В начале весны канарейки господина Сируса Фаразджуя, обитавшие в шести больших и маленьких клетках, развешанных на балконе, подняли суматоху. Сирус был любимцем и отца, и матери, и всех слуг отцовского дома, и поэтому все они были уверены, что волнение жёлтеньких пташек есть не что иное, как выражение болезненной тоски, которую они испытывают по своему любимому Сирусу, хотя такие люди, как Сирус, не чувствуют красоты пробуждающейся природы. Цветение ветвей, благоухание бутона, пение птиц, — из всего они стараются извлечь выгоду для себя.

Хотели того господин Али Фаразджуй и его дорогая супруга ханум Махин Фаразджуй или нет, но нынешняя весна была особенно бурной. В этот день, день десятого фарвардина, цветники господина Али Фаразджуя, счастливейшего человека шахиншахской столицы, были полны чудесных фиалок и нарциссов. Вишнёвые, черешневые и абрикосовые деревья, доставленные сюда из лучшего сада Тегерана, с которых мадам Махин Фаразджуй собственноручно смахивала пылинки и внимательно следила, чтобы садовник Барат Али хорошо поливал их, были усыпаны белыми цветами. Вьюнки, перевесившись через стену, протянули свои усики на улицу и к соседним домам, и казалось, что они приносят оттуда благоприятные вести для господина Али Фаразджуя и помогают ему в политических делах.

Махин-ханум с ловкостью и изяществом, покорявшим все политические круги столицы, набрав в цветниках полную охапку белых и фиолетовых ирисов, словно златокрылая фея или, если хотите, словно бабочка, порхнула к себе наверх и расставила цветы в четырёх комнатах, которые уже были подготовлены к приёму самых почётных людей Тегерана. Её дорогой супруг господин Али Фаразджуй, свежий, чисто выбритый, в прекрасно сшитом коричневом костюме в красную полоску, который недавно был прислан ему одним приятелем Сируса из Америки, с великолепным галстуком на шее, тоже полученным оттуда же, с которым он немало повозился перед зеркалом, стремясь сделать узел как можно меньше и плотнее, сейчас с большим вниманием раскладывал на ломберных столиках, расставленных в дальней комнате, пачки сигарет «Кэмел» и «Честерфилд» и колоды американских нейлоновых карт. Каждый раз, проходя мимо зеркал, стоявших на каминах, он поднимался на носки, вытягивал шею и разглядывал своё холёное лицо. Это занятие доставляло ему огромное удовольствие.

Вот уже три или четыре дня как господин Али Фаразджуй ходит совершенно опьянённый успехом. Прошло только десять дней как он, выражаясь языком плутов, «вылез из ящика» или, выражаясь его собственными словами, стал депутатом иранского народа, обладающего шеститысячелетней историей. Как же ему не ликовать? Господин Фаразджуй лучше, чем кто-либо другой, знает, как ловко умеет он натравливать друг на друга своих противников, с какой проворностью взобрался он по ступеням служебной лестницы в министерстве финансов и достиг поста начальника главного управления. Он лучше всех знает, каким образом он умудрился прикарманить содержимое касс финансовых органов Сеистана и в Тегеране по-братски разделил деньги с покойным Хаджи Йамином-ол-Мольком, тогдашним министром финансов. Он лучше всех знает, как в своё время, воспользовавшись о становкой, он спрятал в матрацы, одеяла и подушки ассигнации, находившиеся в кассе хамаданского финансового управления, а потом представил дело так, будто эти ценности были разграблены.

Если никто другой об этом не знает, то он, во всяком случае, прекрасно помнит, с какой ловкостью он влез в партию «радикалов», организованную Давером, как вместе с ним перешёл в министерство юстиции и в течение целых трёх лет был доверенным лицом министра, как он мастерски обделывал дела на судебных процессах в Мазандеране, Туникабуне, Савадкухе и повсюду в других местах. И все эти дела всегда кончались в пользу высших инстанций. Он прекрасно помнит, каким внушительным тоном читал он, обращаясь к председателям судов и судьям, выражения «на основании приказа», «они изволили приказать», «они изволили объявить».

Если никто этого не помнил, то сам он помнил прекрасно, как в те дни, когда требовали упразднения монархии и создания республики, в дни, когда парламент забрасывали телеграммами, он на правительственный счёт ездил из одного города в другой и появлялся то на собрании засевших в бест слушателей военного училища, то в доме премьер-министра и таким образом привлекал к себе внимание сильных мира сего.

Если все уже забыли, то он помнит, как своими собственными руками; без чьей-либо помощи, превратил Сафара Али, мальчика на побегушках в доме слепого купца Хаджи Али Ахмеда, в господина Али Фаразджуя, бывшего начальника главного управления министерства финансов и теперешнего депутата национального собрания Ирана от города Саве.

Подлинным волшебником является тот человек, чары и колдовство которого оказываются действительными не только по отношению к нему самому, но и по отношению к другим. Господин Али Фаразджуй никогда также не забудет, как из Хаджар Хатун, бывшей прачки бельгийца мосье Декеркера, начальника главного таможенного управления Ирана, он создал эту нежную ханум Махин, при виде которой приходят в трепет сердца многих знатных мужчин двора, меджлиса и правительства.

Если хотите знать правду, то господин Али Фаразджуй должен был стать министром и депутатом меджлиса значительно раньше. Но что ему было делать? Ведь и тогдашний премьер-министр, и покойный Давер в течение нескольких лет были слишком заняты другими делами. Кроме того, он ещё в детстве, когда они играли на перекрёстке в чижика и в орехи, часто ссорился с будущим дивизионным генералом Мохаммедом-ханом Чаку, жёлтым, хилым мальчишкой, не раз задавал ему хорошие трёпки. И это огородное чучело, находясь у власти, на протяжении всего периода диктатуры не давало ему возможности подступиться к высшей политике шахиншахского правительства. Как ни старался господин Али Фаразджуй, несколько раз даже тайно подсылавший Махин к услугам генерала, ему так и не удалось сменить гнев, бушевавший в сердце его высокопревосходительства, на милость. В конце концов сама история отомстила за него. «Эпоха демократии» как будто была создана специально для того, чтобы господин Али Фаразджуй мог использовать эту смутную пору в своих интересах и добиться осуществления своей сокровенной мечты.

Конечно, работать в период «демократии» было значительно труднее. В эпоху двадцатилетней диктатуры человеку, если даже он не имел нигде никакой поддержки, достаточно было завоевать симпатии дворцового телефониста — и он уже был обеспечен. куском хлеба с маслом.

В «эпоху демократии», чтобы хоть как-нибудь свести концы с концами, человек должен был завязывать хорошие отношения со всеми, начиная от швейцаров посольств и кончая самым последним безродным и полуголодным газетчиком. Уверяю вас, господин Али Фаразджуй был достаточно тёртым калачом для того, чтобы в этой суматохе, подобно застрявшему в грязи ослу, не ожидать окрика погонщика. Он долгие годы был доверенным и самым приближённым человеком покойного Давера, и если не получил от своей матери врождённых качеств интригана, то, во всяком случае, приобрёл их у своего патрона. В первые же дни, как только он вступил в партию радикалов, покойный Давер сразу почувствовал, что он мастак устраивать партийные интриги.

Когда наступила «эпоха демократии», первым человеком, который сумел быстро основать партию, был этот самый господин Али Фаразджуй, нынешний депутат от города

Саве. Да ниспошлёт господь изобилие, до настоящего момента господин Али Фаразджуй основал тридцать шесть партий с различными названиями, и, как только он замечал, что народ раскусил его подлинные намерения, он моментально прикрывал свою лавочку и открывал новую, в другом месте, вывешивал крикливую вывеску, устанавливал в комнате несколько сломанных стульев, два-три ветхих стола, телефон, покупал веник и нанимал швейцара. Всё это обеспечивало ему хлеб насущный и дало возможность продвинуться по служебной лестнице до должности начальника главного управления министерства финансов.

Нельзя сказать, чтобы господин Ала Фаразджуй был неблагодарным. Он всегда поддерживал самые сердечные отношения с хозяевами прессы, которые ему покровительствовали. Вот и сегодня на этом пышном и великолепном банкете будут присутствовать тридцать толстых и худых, высоких и низких, старых и молодых журналистов, которые получили специальные приглашения.

В дни, когда эпоха диктатуры потерпела крах, многие были в растерянности и не знали, что им делать. Особенно это относится к людям, которые в течение долгих лет сотрудничали с полицейским управлением и привыкли к такому режиму. Однако господин Али Фаразджуй скорее всех сориентировался и уяснил свою задачу. Он немедленно объединил в своём квартале группу мало-мальски заметных людей и создал так называемое благотворительное общество для помощи беднякам, а фактически — общество для проведения всяческих комбинаций и сделок.

Господин Али Фаразджуй первый собрал несколько нахальных, бесстыжих молодых людей и подговорил их начать носить аба и чалмы, таким способом вновь подняв движение, уже однажды потерпевшее фиаско. Первой женщиной, которая вышла из дому на улицу, укутавшись в чадор-намаз, была Махин Фаразджуй — чтоб ей напороться за нож! — которую сейчас вы можете наблюдать на всех аристократических собраниях Тегерана размалёванной и расфуфыренной. В годы диктатуры, когда госпожу Махин Фаразджуй называли Хаджар-хатун и в регистрационных книгах пятого района имя её ещё не было записано как Махин Фаразджуй, а имя её мужа Сафара Али — как Али Фаразджуй, они иногда варили в большом котле, который Махин-ханум принесла из отчего дома в качестве приданого, то ли для того, чтобы привлечь к себе внимание жителей квартала, то ли по обету, данному богу, жёлтое шоле и рассылали его чашками друзьям и знакомым. Но какой-нибудь нищий, почувствовав запах приготовленного шоле, мог разбиться в лепёшку и не получить от них даже ложечки.

Теперь опять наступило время достать этот пресловутый котёл, почистить его песком у бассейна и, поставив в кухне на огонь, приготовить то самое шоле, которого уже многие годы никто не видел, и, разлив его в чашечки и нарисовав на нём толчёной корицей месяц, звёзды и другие узоры, послать соседям. Но только на этот раз их соседями были вновь испечённые аристократы эпохи диктатуры, постепенно снова поднимавшие свои головы.

Спустя тридцать-сорок дней после прихода «демократии», когда новая власть постепенно набиралась сил и авторитета, повсюду стали возникать благотворительные общества, которые даже и ломаного гроша не дали беднякам, но быстро реорганизовывались в различные партии… Инициатива создания этих обществ принадлежала господ дину Али Фаразджую. Он первый организовал с участием нескольких начальников главных управлений, бывших министров и нескольких ахундов партию и тем самым подал пример другим. Программа этой партии была полным и фактическим отражением многолетнего опыта господина Али Фаразджуя на различных административных постах. В этой игре в партии больше всего Али Фаразджую помогало то, что он, слава богу, — тьфу-тьфу, как бы не сглазить, — имел личные связи с огромным количеством влиятельных людей столицы. Ведь он провёл свои юношеские годы среди столичной и провинциальной аристократии, некогда наклеивавшей на почтамте марки, затем служил в десяти-пятнадцати различных учреждениях, во время эпохи диктатуры долгое время был доверенным лицом министра юстиции, а потом вместе с покойным Давером перешёл из министерства юстиции в министерство финансов и довольно долго проработал там. Теперь всюду у него были знакомые, друзья, товарищи, компаньоны, единомышленники, которые понастроили себе дома по всему городу, начиная от привокзальных районов и до самых высот Тахте Джемшида и Сарабе Кереджа. Однако господин Али Фаразджуй не был похож на тех нахальных, но легкомысленных и пустых людей, которые могли, сделав шаг вперёд, потом отступить на десять шагов назад, то есть, став однажды министром, просить после этого должность хотя бы начальника канцелярии министерства, на которую, кстати, его не хотели назначать. Он был мужчиной солидным, разумным и опытным. Каждый свой шаг он тщательно продумывал, чтобы потом не приходилось отступать. Он не торопился быстро пройти по политической и административной лестнице, чтобы не вызывать удивления и зависти окружающих, которые в этом случае постарались бы навредить ему, заставить его поскользнуться, а после в один прекрасный день выкинули бы его из игры. И ведь неспроста в Тегеране не было более прочного поста, чем тот, который занимал господин Али Фаразджуй. Люди приходили и уходили, многие, подобно струе фонтана, взвивались ввысь и друг за другом летели вниз, а он сидел за своим столом, словно гранитная скала, и никто не был в силах сдвинуть его с места. Все помнят, что даже сам Айрем, который вмешивался в чужие дела и обирал всех, не смог взять с господина Али Фаразджуя хотя бы соломинки или немного пошатнуть его положение.

В служебных и политических делах господин Али Фаразджуй придерживался особой тактики, суть которой не всякий мог разгадать. Он создал свою теорию и разработал тактику, которую, и то не до конца, усвоили из его соотечественников только два-три человека. То есть, если выражаться словами журналистов, они «принадлежали к его школе». Эта мудрая тактика предписывала: совершайте карьеру так, чтобы это не бросалось в глаза, не вызывало удивления и ненависти людей и чтобы занятие вами более высокого поста люди считали столь же законным, как получение наследства или какое-нибудь другое естественное дело.

Поэтому господин Али Фаразджуй старался дружить со всеми и с каждым имел какие-то, пусть хотя бы небольшие, дела. Он был вхож в любую партию, ладил и с евреями, и с гябрами, и с христианами, и с армянами, и с мусульманами. Сколько раз случалось, что, выйдя из дома ахунда, он шёл в дом аристократа. Любая вновь создаваемая партия первым своим членом зачисляла его и ему первому выдавала свой членский билет. Одновременно господь бог наделил его удивительным нюхом. Он быстрее, чем кто-либо другой, улавливал признаки слабости и возможность поражения партии, раньше всех чувствовал, что дальнейшее пребывание в этой партии бесполезно. Он первым, прикидываясь больным или ссылаясь на занятость, отрекался от своих уважаемых единомышленников и внезапно появлялся среди членов другой партии. Опытнейшие интриганы и политические мошенники Тегерана считали господина Али Фаразджуя наилучшим показателем повышения или падения акций политических партий, оживлённости или затишья политического рынка, положения различных политических деятелей и поэтому внимательно следили за тем, где он бывает и с кем общается. Как только они замечали, что господин Али Фаразджуй перестал посещать чей-нибудь дом, они сразу догадывались, что тут дела обстоят плохо. Господин Али Фаразджуй завязывал отношения с очень большим кругом лиц, знал сокровенные тайны почти всех людей, и все с ним очень считались. Каждый человек по крайней мере хоть— один раз попадал в зависимое от него положение. Единственным начальником отдела или начальником управления, который на протяжении всей истории Ирана сидел на занимаемой им должности, до тех пор пока не уходил с неё сам, является наш господин Али Фаразджуй.

Ещё одно дело приносило господину Фаразджую исключительную выгоду. Стоило где-нибудь возникнуть каким-либо разногласиям, как он становился посредником и, подыгрывая и нашим и вашим, получал куш от обеих сторон, каждую из них превращал в своего благожелателя. Порой, когда он задумывался, он видел, что в этой стране, где политическая обстановка постоянно меняется, в стране, которая с первых дней своей истории и до настоящего времени была объектом нападений со стороны различных западных и восточных держав, где никогда не было ничего устойчивого и никогда не оправдывались никакие расчёты и только случайные события, происшествия и превратности судьбы были основой жизни людей, человек не имел иного выхода, как быть сыном своего времени, уметь ладить со всеми, чтобы после смерти магометанин обмыл бы его водой святого источника, а индус предал его прах огню.

В последнее время господин Али Фаразджуй приводил ещё один довод, оправдывающий эту гибкую политику. Он постоянно повторял: «Гвоздя, вбитого крепче, чем гвоздь Реза-шаха, не существовало, однако ты видел, как его постепенно расшатали и вытащили из гнезда». Много раз ночью, оставшись один на один со своей дорогой Махин, он садился в углу спальни и делился с ней тайнами сердца: «Ты увидишь, в конце концов в этой стране всех выметут вон, кроме нас. Мы с тобой как галька на дне реки, Что бы ни случилось, мы останемся на месте, а песок унесут воды». Вот и сегодня на этот банкет, который господин Али Фаразджуй организовал для того, чтобы официально объявить всем ответственным и неответственным лицам Тегерана о своём депутатстве от провинции Саве, он пригласил лидеров всех партий, групп и даже руководителей профсоюзов и правительственных синдикатов.

Господин фаразджуй всё ещё был занят расстановкой пепельниц., а его дорогая Махин-ханум наливала воду в стоявшие на камине вазы для цветов, когда господин Джавал Аммамеи, очень уважаемый депутат от Тегерана, громко стуча ботинками и тяжело дыша, поднялся по лестнице и прямо в шляпе, с тростью, с чётками и папиросой, торчавшей в углу рта, словно внезапная смерть, вошёл в комнату. Махин была настолько увлечена своим делом, что не заметила почтенного депутата и бывшего министра без портфеля. Услышав его голос, она вскрикнула от неожиданности и, если бы её не поддержали толстые руки дорогого гостя, обхватившие её сзади и стиснувшие её дряблую грудь, растянулась бы на дорогом хорасанском ковре, за каждый зар которого было уплачено по восемьдесят туманов.

— Эх ты, нюня, опять испугалась. А ведь я тебе тысячу раз говорил, что терпеть не могу слабонервных женщин. Женщина должна быть отчаянной.

Грубые шутки господина бывшего министра без портфеля заставили Махин Фаразджуй расцвести. Она запустила руку под бюстгальтер, подтянула обвисшую грудь, поправила пояс крепдешинового платья, корсет, словом, привела в порядок свой туалет и, кокетничая и кривляясь, сказала:

— Очень признательны вам за то, что вы изволили пожаловать раньше всех.

— Только не принимай этого на свой счёт. У меня дело к господину Фаразджую. Вот кончу дела с ним, тогда рассчитаюсь и с тобой, дрянь ты этакая.

— Али в соседней комнате. Уж не хотите ли вы прочитать ему шёпотом суру ясин?

— Ах ты подкидыш, опять язвишь по адресу почтенного человека! Смотри не очень-то распускайся, он теперь депутат народа и наш уважаемый коллега. Я для того и пришёл пораньше, чтобы пригласить его войти в нашу фракцию. Господин Фаразджуй! Господин Фаразджуй!

Громкий голос и неприличный тон господина Джава— па Аммамеи эхом отдались во всех четырёх комнатах и испугали хозяина дома. Он быстро поспешил на зов. Второпях он зацепился ногой за ковёр и грохнулся на пол, растянувшись у самого порога. Махин и бывший министр без портфеля бросились к нему на помощь, подняли, ощупали его голову, выясняя, не сильно ли он ушибся, стряхнули пыль с американского костюма и усадили на стул возле стены. Махин сочла целесообразным с первого же дня депутатства своего дорогого мужа не мешать ему в делах и удалилась, оставив этих двух известных политических деятелей с глазу на глаз.

Господин Али Фаразджуй обсуждал с известным лидером и бывшим министром без портфеля свои условия и обязательства. Он кивал головой и в который раз давал честное слово, что, пока жив, не отречётся от своих новых коллег. Но не успел он ещё до конца произнести слова последней клятвы, как они увидели господина доктора Тейэби, известного депутата от города Йезда. Господин Джавал Аммамеи, гордый только что заключённым сговором, указав собеседнику на доктора Тейэби, издали крикнул вошедшему:

— Эй, сводник! Ты что, пришёл обрабатывать нашего приятеля? На этот раз ты опоздал, нужно было пошевеливаться поживее, мы уже сговорились с ним.

Но бедняга господин Джавал Аммамеи совершенно упустил из виду, что господин Али Фаразджуй и впредь будет заключать подлые сделки со всеми, будет устанавливать сердечный контакт с любым человеком, который может быть ему хоть чем-нибудь полезен. Всем им он будет клясться в верности, и в конце концов ни один человек не будет в состоянии разобраться, к какой же группе принадлежит этот депутат иранского народа и в чью пользу он опустил свой баллотировочный шар в пресловутую китайскую вазу.

Как только господин доктор Тейэби издали увидел своего наглого противника, он понял, что может проиграть игру, и, решив извиниться за опоздание, сказал:

— Клянусь вашей дорогой головой, господин Фаразджуй, я был очень занят. Сегодня с утра я ездил по делам. Моя старая служанка, которая пеленала меня, когда я был ещё младенцем, йездская Хава Солтан, сегодня вошла ко мне в комнату, плача и рвя на себе волосы, и сказала, что сын её тётки Мешхеди Мохаммед Голи Йезди, который находился в тюрьме, вчера скончался от удара, а теперь из тюрьмы явился полицейский и требует, чтобы прислали кого-нибудь за его телом. Мне пришлось отложить все свои дела и в такой прекрасный праздничный весенний день заняться перевозкой трупа. Должен вам сообщить конфиденциально, что, как мне удалось выяснить, в последнее время в тюрьме стало настолько тесно, что пришлось прибегнуть «к чистке» и группу стариков арестантов, людей беспомощных и безродных, отправили на тот свет. Не так давно против дома одного из наших родственников держал лавочку паршивый мороженщик. Так его постигла та же участь. А мы допустили грубую ошибку: однажды взгляд наш упал на его жену и детишек, и мы пожалели их. Ну, и пришлось теперь возиться и с его трупом.

— Кстати, господин доктор, я слышал, что наш старый товарищ по министерству юстиции господин Ахмад Бехин, который последнее время находился в Йезде, на днях подарил свою жизнь вам.

— Этот Ахмад Бехин, господин Фаразджуй, оказался предателем. Вы знаете, что с некоторых пор я порвал с ним всякую связь и совершенно не касался его дел. Он ушёл в отставку, уехал в наш город и жил там со своей семьёй.

— Да, господин доктор, я слышал, что в отношении его вы сменили милость на гнев. Конечно, я не ручаюсь за достоверность, но люди поговаривают, что он знал такие вещи, что лучше было бы, чтобы он унёс их с собой в могилу.

— О, господин Фаразджуй, несмотря на всю благосклонность, которую я к вам питаю, вы тоже несправедливы ко мне. Разве такой несчастный и беспомощный человек, как я, способен сделать зло? Нет! Зачем мне вмешиваться в жизнь или смерть кого-либо? Наступил человеку срок, вот он и умер. Я здесь, а он уже там, в земле. У меня ведь в Йезде нет никого, кто мог бы расправиться с ним. Если его и убили, то это с ним свёл счёты кто-то другой.

— О да, господин доктор, я в своей жизни не видел человека более осторожного и более опытного, чем вы. Вы разрешите мне обратиться к вашему превосходительству за одним советом?

— Пожалуйста, я от всей души готов помочь вам. Теперь вы для нас свой человек и я не могу вам ни в чём отказать.

— У меня есть двоюродная сестра, старушка. Когда— то, сжалившись над ней, я сдуру вытащил её из грязи и привёл к себе в дом. Теперь я никак не могу отвязаться от неё, она никуда не хочет уходить и считает себя прямо-таки нашей компаньонкой. Но, так как в дни юности она была свидетелем наших несчастий и трудностей, какое бы мы положение ни занимали теперь, она ничего не хочет признавать. Она смотрит на нас, как будто мы всё ещё те бедные юнцы. Чтоб ей подохнуть! Она совершенно не понимает, что обстановка изменилась. Не скажете ли, ваше превосходительство, как нам избавиться от этого сувенира?

— Как вам сказать, это и очень лёгкое и вместе с тем чрезвычайно трудное дело. Прислушайтесь-ка к моему совету. В политике нельзя быть мягкосердечным, здесь нужно уметь поступиться и друзьями, и товарищами, и родственниками. Вообще люди, с которыми некоторое время находишься в слишком близких отношениях, впоследствии становятся опасными. Они бывают посвящены во все твои дела, знают, с кем ты общаешься, к кому ходишь. Поэтому-то время от времени, подобно тому как это делается в полицейском управлении, человек должен проводить чистку окружающих его людей. А пока новичок сумеет разобраться в ваших делах, вы некоторое время сможете жить спокойно и беззаботно.

— О, сколько философской мудрости в ваших словах. Вы даже не представляете, какую пользу приносит людям общение с вами, даже одно ваше присутствие. Каждая минута, проведённая возле вашего превосходительства, равна целой жизни. Да ниспошлёт господь бог вам долгую жизнь и удостоит вас…

Господин Али Фаразджуй не успел закончить свою льстивую тираду, так как заметил, что господин доктор Тейэби внимательно смотрит в соседнюю комнату. Он оборвал себя на полуслове, устремил взор туда же и увидел своего нового приятеля господина Хасила Алаки, который, гордо и величаво войдя в комнату, вдруг, словно лур, впервые попавший в город, в нерешительности остановился на середине, не зная, что ему делать дальше. Господин доктор Тейэби испуганно спросил:

— А этот откуда здесь взялся?

— Горбан, да ведь это же господин Хасил Алаки.

— Как, это тот самый Хасил Алаки, знаменитый специалист по расколам?

— Да, горбан.

Господин Фаразджуй встал, чтобы встретить важного гостя. Однако в этот момент его дражайшая супруга Махин-ханум подбежала к господину Хасилу Алаки, взяла его руку в свои и всеми известными ей средствами стала обхаживать дорогого гостя. Господин Фаразджуй облегчённо вздохнул и сел.

— Да благословит господь душу покойного отца Махин за то, что она выручила меня. Общение с этим уважаемым господином и очень полезно, и в то же время чрезвычайно опасно, и если хотите знать правду, то, пожалуй, вреда от него больше, чем пользы.

— Вы хотите сказать, что он ненадёжный человек?

— Конечно. Правда, для лиц, находящихся по ту сторону океана, он менее надёжен, чем для нас. Вы и сами изволили видеть, после нескольких лет сговоров и комбинаций с ними, как только он попал в Лондон, он сейчас же переметнулся к англичанам. И не успел вернуться обратно, как натворил дел здесь.

— Да-да, правильно. В наших политических кругах это самое опасное создание. То, на что мы не можем осмелиться, этот господин совершает с поразительной отвагой, и можно только удивляться, что у него ещё хватает совести появляться среди людей!

— Если вы помните, у него был один земляк, очень похожий на него. Так вот, этот земляк тоже вершил всякие дела и мог рассказать о вещах, которые просто потрясали людей. Но в конце концов он всё же получил по заслугам и однажды его избили среди бела дня.

— Вы изволите говорить о Сеиде Ахмаде Каджрави?

— Да, горбан, ведь эти двое и по наружности, и по характеру очень похожи друг на друга. Я слышал, как один из наших известных литераторов очень хорошо охарактеризовал их. Вам будет любопытно послушать. Он сказал, что вообще такие люди, а в особенности эти двое, постоянно видя, что они глупее, бездарнее и подлее других, что они ничего толком не умеют делать, что никто не поддаётся на их уловки, накопили в своей душе такую ненависть, такое желание отомстить людям, что теперь они и днём и ночью только и помышляют о том, чтобы крушить и портить всё, что попадается им на пути.

— Да, святая правда.

— Вы подумайте только, у этого человека при его внешности, куда бы он ни пошёл и что бы ни делал, всё не ладится. Даже самые последние вдовушки не хотят с ним разговаривать. Тот, второй, да упокоит господь его душу, женился на трёх или четырёх женщинах разных национальностей, но в конце концов, когда страсти улеглись, он совсем пал в их глазах и они стали награждать его подзатыльниками. Вот он с горя и ухватился за Хафиза, Толстого, Анатоля Франса и даже начал проповедовать новую религию.

— Да-да, вы это очень тонко подметили.

— Оба они совершенно бездарные люди. Вдобавок они очень нетерпеливы и, как только войдут в дверь, стремятся занять самые почётные места и претендуют быть советниками. Куда бы они ни посмотрели, они видят людей более разумных, более способных и более расторопных, у которых дела идут лучше, и они, как ни стараются, никак не могут догнать этих людей. Вот почему нм ничего не остаётся делать, как одному заниматься расколами, а другому проповедовать новую религию.

— Вы обратили внимание, что они то изобретают новый язык, то провозглашают новую философию? Можно подумать, что, если они будут следовать другим и подтвердят слова людей более разумных, чем они сами, это унизит их достоинство.

— Да, горбан, вашими устами глаголет истина. У нас есть один приятель, который повидал свет, много путешествовал и много читал. Он говорит, что, где бы в мире вы ни вошли в сумасшедший дом, все грамотные сумасшедшие или изобретают новую письменность, или придумывают новый язык.

— Не может быть! Это очень любопытно!.. Ну, так как вы думаете, сможем мы сговориться с этим удивительным существом?

— А вы знаете, что такие злобствующие и взбалмошный люди могут пригодиться нам значительно больше, чем кто-либо другой? Вы, несомненно, слышали, что на днях эти субъекты, объединившись с нашим приятелем из Кермана, создали новую партию, которая развила бурную деятельность. Она сейчас находится в центре внимания. Пока в этой партии не начался раскол и она не прекратила своего существования, надо её использовать.

— Что ж, это неплохо придумано.

— Да, вот поэтому-то я сегодня и пригласил его. Я хотел, чтобы он пришёл сюда, познакомился с нашими гостями. Тем временем мы его как следует окрутим.

— Я слыхал, что это ничтожество очень легко взять на пушку.

— Да, вы правильно информированы. А вообще-то в политических кругах вряд ли можно найти более нахального й более бесстыжего человека. С ним лучше не связываться. Бесполезно стараться ему что-нибудь объяснить: всё равно он ничего не будет слушать и толку от этого никакого не получится. Его сначала нужно обласкать, как избалованного, капризного ребёнка, а уж потом оседлать и ехать. Вот поэтому-то разрешите, я пойду к нему, а то, чего доброго, он ещё начнёт организовывать какой-нибудь раскол.

Господин Али Фаразджуй поспешно направился в соседнюю комнату.

Между тем руководители государства и народа один за другим входили в гостиную, приветствовали друг друга, горячо справлялись о здоровье, всячески стараясь скрыть под личиной внешней любезности своё лицемерие и подлость. Они рассказывали друг другу новости, и, так как накануне был четверг, некоторые вспоминали подробности своего выигрыша или проигрыша в покер или в реми и таким путём официально доводили этот факт до сведения правительства и народа. Более молодые говорили; о несколько ином весёлом времяпрепровождении. Солидные деятели информировали друг друга о политических встречах и беседах, которые они имели с иностранными представителями, о всяких закулисных сделках, покупке и продаже лицензий, о таможенных льготах, о контингентах товаров нынешнего и будущего года, спорили о повышении и понижении курса валюты. В этих беседах участвовала даже группа корпусных и дивизионных генералов, и они высказывали не только своё личное мнение и сообщали сведения, которыми располагали сами, но даже сведения, которыми располагали их жёны и дочери. И последние, надо отдать им справедливость, в этих вопросах были людьми глубоко осведомлёнными.

Сегодняшний разговор вращался в основном вокруг новых коммерческих операций. При участии некоторых из этих «самых уважаемых» и «весьма уважаемых» господ в Тегеран была доставлена группа красивых парижанок, умеющих с одного взгляда завладевать сердцем мужчины. Кроме того, вместе с парижанками было завезено большое количество модных дамских тканей. Организаторы этой операции надеялись, что они привлекут мужчин полюбоваться красавицами и, когда красавицы их обворожат, заставят этих глупцов купить ткани для своих жён и при этом как следует оберут их. Эта операция охватывала небольшой круг лиц, покупатели и продавцы занимали равное положение в обществе, поэтому, если кого-нибудь из них особенно надували, остальные должны были как— то компенсировать его убытки. Тем не менее торговля оставалась торговлей и её организаторы не задумывались над тем, к чему всё это может привести.

Это мероприятие удовлетворяло, как мужчин, так и женщин, потому что с красивыми парижанками приехали и дамские парикмахеры. Этой весьма ценной инициативой все были обязаны господину Эхтеладжу, уважаемому депутату от Гиляна и крупнейшему специалисту в общественных, экономических и даже любовных делах. Поэтому на сегодняшнем банкете все, словно мотыльки, летящие на свет, кружились вокруг Эхтеладжа и его красивой супруги-польки, которая, несмотря на свои шестьдесят лет, всё ещё кокетничала, как девушка. Смачно попыхивая сигаретой и бросая по сторонам томные взгляды, словно говоря: «Не тронь меня, а не то я умру», она снова и снова завладевала мужскими сердцами и безжалостно бросала их к своим ногам.

Вы знаете, что самые почтенные люди являются на банкеты позже всех и наиболее уважаемый и почётный гость тот, кого остальные гости — да перестанут видеть их глаза — ожидают на обед или ужин не меньше двух часов. Так и в этот день господин Сеид Ананати, господин Хосейн Боланд-Бала и господин Мохаммед Балароу приехали примерно на два часа позже других.

Забегали официанты, обслуживающие обычно официальные приёмы в министерстве иностранных дел и в клубе «Иран», приглашённые сегодня для обслуживания этого банкета… Гости заняли места за столом. Молодые женщины, как и всегда, уселись возле министров, депутатов и маститых журналистов. Всем, кто был на банкете, бросилось в глаза, что на нём не было наиболее видных политических деятелей Ирана. Вчера в шесть часов утра четырехмоторный самолёт общества «Эр-Франс» понёс на своих крыльях по направлению к Америке большую группу толстых и худых, светлых и тёмных, старых и молодых особ, лишив Тегеран его драгоценных камней самой чистой воды.

На аэродроме ханум Марьям Хераджсетан, одетая в три каракулевых сака — чёрный, серый и коричневый, — напяленных друг на друга, полчаса обливалась потом, с нетерпением ожидая свою дорогую младшую дочурку, чтобы надеть эти саки на неё, на случай если в Америке она увидит и пожелает приобрести что-нибудь интересное. Тогда можно будет реализовать эти саки.

Самой несчастной и недовольной в этой компании была Хаида Борунпарвар, так как, хотя Фарибарз Доулатдуст и был её попутчиком, эта несносная Шахин Саргардания тоже сумела всеми правдами и неправдами достать в долг денег и нахально приобрести билет на самолёт. Вида Доулатдуст и Сирус Фаразджуй летели этим же самолётом и, очень возможно, если бы они не явились, самолёт вряд ли покинул бы тегеранские землю и небо. Больше всех обращала на себя внимание в этом обществе госпожа Нахид Доулатдуст. Наконец-то ей удалось добиться того, что столько раз обещал ей муж, — покупки нового автомобиля кадиллак, манто и поездки в Америкуг Из пятисот человек, провожающих эту компанию, двести пятьдесят, безусловно, явились на аэродром для того, чтобы проститься с ней. И вот наконец-то ханум Нахид Доулатдуст везёт в Америку самые ценные товары Ирана, чтобы предложить их американцам. Конечно, она была не вполне уверена в своём дорогом Мануче и боялась, что в её отсутствие он опять начнёт ловеласничать, поэтому, чтобы не особенно печалиться во время поездки, она захватила с собой Хушанга Сарджуи-заде и дорогого Фарибарза.

А в доме господина Али Фаразджуя официанты в чёрных смокингах и белых перчатках сновали взад и вперёд, подавая уважаемым гостям блюда с пловом и разнообразнейшими вкусными приправами. Некоторые гости, как, например, министр господин Джавал Аммамеи, депутаты господин Гаем Магал и доктор Месвак-заде, бывший министр господин Сеид Ананати, придвинув свои тарелки, с жадностью набросились. на еду и настолько увлеклись ею, что совершенно не замечали колкостей господина доктора Каза-заде-е-Табага.

Господин Моалад, уважаемый представитель иранского народа от Фарса, умышленно сел между корпусным генералом Зармади и дивизионным генералом Меджази, так как у него была к их превосходительствам какая-то очень важная просьба. Но дивизионный генерал Меджази, пытаясь найти какое-нибудь средство избавиться от этого нахального политического попрошайки, поднялся и включил на полную мощность большой радиоприёмник, который стоял позади него.

Вначале послышался плачущий голос какого-то арабского певца, затем были проиграны две-три пластинки, а потом началась передача тегеранских последних известий. Сперва диктор басом сообщил иранскому народу несколько тревожных известий относительно вредителей сельского хозяйства, а затем торжественно-печальным тоном сказал: «В тот момент, когда государственное управление пропаганды шахиншахского правительства было занято составлением этих известий, европейские и американские радиостанции передали чрезвычайно печальное сообщение, которое мы в силу своих обязанностей вынуждены с великим сожалением довести до сведения наших слушателей. Это сообщение заключается в нижеследующем: четырехмоторный самолёт авиакомпании «Эр-Франс», который вчера в 6 часов 4 минуты и 7 секунд покинул тегеранский аэродром, высадив после полудня в Лондоне одну из своих пассажирок — барышню Ниру Хераджсетан с двенадцатью чемоданами и четырьмя великолепными иранскими каракулевыми саками, сегодня около девяти с половиной часов утра, в двенадцати минутах лёта до Нью-Йоркского аэродрома и статуи Свободы, в результате пробоины в бензопроводе мотора стал жертвой ужасного пожара. Все находившиеся в самолёте, включая лётчика, погибли. Управление пропаганды, к сожалению, пока не имеет сведений об именах уважаемых иранских пассажиров, но, так как все они были членами известных фамилий столицы, выражает своё глубокое соболезнование родственникам погибших по поводу этого печального события от своего имени, а также от имени правительства и народа Ирана».

Можно себе представить, какое впечатление произвело это сообщение на участников весёлого банкета. Махин Фаразджуй, сидевшая рядом с господином Мохаммедом Балароу и премьер-министром Ирана, вскрикнув, без чувств упала на пол. Да смилостивится господь над господином Манучехром Атбаром, который, моментально схватив графин с холодной водой и смочив салфетку, положил её на грудь несчастной. А муж Махин, плача, непрерывно твердил: «Господь бог ещё сильнее наказывает людей непослушных. Когда я ездил в Ирак, мелайерский дервиш мне говорил, что депутатство не моё дело. Я не послушался его, и вот теперь случилось несчастье».

В это время в другом углу комнаты в центре внимания были Мехри Борунпарвар и её супруг. Какие-то странные, комические звуки издавал господин Манучехр Доулатдуст. Если бы кто-нибудь мог заглянуть сейчас в его душу, он увидел бы, что бедный Манучехр считает это печальное событие наилучшим способом избавиться от бесконечных фокусов своей дорогой Нахид-джан. Но всё-таки, для приличия, он время от времени подавленным голосом повторял одну и ту же фразу: «О, мои дорогие жена и дети погибли, так и не достигнув этого рая».

Господин доктор Месвак-заде на следующий день поместил в своей газете большой и слезливый некролог. Одна философская фраза из этого некролога долгое время была на устах у людей: «Самая большая трагедия заключается в том, что группа лучших юношей нашей дорогой страны, происходивших из самых благороднейших фамилий, блиставших своей культурой, экономической и политической деятельностью, погибла в разъярённых волнах океана на полпути в рай, отдала свои души всевышнему и беспощадная смерть не дала им возможности достичь берега Нового света, куда они так страстно мечтали попасть, Нового света, который издали манил их своим гостеприимством. Бедным юношам не удалось увидеть его».

В течение сорока пяти дней траурными объявлениями о панихидах на седьмой и сороковой день и соболезнованиями были заполнены первые, вторые и последние страницы. Только одна паршивенькая тегеранская газетёнка заработала на этом деле восемьдесят тысяч риалов.

Тегеран

4 января 1951 года — 4 января 1953 года.