Аскер ночевал в маленькой комнате одного из коттеджей административного городка, расположенного вне зоны концлагеря. Поднялся он рано и чувствовал себя скверно, так как почти всю ночь провёл без сна.

Он побрился, спустился вниз, где, как ему объяснили, имелась столовая, выпил стакан кофе. Есть не хотелось. Ещё вчера, подъезжая к лагерю, Аскер почувствовал странный запах. От Освенцима шёл ни с чем несравнимый густой, тяжёлый дух. Аскер, сколько ни старался, не мог определить его природы. Он даже подумал, что это только чудится — перенервничал, и вот мерещится всякая чертовщина. Но прошла ночь, наступило утро, а смрад не пропадал. И это начисто отшибало аппетит.

Выйдя из столовой, он оглядел машину. «Бьюик» следовало помыть — бока его были серы от пыли. Неподалёку стоял щегольской «мерседес».

— В чем дело, приятель? — крикнул шофёр «мерседеса», высовываясь из кабины.

Аскер показал руками, как поливают из шланга.

Шофёр вылез из машины, протянул руку.

— Фриц Фиттерман, — представился он.

— Очень рад. — Аскер пожал руку, назвал себя.

— Недавно здесь?

— Вчера привёз хозяина. Дружок группенфюрера Упица. Слыхали о таком?

Шофёр с уважением кивнул.

— Так вам что, помыть машину?

Аскер коснулся ладонью пыльного бока «бьюика».

— Бедняга очень в этом нуждается. Мы проехали без остановки почти от самого Гамбурга.

— Серьёзное дельце?

— Не знаю. — Аскер пожал плечами. — Кажется, за людьми. — Он вынул сигареты, угостил шофёра. — А ты кого возишь?

— Помощника коменданта.

— Ловко. — Аскер хлопнул Фиттермана по плечу. — К нему мы и приехали. Виделись вчера. А хозяин, верно, и сейчас с ним. — Он взглянул на часы. — Приказал приготовить машину к десяти, сейчас девять с минутами. Может, успеем помыть, а?

— Садись за руль.

До мойки было не больше километра.

Аскер и Фиттерман постояли в стороне, пока рабочий — пожилой, сухонький заключённый — старательно поливал машину из брандспойта.

— Давно ты здесь? — спросил Фиттермана Аскер.

— С самого основания лагеря. Скоро будем праздновать пятилетие Аушвица. Прибыли сюда в тридцать девятом году. Вокруг было картофельное поле, и ничего больше. А теперь? — Шофёр значительно поджал губы. — Нет, ты погляди вокруг. Город, настоящий город!

— А это что — завод? — Аскер показал на здание с трубами, из которых шёл густой чёрный дым.

— «Завод»! — Фиттерман ухмыльнулся. — Послушай, да ты, оказывается, и вовсе желторотый. Ведь ты в Аушвице, парень!

— Ну так что?

— А то, что дымить круглые сутки здесь может только один «завод»

— крематорий.

Крематорий! Теперь Аскер мог не доискиваться причины смрада, которым был отравлен воздух Освенцима.

Из ворот зоны лагеря показалась группа женщин — истощённых, одетых в серые балахоны, свисавшие с плеч длинными грязными лохмотьями.

— Повели на прогулку невест, — сказал Фиттерман.

Окружённые эсэсовцами с овчарками на поводу, женщины куда-то брели, стараясь не отставать друг от друга. Сбоку шла красивая немка в офицерском мундире, с огромным догом на цепочке.

— Оберауфзеерин Мария Мандель, — проговорил вполголоса шофёр, кивнув на немку в мундире.

— Куда их ведут? — спросил Аскер.

— На Унион.

— Унион?

— Завод боеприпасов. Расположен недалеко. Там работает много этого сброда.

Подошёл мойщик со шлангом.

— Ваш автомобиль готов, мсье, — прошамкал он беззубым ртом.

Фиттерман швырнул ему сигарету. Аскер раскрыл портсигар и извлёк ещё две штуки — больше дать он не рискнул, это было бы неосторожно.

Глаза мойщика радостно блеснули. Он схватил сигареты, низко поклонился, отбежал в сторону, закурил.

— Кто же эти женщины? — проговорил Аскер, оглядывая узниц, которые подошли совсем близко.

Мойщик услышал, спрятал сигареты в рукав.

— Я мог бы помочь, мсье.

— Подойди! — приказал Фиттерман.

Мойщик приблизился.

— Ты знаешь их? — спросил шофёр «мерседеса».

— Здесь женщины из разных стран, мсье. Я не знаю всех, но что касается француженок… Вы слышали такое имя: Поль Вайян-Кутюрье?

В сознании Аскера возник образ одного из основателей и руководителей Коммунистической партии Франции, выдающегося деятеля международного рабочего движения, талантливого писателя и публициста. В своё время Аскер с увлечением прочёл его рассказы из сборника «Солдатская война».

— Так вот, — продолжал мойщик, — женщина, идущая в третьем ряду — она в халате, который разодран на боку сверху донизу, и в обмотанных брезентом башмаках, — это его жена, Мари-Клод Вайян-Кутюрье.

— За что она здесь?

— Не знаю, мсье. Мари-Клод — видная общественная деятельница в своей стране. Наверное, провинилась. Вероятно, было за что. О, мсье Анри Петен знает, что делает!…

— Дальше! — потребовал Фиттерман.

— Вы, может быть, слышали также имя Жака Соломона, зятя профессора Ланжевена — видного физика, ученика великого исследователя атомного ядра, академика Пьера Кюри? Поглядите на ту, что идёт рядом с госпожой Вайян-Кутюрье, справа. Это дочь профессора Ланжевена, жена Жака Соломона — Элен Соломон.

Фиттерман присвистнул.

— Смотри-ка! Любопытно, кто это заарканил этакую кралю?

Мойщик, опустив глаза, молчал.

Одна из женщин стала отставать. Видно было, как спутницы пытались принудить её идти, подталкивали, поддерживали под руки. Но ничего не помогало. Узница быстро теряла силы, двигалась все медленнее и вскоре оказалась в хвосте колонны. Здесь она задержалась и, напрягая всю волю, некоторое время шла вровень с другими. Аскер облегчённо вздохнул. Но вдруг лицо женщины исказилось гримасой боли, она вскрикнула, резко качнула головой, как бы отказываясь от борьбы, которую вела сама с собой, вышла из колонны и села.

Аскер взглянул на мойщика. Тот был бел. Рука, в которой он держал сигарету, дрожала.

Оберауфзеерин Мандель обернулась и что-то прокричала заключённой. Та с отчаянием покачала головой.

Колонна продолжала путь. Женщина сидела, обхватив руками голову и раскачиваясь из стороны в сторону. Шедший последним эсэсовец вытащил пистолет и выстрелил ей в спину. Узница мягко ткнулась лицом в землю и, скрюченная, осталась лежать без движения.

Мойщик обернулся. Он часто дышал, судорожно раскрывая рот.

— Кажется, я знал и её, — прошептал он. — Кажется, это была мадам Майя Политцер, жена философа профессора Жоржа Политцера…

И пленный криво усмехнулся.