Долгий путь в лабиринте

Насибов Александр Ашотович

КНИГА ВТОРАЯ

 

 

ПЕРВАЯ ГЛАВА

Швертбот обогнул скалистый мыс Султан и вошел в бухту. Здесь он взял круче к ветру, направляясь к далекому бую. В ночную пору белый мигающий огонек буя можно разглядеть за несколько миль. Ориентируясь на мигалку, танкеры из Махачкалы и Астрахани легко находят дорогу к причалам нефтяного порта Баку.

У этого буя предстояло повернуть и швертботу: при сегодняшнем береговом ветре такой маневр позволил бы точно выйти к бонам городского яхт-клуба.

Маленьким судном управлял Энрико Гарсия. За последние годы он мало изменился — разве что стал жилистее и суше да резче обозначились надбровные дуги на костистом смуглом лице.

На борту он был не один. Рядом сидела Саша. В кокпите спала на разостланных пробковых поясах девочка лет четырнадцати — дочь.

Сегодня Энрико исполнилось сорок пять лет. Накануне на семейном совете было решено, что в выходной день они совершат морскую прогулку по островам, вернутся под вечер. Ну, а ежели появятся гости, что же, в доме есть бочонок вина.

В море пробыли весь день. Сперва направились к торчащей из волн горбатой скале — острову Вульфу, любовались его причудливыми гротами, в которых металась и пенилась зеленая вода, затем высадились на другом островке — Песчаном, купались на мелководье, прямо руками ловили у берега серо-зеленых больших раков и глупых бычков. Накупавшись, разожгли костер.

День выдался на редкость знойный. У путников не было с собой картошки, которую можно было бы испечь в золе, не имелось чайника или котелка. Словом, костер был ни к чему. Но Энрико сказал, что истинные моряки всегда разводят огонь на необитаемом острове.

— Огонь, — насмешливо протянула Саша. Она погладила дочку по блестящим черным волосам. — Скажи, Лола, ты видишь огонь?

Все рассмеялись. В самом деле, сложенные в кучу щепки и хворост трещали и корчились, но пламени нельзя было разглядеть. Более того, костер отбрасывал тень. Причудливая зубчатая тень металась по белому песку пляжа, повторяя очертания огня, невидимого в ослепительном сиянии летнего солнечного дня.

Теперь путешественники возвращались домой. Швертбот шел с небольшим креном на хорошей скорости. Еще час — и они будут на берегу.

— Саша, — сказал Энрико, пытаясь заглянуть под парус, — пройди на бак. Мне кажется, кто-то плывет навстречу.

Она легко пробежала по борту к носовой части суденышка, поднесла руку к глазам, всматриваясь в море.

— Большая яхта, капитан! Идет встречным курсом, расстояние — пять кабельтовых.

— Доклад принят, — сказал Энрико. И наставительно добавил: — Только не «расстояние», а «дистанция». Дистанция — пять кабельтовых, Саша. Ну, а как мы разойдемся?

— По всем правилам, капитан. Левыми бортами.

— При встрече судов в море полагается и еще что-то. Ты опять забыла?

— При встрече в море суда приветствуют друг друга, приспуская флаг, — отчеканила Саша. — Но что делать, если наш флаг пришит к кромке паруса?.. Будут еще указания, кэп?

Они поженились вскоре после того, как Саша оправилась от ранения. Вот как это произошло.

Дождливым осенним утром 1919 года жители уездного города были разбужены треском, доносившимся откуда-то сверху. Наиболее любопытные вышли из домов и увидели низко кружащийся над улицами аэроплан. У реки аппарат снизился и исчез из виду. Люди побежали туда. Когда они достигли набережной, аппарат уже стоял на земле. От него спешил к горожанам смуглый мужчина, держа на руках окровавленную женщину. «Гошпиталь, — твердил он, заглядывая в глаза людям, — гошпиталь надо быстро!..»

Он был в комбинезоне и кепке, повернутой козырьком к затылку, и на шее у него болтались большие автомобильные очки на ремешке.

Полчаса спустя у аэроплана уже стояли часовые. Еще через два часа аппарат взял двух чекистов в черных кожанках и взмыл в воздух.

Вскоре в местной газете появилось сообщение о разгроме банды атамана Шерстева, последнего крупного отряда контрреволюционного войска атамана Григорьева.

Первое, что увидела Саша, когда к ней вернулось сознание, был белый известковый потолок больничной палаты. Она опустила глаза и обнаружила Энрико Гарсия. Он сидел на стуле у ее ног и спал.

Саша вздохнула. Сами собой сомкнулись веки, отключилось сознание. Но теперь она дышала ровно, глубоко.

Энрико принял все заботы о раненой, проводил возле нее дни и ночи. Отлучался лишь для того, чтобы сбегать на привоз и раздобыть какой-нибудь деликатес. Здесь весьма кстати пришлись золотые десятки, которыми атаман Шерстев расплачивался со своим пилотом.

По возвращении он демонстрировал Саше свои приобретения — выхватывал из кошелки и поднимал над головой курицу, кусок сала или лепешку сливочного масла в зеленом капустном листе. Саша обязательно должна была подтвердить: это действительно лучшее из того, что можно достать на рынке. А Энрико таращил глаза, надувал щеки и отчаянно жестикулировал: копировал спекулянтов, воссоздавая историю покупок.

Поглядеть на эти представления сбегалась вся больница. Люди толпились в дверях и покатывались со смеху. Поведение Энрико объяснялось его экспансивностью, темпераментом: испанец, горячая южная кровь.

На деле же все было иначе. Только Энрико знал, что по ночам Саша плачет: никак не может забыть погибших товарищей. Ему уже было известно, кто был Андрей Шагин и как подло с ним расправились. Ну, а убитых напарников Саши по разведке — Олеся Гроху и второго связника он сам видел в банде… Вот он и лечил по-своему Сашу — старался развеселить.

С ее матерью он познакомился, когда после разведывательного полета с чекистами посадил аэроплан на городской площади и вернулся в больницу. Ему сказали, что Саша у хирурга. Он устроился у двери в операционную и стал ждать. Почти тотчас в дальнем конце коридора появилась женщина. Сопровождал ее руководитель чекистов, которого Энрико уже знал.

Они тоже подошли к операционной. Энрико сразу понял, кто эта женщина: мать и дочь были очень похожи.

— Сеньора, — сказал он, — потеряно много крови, но рана, я думаю, не так опасна, как это кажется. Еще я свидетельствую: она мужественно держалась до самого конца. Любая мать могла бы гордиться такой дочерью. Что до меня, то перед ней я в неоплатном долгу.

Кузьмич заметил, что это он, Энрико Гарсия, спас жизнь Саше, а не наоборот.

— Ну нет! — Энрико покачал головой. — Есть вещи, которые порядочные люди ценят выше собственной жизни. Сеньорита помогла мне остаться честным человеком.

Так они познакомились, вместе провели ночь у Сашиной постели — после операции Саша была в таком состоянии, что в любую минуту могло потребоваться вмешательство врачей.

На рассвете он уговорил пожилую женщину отправиться домой и немного поспать: утром ее ждала работа в госпитале, находящемся на другом конце города.

К исходу дня, когда она снова пришла в больницу, Энрико провел ее в расположенную по соседству каморку. Там стояла раскладная койка с постелью.

— Мои апартаменты, — сказал Энрико. — Как видите, условия вполне приличные. И потом у меня нет другого жилья в этом городе.

— Для вас готова комната в моем доме.

— Как вы думаете, оставила бы она тяжело раненного товарища?

— Думаю, не оставила бы, — сказала мать и улыбнулась.

Энрико тоже улыбнулся, взял ее руку и поцеловал.

Так он добивался права неотлучно находиться возле Саши.

Она вышла из больницы через полтора месяца. К этому времени у них все было решено.

Год спустя в семье появилась маленькая Лола. Еще через два года Энрико Гарсия с отличием завершил учебу на курсах военных пилотов, стал красным командиром, получил назначение в Среднюю Азию — там все еще свирепствовали басмачи, местные власти остро нуждались в таких, как он, храбрых и умелых авиаторах. Саша отправилась с ним, а Лола осталась у бабушки.

Последние несколько лет они служили в Баку — Энрико попросил перевести его ближе к морю, которое любил с детства. Саша работала в ГПУ, Энрико командовал звеном морских ближних разведчиков — МБР. Они звали с собой и Марию Павловну, но она больше всего на свете ценила независимость и не поехала. Она и Лолу не хотела отдавать: девочка хорошо учится, занимается языками, сейчас бабушка ей нужнее, чем родители. Но Саша все же настояла на своем.

…Между тем встречное судно приблизилось. В те годы это была единственная на Каспии настоящая большая яхта — с килем в несколько тонн, уходящим под воду массивным треугольным плавником. Тяжелый киль позволял судну нести большую парусность. И сейчас, подставив боковому ветру белоснежные кливер и грот, яхта грациозно скользила по волнам.

Энрико с горящими от возбуждения глазами следил за изящным судном. Яхта принадлежала военно-морскому ведомству, стояла на якоре неподалеку от базы гидросамолетов. Он хорошо знал ее и все же всякий раз немел от восторга, когда видел судно в плавании… Если авиация была делом жизни Энрнко, то яхты, швертботы, вообще плавание под парусами — самым сильным увлечением.

— Лола! — крикнул он. — Взгляни на это чудо!

И так как дочь продолжала спать, он протянул руку и легонько пощекотал ее за ухом.

Лола проснулась, выставила голову за ограждение кокпита.

— Что это?!

Девочка показывала на берег. Там, за западной оконечностью города, полыхал пожар. Высоко вверх била струя огня, будто кто-то зажег гигантский факел. Пламя то скрывалось в бурлящих клубах черного дыма, то расталкивало дым и тогда было видно целиком.

Саша тоже увидела пожар, перебежала на корму, села рядом с Энрико.

— Нефть? — сказал он.

— Думаю, горит фонтан… — Она взглянула на мужа. — Надо быстрее на берег!

Энрико молча показал на паруса. Широкое полотнище грота, еще минуту назад упруго выгнутое давлением ветра, сейчас обмякло, пошло складками.

В сотне метров от них качалась на зыби красавица яхта. Там тоже глядели на пожар — один из членов экипажа даже влез на мачту и наблюдал оттуда. Ловя последние дуновения ветра, рулевой успел сделать поворот и положить судно курсом на военный порт. Но сейчас ветер окончательно упал, яхта почти не двигалась.

Пожар продолжал бушевать. Дым окутывал небо, растекался по сторонам, плотной пеленой ложился на землю, — казалось, огонь вот-вот охватит город.

Однажды Саше довелось видеть нечто подобное. По делам службы она была в управлении нефтетреста, как вдруг здание задрожало от грохота, рева. Все, кто был в комнате, бросились к окну. Примерно в километре от управления вырвался из-под земли черный упругий столб, мгновенно разметал решетчатую вышку и устремился в небо. Нефть била на огромную высоту, потоками низвергалась на землю… В тот раз все обошлось — фонтан «задавили», как говорят нефтяники. А пожар мог возникнуть каждое мгновение — стоило одному из камней, которые во множестве вылетали из скважины вместе с нефтью и газом, ударить по железу и высечь искру…

Так она узнала, что на промыслах не только не радуются фонтанам горючего, если нефть бьет в открытую, но считают это величайшим несчастьем, строго наказывают виновных.

Вчера ей стало известно: на промысле, расположенном в Бухте Ильича, завершается бурение новой скважины. Предполагали, что будет вскрыт еще не тронутый горизонт, очень богатый горючим.

Да, по всем признакам, фонтан ударил из той самой скважины: пожар свирепствовал в районе Бухты Ильича.

Она представила, что сейчас происходит на промысле. Пылающая нефть, хлопья жирной копоти усеивают землю на сотни метров вокруг скважины, тяжелый дым застилает окрестности. Все, что поблизости, все находится под угрозой пожара и гибели — буровые скважины и резервуары с нефтью, компрессорные установки и нефтепроводы, мастерские, гаражи, жилые дома… Кроме того, открытые фонтаны обедняют недра: из скважины вместе с нефтью бьет газ, в пласте быстро снижается давление. А энергия пласта — единственная сила, способная подгонять горючее к забоям скважин.

Все эти истины Саша познала еще три года назад, когда по прибытии в Баку была определена в отдел ГПУ, ведавший безопасностью нефтяной промышленности.

При первом же знакомстве с новой сотрудницей начальник отдела Агамиров хитро посмотрел на нее и заметил, что расположенные в различных пунктах Азербайджана четыре кавалерийских полка в эти дни превращаются в танковые. Там уже сдали лошадей, сейчас принимают технику.

Саша молчала, силясь понять, к чему клонит начальник. А тот навалился грудью на стол, приблизил к ней тонкое продолговатое лицо с крупным носом, темными насмешливыми глазами и сказал, что, по его сведениям, аналогичный процесс происходит также в Грузии и Армении.

Он выжидающе смотрел на собеседницу. «Ну, — говорили его глаза, — пошевели мозгами, чекистка!»

— Лошади кушали овес? — сказала она.

— Верно! — воскликнул начальник. — Лошади кушали овес, а машинам подавай топливо и масло: танкам, автомобилям, самолетам, подводным лодкам…

— И все это обеспечиваем мы?

— Почти все. На бакинском горючем работает три четверти советских моторов. Так что постарайтесь понять, какое значение для страны имеют нефтяные промыслы Азербайджанской республики.

— Уже поняла, — сказала Саша. И не без иронии прибавила: — Я очень смышленая.

Агамиров запрокинул голову, раскрыл рот с крупными белыми зубами, плотно смежил глаза. В комнате возникли странные булькающие звуки, — казалось, у человека рот полон воды. Так он смеялся.

Позже Саша узнала, что этот весельчак дважды был приговорен к смерти — турками и англичанами, когда те оккупировали Баку, — и оба раза бежал, проявив чудеса находчивости, а до этого имел отношение к созданию подпольной большевистской типографии в Баку, а еще раньше — к транспортировке «Правды» из-за границы… Но все это она узнала много позже. Теперь же, сидя в его кабинете и тоже смеясь, думала, что работать с ним, вероятно, будет нелегко, но что, слава Богу, он не чиновник и не сухарь.

Агамиров прошел к окну, поманил Сашу.

Здание ГПУ стояло у самого берега моря. Был вечер, залитый огнями Баку будто смотрелся в огромное зеркало бухты.

— Красиво, — сказала Саша. — Вижу, вы любите свои город.

— Он также и ваш. Теперь за его безопасность вы отвечаете не меньше, чем я.

Помолчали.

Только что взошла луна, и Каспий покрылся мелкими серебряными завитками. Ветер дул с моря, в окна вливались острые ароматы водорослей, соли, йода…

Прощаясь, начальник подчеркнул: бурильщики скважин обычно плохо знакомы с трудом работников промыслов. А промысловики, извлекающие из недр нефть, мало что смыслят в принципах переработки сырой нефти в бензины, масла и другие продукты. Это естественно: каждый занимается своим делом. Ну а чекист, обслуживающий нефтяную промышленность, обязан хорошо знать все ее отрасли. Иначе он не сможет работать.

Он проводил Сашу до двери.

— Ну что же, — сказала Саша, — буду стараться, товарищ полковник.

— Старайтесь, — кивнул Агамиров. — Нефть называют черным золотом. А вы, я слышал, неравнодушны к золоту, вообще к сокровищам. — Он хитро улыбнулся. — Одно время даже носили на себе целый ювелирный магазин!

…Прошло не меньше часа, прежде чем в море вновь потянул ветер. Теперь он дул на берег, и парусные суда набрали ход. Впрочем, им пришлось тотчас потравить паруса и изменить курс: навстречу шел пароход.

Это был «Боевой», единственное на Каспии пассажирское судно, совершавшее регулярные рейсы между портами Советского Союза и Ирана. Сейчас «Боевой» отправлялся в очередное плавание.

 

ВТОРАЯ ГЛАВА

Итак, пароход «Боевой» покидал бакинскую бухту, держа путь в иранский порт Пехлеви.

Два часа назад, когда пограничники, закончив досмотр, сошли на берег, на палубе не видно было ни одного пассажира — все сидели в каютах. Теперь же они высыпали наверх и облепили правый борт. Бинокли и фотокамеры были нацелены на западную оконечность бухты, где свирепствовал нефтяной пожар.

Позже других на палубу поднялась солидная чета. Средних лет мужчина бережно вел под руку моложавую стройную даму. По облику и манере держаться они казались англичанами или скандинавами, были хорошо одеты. На шее у мужчины висел «кодак» в футляре из черной лакированной кожи, женщина держала в руке раздвижную зрительную трубу — такие безделушки, ловко стилизованные под старину, во множестве выпускаются на потребу туристам в Швейцарии и Италии.

Проследовав на ют, где было меньше людей, они выбрали место возле спасательной шлюпки и тоже стали наблюдать за пожаром.

— Славный костер, — сказал по-французски мужчина, — и долго будет гореть, очень долго!..

Он поднес к глазам камеру, принялся устанавливав диафрагму.

— Может, не стоит? — проговорила женщина, искоса оглядывая тех, кто был поблизости. — Вдруг посчитают подозрительным…

— Подозрительно, если все снимают, а ты нет!..

На пути парохода оказались швертбот и яхта. Капитан притронулся к рукоятке сирены. «Боевой» коротко рявкнул, требуя дороги, и парусные суда поспешили уйти с его курса. Пароход солидно проследовал мимо них, стал обходить горбатый остров.

— Нарген, — сказал мужчина, — тоже, знаешь ли, интересно. Стоит, как часовой, у ворот в бухту. Значит, где-то должны быть батареи… Ну, конечно! Взгляни на верхушку горба. Вот одна из них!

— Пушек не заметно…

— Потому что стволы опущены в капониры. Зато виден дальномер — гляди, он накрыт брезентом!

— Вижу, — сказала женщина. — Только, пожалуйста, не вздумай снимать.

— Здесь ты права. — Мужчина опустил фотоаппарат.

«Боевой» обогнул остров и вышел в открытое море. Нарген заслонил горящий нефтяной фонтан — теперь можно было разглядеть лишь размытое черное пятно над горизонтом. Пассажиры стали покидать палубу.

Остров подернулся дымкой. С каждой минутой он делался меньше, будто погружался в море.

Следовавший за пароходом пограничный катер прибавил скорость, описал траекторию и лег на обратный курс.

— Все, — сказал владелец «кодака». — Прощай, Совдепия! Мы в нейтральных водах.

— А мне жаль, — сказала спутница.

Мужчина взял ее под руку, проводил до каюты.

В ресторане он заказал две порции водки, жадно выпил, потребовал еще. Он взял бы сразу бутылку, но обычно европейцы так не поступают. А он старательно играл роль европейца…

После третьей рюмки он достал платок, чтобы вытереть глаза. Очки мешали, и он снял их.

Он сильно сдал за последние пятнадцать лет — постарел, обрюзг. Под глазами набрякли склеротические мешки. Вот и бородка, которую он специально отрастил перед поездкой, очень изменила лицо. И все же Саша Сизова, вероятно, сразу узнала бы этого человека: в ресторанном салоне парохода находился не норвежский торговец Лудвиг Хоркстрем, как он значился по документам, а Борис Борисович Тулин — в прошлом белогвардейский офицер, заговорщик и убийца, осенью 1919 года арестованный ЧК вместе с Константином Лелекой и бежавший вскоре из тюрьмы, теперь же сотрудник одной из секретных служб нацистской Германии.

— Слава тебе, Всевышний! — Тулин поднял очередную рюмку, сделал короткий выдох, вылил спиртное в рот. «Вернусь, — мысленно продолжал он, сжевав половину бутерброда с икрой, — вернусь благополучно и в тот же день запалю килограммовую свечу. Спасибо, Владыка, что не обошел заботами раба твоего!»

Вояж в Советский Союз завершался без происшествий. Путешествие было начато восемь дней назад, когда в Финляндии он получил транзитную советскую визу и вместе со спутницей оказался в Москве, а затем в Баку.

В прошении о визе, поданном в советское консульство, сообщалось, что норвежский импортер восточных эмалей и чеканки следует в Иран и Ирак для закупки очередной партии товара и потому просит разрешения на транзитный проезд через территорию Советского Союза, — как известно, такой путь является самым коротким из Скандинавии на Ближний Восток… Вместе с коммерсантом следует его супруга: он пожилой человек, отягощенный болезнями, нуждается в повседневном уходе… Речь шла о Стефании Белявской, давней сожительница Тулина, а теперь и его партнерше по службе у нацистов.

В Баку Тулин и Белявская трое суток ждали парохода. Была возможность в первый же день воспользоваться самолетом и оказаться в Тегеране уже через несколько часов. Но в ответ на такое предложение представителя туристского агентства «норвежский коммерсант» горестно развел руками: увы, супруга не переносит высоты…

Истина заключалась в том, что Тулину были остро необходимы эти несколько дней в Баку. Приезд сюда за трое суток до отплытия «Боевого» был специально спланирован разведкой.

Итак, все получилось как надо. Трое суток с рассвета и до темноты он и Белявская, что называется, обшаривали город. Чету заграничных коммерсантов можно было видеть в старинной крепости и крохотных шашлычных и чайханах в нагорной части города, в древнем храме огнепоклонников и на курортном северном побережье Апшеронского полуострова и, конечно, в музеях и театрах. Их возили на нефтяные промыслы Сураханов и Биби-Эйбата, которыми особенно гордятся бакинцы, показали и «Белый город» — средоточие заводов, не менее знаменитых, чем нефтяные промыслы. И всюду Тулин фотографировал. Не сам — упаси Боже! Его собственная камера оставалась в гостиничном номере, а снимки делал специально нанятый фотограф, служивший в туристском агентстве. Уж он-то знал, что можно снимать, а чего нельзя. Тулин обещал хорошо оплатить труд фотографа и переводчика, который тоже обслуживал иностранных туристов. И слово свое сдержал.

Поведение гостей настораживало: деловые люди, твердят, что у них каждый час на учете, сетуют на то, что должны несколько суток ждать парохода, и тут же отвергают предложение воспользоваться самолетом. Коммерсант объясняет, что его жена плохо переносит полет. Но ведь путь из Хельсинки в Москву они проделали по воздуху!

Подозрения усилились, когда стали очевидны неуемное любопытство, дерзкая назойливость иностранца. Много раз Тулин подходил к черте, за которой срабатывает система защиты безопасности государства. Но он так и не переступил эту черту.

Это не входило в задачу, более того, категорически запрещалось теми, кто планировал операцию. Тулин должен был вести себя так, чтобы привлечь внимание контрразведки — и только. За ним будут смотреть в оба глаза. Быть может, выдворят из страны. Но больше он ничем не рискует.

Ему не сказали, зачем вся эта затея. Но он и сам догадывался, что в эти дни поблизости действовал еще один агент — тот, которому он, Тулин, должен был помочь остаться невидимым и неслышным…

Сейчас, сидя в судовом ресторане, он как бы заново переживал события последней недели, возносил молитвы небу за то, что все хорошо обошлось.

Интересно, подумал он, чем же занимался тот, другой?

И вдруг он вздрогнул. Он вспомнил о гигантском нефтяном пожаре.

Уже были выпиты четыре рюмки. Хотелось еще — за время, проведенное на своей бывшей родине, он не прикасался к спиртному. Теперь можно было чуточку ослабить режим. Но — чуточку: он должен был до конца играть свою роль, до возвращения в Германию.

Тулин расплатился, пошел к трапу.

Вот и палуба. Ступив на нее, он будто прирос подошвами к доскам настила. Он был убежден, что берег давно скрылся за горизонтом и вокруг нет ничего, кроме воды. Оказалось же, что пароход лежит в дрейфе неподалеку от горбатого Наргена и возле борта судна прыгает на волнах катер с зеленым флагом на гафеле.

На палубе появилась группа людей. Советский морской офицер и два моряка с винтовками сопровождали пассажира — дородного мужчину лет пятидесяти, в очках с сильными стеклами. Тулин видел этого человека в помещении таможни, когда производился досмотр багажа пассажиров.

Человек нервничал, совал пограничникам свои документы, то и дело показывал на часы. Командир пограничников улыбался и на плохом французском языке объяснял, что должен выполнить приказ и доставить господина на берег — в документах какая-то неточность, нужны объяснения. Когда все уладится, гостя отправят в Иран на самолете — он нисколько не опоздает.

Офицер подвел задержанного к борту и здесь, все так же улыбаясь, надел на него наручники. Он извинился: таковы правила службы, исключений не делается ни для кого.

Задержанного спустили в катер, туда же переправили и его чемоданы — на палубу парохода их вынес еще один пограничник.

Тулин стоял у борта и не мог оторвать глаз от катера. У него уже не было сомнений: чекисты арестовали агента, на которого они, Тулин и Стефания, работали все эти дни и который устроил нефтяной пожар. Но если это так, то резонно предположить, что советской контрразведке каким-то образом стала известна вся операция и, значит, все ее участники…

Из каюты катера, куда увели арестованного, появился командир пограничников, ухватился за трап, свисавший с борта «Боевого». Вот сейчас он поднимется на палубу парохода за очередной своей жертвой… Тулин облился холодным потом. Он готов был прыгнуть в волу. Что угодно, только бы не оказаться снова в лапах чекистов!..

Но страхи были напрасны. Моряк лишь перебросил конец трапа за борт. Вот он притронулся к кнопке сирены, помахал рукой капитану парохода. На катере взревел мотор, маленькое судно резко набрало ход и, оставляя за кормой высокий бурун, устремилось к берегу.

Палуба под ногами у Тулина затряслась. Это пришли в движение корабельные машины. Пароход продолжал путь.

А Тулин все глядел вслед суденышку пограничников. Не оставляла мысль: сейчас там допрашивают снятого с парохода человека и тот, спасая себе жизнь, начинает давать показания. Ведь могло быть так, что он видел Тулина или Стефанию в одном из учебных центров секретной службы Германии, а потом опознал их в таможенном зале или при посадке на пароход. Опознал и догадался, какую работу они здесь выполняли!..

Тулин судорожно сглотнул, полез в карман за папиросами, но задержал руку. Внезапно ударил сырой, пронзительный ветер. Первый же его порыв сорвал с волны гребень, швырнул на палубу. Тулина окатило с головы до ног. Невольно он посмотрел туда, где должен был находиться Нарген. На горизонте был лишь желто-лиловый клубок туч. Это шел шторм.

Он спустился в каюту. Стефания спала в кровати, закутав голову в простыню. За иллюминатором уже вовсю бесновалось море, а здесь было тепло и тихо. От Стефании исходила какая-то безмятежность, спокойствие. Он поглядел на нее, усмехнулся. Как всегда, разделась догола. Вот уж для кого не существует времени, обстоятельств…

Порыв ветра и большая волна обрушились на пароход. Тот задрожал, будто изо всех сил сопротивлялся напору стихии. Стефания высунула голову из-под простыни.

— Боже, что это?

— Подул сильный ветер, — сказал Тулин. — Очень сильный ветер, только и всего. Спи, теперь все хорошо.

— Тебе нравится, что разгулялся ветер? — Стефания широко раскрыла глаза. — Ты в своем уме?

Тулин слабо улыбнулся. Он был разбит, опустошен. Казалось, не смог бы двинуться в кресле.

Вот так же он чувствовал себя в день, когда пришло сообщение о смерти Лелеки. Подумать: чудом вызволили его из чекистской тюрьмы, вывели за пределы города, и когда, казалось бы, все самое трудное позади, он нашел гибель в двух верстах от базы Шерстева!.. А вскоре стало известно о разгроме самого отряда и второй банды, спешившей на соединение с Шерстевым. Это была катастрофа. Рухнули последние надежды на переворот, целью которого являлось отторжение от большевиков юга России!

Ниточка воспоминаний прервалась. Захотелось курить. Тулин пошевелил рукой. Стефания поняла, передала папиросы и спички.

Она сидела в углу постели, подобрав под себя ноги, и тоже курила.

У них сложились странные отношения. Он не собирался жениться на ней, и она это знала. Но вот пятнадцать лет миновало, а их связь продолжалась, хотя и с перерывами. И всегда инициатива принадлежала ей, Стефании. Это она разыскала его в самом конце 1919 года, когда в уезде все шло кувырком — чекисты добивали остатки контрреволюционных отрядов и банд, — разыскала в крохотном рыбачьем селении близ Одессы. Он договорился с контрабандистом-греком и уже готовился на его фелюге переправиться в Болгарию. И вот она нашла его, кинулась на шею… Она была одна — врач Белявский все еще сидел в ЧК.

Фелюга была в пути почти трое суток — сперва мешал противный ветер, затем грек сбился с курса. Словом, когда наконец суденышко ткнулось носом в берег, у них едва достало сил вылезти на сушу…

— Иди ко мне, — сказала Стефания.

Тулин покачал головой.

— Иди же. — Она потянулась, зевнула. — Я жду, Борис!

— Спи, — сказал Тулин.

Ветер и море снова обрушились на пароход. Он стал крениться. Иллюминатор в каюте не был прикрыт. Вода ударила в него, с шумом плеснула по полу. Стефания вскрикнула. Тулин сделал попытку встать с кресла — и, не смог.

— Затвори, — сказал он.

Стефания сбросила простыню, скользнула к иллюминатору и завинтила зажимы стеклянной крышки.

— Что с тобой? — сказала она, вернувшись на кровать. — Нездоровится?

— Хороший шторм, — сказал Тулин. — В шторм маленькие пограничные катера должны спешить к берегу. Они не могут думать ни о чем другом, кроме как о собственной безопасности. Очень хороший шторм.

 

ТРЕТЬЯ ГЛАВА

Пришло время восстановить некоторые события, случившиеся в Баку в канун пожара нефтяного фонтана и во время самого происшествия.

На новом участке приморского промысла только что закончили проходку скважины ноль одиннадцать — она именовалась так по последним цифрам длинного регистрационного номера, как это принято у нефтяников.

Еще когда геологи выдавали точку для бурения ноль одиннадцатой, они надеялись на хорошие результаты. Под этой точкой на глубине двух километров приборы прощупали некое вздутие пород, или купол, — в геологии это называется антиклиналью. В таких образованиях часто скапливаются газ и нефть.

Бурение шло быстро. Когда долоту осталось пройти до проектной глубины около ста метров, буровой мастер посадил одного из рабочих на велосипед, приказав мчаться в контору бурения и доложить, что ноль одиннадцатая «заговорила».

Сам же он стал тщательно наблюдать за глинистым раствором. Этот раствор — непременный участник бурения: он циркулирует в скважине и выносит на поверхность измельченную долотом породу. И вот в глинистом растворе появились пузырьки газа и радужные разводы. С каждым новым метром проходки их становилось все больше.

Это была серьезная опасность. Сейчас почти двухкилометровый столб раствора всей своей тяжестью придавливает нефть, скапливающуюся возле забоя скважины. Если же он напитается газом и станет легче, нефть может вырваться на свободу.

В ожидании инженера мастер принял меры предосторожности. Бригада стала добавлять в раствор специальный утяжелитель. Когда руководители конторы бурения прибыли на ноль одиннадцатую, опасность открытого фонтана уже была предотвращена.

Так же умело действовали нефтяники при освоении новой скважины. Затем промысловые слесари смонтировали на устье ноль одиннадцатой сложное устройство из толстостенных труб, вентилей и штуцеров, именуемое фонтанной елкой. Теперь достаточно крутануть чугунное колесо одного из вентилей, чтобы из скважины хлынула тугая струя нефти. Это готовились сделать в ближайшие часы — группа монтажников уже заканчивала прокладку трубопровода от скважины к резервуарам.

Тогда-то и раздался взрыв на ноль одиннадцатой. Из-под земли вырвался черно-зеленый сверкающий столб. В ту же секунду все вокруг вспыхнуло — пятидесятиметровый султан нефти, остатки вышки, сама земля, на которую низвергались потоки пылающего топлива…

Полчаса спустя, когда вокруг горящего фонтана уже суетились сотни людей и действовали многочисленные пожарные автомобили, начальник районного отдела НКВД лейтенант госбезопасности Арам Гарибян привез к себе в отдел приземистого крепкого парня в лоснившейся от нефти спецовке, ввел в кабинет и плотно затворил окна, чтобы можно было разговаривать, не повышая голоса, — пылающий фонтан заглушал не только крики людей, но и сирены пожарных автомобилей.

Парня в спецовке звали Джафар Бабаев, он был бригадиром промысловых слесарей, монтировавших на ноль одиннадцатой фонтанную арматуру.

Они были приятелями, Бабаев и Гарибян, жили по соседству, вместе рыбачили на прибрежных скалах, когда к берегам подходили косяки шемаи и воблы, а то и отправлялись на «капитальную» рыбалку к устью реки Куры — там отлично брал крупный сазан, сом…

И вот теперь Гарибяну предстояло допросить Бабаева по поводу случившегося чрезвычайного происшествии.

Гарибян молча указал ему на стул. Но стулья в кабинете были в чистых парусиновых чехлах, и Бабаев сперва стащил чехол с одного стула, а уж потом уселся, со вздохом облегчения расслабив свое сильное тело.

— Устал, — сказал он. — Сутки работали без перерыва. Кругом крик: давай-давай, надо скорее пустить ноль одиннадцатую!..

— Вот и наработали.

— Мы все сделали, как надо.

— Работа бригады была принята? Есть акт?

— Нету акта. — Бабаев вздохнул. — Есть только слово человека, которого ты знаешь двадцать лет… Что, не веришь мне? — Он с тревогой посмотрел на Гарибяна.

— Да нет, — сказал тот, — верю. Вот только… Ты не один ведь работал, Джафар. Сколько вас в бригаде?

— Пятеро. Пять человек, я шестой.

— И за каждого ручаешься?

Бабаев посмотрел в глаза Гарибяну, развел руками:

— А как же иначе? Все здешние, все хорошие парни. Сколько лет работаем вместе!.. Нет, мы все сделали на совесть. Поставив фонтанную елку, парни стали тянуть трубопровод к коллектору. А я остался на буровой. Я каждый фланец, каждую муфту ключом проверил! Могу подписать любой документ: арматура была в порядке.

— Как же ее сорвало?

— Не знаю…

— Может, кто-нибудь из бригады вернулся на ноль одиннадцатую…

— Нет! — выкрикнул Бабаев. — Меня пусть судят. Лучше меня, чем любого из парней!..

— Как же сорвало задвижку? — повторил Гарибян.

— Ломаю голову — не могу понять.

— Давай рассуждать, Джафар. Ну вот, мы условились, что фонтанная арматура была смонтирована по всем правилам и ее не могло сорвать. Это так?

— Правильно.

— А «елку» сорвало!..

— Послушай, — сказал Бабаев, — а что, если это был посторонний человек?

— Ты видел такого?

— Вчера видел. Когда бригада укладывала трубы, понадобилась муфта. А сумка с угольниками и муфтами осталась на буровой. Я не стал отрывать слесарей от дела, сам пошел на ноль одиннадцатую. Сумка была на месте. Взял ее, собрался идти назад. Поднял голову — человек! Стоит шагах в двадцати. Симпатичный такой…

— Симпатичный?

— Ну да. Глядит на меня, улыбается. Говорю: чего вам здесь надо? А он пожимает плечами: мол, шел мимо, остановился на минуту, вот и все.

— Рядом дорога, — сказал Гарибян.

— Да, шоссе…

— Что было дальше?

— Ничего не было. Он ушел, потом я ушел.

— Больше не видел его?

— Нет.

— Так… — Гарибян помолчал. — Мне сказали, ты и сегодня ходил на ноль одиннадцатую. Примерно за час до аварии.

— Ходил. Еще раз осмотрел «елку». Все было в порядке.

— А потом ты звонил в трест, к каротажникам . Зачем?

— Вчера я заметил: они забыли на буровой амперметр. Думал, к вечеру заберут. Сегодня прихожу — прибор там. Ну, стал звонить, чтобы пришли за ним, взяли.

— Дозвонился?

— Никто не подошел к телефону.

Гарибян снял трубку промыслового телефона, попросил, чтобы соединили с каротажной. Абонент не ответил. Включилась телефонистка и сказала, что все на пожаре.

Гарибян положил трубку.

— Почему ты решил, что амперметр оставили каротажники? — вдруг спросил он.

— Кто же еще?

Гарибян снова снял трубку. На этот раз он звонил дежурному по промыслу. Начальника райотдела НКВД интересовало, когда на скважине ноль одиннадцать был проведен электрокаротаж.

— В субботу, — ответила трубка.

— Могли они приехать на буровую вторично?

— А что им там делать? Показания же сняты! Кстати, документ сейчас у меня. Желаете взглянуть?

— Спасибо, — сказал Гарибян и положил трубку.

— В субботу были каротажники, — проговорил Бабаев. — А сегодня четверг.

— Может, ты видел тот прибор раньше? — осторожно сказал Гарибян. — Вспомни, Джафар.

Бабаев решительно покачал головой.

— Понятно. — Гарибян отложил исписанный лист, взял новый. — Как он выглядел?

— Амперметр?

— Тот человек. Похож на кого-нибудь из рабочих?

— Не сказал бы… Был одет в синий костюм…

— Погоди!

Гарибян отпер сейф, достал конверт с пачкой фотографий, разложил их на столе. Это были снимки мужчин разного возраста и обличья. С минуту Бабаев разглядывал карточки.

— Нет, — сказал он. — Тот был совсем другой. Лето, а человек ходит по промыслу в синем шерстяном костюме. Представляешь?

— В костюме, — задумчиво повторил Гарибян и вдруг достал из сейфа второй конверт, разложил на столе новую серию фотографий.

Бригадир слесарей скользнул взглядом по карточке Бориса Тулина, двух каких-то других мужчин, вдруг вскрикнул и ткнул пальцем в четвертое фото.

— Погляди еще раз. Пойми, это очень важно!

— Он самый!

Гарибян так поспешно схватил трубку телефона, что едва не свалил аппарат на пол.

— Друг, — сказал он Бабаеву, набирая номер, — друг, извини меня, но придется тебе посидеть в коридоре.

Тот вышел из кабинета и плотно затворил дверь.

Несколько минут спустя появился Гарибян.

— Идем! — сказал он.

— На буровую?

Гарибян не ответил. Он уже знал, что подозреваемый находится на борту «Боевого», полтора часа назад отвалившего от пристани, и что морским пограничникам дан приказ догнать пароход и снять этого человека. Только бы не промедлили пограничники!

— Куда мы идем? — повторил Бабаев, когда они вышли на улицу. — На буровую?

— Куда же еще!..

Гарибяну предстояло решить важную задачу — обнаружить хоть какие-нибудь остатки прибора, о котором упоминал Бабаев, ибо начальник районного отдела НКВД теперь не сомневался, что все случившееся на ноль одиннадцатой — результат злого умысла, диверсии.

Они сели в машину, и, пока ехали, Гарибян расспрашивал Бабаева об устройстве, которое тот накануне обнаружил на буровой. Оно было размером с кирпич, только вдвое толще, имело шкалу со стрелкой, какие-то маховички и ручку для переноски.

— Железный, — сказал в заключение Бабаев. — Железный и покрашен черным лаком. Словом, вылитый амперметр.

— А где он стоял?

Слесарь начал было говорить, но вдруг запнулся на полуслове.

— Ты видишь перед собой дурака! — закричал он. — Большого дурака!..

— Тихо! — прервал его Гарибян. — Ну-ка, спокойнее.

— Понимаешь, какое дело, — торопливо проговорил Бабаев, — вчера этот «амперметр» стоял в углу буровой, у самого входа, так что я не сразу его заметил…

— А сегодня в другом месте?

— Да!

— Возле самой задвижки?

Бабаев кивнул.

— Вон какое дело, — пробормотал Гарибян. — Выходит, этот человек дважды побывал на ноль одиннадцатой! Вчера он увидел тебя раньше, чем ты его. Увидел и поспешил отойти к дороге… Ты испугал его, Джафар.

— Теперь и я понял. Он заметил меня, скорее сунул «амперметр» в угол буровой…

— Это же была главная улика!..

— А утром вернулся и перенес его к задвижке.

— Ну, утром у него могли найтись и другие дела, — сказал Гарибян. — Скорее всего, вернулся вчера же — вечером или ночью.

Гарибян закончил свой доклад, попросил разрешения курить. Разговор происходил у начальника отдела республиканского НКВД полковника Агамирова. Кроме хозяина кабинета и Гарибяна присутствовала Саша Сизова.

В распахнутое окно было видно, как по бухте стлались полосы дыма. Ноль одиннадцатая все еще горела.

— Где ты оставил Бабаева? — спросил Агамиров.

— Ждет внизу. Он нужен?

— Приведи.

— Любопытно, как он отреагирует, — сказал Агамиров, когда Гарибян вышел.

Саша кивнула.

Гарибян ввел Бабаева. Тот остановился у двери, стащил с головы кепку, попытался пригладить волосы. Агамиров подошел к нему, протянул руку:

— Спасибо, товарищ!

— За что спасибо? — ворчливо проговорил Бабаев. — Фонтан-то горит!

И он показал на окно. Саша невольно посмотрела туда же. Взглянула снова, внимательнее. Вскрикнув, вскочила со стула, подбежала к окну.

Поверхность моря была чистой, лишь в глубине бухты виднелись темные клубящиеся пятна, но и они быстро исчезали.

— Закрыли фонтан, — сказал Бабаев и счастливо улыбнулся. Он посмотрел на Агамирова. — Можно я уйду? Сейчас на промысле будет большая работа. Особенно много дел у слесарей. А я бригадир.

— Скоро вернетесь к себе. — Агамиров подвел Бабаева к стулу, усадил. — Полюбуетесь одним предметом и поедете.

При этих словах Саша вышла из кабинета.

— Быстро справились с пожаром, — продолжал Агамиров. — Кто закрывал фонтан?

— Все закрывали, — сказал Бабаев. — Одного назовешь, другой обидится. Эти трое суток люди почти не спали.

Вернулась Саша. Она принесла нечто завернутое в газету.

— Поставьте на стол, — сказал Агамиров.

— Вахсей! — воскликнул Бабаев и невольно отпрянул от стола.

Там стоял черный металлический ящичек размером в два сложенных вместе кирпича, со шкалой, какими-то маховичками и ручкой для переноски.

— Вижу, узнали, — сказал Агамиров.

— Это он! — твердил Бабаев. — Тот самый прибор, начальник!

— К сожалению, нет. Тот взорвался… Значит, утверждаете, что похож?

— Родные братья, начальник!

— Очень хорошо. — Агамиров взял у Саши лист бумаги, положил перед Бабаевым. — Это протокол. Прочтите и, если там все правильно, поставьте подпись.

Бабаев дважды прочитал бумагу.

— Все в точности, — сказал он, взял перо и размашисто подписался.

— Теперь можете ехать к себе. Вы помогли нам, спасибо. Внизу у подъезда ждет машина… — Агамиров посмотрел на Сашу, заканчивавшую разговор по телефону.

— Синяя «эмка», — сказала Саша и положила трубку. — Шофер предупрежден, доставит на промысел или куда вам потребуется. Счастливого пути.

— И вам спасибо. — Бабаев заторопился к двери. — На промысел еду, куда же еще. — У выхода он обернулся, встретился взглядом с Гарибяном: — Буду искать, не беспокойся!

Гарибян кивнул.

— О чем была речь? — спросил Агамиров, когда посетитель ушел.

— Пытаемся найти остатки взрывного устройства. Два сотрудника непрерывно дежурят возле ноль одиннадцатой. Сейчас, когда фонтан уняли, будут работать. Бабаев поможет им.

— Можешь потрогать, — сказал Агамиров, перехватив взгляд Гарибяна, брошенный им на «амперметр». — Не бойся, обезврежено.

Гарибян взял взрывной снаряд, подержал в руках, осторожно поставил на стол.

— Тяжелый…

— Сильная штука, — сказал Агамиров. — Хочешь знать, как она оказалась у нас? Так вот, это подарок. Принес один немец и подарил капитану Сизовой.

— Все шутите, товарищ начальник.

— Это правда, — сказала Саша.

— На-ка! — Агамиров достал из сейфа и протянул Гарибяну картонную папку. — Садись на диван и читай. Там все сказано. Прочти, тебе будет полезно. На мой взгляд, интересный документ… Но прежде следует кое-что пояснить. Было так: пришел посетитель, оказался у дежурного, потом в нашем отделе. С ним работала капитан Сизова.

— Мне кажется, любопытный человек, — сказала Саша. — Хорошо бы вам зрительно представить его, когда начнете читать, — она кивнула на папку. — Парень лет двадцати двух, красное лицо, белые волосы, светлые глаза, огромные рабочие руки. Голос хриплый, будто человек очень простужен…

В папке оказалась стенограмма. Гарибян прочитал ее всю, не отрываясь.

Вот этот документ.

СИЗОВА. Назовите ваше имя.

ПИФФЛЬ. Пиффль. Готфрид Бердт Пиффль. При этом сразу возникает вопрос о национальности, не так ли? Ну да, немец. Родился здесь, в Азербайджане, гражданин СССР. Служу на нефтеперерабатывающем заводе, в третьем цеху… Впрочем, вот мое удостоверение.

СИЗОВА. Спасибо. Я знаю этот завод, бывала и в вашем цеху.

ПИФФЛЬ. Тогда вы должны помнить семнадцатую установку. Три огромные колонны слева, когда въезжаешь на территорию цеха. Это — лучшее, что есть на заводе.

СИЗОВА. Вы работаете на семнадцатой?

ПИФФЛЬ. Нет, я оператор девятки. Это совсем в другой стороне цеха. О семнадцатой заговорил, потому что имею поручение взорвать ее. Почему вы молчите?

СИЗОВА. Я внимательно слушаю.

ПИФФЛЬ. Вчера ко мне позвонил один человек… Однако вы должны знать кое-что из того, что было раньше. Но это займет определенное время.

СИЗОВА. Я не спешу.

ПИФФЛЬ. Так вот, это началось три года назад. Осенью тридцать четвертого года я получил странное письмо. Судя по конверту и почтовому штемпелю, его отправили из Одессы. Автор, назвавшийся другом моего покойного отца, рассказывал о «великих переменах, которые происходят в новой Германии». Он подчеркивал, что вклад в расцвет империи Гитлера должен внести каждый немец, независимо от того, где живет и подданным какой страны является. В конце он сообщал, что по всем этим вопросам хотел бы знать мое мнение. К письму был приложен адрес для ответа.

СИЗОВА. Адрес в Москве?

ПИФФЛЬ. Нет, в Берлине. Некоего Гейнца Дитриха я должен был поздравить с днем рождения. Такое поздравление свидетельствовало бы о том, что я разделяю точку зрения автора письма.

СИЗОВА. Вы послали письмо?

ПИФФЛЬ. Нет… Испугался, что в Москве его перехватят, расшифруют. Словом, поймут, что к чему, и всыплют мне по первое число.

СИЗОВА. Значит, будь вы посмелее…

ПИФФЛЬ. Отправил бы письмо. В тот год в голове у меня был полный хаос. А по Германии, которую знаю только по книгам, я и сейчас тоскую. Тоскую, ничего не могу поделать с собой!..

СИЗОВА. Что было дальше?

ПИФФЛЬ. Дальше было то, что ко мне в дом явился человек… Это произошло в середине следующего года. Ну да, летом тридцать пятого. Он пришел вечером, позвонил и, когда я отпер, сказал, что хочет видеть отца. Расстроился, узнав, что он уже пять лет как в могиле. Не мог сдержать слез… Конечно, я пригласил его в дом. В тот вечер мы долго разговаривали… Мой отец — выходец из Рура. Оказалось, что новый знакомый — тоже из тех мест, лишь неделю назад покинул Германию. Он пояснил, что является коммерсантом, ведет дела с иранскими фирмами. Вот и пересек транзитом Советский Союз — из северной части Европы это удобный путь на Ближний Восток. А очутившись в Баку, не мог не навестить старого приятеля. И вот не застал его в живых… В беседе он то и дело возвращался к рассказам о своей родине. Вдруг спросил, имею ли я гороскоп. Видя мое недоумение, заметил, что миллионы людей в Германии заказывают себе гороскопы. Есть гороскопы и на всю страну. Таких два десятка, составленных лучшими, как он выразился, «специалистами оккультных наук». Они единодушно предсказывают стране великое будущее…

СИЗОВА. Чем закончился ваш разговор?

ПИФФЛЬ. Он посоветовал мне переехать в Германию.

СИЗОВА. С какой целью?

ПИФФЛЬ. Переехать, и все. Там теперь нет безработицы. Такие специалисты, как я, хорошо зарабатывают.

СИЗОВА. А как переехать? Ну… что вы написали бы, обратившись к советским властям за разрешением на переезд в другую страну?

ПИФФЛЬ. Я задал ему такой вопрос. Он ушел от прямого ответа. Сказал, что главное — мое согласие. Получив его, они будут действовать…

СИЗОВА. Они?..

ПИФФЛЬ. Как я понял, в Германии существует организация, занимающаяся такими делами.

СИЗОВА. Дали вы согласие?

ПИФФЛЬ. А вот послушайте… Отец не раз рассказывал, почему уехал из Германии. Вкратце дело было так. В ответ на кровавые события в России в январе тысяча девятьсот пятого года в Руре забастовали сотни тысяч углекопов. Отец был членом стачечного комитета на своей шахте; когда произошла стычка с полицией, сгоряча двинул по физиономии одному из шуцманов. Отец был на полголовы выше меня, весил сто двадцать кило. Короче, шуцмана отправили в больницу. А отцу пришлось бежать. Товарищи собрали ему денег, он перешел границу, некоторое время скитался по Скандинавии, попал в Россию. В конце концов осел в Баку. Сперва рыл нефтяные колодцы, потом строил вышки — это когда скважины стали продалбливать штангами с долотом. Называлось «ударное бурение». Он плевался, когда узнал, что владелец промысла — барон Ротшильд. Надо же, опять попал под власть германского хозяина!.. Но решил остаться. К этому времени он уже обзавелся семьей — моя мать была дочерью горничной, вывезенной из Германии инженером-немцем. Она родила меня в восемнадцатом году. При Советской власти отец прожил одиннадцать лет. Семья была хорошо устроена. Меня даже пытались учить музыке… И все же его не оставляла тоска по Германии.

СИЗОВА. Хотел бы вернуться туда?

ПИФФЛЬ. Ему была нужна не всякая Германия!

СИЗОВА. Он был коммунист, ваш отец?

ПИФФЛЬ. Нет.

СИЗОВА. А вы сами?

ПИФФЛЬ. Тоже беспартийный.

СИЗОВА. Так что же вы ответили гостю?

ПИФФЛЬ. Не сказал ни да ни нет… В тот раз так и закончился наш разговор.

СИЗОВА. Были и другие беседы?

ПИФФЛЬ. Еще одна.

СИЗОВА. С вашим знакомцем?

ПИФФЛЬ. Это был новый человек. Он позвонил мне по телефону. Передал привет от того, другого, и спросил, подтверждаю ли я готовность содействовать расцвету Германии… Вопрос поставил меня в тупик. Разумеется, я не пошевелил бы пальцем, чтобы чем-то помочь нацистам: мне, как и моему отцу, не всякая Германия по нутру. Но за Германию, где у власти стоит народ и все делается по справедливости, я не пожалел бы и жизни. И я дал уклончивый ответ. Я знал, о какой Германии говорил собеседник. Ну, а я имел в виду свою Германию… Кроме того, хотелось знать, чем все это кончится…

СИЗОВА. Чего добивается собеседник?..

ПИФФЛЬ. Вот именно.

СИЗОВА. Что было потом?

ПИФФЛЬ. Он назначил мне встречу. Свидание состоялось в кино «Форум» — это на проспекте Кирова.

СИЗОВА. Когда?

ПИФФЛЬ. Сегодня утром. Там дневные сеансы. Шла какая-то глупая картина, в зале было всего несколько человек. Я сел в двенадцатом ряду на предпоследний стул. Так было условлено. Он появился, когда погас свет. Но сел не возле меня, как я ждал, а сзади. Наклонился вперед, тронул меня за плечо. Попросил не оборачиваться. Передал нечто в коленкоровом переплете, похожее на тонкую брошюру. Это был немецкий заграничный паспорт. Я раскрыл его. То был мой паспорт, с моим фото, вклеенным в углу первой страницы…

СИЗОВА. Вы дали согласие на переезд?

ПИФФЛЬ. В ту минуту я плохо соображал… Вы должны понять мое состояние. Но я уже знал, что приду сюда, в ваше учреждение. Собеседник ждал моей реакции. Постепенно ко мне вернулась способность рассуждать, и я понял, что не должен спешить с согласием. Сказал, что сомневаюсь в своей полезности для Германии: моя профессия — нефть, а в Германии нет нефти. «Вы нужны именно в таком качестве, — был ответ. — В качестве человека, который хорошо знает, где и что лежит на нефтяных промыслах и заводах Кавказа». Так у меня «вырвали согласие» ехать в Германию. Паспорт он взял, сказав, что мне возвратят его, когда я буду переправлен в Иран. Потом на коленях у себя я ощутил тяжелую кожаную коробку. «Это мина, — шепнул собеседник, — не беспокойтесь, пока совершенно безвредная. Пристройте ее у основания установки номер семнадцать вашего цеха, выдерните кольцо, которое увидите, как только снимете крышку футляра. Взрыв последует через шесть часов. Таким образом, уезжая домой, вы как следует хлопнете дверью».

СИЗОВА. Где эта коробка?

ПИФФЛЬ. Дома. Точнее, возле дома, в сарае. Я не рискнул везти ее к вам.

СИЗОВА. Она действительно похожа на мину?

ПИФФЛЬ. Я не раскрывал футляр.

СИЗОВА. Как вы расстались?

ПИФФЛЬ. Он ушел. Попросил сидеть прямо, не оборачиваться, и исчез. Но прежде сказал, что после взрыва я встречусь с человеком, которому поручено переправить меня в Иран.

СИЗОВА. Когда должен был бы произойти взрыв?

ПИФФЛЬ. Этой ночью.

СИЗОВА. Что вы можете сказать о собеседнике?

ПИФФЛЬ. Я так и не увидел его.

СИЗОВА. А голос?

ПИФФЛЬ. Высокий, как у женщины.

СИЗОВА. Быть может, это была женщина?

ПИФФЛЬ. Не думаю. Скорее всего, нет. Знаете, мне запомнился его запах. Так пахнут мужчины, если они недавно побрились…

СИЗОВА. Разговор велся по-немецки?

ПИФФЛЬ. Да. И язык он знает в совершенстве.

СИЗОВА. Еще какие-нибудь мелочи! Вспомните, это очень важно.

ПИФФЛЬ. Боюсь, что больше ничего… Стоп! У него есть часы. Я увидел их, когда он протянул руку, чтобы забрать назад паспорт. Перед моими глазами оказалась часть руки, край манжеты сорочки и — часы на руке.

СИЗОВА. Они были с браслетом? Может, на ремешке? Какая форма корпуса, цвет циферблата? Напрягите память!

ПИФФЛЬ. Помню, что часы, а вот все остальное…

СИЗОВА. Сейчас, пытаясь вспомнить, вы косите взглядом направо. Почему?

ПИФФЛЬ. Хочу зрительно восстановить, как все было. Как он протянул руку…

СИЗОВА. Рука должна была протянуться слева. Часы носят на левой руке.

ПИФФЛЬ. Но все было, как я сказал. Отчетливо помню, что я держал паспорт в правой руке и чуть наклонился вправо — с этой стороны была дверь запасного выхода и над ней светилась лампочка. Вот я и подался к свету, чтобы прочитать запись в паспорте.

СИЗОВА. Тогда-то он и забрал паспорт? Уверены, что его рука протянулась из-за вашего правого плеча? Хорошо помните это?.. Видите ли, бывает, что человек вдруг внушил себе ложную версию какого-нибудь события, внушил так сильно, что уже как бы видит то, чего в действительности и не было…

ПИФФЛЬ. Рука протянулась справа.

СИЗОВА. А как он сидел? Точно ли прямо позади вас, в затылок? Быть может, занимал кресло, которое стояло правее?

ПИФФЛЬ. Думаю, что сидел в кресле с тем же номером, что и мое. Ведь кожаную коробку он передал мне слева.

СИЗОВА. С левой стороны? Значит, левой рукой. Смотрите, что получается: тяжелую коробку он передает вам левой рукой. А часы носит на правой… Какой можно сделать вывод?

ПИФФЛЬ. Боже, да он — левша!

СИЗОВА. Теперь попробуйте вспомнить еще что-нибудь. Видите, как по мелочам накапливаются сведения о человеке. Ну, напрягите же память!.. Ладно, мы еще вернемся к этому разговору. А пока надо ехать за тяжелым предметом в кожаном футляре… Вот ваш пропуск. Идите вниз, ждите меня на углу, где стоянка машин. Я буду через несколько минут.

ПИФФЛЬ. Я хотел бы сказать… Быть может, стоит взять с собой специалиста? Знаете, на всякий случай.

СИЗОВА. Разумеется, мы поедем не одни.

 

ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА

Саша раскрыла блокнот с записями, вопросительно взглянула на полковника Агамирова.

— Можете приступить, — сказал тот. — Временем не ограничиваю, так что не торопитесь. Кстати, хочу выслушать и то, что нам с вами было известно и раньше. Словом, нарисуйте полную картину… Но сперва вопрос: как ему живется в камере? Жалобы были?

— На завтрак ему дали обычную пищу. А он потребовал яйца всмятку, джем и масло.

— Понял… Ну, приступайте.

С этими словами Агамиров вышел из-за стола и устроился в дальнем углу кабинета, на диване. Он всегда делал так, если предстояло выслушать обстоятельное сообщение, доклад — переключал телефоны на секретаря, забивался в угол дивана и сидел неподвижно, смежив веки, будто очень устал и дремлет. Это помогало сосредоточиться, не упустить ни единой мелочи из того, что докладывали сотрудники. Страстный курильщик, он не брал в рот папиросы во время доклада, не задавал вопросов и не делал записей. Сидел и слушал. У него была феноменальная память. Однажды услышав фамилию, дату, обстоятельство происшествия, он запоминал их навсегда.

— Мы располагаем следующими данными. Прежде всего, промысловый слесарь Джафар Бабаев утверждает, что предъявленное ему взрывное устройство однотипно с «амперметром», который он обнаружил в буровой ноль одиннадцать — сперва в углу, при входе в вышку, а назавтра, за час до взрыва и пожара, — возле устья скважины, у основания фонтанной арматуры. Далее, получена справка руководителей конторы бурения, нефтепромысла и каротажной партии: никто из их работников не оставлял на ноль одиннадцатой каких-либо приборов или устройств в течение последней недели перед ЧП. Слесарем Бабаевым подписан протокол: на одной из предъявленных ему фотографий он опознал человека, которого увидел возле ноль одиннадцатой, когда он, Бабаев, за сутки до ЧП вернулся на эту буровую за сумкой с инструментами. Эта фотография переснята с карточки, наклеенной на заграничном паспорте Швейцарской конфедерации. Паспорт выписан на имя некоего Мортимера Леже. Владелец паспорта был снят с парохода, направлявшегося из СССР в Иран. И наконец, последнее в этой группе доказательств. После ликвидации пожара на ноль одиннадцатой и укрощения фонтана государственная комиссия обследовала место происшествия. Установлено, что выброс произошел в результате повреждения фонтанной арматуры. Характер деформации арматуры предполагает применение взрывного устройства… Теперь о второй группе доказательств. Основываясь на свидетельстве Готфрида Бердта Пиффля, следствие пришло к выводу, что человек, с которым Готфрид Пиффль встретился в зале кинотеатра и от которого получил взрывное устройство, — этот человек, возможно, левша. Проведены два следственных эксперимента, чтобы отработать версию, согласно которой собеседник Пиффля и швейцарец Леже — одно и то же лицо. Первый эксперимент. Надзиратель велел подследственному прибрать в камере. Леже действовал веником, держа его в левой руке. Далее, ему возвратили часы, отобранные при аресте (предварительно заменив стекло плексигласом).

— Он надел часы на правую руку?

— Да. — Саша закрыла блокнот.

— Это все? — спросил Агамиров.

Он сидел в той же позе, даже прикрыл лицо ладонями, как если бы у него болела голова.

— Все, — сказала Саша. — Исследовали его одежду — надеялись найти следы нефти… Я уже знаю, что нефть Биби-Эйбата сильно отличается от сураханской или какой-либо другой… Пятен не нашли. Нет и пальцевых отпечатков на кожаном футляре мины или на самом устройстве. Видимо, был осторожен.

— Хватит и того, что собрали. — Агамиров вернулся к столу. — Полагаю, что можно вызывать арестованного и начинать допрос.

— Я вот о чем подумала… — Саша рассеянно посмотрела в потолок. — Я подумала: жаль, что с Готфридом Пиффлем мы познакомились, когда Леже был уже снят с парохода. Явись к нам этот Пиффль чуточку раньше, все можно было бы повернуть по-другому, интереснее…

— Позволить диверсанту уехать? Вы это имеете в виду?

— Да. Смотрите, как могло получиться. В третьем цеху инсценируется взрыв. Организуем просачивание за границу информации о «взрыве». Авторы диверсии уверены, что свое дело сделали, да еще и завербовали хорошего агента: тот подорвал установку, следовательно, скомпрометировал себя. А если так, то новый агент надежен — понимает, что в любую минуту может быть выдан советским властям… Что из этого следует? Логично предположить, что очередных посланцев из-за рубежа в первую голову будут нацеливать на контакт с Пиффлем… Да, вот так могла бы начаться комбинация, значение которой трудно переоценить. Во всяком случае, она намного перевесила бы ущерб от пожара.

— А может, еще не поздно? — задумчиво сказал Агамиров.

— Экипаж и пассажиры «Боевого» видели, как пограничники спускали человека в свой катер. Такие вести распространяются во все концы света. Можно не сомневаться, что дойдут и до хозяев этого типа. Они могут сделать вывод: Леже был выдан. Кем же? Конечно, человеком, который знал его как разведчика. То есть Готфридом Пиффлем.

— Вовсе не обязательно, чтобы они так рассудили. Ведь на самом деле все было иначе. Разве Пиффль причастен к аресту диверсанта?

Саша озадаченно посмотрела на начальника.

— Погодите, погодите, — пробормотала она. — Кажется, начинаю понимать… Нет, концы с концами не сходятся. Они все равно будут подозревать Пиффля. Ведь установка номер семнадцать не взорвана!

— А если все же инсценировать взрыв? Напечатать о происшествии в газетах?..

— Заодно и рассказать, как был схвачен диверсант! — подхватила Саша. — Это уже кое-что!

— Самое удивительное, что мы напишем сущую правду. — Агамиров не смог сдержать улыбки. — Ну как? Имеются возражения?

— Думаю, надо сделать попытку.

— Обязательно надо. Готфрид Пиффль для них слишком соблазнительная фигура: сын выходца из Германии, охотно пошел на вербовку… Как же они расстанутся с таким, даже не сделав попытки проверить его надежность?.. Обязательно будут проверять всеми доступными им средствами. А это уже наша забота, чтобы Пиффль проверку выдержал. Ну вот, так и решим. Но эту работу будут делать другие…

— Не понимаю, — сказала Саша.

— Скоро поймете. Прибыл товарищ, интересуется вами.

— Кто?

— Он скажет сам. Вам надо поехать к нему.

— Теперь же, немедленно?

Агамиров кивнул. Зажег папиросу, почему-то вздохнув при этом.

— Дайте и мне, — попросила Саша.

Она взяла папиросу, прикурила от спички, которую предупредительно поднес начальник отдела.

— Почему вы так смотрите на меня? Будто жалеете.

— Жалею? — переспросил Агамиров. — Обычно вы не курите. А теперь вот взяли в рот эту гадость.

И он фальшиво рассмеялся.

Саше вдруг стало одиноко, тоскливо.

— Чего еще хотят от меня? — сказала она, и голос ее прозвучал непривычно резко. — Опять придется куда-то переезжать? Но я почти пятнадцать лет мотаюсь по стране. Может, достаточно?.. Да и семья у меня. И не девчонка я!

Она встала, пошла к выходу.

Агамиров проводил ее до двери.

— Куда являться-то? — спросила Саша.

Агамиров показал за окно. На противоположной стороне улицы, у спортивного дворца «Динамо», стоял большой синий автомобиль.

— Прислан за вами.

— М-да. — Саша наморщила нос и вдруг рассмеялась.

Глядя на нее, захохотал и Агамиров.

— Ну и характер у вас, — проговорил он, вытирая повлажневшие глаза. — Я-то думал, нет на свете женщины злее моей обожаемой Шовкет-ханум. Теперь буду спать спокойно.

— Спите спокойно, дорогой товарищ, — в тон ему ответила Саша. — А при встрече я обязательно сообщу моей дорогой соседке, какой у нее любящий муженек.

Семья Агамировых, состоявшая из родителей и шестерых ребят, мал мала меньше, и Саша с Энрико и дочкой жили в одном доме неподалеку от наркомата.

Синий автомобиль выбрался за пределы города и стал пересекать Апшерон. Спустя час он оказался на северном берегу полуострова. Здесь было царство песка, ноздреватых скал. Дул ветер, море атаковало гряду рифов, торчащую в сотне метров от суши, и, обессилев в этой борьбе, вяло накатывалось на пологий берег. Поселки, несколько вышек разведочных буровых партий, станция пригородного электропоезда — все это осталось в стороне. Впереди, на округлом, как курган, скалистом мысе, одиноко белел столбик маяка.

— Приехали, — сказал шофер.

Саша быстро взглянула на него, силясь сообразить, зачем ее везут к маяку.

Но шофер имел в виду не маяк.

Автомобиль обогнул нагромождение серых скал, и она увидела строение — стену из ракушечника, за ней кроны деревьев и часть крыши.

Отворились ворота. Автомобиль въехал в них.

Еще через минуту Саша стояла перед Кузьмичом, прижималась лицом к его колючей щеке, что-то говорила ему. А он молча гладил ее по голове.

— Сколько же мы не виделись?! — воскликнула Саша. — Ну да, с двадцатого… Погоди, ведь это почти семнадцать лет?.. Где ж ты был, дорогой мой Кузьмич? Гляди, и бороду отрастил… Зачем тебе борода?

— Для солидности, — сказал Кузьмич. — А то все твердят: годы идут, ты же все молодой, когда наконец будешь стариться? Вот и принудили меня завести бороду, Ежели не одобряешь, сбрею в момент.

Он шутил, а глаза смотрели внимательно, будто заново изучали собеседницу.

Сильно сдал за эти годы Кузьмич — поседел, стал горбиться. Да и борода старила, хотя она была у Кузьмича особенная — полоска серых с проседью волос тянулась по краю нижней челюсти, от виска к виску, курчавясь на подбородке, будто ее специально завили. Словом, облик Кузьмича Саше не понравился.

Она не удивилась, что ее привезли в этот дом на пустынном взморье. Бывают обстоятельства, когда работникам секретной службы надо скрывать свои контакты и встречи. Только гадала: о чем пойдет разговор?

Кузьмич обнял ее за плечи, повел в дом.

Это было типичное для здешних мест жилище: открытая веранда с деревянной балюстрадой и столбом, поддерживающим плоскую кровлю, две комнаты, окна и двери которых выходили на веранду. В комнатах — ковровые дорожки на полу, ниши в беленных известкой стенах, где сложены одеяла и подушки, дощатый маленький стол и два табурета. Вот и все убранство, если не считать многочисленных фаянсовых мисок и чайников, выстроившихся на узкой полке под потолком. В углу комнаты лежал на полу раскрытый чемодан — этакий красавец из желтой тисненой кожи, с медными сверкающими замками, возле него — большой дорожный несессер. То и другое — явно иностранного происхождения.

Саша перевела взгляд на Кузьмича. На нем был хорошо сшитый и, видимо, дорогой костюм, под стать костюму сорочка, галстук и башмаки на толстой подошве. Странно было все это видеть на человеке, который, как твердо знала Саша, никогда не придавал значения одежде, был равнодушен и ко всем прочим благам. Да и носил он одну лишь военную форму, после того как в семнадцатом году сбросил брезентовую робу каторжника.

Кузьмич будто разгадал ход ее мыслей. Поднес к глазам кисть руки с крупным рубином на пальце, подышал на камень, затем заботливо протер его рукавом пиджака. При этом хитро взглянул на Сашу.

И Саша вдруг все поняла.

Он это почувствовал, удовлетворенно улыбнулся, показал ей на табурет.

— Может, в сад пойдем? — сказала Саша. — В саду должно быть сейчас хорошо.

— Боюсь. — Кузьмич помедлил. — Поджидая тебя, бродил по аллее. Там, ближе к морю, виноградник, потом бахча. Нагнулся над кустом — и вдруг змея! В метре от меня выскочила откуда-то большая змея. Я похолодел. С детства боюсь змей.

Он передернул плечами от отвращения.

— Сказал бы… Есть же здесь охрана!

— Есть, конечно. Только службу несут так, что никого и не увидишь. Да я здесь ненадолго. Приехал утром, а скоро снова в путь.

Саша не спросила, едет ли Кузьмич домой или командировка только начинается. Все, что нужно, он скажет сам…

Они сели за стол, перекинулись десятком фраз. Саша рассказала о семье, о теперешней службе Энрико, заговорила о Лоле. Потом не выдержала:

— Зачем я понадобилась? Где ты был все эти годы? Ведь ни разу не дал знать о себе. А теперь вдруг вспомнил. Говори же, в чем дело!

— Сразу разве ответишь? Сперва придется пояснить кое-что. Не будешь возражать? Так вот живем мы все труднее, если иметь в виду международные дела… Впереди просветления не видно. Впрочем, сама делай выводы. Я буду говорить, а ты суди. Едва Гитлер стал у власти, как немцы ушли из Лиги Наций и покинули конференцию по разоружению. В последние дни того же тридцать третьего года был убит румынский премьер-министр Дука. А кто он был, этот Дука? Сторонник коллективной безопасности. Тогда же пошла гулять по свету известная фраза Гитлера: «Отныне Германия вычеркивает из своего словаря слово „пацифизм“. Следующий год. Гитлер объявил, что отныне в Германии нет коммунистической партии. Коммунисты или уничтожены, или загнаны в концлагеря… Страшная штука — эти лагеря!

— Видел их, Кузьмич?

— Видел. Видел и лагеря, и как на улицах Берлина евреи зубными щетками моют тротуары… Но пойдем дальше. В том же 1934 году в Вене убивают канцлера Дольфуса, в Марселе — югославского короля Александра и французского министра иностранных дел Барту. Эти трое тоже мешали фашистам… Как же на все это реагирует блюстительница европейских порядков — Англия? Год спустя англичане дают согласие, чтобы Германия строила военные корабли, причем подводный флот немцев может составить чуть ли не половину тоннажа подводных сил Британии. Итак, немцы, тайно строившие свои крейсера и подлодки в Финляндии и Турции, Испании и Голландии, теперь делают это открыто у себя дома… Что было дальше? Муссолини напал на Абиссинию, а дивизии Гитлера вторглись в демилитаризованную Рейнскую зону. Затем тот и другой послали свои войска на подмогу Франко, сейчас топят в крови Испанскую республику. Далее. Лидеры Германии и Японии заключают пакт против Коминтерна. И последнее: вчера японцы спровоцировали инцидент в Китае, сейчас вводят туда свои войска.

— Зачем ты это рассказываешь? Я все знаю.

— Знать мало. Надо действовать.

— Что я должна делать?

— Погоди, Саша… Нефтяной пожар погасили, фонтан укротили?

— Да, сегодня.

— Человека, которого сняли с парохода, уже допрашивали?

— Готовились к допросу. Теперь подготовка закончена. Но я удивлена…

— Чему?

— Что тебе все известно в подробностях. Как я понимаю, это не твой профиль.

— Не мой, верно. Впрочем, это как посмотреть… Какова доля Баку в топливном балансе страны?

— Более восьмидесяти процентов нефти. А что?

— Можно не сомневаться, что об этом достаточно полно информированы и наши противники. Ты имела случай убедиться: они уже действуют.

— Зачем ты все это рассказываешь? — повторила Саша.

Кузьмич будто не слышал. Он продолжал:

— Недавно Гитлер заявил: «Германия перешагнула через трудности подготовительного этапа, теперь надо решить новую задачу — дать немецкому народу жизненное пространство». Вот так, ни больше ни меньше… А в Англии готовятся установить дипломатические отношения с правительством Франко. Значит, англичане уверены, что Испанская республика не выстоит… Там очень трудно, Саша.

— Слышала. Дважды подавала рапорт — ехать туда. А Энрико — он места себе не находит… Неужели не выстоят?

— Боюсь, фашизм выиграет свою первую схватку. Но главное у них впереди. Главное — это мы.

— Зубы сломают!

— Сломают, — кивнул Кузьмич. — Только нам не безразлично, как глубоко вонзятся они в тело нашей страны, сколько ран нанесут, прежде чем им вышибут эти зубы.

— Ты меня потому позвал?

— Да. Уполномочен предложить новую работу.

— Что именно?

— Это нефть, Саша.

— А я чем занимаюсь?

— Ты можешь делать гораздо больше. С твоим опытом, знанием языков…

— Значит, работа за кордоном?

Кузьмич кивнул.

— Где именно?

— В Германии. Цель все та же — защита советской нефти. Надеюсь, понимаешь, что всевозможные поджоги, взрывы и иные диверсии на промыслах и заводах Баку, Грозного, Майкопа планируются и готовятся за пределами нашей страны. В частности, в Германии. Вот нам и надо иметь свои глаза в одном из таких нацистских центров. Выбор пал на тебя. Это очень трудное дело. Так что…

— Могу отказаться?

— Во всяком случае, можешь подумать, прежде чем решить окончательно.

— Ты уже знаешь, как я отвечу… Я буду одна?

— Нет.

— С тобой?

— Я не в счет. Речь о другом. Но этот человек тоже хорошо тебе знаком. — Кузьмич выдержал паузу. — Будешь работать с Энрико.

Саша быстро посмотрела на него.

— Не шучу, — сказал Кузьмич и снова улыбнулся.

— Погоди, погоди… Выходит, он уже знает? Знает и дал согласие?

Кузьмич кивнул.

— А мне ни слова не сказал! — пробормотала Саша. — Глядел на меня ясными глазами — и ни звука. Когда же вы успели встретиться?

— Два часа назад. Так что он не успел еще глядеть на тебя ясными глазами… Словом, знал, что ты согласишься. Вот только беспокоился: как все будет с Лолой?

Саша вздохнула, плотно сжала губы.

— Может, побудет с бабушкой? — осторожно сказал Кузьмич. — А нет — так заберу к себе. То есть в семью моей сестры. Я ведь тоже не бог весть какой домосед…

— Поедет к бабушке, — сказала Саша. — Та давно ее зовет.

— Ну, ежели так, — значит, решено. Отправь дочку пораньше, как только сможешь. Приказ о твоем перемещении не замедлит. Будешь откомандирована ко мне. Предстоит немалая подготовка. Да и поездить придется, пока доберешься до места… Но обо всем этом — в свое время.

Саша встала. Поднялся с места и Кузьмич, обнял ее за плечи, посмотрел в глаза.

— Нет ли сомнений, иных причин?..

Саша покачала головой.

— Все же подумай. Если вдруг откажешься — тебя не упрекнут, поймут правильно.

— Мы все решили… Я вот о чем, Кузьмич. Сегодня довелось встретиться с одним человеком. И теперь я вспомнила о нем: может, пригодится?..

И Саша рассказала об операторе с нефтеперерабатывающего завода Готфриде Пиффле.

— Ну что ж, — сказал Кузьмич. — Это интересно. Спасибо, Саша.

— Еще я хотела бы спросить… Тебе решительно нельзя появляться в городе?

— А что такое?

— Пообедал бы у нас. Я знаешь какая хозяйка!

— Не в этот раз. — Он взглянул на часы. — Очень трудно со временем.

— Сегодня же уезжаешь?

— Есть спешные дела…

Они вышли из комнаты. Хотя широкие листья разросшихся инжирных деревьев плотно загораживали солнце и на веранде господствовал сумрак, здесь было куда жарче.

Постояли, перед тем как расстаться.

Остро пахло укропом, мятой. К этим ароматам примешивался едва уловимый запах дыма. Было знойно и тихо. Даже море не так шумело — лишь изредка можно было расслышать слабые всплески воды у песчаного пляжа.

— Тишина, — сказал Кузьмин. — Тишина и покой.

Будто нет на свете фашизма и прочей мерзости и тебе не надо снова готовиться в трудную командировку.

— Опять в банду.

— В банду — ты это верно заметила. Но теперь все будет посложнее. Однако и ты ведь не та, что была прежде. Опыта прибавилось. Да и у нас совсем иные возможности.

 

ПЯТАЯ ГЛАВА

По утрам в теплое время года в берлинском парке Тиргартен можно было встретить десятки всадников. Сюда на прогулки по аллеям для верховой езды собиралась столичная знать — похвастать породистыми конями, покрасоваться…

Сегодня небо хмурилось, низкие тучи предвещали дождь, и на пустынных аллеях можно было увидеть только служителей, сгребавших в кучи валежник и опавшие листья.

В девять часов утра тишину парка нарушил приглушенный стук копыт. Появился конник, по виду — типичный фланер: черный сюртук с закругленными полами и черный шелковый котелок, серые бриджи, черные сапоги с короткими мягкими голенищами. Он был средних лет и, видимо, небольшого роста: на крупном золотисто-рыжем жеребце казался и вовсе маленьким.

Конь горячился, пританцовывал от нетерпения. Всадник ослабил повод, и жеребец поскакал укороченным манежным галопом.

Неподалеку по велосипедной дорожке двое слуг в униформе из зеленого твида катили кресла на колесиках, в которых сидели пожилой оберст с перебинтованной ногой и старуха.

Всадник на рыжем жеребце проскакал мимо. Оберст и старуха прервали разговор и посмотрели ему вслед.

— Боже, — сказала старуха, брезгливо улыбнувшись, — как дурно держится он в седле! Горбится, дергает локтями при каждом прыжке лошади.

— А лошадь хороша! — Оберст даже прищелкнул языком от удовольствия. — Точно такая, помнится, была у меня в Африке… — Он вздохнул, покрутил головой, как бы признавая, что потерянного не вернешь.

— Лошадь хороша, а наездник ни к черту! — упрямо сказала старуха. — Можно только удивляться, что таких увальней берут в кавалерию.

— С чего ты взяла, что он кавалерист?

— Следом скачет слуга. Погляди на него и все поймешь.

Теперь и оберст увидел второго всадника. Это был солдат. Он сильно отстал и стремился догнать того, кто ехал впереди.

— Ординарец, а не слуга, — наставительно сказал оберст. — Ты же видишь: он в мундире.

— В том-то и штука, что на нем мундир драгуна. Вот я и делаю вывод: если слуга драгун, то его хозяин тоже кавалерист.

— Все же моряк, а не конник.

— Так он знаком тебе?

— Немного… Еще недавно был командиром береговой охраны в Свннемюнде. Недавно вот перебрался сюда. Говорят, получил какую-то должность в одном из тыловых управлений ОКВ . Что ж, будет тянуть лямку, пока не выслужит пенсию.

— Как его имя?

— Кажется, Канарис. — Оберст наморщил лоб, припоминая. — Ну да, капитан цур зее Вильгельм Канарис.

Между тем всадник продолжал прогулку. За поворотом аллеи он пустил коня шагом.

Верховой ездой Канарис занимался по утрам, через день, как советовал врач, и всегда в этом парке. Ведь Тиргартен находился совсем рядом с большим четырехэтажным зданием, где он теперь служил. Но оберст ошибался, утверждая, что это было некое тыловое управление вермахта. Обширный особняк на Тирпитцуфер, 74 являлся главной резиденцией абвера, одного из самых таинственных учреждений гитлеровской Германии, а Канарис — главой абвера. Он был назначен на эту должность два года назад, когда отпраздновал свое 48-летие. Назначение было секретным, и поначалу о нем знали только заправилы рейха, верхушка генералитета и РСХА . Кстати, сейчас, два года спустя после своего назначения, руководитель абвера был уже контр-адмиралом. За это время многое изменилось. Абвер, в котором числилось менее сорока сотрудников, когда его принял Канарис, теперь насчитывал более четырех тысяч офицеров и агентов и продолжал расширяться. Но все равно о нем и о его руководителе публике мало что было известно.

Время приближалось к десяти утра. У выезда из парка адмирал соскочил с седла. Ординарец подхватил поводья и увел коня. Канарис же сел в поджидавший его автомобиль.

Три минуты спустя он был уже в своей резиденции. Еще через несколько минут переоделся в пиджачную пару и занял место за письменным столом просторного кабинета.

По всем признакам предстоял напряженный день. Уже месяц, как по заданию Гитлера военный министр и главнокомандующий вермахтом фон Бломберг готовил некий ответственный документ. Вчера Бломберг был вызван в имперскую канцелярию, пробыл там весь день. Таким образом, сегодня ожидались новости.

Канарис не ошибся. Прогудел зуммер прямой связи абвера с Банделерштрассе . Канарис снял трубку и услышал глуховатый баритон военного министра. Фон Бломберг вызывал к себе главу военной разведки и контрразведки вермахта.

Когда Вильгельм Канарис снова появился в своем кабинете, рабочий день был на исходе.

Некоторое время он сидел неподвижно, собираясь с мыслями, потом достал из сейфа толстую тетрадь. Это был его личный дневник, куда записывалось все самое важное.

Сейчас предстояло сделать запись о совещании у Бломберга. Оно было знаменательным. Министр огласил директиву, одобренную фюрером. Вермахту предписывалось энергично готовиться к войне, хотя в директиве и признавалось, что Германия не должна опасаться нападения с чьей-либо стороны.

Предусматривались следующие вероятные варианты.

1. Война на два фронта с центром тяжести на западе (план «Рот»).

2. Война на два фронта с центром тяжести на юго-востоке (план «Грюн»).

Далее шла детализация вариантов, анализ положений, в которых могла бы оказаться Германия.

Подчеркивалось — при выполнении плана «Грюн» нужно исходить из следующих условий: война может начаться на востоке молниеносным нападением Германии на Чехословакию, для чего германская дипломатия и секретная служба обязаны заблаговременно создать политические и международно-правовые предпосылки.

Канарис отложил перо, так и не написав ни строчки, встал и зашагал по кабинету. Смеркалось, но он не зажигал огня, медленно передвигаясь от стола к окнам, затем вдоль них — к противоположной стене, где висел большой портрет полковника Николаи . Под портретом была прикреплена полочка, на ней красовались две безделушки из фарфора и бронзы. Первая изображала лежащую на боку таксу, к которой приткнулись полдюжины щенят. Вторую, очень древнюю, вывезли из Китая. Это была сложная композиция из трех обезьян-капуцинов. Одна обезьяна напряженно всматривалась в даль. Другая слушала, приложив ладонь к уху. Третья держала палец у рта и как бы предостерегала…

Канарис задержался возле безделушек, в который раз всматриваясь в бронзовых капуцинов — это были его любимцы. Более того, он считал статуэтку неким символом секретной службы, задача которой — все видеть и слышать, самой же оставаться невидимой и неслышимой.

В отсветах угасавшего дня старинная статуэтка загадочно мерцала. Это была зеленая бронза, великолепно отполированная, и столетия не только не состарили ее, но, напротив, придали металлу какую-то шелковистость, как бы завершив то, что задумал и создал скульптор.

Канарис долго стоял возле полки, снова и снова рассматривая фигурки обезьян, их выразительные физиономии.

Вздохнув, он вернулся к столу. День выдался трудный. Сейчас он мечтал о постели — лечь, расслабиться, провалиться в сон… Но он не мог уйти, не сделав записи в дневнике. Он никогда не откладывал этого на завтра: новый день приносит новые заботы, они вытесняют из памяти то, что было накануне. Память человеческая столь несовершенна…

Он раскрыл тетрадь, поставил дату записи: 24 июня 1937 года. И снова отложил перо. Откинувшись на спинку кресла, стал выстраивать в сознании все самое значительное. Итак, война — дело решенное. Установлена даже очередность: кто будет первым объектом внимания вермахта, а кто вторым, третьим… Сейчас он отчетливо видел лицо фон Бломберга, его глаза, когда тот всем корпусом повернулся к шефу своей разведки: «Адмирал, ваши люди должны идти впереди вермахта. От того, как умело они будут действовать, зависит, сколько солдатских жизней сохраним мы для новых походов во славу фюрера и германской нации. Готовьте таких людей, такие батальоны и полки, адмирал. И мой вам совет: не теряйте ни единого дня!» И вторая реплика министра: «Господин Канарис, я предвижу танковые сражения, в которых, быть может, примут участие тысячи машин, предвижу длительную работу тысяч бомбардировщиков, чтобы привести в покорность такие страны, как Франция, Россия или Англия. И я не сказал еще ни слова о нашем морском флоте… Надеюсь, вы поняли, куда я клоню. Речь идет о горючем, господин адмирал, о той самой нефти, которой всегда недоставало Германии, но имелось в избытке у наших противников… Вчера фюрер сказал мне, что здесь он возлагает самые большие надежды на руководимое вами управление. Нет, нет, абверу не поручат поиск новых нефтяных полей, бурение скважин и добычу топлива для армии и флота рейха. Но мы требуем от вас сделать так, чтобы в случае кризисной ситуации нефтяной голод терзал не только Германию! Фюрер высоко оценивает потенциальные возможности вашей службы, и я целиком с ним согласен. На вашем месте я бы подумал о дальнейшем расширении аппарата, чтобы усилить проникновение абвера в интересующие нас страны и объекты. Таким образом, я напутствую вас в предприятии, имеющем весьма важное значение для судеб рейха. Напутствую и повторяю: не медлите, адмирал!»

Канарис снова вышел из-за стола. Но направился не к полке со статуэтками, а к карте, занимавшей всю стену. Она была так велика, что адмирал пользовался лесенкой, если требовалось взглянуть на некоторые районы земного шара.

Нефть!.. В центральной части Европы ее добывалось совсем немного. Рука адмирала коснулась карты в районе Югославии… Вот, где-то здесь. Затем Румыния: промыслы в Плоешти. Далее — незначительные месторождения в Австрии и на востоке Польши, в Драгобыче. Увы, все это не идет в сравнение с нефтяными потоками, которые хлещут из скважин на месторождениях, принадлежащих Советам.

Канарис передвинулся правее, следя глазами по карте. Вскоре он нашел то, что искал. Майкоп, прочитал он, Грозный и, наконец. Баку.

Баку… Глава абвера положил на карту обе руки, так что кружочек с названием города оказался между ладонями, долго всматривался в выдающийся в море аппендикс — полуостров, на котором была расположена нефтяная столица Советского Союза.

Минуту спустя он сидел за столом и писал, как всегда покрывая тетрадный лист неторопливыми четкими строчками.

Вот он прервал работу, поднял голову и поглядел в противоположный угол кабинета. Лампа освещала только письменный стол. Остальная часть комнаты тонула в темноте. И все же бронзовая композиция из трех обезьян мягко сияла, будто свет исходил откуда-то изнутри…

Зазвонил телефон. Это был особый аппарат, не значившийся ни в каких справочниках или списках. Номер был известен лишь особо доверенным людям, фактически — личным агентам главы абвера. Но и они могли звонить по этому телефону только в чрезвычайных обстоятельствах.

Он снял трубку, дважды подул в микрофон. В ответ послышалось то же самое, будто вернулось эхо. Канарис снова подул в трубку, но уже один раз. Вслед за тем в трубке раздались гудки отбоя.

С обеих сторон не было произнесено ни слова, но тем не менее разговор состоялся. Глава абвера положил трубку на рычаг и вернулся к дневнику. Теперь он то и дело поглядывал на часы.

Вскоре он запер дневник в сейф, вызвал автомобиль и уехал.

У газетного киоска на Вильгельмштрассе Канарис велел шоферу остановиться и купить вечерние издания. Пока тот ходил к киоску, у автомобиля побывал мужчина, по виду — торговец сувенирами или распространитель лотерейных билетов. Окно пассажирского салона было опущено, незнакомец передал в него конверт и удалился.

Поздно вечером Канарис в своем домашнем кабинете вскрыл этот конверт. На стол выпали копии документов и фотография семьи: отец и мать сидят в окружении нескольких детей.

Часть бумаг касалась личности подданного Германской империи, некоего Эбергарда Гейдриха, и свидетельствовала, что он рожден от немца и еврейки. Далее указывалось, что человек этот был опереточным актером, тенором. В заключение приводились данные о его семье, в частности о сыне — Рейнгарде Гейдрихе.

Этот последний был группенфюрером СС и руководителем РСХА — главного имперского управления безопасности, в которое входили гестапо, служба безопасности — СД, полиция безопасности, криминальная полиция…

Канарис бережно спрятал документы в конверт, подержал его в руках, как бы не желая расставаться с такой ценностью, затем положил конверт в сейф.

Дверь вделанного в стену сейфа осталась открытой — он перебирал хранившиеся там документы, некоторые из них бегло просматривал, пока не отыскал нужный. Это была картонная папка с тесемками, крытая синим блестящим коленкором. То, что хранилось в ней, Канарис считал бесценным сокровищем.

Тесемки были развязаны, папка раскрыта. В ней находились две фотографии. Канарис взял их, поднес к свету, как бы желая убедиться, что они те самые, никто не украл их, не подменил…

Оба снимка были сделаны на кладбище. Фотограф постарался, и карточки получились контрастные, четкие. Изображена была могила. На обоих снимках — одна и та же могила. Об этом свидетельствовало характерное надгробие и все, что его окружало, — деревья, кустарники, фигурное металлическое ограждение.

Чем же привлекло внимание Канариса это захоронение, — казалось бы, самое обыкновенное, неотличимое от тысяч других на кладбищах любого германского города?

На первом снимке надпись на мраморной доске надгробия утверждала, что здесь погребена Сарра Гейдрих (немецкий текст был повторен по-древнееврейски). А на второй фотографии того же надгробия была уже другая доска. Надпись гласила: «С. Гейдрих». Текст на древнееврейском языке отсутствовал.

Снимки были вложены в папку и спрятаны в сейф, где хранились многие другие ценности такого же рода и среди них — история болезни унтер-офицера Адольфа Шикльгрубера , нуждающегося в длительном наблюдении психиатров…

Адмирал уже собирался спуститься в гостиную и выпить чашечку кофе, как вдруг затявкал Зеппль. Это был любимый пес Канариса; цветной портрет таксы Зеппля висел в служебном кабинете главы абвера — неподалеку от портрета полковника Николаи и полки с тремя бронзовыми обезьянами…

Итак, Зеппль подал голос. Это могло быть только в случае, если в дом пришел посторонний. Канарис бросил тревожный взгляд на сейф и поспешил вниз.

В холле его ждал… группенфюрер Рейнгард Гейдрих!

На лице Канариса отобразилась радость, едва ли не восторг от такой неожиданной и приятной встречи. Он протянул гостю руку, и его мягкая, как у женщины, ладошка утонула в крепкой руке Гейдриха.

— Такая скучища одолевает по вечерам, — сказал Гейдрих. — Сидел дома, крепился, пока были силы. Когда стало невмоготу, решил нанести «визит вежливости». — При этих словах он ухмыльнулся, его тонкие губы растянулись в длинные полосы.

Канарис закивал в знак того, что все это ему очень хорошо понятно, и предложил гостю кресло. Но тот сказал, что лучше, если они прогуляются: ветер, который дул с утра, разогнал тучи. Сейчас он унялся, и вечер прекрасен.

Они вышли из дома. Впереди бежал Зеппль, переваливаясь на кривых лапах.

Они знали друг друга вот уже пятнадцать лет, и судьба то и дело странным образом перекрещивала их пути. Впервые они встретились в 1922 году на палубе учебного крейсера «Берлин». В ту пору Канарис был оберлейтенантом, Гейдрих — кадетом. Спустя несколько месяцев офицерский суд чести слушал дело кадета Гейдриха, обвинявшегося в какой-то уголовщине, и постановил изгнать его из флота. На суде присутствовал Канарис. Далее они встречались на партейтаге в Мюнхене и затем в Свинемюнде. К этому времени роли переменились: в Свинемюнде Рейнгард Гейдрих приезжал уже в ранге руководителя РСХА, проверяя состояние охраны участка побережья, которым руководил Канарис. И вот, наконец, пригород Берлина, где Канарис купил дом, когда был назначен главой абвера. Была ли это игра случая или нечто прямо противоположное, но дом Гейдриха оказался на той же самой Доллештрассе, что и особняк Канариса…

Так они сделались соседями. А люди, если они живут рядом, да еще и заняты сходной работой, должны общаться. Вот они и стали ходить в гости друг к другу вместе с женами и детьми, встречаться на теннисном корте и площадке для игры в крокет. Но все это было чисто внешнее. Гейдрих люто ненавидел Канариса, считая, что тот содействовал его изгнанию из флота. В свою очередь Канарис отчетливо ощущал опасность, которая всегда грозила со стороны руководителя РСХА, и накапливал материалы, компрометировавшие Гейдриха с точки зрения нацистов.

Сейчас «заклятые друзья» прогуливались по лугу, расточали друг другу улыбки, обменивались ничего не значащими фразами — маленький изящный Канарис и костлявый верзила с безжалостными глазами и орлиным носом на длинном асимметричном лице.

— Были у Бломберга? — вдруг сказал Гейдрих.

Канарис искоса взглянул на него. Конечно, шеф РСХА должен был знать о директиве военного министра относительно подготовки к войне. Но зачем группенфюрер спросил об этом? Какая преследуется цель?

Неожиданно для самого себя он взял Гейдриха под руку. Тот скосил на него глаза.

— Я вернулся от военного министра, и с той самой минуты голова у меня работает только в одном направлении.

— Ну-ну, — пробормотал Гейдрих, — выкладывайте. Любопытно, что вас заботит.

— Нефть!

Шеф РСХА снова взглянул на собеседника.

— Нефть, — повторил Канарис. — Нефтяные источники, которые будут питать моторы врагов Германии.

Гейдрих ждал, чтобы Канарис развил свою мысль.

— Чьи источники? — наконец проговорил он. — Каких государств? А, кажется, начинаю понимать… Ведете речь о России?

— Да.

— И что вы задумали?

— Пока нет планов. Они появятся, когда удастся достаточно хорошо осветить эти районы.

— «Удастся осветить»… Выходит, у вас недостает возможностей?

— Я бы не стал утверждать так категорично. Но помощь друзей никогда не помешает…

— Вон вы куда гнете! Хотите знать, чем я располагаю в России?

— Пусть даже в общих чертах, — осторожно сказал Канарис.

Гейдрих повернул голову и вперил в собеседника тяжелый щупающий взгляд.

— Надеетесь пристегнуть меня к своей лямке?

— Что же… Вы и я — мы оба тянем одну и ту же повозку, разве не так? — Канарис простодушно улыбнулся и, нагнувшись, погладил Зеппля, который, как только люди остановились, стал рыть землю и уже выкопал порядочную яму.

— Так-то оно так, — проворчал Гейдрих. И вдруг рассмеялся: — Любопытно, что вы скажете, если узнаете, что сейчас, быть может, в эту минуту, два очень умных парня из моей службы бродят по тому самому объекту?..

— Какой объект имеете вы в виду?

Гейдрих будто не расслышал вопроса.

— По моим данным, они должны были появиться там два или три дня назад, — продолжал он. — А сегодня или завтра покинут Россию.

— Я всегда говорил, что вы умеете глядеть вперед. — Канарис снова погладил Зеппля. — Что они делают в России, эти ваши люди?

— Что могут делать два агента СД, оказавшись в самом центре нефтяного царства Советов?

— Так они в Баку?

— В Баку, дорогой адмирал.

Они погуляли еще немного. Потом Гейдрих сказал, что время возвращаться домой. Завтра на рассвете он должен лететь в Австрию. Там завариваются важные дела.

И они расстались, пожелав друг другу доброй ночи.

 

ШЕСТАЯ ГЛАВА

Личный самолет главы имперского управления безопасности приземлился в Берлине августовским утром, когда солнце уже основательно прогрело плиты взлетно-посадочной полосы и над бетонными дорожками, над сводчатыми кровлями ангаров и мастерских подрагивало знойное марево.

Позади была напряженная трехнедельная поездка, дни и ночи, наполненные работой: совещания с людьми своей службы, официальные визиты и встречи иного порядка, строго конфиденциальные, происходившие в самых различных местах и условиях, ибо РСХА располагало в Австрии широкой сетью агентов, в числе которых были министры и лавочники, адвокаты, промышленники, владельцы туристских отелей, военные… Гейдрих умел работать. Уж он-то знал, что иной раз самая важная информация добывается маленькими, незаметными людьми, поэтому не гнушался контактов с этой категорией «источников».

Он пожал руку пилоту, вышел из самолета. Возле трапа ждала машина. Гейдрих сел в нее. Поначалу хотел отправиться домой, чтобы выспаться, но передумал и приказал ехать на службу. Разумеется, он и так был в курсе всех дел: шифровальщик и телетайп службы гестапо германского посольства в Вене эти три недели исправно работали на своего высокого шефа. Но все равно могли быть новости…

Он не ошибся. Приняв в служебных апартаментах ванну и позавтракав, сразу же натолкнулся на интересное сообщение. Оно касалось итогов действия группы агентов. В РСХА был заведен твердый порядок, согласно которому подразделения, ведающие работой против различных стран, немедленно докладывали в главную квартиру о всех проведенных акциях. Референтура Гейдриха отсеивала второстепенное — это объединялось в ежедневных сводках. Самое же ценное попадало в особую «красную папку» на столе шефа. Впрочем, она лишь называлась так — «красная папка». На деле это был встроенный в крышку письменного стола плоский стальной ящик, оклеенный красной лакированной кожей. Ключи от весьма сложного замка ящика имели лишь два человека: тот, кто клал в ящик документы — главный адъютант Гейдриха, и сам хозяин. Документы находились здесь в дневное время, когда Гейдрих работал. На ночь они исчезали в особом хранилище.

Итак, Гейдрих раскрыл «красную папку». Ящик был полон. Но особое внимание главы РСХА привлек один документ. Прочитав сколотые бумажные листы, он усмехнулся. На память пришел последний разговор с адмиралом Канарисом. Он поглядел на белый телефонный аппарат прямой связи с руководителем абвера, но звонить не стал, вновь перечитал документ. Потом вызвал адъютанта, показал на бумаги:

— Принесите все, относящееся к делу. Хочу знать подробности.

Тот понимающе кивнул. Он тоже полагал, что дело заслуживает внимания.

Адъютант вернулся с дополнительными материалами.

— Этот человек здесь, — сказал он.

Гейдрих поднял голову, взглянул на офицера.

— Я подумал, что он может понадобиться вам, — проговорил адъютант.

— Он один?

— Да, группенфюрер.

— А женщина?

Офицер неопределенно повел плечом. Женщина была фигурой второстепенной и вряд ли могла вызвать интерес.

— Хорошо, — сказал Гейдрих. — Пусть ждет.

Зазвонил белый телефон.

— Можете идти, — сказал Гейдрих.

Адъютант вышел, и он снял трубку.

— Примите поздравления по поводу благополучного возвращения, — послышался в микрофоне глуховатый голос Канариса. — Не думал, что вы уже на месте, позвонил на всякий случай. И вот — приятная неожиданность. Здравствуйте, группенфюрер!

Гейдрих поморщился. Его раздражала всегдашняя осведомленность главы абвера о делах РСХА. И никак нельзя было докопаться до источников информации. Вот и теперь Канарис, конечно, был извещен, что он, Гейдрих, вернулся и находится у себя в кабинете.

— Здравствуйте, сосед, — пробурчал он. — Я нужен вам?

— Особых дел нет. Но вы только что из Австрии. А я давно не был там. Вот и служба моя в этой стране работает не бог весть как хорошо. Словом, получить информацию из первых рук, да еще от вас, группенфюрер!.. Скоро я должен быть в ваших краях и, если позволите, зайду, чтобы пожать вам руку.

— Хорошо, — сказал Гейдрих. — Приезжайте.

И он положил трубку…

— Адмирал Вильгельм Канарис, — доложил адъютант, распахнув дверь.

Гейдрих механически взглянул на часы. Со времени телефонного разговора с адмиралом прошло менее сорока минут. Канарис явно спешил с визитом.

Он встретил гостя посреди кабинета, подвел к дивану, усадил. Сам устроился в кресле напротив.

Принесли кофе и коньяк.

Канарис поднял рюмку:

— Вижу, что не отдохнули. Не беда, отоспитесь и войдете в норму. Ваше здоровье, группенфюрер!

Гейдрих поблагодарил, отпил из рюмки. Сейчас коньяк «не шел». Во рту была какая-то горечь. Голова отяжелела. У него все больше портилось настроение.

Канарис, напротив, был весел, сыпал словами, задавал все новые вопросы. Но Гейдрих отчетливо ощущал во всем этом наигранность, фальшь. Силился понять, зачем так спешно пожаловал руководитель абвера, и не мог. А это раздражало еще больше.

Взгляд Гейдриха, бесцельно блуждавший по лицу адмирала, по дубовым панелям кабинета, скользнул по письменному столу, задержался на бумагах, которые он недавно просматривал. На память пришел последний перед отъездом в Австрию разговор с Канарисом. Может, показать гостю эти бумаги? Любопытно, как он справится с подобной пилюлей.

Канарис видел, как вдруг просветлело лицо хозяйка кабинета.

— Что такое? — сказал он.

Гейдрих ласково улыбнулся гостю, проследовал к столу, взял документы и вернулся. Движением руки он попросил, чтобы Канарис отодвинул поднос с напитками. На столик легло большое фото. Снимок запечатлел море и на заднем плане береговую полосу с нагромождением зданий. В левой части фотографии отчетливо просматривался пожар — бьющие вверх языки пламени, клубы черного дыма. Темный шлейф окутывал добрую треть города.

Канарис молча рассматривал снимок.

— Баку, — негромко сказал Гейдрих. — Взорван и горит мощный нефтяной фонтан.

Затем он развернул несколько газет с фотографиями нефтяного пожара.

— Русские газеты. Издаются в этом городе. Вот переводы интересующих нас материалов.

Канарис просмотрел машинописные листы с переводами.

— Смотрите-ка, быстро разобрались, что была диверсия, — проговорил он, откладывая очередной лист. — Разобрались и не скрывают этого.

— Они не дураки. Такая публикация — лучший способ насторожить население.

— Как я понимаю, действовал ваш человек?

— Мой, — сказал Гейдрих.

— Он вернулся?

— Увы, нет.

Канарису был передан перевод еще одной газетной заметки. Описывалась история того, как органам безопасности и пограничникам удалось в последнюю минуту нагнать в море пароход, отправлявшийся в заграничное плавание, и снять с него диверсанта.

Далее в сдержанных выражениях критиковались действия командира пограничного катера — тот проявил нерасторопность, халатность и не довел дело до конца. Во время разыгравшегося шторма преступник растолкал конвоиров и бросился в море. Несмотря на тщательные поиски, его не удалось обнаружить и взять на борт. Командир катера наказан. Ведется расследование.

Канарис прочитал текст заметки и отложил бумагу.

— Весьма прискорбно, — сказал он. — А не могла быть так, что этот отважный человек спасся?

— Он был в наручниках.

— Точные сведения или догадка?

— На том пароходе были еще два моих человека. Один находился на палубе, когда арестованного вывели из каюты и посадили в катер. Он видел: наручники были надеты.

— Действительно разыгрался шторм?

— Подтвердил и это. А вот справка метеорологической службы. Как видите, шторм. Ветер достиг силы одиннадцати баллов. Северный ветер. Для парохода он был попутным, для пограничного катера — встречным… Но вы так подробно выспрашиваете! В чем причина?

Канарис потянулся в кресле, улыбнулся.

— На следующий день в этом городе случилось новое происшествие… Я спешил к вам, чтобы преподнести сюрприз. Видите ли, позавчера я получил такие же газеты. — Он извлек из портфеля несколько газет и показал Гейдриху. — Получил их и сразу вспомнил наш последний разговор. Напрягите память, группенфюрер, в канун отъезда в Вену вы прогуливались со мной. Речь зашла о нефти наших противников. Вы сказали, что, может быть, в эту минуту два человека СД действуют в нефтяной столице Советов… И вот мне доставляют бакинскую прессу с информацией о диверсии в нефтяной промышленности! Разумеется, я сразу понял, чья это работа. Вы вернулись, и я поспешил к вам, чтобы поздравить с успехом. Увы, сюрприз не получился.

— Занятно, — пробормотал Гейдрих. — Что же дальше? О каком новом происшествии вы упомянули?

— Вам не известно о нем?

Адмирал достал из портфеля новый документ. Это было фото: огромную цилиндрическую колонну, обвитую переплетением труб и мостков, наполовину закрывали клубы дыма; внизу копошились люди и стояли два пожарных автомобиля.

— Что это такое? — спросил Гейдрих.

— Нефтеочистительная установка номер семнадцать, самая крупная и современная на самом крупном заводе Баку. Подорвана на следующее утро после того, как был взорван и загорелся нефтяной фонтан.

Гейдрих взял снимок, долго разглядывал его. Губы главы РСХА раздвинулись, на узком лице возникло подобие улыбки.

— Откуда это у вас?

— Откуда? — Канарис помедлил. — Ну что ж, отвечу. В Баку аккредитовано консульство Персии. А там у абвера есть добрые друзья.

Возникла пауза. Гейдрих продолжал разглядывать фотографию.

— Вас что-то смущает, группенфюрер? Или эта акция — неожиданность?

— Нет, агент должен был провести подобную диверсию. Точнее, организовать ее… Вы поэтому интересовались обстоятельствами ареста и гибели этого человека? Полагали: быть может, он спасся и наутро довел дело до конца?

Канарис неопределенно повел плечом.

— Завод охраняется войсками, — продолжал Гейдрих. — Да, дивизион двадцать четвертого полка НКВД. Туда не проникнешь. Но у агента имелся свой человек на заводе, который и должен был пронести в цех мину. — Гейдрих запнулся от внезапно пришедшей на ум мысли: — Если эта фотография не фальшивка… Ваш источник надежен?

— Вполне надежных агентов в природе не существует, вы это знаете не хуже меня… Но до сих пор мы не имели претензий к этому человеку.

— Он и сам мог стать жертвой дезинформации… Я все думаю: о горящем нефтяном фонтане и об аресте диверсанта напечатали в газетах. А насчет акции в цеху завода пресса хранит молчание. Мы просмотрели все поступившие к нам газеты, привлекли к делу службу радиоперехвата. Нигде — ни единого звука!

— Столб пылающей нефти наблюдали десятки тысяч людей, арест человека на пароходе видели другие пассажиры, в большинстве иностранцы. Чего же тут скрывать? Иное дело — акция на заводе. Как я выяснил у специалистов, в цехах нефтеочистительных предприятий мало людей. В момент диверсии у злополучной установки могли находиться два-три оператора. Ну, сбежались еще два десятка рабочих. Примчались пожарные. Это все свои люди, которых легко привести к молчанию.

— А цех огорожен высокой стеной, — задумчиво проговорил Гейдрих. — Знаете, о чем я подумал?..

— Об утонувшем агенте?

— Да. Хорошо, что его не довезли до берега. В ЧК его заставили бы заговорить, выдать тех, с кем он был связан…

— Вашего человека на заводе? Он русский?

— Немец, в том-то и дело, сын выходца из Германии. Теперь, совершив акцию, он доказал, что надежен. — Гейдрих снова, в третий раз, поднес к глазам фотографию установки. — Если только этот снимок нам не подставили.

— Я далек от того, чтобы недооценивать контрразведку большевиков. Но быть может, вы все же сгущаете краски, группенфюрер? Ведь это факт, что несколько дней и ночей в бакинское небо бил столб пылающей нефти. Так почему не предположить, что удалась и другая акция?

— Меня смущает гибель агента. Как там написано? — Гейдрих взял перевод газетной заметки: — «Растолкал конвоиров и кинулся в море…» В ЧК у него еще были бы какие-то шансы на жизнь, — скажем, надежда на перевербовку. В бушующем враждебном море человек со скованными руками шансов не имеет. И я все думаю: зачем он это сделал?

— Сказать по чести, и меня тоже точит червячок… Что ж, в таких обстоятельствах есть лишь одна возможность прояснить дело.

— Проверка на месте?

— Да.

— Вот и я об этом… Думаю, агент попался по чистой случайности. Если отбросить случайность, можно сделать вывод: мы на верном пути. Надо готовить людей. Цель — создать в этом районе прочную базу… Хотите взглянуть на одного из тех, кто только что прибыл оттуда?

— Охотно.

Гейдрих позвонил.

— Где этот человек? — спросил он вошедшего адъютанта. — Как его имя?

— Штурмфюрер Борис Тулин.

— Пусть он войдет.

Адъютант удалился.

Спустя минуту дверь вновь отворилась. В кабинет шагнул вызванный. Сделав несколько шагов, четко приставил ногу, коротко наклонил голову.

— Подойдите и садитесь. — Гейдрих показал на кресло. И когда Тулин занял указанное ему место, продолжал: — Я знаю, вы хорошо выполнили задание. Усердие не останется без награды… Вы были на палубе парохода, когда русские пограничники сняли с него человека?

— Да, группенфюрер.

— Знаете, кто он был?

— Арест последовал вскоре после того, как возник пожар на берегу. Не трудно было догадаться…

— Верно, они взяли нашего человека. Когда на него надели наручники?

— Перед тем, как спустить в катер.

— Вы отчетливо это видели?

— Да, группенфюрер. Офицер, надевавший наручники, извинился. Он сказал, что таковы правила.

— Арестованного спустили в каюту катера?

— Пока я его видел, он оставался на палубе.

— Когда начался шторм?

— Налетел внезапно. Катер был уже едва виден.

— И шторм сразу набрал полную силу?

— В какие-нибудь секунды. Позже я беседовал с помощником капитана и выяснил, что там это — обычное явление.

Канарис, который до той поры сидел неподвижно, зашевелился в своем кресле.

— А как вы оказались на палубе? — вдруг спросил он. — Вы были там все время?

— Сперва сидел в баре. Поднялся на палубу, потому что, выпив водки, собирался вернуться к себе в каюту.

— Понял… Россия — ваша родина?

— Да.

— Что привело вас к нам, в число сотрудников секретной службы Германской империи? Хотелось бы знать о побудительных причинах.

— Ненависть к тем, кто сейчас владычит на русской земле. — Тулин повернул голову к Гейдриху: — Это допрос, группенфюрер? Меня в чем-то подозревают?

— Беседа вызвана интересом к вашей личности, который возник у моего друга — главы военной разведки адмирала Канариса.

Тулин посмотрел на Канариса. Тот кивнул в знак того, что согласен с Гейдрихом.

— Извините, господин адмирал, — сказал Тулин.

— Извинять не за что, — ворчливо проговорил Канарис. — Вы держитесь как мужчина. И если группенфюрер когда-нибудь уволит вас, прямиком мчитесь ко мне.

Гейдрих улыбнулся шутке адмирала, протянул Тулину фотографию нефтеперегонной установки.

— В эту акцию тоже вложена часть вашего труда, штурмфюрер.

— Выходит, она взорвана? — сказал Тулин, рассматривая снимок.

— Во всяком случае, похоже…

— Взорвана, — повторил Тулин, продолжая глядеть на фото. — Никаких сомнений. Тоже работа человека, которого сняли с парохода?

— И ваша. Вы очень помогли ему,

— Есть ли сведения о том, что с ним?

— Он умер. Умер как герой.

Тулин прочитал заметку о действиях морских пограничников, задумался. Снова взял фотографию установки, долго изучал ее.

— В чем дело? — сказал Гейдрих. — У вас какие-то сомнения?

— Сами вы, — вдруг сказал Канарис, — сами как поступили бы, штурмфюрер, оказавшись в таких обстоятельствах?

— В угол воротника нам вшивают ампулу с ядом… Я выбрал бы яд. Он выбрал море. Есть ли разница?

Гейдрих шумно выдохнул, поднялся с кресла. Тулин встал, вытянул руки по швам.

— Боюсь, адмирал Канарис не дождется, чтобы вы постучали к нему в абвер!

И Гейдрих захохотал.

Канарис тоже засмеялся.

— Спасибо за службу, оберштурмфюрер, — сказал Гейдрих, оборвав смех.

Тулин молча глядел на него.

— Оберштурмфюрер Тулин, — повторил Гейдрих. — Приказ о повышении вас в чине подпишу сегодня же!

— Благодарю. И готов выполнить любое задание!

— Знаю. А теперь идите!

— Славный малый, — сказал Канарис, когда за Тулиным затворилась дверь. — У вас дар привораживать сердца людей. Снова пошлете его в Россию?

— Возможно.

— Я бы не советовал. После двух диверсий там все насторожено. Вторичное появление в Баку человека, который уезжал из этого города в один и тот же день с раскрытым агентом, не пройдет незамеченным.

Гейдрих молчал.

— Есть иное решение, — сказал Канарис.

— Послать другого?

— Конечно. Абвер может предоставить подходящего кандидата. Даже двух людей. Очень надежных.

— А что абвер попросит взамен?

— Человека, которого вы уже не можете использовать в России.

— Зачем вам Тулин?

— У меня возникла идея создать диверсионное формирование. Там будут подразделения, нацеленные против определенных стран. Скажем, команды и роты русских, чехов, поляков, хорватов, македонцев… Когда возникнет кризис, они будут идти впереди вермахта и расчищать дорогу. Первое, что требуется, — это подобрать руководителей. Ими должны стать ловкие разведчики с хорошей офицерской подготовкой. Мне кажется, Тулин — именно такой человек.

 

СЕДЬМАЯ ГЛАВА

Йоганн Иост, младший партнер венской адвокатской фирмы «Ганс Диллом и Иост», на рассвете 25 июля 1934 года был поднят с постели настойчивыми телефонными звонками. Накануне было порядочно выпито, он лег поздно и сейчас, с трудом разомкнув веки, потянулся к телефонному аппарату.

Звонил связной 89-го штандарта СС, в который Иост вступил осенью прошлого года в качестве СС-манна .

Сон слетел с Иоста, когда он услышал шифрованный приказ о сборе. Несколько минут спустя, захватив кастет, он катил на велосипеде к условленному месту.

Рота собралась, на грузовиках ее отвезли в район Гумбольдтплац. Здесь в одном из домов был вскрыт тайник с оружием; эсесовцы разобрали карабины и пистолеты, вновь заняли места в кузовах машин.

Теперь путь их лежал к площади Ам Бельхаузплац, где была резиденция федерального канцлера. Предстояло окружить и изолировать дворец, пока там будут действовать главные участники операции — те, кому поручено ликвидировать канцлера.

Но в тот день до дворца федерального канцлера рота Йоганна Иоста не доехала. Внезапно отряд полиции преградил путь грузовикам. Раздались выстрелы. Нацистов как ветром сдуло с машин. Попрыгав на землю, они пустились наутек.

Неудача постигла и две другие роты 89-го штандарта. Однако несколько путчистов все же проникли во дворец, ворвались в кабинет главы государства и выстрелами в упор убили канцлера Энгельберта Дольфуса.

Йоганну Иосту повезло. Его участие в путче прошло незамеченным для полиции, он мог продолжать адвокатскую деятельность.

Повезло ему и в том, что в эти дни он сдружился с адвокатом Артуром Зейсс-Инквартом. Коренной житель Вены, владелец процветающей юридической конторы, весьма состоятельный человек, Зейсс-Инкварт не жалел денег на поддержку австрийских нацистов, хотя до поры до времени воздерживался от оформления своего членства в ландеслейтунге. Прошло несколько лет, и тогда выяснилось, что, поступив так, он проявил мудрость и прозорливость.

Поражение австрийских путчистов явилось тяжелым ударом для Гитлера. Захват федеральной канцелярии и убийство федерального канцлера Дольфуса были произведены по плану, разработанному руководством НСДАП. Оттуда же, из третьего рейха, доставили оружие и несколько мундиров австрийской армии, в которые были одеты диверсанты из 89-го штандарта, ворвавшиеся во дворец руководителя государства.

После этих событий обстановка в Австрии осложнилась для нацистов. Их партию запретили. Новый федеральный канцлер Курт фон Шушниг даже отдал под суд головорезов, повинных в злодейском преступлении.

Однако вскоре в Австрии дела пошли по-старому. Не прошло и двух лет, как Шушниг подписал соглашение с Гитлером о восстановлении дружеских отношений между их странами. В этот день Зейсс-Инкварт встретился с Истом. Они провели вечер в уютном загородном ресторане, славившемся своей рыбной кухней. Разговор шел в открытую. Главной темой являлось будущее Австрии. В разгар беседы в ресторан ворвался газетчик. Посетители мгновенно расхватали газеты — в них был напечатан текст нового австро-германского соглашения.

Оказалось, Зейсс-Инкварт уже знал о нем в подробностях. Смеясь, он очеркнул ногтем один из параграфов соглашения.

Иост прочитал:

— «Правительство Австрийского федерального государства будет постоянно руководствоваться в своей общей политике по отношению к Германии тем принципом, что Австрия признает себя германским государством».

Зейсс-Инкварт отложил газету.

— Вот и все, — сказал он, — теперь присоединение Австрии к Германии — вопрос ближайшего времени. Стоит выпить за это.

Приятели встали, прокричали «хот» и до дна осушили свои кружки.

На этом разговор двух адвокатов не закончился. Задумчиво глядя на коллегу, Зейсс-Инкварт заметил, что события, которые назревают и будут иметь решающее значение для судеб государства, должны подстегнуть к действиям каждого истинного патриота. Стопроцентные австрийцы во время этих событий обязаны находиться там, где принесут больше пользы отечеству. В стране есть силы, которые заняты сейчас такой расстановкой надежных людей. Их вниманием не обойден и Йоган Иост. Как он смотрит на то, чтобы переменить профессию? Ему могли бы предложить ответственный пост, — скажем, в прокуратуре или полиции…

Иост глядел на собеседника, и на языке у него вертелись десятки вопросов. В самом деле, этот человек не состоял в организации, но всегда был в курсе всех дел нацистов… О переговорах Гитлера с Шушнигом он знал, когда еще никто в Австрии об этом и не догадывался… Вот и теперь больше, пожалуй, чем даже руководитель венского отделения ландеслейтунга, Зейсс-Инкварт озабочен тем, чтобы Гитлер взял верх в борьбе против канцлера Шушнига и президента Микласа… Кто же он такой, этот человек, чего добивается?

1938 год Йоганн Иост встретил на посту начальника полиции одного из городов Верхней Австрии, расположенного близ границы с Германией.

Как всегда, на зимний сезон в страну съехались иностранные туристы. По вечерам они заполняли партер и ложи знаменитой Венской оперы, ночи напролет веселились в многочисленных ресторанах и кабаре. В ту зиму особенно модны были катания на русских тройках, а для лыжников — полеты на воздушных змеях, буксируемых всадниками или автомобилями. Разумеется, на полную мощность работали сотни гостиниц и пансионатов, охотничьи альпийские хижины.

Да, с точки зрения туристов и обывателей, Австрия была все та же — добрая старая Австрия, чьи традиции формировались веками и неподвластны времени.

Но так только казалось. Мыслящие люди страны встретили Новый год в тревоге. Было известно, что вновь зашевелился пресловутый «австрийский легион» : вербует в свои ряды добровольцев, проводит учения, причем непосредственно возле границы. Носились слухи об интенсивных переговорах между руководителями Австрии и Гитлером. В эти же дни прессу облетело сообщение о том, что швейцарская полиция захватила на Костанцском озере судно, груженное взрывчаткой и бомбами. То и другое было германского производства и предназначалось австрийским нацистам.

Такова была обстановка в стране, когда начальнику полиции города Луста Йоганну Иосту доложили о чрезвычайном происшествии.

16 февраля 1938 года две жительницы города, мать и дочь, были доставлены в больницу с признаками тяжелого пищевого отравления. Обе находились в бессознательном состоянии. Подобрали их на улице, неподалеку от кондитерской «Двенадцать месяцев», где, как выяснилось, они только что побывали.

Кондитерская славилась широким ассортиментом деликатесов собственного изготовления, а также кофе и шоколадом, завариваемыми по особым рецептам, но больше всего — новинками, которые время от времени заведение предлагало клиентам. Причем это были истинные новинки, — как правило, экзотические лакомства народов стран Востока или Латинской Америки.

Владелица кондитерской, Эстер Диас, была зарегистрирована в иммиграционном управлении как прибывшая год назад из Южной Америки. Она показала, что видела обеих пострадавших у себя в заведении: женщины пробовали очередной шедевр кондитерской — персидскую рисовую халву.

В кондитерскую был послан наряд полиции. Он подтвердил, что очередной новинкой была особого сорта халва — изделие со сложной рецептурой, главными компонентами которого являются рис, мед и масло. Полицейские изъяли для лабораторного анализа образцы халвы и всех других изделий.

Доклад об этом происшествии начальник полиции Йоганн Иост слушал невнимательно. Он думал о другом. Еще позавчера федеральный канцлер Шушниг спешно выехал в Берлин. И вот полчаса назад из Вены позвонил один из функционеров нацистской партии. Захлебываясь от волнения, он сообщил: в Берлине фюрер сделал Шушнигу такой «политический массаж», что австрийский канцлер, что называется, едва не испортил белье. Положение дел таково, что сейчас могут возникнуть любые неожиданности. Посему Иост и его люди должны быть готовы к действию, если разразится кризис. Важно не прозевать изменения ситуации.

Между тем инспектор закончил доклад о происшествии в кондитерской. Иост уже собирался наложить штраф на владелицу кондитерской и на этом закрыть дело, как вдруг пришло сообщение из больницы. Врач уведомил, что пострадавших спасти не удалось. Обе женщины умерли.

Дело осложнилось. Возникла необходимость опечатать кондитерскую и провести тщательное расследование. Иост продиктовал инспектору нужные распоряжения.

— Эта женщина хочет, чтобы вы ее выслушали, — сказал инспектор, сделав записи.

— Хозяйка заведения?

— Да.

— Хорошо. Впустите ее.

Инспектор отворил дверь.

— Войдите, фрау Эстер Диас, — проговорил он.

Полицей-президент оглядел появившуюся в кабинете женщину, маленькую, смуглую, с блестящими темными волосами, стянутыми на затылке в огромный тугой узел, ее элегантный туалет из серого бархата с кружевным жабо.

Это была Саша Сизова.

— Подойдите, — сурово сказал Иост. — Мы слушаем вас.

— Прежде всего полагается предложить даме кресло. — Саша гордо вскинула голову, сделала несколько шагов. — Слава Богу, я еще не преступница.

— Почти преступница… Обе ваши клиентки скончались.

— Это ни о чем пока не говорит. Или у вас уже есть результаты медицинской экспертизы?.. Вот видите, вы молчите. Так я могу сесть, господин полицей-президент?

Иост посмотрел на инспектора. Тот пододвинул кресло посетительнице.

— Ну вот, — сказала Саша, со вздохом опускаясь в кресло. — Так-то лучше. Господин полицей-президент, обращаюсь с требованием подвергнуть лабораторному анализу также исходные продукты кондитерской. Кто знает, не виноваты ли поставщики муки, масла, варенья, пряностей…

— Хорошо. — Иост снова поглядел на инспектора. — Ваша просьба будет удовлетворена. — Он подчеркнул слово «просьба».

— Это не все, — проговорила Саша, наблюдая за инспектором, который делал пометку в блокноте. — Вот список четырнадцати человек: фамилии и номера телефонов. Все они мои постоянные клиенты, вчера и сегодня побывали в кондитерской и тоже пробовали новинку. Полагаю, полиции надо связаться с ними и выяснить, не нуждаются ли они в медицинской помощи…

Иост принял из рук Саши список, мельком оглядел его и передал инспектору:

— Сделайте немедленно!

— У меня все, господин начальник полиции, — сказала Саша. — Могу я удалиться?

— Придется вам побыть в полиции некоторое время, — сухо сказал Иост.

Четверть часа спустя полицейский закончил обзванивать клиентов кондитерской «Двенадцать месяцев» и внес в протокол их свидетельства. Все они подтвердили, что пробовали в кондитерской персидскую халву, и все чувствовали себя как обычно.

Несколькими часами позже поступили результаты лабораторных анализов продуктов и готовых изделий кондитерской. Здесь тоже все обстояло нормально.

К вечеру завершили работу судебно-медицинские эксперты, производившие вскрытие и исследование погибших женщин. Они пришли к выводу, что в обоих случаях смерть наступила от пищевого отравления. Был обнаружен и непосредственный виновник трагедии — высокотоксичный яд, какого не могли иметь ни компоненты халвы, ни само изделие в целом.

Все выяснилось, когда в полицию вернулись инспектор и эксперт, побывавшие в доме, где жили покойные. Они доставили в лабораторию бутылку с остатками opaнжада и два стакана, обнаруженные ими в квартире, на столике в прихожей. В оранжаде, как и на донышке стаканов, химики сразу нашли тот самый яд. Им оказался разложившийся краситель напитка.

Руководитель расследования вошел в комнату, где находилась задержанная владелица кондитерской. Она дремала на стуле. Инспектор осторожно кашлянул и, когда Саша открыла глаза, вежливо поклонился.

— Фрау Эстер Диас, — сказал инспектор, и Саша сразу поняла, что все обошлось, — фрау Диас, вас просит к себе господин полицей-президент.

Минуту спустя Йоганн Иост принес Саше свои извинения, присовокупив, что его супруга всегда была самого высокого мнения о кондитерской «Двенадцать месяцев» и, несомненно, останется постоянной клиенткой заведения.

— Что же касается лично меня, — продолжал шеф полиции, — то я отдаю дань вашей деловой хватке, таланту коммерсанта. Кондитерская заняла ведущее положение в городе, и все это — только подумать! — за каких-нибудь полгода…

— Я приехала сюда год назад, — холодно сказала Саша. — Срок вполне достаточный, чтобы во всем разобраться и прилично поставить дело.

— Полиции известно, что вы работаете по пятнадцать часов в сутки. Конечно, это одна из причин преуспевания. Тем не менее меня смущают некоторые обстоятельства…

— Говорите, я слушаю.

— У вас в кондитерской все самое лучшее и изысканное. Я не ошибся?

— Полагаю, не ошиблись. Но что дальше?

— Дальше то, что цены в кондитерской «Двенадцать месяцев» — одни из самых низких в городе…

— Самые низкие!

— Вот-вот, — подхватил Иост. — А это означает, что вы получаете минимальную прибыль. И я рассуждаю: кому нужно предприятие, которое приносит мало дохода?

— О каких доходах вы говорите, господин начальник полиции! — вздохнула Саша. — Пока кондитерская приносит одни убытки. Да, да, только убытки. И притом немалые. Но эти убытки не неожиданность…

— Не понимаю вас, фрау Диас. Начиная дело, вы знали, что будут убытки?

— Я их запланировала.

— Запланировали? — пробормотал Иост. — Да что вы, фрау Диас! Кто же, если это нормальный человек, открывая дело, планирует не прибыли, а убытки?

— Любите вы ловить рыбу, господин полицей-президент?

— Допустим, а что?

— Тогда вам должен быть знаком термин «подкормка»… Что, требуется пояснение? Какой же вы рыбак!

— У меня три спиннинга, — обиженно сказал Йоганн Иост. — Я никогда не возвращался с альпийских озер без форели!

— А, спиннинг!.. Я о другом. В ряде стран Южной Америки люди предпочитают действовать обыкновенной удочкой. Здесь побеждает тот, кто заранее приваживает рыбу к определенному месту. Глупец будет смеяться, глядя на то, как человек сыплет в воду драгоценный корм, много корма. А умный проникнется уважением к этому рыбаку. Уж он-то знает: завтра «расточитель» будет с богатым уловом… Я поклонница этого способа добычи рыбы.

— Сколько же вы скормили «рыбам»? И когда надеетесь начать лов?

— Подготовка проведена немалая. Вы сами заметили, что кондитерская завоевала признание. Надо добавить: мы оттеснили всех опасных конкурентов. Словом, можно было надеяться, что самое трудное уже позади. И вдруг трагическое происшествие — гибель двух женщин!..

— Но вы ни в чем не повинны.

— Растолкуйте это сотням обывателей, которые видели, как женщин подобрали близ кондитерской!.. А в предприятие я вложила немалые деньги.

— Это ваши личные средства?

— Начинала своими, но они быстро иссякли. Пришлось привлечь и деньги супруга. Увы, кондитерская поглотила его взнос тоже. И это весьма печально.

— Ваш супруг скуп?

— Напротив, добрейшей души человек. Но, как он выражается, не любит швырять деньги на ветер. А по брачному контракту каждый из нас сам распоряжается собственными средствами.

— Ему надо растолковать, что дело перспективное.

— Бесполезно, господин полицей-президент. Он не коммерсант, ничего не понимает в делах. — Саша задумчиво поглядела на Иоста, будто прикидывая, как дальше вести разговор. И вдруг сказала: — Теперь я поставлена перед необходимостью подыскать надежного компаньона.

— М-да, — неопределенно проговорил Иост. — Вон как у вас все поворачивается…

Прогудел зуммер телефона. Иост снял трубку и услышал голос инспектора, которому было поручено собрать сведения о хозяйке кондитерской. Инспектор доложил, что задание выполнено.

— Очень хорошо, — сказал Иост, — очень хорошо, но это уже ни к чему… Впрочем, погодите минуту! — Он наморщил лоб, скользнул взглядом по сидевшей напротив женщине. — Вот что, зайдите ко мне через десять минут.

— Да, шеф, — послышалось в трубке.

Разговор был закончен. Иост положил трубку, в задумчивости склонился над столом. Казалось, он решает сложную задачу.

— Что же, — сказала Саша, прерывая затянувшуюся паузу, — я рада знакомству с вами, господин полицей-президент. Спасибо за доброе ко мне отношение. Надеюсь в свою очередь оказаться вам полезной. Во всяком случае, с этой минуты в кондитерской для вас открыт неограниченный кредит.

— Спасибо и вам, — проговорил Иост. — Наше знакомство должно продолжаться. Сейчас у меня возникли новые мысли. В них еще надо разобраться, и тогда, я уверен, мы встретимся. Желаю процветания кондитерской и ее очаровательной хозяйке. «Двенадцать месяцев» — очень хорошее название, фрау Диас!

— Встретимся, но не в помещении полиции, — улыбнулась Саша. — Думаю, в нашем городе есть куда более приятные места, не так ли?

— Конечно, конечно, — заторопился Иост. — Я сделаю все, чтобы встреча была не только приятной, но и полезной.

— До свидания, господин полицей-президент!

— До скорого свидания, фрау Диас!

Иост встал, протянул Саше обе руки.

Зазвонил телефон, стоявший отдельно от группы других аппаратов. Хозяин кабинета сразу стал серьезным, быстро взял трубку.

По мере того как он слушал, его охватывало все большее волнение — лицо покрылось испариной, губы подрагивали. С прижатой к уху телефонной трубкой, он сидел неподвижно и лишь время от времени коротко наклонял голову, поддакивая невидимому собеседнику.

К концу разговора толстое румяное лицо полицейского было мокро от пота. Шумно выдохнув, он положил трубку на рычаг и стал вытирать лицо платком. Его глаза сияли.

— Получили хорошее известие? — осторожно спросила Саша.

— Хорошее? — Иост вскочил с кресла, восторженно всплеснул руками: — Это отличная весть, сверхотличная, потрясающая, дорогая фрау Диас! Мой лучший друг назначен министром внутренних дел и безопасности Австрии!

Саша молча смотрела на полицейского. А тот, забыв обо всем на свете, кричал:

— Назначение состоялось вчера! Кроме того, декретом президента амнистированы истинные патриоты — те, для кого всегда была идеалом Германия Адольфа Гитлера!.. Ну, теперь мы соберемся с силами и устроим хорошую взбучку этому вшивому демократу Шушнигу!

Он оборвал себя на полуслове.

Распахнулась дверь. Появившийся на пороге секретарь торжественно провозгласил:

— Господин министр Артур Зейс-Инкварт!

Иост побагровел, с шумом втянул воздух. Казалось, он задыхается.

— Кто! — тонко выкрикнул он.

А в кабинет уже входил осанистый мужчина в белом плаще и изящно обмятой серебристой шляпе.

— Здравствуйте, коллега, — сказал он звучным баритоном.

Иост рванулся навстречу гостю, обеими руками обхватил протянутую ему ладонь.

— О, какая честь, — бормотал он, ведя министра к креслу, — боже, какая великая честь!..

Секретарь принял у Зейсс-Инкварта плащ и шляпу.

— Коньяку! — крикнул Иост. — Кофе и коньяку, черт возьми!

Секретарь выскочил из кабинета.

Тут Зейсс-Инкварт заметил Сашу.

— Моя посетительница, — заторопился Иост, глядя на министра преданными глазами. — Владелица лучшей кондитерской… У нас был деловой разговор… Фрау Эстер Диас, приветствуйте же моего друга, а теперь еще и моего шефа и самого могущественного покровителя!.. Перед вами федеральный министр внутренних дел и безопасности Артур Зейсс-Инкварт!

Саша была информирована о личности Зейсс-Инкварта, его пронацистских взглядах. Знала она и о поездке Шушнига в Германию. Теперь было ясно, что на этом настоял Гитлер. И вот итог переговоров глав двух государств: австрийские нацисты, которые сидят в тюрьмах за различные преступления, получают амнистию, скрытого фашиста Зейсс-Инкварта назначили на важный пост, подчинив ему службу безопасности и полицию.

Как расценить все это? И что ждет Австрию в самом ближайшем будущем?

— Бывают же чудеса, господин министр, — сказала Саша и мило улыбнулась Зейсс-Инкварту.

— А? Что? — тот встрепенулся, резко повернул голову к хозяину кабинета.

— Фрау Диас имеет в виду ваше неожиданное появление в нашем городе, — поспешил пояснить Иост. — Всего несколько минут назад я с гордостью говорил о вашем высоком назначении — и вот открывается дверь и вы входите! Саша впервые видела Зейсс-Инкварта и теперь внимательно наблюдала за ним. Перед ней сидел мужчина лет сорока, полный, с заметным брюшком. В его облике не было ничего арийского. Смуглый, круглолицый, с темными круглыми глазами, беспокойно бегающими за толстыми стеклами очков в черной оправе (тоже круглой), он больше походил на жителя южных стран.

В порывистых движениях Зейсс-Инкварта, в манере держать голову, поворачивая ее не плавно, а толчками, было что-то птичье. «Скворец» — мысленно окрестила его Саша.

— Сегодня меня ждет в Берхтесгадене фюрер, — сказал Зейсс-Инкварт, морща лоб и покусывая верхнюю губу. — Но случилась задержка: в самолете оказалась неисправность, пилот вынужден был совершить посадку. Вот как плохо работает авиация нашей несчастной страны!

— Уж теперь-то вы наведете порядок, — льстиво сказал Иост. — И в полиции, и в авиации. Везде!.. Все мы засучим рукава и примемся за дело по первому вашему сигналу.

— Спасибо, мой друг.

— Смею ли я просить, — продолжал полицей-президент, — смею ли я просить вас передать фюреру, что в городе Лусте живет человек, готовый выполнить любой приказ этого великого преобразователя Германии и всей Европы?..

— Смеете, — ответил Зейсс-Инкварт и дернул головой. — И я скажу так: вам, дорогой Иост, недолго осталось торчать в этой дыре. Надвигаются события огромной важности, и в них вам будет определена достойная роль.

Секретарь вкатил столик с коньяком, уже разлитым по бокалам, и кофе. Иост почтительно передал бокал гостю, потом Саше, взял свой бокал.

— Ваше здоровье, господин министр! Здоровье фюрера!.. О святые угодники, какие славные вести пришли сегодня в наш город!.. И я не сомневаюсь: это только начало.

Коньяк был выпит.

Саша понимала, что должна уйти. Она встала, снова улыбнулась Зейсс-Инкварту:

— Может ли Бог совершить еще одно чудо, господин министр?

— Какое же, сударыня?

— Я молюсь, чтобы он подсказал вам мысль когда-нибудь посетить мою кондитерскую. Остальное беру на себя. Уж я позабочусь, чтобы вам у меня понравилось!

И она вышла.

 

ВОСЬМАЯ ГЛАВА

Незадолго до полуночи 11 марта 1938 года — в 23 часа 15 минут венское радио внезапно прервало музыкальную передачу для сообщения чрезвычайной важности. Сдерживая волнение, диктор объявил, что президент Миклас только что назначил канцлером Австрии доктора Артура Зейсс-Инкварта.

Пятью часами позже, когда над Центральной Европой только брезжил рассвет, германская армия пересекла в ряде пунктов австрийскую границу и двинулась к Вене. Танковые и автомобильные колонны быстро катили по хорошим дорогам, не встречая сопротивления, австрийская армия выполняла приказ нового главы правительства, требовавший отходить и не сопротивляться…

Еще через час над Веной появились эскадрильи бомбардировщиков с крестами на крыльях. Они кружили над городом и сбрасывали миллионы листовок.

Кузьмич, только что прилетевший в Вену из Цюриха, подобрал одну из листовок. Она гласила:

«Национал-социалистская Германия приветствует национал — социалистскую Австрию и ее новое правительство, которые соединились в нерушимый союз».

Несколько позже Кузьмичу удалось в общих чертах воссоздать картину того, что произошло за последний месяц. Все это время Гитлер и его окружение усиливали давление на Шушнига и Микласа. Адмирал Канарис был направлен в Мюнхен, где размещался 7-й отдел его службы, ведавший работой против Австрии, и непосредственно руководил деятельностью этого отдела. Цель: создать видимость концентрации германских войск на границе с Австрией, непреклонности Гитлера начать войну, если в Вене пренебрегут требованиями Германии. А требования были такие: убрать Шушнига, отменить назначенный им на 13 марта плебисцит в стране, назначить канцлером «честного и независимого» Зейсс-Инкварта, присоединиться к Германии. Акция имела успех. Общими усилиями Гитлер, Канарис, Риббентроп и фон Бломберг заставили Шушнига отказаться от плебисцита, итог которого наверняка был бы не в пользу нацистов. Какое-то время президент Миклас сопротивлялся назначению Зейсс-Инкварта главой правительства, но в конце концов сдался.

…Кузьмич спрятал листовку в карман, медленно двинулся по улице, присматриваясь к тому, что творилось в городе. Люди высыпали из домов, глазели на самолеты, толпами кидались за падающими с неба бумажками, тревожными взглядами провожали десятки грузовиков с вооруженными людьми, которые мчались во все концы города.

На перекрестке стоял здоровенный полицейский. Вот подъехал тяжелый дизельный «бенц» с двумя десятками нацистов с нарукавными повязками со свастикой, заслонил полицейского и остановился. Когда машина ушла, вновь стал виден полицейский — он стоял на том же месте и, ухмыляясь, разглядывал такую же повязку на своем левом рукаве… Вдруг он вытянулся, вскинул руку в «приветствии Гитлера», салютуя неторопливо проезжавшей большой открытой машине. В ней сидели двое. Кузьмич узнал Зейсс-Инкварта и Генриха Гиммлера.

Оба были веселы, оживленно беседовали. Только что Зейсс-Инкварт разговаривал с Гитлером по телефону. Венский слуга и его берлинский господин были довольны положением дел. Зейсс-Инкварт получил новые инструкции: в ближайшие сутки прогнать Микласа с поста президента, занять его пост и в качестве главы государства издать федеральный конституционный закон об официальном присоединении Австрии к Германской империи. Далее, Гитлер разрешил нескольким подразделениям австрийской армии вступить на территорию Германии. Фюрер пояснил: акция направлена против тех, кто вопит, будто Германия слопала Австрию. Если все сделать как надо, ни у кого не останется сомнений в том, что это итог взаимного тяготения друг к другу обоих государств. И тогда крикунам придется заткнуть свои глотки.

Зейсс-Инкварт был в восторге от такого решения Гитлера. Он прокричал в трубку, что фюрер, как всегда, мудр, глядит далеко вперед и блестяще оценивает перспективу. Слава фюреру!

Разговор подходил к концу. И тогда Зейсс-Инкварта осенило. Он предложил, чтобы Гитлер, не откладывая, прибыл в свои новые владения и встретился с народом. Подобная акция тоже весьма полезна. Самое подходящее место — Верхняя Австрия, ее центр — город Линц, где фюрер провел лучшие годы своего детства.

Возникла пауза. Гитлер, которому понравилось предложение собеседника, отложил трубку и стал изучать сводку продвижения германских войск по территории Австрии. Наконец нужная информация была найдена. Сообщалось, что час назад танковый батальон и две роты стрелков вступили в Линц. Инцидентов нет, на улицах спокойно. Убедившись, что безопасность будет обеспечена, Гитлер взял трубку и сказал, что сегодня же прибудет в Линц. Пусть партейгеноссе Зейсс встретит его в этом городе.

В те минуты, когда Кузьмич увидел в автомобиле Зейсс-Инкварта и Гиммлера, они ехали на аэродром, чтобы лететь в Линц.

Машина скрылась. Проводив ее взглядом, Кузьмич дошел до перекрестка, купил несколько газет. Было холодно, сыро, с низкого серого неба сыпались снежинки пополам с водяной пылью. Он огляделся, отыскивая какое-нибудь кафе. Взгляд упал на стену дома: мужчина в вытертом кожаном полупальто и надвинутой на лоб кепке только что наклеил рукописное объявление, пришлепнул по нему рукой и быстро пошел прочь.

Кузьмич механически шагнул к бумажному листу на стене. Отчетливо видны были строчки, крупно выведенные влажным чернильным карандашом:

Австрийцы
Коммунисты Вены.

Нацисты задушили народ Германии, они проливают море крови в Испании. Теперь пришел наш черед. Они добрались и до нас. Сопротивляйтесь, австрийцы! Будь проклят нацизм!

Кузьмич прочитал все это, медленно двигаясь вдоль стены. Он поднял голову и оглядел улицу, отыскивая того, кто прилепил к стене прокламацию. Но человек в кепке уже исчез.

Вскоре Кузьмич сидел в баре и прихлебывал из чашки густой горячий шоколад. В зале было много народу. За соседним столиком расположились двое мужчин в клетчатых брюках гольф и спортивного покроя куртках. Они жестикулировали, громко смеялись и то и дело прикладывались к бокалам со спиртным. Кузьмич определил, что это итальянцы.

Остальные посетители вели себя иначе — просматривали газеты, разговаривали вполголоса. На их лицах была озабоченность, тревога. Да, в Вене не всем нравился фашистский переворот, далеко не всем.

Кузьмич задумался. В Австрию он прибыл для встречи с Сашей и Энрико. Надеялся в первый же день повидать обоих. Но теперь дело осложнилось. Страна наводнена немецкими войсками. Повсюду патрулируют австрийские нацисты. Полиция тоже приведена в боевую готовность. В этих обстоятельствах требовалась удвоенная осторожность, чтобы не усугубить и без того трудное положение советских разведчиков, которые, как это знал Кузьмич, еще не успели должным образом утвердиться в этой стране, обрасти помощниками, связями… Как же быть? Рискнуть и в этой неразберихе отправиться к ним? Или, быть может, попытаться вызвать Сашу сюда, в Вену?..

Радио, которое все это время передавало вальсы, вдруг смолкло. После короткой паузы из динамика раздались звуки фанфар. Вслед за тем диктор объявил, что сейчас будет передано сообщение государственной важности.

Приемник стоял на прилавке бармена. Хозяин заведения увеличил громкость.

В зале притихли. Смолкли даже те двое в клетчатых гольфах. В наступившей тишине слышалось лишь потрескивание динамика.

И вот вновь зазвучал голос диктора. Он торжественно объявил, что в эти минуты фюрер Германской империи направляется на аэродром Темпельгоф, чтобы лететь сюда, в новую национал-социалистскую Австрию. Цель визита фюрера — Линц, где он сегодня же выступит перед горожанами.

Диктор смолк, и в бар ворвались громовые звуки военного марша.

Итальянцы переглянулись, затем разом вскочили на ноги. Один кричал, подзывая кельнера, другой торопливо доставал из бумажника деньги.

Подошел служитель. Посетители заговорили с ним. Кельнер медлил с ответом, переспрашивал.

Кузьмич прислушался. Сквозь грохот музыки из радиоприемника с трудом уловил несколько слов. Посетители спрашивали дорогу на Линц.

Еще несколько секунд он колебался. Потом решительно подошел к итальянцам.

— Я бывал в Линце, — сказал он. — Бывал там не раз и готов помочь синьорам.

Те обернулись. Один из них, средних лет человек с толстым лицом и приплюснутым носом, схватил Кузьмича за плечи, заговорил по-немецки, коверкая слова. Он благодарил неожиданного помощника и заверял, что хорошо заплатит, если тот согласится быстро вывести их автомобиль за пределы города и показать дорогу на Линц. Он, Карло Валетти, фашист, горячий поклонник Муссолини и Гитлера, обязательно хочет послушать первое выступление фюрера на земле Австрии. Того же желает его друг Стефано, с которым они вместе приехали сюда из Турина.

Новый знакомый улыбнулся в знак того, что все понял, Он перешел на итальянский, которым владел так же хорошо, как и немецким, и заявил, что охотно поможет.

Кузьмич прожил в Австрии почти два года, после того как совершил первый побег с царской каторги и вынужден был эмигрировать. Он знал страну, бывал ив Линце. Из Вены дорога туда, как он помнил, пролегала через Нейленгбах, Лосдорф, Иос. Далее был город, в котором находились Саша и Энрико, затем два-три мелких населенных пункта и, наконец, Линц.

Все трое вышли из бара. У тротуара стоял новенький спортивный «фиат». Карло Валетти показал Кузьмичу на место рядом с шофером, сам сел за руль. Второй итальянец поместился сзади, и машина тронулась.

Следуя указаниям Кузьмича, автомобиль выбрался на кольцо бульваров, миновал оперный театр, Западный вокзал и вскоре оказался на окраине города.

— Ну вот, — сказал Кузьмич, — здесь начинается трасса на Линц. Это полтораста километров.

Карло Валетти притормозил и подал машину к обочине. Остановив «фиат», он достал бумажник и зашуршал деньгами. Кузьмич молча следил за ним. Судя по всему, итальянцы были людьми состоятельными. Он же решил до конца играть роль человека, стесненного в средствах и вынужденного дорожить каждой монетой.

— Этого хватит? — спросил Карло Валетти, передавая Кузьмичу пачку бумажек.

— О да! — воскликнул провожатый. Он схватил деньги и запихал их в карман. — Синьор щедр, как король. Да хранит бог синьора!

И он стал искать ручку, чтобы открыть дверцу автомобиля и выйти.

Итальянец ждал, положив пальцы на рычаг переключения передач. А провожатый медлил. Вдруг он повернул голову к хозяину автомобиля.

— Могу ли я попросить о любезности?..

— Хотите ехать с нами? — догадался итальянец. — А куда вам надо?

— Говоря по чести, час назад я и не думал о поездке. — Кузьмич изобразил смущение. — Надеялся, что мне переведут деньги, а их нет и нет…

— Куда вам надо? — повторил итальянец.

— Теперь, когда благодаря вашей щедрости я обеспечен дня на два, — Кузьмич выразительно похлопал себя по карману, — теперь я тоже съездил бы в Линц, чтобы послушать господина Гитлера. Надо быть идиотом, чтобы пропустить такую возможность. А потом я вернусь в Вену, получу перевод и снова буду на коне.

Валетти молча перевел рычаг, дал газ, и спортивный «фиат» рванулся с места.

Они не проехали и десяти километров, как вынуждены были остановиться: дорогу перегораживал грузовик, поставленный так, что была свободна лишь узкая полоса для объезда. Возле машины маячили трое в накидках с капюшонами. У того, кто первым подошел к путникам, был карабин за плечами, а в руке ременный хлыст, которым стражник пощелкивал по сапогам.

Итальянский паспорт Карло Валеттн произвел на него впечатление. Стражник просунул голову в оконце автомобиля, дружески подмигнул водителю и попросил передать наилучшие пожелания «дуче Бенито». На других пассажиров он и не взглянул.

— А зачем контроль? — спросил его Валеттн.

— Кто знает… — Человек с карабином наморщил лоб. — Приказали организовать проверку документов, — значит, надо. Я так думаю, вот-вот начнем охоту на красных.

«Фиат» ловко объехал грузовик и устремился вперед. Валетти мастерски вел машину; Кузьмич, сам неплохой шофер, оценил его искусство.

— Охота на красных, — сказал Валетти. — Да, фюрер быстро наведет здесь порядок.

— Прихлопнет всех до единого, — отозвался тот, что сидел сзади. — Опыта у него достаточно.

— Ну-ка, дай мне огня, — обращаясь к Кузьмичу, процедил Валетти, перекатывая в зубах незажженную сигарету. — Спички в ящике для перчаток.

После того как Кузьмич взял деньги да еще напросился в попутчики, итальянцы смотрели на него как на человека, с которым можно не церемониться.

Кузьмич зажег спичку. Водитель прикурил, выпустил ему в лицо клуб дыма.

— Машину водишь?

— Могу.

— А молчал! — Итальянец сбросил газ и подрулил к краю шоссе. — Вылезай, обойди кругом и сядь за руль. Мы со Стефано провели веселую ночку, глаз не сомкнули. — Он коротко хохотнул и зажмурился, отдаваясь приятным воспоминаниям. — Теперь самое время соснуть, пока не прибудем на место… Ну, поворачивайся живее!

Кузьмич повиновался.

«Фиат» шел легко. Сильный мотор чутко реагировал на малейшее увеличение подачи газа.

— Больше не дави, — сказал Валетти, когда стрелка спидометра уперлась в цифру «100». — Кто тебя знает, какой ты специалист…

Он прервал себя на полуслове и выругался. Впереди, за поворотом, возник новый городок и новое препятствие — на этот раз опущенный шлагбаум.

Перед заграждением прогуливался человек в пальто, опоясанный широким ремнем, на котором висел тесак. Другой, с винтовкой наперевес, следил за тремя молодыми парнями — те сидели на краю кювета, заложив руки за голову.

— Кто такие? — спросил Валетти, когда охранник просмотрел и вернул ему паспорт.

— Здешние, — сказал человек с тесаком, — рабочие с лесопилки. Сложились и наняли грузовичок, чтобы ехать в Линц.

— Послушать фюрера?

— Точно… — Стражник недобро усмехнулся. — Торопились, канальи!

Валетти недоуменно глядел на него. Стражник сходил к обочине, что-то поднял с земли и вернулся. В руках у него была брезентовая сумка. Откинув крышку, он поднес сумку к окну автомобиля. Ударила вонь. В сумке была гнилая картошка и десяток тухлых яиц,

— Вот оно что! — пробормотал Валетти.

Давно остался позади городишко с шлагбаумом перед въездом, а у Кузьмина перед глазами все стояли трое парней, которым не удалось по-своему встретить Гитлера на австрийской земле. Кто они? Быть может, члены коммунистической партии, загнанной в подполье незадачливыми правителями Австрии?..

Травлю австрийских коммунистов вел Дольфус и продолжал Шушниг. Поступив так, тот и другой устранили последнее препятствие на пути нацизма и сами стали его жертвами. Дольфус заплатил жизнью за недальновидность. Смещенный Шушниг, по слухам, арестован. Теперь сгниет в каком-нибудь концлагере, если его довезут до лагеря…

Кузьмич вернулся мыслями к Саше. Еще десяток километров — и он у цели. Уже намечен план, как расстаться с итальянцами. Дело нехитрое… Он скосил глаза на Валетти. Тот спал, запрокинув голову и по-рыбьи шевеля открытым ртом. Второй итальянец привалился к боковому окну и дремал.

Вскоре показался шпиль кирхи и труба цементного завода. До города оставалось километра два. Пришло время будить хозяев автомобиля. Выбрав порядочную рытвину на обочине, Кузьмич въехал в нее передним колесом, резко сработал рулем. Скорость была порядочная, автомобиль тряхнуло и занесло. Валетти разразился бранью. В зеркальце Кузьмич видел, как он растирал висок ладонью, — вероятно, ударился головой о боковую стойку.

— Извините, синьор, — сказал Кузьмич. — Угодил в западню. Яма была скрыта под слоем мусора.

— Ложь!

— Право же, синьор…

— Молчать! — рявкнул Валетти, едва сдерживаясь, чтобы не проучить кулаком легкомысленного водителя. — Ты задремал за рулем, вот что. Задремал, каналья, и машина съехала в сторону. Тут-то она и угодила в яму — на обочине, а не посреди дороги, лгун паршивый!

— Даю обещание, синьор! — Кузьмич обернулся к хозяину автомобиля, молитвенно сложил ладони.

— Хватай руль! — завопил итальянец. — Тормози!

Кузьмич повиновался и вскоре остановил машину. При этом он еще раз попал колесом в рытвину.

Еще через минуту он стоял на шоссе и глядел вслед «фиату», который быстро удалялся.

Когда машина скрылась, он неторопливо двинулся к видневшимся неподалеку домам. Впереди не было ни шлагбаума, ни прочих заграждений.

Теперь он не сомневался, что уже вечером встретится с Сашей и Энрико.

Но он увидел ее еще раньше.

Предместье городка было застроено небольшими коттеджами, вытянувшимися вдоль мощенной брусчаткой улицы. Они стояли тесно, домик к домику, каждый с крохотным аккуратным садиком, обнесенным невысокой изгородью, с католическим крестом или фигуркой святого в нише над входной дверью, с замысловатым флюгером на ребре островерхой крыши.

Кузьмич шел неторопливой походкой фланера. Улица называлась Меркурштрассе и, как он знал, рассекала город надвое. На этой улице, ближе к центру, располагалась кондитерская «Двенадцать месяцев».

Позади остались два квартала. Улица была пустынна. Лишь изредка проезжала машина да появлялись две-три фигурки — горожане спешили по своим делам. Город выглядел буднично, мирно. Но вот из переулка выкатился дизельный «бюссинг», обдал Кузьмича дымом, пахнущим керосином, устремился по магистрали. Кузов грузовика был набит людьми с винтовками. Где-то впереди «бюссинг» въехал на тротуар и остановился. Люди попрыгали на землю, устремились в подъезд здания. Послышались крики, со звоном лопнуло стекло.

Кузьмич продолжал путь. Он шел по противоположной стороне улицы. Когда поравнялся с грузовиком, налет уже подходил к концу: люди с повязками со свастикой втаскивали в кузов трех мужчин и женщину, по виду — мастеровых. Грузовик взревел мотором и задымил по Меркурштрассе. Двери дома, от которого он только что отъехал, были распахнуты, окно выбито. Как свидетельствовала вывеска, здесь помещалась типография и переплетная,

Еще квартал позади. Отсюда начиналась автомобильная дорога на запад. Кузьмич уже собирался перейти шоссе, как вдруг из-за поворота показался легковой «опель-капитан». Он шел от центра и, видимо, выбирался за город. Автомобиль имел опознавательные знаки полиции.

Машина приблизилась, сбавила скорость перед поворотом и выехала на загородную трассу. В последний момент Кузьмич успел разглядеть на заднем сиденье двоих — офицера полиции и женщину. Спутницей полицейского чина была Саша Сизова.

Автомобиль исчез на загородном шоссе, а Кузьмич все стоял на перекрестке. Наконец медленно двинулся по улице. Он знал о запросе, сделанном австрийской полицией в Южной Америке, откуда Саша прибыла в этот город. Вероятность таких действий полиции учитывалась, еще когда Сашу и Энрико готовили к заграничной командировке. И за результат запроса Кузьмич не беспокоился: советская разведка располагала возможностью сделать так, чтобы в полицию пришел положительный ответ. И это было осуществлено. Почему же Саша оказалась в полицейской машине? Какие новые осложнения возникли на ее пути?

На эти вопросы не было ответа.

Он приблизился к центру. Вот и кондитерская. Ее можно было заметить издалека. Большая вывеска изображала розовощекого мальчугана. В одной руке он держал стакан молока, в другой — шоколадного зайца, у которого недоставало уха. Ниже шло название заведения и фамилия его владелицы: Эстер Диас.

Кузьмич вошел в кондитерскую, спросил чашку кофе и стал выбирать пирожное. Множество различных сластей было красиво разложено под сверкающим стеклом длинного прилавка.

— Возьмите вот это.

Продавщица, круглолицая девушка в кокетливой кружевной наколке, показала на замысловатое изделие. Поверх корочки крем был уложен в форме свастики.

— Очень вкусно, — продолжала девушка. — Наша новинка. Придумана только вчера. — Она провела по губам розовым влажным язычком. — Я уже съела три таких… Попробуйте, господин!

— Это ваше изобретение?

— Что вы, господин! Я не способна на такое. Съесть — другое дело, — девушка звонко рассмеялась.

— Пожалуй, я попробую, — сказал Кузьмич. И осторожно спросил: — Кто же автор?

— Сама хозяйка.

Продавщица сказала это почтительно, даже с гордостью.

— Хозяйка?.. — медленно повторил Кузьмич, не сводя глаз с веселой девушки. — Хозяйка, сказали вы? Но помнится, кондитерской владел мужчина.

— Это когда было! Уже год, как кондитерская в других руках.

Кузьмич пожал плечами, что должно было означать его полнейшее равнодушие к словам собеседницы.

Кофе поспел. Девушка наполнила чашечку, положила пирожное со свастикой на фарфоровую плитку, передала посетителю.

— Вкусно, — сказал Кузьмич, попробовав. — Могли бы вы съесть еще одно? Разумеется, плачу я…

— Но это будет уже четвертое! А я должна следить за фигурой. Толстухам редко удается выйти замуж.

Говоря так, продавщица взяла пирожное с противня.

— Вам это не угрожает, — льстиво сказал Кузьмич.

— Ну, если так!.. — Девушка с жадностью съела пирожное. — Спасибо, господин! Не правда ли, вкусно?

— Очень… Передайте мою признательность хозяйке.

— Увы, ее нет…

Возникла пауза. Кузьмич ждал затаив дыхание. А девушка перекладывала пирожные на витрине, ловко действуя широкой металлической лопаточкой.

— Передадите, когда она вернется, — наконец сказал Кузьмич.

— Обязательно. — Продавщица отложила лопаточку. — А почему вы не в Линце?

— Не понимаю…

— Боже, да вы ничего не знаете! В Линц должен приехать фюрер Адольф Гитлер. Быть может, в эту минуту он уже там и держат речь перед горожанами.

— Но об этом не сообщалось в газетах. — Кузьмич изобразил удивление, растерянность. — Откуда такие сведения?

— Радио! Передавали два раза, — наставительно сказала продавщица. — И многие отправились в Линц. Это совсем недалеко. Поехала и хозяйка. — Она взглянула на часы: — Думаю, фрау Диас уже там. Ее взял с собой полицей-президент. А у него автомобиль — ветер!

…Он расплатился и вышел на улицу. Все так же хлестал дождь с мокрым снегом. Ветер рябил лужи на мостовой. А Кузьмичу было жарко, он расстегнул пуговицы пальто, снял шарф и сунул его в карман.

В городе было два отеля. Он выбрал тот, что был подальше от кондитерской, снял номер.

Некоторое время он лежал на диване, приводя в порядок мысли и собираясь с силами. Потом осмотрелся — походил по этажу, заглянул в холл и пивной зал. Гостиница была маленькая. Судя по всему, большинство комнат пустовало.

Спустя час он вновь появился в кондитерской,

— Понравилось ваше пирожное, — сказал он продавщице. — Дайте еще одно и, конечно, кофе.

— Я знала, что так и будет. Быть может, сразу возьмете две штуки?

— Съел бы все до последней, — проговорил Кузьмич, разглядывая противень, на котором гнездилось множество кремовых свастик. — Но у меня не все ладно с желудком, следует соблюдать режим.

На видном месте лежала переплетенная в белый сафьян книга отзывов. Он раскрыл книгу и сделал шифрованную запись о своем приезде. Он знал: что бы ни случилось, Саша каждый вечер обязательно просматривает эту книгу.

Они встретились на следующий день.

Дождь не переставал, только сделался мельче, крохотными каплями, почти водяной пылью оседал на земле, на шляпках и пальто немногочисленных прохожих, попадавшихся на пути приземистого «опель-кадета». В этот мглистый предвечерний час машина неторопливо катила по пустынным улицам, выбираясь на окраину. Здесь тянулась стена красного кирпича. За стеной было кладбище. Показался прохожий. Мужчина в шляпе и пальто с поднятым воротником шел вдоль стены, опираясь на трость. Машина поравнялась с ним. Остановилась. Oтворилась дверца, мужчина приподнял шляпу и сел в автомобиль, который тотчас тронулся. Со стороны могло бы показаться: вежливый водитель оказал услугу случайно встретившемуся пешеходу.

— Ну, здравствуй, — сказал Кузьмич.

Саша на секунду отняла руку от руля, сжала ладонь товарища. Дорога была скользкая, уже стемнело, и надо было внимательно глядеть вперед.

Кузьмич вздохнул, откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза.

— Письма от твоих не довез, уничтожил, — сказал он. — Были обстоятельства… Извини, Саша.

Она кивнула.

— Энрико?

— В Вене. Поехал к поставщикам. Вот-вот должен вернуться.

— Понял… Что у тебя стряслось?

Саша рассказала об отравившихся женщинах и о полицейском расследовании.

— Был запрос за океан, — заметил Кузьмич.

Саша быстро повернула голову к собеседнику.

— Ну, что ты! — сказал он. — Все нормально.

Он внимательно выслушал сообщение о контактах с полицей — президентом.

— Чего хочет этот Иост?

— Предложил стать моим компаньоном.

— У него есть деньги?

— Я спросила. Он ушел от прямого ответа… Но у него имеется кое-что более ценное. Иост — дружок Зейсс-Инкварта.

— Что ж, хорошо. Только все равно надо, чтобы он сделал вклад. Настаивай, покажи себя деловым человеком.

— Деловой человек вцепился бы в возможность использовать его связи.

— Жадный деловой человек постарается использовать и его связи, и деньги. Настаивай. Покажи себя жадной. Будет больше ценить.

— Вчера в Линце выступал Гитлер.

— Знаю.

— Там был и Зейсс-Инкварт, Проводил Гитлера на аэродром. Потом они около двух часов беседовали.

— Зейсс-Инкварт и Иост?

— Да. Уединились в ратуше. А я ждала в машине.

— О чем был разговор?

— Не знаю… Кузьмич, президента Микласа уже нет. Теперь Зейсс-Инкварт канцлер и президент. Так сказал Иост.

— Но это противоречит конституции.

— Они плевать хотели на конституцию.

— М-да. — Кузьмич помолчал. — Что говорил Иост, когда вы возвращались сюда?

— Сделал мне свое предложение о компаньонстве. Сказал, что Зейсс-Инкварт сулит ему крупный пост в министерстве безопасности и внутренних дел.

— Тогда зачем ты ему нужна?

— Он делец. Еще неизвестно, как сложится его карьера в министерстве. А здесь верный доход. И немалый. Нарисовал картину того, как мы развернем сеть кондитерских по всей стране.

— Под его высоким покровительством?

— Он так и сказал: «Действуйте смело, дерзко. Я буду вашим ангелом-хранителем».

— Что же, не лишено интереса… Но все равно деньги он должен дать. Требуй. Покажи себя настойчивой, жадной. Такие в его среде ценятся высоко.

— Понимаю.

— Сеть кондитерских по всей Австрии… Может, кое-где и в Германии?

— Боюсь загадывать. Нужны солидные средства. Пока их нет… Конечно, со временем они бы вернулись…

— Деньги можно найти.

— Тогда стоило бы рискнуть.

— Думаю, стоит. Но я еще посоветуюсь… А пока жди.

— Я здесь уже год. Еще ничего не сделала. Это угнетает. Мне очень трудно, Кузьмич.

— Ты многое успела: прижилась, завязала важные знакомства. А спешить не следует. У тебя особое задание, и оно может быть выполнено только с началом войны. Впрочем, ты все это понимаешь не хуже меня. Обрастай связями, нащупывай людей, которые могут пригодиться. — Кузьмин продолжал, как бы рассуждая вслух: — Контакт с Иостом… А где найти другую такую возможность ездить в любые районы Германии, когда только вздумается?.. — Он прикоснулся к Сашиной руке. — По некоторым признакам, нацисты готовят акцию против Чехословакии. Быть может, и против поляков. Надо быть ближе к кухне, где это заваривается.

— Ты из-за этого приехал?

— Да.

— Я должна перебираться в Германию?

— Так решено. И кое-что уже подготовлено. Но теперь это будет запасным вариантом: твой альянс с Иостом — предпочтительнее. По крайней мере, я так думаю. Но повторяю, еще посоветуюсь.

Некоторое время они молчали. Автомобиль успел объехать почти весь город и теперь вновь приближался к кладбищу.

— Как выглядит дочка? — вдруг спросила Саша. — Когда ты видел ее?

— Не смог повидать, Саша. Говорил по телефону. И с мамой тоже.

Кузьмич скосил глаза на Сашу. Вероятно, она почувствовала его взгляд, покачала головой:

— Решил, что раскисла?

— Ничего я не решил… Мы долго разговаривали, с полчаса. Я все допытывался: может, им что-нибудь требуется…

— Так они тебе и сказали!

— Верно, не сказали. Но у них все в порядке — это точно. Туда ездил наш человек. Он и взял письмо. И карточку Лолы.

Саша резко повернула голову, но встретилась с взглядом Кузьмича и сникла.

— Не мог, — угрюмо проговорил Кузьмич. — Ну, не мог, Саша. Уж очень она на тебя похожа. И снялась в пионерском галстуке. Она же и не догадывается, где ты… А на одном сложном перекрестке я вдруг почувствовал внимание к своей персоне. Вот и пришлось уничтожить письмо и карточку.

Саша вздохнула, ниже склонилась к рулю.

Фары выхватывали из темноты косые белесые штрихи. Дождь усилился. Впереди снова возникла кладбищенская стена. Саша выключила фары, нажала на тормозную педаль.

— Тебе пора, Кузьмич.

— Да. — Он приоткрыл дверцу. — В четверг здесь, в это же время. Приготовь письмо. — Он криво усмехнулся: — Авось дойдет…

Машина стала. Кузьмич прислушался.

— Тихо, — сказал он. И снова усмехнулся: — Как на кладбище.

Он вылез, прихлопнул дверцу, исчез в темноте.

Автомобиль мягко взял с места.

Прежде чем ехать домой, следовало побывать в кондитерской и взглянуть, как готовится завтрашний ассортимент.

Теперь, когда встреча с Кузьмичом состоялась, Саша мысленно вернулась к тому, что повидала в Линце. В сознании возникло стрельчатое здание ратуши и толпа перед ним. Задрав головы, обыватели глазеют на Адольфа Гитлера. Тот держит речь с большого балкона, жестикулирует — вскидывает руки к голове и потрясает кулаками; сложив ладони, выбрасывает их вперед, будто таранит воображаемого врага, поминутно срывается на крик… Из фраз, которые долетали до толпы, явствовало, что он, Гитлер, считает Линц своей второй родиной, ибо рос здесь и учился, вскормлен здешним хлебом. Что, бродя ночами по городу, он клялся его улицам и площадям возвеличить Линц, Австрию. И пусть теперь люди судят, как он сдержал свою клятву. Отныне Германия я Австрия — одно государство с единой судьбой. Им определена великая роль. Очень скоро у ног тевтонов будет весь мир.

Саша слушала Гитлера я глядела на толпу. Только что совершили насилие над страной, лишили ее государственности, а люди на площади пялятся на виновника всего этого, некоторые вроде бы даже довольны…

В эти минуты произошло то, на что она уже перестала надеяться. К балкону, с которого кричал Гитлер, протиснулась плотная молчаливая группа. В оратора полетели какие-то предметы. На перилах балкона и на стене возникли пятна, подтеки. Те, кто был вблизи, зажали нос и устремились назад, пытаясь выбраться из толпы. В толпу ринулась полиция, отряды людей со свастикой на нарукавных повязках. Началась потасовка. А Гитлер продолжал бесноваться. И рядом с ним кричал, извергая угрозы, новый Сашин знакомец — Зейсс-Инкварт.

 

ДЕВЯТАЯ ГЛАВА

Два автомобиля мчались утром 15 марта 1939 года по широкой бетонной дороге, пересекавшей Саксонию с юга на север. Вчера днем они начали путешествие в Австрии и вот теперь приближались к Берлину.

Первым следовал белый «мерседес» с флажком на переднем крыле (два серебристых зигзага на черном поле), что свидетельствовало о принадлежности его владельца к нацистской элите — СС. Вторым был синий «опель-кадет».

«Мерседес» вел Йоганн Иост, одетый в военный мундир со знаками гауптштурмфюрера СС. Саша и Энрико дремали на заднем сиденье. Поначалу они ехали в своей машине, но потом Иост, которому наскучило одиночество, пригласил их к себе, а «опель» повел шофер Иоста.

Весь вчерашний день автомобилям приходилось то и дело жаться к обочине, пропуская встречные эшелоны войск, главным образом танки и колонны грузовиков с солдатами. Войска двигались в направлении границы с Чехословакией.

Иост торжественно приветствовал каждую колонну. Он весьма гордился своим новым мундиром и даже приспустил боковое стекло, чтобы лучше было видно, кто сидит за рулем «мерседеса».

— Маневры, — пояснял он спутникам, — войска отправляются на очередные маневры, только и всего.

При этом он хитро щурил глаз, давая понять, что это вовсе не маневры, а нечто чрезвычайно важное, о чем он, Иост, конечно же, осведомлен, но, увы, не волен разглашать военную тайну.

Саша и Энрико понимали, куда направлялись войска. Полгода назад правители третьего рейха принудили президента Бенеша передать Германии Судетскую область. Можно было не сомневаться, что сейчас начинается новая акция против Чехословакии.

Движение войск продолжалось и вечером. И все это время автомобильный радиоприемник, который Иост не выключал ни на минуту, доносил слова команд, обрывки каких-то диалогов. Временами врывался мужской голос, монотонно читавший длинные колонки цифр. Час от часу радиообмен нарастал, занимал весь диапазон коротких и средних волн. А на длинных волнах берлинская широковещательная станция передавала обычную информацию и симфоническую музыку.

Ночевали в Хемннце. Утром, когда снова собрались в дорогу, шоссе было пустынно. Не встречая помех, автомобили шли на большой скорости. Саша прикинула: еще час-полтора — и они будут в Берлине.

Все трое ехали на церемонию открытия берлинского филиала кондитерской. Фирма, в которой теперь было два владельца — Саша и Иост, сохранила прежнее название. Новый компаньон помог заполучить в столице отличное помещение, расположенное близь центральной Александерплац. Он же раздобыл в Вене и Будапеште новейшее оборудование и элегантную мебель. Саша заключила контракты с поставщиками и разработала ассортимент изделий. Последние два месяца она провела в Берлине, наблюдая за ходом работ по отделке помещения и установке оборудования, вернулась в Вену лишь неделю назад — здесь тоже было немало дел.

До Берлина оставались считанные километры — машина уже миновала Потсдам, когда радио внезапно смолкло. Казалось, диктор осекся на полуслове. Вслед за тем из динамика вырвались пронзительные звуки фанфар. Иост увеличил громкость и повернул голову к спутникам. Его лицо сияло.

— Навострите уши, друзья, — сказал он. — Сейчас вы кое-что услышите!

Динамик продолжал изрыгать потоки звуков — теперь к фанфарам присоединились барабаны.

И вот вступил диктор и провозгласил: в эту минуту все радиостанции рейха прервали свои передачи и транслируют Берлин, чтобы каждый немец мог услышать и навсегда запомнить документ, который будет сейчас оглашен.

И он стал читать:

«Фюрер и имперский канцлер сегодня в присутствии имперского министра иностранных дел Риббентропа принял президента Чехословацкого государства доктора Гаху и министра иностранных дел Хвалковского. По желанию последних на встрече с полной откровенностью было рассмотрено возникшее в последние недели весьма серьезное положение на территории Чехословацкого государства. Обе стороны единодушно выразили свое убеждение в том, что нужно приложить все силы, чтобы в этой части Европы восстановилось спокойствие, порядок и мир. Президент Чехословацкого государства заявил, что он ставит перед собой именно эту цель и в интересах достижения окончательного умиротворения он с доверием отдает судьбу страны и чешского народа в руки фюрера Германской империи. Фюрер принял к сведению это заявление и решил взять чешский народ под защиту Германской империи и обеспечить ему автономное развитие, соответствующее его народной жизни. Документ подписан в двух достоверных экземплярах».

Должны были пройти многие годы, чтобы люди на земле получили возможность узнать подробности того, как была предана и продана нацистам Чехословакия. Но и в те секунды, когда диктор читал сообщение, мало кто верил, что на все это чехи пошли добровольно.

Даже нацист Иост, всякое повидавший за годы своей адвокатской карьеры и, казалось бы, разучившийся удивляться, и тот не выдержал и расхохотался.

— Ну и дела! — бормотал он, ошалело крутя головой. — Ведь вот как все обкручено! — И снова смеялся и доставал платок, чтобы промокнуть выступившие на глазах слезы.

Спохватившись, он посмотрел на спутников. Те были серьезны — казалось, внимательно слушают радио.

— Господа, — провозгласил он, стараясь, чтобы голос звучал торжественно, — уважаемые господа, сейчас вы присутствуете при историческом событии! Запомните эту минуту. Только что наши заклятые враги чехи преподнесли фюреру ключ от своего дома. Вчера вы видели на дорогах германские танки. Это значит: сегодня они уже там, в гостях у чехов… Нет, черт меня побери, не в гостях — у себя, в своем собственном новом доме, где много хлеба, масла и мяса… И заметьте, все это по доброму согласию, мирно, без единого выстрела. Вот так, господа!

Энрико и Саша глядели на него и думали, что теперь война еще на шаг приблизилась к Советскому Союзу и еще больше возросла важность задания, которое они обязаны выполнить здесь, в глубоком тылу нацистского государства…

Спустя три дня после описанных событий, вечером восемнадцатого марта, на одном из военных аэродромов Берлина приземлился транспортный «дорнье». Самолет подрулил к дальнему краю летного поля, где уже ждали два вместительных автобуса.

Прибывших встречал старший офицер СС. Из самолета выходили мужчины в штатском. Некоторых можно было принять за туристов или коммивояжеров, иные смахивали на ремесленников или крестьян.

Стоя у трапа, офицер каждому из них пожимал руку. Люди коротко кивали в ответ и исчезали в автобусах. Высадка была завершена в считанные минуты: никто из пассажиров самолета не имел багажа. Двери автобусов захлопнулись, машины ушли.

Так вернулась в Берлин команда специального назначения СД, неделю назад заброшенная в Прагу.

В те дни на территории Чехословакии действовали десятки команд СД и абвера. В канун вторжения вермахта в эту страну они занимались выявлением элементов, подлежавших аресту и уничтожению, как только страну оккупируют германские войска, вели разведку, сеяли слухи, панику. Особое внимание было уделено наблюдению за важнейшими промышленными объектами, чтобы предотвратить уничтожение их патриотами, — немцы были кровно заинтересованы в том, чтобы промышленность Чехословакии, особенно военные заводы и электростанции, попали к новым хозяевам целыми и невредимыми.

Команде, о которой идет, речь, была определена иная задача. В день, когда Прагу займут германские войска и в город прибудет некое важное лицо, члены команды должны были смешаться с толпой на центральных улицах и зорко следить за тем, чтобы не было предпринято враждебных действий против высокого гостя.

В этой команде действовал и Борис Тулин. Утром 16 марта, повинуясь полученному по радио приказу, он вывел группу агентов на Вацлавскую площадь. Части вермахта вступили в город еще накануне, и сейчас на улицах повсюду можно было увидеть немецкие мундиры. Патрули стояли на перекрестках, мерно шагали по обочинам мостовых.

На Вацлавской площади войска вытянулись в две длинные шеренги, образовав коридор. В глубине площади была видна боевая техника. Оттуда доносился приглушенный рокот: танковые моторы работали на малых оборотах.

И вот появились те, для кого была приготовлена эта встреча, — Гитлер и сопровождавшие его лица. Некоторые были знакомы Тулину. В пассажире одной из машин нацистского кортежа он узнал адмирала Канариса, затем увидел группенфюрера Гейдриха.

Ревел военный оркестр. Солдаты взметнули «на караул» винтовки с ножевыми штыками.

Тулин стоял в центре площади, тотчас за военным оцеплением. Рядом находилась группа пражан. Люди безмолвствовали. Когда мальчишка лет десяти, взволнованный невиданным зрелищем, вдруг сдернул с головы шапку и что-то закричал, стоявший рядом старик дал ему подзатыльник. Тулин быстро взглянул на старика, запоминая его лицо.

По соседству стояли две женщины и еще одни старый человек. Все трое беззвучно плакали — глядели куда-то поверх немецких штыков и вытирали слезы, которые текли у них по щекам.

Тулин сжимал в кармане рукоять пистолета, поставленного на боевой взвод, смотрел на этих людей. Ему стало смешно при мысли, что от них-то он и обязан оберегать священную особу Гитлера.

Позже, когда самолет взял на борт команду СД и взмыл в воздух, Тулин посмотрел в иллюминатор и подумал, что пригороды Праги напоминают окраины Москвы. И вдруг представил, что по Москве тоже маршируют колонны немецких солдат, а впереди едет в автомобиле Гитлер… Ну что ж, начало положено. Совсем неплохое начало. Дай Бог, чтобы и дальше все шло так же хорошо. Он сделает для этого все, что в его силах.

Он не принадлежал к разряду германофилов. Более того, недолюбливал немцев, считая их высокомерными, грубыми и мелочными людьми. Но нынешняя Германия Гитлера — это была единственная сила на земле, способная одолеть большевиков, следовательно, дать ему, Тулину, возможность вернуться в Россию…

Автобусы доставили Тулина и его коллег в уединенную усадьбу близ Потсдама. Отсюда семь дней назад они отправлялись в свой чехословацкий вояж. Теперь члены команды СД сдавали одежду и фальшивые документы, которыми были снабжены перед поездкой, переодевались в свои костюмы и пальто. Затем каждому выдали конверт с семьюстами марками — по сто марок за день командировки — и разрешили ехать по домам.

Борис Тулин выкатил из гаража свой одноцилиндровый БМВ, запустил двигатель и сел в седло.

Сильная мотоциклетная фара хорошо освещала дорогу, и он все увеличивал подачу газа. Не терпелось скорее добраться до дома, до Стефании — за эту неделю он порядочно по ней изголодался.

 

ДЕСЯТАЯ ГЛАВА

С точки зрения Йоганна Иоста, церемония открытия берлинского филиала кондитерской прошла вполне успешно. Он находился в центре событий — держал речь перед репортерами, которых первыми впустили в зал и щедро угостили самыми лучшими изделиями, затем принимал и кормил делегацию национал-социалистского союза женщин — эти тоже были не прочь наесться на дармовщину.

Когда кто-то из делегаток пожелал познакомиться со вторым владельцем фирмы, Иост пояснил: фрау Диас находится возле кулинаров и кондитеров, заканчивающих выпечку последних партий праздничного ассортимента, в этот ответственный момент она не может оставить без присмотра своих подопечных.

Энрико, который тоже был с гостями, охотно поддержал Иоста. Сашу и Энрико вполне устраивало, что в делах предприятия австриец довольно нагло выдвигал себя на первый план.

Ровно в полдень, как это было заранее объявлено, распахнулись двери заведения и специально нанятый оркестр грянул увертюру из вагнеровской оперы «Валькирия».

К этому времени на улице собралась толпа. Экономика в Германии уже давно была перестроена в соответствии с провозглашенным Герингом лозунгом «Пушки вместо масла», люди сидели на скудном продовольственном рационе, порядком истосковались по вкусной еде. И в кондитерскую хлынули посетители. Иные старались держаться пристойно. Но большинство изо всех сил работали локтями, чтобы быстрее протиснуться к прилавкам, откуда шли дразнящие запахи печеного теста, масла, ванили, корицы… Помещение наполнилось гулом, возгласами. Почти непрерывно звонили кассовые аппараты.

Саша вышла из кухни, стала в углу торгового зала и принялась наблюдать. Подошел Энрико.

В зале то и дело возникали перебранки, ссоры. Вот господин и дама вцепились в подростка, который словчил и, обойдя очередь, совсем уже пробился к прилавку с пирожными. Парня с такой силой отшвырнули назад, что он грохнулся на пол, задрав ноги в красных полосатых чулках. Рядом оказался шуцман — огрел подростка резиновой дубинкой и пинком выбросил на улицу. Затем полицейский бесцеремонно растолкал очередь. Минуту спустя он уже пробирался к выходу, прижимая к груди большую коробку с пирожными. Толпа провожала его негодующими репликами.

— Поразительно, — пробормотал Энрико. — Клянусь святым семейством, не верится, что это воспитанные немцы.

— Гляди лучше, если не верится, — сказала Саша.

В дверь вливались все новые группы людей. Толпа в кондитерской густела. Те, кому удалось сделать покупку, держали над головой коробки и свертки и прокладывали себе путь к выходу — раскрасневшиеся, потные. В этот будничный день трудовой люд столицы Германии либо стоял за станками и у конвейеров заводов и фабрик, либо отсыпался после ночной смены. Да и далековато было от рабочих окраин Берлина до фешенебельной Александерплац. Поэтому большинство посетителей кондитерской составляла «чистая публика» — обыватели, лавочники. Они-то и показывали себя в полной красе…

Появился Иост. Лицо его было мокро от пота.

— Уф, — проговорил он, доставая платок и промокая лоб, щеки, — ну и влипли мы с вами, господа. Какой успех, какой успех!.. Да снимите же свои мрачные темные очки, фрау Диас, и взгляните на это поистине вавилонское столпотворение… Нет, я решительно должен быть причислен к гениям коммерции!.. Только подумать, каких усилий мне стоило уговорить очаровательную компаньонку, чтобы она вложила деньги в берлинский филиал!

— Ну, я колебалась не слишком долго, — ворчливо сказала Саша. — Я сразу поверила в ваше удивительное чутье, любезный компаньон. Что, разве не так?

— Ваша правда. И торжественно заявляю: это только начало. Дайте срок, мы с вами еще не так развернемся!.. Вы тоже оказались на высоте, — Иост дружески подтолкнул Энрико. — Правда, сперва порядком попортили мне нервы, но в конце концов выложили денежки, и немалые!

— О двенадцать апостолов! — Энрико нежно обнял Сашу. — Сказать по чести, я был убежден, что совершаю очередную ошибку!

Вдруг он почувствовал, как напряглось плечо Саши.

Она смотрела на входную дверь. Та вращалась, впуская все новых клиентов. Проследив за направлением Сашиного взгляда, Энрико увидел светловолосую статную женщину с сумкой в руке.

— Куда вы?! — воскликнул Иост, заметив, что компаньонка пошла в служебное помещение.

— На кухне Бог знает что творится, — сказала Саша, не оборачиваясь. — Энрико, ты мне понадобишься! — И она скрылась в дверях,

Иост остался в зале, Энрико нагнал Сашу.

— Что случилось? — сказал он.

— Вошла женщина. Блондинка в синем плаще…

— С клетчатой сумкой?

— Да. Знаешь, кто она? Стефания Белявская!

Энрико молча глядел на Сашу.

— Я не ошиблась!..

— Она… видела тебя? — пробормотал Энрико.

— Думаю, что не видела.

— Так… — Он прикусил палец, что-то обдумывая. — Не выходи отсюда. Будь возле телефона.

И поспешил в зал.

Стефания Белявская!.. Энрико хорошо знал эту женщину по рассказам Саши. Мог ли он думать, что она вновь окажется на их пути, да еще в самом центре нацистской Германии!

Он медленно приближался к прилавкам, возле которых теснились покупатели. Наконец увидел ее. Подошел и стал рядом. Некоторое время внимательно разглядывал. Энрико мог поступить так: Белявской он был незнаком.

Перед ним стояла немолодая, но еще привлекательная женщина, разве что чуть вульгарная: слишком затейливо взбиты рыжие волосы, чрезмерно накрашен рот. Одета со вкусом, по моде: элегантный плащ, дорогой зонт с ручкой слоновой кости, лакированные туфли.

Он перевел взгляд на сумку Белявской, из которой торчали покупки. Внимание привлекла коробка — на ней была изображена голова мужчины с намыленными щеками. Кому же куплено мыло для бритья? Можно предположить, что мужу. А супруг этой особы — врач Станислав Белявский. Неужели он тоже находится здесь, в Берлине?..

Энрико прикинул, сколько еще придется постоять в очереди этой женщине. Выходило, что минут десять — пятнадцать. Вполне достаточно, чтобы он успел взять пальто.

Четверть часа спустя Энрико шел по улице вслед за Белявской. В кармане пальто лежали ключи от «опеля» — на случай если бы женщину поджидал автомобиль. Но та пошла пешком.

Она пересекла центр, на Фридрихштрассе зашла в винный магазин и купила бутылку водки, затем спустилась в подземку.

Поездка в метро закончилась в Целендорфе. Здесь, на окраине столицы, было пустынно и тихо. Вдоль мощенных брусчаткой улочек тянулись особнячки и коттеджи, одинаково обвитые плющом, с непременным крохотным газоном за оградой и табличкой с номером дома на ограде, возле калитки.

Белявская вошла в один из таких коттеджей — уверенно толкнула калитку, перед этим привычно заглянув в щель почтового ящика, взбежала по ступеням крыльца и ключом отперла дверь в дом.

Вскоре Энрико прошел мимо коттеджа, мельком взглянул на эмалированную табличку, запоминая адрес. Итак, Паркштрассе, 11.

Телефонная будка была на углу. Он набрал номер и облегченно вздохнул, услышав голос Саши.

Несколько минут спустя Саша уже знала улицу и номер дома, к которому необходимо доставить автомобиль.

Энрико вышел из будки, неторопливо двинулся по улице. Вновь прошел мимо дома номер 11 и на этот раз заметил за оградой прислоненный к стене мотоцикл.

Он должен был побольше узнать о коттедже и его обитателях. Расспросы соседей или прохожих исключались. Оставалось личное наблюдение. Это было сложно: поблизости не имелось пивной или кафе, где можно было бы устроиться возле окна, в которое видна улица, соседние здания. Вот почему ему нужен был «опель»: машина — отличный наблюдательный пункт…

Не прошло и часа, как в конце улицы показался маленький синий автомобиль. Он проследовал мимо Энрико и свернул в переулок.

Две старухи и девочка, прогуливавшиеся по переулку, видели, как элегантный мужчина сел в подъехавшую машину и находившаяся там женщина подставила ему губы для поцелуя.

— Совсем распустились девицы, — пробормотала старуха в черном ворсистом пальто. — Готовы делать детей прямо на улице! — И она больно дернула за косицу внучку, которая засмотрелась на целующихся.

Прохожие скрылись за углом. Энрико отодвинулся от Саши, в нескольких словах передал то, что успел узнать.

— Мотоцикл? — переспросила Саша. — Ты не ошибся?

— Накрыт куском брезента. Но я отчетливо видел руль и часть переднего колеса. Кстати, на Фриндрихштрассе она купила бутылку спиртного. Я думаю, здесь и супруг, тот самый врач…

— Болезненный, слабый человек. Станет он ездить на мотоцикле!

— Кто же тогда?

— У нее был и другой.

— Погоди. Как его… Тулин?

— Да.

Энрико задумался.

— Ну что же, — сказал он. — Если и Тулин в Германии, то, может быть, даже лучше, что они здесь вдвоем. Теперь уходи!

— Осторожнее, Энрико. — Саша приоткрыла дверцу автомобиля. — Не спеши, все хорошенько взвесь.

— Уходи, — повторил Энрико. — Постарайся поймать такси. Ночью в гостинице будь у телефона. Помни: я могу задержаться.

Саша выбрался из машины. Перед тем как прикрыть дверцу, обернулась:

— Номерные знаки забросала грязью. Цифр не видно.

— Понял.

— Еще: пистолет на месте. Только прошу: не спеши, Энрико!

И она ушла.

Энрнко включил двигатель, развернул машину и выехал из переулка.

Конечно, они рисковали, покинув кондитерскую в первые же часы ее работы. Отсутствие Энрико еще могло пройти незамеченным. Но Иоганн Иост почти наверняка будет искать компаньонку. Однако ничего иного не оставалось. На всякий случай Саша сказала администратору, что почувствовала недомогание, пойдет к врачу, а оттуда — в гостиницу.

…До коттеджа номер 11 по Паркштрассе осталось около пятидесяти метров, когда «опель» приткнулся к обочине. Здесь росли два платана. Густо присыпанные снегом ветви деревьев склонились над тротуаром и частью мостовой. Под ними автомобиль был едва виден.

Заглушив мотор, Энрико механически взглянул на часы. Они показывали около шести вечера.

Через час стало смеркаться. Кое-где зажглись огни. Засветилось и окно в доме Белявской. В лучах света замелькали косые штрихи — с неба все так же сыпался редкий снежок.

Он вылез из автомобиля, двинулся по направлению к коттеджу. Почти совсем стемнело, и сейчас он чувствовал себя увереннее. Счел возможным задержаться у палисадника и рассмотреть дом. Коттедж был невелик, — вероятно, комнаты три-четыре. Труба на скате крутой крыши курилась легким дымком. Энрико потянул носом и почувствовал характерный запах горелого кокса.

Он прошел шагов сто и, когда обернулся, почувствовал: что-то изменилось в доме номер 11. Вдруг понял — в окне погас свет.

Легли спать? Вряд ли, слишком уж рано. Что же тогда? Он заторопился к автомобилю. На полпути к нему увидел, как отворилась входная дверь коттеджа.

Первой вышла женщина, стала спускаться с крыльца. Тот, кто появился за ней, задержался у двери. Послышался звон ключей. К этому времени Стефания была уже возле калитки. Спутник нагнал ее, чиркнул спичкой и раскурил сигарету.

Сидя в автомобиле, Энрико сунул руку под панель с приборами, где был устроен тайничок, извлек пистолет, переложил во внутренний карман пиджака.

Теперь он был готов следовать за Белявской и ее спутником. Но люди вышли из калитки и остановились. Кого-то поджидают? Скорее всего, так и есть. Условились о встрече по телефону, вот и ждут.

Энрико напрягал зрение, стремясь возможно лучше разглядеть мужчину. Тот был выше среднего роста, атлетического сложения, судя по манере держаться — далеко не стар. Значит, не муж Стефании, а кто-то другой.

И еще один вывод сделал Энрико. Мужчина старательно запер дверь, — значит, в коттедже были только он и Белявская.

Не прошло и минуты, как за спиной Энрико послышался рокот мотора, по мостовой запрыгали пятна света. Рокот делался громче, сноп света ударил в багажник «опеля», выхватил из темноты тех, кто стоял на тротуаре. Прежде чем мужчина загородил ладонью глаза, Энрико разглядел его лицо с твердым волевым подбородком. Теперь он не сомневался, что это Борис Тулин.

— Вот ты и появился, — пробормотал он.

Между тем автомобиль проехал мимо «опеля», притормозил. Послышались возгласы, смех. Энрико видел, как Стефания и Тулин сели в машину. Хлопнула дверь. Автомобиль тронулся.

Несколько секунд он размышлял. Ехать за ними? Быть может, остаться и ждать? Вернутся же в конце концов к себе домой эти двое!

А два красных огонька все удалялись. Вот-вот скроются где-нибудь за поворотом. И Энрико принял решение. «Опель» резко взял с места.

Пивная «Зигфрид» была известна тем, что имела «программу». По вечерам здесь давала представления труппа, состоящая из обычных актеров и лилипутов. Как свидетельствовала реклама, разыгрывались сюжеты из «Песни о Нибелунгах». Посему вход в пивную был платным. Билет стоил довольно дорого, и заведение посещали только люди определенного круга — ремесленники, лавочники, всякого рода маклеры и дельцы.

Энрико вошел сюда вслед за Белявской, Тулиным и их спутниками — мужчиной и женщиной в форме офицеров СС. Некоторое время он медлил в вестибюле, причесывался перед зеркалом — ждал, чтобы интересовавшие его люди заняли места в зале. Потом он вошел в зал и устроился за столиком по соседству.

Представление было в разгаре. На крохотной сцене располагалось пышное ложе под балдахином с кистями. Здесь находились некая средневековая дама и ее кавалер. Этот последний медленно раздевал партнершу, старательно демонстрируя залу каждую снятую с нее деталь туалета. Дама не менее старательно изображала растерянность и смущение.

Зал бурно реагировал. Люди хохотали, топали ногами. Иные протискивались к рампе и что-то кричали актерам, Воздух в зале был сизым от табачного дыма. К запаху табака примешивались «ароматы» разгоряченных тел посетителей, запахи подгоревшего мяса и чеснока…

И тут появились карлики. Маленькие черные фигурки с всклокоченными бородами крались к алькову, дико сверкая глазами, размахивая ружьями и кривыми ножами.

Зал застонал. Зрители повскакали из-за столиков, заорали, предупреждая любовников об опасности. Обнаженный мужчина спрыгнул с алькова и ринулся на врагов. Дама, на которой сейчас уже ничего не было, последовала его примеру. Началась потасовка. Пока мужчина расправлялся с полдюжиной врагов, несколько других карликов атаковали даму, норовя повалить ее на постель. Та отбивалась, кричала. Но все видели, что сопротивление ее слабеет. А на кровать карабкались все новые черные фигурки. Вот-вот должна была наступить развязка. И тогда два служителя задернули занавес.

Зал разразился рукоплесканиями. Дали свет. Вышел служитель и объявил перерыв.

Перед Энрико уже давно стояла высокая кружка с пивом. Он не притронулся к ней. Он ничего не ел с самого утра, а пиво, если человек голоден, действует вдвое активнее. Нет, сейчас требовалось, чтобы у него была свежая голова.

Зато вовсю пировали за соседним столиком. Там было тесно от напитков и еды. Тулин уже успел опорожнить несколько стаканчиков шнапса, всякий раз запивая спиртное большим глотком пива. Не отставала и Стефания. Перед ней тоже стояли три пустых стаканчика, и она властным движением руки показывала кельнеру, чтобы тот принес еще.

Постепенно шум в зале стал стихать. Вскоре Энрико мог расслышать, о чем разговаривали интересовавшие его люди. Обняв соседа и положив другую руку на плечо Стефании, Тулин рассказывал об охоте на медведей. Вот он заставил собеседника встать, присел перед ним и движением руки показал, как ножом вспарывают брюхо медведю. Выпрямившись, он захохотал. Он был сильно пьян — стоял, чуточку покачиваясь, медленно поворачивался и оглядывал зал. Глаза его остановились на рояле, находившемся возле подмостков. Он двинулся к роялю, ногой пододвинул стул. Зал заполнили звучные аккорды.

— Русский гимн, — сказала Стефания соседям по столику. — Называется «Боже, царя храни».

А Тулин уже бросил играть, стал карабкаться на сцену. Вот он одолел несколько ступеней, обернулся к залу и поднял руки.

— Господа! — крикнул он. — Господа, только что вы слопали Чехословакию. Слопали, не подавились, и это приятно моему сердцу.

Зал, притихший после того как он сел за рояль, взорвался криками, рукоплесканиями.

Тулин стоял на авансцене, балансируя разведенными руками и улыбаясь.

Постепенно шум стих.

— Говори! — крикнул кто-то из-за спины Энрико. — Продолжай говорить, ты нам нравишься.

Тулин попытался шагнуть вперед, но зацепился ногой за рампу и едва не упал.

— Господа, — сказал он, — еще раньше вы проглотили Австрию и даже не поперхнулись. А до этого очень и очень хорошо поработали в Испании, И это мне тоже весьма приятно!

Зал снова бурно приветствовал оратора.

— Я хочу выпить! — заявил Тулин.

К нему протянулись руки с пивными кружками. Он покачал головой, поморщился.

— Я русский, — сказал он. — Я русский, господа. Так пусть мне дадут водки!

Сосед Стефании прошел к сцене и протянул Тулину полный стаканчик.

Тот взял водку, движением ладони попросил тишины.

— Господа! — Сейчас Тулин кричал, побагровев от натуги, выбросив вперед сжатую в кулак руку. — Я приглашаю вас в Россию. Всех приглашаю — вас, ваши танки, бомбардировщики, все ваше оружие! Я пойду с вами, и вот этими… — он залпом выпил водку, швырнул стаканчик на пол и выставил обе руки с растопыренными пальцами: — Вот этими лапами буду бить, душить всех, кто станет поперек нашей дороги!

— Браво! — крикнула Стефания.

Все обернулись к ней. Люди, сидевшие за дальними столиками, вставали с мест, чтобы лучше видеть женщину. Она влезла на стол, простерла руки к эстраде.

— Борис! — кричала она, пританцовывая от возбуждения. — Браво, Борис! Я пойду с тобой! Я тоже буду стрелять! Стрелять и жечь!

Зал неистовствовал. Обыватели ринулись к Стефании, подняли ее и на руках понесли к подмосткам. Дюжина голосов затянула «Хорст Вессель».

Некоторое время Энрико наблюдал за этой сценой, потом стал выбираться из зала.

Время приближалось к полуночи, когда синий «опель» вновь появился на северо-восточной окраине Берлина. Энрико приткнул автомобиль к нескольким другим машинам, стоявшим за две улицы от нужного ему дома, и дальше пошел пешком.

Коттедж номер 11 с темными окнами и припорошенной снегом крышей казался мрачным, таинственным. Снова начал идти снег. Снежинок не было видно в темноте, но Энрико ощущал их на своем лице: щеки покалывало, они покрывались мельчайшими капельками влаги…

Он оглядел пустынную улицу и вошел в калитку. Входная дверь, как он знал, была заперта. Попытался открыть окно в боковой стене. Не вышло: оно оказалось запертым изнутри. Двинулся дальше. В противоположной от улицы стене было второе окно и дощатая дверь, — вероятно, выход из кухни.

Надавив на дверь, он почувствовал, что ее держит только задвижка или щеколда. Извлек из кармана перочинный нож, раскрыл его, просунул лезвие в дверную щель. Да, это была щеколда. Нож легко поднял ее. Дверь отворилась. Оставив обувь за дверью, он вошел в дом.

Он сразу почувствовал характерный запах — будто неподалеку растерли головку чеснока. Шагнув к газовой плите в темноте, пробежал пальцами по вентилям горелок. Один из них был открыт.

Завернув вентиль, прошел в комнаты. В спальне кроме деревянной сдвоенной кровати был туалетный столик с зеркалом и платяной шкаф. Он ощупал висевшую в шкафу одежду — несколько платьев и штатских костюмов, наткнулся на мундир. Сперва под пальцами обозначился витой погон, затем «молнии» на одной из петлиц. Так он выяснил, что Борис Тулин является офицером СС.

Присев на край кровати, он задумался. Конечно, самое простое — остаться в доме и уничтожить обоих, как только они появятся. Но где гарантия, что сюда не ввалится вся пьяная компания — хозяева коттеджа и их дружки? В этом случае все осложнится. Да и не хотелось бы поднимать руку на людей, которые, строго говоря, еще не являются прямыми противниками. Иное дело — Тулин и Белявская, всеми своими делами поставившие себя вне закона…

Как же быть?

Он прошел в соседнюю комнату, судя по обстановке, служившую гостиной и кабинетом, затем вернулся на кухню. В комнатах воздух был чист, здесь же запах газа все еще чувствовался.

Запах газа… Энрико взглянул в сторону плиты, что-то соображая. Подошел к ней, ощупал вентили. Так и есть — четыре горелки. Пятая, надо думать, в ванной. Ну что ж, вполне достаточно. Вот и окно из кухни выходит на противоположную от улицы сторону. Широкое окно. То, что нужно. А за ним, шагах в пятнадцати, смутно маячит толстое дерево. Надежное укрытие. Оттуда не промахнешься в такую хорошую цель, как большое кухонное окно…

Что потребуется еще? Он пошарил по посудной полке, нашел пластиковый стаканчик, сунул его в карман. Ну, кажется, достаточно. Остальное есть в автомобиле.

Теперь следует затворить двери в гостиную и спальню: газ должен скопиться на кухне, а не растекаться по дому.

В ванной он отвернул кран подачи газа в нагревательную колонку, вернулся на кухню и открыл все четыре вентиля газовой плиты. Помедлил, прислушиваясь к шипению вытекающего газа.

По дороге к автомобилю Энрико подобрал два обломка кирпича. Еще несколько минут ушло на то, чтобы из бензобака нацедить горючее в пластиковый стаканчик, проверить исправность зажигалки. Обвязав обломки кирпича кусками сухой тряпки, он взял то, что приготовил, вернулся к дому.

Он стоял за древесным стволом, в нескольких шагах от крыльца коттеджа, и ждал. Сейчас он больше всего на свете боялся, что Тулин и Белявская вернутся домой раньше времени — до того, как кухня заполнится газом.

Снег перестал падать. Небо начало очищаться от туч. Кое-где проглянули звезды. И ветер поднялся — холодный, сырой, он дул порывами, забирался под пальто, леденил тело. Мучительно хотелось курить. Но он и думать не мог о сигарете. Не смел выйти из укрытия, чтобы чуточку размяться, прогнать холод.

Прошло около часа. Он тревожно кашлянул. Скоро должна наступить развязка. Предстоит действовать в полную силу, молниеносно. А у него спина окоченела, колени и ступни налились тяжестью.

Еще четверть часа ожидания. Прикинув, что теперь достаточно натекло газу, он вновь вошел в дом.

Когда он появился из двери, его глаза горели, по лицу текли слезы. Но он сделал, что требовалось, — перекрыл газовый кран в ванной и три вентиля кухонной плиты. Теперь, если по какой-либо причине операция сорвется, владельцы коттеджа обнаружат только один не завернутый вентиль, А это вполне можно отнести за счет невнимательности хозяйки…

Те, кого он поджидал, появились перед самым рассветом. Из машины первым вылез Тулин. Он едва держался на ногах, но все же пытался помочь Стефании. Водитель автомобиля и его спутница глядели на них и хохотали. Кончилось тем, что мужчина оставил руль, вышел на тротуар и стал подсоблять. Общими усилиями Стефанию вытащили.

Время шло, а трое на тротуаре все никак не могли расстаться. Тулин лез целоваться с приятелем, Стефания тащила обоих в дом, крича, что у нее есть торт и настоящая русская водка. Гость упирался и твердил, что выпило достаточно, а он еще должен благополучно довести машину до гаража.

Наконец ему удалось вырваться, сесть за руль. Автомобиль уехал. Тулин и Стефания, поддерживая друг друга, махали ему рукой.

Теперь они были во власти Энрико. Стоя за деревом, он не спускал с них глаз.

Тулин отворил калитку, проковылял к крыльцу, извлек из кармана связку ключей, стал перебирать их, отыскивая нужный. Стефания не выдержала — вырвала у него ключи, отперла дверь и вошла.

В тот же миг Энрико подскочил к Тулину, ребром ладони нанес удар в горло. Опустив на ступени лестницы потерявшего сознание противника, ринулся в дом. Там коротко вскрикнула Стефания…

Вот Энрико вновь появился на крыльце, подхватил Тулина. Втащил его в дом, запер дверь изнутри.

Потребовалось немного времени, чтобы перенести на кухню мужчину и женщину и выскочить на воздух. Но перед этим он положил ключи Тулину в карман, извлек оттуда и бросил на пол его зажигалку.

Пластиковый стаканчик с бензином и прочее, подготовленное для акции, — все было за стволом дерева, в пятнадцати шагах от дома, прямо перед окном в кухню.

Он облил бензином завернутые в тряпицы куски кирпича: если первый зажигательный снаряд погаснет или не достигнет цели, сразу же будет брошен второй.

Он заставил себя помедлить с полминуты — ждал, чтобы хоть немного унялась резь в глазах, схлынули слезы.

Потом поднял завернутый в тряпку кусок кирпича. Достал зажигалку, поудобнее уложил ее на ладони.

Успел подумать, что обязательно надо унести пластиковый стаканчик и второй обернутый в тряпицу обломок кирпича.

Палец толкнул рифленое колесико зажигалки. Тряпка вспыхнула. В следующее мгновение Энрико метнул в кухонное окно гудящий бензиновый факел, а сам упал за древесный ствол.

Звон лопнувшего стекла утонул в грохоте взрыва.

 

ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА

В этот теплый летний вечер замок Вальдхоф и окружающий его парк казались огромной бриллиантовой россыпью — так сверкали и переливались в ночи разноцветные огни иллюминации. Гирлянды лампочек и фонариков были вывешены вдоль аллей, охватывали клумбы цветов, змеились по берегам водоемов. На лужайке перед замком в свете цветных прожекторных лучей били в небо струи воды. Фоном для них, если смотреть из замка, являлась трехметровая огненная свастика, которая медленно вращалась. А сам замок — массивный двухэтажный дом с зубчатыми башнями по углам и центральным шпилем в виде трезубца, на котором был укреплен металлический герб владельца — рука с коротким и широким тевтонским мечом, — сам замок Вальдхоф казался обиталищем колдуна из старых германских легенд…

Показался галопирующий всадник. Осадив коня возле крыльца, он спрыгнул на землю и, передав поводья груму, широким шагом направился в замок. Это был хозяин Вальдхофа — Теодор Тилле.

У входа в замок стоял камердинер — атлетического сложения человек во фраке и с белым цветком в петлице. Он вопросительно смотрел на хозяина.

— Можно выключить, — сказал тот. — Все сделайте сами, будку с рубильниками заприте, ключ спрячьте. И не спускайте с меня глаз, когда все соберутся. Вы поняли?

Камердинер молча поклонился.

— А где Андреас?

— Молодой господин у себя, — сказал камердинер. — Он в ванной. Скоро начнет одеваться.

Тилле кивнул камердинеру и вошел в дом.

— Конрад! — вдруг позвал Тилле.

Камердинер встрепенулся и поспешил в замок.

Из центра просторного холла вели на верхний этаж две массивные лестницы. Тилле стоял на левой лестнице, наклонившись через широкие перила.

— Конрад, — сказал он, когда камердинер подошел к лестнице, — напоминаю, чтобы репортерам не мешали, если они проникнут на празднество.

Камердинер поклонился. Потом он прошел к будке электрика и выключил несколько рубильников. Иллюминация в парке погасла.

В это время Тилле миновал кабинет, библиотеку и спальню сына, занимавшие все левое крыло верхнего этажа замка, толкнул дверь в ванную.

Тилле-младший только что вылез из ванны, растирался мохнатой простыней.

В зеркале было видно, как отворилась дверь и вошел отец. Не оборачиваясь, Андреас Тилле развел руки в стороны, с силой согнул их в локтях и сжал кулаки. На руках вспухли округлые бицепсы.

— Ну? — сказал он.

— Неплохо, малыш. — Папаша шутливо ткнул его кулаком в спину. — Совсем неплохо, вполне годишься, чтобы встать у резиденции фюрера вместо любого из двух бронзовых атлетов — с мечом в руке или с факелом, как тебе больше понравится … Но шутки в сторону, оденься и как следует осмотри дом. Не упусти ни единой мелочи, в конце концов, сегодня ты здесь хозяин. Ты, а не я.

— Хозяин лишь до двенадцати часов ночи…

— Не пытайся возражать. В двенадцать ты уедешь в Берлин. Утром я присоединюсь к тебе… Ну, марш!

— А это правда, что фюрер держал меня на руках? — вдруг спросил Андреас.

— Правда.

— Сколько же мне было?

— Три года.

— И он спас меня?

— На улице шел бой. Каким-то образом ты оказался на мостовой. Люди метались из стороны в сторону. Кругом гремели выстрелы… Да я сто раз рассказывал об этом!

— Погоди!.. Как же случилось, что нас разъединили? Где в тот момент был ты?

— Толпа, напуганная выстрелами, устремилась на нас, когда мы шли по тротуару, сбила меня с ног… Больше я ничего не помню. Очнулся, когда рядом стоял фюрер. Он держал тебя на руках и помогал мне подняться с земли.

— А кругом стреляли?

— Грохот был такой, что у тебя долго болели уши. Я истратил уйму денег на врачей. Расплачивался с кредиторами почти полтора года.

— Но у меня ничего не осталось в памяти… — Юноша наморщил лоб, затряс головой, — Хоть какое-нибудь воспоминание!..

— Ты был слишком мал. Достаточно, что у меня память в порядке.

— А фюрер… Он помнит?

— В прежние годы он не раз рассказывал об этом, называл твое имя. А сейчас у фюрера столько забот… Не будем нескромны, Андреас, нельзя докучать великому человеку…

Тилле-старший кривил душой. Сегодняшний праздник в честь шестнадцатилетия сына он затеял с единственной целью — напомнить Гитлеру о том, что существует на земле Теодор Тилле, который в трудное для него, фюрера, время не стоял в стороне, помог ему, быть может, даже вызволил из беды, спас…

А юноша продолжал расспросы. Теперь его интересовало, очень ли был беден отец в то далекое время.

— Я же говорил, — ответил тот, — объяснял, что влез в долги и полтора года расплачивался с кредиторами.

— Но сейчас мы богаты?

Отец мог бы ответить: «Да, очень». Но он пожал плечами и заметил, что семья прочно стоит на ногах, только и всего. Андреасу не надо беспокоиться за будущее.

— Тебе помог фюрер?

Тилле-старшему и на этот вопрос полагалось бы дать утвердительный ответ, ибо Гитлер расплатился с ним весьма щедро. Однако он предпочел произнести туманную фразу, из которой можно было понять, что фюрер помогает всем, кто этого заслуживает.

Затем Теодор Тилле направился в свои апартаменты и влез в ванну. Вода оказалась нужной температуры и в меру сдобренной ароматическими эссенциями. Специальные щетки с длинной ручкой, чтобы можно было потереть между лопаток, комплект губок, мыло и шампуни — все это находилось на месте, под рукой. Одним словом, порядок, который Тилле самолично разработал и ввел в доме, этот порядок неукоснительно соблюдался. Убедившись в этом, он блаженно прикрыл глаза и погрузился в воду до подбородка.

Из головы не лез разговор с сыном, его расспросы о фюрере. Тилле усмехнулся, представив, как выглядел Гитлер в далеком 1923 году. В ту пору ему было не до спасения ребенка. Выплыть бы самому, удержаться на поверхности, добраться до берега и столкнуть в воду противников — вот что владело помыслами будущего фюрера.

Тогда-то и была задумана акция, которую потом остряки назвали «пивным путчем». Для путча необходима была хоть какая-нибудь аудитория, полагал Гитлер. Он выступит перед ней с речью, зажжет сердца людей, поведет толпу за собой.

Такой случай представился 8 ноября. В тот день в мюнхенской пивной «Бюргерброй» собрались обыватели, чтобы послушать речь профсоюзного деятеля, посудачить, напиться пива и разойтись.

И вот в зал врывается Гитлер, которого сопровождают два десятка вооруженных штурмовиков. У него горят глаза, всклокочены волосы. Вскочив на стул, он стреляет из револьвера в потолок. В это же время штурмовики устанавливают у выхода пулемет.

Зал ошеломлен, ничего не может понять. А Гитлер уже возле трибуны. Навстречу спешит полицейский офицер. Он преграждает путь, держа руку в кармане.

Гитлер бледнеет от страха, но успевает приставить револьвер к виску полицейского: «Руки вверх!» Оказавшийся поблизости второй полицейский отводит его руку с оружием.

А потом произошло чудо: полицейские отпустили Гитлера. Тот устремился к трибуне, которая была свободна — предыдущий оратор удрал от греха подальше.

«Национальная революция началась! — кричит Гитлер. — Со мной шестьсот человек, вооруженных с ног до головы… Казармы рейхсвера и полиции заняты нами; рейхсвер и полиция уже идут сюда под знаменем свастики».

Все это было вранье. Но завсегдатаи «Бюргерброя» поверили.

Так начался пресловутый «пивной путч».

А вот как он завершился. Наутро, когда Гитлер и Людендорф вывели на улицу обманутых ими людей (им было объявлено, что низложен президент республики, а также имперское и баварское правительства), полиция перегородила узкую Резиденцштрассе и стала стрелять. Путчисты попадали на землю. Как только огонь прекратился, Гитлер вскочил на ноги и удрал, хотя незадолго до этого публично клялся, что «грудью встретит вражеские пули».

Все это стало широко известно. Насмешкам не было конца. На голову незадачливого вождя нацистов они сыпались со всех сторон и, конечно, со страниц прессы — авторы фельетонов и карикатуристы вовсю упражнялись в остроумии.

Надо было что-то делать. И тут на помощь пришел Теодор Тилле. Он был рядом с фюрером, когда тот начинал свою акцию в «Бюргерброе», был и в числе демонстрантов утром 9 ноября, хотя из предосторожности держался на почтительном расстоянии от головной группы шествия. Что же предпринял Тилле?

В первую очередь встретился с Еленой Бехштейн и так разжалобил сердце престарелой дамы, что та немедленно внесла кругленькую сумму в партийную кассу нацистов и вдобавок объявила себя приемной матерью Адольфа Гитлера. Это давало ей возможность навещать Гитлера в тюрьме — через два дня после провалившегося путча полиция посадила будущего фюрера в Ландсбергскую крепость.

Но все изложенное не могло идти в сравнение с той главной услугой, которую Тилле оказал фюреру после его выхода на свободу. В один прекрасный день Гитлер поднялся на трибуну пивной «Левенброй», ведя за руку мальчика. Выждав, чтобы в зале стало тихо, он поведал собравшимся трогательную историю о том, как подобрал этого ребенка у стен Фельдхернхалле в день путча и на руках вынес из-под обстрела.

В зале бешено зааплодировали — сперва Герман Геринг, Рудольф Гесс, Эрнст Рем, Рейнгард Гейдрих и другие коллеги оратора, затем все присутствующие. Рукоплескания смешались с криками восторга и здравицами в честь «вождя нации».

Теодор Тилле хлопал в ладоши и кричал вместе со всеми. Гитлер, который неподвижно стоял на эстраде, прижимая к себе мальчика, встретился с ним взглядом и чуть наклонил голову. Он благодарил своего верного паладина: ребенок, который стоял на эстраде рядом с фюрером, был сын Теодора Тилле — Андреас.

Наутро пронацистская пресса напечатала подробные отчеты об эпизоде в пивной «Левенброй», поместила десятки фотографий Гитлера и «спасенного» им мальчишки. Не остался в стороне и Теодор Тилле. Он охотно раздавал интервью, в которых свидетельствовал: все было так, как рассказывал Адольф Гитлер.

В последние дни января 1933 года нацисты в союзе с другими реакционными силами страны привели к власти своего лидера Адольфа Гитлера. Он стал канцлером — главой Германского государства.

Несколько дней спустя новый канцлер встретился с наиболее близкими ему людьми на уединенной вилле. Был вьюжный вечер, порывы ветра раскачивали деревья в парке, ветви вязов и буков стучали в окна просторного холла. В такую пору особенно хорошо чувствуешь себя возле камина, если в нем жарко горит огонь. Обстановка настраивает на мирный лад, человека тянет к воспоминаниям…

Камин в холле был разожжен, пламя жадно пожирало все новые порции угля, который щедро подбрасывал Теодор Тилле. На низком широком столике имелось вдоволь пива и бутербродов. Словом, была вполне подходящая обстановка, чтобы хлопали пробки, произносились спичи… Однако присутствующим было не до сантиментов. Нацисты могли удержаться у власти, только подавив, а точнее, истребив своих идейных противников, прежде всего коммунистов. Сейчас обсуждался кардинальный вопрос: как разделаться с КПГ, влияние которой росло в стране день ото дня, а заодно и с иными прогрессивными организациями.

Геринг высказал мнение, что хорошо бы обвинить коммунистов в крупном преступлении, поднять шум я прессе и по радио, взбудоражить обывателей при помощи блоклейторов . Разумеется, коммунисты не замедлят ответить на предъявленные им обвинения. Борьба выплеснется на улицы. А это уже повод, чтобы в дело вступили штурмовики и полиция.

Гитлер досадливо дернул плечом, заметив, что это не решение вопроса. Обычной акцией — убийством или, скажем, взрывом — здесь ничего не добьешься. Преступление должно быть таким, чтобы у людей кровь в жилах заледенела. Но, по всем признакам, это невыполнимо. На разработку и проведение акции таких масштабов требуется время. А его нет: в марте должны состояться выборы в рейхстаг и ландтаги земель. Если до этого не разделаться с коммунистической партией, положение резко осложнится. Никто не знает, каким будет соотношение сил в стране после выборов…

Теодор Тилле как раз подбрасывал в камин очередную порцию угля. При последних словах фюрера он вздрогнул, всем корпусом повернулся к нему.

— Что такое? — спросил Гитлер, глядя на приятеля.

— Пожар! — пробормотал Тилле и показал на камин.

Гитлер снова посмотрел на него, на этот раз уже с опаской. Он даже несколько отодвинулся в сторону.

— Пожар, — повторил Тилле. — Нужен пожар. Большой пожар в центре Берлина. Чтобы пылал, как этот камин, долго — час, два часа, десять часов. Чтобы все были убеждены: пожар — дело рук коммунистов, заклятых врагов нации!

В доме стало тихо. Все молча смотрели на Теодора Тилле. А тот, выговорившись, почувствовал усталость, спад. Сидел опустив голову. И вдруг услышал, как кто-то крикнул: «Пусть горит рейхстаг!» Был ли это Геринг или кто-то другой, Тилле так и не узнал. Да это не важно, кто первый крикнул, что поджечь надо рейхстаг. Главное, что отыскался нужный объект — одно из красивейших зданий столицы, едва ли не реликвия государства. Такой пожар наделает шуму — уж в этом можно не сомневаться.

Так был вынесен приговор германскому рейхстагу.

27 февраля нацисты привели в исполнение этот приговор. Вот первое сообщение о пожаре, составленное и распространенное ими по всему миру.

«В понедельник, около 21 часа 15 минут вечера, пожарная команда была вызвана в рейхстаг, где в части здания с куполом возник пожар. По вызову пожарная команда направилась туда с машинами 10 берлинских пожарных постов. На место пожара явился большой отряд шупо и оцепил на большом расстоянии здание рейхстага. Прибывшие пожарные команды нашли большой золотой купол рейхстага охваченным пламенем. Вся окрестность была залита дождем искр. Пожарная команда и полиция немедленно проникли в рейхстаг, и здесь им удалось задержать человека, который открыто признался в поджоге. Он заявил, что принадлежит к Нидерландской коммунистической партии».

Рейхстаг пылал, а отряды штурмовиков мчались на машинах во все концы города, включив полицейские сирены. У каждого отряда имелись списки коммунистов, которых полагалось немедленно схватить и убить или бросить в тюрьмы и концлагеря, спешно создаваемые под Берлином и в ряде других мест.

В первый же день была арестована вся коммунистическая фракция рейхстага, а также большинство прочих левых депутатов и журналистов, многие тысячи членов коммунистической партии. Спустя неделю количество арестованных уже исчислялось десятками тысяч.

В это ответственное время Тилле делал важную работу. Он возглавлял группу штурмовиков, носился с ними по городу, забыв о еде и отдыхе. Судьба была благосклонна к нему. Случилось так, что один из арестованных антифашистов не выдержал допросов с избиениями и назвал адрес, по которому скрывалось несколько коммунистов. Тилле не промедлил, успел обложить этот дом. В его руки попало семеро мужчин и одна женщина. Трое из них оказались членами ЦК компартии страны, женщина — помощницей самого Эрнста Тельмана.

О поимке важных противников и о том, кто руководил операцией по их захвату, в тот же день стало известно Гитлеру — Тилле и здесь все сделал как надо.

Назавтра он был приглашен к фюреру и обедал у него. Когда он покинул рейхсканцелярию, у него сияли глаза. Впервые в жизни он стал владельцем недвижимости: имперское правительство подарило ему замок с угодьями — тот самый, в котором сейчас должен был состояться праздник в честь дня рождения Андреаса.

…Теодор Тилле вылез из ванны, докрасна растер тело простыней. Мысленно он все еще был в удивительном 1933 году. Удивительном и щедром: тогда кроме замка он получил еще некую сумму денег и чин штурмбанфюрера СС с золотым партийным значком в придачу.

Вот так было пять лет назад. Теперь же многое обстояло иначе. Последние годы он вел себя тихо, не лез вперед, и о нем стали забывать. Недавно, когда фюрер устроил большой прием по поводу аншлюса Австрии и состоявшегося вслед за тем плебисцита, в результате которого нацисты получили преимущество, Теодору Тилле даже не прислали приглашения.

Надо было действовать, напомнить о себе. Поразмыслив, он решил, что хороший повод для этого — предстоящий день рождения сына. Вот он и отметит шестнадцатилетие Андреаса. Закатит праздник, да такой, чтобы о нем заговорил весь Берлин…

Он направился в спальню и стал одеваться. Вот-вот должен был начаться съезд гостей.

 

ДВЕНАДЦАТАЯ ГЛАВА

Рейнгард Гейдрих прибыл на службу с некоторым опозданием. С рассвета и до девяти часов утра он находился за городом, где пробовал спортивный «хорх» новой модели, специально доставленный с завода в Берлин, чтобы давний покровитель фирмы и опытный автомобилист Гейдрих мог оценить машину и сказать свое слово. Машина понравилась: легко набирала скорость за полтораста километров, хорошо «держала дорогу» и вписывалась в повороты; особенно удачны были подвеска и тормоза новой системы.

Словом, Гейдрих вернулся в город в отличном настроении. Как всегда, он начал рабочий день с просмотра обобщенных разведсводок о положении в стране и за рубежом и сводки криминальной полиции о важнейших происшествиях за ночь.

Гейдрих читал сводки и мрачнел. Если обстановка в Австрии не вызывала опасений, то иначе обстояли дела в новом имперском протекторате Богемия и Моравия. Нет, пока здесь не доходит до вооруженных выступлений или иных акций против немцев. Но ежедневно десятки и сотни молодых чехов тайно покидают страну. Куда же они направляются? В сводке подчеркивалось: эмигрируют в Великобританию, где обосновались бывшие правители Чехословакии. А это означало, что со временем там возникнут военные формирования из числа беженцев и что в конце концов они обратят оружие против Германии. А в самом протекторате продолжает действовать коммунистическая партия, казалось бы разгромленная и обезглавленная уже в первые дни оккупации. В сводке указывалось: по последним сведениям, создан новый подпольный ЦК чешской компартии…

В разведсводке по Германии главной неприятностью было сообщение об усилении активности антифашистов на заводах концерна АЭГ и Мессершмитта в Аугсбурге. Один экспериментальный истребитель, оборудованный секретной новинкой — взлетным ускорителем, взорвался во время испытательного полета. Эксперты еще не закончили расследование, но есть основания полагать, что причина катастрофы — диверсия.

Третья сводка, подписанная шефом 5-го управления РСХА (криминальная полиция) группенфюрером СС и генерал-лейтенантом полиции Артуром Небе, была не лучше первых двух. Она начиналась с сообщения о раскрытии в Берлине двух притонов гомосексуалистов, которые посещали некоторые видные особы…

Гейдрих отложил сводку, вызвал секретаря и приказал принести кофе. Следовало отдохнуть и привести в порядок мысли, перед тем как заняться делом, которое вчера поручил ему Гитлер.

Он не признавал крохотных чашек, которых хватает на один глоток. Здесь у его личной служанки хранилась объемистая фарфоровая кружка с надписью внутри, на донышке: «Моему хозяину», подаренная группенфюреру супругой. Шефу РСХА кофе подавалось только в этой кружке. К тому же заваривался кофе особым способом — электрический нагреватель раскалял очищенный морской песок в жаровне, а уж в этот песок вставлялась кружка…

Итак, кофе был принесен. Гейдрих отхлебнул из кружки и причмокнул от удовольствия. И здесь коротко прогудел зуммер телефона прямой связи с Артуром Небе.

Шеф криминальной полиции доложил о важном происшествии, которое случилось на рассвете и потому не попало в сводку. Речь шла о взрыве газа в коттедже. Мужчина и женщина, хозяева дома, сгорели, коттедж разрушен. Группа расследования, составленная из лучших специалистов, еще продолжает работу, но уже можно сказать, что, по-видимому, имел место несчастный случай: владельцы дома и их приятели отправились в ресторан, в спешке был оставлен открытым кран одной из конфорок газовой плиты. Несколько часов спустя хозяева вернулись, попытались включить свет или зажечь спичку…

— Мой милый Небе, — прервал собеседника Гейдрих, — за каким дьяволом вы рассказываете все это, да еще с такими подробностями? Мало ли у нас ротозеев? Погибли два пьяных идиота — так им и надо! Или у вас нет более важных дел?

— Это были ваши люди, группенфюрер…

— Что-о? — вскричал Гейдрих. — Кто такие?

— Двое русских. Некие Борис Тулин и Стефания Белявская. Говорят, что оба…

— Стоп! — Гейдрих встал. — Вот что, Небе, вы лично отвечаете за расследование. Эти люди делали важную работу. Они действовали против России. Вы понимаете меня?

— Этого я не мог знать, шеф.

— Знаете теперь! Учтите: все может быть не так просто, как показалось на первый взгляд.

— Понял, группенфюрер.

— Держите меня в курсе. Я жду новостей.

И Гейдрих положил трубку.

Его взволновал не сам факт гибели двух работников службы безопасности. Тем более что их уже нельзя было посылать в Россию, а для иных дел особой ценности они не представляли. Беспокоило другое: что если приглашение Тулина и Белявской на выпивку, взрыв и пожар — не стечение обстоятельств, а спланированная акция? Не могло ли быть так, что смерть Тулина и Белявской — ответный удар советской разведки? Быть может, к акции причастна одна из групп Сопротивления, которые, как это известно СД, возникают в разных концах страны, ищут связи и помощи у зарубежных противников нацизма?..

Отложив сводки, шеф РСХА вернулся к кофе. Теперь он думал о предстоящей беседе с человеком, который, вероятно, уже прибыл и дожидается в приемной.

Рука Гейдриха скользнула в ящик стола и извлекла пачку фотографий. Карточки были сделаны в ночную пору. Лица людей, освещенные сильными дуговыми лампами, контрастировали с глубокой чернотой фона… Снимки выполнил секретный сотрудник СД. Они изображали обнаженных мужчин и женщин, скачущих на неоседланных лошадях по празднично иллюминированной аллее.

На голове у всадников были тевтонские рогатые каски. Конники сжимали в руках бутыли или фляги.

Вчера Гейдрих показал эти фотографии Гитлеру, когда докладывал о делах. Внимание Гитлера привлек снимок, запечатлевший такой эпизод: здоровенный мужчина с плечами и грудью, заросшими волосами, перетаскивает к себе на лошадь всадницу, галопирующую рядом, тоже совсем обнаженную. Фоном для этой пары служила огромных размеров светящаяся свастика и причудливо изгибающиеся струи фонтана.

— Где это было? — спросил Гитлер.

— В имении Теодора Тилле, мой фюрер. Оргия продолжалась всю ночь. Четверо гостей отправлены в больницу: травмы в результате падения с лошадей.

Далее Гитлер спросил, когда состоялось празднество и по какому поводу. Гейдрих все объяснил.

— Очень жаль, — сказал Гитлер и покрутил головой. — Мальчишке не следовало глядеть на такие вещи. Пригласите Теодора Тилле и сделайте ему внушение. Я знаю этого человека. Думаю, простого внушения будет достаточно.

— Мальчик ничего не видел, — заметил Гейдрих. — Отец заблаговременно отослал его в Берлин.

— Вот как! Это меняет дело. В таком случае старину Теодора не в чем упрекнуть. В конце концов, каждый развлекается, как умеет. Теодор Тилле старый член СС. А я не намерен превращать СС в монастырь. У вас иное мнение?

Гейдрих поспешил кивнуть в знак того, что целиком разделяет точку зрения фюрера.

Он уже сложил бумаги в папку, собирался сунуть туда же и фотографии, как вдруг отворилась дверь. Вошел Гюнше — личный адъютант Гитлера, исполнявший также обязанности камердинера и лакея. Это был самый доверенный человек правителя третьего рейха.

— Письмо, мой фюрер, — сказал Гюнше в ответ на вопросительный взгляд хозяина.

При этом он улыбнулся, как бы поясняя, что письмо необычное и он, Гюнше, поэтому-то и осмелился войти в кабинет, когда фюрер не один.

Гитлер взял конверт, вынул из него сложенный лист бумаги. При этом на стол выпал банковский чек. «Тысяча марок», — определил Гейдрих, скользнув взглядом по документу.

Между тем Гитлер читал письмо, надев очки, чего, кстати говоря, никогда не делал при посторонних — полагал, что очки повредят его престижу.

На двух страницах автор письма клялся в любви и преданности фюреру, который когда-то спас ему жизнь. Теперь, став взрослым («недавно мне исполнилось шестнадцать лет»), он мечтает об одном: отдать все силы и саму жизнь во славу фюрера и империи. А пока что передает в распоряжение главы партии и государства все сбережения, которые накопил с первых лет своей жизни.

Гитлер прочитал письмо сперва про себя, затем вслух.

— Славный юноша, — сказал Гейдрих, когда увидел, что Гитлер достал платок и старательно вытирает глаза. — Кто он? Надо будет запомнить его имя.

— Мальчика зовут Андреас, — сказал Гитлер, — Андреас Тилле. Старый национал-социалист и наш добрый друг Теодор воспитал хорошего сына.

При этом он выразительно посмотрел на стопку фотографий.

Гейдрих пометил в своем блокноте. Но сделал это только для вида. Он все понял, еще когда Гитлер читал первые строчки письма. Ведь это он, Гейдрих, в свое время разработал легенду о том, что в день «пивного путча» фюрер спас жизнь незнакомому мальчишке — вынес ребенка из-под огня полиции. А придумав это, подобрал исполнителей и затем осуществил сам спектакль.

Не обманывался он и относительно причин, по которым было написано сегодняшнее письмо Андреаса. Он мог бы прозакладывать голову, что «сыновнее послание фюреру» продиктовал Тилле-старший.

Между тем Гитлер справился со слезами и теперь прохаживался по кабинету.

Гейдрих сидел и ждал. Он знал, чем все это кончится Растроганный фюрер прикажет, чтобы преданного нациста пригласили, поинтересовались его нуждами, делами.. Что же, все к лучшему. Бесспорно, Тилле-старший — ловкач. А СД и полиции безопасности всегда нужны люди способные творчески мыслить, добиваться своего, перешагивать через любые препятствия.

И он уже прикидывал, где лучше всего использовать Теодора Тилле…

Вот как все обстояло вчера в кабинете Гитлера. За истекшие сутки Гейдрих все обдумал, взвесил. Теперь приглашенный прибыл и ждет аудиенции. Что ж, за дело!

Войдя в кабинет группенфюрера, Тилле отсалютовал «приветствием Гитлера» и остановился. Его пригласили сесть, угостили коньяком и кофе. Гейдрих был предупредителен и любезен.

Некоторое время разговор вертелся вокруг малозначительных тем. Затем хозяин кабинета спросил: правда ли, что партейгеноссе Тилле долгое время жил в Южной Америке?

— Правда, — пробурчал Тилле и настороженно взглянул на собеседника.

Если человека вызвал шеф службы безопасности, значит, предварительно изучил его прошлое. Так какого же черта Гейдрих темнит, прикидываясь, что чуть ли не впервые видит сидящего перед ним посетителя! Будто не осведомлен в том, что его, Теодора Тилле, хорошо знает сам фюрер!

Но Тилле сдержался. Он сообщил, что родился в тех местах, провел в Америке детство и юность.

— А потом, — продолжал Тилле, — вместе с Рудольфом Гессом, который тоже из наших краев, мы сели на корабль и пересекли океан, чтобы навсегда поселиться на земле предков и лучше служить нации.

Он не без основания полагал, что имя Гесса, заместителя Гитлера по партии, произведет должное впечатление.

Гейдриху был известен и этот факт из биографии Тилле. Он тепло улыбнулся гостю, подлил ему коньяку, пододвинул коробку с сигаретами.

— Где именно вы родились? — последовал новый вопрос.

При этом Гейдрих поглядел в глаза собеседнику, и Тилле стало не по себе от тяжелого, щупающего взгляда главы РСХА.

— Мамаша произвела меня на свет в Колумбии. Я вылупился из яйца в сотне миль от Боготы, на отрогах Восточных Кордильер — там находилась асьенда моих родителей. Данное событие произошло в последний день августа первого года нынешнего столетия в двадцать часов сорок три минуты. Секунды я опускаю…

Тилле шутил, пытаясь избавиться от странного состояния неуверенности и тревоги, которое вдруг возникло у него в этом кабинете.

Гейдрих улыбнулся — одними губами, тогда как лицо оставалось неподвижным, — и спросил, имеются ли у Теодора Тилле родные в других странах.

— Только сестра, — последовал ответ. — Одна сестра, да и то не родная. Дочь моего дяди…

— За пределами Германии?

— Да.

— Где именно?

— Была в Соединенных Штатах.

— Была… Как это понять?

— До середины двадцатых годов дядя жил в Калифорнии, затем подписал контракт с русскими и уехал в Россию.

— Уехал один или с семьей?

— В Россию отправились все — он, жена, дочь. Контракт был подписан на пять лет. Вот он и поехал с семьей. Когда истек срок контракта, дядя вернулся в Калифорнию.

— Что делал в России ваш дядя?

— Он был инженером. Специализация — строительство заводов нефтяной химии. В России сперва наблюдал за сооружением крупного нефтеочистительного завода, затем налаживал на нем производство.

— Где он теперь?

— Увы, умер несколько лет назад. Вскоре за ним последовала жена.

— Дочь?

— Жива. Точнее, была жива еще год назад… я давно не имею вестей от кузины.

— У вас с ней неважные отношения? Ссора?

— Нет, здесь другое… — Тилле сглотнул ком. — Видите ли, она осталась в России.

— Осталась в России, — бесстрастно повторил Гейдрих. — Почему? Тоже подписала контракт?

— Ну что вы! О каком контракте речь! Эта особа ничего не умеет. Глупа как пробка. Вдобавок взбалмошна и своевольна.

— Что же тогда?

— Она выскочила замуж, вот что.

— Кто же супруг вашей кузины?

— Какой-то кавказец.

— Так они там и живут, в России? Где именно?

— Год назад жили в Баку.

— Вот как… — задумчиво проговорил Гейдрих. — А чем он занимается, этот ваш родственник?

— Вовсе он не мой! — Тилле обиженно дернул плечом. — Я и в глаза не видел этого типа. Известно лишь, что он инженер, был заместителем моего дяди.

— А знаете, это интересно. — Гейдрих прошелся по комнате. Вновь подсев к гостю, наполнил его рюмку: — Можно предположить, что человек, работавший заместителем крупного иностранного специалиста, после отъезда этого специалиста имеет шансы занять его пост.

— Все так и есть, группенфюрер, — сказал приободрившийся Тилле. — В своем последнем письме эта женщина хвастала, что супруг назначен главным инженером завода.

— Она не так уж глупа, любезный Тилле. Удивлены? Ну что ж, поясню свою мысль. Ведь ваша сестра скрыла от советских властей, что у нее есть брат в Германии и что он — нацист.

— Почему вы так думаете?

— Сами прикиньте!

— А ведь вы правы, — сказал Тилле. — Конечно, она скрыла это. Иначе русские не назначили бы мужа на столь высокий пост!

— Именно так, любезный Тилле.

— Теперь я начинаю понимать, почему письма из России шли в адрес нашей престарелой тетки. А уж она передавала их мне.

— Ну вот, все встало на место. Вы зря недолюбливаете свою далекую кузину… Как вы сносились с ней?

— Сказать правду, остерегался писать в Россию. Этим занималась тетка. Но и она писала весьма редко. За все время пять или шесть раз.

— Упоминалось ли в письмах ваше полное имя?

— Ни разу. От меня тетка имела строгое указание на этот счет.

— Очень хорошо.

Гейдрих нацедил себе сельтерской воды, посмотрел сквозь бокал на свет и заметил гостю, что вот так же бурлит и клокочет планета Земля. Имеется в виду реакция дипломатических кругов и мировой прессы на известные действия Германии в последнее время — в Австрии и Чехословакии.

Сделав паузу, он взглянул на Тилле. Тот сидел, уставясь в угол комнаты, и молчал.

— Все это только начало, проба сил рейха, — продолжал Гейдрих. — Достигнутое не идет ни в какое сравнение с тем, что намечено и предстоит свершить в ближайшем будущем. Перед нацией стоят задачи огромной важности. Решив их, немцы станут хозяевами Европы. И не только Европы…

— К чему вы все это, группенфюрер? — недовольно сказал Тилле. — Пытаетесь прощупать меня? Но мы с вами птицы из одного гнезда!

Гейдрих выпил бокал, пожевал губами. Он хотел ответить: «Хорошо, что ты напомнил о себе и что всплыла история с этой твоей кузиной и ее мужем». Но сказал другое:

— Вчера я долго беседовал с фюрером. Он принял решение укрепить нашу службу. И первым назвал ваше имя.

Гейдрих встал. Поднялся и Тилле.

— Это связано с заграницей? — спросил он.

— В какой-то степени да. Надеюсь, вы не против?

— Против? — вскричал Тилле и стиснул кулаки. — Я горд, счастлив, черт меня побери!.. Ах, глупец, и зачем только я притащился сюда!

— Что все это означает? — строго сказал Гейдрих. — Извольте объясниться!

— Означает, что я предвидел, чем закончится разговор. Не зря же вы так подробно выспрашивали меня про Южную Америку. Теперь я буду послан консулом в какую-нибудь вшивую провинцию за океан. Как же: заграничная работа, особое доверие, почет, честь!.. На деле же буду делать третьесортную работу вдали от родины, пока не подохну от какой-нибудь экзотической хвори или пули наемного убийцы… И все потому, что осмелился напомнить о своем существовании. Будто не я сто раз вставал под огонь за фюрера и нацию… Дурень я, дурень: возомнил, что на старости лет заслужил солидный пост в партии или, скажем, в СС. Боже, вот ведь как ошибаются люди!

Закончив этот горестный монолог, Тилле сел, достал платок и шумно высморкался. Сейчас он и сам верил, что забыт, обойден, едва ли не обворован.

Гейдрих смотрел на него с улыбкой. Он видел, что Тилле ждет ответа, умышленно затягивал паузу.

Тилле прекратил наконец возню с платком, с мрачным видом стал выбирать сигарету.

— Погодите! — Гейдрих прошел к шкафу, стоящему за письменным столом, вернулся с ящиком сигар. — Попробуйте, — сказал он и раскрыл ящик перед Тилле. — Эти сигары я держу для самых уважаемых гостей. Смею думать, они вам понравятся.

Тилле раскурил сигару, не подняв глаз. Она и впрямь была хороша.

Наблюдавший за ним Гейдрих удовлетворенно кивнул, прошел к тому же шкафу и принес новую коробку, вдвое большую.

— Это подарок, — сказал он, ставя коробку на стол, — Здесь две дюжины точно таких же.

Тилле глядел на коробку и молчал.

— Спасибо, — наконец пробормотал он.

— Не стоит, — Гейдрих поставил на стол модель танка размером со спичечный коробок. Танк немедленно пришел в движение — рассыпая искры из ствола пушки, помчался к Тилле. Это было неожиданно, и Тилле отпрянул. А танк добежал до края стола, на мгновение завис над кромкой доски, но не свалился, а повернул и устремился в обратную сторону.

Тилле не выдержал и расхохотался.

— Вашему малышу, — сказал Гейдрих, пряча танк в коробочку. — Мой подарок ко дню рождения Андреаса. Фюрер был очень доволен его письмом и чеком.

— Письмом и чеком? — повторил Тилле, старательно изобразив удивление. — О чем вы, группенфюрер?

Гейдрих сделал вид, что все принял за чистую монету, и в нескольких словах поведал о вчерашнем разговоре с Гитлером.

— Славный малыш, — сказал он в заключение. — Истинный сын нации. Жаль только, что теперь вы будете уделять ему меньше времени. Фюрер поручает вам дело государственной важности.

— Что именно? — пробормотал Тилле.

— Работу против России. На мой взгляд, один из важнейших участков этой работы.

— Что вы имеете в виду?

— Кавказ. Нефть Кавказа.

Тилле наморщил лоб, тяжело приподнялся в кресле.

— Должен ли я понимать так, что мое сообщение о двоюродной сестре…

— Это счастливое совпадение, и только. Когда рейхсфюрер СС и я решали данный вопрос, мы почти ничего не знали о вашей кузине. Нам импонирует ваша хватка, умение мыслить комбинационно, ваша энергия, напор. Ко всему, вы пользуетесь доверием фюрера. Он так и сказал: «Я буду спокоен, если старый национал-социалист Тилле возглавит это направление вашей службы. Поздравьте его со званием штандартенфюрера ».

Тилле почти упал в кресло.

— Вы привели собственные слова фюрера? — пробормотал он.

Гейдрих кивнул. Он продолжал:

— Пусть вас не смущает новизна дела, отсутствие опыта. Вам помогут. Вы быстро во всем разберетесь… Через два часа я буду у фюрера. Что я могу доложить?

— Передайте: фюрер сказал — я повинуюсь!

…В шестом часу схлынул поток дел, и Гейдрих стал подумывать о том, чтобы отправиться пообедать и развлечься. Выбор пал на «Балатон» — там подавали знаменитый венгерский рыбный суп «халасле» и, разумеется, гуляш. Кроме того, в ресторане выступал ансамбль скрипачей из Будапешта.

Он совсем уже собрался ехать, когда позвонил шеф криминальной полиции Артур Небе. Он сообщил, что находится неподалеку, может явиться и доложить об интересующем Гейдриха деле.

— Были на месте? — спросил тот. — Тогда приезжайте… Стойте, Небе! Вы обедали?

— Денек выдался горячий. Как-то не успел, шеф…

— Тогда встретимся в «Балатоне». Отправляйтесь туда, распорядитесь относительно обеда и ждите. Я не задержусь. Подходит вам это, Небе?

— Попали в точку, шеф! — В телефонной трубке раздался смешок. — Не поверите, но я как раз собирался посетить эту берлогу… Итак, понял и повинуюсь: «Балатон»!

Вскоре они сидели в уютном зале ресторана, декорированном под старинную венгерскую корчму. Мебель составляли грубо сбитые столы и скамьи. Гирлянды лука, чеснока, перца украшали красные кирпичные стены. В центре зала под огромным колпаком пылал очаг, на котором жарился баран: каждый, кто хотел, мог взять нож и отрезать от туши добрый кусок мяса.

Обед начали с фирменного салата, в который входили красный перец, черный перец, чеснок и лук. Гейдрих проглотил кусок и тут же влил в себя полстакана токая, чтобы загасить огонь, охвативший его рот и гортань.

— Страшная штука, — пробормотал он, отодвигая тарелку. — Ну, рассказывайте, Небе, как было дело.

— Помня ваше предостережение, я организовал тщательное расследование случившегося. Пока что все свидетельствует в пользу версии «несчастный случай». Они действительно были сильно пьяны, когда вернулись домой из ресторана.

— Женщина тоже?

— В том-то и дело. Медицинские эксперты единодушны в своем заключении. Газовый кран одной из конфорок кухонной плиты найден открытым. Хозяйка торопилась к поджидавшим в автомобиле приятелям, вот и допустила небрежность…

— Это мог сделать и кто-то другой.

— Злоумышленник отвернул бы все краны, во всяком случае — несколько: чем больше вытечет газа, тем сильнее взрыв.

— Будь на его месте я, открыл бы только один кран: так больше похоже на небрежность, проявленную кем-нибудь из хозяев дома… Кстати, с кем они были в ресторане?

— Это вполне достойная чета. Он — владелец гаража, член НСДАП, она состоит в национал-социалистском союзе немецких женщин. Квартальный уполномоченный характеризует их с лучшей стороны. В нашей картотеке не значатся… Они заехали за приятелями в своем автомобиле, ночью в этой же машине доставили их домой… Кстати, кельнер, которому предъявили фотографии погибших, подтвердил, что оба много пили и при выходе из ресторана поддерживали друг друга.

— Вижу, вам хочется, чтобы эта версия подтвердилась, — пробурчал Гейдрих.

Небе не ответил,

Некоторое время оба были заняты рыбным супом, который о самом деле оказался превосходным. Но вот официант убрал опустевшие тарелки, и на столе появился знаменитый гуляш.

Гейдрих положил себе большую порцию, крепкими белыми зубами с хрустом разгрыз головку чеснока.

— Продолжайте, — сказал он. — Что показал осмотр места происшествия? Дом сильно поврежден?

— Очень сильно. Тем не менее мы смогли установить, что все выбитые взрывом окна находились на внутренних запорах. Была заперта изнутри и входная дверь. Она тоже пострадала. Следы, если они и были, уничтожены при тушении пожара.

— В доме был только один выход?

— Имелся и второй — из кухни. Эта дверь сорвана с петель. Но на засове и его дужке нет повреждений, которые указывали бы на то, что засов был задвинут…

— То есть нет доказательств, что в момент взрыва эта дверь была заперта?

— Выходит, что так, шеф. Пожарные и полицейский, первыми прибывшие к месту происшествия, именно возле этой двери обнаружили обгоревшее тело женщины. Рисуется картина: почувствовав запах газа, хозяйка отодвинула засов, чтобы открыть дверь. Но тут вошел супруг с зажженной сигаретой в зубах…

— Погодите рисовать картины… Кто-нибудь видел, как Тулин, Белявская и их провожатые подъехали к дому?

— Неподалеку живет одинокий старик. За день до происшествия у него разболелась десна. Ночью он не мог заснуть — лежал на диване и нянчил свой флюс, полоща зубы раствором шалфея. Он слышал, как перед рассветом подъехал автомобиль, остановился у дома напротив. Возгласы, смех, доносившиеся через улицу, разожгли его любопытство. Он поспешил к окну. Видел вылезших из автомобиля людей, опознал в них соседей. Слышал, как они уговаривали тех, кто остался в машине, хоть ненадолго заглянуть в дом. Хозяйка соблазняла их каким-то особенным тортом. Но те отказались и уехали. Постояв на улице, соседи направились к своему дому. Старик вернулся на диван, где его ждал термос с шалфеем. Взрыв прогремел несколько минут спустя… Пока это все, шеф. Но мы еще вызовем старика.

— Теперь те двое, муж и жена.

— Я сам опросил их. Подтвердили слова старика относительно того, что их приглашали зайти в дом, обещая угостить водкой и тортом. Деталь: хозяйка хвастала, что торт куплен «сегодня днем» и необыкновенно вкусен. Шоколадный с орехами и цукатами…

— Что еще? О чем была болтовня в ресторане?

— Я настоял, чтобы они вспомнили весь разговор — с чего началась беседа, какие темы затрагивались. Стенограф исписал десяток страниц, но ничего существенного не обнаружилось. Вот разве это: Белявская упомянула, что как-то встретила женщину, похожую на ту, которую она знала раньше, очень давно, в дни своей молодости.

— Вот как! — Гейдрих положил вилку и нож.

— Что вас насторожило, шеф?

— Молодость Белявской протекала в России. Нам известно: воспоминания о тех временах были для нее отнюдь не самыми приятными. Белявская и Тулин бежали через границу, спасаясь от преследовавших их чекистов… Надеюсь, теперь понятна моя настойчивость?

— Понятна, шеф. Полагаете, могло быть так, что здесь, в Берлине, Стефания Белявская встретила особу, которую знала в России?

— Разве подобное исключено?

— Конечно, нет. Уж мы-то знаем, как иной раз складываются обстоятельства… Значит, столкнулись давнишние «приятельницы», опознали друг друга. — Небе покрутил головой. — В итоге — взрыв в доме, гибель двух наших людей… Такова ваша версия?

— Допустим, да.

— Не верю, шеф. Принять эту версию мешает одно немаловажное обстоятельство: пока ничто не свидетельствует о том, что утечка газа в доме Белявской и последовавший затем взрыв есть результат чьей-то злой воли.

— Вот и ищите эти доказательства. Кстати, где Белявская произвела покупки?

— Имеете в виду водку и торт?

— Разумеется.

— Сделано, шеф. С водкой было легко — такая продается лишь в магазине близ Тиргартена. Это известно каждому любителю выпивки. А вот торт задал нам работу. Два сотрудника с ног сбились, прежде чем установили фирму, которая его изготовила. Помните: шоколадный, с орехами и цукатами. Так вот, вчера и позавчера такие торты были в продаже в кондитерской «Двенадцать месяцев».

— И больше нигде?

— Это новая кондитерская. Хозяева из Австрии — отделения их фирмы есть в каждом крупном австрийском городе. Кондитерская сразу завоевала популярность. От посетителей нет отбоя. Торт был оттуда, шеф.

— Велите продолжать расследование, Небе. Меня не покидает чувство, что мы вот-вот наткнемся на след. Пусть подробно допросят старика с больными зубами.

— К нему послан один из опытных следователей. — Небе взглянул на часы. — Вероятно, он уже закончил допрос и вернулся в полицию. Кроме того, установлено наблюдение за кондитерской и прилегающими кварталами. Признаться честно, это больше для очистки совести, шеф…

Гейдрих посмотрел на него и усмехнулся. Небе раздражал его и одновременно нравился своей прямотой и независимостью в суждениях. Вот и сейчас уперся — не стронешь с места. Ну что же, может, прав все-таки он, Небе. Время покажет.

Некоторое время они ели молча. Когда с гуляшом было покончено и подали сладкое, Небе вдруг поднялся со стула.

— Вы и меня заразили своими сомнениями, — сказал он, отвечая на вопросительный взгляд Гейдриха. — Решил позвонить к себе — справиться, как идут дела…

Небе отсутствовал около четверти часа.

— Вижу, есть новости, — сказал Гейдрих, когда он вернулся. — Да отвечайте же, Небе.

— В повторном исследовании трупов принял участие опытный патологоанатом. Он обнаружил, что у мужчины повреждены хрящи гортани. Впечатление — будто был нанесен удар в горло. Несильный, но точный удар: повреждение едва просматривается, его не заметили другие эксперты.

 

ТРИНАДЦАТАЯ ГЛАВА

1

Рассвет еще только занимался над Варшавой, когда дежурный радист польского военного министерства, дремавший в аппаратной с наушниками на голове, был разбужен настойчивым попискиванием морзянки. Обстановка была тревожной. Накануне с западной границы пришли сообщения об усиленном передвижении германских войск. Поэтому несколько радиостанций прямой связи с военными округами не выключались всю ночь. И вот сейчас одна из них заработала.

Радист поправил наушники, простучал ключом готовность к приему, схватил карандаш и стал записывать.

Рация расположенного близ Данцига польского военного порта Вестерплатте сообщала:

НЕМЕЦКИЙ ЛИНКОР «ШЛЕЗВИГ-ГОЛЬШТЕЙН» В 4 ЧАСА 45 МИНУТ ОТКРЫЛ ПО НАМ ОГОНЬ ИЗ ВСЕХ ОРУДИЙ. ОБСТРЕЛ ПРОДОЛЖАЕТСЯ. ЖДУ ВАШИХ УКАЗАНИЙ.

Радиограмму подписал начальник военного порта майор Сухаревски.

Радист сорвал с головы наушники и с телеграммой в руках ринулся к двери, чтобы позвать начальника узла связи, отдыхавшего в одной из соседних комнат. Но запищала вторая радиостанция, за ней — еще две. Все западные военные округа доносили, что атакованы артиллерией, танками и авиацией немцев.

Вскоре над Варшавой появилась первая группа нацистских бомбардировщиков «Хеннкель-11I» и пикировщики «Юнкерс-87».

Это произошло 1 сентября 1939 года.

Кузьмич прибыл в Берлин за несколько дней до этик событий. Сотрудник полиции безопасности, «встретивший» его на границе и проследовавший в Берлин в одном с ним вагоне, видел, как на Восточном вокзале иностранец сел в «роллс-ройс», который только что скатили с грузовой платформы поезда, как затем владельца дорогого автомобиля с почетом встретили в отеле «Кайзерхоф», где для него был зарезервирован комфортабельный номер.

Сотрудник ЗИПО получил справку в отеле: интересующий его господин является давним постояльцем, останавливается здесь всякий раз, когда приезжает в столицу Германии. Он специалист по старинной бронзе и фарфору, у него собственное дело в Лихтенштейне, судя по всему, процветающее.

Были подняты старые регистрационные книги отеля, и агент убедился, что господин Алоис Фишбек был записан как постоялец отеля еще в 1915 году! Нашелся и свидетель — портье, служащий в отеле чуть ли не со дня его открытия. Он подтвердил, что нынешний постоялец и тот, что впервые снял комнаты в отеле почти двадцать лет назад, а затем неоднократно поселялся в «Кайзерхофе», — одно и то же лицо.

Все это была истинная правда. Большевик-подпольщик Кузьмич эмигрировал на Запад еще до начала первой мировой войны. Обосновавшись в Швейцарии и Лихтенштейне, он развернул кипучую деятельность как коммерсант: добывал деньги для партии. На какое-то время эта работа прекратилась — весной 1916 года, когда он приехал в Россию, чтобы повидаться с больной матерью, был опознан охранкой и схвачен. Как был освобожден из тюрьмы Кузьмич и чем занимался в первые годы Советской власти, читатель знает… А потом он вновь вернулся к работе за пределами Родины…

В памятное утро 1 сентября 1939 года Кузьмич, как всегда, поднялся в восемь часов, побрился, принял ванну. Горничная вкатила столик с завтраком, бесшумно расставила посуду, кофейник, корзиночку с булками. Это была хорошенькая девушка — голубоглазая, с вьющимися светлыми волосами.

— Сегодня отличная погода, господин, — улыбаясь, прощебетала она, и на щеках у нее обозначились ямочки.

«Ни дать ни взять — Гретхен с пасхальной открытки», — подумал Кузьмин и подсел к столу.

Пожелав гостю приятного аппетита, симпатичная горничная упорхнула.

Несколько минут спустя она вновь появилась в дверях. Лицо ее было бледно, губы тряслись. Она молча показывала на радиоприемник.

Кузьмич включил радио и сразу узнал голос Гитлера.

— Сегодня, — кричал Гитлер, — сегодня ночью немецкая территория была обстреляна солдатами Польши. С 5 часов 45 минут мы отвечаем на обстрел, и, начиная с данного момента, мы ответим бомбой на каждую бомбу!

Горничная все еще стояла у двери.

— Это война? — прошептала она.

— Не знаю. — Кузьмич разрезал булочку, стал намазывать на нее маргарин. — Откуда мне знать, милочка?

— У меня жених в вермахте. Он артиллерист. Его батарея там, на границе с Польшей… Что теперь будет?

Он пожал плечами и налил в чашку кофе.

— Но первыми начали они! — горничная стиснула кулачки, зло сощурилась. — Подлые варвары, надо раздавить их, раздавить всех до единого!

Он бросил в чашку плоскую беленькую таблетку. Растворяясь в кофе, сахарин шипел и пенился. Когда Кузьмич поднял голову, девушки уже не было в комнате.

А Гитлер продолжал говорить. Из динамика несся поток угроз в адрес поляков, перемежаемый истошными призывами к немцам утроить усилия, чтобы раз и навсегда покончить с «вечным и смертельным врагом Германии». Заключительные слова Гитлера утонули в реве и грохоте — военный оркестр грянул бравурный марш.

В сущности, для Кузьмича не было неожиданностью все то, что он сейчас услышал. Люди, с которыми он был связан, уже давно доносили о нарастающем напряжении на границе с Польшей, и он еще в прошлом месяце известил Центр, что назревает акция против поляков.

И все же он был взволнован. Не укладывалось в сознании, что сейчас, в эти минуты, совсем недалеко отсюда грохочут танки, самолеты сбрасывают бомбы, сокрушая дома, убивая тысячи людей…

Он подошел к распахнутому окну. С высоты четвертого этажа хорошо просматривался сквер с плакучими ивами вокруг маленького озерца и аккуратно подстриженными кустами жимолости. На зеленом газоне виднелась коляска, в которой сидел малыш. Рядом на траве с книгой в руке лежала женщина, — видимо, его мать. Ребенок смеялся и тянул к женщине руки. Та, оторвавшись от чтения, что-то говорила ему и грозила пальцем. А дальше, за сквером, был канал — широкая лента сверкающей воды, тоже безмятежная, мирная…

Кузьмич вздохнул, вернулся к столу, зажег сигарету. Итак, стала известна очередная жертва нацистов. Что же дальше? И как вообще развернутся события? Вспомнилась фраза, мелькавшая в германских газетах и восторженно повторяемая обывателями: «Fuhrer macht alles ohne Krieg» . Вот мол, какой он умный и ловкий политик, наш фюрер!

Это ушло в прошлое. Кузьмич был убежден: всем очень скоро станет ясно, что залпы по Польше — это первые залпы новой большой войны, в которую неизбежно втянутся многие страны.

Его мысли вернулись к Польше. Конечно, вермахт быстро расправится со своим восточным соседом (перевес немцев в авиации, в танках — десять к одному, если не больше), разгромит польскую армию и выйдет к восточным границам страны. Дальше — территория Советского Союза, главная цель Германии. Об этом Гитлер твердит не один год.

Нападет или поостережется?..

В динамике снова зазвучала речь. Теперь говорил комментатор. Он объявил, что намерен поведать миру о событии, которое предшествовало началу военных действий немцев и фактически стало причиной того, что терпение фюрера истощилось. Он, комментатор, находится в пограничном Глейвице, на известной всей стране радиостанции. Здесь взломаны двери, на полу — осколки стекол: окна разбиты, некоторые едва держатся на полусорванных петлях. На полу — труп. Убитый — в форме польского легионера. В его кармане жетон и документы рядового польской армии. Что же здесь произошло? Вечером 31 августа «группа польских злодеев» перешла границу и атаковала эту радиостанцию. Десятки жителей Глейвица видели людей в польской военной форме, которые вели огонь по зданию станции. Поляки ворвались в помещение, и один из них, схватив микрофон, стал поносить Германию и фюрера. Но тут подоспели патрули вермахта. Грязные диверсанты были отброшены. Они оставили доказательство своей преступной акции — труп польского солдата. Терпению фюрера пришел конец. Нельзя допустить, чтобы продолжались подобные злодеяния. Тысячу раз прав фюрер, решивший ответить силой на силу. Слава фюреру!

Кузьмич выключил радиоприемник, взглянул на часы. Время близилось к одиннадцати. Погасив сигарету, он допил кофе, взял шляпу и вышел. Сегодня предстояли две встречи, ради которых он, собственно, и приехал в Берлин.

2

Гвидо Эссену под пятьдесят. Он высокого роста, худощав и подтянут. Пепельного цвета волосы зачесаны за уши, спадают на затылок. Пышные усы опускаются к углам рта — такие называют моржовыми. Днем и вечером он носит очки в железной оправе, круглые темные очки, защищающие глаза, которые в 1916 году на Марне были поражены газом. И неизменная трость в левой руке, толстая дубовая трость с замысловатым набалдашником, почти черная от времени; с нею наладчик станков головного завода в Сименсштадте Гвидо Эссен не расстается даже в цехах завода — если надо проверить станок, первым делом упрет палку в станину, приложит ухо к набалдашнику, долго слушает и уж потом принимается за дело. Неразговорчив и резок, даже когда собеседник — сам господин инженер. На заводе все величают его «дядюшка Гвидо», за глаза называют «верблюдом». Он лучший специалист по металлорежущим станкам, его уважают за мастерство, но не любят. Всем известно, что до 1930 года Гвидо Эссен был антифашистом, а потом вдруг взял да и переметнулся к нацистам. С тех пор на лацкане пиджака и над грудным карманом рабочего комбинезона он носит выпуклый серебряный кружочек с черной свастикой посредине: «верблюд» вступил в НСДАП еще до прихода Гитлера к власти, принадлежит к числу тех, кого в прессе называют «старыми партийными бойцами», по всем признакам, горд этим…

Ночная смена, в которой работал Эссен, закончилась в восемь утра. Как всегда, он принял душ, не торопясь оделся и, перед тем как покинуть завод, прошел из конца в конец весь свой цех. Станки, над которыми склонились рабочие, ровно гудели. Убедившись, что здесь все в порядке, он направился к выходу.

У выхода на заводской двор и застала его весть о войне с Польшей. Возле застекленной загородки, где был стол инженера цеха, столпились все, кто мог на несколько минут оставить работу. Люди молча слушали радио. Так же молча стали расходиться, когда Гитлер кончил говорить.

С одним из них Эссен встретился взглядом.

— Что ты обо всем этом думаешь, дядюшка Гвидо? — спросил рабочий. — Надеюсь, доволен?

— Так надо. — Наладчик станков сдвинул брови, стукнул палкой об пол. — Фюрер приказывает, мы повинуемся.

— Вот и я говорю, что надо. — Рабочий, молодой светловолосый парень с глубоко посаженными темными глазами, отстегнул пояс. — Дай-ка мне твой ножик, дядюшка Гвидо!

Недоумевая по поводу странной просьбы собеседника, Эссен достал из кармана перочинный нож. Рабочий взял нож, раскрыл его и кончиком лезвия пробуравил в поясном ремне новую дыру.

— Ну вот, — сказал он, возвращая нож. — Теперь все в порядке. Первую я проколол, когда мы победили чехов и норму выдачи маргарина нам сократили на треть. Думаю, что пригодится и эта, вторая. Спасибо, дядюшка Гвидо.

Эссен посмотрел по сторонам. Никто не слышал этого разговора. Он повернулся, вышел из цеха.

Парень стоял на том же месте и с ненавистью глядел ему вслед.

«Ну и дела, — подумал Эссен. — Смотри какая неожиданность! Так вот ты какой, Герберт Хаан!

И он направился домой.

В длинном тяжеловесном здании из серого камня, построенном на паях рабочими завода, он занимал крохотную квартирку на втором этаже.

Поднявшись к себе, Эссен отпер ключом дверь, распахнул окно, заставленное горшками с резедой и гвоздикой. Поспешив в ванную, принес оттуда лейку и поставил ее на подоконник, рядом с цветами. И только потом стал переодеваться.

Четверть часа спустя, когда на кухне он кипятил воду для кофе, у двери позвонили.

Он отпер. В дверях стоял Кузьмич.

— Я еще издали увидел лейку на подоконнике, — сказал Кузьмич и улыбнулся.

— Да, лейка на месте. — Эссен тоже улыбнулся и отступил на шаг, освобождая дорогу гостю. — Входите, товарищ. Я извещен и жду вас.

Это была их вторая встреча. Первая состоялась больше года назад.

Руководитель берлинских антифашистов сказал об Эссене так:

— Верю ему, как самому себе. Прирожденный революционер и конспиратор. Раньше многих из нас понял, что обстановка в стране складывается в пользу нацистов и что они могут захватить власть. Тогда же предложил инсценировать переход на сторону нацизма, надеть личину ренегата. И с тех пор мужественно и умело ведет свою трудную роль. Сейчас возглавляет подпольную группу, которая занимается самым опасным делом — разведкой в секретных службах нацистов.

Дальнейшие события показали, что люди, рекомендовавшие Эссена, были точны в его характеристике. Конечно, многое из того, что поступило от Алекса, как конспиративно именовался глава группы подпольщиков, стало известно советской разведке и из других источников. Но это не только не умаляло значения деятельности Эссена, но, напротив, подтверждало, сколь ценной является его работа: так уж заведено в разведках, что полученные по одному каналу сведения лишь тогда считаются достоверными, если подтверждены (разведчики говорят: «перекрыты») иными сообщениями. Так вот, вся информация Алекса, которую Центр имел возможность перепроверить, вся без исключения оказалась достоверной и точной. Сведения были весьма важные, в них шла речь о некоторых сторонах деятельности абвера и СД, о новых военных разработках, в частности о прицелах, дающих возможность пилотам производить бомбометание в ночное время…

И все же одна из главных задач, порученная Алексу, долгое время оставалась нетронутой. Лишь две недели назад Эссен сообщил в Москву, что в поле зрения наконец возник нужный объект. Кузьмич получил указание срочно встретиться с руководителем группы…

Пока хозяин возился на кухне, разливая кофе, Кузьмич сидел на крохотном диване и рассматривал комнату, в которой находился. В ней было метров двенадцать. Обстановку кроме дивана составляли стол и полочка книг над ним, несколько стульев и кресло, еще столик в углу, под портретом Гитлера, а на столике, покрытом алой бархатной скатеркой, книга в коричневом переплете с металлическими уголками — гитлеровская «Майи кампф».

Вошел Эссен с подносом, снял с него чашки, вазу с галетами.

— Кофе будем пить с сахаром, — объявил он. — Кофе тоже почти настоящий. То и другое выдано мне вчера по особому списку «образцовых немецких рабочих». Так что у нас праздник. — Взгляд Эссена скользнул по лежащему на столе номеру «Фолькишер беобахтер» с речью и изображением Гитлера. — Двойной праздник: настоящий сахар и… настоящая война!

— Да, дела, — протянул Кузьмич. Он посмотрел на подоконник. — Лейка на месте. Ждете еще кого-нибудь?

— Придет тот самый человек.

— Расскажите о нем.

— Он моих лет. Росли вместе: жили в соседних домах. Когда подросли, обоих призвали в один и тот же полк. Весной пятнадцатого ему оторвало снарядом левую ступню. Годом позже я вернулся из госпиталя с поврежденными легкими и больными глазами. И тут мы встретились снова. В восемнадцатом оказались в Баварии — сперва он, потом я. Были свидетелями провозглашения Советской республики и ее гибели. В эти дни бедняге снова досталось: в схватке с полицией заполучил рану в ту же ногу, пуля пробила мякоть бедра. Случилось так, что я находился неподалеку, оказал помощь. Потом, когда революция была подавлена, начались скитания в поисках работы. Оба мы порядком наголодались, прежде чем обрели работу и кров.

— Он стал «нацистом» при тех же обстоятельствах, что и вы?

— Да. Тогда-то мы и вступили в новые отношения… Короче, мне досталась роль руководителя.

— А он попал к вам в подчинение?

— Верно… Вот я и посоветовал ему определиться в услужение к какому-нибудь нацисту из видных: с таким увечьем ему было трудновато работать на заводе. Да и не нужен он был мне в роли рабочего. А на новом месте возможна перспектива… Так он попал к своему теперешнему хозяину. Сперва был камердинером, потом получил повышение, стал управителем поместья. Видать, понравился… Год назад потерял жену. За неделю сгорела от крупозного воспаления легких. Она была очень дружна с моей Кристиной.

Кузьмич невольно огляделся. В комнате ничто не указывало на то, что здесь живет и хозяйка. Эссен перехватил его взгляд.

— Нет ее, Кристины, — угрюмо сказал он. — Давно нет. Видите, какая штука: не смог бы я изображать этакого сукина сына, находись она рядом. Жене полагается быть под стать мужу. А она резкая, прямая до наивности. Чем-нибудь да выдала бы нас.

— Отправили ее куда-нибудь?

— Пришлось нам «поссориться». — Эссен усмехнулся. — Словом, развелись, и она уехала. Для всех — к каким-то своим родственникам в Тироль.

— А на самом деле?

— Да у вас она, — сказал Эссен и рассмеялся. — Седьмой год, как живет в Москве…

Кузьмич молча смотрел на сидящего перед ним человека и чувствовал, как поднимается в груди горький комок.

Эссен снял очки, вытер покрасневшие глаза.

— Однако задерживается наш товарищ, — сказал он, взглянув на часы.

В этот момент позвонили.

Вошел коренастый мужчина с шишковатой большой головой и мощным торсом. Сделал несколько шагов, чуть припадая на левую ногу, мельком взглянул на незнакомца и нерешительно остановился.

— Представься, — сказал Эссен, появляясь вслед за ним из передней. Он показал на Кузьмича: — Это наш большой друг.

— Мое имя Конрад Дробиш, — проговорил вошедший низким хрипловатым голосом.

— Здравствуйте, товарищ! — Рука Кузьмича скрылась в огромной ладони Дробиша. — Ну и лапа у вас! — воскликнул он, шутливо массируя онемевшие пальцы. — Подковы можно ломать.

— Он и ломает, — подтвердил Эссен. — Да что подковы! Был случай, на спор завязал узлом железный прут толщиной с палец!

— Это все гантели, — Дробиш шумно вздохнул, осторожно присел на краешек стула. — Гантели каждый день: полчаса утром, столько же перед ужином. — Он бросил взгляд на номер «Фолькишер беобахтер» на столе, пальцем отодвинул его в сторону: — Утром слушал радио Лондона. О, там переполошились! Похоже, понимают, что уже не могут дать задний ход. — Посмотрел на Кузьмича. — Войны не избежать?

— Она уже идет, война…

— Я о другом. О новой вселенской мясорубке.

Кузьмич неопределенно повел плечами.

— Пей. — Наполнив чашку, Эссен пододвинул ее к Дробишу. — Пей, Кони, и говори. Повтори все про сейф и дневник. Товарищ должен знать все, что известно тебе самому. — Он подчеркнул: — Любые подробности, какие только пожелает.

Сказав это, Эссен прошел к цветам на подоконнике и убрал лейку.

— Хорошо бы начать с автора дневника, — сказал Кузьмич, когда хозяин вновь занял место за столиком. — Для меня очень важно представить себе этого человека…

— Понял. — Дробиш положил ладони на край стола, приблизил к Кузьмичу лобастую голову. — Говорит вам что-нибудь такое имя: Теодор Тилле? Вижу, что нет. Так вот, это и есть мой хозяин. Если коротко — старый наци, пройдоха и ловкач. По-своему очень неглуп. Кстати, много читает. Особенно любит книги с острым сюжетом, авантюрные романы и мемуары военных. У него в замке порядочная библиотека… Ко всему, дружок нашего обожаемого фюрера.

— Они близки и сейчас?

— Точнее, Тилле был дружком Гитлера, пока тот не стал тем, что он есть теперь… При всех своих качествах Теодор Тилле отстал на каком-то этапе развития нанизма и в последнее время находился в тени.

— Причины?

— Не знаю их. Но отчетливо вижу, что чувствует себя обиженным, забытым: другие вон какие посты отхватили, распухли от всяких благ, а он как был, так и остался рядовым «партейгеноссе». Посему и охладел к «вождю нации».

— Если можно, факты.

— Просматривая за завтраком газеты, прежде всего ищет в них информацию о новых назначениях. Зеленеет от злости, если встретит знакомое имя. Тут уж мне достается: кофе недостаточно горяч, хлеб плохо поджарен… Однажды, когда он сидел на террасе с книгой, я принес почту: газеты и пакет со штампом «Личная канцелярия фюрера». Он тотчас вскрыл пакет, достал письмо. Там было всею три строчки, и я смог разглядеть их из-за его плеча. Референт уведомлял, что фюрер получил письмо Тилле, но очень занят и в ближайшее время не сможет его принять… Надо было видеть хозяина в эту минуту! Налился желтизной, губы запрыгали. «Табaки, — прохрипел он, — был Табaки и остался им». Отшвырнул книгу, которую читал, и ушел в дом. Я подобрал ее, полистал. Знаете, как она называется? «Маугли»! Книга про мальчика, жившего среди зверей. Табaки — это шакал, враг Маугли.

— Любопытно, — усмехнулся Кузьмич. — А откуда у него поместье, у этого рядового партейгеноссе?

— Здесь я вынужден сказать несколько слов в защиту Гитлера. Тилле несправедлив к нему. В свое время замок ему подарил Гитлер.

— За какие заслуги?

— Не совсем ясно… Что-то связано с сыном хозяина. В дни «пивного путча» Гитлер вынес мальчика из-под огня… В дневнике — только это…

— Сколько мальчику теперь?

— Семнадцатый год. Живет с отцом. Гвидо сказал, чтобы я принес их фотографии. Вот они.

Кузьмич взял карточки, посмотрел, отложил в сторону.

— Как давно ведет дневник Теодор Тилле?

— В сейфе только тетради с записями за последние четыре года. Велся ли дневник и раньше, не знаю. Я понятия не имел о нем, пока не получил доступ в сейф хозяина.

— Как это удалось?

Дробиш усмехнулся, поглядел на Эссена.

— Гантели помогли, — сказал тот, — точнее, атлетические способности Кони. По силе ему нет равных в округе. Вот хозяин и хвастает, какой у него «холуй». Как соберутся гости, вызывает Кони, и тот должен развлекать почтеннейшую публику — гнуть полосу железа, поднимать за ножку тяжелое кресло или еще что… Говори, как было дело!

— В замке справляли день рождения Андреаса. Съехалось много народу. Пока присутствовал мальчик, все было пристойно. Но к полуночи его отправили на берлинскую квартиру, и тут началось безобразие. Привезли дюжину шлюх, раздели их донага, посадили на неоседланных лошадей. Мужчины тоже все поснимали с себя. И пошло-поехало! Скачки, мужчины стаскивают баб с лошадей, валят на траву… Словом, все, что можете себе представить, все было.

— И этот ваш… книголюб развлекался вместе со всеми?

— Он все и затеял. — Дробиш покачал головой. — Вот уж не считал его способным на подобное свинство. А когда насытились все да угомонились, вдруг слышу — спор. И вроде бы речь обо мне. Так и есть: хозяин стал искать меня. Вызвал и говорит: «Сейчас я поспорил на двести марок, что ты поднимешь эту скотину». И показывает на здоровенного жеребца. Я оглядел компанию. Штук двадцать двуногих скотов лежат вповалку на зеленом газоне, ржут и лупятся на меня.

— Подняли?

— Кричит: «Выгоню, если посрамишь честь замка Вальдхоф!» И выгнал бы. Но ведь я у него нахожусь для дела. Вот и пришлось наступить на свой характер… В иных обстоятельствах ответил бы как надо, можете не сомневаться. А тут нагнулся, просунул плечи под лошадиное брюхо, поднатужился… Сказать по правде, боялся за больную ногу.

— Неужели подняли?

— Поднял… После подзывает меня один из гостей, отводит в сторонку. Говорит, что это он проиграл двести марок. Проиграл и не жалеет, ибо такого еще не видел. Спрашивает: «Сколько тебе здесь платят?» Я ответил. Он: «Даю вдвое больше, если перейдешь ко мне на службу. Будешь управлять поместьем». Тут я сделал правильный ход. Сказал, что не в деньгах счастье. Доволен теперешним хозяином, буду служить ему, пока необходим.

— Хозяин узнал об этом?

— Гость тут же ему все рассказал. Просил уступить меня. Тилле не согласился.

— Кто же расстанется с подобным сокровищем, — вставил Эссен и усмехнулся.

— На другой день я был вызван и в награду за преданность назначен управителем имения.

— А те двести марок?

— О них речи не было.

— Все понятно, — сказал Кузьмич. — Теперь расскажите о сейфе.

— О том, что в доме имеется сейф, я догадался, когда в качестве управителя докладывал хозяину о делах. Разговор происходил в его кабинете, и на столе лежала связка ключей в кожаном чехле. Один был не похож на другие — сразу видно, что от сейфа. Надо сказать, связку ключей я увидел впервые: хозяин всегда держит их при себе. Значит, подумал я, дорожит тем, что у него заперто. Стал искать. Осмотрел хозяйские апартаменты, включая спальню молодого Андреаса, ничего не обнаружил. Мы с Гвидо долго ломали голову: где же он, этот проклятый сейф? И вот что придумали. Из своей кассы Гвидо дал мне тысячу марок. У меня тоже была некая сумма. Собрав все это, я вошел в кабинет к хозяину и говорю: здесь мои сбережения, как быть с ними — не знаю, так как не очень-то доверяю банкам… И он клюнул. Польстило, что так верю хозяину.

— Может, жадность? — сказал Эссен.

— Скорее всего, то и другое. Взял деньги, сказал, что спрячет. Я разыграл этакую нерешительность и спросил, будет ли надежно? «Из этой комнаты никуда не уйдут, — сказал он. — Здесь надежнее, чем в любом банке». Полез было в карман за ключами, но спохватился. Так я понял, что сейф действительно имеется и что искать надо в кабинете… Обнаружил его на другой же день, когда Тилле уехал в Берлин и я мог спокойно повозиться в его покоях. Одна из секций книжного стеллажа оказалась на шарнирах. За ней находится сейф, вделанный в массивную стену… Остальное было легче. Слепок с ключа сделал, проводив патрона в ванную. Дубликат ключа получил без задержки: у нас хорошие специалисты. Вот и вся техника.

— Дневник был в сейфе?

— Да. Кроме того, дарственный документ на замок и земли, связка писем, деньги… Мои лежали отдельно от хозяйских, что правда, то правда. Еще партийный билет члена НСДАП и карточка члена СС.

— Письма, конечно, смотрели?

— Не успел.

— С писем надо снять копии. Я дам технику…

— Та, которую вы оставили год назад, действует исправно, — сказал Эссен. — Конечно, новая не помешает. Но и со старой кое-что мы уже сделали.

Эссен встал, прошел к портрету Гитлера, вытащил из тайничка в багете маленький черный цилиндрик и передал Кузьмичу.

— Первые пятьдесят страниц дневника.

— Вот еще порция. — Дробиш положил на стол точно такой же цилиндрик. — Гвидо сказал, чтобы я опустил середину дневника, в первую очередь сфотографировал записи этого года.

— Меня так просили, — пояснил Эссен гостю. — Сказали, что вам это особенно важно.

— Спасибо. — Кузьмич взял второй цилиндрик, повертел в пальцах. — Лупа найдется?

Эссен кивнул и пошел в спальню.

— Надо, чтобы русские лучше берегли свои нефтяные промыслы и заводы, — негромко сказал Дробиш.

Кузьмич раскрутил ролик пленки.

Вернулся Эссен с большой лупой.

— То, что нужно, — сказал Кузьмич, взяв лупу. — Я задержусь у вас. Мне думается, это безопасно?..

— Вполне. Ко всему, я партийный блоклейтор. — Эссен скривил губы в усмешке. — Доверенное лицо самого крейслейтора . Так что работайте спокойно. Мы с Кони уйдем на кухню, чтобы не мешать.

— Спасибо… Видите ли, сегодня я не смогу взять с собой эти пленки. А время не терпит, надо быстрее ознакомиться с записями. Потом мы побеседуем — все трое. Идет?

— Я выговорил себе свободный день, — сказал Дробиш. — У меня время — до ночи.

Немцы вышли, и Кузьмич принялся за пленку.

Выдержки из дневника Теодора Тилле. 1939 год

«16 августа. К Рейнгарду Гейдриху я ехал со смешанным чувством любопытства и тревоги. После письма Андреаса фюреру можно было надеяться, что меня примет если не сам фюрер, то во всяком случае Рудольф Гесс или, в его отсутствие, Мартин Борман. И вдруг приглашение явиться к главе РСХА! Было отчего поломать голову и понервничать. За те два дня, которые оставались у меня до встречи, удалось пополнить сведения о Гейдрихе. Я и раньше не раз встречался с этим высоким, статным человеком с внешностью истинного арийца, знал, что родился он где-то на среднем течении Шпрее. Удивлялся, что Гейдрих, уже занимая высокий пост в СС, мог появиться где-нибудь в пивном зале со скрипкой под мышкой. Теперь выяснилось, что любили музицировать и его отец, и мать… В середине двадцатых годов сам он служил на флоте, затем покинул военную службу. Еще одно увлечение Гейдриха — спорт (фехтование и легкая атлетика). И еще одно — женщины… В СС он вступил лет восемь назад в Гамбурге. Уже будучи оберлейтенантом запаса, безропотно надел мундир СС-манна. Тогда-то Гейдрих познакомился с Гиммлером. Тот вызвал его в Мюнхен и повысил в чине. Утверждают: идея создания службы безопасности СС принадлежит ему, Гейдриху. Он же по поручению Гиммлера подготовил первоначальный проект статута СД, затем возглавил ее. Мой Бог, в ту пору ему не было и тридцати!.. Мне намекнули: возвышению Гейдриха способствовало то обстоятельство, что он был правой рукой Гиммлера, когда партия подавляла путч Рема . Ну что же, таким и должен быть истинный немец — непримиримым и беспощадным ко всем врагам империи и фюрера!

Итак, я отправился к Гейдриху и был принят в назначенный час, минута в минуту. Я подумал, что это доброе предзнаменование. И не ошибся, ибо услышал лестные слова в свой адрес… Что ни говори, а письмо Андреаса было поистине золотым ходом! Даже моя далекая кузина и ее супруг и те неожиданно сработали в мою пользу. «Чистое совпадение», — сказал Гейдрих, когда объявил о моем новом назначении. Но я не слепой! Уж я-то видел, как он заинтересовался, когда узнал о высоком посте, занимаемом этим человеком на Кавказе!

Работа в СД против русской нефтяной промышленности!.. Гейдрих передал слова фюрера, санкционировавшего мое назначение руководителем этого отделения СД: «Я буду спокоен, если старый национал-социалист Теодор Тилле возглавит это направление вашей службы. Поздравьте его со званием штандартенфюрера». От себя Гейдрих прибавил: «Требуйте все, что вам необходимо. Подбирайте нужных людей. Помните, главное — это те, на кого вы будете опираться. Ищите их во всех уголках страны и за ее пределами. Я ничем не ограничиваю вас. Лишь бы к моменту, когда фюрер решит напасть на русских, мы имели на кавказских нефтепромыслах и заводах достаточное количество людей, готовых действовать в пользу Германии. Сделайте это — и фюрер ничего не пожалеет для вас».

Ну вот, дорога открыта. В добрый путь, штандартенфюрер Теодор Тилле!

«Der Fuhrer macht es! Der Fuhrer schaftes! Der Fuhrer denkt fur uns alle» [35]

26 августа. Накануне утром меня вызвал Рейнгард Гейдрих и ошеломил первой же фразой: «На днях предстоит акция против Польши. Цель — окончательное решение польской проблемы». Далее он спросил, знаю ли я в лицо шефа гестапо Генриха Мюллера. Получив утвердительный ответ, передал мне запись на листе бумаги: «Генерал Эрвин Лахузен, второе управление абвера, второй отдел».

«Отправляйтесь к генералу Лахузену, заберите груз, который он приготовил, доставьте этот груз в Оппельн, где сейчас находится группенфюрер Мюллер. Он извещен и ждет вас. Груз передать в собственные руки Мюллеру. Задание государственной важности. Постарайтесь управиться до полуночи».

В начале одиннадцатого часа ночи в здании гестапо Оппельна я вручил группенфюреру Мюллеру четыре объемистых тюка и опломбированный портфель.

«Проверяли груз?» — спросил он, когда мы остались с глазу на глаз.

Я ответил, что такого приказа не было.

Тогда он вскрыл один из тюков. Там находились комплекты польской военной одежды, судя по знакам различия, для рядовых или унтер-офицеров.

«Ношеные, — сказал Мюллер, осматривая мундиры. — Очень хорошо, что так».

Затем он заглянул в портфель и тоже остался доволен. Там оказались какие-то документы, по виду — они могли быть солдатскими книжками или чем-то вроде этого.

Мюллер тут же позвонил Гейдриху и доложил, что все в порядке. Затем он передал трубку мне.

«Тилле, — услышал я голос шефа, — можете возвращаться в Берлин».

На обратном пути я недолго размышлял о причинах, побудивших Гейдриха перебросить на восток страны комплекты униформы солдат чужой армии. Было ясно, что польские мундиры нужны нашим разведчикам или диверсантам, назначенным участвовать в предстоящей акции. Меня занимало другое. Странно выглядел сам процесс передачи польской военной одежды из одного ведомства в другое, транспортировка ее в Оппельн: этим занимались три генерала и штандартенфюрер!

Но все это забылось, когда на рассвете я оказался дома и лег наконец в постель.

В полдень позвонил мой помощник. В отделение пришла важная шифровка. «Та самая, которую вы ждете», — прибавил он.

Речь шла о выполнении задания, которое руководство СД передало своему резиденту, действующему в составе германского посольства в Москве. Требовалось установить контакт с моей кузиной, прощупать ее настроение, взгляды. Учитывая высокое положение, которое занимает супруг этой женщины, мы настаивали на особой осмотрительности.

И вот пришел ответ из Москвы. Я сразу подумал о неудаче: задание было передано лишь неделю назад, это слишком маленький срок, чтобы что-то успеть, но для неудачи — вполне достаточный.

Так и оказалось. «Дипломат» не мог отправиться на Кавказ с соблюдением обычных правил (уведомив власти о маршруте и целях поездки и получив соответствующее разрешение). Поехал туда нелегально, но уже на вокзале в Баку почувствовал наблюдение. Ему не мешали, но не спускали с него глаз. Работник понял, что должен немедленно вернуться. Он так и сделал.

Да, неудача. Я подумал и о том, как воспримет это Гейдрих. Теперь, когда я у него в подчинении, он по-прежнему корректен, вежлив. Но у нас уже иные отношения…

Двумя часами позже он сам вызвал меня. Оказалось, он уже знал о московской шифровке.

— Понимаете, что произошло? — холодно сказал Гейдрих. — Необдуманными действиями вы просигналили русским, что намеревались с кем-то встретиться в Баку. А важность этой встречи подчеркнули тем обстоятельством, что рискнули отправить туда официально аккредитованного дипломата!

Я сказал, что все понимаю и готов нести ответственность.

— Вашей вины здесь нет. — Он покачал головой: — Неопытны, только и всего. Взялись за дело не с того конца. — Гейдрих продолжал после паузы: — Учтите, в Баку действует консульство Персии и там есть наш человек…

Мы подробно обговорили этот вариант, все спланировали.

Я был уже возле двери, когда он окликнул меня:

— Любите вы музыку, штандартенфюрер?

Я был огорошен, но быстро нашелся. Разумеется, я знал, как ответить — ведь мне была известна страсть Гейдриха к скрипке.

— О да! — воскликнул я. — Фортепиано и скрипка для меня превыше всего в часы отдыха.

Гейдрих стоял за столом и улыбался.

— В таком случае жду вас завтра в восемь часов вечера у себя в Зюденде. Соберутся любители музыки. Буду рад доставить вам удовольствие.

27 августа. Я пишу эти строки в полночь, только что вернувшись от Гейдриха. То, что я увидел там, непостижимо. Будто побывал в ином мире… Огромный салон обставлен старинной мебелью, пол устлан ковром и поверх него — тигровыми и медвежьими шкурами. Гости в вечерних туалетах чинно сидят в белых с серебром массивных креслах. У рояля, стоящего на небольшом возвышении, прямая и статная фрау Лина Гейдрих. Ее светлые волосы гладко зачесаны, тяжелая коса свешивается до пояса, приятно контрастируя с алым бархатом платья. В нескольких шагах от нее сам хозяин. Он во фраке, глаза полузакрыты. Расставив ноги, он чуть покачивается в такт мелодии, которую извлекает из своей скрипки. Обстановку таинственности, волшебства дополняют свечи — зажжены только они, в их неровном свете лица людей кажутся белыми, нереальными… Будто нет вокруг Германии с ее дымящими, грохочущими заводами, нет сотен дивизий, которые заканчивают последние приготовления, подтягиваясь к границе с Польшей, и будто не он, Гейдрих, несколько часов назад сидел в своем кабинете, управляя гигантской машиной безопасности рейха!

Позже, когда закончился легкий ужин в саду и подали кофе, случилось так, что на несколько минут мы с Гейдрихом оказались с глазу на глаз.

— Вам понравилось? — спросил он.

Разумеется, я рассыпался в похвалах по поводу его таланта.

— То, что вы делали со своей скрипкой, — истинное волшебство, — сказал я. — Можно подумать, что в руках у вас был «Страдивари».

— Увы! — сказал он и вздохнул. — О такой скрипке я могу лишь мечтать.

Под конец я заметил, что у меня из головы не выходит наш последний разговор — идея с использованием человека из персидского консульства в Баку…

— А пока, быть может, стоит направить к кузине нового посланца, более ловкого? — сказал я. — Выждать какое-то время и сделать новую попытку…

— Я подумаю, — ответил Гейдрих. — Возможно, так и поступим. Но все равно это позже. Сегодня я позволил себе несколько часов развлечения. Надо было дать отдохнуть нервам перед трудным делом в Польше. Месяц, если не больше, мы будем работать как одержимые. Подождите еще месяц, Тилле, и мы все решим».

3

Было около четырех часов дня, когда Кузьмич закончил просматривать пленку. Отложив ее, прислушался. С кухни не доносилось ни звука. Он встал и прошел туда.

Эссен спал, положив голову на угол стола. Дробиш сидел рядом и курил. Увидев вошедшего, бесшумно поднялся с табурета. Они вернулись в комнату.

— Извините его, — сказал Дробиш, кивнув в сторону кухни. — Гвидо работал ночью, сутки не сомкнул глаз… Ну, как пленка?

— Вы сделали важную работу, товарищ, — сказал Кузьмич. — Очень важную. Но…

— Но это только начало?

— Да.

— Нужен весь дневник?

— В первую очередь письма. Все, какие есть. У этого Тилле могут оказаться письма от некоей женщины.

— Имеете в виду его кузину?

— Да, ее. И это срочно.

— Я понял.

— Где сейчас ваш хозяин? Он дома?

— Отсутствует с позавчерашнего дня. Я собрал его как в дорогу: чемодан, несессер. Он где-нибудь на Востоке. Сейчас там много дел для СД… Стойте! Хотите заполучить письма уже сегодня?

— Хорошо бы!..

— Ну что ж, — сказал Дробиш. — Надо так надо.

— Минуточку… Скажите, ваш хозяин знает русский язык?

— Вряд ли. — Дробиш подумал. — Нет, не знает!

— Почему такая уверенность?

— У него на письменном столе переводы с русского. В основном газетные статьи — перевод и тут же справка: такая-то газета, дата, город. Но самих газет нет. Значит, они ни к чему.

— Справедливо. Из каких городов газеты?

— Я запомнил: Москва, Баку, Грозный…

— О чем статьи? Нефть?

— Да, нефть. Но есть и на другие темы.

На улице послышался шум. Кузьмич и Дробиш приблизились к окну. По всей ширине мостовой двигались барабанщики — полсотни мальчиков и девочек в шортах и блузах хаки и таких же пилотках, с барабанами на ремнях через плечо. Два парня постарше несли транспарант:

«Ein Volk, ein Reich, ein Fuhrer!» [36]

У других парней были знамена со свастикой и портреты Гитлера. За ними маршировала основная масса юнцов в форме гитлерюгенд. Барабаны гремели. Шедшие по бокам процессии командиры выкрикивали первые слова лозунгов, а колонна скандировала окончание.

На тротуарах было мало прохожих. Все они останавливались и, как заведенные, вскидывали руки к портретам Гитлера.

— Вот как выдрессировали, — угрюмо сказал Дробиш. — Быстро приучили стадо к повиновению!.. «Любуюсь» такими и думаю: а что будет дальше?

Он обернулся, поглядел в глаза Кузьмичу.

— На этот вопрос вы даете ответ своей работой, — сказал Кузьмич. — Если боретесь против нацизма, значит, верите в возможность его поражения. Разве не так?

— Верю, что Германию не оставят в беде. Это и придает нам силы. — Дробиш твердо повторил: — Да, не оставят. А если так, то и мы не должны сидеть сложа руки. Ибо сказано: Бог тому помогает, кто сам себе помогает.

Он готов был рассмеяться, но перехватил взгляд Кузьмича, брошенный на часы, сгреб со стола свою шляпу.

— К десяти часам вечера управитесь? — спросил Кузьмич.

— Постараюсь. Встретимся здесь?

— Лучше в другом месте… Скажем, возле вашего замка. На южной дороге в двух километрах от него есть заброшенный домик.

— Сторожка в буковой роще?

— Да, сторожка, так будет точнее.

— Выходит, вы там бывали? — удивленно пробормотал Дробиш.

Кузьмич обнял его за плечи, повел к двери.

— От десяти до одиннадцати возле сторожки я буду возиться с автомобилем — менять свечу.

— Понял.

— Если не сможете прийти, завтра свяжитесь с Эссеном. Он отыщет меня.

4

Дробиш появился в начале двенадцатого, когда Кузьмич, решив, что пора возвращаться, закончил «ремонт» автомобиля — ввернул на место свечу и опустил капот двигателя.

— Неудача, — сказал Дробиш, сев в автомобиль. — И я сам во всем виноват. Вел себя как последний дурак. Понимаете, достал пачку писем из сейфа, стал просматривать. Читал, глупец, вместо того чтобы действовать камерой. Уж очень хотелось отыскать те, о которых вы упоминали…

— Письма кузины?

— И ведь нашел! Там три таких письма… Быстро просмотрел их, приготовил фотоаппарат. И — неудача. Сперва появился хозяйский сын, проторчал часа полтора в кабинете отца. А теперь к нему пожаловали гости…

— Что было в письмах?

— Они короткие. На мой взгляд, ничего особенного:

«Мы с мужем здоровы, живем хорошо; как вы поживаете, тетя, здоров ли мой кузен?..»

— Тетя, сказали вы?

— Я забыл!.. Письма адресованы женщине. Я знаю ее. Это старуха, родная тетка Теодора Тилле. Живет в Бабельсберге. Кажется, Хорст Вессельштрассе, сорок два.

— Имя, пожалуйста!

— Аннели Шеель.

— А имя этой… кузины?

— Эрика Хоссбах. Теперь адрес. — Дробиш наморщил лоб и не без труда выговорил: — СССР, Баку, Телефонная улица, тридцать два.

— Очень хорошо. Еще вопрос: упоминается ли в письмах имя вашего хозяина?

— Мне кажется, нет… Нет, не упоминается. «Кузен», и все.

— Так… Говорите, письма короткие?

— Да. Каждое — страница и то неполная: десять — пятнадцать строк.

— Понимаю… Товарищ Кони, раньше я думал, будет достаточно, если вы сфотографируете их. Теперь вижу, что должен посмотреть сами письма.

— Только эти три?

— Да. Но и конверты тоже. Это займет немного времени. Просмотрю и тотчас верну.

Дробиш понимал, что, рассказав о письмах, чем-то насторожил собеседника. По-немецки тот говорит, как немец. Впрочем, шипящие чуть смягчает и растягивает гласные, отчего речь приобретает певучесть. Похоже на говор жителей областей, пограничных с Францией… Так кто же это такой?

Он скосил глаза на Кузьмича. Подтянут, элегантен. Движения по-юношески точны, хотя по другим признакам ему не так уж далеко до старости… А что, если это русский? Гвидо ни слова не сказал о нем. Познакомил — и баста. Даже не назвал его имени…

Кузьмич терпеливо ждал ответа на свою просьбу. Время шло, а Дробиш сидел в неподвижности, будто не мог найти решения. Наконец он задвигался, что-то просвистел. Неожиданно улыбнулся, тронул соседа за плечо.

— Если желаете взглянуть на письма, то надо сейчас, не откладывая.

— Каким образом?

— Отправиться в замок. Завтра, может случиться, будет поздно: вдруг вернется хозяин? Вот что мы сделаем: машину загоним в кусты, ее там сам черт не отыщет, и — пешком, здесь ведь недалеко. Ночь, все спят. А у меня ключи от любой комнаты.

С минуту Кузьмич размышлял.

— Ну что же, — сказал он, — пешком так пешком.

Мягко заурчал мотор. Пятясь, машина въехала в кусты и скрылась в разросшемся ивняке.

Вскоре оттуда появились две тени, пересекли дорогу, стали взбираться на холм, вершину которого венчали владения Теодора Тилле.

К себе в отель Кузьмич вернулся только под утро. До этого он побывал еще в ночном баре «Команчи», известном тем, что в одном из его залов каждый посетитель мог выпустить в мишень дюжину стрел из настоящего индейского лука и при удаче получить приз. Он даже чуточку пошумел в этом заведении — отчитал кельнера, когда тот несколько замешкался с выполнением заказа. Словом, старательно зафиксировал это свое посещение.

Швейцар, встретивший его в отеле, получил на чай двадцать пфеннигов, затем столько же — на четвертом этаже, куда с трудом доставил подгулявшего постояльца: тот был сильно навеселе и все порывался жонглировать тростью с надетой на нее шляпой.

Наконец клиент был водворен в номер и дверь захлопнулась. Некоторое время швейцар прислушивался к шагам и возгласам, доносившимся из комнаты. Вскоре за дверью стихло. Это означало, что старик наконец-то угомонился. Сделав такой вывод, швейцар вернулся к себе.

В эти минуты Кузьмич лежал в постели и обдумывал все то, что свалилось на него за истекшие сутки… Наконец-то дал результат широкий поиск, который вот уже полтора года вели здесь, в Германии, советская разведка и ее добровольные помощники. Вообще-то он не сомневался, что в конце концов в поле зрения возникнет нужный объект. И все же выход группы Эссена на Теодора Тилле можно было считать большой удачей.

Тем не менее сейчас Кузьмич думал не об этом человеке, а о проживавшей в далеком Баку Эрике Хоссбах. Узнав о том, что в ее письмах имя кузена не упоминалось, да и сами письма адресовались другому лицу и уж потом передавались Теодору Тилле, Кузьмич сразу подумал о шифре или тайнописи.

Вот почему он не мог ограничиться просмотром фотокопий этих писем, а должен был исследовать оригиналы. Это было важно для выяснения, что за человек автор писем.

Исследование писем дало неожиданный результат. Прежде всего, не обнаружился ни скрытый текст, ни что-либо похожее на шифровку. Далее, Кузьмич с удивлением установил, что письма вовсе и не предназначались Тилле — ничто не указывало на то, что, получив эти письма, Аннели Шеель должна была передать их своему племяннику. И последнее: тон писем был спокойный, доброжелательный к стране, где жила Эрика Хоссбах.

Кузьмич прикрыл глаза и откинулся на подушке. Мысленно он набрасывал текст сообщения в Центр. Требовалось возможно быстрее произвести проверку личности Эрики Хоссбах, чтобы знать, как надлежит вести с ней дело, ибо в голове у него уже складывались контуры многоходовой комбинации, в которой эта особа и ее супруг могли сыграть не последнюю роль…

К восьми часам утра подробное сообщение было готово. Кузьмич перечитал написанное, надолго задумался. Потом решительно уничтожил сообщение. Он понял, что не может доверить бумаге возникший замысел.

Он составил новое сообщение. В нем было всего несколько фраз. Кузьмич просил разрешения немедленно выехать в Москву.

В десять часов утра он побрился, принял ванну и вышел из гостиницы.

В одиннадцать, совершив поездку в метро и на двух трамваях, добрался до дома Гвидо Эссена. Сегодня старик выходил на работу в ночную смену, — значит, сейчас должен был находиться дома.

Он взглянул на подоконник квартиры Эссена, увидел лейку, повернутую носиком к ящику с цветами, и вошел в подъезд.

Состоялся короткий разговор. Кузьмич сообщил о письмах бакинской родственницы Теодора Тилле, передал шифровку для Центра.

— Связь будет в пятнадцать часов, — сказал Эссен. — Я дам вам знать, если поступят новости.

Примерно в час дня Кузьмич вернулся в отель и наконец-то смог позволить себе отдохнуть.

Есть не хотелось — он даже не заглянул в ресторан. Оказавшись у себя в номере, перенес на диван подушку и плед, улегся и развернул купленную по дороге газету. Всю первую страницу занимали портрет Гитлера, его речь в рейхстаге и сводка верховного командования германской армии. Сообщалось об успешном продвижении танковых соединений в глубь Польши, о бомбардировках Варшавы, Кракова, Лодзи…

На второй странице был заверстан большой снимок: убитый польский солдат лежал на полу разгромленного помещения посреди поваленных микрофонов, разбитой аппаратуры, обрывков проводов.

Далее шел крупно набранный текст. Подробно описывалось «злодейское нападение польских легионеров» на радиостанцию города Глейвиц, приводились свидетельства «очевидцев», мнения иностранных журналистов, которых работники отдела прессы германского МИДа привезли на место происшествия.

Глейвиц… Глейвиц… Кузьмин отодвинул газету, задумался. Ну конечно, Оппельн куда Теодор Тилле неделю назад отвозил тюки с польскими военными мундирами, город Оппельн и этот самый Глейвиц расположены по соседству!..

Теперь стало ясно, почему германской секретной службе на востоке страны вдруг понадобились комплекты польской военной одежды. Ловкая провокация, ничего не скажешь!..

Он выкурил сигарету, натянул на голову плед и повернулся к стене, пытаясь заснуть. Но это никак не удавалось.

Теперь он думал о Саше и Энрико. На обратном пути он планировал сделать остановку, чтобы повидать их. Но обстоятельства складывались так, что это вряд ли окажется возможным. А они так нуждаются в поддержке!..

Мысленно он вернулся к акции, проведенной против двух предателей. Энрико действовал правильно — ничего другого ему не оставалось. И все же Кузьмича не покидала тревога. Вдруг где-нибудь допущена пусть даже не ошибка — неточность? Можно не сомневаться, что это не прошло бы мимо внимания гестапо. Там сидят большие специалисты, они умеют найти самую незаметную ниточку, размотать клубок…

Он заворочался на диване, вновь потянулся за сигаретами. Сколько же сейчас времени? Ого, перевалило за четыре часа! Надо думать, шифровка уже передана.

Он так и не заснул до самого вечера.

В девятом часу, когда стало подташнивать от множества сигарет, выкуренных на голодный желудок, наконец собрался идти в ресторан.

Зазвонил телефон.

— Мне нужен Арвид, — сказали в трубку, и он узнал голос Эссена.

— Здесь нет никакого Арвида, — ответил Кузьмич условной фразой.

— А, черт! Третий раз набираю номер — и все не тот. Извините!

В телефоне зазвучали сигналы отбоя.

Кузьмич осторожно положил трубку на рычаг.

Последние слова Эссена означали, что ответ на шифровку получен: Центр разрешил выезд.

 

ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ГЛАВА

В конце первой недели ноября 1939 года служащие фирмы «Двенадцать месяцев» проводили главу фирмы и ее супруга, решивших отдохнуть несколько дней в горах. После польских событий и вступления Германии в войну против Англии и Франции дела фирмы шли все хуже. Третий рейх и его западная провинция — Остмарк, как теперь именовалась Австрия, — были посажены на строгий продовольственный рацион. Недостаток продуктов сказался на ассортименте и качестве изделий кондитерской, доходы упали. Поговаривали, что скоро она и вовсе прекратит свое существование. Тем более что один из компаньонов, Йоганн Иост, получил новое назначение, теперь работал далеко на востоке и, естественно, не мог уделять фирме должного внимания.

Синий «опель» пробежал две сотни километров по дорогам Верхней Австрии, близ местечка Альтаусзе свернул на изрядно размокший проселок и вскоре оказался на берегу красивого горного озера. Путники были у цели. Здесь у самой воды находился пансион для небогатых туристов и рыболовов.

Летний сезон закончился два месяца назад, зимний еще только начинался, и хозяйка пансиона сама вышла встречать редких в эту ненастную пору гостей. Высокая прямая старуха в толстом свитере и вязаных брюках, заправленных в горные башмаки на шнуровке, энергично встряхнула руку Энрико, милостиво кивнула Саше. Затем коротким жестом она показала свои владения — полтора десятка бревенчатых домиков, разбросанных по поросшим кустарником рыжим скалам. В доме, что стоит в центре, — столовая. Два домика по ее бокам заняты. Из остальных можно выбрать любой. Все одинаковы: в каждом две комнаты, ванная, есть радиоприемник, камин. Там же комплект рыболовных снастей, включая спиннинги.

Все это хозяйка проговорила громко и резко, на одном дыхании, будто боялась, что ей помешают. Затем загородилась от ветра, дувшего с озера, ловко зажгла сигарету.

— Выходит, мы не очень опоздали, рыба еще клюет? — наивно сказал Энрико.

— Не так, как летом, но без улова не будете. — Хозяйка раздвинула в улыбке свои белые, бескровные губы, странно контрастировавшие с загорелым лицом. — Кстати, есть проводник, он знает, где лучшие места. Но это — за отдельную плату…

Гости остановили выбор на крайнем слева домике. Энрико поставил автомобиль под навес, а у входа в дом повесил на вбитом в стену крюке красный рюкзак — знак для Кузьмича, который должен был прибыть вечером.

После обеда Саша осталась дома, а Энрико отправился на озеро — следовало исправно играть роль рыболова.

Он вернулся, когда смеркалось, поставил спиннинг в угол, показал Саше две рыбки.

— Только и всего? — сказала она.

— Зато завтра будем с хорошей добычей. — Энрико загадочно прищурил глаз. — Как всегда, ты недооцениваешь своего дорогого супруга!..

В восемь вечера удар колокола возвестил, что ужин готов и ждет постояльцев.

Саша первая вошла в столовую и сразу увидела Кузьмича. Он сидел за столом и ел. Кроме него здесь было еще несколько человек. Мужчины встали, коротко кивнули вошедшей: обычный знак внимания даме. Встал и Кузьмич. Секундой позже он вновь уткнулся в свою тарелку.

Хозяйка пансиона, выполнявшая сейчас роль подавальщицы, поставила перед Сашей и Энрико тарелки с нехитрой едой, присела на свободный стул. В ее крупных желтых зубах торчала неизменная сигарета.

— Как улов? — сказала она, щуря на Энрико прозрачные, как у кошки, глаза.

Энрико молча поднял два пальца.

— А я поймал восемь штук, — сказал бородач, сидевший на противоположной стороне общего стола. — Фрау Хильда, вы свидетельница, не так ли?

Хозяйка молча кивнула.

— Ну что же, завтра на озеро мы отправимся вдвоем. — Энрико обнял Сашу. — Бьюсь об заклад, что поймаем не меньше.

— Принято! — крикнул бородач.

— Выезжаем тотчас после завтрака. Ловим в разных концах озера. К обеду сравниваем результат. Проигравший ставит пиво на всех.

— Идет! — Бородач пришлепнул ладонью по столу, показал на женщину, сидящую рядом: — Мы тоже будем вдвоем.

Кузьмич ел и не вмешивался в разговор. Покончив с ужином, аккуратно сложил салфетку и вышел.

Вскоре вернулись к себе и Саша с Энрико. Войдя в домик, Саша вскрикнула, рванулась к столу. Прислоненная к пепельнице, там стояла карточка дочери.

В двенадцатом часу ночи Энрико вышел из дома. Вернулся довольно быстро.

— Все тихо, — сказал он. — Можешь идти.

— А ты?

— Одному из нас надо остаться. Мало ли что произойдет… Иди, я буду ждать.

Саша бережно поставила на стол фотографию Лолы, накинула плащ и отправилась к Кузьмичу.

2

Они сидели в дальнем от окна углу комнаты. Горел лишь ночник, да и тот поставили на пол и загородили стулом с висящим на нем пиджаком Кузьмича, хотя окно было плотно зашторено.

Саша слушала, не прерывая. В полумраке едва проглядывалось лицо Кузьмича. Он казался спокойным. Говорил неторопливо, голос звучал обыденно, ровно. А она думала о той огромной работе, которую проделали Кузьмич и его помощники. Прежде чем удалось выйти на нужный объект, были изучены многие десятки, других. В основе удачи, если здесь можно было употребить это слово, лежали долгие годы изучения страны, поиски противников режима и завязывание связей с ними, отбор наиболее стойких, надежных, готовых идти до конца в борьбе против нацизма. И это в условиях свирепого террора, когда, казалось бы, в Германии разгромлено, сметено, задавлено все сколько-нибудь прогрессивное, честное…

Саша знала, что у Кузьмича нет семьи. Не нашел подходящей пары? Не мог отвлечься от трудной работы, которую делал всегда — сперва у себя в стране, потом за ее пределами? Быть может, боялся причинить страдания той, которую изберет: туберкулез легких он заполучил еще на царской каторге, и все эти годы болезнь гнездилась в его организме…

Он закончил рассказ о Теодоре Тилле и его дневнике. Сделал передышку, зажег новую сигарету.

— Теперь о кузине этого человека. Твой старый знакомый Агамиров лично занимался ею. Я приехал, и он выложил на стол толстую папку — документы, фотографии.

— Как ее имя?

— Эрика Хоссбах. По мужу — Назарли. Муж у нее азербайджанец.

— Он и в самом деле большой специалист, как утверждается в дневнике Теодора Тилле?

— Главный инженер крупного завода. Коммунист.

— Кто еще в семье?

— Мальчик девяти лет. Отец обожает сына и жену. Агамиров сказал: «По-собачьи глядит ей в глаза».

— Такая красавица?

— Отнюдь. Правда, очень большие глаза. Большие и очень печальные. Выражение такое, будто только что плакала. Даже когда она смеется…

— Почему она не уехала с отцом?

— Длинная история. Если в двух словах, то отвергла человека, которого прочили ей в мужья, выбрала другого…

— Своего теперешнего мужа?

— Да. Представляешь: совсем еще девчонка — и вдруг у трапа парохода расплевалась с родным папашей. Билеты, паспорта — все готово, чтобы ехать на Запад. И неожиданно: «Я остаюсь!»

— Значит, характер… А сейчас не жалеет?

— Ты о тоске по родине? Но она мало жила в Германии. — Кузьмич задумался. — Почти не помнит ее, а стены одной из комнат в их квартире сплошь увешаны репродукциями с картин германских художников. В большом шкафу Шиллер, Гете, Гейне, Ремарк…

— И не скрывает этого?

— Я бы сказал — гордится, что немка.

— Смелая!..

— Меня это успокоило, как ни странно…

— Чем же она занимается? Служит?

— Окончила местный педагогический институт. Шестой год преподает в школе немецкий язык.

— Там у нее все нормально?

— Вполне… Погоди, у тебя уже неприязнь к ней?

— Не знаю… Как вы встретились, Кузьмич?

— Видишь ли, еще в Берлине, ознакомившись с дневником Тилле и ее письмами, я решил, что она должна работать на нас… Позже, уже в Баку, изучив подготовленные Агамировым документы, почувствовал, что в ней можно найти союзницу… Кстати, все то, что рассказал тебе, я знал еще до встречи с ней… Вот и поехал к ним на квартиру — утром, когда муж был на работе, а сын в школе.

— И она согласилась?

— Без колебаний.

— Слишком уж быстро, — пробормотала Саша.

— Вот и мне так показалось. А она, видимо, прочитала это в моих глазах. Провожая меня до двери, сказала:

«Хотела бы доверить вам один секрет. Дело в том, что не так давно я написала письмо в Центральный Комитет ВКП(б). Германский министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп прибыл в Москву 23 августа, не так ли? Ну вот, на следующий день я и отправила это письмо. Взяла на себя смелость предостеречь Москву от сближения с Гитлером».

Я не знал, что и думать. Молча смотрел на нее и ждал.

«Осталась ли у вас копия?» — спросил я наконец.

Она покачала головой: «Нет копии». И прибавила: «Я даже не подписала его. То есть подпись была, но такая: „Женщина, которая ненавидит фашизм“. — „И ничего не сказали супругу?“

Она снова покачала головой.

Я поинтересовался, почему не было подписано письмо, в чем причины, что его скрыли от супруга?

«Боялась, — сказала она, — боялась, что будут неприятности мужу. А от вас скрывать не могу». — «Что же вы написали в Москву?»

Она прикрыла глаза и на память повторила десяток фраз, составлявших содержание письма.

Напоследок я спросил, не изменились ли ее взгляды после заключения договора с Германией?

«Нет! — выкрикнула она, сжав кулаки. — Не изменились и никогда не изменятся!»

— Разумеется, ты установил, было ли послано в Москву такое письмо? — сказала Саша.

— Запрос послал в тот же день. Наутро пришло подтверждение. Совпало все до последнего слова. Более того, я заказал экспертизу. Письмо написано ее рукой.

— Ну что же, все это в ее пользу, не так ли?

Кузьмич кивнул.

— Кстати, таких писем немало и в адрес ЦК, и в правительство, и в редакции газет…

— Есть ли карточка этой женщины?

— И не одна! Имеется многое другое, — практически все документы, которые могут понадобиться.

— Где они?

— Со мною.

— Привез их сюда? Как же ты рисковал, Кузьмич!

— Документы доставил наш человек, большой специалист в этих делах. Вручил их мне, когда я уже устроился в пансионе… Сейчас ты начнешь изучать то, что относится к твоей новой роли давнишней подруги этой женщины. Задача сильно облегчается тем, что Тилле и его тетка мало что знают о жизни Эрики Хоссбах, помнят ее девочкой, да и то смутно… Словом, ты будешь знать о ней куда больше… Итак, в середине двадцатых годов ты тоже жила в Баку, но, в отличие от Хоссбах, уехала, когда истек срок контракта твоего мужа. Потом ты рассталась с ним, чтобы выйти за другого… Учти: есть человек, который в случае запроса все подтвердит. Он в самом деле инженер и работал в Баку. И еще: в новой легенде ничто не будет противоречить сведениям, которые уже собрала о тебе австрийская полиция. Начнем с фотографий. Вот пленка и лупа. Иди к ночнику и работай. Здесь около сотни снимков: Эрики Хоссбах в юности и какая она теперь, ее мужа, сына, их дома, квартиры, комната за комнатой. Где требуются пояснения, впечатан текст… Иди, я не буду мешать.

— Можно, я займусь этим у себя?

— Ну что же, так даже лучше. Этого тебе хватит до утра. К утру пленку уничтожь: бросишь ее в воду, она и распустится. Утром поезжай с Энрико на озеро. Я отыщу вас. Там продолжим…

Кузьмич встал, бесшумно открыл дверь. Прислушавшись, поманил Сашу рукой. Она выскользнула из комнаты.

3

Завтрак закончился в половине девятого. Бородатый постоялец первым допил кофе. Подталкивая супругу, он поспешил к выходу. По пути задержался возле Энрико и Саши.

— Мы отправляемся, приятель. Советую заранее распорядиться относительно пива.

Энрико встал.

— Слушаюсь! — выкрикнул он, щелкнув каблуками, тараща глаза. — А вам советую позаботиться насчет денег. Учтите: мы с женой пьем много, если платят другие.

Присутствовавшая при этой перепалке хозяйка пансиона громко расхохоталась и шлепнула себя по тощим ляжкам. Кузьмич поднял голову, оглядел спорщиков и вновь принялся за еду.

— Мы ловим на левой стороне. — Энрико повернулся к окну, за которым расстилалось озеро, показал рукой: — Вон там. Не маячьте у нас перед глазами.

Бородач крякнул от негодования, ударом кулака распахнул дверь и пошел к лодкам. Следом семенила его супруга.

Несколькими минутами позже вышли и Саша с Энрико.

Солнце только-только выглянуло из-за округлых мохнатых гор. Туман, который окутывал озеро, вдруг стал розовым, прозрачным, задвигался, пополз вверх, обнажая белую, как молоко, воду, противоположный берег — желтые, в темных изломах скалы, клубящийся позади них хвойный лес.

Но Саше было не до красот природы. Энрико и она бодрствовали всю ночь (пленку уничтожили только в седьмом часу утра), и сейчас ей смертельно хотелось спать. Удобнее устроившись на кормовом сиденье лодки, она закуталась в пальто и закрыла глаза.

Энрико энергично греб. Где-то вдали на поверхности озера темнела черточка — лодка конкурентов. Судя по тому, как возле нее ритмично вспыхивали крохотные искорки, бородач изо всех сил работал веслами.

— Торопишься, дьявол, — пробормотал Энрико, — дарового пива тебе захотелось.

И вдруг расхохотался.

— Ты чего? — встрепенулась Саша.

Он замотал головой: спи, мол, после узнаешь.

На вчерашней ловле ему повезло. Вероятно, наткнулся на косяк форелей — почти каждый заброс спиннинга приносил добычу. В короткое время он натаскал штук двадцать рыб. Хотел было везти Саше весь улов, но передумал. С приездом Кузьмича предстояла трудная работа, в дневное время — где-нибудь на озере, вдали от посторонних глаз. Будет не до возни со спиннингом. А рыболовам полагается возвращаться с озера с трофеями. Вот он и приберег почти всю добычу — нанизал живых рыб на кукан и погрузил в воду возле приметных скал. Теперь эта хитрость должна была помочь выиграть пари.

Вскоре лодка ткнулась носом в берег. Энрико точно привел ее к нужному месту. Он выпрыгнул на скалу, помог выйти Саше, закрепил носовой конец.

Почти тотчас вдалеке показалась вторая лодка. Это плыл Кузьмич.

Место было уединенное: нагромождение огромных камней, дикий лес. И все же Кузьмич проследовал дальше. Оставив лодку в соседней бухточке, берегом пробрался к товарищам.

— Ну, здравствуйте, — сказал он, появляясь из-за груды валунов. — Насилу нашел вас…

Выглядел Кузьмич плохо: синева под глазами, ввалившийся рот. Но он бодрился. Обняв Энрнко, шлепнул его по спине, пошутил, что тот вроде бы еще больше раздался на заграничных хлебах.

— А вы похудели, — сказал Энрико. — Совсем не заботитесь о себе. Хоть о Саше подумайте. Что она будет делать без вас?

— Разговорчики! — прикрикнул Кузьмич. — Условимся так: мы с Сашей работаем, Энрико наблюдает за обстановкой… Кстати, вы зря затеяли спор с тем бородатым чудаком. Как теперь будете выкручиваться?

Вместо ответа Энрико шагнул к кромке озера, сунул руку в воду, пошарил и вытянул гроздь сверкающих рыбок. Некоторые были живы и дергали хвостами.

— Цирк, — пробормотал Кузьмич. — Где ты их нашел?

Энрико вернул рыб в их родную стихию, в двух словах пояснил, как было дело, стал готовить спиннинг.

— Ну что ж, — проговорил смеясь Кузьмич. — Половину отдашь мне: я ведь тоже со снастями. И особенно не махай спиннингом. Выигрывать не надо. Победители должны много пить — сам же хвастал, что оба вы на этот счет мастера. А ночью нам снова работать. Вот так, горячая голова!..

Расположившись между камней, в нескольких шагах от берега, Кузьмич передал Саше новый рулон пленки.

— Биография Эрики Хоссбах, — сказал он. — Здесь все, что должна знать ее близкая подруга. Кстати, имеется описание того, как вы познакомились, подружились.

— Все это ты готовил вместе с Хоссбах?

— Разумеется. Она полностью в курсе… Итак, ты уже знаешь, что мы поверили ей. Но имей в виду и другое: тем не менее контролируется каждый шаг этой женщины. Работает полковник Агамиров и его аппарат…

— Понимаю, — сказала Саша. И вдруг спросила: — У нее уже есть мое фото?

— Пока что мы решили воздержаться. — Кузьмич быстро взглянул на Сашу. — Вот понимаю, что не должен был говорить тебе об этом…

— Встревожусь?

— Конечно.

— Я спокойна, Кузьмич.

— Фотографию задержал не из-за каких-то сомнений. Их нет, Саша. Просто не нужна ей твоя карточка до поры до времени.

— А когда будет нужна?

— После того, как на тебя выйдет СД. — Кузьмич помолчал. — Гестапо или СД, все равно кто. Так или иначе, все это замкнется на уже известном тебе Теодоре Тилле.

— Но… если он окажется в стороне?

— Изучив все то, что я привез, убедишься, что это исключено. А пока работай, не теряй времени. У нас очень много работы.

Саша достала лупу и развернула валик пленки.

4

Обед в столовой пансиона протекал весело. В центре внимания были бородач и его супруга. Они выиграли пари, поймав четырнадцать форелей — на две больше, чем конкуренты. Добыча прямо с берега была отправлена на кухню, и вскоре хозяйка пансиона торжественно внесла в столовую большое блюдо вареной рыбы с картофелем.

Кто-то включил радиоприемник. Загремела музыка. Все стали аплодировать. А когда появился служитель с корзиной, из которой торчали бутылки, крики и смех заглушили музыку.

Вошел Кузьмич. Он тоже вернулся не с пустыми руками. В его сачке был пяток форелей. И снова все стали кричать и хлопать в ладоши.

Эту добычу тоже унесли на кухню. Взоры присутствующих обратились к хозяйке. Она привычно откупорила бутылку, наполнила кружку, подняла ее над головой и сказала несколько лестных слов в адрес победителей, после чего запрокинула голову и перелила пиво в себя.

Несколько минут слышалось хлопанье пробок и чавканье — все жадно пили и ели.

Как и вчера, Кузьмич первым закончил еду. Он уже сложил на тарелке вилку и нож и приготовился встать, как вдруг музыка в радиоприемнике оборвалась. Диктор объявил, что будет передано правительственное сообщение.

Шум за столом оборвался. Все сгрудились у радиоприемника. Хозяйка протиснулась вперед, подкрутила ручку настройки, увеличила громкость.

Заговорил другой диктор. Голос его звучал торжественно и вместе с тем гневно. 8 ноября в Мюнхене, где собрались Гитлер и его сподвижники, чтобы вспомнить о волнующих событиях осени далекого 1923 года , произведено злодейское покушение на особу фюрера. Враги нации заложили бомбу в стенную панель пивного погребка, куда фюрер пригласил гостей. И бомба взорвалась!

Семь человек убито, тринадцать тяжело ранено. Фюрер не пострадал. Видно, само провидение простерло крылья над главой нации и государства, спасло его для новых великих свершений. Чем иным объяснить тот факт, что за несколько минут до взрыва фюрер покинул зал!.. Несомненно, это злодейское преступление — дело рук антиобщественных элементов и их зарубежных покровителей. Полиция ведет тщательное расследование. Она отыщет виновных. Их ждет суровая кара…

Сделав короткую передышку, диктор продолжал. Вот один из примеров того, как СД и гестапо расправляются с вражескими агентами. В Берлине на заводах АЭГ и на некоторых других предприятиях раскрыта подпольная антинацистская организация. Преступные элементы вели пораженческую пропаганду, для чего использовали пишущие машинки и даже печатный станок. Кульминацией деятельности преступников явилась попытка установить связь с некоторыми враждебными Германии государствами, чтобы передавать им информацию о германских военных новинках. Хвала Господу Богу, они недолго делали свое черное дело. Полиция безопасности ликвидировала осиное гнездо. Схвачены и посажены за решетку десятки вражеских элементов. Пусть немцы сами оценят самоотверженные действия полиции безопасности. При аресте заговорщиков их радист забаррикадировался у себя в доме, открыл огонь по полиции, затем вышвырнул из окна свой передатчик с привязанной к нему взрывчаткой. Рация взорвалась и убила двух офицеров полиции. Но другим удалось взломать дверь и разделаться с подпольщиками.

Покушение на священную особу фюрера, деятельность преступной банды в Берлине — серьезное предупреждение всем жителям рейха. Немцы должны помнить: враги орудуют среди нас. Они подслушивают разговоры по телефону, шпионят на заводах и в канцеляриях. Отныне брошен лозунг: каждый имперский немец — добровольный помощник полиции!

Голос смолк.

Все задвигались, зашумели. Что-то кричала хозяйка, выкатив глаза и размахивая кулаками.

Саша украдкой взглянула на Кузьмича. Он казался спокойным. Только чуть подрагивали пальцы руки, которой он опирался на стол. Вот он пододвинул к себе кружку с пивом, отпил глоток. Кивнул хозяйке, когда та подскочила и, стуча по столу, принялась поносить подпольщиков и участников покушения.

Ночью, когда Саша вновь пробралась к Кузьмичу в дом, он встретил ее как обычно. Спросил, выспалась ли?

— Не смогла сомкнуть глаз. Все думала: вот бы задержался Гитлер в той проклятой пивной, побыл со своими коллегами еще десяток минут!..

— Убьют одного, появится другой, можешь не сомневаться. В Италии, когда созрели условия, возник Муссолини, здесь — Гитлер. А вообще, думается мне, покушение в Мюнхене — не более чем провокация. Спросишь, какой в этом смысл? Резон есть, и немалый. Гитлер готовит новые акции. Вот ему и потребовалось драматизировать обстановку, ударить обывателя по нервам. Немцы должны видеть: вокруг полно злодеев, но провидение спасло фюрера; оно будет с ним и дальше, что бы ни случилось, ибо фюрер удачлив, он избранник Божий. Посему верьте ему, непогрешимому, хватайте оружие и — вперед, куда он прикажет… Ну, довольно об этом. Давай работать. Вот новый валик пленки. Бери-ка лупу.

Саша молча глядела на Кузьмича.

— У тебя еще какой-то вопрос? — спросил он.

— Беспокоюсь о тех берлинских подпольщиках. Не могло быть так, что среди арестованных есть люди, которых ты знаешь?

— В передаче не назвали имен, — Кузьмин пожал плечами. — Впрочем, думаю, что нет. Саботаж, пропаганда — не их профиль. Они занимаются только разведкой. Все остальное запрещено.

Он задумался. Вдруг представил, что схвачены Гвидо Эссен и Конрад Дробиш, а у этого последнего обнаружены ключи от сейфа его хозяина. Представил все это и невольно поежился.

— Саша, — сказал он, — делается все возможное, чтобы исключить любую случайность. Могу заверить: ты шагу не ступишь, пока я не получу подтверждения, что у Эссена и его помощников все хорошо. И давай работать. Нам с тобой каждая минута дорога.

 

ПЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА

Теодор Тилле вошел в кабинет Гейдриха в назначенное время и застал его за странным занятием. Шеф СД и полиции безопасности стоял у окна и рассматривал скрипку. Здесь же находился лысый старик в очках, — вероятно, мастер или владелец скрипки.

— А вот и вы, — сказал Гейдрих. — Пришли очень кстати. Ну-ка, послушайте!

Он приставил скрипку к плечу, взмахнул смычком. Прозвучала короткая музыкальная фраза.

— Как вам показалось? — Гейдрих опустил смычок и строго посмотрел на сотрудника.

Мгновенно уловив ситуацию, Тилле скривил губы и покачал головой.

— Вот видите, — сказал Гейдрих старику и передал ему скрипку. — Штандартенфюрер тоже знает толк в музыке. Так что берите ваше сокровище и проваливайте!

Старик поспешно вышел.

— Ну и мошенник, — сказал Гейдрих. — Уверял, будто его скрипка сработана лучшим учеником Амати .

— Пронюхал, что вы большой любитель музыки, вот и пытался всучить подделку, — вставил Тилле. — Но вы, разумеется, быстро во всем разобрались.

— Не подделка, Тилле. Это действительно старинная итальянская скрипка. Но нижняя дека треснута и заклеена. Кроме того, заменена колковая коробка. Да вы сами убедились: нет чистоты и силы звучания. А мне так нужна хорошая скрипка!.. Жаль, что и на этот раз неудача. Но вернемся к делам. Слышали ли вы о таком подразделении: «учебная строительная рота номер восемьсот для особых поручений»?

— Слышал, группенфюрер. Но «рота 800» — это абвер!

— Верно. Рота создана при втором отделе абвера, специализация которого — саботаж и диверсии за пределами рейха.

— Я в курсе дела.

— А то, что менее чем за полгода рота переросла в батальон, вам тоже известно?

— Нет, группенфюрер.

— Да, это уже батальон. Роты укомплектованы людьми, хорошо знающими языки. Есть или будет русская рота, французская, английская, хорватская, греческая… Вчера вечером я гулял с адмиралом Канарисом. Он расхвастался: «Готовлю бойцов, каких еще не знал мир. Они будут идти впереди вермахта, расчищая ему дорогу». В заключение заметил, что очень скоро батальон превратится в полк.

— Торопится, — сказал Тилле.

— Не торопится, а предвидит новые походы вермахта.

Тилле подумал, что, с тех пор как Германия находится в состоянии войны с Францией и Англией, враждующие армии стоят друг против друга на границах своих государств и не трогаются с места. Вот и вчерашняя военная сводка гласит: «На различных участках фронта продолжаются поиски патрулей. Погода очень скверная, снег и большой туман. Артиллерийский огонь полностью прекратился». Так продолжается уже седьмой месяц. О каких же «новых походах» говорит Гейдрих?

— Что вы имеете в виду? — осторожно спросил Тилле. — Какие страны?

— Те, которые объявили нам войну. Однако, вторгшись во Францию, фюрер не сможет оставить без защиты фланги вермахта. Таким образом, под удар подпадут Бельгия, Нидерланды, Дания, Норвегия, и не только они.

— Это будет скоро?

— Очень скоро. Месяц, от силы — два. Я уже отдал приказ сформировать ядро будущих особых команд и групп для работы в этих странах… Канарис говорит: «Батальон 800» пойдет впереди вермахта». Ну что же, пусть так. А мы двинемся следом за войсками. И горе тому, кто не подчинится новому порядку, диктату немцев!

— Понял, шеф.

— Но и это не все. Я бы сказал больше: это только начало. Наш главный противник не там.

— Понимаю. Россия?

— Она самая… Вот и подходит ваша очередь, штандартенфюрер. Кстати, я слышал, у вас есть новости?

— Да, группенфюрер. Мы тоже не сидим без дела… Начну с того, что около двух месяцев тому назад моя кузина Эрика Хоссбах прислала очередное письмо своей тетке… Речь идет о женщине, которой вы заинтересовались при первой нашей встрече. Напрягите свою память, шеф.

— Та, что живет в России?

— Да, на Кавказе.

— Я помню. Что же дальше?.. Погодите, ваша тетка — имперская немка?

— Совершенно верно. Местожительство — Бабельсберг. Она никогда не выезжала из Германии… Когда кузина была совсем маленькой, тетка нянчила ее. С тех пор они дружат. Кузина пишет только ей. И вот ее последнее письмо. Она рассказывает о своей близкой подруге. Та находится в Австрии и в последнее время не отвечает на письма. Кузина тревожится: не случилась ли беда. Просит разыскать подругу… Впрочем, вот это письмо.

Гейдрих просмотрел письмо. Подумав, прочитал его снова.

— Ну так что? — Сложив письмо, он взглянул на конверт, повертел его в пальцах. — Отправлено обычной почтой… Так в чем дело?

— Кузина пишет, что рассталась с подругой двенадцать лет назад. Значит, в 1928 году. А ведь именно тогда она отказалась вернуться на родину, решив остаться в России.

— Выходит, ее подруга тоже находилась там?

— В этом все дело, группенфюрер. Эстер Диас — это ее фамилия по второму мужу — шесть лет прожила бок о бок с моей кузиной. Ее тогдашний супруг был специалистом по нефти, как и отец кузины. Североамериканец, он вернулся на родину с супругой, когда закончил работу у русских. Эстер Диас вскоре рассталась с ним, чтобы выйти замуж вторично.

— Но в письме нет ни слова об этом. Погодите!.. Так вы разыскали эту Диас?

— Да, группенфюрер.

— Ого, интересно!

— Отыскал ее, установил наблюдение. Уже полтора месяца, как под контролем каждый шаг этой особы. Вот как она выглядит.

Теодор Тилле веером рассыпал по столу дюжину фотографий. Здесь было несколько портретов Саши, ее снимки в домашней обстановке, на прогулке в автомобиле, в кондитерской, с Энрико.

— Ей сорок один, — продолжал Тилле. — Как видите, на фото выглядит лет на десять моложе. Очень следит за собой: утренняя гимнастика, массаж, длительные прогулки пешком. Она весьма деловая особа: создала в Австрии сеть кондитерских, примерно год назад открыла филиал в Берлине. Кондитерская называлась «Двенадцать месяцев»… Повторяю: весьма деловая — менее чем за три года заработала почти полмиллиона марок. Но с началом войны, когда ввели нормирование продовольствия, доходы упали. Недавно Диас ликвидировала дело. Собралась возвращаться на Запад. Уже оформляла документы для выезда.

— И передумала?

— Нет, группенфюрер. По моей просьбе полиция тянет с выдачей документов. Подчеркиваю: близкая подруга кузины; несколько лет жила в том самом городе, на Кавказе; ко всему — умная, решительная особа… Как же я могу выпустить такую!

— А каковы ее взгляды? Почему она не отвечала на письма вашей кузины?

— Они регулярно переписывались до тех пор, пока Эстер Диас не оказалась в Австрии. Точнее, до момента, когда Австрия воссоединилась с Германией. С этой поры кузина перестала получать ответы на свои письма.

— Откуда это известно? Вы что, допрашивали ее?

Тилле положил на стол несколько листов фотобумаги с четким изображением рукописного текста, присоединил к ним конверт с письмом.

— Служба безопасности Вены произвела тайный обыск в доме Эстер Диас. Были обнаружены два письма моей кузины. Это отпечатки с них. Третье письмо тому же адресату, по дате — самое последнее, изъято на венском почтамте. Оно лежало там две недели, и никто не приходил, чтобы взять его. В этих письмах ответ на все ваши вопросы.

Гейдрих внимательно прочитал письма.

— Убеждены, что их действительно писала ваша кузина?

— Это несомненно. Я сличил письма с теми, которые приходили от кузины год назад, три года, пять лет назад. Стиль, почерк, даже бумага — все совпадает.

— Тем не менее нужна экспертиза.

— Уже сделано. — Тилле выложил на стол новый документ. — Вот, можете убедиться.

Гейдрих мельком взглянул на бумагу.

— Как, вы сказали, называлась кондитерская? — вдруг спросил он.

— «Двенадцать месяцев»…

— Где-то я уже слышал о ней…

— О кондитерской было в прессе, по радио.

Гейдрих задумчиво кивнул.

— Эту женщину знает один из офицеров нашей службы, — сказал Тилле. — Знает почти с момента ее появления в Австрии и характеризует положительно.

— Вон какие она устанавливает связи!.. Кто этот офицер?

— Гауптштурмфюрер Йоганн Иост. Но выслушайте, группенфюрер. То, что я сейчас расскажу, произошло в Австрии, задолго до аншлюса. Отравились какие-то женщины. Было высказано предположение, что всему виной недоброкачественные кондитерские изделия. Вызвали в полицию владелицу кондитерской. Вскоре выяснилось, что Эстер Диас невиновна. Тогда-то и познакомился с ней полицейский комиссар Йоганн Иост. Вскоре Иост стал ее компаньоном. Кстати, она сопротивлялась. Но он настоял на своем… Так вот, могла ли знать Эстер Диас, что спустя год произойдет аншлюс Австрии, а еще через год Иост будет переведен в СД?

— Все равно присмотритесь к этому человеку. Йоганн Иост, сказали вы? Что-то не припомню такого.

— Гауптштурмфюрер Иост участвовал в войне против Польши, теперь работает в генерал-губернаторстве . Две недели назад он приезжал в Берлин, и я подробно расспросил его… Иост, кстати, утверждает, что, когда случилось отравление, полиция Австрии занялась личностью Эстер Диас. Был сделан запрос в Южной Америке, откуда она прибыла. Криминала не установлено. Шеф, я сам проверил это. Все чисто. Более того, удалось выяснить местожительство ее первого мужа.

— Нефтяного инженера, работавшего в России?

— Точно так, шеф. Этот человек разыскан в Венесуэле: запад страны, город Сен-Лоренсо на берегу озера Маракаибо. Там богатые нефтяные поля. Дело тянулось более месяца. Вчера получен ответ: инженер все подтвердил. Агент, наводивший справки, раздобыл даже фотографию — инженер снят со своей женой, теперь уже бывшей. Кстати, он весьма нелестно отозвался о ее втором избраннике.

— Так они знали друг друга, эти мужчины?

— Оба из одних и тех же мест. Второй супруг Эстер Диас не имеет образования. Богатый человек, любитель автомобилей, умеет управлять самолетом. Инженер утверждает: это фат и волокита. Он крайне удивлен, что Эстер сделала подобный выбор…

— Такая характеристика подтверждается?

— Первое время ее нынешний супруг вел себя пристойно. Но несколько месяцев назад был зарегистрирован в полиции как участник попойки с дамами сомнительного поведения. Дрался, избил человека до полусмерти. Говорят, он силен, как Голиаф. Заплатил в полиции большой штраф… Кстати, вот фотография и донесение агента, проводившего проверку за океаном. Только получив все, я позволил себе доложить вам это дело.

Гейдрих взял и эту карточку Саши, стал сравнивать с другими фотографиями.

— Ну вот что, — сказал он. — Такую же проверку произведите у вашей кузины. Пусть и она подтвердит личность интересующей нас женщины. И чем скорее, тем лучше.

— На это понадобится несколько недель, быть может — месяцев. А Эстер Диас нужна уже сейчас, немедленно! Шеф, я собрал столько доказательств!..

— Да, вы поработали на совесть. По правде сказать, не ожидал подобной напористости. Очень хорошо, Тилле. Но доведите дело до конца.

— Боже, да я забыл… Ко всему, она хорошо знает русский!

— А как это установлено?

— Среди ее вещей есть несколько книг. Одна из них — том произведений писателя Федора Достоевского в подлиннике.

— Это не доказательство.

— Но на полях книги много пометок, тоже по-русски. Вот я и назначил две экспертизы. Графологи подтвердили, что записи сделаны рукой Эстер Диас. Специалист по языку пришел к заключению, что автор записей свободно владеет русским.

Проговорив это, Тилле вопросительно взглянул на Гейдриха. Тот молчал, уставясь в стол.

— Шеф, — негромко сказал Тилле, — напоследок я бы хотел кое-что прояснить относительно личности гауптштурмфюрера Иоста. Ведь у вас и здесь какие-то сомнения, не так ли?

— Он должен быть тщательно проверен, вот и все. Это элементарно. Не сомнения, Тилле, а обычная предосторожность.

— Понимаю. Но известно ли вам, по чьей рекомендации переведен в СД этот офицер? Так вот, за него поручился Артур Зейсс-Инкварт… Кстати, Зейсс-Инкварт знает и бывшую компаньонку Поста, бывал в ее кондитерской.

Гейдрих откинулся в кресле, положил руки на крышку стола и в упор посмотрел на собеседника.

— Я чувствую себя как на ринге, штандартенфюрер. Вы наносите удар за ударом. Но это приятные удары.

— Спасибо, шеф.

— Хорошо. Работайте с ней, Тилле. Работайте. Но все равно пусть ваша кузина подтвердит личность своей подруги.

— Будет сделано, шеф!.. — Тилле поднялся со стула, принялся укладывать бумаги в портфель.

Вот он защелкнул замок портфеля, выпрямился.

— Простите, шеф, мне кажется, вы все еще в чем-то сомневаетесь?..

— Я подумал, как много сделали вы за эти два месяца. Поразительно много… Как, сказали вы, именовалась та кондитерская?

— «Двенадцать месяцев».

— Где я слышал это название? — пробормотал Гейдрих. — Ну хорошо. Можете идти, штандартенфюрер. Желаю удачи!

Тилле повернулся на каблуках и покинул кабинет.

 

ШЕСТНАДЦАТАЯ ГЛАВА

1

Кинозал заполнен до отказа. Люди стоят вдоль стен, даже сидят на полу в проходе между креслами. Демонстрируется военная хроника.

Такие сеансы стали весьма популярны в Германии после того, как 9 апреля 1940 года немецкие войска атаковали Данию и Норвегию, на следующий день начали оккупацию Бельгии и Люксембурга, обошли с фланга пресловутую линию Мажино и вторглись во Францию.

Фронтовые операторы кинохроники трудились на совесть, дела шли успешно, и в кинотеатрах обыватели вопили от восторга, глядя на то, как десятки и сотни «штука-бомберн» переворачиваются через крыло и с воем устремляются в пике. Черные капельки бомб все увеличиваются в размере. Взрывы, взрывы! В пыли и грохоте вздымаются к небу языки пламени, взлетают обломки зданий, паровозов, вагонов, исковерканные тела людей.

Действие переносится на землю. Выстрелы пушек, лязг танковых траков, снова пыль и дым пожарищ, убитые и умирающие люди, колонны неприятельских солдат, которые понуро бредут в плен под конвоем здоровенных немецких солдат с автоматами в обнаженных по локоть руках.

Далее следовал показ столиц поверженных государств: Осло, Брюссель, Копенгаген — по широким проспектам этих городов гордо шагают победители, грохочут немецкие танки, сотни и сотни танков…

Вперемежку монтировались кадры, не менее впечатляющие: на вокзалах германских городов стоят железнодорожные составы, из вагонов выгружают бесконечные вереницы ящиков и мешков. И вот все это — в магазинах. Боже, каким счастьем светятся лица немецких хозяек! Крупно засняты женские руки, запихивающие в сумки куски знаменитого голландского сыра и не менее известного масла из Дании, кровяные лионские колбасы и пакеты со страсбургским печеночным паштетом, тушки кур, индеек, гусей и бутылки, бутылки — бургундское, анжуйское, шампанское…

Когда Франция прекратила сопротивление, в экстренных выпусках германской кинохроники появился сам фюрер, прибывший в столицу мира — Париж. В Компьене он наблюдает, как престарелый Петэн подписывает капитуляцию своего государства, и это происходит не где-нибудь — нет! — в специально доставленном сюда историческом вагоне знаменитого маршала Фоша.

Акт подписан. Но фюреру мало этого. Дело следует довести до конца. И германские саперы здесь же, в Компьенском лесу, один за другим взрывают памятники былых побед ненавистной Франции!

Так было в последние недели.

Сегодня имперские немцы и жители Остмарка вновь устремились в кинотеатры. Желудки обывателей туго набиты трофейным маслом, мясом и хлебом. Посему у всех отличное настроение. Жители третьего рейха весьма довольны своей судьбой, они в восторге от фюрера, столь удачливого в военных делах. А сейчас им покажут нечто волнующее: торжественную встречу фюрера после его исторической поездки в «немецкий Париж».

Места Саши и Энрико в самом конце узкого и длинного зала. Гаснет свет. На экране возникает панорама центральных улиц и площадей германской столицы. Всюду цветы, гирлянды цветов и зелени. И флаги, тысячи флагов, багровых длинных полотнищ с белым кругом и черной свастикой посредине, свешивающихся с окон домов, со столбов и деревьев. Тротуары кишат людьми: шеренги полицейских и солдат едва сдерживают напор огромных толп мужчин, женщин, детей.

Новый кадр. К Ангальтскому вокзалу подкатывает выкрашенный в серое бронепоезд. Диктор, взволнованно комментирующий фильм, переходит на крик: глядите, мужчины и женщины рейха, этот красавец бронепоезд подарен фюреру его другом и сподвижником, великим дуче итальянского народа Бенито Муссолини, подарен в ознаменование блестящих побед фюрера на полях брани.

Вот Гитлер появился в дверях вагона. Во весь экран — лицо «вождя нации и государства», набрякшие желтизной мешки под колючими темными глазами, его плотно сжатые бескровные губы. Камера отъезжает, и теперь виден весь Гитлер. Он в плаще — таком длинном, что из-под него выглядывают лишь носки армейских сапог.

Еще кадр, Гитлер стоит в автомобиле, медленно движущемся по фешенебельной Вильгельмштрассе. Толпы на тротуарах неистовствуют. Под колеса машины летят цветы, флажки, ленты…

Наконец сеанс окончен. Саша и Энрико пробираются к выходу. Он крепко держит ее за локоть: понимает, что сейчас на душе у Саши. Скорее бы добраться до дома, чтобы передохнуть, снять напряжение!..

Улица. Теплый летний вечер. Высоко в небе стоит полная луна.

Мимо них торопливо идут люди — те, что были в кино. Горящие возбуждением глаза, громкий говор и смех.

Из репродуктора на перекрестке доносится музыка. Оркестр аккомпанирует певцу.

Wir fordern den britischen Lowen aus Zum letzfen, entscheidenden Schlag. Wir habten Gericht. Es wird unser Stolzester Tag. [41]

Энрико сжал Сашин локоть. Она кивает в знак того, что поняла. Да, с Францией разделались. Теперь очередь Англии. Но только ли ее очередь? Не вернее ли предположить, что легкие победы вскружили головы нацистам и они с удвоенной энергией будут готовить войну против Советского Союза?.. В том, что это произойдет, уже можно не сомневаться. Вопрос только в сроках.

Саша мысленно перебирает то, что произошло после встречи с Кузьмичом на озере. Слава Богу, у Эссена и Дробиша все оказалось в порядке. И тогда из Баку в Германию пошло письмо. Отправитель — Эрика Хоссбах, адресат — Аннели Шеель.

Знает она и о проверке, которую предприняли немцы в Америке, у ее «первого мужа», А вскоре после этого у себя на квартире обнаружила следы пребывания «гостей». Те действовали квалифицированно, но все же оставили свою «визитную карточку»: бумаги в секретере оказались чуточку сдвинутыми с места, а ниточка, вложенная в конверт между двумя исписанными листами, крохотная белая шерстинка, переместилась из центра в угол конверта…

Ну что ж, значит, визитеры нашли то, что им полагалось обнаружить. Таким образом, решена первая часть задачи: нацистские органы безопасности наведены на след.

Все последующее будет неизмеримо сложнее, ибо с этой минуты инициатива перешла к противнику. Дальше решать будет он. А Саше и Энрико определено ожидание.

Сколько же это может продлиться? Где уверенность, что все пойдет как намечено? И что произойдет, если у противника вдруг окажется неучтенная советской разведкой возможность организовать проверку и в СССР?.. Вот мысли, которые неотступно преследуют Сашу и Энрико весь этот последний месяц, чем бы они ни занимались. Напряжение нарастает. Недавно Саша поймала себя на том, что, находясь в комнате одна, разговаривает вслух…

Как и было намечено, три недели назад они затребовали документы на выезд из Германии. Это — чтобы подстегнуть противника к действиям. До сих пор нет ответа из полиции. Следовательно, там получены определенные указания. Ну, а что дальше? Почему молчит противник?

Они неторопливо приближаются к дому.

До подъезда — два десятка шагов.

На тротуаре, под раскидистой липой, сидит за своим стеклянным коробом старуха — продавщица сигарет. Энрико задержался, чтобы купить пачку. Старуха хорошо знает его и Сашу, всегда приветлива к своим постоянным покупателям, не преминет перекинуться с ними фразой-другой. А теперь, отсчитывая сдачу, даже не подняла головы.

Энрико сгреб мелочь, глянул на Сашу. Она тоже заметила странное поведение продавщицы.

Подъезд. Лестница на этаж, где расположена их квартира.

На лестнице Энрико обнял Сашу, губами коснулся ее щеки:

— Спокойнее!..

Саша молча кивнула.

Она отперла входную дверь, протянула руку к выключателю.

Но свет зажегся сам.

В холле стояли двое, в плащах и шляпах, с пистолетами наготове.

Сзади затопали. По лестнице поднимались еще двое.

2

В день, когда арестовали Сашу и Энрико, Теодор Тилле, ехавший из своей резиденции домой, внезапно почувствовал резкую боль в правом нижнем углу живота, был доставлен в госпиталь, обследован и немедленно оперирован по поводу аппендицита.

Здесь, в больничной палате, он получил известие, что арестованных перевезли в Берлин и что заранее назначенный следователь приступил к допросам. Словом, все шло своим чередом. Тем не менее он очень нервничал. Нет, не потому, что лишился возможности сам вести первые допросы. Еще когда планировалась акция, было условленно: это сделают другие, он же до поры до времени не покажется на глаза арестованным. Но Тилле рассчитывал быть поблизости, чтобы все видеть и слышать, составить личное впечатление об интересующих его людях, особенно о женщине, и решить, как дальше вести дело. Полторы недели, проведенные на больничной койке, нарушили эти планы.

Сегодня утром он был наконец выписан и прямо из госпиталя поехал на службу. Тотчас явился следователь с документами. Тилле углубился в чтение протоколов. Впрочем, многое ему уже было известно — сотрудник наведывался в госпиталь и информировал начальника о ходе работы.

Дочитав последнюю бумагу, Тилле выпрямился в кресле, поглядел на офицера и попросил описать подследственную, ее душевное состояние, манеру держаться.

— Не знаю, что и думать, — сказал тот. — Данные наблюдения свидетельствуют, что она полна энергии, жизни. Уже известный вам гауптштурмфюрер Йоганн Иост все подтверждает. Он выразился так: «В делах, в умении оценить конъюнктуру рынка, подобрать работников и заставить их трудиться с полной отдачей она стоит двух мужчин».

Проговорив это, следователь смолк, задумчиво потер ладонью щеку.

— Она что, не такая?

— Ко мне вводят человека вялого, опустошенного. Отвечая, она едва роняет слова.

— В чем же дело?

— Думаю, здесь только одна причина. Она травмирована арестом, оскорблена тем, как с ней обошлись.

— Ее били?

— Что вы, шеф! Пальцем не тронули. Но, как вы и приказали, она получила возможность видеть, что делают в тюрьме с другими…

— Значит, страх?

— Только не за себя! Вот уже десять дней, как мы общаемся, и я все больше убеждаюсь, что она не из робких. Если и страх, то за мужа. Всякий раз при встрече она спрашивает о нем.

— Любит его… А что он?

— Я допрашивал его дважды. Очень спокоен, я бы сказал, уверен в себе. Расхохотался мне в лицо, когда узнал, что обоих обвиняют в шпионаже в пользу России. Потом сказал: «К вашей политической доктрине я отношусь равнодушно, как, впрочем, ко всякой другой. Мое дело — жить, наслаждаться жизнью. К сожалению, иных принципов придерживается жена. Она не может сидеть без дела. Работа — вот ее стихия. Ее сочувствие нацизму привело нас в эту страну. Надеюсь, теперь она поняла свою ошибку».

— Сочувствие нацизму… В чем-нибудь она проявила это?

— Нет, шеф.

— А ее нынешнее состояние? Угнетенность, подавленность — не является ли это косвенным подтверждением того, что сказал мужчина? Вы же утверждаете: «Оскорблена тем, как с ней обошлись».

— Не знаю. Может быть, вы и правы, шеф…

— Вас что-то настораживает в них?

— Диас тепло отозвалась о России. Когда зашла речь о пребывании в этой стране, сказала, что ей было там неплохо.

— Но она уехала оттуда, а эта, ее… подруга — осталась.

— А если уехала, будучи предварительно завербованной русской разведкой?

— Русская разведчица тепло отзывается о России, когда ее допрашивают в СД?

— Вот видите, вам это показалось алогичным. Разумеется, мне — тоже… Ну а вдруг она тонкий психолог?

Тилле искоса взглянул на следователя.

— Сколько вам лет, Экслер?

— Тридцать шесть, штандартенфюрер. А что?

— Мне нравится, как вы работаете.

Экслер покраснел от удовольствия, но промолчал.

— Нравится ваша дотошность, — продолжал Тилле. — Только сейчас вы пошли не до конца. Как вы объясните, что советские разведчики, удачно осев в Германии, обзаведясь хорошими связями, словом, создав условия для успешной работы, вдруг все бросают и собираются уезжать из страны?

— Наследило наблюдение, вот они и перепугались.

— Неправда. Супруги Диас затребовали документы на выезд еще до того, как за ними было установлено наблюдение. Вы это знаете не хуже меня. Пойдем дальше. Какие у вас основания считать этих людей причастными к разведке Советов? Только то, что женщина несколько лет прожила в России? Но разве это доказательство? Однако я сказал не все, даже не самое главное. Представим на минуту, что они и в самом деле разведчики. И вот в Германию по почте приходит письмо от некоей «русской немки». Та просит разыскать свою близкую подругу, с которой переписывалась и след которой затерялся где-то в Австрии. Можно ли поверить, что советские контрразведчики пропустили такое письмо? И что это за русская разведчица, если она колесит по свету и переписывается со своими подругами-немками в Советском Союзе?..

— Из Австрии она не отвечала на письма подруги. Я все думаю: почему?

— Она прибыла в Австрию, и вскоре эта страна стала частью германского рейха. Одно дело писать в коммунистическую Россию из Швейцарии или, скажем, Монако и совсем иное — из Германии, где у власти нацизм, смертельный враг коммунизма. Я так полагаю — это была мера предосторожности.

Следователь хитро посмотрел на начальника:

— Могу ли я сказать, шеф, что мне тоже нравится, как вы работаете?

Тилле расхохотался.

— Ну вот что. — Он вышел из-за стола, приблизился к собеседнику. — Ну вот что, Экслер. Мы тут будем расточать комплименты друг другу, а они и в самом деле окажутся не теми, за кого себя выдают. Короче, обвинения еще не сняты. За обоими смотреть получше. Мы предоставим им относительную свободу. Чем больше свободы, тем больше шансов на то, что где-то ослабнет самоконтроль… Понимаете меня?

— Разумеется, шеф.

— Сегодня во время очередного допроса пусть к вам зайдет кто-нибудь из офицеров. Надо, чтобы он посидел несколько минут, полистал бумаги…

— Зачем, шеф?

— Завтра в ваш кабинет невзначай загляну и я. Бумаги, изъятые у них при обыске, должны лежать на виду.

— Письма?

— Вот-вот, Экслер. Письма — главное… И отнеситесь ко мне возможно более почтительно.

— Да, шеф.

— Тогда мы закончили… Минуту, Экслер! Вот что, пусть отлупят супруга этой особы. Не слишком сильно, без серьезных увечий, но по-настоящему.

— Это должен сделать я?

— Не вы и никто из тюремных должностных лиц. Следует натравить на него заключенных. Скажем, уголовников.

— Супруги сидят в одиночных камерах, ни с кем не общаются.

— Распорядитесь, чтобы в тюрьме устроили уборку или что-нибудь в этом роде.

— Понял.

— В разгар потасовки должны вмешаться надзиратели и навести порядок. Потерпевшему следует оказать помощь. Если надо, вызвать врача.

— Хорошо, шеф.

— И последнее. Она должна узнать о случившемся.

— Понял вашу мысль, шеф. Это надо сделать к завтрашнему утру?

— Разумеется. Ну вот, все. Протоколы останутся у меня. Я снова просмотрю их. Можете идти.

3

Утром Сашу доставили на очередной допрос. Следователь указал ей на стул и углубился в бумаги, которые просматривал, когда она вошла.

— Что случилось с моим мужем? — Саша взялась руками за спинку стула, наклонилась к сидящему за столом человеку. — Мне стало известно: вчера вечером на него напали. Что с ним? Я так тревожусь!..

Разумеется, Экслер был в курсе дела. Акция была подготовлена по всем правилам, и поначалу все шло как по нотам. Энрико Диаса вывели из камеры, дали ведро и швабру и приказали вычистить уборную. Тут-то и появились трое рецидивистов, затеяли ссору с уборщиком и пустили в ход кулаки. Надзиратели были наготове, вскоре ворвались в уборную, чтобы отбить арестанта. Глазам их открылась такая картина: рецидивисты валялись на полу, а уборщик поливал их из ведра, чтобы привести в сознание.

Тем не менее Экслер изобразил неосведомленность, удивление. Он немедленно позвонил в тюрьму. Положив трубку, с негодованием сказал: это подследственный Диас набросился на ничего не подозревавших заключенных и так их отделал, что пострадавших пришлось поместить в медицинский изолятор.

— Молодец, — сказала Саша и улыбнулась.

— Поглядим, как этот молодец запляшет на виселице, да и вы с ним за компанию!

Саша села на стул, привычно оглядела помещение. День выдался по-летнему жаркий. В комнате было много солнца: золотистые блики усеивали крытый линолеумом пол, горели на чернильном приборе письменного стола следователя и на хромированной дверце сейфа в углу. В распахнутое окно врывались шумы города — перестук пневматических молотков, гудки автомобилей; где-то неподалеку пианист настойчиво упражнялся в гаммах… И если бы не человек в мундире офицера СС, сидящий на фоне забранного решеткой окна, обстановка могла показаться самой умиротворяющей.

— Когда же нас повесят? — сказала Саша. — Когда и по какому обвинению?

— Можете не сомневаться, что очень скоро! — Экслер с ненавистью посмотрел на нее. — Сперва повесят его, и вы будете присутствовать при казни любимого человека. Потом с месяц вас подержат в камере смертников. И только тогда придет ваш черед, не раньше!..

И он вновь стал просматривать бумаги.

Вскоре следователь услышал всхлипывания. Он поднял голову. Женщина сидела, закрыв руками лицо.

Отворилась дверь. В кабинет вошел Тилле.

— Встать! — заорал Экслер.

Он выскочил из-за стола, стукнул каблуками, вытянул руки по швам.

— Штандартенфюрер, старший следователь Якоб Экслер…

— Хорошо, хорошо! — Движением руки Тилле прервал рапорт, прошел к столу, сел сбоку. — Делайте свою работу, гауптштурмфюрер.

Экслер вернулся на место, посмотрел на арестованную. Она сидела, все так же прижав ладони к глазам.

— Прекратите комедию! — приказал он.

Саша сразу узнала Тилле: управляющий имением Дробиш передал Кузьмичу фотографию своего хозяина. Встретиться с этим человеком она надеялась уже в момент ареста, но за ними пришли другие. Потянулись дни ожидания в тюрьме. Вскоре она поняла: систематические многочасовые диалоги со следователем имели целью запугать, сломить волю, подавить, — словом, довести их с Энрико до нужной «кондиции» и только тогда передать главному противнику. Но время шло, а Тилле не давал знать о себе. Тогда появилась тревога. Уже начало казаться: следствию что-то стало известно и Тилле вовсе не появится… Последние двое суток она почти не спала — перебирала в памяти все то, из чего складывалась подготовка к операции, пытаясь обнаружить ошибку, просчет…

И вот он пришел!

— В чем дело? — сказал Тилле, вороша документы, горкой лежавшие на столе. — Почему истерика?

— Мы разговаривали, штандартенфюрер. — Экслер насмешливо поглядел на Сашу. — Вели задушевную беседу. Тема — участь, которая ожидает эту особу и ее супруга. Вот она и ударилась в слезы. Обычное дело: мерзавцы сперва вредят рейху, где только могут, а когда пойманы и изобличены, бьются в истерике и молят о пощаде.

Саша отняла руки от лица.

— Я не молила о пощаде. Ваши обвинения — ложь и бессмыслица. Видит Бог, мы ни в чем не виноваты.

Несколько минут назад она почувствовала слабость. Казалось, вот-вот лишится сознания. И слезы, которые вдруг потекли, были настоящие: не выдержали нервы. Сейчас слабость прошла, она снова была в форме. Сидела и будто глядела на следователя Экслера — на самом же деле наблюдала за Теодором Тилле, шарившим в бумагах.

Вскоре он нашел то, что искал. Взял со стола письмо, затем второе. Подержал в руках и отбросил в сторону — будто случайно наткнулся на эти письма. Подумал и вновь протянул к ним ладонь. Казалось, он в нерешительности, силится что-то припомнить.

Все это выглядело настолько естественно, что на мгновение Саша даже поверила ему — поверила, что Тилле только сейчас обнаружил письма своей кузины.

А тот продолжал игру — просматривал письма, старательно изображал смущение, растерянность… Вот он закурил и, гася спичку, метнул на Сашу взгляд, в котором можно было прочитать сочувствие, даже тревогу. Потом сказал несколько слов следователю и стремительно покинул кабинет.

 

СЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА

1

Как обычно, Теодор Тилле встал в семь часов утра. Бритье и ванна заняли немного времени. Затем последовал легкий завтрак: кофе, два яйца всмятку, ломтик черствого хлеба, намазанный тонким слоем масла. Он не признавал свежего хлеба, булочек, пирожных, не потреблял крепких напитков, твердо уверенный, что все это не на пользу.

В половине восьмого он вышел на крыльцо замка. Лошади и грум были на месте. Тут же находился Дробиш, которому полагалось приготовить ножи для метания в цель. С первого взгляда Тилле убедился, что ножи аккуратно разложены на специально вынесенном столике, а мишень, представлявшая выпиленный из толстой доски силуэт человека, поставлена на место и укреплена.

Словом, все было в порядке. Тилле милостиво кивнул управителю и вскочил в седло.

Верховая прогулка продолжалась двадцать минут. Столько же времени ушло на упражнение с ножами. Он с детства привык к лошадям, хорошо ездил верхом. Что до ножей, то пристрастился к ним лишь полгода назад, когда побывал в имении Геринга. Группа старших офицеров РСХА, прибывшая к рейхсмаршалу и заместителю фюрера для инструктажа перед французской кампанией, была принята им в необычайной обстановке. Одетый в шелковый японский халат и римские сандалии, Геринг занимался в парке стрельбой из лука… Итак, Геринг увлекался луком и стрелами, Гейдрих — скрипкой, фехтованием и легкой атлетикой, Гесс — авиационным спортом. Все имели какое-то пристрастие. Это было модно. Вот Тилле и придумал себе ножи. За полгода он изрядно преуспел в своем новом занятии и теперь нередко попадал в цель — концентрические круги, отмечающие грудь деревянного человека, были испещрены ножевыми отметинами.

Сегодняшняя тренировка проходила особенно удачно. Тилле сделал пятьдесят бросков и в семнадцати случаях поразил цель.

— Господин барон делает явные успехи, — сказал Дробиш, выдергивая ножи из мишени. — Если и дальше так пойдет, можно выступать в цирке.

— Будем работать вместе, — Тилле хлопнул управителя по плечу. — Тебе тоже найдется дело: гнуть железо и таскать на спине лошадей. Мы заработаем кучу денег!

Он угостил Дробиша конфетами, которые всегда носил в кармане, чтобы меньше курить.

Затем он переоделся.

— Комнаты приготовлены? — спросил он управителя, когда шофер уже подал к крыльцу автомобиль.

— Готовы, как и распорядился господин барон… Когда должны прибыть гости?

— Может статься, уже сегодня, — Тилле улыбнулся каким-то своим мыслям. — Если все пойдет как надо, я сам привезу их. — И он уехал.

В это будничное утро повсюду развевались флаги и транспаранты, на улицах было много народу. Тилле вспомнил, что сегодня в Берлин возвращаются боевые дивизии, отличившиеся в войне против Франции. Однако войска должны появиться во второй половине дня. А зеваки уже теснятся на перекрестках и площадях. Вон сколько еще бездельников в столице!..

Машина подкатила к подъезду управления. Тилле взбежал по лестнице к себе на четвертый этаж. Он знал, что Гейдрих никогда не пользуется лифтом, и не хотел быть хуже патрона.

В приемной адъютант поднялся из-за стола.

— Женщина доставлена и ждет, — доложил он в ответ на вопросительный взгляд начальника.

— Введите через несколько минут! — приказал Тилле и прошел в кабинет.

Разумеется, он не без волнения ждал встречи с особой, за которой столь долго охотился, первой беседы, да еще с глазу на глаз. Этому предшествовала серьезная и длительная подготовка. Удалось даже самое трудное — проверка в России. Гейдрих высказал поистине счастливую мысль: для контакта с Эрикой Хоссбах использовать персидское консульство в Баку. Он же дал явку к работнику СД, действующему в этом консульстве под личиной персидского дипломата.

Дальнейшее не представляло особой сложности. Со специальным курьером ушла в Москву шифровка и кое-какие документы, адресованные резиденту СД в немецком посольстве. Резидент оказался расторопным работником: быстро устроил вызов «перса» из Баку в русскую столицу, передал ему поручение. Не прошло и десяти дней, как в Берлин поступило сообщение, что задание выполнено. Агент докладывал: Эрика Хоссбах опознала подругу на предъявленных ей фотографиях, по фотокопиям подтвердила подлинность отправленных этой подруге писем.

Но это было не все. «Перс» передал кузине короткое послание Теодора Тилле и получил ответное. И какое! Узнав, что ее послание будет отправлено в Германию по особым каналам и минует русскую цензуру, кузина писала откровенно, не таясь. Тилле прочитал это письмо и понял, что вправе гордиться своей родственницей, горячей патриоткой новой Германии!..

Таково было положение дел, когда отворилась дверь и конвоир ввел в кабинет Сашу.

Запись диалога «Тилле — Сизова».

Выполнена стенографом СД по скрытой трансляции

ОН. Я заинтересовался некоторыми аспектами вашего дела. Чувствуйте себя свободно — это не допрос. Вот сигареты. Скоро принесут кофе.

ОНА. Мы отвергаем нелепые обвинения в шпионаже. Еще при аресте мы потребовали, чтобы вызвали нашего адвоката. Я каждый день повторяю это следователю, но тщетно. Немедленно пригласите адвоката!

ОН. У нас это невозможно. Мне известно, что нет такого закона и в России.

ОНА. При чем здесь Россия?

ОН. Во время ареста у вас найден передатчик и шифровальный блокнот, то и другое — русского происхождения. Мы знаем толк в подобных вещах — в наших руках побывал не один советский разведчик.

ОНА. Хочу повторить: когда мы с мужем вернулись домой из кино, ваши люди были уже там. Понимаете, что это значит? Улики подброшены.

ОН. А если ваш муж признает эти вещи?

ОНА. Пусть свои «признания» он повторит при мне!

ОН. Ладно, я пошутил. Он столь же упрям, как и вы. Но беда в том, что ваших признаний не требуется. Суду вполне достаточно того, что передатчик и блокнот были обнаружены и факт зафиксирован в протоколе.

ОНА. Но это провокация!

ОН. Более того, на передатчике найдены отпечатки пальцев. Вы видели заключение экспертизы. Это следы ваших пальцев… Ко всему, вы хорошо знаете русский язык, жили в России. Понимаете, как все складывается, даже если то, что вы назвали провокацией, и впрямь провокация.

ОНА. Что же дальше?

ОН. Дальше то, что машина работает и, к сожалению, не может быть остановлена.

ОНА. И мы попали в зубья этой машины?

ОН. Увы, да.

ОНА. «К сожалению»… «Увы»… Как это понять? Вы что, жалеете нас?

ОН. Так сразу и не ответишь… На одном из допросов, когда следователь интересовался вашими знакомствами, всплыло такое имя: Йоганн Иост.

ОНА. Это мой бывший компаньон.

ОН. Почему вы не попытались прибегнуть к его защите?

ОНА. А что он мог сделать?

ОН. Уже сделал. Следствие попросило, чтобы господин Иост охарактеризовал вас. Он дал самую лучшую рекомендацию.

ОНА. Еще бы! Я помогла ему заработать много денег.

ОН. Более того, на днях господин Иост позвонил ко мне и попросил облегчить вашу участь — в пределах возможного, разумеется. А он весьма уважаемый человек, друг самого Зейсс-Инкварта… Вот почему я появился в кабинете следователя, когда вас допрашивали.

ОНА. Я знаю и господина Зейсс-Инкварта.

ОН. Следствие информировано и об этом. Но они бессильны против того, что зафиксировано в протоколах.

ОНА. Тогда зачем наш разговор?

ОН. Видите ли, эти господа рисуют вас энергичной и деловой особой с пытливым, гибким умом. То, чем располагает следствие относительно вашей работы в кондитерской фирме, подтверждает такую характеристику… Ага, вот прибыл кофе. Пожалуйста, сахар, сливки.

ОНА. Недостает лишь шампанского. Или будет и оно?

ОН. Будет петля, в лучшем случае — смерть от пули, если вы упустите свой последний шанс. Осторожно!.. Возьмите салфетку и вытрите платье. Вот новая чашка. И не настраивайтесь на слезы. Пейте кофе, успокойтесь. Право, я начинаю сомневаться в лестных отзывах штурмбанфюрера Иоста.

ОНА. О каком шансе вы говорите?

ОН. Шанс — три письма, которые я держу сейчас в руках. Я пришел в кабинет следователя, чтобы взглянуть на вас, и вот наткнулся на эти письма. Кто их автор?

ОНА. Подруга моей юности. О ней все сказано в протоколах.

ОН. Я прочитал их. Сейчас меня интересует то, чего нет в протоколах. Неужели только любовь — причина того, что она, немка по крови, осталась в России?

ОНА. Любовь — это не так уж мало. И потом она почти ничего не помнит о Германии. Ее вывезли отсюда ребенком.

ОН. У нее есть здесь родственники?

ОНА. Мне кажется, тетка. Тетка и еще кто-то…

ОН. Кто именно — вторая тетка, сестра или, скажем, брат?..

ОНА. Не интересовалась. Зачем мне было знать? Ведь я не предполагала, что окажусь в Германии.

ОН. Не знаете? Ну что же… А каково отношение этой женщины к русским, к политическому кредо Советов?

ОНА. Мы расстались давно. Тогда она была совсем молодой, думала лишь о предмете своей любви. Нет, восторгов от того, что происходило в России, она не испытывала. Кстати, ее супруг нерусский. Он кавказец. Мой первый муж отзывался о нем как о талантливом инженере.

ОН. Можете описать этого человека?

ОНА. Высок, строен, блестящие черные волосы…

ОН. Меня интересует, как он относится к большевикам.

ОНА. Что я могу знать об этом? Прошло столько времени…

ОН. Ваша правда.

ОНА. Но я запомнила: он испытывал известные трудности из-за своего отца. В старой России тот владел нефтяным промыслом.

ОН. Есть доктрина Сталина: дети не отвечают за родителей.

ОНА. Тем не менее его дважды отчисляли из института. И если бы не его поразительные способности…

ОН. Вам известны такие детали?

ОНА. Когда-то он ухаживал и за мной. Да и вообще не пропускал ни одной юбки.

ОН. Вон как… Ну а ваши взгляды? Как вы относитесь к тому, что происходит в России?

ОНА. Вот не думала об этом. Я всегда была далека от политики.

ОН. А к новой Германии?

ОНА. Ваши коллеги сделали все, чтобы я стала врагом Германии.

ОН. И это им удалось?

ОНА. Поставьте себя на мое место!

ОН. Однако вы откровенны.

ОНА. Почему-то я прониклась доверием к вам. Женщины эмоциональны, а я — женщина…

ОН. Откровенность за откровенность. Я все больше убеждаюсь, что должен сделать попытку вызволить вас из беды.

ОНА. Каким образом?.. Погодите, в каком-то криминальном романе я прочитала: пойманный шпион, чтобы избежать смертной казни, согласился стать полицейским агентом и вылавливать других шпионов. На меня такие же виды?

ОН. Вот послушайте. Завершена кампания во Франции и в полдюжине других стран. Все это были вынужденные акции: мы только защищались. Нет человека, который так жаждал бы мира, как фюрер. Остается опасность экспансии с Востока. Фюрер понимает это и пошел на заключение дружеского договора с большевиками. Но они так коварны! Где уверенность, что договор будет честно выполняться? Нет, за ними нужен глаз да глаз. Мы должны знать обо всем, творящемся по ту сторожу русской границы. Вот я и подумал о вас…

ОНА. Нет.

ОН. Я не закончил… Видите ли, вы не представляете ценности как разведчица. Ведь вы ничего не умеете и у вас нет склонности к деятельности такого рода. Натаскивание, всякие курсы или инструктажи мало что изменят. Короче, от вас трудно ждать серьезной работы. Так что мое предложение только в ваших интересах. Я тоже проникаюсь к вам чувством симпатии. Почему вы молчите?

ОНА. Я уже ответила.

ОН. Теперь прочитайте это письмо. Ваша подруга отправила его своему родственнику. Позже я объясню, как оно оказалось у нас. Пока же вчитайтесь в текст. Вы характеризуете эту женщину искренним и честным человеком. Следовательно, ей можно верить. Уж она-то знает положение дел в России. Вы покинули эту страну более десяти лет назад, она же и сейчас там. Неужели мы не поможем ей и миллионам таких, как она! Читайте же, я подожду…

ОНА. Да, тяжелое письмо. Как она рискнула послать такое?

ОН. Право, не знаю. Но уж если она пошла на подобный риск, положение отчаянное, правда?

ОНА. Мне очень жаль Эрику!

ОН. Еще бы! Ведь вы были как сестры… Ну вот что, давайте прервем нашу беседу. Сейчас вы вернетесь в тюрьму, получите все отобранное при аресте, переоденетесь, и мы с вами уедем.

ОНА. Куда?

ОН. Вы все узнаете.

ОНА. Но мой муж?

ОН. Не беспокойтесь. Мы и его вызволим из тюрьмы.

ОНА. Я так подавлена письмом Эрики!..

ОН. Идите, не теряйте времени. Я уже вызвал конвоира — он ждет за дверью.

2

Черный «мерседес» с откинутым брезентовым верхом медленно двигался к центру Берлина. Медленно — потому что магистрали пикетировались сильными нарядами полиции и войск особого назначения. Патрули бесцеремонно останавливали появлявшиеся автомобили и загоняли их в боковые улицы. Но «мерседесу» дорога была открыта — на его ветровом стекле был наклеен специальный пропуск, а один из пассажиров принадлежал к нацистской элите.

Машина проследовала по Шарлоттенбургершоссе, миновала Бранденбургские ворота и оказалась на Унтер ден Линден.

— Стоп! — приказал Тилле шоферу. И обернулся к Саше: — Отсюда все будет хорошо видно.

Водитель притер машину к кромке тротуара.

Неподалеку выстроился отряд гитлерюгенд. Юноша, стоявший впереди, перехватил взгляд штандартенфюрера, подал команду. Отряд принял положение «смирно» и прокричал приветствие. Тилле улыбнулся, поманил пальцем юношу. Тот подошел.

— Ты доволен, что живешь в эпоху, когда Германией правит Адольф Гитлер? — спросил Тилле.

— Так точно, штандартенфюрер!

— Обнажи оружие!

Юнец выхватил из ножен широкий кинжал.

— Что написано на клинке?

— «Кровь и честь», штандартенфюрер!

— Очень хорошо.

Юноша погладил пальцем лезвие, на котором матово темнела надпись, сунул кинжал в ножны.

— А какой лозунг ты исповедуешь?

— Победа! — прокричал парень. — Вождь, приказывай! Мы следуем!

Он отсалютовал «приветствием Гитлера» и вернулся на место.

— Вам понравилось? — спросил Тилле, посмотрев на Сашу.

— Он хорошо вышколен.

Где-то вдали послышались звуки музыки. Сперва это были гулкие удары в барабан и басовые вздохи труб. По мере того как оркестр приближался, стали слышны и другие инструменты. И вот уже все вокруг утонуло в громовом марше.

Из арки Бранденбургских ворот появился всадник. Это был генерал в полной походной форме, с рогатым шлемом на голове. За ним ехали адъютанты, знаменщики с ассистентами, далее оркестр.

Ожили репродукторы на столбах. Заглушая топот сотен коней, оркестровые барабаны и трубы, гул грузовых автомобилей с пушками на прицепе, над центром Берлина загремел голос.

Тилле наклонился к Саше и прокричал:

— Доктор Йозеф Геббельс! Имперский министр пропаганды и гауляйтор столицы приветствует боевую дивизию, одну из тех, что огнем и мечом прошли Бельгию и Голландию, ворвались во Францию и покорили Париж!

Саша оглянулась, пытаясь определить место, откуда держал речь Геббельс.

— Смотрите! — Тилле, едва превозмогая смех, показал в сторону от Бранденбургских ворот. — Трибуны установлены на Паризерплац. Представляете: мы соорудили их прямо под окнами посольств французов и американцев. Ну и умора! Нет, что ни говори, а доктор Геббельс большой шутник…

Войска все шли. Каре пехотинцев чередовались с колоннами автомобилей и танков. Громыхали тракторы, буксирующие пушки крупных калибров. Проезжали походные кухни — из труб валил дым, повара в белых фартуках и колпаках хлопотали у раскрытых котлов, длинными черпаками помешивая варево.

Описанный полупарад-полубалаган продолжался около часа. И все это время толпы зевак на тротуарах неистовствовали от восторга.

Еще через час Теодор Тилле привез Сашу в замок Вальдхоф.

Они проследовали через несколько богато убранных комнат. Впереди двигался управитель и распахивал двери. Вот он остановился перед очередной дверью, вопросительно взглянул на хозяина. Тот чуть заметно кивнул. Тогда Дробиш постучал в дверь, затем отворил обе ее створки.

Саша увидела Энрико.

Сейчас ей полагалось вскрикнуть, броситься к мужу. Может быть, даже заплакать от волнения и счастья.

Она так и поступила.

Тилле стоял на прежнем месте и наблюдал. Встретив исполненный признательности взгляд женщины, ласково кивнул ей и провел пальцем у себя под глазом, будто снимал слезу.

Потом он повернулся, прошел к себе в кабинет и достал дневник. Не терпелось запечатлеть на бумаге события сегодняшнего дня.

 

ВОСЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА

1

На исходе второй недели марта 1941 года Тилле привез Сашу Сизову и Энрико в Иран. Осталась позади более чем полугодовая подготовка нового «агента» СД. Сперва она проводилась в особом подразделении службы безопасности, близ Бреслау, и включала радиотехнику, взрывные устройства, прыжки с парашютом, плавание, а также совершенствование в языке, изучение условий жизни в СССР, советской прессы и литературы. Затем Сизова работала в центре румынской нефтяной промышленности — Плоешти, где знакомилась с главными месторождениями горючего и нефтеочистительными заводами. СД хорошо использовала свои возможности в этой стране, и Саша получила обширные навыки по организации диверсий в нефтяной промышленности.

Все это время с ней находились Энрико и помощник Тилле — гауптштурмфюрер Макс Бергер, отвечавший за подготовку разведчицы. Сам Теодор Тилле появился в Румынии в первых числах марта и тотчас увез свою маленькую группу в Бухарест. Несколько дней ушло на изучение подготовленных для Саши документов, проверку ее экипировки и снаряжения. Затем группа вылетела в Иран. Транспортный «фокке-вульф» пересек с запада на восток Черное море, где-то в районе Трабзона взял к югу и, следуя вдоль турецко-советской границы, вскоре оказался над Ираном. Здесь он обошел города Тебриз и Ардабиль и совершил посадку на ровном, как столовая доска, такыре — высохшем соляном озере.

Путешествие прошло без приключений. Никто не препятствовал пролету машины со знаками «люфтганзы» над территорией двух государств. Более того, на месте приземления путников ждал легковой автомобиль. Несколько часов езды — и группа была доставлена в расположенную на взморье уединенную виллу.

Словом, СД и здесь оказалась на высоте.

Саша проснулась на рассвете, вышла в сад. Территория виллы была ограждена высокой стеной из ракушечника в форме подковы. Концы стены упирались в гряды скал, которые пересекали песчаный пляж и двумя мысами вдавались далеко в море. Пространство между скальными грядами представляло уютную бухточку, наглухо отгороженную от внешнего мира.

Сад спускался к морю пологими террасами. Группы кипарисов и магнолий чередовались с кустами сирени и роз. Здесь, на юге, весна выдалась ранняя, и кое-где на кустах уже проглянули листочки. Неподалеку, на круглой каменистой площадке, красовалась большая коллекция кактусов.

Саша прошла сад и оказалась на пляже. Ночные тени еще лежали в расщелинах скал. Было тепло и тихо. Неподвижная вода на горизонте смыкалась с небом, бесцветным в этот ранний час.

Она неторопливо брела вдоль береговой полосы, затем присела на выброшенное морем бревно. Итак, она снова на берегу Каспия. Где-то слева, совсем недалеко от этих мест, — граница, первый советский город Астара. А оттуда рукой подать до Баку…

Казалось бы, многое достигнуто. Советской разведке удалось навязать свою волю противнику. Но все идет слишком уж гладко. При каждом удобном случае Тилле подчеркивает: он полностью доверяет новой сотруднице. Пошел даже на то, чтобы на всех этапах подготовки рядом с Сашей находился Энрико. А ведь забрасывать будут ее одну. Энрико, который «ни слова не знает по-русски», нечего делать в Советском Союзе. По крайней мере, на данном этапе.

Полностью доверяет… Как бы не так! Энрико оставлен в расчете на то, что супруги, если они ведут двойную игру, где-то ослабят бдительность и выдадут себя!.. В Бреслау, а затем в Плоешти с них не спускали глаз. Помещения, в которых они жили, были снабжены аппаратурой подслушивания. Вот и вчера вечером, вскоре после того как Тилле самолично провел их в уютный коттедж, пожелал покойной ночи и удалился, Энрико поманил Сашу пальцем, показал на шишечку в колпаке ночной лампы. От шишечки, венчавшей колпак, тянулась едва заметная проволочка: по виду — декоративная нить, вплетенная в шелковый абажур лампы. Затем подобные тайные микрофоны обнаружились в гостиной и даже в ванной комнате.

…Послышался скрип шагов по песку. Саша подняла голову. С полотенцем через плечо приближался Макс Бергер. Подошел, коротко кивнул в знак приветствия, сел рядом.

— Боюсь, прервал лирическое уединение прекрасной дамы, — сказал он, наклонился и поболтал пальцами в воде. — Как прошла ночь, хорошо ли спалось?

— Спала как всегда. А в качестве компенсации за нарушенное лирическое уединение дайте мне сигарету.

— Ого, вы шутите, и это приятно. — Бергер раскрыл портсигар. — Извольте. Это очень важно, что обретено спокойствие и, мне кажется, даже уверенность.

— Муж, когда он недоволен мною, твердит, что по натуре я авантюристка. А люди этого склада в большинстве фаталисты. Вам известно, я пыталась послать к дьяволу вашего шефа, да и вас заодно с ним. Но вы оказались сильнее… Поняв это, я смирилась, вот и все.

— Чему быть, того не миновать?

— Видимо, да.

— А почему вы улыбаетесь?

— Купаться, конечно, вы не собирались. Полотенце — камуфляж. Явились сюда на всякий случай: вдруг ваш драгоценный агент привяжет камень себе на шею и кинется в воду. А?..

Бергер расхохотался. Коренастый, с могучей грудью и непомерно большой головой, которая, казалось, росла из самых плеч, он долго трясся от смеха, всхлипывая и вытирая глаза.

— Мой Бог, какой темперамент! — бормотал он. — Знайте, я почти влюблен в вас.

— Поостерегитесь сболтнуть об этом при Энрико. — Саша насмешливо скривила губы. — Он ревнив, как мавр.

— Зарежет?

— Зачем ему нож, когда он знает каратэ!

Бергер встал, выпятил грудь, согнул руки в локтях, так что под тонкой тканью сорочки обозначились шары бицепсов.

— Каратэ, сказали вы? Принимаю вызов. У меня за плечами шесть лет на профессиональном ринге. Я боксер, мадам. Хвалебными статьями о моей персоне мог бы оклеить комнату.

— Это все в прошлом.

— Ну нет, женщины утверждают, что я все еще молодец. — Бергер снова поиграл мускулами. — Вернетесь с Востока, и я тотчас начну свои атаки…

Саша смотрела на него и думала о том, что вот уже столько времени не давало ей покоя. Пошел восьмой месяц, как они с Энрико потеряли связь с Кузьмичом. Когда жили в поместье Тилле, управляющий Дробиш смог устроить им встречу. Они проговорили всю ночь — знали, что в дальнейшем трудно будет рассчитывать на сколько-нибудь регулярные контакты. Ведь возможности советской разведки не безграничны…

При расставании Кузьмич дал им явку к старому Эссену и данные для радиообмена с Центром. Саша получила также пароль на случай перехода границы СССР…

Он будто чувствовал, что это их последняя встреча. Так и случилось: неделю спустя Саша и Энрико были направлены в район Бреслау и оказались наглухо изолированными. Когда прибыли в Румынию, положение не изменилось — Бергер и его сотрудники контролировали каждый их шаг.

И вот теперь — Иран, уединенный дом на взморье, где предстоит пробыть совсем недолго: решение о заброске принято и может быть осуществлено в любой день…

— Когда же меня намерены переправить к Советам? — вдруг спросила она.

— Очень скоро. Если успеют подготовить самолет, то уже завтра. Все мы нервничаем, вы в особенности. Я так думаю: чем скорее, тем лучше.

Бергер умолк, искоса посмотрел на собеседницу. Та казалась спокойной — сидела с расслабленно опущенными руками, носком туфли чертила по влажному коричневому песку.

— Ну что же, завтра так завтра, — сказала Саша после паузы. — Если все подготовлено, нечего тянуть резину. Здесь вы правы, дорогой Бергер.

— У вас будет провожатый.

— Что? — Саша быстро взглянула на немца, швырнула в море окурок. — Никаких провожатых! Это не было предусмотрено.

— Сейчас перерешили.

— Но я досконально изучила район приземления. Вот закрываю глаза и вижу там каждый бугорок. Знаю маршрут следования. Знаю, что наш человек недавно побывал у Эрики и она готова принять и на первое время устроить подругу. Знаю, где и когда получу дополнительные средства связи и все остальное… Зачем же лишний человек? Понимаете ли вы, что он лишь усложнит дело?

— Решение принято, — мягко сказал Бергер. — Оно оформлено приказом, так что спорить бесполезно. Кстати, этот человек уже прибыл. Вместе с вами спустится на парашюте, передаст вас встречающим. Потом исчезнет. Вы его больше не увидите… При необходимости он должен защитить вас, пусть даже пожертвовав собственной жизнью.

— Чепуха. Его схватят, и он предаст меня. — Саша порывисто встала. — Идемте к шефу, я потребую, чтобы приказ изменили!

— Бесполезно. — Бергер покачал головой. — Штандартенфюрер Тилле не волен что-либо изменить.

— Так это не он автор приказа?

— Разумеется, нет.

— Кто же?

— Вальтер Шелленберг . А он в свою очередь действовал по прямому указанию группенфюрера Гейдриха. Вот какие люди пекутся о вашей безопасности!

2

Вылет назначили на следующие сутки.

Вечером тучи застлали небо, ближе к полуночи пролился короткий дождик. На такыре, где стоял готовый к вылету «фокке-вульф», сделалось холодновато. Остро запахла прибитая дождем лессовая пыль.

Человек, назначенный сопровождать разведчицу, появился, когда пилот уже заканчивал прогревать двигатели самолета. Его привез Бергер, подвел к Саше.

— Знакомьтесь, — сказал он. — Это Абдулла.

Высокий худощавый человек с автоматом на груди обеими руками взял руку Саши, осторожно пожал.

— Ханум не должна тревожиться, — проговорил он по-немецки с резким акцентом. — На той стороне я бывал много раз, всегда благополучно возвращался.

При этом он улыбнулся, низко поклонился спутнице. Ему можно было дать лет сорок. Он был смугл, обрит наголо, светлоглаз. Одежду Абдуллы составлял дешевый штатский костюм, на ногах были чарыхи .

— Иди в машину, — приказал ему Бергер.

Абдулла снова поклонился Саше и, так и не взглянув на стоящих возле нее Тилле и Энрико, неторопливо двинулся к самолету. Саша видела, как, отойдя на несколько шагов, он покачал головой, будто разговаривал сам с собой.

— Пора и вам, — сказал Бергер, взглянув на Сашу.

Она подошла к Энрико, обняла его, поцеловала. Они встретились взглядами.

— Счастливого пути, маленькая, — проговорил Энрико. — Верю, что все будет хорошо.

А у нее в голове бились тревожные мысли. Через час-полтора она будет в Советском Союзе. Там понимают, что с каждым днем нарастает угроза войны. Значит, в пограничной зоне все приведено в готовность, настороженно. Пролет неизвестного самолета от границы, конечно же, не останется незамеченным. Их будут искать. Быть может, встретят уже на месте приземления. Если это случится — катастрофа. Абдулла — человек решительный, без боя не отступит. В завязавшейся перестрелке пуля пограничника найдет и ее. Или это сделает сам Абдулла.

Она чуть не вскрикнула от внезапно возникшей догадки. Стало ясно, почему Тилле и Бергер навязали ей провожатого. Абдулла должен уничтожить свою спутницу, если возникнет опасность, что она живой попадет в руки противника!..

Энрико все так же держал ее за плечи, смотрел в глаза. Саша нашла в себе силы кивнуть ему, даже улыбнуться.

Потом повернулась, пошла к самолету. У трапа остановилась. Ждала, чтобы приблизились немцы.

— До свидания, — сказала она и протянула руку Тилле.

Тот подал свою.

У нее мелькнула мысль — свалить Тилле на землю. Энрико рядом, он вооружен. Он все поймет, мгновенно разделается с двумя противниками. Моторы самолета работают, выстрелов никто не услышит. Одолеть ничего не подозревающего Абдуллу, затем принудить пилотов поднять машину в воздух и направить ее через границу — дело несложное…

Секунду Саша еще колебалась, потом пожала руку Бергеру и — скрылась в самолете.

Позже она призналась: это были самые трудные секунды в ее жизни…

Провожающие отошли. Они видели, как трап втянулся в самолет и задраилась дверь. Машина покатилась по такыру. Сильная фара освещала широкую полосу земли, — казалось, самолет пытается догнать бегущее впереди яркое световое пятно. Прошло около минуты — и световой блик исчез. Это означало, что «фокке-вульф» оторвался от земли и набирает высоту. Еще некоторое время светила в ночи белая точечка — хвостовой самолетный фонарь, — потом погасла и она.

Иллюминаторы были зашторены. Над дверью в кабину пилотов горел плафон. Саша сидела на привинченной к полу узкой алюминиевой скамье, напротив Абдуллы. Тот уже надел парашют и сейчас дремал, положив локти на висящий на груди автомат.

Теперь Саша иначе думала об этом человеке. Абдулла стал главной опасностью. Но она была бессильна что-либо предпринять. В комплекте подготовленного для нее снаряжения имелась рация и не было оружия. Тилле пояснил: рацию она спрячет на месте приземления, вернется за ней позже, а пистолет окажет медвежью услугу, если на пути следования в Баку ее подвергнут проверке. Ну что же, она не настаивала. Могла ли она знать, как обернется дело! О роли, которую должен сыграть Абдулла, она догадалась слишком поздно, чтобы можно было попытаться взять пистолет у Энрико…

Она вздохнула, потянулась к парашюту, лежащему возле скамьи, осмотрела замок вытяжного устройства, разобрала лямки. Вчера вечером она сама уложила свой парашют, заперла в комнате. Сегодня Энрико доставил его на такыр, отнес в машину лишь незадолго до вылета. С парашютом все было в порядке.

Абдулла открыл глаза, с готовностью помог Саше надеть парашют.

Они объяснялись жестами — шум моторов заглушал голоса. В заключение Абдулла усадил спутницу на место, сел сам и, улыбнувшись, кивнул Саше. Успокаивал свою подопечную.

Моторы ровно гудели. Саша взглянула на часы. С момента старта прошло двадцать пять минут. Значит, самолет вот-вот пересечет границу. Она знала: сперва машина должна углубиться в море, выйти в воздушное пространство над нейтральными водами, затем повернуть на север и, идя над Каспием, миновать советскую Астару, Ленкорань, устье реки Куры. Здесь она возьмет на северо-запад, пересечет береговую черту и окажется в районе городка и железнодорожной станции Аляты. Западнее Алят, над пустынной местностью, парашютистам предстоит оставить самолет. В степи будет ждать местный житель — человек Абдуллы. Саша будет передана ему, и Абдулла исчезнет. Новый провожатый доставит ее на станцию. Оттуда до Баку — менее ста километров.

Такова была схема, разработанная нынешними «хозяевами» Сизовой. Она снова проследила ее, пункт за пунктом, но успокоения не обрела. Не давала покоя мысль о некоей нарочитости этой разработки. Зачем понадобилось Тилле и Бергеру, чтобы об их агенте сразу же узнали два человека, непричастных к операции, в сущности совершенно посторонних? Что это — тупость, педантизм чиновников от разведки? Вряд ли, немцы оставляли впечатление людей опытных, думающих. Что же тогда?..

Истек час полета. Абдулла завозился на своей скамье, поднес к глазам руку с часами, стал поправлять лямки парашюта.

Почти одновременно замигал плафон над дверью в кабину пилотов. Дверь отворилась, из кабины вышел человек в шлеме и комбинезоне. Присев возле Абдуллы, развернул карту, потыкал в нее пальцем, что-то прокричал в ухо парашютисту. Тот взглянул на карту, понимающе кивнул.

Тогда пилот стал отодвигать запоры в бортовой двери. Дверь распахнулась. В самолет ворвалась струя холодного воздуха.

Саша поднялась со скамьи. Абдулла уже был на ногах, осматривал свое снаряжение.

В эти секунды Саша приняла решение. Она будет прыгать второй. Перед тем как покинуть самолет, задержится в дверях, чтобы машина отошла подальше от места, где должен приземлиться Абдулла. Остальное не так уж сложно — в Баку будет добираться одна. Главное, чтобы передатчик остался при ней. Тогда она сможет сообщить немцам, что потеряла спутника при десантировании, не имела возможности задержаться и вести поиски…

Она подняла тюк с передатчиком и стала пристегивать его к карабинам на своем поясе. Груз имел собственную парашютную систему, но его полагалось сбросить позже, на полдороги к земле, чтобы проследить путь вниз и быстрее отыскать после приземления.

Работая, она косила глазом на Абдуллу. Тот все еще был занят своим снаряжением. Вот он закончил возню с парашютными лямками, просунул руку в страховочную резинку на вытяжном кольце.

В следующую секунду он увидел радиоконтейнер на поясе у Саши, решительно отобрал его. По выражению лица Абдуллы она поняла, что спорить бесполезно.

Так закончилась попытка Сизовой действовать вопреки планам Тилле и Бергера.

Снова замигал белый плафон. Вслед за тем зажегся второй — зеленый. Это был сигнал парашютистам оставить машину.

Абдулла показал спутнице на раскрытую дверь. Саша шагнула к ней, стиснула вытяжное кольцо, боком вывалилась в черную гудящую пустоту.

3

Укрывшись за бугром, Абдулла посылал пулю за пулей, отвечая на выстрелы, доносившиеся из недалекой балки. Саша лежала в двух шагах от него. Рядом шлепались стреляные гильзы, вылетавшие из патронника «шмайсера». Случилось то, чего она опасалась еще перед вылетом: их обнаружили.

Они благополучно приземлились, быстро нашли рацию и питание к ней, закопали парашюты. Теперь следовало отыскать приметное место, чтобы запрятать передатчик. Это заняло много времени — вокруг простиралась равнина. Через полчаса десантники набрели на заброшенный колодец. Абдулла быстро спустился в него. Вскоре из глубины глухо донесся его голос. Саша передала Абдулле радиостанцию.

Когда спутник выбрался из колодца, она вздохнула с облегчением. Можно было считать, что самое трудное позади. Колодец значился на карте, которую Саша еще неделю назад затвердила в памяти. Теперь следовало идти строго на север. Совсем недалеко от этого места развилка грунтовых дорог. Здесь-то их и должен был ждать второй провожатый… И вдруг вспыхнули автомобильные фары, раздался голос, приказывающий бросить оружие и поднять руки. Слова команды были произнесены на чистом русском языке.

…Абдулла израсходовал магазин, вставил в автомат новый. Снова застучал «шмайсер». Несколько гильз упало в песок возле головы Саши, еще одна больно ударила ее в щеку.

Она будто очнулась от оцепенения. Надо было действовать.

Абдулла повернул к ней злое, напряженное лицо.

— Уходите! — прокричал он. — Скорее бегите. Я задержу их!

У Саши сжалось сердце. На мгновение ей стало жаль этого человека: пусть он враг, но сейчас ведет себя мужественно.

— Скорее! — снова крикнул Абдулла. — Смотрите, они окружают!..

В самом деле, теперь вспышки выстрелов возникали не только впереди, но и слева.

И Саша быстро поползла в противоположную сторону. Только бы выбраться из зоны огня, где в любой миг может достать шальная пуля! А уж потом она сама выйдет навстречу тем, кто сейчас ведет перестрелку с Абдуллой.

Уже метров двести позади. Выстрелы звучат глуше. Она поднялась с колен, продолжала путь, пригибаясь к земле.

Так она прошла еще с полкилометра. Хватит! Теперь залечь в какое-нибудь укрытие, дождаться рассвета. Благо ждать осталось недолго — вот светлеет восточный краешек неба.

С каждой минутой делалось светлее. Уже можно было разглядеть сухую растрескавшуюся землю, редкие кустики прошлогодней сухой травы.

Внезапно она оступилась, упала.

Она оказалась на дне неглубокой канавы, вырытой вдоль проселка. Лежа в канаве, ощутила колющую боль в боку. Механически сунула руку под кофточку, нащупала и вытащила предмет, причинявший боль. Это была патронная гильза, одна из тех, что выскочили из автомата Абдуллы. По краю дульца гильзы шли четкие острые зубчики. Они-то и вонзились в бок.

Ощущение беспокойства, тревоги пришло к Саше позже, когда она уже швырнула гильзу в песок.

Она много раз стреляла из «шмайсера» под Бреслау, где проходила подготовку. За тренировку выпускала по два-три десятка пуль. Затем старательно собирала гильзы. Их полагалось сдавать: в Германии ценился каждый грамм меди.

Сейчас отчетливо вспомнила: у тех стреляных гильз не было зубчиков на срезе дульца!

Она лежала на дне канавы и осторожно раздвигала песок ладонями. Куда девалась гильза?

Под пальцами обозначилась скомканная бумажка, наполовину засыпанная песком. Саша мельком оглядела ее, подвинула в сторону. Снова посмотрела на бумажку. Что-то знакомое было в коричневых линиях, шедших по желтому полю. Она расправила бумажку. Коричневые линии образовали силуэт верблюда. Да это же упаковка от американских сигарет «Кэмел»!

Пачка от «Кэмела» — в самом центре Советского Азербайджана?.. Ее мог выбросить только какой-нибудь иностранец. Но что ему было делать здесь, в глуши?

Куда же она девалась, гильза? Ага, вот! Саша подняла ее с земли, приблизила к глазам. Стало почти совсем светло, гильзу можно было рассмотреть в подробностях. Три зубчика были загнуты внутрь. Можно предположить, что первоначально в таком же положении находились и остальные зубцы — их выпрямили пороховые газы в момент выстрела.

Зубчики были загнуты внутрь гильзы… Значит, что-то держали там? Что именно? Пулю? Но пуля, будь она загнана под зубчики, не оставила бы в гильзе места для порохового заряда.

Выходит, не было пули?

Сейчас она вспомнила: во время перестрелок с бандитами и белогвардейцами, в которых участвовала в прежние годы, воздух был наполнен жужжанием и воем — это «пели» рикошетирующие пули.

Здесь же она слышала только грохот автомата Абдуллы да выстрелы его противников. Только выстрелы, ничего больше. Ни одна пуля не рикошетировала.

Что же это такое?

И вдруг она догадалась. Самолет не пересекал границы. Она все еще находится в Иране.

Так вот почему ей навязали «телохранителя», а самой не дали оружия. При первой же проверке пистолета обнаружилось бы, что патроны фальшивые. А снабдить ее боевыми патронами немцы не могли. Ведь единственной целью всей этой мистификации была проверка агента, пока что не заслужившего доверия. Генеральная проверка перед операцией, на которую возлагаются очень большие надежды.

Все стало на место. Боже, да она чуть не забыла об ампуле с ядом, которую под наблюдением Бергера самолично вшила в левый кончик воротника кофточки!..

«Это на крайний случай, — сказал тогда Бергер. — На самый крайний, если вам уже не на что будет надеяться. Хотя я уверен, что яд никогда не понадобится — так всесторонне и тщательно подготовлена ваша заброска к большевикам».

Саша поняла: немцы ждут, что это средство будет применено. С их точки зрения, ампула — самое большое испытание.

Значит, ампула пуста. В ней не может быть никакого яда!..

Она все еще держала на ладони гильзу автоматного патрона. Мелькнула дикая мысль — сохранить ее, чтобы позже показать Энрико и Кузьмичу.

В следующий миг гильза была брошена в песок. Саша старательно затоптала ее, засыпала грунтом и бумажку с изображением верблюда возле пальмы.

С двух сторон к ней приближались люди с винтовками наперевес. Все они были в красноармейских шинелях, в фуражках с синим верхом и малиновым околышем .

Еще четверть часа назад она открылась бы этим людям…

 

ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА

1

В Германии, на юге земли Бранденбург, простирается область Лаузиц, по-славянски — Лужица. Места эти издревле были населены не только немцами, но и людьми славянской крови — лужичанами, Да и сам город Бранденбург был когда-то Бранибором, получив свое название по одноименному славянскому племени, основавшему его. Многие столетия длилась кровопролитная борьба между немцами и лужичанами, пока эту область не захватил Альбрехт Медведь. Захватил ее, подчинил себе и положил начало первой династии маркграфов Бранденбурга.

Так было в эпоху далекого средневековья. Но и теперь, в дни описываемых событий, в этой части Германии проживало немало славян.

В этих краях родился Рейнгард Гейдрих. Сегодня, в первый день апреля 1941 года, самолет главы РСХА приземлился на одном из специальных аэродромов Лужицкой земли. Однако Гейдрих прилетел сюда отнюдь не для того, чтобы побывать в родных местах и предаться воспоминаниям о своем детстве. В нескольких десятках километров от аэродрома находилась одна из многочисленных служб адмирала Канариса. Гейдрих был приглашен, чтобы ознакомиться с этим подразделением.

Длинномордый спортивный «хорх» менее чем за час доставил Гейдриха к запрятанному в буковой чащобе странному барачному городку. Только персонал КПП, перекрывавший единственную дорогу к лагерю, был в форме вермахта. Все остальные обитатели лагеря — а таких за двойным забором из колючей проволоки, ограждавшим лагерь, насчитывалось около тысячи человек — как две капли воды походили на рядовых и командиров Красной Армии.

В странном лагере занимались странными делами. Канарис, встретивший Гейдриха у КПП, тотчас повел гостя к сооружению на невысоком холме. Макет представлял собой комплекс строений, напоминавший крепость. Впереди был вырыт извилистый ров.

— Что это? — спросил Гейдрих.

— Копия одного из орешков, который должен будет разгрызть вермахт при переходе русской границы, Брестская крепость. А это, — Канарис показал на ров с водой, — это река Западный Буг… Разумеется, все сильно уменьшено. Тем не менее люди получат представление о том, что их ожидает. — Он понизил голос. — Незадолго до времени «икс» они попытаются проникнуть в эту крепость…

— А кто этот? — Гейдрих кивнул на человека, который орудовал указкой, рассказывая группе диверсантов о крепости.

— Перебежчик. Сын богатого сибирского хозяина, у которого Советы отобрали имущество в пользу нищих крестьян. Служил в той самой крепости. Мой агент выяснил всю подноготную этого человека, распропагандировал его. И вот он здесь…

— Таких много?

— Увы, нет. Те, кто его слушает, — в большинстве белогвардейцы или члены разгромленных в России вольниц и банд, которым в двадцатые годы удалось перейти границу. Мы подобрали их не только в Германии, но разыскали во Франции, в Бельгии…

— Полагаете, они надежны?

— Я бы назвал их так — «люди одноразового применения». Главное, что они знают язык. Пусть проложат дорогу вермахту через укрепления в приграничной полосе Советов, посеют панику в первые дни кампании. А потом будет видно… Нет, особого доверия они не заслуживают. Жадны и вороваты. Мечтают скорее вернуться на свою бывшую родину, выпустить кишки из большевиков. Спят и видят себя хозяевами России.

— В России будет один хозяин — немец.

— Чем позже они поймут это, тем лучше…

Канарис взял гостя под руку, повел в сторону.

— Сейчас я покажу кое-что любопытное, — сказал он.

— Ну-ну, — пробурчал Гейдрих. — А сколько у вас людей?

— В этом лагере около тысячи человек.

— Для русской кампании?

— Только для русской.

— И все знают язык?

— Все.

— Что ж, недурно.

— А вообще «Бранденбург» — это уже дивизия. — Канарис быстро взглянул на генерала СС. — Помните наш разговор?

Гейдрих кивнул. Еще бы он забыл, как адмирал хвастал, что создаст собственное военное формирование! Выходит, добился своего. Да, он не терял времени даром.

До сих пор свое войско имел в Германии только рейхсфюрер СС. Теперь нечто подобное появилось и у главы абвера.

Гейдрих помрачнел. Уже год, как в СД стали просачиваться сведения о некоторых странностях Канариса. Его эмиссары шныряют по странам Запада. Отмечены многочисленные контакты этих людей с крупными политическими деятелями Европы, которых не причислишь к друзьям Германии… А Гитлер доволен Канарисом. Известно, что вот-вот ему будет присвоен чин полного адмирала… Чем все это кончится? Какую игру ведет Канарис? И чего можно ждать, когда дивизия «Бранденбург» перерастет в корпус, в армию, единоличным хозяином которой будет глава абвера?

Канарис будто почувствовал перемену в настроении гостя, ускорил шаг, увлекая его за собой.

— Вот мы и пришли, — сказал он, останавливаясь перед большим деревянным сараем.

Из сарая выбежал человек в штатском, вытянулся перед адмиралом и отдал рапорт.

— Покажите ваш товар, — приказал Канарис.

Человек посторонился, пропустил посетителей, вошел в сарай вслед за ними.

Это было обширное помещение, вдоль стен которого тянулись стеллажи, заставленные различными предметами. Бросив взгляд на ближайший стеллаж, Гейдрих увидел на нем две гармошки, аккордеон, гитару, детскую коляску…

— Работают? — спросил Канарис хозяина склада.

— Так точно!

— Хочу посмотреть вот это, — шеф абвера снял со стеллажа старую гитару.

Работник принял ее из рук адмирала, пробежал пальцами по струнам. Гитара отозвалась нестройным аккордом. Еще одно движение пальцев — и ее боковина откинулась на скрытых петлях. Работник запустил руку в образовавшееся пространство, извлек оттуда наушники на шнуре, подал Канарису.

— Полминуты, чтобы прогрелись лампы, — сказал он.

Вскоре в наушниках возник характерный треск.

— А ключ, вот он. — Работник повернул инструмент так, чтобы можно было заглянуть внутрь.

Канарис и Гейдрих увидели вмонтированный в гитару передатчик: лампы мягко светились, матово поблескивала эбонитовая головка телеграфного ключа.

Далее посетителям была продемонстрирована гармошка, тоже прятавшая в себе радиостанцию.

— Есть любопытная новинка, эксцеленц, — сказал работник, ставя гармошку на стеллаж. — Очень занятно.

Он вопросительно посмотрел на шефа. Тот кивнул.

Человек быстро прошел в глубину склада, спустя минуту вернулся в сопровождении инвалида — тот двигался, опираясь на палку. Его усадили, предложили поднять штанину. Под ней оказался протез — Гейдрих отчетливо увидел металлический коленный шарнир, еще выше — ремни крепления. Владелец искусственной ноги продемонстрировал, как надо вскрыть ее полость ниже колена, достать оттуда наушники, включить передатчик и привести в действие ключ.

— Сколько таких устройств? — спросил Канарис.

— Пока сто десять, — доложил работник. — На днях будет доставлена еще сотня. Людей хватит на все. Практически подготовка завершена. Радисты могут приступить к работе хоть завтра.

Канарис и Гейдрих вышли из склада.

— Полтораста — двести радистов будут действовать в России под видом беженцев, покинувших свои дома из страха перед немцами. Задача: сеять панику, слухи, — словом, вносить в большевистский тыл дезорганизацию и хаос. А главное, вермахт получит полную информацию о том, что происходит перед его наступающими колоннами.

Проговорив это, Канарис посмотрел на Гейдриха. Он ждал реакции собеседника.

Гейдрих не спешил с ответом. После осмотра склада настроение его отнюдь не улучшилось. Получив приглашение Канариса посетить этот лагерь аусланд-абвера , он много думал о причинах такой любезности адмирала. Можно было не сомневаться, что Канарис оторвал его от дел вовсе не для того, чтобы показать диверсантов и аппаратуру, подготовленные для действий против России. Что же тогда? Гейдрих терялся в догадках, но пока ничего не прояснил.

— Весьма благодарен, — сказал он наконец. — Все, что я видел, очень мило, дорогой адмирал. Проделана большая работа, она даст свои результаты. Фюрер будет доволен. А теперь попрощаемся. Сейчас у нас с вами уйма дел, не так ли?

И он тепло улыбнулся Канарису.

Тот кивнул в знак того, что все очень хорошо понимает, целиком согласен с собеседником. И вдруг сказал:

— Группенфюрер, в это трудное время я хотел бы предостеречь вас.

— Что такое? — надменно проговорил Гейдрих,

— Имеется в виду некая фотография. — Канарис помолчал. — Снимок касается одной из ваших родственниц. — Снова возникла пауза, более продолжительная. — Родственницы старшего поколения… — Канарис сделал третью остановку.

Все это время собеседники глядели в глаза друг другу. Гейдрих не разжал губ, и адмирал продолжал:

— Фотография попала ко мне случайно, Я бы сказал точнее, по счастливой случайности.

— О каком снимке вы говорите? — не выдержал Гейдрих.

— На нем изображено надгробие. Судя по надписи и номеру захоронения, это надгробие сооружено на могиле вашей бабушки, может быть — тетки. Вот, посмотрите.

Гейдрих взял фотографию, мельком оглядел ее и вернул. Лицо его прояснилось.

— Фамилия и инициалы, — сказал он ровным голосом. — Год рождения и дата смерти. Да, могила моей бабушки со стороны отца. Не понимаю, чем взволновал вас этот снимок.

— Взволновало сообщение моего доверенного человека. Он утверждает: некое лицо, у которого добыт данный снимок, располагает еще одной фотографией той же могилы. Но на втором снимке доска надгробия иная. Приведено полное имя покойной. Кроме того, сделан перевод на… другой язык.

Гейдрих молчал.

— У вас есть враги, группенфюрер, — мягко сказал Канарис. — Но еще больше у вас друзей. И я хочу, чтобы вы знали: они не дремлют, эти ваши друзья.

— Кто хозяин снимков?

— Увы, он не немец и живет не в Германии. Но сети расставлены, и я надеюсь поймать этого человека в ближайшее же время. Как только это случится, он будет передан в ваше распоряжение.

В тоне, каким были сказаны эти слова, Гейдрих уловил плохо скрытую насмешку. Он холодно кивнул адмиралу и направился к машине.

К злобе и ненависти, которые он всегда испытывал к Канарису, сейчас примешивался страх. Было ясно, что второй снимок тоже находится у Канариса и что он, Гейдрих, никогда не узнает, кто и при каких обстоятельствах проник в его тайну.

Теперь стало понятно, зачем глава абвера пригласил его в этот лагерь. Проведал, что РСХА охотится за его секретами. Подготовил и нанес ответный удар. Недвусмысленно предупредил Гейдриха о своих возможностях…

2

На следующее утро Гейдриху доложили, что вернулся штандартенфюрер Теодор Тилле. Группенфюреру было известно, что Альфа, как теперь именовалась в картотеках СД Эстер Диас, то есть Саша Сизова, заброшена в Советский Азербайджан и уже дала знать, что у нее все благополучно. Тем не менее Тилле был немедленно впущен в кабинет: операции придавалось важное значение, глава РСХА хотел знать подробности.

Выслушав рассказ о том, как была организована и проведена генеральная проверка нового агента, Гейдрих некоторое время разглядывал сидящего перед ним человека, чуть покачивая головой. Казалось, он озадачен.

— Кто все это придумал? — наконец проговорил он. — Неужели вы сами, штандартенфюрер?

Почувствовав в словах начальника похвалу, Тилле скромно улыбнулся.

— Я главную ставку сделал на ампулу с ядом. Приказал Альфе самой выбрать ампулу из дюжины других, находившихся в коробочке, вшить в угол воротника своей блузки. Она видела, что произошло, когда одну из этих ампул раздавили во рту овцы… Все было сделано чисто, шеф. Ампулу Альфы мы лишь в последний момент подменили фальшивой…

— И она воспользовалась ампулой?

— В ту самую минуту, когда поняла, что вот-вот будет схвачена «чекистами». Разгрызла ампулу и рухнула, потеряв сознание. Это был нервный шок. Ее долго приводили в чувство.

— Как она вела себя, когда все раскрылось?

— Вспоминаю, и мне делается страшно. — Тилле усмехнулся. — Первый, кого она увидела, когда очнулась, был гауптштурмфюрер Бергер. Собрав все силы, она поднялась на ноги и надавала ему пощечин. Потом с ней сделалась истерика…

— Ее можно понять, — сказал Гейдрих. — Этот ваш Бергер, он еще дешево отделался. Все должно иметь свои пределы, Тилле. Боюсь, здесь вы хватили через край.

— Спустя день мы помирились. Шеф, я взял смелость сказать ей, что вы уже все знаете, восхищены тем, как она держалась, представите ее к награде.

— Ну, а она?..

— Мне показалось, оживилась…

Гейдрих расхохотался. Затем спросил, как отнесся ко всей этой истории супруг Эстер Диас.

— Я был предусмотрителен и в те минуты, когда самолет, в котором находилась Альфа, набирал высоту, посадил Энрико Диаса в автомобиль и отправил в Пехлеви. Оттуда его увезли в Германию… Таким образом, он ничего не знает.

— В донесении сказано, что средством транспортировки агента через границу был самолет… Она что, добровольно согласилась вторично спуститься с парашютом?

— Да, группенфюрер.

— Ну и характер! — пробормотал Гейдрих. — Расскажите в подробностях.

— Утвержденный вами план мы выдержали до мелочей: время вылета, курс, место выброски. Она выговорила себе разрешение находиться в кабине пилотов, чтобы следить за курсом машины по компасу и карте. Покинула самолет над пустынной местностью в районе железнодорожной станции Аляты. Командир корабля доложил: всю дорогу была сосредоточенна, неразговорчива. И еще. Перед вылетом настояла, чтобы я дал ей пистолет. Однако пистолет оставила в самолете. В последний момент сунула его командиру корабля, сказав, что перерешила — оружие может только повредить.

— Пистолет был исправен?

— На аэродроме она вдруг оттянула затвор, дважды выстрелила в камень и осмотрела пулевые отметины.

— Сперва вы проверяли ее, потом она вас. Потому-то и оставила оружие летчикам. Убедилась, что на этот раз все без шуток. Удивительная женщина. Она восхищает, а в чем-то и настораживает.

— У меня ощущение, схожее с вашим. Впрочем, сильные, волевые люди где-то бывают непонятны, порою даже загадочны.

— Да, в этих случаях почти всегда наличествует отклонение от привычных стандартов… Но мы ударились в философию, а это редко приводит к добру. — Гейдрих дружески улыбнулся подчиненному. — Итак, делаем выводы. Можно считать, что начало положено… Слава Богу, вы не промедлили. События нарастают. Могу сообщить: по всем признакам, кампания на Востоке начнется уже этим летом. Не следует торопить Альфу — пусть освоится, приживется. Но и мешкать тоже не надо… Связь налажена?

— Она наотрез отказалась взять с собой передатчик. Как вы теперь знаете, оставила в самолете и пистолет. Очень осторожна. Ничего, получит передатчик в самое ближайшее время.

— Как же она дала знать о себе?.. А, понимаю: консульство Персии?

— Наш человек в этом консульстве был заблаговременно предупрежден. В строго определенный час Альфе полагалось позвонить ему на квартиру, сказать условную фразу невинного содержания, получить такой же ответ и повесить трубку. У агента связь с немецким посольством в Москве… Судя по тому, что сообщение из Москвы поступило, все так и было.

— Как передатчик доставят Альфе?

— Обратным путем. Сегодня в Москву выезжает специальный курьер с «дипломатической почтой».

— Ну что же, вы и в самом деле работаете профессионально, дорогой Тилле. Теперь следует подумать о судьбе Энрико Диаса. Нужен он вам?

— Альфа хотела бы иметь его возле себя. Утверждает: он только прикидывается человеком, который стоит вне политики, на деле же — ярый противник большевизма…

— А как думаете вы?

— Он богат, этот Энрико Диас. А такие редко бывают сторонниками марксизма.

— Хуже, если бы он и она орали о своей ненависти к большевикам, не так ли?

— Да, группенфюрер… Так вот, для вида я дал согласие на заброску Энрико Гарсия к русским на каком-нибудь более позднем этапе. Она обрадовалась, стала учить его языку… Но все равно это химера и чушь. Мы никогда не пошлем его в Россию. Провалится в первый же день.

— Кажется, он пилот?

— У него пилотское свидетельство. Был личный самолет. Ко всему, он хорошо знает оружие, владеет приемами каратэ. Помните эпизод в тюрьме, когда он уложил набросившихся на него уголовников? Это и было знаменитое каратэ.

— Вот как!.. Я хотел бы взглянуть на этого человека.

— Я и забыл, что вы спортсмен, группенфюрер!.. Думаю, он придется вам по душе. Здоровый, сильный мужчина. Хороший образчик человеческой породы.

— Поначалу я думал передать его в абвер. Там организуется испанский батальон. Фюрер считает: Южная Америка столь же важна для новой Германии, как и просторы Восточной Европы. Придет время, мы высадим тысячные десанты где-нибудь в устье Рио Колорадо или Рио Негро… Там уже действуют наши колонисты: скупают земли в прибрежной полосе, исподволь готовят запасы горючего, продовольствия, обзаводятся транспортом…

— В испанском батальоне Энрико Диас был бы на месте.

— Это от него не уйдет. А пока он будет у вас. Пусть его учат русскому языку и всему тому, что может пригодиться в России. Видите ли, восточный поход вермахта может продлиться несколько недель, как надеется фюрер…

— А может, и дольше?

— История войн свидетельствует, что бывают всякие неожиданности, — уклончиво проговорил Гейдрих.

Он встал, прошел к стене, на которой висела большая карта Советского Союза, принялся разглядывать ее. Тилле терпеливо ждал. Постепенно ему передалось беспокойство, проскользнувшее в словах начальника. Он тоже приблизился к карте.

— Да, это не Франция с Англией, — сказал Тилле.

Гейдрих не ответил. Из головы не выходил документ, который недавно показал ему глава СС Генрих Гиммлер. Показал и тотчас запер в сейф.

Вверху стояло: «Фюрер и верховный главнокомандующий вермахтом». Далее шла дата: «18.12.1940 года». И наконец, название документа: «Директива э 21. Вариант „Барбаросса“.

Это был план нападения на СССР. Он начинался фразой: «Немецкие вооруженные силы должны быть готовы к тому, чтобы еще до окончания войны с Англией победить путем быстротечной военной операции Советскую Россию…»

Семь последних слов этой фразы были подчеркнуты.

Значит, даже не война в полном смысле слова, а мгновенный всплеск немецкой военной мощи, некая огненная лавина, которая, как извержение вулкана, в считанные недели затопит просторы России.

Можно ли оспорить такое решение фюрера, чей военный гений блестяще выдержал все испытания последних лет? Мысль была настолько нелепа, что Гейдрих усмехнулся.

Но ему было известно и другое. Сравнительно недавно в Восточной Пруссии, близ города Растенбурга, особые формирования СС и приданные ей строительные подразделения организации Тодта начали сооружение секретного подземного города — будущей ставки фюрера на Востоке. Предусмотрено создание свыше сорока казематов, укрытых многометровыми слоями бетона и стали, системы лифтов, подземной электростанции, мощного узла связи, других служб. Строительство поглотит сотни тысяч тонн ценнейших материалов, труд целой армии рабочих и инженеров… Зачем все это, если Россия будет повержена в считанные недели? Неужели в глубине души фюрер опасается, что восточный поход может затянуться?..

Гейдрих вернулся к столу в глубокой задумчивости.

— Думаю, мы обо всем поговорили, — сказал он Тилле, который все еще стоял у карты, — Вы свободны, штандартенфюрер. Я дам знать, когда найду время поглядеть на этого вашего феномена.

Тилле покинул кабинет.

Оставшись один, шеф РСХА некоторое время ходил по комнате, снова обдумывая все связанное с предстоящей войной против России. Сейчас он по-иному оценивал и смысл начавшейся операции в нефтяном центре Советского Союза. Руководители рейха требуют провести там серию диверсий, чтобы главный противник Германии лишился преимущества в обеспеченности топливом. Есть ли логика в таком решении, если считать, что военные разработки фюрера безошибочны и восточный поход окажется быстротечным? Вряд ли в этих условиях обилие нефти даст Советам реальное преимущество. Не вернее ли предположить, что сами русские попытаются уничтожить свои нефтепромыслы и заводы, как только немецкие армии форсируют Волгу и перевалы Кавказа?

Взгляд упал на белый телефонный аппарат непосредственной связи с рейхсфюрером СС. Рука потянулась к телефону. Стоит снять трубку — и раздастся глуховатый голос: «Рейнгард, слушаю вас!» И конечно, тотчас будет включено записывающее устройство…

Перед Гейдрихом возникло мягкое, будто опухшее лицо Генриха Гиммлера, его неподвижные бесцветные глаза, в которых никогда ничего не прочитаешь. И он задержал руку. Еще достаточно свежо в памяти все то, что произошло с Эрнстом Ремом, Грегором Штрассером и другими, когда они попытались мыслить независимо, в чем-то не согласиться с Гитлером, Герингом, Гиммлером…

Да и имелись ли на самом деле реальные основания сомневаться в фюрере как политике и стратеге!.. Его дерзость, напор, психологическое чутье, умение всколыхнуть нацию, мобилизовать мощь империи и устремить все это на врага неизменно приводили к триумфу. Конечно, и на этот раз он все взвесил, оценил, рассчитал. Если же что-либо кажется непонятным, сомнительным — это потому, что фюрер знает больше, видит дальше, не обязан до конца раскрывать свои планы и замыслы. Так случалось не раз, и всегда побеждал талант фюрера.

Вошел адъютант и доложил, что прибыл бригадефюрер СС профессор Ганс Брандт.

Гейдрих кивнул. Этот визит был обговорен несколько дней назад. Брандт, врач и крупный специалист в области ядов, занимал пост генерального комиссара по отравляющим веществам. Гейдриху было приказано принять Брандта, рассмотреть его предложения и решить вопрос положительно.

Впервые Гейдрих вступил в контакт с Гансом Брандтом позапрошлой осенью. Именно тогда, 1 сентября 1939 года, Гитлер подписал документ, требовавший, чтобы «из гуманных соображений неизлечимо больным, в случае критической оценки их болезненного состояния, обеспечивалась легкая смерть». Реализация документа была поручена доктору медицины Брандту и, как это знал Гейдрих, протекала весьма успешно. За два года в клиниках и больницах уже было умерщвлено свыше 100000 человек душевнобольных, инвалидов, калек, дистрофиков из числа иностранных рабочих, доведенных до этого состояния непосильным трудом и плохим питанием, а также всякого рода «антиобщественных элементов», то есть антифашистов, смутьянов… Акция называлась «Эвтаназия» . С каждым месяцем границы ее применения все расширялись . Как выразился Гиммлер на совещании у фюрера, уничтожались «бесполезные едоки», а заодно с ними — «враги нации и государства».

Брандт вошел, браво вытянулся у порога и прокричал приветствие. Одетый в мешковатый штатский костюм, он держался так, будто был в мундире СС. Внешне он чем-то походил на Гиммлера и весьма гордился этим.

— Дорогой группенфюрер, — затараторил он, — вы отлично выглядите. Непостижимо, как это удается при той тяжелой ноше, которую — я знаю! — вот уже столько лет вы с честью несете на своих плечах!

Получив приглашение сесть, он плюхнулся в кресло, стал вытирать лицо красным шелковым платком.

Гейдрих вышел из-за стола, сел в кресло напротив гостя, раскрыл перед ним коробку с сигаретами.

Брандт замахал рукой и стал объяснять, как четыре года назад ему удалось подавить страсть к табаку и какие меры он принимает, чтобы вновь не начать курить.

— Что привело вас ко мне? — прервал его Гейдрих.

Брандт запнулся. Но это продолжалось секунду. В следующее мгновение он с той же горячностью начал излагать существо дела. Фюрер пошел навстречу предложениям группы видных медиков и биологов, озабоченных необходимостью двигать вперед немецкую науку куда более высокими темпами, чем это делалось до сих пор. Решено создать сеть специальных клиник и лабораторий. Как правило, они будут размещены на территории концлагерей, ибо в основе исследований лежат широкие эксперименты на живом человеческом материале. В папке, которую он принес и оставит группенфюреру Гейдриху, все подробно описано и обосновано. Поэтому нет смысла терять время на устные объяснения. Но об одном направлении исследований он все же хотел бы сказать несколько слов.

Год назад он имел счастье быть принятым фюрером. Состоялась продолжительная беседа. Фюрер подчеркнул, что в ближайшем будущем предстоят новые крупные политические и военные акции Германии за пределами рейха. В результате этих свершений под власть немцев подпадут огромные пространства. Их надо колонизировать. А для этого требуются люди, много людей, миллионы мужчин и женщин немецкой крови. Но где взять этих людей, если германская нация сравнительно малочисленна, в империи недостаточно высок уровень рождаемости?.. Вся надежда на немецких ученых и исследователей, они должны найти возможность коренным образом поправить дело с рождаемостью в Германской империи.

— И вы отыскали ключ к решению этой задачи? — спросил Гейдрих.

— Ищем, настойчиво ищем. После долгих исследований стало ясно, что обычными мерами, — скажем, материальным поощрением многодетных семей или улучшением питания людей — мало что изменишь. Тем более что акции, о которых упомянул фюрер, немыслимы без участия миллионов немецких мужчин. А это значит, что они будут лишены общения со своими женами… Где же выход? Каково кардинальное решение проблемы?

— Близнецы? — сказал Гейдрих.

Брандт всплеснул руками, вскочил с кресла и ошеломленно посмотрел на хозяина кабинета.

— Поразительно, — прошептал он. — Мы пришли к такой мысли после долгих и изнурительных поисков и дебатов. Вам же потребовалось на это чуть больше минуты… Да, близнецы! Проникновение в тайну многодетной беременности, чтобы раскрыть причины, по которым в чреве женщины одновременно возникает не один плод, а два или несколько.

— Вы уже продвинулись на этом пути?

— Исследования в этом направлении начаты совсем недавно. Их ведет группа врачей в концлагере Аушвиц . Работа зашифрована как исследования в области наследственности. Руководитель — доктор Йозеф Менгеле, опытный хирург и патологоанатом. Он полон энергии и оптимизма. Но ему очень нужна помощь.

— Помощь будет оказана.

— В первую очередь речь пойдет о человеческом материале. Требуются близнецы — однополые и разнополые. Люди любого возраста и национальности.

— Что еще? — спросил Гейдрих, делая запись в блокноте. — Говорите, у нас широкие возможности.

— Нужны также беременные женщины. Все степени беременности… Увы, доктор Менгеле и его коллеги пока испытывают значительные трудности, так как ограничены в материале.

— Можете передать доктору Менгеле: пройдет немного времени — и группу в Аушвице мы завалим всем необходимым.

— Немного времени… Как это расшифровать?

— Месяцы. Несколько месяцев.

— Понял. Но вы должны знать, группенфюрер, из этих людей никто… не вернется.

— Не имеет значения, дорогой Брандт. Дело есть дело. Интересы империи превыше всего.

— Сейчас мне пришла в голову мысль. Нельзя ли уже теперь отдать приказ, чтобы близнецы, если их обнаружат в других концлагерях, немедленно транспортировались к Менгеле?

— Считайте, что такой приказ отдан.

— Я восхищен! — Брандт прижал руки к груди, поклонился Гейдриху. — Я вижу здесь столько доброжелательства, эрудиции, динамизма! При случае обязательно скажу фюреру, как чутко реагирует СД на неотложные нужды германской науки. А сейчас я восклицаю: хвала Всевышнему, что он создал меня немцем и что вы, группенфюрер Рейнгард Гейдрих, мой брат по крови и товарищ по партии!

Положив на стол толстую папку, доктор медицины Ганс Брандт с достоинством покинул кабинет.

 

ДВАДЦАТАЯ ГЛАВА

Сторожевой корабль мордивизиона пограничных войск Азербайджанской ССР, несший службу 20 марта 1941 года на траверзе советской Астары, в первый час этих суток засек шум моторов неизвестного самолета. Машина шла над нейтральными водами на большой высоте курсом на север. Корабль немедленно донес об этом в штаб дивизиона в Баку.

На исходе часа ночи доклады о неизвестном самолете поступили командованию почти одновременно от поста службы наблюдения и связи Каспийской военной флотилии, расположенного на одном из островков Пирсагатской гряды, и от поста ВНОС — этот последний был дислоцирован близ населенного пункта Аляты. Посты докладывали, что самолет шел из морского сектора и пересек береговую черту.

Спустя четверть часа самолет прошел между постами в обратном направлении, и шум моторов затих в морском секторе.

В районе, где самолет мог выбросить десант или груз, была объявлена тревога. Группы, направленные на прочесывание местности, получили строгий приказ: ни при каких обстоятельствах оружия не применять.

Приказ был отдан полковником Агамировым, которому поручили координировать действия расположенных в этом районе подразделений НКВД и войск РККА.

Около пяти часов утра в кабинете Агамирова зазвонил телефон.

— Это я, — сказал женский голос. — Вот, прилетела…

— Здравствуйте! — Агамиров почти кричал. Он вскочил на ноги, трубка, зажатая в его кулаке, дрожала. — Здравствуйте, дорогая!.. Здоровы? Все благополучно? Где находитесь?

— Аляты. У начальника райотдела НКВД.

— Сейчас выезжаю за вами… Дайте ему трубку!

В девятом часу, когда Агамиров прибыл в Аляты, начальник местного НКВД сидел в приемной собственного учреждения и ел каймак , черпая его из широкой разрисованной чаши.

— Ужинаю, — сказал он, словно оправдываясь. — Ужин и завтрак сразу. Ночью задержался в отделе. Хотел идти домой, а тут тревога.

— Где она?

Начальник райотдела показал на дверь, ведущую в кабинет.

— Хоть догадался накормить?

— Отказалась. Постелил ей на диване. Спит.

— Кто ее видел кроме тебя?

— Шофер.

— Где?

— Вам знакомо это место — развалины у ручья. Шофер колхозной полуторки не знал о тревоге, возвращался из Баку, Подъехав к ручью, остановил машину, чтобы долить воды в радиатор. Тут появилась она — вышла из-за развалин. Попросила довезти до станции, обещала деньги. Он согласился.

— Чертов калымщик! — пробормотал Агамиров. — Что было дальше?

— Не доезжая до станции, у первых домов велела ему остановиться. Расплатилась и сошла. Сказала, что зайдет к знакомой, которая живет по соседству.

— И пришла к тебе?

— Да… Я этого шофера найду, всыплю ему!

— Тревогу не отменил?

— Как вы и приказали.

— Шофера установи, только осторожно. Я сам с ним поговорю. Теперь слушай внимательно. Пусть побольше людей узнают, что чекисты и милиция искали кого-то в степи. Искали, но безрезультатно. Все должны видеть тебя озабоченным, мрачным.

— Потерпел неудачу?

— Да. Но не перестарайся, иначе будешь выглядеть дураком, А нам это тоже ни к чему. И последнее. — Агамиров взглянул на часы. — Через несколько минут, когда я выйду с ней, никто не должен нас видеть — здесь, в отделе, и на улице, где стоит моя машина.

— Понял.

— Мы уедем, а ты продолжай «поиски». Ну вот, это все. А теперь, — Агамиров показал на чашу с каймаком, — теперь доедай, если боишься умереть с голоду. — Он улыбнулся, протянул руку сотруднику: — Спасибо за службу!

Агамиров осторожно открыл дверь кабинета. Саша спала на диване, уткнувшись лицом в подушку.

Он хорошо понимал, что пришлось ей вынести за эти последние часы. Но все равно должен был разбудить и немедленно увезти ее отсюда.

— Саша! — позвал он.

Не дождавшись ответа, прошел к динамику в углу комнаты, вставил вилку в розетку.

— Поднимите руки вверх, — строго сказал динамик. — Выше руки!.. Начинаем!

Выдернув шнур из розетки, Агамиров шепотом выругался, испуганно посмотрел на диван.

Саша сидела, спустив ноги на пол, нашаривала туфли. Глаза ее все еще были закрыты.

Он подскочил, поднял ее на руки, закружил по комнате.

Две минуты спустя они уже сидели в машине, мчавшейся по направлению к Баку.

Агамиров рассказал: еще месяц назад Эрика Хоссбах сообщила, что вот-вот должна прибыть ее «подруга»… Дома все благополучно — туда выезжал сотрудник, привез ей письма. Потом спросил, как сформулировано ее задание.

— Создать разведывательно-диверсионную группу, главным образом в нефтеочистительной промышленности. Подготовить условия для уничтожения важнейших объектов… Организовать базу для приема подрывников — жилье, документы… И ждать команды.

— Что привезли с собой?

— Ничего, кроме комплекта документов.

— Хорошие документы?

— Не подкопаешься.

— А средства связи?

— Категорически отказалась взять радиостанцию, Убедила «хозяев», что передатчик может осложнить положение, когда буду добираться до Баку. Мы условились, что рацию пришлют позже.

— Значит, получили явку?

— Да. Но не знаю, кто этот человек. Мне дали его телефон. Должна позвонить, сообщить о прибытии. Известно, где встречусь с ним и когда: приморский бульвар, пристань купальни; встреча должна состояться на третий день после телефонного звонка, в двадцать часов; он сам опознает меня и подойдет, При неудаче встреча переносится на следующий день, на девять часов.

— Почему отказались взять передатчик?

— Во-первых, продемонстрировала свою осторожность, значит, и надежность. Ведь до самого последнего времени они не исключали, что я двойник. А внедренный к ним советский разведчик при обратной заброске не побоялся бы взять с собой любой груз… И второе. Для доставки радиостанции они будут вынуждены использовать какие-то каналы связи. Значит, возникнет возможность проследить эти каналы.

— Что там происходит? Какие новости?

Саша поняла: Агамиров интересовался положением дел в Германии.

— Хорошего мало… Один из тех, кто готовил меня, некий гауптштурмфюрер Бергер, как-то рассказал: в Берлине на Унтер ден Линден есть известное фотоателье Гофмана… Это старый нацист, имеет монополию на фотопортреты персоны фюрера. Так вот, Гофман взял за правило вывешивать географические карты на одной из витрин своего ателье. Бергер рассказал: месяца за два до оккупации Чехословакии Гофман выставил карту этой страны. Потом на витрине красовались карты Голландии, Бельгии, Дании, Норвегии, Франции…

— Сейчас висит карта Советского Союза?

— Да.

— А вот посмотрите это. — Агамиров достал из кармана компактную книжку в коричневом коленкоровом переплете. — Вчера получил. Доставили из Германии через Ближний Восток… Утверждают, что отпечатано недавно, массовым тиражом. Заказчик — вермахт.

И он передал книжку Саше.

Это был экземпляр русско-немецкого разговорника — фразы на русском языке были напечатаны латинскими буквами:

«Ты коммунист?»

«Как зовут секретаря райкома?»

«Где председатель колхоза?»

«Буду стрелять!»

«Сдавайся!»

— Любопытно, — сказала Саша, возвращая разговорник. — А мы им нефть поставляем, зерно, лес. Вот какая ситуация. Воистину неисповедимы дела твои, Господи!..

Еще утром было тепло и тихо. Теперь же холодный порывистый ветер гнал по небу низкие тучи, швырял в лица прохожим пригоршни колючего песка, мелкую ракушку, камешки.

— Будет снег, — сказал Агамиров. — Ничего не поделаешь, март на дворе. На Апшероне всегда так: март обязательно показывает характер. Всю зиму может быть спокойно, даже солнечно. А в марте зима, будто спохватившись, спешит напоследок насолить людям. Ветер, снег, сумасшедшая метель — вот что такое апшеронский март!

— Куда мы едем?

— Хочу, чтобы вы сегодня же повидались с Эрикой Хоссбах.

— Едем к ней домой?

— Туда позже. Скажем, завтра. Предварительно надо кое-что подготовить: не исключено, что за домом наблюдают…

Машина остановилась у неприметного здания в нагорной части города. Агамиров помог Саше выйти, скользнул взглядом по улице. В конце ее стоял автомобиль.

— Очень хорошо, — сказал Агамиров, — нас уже ждут.

Они вошли в подъезд. Агамиров сунул ключ в замок, отпер дверь. За ней стоял мужчина в пальто, с кепкой в руках.

— Идите в машину, — сказал ему полковник. — Подождете женщину и отвезете ее домой.

Сотрудник вышел.

Увидев Эрику, Саша тотчас вспомнила слова Кузьмича: «Очень большие глаза. Выражение такое, будто она только что плакала. Даже когда смеется…»

— Вот вы и встретились, — сказал Агамиров. Он кивнул Эрике, посмотрел на Сашу: — Беседуйте, а я пойду покурить на кухню.

— Я вас сразу узнала, — сказала Саша. — Здравствуйте, Эрика!

Немка кивнула. Она сидела, опустив голову, и глядела на свою сумочку, которую держала на коленях.

— Лет двадцать назад мне пришлось действовать против бандитов, — продолжала Саша. — Я проникла к ним под видом подруги сестры одного из главарей.

— Теперь история повторилась? — Эрика усмехнулась, достала из сумочки коробку «Казбека».

Закурили.

— Странно, — сказала Саша. — Я знаю, вы горячо любите Германию. Но вот только что оттуда приехал человек, и вы не спешите расспросить его…

— О чем спрашивать? Сейчас во всем мире слово «немец» звучит как оскорбление. — Эрика тяжело вздохнула. — Разве не так?

— Может, и так. Но у обывателей. Могу сказать: если мне кое-что удалось сделать в Германии, то это потому, что помогли немцы — настоящие патриоты. К счастью, есть и вторая Германия, неподвластная Гитлеру.

— Неужели она существует?

Саша кивнула.

Они впервые посмотрели друг другу в глаза.

— Я сделаю все, что нужно, — сказала Эрика. — Можете на меня положиться. Ведь это работа и для «той» Германии, правда?

Саша снова кивнула.

Вошел Агамиров, уселся в углу комнаты.

— Вы как раз кстати, — сказала ему Саша. Она положила на стол широкую плоскую пудреницу. — Сейчас я вручу Эрике этот сувенир Теодора Тилле.

— Осторожно! — негромко сказал Агамиров.

Саша посмотрела на Эрику.

— Кстати, до самого последнего времени Тилле скрывал, что вы его родственница. Посвятил меня в эту тайну лишь перед отлетом сюда.

— А вы все уже знали?

— Конечно… — Саша прикоснулась к пудренице. — Это контейнер. Внутри спрятана бумага. Стоит сдавить крышки — и бумага будет немедленно уничтожена. — Она усмехнулась. — Но теперь, когда миновала опасность, что пудреница окажется у чекистов, мы аккуратно вскроем контейнер.

Пудреница была разъята на части. В ней оказалось двойное дно, под ним — многократно сложенный тонкий бумажный лист.

Эрика прочитала письмо, передала его Саше. Та тоже просмотрела послание Тилле.

— Логично, — сказала она. — Сперва поклоны и приветы: любящий брат тоскует по кузине, надеется на скорую встречу. Потом деловая часть, где речь идет о поджогах и взрывах… Ну что же, ему не откажешь в логике. Вы — немка по крови, следовательно, должны быть влюблены в фюрера. Вашего супруга всю жизнь третируют большевики. Таким образом, он тоже на стороне нацистов. Что до меня, то я — особа с этакой авантюрной жилкой в характере. Скомпрометирована, осуждена на смерть, насиделась в подвалах СД, после чего завербована и направлена сюда. А чтобы не выкинула какой-нибудь фокус, нацисты взяли заложником моего мужа, которого — они знают! — я очень люблю… Можно ли было найти лучших кандидатов для ядра диверсионно-разведывательной группы в нефтяном центре Советского Союза!..

Эрика молчала. Агамиров пересел поближе к ней.

— Вижу, вам еще не все понятно… Мы организуем такую группу, она создаст видимость активной работы. Если понадобится, будет проведена имитация диверсионных актов на промыслах и заводах — это не самое трудное, Куда сложнее сделать так, чтобы противник поверил, что по советской нефтяной промышленности наносятся ощутимые удары. Тогда можно надеяться, что секретные службы нацистов не станут спешить с созданием других групп в нашем городе…

— Групп, не известных советской контрразведке, — вставила Саша. — Они могут сильно навредить, прежде чем их выявят. В этом главный смысл операции. Как видите, мы только защищаемся. Вот, теперь вы знаете все.

Агамиров посмотрел на часы, встал.

— Думаю, на сегодня достаточно, — сказал он. — Подруги познакомились, поглядели друг другу в глаза.

— Мне понравилась моя старая подруга, — сказала Эрика и улыбнулась. Она тоже встала, протянула руку Сизовой: — Можете положиться на меня… Как вас зовут?

— Эстер, — сказала Саша.

— Это ваше настоящее имя?

— Не задавайте мне таких вопросов, — мягко сказала Саша. — Пока вы не должны знать больше, чем необходимо для дела… Вам полностью доверяют. Но таков порядок. И не сердитесь на меня, хорошо?

— Это вам следовало бы рассердиться на женщину, пристающую с глупыми вопросами, — сказала Эрика. — Я понимаю: для вас самые трудные испытания, быть может, еще впереди… И если так, буду молить Бога, чтобы все окончилось благополучно.

У Саши больно кольнуло сердце. С момента, когда она приземлилась на парашюте, ее не покидала мысль об Энрико. То, что она на Родине, — это всего лишь передышка. Ей еще предстоит вернуться на Запад — иначе Энрико не выкарабкаться.

Агамиров сказал:

— Завтра парашютистка должна приехать в Баку и встретиться с подругой. Полдень — удобное время?

— Для меня — да, — сказала Эрика.

— О том, что агент переброшен через границу, известно не только нам, — продолжал Агамиров. — Поэтому за домом Эрики Хоссбах могут наблюдать, чтобы зафиксировать приход агента. Вот я и подумал: будет лучше, если встреча подруг произойдет «на людях». Скажем, Эрика возвращается из магазина, а возле дома к ней подходит Эстер. Тогда наблюдатель получил бы возможность убедиться, что они узнали друг друга, рады встрече.

— Мне нравится, — сказала Саша. — Так и решим.

Агамиров проводил Эрику к машине и вернулся.

— Придется вам переночевать здесь, — сказал он. — Завтра Хоссбах покажет ваше постоянное жилье. Мы решили вопрос и о вашей работе: ведь заброшенному сюда агенту полагалось бы легализоваться. Вот вы и поступите на службу. Есть несколько вариантов, выберете, какой понравится.

— Муж Эрики посвящен во все это?

— Он очень способный инженер. И хороший человек. Все понял правильно. Мы сразу нашли общий язык.

— Его зовут Назарли?

— Да, Искандер Назарли. Кстати, знает немецкий. А Эрика свободно говорит по-азербайджански… Но в контакт с Назарли войдете не сразу. Так будет естественнее. В группу мы подберем еще несколько человек. Все — наши работники.

— А тот немец… Пиффль? Мне показалось странным, что Тилле ни разу не упомянул о нем.

— Ничего странного. Тилле уже год как установил связь с этим человеком.

— Та же цель?

— Да. Естественно, мы не мешаем их контактам. Пиффль все делает как надо. С нашей помощью создал «диверсионную группу».

— Ну а практические дела? Ведь одних разговоров недостаточно.

— Мы разработали крупную «акцию» на одном заводе. Пиффль запросил согласие Берлина на проведение диверсии. И знаете, какой пришел ответ?

— Отказ?

— Похвалили за активность, но сказали, чтобы с акциями не торопился.

— Выжидают начала войны, чтобы удар оказался особенно чувствительным. Ударит Пиффль, ударит группа Альфы… Война, немцы рвутся через границу, а в глубоком советском тылу взрываются важнейшие нефтяные объекты… Неплохо задумано! Ведь и мне категорически запрещено предпринимать какие-либо действия без особой команды… Вообще оперативная обстановка сложная?

— Кроме немцев большую активность проявляют англичане. Используется территория Ирана и Турции. Они имеют в этих странах хорошие возможности…

— Представляю, как вам достается!

— О себе вы, конечно, не думаете. Совершили длительную прогулку по заграницам, вернулись отдохнувшая, бодрая… Ну ладно, я ухожу. Кстати, ванна в порядке, полотенце, мыло — все готово. На кухне — чай, сахар, кое-какая еда. Я вернусь вечером. Вместе поужинаем, если не возражаете.

— У меня просьба, — сказала Саша. Она улыбнулась: — Мечтаю сходить в кино…

Она ждала, что Агамиров ответит отказом. А он взглянул на нее и сказал, что все устроит.

 

ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ ГЛАВА

21 июня 1941 года Гвидо Эссен работал, во второй смене. Вахта выдалась трудная — то и дело разлаживался большой карусельный автомат. Наладчик только к концу смены справился со строптивым агрегатом. Он порядком устал и, придя домой, тотчас уснул.

Он был разбужен в восьмом часу утра — непрерывно дребезжал звонок, барабанили в дверь. Он отпер и увидел соседа по этажу — заводского табельщика. Известный на весь дом чистюля и хлыщ, табельщик был сейчас неузнаваем.

— Заперлись! — кричал он, заправляя подол сорочки в наспех надетые брюки. — Заперлись, не выходите!.. А ведь вы блоклейтор!

— Что случилось? — строго сказал Эссен. — В каком вы виде?

— Война! — заорал сосед.

Эссен тупо смотрел на него.

— Боже, да он и впрямь ничего не знает! — Табельщик справился наконец с рубахой и брюками и теперь ловил рукой свисавшие сзади подтяжки. — Вы что, с луны свалились? Ведь на нас напали!

— Кто?

— Русские, кто же еще!.. Они столько времени готовили свой удар. Но фюрер был начеку, опередил их… Да включите же радио!

Эссен пошел в комнату. Сосед опередил его, повернул ручку приемника.

За время, пока прогревались лампы, он успел сообщить, что уже выступил по радио доктор Геббельс. Вот его доподлинные слова: большевики готовили немцам удар в спину, фюреру ничего не оставалось, кроме как двинуть войска на Россию. Тем самым он спас германскую нацию.

Радио зашипело, комнату заполнил звучный мужской голос. Эссен услышал: «…немецкие самолеты бомбили города Могилев, Львов, Ровно, Гродно».

Диктор умолк. Вероятно, это был самый конец сводки военного командования.

Эссен достал из гардероба костюм, стал одеваться.

— Куда вы? — спросил табельщик.

— Не знаю… — Увидев озадаченную физиономию соседа, Эссен пояснил: — Надо пойти за указаниями.

…Он вышел на улицу, двинулся к центру. Только здесь спохватился, что забыл дома темные очки.

У него не было никакой цели. Он шел механически, погруженный в тяжелые раздумья. Конечно, война не была неожиданностью. Последние месяцы немецкие газеты из номера в номер печатали сообщения о «военной угрозе с востока», «приготовлениях к войне Советского Союза», жаловались, что «все это омрачает сотрудничество с русскими». Это была наглая дезинформация. Но она делала свое дело: обыватель привыкал к мысли, что войны не миновать.

И все же наперекор фактам, логике развития событий у старика теплилась надежда, что, быть может, все обойдется…

Не обошлось!

Эссен не смог бы сказать точно, сколько времени он шел, какие улицы миновал. В конце концов оказался на Лиценбургерштрассе. Здесь скопилось много людей. Зеваки во все глаза разглядывали большое здание, оцепленное полицией и эсэсовцами. Один из солдат вскарабкался на плечи своих коллег и сорвал красный флаг, вывешенный над входом. В этом доме помещалось торговое представительство СССР.

Между тем полицейские уже ворвались в здание. Вскоре из окон полетели бумаги, папки с делами, картотеки.

— Смотрите! — закричал кто-то рядом с Эссеном.

Несколько рук показывало на верхний этаж: там из распахнутого окна валил дым. Серые клубы быстро густели. Вскоре дым затянул окно, пополз к крыше.

Полицейский офицер прокричал команду, новая группа шуцманов ринулась в дом. На несколько секунд на улице стало тихо, и тогда все услышали доносившиеся из дома глухие, размеренные удары: где-то взламывали дверь…

Вскоре в задымленном окне показалась голова человека в каске. Несколько минут спустя полицейские выволокли на улицу мужчину в изорванном костюме. Руки его были черны от копоти, лицо окровавлено.

Обыватели ринулись к нему.

— Предатель! — кричали они. — Грязный бандит! Вот кто поджег дом! В тюрьму его!

Полицейские успели втолкнуть человека в машину. Офицер размахивал палашом, отгоняя толпу от автомобиля.

Зеваки вынуждены были вернуться на тротуар. Их обступили, забросали вопросами. Вскоре все уже знали: сотрудник торгпредства заперся в своем кабинете, снабженном железной дверью, и сжигал какие-то бумаги.

Полиция продолжала бесчинствовать. Теперь из окон здания выбрасывали не только бумаги, но и мебель. На улицу выводили новые группы советских граждан, заталкивали в грузовики.

Эссен стоял, опершись на трость, не в силах оторваться от страшного зрелища.

Он не сразу почувствовал, что плачет.

А когда спохватился, было поздно.

Мужчина в сером берете и полотняном пыльнике профессионально оглядел старика, на щеках которого блестели слезы. Пошел следом, когда тот тронулся в обратный путь.

Вскоре агент полиции безопасности — зипо установил адрес и личность старика. Он плюнул с досады. Надо же: заподозрил «образцового рабочего», функционера НСДАП!.. Мало ли по какой причине у человека вдруг выступили слезы? Скажем, соринка попала под веко. Могло быть и так, что у бедняги вообще неладно с глазами. Ведь старик, а у таких всегда находятся болячки и хвори…

Но вот на очередном инструктаже в полиции офицер подошел к карте Берлина, очертил на ней большой круг.

Агент узнал: где-то в этом районе действует нелегальный передатчик.

И тогда он вспомнил о старике. Поспешно достал спою книжку, отыскал нужную запись. Да, ошибки не было: старик жил. в районе, откуда вела передачи неизвестная радиостанция.

Теперь с Эссена не спускали глаз. Нет, у полиции не прибавилось фактов против этого человека. Более того, на заводе и в районном управлении НСДАП старика характеризовали только положительно. Тем не менее наблюдение продолжалось.

В конце недели полицейский инспектор Крафт, под чьим руководством велась проверка Эссена, просмотрел письменные донесения агентов. В них не было ничего нового. «Объект», как теперь именовался старый рабочий, кроме дома бывал только на заводе да по пути заходил в булочную или молочную. Дома почти никого не принимал. Исключение составлял Конрад Дробиш, дважды за эту неделю навестивший старика. Это тоже не было криминалом — полиция быстро установила, что, как и Эссен, Дробиш — ветеран минувшей войны и потерял там ступню, что они с Эссеном знают друг друга не один десяток лет.

Поначалу не привлекла внимание инспектора и страсть старика к выращиванию цветов (агент в сером берете дважды упоминал в рапортах, что, вернувшись домой, Эссен первым делом брал лейку и поливал цветы на подоконнике). Крафт хорошо знал, что у пожилых одиноких людей нередко встречаются самые различные слабости. Вот и сам он в свободное от службы время разводил экзотических рыбок: целая комната его коттеджа была заставлена аквариумами.

Он снова прочитал донесения, но не нашел ничего интересного. Разве что даты встреч Эссена с Дробишем… Любопытно, что Эссен возился с цветочными горшками на подоконнике тоже в эти дни — возвращался с завода и тотчас принимался за полив милых его сердцу гвоздик. А вскоре появлялся его приятель…

Инспектору было под шестьдесят, из них сорок лет приходилось на службу в полиции. Он работал еще при Носке, имел возможность близко наблюдать Каппа, когда тот, готовил свой пресловутый путч. Словом, прошел хорошую школу сыска, считал себя педантом и бюрократом — без этого нет истинного криминалиста… Сейчас в его сейфе лежали папки с первоначальными разработками на дюжину подозрительных личностей — при определенных усилиях следователя все это могло перерасти в весьма интересные дела. А он никак не оторвется от донесении тех, кто наблюдает за старым рабочим. Будто прилип к проклятому старику!

Крафт вздохнул, вновь взялся за работу. И тут с удивлением увидел, что на листе бумаги его рукой выведены цифры: «26» и «30». В эти дни июня состоялись встречи Эссена с Дробишем. Видимо, написал это механически, когда был погружен в раздумья.

Он поморщился, провел ладонью по лбу. После некоторых колебаний снял трубку телефона, набрал номер.

— Нужна справка — сказал он, назвав себя. — Работала ли на этой неделе неизвестная рация?

— Да, — последовал ответ.

— Передача велась из того же района города?

— Все было как обычно — район, время передачи. Служба перехвата за неделю зафиксировала два сеанса радиообмена.

— Можете назвать дни?

— Конечно: двадцать шестое и тридцатое июня.

— Благодарю, — пробормотал Крафт.

Положив трубку, он удивленно присвистнул. Все еще не верилось, что вышла такая удача.

На следующее утро Крафту позвонил агент.

— Он на заводе, — сказал агент. — Будет здесь до пяти часов. Можете действовать спокойно.

Машина была наготове. Крафт вызвал помощника, и они отправились на квартиру Эссена.

Негласный обыск дал результат: под подоконником, на котором стояли цветы, был обнаружен тайник и в нем — радиостанция.

— Хватит, — распорядился инспектор Крафт. — Остальное будем искать, когда возьмем голубчика. Передатчик оставим на месте, но замкнем аккумулятор. Это на случай, если будет решено, чтобы предатель еще некоторое время погулял на свободе.

Вскоре Крафт уже находился в кабинете начальника.

Выслушав его доклад, шеф отделения полиции удовлетворенно кивнул.

— Думаю, стоит повременить с арестом, чтобы проследить связи Эссена, — сказал Крафт. — Мало ли что может выясниться.

— Вы смотрите за ним уже неделю, а установили только одного — Дробиша, — возразил начальник. — Да и тот может оказаться обычным посетителем. Нельзя медлить.

— Случайный посетитель?! — воскликнул инспектор. — Только что получен ответ на наш запрос. Десять лет назад Эссен и Дробиш были антифашистами, работали в одной организации. Оба почти одновременно порвали с коллегами и записались в НСДАП. Теперь они опять вместе. Считаете это простым совпадением?

— Все равно нет гарантии, что неделя промедления принесет новый успех. Мы будем ждать, а Эссен по крайней мере еще дважды выйдет в эфир. Сейчас, в разгар войны, этого нельзя допустить.

— Мы испортили аккумулятор.

— Он найдет новые батареи. Нет, арестовать Эссена сегодня же. Схватите предателя, вытрясите из него душу, он и заговорит. Ни единого часа промедления, Крафт… Погодите, вас что-то смущает?

— Тогда надо взять и другого?

— Разумеется.

— Но Конрад Дробиш служит у штандартенфюрера Тилле — видного сотрудника СД.

— Это не меняет дела.

— Может, стоило бы предупредить штандартенфюрера?

— Ни в коем случае. Вы не знаете, у кого работает этот тип, поняли? Для нас с вами это выяснится, когда Конрад Дробиш уже будет за решеткой.

В шесть часов вечера Эссен вернулся с завода. К этому времени дом был взят под наблюдение. Кроме полицейских, контролировавших выход из здания и прилегающие участки улицы, здесь же находились инспектор Крафт, его помощник и агент в сером берете. Все трое сидели за столиком кафе, откуда хорошо просматривались входная дверь в здание и окна нужной квартиры.

Они видели, как высокий прямой старик вошел в дом, скрылся на лестнице.

Помощник заерзал на стуле, переложил пистолет за пазуху.

— Чего мы ждем? — пробормотал он.

Крафт не ответил. Он уже различил силуэт старика за окном квартиры. Вот окно распахнулось. На минуту старик исчез. Когда он снова возник у окна, в руках у него была лейка.

Крафт и агент в берете переглянулись.

Полив цветы, Эссен отошел в глубину комнаты. Лейка осталась на подоконнике.

— Он и тогда не убирал лейку, — прошептал агент в берете. — Сдается мне, это неспроста.

Инспектор кивнул. Он уже все понял.

— Пошли! — скомандовал Крафт.

Когда полицейские бесшумно проникли в квартиру, гостиная была пуста. Из кухни доносился запах кофе, слышно было позвякивание посуды.

— Угостите и нас, — сказал Крафт, появляясь в дверях кухни.

Движением ствола пистолета он показал, чтобы Эссен поднял руки.

Двое полицейских прошли на кухню, ощупали карманы хозяина дома — проверили, нет ли оружия, — вытолкнули его в гостиную, тщательно обыскали, усадили на стул у стены. Крафт просмотрел то, что извлекли из карманов подпольщика — паспорт, заводской пропуск, пачку сигарет и зажигалку, большие серебряные часы-луковицу на цепочке.

— Ну что же, — сказал он, бросив их на стол. — Здесь все в порядке. Поищем в другом месте.

И он извлек из тайника радиостанцию.

Эссен сидел, сложив руки на коленях, и смотрел в пол. Пока полицейский доставал передатчик, он успел многое передумать. Судя по уверенным действиям чинов полиции, они хорошо информированы. Но что именно им известно? Знают ли о Дробише? Должны знать, если выслежен он, Эссен. Однако только два часа назад Дробиш позвонил на завод и дал понять, что зайдет в обычное время. Значит, располагает сведениями, которые необходимо передать в Центр. Вот-вот он должен появиться.

— Рацию вы нам вручили, — сказал Крафт. — Теперь не откажите в любезности показать, где хранятся шифровальные тетради, а заодно и копии шпионских донесений.

Эссен не ответил. В голове билась одна-единственная мысль: как предупредить Дробиша?

Невольно он посмотрел на подоконник, где стояла лейка.

Крафт перехватил его взгляд.

— Цветочками занимался? — насмешливо проговорил он. — Так вот, зря нервничаешь: лейка будет стоять на месте!

Эссен сглотнул ком. Кроме него самого только Дробиш знал о тайнике с радиостанцией — и вот ее так легко обнаружила полиция! После отъезда русского разведчика был изменен сигнал безопасности — лейка на подоконнике устанавливалась не справа от цветов, а слева — и только Дробиш знал об этом!..

Он тряхнул головой, отгоняя нелепую мысль, что Конрад — предатель.

— Что с тобой? — поинтересовался Крафт. — Беспокоишься? Потерпи, скоро все образуется.

Конечно, Эссен понимал, что судьба Дробиша решена. Но он должен быть предупрежден хоть за минуту до ареста, должен успеть уничтожить то, что несет сюда для передачи в Москву!

Как же предупредить Дробиша?

Эссен посмотрел на стол, где лежало то, что отобрали полицейские: документы, сигареты с зажигалкой, часы. Тяжелый старинный «мозер» принадлежал еще деду, потом перешел к отцу Эссена, а последние сорок лет был неразлучен со своим нынешним владельцем.

Он перевел взгляд на инспектора.

— Хочешь что-то сказать? — спросил тот.

— Я понимаю: игра проиграна. В подобных случаях побежденный старается облегчить свое положение, не так ли?

— Да ты на глазах умнеешь, приятель! Говори, где у тебя шифровальные блокноты и прочее?

— Они не здесь, не в этом доме. — Эссен молитвенно прижал руки к груди. — Клянусь, я покажу место… Сделаю все, что прикажете. Но мне… будет облегчено наказание?

— Смотря что ты выложишь.

— Хочу предупредить об опасности. Вам угрожает серьезная опасность!

— Что ты мелешь, старик?

Эссен привстал и вместе со стулом передвинулся к столу.

— Ведь вы ждете Дробиша? — быстро сказал он, предупреждая реплику Крафта, который уже открыл рот, чтобы прикрикнуть на арестованного. — Да, он должен прийти. Позвонил мне на завод, сказал, чтобы я ждал…

— Ты зачем все это говоришь? — Крафт положил руку на пистолет. — А ну, сиди ровно, не шевелись!

Эссен покорно принял нужную позу.

— Понимаете, — вяло проговорил он, — я подумал, что мог бы кое-что посоветовать вам. Впрочем, вижу, мне лучше молчать…

— Можешь говорить, если у тебя действительно есть что сказать. Но не вздумай темнить. Мы быстро во всем разберемся. — Полицейский проследил взгляд Эссена, брошенный на стол. — Чего тебе там надо?

— Сигарету, — Эссен еще чуточку пододвинулся к столу.

— Сиди!

Крафт вытряхнул сигареты из пачки, тщательно осмотрел их. Не обнаружив ничего подозрительного, все же отодвинул сигареты в сторону.

— Эй, — крикнул он агенту в берете, — дай-ка ему сигарету из твоей пачки!

Эссен с благодарностью принял сигарету, закурил, мельком оглядел окна гостиной — то, где стояли цветы и лейка, и другое, закрытое.

— Ну? — сказал инспектор, не сводя с него глаз. — Выкладывай, что у тебя есть.

— Первый совет: обязательно возьмите Дробиша живым. Я радист, простой исполнитель. А у него все нити…

— Главарь группы?

Эссен кивнул и сделал несколько быстрых затяжек, подчеркивая, что волнуется, нервничает. Он и впрямь был на пределе, едва сдерживал дрожь в пальцах.

— Что скажешь еще?

— Второй совет: будьте настороже. Дробиш — очень сильный человек: гнет в руках толстые железные прутья, ломает подковы. Однажды на спор поднял лошадь… Понимаете, что он может натворить при аресте?

Крафт откинулся на спинку стула. В его глазах были удивление, тревога. Что-то замышляет сидящий перед, ним человек? Или в самом деле скис, пытается спасти шкуру? Вроде не врет — то, что он сказал о Дробише, согласуется с данными, которыми располагает полиция.

— Зачем ты разболтался? — медленно проговорил он. — Ведь знаешь, что тебя ждет. Жить хочется?.. Выходит, ты не только предатель, но и жалкий трус. Вон уж сколько лет портишь воздух на земле, а все тебе мало!

Агент в берете, слышавший этот разговор, приблизился к раскрытому окну, стал у стены и попытался заглянуть на улицу.

— Назад! — крикнул Крафт. — В это окно он будет смотреть, как только появится, заметит тебя. Стань у другого, загородись портьерой. Дашь мне знать, когда наколешь красавчика!

Эссен глубоко вздохнул, опустил голову на грудь, прикрыл глаза.

Теперь он должен был ждать.

Он слышал, как инспектор скомандовал помощникам пройти в переднюю, освободить запоры на входной двери и при первом же звонке распахнуть ее, ринуться на подпольщика.

Медленно тянулось время. Эссен и Крафт неподвижно сидели на стульях. Агент в берете застыл на своем посту возле окна. В комнате стояла такая тишина, что слышно было, как на улице стучат каблуки редких прохожих.

Наконец часы пробили половину седьмого. Время прихода Дробиша.

Инспектор сидел и смотрел на арестованного. У Эссена голова свешивалась на грудь, руки были безвольно опущены к полу.

— Ну-ка подними голову и взгляни на меня! — распорядился Крафт. И так как старик не пошевелился, прикрикнул: — Не разыгрывай комедию, будто тебе плохо!

Эссен продолжал сидеть в той же позе. Полицейский выругался и злобно пнул его ногой в колено.

Агент, стоявший за портьерой, напрягся, вытянул шею, всматриваясь за окно.

— Шеф, — негромко сказал он. — Вот он идет, шеф!

Эссен вскочил со стула.

Крафт рванулся к нему. Но старик успел схватить со стола свои тяжелые часы-луковицу и швырнуть их в закрытое окно.

Будто выстрел раздался — большое стекло лопнуло, осколки со звоном посыпались на тротуар.

Агент в берете и его коллеги кинулись на улицу. А она уже была полна шумов — слышались возбужденные голоса, кто-то кричал, один за другим раздались несколько пистолетных выстрелов.

Эссен не слышал этого. Первым же ударом Крафт свалил его на пол и продолжал избивать, даже когда старик потерял сознание.

 

ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ГЛАВА

1

К 1 июля 1941 года в войну против СССР на стороне Германии вступили Италия, Финляндия, Венгрия, Румыния.

За первые две недели сражений советским войскам пришлось отступить и отдать врагу значительную территорию, хотя все еще не сдавалась противнику героическая Брестская крепость, мужественно держала трудную оборону военно-морская база на полуострове Ханко… Но уже были оставлены Львов, Рига, некоторые другие города, танковые дивизии вермахта приближались к Ленинграду, торопились к Москве.

Начальник генерального штаба сухопутных войск вермахта генерал-полковник Франц Гальдер записал в своем дневнике:

«З июля 1941 года, 12-й день войны.

…Отход противника перед фронтом группы армий «Юг» происходит наверняка не по инициативе русского командования, а в результате того, что в ходе продолжительных упорных боев силы противника оказались перемолотыми и большая часть его соединений разбита… Поэтому не будет преувеличением сказать, что кампания против России выиграна в течение 14 дней. Конечно, она еще не закончена. Огромная протяженность территории и упорное сопротивление противника, использующего все средства, будут сковывать наши силы еще в течение многих недель».

Эту запись генерал Гальдер сделал по возвращении с совещания у фюрера. Мнения участников совещания свелись к тому, что «война продолжается, но уже выиграна». В заключение выступил Гитлер, сказав, что не видит ничего неожиданного в столь быстром развале военной мощи России. В свое время он предсказал это, сравнив главного противника Германии с колоссом на глиняных ногах. Да, война близка к завершению. После того как будут захвачены и сровнены с землей Москва и Ленинград, предстоит овладеть всей северной Россией, Московским промышленным районом, Донбассом. Цель — отнять у противника индустриальный и военный арсенал и, таким образом, лишить его возможности создать новые вооруженные силы. Что касается Урала, то заводы этого района будут парализованы бомбардировками с воздуха, как только Урал окажется в зоне досягаемости германской авиации.

Сделав паузу, чтобы смочить горло глотком воды, Гитлер продолжал. Пришло время заглянуть вперед. Речь идет об открывающейся перспективе завладеть Донбассом и кавказским нефтяным районом. Для операции на Кавказе потребуются крупные силы, она растянется по времени. Но за нефть стоит заплатить любую цену. Тем более что захват Кавказа позволит оккупировать Иран, оседлать перевалы на ирано-иракской границе для дальнейшего продвижения на Багдад… Генеральному штабу следует, не откладывая, приступить к разработке плана такой операции .

Рейнгард Гейдрих тоже присутствовал на этом совещании. Он вернулся в свою резиденцию в самом хорошем настроении, наскоро просмотрел вечернюю почту — время близилось к одиннадцати ночи, он порядком устал и торопился домой.

Телефонный звонок нарушил эти планы. Начальник гестапо (IV управление РСХА) Генрих Мюллер просил разрешения явиться для важного сообщения.

Гейдрих мельком взглянул на часы.

— Что у вас стряслось? — недовольно сказал он.

— Полагаю, дело не терпит отлагательства.

Мюллер явился спустя десять минут. Он рассказал, как был выслежен и арестован Эссен, сообщил о найденной у него на квартире радиостанции и о том, как радист изловчился и предупредил второго подпольщика о засаде. Этот человек успел заскочить в кафе, находящееся близ дома Эссена, и забаррикадироваться на кухне. Отстреливаясь, сжег на газовой плите какие-то бумаги, которые, очевидно, хотел передать своему коллеге. В конце концов он был убит в перестрелке.

— Что обнаружено кроме передатчика?

— Пока ничего, — сказал Мюллер.

— Захвачен передатчик, регулярно выходивший в эфир с шифрованными сообщениями, и не найдены средства для шифрования?

— Я подумал: быть может, шифровальные блокноты хранились у второго преступника и он всякий раз приносил их с собой?

— Не верю. Средства связи и средства шифрования, как правило, хранятся у одного лица. Нет, он нес материал для передачи в эфир. Очень плохо, группенфюрер! Ваши люди действовали как глупцы. Что мешало им арестовать второго преступника у него на дому? В этом случае полиция была бы хозяином положения.

— Действовала полиция безопасности. Об операции мы узнали пост фактум…

Снова зазвонил телефон. Гейдрих снял трубку и узнал голос Теодора Тилле. Тот тоже просил о немедленном свидании с главой РСХА.

— Утром, — твердо сказал Гейдрих. — Я как раз хотел видеть вас, штандартенфюрер Тилле. Но сейчас занят, не могу оторваться. И вообще поздно. Жду в десять утра.

— Вот какое совпадение, — сказал Мюллер, когда Гейдрих положил трубку. — Имя второго подпольщика — Конрад Дробиш. Он управлял поместьем штандартенфюрера Тилле.

— Тилле знает об этом?

Мюллер пожал плечами.

— Знает, — сказал Гейдрих, покосившись на телефон. — Поэтому и звонил.

— Шеф, — негромко проговорил Мюллер, — какими материалами, годными для передачи врагам рейха, мог располагать домашний служащий видного офицера СД?

— Я и сам думаю об этом.

— Что если служба у Теодора Тилле была для Дробиша не только прикрытием…

— У вас имеются материалы против Тилле?

— Пока нет…

— Ну вот что, расследование по делу подпольщиков я поручаю вашей службе. Квартиру Эссена обыскать снова со всей тщательностью. Я буду присутствовать на первом допросе арестованного преступника. Далее, сомневаюсь хоть в какой-нибудь причастности Теодора Тилле ко всей этой истории. Завтра утром, как вы слышали, он будет у меня. Разговор с ним запишут, вы получите ролик. А потом он разрешит вашим людям осмотреть замок. Пусть там хорошенько поищут.

— Я как раз хотел просить об этом.

— Не медлите, предпримите все, что требуется. Дело достаточно серьезное. — Гейдрих встал, взял шляпу. — Хорошо, что вы настояли на своем и пришли сегодня.

2

После короткого разговора с Гейдрихом по телефону штандартенфюрер Тилле вызвал машину и поехал домой. Он был мрачен. Уже несколько дней чувствовал недомогание, глотал по ночам аспирин, парил ноги в ванне, чтобы выгнать простуду. А теперь еще и это известие о Дробише… Те, кто готовил и проводил операцию, держали все в строгом секрете. Но он быстро узнал о случившемся, был информирован даже о том, что Дробиш успел уничтожить какие-то бумаги… Сведения поступили от инспектора зипо Крафта, который, конечно, надеялся снискать этим расположение видного функционера СД и затем сделать карьеру в его ведомстве.

Постепенно Тилле стал успокаиваться. Быть может, это и к лучшему, что беседа с Гейдрихом отложена до утра. За ночь он соберется с мыслями, тщательно выверит все то, что должен будет сказать шефу.

Как же подвел его Конрад Дробиш! А прикидывался тихоней, этаким преданным псом, который глядит в лицо хозяину, ловя каждое его слово…

Тилле вздохнул, завозился на кожаном диване автомобиля.

— Ну-ка, езжайте потише, — раздраженно приказал он шоферу.

Машина, мчавшаяся по пустынным улицам ночного Берлина, резко сбавила скорость.

— А теперь плететесь, как беременная черепаха, — проворчал Тилле. — Держите шестьдесят километров, слышите вы меня?

— Так точно, штандартенфюрер! — откликнулся шофер. И прибавил: — У меня на спидометре ровно шестьдесят.

Тилле раскрыл было рот, чтобы отчитать водителя за лишние разговоры, но сдержался. Не следовало распускать нервы. Предстояла трудная ночь, а за ней не менее трудное утро. Надо было беречь силы.

Машина выехала за город. Скоро должен был показаться Вальдхоф. Но мысль о доме не принесла успокоения. Дома был Андреас, отношения с которым день ото дня становились все хуже. Сын подрос, стал своеволен, дерзок. Вдобавок обзавелся девицей — та прибрала его к рукам, тянет с парня что только можно. В начале года с помощью знакомых медиков удалось «обнаружить» у Андреаса некую хворь, которая дала право на освобождение от военной службы. Поначалу юноша все принял за чистую монету, угомонился. Но вскоре дела пошли по-старому. Что ни день — пьянки, игра в железку и бридж. Уже дважды приходилось оплачивать его долги. А он и в ус не дует, продолжает требовать денег…

…Машина въехала на территорию поместья, притормозила у дома. До последнего дня хозяина всегда встречал здесь Дробиш. Теперь же двери распахнула горничная. Тилле со злостью швырнул ей шляпу и плащ, поднялся к себе. Быстро раздевшись, он влез в ванну.

Вот и сейчас он вспомнил Дробиша. Управитель сам провожал хозяина в ванную комнату, уносил его одежду, согревал на батареях халат…

Тилле будто почувствовал толчок. Сильно заколотилось сердце. Он вдруг представил Дробиша выходящим из ванной комнаты с костюмом владельца Вальдхофа: из кармана хозяйского пиджака шпион достает связку ключей, спешит в его кабинет и отпирает сейф, — разумеется, он давно проник в секрет отодвигающейся секции книжного стеллажа!..

Выскочив из воды, Тилле стал надевать халат. В ванной стояла удушливая жара, а у него тело покрылось гусиной кожей. Как же он сразу не догадался, какие бумаги пытался передать радисту Конрад Дробиш!.. Все это было выкрадено из сейфа Вальдхофа или скопировано с хранящихся там документов!..

Новая мысль испугала еще больше. Верно ли, что Дробиш успел уничтожить бумаги, перед тем как был убит? Вдруг сообщение Крафта — дезинформация: Тилле успокоится, не предпримет контрмер, а тем временем следствие окончательно установит принадлежность изъятых у Дробиша документов… Не потому ли Гейдрих отложил беседу до утра?

Он схватил ключи, поспешил к себе в кабинет. Теперь он был почти убежден, что люди из особой службы СД уже побывали в Вальдхофе, шарили в сейфе.

В кабинете он тщательно осмотрел стеллаж. Не найдя ничего подозрительного, откатил в сторону секцию с книгами.

Сейф тоже выглядел как обычно. Дрожащей рукой он вставил ключ в замочную прорезь, потянул тяжелую дверь. В хранилище все лежало на своих местах.

Он медленно опустился в кресло, зажег сигарету. Долго сидел у раскрытого сейфа, восстанавливая силы. Придя в себя, тщательно перебрал содержимое сейфа, пересчитал деньги (здесь были и купюры, принадлежавшие Дробишу), все сложил в общую пачку, затем просмотрел чековую книжку, дарственные документы на замок и земли, ценности из золота и платины, хранившиеся в специальной коробке, наконец, дневник и письма Эрики Хоссбах. Все оказалось в полной сохранности.

Стало легче.

В самом деле, кто возьмется доказать, что в сейфе шарили посторонние? Это мог бы сделать только Дробиш, если ему действительно удалось проникнуть в хранилище. Но Дробиш мертв.

И еще один вопрос задал самому себе штандартенфюрер. Он уже давно напрашивался, этот вопрос, но Тилле все отодвигал его, загонял в глубь сознания, будто надеялся, что он затеряется там, исчезнет… Теперь уже нельзя было откладывать. Так вот, что могло бы интересовать Конрада Дробиша в сейфе владельца Вальдхофа? Ответ был один: дневник. Да, дневник видного работника СД и, возможно, его переписка.

Если б знать, что уничтоженный Дробишем документ был первым сообщением о содержимом сейфа!.. А вдруг многое из дневника уже известно вражеским разведцентрам?..

Правда, все, что касается операции по заброске Эстер Диас, некоторых других операций, — все в дневнике изложено только намеками, не названо ни одного имени, ни одной страны. Тем не менее можно было не сомневаться, что противник быстро во всем разберется. Вот и Эрика Хоссбах поставлена под удар, если разведчик догадался скопировать ее последнее письмо.

Тилле оборвал себя, даже выругался с досады. Что это с ним происходит? Раскис, будто в самом деле установлено, что шпион шарил у него в сейфе!

Он извлек из хранилища дневник и последнее письмо Хоссбах, запер сейф, аккуратно поставил на место секцию стеллажа. Рассеянно оглядел кабинет: куда бы это спрятать? Нет, только не здесь, и вообще не в доме. Завтра он передаст Гейдриху настоятельную просьбу, чтобы специалисты как следует осмотрели Вальдхоф, сам раскроет перед ними дверцу сейфа: пусть все убедятся, что вражеский разведчик ничем не мог поживиться…

Ну а дневник и письмо несколько суток побудут в другом месте.

Но прежде чем спрятать опасные документы, он решил осмотреть комнату Конрада Дробиша. Мало ли что там может оказаться…

Комната была обшарена за четверть часа. Обыск ничего не дал. Тилле вышел и, когда затворял дверь, увидел Андреаса. Тот стоял в двух шагах, глядел на отца.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Андреас.

— Это я должен задать такой вопрос. Третий час ночи, а ты бродишь по дому. Почему не в постели?

Только теперь Тилле заметил, что сын слегка покачивается на ногах.

— Опять пьянка? — Он шагнул к Андреасу, потянул носом, но не почувствовал запаха спиртного.

Юноша повернулся и пошел прочь. При этом расставил, руки, будто ему трудно было сохранять равновесие.

Отец нагнал его, схватил за локоть.

— Что с тобой?

— Так. — Андреас тупо улыбнулся. — Мне очень, хорошо…

У него были неестественно расширены глаза, от угла рта тянулась ниточка слюны.

«Неужели наркотики? — подумал Тилле. — Только этого недоставало!»

— Иди спать. — Он повысил голос. — Марш в кровать, негодный мальчишка! Мы завтра поговорим.

Он отвел сына в спальню, уложил в постель. Ждал возле кровати, пока тот не закрыл глаза…

3

Гейдрих прибыл в свою служебную резиденцию в девять часов утра, тотчас позвонил шефу гестапо Мюллеру. Перед встречей с Теодором Тилле следовало выяснить, нет ли новостей по делу двух подпольщиков с передатчиком.

Новостей не оказалось. Помня, что Гейдрих хотел присутствовать на первом допросе, арестованного не тревожили. Далее Мюллер сообщил, что дом, где жил Эссен, и замок Вальдхоф находятся под наблюдением, но пока это не дало результата. Зафиксирована лишь ночная прогулка владельца замка: в третьем часу ночи Теодор Тилле вышел из дома и некоторое время бродил по аллее парка.

— Был один или с сыном? — спросил Гейдрих.

— Один. В тот вечер Тилле-младший принимал гостей. Три девицы и два молодых человека засиделись у него почти до полуночи, уехали незадолго до возвращения Теодора Тилле. Эти люди проверены, интереса не представляют.

— А что делал в парке сам Тилле?

— Наблюдатели утверждают, просто гулял. Еще им показалось, что он был в скверном настроении, нервничал. Прогулка продолжалась менее четверти часа.

— Нервничал… Его можно понять, Мюллер!

— Разумеется. А ко всему еще и сын. Едва оперился, но уже ведет разгульную жизнь. Был обнаружен в притоне наркоманов — курил гашиш.

Разговор был окончен. Гейдрих положил трубку. У него еще осталось время, чтобы просмотреть почту. К суточным обзорным документам, которые он обычно получал, с началом войны прибавилась сводка генерального штаба вермахта. Полистав ее, он сразу обратил внимание на абзац с цифрами. Авторы сводки приводили данные о потерях германских сухопутных сил за десять дней войны: убито 11822 офицера, унтер-офицера и рядовых, ранено 38809, пропал без вести 3961 человек. В довершение ко всему — 54 000 больных!

Зная повадки штабных статистов, Гейдрих не сомневался, что с больными проделан некий трюк: в их разряд зачислено множество раненых.

Кроме того, сообщалось об убыли в технике. Противник уничтожил свыше 800 немецких самолетов всех типов. Столь же велики были потери в танках, орудиях, минометах, пулеметах и транспортных автомобилях.

И все это — несмотря на полную тактическую неожиданность начала военных действий для русских!

Другие сведения тоже внушали беспокойство. Только вчера вечером в ставке фюрера констатировали, что фактически война уже выиграна. А несколькими часами позже пришло сообщение: по радио выступил Сталин и провозгласил отечественную народную войну против немецко-фашистских захватчиков.

Как увязать эти факты?

Да, судя по всему, неожиданности далеко не кончились. Быть может, они только начинаются…

Вот и разведсводки не принесли успокоения. Фронтовые службы СД и полиции безопасности подчеркивали: органы советской военной контрразведки работают все активнее, ее усилиями провалена значительная часть немецкой агентуры, действовавшей непосредственно за линией фронта. В частности, русские быстро наловчились изобличать шпионов с тайными радиостанциями (здесь Гейдрих вспомнил подразделение службы Канариса, находившееся на Лужицкой земле).

И все же германские армии шли вперед. В сводках подчеркивалось: несмотря на возрастающий отпор русских войск, вермахт развивает наступление по плану, все глубже вторгаясь в Россию.

Гейдрих позвонил и распорядился, чтобы принесли кофе, откинулся в кресле и прикрыл глаза. Эти последние недели он не делал утренней гимнастики, перестал играть в теннис, бегать кроссы. Это быстро сказалось. Сегодня утром стал на весы. Так и есть: прибавил полтора килограмма.

Расслабив мышцы, он ощупал живот. Под пальцами обозначилась солидная жировая складка. Он брезгливо поморщился. Он всегда презирал тучных людей, гордых тем, что могут в один присест влить в себя дюжину кружек пива. Нет, мужчина должен быть поджар, быстр, способен мгновенно реагировать на любую неожиданность.

Вошла секретарша. Поставив на стол поднос с кружкой кофе и сахарницей, доложила, что прибыл и ждет штандартенфюрер Тилле.

Гейдрих взглянул на часы. Было ровно десять.

— Просите, — сказал он.

Тилле вошел. Гейдрих вспомнил слова Мюллера: «в скверном настроении, нервничает». Вспомнил об этом, потому что сейчас посетитель выглядел бодрым, уверенным в себе человеком.

Все объяснялось просто. Час назад Тилле удалось установить, что Дробиш действительно уничтожил бумаги, которые имел при себе.

Получив приглашение сесть, Тилле опустился на стул, коротко доложил о том, что случилось с его бывшим управляющим: ему стало известно это вчера, поздним вечером; он счел долгом немедленно явиться с объяснениями, но группенфюрер был занят.

— Я уже знаю об этом случае, — сказал Гейдрих.

Тилле рассказал, как и почему взял на службу Дробиша — ветеран войны, получивший увечье на службе фатерлянду, кроме того, член НСДАП. Можно ли было мечтать о лучшем слуге?

— Сколько лет находился у вас этот человек?

— Семь лет, группенфюрер.

— Что он мог знать о вашей работе?

— Ничего ровным счетом… Кстати, Дробиш был взят в услужение еще в те времена, когда я вел праздную жизнь в поместье, подаренном мне фюрером. Мог ли он предположить, что четыре года спустя вы вдруг вспомните обо мне и поручите пост, который я теперь занимаю!.. Таким образом, исключается, что Дробиш поступил ко мне с определенными намерениями.

— Есть ли сейф у вас в замке?

— Да, но он замаскирован, о нем неизвестно даже моему сыну. Однако допустим, что Дробиш преодолел все мои ухищрения, раскрыл секрет весьма хитрого замка сейфа, проник в него. Он нашел бы в сейфе документы на владение замком, некоторую сумму денег, мои фамильные ценности, чековую книжку и счета. Это все.

— А письма Хоссбах, о которых вы не раз упоминали?

— Старые письма кузины я уничтожал, мне они были ни к чему. Ее последнее письмо, полученное, когда я уже работал в СД и планировал операцию, хранится здесь, в служебном сейфе.

— Ну что же, в таком случае разговор исчерпан, — заключил Гейдрих.

— Спасибо, шеф… Я бы хотел просить, чтобы за замком было установлено наблюдение. И еще. Те, кто занимается делом подпольщиков, пусть они как следует пошарят в самом замке: вдруг этот Дробиш запрятал что-нибудь в моем доме.

— Хорошо, — сказал Гейдрих. — У вас еще дела ко мне?

— Получена шифровка от Альфы. Если коротко, то у нее все благополучно. Создано ядро группы, завязаны связи с людьми, недовольными режимом. Сейчас, когда немецкие армии быстро продвигаются вперед, в России таких становится все больше. И главное: установлен контакт с мужем Эрики Хоссбах. Если вы помните, это крупный специалист по нефти, технический руководитель большого нефтеочистительного завода. Так вот, Искандер Назарли согласился содействовать выводу из строя основных установок своего завода. Причем сказал, что это можно сделать, не применяя взрывчатки.

— Хорошая новость!

— Еще не все, группенфюрер. Успешно действует и другая группа, созданная немцем Пиффлем.

— Пиффль — тот самый человек, который организовал уничтожение установки в своем цеху?

— Да, шеф. Он сделал хороший ход: женился на русской, вступил в русскую компартию. Таким образом полностью «доказал» преданность режиму. Он докладывает: созданы условия для выполнения двух диверсионных актов на соседнем заводе. Там есть люди из его группы.

— Дали разрешение?

— Да.

— Продолжайте!

— Есть и еще группа — третья по счету… Кстати, все они обособлены, не знают о существовании других групп. Так вот, эту последнюю организовал мой помощник гауптштурмфюрер Бергер. В Персии он завербовал двоих мужчин, незадолго до войны высланных из России как иностранные подданные. Они мечтали вернуться в Советский Азербайджан, где оставили многочисленных родственников и знакомых. Обоих переправили через границу в середине мая. Сейчас от них получено первое сообщение: вскоре они будут готовы разрушить участок нефтепровода, ведущий из Баку в порты Черного моря.

— Эти тоже осели в Баку?

— Нет, шеф. Их пункт базирования — селение близ насосной станции, которая, если не изменяет память, называется Перикечкюль.

— Как объяснить их активность?

— Ненависть к режиму. Кроме того, Бергер не поскупился на обещания. Диверсанты знают: если поручение будет выполнено, они не останутся без награды — после захвата немцами Закавказья каждый получит ферму, скот, инвентарь.

— Не возражаю, — сказал Гейдрих. — Нефтепровод — важный объект. Чем скорее он будет приведен в негодность, тем лучше. Можете передать им, чтобы действовали.

— Сделано, шеф. Остановка за взрывчаткой. Она будет доставлена исполнителям в ближайшие недели. — Тилле закончил доклад, встал и раскрыл папку. — Желаете взглянуть на шифровки?

— Оставьте их. — Гейдрих тоже встал. — Это хорошая мысль — произвести осмотр вашего дома. Я отдам такое распоряжение. Найдите возможность присутствовать при осмотре: вдруг понадобится ваш совет, помощь.

— Все будет сделано.

— Чуть не забыл… Где этот ваш знаток каратэ?

— Здесь, в Берлине. Он нужен вам?

— Свяжите его с моим адъютантом.

Тилле ушел.

Он так и не обмолвился о своем дневнике. Впрочем, в этом уже не было нужды… Ночью он ломал голову над тем, куда бы спрятать дневник, даже вынес его в парк, намереваясь пристроить в каком-нибудь дупле. И вдруг пришло новое решение, самое простое и верное: утром увезти дневник на работу, запереть в служебном сейфе. Он так и поступил.

Оставшись один, Гейдрих полистал шифровки, потом Позвонил Гиммлеру и попросил о встрече.

Генрих Гиммлер принял коллегу в своей загородной резиденции.

«Хоть сейчас на парад, — подумал Гейдрих, оглядев шефа, который был в полном военном облачении. — Недостает только кортика или палаша».

Он не переставал удивляться страсти рейхсфюрера СС ко всему, что имело отношение к армии, войне. С тех пор как Гиммлер занял видное положение среди руководителей рейха, никто никогда не видел его в штатском. А ведь в молодости он был всего лишь учителем в крохотной провинциальной школе. Да и в роду у него, насколько знал Гейдрих, все были людьми цивильными…

— Что у вас? — отрывисто проговорил Гиммлер, когда Гейдрих пожал его мягкую, как у женщины, руку. — Надеюсь, успели просмотреть последнюю сводку с фронта? Мы бьем их, бьем со все возрастающей силой. Стальной клинок вермахта все глубже вонзается в рыхлое, аморфное тело России!

Еще одним пристрастием Гиммлера было стремление выражаться образно и красиво.

Указав посетителю на кресло, он прошел к столу, хлопотливо поворошил лежавшие там бумаги. У него были узкие плечи, совершенно отсутствовала талия. Ко всему, глава СС чуточку косолапил. И Гейдрих подумал, что нет на земле человека, которому бы меньше, чем Гиммлеру, шла военная форма.

Гиммлер выслушал доклад и сказал:

— Операции непосредственно в нефтяной промышленности Кавказа отменить! Активизировать диверсии против нефтепроводов, танкерного флота на Каспии, железнодорожных наливных эшелонов. Задача: нарушить питание горючим русских армий, обречь их на топливный голод, но не трогать саму нефть — там, где она добывается и перерабатывается в бензины и масла… Я вернулся от фюрера несколько часов назад. Мы всю ночь не смыкали глаз, обсуждая завтрашний день великой Германии. Решено, что Бакинская область станет немецкой концессией, военной колонией. Германская империя возьмет в свои руки всю нефть. Вы должны твердо уяснить, группенфюрер: нам нужна нефть, а не разрушенные нефтепромыслы и сожженные очистительные заводы. Фюрер сказал! Румыния сделала максимум того, что было в ее силах, большего она дать не может; единственным выходом из положения будет захват новых территорий, богатых нефтью. Речь идет не только о Баку — имеются в виду также месторождения горючего в Иране, Ираке…

— Захват Кавказа и Ближнего Востока? — спросил Гейдрих.

— Именно так. Это решенное дело.

— Я не знал, что такая акция уже планируется.

— Пока над этим работает другая служба. У вас и так достаточно дел. Но вы будете подключены к операции, когда придет время.

— Рейхсфюрер, в этом районе есть наши люди, мы должны быть ориентированы в обстановке и перспективах, чтобы действовать не вслепую.

Гиммлер помедлил, потом извлек из сейфа документ, передал Гейдриху.

СЕКРЕТНОЕ РАСПОРЯЖЕНИЕ
Лахузен

Отдел иностранной контрразведки э 53/41.

Контрразведка — 11/ЛА,

Секретное дело штаба.

Берлин, 20 июня 1941 г .

Дело начальника штаба руководства.

Только через офицера.

Для выполнения полученных от 1-го оперативного отдела военно-полевого штаба указаний о том, чтобы для использования нефтяных районов обеспечить разложение в Советской России, рабочему штабу «Румыния» поручается создать организацию «Тамара», на которую возлагаются следующие задачи:

1. Подготовить организацию восстания на территории Грузии.

2. Руководство организацией возложить на оберейтенанта доктора Крамера (отдел II контрразведки). Заместителем назначается фельдфебель доктор Хауфе (контрразведка II).

3. Организация разделяется на две оперативные группы:

а) «Тамара I». Ею руководит унтер-офицер Герман (учебный полк «Бранденбург». ЦБФ 800, 5-я рота);

б) «Тамара II» представляет собой оперативную группу. Руководителем данной группы назначается оберлейтенант доктор Крамер.

4. Обе оперативные группы, «Тамара I» и «Тамара II», предоставлены в распоряжение I-ЦАОК (главного командования армии).

5. В качестве сборного пункта оперативной группы «Тамара I» избраны окрестности г. Яссы, сборный пункт оперативной группы «Тамара II» — треугольник Браилов-Каларас-Бухарест.

6. Вооружение организаций «Тамара» проводится отделом контрразведки II.

Далее перечислялись двенадцать высших должностных лиц, которым был разослан документ.

Гейдрих не стал читать список адресатов, вернул бумагу.

— Таким образом, вы могли убедиться, что Кавказом уже занимаются, — сказал Гиммлер. — Работа поручена ведомству адмирала Канариса. Кстати, абвер готовит документы по акциям и в других районах Кавказа. Словом, машина запущена, она уже тронулась, заднего хода не имеет!

Гиммлер запер документ в сейф, подошел к большому зеркалу, расправил складки френча под поясом, смахнул соринку с лацкана.

— Все еще увлекаетесь скрипкой? — вдруг сказал он. — Я наслышан о ваших музыкальных вечерах.

Гейдрих перехватил отраженный зеркалом взгляд руководителя СС. Почудилась насмешка в глазах Гиммлера.

— Вы всерьез задали этот вопрос, рейхсфюрер? — угрюмо проговорил он.

Гиммлер отошел от зеркала, сел в кресло.

— Да, всерьез. Ведь вы посылали в Париж человека, чтобы тот попытался разыскать для вас «Страдивари».

— Верно, мой человек, ездивший в Париж по делам службы, имел от меня такое частное поручение. Но он опоздал. Да, в Париже, был «Страдивари» у некоего лица, однако владелец успел продать свою скрипку, и теперь она где-то за пределами Франции… Но что вас встревожило, рейхсфюрер?

— Огорчило, а не встревожило, — сказал Гиммлер. — Огорчило, что вы потерпели неудачу. Видите ли, не исключено, что может быть обнаружена еще одна такая скрипка…

— Где же?

— Вы докладывали о делах на Кавказе, и я вдруг вспомнил о своем недавнем разговоре с одним человеком. Он выходец из России, в прошлом богатый нефтепромышленник и страстный меломан. Так вот, он утверждает, что знал на своей бывшей родине владельца «страдивари»!

— На Кавказе?

— В Баку.

— Вот как! А когда эмигрировал этот ваш меломан?

— Лет двадцать назад.

— И с тех пор, конечно, не ведает о судьбе владельца «Страдивари»? Да он сто раз мог переменить адрес, умереть, наконец, продать свое сокровище.

— Все правильно, — сказал Гиммлер. — Я только навел вас на след. Сейчас у вас появились возможности произвести поиск в этом районе Кавказа. При удаче вы могли бы принять меры, чтобы скрипка не погибла при оккупации Баку нашими войсками.

— Но я не знаю даже имени ее владельца!

— Это мы установим.

— Спасибо, рейхсфюрер.

— Не стоит, Рейнгард. Ведь мы должны помогать друг другу, не так ли? — Гиммлер положил ладони на стол, подвигал пальцами, будто перебирал бумаги. И вдруг сказал: — А какие отношения сложились у вас с соседом?

— Я не знаю, что вас интересует, — осторожно проговорил Гейдрих, поняв, кого имеет в виду собеседник. — А вообще отношения обычные. Не сказал бы, что адмирал очень уж симпатичен мне…

Он знал, что Гиммлер недолюбливает Канариса, потому не боялся попасть впросак.

— А что интересного докладывают осведомители?

— В абвере действуют несколько секретных сотрудников СД. Но ни одному из них не удалось сколько-нибудь сблизиться с адмиралом Канарисом.

— Надо, чтобы нашелся такой человек, — сказал Гиммлер и пришлепнул ладонями по полированной крышке стола. — Не подойдет ли на такую роль этот ваш Теодор Тилле?

— Не знаю, — пробормотал Гейдрих. — Вы ошарашили меня. Вот не думал о таком варианте.

— Но Тилле надежен?

— Вам известно, кем оказался его служащий!

— Как раз это могло бы сработать в нужном направлении… Главное, чтобы не было сомнении относительно личности самого Тилле. Есть у вас претензии к этому офицеру?

— Пока нет.

— Тогда хорошо. Возникла мысль о любопытной комбинации. Вот смотрите, как все может получиться…

 

ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ ГЛАВА

1

В спортивном центре СД окна были распахнуты, под высоким сводчатым потолком крутился большой вентилятор. И все же двум мужчинам, возившимся на борцовском ковре, было жарко: обнаженные торсы спортсменов лоснились от пота, лица раскраснелись.

— Снова не так, — крикнул Энрико, когда Гейдрих, сделав неудачную попытку бросить партнера через себя, сам оказался на земле. — Падая, округлите спину. Нужен перекат, чтобы вы успели вскочить на ноги и ринуться на врага, прежде чем он очнется после броска. Вот, смотрите!

Он показал, как выполнить прием.

Гейдрих примерился и так швырнул Энрико, что тот упал на ковер в нескольких шагах от «противника».

— Это ближе к истине, — сказал Энрико. — Должен заметить, вы быстро все схватываете, группенфюрер. Чувствуется хорошая гимнастическая школа… Но пока мы постигли самое легкое.

— Насколько мне известно, каратэ — главным образом удары, а не броски.

— Верно. И я предупредил, что удары знаю значительно хуже. Вам надо бы подыскать настоящего специалиста.

— Покажите, что знаете.

— Арсенал ударов самый разнообразный: головой, ребром ладони, кулаком, локтем, даже пальцами. И разумеется, ногами. Основной принцип — резкость и точность, но не сила.

— Покажите такой удар.

Энрико прошел в угол зала и вернулся с круглой гимнастической палкой. Попросил, чтобы Гейдрих подержал ее горизонтально за концы.

Короткий взмах руки — и ребром ладони Энрико перерубил палку. Ее обломки не дрогнули в кулаках у Гейдриха.

— Здорово! Я смогу так?

Энрико покачал головой.

— Дайте-ка вашу руку, — сказал Гейдрих.

Ладонь Энрико выглядела как обычно. На ней не было даже красноты.

— Надо тренировать ладонь, чтобы затвердела?

— Такие упражнения полезны. Но не это главное. Важна резкость удара, умение расслабить мышцы… Однажды я прочитал: если вложить в ружье сильный заряд и выстрелить стеариновой свечой, она пробьет доску. Вот объяснение, почему мастера каратэ легко разбивают кирпич, даже два кирпича!

— Кулаком?

— Кулаком или ребром ладони.

— Ловко, — пробормотал Гейдрих. — А удары по противнику?.. Все равно куда бить?

— Нет. На теле человека есть особо чувствительные точки. Одна у основания носа, другая под грудной костью — там сплетение нервов… Таких точек много, я покажу их. Но на сегодня хватит.

Они приняли душ, оделись.

На улице Гейдриха ждал спортивный «хорх». Неподалеку стоял синий «опель», принадлежавший Энрико.

— Мне говорили, вы водите самолет? — спросил Гейдрих, скользнув взглядом по маленькому автомобилю своего тренера.

— Да, у меня был самолет, гоночные автомобили. Но все это в прошлом… Скорее бы закончилась война!

— Думаю, вам недолго осталось ждать.

— Тем сильнее тревога за судьбу Эстер.

— У нее все в порядке.

— По мере изучения русского языка я проникаюсь все большим беспокойством… Ваши противники — опасные люди. Бог знает, что они могут натворить, когда убедятся, что проиграли войну. А Эстер в самом трудном месте: сидеть на бочке с бензином не многим лучше, чем на бочке с порохом… Она играет со смертью, а я тренируюсь в спортивном зале! У меня в стране не принято, чтобы мужчина отсиживался за спиной жены.

— Хотели бы отправиться к ней? — Гейдрих проговорил это как бы между прочим. Он даже не посмотрел на собеседника.

— Хочу, чтобы ее вернули мне. Сегодня я прочитал в газетах: Ленинград обложен, вот-вот падет Москва. Если так, то Россия дышит на ладан. Зачем же задерживать там Эстер? Мое самое большое желание — заполучить супругу целой и невредимой, вернуться с ней в Южную Америку. Ведь мы и там можем быть полезны немецким друзьям…

Гейдрих промолчал.

Еще несколько минут назад он был вполне доволен своим спортивным наставником. Тот выглядел светским человеком, умным и приятным собеседником. К тому же отлично тренирован, по-юношески резок и быстр, хотя далеко не молод. Даже мелькнула мысль — при случае позвать его к себе домой, познакомить с женой. Она тоже интересовалась приемами каратэ.

Теперь же Гейдрих вдруг почувствовал, что все это ушло и возникло новое чувство — неприязнь. Его стал раздражать этот человек. Мало того, что слишком уж он аполитичен и независим в суждениях, еще и подчеркивает эти качества своего характера. Похоже на браваду. Или на игру. Но зачем она, эта игра?..

2

Энрико ехал домой. Как ни важна была состоявшаяся встреча — выход на самого руководителя РСХА, — сейчас его мысли были о другом: менее чем через два часа предстояло свидание с Кузьмичом!

О том, что Кузьмич здесь, в Берлине, он узнал сегодня утром, когда, выйдя из дома, осмотрел свой автомобиль. На переднем правом колесе «опеля» он обнаружил бумажку. Крохотная бумажка была прилеплена комком грязи к шине — под самым крылом, чтобы не достал дождь. Это и была «визитная карточка» Кузьмича: на обрывке газеты он сообщал о времени и месте встречи.

Энрико не видел его больше года. Почти пять месяцев не имел вестей от Саши — лишь однажды, вскоре после того как она была заброшена на Родину, его отыскал Дробиш и передал, что у Саши все благополучно. На этом связь с Дробишем прервалась. Что с ним случилось, Энрико не знал: ему было запрещено появляться в районе замка Вальдхоф. Встречи могли состояться лишь по инициативе Дробиша.

Он прибавил скорость. Надо было успеть переодеться, обдумать все то, что он должен сообщить Кузьмичу, ничего не забыть — ведь встреча будет такой короткой!

…В назначенное время он приехал на тихую восточную окраину города. Поставив машину, прошел несколько сот метров и оказался перед входом в пивную. На вывеске заведения красовалась свиная голова, обрамленная кружками с пышными султанами пены. Железная винтовая лестница вела вниз — пивная была расположена в глубоком подвале.

Войдя в зал, он не сразу увидел Кузьмича — его заслонил кельнер, принимавший заказ. Но вот кельнер отошел, Кузьмич приветливо поднял руку. Они поздоровались, старик потрепал Энрико по щеке, пригласил сесть. Это выглядело вполне естественно. Для многих берлинцев пивные заменяют клубы, здесь собираются приятели, чтобы обменяться новостями, скоротать время за кружкой пива… Вот и сейчас встретились два дружка, по виду — конторщики средней руки.

Кельнер принес Кузьмичу пиво и тарелку с вареными свиными ножками.

— Мне тоже. — Энрико передал служителю продуктовую карточку. Тот ловко вырезал мясные талоны и удалился.

— У Саши все хорошо, — негромко сказал Кузьмич и улыбнулся.

— Мы встретимся еще раз? — быстро спросил Энрико.

— Да… Что ты знаешь о Дробише?

— Последний раз виделся с ним в апреле, когда вернулся из Ирана. С тех пор молчит.

— Судя по всему, руководитель его группы провален.

— Значит, и Дробиш?

Подошел кельнер. Энрико кивком поблагодарил его, принялся за еду.

— Значит, и Дробиш? — повторил он, когда служитель удалился.

— Скорее всего, что так. Но нужна окончательная проверка. Представляешь, что может произойти, если в СД установят, что он лазил в сейф своего хозяина?

— Если Дробиш и провален, то пока молчит. Иначе меня бы арестовали. А пока я вне подозрений.

— Почему так думаешь?

Энрико рассказал о контактах с Гейдрихом.

— Сегодня проводили тренировку. Послезавтра снова встретимся в спортивном зале. Кстати, он заверил, что у Саши все благополучно. Я пытался выяснить намерения нацистов в отношении Кавказа. Конечно, ответа не дождался. Но я отвлекся… Как же быть с Дробишем?

— Тебе придется этим заняться. Сам понимаешь, как все важно.

— Попытаться навести справки в самом замке?

— Исключается!

— Что же тогда?

— Ты и Саша жили в Вальдхофе около недели… Кто вас видел?

— Только Тилле и Дробиш.

— А сын хозяина?

— У него есть сын? Я и не знал.

— Значит, мальчишку услали из замка, пока вы там находились. Да так оно и полагалось: Тилле службу понимает, осторожен. Знаешь, очень хорошо все складывается! Парня зовут Андреас. Сейчас ему лет восемнадцать-девятнадцать. Вот твой объект, Энрико. Но встретиться с ним надо за пределами Вальдхофа. Влезь к нему в душу. Он должен быть в курсе того, что случилось с Дробишем.

В зал вбежал мальчишка с кипой газет.

— Одесса, — закричал он, размахивая газетой. — Войска фюрера захватили сегодня крупный южный город Советов — Одессу!

Посетители повскакали с мест, расхватывая газеты.

— Эй! — Энрико швырнул парню монету.

Тот поймал деньги, протянул газету. Энрико развернул ее. Да, два с половиной месяца мужественно оборонялась Одесса и вот сегодня пала.

— Ну-ка, приятель!

Возле столика стоял старик с черной повязкой на глазу. Он только что отхлебнул из большой кружки, потрясал ею.

— Я бывал в этом городе! — кричал старик. — О, мама-Одесса — прима! Я моряк, господа! Я ходил в Одессу. Но я был там гостем. Теперь буду хозяином!..

— Хорошо сказано. — Энрико встал. — Надеюсь, встретимся с вами в Одессе, продолжим наш разговор!

Он протянул руку одноглазому. Тот подал свою. В следующую секунду старик скривился от боли, выдернул руку.

— Вы сумасшедший, — простонал он, дуя на пальцы.

— Простите! — Энрико изобразил смущение, растерянность. — Но поймите меня: я взволнован не меньше вашего!.. Эй, обер, кружку пива старому морскому волку за мой счет!

Подбежал кельнер с кружкой. Старик принял компенсацию, залпом выпил пиво и вернулся на место.

Садясь за свой столик, Энрико перехватил суровый взгляд Кузьмича.

— Совсем было потерял голову, — пробормотал он, оправдываясь.

— И потеряешь, — жестко сказал Кузьмич. — Сам погибнешь и других за собой потянешь.

Вдруг он словно поперхнулся. Выхватив из кармана платок, прижал его к губам. Он долго кашлял, отвернувшись к стене. Энрико молча смотрел на его спину с остро выпирающими лопатками.

Наконец-то прекратился приступ кашля. Кузьмич спрятал платок, достал другой, тщательно вытер губы и подбородок.

— Тебе все ясно с Андреасом? — сказал он, ровно и глубоко дыша, чтобы успокоить сердце. — Понял задачу?

— Понял.

— Значит, договорились… На сегодня хватит. Увидимся через неделю, 23 сентября, здесь, в это же время. За неделю ты должен управиться. В замке не появляйся. И еще, перед встречей с Андреасом измени внешность.

— Где вы остановились? — вдруг спросил Энрико.

Кузьмич метнул на него сердитый взгляд, стал выбираться из-за стола.

— Саша не простит, если с вами случится беда, а я не смогу помочь, — быстро сказал Энрико. — Вы слышите?

Ответа не последовало.

— Вдруг я раньше срока закончу с заданием, — схитрил Энрико. — Как вас найти?

Шаркая подошвами, Кузьмич добрался до выхода, раздвинул занавес из стволов бамбука, исчез за ним. Еще некоторое время колебались бамбуковые стержни и повисли неподвижно.

3

Кузьмич медленно брел по улице. В этот воскресный день в Берлине ярко светило солнце, было по-летнему тепло: прохожие шли с плащами через руку, иные в пиджаках нараспашку. А он подавлял желание плотнее закутаться в свое габардиновое пальто. Еще в пивной его стал мучить озноб. Сейчас плечи, спина и вовсе заледенели. Самым разумным было бы спешить в отель, проглотить чашку горячего кофе и забраться под одеяло. Но он твердо решил, что сперва побывает у дома Эссена.

Он огляделся в надежде встретить такси. Но с началом войны таксомоторы стали редкостью в германской столице.

На перекрестке, где он готовился пересечь улицу, мимо проехал синий «опель». За рулем сидел Энрико. Кузьмич видел, как автомобиль сбавил скорость, остановился в отдалении: Энрико тоже заметил Кузьмича и на всякий случай притормозил.

Но старик не мог воспользоваться «опелем», так же как десятью минутами раньше должен был отмолчаться в ответ на просьбу Энрико сообщить адрес. Оба и так достаточно рисковали, встретившись на глазах у десятков людей. Кроме того, тревожило поведение Энрико: у него явно притупилось чувство опасности. А только оно, это чувство, — главный охранитель разведчика…

Поездка в метро и трамвае заняла около часа. Солнце уже скрылось за крышами домов, когда он оказался на нужной улице. Вот и знакомое здание. Продолжая движение, Кузьмич скосил глаза на фасад. Окно в квартире Эссена было распахнуто — окно с цветами. И возле горшка с красными гвоздиками стояла лейка!

Он неторопливо миновал дом. Где-то здесь должно быть кафе… Ага, вот оно.

Он вошел в заведение, спросил чашку кофе и газету, занял дальний от витринного стекла столик. Если до сих пор не снято наблюдение за домом, то и в кафе могли приглядываться к любопытным клиентам…

Заказ принесла моложавая стройная женщина.

— У нас только с сахарином, — сказала она, ставя на стол чашку.

Кузьмич понимающе кивнул, обхватил чашку ладонями. Пальцы дрожали, он едва не расплескал кофе.

Чашка была выпита, он попросил еще.

— Я уже был здесь однажды, — сказал он, принимая новую чашку. — Но помнится, хозяйничали не вы…

— Мы чередовались, я и муж. — Женщина вздохнула. — Теперь приходится управляться одной.

— Он сражается?

— На войне не был, а все же заполучил рану. Вот сюда. — Женщина показала себе на плечо.

— Ну, это пустяки, — небрежно сказал Кузьмич. — Две-три недели — и все будет в порядке.

— Он почти четыре месяца в больнице: поврежден сустав. Лечение стоит таких денег!..

Ранение хозяина кафе четыре месяца назад, то есть в июне-июле… Вот и само заведение выглядит не так, как прежде. Помнится, витрина и дверь представляли собой как бы единое стекло. Теперь же дверь зашита досками… Да, можно предположить, что хозяина ранили здесь, в кафе. Тогда же разбили и дверь.

И все это произошло в период, когда прервалась связь с Эссеном…

Кузьмич посидел еще некоторое время, полистал газету: он должен был пробыть в кафе часа полтора.

Наконец срок истек. Он расплатился и вышел.

Уже смеркалось, но еще отчетливо была видна лейка в окне второго этажа дома на противоположной стороне улицы.

А ведь Эссен предупреждал: встречи с ним могут состояться лишь в строго определенное время. На крайний случай возможно опоздание на час, только на один час, после чего сигнал безопасности убирается и встреча переносится на сутки.

Теперь же лейка торчит в окне полтора часа, если не больше.

Вывод: Эссен и Дробиш, если они не убиты в схватке с полицией, до сих пор молчат на допросах.

Мысленно он вернулся к разговору с Энрико. Есть ли смысл в поручении, которое должен выполнить Энрико, установив контакт с Андреасом? Да, есть. Сегодняшняя разведка у дома Эссена лишь подтвердила предположения, что оба немца оказались людьми мужественными, никого не предали. Но что известно нацистской контрразведке о работе Дробиша в замке, его связях? Пока это тайна. Проникнуть в нее необходимо, чего бы это ни стоило.

 

ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА

1

Полчаса назад в зале ресторана «Фатерланд» зажгли свечи и выключили электричество. На белой стене заплясали искаженные тени сидящих за столиками людей. Казалось, зал обрамляло гигантское матовое стекло и за ним кривлялись некие загадочные существа. Чуть светлее было в глубине ресторана, возле эстрады. Там крутился под потолком круглый блестящий фонарь с прорезями, в которых мелькали разноцветные лучики. Желтые, красные, зеленые пятна ложились на головы и плечи танцующих.

Энрико ужинал и исподволь наблюдал за соседним столиком. Сейчас там сидели двое: Андреас и девушка. Вторая пара танцевала.

Оркестр прервал медлительное тягучее танго, на эстраду выскочила певица в черном трико и цилиндре. Лицо ее было вымазано черной блестящей краской, губы густо накрашены кармином.

Грянула фокстротная мелодия. Артистка запела:

In Afrika die Negerlein Sie singen alle gleich: «Wir wollen deutsche Neger sein, Wir wollen Helm ins Reich» [53] .

В зале засмеялись, стали подпевать. Новые пары ринулись к эстраде. Мимо Энрико протопали четверо эсэсовцев с подружками. Один из них толкнул столик — Энрико едва успел подхватить свечу, вывалившуюся из подсвечника.

Девушка Андреаса видела эту сцену. Она расхохоталась, что-то сказала спутнику. Тот равнодушно взглянул на Энрико и потянулся к пачке с сигаретами. Весь вечер он почти не притрагивался к спиртному, только курил. Временами морщился и встряхивал головой, как бы отгоняя неприятные мысли.

Позавчера Энрико провел половину дня и весь вечер у той самой сторожки в буковой роще, где Кузьмич встречался с Конрадом Дробишем. В этом месте единственная дорога из Вальдхофа сливалась с магистральным автомобильным шоссе. До самой ночи дорога была пустынна, лишь на исходе дня по ней проехал дизельный трехколесный грузовик, везший в замок брикетированный уголь. Тот, кого ждал Энрико, так и не появился. В качестве компенсации за неудачу в одиннадцатом часу ночи разведчик наблюдал воздушный налет на Берлин. Над городом встали белые кинжалы прожекторов. Горизонт озарился вспышками от залпового огня зенитных батарей. И вот уже воздух заполнился гулом самолетов. Внезапно стало светло: бомбардировщики вывесили «фонари» — светящиеся авиабомбы. Десятки маленьких ярких лун медленно опускались на парашютах, заливая окрестность мертвым зеленоватым светом. С земли протянулись к ним красные трассы пулеметов и автоматических пушек. Огненные пунктиры во всех направлениях прошивали небо, сбивали САБы. Но в небе вспыхивали новые «фонари». И вот уже грохнули взрывы, взметнулись к облакам, всплески рыжего пламени… Один из бомбардировщиков, схваченный десятком прожекторов, взорвался: на острие световых лучей вспух багровый пузырь, разлетелся тысячей брызг…

Следующий день у Энрико был заполнен до отказа: с утра тренировка в радиообмене и ремонте аппаратуры, затем изучение русского языка, стрельба из советского оружия. И вот уже подошло время встречи с Гейдрихом в спортивном зале. Как и полагалось, Энрико позвонил его адъютанту и спросил, не изменил ли свои планы группенфюрер. «Обергруппенфюрер, — строго сказал адъютант. — Теперь обергруппенфюрер!» Занятие состоялось, прошло благополучно. Энрико был отпущен, когда уже смеркалось. Поколесив по городу и убедившись, что за ним нет слежки, он направился к своему вчерашнему наблюдательному пункту. На этот раз ему повезло. В половине одиннадцатого ночи со стороны замка послышался рокот. По звуку мотора Энрико определил, что идет автомобиль с двухтактным двигателем, скорее всего — ДКВ. Так и оказалось: приземистый легковой автомобиль с откинутым брезентовым верхом проследовал мимо рощи, выехал на магистраль и устремился к городу. В машине было несколько человек. Энрико ринулся к кустам, где стоял его «опель», включил мотор и тоже выбрался на шоссе. Он настиг ДКВ у ближайшей станции метро, когда пожилой шофер уже высаживал пассажиров — двух девушек и парня. Они были навеселе, громко разговаривали. Проехав с ними две станции, Энрико уже знал, что это дружки Андреаса и что все четверо намерены завтра встретиться в ресторане «Фатерланд» на Потсдамерплац.

…Песенка про негритят, мечтающих, чтобы Африка стала немецкой колонией, подошла к концу. Под бурные рукоплескания и крики восторга певица в черном упорхнула с эстрады. Те, что танцевали, стали расходиться по столикам. Вернулись и приятели Андреаса.

Но вот музыканты взяли длинный торжественный аккорд. Забил тревожную дробь барабан. Одновременно в глубине эстрады возникла надпись из электрических лампочек: «Mit Feuer und Schwert!»

Толпа заревела. Четверо эсэсовцев обернулись к эстраде, вскинули над головой длинные прямые кинжалы. Зал замер. В наступившей тишине один из нацистов прокричал команду — все четверо разом опустили оружие, поцеловали сверкающие клинки, втолкнули их в ножны.

Со всех сторон к ним ринулись люди, подхватили на руки, понесли по залу. Энрико вынужден был встать — так делали все, кто оказывался на пути процессии.

Садясь на место, он бросил взгляд на соседний столик и удивленно поджал губы: Андреас смотрел вслед эсэсовцам не восторженно и влюблено, как другие, даже не с сочувствием или любопытством, а холодно, едва ли не с презрением. Вот он будто очнулся — привычно тряхнул головой, взял стаканчик со спиртным, выпил залпом. Энрико отметил: это был первый стаканчик за полтора часа.

Заиграла музыка. Певица вернулась на сцену, сменив трико на бальный туалет. Появился и партнер. Теперь в два голоса исполнялась сентиментальная песенка-диалог: солдат в «восточном походе» и его оставшаяся в тылу жена как бы перекликались за тысячи километров. Солдат рассказывал о своих победах над красными, супруга благословляла его на подвиги во славу фюрера и нации, клялась в верности.

— Пойдем танцевать! — Спутница Андреаса с тоской поглядела вслед приятелям, которые снова отправились к эстраде. — Пойми же, мне скучно.

Энрико встал и решительно направился к соседнему столику.

Следуя указанию Кузьмича, перед свиданием с сыном Теодора Тилле он изменил внешность — скопировал облик встретившегося в пивной старого моряка.

Андреас и девушка не без удивления разглядывали остановившегося возле их столика незнакомца. Левый глаз мужчины был прикрыт черной овальной нашлепкой на тесьме, руку, которой он приглаживал свои пышные седые усы, украшала татуировка — синий якорь со скрещенными веслами.

— Имею честь просить руки вашей девушки, — сказал Энрико, глядя на Андреаса и улыбаясь, — просить ее руки на один только танец. Готов слопать отказ и тогда вызвать вас на поединок. — Он взглянул на часы: — Срок на размышление — одна минута!

— А какая будет дуэль? — в тон ему сказал Андреас.

— Столь же нелепая, как и приглашение на танец девушки, которая втрое моложе партнера: мы состязаемся в рассказах о пиратах и морских чудовищах!

Девушка всплеснула руками, расхохоталась. Улыбнулся и Андреас. Она наклонилась к нему, зашептала на ухо.

— Идемте! — Девушка вскочила со стула, схватила Энрико за руку. — Идемте же. Он разрешает. Он добрый, только прикидывается нелюдимым и мрачным.

Несколько минут спустя Энрико уже было известно, что семнадцатилетняя Ингрид недавно окончила школу и не знает, что делать дальше, что она и Андреас вот уже второй год любят друг друга: он очень хороший, Андреас, но в последнее время его будто подменили — стал озабочен, замкнут. Кажется, у него нелады дома. А «Фатерланд» — их любимый ресторан. Они здесь почти каждый вечер. Завтра приедут тоже. Вот только вчера сделали перерыв: Андреасу нездоровилось, вся компания провела вечер у него дома… В свою очередь Ингрид узнала, что ее теперешний партнер по фокстроту — старый морской скиталец. Его страсть — соленая вода, яхты. Нет, он не участвовал в войнах. Глаз был потерян во время плавания на паруснике: в шторм ударило концом развязавшейся снасти.

Оркестр кончил играть, Энрико проводил девушку к ее столику.

— Сердечно благодарю, — сказал он Андреасу. — Ваша дама великолепно танцует. Боюсь, отдавил ей ноги. Готов на любую компенсацию.

Он завязал разговор, надеясь получить приглашение подсесть к ним. Но Андреас сухо кивнул в ответ и отвернулся.

Пришлось идти к своему столику. Дело, казалось бы хорошо начатое, дало осечку.

У него упало настроение. Выходит, не так уж он прост, этот парень. Что же с ним происходит? В чем причина удрученности, апатии? Девушка упомянула о каких-то неладах у него дома. Нелады с отцом? Конечно, с ним — с кем же еще! А что, если это каким-то образом связано с Дробишем? Вспомнился неприязненный взгляд, которым Андреас проводил эсэсовцев, когда тех несли на руках. Не здесь ли следует искать объяснение странного поведения сына Теодора Тилле?

Вот сколько вопросов навалилось. И все надо решать не откладывая, немедленно. А как это сделать, если парень не идет на контакты?

Энрико надолго задумался. Потом подозвал официанта.

— Допустим, вы моряк и хотите сделать сюрприз таким же, как вы, морякам. Что подходящее может найтись в этом ресторане?

Кельнер, пожилой мужчина с хитро поблескивающими глазами, оценивающе взглянул на клиента:

— А на какую сумму?

Энрико пожал плечами, что должно было означать его полное пренебрежение к деньгам.

Кельнер кивнул и умчался. Энрико скосил глаза на столик соседей. Там все было по-прежнему: девицы и парень закусывали, то и дело прикладываясь к кружкам с пивом, Андреас рассеянно глядел в сторону.

Вернулся кельнер.

— Есть торт: бисквит, шоколад, цукаты. По форме — старинный корабль.

— Годится. — Энрико полез в карман. — Сколько?

— Он заказан… — Кельнер наморщил нос. — Видите ли, торт уже заказан другими… Придется заплатить лишнее.

— Сколько? — повторил Энрико и достал бумажник.

— Восемьдесят марок! Кроме того, нужны талоны на масло и сахар.

— У меня нет с собой карточек. — Энрико положил на стол девяносто марок. — Нет карточек, но имеются деньги.

Кельнер сгреб деньги.

— На корабле есть мачта?

— Мачта и два паруса — они из вафельного теста.

— Вот еще двадцать марок. Пусть мачту обвивает шоколадная змея с разинутой пастью.

— Будет сделано!

— Торт отнесете вон туда, — Энрико показал глазами на столик Андреаса. — Видите, два молодых человека с девушками…

— Я знаю их, очень славные господа. Часто бывают здесь.

— А как они расплачиваются? — вдруг спросил Энрико.

— Раньше платили каждый за себя. Последнее время большую часть денег дает один из них.

— Кто именно?

Кельнер показал на Андреаса.

— Хорошо. Теперь получите по счету.

— Господин уходит? А как же подарок?

— Делайте, что приказано. Я все буду видеть.

— Да, господин.

Энрико просидел в ресторане до тех пор, пока из служебного помещения не появился кельнер с тортом.

Тогда он встал и пошел к выходу. У двери обернулся — убедился, что торт доставлен по назначению.

— Ну вот, — пробормотал он. — Поглядим, что будет завтра.

2

Сутки миновали. Поздно вечером Энрико вновь вошел в стеклянные вращающиеся двери «Фатерланда». Он умышленно задержался — ждал, чтобы в ресторане скопились посетители.

Еще на улице он определил, что приехал не зря. В конце квартала стоял знакомый ДКВ с откинутым брезентовым верхом. Значит, Андреас и его приятели находятся в ресторане.

В зале все было как накануне вечером. Даже певица исполняла ту же песенку о влюбленных в Германию негритятах.

Встав так, чтобы его хорошо было видно, Энрико принялся осматривать зал. Подошел метрдотель, сокрушенно покачал головой: сегодня суббота — наплыв посетителей. К тому же по радио передали, что в день национального праздника Советов — 7 ноября — фюрер намерен прибыть в Москву и принять там парад немецких войск. Вот берлинцы и устремились в ресторан: каждому хочется отметить радостное событие — вот-вот капитулирует Москва и наступит конец войне.

Энрико тоже слышал это сообщение. Но ему было известно и другое. Из берлинского учебного центра СД непрерывно отправляют за линию фронта все новые группы разведчиков и диверсантов. Посылают даже тех, кто не успел пройти полный курс подготовки. Офицеры ходят озабоченные, злые. Позавчера Тилле вскользь заметил: с каждым днем возрастают потери, проваливаются даже лучшие агенты. Вот и войска, обложившие Москву, в большинстве топчутся на месте, продвигаясь лишь на отдельных участках, да и то ценой огромных потерь. А в России уже начались холода: армия испытывает острую нужду в теплой одежде, перчатках…

Метрдотель все еще стоял возле посетителя с черной повязкой на глазу. Но тот не собирался уходить.

Кто-то тронул Энрико за рукав. Он обернулся. Рядом стояла Ингрид и показывала на столик своей компании.

Его встретили как старого знакомого. За столом было весело, не то что вчера. Улыбался даже Андреас. Энрико вопросительно посмотрел на Ингрид.

— Уехал его отец, — шепнула девушка. — Андреас счастлив, что несколько дней будет один… — Она пододвинула Энрико стаканчик с водкой, подняла кружку пива. — Выпьем за капитанов шоколадных кораблей!

Энрико взял стаканчик.

— Выпить всегда не мешает, — сказал он. — Для этого годится любой тост. А если серьезно, то боюсь испортить вам вечер. Можно совместить что угодно, только не молодость со старостью. Так что вы будете правы, если дадите пинка старому бродяге, как только он вам наскучит.

Девушки рассмеялись. Парни провозгласили «прозит» и выпили.

Энрико и в самом деле испытывал неловкость от сознания того, что должен хитрить с этими юнцами, изворачиваться, врать. Иное дело — люди, с которыми он общается «по службе», — каждого из них он уничтожил бы со спокойной совестью, как Тулина и Белявскую. А эти, какие же они враги? Глядят на него ясными глазами: моряк, пенитель океанов…

— Зачем вы прислали нам столь дорогую штуку? — спросил Андреас.

— Сам не знаю, — Энрико ухмыльнулся. — Впрочем, быть может, мне понравились некая девушка и ее кавалер… Простите, а была змея на мачте?

— Еще какая! — воскликнула Ингрид.

— С разинутой пастью?

— Змею слопал этот обжора, — Андреас показал на приятеля. — Раскрутил ее с мачты и целиком отправил в рот.

Появился кельнер. Энрико подозвал его:

— Коньяку на всех. И шампанское! Заморозьте бутылку, чтобы было как в Арктике.

— Вы плавали на Севере? — спросил Андреас. — Представляю, как там интересно, в высоких широтах!

Энрико не успел ответить. На эстраде трубач проиграл заливистый военный сигнал. Вперед вышел человек в смокинге.

— Дамы и господа! — прокричал он. — Дамы и господа, я директор этого ресторана… Только что по радио выступил рейхсминистр и гауляйтор Берлина доктор Йозеф Геббельс. Он сообщил: группа разведчиков германских войск, которые штурмуют русскую столицу, вернулась в свою часть и доложила, что видела в бинокли купола и шпили соборов Москвы!

И опять вспыхнула светящаяся надпись «Огнем и мечом!», загремел бравурный марш. И снова все вскочили на ноги, стали кричать и хлопать в ладоши.

Нехотя встал и Андреас. Взявшись руками за спинку стула, он наклонился вперед, будто готовился что-то сказать.

Энрико вспомнил, каким взглядом проводил юноша четверых эсэсовцев, плывших на плечах восторженных обывателей. Сейчас у него были такие же злые глаза.

Принесли коньяк. Энрико раздал стаканчики.

— Андреас, — сказал он, — что вы знаете о России?

— Очень мало.

— Мне говорили, Москва — очень красивый город, — сказала Ингрид. — Старинные церкви… Люди катаются на санях…

— В перерывах пьют водку и ложками жрут икру, — вставил Андреас. — И все с бородами, даже младенцы.

Это уже была откровенная насмешка. Энрико расхохотался, поднял стаканчик.

— Выпьем!

— За что? — спросила Ингрид. — А, вот хороший тост…

Она не успела сказать. На сцене вновь появился директор. Он сообщил: замечены вражеские самолеты. Они на дальних подступах, но все равно может быть объявлена воздушная тревога. Посетителей просят расплатиться и покинуть ресторан.

Подбежал официант, поставил на стол шампанское, положил листок бумаги со счетом. Андреас достал пачку денег. Но Энрико завладел счетом и расплатился.

— Завтра будет ваша очередь, друзья, — сказал он. — А теперь надо идти. Но что делать с шампанским?

Ингрид выхватила бутылку из ведерка, сунула ее себе в сумку.

Они вышли на улицу. Андреас стал протирать ветровое стекло своего автомобиля: недавно прошел дождик.

— У вас есть транспорт? — Он обернулся к Энрико.

Тот развел руками.

— Вот что… — Андреас переглянулся с Ингрид. — Вот что, поедем ко мне? Шампанское с нами, а дома найдется еще кое-что.

Кузьмич предупреждал: в Вальдхофе не появляться. Как же быть? Можно ли упустить возможность провести с Андреасом еще несколько часов, да к тому же в домашней обстановке? Кто знает, состоится ли новая встреча?

Юноша уже сидел за рулем. Его дружки втиснулись на заднее сиденье. Место возле водителя было свободно, дверь приглашающе открыта.

— Решительнее, старый морской волк! — крикнула Ингрид. — Мы не съедим вас!

Энрико вспомнил ее слова: отец Андреаса отправился в командировку. Он тряхнул головой, отгоняя последние сомнения, сел в автомобиль. Застучал мотор старенького ДКВ. Машина двинулась. В конце квартала она проехала мимо синего «опеля» Энрико, приткнувшегося к другим автомобилям на общей стоянке.

3

— Ну вот мы и дома, — сказал Андреас, когда ДКВ одолел горбатый мост через ров и оказался на территории поместья.

Автомобиль миновал несколько аллей, въехал в гараж. Отсюда вел в замок крытый переход.

Тилле-младший и его гости пересекли темный пустынный холл, стали подниматься по лестнице. Где-то внизу зажегся настенный фонарь и осветил фигуру женщины.

— Это я, — проговорил Андреас. — Со мной приятели. Идите к себе, Лотта!

— А что скажет хозяин? — сердито проговорила женщина.

— Ничего не скажет, если будете держать язык за зубами. Идите к себе!

Фонарь погас. Послышались удаляющиеся шаги, хлопнула дверь.

— Злюка, — сказала Ингрид.

— Она добрый человек, и ты это знаешь. Ворчунья — да, но не злюка.

В середине второго часа ночи, когда в гостиной Андреаса уже стояла батарея пустых бутылок и вся компания была в отличном расположении духа, вдруг ударили зенитки.

Андреас погасил свет в комнате, поднял маскировочные шторы и распахнул окно. В комнату ворвался грохот канонады, перемежаемый нарастающим ревом бомбардировщиков. Яркие «фонари» на парашютах, мечущиеся по небу прожекторы, толчки взрывов, отсветы пожаров — все было как в ту ночь, когда у ответвления магистрального шоссе Энрико вел наблюдение за замком.

— Сегодня они опоздали, — сказал Андреас. — Обычно прилетают много раньше.

— Варвары, — вставила Ингрид. — Мирных людей обрекают на бессонные ночи.

— Зато мы прекращаем бомбардировки ровно в восемь часов вечера, чтобы русские и английские мамы могли уложить детей и рассказать им сказку на ночь… — Андреас захлопнул створки окна, опустил шторы. — Давайте пить и танцевать!

В разгар веселья в дверь постучали.

Андреас приоткрыл дверь, взял из рук показавшейся на пороге женщины стакан с водой и пилюлю. Проглотил лекарство, он затворил дверь.

Веселье продолжалось. Улучив минуту, Энрико попросил, чтобы хозяин показал свою библиотеку.

Они прошли в соседнюю комнату. Стены ее были заставлены шкафами: за стеклами поблескивали переплеты дорогих изданий. Энрико стал просматривать книги.

— Странное дело, — вдруг сказал он. — Служанка грозила нажаловаться на вас, а вы отозвались о ней хорошо. Где логика?

— Это несчастная женщина. У нее случилась беда.

— Сейчас приходила она? Заставила вас проглотить порошок. Вы больны?

— В детстве у меня была болезнь костей. С тех пор вынужден глотать всякую дрянь. Лотта бдительно следит, чтобы я не пропустил сроки приема лекарства.

— Но вы ходите в рестораны, пьете… Как это увязать? Быть может, она права: надо, чтобы вмешался ваш отец?

Андреас круто повернулся к гостю, стиснул кулаки.

— Когда человеку трудно, он должен не сжигать себя, а бороться, чтобы жизнь стала лучше, — мягко сказал Энрико.

— Как бороться, если вокруг все мерзавцы и предатели?

— Неужели все, даже Лотта?.. Кстати, что же с ней случилось?

— Убили ее хорошего друга.

— Я понимаю. Но идет война…

— Его убили здесь.

Энрико задержал дыхание. Возникла пауза. Из гостиной глухо доносилась музыка: исполнялась модная песенка про «донну Клару». Отворилась дверь. В комнату заглянула Ингрид. Постояв, вернулась в гостиную и плотно прикрыла дверь.

— Он был мужем Лотты? — спросил Энрико.

— Нет. Служил у нас в доме. Они очень дружили.

— Бедная женщина! Ходит теперь к нему на могилу…

— Лотта не знает, что он убит. Из слуг никто не знает.

— Что-то я не очень хорошо понимаю… Может, он жив, этот человек?

— Убит. В июле был застрелен на улице. Я и сам долгое время был в неведении: ушел человек и пропал… Только недавно разобрался. — Андреас горько усмехнулся: — Во всем разобрался!..

— Я вижу, вы тоже любили этого человека?

— Нет, он вел себя как холуй, готовый на все, лишь бы угодить господину.

— Лакей должен быть таким, Андреас.

— Он был управителем замка, а не лакеем.

— Вы и сейчас так думаете о нем?

— Пришло время — и он открылся с иной стороны. Но я узнал обо всем, когда его уже не стало. Вот что меня мучает, не дает жить.

— Я рад, что познакомился с вами, — сказал Энрико.

— Что вы знаете обо мне!.. — Андреас тяжело вздохнул.

— Интуиция. — Энрико потрепал его по плечу. — Наметанный глаз старого моряка… Послушайте, а как все же вам стала известна судьба этого человека? Мой нос чует какую-то тайну. Нет большего любителя загадочных историй, чем я.

— Ничего загадочного.

— Как же так? В доме все теряются в догадках, даже ваш отец, а вам вдруг удалось…

— Отец знал!

— Так это он вам рассказал?

— Взяли бы меня к себе на яхту! — вдруг сказал Андреас. — Мечтаю уехать куда угодно, только бы далеко и надолго. Сколько здесь мерзости… Люди предают друг друга.

— Кого же предали?

— Многих. Например, моего лучшего друга. Кто-то донес, что у него в роду были евреи. Взяли всех: его, двух сестер, родителей. Это был такой парень!.. Я просил отца, чтобы заступился. Он занимает важный пост, мой отец… Знаете, он чуть не ударил меня!

— Да… — Энрико помолчал. — Вы сказали: предали многих. Кого же еще?

— Меня!

— Вы живы-здоровы. Вот, веселитесь с друзьями. Кто вас предал?

— Я устал, — вдруг сказал Андреас. — Устал и хочу выпить. Идемте к ребятам.

В половине третьего ночи ДКВ, приняв все тех же пассажиров, тронулся в обратный путь: Андреас развозил приятелей по домам.

Раньше всех машину покинули девушки — они жили на ближней к Вальдхофу окраине Берлина.

Поначалу Энрико хотел попросить, чтобы его подвезли в район Потсдамерплац, где у ресторана ждал «опель». Но уже при въезде в город он заметил наблюдение: какой-то легковой автомобиль настойчиво следовал за ДКВ. Когда Андреас притормозил, высаживая девушек, остановился и второй автомобиль.

Вскоре Андреас простился и со своим приятелем.

— А куда отвезти вас? — спросил Тилле-младший Энрико.

— Я живу на Ноллендорфплац, неподалеку от станции метро.

Энрико как-то был в том районе и знал: это на порядочном расстоянии от «Фатерланда».

— Ноллендорфплац, — нерешительно протянул Андреас. — Как же туда ехать?..

У Энрико созрело решение.

— Дайте-ка руль. Мы в два счета будем у моего дома.

Они поменялись местами.

— Ого! — воскликнул юноша, когда ДКВ рванулся вперед, будто его пришпорили. — Вы не только моряк, но, я вижу, еще и гонщик!

— У вас хорошая машина… Знаете, за нами следует какой-то дурак. Жмет изо всех сил. Терпеть не могу, когда меня обгоняют!

— Я давно заметил этот автомобиль. С тех пор как погиб наш служащий, у замка вечно маячат какие-то типы. Иногда ездят следом, когда я развожу гостей. Не обращайте внимания.

ДКВ так круто свернул в боковую улицу, что завизжали покрышки.

— Осторожно, шины далеко не новые!

— Хорошая машина, — повторил Энрико. — А чего они хотят, эти люди? Вы разговаривали с ними?

— Кто же общается с филерами? Презренные твари. Видимо, не могут простить себе, что Дробиш не дался им в руки.

— Дробиш? Кто это?

— Так звали управителя. Он погиб в схватке с полицией. Его застрелили.

— Так он все же был преступник?

— Я думаю, тайный коммунист. Может быть, даже разведчик!

— Какая чепуха, Андреас! Начитались детективных романов, вот и мерещатся предатели и шпионы.

— Я прочитал не романы, а записки одного человека. Там было и о Дробише.

— Записки? — Энрико не удержался, быстро взглянул на юношу. — Чьи записки, Андреас?

— Одного человека…

Маленький автомобиль продолжал кружить по улицам, приближаясь к району, разрушенному бомбардировками. Эти кварталы и были целью Энрико. Только бы выиграть время, хоть на несколько минут оторваться от преследования!

— Когда мы снова встретимся? — спросил Андреас.

— Даже не знаю… А хотели бы?

— Пожалуйста, не забывайте меня.

— Видите, какая история… Мы расстанемся, и филеры засыплют вас вопросами: кого везли, кто был ваш гость? Потом привяжутся ко мне. Война, все насторожено…

— Я не скажу ни слова.

— Полиция может обратиться к вашему отцу.

— И ему ни слова!

— Отцу нельзя лгать.

— А если я ненавижу своего отца?! — выкрикнул юноша. — Ненавижу, ненавижу, — твердил он. — Вы не знаете, что это за человек!

— И не хочу знать. Достаточно, что он ваш отец.

— Но он предал меня!

— Вы сошли с ума… Стойте! То, что вы прочитали о Дробише, — это записи вашего отца?

— Его дневник. Там было и обо мне…

— Где вы обнаружили дневник?

— Исчез Дробиш — и к нам пришла полиция. Отец и я — мы оба помогали ей обыскивать дом. И случайно я нашел ключ — он находился в холле, под кадкой с пальмой. Когда кадку сдвинули, я наступил на него ногой.

— Утаили?

— Сперва не хотел, чтобы ключ попал в руки полиции: он был похож на тот, который я видел у отца. Потом стал догадываться, кто сунул ключ под кадку… Решил посмотреть, что же хранится в сейфе. Такая возможность представилась через несколько дней.

— Дневник был в сейфе?

— Да.

Впереди смутно замаячили остовы домов. Дорога ухудшилась. Ее покрывал слои песка, битого кирпича. Начиналась зона разрушений. Энрико бросил машину в сторону, объезжая рытвину. Сбоку открылся темный переулок. ДКВ въехал в него, сделал еще поворот. Здесь улица круто спускалась к набережной, ответвление вело на магистраль, по которой они недавно проехали. Еще поворот — и автомобиль остановился. Энрико выключил мотор,

— Кажется, мы ушли от них… Кто еще знает о ключе?

— Никто.

— А ваши приятели?

Андреас покачал головой.

— Где вы храните ключ?

— Он у меня.

— Здесь, с вами?! — вскрикнул Энрико.

— Вот. — Андреас достал ключ.

— Почему вы носите с собой такую улику?

— Перед тем как ехать в ресторан, я вынул деньги из сейфа. Там много денег.

Энрико взял ключ, взмахнул рукой в сторону реки. Раздался всплеск.

— Выбросили?!

— Смотрите, что могло произойти. Ваш отец пересчитывает деньги в сейфе. Обнаружилась недостача. Кого он может заподозрить? Конечно, сына, который каждый вечер бывает в ресторане. Вы спите, отец входит в комнату, обшаривает вашу одежду… Как бы вы доказали, что не помогали врагу нации Дробишу? Да вас сгноили бы в концлагере!

Наступила пауза. Энрико почувствовал, что юноша дрожит.

— Холодно? — спросил он. — Или перепугались?

— Немного…

— Ничего, теперь все страхи позади. Я ухожу. Мой дом неподалеку, но туда не подъехать. Все еще хотели бы встретиться со мной?

— Да!

— Назовите ваш телефон.

Андреас сказал номер. Энрико повторил его, запоминая.

— За телефоном могут наблюдать. Поэтому, позвонив, я попрошу… ну, скажем, Манфреда Фогеля. Вы ответите, что такого нет, положите трубку. Это значит, что ровно через два часа мы встречаемся у функтурма , поняли?

— Да… Наш телефон переводной: два аппарата — в кабинете у отца и у меня.

— Понял. О деньгах не думайте: я помогу.

— Вдруг отец все же спросит о вас?

— Расскажите о случайном знакомстве. Когда предупредили о предстоящем воздушном налете и надо было покинуть ресторан, вы затащили меня к себе. Ведь все так и было! Ну вот, мы мило провели время в компании. Вашего нового знакомого зовут Герберт. А фамилию не запомнили… Скажете, что высадили меня недалеко отсюда, на Уланштрассе. Это все. Ни звука о нашем разговоре наедине, иначе отец вытянет из вас историю с ключом. Боже, какое счастье, что мы выбросили ключ!.. До свидания, Андреас. Проедете два квартала, там свернете налево — как раз будет нужная вам магистраль. Счастливого пути!

 

ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ ГЛАВА

1

В три часа пополудни 23 октября Энрико вновь пришел в пивную на восточной окраине Берлина. Он занял столик, откуда хорошо был виден вход в заведение, заказал кружку пива и стал ждать.

Кузьмич появился спустя десять минут — раздвинул занавес из бамбуковых стержней, подозвал официанта, спросил его о чем-то. Тот оглядел зал и покачал головой. После этого Кузьмич скрылся за занавесом. Он был в пальто и шляпе. Энрико понял, что должен идти за ним.

Они шли по улице на расстоянии двадцати шагов друг от друга. На перекрестке Кузьмич свернул за угол. Там стоял крытый грузовичок, кузов которого по углам был раскрашен черными и желтыми полосами, как шлагбаум. Кузьмич подошел к шоферу, возившемуся в моторе, перекинулся несколькими фразами. Увидев появившегося из-за угла Энрико, чуть кивнул. Задняя дверь кузова была открыта. Энрико влез в грузовик. Минуту спустя туда же сел Кузьмич. Автомобиль тронулся.

— Говори, — кивнул Кузьмич. — Говори и не спеши. Едем за город, у нас достаточно времени.

— Вынужден был нарушить ваш запрет относительно появления в Вальдхофе.

И Энрико рассказал о двух встречах с Андреасом.

Кузьмич слушал, не перебивая. Да, теперь можно было считать доказанным, что Дробиш погиб, когда шел на свидание с руководителем группы. Оставалась неясной судьба самого Эссена. И не было возможности что-либо узнать о нем.

Энрико вынул руку из кармана. На ладони лежал большой ключ с замысловатой бородкой.

— Примите подарок!

— А говорил, что выбросил, — усмехнулся Кузьмич.

— Так вы мне и поверили, — в тон ему сказал Энрико.

— Верно, не поверил… Но что же ты швырнул в реку?

— Гаечный ключ — нашарил его под сиденьем.

— Я так и подумал… — Кузьмич взял ключ, сунул к себе в карман. — Молодец, сделал хорошую работу. Ключ от сейфа Теодора Тилле — это большая удача.

— Я рассказал не все, — продолжал Энрико. — Очередная встреча с Гейдрихом не состоялась. Он назначен имперским протектором Богемии и Моравии, вылетел в Прагу.

— А кто вместо него в РСХА?

— Будет совмещать обе должности. Он уже обергруппенфюрер.

— Есть и еще новости?

— Агентурные группы из учебного центра СД пачками отправляют на восток. Впечатление, что немцам приходится туго. А они утверждают: вот-вот будет взята Москва.

— Слышал… Над Баку побывал «Юнкерс-88».

— Бомбил?

— Прилетал ночью, осветил город. Видимо, фотографировал. Бомб не сбросил. Вот и Саше запрещено делать то, для чего она послана. Сюда пришло несколько шифровок от ее имени: «У нас все готово, можем действовать». Тилле ответил отказом: работать, расширять связи, вести подготовку, но — ждать особой команды. Кстати, зафиксированы две попытки взорвать нефтепровод, идущий в Батуми. В ста километрах от Баку сожжен эшелон с бензином. И полное спокойствие на нефтепромыслах и заводах Баку… Что-то они замышляют. Может, хотят усыпить бдительность, чтобы ударить разом по самым важным объектам и в критическую минуту?..

— Хорошо бы полистать дневник моего шефа, — сказал Энрико. — Там может найтись объяснение.

— Пока нельзя.

— Обстановка тяжелая, а мы медлим. Немцы уже прорвались через Перекоп и заняли часть Крыма. Кроме того, взяты Харьков, Белгород, Курск, Калинин. Противник вышел к Ростову, к Горловке.

— Это известно.

— Я мог бы попробовать, Кузьмич! Правда, теперь мы знаем, что замок до сих пор под наблюдением, но все же…

— Нельзя, Энрико. — Кузьмич помолчал. — Пока нельзя.

— Вижу, возникает новый план?

— Может быть… — Кузьмич достал ключ, подержал на ладони, вновь спрятал в карман. — Вот бы убедиться, что дневник все еще в сейфе!

— А где ему быть? Сын рассердился на отца, потому что прочитал какие-то записи в дневнике. Сведения о Дробише тоже оттуда. Последний раз Андреас отпирал сейф четыре дня назад. Дневник был на месте… Но что вы замыслили?

— Пока все очень смутно…

Энрико откинулся на скамье, заглянул в целлулоидное оконце:

— Куда мы едем?

— К друзьям. Познакомишься. У них есть передатчик. — Кузьмич провел руками по щекам, посмотрел на Энрико. — Видишь, какое дело: у меня и впрямь неважно со здоровьем. Может случиться всякое… Ты должен быть готов все взять на себя.

Он углубился в раздумья. Энрико молча смотрел на старика. Хотел было зажечь сигарету, но вспомнил, как Кузьмич раскашлялся в прокуренном зале пивной, сунул сигареты в карман.

— Послушай, — вдруг сказал Кузьмич, — кто из твоих хозяев увлекается музыкой?

— Гейдрих.

— А какой инструмент?

— Кажется, скрипка.

— Вон как! — Кузьмич удивленно присвистнул. — В одной из шифровок Саше поручено навести справки о некоем человеке в Баку… Слышал ты о скрипках Страдивари? Так вот, Тилле считает, что в Баку есть одна из этих знаменитых скрипок.

— У частного лица?

— Да.

— Нашли этого человека?

— Жив-здоров.

— А скрипка?

— Представь, у него в самом деле оказался собственный «Страдивари»! Скрипка досталась от отца, который до революции долго жил где-то на Корсике. А сын даже не музыкант…

— Тилле уже знает об этом?

— Извещен. Пусть проникнется еще большим доверием к своему «агенту»… Конечно, приняты меры, чтобы скрипка надежно охранялась.

— Ясно… А что вы задумали в отношении дневника?

— Видишь ли, Дробиш смог сфотографировать только часть записей. Теперь нам необходим весь дневник.

— Записи после начала войны?

— Не только. Когда-то Тилле был близок к Гитлеру. Потом фюрер охладел к нему. Тилле воспринял это весьма болезненно. Дробиш слышал, как однажды его хозяин обозвал Гитлера шакалом… Понимаешь, какого рода записи могут оказаться в дневнике?

— Хотите заставить его работать на нас?

— Сегодня будет связь с Центром. Доложим о возможности сделать такую попытку.

— Вот еще о чем я подумал… Вы сказали: над Баку прошел «Юнкерс-88», не сбросил бомб. Где гарантия, что не прилетят другие, но уже с целью бомбежки?

— Последние месяцы я только об этом и думаю… Они считают, что успешно начали войну. Вот и надеются обойтись без разрушения нашей нефтяной промышленности. Поэтому и группа Саши сидит без дела. Таковы догадки. Но первое же крупное поражение немцев — и они могут все перерешить… Это учитывается. Ты должен знать: район сильно укрепляют. Бакинский корпус ПВО преобразован в армию. Город имеет третью по мощи противовоздушную оборону — после Москвы и Ленинграда. Но кто даст гарантию, что часть нацистских бомбардировщиков не прорвется к нефти Апшерона? Пусть это будет всего несколько самолетов… Только представь, что они могут натворить!

— К Москве они прорываются. Могут и к Баку. — Энрико задумался. — А знаете, есть одна мысль… Вот я ставлю себя на место немцев. Им крепко дали по зубам. Наступление замедлилось. Советские войска держат оборону. Нацистское командование готово отдать приказ — разбомбить, сжечь наши нефтепромыслы. И тут ему доносят: противник считается с перспективой потерять Бакинский район, поэтому нефтеперегонные заводы, нефтепромыслы, электростанции — все подготавливает к уничтожению… Как поступят немцы, получив такие данные?

— Странно, что ты пришел к этой мысли.

— Почему?

— Потому что есть секретное решение Советского правительства: в случае чрезвычайных обстоятельств в руки врага не должен попасть ни один нефтеперегонный завод или исправная скважина. Война есть война, надо предусмотреть самое худшее. И соответствующая работа уже ведется в Баку, Грозном, Майкопе…

— Кузьмич, это решение надо подбросить немцам! Они все равно узнают о нем рано или поздно. Так пусть узнают теперь же, немедленно.

2

В 13 часов 19 ноября 1941 года в новой имперской канцелярии Гитлера открылось военное совещание. Обсуждалось положение на Восточном фронте. К 15 часам, когда был сделан перерыв для кофе, успели высказаться: начальник верховного командования вооруженных сил Вильгельм Кейтель, начальник штаба оперативного руководства верховного командования вооруженных сил Альфред Иодль, начальник генерального штаба сухопутных войск Франц Гальдер, командующий военно-морскими силами Эрих Редер.

Свои замечания сделали: преемник Гитлера на посту главы государства — командующий военно-воздушными силами и уполномоченный по четырехлетнему плану Герман Геринг, начальник партийной канцелярии и заместитель Гитлера по НСДАП Мартин Борман.

Присутствовали, но не выступали: глава СС Генрих Гиммлер, руководитель РСХА и рейхспротектор Богемии и Моравии Рейнгард Гейдрих, шеф абвера Вильгельм Канарис.

Разумеется, никто не выказал сожаления по поводу несостоявшегося парада германских войск на Красной площади Москвы в день 7 ноября. Об этом просто не говорили. Зато было много суждений о том, что Красная Армия измотана и возможность сколько-нибудь крупного наступления советских войск исключается.

После перерыва говорил Гитлер.

Было решено :

операции в районе Москвы должны иметь целью полное уничтожение вражеских дивизий путем согласованных наступательных действий, а не фронтальное оттеснение противника;

осуществить наступление одним корпусом на Воронеж;

на севере — ликвидировать ладожскую группу русских;

итальянские соединения переподчинить 4-му армейскому корпусу.

Было констатировано положение в войсках:

в целом — укомплектованность частей ниже среднего уровня, в особенности танками;

не хватает горючего;

противник по численности не уступает германским войскам, однако вести наступление не способен;

17-я армия: измотана боями;

6-я армия: крайне измотана боями;

группа армий «Центр»: наступление приостановлено из-за трудностей в снабжении войск и неблагоприятной погоды;

2-я армия: войска утомлены, снабжение осуществляется лишь с большим трудом.

Было отмечено относительное благополучие в ряде пехотных и танковых соединений, которые продолжают наступление.

Оперативные замыслы и возможные цели на ближайшее время:

ликвидировать ладожскую группу противника, соединиться с финнами, удерживать фронт на рубеже Ленинград, Кронштадт;

достигнуть Дона и Волги, цель — Сталинград, Майкоп;

активизировать действия авиации — удары по железным дорогам на разрушение, удары по шоссейным дорогам.

Политический эффект кампании: то, что уже совершено в России, надо считать невиданным достижением. В результате потери важнейших источников сырья, в особенности угольного бассейна, военный потенциал русских значительно снизился и в военно-экономическом отношении они не смогут быстро стать на ноги.

На этом совещание было закрыто. По указанию Гитлера остались Геринг, Борман, Гиммлер, Кейтель, Гейдрих, Канарис.

— Передо мной документ, — Гитлер взял из папки лист бумаги. — В декабре на военные нужды потребуется девяносто пять тысяч тонн нефти. Имеется в виду Восточный фронт, юго-восток, Африка. И это количество горючего, как я полагаю, — только минимум. Мы же будем располагать лишь пятьюдесятью пятью тысячами тонн. Понимаете, что это означает, господа?

— Означает, что история повторяется, — раздраженно сказал Геринг. — Германию снова терзает топливный голод, тогда как ее противники захлебываются в избытке горючего.

— По моим сведениям, Россия даже сокращает добычу нефти, — вставил Канарис. — У них переполнены хранилища, особенно в Бакинском районе. Конечно, есть трудности с вывозом: перегружены железные дороги. Но главное — у них много нефти. Очень много!

Геринг встал, прошелся по комнате. Он все больше наливался гневом, поминутно трогал воротничок, врезавшийся в толстую шею. Все смотрели на него.

— Я всегда поражался образу мышления некоторых умников из ОКХ , — проговорил Геринг. — Только подумать, в первые же дни восточного похода были сожжены гигантские хранилища нефти в западных военных округах Советов! — Он вскинул кулаки. — Их сожгли, вместо того чтобы захватить целыми и невредимыми!

— Склады горючего бомбила авиация, которой командуете вы, рейхсмаршал, — сказал Кейтель.

— Вот как! От кого же поступали заявки на обработку целей? От кого, я спрашиваю? А, вы молчите!

Кейтель мог бы ответить: в качестве основополагающей идеи варианта «Барбаросса» была убежденность, что восточный поход продлится лишь несколько месяцев. На этом строились все расчеты, расчет расхода горючего — тоже. И эти выкладки были утверждены фюрером при полном согласии «второго человека в государстве» — Геринга.

Но он молчал. Иначе вынужден был бы признать и другое: план «быстротечной военной операции» от начала и до конца был составлен именно им, начальником верховного командования вооруженных сил Вильгельмом Кейтелем.

— Мой фюрер, — сказал Геринг, возвращаясь на место. — Я раздобуду вам эти недостающие сорок тысяч тонн нефти, можете не сомневаться. Выдавлю их из Румынии, даже если бы пришлось положить под пресс самого Антонеску! Но я хочу знать: как долго мы будем топтаться в центральных областях России, дрожать над каждой тонной бензина, остающегося в наших хранилищах? Я знаком с документом, который вы держите сейчас в руках. Там в конце сказано: Германия и оккупированные области могут израсходовать в декабре на невоенные нужды только двенадцать тысяч тонн горючего. Это мало, очень мало. Страна и подвластные территории проведут плохую зиму. Так пусть это будет наша последняя плохая зима!

— О чем вы, рейхсмаршал? — сказал Гитлер. — Говорите точнее.

— Мы, Герман Геринг и я, имеем в виду Кавказ, — сказал Гиммлер, — захват Кавказа с его нефтяными источниками как первоочередную цель на будущий год.

Гитлер взглянул на Геринга.

— Да, — подтвердил тот, — захват Кавказа уже в первой трети тысяча девятьсот сорок второго года. Все кровно заинтересованы в этом, и в первую очередь авиация и танковые войска, мой фюрер. Пусть это свершится — и тогда сам Господь Бог не спасет Англию!

— Я думаю и об Америке, — сказал Гитлер. — Она тоже не должна уйти от возмездия. Могу открыть секрет: со дня на день следует ожидать нападения Японии на тихоокеанский флот янки. Тогда придет конец нетерпимому положению, когда американские корабли доставляют Англии самолеты, орудия, танки, нефть, а командиры наших подводных лодок глядят в перископы и скрежещут зубами от злости, пропуская столь заманчивые цели… Таким образом, ближайшая перспектива — война и против Америки. Война, которая будет пожирать вдвое-втрое больше горючего, чем сейчас. Да, Кавказ — паша главная цель будущего года, вы целиком правы, мой дорогой Геринг.

Гитлер прошел к столику, где стоял сифон, нацедил воды в стакан, выпил.

— Вы сказали, Россия сокращает добычу горючего? — Он взглянул на Канариса. — Очень хорошо, если так. Продолжайте взрывать нефтепроводы, уничтожать танкеры и железнодорожные наливные составы. Действуя таким образом, мы убиваем двух зайцев. Противник лишается горючего — это первое. В недрах нефтяных полей останется больше богатств для того времени, когда на Кавказ придем мы, — это второе.

— Понял, мой фюрер. Все будет исполнено. — Канарис встал, скосил глаза на Гейдриха: — Но возникает одна опасность… Абвер приступил к широким операциям, цель которых — облегчить захват Кавказа германскими войсками. Имеется в виду создание специальных групп — они будут заброшены в этот район, организуют диверсии, а главное — подготовят антибольшевистское подполье. Цель — вооруженные выступления против режима, даже восстания, когда немецкие войска будут на подходе к Кавказу.

— Одна из групп — та, что имеет кодовое название «Тамара»? Речь идет о ней?

— Да, мой фюрер. Но «Тамара» — лишь первая из этих групп. Будут и другие, главным образом для Азербайджана.

— В чем же вы видите опасность, господин Канарис?

— Она в том, что наши войска могут застать на Кавказе пепелища.

— Не понимаю…

— Здесь было высказано сожаление по поводу… ошибки, в результате которой оказались уничтоженными крупные запасы горючего в западных районах Советов. И я подумал: вдруг все повторится? Нефть — это нефть. Несколько необдуманных акций на нефтепромыслах или очистительных заводах — и есть риск, что огонь охватит весь Апшеронский полуостров…

Гитлер понял, на что намекал Канарис, взглянул на Генриха Гиммлера.

— Такой опасности нет, — сказал Гиммлер. — Я хорошо изучил этот район. Нефтепромыслы разбросаны на большой территории, вывод из строя одного не отразится на работе другого. Что касается нефтеочистительных заводов или хранилищ горючего, то и здесь, я убежден, взрыв одного из них не приведет к уничтожению прочих объектов.

— Не стану спорить. — Канарис помедлил. — Но все же боюсь, что, поступив так, мы будем бить в один барабан с русскими. — Он снова сделал паузу. — По некоторым данным, противник сам готовит уничтожение нефтяной промышленности Кавказа.

— Своей нефтяной промышленности? — переспросил Гитлер, поднявшись с кресла. — Я не ослышался?

— Нет, мой фюрер.

— Откуда такие данные?

— В районе населенного пункта Ефремово танковая армия Гудериана отбросила врага и взяла пленных. Среди них оказался некий сержант. Им заинтересовались, когда выяснилось, что он житель Баку и только на днях прибыл оттуда на фронт: абвер-офицеры имеют на этот счет особые инструкции… Установлено, что пленный работал на одном из нефтепромыслов. Он утверждает, что поступил секретный приказ подготовить к уничтожению все действующие нефтяные скважины.

— Каким образом? — Гитлер подошел к Канарису. — В скважины закладывают взрывчатку? Но это чушь!

— Этот человек был оператором нефтедобывающей бригады. Он показал: у вышек складывают в кучи комья затвердевшего бетона. Достаточно сбросить в ствол скважины десяток таких «бомб» — и она потеряна. Я консультировался у специалистов. Они подтвердили, что так может быть.

— А заводы?

— По ним у меня еще нет сведений. Абвер продолжает поиски среди пленных. Данные будут, мой фюрер.

— Где этот пленный?

— На пути в Берлин. Я затребовал его, чтобы лично допросить.

— Очень правильно: все это может быть дезинформацией. — Гитлер обернулся к руководителю СС: — Видите, как поворачивается дело?

— Люди СД в Бакинском нефтяном районе подготовили серию диверсий, но не приступили к ним, потому что еще не пришло время, — сказал Гиммлер. — Мы планируем устроить ад в топливном тылу большевиков, когда германские армии будут штурмовать Кавказ — не раньше.

— Прикажите вашей агентуре в этом районе проверить то, что мы сейчас узнали от главы абвера. Как можно быстрее, рейхсфюрер! До окончания проверки — никаких акций. — Гитлер посмотрел на Геринга. — Это относится и к авиации. Бомбите, взрывайте нефть на путях вывоза. Не трогайте промыслы и заводы!

— Понял, — сказал Геринг. — Теперь я хотел бы внести ясность в одно дело. Рейхсфюрер упомянул об агентуре СД в Баку. Что это за люди?

Гиммлер переглянулся с Гейдрихом, как бы приглашая его ответить.

— У нас там несколько диверсионно-разведывательных групп, — сказал Гейдрих.

— Так я и думал. Мы никак не избавимся от старой болезни — действовать параллельно. Абвер организует широкие операции по разложению и диверсиям на Кавказе. СД влезает в эту игру. Недостает только, чтобы свои собственные группы в этом районе создала еще и криминальная полиция. У русских есть хорошая пословица: когда много нянек, ребенок остается без присмотра.

— Что же вы предлагаете? — сказал Гитлер.

— Возглавлять работу против Кавказа должен кто-то один. Господин адмирал, согласны вы передать в СД ваши подразделения, и в первую очередь группу «Тамара»?

— Нет! — резко сказал Канарис.

— Ну, а вы, рейхсфюрер Гиммлер? Разделяете вы ту точку зрения, что все должно быть сосредоточено под одним командованием?

— Мысль верная, — ответил Гиммлер. И прибавил, стараясь, чтобы голос звучал возможно искреннее: — Мы сделаем все, как надо, если эту работу поручат СД… Как вы на это смотрите, обергруппенфюрер Гейдрих?

— Целиком согласен.

— А я против, — вдруг сказал Геринг. — К сожалению, пока СД ничего не может противопоставить такой мощной силе, как «Бранденбург-800». Господин Канарис располагает большими возможностями. Таким образом, Кавказ следует целиком поручить заботам абвера.

— Я возражаю! — воскликнул Гиммлер. — Мы затратили почти два года на подготовку этих групп. Ими руководит специально созданное отделение в шестом управлении. Система отлажена, действует хорошо.

— Вот и передайте все это абверу — группы и ваше специальное отделение. Кто, кстати, его возглавляет?

— Один из лучших работников — штандартенфюрер Теодор Тилле.

— Я знаю этого офицера, — сказал Гитлер, обращаясь к Канарису. — Вы будете довольны им.

— Так уже все решено, мой фюрер?! — воскликнул Гиммлер.

— Вопрос исчерпан, — сказал Геринг. — Фюрер устал, да и нам пора обедать.

— Господа, — сказал Гитлер, когда все поднялись с мест. — Господа, приглашаю вас поздравить главу абвера. С сегодняшнего дня он — полный адмирал.

 

ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ ГЛАВА

1

Воскресный день выдался на редкость ненастный. Теодор Тилле не выходил из дома — сидел в кабинете, углубившись в работу. Уже были сделаны записи в дневнике за вчерашний день, просмотрены газеты и почта. Он потянулся к звонку, чтобы приказать горничной приготовить завтрак, но задержал руку. Сильный порыв ветра швырнул в окно струи воды — дождь пробарабанил по стеклам, как свинцовая дробь.

Тилле встал, поглядел в парк. Мокрые деревья с голыми черными ветвями раскачивались под напором ветра. Желтая вода несла по аллее жухлые листья, обрывки бумаги. Да, с наступлением войны парк пришел в запустение…

Он поежился, попытавшись представить, что творится сейчас далеко на Востоке. Прошел к стеллажу, снял большой том военной истории. Книга пестрела иллюстрациями. Полистав ее, он нашел нужное. Цветная репродукция с картины известного художника изображала эпизод отступления Наполеона из России: усталые кони влекут по сугробам сани с закутанным в мех полководцем, а по сторонам торчат из снега шлемы гренадеров, руки со скрюченными пальцами.

Вот и теперь русские гонят от своей столицы неприятельские войска… То, что произошло под Москвой, было непостижимо. Еще месяц назад в Берлине ждали совсем иных вестей. И вдруг контрнаступление советских армий, сперва войсками двух фронтов, затем и третьего, атаки по полосе, исчисляемой не десятками — сотнями километров!

Что же это — только лишь трагический эпизод, чей-то недосмотр, просчет? А может быть, нечто более серьезное, даже необратимое?..

Вздохнув, он снова потянулся к кнопке звонка. Подумалось: удивительно устроен человек — такая беда свалилась на страну, тысячи немцев замерзают в снегах, а он через несколько минут сядет за стол в жарко натопленном доме, заткнет за воротник угол накрахмаленной салфетки…

Прогудел телефон. Он снял трубку, назвал себя.

— Здравствуйте, — сказал мужской голос. — Если вы находитесь в своем кабинете, то на столе перед вами должна лежать некая книга в зеленом переплете. Впрочем, скорее всего, она в сейфе. Откатите секцию стеллажа, возьмите ее из хранилища!

Голос умолк.

Держа трубку у уха, Тилле попытался расстегнуть пуговицу на воротнике сорочки, но пальцы плохо повиновались.

— Кто говорит?..

— Доброжелатель.

— Ваше имя! — Тилле постарался, чтобы голос звучал решительно. — Назовите себя, или я кладу трубку.

— Сделаете ошибку.

Неизвестный собеседник говорил равнодушно, вяло цедил слова. И это пугало Тилле. Невольно он коснулся рукой зеленой сафьяновой обложки дневника.

— Взяли? — продолжал голос. — Раскройте книгу на любой странице. Например, на двадцатой… Я читаю: «Четвертое июля 1939 года. Прошла неделя, как отправлено письмо с чеком на тысячу марок, то и другое от имени Андреаса. До сих пор нет результата. Значит, опять не дождусь приема. Да, этот самовлюбленный Нарцисс начисто забыл о старых партийных товарищах, которым обязан всем, чего он достиг. И такому человеку я верил!»

Тилле судорожно перевел дыхание: запись совпадала слово в слово!

— Я продолжаю, — послышалось в трубке. — Следующая страница. Здесь речь идет о беседе с… Опустим фамилию — она не для телефонного разговора. Только замечу: зачеркнута половина третьей строчки. В седьмой строке — помарка… Читать дальше?

— Откуда это у вас? — сказал Тилле и поморщился, поняв, что задал глупый вопрос.

— Передо мной столько записей, сколько страниц в вашей зеленой книге. Копии выполнены фотографическим способом. Нам надо встретиться!

— Зачем?..

— В ваших интересах не откладывать встречу. Каждый час промедления увеличивает опасность того, что записи попадут в плохие руки… Ну, вы согласны?

— Хорошо… Где и когда?

— Вспомните, где вы были вчера в семь часов вечера… Вы еще пококетничали с хорошенькой продавщицей.

Накануне Тилле заходил в большой универсальный магазин на Александерплац. Продавщица помогла выбрать галстуки по вкусу, и он сделал ей комплимент.

— Да, — сказал Тилле. — А когда?

— Немедленно… Нет, я не боюсь, что примете какие-то меры. В этом случае вы совершили бы самоубийство. Просто у меня нет другого времени. Так вы выезжаете?

— Да.

— Вы должны быть одни!

— Да.

— У вас какой автомобиль?

— ДКВ.

— Его номер, цвет кузова?

Тилле сказал.

— На месте встречи оставьте машину, сами идите в конец квартала. Если к вам не подойдут, возвращайтесь.

— Но…

— Это все! Мы и так слишком долго разговаривали. Я кладу трубку. Но перед этим хочу сказать, что вам не причинят зла. И еще: вы должны быть на месте не позже чем через сорок минут. Не опоздайте!

Кузьмин вел разговор из телефонной будки в пустынном переулке.

— Поехали отсюда, — сказал он поджидавшему у будки Энрико. — Береженого Бог бережет.

Уже в машине Энрико заметил: надо было настоять, чтобы Тилле захватил с собой дневник.

— Ни в коем случае! Смекнул бы, что нам известно далеко не все. А это уже шанс для него.

Синий «опель» катил по магистрали. Все так же хлестал дождь. «Дворники» едва справлялись с потоками воды на ветровом стекле.

— Сейчас я выйду, — сказал Кузьмич, когда подъехали к центру. — Ты больше не нужен. Через два часа позвонишь по его номеру. Скажешь: «Передайте трубку вашему гостю». Пусть знает, что я не один. Голос измени.

— Понял.

— Звони из будки, подальше от своего жилья. Я отвечу: «Да, да, слушаю». Любые другие слова в начале разговора будут означать, что возникло осложнение. Тогда всякая связь между нами прерывается. Сообщишь об этом в Центр — теперь у тебя есть возможность. Там скажут, как быть дальше. Если все пройдет хорошо, встречаемся завтра. Метро «Ноллендорфплац», в семь вечера. Буду ехать в первом вагоне, в направлении от центра города. Увидишь меня в окне, садись во второй вагон. Выходим на следующей станции. Там будет ждать грузовик почтарей.

— Все же вы сильно рискуете, — проговорил Энрико. — Этот тип большой негодяй, на всякое способен… Может, дать пистолет?

— В случае чего пистолет не поможет… Ну, я пошел!

Кузьмич тронул товарища за плечо, выбрался из машины.

Энрико глядел ему вслед: пригнувшись навстречу дождю и ветру, Кузьмич неторопливо брел по залитому водой тротуару.

2

Тилле прибыл к месту встречи через пятьдесят минут. За все это время он так и не смог собраться с мыслями. Одно было несомненно: звонивший — из группы, в которую входил Дробиш, и они действительно скопировали весь дневник. Иначе незнакомец не чувствовал бы себя так уверенно. Чего же хочет этот человек? Быть может, надеется, что он, Тилле, поможет выручить второго члена группы — радиста?..

Оставив машину у магазина, он направился к перекрестку. Мимо пробежал юноша в желтом клеенчатом плаще, за ним еще один. Далее попался худой высокий старик в сером пальто с подтеками дождя на плечах и груди. Разумеется, все это были не те. Почему-то Тилле был убежден, что увидит человека с волевым лицом и решительными движениями.

Он дошел до угла, постоял там и побрел назад.

Он приближался к своему автомобилю. Улица была безлюдна. Оглянувшись, он убедился, что позади тоже никого нет.

Может, он галлюцинировал, сидя в кабинете у телефона?

Тилле сделал еще шаг и будто наткнулся на препятствие. В ДКВ был человек!

Он заставил себя открыть дверцу автомобиля, сесть за руль. Помедлив, скосил глаза на того, кто находился рядом. Это был тот самый прохожий — старик в сером мокром пальто.

— Поезжайте, — сказал Кузьмич, глядя в ветровое стекло.

— Куда?

— У нас будет длинный разговор. Все равно куда. Может быть, к вам?

— Дом под наблюдением. — Тилле тронул автомобиль.

— Я знаю. На выезде из Берлина пересяду назад, пригнусь — меня не увидят.

— Не боитесь, что отвезу вас в полицию?

— Дорога скользкая, а вы отвлекаетесь!

Почти всю оставшуюся часть пути они молчали. У начала шоссе, ведущего к замку, Тилле остановил машину.

— Пересаживайтесь. Мы въедем прямо в гараж.

Кузьмич вспомнил рассказ Энрико о посещении Вальдхофа. Тогда Андреас тоже с ходу вкатил в гараж.

Они сидели за низким полированным столом — старик в мешковатом штатском костюме, большеглазый, с копной седых волос, обрамлявших серое худое лицо, и пятидесятилетний мужчина в военном мундире, дородный и розовощекий.

Тилле откинулся в кресле, заложил ногу за ногу. В стенах родного дома он чувствовал себя увереннее.

— О чем будет разговор? Вы утверждали, что располагаете какими-то записями… Где они?

— Поставьте себя на мое место. Возили бы вы по Берлину эти документы? Первая же облава — и фотокопии вашего дневника в руках у гестапо.

— Заботитесь о моей безопасности?

— Кровно заинтересован в этом!

— Гляжу на вас и думаю: вот человек, о котором не скажешь, что он шантажист. И тем не менее…

— Чтобы рассеять ваши сомнения, продолжу цитирование. Желаете освежить в памяти подробности музыкального вечера у Рейнгарда Гейдриха? Или ваши мысли о нем? Быть может, вспомним о другом, — скажем, о письмах Эрики Хоссбах, в частности о ее последнем послании?

Тилле потускнел. Он все так же смотрел на собеседника, но в его глазах была уже не ирония, а тревожное ожидание.

— Не беспокойтесь, — сказал Кузьмич, — Эрика жива, невредима. Кстати, ее подруга тоже.

— Их… не тронули?

— Зачем же! Они трудятся на вашу службу. Разумеется, под контролем… Да, мы проникли в ваш домашний сейф, а затем вышли на ваших людей в Баку.

— Хотите, чтобы и я работал на вас?

— После всего, что произошло под Москвой, это не такая плохая перспектива. Если германская армия встанет после подобного удара, то для того лишь, чтобы получить следующий, еще более мощный. И они будут нанесены, эти удары. Короче, самое страшное мы уже пережили. Для вас же это только начинается… Ну?

— Я должен подумать.

— Десять минут! — Кузьмин взглянул на часы. — А пока дайте ваш дневник.

— Вы сошли с ума! Где у меня гарантия…

— Слушайте! — Кузьмич сжал кулаки. — Не мы начинали эту войну. Так вот, я только лишь защищаю свой народ, близких, самого себя, черт возьми! Гарантия, сказали вы? Да вы ее держите в собственных руках. Гарантия — это ваша работа, не против своей страны, нет! Только против нынешнего режима в Германии. А он все равно обречен, этот ваш нацизм, будете вы с нами или же против нас. Но вы можете хоть как-то содействовать тому, чтобы во всем мире детей перестали пугать немцами. Ведь и у вас есть сын. Думаете ли вы о том, кем он станет, что будет у него за душой? Вам дается возможность не прятать глаза от своего парня, когда русские, англичане, американцы, французы, чехи, поляки, датчане, голландцы — когда все мы придем в Берлин и каждый взрослый немец будет держать ответ за то, что он делал во время войны!..

Тилле молчал.

Кузьмич прошел к окну, стал сбоку, зажег сигарету. Он долго курил, разглядывая залитый дождем парк.

— Возьмите!

Он повернул голову. Тилле держал в руке толстую книгу в блестящем зеленом переплете.

Вернувшись к креслу, Кузьмич взял дневник и бросил на стол. Казалось, его уже не интересует этот документ.

— На вас мундир вермахта. Почему?

— Переведен в абвер.

— Один?

— Туда передано мое отделение.

— Почему?

— Не знаю. Мне не объяснили.

— А ваши предположения?

— Не знаю, — повторил Тилле.

— Вас влили в «Бранденбург-800»? Быть может, в «Кавказский легион»?

— Этот последний является частью «Бранденбурга». Но пока мы самостоятельны.

— Кто ваш шеф?

— Эрвин Лахузен, руководитель аусланд-абвера.

— Хорошо… Как проходит по документам подруга Эрики Хоссбах?

— Ее имя Эстер Диас.

— Других имен нет?

— Думаю, нет.

— В Баку у вас только одна эта группа?

Тилле замялся.

— Говорите, ведь теперь мы союзники. — Кузьмич усмехнулся, достал новую сигарету. — А друзья должны быть откровенны.

Зазвонил телефон. Тилле взял трубку. Выслушав того, кто звонил, озадаченно поджал губы.

— Просят вас.

— Да, да, слушаю, — сказал Кузьмич в трубку. — Нет, у нас все хорошо.

Тилле принял трубку из рук гостя, механически приложил ее к уху. В телефоне звучали гудки отбоя.

— Это был один из моих людей, — сказал Кузьмич, отвечая на вопрос в глазах хозяина Вальдхофа. — Беспокоится за меня… Придет время, я познакомлю вас. Но мы отвлеклись. Так есть в Баку еще группа?

— Да. Ее возглавляет Пиффль.

— Бердт Пиффль? Мы знаем этого человека. А еще?

— Зачем спрашивать, если вам уже все известно? Проверяете мою искренность?

— Устроили же вы проверку Эстер Диас! Вот и я должен все сделать как надо.

— Есть и третья группа. Заброшена из Ирана, состоит из людей местной национальности.

Это уже была новость. Но Кузьмич никак не показал, что заинтересовался последним сообщением Тилле.

— А еще? — спросил он.

— Я сказал все.

— Ну что же, все так все. При каких обстоятельствах был убит Дробиш?

— Видимо, шел на связь.

— С кем?

— С радистом.

— Что нашли у Дробиша?

— Думаю, ничего не нашли.

— Да, это так. Иначе вам бы несдобровать, правда? — Тилле молчал. — Теперь о судьбе радиста. Что известно об этом человеке?

— Его взяли живым. Дело ведет гестапо. Это все, что я знаю. Я работал в шестом управлении. Гестапо — четвертое. Практически наши службы не связаны. Начальство, конечно, общается, мы — нет.

— Хорошо, хватит на сегодня. Напишите имена руководителей всех трех групп на Кавказе, укажите их адреса, клички.

— Но вы все уже знаете!

— Напишите, — повторил Кузьмич.

Тилле взял лист бумаги, изложил требуемое. Кузьмич следил за его рукой.

— Теперь подпись, — сказал он. — Для вас я Артур. Придумайте себе кличку.

Тилле поставил под текстом: «Курт».

— Очень хорошо, Курт. Встретимся через два-три дня. Я дам о себе знать… Кстати, мы не коснулись групп в Грозном.

— Я только начал заниматься этим районом. Там действует абвер.

— Нужны данные и об этих группах. Сделайте так, чтобы они подпали под ваше начало. Кстати, почему нефтяные центры не бомбят?

— От Лахузена я узнал, что на совещании у фюрера произошло столкновение между Герингом и Кейтелем. Геринг обвинил армию, которая в начале кампании сожгла большие запасы нефти на западе России, тогда как это горючее следовало захватить.

— Германии недостает нефти?

— Горючего всегда не хватало… Как я понимаю, принято решение бомбить и уничтожать все, что угодно, но не источники нефти. Ведь их невозможно восстановить.

— Ставка на овладение нефтяным центром России?

— Да. Но, по данным абвера, вы готовите уничтожение собственных нефтяных центров.

— Вы верите этому?

— Поверил, когда получил аналогичное сообщение от Альфы.

— Альфа?..

— Эстер Диас… Теперь-то понимаю, что это была дезинформация.

— К сожалению, нет. Такое решение существует. Ни одна тонна горючего не должна попасть в руки врага.

— У вас считаются с возможностью потерять Кавказ?

— Решение было принято до разгрома противника под Москвой, когда нам было очень трудно. Так что делайте правильные выводы.

— Да, сейчас иная обстановка…

— Итак, ваше первое задание, — планы насчет Кавказа, группы в Грозном, Майкопе… Кроме того, представляет интерес все, относящееся к «Бранденбургу-800» и легиону «Кавказ». Может случиться, что с вами свяжется мой коллега. Он скажет пароль: «Кланяется ваш добрый друг Артур». Отзыв: «Рад, что у него все в порядке». Запомнили? Ну вот, хорошо… Мы не условились насчет денег. Мы исходим из того, что работа должна оплачиваться. Тем более если она преследует благородные цели. Подумайте, назовите сумму. — Кузьмич встал, листок с записью, сделанной Тилле, вложил в его дневник.

— Хотите взять дневник? Я не дам его!

— Взамен я оставлю это. — Кузьмич положил на стол ключ от сейфа.

Тилле долго смотрел на ключ. Все еще не веря, достал из кармана связку ключей в кожаном чехольчике. Его собственный ключ был на месте.

— Как видите, мы имели возможность взять дневник, не спрашивая согласия его владельца. Потом решили, что обеими сторонами должна быть проявлена добрая воля… Дневник не может оставаться у вас.

— Я не дам его, лучше уничтожу. — Тилле вынул из дневника листок с записями. — И это не дам. Можете переписать текст. Разрешаю скопировать что угодно из дневника. Скопировать, но не больше. Потом он будет сожжен в вашем присутствии.

— Хорошо, — кивнул Кузьмич. — Понимаю ваши опасения, хотя и не разделяю их.

— Я сказал не все. Есть и другие условия. Я буду работать на вас до последнего дня войны независимо от того, как она сложится. Вы убеждены, что победят русские, — очень хорошо, в этом случае мне, как человеку, который много сделал для поражения нацизма, должно быть обеспечено соответствующее положение в послевоенной Германии. Но возможен — я бы сказал, более реален — иной финал… Это немцы находятся сейчас близ Москвы, а не русские близ Берлина. Короче, вы даете слово: если победит Германия, никто никогда не узнает о наших контактах. Со своей стороны я сделаю все, чтобы облегчить вашу участь… Почему вы улыбаетесь?

— Мы еще не договорились относительно денег.

— Да, деньги!.. Условимся так. Периодически вы делаете вклад на шифрованный счет в банк одной из нейтральных стран. Разумеется, в надежной валюте. Подойдет это вам?.. И не считайте меня циником. Мы живем во времена, когда преуспевают люди определенных принципов. Почему я должен быть исключением из общего правила?

…Кузьмич принялся за работу. В шестом часу сделал перерыв, походил по комнате.

— Что вы читаете? — спросил он Тилле, сидевшего у камина с книгой в руках.

— Берроуза. Слышали о таком?

— Автор «Тарзана»?

— Верно, он самый. У меня собрана вся серия. — Тилле показал на одну из полок стеллажа. — Очень занятно. Моим идеалом всегда был сильный человек, умеющий забраться на самую вершину, подчинить себе других, повелевать обстоятельствами.

— Гитлер из таких?

— Я бы сказал, ему повезло. — Тилле пожевал губами, недобро усмехнулся. — Ему очень повезло… Но потом он стал ошибаться…

— В чем же?

— Пренебрегает многими из тех, кто привел его к власти и сделался тем, что он есть теперь. И стоит ему покачнуться…

— Кого вы имеете в виду?

— Очень близких к нему людей. Однако обойдемся без фамилий…

И Тилле вновь взялся за книгу.

К десяти часам все было закончено.

— Сжигайте! — Кузьмич передал дневник его владельцу.

Дневник был разодран на части и брошен в камин. Бумага сгорела быстро. Но зеленый кожаный переплет еще долго корчился в огне и чадил.

— Вот и все, — мрачно сказал Тилле и помешал пепел кочергой. — Как говорили древние, quod erat faciendum .

— Согласен, — кивнул Кузьмич. — Думаю, сделано вовремя. Иначе могло быть и так: perdito tua ex te .

— Черт возьми, большевики знают латынь?

— Знают, как видите… — Кузьмич надел пальто, взял шляпу. — Отвезите меня куда-нибудь к центру.

 

ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ ГЛАВА

1

Шеф гестапо обергруппенфюрер СС и генерал полиции Генрих Мюллер оперся ладонями о стол и медленно поднялся на ноги, так медленно, что казалось, это стоило ему большого труда. Некоторое время он еще смотрел на прочитанные бумаги, потом вперил взгляд в офицера, стоявшего возле стола.

— Где этот человек?

— Здесь, обергруппенфюрер.

— Давайте его сюда…

Офицер вышел. Вскоре дверь кабинета вновь отворилась. Появился человек. Это был секретный сотрудник полиции безопасности — тот самый агент, который выследил Эссена, участвовал в его аресте, затем в схватке с Дробишем.

Тощий пожилой человек в клетчатых брюках гольф и кургузом пиджаке с вздувшимися карманами остановился у порога, вскинул руку и прокричал приветствие.

— Подойди, — сказал Мюллер. — Подойди и садись.

Агент приблизился, осторожно присел в кресло.

— Имя?

— Вольфганг Энгельгард Остеркампф.

— Ну и ну! — Мюллер покрутил головой. — С таким именем надо быть принцем крови, а не сыщиком.

Остеркампф не шевельнулся. Глаза его настороженно следили за всесильным шефом гестапо.

— Рассказывай, как все случилось.

— Я не виноват! — агент привстал с кресла. — Я все делал, как надо…

— Тебя не упрекают. Более того, за хорошую службу получишь награду. Говори, я должен знать подробности.

— Благодарю, обергруппенфюрер… Если начистоту, то все получилось как бы случайно. — Остеркампф осклабился, его желтое лицо покрылось сеткой морщинок. — Искал одного человека, а вышел на другого. С июля мы смотрим за замком Вальдхоф… Так вот, в прошлое воскресенье вижу: хозяин днем выехал в автомобиле. Вскоре он возвращается, и я определяю… Я два года проторчал на таможне, всякого насмотрелся. Иной раз подходит автомобиль с единственным седоком. Спрашиваю: «Везете что-нибудь?» Отвечает: «Нет». А я вижу — врет.

— Сильно просели рессоры автомобиля?

— Так точно! Это сразу заметно, если машина небольшая, из дешевых. Иной раз мы находили по двести кило контрабанды… Вот и штандартенфюрер Тилле ехал в маленьком автомобиле. Когда через час он вернулся, было ощущение, что везет груз. Ну да мне что за дело? Может, купил что-то тяжелое, поместил в багажник… Но вечером он снова выехал, и автомобиль опять выглядел загруженным… Что же это везут — то в замок, то назад? Вот я и отправился следом. Я сильно замешкался, пока добежал до места, где был спрятан дежурный «штеер». Словом, нагнал штандартенфюрера только возле Гедихнискирхе. Он как раз разворачивался, чтобы ехать назад.

— Высадил кого-нибудь?

— Не видел. Но я заметил: в конце улицы скрылся автомобиль, по виду — такси. Два дня мы искали эту машину. Нашли: сейчас в Берлине не так уж много таксомоторов. Шофер подтвердил: да, в тот вечер он взял седока близ Гедихнискирхе. Это был мужчина, судя по голосу, немолодой.

— Что еще установил шофер?

— Не разглядел пассажира: вечер, город затемнен… Клиент покинул такси у Ангальтского вокзала.

— И вы поехали на вокзал спустя два дня после того, как там исчез пассажир такси. Почему?

— Сам не знаю… Ну, потолкался в залах ожидания, буфете. Конечно, безрезультатно. Вышел на привокзальную площадь, заглянул в отель «Кайзерхоф» — это рядом, на краю площади. Минут десять поболтал с портье. Он и рассказал о клиенте. Это старик иностранец, который уже много лет наведывается в Берлин по делам своей фирмы, всякий раз останавливается у них… Накануне постоялец почувствовал себя больным. Ночью ему было плохо — метался в постели, стонал. Коридорная услышала, пыталась войти, но дверь была заперта, ключ оставлен в замке. К утру больному стало легче — отпер дверь и попросил кофе. Отказался от предложения вызвать врача. А вечером покинул отель.

— Куда он направился?

— Заказан билет на экспресс Берлин — Нюрнберг. К машине старика под руку вел швейцар — он едва передвигал ноги. И все же нашел в себе силы воспользоваться телефоном портье. Сообщил кому-то, что уезжает, просил проводить… Я не придал значения болтовне портье: ну заболел человек, спешит туда, где ему, вероятно, будет обеспечен надлежащий уход. К тому же он хорошо знаком работникам отеля, — следовательно, и полиции… Прошла неделя — и вдруг это происшествие в Бабельсберге. Я не знал о нем — находился в Вальдхофе. Узнал о случившемся только вчера, на утреннем инструктаже в полиции… Но вам уже все известно, обергруппенфюрер!

— Продолжай!

— Словом, ночью к партийному целленлейтору Бабельсберга постучал местный житель и поведал о странных делах, творящихся в доме по соседству.

— Кто этот человек?

— Некий Вернер Шенк. Ему семьдесят с лишним. Страдает астмой. Поэтому бедняге не спится. За ночь по нескольку раз выходит на улицу, чтобы глотнуть воздуха. Его домик рядом с коттеджем, где все произошло. Вот и в эту ночь Шенк никак не мог угомониться. Первый раз выбрался на волю в час ночи. И увидел, как из коттеджа вышел человек, сел в грузовичок, стоявший в конце улицы, и уехал. Ну, погулял Шенк и вернулся к себе. Снова проснулся от боли в груди, когда на часах было начало четвертого. Приступ астмы был сильный, Шенк распахнул окно. И сразу заметил тот же грузовик. Машина проехала мимо, остановилась на прежнем месте, от нее к соседнему дому прошли двое мужчин. Тут уже Шенк понял, что дело нечисто, вышел на улицу, прокрался к коттеджу. И явственно услышал, что там стонет человек. Пять минут спустя он стучался к целленлейтору. Еще через десять минут оба они были возле коттеджа. Вошли в калитку, стали под окном. Оттуда приглушенно доносились стоны, перемежаемые какими-то словами: видимо, больной бредил. Прислушавшись, Шенк едва не вскрикнул: это были русские слова! Он, Шенк, в первую мировую войну был в плену у русских, изучил там язык… Целленлейтор приказал ему бежать к телефонной будке и звонить в полицию, а сам остался у коттеджа. Полиция прибыла спустя двадцать минут. Дом был пуст. У его дверей лежал целленлейтор. Он уже не дышал… На следующий день нас повезли осмотреть дом. Там я увидел желтый саквояж с дорожным несессером и термосом. Вероятно, его забыли в спешке… Я и задумался: больной человек… саквояж с предметами, необходимыми в поездке… Короче, вспомнил разговор с портье в «Кайзерхофе». Через час мы были в этом отеле. Горничная, убиравшая номер больного иностранца, опознала саквояж.

Шеф гестапо вышел из-за стола, пожал руку Остеркампфу.

— Молодец, — сказал он. — Получишь награду: медаль и деньги. Повышать в должности не буду — ты на месте, хорошо делаешь свое дело. Теперь иди!

Оставшись один, Мюллер вернулся к документам, взял фотографии недавнего постояльца «Кайзерхофа», доставленные из управления пограничной полиции. Имя, конечно, вымышленное, как и гражданство Швейцарской конфедерации. Это русский, кадровый русский разведчик. Можно только догадываться, какими связями оброс он здесь, в Германии, сколько успел сделать за десятилетия работы на Западе!..

Вошел адъютант, положил на стол пакет. Там было заключение судебно-медицинской экспертизы. Целленлейтор был убит без применения огнестрельного оружия. Ему нанесли удар в горло, сильный удар, порвавший хрящи гортани и сместивший шейные позвонки. К акту экспертов был приложен рентгеновский снимок.

Мюллер долго рассматривал снимок. Казалось, силился что-то припомнить.

Вот он позвонил. Секунду спустя позвонил снова, несколько раз подряд. Вбежал встревоженный адъютант.

— Дело о нераскрытом убийстве двух работников СД, мужчины и женщины!

Адъютант вопросительно посмотрел на шефа.

— Весна 1939 года… Они были убиты в собственном коттедже, дом сожжен после взрыва газа! — Мюллер почти кричал. — Быстрее поворачивайтесь!

Папки с документами были принесены. Шеф гестапо стал торопливо листать бумаги. Вскоре нашел нужное — пачку рентгенофотографий трупа Бориса Тулина.

Да, он не ошибся. Оба раза применялся тот же прием: удар в горло, косой удар спереди, слева. Будто действовала одна рука.

2

В эти минуты за пятьдесят с лишним километров от Берлина, в местечке со странно звучащим для русского уха названием — Кляйн-Махно, умирал старый чекист Кузьмич.

Он был без сознания. Все силы ушли на то, чтобы покинуть отель, ставший ловушкой, когда внезапно осложнилась болезнь, выбраться из него и в течение часа пробыть на вокзале — не впасть в беспамятство, дождаться, чтобы подъехал почтовый грузовичок с двумя немецкими антифашистами.

С тех пор он почти не приходил в себя — метался в жарком чахоточном огне, сжигавшем остатки легких…

Сейчас он затих, вытянулся на своем ложе в пустом подземном гараже домика на самом краю поселка, лишь изредка вздрагивал, ловя воздух широко открытым ртом.

Те, кто сидел у изголовья, ничем не могли помочь. Не смели вызвать врача. Один из них, шофер почтового грузовика, понимал, что это конец: семь лет назад он потерял мать, скончавшуюся от туберкулеза, ее последние часы были такими же, что и у человека, лежащего сейчас на сдвинутых вместе ящиках из-под маргарина… Второй еще на что-то надеялся, шептал Кузьмичу ободряющие слова… Он был руководителем небольшой группы подпольщиков и радистом, как Эссен.

Послышались осторожные шаги. Подпольщики встали у выхода, подняли обрезки водопроводной трубы — единственное свое оружие.

Вошел Энрико. Эти последние дни он навещал Кузьмича лишь урывками: после того как отделение Тилле было передано абверу, работы прибавилось — группа готовилась к переезду на побережье Черного моря.

Он молча подсел к лежащему, взял его руку.

В следующую секунду он вскрикнул, сорвал фонарь, висевший на вбитом в стену гвозде, приблизил свет к лицу Кузьмича.

Широко раскрытые глаза старика неподвижно глядели в потолок. Полотенце, которое несколько минут назад положили ему на лоб, валялось на полу под изголовьем.

Глубокой ночью вернулись оба немца. Два с половиной часа назад они отправились в лес и вот теперь закончили работу и пришли.

— Надо бы обыскать карманы, — сказал радист.

Ответа не последовало, и он, передав лопату товарищу, осмотрел одежду Кузьмича, снял часы с его руки. Все это было вручено Энрико.

— Дайте огня!

Второй подпольщик достал зажигалку. Вспыхнул крошечный огонек. Энрико сжег документы Кузьмича.

Покойного завернули в серое байковое одеяло. Немцы приготовились взять его.

— Я сам, — сказал Энрико.

Он поднял Кузьмича на руки, направился к выходу.

На воле было безветренно. Шел снег. Крупные рыхлые хлопья неслышно ложились на землю.

Вскоре они дошли до леса, еще через полчаса оказались у вырытой могилы — комья земли на ее краю уже только угадывались под снегом.

Энрико стал на колени, осторожно опустил свою ношу. Откинул край одеяла и поцеловал Кузьмича в лоб, в отвердевшие на морозе губы.

Немцы были сзади, шагах в десяти. Ждали, чтобы Энрико простился с товарищем, выплакался наедине.

Но Энрико стоял перед Кузьмичом и молчал.

Наконец поднялся с колен, побрел в сторону, остановился у деревьев на краю поляны.

Он слышал за спиной шорох шагов подпольщиков, тяжелое прерывистое дыхание.

Потом застучали лопаты о грунт, стала сыпаться земля.

Он обхватил древесный ствол и заплакал, уткнув лоб в шершавую холодную кору.

Обернулся, когда все смолкло.

Ничто не указывало на то, что несколько минут назад здесь погребли человека. Разве что снег у подножия толстого бука лежал комьями, а не пеленой, как на всей поляне. Но снегопад продолжался, к утру должен был скрыть и этот последний след.

— Мы заметим место, — сказал радист. — В первый же сеанс связи я передам в Центр…

Энрико кивнул.

— Мы всегда будем помнить о нем, товарищ…

Энрико вынул из кармана часы Кузьмича.

— В память о нем, — сказал он, передавая часы радисту.

— Я сохраню их, — проговорил руководитель подпольщиков. — Если уцелею, верну его родственникам, когда они приедут в новую Германию.

«Если уцелею…»

Радист понимал, что у него очень мало шансов выжить. Гестапо уже ищет владельца коттеджа в Бабельсберге, у любого шпика имеется его фотография. Отныне он обречен на нелегальное существование. А это трудно, почти невозможно в нацистском рейхе, где едва ли не каждый второй человек — агент или осведомитель полиции.

Знал это и Энрико.

— Есть ли надежное убежище? — спросил он.

— Пока поживу у него. — Радист кивнул на товарища. — Долго нельзя: он с семьей…

— Что-нибудь придумаем, — сказал второй. — Семья есть семья, но мы знали, на что шли. Не беспокойтесь, товарищ. Рискуем не больше, чем вы… Давайте думать о работе.

Энрико вспомнил слова, сказанные Кузьмичом на одной из последних встреч. Вот и пришло время, когда он все должен взять на себя.

 

ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ ГЛАВА

1

Утро и первую половину дня адмирал Вильгельм Канарис провел в своем кабинете, изучая все то, что относилось к деятельности нового отделения, переданного абверу из СД.

В ту минуту, когда на совещании у Гитлера было принято решение, чтобы отделение штандартенфюрера Тилле сменило хозяина, он подумал, что у Гиммлера и Гейдриха не получилось с работой по этому направлению. Передача отделения в военную разведку — ловкий ход: РСХА избавляется от малоперспективного дела, более того, взваливает его на плечи своего давнишнего конкурента. Такое бывало, и не один раз.

Но сейчас, листая бумаги, он все больше убеждался, что поспешил с выводами. Судя по документам, отделение действовало активно. Все, что оно осуществило — от поисков и вербовки нужных людей до подготовки агентуры и заброски ее на Кавказ, — все было сделано квалифицированно, в хорошем темпе. И вот итог: в нефтяном центре противника осели и действуют несколько групп…

Так почему же их передали в абвер, эти группы и само отделение? Как объяснить, что с таким предложением выступил Геринг, который последнее время вообще стоял в стороне от всего, что касалось деятельности секретных служб? Вот и Гиммлер с Гейдрихом не очень-то защищали свои права. Гейдриха еще можно понять — у него кроме РСХА полно дел в Богемии и Моравии, где с началом восточного похода все больше накаляется обстановка. Ну а Гиммлер? Достаточно было его твердого «нет», и фюрер никогда не пошел бы против воли «железного Генриха».

Канарис прошелся по кабинету, мягко ступая по толстому ковру, постоял у военной карты с нанесенной обстановкой. Пунктир крохотных голубых флажков причудливо изгибался, образуя линию фронта в России. До Кавказа было еще очень далеко…

Он вздохнул, вспомнив, что было время, когда весь Апшерон — уникальный природный резервуар с миллионами тонн нефти — уже находился в немецких руках, точнее, у немцев и турок, оккупировавших Баку в сентябре 1918 года. Но счастье, увы, продолжалось недолго: спустя два месяца тех и других вытеснили англичане. Да, в ту пору Англия была сильнее, куда сильнее истощенной войной, нищей Германии, которую еще и потрясали революционные взрывы…

Он вернулся к столу, взял новую папку. Собранные в ней документы тоже относились к Баку, но охватывали более поздний период — 1940 год. Люди абвера, действовавшие на западе Европы и в Турции, доносили: по некоторым данным, следует считаться с возможностью акций против Баку со стороны англичан и французов. Первые обсуждают план нападения на этот район с моря и воздуха. Что касается французов, то не исключена попытка генерала Вейгана совершить марш на Баку из Сирии. Те и другие ставят целью захват нефтяных источников Советов, если бы Гитлеру удалось склонить Россию на военный союз с Германией.

Канарис отложил папку. Конечно, никто в мире не верил, что русские коммунисты могут пойти на военное сотрудничество с Гитлером. Но для некоторых политиков такой аргумент был бы хорошим предлогом, чтобы попытаться завладеть нефтяным арсеналом Советов.

По каким-то причинам эти планы остались на бумаге. Скорее всего, помешала твердая позиция русских. На другом конце континента топталась у советской границы гигантская Квантунская армия японцев. Получив в свое время урок на озере Хасан, японцы не спешили выступить против Советского Союза. Вот и англичане с французами поняли, что на Кавказе им будет противостоять столь же грозная сила…

Но теперь обстановка изменилась коренным образом. Один за другим отпали претенденты на русскую нефть, отпали все, кроме третьего рейха. Пусть Германия испытывает трудности на Восточном фронте — сейчас, в середине суровой зимы. Однако не за горами весна, лето — благодатная пора для немецких бомбардировщиков и танков. В кампании 1942 года они должны достичь и достигнут заветной цели. А захват Кавказа откроет Германии путь на Ближний Восток и в Индию…

Вошла секретарша с чашкой шоколада.

Он взял чашку, сделал глоток и пододвинул к себе новую папку — на этот раз личное дело бывшего штандартенфюрера, а теперь оберста Теодора Тилле. Через полчаса Тилле должен был прибыть с докладом, и Канарис хотел подготовиться к беседе с новым работником.

Перебрав документы папки, он вновь впал в задумчивость. В досье все свидетельствовало в пользу начальника отделения. В чем же причина того, что с этим офицером так легко расстались руководители РСХА?

Полчаса истекло. Прогудел зуммер, мигнул и погас скрытый в раструбе у письменного прибора крохотный красный огонек — знак, что вызванный адмиралом человек прибыл и ждет аудиенции. Канарис притронулся к кнопке звонка. Вслед за тем отворилась дверь, офицер шагнул в кабинет. Канарис вышел из-за стола, протянул ему обе руки, широко улыбнулся.

Тилле вспомнил напутственные слова Гейдриха: «Он будет улыбаться, прямо-таки сиять от счастья по поводу вашего перехода в военную разведку. Не обольщайтесь, не верьте ни единому его слову. Один ошибочный шаг — и он все поймет, найдет возможность раздавить вас, причем сделает это так, что мы будем бессильны помочь. Короче, помните, зачем вы у него, не оплошайте. Не забывайте, что остаетесь в кадрах СД. Успешная работа у Канариса — и через год вы уже группенфюрер!.. Видите, я целиком доверяю вам, откровенен до конца. Напоминаю еще раз: не оплошайте!»

— Догадайтесь, над чем я ломаю голову, — сказал Канарис, усаживая гостя в кресло. — Никак не могу взять в толк, как случилось, что мой друг Гейдрих отпустил вас в абвер. Группы на местах, само отделение — это понятно: сейчас трудное время, нельзя распылять силы, работа по важному направлению должна быть сосредоточена в одних руках. Но вас-то он мог удержать? Вы где угодно были бы на месте!

— Так распорядился фюрер, — холодно сказал Тилле. — Полагаю, ему виднее.

— Да, фюрер… Он сказал, что лично знает вас… — Канарис остановился, посмотрел на Тилле.

— Наши контакты относятся к началу тридцатых годов. Потом они прекратились… Я был польщен, когда узнал, что фюрер вспомнил обо мне, польщен и удивлен: прошло столько времени…

Тилле попросил разрешения курить, зажег сигарету и сказал, что хотел бы доложить о положении дел.

— Я внимательно все прочитал, — Канарис показал на стол с грудой папок. — Думаю, на первое время достаточно. Задам лишь несколько вопросов. Как я понимаю, эти Эстер Диас и Энрико Диас — муж и жена. Что делает Энрико Диас сейчас?

— Ему поручено контролировать связь с группами в Баку. Кроме того, он готовится к работе в тылу противника.

— Знает язык?

— Изучает. По отзывам преподавателя, преуспел: говорит свободно, хотя и с акцентом. Акцент, видимо, неистребим…

— Знает русский… — Канарис задумался. — Могли бы вы заменить его на связи с группами в Баку?

— Разумеется. У вас какие-то виды на этого человека?

— В первой половине будущего года должен быть захвачен Кавказ. Операция планируется в широких масштабах. Если в общих чертах, то предусмотрена работа нашей агентуры по разложению тыла, десантирование в Закавказье нескольких рот из «Бранденбурга-800», прорыв в этот район крупных сил вермахта по побережью Каспия и со стороны Черного моря. Так вот, абверу нужны люди коренной национальности республик Закавказья. Где их найти? Разумеется, в лагерях военнопленных. Вот я и подумал об Энрико Диасе, когда вы сказали, что он знает русский.

— У меня нет возражений.

— Тогда решено. Отправляйте его. Мой помощник укажет лагеря, которые надо посетить. Отбирать как можно больше людей! В ближайшие месяцы мы должны забросить на Кавказ сотни агентов, имеющих там родственников, друзей. Не беда, если часть их выловят и уничтожат. Оставшиеся будут вести работу по разложению. Лейтмотив пропаганды: в этот район придет германская армия; она несет освобождение от большевизма; местные жители обязаны сделать все, чтобы не дать коммунистам уничтожить промышленность своего края. Главное внимание — Бакинскому нефтяному району. Он должен перейти к нам невредимым.

— Все понял.

2

Тилле пересказал Энрико свою беседу с Канарисом — работник, назначенный для отбора группы агентов абвера, должен действовать сознательно, иначе неизбежны ошибки.

Энрико слушал и делал пометки в блокноте.

— Это все, — сказал Тилле, когда инструктаж был окончен. — Утром получите документы, маршрут и перечень лагерей, которые надлежит посетить. Прошу не медлить с отъездом: дело спешное.

— Я и сам понимаю, что надо торопиться, шеф.

— Что вы имеете в виду? — Тилле рассеянно посмотрел на сотрудника.

— Видите ли, утром я слушал советское радио. Оно утверждает, что противник отогнан от Москвы на сто — двести километров, оставил более одиннадцати тысяч населенных пунктов, в том числе крупные города…

— Знаю, — буркнул Тилле.

— Еще было сказано, что у нас серьезные трудности с горючим…

— Поэтому и форсируем работу против Кавказа!

Ведя беседу, Энрико мысленно отбирал самое важное для передачи в Центр — сегодня ночью должен был состояться сеанс связи.

— Шеф, — сказал он как бы в нерешительности, — не может ли быть, что нас невольно вводят в заблуждение? Я имею в виду Эстер. Как вы относитесь к ее сообщению, будто противник готовит уничтожение собственной нефтяной промышленности? Вдруг это всего лишь демонстративные действия, чтобы сбить нас с толку: русская контрразведка почувствовала присутствие наших людей в Баку, вот и начала игру…

— Донесение Альфы подтверждено, — сухо сказал Тилле. — В руки абвера попала копия решения Кремля по интересующему нас вопросу. Властям на Кавказе предписано, не ослабляя усилий по укреплению обороны своего района, подготовить к разрушению промышленность, в первую очередь нефтяную. Враг понимает: весной мы снова пойдем вперед и нашей главной целью будет Кавказ. Это все. Вы свободны.

Прогудел телефон.

— Минуту! — сказал Тилле в трубку, выжидая, чтобы Энрико покинул кабинет. — Ну вот, я один. Здравствуйте, обергруппенфюрер!

Гейдрих справлялся о новостях.

— Да, я был у него, — проговорил Тилле, зная, что именно интересует главу РСХА. — Но пока ничего…

— Все равно, приезжайте ко мне, — перебил Гейдрих.

Шеф РСХА прилетел в Берлин два часа назад, и тотчас к нему явился с докладом Мюллер.

Об иностранце из отеля «Кайзерхоф» Гейдрих был информирован еще в Праге. Теперь шеф гестапо рассказывал подробности. Хозяин коттеджа — шофер аварийной машины берлинской телефонной станции и одновременно электрик этой службы — бросил свой грузовик возле одной из станций подземки. Поиски в данном районе не дали результата — сколько-нибудь опытные преступники не оставят автомобиль близ места, где их убежище. Все выезды перекрыты. Полиция прочесывает город. Можно не сомневаться, что арест этих людей — лишь вопрос времени.

Гейдрих слушал доклад, рассматривая фотографии Кузьмича и служащего телефонной станции.

Мюллер выложил из папки новый документ. Пограничная полиция предоставила не только фотографию «иностранного коммерсанта», но и статистику его посещений Германии. На бумаге выстроилась колонка цифр — даты въезда и выезда из страны. Одна из строчек была подчеркнута.

— Что это? — Гейдрих показал на подчеркнутое.

— Очередной приезд в Берлин. А через день были убиты ваши люди… Вспомните: взрыв газа в доме, пожар…

— Тулин и Белявская?

— Да. Посмотрите!

Мюллер положил на стол две рентгеновские пленки.

Гейдрих долго изучал снимки.

— Похожи, — сказал он, — даже шейные позвонка смещены почти одинаково.

— А ведь снимки разделяет более двух лет!

Восстановив в памяти подробности первого происшествия, Гейдрих снова взял фотографию Кузьмича. Выходит, это он, старый немощный человек, запросто уничтожил двух сотрудников СД, а теперь нанес такой же страшный удар партийному функционеру из Бабельсберга…

— Может, притворился больным?

— Нет, все бесспорно. Старик ночь напролет метался в горячке в своем гостиничном номере. Утром его буквально волокли к автомобилю. Вывод: спешно покинул отель, потому что был на пределе.

— Ну а в Бабельсберге ему вдруг стало легче? Ожил, налился силами и легко прикончил здоровенного мужчину?.. Не получается. Остается предположить… — Гейдрих постучал пальцем по снимкам. — Остается предположить, что автором этих мастерских ударов был кто-то другой.

— Хозяин коттеджа? Но он переведен на работу в Берлин только год назад. До этого служил в Кенигсберге, оттуда не отлучался. Все проверено, шеф.

— Значит, надо искать еще одного. Возьмете этих двоих — обнаружатся следы сообщников. Судя по всему, действует хорошо организованная группа. Кстати, как удалось выйти на отель «Кайзерхоф»?

Мюллер пересказал первую часть доклада агента Остеркампфа.

— Почему вы молчали о роли штандартенфюрера Тилле во всей этой истории? — строго сказал Гейдрих.

— Наблюдение за Вальдхофом было установлено по просьбе самого владельца замка. В середине лета мы решили отозвать агентов, но Тилле настоял, чтобы наблюдение продолжалось. Мог ли он забыть об этом? Нет, тайные встречи Тилле проводил бы в ином месте.

— Все равно следовало побеседовать с ним.

— Я начал с исследования автомобиля. Специалисты осмотрели его. Оказалось, машина старая, рессоры сильно изношены — кузов сидит низко, будто загружен, даже если он пуст. И агент признал, что совершил ошибку. Ведь он не видел, чтобы Тилле высаживал человека. Короче, налицо случайное совпадение обстоятельств… Вы чем-то недовольны, шеф?

— Вспомните, кем оказался домашний слуга Теодора Тилле. Не слишком ли много совпадений?

— На прошлой неделе схватили человека, расклеивавшего коммунистические листовки. Это был конюх из имения рейхсфюрера. Надо ли подозревать рейхсфюрера?

Некоторое время Гейдрих сидел задумавшись, потом отодвинул бумаги. Мюллер стал укладывать их в папку.

— Оставьте документы, — вдруг сказал Гейдрих. — Я еще поработаю над ними.

3

Когда Тилле явился по вызову, глава РСХА сидел в кресле у камина, положив ноги на чугунную литую решетку. Он тепло поздоровался с посетителем, предложил ему место у огня.

Принесли коньяк.

— Спасибо. — Тилле отхлебнул из бокала. — Коньяк кстати: погода мерзкая, я порядком продрог.

Он сообщил, как прошла встреча с Канарисом. В заключение сказал, что в Баку разыскали владельца скрипки.

— Ну что же, — сказал Гейдрих, — значит, еще один ваш успех, штандартенфюрер. Выпьем!

Держа в руке бокал, он думал о том, что у Тилле все идет слишком уж гладко. Не провален ни один из его агентов на Кавказе. Оттуда регулярно поступает важная информация. Вот и это задание выполнено быстро и точно… После беседы с Мюллером он решил устроить проверку Тилле. Теперь укрепился в этом намерении.

Коньяк был выпит. Гейдрих стал рассказывать о положении в протекторате: коммунисты-подпольщики и агенты англичан будоражат население, провоцируют акции против нового порядка.

— Вот и здесь не лучше. Видели вы последнюю сводку? — Гейдрих сделал вид, будто хочет встать с кресла. — О черт! — пробормотал он, схватившись за крестец. — Опять этот прострел… Не принесете ли сводку? Она где-то на столе.

Тилле с опаской посмотрел на главу РСХА. В СД ходили легенды о письменных столах Гейдриха и его заместителей. Люди шепотом передавали друг другу, что в этих столах спрятаны многочисленные дьявольские устройства — каждый, кто осмелится приблизиться к ним без разрешения хозяина кабинета, будет немедленно расстрелян, испепелен…

Гейдрих будто прочитал его мысли.

— Идите, — сказал он и ободряюще улыбнулся.

Ступая на носки, Тилле пересек помещение. Вот и страшный письменный стол Гейдриха. Тилле сразу заметил листы бумаги с заголовком, отпечатанным крупными красными буквами. Он так волновался, что видел только ее, эту сводку. Схватил документ и поспешил назад.

Все это время с него не спускали глаз. Наблюдение велось из соседнего помещения при помощи оптического устройства.

Через несколько минут наблюдатель вошел в кабинет и передал хозяину вечерние газеты. Встретившись с ним взглядом, чуть качнул головой. Это означало, что Тилле не реагировал на фотографию иностранца из «Кайзерхофа», оставленную на столе возле сводки.

Беседа продолжалась. Гейдрих дал несколько советов, как дальше вести дело с Канарисом, и разрешил Тилле удалиться.

— Как быть со скрипкой? — спросил тот.

— Пусть не теряют ее из виду. Все решим позже.

Гейдриху сейчас было не до скрипки. Из головы не лезли рентгеновские снимки, поразительно похожие один на другой. Где же лежит разгадка?

Он поморщился от досады, шлепнул ладонью по подлокотнику кресла.

— Не прислать ли массажиста? — участливо спросил Тилле, по-своему истолковавший состояние шефа РСХА. — Я слышал, массаж помогает от прострела. И есть хороший специалист. Его рекомендовал знакомый вам Энрико Диас.

Диас!.. Гейдрих замер в кресле. Он вдруг увидел картину: улыбающийся Диас стоит в залитом солнцем спортивном зале; взмах руки — и ребром ладони перебита толстая палка…

— Что с вами?! — воскликнул Тилле.

Гейдрих покачал головой, налил себе коньяку, залпом выпил.

— Где этот ваш любимец? — небрежно спросил он.

— Готовится выехать по делам службы. — Тилле рассказал о задании адмирала Канариса.

— Спасибо, — кивнул Гейдрих. — Можете идти, штандартенфюрер. У нас была приятная беседа.

Оставшись один, он вызвал помощника и приказал принести досье супругов Диас. Вскоре в затемненном кабинете он просматривал документы, поочередно возникавшие на двухметровом экране: личные дела работников отделения Тилле были переданы абверу, в СД остались фотокопии. Длинной чередой проходили полицейские справки, донесения агентов, наблюдавших за объектами, фотографии, страницы протоколов допросов.

Так продолжалось около часа.

— Стоп, — вдруг сказал Гейдрих. — Повторите кадр.

На экране вновь появился просмотренный документ. Это была справка налогового управления о доходах кондитерской «Двенадцать месяцев».

Гейдрих долго рассматривал машинописный текст, потом снял трубку телефона прямой связи с шефом гестапо. Мюллер был на месте.

— Незадолго до своей гибели Белявская делала покупки. На этот счет есть показания свидетелей. Мне надо знать, где она побывала в тот злосчастный день.

— Минуту, обергруппенфюрер. — В трубке послышался шелест бумаги. Видимо, Мюллер листал дело. — Нашел, шеф! Это винный магазин на Фридрихштрассе, далее универмаг на Александерплац…

— Еще? — нетерпеливо сказал Гейдрих.

— Кондитерская под названием «Двенадцать месяцев».

4

Энрико пил утренний кофе и слушал военную радиосводку. Как всегда, центральное место занимали вести с Восточного фронта. Диктор с видимым облегчением сообщил, что ожидавшееся в день годовщины Красной Армии крупное наступление войск противника не состоялось…

Да, изменилась обстановка. Конечно, положение оставалось напряженным, но немцы уже прогнозировали наступательные действия советских войск…

Вчера он вернулся домой поздно. Связь с Центром состоялась, удалось передать все самое важное. Ответная шифровка оказалась короткой: контакты с Тилле поручены другому лицу, этот разведчик прибудет в течение месяца. И еще. Энрико поздравили с двадцать четвертой годовщиной Красной Армии и с присвоением очередного воинского звания — подполковник…

…Диктор продолжал чтение сводки. Теперь описывались действия мелких подразделений и отдельных солдат, отличившихся в далекой России.

Энрико выключил радио, стал одеваться. Предстояла встреча с начальником отдела саботажа и диверсий абвера Лахузеном, который должен был проинструктировать отправляющегося в командировку работника.

Зазвонил телефон. Женский голос сообщил, что будет говорить адъютант обергруппенфюрера Гейдриха.

— Здравствуйте, господин Диас, — сказал адъютант. — Рад, что застал вас. Шеф в Берлине, он хотел бы часок повозиться в спортивном зале.

— Но я уезжаю…

— Разве сегодня?

— Выезд завтра. Однако накопилось столько дел…

— Так и передать обергруппенфюреру? — сухо сказал адъютант.

— Что вы! — спохватился Энрико. — Я отложу дела. Когда надо прибыть?

— В одиннадцать часов.

Положив трубку, Энрико задумался. До сих пор все занятия начинались в шесть вечера. Это назначено на утро… Впрочем, какая разница!

На часах было восемь с половиной. Он прикинул, что еще успеет побыть у Лахузена. Поспешив к машине, включил мотор и стал ждать, чтобы прогрелись вода и масло.

Вот и еще одна странность, подумал он. Обычно приказ прибыть на очередное занятие передавался через Тилле. Сейчас этот порядок нарушен. Может, не нашли Тилле? Нет, вчера он весь вечер был в своем кабинете.

Энрико глядел в приборную доску автомобиля и восстанавливал в памяти каждый шаг за эти последние недели. Где-то он ошибся? Вроде бы нет. Тогда что же с ним творится? Почему нервничает?

…Стрелки на шкалах автомобильных приборов переместились к вертикали. Вздохнув, он тронул и разогнал машину, привычно переключая рычаг перемены передач. Привычно сунул ладонь под приборную панель. Пистолет был на месте.

Как все испанцы, он любил оружие, любил возиться с ним — чистить, смазывать. Ему и семнадцати не исполнилось, когда он раздобыл свой первый револьвер. Глупый короткоствольный «бульдог», купленный на толкучке в Барселоне, казался совершенством, чудом. Потом были парабеллум, кольт… Став красным командиром, он не расставался с безотказным наганом. И вот теперь хранил маленький маузер.

Опять вспомнился Кузьмич. Узнав, что Энрико держит в тайничке пистолет, он сказал: «Здесь, в Германии, единственное твое оружие — умение работать не совершая ошибок. Люди нашей профессии стреляют лишь в плохих фильмах. Выбрось свою игрушку, и чем скорее ты сделаешь это, тем лучше».

Сейчас он решил, что последует этому совету. Скоро начнется зона разбитых бомбардировками домов. Там он и зашвырнет в развалины пистолет.

Он извлек маузер из тайничка. Хромированный пистолетик уютно лежал на раскрытой ладони. Показалось, что маузер слишком уж легок. Может, вывалился магазин? Нет, в торце рукоятки была отчетливо видна его крышка. Энрико нажал на защелку — магазин выпал на сиденье автомобиля. Еще не поднеся его к глазам, только нащупав пальцами, Энрико понял, что в магазине нет патронов.

Автомобиль продолжал катить по улицам. Энрико механически вел машину. Вот и нашлось объяснение странному звонку адъютанта Рейнгарда Гейдриха… Если СД решилось на такую крайнюю меру, как обезвреживание оружия, принадлежащего подозреваемому лицу, значит, наблюдение за этим лицом подошло к концу и предстоит заключительная акция. Какая же? Что произойдет в спортивном зале СД?

Он взглянул на часы. До встречи с Гейдрихом оставалось час двадцать минут. За это время надо успеть подготовиться, выработать ответные действия. Но что можно предпринять, если он не знает, почему вдруг оказался на грани провала? Или уже провален? Но если так, то зачем эта затея с вызовом к Гейдриху?

Рейнгард Гейдрих!.. Сейчас Энрико отчетливо видел перед собой продолговатое бледное лицо этого человека, его тяжелую нижнюю челюсть, прищуренные белые глаза… Да, все спланировал самолично он, Гейдрих: кто, кроме него, мог бы избрать местом встречи зал спортивного центра СД?..

Синий «опель» остановился возле небольшого кафе. Энрико сунул пистолет туда, где тот обычно хранился, вошел в заведение и спросил чашку кофе.

Он долго сидел за столиком и глядел в чашку, где подрагивала густая черная жидкость.

Вот выводы, к которым он пришел.

Ему подготовлено нечто неожиданное. Есть риск оказаться в западне, которую распознаешь слишком поздно — когда крышка уже захлопнулась. Судя по всему, так и произойдет: если Гейдрих сам взялся за дело, значит, не сомневается в успехе. Это большой мастер. С таким нельзя тягаться «втемную» — не зная данных, которыми он располагает. А он, Энрико, отвечает не только за себя — за Сашу и за Эрику Хоссбах, за судьбу всей операции. Вывод: встреча с Гейдрихом исключается.

Нельзя сделать попытку скрыться, исчезнуть: возникшие у СД подозрения перерастут в уверенность. Значит, и в этом случае неизбежны серьезные осложнения, расшифровка операции. Итак, побег тоже исключается. Это второй вывод.

Что же остается?

Да, решение может быть только одно. Иного не придумаешь…

Он прошел в будку с телефоном, набрал номер. Облегченно перевел дыхание, когда услышал голос подпольщика Фогеля.

5

Закончив короткий телефонный разговор, Фриц Фогель сорвал с вешалки пальто и шляпу, поспешил к сараю, где хранился его старенький мопед.

Пришлось целый квартал крутить педали, прежде чем затарахтел моторчик. Теперь вперед! Как можно быстрее. У него совсем немного времени, чтобы поспеть к сроку в назначенное место.

Он мало что понял из десятка услышанных фраз. С ним прощались. Просили ждать «до конца». До какого конца? И что произойдет на берегу канала, о чем он должен срочно сообщить «друзьям» (значит, в Центр)?..

В десять часов пятьдесят пять минут Фогель выехал на набережную. Впереди открылось большое приземистое здание с горбатой крышей, похожее на самолетный ангар. Фогель должен был остановиться и ждать в полукилометре от этого здания. Он поставил мопед на обочине и присел на корточки, будто осматривал мотор.

Почти тотчас мимо проехал длинный «мерседес» с флажком СС на переднем крыле. Его эскортировал военный вездеход. Машины остановились у «ангара» и высадили пассажиров.

Он взглянул на часы. Было три минуты двенадцатого. Вновь послышалось далекое пение мотора. По набережной мчался еще один автомобиль.

«Жмет на полную», — подумал Фогель, видя, как быстро увеличивается в размерах машина.

Автомобиль все наращивал скорость. Вот из его окна выпал и покатился по мостовой белый комок. Еще миг — и машина с ревом пронеслась мимо Фогеля.

Он узнал и «опель», и того, кто сидел за рулем.

«Опель» шарахался из стороны в сторону, как если бы потерял управление. Мгновение — и он сбил парапет набережной, переворачиваясь в воздухе, рухнул в канал.

Все это видели и пассажиры «мерседеса», только что поднявшиеся на крыльцо спортивного центра СД.

Гейдрих стоял, выпятив челюсть, и неотрывно глядел на канал — волны уже успокаивались там, где только что затонул разбитый автомобиль.

Вот он облизнул губы, расслабил плечи. Итак, испанец спешил сюда и погиб — не удержал машину на большой скорости. Ехал по срочному вызову, не уклонился от встречи. Значит, совесть его была чиста?

Рейнгард Гейдрих ненадолго пережил Энрико Гарсия. 27 мая 1942 года чешские патриоты взорвали в Праге открытый шестиместный «мерседес-бенц» зеленовато-серого цвета с опознавательным знаком СС и номером «З» под радиатором, взорвали вместе с его владельцем — рейхспротектором Богемии и Моравии и главой РСХА Гейдрихом.

Осенью 1942 года, в разгар наступления немцев на Сталинград, возникла угроза разрыва фронта советских войск и потери путей сообщения между центром страны и Кавказом. Тогда-то и решили в абвере, что пришло время ввести в дело «Кавказский легион». Не вышло! Тайное войско адмирала Вильгельма Канариса было разгромлено частями НКВД. Те немногие легионеры, которым удалось уцелеть и проникнуть в тыловые районы Кавказа, были выловлены советской контрразведкой.

Не состоялась и операция «Тамара», фантастический по наивности замысел — при помощи горстки отщепенцев поднять антисоветское восстание в республиках Закавказья.

Той же осенью оперативно-чекистский заслон азербайджанского НКВД снял с железнодорожного эшелона группу подозрительных. Началось расследование.

…Ночью в одном из кабинетов контрразведки, где шел допрос арестованного, зазвонил телефон.

— Работаем помаленьку, — сказал в трубку следователь, отвечая начальнику отделения Винокурову.

— Возишься! — строго упрекнул Винокуров.

Был он молод, этот начальник, но уже слыл опытным оперативником — из своих неполных двадцати семи лет одиннадцать лет отдал службе в органах госбезопасности. В нормальных условиях не стал бы он подгонять подчиненного: чекистское ремесло сродни искусству — тоже не терпит суеты. Но в том-то и дело, что обстоятельства сложились необычные. Проверки ждали десятки задержанных лиц.

Прошло два часа. Время близилось к рассвету, когда на столе начальника отделения коротко звякнул телефон. Звонил тот самый лейтенант.

Через минуту Винокуров сидел за столом следователя и читал протокол сегодняшнего допроса. Перевернув последнюю страницу, взглянул на чекиста с уважением:

— Как же ты почуял его, парень!..

А лейтенант тер кулаком сонные глаза и молчал. Был он белобрыс, круглолиц, с пухлыми детскими губами…

Арестованный признался, что минувшей весной добровольно перешел к немцам. Два месяца просидел в лагере военнопленных в Мариуполе. Там же был завербован в особое формирование абвера, именуемое «Группа Z». Назвал тех, кто вместе с ним проходил обучение. К моменту, когда на Кавказ прорвутся войска Гитлера, группа «Z» должна захватить важнейшие нефтяные объекты и удерживать их до прихода немцев.

СТРОГО СЕКРЕТНОЕ И ЛИЧНОЕ ПОСЛАНИЕ

ОТ ПРЕМЬЕР-МИНИСТРА

г-на УИНСТОНА ЧЕРЧИЛЛЯ г-ну СТАЛИНУ [62]

Немцы уже назначили адмирала, которому будут поручены военно-морские операции на Каспийском море. Они избрали Махач-Кала в качестве своей главной военно-морской базы. Около 20 судов, включая итальянские подводные лодки, итальянские торпедные катера и тральщики, должны быть доставлены по железной дороге из Мариуполя на Каспий…

30 сентября 1942 года.

Получено 8 ноября 1942 года.

У. ЧЕРЧИЛЛЬ И. В. СТАЛИНУ

Без сомнения, Вам известно, что, когда Гитлер потеряет надежду взять Баку, он будет пытаться разрушить его путем воздушных атак.

Прошу Вас верить моему сообщению.

ЛИЧОЕ ПОСЛАНИЕ ПРЕМЬЕРА СТАЛИНА

ПPEMЬEР-МИНИСТРУ ЧЕРЧИЛЛЮ [63]

…Благодарю за предупреждение насчет Баку. Нами принимаются меры отпора.

9 ноября 1942 года.

СИЗОВА

Ранней весной 1943 года Саша приехала в Москву. Ее пригласил и в тот же день принял генерал — старый друг и начальник Кузьмича.

Они сидели в наглухо зашторенном большом кабинете, и Саша держала в руках предсмертное послание Энрико.

Она давно знала каждое слово этого документа, но только сейчас увидела подлинник. На двух вырванных из блокнота листках, мятых и с пятнами грязи, косо бежали торопливые карандашные строчки.

Эти два листка побывали во многих странах, совершили трудный путь, прежде чем оказались в Москве.

Принесли чай. Генерал наполнил Сашину чашку, налил и себе.

— Спасибо, — сказала Саша, не притронувшись к чаю.

Они долго молчали. Потом генерал спросил, есть ли у Саши планы. Чем бы она хотела заняться?

— Работать, — сказала она.

Подумав, генерал прошел к сейфу, вернулся с папкой, передал ее Саше.

Она прочитала документ. Помедлив, прочитала снова. Положила папку на стол. Ладонями обхватила чашку с горячим чаем.

Генерал ждал.

— Поеду, — сказала Саша.