§ 1. Предварительное определение понятия

По своему историческому понятию философия есть основная наука, т. е. та наука, которая должна установить единство человеческих познаний через выяснение того общего последнего фундамента, на который все они опираются.

В пределах этого общего понятия философии возможно, однако, множество отдельных определений, которые в действительности и были испробованы. Чтобы решить, какое из этих возможных пониманий философии соответствует истинной задаче основной науки, мы выставляем в качестве нормы положение, что только та философия будет истинной философией, которая, с одной стороны, сама может похвалиться наибольшей неоспоримостью своих оснований, с другой стороны – исходит из достаточно общей точки зрения, чтобы стать действительным фундаментом для понимания всей совокупности предметов, входящих в круг человеческого познания. В первом отношении мы требуем от истинной философии, чтобы она была в состоянии и сама себя оправдать в качестве науки, и сохранить тесную связь со всякой другой прочно обоснованной наукой (формальный критерий); во втором отношении – чтобы она могла резко разграничить различные интересы познания, также как и объединить их, с другой стороны, во внутреннем основном единстве (материальный критерий). Уже некоторые предварительные соображения ведут к признанию того, что всем этим требованиям в их совокупности не будет удовлетворять никакая другая философия, кроме той, которая единства познания ищет, так сказать, не на периферии научного знания, в предметах, подлежащих познанию, но в центре, в самом познании и в его собственной внутренней закономерности. Путь, которым идет эта философия, мы называем – в память о Канте – критическим.

 

§ 2. Естественное познание и его первоисточник

Чтобы только что полученному результату придать еще большую прочность, мы начнем с естественного познания и затем уже будем рассматривать то преобразование, которое оно испытывает со стороны науки, с целью выяснить, достигается ли требуемое единство познания уже на пути его естественного развития или только в научном познании.

Естественное познание направляется непосредственно на предмет. Оно исходит из восприятия, усматривая в нем первоначально простое отображение предмета. Но восприятие не есть что-либо безусловно простое. Оно содержит в себе, и притом в известной связи, многообразие элементов – ощущений, которые могут быть различаемы между собой и способны вступать в связь друг с другом. Это различение и соединение происходит прежде всего и наиболее общим образом в двух областях – в пространстве и во времени, а затем также и в сфере качества, которое в отличие от пространства и времени не есть что-либо однородное, а, напротив, представляет собой источник всяческого разнообразия. С восприятием почти неразрывно переплетается другой главный фактор естественного познания – воспроизводящее представление (repräsentative Vorstellung), которое, в отличие от присущего восприятию характера непосредственной наличности, выражает способность делать представимым то, что не дано в непосредственной наличности. Эта способность в зародыше заключается уже в сознании каждого хотя бы самого незначительного промежутка времени; она простирается также и на сознание пространства и, наконец, на всякое схватывание чувственного многообразия в единстве сознания. На этой способности основывается сознание всякого постоянства и изменения, причем и то и другое относятся в равной мере как к месту, так и к качеству (покой и движение, пребывание чего-либо тождественным себе по качеству и переход во что-нибудь другое). Сознание устойчивости предмета в смене его явлений дает представление вещи или субстанции, сознание сохранения одного и того же отношения между изменениями различных вещей – представления причины и действия. Уже из этих главных факторов можно понять все отображение мира в естественном познании. Не меньшую роль играют эти факторы и в том преобразовании, которому естественное познание подвергается со стороны науки.

 

§ 3. Естественные категории

Известное единство познания дано уже через то, что оно все сплошь построяется из указанных выше немногих, тесно связанных между собой основных факторов. Даже естественному познанию не чуждо уже некоторое сознание этого присущего ему внутреннего единства его основной структуры, как это с особенной ясностью и столь многообразно обнаруживается в строении языков – в классах слов, в их формах и синтаксических отношениях. Эти начала естественного познания нашли себе определенную формулировку в системе категорий Аристотеля. В основу он кладет категорию вещи или субстанции. Вещи прежде всего определяются по своему качеству. Вещи, обладающие известным качеством, могут быть даны в различном числе (количестве). Сравнимость вещей между собой по качеству и количеству обосновывает применимость новой категории отношения. Далее, каждой вещи, поскольку она представляется как определенно существующая, свойственно понимание ее (Auffassbarkeit) как данной в определенном месте и моменте времени, в некотором «где» и «когда». Причинное отношение между изменениями различных вещей находит свое выражение в категориях действия и страдания. Для выражения устойчивых состояний в отличие от изменений служат категории положения (Situs—χεισδαι) и обладания (Habitus— έχειν), причем первая категория понимается, по-видимому, как противоположность активного, вторая же – как противоположность пассивного изменения. Легко видеть, что все эти основные способы понимания коренятся в указанных элементах естественного познания и выражают их с известной полнотой и систематичностью. Их поэтому с полным правом можно обозначить как естественные категории.

 

§ 4. Критика естественного познания

Сколь последовательным и необходимым ни представлялось бы построение естественного познания на основе восприятия, оно все же не выдерживает строгой проверки. Познание это с начала нового времени было постепенно преобразовано наукой.

Прежде всего научной критике подвергалось аристотелевское понятие вещи. Как ни достоверно, что для каждого имеющего значение высказывания необходим тождественный себе субъект и что всякое изменчивое определение этого субъекта в конце концов логически должно быть отнесено к неизменному определению его (как субстанции), тем не менее основная ошибка естественного мышления, от которой не мог освободиться Аристотель, состоит в том, что эту искомую устойчивую основу принимают за данную, именно усматривают ее в «вещи» обыденного представления, получающей посредством обозначения ее именем существительным значение субстанции. Язык в единстве словесного выражения удовлетворяет требованию этой устойчивой основы лишь по видимости, и донаучное познание на первых порах остается во власти этой видимости. Лишь последствием этой первой ошибки является то, что все дальнейшие определения присоединяются затем к «вещи» в качестве простых «признаков» ее, причем эти последние частью в качестве «существенных признаков» характеризуют вещь как таковую, частью в качестве несущественных, лишь «акцидентальных», должны тем не менее иметь основание своей возможности в сущности вещи, к которой они относятся. Правда, и научный способ познания твердо стоит на требовании неизменного основания, к которому должна относиться всякая смена определений, но научное познание не рассматривает субъекты изменений и отношений как нечто первоначально данное. Первоначально даны для него скорее сами эти изменения и отношения. В них-то наука и старается впервые найти устойчивое, которого она уже не надеется более получить (прежде всех этих изменений и отношений) в какой-либо неизменной системе вещей. Только на основе закономерности отношений и изменений определяет она их субъекты, подобно тому, как механика, опираясь на какой-нибудь постоянный фактор, обусловливающий движения (например, массу), старается выразить то, что движется (материю). Чрезвычайно богатое по своим последствиям значение этого коренного изменения основной точки зрения на предмет познания заключается в том, что становящаяся все более глубокой работа познания во всех областях его приводит, как оказывается (при этой новой точке зрения), к процессам, идущим в бесконечность. Перед этими бесконечностями в страхе отступает естественное мышление, как это с классической ясностью обнаруживается у того же Аристотеля в отклонении им всех родов настоящей бесконечности. Результат обусловленной этим взглядом коренной перемены самой точки зрения на вещи выражен Кантом в его утверждении, что «вещи вполне и всецело состоят из отношений», среди которых, однако, есть «самостоятельные и постоянные отношения», которые впредь и должны замещать для нас вещи. Во-вторых, научная критика направлена также и на обычное представление о качествах, опирающееся на непосредственные показания наших чувств. Качества, различаемые нами в вещах на основании восприятий отдельных органов чувств, например, цвета, тона и т. д., не только изменяются в зависимости от субъективных условий нашего восприятия, от устройства наших органов чувств и их отличного в каждом данном случае положения относительно объектов, но, даже и взятые сами по себе, качества эти вообще не поддаются однозначащему определению, не могут быть постигнуты в их строгой тождественности (себе) и, следовательно, вообще не могут характеризовать вещи в требуемой для нее строгой определенности. Недостаток этот распространяется также на количественные, временные и пространственные определения вещей, поскольку они (с точки зрения обыденного сознания) должны опираться на показания наших органов чувств. Поэтому как относительно этих (т. е. количественных, временных и пространственных) определений, так и вообще в каком бы то ни было отношении абсолютное познание объектов недостижимо на почве чувственного восприятия. Более глубоко проникающее (научное) познание всегда направлено, таким образом, на относительные величины и в конце концов на бесконечность отношений. Вообще абсолютизм эмпирического является основной ошибкой естественного способа познания – такой ошибкой, однако, которая весьма естественна и даже неизбежна до образования разработанного метода научной критики.

 

§ 5. Характер научного познания

В отличие от естественного научное познание основывается на том убеждении, что только при условии строгого определения точки зрения нашего суждения и получаемого через это ограничения сферы нашего рассмотрения возможно методически развивающееся, но, разумеется, на каждой из достигаемых ступеней лишь относительное познание. На этом основывается точность науки, которая всегда предполагает такое определенное ограничение своего рассмотрения и только через это делает для нас возможным стать как бы твердой ногой среди бесконечности временных и пространственных отношений. Основные понятия и методы науки везде должны были поэтому получить такое преобразование, чтобы стать способными к неограниченному развитию и через это сделаться пригодными для идущего в бесконечность процесса познания. Но так как такому точному «ограничению безграничного» непосредственно и неограниченно доступны только количественные определения явлений, то следствием этого является то, что качества по возможности стараются выразить в количественных определениях и особенно чувственные качества заменить количественно определенными физическими качествами (тоны – колебаниями воздуха и т. п.). В области количеств повсюду оказалось возможным сведение неоднородности и запутанности явлений к простым закономерно однородным факторам. На этом-то сведении и основывается всякая возможность уже заранее конструктивно наметить простейшие основные формы естественного процесса, а не только как бы считывать их с явлений, т. е. возможность как бы антиципировать законы природы, через что только и может быть достигнуто действительное ее понимание, вместо простого неосмысленного наблюдения течения ее явлений. Эта своеобразная особенность научного познания впервые нашла себе точное и в то же время полное выражение в новом обосновании механики у Галилея. С тех пор эта особенность является характерной чертой «точных» наук и образует существенное основание их несравненной очевидности.

 

§ 6. Единство научного познания и его граница. Трансцендентальные вопросы

Теперь возникает такой вопрос: с приобретенным, таким образом, единством метода научного познания не является ли в некоторой мере уже достигнутым и искомое единство познания вообще? Простым недоразумением было бы думать, что единство научного познания нельзя утверждать ввиду той пропасти, которая будто бы открывается между обеими его областями – физического и психического. В сферу рассмотрения физического входит все то, что является; психическим можно назвать лишь самый процесс явления. Только вследствие того, что из процесса явления делают особое самостоятельное явление, возникает мнение о двух порядках явлений и тем самым о двоякого рода познании. Выражаясь иначе: все, что только может быть предметом сознания, подлежит научному исследованию в единой связи и по единому методу. Недоступным для этого метода остается только само сознание. Но сознание не есть какой-либо особый предмет, подлежащий исследованию наряду с предметами сознания. Только когда сознание, единственно в отношении к которому что-либо может быть предметом, превращают в особый, самостоятельный предмет, возникает видимость двоякого рода предметности. Дана только двусторонность познания, как бы двоякое направление пути познания, которое, с одной стороны, исходит от явлений и сводит их к предметам, с другой стороны – каждый так познанный предмет возводит обратно к явлениям, из которых он был познан (ср. § 37, 38). Истинная и последняя граница научного познания заключается скорее в том, что предмет может быть определен в нем всегда лишь относительно, а между тем оказывается совершенно невозможным обойтись без того, чтобы не мыслить себе, хотя бы в качестве задачи, его абсолютного определения. В самом деле, единство и тождество, в которых мыслится предмет, составляют безусловное требование, между тем как в нашем познании они могут быть достигнуты всегда лишь относительно и условно. Но если вся достоверность научного познания коренится в отказе от абсолютного и в принципиальном ограничении познания одними отношениями, то все же непереходимой границей является для него при этом то, что вопроса о безусловном научное познание не может ни отклонить, ни удовлетворительно разрешить своими силами.

 

§ 7. Реальность познания. Трансцендентальный вопрос

Существует лишь один путь, чтобы упрочить себе положение по отношению к таким последним вопросам, разрешение которых превышает силы даже научного познания, – это именно путь понимания и прояснения самим познанием своего собственного последнего закона. Общим выражением задачи познания является предмет. Пока предполагают, что предмет существует сам по себе без всякого отношения к познанию и что при этом он тем не менее должен быть доступным познанию, до тех пор на вопрос о последнем отношении между познанием и предметом нельзя дать удовлетворительного ответа. Однако это первоначальное отсутствие всякого отношения между познанием и предметом есть само по себе нечто совершенно непонятное. Предмет есть предмет для познания, он означает только ту задачу, которую познание само себе ставит. Вопрос о последнем отношении познания к предмету может быть решен, следовательно, лишь с точки зрения самого познания и присущего ему закона. Если предмет представляет собой как бы х в уравнении познания, то смысл этого х должен быть понят из самой природы уравнения (т. е. из самого познания) через отношение к известным факторам этого уравнения (т. е. нашим основным понятиям) и именно отсюда должно обнаружиться, возможно ли разрешение этой задачи нашего познания, и если возможно, то в какой мере. В этом и заключается идея критического или трансцендентального метода философии. Трансцендентальный метод не ставит своей задачей расширение познания о предметах за границы, устанавливаемые для науки ее собственным методом; цель его заключается скорее в том, чтобы отдать отчет о самих этих границах через рассмотрение того присущего познанию основного закона его, с точки зрения которого только и может быть решен вопрос о характере и границах предметности познания. По своей исходной точке зрения метод этот возвышается над познанием, непосредственно направленным на предметы (опытом), стараясь занять как бы прочную позицию, стоя на которой он мог бы заранее ориентироваться относительно общего направления пути этого познания и его возможной цели; но он не открывает нам особого рода познания какого-нибудь предмета за границами опыта; он, следовательно, трансцендентален, а не трансцендентен. Однако трансцендентальный метод не является ограниченным исключительно областью теоретического познания; напротив, именно этот метод делает возможным отграничение теоретического познания от других областей познания, не однородного с теоретическим, но находящегося все-таки в необходимой связи с ним и подчиненного тем же самым последним законам, прежде всего основному закону законосообразности (Grungesetz der Gesetzlichkeit selbst). Отсюда вытекает множество философских проблем и философских наук.

 

§ 8. Отдельные задачи философии

Первой основной философской дисциплиной является наука об основных законах не только формальной, но и материальной или предметной, истинности теоретического познания, именно логика, или критика познания. Конкретным основанием для нее является факт науки, прежде всего естествознания. Но в то время как естествознание в качестве теории явлений представляет их нам непосредственно во внутренней связи их между собой по известным законам, логика в качестве теории этого самого познания должна поставить себе задачей – раскрыть перед нами закономерную систему (принципов), при которой только и возможна вообще наука о явлениях.

Существует, однако, также и практическое познание, т. е. познание не того, что есть, а того, что должно быть. Поскольку это познание опирается на особый, лишь ему свойственный, основной закон, отличный от основного закона теоретического или естественнонаучного познания, постольку нужна и философия, которая излагает эту особого рода закономерность, выводит ее и определяет ее отношение к закономерности теоретического познания. Под именем практической философии, или этики, философия эта занимает второе место среди основных философских наук.

Третьим способом объективного построения, отличным как от теоретически научного, так и от практического, является способ деятельности художественной творческой фантазии. Исследование ее закономерности в отношении к закономерности теоретического и практического познания составляет предмет философской эстетики,

В этих трех дисциплинах, тесно примыкающих одна к другой и находящихся как бы в непрерывной связи между собой, заключается философское обоснование того, что можно объединить под одним именем человеческой культуры. Всему этому противостоит религия как нечто особенное и в известном смысле высшее. Философия не должна оставаться в стороне от критического рассмотрения этой последней; она должна поставить вопрос о происхождении религии и основаниях ее правомерности, в особенности же выяснить отношение религии к трем основным направлениям культурного творчества. В этом состоит задача философии религии.

Наконец, в отличие от всякого действительно или только мнимо объективного познания, сама субъективность сознания, как таковая требует, в свою очередь, особого рассмотрения. И если даже подтвердится тот взгляд (ср. § 6), что это рассмотрение совершенно не в состоянии указать каких-либо самостоятельных, исключительно ему свойственных закономерных оснований, но что оно выражает собой, так сказать, только опознание вышеуказанных объективных способов построения и их многообразного переплетения в каждом данном переживании индивидуума, то все-таки самый факт этого опознания и переплетения требует тем не менее ясно выраженного признания и научного выяснения в особом роде философского рассмотрения, который мы называем психологией. В психологии и завершается, таким образом, критическая философия. Для вышеуказанных философских дисциплин психология не составляет необходимого предположения, а, напротив, сама их все предполагает. Законодательство каждого рода объективного построения само претендует на характер чистейшей объективности; рассмотрение же того, как такого рода построение отражается в непосредственном переживании субъекта, составляет уже вторую дальнейшую задачу.

 

§ 9. Основная форма понятия и суждения

Познание есть понятие и суждение о том, что называется предметом. И понятие и суждение одинаково имеют свой корень в «синтетическом единстве». Понятие означает единство рассмотрения, распространяющееся на множество подлежащих рассмотрению объектов, следовательно, единство многообразного, тождество того, что вместе с тем подлежит различению, т. е. синтетическое единство. Это удержание единого в многообразном, тождественного в нетождественном составляет вообще корень всякого познания. Благодаря этому то, что первоначально дано неопределенно, как =х, определяется как то-то и то-то, например а. В качестве схемы понятия может служить символистическое изображение:

выражающее следующее: некоторое многообразное, данное нам в качестве такового как нечто различимое, но по своему содержанию еще неопределенное, определяется как нечто тождественное = а. Здесь ряд х1, х2… означает «объем»; а как момент тождества – «содержание» простейшего понятия; тому, что х1, х2… все вместе и одинаково относятся к одному и тому же а, соответствует «общность» понятия; ограничению же рассмотрения этих х посредством избранной точки зрения (а) соответствует «абстрактность». Вместе с тем та же схема выражает и суждение в его простейшей форме, или смысл высказывания: «х есть а». Многообразное = х обозначает в таком случае «субъект», как то, о чем нечто высказывается в суждении; та же точка зрения, с которой рассматривается это многообразное а, означает «предикат» суждения, или то, что высказывается о субъекте; наконец «связка» выражает отношение между тем и другим – самый акт суждения. Первоначальный смысл суждения заключается поэтому не в приравнивании или отождествлении заранее данных понятий субъекта и предиката, но в определении чего-то, сначала неопределенного, как «того-то и того-то», следовательно, в приобретении впервые некоторого тождественного себе мысленного содержания а, или в первоначальном образовании понятия. Соответственно этому понятие и суждение совпадают в своей первоначальной форме, так что понятие означает точку зрения, с которой высказывается суждение, суждение же – рассмотрение (многообразного) с той точки зрения, которая устанавливается понятием. Понятие есть всегда «предикат возможных суждений» (Кант).

 

§ 10. Материя познания

Если понятие в своей первоначальной форме означает определение чего-то, что раньше еще не было определено, то отсюда следует, что понятие всегда указывает на нечто, что, не будучи понятием, должно еще только быть приведено к понятию, на некоторое данное = х, как материю познания, в отличие от понятия как его формы. Но эту материю не нужно понимать совершенно отрицательно как нечто еще неопределенное, лишь подлежащее определению в понятии, но ее следует понимать в то же время и положительно, как нечто определимое или как наличную возможность всякого определения, которое понятие осуществляет в этом определимом. Но если определение в понятии заключается в полагании единства в многообразном, тождества в различии, то материю познания надо понимать, следовательно, как нечто многообразное и содержащее различия в себе или как нечто различимое и разложимое на элементы, как бы на точки или атомы данного, т. е. ощущения. Ощущения не должны быть, однако, изолированы абсолютно, но всегда должны быть способны входить в связи между собой в представлениях. Первоначальные способы связывания и в то же время разъединения ощущений, т. е. самые первоначальные формы представления, суть время и пространство, и при этом представление времени выражает более и прежде всего возможность обособления элементарных чувственных содержаний, представление же пространства – возможность объединения их в одном образе представления. Представление поэтому следует точнее определить как временно-пространственную соединимость ощущений, а ощущение, соответственно этому, – не только как последний неразложимый элемент представления, но в то же время и как нечто такое, что всегда дано теперь и здесь, или как то, что делает определимым каждый момент времени и каждую точку пространства. В ощущении и представлении понятие предзаложено, хотя оно еще в них не содержится. Более того, функция понятия остается коренным образом отличной от того, что привносит к познанию чувственность. На ступени чувственного познания содержание мыслится как безусловная наличность для сознания; и только через понятие становится возможным отношение наличного к неналичному, воспроизведение неналичного посредством наличного. Но именно на этом основывается и всякое определенное сознание самих отношений во времени и пространстве, равно как и сознание качественного содержания ощущений. Данное чувственности, взятое независимо от его определения в понятии, есть, следовательно, в действительности только х, подлежащий определению, как то-то и то-то, теперь и тогда, здесь и там, но сам по себе не определенный ни по содержанию, ни во времени и пространстве. Форма и материя познания, таким образом, находятся всегда в известном соотношении. На этом неустранимом в пределах опыта взаимоотношении чувственного и логического факторов и основывается то, что познание должно мыслиться как процесс, и притом как процесс, никогда не могущий достигнуть своего завершения.

 

§ 11. Сложные формы суждений

Из указанной выше основной формы суждения легко можно вывести традиционно различаемые в логике виды суждений. Так, исходя из простой основной схемы суждения (§ 9)

можно дать представление о так называемом «синтетическом» суждении, последовательно определяя те же самые данные х1, х2… целым рядом предикатов а, Ь… и соединяя затем эти различные определения в некоторое единство в новом акте суждения. Так получается схема:

Возникающее, таким образом, понятие, характеризуемое рядом, вернее, сплетением (комликацией) определений (признаков), называется сложным понятием (получаемым деятельностью синтеза содержания).

Через обращение (Umkehrung) синтетического суждения, т. е. через обратное разложение сложного понятия (комплекса признаков) на его единичные признаки (анализ содержания), возникает так называемое аналитическое суждение. Схема его:

Напротив, если одним и тем же признаком, например а, определяется сперва одно, потом другое данное – х, у…, то через соединение таких различных суждений в одном новом получается простая основная форма суждения подчинения:

Схема эта изображает объединение объема (синтез объема), подобно тому, как компликация изображала объединение содержания (синтез содержания). Синтезу объема противополагается деление объема, а синтезу содержания – деление содержания. Через комбинацию суждения подчинения с синтетическим суждением получаются более сложные формы подчинения под более общие понятия, например:

Здесь ряд х, у, z… означает объем, а ряд а, Ь, с… – содержание сложного понятия; поэтому на основании этих формул могут быть представлены также и все вообще отношения между объемом и содержанием (понятий).

На основании этих отношений, а главным образом отношений подчинения понятий, становится ясным значение понятий подчиняющих, соподчиненных и подчиненных, тождественных, равнозначащих, перекрещивающихся, разобщенных и несоединимых, а также деление понятий по родам и видам, равно как и правила определения, т. е. важнейшие учения школьной логики о понятии (см. особенно Ubeiweg-Meyer, System der Logik).

 

§ 12. Количество суждения и количественный синтез

Исходя из основной функции синтетического единства можно понять смысл количества и качества суждения. Синтетическое единство есть единство многообразного, основывающееся на единстве той точки зрения, с которой это многообразное воспринимается и связывается. Многообразное, мыслимое только как таковое, представляет собой множество. Это последнее предполагает единство в смысле единичности, потому что оно выражает повторяющееся полагание одного, еще одного и т. д. Но этот ряд полаганий, сам по себе допускающий неопределенную продолжаемость, требует соответственно самой природе синтетического единства, как единства определения, завершения в некотором новом единстве. Так получается третий способ количественного постижения многообразного – (составная) общность (Allheit) или сумма, объединяющая многие единицы в одном множестве. Этим трем ступеням количественного синтеза (единичность, множество, общность в смысле суммы) соответствуют три рода суждений: единичные, множественные и всеобщие (правильнее – суммативные) суждения.

Закономерная деятельность количественного синтеза получила совершенно своеобразное научное выражение в числе, основывающемся на тех же трех моментах: на полагании численно единого, на возможности неограниченного перехода от одного к еще одному и т. д., т. е. на неопределенном множестве, и на образовании замкнутого числа или определенного множества. Но так как деятельность счисления, состоящая в получении количества (Quantum) через объединение многих единиц в одно множество, коренится в основной функции синтетического единства и только выражает саму эту функцию в отношении количества (т. е. того многообразного, которое в нем подлежит объединению), то эта деятельность находится в нашем распоряжении не на один или на несколько раз, но раз навсегда и, следовательно, представляет собой один из безусловно основных методов познания. Это особенно выражается в бесконечности и бесконечной делимости числа. Но из этого способа выведения числа вытекает в то же время и его прерывность (дискретность числа), т. е. невозможность мыслить переход от количества (Quantum) к количеству в непрерывной связи, потому что именно указанным способом, т. е. лишь через суммирование единств, в свою очередь заключающих в себе множественность, происходит этот переход в бесконечность, другими словами – переход этот совершается скачками, не непрерывно.

 

§ 13. Качество суждения и качественный синтез

Подобно тому, как количество основывается на свойстве синтетического единства объединять многообразное, так и качество имеет своим основанием некоторое единство многообразного, устанавливаемое объединяющим умственным взором нашего духа. Непосредственным выражением единства синтеза по его качественному значению служит понятие тождества. И именно постольку тождество есть принцип всякого вообще суждения, а не только аналитического. Тождеству противостоит понятие различия. Оба эти понятия относятся друг к другу в области качества так же, как единство и множество – в области количества. А тождественно с В – это значит, что А и В суть одно и то же; А отлично от В, – что это два разных качества. Тождество и различие выражаются также в утвердительном и в отрицательном суждении: А есть В, А не есть В. Но подобно тому, как в области количества из объединения множества в одном новом количественном единстве возникает сложная общность, так и в области качества из объединения различного (т. е. качественно многого) в некотором новом качественном единстве получается новая логическая категория, служащая основанием единства различных видов в одном роде. Так родовое понятие треугольника не только количественно обнимает всю совокупность треугольников, но вместе с тем и качественно – все виды треугольников или вообще всевозможные треугольники, какие только существуют. На трех ступенях качественного синтеза основывается также и способ определения через указание на род и видообразующее отличие. Равным образом из законов качественного синтеза становится понятным и значение противоречащей и противной противоположности.

Подобно количественному, и качественный синтез может охватывать в некотором единстве не только всякую данную множественность, но и бесконечность различий. Но в отличие от количественного качественный синтез состоит не во внешнем только – периферическом, но во внутреннем центральном объединении бесконечного; он выражает единство внутренней связи (Komprehension), а не простого складывания (Komposition). Качественный синтез мыслится как источник или первоначальное основание, из которого множественность качественных различий неисчерпаемо порождается все вновь и вновь. Эта особенность качественного синтеза в силу необходимого соответствия между количеством и качеством находит себе выражение также и в области величины, именно в непрерывности. Последняя коренится, следовательно, не в одном количестве самом по себе, а во взаимоотношении количественного и качественного синтеза; но вследствие неустранимости этого взаимоотношения она распространяется на количество вообще, следовательно, также и на число как общее выражение количества.

 

§ 14. Главные формы умозаключения

А. Непосредственное умозаключение

На количественных и качественных отношениях суждений основываются общие правила вывода новых суждений из данных, т. е. правила умозаключений. При этом непосредственными умозаключениями называются такие, которые выводят новое суждение из одного какого-нибудь данного суждения, а посредственными – такие, где вывод делается из двух или большего числа суждений. При установлении правил умозаключения неизбежно возникает вопрос, являются ли сравниваемые суждения по количеству общими или частными, а по качеству – утвердительными или отрицательными. Отсюда и получаются четыре класса суждений: общеутвердительные (а), общеотрицательные (е), частноутвердительные (i) и частноотрицательные (о). Из них:

1) общеутвердительные с частноотрицательными (а-о),

2) общеотрицательные с частноутвердительными (e-i) находятся в отношении противоречия, т. е. с признанием одного – другое всегда отрицается, с отрицанием одного – другое всегда признается, tertuim поп datur,

3) общеутвердительные с общеотрицательными (а – е)

находятся в отношении противной противоположности, т. е. с признанием одного – другое отрицается, но отрицанием одного – еще не признается другое, tertuim datur,

4) частноутвердительные с частноотрицательными (i – о) находятся в отношении подпротивности, т. е. с отрицанием одного – другое признается, но признанием одного – еще не отрицается другое. Из этих отношений возникает первый род непосредственного умозаключения, заключение по противоположности (Opposition); при этом субъект данного суждения повторяется в качестве субъекта, а предикат – в качестве предиката заключения. Напротив, если понятие субъекта и понятие предиката меняются в заключении своими ролями, то получается заключение через обращение (Konversion). Таким образом, в порядке обращения:

1) из общеутвердительного суждения получается частноутвердительное (а – i),

2) из частноутвердительного суждения получается частноутвердительное (i – i),

3) из общеотрицательного суждения получается общеотрицательное (е-е),

тогда как при частноотрицательном суждении (о) обращение не приводит ни к какому результату. Заключение по противопоставлению получается в том случае, когда кроме положительных понятий данного суждения принимаются во внимание и противоположные им отрицательные понятия. Основной случай (а-е), например: все люди смертны, следовательно, то, что не смертно, не есть человек.

В. Силлогизм

Виды посредственного умозаключения составляют: 1) силлогизм, 2) индукция и 3) умозаключение по аналогии. Силлогизм заключает от общего к частному, индукция – от частного к общему, аналогия – от одного частного к другому частному того же рода. Для простого силлогизма, т. е. такого, который из двух данных суждений (предшествующих положений или посылок) выводит новое (вывод или заключение), требуется – 1) чтобы в одной посылке (propositio major, большая посылка) предикат, в другой (propositio minor, меньшая посылка) – субъект вывода встречались в качестве субъекта или предиката; 2) чтобы другое понятие в обеих посылках было одним и тем же. Так как это понятие служит посредствующим звеном для связи обоих понятий вывода, то оно называется средним термином (terminus medius). Если буквами 5 и Р обозначить субъект и предикат вывода, а буквою М – средний термин, то большая посылка должна, следовательно, содержать в себе понятия P u М, а меньшая посылка – понятия S и М. Три понятия Р, S u М называются элементами или терминами силлогизма. По их положению в обеих посылках в качестве субъекта или предиката различают четыре фигуры силлогизма. Возможны именно четыре положения:

В пределах каждой фигуры умозаключение строится неодинаково в зависимости от того, какую из четырех форм – а, е, i, о — имеют посылки. Соответственно этому в каждой фигуре силлогизма могло бы, собственно говоря, быть 4 x 4 = 16 комбинаций. Из них многие, однако, отпадают, так как 1) из одних только отрицательных и одних только частных посылок, равно как из частной большей посылки и отрицательной меньшей, никоим образом нельзя получить правильного заключения, вследствие чего выпадают уже восемь самих по себе возможных комбинаций;

2) к этому в пределах отдельных фигур присоединяются еще дальнейшие ограничения. Среди остающихся и имеющих значение умозаключений самыми важными являются четыре способа умозаключения или Modi первой фигуры, представляемые в следующем мнемоническом стихе:

(Primae) Barbara Celarent Darii Ferioque,

где три гласные всегда указывают на характер обеих посылок и вывода. Из них в науке чаще всего употребляется первый модус:

единственная форма силлогизма, приводящая к общеутвердительному выводу, между тем как все четыре модуса второй фигуры -

Cesare Camestres Festino Barocco (secundae) -

дают лишь отрицательные заключения; все шесть модусов третьей фигуры -

(tertia) Darapti Felapton Disamis Datisi Bocardo Ferison -

дают лишь частные заключения, и наконец пять малоупотребительных и легко могущих быть избегнутыми модусов четвертой фигуры ведут только к общеотрицательным, частноутвердительным или частноотрицательным выводам.

 

§ 15. Индукция и умозаключение по аналогии

Индукция заключает от единичного или частного к общему. Оправдание такого умозаключения нельзя дать, опираясь на чисто субъективную основу ассоциации, которая побуждает нас при сходных условиях ожидать и сходных последствий; дать такое оправдание возможно, лишь опираясь на логическую связь отдельных данных нам случаев, определяемую выражением какого-нибудь закона; это выражение и дает тогда большую посылку, которая, – если применять ее все к новым и новым отдельным случаям, представляющим собою меньшие посылки, – приводит к заключениям, совпадение или несовпадение которых с заведомо установленными фактами служит пробным камнем истинности большей посылки, принятой сначала лишь предварительно в качестве «гипотезы». Правда и эта проверка на фактах всегда остается незавершимой, однако здесь обнаруживается лишь тот характер бесконечности, который вообще присущ опытному познанию. Индукция есть незавершимый процесс, потому что таков вообще характер опыта. Уже в так называемой полной индукции, т. е. такой, которая на основании исчерпывающего деления всецело охватывает объем понятия, о котором в выводе нечто высказывается всеобщим образом, – даже в такой индукции связывание отдельных данных в общее познание основывается не на простом суммировании единичных познаний, а на убеждении в тождественности того основания, которое в применении ко всем возможным случаям приводит к одному и тому же результату. Но точно таким же образом и неполная индукция, т. е. заключение от ограниченного числа данных случаев, для которых установлено известное тождественное отношение, ко всем однородным случаям, является оправданной лишь постольку, поскольку закономерная связь искомого отношения может быть предположена на основании общих соображений в качестве имеющей значение для всех мыслимых случаев того же рода. Таким образом, индукция всегда основывается на предположении некоторой закономерной связи, каковое общее предположение и подлежит затем оправданию посредством проверки на фактах. Но свое последнее основание такое предположение имеет в общих основоположениях возможного опыта вообще и прежде всего в законе причинности (§ 20). Сами эти основоположения, напротив, уже не могут быть доказаны посредством индукции, а требуют совсем другого рода оправдания («трансцендентальной дедукции»).

Умозаключение по аналогии идет от частного не к общему, но к другому частному такого же рода. Оно не основывается на каком-либо новом принципе сравнительно с индукцией и отличается от последней лишь по форме результата, а не по существу своего основания.

 

§ 16. Метод научного познания

Из указанных выше составных частей слагается метод научного познания. Основывается он главным образом на доказательстве, т. е. на выведении посредством умозаключения истинности одного какого-нибудь положения из ранее установленной истинности других положений. Доказательство есть поэтому главное средство для связывания между собой отдельных положений в единство научного целого или системы. Это связывание происходит частью дедуктивно (синтетически, прогрессивно), частью индуктивно (аналитически, регрессивно). Синтетический метод шаг за шагом конструктивно развивает из наиболее простых основных истин истины более сложного характера, между тем как аналитический метод сводит более сложные истины к их простейшим основаниям или разлагает их на простые истины. Чистейший пример синтетического или дедуктивного метода представляет математика в ее известных отделах, а также теоретическая механика. И даже там, где (как это нередко бывает и в математике) применяется регрессивный (аналитический) метод, последний однако всегда имеет в виду построение (Konstruktion) на основании возможно более простых предположений, как они формулируются в аксиомах и определениях. В противоположность математике естественные науки в преобладающей своей части пользуются преимущественно индуктивным, т. е. аналитическим, методом. Процессы природы непосредственно доступны нам большею частью лишь в очень сложном виде, из которого аналитическим путем еще только впервые требуется получить простую основную форму действий природы. Исходным пунктом служат здесь поэтому не аксиомы и определения, но факты восприятия, как они отчасти сами нам навязываются, отчасти отыскиваются планомерным наблюдением или впервые создаются при помощи эксперимента; приобретенные так или иначе факты служат затем для проверки объясняющей теории, которая, предвосхищая закон, выставляет его первоначально только как гипотезу. Целью однако всегда является при этом дедуктивное развитие фактов из закона. При завершении науки исчезла бы противоположность между дедуктивным и индуктивным методами, и систематическое единство познания, составляющее самую сущность науки, ясно выступило бы тогда и в форме самого метода.

 

§ 17. Проблема предмета

Познание есть понятие и суждение о предмете (§ 9). Но определить, что такое предмет, можно, только принимая во внимание его отношение к основному закону познания (§ 7). Основной закон познания есть закон синтетического единства, т. е. определения того, что само в себе неопределенно подлежит бесконечному определению, или, – что то же самое, – это есть закон определения чувственно данного (§ 10). Но определение того, что еще только должно быть определено, и есть познание того, что подлежит познанию, т. е. познание предмета. Определять то, что есть, значит познавать предмет. Следует однако различать два значения термина «предмет». Он может обозначать: 1) искомый, еще не познанный предмет. В этом смысле он совпадает с чувственно данным, т. е. с тем, что еще только подлежит определению, но вместе с тем уже дано, как нечто = х. Или 2) он обозначает познанный предмет, следовательно, уже достигнутое определение чувственно данного в понятии и суждении, как в таких формах, в которых предмет только и может быть мыслим. Соответственно этому предмет, с одной стороны, как только данный основывается на чувственном материале; с другой стороны, как только мыслимый – на интеллектуальной форме познания (понятии). Но такой только данный или только мыслимый предмет становится познанным предметом лишь через взаимодействие обоих факторов, формального и материального, или интеллектуального и чувственного. Однако материю познания никогда нельзя при этом всецело разрешить в чистую форму, и, следовательно, ни данный, ни мыслимый предмет никогда не могут превратиться в познанный предмет без всякого остатка; напротив, предмет навсегда сохранит за собой значение задачи. Абсолютное определение того, что подлежит определению, или, что то же, абсолютный предмет («вещь в себе» – Канта) имеет для нашего познания лишь значение последней границы, к которой оно, правда, бесконечно приближается, но которой оно никогда не достигает. При этом «вещь в себе» является, однако, лишь абсолютным выражением задачи нашего познания, а не каким-либо особенным, самим по себе существующим предметом для какого-то познания, отличного от нашего. В этом понятии наше познание ограничивается не как в чем-то, что противостоит ему, но лишь как в своем собственном последнем законе.

 

§ 18. Основные законы чувственности. Пространство и время

Познание предмета основывается (§ 17) на соотношении (Korrelation) чувственного и интеллектуального факторов. Чувственное содержание познания было определено как последнее многообразное (т. е. как многое и различимое), которое должно быть охвачено в единстве и тождестве понятия. В качестве многообразного оно прежде всего должно быть мыслимо как подлежащее анализу: количественному и качественному. Отсюда получилось у нас (§ 10) понятие ощущения как элемента чувственно данного. С другой стороны, многообразное необходимо мыслить как способное к соединению. Но двумя первоначальными, общими и в то же время друг от друга неотделимыми способами непосредственной связи чувственно данного служат, как известно, время и пространство. Они должны, следовательно, быть первоначальной основой всякого синтеза многообразного и, значит, также всякого понятия и всякого познания предметов. Они отличаются друг от друга лишь по способу полагания элементарных содержаний в сознании. Посредством времени эти элементарные содержания сознания полагаются вне друг друга, каждый раз как бы в обособленном сознании; посредством пространства, напротив, – рядом друг с другом, т. е. как связанные или находящиеся вместе. Поэтому пространственное многообразие нельзя сознать в качестве многообразного (т. е. в качестве раздельного) иначе, как через посредство времени, и равным образом временную последовательность (длительность) нельзя представить себе в виде связного целого иначе, как через посредство пространства. Указанное различение во времени возможно лишь в одном измерении совершенно так же, как и первоначальная деятельность счисления, соответствующая этому различению в качестве логической функции; напротив, пространственная связь возможна в нескольких направлениях, аналогично сложному числу. Внешняя и внутренняя бесконечность пространства и времени служат основанием для признания их за общие, допускающие безграничное применение способы деятельности сознания в полагании чувственного содержания (познания). Однако пространство и время не суть только формальные функции мышления, но сохраняют непосредственное отношение к чувственной материи. В качестве форм данности каждая из них (т. е. и пространство и время) существует всегда только в единственном числе, точно так же, как сама данность всегда может быть мыслима только как одна данность, а не как множество (кантовское понятие «созерцания»). При этом формы пространства и времени сохраняют самое непосредственное отношение к ощущению, поскольку оно есть то последнее, что подлежит определению, а они (формы времени и пространства) – основные способы определяемое™. Ощущение всегда обозначает поэтому какой-нибудь данный в пространстве и времени пункт («теперь» и «здесь»), и, с другой стороны, каждый такой временный или пространственный пункт, в свою очередь, никогда не дается иначе, как через ощущение. Сами по себе время и пространство пусты, и без содержания, которое дает им ощущение, они ничто. И тем не менее они не ощущения, а способы распорядка или роды полагания ощущений. Они обладают, следовательно, одновременно и чувственной и формальной природой и потому составляют посредствующее звено между ощущением и функцией понятия как чисто формального фактора познания.

 

§ 19. Объективирование чувственного материала сообразно основным законам количества и качества

1. Количество. Многообразное чувственного содержания, мыслимое только как многообразное, создает условие для усвоения его (§ 12) посредством основного понятия количества в трех последовательных ступенях его: единичности, множественности и общности (сложного единства или суммы). Поэтому все чувственное, как данное в «созерцании» (т. е. во времени и пространстве), необходимо должно быть объективировано как величина, и, наоборот, величина, как нечто предметное, необходимо должна быть представлена в созерцании, т. е. не просто в абстрактном числе, а в пространстве и во времени (первое основоположение Канта). Согласно этому основоположению чистые понятия величин в математике, в которых наше мышление прежде всего систематически развивает лишь образ действия (Denkverfahren) количественного синтеза, находят самое точное применение ко всему, что дано или только когда-нибудь может быть дано в пространстве и времени. Этим обеспечивается строгое объективное значение первой науки – математики, поскольку ее определения чисто количественные (см. ниже 2). Правда, данное в чувственном созерцании подчиняется чистым понятиям математики всегда лишь условно, однако обращение с этими понятиями остается тем не менее вполне точным и в своей строгой точности не перестает быть масштабом для объективирования всего чувственно данного. Но чтобы было возможно беспредельное приспособление этих понятий к бесконечной определяемости чувственно данного, необходимо, чтобы самый способ обращения мысли с этими понятиями допускал беспредельное развитие, что в действительности и оправдывается на понятиях математического бесконечного. Понятия пространственных и временных величин именно поэтому всегда относительны, но как раз в этой своей относительности они и удовлетворяют требованиям опыта как такого рода познания, предметность которого сама лишь относительна.

2. Качество. Если в количестве объективируется прежде всего «созерцание», то в качестве объективированию подвергается ощущение. В самом деле, ощущение выражает не только данное место в пространстве и времени, но также содержание, его наполняющее, – нечто, что занимает или наполняет пространство и время, т. е. нечто «реальное». Но образ действия мысли, которым нечто полагается и в этом полагании не только отличается от другого, но и вновь объединяется с ним в некотором единстве («компрегенсивном» или родовом единстве), и есть функция качества (§ 13). Для качества не существует особенного математического выражения, соответственно числу, как выражению количества, но зато тот образ действия мышления, выражением которого является число, сам способен испытывать такое расширение и углубление, что он одновременно делается пригодным и для выражения качества. В самом деле, уже для того, чтобы определить простое качество ощущения (Quale), нет никакого другого способа, кроме расположения ощущений в ряд и различения мест в этом ряду, т. е. счисления. Примененное таким образом к качеству число называется «степенью». Но качество есть именно то, что первоначально и лежит в основании; никакое счисление не было бы возможно без счисляемого, т. е. подлежащего качественному различению. Однако измеряется качество только через посредство количества. Качество не обосновывает, следовательно, какой-либо новой науки наряду и в соответствии с математикой, но вследствие неустранимого соответствия между качеством и количеством оно служит обоснованием самой математики не только в ее применимости к пространству и времени как чистым формам созерцания, но и к тому, что составляет содержание пространства и времени. Качество обосновывает вместе с тем основное свойство математической величины, которое не может быть понято на основании одного только количества, именно «непрерывность» (ср. § 13); более того, оно вообще впервые обосновывает самое понятие «величины» как чего-то, относительно чего высказываются различные «величины» (Das So-und-so-gross, количество), но что остается, несмотря на все эти изменчивые определения, всегда тем же самым («переменная» величина); что как бы выражает род, видоизменяющийся в единичные дискретные величины. (У Канта эта как бы выражающая род величина называется интенсивной, а единичные дискретные величины – экстенсивными; в математике величина первого рода называется бесконечно малой (infinitesimale), а величины второго рода – конечными. – Второе основоположение Канта.)

 

§ 20. Установление предмета опыта согласно основным законам динамической связи

Если предмет с точки зрения качества и количества и мыслится через синтез, непосредственно распространяющийся на чувственное созерцание, то он еще не является тем самым познанным как предмет опыта, т. е. этим еще не обосновано определенное отношение предметов между собой в едином опыте, едином времени и едином пространстве. Без определения этого отношения предмет может одинаково быть и призраком и подлинной действительностью (Wahrheit). Условием эмпирической действительности является сплошная закономерная связь явлений. Связь эта основана на особого рода синтезе, который простирается не непосредственно на данное в созерцании, но на синтезы, совершенные уже непосредственно в этом данном. Отсюда происходит новый класс основных понятий, именно понятия «отношения» (Кант) или динамической связи. Понятия эти обосновывают отношения: 1) устойчивого и изменчивого (субстанция и акциденция); 2) зависимости одного изменения от другого (причина и действие); 3) взаимной зависимости (динамическая общность).

1. Синтез явлений с точки зрения отношения субстанции и акциденции основан на том, что в последовательном ряду явлений во времени необходимо представляется, с одной стороны, устойчивость, с другой – изменение, и так как нечто устойчивое может быть познано только на основании изменчивого, изменение же – только на основании чего-нибудь устойчивого, то оба эти понятия соединяются вместе в представлении одного и того же предмета, который, с одной стороны (с точки зрения субстанции), пребывает неизменным, с другой (в акциденциях) – подлежит изменению. В самом деле, если бы то, что подвергается изменению, не оставалось одним и тем же (предметом) и, следовательно, не было бы чем-то устойчивым, – то и изменение нельзя было бы мыслить как один процесс (Vorgang). Удержание тождественного субъекта во всяком совершающемся изменении есть поэтому первое условие объективного закрепления самого «становления» (Geschehen) и, значит, объективного определения во времени явлений вообще, так как течение времени само может быть объективно представлено лишь на основании какого-либо однообразного становления. Но это, в свою очередь, необходимо предполагает отношение явлений к единому лежащему в их основе пространству. Время и пространство объединяются в понятии движения, которое представляет поэтому основную форму изменения в природе. При этом в основание всякого вообще движения необходимо положить равномерное прямолинейное движение в качестве той последней меры, к которой должны быть сведены все изменения в природе.

2. Синтез явлений с точки зрения отношения причины и действия основан на том, что множество событий необходимо поставляется мышлением в такое отношение между собою, что каждое изменение в одном ряду становящихся событий мыслится как такое, которое от момента к моменту определяется соответствующим изменением в другом ряду. Только благодаря этому различные параллельные ряды изменений могут в общем временном ряде и в общем пространстве получить определенное место и, таким образом, существовать вместе в одном «опыте». На этом и основывается обосновывающее опыт понятие закона природы.

3. Но только благодаря тому, что все параллельные ряды изменений, таким образом, взаимно определяют друг друга от звена к звену, единство опыта делается совершенным и как бы замкнутым. В самом деле, даже и существуя во времени рядом друг с другом (сосуществуя), явления не могут, однако, оставаться друг от друга изолированными, но требуют известного соединения, которое определяло бы взаимную связь одновременно возникающих событий как закономерную и тем самым имеющую объективное значение. Связь эта устанавливается посредством мысли о постоянной взаимной зависимости субстанций, в силу которой каждая субстанция на протяжении всего ряда своих изменений мыслится как определяющая другие субстанции и в то же время как определенная ими (взаимодействие или динамическая общность). Благодаря этому даже действующие силы, остающиеся еще в некоторых отдельных отношениях причинной зависимости обособленными друг от друга, объединяются в представлении единой общей субстанции, подчиненной единой общей системе причинения. Так, в полной мере и методически становится возможным единство общего предмета (Gesamtgegenstand) во времени и пространстве и тем самым единство опыта или «природы», и оказывается достигнутой та высшая точка, в которой стремятся соединиться все отдельные порождения синтетической функции.

 

§ 21. Идея безусловного в теоретическом и практическом значении. Идеализм критики познания как предположение этического идеализма

Посредством построения системы основных функций синтеза (§ 19–20) в их отношении к тому, что дано в пространстве и времени (§ 19), осуществляется требование (§ 1 и 7) раскрыть единство познания (прежде всего теоретического) как такое, которое обосновано в присущем самому познанию внутреннем законе его. Однако постольку это единство ограничивалось бы только теоретическим познанием («опытом»). Но и по отношению к опыту оно не представляет собой абсолютного завершения, а выражает лишь единство направления в прогрессивном движении мысли по бесконечному пути познания. Между тем вопрос о безусловном предмете познания не может быть вполне устранен даже в области чистой теории. Идея безусловного и для этой области сохраняет значение по меньшей мере предельной точки зрения при всяком обсуждении той степени истинности, которой может достигать наше всегда эмпирическое и, следовательно, обусловленное познание предметов (пограничное понятие «вещи в себе»; ср. § 17). Но в практической области уже совсем невозможно обойтись без идеи безусловного. В самом деле, если в теоретической области она имеет лишь критическое значение, то здесь она обнаруживает притязание на положительную ценность: нравственно доброе мыслится как безусловно долженствующее быть. Тем более необходимо твердо установить значение, принадлежащее этой идее, и поставить ее в прочную связь с основными законами опыта. Первым основанием для этого служит общее предположение критического идеализма, по которому всякая истина должна и может быть обоснована единственно только в присущих самому познанию понятиях и идеях. Соответственно этому и то и другое: чисто теоретическое значение опытных законов и практическое значение идеи безусловного – должны найти свое обоснование в последнем законе познающего сознания, и в этом же законе должно найти свое окончательное разрешение также и то противоречие, которое как будто возникает между обоими родами познания (поскольку практический закон выходит, по-видимому, за пределы ограниченного человеческого опыта). Поэтому критическое обоснование практической философии, или этики, составляет необходимое дополнение к критической теории познания.

 

§ 22. Проблема этики

Этикой называется теория нравственности. Под нравственностью мы понимаем ту закономерность волевых поступков, с точки зрения которой мы судим, что то, чего мы хотим, является безусловно хорошим, т. е. безусловно должно быть или же, наоборот, безусловно не должно быть. Если, таким образом, нравственное отождествляется с хорошим, то под последним не следует понимать того, что лишь чисто условно и по отношению к чему-нибудь другому является хорошим или пригодным, а то, что должно быть само по себе, независимо от какой-либо другой уже заранее предположенной цели. Нравственное, следовательно, тождественно с конечной целью, которой в качестве простых средств должны быть подчинены все частные цели, или с тем, что не просто полезно для чего-нибудь другого, но для чего полезно все остальное, что только может быть полезно; другими словами, оно тождественно с тем, что имеет ценность само по себе, а не просто для чего-нибудь или для кого-нибудь, т. е. что само представляет собою ценность. Но познать так понятое нравственное возможно лишь в том требовании, которое предъявляется нашим собственным последним законом хотения, каковой закон подобно закону теоретической истины может найти свое последнее обоснование не в чем-либо эмпирическом, но только в первоначальном единстве самосознания: здесь – практического, подобно тому, как там – теоретического. Поэтому закон добра не может основываться на принуждении чуждой и внешней по отношению к воле власти (гетерономия), но должен иметь свой источник в собственном внутреннем законе самого хотения или практического сознания (автономия).

 

§ 23. Этический позитивизм

Всякий спор о принципах в области этики можно свести к основной противоположности между этическим позитивизмом и идеализмом. Первый стремится опереться исключительно на позитивную основу непосредственно переживаемых фактов, придавая всему, что дано только через идеальные связи, значение лишь постольку, поскольку оно (т. е. это идеальное) указывает на факты непосредственного опыта и в них находит свое удостоверение. Но последний факт для практического сознания составляют непосредственно ощущаемые, данные в настоящий момент удовольствие и неудовольствие и соответствующее им положительное или отрицательное желание. Напротив, все, что руководит нами не в форме непосредственно переживаемого чувства, должно иметь право на практическое значение лишь постольку, поскольку оно соединяется ассоциативной связью с каким-либо в настоящий момент данным переживанием и, таким образом, как бы проникает в последнее. В самом деле, лишь в таком случае оно может быть предметом живого интереса, между тем как то, с чем не связан никакой доступный эмоциональному переживанию интерес, не может и определять волю, следовательно, не может быть для нее и законом. Но среди многообразных и борющихся между собой интересов, действующих одновременно в нас, или посредственно или непосредственно, всегда должен господствовать один, утверждающий себя благодаря своему преобладающему значению в борьбе интересов, особенно если он берет верх не только в отдельном случае, а вообще обнаруживает силу, – приобретать известное значение в жизни индивидуума и особенно в данной общественной среде. На нем именно и основываются – согласно этой теории – нравственные нормы. Последние возникают, следовательно, в силу того, что известные общераспространенные интересы, являясь по самой своей природе наиболее сильными, если и не всегда в действительном хотении, то по крайней мере в представлении всех людей или господствующего большинства принимают форму заповедей, все более и более укрепляются благодаря многообразным средствам воспитания, общественного мнения и законодательства и, таким образом, в конце концов становятся способными не только определять внешнее поведение людей, но даже делаются их собственными убеждениями.

Эта теория, рассматривающая нравственное как общественный продукт (зависящий благодаря своему общественному характеру от той или иной высоты общественного развития и изменяющийся вместе с развитием самого общества), уже с самого начала является неприемлемой, раз только в качестве основного предположения допускается, что добро должно быть добром само по себе и оставаться по самому существу своему неизменным точно так же, как дурное – дурным. Нужно будет признать поэтому, что хотя определенное выражение конкретных нравственных требований и есть несомненный факт, подлежащий развитию, однако должна существовать и некоторая первоначальная, неустранимая основа, к которой в конце концов должно сводиться всякое доказательство нравственного. Лишь при таком взгляде нравственное может стать предметом свободного убеждения, основанного на едином принципе, а не предметом простого, по существу своему непонятного принуждения внешними фактами. Этот взгляд и есть предположение этического идеализма, самым чистым выражением которого является этика Канта.

 

§ 24. Этический идеализм

Прекрасным выражением этого требования обосновать истинность практического познания является понятие «практический разум». Такое познание нельзя почерпнуть из простого, хотя бы и весьма часто повторявшегося и в своих показаниях согласного, опыта о том, что фактически обыкновенно определяет человеческое хотение, так как вопрос ставится здесь как раз о самой правомерности или неправомерности этого фактического хотения. Кроме того, чистые понятия нравственности, бесспорно, представляют собой абстракции от того, чем определяется в контексте опыта наша воля, и содержат в себе указание на нечто, что может быть постигнуто только мыслью, именно на идею добра, которую нельзя получить из какого-нибудь эмпирического примера, но которая, напротив, должна служить первоначальным основанием всякого практического обсуждения и оценки эмпирического хотения и поведения. Чистое добро мыслится как нечто, имеющее значение само по себе, независимо от эмпирического ограничения или условия, т. е. как неизменное добро; но как таковое оно вообще не может быть дано посредством опыта. В особенности значение такого чистого добра нельзя вывести из полезных или вредных с точки зрения опыта последствий наших поступков, потому что таким путем не могла бы быть обоснована безусловная всеобщность практического закона; скорее наоборот – только с точки зрения нравственного закона можно впервые определить, в чем заключается истинное благо человека. Таким образом, основания должного или основания того, почему добро есть добро, остается искать лишь в самой воле и в ее собственном внутреннем законе, распространяя только следствия этого основания (т. е. внутреннего закона воли) на внешнее поведение и его результаты.

 

§ 25. Главные положения чистой этики

На основании изложенного принципа непосредственно выводятся следующие главные положения чистой этики (по сочинению Канта «Основы для метафизики нравов»):

1. Кроме доброй воли нет ничего, что можно было бы безусловно, без всяких ограничений, назвать добром. В самом деле только она одна является добром не ради какой-нибудь другой, уже заранее предположенной цели, а непосредственно, сама по себе.

2. Нравственно добрым называется не то действие, которое просто лишь сообразно с долгом, а только то, которое совершается на основании долга, т. е. из чистого сознания нравственного закона.

3. Воля, правда, всегда имеет материю, т. е. она всегда относится к чему-нибудь внешнему, что в качестве цели подлежит осуществлению. Однако воля, поскольку она действует под влиянием практического сознания, содержит кроме этого еще и формальный фактор – именно: отношение того или иного отдельного предмета хотения к общему закону хотения. Следовательно, существенное отличие нравственного хотения может заключаться только в форме всеобщей законности, а не в какой-нибудь отдельной материи.

4. На этом основывается формула «категорического императива» (т. е. безусловного повеления) нравственности: «Поступай так, чтобы максима (определяющее правило) твоей воли всегда могла в то же время иметь значение принципа всеобщего законодательства».

5. Так как, кроме доброй воли, нет ничего, что бы первоначально и само по себе было добром (положение 1), то отсюда вытекает также, что, кроме нравственной воли личности, ничто другое не может быть конечной целью и содержанием нравственного закона. Поскольку воля человека определяется нравственным законом, она признает себя независимой от всякого принуждения со стороны желаний (Zwang der Begierade), подчиненной лишь своему собственному внутреннему закону, т. е. автономной (ср. § 22). На этом именно и основывается ни с чем не сравнимое достоинство нравственной личности, которое лишь ее одну делает настоящим объектом нравственной воли и навсегда запрещает рассматривать ее как только средство, требуя, чтобы она всегда в то же время рассматривалась и как самоцель.

 

§ 26. Дедукция основного нравственного закона

Последнее обоснование формулированного в этих положениях законодательства нравственной воли основывается на идее свободы. Идея эта не утверждает, что воля человека, рассматриваемая как явление во времени, представляет исключение из основного закона причинности, имеющего всеобщее значение для всего, что только совершается во времени; она утверждает лишь, что мы способны определять нашу волю идеей безусловного закона, т. е. что мы можем сознавать в отношении себя безусловное долженствование, как бы при этом ни были обусловлены естественными законами наше эмпирическое хотение и наши действия.

Но безусловное, в качестве высшей точки зрения обсуждения, допустимо и необходимо в практической области точно так же и в силу тех же оснований, как и в теоретической области (§ 21). Рассмотрение волевого действия с точки зрения безусловно «долженствующего быть» можно без всякого противоречия соединить с признанием его обусловленности естественными законами, так как безусловность непосредственно относится только к долженствованию, а хотения касается лишь постольку, поскольку самое сознание долга уже заключает в себе утверждение должного собственной волей. Так как, следовательно, мы необходимо оцениваем наше многообразно обусловленное фактическое хотение с точки зрения безусловного закона, а этот последний сознается нами все-таки как собственный последний закон самой воли, то мы необходимо рассматриваем нашу волю в одно и то же время с двух точек зрения: с одной стороны, как дающую себе самой закон (автономную) и постольку свободную, с другой – с точки зрения эмпирического представления о ней, как подчиненную естественному закону. Но для нас вполне достаточно только мыслить наше хотение автономным, для того чтобы именно благодаря этому признать самих себя подчиненными безусловному закону нравственности. И мысль эта не остается без практического применения, так как только на основании ее мы рассматриваем наше поведение как нравственно доброе или недоброе, должное или не должное и придаем такой оценке в сознании нашем реальное значение, а вместе с тем не лишены также способности согласовать с этим суждением наше поведение. В силу этой дедукции идеализм этики получает оправдание на основании того же самого принципа, как и идеализм критики познания, и притом в совершенном согласии с этим последним.

 

§ 27. Ступени активности: влечение, воля и практический разум

После того, как формальный принцип практического сознания установлен, поднимается вопрос: какова та материя, к которой его следует применять, и каким образом должно происходить это применение? Материей этой является опыт. В самом деле, всякое долженствование направлено на бытие, всякая воля – на осуществление. Но никакая другая действительность, кроме той, которая представляется в опыте, для нас недоступна и, следовательно, не может быть также и материей нашего хотения.

Необходимо поэтому указать определенную связь между законом идеи и законами опыта. Лишь при этом условии законы чистой этики могут служить основанием для второй обширной области науки – той именно, которую составляет наука о культуре (социология и история). Действительно, уже в построении самого опыта содержится общий момент тенденции, стремления или направления сознания от данного к неданному. Этот момент вообще проникает все сознание, как и весь ход и движение представлений, и является действительным основанием того, почему и теоретическое представление и познание сознаются нами как наша собственная деятельность; и в то же время он вообще отличает активную сторону познания от чисто спекулятивной. Самая низкая ступень активности есть чувственная активность, или влечение, – та ступень стремления, на которой оно не свободно, т. е. еще совершенно захвачено или порабощено объектом, непосредственно представляющимся чувствам. В силу одного этого еще нельзя, однако, пренебрегать чувственным влечением как таковым. Нравственная сила воли зависит также и от здоровой энергии физической жизни. Всякая человеческая работа требует привязанности к предмету, которая невозможна без энергии влечения, с полной силой направленной на него и как бы на некоторое время в него всецело переходящей. Вторая ступень есть активность хотения в строгом смысле этого слова, которое уже не связано всецело представляющимся ему всякий раз объектом, а стоит над ним, сравнивая, выбирая, принимая или отклоняя его, т. е. не просто и слепо повинуется влечению, но повелевает, не ждет от объекта определения своего направления, а, напротив, само определяет объект. Таким действием воли является уже само практическое суждение, твердое решение за или против. Свободная от сомнений определенность волевого решения есть в то же время первое условие энергии или деятельной силы, благодаря которым связанные с этим решением физические силы (Tribekräfte) устремляются в направлении, избранном практическим суждением. От воли вообще отличается в качестве третьей ступени разумная воля или практический разум. Ее особенность заключается в том, что она всякий выбор между эмпирическими объектами волевой деятельности направляет к единой конечной цели и, таким образом, всякое практическое суждение обосновывает на одном последнем принципе, который не может быть ничем иным, как принципом полного соответствия воли с самой собой, осуществляющегося благодаря строгому подчинению всякого частного решения воли – объективно общеобязательному закону хотения. Разумная воля тождественна, следовательно, с нравственной волей, т. е. с той, для которой определяющим основанием служит не какой-нибудь эмпирический предмет (материя), но чистый формальный закон хотения (согласие воли с самой собой с точки зрения общеобязательной нормы) (ср. § 25, п. 3, 4). Эмпирическая задача практического разума состоит поэтому в организации всего мира воли, т. е. в создании в нем гармонического единства через выяснение отношения всех частных решений воли к одной и той же последней цели: к идее добра или безусловного закона.

 

§ 28. Нравственность индивидуума и нравственность в жизни общества

Из представленных условий конкретной нравственности следует, что в целях какого бы то ни было вообще человеческого блага человек является, с одной стороны, наиболее важным из всех средств, так как лишь он один не только распоряжается известными физическими силами (Tribekräfte) в интересах осуществления какой-нибудь нравственной или в ненравственной цели, но имеет также волю, которая в состоянии направлять эти силы и, таким образом, подчинять их заранее поставленной цели; с другой же стороны, – что именно поэтому все сводится к свободному самоопределению индивидуума, руководимого идеей нравственного как цели самой по себе, к которой в области нашего опыта опять-таки способен только человек. Но каждая из этих способностей человека развивается и получает известную форму только в человеческом общении и через него. Самосознание человека вообще развивается лишь через противоставление чужому сознанию и в то же время через положительное отношение его к сознанию других людей. Самосознание это первоначально имеет в равной мере и практический и теоретический характер; на нем одинаково основывается как общение в области хотения, так и общение в познании. Распространяясь на формальную сторону воли, именно: на отношение отдельных решений воли к идее безусловно всеобщего закона, это общение впервые фактически обосновывает также и нравственную свободу индивидуума. Но даже и цель нравственной воли заключается в конце концов не в изолированном индивидууме, а в общении (Кантовское «царство целей»), в котором, однако, индивидуум не уничтожается, а, напротив, в нем только и может вообще существовать как нравственный индивидуум. Отсюда получается двоякое значение нравственности: с одной стороны – индивидуальное, с другой – социальное. Индивидуальная этика должна постольку занимать первое место, поскольку основные отношения нравственного, принципиально тождественные для индивидуума и общества, несравненно легче могут быть показаны на индивидууме и уже потом по аналогии перенесены на общество, чем наоборот. В обоих указанных направлениях задача конкретной этики состоит в том, чтобы ближе определить идею нравственного как в отношении к трем ступеням активности, так и в связи с только что выясненным отношением между индивидуумом и обществом. Таким именно путем Платон достиг своей системы основных (или кардинальных) индивидуальных добродетелей и соответствующих им добродетелей социальной жизни. К этому изложению системы конкретной этики, преимущественно в целях объяснения развития человеческого общения, должна превзойти, однако, в качестве «регулятивного принципа» также уже получившая теперь более определенную форму идея нравственного, что Платоном совсем не было сделано и что Кант только наметил в основной мысли, но не провел до конца.

 

§ 29. Система индивидуальных добродетелей

1.Правда

Непосредственно из верховного принципа нравственности вытекает добродетель правды. В качестве добродетели, основанной непосредственно на образе мыслей или практическом сознании, правда выражает в человеке господство разума, обращающего в безусловную заповедь для человека согласование его воли с самой собой соответственно собственному, последнему закону разума. Она может быть также названа совестью в высшем значении чистого нравственного самосознания. При этом, однако, она простирается не только на нравственное самоопределение, но на каждый вообще человеческий поступок, поскольку он должен быть подчинен высшему господству разума или правды. Внешняя правдивость есть лишь многообразно обусловленное следствие и показатель этой внутренней чистоты, а не ее причина; сама же эта внутренняя чистота в своей безусловной ценности не может быть объяснена посредством какого-либо прямого или косвенного отношения к другим людям, равно как и через отношение к только мыслимому внешнему критику. Добродетель эта обнаруживается во всяком отношении к делу: в непреклонном стремлении исследователя к истине, в серьезном отношении к творчеству в области искусства, в честности при выполнении какой бы то ни было работы, везде требуя – в качестве положительной добродетели дела – уважения к закону, подчиняющему себе предмет, над которым работают; наконец, во всех общественных отношениях она проявляется как открытая правдивость любви, чистота всех отношений к другим людям, честность и чистосердечие в поступках и во всем образе жизни.

2.Мужество

С чистотой нравственного убеждения должна согласоваться энергия воли, необходимая для его осуществления, именно нравственная сила или мужество, т. е. безусловная готовность самопожертвования всей личности не ради какого-либо условного блага, но ради единого безусловного блага, которое одно достойно такого отношения к нему. Поэтому не без основания самым надежным показателем этой добродетели признается способность в случае нужды спокойным решением воли поставить на карту даже свою жизнь, что само по себе может, правда, произойти и из ненравственных мотивов. Но поскольку такое решение должно последовать в силу вполне определенных и ясных оснований, оно должно вытекать из убеждения, что все эмпирические блага имеют только условную ценность и одно лишь благо идеи имеет ценность безусловную. В самом деле, ни предвидение какой-либо эмпирической выгоды или потери для нас самих или для других, ни просто необходимость считаться с общественной честью и позором или вообще инстинкт, связывающий жизнь индивидуума с жизнью общества, не в состоянии вполне оправдать пожертвования всем эмпирическим существованием. На этом основании не следует, однако, придавать главное значение отрицательной стороне этой добродетели – способности самопожертвования, она прежде всего имеет положительное и активное значение, а не отрицательное и пассивное. И действительно, так как она не остается замкнутой в одном только образе мыслей человека, но стремится проявить его на деле, то она тем самым необходимо предполагает активную энергию стремления (Эицос; Платона). Она не ограничена также и какой-либо определенной областью человеческой деятельности, но простирается на всю нравственную задачу человека в ее целом. Всякая честная работа вместе с тем мужественна, поскольку она вытекает столько же из нравственной правды, как и из нравственной силы воли. Таким образом, с безусловной правдивостью всегда связано и мужество, которое в качестве нравственной добродетели должно быть основано, подобно самой правдивости, прежде всего на правде.

3.Чистота или нравственный порядок в жизни чувственных влечений

Подобно тому, как добродетель правды относится к деятельности разума, а добродетель нравственной силы – к воле как таковой, третья основная добродетель направлена непосредственно на упорядочивание чувственной жизни согласно нравственному закону. Эта последняя добродетель есть то, что греки назвали «Sophrosyne» – добродетелью меры или внутреннего благоустройства и гармонии. Мы называем ее нравственной чистотой, понимая под этим неомраченную ясность внутреннего законопорядка (Gesetzesordnung), или, что то же, такое внутреннее настроение и направление самой чувственной жизни наших влечений, которое – при неоспоримом господстве в нем нравственного начала – оказывается согласным с самим собою и в себе самом находит удовлетворение. И эта добродетель также имеет столько же положительное, сколько и отрицательное значение. Содержание ее не исчерпывается одной властью над влечениями (самообладание, умерение аффектов), как и вообще воздержание само по себе не есть еще добродетель. Нравственно здоровое удовлетворение естественного влечения является нравственным требованием в такой же мере, как и воздержание от нравственно нездорового удовлетворения. Так, добродетель целомудрия требует не только уверенного господства над влечением, но и использования самого влечения согласно его естественному и нравственному назначению, лишь бы только подобное применение влечения не переходило за пределы только что указанного его назначения. Нравственное применение состоит главным образом в том, что благодаря ему и физическая сторона влечения приводится в связь с духовной и тем облагораживается. В этом именно смысле общим требованием нравственности является не убивать или по возможности ограничивать чувственную жизнь влечений, но, напротив, стараться привести ее к здоровому и как раз благодаря этому полному жизненной силы развитию; не только утверждать надежную власть нравственного убеждения и силы воли над влечением, но именно этим очищать самое влечение и освящать его, т. е. возвышать до нравственного значения. Чувственная жизнь влечений, как и соответствующая ей добродетель, простирается на всю человеческую деятельность, имеющую именно в чувственной жизни влечений свое последнее материальное основание. На этой добродетели нравственной чистоты основывается святость всякого труда. И если правда и нравственная сила являются необходимыми предположениями этой добродетели, то, с другой стороны, одинаково справедливо и то, что ни правда, ни нравственная сила не могут существовать без нее. Нездоровая чувственная жизнь неизбежно имеет своим последствием омрачение нравственных убеждений и ослабление нравственной силы воли.

4.Справедливость

Если первые три добродетели еще остаются замкнутыми в пределах нравственной жизни отдельного человека и только по своим последствиям простираются на его отношение к другому, то добродетель справедливости, напротив, представляет именно эту сторону всякой добродетели, выражая отношение к другому человеку и подчиняя нравственным правилам отношение одной личности к другой. Поэтому справедливость должна быть все-таки постольку причислена к индивидуальным добродетелям, поскольку она основана на свойстве воли индивидуума и, по существу, входит в нравственность индивидуальной жизни. Она знаменует равное уважение всех людей перед лицом нравственного закона, проистекающее из безусловного уважения нравственной личности в каждом человеке (§ 25, п. 5). Только таким образом можно обосновать признак равенства, который заключается в понятии справедливости, так как по своим природным качествам люди не равны. Но так как справедливость не относится, подобно каждой из трех других добродетелей, преимущественно к какой-либо одной из трех ступеней активности, но сохраняет отношение в одинаковой мере ко всем трем ступеням, то она имеет также одинаково близкое отношение к каждой из этих трех добродетелей. Прежде всего она заключает в себе момент правды. Правда в отношении к другим (честность, верность) есть также и справедливость, подобно тому, как ложь, обман всегда содержат в себе момент несправедливости (насилие, обсчет). Нарушение правды по отношению к другому является нарушением общественности, следовательно, погрешением против справедливости. Поэтому справедливость прежде всего зависит от ясности нравственного убеждения, несправедливость же, напротив, есть одновременно и следствие и причина спутанности нравственных воззрений. Не в меньшей мере требует справедливость также и энергии нравственной воли, так как она постоянно должна утверждать себя против естественной несправедливости партийных стремлений симпатии и антипатии в себе и в других. Именно поэтому она имеет непосредственное отношение к нравственному порядку чувственной жизни. Справедливости сопротивляется беспорядочное, а не нравственно урегулированное влечение. Согласно этому справедливость состоит в правде, силе и чистоте нравственного отношения к другим людям и к обществу.

Таким образом, все четыре основные добродетели находятся в такой связи между собой, что в корне все они составляют нечто одно и различны только по направлению проявляющейся в них деятельности; ни одна из них, следовательно, немыслима без других и тем не менее каждая сохраняет свое особое значение (положение Платона о единстве добродетелей).

 

§ 30. Параллелизм функций индивидуальной и социальной жизни

Основанием для перенесения на общество тех понятий конкретной нравственности, которые выведены ближайшим образом по отношению к индивидуальной жизни, служит доказательство того, что и социальная жизнь опирается на те же самые первоначальные факторы, как и жизнь индивидуальная, т. е. на первоначальное отношение между влечениями, волей и разумом общества. В качестве формы общественной воли ближайшим образом следует признать ее социальную организацию (soziale Regelung). В самом деле, под волей мы вообще понимаем сознание цели, которая дает нашей деятельности единство, подчиняя ее правилам. Общественная деятельность также нуждается поэтому в общественном регулировании, а этим последним и определяется воля общества. Наиболее определенной и ясной ее формой является правовая организация (rechtliche Regelung), которая представляет собою как бы непосредственное выражение воли общества. Соответственно этому разум общества должен будет проявить себя в постоянно прогрессирующем в отношении моральной чистоты устроении самой социальной организации согласно нравственным нормам, возможность чего обусловливается все возрастающим проникновением жизни общества нравственным духом. С другой стороны, социальной организации как форме воли общественной жизни соответствует в качестве ее последней материи труд человека, поскольку этот труд нуждается в обществе и, следовательно, подлежит социальной организации, т. е. социальный труд. Условием для этого со стороны субъекта является то, что стремления человека, живущего в обществе, под влиянием этого последнего сами направляются на общественную жизнь и, следовательно, с самого начала получают тенденцию подчиниться социальной организации. Условием к тому же со стороны объекта является приспособляемость к общественной (кооперативной) выработке того произведения, которое надо создать. Работа эта подчинена законам техники. В самом деле, совместное действие человеческих сил для создания какого-нибудь произведения в материальном отношении не отличается от чисто физического (но благодаря технике подчиненного человеку) совместного действия мертвых сил природы. Вообще, человек как нечто, только подлежащее определению, не есть что-либо большее, чем природа, и, следовательно, способ действия социальной организации также имеет по существу своему характер действия законов природы. Этот способ действия существенно отличается, однако, от других родов техники тем, что хотя и имеет в виду человека как нечто подлежащее определению, но в то же время рассматривает его и как предмет, определяемый его собственной волей. Через посредство техники господство воли и, следовательно, нравственности простирается вплоть до естественного основания человеческого существования. Этим именно и обосновывается возможность вполне конкретного выражения нравственных задач.

 

§ 31. Основные классы социальных деятельностей

Хотя все три момента: труд, правило воли и нравственный закон – как в индивидуальной, так и в социальной жизни действуют совместно в неразрывном единстве, однако это единство все же расчленяется согласно закону разделения функций так, что всегда одно из этих трех основных условий господствует в соответствующей ему области социальных деятельностей. Так возникают три основных класса деятельностей: хозяйственных, или экономических, деятельностей по управлению и деятельностей образовательных. Задача хозяйственной экономии состоит в сохранении социальной работы посредством постоянной репродукции наших естественных сил (Triebkräfte), необходимых для работы, или посредством сохранения равновесия между расходом и приходом, т. е. в конечном счете между расходованием и возмещением рабочих сил. Естественная физическая энергия (Triebenergie) входит, однако, во всякую человеческую деятельность, следовательно, всякая человеческая, в особенности же социальная, деятельность имеет экономическое основание. Однако из этого не следует, чтобы всякая деятельность с точки зрения преследуемой ею цели была экономической, но таковой является только та деятельность, которая имеет своею целью репродукцию (естественных) физических сил, применимых к какой-либо социальной деятельности. Задача правящей деятельности заключается в подчинении труда, который должен быть выполнен обществом, заранее установленному общему плану действий, направленных на общественную цель. Социальная организация необходима для всякой общественной деятельности. И это социальное формирование, как это яснее всего доказывает «право», есть предмет особенной, исключительно на это формирование направленной, техники – предмет особой науки и соответственно этому также особого рода деятельности, материя которой может, однако, заключаться одинаково как в экономической, так и в образовательной и даже в социально-правящей (sozial regelnder), например правовой, деятельности. Наконец, задача образовательной деятельности заключается в отнесении всякой – одинаково и экономической и правящей – деятельности общества к нравственной конечной цели общества. В самом деле, ни в доставлении годных для работы сил, ни в самой социальной организации как таковой не может заключаться вся цель социальной жизни; напротив, и то и другое, очевидно, имеет характер простых средств. Действительно, хозяйственно-экономический труд и социальный порядок являются в последнем счете простыми вспомогательными средствами для образования человека; ведь не ради труда и управления существует человек, но, наоборот, труд и управление – ради человека, именно в качестве средств возвышения его до господства в нем нравственного разума. Так устанавливается принцип для обсуждения достоинства или внутренней ценности (добродетели) социальной жизни. И из этого именно принципа должен быть выведен также основной закон ее развития.

 

§ 32. Основной закон социального развития

В силу раскрытого выше отношения нравственной идеи к экономическому труду, – устанавливаемого через посредство социального порядка сообразно с техникой и в конечном счете с естественнонаучным познанием, – наиболее общий закон социального развития может быть выведен из той закономерности, которая, начиная с низших материальных условий сознания вплоть до высших формальных принципов его и даже до самой идеи, обладает согласующим значением и, таким образом, охватывает все названные области в непрерывной методической связи. Это – та закономерность, которую Кант сформулировал прежде всего для области естествознания в трех «регулятивных принципах»: однородности, спецификации и непрерывности (т. е. генерализации, индивидуализации и непрерывного перехода). Так, все возрастающее по своим размерам овладевание технической работой (величайший пример: машинное производство со своим последствием преобладания крупной промышленности на почве международных сношений) делает вместе с тем возможным, соответственно, все более индивидуализируемое решение отдельных технических проблем, в непрерывном заполнении всех пробелов все более приближающееся к совершенству. Но именно это развитие техники необходимо требует соответствующего развития хозяйственных организаций, каковое развитие, в свою очередь, возможно вообще лишь под условием аналогичного развития социального порядка, и потому стремится к его осуществлению. То же самое, наконец, можно сказать и относительно прогресса нравственного, гуманного образования вообще, принципы которого уже Песталоцци определил в требовании, чтобы в неделимом единстве человеческого существа развивались вместе с тем и отдельные направления этого единства и чтобы эти последние развивались самостоятельно, но в то же время в известной гармонии между собой, именно в непрерывном переходе от самых элементарных начал вплоть до высших ступеней; причем развитие это должно стать доступным всем без исключения в одинаковом, непрерывными переходами отмечаемом, порядке. Но так как не что иное, как основной закон сознания обосновывает эту аналогию, проходящую через все области человеческих действий, и представляет, таким образом, закон природы как бы в непрерывной связи с идеей, то это целостное, единое и все-таки резко расчлененное развитие может быть изображено как развитие самого человеческого сознания или как воспитание человечества до зрелости человеческого в нем. Воспитание, следовательно, должно быть выполнено при помощи методического подчинения природной техники социальной и, следовательно, хозяйственно-экономической деятельности – правящей. При этом, однако, оба эти рода деятельности (и хозяйственно-экономическая и правящая) должны быть подчинены руководящему разуму, т. е. образовательной деятельности, постоянно прогрессирующей в направлении объединения и вместе с тем индивидуализации и установления непрерывной связи, поскольку об этом может идти речь по отношению к находящимся в тесном взаимном проникновении социальным функциям, равно как и участвующим в них лицам и общественным классам.

 

§ 33. Добродетели общественной жизни

Общественная жизнь, устроенная согласно вышеуказанным принципам, могла бы в совершенстве представить характерные нравственные черты, соответствующие основным индивидуальным добродетелям, и, таким образом, дать надежное основание для высшего развития самих этих индивидуальных добродетелей во всех членах общества.

1. Добродетель правды означает в применении к обществу, аналогично тому, как и для индивидуума, совершенное господство разума в социальном порядке и благодаря этому последнему во всей трудовой жизни общества. Такое господство достижимо только при помощи – на всех членов общества распространенного, охватывающего все человеческое существо вплоть до его самых глубоких чувственных оснований – воспитания, которое одно может наполнить всю социальную жизнь разумным смыслом и силами для познания истины.

2. Добродетель мужества в отношении к обществу означает, с одной стороны, что его законодательство как выражение общественной воли со всею силою отстаивается против всякого противящегося обществу стремления, с другой же стороны, и в еще большей мере, – что само общество строго подчиняется требованиям нравственности и со всей своей энергией стремится к ее прогрессивно совершенствующемуся осуществлению. Сообразно с этим измеряются также и обязательства индивидуума по отношению к закону данного общества. Особенно же отсюда вытекает требование, по существу, равного участия всех в важнейших социальных функциях, при условии равного доступа всех к образованию, особенно нравственному, что уже было высказано в виде требования в п. 1.

3. Третья добродетель, именно добродетель гармонического порядка чувственной жизни (Triebleben), в применении к обществу означает здоровую организацию социальной работы, осуществляемую посредством социального управления и, соответственно, основоположениям социального воспитания. И здесь также существенным и основным условием является равное упорядоченное участие всех в работе, необходимой для общества.

4. Наконец, из соединения всех этих трех добродетелей, которое мы называем справедливостью общества, следует, что эта организация общественной жизни, вызванная требованием нравственного закона, направлена по возможности ко благу всех отдельных членов общества без исключения и без партийного предпочтения; что каждому, следовательно, предоставляется участие (suum cuique) во всех трех основных функциях социальной жизни исключительно в меру способности, а не какого-либо внешнего преимущества (класса или состояния). Эта добродетель, как и все другие добродетели общества, связана с общим условием социального воспитания.

 

§ 34. Социальная организация воспитания

В постепенном порядке развития практического сознания, т. е. в воспитании как индивидуума, так и общества, на первом месте, естественно, стоит развитие жизни чувственных влечений, затем формировка воли (как сознания правил вообще) и только под конец уже непосредственной целью в деле воспитания становится высокое развитие нравственного разума в человеке. Согласно этой постепенности и расчленяется в действительности социальная организация воспитания. Первой формой воспитывающего общения является дом, или семья. На более ранних ступенях культуры семья образует вместе с тем основание также для всякой организации хозяйственного труда. Вот почему согласно идее Песталоцци домашнее воспитание как основная форма воспитания вообще должно было бы иметь своим центром воспитание в физическом труде (Arbeitserziehung), к которому примыкало бы затем все образование – как интеллекта, так и воли. Идея Фребелевского детского сада, в сущности, та же самая; он стремится соединить наиболее планомерную и наиболее социальную форму первоначального воспитания с его, по существу, домашним характером. Но тот же способ воспитания можно мысленно перенести и на семейные союзы, которые сами собой возникли бы из более объединенного хозяйства. Школьное воспитание весьма определенно способствует развитию воли с формальной стороны ее подчинения правилам вообще. Сущность школы состоит именно в порядке и дисциплинировании, сообщаемых всему поведению – как со стороны интеллекта, так и воли. Благодаря этому школа представляет собою самую точную аналогию с правовой организацией общества, для участия в которой она постепенно, шаг за шагом, и подготовляет (heranbildet) человека. Поэтому-то школа и стремится с необходимостью к национальному образованию и воспитанию. Всеобщее школьное обучение и воспитание целой нации согласно основным принципам равенства и общественности является ее целью, к которой она в действительности все более и приближается в соответствии с общими законами социального развития. Однако совершенной полноты и законченности нравственного воспитания каждого индивидуума как гражданина не в состоянии достигнуть ни семья, ни школа; такое совершенное воспитание может дать только такой порядок общественной жизни, при котором все стороны общества – как экономическое и правовое устройство, так и попечение об образовании на всех его ступенях, включая сюда и попечение об искусстве, – действуют совместно для достижения одной и той же последней цели чистого общения в познании и хотении единого вечного блага (социально-педа-гогическая идея государства; ср. § 31). Нечто подобное религия всегда стремилась достигнуть даже по отношению ко всему человеческому роду. Но при этом можно, однако, опасаться, что она слишком резко отделяет высшее духовное общение людей от чувственных, физических сил человеческого существования, от хозяйства и права, от свободного развития науки и тем самым от существенных условий гуманной нравственности. И все-таки общественная жизнь, развившаяся даже на чисто гуманных основах, не должна быть лишена теплоты чувства человечности и чувства бесконечности (жизни), а постольку она сама может стать причастной тому, что характерно для религии, и воспринять в себя те ее элементы, которые были заимствованы религией из содержания чисто человеческого чувства («Религия в границах гуманности»; см. ниже § 36).

 

§ 35. Задача и принцип эстетики

Природа и нравственный мир – то, что есть, и то, что должно быть, – обнимают, по-видимому, собою все, что может быть предметом человеческого познания. И тем не менее лишь за их пределами лежит царство прекрасных образов (искусство), претендующее на особую истинность, не имеющую ничего общего ни с действительностью природы, ни с общеобязательностью требования, обращенного к воле. Искусство утверждает истину особого рода и наряду с теми двумя мирами построяет свой собственный мир. Но и этот способ построения при всей свободе, которую он обнаруживает по отношению к законам природы и нравственного мира, является строго закономерным и тем самым образует предмет особого рода познания. Этот особый род познания требует поэтому также понимания его внутренней связи с познанием теоретическим и практическим, каковое понимание возможно лишь через выяснение связи всех этих существенно различных родов познания в последнем законе сознания. Отсюда вытекает задача философской эстетики, которая должна поэтому иметь дело не прямо с художественным построением, но с основой познания художественного построения и особенно должна установить, каким образом этот способ полагания объекта относится к теоретическому и этическому способам его построения и как он связан с ними в последнем единстве. Эту последнюю связь (согласно результатам эстетических исследований Канта и Шиллера) следует признать в том, что в то время, как в действительности человеческого существования всегда остается пропасть между интеллектом и волей, опытом и идеей, естественным миром и высшим нравственным миром, искусство осуществляет по крайней мере идеальное соединение их, представляя существующее как должное и должное – как существующее. Выполнить это оно, конечно, может только фиктивно; в этом смысле всякое искусство есть поэзия, а не истина, т. е. не теоретическая, не практическая истина; и тем не менее искусству присуща та последняя, даже высшая истинность, согласно которой основная закономерность построения природы, с одной стороны, и закономерность нравственного построения – с другой все же указывают на некоторое последнее единство, к которому они в равной мере стремятся и которое является их общей последней целью. Глубочайшее действие искусства основывается, таким образом, на идеальном предвосхищении единства природы и нравственности, бытия и долженствования – единства, хотя мыслимого само по себе и требуемого, но еще не достигнутого и даже недостижимого в эмпирической действительности. И тем не менее именно через это идеальное предвосхищение эстетическое сознание оказывается в состоянии проникнуть в области интеллекта и воли во всей их широте и всецело усвоить их себе. Во всякой жизненно постигнутой истине и благе по крайней мере наивное сознание, не замечая еще скрытого там конфликта, может созерцать прекрасное (прекрасное природы, нравственно прекрасное). Утонченное сознание, легко постигающее всякий такой конфликт, без сомнения, теряет способность к этому широкому и открытому восприятию эстетического, и вместе с тем слабеет тогда и сила собственного свободного построения прекрасного, которое само по себе неразрывно связано с силой эстетического чувства и является ее верным показателем. Только на известной высоте интеллектуального и нравственного развития, где конфликт действительно внутренне преодолен согласно идее, эстетическое построение может вновь окрепнуть во всей своей силе и, таким образом, впервые осуществить наивысшее в области прекрасного.

 

§ 36. Религия в ее отношении к науке, нравственности и искусству

В сравнении с тремя основными способами объективного построения – наукой, нравственностью и искусством – религия не имеет значения четвертого особого способа построения и, следовательно, познания.

Она, напротив, пользуется всеми тремя названными способами, стремясь сразу и возвыситься над ними и подчинить их себе. Вследствие этого она вступает с ними в постоянный резкий конфликт, который грозит снова разрушить единство человеческого сознания. Первым условием для разрешения этого конфликта является убеждение, что религия не извне, не из какого-то надземного мира снизошла к человечеству, но что, подобно трем названным основным видам человеческой культуры, и она произошла из собственного сознания человека. Однако она не является, подобно тем трем видам культуры, одним из основных направлений объективирования, а имеет свой источник в чистой субъективности чувства. В последнем мы познаем всеобъемлющую первоначальную форму сознания, предваряющую всякое определенное построение объектов и лежащую в его основе. Оно открывает нам самую основную внутреннюю сторону душевной жизни, тогда как познание, воля и художественная фантазия представляют собой только способы выражения и доступного для понимания изложения того, что живет в глубине нашего сознания. Но именно вследствие своего характера субъективной первоначальности, непосредственности и универсальности чувство сопровождает также и все упомянутые объективные построения вплоть до самых высших их проявлений. Оно стремится найти себе в них выражение и, однако, всегда перерастает их; его бесконечное содержание не может быть вполне выражено в этих построениях. Так возникает противоположность и соревнование между более ясными построениями сознания в науке, нравственности и искусстве и теми бесформенными глубинами души, которые лежат в основе всех этих построений, но не исчерпываются ими ни на одной из стадий их развития. Стремление к трансцендентности, имеющее свои глубочайшие корни в религии, объясняется в конце концов из этого присущего бесконечному и бесформенному чувству притязания на универсальность, вследствие которого чувство не может подчиниться определенным границам и нормам нашего человеческого конечного познания, нашей воли и нашего художественного творчества, но в своей чрезмерной непосредственности стремится встать в прямое отношение к бесконечному, сверхчеловеческому («божественному»). Но если даже отнять у чувства притязание на трансцендентность, за ним все-таки останется для развития человека то громадное значение, что оно оживотворяет одинаково глубоким проникновением все указанные выше виды объективных построений, наполняет их своей теплотой и непосредственностью, ставя через это в теснейшую взаимную связь различные области человеческого творчества, и является, таким образом, тем началом, которое жизненно поддерживает неразрушимое единство, индивидуальность человеческого существа. Но, главное, оно делает внутренно близким человеку, – притом в определенной внешней и внутренней обстановке его жизни, – бесконечное требование нравственного закона и этим оживляет надежду на реализацию нравственной идеи, на всепобеждающую силу добра в мире и за его пределами, в сердцах людей и над ними. Так остается неприкосновенным все, что только когда-либо возникало в религии как заимствованное из существенного содержания чувства и особенно из нравственной силы, что до сих пор главным образом благодаря ей сохранило свое жизненное значение для человечества и что останется в ней ценным даже в том случае, если будет отброшено трансцендентное притязание ее догмы, а религиозное представление, с одной стороны, будет понято как чистая идея, с другой – низведено на степень художественного символа, другими словами, если религия останется замкнутой в границах человеческого и не будет более стремиться их перейти.