Издав два тома «Великого Предательства» (в данной редакции две первые части), В. Г. Науменко имел намерение выпустить впоследствии и третий том.

Собирая исторический материал о казачьей трагедии, Вячеслав Григорьевич считал, что «центром ее должен быть Лиенц, но ограничиваться этим нельзя». Необходимо говорить «обо всем, связанном с ним, то есть о предшествующем времени», давать «портреты вождей и рядовых казаков, игравших роль в этом движении и в трагедии».

Такие сведения и документы из архива генерал-майора В. Г. Науменко, представляющие несомненный интерес для читателей и историков, были подготовлены нами и вошли в третью часть книги.

В их числе письма генерала от кавалерии П. Н. Краснова, записи из дневников генерала Науменко об инспекционных поездках в части 1-й дивизии, Казачьего Стана и РОА, о работе и личных встречах с П. Н. Красновым, генералами А. Г. Шкуро, Т. И. Домановым, С. Н. Красновым и другими казачьими офицерами, с генералом фон Паннвицем, главнокомандующим РОА/ВС КОНР генералом А. А. Власовым, представителями русской эмиграции.

Наряду с дневниками, острая документальная критика некоторых «писателей» и «возглавителей» (А. К. Ленивова с его книгой «Под казачьим знаменем», «ветерана» 15-го ККК А. Бойчевского или открытое письмо Н. Г. Назаренко «второму» Донскому Атаману И. А. Полякову) проясняет многие вопросы деятельности ГУКВ и самого Кубанского Атамана во время войны, формирования частей Казачьего Стана, Русского Корпуса и дивизии генерала фон Паннвица.

В третий том должны были войти дневниковые записи генерала Науменко о выдачах русских военнопленных американцами в лагерях Кемптене, Дахау и Платглинге в Германии, на территории самих Соединенных Штатов (в форте Дике), а также англичанами в Дании. В результате американских «акций» имели место многочисленные самоубийства людей — вскрывавших себе вены, перерезавших горло и повесившихся.

Американцы, таким образом, не отставали от англичан, выдававших советам не только казаков, власовцев, горцев, немцев, но и своих недавних союзников — сербов генерала Дражи Михайловича на расстрел партизанской армии Тито.

«Разница между ними заключалась в том, что англичане при выдачах прибегали к подлому и вероломному методу продуманного обмана и усыпления подозрений намеченных жертв, американцы же шли напролом и без притворства» (Н. В. Назаренко-Науменко).

Заслуживают внимания свидетельства об освобождении Праги в мае 1945 года 1-й дивизией РОА под командованием генерала Буняченко, разделившей впоследствии участь всех выданных.

Письма Н. Н. Краснова-младшего вобрали в себя массу малоизвестных фактов — от выдачи казачьих офицеров в Австрии до возвращения немногих из них, прошедших сталинские тюрьмы и лагеря, на Запад.

Именно переписка генерала Науменко со многими людьми, пережившими лиенцекую трагедию и советскую каторгу, дает представление о том, как восстанавливалась им действительная картина выдач и готовилось к изданию «Великое Предательство».

Письма лорда Бетелла войсковому старшине Н. Г. Назаренко касаются съемок первого телевизионного фильма «Приказы свыше» о событиях в Лиенце, который демонстрировался в ряде стран в 70-е годы. Фильм был поставлен по книге Н. Бетелла «Последний секрет Второй мировой войны», главы из которой были опубликованы в «Санди Экспресс» и транслировались по Би-Би-Си. Это привело к неожиданным результатам. Как писал лорд Бетелл, многие из британских офицеров, связанных с насильственной выдачей казаков с Дравы, получили, наконец, возможность говорить со слушателями радиопрограммы, — все эти события лежали на их совести много лет. А написавший в редакцию английский солдат-артиллерист, стоявший в охранении у моста в Юденбурге, вспоминал, что стрельба в советском лагере продолжалась всю ночь и весь день на фоне самого прекрасного мужского хора, который он когда-либо слышал.

«Как эти казаки пели! И как они умирали!» — заключает он.

Сам генерал Науменко писал о себе: «Я фактически был очевидцем всего пережитого, и если Господь Бог меня не довел до Лиенца, то на это была Его воля. Перед германской капитуляцией я направлялся туда, где должны были сосредотачиваться казаки, и только то обстоятельство, что капитуляция подоспела раньше, чем я туда успел дойти, спасло меня от участи Краснова, Султана, Паннвица, Шкуро и других…» (письмо полковнику Ф. И. Елисееву от 4 августа 1949 года).

 

Письма генерала П. Н. Краснова генералу В. Г. Науменко

Представленные здесь три письма П. Н. Краснова к В. Г. Науменко и приказ № 12 начальника Главного Управления Казачьих Войск относятся к разным периодам их сотрудничества, уместившимся в неполных два года.

После первого письма осенью 1943 года с приглашением Кубанскому атаману приехать в Берлин в течение 1944 года они вместе работали в ГУКВ. Февраль — март 1945 года — наиболее сложный период во взаимоотношениях двух самых авторитетных возглавителей у донцов и кубанцев, связанный, в первую очередь, с различным отношением обоих к подчинению казачьих частей главнокомандующему РОА/ВС КОНР генералу Власову, что привело к выходу генерал-майора В. Г. Науменко из ГУКВ.

В это время, переехав из Берлина в Казачий Стан, в Италию, П. Н. Краснов самоустранился от дел и передал всю полноту власти Походному атаману генералу Доманову, что подтверждается письмом генерала Краснова генералу Науменко от 18 февраля 1945 года.

22 марта 1945 года Атаман Науменко, зная действительное желание казаков продолжать вооруженную борьбу за единую Россию в рядах РОА, выступил с обращением к Кубанскому Войску о вхождении его частей в армию Власова (то же сделали затем и другие Атаманы, а Русский Корпус заявил о готовности подчиниться генералу Власову еще в ноябре 1944 года). На это последовал приказ № 12 начальника ГУКВ о якобы нелегитимности генерал-майора В. Г. Науменко, как Войскового атамана, но признававший заслуги Науменко — «главы Кубанской эмиграции» в течение 25 лет.

Из приведенных ниже писем П. Н. Краснова, а также его приказов с полным указанием должности генерала Науменко (в разделе о книге «Под казачьим знаменем») видно, что раньше таких сомнений у начальника ГУКВ не возникало.

6/19 сентября 1943 года

Feld-Post № 56400

Войсковому Атаману Кубанского казачьего войска

Генерал-Майору В. Г. Науменко,

г. Белград

Ваше Превосходительство,

Глубокоуважаемый Вячеслав Григорьевич,

Мне сказали, что Вы собираетесь пожаловать в наши края. Как это было бы хорошо! Здесь Вы встретитесь с родными Вам Кубанцами, здесь увидите много хорошего и здесь на тягостный нам всем вопрос «быть или не быть казакам?» — Вы услышите смелый и гордый ответ: «Это в наших руках и мы говорим — быть!! Нет той жертвы, какую мы готовы принести ради родной нашей, вольной Кубани».

Вы не знаете меня. Я же так много хорошего о Вас слышал от Святослава Варламовича Денисова, что еще со времени Великой нашей войны привык высоко ценить и уважать Вас. Я буду очень рад, когда Вы приедете, если навестите меня, старого донского казака, во время войны близко стоявшего к доблестным Вашим Кубанцам.

Примите уверения в совершенном моем уважении, Краснов.

Далевиц, № 181, 21 апреля 1944 года.

Секретно.

Ваше Превосходительство,

Глубокоуважаемый Вячеслав Григорьевич,

Ваше крайне интересное письмо от 29-го марта с. г. я получил третьего дня и только сегодня могу на него ответить. Жаль, что не имею более поздних Ваших писем, так как по имеющимся у меня сведениям у Вас должны были (в дивизии) произойти некоторые события, а именно 1-го и 2-го апреля, когда в дивизию и вообще в Белград должен был приехать «генерал Ост» (см. примечание). Я как раз виделся с ним накануне его отъезда, и он произвел на меня чарующее впечатление человека понимающего казачьи нужды и болеющего ими. С ним были затронуты все наши больные вопросы и по всем мы пришли к самым благоприятным результатам. И в первую очередь вопрос о земле. Он как будто сдвинут с места, но в виду разных междуведомственных трений задерживается, а время не терпит.

Было затронуто и другое больное место — это казаки в Шютцкоре (Русском Охранном Корпусе. — П. С). Вот я и думаю, не было ли у Вас там, в Белграде, по сему поводу каких-либо перемен? Что перемены быть должны сужу по Пасхальному номеру «Казачьего Клича», составленному совсем в ином духе, чем прежние его номера, а и об этом у меня был разговор…

С Глазковым (возглавитель казачьих сепаратистов. — П. С.) борьба будет, и борьба нелегкая, ибо его почему-то поддерживает гестапо. Но бороться будем и на свою землю, если таковая когда-нибудь будет, глазковцев не пустим…

Доктор Химпель (Гимпель Н. А. — П. С.) в полном курсе этих дел, но ничего пока не может Сделать, ибо тут есть какая-то злая рука. Даже до того, что в своей статье я однажды, три недели тому назад, остановил внимание читателей на КНОД (Казачье национально-освободительное движение. — П. С), мне это место вычеркнули, чтобы «не раздражать» глазковцев… Ну, что же, будем бороться.

Генерал фон Паннвиц был в первых числах апреля в Запасном полку, что он там нашел, не знаю, но знаю, что там собран самый махровый цвет советских лейтенантов.

<…> Утверждение Главного Управления со стороны «генерала Ост» получено и об этом напечатано в «Казачьем посту»…

Вы, вероятно, получили уже мою переписку о зачислении неказаков в казаки. Как видите, мы, не сговариваясь с Вами, пришли к одним выводам, мне только пришлось затронуть острый вопрос о зачислении немцев… Я и этот вопрос проработал. В более резкой форме я написал о том же и генералу «Ост». Кроме того, в первомайском номере я даю большую статью, посвященную этому вопросу, где ставлю все точки над «i».

Работы очень много. Штаты составлены, но не наполнены — людей нет. Полковник Краснов уехал во Францию. Мы остались с доктором Химпелем совершенно одни. А тут навалилось столько работы, что я дошел до полного переутомления. Возможно, что и вопрос о земле разрешится, если и не в ближайшие дни, то в ближайшие недели. Я составил большой инструктивный приказ о том. Он ждет исполнения, а исполнять некому. В «Управлении» нет никого.

Было бы крайне желательным, чтобы Вы, списавшись с доктором Химпелем, приехали в Берлин для замены меня. Я должен уехать немного отдохнуть. Я ведь с июля прошлого года работаю непрерывно без праздников и воскресений, в обстановке очень трудной и сложной. Я располагаю уехать 25 апреля и пробыть в отпуску до 6-го июня. Вот на это время и было бы желательно, чтобы Вы приехали сюда и вместе с полковником Красновым взяли на себя Управление Казачьими Войсками.

Если бы в это время разрешился вопрос о земле, Вам пришлось бы во исполнение этого приказа выехать на место для разбивки земли между войсками и исполнения всего того, что изложено в этом приказе №.

Если будете писать мне, пишите мне по адресу Управления доктора Хим-пеля, мне перешлют все, что будет нужно. Не затронул Вас налет на Белград?

Моя жена шлет Вам привет. Она очень была рада познакомиться с Вами, и будем надеяться, что будет день, когда мы познакомимся и с Вашею семьей.

Храни Вас Господь.

Остаюсь искренно уважающий Вас. П. Краснов.

Примечание: имеется в виду генерал от кавалерии Кестринг, генерал германских Добровольческих войск.

18-го февраля 1945-го года, № 79 Вилла,

подле г. Киуалис, Сев. Италия.

Начальник Главного Управления Казачьих Войск

Его Превосходительству

Генерального Штаба Генерал-майору Науменко

Риттергут Берреут.

Ваше Превосходительство,

Глубокоуважаемый Вячеслав Григорьевич,

Ваше решение оставить службу Члена Главного Управления Казачьих Войск в самый решительный момент жизни казачества меня очень огорчило. Тем более что я не вижу особых причин, мешавших Вам работать в Управлении. Наша работа в теперешнее военное, как никогда еще напряженное время требовала от нас всех полной самоотреченности и жертвенности. Я отлично сознаю, что условия работы в Управлени были невероятно тяжелыми — тем более нужно было остаться на работе.

Ваше ходатайство я должен поддержать, так как понимаю, что через силу Вы не можете работать.

Вы можете приехать на Казачью землю, когда то будет угодно Вам, но не как Кубанский атаман, но как всеми почитаемый Кубанский казак, генерального штаба генерал-майор Науменко. Тут сложились такие отношения, при которых никакое двоевластие не может быть допущено. Оно вызывает волнение умов, в данное время особенно недопустимое. Атаман всех казачьих войск, здесь находящихся, — один — генерал-майор Доманов. Атаман Кубанских станиц — полковник Лукьяненко. Никакой другой власти над казаками не может быть без потрясений основ нашего здесь нелегкого и непростого существования. Все распоряжения по станицам идут от атамана отдела и, когда нужно, скрепляются Походным атаманом. Ваше присутствие, как Кубанского атамана вызовет ряд недоразумений, невольного вмешательства в работу атамана отдела и работу Походного атамана.

Из моего приказа № 4, здесь отданного 12-го февраля, Вы можете усмотреть, что и Главное Управление, чтобы не создавать вредного двоевластия, устранилось от работы на Казачьей земле, предоставив все Походному Атаману. Им ведется огромная работа созидания. Всякое вмешательство в эту работу, тем более критика этой работы, недопустимы.

Еше раз высказывая Вам свое сожаление по поводу Вашего ухода и от лица службы принося Вам благодарность за Вашу работу в Управлении в течение 11-ти с лишним месяцев, прошу Вас принять уверения в своем совершенном уважении, с коим остаюсь П. Краснов.

Приказ № 12

Казачьим войскам по строевой части.

Казачий Стан. 23 марта 1945 года.

22-го марта сего года в передаче по радио Комитета Освобождения Народов России (вечерняя передача в 22 часа 15 минут) на волне 298 метров сообщено, что Кубанский Войсковой атаман Генерального Штаба генерал-майор Науменко отдал приказ о включении Кубанского Казачьего Войска в ряды Освободительного Движения Народов России под водительством Главнокомандующего вооруженными силами Освободительной Армии генерал-лейтенанта Власова.

В приказе далее говорится:

«Все мы знаем, что наша сила в единстве. Мы не должны забывать уроков гражданской войны в России 1917—20-х годов. Тогда, благодаря отсутствию единства, успешно начатое дело было проиграно.

Зная ваше настроение, родные кубанцы, зная, что вы считаете, что сейчас не время колебаться и делиться, я вошел в подчинение генерала Власова, который признает за нами, казакам, все наши права. Только в единстве со всеми народами России и под единым командованием мы сможем достигнуть желанной победы, возвращения на берега нашей родной реки Кубани, а затем мы, принявшие участие в деле спасения и освобождения нашей Родины, с сознанием выполненного долга приступим к созданию нашего края и казачьей жизни, согласно традициям и укладу наших предков, прославивших имя казачества».

Приказ генерал-майора Науменко не должен смутить казаков, уже более трех лет борящихся с большевизмом в рядах германской армии, как ее союзные войска.

Генерал-майор Науменко не имел права отдавать такой приказ как Войсковой атаман Кубанского казачьего Войска.

Каждому казаку известно, как происходят выборы Войсковых атаманов. Они производятся на родной земле кругами или в Кубанском войске — Кубанской Краевой Радой. В Раду входят представители станиц, городов, сел и аулов Кубанского Края, всего в числе 580 казаков.

После крушения Добровольческой армии, в 1920 году, часть казаков оказалась на острове Лемносе, после эвакуации из Крыма. Было собрано 35 членов Рады и 58 беженцев-казаков. Эти случайно оказавшиеся на о. Лемносе 93 кубанца объявили себя Кубанской Краевой Радой, выбрали своим председателем Скобцова, а Кубанским Войсковым атаманом генерал-майора На-уменко. Протоколы заседаний Рады остались неподписанными, грамота об избрании в Войсковые атаманы генерал-майору Науменко не была вручена. Генерал-майор Науменко находился в это время в Сербии.

Тогда же многие кубанские казаки оспаривали законность этих выборов.

Я не буду обсуждать этот вопрос.

Казачья эмиграция не представляет собою то или другое войско. Силою обстановки оторванная от родных куреней, от станиц и аулов, она повела самостоятельную, нелегкую, но совсем иную жизнь, чем та, которою казаки все эти годы у себя на Родине.

Сделавшись главою Кубанской эмиграции, генерал-майор Науменко за 25 лет проявил много забот о кубанских эмигрантах. Он сохранил и сберег вывезенные казаками войсковые штандарты, знамена и другие ценности Войска; он сорганизовал и сплотил Кубанскую эмиграцию, устроил казаков на работы.

Кубанские казаки за границей явились наиболее твердой и организованной частью эмиграции.

Три года тому назад, весной 1942 года, поднялась новая волна казачьего движения. Это уже не были казаки-эмигранты, беженцы, силою военных обстоятельств выброшенные из родных станиц. Это был казачий народ, поднявшийся снова на войну с большевизмом, присоединившийся к германской армии и с нею связавшийся до полной победы. Когда германской армии пришлось покинуть юг России, с ней ушла не только значительная часть казаков, составивших полки и сотни, но с ними и их семьи: женщины, дети и старики. Ушли всем народом.

Эти казаки казачьим умом поняли, что, покидая родную землю, идя на подвиг борьбы за свою жизнь и свободу, они не могут думать о выборах в Круги и Раду, о выборах Атаманов. Сама жизнь указала им вождей и Атаманов. Это были те, кто повел их в бои, а потом через тысячи опасностей, кровавых стычек и лишений, вывел в Германию для продолжения службы и войны вместе с доблестной германской армией.

Атаманы наметились самой жизнью. Это был ныне покойный Походный атаман генерал-майор Павлов. Теперь — Походный атаман генерал-майор Доманов.

Это были те, кто собирал и организовывал казаков: полковники Лукьяненко и Тарасенко. Это были те немецкие начальники, которые помогали казакам сорганизовываться и брали их под свое начало. И среди них начальник и организатор первой крупной казачьей части, начальник 1-й казачьей конной дивизии генерал-лейтенант фон Паннвиц.

Так за годы тяжелой и кровопролитной войны создавались самою жизнью определенные начальники и определенные казачьи части в германской армии. Объявлением своим от 10 ноября 1943 года германское правительство не только признало их своими союзными войсками, но признало за казаками их былые права и преимущества.

Приказом Главнокомандующего Добровольческими частями генерала от кавалерии Кестринга от 31 мая 1944 года германское правительство создало для защиты прав казаков Главное Управление Казачьих Войск.

Атаманский вопрос до возвращения в родные края и до возможности производства там законных выборов Войсковых атаманов отпал. Те, кто именуют себя атаманами, не являются таковыми. Их приказы не могут быть обязательными для казаков.

В силу военных обстоятельств казаки разбросаны на огромном протяжении: от Балтийского моря, через Силезию, Венгрию, Креатию, Северную Италию, долину Рейна до побережья Ла-Манша и Атлантического океана. Наиболее крупными начальниками являются: Походный атаман генерал-майор Доманов, на казачьей земле — утвержденные Главным Управлением Казачьих Войск окружные атаманы Донских станиц — генерал-майор Фетисов, Кубанских станиц — полковник Лукьяненко и Терских, Ставропольских, Астраханских и иных казачьих войск и станиц — полковник Зимин. В боевых частях — командир 15-го Казачьего кавалерийского корпуса генерал-лейтенант фон Паннвиц и начальники остальных казачьих подразделений на обширном воюющем фронте.

Армия Комитета Освобождения Народов России генерал-лейтенанта Власова преследует те же цели, как и казачьи части.

Приказ генерал-майора Науменко не может и не должен быть понят кубанскими казаками как призыв к разложению, уходу и дезертирству из своих частей. Наша сила в единстве. Не уходом из своих частей в какие-то иные части, не прислушиванием к заманчивым словам лиц, не заслуживших кровью и борьбой права распоряжаться казаками, но твердой дисциплиной, полным повиновением своим новым начальникам и указаниям моим, как начальника Главного Управления Казачьих Войск, Вы, казаки, достигните этого единства, а с ним вместе и подлинного признания ваших прав на землю и самобытное существование.

Мы со своего казачьего пути не сойдем, но пойдем по нему вместе с германской армией и армией генерал-лейтенанта А А. Власова.

Пусть не смущают вас, казаки, призывы безответственных, оторвавшихся от казачества за 25 лет заграничной жизни генералов, жаждущих власти, не испытавших тех мучений, какие довелось вам перенести за годы жизни в СССР, и не идущих с вами боевым, кровавым путем к победе и возвращению на Родину.

За вами, казаки, Царицын, Кубанские предмостные укрепления, борьба за родные станицы, Каменец-Подольск, Балин, Новогрудок, Варшава, Балканские горы, Платенское озеро, Альпийские выси.

А за «атаманами», зовущими вас к измене своим полкам? Начальник Главного Управления Казачьих Войск генерал от кавалерии, Краснов.

Начальник канцелярии Главного Управления Казачьих Войск подъесаул Сукачев.

 

Из дневников. 1944–1945 гг.

В 1-й дивизии генерала фон Паннвица

31 января 1944 года по приглашению генерала фон Паннвица в 1-ю дивизию выехали: Кубанский Войсковой атаман генерал Науменко со своим старшим адъютантом Заболотным, Донской Войсковой атаман генерал Татар-кин с начальником штаба полковником Семеновым, Астраханский Войсковой Атаман генерал Ляхов с Тяжельниковым, есаул Назаренко, священник Руденко и др.

<…> На станции Сисан нас встретил адъютант Паннвица Гименгофен с почетным караулом и 6–8 офицерами. Я предложил, как старшему, Татар-кину принять парад, хотя приветствовал адъютант Паннвица меня. Потом нас отвели на квартиры в гостиницу. Меня расположили с Ляховым.

Вскоре пришли к нам Химпель с полковником Красновым. Потом полковник Кулаков. Кулаков произвел на меня хорошее впечатление.

1 февраля. Уехали в транспортный дивизион, стоявший в 12 верстах в направлении на Загреб. Там в двух местах говорили с казаками. Встретил двух станичников. Вернувшись, ждали около часа, так как Паннвиц оканчивал собеседование со своими офицерами.

… Пошли на зарю и ужин. Вышло неловко, немного опоздали, застали самую зарю. Потом Паннвиц пригласил нас к столу. Мое место правее его, левее, через одного, вперед от меня Татаркин. Наискосок, влево прямо, начальник дивизии.

Первое слово Паннвиц сказал по-русски. От атаманов слово взял Татаркин. Пришлось говорить и мне. Шкуро порывался сказать, но к нему подошли из дивизии и попросили спеть. После моей речи музыка сыграла персидский марш, завершающийся «Боже, Царя храни». Все стояли.

Все же в тот вечер выскочил с речью Шкуро и, читая в ней наугад, называл Паннвица «Панвиченком». Видно, это последнему не особенно понравилось. Кононов был очень любезен, чокался со мной, подсаживался ко мне и просил посетить полк. Я с ним был холоден. Говорит по-русски неправильно, «стоить» вместо «стоит». Впечатление неприятное, глаза сверлящие, большие желваки.

Шкуро, несмотря на хулиганство, всем нравится. Он спросил начальника дивизии, каково его положение при объездах частей и каково будет ему назначение. Тот ответил, что об этом можно говорить только впоследствии.

… Был в хорватском и немецком лазаретах. В первом 14 больных и раненых. Оставлены при них русский врач и две сестры. Во втором врач немец. Там около 40 казаков раненых и больных.

… Пошли в отделение контрразведки. Говорил с офицерами. Между прочим, там мне сказали, что в 5-м полку Кононова: кубанцев 175, донцов 44, остальные не казаки. Что пока воюют хорошо, но стоят на первом месте по грабежам, насилиями над женщинами и дизертирствам.

4 февраля почти весь 4-й полк участвовал в экспедиции, или, как здесь говорят, в операции. Выступили оба дивизиона разными путями в охват четырех деревень, где были бандиты. Говорят, что убито человек 30 бандитов. В двух дивизионах потеряли ранеными 4 казаков.

5 февраля. Сегодня говорили со штабной сотней и командой связи. Казаки хорошие. Штаб-фельдфебель немец сказал, что в сотне не было ни одного случая грабежа или насилия. Встретил двух станичников-петровцев. Славные ребята.

6 февраля выехал в район 3-го Кубанского полка. Адъютант сообщил, что завтра надо будет принимать участие в операции, почему мы не сможем видеть сотни 1-го и 2-го дивизионов. Можно было посмотреть 1-ю, 6-ю и 9-ю штабную сотни.

1-я сотня была построена к 11 часам. Говорил с ними, как всегда. Сотня состоит главным образом из кубанцев и донцов, есть терцы и не казаки.

После обеда пошли поговорить с 6-й сотней. Эта сотня состоит почти сплошь из горцев, большей частью баталпашинцев. Ребята почти все молодые. Пока говорили с сотней, нас засыпало снегом и к концу разговора валил так, что засыпал все белой пеленой, на шапках и на плечах лежал пальца на два толщиной. С 9-й сотней были представители 1-го и 2-го дивизионов, человек двадцать, которые прибыли по моей просьбе, так как к другим сотням вырваться я не мог. С последней группой я говорил более подробно и вышло складно.

7 февраля выстроены 7-я и взвод 9-й сотен, батарея, саперы. Батарея почти сплошь донская, счастливы, что Донской Атаман приезжал,… а к ним не зашел. Вечером — остальные взводы 9-й сотни, построение с трубачами. Трубачи играли Кубанский Войсковой марш.

В полку офицеры разбитные. Саперные сотни совсем хороши. Рассказали, что у Кононова в полку большое послушание ему, что он очень энергичен, храбр, но необуздан.

<…> 11 февраля. 6-й Терский полк в Суньу. Командир полка подполковник фон Кальбен выразил свое удовольствие по поводу моего приезда. В казино были собраны офицеры, с которыми меня познакомил командир полка. Были выстроены наличные казаки в количестве 487 человек, штаб, 6-я Кубанская батарея.

Перед строем меня встретил рапортом и представил казаков сам командир полка. Я обошел его 6-сотенный центр строя, поздоровался с казаками, затем вторично обошел строй и разговаривал с отдельными казаками.

Виденные мной казаки произвели на меня хорошее впечатление. Отличные строевики, хорошо одеты, то обстоятельство, что сам командир представил своих казаков придает особую торжественность смотру.

В семь часов вечера был в казино. Командир полка был в черкеске, которую он надел впервые. Кулаков сидел рядом со мной. Он очень хорошо отзывался о командире полка, говорил, что он очень внимательно относится к казакам и что благодаря ему такая сплоченность в полку. Между прочим, командир в разговоре с нами сказал, что он все думал, где бы ему найти часть по душе. Был в нескольких частях, а попав в Терский полк решил, что он нашел то, что искал и другого ему ничего не надо. К Кулакову отношение командира полка почтительное.

Сегодня проснулся в 6 часов, услышав однообразные звуки с перерывами. Оказывается, что это рожками будят казаков.

В ночь на десятое, то есть накануне нашего приезда в Суньу, было нападение бандитов на станции. Его легко отбили.

Еще не записал. В 6-м полку есть интересное нововведение. В офицерской столовой… ежедневно в вечер пишется четыре слова русских и рядом перевод на немецкий. Все немцы должны выучить эти четыре слова. Вчера было написано: «Я приветствую господ гостей».

Берлин (Краснов, Шкуро, Доманов)

4 марта 1944 года. В пригороде Берлина крепости Далевиц, где жил П. Н. Краснов, состоялась его встреча с В. Г. Науменко спустя многие годы после Великой войны.

<…> Краснов встретил меня дружески, вспомнил, что 29 лет назад почти в это время мы с ним впервые встретились в Галиции, тогда я был послан принять от него боевой участок.

Выпили, пока мы сели, он спросил меня, как я смотрю на возрождение России. Я ответил, что рано или поздно она возродиться. Но когда? — спросил Краснов и ответил сам, что этого еще никто сказать не может.

Дальше он развил мысль о том, что казачество не может ждать ничего не только от советского правительства, но и от полусоветского.

… Я высказал мысль, что могу проехать на восток, чтобы повидать казаков Павлова. Краснов этому очень обрадовался, сказал, что было бы очень хорошо, если бы я туда поехал. Ввиду того, что я хорошо знаю положение 1-го нашего полка и 1-й дивизии, я предложил Краснову еще раз быть у него и об этом рассказать.

Так я сказал потому, что от него знал, что по состоянию здоровья он не может ответить мне визитом.

… Краснов считает, что первым делом Главного Управления Казачьих Войск это вытащить казаков из Русского Шуцкора.

Уже в конце разговора он вдруг сказал, что по состоянию здоровья он не может быть начальником Управления и что должен быть назначен кто-то другой, он же останется идейным руководителем. Если сопоставить с этим слова 3., то, возможно, это назначение не минет меня.

Я бы хотел, чтобы был Краснов.

Когда он извинялся, что не может ответить на визит, я совершенно согласен — это ему не по силам.

… Всего я говорил с ним от 4 с половиною до 7 с тремя четвертями.

9 сентября 1944 года генерал Науменко прибыл из Белграда в Берлин. В своем дневнике (от 13 сентября) он записывает:

<…> По приезде в Берлин виделся со Шкуро, Домановым, Гимпелем, С. Красновым, П. Н. Красновым…

Узнал, что Шкуро назначен начальником Казачьего Резерва, зачислен на службу как генерал-лейтенант с правом ношения немецкой генеральской формы и получением содержания по этому чину. Он развил работу. В [отеле] «Эксельсиоре» у него и штаб, в котором много офицеров. Главную роль играет есаул Н. Н. Мино.

… Шкуро набирает людей и отправляет их в лагерь около Граца. Поступают казаки в довольно большом количестве. Сколько поступило, пока не знаю.

Затем видел Доманова. Его пять полков перешли в Северную Италию, расположившись центром в Толмеццо. Там же и его штаб, откуда он прибыл за два дня до моего приезда в Берлин. Остальные части пока передвигаются туда из района Лодзи, где они и гражданское население живут полубиваком в лесу, занимая также отдельные пустые строения. Настроение у казаков, по словам Доманова, бодрое.

В Северной Италии процветает бандитизм, масса вооруженных бадольевцев (партизан-националистов. — П. С.). При занятии этого района пришлось их оттуда выбивать. О переселении туда семейств, как о том мечтает генерал [П. Н.] Краснов, не может быть и речи. Семейства, по-видимому, будут переведены частью (до 500 человек) в район Братиславы, но только на правом берегу Дуная, в Германии, где для них будут построены бараки. Это место предполагается как бы тыловым нашим районом, а остальные направятся на юг Германии, примерно в район Виллаха, где они станут по германским деревням у крестьян. Считаю и это очень сомнительным… Едва ли немецкие крестьяне пожелают потесниться. В районе Толмеццо уже было несколько бомбардирований со стороны противника.

Виделся также с полковником Медынским, который назначен командиром 3-й бригады. Его бригада пока в районе Лодзи (Лицманштадта). Остальными бригадами в Италии командуют полковники Вертепов и Силкин. Кравченко остается начальником штаба у Доманова.

<…> Вчера [12 сентября] были у П. Н. Краснова — я, Доманов и Зимин (помощник члена ГУКВ от Терского Войска. — П. С).

Краснов прочел свое обращение к германскому правительству, в котором он пишет о том, что мы хотим отдельное казачье государство из Дона, Кубани, Терека, Ставрополья, Астрахани, Урала и Оренбурга. Далее он просит себе диктаторских прав в смысле организации казаков и чтобы германским правительством было отдано распоряжение о выделении всех казаков в ведение Главного управления, которому должен быть подчинен и генерал Шкуро. До получения ответа на это обращение он не считает возможным обращаться к казакам.

… Я сказал Краснову, что считаю неправильным отдачу им приказа о разжаловании в рядовые сотника Донскова (редактора газеты «Казачья земля». — 77. С.) и о заключении его в лагерь. Этого он не имел права делать. Но он стоит на своем. Вообще, он упрям невероятно.

Он, как бы извинялся за то, что делал некоторые выступления самостоятельно, не посоветовавшись с нами, но нас не было, и просил в будущем дать возможность выступать ему единолично. Конечно, правильно бы было, если бы все принципиальные вопросы разрешались на собрании членов Правления [ГУКВ], а проводил бы в жизнь их генерал Краснов. Но это невозможно ввиду нашей разбросанности. Краснов и я здесь, Доманов при своих частях, Кулаков при 1-й дивизии [Паннвица]. Приходиться согласиться с настоящим порядком.

 

В казачьих частях в Северной Италии

26 сентября 1944 года генерал Науменко выехал от ГУ KB в инспекционную поездку в Казачий Стан. Штаб Походного атамана полковника Доманова находился в городе Джемона (Северная Италия), куда Кубанский Войсковой атаман прибыл в тот же день.

<…> На станции Виллах встретил ротмистра Андерсона, ведающего казачьим распределительным пунктом в Вене. Он возвращался из Италии и о казачьем поселении сказал, что казаки живут в трудных условиях. Видно было, что он не разделяет наше стремление поставить казаков на работу на фабрику аэропланов в Ингерау, считая, что там казаки будут закабалены.

Пока мы стояли в Виллахе, через станцию прошел эшелон терцев из Здунской Воли на Джемону. Повозки разобраны и на каждую платформу погружено штук по двадцать-тридцать, люди, лошади, коровы в теплушках. Настроение у людей хорошее.

Дорога до Джемоны красивая, сначала подъем, а затем длинный спуск с Альпийского хребта. Вершины покрыты снегом. Скалистые горы частично покрыты хвойным лесом. Местность дикая, отличная для обороны. Дорога часто проходит по тенистому ущелью, масса тоннелей.

… Нас провели в дом, где помещается полковник Доманов и еще некоторые офицеры. Там отвели комнату. Около получаса разговаривал с хорунжим Сосыкой и полковником Тарасенко: полковник Доманов не пришел ко мне, а через Тарасенко сообщил, что он ожидает меня.

По-видимому, донцы все сшиты на один лад. Когда я приехал в Новогру-док и, ныне покойный, Павлов забегал вперед меня, чтобы самому принять рапорт, то Доманов удивлялся его безтактности, а теперь сам нахамил, подав пример своим подчиненным неуважения к старшим в чине.

Если он, считая себя равным по положению, полагает нас равными, то хотя бы считался со мной, как с гостем. Поднявшись к нему в кабинет, я, подходя к нему, сказал: «Представляюсь по случаю приезда». Он или не понял в чем дело, или показал вид, что не понимает.

… У Доманова мне представился полковник Балабин из эмигрантов, предназначенный на должность командира 1-го Донского полка. В этот же вечер я виделся и говорил с редактором газеты «Казачья земля» и начальником пропагандного отдела подъесаулом Болдыревым. Газета его гораздо лучше, чем была при Донскове.

Полковник Тарасенко мне сообщил, что приказом генерала Краснова помощником Походного атамана назначен донец полковник Силкин, с оставлением командиром бригады.

… Перед отъездом из Джемоны я говорил по этому вопросу с Домановым. Он сказал, что взгляды Вертепова (терца. — П. С.) не подходят, а потому он сделал представление на Силкина, указав на «но» — что он донец, а на это Краснов ответил: «раз нет достойных кубанцев и терцев, то надо назначать донца». Пикантная картина.

Так как 27 сентября Праздник Воздвижение честного, животворящего креста Господня, то 26-го была всенощная с миропомазанием.

В гимнастическом зале какого-то городского здания поставлен хороший деревянный иконостас, на стенах несколько икон. Служили три священника, служили благолепно, только для глаза моего несколько непривычно видеть священников безбородыми и с короткими волосами. Хорошо пел хор из казаков и казачек, находящихся в Джемоне.

… Узнал, что недавно перешло к бандитам 60 донцов с двумя женщинами под командой сотника Черячукина. Это случилось 12 сентября.

…27 сентября, с утра, посетил помещение штаба Походного атамана, караульное помещение, арестованных. Их человек 20–25, вместе офицеры и казаки, подследственные и дисциплинарно арестованные, и даже итальянцы. Указал на этот беспорядок следственным властям.

Около половины первого вместе с Походным атаманом поехал в расположение кубанцев. По дороге остановился в расположении донцов, построившихся несколькими группами, сказал им несколько слов.

Все донские и кубанские, а также иногородние семейства расположены в селении Озопо (в трех-четырех верстах юго-западнее Джемоны). Живут под открытым небом, рядами, в своих повозках или под ними. Над повозками, кто как мог, устроили покрытия из материи, кож, досок, железа. Здесь и мужчины, и женщины, и дети. Здесь же строевые казаки 3-го Кубанского полка. Надо удивляться, как безропотно люди переносят такую жизнь. Два дня тому назад ночью шел дождь, и все промокли буквально до костей.

Лукьяненко (отдельский Кубанский атаман в Казачьем Стане. — П. С.) с семьей живет здесь же, в каком-то примитивном курене, покрытом гофрированным железом.

Для моей встречи были выстроены казаки 3-го полка и все семьи. Встретили с музыкой, хлебом-солью. Я обошел строй, здороваясь с каждой сотней и станицей, потом все собрались вокруг меня и я обратился к ним со словом. Потом очень долго и тихо говорил Доманов, за ним сказал несколько слов командующий полком полковник Новиков и последним батюшка.

Осмотрел лагерь, а затем меня пригласил полковник Лукьяненко на хлеб-соль. Прекрасно пел кубанский хор и играл донской оркестр (состоящий из казаков всех войск). Потом я пошел к своим станичникам-петровцам, которые просили навестить их. Собралось много народа, пел хор и танцевали казаки.

Посетил лагерь иногородних, из них некоторые просили о переводе их в РОА и в украинские части.

Вечером у меня был полковник Вертепов, который жаловался на то, что он, как старший, был обойден в назначении на должность помощника Походного атамана, и вообще, сетовал на отношение Доманова. Впоследствии я узнал, что ему ставилось в вину то, что он громко, не стесняясь присутствием посторонних лиц, неодобрительно отзывается о немцах.

28 сентября. Утром обходил помещение штаба. В тот же день мне сказал полковник Кравченко [Е. В.], что хочет говорить со мной по личному вопросу.

7 октября. Приходится писать с большими перерывами. За это время я вернулся из Вельдена в Берлин.

Продолжаю о 28 сентября. О Кравченке. В Новогрудке, после вступления Доманова в должность Походного атамана, он, кажется по рекомендации Семена Краснова, назначил Кравченко своим начальником штаба.

Это кадровый офицер, окончивший Николаевское кавалерийское училище, служил в 1-м Екатеринодарском полку [ККВ], на Лемносе был офицером в нашем военном училище. Затем жил во Франции, окончил курсы [генерала] Головина. С началом войны сражался на фронте с казаками в рядах германских войск, потом был у Власова.

Теперь он отчислен от должности. Доманов мне сказал, что потому, что Кравченко, оставаясь на короткое время за него, написал доклад генералу Краснову, в котором так критиковал порядки в группе Походного атамана, что вышло, что он пишет на него донос. Что при таких обстоятельствах им служить вместе трудно.

Потом я говорил с Семеном Красновым (уже по возвращении в Берлин). Тот сказал, что в докладе Кравченко, который является очередным донесением о положении, нет ничего особенного, а что Кравченко убрали потому, что в группе Доманова нелады с Мюллером, который стремится возглавить казаков. Идет глухая борьба, и в партии вокруг Мюллера оказались Кравченко и Вертепов.

Вчера в моем присутствии Кравченко был принят генералом [П. Н.] Красновым, который, в довольно резкой форме сказал ему, что отозвал его, так как он не нашел общего языка с Домановым и подсоветскими бывшими казаками. Попытка Кравченко сказать, что не в этом дело, а в излишней подозрительности Доманова, не имела успеха. Краснов сказал ему, что он ничего не сделал для казаков и как пример привел, что казаки не вооружены, не имеют крова, а лошади фуража. Конечно, это абсурдное обвинение, потому что вопрос этот должен двинуться не там, на месте, а здесь, и главная вина в этом не Кравченко, а Главного Управления, и больше всего, самого генерала Краснова, который не может добиться всего, что надо, для казаков.

Кравченко просил оставить его в группе Доманова, хотя бы в роли помощника командира Кубанского полка, но Краснов сказал ему, что это невозможно и что он должен ехать в Леобен для того, чтобы возглавить там формирования кубанцев.

Характерно, что сам Краснов сказал, что Шкуро ему не подчиняется, а в Леобене формирует казаков Шкуро, значит, он и должен назначать там командный состав. Каково же будет положение Кравченко, приехавшего туда без ведома Шкуро. Чудны дела Твои, Господи!

Возвращаюсь к пребыванию моему в Джемоне. Посетил в тот же день, 28 сентября, майора Мюллера. Встретил меня очень любезно при входе в дом. Я сказал, что рад видеть его в благополучном здравии и хорошем настроении. Он ответил, что когда старые боевые товарищи встречаются, то всегда рады, а что у них на душе, никто не знает.

В течение часового разговора я затронул вопрос расквартирования, и почему в Италию прибыли все казаки, а не ушли терцы и ставропольцы в Ингерау. Он ответил, что сам этого не знает. На вопрос, будет ли часть гражданского населения переведена в район Картена (около Виллаха), он ответил, что тамошнее начальство категорически отказалось принять казаков, но потом все же согласилось на прием 5 тысяч человек и, кажется, 500 лошадей.

… После обеда я, в сопровождении Доманова и других офицеров, посетил терско-ставропольцев. Они расположены в крепости Озоппо. По пути перегоняли обоз, перебрасываемый с востока. Крепость Озоппо на плато. Страшный ветер. Говорил с казаками гражданского положения, а потом с 4-м Терско-Ставропольским полком, выстроенным отдельно. Встречали с оркестром. Я обратился с коротким словом, очертив обстановку и призвав казаков к спокойному ожиданию благополучного окончания наших скитаний и мытарств.

Поговорив с людьми, осмотрел расположение. Строевые казаки помещаются под крышей в казармах, из которых многие старинной постройки со сводами. Спят на кроватях в три яруса. Помещений масса, туда немцы не позволяют вселять семейства, но понемногу они вселяются. Если поместить толково, то терско-ставропольцы могут стать под крышу все.

В крепости большой минус, недостаток воды. Там всего один водоем. Второе — узкий выход из крепости в виде длинной и тесной улицы. В случае тревоги или завала дороги, оттуда не выйдешь.

По окончании смотра нас пригласили в собрание, где была приготовлена закуска. Играл оркестр и пел хор. Хор смешанный, хороший.

29 сентября с утра был в военной больнице, итальянской. Там для казаков отведены пять комнат. Больных и раненых в этот день было всего 53 человека, из коих 9 горцев. Два казака в тяжелом состоянии и едва ли выживут.

Большинство раненые. Все выглядят бодро. Особенно радуют старики. В одной палате лежит старик 69-ти лет и тут же мальчик 14-ти лет. Оба говорят, что, как только выздоровеют, то пойдут вновь бить бандитов. Все очень довольны уходом и обращением с ними. В больнице чистота. Казаки высказывали похвалу в адрес врачей.

… Узнал, что вместо Кравченко и. д. начальника штаба назначается войсковой старшина Стаханов. Это совсем невежественный в военном отношении человек, личность которого не установлена. Называет себя уральским казаком, а казак ли, неизвестно. Есть основания в этом сомневаться. Ходят слухи, что он был на службе в НКВД в Ставрополье. Из неизвестно какого чина он накануне смерти Павлова произведен им в есаулы, а примерно через две недели в войсковые старшины генералом Красновым по представлению Доманова.

… День закончился продолжительным разговором с Домановым. Наметили на командование 3-м Кубанским полком полковников Головко или Буряка, на Запасный полк также одного из них.

Из этого разговора, как и раньше, я утвердился в том, что Доманов болен советскими болезнями — подозрительность, неискренность и излишняя самонадеянность. Он во всех видит врагов, ожидает подвоха и очень опасается за свою жизнь. В его группе смеются, что он со всех сторон окружил себя стражей. Приближенные у него Трофименков и Стаханов, которым он очень верит. К эмигрантам у него плохо скрываемое отвращение, основанное, как мне кажется, на опасении того, что они его съедят, не потому, что хотят есть, а потому, что он чувствует свою слабость перед ними в смысле подготовки и умственного развития.

 

Численный состав Казачьего Стана к 6 января 1945 года

29 сентября генерал Науменко завершил поездку в Казачий Стан. Сведения о численности казачьих частей в Северной Италии по состоянию на 30 сентября 1944 года опубликованы во второй части книги.

Надо добавить, что по дневникам Науменко, в группе Доманова за время с 24 августа по 28 сентября убито 21, ранено 60 и без вести пропало 29, из. коих во время боя 1 сентября у селения Нимис 27 человек (все, кроме одного кубанца — донцы). При каких обстоятельствах они пропали, — не установлено. Кроме того, как уже говорилось, 12 сентября перешла к бандитам полностью 5-я сотня 2-го Донского полка в составе 62 человек под командой сотника Черячукина.

Распределение по Войскам в штабе Доманова и штабах его частей: донцов — 220, кубанцев — 66, терско-ставропольцев — 16, остальных — 36, причем, почти все они не казаки.

Командный состав: командир 1-го Донского полка — полковник Балабин (эмигрант), командир 2-го Донского полка — войсковой старшина Русаков, вр. командир 3-го Кубанского полка — полковник Новиков, вр. командир 4-го Терско-Ставропольского полка — войсковой старшина Соламаха, вр. командир 1-го Конного полка (казаки всех Войск) — войсковой старшина Джалюк. Атаманом отдела Кубанского Войска состоял полковник Владимир Иванович Лукьяненко. Адъютант — хорунжий Трофим Артемьевич Сосыка.

Атаманы станиц: Пашковской (Екатеринодарской) — есаул Панасенко; Таманской — полковник Бедаков, в нее входили две станицы, Таманская — хорунжий Васильев и Славянская — сотник Хорин; Уманской — есаул Хар-ченко; Кавказской — хорунжий Моментов; Лабинской — подъесаул Иващен-ко; Гиагинской (Майкопской) — подхорунжий Васильев; Баталпашинской — хорунжий Олейников.

Расположение частей и групп: Джемона — штаб Походного атамана, его конвой и сотня 3-го полка для караульной службы; Артенья — 1-й Конный полк; Торченто — 1-й и 2-й Донские полки; Озоппо — 3-й Кубанский полк и группы гражданского населения донцов и кубанцев; Озоппо (крепость) — 4-й Терско-Ставропольский полк и терско-ставропольское гражданское население.

Численный состав Казачьего Стана к 6 января 1945 года составлял: боевой состав — 9411 человек, нестроевых — 3733 человека, женщин — 2848 человек, детей — 1721 человек; всего — 17 713 человек.

Священников — 36, врачей медицинских — 39, врачей ветеринарных — 12.

Лошадей строевых — 1164, обозных — 4669, артиллерийских — 35; всего — 5868.

Коров — 253, волов — 20, верблюдов — 16, мулов — 10, повозок — 2965.

За декабрь, больных — 7226, умерших — 6.

На должностях при штабе Походного атамана: донцов — 24, кубанцев — 11, терцев — 2, ставропольцев — 1, астраханцев — 2, иногородних — 1.

Из них эмигрантов 1920 года — 14, 1943 года — 27.

Церквей— 11.

 

В 5-м Запасном полку РОА

21 ноября 1944 года генерал Науменко выехал в Вену, откуда 23-го при был в Цветтль, в лагерь РОА.

<…> 24 ноября. В 10 часов я был в канцелярии у начальника лагеря майора Бауэра. Это сравнительно молодой человек, лет под сорок, довольно приветливый, говорит по-русски. Я ему сказал, что хотел бы поговорить с казаками. Решили, что я поговорю с сотнями, а с офицерами после обеда, в казино. Бауэр спросил меня, желаю ли я, чтобы все казаки были выстроены. Сказал, что хотел бы их обойти на занятиях, не нарушая расписания дня. Он спросил, должен ли меня сопровождать или может остаться. Я сказал, что прошу его не беспокоиться. Нам дали верховых лошадей и мы выехали из лагеря, за проволоку, где на траве занимались казаки.

Я сначала говорил с одной из сотен батальона Некрасова. Коснулся обстановки настоящего дня. Говорил с каждым казаком, нашел несколько станичников и сослуживцев. Касаясь власовского движения, я сказал, что мы, казаки, пойдем с Власовым, но не под ним. Потом говорил с одним взводом подготовительных курсов для офицеров. Все это офицеры, но без погон. Проходят курсы с тем, чтобы занять офицерские должности. Опросил каждого, откуда он. Большинство не казаки. Впечатление оставили они неприятное, многие смотрят исподлобья. Им тоже сказал несколько слов. От них последовали вопросы о Власове и почему мы не под ним, высказывались опасения, что повторится деникинская история. Сказал несколько слов опять в пользу подчинения Власову.

Так как было уже обеденное время, то я вернулся в лагерь и объехал часть его. Лагерь очень большой и состоит из многих деревянных бараков разной величины. Объезжая, здоровался с отдельными казаками и группами. Заходил в две кухни. Варился суп и вкусный, но дают его мало, меньше чем по литру. Готовят казаки, но по указанию немцев и часто это не по вкусу казакам. Например, рассказал мне один повар, что сварил вкусный суп из фасоли, но пришел немец-вахмистр и приказал насыпать туда муки. Несмотря на возражение повара, ему это пришлось сделать. Получилась какая-то несъедобная масса.

Кормят так — на обед одно блюдо, больше суп с морковкой, горячий ужин четыре раза в неделю. По средам, субботам и воскресеньям ограничиваются сухим пайком. Сухой паек выдается ежедневно вечером. По утрам и вечерам горячий кофе.

Обедал в офицерском казино. После обеда по предложению майора Бауэра говорил с офицерами. Все немецкие офицеры ушли, остались только русские и батюшка. Я говорил с ними больше часа. Говорил насчет Власова, что наиболее их интересовало. Опять развивал мысль, что не под Власовым, а с ним. По этому поводу было много вопросов.

Был в офицерском резерве, где говорил с офицерами. Это в большинстве старые казачьи офицеры. Они хотят, чтобы их отправили к Доманову.

Пользуясь свободным временем, зашел посмотреть старинную католическую церковь, построенную в 1053 году. Это монастырская церковь. Ее прелат любезно предоставил нашему священнику для службы, чем последний и воспользовался.

Церковь очень красивая, как внешне, так и внутри. Кроме главного алтаря, в ней имеется еще 12 притворов. В одном из них поставлен наш престол. Если одновременно идет служба и католическая, то наш батюшка служит там, если же церковь свободна, то он переносит престол на середину церкви, впереди католического алтаря.

Батюшка лагеря, отец Гавриил Зубов, очень энергичный. С воодушевлением говорит, что казаки церковь посещают, что он читает лекции и проповеди, что отношения с казаками и начальством у него завязались хорошие. Он обещал мне дать письменно сведения о нуждах его церкви, предупредив, что с собой он вывез из Белоруссии со своего прихода все необходимые книги, утварь, облачение, два антиминса, одним словом, почти ни в чем не нуждается.

Вернувшись из церкви, зашел к Некрасову Илье. Это наш полковник, у немцев имеет чин майора и сейчас формирует батальон. Я его спросил об организации Запасного полка.

Сам полк, вместе с командиром подполковником Штабенау, в настоящее время находится на Рейне, а здесь тылы и учебные части. Полк состоит:

1. Штабной батальон в составе рот или сотен хозяйственной, обозной, выздоравливающих и маршевой. Последняя во Франции, от остальных трех в Цветтле только тылы.

2. Учебные части, в них — офицерская школа, стрелковая школа, две унтер-офицерских. Все они в Цветтле.

3. Юнг-казаки, всего три эскадрона, из которых один в составе 150 человек посажен на велосипеды и отправлен к Паннвицу. Говорят, что это внешне образцовая часть. Таковою она должна быть и по содержанию. Один эскадрон находится на Рейне и один, разделенный на два, в Цветтле.

4. Батальон майора Некрасова в состоянии формирования. В нем должно быть 850 человек, а пока имеется 245.

Кроме того, имеются полковой лазарет и отдел пропаганды.

Из Франции были отправлены в Цветтль все обозы полка. Вместо этого они, за исключением одного, попали к Паннвицу. Последний эшелон не попал к нему только потому, что по дороге около Загреба на поезд напали партизаны, и он вернулся. Те обозы, что попали к Паннвицу, были переданы ему.

… Узнал, что случился скандал. Майор Бауэр сказал, что мои слова к казакам и офицерам о том, что мы не хотим идти под Власова, произвели на казаков и, главным образом, на офицеров очень нехорошее впечатление и что в бараках чуть ли не бои происходят между казаками. То же подтвердил по телефону и начальник контрразведки лагеря.

К девяти часам утра были построены для моего разговора офицеры и казаки, около тысячи человек. Немцев, кроме капитана, командовавшего ими, не было. Он подошел ко мне с рапортом.

Я обратился, обойдя фронт и поздоровавшись со всеми одновременно, к ним с небольшим словом, указав на предстоящую работу, напомнил кратко казакам историю казачества и сказал, что вскоре предстоит нам рука об руку и плечо о плечо с солдатами РОА, украинцами и другими народами России идти освобождать нашу Родину.

После этого я был у начальника лагеря и выразил ему сожаление по поводу того, что в связи с моими словами в лагере якобы было нарушено спокойствие. Он ответил, что это было вчера, а сегодня уже все спокойно.

С ним я говорил о виденном и слышанном и просил, если возможно, устранить некоторые явления. В частности, я говорил о том, что в лагерь проникает много офицеров и рядовых неказаков, и предложил ему сделать комиссию из старых офицеров, знающих казачество, которая бы и проверяла каждого. Он согласился и обещал комиссию назначить.

Сказал я ему о бесчинствах, творимых некоторыми лицами низшего немецкого командного состава, то есть унтеров и вахмистров. Он ответил, что знает, но надо, чтобы сами казаки жаловались офицеру 1С (отдел безопасности. — П. С). На это я ответил, что они боятся это делать, чтобы не пострадать.

Тогда он сказал, что я мог бы опросить и выяснить недовольство. Я ответил, что это может быть понято со стороны немецкого командования как натравливание казаков на немцев.

Я указал ему фамилии унтер-офицера Брока и вахмистра Вальца, которые особенно издеваются над казаками. Он обещал расследовать это дело.

Затем я сказал о ненормальности кормежки, когда немцы заставляют казаков питаться по немецким рецептам, в то время как из тех же продуктов казаки могли бы готовить пищу по своему вкусу. Я рекомендовал это сделать для пробы. Он обещал. Это главное, о чем мы говорили.

Потом я был у офицера 1С. С ним говорил по поводу вчерашнего нашего разговора о Власове. Видно, что он очень боится разногласий среди казаков. Для него самое главное «тишь, да гладь, да Божья благодать».

Вена. 26 ноября, утром был в немецком лазарете, в котором больных и раненых 73 человека. Я обошел их всех и с каждым говорил. Много есть казаков, раненых вместе со Зборовским 26 октября под селением Лешница на Дрине при отходе от него к Шабацу. Говорят, что он ранен одной пулей на рикошете в животу которая порвала ему кишки…

Говорил с хорунжим Шевченко относительно контрразведки.

 

С генералом П. Н. Красновым

30 ноября 1944 года в Берлине П. Н. Краснов принял генерала Науменко и его штаб-офицера для поручений полковника Зарецкого.

<…> В десять часов утра были у Краснова и оставались в разговоре с ним почти до часу дня. Я рассказал ему впечатления о своей поездке.

Потом я говорил ему о том ненормальном положении, в котором находится Главное Управление, теряющее в глазах казаков свой авторитет с каждым днем.

Сделал я сравнение положения РОА с нашим, которое вовсе не в нашу пользу.

Далее указал на ненормальные взаимоотношения в самом Управлении, когда Доманов является каким-то диктатором, слово которого свято для Управления. Вспомнил бестактность Доманова, когда он не только не вышел меня встретить на вокзал, но даже не спустился в мою комнату, когда я пришел в тот же дом, где живет он.

На это Краснов сказал, что здесь сказывается советское влияние, когда каждый бывший подсоветский гражданин боится уронить свое достоинство.

Здесь интересно отметить замечание Краснова о том, что его интересует, как встретит Доманов Семена Краснова, который поехал к нему с какими-то инспекторскими полномочиями. Выходит, что лицо младше по своему положению — начальник Штаба, инспектирует старшего — члена Главного Управления. Чудеса в решете.

… На мое замечание, что германским правительством должен быть ясно высказан взгляд его на дело Власова и взаимоотношения наши, казачьи, с Власовым, Краснов сказал, что этого немцы никогда не сделают.

На мои слова, что если мы останемся в стороне от власовского движения, то казаки от нас уйдут, Краснов ответил, что этого бояться нечего, что власовское дело дутое, что обман обнаружиться через месяц-два и казаки к нам вернуться, что у него есть по этому поводу документальные данные, но их мне так и не привел.

Он прочел мне письмо Абрамова (Ф. Ф. Абрамов, донской казак, генерал-лейтенант. — П. С), написанное им на требование Краснова сообщить, входит ли он к Власову персонально или кого представляет, тот хитро ответил, что не представляет никого из казаков, подведомственных Главному Управлению.

Еще в Праге мне говорили, со слов Балабина, а Краснов подтвердил, что Балабин и Абрамов сказали Власову: ввиду того, что они никого из казаков не представляют, ни лучше ли им уйти из комитета (КОНР), на это Власов сказал, что ему нужны честные люди и просил их остаться. Они остались.

Потом говорили о других, более мелких вопросах — о предполагаемом открытии лазарета в районе Карлсбада, о лазарете в Вене, и прочем.

[20 декабря]. Краснов произвел Доманова в генералы. Головокружительная карьера. Еще недавно есаул сомнительного свойства, потом павловский войсковой старшина, потом в августе Красновым произведен в полковники и [через] четыре месяца в генералы. Это так шагает — быстрее Скобелева.

Если нет героев, то они делаются, а Краснову надо делать донских героев.

[31 января 1945 года]. Был сегодня у П. Н. Краснова. Он расстроен. Рассказал мне о пропагандных курсах, которые он предполагал открыть, но это не вышло.

… Общее настроение у него — недоволен немцами, которые не могут определить свою ясную линию, а болтаются между казаками и Власовым.

О Власове он очень нелестного мнения, что Власов говорит в глаза одно, а за глаза другое. Дошел старик до того, что обвиняет Власова в намерении уничтожить казачество, послав его в передовые линии, а сзади заградительные отряды!

Я с ним говорил о необходимости опираться не на отдельных казаков, а на казачьи Войска, назначив для этого заместителей Атаманов или, хотя бы, представителей. На это он говорит, что получится громоздкий аппарат, чего немцы, стремящиеся к централизации, никак не хотят. Много я на эту тему с ним говорил, но безуспешно.

Затем я говорил о том, что совершенно недопустимо разделить мой Штаб, который работал 23 года на сложение сил казачьих. Краснов сделал передержку, сказав, что не только кубанцы работали, но и остальные казаки, ушедшие в 1943 году из казачьих краев. Это явная передержка. Я говорю не о них, а о тех, кто за границей берег честь и славу казачью.

В начале февраля 1945 года у генерала Науменко складывается совершенно определенное решение подать в отставку из ГУКВ. «Сейчас такое время, что некогда разговаривать, а надо работать. Ясное дело, что Власов не явится освободителем Родины, а таковой будет армия и если мы, казаки, сейчас не примем участие в общем деле, то казачество навсегда пропало» — записывает он в дневнике 5 февраля.

В тот же день в Главном Управлении он имел продолжительный разговор с доктором Гимпелем, показал копию своего письма к П. Н. Краснову и ответ от него о назначении своим заместителем С. Н. Краснова. Тем самым, положение Кубанского атамана в ГУКВ становилось непонятным.

Не оказывалось генералу Науменко никакой помощи от ГУКВ в сохранении и перевозке Кубанских Войсковых Регалий (вывозом Регалий Всеве-ликого Войска Донского из Праги не занимался никто, и они были захвачены большевиками. Таким образом, из всех Казачьих Войсковых Святынь, после Второй мировой войны спасены были только Регалии Кубанского Войска).

Седьмого февраля генерал Науменко встречается с приехавшим в Берлин членом ГУКВ полковником Кулаковым. Терец поддержал Кубанского Атамана и сказал, «что вполне понимает его, поступил бы так же, но связан службой» в 1-й Казачьей дивизии.

 

Встречи с генералом А. А. Власовым

За два месяца до своей первой встречи с генералом Власовым, В. Г. Науменко заносит в дневник (9 октября 1944 г.) рассказ есаула Н. Н. Мино о состоявшемся у него собрании, на котором присутствовало около двадцати старых эмигрантов. Среди них были В. В. Бискупский — генерал от кавалерии, начальник управления по делам русской эмиграции в Германии, А. А. фон Лампе — генерал-майор, начальник 2-го отдела РОВС в Германии и Ф. Ф. Абрамов.

<…> Последним пришел Власов, который сказал, что собрал их для того, чтобы поделиться сведениями о предстоящем объединении всех под его главенством. Он сказал, что ему представлено несколько проектов об учреждении Комитета, из коих он выбрал составленный Жиленковым, который и прочел, после чего предложил высказаться присутствующих. Слово взял Бискупский, который возражал против пункта, в котором вина за происшедшее возлагалась на Государя. Бискупский просил это выпустить, так как, по его словам, большинство эмигрантов настроены монархически и этот пункт произведет на них неблагоприятное впечатление. Власов сказал, что этот пункт большого значения не имеет и его можно выбросить.

Личная встреча Науменко и Власова по предложению генерала фон Лампе состоялась 6 декабря 1944 года в Берлине на квартире у последнего.

<…> Как было условлено с Лампе, я к восьми часам вечера вместе с Зарецким поехал к нему. К Лампе я пришел около восьми часов, минуты за три-четыре.

Примерно минут через пять подъехал и Власов. Как мне потом сказал Зарецкий, он приехал на автомобиле в сопровождении нескольких человек, ехавших с ним и на другом автомобиле. Он остановился со своей машиной у противоположного тротуара и не выходил из нее, пока ему не доложили, что он может выйти, а тем временем его спутники осмотрели улицу и вход во двор, в котором живет Лампе.

Войдя в комнату, он направился ко мне и представился: «Власов», я ответил, назвав свою фамилию.

С ним пришел сопровождавший его, полковник Сахаров. По предложению Власова он присутствовал при разговоре. Лампе принес четвертый стакан для вина. Он предполагал, как и я, наш разговор втроем.

Просидели мы за разговором, распив при этом одну бутылку вина, почти до 11 часов ночи. Правда, что за это время была тревога.

В разговоре заметно было, что Власова особенно волновало отношение к нему генерала П. Н. Краснова. Он вынул из кармана знаменитые тезисы Краснова, в которых тот очень неудачно говорил о предательстве Деникина, о том, что ум русского человека пропитан ядом большевизма и прочее. Власов сказал, что их ему передал один из служащих в Главном Управлении, заметив, что у него есть везде свои люди.

О Краснове он сказал, что очень его уважал, познакомившись с ним по его романам, что при свидании Краснов был с ним особенно любезен и говорил ему много приятных вещей…

Говорил Власов, что он имел в виду высоко держать авторитет Краснова, что теперь, хотя он держится в отношении его нехорошо, но он зла ему не желает и воевать с ним не собирается. В течение дальнейшего разговора он несколько раз возвращался к Краснову и его тезисам.

О казаках он сказал, что получает ежедневно от них много писем и изъявления желания служить и воевать под его командованием.

Он предлагает образовать казачье управление под начальством генерала Балабина и предложить ему организацию казаков, какую сами казаки находят для себя лучшей. Он не желает вмешиваться в казачьи дела и предлагает самим казакам решать свою судьбу.

Он считает, что казачество должно иметь то, что оно заслужило своей кровью и службой Родине. Балабин прислал ему и просил обнародовать пожелания казаков, что он и сделает, но эти желания, сравнительно с тем, как думает он, Власов, о казаках, очень скромны.

Он сказал, что на 17 декабря предполагается новое собрание комитета. Примерно в то же время, раньше или позже, будет выпущено его обращение, в котором он будет говорить о своем отношении к белым офицерам и к казачеству.

Лампе до сего времени воздерживался войти в комитет, но теперь они, как будто, договорились.

Возвращаясь к «тезисам» Краснова, Власов останавливался на том, что Краснов отмечает то обстоятельство, что в декларации ничего не говорится о жидах. Это сделано умышленно, так как отношение народа к жидам совершенно определенное и говорить о жидовском вопросе не приходиться — отношение его к жидам определенно отрицательное.

Что касается сетования Краснова, что в комитет не привлечено духовенство, то в этом не вина Власова. Он принимает всех, кто хочет работать с ним. У него были митрополиты Анастасий и Серафим, они разговаривали, и Власов предполагает, что теперь они пожелают, чтобы был их представитель, что он охотно пойдет на это и включит в комитет того, кого они пожелают. Что двери комитета и в настоящее время открыты для дальнейшего его пополнения.

Говорил он довольно много о своем прошлом, причем от слов его пахло какой-то непосредственной простотой или, вернее сказать, простоватостью. Например, он два раза повторил, как солдаты говорили, что где Власов, там нестрашно, что они в бою лежат, а он стоит и ничего не боится.

Общее впечатление он произвел на меня благоприятное. Когда я сказал ему, что о его отношении к казачеству ходят нехорошие сведения, и указал на то, что профессор Гротов (лектор, выступавший в 1-й Казачьей дивизии. — П. С.) передает, что якобы Власов говорил ему, что в будущей России для бандитов-казаков места быть не должно и что с казачеством там должно быть покончено, то он даже вскочил и сказал, что это ложь, что он этого не говорил.

При этом сказал, что Гротов сукин сын и личность подозрительная, так как если он честный человек, то почему он именуется не по своей фамилии, а носит псевдоним. «Если я Власов, так Власовым я и зовусь» — добавил он.

Прощаясь, он выразил уверенность, что и в будущем мы будем работать вместе. Он предлагал мне подвезти до гостиницы на своем автомобиле, но я отказался.

[21 декабря]. Подучил газету «Воля народа» от 20 декабря. В ней помещено официальное информационное сообщение Комитета освобождения народов России от 17 декабря (то, о котором мне говорил Власов еще 6 декабря).

В объявлении этом много интересного и чреватого последствиями.

Прежде всего, учреждены советы — Русский национальный, Украинский национальный, Белорусский национальный, Национальный совет народов Кавказа, Национальный маслахат народов Туркестана, Главное Управление казачьих Войск.

Председатели Национальных советов, избираемые самими советами, образуют при Комитете освобождения народов России постоянное совещание по делам национальностей.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.

Власов действует по большевистским методам. Режет сплеча. Полагаю, что теперь германское правительство должно как-то реагировать и одно из Управлений наших должно быть ликвидировано. Не знаю, как будет реагировать на все это П. Н. Краснов.

… Днем мы были у Шкуро — я, Татаркин, генерал И. А. Поляков. Говорили по вопросу власовского выступления. Татаркин сказал, что сегодня они с Поляковым были у Краснова. Краснов в отношении Власова начинает принимать более примирительную позицию. Не опоздал ли он.

О встрече П. Н. Краснова с А. А. Власовым (7 января, в первый день православного Рождества) было записано В. Г. Науменко 12 января 1945 года со слов начальника штаба ГУКВ С. Н. Краснова.

<…> Краснов [П. Н.] виделся на первый день с Власовым. Сначала они говорили с полчаса наедине, потом позвали Полякова и Трухина (начальник штаба РОА/ВС КОНР. — П. С), потом его, Семена Краснова. Власов говорил о своей единоличной власти, но его сдерживал Трухин. После, за завтраком, или легкой закуской, опять продолжали разговор. Как будто было достигнуто соглашение о совместной работе и посылке Зимовой станицы (в данном случае, представительства Казачьих Войск при ВС КОНР. — П. С). Даже поцеловались Краснов и Власов, а Семену он сказал, называя его на «ты», что дальше пусть они говорят с Трухиным. Краснова он проводил до автомобиля.

Вернувшись домой, Краснов набросал проект соглашения, в котором прежде всего обосновал, почему казаки должны быть самостоятельны (история казачества, декларация германского правительства о правах казачьих, приказ об организации Главного управления, борьба казаков на фронте и прочее), дальше сказал о совместной борьбе с большевиками под общим германским командованием и о посылке Зимовой станицы.

Девятого января он в сопровождении Семена поехал на квартиру к Власову. Тот встретил его очень радушно и после короткого разговора пригласил к столу. Сам не пил, Краснов тоже.

За столом он прочел проект Краснова. Все время говорил, что согласен, но когда дошел до того места, где говорится о совместной борьбе под германским командованием, то сказал, что с этим решительно не согласен, что казаки, Главное управление и сам Краснов, должны быть подчинены ему. Дальше он развивал эту тему и стучал по столу кулаком.

Краснов с ним не соглашался и сказал, что пока о подчинении говорить рано, что он еще не Главнокомандующий. На это Власов ответил, что скоро будет таковым.

На этом деловой разговор и окончили, решив, что продолжение будет после объявления Власова Главнокомандующим. Дальше говорили еще с полчаса, собственно не говорили, а слушали Власова, который больше говорил о себе.

Таким образом, никакого соглашения пока не достигли и, как мне кажется, не достигнут.

[8 февраля]. Был в штабе Шкуро и с ним разговаривал. Еще 3 февраля… он был против включения нашего к Власову, а вчера был у него…

Говорит, что Власов предложил ему в роли Походного атамана, возглавить всех казаков… Но, говоря это, просил меня, поддержать перед Власовым его кандидатуру в Походные атаманы.

… Вечером, в 5.30 мы (с генералом Гетмановым и полковником Зарецким. — П. С.) были у Власова, на этот раз в его квартире. Дом хороший, с отличной обстановкой. Говорили мы часа полтора. Правда, мы больше слушали, но это и лучше. На всех нас он произвел хорошее впечатление. После, примерно, двадцатиминутного общего разговора, я сказал Власову о причине нашего посещения.

Я сказал, что у нас происходит непонимание между Главным Управлением и казаками. В частности, в вопросе подчинения ему [Власову]. Что большинство казаков с ним. Что я тщетно старался повлиять на Краснова и сейчас, исчерпав все меры, решил, что дальше оставаться в Управлении не могу и поэтому подаю прошение об освобождении меня от исполнения должности члена Главного Управления.

По получении сообщения об освобождении, я готов сотрудничать с ним…

Затем я дал ему прочесть проект приказа о моем подчинении, который он прочел и в месте, где я сказал, что подчиняюсь генералу Власову, который признает за нами — казаками, все наши права, он сказал: «Конечно, и даже больше».

В дальнейшем разговоре он высказался, что предоставляет казакам организоваться, как хотим сами мы, что признает Войска и атаманов, что желал бы, чтобы при нем был организован Казачий совет, что должны быть самостоятельные казачьи части и командный состав по назначению Войсковых атаманов.

Следующие встречи генералов Науменко и Власова состоялись 6 и 7 апреля 1945 года, в Карлсбаде. На первой из них вместе с Кубанским атаманом, присутствовали Донской Атаман Г. В. Татаркин, начальник штаба Совета Казачьих Войск при КОНР полковник Е. В. Карпов и начальник Войскового штаба ККВ генерал-майор М. Д. Гетманов.

<…> Около половины одиннадцатого [6 апреля] мы были приняты Власовым. Прежде всего, он сказал, что давно с нами не виделся, а потому нам надо выпить по рюмке. У него в столовой выпили по две рюмки и закусили пикулями.

Потом перешли в другую комнату, и он посвятил нас в текущую обстановку. Дела немцев плохи и вполне вероятно, что Германия будет перерезана на две части — на юг и север. По-видимому, мы останемся в южной части. Но у него есть свои люди и в северной. Если бы кто из нас попался в руки англичан, то унывать не надо, так как он имеет определенные данные, что те советам нас выдавать не будут.

На той стороне известно о формировании нашей армии и что там на это смотрят благожелательно. Во Франции разрешено формирование русских Деникину.

Со слов Власова видно, что он зондировал почву и насчет Швейцарии, и возможна посылка туда нашей делегации. Кемптен явится центром сосредоточения не только казаков, но и духовенства, а может быть, всей организации Власова.

Нам, казакам, Власов дает средства для того, чтобы мы могли развить там организационную работу. Он сказал, чтобы мы написали ему, сколько нам надо денег, а он сделает соответствующее распоряжение.

… Говоря о казачьей организации, он обращался ко мне, как к ее возглавителю. Он сказал, что в настоящее время для большевиков я хуже, чем сам он, Власов, что мое короткое обращение к казакам наделало много шума и перевернуло умы. Он сказал, что еще раз попытается подействовать на Краснова (я, грешный человек, думаю, что из этой попытки ничего не выйдет). Меня он благодарил, и мы даже расцеловались.

А Татаркин остается Татаркиным. Когда Власов сказал, что мой приказ сделал большое дело, то он ему сунул свой приказ, сказав, что и он написал.

Поговорили с час, Власов с нами распрощался…

Когда перед уходом я сказал, что нам — казакам, надо узаконение нашего Совета [Казачьих Войск], он ответил, чтобы мы сделали, как надо, а он все подпишет.

Когда мы вышли, то я сказал Карпову и Татаркину, что не понимаю, кто же из нас возглавляет казаков. На это Карпов ответил, что, конечно, Татаркин, что об этом приказ уже написан. Со слов Власова надо было понять, что назначен я. Ну да мне, в конце концов, все равно.

Медвежью услугу мне оказал Гетманов. Когда мы ушли, то он задержался у Власова и потом вышел от него радостный и сказал, что поздравляет меня с производством в генерал-лейтенанты, что он об этом просил Власова, и тот согласился. Я [был] в недоумении, я об этом его не просил и такое его вмешательство считаю совершенно неуместным.

Полагаю, что и сам Власов не был этим воодушевлен, так как он не только сам не вышел и не позвал меня, а передал о моем «производстве» через Гетманова. Ужасную свинью подложил мне Михаил Демьянович. Ведь Власов может Подумать, что и подчинился я ему с целью быть произведенным.

(Возможно, именно это производство и «засчитывают» В. Г. Науменко некоторые авторы биографических справочников. На самом деле, последним является его производство за боевые отличия в чин генерал-майора приказом по Добровольческой армии от 8 декабря 1918 г. — П. С).

… Видно, что Власов совершенно не верит в то, что Германия как-то выйдет из этого тяжелого положения и все свои предположения строит на сближении с англичанами. Между прочим, он просил присмотреть в районе Кемптена возможные места для спуска самолетов.

… Я решил повидать Власова и с ним поговорить начистую. Поговорю, также о производстве своем, которое во вред не только мне, но и Власову.

(Встреча состоялась на следующий день, 7 апреля. — П. С). Власов понял.

… В разговоре он жаловался на то, что людей нечем вооружать. Что в Мензинген приходит масса офицеров (ежедневно до 400 человек) и еще больше солдат, и он не знает, что с ними делать.

Известно также, что его 2-я дивизия не вооружена. Помню, как на банкете там по случаю юбилея ее начальника (23 марта в Хойберге. — П. С), начальник штаба генерал Трухин в своем тосте сказал что-то о вооружении, а начальник дивизии, Зверев, вставил, что «оружия уже нет!».

Позавчера мне войсковой старшина Харитонов из дивизии Паннвица сказал, что Запасный полк из Цветтля отправлен в район Нойштадта под Веной невооруженный. Ему дали только винтовки, и то без штыков и совершенно без патронов. Только низший командный состав получил по 30 патронов.

Вспоминается мне, что когда мы примерно год тому назад были у генерала Кестринга и говорили ему о том, что можем собрать более 100 тысяч казаков, то он с грустью сказал: «а чем мы их вооружим?» Уже тогда у немцев оружия не было, а теперь и подавно. Теперь нет и обмундирования, а скоро не будет и продовольствия.

 

Положение о Совете Казачьих Войск

В марте 1945 года в лагере РОА Хойберг генералы Татаркин, Науменко, Полозов, Голубинцев и полковник Карпов приступили к разработке положения о Совете Казачьих Войск при ВС КОНР.

<…> 19 марта. В 11 часов мы втроем (с полковником Зарецким и войсковым старшиной Назаренко. — П. С.) были у генерала Трухина и там познакомились с генералом Боярским — заместителем Трухина.

Произвел Трухин на меня впечатление неплохое. Физически здоровый, говорит просто и без затей. Я ему передал копию своего приказа Войску о подчинении генералу Власову, оставив ее у него. Сказал я также ему о том, что назначил вербовщиков, и о предположении организовывать казаков в районе Кемптена. Все это он одобрил.

Он сказал, что генералом Власовым назначен генерал Татаркин начальником казачьего управления, и что мне надо поговорить по казачьим вопросам с ним.

… Перед нашим уходом от Трухина, он позвал начальника штаба казачьего управления полковника Карпова, с которым я и познакомился. Это донец, очень порядочный на вид и, кажется, не глупый. Он офицер советского Генерального штаба.

… С Полозовым и, бывшим у него, генералом Голубинцевым пошли к Татаркину. Там были полковники Семенов и Вертепов. Меня Полозов познакомил со схемой казачьего управления, с которой, ознакомившись бегло, я согласиться не мог.

Во-первых, наименование начальник Главного Управления не подходит. Во-вторых, предусматривается Совет атаманов, в составе меня и заместителей остальных атаманов, в который Татаркин не входит. Я председатель Совета и докладчик Татаркину, который может согласиться или не согласиться с постановлением Совета. Затем, совершенно нет лица Войск, так как Войсковые Штабы не существуют, а в некоторых отделениях имеются подъотде-лы по Войскам.

С этим я решительно не согласился. Мне возражали все донцы — Полозов, Голубинцев, Карпов и, нерешительно, Татаркин. Я указал, что сила казачества не в отдельных казаках и не в Атаманах, а в Войсках. Что Войска сохранены должны быть.

Затем я высказался, что Татаркин, как Донской атаман, должен входить в Совет на равных правах с остальными атаманами. Что само наименование Совета Атаманским также неправильно, он должен быть назван Союзом казачьих Войск или Советом казачьих Войск, тем более, что в нем атаманов, кроме меня, нет. Сказал я также, что должны быть сохранены Войсковые Штабы, хотя бы в виде очень небольших.

Вообще, я высказался, что составленная Полозовым-Карповым схема казаков не может удовлетворить, потому что совершенно обезличивает Войска и Войсковых атаманов.

… На вечер я возьму их схему и постараюсь составить новую. Я сказал, что Для меня эта схема совершенно неприемлема и что при принятии ее обезличение Атаманов продолжается, и только вместо Краснова становится Татаркин.

… За обедом разговаривали с Трухиным на разные темы. Ему 49 лет, участвовал молодым офицером в прошлой мировой войне. Говорили об общих наших знакомых по Генеральному штабу.

… Лагерь Хойберг очень большой и представляет собой комбинацию старой штаб-квартиры и с солидными двух- и трехэтажными домами и деревянными бараками. Живут в лагере не только части Власова, но и не имеющие никакого отношения к ним индийские войска, немцы и прочие, причем все это перемешано.

Имеется хорошее офицерское собрание (касина), которое служит собранием и у Власова. В этом лагере помещается 2-я дивизия и Штаб Власова. Размещены очень тесно. Одеты разнообразно. Говорят, что кормят неплохо. По словам Трухина, вооружены неплохо. По словам же Трухина, главная причина тормоза формирования — это отсутствие помещения. Коля [Назаренко] предложил хорошую идею — строить в лесу землянки: погода хорошая, солнечная и тепло.

В разговоре со мной Трухин высказал полную уверенность в том, что группа Доманова в ближайшее время будет подчинена ему.

… В 4 часа опять пошли к Татаркину. Были те же. Карпов прочел положение о Казачьем Управлении, составленное Абрамовым, Балабиным и Дьяковым. В этом положении… получается такая же картина, что и у Краснова, когда над атаманами ставят не атамана [С. Краснова].

Я сказал, что для меня такая постановка совершенно неприемлема, что я составлю свой проект, и мы его обсудим, если не придем к соглашению, то буду говорить с Власовым, если там тоже не добьюсь того, чтобы авторитет атаманов не был унижен, то найду способ уйти.

Начальник штаба сказал, что положение это уже утверждено Власовым. Я выразил недоумение, что утвердили его, не спросив атаманов, и указал, что это совершенно не сходится с тем, что говорил Власов.

Когда ушли Полозов, Голубинцев и Карпов, я сказал Татаркину, что удивлен, что он не возражал против такой постановки и допустил унижение престижа атаманов. Он что-то смущенно говорил.

Между прочим, Карпов к концу разговора согласился, что в положении должно быть сказано о правах атаманов в Управлении.

… Решили [с Татаркиным], что я сделаю свои поправки, мы вдвоем их просмотрим и после их принятия позовем начальника штаба, чтобы еще раз просмотреть втроем.

Указал я также на засилие здесь донцов (Татаркин, Полозов, Карпов и Голубинцев). Оказывается, что Голубинцев намечен и. о. атаманов остальных, кроме Донского, Кубанского и Терского Войск. Против этого я категорически возразил, сказав, что таковым должен быть один из казаков этих 8-ми войск.

… Татаркин сказал, что в семь часов служба в собрании (вечерня) по случаю прощенного воскресения. В церкви служил какой-то неизвестный мне священник. Служил хорошо и внятно. Присутствовал и читал некоторые молитвы бывший священник полка Зборовского. Служил и дьякон, управлял небольшим смешанным хором какой-то священник. Народу было немного — человек 40–50. Молились все истово.

20 марта. Вчера работал над Положением о казачьем управлении. Перепечатывая его, познакомился с содержанием детально.

Составлено оно, совершенно не принимая во внимание уклад казачьей жизни и его особенности,… не упоминается ничего о внутренней независимости казачества, а смотрят на него, как на обыкновенных солдат.

… Вертепов рассказал, как выгнали [из Казачьего Стана] его, Кравченко, Бородина и Рогова. Первым трем, никакого обвинения не предъявлялось, а в приказе Краснова просто сказано, что «согласно доклада» и даже не сказано чьего, они увольняются, причем Вертепову даже не разрешили представиться, а просто усадили на грузовик и выдворили из Италии.

Начальника домановского штаба, Стаханова, Краснов произвел в полковники за его разнообразную работу в штабе и за прекрасно организованную встречу (Стаханов ждал Краснова с автомобилями где-то на границе Италии и доставил в Толмеццо).

Таким образом, Стаханов за время от Новогрудка до сегодняшних дней, в течение, примерно, полугода, милостью Божею и волею генерала Краснова попал из сотников в полковники, то есть получил четыре чина.

Рассказывал Вертепов о том, как надменно держит себя Доманов и как недоступно. Чтобы попасть к нему, надо пройти ряд мытарств и застав. Вообще, произвол там страшнейший…

Должен отметить посещение меня вчера Голубинцевым. Зачем он приходил, я не уяснил, но он все же успел мне сказать, что фактически Татаркин не атаман, а атаман только я.

Я отстаивал Татаркина, указав, что атаманом признали его мы — атаманы Кубани, Терека и Астрахани.

21 марта. Остается не менее важный вопрос личного состава Управления. Кто же уже назначен? Татаркин — начальником управления, Карпов — начальником штаба, Полозов — инспектором. В Комитет вошли: Балабин, Абрамов, Голубинцев, Жеребков. Все это донцы, а где же казаки остальных 10-ти Войск. Что же это такое? Случайность или умышленный подбор людей…

(Разговаривая на следующий день с генералом Полозовым о «донском засилии» в органах казачьего управления, атаман Науменко заметил, что говорит не о личностях, а «констатирует факт наличия засилия, хотя бы и хорошими людьми». — П. С.)

22 марта. Говорил с Карповым, сначала в присутствии начальника штаба Татаркина полковника Семенова, а потом наедине.

Я сказал, как смотрю на положение нашего казачьего вопроса, об организации управления казачеством, о новом донском засилии, о будущем казачества.

Карпов все слушал внимательно, кое на что возражал, но сказал, что он со мной во многом согласен и рад, что я приехал, так как это дало возможность пересмотреть и выравнять некоторые вопросы. В частности, о замене Управления казачьих Войск Советом таковых, он сказал, что совершенно со мной согласен, что это будет больше импонировать казачеству, чем казенное «управление» и поднимет авторитет казачества в глазах других. Также сказал он мне о том, что очень рад со мной работать и жалеет, что я поздно приехал.

… Встретили на одной из аллей лагеря шестерых офицеров в форме, из них одного майора, которых вели под сильной стражей. Их судят сегодня за то, что они отобрали у солдат что-то ими награбленное и не сдали его, а сами реализовали в свою пользу.

Говорят, здесь суды очень строгие. Вчера приговорили одного офицера к смертной казни за большевистскую пропаганду.

Двадцать второго марта члены Совета приняли с небольшими добавлениями Положение в редакции Науменко. По его же предложению в схему ввели возглавителя духовенства. Татаркин, Науменко и Карпов решили доложить новое Положение, схему и штаты Власову. Согласились на назначение Голубинцева вр. и. д. заместителя Атаманов 8-ми Войск.

Оказалось, что Татаркин до сего времени не отдал приказа частям Донского Войска о подчинении Власову и казаки этого не знают. Его личное подчинение состоялось якобы еще в январе.

24 марта генерал Науменко с помощниками выехали из лагеря в Хойберге.

 

«Историк» Ленивов и его книга «Под казачьим знаменем»

В конце 1970 года в Мюнхене сотником А. К. Ленивовым была издана книга «Под казачьим знаменем в 1943–1945 гг.», материалами из которой и по сей день пользуются исследователи казачьей истории периода Второй мировой войны.

В предисловии автор говорит: «Известно, что подлинная история той или иной эпохи описывается не современниками, а всегда последующими историками и притом исключительно на основе непреложных документов и материалов, а также с подручными документами, в виде сличения и сопоставления тех или иных описаний современников, связанных в определенной степени с описываемым историческим объектом».

На самом деле, своей книгой Ленивов внес раскол и смятение в казачью среду. Пережившие предательство «союзников» и вернувшиеся из лагерей видели в его откровениях явную фальсификацию событий; избежавшие выдач и не знавшие правды — оставались в неведении.

Публиковавшиеся Ленивовым в 60-х годах в казачьей прессе, еще до выхода книги, списки сотен осужденных в СССР казаков и офицеров со всеми подробностями о них, были расценены многими казаками как предательство в отношении всех выданных на расправу советам и их родных.

Достаточно много внимания в своем «труде» уделяет автор Кубанскому атаману, члену Главного Управления Казачьих Войск, и посвящает ему 14-ю главу, озаглавленную «Роль и деятельность генерала В. Г. Науменко в среде казаков в 1941–1945 гг.». И здесь заверения Ленивова о том, что он пишет «исключительно на основе непреложных материалов», то есть строго проверенную правду, расходится с его писаниями, в которых практически каждый шаг генерала Науменко представлен автором в искаженном виде.

Вполне естественно, что В. Г. Науменко не собирался оставлять клевету без ответа. В его архиве сохранилось несколько вариантов, к сожалению, неоконченной статьи с критикой книги Ленивова, письма Вячеслава Григорьевича доктору Н. А Гимпелю и письма-свидетельства офицеров и казаков, вернувшихся из сибирских лагерей, в коих Ленивов пребывал комендантом (!)

В настоящей главе все эти документы собраны воедино. В ней приводятся главные «обвинительные материалы» из книги Ленивова и наиболее веские, на наш взгляд, доводы генерала Науменко, уличающие автора в подтасовке фактов и искажении правды.

1. Об участии генерала Науменко в формировании частей Русского Корпуса

Начиная главу о В. Г. Науменко, Ленивов на странице 148 пишет о том, что «формирование Корпуса шло туго за недостатком русских эмигрантов в Югославии» и что лишь с началом организационной деятельности Кубанского атамана генерала Науменко «начало проводиться подлинное формирование» Русского Охранного Корпуса.

«В стремлении обрести доверие со стороны Германского военного командования в Югославии генерал Науменко предложил провести мобилизацию казаков-эмигрантов в обязательном порядке в намерении сформировать два первых нумерных полка Корпуса, такой проект был принят и проведен в жизнь».

Далее говорится, что в состав Корпуса были зачислены около четырех тысяч казаков, преимущественно донцов и кубанцев, что был сформирован 1-й Казачий полк и т. д.

«Для сведения читателей книги «Под казачьим знаменем» все написанное Ленивовым о моем участии в формировании частей Русского Охранного Корпуса совершенно не отвечает действительности» — сообщает генерал Науменко.

«Начало Второй мировой войны [в Югославии] застало меня с семьей в городе Кральево, находящемся примерно в 200 километрах к югу от Белграда. Управление Войском, Войсковые Регалии и Войсковой штаб находились в Белграде.

Приказ № 1 о формировании [Отдельного] Русского Корпуса был отдан его командиром генерал-майором М. Ф. Скородумовым 12 сентября 1941 года.

<…> Я немедленно выехал в Белград для того, чтобы познакомиться с положением этого вопроса и обсудить со своими непосредственными сотрудниками по управлению Войском вопросы, связанные с формированием Корпуса и участием в нем кубанцев.

<…> Никакой мобилизации никому не предлагал, и таковая никогда произведена не была.

Мы приняли решение о желательности вступления кубанцев в Корпус, но не в обязательном порядке, а лишь по желанию каждого.

Действительно, на приказ откликнулся одним из первых наш Гвардейский Дивизион — 14 офицеров и 142 казака, которые и вошли 18 сентября в 1-й Сводный, а не казачий полк, именовавшийся тогда дружиною, в 3-й казачий батальон под командованием полковника А. И. Рогожина.

Что же касается 1-го Казачьего полка, то он был сформирован лишь к 31 декабря 1942 года в составе: 1-й батальон — три сотни кубанцев, 2-й батальон — то же, 3-й батальон — донцов. Других казачьих полков в Русском Корпусе не было.

Когда вопрос о вступлении в ряды Корпуса кубанцев был решен, то Для дальнейшего руководства, а также для сношения с германским командованием, командованием Русского Охранного Корпуса и для связи с назначенным возглавителем русской эмиграции в Сербии генерал-майором В. В. Крейтером, мной был назначен генерал-майор В. М. Ткачев, казак станицы Келермесской».

Сделав необходимые распоряжения Походному атаману и своим сотрудникам по управлению Войском, сам генерал Науменко 21 сентября 1941 года срочно выехал в Кральево, где создалась угроза полного окружения города 40 тысячами партизан и их боевого противостояния с германским гарнизоном. Всякая связь с Белградом была прервана на полгода.

Именно поэтому, заявление Ленивова на страницах 148–149 о произведшем «огромном впечатлении среди казаков-националистов, число которых превышало цифру в 1250 человек» приказе атамана Всеказачьего Союза в Сербии генерала Полякова (без даты и подписи) о мобилизации казаков в Казачий полк, их готовности вступать в его ряды и сорванной по причине «интриги, проведенной генералом Науменко совместно с русскими эмигрантскими кругами перед немцами» — является несостоятельным по причине вынужденного отсутствия Кубанского атамана в Белграде.

«Лишь летом 1943 года в Русский Корпус влилась сотня, в которую вошли частично и не казаки, и националисты, под командою войскового старшины Протопопова. Эти 150 казаков вошли как 7-я сотня в состав Казачьего полка генерала (оберста, чин в Корпусе. — П. С.) Зборовского» — отмечал генерал Науменко.

Возвращаясь к замечанию Ленивова о том, что на формировании Корпуса сказывался «недостаток русских эмигрантов в Югославии», приведем выдержки из дневников генерала Науменко от 24 июня 1949 года (иммиграционный лагерь в Баварии, Западная Германия):

«Вчера имел довольно продолжительный разговор с генералом Михаилом Федоровичем Скородумовым, организатором Русского охранного корпуса.

… Когда его назначили Представителем русской эмиграции в Сербии, то он представил проект организации Русского корпуса для участия в войне против большевиков. Проект этот принят немцами не был. Они ответили, что сами справятся с большевиками.

Затем, когда в Сербии началось сильное партизанское движение, то стали страдать русские и, опасаясь за свою жизнь, многие сосредотачивались в Белграде.

Скородумов опять поднял вопрос о формировании Русского корпуса. Ему ответили, что все это старье и элемент непригодный для военной службы. Скородумов старался их в этом разубедить. Надо сказать, что он вел переговоры с начальником Штаба командующего немецкими войсками в Сербии полковником Кевишем. А тот имел дело с немецким послом. Посол-то и сопротивлялся формированию.

Здесь Скородумов отмечает предательскую роль некоего майора Майера (русского немца). Однажды, когда со Скородумовым не было переводчика, то пригласили на эту роль Майера. И вот, переводя слова Скородумова о том, что русская эмиграция в Сербии включает в себя, кроме людей пожилых много молодежи, окончившей кадетские корпуса и другие средние учебные заведения, Майер переиначил и сказал, что, действительно, среди русских молодых нет, а только старики. Скородумов, который в немецком языке разбирается, в очень резкой форме прервал его и сказал, что он переводит совершенно не так, как надо. Он просил перенести разговор на завтра, когда он придет со Своем переводчиком. Майера он назвал каким-то нехорошим словом.

На следующий день свидание состоялось вновь, где Скородумову удалось убедить Кевиша в необходимости формирования Русского корпуса, причем Скородумов поставил условие, что немцам подчиняется только он один и что форма одежды должна быть русская».

2. О назначении генерала Науменко членом ГУКВ

12 марта 1944 года было учреждено Главное Управление Казачьих Войск (ГУКВ) в составе: начальник генерал П. Н. Краснов и члены — от Донского Войска полковник С. В. Павлов, от Кубанского Войска генерал В. Г. Науменко и от Терского Войска полковник Н. Л. Кулаков. (Приказ генерала Краснова Казачьим Войскам № 1 от 3 мая 1944 года, параграф 1-й.)

По поводу назначения В. Г. Науменко на должность автор книги «Под казачьим знаменем» Ленивов на странице 152 помещает следующее «откровение»: «Прибывший в Берлин 3 марта 1944 года генерал Науменко, под давлением некоторых германских органов получил рекомендацию подходящего кандидата на должность члена проектируемого Главного Управления Казачьих Войск от Кубани, но отнюдь не как Кубанский Войсковой атаман, в каковом признании ему было отказано германской стороной…»

Науменко: «Рассуждения сотника Ленивова о том, что я получил рекомендацию от кого-то на должность члена Главного Управления Казачьих Войск и что мне было отказано германской стороной о признании меня Кубанским атаманом, является со стороны господина Ленивова провокацией, так как назначения меня членом Главного Управления Казачьих Войск я не добивался и никого не просил об этом, как и ни к кому не обращался о признании меня атаманом, так как на этот пост я избран Кубанским Войском и ни в чьем другом признании меня атаманом надобности не было.

Что же касается того, что я пользовался чьими-то рекомендациями для назначения меня на пост члена Главного Управления Казачьих Войск, то это тоже вымысел Ленивова.

<…> Должен сказать, что со времени оставления родной земли в декабре 1920 года и до переезда осенью 1944 года в Германию, я с семьей, как и управление Войском, оставались в Югославии (генерал Науменко находился в Белграде до 6 сентября 1944 года, когда в виду приближения Красной Армии к Белграду он вместе с Войсковыми Регалиями, Войсковой канцелярией и чинами Войскового штаба указанного числа выехал из Белграда в Германию. — П. С).

Ко мне доходили сведения о событиях войны, об организации казачества [в России], о занятии и оставлении немецкими войсками наших казачьих краев, а также об отходе немецких войск и с ними казачества на запад и о начале формирования казачьих частей, а также о том, что в Берлине генерал П. Н. Краснов имеет связь с отступающими на запад казаками.

Более точные сведения о формированиях казачьих Войск я узнал лишь в июле 1943 года, когда в Белград прибыл из Берлина доктор Н. А. Гимпель. Он приехал в Белград 22 июля и в тот же день я получил телеграмму от начальника русской эмиграции в Югославии генерала Крейтера о том, что Н. А. Гимпель просит меня прибыть в Белград.

Наше свидание состоялось 23 июля, а затем, в продолжении четырех дней, пока он оставался в Белграде, разговаривали неоднократно. Мы подробно информировали друг друга: он меня о положении казачьего вопроса и П. Н. Краснове, а я его об общей обстановке в Югославии, о количестве и жизни казаков в Югославии, а также о казаках, состоящих в Русском Охранном Корпусе.

По желанию доктора Гимпеля, я познакомил его с атаманами: Донским — генералом Татаркиным, Терским — генералом Вдовенко и Астраханским — генералом Ляховым, для чего пригласил их в Кубанский Войсковой штаб.

Доктор Гимпель кратко осветил им обстановку в Берлине и о дивизии генерала фон Паннвица. Атаманы дали ему сведения о казаках их Войск.

Видимо, тогда вопрос о формировании Главного Управления Казачьих Войск еще не поднимался, так как Гимпель о нем не упоминал. Он только осведомил атаманов о том, что германское правительство считается с генералом П. Н. Красновым и с его мнением по вопросам казачьих формирований.

Затем доктор Гимпель приезжал в Белград с полковником С. Н. Красновым 26 января 1944 года и на этот раз сообщил мне о предполагаемом формировании Главного Управления Казачьих Войск с возглавлением его генералом П. Н. Красновым и о его намерении пригласить меня войти в состав ГУКВ. Познакомившись с положением этого вопроса я дал согласие.

Между прочим, доктор Гимпель и полковник Краснов, смеясь, рассказывали мне, как Глазков, узнав о предположении П. Н. Краснова пригласить меня в состав Главного Управления, стремился уведомить доктора Гимпеля о том, что я настолько стар и дряхл, что едва ли смогу перенести путь в поезде от Белграда до Берлина.

Возвращаясь к вопросу о назначении меня в состав Главного Управления Казачьих Войск, определенно заявляю, что состоялось оно по желанию генерала П. Н. Краснова, с которым я познакомился в феврале 1915 года на позиции южнее города Станиславова в Галиции. Тогда он был командиром 10-го Донского казачьего полка, а я временно исполнял обязанности начальника штаба 1-й Кубанской казачьей дивизии, которая должна была перейти в район указанной позиции и я, накануне перехода ее, туда выехал для ознакомления с этой позицией.

Первым, кого я там встретил, был полковник П. Н. Краснов. Я представился ему и доложил о цели своего приезда. П. Н. Краснов пригласил меня зайти в пристройку к разбитой цистерне, в которой он помещался, и подробно изложил обстановку в этом районе. Его, как военного писателя, я знал еще с юнкерских лет, но видел впервые.

Вторично я встретился с ним уже после революции. Тогда он был генерал-майором и командовал 1-й Кубанской казачьей дивизией.

И вот, спустя 25 лет, он вспомнил меня и 19 сентября 1943 года я совершенно неожиданно получил от него письмо». (Письмо приведено выше. Затем, рассказывая в своем дневнике о встрече о Красновым в марте 1944 года в Далевице под Берлином, Науменко пишет, что Петр Николаевич вспоминал их первую встречу в Галиции 29 лет назад. — П. С.)

На странице 152 своей книги Ленивов продолжает: «Заболев в мае 1944 года, генерал П. Н. Краснов назначил особым приказом генерала Науменко вр. и. о. начальника ГУКВ. Используя создавшееся положение, генерал Науменко решил поехать в Белоруссию, в Казачий Стан, дабы показать себя там «в полном блеске»…»

Науменко: «Действительно, я был назначен генералом Красновым его заместителем на время его болезни, но не особым, а очередным нумерным приказом.

(Из Приказа Казачьим Войскам генерала от кавалерии П. Н. Краснова № 1 от 3 мая 1944, параграф 2-й:

Во время моего отсутствия, вызванного болезнью, делами Управления ведать Члену Главного Управления казачьих войск от Кубанского казачьего Войска, Генерального Штаба генерал-майору Науменко, Войсковому атаману Кубанского Казачьего Войска. — П. С).

А вот дальше о том, что я решил ехать в Белоруссию в Казачий Стан, для того, чтобы «себя показать», то это обычная ложь Ленивова.

Туда я, действительно, ездил, но не по своему решению, а на основании параграфа 3 того же приказа для выполнения возложенной на меня задачи:

Во исполнение п. 4 Объявления Германского Правительства от 10 ноября 1943 года, для временного расселения казаков, их семей, для создания воинских частей, военно-учебных заведений, общеобразовательных школ, начальных училищ, ремесленных и промышленных предприятий, сельского хозяйства, животноводства и пр., для установления правильного лечения заболевающих и презрения престарелых и раненых отведен участок земли в районе Новогрудка (Белоруссия).

Для раздела этой земли между Донским, Кубанским и Терским Войсками с получением сего Генерального штаба генерал-майору Науменко и полковнику Кулакову со своими помощниками выехать в Новогрудок, куда прибыть к 30 сего мая.

К тому же времени прибыть в Новогрудок полковнику Павлову с его помощником и штаб-офицеру для поручений при Главном Управлении Казачьих Войск полковнику Краснову.

<…> Господам членам Главного Управления Казачьих Войск под председательством Генерального штаба генерал-майора Науменко приступить к размежеванию земли между Войсками пропорционально числу семейств, как уже прибывших на место поселения, так и ожидаемых к прибытию и т. д.

27 мая выехали из Берлина в Белоруссию: я, доктор Гимпель, полковник С. Н. Краснов. Полковник Н. Л. Кулаков и Заболотный выехали из Берлина в Белоруссию, в город Новогрудок, 31 мая.

Ввиду того что фронт приближался и выяснилось, что поселение казаков на землю Белоруссии состояться не может, мы к разделу предназначенной земли для поселения на ней так и не приступили».

На той же 152-й странице Ленивов вновь провоцирует Науменко. Автор рассказывает, что, производя в Белоруссии смотр 6-му Кубанскому казачьему пешему полку, генерал стремился «убедить казаков в том, что является законным Кубанским Войсковым атаманом» и сейчас должен выехать по делам службы в Берлин. В скором времени Науменко якобы вернется в Белоруссию и привезет с собой надлежащий офицерский состав из эмигрантов 1920 года, примет командование над кубанцами и затем будет командовать всеми казаками в Казачьем Стане.

Здесь «историк» совершенно запутался. «Во-первых, — пишет Вячеслав Григорьевич, — мне совершенно незачем было «убеждать казаков», что я являюсь Кубанским атаманом, так как это им было и без того известно» (в т. ч. из приказов генерала П. Н. Краснова, в которых генерал Науменко именовался Кубанским Атаманом и членом ГУКВ от Кубанского казачьего Войска).

«Во-вторых, такой глупости, что я приму командование над кубанскими казаками в Казачьем Стане, я никогда не говорил и говорить не мог. Мне, как Кубанскому атаману подчинялись все кубанские казаки, независимо от их места нахождения, но я, как Войсковой атаман, никогда ни кем не командовал, для этого был командный состав».

Сообщает Ленивов на странице 158 и следующий «факт», что после прибытия генерала Науменко из Италии в сентябре 1944 года, Начальник ГУКВ предложил ему воздержаться впредь от всяких неуместных самостоятельных выступлений по радио, общественных докладов и прочего.

«По возвращении из Италии, — пишет В. Г. Науменко, — я действительно имел доклад Начальнику Управления о той горькой действительности, которую наблюдал в Стане. Я видел, как неприятно было слушать Петру Николаевичу голую правду, которую он ни от кого (от Доманова, Семена Краснова или кого-либо другого) слышать не мог. Я видел, какое впечатление произвел на Петра Николаевича мой доклад. Но он никаких предложений мне воздерживаться от поездок, публичных выступлений и прочего не делал.

На следующий день Семен Краснов выразил мне свое возмущение тем, что я сказал П. Н. Краснову правду о том, что наблюдал в Казачьем Стане. Он помчался в Италию и, вернувшись оттуда через два-три дня, сделал успокоительный доклад Петру Николаевичу…»

На странице 171 говорится о Совете Казачьих Войск, утвержденном 23 марта 1945 года генералом Власовым, в состав которого вошли Войсковые атаманы и начальник штаба Совета Казачьих Войск полковник Е. В. Карпов — донской казак.

О последнем Ленивов пишет следующее: «В новосозданном Совете Казачьих Войск при генерале Власове ведущая роль принадлежала власовско-му «политруку» полковнику Карпову».

Науменко: «Почему автор книги именует полковника Карпова власовским «политруком», остается на его совести, как и слова, что ему принадлежала «ведущая роль» в этом Совете, в котором он состоял лишь членом его, а председателем являлся назначенный Власовым атаман Донского Войска генерал Татаркин».

Далее, в книге, на странице 171 сообщается: «Генерал В. Г. Науменко в означенный момент времени играл также двойную роль, а именно: 1) как член Главного Управления Казачьих Войск при начальнике последнего генерале П. Н. Краснове и 2) тайное нахождение в рядах власовской агентуры (подготовка генералом В. Г. Науменко в феврале 1945 года Положения об управлении Казачьими Войсками при генерале Власове)».

Науменко: «Такое рассуждение Ленивова является ни чем иным, как злостной провокацией. Ему, как человеку, взявшему на себя смелость говорить на первой странице книги о том, как пишут «историки» свои книги, несомненно, должно было быть известным, что в то время, когда я вошел в подчинение генералу Власову, я уже более месяца не состоял в Главном Управлении Казачьих Войск.

Вот данные об этом:

1. Мною подано прошение об освобождении меня от должности Члена Главного Управления Казачьих Войск, возглавляемого генералом П. Н. Красновым, 8 февраля 1945 года.

2. От этой должности я был освобожден через 10 дней, то есть 18 февраля.

3. Принимал участие в составлении Положения об управлении Казачьих Войск при генерале Власове не в феврале 1945 года, а лишь в двадцатых числах марта 1945 года».

К этому можно добавить, что доктор Н. А. Гимпель, бывший начальник Лейтштелле (Kosakenleitestelle — Казачье управление при Министерстве по делам оккупированных восточных территорий создано в декабре 1942 года), в своем письме к В. Г Науменко от 7 декабря 1970 года отмечал:

«… К тому времени Вы уже сложили Ваши обязанности в Главном Управлении и как свободный человек могли поступать по своему усмотрению».

Таким образом, «историк» Ленивов в данном случае жонглирует подтасованными данными, вводя совершенно сознательно в заблуждение читателей своей книги.

3. О «генеральской хунте против фон Паннвица

«Страшную» тайну открывает автор книги и на странице 151, где говорит, что генерал Науменко «с прибытием 1-й Казачьей дивизии генерала фон Паннвица из Польши на Балканы в сентябре — октябре 1943 года пытался было прибрать к своим рукам его дивизию, удалить генерала фон Паннвица с занимаемой им должности начальника дивизии и на его место поставить генерал-лейтенанта Шкуро и возглавить всех казаков своей персоной, как Кубанский Войсковой Атаман за границей».

Науменко: «Такой вздор мог зародиться лишь в голове сотника Ленивова. С генералом Паннвицем я познакомился по его инициативе. В сентябре 1943 года я получил от него письмо с приглашением посетить дивизию на месте ее формирования. По прибытии 1-й Казачьей дивизии, которой он командовал, из Млавы на Балканы, фон Паннвиц, предупредив меня заранее, 19 октября сделал мне визит в помещение Кубанского Войскового штаба в Белграде.

Я представил ему чинов штаба, и затем он рассматривал Кубанские Войсковые Регалии. После скромной закуски мы поехали в Русский дом, где ему были представлены Донской Атаман генерал Татаркин и Астраханский атаман генерал Ляхов. Уезжая из Белграда в Сремские Митровицы, генерал Паннвиц пригласил меня посетить сформированную им дивизию, сообщив, когда надо будет приехать (полки дивизии генерал Науменко посетил в январе-феврале 1944 года. — П. С).

На всех нас он произвел прекрасное впечатление.

<…> Знаю генерала Шкуро как партизана лично храброго и умевшего увлечь за собой казаков. Но в силу бесшабашного своего характера, а самое главное, не имея ни знаний, ни соответствующей подготовки, он совершенно не был знаком с ведением [современной] войны крупными войсковыми соединениями.

Кроме того, зная Шкуро, я утверждаю, что с его стороны не было никакого стремления к свержению Паннвица и занятию его места».

Здесь же (на странице 151), в голове Ленивова зародилась мысль о генеральской хунте, созданной Науменко в составе ряда кубанских и донских генералов.

Науменко: «В их числе он упоминает генерала Зборовского, погибшего | (умершего от ран. — П. С.) в октябре 1944 года, а также доблестного донского генерала Морозова, которого никак нельзя заподозрить в каких-либо интригах.

Идея организации и создания такой хунты могла появиться только в больной голове сотника Ленивова. Таковой в действительности никогда не было».

Далее Ленивов рассказывает о подношении генералу фон Паннвицу звания почетного казака Кубанского Войска, о передаче иконостаса, икон, священных книг, лент на знамена, походных библиотек, писание восторженных статей о генерале фон Паннвице и его казаках на страницах журнала «Казак», издаваемого Кубанской канцелярией.

Науменко: «Что касается поднесения генералу фон Паннвицу звания Почетного казака Кубанского Войска, то таковое действительно было ему поднесено по горячему желанию кубанских казаков, состоявших в его дивизии и по желанию казаков, состоявших в рядах наших кубанских хуторов и станиц, которые весьма почитали этого доблестного генерала».

Далее, на той же 151-й странице Ленивов говорит о братании генерала Науменко «с германскими офицерами и даже рядовыми казаками, что я наносил визиты старшим германским офицерам дивизии — командирам бригад и полков, стремясь привлечь их на свою сторону. Это также наглая ложь автора книги — никогда и никому из германских офицеров я не наносил визиты и лишь знакомился с ними, когда посещал полки, как, например, с полковником фон Кальбеном и с полковником…» (видимо, фон Боссе, русским немцем и любимцем казаков. — П. С).

И, наконец, Ленивов пишет, что Кубанскому атаману удалось добиться согласия генерала фон Паннвица на вступление в ряды 1-й Казачьей кавалерийской дивизии более тысячи казаков, рекомендованных Науменко и заполнивших собой службы пропаганды, связи, контрразведки и так далее.

Науменко: «И это обычная ленивовская провокация и ложь. Никогда я не посылал в дивизию «более тысячи казаков», а, действительно, послал несколько молодых офицеров, поименно указанных генералом Паннвицем».

О действиях генералов В. Г. Науменко и А. Г. Шкуро, повествует далее Ленивов, стало известно в берлинских сферах, почему вскоре, без лишних разговоров, им последовало предложение покинуть Балканы и переехать в Берлин. «Таков был финал неудавшейся попытки генералов Науменко и Шкуро прибрать к своим рукам 1 — ю Казачью конную дивизию генерала Хель-мута фон Паннвица» — добавляет Ленивов.

Науменко: «На страницах книги Ленивова эта ложь повторялась неоднократно. Никогда и никто мне такого «предложения» не делал, с Балкан не высылал, и моим постоянным местонахождением и далее оставался Белград, откуда я лишь в случае надобности выезжал в Берлин. Что касается генерала Шкуро, то я также не слышал о таком предложении ему».

4. Из письма В. Г. Науменко доктору Н. А. Гимпелю

6 июля 1971 года.

<…> Меня буквально поразило своей беспардонной ложью клеветническое выступление Ленивова в его книге «Под казачьим знаменем»…

Для меня совершенно ясно, что Ленивов, издавая свою книгу, руководствовался «чьими-то» определенными заданиями, первым признаком чего для меня является то обстоятельство, что, как Вы мне писали в своем письме от 29 июня 1959 года, он сразу же после прибытия своего в свободный мир из Советии начал писать свою книгу, в которой обвиняет меня в деяниях против Главного Управления Казачьих Войск, против его начальника генерала П. Н. Краснова, против командира Казачьего Корпуса генерала фон Паннвица и в выступлении по радио из Триеста.

Тогда я ответил Вам по существу этих вопросов, указав, что действительно вошел в состав Казачьего Совета казачьих Войск (при главнокомандующем ВС КОНР генерал-лейтенанте Власове. — П. С). Что же касается моего «выступления» по радио из Триеста, я Вам тогда же ответил, что в Триесте я никогда не был, как и никогда не выступал по радио. Это Вам один из примеров наглой лжи Ленивова, а таких можно указать много. Пример этот показывает, что уже тогда, немедленно по прибытии из Советии в Европу, Ленивов без перерыва продолжил работу, которую он вел в лагерях.

<…> он, в угоду «пославшим его», стремится не только скомпрометировать меня в глазах читателей и в истории казачества, но и внести раскол и смятение в среду казачьих Войск.

Такое именно убеждение высказывают казаки и не казаки, прочитавшие книгу Ленивова, с которыми после выхода ее в свет по их инициативе завязалась у меня обширная переписка.

Так, например, в своем письме от 9 февраля с. г. наш кубанский писатель и политический деятель священник о. Федор Горб, который лично прошел все ужасы советского «чистилища» пишет: «Вы, несомненно, имеете книгу А. К. Ленивова «Под казачьим знаменем». Когда я первый раз читал, то был просто в восхищении, но когда начал второй раз просматривать, то мое впечатление от прочитанного получилось полностью отрицательное. Мало того, меня не покидает мысль, что А. К. Ленивов, если не советский агент, то «консультантом» у него при составлении книги был, несомненно, агент советской разведки, которых за рубежом в десять раз больше, чем в самом Советском Союзе, и книга очень полезная для… МГБ СССР».

Чтобы не вдаваться в другие подробности этого письма, прилагаю фотостат его, с покорнейшей просьбой, не оглашать фамилию автора этого письма.

Из этого письма (фотостата) Вы также можете видеть, что автор его совершенно правильно считает, что Ленивов, начавший еще в 1960 году публиковать в журнале «Казачья Жизнь» не только имена и фамилии, но и все подробности о сотнях выданных казаков в 1945 году и осужденных в СССР казаках и офицерах, тем самым снабдил органы МГБ такими подробностями о них, которые они дали о себе при получении немецких кеннбухов и зольбухов (офицерских и солдатских служебных книжек, заменяющих удостоверение личности. — П. С), но постарались скрыть на следствии в СССР, чтобы не подвергать смертельной опасности как себя, так и родственников.

Такой поступок Ленивова многими казаками расценивается как предательство в отношении всех выданных на расправу советам. Именно такое же обвинение в предательстве бросается Ленивову со стороны многих казаков-националистов, что можно видеть из ряда номеров газеты «Казак», где также казаки предупреждают против Ленивова как советского агента, который еще в концлагере был сексотом.

Более того, он, по свидетельству ряда казаков, которые отбывали вместе с Ленивовым срок наказания, а, в частности, по свидетельству ныне покойного А. Толбатовского (кубанец), был именно таким сексотом.

Наконец, в брошюре «Не забудем, не простим», изданной в настоящем году Православным Союзом казаков, переживших трагедию в Лиенце, на страницах 16 и 17 снова подтверждается, что Ленивов, будучи комендантом, «избивал палкою казачьих офицеров и немцев. Он же задушил в изоляторе полковника П. И. Недбаевского»».

Полковника Недбаевского я знал лично со времени гражданской борьбы на Кубани как непримиримого антикоммуниста.

Здесь надо отметить: в списке отбывавших советскую каторгу казаков и офицеров, который он (Ленивов. — П. С.) напечатал в журнале «Казачья Жизнь», смерть Недбаевского в изоляторе замалчивается, а говорится, что, якобы, он умер от дизентерии в лагерном отделении Тырганский уклон осенью 1945 года. В ленивовском списке покойный Недбаевский значится под номером 564.

<…> Я не удивляюсь, что, как видно из Вашего письма ко мне от 7 декабря прошлого года, [Вас] так глубоко поразили дикие «откровения» Ленивова.

… Что же касается генерала Краснова, то никто из казачьих генералов не имел того боевого и жизненного опыта, который имел покойный Петр Николаевич.

И дико бы было с моей стороны даже думать, что я могу заменить его на высоком посту Начальника Главного Управления Казачьих Войск.

<…> На странице 173 своей книги Ленивов, видимо, как доказательство моей «преступной работы» приводит подслушанный мой разговор с Вами 1 января 1945 года в одном из берлинских бомбоубежищ во время очередной бомбардировки, в котором я якобы «проводил острую критику деятельности генерала П. Н. Краснова, как Начальника Главного Управления Казачьих Войск».

Допускаю мысль, что кто-то, может быть даже сам Ленивов, подслушал такой наш разговор о казачьих делах и о генерале Краснове, так как всеми этими делами я делился с Вами, как с ближайшим сотрудником Петра Николаевича, который мог сказать ему правду обо всем, творящемся около него и часто его именем.

Я также, по своему положению члена Главного Управления видел многое, чего не видели, а может быть, и видели, но скрывали от Петра Николаевича, другие.

А может быть, Ленивов до того обезумел, что решил, что во время бомбардировки Берлина я пытался распропагандировать Вас.

Или уж очень ретиво он исполняет работу, доверенную ему, пославшими его. А может быть, он и Вас включил в ту «генеральскую хунту», которую по его утверждению организовал я с целью «захватить всех казаков в свои руки».

Видимо, эта хунта зародилась в голове какого-нибудь «ленивова». Организуя ее в своих мыслях, он не остановился даже перед включением в нее Кононова, Полякова и некоторых других…

О том, что существовала какая-то «генеральская хунта» я узнал лишь из «исторического труда», изданного Ленивовым.

<…> В своем письме Вы пишите мне, что Ленивов в перечне исторических трудов отдельных лиц, которыми он пользовался при составлении своей книги, указал и Ваши «воспоминания», которых Вы не писали. Сослался он там же и на воспоминания Стаханова, который этим удивлен, так как он, по его словам, никаких воспоминаний не писал.

Все это недостойные приемы Ленивова для заморачивания мозгов читателей.

Еще раз повторяю, что я остановил Ваше внимание на ряде примеров бессовестной лжи Ленивова на протяжении всей его книги. Таковых в отношении меня очень много, и писать Вам об этом — значило бы растянуть письмо на много страниц.

5. О коменданте сибирского лагеря Ленивове

По прочтении «творения» Ленивова, после которого, по выражению В. Г. Науменко, «оставалось только руками развести, откуда он это почерпнул», генерал обратился с письмом к войсковому старшине (лейтенанту Русского Корпуса) Михаилу Ивановичу Коцовскому, знавшего Ленивова по советским лагерям.

В своем первом письме от 29 декабря 1971 года Науменко просил сообщить, что известно Коцовскому «об этом типе» и уточнить сведения о занимаемой Ленивовым «важной должности в концлагерях» и жестоких расправах того над казаками.

М. И. Коцовский — В. Г. Науменко. 3 января 1972 года.

Ваше Превосходительство!

Глубокоуважаемый и дорогой Вячеслав Григорьевич!

<…> Ленивов — самостийник. Знаю я его по сибирским и казахстанским лагерям. Все 10 лет он был со мной в одном лагере.

В сибирских лагерях он занимал должность коменданта лагеря (эта должность давалась лицам, пользующимся полным доверием лагерного начальства, а главным образом, оперуполномоченного, назначаемого ЧК).

Он пользовался властью коменданта в полной мере. Всегда ходил с большой палкой, которой угощал многих лагерников. В его ведении был карцер в лагере, ни на какие работы не выходил, в кухне получал двойную или тройную порцию пищи лучшего качества. В его ведении была хлеборезка и раздача сахара заключенным.

До второй мировой войны он жил во Франции, где работал, я не знаю, но слышал, что был где-то поваром.

<…> Ленивов, по переводе нашего лагеря в Казахстан (Кингир, Спасск, Караганда), устроился в бригаду по перевозке хлеба для заключенных. Эта должность давалась специально доверенным лицам и за эту работу выдавалась им большая порция хлеба.

Кроме того, он пристроился к уркам, с которыми проводил большую часть (…), рассказывая им историю России и др., чем обеспечил себя от расправы, ибо с такими лицами в лагерях расправлялись, ножами перерезая горло.

Меня не удивляет, что эту книгу я от него не получил, ибо он хорошо знает, что я предан Вам всей душой, о чем я ему неоднократно говорил еще будучи в лагерях.

Вообще, должен Вам сказать, что это грязный и подлый тип. <…>

В. Г. Науменко — М. И. Коцовскому. 12 января 1972 года.

<…> Разумеется, что Ленивов — больше чем подозрительная личность и возможно неспроста выпущен за границу…

Вы, конечно, понимаете, что вся его деятельность, а в особенности [та], которой он занимался в концлагерях, крайне интересует меня во всех подробностях…

<… > Как я узнал от одного из лиц, близко стоящих к изданию указанного журнала [ «Казачья Жизнь»], сведения эти (на 900 человек. — П. С.) были переданы в редакцию для напечатания их, Ленивовым.

Напрашивается вопрос, каким образом Ленивов, возвращаясь из концлагерей в Европу, мог вывезти столь подробные, основанные на разных документах, списки.

От того же лица я узнал, что списки эти, якобы, получены им [Ленивовым] из одного немецкого военного учреждения в Мюнхене, в котором такие сведения составляются путем опроса бывших в сибирских концлагерях немцев, возвращающихся в Германию.

Лично я не верю этому <…>

М. И. Коцовский — В. Г. Науменко. 19 января 1972 года.

<…> О Ленивове могу с точностью сказать, что он, будучи комендантом лагеря в Сибири, почти ни с кем в дружбе или хороших отношениях не был, что все лагерники избегали какого-либо контакта с ним и всем было ясно, что он состоит на особом счету и доверии в ГПУ.

Что касается документов, указанных Ленивовым, могу точно сказать (думаю, что не ошибусь): он при проезде границы никаких списков и документов перевезти в Европу не мог, ибо все лица, переходящие за границу, подвергались осмотру (шмону), все сведения, документы, книги и списки конфисковывались, а лица, у которых [были] найдены такие документы, возвращались в СССР.

<…> Визу и разрешение на жительство в Германии выхлопотал ему Глазков — именующий себя инженером и генералом. Живет Глазков в США.

Недбаевский Петр Иванович, по моим сведениям, умер не от дизентерии, а [от] дистрофии (полное истощение) в лагере в Прокопьевске, в изоляторе, в отделении для дистрофиков <…>

Выходившая во Франции газета «Казак» (№ 123, сентябрь 1972 года) опубликовала статью полковника А. М. Протопопова «Вместо ответа агентам-провокаторам…». В ней он говорит в том числе и о своем бывшем ординарце, затем сибирском лагерном коменданте и, наконец, «писателе» Ленивове:

<…> Г. Бойчевский в просоветском журнале «Казачья жизнь» № 210 пишет в защиту бывшего коменданта советского концлагеря в Сибири А. Ленивова — он же Забазнов, Туголуков, Чернорудный, Шмид, Скиба и т. д. — в общем, змей семиглавый, который был на службе у чекистов, издевался над заключенными казачьими офицерами и немцами, избивал их палкой…

О поведении семифамильного коменданта концлагеря А. Ленивова в печати было написано много и подтверждено узниками этого лагеря (см. газету «Казак» № 112, журнал «Казачье Единство» № 80–81, журнал «Родимый Край» № 45, «Казачий путь» № 1—12), но это еще не все, и я не рекомендую моему бывшему ординарцу А. Ленивову искать фальшивой реабилитации, так как дело замученных холодом и голодом в изоляторе лагеря военнопленных немцев и казаков еще не забыто и свидетели еще живы, а также живут и семьи пострадавших в лагере немцев, где зверски КОМЕНДАНТСТВОВАЛ А. К. Ленивов.

Позволительно спросить защиту, почему Ленивов — Забазнов — Туголуков-Чернорудный и т. д. после освобождения из лагеря в 1953 году не поехал с нами в свободную Европу, а остался в СССР и переехал на жительство в город Калинин, и жил там четыре года, и только в 1957 году Ленивов, одиночным порядком, появился в Мюнхене и начал писать всякие небылицы… и перессорил всех и вся.

… И кто же Ленивова защищает? Самозванец Бойчевский — не казак, не офицер, а дизертир из 1-й Казачьей дивизии генерала Паннвица. <…>

 

Еще о гибели Походного атамана генерала Павлова

В публикуемых письмах В. Г. Науменко и Б. А. Богаевского, редактора казачьего журнала «Родимый Край» и сына Донского Войскового атамана с 1919 по 1934 годы генерала А. П. Богаевского, среди прочего, говорится о книге «Казачья трагедия» (издатель Н. А. Быков, Нью-Йорк, 1959). В этих журналах и книге бывший военный чиновник Одноралов, рассказывая о Казачьем Стане с момента его формирования, приводит «свою версию» смерти Походного атамана С. В. Павлова в 1944 году, погибшего в Белоруссии якобы от пули подосланных Домановым лиц и «расследовании», проведенном генералом Науменко.

Б. А. Богаевский — В. Г. Науменко. 24 апреля 1963 г. Глубокоуважаемый Вячеслав Григорьевич,

прошу принять Вас мою большую, большую благодарность за Ваш великолепный подарок (первый том «Великого Предательства». — П. С). Большое и великое дело Вы сделали, издав Ваш труд, несмотря на все трудности для такого дела в наше время. Это настоящий памятник всем погибшим казакам в эту бурную эпоху. Дай Бог, чтобы так же Вам удалось бы издать и последующих два тома.

Еще раз большое спасибо, искренно уважающий Вас Б. Богаевский.

В. Г. Науменко — Б. А. Богаевскому. 27 марта 1964 г.

Глубокоуважаемый Борис Африканович,

<… > я Вам очень благодарен за лестную оценку моего труда в Вашем пись-ме, но не скрою, что огорчен теми отзывами о моей книге, которые Вами напечатаны в «Родимом Крае». Обложил там меня Одноралов… Но не удивляюсь ему…

… Вы, наверное, прочли его книгу, изданную о нем, как об Адмиралове, в которой этот чиновник, присвоивший себе чин полковника, говорит о себе, как чуть ли не организаторе Донского казачества, на самом же деле роль его была слишком незначительна. Но я полагаю, что если Вы заинтересуетесь этой личностью, донцы Вам о нем могут поведать больше, чем я.

Прежде всего о том, что я приподнял тело покойного Павлова и что производил расследование. Все это демагогия и ложь. Никакого расследования я лично не производил, а когда привезли тело Павлова, то я поднялся на грузовик, в котором он лежал, приподнял платок, покрывавший его лицо, помолился и сошел вниз. Это происходило в присутствии донских казаков, привезших тело и находившихся при нем.

Что касается его смерти, то совершенно точно установлено, что убит он был пулею из белорусской заставы. Это было настолько очевидно и доказано, что надобности в производстве осмотра трупа комиссией не было, и таковая никем назначена не была.

Никакого протокола составлено не было. Я, будучи вр. и. д. Начальника Управления Казачьих Войск, был в Новогрудке, имел тесное общение с гебиткомиссаром Гилле, о котором пишу в своей статье. После имел много бесед с П. Н. Красновым и с начальником штаба Семеном Красновым, с представителем минвостока доктором Гимпелем и точно знаю, что им тоже ничего не известно о протоколе, о котором пишет Одноралов. Я не сомневаюсь, что протокол этот «составлен» дельцами типа Одноралова…

Собственно, об этом не следовало и говорить, но раз такая пакостная, провокационная статья помещена на страницах Вашего журнала, то я Вам, для Вашего личного сведения и сообщаю, как было дело.

… Оценка моей книги Однораловым-Адмираловым… резко расходится с оценкою Вашею в частном письме мне, но понимаю Вас, как редактора, который дорожит своими сотрудниками, а потому и помещает их умозаключения.

… Я далеко не сторонник Доманова, но во имя правды заявляю определенно, что в смерти Павлова он неповинен.

… Большое Вам спасибо за прекрасную книгу Африкана Петровича («Воспоминания. 1918 год». — П. С). Читая ее, каждый, знавший покойного, представляет его, как живого, с его симпатичною улыбкою, всегда и ко всем доброжелательного. <…>

Письмо дочери полковника С. В. Задохлина

Письмо, написанное Л. С. Задохлиной непосредственно после дней выдачи — 31 июля 1945 года, было опубликовано в американском издании «Великого Предательства» в виде выдержек. Располагая ныне дневниками генерала Науменко, мы имеем возможность привести это письмо практически полностью.

Из него, как и из письма сотнику Шпаренго, можно узнать об отношении казаков к приказу № 12.

<…> Когда сегодня появился у нас И. К. Зубенко (Иван Константинович Зубенко, казак станицы Бейсугской Кубанского Войска. — П. С.) и сказал от кого он, то колени у меня так тряслись, что я даже не могла стоять на ногах, а потом все мы плакали и плакали. Это первый солнечный луч за все темное и тяжелое время.

Если бы Вы знали, Вячеслав Григорьевич, сколько горя, сколько ужаса мы все пережили за это время!

Но начну сначала, чтобы Вам была ясна картина всего случившегося в нашем несчастном Казачьем Стане.

Когда мы прибыли в Италию, то впервые за 25 лет почувствовали, что мы в станице, в своей среде. Конечно, все это было чисто внешнее, то есть кругом папахи, казачья речь, заря с трубачами и пением «Ой Кубань, ты наша Родина…» А внутри все гнило, из рук вон плохо, в смысле организации и управления.

Вы помните, Вячеслав Григорьевич, что папа был болен, таким мы его привезли в Италию и положили в госпиталь в Толмеццо, а сами отправились в Коваццо, в расположение кубанских станиц. Лично к нам отнеслись еще кое-как, по-хорошему, то есть дали комнату, а то другие жили много хуже, но это понятно — стечение народа было огромное, а разместиться негде.

Интриги были ужасные, хороших людей затирали, а сомнительным типам и выскочкам была открыта широкая дорога. Еще принимали людей ограниченных или забитых, которыми могли двигать по своему усмотрению…

Попасть к Ксении Петровне (жена полковника В. И. Лукьяненко, Кубанского окружного атамана в Казачьем Стане. — П. С.) было труднее, чем в свое время к мадам Бабьи (С. И. Бабьи — жена последнего Кубанского Наказного атамана генерала М. П. Бабыча, зверски убитого большевиками в 1918 г. — П. С.) — надо бьио пройти несколько ординарцев, а особенно нашему брату-эмигранту. Правда, я не могу сказать этого о себе. Ко мне лично она относилась хорошо. Но, все это, вместе взятое, отвратительно. Поклонение перед Домановым выдвигали всюду и во всем донцов, бесконечные гимны деду Краснову, подхалимство, мародерство, полное отсутствие дисциплины, бесконечное хамство, шпионство и разные С1 (отделы безопасности. — П. С.) создавали жуткую картину и конечно вели к пропасти.

И в конце концов ужасная и печальная история с Вашим обращением к казакам (о вхождении Кубанского Войска в ВС КОНР под командованием генерал-лейтенанта Власова. В конце концов, Доманов, в апреле 1945 года, был вынужден отдать приказ о подчинении частей Казачьего Стана генералу Власову. — П. С.) и ответом на него.

Вам, наверное, известно это письмо, которое подписали Бедаков, Соламахин, Есаулов, Тихоцкий и Лукьяненко — мнимая Кубанская Старшина.

Казаки на это ответили бунтом, требовали возвращения на место Вашего портрета, который был снят.

Казаки вели себя отлично и, как один, были за Вас, с трогательным беспокойством ожидали, что Вы приедете и разгоните всю эту компанию — не только кубанцы, но и донцы, и терцы, все, как один.

Мы все это время были в оппозиции.

Отец только что вернулся из госпиталя, и к нему все время приходили казаки жаловаться и советоваться, писали Вам письма, которые, не знаю, получили ли Вы. (Примечание В. Г. Науменко: не получил ни одного, потому что штаб Доманова принимал все меры для того, чтобы не допустить общения казаков со мной. — П. С).

А потом… наступили дни отхода нашего из Италии. Это был ужас, который когда-нибудь войдет в летопись.

Верхи, конечно, удрали первыми и выехали лошадники, а все остальные тянулись пешком, бросая свои вещи.

Было ужасно, люди доходили до полного отчаяния, боясь отстать. Я и Наташа весь перевал и всю дорогу, почти 100 километров, сделали пешком, бросив все свои вещи. Мама и папа тоже много шли, вдобавок папа еще больной, и так тысячи людей…

Придя в Австрию, под Лиенц, расположились лагерем.

… Занялись переформированием полков и организацией новых, настала какая-то вакханалия. Без конца приезжал Тихоцкий, держал какие-то речи, производились генералы, никто этих новых генералов не уважал, и казаки смеялись.

Какое-то недопустимое легкомыслие чувствовалось во всем. Андрей Григорьевич Шкуро вел себя очень достойно и выдержанно, но его никуда не допускали и даже деда Краснова поместили в какую-то квартирку и забыли. Первым ударом был арест Андрея Григорьевича 26 мая…

28-го собрали офицеров, как бы на совещание. Отец накануне вернулся из госпиталя, так как после перехода повторилось воспаление легких. Мы уговаривали его не ехать, но он, как всегда исполнительный, ответил, что раз приказано ехать всем офицерам, должен ехать и он.

Их погрузили на автомобили и вывезли в неизвестном направлении. Потом еще три дня приезжали за оставшимися офицерами. Мало, кто остался. Вывезли около двух тысяч человек. Забирали отовсюду — из станиц и полков. Как потом мы узнали, они были привезены в городок Шпиталь, а потом след потерялся.

Слухов масса. У меня волосы шевелятся на голове при мысли, что они могут быть отосланы в советы. Здесь все обвиняют Доманова, что он предал казаков, по недомыслию или намеренно — Бог его знает.

Первого июня нас насильственным путем отправляли в советы. Что мы пережили, Вам, наверное, известно. Многие из нас до сих пор носят следы этой погрузки, в том числе и мама. Спасло нас то, что 2 июня пришло распоряжение выделить старых эмигрантов, мы остались, многие разбежались горам, многих увезли.

Также вывозили и полки, и они также разбегались.

Сейчас здесь югославенский лагерь. Русских тысяча с лишним человек (из бывшего Стана), а остальные словенцы.

Под Клагенфуртом находится корпус во главе с Рогожиным (Русский Корпус. — П. С), он тоже наводит справки о наших офицерах.

Вячеслав Григорьевич! Мы Вас очень просим взять нас к себе, мы только и успокоимся, когда будем где-нибудь около Вас, а с нами и многие другие.

Если бы Вы видели, как сегодня все плакали от радости, что Вы нашлись и думаете о нас. У всех одна мысль к Вам, к своему «батьке».

Прошу Вас очень о наших офицерах. Только Вы их можете выручить, как уже много раз выручали. Да поможет Вам Господь Бог! Бедный мой Папа!

Л. Задохлина

Пометка Науменко: бедные, бедные казаки и казачки. Страшная беда постигла их! Знаю и верю, что ждут они помощи от меня. Но я сам в таком бесправном положении (в лагере в Кемптене. — П. С), что сделать ничего не могу.

Думал, что удастся собрать их где-нибудь в Америке или Австралии на земле, но удастся ли это, теперь сказать трудно.

 

Сотнику А. Н. Шпаренго

Александр Николаевич Шпаренго — сотник Кубанского Войска в Казачьем Стане, чьи воспоминания помещены в первой части книги; один из первых офицеров, которому удалось выпрыгнуть на ходу из английской машины по дороге из Лиенца в Шпиталь и таким образом избежать выдачи. В эмиграции, в своем письме к генералу Науменко от 10 февраля 1956 года он просит его ответить на ряд вопросов, непосредственно касающихся событий казачьей истории Второй мировой войны и их главных лиц.

В. Г. Науменко — А. Н. Шпаренго. 15 февраля 1956 года.

<…> Вы сообщили мне очень интересные сведения о себе, а именно то, что Вы были вывезены из Лиенца и по пути выпрыгнули.

Я слышал о таких случаях, но впервые встречаю человека, который сделал такой смелый шаг. Это интересно не только для меня, но и для других казаков, а для собираемых мной материалов о трагедии казачества — дополнение, иллюстрирующее русскую поговорку «Смелым Бог владеет».

… Постараюсь ответить на Ваши вопросы.

О генерале П. Н. Краснове. Какого он политического направления? Убежденный монархист. Потеряв Россию, впредь до ее возрождения, он считал Дон самостоятельным и всячески старался быть полезным ему. В свое время для получения возможности его существования он связался с немцами. Конечно, он самостийником никогда не был. Самостийность его была «впредь до…».

К сожалению, у него была отвратительная черта, свойственная довольно большому числу донцов. Дон — это все, а остальные Войска ничто. Эта черта отталкивала от него многих. Он не терпел наряду с собой людей самостоятельных, но слепые исполнители его воли, были милы его сердцу. Этим широко пользовался злой гений Петра Николаевича, Семен Краснов. Не будучи человеком умным, он был хитер. Он если не главный, то крупный виновник того, что произошло. Он умел льстить старику, а тот не мог разобраться, где лесть, а где правда. Хорошие слова ему нравились. Занятый многими делами, П. Н. Краснов не всегда разбирался в том, что предлагает Семен. А Семен, задумав что-либо, хитро подходил к выполнению своего плана. «Ваше Высокопревосходительство! — говорил он. — Вы изволили как-то высказать пожелание, чтобы это было сделано так. Ваше желание исполнено».

То, о чем говорил Семен раньше, и в голову не приходило старику, но он, не то делал вид, не то сам верил, что он об этом говорил, и благодарил «Сему». Оба довольны.

Скажу Вам пример из моего личного соприкосновения с П. Н. Красновым. По прибытии казаков в район Джемоны, я поехал туда, чтобы лично убедиться и, если надо, доложить Начальнику управления о том, что я там найду. А нашел я многое. Доманов был человек совершенно не понимающий дела, случайно возглавивший Казачий Стан. В нем, как Вы сами знаете, многое было неладно, начиная от взаимоотношений Доманова с командным составом и более видными казаками. Нашел, что в строевых частях было весьма слабо поставлено дело вооружения и снабжения. Например, на вооружении было несколько сортов винтовок и автоматов. Казалось, надо бы было распределить его по полкам так, чтобы в одной части по возможности было одного типа вооружение. В частях же Доманова была полная неразбериха — все перемешано. Совершенно безобразно было поставлено дело с ковкой лошадей, плохо с обмундированием и питанием. Все это при умелом подходе к делу можно было устранить, так как немцы широко шли навстречу просьбам Походного атамана. К сожалению, последний, не будучи способным, во всем разобраться и все сделать как надо, сваливал все на немцев — что они, де, не дают. Это была неправда, а лишь самооправдание.

Так вот, вернувшись в Берлин, я на следующий день правдиво все доложил П. Н. Краснову. Он ничего не сказал. А на следующий день встречаю Семена Краснова, а он возбужденно мне говорит: «Что ты наделал! Из-за твоего доклада старик целую ночь не спал». А дальше, в тот же день, он поехал в Италию, через несколько дней вернулся и доложил старику, что все в полном порядке. Доклад этот случайно происходил в присутствии начальника нашего Войскового штаба, тогда штаб-офицера для поручений при мне, полковника Зарецкого.

П. Н. Краснов, выслушав Семена, был весьма доволен и сердечно благодарил его за прекрасный доклад. Старик успокоился.

И вот такая система успокоения его и была главной заботой Семена Краснова. «На Шипке все спокойно».

Я полагаю, что этого достаточно, чтобы Вы имели представление о характере П. Н. Краснова и о тактике окружающих его лиц.

Как я отношусь к его приказу № 12? Я считаю это делом рук Семена и Доманова. Сам П. Н. Краснов не додумался бы до такого абсурда, что я был избран на Лемносе чуть ли не двадцатью человеками, когда всем известно, что там было до 20 тысяч человек, представителями которых, собравшимися в Раду, я и был избран Атаманом.

Что же касается отношения Краснова к Власову, то тут, как мне кажется, играли роль два явления. Первое — представители немецкого командования неодобрительно смотрели на объединение всех русских под чьим бы то ни было возглавлением, а тем более для них был неприемлем Власов, что он стоял за единую Россию. Это первое, а второе — честолюбие П. Н. Краснова, который, подогреваемый Семеном и другими, никак не допускал возможности подчинения казаков кому бы то ни было.

Но, возможно, в таком понимании действий П. Н. Краснова я ошибаюсь.

Что касается обращения, подписанного Соламахиным, Есауловым и прочими, то я полагаю, что вызвано было оно исключительно желанием подписавших угодить Краснову. Один из вернувшихся из советского плена, писал мне, что он сидел с Соламахиным один год в лагере и говорит, что однажды он задал Соламахину вопрос, почему он подписался под этим письмом. «Тот вздохнул, — пишет он, — и сказал: бывают в жизни ошибки».

То обстоятельство, что Соламахин, будучи освобожден из лагеря, не поехал за границу, а остался в СССР, он объясняет тем, что ему после этого поступка стыдно смотреть в глаза казакам. Я же думаю, что Соламахина остаться в СССР заставили другие соображения.

… Духопельников. Впервые я услышал эту фамилию от П. Н. Краснова. Он мне говорил, что перед ним стал вопрос, кого назначить Походным Атаманом: Павлова или Духопельникова. И что он назначил первого, а на мой вопрос [о втором], он, Петр Николаевич, всегда воздержанный в словах, ответил: «Это просто сволочь!»

Насколько я узнал Духопельникова, это определение к нему не подходило. Он как организатор — ничто, но человек неплохой. Но,… может быть, информация моя неправильная…

Кулаков, это, несомненно, честный и порядочный человек. К сожалению, он не был образованным человеком, а просто хорошим и честным казаком. П. Н. Краснов держал его, как члена Главного Управления Казачьих Войск, в черном теле — Кулаков все время был при дивизии Паннвица, в 6-м Терском полку в роли «Полкового Атамана». Среди казаков и немцев он пользовался уважением.

… Прошу Вас не считать, что я свожу с кем-либо из описанных людей личные счеты. Таковых у меня с ними не было. Пишу, как понимаю то, что пережил. Взвесивши все, Вы возьмете от меня то, что соответствует Вашим намерениям.

Я Вас понимаю, что самое тяжелое, это незаслуженно оклеветать или очернить человека.

 

Выдачи в Кемптене, Дахау и Платтлинге

В Кемптене, в «лагере белых эмигрантов», генерал Науменко жил с семьей в августе 1945 года, как раз в то время, когда происходили выдачи, описанные ниже.

В этом и других лагерях для белых эмигрантов находилось и много бывших советских подданных, «остов», убежавших из лагерей «возвращенцев на Родину» и перешедших на нелегальное существование. Любыми способами они старались скрыть свое подданство и избежать облав, устраиваемых новоприбывшими комендантами возвращенческих лагерей! Белые эмигранты всеми силами помогали этим скрывающимся, принимая их в свои «белые» лагеря, давали ложные свидетельские показания и поддельные документы.

Из дневников генерала В. Г. Науменко:

Кемптен

<…> 16 августа [1945 года], четверг, 12.15. Не писал в эти дни, так как произошли события чрезвычайной важности для нашего лагеря.

12 августа — день горя и траура для всех нас, живущих в Кемптене русских эмигрантов, в лагере, именуемом Вительсбахершуле, на Фрюлингштрассе № 14.

В этот день было вывезено насильственным порядком больше 100 жителей лагеря и несколько человек погибло. Тревога наступила еще с вечера 11 августа. Вечером по лагерю разнесся слух о том, что ночью будут поданы автомобили, и часть жителей будет вывезена в совдепию. Откуда этот слух взялся — неизвестно, но передовали его упорно.

Накануне в наш лагерь приходили и просили разрешения переночевать два молодых человека, живших в большом лагере (надо сказать, что лагерь помещался в большой трехэтажной школе и одноэтажном небольшом здании рядом с ней на той же улице, где жила наша семья). Приход молодых людей показался подозрительным, их не пустили.

Часов в 9 вечера в двери нашей комнаты постучал один из тех же молодых людей и спросил, дома ли Коля (Н. Г. Назаренко, зять генерала Науменко. — П. С), и что ему надо его видеть. Его дома не было и я сказал, где его можно найти. Когда этот человек ушел, то мы проследили, что он не пошел в лагерь, где был Николай. Через короткое время ко мне пришли два жителя нашего общежития и спросили, знаю ли я того человека, что только что заходил. Я его не знал — так и ответил им. Они сказали, что этот тип подозрительный и что, по их мнению, он приходил, чтобы узнать, где я. Это они поставили в связь со слухом о предполагаемом вывозе из нашего лагеря и сказали, что сочли долгом об этом меня предупредить.

Я пошел к Данилову (Данилов Ф. В., генерал-лейтенант Кубанского Войска, начальник лагеря. — П. С), перед дверями его комнаты — толпа. Оказывается, вернулся наш переводчик Никитин и был у Данилова. Всех интересовало, что он привез из Швейцарии о нашем прошении о поселении на землю.

Я отозвал Данилова и спросил, что ему известно о вывозе. Он подтвердил, что и ему говорят о том же, что официально он ничего не знает, но все возможно! Мне он посоветовал на эту ночь из дома уйти.

Шел дождь, погода очень неприятная, но, обсудив семьею этот вопрос, мы все решили уйти за город и там где-нибудь переночевать. Было около 10 часов вечера и вот-вот раздастся звук сирены, предупреждающей о том, что наступает полицейский час!

Спешно собрав необходимые вещи, мы вышли за город по Бодманштрассе и заночевали около какого-то крестьянского дома.

<…> Кое-как переждали, когда начало светать. Мы вернулись домой. Оказывается, почти все живущие в нашем лагере уходили. В большом же лагере беспокойства не было.

… Примерно в 10.30, когда я собирался пойти в церковь, к главному лагерю сначала подошел один грузовик, потом другой и стали вылезать американские солдаты. Мы быстро собрались и вышли за город.

Коля, как только мы нашли место, где будем находиться, пошел в город для того, чтобы узнать, что делается в лагере. Как только он ушел, это было примерно в начале 12-го часа, со стороны нашего общежития донеслись крики «ура» и послышались рукоплескания. Было впечатление, что вопрос улажен и наши радуются, у меня был порыв вернуться домой.

Было видно движение по Бодманштрассе и многочисленные группы людей, особенно на перекрестке с Зальцштрассе, у латышского лагеря.

Вскоре со стороны лагеря раздалось несколько выстрелов. Потом слышались крики, как будто «ура», потом опять стрельба (отдельные выстрелы), донесся плач. Часов в 12 мы увидели, как из окна верхнего этажа, выходящего на Фрюлингштрассе, вывешен большой черный флаг.

Примерно в то же время, по Бодманштрассе из центра города показалась команда человек в 40 американских солдат, быстро шедшая по улице и свернувшая на Фрюлингштрассе к нашему большому лагерю. В это время движения по улице не было и лишь на перекрестках стояли и ходили туда-сюда американские солдаты. Толпа, бывшая на Бодманштрассе, исчезла. Было ясно, что в лагере происходит что-то недоброе. Николая долго не было и мы опасались, что он вошел в лагерь и оттуда не может выбраться.

Примерно около часу дня или несколько позже, он пришел очень мрачный, и по лицу его было видно, что он видел что-то нехорошее.

Упустил отметить, что еще до его прихода… какие-то мальчишки сказали, что идет погрузка людей в автомобили, что те сопротивляются, но все же американские солдаты сажают их насильно. Коля это подтвердил.

Он рассказал, что когда пришел к общежитию, то там была огромная масса народу. Пришли жители лагерей литовского, эстонского, латышского, украинского и польского. Криками «ура» они встречали представителей американских войск. Коля наблюдал, что они всячески хотели помочь нашим, но ничего сделать не могли. Их разгоняли при помощи прикладов. Сам Николай спрятался напротив ворот лагеря и видел, как выгоняли народ из здания во двор, причем людей бесцеремонно толкали. Один солдат дал пинок в спину начальнику лагеря генералу Данилову. Потом народ выстраивали, читали какие-то списки и начали некоторых сажать в автомобиль. Он видел, что первые три человека вошли самостоятельно, остальных сажали насильно! Потом его обнаружили, и ему пришлось бежать.

Я не ожидал, что бы он так мог переживать виденное. Он был бледный и мрачный, буквально дрожал от негодования и говорил, что если бы насилие производили сами красные, то он организовал бы сопротивление, но что можно сделать против американцев, которые здесь господа положения.

Вскоре мы заметили, что черного флага не стало. Как потом мы узнали, все три флага (один на улицу, что был виден и два во двор) были сняты американцами.

Часов в 5 началось хождение по улицам. К месту, где мы были, пришел какой-то господин, оказавшийся литовцем, полковник Бир. Он рассказал, что живя в доме, из которого виден наш лагерь, он видел, что людей насильно сажали в грузовики, причем особенно сопротивлялись люди, сажаемые в третий грузовик. Всего он видел, что было вывезено три машины…

В этот день и в последующие я говорил с Даниловым, с о. Владимиром Востоковым, Макаренко, Йовичем, Лакосиным, Гулым и другими, и картина того, что происходило в нашем лагере, мне представляется так.

Примерно в 10.30, вместе с солдатами в лагерь прибыли американские офицеры и один из них передал Данилову список лиц, подлежащих возвращению в СССР. Таковых было больше 400 человек, это были те, кто выехал из совдепии в 1939 году и позже. В это время многих в лагере уже не было, так как они разбежались, а все там находившиеся, собрались в церкви, где по случаю воскресного дня о. Владимир служил обедню, а затем молебен. Когда об этом Данилов сообщил американцу, тот сказал, чтобы службу прекратили.

Данилов… пошел в церковь и стал на хорах, где находились певчий, послав к священнику спросить, когда он может прервать службу. В это время заканчивался молебен и батюшка сказал, что окончит службу через пять минут. Закончив молебен, о. Владимир показал об этом знаком Данилову.

Данилов обратился к присуствующим со словом, в котором сообщил, что американское командование требует вывоза из лагеря лиц, поименованных в списке. Затем этот список начал читать комендант Есипов, но не смог дочитать его до конца, и дальше его продолжил читать кто-то другой. По окончанию чтения раздались крики, что никто не поедет!

Выступил отец Василий Боштановский, который призывал всех не выдавать никого. Когда американский офицер вошел в церковь (в шапке), то к нему бросились женщины и дети, обнимали, целовали, просили пощадить! О. Евгений стал с крестом на колени, кланялся в землю, просил отменить приказание. Но американец остался непреклонным. Он не мог сам освободиться от окружавших его женщин и детей, дал знак солдатам, и они освободили его.

На ступеньках из коридора в церковь стояло 12 американских солдат. Офицер приказал им выбрасывать людей из церкви, но они отказались это исполнить. Между тем, в церкви все сбились в углу к левому клиросу и взялись за руки, чтобы нельзя было толпу разорвать. Между ними были две француженки из УНРРА (администрация ООН по оказанию помощи и восстановлению, учреждена в 1943 году. Главной задачей этой организации являлась помощь беженцам и другим перемещенным лицам, находившимся на оккупированных территориях, в их возвращении на Родину. — П. С).

Через некоторое время в церковь ворвалась толпа солдат, человек в 30–40, с несколькими офицерами, все в шапках и многие с папиросами и трубками во рту. Они набросились на людей, предварительно зарядив ружья.

Хватали женщин за волосы и выволакивали из церкви, мужчин, кого за грудь, кого за бороду, кого пинками в спину или ударами колена выбрасывали вон. Били прикладами…

Француженки стояли в первом ряду. Одну из них ударили по лицу, другую какой-то солдат схватил за кофточку на груди и бросил об стенку! Она закачалась, едва удержалась на ногах и вновь бросилась в толпу. Ее выталкали из церкви пинками. Было произведено несколько выстрелов!

Когда некоторые пытались выбрасываться из церкви через окно, то по ним стреляли и сбрасывали с подоконников. Один отец бросал своих детей в окно, а там внизу какой-то литовец из соседнего лагеря их подхватывал. Солдат выстрелил в него и смертельно ранил в живот. Сам отец, когда выпрыгивал, был ранен в бедро. Одному человеку в церкви сломали несколько ребер.

При таких действиях солдат и офицеров, молящиеся еще гуще сбились, под давлением толпы рухнули перила, отделявшие амвон от церкви, затрещал иконостас, был разбит образ Богоматери, стоявший у левого клироса, плащаница сдвинута с места, аналои с иконами перевернуты и побиты, иконы брошены на землю, хоругвии сломаны.

Крики о помощи не производили никакого впечатления. Американские солдаты оцепили двор и изолировали увозимых. В одной семье отец с сыном заблаговременно ушли из лагеря, а мать и дочь были посажены в грузовик. Напрасно дочь кричала и взывала: «Папа, папа… где ты?!» Отец ее не слышал, толпа, сбитая в угол и окруженная солдатами, помочь не могла, а американцы были безжалостны и никакие мольбы их не трогали!

Когда шла расправа в церкви, то комендант… стоял в коридоре и, прислонившись головой о стенку, плакал. Этот негр из УНРРА рыдал, как ребенок, бросив свой револьвер о землю, плакали и некоторые солдаты — но командир их был неумолим и жесток, а солдаты, как говорят, пьяные, от которых несло спиртом, расправлялись с безоружными мужчинами и беззащитными женщинами, как озверевшие.

Обращало на себя внимание поведение третьей женщины из УНРРА, которая назвала себя француженкой, но которая, по общему мнению, еврейка. Она была совершенно безучастна. Во время расправы в церкви она заходила в нее, а потом выходила в коридор, рассматривая происходящее, как представление в театре!

Было вывезено пять грузовиков. Сколько всего людей, пока никто не знает! Кто говорит — 120, кто — 150 человек! Увозимые плакали, молили о спасении, но спасти их было некому! Жители лагеря под стражей, литовцы и другие разогнаны с улиц, и только обитатели соседних домов — немцы, смотрели из окон.

Во время этих трагических событий отлично держали себя наши соседи литовцы, которые помогали людям выбираться из лагеря, за что один из них поплатился жизнью! Обитатели и остальных лагерей пришли, чтобы нам помочь, но безоружные, они были разогнаны!

В последующие дни большинство обитателей лагеря в него не возвращалось. Когда после увоза несчастных, остальным было разрешено вернуться в помещение, то там увидели в некоторых комнатах полный разгром. Двери тех комнат, которые были заперты — разбиты ударами прикладов, в комнатах все перевернуто, вещи разбросаны, кое-что пропало.

Через некоторое время после увоза взятых из лагеря людей на вокзал, оттуда вернулись три семьи. Оказывается, это устроили француженки и негр (все из УНРРА). И опять отмечается поведение третьей «француженки». Говорят, что когда некоторые при посадке в вагоны пытались понемногу отодвигаться, а американские солдаты это не замечали, или не хотели заметить, она обращала их внимание, указывая, что эти подлежат отправке!

Говорят, что по пути к станции и при посадке в вагон многим из увозимых удалось уйти, солдаты на это не обращали внимания.

Между прочим, в этот вечер было много народу около лагеря, а между ними шныряли большевистские шпионы. Между ними обращал на себя внимание майор РОА Марухин. Он все время ходил туда-сюда. Когда я говорил с Йовичем, то он умудрился пройти между нами!

Еще упустил отметить о жертвах 12-го августа. Двое в лагере приняли яд и на следующий день в больнице умерли. Умер литовец, раненный в живот. По пути на вокзал один мужчина перерезал бритвой вены и умер в больнице. Его всегда видели с женой и малюткой-ребенком, которого они возили по тротуару около лагеря! В больнице лежит раненный в ногу, со сломанным ребром и несколько человек с ушибами и ранами, полученными в церкви от американских солдат.

Ходят слухи, что вагоны, в которых вывезены люди из нашего лагеря, стоят на второй или третьей станции от Кемптена и что американская стража довольно свободно дает оттуда разбегаться, так что там осталось только 48 человек.

Также говорят, что солдаты, которые отказались произвести насилие в церкви, объявили голодовку, что при входе в офицерскую столовую офицера, руководившего расправой, офицеры встали и ушли. Что во время расправы кто-то выбросился с третьего этажа на боковое крыльцо и разбился насмерть, что труп его унесли американцы…

Большинство подлежащих выдаче продолжает оставаться вне лагеря: кто в лесу, кто в городе на частных квартирах, кто у крестьян, а кто и драпанул совсем, подальше от города. В некоторых комнатах, где помещалось 25 человек, осталось по двое, остальные скрылись из лагеря. Я был до обеда в лагере, наблюдал полное уныние и видел боль на лицах. Еще недавно лагерь шумел. Пройти в коридоре, временами, было трудно. Теперь же запустение и уныние, лишь иногда раздается откуда-нибудь детский смех. Прежде, с утра на улице беспрерывно слышалась русская речь, смех молодежи. Теперь улицы пустые, разве изредка пройдет кто из местных жителей!

Дахау

7 февраля 1946 года. Дахау — это лагерь военнопленных недалеко от Мюнхена, в котором [находилось] несколько сот человек, главным образом власовцев. Недели две тому назад лагерь был окружен американскими войсками, которые потребовали выезда заключенных в лагере — в совдепию. Те отказались от этого, оказав пассивное сопротивление, причем около двадцати человек покончило жизнь самоубийством и многие себя искалечили. Некоторые резали горло стеклами, один вонзил кинжал в грудь, а когда, предполагая, что он мертвый, его понесли, он вскочил и бросился бежать. Его поймали и как писали сами американцы в газетах, на его голове было сломано два ружейных приклада. Всех, кого хотели вывезти, американцы из лагеря вывезли. Старых эмигрантов не трогали.

Об этом случае американцы широко сообщали в газетах, говоря, что варвары оказали упорное сопротивление и многие покончили самоубийством.

9 марта 1946 года. 23.20, суббота, Мюнхен. Привожу данные о трагедии в Дахау, составленные со слов участников в Мюнхене.

В начале января 1946 года из Бад-Айблинга в Дахау прибыла русская рабочая рота капитана Протодьяконова в количестве 164 человек. Американцы говорили: «В Дахау вас освободят из плена». В роте было до 25 офицеров, остальные — солдаты; все противники советской власти, большинство советских людей.

До этого в Дахау находилось около 25 русских военнопленных. После прибыли еще, остаток роты, 71 человек. Люди роты вели себя культурно и дисциплинированно, веря, что американцы не выдадут их Советам. После тяжелых работ они обедали, устраивали лекции, концерты и беседы. Издавали литературный журнал «Русская Мысль». Идеологической жизнью ведал поручик граф Шереметев (эмигрант), всеми уважаемый и любимый.

В десятых числах января в лагерь прибыл советский майор Прохоров. Он беседовал с ротой. Солдаты и офицеры заявили ему о своем нежелании возвращаться на Родину.

17 января (между 2 и 3 часами) в лагерь прибыли советские офицеры. Американцы приказали всем русским (164 плюс 7!) выстроиться с вещами. Рота выстроилась без вещей. Через 10 минут было сказано, что люди, включенные в роту в лагере из группы полковника Шестаковского, не подлежат отправке. Из рядов все же никто не вышел. Наоборот, в шеренги включились из солидарности к отправляемым офицеры других групп. Вышедших на построение окружили вооруженные поляки и американцы. Американский офицер и конвой наставили на русских оружие, добиваясь добровольного согласия на вывоз. Эта процедура продолжалась около трех часов. Во двор въехали грузовики.

Все военнопленные заявили: «Лучше расстреляйте здесь на месте, но согласия на вывоз не даем. К Советам мы не поедем».

Наступали сумерки. Людей отпустили в бараки. Все входы в помещение роты Протодьяконова заняли американцы. Рота объявила голодовку. В помещении обреченные накрыли стол белым, водрузили на нем крест, обвитый черной материей. Рядом поставили иконы. Вечером и утром 18 января, а также и днем, люди неоднократно молились и пели песнопения; вели себя спокойно.

Некоторые офицеры и солдаты поклялись, что в случае несчастья они покончат с собой и кровью своей приостановят американцев от попытки увести насильно всех.

Настало 19 января — «кровавое воскресение». Утром этого дня прибыли сильно вооруженные наряды мюнхенской американской полиции. Они плотно окружили помещение роты Протодьяконова. Всякое движение в лагере было запрещено. Нельзя было подходить и к окнам.

Большинство людей сняло с себя все и осталось в нижнем белье. Американцы начали вытаскивать людей поодиночке. Солдаты и офицеры вели себя дисциплинированно: они оказывали только пассивное сопротивление — упирались, ложились на пол и так далее. Солдат вытаскивали во двор, отсюда они, избиваемые тремя-четырьмя американцами, подтаскивались к воротам лагеря, куда были поданы вагоны.

Давшие клятву умереть, умертвляли себя, чем только можно. Их оттаскивали на носилках, некоторые были уже мертвые, другие — при смерти.

Часть русских забаррикадировалась в конце барака Д-3. Американцы разрушили баррикаду и ворвались туда. Помещение, залитое кровью, имело ужасный вид. На полу и на койках валялись люди с перерезанным горлом и вскрытыми венами. Висели и висельники. Оставшиеся в живых, во главе с полковником Беловым, молились перед столиком с иконами. Молящиеся пели. Американцы направили на них оружие и, не выдержав сцены, отступили.

Тогда американцы вышли и, посоветовавшись с советскими командирами, разбили окна и пустили слезоточивый газ. Перед этим они ввели поручика графа Шереметева и он по приказу американцев, обливаясь слезми, сказал: «Все кончено, сопротивление бесполезно!»

Русские все же отказывались выйти добровольно. Сваленные газом на пол, они стали резать себе горла и вены, помогая в этом друг другу.

Американцы вели русских, обливающихся кровью к вагонам, били несчастных палками. Волокли некоторых в одних трусах по морозу. Одного раненого несли на носилках, Он сорвал с себя бинты и начал кричать американцам, что они не правы! Американцы начали бить его прикладами.

Всего было: погибших 14, при смерти 21, раненых около 100. Всех русских кинули в вагоны с решетками (4 автоматчика на каждый вагон) и через Мюнхен, Регенсбург и Гоф повезли в советскую зону, станция Шенбург.

В Шенбурге под конвоем советских солдат всех из роты Протодьяконова куда-то отвезли. Назад были возвращены только 13 человек, как люди из другого подразделения.

Среди возвращенных эмигрантов: Иван Сутулов, Александр Степанов, Вадим Зорин, Петр Богданов, Семен Захаров. Сахненко Трофим был оставлен в советском лазарете, он принял яд.

Среди попавших к советам эмигрантов: полковник Василий Колесников, полковник Вадим Белов, капитан Иван Малышев, штабс-капитан Николай Попенко, инженер Леон Богинский, солдат Г. Попруженко, Никита Крейтер, граф Николай Шереметев и другие.

23 января из лагеря Дахау все русские (им сказали, что их отпустят из плена) были отведены после концлагеря в тюрьму. У них все отобрали и затем передали в Платтлинг.

Деталь: 19 января все вещи русских разграблены военнопленными немцами и венграми и продавались в лагере на толкучке. Так лагерь отметил память павших героев!

Платтлинг

26 февраля 1946 года. Получил сведения, что в воскресенье произошел насильственный вывоз из лагеря Платтлинга. Подробности пока не совсем ясны. Известно только, что лагерь был ночью окружен танками и начался вывоз! Много случаев самоубийства. Говорят, что было избиение палками и стрельба. Якобы вывезли 1600 человек, — возможности бежать не было.

Вывозили на вокзал под сильным конвоем и сразу же сажали в какие-то специальные вагоны с решетками. Подробно запишу, когда буду иметь достоверные сведения. С выдаваемыми из Платтлинга были выданы и переданные туда после завершения выдач из Дахау военнопленные, так как лагерь опустел…

22 часа. Некий Шереверенко, старый эмигрант из Сербии приехал сегодня из Мюнхена и привез поклон от архиепископа Николая. Он рассказал мне со слов о. Николая о событиях в Платтлинге следующее.

В ночь на воскресенье о. Николай получил предложение командующего 3-й армией генерала Трускота выехать немедленно в Платтлинг. Туда же выехал и Трускот.

О. Николай прибыл туда на автомобиле в четвертом часу утра в воскресенье, когда в лагере уже началась трагедия. Как сказал ему Трускот, несмотря на его прежнее обещание задержать с насильственным вывозом, он должен был сделать его из Платтлинга по приказанию своего главнокомандующего.

В четвертом часу утра лагерь был оцеплен американскими танками и войсками, и всем обитателям его (это лагерь военный) приказано было немедленно, в белье, накинув одеяла, выйти во двор, где они были построены. Затем, по особому списку стали вызывать лиц, не подлежащих вывозу. Их увели в какой-то корпус 3-й, остальных поодиночке, каждого в сопровождении двух вооруженных солдат, отводили в его комнату, где приказывали одеться, взять необходимые вещи и выводили во двор, где всех сажали в автомобили, причем вещи укладывали сзади так, чтобы нельзя было выпрыгнуть (машины крытые), садились несколько американских солдат и везли на станцию, где сажали в специальные арестантские вагоны с решетками и куда-то увозили. Говорят, что вывезли в какой-то американский лагерь на границе советской зоны. Вывозили целый день.

Вывезли всего 1800 человек, и осталось в лагере 830. При этом о. Николаю удалось выхватить уже при посадке в автомобили 20 человек (из них четырех старых эмигрантов из Сербии), а кроме того, ему якобы удалось выручить еще до посадки несколько человек под разными предлогами: тот священник, тот псаломщик, тот певчий и так далее.

Списки были составлены заранее коммунистами и советскими агентами, проживающими в лагере. Удалось установить, что там появились какой-то полковник, бывший власовец (по всей вероятности, Денисов), затем какой-то священник Сергий, только недавно посвященный митрополитом Серафимом.

В числе вывезенных были как новые, так и старые эмигранты. Вывозили всех тех, кто носил германский мундир (то есть того, кого советчики считают преступниками против родины и виновниками войны). Оставшиеся уже отпускаются из лагеря. Уже в воскресенье некоторые получили документы и выехали.

Сопротивлявшихся при вывозе били. Когда об этом узнал Трускот, ушедший в соседнюю виллу, он приказал побои прекратить.

Полковник, выдаваший тех, кто подлежит выдаче, при вывозе надел советские ордена и по окончании операции уехал на американском военном автомобиле.

Генералов Меандрова, Севастьянова и Ассберга вывезли за три дня раньше вывоза солдат. Меандров не смог покончить жизнь самоубийством.

Опасаюсь, не вывезен ли Е. В. Кравченко. Он, хотя и не служил во власовских частях, но носил немецкий мундир.

По словам Шереверенко, Трускот предложил о. Николаю выехать к Папе, сказав, что даст ему, как чину штаба, пропуск. На вопрос о. Николая, не поздно ли, он ответил, что предстоит вывоз еще из других лагерей.

По словам Шереверенко, подлежит выдаче в американской зоне 21 тысяча человек.

Опасаюсь, что дальше черед за нашим лагерем, а у нас комячейка наверняка постаралась, чтобы составить подробный и полный список. Говорят, что в Платтлинге о каждом вывозимом были собраны самые точные сведения. Если служил в части, то в какой, в какой роте, какую должность занимал.

По новым данным очевидцев выдачи в Платтлинге, Науменко записал:

…«Архиепископ» Николай… якобы по настоянию Трускота уговаривал обитателей лагеря не сопротивляться, уверяя, что вывезены в совдепию они не будут.

Всего пострадавших, как от побоев, так и от попыток к самоубийству: мертвых более 100 человек и раненых больше 300. Большинство пострадало не в казармах, а на станции. По-видимому, там они узнали, что будут вывезены в совдепию. Говорят, что там резались бритвами и ножами, разбивали себе головы о металлические столбы и пр.

Вывезено 1572 человека. Осталось в лагере, кажется, 1900 человек.

Уже вернувшись домой, я получил письмо от Е. В. Кравченко, который пишет, что вывезено «немало наших», то есть казаков…

 

Выдача сербов генерала Д. Михайловича

Еще более низкий обман, чем «приглашение» казачьих офицеров на «конференцию с Главнокомандующим» произошел с сербскими четниками генерала Михайловича (четники — патриоты-националисты, от сербского «чета» — рота. — П. С).

На этот раз англичане превзошли самих себя и жертвами их предательства оказались считавшие себя союзниками англичан и поддерживаемые ими в течение четырех лет войны в горах, куда они ушли от немцев, остатки побежденной сербской армии, поклявшиеся бороться до конца! Во главе их стоял Дража Михайлович, самый популярный человек у сербского народа, Генерального штаба полковник.

До образования отрядов Тито, он боролся с немцами, а когда появились титовские партизаны, вошел в сношение с немцами и, не помогая им, начал борьбу с коммунистами. Приказом короля Петра, находящегося со своим правительством в Лондоне, Д. Михайлович был произведен в генералы и назначен военным министром. Ему помогали и союзники, и, частично, немцы (в т. ч. через Русский Охранный Корпус. — П. С). На горные базы, где скрывались четники, англичанами сбрасывалось оружие и снаряжение, к ним были назначены представители английского правительства для связи, регулярно передававшие свои сообщения правительству Черчилля.

В течение военных лет Михайлович спас от плена около 500 пилотов союзников, сбитых немцами и скрывающихся в горах.

В самом конце войны англичане вдруг прервали всякую связь с генералом Михайловичем и стали фаворизировать Тито, не пользовававшегося никакой поддержкой у народа, мечтавшего о плебисците и возвращении короля!

В самом конце войны, оставшиеся без поддержки патриоты-четники генерала Михайловича, вынуждены были отступить в Австрию, где и остановились со всеми следующими за ними беженцами, едва перейдя границу, в окрестностях города Клагенфурта. Там же собрались и части других отступавших добровольческих отрядов, включая Русский Корпус.

Попав в зону английской оккупации, эти считающие себя союзниками англичан, а также считающие себя, как и прежде, находящимися под их покровительством сторонники генерала Михайловича, были вполне спокойны.

Когда к ним явился представитель английских оккупационных властей в Австрии, сообщивший им, что все они будут перевезены в Италию, где их ожидает прилетевший туда со своим правительством король Петр, уже начавший формировать армию для отправки в Югославию и свержения там Тито, радости их не было конца!

Сообщение англичан было принято с восторгом в раскинувшемся на альпийском лугу лагере этих крепко сплоченных сторонников короля, у которых после краткой благодарственной молитвы и парада началось всеобщее ликование и празднование грядущей «победы» с музыкой и танцами, затянувшимися за полночь!

В поданных на другой день грузовиках, наперебой занимались места в стремлении первыми попасть к «ожидающему их в Италии» королю! Грузовики отходили под бодрые песни, крики «Живео Краль Пэтар!» (Да здравствует король Петр!), с развевающимися над ними флагами и плакатами! Через короткое время эти грузовики, незаметно перерезав австрийскую границу, подвозили ликующих людей к месту, где они попадали в окружение партизан Тито, тут же косивших их из автоматов и сбрасывающих живых и мертвых в глубокие провалы окружающих гор. Однако англичан это не останавливало, и они продолжали подвозить титовцам все новые жертвы, вместе с примкнувшими к ним при отступлении беженцами. Вся выдача происходила гладко и без затруднений, имевших место при выдачи казаков и горцев из Лиенца!

… Назначенная в конце 80-х годов международная комиссия для расследования этого ужасного преступления установила неопровержимый факт уничтожения титовскими партизанами многих тысяч выдаваемых им англичанами на расправу своих бывших союзников, обнаружив огромное количество сброшенных почти 50 лет назад в глубокие пропасти уже истлевших скелетов. Затем в 1991 году на месте преступления оператором Р. Джурджичем был снят документальный фильм «Яма», поразивший весь мир и вызвавший всеобщее возмущение.

(Коммунистическим режимом Тито после окончания войны и захвата власти в стране было уничтожено около 250 тысяч сербских патриотов. См. Карапанджич Б. М. Кровавая югославская весна 1945 г. Кливленд, 1976. — Я. С.)

Говорят, что король Петр, после воцарения Тито, предложил Михайловичу перелететь в Англию, но генерал ответил, что тогда теряется смысл его жизни — борьбы за Родину.

После всего происшедшего, при молчаливом согласии англичан, имеющих решающее влияние на Тито после поднесенной ему Черчиллем в подарок Югославии, титовские парашютисты, напустив усыпляющий газ на недоступный район, в котором укрывался генерал Михайлович со своими сторонниками, захватили его в плен и доставили в Белград. Американцы пробовали вмешаться в это дело, но получили резкий ответ Тито, что Дража изменник родины и, как таковой, будет судим. Англичане умыли руки, предоставив Михайловича самому себе. После показательного суда и, невзирая на сочувствие большинства населения Сербии, 16 июля 1946 года генерал был расстрелян (по свидетельским показаниям заключенных коммунистами, Дражу Михайловича не расстреляли, как было официально объявлено, а забили насмерть палками. Замучили его, избивая ежедневно, — отбили ему почки, отрезали уши, били и отливали водой, чтобы опять бить. Когда его добивали, он был уже слепой. Самого его истязателя, после смерти Михайловича, Тито распорядился убить, чтобы не оставалось свидетеля, могущего его скомпрометировать). Так англичане отблагодарили своего союзника в борьбе с немцами!

Н. В. Назаренко-Науменко

 

В Ливийском лагере в ноябре 1945 года

Это сообщение, полученное от казака Висенко из Лиенца (от 17 ноября 1945 года), атаман Науменко заносит в дневник 12 февраля 1946 года, находясь в лагере Мемминген (Бавария).

Здесь, в лагере, со мною 168 казаков, из них наших старых эмигрантов 103, остальные советские, которые резко делятся на две группы: или очень светлые, цельные натуры, сильные духом, или распущенные, расхлябанные типы с ярко выраженным советским воспитанием. Человек около 700 живет в окрестностях города, куда они ушли во время июньской катастрофы. До них моментально дошел слух, что я получил от Вас письмо, и они маленькими группами спускались с гор, желая лично убедиться, что это правда, ибо здесь распускаются часто самые невероятные слухи и люди изверились.

Я всем им показывал Вашу фотографию, которую Вы мне прислали (сердечно благодарю Вас за нее), и всем передавал от Вас привет, говоря: «Атаман просит меня передать, чтобы вы не падали духом и были настоящими казаками, живите честно и знайте, что он о Вас не забывает и сделает все, что возможно, чтобы создать Вам лучшую жизнь, но нужно терпеливо ждать весны». Если бы Вы видели, как моментально преображались эти худые, изнуренные, с печатью глубокого страдания, лица. Как теплым огоньком загорались их глаза и со слезами в них… они прощались, просили Вас приветствовать и, ободренные, уходили к себе в горы, где их ждали семьи, расположенные в наскоро сделанных землянках по ущелью и лесам диких Альп.

Кроме этих, есть еще около семи-восьми тысяч казаков, расположенных в Синане, Лиенце, Шпитале, Виллахе, Клагенфурте и Бруке. Часть их живет по деревням и городам, и находится на работах, а часть сидит по лагерям. От них тоже часто приезжают ко мне, по три-пять человек, узнать, что есть нового. Сейчас со всеми ними я наладил связь и стараюсь [ее] поддерживать.

Относительно архива (Кубанского Войска. — П. С.) удалось установить следующее. Архив (весь или часть) был послан Вами генералу Соламахину (по его просьбе. — П. С.) в Толмеццо, где он занимал пост начальника юнкерского училища. Атаман Доманов послал полковника Лукьяненко забрать его. Тогда, генерал Соламахин отобрал самую ценную часть его, а остальное отдал посланному. Куда этот архив делся, — не знаю. Ценную же часть архива генерал Соламахин передал на хранение некоему Чуйко, который и держал ее у себя до июньской катастрофы, во время которой он вынужден был сдать ее (на хранение, как он говорит) английскому майору Дэвису. Мне удалось лично познакомиться с майором. Впечатление он произвел на меня обыкновенное, — как и все англичане. В данное время майор Дэвис перемещен за 60 километров отсюда, и где эта часть архива мне установить не удалось.

 

Выдача из Дании. Бой казаков на станции в Венгрии

Из дневника В. Г. Науменко, июнь 1949 года. Иммиграционный лагерь в Баварии, Западная Германия.

<…> Вчера я имел разговор с одним нашим русским, который живет сейчас со мной в комнате. Он рассказал следующее.

После прихода англичан в Данию в 1945 году, там было несколько десятков тысяч русских, состоявших в воинских частях. Так вот один из них рассказал ему, что с ними было.

Однажды англичане пригласили офицеров на какое-то совещание. Так, как это было с казаками в Лиенце. Те поехали, но, опасаясь ловушки, сказали солдатам, чтобы они следили, куда их повезут, а в случае чего, выручили. Надо сказать, что оружие эта часть не сдала.

Как и надо было ожидать, офицеров обманули. Привезя их в известное место, засадили за проволоку под сильную стражу. Это проследили солдаты и на следующий день все двинулись выручать своих офицеров. Англичане не решились довести дело до вооруженного столкновения и офицеров отпустили.

После этого они переменили тактику. Им удалось войти в доверие солдат и офицеров. Они обещали перевезти их в Германию, а оттуда отправить в США. Как у англичан принято, это было подтверждено «словом офицера британской армии». Наши имели неосторожность поверить. Оружие сдали. Действительно, их погрузили в поезда и привезли в Германию, но… в Берлин и там, в Потсдаме, передали советам. Там как раз проходила конференция.

Большую часть их посадили в какой-то огромный лагерь в Потсдаме, остальных отправили куда-то южнее. Там обращались с ними варварски. На требование выдать офицеров, солдаты не согласились. Много было расстреляно. Все-таки нашлись сексоты и указали на офицеров, которые, в большинстве здесь же и уничтожались.

Это рассказал один из солдат последней группы, которому удалось бежать из лагеря и после больших затруднений перебраться в американскую зону Германии. Здесь его хотели выдать, но он при помощи немцев получил немецкий документ и спасся.

Другой случай из прошлого рассказал на днях один румын.

Уже перед крахом Германии на одну из станций Венгрии с двойным названием, которое не запомнил, прибыл с востока большой эшелон с русскими военнопленными, которые были заперты в вагонах, и находились в ужасном положении.

В это время на фронт двигался эшелон какой-то казачьей части и поезд остановился на той же станции рядом с военнопленными. Те жаловались казакам на свою неволю и просили им помочь и дать возможность подышать свежим воздухом. Сжалившись над тяжелым положением соотечественников, командный казачий состав обратился к немцам с просьбой облегчить участь военнопленных. Те согласились. Но когда были открыты первые два вагона, то эти пленные бросились на казаков, им удалось захватить часть оружия. Они начали разбивать двери остальных вагонов, и на станции завязался настоящий бой. Пленным удалось захватить вокзал. Часть этих солдат бросилась грабить ближайшие дома в городе. Но казаки быстро пришли в себя. Трубач протрубил тревогу, и казаки бросились прежде всего очищать вокзал, что ими было сделано быстро. Затем район был ими оцеплен и военнопленные загнаны в вагоны. Естественно, что часть их ушла, но большинство было вновь заперто в вагонах. После этого казачий эшелон ушел, а вокзал и его окрестности представляли собой поле боя, покрытое трупами, а ближайшие кварталы города разграбленными. О дальнейшем румын не знает.

 

В 1-м Казачьем полку Русского Корпуса

В начале августа 1945 года в лагере Кемптен атаман Науменко получил сообщения от казачьих офицеров Русского Корпуса, части которого находились тогда в военном лагере Кляйн-Сант-Вайт (Австрия). О потерях 1-го Казачьего полка Русского Корпуса, об оставшихся в живых и их пребывании в плену приводим некоторые свидетельства.

Командир 1-го батальона полковник Ф. Е. Головко:

<…> 1-й Казачий полк возглавляется генералом Морозовым, Русский Корпус возглавляет полковник Рогожин.

С большими потерями и физическим напряжением 1-й Казачий полк с честью вышел из тяжелого положения и 12 мая у Клагенфурта положил оружие англичанам. Мы сохранили все свое тяжелое оружие и обозы. Я все время, во главе 1-го батальона, находился с полком. Дальше, в составе Русского Корпуса, полк находится на положении военнопленных в лагере Кляйн-Сант-Вайт у города Клагенфурта.

По своему составу, около полутора тысяч человек, полк самый большой в корпусе и главный его элемент кубанцы, донцов очень мало.

К чести господ офицеров и казаков должен сказать, что полк держался и теперь держится очень хорошо, а в смысле внутренней дисциплины заслужил лестные отзывы англичан.

Условия нашего настоящего положения следующие: живем мы организованно, лагерем, но не за проволокой, без всякой охраны, получаем положенный паек, правда, очень скудный; частично работаем небольшими группами без всякой оплаты и ждем у моря погоды.

Подано английскому командованию несколько записок с объяснением, кто мы и что мы, с просьбой об устройстве нас на охранную службу или же на работы. Ответа пока не последовало.

В этом вопросе мы не одинаковых взглядов. У некоторых лиц проглядывает стремление повторить программу старого — сохранение кадров и независимость от высшего возглавления.

Я держусь определенного взгляда: наши старики к военной службе больше негодны, их средний возраст 50 лет; второе — нужно реально смотреть и оценивать создавшуюся обстановку. В Европе нам делать нечего… <…>

Командующий Русским Корпусом полковник А. И. Рогожин (в письме от 3 августа):

… Полк Морозова со мной. Люди в полном порядке и, имея опыт прошлой эмиграции, быстро приспособились к местной обстановке.

Дальнейшая наша судьба совершенно неизвестна, мы военнопленные и ждем решения своей участи.

[Командир 2-го батальона] генерал М. А. Скворцов (в письме от 3 августа):

… Хочу информировать Вас о нас, о корпусе, в котором сейчас во главе Анатолий Иванович Рогожин, вместо покойного Штейфона, и о 1-м полку с генералом Морозовым, вместо покойного генерала Зборовского.

С большими трудностями остаткам нашим удалось 10–11 мая перейти старую австрийскую границу и сдать оружие англичанам.

В настоящее время мы живем в лагере около Кляйн-Сант-Вайт в шалашах, самими устроенными, и постепенно нас посылают на работы. Дальнейшая судьба наша совершенно неизвестна.

В последнее время из района Лиенца и Виллаха приехало до 60–80 семейств наших чинов.

Из известных Вам лиц с нами находятся: Голощапов, Гулыга, Головко, Луговской, Голицын, Зерщиков, Щербаков, Третьяков, Дубина, Четыркин, Тураев, Николаев, Бондаренко, Корсун, Фартухов, Симоненко, Бойко, Быковец, Фоменко, Гонский и другие.

Это все, которые отходили с нами; тогда как те, которые были у Домано-ва, куда-то вывезены из Лиенца и никто не знает, куда. Кроме Красновых, там были Соламахин, Тихоцкий, Сомов, Скляров, Буряк и остальные, бывшие с ними.

Командир [6-й] сотни полковник В. И. Третьяков (в письме от 3 августа):

… Немного осталось и наших, но дух бодрый, несмотря на все невзгоды и особенно отвратительный паек, а «голод не свой брат», все же помня, что «Бог не без милости, а казак не без счастья». Уверены, что с помощью Бога мы увидим и более светлые дни.

Уцелели мы чудом, но потери большие. У меня в сотне убитых и раненых 97 человек. Убиты: Л. Ковалев, Ткаченко, Литвинский, Михайлопуло, Кочергин, П. Чевычелов и другие.

В других сотнях потери меньше, но моя сотня прикрывала все время отступающих.

Сейчас у меня собрались в сотне старые Корниловцы: Мартыненко, Носенко, Дидык и другие. Кроме того: генерал Голощапов, Быковец, Панов, Тураев, Бородычев, В. Кравченко, четыре Фортеля, Шерстобитов, Марьин, Нестеренко и другие.

Живем дружно, в военном лагере, все в немецкой форме, с погонами (что многим из нас не нравится), на работы, конечно бесплатные, ходим через два дня в третий, а в остальные — ходим на лекции, доклады, собираем крапиву, щавель, лебеду и так далее. Единственно, как и раньше, «общий любимец» Федор Евменьевич [Головко] не оставляет нас от своей опеки.

Корпусом временно командует Рогожин, а полком Морозов, оба боевые и доблестные офицеры.

Гулыга, Крамаров, Фартухов, Кучеря, Черняев, Сердечный, Четыркин, Бородычев, Лозицкий, Бондаренко (два), Стрепетун и другие, тоже в полку вместе со мной. Всех нас, конечно, прежде всего, интересует наше будущее.

Доктор Зибаров:

… Одна беда, что мы, казаки, ни как раньше, плохо котируемся у теперешних хозяев, а причина — пугачевщина в Италии, где, к стыду нашему, усердно работал и мой бывший приятель генерал Соламахин.

Если к этому добавить, какой паек получают казаки, то картина жизни казачьей в рядах остатков Русского-Корпуса будет полная. Они получают: хлеба 300 граммов, конского мяса по 50 граммов, картофель, масла 8 граммов.

Покупать что-либо у местных жителей и в магазинах казакам как военнопленным, не разрешается. Но семьям, которые живут отдельно, вблизи лагеря, позволено. Большим подспорьем в смысле продовольствия является то обстоятельство, что сейчас казаки ходят на работы. Там их кормят, а кроме того, они приносят продукты с собой.

К концу 1946 года остатки частей Русского Корпуса находились в районе Виллах-Клагенфурт. 26 декабря генерал Науменко отмечает в своем дневнике (лагерь Мемминген).

<…> Во главе их стоит Анатолий Иванович Рогожин, который для большевиков, что бельмо на глазу. Не так давно вновь было их требование по радио о выдаче его. По-видимому, результатом этого был арест его англичана ми. Было опасение, что его выдадут большевикам, но через три дня его освободили:

Старики и семейства живут в лагере Келлерберг (западнее Виллаха), а работоспособные казаки работают группами в виде воинских команд под руководством своих офицеров, главным образом у крестьян, в районе Клаген-фурт-Грац. Между руководителями групп и мой представитель полковник Третьяков.

Последние стихи кадета

В письме генералу В. Г. Науменко от 20 июня 1963 года казачка-мать Алексея Леонтьева, воспитанника кадетского корпуса в Белой Церкви (Югославия), прислала последние стихи сына. По словам матери, он погиб в боях на Драве в рядах Русского Корпуса. Ему было 17 лет.

Я с людьми готов уже расстаться.

Боже! Дай мне сил бороться и любить.

Не могу я в мире оставаться,

Дальше жить.

Как всегда с тоскующей душою,

По чужим бунтующим краям,

На груди, как крест, ношу с собою

Девять грамм.

Будет миг безсилья рокового,

Будет враг пленением грозить —

Девять грамм для сердца молодого

Все решит.

И повиснет где-то в поднебесьи

Никому не нужный детский стон.

Я уйду оплеванный, но честный

В вечный сон.

Мимо будет мать ходить чужая,

О чужом не будет горевать,

А своя далекая родная

Будет ждать…

А. Леонтьев

 

Переписка генерала Науменко с Н. Н. Красновым-мл.

Николай Николаевич Краснов-младший, внучатый племянник генерала П. Н. Краснова, возвратился в Европу в канун 1956 года после десяти с половиной лет заключения в сталинских тюрьмах и лагерях.

Далеко не всем офицерам и казакам, старым эмигрантам, осужденным в 1945 году на 10–15 лет, удалось после освобождения вырваться из советского «рая» к своим родным, рассеянным по всему миру. Многие жившие за границей до Второй мировой войны так и не приняли гражданства ни одной из стран, их приютивших, в надежде — в течение четверти века! — на возвращение на родину. Таких заключенных после отбытия ими сибирской каторги попросту не выпускали из СССР. Им было сказано, что если они не восстановят связи со «своим правительством» и родственниками за границей — выезда не будет. С каким «правительством» они могли установить связь?

Краснову-младшему «повезло». Пройдя все круги ада, потеряв всех старших Красновых — деда, отца и дядю, став, практически, инвалидом с больным сердцем и отмороженными в Сибири руками — он все-таки выбрался в свободный мир. Но в Швеции, куда его смогли «вытребовать» дальние родственники (его кузина, графиня Гамильтон), Николаю Николаевичу снова пришлось тяжело работать, он был одинок, без языка, трудно было ему и как человеку верующему — в городе не было православной церкви. К жене, жившей в Аргентине, он смог попасть, ожидая визу, лишь через год. Свою мать, оказавшуюся после войны в США, Николай так и не увидел, тщетно добиваясь разрешения воссоединиться родным в этой стране, — она умерла за год до смерти своего 41-летнего сына.

Н. Н. Краснов-младший скончался в 1959 году. Тогда же, в Нью-Йорке, вышло второе издание его книги «Незабываемое» — обо всем пережитом при выдаче казачьих офицеров и в советских лагерях. Написать воспоминания ему завещал при расставании на Лубянке летом 1945 года дед — Петр Николаевич Краснов.

С первых месяцев возвращения на свободу Краснова-младшего, у него завязалась переписка с В. Г. Науменко, продолжавшаяся до самой смерти Николая Николаевича. Оба знали друг друга еще по эмиграции в Югославии и по второй войне, теперь их знакомство переросло в теплую дружбу.

В память казаков и офицеров, всех русских людей, выданных союзниками, — они делали одно дело, «Великое Предательство» и «Незабываемое» были широко известны у русскоязычной эмиграции и разошлись до последнего экземпляра.

Занимаясь огромной исследовательской работой по сбору материалов о лиенцском действе, генерал Науменко уточняет у Краснова-очевидца мельчайшие подробности выдачи офицеров: как происходила отправка в Москву П. Н. Краснова, А. Г. Шкуро и других казачьих генералов, в том числе повторная выдача генерала фон Паннвица; в какие мундиры (с русскими ли погонами) были одеты старшие казачьи офицеры, как отнеслись к предательству англичан (о том, «что держались при этом с достоинством», Вячеслав Григорьевич не сомневался); верно ли, что Доманов знал о выдаче от англичан заранее, сыграв, тем самым, двойную роль…

В своих письмах Кубанскому атаману, Николай Краснов вновь возвращался к молитве казаков во дворе лагеря в Шпитале, к шуткам Шкуро, за которыми скрывались глубоко запрятанные обида и гнев казачьего генерала, но не страх.

В них он в который раз оказывался на Лубянке в кабинете Меркулова, в тюремном душе мыл старческое израненное тело деда, запоминая каждое слово завещания бывшего Донского Атамана и писателя, навсегда прощался с отцом перед этапом в Сибирь, тянул лямку раба на «строительстве социализма»…

Мы узнаем о загнанных на каторгу скопом, без суда и следствия, «иностранцев» и «советских»; их разделении по отбытии срока и часто напрасном ожидании «бесподданных» эмигрантов возвращения к родным, на Запад…

В страдных скитаниях «я научился любить Россию для России» — говорил Н. Н. Краснов-младший в своих письмах.

Прочтите их.

В. Г. Науменко — Н. Н. Краснову. 12 января 1956 года

Глубокоуважаемый и дорогой Николай Николаевич!

Был очень рад узнать о Вашем освобождении. Сердечно Вас с этим поздравляю и желаю поскорее изжить те тяжелые переживания, которые выпали на Вашу долю.

<…> Я приветствую Ваше решение написать о своих переживаниях и издать их на шведском языке. Очень прошу Вас не отказать прислать мне один экземпляр для моего архива казачьей трагедии, который я собираю с первых дней ее и собрал значительное количество разного рода документов, как писанных, так и в виде фотографий, рисунков, схем, картин и пр.

<… > издал 10 выпусков своего сборника материалов о выдаче казаков (информационные сборники В. Г. Науменко «О насильственных выдачах казаков в Лиенце и других местах». — П. С). Стремился печатать проверенный материал, но, конечно, неизбежны неправильности, неточности и пропуски. Я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы просмотрели их, и сообщили мне, что не так и что пропущено. Это необходимо для дела.

<…> Вам, как никому другому должно быть известно о П. Н. Краснове, начиная с выезда его из Лиенца и до момента, когда Вас с ним разлучили. Все, что касается его, живо, и интересует не только казаков, но и вообще русских людей.

<…> Я имею от прибывших из советской неволи список на 170–180 человек о судьбе тех из выданных, о которых они что-либо знают. Очень прошу Вас составить и прислать мне список тех, о которых что-либо известно Вам.

<…> Желаю Вам побольше здоровья и душевного спокойствия. Не имея чести, быть знакомым с Вашей кузиной графиней Гамильтон, я прошу Вас не отказать передать ей мой почтительный привет.

Н. Н. Краснов — В. Г. Науменко. 17 января 1956 года

Многоуважаемый и дорогой Вячеслав Григорьевич!

Сегодня получил Ваше милое и сердечное письмо от 12 января. Благодарю за поздравления и надеюсь в марте-апреле увидеть Вас лично.

О моей книге («Незабываемое». — П. С.) поговорим, когда приеду. Я ее здесь не хочу печатать, хотя очень ею интересуются, а переведу на английский язык и издам в Нью-Йорке. Уверен, что в США возьмут ее сразу. Впрочем, — сами увидете.

Отвечаю на Ваши вопросы:

<…> С дедушкой Семеном, папой (генералы П. Н. Краснов, С. Н. Краснов, полковник Н. Н. Краснов-старший. — П. С.) я был с первого дня ареста до октября 1945. Нас так и везли — как «белобандитская семейка Красновых». О Петре Николаевиче тоже пишу. Собрал сведения от людей, которые были с ним до момента казни в одной и той же камере.

<…> Генералов: Головко, Соламахина, Воронина, Васильева, Моргунова и меня, и папу — судили в один день. То есть — суда не было! Мы просто по отдельности расписались в постановлении О. С. О. (особое совещание), что: «я приговорен к 10 годам исправительно-трудовых лагерей». Это было в Москве 24 октября 1945 года. Остальных — Петра Николаевича, дядю Сему, Доманова, фон Паннвица (всего 6 человек) судили в 1946 году…

Остальные генералы и офицеры, спрятавшие свои чины, судились по военным лагерям и получили тоже от 10 до 25 лет.

<…> Да, в СССР оставляют из иностранцев тех, кто добровольно хочет, и то не всех. Меня бы не оставили, даже если бы и захотел. Одна фамилия их коробит! Соламахин, по-моему, без подданства, а таких просто не выпускают из СССР. Пример — эмиграция 1920 года в Маньчжурии. Привезли в СССР, и назад не пустили никого.

<…> Из наших остались: Коваленко Анатолий, полковник, начальник учебной команды в Толмеццо. Лейтенант Нискубин. Лейтенант Невзоров Михаил, Сводного полка. Рогозин из Югославии. Попов, югославский офицер.

О других сообщу после. Помощь нужно оказать бедным русским с югославским подданством. Их Тито не принимает. Нужно их требовать в Австрию.

Я отдыхаю (убегаю от журналистов и фотографов, которые хуже горькой редьки), сплю,… вставляю себе зубы (потерянные в тюрьмах), — короче говоря, привожу себя в христианский вид. <…>

В. Г. Науменко — Н. Н. Краснову. 26 января 1956 года

<…> Вы пишете, что предполагаете издать Вашу книгу в Нью Йорке. Не хочу Вас разочаровывать, но опасаюсь, что здесь Вы ее издать не сможете. Здесь такие вещи американцев не интересуют. Первое — это то, что в выдачах американцы также виноваты, если не больше, чем англичане, а второе, что здесь больше интересуются большевиками, чем нашим братом.

<…> Вы спрашиваете, скоро ли можно будет достать визу Вам для переезда в США. Полагаю, что Вас запишут на русскую квоту. Вот если бы перебежал, хотя и подосланный большевиками, кто из советии, то его приняли бы здесь с распростертыми объятиями, а нашего с Вами брата принимают не так легко.

<…> Вы пишете о «белобандитской семейке Красновых». Хорошо бы было, если бы Вы описали переживание Вашей «семейки». Ведь П. Н. Краснова знал весь мир, а Вашего папу и Семена Николаевича — казаки и русский люд.

<…> Для того чтобы распутать нераспутанные данные о том, кого, когда и куда вывозили из Граца, я хотел бы, чтобы Вы мне в этом [помогли]. По имеющимся у меня сведениям, всех вывозили из Граца непосредственно в Сибирь, за исключением генералов, которых вывезли в день прибытия из Юденбурга в Грац, на аэроплане в Москву. Из Вашего же письма вижу, что кроме генералов в Москву везли и там судили и других.

Я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы мне дали сведения:

1 — все, что знаете о генерале П. Н. Краснове, начиная от его выезда со своей дачи под Лиенцом, за время, проведенное Вами с ним, и что дальше Вы слышали о нем.

2-о судьбе остальных Красновых. Где и когда их судили. Были ли Вы вместе с Вашим отцом в концлагерях или отдельно.

3 — кого и каким порядком, когда везли в Москву и там судили.

4 — лишь для моего сведения, прошу не отказать сообщить, кто явился предателями и сотрудниками большевиков. Это отнюдь не для обнародования. Но мне, как Атаману, это знать надо. <…>

Н. Н. Краснов — В. Г. Науменко. 1 февраля 1956 года <…> Вернусь к Вашему «Сборнику». Начал читать и не мог оторваться! Какую колоссальную работу проделали Вы и Ваши читатели — свидетели страшной трагедии казачества в частности и всего русского народа — в общем! Я представляю себе весь тот ужас, те нечеловеческие страдания, которые перенесли наши женщины-герои и младенцы. Читаешь и плачешь. И никакой писатель никогда так убедительно и ярко не опишет все муки, всю боль, как эти люди, испытавшие и приклад английского солдата, и фальшивую улыбку их офицеров.

<…> Вы пишите, что мы — выданные 28 мая — поехали на Голгофу! А я, прочитав воспоминания оставшихся, утверждаю, — Голгофа была у вас.

Мы — солдаты! Нас ждала смерть на полях сражений, нас ждала и английская «игра», в которой самый культурный народ, британцы, продали свою честь за 30 серебрянников. Это, к сожалению, не новость для русского народа! Если начнем вспоминать, то нужно обратиться к Крымской войне и хронологическим порядком идти к «трагедии Лиенца». Мы поверили слову офицера, но, по-моему, в последний раз мы поверили слову британского офицера!

И я счастлив, что наши жены и матери все же устояли перед пулеметами и танками! Они доказали всему миру, что страх перед смертью «здесь», меньше, чем страх перед неизвестностью «там». Я хочу, чтобы «господа Черчилли» увидели заплаканные глаза женщин 1945 года, увидели их слезы, их кровь, их муки! Вам, господа англичане, привычно видеть эту картину? Ведь все вам знакомо еще по бурской войне, так? А меня эти слезы жгут! Наши матери еще плачут! 10 лет их слез — это ваша вина! 10 лет в неизвестности о своих — тоже ваша вина! И тысячи заросших бурьяном могил в Сибири, где вместо креста стоит палка с надписью «АГ-321, 1952 г.» (АГ-321 — это номер заключенного, вместо фамилии у каждого свой номер) — в Сибири, Казахстане, на Урале, Колыме, Норильске — тоже ваша заслуга! <…>

Н. Н. Краснов — В. Г. Науменко. 2 февраля 1956 года

<…> Не терпится «рабу божьему» еще кое-что Вам сообщить. По приходу Казачьего Стана в Обердраубург на переговоры к англичанам в город Тол-меццо к командиру бригады № 36 генералу Мэссону были генералом Дома-новым посланы как парламентеры (даже на машине был большой белый флаг): генерал Васильев, переводчица Рогова и аз — многогрешный. Нас принял в Толмеццо генерал Мэссон и заверил, что, вероятно, выданы не будем. Все зависит от Верховного Командования, но он надеется, и так далее.

Так что там о выдаче безусловной не было ничего сказано, но — намек был. К сожалению, этот намек я да и покойный генерал Васильев поняли только в Мариинске (Сибирь, Кемеровская область).

Теперь еще одно: разговор П. Н. [Краснова] с генералом НКВД не передаю, а также и поведение Доманова. Если увидимся, — обсудим все, а потом и вынесем перед читателем. На Ваше письмо по 4 пункту (кто предатели), к сожалению, не могу ответить. Ответить — значит иметь данные, а у меня их нет…

<…> Все казаки, осужденные в 1945 г. получили 10–15 лет. Остальные, как офицеры, так и казаки, в подавляющем большинстве были на ссылке или по немецким военнопленным лагерям. Но в период 1948–1951 гг., все почти снова осуждены! Срок — 25 лет! Когда Нискубин спросил: «Почему же не судили меня в 1945-м, а только в 1948 году? Как же это получается?», он получил ответ: «А в моей комнате (у следователя) всего один стул, и всех сразу не посадишь!»

Здорово ответил! И умно! Вот почему, так же, как и англичане, советы погладили сперва по головке казаков в 1945 году, а потом, как только освобождался стул у следователя, то по очереди и судили.

В. Г. Науменко — Н. Н. Краснову. 11 февраля 1956 года <…> О фон Паннвице у меня есть сведения из немецкой газеты и от одного русского морского офицера о том, что Паннвиц был передан англичанами большевикам на станции Эннс утром 10 июня 1945 года. Он якобы был присоединен к эшелону, проходившему с вывозимыми казаками на восток.

Газета очень подробно описывает момент передачи, а морской офицер пишет, что лично был свидетелем этой передачи.

Вы же совершенно определенно говорите о Паннвице, начиная с 29 мая, когда Вы его застали в Юденбурге, прибыв туда, и до 3 июня, когда он вылетел из Бадена на восток.

Я никак не могу понять, в чем же дело. Вы совершенно определенно говорите о Паннвице, моряк и газета — тоже, но разное.

Я полагаю, что Вы хорошо знаете, что с Вами был именно Паннвиц, а не какой другой немецкий офицер. Значит, возможно, что моряк ошибается. Может быть, на станции Эннс был передан какой другой немецкий генерал. Или еще одно совершенно невероятное предположение, что Паннвица 3 июня повезли не в Москву, а в какое-то другое место, где он и был освобожден, а потом 10 июня по его желанию опять был передан большевикам. Но ведь это невероятно. (Науменко был прав, так и оказалось. — П. С.) <…>

2. В некоторых газетах и журналах появились сведения о том, что якобы в Юденбурге, когда вас привезли, то, кроме полковника, вас принимающего, был советский генерал, донец, который поздоровался с П. Н. и выразил удовольствие по случаю того, что теперь о казаках будет писать не только Демьян Бедный, но и он. Затем якобы этот генерал обменялся шутками со Шкуро, а в конце концов якобы Доманов в присутствии всех сказал этому генералу, что ему было известно от английского командования о выдаче, но что ему приказали молчать об этом, пообещав какие-то блага. При этом якобы он показал какое-то письмо, а на это генерал ему гадливо ответил что-то, и после этого на Доманова все стали смотреть как на предателя и его сторониться.

Я сразу решил,» что все это сплошной вымысел, запросил некоторых вернувшихся, они мне этого не подтвердили, а только один сообщил, что Шкуро обратился к советскому генералу и просил убрать какого-то советского офицера, который неподобающим образом говорил с ним. И якобы генерал это исполнил.

3. П. Н. еще в последние дни, когда мы с ним виделись в Берлине, ходил в кителе с русскими погонами, с Георгием, но с красными петлицами с золотом германского генерала на воротнике и с германским орлом на груди. Кроме того, он носил немецкую генеральскую фуражку. Судя по последним снимкам из Италии, а также из писем Н. А. Гимпеля, впоследствии П. Н. снял петлицы, орла и фуражку, а оставался в кителе с русскими погонами и в русской фуражке.

Были ли в день выдачи на нем какие-либо немецкие отличительные знаки (орел, петлицы, фуражка)?

4. Вы пишите, что Шкуро был в немецком кителе, но снял орла. А какие были на нем погоны?

6. Вы совершенно не упоминаете генерала Султан Келеч Гирея. Был он с Вами или не был? Если был, то как он был одет и как себя держал? Насколько я понимаю, его вывезли в Шпиталь в черкеске и при оружии.

10. Как себя держал Паннвиц? Как себя все время, пока Вы были с ним, держал Доманов? Здесь существует, вернее, ходит мнение, что он был связан с большевиками еще раньше. Я полагаю, что это неправда?

12. Как держал себя С. Н. Краснов?

13. До каких пор оставался П. Н. в погонах и с Георгием?

15. Если генерал Султан Келеч Гирей был с вами, то с кем в группе его перевозили с места на место?

18. Вопрос насчет предателей очень деликатный и к нему надо подходить с особой осторожностью. Конечно, печатать о них никак нельзя, потому что можно охаять человека почтенного, Надо пока этот вопрос только изучать.

19. Комендантом Стана был Астраханского Войска полковник Чебуняев.

20. Остаются в СССР по своей воле или их не пускают за границу?

21. В лагерях с Вами (старыми эмигрантами) сидел ли еще кто, или только вы, да немцы?

Вот какую массу вопросов я Вам задал (22 вопроса. — П. С). Хочется знать подробности. Ведь мои выпуски «Сборника» единственный достоверный источник, охватывающий всю трагедию. Хочется дать полные и правдивые сведения.

<…> Вошел в связь с британским военным музеем и кое-что получаю оттуда. Вы пишите об Общеказачьем журнале и отрывке из романа «Жизнь, как она есть». Это творение некоего господина Крамаровского (донского казака), приемная дочь которого работала в Берлине в Лейтштелле, и тогда никто не знал, что она еврейка. Благодаря ей, его вывезли в Италию солдаты Палестинской бригады, а оттуда он переселился в Палестину, где его приемная дочь вышла за палестинского офицера, кажется, генерального штаба, который занимает, по словам Крамаровского, большое положение.

Фамилия Крамаровского, кажется, Донов, но, может быть, я ошибаюсь. Он тоже толкался вокруг Главного управления казачьих Войск, откуда выехал в Италию. Он был тогда в чине есаула.

Ясно, что все, что он пишет в своем романе, фантазия, но многие принимают это за действительность.

Все, что помещал на своих страницах Общеказачий журнал о выдачах, относится к фантазии. Там была помещена возмутительная статья (очерк) за подписью «Белоинок», в которой совершенно искажено все то, что произошло в Лиенце. А заголовок очерка «Воспоминания лютые». <…>

Н. Н, Краснов — В. Г. Науменко. 18 февраля 1956 года

3. П. Н. был в немецком кителе, русские погоны, без немецких знаков отличия. Также и фуражка русская.

4. Шкуро был без погон!

6. Султан Гирея помню только в Бадене. Был без погон, в черкеске.

10. Паннвиц — офицер до мозга костей. П. Н. о нем очень хорошо отзывался в Бадене. О связи Доманова с Советами — ерунда! Нужен козел отпущения, ну, его и нашли — Доманов! П. Н., во всяком случае, сказал бы ему в глаза, перед всеми, а не молчал бы! А слухи — ну, мало ли слухов… Виноваты все в штабе Доманова. П. Н. прав — разведки не было.

12. С. Н. не упал духом. И, дорогой Вячеслав Григорьевич, как может себя держать белый смертник, зная, что ждет его петля? Ведь на колени упасть — все равно не поможет! Я не помню всего и всех, но наши — Красновы — знали, что им конец, и потому головы не опускали. Это даже и советские офицеры заметили!

13. На Лубянке у П. Н. сняли погоны и крест 5 июня 1945 года при обыске и отправили в камеру.

15. О Султан Гирее — не помню, хоть убейте! Помню по Бадену. И с нами не летел. Значит — с первой группой. В Бадене после нас остался только денщик Паннвица. О его судьбе тоже не знаю больше.

18. О предателях — мы говорить не можем! Нужны факты, — а их не С предателями в лагерях рассчитывались легко, нож в спину — и конец, но наших никто не был убит. Говорят многое, но факты, факты где?

19. О полковнике Чебуняеве — очень хороший офицер и глубоко верил Россию. Он белый до мозга костей!!! <…>

20. Многие остались — vollens-nollens и добровольно. К сожалению, они бесподданные, а таких СССР не репатриировал. Та же картина и с маньчжурской эмиграцией. Почти вся она из Харбина вывезена уже в 1954–1955 годах в СССР и живет по всему Союзу. Многие донцы — на Дону, Кубани. До трех лет остаются бесподданными, а потом принимают гражданство СССР..

Остаются многие старики по своему желанию, но только, если МВД разрешит. Всех МВД не принимает!! Были, которые хотели остаться, и им отказали, и они сидят и ждут репатриации! Многие бы уехали, если бы был вызов через МИД какого-нибудь государства, ибо Югославия своих даже не принимает, и многие бывшие югославские граждане сидят по году в репатриационном пункте Потьма и ждут милости от Западай В конце концов, — другого выхода нет, — и они остаются в СССР. Меня вызвала Швеция, и потому я сравнительно быстро выскочил (за три месяца).

21. В лагерях с нами сидели все — и советские и иностранцы. Не делайте разницу — старый эмигрант или новый! В СССР были — советские и не советские. Мы все были иностранцы. Я был югославский гражданин, а не старый эмигрант — это по официальным бумагам. Так же и другие. Те, кто имел подданство Запада, оказался счастливым — он ехал опять на Запад. Нас, иностранцев, отделили от советских только в декабре 1954-го и повезли в специальные иностранные лагеря. Из них мы и освободились. <…>

О Петре Николаевиче (после расставания с ним Краснова-младшего. — П. С.) знаю со слов капитана Пушкарева (мой хороший знакомый и бывший царский офицер; теперь вернулся, как и я, из СССР в Финляндию), который мне написал и рассказал о П. Н. Словам Пушкарева можно верить. Он до освобождения просидел во Владимирской тюрьме. Честный и порядочный человек.

<…> Думаю, что все эти сведения будут достаточны, чтобы создать маленькую картинку о событиях с 28 мая по 4 июня. Вашу редакцию моего рассказа жду с нетерпением и, конечно, принимаю ее такую, какую Вы ее сделаете. Подписи не надо. Думаю, что так будет лучше. Пусть думают, что это один из офицеров, а кто — все равно. <…>

Н. Н. Краснов — В. Г. Науменко. 29 марта 1956 года

<…> Во-первых: глубоко тронут Вашим вниманием, и большое, большое Вам спасибо за оказанную помощь. Говорится: не дорог подарок, а дорога — любовь, вот и Ваши деньги пришлись так кстати, что Вы себе и представить не можете. Почему я в таком положении, то есть без копейки, объясню Вам, дорогой Вячеслав Григорьевич, когда приеду, а пока не хочу затрагивать этот вопрос, ибо мне очень и очень тяжело о нем говорить. В двух словах скажу: я у родственников, но не у русских родственников, и живу за свой счет, по своему заработку. Вот и все. У меня сейчас, так сказать, — вторая тюрьма.

<…> С папой я встретился — после 4 июня — второй раз в октябре, когда нас вызвали в Бутырской тюрьме к офицеру, чтобы подписать «приговор» на 10 лет, вынесенный ОСО. И я, и папа его не подписали. Папа был худой, но держался. Никогда не забуду, что после «зачтения приговора» нас вместе повели в камеру № 11 в Бутырке (это не «рассыльная камера сужденных», и находилась в бывшей тюремной церкви), и папа хотел незаметно для меня сунуть мне в брюки свой скудный кусок хлеба. Вот, что значит отец, Вячеслав Григорьевич! А ведь мы там получали всего 450 граммов хлеба в день, и не имели никаких дополнительных, ни больничных, ни генеральских пайков. В камере № 11 мы встретили Вдовенко (кажется его, если не ошибаюсь!). Да, старик, из Белграда! По-моему, он! И вот они оба, и папа, и он — все хотели меня — кормить! Этих минут забыть нельзя. И когда нас всех втроем вызвали для переезда в пересыльную тюрьму Красная Пресня, то в ней, при переезде, папу и Вдовенко вернули назад в Бутырку, как «негодных по состоянию здоровья для дальнего этапа». Там я папу и видел последний раз. Вот и все. Умер он 13 октября 1947 года.

<…> Если не трудно, то № 12 пошлите и моей супруге по адресу (…). Она так хочет видеть, что Вы написали в «Сборнике», и страшно гордится тем, что она была в Лиенце и что я смог напечатать в Вашем «Сборнике» свои воспоминания. Это будет ей большой подарок к Пасхе!

<…> По указу Президиума Верховного Совета от июня 1954 года освобождали советских и часть эмигрантов. Нас, то есть иноподданных, — никого! Так вот освободился войсковой старшина Сова и сидит в — Потьме! Первый пересыльный-репатриационный лагерь это Потьма… Но последний пункт, это под Москвой — Быково. Оттуда и я уехал. Это бывшая вилла Паулюса. «Быково» подчинено непосредственно МВД (центр).

<…> «Мариинские лагеря» — название его Сиблаг МВД СССР. Он имеет 3 миллиона заключенных! В его ведении 12 отделений, а в каждом отделении по 7—10 лагпунктов.

… было два иностранных лагеря образовано в 1955 (декабрь 1954 года) в СССР, ото Чурбай-Нура (Казахская ССР) и около Красноярска.

<…> Да, если знаете, где родители сотника Невзорова, то напишите им, что их сын был в Чурбай-Нуре со мной и что ищет своих. Его не пускают из СССР, ибо он бесподданный. Если они пришлют ему визу, то его [вы] пустят.

В. Г. Науменко — Н. Н. Краснову. 12 апреля 1956 года <…> По Вашим данным и по данным К. Н. Пушкарева я составлял небольшую статью под заголовком «Генерал Петр Николаевич Краснов в руках большевиков».

… Статью пришлось составлять по данным всех Ваших и обоих писем Пушкарева, избегая указаний, от кого сведения получены.

<…> В Ваших данных, а также и других, видно, что с, П. Н. Красновым было вывезено 12 генералов. Я хотел подсчитать их, но не досчитался. Знаю: Шкуро, Соламахина, Тихоцкого, Есаулова, Тарасенко, Султан Келеч Гирея — это 6 кубанцев, и донцы: С. Н. Краснов, Васильев, Воронин. Таким образом, не досчитываюсь еще трех человек. Не помните ли Вы, кто были они? Может, были произведены в генералы Силкин, Джалюк и Фетисов или кто другой. Насколько помню, Силкин произведен был.

Возвращаясь к Вашему последнему письму, я бы хотел выяснить вопрос насчет Атамана Вдовенко. Вы пишите, что был он, но не уверенно. Я полагаю, что это был он. Я постараюсь найти какую-нибудь его фотографию и прислать Вам. Он имел длинные усы, но возможно, что их ему обрили. Очень хотелось бы установить, действительно ли это был Вдовенко.

Далее — я хотел бы знать о том, где, когда и в каких условиях находились все остальные, кроме казненных.

В своем письме от 17 января Вы сообщили мне о том, что Головко, Вашего папу, Вас, Воронина, Васильева и Моргунова судили в Москве 24 октября 1945 года. А остальных, где и когда?

В письме от 2 февраля Вы пишите «… впереди Лубянка, Бутырка, Лефортово…» Из этого я заключаю, что Вас переводили из тюрьмы в тюрьму.

<…> Теперь для меня ясно, что 3 июня фон Паннвица повезли не в Москву, а передали англичанам, которые производили расследование о его деятельности и, по всей вероятности, не признали его подлежащим суду, а он сам пожелал быть выданным большевикам, чтобы разделить судьбу казаков, которыми он командовал.

Н. Н. Краснов — В. Г. Науменко. 20 апреля 1956 года <…> Я, к сожалению, и эту Пасху не буду встречать, ибо здесь ее не празднуют, а денег у меня нет, чтобы самому ее справить. Я уже 11 лет без кулича и сырной пасхи, ну еще и этот год потерплю. И не причащался и не говел. Бог простит мне «многогрешному». Буду сам у себя в комнате сидеть и думать о прошлом, которое сначала было светлое, а потом — чернее тучи. Ну, не буду наводить на Вас тоску.

<…> Вы насчитали 9 генералов, а Фетисов? Он был. Это 10. Головко — 11. А вот 12-го я не помню. Кроме них, из остальных чинов, были: папа, Моргунов и я. В тюрьме Бутырка, в бывшей церкви, я встретил действительно Вдовенко. Сейчас я хорошо подумал и вспомнил. Он умер в 1946 году.

Теперь о суде. Вы пишите: «Вас, папу и т. д. судили тогда-то». Это не так! Никакого открытого суда не было. Просто вызывали по одному или (как папу и меня) вдвоем в одну тюремную комнату и давали бумагу «под расписку», то есть — зачитывали приговор Особого Совещания МВД. И все. Всех нас, кроме казненных, таким образом судили в октябре месяце. Числа могут быть разные, но это не играет роли. Два-три дня разницы всего.

После этого, в декабре (12-го) мы покинули с эшелоном Москву, и все очутились 27 декабря в городе Мариинске. Это знаменитый Сиблаг МВД СССР. Там я первый раз после Италии увидел и Соламахина, и Васильева, и Фетисова. Вероятно, и другие были там же, кроме папы, но попали в другой лагерь.

Все мы, в большинстве случаев, сидели и провели следствие в военной Лефортовской тюрьме. Там мы не сидели вместе, и друг друга не видели. По окончании следствия (в начале октября) нас перебросили в Бутырку, а после «суда» — в пересыльную тюрьму «Красная Пресня». <…>

В. Г. Науменко — Н. Н. Краснову. 26 апреля 1956 года

<…> Я Вас не хотел и не хочу огорчать. Я Вам писал, что дело переезда в наши края (в США. — П. С.) сложное и связанное с волокитой. Я опасаюсь, что оно может сильно затянуться…

<…> В Вашем очерке я называл все фамилии полностью, так как, во-первых, большинство их погибло, а остальные освобождены, и подвести, называя фамилии, я никого не мог.

Хорошо бы было, если бы Вы еще что вспомнили о Вдовенко. Может быть, он что говорил о том, как был вывезен. А где он умер?

<…> предполагаю напечатать приговоры о казни остальных двух групп генералов — с Власовым и с Атаманом Семеновым. Пока не смог достать карточки С. Н. Краснова. Хочу написать Оприцу. Возможно, что она есть в Лейб-Казачьем музее.

Я желаю Вам поскорее выбраться из Швеции в наши края. Здесь скоро станете на ноги. <…>

Н. Н. Краснов — В. Г. Науменко. 2 мая 1956 года

Христос Воскресе! Получил Ваши пять долларов и Ваше дорогое письмо от 26 апреля. Большое Вам спасибо за оказанную мне помощь. Я хоть и не смогу встретить нашу Пасху «по-православному», ибо в нашем городишке русских нет и церкви нашей нет, но все же в думах, в сердце в этот великий Праздник я буду с вами, с теми людьми, с которыми я когда-то делил и добро, и зло.

Я работаю здесь в лесу (валю лес, пилю и т. д.). Работа тяжелая, а оплата труда для нас, иностранцев, в Швеции просто смехотворна!

… Мои родственники не держат меня даром, так я вот и плачу за еду. А за комнату, белье, хлопоты о визе и прочее — я пока в долгу.

<…> У меня руки в Сибири поотморожены, а здесь зима была холодная, и я, к сожалению, не смог работать, как нужно. Да и десять с половиной лет лагерей дают себя знать. Пилю, и вдруг — воздуха не хватает. Сердце шалит, хотя в мои годы этого не должно быть. Но, все это мелочи, дорогой Вячеслав Григорьевич! Как-нибудь вылезу и дождусь отъезда к вам.

<…> После визита (к консулу) меня даже на посольской машине в город доставили. По-моему, и на них подействовала моя «история с географией» в Сибири. Да, кроме того, просили назвать, кто меня знает в США. Я назвал Вас! Если Вас будут спрашивать обо мне, то скажите, что я был югославским офицером, потом в Русском Корпусе боролся против коммунистов и, в конце концов, просидел десять с половиной лет в лагерях. Ни в каких партиях я не состоял. Простите, что назвал Вашу фамилию, но считал, что Ваши показания будут иметь вес в моем скором отъезде.

<…> Мой путь «коронный» после Москвы был: с 24 декабря 1946 до 1 февраля 1951 — Мариинск (Кемеровская область), Сиблаг МВД СССР. Работа в совхозах. С 1951 по октябрь 1953 — спецлагерь № 7, Тайшет, Иркутская область. Работа — лесоповал. С1953 по декабрь 1954 — Омскстрой, город Омск. Работа — строительство гигантского нефтеперегонного завода. С 1954 по август 1955 — иностранный лагерь Чурбай-Нура, Карагандинская область, Казахская ССР. Работа — шахты. Я работал в проектном бюро шахтстроя. С августа по октябрь 1955 — репатриационный лагерь Потьма, а с октября по декабрь — Быково, под Москвой. 22 декабря 1955 года — я был в Берлине!

<… > Дорогой Вячеслав Григорьевич, не нужно тратить Ваши деньги и присылать для проверки мой очерк к 13-му выпуску. Я вполне Вам доверяю, и печатайте его так, как Вы находите это нужным.

Меня очень интересуют снимки Петра Николаевича и фон Паннвица в Млаве. Здесь у меня был немецкий журнал из Аргентины, так там генерал Полозов написал свой очерк и оснастил его фотоснимками Т. И. Доманова и других. Есть довольно удачные. Там и Семен Николаевич на нескольких снимках. <…>

Н. Н. Краснов — В. Г. Науменко. 13 июля 1956 года <…> Работа тяжелая меня совсем угробила, и я не могу ни есть, ни спать, ни думать!!! Видать, что Вы с самого начала были правы, написав: к нам (в США. — П. С.) трудно и долго «попадать».

<…> Никогда я не думал, что, освободившись, мне будет так тяжело на первых шагах в Свободном Мире! Бог пусть будет судьей всем тем, которые довели нас до сибирских лагерей, а теперь не только не протягивают дружескую руку, а стараются даже не узнавать нас! А мы в 1941–1945 годах сражались против коммунизма, против Сталина, которого теперь «валяет в грязи» весь мир! Русская добровольческая армия первая подняла флаг борьбы с красными. Мы в 40-х годах понесли этот флаг дальше. А теперь? Запад, по-прежнему, слепой, и я никогда — никогда — больше не буду ему верить! Он может давать одной рукой фунты стерлингов, а другой толкать нас в спину в Лиенце.

<…> Журнал № 12 (Сборник. — П. С.) получил. Большое спасибо. Статья (о П. Н. Краснове. — П. С.) очень хороша… Написана она сильно и правдиво. Думаю, что о фон Паннвице тоже все очень хорошо! Вы очень много делаете для истории, дорогой Вячеслав Григорьевич.

<…> Пишите мне. Не забывайте, а когда я поеду в Аргентину, то надеюсь, что связь мы не потеряем. <…>

В. Г. Науменко — Н. Н. Краснову. 18 июля 1956 года <…> Насчет моего предупреждения не верить всему тому, что пишут сейчас некоторые из вернувшихся. Действительно, я предупреждал, но не в смысле политическом, а в том смысле, что некоторые врут неимоверно. Вы знаете из моих Сборников о брехне «Содружества Лиенца». А теперь появился, может быть, известный Вам Ганусовский. Так у него перлы… Например, о Шкуро:

«Кто-то мне уже теперь рассказывал о том, что генерал Шкуро потерял нервы, что он плакал, просил. Это неправда. Мы видели [его] совсем другого.

Андрей Шкуро стоял у машины, небрежно облокотившись на нее рукой. Около него стоял советский капитан и [они] о чем-то говорили. Мы прислушались. Разговор определенно шел о гражданской войне. До меня долетела фраза, громко сказанная Шкуро: «Под Касторной? Помню! Как же! Бил вас и под Касторной!..»

Это разговор, якобы, около легкового автомобиля, в котором его привезли в Юденбург. А вот как, по описанию Ганусовского, были одеты П. Н. Краснов и Шкуро:

«… Сжалось сердце, когда мы увидели согбенную фигуру генерала П. Н. Краснова, Семена Краснова в немецкой генеральской форме и А. Г. Шкуро в черной черкеске с серебряными газырями и кинжалом. На плечах русские генеральские погоны. На голове щегольская каракулевая папаха. Нараспашку, едва держась, наброшена немецкая шинель с немецкими генеральскими погонами…»

Видите… — ну, как же ему верить <…>

Дальше Ганусовский очень пространно описывает пребывание в руках большевиков…

Например, рассказывает, как он разговаривал с маршалом Толбухиным в Юденбурге. Якобы маршал, увидев на груди Ганусовского немецкого орла, спросил его: «И как не стыдно носить эту самую штуку?»

На это Ганусовский ответил: «Если было не стыдно носить тогда, когда мы побеждали, то не стыдно носить и теперь побежденным.

— Ого! — сказал маршал, смерив меня с ног до головы и отвернувшись, шепнул что-то одному из сопровождавших».

Видите, какой герой был Ганусовский!

Относительно ждущих в Потьме, сейчас здесь принята соответствующая акция… За это дело взялся энергично Толстовский фонд. <…>

Н. Н. Краснов — В. Г. Науменко. 22июля 1956года

<…> Если бы я жил 10–11 лет на воле, в Европе, то многое было бы мне понятно, но я не понимаю и не могу понять такое отношение (в смысле разрешения визы) к человеку, прошедшему лагеря. Ведь мои десять лет в лагере равны 20 годам у вас! Что ж! Если это судьба, — то пусть так и будет.

<…> Если там, в СССР, все эти люди, которые теперь пишут о своем «героизме» были бы «героями» на самом деле (а, в особенности, в период от 1945 по 1953 годы), то их не было бы давно в живых. Я еще раз хочу напомнить, что все пребывание в концлагерях можно поделить на три больших и совсем разных периода. Первый — 1945–1949 годы — это период военнопленных, но не каторжников. В это время мы были еще люди, но за такие слова, как те, которые произнес Ганусовский, он бы получил пулю в лоб (или в затылок).

<…> Я случайно, и то благодаря тому, что был в Москве вместе с Петром Николаевичем, «имел честь» предстать перед очами Берия! И Берия откровенно сказал, что пока он не выведет нас в расход, а — «придется стать звонким, тонким и прозрачным и добывать уголек для нас — коммунистов». Яркая ненависть говорила в его устах. Он же, вместе со Сталиным, и постарался устроить второй лагерный период 1949–1953. Это время насилия, бесчинства и всякого бесправия. Мы были с номером на спинах, нас убивали, как и когда хотели и т. д. Я имел «счастье» попасть в спецлагерь Озерлаг (Тайшет). Там я увидел всю красоту и ничтожество (именно ничтожество) всех тех, которые доказывают, что теперь они герои! Там они ползали, а не ходили. Не все, конечно! Но кто не ползал, должен был быть или человеком, который не дорожит жизнью или, так называемым «блатным». Я был в лагере с бывшими власовцами, и там их начальство боялось, ибо это был кулак. И удалось сохранить жизнь — не ползая.

С 1953 по 1955 — все стали героями! Это правда! Ибо открыто говорить начальству, что они убийцы, последователи Берии и Ко — мог каждый, а начальство молчало! Слишком был резок переход к «новому», и все офицеры не хотели попасть под кличку «ты бериевский опричник», ибо это стоило им жизни. А в интерлагере и репатриационном лагере — все свои мысли открыто высказывали, а начальство делало вид, что ничего не слышит. Это был приказ Москвы. Тут и начали вылезать «герои» с их рассказами о лагерях, но мы над ними только смеялись!

С 1953 по 1955 начинаются бунты в лагерях. Хотя МВД и шлет войска на усмирение, все же кое-чего заключенные добились. Когда мы в Казахстане подняли бунт, то не только солдаты, но и танки не совались к нам в лагерь. Правда, они хитростью подавили бунт, и много наших людей не стало, но то, что мы требовали, — было выполнено.

Я рад, что теперь услышал от Вас, что Вы предупреждали не в политическом смысле, а только о вранье некоторых лиц. Ну, украсить себя лаврами героя — это болезнь многих! Вероятно, они забыли, что с ними сидели и другие, которые их знают.

<…> Я рад, что Толстовский фонд взялся за «дело» Потьмы. Давно пора! Но напомните им: многие выгнаны из лагерей, из тюрем, и их тоже нужно спасти!

Прошу еще раз извинить меня за мое долгое молчание, но нервы мои совсем «швах». Да! У жены есть снимок дяди Семы у нас на свадьбе, но там мы вчетвером.

… Я проездом буду в Париже и постараюсь найти хорошие снимки дяди Семы и Петра Николаевича.

Н. Н. Краснов — В. Г. Науменко. 4 августа 1957года

Спасибо Вам за оценку моей книги. Рад, что Вы видите в ней правду, такую, как она есть.

<…> Генерал Головко в 1945 году получил десять лет, как и я, но в 1946 году его снова забрали из лагеря на переследствие, ибо установилось, вернее, донесли свои же о его работе на Кубани во время войны, и он, по мною не проверенным данным, был тоже казнен. Он уехал из Мариинска в январе-феврале 1946 года и след его простыл. Считаю, что и его казнили.

О судьбе 12-ти генералов — это касается только русских по происхождению, — было все решено, ибо они считались военными преступниками. Особое совещание всем дало высшую меру, заменив потом некоторым (кроме пяти) на 10 лет лагерей. Таким образом, Соламахин, Васильев и другие, избегли участи Петра Николаевича.

Я сказал, что все бесподданные и иностранные подданные были выделены в особые лагеря. Да! Они все. были изъяты из общих лагерей и сконцентрированы в Казахской ССР (Караганда) и Красноярском крае. Обе группы — повторяю! Потом бывших маньчжурцев там же и освобождали или направляли к семьям, приехавшим из Харбина. Других бесподданных направляли после освобождения в Потьму и там же давали «вольную». То есть — им объясняли, что их просьбы о принятии в какую бы ни было страну на Западе остались без ответа от разных посольств. Вот и все.

Если бы Запад хоть немного помог, то они бы все выехали. Лучший пример Вам — это брат Федора Васильевича Вербицкого, моего тестя. За него хлопотали, и его пустили. А Ганусовский? Вяткин приехал в Германию будучи югославским подданным, но получивший в СССР (благодаря хлопотам брата) немецкий паспорт. Все возможно, дорогой Вячеслав Григорьевич, но это «возможно» не хотят делать. Никому до нас дела нет, а бедные родственники на Западе в большинстве случаев — те же бесподданные и живут на милость государства. Значит, — у них нет ни денег, ни связей, чтобы вытянуть своих. А государства этим не хотят или боятся заниматься. Так что загадка решается просто.

Нужно им помочь, нашим людям там, но не только словами, а — визами. Пока это возможно, но может быть скоро и поздно. Вы сами знаете, что такое СССР. <…>

Н. Н. Краснов — В. Г. Науменко. 24 декабря 1957 года <…> Прошу прощения, что сразу не ответил Вам и не поблагодарил за присланный «Сборник» с рецензией на мою книгу, но — вот уже месяц, как лежу после приступа грудной жабы, почти без движений, в кровати. Все это последствия лагерей и довольно трудной и непрерывной работы здесь.

… Верю в то, что «Сборник» не прекратил еще свое существование. Еще не было суда над виновниками Лиенца, Римини и т. д., и Ваш труд будет тяжелым обвинительным материалом этим господам. <…>

Н. Н. Краснов — В. Г. Науменко. 30 марта 1958 года <…> Мама моя скончалась 3 марта в Нью-Йорке и похоронена в Ново-Дивеевском монастыре. Так мне и не удалось повидать ее перед смертью. До чего люди бывают жестоки и нечеловечны. Бог им судья за все!

… Книга моя разошлась. Мечтаю издать Петра Николаевича. Возможно, счастье мне улыбнется, и исполню свою мечту — издать книги дедушки. <…>

Н. Н. Краснов — В. Г. Науменко. 17 января 1959 года <…> У нас, в Буэнос-Айресе, в нашей станице имени генерала Краснова скончался Атаман полковник В. Ф. Рыковский. 25 декабря были выборы, и — пришлось мне принять станицу. Как я ни отказывался, казаки настояли на своем.

… С изданием книг Петра Николаевича работа идет, но пока серьезного издателя я не вижу. Я мечтаю издать «Погибельный Кавказ», но когда и где?

В. Г. Науменко — Н. Н. Краснову. 21 марта 1959 года <…> Я Вам писал, что предполагается переиздание типографским способом моего Сборника. Получил подтверждение предложения его переиздать и сейчас перерабатываю для этого все, что напечатано в моих выпусках. <…> Примечание: из писем В. Г. Науменко и Н. Н. Краснова-младшего исключены общие места, приветствия знакомым и фактический материал, приведенный в первых двух частях книги «Великое Предательство».

 

Еще о генерале Шкуро, выдачах и бригаде «Палестина»

Русский офицер Б. К. Ганусовский, прошедший Лиенц и сибирскую каторгу, в очерке «10 лет за Железным Занавесом» (в газете «Русская жизнь») описал выдачи казачьих офицеров советам в Юденбурге. Его описания упоминаются в переписке В. Г. Науменко и Н. Н. Краснова-младшего. Как держались в плену генералы П. Н. Краснов и А. Г. Шкуро, в какую форму (русскую или немецкую) были они одеты в те дни, поведение самого Ганусовско-го перед красным маршалом, участие или неучастие в выдачах бригады «Палестина» — вызвало споры среди вернувшихся из советских лагерей в эмиграцию очевидцев тех событий.

Отвечая в письме генералу Науменко на вопросы о своей службе в 15-м ККК генерала Паннвица, косвенном участии в акциях Палестинской бригады, уточняя ряд других деталей, Ганусовский признает «вольность» и неточности, допущенные газетой «Русская Жизнь» в изложении его воспоминаниий.

В. Г. Науменко — Б. К. Ганусовскому. 9 октября 1956 года

Многоуважаемый Борис Казимирович!

С первых дней казачьей трагедии 1945 года я собираю материалы о ней, часть которых издал в виде 13-ти отдельных выпусков. Работа моя не закончена и предполагается издать еще пять-шесть, а может быть и больше выпусков.

Я внимательно слежу за всем тем, что пишется в русской и иностранной прессе о событиях выдачи, а также имею переписку со многими пережившими трагедию и советскую неволю, а теперь вернувшимися в разные государства.

<…> В целях восстановления действительной картины выдачи я обращаюсь и к Вам, как пережившему ее.

Я бы хотел знать, в какой именно части Вы тогда состояли, а также просил бы Вас указать мне места расквартирования частей корпуса Паннвица непосредственно перед самой выдачей.

… Вы пишите, что ваши грузовики окружили английские солдаты дивизии (бригады. — П. С.) «Палестина».

В процессе выяснения подробностей я обратился к некоторым лицам английского командования того времени и, в частности, задавал вопросы об участии в насилии «палестинцев». Отовсюду получил определенные ответы о том, что «палестинцы» в этом деле участия не принимали, и в то время Палестинская бригада находилась в Италии, недалеко от границы с Австрией. Также, по наведенным справкам, в составе 11-й британской танковой дивизии Палестинской бригады не было, а выдачу производили танковые части указанной 11-й дивизии.

Тут, несомненно, какое-то недоразумение. Я не исключаю возможности, что среди британских танкистов были и отдельные солдаты Палестинской бригады, так как от нее были посланы в Австрию небольшие команды для' сбора и препровождения в Италию, в район бригады, евреев, там находившихся. Я установил также переписку с одним лицом, вывезенным этою бригадою в Палестину и там проживающим в настоящее время. Он также совершенно определенно говорит, что палестинцы в насилии участия не принимали.

Я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы не отказали сообщить мне, не заметили ли Вы, какой нарукавный знак был у офицеров и солдат, отправивших Вас в Юденбург.

11-я танковая дивизия имела на машинах знак — «Железный кулак», по-видимому, такой же знак был и на рукавах. Это я выясню в Англии и получу оттуда точные данные.

О «палестинцах» говорят и многие пережившие выдачу 1 июня в Лиенце.

… Совершенно ясно, что какие-то отдельные евреи участие в выдаче принимали, мне сообщили фамилии некоторых из них.

… И еще вопрос о Шкуро. Вы описываете, как Шкуро прибыл в Юденбург. Картина, несомненно, импозантная, но она не соответствует тому, что мне сообщили (письменно) люди, видевшие в эти дни Шкуро.

… Что касается его поведения в руках большевиков, то Ваше описание подтверждается и другими данными.

Б. К. Ганусовский — В. Г. Науменко. Австрия, 14 октября 1956 года

Ваше Высокопревосходительство!

Спасибо Вам, что Вы меня не забыли и обратились ко мне по интересующему Вас вопросу — о выдаче казаков англичанами.

Я постараюсь дать Вам самые точные сведения, безо всякой фантазии. Только то, что осталось в памяти наверное.

Дело в том, что в СССР мне ни разу не пришлось встречаться с людьми, бывшими свидетелями или участниками этого события. По приезде за границу я тоже не встречался ни с какими русскими и не вел ни с кем разговоров на эти специальные темы, так что гарантирую Вам, что то, что я Вам сообщю, не имеет на себе никаких посторонних влияний. Разве что не досмотрел, или память изменяет. Но за это прошу уже на меня не сердиться. Это уже не намеренно.

Все, что Вы найдете нужным или подходящим из моих статей поместить в Ваших сборниках, пожалуйста, буду очень рад быть хоть немного полезен Вам в этом общем большом деле.

Итак, отвечаю на Ваши вопросы по порядку:

1. Я состоял в то время при штабе отдельной кононовской бригады в должности начальника отдела 1-С и был произведен в чин обер-лейтенанта. Во время нахождения бригады в Австрии, мне было приказано полковником Борисовым принять на себя должность интенданта. (Кононов нас позорно бросил и скрылся!)

Штаб бригады последнюю неделю (приблизительно) стоял в Клейн сан Пауле. Вверх по долине, километрах в одном-двух, стоял разведывательный батальон майора Бондаренко. Ниже по долине стояли остальные полки нашей бригады: 5-й Донской и 8-й, которым командовал полковник из эмигрантов (фамилию не помню). Этот командир настолько хорошо воспитал своих казаков и держал их в руках, что они заслужили у нас прозвище «святые казаки», за отсутствие у них всяких грабежей и прочих неприятных происшествий.

Расквартирования остальных частей корпуса указать не могу. Относительно участия солдат с нарукавным знаком «Палестина», скажу следующее: насколько я помню, эти солдаты в Юденбурге являлись только зрителями интересного для них зрелища. Оружия я у них ни у кого не видел. Они свободно и без видимого дела бродили около наших грузовиков и старались сорвать с нас, что только было можно. Вроде покупки часов за сигареты. Сколько их там было, я сказать не могу, ибо из грузовика поле зрения было очень ограничено.

2. Относительно прибытия в Юденбург генерала фон Паннвица, сообщаю следующее: когда мы были уже размещены в цехе завода, то узнали, что генерал фон Паннвиц находится в отдельной комнате, тут же в цеху, вместе со своим денщиком. Через несколько часов после нашего приезда были привезены и генералы Краснов и Шкуро. Их провели прямо в ту же комнату, где был и Паннвиц. Шкуро держал себя очень свободно и разговаривал с сопровождавшими его советскими офицерами. На нем была наброшена немецкая шинель, мне показалось, что на нем была и черкеска. Это тем более вероятно, что генерал Шкуро имел высокие английские ордена, которые он на немецкий мундир одеть не мог, а показать их англичанам, вероятно, не хотел. Кинжала никакого на нем не было. Это вольность газеты «Русская Жизнь», но я не придал этому значения.

Разговаривал Шкуро и в автомобиле, и проходя по цеху в свою комнату. Именно так, как я это описал, это я запомнил наверное. Еще в течение дня, Шкуро возили куда-то в штабном легковом автомобиле и сопровождавшие его офицеры обращались с ним очень учтиво! Говорили, что его возили куда-то на обед. Генерал Краснов прошел очень медленно, молча, согнувшись. Видно было, что ему очень тяжело.

Относительно посещения нас в цехе высоким советским генералом, как нам сказали — маршалом Толбухиным, я настаиваю, как и на том разговоре, который тогда произошел в цехе. Я запомнил его точно. Ничего геройского с моей стороны я в нем не вижу, тем более в тот момент, когда мы были совершенно убеждены в скором и совершенно неизбежном расстреле. Терять-то ведь было нечего!

Относительно судьбы всех выданных казаков, могу дополнительно сообщить следующее: их всех вывезли в Сибирь. Часть осталась в Кемеровской области, часть, как говорили мне в лагерях, провезли дальше, а очень многих отправили на Колыму. Все они были вначале на положении спецпоселенцев (так называемый, спецконтингент).

У СССР с союзниками было соглашение, что они не будут преследовать выданных им казаков и власовцев, кроме военных преступников. Когда же они рассорились и с англичанами, и с американцами, то сочли себя свободными от каких бы то ни было обязательств и начали расправу. Это все, конечно, верно.

Встретил я там в лагере одного лейтенанта 5-го полка Дегтярева. Помог ему, сколько было в моих возможностях. Я был тогда счетоводом (одел его) и затем врачом (освобождал от работы). Настроение его было то же, что и у меня.

Вот и все, что я могу ответить Вам по этому печальному делу. Пожалуйста, вышлите мне все, что Вами уже издано по этому вопросу. Ведь и мне так интересно узнать все в общем, а не только в той маленькой частности, которую я видел.

Шлю Вам, Ваше Высокопревосходительство, мой самый сердечный привет и не сердитесь на меня за газетные неточности. Это ведь мелкие подробности. Говорят, что так надо для публики, а то слишком «сухо» получается.

Буду счастлив, если Вы и дальше не оставите меня своим вниманием.

 

Гибель войскового старшины Нефедова

Об одном из трагических эпизодов борьбы казаков с партизанами-коммунистами в Северной Италии — гибели преподавателя тактики Казачьего юнкерского училища, Донской артиллерии войскового старшины Владимира Михайловича Нефедова, сообщил в письме генералу Науменко от 10 августа 1972 года бывший юнкер этого училища Владимир Георгиевич Строгов.

Ваше Превосходительство, глубокоуважаемый Вячеслав Григорьевич!

<…> Эпизод с убийством казачьего офицера взят из моего рассказа «Овара», написанного несколько лет тому назад. Офицер, о котором идет речь — это войсковой старшина Нефедов. Он был убит в селе Медис, где временно находилась стоянка 1 — й сотни Казачьего юнкерского училища. Убит он был мальчишкой-партизаном во время разговора войскового старшины Нефедова с Борисом (партизанским начальником). Мальчишка выстрелил из карабина Нефедову в затылок. Борис был вооружен автоматом и не стрелял в Нефедова, а стал стрелять по войсковому старшине Шувалову, который, выбежав из парикмахерской, открыл огонь из своего пистолета по партизанам. Юнкера же были вынуждены к бездействию, так как, несмотря на приказ — без оружия не выходить, все же вышли к фонтану (шагов пятьдесят от школы, временной нашей казармы) только при холодном оружии.

На следующий день после гибели войскового старшины Нефедова, 1-ю сотню из Медиса и 2-ю сотню из Ампеццо перебросили на нашу постоянную стоянку — местечко Вилласантина.

Войсковой старшина Нефедов был погребен на кладбище Вилласантина с отданием воинских почестей. Нефедов был казаком Всевеликого войска Донского, (станицы Новочеркасской. — П. С).

<…> Во время нашего перехода назад из села Медиса в Вилласантину, мальчишка-партизан был опознан: он стоял и смотрел на нас, изображая подпаска. Юнкер Сидоров, узнав его, ударил его по голове прикладом. Тот упал, но не знаю, убил ли его Сидоров или только ранил. Сидоров хорошо распознал его, так как видел в окружении Бориса за день до убийства войскового старшины Нефедова. Его и юнкера Авгученко партизаны забрали в плен, хотели расстрелять, но передумали. Напоили коньяком, и с пропагандной запиской, в которой значилось трафаретное «убейте офицеров и переходите к нам», отпустили в училище. Так как им дали по два чайных стакана коньяку, то вернулись оба юнкера в сотню сильно «на взводе» и на их сообщение никто не обратил ни малейшего внимания: что, мол, с пьяных возьмешь — все выдумали сами. Юнкера Сидорова звали Степаном.

 

Генерал Полозов: неудавшаяся миссиия к лорду Александеру

Борис Николаевич Полозов (1888–1966), кавалер Георгиевского оружия в Великой войне, генерал-майор в гражданской; офицер Русского Корпуса и дивизии Паннвица, весной 1945 года состоял генералом-инспектором казачьих войск ВС КОНР.

В конце апреля 1945 года части штаба генерала Власова выступили из Хойберга на юго-восток. После нескольких переходов штабная колонна остановилась в селении Лерос. Здесь, вызвав к себе Полозова, Власов приказал ему выехать к английскому генералу Александеру, с задачей сделать все «для ограждения Казачьего Стана от возможных эксцессов при встрече с наступающими английскими войсками и для информации Александера о целях РОА».

По словам генерала Полозова, дело было в том, «что еще в константинопольский период старой эмиграции я дружески сошелся с лордом Александером, тогда полковником, командиром ирландской гвардии, и у меня сохранилось рекомендательное собственноручное письмо лорда. Об этом знали только я и Власов».

Официально, Полозов выехал с группой генерала Жиленкова в Казачий Стан для инспектирования казачьих частей, на тот момент уже подчинившихся генералу Власову.

В письме к войсковому старшине Н. Г. Назаренко (от 20 сентября 1956 года), генерал Полозов рассказывает ему о своей неудачной поездке и спасении от выдачи красным:

<…> С искренней, сердечной болью я прочитал в твоем письме о твоей инвалидности. Это ужас! И какая несправедливость судьбы. Ты, беззаветно рисковавший собою в боях, столько раз раненый, искалечен на работе за черствый кусок хлеба. Мой милый, родной Коля, моя грешная, стариковская молитва будет всегда о тебе, благородном рыцаре-офицере, бесстрашном командире преданных тебе казаков. Храни и помоги тебе Господь!

<…> 1 мая 1945 года нам в пути стало известно, что где-то поблизости спустились советские парашютисты, а вечером к жиленковцам пристал на дороге некий лейтенант Сергеев, никому не известный. На другой день этого Сергеева посадили шофером на мою машину, и когда мы миновали Инсбрук и ехали над обрывом в 45 градусов, этот мерзавец, вероятно советский парашютист, сбросил машину со мной под откос, а сам успел выскочить. Я отделался сравнительно благополучно: сломал одно ребро и таранную кость правой ноги. Сергеев бежал и скрылся. На следующем привале, в селе Кальтенбах, я отделился от Жиленкова, оставшись в селе. Бренер был уже занят англичанами, и Жиленков решил подняться в горы и засесть в каком-то замке.

7 мая я и оставшиеся со мной казачьи офицеры были арестованы уже образовавшейся новой антигитлеровской полицией во главе с французским военнопленным сержантом Реньо. Реньо усадил нас, шесть человек, на грузовик и повез передавать красным в Инсбрук, причем, на скорости 80 километров, возле городка Вергль, налетел на придорожный столб.

Я пришел в себя через двое суток в больнице Вергля. Я пришел в себя, но я уже не был тем старым богатырем, которого ты знал. Машина, ударившись в столбик, перевернулась через, так сказать, голову и накрыла нас всех. Я был превращен буквально в мешок с костями — ребра, ключицы и грудная кость были раздроблены. Я очнулся полным калекой. Каждое, самое малейшее движение причиняло ужасную боль. Особенно мучительный был кашель. Надо это почувствовать, чтобы понять. Первый вопрос мой был, что с моими офицерами. Адъютант, кубанец Рожко, лежал в нижнем этаже, у него был переломлен позвоночный хребет, но спинной мозг не был поврежден, почему он промучился полтора года, принял свыше двух тысяч уколов морфия и умер на руках влюбившейся в него сестры-немки. Ординарец Сеня Пастернак лежал с переломленными двумя ребрами.

… Я пролежал на спине семь месяцев. Кто сможет описать, что я перенес и физически, и морально. Больница переходила из рук в руки. Сначала немцы, которые, спасая, переделали меня в профессора русской словесности. Потом явились американцы. 25 мая ко мне в палату пришел доктор-австриец и поздравил: «Завтра мы грузим Вас на самолет и отправляем прямо в Москву». Отложи на минуту это письмо и представь, что я почувствовал. Я заявил, что у меня есть прием «русского яда» (выдумка, ничего не было) и я его сейчас же приму, если меня только тронут. Доктор удивился: «Разве Вы не хотите на родину?» Я плюнул сгустком крови ему на халат и не стал разговаривать с этим олухом. Прошло! Спас Бог!

Американцев сменили французы. Эти сифилитики ограбили больницу дочиста, как республиканцам и полагается. Однако к ДиПи они относились лучше всех. Ни одной насильственной отправки из французской зоны не было. (Французы вывозили казаков и чинов РОА из своей зоны оккупации в Пиренейский лагерь, откуда и происходили выдачи. То же, как нам теперь известно из второй части книги, производилось ими из лагерей подле Марселя и под Тулузой. — П. С.) Через семь месяцев я сполз с койки, а через год выписался из больницы. Дальше известная тебе жизнь лагерей…

(Здесь Полозов упоминает о том, что он написал письмо генералу Александеру, и тот принял участие в предполагаемой его отправке в Канаду. — П. С).

Однако моя отправка в Канаду затянулась, а красные взяли меня за горло. Французы мне заявили: хватайте первую попавшуюся визу и спасайтесь.

Уехал я в Парагвай в тот самый вечер, когда семь человек советчиков явились забрать меня из лагеря. Французский лейтенант Дюшен сам отвез меня на вокзал и внес вещи в вагон. Прощаясь, он мне сказал: «Я дворянин и монархист, и никогда не хохотал так, как буду хохотать над этими красными негодяями, описывая, как хорошо я устроил в купе храброго казачьего генерала, от которого в будущем им придется иметь еще очень много неприятностей».

В Парагвае я промучился десять месяцев и, наконец, мне удалось перебраться в Аргентину.

 

«Возглавитель» объединения ветеранов 15-го ККК Бойчевский

К сожалению, в эмиграции действовали не только «историки ленивовы», но и самозванцы, и «возглавители» различных обществ и союзов, связанных у казаков с памятью Лиенца и борьбой с большевиками во Второй мировой войне. Один из них, некий Алексей Бойчевский, проживавший в Мюнхене, в 1973 году заявил права на возглашение объединения ветеранов 15-го Казачьего Кавалерийского Корпуса генерала фон Паннвица. По-видимому, «для веса», он выдавал себя за кадета и «воспитанника» генерала Науменко, а также кубанского казачьего офицера, участника гражданской войны 1918–1920 годов и Георгиевского кавалера, командированного Кубанским Войсковым Атаманом в 1943 году в Млаву в штаб 1-й дивизии 15-го ККК.

В письмах от 8 и 9 ноября 1973 года к В. Г. Науменко, А. Бойчевский, освоившись со своей новой ролью, уже претендует и даже требует для себя права принимать людей в казаки Кубанского Казачьего Войска и выступать от его имени.

Официальный ответ Генерального Штаба генерал-майора В. Г. Науменко (сюда мы включили и свидетельство старшего офицера 1-й Казачьей Кавалерийской дивизии войскового старшины Н. Г. Назаренко о службе Бойчевского в 15-м ККК) от 19 ноября 1973 года был следующим: Господин Бойчевский!

<…> на основании всего достоверно известного мне, а также на основании подлинных документов моего собственного и Войскового архивов напоминаю Вам о следующих фактах.

Вы, господин Бойчевский, не являетесь ни кубанским казаком, ни приписным, ни даже проведенным приказом по Кубанскому Казачьему Войску. Вы никаким образом не участвовали в Гражданской войне 1918–1920 годов и не являетесь Георгиевским кавалером, так как, в то время Вы были несовершеннолетним мальчишкой. Вы никогда и нигде не были моим воспитанником. Вы в начале эмиграции были подобраны русским Крымским Кадетским Корпусом, обосновавшимся в городе Белая Церковь (Югославия). В 1923 году, Вы, попавшись в нем на краже Георгиевского креста и удирая, выскочили через окно, где были пойманы с поличным и тут же исключены из него директором этого Корпуса, генералом Римским-Корсаковым. После этого Вы со своим братом устроились подмастерьями в сапожной мастерской группы дорожного строительства войскового старшины Гуреева, базировавшейся в городе Кральево. (Далее описывается случай, когда Бойчевский с братом, задолжавшие за наем помещения сербке, приютившей их, «удрали» с денежными задатками заказчиков и кожевенными товарами в Белград, «совершив, таким образом, воровство, которого эти люди не прощают вам по сие время». За украденное «братцами» расплачивался из своего кармана генерал Науменко. О последнем он не говорил даже своей семье. — П. С.)

В Белграде Вы, господин Бойчевский,… до конца осени 1943 года не имели ничего общего ни со мной, ни с казаками Кубанского Казачьего Войска, Войсковой штаб которого пребывал в этом городе и, по всем перечисленным тут до сих пор причинам, Вы не могли командироваться тогда мной в Млаву, в штаб 1-й Казачьей Кавалерийской дивизии. К слову, Вы никогда не были в Млаве и, выдавая себя за якобы командированного туда в 1943 году, показываете полное незнание даже того, что эта Казачья дивизия и ее штаб находились не в Млаве, а в 11 километрах от этого города, в большом военном лагере. Часть же ее полков находились еще дальше, в таком же лагере под городом Прашниц.

Спустя больше месяца после переброски этой дивизии из Польши в Югославию, начавшейся по приказу генерала Цейтцлера от 22 сентября 1943 года, Вы, в ноябре придя ко мне в Войсковой Штаб в Белграде, стали домогаться того, чтобы я, как Войсковой Атаман, направил Вас в распоряжение ее штаба.

Однако в этих домогательствах Вам было мною категорически отказано, основанием чего было то, что, как уже указано здесь, Вы не казак, который нигде никогда не служил в строю, не окончил даже Кадетского Корпуса и был замаран воровством.

Тогда Вы, помимо моего ведения, обратились к иному, злоупотреблявшему моим именем лицу, которое выдало Вам и Вашему брату подложные свидетельства о том, что Вы якобы состоите в чине сотника, а он — в чине лейтенанта, с каковыми вы… и отправились в штаб 1-й Казачьей дивизии.

<…> вы, прибыв в конце ноября 1943 года в этот штаб, находившийся в Сизаке (Хорватия), были как неимевшие никаких военных знаний, зачислены в пропагандный взвод лейтенанта Регера, разумеется, без права ношения немецких офицерских погон. Однако тут Вы, господин Бойчевский, благодаря лжесвидетельству и протекции… были через пару дней назначены с чином сотника в конвой генерала фон Паннвица, но, по-прежнему, без прав ношения офицерских погон.

(Из письма войскового старшины Н. Г. Назаренко: «… Оба «братца» оставались в нашей дивизии: Алексей в конвойной сотне, а Георгий в пропагандном взводе Регера, каждый, стараясь выслужиться на своей тыловой службе, фискаля по старой привычке на казаков за каждый пустяк…

Это могут подтвердить чины Объединения ветеранов [15-го ККК]…

… Георгий Бойчевский, как чин, состоявший на нестроевой службе и не прошедший экзамена на испытании в знании военного дела в рамках лейтенанта строевой службы немецкой армии, не имел права ношения офицерского мундира, петлиц и погон этой армии, вследствие чего он, подобно остальным «белградцам» служил у нас, как крейтеровский лейтенант на «честном слове».

Поэтому он «гулял» в немецком солдатском мундире, подпоясонном солдатским поясом, на бляхе которого было написано «Гот мит унс» и носил погоны хорунжего Кубанского Войска, к которому никогда не был приписан кем-либо.

На таком же положении состоял и его брат Алексей с чином «сотника», которому, правда, лучше повезло. Он был по вышеупомянутой протекции назначен командиром конвойной сотни генерала Паннвица тоже без прохождения какого-либо экзамена на этот чин потому, что эта сотня была укомплектована исключительно старыми казаками, ветеранами Первой мировой войны (от которых уже нельзя было спрашивать полных строевых способностей) и являлась не строевой, а охранной единицей Штаба.

… Теперь господин Бойчевский состоит на высоком положении, самозванно величая самого себя казаком и войсковым старшиной…

Я и известные чины моего объединения можем доказать сказанное выше, так же как и то, что оба они «вылетели» из нашего 15-го Казачьего корпуса до капитуляции Германии, один в чине сотника, а другой в чине лейтенанта, так и не побывав ни в одном бою, не раненные ни в какое место и не имея, несмотря на все их ухищрения, никаких боевых наград. Имеющиеся у них знаки, по два на каждого без мечей, выданы были им не за боевые заслуги, а за усердную службу, главным образом, в стукачестве на казаков и фронтовиков. Их доносов было более всего в нашем отделе 1С Штаба корпуса, причем они поражали своей мелочностью и подлым враньем, не говоря уже о пресмыкательстве перед немцами». — П. С).

Все это голые факты и Вам следует раз и навсегда уразуметь истину, что Вы, как воспользовавшийся подложными документами и лжесвидетельствами… для присвоения себе чина сотника и пролезания в конвой генерала фон Паннвица, являетесь самозванцем, а потому, чье бы то ни было производство Вас в следующий чин, является недействительным]

Всех знающих истину, также до крайности возмущает наглость Ваших претензий по поводу того, что войсковой старшина Н. Назаренко возглавляет объединение его сослуживцев — казаков-ветеранов 15-го Казачьего Кавалерийского корпуса.

В этом случае Вам надлежит также уразуметь и следующие факты, явствующие из данных, имеющихся в подлинных документах, [свидетельств] его одностаничников и сослуживцев, как этого корпуса, так и предшествовавших созданию последнего, казачьих боевых частей: он коренной казак станицы Старочеркасской Донского Казачьего Войска, по эмиграции в Румынию получил там военное образование (военный лицей и кавалерийское училище), стал кадровым офицером ее армии и с того времени действовал против коммунизма сперва в Румынии, где был двоекратно награжден с производством в чин сотника, а затем продолжал эти действия за Железным Занавесом Москвы.

(В 1933 году, при попытке перебраться с разведзаданием в СССР через Днестр, Н. Назаренко был схвачен, прошел подвалы ОГПУ-НКВД, осужден на сибирскую каторгу, бежал, участвовал в восстаниях, вновь попал в руки большевиков, был осужден, снова бежал, партизанил на Кавказе, командуя казачьим отрядом до начала войны в 1941 году. — П. С.)

<… > В сентябре он вывел отряд с Кавказа на Дон, начав действия на коммуникациях отступавших частей Красной Армии, а в октябре присоединил его к германской армии, в составе которой он стал участвовать как казачий ауфклярунгсабтейлунг (разведывательный дивизион — П. С.) в ее дальнейших боевых операциях на Восточном фронте. Этот отряд с 19 декабря 1942 года пребывал в боевой группе тогда полковника фон Паннвица до ее расформирования в феврале 1943 года, после отозвания последнего в штаб генерал-полковника фон Клейста для руководства в спешном разрешении дела создания казачьих полков, намеченного еще в ноябре 1942 года.

27 февраля 1943 года, согласно приказу о создании таких полков под Херсоном, Н. Назаренко, так же, как и командиры всех других казачьих отрядов южного участка Восточного фронта, двинул туда свой отряд, еще в пути развернул его в 1-й Донской полк, который первым прибыл к месту своего назначения и, таким образом, стал там (село Музыковка) ядром сбора остальных частей 1-й Казачьей Кавалерийской дивизии, переброшенной затем, начиная с 25 апреля 1943 года, в Польшу, в военные лагеря под Млавой и Прашницем.

После переформирования там этих полков, состоявшегося 1 мая 1943 года, Н. Назаренко, оставаясь в должности командира своей сотни 1-го Донского полка на основании личного указания генерала фон Паннвица получил кен-бух — служебную книжку за № 1 в знак признания за ним офицерского старшинства по 1-й Казачьей Кавалерийской дивизии, а два месяца спустя после создания этой дивизии, то есть 1 июля 1943 года, был произведен им в чин ротмистра за предшествовавшие военные заслуги на Восточном фронте.

(Из письма войскового старшины Н. Назаренко Г. В. Губареву, автору «Казачьего словаря-справочника»: «… из 7-ми ранений у меня три самые подлющие: одно — навылет пулей, задевшей шейный позвонок; другое — пулей в область сердца, «тяж», от чего все горьше «конфузит» его работу; а третье — разрывной пулей в пах, где осколки таковой блокируют болями всю ногу от бедра. В довершение: взрывной волной полковой мины… меня так швырнуло, что повредило позвонок в области «скиатики»».)

В сентябре 1945 года, войсковой старшина Н. Назаренко, пребывая в Западной Германии, в лагерях ДиПи, создал ядро объединения своих сослуживцев — казаков-ветеранов 15-го Казачьего Кавалерийского корпуса и других воинских казачьих частей, а после нашего переезда в США в 1949 году, учредил отделы этого объединения в ряде стран.

В настоящее время он имеет письменное полномочие действовать, как представитель полковника Вагнера, бывшего своего полкового командира, а затем и командира 1-й дивизии 15-го Казачьего Кавалерийского корпуса, который одновременно возглавляет Союз Ветеранов Легких Войск Германии и Немецко-Казачье Объединение Ветеранов этого корпуса.

<…> Вы, господин Бойчевский, будучи не казаком, а кадетской недоучкой, проворовавшимся типом и самозванцем, не побрезгавшим подложными документами и лжесвидетельствами для присвоения себе офицерского звания, смеете изображать из себя «возглавляющее начальство» над ветеранами 15-го Казачьего Кавалерийского корпуса и даже пишите в Вашем письме от 8 ноября с. г. следующее:

«Назаренко следовало бы обратиться ко мне за разъяснениями и просьбой получения согласия от чинов 15-го К. К. К. на представительство 15-го К. К. К. в Америке».

Тут я Вас спрашиваю: какие вообще «объяснения» Вы способны кому-либо дать, по каким бы то ни было казачьим вопросам, когда Вы до сих пор не знаете даже того, кем именно являются казаки, а потому пишите в том же письме следующее: «Я занимаюсь бывшими чинами русского происхождения Казачьего сословия, и потому ко мне много наших сослуживцев немцев обращались с подобным вопросом о принятии их в ряды Кубанского Казачьего Войска»!

Меня поражает Ваше невежество… Поэтому, попробуйте хотя бы теперь осмыслить то, что казаки даже в Российской Империи никогда не считались сословием. (Энциклопедический Словарь Ф. Павленкова, 1899, стр. 2396).

Что же касается Вашего заявления, что Вы берете на себя также смелость по принятию не казаков в казаки нашего Кубанского Казачьего Войска, то это уже является верхом Вашего нахальства.

Господин Бойчевский, я заявляю Вам: прочь Ваши грязные руки от нашего Кубанского Казачьего Войска и от ветеранов любых наших казачьих частей!

С подлинным верно, Генерального Штаба генерал-майор Науменко.

 

Освобождение Праги. Трагедия 1-й дивизии РОА

Находясь летом 1945 года в лагере Кемптен, генерал Науменко собрал свидетельства об освобождении Праги 1-й дивизией РОА под командованием генерала Буняченко, событиях, предшествующих пражским, интернировании дивизии американцами с последующей выдачей советам, а также свидетельства очевидцев о майском восстании в чешской столице и вступлении туда Красной Армии.

Некоторые разночтения в датах и количественном составе воинских частей оставлены так, как они были записаны со слов рассказчиков.

Офицер разведки 1-й дивизии лейтенант Александр Иванович Конаш разделил до конца судьбу своей дивизии. Вот, что он рассказал о ее трагедии.

<…> 8 марта дивизия выступила из Мезингена на Штетин. Немцы предлагали перевезти ее по железной дороге, но, ввиду того, что для этого надо было до 40 поездов, а перевозка должна совершиться по единственной железнодорожной линии, это заняло бы очень большое время. Начальник дивизии генерал Буняченко, опасаясь, что при таком положении его части будут разбросаны по немецким частям, отказался от перевозки и повел дивизию пешком.

Затем, частично, после прохода Нюренберга, была совершена железнодорожная перевозка.

24—25 марта дивизия была сосредоточена восточнее Берлина у большой излучины Одера, где у советов был сильный тет де пон, о который разбилось несколько попыток немцев взять его. Последняя была накануне подхода дивизии РОА.

Перед этим предмостным укреплением была затоплена путем уничтожения дамбы большая площадь земли и только фланги оставались доступными для наступления.

Немецкое командование предложило Буняченко атаковать это укрепление, сказав, что его атака будет поддержана огнем тяжелого артиллерийского полка немцев и всей наличной авиацией. Наступление было назначено на 9 апреля.

Власов, прибывший 6 апреля в расположение этой дивизии, числа 7 или 8 уехал в сопровождении германского авиационного генерала Ашенбренера.

В условленный час 1-я дивизия пошла в наступление, но поддержки тяжелой артиллерии германского полка она не получила, а в момент начала атаки было получено сообщение из германского штаба, что, вследствие облачной погоды, авиация принять участие в наступлении не может.

Тем не менее, части 1-й дивизии перешли в наступление и на своем правом фланге (на южном участке) сбили, кажется, румынские части и продвинулись километра на три. Здесь они закрепились, и начальник дивизии просил германское командование подвезти артиллерийские снаряды. Но ему было в этом отказано и мотивом отказа являлось то, что завтрашняя дневная порция снарядов была выдана.

Тогда Буняченко сказал, что дальнейшее наступление прекращает и предлагает немцам к известному часу прислать смену для занятия захваченного сегодня рубежа.

Немцы смену прислали, и 1-я дивизия отошла в прежнее место своего расположения в районе большой излучины.

Числа 13–14 апреля было получено приказание германского командования 1-й дивизии передвинуться к Губену, что юго-восточнее Котбуса, и занять на Одере передовую линию на участке примерно 30 километров, сменив там германские части.

Познакомившись с обстановкой, начальник дивизии узнал, что этот участок очень уязвим, что Одер здесь во многих местах проходим, что красные уже навели там мосты даже для танков.

Учитывая то обстоятельство, что германское командование не поддержало его наступление на предмостное укрепление, отказ в артиллерийских снарядах и то, что за время стояния в районе излучины Одера в расположение дивизии прибывали отдельные роты и даже батальон русских солдат, бывших ранее при германских частях, которых они обезоружили и направляли в лагеря военнопленных, начальник 1-й дивизии заключил, что германское командование намеревается ликвидировать русские части. А потому он принял решение не идти в район Губена, а направиться на юг, в район Праги, куда по его данным подходила 2-я дивизия и куда двигались казаки фон Паннвица. Тогда составилась бы большая группа, которая могла предпринять крупные операции.

Сообщив, что он выполняет приказание, начальник дивизии выступил в указанном ему направлении, но в ночь с 17 на 18 апреля свернул на Дрезден.

Германское командование в течение всего следующего дня не знало, где находится дивизия, и лишь через день его самолеты обнаружили направление ее движения и дальше следили за ней.

В последующие дни спускалось несколько офицеров, присланных германским командованием для выяснения, что предполагает предпринять Буняченко. Он отвечал, что идет на соединение со 2-й дивизией и казаками, после чего готов принять участие в боевых действиях.

Перед городом Баденбахом, на мосту через реку Эльбу, немцы пытались остановить дивизию, выставив по ту сторону танки и артиллерию, но Буняченко приказал своим танкам ночью, под лучами прожекторов, перейти мост, что и было сделано. Немцы расступились, и дивизия прошла.

В районе южнее Дрездена было тяжелое положение, когда примерно на расстоянии 30 километров друг от друга двигались с запада американцы, а с северо-востока красные. Ночным переходом дивизия Буняченко вышла из этого мешка.

После пяти дней отдыха, в конце апреля, 1-я дивизия получила новое приказание германского командования — двигаться на Брюн на соединение со 2-й дивизией РОА. Но уже тогда германскому командованию было известно, что Брюн занят красными войсками, а 2-я дивизия не существует.

Осведомившись через свою разведку об этом, Буняченко повел свою дивизию в направлении на Прагу и в первых числах мая был в 60 километрах от нее.

Сюда к нему приезжали неоднократно представители чешского национального комитета с просьбой поддержать готовящееся восстание. Буняченко ответил, что помогать не будет, но не будет помогать и немцам в их борьбе с повстанцами. Если же немцы будут бесчинствовать, то он выступит против них.

Затем он двинулся дальше, мимо Праги, и остановился в районе местечка Литен (южнее Праги).

5 мая началось восстание в Праге, но через два дня немцы его стали подавлять, жестоко расправляясь с городом и населением.

К этому времени Власов опять прибыл к дивизии Буняченко. Немцы уже не выдавали довольствия и снабжения ее частям. Из Праги неслись вопли отчаяния и просьбы к Власову о помощи.

7 мая последовал приказ начальника 1-й дивизии РОА, в котором он говорил о предательстве германского командования в отношении русских частей и о том, что с 17 часов он вступает в боевые действия против германских частей, подавляющих восстание в Праге.

Через сутки был отдан приказ о выступлении на Прагу. Она была окружена с востока, юга и запада. Воодушевление солдат РОА велико. Быстро наступая, они очищают почти всю Прагу. Взято и передано чехам до 12 тысяч пленных солдат СС.

Население Праги с энтузиазмом приветствует солдат РОА и Власова. Повсеместно его портреты, на улицах столы с едой и питьем, солдат и офицеров засыпают цветами, мужчины и женщины помогают застревавшим в воронках и среди разрушений орудиям и повозкам.

Но вот получены сведения о приближении к Праге красных войск и Буняченко отдает приказ об отходе своей дивизии на Литен.

Власов, присутствующий при этих действиях 1-й дивизии, которыми руководил ее начальник, с отходом дивизии выехал в Пильзен к американскому командованию для переговоров об интернировании дивизии.

По распоряжению американского командования она переходит в город Бероун, где и сложила оружие. 13 мая должно было определить, кто из чинов дивизии куда хочет идти. Должны были быть с одной стороны советский флаг, к коему собираются желающие перейти к красным, с другой — Андреевский, обозначающий место сбора не желающих возвращаться под власть советов.

Настроение определенно против сдачи. Но вот прошло назначенное для этого время, все ждут с волнением и вдруг, совершенно неожиданно, в 10 часов утра получено распоряжение начальника дивизии, тем, кто не желает сдаваться, разбиться на маленькие группы по три человека и с ручным оружием расходиться по лесам.

Началась паника, разбиваясь на группы, солдаты и офицеры направились на юг, но верстах в шести от места, откуда они ушли, их встретили американские танки и было приказано всем повернуть обратно.

Такое распоряжение было вызвано требованием красного командования, которое, опираясь на ранее составленные условия, потребовало выдачи всех чинов, которые находились в советской зоне. После этого началась еще большая паника. Только небольшому числу людей удалось пройти через американское танковое оцепление.

А в это время среди толп солдат дивизии появились легковые автомобили красных, и с них красные офицеры начали успокаивать власовских солдат, говоря, чтобы они не верили немцам, что им советская власть все простила, что нет смысла им идти на неизвестность, когда дома их ждут Родина и их семьи.

«Братцы! Куда вы уходите? Ведь дома ждут вас ваши дети и жены, спокойная жизнь и заслуженный отдых» — ласково говорили они и это повлияло на некоторых. Они стали стягиваться к назначенному пункту, за ними потянулись остальные, и в результате больше 95 процентов офицеров и солдат решили остаться. И лишь несколько сот человек, одиночным порядком и небольшими группами, смогли проникнуть за американское оцепление.

Сам Конаш решил уйти, но предварительно побывать у красных, чтобы увидеть самому, что там происходит. Со своей подводой и одним солдатом, сняв офицерские знаки, он в числе последних подошел к сборному пункту. Там не было никакой стражи или охраны. Конаш говорил, что сердце его разрывалось от тоски, когда он видел горы оружия и танки, отобранные американцами от частей дивизии.

Здесь он имел характерный разговор с одним советским фельдфебелем (старшиной).

Он, со своей повозкой и солдатом, сидел в стороне от остальных. На повозке было несколько банок бензина. В это время у проезжающего мотоциклиста-фельдфебеля что-то случилось с мотоциклом, он остановился и очень вежливо, именуя его старшим лейтенантом, хотя знаков чина на нем не было, спросил, не может ли тот дать ему немного бензина. Конаш его снабдил таковым и предложил папиросы. Тот стеснялся брать, говоря, что не хочет его обижать.

Затем они сели и разговорились. Конаш сказал ему, что они встретились случайно, через несколько минут разойдутся и едва ли когда увидятся. Поэтому он обращается к нему и просит его по-человечески, отбросив то, что они враги, сказать, что, по его мнению, ожидает сдавшихся.

После некоторого раздумья фельдфебель сказал, что, конечно, нельзя и думать, что советская власть простит власовцам. Что, несомненно, все видные деятели и командный состав будут уничтожены, а остальные до конца дней своих будут пропадать в ссылках и концлагерях.

На этом они распрощались. Конаш поблагодарил его и решил немедля уходить. Ночью, бросив свои вещи, он ползком прошел между американскими танками и ушел дальше на юг, перешел границу Чехии и Судет, затем судетско-баварскую и вышел через Ландсгут на Мюнхен, откуда направился в Мюнзинген к семье. Семья его ушла с частями 2-й дивизии, и в поисках ее он пришел в Кемптен.

1-я дивизия закончила свое существование в деревне Бекендорф. Сдалось не менее 25 тысяч человек.

Лейтенант Конаш рассказывает о довольно любопытном факте, который передает со слов присутствовавшего при этом капитана Гжицкого (1-я дивизия РОА).

<…> 13 мая, после того как была обезоружена 1-я дивизия, но еще не передана большевикам, в деревню Бжезницы (Бекендорф), где помещался начальник дивизии генерал Буняченко со штабом, приехал командир 4-й красной танковой армии генерал-лейтенант Исаев и просил доложить о нем. Когда его принял Буняченко, он ему представился, а потом сказал: «Ну, что там, давайте по-русски обнимемся», и они расцеловались.

Потом Исаев поблагодарил Буняченко за освобождение Праги от СС и сказал, что просит от имени ВЦИКа, чтобы он сберег свою дивизию, что она реабилитирована, но для закрепления этого ее предполагается послать на Балканы, в Хорватию, для ликвидации частей СС (там находилась и дивизия Паннвица).

Что было дальше, Гжицкий не знает, так как Буняченко, стоявший во время разговора с Исаевым опершись левой рукой на стол, у себя за спиной показал правой рукой, что все присутствовавшие (их было четыре человека) могут выйти, что ими и было сделано.

О чем говорили дальше, не известно, но в тот же день Буняченко отдал приказ о том, что, кто не хочет попасть в руки большевиков, должен распылиться на маленькие группы и уходить в леса.

Как известно, этого не допустили американцы, выставив танковое оцепление и не пропуская власовцев на юг, но, все же, тысяч до шести их ушло. Ушел и Буняченко.

… Конаш подтверждает совершенно определенно, что [дивизией] Буняченко от СС была освобождена вся Прага, за исключением Старого Места и Града.

Майор РОА Александр Михайлович Перфильев, забайкальский казак, приехал в Кемптен из лагеря Неккаргартаг, близ Хайльброна. В поисках своего сына он пробирался в расположение уцелевших казаков бывшего Казачьего Стана в Северной Италии.

<…> В Прагу он попал 25 апреля. 2 мая немецкое командование, ввиду ожидаемых событий в городе, предложило всем военнослужащим перейти из гостиниц в казармы. Перфильев перешел из гостиницы на частную квартиру.

4 мая. В Праге усиленная охрана немцев около военных объектов. На площадях дежурят танки.

5 мая. Начались чешские национальные манифестации в связи с предложением союзников немцам капитулировать. Тех русских, которые этому сочувствовали, чехи приветствовали очень сердечно. В городе замечалось усиление деятельности коммунистов. Впервые распространился слух, что власовские части в предместьи Праги и готовы помочь повстанцам. Немцы готовы к восстанию и гестапо спокойно выжидало.

Перед обедом в центре города началась стрельба, появились танки. Вооруженные чешские партизаны, как националисты, так и коммунисты, стали нападать на здания, занятые немецкими войсками.

Перфильев с трудом добрался из комендатуры на свою квартиру на окраине Винограды. Там снял форму и уничтожил военные документы. Из квартиры нельзя было выйти, — всех арестовывали.

6 мая в 10 часов утра явились вооруженные люди и арестовали всех бывших на квартире — Перфильева и четырех латышских офицеров, совершенно безосновательно предъявив им обвинение в принадлежности к войскам СС. Отвели в помещение криминальной полиции, где содержали, как арестованных, до утра.

7 мая большую группу арестованных перевели в пустое помещение кинематографа около Вацлавского наместья, причем по пути всю группу четыре раза ставили в две шеренги к стенке лицом с поднятыми руками и якобы собирались расстреливать. В кинематографе издевались над женщинами и стариками, их избирали. Производившие допрос были пьяными и продолжали пить водку и во время допроса.

Перфильеву удалось выбраться из этого помещения только после того, как он заявил о своей принадлежности к РОА, и когда это было подтверждено одним из офицеров штаба РОА, вызванного в помещение кинематографа. Его и одного латыша вывезли на окраину города, где были расположены части 1-го полка 1-й дивизии [РОА]. Затем удалось вызволить и остальных трех латышей.

В ту же ночь 1 — й и 2-й полки 1 — й дивизии РОА перешли на другую окраину города и приняли участие в боях против частей СС, уходивших из Праги. В ночь на 8 мая, ввиду подхода красных частей, 1-й бригаде было приказано идти в направлении на Пильзен.

8 мая. Движение на Пильзен, причем части СС, находившиеся с флангов дороги на холмах, обстреливали власовцев из пулеметов и артиллерии. Им приходилось время от времени отстреливаться из орудий и пулеметов. Так шли целый день до города Бероуна. Там стали биваком и переночевали.

10 мая пришел приказ штаба дивизии сдать оружие американцам. Его сдали, оставив только на 10 человек винтовку и офицерам револьверы. Сдача оружия произошла за Бероуном.

11 мая пошли дальше обезоруженные и заночевали в нейтральной зоне в лесу. Было известно, что следом идет и стремится [их] окружить Красная Армия. В частях начались волнения. Многие стали уходить одиночками.

12 мая на рассвете части двинулись дальше в направлении расположения американских войск. Когда после полудня была достигнута американская зона, выяснилось, что американское командование не пропускает власовцев на свою территорию.

Перфильев свернул в сторону, проник через американскую зону и добился у чешских властей пропуск на Пильзен.

Русский инженер из Праги, который просил даже в дневнике не называть его фамилию, 12 июля 1945 года привел генералу Науменко выдержки из записок своей жены-чешки, оставшейся в Праге. Он сказал, что его жена, как и большинство чехов, отождествляла понятие русский и большевик, считала рассказы эмигрантов об ужасах, творимых последними, вымыслом.

<…> 4 мая. В городе [Праге] большие приготовления к встрече освободителей (американцев и англичан).

5 мая. (Супруга инженера выехала из Праги в загородный домик.) Из радио узнала о восстании чехов в Праге. Общее мнение, что Прага «загорелась» своевременно, так как союзники — англичане и американцы недалеко. Радио из Праги настойчиво взывает о помощи. Оно сообщает о зверствах СС-цев, употребляющих огнеметы и производящих массовые расстрелы жителей Праги.

Власовцы обезоружили 10 тысяч солдат СС. Эта весть страшно поразила нас. Мы считали, что Власов с немцами. (Здесь в дате ошибка. По всем данным, власовцы не могли быть в Праге раньше 7 мая.)

6 мая. Дачники приготовляются к встрече освободителей (американцев и англичан). Слышна канонада из Праги и с Сазавского полуострова (Сазавский полуостров — это местность, образуемая реками Сазава и Млдава, шириной от 5 до 50 километров и длиной 50–60. Его еще шесть лет назад заняли СС-цы, устроили там аэродром, полигон и прочее. Местные жители частично выселены, зона эта запретная).

На нем опустились советские парашютисты и на него проникли партизаны.

7 мая. Канонада прекратилась. Слышны отдельные выстрелы. Прага просит помощи союзников. Немецкое радио требует сдачи оружия. Стало известно, что русские войска в Ольмюце, а американцы под Прагой. Все удивляются, почему они не входят в город.

8 мая. В Праге жестокие, кровавые бои…

9 мая. Советские войска в Праге. Над замком красный флаг. Встречаются русские и чешские генералы. По радио бесконечные грустные русские мелодии, которые звучат в ушах, как погребальное пение, вызывающее слезы радости.

10 мая. Все поражены, как неожиданно не стало немецкой армии.

11 мая. Утром с полуострова появился первый танк. За ним другие. Дачники скопляются на берегу реки, желая говорить с «братом-славянином». Но те просят водки и женщин — это главное, о чем говорят они. Крестьяне в изобилии раздают продукты, шлют их и в Прагу.

Из Праги приезжают первые чешские повстанцы, но большой радости населению они не доставляют, ни своим видом, ни своими речами. Они произносят пламенные слова, настроены большевистски и коммунистически. Эти речи заставляют население притихнуть и призадуматься. Они с тревогой задают вопрос, все ли в Праге так настроены.

12 мая. Возвращение в Прагу. По дороге встречается масса красноармейцев. В Праге большое веселье. Масса танков. Пыль, пыль и пыль…

13 мая. Ратхаус (здание ратуши) и много старинных домов в развалинах. Кажется, что радость пражан сдержана. «Братья-славяне» совершенно иные, чем представляли пражане. Их вид, привычки, обычаи так незнакомы для нас, что многие пражане повесили нос на квинту.

Незваные посещения в домах каждую минуту. Множатся жалобы, что многие вещи уносятся ими «на память». Карманные часы, драгоценности в большом числе незаметно остаются в карманах посетителей.

Осторожные пражане перестают уже предлагать спиртные напитки и запирают свои дома на семь замков. Счастье для Праги, что германцы почти все выпили, а то «братья-славяне» могли бы допиться до того, что с ними невозможно было бы справиться.

А ведь говорят, что пришли элитные, гвардейские части, а что же будет, когда придут остальные — это у нас только на горизонте.

14 мая. Начинаем разбирать баррикады. Страшно смотреть на залитые кровью камни. Но вскоре нас на работах заменяют пленные и арестованные немцы… Много веселых сцен и издевательств. Если бы обстановка переменилась в пользу немцев, то чехи были бы сметены ими с лица земли.

Нами пережита перспектива немецкая, она характеризуется террором, но русская более брутальна.

17 мая. Вид пражан был бы больше самоудовлетворен, если бы они не видели «братьев-славян». Они были бы рады их не видеть. Все наши «салонные» коммунисты до мозга костей вылечены, отрезвели, но и мелкий народ тоже разочарован и в будущее смотрит с недоверием.

24 мая. После долгого поста решаемся идти на концерт, данный украинской труппой. Хорошие силы. Характер концерта пропагандный. Люди примитивны, совершенно не похожи на старых царских артистов. Слова вежливости отсутствуют…

26 мая. (В провинции). Наш домик стоял много лет, и никто в нем ничего не тронул. За двадцать прошедших дней, стоящие здесь войска наших «братьев» разграбили его дотла. Картина грустная. Жизнь идет под девизом, «что твое, то мое…»

5 июня. Больно смотреть на опустошения, производимые русскими солдатами. Крестьяне, прежде их встречавшие, теперь отворачиваются и прячутся. Но, слава Богу, количество советских войск уменьшается. Все спрашивают Бога, когда же начнется хорошая жизнь.

 

«Архиепископ» Николай — посланник Папы Римского

7 февраля 1946 года в лагерь Мемминген прибыл о. Николай, «архиепископ» Папы Римского, посланный им «для защиты интересов гонимых русских» (под русскими подразумевались все выходцы из России). Чтобы выяснить цели, преследуемые «папской защитой», возможности самого о. Николая в заступничестве перед американским командованием о людях, насильственно отправляемых в СССР, и получить от него известия о казаках, оставшихся в Италии, генерал Науменко встретился с «архиепископом».

<…> Мы встретились, как старые знакомые (он из донских казаков). Я подошел к нему под благословление, и мы трижды облобызались.

Разговор состоял, главным образом, из моих вопросов и ответов о. Николая. Он рассказал, что когда прибыл в Германию, то видел, что дело близится к краху, поэтому держался в стороне. Сказал, что теперь, когда за гонимых русских людей заступиться некому, решил это сделать.

Он поехал в Рим, там пробыл два месяца и получил от Папы Пия документ о назначении его митрополитом Германским с титулом архиепископа Ратьярского. На мой вопрос, что значит этот титул, он объяснил, что все епископы, подчиненные Папе, имеют титул по какой-либо части Святой земли. Получил его и он, но что это за часть Святой земли, он мне объяснить не мог.

Таким образом, он вошел в подчинение Римского Папы и получил от него задачу защищать интересы русских, как православных, так и католиков. Во исполнение этого поручения, о. Николай и был 31 января у командующего 3-й американской армией генерала Трускота. Тот принял его очень хорошо, сказал, что он всемерно сочувствует нам, но что у него имеются распоряжения своего правительства, которые он обязан выполнять. Разговор шел о случае в Дахау и о предотвращении таких возможностей в будущем. Генерал Трус-кот обещал, по-возможности, задержать дальнейшие действия по отправке людей в Совдепию, но рекомендовал предпринять надлежащие шаги для пересмотра американским правительством вопроса насильственной отправки людей в триэсерию.

Таким образом, о. Николай считает, что частично им задача выполнена. На вопрос, каков дан срок или обещание Трускота приостановить акции вывоза (у меня были сведения, что на шесть недель), «архиепископ» ответил, что срок им не указан.

Выслушав все это, я подвел итог, что о. Николаю дано право защиты интересов русских перед американскими, английскими и французскими властями и спросил, а какие за это им (Николаем) приняты на себя обязательства. Он на этот вопрос ответил нерешительно и неопределенно, сказав, что фактически никаких обязательств он на себя не взял, что у Папы несколько изменилось отношение к инаковерующим, что он просто хочет помочь православным, не требуя за это ничего.

Я спросил, каковы будут взаимоотношения с Папой тех православных людей, которые будут через него (Николая) искать защиты Папы. Он ответил, что от них ничего не требуется. Тут вмешался в разговор его секретарь (господин Ващенко Б. С, бывший кавалерийский офицер) и сказал, что он себя называет «римо-католиком православного обряда». Ответ этот ясно показал, каковы обязательства тех, кто войдет под защиту Папы.

Затем я спросил «архиепископа», что должен сделать всякий желающий иметь папскую защиту. Он ответил, что надо обратиться к нему (Николаю) с просьбой об этом и больше ничего. Так как я знал, что дана форма письменного обращения, то спросил, надо ли подавать письменное заявление и по какой форме. На это о. Николай несколько задержался с ответом, а его секретарь сказал, что имеется определенной формы прошение, которое и надо подписать. Тогда «архиепископ» взял свой портфель и вынул из него папку, из которой извлек формуляр прошения. Я его списал полностью. Он гласит:

«Прошение. Прилагаясь к исповеданию православной Вселенской веры, сыновне прошу принять меня в каноническое общение с Вами, Ваше Высокопреосвященство, и подведомственного Вашему Высокопреосвященству духовенства, а равно и под духовную опеку Святейшего Престола, Пия Папы Римского. Дата. Подпись».

Эта форма прошения также указывает на цели, преследуемые Папой. О том, был ли он принят Папой, я не счел удобным задавать ему вопрос.

Далее я спросил, что ему известно о казаках в Италии. Он ответил, что по его сведениям, есть какие-то казаки на севере Италии в районе Венеции, но сколько их, что это за казаки и откуда они взялись, он не знает. Его секретарь сказал, что есть казаки в «каблуке» Италии, то есть в юго-восточной оконечности Апенинского полуострова. На мой вопрос, как их надо исчислять, тысячами или сотнями, он ответил, что сотнями. Он же сказал, что по его сведениям, казаки и их семейства, собранные англичанами при их движении на север Италии и свезенные в лагерь под Римом, в совдепию не вывезены.

Прощаясь, я просил о. Николая при его поездке, предстоящей, по его словам, в ближайшее время в Италию, по возможности выяснить, есть ли там казаки, сколько и кто они такие. Он обещал это сделать.

Имея в виду возможность провокации в связи с моим посещением о. Николая, которое он и его окружение пожелают использовать в целях укрепления своего положения, я был в разговоре [с ним] очень осторожным и больше задавал вопросы, чем сам говорил. О наших дальнейших взаимоотношениях я ничего не сказал, лишь условившись держать с ним связь.

Тем не менее, на следующий же день при посещении Синода, я от протодьякона узнал, что вчера, то есть в день моего разговора с о. Николаем, Г., приглашая его служить с «архиепископом», рассказал, что я виделся с ним и, прощаясь, сказал ему, что я и все казаки мои с ним.

Это обстоятельство встревожило протодьякона, и он обратился ко мне по этому поводу. Я, конечно, все разъяснил ему.

В. Г. Науменко — полковнику Ф. И. Елисееву

(из писем от 24 февраля и 16 марта 1949 года).

<…> В нашем лагере, где немного казаков, мы всегда служим панихиды и по Краснову, и по Шкуро и по всем другим умученным, в том числе и по Рабе Божием Келече. Хотя он и мусульманин, но ведь Бог-то один. Наша церковь молится за всех, душу свою отдавших за братьев своих. Виделся я с ним в последние месяцы в Берлине, и так душевно мы с ним говорили обо всем, так хорошо он держал себя, как казак.

Султан… все время держался в стороне и уже при англичанах вступил в командование Северо-Кавказской горской дивизией. Это было за несколько дней до выдачи всех, то есть в двадцатых числах мая 1945 года. Уже тогда было видно, чем дело окончится.

Служим и по Рабе Божием Гельмуте — это по Паннвицу, который действительно благородно держал себя до конца и закончил свою жизнь на той самой московской плахе, на которой много голов «скатилось с удалых плеч казачьих». Вечная им память, а наша боль душевная по ним никогда не утихнет.

 

О памятном знаке Лиенца

В 40—50-х годах в своих письмах к Атаману Науменко казаки высказывали пожелание об организации «общества лиенцевцев» в США и в других странах их расселения. Один из них, Василий Васильевич Мухин, наряду с установлением контактов, сбором исторического материала, подготовкой к юбилейной, 1955 года, выставке, предложил «выпустить нагрудный значок для оставшихся в живых лиенцев».

Это был первый проект Лиенцевского памятного знака.

В. Г. Науменко — В. В. Мухину. 8 сентября 1951 года

<…> Вы писали о желательности установления нагрудного знака для тех, кто пережил трагедию Лиенца…

Я полагаю, что было бы целесообразнее, если бы нагрудный знак был установлен не только мною, но и представителями Донцов и Терцев. Я полагаю, что самым лучшим было бы, если бы сделали это: я, и. д. Донского Атамана генерал Поляков и, за отсутствием Атамана у Терцев, самым достойным казаком этого Войска — полковником Рогожиным. По этому вопросу я написал ему и ожидаю ответа.

Значок должен соответствовать событию, в память которого он устанавливается и над этим надо серьезно подумать. По этому вопросу я просил подумать и Рогожина. Прошу о том же и Вас.

<…> Полагаю, что одним из отделов выставки могли бы быть материалы о дивизии Паннвица. Хотя это непосредственного отношения к трагедии не имеет, но казаки эти жили одною думою с остальными и пережили такую же трагедию, но только не в Лиенце.

В. В. Мухин — В. Г. Науменко. 14 сентября 1951 года Ваше Превосходительство, господин Войсковой Атаман. <…> Я бы хотел иметь [предложить] значок следующей формы: в терно- вом венце крест, подобный Георгиевскому, с надписью «Лиенц 19 1/VI 45». Значок должен быть среднего размера, на траурной ленте. Безусловно, кто-либо может предложить более совершенную его форму.

В. Г. Науменко — В. В. Мухину. 10 октября 1954 года <…> Вчера получил от В. П. Косиновой флаг русский, который был в лагере Пеггец. Он имеет полосы из «подручного» материала. Белая и красная, как и полагается, а вместо синей, серая. Использую его для выставки.

Ввиду того, что до 10-й годовщины казачьей трагедии осталось всего семь с половиной месяцев и кое-что уже для выставки собрано,… я полагаю, что в ноябре мы можем собраться…

Тогда же можно поговорить о нагрудном знаке в память трагедии.» Этот вопрос сложный: только ли Лиенцской, или всей, в ее совокупности, то есть полков Стана и частей Паннвица?

Вопрос можно разрешить, как был [он] разрешен после эвакуации из Крыма. Знак был один, а подписи разные: «Галлиполи», «Лемнос», «Чаталджа» и для Штаба Врангеля и тех, кто был в Константинополе, — без всякой надписи. Над этим надо подумать. <…>

 

Открытые письма войскового старшины Н. Г. Назаренко генерал-майору И. А. Полякову

Генерал-майор И. А. Поляков — один из Донских Войсковых Атаманов в период «двуатаманства» после Второй мировой войны (признанный лишь малой частью донских казаков). В 1959 году выпустил брошюру «Краснов — Власов», к 1961-му опубликовал в газете «Россия» воспоминания, в которых выразил «свое» отношение к Казачеству во второй войне, «охарактеризовав» всех — от генерала Краснова до рядовых казаков 15-го ККК, Казачьего Стана и РОА

Возмутились многие. Опровергнул его измышления войсковой старшина Н. Г. Назаренко, поместив «Открытое письмо генералу Полякову» в журнале «Казак». Отсутствие текста противной стороны, нам кажется, не затруднит читателя и не поставит его в ложное положение, так как ответы Н. Назаренко даются с упоминанием сути «обвинения». В редакцию журнала написал и доктор Н. А. Гимпель.

Ваше Превосходительство!

До ознакомления с Вашими воспоминаниями «Краснов — Власов»… я относился к Вам так, как у нас принято относится к старику и генералу.

Бывая нередко целью клеветы и провокаций… я не доверял тому, что говорилось или писалось о Вас, сочувствовал Вам и был готов вступиться за Вас.

Скрепя сердце по поводу сомнительности Вашего права именовать себя Атаманом Всевеликого Войска Донского, я, с грехом пополам, старался считать Вас таковым.

Однако Вы сами так показали себя в своих «воспоминаниях», что теперь даже самому Глазкову незачем трудиться далее над Вашим портретом.

Вы оскорбили нас, бывших фронтовиков, как господ офицеров, так и рядовых казаков всех казачьих Войск. Вы задели память доблестного командира нашего 15-го Казачьего Кавалерийского Корпуса. Вы оклеветали лично мне известных лиц. Мало того, Вы бросили грязную тень на казачью старшину и на все казачество в целом.

Вы обнародовали эти воспоминания на страницах газеты, издали их отдельным трудом и вооружили, таким образом, провокаторов, клеветников и врагов всего Казачества…

На этом основании я вправе и обязан опровергнуть хотя бы наиболее злостную часть Ваших измышлений.

В № 1 [газеты] Вы, говоря о Начальнике Главного Управления Казачьих Войск генерале Краснове, заявляете, что «ему подчинялись все казачьи части»…

На самом деле, у генерала Краснова не было в подчинении никаких казачьих частей.

… В № 2 Вы заявляете, что возглавлявшееся генералом Красновым ГУКВ «подчинялось высшей немецкой инстанции по линии СС».

Это заявление также является ложью, которой Вы, прямо от своего имени цепляете эсэсовский ярлык на шею генерала Краснова и всех его сотрудников по работе.

В действительности же ГУКВ никогда и никаким образом не подчинялось какой бы то ни было «инстанции по линии СС» потому, что согласно Положения об оккупированных территориях, находилось в ведении Военного Командования и Министерства Востока.

Именно поэтому они объявили 10 ноября 1943 года о признании и сохранении всех прав Казачества, которое было освобождено от положения «Ост», а затем генерал Вермахта Кестринг своим приказом от 31 марта 1944 года подтвердил учреждение ГУКВ для защиты этих прав.

Привожу дословное содержание его приказа:

От генерала Добровольческих войск. Учреждено Главное Управление Казачьих Войск. ГУКВ является Представительством перед Германским Командованием для защиты казачьих прав и состоит из следующих лиц:

Генерал Краснов, начальник. Генерал Науменко, полковник Павлов, полковник Кулаков. 31 марта 1944 года. Подпись: Кестринг, генерал от кавалерии.

Благодаря признанию всех казачьих прав, каждое Войско оставалось независимым, и казаки подчинялись, по казачьей части, только своим Войсковым Атаманам. Так что должность генерала Краснова ограничивалась предназначением ГУКВ для защиты этих прав. Ни одна казачья группа или часть не была ему подчинена ни в каком отношении, и он не имел права вмешиваться в Войсковые дела сотрудничавших с ним по работе Войсковых Атаманов.

Поэтому, Донской Войсковой Атаман генерал Татаркин не мог бояться гнева генерала Краснова за свое посещение казачьих частей и вызывать Вас из Вены в Берлин для своей защиты от его гнева!?

В № 2, 3 и 11 Вы, унижая и обезличивая штаб ГУКВ, изображаете его вотчиной «немца, д-ра X.». Последнего Вы представляете «его первым и главным распорядителем»… (Письмо Н. А. Гимпеля в редакцию журнала «Казак» по поводу «воспоминаний» И. А. Полякова см. ниже. — П. С.)

Он ничем не распоряжался и не был причастен к существовавшим между генералами взаимоотношениям. Он безкорыстно и горячо помогал работе на благо казачьих сирот, вдов, инвалидов, военнопленных и стариков. В этом заключалась его работа.

… Затем, Вы оскорбляете казаков, вступивших в РОА, называя их дезертирами. При первой же встрече с генералом Трухиным Вы убеждали его в том, что между ними «могут оказаться и такие, которые путем поступления в РОА стремятся лишь избежать заслуженной ими кары».

Интересно, что думали о Вас генерал Трухин, а затем и генерал Власов, когда Вы, являясь казачьим генералом, который сам нигде не служил, хулил перед ними служивших в РОА своих братьев-казаков…

В№ 13,14 и 15 Вы принимаетесь за генерала П. (Полозова. — П. С) и объявляете его авантюристом,… дезертиром и клеветником. Все это Вы обосновали, если Вам верить, на словах покойного генерала Штейфона, который, конечно, не может отрицать с «того света». По Вашим же словам, Ваше знание генерала П. сведено к тому, что Вы видели его только один раз в жизни…

Генерала П. я знаю не по чужим, бездоказательным словам, а лично. В отличие от Вас, он не заботился о своем личном благоустройстве, не боялся надеть военную форму, не увертывался от службы, а, наоборот, стремился участвовать в борьбе против коммунистов, не страшась близившейся катастрофы.

В доказательство приведу следующий факт. В сентябре 1943 года наша 1-я Казачья дивизия начала боевые действия против частей Тито в Хорватии. Менее чем через месяц, генерал П. пробрался из Загреба через занятую коммунистами территорию на передовую линию фронта нашей дивизии. Оказавшись в расположении моей сотни, действовавшей в составе 1-го Донского полка, генерал П. явился ко мне, скрыв свой чин, чтобы вступить в строй рядовым. Это было в Чепине под Осеком, во время нашего наступления.

Спрашивается, стоило ли ему дезертировать для этого из Охранного Корпуса? И какой дезертир стал бы рисковать в то время своей жизнью от Белграда, через Загреб в Чепин для того, чтобы попасть в строевую действующую часть!?

В штаб нашей дивизии генерал П. попал гораздо позже и при том, не по своему желанию, а по моему настоянию, так как я узнал о его чине и полагал, что ему надлежало быть там.

Знание местных жителей, их языка, территории и наличие бесстрашия, с которым генерал П. добывал необходимые сведения о противнике, сберегли немало казачьих жизней в последующих боях.

У Вас были точно такие же возможности, а кроме того, Вы уже тогда считали себя заместителем Донского Атамана, почему же Вы не последовали примеру генерала П.? Или Вы считали, что занятое Вами в Войске положение обязывало Вас только к заботе о личной своей персоне?

Вы более года отсиживались в Загребе за нашими плечами и за все это время Вы ни разу не отважились побывать в наших Донских полках. Мало того, Вы не удосужились навестить хотя бы раненых донцов, лежащих в самом Загребе.

В № 15,16 и др. Вы принимаетесь за Казачий Стан и изображаете казачье население станиц, как благоустроенное сборище сытых бездельников и уголовников, которые вызвали к себе враждебность местного населения «своим поведением и даже случаями воровства и грабежа». Вы уверяете, что попустительство Доманова «вело к еще большему разгулу…», что между офицерами были такие, «которые спекулировали и лихорадочно стремились лишь к личному обогащению» и т. д.

… Обливая этой грязью офицеров и казаков — поголовно выданных на погибель, Вы стараетесь не оставить возможности даже для защиты памяти этим мученникам, жертвам безбожного коммунизма.

Не довольствуясь представлением казаков как уголовного элемента, Вы также язвите над ними и приводите случай, когда вся одежда казаков была штатской и только одна фуражка была казачьей. Здесь нет повода к насмешкам и упрекам. Вам не пришло в голову то, что в продолжение многолетнего коммунистического грабежа казаки были обобраны до нитки, что родные свои земли они оставили, в чем были и что единственную, оставшуюся у них часть формы, фуражку, они носили из любви к таковой, не имея возможности сделать себе полную казачью форму. То были рядовые казаки. Вы же, казачий генерал, считавший себя уже тогда заместителем Войскового Атамана, имея возможность надеть полную форму донского генерала, по Вашим же словам, под всякими предлогами увертывались от нее, как от проказы, очевидно боясь чего-то?..

Далее в Ваших «воспоминаниях» Вы, «путешествующий» по тылам, глумитесь над нами, фронтовиками. Вы поднимаете нас на смех. Вы, который никогда не был между нами, авторитетно заявляете, что наш Походный атаман генерал Паннвиц был выбран Кононовым, который якобы преподнес [ему] наш 15-й Казачий кавалерийский корпус? Во время выборов Атамана — Кононов уже был известен как провокатор и бывший палач казачества. Он не имел между нами ни авторитета, ни влияния, и, зная это, «зайцем» метнулся после выборов сперва к генералу Власову, а затем вообще скрылся.

Мы знали генерала Паннвица еще до создания нашего корпуса. Знали его у себя на Дону, когда он проявил свой героизм, военное искусство и глубокую любовь к казакам… Немало казачьего населения он вырвал тогда на востоке из красного окружения и сделал возможным его отход. Немало нас, фронтовиков, уже тогда было в составе его группы, о которой знают и пишут до сих пор даже большевики. Наши казачьи части он принял под Херсоном, переформировал и организовал на Млаве и лично водил нас в бои в Югославии. Он заботился о наших инвалидах и немало содержал за свой счет казачьих сирот. Для казаков он был отцом-командиром.

… Здесь нужно сказать, что немцы, начиная от генерала Паннвица и кончая рядовым, идеализировали наше Казачество, вследствие чего относились к нам с большим уважением. Они нашивали себе на мундиры нарукавные знаки и лампасы наших Казачьих Войск, носили папахи и кубанки, гордились этими отличиями нашей казачьей формы, своей службой и службой с нами и, следуя примеру генерала Паннвица, приютили в кругу своих семейств многих наших одиноких сирот. Это были фронтовики, а потому их уважение к нам было возможно сохранить только лишь бережным соблюдением достоинств нашего казачьего звания, воинского чина, личной честности и доблести.

Тридцать шесть тысяч строевых казаков выбрали генерала Паннвица своим Походным Атаманом, но для Вас это только, как Вы пишете, «смехотворная бутафория» и т. п.

Невольно напрашивается вопрос, а в Ваших выборах, где принимали участие и казачки, — сколько человек из всех выборщиков избрало Вас Донским Атаманом?! Почему же Вы не считаете свои выборы смехотворными и сами себя, невзирая на присутствие еще одного конкурента, величаете Войсковым Атаманом? Сколько человек принимало участие в Ваших выборах и сколько еще казаков осталось, признающих Вас Атаманом?

… Родившийся немцем — генерал Паннвиц погиб казаком. Каждого 1-го июня казаки во всех местах нашего рассеяния служат заупокойные панихиды и, несмотря на то, что генерал Паннвиц другой веры, упоминают имя воина Хельмута и просят, чтобы Господь Бог в «селениях праведных» поселил и его среди тех, кто живот свой положил на полях чести и верности своей Родине. Память генерала Паннвица будет светлой и вечной среди казаков.

А как Вы служили в минувшую войну, явствует из Ваших же «воспоминаний».

Вы не собирались служить, как мы остальные… Однако это не мешало Вам пользоваться, завоеванными нашей казачьей кровью привилегиями. Вы грелись под казачьей крышей, ели казачий хлеб и сами пишите, как однажды получили такой большой паек, что сразу и съесть не могли, за казачий счет путешествовали по казачьим и чужим базам. При этом Вы ни разу не одевали казачьей формы и мало того, маскируясь штатской одеждой, как сами же пишите, подслушивали казачьи разговоры, а после докладывали генералу Краснову.

Когда в Италии стало небезопасно, Вы, не будучи раненным ни в какое место, «по блату» влезли в автобус, который должен был перевезти тяжело раненых казаков, на место одного из раненых, а так как Вам нужно было ехать в Пиано, а автобус шел только до Толмеццо и обратно, то поехав в Пиано, он уже не мог вернуться назад. А знаете, что сталось с оставленными ранеными казаками?

Весьма сожалею, что мне пришлось, разбирая Ваше «воспоминание», коснуться мест, которые Вы, в угоду себе, «сгладили», черня тех, кто не может за себя Вам ответить, так как находится или на том свете, или же выдан в СССР..

Н. Назаренко

Многоуважаемый господин редактор!

Генерал И. А. Поляков издал в газете «Россия» свои воспоминания под заглавием «Краснов — Власов»… И. А. Поляков приписывает себе влияние на ход событий, которое он никогда не имел и, между прочим, отношение Петра Николаевича Краснова к Полякову было весьма холодное. Генерал Краснов не придавал генералу Полякову никакого значения и не желал работать с ним. Однако я не собираюсь вступать в критику статей Полякова, а прошу Вас поместить в Вашем журнале опровержение тех мест в статьях, касающихся меня.

Поляков не выписывает имена живущих лиц, но, говоря про «Д-ра X.» каждый, имеющий прикосновение к описанным Поляковым вопросам, понимает, что это я.

…1. Поляков пишет: «Ни одно распоряжение, ни один документ, выданный Штабом (Главного Управления) не был действительным, если на нем не стояла подпись д-ра Х. и немецкая печать, каковая хранилась у него». Это ложь! Никогда я не вмешивался ни в приказы, ни в корреспонденцию Главного Управления. Только в таких случаях, когда надо было поддержать представление перед германскими властями, я не отказывался в подкреплении моей подписью.

2. Главное Управление не было назначено, какой-бы то ни было инстанцией СС, никогда не подчинялось оно СС. После воззвания от 10 ноября 1943 года о правах казаков и изъятия их из положения «ост», Восточное министерство, без содействия СС, организовало Главное Управление с ее начальником П. Н. Красновым.

… Неправильная передача данных подрывает правдоподобность всего рассказа генерала Полякова, окрашенного субъективными, ни на чем не основанными размышлениями.

3. «… могу с достаточным основанием предполагать, что одним из главных источников, откуда раздувалась вражда между Петром Николаевичем и Андреем Андреевичем, и был, именно, названный доктор». Мне непонятно, что автор не постеснялся высказать подобную клевету. Мне думается, что личность Петра Николаевича слишком хорошо известна, чтобы не инсинуировать, что он поддался каким-то влияниям в своих взглядах.

4. Полная некомпетентность в описании происшествий видна в дерзком утверждении генерала Полякова, что д-р X. являлся «бдительным оком и ушами пресловутого Восточного министерства Розенберга».

С полной откровенностью я работал с генералами Красновым и Науменко и с каждым порядочным казаком, обсуждая возможности помощи, и намекать на меня, как сыщика, грубая и безответственная грязь.

Н. А. Гимпель

 

О казачьих Войсковых Регалиях

Единственными из всех казачьих Войсковых Святынь, сохраненными до сего дня, остаются Регалии Кубанского Казачьего Войска. Они были спасены в хаосе Второй мировой войны от бомбежек, грабителей или захвата красными и вывезены из Белграда на запад Атаманом Науменко, войсковым старшиной Назаренко и несколькими кубанскими казаками.

Этого, к сожалению, не удалось сделать другим, за исключением отдельных лиц, спасших знамена и штандарты своих частей.

Говорится о Регалиях здесь потому, что в приложении к «Донскому Атаманскому Вестнику» № 42 в ответе на «Открытое письмо Назаренко» они были названы «мертвым инвентарем». Подписал эту инициированную Поляковым статью войсковой старшина Дружакин.

Только святотатец мог бросить такие слова, оскорбляющие чувства каждого белого воина, который глубоко чтит исторические Реликвии, славные знамена и Святые образа распятой коммунизмом Родины.

Ответил редакции войсковой старшина Назаренко.

<…> Вы [Поляков] сами признаете в Ваших «воспоминаниях», что с ноября 1944 года были свободны, имели время и могли разъезжать на казачий счет всюду.

… Почему же Вы, приезжая в Прагу, не вспомнили о том, что там находились Войсковые Регалии Всевеликого Войска Донского, которые хранились в местном музее. Почему Вы, «предвидя» скорый конец, не навестили их хранителя полковника Ковалева, чтобы предупредить его об угрозе, выяснить возможности вывоза Регалий, а если нужно, лично помочь ему в этом или снестись прямо с генералом П. Н. Красновым по этому вопросу? Почему Вы… не заинтересовали генерала Балабина делом вывоза на запад Донских Войсковых Регалий? Ведь он был там представителем генерала Власова, а значит, как таковой, имел все возможности для их спасения. Или Вас, как «самоотверженного слугу Дона», не интересовали заботы о сохранении такой «мелочи», как вековые Святыни Донского Войска?

Эти Святыни были захвачены большевиками вместе с полковником Ковалевым, и Вы с генералом Балабиным в значительной мере виновны в их утрате.

… Вы срываетесь с «нарезов» в своем «приложении» и с его страниц позволяете назвать Войсковые Регалии Казачьего Войска «мертвым инвентарем»!

А знаете ли Вы, господин «войсковой атаман» и Ваша «редколлегия», что такое Регалии Казачьего Войска и что они значат для нас казаков? По гнусному сравнению Вашего «сочинения» видно, что не знаете, а душой почуять не можете, ибо нутром казачьим не обладаете. Ну, так я Вам всем вкратце объясню.

Войсковые Регалии являются историческими Святынями любого Казачьего Войска. Это освященные Церковью Войсковые знамена, каждое с надписью о данном отличии Войска. Это знаки атаманского достоинства — символы высокого положения и власти, которые с древних времен казаки вручали своим законным избранникам. Это Войсковые и другие печати. Это полковые знамена, под которыми в жестоких сечах геройской смертью гибли наши прапрадеды, прадеды, деды и отцы, добывая бессмертную Славу Казачеству. Это неоценимые документы, подтверждающие перед миром права, заслуженные ими на ратных полях для блага родного Войска и его сохранения, как такового, на вечные времена.

У казачества уцелели только Регалии Кубанского Войска. В их числе куренные рапиры и печать славного Войска Запорожского Низового, полковые знамена черноморских, хоперских, дунайских и буджакских казаков, Войсковые печати, атаманские булавы, перначи и прочие знаки, царские грамоты, рескрипты и иные документы, начиная с грамот Екатерины 2-й, Войсковые знамена Черноморского Войска, среди которых половина знамен Георгиевских, Войсковые знамена Азовского и Кубанского Войск, которые все Георгиевские, знамена и штандарты полков и пластунских батальонов Кубанского Войска, в числе которых многие знамена и все штандарты Георгиевские, Войсковой образ Покрова Пресвятыя Богородицы, Заступницы и Покровительницы всего казачества.

В том же приложении к «Атаманскому Вестнику» о спасении Регалий были высказаны и следующие слова обвинения: «Назаренко перевозил и сохранял не только мертвый, но и живой инвентарь, одновременно спасая свою собственную шкуру. Регалии ведь не стреляют…»

<…> Остальной части Вашего утверждения, за исключением клички казакам, я не могу оспаривать — Регалии, действительно, по мне не стреляли даже тогда, когда под бомбами бывали. Признаюсь я Вам и в том, что, заботясь со своей стороны об их сохранении, я одновременно заботился и о вверявшихся мне казаках, которых Вы, как и подобает такому «атаману», считаете, в отличие от Регалий, «живым инвентарем»… Для защиты от Ваших кличек этих казаков,… мне достаточно привести лишь один из официально засвидетельствованных подвигов ради Регалий.

В ноябре 1944 года вагон с Регалиями находился в товарном эшелоне, двигавшемся от Виллаха к Зальцбургу. В его составе было также несколько вагонов с возвращавшимися на фронт после ранений чинами немецкой армии и платформы с крытыми грузами. При подходе к Зальцбургу эшелон подвергся налету авиации, которая, подбив локомотивы, стала бомбить вагоны и расстреливать военных, пытавшихся бежать в поле от вспыхнувшего пожара и взрывов. И вот, оскорбляемые Вами, бывшие со мной два казака не поддались общей панике, но остались на месте. Надрываясь, они помогли мне выгрузить из запылавшего вагона почти трехсоткилограммовые ящики с Регалиями, втащить их в воронки, а затем, несмотря на огонь бивших с бреющего полета аэропланов, кинулись за мной к эшелону спасать беспомощных раненых и обожженных фосфором людей.

И они еще не раз проявляли свою самоотверженность в пути к Дрездену. Там, сдав Регалии на хранение в военный музей, я, как и всегда после участия в их перебросках, вернулся к своей основной работе в ГУКВ.

Это был лишь один случай перемещения Регалий без генерала В. Г. Науменко. Во всех остальных случаях, начиная от Белграда и до Виллаха, от Дрездена и до самого конца, он обычно сопровождал их и нам оставалось только помогать ему, а при опасностях следовать его личному примеру во всем, что было необходимо сделать для их спасения.

Из-за Регалий мы пережили бомбардировки Дрездена и Вюрцбурга, не говоря уже про те, под которыми пришлось побывать, как на открытом пути, так и в заторах железной дороги. Было страшновато, но Регалии мы не бросили. Они сохранены и находятся здесь.

… Ну, а что Вы тогда спасали и можете теперь здесь показать?

 

Выдача в форте Дикс. США. «Секретная» фотография Пентагона

29 июня 1945 года из форта Дикс, штат Нью-Джерси (США), происходила насильственная выдача американскими властями группы советских военнопленных из 154 человек. Не желая возвращаться в СССР, трое казаков, — сотник Игнат Назаренко, сотник Феоктист Калинин и рядовой Филлип Платов, покончили жизнь самоубийством (повесились) и были впоследствии захоронены на американском военном кладбище.

Патриотическая организация «Молодые американцы за свободу», обнаружив на кладбище в форте Дикс могилы трех русских военнопленных, обратилась за содействием к генералу Науменко, и он с готовностью согласился помочь им. Было решено устроить паломничество на могилы жертв репрессий в форте Дикс и отслужить там панихиду.

В доказательство того, что Пентагон с самого начала скрывал и скрывает случаи насильственных выдач, в американской прессе была также опубликована фотография под заголовком: «Репатриируемый предпочел смерть принудительному возвращению в Советский Союз». История фотографии такова. 24 февраля 1946 года военными корреспондентами армии США (корпус войск связи) была сделана запись на кинопленку выдачи русских военнопленных в Платтлинге (Германия), включавшая несколько случаев самоубийств и попыток самоубийства. Весьма характерно, что кадры (фотографии) этой пленки все еще хранятся в Пентагоне с грифом «Секретно. Только для служебного пользования».

На одной из фотографий, представленной в виде доказательства в комиссию по репатриациям конгресса, изображены два вооруженных офицера армии США, ведущих молодого военнопленного, который умер вскоре после этого «при обмене» с представителями большевиков. Надпись гласила: «Русский репатриируемый Константин Густанов с гримасами боли на лице после того, как он нанес себе в грудь 17 резаных ран в попытке самоубийства, чтобы избежать высылки в СССР из Платглинга» (Фотоагенство армии США, титры на кинопленке: корпус войск связи, № 328648, «секретно»).

Генерал Науменко обратился к многочисленным русским организациям, к новому Кубанскому Атаману Б. И. Ткачеву с призывом принять участие в паломничестве в память погибших. Но… в русских газетах появились предупреждения, предостерегающие от такого «опасного шага» и ни от кого, включая казачьих атаманов, поддержки Вячеслав Григорьевич не получил. Все они как эмигранты, «остающиеся лояльными правительству», сочли его намерение «антиправительственным выступлением» и отказались принять в нем участие.

Печальное торжество состоялось на военном кладбище конфедератов в форте Дикс 19 сентября 1965 года. Из всего духовенства откликнулся лишь иеромонах о. Адам Бурхан, бывший есаул Кубанского Казачьего Войска. В 1945 году он был одним из группы майора Островского (1-я дивизия генерала фон Паннвица), которая, благодаря своему мужеству, спаслась от выдачи, и служил благодарственный молебен в лагере Вайтенсфельд по случаю спасения. О. Адам отслужил православную панихиду на могилах несчастных и здесь.

Для оповещения американцев обо всех трагических случаях, произошедших во время насильственных выдач с участием их соотечественников, на паломничестве был образован «Комитет по расследованию репатриаций» и состоялось выступление его почетного председателя генерала Науменко перед прессой. Жители «самой свободной в мире страны» узнали то, о чем не могли и подозревать: о выдачах из лагерей американской зоны оккупации в Европе и с территории самих США русских военнопленных, резавших себе горло и вскрывавших вены, чтобы не попасть на расправу коммунистам.

Из письма кубанского казака Ф. Головко. Париж, 15 марта 1966 года:

<…> 19 сентября 1965 года по инициативе американских патриотических организаций состоялось паломничество на могилы трех наших соотечественников, покончивших жизнь самоубийством при насильственной выдаче Советскому Союзу в 1945 году и похороненных без христианского обряда на военном кладбище Финне Пойнт в штате Нью-Джерси.

Паломничество преследовало цель отдать христианский долг забытым могилам, привлечь внимание американской общественности и всего свободного мира к злодеянию, содеянному актом насильственной выдачи и предотвращении его на будущее. Участвовать в этой траурной церемонии, приглашены были все антикоммунистические организации без различия их национальной принадлежности и политических взглядов,

К сожалению, русские антикоммунистические организации Америки… от участия в паломничестве отказались…

Здесь уместно будет поставить вопрос: почему генерал Науменко, зная, какая политическая атмосфера создалась вокруг паломничества, счел своим долгом принять в нем участие?

Ответ может быть лишь один: кроме своего христианского долга, он выполнил и антикоммунистический долг, декларируя протест против тирании и насилия. Своим присутствием и именем он, до некоторой степени, сгладил отсутствие тех, которые обязаны были бы быть в первых рядах и засвидетельствовать американцам свою солидарность в борьбе с мировым злом. И в этом отношении генерал Науменко заслуживает полную признательность казаков. <…>

 

«Приказы свыше» и «Последний секрет войны»

В 1975 году в Англии продюссер компании Би-Би-Си Роберт Вас завершил работу над документальным фильмом «Приказы свыше» по книге Николаса Бетелла «Последний секрет Второй мировой войны».

С 5 по 9 июня 1974 года режиссер Р. Вас и лорд Бетелл с помощью войскового старшины Николая Григорьевича Назаренко производили съемки в Лиенце, Пеггеце, Шпитале, Обердраубурге, на казачьем кладбище, перевале Плекен-Пасс.

При создании Ленты, около двухсот часов телевизионного времени заняли интервью с казаками — жертвами и свидетелями трагедии.

Были записаны также беседы с генералом В. Г. Науменко, с полковником Д. А. Фроловым (Стахановым) — бывшим начальником штаба Дома-нова, с настоятелем Наякской церкви о. Лариным (уральским казаком), с Н. Г. Назаренко — очевидцем выдачи в Кемптене, и другими казаками.

Съемка производилась на американском военном кладбище в форте Салем, где погребены трое казаков, которые повесились во время их насильственной выдачи из форта Дикс (Нью-Джерси) 29 июня 1954 года.

Продолжительность фильма составила 90 минут, из них 50 минут отводилось показу документов и фотографий, большая часть которых была предоставлена авторам помощником и зятем генерала Науменко, Н. Г. Назаренко. По его настоянию, фильм впервые был показан по английскому телевидению 1 июня 1975 года, в 30-ю годовщину официальных выдач казаков.

Би-Би-Си-2 демонстрировала телефильм в Англии, телевизионная станция ZDF-Mainz в Германии, велись переговоры с рядом американских телекомпаний в США.

Ниже приводятся выдержки из книги лорда Бетелла, напечатанные в газете «Санди Экспресс», письмо бывшего английского артиллериста в редакцию этой газеты и фрагменты переписки создателей ленты с войсковым старшиной Н. Г. Назаренко.

<…> Тридцать лет британское правительство хранило молчание в отношении «Казачьего дела». Произошло оно в конце войны и привело к тому, что тысячи русских антикоммунистов были посланы в концлагеря. Британское правительство подписало приказ. Британские войска привели его в исполнение. Это была самая мучительная и человеческая дилемма войны…

4 мая 1945 года, за три дня до конца войны в Европе, передовой отряд британской армии в Австрии, состоящий всего из офицера и нескольких солдат, набрел на необыкновенный лагерь. Солдаты в нем были, главным образом, в немецкой военной форме, но в меховых папахах, сапогах и бурках, бородатые и усатые; офицеры имели украшенные драгоценными камнями кинжалы.

В лагере были не только бойцы, но и женщины, дети, даже грудные младенцы. Там были грубо сколоченные из досок телеги с брезентовыми навесами. Этот странный табор имел все, что нужно для семейной жизни и для боя.

— Кто вы такие? — спросили англичане. Люди кое-как объяснили, что они «казаки».

— Ладно, — сказали англичане.

Затем они повернули свои мотоциклы и уехали. Эти казаки были частью тех многих сотен тысяч русских, которые служили на стороне немцев во время войны.

<…> Никто [из них] не мог ожидать мягкого обращения и меньше всех казаки, которые служили с немцами не потому, что восхищались Гитлером, а из-за неутолимой ненависти к коммунизму и к сталинскому режиму, который они мечтали свергнуть.

При царях казаки занимали положение отдельного народа в рамках старой Русской империи: во время революции большинство из них отчаянно сражались против Красной Армии, и после поражения их жизнь изменилась к худшему, их земли были отняты и отданы другим.

Поэтому, казаки, пожалуй, больше всех обрадовались, когда Гитлер вошел в Советский Союз и, казалось, был близок к победе. Для них война казалась чем-то вроде посланного небом случая свергнуть коммунистов и восстановить свои прежние привилегии. Казаки добровольно пошли служить у немцев и, в конце концов, на восточном фронте в составе немецких войск появились казачьи полки.

Но теперь казакам предстояла месть со стороны лютых врагов.

<…> Утром 1 июня 1945 года началась выдача по всей долине реки Дравы.

Лейтенант Е. Б. Хетерингтон прибыл в лагерь около Обердраубурга с ротой королевских кентских стрелков и приказал местному атаману приготовить своих людей. Казак отказался и прибавил, что предпочитает быть застреленным, чем ехать, и тогда два британских солдата силой потащили его в поезд.

Лейтенант приказал своим людям примкнуть штыки, «пытаясь заставить казаков сдаться», но они в ответ только разорвали рубашки на груди, приглашая солдат колоть их. Призыв через переводчика, вызвал только презрительные насмешки и свист толпы. Тогда Хетерингтон решил применить классический прием укрощения толпы путем удаления вожаков. Однако, докладывал он, это было легче сказать, чем сделать, ибо понадобилось от четырех до шести солдат, чтобы справиться с одним казаком.

«Были пущены в ход рукоятки от шанцевых инструментов»… «Солдаты открыли огонь, и два казака были застрелены. Погрузка продолжалась… и эшелон был отправлен на советскую территорию».

В другом районе 2-й батальон Иннискиллингских стрелков встретил еще большие затруднения. Их командир, Дэвид Шоу, говорит: «Это было ужасно. Нам пришлось силой тащить их в поезда, подталкивая штыками». Лейтенант Р. Шилдс командовал ротой, которой было приказано погрузить примерно 800 казаков…

В докладе Шилдса говорится:»… В течение последующих десяти минут происходило избиение палками и прикладами, и были пущены в ход даже штыки и довольно жестоко при этом. К тому времени солдаты были очень взволнованы, и вдруг кто-то открыл огонь из пистолета. Этого солдаты только и ждали. Они начали стрелять над головами казаков и в землю перед ними…»

Чудом никто не был ранен шальными пулями.

… Но одна группа, человек 200, бросилась бежать к близкому лесу. Шилдс пишет: «Они были встречены огнем легких пулеметов, установленных на слу чай такой попытки». Едва ли кто-нибудь добежал до леса, и почти все были скоро схвачены. Три казака были убиты. Солдатам понадобилось два часа, чтобы очистить этот один лагерь.

Но эти инциденты, хотя и ужасные, кажутся маленькими по сравнению с тем, что произошло в Лиенце, в районе 8-го батальона Аргайльских и Сутерландских горцев.

(«Санди Экспресс», 11 августа 1974 года).

«На смерть»

(Письмо, поступившее в редакцию газеты «Sanday Express» после публикации выдержек из книги «Последний секрет»).

Я был прикомандирован к артиллерийской части и назначен охранять мост, разделявший британцев и русских в то время, когда происходила выдача казаков. У казаков не было никакого сомнения, что они идут на смерть, и мы не сомневались тоже.

Когда грузовики переезжали через мост, казаки выбрасывали большие пачки рейхсмарок, часы и другие ценные для нас вещи, чтобы не дать русским возможности захватить их. В эту ночь в Юденбурге ружейная и пистолетная стрельба продолжалась всю ночь и весь следующий день на фоне самого прекрасного мужского хора, который я когда-либо удостоился слышать.

Как эти казаки пели! И как они умирали! — потому, что если только наш счет выстрелов был хоть сколько-нибудь верным, очень мало осталось людей для трудовых лагерей.

С тех пор я рассказывал историю о выдаче казаков несколько раз, но никто не верил мне.

Август 1974 года. Э. Стюарт

 

Из писем лорда Н. Бетелла войсковому старшине Н. Г. Назаренко

18 июня 1974 года.

Дорогой полковник Назаренко!

Было бы очень хорошо, если бы Вы смогли прибыть в Лиенц и принять участие в поминальной службе 9 июня. Я знаю, что Роберт Вас очень доволен пленкой, которую он отснял и намеревается приступить к работе над моим проектом, как можно скорее.

Сигнальные копии моей книги будут готовы через две или три недели. Я, конечно, пошлю Вам копию. Сборник генерала Науменко получил и нашел его очень интересным. Но он не касается основного вопроса, который я поставил в моем первом письме: как относятся казаки к факту, что они поддерживали немецкую армию, которая контролировалась нацистской партией Гитлера, во вторжении в Россию? Как и, вероятно, понимают, что множество людей осуждают казаков за их роль в последней войне, и было бы важно иметь от генерала Науменко ответ на эти обвинения.

Я буду Вас информировать относительно любых дальнейших событий.

19 октября 1974 года.

<…> хотел бы найти казаков или русских, которые были заключенными в лагерях для ДиПи в форте Дикс и в других местах в США Американцы нажимают, они больше заинтересованы в том, что случилось в США, чем тем, что случилось в Австрии. Если бы Вы смогли помочь… найти оставшихся в живых после лагерей. <…>

3 февраля 1975 года.

<…> многие из британских офицеров, связанных с насильственной выдачей казаков с Дравы,… очень искренни в своих чувствах по этому вопросу. Ясно, что все эти события лежали на их совести много лет, и мне кажется, что они были даже обрадованы, получив шанс говорить с сочувствующим им слушателем (речь идет о радиопрограмме Би-Би-Си. — П. С). Я очень надеюсь, что этот репортаж, вместе с моей книгой, предоставят казакам возможность лучше понять отношение британцев к этой трагедии. Я, лично, буду очень рад, если Вы сможете транслировать текст на Россию, и напечатать его в казачьем или российском журнале.

… Роберт Вас теперь упорно трудится над телевизионной программой, которая должна быть готова к передаче 1 июня, к 30-й годовщине Лиенца. Он хочет записать генерала Науменко… и спрашивает о возможности взять у него интервью в Соединенных Штатах.

… Он нашел много документальной пленки о казаках и русских, и большая часть его фильма будет состоять из этого.

28 ноября 1975 года.

<…> Спасибо за Ваше интересное письмо и объявление, которое Вы поместили в русской газете, и за сообщение относительно Вашей встречи с Солженицыным. Он, конечно, гениальный писатель, который способствовал лучшему нашему представлению о насильственных выдачах в Советский Союз Сталину.

… Поскольку Вы просили, я посылаю Вам некоторые фрагменты фильма Роберта Васа, основанного на «Последнем секрете». Полагаю, что каждый, кто видел его, был глубоко тронут.

… Я надеюсь, что он будет показан в Соединенных Штатах и других странах. <…>

Из письма Р. Васа войсковому старшине Н. Г. Назаренко.

16 декабря 1975 года.

<…> «Приказы свыше» — мое 90-минутное документальное повествование о насильственных репатриациях в Россию закончено и передавалось 22 ноября (по телевидению в Англии). Из многочисленных отзывов я имею основание считать, что эта история произвела значительное впечатление. Трагедия и судьба казаков, разумеется, доминировала в программе, и я очень благодарен Вам за всю помощь, оказанную мне Вами и за неоценимый фотографический материал, который Вы доверили мне.

<…>

(перевод писем с английского. — П. С.)

 

Освящение иконы-складня в память Лиенцевской трагедии

Идея построения иконы в память Казачьих Мучеников возникла у казаков-эмигрантов при проектировании строительства в городе Лиенце часовни. Добиваясь отвода земельного участка под часовню рядом с лиенцским кладбищем, они получили отказ от австрийского правительства. Отказ был связан с противодействием «православного советского государства» и иных сил.

Не смирившись с мыслью о забвении памяти убиенных казаков, казачек и детей казачьих и не желая терять наработанные материалы по внутренней росписи будущей часовни, было решено отразить символически самое характерное в одной иконе.

Андрей Федорович Селютин, атаман Кубанской казачьей станицы в городе Саут-Ривер (штат Нью-Джерси) и один из инициаторов создания иконы рассказывал в 1977 году на ее освящении:

«Мое знакомство с особо чтимыми казаками военно-православными иконами началось еще в детстве. Вспоминается начало войны 1914 года.

Рано утром меня разбудил тревожный набат церковного колокола. От станичного правления поскакали в поля, где работали жители станицы, верховые казаки с красными флагами (красный флаг, как учил нас, учеников, инструктор-урядник 2-го отделения станичной школы, означает: «неприятель открывает огонь»).

К обеденному времени казаки на лошадях, с походными вьюками к седлам, собрались на церковной площади. Во дворах угрюмые деды под вопли жен и плач детей благословляли иконами уходящих казаков на войну. Отец одного из моих одноклассников, Георгиевский кавалер русско-японской войны 1904–1905 годов, благословлял старшего сына иконой Святого Георгия Победоносца. Сосед благословлял сына иконой Святого Федора Тирина. Старик из соседнего квартала благословлял среднего сына иконой Покрова Пресвятыя Богородицы, а приятельница моей бабушки благословляла своего сына-офицера иконой Святого Димитрия Солунского.

По преданию, казаки 14-го века приняли участие в Куликовской битве с татарами Мамая и помогли в победе над ними московскому великому князю Дмитрию Донскому. На бранное поле они пришли с иконой Святого Георгия Победоносца византийского писания, на которой Святой Георгий поражает змия, сидя на вороном коне.

Гербом московских князей до победы над татарами был белый конь, и только в конце 14-го века Русским Государственным гербом стал Святой Георгий Победоносец на белом коне, поражающий змия. Сохранился этот герб и при последующих дополнениях Русского герба двухглавым орлом.

Воины казачьих полков Второй мировой войны сражались с драконом коммунизма и заслужили в Лиенце, как и их покровитель Святой Георгий, — терновый венец.

Теперь, очевидно, будет понятно, почему мы из казачьих военных икон остановились на иконе Святого Георгия Победоносца и отвели ему центральное место в Лиенцевской символической иконе. Но «союзники» на расправу в лапы безбожного коммунизма и дракона Сталина выдавали не только казаков-воинов, но и беззащитных казаков-стариков, женщин-казачек и их детей. Солдаты Аргильского Сутерландского батальона Британской армии во время Тирольского Богослужения на поле казачьего лагеря Пеггец коваными ботинками топтали матерей и казачьих детей, загоняя палками на погрузку в грузовые камионы всех беззащитных людей.

В деяниях Святых Апостолов, глава 16, от 8—22, повествуется о мучениях Апостолов Павла и Силы; имеются на эту тему написанные иконы, по нашей мысли, символически это отражало и злодеяние в Лиенце.

В Евангелии от Матфея, глава 2, стих 16, читаем о первых мучениях за Христа, избиение младенцев, часто встречавшаяся икона и, по нашей мысли, этот сюжет должен быть внесен в икону о событиях в Лиенце.

Таким образом, отбор был сделан. Но где же найти иконописца для претворения идеи?.. А главное — найти лицо, сочувствующее казакам?

Из разговоров с православными людьми выяснилось, что одним из лучших современных иконописцев является 72-летний Архимандрит Святотроицкого монастыря отец Киприян, мать которого была кубанская казачка, а родной дядя его был офицером Кубанского Войска. К нему мы и обратились с письменной просьбой: написать икону в память выдачи и избиения казаков в Лиенце и в других местах казачьего рассеяния 1 июня 1945 года.

Архимандрит о. Киприян ответит мне: «Дорогой во Христе раб Божий Андрей! Ваша идея создать символическую икону достойна внимания, и я сочувствую этой Вашей идее».

В письме он жаловался на чрезмерную перегруженность иконописной работой, и о скором сооружении иконы не могло быть и речи.

Далее возникла и другая трудность: отразить в одной иконе, то есть на одной доске Святого Георгия Победоносца, мучения Апостолов и избиение младенцев почти невозможно из-за этой сложной композиции. По мнению о. Киприяна, написать эту икону можно из трех частей, а именно: сделать «киот-икону» в виде складня. Иконы-складни удобны для перевозки, а в казачьих полках они встречались в их походных церквах. По мысли о. Архимандрита, если суждено будет казакам вернуться на Кубань, то без лишних хлопот складень-икона может сопутствовать в их путешествии.

Мы охотно согласились с мнением о. Киприяна и через два года икона-складень была готова.

Киот иконы сделан из водоупорной фанеры поддюймовой толщины. В ширину 73 дюйма, а высоты в 49 дюймов. Центральное место отведено на иконе Святому Победоносцу Георгию. О. Киприян взял за основу Святого Георгия Победоносца Новгородского письма 15-го века, но не копировал, а углублял и совершенствовал Образ Святого Георгия.

Икона горит яркими, как самоцветными, красками. Плащ святого полыхает пламенем киновари. Белоснежный конь. Ласкают глаз доспехи воина и темно-желтый фон сказочных гор. Бесстрашен лик Святого Георгия, хотя небесный посланец уже несет ему уготованный венец мученика.

Цветами Кубанского Войскового флага звучат краски «хитона» (узкая нижняя одежда древних греков) и верхней одежды Спасителя Понтократа.

Правая сторона Складня полна драматизма и сложна по композиции. В нижней части иконы сочными красками написаны злодеяния воинов, выполняющих приказ царя Ирода, убивающих младенцев. Скорбный лик Божьей Матери с младенцем усиливает боль страдающих, и скорбит душа за потоки слез бесчисленных казачьих матерей.

Настроение безнадежной горечи излучается, когда взор обращает в верхнюю часть иконы, где в белоснежных одеждах вы видите души младенцев-мучеников, под защитой Небесного воинства Серафимов они несутся к БОГУ, в Царствие Небесное.

Внизу иконы надпись: «Сия Святая Икона сооружена в память выдачи и избиения казаков в г. Льенц, Австрия и в других местах рассеяния Кубанских казаков с семьями 1-го июня 1945 года». («Казак» № 293, июнь — август 1977 г.).