1
На рассвете узники Освенцима, перевезённые в Остбург, были подняты, пересчитаны и отконвоированы на завод «Ганс Бемер». Здесь их уже ждали, развели по цехам и расставили с таким расчётом, чтобы на каждого пленного приходилось по два немца — последние обязаны были наблюдать за лагерниками. Кроме того, во всех цехах и пролётах вступили на дежурство наряды лагерной охраны, блокировавшие выходы из помещений.
В отделении токарных станков механического цеха в числе прочих пленных оказался Трофим Кныш — маленький худощавый человек лет тридцати пяти, тихий и невзрачный на вид. Но вскоре о нем узнал весь завод. Началось с того, что Кныш за два часа наладил большой многошпиндельный автомат, над пуском которого больше суток безуспешно бились заводские механики. Вскоре вокруг него собрались десятки немецких рабочих. Они с удивлением наблюдали, как русский снимал с обрабатываемой детали стружку невиданной толщины. К тому же станок вращался на скорости, которая почти наполовину превышала обычно допустимую.
В обеденный перерыв немецкие металлисты угощали Кныша сигаретами, кто-то из токарей поделился с ним едой, налил из термоса кофе. Все это, разумеется, делалось украдкой, ибо охрана не разрешала, чтобы пленные сближались с «вольными».
Во второй половине дня потребовались новые резцы и кое-какой инструмент. Вместе с двумя немецкими рабочими в кладовую отправился Кныш — мастер уже успел оценить светлую голову и золотые руки русского станочника.
Кладовщик Кребс отнёсся к Кнышу с неприязнью. Он считал, что пленные вообще не должны работать на неприятеля. Но уж если их к этому принудили, следует тянуть лямку, а не лезть вперёд и хвастать своим мастерством, ибо все это сильно смахивает на предательство.
Кладовщик с угрюмым видом наблюдал за тем, как пленный неторопливо отбирает нужные резцы, решительно откладывая в сторону те, которые по каким-либо причинам ему не нравятся.
— Бери, что дают, — не выдержал наконец Кребс. — Нечего копаться, словно жук в навозе.
Кныш поднял голову. Они встретились взглядами. В глазах кладовщика было презрение, во взоре пленного — вопрос. Он молча указал на один из забракованных им резцов, и Кребс, тоже опытный металлист, вынужден был признать, что резец действительно плох.
Выглядел пленный неважно. Кребс с невольным сочувствием оглядел его тонкую шею, жёлтое лицо с острыми скулами и глубоко ввалившимися глазами.
«Он ведь страшно голоден», — подумал кладовщик, отошёл к столику и, вернувшись, положил перед Кнышем кусок хлеба, яйцо и две картофелины.
Пленный посмотрел на еду, затем вопросительно взглянул на кладовщика.
— Бери, — сказал тот, отводя глаза, — бери, тебе это будет кстати…
Кныш понимающе кивнул и быстро спрятал еду под одежду.
Кребс тронул его за плечо, замотал головой.
— Здесь поешь, — сказал он. — Там могут отнять. Да ещё и зуботычин надают.
Пленный не согласился. Мешая украинские и немецкие слова, помогая себе мимикой и жестами, он пояснил, что должен передать еду товарищам. Сам он поел немного — накормили в цехе. А вот товарищи… им очень нужна еда!
Кребс кивнул, отвернулся.
Отобрав инструмент, посидели, покурили. Рабочие, которые пришли вместе с Кнышем, стали его расспрашивать. Вступил в беседу и Кребс.
Пленный охотно отвечал на вопросы. В его семье все токари: дед, отец, два брата и вот он сам. Ему приятна похвала немецких станочников. Но это вряд ли заслуженно. Вот если бы они видели его отца!… Незадолго перед войной отец с семьёй переехал с Украины на Урал. Отец славился мастерством на Украине, стал известен и на новом месте. Он простой рабочий, но к нему приезжали советоваться профессора из Москвы!
Урал… Кребс напряг память и с трудом выговорил сложное слово: Златоуст. Вслушиваясь в его быструю речь, Кныш кое-как понял, что кладовщик знает немного об Урале и весьма ценит златоустовскую сталь. Кребсу приходилось иметь с ней дело, и он считает, что та сталь ничуть не хуже знаменитой немецкой из Золингена.
Вечером мастер доложил о Кныше инженеру, тот — директору завода. Кюмметц был доволен. Подумать только, в первый же день выявился такой талант! Надо продолжать поиски других способных рабочих с Востока. Нет сомнения, что такие найдутся. Да, по всему выходит, что он не зря съездил в Аушвиц.
Наутро директор побывал в цехе и убедился, что новый русский токарь и в самом деле работает великолепно. Чтобы подзадорить других, Кюмметц объявил: пленному назначается полуторный пищевой рацион и дарится двадцать марок.
Помощник начальника лагерной охраны, в свою очередь, сказал, что разрешает старательному и трудолюбивому рабочему свободный выход из цеха на заводской двор, где имеется лавочка, а также освобождает его от всех лагерных работ.
Трофим Кныш счастливо улыбался и подобострастно кланялся директору и офицеру.
Лагерники, находившиеся в цехе, молча наблюдали за этой сценой. Иллюзий насчёт добросердечности и гуманности нацистов у них не возникало — только сегодня утром эсэсовцы расстреляли пленного, который вышел на поверку без обуви, украденной у него ночью.
2
Аскер вкатил машину на заводской двор, остановил у гаража. Он только что привёз Кюмметца и, пользуясь свободным временем, собирался сменить в моторе масло.
Он поднял капот мотора и принялся за дело.
За действиями шофёра внимательно наблюдал из окна цеха пленный Кныш. Появление директорского автомобиля взволновало его. Он вернулся к работе, несколько минут сосредоточенно размышлял, потом остановил станок и вышел.
Кныш подошёл к Аскеру, когда тот, расстелив на земле резиновый коврик, уже приготовился было лезть под автомобиль. На ломаном немецком языке Кныш попросил разрешения помочь и, не дожидаясь ответа, взял разводной ключ и скользнул под машину.
Аскер был озадачен. Он присел на корточки, заглянул вниз и пододвинул пленному железный противень.
— Возьмите, — сказал он, — поставьте под картер и отвёртывайте пробку.
Кныш принялся орудовать инструментом. Вскоре из картера хлынула тяжёлая чёрная струя.
— Откуда вы? — спросил Аскер. — Доставлены из Аушвица?
— Точно, — сказал пленный по-русски. — От сержанта Авдеева.
Что это — провокация? В первое мгновение Аскеру показалось, что так оно и есть. Но если немцы установили его подлинное лицо, да ещё каким-нибудь образом выяснили взаимоотношения с Авдеевым, они бы не стали производить проверку. Это ни к чему. Его взяли бы сразу. Значит, не провокация. Что же тогда?
— Товарищ гвардии старший лейтенант, — продолжал пленный, — Авдеев наказал…
— Тихо, ты!
Аскер оглянулся. Мимо проходила группа рабочих. Из-под машины видны были их ноги — чуть согнутые, ступавшие короткими судорожными шагами. Очевидно, рабочие несли какую-то тяжесть.
— Товарищ гвардии старший лейтенант, гляньте-ка, — прошептал Кныш.
Аскер увидел, как пленный извлёк из-под одежды кинжал с блестящей витой ручкой.
— Ваш? — тихо спросил Кныш. И, видя, что собеседник не отвечает, сам же заключил: — Ваш ножик!
— Спрячь!
Кныш убрал нож.
— Наказал вам доставить. Вроде, значит, пароля.
Аскер испытующе оглядел лагерника. Тот лежал на боку, худой, жёлтый, и, не мигая, смотрел ему в глаза. И вдруг Кныш заплакал. Как-то сами собой побежали по лицу слезы, закапали с остренького носа, и сухой, пыльный асфальт мгновенно впитывал их, будто промокательная бумага.
— Не сомневайтесь, — захлёбываясь, нервно дёргая шеей, проговорил он, — не брешу, не предатель я…
— Как звать? — спросил Аскер.
— Чего?
— Имя, говорю, как?
— Кныш — фамилия. А имя — Трофим. Старшина Трофим Кныш!
— А где Авдеев?
— Там остался. Он из колхозников. А сюда мастеровых брали. Как узнал, что меня отправляют, наказал разыскать вас. Приметы сообщил. «Будешь, сказал, действовать, как мой командир велит». Да я ведь не один. Ребят двадцать наберётся, все — хоть в огонь!
— Оружие?
— Было, осталось в лагере. Авдеев-то побег готовит… Однако ножи поделать можем.
— Погоди с ножами. Встретимся завтра. У тебя когда перерыв?
— Вроде бы в два часа.
— Буду здесь. Как увидишь, что снимаю аккумулятор, так сразу и выходи. Подзову долить жидкости, тогда и поговорим… И — обо мне ни звука. Ни единой душе.
— Могила!… Товарищ гвардии старший лейтенант, шкура тут одна есть. Стучит. Как быть?
— Точно, что стучит?
— Засекли.
— Тихо убрать сможете?
— Сможем.
— Убирайте, — жёстко сказал Аскер.
Струя масла из картера становилась все тоньше. Кныш завозился под машиной, готовясь вылезать.
— Завод-то знаете какой важный! — свистящим шёпотом проговорил он.
— Важный? — переспросил Аскер, занятый своими мыслями. — Какой завод?
— Да этот самый. Фаустпатроны, делают. Танки наши жечь. Бают, фронт больше половины фаустов отсюда получает. И снаряды тоже. Верно?
— Верно.
— Так чего же мы?… Поднять его на воздух, завод-то! Самим пропасть, а завода этого дьявольского чтобы не стало!
Аскер не ответил.
Струйка масла из картера иссякла. Теперь только редкие тяжёлые капли беззвучно падали в почти полный противень.
— Слушай, — шепнул Аскер, выползая из-под машины, — может случиться, к тебе подойдёт человек и скажет: «Три и четыре». Ты ответь: «Четыре и три», и тогда выполняй, что он потребует. Понял?
— Да.
Аскер вылез и начал возиться с мотором. Кныш завернул пробку картера, вытолкнул противень из-под колёс, понёс к сточной канаве, опорожнил. Потом он ушёл.
Аскер остался у машины, заливая в мотор свежую смазку.
3
Поздний вечер. На затемнённых улицах Остбурга почти не видно прохожих. Дома стоят безмолвные, мрачные — в них ни огонька. Иные будто слепцы — пустыми глазницами зияют чёрные провалы окон. Это результаты бомбёжек, пожаров. Тишину нарушают лишь шаги патрулей да возникающий временами унылый скрежет — ветер раскачивает в развалинах куски бетона, повисшие на прутьях арматуры, и они трутся об искорёженное, ржавое железо. А над городом — луна в рваных облаках, и это усугубляет картину тревоги, холода, запустения…
Несколько раз пытался Аскер встретиться с Шубертом, но это никак не удавалось. Обстановка была сложной. Война придвинулась вплотную к границам Германии, и в городе свирепствовали гестапо и СД. Шуберту пришлось покинуть свою основную квартиру — в её районе были замечены подозрительные личности. На время, пока ему готовили новое надёжное убежище, он перешёл в домик у железнодорожного моста.
И вот сегодня Шталекер, улучив момент, шепнул Аскеру, что вечером Шуберт ждёт его.
Они были одни в комнате. Шуберт рассказывал о последних событиях в городе. Подпольщики помогли бежать большой группе советских и польских пленных, заключённых в расположенном близ Остбурга лагере. Беглецы мелкими партиями переправляются на Восток, в Польшу, к партизанам.
— А теперь могу показать вот это. — Шуберт вынул сложенный вчетверо лист бумаги. — Моя самая большая гордость.
Он бережно развернул и разгладил бумагу. Это был газетный лист. Разведчик осторожно придвинул его к себе. Под заголовком теснились короткие заметки, рассказывающие об истинном положении на фронтах и внутри страны.
Аскер поднял на собеседника заблестевшие глаза.
— Где печатали?
— Скажу — не поверите.
— Все же?
— В типографии «Остбургер цейтунг».
Аскер представил, сколько потребовалось отваги, хитрости, мастерства, чтобы под носом у врага набрать, сверстать и оттиснуть несколько сот экземпляров подпольной антифашистской газеты. Он взволнованно протянул Шуберту руку.
— Теперь говорите вы, — сказал Шуберт. — У вас что-то важное?
— Должен отправиться в Карлслуст.
— Когда?
— Как можно скорее. Москва предупреждает: в Карлслуст едет видный контрразведчик генерал Зейферт, шеф группенфюрера Упица. Есть данные, что они собираются там встретиться. Это многое может прояснить.
— Пожалуй, вы правы. А когда думаете перебираться?
— Видимо, дня через два.
— Поездом?
— Да. Теперь, когда освоился здесь, это несложно. Все подготовил
— документы и прочее. — Аскер сделал паузу, придвинулся к Шуберту. — Можно сделать так, чтобы кладовщик Кребс доложил в гестапо о моей с ним беседе по поводу сварочных аппаратов?
— Шуберт вопросительно посмотрел на Аскера.
— Я поясню. — Аскер привычно потрогал переносицу. — Понимаете, очень полезно, чтобы контрразведка…
— Все понял. Надо, чтобы они уверились, будто вы «клюнули» и ищете в Остбурге?
— Да. Это может отвлечь их внимание от Карлслуста, облегчить нашу работу.
— Короче, хотите применить их же оружие?
— А почему бы и нет? Но это можно сделать лишь в одном случае: если Кребс абсолютно надёжен.
— Надёжен, — сказал Шуберт. — Под наблюдением каждый его шаг. И потом, он ведь так и не позвонил насчёт вас. А это было серьёзным испытанием, правда?
— Конечно.
— Значит, принципиально решили. Но я ещё поговорю со Шталекером.
— Хорошо. — Аскер смолк, побарабанил по столу пальцами. — Месяц назад вы сказали, что готовите взрыв «Ганса Бемера». Завод будет уничтожен?
— Обязательно.
— За чем задержка?
— Видите ли, смущает одно обстоятельство — неизбежная гибель большого числа рабочих и пленных.
— Этого нельзя допустить. Но завод должен быть выведен из строя.
И Аскер рассказал о своей беседе с Кнышем.
— Сначала сложной проблемой казалась взрывчатка: ведь её потребуется много, — пояснил Шуберт. — Но потом мы поняли, что она есть на заводе.
— Склад готовой продукции?
— Да. Территория склада — запретная зона. Из наших там бывает только Карл Кригер. Поэтому операцию поручили ему. В принципе все готово. Вот только… как быть с рабочими? Более тысячи людей погибнет! Правда, решено взрывать завод в ночное время, когда бездействует ряд цехов и пролётов, не работают и пленные, но все же жертв будет много…
— Жертвы не обязательны.
Шуберт поднял голову, вопросительно поглядел на Аскера.
— Не обязательны, — повторил тот. — Ведь, кроме заводского бомбоубежища, есть поблизости и другое?
— За воротами, метрах в пятистах.
— Так… — Аскер задумался. — Я кое-что проверю, подсчитаю. — Он положил руку на плечо Шуберту. — Кажется, все будет в порядке! Я ещё подумаю, и тогда все изложу Кригеру, если, конечно, вы не возражаете.
Затем Аскер сообщил о появлении в Берлине и Остбурге Фреда Теддера, о встречах его с генералом Лахузеном и группенфюрером Упицем.
— Теддер и сейчас в Остбурге? — спросил Шуберт.
— Был. А сегодня, кажется, уехал. Уехал или уезжает. Вместе с Упицем. — Аскер встал. — Ну, мне пора.
Поднялся и Шуберт.
— Многое бы хотелось сказать вам. — Он помолчал. — Но бывает… и слов не подберёшь, правда?