. Ильин. О грядущей России. М.: Воениздат, 1993, с. 168—169). И далее: “Мы должны быть готовы к тому, что расчленители России попытаются провести свой враждебный и нелепый опыт даже в послебольшевистском хаосе, обманно выдавая его за высшее торжество “свободы”, “демократии” и “федерализма”: российским народам и племенам на погибель, авантюристам, жаждущим политической карьеры, на “процветание”, врагам России на торжество” (там же, с. 177).

Возникает вопрос — почему советско-российский ученый разрабатывает проблему, в которой заинтересован Запад? Ответ можно найти, проанализировав некоторые страницы его книги. Как всегда, подлинные причины оказываются отличными от декларируемых.

Г-н Гершунский “предвидит”, что в России XXI века “побеждают идеи махрового (?) русского национализма. Именно эти идеи в разных вариантах и на разных уровнях все более активно, лавинообразно, неуклонно овладевают массами. В этом суть. В этом грядущая трагедия России и всего мира” (с. 488).

Обратим внимание на страх, который сквозит в этих словах. “Пророк” даже видит редкое историческое явление — идеи “овладевают массами”. У страха глаза велики.

Что же это за “идеи”? В качестве примеров приводятся цитаты “предтеч и идеологов русского нацизма” (так! — с. 495. — И. К. ). Вот слова И. Ильина: “Когда мы смотрим вперед и вдаль и видим грядущую Россию, то мы видим ее как национальное государство, ограждающую и обслуживающую русскую национальную культуру...” (с. 496). Цитата из сочинения нашего современника, бывшего министра печати Б. Миронова: “Россия возможна только как национальное государство. После мучительного коммунистического интернационального провала Россия должна вернуться к свободному самоутверждению... Каждый народ имеет национальный инстинкт, данный ему от природы... Этим русским своеобразием мы должны дорожить... Раскрывая его, мы исполняем наше историческое предназначение” (с. 496—497).

То есть “махровым русским национализмом” Б. Гершунский называет идею национального государства. Ему нужно, следовательно, безнациональное государство. Теперь становится понятно, зачем он ищет методы “преобразования менталитета” и куда он хочет его преобразовывать.

Более того, он навешивает на идею национального государства ярлык “нацизма”, рассчитывая на ассоциации с фашизмом. Чем объяснить такую злонамеренную подмену терминов? Страхом? Откуда он? И почему страх перед идеей именно русского национального государства? Ответы на эти вопросы можно найти в работе академика-математика И. Р. Шафаревича “Русофобия”, которого наш “ученый” тоже клеветнически представляет идеологом “нацизма”.

Движимый страхами “ученый” интерпретирует как пример “нацизма” итоговые мысли И. Р. Шафаревича. Мы же воспринимаем их как обостренную тревогу человека, живущего одной судьбой со своей Родиной: “Зная роль, которую “Малый Народ” играл в истории (общемировой истории. — И. К. ), можно представить себе, чем чревато его новое явление... утверждение психологии “перемещенных лиц”, жизни “без корней”..., то есть окончательное разрушение религиозных и национальных основ жизни. И в то же время при первой возможности — безоглядно-решительное манипулирование (!) народной судьбой. А в результате — новая и последняя катастрофа, после которой от нашего народа, вероятно, уже ничего не останется” (там же, с. 473).

Слова эти сказаны в 1980 г., до “перестройки-85” и до “демреволюции-91”. Сегодня мы можем оценить, насколько верно предвидение русского мыслителя. Сбывшийся прогноз, как известно, доказывает истинность теории.

В заключение давайте вдумаемся в пророческие слова еще одного великого русского человека Константина Леонтьева, жившего в XIX веке: “Многие в Европе... желают слияния всех прежних государств Запада в одну федеративную республику... И при этой мысли относительно России представляется немедленно два исхода: или 1) она должна в этом прогрессе подчиниться (!) Европе, или 2) она должна устоять в своей отдельности... Надо крепить себя, меньше думать о благе и больше о силе... России нужна внутренняя (!) сила, нужна крепость организации, крепость духа дисциплины...”

Так будем же прислушиваться к своим собственным мыслителям-провидцам и с пониманием и презрением отвергать самозванных “вождей”, оплаченных Западом.

Игорь Костенко,

кандидат физико-математических наук,

г. Краснодар

Познать Россию

Без наличия подлинной национально-государственной идеи (не злободневной, а вечной, “стратегической”, если можно так выразиться, цели) вывести Россию на достойный путь не удастся. Все “тактические” действия властей будут заведомо беспомощными, слепыми. Причем идею эту нельзя выдумывать, “креатировать” в неких политических лабораториях, как происходит сейчас.

Становится очевидно, что национальная идея существует объективно, и все кризисы и катастрофы конкретной нации (слово “нация” я понимаю в культурно-цивилизационном смысле, как определенную общность людей не обязательно одной этнической группы) происходят оттого, что власть предержащие неверно понимают эту идею, пытаясь приспособить ее под свои личные представления (здесь мы не рассматриваем случаи внешней опасности). Вспомним постоянно цитируемую мысль Владимира Соловьева о том, что идея нации есть не то, что сама нация думает о себе во времени, а то, что Бог думает о ней в вечности. Иногда приходится слышать, что этими словами В. Соловьев хотел выразить бесполезность людских представлений об их нациях, но мы с этим согласиться не можем. Мыслитель скорее указывал на опасность относительного, ограниченного взгляда и склонялся к тому, что постигать идею нации нужно не с позиций настоящего и субъективного, а с позиций вечного и объективного. В том же, что хотя бы пытаться постичь высшую идею своей нации — необходимо, мы твердо уверены. Точно так же и каждому человеку необходимо чувствовать свое призвание, по крайней мере — деятельно искать его, ибо без знания своего пути не может полноценно существовать ни человек, ни нация.

Характерно то, что нам не нужно искать национальную идею вслепую — ведь позади у нас великая более чем тысячелетняя история. По упадкам и взлетам нации (совокупно объединяющим культурные, демографические, военные, экономические и прочие показатели) можно судить о том, в какой период нация наиболее соответствовала своей объективной идее, а в какой — наиболее отклонялась от нее, ибо при выполнении своей идеи нация развивается, при невыполнении же деградирует.

Осознанная национальная идея станет стратегией нации (не стоит здесь понимать слово “стратегия” в военном смысле), стержнем ее существования. Она станет основной идеологией, идеологией утверждения (не стоит и слово “идеология” понимать в ограниченном смысле тоталитарного мышления и пропаганды), тем общим, чем будет обеспечиваться внутреннее, духовное единство народа, вне которого разрушается само понятие народа. Ибо идеология отрицания (будь то ответ на внешнюю или внутреннюю угрозу и т. п.) не может быть вечной, она всегда вторична и относительна. Она обеспечивает не подлинное единство народа, а лишь временное совпадение интересов разрозненных социальных групп (пример — сегодняшнее всеобщее неприятие олигархов и либералов-реформаторов: в случае исчезновения общего объекта отрицания исчезнет и существующее единство взглядов, а идеологии утверждения не возникнет). Другими словами, идеология отрицания понимает, “как не должно быть”, идеология утверждения — “как должно быть”. Вот с последним в государственном аппарате России сегодня туговато.

Идеология отрицания должна быть подчинена идеологии утверждения, должна быть частью ее, не обладающей самоценностью. Ибо без основной, утверждающей идеи нация существовать и развиваться не может. Реализация возникающей как ответ на деструктивный фактор идеологии отрицания не приводит нацию, потерявшую свою основную идею, к подъему. Нация, утратившая идеологию утверждения, борется не с самим деструктивным фактором (ибо не может его осознать), а с его следствием, с носителями разрушения, на смену которым, подобно головам сказочного чудовища, приходят новые. Тогда как бороться нужно именно с самой “национальной инфекцией”, с искажением подлинного исторического пути развития. Нужно не просто сбросить существующие идеалы, а обрести подлинные, соответствующие объективной идее нации идеалы, сменить ориентиры. И тогда окажется, что вовсе не обязательно бороться с носителями прежнего зла — им уже не будет хода, не будет воздуха.

Идеология утверждения выводится из объективных факторов, влиявших и влияющих на развитие данной нации, другими словами, из того, чем нация жила на протяжении ее исторического пути.

Осмысление истории

Сегодня, когда все большую точность в понимании истории обнаруживает геополитический подход, с новой актуальностью возникает теория принципиального цивилизационного различия различных наций. Название науки геополитики, возникшей из синтеза различных дисциплин (география, история, политология, этнография, философия и др.), не очень точно выражает ее сущность, но дело не в этом. Главный закон геополитики и утверждает упомянутое цивилизационное различие структур, деля мировые нации и государства на евразийские (традиционалистские, идеократические) и атлантические (рыночные, технократические, индивидуалистические). История свидетельствует, что искажение исторического пути нации разрушает эту нацию — и это как нельзя более актуально сегодня. Цивилизации несопоставимы, ибо существуют по разным законам, и механическое перенятие чужих форм невозможно. Иначе говоря, нации, сумевшие пройти более или менее значительный исторический путь, всегда “светили собственным светом” и всегда деградировали при попытке перенести на свою почву иные законы.

Постичь объективную идею нации можно, изучив все факторы, определявшие существование этой нации, ее государственность как средство творческого существования этой нации. Причем тут нужно учитывать, что хоть “со стороны” иногда и бывает виднее, но смысл конкретной культуры можно оценить только изнутри, проникнувшись светом этой культуры. Иначе выйдет односторонняя и ограниченная трактовка явлений одного порядка по законам другого (например, согласно американскому пониманию вся история России — сплошное “нарушение прав человека”).

Смысл государства у разных культур различен; вот почему нам необходимо всегда помнить, что определяло бытие России и какой тип государственности соответствует этому бытию более всего.

В данной работе мы не будем разбирать подробно каждый из факторов, так как не это является предметом исследования, а лишь обозначим их.

Отношение к государству и правителю. В России правитель воспринимался народом как Божий помазанник, соответственно и сам правитель (царь) ощущал свое положение скорее обязанностью, чем правом. Этому способствовала укорененная в русском народе христианская религия. Россия жила не рынком, а семьей, русское общество всегда было традиционным и идеократичным (даже в формально атеистическом СССР). Сама идея власти была не политической, как в западных демократиях, а религиозной (Н. Жевахов). Государство было “организмом духовной солидарности” (И. Ильин), а не прикладным административным институтом или “органом принуждения”. Кроме того, в силу объективных условий (размер территории, климат, внешние угрозы, многонациональность) была неизбежна власть авторитарного типа. Без такой сильной централизованной власти держава просто распадалась.

Отношение к армии и войне. Роль армии в России первостепенна: за тысячелетнее существование русского государства выдавалось редкое десятилетие без оборонительных войн. В течение всей нашей истории мы защищались — и при этом успевали осваивать новые земли, приращивать население, создавать культуру. Поэтому война для нас всегда была “священной”, всегда была суровой необходимостью. Здесь же можно проследить развитие коллективного (соборного) сознания, также обусловленное объективно.

Интересно, что русские святые чаще всего были или правителями, или воинами (а порой правитель и воин совпадали).

Личность и общество. Жизнь и труд для русского человека были не путем к личному успеху, а прежде всего служением Богу и Отечеству. Если бы личности не умирали, умер бы весь народ — и выживанием народа мы обязаны именно самоотвержению многих наших предков. Долг — вот что определяло русское бытие. Оттого и западное понимание правового государства для нас несколько чуждо. Раньше всякого права существует обязанность; вернее, право является лишь средством, возможностью выполнения обязанности. Такое понимание права и обязанности было характерно и для монарха (в русской монархии не было места западному абсолютизму по типу “государство — это я”). Поэтому и западный эгоизм России чужд.

Вера. Христианская религия, принятая Русью в Х веке, сформулировала нравственные идеалы народа, жившие и раньше, но без должного осознания. Поэтому Россию нельзя рассматривать вне христианства. Даже теперь, когда сознательно верующих людей очень немного, христианство по-прежнему подспудно питает духовные силы России. Недаром даже З. Бжезинский признал, что после сокрушения СССР главным врагом США остается русское православие.

Христианство говорит о справедливости, сострадании, самоотречении, аскетичности, терпимости. Дух христианства несравним с духом западного (давно уже секуляризованого) потребительского бездуховного общества. И именно православие остается оплотом неискаженного (как в католицизме, протестантизме и многих более мелких ересях) христианства.

Россия всегда жила верой; даже в СССР при заявленном атеизме народ жил верой и атеистичным называться не мог — стержень русского характера не был переломлен, человек сохранил религиозное отношение ко всему миру (“космос”, а не space, пространство), окружающему его — к природе, людям, общественным ролям, работе и т. д.

Национальный вопрос. В России никогда не было экстремистских проявлений русского национального чувства, ксенофобии, расизма и т. п. — явлений, характерных для Европы и Америки. Собственно, и “русский” — понятие не этническое, а культурно-духовное; русским народом называется общность многих этносов, и даже его ядро — великорусский народ — не является монорасовым.

Отношение к деньгам, прогрессу, труду, земле, искусству и т. д. строилось на основе христианской этики и сформированного ей национально-государственного сознания. Об этом нужно всегда помнить и учитывать, что законы одной культуры могут не подходить к другой (так, в России совершенно несостоятельна американская “программная” фраза “Если ты такой умный, почему не богатый?”).

Нам представляется излишним расшифровывать здесь все эти черты народного сознания. Говоря коротко, в России сложился особый тип государственного, национального и религиозного сознания, который и является выражением Русской идеи. Именно из понятия об этом сознании нужно исходить, оценивая фактическую сторону истории (ведь факты без их осмысления могут запутать) и намечая пути в будущее.

Мы обозначили возможный путь осмысления истории с ясной целью: показать, что понимание истории не может строиться лишь на сопоставлении выбранных фактов (т. е. внешних проявлений, феноменов). Сквозь противоречивые виражи истории можно различить ее подлинный, сущностный стержень — его нельзя вывести из “голых фактов”, т. к. каждому явлению предшествует ряд объективных и субъективных предпосылок и мотивов. Изучая внутреннюю “интонацию” истории, а не только ее “слова”, можно прийти к более или менее верному пониманию глубинного неискаженного пути страны, сущности национального характера.

Приходится признать, что сейчас такому трезвому осмыслению препятствует несколько серьезных факторов. Главный из них — тотальная манипуляция сознанием населения России, раскрытая и детально описанная С. Кара-Мурзой (“Манипуляция сознанием”). Прибавьте к этому банальную нехватку информации (особенно в провинциях, куда просто не доходят сочинения “неправильных” публицистов), накопительное действие манипуляции, искажающее не только представления человека, но и сам характер его мышления.

 

Построение органичной идеологии

На основе совокупного государственно-национально-нравственного сознания и должна вырабатываться объективная, органичная народная идеология. Она состоит из трех основных частей: нравственное сознание, национальное сознание и государственное сознание. Православие как свободное нравственное учение о Боге, национализм не колониального, а соборного характера. Заметим, что особенности русского национализма и русского империализма естественно вытекают из духа православия: свободное единение (соборность), терпимость к чужому обычаю, но готовность любой ценой защищать свой, нравственное понимание роли государства и венца правителя. Цельное сочетание религиозного, национального и государственного сознания — и есть Русская идея, о которой столько говорят и спорят.

Мы должны строить нашу жизнь на основе истинно русских ценностей, на основе соответствия государства духу народа. Это не произвольные измышления; все культурно-этнические особенности русского народа, приведенные выше — суть элементы системы. Она существует объективно, определяется и географией, и врожденными свойствами народа, и органической верой, и историей. И если наполнять оформившуюся систему не соответствующим ей содержанием — система разрушается. Россия перестает быть Россией. Чтобы сохранить и развить Россию, ее нужно понять, осмыслить ее путь по оставленному историческому “следу”.

И тут может возникнуть “крамольный” вопрос: а зачем нам бороться, зачем вообще Россия должна оставаться Россией? “Патриотизм” многих основывается лишь на понятии того, что мы — русские, а значит, должны противостоять другим, в общем таким же, как мы, но называемым по-другому. Внутренние, духовные различия народов такой патриот увидеть не может или не хочет, патриотическая форма для него важнее содержания. Зачем должна жить Россия, если она сегодня не соответствует идеалам “цивилизованного человечества”, не желает “вернуться на столбовую дорогу цивилизации”, подчиниться мудрому “мировому сообществу”?

Первой ступенью на пути к пониманию смысла России должно стать признание многовариантности развития человечества. Различные культуры в силу различных условий приходили к различному пониманию сути мира и роли человека в нем; уже сегодня стало ясно, что западный путь, путь технического прогресса и роста потребления не может быть общечеловеческим. Если бы, к примеру, все народы сегодня загрязняли природу и потребляли столько же, сколько это делает Запад и его крайнее выражение — США, мир давно бы погиб. Да это и невозможно, так как Запад, “верхушка айсберга”, “золотой миллиард”, существует постольку, поскольку властвует над остальным миром. Поэтому прежде всего нужно отказаться от отождествления какого-либо частного пути с “общечеловеческим” или “цивилизованным”.

Следующим шагом должно быть выявление смысла нашей страны. Ведь, в самом деле, не только самоназванием “русские” мы ценны? Что должно одухотворять нацию, почему мы имеем право на существование и самостоятельное развитие?

 

Геополитический смысл России

Заслуга геополитики в том, что она не отрывает духовное существование от конкретных материальных форм. Одним из факторов развития общества, безусловно, является пространство, на котором это общество рождалось и росло. Сегодня нас приучают к тому, что русские — народ слабый, ленивый, не способный выжить в “цивилизованных рыночных” условиях, и мы нередко склоняемся к тому, чтобы поверить этому. И не ставим очень простой и очевидный вопрос: а как, собственно, мы создали и удерживали в течение многих столетий нашу страну, этот уникальный духовный и геополитический феномен?

Объективно русскому народу пришлось жить в тяжелейших условиях, не сравнимых с условиями стран, которые сегодня ставятся нам в пример.

Во-первых, Россия достойна называться самой холодной заселенной страной. Изотермы на востоке Европы изменяются не с севера на юг, а чуть ли не с запада на восток — каждый, кто возьмет климатическую карту, может в этом убедиться. В результате на одних и тех же широтах в Западной Европе наблюдается мягкий климат, а в России — более холодный и более резкий в перепадах. Даже страны Скандинавии и Канада в этом России уступают. Отсюда — малое количество земель, пригодных для полноценного земледелия, дороговизна дорог, строительства, отопления и т. д. И вовсе не “русской ленью” объясняется сравнительно низкая эффективность нашего сельского хозяйства. На это можно посмотреть с другой стороны: ведь мы показали пример земледелия и производства на территориях, которые везде в мире считаются “мертвыми” (например, земли, находящиеся за Полярным кругом).

Во-вторых, Россия все еще остается самой большой страной. Причем с относительно маленьким населением, сопоставимым разве что с населением крохотной Японии.

В-третьих, на протяжении многовековой истории России наш народ жил в полувоенных условиях из-за постоянных вторжений иностранных армий. Каково же было удерживать и приращивать огромную территорию сравнительно небольшими силами, не сдаться перед захватчиками, не переродиться, а выносить и развить собственную культуру, сохранить древние духовные силы!

Россия создала особый тип империализма — не воинственно-принудительный и не колониальный, собственно, вообще не империализм, а опыт объединения. Сегодня, когда распался СССР, мы забываем, что очень часто соседние народы сами просились в Российскую империю — и им не было отказа. Москва не вытягивала соки из окраин, что характерно для всякого западного империализма, а, напротив, развивала их, и ни один народ не чувствовал себя ущемленным (про черту оседлости сейчас речь не идет — слишком сложный это вопрос, чтобы решать его на бегу).

Из всех этих условий вырос совершенно особый народ — русский народ в понимании не узко-этническом, а более широком и духовном. “Русскими” являются не только великороссы и даже не только украинцы с белорусами, но и все остальные народы, входившие в состав России. Независимо от религии все они отличались особыми качествами, выкованными в суровых условиях, — коллективизмом, жертвенностью, привычкой к помощи и подвигу.

В этом и заключается геополитический смысл России. Кажется, именно эту землю сам Господь избрал для испытания человека. Ведь Истина не может родиться в благодатных тепличных условиях. Ее нужно выстрадать. И тогда она станет внутренне присуща народу. Только в этих местах, только на территории, позже названной Россией, мог выкристаллизоваться русский народ с особым пониманием мира и человека, и только это понимание могло помочь русскому народу выжить — и не просто выжить, а расширить страну, включить в нее десятки народов (не порабощением, а свободным присоединением без всякого “шовинизма”), создать уникальную культуру, сохранить и приумножить народ. Только здесь человек мог так прочувствовать необходимость любви к ближнему, несостоятельность эгоистического индивидуализма, порочность прогресса ради потребления, сохранить чувство греха.

С утерей чувства истины разлагается нация, но истина разложиться не может. Она — с нами, и ее временная утеря — наша вина. Пусть нам говорят, что никакой родины, никакого внутреннего духовного единства у народа нет и не может быть, что есть только свободные индивидуальности, права, свободы... Серьезных аргументов у адептов этих идей нет. Наши либералы просто не видят, не знают Родины (тут нужно вспомнить слова И. Ильина об особом, духовном способе познания — любви), это явление им непонятно и враждебно. Патриотизм сродни вере, и не случайно подлинный русский патриотизм неотрывен от традиционного русского религиозного сознания. В определении патриотизма нет места материальному взгляду, это относится всегда к сфере духовного, не познаваемого человеком до конца.

Либерализм также является своего рода верой. И если для Запада он органичен, то для нас — вреден. Русский либерализм пришел с Запада. Разумеется, нельзя приуменьшать нашу собственную вину в восприимчивости к этой болезни, но о чужеродности либеральной демократии помнить стоит всегда. И вопрос “продолжать ли интеграцию в рыночное общество” должен пониматься как “хотим ли мы остаться собой”. В таком понимании ясно, что рынок, диктатура, демократия — все это вторично, все эти формы определяются содержанием, и если нам дорога наша страна и наша история, то думать нужно о том, как целесообразнее сохранить наше содержание.

К сожалению, сегодня многие влиятельные люди озабочены именно формой, не видя живого духа России и не желая его видеть. И вот, завершая эту краткую работу, скажем: изучайте Россию, познавайте Россию, не будьте ограниченными в своих взглядах, помните, что мы не должны безоговорочно равняться на Запад, мы должны быть собой. Наш духовный исторический опыт трудно сравнить с опытом других культур, он настолько разнообразен, что понимать его тенденциозно и тем более перечеркивать — преступление. Нужно наконец определить, кто мы есть.

С этой самоидентификации (трезвой, взвешенной, освобожденной от эмоций и шор) и должен начаться трудный, долгий, но, нужно верить, результативный путь возрождения России.

Василий Авченко,

г. Владивосток

 

В.Скрипко • От чего господа бесятся? (Наш современник N9 2001)

ОТ ЧЕГО ГОСПОДА БЕСЯТСЯ?

 

Об “Автобиографии” Бертрана Рассела и статье Франклина Рива “Роберт Фрост в России”

журнал “Иностранная литература”, № 5 и 12 за 2000 г.

 

После прочтения “Автобиографии” я задал себе вопрос: а опубликовали бы на Западе нечто подобное об Англии или США? Вспомнил, как самый дружеский к Америке фильм “Сибирский цирюльник” Никиты Михалкова так и не пошел в прокат в Америке только потому, что главная героиня-американка в прошлом была проституткой. (Из сообщений в нашей печати.) Казалось бы, невидаль! Ан нет! — сказали прокатчики, — этот факт больно ранит душу американцев.

У нас в России редакторы “Иностранной литературы” с каким-то, наверно, злорадством переводили и печатали следующие строки “Автобиографии” об увиденных им на берегах Волги русских людях:

“Это, конечно, были человеческие существа, но мне было бы проще заговорить с собакой, кошкой или лошадью, чем с кем-нибудь из них”. (Чем не фашист! А?) (выделено мной. — В. С. ) И далее автор замечает, что “для меня они олицетворяли самую душу России, безмолвную, пассивную в своем отчаянии, неслышную небольшой группе людей на Западе, создающих партии прогресса и реакции...”

Поясню, что эти воспоминания датированы 1920 годом, когда Рассел посетил Россию.

Последнее замечание о том, что на Западе не слышат российскую душу, “безмолвную, пассивную в своем отчаянии”, — очень характерно. Западным политикам тоже, наверно, легче разговаривать о собаках, чем о русских людях, которые оказались как бы между двух жерновов: между откровенно презирающим Западом и своими “интернационалистами”-коммунистами, которые быстро ввели уголовную ответственность за антисемитизм, но как-то не догадались ввести хотя бы административный штраф за антирусские высказывания или действия, направленные на принижение, оттеснение коренного народа от власти.

Рассказывая о революции в России, Рассел хотя и оговаривается, что “без борьбы не достичь ничего стоящего, ничего не достичь без жестокости, организованности и дисциплины”, но его это не вдохновляет. Он любит отдельную человеческую душу, и, надо полагать, русской души его любовь не касается... Ее, такую отчаявшуюся и неприкаянную, вообще как-то жутковато приближать к себе, такому чистенькому и “воспитанному” западному интеллигенту, который бы хотел по своему образцу перекроить весь мир, а неприкаянная русская душа ну никак в эту схему не вкладывается.

Как только в Петрограде к автору пришла четверка самых известных поэтов России — Бертран Рассел как истый джентльмен просто не мог с ними интеллектуально общаться... По крайней мере, в его рафинированной памяти осталось только то, что одеты они были в лохмотья, заросли щетиной и ногти у них были грязными... Короче, сами виноваты, что такие уроды, и что бы они после этого ни говорили — не в счет! От человека в грязных штанах англосакс не может слышать и не услышит даже гениальные вещи...

В журнале “Иностранная литература”, № 12 за 2000 год, о поездке в нашу страну через сорок два года после визита Рассела рассказывает другой западный автор — Франклин Рив. Сопровождая американского поэта Роберта Фроста, автор статьи, повторяя высказывания поэта о взаимосвязи великости поэзии с великостью нации, замечает, что “русские не понимали его. ...В контексте их опыта национальное самосознание и политическая сила значили совсем не то, что значили они для Фроста, и его мысль была им недоступна”.

Все это пишется в отношении участников пресс-конференции, почти у каждого из которых за плечами или престижный Институт международных отношений, или МГУ. Я не говорю уже о том, что СССР в то время был самой читающей страной в мире и у его граждан в духовном багаже были знания всей великой русской литературы XIX века и хорошее знание американской классической литературы!

Но похоже, что для журналиста все эти духовные достижения русских были неинтересны, и он смотрел на них с пренебрежением...

Он так и пишет, что “корреспонденты, распорядительницы, доброхоты, патриоты — все они мешали Фросту знакомиться с Россией...”

И когда в какой-то школе бедные русские дети начали путаться в произнесении английских выражений, автор статьи вообще с издевкой написал о том, что все это оставило гнетущее впечатление.

Зато когда они приехали в гости к писателю Паустовскому и писателю Корнею Чуковскому, встречавшему их приветствиями на беглом английском, там вроде были все свои.

За стенами роскошных дач остались и распорядительницы, и журналисты, и, особенно, патриоты, и тупые школьники “с фальшивыми медными пуговицами на сизой школьной форме”, — короче, к столу была допущена только русская черная икра, и шел разговор понимающих друг друга людей, которые, видимо, и были выразителями всего передового в этой стране...

Затем в беседе с “премьером” Никитой Хрущевым Фрост будет рассуждать об искусстве как проводнике взаимопонимания, а следовательно, глубоко нравственном явлении. Да, вот так нравственность! И когда читаешь это, становится страшно. Потому что эта даже вроде самая человеколюбивая западная цивилизация глубоко враждебна всем проявлениям национального своеобразия моего народа. Даже самые воспитанные ее джентльмены ведут себя с русскими людьми по-варварски, по-хамски!

Я даже подозреваю, что эта нетерпимость, пещерная ненависть происходит от подсознательного ощущения, что русская душа чище, разнообразней, богаче западной. И это, согласитесь, бесит!

Иначе невозможно понять, почему, независимо от того, какой строй у нас на дворе, предвзятость к нам не только не уменьшилась, но и увеличивается.

Хуже всего то, что и наши собственные сограждане, поборники западных ценностей, продолжают эту линию дальше...

Валерий Скрипко

 

С.Куняев • Сквозь годы печалей, сомнений и бед... (Наш современник N9 2001)

СКВОЗЬ ГОДЫ ПЕЧАЛЕЙ, СОМНЕНИЙ И БЕД...

 

Владимир Молчанов. Другие времена.

Белгород. 2000

 

Одна из огромных утрат, постигших нас в последние десятилетия, — утрата единого культурного пространства. Столица, окончательно превратившаяся в новый Вавилон, живет своей жизнью, а Россия, раздираемая на части, — своей. И физически, и духовно...

Сшивать это пространство по ниточке неизмеримо тяжелее, чем рассекать. Административными мерами тут не поможешь. Восстановление духовного поля требует огромного напряжения душевных и умственных сил, нового потока очищенной энергии, еще сохраненной нещадно третируемыми столичным равнодушием и властью русскими писателями.

И с какой радостью слышишь известие о том, что в провинциальной России есть поэты, прозаики, чье слово насущно необходимо каждому читающему, постигающему жизнь в художественном преломлении. На страницах “Нашего современника” постоянно публикуются авторы, молодые и не очень, с Русского Севера, Кубани, из Средней России, Сибири... Более удачная публикация сменяется менее удачной, радость нового открытия перемежается горьким ощущением, что мы сами подчас недостаточно пытливы и взыскательны в своем поиске.

В № 5 за этот год была опубликована небольшая подборка из четырех стихотворений белгородского поэта Владимира Молчанова, который печатался у нас и прежде. Подборка замечательная, но полное представление о поэте я получил, держа в руках его последнюю по времени книгу.

Молчанова давно знали как тонкого напевного лирика с неброским почерком, пронзительным, пристальным и внимательным взглядом на окружающий мир, в глаза человека на этой земле. Он обладает той первородной простотой восприятия, от которой уже отвыкли многие пишущие стихи, “слова в простоте не говорящие”. Все в его стихах по-человечески, все естественно, все органично, и эта естественность особенно щемяще отзывается в читательской душе, измотанной и измордованной, ныне, когда воспоминание о родимом доме, возвращение в прошлое, петое и перепетое не единожды, отзывается мучительной болью по безвозвратно утерянному, но эта боль поистине светла, ибо память сохранила то, без чего не может быть будущей жизни.

И снова я вспомнил родимый свой дом,

Где детство промчалось счастливо,

Где рядом с березкой под нашим окном

Смеялась плакучая ива.

Текли надо мною и дни, и года,

Как речки вода говорливо.

И детство, и юность ушли навсегда —

Осталась плакучая ива.

Теперь этой ивы давно уже нет,

Но в памяти вижу, как диво:

Сквозь годы печалей, сомнений и бед

Смеется плакучая ива.

Впечатляет печально-просветленное восприятие быстротекущего времени, когда оглянуться не успеешь — и жизнь прошла, и — обернулась, словно солнечный коловорот, и утешает смертного человека на каждом своем повороте, а он вслушивается в шум времени и понимает, что смерти нет.

То не роща наряд свой роняет —

Это детство меня догоняет.

Говорит: “Наплевать на усталость,

Посмотри, сколько листьев осталось...”

То не дождь над землею осенней —

Это юность пришла, как спасенье.

Говорит: “Набирайся отваги,

Как земля набирается влаги...”

То не иней упал на дорогу —

Это зрелость спешит на подмогу.

Говорит, как всегда, о насущном:

“Ты не прошлым живи, а грядущим...”

То не землю укрыли сугробы —

Это старость, подруга до гроба,

Говорит, будто листья роняет:

“Это детство тебя догоняет...”

Столь же просветленна молчановская любовная лирика, драматичная и лишенная всего ненужного — надрыва, себялюбия, эгоистичных претензий. Драматизм ее — именно в ощущении невечности длящегося счастья — но и “расставанье — не разлука. А разлука — не беда”. Ибо все возвратимо. Возвращает милосердная природа, для которой нет ни приобретений, ни потерь — и в ощущении этого возврата больше горечи и света, чем в собственных любовных переживаниях.

В каждой капле морской воды

Отражаешься только ты.

Разбиваясь о скалы вдрызг,

Море плещет мильонами брызг.

И идут над землей — погляди! —

Твоего отраженья дожди...

Я не случайно цитирую в этой рецензии стихи Владимира Молчанова из книги “Посвящение”, изданной там же, в Белгороде, шестью годами ранее. В книге “Другие времена” перед нами предстал иной Молчанов — не только лирик, но поэт с обостренным чувством истории (“Похороны Сталина”), автор героического гимна о трех полях русской славы — Куликовом, Бородине и Прохоровском (“Три поля России”), наконец, ироничный, едкий и гневный поэтический публицист, боец за русскую душу и русское сознание, словно вырезающий по камню инвективы в адрес вечных ненавистников Отечества.

Снова пахнет раздором и дракой.

Развели по России бардак.

Уживаются кошка с собакой,

“Демократ” с человеком — никак.

Это ответ всем, кричащим о “правах человека”, естественно, подразумевающим, что есть “люди”, чьи права необходимо защищать — и “недочеловеки”, о правах которых говорить не приходится. “О, как они нас ненавидят за то лишь, что русские мы”. Ненавидят и будут ненавидеть, но и задохнутся от своей ненависти.

Зря ликует нечистая сила,

Ей не выжить на злобе и лжи.

Возродится держава — Россия!

Ну, а прочее все — миражи...

Мы говорим о разрыве единой культурной ауры и возможности ее восстановления. Для меня настоящим открытием был в книге Владимира Молчанова раздел переводов из украинских поэтов, где кроме переложений Тараса Шевченко, Ивана Франко, Василя Симоненко я встретил совершенно неизвестные мне имена Леонида Талалая, Анны Чубач, Оксаны Пахлевской, чьи строчки и целые стихотворения хочется выписывать и читать вслух. Но я ограничусь лишь одним.

Не узнаю пустынные поля.

То ты, Мария, вновь идешь за гробом?

Теперь тут зона, а была земля.

Был чернозем здесь, а теперь Чернобыль.

Здесь было все. Нам прошлое не врет!

И что теперь? И в чем мы виноваты?

Неужто Апокалипсис грядет?

Иль вновь пришли к нам гунны и сарматы?

Все хочет возродиться, хочет жить.

Цвести. Любить. Найти свои орбиты.

...И вольный конь вдоль берега бежит,

Не ведая, что он уже убитый.

(Оксана Пахлевская)

Самой судьбой нам предназначено пройти “сквозь годы печалей, сомнений и бед...” И, возможно, пережить еще более тяжелые испытания, чем мы пережили. Но неиссякаемо русское слово, неугашаема сила русского духа, неизбываема русская память. И поэзия Владимира Молчанова — тому живое свидетельство.

Сергей Куняев