Высокий тощий коммодор читает вслух бумагу, которую держит в обеих руках. Слева и справа от него - офицеры. В мундирах, при кортиках и орденах, они стоят как на смотру.

Три офицера - это военный суд. Карцова отделяет от них стол, крытый зеленым сукном.

Есть и четвертый член суда - тот самый представительный лейтенант, что участвовал в первых допросах Карцова и безуспешно пытался схватить Абста. Сейчас он выполняет обязанности секретаря, восседая за столиком, который поставили для него в углу.

Здесь же присутствует матрос Джабб, еще один конвоир да два майора, расположившиеся у двери.

Все это происходит на борту линкора, в салоне, где неделю назад излишне самоуверенный капитан-лейтенант устроил очную ставку Карцову и Абсту. С тех пор Карцов не видел этого офицера: допрос выловленного в бухте пловца вели чины морской контрразведки. С подследственным они разговаривали по десяти - двадцати часов кряду, были вежливы, угощали кофе и сигаретами и… не верили ни единому его слову из тех, что он повторял и повторял, сперва горячо и страстно, а затем, по мере того как его оставляла надежда, все более равнодушно и вяло.

Ими было бесспорно установлено: в бухте, у мола, в одну и ту же минуту часовые обнаружили, а патрульный катер захватил двоих диверсантов - человека, который сидит сейчас перед ними, и его партнера. Тот, второй, был в резиновом костюме, имел кислородный прибор для дыхания под водой. Отвечая на вопросы следствия, он установил личность своего коллеги, показав, что тому было поручено минировать крейсер. И действительно, вскоре корабль был подорван. Случай помог бежать человеку в резиновом костюме. Оставшийся должен отвечать за диверсию.

Карцов спорил, объяснял смысл показаний Абста. Но старший следователь, пожилой человек в чине майора, был непреклонен.

- А что, если предположить обратное? - говорил он. - Вас схватили, вы знаете: с минуты на минуту под килем корабля взорвутся заряды. Поэтому вы решаете разыграть невинность, все свалить на товарища. И вот мы видим ваши вытаращенные в ужасе глаза, слышим взволнованный голос: «Крейсер! Спасайте крейсер!» Вы же отлично знали: взрыв неотвратим, уже ничто не спасет корабль!

- Я говорю правду, я советский моряк.

- Мне еще не случалось видеть советских моряков, которые татуировали бы на своей коже немецкие имена да еще латинскими буквами.

- Я все объяснил.

- Придумали, хотите вы сказать!

- Объяснил.

- А это как объясните?

Карцову показали радиограмму. Оказывается, они все же радировали на материк, а оттуда был сделан запрос в Москву. И вот ответ: командование Советского Военно-Морского Флота подтверждает гибель корабля названного класса со всем экипажем такого-то числа, в таком-то квадрате. Подтверждена и фамилия врача. А в заключение указывается: «На левой руке капитана медицинской службы Кирилла Карцова татуировки не было».

- Ни в штабе флота, ни даже в штабе соединения, в которое входил мой корабль, не могли знать о татуировке.

- Кто же знал?

- Очень немногие. Она у самого плеча - чтобы показать ее, я должен снять китель, сорочку.

- Кто же мог знать о татуировке? - настаивал следователь. - Отвечайте, я предоставляю вам все возможности оправдаться.

- Члены экипажа корабля, на котором я проходил службу.

- Люди «вашего» корабля, которые сейчас мертвы? - Следователь не скрывает насмешки. - Вы правы, это отличные свидетели. Уж не отправиться ли за их показаниями в царство Нептуна?

- Но я наизусть перечислил весь экипаж моего корабля, назвал имена людей, их флотские звания, даже указал приблизительно возраст каждого. А вы не сочли нужным передать в Москву это важнейшее доказательство того, что я - это я!…

- Сдается мне, что корабль, о котором идет речь, ваши коллеги не утопили, а захватили. Люди с него убиты или в плену. Эта же судьба постигла и судового врача. Кто мог помещать вам, разведчику и диверсанту, вызубрить два-три десятка имен? Фашисты выкидывают и не такие штуки!

- Еще аргумент: вы видите, как я владею русским языком, был приглашен переводчик, и он…

- Не хуже владеете вы немецким.

- Прошу вас, пошлите в Москву мое фото!

- Не вижу смысла. Впрочем, если б я и хотел, это невозможно.

- Почему?

- Бильд с метрополией не работает. Самолеты туда не летают. Остается отправка со случайным судном. Долго. За это время вы столько успеете!…

- Сбегу?

- Во всяком случае, попытаетесь.

- Но мы на острове.

- Э, не выдавайте себя за желторотого!… Старшина Динкер, который был назначен неотлучно находиться при вашей персоне, вчера явился с просьбой. Он, видите ли, сомневается в том, что вы немец. Вот и пришел просить тщательно во всем разобраться… А Динкер потерял на войне отца. От одного слова «наци» его бросает в жар. И этого-то парня вы смогли окрутить и прибрать к рукам! Ну да он оказался на высоте, честно обо всем доложил. Могу сообщить: вы его больше не увидите. Место Динкера займет матрос Джабб. Он вылавливал вас из воды. Он слышал, как вас разоблачил ваш же коллега. Словом, представляется мне, что Джабб именно тот человек, который нужен для надзора за такой хитроумной бестией, как вы. Попробуйте окрутить его, добейтесь этого, и я скажу: вы сам дьявол!… Впрочем, уже завтра дело ваше будет закончено.

- Меня будут судить?

- Разумеется.

- Зачем же суд? Вы считаете меня немцем, а военнопленных полагается…

- Вон как вы поворачиваете! - Майор презрительно оглядел допрашиваемого. - Не надо путать. Вы не военнопленный.

- Кто же я?

- Вы не были в форме армии своей страны, когда попали к нам, не смогли предъявить установленного воинского удостоверения. Поэтому вас будут судить как диверсанта и убийцу.

- Что же грозит диверсанту и убийце?

- Боюсь, что не могу вас обнадежить. На снисхождение можно надеяться в одном только случае. Вы знаете в каком?

- Я должен дать ценные показания?

- Очень ценные, которые бы перевесили тяжесть совершенного вами преступления.

- Но я не немец! - Карцев устало потирает виски. - Поймите, вы совершаете ошибку!…

Таков был последний разговор со следователем. Он происходил вчера. А сегодня Карцова судят. Точнее, уже судили, ибо сейчас читают приговор.

Процедура была недолгой. Огласили формулу обвинения. Задали несколько вопросов и допросили свидетелей - Джабба и еще двоих матросов. Далее коммодор совещался: сперва с соседом справа, затем - слева. Секретарь подал лист бумаги. Коммодор просмотрел его, сделал несколько исправлений, дал подписать членам суда.

Это и есть приговор, который сейчас читают.

Конвоир Джабб кладет руку на плечо Карцову, подбородком показывает на судей. Он объясняет: приговор прочитан, теперь надо выслушать его вторично, в немецком переводе.

Карцов механически кивает. Он рассеян, вял, не в состоянии сосредоточиться. В голове сумбур из обрывков воспоминаний, образов. Временами что-то давит на сердце, в груди появляется боль. И все, что ему хочется, это уйти отсюда, вернуться в свою железную конуру на форпике, где он, по крайней мере, будет один. Джабб не в счет. Последние два дня он неотступно рядом, но Карцов не замечает его, будто матрос не больше, чем деталь камеры, часть ее обстановки.

Внезапно переводчик и трое судей, на которых смотрит Карцов, расплываются в большое пятно. Оно дрожит, кренится…

С помощью Джабба он встает на ноги. И хотя чтение приговора продолжается, он почти ничего не слышит. У него голова разламывается от боли.

Вот переводчик опустил бумагу, снял очки.

- Поняли все? - спрашивает он, строго моргая ресницами.

Карцов молчит.

- Вас приговорили к смерти! - Переводчик таращит глаза, надувает щеки. Маленький, с непомерно развитым подбородком, он весьма горд выпавшей на его долю миссией. - Как лазутчик и диверсант, вы будете казнены. Согласно уставу, приговор военного суда обжалованию не подлежит.

Карцов поворачивается и медленно идет к двери. Пропустив его, конвоиры шагают следом.

Он выходит на палубу.

Просторная бухта сияет в лучах яркого южного солнца. Вода неподвижна, вдавленные в нее тяжелые тела кораблей - тоже. А на горизонте, который сейчас едва обозначен, четким треугольником проектируется одинокая скала. Странно, что Карцов не заметил ее. А ведь плыл мимо. Если бы задержался там на часок, все могло быть иначе…

Клонится к горизонту солнце. Еще немного, и оно покинет синее небо, чтобы утонуть в синей густой воде. И солнце, и море, и небо те же, что и в день, когда он спасся с гибнувшей лодки. Но тогда в сердце Карцова жила надежда. Да, рядом плыла акула. Но он был свободен, он боролся! Он победил ее! И он бессилен перед людьми. Спастись из фашистского плена, избежать акульих зубов - для того лишь, чтобы тебя убили союзники!…

Мысли вяло ворочаются в голове. Карцов неподвижно стоит у борта. Ему не мешают. Но конвоиры рядом, он чувствует их затылком, спиной…

Сзади протягивается рука Джабба. Между указательным и большим пальцами с желтыми, обкусанными ногтями зажата сигарета, остальные держат зажигалку. Карцов берет сигарету. Пальцы Джабба приходят в движение, крышка зажигалки отскакивает, и Карцов прикуривает от крохотного огонька.

После первых затяжек кружится голова. Но это быстро проходит.

И вновь глядит он на далекую коническую скалу. Почему так притягивает к себе этот камень? В его море, у входа в родную бухту, тоже высится одинокий горбатый остров…

Сигарета докурена. Так хочется еще! Обернувшись, он смотрит на Джабба. Тот молча протягивает пачку.

Карцов берет сигарету, разминает в пальцах и… застывает, склонившись к зажигалке, которую поднес Джабб. Он видит: на палубе лежит небольшое долото - инструмент закатился в шпигат и едва заметен.

В следующие секунды Карцов действует автоматически. Пальцы разжимаются, и сигарета падает. Наклонившись, он подбирает ее. Другая рука, будто для опоры, ложится на палубу возле шпигата, так что долото оказывается под ладонью…