Первый Председатель

Когда 7(20) декабря 1917 года постановлением Совета Народных Комиссаров была образована Всероссийская Чрезвычайная Комиссия при СНК по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК), никто еще не мог предположить, какое будущее ожидает эту силовую структуру. Более того, вряд ли кто-то вообще предполагал, что организация просуществует много десятилетий. Слово «чрезвычайная» давало основание предполагать, что ВЧК создана на небольшой срок. Впрочем, история нашей страны тесно связана с историей спецслужб, и наверное, часть руководства большевиков допускала, что «что-то такое потребуется».

Уже в начальном этапе у ВЧК было два врага: основной и второстепенный. Основной — «контрреволюция», второстепенный — «саботаж». Разница между ними была в том, что для советской власти «контрреволюция» — «внешний враг» (не по отношению к стране, а по отношению к самой власти). «Контрреволюция» — это «монархисты, буржуазия, кулаки, церковники».

А «саботажники» — это «внутренний враг», чиновники. Власть. Точнее, часть Власти, которая не подчиняется политике партии большевиков. Саботаж — это «сознательное неисполнение кем-либо определенных обязанностей или умышленное небрежное их исполнение со специальной целью ослабления власти правительства и деятельности государственного аппарата». Задача борьбы с саботажем была поставлена перед комиссией Дзержинского зимой 1917 г., когда большевики столкнулись с сопротивлением чиновников. Их саботаж был быстро сломлен, и затем чекисты переключились на контроль за военспецами в РККА. Кажется, что многие характерные черты системы сформировались уже тогда, в «эпоху Дзержинского».

Во-первых, Всероссийская чрезвычайная комиссия, которая должна была защищать власть рабочих и крестьян Советской России, была по своему составу не «рабоче-крестьянской». В декабре 1918 г. среди руководящих работников комиссии из рабочих было 34,3 %, из крестьян — 2 %, а остальные по своему происхождению были служащими или интеллигенцией. К концу гражданской войны ситуация, правда, несколько изменилась: из рабочих было 64,6 %, из крестьян — 1 %. За годы гражданской войны в руководстве ВЧК служащие составляли 33 %, интеллигенция 27 %, рабочих 14 %.

Во-вторых, крайне специфическим был национальный состав первых чекистов. На 25 сентября 1918 из 372 сотрудников более 48 % были латышами, 30,4 % — русскими, а 9,4 % — евреями. Иными словами, в 1918 году ВЧК имело ярко выраженное «латышское лицо». Этому факту много объяснений. Играло роль и активное участие латышей в революционном движении, а латышских стрелков — в Октябрьской революции. Но огромное значение имел и «личный фактор» — роль Якова Христофоровича Петерса и Мартина Яновича Лациса в руководстве ВЧК. Конечно, это не могло не создавать проблем для руководства ВЧК, особенно если учитывать, что образовательный уровень латышских коммунистов был не очень велик, а русский язык многие из них знали плохо (если вообще знали).

В дальнейшем Дзержинский пытался выправить ситуацию, активно привлекая к работе представителей других национальностей. В значительной степени этому способствовал отъезд многих латышей в 1919 г. на родину в Советскую Латвию. Уже к середине 1919 г. половину управленцев составляли русские, роль евреев стала заметной в среднем звене и достигала 21 %. Из 17 членов Коллегии ВЧК русских было 10 человек, латышей — 3, поляков — 2, также в этот орган входил один еврей и один белорус. На 1 декабря 1921 г. в Коллегии было 4 русских, 4 еврея, 3 поляка, 3 латыша, 2 украинца.

В-третьих, образовательный уровень чекистов был довольно низким. Высшее и незаконченное высшее образование имели 12,6 %, среднее — 29 %, начальное (или самообразование) — 56, 3 %.

В-четвертых, в «эпоху Дзержинского» ВЧК оказалась втянута во внутрипартийную борьбу. Все началось с конфликта между Дзержинским и Петерсом. Формально это был конфликт между Дзержинским и партийной организацией в ВЧК, которая целиком находилась в руках латышей.

Здесь надо сделать одно важное отступление. Как известно, в марте 1918 года Советское правительство по инициативе Ленина заключило Брестский мир с Германией. Вместе с тем и среди большевиков, и среди их союзников, левых эсеров, было много противников мира. Среди большевиков — противников «Бреста» (т. н. «левыми коммунистами») были Н.И. Бухарин, Ф.Э. Дзержинский, А. Бубнов и другие. В партии большевиков «левые коммунисты» были в меньшинстве, а среди левых эсеров противники «Бреста» преобладали. Если бы «левые коммунисты» и левые эсеры выступили единым фронтом, мир был бы сорван.

Несмотря на то, что левые эсеры, протестуя против «Бреста» вышли из СНК, из руководства ВЧК они не вышли. Интересно, что Дзержинский придерживался такого же мнения, что и руководство левых эсеров, и хотел сохранить последних в ВЧК.

По мнению Капчинского, определенную роль в этой позиции Дзержинского играла совместная борьба левых эсеров и левых коммунистов против Брестского мира. Впрочем, возможно, что руководитель ВЧК понимал, что если левые эсеры уйдут, то он столкнется с дефицитом квалифицированных кадров.

В начале июля в Москве собрался V Съезд Советов, который должен был ратифицировать Брестский мир. 6 июля 1918 года сотрудник ВЧК, левый эсер Яков Блюмкин убил посла Германии Мирбаха. Блюмкин вошел в здание посольства, предъявив документы, подписанные Дзержинским. Потом Феликс Эдмундович утверждал, что печать ВЧК на документах подлинная, но его подпись поддельная. Расчет Блюмкина и тех, кто за ним стоял, был в том, что известие о смерти Мирбаха вызовет поддержку большинства делегатов Съезда Советов, от эсеров до большевиков, в порыве революционного энтузиазма съезд одобрит убийство «посла империалистической Германии» и разорвет Брестский мир.

Однако Ленин и Свердлов, напротив, использовали убийство Мирбаха для того, чтобы разгромить партию левых эсеров и избавиться от оппозиции. В Москве прошли столкновения между отрядом ВЧК, которым командовал левый эсер Д. Попов, и дивизией латышских стрелков, которая поддержала Ленина.

Какова роль Дзержинского в этих событиях? Узнав о теракте, он отправился в расположение отряда ВЧК Попова и потребовал выдать ему Блюмкина. В ответ левые эсеры арестовали Дзержинского, одновременно большевики арестовали фракцию левых эсеров на Съезде Советов. Так или иначе, но 6–7 июля председатель ВЧК находился в штабе Попова. Когда латышские стрелки по приказу СНК начали обстрел квартала, занятого левыми эсерами, Дзержинский мог погибнуть под артиллерийским огнем.

На чьей стороне был Дзержинский 5–6 июля 1918 года? Как уже говорилось выше, он был противником «Брестского мира». Более того, Фельштинский приводит, с моей точки зрения, убедительные доказательства того, что руководитель ВЧК знал (подозревал?), что Блюмкин готовит убийство немецкого посла, но не остановил его. «Дзержинский…, — по мнению историка, — «.. безусловно, знал, что Мирбах будет убит на днях. Но ничего не предпринял. И более того, Дзержинский знал, что 6 июля Блюмкин отправится к Мирбаху. А скорее всего, знал и то, что во время этой встречи Блюмкин Мирбаха убьет».

Однако председатель комиссии ничего не сказал Ленину о своих «подозрениях». Кроме того, и после 6 июля 1918 г. Дзержинский считал, что некоторых левых эсеров можно оставить на службе в ВЧК и даже привлекать новых. Более того, спустя год сам Яков Блюмкин сдался советским властям, перешел на работу в ВЧК и при Дзержинском сделал там быструю карьеру. Кажется, что есть основания согласиться с версией Фельштинского. В этом случае получается, что Дзержинский рассчитывал, что удастся сохранить коалицию большевиков и левых эсеров на «антибрестской платформе революционной войны».

Интересно, что именно это обвинение выдвигалось против обвиняемых во время процесса «право-троцкистского центра» в марте 1938 года. «Уже в 1918 году, непосредственно вслед за Октябрьской революцией, в период заключения Брестского мира Бухарин и его группа так называемых «левых коммунистов» и Троцкий с его группой, совместно с «левыми» эсерами организовали заговор против В.И. Ленина как главы Советского правительства. Бухарин и другие заговорщики, как это видно из материалов следствия, имели своей целью сорвать Брестский мир, свергнуть Советское правительство, арестовать и убить В.И. Ленина, И.В. Сталина и Я.М. Свердлова, и сформировать новое правительство из бухаринцев, которые тогда для маскировки называли себя «левыми коммунистами», троцкистов и «левых» эсеров».

Конечно, государственный обвинитель Вышинский искажает события:

— никто не собирался убивать Ленина, и Бухарин, признавая факт своих переговоров (консультаций) с левыми эсерами, категорически отрицал планы убийства вождя партии: «Об аресте разговор был, но не о физическом уничтожении».

— к лету 1918 года позиция Троцкого уже изменилась, и он активно участвовал в проведении политики Ленина, и боролся против левых эсеров 6 июля;

— Сталин находился в Царицыне, и вряд ли его арест входил в первоочередные планы «заговорщиков».

Но Вышинский утверждал, что:

1) «левые коммунисты»… оказывают «левым» эсерам организационную и политическую помощь (выделено мной… — Л. Н.);

2) совместными действиями «левых» эсеров и «левых коммунистов» должно быть свергнуто правительство Ленина и сформировано новое правительство в составе «левых коммунистов» и «левых» эсеров. После этого «левые» эсеры организовали убийство Мирбаха и июльский мятеж. В курсе готовившегося убийства Мирбаха и июльского мятежа «левые коммунисты» были полностью» (выделено мной… — В. Н.). Фактически это обвинение в адрес Дзержинского.

Правда, в документах 1938 года не фигурировало имя Дзержинского, что само по себе показательно. Сталин обвиняет Н.И. Бухарина и В.А. Карелина в сговоре с целью убрать «правительство Ленина- Свердлова- Сталина» и сорвать мир с Германией. Понятно, что Сталин не хочет (пока) называть имя Дзержинского, но показательно, что он не упоминает о нем вообще. То есть ни ВЧК, ни ее председатель не упоминаются как сила, которая могла бы сорвать «заговор».

Конечно, Сталин хотел подорвать авторитет руководителя ВЧК. На февральско-мартовском пленуме 1937 года он вдруг «внезапно» вспомнил, что Дзержинский тоже был троцкистом. Потом развернул эту мысль на заседании Военного Совета в июле 1937 г.: «Дзержинский голосовал за Троцкого, не просто голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина. Вы это знаете? Он не был человеком, который мог бы оставаться пассивным в чем-либо. Это был очень активный троцкист, и все ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось». Сталин, скорее всего, имеет ввиду «профсоюзную дискуссию» 1921 года, в которой Дзержинский действительно был на стороне Троцкого и участвовал во фракционных собраниях. Правда, ничего не известно о том, что «все ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого». ГПУ тогда еще не было, а мемуаристы свидетельствуют, что Дзержинский в тот момент, напротив, был готов уйти из ВЧК. На фракционном собрании троцкистов «Феликс Эдмундович попросил слова и выступил очень взволнованно: «Товарищи, вы называете мою кандидатуру в члены ЦК, вероятно имея в виду, что я буду продолжать работу в качестве председателя ВЧК. А я не хочу, а главное — не смогу там больше работать. Вы знаете, моя рука никогда не дрожала, когда я направлял карающий меч на головы наших классовых врагов. Но теперь наша революция вступила в трагический период, во время которого приходится карать не только классовых врагов, а и трудящихся — рабочих и крестьян — в Кронштадте, в Тамбовской губернии и в других местах. Вы знаете, товарищи, что я не щадил своей жизни в революционной борьбе, боролся за лучшую долю рабочих и крестьян. А теперь и их приходится репрессировать. Но я не могу, поймите, не могу! Очень прошу снять мою кандидатуру».

Утверждая, что «активный троцкист» Дзержинский «все ГПУ хотел поднять на защиту Троцкого», Сталин сознательно (или бессознательно) создает впечатление, что Дзержинский был на стороне троцкистов в 1923–1926 гг., что, конечно, неверно. В 1922 году он поддержал Сталина и Орджоникидзе в «грузинском деле», чем вызвал резкую критику Ленина, и затем начал активно бороться с троцкистами. «Наиболее верных соратников, первых своих соратников, Сталин нашел в Орджоникидзе и Дзержинском. Оба они находились в своем роде под опалой Ленина», — вспоминал потом Троцкий.

Зачем Сталину искажать прошлое, подрывая образ «рыцаря революции» спустя 20 лет? Если бы Дзержинский был жив, то, конечно, он мешал бы сталинской монополии, но если его уже нет, его образ, как «образ Ленина» и «образ Свердлова», наоборот удобно использовать для сталинской пропаганды, тем более, что и лгать особенно не надо: Дзержинский действительно активно боролся с троцкистско-зиновьевской оппозицией. Кажется, разгадка в том, что «образ Дзержинского» оказался очень сильным и подсознательно Сталин чувствовал, что он не может быть так просто использован. Наоборот, он бы конкурировал с «образом Сталина». Как известно, и друзья, и враги признавали высокие моральные качества Дзержинского, такие, как его бескорыстие и самоотверженность. «Дзержинский отличался глубокой внутренней честностью, страстностью характера и импульсивностью. Власть не испортила его», — рассказывал Троцкий.

«Я возненавидел богатство, так как полюбил людей, так как я вижу и чувствую всеми струнами своей души, что сегодня… люди поклоняются золотому тельцу, который превратил человеческие души в скотские… и изгнал из сердец людей любовь… Помни, что в душе таких людей, как я, есть святая искра… которая дает счастье даже на костре… вместе с кучкой моих ровесников дал клятву бороться со злом до последнего дыхания», — записал в дневниках молодой Феликс и, кажется, смог сохранить верность идеалом юности.

Он начал жизненный путь, как искренне верующий католик, который затем разочаровался в Боге, но сохранил многое из духовного настроя христиан. По сути, Дзержинский пережил ту драму, которая была характерна для русских революционеров в 60—70-е гг. XIX века, для поколений Чернышевского и Желябова. На рубеже веков и Ленин, и Бухарин формировались уже в другой, светской и атеистической среде, и духовные переживания предшественников были им неизвестны. Дзержинский был среди них «белой вороной».

Для того, чтобы правильно оценить роль этой личности в советской истории, надо отметить несколько важных особенностей формирования кадров ВЧК — ГПУ.

Во-первых, по справедливому замечанию Бажанова, руководству партии нужен был именно такой человек во главе спецслужбы. Власть чекистов была очень велика, искушения использовать ее для личного обогащения слишком сильны. Именно поэтому во главе комиссии необходим был бескорыстный человек, который «ходит в гимнастерке с заштопанными локтями и в старой шинели». Нужен был человек, который сможет противостоять коррупции и злоупотреблениям. Насколько остро стояла проблема, можно пояснить, приведя лишь один пример. В мае — июне 1918 года была создана Контрольно-ревизионная коллегия (КРК) ВЧК, перед которой была поставлена задача борьбы со злоупотреблениями со стороны сотрудников ВЧК. Все понимали, что в условиях чрезвычайной ситуации таких случаев будет много. Однако, уже через полгода, в декабре 1918 г., был арестован заместитель председателя именной этой комиссии Ф.М. Косарев. Его обвиняли в вымогательстве крупной денежной суммы у женщины, которая хотела спасти арестованного мужа. В деле были замешаны и другие члены коллегии, в феврале 1919 г. Косарева расстреляли. Безусловно, Феликс Эдмундович отлично подходил на роль непримиримого борца с злоупотреблениями самих чекистов, и сотрудники знали, что «договориться не получится».

Во-вторых, для ВЧК была характерна своеобразная система подбора кадров. В центральном аппарате в годы гражданской войны практически не была предусмотрена возможность для сотрудников среднего звена «сделать карьеру» и занять руководящие должности. А при подборе кадров среднего и младшего уровня основную роль играла система «личных рекомендаций». Кажется, что система кланов, которая станет доминировать в 30-е годы, начала формироваться еще тогда, в 1919–1921 гг. Троцкий потом напишет, что «Дзержинский действительно не был организатором в широком смысле слова… Он привязывал к себе сотрудников, организовывал их своей личностью (выделено мной. — Л.Н.) но не своим методом».

В-третьих, данные о расстановке чекистских кадров в 1919–1921 гг. подводят к выводу, что ротация сотрудников центрального аппарата возрастала прямо пропорционально их должностному положению. Из 8 членов Коллегии ВЧК (март 1919) к 1922 г. остался один Дзержинский. Иными словами, в глазах среднего и младшего звена работников комиссии Феликс Эдмундович к 1922 году оказался единственным руководителем, который стоял у истоков ВЧК. Он был, так сказать, «носителем традиции» спецслужбы.

После его смерти руководство ОГПУ дважды пыталось ввести награду «Орден Дзержинского». Первый раз это произошло в 1927 году. Ягода утвердил инициативу учреждения «ордена имени Дзержинского для награждения чекистов, отличившихся на работе в боевой обстановке». Спустя два дня соответствующие предложения были направлены в ЦИК СССР и ЦК ВКП(б). Как можно предположить, понимания чекисты не встретили. Однако здесь необходимо учитывать, в какой ситуации появилась эта инициатива. Летом 1926 года в РВС СССР возникло предложение учредить «орден Ильича». Им предлагалось награждать лиц, имеющих четыре ордена Красного Знамени. К 1928 г. таких было четыре человека: В.К. Блюхер, С.С. Вострецов, И.Ф. Федько, Я.Ф. Фабрициус.

Понятно, что чекисты шли по пути, который был проложен руководством РККА. Однако сам орден Ленина был учрежден лишь в 1930 г., и появление «ордена Дзержинского» раньше, чем появился орден Ленина, видимо, показалось преждевременным. Вместо этого был выпущен памятный знак-жетон с профилем основателя ВЧК.

Второй раз руководство ОГПУ попыталось учредить «орден Феликса Дзержинского» в 1932 г. В.Р. Менжинский направил Сталину предложение, в котором говорилось, что «специфические условия работы органов ОГПУ требуют от оперативного состава личной выдержки, инициативы, беззаветной преданности партии и революции, личной храбрости, зачастую сопряженной с риском для жизни. В большинстве случаев эти исключительные заслуги перед революцией совершаются отдельными работниками в обстановке, которую нельзя отнести к боевой в общепринятом смысле, вследствие чего ряд работников ОГПУ, несмотря на заслуги, остаются не отмеченными высшей наградой — орденом «Красное Знамя»«.

Проект ордена Дзержинского повторял орден Красного Знамени размером и формой. Различия были в том, что в центре красной звезды, вместо серпа и молота, расположен барельеф Дзержинского в лавровом венке. На месте факела находился меч, а в нижней части вместо слов «РСФСР» (затем «СССР») была надпись в две строки «За беспощадную борьбу с контрреволюцией». Известны и другие варианты проекта «ордена Феликса Дзержинского».

Фактически эта награда должна была для чекистов заменить орден Красного Знамени. На записке Менжинского генеральный секретарь ЦК ВКП(б) написал «Против. Ст[алин]».

Можно только догадываться о мотивах сталинского отказа. Вероятно, он считал, что не надо ставить Дзержинского на один уровень с Лениным, а может быть хотел указать чекистам их место. Так или иначе, эта история хорошо иллюстрирует роль образа первого председателя ВЧК в воспитании нескольких поколений сотрудников спецслужб. Безусловно, что она гораздо более значительная, чем та роль, которую играли личности первых народных комиссаров по военным делам или главковерхов РККА при воспитании красных командиров. По сути, «образ Дзержинского» представлял самостоятельный архетип в советской культуре.

Для нашего исследования важно, что именно в эпоху Дзержинского начал формировался своеобразный образ ВЧК как «авангарда партии». Этому способствовал и кадровый состав сотрудников, который был «партийным», но «инородным». На это влияла и миссия ВЧК — «беспощадная борьба с контрреволюций», которая предъявляла повышенные требования к кадрам. Кроме того, формированию передового образа ВЧК способствовала готовность руководства спецслужбы принять активное участие во внутрипартийной борьбе.

 

Первый заместитель председателя и первый нарком

«Взлет Ягоды начинается после смерти Дзержинского, когда во главе ОГПУ [был] поставлен Менжинский. Однако, в связи с тяжелой болезнью и лежачим образом жизни, реальное управление делами сосредотачивается в руках Ягоды», — утверждает с своих мемуарах М. Шрейдер.

Этот миф («возвышение Ягоды началось только при Менжинском») очень распространен в отечественной литературе. Однако на самом деле прав А.М. Плеханов, который справедливо утверждает, что «Ягода был верным соратником и другом Дзержинского». Феликс Эдмундович действительно покровительствовал Генриху Григорьевичу Ягоде, что иногда пытались объяснить его национальностью. Так, Троцкий ошибочно полагал, что все дело в том, что Дзержинский «по личным связям, естественно, собирал вокруг себя поляков». Другие считают, что председатель ВЧК «неровно дышал» к евреям-чекистам.

Для характеристики настроений Г. Ягоды в это время многое может сказать одна деталь — обстоятельства утверждения первой ведомственной награды ВЧК — звания «Почетный работник ВЧК- ГПУ»: «Почетный знак есть круговая порука всех носящих его в безграничной преданности делу Революции», — утверждал Ягода.

Орден имени Дзержинского, как было сказано выше, так и не был создан, однако у чекистов была другая ведомственная награда. В декабре 1922 года к пятилетнему юбилею органов был учрежден знак «Почетного работника ВЧК-ГПУ». Точнее, в этом году было лишь принято решение об учреждении звания «Почетный работник ВЧК- ГПУ», а знак появился летом 1923 г.

Положение о почетном знаке «ВЧК-ГПУ» с его описанием было утверждено 12 июля на заседании Коллегии ГПУ и объявлено Приказом ГПУ № 307 от 19 июля 1923 г.: «Почетный юбилейный знак ВЧК/ГПУ изображает овальный обруч из матового серебра с надписью «ВЧК—1917 г. ГПУ—1922 г.». На обруч наложен серп и молот, перекрещенный мечом, эта эмблема окаймлена римской цифрой «V», покрытой красной эмалью. На обороте знака гравируется порядковый номер».

В утвержденном Коллегией ГПУ положении о почетном знаке говорилось, что кавалеры его, «уходя из органов ГПУ на другую советскую, политическую или профессиональную работу, сохраняя звание «Почетных чекистов», должны связываться с органами ГПУ по месту их нахождения, постоянно оказывая этим органам соответствующую помощь и содействие». Все они имели право беспрепятственного входа в здания всех органов ГПУ по предъявлению грамоты к почетному знаку.

Кавалерам знака полагались привилегии после увольнения из ОГПУ: повышенная пенсия, сохранение квартир в ведомственных домах ОГПУ, прикрепление к лечебным учреждениям ОГПУ и получение санаторных путевок, право получения вне очереди жилья, право ношения чекистской формы одежды и право хранения, приобретения и ношения оружия, одно время была и надбавка к окладу. Конечно, в реальности все было по разному, но интересен замысел создателя этого знака Г. Ягоды: при помощи него создавался «орден посвященных», члены этого закрытого ордена были связаны круговой порукой.

Следует учитывать, что годом раньше, в 1921 году, Сталин считал, что роль «ордена меченосцев» должны выполнять не чекисты, а Партия. В черновике его статьи есть такие слова: «Компартия — как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность». Строкой ниже Сталин уточняет: «могучий орден»… Тогда его идеи не встретили открытой поддержки, но в другом «центре силы» Советского Союза — на Лубянке, думали так же. Правда, не по поводу Партии, а по поводу чекистов.

Сначала знаком были награждены 140 человек.

Знак № 01 получил Председатель ГПУ Дзержинский Феликс Эдмундович.

№ 02 — член Коллегии и начальник Восточного отдела ГПУ Яков Христофорович Петерс.

№ 03 — начальник охраны В.ИЛенина Абрам Яковлевич Беленький.

№ 06 — полпред ГПУ по Уралу Григорий Семенович Мороз.

№ 07 — заведующий Специальным отделом ГПУ Глеб Иванович Бокий.

№ 08 — 1-й заместитель Председателя ВЧК-ГПУ Уншлихт Иосиф Станиславович.

№ 09 — заместитель Председателя ВЧК-ГПУ Вячеслав Рудольфович Менжинский.

№ 10 — начальник ОО ГПУ Ягода Генрих Григорьевич (Енох Гершонович).

№ 11 — нарком внутренних дел УССР, Председатель ВУЧК Василий Николаевич Манцев.

№ 12 — начальник Московского губотдела ГПУ Филипп Демьянович Медведь.

№ 13 — председатель Петроградской ЧК Станислав Адамович Мессинг.

Знак выдавали до декабря 1932 года. Максимально известный номер знака, выданный чекисту, — № 785. 15 ноября 1932 года им был награжден Сигизмунд Михайлович Вейзагер, начальник экономического отдела ПП ОГПУ по Белорусской ССР.

До смерти Дзержинского в 1926 г. была выдана примерно половина знаков, а с 1928 по 1932 гг. — вторая половина. Условно назовем их «первым поколением» почетных чекистов и «вторым поколением» почетных чекистов. Первых награждал

Дзержинский, вторых — Менжинский и Ягода. В дальнейшем я буду указывать в сносках, каким именно знаком был награжден тот или иной чекист, а также приводить номер знака (по нему можно определить, когда была получена награда).

Вернемся к фигуре Генриха Ягоды. Почему, несмотря на «невероятное высокомерие и тщеславие» Ягоды, выбор остановился именно на нем? Его карьера в ВЧК была стремительной: с 1920 он был членом Президиума ВЧК, а затем стал членом коллегии ГПУ. С сентября 1923 года он — второй заместитель председателя ОГПУ, с июля 1926 — первый.

Во-первых, сыграли роль организаторские способности чекиста. «Генрих Григорьевич Ягода, член партии с дореволюционным стажем, был, на мой взгляд, крупным хозяйственником и прекрасным организатором, — пишет в своих мемуарах чекист Шрейдер. — Может быть, именно поэтому еще при жизни Ф.Э. Дзержинского он был выдвинут на должность одного из заместителей председателя ОГПУ по административной или хозяйственной части».

Во-вторых, возвышение Ягоды объяснялось и кадровым дефицитом в ОГПУ. В период НЭПа образованные коммунисты и хорошие организаторы были нужны на хозяйственной или государственной работе. Это видно даже по анализу должностей, которые занимали руководители ВЧК- ОГПУ. Дзержинский возглавил ВСНХ, формально оставаясь во главе органов, И.С. Уншлихт с осени 1923 — член РВС Республики, а затем заместитель наркома по военным и морским делам М.В. Фрунзе, В.Н.Манцев, в 1924-36 — начальник планово-экономического управления ВСНХ, заместитель наркома финансов СССР; Я.Х. Петерс ушел на советскую службу в 1929 г., М.Я. Лацис с 1922 г. на хозяйственной работе во главе Солесиндиката, а затем в Наркомземе. Иными словами, подбирая руководителя спецслужбы, властям страны надо было сделать выбор между Ф. Медведем, С. Мессингом, Г. Ягодой и Г. Бокием, к которым затем присоединился М. Трилиссер.

Огромную роль в возвышении Ягоды сыграла его активность в борьбе с троцкистами. Следует учитывать, что влияние троцкистской оппозиции в ОГПУ было довольно заметным. А.М. Плеханов утверждает, что по подсчетам председателя ОГПУ, во время дискуссии 1923–1924 гг. в аппарате ОГПУ из 551 членов РКП (б) на стороне ЦК были 367 человек, 40 однозначно на стороне троцкистов и еще 129 «колебались».

Это, конечно, приукрашенная картина. В действительности, если верить мемуарам, то в разных парторганизациях ОГПУ сторонников Троцкого было до половины. Очень выразителен рассказ Ф.Д. Медведя о дискуссии в Москве. По его словам, троцкисты первоначально вообще добились большинства, «Дзержинскому и другим членам коллегии вообще говорить не давали. Требовали немедленно ввести внутрипартийную демократию, разогнать партийный аппарат. «Долой бюрократов, долой аппаратчиков», — сплошь и рядом кричала ячейка. Пришлось прекратить собрание и перенести на следующий день. Ну, а на следующий день были приняты меры. Во-первых, срочно по прямому проводу вызвали из Ленинграда Зиновьева, затем Феликс особо заядлых крикунов частью изолировал, частью отправил в срочные командировки. На следующий вечер собрание открылось речью Зиновьева. Этот и начал. Говорил четыре часа подряд. Все обалдели, слушая его. Голоснули — и что же? Несмотря на принятые меры, ничтожным большинством прошла резолюция ЦК».

Причины популярности Троцкого среди чекистов очевидны. Многих раздражало отсутствие внутрипартийной демократии. «Где у нас равенство в единой коммунистической партии? На бумаге, в уставе партии. А на самом деле, верхи и низы. Начальники и подчиненные. Верхи обросли на теплых местах и тянут к себе родственников, подхалимов, бюрократов. Везде и повсюду круговая порука. Рука руку моет. Только внутрипартийная демократия даст возможность проявить все недочеты нашей партии и избавиться от них».

Кроме того, в условиях перехода к новой экономической политике материальное положение сотрудников ОГПУ резко ухудшилось. Из органов и войск ОГПУ начался массовый уход, основной причиной которого стала скудная зарплата и ее несвоевременная выплата. Катастрофическую ситуацию описывал председатель ГПУ Украины Манцев: денежное довольствие и продпаек мизерны, чекисты живут за счет продажи на рынке своих вещей, находятся «в состоянии перманентного голода. На этой почве происходит общее понижение работоспособности, настроение сотрудников озлобленное, дисциплина падает… зарегистрирован ряд случаев самоубийств на почве голода и крайнего истощения». Манцев утверждал, что лично получает письма сотрудниц, которые сообщают, что вынуждены заниматься проституцией, чтобы не умереть с голоду, арестованы «за грабежи и налеты десятки, если не сотни сотрудников, и во всех случаях установлено, что идут на разбой из-за систематической голодовки. Бегство из чека повальное…».

Дзержинский, в силу своих возможностей, пытался исправить ситуацию. Манцев ставил вопрос ребром: «Если чека не нужна, то об этом надо сказать прямо и твердо. И мы соответствующим образом будем тогда поступать». На этот вопрос нужно было найти ответ, и Ягода, «хороший организатор и хозяйственник», был незаменим в этой роли. Сам Ягода получил возможность выступить в роли «защитника чекистов и благодетеля».

Кроме того, следует учитывать, что в троцкистской оппозиции принимали участие многие бывшие чекисты. Например, Иван Петрович Бакаев служил в ВЧК (сначала Петрограда, затем Юго-Востока) в 1919–1921 гг., Котэ Цинцадзе руководил Грузинской ЧК в 1921–1922 гг., Яков Абрамович Лившиц был председателем Киевской ЧК(1920–1921), а затем был заместителем председателя ГПУ УССР, начальником Секретно-оперативной части ГПУ УССР. Конечно, к 1927 г. они ушли из ОГПУ, но связи, видимо, оставались, и несмотря на принятые меры, влияние троцкистов в ОГПУ оставалось заметным. А.М.Плеханов справедливо считает, что написанная в 1927 году «Современная баллада» точно отражает настроение в органах:

Не позже 1927 года ОГПУ перешло к активным арестам троцкистов. Ягода, видимо, действительно был близок к правым (Рыкову, Бухарину, Томскому, Угланову), что было особенно заметно в конце 1920-х. Сам Ягода признает, что был близок к правым по «идейным мотивам», кроме того, он мог считать, что со временем правые победят. В 1928 — начале 1929 гг. он несколько раз встречался с лидерами правых на даче Томского.

Всем старым членам ЦК было хорошо известно, что в июле 1928 года между оппозиционером Л. Каменевым и Н. Бухариным произошел разговор, в котором правые пытались договориться с троцкистско-зиновьевской оппозицией о совместной борьбе против Сталина. В ходе этого разговора Бухарин якобы заявил: «Наши потенциальные силы огромны. Рыков, Томский, Угланов абсолютно наши сторонники. Я пытаюсь оторвать от Сталина других членов Политбюро, но пока получается плохо. Орджоникидзе не рыцарь. Ходил ко мне и ругательски ругал Сталина, а в решающий момент предал. Ворошилов с Калининым тоже изменили нам в последний момент. Я думаю, что Сталин держит их какими-то особыми цепями. Оргбюро ЦК ВКП(б) наше. Руководители ОГПУ Ягода и Трилиссер — тоже. Андреев тоже за нас». Упомянутый в разговоре, Меер Абрамович Трилиссер, руководитель иностранного отдела ОГПУ, пришел в центральный аппарат только в 1922 году, но благодаря уму и организаторским способностям быстро сделал карьеру. В 1928 году он стал заместителем председателя ОГПУ и уполномоченным ОГПУ при СНК СССР.

Информация об этом разговоре была опубликована зимой 1929 г., а 6 февраля 1929 г. Менжинский, Ягода, и Трилиссер официально заявили, что считают ее ложью и клеветой. Но поверил ли Сталин им? По крайней мере, «неприятный осадок остался».

Вслед за этим в ОГПУ разгорелся скандал вокруг банальных попоек руководства ОГПУ. Как можно понять, эта история привела к острому конфликту между Трилиссером и Ягодой. Трилиссер обвинял Ягоду в сочувствии правым и говорил о необходимости самокритики в органах. Это вызвало решительное осуждение со стороны Сталина. 16 сентября 1929 года вождь писал Менжинскому письмо: «Прежде всего, как Ваше здоровье? А потом — два слова о делах чекистских. Дело в том, что считаю нужным предупредить Вас о некоторых болезненных явлениях в организациях ГПУ, о которых рассказал мне на днях Реденс. Оказывается у вас (у чекистов) взят теперь курс на развернутую самокритику внутри ГПУ. Иначе говоря, чекисты допускают те же ошибки, которые были допущены недавно в военведе. Если же верно, то это грозит разложением ГПУ и развалом чекистской дисциплины. Не забудьте, что ГПУ — не менее военная организация, чем военвед. Нельзя ли проверить это дело и если оно подтвердится, принять решительные меры против этого зла».

27 октября 1929 года решением Политбюро ЦК ВКП(б) начальник Иностранного отдела ОГПУ Меер Абрамович Трилиссер был освобожден от занимаемой должности. Почему Сталин встал на сторону Ягоды и не поддержал Трилиссера? Было ли дело только в «самокритике»? Возможно, что не менее важную роль сыграл арест Якова Блюмкина.

Дело в том, что весной 1929 убийца Мирбаха был одним из организаторов и резидентов советской разведки. Бывший троцкист Блюмкин установил контакты с Троцким в Константинополе и выразил готовность выполнять поручения высланного вождя в СССР. Ситуация была сложная: в Москве шла борьба с правыми, многие бывшие троцкисты возвращались в партию, считая, что Сталин «понял правоту левой оппозиции». Троцкий говорил, что в «трудные часы Сталину придется призвать» оппозиционеров против натиска правых, как «Церетели призвал большевиков против Корнилова». Обсуждалась и вероятность падения «группы Сталина» в «ближайшие месяцы», если он не поймет необходимости союза с троцкистами. С этими мыслями Блюмкин в середине августа 1929 г. вернулся в Москву.

Сначала Блюмкин планировал выполнить ряд поручений Троцкого. Кроме того, он рассказал бывшим оппозиционерам К. Радеку и И.Т. Смилге о своих константинопольских встречах. Затем, поняв, что его могут арестовать, Блюмкин 14 октября 1929 года написал признательное письмо своему руководителю Трилиссеру и попытался сбежать, однако был задержан. Безусловно, дело Блюмкина резко подорвало авторитет Трилиссера. В 1928 г. Блюмкин успешно пережил партийную чистку, во многом благодаря отличной характеристике начальника иностранного отдела ОГПУ. Партийный комитет ОГПУ и руководитель чисток Абрам Сольц тогда характеризовали чекиста как «проверенного товарища». Даже после ареста Блюмкина, на Коллегии ОГПУ Менжинский и Ягода голосовали за расстрел, а Трилиссер — против. 5 ноября 1929 года было принято решение Политбюро о расстреле Блюмкина. Кажется, что позиция Трилиссера в «деле Блюмкина» могла предопределить отношение к нему Сталина.

Спустя два года в ситуации нового внутреннего конфликта в ОГПУ, который возник из-за якобы существовавшей военной контрреволюционной организации, Сталин вновь поддержал Ягоду. Остановимся на этой проблеме подробнее. Значительная часть офицеров царской армии, служивших в РККА, была настроена по отношению к Советской власти весьма скептически. В борьбе Сталина и Троцкого военспецы были на стороне первого, прежде всего, потому, что были «настроены юдофобски».

В первой половине 1930 г. накопилось достаточно много информации об «ужесточении отношения» многих бывших генштабистов к Советской власти. И связано это было, прежде всего, с политикой сплошной насильственной коллективизации села, с политикой уничтожения кулачества как класса. В ГПУ УССР от источников в Иностранном отделе стали поступать тревожные сведения, что «уже разработан план восстания», начало которому положили бы боевые действия перешедших советскую границу петлюровских отрядов. Затем в дело должны были вступать некоторые части Красной армии, дислоцированные на Украине и обработанные в антибольшевистском духе.

Руководство украинского ГПУ полагало, что часть секретных сотрудников являются «двойниками», подставленными польской разведкой.

Докладные записки по делу «Весна» (такое агентурное название оно получило в связи с тем, что восстание якобы планировалось на весну 1931 г.) были направлены в Центр, и их рассмотрели Менжинский и Ягода. Поскольку нити от «киевской организации тянулись в Москву и другие крупные военные гарнизоны», в октябре 1930 г. Менжинский проинформировал об этом Сталина: «Считаю необходимым представить Вам сообщение об… организации, открытой Украинским ГПУ, представляющей выдающийся интерес».

Сталин дал санкцию на активные действия, и уже в феврале 1931 г. украинские чекисты (В. Балицкий и И. Леплевский) заявили, что вышли на след «всесоюзной военно-офицерской контрреволюционной организации», а нити заговора тянутся в Генштаб РККА.

Этот вывод не мог «встретить понимания и поддержки у контрразведчиков и особистов из центрального аппарата ОГПУ», потому что получалось, что они проглядели «заговор военных» в Москве. Начальник Секретно-политического управления Е.Г. Евдокимов санкционировал инспекторскую проверку, которая показала, что «отдельные фигуранты дела «Весна» действительно настроены негативно к Советской власти, критиковали некоторые решения партии и правительства, многие знают друг друга, однако организационно не связаны». Эта формулировка («организационно не связаны») означает, что никакой «всесоюзной военно-офицерской контрреволюционной организации» не было.

Вот что писал о деле «Весна» в своих мемуарах чекист Шрейдер: «Году в 1931-м… заместитель председателя ОГПУ Мессинг, начальник административного отдела Воронцов, начальник особого отдела Ольский, полпред ОГПУ по Московской области Бельский, начальник секретно-оперативного управления Евдокимов (см. об этих чекистах ниже… — Л. Н.) и кто-то еще подали заявление в ЦК ВКП(б) с жалобой на Ягоду, ориентирующего периферийные органы на создание «раздутых» дел… где были арестованы значительные группы бывших офицеров и прочих контрреволюционно настроенных элементов без достаточных оснований и конкретных обвинений. Вместо тщательной проверки материалов обвинения, Ягода поспешил доложить в ЦК о раскрытии «заговоров» и т. п. Заявление группы руководящих работников ОГПУ слушалось на заседании Политбюро, и, как мне потом рассказывал Л.Н. Бельский, Сталин, выслушав его, сказал примерно следующее: «Мы никому не позволим позорить наши органы и клеветать на них. Люди, подписавшие это заявление, — склочники, и их пребывание в ОГПУ может принести только вред, так как они не смогут вести должной борьбы с вредителями». В тот же день поздно ночью Бельский и другие жалобщики получили пакеты с выписками из решения Политбюро об их откомандировании из ОГПУ в другие наркоматы. Бельский, Ольский и Воронцов были направлены на работу в Наркомпищепром. Мессинг, по словам его жены, чуть ли не год оставался без назначения. Один Евдокимов, кажется, остался в органах».

Остались также и официальные документы, освещающие этот конфликт. В письме Сталина от 10 августа 1931 г. руководителям региональных партийных организации написано: «тт. Мессинг и Бельский отстранены от работы в ОГПУ, тов. Ольский снят с работы в Особом отделе, а т. Евдокимов снят с должности начальника Секретно-Оперативного управления с направлением его в Туркестан на должность ПП (полномочного представителя. — Л.Н.) на том основании, что:

а) эти товарищи вели в руководстве ОГПУ совершенно нетерпимую групповую борьбу против руководства ОГПУ; б) они распространяли среди работников ОГПУ совершенно не соответствующие действительности, разлагающие слухи о том, что дело о вредительстве в военном ведомстве является «дутым» делом; в) они расшатывали тем самым железную дисциплину среди работников ОГПУ».

По делу «Весна» было репрессировано более 3 тысяч человек. А.А. Зданович считает, что «события, происходившие с января 1931 г., предопределили появление феномена под названием «1937 год». Представляется, что этот исключительно верный вывод нуждается в конкретизации и детализации. Суть событий не только в том, что в начале 1931 года в органах была сформирована организационная и политическая атмосфера, в которой сомнения в возможности военного заговора стали считаться политически вредными и опасными для карьеры. Дело еще и в том, что в 1931 году была сформирована технология формирования «дела о военном заговоре». Основой для создания таких дел являлись реальные разговоры военных, которые должны были подтвердить их оппозиционность. В 1936–1937 гг. в качестве доказательств использовались сведения о беседах, которые вели Тухачевский и Якир, обсуждая некомпетентность ставленника Сталина, наркома К.Е. Ворошилова. На следующем этапе важную роль должен был сыграть «вброс» информации от иностранного отдела, который должен подтвердить, что «заграница поможет заговорщикам». Затем заявления ИНО усиливались предположением, что «разоблачаются» «двойники», которые дезинформируют руководство». Одновременно чекистам необходимо было получить санкцию высшего политического руководства. Как я показал в исследовании «Сталин и НКВД», именно так и разворачивались события в 1936–1937 гг.

Уход Мессинга, Бельского, Ольского, Воронцова и понижение Евдокимова привели к возвышению новых руководителей. В первую очередь это, конечно, Яков Самуилович Агранов, который сменил Бельского на посту руководителя ОГПУ по Московской области, а затем должен был возглавить Главное управление государственной безопасности, но на февральско-мартовском пленуме 1937 г. Агранов оправдывался: «Действительно, еще в конце 1935 г. по прямому предложению т. Сталина я был назначен начальником Главного управления государственной безопасности. Я ждал выписки из постановления ЦК. Этой выписки не было до конца 1936 года. Когда я спрашивал Ягоду, что означает эта задержка, т. Ягода говорил, что, видимо, ЦК считает правильной точку зрения его, Ягоды, что Главное управление государственной безопасности должно возглавляться самим наркомом. Ат. Ягода упорно в продолжение ряда лет сопротивлялся тому, чтобы кто-нибудь руководил ГУГБ помимо него. (Микоян: А почему вы не сказали ЦК партии об этом?) Я после решения ЦК заболел и долго отсутствовал. А когда я приехал, то занялся следственным делом по троцкистам. К тому же я должен был проявить в отношении себя немного скромности. Я считал, что если нет постановления ЦК о моем назначении начальником ГУГБ, значит, у ЦК имеются какие-то соображения на этот счет». Так или иначе, Ягода не отдал Агранову контроль над структурами ОГПУ.

Е.Г. Евдокимова сменил Георгий Андреевич Молчанов (см. ниже), а начальника иностранного отдела С. Мессинга сменил Артур Христанович Артузов. После ухода Артузова в Разведупр иностранный отдел возглавил Абрам Аронович Слуцкий, который являлся главным резидентом ИНО ОГПУ по странам Европы и возглавлял параллельный с московским центр разведки.

Разведчик Павел Судоплатов «уважал Слуцкого как опытного руководителя разведки» и внимательного человека. Иначе считал Орлов: «Его характерными чертами были лень, страсть к показухе и пресмыкательство перед вышестоящим начальством. Слабохарактерный, трусливый, двуличный Слуцкий в то же время был неплохим психологом и обладал тем, что называется «подход к людям». Одаренный богатой фантазией, он умел притворяться и артистически разыгрывать роль, которую в данный момент считал выгодной для себя. Его выразительные глаза, лучащиеся добротой и теплом, внушали впечатление такой искренности, что на эту приманку нередко клевали даже те, кто хорошо знал Слуцкого». Вместе с тем, он высоко оценивал профессиональные качества Слуцкого.

В это же время началось возвышение Льва Григорьевича Миронова (Каган). Орлов считал его «дельным экономистом и контрразведчиком» и утверждал, что Миронов поступил на службу в органы государственной безопасности по его рекомендации. «Я договорился, что Миронов будет исполнять мои обязанности заместителя начальника Экономического управления ОГПУ. Благодаря этим способностям, несколько лет спустя Сталин быстро оценил выдающиеся способности Миронова и начал поручать ему специальные задания, о выполнении которых Миронов отчитывался лично перед ним.

Другой автор воспоминаний, Шрейдер, подчеркивает, что в отличие от большинства руководителей ОГПУ-НКВД Миронов жил очень скромно. Кроме того, он писал, что «Миронов просто был умным человеком, и те нездоровые тенденции, которые мы, находящиеся вдали от центра, поняли значительно позднее, он, как член коллегии НКВД, уже видел воочию».

«Миронов достиг высокого положения, — продолжает Орлов, — Он обладал властью и пользовался немалым авторитетом. Но это не принесло ему счастья. Дело в том, что от природы он был очень деликатным и совестливым человеком. Его угнетала та роль, какую он вынужден был играть в гонениях на старых большевиков. Чтобы устраниться от этих неприятных обязанностей, Миронов одно время пытался получить назначение на разведывательную работу за рубежом. Позже он сделал попытку перевестись в народный комиссариат внешней торговли, на должность заместителя наркома, но когда дело дошло до утверждения этого перевода в ЦК, Сталин запретил Миронову даже думать об этом».

Легендарная фигура органов — Глеб Иванович Бокий. Самый старый чекистский «генерал» родился в 1879 г. в семье учителя, в Тифлисе, русский. Учился в Петербургском горном институте, член «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» (!), в 1905 участвовал в боях на баррикадах, член Русского бюро ЦК РСДРП 1916–1917. До революции он 12 раз подвергался арестам, два раза находился в ссылке. В Петрограде он стал организатором «красного террора» после убийства Урицкого. После окончания гражданской войны возглавил т. н. специальный (шифровальный) отдел и руководил им в течение 15 лет. Бокий был одним из создателей т. н. «русского кода», хранителем секретов системы и организатором службы дешифровки. Информация о нем крайне противоречива. С одной стороны, несгибаемый большевик, с другой — поклонник Рериха, инициатор создания специальной лаборатории «для установления контакта с Шамбалой». Кроме того, он был куратором Соловецкого лагеря особого назначения (СЛОНа). После ареста огласку получили оргии на «даче Бокия», хотя сейчас трудно проверить достоверность этой информации. О Глебе Бокии написано много, однако ясно только одно — при Ягоде он держался особняком. Прежде всего, он хранил свои секреты. Видимо, именно поэтому, несмотря на легендарный партийный стаж, Бокия был только комиссаром 3-го ранга.

Вернемся к причинам возвышения Ягоды. Во многом оно также объясняется тем, что Ягода сумел создать себе прочные позиции в центральном аппарате. Ветеран советской разведки Б.И. Гудзь писал, что Ягода «прагматик, делец с отсутствием какой-либо идейности в облике. В отношении с подчиненными выискивает какие-либо отрицательные моменты, допущенные ошибки, для того чтобы использовать это впоследствии для нажима на того или иного подчиненного». Да и сам Ягода на следствии рассказывал примерно то же самое. «Надо сказать о системе воспитания непосредственно соприкасающихся со мной работников ОГПУ — НКВД, которую я проводил в течение многих лет. Она сводилась к тому, что я сначала подчинял людей своему личному влиянию. В отношении большинства мне, как руководителю, это удавалось». В принципе, Ягода действовал именно так, как его учил Дзержинский — «подчинял личному влиянию». Просто масштаб личности был разный и «подчинение» происходило разными методами.

Затем Ягода «переходил на другую ступень» и внушал мысль об избранности чекистов, «связанных круговой порукой»: «Я внушал людям отчужденность от партии, выращивал в их сознании идею, что государственная разведка должна играть в политике самостоятельную от партии и правительства роль».

Охарактеризуем биографии тех людей, которые, вероятно, были лично преданы Ягоде.

В 1937 году Ягода говорил, что первым он «подчинил личному влиянию» Георгия Молчанова. Последний стал начальником секретно-политического отдела (СПО) вместо Евдокимова в 1931 г., выдвинувшись, благодаря разоблачению вредительства в текстильной промышленности в Ивановской области. На февральско-мартовском пленуме 1937 никто не взял на себя ответственности за его перевод в Москву. Современные исследователи выдвигают предположение, что покровителем Молчанова был П. Постышев.

Ягода утверждал, что «завербовал» Молчанова еще в конце 1920-х. В 1927 году зампред ОГПУ получил сведения о каких-то молчановских «уголовных грехах» на Кавказе, затем и сам Молчанов лично признался ему в приписке партстажа. Ягода заявил, что нуждается в лично преданных людях, что «судьба его в моих руках, но что если он будет выполнять всякие мои указания, то я не дам ходу материалам на него». В 1931 году Молчанов пришел с сообщением, что секретарь Ивановского губкома Колотилов сочувствует правым. Из того, как он излагал взгляды Колотилова, Ягода почувствовал, что и сам Молчанов стоял на позициях правых, разделял их взгляды и именно тогда назначил его начальником СПО. Так или иначе, именно на посту начальника секретно-политического отдела Молчанов вел основную подготовительную работу по подготовке первого московского процесса

Другой «подчиненный влиянию» Ягоды — Георгий Евгеньевич Прокофьев, начальник ГУРКМ. С 10 июля 1934 он был заместителем наркома внутренних дел СССР, занимался административными вопросами. Ягода «завербовал» его в свою группу на том, что Прокофьев «ходил когда-то в троцкистах».

Карл Викторович Паукер занимался охраной Кремля и членов Политбюро. Орлов дает вполне прозаическое объяснение его успешной карьере: «Человек малообразованный и политически индифферентный, он получил там должность рядового оперативника и занимался арестами и обысками. На этой работе у него было мало шансов попасться на глаза кому-либо из высокого начальства и выдвинуться наверх. Сообразив это, он решил воспользоваться навыками, приобретенными еще на родине, и вскоре стал парикмахером и личным ординарцем Менжинского, заместителя начальника ВЧК. Тот был сыном крупного царского чиновника и сумел оценить проворного слугу. С тех пор Паукер всегда находился при нем. Даже когда Менжинский в 1925 году отправился на лечение в Германию, он прихватил с собой Паукера.

Постепенно влияние Паукера начало ощущаться в ОГПУ всеми. Менжинский назначил его начальником Оперативного управления, а после смерти Ленина уволил тогдашнего начальника кремлевской охраны Абрама Беленького и сделал Паукера ответственным за безопасность Сталина и других членов Политбюро».

Так или иначе, Паукер сумел создать целую службу, обеспечивающую безопасность руководства страны, которая включала сотни сотрудников. «Паукер пришелся Сталину по вкусу. Сталин не любил окружать себя людьми, преданными революционным идеалам, — таких он считал ненадежными и опасными… В этом смысле Паукер был абсолютно надежен: по своей натуре он был так далек от идеализма, что даже по ошибке не мог бы оказаться в политической оппозиции. Его не интересовало ничто, кроме собственной карьеры». Ягода считал его наиболее близким и преданным человеком, но в своих показаниях он не объяснял, когда и как он его «завербовал».

Марк Исаевич Гай в 1932 году стал начальником ОО ОГПУ (НКВД) СССР. Ягода якобы «завербовал» его по совету Прокофьева, используя сомнительное прошлое и настоящее («преступный склад характера, сифилитик»), однако утверждал, что смог доверять ему относительно поздно, в 1934–1935 гг.

Александр Михайлович Шанин был начальником транспортного отдела. Орлов называет его близким другом Ягоды. Большую роль при этом же наркоме играл начальник АХУ Иосиф Маркович Островский и «даже равные ему по положению, начальники управлений ОГПУ заискивали перед ним, а нижестоящие — прямо-таки трепетали… После каждого совещания руководящих работников ОГПУ-НКВД в Кремле устраивались так называемые «приемы» с шикарным обедом или ужином, вспоминает Шрейдер. «Организация банкетов всегда поручалась Иосифу Марковичу Островскому как начальнику административно-организационного управления ОГПУ-НКВД, в ведении которого находились санитарный отдел со всеми больницами, санаториями и домами отдыха, хозяйственный отдел с совхозами, жилым фондом и мастерскими, финансовый отдел, строительный отдел, который ведал строительством гостиницы «Москва», дома Совнаркома, нового здания ОГПУ, стадиона, водной станции и проч., и проч. Если же иметь в виду, что в ведении Островского находились также все подмосковные и курортные дачи (их строительство, оборудование и распределение среди членов Политбюро и руководящего состава ОГПУ), можно понять, какими неограниченными возможностями он располагал… Вместе с тем, Островский был беспредельно предан партии и был послушным орудием в руках Ягоды, не говоря уже о Сталине, которого боготворил».

«У Сталина, как известно, была манера на банкетах поднимать тост за здоровье того или иного присутствующего, которого он по тем или иным причинам хотел как-то отметить, чем и завоевать еще большую преданность. Как-то удостоился такой чести и Островский, по словам которого Сталин однажды произнес на одном из банкетов примерно следующее: «Товарищи! По легенде самым справедливым и безгрешным человеком на земле был Иисус Христос. И представьте — даже на этого самого справедливого человека многие жаловались. Поэтому нет ничего удивительного в том, что поступает много жалоб на присутствующего здесь товарища Островского. Предлагаю выпить за здоровье этого замечательного организатора и хозяйственника, который своим самоотверженным трудом обеспечивает всем необходимым не только начсостав ОГПУ, но и нас, грешных, работников Центрального Комитета!» Много раз, пересказывая эти слова, Островский просто захлебывался от восторга». Островский оказался в кругу Ягоды «на каких-то уголовных делах».

Секретарь наркома Павел Петрович Буланов, по оценкам Шрейдера, был «неприятный, неискренний человек и типичный карьерист. Перед Дерибасом и другим высоким начальством он всячески подхалимничал, стараясь выслужиться, а к нижестоящим сотрудникам относился пренебрежительно, по-барски». Ягода утверждал, что у Буланова хранился его законспирированный валютный фонд, который он использовал для «покупки нужных людей».

Инженерно-строительный отдел при Ягоде возглавлял Александр Яковлевич Лурье, которого использовали для продажи бриллиантов в Европу и формирования т. н. «конспиративного фонда».

Из показаний Ягоды следует, что среди периферийных работников он считал однозначно своим только Матвея Самойловича Погребинского. Шрейдер считал его любимчиком Ягоды и подхалимом. Орлов дает ему иную характеристику: «Погребинский не был инквизитором по призванию. Хоть ему и пришлось исполнять сомнительные «задания партии», по природе это был мягкий и добродушный человек. Именно Погребинскому принадлежит идея специальных коммун для бывших уголовников, где им помогали начать новую, честную жизнь, и трудовых школ для бездомных детей. Обо всем этом было рассказано в широко известном фильме «Путевка в жизнь», очень популярном в СССР и за рубежом. У Погребинского завязалось близкое знакомство, если не дружба, с А. М. Горьким, очень увлекавшимся одно время идеей «перековки» человека в СССР».

Как мы помним, руководству ОГПУ не удалось учредить «орден Дзержинского», и в 1932 году приказом ОГПУ № 1087 от 23 ноября был учрежден знак «Почетного работника ВЧК-ГПУ» XV годовщины. Внешне он выглядел так же, как и первый, только на нем была изображена другая цифра «XV».

Для награжденных этим новым знаком сохранялась вся прежняя система привилегий. Всего было вручено более 3.000 знаков (есть знак № 3316). Однако это не означает, что всего Почетных работников ВЧК-ОГПУ было около 4000 (800 со знаком 1922 года и более 3300 со знаком 1932 года). 233 кавалера первого знака получили и второй. Всего в 1932–1936 гг. были награждены 1731 человек, следовательно, в этот период, только один знак «Почетный работник ВЧК-ОГПУ (XV)» получили 1498 человек. Условно назовем их «третьим поколением» Почетных чекистов.

В мае 1934 года скончался Менжинский, и Ягода совершил еще один скачок вверх — стал руководить ОГПУ-НКВД. Следует учитывать, что выбор у Сталина был. После смерти Менжинского «в течение некоторого времени среди чекистов ходили упорные слухи, что председателем ОГПУ будет назначен Анастас Иванович Микоян, — вспоминал Шрейдер. — Не знаю, обсуждался ли вопрос о назначении на пост председателя ОГПУ Микояна или это был только слух, порожденный нашим большим желанием, но наши надежды не оправдались и полновластным хозяином ОГПУ стал Ягода».

Конечно, у Микояна были реальные шансы на получение должности Менжинского, потому что у него существовали налаженные связи в чекистской среде. «Дело в том, что многие чекисты школы Дзержинского недолюбливали Ягоду, и, естественно, им очень хотелось, чтобы над Ягодой был поставлен контроль. К Микояну же старые чекисты относились с большим уважением. Когда Анастас Иванович был еще молодым наркомом пищевой промышленности, он часто выступал в нашем клубе с блещущими юмором докладами о международном положении и на разные другие темы. Его темпераментная и остроумная речь постоянно прерывалась аплодисментами и взрывами хохота. Микоян был у чекистов любимым оратором и пользовался большой популярностью». Во-первых, Микоян поддерживал Евдокимова и «северокавказцев». Шрейдер именно с этим связывает тот факт, что после конфликта 1931 г. «один Евдокимов… остался в органах», так как «его поддерживали Ворошилов, Микоян и ряд других членов ЦК». Собственно, и сам нарком пищевой промышленности признает, что знал и высоко ценил Евдокимова: в 1925 году Микоян возглавлял парторганизацию Северного Кавказа. Под его непосредственным руководством Евдокимов проводил разоружение Чечни, и Микоян считал, что это была «блестящая операция».

Во-вторых, кажется неслучайным и то, что «противники Ягоды» Бельский, Ольский и Воронцов ушли работать именно к Микояну. Года полтора спустя, в одном из своих выступлений «нарком изобилия», как называли тогда Микояна, особо отметил отличную работу чекистов на пищепромовском поприще, после чего Бельский был возвращен на работу в органы на пост начальника Главного управления милиции и заместителя наркома внутренних дел СССР. Иными словами, Микояна поддерживали недовольные Ягодой чекисты, которые ориентировались на Е.Г. Евдокимова (т. н. «северокавказцы» — см. ниже), и Л.Н. Бельского (т. н. «туркестанцы» — см. ниже).

Наибольшая известность пришла к Ягоде после успешного строительства Беломорско-Балтийского канала. «В 1934 году Сталин в сопровождении Ягоды выезжал на открытие Беломорканала, — рассказывает Шрейдер, — после чего в газетах появились хвалебные статьи об организаторских способностях Ягоды и фотография Сталина и Ягоды, где они были изображены чуть ли не в обнимку. Видя все это, чекисты понимали, что, хотя председателем ОГПУ числится Менжинский, фактически же вся власть сосредоточена в руках Ягоды». И действительно, 10 июня 1934 г. Ягода стал наркомом внутренних дел СССР. Кроме того, он получил должность члена ЦК ВКП(б) (на 17 съезде) и члена ЦИК СССР 4–7 созывов. Следует помнить, что Ягода объединил в своих руках и политическую полицию, и политическую разведку, и милицию, и контроль за ГУЛАГом. Впервые в нашей стране возникло ведомство, которое соединяло столь широкие полномочия. Такого не было ни в Российской Империи, ни в первые десятилетия Советской власти.

«В 1936 году карьера Ягоды достигла зенита, — иронизирует Орлов. — Весной он получил приравненное к маршальскому звание генерального комиссара государственной безопасности и новый военный мундир, придуманный специально для него. Сталин оказал Ягоде и вовсе небывалую честь: он пригласил его занять квартиру в Кремле. Это свидетельствует о том, что он ввел Ягоду в тесный круг своих приближенных, к которому принадлежали только члены Политбюро».

Ягода был нужен Сталину как инструмент давления на других наркомов. Сам Ягода говорил на следствии: «Я повторяю, что знал: Ворошилов ненавидел меня. Такое же отношение было со стороны Молотова и Кагановича. Лазарь Моисеевич видел во мне почему-то конкурента. А раньше, до Беломорканала, мы были партнерами».

Интересно, что Орлов пишет практически о том же: «члены Политбюро и правительства ненавидели его (Ягоду. — Л. Н.) лютой ненавистью. Они не могли смириться с тем, что Сталин доверил Ягоде, человеку без революционного прошлого, столь широкую власть, что Ягода получил даже право вмешиваться в дела наркоматов, подчиненных им, старым революционерам. Ворошилов отважился на затяжную борьбу со спецотделами НКВД, созданными Ягодой во всех воинских частях и занимавшимися неустанной слежкой в армии. Каганович, нарком путей сообщения, был раздражен вмешательством Транспортного управления НКВД в его работу. Члены Политбюро, руководившие промышленностью и торговлей (Молотов, Орджоникидзе, Микоян. — Л.Н.), были уязвлены тем, что Экономическое управление НКВД (Миронов. — Л. Н.) регулярно вскрывало скандальные случаи коррупции, растрат и хищений на их предприятиях.

Настраивая Сталина против Ягоды, Каганович и некоторые другие члены Политбюро пытались внушить ему, что Ягода — это Фуше российской революции… Ягода знал, что Каганович прозвал его «Фуше», и был этим изрядно раздосадован. Он предпринимал немало попыток задобрить Кагановича и установить с ним дружеские отношения, но не преуспел в этом». Заметим в скобках, что семантика образа «Фуше» абсолютно в духе традиций «термидора» и «бонапартизма». Т. е. вина Ягоды в том, что он «правый». Ежова, кстати, Сталин любил называть «Маратом» (т. е. «левым»)…

Выше уже говорилось, что в 1931 году в конфликт с Ягодой вступил начальник Секретно-оперативного управления Ефим Георгиевич Евдокимов. Он состоял в революционном движении с 16 лет, сначала вступил в ППС, затем был в рядах анархо-синдикалистов. За его плечами были три ареста, побег, тюрьма, высылка. Из тюрьмы его освободила Февральская революция. В июне-декабре 1919 г. Евдокимов был начальником Особого отдела Московской ЧК. Он руководил арестами и следствием по делу «Штаба Добровольческой армии Московского района» — конспиративной офицерской организации. С июня 1922 Евдокимов — полномочный представитель ГПУ при СНК Украинской ССР по Правобережной Украине.

Для нас сейчас важно и интересно, что Евдокимов никогда не был «старым большевиком». Он, видимо, не гордился своим партийным стажем, не был связан общей идейной борьбой с меньшевиками. «Своими» для него были чекисты, которые шли рядом с ними через гражданскую войну.

С 1919–1920 гг. с ним служили Михаил Петрович Фриновский. В контрразведовательном отделе ВУЧК служили в это время Николай Галактионович Николаев-Журид и Владимир Михайлович Курский, Израиль Яковлевич Дагин и Николай Иосифович Антонов-Грицюк.

С 1923 г. Евдокимов на Северном Кавказе, и вся эта группа чекистов (Николаев-Журид, Курский, Антонов-Грицюк, Дагин и др.) едет с ним. Под руководством Евдокимова формируется группа северокавказских чекистов: «Евдокимов создал там (на Северном Кавказе. — Л. Н.) такие преданные кадры, которые до сих пор к нему относятся с уважением и во всем его слушаются». Именно в это время в группу вошли Дейч Яков Абрамович, Рудь Петр Гаврилович.

В 1925–1926 «северокавказцы» под руководством Евдокимова проводят боевые операции по разоружению повстанческих отрядов (банд?) в Чечне и Дагестане.

«Надо иметь в виду, что он (Евдокимов. — Л. Н.) был единственным работником ОГПУ, награжденным четырьмя орденами Боевого Красного Знамени, и, несмотря на ягодинские интриги, его авторитет как героя гражданской войны был очень велик». Кроме того, как мы помним, его поддерживали Ворошилов, Микоян и ряд других членов ЦК…»

Как можно понять, Евдокимов был одним из наиболее последовательных сторонников «боевизации» органов: «В тесном смысле слова «боевизация», т. е. наиболее допустимое приближение наших органов к организации типа частей Красной Армии, что в значительной степени объяснило бы переход органов ОГПУ на боевую обстановку в период войны, а войска готовятся к тому, чтобы в случае внутренних волнений они были той ударной единицею, посредством которой в случае осложнений возможно было бы подавить восстание даже в рядах вооруженной Красной Армии, (выделено мной. — Л. Н.) так и в случае войны и, в особенности, военных неудач, не исключена возможность перенесения таковой вовнутрь страны с формами чисто гражданскими». Евдокимов написал это в 1927 и кажется, что спустя 10 лет программа оставалась в силе.

Кроме того, чекисты пытались решать и политические вопросы. В 1922–1927 годах в Донбассе почти ежегодно проходили забастовки. Особенно острым был конфликт в 1927 году, о котором мы знаем по закрытому письму в ЦК заместитель секретаря окружкома Кравцова. В этом документе сообщается о росте недовольства в рабочей среде из-за введения новых повышенных норм и пониженных расценок по новому коллективному договору, в результате которого реальная зарплата упала практически вдвое. По мнению рабочих, в этом виновны старые специалисты-инженеры. Именно в это время чекистам и приходит в голову мысль организовать недовольство рабочих в нужном направлении. Появляется «Шахтинское дело», в рождении которого Евдокимов играет чуть ли не ключевую роль. Официально оно называлось «Дело об экономической контрреволюции в Донбассе». Обвиняемым вменялась в вину «вредительская деятельность», создание подпольной организации, установление конспиративной связи с московскими вредителями и с зарубежными антисоветскими центрами. Дело было передано в суд, пять человек были расстреляны, четверо были оправданы, остальные получили разные сроки — от года до 10 лет лишения свободы.

Как можно понять, Сталин был доволен инициативой северокавказских коммунистов. Начинались процессы против старой интеллигенции: дело Промпартии, союзного бюро меньшевиков, Крестьянской Трудовой партии и др. В 1929 г. Евдокимова переводят в Москву на должность начальника СОУ ОГПУ.

Сталин пишет специальное письмо Менжинскому, в котором, в частности, указывает: «Слышал, что Евдокимов переводится в Москву на секретно-оперативную работу (кажется вместо Дерибаса). Не следует ли одновременно провести его членом Коллегии? Мне кажется, что следует. И. Сталин».

Сам Евдокимов считал, что «ЦК предлагает ему наладить оперативную работу ОГПУ». Почему у Сталина сложилось мнение, что она «плохо налажена»?

Актуальной политической проблемой в это время была коллективизация. «Я спросил Евдокимова, — вспоминал Фриновский, — как у вас на Северном Кавказе идут дела? Он говорит: «Дела сложны, колхозы в казачьих и национальных районах прививаются туго, сопротивление идет большое», и он выразился так: «Черт его знает, выйдет ли из этого дела что-нибудь?»… За время нахождения Евдокимова в Москве, а потом уже после его переезда в Москву у меня с ним было несколько встреч. В процессе этих встреч Евдокимов говорил, что ЦК допускает много безобразий в деревне и «черт его знает, к чему все это приведет».

На первый взгляд может показаться, что сомнения в коллективизации приписаны следствием, но если мы обратимся к документам 1929–1930 гг., то выясним, что докладные, которые Евдокимов писал Сталину, были исключительно резкие по политическому содержанию, и, видимо, отражали его реальные настроения: «Материалы, поступающие с мест, приводят многочисленные факты извращений, перегибов со стороны части низового соваппарата и местных бригад при проведении практических мероприятий посевкампаний, коллективизации, раскулачиванию… Почти везде отмечаются факты подведения середняков и даже бедняков, в отдельных случаях быв. красных партизан, под категорию раскулачиваемых; фиксируются местами факты исключительно грубого обращения с населением со стороны работников низового аппарата; регистрируется много фактов мародерства и дележки имущества раскулачиваемых, а также аресты середняков за невнос сем-зерна; угрозы арестом и выселения за невступление в колхоз и проч… Сведения о злоупотреблениях, несмотря на принимаемые меры облпарт-организациями, продолжают поступать, и до настоящего времени из большинства районов и местами количественно увеличиваются». Так начинается записка Евдокимова Сталину 7 марта 1930 г.

В то же время у Фриновского состоялась «следующая встреча с Евдокимовым…. когда он объезжал районы, в которых проводились операции по борьбе с повстанчеством. После официальных разговоров я имел с Евдокимовым интимную беседу, во время которой он мне говорил, что вооруженным путем, как думает ЦК, колхозов не создашь… обстановка очень сложна и в центральной России. Может так получиться, говорил Евдокимов, что кулака-то мы разорим и физически уничтожим, а осложнений у нас в стране может быть много и хозяйства в деревне партия не создаст… На этом разговор с ним и кончился. Пробыв несколько дней, Евдокимов уехал».

Именно в это время он направил еще одну записку Сталину о ситуации в деревне (на этот раз в Сибири): «Массовые перегибы и извращения в ходе коллективизации и раскулачивания…. приняли угрожающие размеры. Непрекращающиеся извращения вызывают серьезные колебания в настроении середняцко-бедняцких масс, что создает благоприятную почву для развертывания кулацкой к. р. агитации и для распространения кулацкого влияния на часть середняков и даже бедноты. В результате по Сибири не прекращаются (имея тенденции к росту) массовые выступления, возглавляемые кулацкой к.р. и перерастающие в банд, движение».

В сентябре 1930 года Фриновского направили для подавления повстанческого движения в Азербайджан, и в этом году у него состоялась «встреча… в кабинете у Евдокимова. Я спрашивал его указаний. Наряду с оперативно-служебными указаниями, он заявил мне, что в успех начавшейся операции по ликвидации кулачества как класса он — Евдокимов, хотя на него и возложено проведение этой операции по СССР, — не верит. В целесообразность проводимой по решению Центрального Комитета операции он также не верит, считая, что это может привести к обнищанию деревни и деградации сельского хозяйства».

Может быть, записки Евдокимова сыграли не последнюю роль в появлении известной статьи Сталина «Головокружение от успехов». Так или иначе, похоже, что показания Фриновского на следствии 1939 года, согласно которым Евдокимов одно время сочувствовал правым, не выдуманы.

Отношения Евдокимова с Ягодой были непростые. Орлов сообщает, что Сталин хотел назначить Евдокимова начальником УНКВД в Ленинград, но Киров воспротивился, и в Ленинграде остался Ф.Медведь. Действительно, есть решение ПБ ЦК ВКП(б) от 25.07.1931 направить Балицкого на работу в Москву, Реденса на Украину, Медведя в Белоруссию, а Евдокимова в Ленинград. Но уже 5 августа было принято решение «назначить ПП ОГПУ в Средней Азии т. Евдокимова, дав ему специальное поручение разоружения банд в Таджикистане, прежде всего в Туркмении (так в тексте. —Л.Н.)».

В соответствии с решением Политбюро, 1931-32 гг. Евдокимов провел в Средней Азии. «Это назначение я рассматривал как незаслуженное наказание» вспоминал Евдокимов. Опала была, видимо, серьезным психологическим испытанием для Евдокимова. Некоторые из его сторонников отвернулись от своего патрона. Евдокимов рассказывал на следствии, что «в 1931 году при моей переброске в Среднюю Азию, Вейншток лично, по указанию Ягоды, выселял мою семью из квартиры, и у нас с ним после этого личного контакта не было» Другие сохранили верность — во время командировки его сопровождали Попашенко и Кальнинг.

Операции в Средней Азии принесли Евдокимову еще два ордена Боевого Красного Знамени — Таджикской и Туркменской ССР. В 1932 г. Евдокимова возвращают на Северный Кавказ. Первое путешествие в Москву закончилось неудачей — он поднялся довольно высоко, но не смог повалить Ягоду. Видимо, он вынес из этих трех лет большой опыт: неприязнь к Сталину, недоверие к политике партии и веру в силу органов, которые «могут все».

Так или иначе, в 1933 году Евдокимов снова встретился с Фриновским. Последнего назначили на высокий пост — начальника ГУПВО (Главного управления пограничных и внутренних войск). «Вскоре после назначения меня начальником ГУПВО

ОГПУ и приезда в Москву, я встретился с Евдокимовым у него на квартире. Он приехал из Ростова. Вроде бы сомнения в политике Сталина у Евдокимова сохранились: «Подожди, колхозы-то начали существовать, но это только начало, а что будет дальше — неизвестно… Дальше Евдокимов спросил: «Ты ГУПВО принял или нет?» После моего утвердительного ответа он сказал: «Тебе надо было бы заинтересоваться как следует вопросами войск. Войска будут играть большую роль в случае каких-либо осложнений внутри страны, и ты должен прибрать войска к своим рукам». Здесь, мне кажется, уместно вспомнить мысли Евдокимова 1927 года о том, что войска будут нужны в условиях возможного политического кризиса, что и произошло весной 1937 года.

Со своей стороны Ефим Григорьевич продолжал сплачивать вокруг себя кадры чекистов. В 1934 году «он говорил о том, что он имеет ряд людей внутри аппарата ГПУ, и назвал Рудя, Дагина, Раева, Курского, Дементьева, Горбача и других». Кроме того, он активно наращивал свой политический вес. В 1934 году Евдокимов был переведен на партийную работу, став первым секретарем Северо-Кавказского края, а также был избран в ЦК. Руководителем ОГПУ края стал его заместитель Дагин. Евдокимов стал сразу делать попытки протолкнуть своего помощника в Москву: «В этот же его приезд Евдокимов говорил: нельзя ли как-нибудь, через Ягоду, протянуть Дагина на оперативный отдел».

Подведем итог: к осени 1936 года Евдокимов имел определенное политическое лицо. Этот «силовик» верил, прежде всего, в мощь военнизированных структур. Кроме того, он отчетливо представлял себе то море ненависти, которое жило в крестьянстве. Он ненавидел Ягоду и считал его «липачем». Наверное, он не очень доверял Сталину, так как попал в «незаслуженную опалу». За Евдокимовым к 1936 году стояла сильная группа чекистов, самым влиятельным из которых был Фриновский.

Наиболее видную роль в этой группе после Евдокимова играл начальник ГУПВО комкор Михаил Петрович Фриновский. Отношения Фриновского и Ягоды были несколько иными, чем у Евдокимова. Шрейдер рассказывает, что «в конце 1928-го или начале 1929 года Московским комитетом партии было вскрыто дело так называемого «Беспринципного блока» в Сокольническом районе, в котором оказались замешаны Ягода, Дерибас и Трилиссер, а также секретарь Сокольнического РК ВКП(б) Гибер, скромный и честный большевик, втянутый ягодинскими холуями Погребинским и Фриновским (оба они в то время были помощниками начальника особого отдела Московского военного округа) в пьяные компании, собиравшиеся на частных квартирах, где, как рассказывали, в присутствии посторонних женщин за блинами и водкой решались важные организационные вопросы, включая расстановку кадров… Под давлением партийной общественности Ягода тогда был вынужден убрать из центрального аппарата своих любимцев, Фриновского и Погребинского, и отправить их на периферию полномочными представителями ОГПУ — Фриновского в Азербайджан, а Погребинского в Башкирию». Как раз в это время Фриновский встретился с Евдокимовым в Москве и пожаловался, что «попал в правые на практике».

Через три года Ягода возвращает Фриновского в Москву, и он становится начальником ГУПВО. Именно в этот момент и происходит упомянутый выше разговор о роли войск ОГПУ «в случае каких-либо осложнений внутри страны».

К октябрю 1936 у Фриновского 5 орденов Красного Знамени и Орден Ленина. Позже С. Берия будет говорить, что Фриновский и Тухачевский были друзьями, а вдова Миронова (Король) писать о дружбе Фриновского с Ежовым. Короче говоря, Фриновский — «всем друг». Вероятно, достаточно точно эту мысль выразил Ежов, который говорил на следствии: «Я все время считал его «рубахой-паренем».

Так ли все было просто? На этом мы остановимся ниже, а пока хочется добавить еще одну показательную деталь к портрету Фриновского. В 1937–1938 гг. он занимал пост первого заместителя наркома, начальника ГУГБ, его реальный политический вес был очень велик. Но он по-прежнему имел звание комкора, хотя, конечно, мог претендовать на комиссара 1-го ранга. Фриновский полтора года ходил с тремя звездами в петлице (как комиссар 3-го ранга), а приказы отдавал комиссарам 1-го ранга Реденсу и Заковскому, комиссарам 2-го ранга Гоглидзе, Залину, Леплевскому… Почему? Будучи руководителем ГУГБ, он всегда ходил в форме пограничника. Почему? Летом 1937 года все получили Ордена Ленина, а Фриновский только Красную Звезду. Странно это все… Для «просто солдата» и «рубахи-парня» поведение нетривиальное.

В центральном аппарате служили еще несколько «северо-кавказцев». Примерно тогда же, когда Евдокимов ушел на партийную работу, помощником секретаря наркома был переведен еще один «северокавказский» чекист — Борис Яковлевич Кальнинг. С 28 марта 1936 г. оперативный секретарь наркома внутренних дел СССР, комиссар 3-го ранга Яков Абрамович Дейч. Особый вопрос — начальник отдела кадров ст. майор ГБ Яков Маркович Вейншток. По биографическим справкам он «северокавказец», но Евдокимов рассказывал на следствии, что «в 1931 году при моей переброске в Среднюю Азию, Вейншток лично, по указанию Ягоды, выселял мою семью из квартиры, и у нас с ним после этого личного контакта не было». Шаг Ягоды понятен — он хотел столкнуть их и привязать Вейнштока к себе. Вместе с тем, в 1937, когда Ягоду арестуют, Фриновский не даст хода показаниям Ягоды на Вейнштока.

В июле 1934 года «северокавказец» Петр Гаврилович Рудь стал руководителем УНКВД Азово-Черноморского края. Одним из последних кадровых решений Ягоды было освобождение Рудя от этой должности в августе 1936 года. Летом 1934 года УНКВД Северного Кавказа в этот период возглавил другой представитель клана — Израиль Яковлевич Дагин, а летом 1936 года его заместитель Владимир Михайлович Курский возглавил УНКВД Западно-Сибирского края. Миронов Сергей Наумович руководил УНКВД Днепропетровской области.

Выше говорилось, что в 1931 г. группу «старых чекистов» (Бельский, Ольский, Мессинг) выдавили из органов. Однако, вскоре один из них вернулся. «Года полтора спустя, в одном из своих выступлений «нарком изобилия», как называли тогда Микояна, особо отметил отличную работу чекистов на пище-промовском поприще, после чего Бельский был возвращен на работу в органы на пост начальника Главного управления милиции и заместителя наркома внутренних дел СССР».

Лев (Абрам) Николаевич (Михайлович) Бельский (Левин) был председателем ЧК Симбирской губернии с апреля 1918 г. (т. е. во время восстания белочехов и мятежа Муравьева), полпредом ВЧК в Тамбовской губернии (во время мятежа Антонова), полпредом ВЧК на Дальнем Востоке в 1921–1923 гг. (т. е. во время присоединения этого региона), полпредом ГПУ-ОГПУ по Туркестану, Средней Азии в период кульминации борьбы с басмачами Ибрагим-бека. В общем, это был достаточно серьезный товарищ. Интересную характеристику ему оставил Агабеков: «Бельский… старался обойти препятствия, выждать, улучить момент и, благодаря такой тактике, в течение семи лет бессменно держится в Туркестане, постепенно прибрав к рукам всю страну. Это один из сильнейших работников. Он тайно добивается поста заместителя председателя ОГПУ и добьется, конечно, если не сорвется на каком-нибудь резком повороте партийной линии. Его единственный недостаток, с точки зрения ОГПУ, тот, что он старый бундовец, и в коммунистическую партию вступил только в 1917 году. Для ответственного поста зампреда ОГПУ это является недостаточным стажем».

Заместителем Бельского в 1924–1928 гг. был Матвей Давыдович Берман. В 1930 г. Бельского переводят в Москву, и вслед за ним в Москву переезжает и Берман. Можно предположить, что между этими двумя переводами существовала связь. В Западной Сибири НКВД некоторое время руководил в прошлом один из замов Бельского Василий Абрамович Каруцкий, ранее занимавший пост полпреда ОГПУ по Казахстану. Ягода ему благоволил и называл его «талантливым оперативным работником, имеющим большой опыт». В июле 1936 г. нарком перевел его в Москву в СПО. Вместо него начальником управления в Сибири стал «северокавказец» Курский. Следует учитывать, что по ОГПУ-НКВД ходили легенды о запойном пьянстве Каруцкого.

Кроме того, у Матвея Бермана был младший брат Борис Давыдович Берман. Когда М.Д. Берман служил председателем Иркутской ЧК, Борис поехал с ним. Здесь их пути временно разошлись. В 1923 году Бориса направили в Москву, но в 1928–1931 гг. братья снова оказались вместе в Средней Азии (там он вместе с Каруцким, кстати, организовал арест епископа Войно-Ясенецкого). Затем с 1931 по линии ИНО Борис Берман под псевдонимом «Артем» служил за границей, в полпредстве СССР в Берлине. Им были получены сведения о переговорах рейхсканцлера фон Папена с западными державами о создании антисоветского лагеря. За работу в Берлине Берман был награжден именным оружием, а по возвращении стал заместителем начальника ИНО ОГПУ СССР. Когда Артузова перевели в Разведупр РККА, Слуцкий стал начальником ИНО, а Б. Берман — его первым заместителем. Кроме того, надо дополнить биографию Бермана воспоминаниями людей, которые его знали. Известный советский разведчик (и узник сталинских лагерей) Дмитрий Быстролетов («Андрей») работавший с Берманом («Артемом») за границей, описывает своего сослуживца как «высокого, стройного, молодого, вернее очень моложавого мужчину, любимца женщин, всегда веселого, энергичного, большого умницу, ловкого руководителя в хитросплетениях своих и чужих шпионских комбинаций. Борис заражал своей жизнерадостностью, товарищеской простотой, неизменным желанием помочь в беде».

С точки зрения исследователя Сысоева, братьям Берманам была близки еще два брата: Борис Аркадьевич Бак, с 1935 заместитель начальника УНКВД Московской обл., и его брат Соломон Аркадьевич Бак. Старшие братья (Матвей Берман и Борис Бак) вместе учились в школе прапорщиков. Затем Берманы и Баки вместе служили в ЧК Сибири в 1918–1920 гг. Борис Берман был женат на их сестре Бак Марии Аркадьевне (лейтенанте госбезопасности).

После «письма 4-х» против Ягоды в Москву, в 1931 году на «укрепление» центрального аппарата был переведен нарком Украины Всеволод Аполлонович Балицкий. Вспомним, удар ведь наносился косвенно и по нему. В числе «липовых» дел была и операция «Весна», в которой фигурировала Украина. Однако, «не продержался долго в Москве и бывший председатель ГПУ Украины Балицкий, назначенный было одним из заместителей председателя ОГПУ. «Не сработавшись» с Ягодой, он вскоре уехал, кажется, снова на Украину. Между прочим, Балицкий привез в Москву целую группу украинских чекистов, в том числе Леплевского, Федю Александровича, Письменного, Ушакова, Люшкова, Когана и ряд других. Двое последних стали ежовскими выдвиженцами».

Остановимся подробнее на этих кадровых перестановках. Всеволод Аполлонович Балицкий был руководителем украинских чекистов с 1923 г. (после ухода Манцева). На XVII съезде ВКП(б) он стал членом ЦК, т. е. сравнялся с Ягодой по партийной иерархии. Практически весь аппарат НКВД Украины был сформирован из его сторонников. В числе его заместителей были комиссары 2-го ранга Зиновий Борисович Кацнельсон и Карл Мартынович Карлсон. «Генеральское» звание было и у Соломона Самойловича Мазо — начальника УНКВД важнейшей Харьковской области.

Другой видный «украинский» чекист — Израиль Моисеевич Леплевский. Он выдвинулся, раскрыв дела «Украинского национального центра», «Военно-офицерской организации» (дело «Весна») и других. Балицкий докладывал, что это произошло «благодаря исключительной энергии, четкости и оперативному руководству, и непосредственному участию в практической работе со стороны тов. Леплевского». Последний переехал в Москву вслед за своим начальником, однако после возвращения Балицкого на Украину у них произошел конфликт. С 1934 г. Леплевский, бывший до этого замом наркома Украины, покидает республику, но обещает вернуться «победителем». Причина конфликта не ясна — может быть, Балицкий освобождал место для Кацнельсона, а, может быть, Леплевский был недоволен своим статусом и «хотел большего». Так или иначе, в 1936 г. Леплевский занимал пост наркома внутренних дел в Белоруссии.

Генрих Самойлович Люшков, ближайший помощник Леплевского, однако, остался в Москве. В конце августа 1936 г. Ягода назначил его начальником УНКВД Азово-Черноморского края (Ростовской обл.). Смысл этого назначения вызывает споры. Скорее всего, перестановка была вызвана необходимостью подготовить компромат на первого секретаря крайкома Шеболдаева.

Крупной фигурой и регионального, и союзного уровня был Станислав Францевич Реденс. По свидетельству мемуаристов, когда в конце 1910-х годов Реденс приехал в Москву с направлением в ВЧК, ему негде было остановиться. Поэтому он устроился на ночлег в одном из кабинетов на Лубянке прямо на столе. Ночью в кабинет заглянул Феликс Эдмундович, увидел его, разбудил и долго расспрашивал, кто он и откуда. Видимо, Реденс ему понравился, и Дзержинский предложил Станиславу стать его секретарем. В поездке на Восточный фронт Реденс познакомился с Надеждой Сергеевной Аллилуевой, а через нее потом и с ее сестрой Анной, которая позже станет его женой. В 1920 году С.Ф. Реденса назначают председателем Одесской губчека. С 1924 он уходит из органов НКВД работает секретарем у Феликса Эдмундовича вплоть до 20 июля 1926 года (смерти Дзержинского). С 1928 по 1931 Реденс — полпред ГПУ в Закавказье, где он вступил в конфликт с Берия. Как можно предположить, корни конфликта уходили в события 1924 года, в запутанную историю подавления восстания меньшевиков. Все, кто знал об этих событиях, признавали, что у Берия были какие-то контакты с руководителями восстания. Зачем он их поддерживал? Чтобы удержать меньшевиков от восстания и избежать кровопролития, или чтобы спровоцировать выступление, а затем «блестяще подавить», сказать трудно..

«Сильному, хитрому и прожженному интригану Берия, рвущемуся к большой власти, Реденс, человек Дзержинской закалки, был совершенно не нужен в качестве начальника, он был ему опасен». Причем опасен вдвойне: как справедливо полагает сын Реденса, породнившись с семьей Сталина, он имел к нему прямой доступ. Берия смог скомпрометировать Реденса, и в начале 1931 года его назначают председателем ГПУ Украины. Шла коллективизация, и Сталин был не доволен его работой: «Самое главное сейчас Украина, — писал вождь Кагановичу 11 августа 1932 г. — Дела на Украине из рук вон плохи… Плохо по партийной линии… Плохо по линии советской… Плохо по линии ГПУ. Реденсу не по плечу руководить борьбой с контрреволюцией в такой большой и своеобразной республике, как Украина». Из текста письма видно, что Реденс не справлялся с «угрозой контрреволюцией» в условиях «кризиса хлебозаготовок» (на самом деле, голода 1932–1933 года). В 1933 Балицкий (видимо, к радости Ягоды) снова стал полпредом ОГПУ на Украине, а Реденса перевели на должность полпреда ГПУ в Московскую область.

Руководителем союзного уровня был также Роман Александрович Пилляр. Он относился к группе старых руководителей ВЧК: Уншлихта, Ольского, был заместителем Артузова в КРО, и др. Кроме того, при его характеристике надо помнить важное обстоятельство: Пилляр — двоюродный племянник Дзержинского. Почти всюду Пилляра сопровождал Лев Борисович Залин.

На Дальнем Востоке с 1929 г. органами командовал один из старейших руководителей НКВД (и революционер с подпольным стажем не меньше, чем у Ягоды) — Терентий Дмитриевич Дерибас. В органах ВЧК он был с декабря 1920 г., с 1923 занимал пост начальника СО ГПУ. Именно Дерибас был начальником Тучкова — организатора борьбы против православной Церкви в 1920-е. Для некоторых читателей этой книги одно из его дел может представлять особенный интерес. 10 сентября 1926 года состоялось заседание комиссии при ЦК ВКП(б) (Е.М. Ярославский, П.Г. Смидович и др.) по реализации декрета об отделении церкви от государства, которая… решила: «принимая во внимание, что Саровский и Дивеевский монастыри являются тем пунктом стечения, куда собираются отовсюду черносотенные элементы, поручить ОГПУ монастыри как таковые ликвидировать, удалить из них весь политический вредный элемент, превратив монастыри в трудовые артели, поставив во главе последних лояльных лиц». 25 сентября 1926 года Дерибас и начальник 6 отдела ОГПУ Тучков телеграфировали в Пензу начгуботдела ОГПУ: «Вопрос о ликвидации Саровского монастыря принципиально решен в положительном смысле в соответствующих советско-партийных учреждениях. Однако, прежде чем приступить к осуществлению этого решения, ОГПУ должно располагать известными материалами. Так, прежде всего, необходимо иметь сведения о количестве монахов этого монастыря, степени влияния его на окружающее крестьянское население, каков будет взгляд и настроения населения на закрытие монастыря. Кроме того, весьма желательно предварительно обсудить, помимо общей задачи, также отдельные частности порядка и формы ликвидации с наименьшим ущербом для советской власти и сведением к минимуму возможных в таких случаях эксцессов. Поэтому ОГПУ просит Вас заблаговременно подготовить свои соображения по затронутым вопросам выше…»

На основании всех этих данных ОГПУ была разработана «спецоперация». Для ликвидации монастыря надо было выбрать время, чтобы в нем не было большого наплыва паломников, а монахи не смогли бы призвать на помощь крестьян соседних сел. Все удалось… В конце марта 1927 года две группы под видом паломников прибыли в монастырь и приступили к закрытию монастыря и захвату мощей Преподобного Серафима Саровского для передачи в музей. В донесении уполномоченного ОГПУ по Краснослободскому уезду, в котором говорилось: «1927 года 3 дня были изъяты останки Серафима, во время этого монахи и жители Сарова очень негодовали и возмущались, говоря, чтобы эти коммунисты провалились, и т. п. Жаль только, что выбрали такое время, что не проехать, не пройти, да так неожиданно, а то бы известить крестьян окрестных сел, вот они бы и не дали увозить»…

Чекисты давали Дерибасу самые разные оценки: Шнейдер считал его «холуем Ягоды» (вспомним дело т. н. «Беспринципного блока»), а Гудзь говорил: «Дерибас — выдающийся оперативный сотрудник», и когда Ягода «столкнулся с фактом крайне отрицательного отношения к себе со стороны таких руководящих работников ОГПУ, как начальник Иностранного отдела (ИНО) ОГПУ и заместитель председателя Трилиссер, и заместитель начальника Секретно-оперативного управления (СОУ) Дерибас, то он путем прямого доноса на них Сталину (как разлагающих чекистский аппарат) сумел добиться их вывода из центрального аппарата ОГПУ». Может быть, Гудзь не совсем точен, когда говорит о доносе Сталину.

Надо иметь в виду, что ответственность на Дерибасе была огромная. Дальневосточный край — это девять областей (Хабаровская, Приморская, Амурская, Нижнеамурская, Уссурийская, Камчатская, Сахалинская, Зейская и Еврейская). Именно там в первой половине 1930-ых находились главные вооруженные силы СССР — Особая Дальневосточная армия. На Дальнем Востоке находился и реальный вооруженный противник — Япония. С 1930 г. заместителем Дерибаса служил комиссар ГБ 3-го ранга Семен Израилевич Западной (Кессельман).

В руководстве НКВД заметно было влияние латышей. В первую очередь это Леонид Михайлович Заковский. В 1934 г. после убийства Кирова он сменил Ф.Д. Медведя на посту начальника НКВД по Ленинградской области. «Взамен снятого Ф.Д. Медведя начальником Ленинградского УНКВД был назначен Леонид Заковский, известный старым чекистам как карьерист и разложившийся человек. Как только Заковский прибыл в Ленинград, начались необоснованные аресты коммунистов и руководящих беспартийных работников, обвинявшихся в принадлежности ктроцкистско-зиновьевской оппозиции»…

Взлет Заковского объясняется расположением Ягоды. Нарком считал, что тот «сильный и способный оперативный работник» и проталкивал именно Заковского в Ленинград на место Медведя еще до убийства Кирова. У Заковского были постоянные помощники, которые….

В Иваново с 1933 г. служил Владимир Андреевич Стырне. Гудзь рассказывает, что Ягода знал о дружеских отношениях Стырне и Ольского: «Когда Ольский был фактически изгнан из ОГПУ, Ягода, действуя в направлении отрыва Стырне от Ольского, оставил Стырне в системе ОГПУ, но стал действовать в отношении него по принципу: «не дубьем, так катаньем». Ягода подарил Стырне дорогостоящий фотоаппарат, охотничье ружье элитной марки, наградил отменным личным оружием, а потом отправил его начальником Управления НКВД в Ивановскую область».

В Восточно-Сибирском крае с 1930 г. служил Ян Петрович Зирнис, в Архангельске с 1929 г. — Рудольф Иванович Аустрии, в Омске с 1934 г. — Эдуард Петрович Салынь, в Карелии наркомом с декабря 1935 был Карл Яковлевич Тениссон. Стремительный рост карьеры последнего из них начался в Белоруссии под руководством Заковского.

Было время, когда латыши занимали видные места в центральном аппарате, но к 1936 г. их вытеснили на периферию. Кроме вышеуказанного примера «Заковский — Залпетер», карьеры «латышей» почти не пересекались (Салынь и Стырне примерно год служили вместе в КРО ОГПУ). Было еще общее для многих участие в революционных событиях 1918–1919 гг., но к 1936 г. это уже было далекое прошлое.

Особым регионом было Закавказье. Как мы помним, он считался «вотчиной» Берия. Он к тому времени уже перешел с чекистской работы на партийную, но в Закавказье служили три других комиссара: в Тбилиси — Сергей Арсеньевич Гоглидзе, в Баку — Ювельян Давидовчи Сумбатов (Топуридзе), в Ереване — Хачик Хлгатович Мугдуси. Возможно, читателя заинтересует и национальный состав закавказских чекистов. Треть их — армяне: 71 % в ГПУ-НКВД Армянской ССР и по 19–20 % в ГПУ-НКВД Грузии и Азербайджана. Для сравнения, азербайджанцев в ГПУ-НКВД Азербайджана было только 17 %.

В ноябре 1935 года сотрудниками НКВД, как и в РККА, были присвоены персональные звания. Высшее маршальское звание генеральный комиссар ГБ получил только Ягода. Далее шли, как бы мы сейчас сказали, «генеральские» звания» комиссаров ГБ соответственно 1, 2 и 3-го ранга. В их числе были:

Я.С.Агранов, комиссар ГБ 1-го ранга

Г.Е.Прокофьев, комиссар ГБ 1-го ранга

• Л.М.Заковский, комиссар ГБ 1-го ранга

• С.Ф.Реденс, комиссар ГБ 1-го ранга

• В.А.Балицкий, комиссар ГБ 1-го ранга

• Т.Д.Дерибас, комиссар ГБ 1-го ранга

• К.В.Паукер, комиссар ГБ 2-го ранга

• М.И.Гай, комиссар ГБ 2-го ранга

• Л.Г.Миронов, комиссар ГБ 2-го ранга

• Г.А.Молчанов, комиссар ГБ 2-го ранга

• А.М.Шанин, комиссар ГБ 2-го ранга

• А.А.Слуцкий, комиссар ГБ 2-го ранга

• Л.Н.Бельский, комиссар ГБ 2-го ранга

• П.Г.Рудь, комиссар ГБ 3-го ранга

• Л.Б.Залин, комиссар ГБ 2-го ранга

• Р.А.Пилляр, комиссар ГБ 2-го ранга

И.МЛеплевский, комиссар ГБ 2-го ранга

С.А.Гоглидзе, комиссар ГБ 2-го ранга

З.Б.Кацнельсон, комиссар ГБ 2-го ранга

К.М. Карлсон, комиссар ГБ 2-го ранга

Г.И. Благонравов, комиссар ГБ 3-го ранга

Г.И.Бокий, комиссар ГБ 3-го ранга

М.Д.Берман, комиссар ГБ 3-го ранга

• В.А.Каруцкий, комиссар ГБ 3-го ранга

• Н.Г.Николаев, комиссар ГБ 3-го ранга

• И.Я.Дагин, комиссар ГБ 3-го ранга

• Я.А.Дейч, комиссар ГБ 3-го ранга

• Б.А.Бак, комиссар ГБ 3-го ранга

• И.Ф.Решетов, комиссар ГБ 3-го ранга

• М.С.Погребинский, комиссар ГБ 3-го ранга

• Ю.Д.Сумбатов-Топуридзе, комиссар ГБ 3

• Г.С.Люшков, комиссар ГБ 3-го ранга

• С.С. Мазо, комиссар ГБ 3-го ранга

• И.П.Зирнис, комиссар ГБ 3-го ранга

• В.А Стырне, комиссар ГБ 3-го ранга

• С.В. Пузицкий, комиссар ГБ 3-го ранга

• И.И. Сосновский, комиссар ГБ 3-го ранга

• СИ. Западный, комиссар ГБ 3-го ранга

Кроме того, был в руководстве один чекист с армейским званием — комкор М.П. Фриновский.

Кадровая политика Ягоды в 1934–1935 гг. была простой. Он контролировал центральный аппарат, отодвинув Агранова и Бокия на второй план. Представители «недружественных» кланов, «северокавказского» и «туркестанского», были отодвинуты на менее важные, чем ГУГБ, управления (ГУРКМ, ГУЛАГ, ГУПВО), поскольку от них нельзя было избавиться совсем. Самый многочисленный клан — «северокавказцы», начал медленно брать под контроль и другие регионы: кроме Дагина (в Орджоникидзе), руководителем стал также Курский — в Западной Сибири, в Днепропетровске С.Н. Миронов (Король). Однако, в целом периферию контролировали чекистские группы, находившиеся там достаточно давно — с 1920-х гг. Представителями этих региональных кланов были Балицкий, Берия, Дерибас, Заковский, Аустрин, Зеликман и др. Несколько отличной ситуация была в УНКВД Московской области, как в силу столичного характера региона, так и в силу близости Реденса к вождю.

Крайне интересно характеризовал на февральско-мартовском Пленуме ЦК взаимоотношения центрального и периферийного аппарата Заковский. Критикуя стиль руководства своего бывшего начальника Миронова, он говорил: «А что касается руководства периферией, то здесь дело было особенно плохо, здесь осуществлялся своеобразный феодализм. Наши периферийные работники это очень хорошо знают, так как испытали это на своей спине. Если выезжала на места оперативная группа для помощи тому или иному краю, который отставал в работе, это означало не помощь, а избиение младенцев… Для периферии вы удачно приспособили Миронова для всех этих экзекуций, для «избиения младенцев». Миронов сам мне говорил: «Надоели мне эти самые карательные экспедиции, эти выезды». То есть Ягода понимал, что периферия «враждебна» ему и «боролся» с ней, натравливая на нее Миронова. Безусловно, в регионах Ягода мог рассчитывать только на Погребинского, который был полпредом, а затем и возглавлял органы внутренних дел в Горьковской области.

Первичный социологический анализ руководящего состава НКВД был сделан в замечательном исследовании Н.В.Петрова и К.В.Скоркина. Результаты его были опубликованы в справочнике «Кто руководил НКВД в 1934–1941». Напомним некоторые из его результатов.

На 1937 г. больше половины руководителей были в возрасте 40 лет и старше. Очень показателен национальный состав руководящей верхушки НКВД. В 1936 году евреев там было около 40 %, славян (русских, украинцев и белорусов), столько же, латышей, поляков, немцев — 17 %. До 1937 г. включительно среди руководящих работников НКВД был очень высок процент людей с начальным образованием — 35 %, а с высшим (незаконченным высшим) образованием было всего 15 %.

Поразительно много, 52 % было в руководящем составе НКВД лиц с «некоммунистическим» прошлым: выходцев из «чуждых» или «враждебных» классов, а также принадлежавших в прошлом к различным небольшевистским партиям и движениям, что в середине 1930-х рассматривалось, как компрометирующий фактор. Процент руководителей-чекистов, участвовавших в молодые годы, хотя и в социалистических, но все же в антиленинских партиях и движениях, или, более того, служивших белому делу, необычайно велик в 1934 г. более 31 % (в 1936 почти 22 %).

Подводя итог краткому обзору истории ВЧК-ОГПУ-НКВД в 1918–1936 гг., следует отметить, что за эти годы органы не очень изменились. Они по-прежнему, как и при Дзержинском, продолжали «беспощадную борьбу с контрреволюцией» («чекистское сопровождение коллективизации», дело Промпартии, «Шахтинское дело», дело «Весна» и др.). Руководящий состав оставался далеким от основной массы населения страны по социальным и национальным характеристикам, и его все так же пронизывала система личных связей. Наконец, чекисты по-прежнему были активно втянуты во внутрипартийную борьбу. Изменились только два обстоятельства. Во-первых, во главе органов не было больше харизматичной фигуры Дзержинского, а Ягода, конечно, не пользовался таким же авторитетом. Это не могло не расшатывать единство чекистов, и попытки скрепить его «круговой порукой» «ордена Почетных чекистов» вряд ли могли привести к результату. Во-вторых, резко выросла мощь самой системы. Народный комиссариат внутренних дел с точки зрения количества сотрудников, разветвленности аппарата, численности вооруженных формирований, влиянию на экономическую систему СССР намного превосходил ВЧК.

 

«Левый поворот»

Вечером 25 сентября 1936 года Сталин и Жданов отправили телеграмму:

«Москва, ЦК ВКП(6)

тт. Кагановичу, Молотову

и другим членам Политбюро.

25.09.1936

Первое.

Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей Наркомвнудела. Замом Ежова в Наркомвнуделе можно оставить Агранова.

Второе.

Считаем необходимым и срочным делом снять Рыкова по Наркомсвязи и назначить на пост Наркомсвязи Ягоду. Мы думаем, что дело это не нуждается в мотивировке, так как оно и так ясно.

Третье.

Считаем абсолютно срочным делом снятие Лобова и назначение на пост Наркомлеса тов. Иванова, секретаря Северного крайкома. Иванов знает лесное дело, и человек он оперативный, Лобов, как нарком, не справляется с делом и каждый год его проваливает. Предлагаем оставить Лобова первым замом Иванова по Наркомлесу.

Четвертое.

Что касается КПК, то Ежова можно оставить по совместительству председателем КПК с тем, чтобы он девять десятых своего времени отдавал Наркомвнуделу, а первым заместителем Ежова по КПК можно было бы выдвинуть Яковлева Якова Аркадьевича.

Пятое.

Ежов согласен с нашими предложениями.

Сталин. Жданов.

№ 44 25/IX.36 г.

Шестое. Само собой понятно, что Ежов остается секретарем ЦК».

Много раз историки (в том числе и я) пытались понять, что именно имел в виду Сталин, когда принимал эти решения. Что означает «ОГПУ опоздал на 4 года»? Почему это стало особенно видно именно «из Сочи»? Что стоит за «соавторством» Жданова текста телеграммы?

Кажется, что телеграмму спровоцировало самоубийство М. Томского и т. н. «очная ставка Сокольникова — Рыкова — Бухарина» в сентябре 1936 г., после которой Каганович телеграфировал Сталину: «У меня осталось впечатление, что может быть они и не поддерживали прямой организационной связи с троцкистско-зиновьевским блоком, но в 32–33, а может быть и в последующих годах, они были осведомлены о троцкистских делах. Видимо, они, правые, имели свою собственную организацию, допуская единство действий снизу. Вот на днях мне транспортные органы ГПУ дали список арестованной троцкистской группы железнодорожников в Москве, но когда я посмотрел список, там порядочно крупных углановских бывших московских работников и я думаю, что это — троцкистско-правая организация железнодорожников. Во всяком случае, правую подпольную организацию надо искать, она есть. Я думаю, что роль Рыкова, Бухарина и Томского еще выявится».

В 1956 году бывшая жена известного троцкиста И. Смирнова, А.Н. Сафонова, говорила в ЦК КПСС, что 90 % показаний Зиновьева, Каменева и др. на процессе 1936 года не соответствуют действительности. Известный отечественный историк В.М.Роговин остроумно заметил, что это значит, что на 10 % они правдивы. Речь идет о том, что контакты оппозиционеров (правда, не с самим Л.Д. Троцким, а с Л.Л. Седовым), не выдуманы следствием, а действительно имели место в 1932 г. «В действительности московские процессы были не беспричинным хладнокровным преступлением, а контрударом Сталина в острейшем политическом противоборстве», — соглашается с ними Роговин.

Иными словами, действительно НКВД опоздало на четыре года в обнаружении того факта, что оппозиционеры перешли к консолидации своих сил для антисталинской борьбы. Однако Сталин в телеграмме, скорее всего, имеет в виду не троцкистов и зиновьевцев, а «правых». Формулировка «оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока», кажется, камуфлируют его истинные планы.

Во-первых, это вытекает из контекста появления сталинской телеграммы. Ей предшествовали допросы Бухарина, самоубийство Томского и попытка Кагановича указать, что обнаружен «право-троцкистский заговор». Во-вторых, это вытекает из самого характера телеграммы, перемещают именно «правых»: А.И. Рыкова, Г.Я. Ягоду и В.И. Иванова. Смысл перемещений — убрать бывших «правых» с ответственных постов. В-третьих, это следует из первых шагов нового наркома Ежова — он начал искать след «правой угрозы».

В принципе, мысль Сталина кажется понятной: после осуждения «правого уклона» лидеры (да и активные участники) сохранили свои позиции в номенклатуре. Рыков и Бухарин кандидаты в ЦК, в то время как Троцкий выслан, а Зиновьев и Каменев сначала в ссылке, а затем и в тюрьме. Однако ОГПУ могло (и, как полагал Сталин, должно было) довести дело до конца и собрать материалы, отражающие реальную антипартийную и подпольную работу «правых». Именно это и сделал Ежов через полгода к февральско-мартовскому пленуму 1937 года.

Следует учитывать, что в терминах второй половины 30-х гг. между «правыми» и «троцкистами» были серьезные различия с социологической точки зрения. В глазах НКВД «троцкисты» были моложе, демократичнее по социальному статусу и более интернациональны по составу. «Правые» казались несколько старше, среди них было качественно больше представителей партийно-государственного аппарата, кроме того, они были «славянского происхождения». Стоит вспомнить известную формулу 1920-х гг. о том, что борьба «троцкистов» и «правых» была «битвой Ивановичей с Давыдовичами».

Такой вывод можно сделать при анализе т. н. «сталинских расстрельных списков». Есть пять крайне интересных документов, направленных центральным аппаратом (т. н. «Москва-Центр») 15 мая 1937 (один список), Московским областным управлением (15 мая, 14 июня и 26 июня) и Ленинградским областным управлением 6 мая 1937 года. Особенность этих списков в том, что они содержат разбивку осужденных по политическим группам: «троцкисты», «правые» и «децисты».

Всего в этих пяти списках 235 человек (при этом биографические данные есть по 206 из них, то есть по 88 %). «Троцкистов» из них 158 (есть данные по 138 людям — 87 %), «правых» — 77 (есть данные по 68–88 %).

Внимательный анализ этих списков позволяет определить, какими социокультурными характеристиками в органах НКВД наделяли «правых» и «троцкистов». Подсчет проводился по возрасту, социальному положению, национальности и партийности репрессированных.

Сравнение показало, что «троцкисты» были заметно моложе «правых»: 41 % родился уже в XX веке, среди «правых» таких было в два раза меньше. Это объяснимо, ведь именно молодые 15 лет назад услышали от Троцкого, что они «барометр революции».

Главные же различия между «правыми» и «троцкистами» находятся в социально-политической и национальной характеристиках. «Троцкисты» по социальному составу заметно демократичнее «правых»: среди них много рабочих — 27 человек (каждый пятый), а среди «правых» их всего 2 человека (3 %). Зато среди «правых» существенно больше представителей номенклатуры (пока преимущественно хозяйственники) — 51 % против 28 % у троцкистов.

Наконец, есть явные отличия и в национальности репрессированных. Среди «троцкистов» евреев, латышей, поляков, немцев была почти треть, в то время как среди «правых» их было в 2,5 раза меньше. В списках УНКВД Московской области репрессированные, в основном, были не русские, украинцы и белорусы, а преимущественно лица «инонациональностей» (немцы и латыши). Среди «правых», наоборот, русских, украинцев и белорусов — 88 %.

Иными словами, «удар по правым» — это сигнал к «чистке» номенклатуры. Если принять этот вывод, то следует признать, что решение перейти к репрессиям номенклатурных работников сформировалось у вождя в сентябре 1936 года. «Правый» (по крайней мере, в глазах Сталина) Ягода для этого не подходил.

На февральско-мартовском пленуме 1937 года теории «правой угрозы» Сталиным была дана развернутая аргументация. Начал он, как всегда, за здравие: «Может быть, наши партийные кадры стали хуже, чем они были раньше. Может быть, они стали менее сознательными и дисциплинированными? Конечно, нет! Может быть, они стали перерождаться? Опять же нет!».

Вместе с тем, основной смысл выступления вождя был совсем другой. Он сформулировал знаменитую «теорию обострения классовой борьбы по мере движения к социализму»: «Необходимо разбить и отбросить прочь гнилую теорию о том, что, что с каждым нашим продвижением вперед классовая борьба у нас будет все более и более затухать… Наоборот, чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки эксплуататорских классов, тем скорее они будут идти на более острые формы борьбы».

Этот тезис много раз анализировался исследователями, однако обычно из него делают не совсем точный вывод. Формулировка про «остатки эксплуататорских классов», кажется, мысленно подталкивает к тому, что Сталин имеет в виду бывших помещиков, предпринимателей, кулаков, священников. На самом деле Сталин акцентирует внимание на другой группе. Генсек говорил о качественно новом типе вредительства: «Нынешние вредители и диверсанты — это большей частью люди партийные, с партийным билетом в кармане, стало быть, люди формально не чужие… Их сила состоит в партийном билете, в обладании партийным билетом. Их сила состоит в том, что партийный билет дает им политическое доверие и открывает им доступ во все наши учреждения и организации (выделено мной)».

Объективно вредителям помогает сложившаяся в партийно-государственном аппарате атмосфера: «благодушие, самодовольство, чрезмерная самоуверенность, зазнайство, хвастовство». Кроме того, нарушены «большевистские принципы подбора кадров: «Чаще всего подбирают работников не по объективным признакам, а по признакам случайным, субъективным, обывательски-мещанским. Подбирают чаще всего так называемых знакомых, приятелей, земляков, лично преданных людей, мастеров по восхвалению своих шефов».

В результате «вредители, действуя в союзе с империалистами», работают для «реставрации капитализма, ликвидации колхозов и совхозов, восстановлении системы эксплуатации, за союз с фашистскими силами Германии и Японии…»

По сути, теперь любое разгильдяйство и любой бюрократизм приобретали политический характер и могли получить оценку «вредительство». Вождь полемизировал с потенциальными оппонентами из партийных кругов, которые думали: «Пустяки все это! Планы у нас перевыполняются, партия у нас неплохая, ЦК партии тоже неплохой, какого рожна еще нам нужно? Странные люди сидят там, в Москве, в ЦК: выдумывают какие-то вопросы, толкуют о каком-то вредительстве, сами не спят, другим спать не дают…». Эти люди недооценивают озлобления «троцкизма»: «Из политического течения в рабочем классе, каким он был 7–8 лет тому назад, троцкизм превратился в оголтелую и беспринципную банду вредителей, диверсантов, шпионов и убийц, действующих по заданиям разведывательных органов иностранных государств». «Правые» были пособниками троцкистов, они вступили с ними в тайный сговор и мешали «вскрыть контрреволюционную сущность пособников империализма» (троцкистов). Ошибка значительной «части наших хозяйственников» в том, что они слишком прислушивались к убаюкиванию «правых» и проглядели нового врага.

Кто конкретно эти «близорукие хозяйственники»? На февральско-мартовском 1937 года пленуме роль «хозяйственника, который не увидел врага, и у которого теперь открылись глаза» исполнил А.И.Микоян. Он открыто признался во всем: «Наша главная ошибка — что правые и троцкисты, которые носят еще партийный билет, могут вредить. Мы знали и видели, что они правые, не только в прошлом правые, их умонастроение правое чувствовалось и сейчас». Выступающий точно знает, когда началось «падение правых»: как раз «четыре года назад». «В 1933 г., когда они только задумали вредительство, т. Сталин делал нам тогда предсказание, но, к сожалению, до нашего сознания это предсказание не дошло по-настоящему», — кается Микоян в том, что не проявил должной большевистской принципиальности..

Наконец, Микоян открыто признается, что раньше сомневался в причастности «троцкистов», «зиновьевцев» (и «правых») к терроризму (в том числе, и в причастности их к убийству Кирова?) и вредительству: «Я думал, я должен это сказать, не знаю как вы, товарищи, но я думал, что, если марксисты до революции были против террора, против царя и самодержавия, как они могут, люди, прошедшие школу Маркса, быть за террор при большевиках, при советской власти? Если коммунисты всего мира, будучи врагами капитализма, не взрывают заводов, как может человек, прошедший школу марксизма взорвать завод своей страны? Я должен сказать, что никак это в голову мою не влезало. Но, видимо, приходится учиться. Видимо, падение классового врага, троцкистов так низко, что мы и не предполагали, а именно, как предсказывал т. Сталин, который как будто вел нас за руку и говорил, что нет такой пакости, которой не могли бы совершить троцкисты и правые. Вот это и вышло, что наша бдительность политическая оказалась ослабленной». Иными словами, Микоян признался в том, что раньше не очень-то и верил показаниям обвиняемых.

Сейчас трудно сказать, насколько ритуальным было это «покаяние Микояна», но очевидно, что из всех, кто на пленуме занимался самокритикой, Микоян говорил именно «то, что надо».

Интересно, что выступая 5 марта 1937 г., в последний день работы пленума, Сталин пояснил, какого типа людей он имеет в виду, когда говорит о «близоруких работниках, которые забыли о партийности». Вождь стал критиковать первого секретаря ЦК коммунистической партии Л. Мирзояна: «…Я его несколько раз предупреждал: не таскай за собой своих приятелей ни из Азербайджана, ни с Урала, а выдвигай людей в Казахстане, не отгораживайся от местных людей в Казахстане… Что значит таскать за собой целую группу приятелей?… Это значит, что ты получил некоторую независимость от местных организаций и, если хотите, некоторую независимость от ЦК. У него своя группа, у меня своя группа, они мне лично преданы.

Ну, на что это похоже? Разве можно так подбирать людей! К чему это ведет, что тут хорошего может быть — я вас спрашиваю. Я ведь предупреждал т. Мирзояна, что нельзя так вести себя, что надо из местных людей подбирать кадры. А он, видите ли, свою группу создал лично ему преданных людей, подобрал не по большевистскому принципу людей, а среди них имеются и троцкисты. Но он надеется, что раз они ему преданы, они вечно будут с ним работать?». Как видим, речь шла о нарушении принципа партийности.»

Логическое завершение этой схеме дал Ежов на июньском пленуме 1937 г., когда заявил, что в стране действует заговор, и СССР на грани гражданской войны, и нужно было «до конца выкорчевать гнездо правотроцкистской оппозиции из партийного и советского аппарата».

Суммируя все вышесказанное, Сталин говорит о том, что:

— часть партийной и советской бюрократии «разложилась», разорвала с идеалами социализма и стремится к защите своих привилегий, следствием этого может стать реставрация капитализма;

— эта социально-политическая группа пытается вступить в тактический сговор с империалистами Германии;

— противостоять этим тенденциям может только ленинская партия во главе с Вождем.

Мне кажется, что мы имеем дело с реакцией марксистского сознания на возникшие проблемы. А они таковы:

— строительство социализма в СССР в основном закончилось, но в результате у власти оказалась привилегированная бюрократическая группа;

— партия переживает кризис ценностей;

— в обществе зреет глухое недовольство в связи с несоответствием между провозглашенными идеалами и реальностью;

— СССР находится в буржуазном окружении, более того, с момента прихода фашистов к власти в Германии, создалась угроза единого антисоветского лагеря.

Сознание, воспитанное в духе «классового подхода» неизбежно должно было искать всему происходящему классовую оценку. И она была дана — «буржуазный контрреволюционный заговор части правящего слоя».

Смена Ягоды Ежовым совпала с изменением направления работы НКВД — основной удар был перенесен с «троцкистов» на «правых». Обычно между тремя событиями — самоубийством Томского, телеграммой Сталина о замене Ягоды Ежовым и изменением направления следствия — не находят причинно-следственных связей. А между тем, в то время, видимо, они связывались между собой. Ягоду потом будут обвинять в том, что он «правый», а «правые» хотят реставрации капитализма. Не важно, что реальные «правые» Бухарин и Рыков не хотели капитализма. Важно, что им был создан такой образ — «защитников кулаков» и «пособников фашизма». Особенно очевидно это стало в марте 1938 года на процессе «право-троцкистского блока», который подается, как фашистский.

Формулируется эта мысль прокурором Вышинским не сразу. Ядром заговора были «правые». Бухарин довольно подробно рассуждает на эту тему, и его слова обладают логической, а иногда и психологической убедительностью (приведу всю цитату): «Правые контрреволюционеры были, как будто, на первое время «уклоном», как будто, на первый взгляд, такие, которые начинали с недовольства в связи с коллективизацией, с недовольства в связи с индустриализацией, что, якобы, индустриализация губит производство. Это было, на первый взгляд, основное. Затем вышла рютинская платформа. Когда… все средства, все лучшие силы были брошены на индустриализацию страны, на коллективизацию, мы очутились буквально в 24 часа на другой стороне, мы очутились с кулаками, с контрреволюционерами, мы тогда очутились с капиталистическими остатками…. Отсюда и вытекает основной смысл, оценка, с точки зрения субъективной, ясна. Тут получился у нас очень интересный процесс переоценки индивидуального хозяйства, переползание в его идеализацию, в идеализацию собственника… В программе — зажиточное крестьянское хозяйство индивидуала, а кулачок, по сути дела, превращается в самоцель… В 1917 году никому бы из членов партии, в том числе и мне, не пришло бы в голову жалеть каких-нибудь убиенных белогвардейцев, а в период ликвидации кулачества, в 1929–1930 году, мы жалели раскулаченных из так называемых гуманитарных соображений. Кому бы из нас пришло в голову вменять разруху в области нашей экономики в 1919 году, вменять эту разруху большевикам, а не саботажу? Никому. Это просто звучало бы совершенно открыто как измена. А ведь уже в 1928 году я сам дал формулу относительно военно-феодальной эксплуатации крестьянства, то есть вменял издержки классовой борьбы не классу, враждебному по отношению к пролетариату, а именно руководству самого пролетариата. Это же поворот уже на 180 градусов. Это значит, здесь идейно-политические установки переросли в установки контрреволюционные. Кулацкое хозяйство и его интересы стали фактически программным пунктом. Логика борьбы привела к логике идей и к перемене нашей психологии, к контрреволюционизированию наших целей».

Справедливости ради следует заметить, что Бухарин, конечно, преувеличивает (уж не буду рассуждать, приукрашивает или наоборот клевещет на себя). Он не был реально контрреволюционером, он просто «додумывает» то развитие позиции правых, которое могло произойти и которое от него ждал Сталин. Но сама логика рассуждений интересна. Бухарин правильно говорит, что либо гуманность, либо революционная целесообразность — их трудно совместить. Приняв позицию гуманности, правые неизбежно должны были прийти к отрицанию революционного насилия (в том числе и по отношению к крестьянству). А это значит перейти к защите частной собственности — контрреволюции.

«Бухарин: «Как раз к этому самому моменту получилась такая ситуация, что Троцкий свой левацкий мундир должен был сбросить. Когда дело дошло до точных формулировок того, что же нужно, в конце концов, делать, то сразу обнаружилась его правая платформа, то есть он должен был говорить относительно деколлективизации и так далее.

Вышинский: То есть вы идейно вооружили и троцкизм?

Бухарин: Совершенно верно. Тут такое было соотношение сил, что Троцкий давил в смысле обострения методов борьбы, а мы до известной степени его вооружали идеологически».

Это и было сущностью идеологической конструкции «право-троцкистский центр». Правая идеология и троцкизм («терроризм» и «заговор») как методы борьбы (правые ведь — только «уклон»). В результате, «московские правые заговорщики» стали позиционироваться на суде как пособники немецких фашистов и фактически — фашисты.

«Бухарин: Внутри страны наша фактическая программа — сползание не только на рельсы буржуазно-демократической свободы, но в политическом смысле — на рельсы, где есть, несомненно, элементы цезаризма (выделено мной… — В. Н.).

Вышинский: Говорите просто — фашизма (выделено мной… —В. Н.).

Бухарин: Если в кругах «право-троцкистсикого блока» была идейная ориентация на кулачество и, в то же самое время, ориентация на дворцовый и государственный переворот, на военный заговор, на преторианскую гвардию контрреволюционеров, то это есть не что иное, как элементы фашизма.

Вышинский: Короче говоря, вы скатились к прямому оголтелому фашизму.

Бухарин: Да, это правильно, хотя мы и не ставили всех точек над «и».

Конечно, социологически и политически Бухарин определял объявленную программу как «цезаризм» (бонапартизм) точнее, но сталинской группе надо было сделать врага страшнее (или он казался страшнее?).

Кроме того «правых» в Москве поддерживали «сепаратисты» в союзных республиках, которые все оказались «национал-фашистами» (Шарнгович, Икрамов, Ходжаев).

Попытка трезво оценить внешнеполитическую ситуацию также интерпретировалась, как «сползание к фашизму». «Ходжаев: Мы имели с Бухариным довольно продолжительную беседу вокруг этих вопросов. Бухарин тогда только вернулся из поездки по европейским странам. Он говорил о стабилизации капитализма, о том, что в этом деле сыграл огромную роль фашизм, особенно немецкий фашизм.

Вышинский: Хвалил фашизм?

Ходжаев: Я понимаю это как восхваление фашизма. Он говорил, что фашистская Германия сейчас всеми силами работает над тем, чтобы сделать Германию гегемоном Европы, что методом для этого является фашизация всей Европы…»

Скорее всего, Бухарин просто анализировал международную ситуацию, складывающуюся для СССР летом 1936 неблагоприятно, но теперь его интерпретировали иначе.

Итак, миру социализма противостоит «фашизм», и если не принять мер, то вредители и шпионы сделают так, что в Советском Союзе победят фашисты. По сути, чекисты снова получили возможность принять активное участие во внутрипартийной борьбе. Однако, в отличие от того, что было в 1918–1928 гг. после телеграммы Сталина они превратились в главный инструмент этой борьбы.

 

«Большая Чистка»

Сложившаяся ситуация создала благоприятные возможности для превращения руководителей НКВД в самостоятельную политическую силу. Тем более, что, как будет показано ниже, «левый поворот» вполне отвечал настроениям части «Почетных чекистов».

После пленума руководство НКВД сразу приступило к реализации нового курса. Прежде чем перейти собственно к описанию событий, надо сделать несколько методологических уточнений. В исследовании «Сталин и НКВД» я предложил проводить различие между репрессиями против широких слоев населения и против номенклатуры (расстрелы членов ЦК, которым уделяется так много внимания в исследованиях историков, — лишь вершина айсберга). Назовем (лишь условно) первый процесс «Большим террором», а второй — «Большой чисткой». Вероятно, оба процесса тесно связаны между собой, но есть и важные различия.

Начнем с формального, на первый взгляд, «процедурного момента». Механизм принятия решения о репрессировании того или иного человека был различен. Часть граждан (40–44 тыс.) были осуждены Военной Коллегией Верховного Суда (ВКВС). Перед тем, как вопрос рассматривался судом, он проходил утверждение Политбюро. НКВД направляло Сталину т. н. расстрельные списки (сохранилось 383 списка на 44,5 тысячи имен) по «первой» (расстрел) и «второй» (как правило, 10 лет лишения свободы) категориям, которые Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов и другие просматривали, подписывали и таким образом предопределяли решение Военной Коллегии Верховного Суда. В количественном отношении изменения членов Политбюро незначительны: вычеркнуто 95 имен, изменена мера наказания для 35.

Именно через «расстрельные списки» проходят имена видных партийных деятелей, в том числе и большинство членов ЦК ВКП(б), военачальников, а также представителей интеллигенции, писателей и других культурных деятелей.

Значительно больше граждан СССР было репрессировано во внесудебном порядке. 1 августа 1937 года на основании приказа № 00447 началась т. н. «кулацкая операция», по которой подлежали репрессированию «антисоветски настроенные» бывшие кулаки, бывшие члены антикоммунистических партий, некоторые священники и, наконец, уголовники. Они также были разбиты на 2-й категории: 1 категория подлежала расстрелу, 2 категория должна была провести 10 лет в заключении. Решение вопроса о том, кого репрессировать и по какой категории, принадлежало созданной специально для этого «тройке» (она включала в себя руководителя НКВД региона, представителя партийного руководства и прокуратуры). Руководство каждого региона получало «лимит» на осуществление репрессий, однако, как правило, регулярно обращалось в Центр с просьбой о пересмотре лимитов. В результате «кулацкой операции» было репрессировано почти 387 тысяч человек по 1-й категории и 389 тысяч по 2-й категории.

Летом 1937 года начались и т. н. «национальные операции»: польская (Приказ 00485), немецкая (Приказ № 00439), харбинская (Приказ № 00593), затем латышская (Приказ № 49990) и др. Удар наносился по «шпионам» и «диверсантам» определенных национальностей. Решение о репрессиях в проведении этой операции принимала т. н. «двойка»: комиссия из руководителей НКВД и Прокуратуры. То есть это так же была внесудебная расправа. «Двойка» в регионе не имела право самостоятельно осудить заключенного (этим она отличалась от «тройки» кулацкой операции). Списки арестованных направлялись в центр, где решение должна была принимать комиссия НКВД СССР (Ежов) и Прокуратуры СССР (Вышинский). Входе национальных операций были так же уничтожены сотни тысяч людей: в результате польской — более 104 тыс., немецкой — 31 тыс., латышской — более 17 тыс. и т. д.

Рискну высказать предположение, что столь разная юридическая процедура — отражение разных социально-политических процессов. Значительная часть осужденных через Военную Коллегию Верховного Суда (не менее половины) — члены ВКП(б), часто представители партийно-государственного аппарата и офицеры. Как можно понять, удар по этой группе населения требовал более жесткого контроля со стороны членов Политбюро. «Массовые операции» были направлены, прежде всего, против широких слоев населения (большинство репрессированных — крестьяне и рабочие), представителей правящей партии среди них было значительно меньше.

У этих явлений разная хронология — обычно и мемуаристы, и исследователи ищут начало «Большой чистки» в убийстве Кирова (на самом деле, как будет показано ниже, надо начинать с лета 1936 года), в то время как дата начала «массовых операций» явно иная — лето 1937. В дальнейшем будет показано, что и окончание «чистки» не совпадает с окончанием массовых операций.

Представляется, что многие ошибки исследователей возникают из-за того, что два этих процесса неправомерно смешиваются. На самом деле, «Большая чистка» может иметь одни причины и механизмы развития, а «Большой террор» — другие.

Особенность данного исследования в том, что оно построено на анализе статистического материала: выявлении особенностей хода репрессий в разных регионах страны. В общей сложности было изучено около 128 тыс. справок на репрессированных, которые содержатся в книгах памяти. Была сделана попытка выявить эволюцию социокультурных и национальных характеристик лиц, оказавшихся жертвами террора.

Ход «Большой Чистки» (репрессий номенклатурных работников) можно восстановить по сталинским расстрельным спискам. Центральный аппарат НКВД арестовывал и направлял в Военную коллегию Верховного суда списки репрессированных. Всего в списках «Москва-Центр» 6300 человек. Это представители власти, интеллигенция и простые граждане СССР. По мере развития репрессий удельный вес представителей власти нарастает, достигая 60 %. В работе «Сталин и НКВД» я показал, что «чистка» в ЦК предшествует репрессиям против представителей партийно-государственного аппарата. Кроме того, репрессии членов ЦК начинаются быстрее и заканчиваются быстрее, чем «чистка» номенклатуры (динамика резче). Эти выводы можно сделать из сравнения диаграммы репрессий в ЦК с диаграммой арестованных и осужденных впоследствии

Верховным Судом номенклатурных работников (диаграмма № 1). Аресты начинают расти со второй половины 1936 года — с прихода Ежова. Значительного размаха они достигают летом 1937, правда, кульминация приходится на декабрь 1937 г.

В чем причина репрессий в политической элите СССР — ЦК ВКП(б)? По мнению В.М. Роговина, террор был направлен против тех слоев партийной бюрократии, которые сохраняли остатки верности коммунистическим идеалам. «Зверское очищение правящего слоя от инородных элементов, т. е. тех людей, в сознании которых сохранилась верность традициям большевизма, имело своим следствием все больший разрыв между бюрократией и массами».

Иными словами, суть концепции Роговина в попытке описать события, как разрыв режима Сталина с революционным прошлым, в конфликте между диктатурой и старыми большевиками. Свою точку зрения он обосновывает анализом выступлений членов ЦК на февральско-мартовском 1937 года пленуме рассказами Орлова и Кривицкого о конфликте Сталина с «ленинской гвардией» и др. Попыткой уничтожить силы, несущие «традиции Октября», исследователь считает и дело Тухачевского, сталинский террор был попыткой нанести удар по тем силам в партии, которые пытались реально сопротивляться диктатуре: «ежовщина» была превентивной гражданской войной против большевиков-ленинцев, боровшихся за сохранение и упрочение завоеваний Октябрьской революции». В качестве доказательств изложенной точки зрения он приводит факты сопротивления троцкистов в оппозиции, героическую борьбу троцкистов в тюрьмах, попытку Пятницкого организовать сопротивление террору на июньском пленуме.

Попытаемся проверить утверждение историка. Как известно, на XVII съезде избрали 71 члена ЦК ВКП(б) и 68 кандидатов. Из 139 членов и кандидатов в члены ЦК, избранных на XVII съезде, в 1936–1940 годах было репрессировано 101 человек. Естественно, возникает ряд вопросов: чем отличается меньшинство от большинства, и как меньшинство могло уничтожить большинство. И кто из них собственно «старые большевики»?

В действительности, средний год рождения репрессированных членов ЦК — 1893 г., в партию они вступили в 1911, а в состав руководящих органов партии вошли в 1927 г. Для сравнения, средний год рождения «выживших» членов ЦК — тоже 1893 г., средний возраст вступления в партию — 1907, а средний возраст вступления в ЦК — 1925 год. Для всех, кто знаком с историей партии, понятно, что такое четыре года в партстаже (до или после кризиса РСДРП в 1908–1911 гг.) и что означают эти два года в ЦК (до или после разгрома троцкистско-зиновьевской оппозиции). Логичнее было бы предположить, что выжившие будут моложе по политическому стажу, но все наоборот. Вместе с тем, принципиальной разницы между этими двумя группами нет.

Хочется обратить внимание и на еще одно обстоятельство. Из 101 репрессированного члена и кандидата в члены ЦК четырнадцать человек вошли в этот орган в 1930 году и тридцать — в 1934 г. Сорок четыре человека из 101 (44 %). Среди выживших таких, соответственно, тринадцать и тридцать два (45 %).

В действительности «чистка в ЦК» проходила в три этапа:

1. Сначала (в первой половине 1937 г.) это была действительно попытка избавиться от части (!) «старых большевиков». То есть, это был конфликт в среде т. н. «старых большевиков», потому что Сталин и Молотов имеют право считаться такими не меньше, чем Бухарин и Рыков. Только на этом этапе действительно «старых большевиков» несколько больше среди репрессированных — Бухарин, Пятаков, Рыков и др. Скорее всего, то впечатление, которое возникло от процесса весной 1937 года, было затем некритически перенесено на весь процесс чистки.

2. Затем начался конфликт среди тех, кто выдвинулся при Сталине, в 1930-е годы (среди «сталинистов»).

3. Наконец, в 1938 году, на третьем этапе, пошла ликвидация части сталинистов-членов ЦК, которая активно участвовала в «чистке» 1937 года (Евдокимов, Ежов, Косарев и др.)

Учитывая эти этапы, можно понять, по какой схеме действовал центральный аппарат НКВД. В исследовании 2007–2010 гг. я проанализировал статистику репрессий центрального аппарата по различным социальным группам (диаграмма № 2). Видно, что если при Ягоде ГУГБ наносил удар, прежде всего, по интеллигенции, то с приходом Ежова акценты меняются. Диаграмма № 3 отражает удельный вес арестованных номенклатурных работников, в общем количестве репрессированных.

В результате исследования подтвердилось предположение, что осужденные Верховным Судом, и осужденные во внесудебном порядке (через «тройки» и «альбомным» путем), принадлежат к разным социальным группам. Около половины репрессированных через «расстрельные списки» — номенклатурные работники. Напротив, в ходе массовых операций удар наносился, прежде всего, по крестьянам и рабочим.

Самое интересное, что анализ «расстрельных списков», направленных центральным аппаратом НКВД на утверждение членами Политбюро, позволяют сделать еще один важный вывод: решение об окончании большой чистки было принято еще при Ежове — в июле-августе 1938 гг., и реализовывать это решение начал еще Ежов!

Помимо характеристики деятельности центрального аппарата, в рамках данного исследования также удалось установить размах «большой чистки» в разных регионах. Этот параметр не совпадает ни по абсолютным (число репрессированных), ни по относительным критериям (удельный вес в численности населения). Выявлены три группы регионов по этому критерию. На данный момент, бесспорно, удалось определить, к какому региону относится более 41,5 тыс. имен людей из «расстрельных списков».

По числу репрессированных в ходе «Большой чистки» среди республик доминируют Украина и Грузия. Среди краев и областей РСФСР больше всего было репрессировано в Дальневосточном крае (ДВК), Западносибирском крае (ЗСК), Азовочерноморском крае (АЧК) и в Оренбургской области. Самые короткие списки пришли из Карелии и Тульской области.

При оценке размаха репрессий правильнее учитывать население каждого региона. Средний процент осужденных на основании списков по отношению к населению по переписи — 0,02 %. Относительно этого среднего значения можно выделить три группы регионов:

1 группа. Среднее значение было превышено. В Грузии и на Дальнем Востоке, где по «расстрельным спискам» были репрессированы 0,09 % населения, среднее значение было превышено в 4,5 раза. В Оренбургской области в 4 раза — 0,08 %, в Азербайджане, Западносибирском, Азово-Черноморском, Восточносибирском, Орджоникидзевском и Красноярском краях, Саратовской, Сталинградской, Северной областях — в 1,5–2 раза (0,03-0,04 %).

2 группа. Средние цифры по «большой чистке». Таково оно было на Украине, в Армении и Казахстане, Свердловской, Ленинградской, Горьковской и Ивановской областях, а также в Крыму — 0,02 %.

3 группа. Во всех остальных регионах процент арестованных был меньше средних значений. Так было в Белоруссии, Средней Азии, Татарстане, в Москве и Московской области, Западной, Омской, Куйбышевской и Ярославской области.

В ходе изучения «расстрельных списков» были выявлены также существенные различия в динамике «чистки». Есть регионы, в которых она началась весной 1937 года (после февральско-мартовского пленума), но в большинстве регионов она была развернута летом 1937. Практически всюду кульминация «чистки» — осень 1937 года. Окончание «чистки» в ряде регионов приходится на декабрь 1937 г., а в других областях — на весну 1938 года.

В изученных регионах половина имен в расстрельных списках — члены ВКП(б), в списках «Москва-Центр» коммунистов еще больше — две трети. Если предположить, что эта цифра верна и для других регионов, то общая цифра коммунистов, репрессированных через решения ВКВС, колеблется в районе 20–21 тысяча человек.

Как говорилось выше, центральный аппарат закончил аресты в июле-августе 1938 года. В регионах же «чистка» завершилась даже раньше, в октябре — ноябре 1937 г., хотя в некоторых из них наблюдаются всплески арестов также и весной 1938 года.

Когда современники вспоминают «большую чистку» 1937 года, их мысль все время возвращается к июньским дням, когда было объявлено о раскрытии военного заговора. Именно в этом внезапном аресте и расстреле тех, кем еще вчера гордились — красными маршалами — ищут начало чистки. Приведу только один пример из воспоминаний: «Стала разматываться вся эта штука. Сначала потянули военных, а когда начали таскать секретарей и членов ЦК, тогда просто жутко стало: что же такое получается, как же это так проросли все эти чужие корни? Они опутали весь организм партии, всю страну. Это что-то такое ракообразное, страшное».

Выше говорилось, что резкое увеличение числа арестов в рамках «большой чистки» произошло в мае 1937 года. Тогда же удельный вес номенклатурных работников среди арестованных увеличился с 43 % до 61 %. Среди арестованных было много военных (маршал Тухачевский, командармы 1-го ранга Уборевич и Якир, командующие Белорусским и Киевским и военными округами. Командарм 2-го ранга А.И. Корк, комкор Б.М. Фельдман (начальник главного управления РККА о начсоставу), председатель Центрального Совета Осоавиахима Р.Э. Эйдеман и другие).

Вслед за этим произошло изменение в социологических характеристиках арестованных членов ЦК. Если в первой половине 1937 года преобладают т. н. «старые большевики», то с середины 1937 года среди арестованных преобладают те, кто выдвинулся при Сталине. Вряд ли эти два обстоятельства не связаны между собой. Скорее то, что среди арестованных номенклатурных работников преобладают военные, и одновременно среди арестованных членов ЦК доминируют люди «старые большевики» — разные стороны одного явления.

Вполне возможно, что обдумывая в 1936 г. «левый поворот», вождь еще не планировал «зачистки» ЦК, выбранного на XVII съезде. Однако, после майских событий его планы изменились. 22 мая 1937 года был арестован Тухачевский. Если заговор Тухачевского был сфабрикован, то это произошло либо по приказу Сталина, либо в результате провокации НКВД.

На мой взгляд, в конце мая — начале июня 1937 года Сталин искренне верил в то, что Тухачевский — предатель. В пользу этой версии, как мне кажется, во-первых, говорит то, что до самого конца 1936 года Сталин поддерживал маршала и сделал его первым заместителем Ворошилова. В литературе нередко говорится о ненависти и зависти вождя к Тухачевскому, но до начала 1937 года она не очень мешала карьере этого человека. Скорее, наоборот: Сталин спас Тухачевского от чекистов в 1930. А то, что он не очень любил этого человека, так кого Сталин любил и кому верил?

Во-вторых, суд над группой Тухачевского, Якира, Уборевича отличался от других московских процессов: над Зиновьевым и Каменевым в 1936 году, Пятаковым и Радеком в 1937 году и процессом над Бухариным 1938 года. Все остальные московские процессы были пропагандистским акциями, рассчитанными как на внутреннюю, так и на внешнюю аудиторию. Заключенные месяцами находились под следствием, их показания часто долго репетировались. Военных же арестовали и почти сразу расстреляли. Причем их судили закрытым судом. Иными словами, это была не пропагандистская, а политическая акция.

В-третьих, после ареста в апреле 1936 года группы Ягоды, Тухачевский неизбежно попадал под подозрение. Ведь следить за лояльностью руководства РККА должны были чекисты. Но если и Ягода, и Гай, и Молчанов, и другие оказались «правыми заговорщиками», то разве могли они разоблачить заговор военных? Так или примерно так должен был думать Сталин, ведь в его системе координат и Тухачевский, и Ягода — «правые». Именно поэтому в январе 1937 г. Тухачевского отправляют в длительный отпуск.

Спустя десятилетия В. Молотов поддерживал Сталина и давал Тухачевскому, в сущности, ту же оценку: «ненадежный». «Тухачевский — человек, который неизвестно куда поведет. Мне кажется, он повел бы вправо… Куда бы повернул Тухачевский, никому не известно… То, что он был не совсем надежным, — это безусловно». Хрущев также не сомневался в реальности заговора: «О Ворошилове тогда военные были очень невысокого мнения. Они его формально принимали, но все считали себя выше него. Так оно, видимо, и было… Арест Тухачевского я очень переживал. Но лучше всех из осужденных я знал Якира… С Тухачевским я не был близко знаком, но относился к нему всегда с уважением…Потом, когда сообщили о судебном процессе, я… ругал себя: «Как хорошо я к нему относился! Какое же я г., ничего не видел, а вот Сталин увидел». Что такое увидел Сталин, что не увидел Хрущев?

Как говорил Фриновский, «все правительство висело на волоске». Руководитель УНКВД Ивановской области В. Стырне, рассказывая Шрейдеру о заговоре, утверждал: «Не сомневайтесь, Михаил Павлович… дело чистое». Кстати, и сам Шрейдер, хотя и утверждает, что в душе сомневается в виновности Тухачевского, вслух говорит Стырне другое: «высказал свое негодование по поводу того, как могло случиться, что мы доверяли командование Красной Армии предателям, и если Тухачевский действительно шпион, то всех нас надо расстрелять, так как мы проглядели его» (выделено мной… — В. Н.). Можно, конечно, сделать акцент на других словах Шрейдера: «…если Тухачевский действительно шпион…». Но это не позволяет сделать другой его рассказ: «Вскоре вслед за арестом командующего Киевским особым военным округом Ионы Якира, застрелился начальник Главного политуправления Красной Армии Ян Гамарник… В это время в Иванове проходила партконференция, и я, как член секретариата, был в президиуме. После перерыва Носов, возвратившись в президиум и, видимо, только что узнав о самоубийстве Гамарника, со злобой сказал: Вот сволочь Гамарник, отпетый шпион и троцкист. Побоялся ответственности и застрелился. Не был бы виноват, не застрелился бы. Многим из нас, в том числе и мне, это, увы, казалось правдоподобным (выделено мной… —В. Н.)».

Начальник охраны Сталина Н.С. Власик в своих воспоминаниях тоже пишет о том, что доверял следствию по делу Тухачевского. Заместитель начальника ИНО НКВД Шпигельгляс летом-осенью в 1937 году вслух никаких сомнений в деле Тухачевского не высказывал, и даже наоборот, с горячностью утверждал обратное. В начале июля в Париже у Кривицкого был разговор с Шпигельглясом о деле Тухачевского. После спора об эффективности официальной пропаганды, советские разведчики перешли к существу дела, и Шпигельгляс провозгласил возбужденным тоном: «Они у нас все в руках, мы всех их вырвали с корнем…».

В реальность заговора верили и за рубежом. Нет смысла объяснять, почему руководство других коммунистических партий поддержало Москву. Но «Сталина поняли» не только коммунисты.

В 1938 году, обсуждая бухаринский процесс, фактически открыто поддержал обвинение Тухачевскому и английский лейборист Притт. Его свидетельства тем более казались заслуживающими доверия потому, что незадолго до того, как отправиться в СССР, он председательствовал на контрпроцессе по делу о поджоге рейхстага, организованном в Лондоне немецким коммунистом Мюнценбергом. «Первое, что произвело большое впечатление на меня как английского юриста, — писал Притт, — было свободное и непринужденное поведение заключенных. Все они хорошо выглядели… Судебный приговор и прокурор Советского Союза снискали себе добрую славу в крупных державах современного мира». Посол США в СССР Дэвис также поверил в реальность «заговора Бухарина-Рыкова-Ягоды», а значит и заговора военных. В дни суда Дэвис писал своей дочери: «Процесс показал все элементарные слабости и пороки человеческой природы — личное тщеславие самого худшего образца. Стали явными нити заговора, который чуть было не привел к свержению существующего правительства». Дэвису удалось убедить государственного секретаря США Хэллу принять его точку зрения, а «во время поездки в Англию [он] поделился своими соображениями с Черчиллем, после чего последний заявил, что Дэвис «открыл ему совершенно новый взгляд на обстановку». О своих московских впечатлениях Дэвис написал книгу, по которой в США был снят фильм «Миссия в Москву», в значительной части посвященный московским процессам».

Вне зависимости от того, что было на самом деле, «заговор Тухачевского» стал реальностью политической жизни нашей страны в 1937 г. Политики и внутри страны, и за ее пределами исходили из того, что «заговор был».

В литературе неоднократно упоминалось о «немецкой провокации» со ссылкой на мемуары Шелленберга. Вне зависимости от доверия к «фальшивке гестапо», из этих мемуаров следует, что немцы создали поддельные документы, будучи уверенными, что заговор реально был. Гейдрих получил от проживавшего в Париже белогвардейского генерала Скоблина сообщение о том, что советский генерал Тухачевский во взаимодействии с германским генеральным штабом планирует свержение Сталина. Следует помнить при этом, конечно, что на самом деле генерал Скоблин сотрудничал с НКВД. Иными словами, немцев в данном случае, «использовали втемную».

В работах 2008–2010 гг. я пытался показать, что «все не так как кажется» и мы имеем основания считать, что «информация Скоблина» была частью более сложной интриги Лубянки.

По мемуарам Кривицкого можно восстановить, как начальник ИНО НКВД А. Слуцкий создал материалы, «уличающие Тухачевского» в «фашистском заговоре». «Вброс» компромата должны были осуществить агенты ИНО, которые играли роль сотрудников абвера..

«Технологически» операция Слуцкого является повторением дела «Весна» и включает в себя все те же элементы: «крамольные разговоры» военных между собой, которые интерпретировались в контексте предоставленной иностранным отделом информации о «заговоре в РККА». Отличие только в том, что в 1930 г. источники ИНО были из Польши, а в 1937 г. — из Берлина и Праги. Затем информация ИНО усиливалась использованием агентов-двойников, в роли которого в 1937 году выступил генерал Скоблин. Затем с «пакетом документов» Ежов и Фриновский (как в 1930 г. Менжинский и Ягода) шли на доклад к Сталину и получали санкции на арест. Очень показательно, что одним из основных организаторов дела военных в 1937 г. был И. Леплевский, который ранее «размотал» дело «Весна». По мемуарам Орлова можно понять, что к Слуцкому был близок Борис Берман, видимо, в курсе всего был Сергей Шпигельглас.

Зачем нужна была им эта провокация? Зачем Слуцкий хотел скомпрометировать Тухачевского? В работе «Заговор Ежова» я пытался реконструировать позицию этого чекиста. Кажется, что начальником ИНО двигала верность революционному прошлому и вера в коммунистическую партию. По образному выражению троцкиста Мрачковского «еще не вытравили всю душу», при этом у Слуцкого не было особенных симпатий к Сталину и было понимание того, что в реальности второй половины 30-ых другого лидера у СССР нет.

О чем думали эти люди в 1936, что было их целью? Конечно, для этих людей главной угрозой оставалось перспектива буржуазного разложения власти, особенно опасная в условиях возможной внешней агрессии. Это в терминах того времени «правая» угроза, а не «левая». Иными словами, «левый поворот» вполне отвечал их настроениям. «Идейные чекисты» считали (подозревали? были уверены?), что Сталин причастен к убийству Кирова. Выше уже говорилось об опасениях, которые вызвал в их среде первый московский процесс: «Хотя верхушка НКВД связала свою судьбу со Сталиным и его политикой, имена Зиновьева, Каменева, Смирнова и в особенности Троцкого по-прежнему обладали для них магической силой (выделено мной. — В. Н.). Одно дело было угрожать старым большевикам по приказу Сталина смертной казнью, зная, что это всего лишь угроза, и не более; но совсем другое дело — реально опасаться того, что Сталин, движимый неутолимой жаждой мести, действительно убьет бывших партийных вождей».

Однако, Хозяин обманул их, обещав, что не осужденным на процессе Зиновьева и Каменева будет сохранена жизнь. Обманул не только осужденных, но и следователей, сделав Бермана, Слуцкого и других убийцами коммунистов. Конечно, этих людей должно было напугать и другое событие: «Он (Сталин. — Л. Н.) велел Ягоде и Ежову отобрать из числа этих заключенных пять тысяч человек, отличавшихся в свое время наиболее активным участием в оппозиции, и тайно расстрелять их всех.

В истории СССР это был первый случай, когда массовая смертная казнь, причем даже без предъявления формальных обвинений, была применена к коммунистам». Говорилось выше и про антисемитский подтекст первого процесса, и про угрозу соглашения с Германией.

С точки зрения честных коммунистов, угроза приобретала серьезный характер. Внутри страны — буржуазное разложение части партии и бюрократии, которое может закончиться термидорианским перерождением и бонапартистской диктатурой, в мире — усиление Германии и опасность «сговора с фашистами». С этих позиций соглашение Сталина и Гитлера, конечно, нанесет страшный удар по делу социализма в СССР и во всем мире (как это и было потом воспринято в 1939). Важно поэтому не допустить того, чтобы борьба Сталина с бывшим ленинским ЦК («оппозицией») привела к угрозе реставрации капитализма. Наверное, свою роль играл и национальный фактор — нежелание евреев, коммунистов и интернационалистов допустить соглашение с фашистской Германией.

Интересно другое — а кого с советской стороны чекисты могли посчитать силой, готовой на «буржуазный заговор» и «соглашение с фашистами»? Думаю, здесь нет двух мнений — конечно, военных. Именно с руководством РККА традиционно связывались все разговоры о «бонапартизме» как неизбежном элементе буржуазного заговора. Единства же в отношении к группе Тухачевского у них, видимо, не было. Но главным претендентом на роль Бонапарта они считали, скорее, Сталина.

Политика СССР в 1935–1936 гг. действительно включала себя официальную антифашистскую (в первую очередь, антигерманскую) составляющую. В нее входили поддержка демократического и антифашистского движения, союз с Францией и Чехословакией, помощь республиканской Испании. Официальными трансляторами этой политики выступали наркомы М. Литвинов и К.Ворошилов, лидеры Коминтерна — Г. Димитров и Д. Мануильский. Однако, была и неофициальная, альтернативная составляющая — зондаж возможного соглашения с Германией. Это миссии Д. Канделаки (в 1936–1937 гг.) и М. Тухачевского (в 1936 г.). В действительности, инициативы Тухачевского и Канделаки по установлению контактов между руководством СССР и Германии осуществлялись по инициативе Сталина. Ее транслировали заместители наркомов Н. Крестинский и М. Тухачевский. Это нормально и естественно: политика всегда предполагает работу с альтернативными сценариями.

Однако, как относились к этой его игре союзники в Праге и Париже? Как воспринимали эту игру интернационалисты-коммунисты, евреи в НКВД, НКИД и Коминтерне? Показано информация о контактах Москвы и Берлина вызвала серьезную озабоченность у союзников СССР по антигитлеровскому союзу: у ЧСР и Франции. Об этом открыто говорил Бенеш советскому послу Александровскому: «Тухачевский — дворянин, офицер, и у него были друзья в офицерских кругах не только Германии, но и Франции (со времен совместного плена в Германии и попыток Тухачевского к бегству из плена). Тухачевский не был и не мог быть российским Наполеоном, но… перечисленные качества Тухачевского плюс его германские традиции, подкрепленные за советский период контактом с рейхсвером, могли сделать его очень доступным германскому влиянию и в гитлеровский период… Если представить себе, что Тухачевский видел единственное спасение для своей родины в войне рука об руку с Германией против остальной Европы, в войне, которая осталась единственным средством вызвать мировую революцию, то можно даже себе представить, что Тухачевский казался сам себе не изменником, а спасителем родины».

«Если представить себе…». А если вместо имени Тухачевского «представить» имя Сталина? Да, у вождя нет давних связей в Германии, но он также может видеть спасение для СССР в войне, которая вызовет мировую революцию. Хочу быть правильно понятным — я говорю сейчас не о том, что думал Сталин на самом деле, а о том, как воспринималась политика советского руководства в Праге.

Информацию о контактах советских военных с немцами Бенеш получил в начале февраля 1937 г. Но в Москву ничего не сообщил. «В своем дневнике посол [Александровский] записывает, что Бенеш извинился перед ним за то, что не поделился с советским руководством информацией о возможных тайных контактах верхушки вермахта со штабом Красной Армии». Совершенно очевидно — Бенеш считал (и справедливо), что Тухачевский в Берлине действует по инициативе Сталина и поэтому решил не раскрываться перед ненадежным союзником. «Насколько припоминаю, пишет Александров, в конце апреля у меня был разговор с Бенешем, в котором он неожиданно для меня говорил, «почему бы СССР и не договориться с Германией?», и как бы вызывал этим меня на откровенность, на то, чтобы я сказал, что мы действительно собираемся кое о чем договориться»

В действительности, как я уже говорил, все прогерманские заявления Тухачевского были, конечно, игрой, спланированной Кремлем. Как уже говорилось политика СССР в 1935 и 1936 гг. включала себя официальную антифашистскую составляющую и неофициальную, альтернативную составляющую (поиск возможного соглашения с Германией). Предположим, однако, что альтернативный сценарий становится основным. Возможно ли это? Безусловно, ведь он стал реальностью летом 1939 года.

Что мешало реализоваться ему раньше? Во-первых, конечно, позиция Германии, во-вторых, позиция антигерманских сил в СССР — Литвинова, руководителей Коминтерна. Трудно сказать, какую позицию занимал Каганович (и Ежов), но очевидно, что он был бы нежелательным партнером для переговоров с Германией, и, наоборот, устранение Кагановича было бы для немцев ясным сигналом к готовности СССР к переговорам. Фюрер, как известно, всегда был болезненно настроен относительно «возможностей еврейского влияния на Сталина в Москве».

Следует помнить, что в Берлине внимательно присматривались к сталинской борьбе с троцкистами. В январе 1937 года под влиянием процесса параллельного троцкистского центра Геббельс записал в своем дневнике: «В Москве опять показательный процесс. На сей раз почти исключительно против евреев. Радек и другие. Фюрер еще сомневается, имеется ли в процессе скрытая антисемитская тенденция. Возможно Сталин все же желает избавится от евреев… Итак, со вниманием будем следить за дальнейшим».

Теперь давайте немного порассуждаем о гипотетических сценариях. Предположим, Сталин решил пойти на соглашение с Германией в 1937 году. Что это означает практически? Вероятно, смену наркомов иностранных дел и обороны. Литвинова — точно, что и произошло в 1939 г. Возможно, изменения в Коминтерне. Может быть, надо обезопасить себя от потенциальных противников своего нового курса. Видимо, надо изолировать некоторых советских политиков, может быть взять под контроль деятельность наиболее антигермански настроенных чекистов и т. п. А понимают ли все эти люди (деятели Коминтерна, чекисты и дипломаты) опасность для себя такого сценария? Конечно. Что они могут сделать, чтобы не допустить нежелательного сценария? Нанести превентивный удар по прогерманскому лобби.

Однако, пока существует опасность нападения Германии, Польши и Японии на СССР — зондаж готовности немцев к переговорам (с целью выиграть время) — первостепенная задача и никакое видимое ослабление Тухачевского-Крестинского недопустимо. Они выполняют важнейшую задачу, без которой СССР стоит перед угрозой военно-политического поражения в ходе войны на два фронта.

Летом 1936 года началась гражданская война в Испании. Италия и Германия активно включились в конфликт, и стало ясно, что в ближайшее время открытое вооруженное выступление против СССР не состоится. Может быть и не случайно именно с этого момента в Москве начался «левый поворот» — переговоры с Германией перестали быть первоочередной задачей. Каганович и Ежов начали разворачивать репрессивную политику по «правому следу», под ударом окажутся прогермански настроенные политики — Карахан, Енукидзе, Крестинский. В начале 1937 г. ситуация позволила их противникам нанести превентивный удар.

Теперь посмотрим на все глазами «группы Крестинского — Тухачевского». Они сразу ощутили на себе последствия нового курса. На процессе 1938 года они так и говорили:

«Крестинский: В конце ноября на Чрезвычайном VIII Съезде Советов, Тухачевский имел со мной взволнованный серьезный разговор. Он сказал: начались провалы, очевидно, пойдет дальнейший разгром троцкистов и правых. Он делал выводы: ждать интервенции не приходится, надо действовать самим. Тухачевский говорил не только от своего имени, но и от контрреволюционной организации военных. Я поговорил с Розенгольцем, поговорил с Рудзутаком и мы пришли к выводу, что Тухачевский прав и дело не терпит. Эти же разговоры продолжились на квартире Розенгольца весной 1937 года.

Если мы будем учитывать, что речь идет не о гипотетическом (и сомнительном) перевороте «правых и троцкистов» против Сталина, а о расчетах Тухачевского и Крестинского на изменение позиции Сталина, все становится на свои места. Именно после начала войны в Испании у противников соглашения «СССР — Германия» появляется реальное поле политического маневра. С другой стороны, Тухачевский и Крестинский знают о миссии Канделаки и ожидают изменений в политике СССР. Однако внутри страны все идет в противоположном направлении — после того, как война с Германией («интервенция») перестала быть проблемой № 1, настроения в верхах СССР стали меняться.

Провал миссии Канделаки весной 1937 года означал окончательное поражение прогермански настроенных политиков. Как мы помним, современные исследователи считают, что переговоры сорвались по инициативе немцев, что также должно было ослабить позиции Тухачевского-Крестинского.

11 мая 1937 г., (накануне «15 мая») Тухачевского освободили от обязанностей 1 заместителя министра обороны. 21 мая 1937 на приеме у Сталина были Молотов и Каганович (они вошли в 15.35). Затем в 16.00 к ним присоединились Ежов и Ворошилов. В 17.05 в кабинет вождя вошли также М.П. Фриновский, А. Слуцкий, руководитель спецгруппы при НКВД (фактически руководитель самостоятельной спецслужбы) Я. Серебрянский, руководители Разведупра РККА С.П.Урицкий и А.М. Никонов, М.К. Александровский. Все они находились на приеме у Сталина до 19.45. Закончилось совещание в 19.55. Что обсуждало высшее руководство страны почти три часа с руководителями внешней разведки и полпредом в ЧСР? Трудно отделаться от предположения, что речь шла о мерах по делу Тухачевского. Разведчики должны были подтвердить данные, собранные особым отделом. А что на совещании делал Фриновский? Видимо, опираясь на дивизию им. Дзержинского, он должен был обезопасить Кремль.

«Все пропуска в Кремль были внезапно объявлены недействительными. Наши части подняты по тревоге!» — объяснял Фриновский, что происходит. — Мы как раз раскрыли гигантский заговор в армии, такого заговора история еще никогда не знала. Но мы все возьмем под свой контроль, мы их всех возьмем».

Скорее всего, не было никакого «заговора Тухачевского». Все разговоры о нем и о соглашении Тухачевского и Сталина с Гитлером — информационный фон (информационное прикрытие?) реальной попытки группы ведущих работников ИНО Слуцкого — Бермана-Орлова- Кривицкого и других изменить путь, по которому идет страна.

В конкретной политической ситуации 1936–1937 гг. дезинформация о «заговоре Тухачевского» должна была, с их точки зрения, иметь целью срыв вероятного соглашения Москвы и Берлина.

Для характеристики отношения «группы Слуцкого» к происходящему могут быть применены слова человека с похожей судьбой: еврея-коммуниста, советского разведчика, в дальнейшем заключенного ГУЛАГа — Леопольда Треппера:

«Сердце мое разрывалось на части при виде революции, становящейся все меньше похожей на тот идеал, о котором мы все мечтали, ради которого миллионы других коммунистов отдавали все, что могли… Революция и была нашей жизнью, а партия — нашей семьей, в которой любое наше действие было пронизано духом братства.

Мы страстно желали стать подлинно новыми людьми. Мы готовы были себя заковать в цепи ради освобождения пролетариата. Разве мы задумывались над своим собственным счастьем? Мы мечтали, чтобы история, наконец, перестала двигаться от одной формы угнетения к другой, и кто же лучше нас знал, что путь в рай не усыпан розами?..

Наши товарищи исчезали, лучшие из нас умирали в подвалах НКВД, сталинский режим извратил социализм до полной неузнаваемости. Сталин, этот великий могильщик, ликвидировал в десять, в сто раз больше коммунистов, нежели Гитлер. Между гитлеровским молотом и сталинской наковальней вилась узехонькая тропка для нас, все еще верящих в революцию. И все-таки вопреки всей нашей растерянности и тревоге, вопреки тому, что Советский Союз перестает быть той страной социализма, о которой мы грезили, его обязательно следовало защищать».

Но как его защищать, если во главе страны стоит человек, который убивает коммунистов и ведет переговоры с Гитлером. Сточки зрения идейных коммунистов — антифашистов, есть реальная опасность бонапартистского переворота и сговора с фашистами. У офицеров ИНО НКВД, встревоженных ходом событий, конечно, недостаточно властного ресурса, чтобы повлиять на ход событий и убрать Сталина. Единственным оружием была информация и дезинформация. Но для сотрудников внешней разведки она всегда была главным и естественным оружием. Им надо было найти такой политический ход, при котором удастся сорвать возможное соглашение Сталина и Гитлера. Причем сорвать так, чтобы не дискредитировать родину социализма в глазах потенциальных союзников. Самый эффективный путь к этому — представить западным антифашистам миссии Тухачевского и Канделаки в 1936 году самодеятельностью («изменой»), а самого Тухачевского заговорщиком. Таким образом, достигается сразу несколько задач:

— удается предотвратить эволюцию СССР в направлении национал-социализма;

— сорвать переговоры Сталина и Гитлера;

— сохранить лицо Страны Советов перед антигермански настроенными политиками в Париже и Лондоне.

Сделать это можно только одним путем — убедить Сталина, что Тухачевский предатель. Для этого надо показать, что он ведет за спиной Сталина переговоры и с РОВС, и с немцами. Эту информацию, видимо, и должны были создать ИНО в своих контактах с руководителями РОВС. А оттуда сигнал пошел в Москву уже как развединформация, и стал основной «разоблачения заговора военных».

Конечно, формальных доказательств этой интерпретации событий нет. Просто пока это представляется единственной непротиворечивой версией, объясняющей все известные нам факты.

А именно:

— руководство СССР и Коминтерна в 1934–1938 гг. официально проводило политику единого антифашистского фронта и создания системы коллективной безопасности;

— в 1934–1936 гг. Москва вела зондаж Берлина через Канделаки и Тухачевского;

— в 1936 году Тухачевский пользовался доверием Сталина;

— возможность соглашения Сталина и Гитлера вызывала страх антифашистов и интернационалистов;

— в период «Большой Чистки» (весна 1937 г. — осень 1938 г.) мы не знаем ничего о попытках переговоров Москвы и Берлина;

— антифашизм — официальная идеология репрессий, в ходе репрессий ликвидированы именно те группы в советском руководстве, которые могли быть посредниками в переговорах с Берлином;

— у нас нет доказательств реального участия Тухачевского в заговоре против Сталина;

— мы знаем о том, что Слуцкий участвовал в каких-то «информационных играх».

Наличие непротиворечивой версии не является, конечно, доказательством. Нужны документы. Но какие документы могут остаться в таком деле?

Ирония судьбы заключается в том, что инициаторы этой дезинформации и так все прямо сказали — они боятся фашистской эволюции СССР, боятся соглашения Москвы и Берлина. Заявили об этом на весь мир, открыто подготовив московские процессы. Рассказав на весь мир, о том, что сорвали прогерманский поворот в советской внешней политике. Они только не сказали, что видят основную угрозу для себя и для своего дела в позиции Сталина. Но разве они могли это сказать?

Самостоятельным вопросом является степень посвященности Ежова и Фриновского в детали «операции Слуцкого». Знали ли они о том, что Слуцкий и его сторонники, фактически, заговорщики. Кажется, что только в феврале 1938 года руководители наркомата поняли, что произошло, и устранили главное действующее лицо. 15 февраля 1938 года Слуцкий был убит.

 

«Альтернативное ЦК» 1939 г.

Посмотрим на «Большую Чистку» и с другой стороны: кто должен был оказаться у власти в стране в результате начавшейся ротации членов ЦК? Ротации, которые обеспечивались органами НКВД? Мемуары и документы единодушно подчеркивают огромную роль чекистов в решении кадровых вопросов в партийных комитетах (чего раньше не было).

«Партийные органы были совершенно сведены на «нет», — пишет Хрущев. — Руководство было парализовано, никого нельзя было выдвинуть без апробации со стороны НКВД. Если НКВД давал положительную оценку тому или другому человеку, который намечался к выдвижению, только тот и выдвигался».

Об этом же говорит Шрейдер: «…на местах роль первой скрипки играли не секретари обкомов, райкомов и другие ответственные работники (которые, видя исчезающих одного за другим товарищей, сами трепетали, со дня на день ожидая ареста), а начальники республиканских, краевых и областных управлений НКВД, молодые и «талантливые» фальсификаторы, инквизиторы и палачи…росчерком пера которых мог быть уничтожен любой человек в стране». Представляется, что эти свидетельства современников также имеют под собой почву.

Начнем с небольшого отступления. В марте 1939 года в Москве прошел XVIII съезд ВКП(б), был избран новый состав Центрального Комитета партии: 71 член ЦК и 68 кандидатов. В их число вошли 10 руководителей центрального и регионального аппарата НКВД. Шестерых из них можно условно отнести к «группе Берия». Во-первых, это, конечно, сам нарком внутренних дел Лаврентий Павлович Берия. На эту должность Берия был назначен в ноябре 1938 года. С 1921 по 1931 г. он служил в органах ВЧК-ГПУ Закавказья. Затем был переведен на партийную работу, был 1 секретарем Закавказского крайкома, 1 секретарем республиканского комитета Грузинской ССР. В августе Сталин вернул его в органы и назначил сначала заместителем наркома внутренних дел Н.И. Ежова, а затем и наркомом.

Первым заместителем нового наркома, начальником Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) стал Всеволод Николаевич Меркулов. Под руководством Берия он служил в ОГПУ Закавказья начальником секретно-политического отдела (СПО). Затем вместе с начальником перешел в партийные органы и руководил различным отделами в ЦК компартии Грузии. Теперь вместе с патроном отправился в Москву. Меркулов тоже стал членом ЦК.

Сергей Арсеньевич Гоглидзе, служил в ВЧК Грузии с 1923 года. После ухода Берия на партийную работу, стал руководить ОГПУНКВД Закавказья и Грузии (т. е. занял место Берия). С ноября 1938 года Гоглидзе руководил УНКВД Ленинградской области. Гоглидзе на XVIII съезде был избран кандидатом в члены ЦК.

Богдан Захарович Кобулов, служил в органах ВЧК-ОГПУ-НКВД Закавказья. В Москве Б.З. Кобулов стал начальником 2 отдела ГУГБ и начальником следственной части. Богдан Кобулов в марте 1939 г. был избран кандидатом в члены ЦК. Его брат Амаяк Захарович Кобулов в марте 1939 был 1 заместителем наркома внутренних дел Украины.

Михаил Максимович Гвишиани в органах Закавказья с 1928 года. В сентябре 1938 года был заместителем наркома внутренних дел республики. Затем надолго переведен в Москву начальником 3 спец. отд. ГУГБ НКВД СССР, и с ноября 1938 г. — начальник УНКВД Приморского края. На съезде так же избран кандидатом в ЦК.

Лаврентий Фомич Цанава в ЧК Грузии с 1921, затем перешел вслед за Берия в партийно-советские органы Грузии. В ноябре 1938 г. стал наркомом внутренних дел БССР.

Кроме того, четыре руководителя НКВД, избранные в кандидаты ЦК, не относились к группе Берия. Двое служили в центральном аппарате, двое руководили региональными управлениями.

Иван Иванович Масленников служил в погранвойсках. В марте 1939 — первый заместитель наркома внутренних дел по войскам.

Сергей Никифорович Круглов до ноября 1938 на партийной работе, затем 1 заместитель наркома, начальник отдела кадров наркомата.

Журавлев Виктор Павлович руководил УНКВД Москвы и Московской области

Комиссар ГБ 3-го ранга Никишов Иван Федорович — начальник УНКВД Хабаровского края.

Много это или мало — десять чекистов в ЦК? Смотря с чем сравнивать. В ЦК, выбранном на XVII съезде, было всего три чекиста: член ЦК нарком Генрих Ягода и кандидаты в члены ЦК Всеволод Балицкий, руководитель ОГПУ-НКВД УССР, и Терентий Дерибас, руководитель УНКВД Дальневосточного края. Правда, в ЦК были бывшие чекисты Берия: Багиров, в 1921–1927 и 1929-30 гг. руководитель ВЧК-ОГПУ Азербайджана (то есть сотрудник Берия), затем на партийной работе (арестован в 1953 вместе с Берия); Евдокимов, Благонравов. Но такие бывшие чекисты были и в ЦК 1939 года: Багиров, Алемасов, Ярцев.

Надо учитывать также, что увеличилось и число военных. В 1934 году в ЦК выбрали девять командиров РККА (Ворошилов, Буденный, Гамарник, Блюхер, Тухачевский, Уборевич, Якир, Егоров, Булин). А в 1939 — двадцать (С.М. Буденный, К.Е. Ворошилов, Н.Г. Кузнецов. Г.И. Кулик, Л.З. Мехлис, И.В. Рогов, С.К. Тимошенко, Г.М. Штерн, Е.А. Щаденко, Н.И. Бирюков, С.П. Игнатьев, И.В. Ковалев, И.С. Конев, А.Д. Локтионов, К.А. Мерецков, Д.Г. Павлов, Г.К. Савченко, Я.В. Смушкевич, Н.В. Фекленко, Б.М. Шапошников). Тридцать силовиков вместо двенадцати — заметная эволюция, при том, что общее число членов ЦК не изменилось, а общее количество региональных руководителей и наркомов в стране даже увеличилось, ведь произошло разукрупнение наркоматов и выделение новых областей. Конечно, эти перемены — следствие большой чистки 1937–1938 гг. и надвигающейся войны.

Итак — 10 чекистов в ЦК, при том, что группа Берия в ЦК стала даже еще влиятельнее: в ЦК 1939 года входили, кроме того, Багиров, Григорий Артемьевич Арутюнов (1 секретарь ЦК Армении), Валерий Минаевич Бакарадзе (председатель СНК Грузии), Кандид Несторович Чарквиани (1 секретарь ЦК Грузии с августа 1938 года). Их карьеры прервались в 1953 году.

Складывается впечатление, что группа Берия была одной из самых сильных в ЦК 1939 года. Почему Сталин пошел на такое усиление политического веса Лаврентия Павловича Берия? Можно назвать два очевидных ответа.

Во-первых, «кавказцы» Берия должны были заменить распавшуюся старую кавказскую группу в ЦК начала тридцатых. По воспоминаниям Хрущева, она включала Орджоникидзе, Енукидзе и Микояна.

Во-вторых, именно в это время соратники Берия разоблачили «второй заговор в НКВД» и подготовили арест группы Ежова.

А теперь зададим себе вопрос, который профессиональные историки не очень любят себе задавать, и вполне справедливо: «А что было бы если?» Что было бы, если бы победил не Берия, а Ежов? Кто тогда вошел бы в состав ЦК 1939 года?

В формировании ЦК ясно просматривается номенклатурный принцип. В ЦК проходят руководители важнейших региональных партийных организаций и союзных наркоматов: первые секретари союзных республик, московского, ленинградского, свердловского, сталинградского, куйбышевского, горьковского, иркутского, омского, воронежского, новосибирского обкомов. Применим тот же принцип при формировании гипотетического ЦК 1939 года. В таком случае, вероятно, в составе ЦК были бы:

Н.И. Ежов — нарком внутренних дел (именно его сменил Берия);

М.П. Фриновский — заместитель наркома, начальник ГУГБ (его сменил Меркулов).

В 1934 году НКВД Украины руководил член ЦК ВКП(б) Балицкий. Рискну предположить, что в 1939 году на XVIII сьезде руководитель спецслужб Украины не вошел в ЦК ВКП(б) только потому, что его еще не было. Исполняющим обязанности был Амаяк Кобулов, но он слишком молод (потому и. о.). В сентябре 1939 наркомом в Киев назначают Ивана Александровича Серова и на XVIII партконференции в феврале 1941 его выбирают кандидатом в члены ЦК. В 1938 году наркомом Украины был комиссар ГБ 3-го ранга А.И. Успенский. Ежов благоволил к этому руководителю, за два года тот сделал головокружительную карьеру, поговаривали даже, что они родственники. Можно предположить, что в ЦК 1939 года Успенский, конечно, вошел бы.

В 1934 году в ЦК входил Дерибас, он руководил УНКВД Дальневосточного края, что, безусловно, подчеркивает значение этого региона для СССР: ожидалась война с Японией. В ЦК 1939 года вошло бы два руководителя НКВД Дальнего Востока: Гвишиани и Никишов (УНКВД ДВК был разделен приказом от 29 декабря 1938 года № 00836 на УНКВД Хабаровского и Приморского края). В августе 1938 УНКВД Хабаровского края руководил старший майор ГБ Г.Ф. Горбач, а Приморской области — майор ГБ В.Ф. Дементьев, и, вероятно, они стали бы кандидатами в члены ЦК.

Вероятно, в ЦК вошел бы и старший майор ГБ В.Е. Цесарский — руководитель УНКВД Московской области (его сменил Журавлев). В ЦК 1934 года руководитель регионального управления, свояк Сталина Станислав Реденс не входил, но в 1939 году Журавлев вошел. Журавлев оказал важные услуги Берия. Именно он (еще будучи руководителем УНКВД Ивановской области) написал донос на Ежова, который разбирался на Политбюро и послужил непосредственным толчком к отставке наркома. Цесарский пришел с Ежовым в НКВД из ЦК в 1936 году и в его верности нарком не сомневался.

Другим членом «альтернативного ЦК» мог бы стать комиссар ГБ 3-го ранга «ежовец» М. И Литвин — руководитель УНКВД Ленинградской области. Основанием для этого предположения служит то, что в 1939 г. «бериевский» руководитель УНКВД Ленинградской области С.А.Гоглидзе стал кандидатом в члены ЦК.

— Б. Кобулов руководил следственной частью и был заместителем начальника ГУГБ. Следственной части в августе 1938 года не было (она была образована только 22 декабря 1938 года приказом № 00813). Заместителем начальника ГУГБ был в августе 1938 Н.Г. Николаев-Журид. Может быть, он стал бы кандидатом в члены ЦК.

Деканозов на посту начальника 5 отдела (ИНО) сменил Пассова. Можно предположить, что старший майор ГБ Зальман Исаевич Пассов вошел бы в ЦК 1939 года. По крайней мере, Ежов считал его «честным чекистом».

Как уже говорилось, в ЦК вошли Круглов и Масленников, которые при Берия руководили управлениями в центральном аппарате. Кто был бы на их должностях при Ежове и мог бы претендовать на статус кандидатов в члены ЦК? Можно только гадать. Номенклатурных признаков два: это должны были бы быть заместители наркома и, желательно, они должны были иметь связи в партаппарате. В составе руководства НКВД 1938 года это могли быть старший майор ГБ С.Б. Жуковский — заместитель наркома, курирующий работу ГУЛАГа, начальник управления особых отделов Н.Н. Федоров или начальник ГУРКМ В. В.Чернышев.

Кроме того, в группу Ежова входили бы еще и чекисты, которые в 1937–1938 гг. ушли из органов, но сохраняли с ними связь. Членом ЦК был Е.Г. Евдокимов и, вероятнее всего, он им и остался бы, возможно, на посту заместителя наркома водного транспорта, а может быть он стал бы и руководителем какого-нибудь наркомата.

Наркомом связи был комиссар государственной безопасности 3-го ранга, создатель ГУЛАГа М.Д. Берман. Должность наркома связи предполагала как минимум статус кандидата в члены ЦК.

Бывший чекист Благонравов, кандидат в ЦК, в 1934 был 1-м заместителем наркома путей сообщения. В 1938 году эту должность занимал старый чекист, лидер клана «туркестанцев», комиссар ГБ 2-го ранга Л.Н. Бельский. Вероятно, он также вошел бы в состав высшего партийного руководства.

А.М. Минаев-Цикановский служил заместителем наркома тяжелой промышленности.

С.Н. Миронов-Король был начальником отдела в НКИД, фактически заместителем наркома, и вполне мог стать наркомом (об этом еще будет сказано ниже).

Чтобы правильнее представить себе отношения между этими людьми, надо помнить:

Ежов, Литвин, Цесарский, Жуковский — представители группы «партийцев», которые пришли в НКВД вместе с Ежовым, а Успенский и Пассов — его выдвиженцы. Бельский и М. Берман — представители другой чекисткой группы, туркестанцев. И самое главное. Евдокимов, Фриновский, Николаев-Журид, Горбач, Дементьев, Минаев-Цикановский — входят в одну влиятельную чекистскую группу — «северокавказцев».

Однако помимо чекистских руководителей, в ЦК «по должности» входила значительная группа первых секретарей ВКП(б) крупных регионов. Реконструировать «альтернативный» облик ЦК в 1939 г. можно также, посмотрев, кто возглавлял ключевые регионы (те, чьи руководители входили в ЦК и в 1934 г. с учетом изменений в административном делении) к лету 1938 г. — осени 1938 г. Попробуем очертить эту группу партийных секретарей, включив в нее примерно из 14 человек, руководивших Московской, Горьковской, Архангельской, Ивановской, Смоленской, Свердловской областями, Дальневосточным, Алтайским краями, Иркутской, Новосибирской и Читинской областями, Туркменией и Орджоникидзевским краем.

Это были люди, пришедшие к власти при Ежове на освободившиеся в результате «Большой Чистки» места. Откуда они пришли? В целом, можно очертить несколько путей формирования этой группы.

Одним из самых больших источников пополнения региональных кадров — выходцы из Ленинграда. Условно их можно назвать «ждановцами» по имени первого секретаря Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) (1934–1945) Андрея Жданова. К ним можно отнести Александра Угарова, который в 1932 г. — феврале 1938 г. был 2-м секретарем Ленинградского городского комитета, а затем был назначен 1-м секретарем Московского областного комитета ВКП(б), а также А. Никанорова, 3-его секретаря Ленинградского обкома (1937), впоследствии — 1-го секретаря Архангельского обкома партии. Помимо того, к этой группе относятся первые секретари ленинградских райкомов, впоследствии назначенные в регионы: Сергей Соболев стал и.о. 1-го секретаря сначала Красноярского (07.1937-06.1938), а затем и Дальневосточного краевого комитета ВКП(б) (6 — 10.1938); Леонид Гусев летом 1937 г. перебрался на работу в Западно-Сибирский край, а в июне 1938 г. стал первым секретарем Алтайского комитета ВКП(б); Аркадий Филиппов в 1937 г. стал вторым секретарем Красноярского крайкома, а с июня 1938 г. — 1-м секретарем Иркутского обкома; Иван Алексеев в июле 1938 г. стал 1-м секретарем Новосибирского обкома. Все эти шесть человек были, условно говоря, «ждановцами».

Были среди руководителей «волны» лета 1938 г. партийные чиновники, ранее работавшие 1-ми секретарями райкомов в Московской области при Хрущеве и Кагановиче. Среди них можно назвать Василия Симочкина, возглавившего Ивановский областной комитет ВКП(б) в августе 1937 г., и Михаила Савинова, и.о., а затем (с июня 1938 г.) и 1-го секретаря Смоленского областного комитета ВКП(б).

Третьей группой руководителей можно назвать первых секретарей, перешедших на партийную работу из НКВД. Так, К.Н. Валухин в августе 1937-апреле 1938 гг. возглавлял УНКВД по Омской области, а в июне стал 1-м секретарем Свердловского обкома ВКП(б) (чуть ранее занимал этот пост с приставкой «и. о.»). Д.Г. Гончаров же был секретарем комитета ВКП(б) УНКВД по Ленинградской области, а в мае 1938 г. стал 1-м секретарем Орджоникидзевского краевого комитета ВКП(б). 1 секретарь Краснодарского крайкома ВКП(б) капитан ГБ Л.П. Газов до июля 1938 служил начальником КНКВД Кировской области. Г.Г. Телешов в 1938–1939 гг. стал 1-м секретарем Одесского обкома КП(б) Украины. В 1938–1940 гг. член ЦК КП(б) Украины, член Организационного бюро ЦК КП(б) Украины. С некоторой натяжкой, но все-таки можно к этой группе отнести и Г.М.Стацевича, в октябре 1937 — июне 1938 гг. — и. о. 1-го секретаря Дальневосточного краевого комитета ВКП(б); до своего назначения в Сибирь он несколько месяцев возглавлял Отдел кадров НКВД СССР.

Еще одной группой руководителей были те, кто был отправлен в регионы из Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б), которую в 1935–1939 гг. возглавлял Ежов. Среди них были Яков Чубин (Шуб), в октябре 1937 г. ставший 1-м секретарем ЦК КП(б) Туркмении и Иван Муругов, с июня 1938 г. — 1-й секретарь Читинского областного комитета ВКП(б).

Можно предположить, что третья и четвертая группа, по сути, тесно связаны друг с другом и являют с собой единую группу «ежовцев» вполне сопоставимую со «ждановцами». Если бы не падение Ежова в ноябре 1938 г., то в ЦК, которое выберут спустя три с лишним месяца на XVIII съезде, «ежовцев» из регионалов было бы еще семеро.

Однако, летом-осенью 1938 г. все стало развиваться совсем по другому сценарию. 13 июня 1938 г. бежал в Японию начальник УНКВД по Дальнему востоку Генрих Люшков (см. ниже). 22 июня был арестован первый секретарь ДВК Стацевич. Вслед за этим началась активная чистка как чекистских, так и партийных кадров — почти никто из региональных руководителей, биографии которых упоминались выше в этой главе, к 1940 г. не остался на своем посту. Осенью 1938 г. были арестованы Угаров (Московская область), Соболев (ДВК), Симочкин (Ивановская область), Алексеев (Новосибирская область). В 1939 г. были арестованы Чубин (Шуб) — Туркмения, Муругов (Читинская область), Никаноров (Архангельская область), Валухин (Свердловская область). В том же году были сняты Гончаров (Орджоникидзевский край), Гусев (Алтайский край), Филиппов (Иркутская область), Савинов (Смоленская область), только им удалось избежать ареста.

Таким образом, репрессии 1937 года привели к тому, что руководство НКВД (конкретно, в первую очередь, «ежовцы» и «северокавказцы») могли превратиться в самую сильную и влиятельную группу в ЦК. То есть, они смогли не просто обеспечить свою безопасность, но и предельно расширить возможности политического роста. Если бы XVIII съезд ВКП(б) произошел летом 1938 года (на полгода раньше), то Ежов имел бы все шансы самую многочисленную группу в ЦК: десять (до пятнадцати!) чекистов и еще не меньше двенадцати руководителей регионов и союзных наркоматов.

Очевидно также, что все происходившее в рамках «большой чистки» в принципе можно рассматривать как продолжение процессов, которые начались на ранних этапах становления ВЧК-ОГПУ. Ситуацию, при которой руководство НКВД активно участвует во внутрипартийной борьбе, и таким образом наращивает свой политический вес, нельзя считать новой. Собственно, и сам Дзержинский шел этим путем: с поста Председателя ВЧК через пост наркома путей сообщения к посту Председателя ВСНХ. Причем активная борьба с троцкистами была важным составляющим фактором, обеспечивающим эту эволюцию.

 

«Клановый конфликт» в кругу Почетных чекистов

«Большая Чистка», которая осуществлялась с помощью НКВД, не могла не стать серьезным вызовом для самих чекистов. За 20 лет советской власти они привыкли защищать партийное и советское руководство, а не уничтожать его, и поэтому многим «новая политика» давалась с трудом. Кроме того, следует учитывать, что многие офицеры НКВД были связаны родственными, бытовыми и групповыми интересами с партийным и государственным аппаратом.

Объявленная Сталиным ротация — «выдвижение независимо от партстажа и возраста» — спровоцировала всплеск групповых и клановых конфликтов. Более подробно они были описаны мною в работе «Сталин и НКВД», и в данном случае я охарактеризую их в самом общем виде. За основу описания будут положены судьбы «Почетных чекистов».

В 1936–1939 гг. около 130 чекистов, награжденных знаком «Почетный работник ВЧК-ОГПУ (V)», занимали должности начальников управлений и отделов центрального аппарата НКВД, наркомов союзных и автономных республик, начальников региональных управлений. Остальные из почти 800 либо не дослужились до руководящих постов, либо ушли из органов. Осенью 1936 года более 90 % руководителей НКВД были награждены этим знаком. Иными словами, это почти тождественные множества.

Всего в руководстве НКВД до войны оказалось 267 чекистов, награжденных вторым знаком «Почетный работник ВЧК-ОГПУ (XV)» (включая тех, кто имел два знака). Из них к осени 1936 года из начальников управлений и отделов центрального аппарата НКВД, наркомов союзных и автономных республик, начальников региональных управлений были награждены только вторым знаком всего семь (затем их число увеличилось).

В работе «Борьба в руководстве НКВД 1936–1938 гг.» и «Сталин и НКВД» я подробно описал ход кадровых перемещений в НКВД во время репрессий. Результаты этих исследований приведены в таблицах № 6 — 18.

Рассмотрим, как складывались судьбы «связанных круговой порукой» «Почетных чекистов». Входе изменений в руководстве НКВД в период репрессий 1936–1939 гг. можно выделить несколько этапов.

Первый из них — чистка руководства НКВД в 1936–1937 году от тех чекистов, которые не вызывали доверия у Ежова. На первом в 1937 году были арестованы и репрессированы 53 руководителя, награжденных знаком 1922 года. В первую очередь, это группа Ягоды (Прокофьев, Л.Г.Миронов, Молчанов, Гай, Шанин и др.), группа Балицкого и Дерибаса, ряд других региональных руководителей. Из 52 чекистов — 31 относятся к первому поколению и 21 — ко второму. Правильнее было бы учесть еще корпусного комиссара А.Х Артузова, который в 1935–1936 был заместителем начальника Разведупра РККА, до этого долгое время руководил ИНО, а в 20-ых был лидером группы «кроистов» — работников КРО ОГПУ. Он не был в руководстве НКВД. Кроме того, застрелился Владимир Михайлович Курский, но это произошло на подъеме его карьеры.

Арестованы были также 11 руководителей, имевших только знак 1932 года. Всего в этот период репрессировано 64 «Почетных работника ВЧК-ГПУ». Только один арестованный руководитель — начальник УНКВД Камчатской обл. комбриг А.П. Лев — не был награжден этими ведомственными наградами. На самом деле арестовано было даже больше «Почетных чекистов», однако в этом анализе учитывались только те, кто занимал руководящие должности.

На первый взгляд может сложиться впечатление, что в 1937 году происходило целенаправленное уничтожение «Почетных чекистов» 1922 года, причем именно «первого поколения», но надо вспомнить, что остались и значит, вызывали доверие, — около 80 Почетных работников ВЧК (т. е. значительно больше, чем арестовано).

Если проанализировать социально-политический портрет 64 чекистских руководителей — Почетных работников ВЧК — ОГПУ, репрессированных в 1937 году, то выяснится, что больше половины родились до 1896 года, 27 % имеют небольшевистское прошлое. Каждый пятый чекист имеет партстаж до 1917 года, 55 % арестованных вступили в партию в годы гражданской войны. Практически все — чекисты эпохи гражданской войны. Сточки зрения национальности среди арестованных «славян» меньше трети, евреев — почти половина.

Второй этап «Большой чистки» в НКВД — конфликт в январе- июле 1938 года между теми группировками («кланами») в руководстве наркомата, которые поддержали Ежова и проводили репрессии в 1937 г.

На втором этапе, в январе — августе 1938 года, были арестованы 16 руководителей, имеющих знак 1922 года. Из них 9 получили знак при Дзержинском, а 7 — при Менжинском. Застрелился Василий Абрамович Каруцкий. Кроме того, было арестовано 11 руководителей, имеющих только знак 1932 года. Это чекисты из группы Заковского, группы Леплевского и других.

Социальный «портрет» руководителей, награжденных знаком Почетный работник ВЧК-ОГПУ, которые были репрессированы во второй период, в целом похож на репрессированных в 1937. Практически таков же удельный вес репрессированных «славян» — 32 %, немного меньше евреев пострадало — 39 %, репрессированы оставшиеся латыши, почти треть репрессированных с дооктябрьским партийным стажем.

На третьем этапе осенью 1938—весной 1939 гг. происходила ликвидация группой Берия самого Ежова и его сторонников — М.П. Фриновского, Л.А. Бельского, М.Д. Бермана и других. С приходом в наркомат Берия были арестованы 49 руководителей, имеющих знак 1922 года. Из них 15 относятся к первому поколению, а остальные ко второму. Основной костяк арестованных — чекисты-«северокавказцы». Кроме того, конечно, правильно было бы учесть Е.Г. Евдокимова. На момент ареста он был всего лишь заместителем наркома водного транспорта, но политический вес его был значительно выше — он основатель клана «северокавказцев», советник Ежова и Фриновского. Мне представляется важным учесть еще Меира Трилиссера — в 1937–1938 гг. он руководил разведкой Коминтерна. Всего значит 51.

Кроме того, было арестовано 63 руководителя, имевших только знак 1932 года. Из них 46 относится к третьему поколению, а 17 — получили эту награду в 1937–1938 гг. В том числе это ближайшие окружение Ежова (Литвин, Цесарский, Жуковский, Шапиро). Всего в этот период кавалерами знака «Почетный работник ВЧК-ОГПУ (XV)» были награждены 1334 человека (почти 40 % всех кавалеров). Этих «ежовцев» можно считать «четвертым поколением» «Почетных чекистов».

Среди репрессированных на третьем этапе более половины имеют рабоче-крестьянское происхождение. Русских, украинцев и белорусов две трети, остальные евреи. Большинство пришло работать в органы в 1920–1921 гг.

Основной костяк руководителей НКВД в 1937–1938 гг. составляли поступившие на работу в «органы» в 1917—1925 гг., то есть служившие под началом Дзержинского. В результате репрессий в руководстве наркомата произошло значительное омоложение руководящего звена НКВД. Так, если на 1937 г. больше половины руководителей были в возрасте 40 лет и старше, то уже в 1939–1940 гг. подавляющее большинство составляют люди в возрасте от 30 до 35 лет.

Приведенные данные о судьбах «Почетных работников ВЧК-ОГПУ» позволяют объяснить, как именно происходила ротация кадров в НКВД. В самом деле, кажется важным учитывать не только чекистский стаж (год прихода на работу в органы). Важно учитывать, когда руководители НКВД, организовавшие репрессии, получили самую почетную ведомственную награду, а также к какому «поколению» почетных чекистов они относятся.

Выяснилось, что «круговая порука», на которую рассчитывал Ягода в 1922 г., не смогла сплотить «первое поколение» чекистов, они разделились на две почти равные группы: 32 руководителя были репрессированы в 1937, а 26 человек активно включились в репрессии. «Второе поколение» разделилось уже в ином соотношении: 20 было репрессировано в 1937, и 51 руководитель включился в репрессии. Для «третьего поколения» это соотношение еще более выразительно: 11 и 68. Кроме того, в репрессиях приняли активное участие 29 чекистов «четвертого поколения».

Важно и то, кто из руководителей пережил чистку 1937–1938 гг.: двое из «первого поколения» (из 58), девять из «второго поколения» (из 71), одиннадцать из «третьего поколения» (из 78) и, наконец, двенадцать (из 29) «четвертого поколения».

Для нас важно также учитывать, что самая большая группа руководителей в период репрессий получила награждения знаком в конце 20-х — начале 30-х — в период «великого перелома». Это был их «звездный час». Они пришли работать в органы в годы гражданской войны и, вероятно, они никогда и не забывали об этом своем боевом прошлом, они выдвинулись в период коллективизации и показательных процессов 1929–1931 гг. против старой интеллигенции.

Исследователь спецслужб в Западной Сибири А. Тепляков также пишет, что сотрудники НКВД действовали в полном сознании того, что служат на благо системы. Подобную позицию можно охарактеризовать скорее как «каратели по убеждению», но не как «каратели по принуждению». Его наблюдения можно подтвердить воспоминаниями жены одного из руководителей сибирских чекистов, Почетного работника ВЧК-ОГПУ второго поколения, комиссара ГБ 3-го ранга Сергея Наумовича Миронова-Король (знак № 469). Она очень эмоционально описывает настроение своего мужа: «…Как только повеяло повышением, заметно приободрился…сразу вернулись к нему былая его самоуверенность, его гордая осанка, его азартная решимость, его честолюбие. Глаза сразу стали другие — залучились огоньками успеха, словно вернулись молодость, «настоящие дела», борьба с контрреволюцией». «Молодость, «настоящие дела, борьба с контрреволюцией»… Думаю, что это многое объясняет в поведении руководителей НКВД во второй половине 30-ых. Идеология «левого поворота» («борьба против угрозы буржуазного перерождения партийного аппарата», «борьба против угрозы фашистского заговора» и т. д.) способствовала тому, что в результате кланового конфликта на первых ролях оказались именно те чекисты, которые выдвинулись в 1929–1931 гг. «Ежовщина» не только открывала возможности быстрого карьерного роста («альтернативное ЦК») но и казалась «борьбой с контрреволюцией». Ниже будет показано, что фактически это создало ситуацию выхода НКВД из-под контроля политического руководства страны.

 

Империя ГУЛАГ

Оценивая рост влияния НКВД, следует помнить при этом, что НКВД был не только политической полицией, но и огромной экономической системой. Как известно, еще в конце 20-ых гг. в рамках Соловецкого лагеря особого назначения (СЛОНа) чекистами была создана система трудового использования заключенных концентрационных лагерей, с целью снять нагрузку на бюджет. Это управленческое решение позволяло увеличивать количество «изолируемых врагов социалистического строительства».

27 июня 1929 было принято постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «Об использовании труда уголовно-заключенных», которое фактически и создавало общесоюзную систему использования принудительного труда в экономике. В нем говорилось о необходимости, «расширить существующие и организовать новые концентрационные лагеря (на территории Ухты и других отдаленных районов) в целях колонизации этих районов и эксплуатации их природных богатств путем применения труда лишенных свободы». Трудно не заметить, что это решение предшествовало началу раскулачивания и коллективизации. Хочется обратить внимание на то, что буквальное понимание постановления Политбюро от 27 июня 1929 г. указывает только на экономические мотивы создания лагерей: «в целях колонизации этих районов и эксплуатации их природных богатств путем применения труда лишенных свободы».

Обществу предъявляли другую версию существования лагерей. Когда Сталин, Ворошилов и Киров в июле 1933 года совершили путешествие на пароходе «Анохин» и приняли у ОГПУ Беломорско-Балтийский канал, речь шла о том, это «отлично удавшийся опыт массового превращения бывших врагов пролетариата-диктатора и советской общественности в квалифицированных сотрудников рабочего класса и даже в энтузиастов государственно-необходимого труда». Вообще публичных выступлений Сталина на эту тему немного, но одно из них кажется очень показательным. В 1938 году, настаивая на отказе от системы условно-досрочного освобождения заключенных за ударный труд, вождь заявил: «Правильно ли вы предложили представить им список на освобождение этих заключенных? Они уходят с работы. Нельзя ли придумать какую-нибудь другую форму оценки их работы: награды и т. д.? Мы плохо делаем, мы нарушаем работу лагерей. Освобождение этим людям, конечно, нужно, но с точки зрения государственного хозяйства это плохо… Будут освобождаться лучшие люди, а оставаться худшие. Нельзя ли дело повернуть по-другому, чтобы люди эти оставались на работе: награды давать, ордена, может быть…Семью нужно дать им привезти и режим для них изменить несколько, может быть, их вольнонаемными считать. Это, как у нас говорилось, добровольно-принудительный заем, так и здесь: добровольно-принудительное оставление».

Правда, Сталин сразу оговорился, что руководствуется необходимостью заботиться о перековке «зеков»: «мы их освободим, ворвутся они к себе, снюхаются опять с уголовниками и пойдут по старой дорожке», но впечатление, что этот мотив появился в его выступлении «вдогонку», а главными были соображения экономической целесообразности труда заключенных — «нарушаем работу лагерей… с точки зрения государственного хозяйства это плохо…».

Вопрос это не праздный, и дело тут не в том, чтобы уличить Сталина и чекистов в демагогической пропаганде. Роль и место системы принудительного труда в советской экономике — предмет сложной дискуссии историков. Бесспорно, что ГУЛАГ составляло важнейший элемент советской экономической системы. Это выражалось как в самом объеме работ заключенных (и капиталовложений), так и в длительности (почти четверть века) существования этого сектора экономики. Конечно, такие феномены не могут быть случайными.

Очевидна связь между ходом массовых репрессий и распространением системы принудительного труда. Достаточно привести всего несколько фактов: ежегодный рост арестов при Ягоде с 331 тыс. в 1930 г. до почти полумиллиона в 1933 г. привел к увеличению числа заключенных в лагерях с 168 тыс. летом 1930 г. до 509 тыс. на 1 января 1934 г. Когда наркомом стал Ежов, произошел новый скачок арестов: более 1,5 млн. за два года и соответственно рост числа заключенных в лагерях и колониях с 1,2 млн. (на 01.01.1937) до 1,7 млн. (на 01.01.1939). Еще более 0, 35 млн. человек находилось в тюрьмах.

Причем речь шла не только (и не столько) о политических заключенных (под которыми подразумеваются обычно осужденные по 58 статье УК). Вопреки тому, какое впечатление создается от прочтения «Архипелаг ГУЛАГ», количество таких заключенных, «в зависимости от внутренних противоречий сталинского режима и их обострения, оно колебалось между двадцатью и тридцатью процентами». Основная масса заключенных были уголовники и бытовики, их количество все время росло в связи с тем, что власть активно использовала репрессии для защиты социалистической собственности («Закон о трех колосках» и т. д.). Кроме того, масштабные и трагические социальные преобразования, к которым безусловно можно отнести коллективизацию, сами по себе не могли не порождать рост преступности.

Вместе с тем, исследования показывают, что при проведении массовых репрессий речь никогда не шла об экономических, а о политических целях. Как справедливо пишет О. Хлевнюк, нет ни одного документа, в котором руководители НКВД обосновывали бы необходимость массовых арестов потребностями гулаговской экономики. Наоборот, анализ внутренней документации ГУЛАГа однозначно указывает на то, что в 1937–1938 гг. (как потом и на 1940–1941, и 1947–1948 гг.), когда увеличение масштабов политических преследований и возрастание количества заключенных, застало гулаговское начальство врасплох и вызвало огромную дезорганизацию системы.

Ядром системы ГУЛАГа были крупные стройки, лесная и горнодобывающая промышленность. До 200 тыс. заключенных строили БАМ, примерно столько же канал Москва — Волга. При участии ГУЛАГа создавались автомобильные трассы Москва — Минск и Москва — Киев. В Свирском лагере добывали древесину и дрова для Ленинграда, а в Темниковских лагерях для Москвы.

Объем лесозаготовок ГУЛАГа в конце 30-ых составлял почти 13 % объема всех лесозаготовок СССР. Ведущее место в лесозаготовках ГУЛАГа занимают 16 специализированных лесных лагерей (Беломорско-Балтийский комбинат, Онеголаг, Каргопольлаг, Кулойлаг, Устьвымлаг, Локчимлаг, Унжлаг, Вятлаг, Усольлаг, Темлаг, Севураллаг, Ивдельлаг, Томасинлаг, Краслаг, Бирлаг, Новотомбовлаг).

Без преувеличения «золотым чудом» можно считать работы на Дальстрое по добыче золота. В 1937 году было добыто 51,5 тонны. Причем, по оценкам на 1940 год, там можно было добыть еще более 2 тыс. тонн.

Заключенные строили крупнейшие металлургические комбинаты страны, к которым относятся:

— Норильский медно-никелевый комбинат с Красноярским аффинажным заводом (по оценкам на 1940 г. Запасы никеля по нему составляют 48 % всего запаса СССР и 22 % мировых запасов (без СССР), а по меди — 10 % запасов СССР и 2 % мировых);

— медно-никелевый комбинат «Североникель» с алюминиевым заводом в г. Кандалакша (по оценкам запасы никеля на Кольском полуострове к запасам СССР составляли 31 %, а к мировым (без СССР) — 14 %, по меди — к запасам по СССР — 2,4 %, к мировым — 0,5 %.);

— Актюбинский комбинат: завод ферросплавов и хромитовые рудники (по оценкам месторождения хрома составляли 95 % всех запасов высокосортных хромитовых руд по СССР и 70 % мировых запасов (без СССР);

— Джезказганский медный комбинат (по оценкам Джезказганское медное месторождение было основным в СССР, поскольку его запасы составляли 24 % всех запасов СССР и 5,0 % — мировых);

Рыбная промышленность ГУЛАГа была сосредоточена в двух специализированных лагерях — Владивостокском и Прорвинском (60 % всего рыбного улова по ГУЛАГу.)

По объему капиталовложений НКВД перед войной занимал третье место среди наркоматов (после народного комиссариата тяжелой промышленности и народного комиссариата путей сообщения).

В целом вклад ГУЛАГа в промышленное производство и производство энергии составлял 8—10 %, примерно таким же был и удельный вес рабочих в общем числе занятых в промышленности.

В момент своего высшего развития ГУЛАГ обеспечивал сто процентов потребности в платине и бриллиантах, девяносто процентов серебра и тридцать пять процентов добычи цветных металлов, таких, как никель; к ним же относятся двенадцать процентов потребности в угле.

Все эти огромные ресурсы придавали особый вес руководителям НКВД.

 

«Загадка 1938 года»

В современной историографии есть две версии событий 1937–1938 годов. Одна из них основана на «теории тоталитаризма», и по этой версии Сталин предоставил НКВД чрезвычайные полномочия для осуществления террора и сохранял контроль за событиями на всем протяжении 1937–1938 гг. По этой версии, в процессе реализации репрессий регулярно возникали несанкционированные эксцессы, но они не подрывали сталинского контроля за ходом событий.

Другую версию называют «ревизионистской». Согласно ей, летом 1938 года руководство НКВД вышло из-под контроля Хозяина и стало представлять реальную угрозу для высшего политического руководства.

Обе версии опираются на источники. «Традиционная» концепция» опирается на мемуары (А. Орлова, М. Шрейдера, Г.

Люшкова, мемуары В.М. Молотова, А.И. Микояна и Н.С. Хрущева. «Ревизионистская» версия опирается на официальную критику «ежовцев» 1938–1939 гг. Согласно этим документам, «в органах НКВД СССР появилась… банда предателей, вроде Николаева, Жуковского, Люшкова, Успенского, Пассова, Федорова, которые запутывают нарочно следственные дела, выгораживают заведомых врагов народа, причем, эти люди не встречают достаточного противодействия со стороны т. Ежова». Тот факт, что именно официальные источники 1938–1940 гг. лежат в основе этой интерпретации приводит к тому, что она иногда производит впечатление сталинистской.

Понятно, что выход из-под контроля высшего политического руководства такой мощной структуры в терминах 1938 года неизбежно интерпретировался как «заговор». Вопрос в субъективных намерениях чистильщиков — на самом ли деле руководство НКВД 1937–1938 гг. было «заговорщиками» или они просто «перестарались».

Конечно, странно, если все современники отрицают факт «заговора Ежова». Но все и не отрицают: Сталин и Берия официально заявляли иначе: «Произвол был допущен… в работе троек при НКВД республик и УНКВД краев и областей. Никакого контроля за деятельностью этих троек со стороны НКВД СССР не было». Другое дело, можно ли верить их версии? Не является ли она просто удобным прикрытием? По предложенной выше классификации, следует отличать «Большую Чистку» (репрессии против номенклатуры) и «Большой Террор» («массовые операции»): «кулацкая» и «национальные» (польская, латышская, немецкая и т. д.).

При правильной интерпретации источников надо учитывать, что все мемуаристы (!), которые описывают процесс репрессий (Молотов, Микоян, Хрущев и др.) пишут о контроле Сталина за ходом репрессий в рамках «Большой чистки». Они практически не говорят о «массовых операциях». Странным образом расстрелы сотен тысяч людей оказываются на периферии их мышления. Кажется, что мы вообще имеем дело с «искажениям» сознания коммунистов 1930-х, при котором расстрелы «кулаков» и «попов» — нормальное дело. Отчасти это следствие негуманности их мышления. Отчасти реакция на «новое явление»: расстрелы «каэров» шли давно и казались нормой, а массовые расстрелы коммунистов начались недавно и казались аномалией.

Изучение вопроса о «массовых операциях» — ключ к пониманию вопроса о том, вышло ли НКВД из-под контроля или нет. Современники это понимали, но не сказали нам. Когда после «архивной революции» это поняли историки, то они не сделали соответствующих выводов. В этой части исследования будет особенно много статистики. Как уже говорилось, обычно исследователи используют статистический материал о репрессиях как иллюстрацию бесчеловечной политики режима. Спор идет о количестве жертв, но принципиальный подход не меняется. Однако, количество жертв — это следствие реальных поступков сотрудников НКВД. Если «цифры» большие (больше средних), то одних «дел», если меньше средних, то других «дел». Если выяснится, что эти цифры в разных регионах отличаются на порядок, то это следствие разной позиции чекистов. Тогда «слова» нужны нам для того, чтобы объяснить причины этих расхождений — интерпретировать «дела».

 

«30 дней до приказа»

Самое время упомянуть, что мы вообще пока не имеем точного ответа, почему был издан приказ № 00447. Ведь надо помнить, что он означал поворот в политике взаимоотношения власти с народа. Если до этого речь шла о борьбе внутри властных структур, то теперь — о взаимоотношении власти и общества. От примирения к террору! Так, как это было в 1918 и 1930. Надо вспомнить, что полгода назад 5 декабря 1936 года была принята новая конституция. По ней все «лишенцы» получили права гражданства. Речь шла не только о священниках и дворянах, но и, в первую очередь, о миллионах раскулаченных крестьян.

По сути, в декабре 1936 годы было декларировано национальное примирение. Да, самим Сталиным «кулацкая угроза» весной 1937 года не озвучивалась и, видимо, для него не стояла так остро. На пленуме он о ней не говорил, а, рассуждая о классовой борьбе, говорил о вредителях с партбилетом в кармане.

«Не может быть сомнений — для сталинского руководства Приказ № 000447 — поворот в политике… Зачем возвращать гражданские права и разрешать покидать ссылку тем, кого ты собираешься уничтожить? Совершенно очевидно, что еще весной 1937 года никакая массовая операция не планировалась. Кроме того, весь пафос выступления Ежова на пленуме в том, что период массовых операций закончился, и настало время агентурной работы. Через пять месяцев же начнется, чуть ли не самая грандиозная «массовая операция» в СССР. Очевидно, что еще в марте Ежов о ней ничего не знает!» Кто тогда был инициатором массовых операций?

28 июня 1937 года Политбюро приняло знаменитое решение «О вскрытой в Зап. Сибири к.-р. повстанческой организации среди высланных кулаков.

Считать необходимым в отношении всех активистов повстанческой организации среди высланных кулаков применять высшую меру наказания.

Для ускоренного рассмотрения дел создать тройку в составе Нач. УНКВД по Зап. Сибири т. Миронова (председатель), прокурора по Зап. Сибири т. Бракова и секретаря Запсибир-крайкома т. Эйхе».

Это была первая тройка 1937 года в стране. Во главе тройки Р.И.Эйхе и «северокавказец» С.Н. Миронов. Выше уже упоминался этот активный «борец с контрреволюцией». Через несколько недель его «прогрессивный опыт» распространят всюду. По крайней мере, именно его регион был застрельщиком в этом начинании.

3 июля 1937 года Сталин направил в регионы секретную телеграмму: «ЦК ВКП(б) предлагает всем секретарям областных и краевых организаций и всем областным, краевым и республиканским представителям НКВД взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы (выделено мной. — Л. Н.) и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки, а остальные, менее активные, но все же враждебные элементы были бы переписаны и высланы в районы по указанию НКВД».

Однако, насколько реальна эта угроза? Не сфабрикована ли эта повстанческая организация в Западной Сибири? И главное — а что происходит в это время в других регионах? Мы имеем информацию только о побеге с мест расселения и возвращении в родные месте. И вдруг власть начинает вести себя так, как будто кулаки подняли вооруженное восстание, перебили охрану и начали разбегаться из лагерей и поселков для спецпоселенцев. Как будто по всей стране действуют тысячи партизанских отрядов. Взрывают мосты, нападают на коммунистов и милиционеров, жгут сельские советы. Требуются чрезвычайные меры для противодействия возникшей угрозе. Самых активных (у кого кровь на руках) расстрелять без суда («по законам военного времени»), остальных посадить с таким сроком, чтобы не вернулись. Но ведь ничего этого не было, документы сообщают только об их возвращении в родные места без спроса и требований вернуть дом и скот. Иными словами, реальная угроза была преувеличена властью во много раз, наносили превентивный удар «по контрреволюции». Но важно понять, что в ходе этого «удара по классовому врагу» начала меняться роль НКВД, руководители которого стали выходить из-под партийного контроля.

В телеграмме Сталина важно обратить внимание на слова «немедленно арестованы». Что значит немедленно? По логике документа — сразу после того как будет разрешение. «ЦК ВКП(б) предлагает в пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу, равно как и количество подлежащих высылке».

Иными словами: в пятидневный срок представить все документы и немедленно выполнять, поэтому не удивительно, что уже 10 июля Политбюро Украины приняло решение: «Послать первым секретарям обкомов следующую телеграмму: «Органы НКВД выявили и учли кулаков и уголовников частности первой категории. ЦК КП (У) предлагает тройкам приступить к работе». Как справедливо пишут Виннер и Юнге, это решение было принято без консультаций с партийным руководством в Москве и наркомом внутренних дел. Но ведь по тексту (да и по духу) телеграммы от 3 июля эти консультации не требовались: «немедленно арестовать». С. Косиор мог считать, что если он не выполнит это распоряжение, то его самого заподозрят неизвестно в чем.

Решение Косиора (напомним, что Станислав Викентьевич не только первый секретарь ЦК КП (У), но и член Политбюро ЦК ВКП(б)!) было аннулировано телеграммой заместителя наркома внутренних дел М.П.Фриновского: «Операцию по репрессированию бывших кулаков и уголовников не начинать, повторяю, не начинать. О дне начала операции и порядке ее проведения последует особое распоряжение наркома». Конечно, это решение Ежов и Фриновский согласовали с Хозяином, но «получилось неудобно как-то»: решение члена Политбюро отменил «какой-то комкор». Этот эпизод должен был показывать, как именно будут дальше развиваться события.

16—17 июля 1937 года в Москве прошло совещание, посвященное обсуждению деталей предстоящей операции. На совещании «Ежов стал называть приблизительные цифры предполагаемого наличия «врагов народа, по краям и областям, которые подлежат аресту и уничтожению. (Это была первая наметка спускаемых впоследствии — с середины 1937 года — официальных лимитов в определенных цифрах на каждую область.) «Услышав эти цифры, — рассказывал Стырне, — все присутствующие так и обмерли. На совещании присутствовали в большинстве старые опытные чекисты, располагавшие прекрасной агентурой и отлично знавшие действительное положение вещей. Они не могли верить в реальность и какую-либо обоснованность названных цифр.» (выделено мной. —В. Н.).

«Вы никогда не должны забывать, — напомнил в конце своего выступления Ежов, — что я не только наркомвнудел, но и секретарь ЦК. Товарищ Сталин оказал мне доверие и предоставил все необходимые полномочия. Так что отсюда и сделайте для себя соответствующие выводы.»

Когда Ежов закончил свое выступление, в зале воцарилась мертвая тишина. Все застыли на своих местах, не зная, как реагировать на подобные предложения и угрозы Ежова.

Вдруг со своего места встал полномочный представитель УНКВД Омской области, старейший контрразведчик, ученик Дзержинского и мужественный большевик Салынь.

— «Заявляю со всей ответственностью, — спокойно и решительно сказал Салынь, — что в Омской области не имеется подобного количества врагов народа и троцкистов. И вообще считаю совершенно недопустимым заранее намечать количество людей, подлежащих аресту и расстрелу.»

— «Вот первый враг, который сам себя выявил! — резко оборвав Салыня, крикнул Ежов. И тут же вызвал коменданта, приказав арестовать Салыня.

Остальные участники совещания были совершенно подавлены всем происшедшим, и более никто не посмел возразить Ежову.

Рассказывая нам об этом, Стырне никак не комментировал приведенных фактов и старался сделать вид, что совещание прошло на должном уровне и вообще все идет так, как и следовало ожидать. Но и я, и Добродицкий (заместитель Стырне. — Л. Н.) отлично понимали, что он переживает арест своего соотечественника (Салынь по национальности был латыш), соратника по работе в КРО и близкого друга, как трагедию». Действительно, пример начальника УНКВД Омской области Салыня очень яркий, но не очень типичный.

Приведу фрагмент мемуаров С. Реденса: «Перед началом этой операции было созвано совещание наркомов, начальников областных и краевых управлений НКВД, которое было в июле 1937 года…Были установлены лимиты для каждой области, надо сказать, что все это делалось наспех, без какого-то ни было учета, без подготовки… Никто даже приблизительно не мог сказать, какой же размер лимитов необходим для каждой области… Для Московской области цифра была определена — на первую категорию 6000 и вторую — 30000 (в то время еще не выделены Рязанская и Тульская области). По другим областям определял цифры Фриновский, и надо сказать, что определял он лимиты при полном отсутствии каких-либо данных, которыми можно было бы объяснить, почему та или иная область получила данную величину лимита…»

Речь идет, конечно, о том же самом совещании, и, оказывается, Фриновский «определял… лимиты при полном отсутствии каких-либо данных, которыми можно было бы объяснить, почему та или иная область получила данную величину лимита…».

Вспомним, что «старые опытные чекисты, располагавшие прекрасной агентурой и отлично знавшие действительное положение вещей. Они не могли верить в реальность и какую-либо обоснованность названных цифр». Шрейдера не было на том совещании (от Ивановской области приехал начальник УНКВД Стырне), но он думал, видимо, также.

Однако, при внимательном взгляде на таблицу утверждения Центром в июле 1937 года запросов с мест о контрольных цифрах по кулацкой операции (таблица 2), не может не возникнуть сомнений в искренности Реденса. УНКВД области предложил расстрелять 8500 человек, а Фриновский уменьшил эту цифру до 5000 — это и было, по мнению Реденса, «необоснованно»? Это наблюдение заставляет внимательнее присмотреться к тому, что должны были думать руководители НКВД на том совещании в июле 1937 года. Некоторым из руководителей, по сравнению с запросом, лимит был повышен. Кто это?

Заметно (особенно по 1-й категории) лимиты повысили: наркому Грузии Гоглидзе, комиссару ГБ 1-го ранга Агранову, который до лета 1937 года был начальником ГУГБ, а затем был явно понижен в должности и переведен начальником УНКВД Саратовской области, комиссару ГБ 3-го ранга Стырне, руководителю УНКВД Ивановской области, старшему майор ГБ Аустрину, руководителю УНКВ Кировской области, старшему майору Салыню, руководителю УНКВД Омской области, наркому Карелии майору ГБ Тениссону.

Очень может быть, что среди этих людей были те, кто сочувствовал выступлению Салыня. Сочувствовал, потому что не понимал, как запрос в 84 человека (12 по 1 — й категории и 74 по 2-й категории) мог трансформироваться в 1000 (300 по 1-й категории и 700 по 2-й категории). Сочувствовал, потому, что понимал, что его карьера идет под откос (как у Агранова и Аустрина). А может быть, дело в этнической и клановой солидарности латышей — Аустрина, Салыня, Стырне и Тениссона. По крайней мере, так можно понять из воспоминаний Шрейдера: «Но и я отлично понимал, что он переживает арест своего соотечественника (Салынь по национальности был латыш), соратника по работе в КРО и близкого друга, как трагедию».

Так или иначе, вероятно, что Ежов столкнулся на конференции с их скрытой оппозицией, в которой большую роль играли латыши, но надо помнить, что среди тех, кому лимит повысили, был и Гоглидзе, только что награжденный Орденом Ленина. Зато намного больше было тех, кому, как и Реденсу, лимит понизили. Для начала следует учесть, что уменьшили лимиты тем, кто предложил цифры выше среднего. Миронов, Буллах, Лаврушин, Ломоносов, Попашенко, Дементьев, Антонов-Грицюк — «северокавказцы», что тоже, видимо, не случайное совпадение — именно они предлагали цифры выше среднего. Обратим внимание, что среди тех, кому лимиты повысили, «северокавказцев» почти нет совсем.

Иными словами, на совещании в июле стало видно размежевание в чекистском руководстве на тех, кто не видел смысла в разворачивании массовых операций и тех, кто отнесся к этому с энтузиазмом. В первой группе оказался Агранов и «латыши» Салынь и Стырне, во второй «северокавказцы» Реденс, Люшков, Дмитриев. Вторых было заметное большинство.

В этом контексте уместно снова указать и на идеологический аспект происходившего. Отечественные исследователи часто видят в репрессиях ответ руководства страны на угрозу войны и стремление «уничтожить пятую колонну». По отношению к национальным операциям, это, отчасти, правильно, однако, летом 1937 года НКВД по постановлению Политбюро начинает самую массовую репрессивную акцию НКВД — т. н. «кулацкую операцию». Историки спорят о причинах начала кулацкой операции. Представляется обоснованным мнение Виннер и Юнге, которые видят в кулацкой операции мотивы т. н. «социальной инженерии»: «Осужденные в рамках кулацкой операции лица, в большинстве своем относились к группам населения, которые, как считали уже давно, либо совсем нельзя интегрировать в советское общество, либо это можно сделать лишь путем затраты чрезмерных усилий». Они обращают внимание на попытку избавиться в ходе операции от тех групп населения, которые не приняли бы никогда социалистические преобразования: священников, раскулаченных, бывших белогвардейцев. Избавиться от наиболее опасных уголовников и нанести таким образом удар по преступности. Думается, приведенная точка зрения наиболее точно отражает реальные замыслы инициаторов операции.

В первую очередь, действительно, важно указать на то, что круг врагов в этом приказе определяется на основе социально-политического, а не идеологического подхода. Важно обратить внимание и на еще одно обстоятельство — начало кулацкой операции прошло практически без специального обоснования. Приказ № 00447 не содержал такого развернутого обоснования, как, например, «польская операция». Из этого вытекает, что руководители страны и НКВД не сомневались в том, что исполнители их «правильно поймут». Что давало им такую уверенность? Думаю, что операция по приказу № 00447 являлась, с их точки зрения, продолжением операции по приказу ОГПУ № 44/21 от 2 февраля 1930 — приказа о чекистском сопровождении раскулачивания. Этот приказ тоже не имел политического обоснования в преамбуле, но она была и не нужна. Курс на ликвидацию кулачества как класса и сплошную коллективизацию был подробно изложен в партийных документах и прессе.

Общим является мотивация приказов: борьба с контрреволюцией. Общее — целевые группы. Ядро репрессированных — кулаки, но «сопровождается ударом по всей контрреволюции». Общим является механизм санкций: устанавливают лимиты на репрессии по 1 и 2-й категории. Важно указать и на внесудебный характер репрессий через тройки ОГПУ-НКВД.

У приказов разный социально-политический смысл. В 1930 году происходило «чекистское сопровождение и обеспечение» раскулачивания и коллективизации. Никакого изменения отношений собственности в 1937 году не предусмотрено — это была исключительно «чекистская операция». Реализацию приказа 1930 года планировалсь проводить при поддержке населения, ничего подобного в реализации приказа 1937 не предусмотрено, наоборот, требуется соблюдение секретности.

Важно указать и на то, что репрессии в 1930-33 году носили более массовый характер и были менее жестокими. Соотношение «первой» и «второй» категории в 1930 1:8–1:10 (Здесь же уместно заметить, что первая категория в 1930 не предусматривала обязательно ВМН, но допускала заключение в лагерь, вторая категория в 1930 году предусматривала выселение). В 1937 году на практике было 1:1. Приговорены к ВМН тройками в 1930–1931 гг. более 28 тыс., а в 1937–1938 гг. в 13 раз больше.

Иными словами, приказ 1937 года предполагает завершение начатого в 1930 году: не ликвидация социальной группы, а физическое уничтожение лиц, которые раньше относились к этой группе, и не интегрировались в советское общество.

Выслушаем свидетельство очевидца, чекиста из Западной Сибири Егорова: «Первое указание о подготовке массовой операции мы получили по НКВД СССР в июле 1937 г. Эта директива обязывала нас составить списки на весь контрреволюционный элемент из социально чуждой среды и весь уголовный рецидив, представляющий из себя социальную опасность для общества». То есть, приказ № 00447 был воспринят именно как решение нанести удар по социально чуждой среде.

«Последующий смысл всех директивных установок руководства управления НКВД, даваемых на совещаниях и при докладах, сводился к необходимости весь оперативный контингент… свести в разные по названиям, но единые по своим целям контрреволюционные организации, связанные с иностранными разведками враждебных нам стран и белоэмигрантскими центрами за границей».

Зачем это? Приказ не предусматривал этого, зачем превращать беглых кулаков в шпионов. И Егоров разъясняет зачем: «Оперативный состав органов, восприняв эти установки, как прямую физическую ликвидацию всей контрреволюции, в том числе и пассивной, но являющейся базой для различных контрреволюционных формирований»

То есть, если представить бежавших кулаков, бывших меньшевиков кадетов вместе со ссыльными епископами «единой контрреволюционной организацией, связанной с внешней разведкой», то последует их «физическая ликвидация»! Так рассуждали сотрудники органов.

Оперативный состав, «деятельно следуя этим директивам, приступил к их реализации с полным сознанием исторической необходимости очистить нашу страну от этого контингента».

 

«Лимиты Ежова», «дефектная отчетность» и «альбомы»

Приказ № 00447 гласил, что утвержденные цифры «лимитов» являются ориентировочными. Однако, наркомы республиканских НКВД и начальники краевых и областных управлений НКВД не имеют права самостоятельно их превышать (выделено мной. — В. Н.). Какие бы то ни было, самочинные увеличения цифр не допускаются. В случаях, когда обстановка будет требовать увеличения утвержденных цифр, наркомы республиканских НКВД и начальники краевых и областных управлений НКВД обязаны представлять мне соответствующие мотивированные ходатайства. Уменьшение цифр, а равно и перевод лиц, намеченных к репрессированию по первой категории, — во вторую категорию и наоборот — разрешается (выделено мной. — В. Н.)». Для каждого, кто читает официальные документы — это явный сигнал того, что Центр не заинтересован в увеличении лимитов: позиция Москвы 30 июля понятна — «особенно не увлекайтесь». Дело не в симпатиях Ежова и Фриновского к кулакам, уголовникам и контрреволюционерами, они просто явно опасаются того, что внимание будет отвлечено от более важных вопросов, в первую очередь от «чистки» партийно-государственного аппарата. Но события, как известно, пошли по другому сценарию и многие региональные руководители стали требовать новых лимитов. Кто и какую позицию занял?

Выше уже говорилось, что «Большая Чистка» в разных регионах реализуется с разной степенью размаха. «Массовые операции» в регионах также не совпадают ни по размаху, ни по динамике. Есть регионы, в которых, в ходе «кулацкой операции», местные руководители репрессировали в 10–15 раз больше, чем было первоначально запланировано, есть регионы, в которых ограничились выполнением контрольных цифр приказа № 00447.

По степени (размаху) кулацкой операции все регионы страны могут быть разделены на три группы. К первой группе относятся те, где было репрессировано заметно больше средних цифр (от 0,34 % до 1,2 %). Во вторую группу вошли регионы, где были репрессированы средние проценты (0, 24 % +\-0,06 %). И к третьей группе относятся те области и края, где цифры были ниже среднего.

В результате, на Дальнем Востоке, в Восточносибирском крае, в Орджоникидзевском крае, в Омской области, в Красноярском крае, в Саратовской области, в Карелии, в республике Немцев Поволжья, в Бурят-Монгольской АССР, в Кабардино-Балкарской АССР, в Чечено-Ингушской АССР, в Армянской ССР репрессии по кулацкой операции прошли жестче, чем в целом по стране. Эти регионы относятся к первой группе.

Ко второй группе относятся Украина, Туркмения, Таджикистан, Азербайджан, Грузинская ССР, Казахская ССР, Дагестан, Крым, Татарстан, Северная Осетия, Азово-Черноморский край, Свердловская область, Челябинская область, Ленинградская область, Оренбургская область, Северная область.

К третьей группе, (цифры ниже средних), в рамках кулацкой операции относятся Белоруссия, Киргизия, Узбекистан, Башкирия, Калмыкия, Коми АССР, Марийская АССР, Мордовская АССР, Татарская АССР, Удмуртская АССР, Чувашская АССР, Московская область, Воронежская область, Горьковская область, Ивановская область, Калининская область, Кировская область, Куйбышевская область, Курская область, Смоленская область, Сталинградская область.

Важные выводы позволяет сделать информация об относительной динамике массовых операций в разных регионах. В среднем, в ходе массовых операций оказалось репрессировано 0,4 % населения страны. Однако, пока мы располагаем данными только о 0,25 % процента. Если установить, что это «средняя цифра», то есть регионы, в которых она значительно «перевыполнена», а есть регионы, в которых репрессировано ниже средних значений.

Средние цифры проведения массовых операций характерны для Армении, Грузии, Казахстана, Дагестана, Бурятии, Орджоникидзевского, Азово-Черноморского, краев, Ленинградской, Оренбургской областей, Крымской республики.

С интенсивностью выше средних значений массовые операции прошли в Белоруссии, Украине, Туркмении, Дальневосточном крае, Западной Сибири, Восточносибирском крае, Красноярском крае, Карелии, Омской, Свердловской, Челябинской областях.

Наконец, интенсивность проведения массовых операций существенно ниже средних значений характерна для Азербайджана, Таджикистана, Узбекистана, Киргизии, Башкирии, Чувашии, Чечено-Ингушетии, Удмуртии, Кировской, Воронежской, Горьковской, Северной, Смоленской, Саратовской, Куйбышевской, Московской, Ярославской областей.

Рассматривая вопрос о причинах массовых репрессий 1937–1938 гг. следует отметить, что на данном этапе мы можем констатировать отсутствие единой цели и единой целевой группы (групп). Несмотря на относительно ясные установки Центра (по крайней мере, в 1937 году), ход событий в разных регионах был различен. Выделенные исследователями цели репрессий: борьба Сталина за власть, ротация правящей социальной группы, ликвидация «пятой колонны» перед войной и попытка завершить процесс социальной инженерии действительно имеют место. Однако, в разных регионах сочетание этих причин было различным, более того, в разные месяцы 1937–1938 гг. оно было различным и в одном регионе. Экстраполировать выводы, полученные для одной области или республики на другую (и тем более на всю страну) нельзя. Кроме того, значительную роль играет позиция местного руководства НКВД, которая могла влиять и на размах, и на динамику репрессий.

Для того, чтобы правильно оценить реальную позицию того или иного руководителя НКВД в 1937–1938 гг., имеет смысл использовать такое понятие, как «размах (степень) репрессий». Она определяется по удельному весу арестованных в населении региона.

Если проанализировать размах (степень) репрессий, то есть существенное отличие между 1937 и 1938 гг. В большинстве регионов страны с 1937 до 1938 гг. репрессии шли на спад. Но есть ряд регионов, в которых тенденция обратная, и репрессии 1938 года прошли более интенсивно, чем в 1937 году.

Что это за регионы? Рост по абсолютным цифрам (напомним, в стране тенденция противоположная!) наблюдался в следующих десяти регионах:

1. Дальневосточный край.

2. Иркутская область

3. Читинская область

4. Красноярский край

5. Азербайджанская ССР

6. Туркменская ССР

7. Киргизская ССР

8. Узбекская ССР

9. Карельская АССР

10. Бурят-Монгольская АССР

Чтобы правильно оценить смысл событий, надо учесть контекст, в котором они происходили.

Во-первых, приказом № 00447 предписывалось завершить операцию до 15 декабря 1937 года. Однако, 31 января 1938 года Политбюро продлило операцию до конца марта (на Дальнем Востоке до 15 апреля). Одновременно продлили и ход национальных операций до 15 апреля 1938 г… Но фактически и эти решения было отменены (!), и срок окончания массовых операций вновь отодвинут.

26 мая 1938 года было принято новое постановление: «Продлить до 1 августа упрощенный порядок рассмотрения дел на лиц польской, немецкой, латышской, эстонской, финской, болгарской, македонской, греческой, румынской, иранской, афганкой, китайской национальностей и харбинцев, изобличенных в шпионской, террористической и другой антисоветской деятельности». Это сразу отразилось на репрессивной политике.

Кулацкая операция также продолжилась за пределы, установленные Постановлением 31 января 1938 года. Поразительно, но 13 мая Политбюро приняло решение установить лимит в 3500 по 1-й категории для Ростовской области, хотя этого региона вообще не было в постановлении от 31 января. Самое большое увеличение лимитов произошло в июле 1938 года на Дальнем Востоке — 20 тыс. Больше всего возможностей для увеличения количества арестованных было у Успенского, поэтому (по мнению ряда украинских историков) он добился права увеличить лимит еще на 35000 без санкции Политбюро, (опираясь только на решение Ежова). 25 августа принимается решение повысить лимиты для Иркутской области на 5000 по 1-й категории. 29 августа для Читинской области на 3000.

Для того чтобы правильно оценить эти факты, надо рассмотреть их в более широкой перспективе.

Во-первых, в ряде регионов местное руководство просило продолжить операцию, но мы не знаем, получило ли разрешение. 20 марта 1938 года направлен запрос на 6000 для Курской области. Тогда же поступил запрос из Калининской области на 2550, но в нем было отказано. 17 июня 1938 года поступил запрос из БССР на 2000 по 1-й категории и 3000 по 2-й категории. 13 июля поступил запрос на продолжение кулацкой операции из Чечено-Ингушской АССР в связи с тем, что увеличилось количество преступлений контрреволюционно-террористических банд и групп, а также потому, что муллы возобновили свою деятельность. 11 сентября был отправлен запрос Марийской АССР на 500 человек, 27 сентября поступил запрос из Свердловской области на 2000 по 1-й категории и 1000 по 2-й категории. 28 октября руководство Бурят-Монгольской АССР попросило об увеличении лимита на 2500 человек.

Иными словами, региональными руководителями была сделана попытка повторить сценарий третий раз и продавить через Центр продолжение кулацкой операции. Первый раз они это сделали в январе 1938 г. а второй раз — весной 1938 года (когда были нарушены оба срока массовых операций установленных Политбюро: 1 —15 декабря и 15 марта —15 апреля).

«Динамика массовых операций не совпадает с динамикой чистки. Если практически во всех регионах (кроме ДВК) решение Кремля о прекращении чистки выполнили, то решение о прекращении массовых операций по меньшей мере в 10 регионах (Украина, Дальневосточный край, Ленинградская область, Туркмения, Свердловская область, Иркутская область, Красноярский край, Калининская область, Ростовская область, Чечено-Ингушская АССР, Горьковская, Смоленская, Куйбышевская, и т. д.) — (географически более половины страны, с учетом населения — 45 %) выполнено не было. А таких регионов было, видимо, больше».

Если бы им удалось это, то, возможно, аналогичные запросы поступили бы и из второй половины. По крайней мере, среди регионов, направивших запросы в 1938, были и такие, в которых решением от 31 января 1938 кулацкая операция не продолжалась, а они все равно пытались ее продлить. И это понятно — она и в Ростовской области не планировалась, а вот приняло же Политбюро такое решение по предложению Двинского.

Есть и второе важное обстоятельство, которое нужно учитывать — кадровый контекст. Напомним имена руководителей региональных органов внутренних дел, которые активно выступили в ходе «Большого террора»:

УНКВД Дальневосточного края руководил старший майор ГБ Григорий Федорович Горбач. До ДВК он управлял УНКВД Новосибирской области.

УНКВД Приморского края руководил майор Василий Федорович Дементьев. До этого он был наркомом внутренних дел Чечено-Ингушской АССР, а с июля 1937 года — начальник УНКВД Северной (Архангельской) области.

УНКВД Иркутской области руководил старший майор ГБ Борис Александрович Малышев. До этого он служил заместителем начальника 1 отдела ГУГБ НКВД СССР (Дагина).

В Читинской области органами руководил майор Григорий Сергеевич Хорхорин. До направления в Читу он служил заместителем наркома внутренних дел БССР Бориса Бермана и даже получил Орден Ленина.

УНКВД Красноярского края возглавлял капитан Антон Пахомович Алексеенко. До Красноярска служил он заместителем наркома внутренних дел Чечено-Ингушской АССР.

С 10 января 1938 года наркомом Азербайджана был старший майор Михаил Григорьевич Раев. До Баку он сначала служил заместителем начальника УНКВД Северо-Кавказского края (Дагина), затем начальником УНКВД Сталинградской области.

В Туркмении в 1938 г. наркомом был капитан ГБ Сергей Фирсович Монаков.

Наркомом Киргизии служил бывший пограничник полковник Иван Петрович Лоцманов

Нарком внутренних дел Узбекистана был майор ГБ Дереник Захарович Апресян. До лета 1937 года он служил в центральном аппарате (помощник начальника 3 отд. ГУГБ НКВД СССР).

С 31 января 1938 года наркомом в Карелии служил бывший пограничник полковник Степан Тарасович Матузенко.

Наркомом в Бурят-Монгольской автономии был бывший пограничник капитан ГБ Василий Алексеевич Ткачев.

Трудно пройти мимо одной особенности: почти все вышеуказанные руководители региональных управлений либо «северокавказцы» (Горбач, Дементьев, Алексеенко, Малышев, Раев), либо пограничники (Матузенко, Лоцманов, Ткачев). То есть за кадровые решения об их назначении ответственен М.П. Фриновский.

Таким образом, указанный выше вывод о неравномерности хода репрессий по регионам мы можем дополнить наблюдением, что в 1937–1938 гг. с точки зрения размаха (степени) репрессий можно выделить две тенденции:

— в большинстве регионов страны кульминация репрессий приходится на 1937 год;

— в ряде регионов размах репрессий в 1938 году выше, чем в 1937 г. И это были, прежде всего, те регионы, где органами руководили ставленники Фриновского.

Чтобы правильно понять происходящее, посмотрим на все глазами Сталина. Предположим, что только воля вождя стоит за всеми колебаниями политического курса в 1936–1938 гг. и ход репрессий является результатом спланированной политики. При этой интерпретации можно попытаться объяснить события 1937 года, но трудно понять, что происходило в первой половине 1938 г. Если Сталин действительно спланировал и размах «чистки», и переход к массовым операциям, то не понятно, зачем ему нужно было неоднократно менять собственные решения. Как мы видели, сначала было запланировано закончить и «кулацкую», и национальные операции в декабре 1937 г., однако, затем была установлена новая дата — апрель

1938 г., а затем и она была перенесена на осень 1938 года. Причем, каждый раз решение принималось на уровне Политбюро, и именно постановление этого высшего политического органа приходится корректировать. Неужели и это входило в первоначальный план? Зачем? При этом следует помнить, что продолжалась «кулацкая» операция не во всех регионах. Иными словами, в глазах Сталина это должно было означать, что руководство НКВД в этих регионах, либо не способно реализовать политику в установленные сроки, либо не хочет этого. «Либо он тупица, либо подозрительный человек», — сказал Сталин на пленуме 1937 году по поводу другого чекиста, «Глупость или предательство» — старая альтернатива российской истории…

Детальное исследование показывает, что в реальности контроль бы потерян не только за сроками проведения операций. В конце концов, чекистам все равно приходилось на каждое продление срока запрашивать санкции Политбюро. Гораздо важнее то, что контроль был утрачен и за размахом «массовых операций».

Как уже говорилось, самой масштабной составляющей «большого террора» была «кулацкая» операция. Контроль за ее проведением, как известно, должен был осуществляться посредством утверждения Центром для каждой области, края или республики лимита на количество арестов по первой или второй категориям. Первоначальные лимиты были установлены в тексте приказа № 00447, в дальнейшем они неоднократно повышались.

По приказу № 00447 всем республикам, краям и областям СССР было выделено лимитов на арест 268,95 тысяч человек, из них 75,95 должны были быть приговорены к расстрелу. Входе операции в августе-декабре 1937 года с мест приходили запросы о повышении лимитов, во многих случаях они удовлетворялись. В сводке «на 1 января 1938 г.» по всей стране лимиты на аресты составляли уже более 573,541 тысяч (рост более чем в два раза), из них в отношении 251,6 тысяч была санкционирована ВМН. При этом опубликованы утвержденные Политбюро и лично Сталиным лимиты за период с июля 1937 г. по декабрь 1937 г., включая лимиты приказа № 00447, только на 309 тысяч человек. Получается, что на оставшиеся 264 459 арестов письменная санкция Политбюро отсутствовала (см. таблицу 3).

Санкции на арест этих 264,5 тысяч (более 40 % от всех лимитов) руководителям республиканских наркоматов и региональных управлений были выделены приличной встрече Ежовым или им же в ходе телефонного разговора. В пользу этой версии говорит то, что самые большие в абсолютных значениях повышения лимитов, сведения о которых нет в документах Политбюро, были в регионах, располагавшихся не слишком далеко от Москвы: Ленинградской области, Воронежской области, Смоленской области, Саратовской области, Свердловской области, Челябинской области, Чечено-Ингушской АССР, Башкирской АССР, Белорусской ССР, Украинской ССР. Оттуда можно было легко, не выбиваясь из рабочего графика, приехать в столицу, отчитаться о ходе массовых операций Ежову и получить новый лимит.

Сотрудник секретно-политического отдела ГУГБ НКВД Г.Н.Лулов утверждал: «Я очень хорошо помню, как такие начальники УНКВД, как Радзивиловский (Иваново) и Симановский (Орел), заходя ко мне после того, как их принимал Н.И. Ежов, с гордостью рассказывали, что Николай Иванович похвалил их работу и дал новый, дополнительный лимит». Обратим внимание, что ни Радзивиловский и Симановский, ни сам Лулов не упоминают про «решения Политбюро» даже формально. «Новый дополнительный лимит» дал сам Ежов.

В ряде регионов «кулацкая» операция продолжилась в 1938 г. Сопоставив данные об общем числе с выделенных лимитов, которые приведены в сводке, датируемой «не ранее 1 марта 1938 г.» с данными январской сводки и данными о повышении Политбюро лимитов с января по март 1938 г., мы увидим, что лимиты нарушались и в 1938 году, правда в меньшем размере. Так, если не учитывать лимит, выделенный Украине на арест 30 000 человек, который по неизвестным причинам в сводку от 1 марта не попал, то можно увидеть, что через Политбюро не прошли санкции на повышение лимита на 26 600 тыс. чел. Всего, следовательно, минуя письменную санкцию Политбюро, прошли лимиты на 266 000 тыс., можно ли в таком случае говорить о жестком контроле со стороны Политбюро за ходом операции?

Уменьшение числа лиц, репрессированных на основании «дополнительных лимитов Ежова» объясняется, прежде всего, просто уменьшением числа регионов, в которых проходила кулацкая операция в 1938 г. Но самым поразительным является то, что региональное руководство выходило за рамки и «лимитов Ежова» (об этом будет сказано ниже).

Вторым инструментом контроля за «кулацкой» операцией должна была стать отчетность НКВД. Так, в тексте приказа № 00447 содержалось требование «о ходе и результатах операции доносить пятидневными сводками к 1, 5, 10, 15, 20 и 25 числу каждого месяца телеграфом и подробно почтой». Однако, промежуточные итоги операции, которые подводились в 1937–1938 гг., показывают, что в реальности свести все эти отчеты и проконтролировать процесс было непросто. В июле 1938 г. 1 спецотдел НКВД подготовил итоговую сводку «О количестве арестованных и осужденных органами НКВД СССР за время с 1 октября 1936 г. по 1 июля 1938 г.» за подписью ст. майора госбезопасности Шапиро. Однако, сравнение цифр июльской отчетности с данными по ходу кулацкой операции в марте 1938 г. (Сводка № 33 ГУГБ НКВД об арестованных и осужденных на основании приказа НКВД СССР № 00447 от 30 июля 1937 г. за подписью старшего майора госбезопасности Цесарского) дают неожиданные результаты.

В 24 регионах количество арестованных в итоговой справке к 1 июля 1938 г. было ниже, чем количество осужденных в справках, датированных 1 марта 1938 г. Стоит подчеркнуть, что и в том, и в другом отчете речь шла именно о кулацкой операции! Конечно, некоторые несоответствия можно объяснить тем, что осуждали иногда «изъятых» из лагерей и тюрем. Тем не менее, и количество арестованных к 1 июля меньше количества арестованных к 1 марта в 17 регионах.

В ряде республик и областей снижение в количестве репрессированных очень заметное. Так, по данным мартовской сводки, в Орджоникидзевском крае было арестовано 10887 чел., осуждено 10915 чел.; по данным июльской — 9353. В Иркутской области всего, по данным марта, было арестовано 8626 чел., осуждено по кулацкой операции — 9439; в июле же количество арестованных за весь период проведения кулацкой операции сократилось до 6463 чел. В Кировской области к марту было арестовано 3658 человек, осуждено — 3703, а к июлю количество арестованных сократилось до 2916. В Ростовской области к марту было арестовано 13440 человек, осуждено — 13562, к июлю арестовано 11637. В Казахской ССР различие было еще больше — по данным марта, кулацкая операция в регионе затронула 20122 чел. арестованных и 20868 осужденных, а по данным июля — «всего» 17386. Но самые необъяснимые изменения в статистике по кулацкой операции произошли с Грузией. По данным марта 1938 г., в Грузинской ССР было арестовано 11194 чел., осуждено 11204. И вдруг из сводки июля 1938 г. руководство страны должно узнать, что по кулацкой операции в этом регионе было арестовано всего 4247 чел., чуть ли не в три раза меньше?

Как можно объяснить эти изменения в тысячи человек? Трудно представить, что все они были отпущены на волю. Возможно, некоторые из этих людей, первоначально арестованные по «кулацкой операции», затем были проведены по другим массовым операциям, например, национальным.

Очевидно, что мы имеем дело с отчетностью, которая совершенно не отражает ход операции и стала формальностью. Причем, справка от 1 июля 1938 года — важный с политической точки зрения документ. Она составлялась для того, чтобы «подвести итоги» 21 месяцу пребывания Ежова на посту наркома. Это видно из самой структуры документа, в котором собрана статистика с октября 1936 года и сравнивается с 21 месяцем руководства Ягоды.

Как бы то ни было, такие разногласия в оценках размаха кулацкой операции в регионах свидетельствуют о том, что отчетность центрального аппарата НКВД летом 1938 г. не позволяла руководству наркомата контролировать репрессии в рамках приказа № 00447. Напомню, что об этом прямо говорилось в официальных документах: «Никакого контроля за деятельностью… троек со стороны НКВД СССР не было».

Еще одним инструментом контроля за «кулацкой» операцией должна была стать кадровая политика НКВД, ведь руководство региональных управлений сильно влияло на процесс проведения массовых репрессий, руководя арестами и входя в состав «троек». Однако, подробный анализ кадровых изменений, проведенных мной в предыдущих работах, показывает, что и этот инструмент контроля был не эффективным, причем, ситуация обострилась весной 1938 г. 26 марта 1938 г., когда был издан приказ о создании вместо Главного управления госбезопасности трех управлений: управления государственной безопасности, управления особых отделов, а также управления наблюдения за транспортом и связью. Новая организационная структура центрального аппарата получилась довольно громоздкой, причем появление новых отделов и управлений вряд ли было вызвано необходимостью (через полгода все вернулось на круги своя и два новых управления были упразднены). Помимо того, создание новой организационной структуры, как бы разумна она ни была, на первом этапе обычно ухудшает управляемость системы. Должно пройти время, прежде чем люди привыкнут к новому распределению обязанностей и к новой иерархии. Именно в этот момент, 8 апреля 1938 г., Сталин принимает решение назначить Ежова еще и наркомом водного транспорта (см. ниже), то есть, фактически, на два месяца лишает наркома возможности непосредственно контролировать работу НКВД. Все это должно было привести к некоторой общей потере управляемости наркоматом.

Кроме кулацкой операции, наркомат должен был контролировать ход национальных операций. Для этой цели в центр из регионов на утверждение списков лиц (т. н. «альбомы»), которые «двойки» на местах (комиссии из начальника НКВД-УНКВД и прокурора) уже определили к первой (расстрел) или второй (заключение на 5—10 лет) категориям. В Москве «альбомы» рассматривали нарком внутренних дел Ежов и генеральный прокурор Вышинский, а затем отправляли обратно в регион для исполнения приговоров. Иными словами, в отличие от кулацкой операции, в рамках национальных нельзя было выносить смертные приговоры на местах.

«Альбомный порядок» осуждения лиц мог бы обеспечить контроль над национальными операциями, если бы не масштабы происходившего. Весной 1938 г. стало понятно, что Центр не в состоянии обработать и те альбомы, что уже скопились в Москве, а они продолжали приходить из регионов. Так, в Центральном аппарате НКВД с февраля по сентябрь 1938 г. лежали «альбомы» почти на 25 тысяч человек с Украины, но ни один из них за это время не был рассмотрен. Аналогичная ситуация была и в других регионах. Несмотря на то, что с августа 1938 г. оформлять дела в «альбомном» порядке было запрещено, к сентябрю 1938 г. в Москве «оставалось нерассмотренных альбомов по национальным «линиям» на 126 тысяч человек»!

Все это приводило к тому, что десятки тысяч арестованных по национальным операциям оставались на длительное время в тюрьмах в ожидании приговора. Это приводило к катастрофической переполненности тюрем, хорошо осознаваемой самими чекистами, а так же ограничению возможностей для дальнейших арестов. «Все это создавало предпосылки для возможного кризиса в управлении репрессиями», — пришли к выводу исследователи Н. Охотин и А. Рогинский. Излишне повторять, что с кулацкой операцией таких проблем не возникло потому, что решение об осуждении принималось на уровне региона. Попытка же Центра контролировать ход национальных операций фактически провалилась.

Обстановку бесконтрольности за ходом национальных операций хорошо иллюстрирует один эпизод. В июле 1938 года заместитель наркома М.П. Фриновский выехал на Дальний Восток (подробнее об этом будет сказано ниже). В дорогу он взял «альбомы», поступившие из тех областей, через которые должен был проезжать поезд (напомним — поезд «Москва-Хабаровск»!) для «утверждения». «В комфортабельном вагоне Фриновский и его команда всю дорогу пьянствовали, включали патефон, слушали песни и под музыку принимали решения по альбомам, которые затем на вокзалах или при посещении управлений УНКВД передавали соответствующим начальникам».

Полностью «решить проблему утверждения альбомов» власть смогла только в сентябре-ноябре 1938 г.: по постановлению Политбюро от 15 сентября 1938 г. и приказу НКВД 00606 в каждом регионе создавались «особые тройки» (в которые входили начальник УНКВД, первый секретарь обкома ВКП(б) и областной прокурор — состав утверждать было не надо), которые и должны были в короткий срок рассмотреть дела тех, кто попал в «альбомы», но утверждения приговора не дождался. 105 тысяч человек были осуждены, из них 69 % были приговорены к расстрелу. Фактически, было принято решение отдать надзор за национальными операциями на уровень регионов. О каком же контроле политического руководства за ходом «массовых операций» можно говорить?

Подведем итог — к лету 1938 года реальный контроль за ходом массовых операций был утерян. Это заключение лежит в основе дальнейшего исследования, ниже я постараюсь показать, как в реальности работал это механизм «потери контроля» и насколько он был осознан участниками борьбы.

 

«Целевые группы» наркома Ежова и майора Якубовича

По справедливому утверждению Петрова, «в идеологическом плане Ежов был радикалом, и до такой степени въедливым, что иногда даже отходил от официального курса». Действительно отходил? Сам автор, утверждая это, почти не приводит реальных доказательств этого тезиса.

Отсутствие реального контроля за ходом массовых операций должно было привести, и реально приводило к тому, что чекисты сами определяли целевые группы репрессий. Об этом подробно рассказано в исследованиях «Сталинизм в советской провинции» и «Включен в операцию». Попробую также показать, как на практике происходила трансформация «целевых групп массовых операций». Хорошо известно, что на события 1937–1938 гг. пришелся период наиболее кровавых гонений на Русскую Православную Церковь. Мы уже говорили про справку начальника 1 спецотдела НКВД СССР, ст. майора госбезопасности И.И. Шапиро и начальника 5 отделения, ст. лейтенанта госбезопасности И. Кремнева, в которой подводятся результаты 21 месяца пребывания Н.И. Ежова. Из общего числа арестованных по т. н. «политической окраске», «церковники, сектанты» в «справке Шапиро» составляют 48 548.

Несколько иные цифры приводит в своем исследовании «Право на репрессии» О.Б. Мозохин. С ним согласны авторы сборника «Лубянка. Сталин и главное управление госбезопасностью НКВД 1937–1938 гг.», которые ссылаются на неопубликованный документ в ЦА ФСБ. Ф.8ос. Оп.1.Д. 80. В нем указано другое число арестованных «церковников и сектантов» — 50 769 человек.

Конечно, не все репрессированные за веру проходили как «церковники и сектанты», их могли осуждать и как «монархистов», «фашистов» и т. п. Вместе с тем, важную информацию дает справка и по социальному составу репрессированных. Всего, согласно данным «справки Шапиро», было арестовано 45 009 служителей культа. Конечно, в эту категорию попадает не только православное духовенство, но и представители других конфессий.

Трудно сказать, сколько именно «церковников» было осуждено по 2-й категории, но известно, что в 1942 г. в ГУЛАГе находилось «церковников и сектантов» 6888 человек.

На первый взгляд, трагедия репрессированных священнослужителей — следствие неразрешимого конфликта между Русской Православной Церковью и политикой государственного атеизма. Однако, изучение событий в конкретных регионах показывает, что все очень сложно.

Приведу один пример — в ноябре 1937 г. в Загорске (Сергиевом Посаде) были арестованы по обвинению в создании церковно-монархической контрреволюционной организации бывший настоятель Троице-Сергиевой лавры архимандрит Кронид (Любимов) и еще 16 человек (большинство — монахи и священники), почти всех ее «участников» расстреляли. Архимандриту было около 70, и он был почти слеп, все «контрреволюционеры» были пожилыми людьми, жить им оставалось не долго. В чем смысл этих расстрелов? Кому могли помещать эти люди?

Конституция 1936 года формально декларировала свободу слова. Большинство исследователей сходятся на утверждении, что новый импульс репрессиям против Церкви был дан на знаменитом февральско-мартовском пленуме ЦК ВП (б) 27 марта 1937 г. В докладе А.А. Жданова, посвященном выборам в Верховный Совет СССР на основе новой Конституции (1936 г.), говорилось, что партийные организации должны быть готовы к избирательной борьбе, т. к. при выборах им придется иметь дело с «враждебной агитацией и враждебными кандидатурами». Как известно, новый основной закон предусматривал, что все советские граждане будут наделены равными политическими правами, бывшим «лишенцам» (лицам, лишенным права голоса, в том числе и священникам), предоставлялись избирательные права. Кроме того предусматривалось тайное голосование, обсуждалась возможность и альтернативных выборов. Партийное руководство опасалось — духовенство воспользуется новыми возможностями. Жданов предостерегал о возможности «враждебных элементов использовать легальные возможности, предоставленные новой Конституцией. Об этом свидетельствует, например, оживление деятельности религиозных организаций». В качестве примера такой деятельности приводилось увеличение количества ходатайств из целого ряда краев и областей о возрождении закрытых церквей. Кроме того, докладчик говорил о внесении священнослужителями в ЦИК СССР проекта закона, который развивает «известный пункт Конституции относительно свободы совести». «Уже сейчас начата попами подготовка к выборам и даже проводятся «пробные» выборы. Не так давно, например, в Северном крае попы организовали перевыборы правления колхоза, причем в результате этих перевыборов коммунист-председатель был тайным голосованием отведен и вместо него поставлен псаломщик».

Выступление Жданова поддержал руководитель Союза воинствующих безбожников Е.Г. Ярославский, назвавший религиозные организации «организацией для подготовки антисоветских выборов по всей стране». Он назвал около 39 тыс. зарегистрированных религиозных организаций, примерно около миллиона одного только актива. Существующих сейчас. Каждая религиозная организация по закону регистрируется. «Для того, чтобы зарегистрировать организацию, надо представить список около 20 человек — «двадцатку» — церковный совет, а в некоторых церковных советах членов гораздо больше. Таким образом, мы имеем, по меньшей мере, миллионную организацию церковного актива, группирующую около себя всех верующих».

Анализ реплик Сталина показывает, что «борьба против религиозной угрозы» не входила на пленуме в его первоочередные планы: вождя больше тревожат «вредители с партбилетом в кармане». Однако, выступления Жданова и Ярославского были поддержаны рядом региональных руководителей. Особые опасения руководителей СССР вызвал тот факт, что во время переписи 1937 года значительная часть населения страны (60 % в сельской местности и 30 % в городах) заявили о своей религиозности.

Сразу после февральско-мартовского пленума 27 марта 1937 года был направлен «Циркуляр НКВД СССР об усилении агентурно-оперативной работы по «церковникам и сектантам». В нем утверждается, что «церковники и сектанты» активизировались в связи с принятием новой Конституции и ведут подготовку к выборам в советы, «ставя своей задачей проникновение в низовые советские органы». В циркуляре предписываются меры, направленные на «выявление и быстрый разгром организующих очагов нелегальной работы церковников и сектантов»: внесение раскола в церковные общины, ослабление материальной базы церкви, затруднение участия в выборах и т. д. Пока этот документ не опубликован, но в нашем распоряжении есть меморандум НКВД УССР от 25.04.1937, который, видимо, повторяет основные положения мартовского циркуляра. По мнению авторов меморандума, основную угрозу представляет возросшая активность верующих именно в контексте ожидающихся выборов. Ряд формулировок меморандума (указание на «39000 зарегистрированных религиозных организации» и «около миллиона церковного актива») практически прямо отсылают к выступлению Ярославского на февральско-мартовском пленуме.

Нарком НКВД УССР повторяет, что Сталинская Конституция оживила «деятельность духовенства, церковников и сектантов, направленная к поднятию религиозной активности населения, и в предстоящей избирательной кампании они, несомненно, попытаются добиться своих позиций в Советах».

Он предостерегает, что существование 39000 легальных зарегистрированных церковных организаций, около миллиона церковного актива представляют готовые формирования для антисоветской деятельности, особенно во время избирательной кампании.

После того, как результаты переписи стали известны, руководство страны попыталось противостоять «церковной угрозе». 20 мая 1937 года Маленков направил Сталину записку, в которой предложил отменить декрет ВЦИК от 8 Апреля 1929 г. «О религиозных объединениях», в соответствии с которым религиозное общество могло быть зарегистрировано при наличии заявления от 20 чел. Маленков писал, что декрет способствует нежелательному для власти организационному оформлению «церковников» (в форме двадцаток), поэтому необходимо изменить порядок регистрации религиозных обществ и вообще покончить с органами управления «церковников» в том виде, в котором они сложились к концу 1920-х гг. Отмечалось, что всего по СССР в двадцатках состояли около 60 тыс. чел. С запиской были ознакомлены члены и кандидаты в члены Политбюро.

Иными словами, была сделана попытка лишить церковные организации последних остатков легальной деятельности. Ответил на записку Маленкова нарком внутренних дел СССР Н.И. Ежов. Второго июня 1937 г. он написал Сталину, что считает идею Маленкова правильной, потому что система «церковных двадцаток» укрепляет церковь, создавая законную возможность существования церковного актива. По его мнению, церковь использует «церковные двадцатки» как готовые организационные формы, а так же в качестве прикрытия для проведения контрреволюционной деятельности. Кроме того, он советовал отменить инструкцию постоянной Комиссии при Президиуме ВЦИКа по вопросам культов «О порядке проведения в жизнь законодательства о культах», так как, по его мнению, «… ряд пунктов этой инструкции ставит религиозные объединения на положение едва ли не равное с советскими общественными организациями, в частности, имею в виду пункты 16 и 27 инструкции, которыми допускаются религиозные уличные шествия и церемонии, и созыв религиозных съездов»

Вслед за этим в регионах должна была быть активизирована работа по «церковникам и сектантам». Была принята директива НКВД УССР от 8 июня 1937 года № 24451, обязывающая принять «решительные меры по борьбе с церковно-сектантским к[онтр]р[еволюционнымого] подпольем». Есть все основания считать, что эта директива была принята по инициативе Москвы. Этот вывод нам позволяет сделать следующее обстоятельство. Дело в том, что нарком НКВД УССР, кандидат в члены ЦК ВКП(б), комиссар 1-го ранга В.А. Балицкий еще 11 мая был снят со своего поста и направлен на Дальний Восток. В начале июня в Киев прибыли гости с Лубянки: заместитель Ежова М.П. Фриновский, бывший руководитель УНКВД ДВК Т. Дерибас и комиссар ГБ второго ранга И. Леплевский. Дерибас пробыл в Киеве недолго — 19 июня было принято решение вернуть его в ДВК. А вот Леплевский 14 июня был назначен наркомом внутренних дел УССР и остался в Киеве до 25 января 1938 года.

Поэтому есть все основания считать, что директива № 24451 была принята по инициативе «московской бригады». Иными словами, скорее всего, это была позиция наркома Ежова.

Однако Политбюро решило не отменять декрет ВЦИКа от 8 апреля 1929 г., события пошли по другому сценарию. 3 июля 1937 года Сталин направил телеграмму секретарям региональных партийных организаций, которая легла в основу знаменитой «кулацкой операции» НКВД, в рамках которой и была уничтожена значительная часть духовенства (хотя в телеграмме Сталина и постановлении ПБ духовенство не упоминалось!).

При перечислении целевых групп репрессий про верующих говорится в 6 и 9 пунктах. Контингенты, подлежащие репрессии, были обрисованы достаточно точно:

«6. Наиболее активные антисоветские элементы из бывших кулаков, карателей, бандитов, белых, сектантских активистов, церковников и прочих, которые содержатся сейчас в тюрьмах, лагерях, трудовых поселках и колониях и продолжают вести там активную антисоветскую подрывную работу…

9. Репрессии подлежат все перечисленные выше контингенты, находящиеся в данный момент в деревне — в колхозах, совхозах, сельско-хозяйственных предприятиях и в городе — на промышленных и торговых предприятиях, транспорте, в советских учреждениях и на строительстве».

Реализация приказа № 00447 по отношению к верующим не заставила себя долго ждать. Подводя итог первому месяцу операции, Ежов 8 сентября 1937 г. направил Сталину спецсообщение № 59750 о первых итогах операции по репрессированию антисоветских элементов. В нем уже во втором пункте говорится о том, что, по показаниям арестованных, на 1 сентября 1937 вскрыто и ликвидируется: «Церковно — сектантских повстанческих и фашистских групп и организаций 43 с числом участников 710 человек». Причем они, с точки зрения наркома, стоят по значимости уже на втором месте. Ежов прямо пишет о новом направлении оперативного поиска: «Заслуживает серьезного внимания наличие выявляемого сейчас широкого церковно-сектантского повстанческого подполья».

Возникает вопрос, кто и где начал «вскрывать церковную контрреволюцию»? Спецсообщение Ежова дает ответ на этот вопрос: «Большое количество церковно-сектантских контрреволюционных формирований вскрывается в Западной, Горьковской, Московской, Свердловской и других областях». Получается, что удар по представителям РПЦ начался с этих регионов. Для нас представляет интерес также то, что Московская область среди этих «передовиков» в борьбе против веры.

Во второй половине октября из центра пришла новая директива об усилении борьбы с «церковниками». Об этом известно из спецсообщения «О церковниках и сектантах», которое Ежов (не позднее первого декабря 1937 года) направил Сталину с общей характеристикой репрессий против верующих. Этот текст представляет большой интерес по ряду причин.

Во-первых, на его основании можно получить сведения о количественном соотношении между арестованными духовенством и монахами с одной стороны и мирянами с другой, а также о характере наказаний. Так, становится понятно, что в августе-ноябре 1937 года «церковников и сектантов» было арестовано 31.359, из них митрополитов и епископов (166 человек), «попов» (9.116), монахов (2.173), церковно-сектантского кулацкого актива (19.904). Из этого количества осуждено к ВМН (13.671), в том числе: епископов (81), попов (4.629) монахов (934), церковно-сектантского кулацкого актива (7.004).

Эти цифры дают нам некоторое представление о приоритетах чекистов. Соотношение осужденных по 1 и 2-й категории примерно 44 % на 56 %. Однако, по разным целевым группам оно отличается. Если среди митрополитов, епископов и священников была расстреляна половина арестованных, то среди церковного актива — 35 % арестованных. Из общего числа осужденных по 1-й категории духовенство и монахи составляют меньше половины (41 %), а большая часть (59 %) — «церковно-сектантского кулацкий актив». Как мы увидим, по ряду регионов ситуация другая, и в них простое духовенство будет доминировать среди осужденных к ВМН.

Во-вторых, из спецсообщения ясно видно, как изменились цели репрессивной акции. В этой связи обращают внимание на себя два фрагмента спецсообщения. «В результате наших оперативных мероприятий почти полностью ликвидирован епископат православной церкви, что в значительной степени ослабило и дезорганизовало церковь. Остались одиночки епископы, при том условии, что мы пресекаем всякие попытки к выращиванию каких бы то ни было новых епископов и митрополитов. Вдвое сократилось количество попов и проповедников, что также должно способствовать дальнейшему разложению церкви и сектантов». Еще в первой половине 1937 года репрессии мотивировались потенциальной угрозой активности духовенства во время будущих выборов в Верховный Совет. Теперь отчетливо виден новый мотив — окончательное уничтожение Церкви. Излишне объяснять, что если «почти полностью ликвидирован епископат православной церкви» и «мы пресекаем всякие попытки к выращиванию каких бы то ни было новых епископов и митрополитов», то Церковь должна быть обречена.

Кроме того, из текста Ежова следует, что он ставит задачей ликвидацию центра управления Церковью. Под удар должен был попасть местоблюститель патриаршего престола митрополит Сергий (Старгородский): «По агентурным данным 4-ого Отдела ГУГБ известно, что ряд активных церковников пытается вести агитацию среди верующих, призывая их к выдвижению, в связи с выборами в Верховный Совет, кандидатур митрополитов Сергия и ВВЕДЕНСКОГО, возглавляющих тихоновскую и обновленческую церкви». Причем, чтобы у вождя не возникло сомнений в том, что это делается с ведома и по инициативе митрополита Сергия, нарком добавляет: «Известно также, что митрополит Сергий, в беседах с церковниками, поощряет эту антисоветскую деятельность и толкает их на антисоветские вылазки во время выборов. В частности, митрополит Сергий предлагает церковникам опускать в урны бюллетени с антисоветскими карикатурами».

В-третьих, выясняется, что не все НКВД республики и УНКВД краев и областей достаточно борются с контрреволюционной активности церковников и сектантов. В качестве примера в тексте приведены УНКВД: Калининской, Орловской, Курской, Ленинградской, Ивановской, Московской и других, всего 17 областей, на «территории которых осталось до сего времени много попов, сектантских проповедников и сравнительно большое количество действующих церквей… В целях пресечения контрреволюционной активности церковников и сектантов, нами даны специальные указания управлениям НКВД 17 областей, имеющим недостаточные результаты в оперативной работе, о немедленной ликвидации всех церковносектантских контрреволюционных формирований». Кажется что эти «специальные указания» стали одной из главных причин арестов в Загорске.

В-четвертых, из спецсообщения можно определить, каким в конце ноября планировался размах репрессий: «В данное время по Союзу, по неполным данным, учтено всего 6.990 легальных церквей, 9.570 попов и свыше 2.000 сектантских проповедников».

В-пятых, в документе еще раз подтверждается, что в связи с новой Конституцией и предстоящими выборами в Верховный Совет, «церковники и сектанты» начали активную антисоветскую деятельность. Они, якобы, пытались использовать легальные возможности для укрепления позиций церкви и сектантства.

Сообщается, что многие из арестованных митрополитов и епископов разрабатывали специальные обращения к верующим, в которых призывали к борьбе за политические права церкви. «Вскрыт и ликвидирован ряд подпольных формирований церковников и сектантов, актив которых проводил среди верующих антисоветскую деятельность, пытаясь тем или иным способом выдвинуть свои кандидатуры на выборах.

Поповский и проповеднический актив одновременно пытается вести антисоветскую работу по компрометации кандидатов, выставленных для баллотирования, и подготавливает антисоветские вылазки на время выборов».

И, наконец, в-шестых, из текста сообщения следует, что в стране ведется недостаточная антирелигиозная работа. Союза воинствующих безбожников фактически не существует, а массово-воспитательная антирелигиозная работа не выполняется. Более того, приостановилась работа по закрытию церквей. В качестве примера говорится, что по Союзу насчитано «7.123 бездействующих, формально не закрытых церквей, т. е. более половины всех существующих церквей». Каждая не закрытая церковь в тексте называется «зазором» в глазах верующих, т. е. символом слабости власти, а также стимулом для продолжения действий церковного контрреволюционного движения. «Попы, монахи и церковные старосты всячески провоцируют верующих в местах наличия бездействующих, формально не закрытых церквей на антисоветские выступления…»

Обратим внимание, что в конце осени 1937 года московские чекисты уже не лидируют в борьбе против Православия, и нарком требует исправления ситуации. Можно сделать предположение, что именно позиция Ежова подтолкнула регионы ко второй (в ноябре 1937 года) и третьей (в январе-феврале 1938 г.) волне арестов верующих (см. ниже).

Здесь следует заметить, что Сталин к призывам Ежова не прислушался, и митрополит Сергий (Старгородский) арестован не был. Кажется, что нарком был действительно настроен радикальнее («левее») Сталина.

После окончания первой фазы «кулацкой операции» репрессии против православных не остановились. 17 февраля 1938 г. в Киеве Ежов, упрекая местных чекистов, что они плохо вскрывают «контрреволюционные центры» говорит: «Вот возьмите, я не помню, кто-то из товарищей мне докладывал, когда они начали новый учет проводить, то оказалось, что у него живыми еще ходят 7 или 8 архимандритов, работают на работе 20 или 25 архимандритов, потом всяких монахов до чертиков. Все это что показывает? Почему этих людей не перестреляли давно? Это же все-таки не что-нибудь такое, как говориться, а архимандрит все-таки. (Смех). Это же организаторы, завтра они начнут что-нибудь затевать». Показательно, что Ежов уже не ставит вопрос о необходимости выяснить, занимались ли эти люди реальной антисоветской деятельностью, хотели ли они это делать, да и могли ли, например, в силу возраста. Позиция простая: «Почему этих людей не перестреляли давно?». Примерно через 20 минут он будет говорить другое: «…У вас взяты на учет исключенные из партии. Признак — исключение из партии — еще не говорит о необходимости чекистского репрессирования. Это не является признаком необходимости репрессировать. У нас в законе нет такого…». Можно подумать, что в законе есть что-нибудь о необходимости «перестрелять архимандритов».

Эти устные распоряжения наркома были далее закреплены в приказе Н.И. Ежова «О недочетах в подготовке и проведении массовых операций в УССР». В нем говорится: «По церковникам оперативный удар должен быть, прежде всего, нанесен по черному и белому духовенству, проникшему в промышленность и на транспорт, а также по духовенству, имеющему связи с закордоном, затем по верхушке церковного актива, не допуская подведения под эту категорию верующих вообще.

По сектантам задача заключается в том, чтобы в первую очередь репрессировать руководящую верхушку сект и сектантских проповедников; репрессирование же ряда сектантов проводить только на основании конкретно уличающих материалов».

Вопрос о позиции Ежова в борьбе с православными интересен для нас еще и тем, что он позволяет проанализировать, как именно формировался механизм бесконтрольного развития массовых операций. Проиллюстрируем это на примере Москвы и Московской области. Как уже говорилось, в августе УНКВД региона «отличилось и активно боролось с церковной контрреволюцией», а осенью уже «отставало» (или нарком так докладывал Сталину). Что, собственно, происходило?

10 июля 1937 года секретарь МК ВКП(б) Н.С. Хрущев направил Сталину записку: «Сообщаю, что всего уголовных и кулацких элементов, отбывших наказания и осевших в гор. Москве и Московской области учтено 41 305 чел», в том числе по 1-й категории — 8500.

Такими были планы московской партийной и чекистской верхушки, сразу после объявления о начале «кулацкой операции», но реальность намного превзошла их. Правда, сначала могло показаться, что Хрущева и Реденса «поставили под контроль». Как уже говорилось, их запрос понизили до 5000 по 1-й категории. Однако, на практике, в целом, по 1-й категории было осуждено 15184 человек, то есть, по сравнению с цифрами приказа № 00447 расстреляно было в 3 раза больше человек.

Это означает, что, во-первых, были нарушены «лимиты Политбюро», которые составляли 9000 по 1-й категории, а, во-вторых, были нарушены и «лимиты Ежова».

Лимиты, установленные Политбюро были нарушены, потому что нарком Ежов повысил осенью 1937 года лимиты без письменной санкции Политбюро на 4000. В этом нет ничего неожиданного — по всей стране в ходе кулацкой операции нарком Ежов в 1937 году без письменной санкции Политбюро повысил лимиты на 260 000 (см. выше).

Но руководство УНКВД по Московской области, вероятно, вышло за пределы установленных лимитов более чем на 2000. Когда и при каких обстоятельствах это произошло, рассмотрим ниже.

В нашем распоряжении есть график арестов лиц осужденных тройкой по 1-й категории, составленный на основе книг памяти (см. диаграмму № 6). По нему можно определить ход кулацкой операции. Очевидно, что «пик» арестов приходится на август-сентябрь 1938 года, затем январь-март 1938 года. Между этими двумя «вершинами» есть локальный «пик» — ноябрь 1937 года.

Интерпретация этих наблюдений на первый взгляд не вызывает вопросов — наибольшая активность УНКВД связана с решениями Политбюро:

в августе — сентябре 1937 года — это начало реализации приказа № 00447;

в феврале — марте 1938 года — это начало реализации Постановления 31 января 1938 года.

На этом фоне наибольший интерес представляет «подьем» арестов в ноябре 1937 года и январе 1938 года. В первом случае, мы, видимо, имеем дело с лимитом, который утвержден решениями Ежова. А во втором случае все совсем интересно получается. До постановления Политбюро 31 января 1938 года руководство НКВД еще не имело право продолжать «кулацкую операцию» — она должна была закончиться в декабре 1937 года. Но, видимо, московские чекисты были настолько убеждены в том, что Ежов проведет решение о продолжении операции и в 1938 году, что в январе 1938 года по своей инициативе арестовали почти полторы тысячи только по политическим статьям. Повторюсь: не в ноябре-декабре «перестаралось» в спешке и арестовало больше, чем надо. Аресты прошли именно в январе, когда формально еще не должны были идти. Когда и какУНКВД области нарушило «лимиты Ежова»?

Сверх «лимита Ежова» осуждено примерно 320 человек, арестованных в 1937 году. Московские чекисты, видимо, считали, что они либо проведут этих людей по лимитам 1938 года, либо оформят потом по 2-й категории.

В 1938 году этих людей заметно больше — 1732 человека. Началась эта тенденция именно в январе 1938 года — так сказать «в пересменок»: Реденс уже уходил, а Заковский еще не вошел в курс дел. Именно тогда прошли аресты 1423 человек только по политическим статьям. Далее руководство НКВД при Заковском либо должно было вписать этих арестованных в лимит 31 января 1938 года, либо выйти за рамку, установленную и Политбюро, и Ежовым. Они, видимо, выбрали последнее. В результате мартовские аресты и расстрелы (в первую очередь заключенных Дмитровлага) прошли уже сверх лимитов. Остается, конечно, вероятность того, что Ежов знал об этой самодеятельности московских чекистов, но закрыл на это глаза. Так или иначе, в справку Шапиро эта «самодеятельность» не попала. Справкой на 1 июля 1938 года («справкой Шапиро») мы воспользоваться в данном случае не можем, т. к. она по Московской области содержит явные ошибки (см. выше).

Весной 1938 года начальник 8 отдела ГУГБ НКВД СССР, ст. майор госбезопасности Цесарский составил справку, из которой следовало, что УНКВД Москвы и области уже арестовало и репрессировало 40 949 человек. В том числе по 1-й категории — 11 845. В Постановлении от 31 января 1938 года говорилось о необходимости закончить кулацкую операцию не позднее 15 марта, но в Московской области последние заседания кулацкой тройки по книгам памяти проходят 16 июля и 2 августа 1938 года.

Вряд ли можно видеть в механизме утверждения лимитов эффективный способ контроля Сталина за ходом «кулацкой операции». Собственно, о полноценном контроле даже Лубянки говорить нельзя.

Конечно, сразу возникает вопрос: зачем же Ежов уменьшил лимит для УНКВД Москвы и области, если через три месяца он все равно предоставил московским чекистами право расстрелять 9000.

На этот вопрос есть два ответа:

— политико-юридический. Решение Политбюро 10 июля 1937 года о лимите для Московской области (между прочим, на нем стоят подписи Сталина, Молотова, Ворошилова, Калинина, Микояна, Чубаря) фактически аннулировано (м. б., правда, точнее сказать «заблокировано»/ «приостановлено»?) приказом № 00447 за подписью наркома Н.И. Ежова и комкора М.П. Фриновского. Само по себе это уже говорит о многом. Конечно, приказ одобрен Политбюро, но московские чекисты (да и не только московские, потому что такая же ситуация сложилась еще в десятках регионов) уже получили сигнал: «кто в доме хозяин». Уже второй, после того, как Фриновский своей телеграммой отменил (приостановил?) действия Косиора. Затем Ежов своим решением (без письменной санкции Политбюро!) предоставил право уничтожить даже больше, чем им разрешил Сталин: чекисты в регионах получили новое подтверждение сигнала. Именно так это и описывается в мемуарах жены С.Н. Миронова: «Нам казалось, что Ежов поднялся даже выше Сталина».

— политико-идеологический. Хотя московские чекисты в 1937 году и присудили к высшей мере наказания 8500, которые они и просили, но это были «не совсем те люди». Удар был нанесен по новым целевым группам. Как это было на самом деле, выясним ниже.

В запросе Н.С. Хрущева говорилось про 41 305 уголовников и кулаков, которых планировалось осудить в рамках «кулацкой операции». Сравнение запроса Хрущева с справкой на 31 декабря 1937 года показывает, что если кулаков осудили практически всех, которых наметили еще в июле, то уголовников осудили меньше на 2500 по 1-й категории и более чем на 10 000 по 2-й категории.

Зато вместо уголовников было арестовано и расстреляно почти две с половиной тысячи т. н. «других контрреволюционных элементов и еще 5355 «других контрреволюционных элементов» осуждено к заключению в лагеря.

Безусловно, это отражение общей по СССР тенденции к осуждению «других контрреволюционных элементов». Среди этих «контрреволюционных элементов» заметное место играют верующие: почти тысяча расстрелянных в Бутово за веру. Напомним, что в записке Хрущева этих людей еще нет, вместо них планировался расстрел уголовников. Были расстреляны 739 священнослужителей РПЦ и 219 мирян (псаломщики, чтецы, регенты, певчие, церковные старосты, иконописцы, члены церковных советов, уборщицы храмов, церковные сторожа).

Если сравнить социокультурные характеристики расстрелянных за веру с другими жертвами Бутовского полигона, то выяснится, что совпадают пол (преобладают мужчины) и национальность (преобладают русские). Но «церковники» старше и имеют более высокий уровень образования (среднее и среднее духовное). Это наблюдение в целом позволяет предположить, что сознательно уничтожается группа, которая была носителем духовной традиции для сельской местности (более пожилой, опытной и более образованной). Ее исчезновение означало, что пропаганда коммунистической идеологии больше не будет сталкиваться с организованным и сознательным сопротивлением.

Попытаемся сначала оценить удельный вес верующих среди всех жертв Бутовского полигона. Как известно, там по «кулацкой операции» около расстреляно более 15000. Таким образом, верующие среди жертв кулацкой операции, приговоренных по 1-й категории, составляют менее 7 %, что несколько больше, чем средние цифры по стране.

Ситуация изменится, если мы рассмотрим репрессии против верующих, как часть ликвидации «других контрреволюционных элементов»: среди «каэров» верующих до 30 %. Много интересного даст нам и анализ динамики арестов.

Рассмотрим, как конкретно прошли репрессии против верующих в Сергиево-Посадском районе. В районе были расстреляны 68 человек. 55 человек расстреляно в рамках кулацкой операции и 13 — в рамках национальных операций, иными словами соотношение 80 % и 20 %. Это немного отличается от общего соотношения расстрелянных в Московской области: соотношение расстрелянных по политическим мотивам в Бутово в рамках по кулацкой операции и по национальным операциям 2:1. Другими словами, «кулацкая операция», по сравнению с «национальными операциями» в Загорском и Константиновском районе, прошла более активно, чем в других районах Московской области. Это, скорее всего, объясняется активными репрессиями, прежде всего против верующих (см. ниже). Общие характеристики расстрелянных (беспартийность, небольшое число лиц с высшим образованием и национальный состав) похожи на характеристики Московской области.

Важная особенность репрессий против верующих в Сергиево-Посадском районе проявляется в удельном весе расстрелянных по религиозными мотивам. Из 55 осужденных по приказу № 00447 по религиозным мотивам осужден 41 человек (78 %). На первый взгляд, это различие кажется понятным: действительно, Троице-Сергиева лавра — духовный центр русского православия, поэтому кажется понятным, что в этом районе большинство осужденных будет именно по религиозным мотивам. Однако динамика арестов по религиозным мотивам в области и в Сергиево-Посадском районе не совпадает с динамикой арестов в регионе. В Московской области аресты верующих начались сразу по приказу № 00447 в августе. За все время операции выделяется четыре «пика» арестов: август 1937 — арестовано 131 человек, ноябрь — 182 человека, январь — 176, февраль — 111 человек. В Сергиево-Посадском районе ситуация несколько иная. Выделяется два «пика» арестов: в ноябре 1937 года (14 человек) и самый большой в январе 1938 г. (17 человек). Это очень характерное и показательное отличие!

Дело в том, что по первоначальному плану «кулацкой операции» в августе должны были арестовать тех, кто будет осужден по 1-й категории (к ВМН), а затем в октябре-ноябре должны были арестовывать тех, кто будет осужден по 2-й категории. В августе арестов верующих в Загорском и Константиновском районах не было. Это означает, что либо аресты православных вообще первоначально не планировались, либо их собирались осудить «только» к лагерному заключению. Однако, по какой-то причине планы местных чекистов изменились, и в ноябре 1937-го — январе 1938 г. произошла практически тотальная «зачистка» загорского духовенства. Были расстреляны архимандрит, игумен, четырнадцать иеромонахов, четырнадцать священников, пять монахов, три мирянина, обновленческий епископ. Как видим, очевидно, преобладает черное духовенство. Среди расстрелянных две монахини, остальные жертвы репрессий мужского пола.

Репрессии против представителей Русской Православной Церкви в Загорске начались еще в августе 1937 г. Правда, был арестован только один бывший монах Боев Петр Алексеевич. В сентябре аресты продолжились, были три священника Загорского района: Богословский Федор Трофимович, Лилеев Семен Петрович и Рождественский Василий Александрович. Наиболее полная информация сохранилась о Лилееве С. П., в то время как о других сведения очень скупы.

Дело Семена Петровича Лилеева представляет для нас большой интерес. Он служил в Покровском храме в селе Заболотье. Показания на него дал секретарь Константиновского райисполкома: «…Поп Лилеев активно сопротивлялся закрытию церкви. Не давал комиссии по закрытию церкви ключи от последней, и одновременно разослал нарочных по окрестным деревням с целью организации восстания в селе Заболотье… После закрытия церкви, в период 1936–1937 гг. организовал вокруг себя актив церковников, вел систематическую работу, организовывая массы на борьбу за открытие церкви путем созыва совещаний указанной группы, написания различных ходатайств перед вышестоящими инстанциями… 12 июля 1937 г. организовал в с. Заболотье без соответствующего на это разрешения властей собрание верующих 13 деревень, на каковое явилось более 100 человек. Они требовали… возвращения ключей и открытия церкви… «. После закрытия церкви в с. Заболотье, о. Симеон поселился в с. Копалово Константиновского района Московской области. Он нигде не служил и на светской службе не работал («без определенных занятий»). Здоровье его ухудшилось, он стремительно терял зрение. 11 сентября 1937 года он был арестован и заключен в Загорскую тюрьму. Ему было предъявлено обвинение в распространении клеветы против вождя партии, проведение антисоветской агитации и организации масс на борьбу за открытие церкви. Он признал себя виновным только в помощи верующим Заболотской церкви, в работе по ее открытию путем писания различных ходатайств в вышестоящие организации об открытии церкви. В остальных обвинениях виновным себя не признал. О. Симеона приговорили к расстрелу за «контрреволюционную агитацию, распространение гнусной клеветы против вождя партии, проведение антисоветской агитации, организация масс на борьбу за открытие церкви» и расстреляли 13 октября 1937 г. Как видим, священник пострадал потому, что пытался использовать Конституцию 1936 года для открытия своего храма.

В октябре 1937 года арестов верующих почти не было. Далее происходит настоящий скачок: в ноябре 1937 в Загорске арестовывают сразу 14 человек.

Одним из самых важных арестов, состоявшихся в ноябре 1937 г., был арест архимандрита Кронида. Дело на него было открыто 11 ноября 1937 г., а через десять дней ноября бывший наместник Троице- Сергиевой Лавры был арестован и заключен в Таганскую тюрьму в Москве. Дело по обвинению архимандрита Кронида носило название «Ипполит». Это было связано с тем, что в доме, где на момент ареста жил наместник, более десяти лет проживал девяностотрехлетний старец, лаврский духовник и библиотекарь, много лет стоявший у святых мощей преподобного Сергия, «гробовой монах», игумен Ипполит, почитаемый, как человек высокой духовной жизни. Хотя старец и не был арестован, но связь с ним вменялась в вину всем проходившим по делу архимандрита Кронида. В дни, когда шло следствие, игумен Ипполит скончался. Из материалов дела следует, что в Загорске возникла «община монархически настроенных монахов бывшей Троице-Сергиевой Лавры», в том числе и вернувшихся из ссылки после первой волны арестов против представителей РПЦ в 1930-х гг. Крониду было поставлено в вину идейное руководство этой «контрреволюционной группировкой». Следствие считало, что он фактически оставался наместником Троице-Сергиевой Лавры, владел и пользовался печатью наместника. По его благословению благочинный округа назначал вернувшихся из ссылок и заключений монахов Лавры на приходы округа (им были устроены на приходы более пятидесяти иеромонахов). Пожертвования, которые приносили верующие архимандриту Крониду и игумену Ипполиту, посылались священнослужителям, находящимся в ссылках и тюрьмах. Дом, где нашел приют отец Кронид, в следственном деле называется «домашним монастырем» и «продолжением Лавры». В этом доме богослужения совершались по монастырскому чину, проходили тайные монашеские постриги. К архимандриту Крониду приезжала братия монастыря, вернувшаяся из ссылок и тюрем. Вдень ареста следователь Булыжников допросил отца Кронида.

Известны некоторые детали допроса, архимандрит отрицал, что продолжает руководить монахами бывшей Лавры, и объяснял посещение его монахами как бывшего руководителя и за советом. Он признавал себя монархистом, а советскую власть считал испытанием веры народа. От обвинения в участии в контрреволюционной деятельности архимандрит Кронид отказался и не назвал своих единомышленников и почитателей, ссылаясь на плохую память. Кажется, что эти протоколы относительно адекватно отражают реальное поведение его на следствии.

Вместе с архимандритом были осуждены по 1-й категории еще 10 человек из среды духовенства — Д. Ф. Баянов, Н. И. Монин, К. А. Бондаренко, Г. Н. Потапов, Л. П. Насонов, А. Б. Павлов, Г. Н. Черкалов, С. А. Крестьянинов, Г. С. Смирнов, И. П. Марочкин. Их обвинили в том, что они во главе с Кронидом и протоиереем Баяновым нелегально продолжали традиции монастырского общежития, оказывали помощь монахам, вернувшимся из ссылки после первой волны арестов против представителей РПЦ в 1933-х гг. и, более того, вели контрреволюционную агитацию. 7 декабря 1937 года тройкой НКВД СССР по Московской области им был вынесен приговор по ст. 58–10—11 УК РСФСР «активное участие в контрреволюционной монархической группе под руководством бывшего наместника лавры архимандрита Кронида» к расстрелу. Расстрел произошел 10 декабря 1937 г на Бутовском полигоне, где они и были захоронены.

Анализ хода массовых репрессий в Московской области, проведенный выше, показывает, что все эти аресты были, в известном смысле, «ноябрьской импровизацией» чекистов. Еще летом 1937 года расстрел этой группы священников не планировался. В самом деле, согласно букве приказа N 00447, арест тех, кто будет осужден по 1 — й категории, должен был пройти на первом этапе операции (в августе 1937 года). Иными словами, либо арест этих людей вообще не планировался, либо планировалось осуждение по 2-й категории. Скорее, первое, потому что аресты во второй половине ноября уже не планировались: только следствие и «тройка». Однако осенью, как мы помним, нарком указал московским чекистам, что борьба с верующими идет плохо. Одновременно они получили новые «лимиты Ежова», которые не прошли через письменную санкцию Политбюро. Именно так и была арестована «монархическая контрреволюционная организация церковников».

После расстрела бывшего наместника монастыря архимандрита Кронида власти продолжили политику уничтожения бывших монахов лавры и духовенства Загорского и Константиновского районов. В январе количество арестов еще возросло, пострадало еще 16 человек. Их можно разделить на две группы. В начале января 1938 г. была арестована группа из 15 человек, близкая к архимандриту Крониду. По итогам следствия расстреляно было 10 человек. По окончании следствия, которое велось необычайно жестокими методами (что потом было подтверждено следствием 1939 г.) было составлено обвинительное заключение: «В процессе по делу контрреволюционной церковно-монархической группы активными участниками являлись бывшие монахи Троице-Сергиевой Лавры, которые организовали тайный монастырь и проводили нелегальные богослужения на дому», кроме того, проходивших по делу обвиняли в том, «что являясь активными участниками контрреволюционной группы монахов и бывших людей, систематически проводили среди окружающих контрреволюционную агитацию и распространяли клеветнические слухи о гонении на религию и духовенство, о войне и скорой гибели советской власти».

19 января — 27 января 1938 г. были арестованы Вишняков Александр Егорович (иеродиакон Афоний), Балашов Николай Иванович (иеромонах Нестор), Киселев Иван Васильевич (иеромонах Иероним) и Богуцкий Фома Яковлевич, Григорьев Семен Григорьевич (монах Савватий), Авдеев Захар Филиппович, Преображенский Михаил Алексеевич (иеромонах Митрофан), Мамаев Николай Алексеевич (иеромонах Нифонт), Иванова Лидия Михайловна и Тучкова Софья Сергеевна.

Затем, в январе 1938 г., было возбуждено в Загорском районе Московской области еще одно «Следственное дело об активной к/p подпольной деятельности церковников, руководимой бывшим настоятелем Троице-Сергиевой Лавры епископом Кронидом…». По этому делу проходило шесть человек: Богоявленский Иван Александрович, Смирнов Николай Иванович, Русинов Александр Владимирович, Умнов Василий Абрамович, Семенчинский Сергей Георгиевич (Егорович), Введенский Александр Васильевич. В феврале 1938 г. был арестован бывший монах Троице- Сергиевой Лавры и Зосимовской пустыни Демидов Евдоким Ильич.

Подводя итог, можно сказать, что в начале, летом 1937, аресты начались, как атака на наиболее активное духовенство, примером чего является история Семена Петровича Лилеева, который «организовал вокруг себя актив церковников, вел систематическую работу, организовывая массы на борьбу за открытие церкви путем созыва совещаний указанной группы, написания различных ходатайств перед вышестоящими инстанциями» и т. д. В ноябре 1937 г. характер арестов меняется. Под удар попадает архимандрит Кронид и монахи Троице-Сергиевой Лавры, которые не вели никакой активной деятельности против советской власти. Однако, их вина была в том, что они оставались духовной оппозицией по отношению к коммунистической идеологии. Ноябрьские аресты прошли на основании «лимитов Ежова». В этом месяце «церковники и сектанты» — почти четверть всех арестованных. Впечатление, что одной из главных задач этого «лимита Ежова» были аресты верующих.

В январе 1938 года аресты в Московской области идут очень интенсивно, в расчете на то, что руководство НКВД сможет убедить Сталина продолжить «кулацкую операцию». Сталин действительно идет на этот шаг, обозначая ту целевую группу, которая кажется ему наиболее важной: бывшие эсеры. Однако, среди арестованных в январе «церковников и сектантов» — 12 %. Аресты этой группы Сталина не интересовали, тогда зачем и в январе-феврале московские чекисты продолжают арестовывать и расстреливать священников. Если эта группа не интересует Сталина, то может она представляет интерес для кого-то другого?

В этом месте трудно пройти мимо фигуры майора Григория Матвеевича Якубовича. В 1937 году ему было 34 года, в ВЧК служил с 15 лет, сначала в центральном аппарате, а в 1935–1937 гг. начальник Секретно-политического отдела, затем 4-го отдела УГБ УНКВД по Московской области. В 1937–1938 гг. заместитель начальника УНКВД по Московской области. Знак «Почетный чекист» (XV) он получил на основании приказа по ОГПУ № 1179/с от 20.12.1932 г. Иными словами, он получил его вместе с первыми 518 награжденными. Его имя в одном приказе с Менжинским, Ягодой, Балицким, Дерибасом, Берманами, Л. Берия, Люшковым, Реденсом… Само по себе это уже свидетельство его места в чекистской элите. Особенно статус Якубовича вырос в 1937–1938 гг., когда он стал вместо А.П. Радзивиловского заместителем Реденса. УНКВД Московской области в 1937–1938 годах сменилось несколько руководителей: до 20 января 1938 г. это был Реденс, затем на три месяца пришел Заковский, затем его сменил Каруцкий (но в мае застрелился). Все это время Якубович оставался заместителем начальника, стал председателем «второй тройки» по Московской области. Дело в том, что по Московской области, в связи с огромным размахом репрессий, было принято решение создать 3 сентября 1937 г. еще одну «тройку» в составе Г.М. Якубовича, секретаря МГК С. Н.Тарасова и врид прокурора области В.Н. Кобленца. Именно через тройку Якубовича главным образом проходили дела репрессированных священников. Иными словами, Якубович оставался несменяемой фигурой в УНКВД, «был на хозяйстве». Чекисты хорошо знали, что «группировка Якубовича» (до 20 июля 1937 г. «Радзивиловского — Якубовича») играет решающую роль в управлении. Однако, в июле 1938 года судьба его резко изменилась, и он был направлен вместе с группой чекистов сопровождать заместителя наркома Фриновского в его командировке на Дальний Восток (см. ниже).

 

Лубянка и Кремль летом 1938 г.

Как уже говорилось, идеология «левого поворота», провозглашенная Сталиным осенью 1936 г. оказалась наиболее востребована той группой «Почетных чекистов», которые выдвинулись в период коллективизации. Репрессии привели к тому, что политический авторитет руководства НКВД заметно вырос, и они могли стать самой влиятельной группой в ЦК. Входе массовых операций реальный контроль за руководством НКВД был утерян. Особенно это заметно на примере хода репрессий против верующих. «Левый радикализм» Ежова сделал его имя символом для той группы Почетных чекистов, которые ставили задачу очищения советского общества и видели в этой борьбе путь к карьерному росту. Все это вместе ставит вопрос о мотивах самого наркома. Понимал ли он, что именно происходит, точнее, когда он стал понимать суть происходящего и как к этому относился.

В ноябре 1938 года Ежов, уже после отставки, писал вождю: «Решающим был момент бегства Люшкова (13 июня 1938 г., см. об этом подробнее ниже). Я буквально сходил с ума. Вызвал Фриновского и предложил вместе поехать докладывать Вам. Один был не в силах. Тогда же Фриновскому я сказал: «Ну, теперь нас крепко накажут…» Я понимал, что у Вас должно создаться настороженное отношение к работе НКВД. Оно так и было. Я это чувствовал все время». Но когда на самом деле сложилось «настороженное отношение»? Внимательный анализ событий показывает, что это произошло не ПОСЛЕ, а ДО бегства Люшкова.

В ноябре 1938 г. начальник отдела охраны И. Дагин давал показания, что «последние шесть месяцев Ежов почему-то находился в мрачном настроении, метался по кабинету, нервничал. Я спрашивал у близких к Ежову людей, у Шапиро, Литвина и Цесарского — в чем дело, но не получал ответа. Сами они тоже ходили мрачными, пропала их былая кичливость, они что-то переживали».

Сам Дагин предполагал, что причиной изменения состояния Ежова в том, «что в ряде краев и областей вскрылись серьезные перегибы и извращения в работе органов НКВД». Дагин говорит об Лепелевском, Дмитриеве, Булахе, Радзивиловском. «Я понимал так, что Ежову тяжело идти в ЦК рассказывать о таких вещах, и не был уверен, рассказал ли он».

Павлюков в своем исследовании так и выстраивает концепцию, опираясь именно на факт «кадровых проблем» в контексте реализации «массовых операций». В принципе, он прав и я также считаю, что именно «массовые операции» — тот индикатор, который позволяет определить наличие/отсутствие контроля за НКВД.

Однако, в данном случае мы изучаем не факт наличия/отсутствия контроля, а то, насколько участники событий отрефлексировали отсутствие контроля, как они его объясняли? Вспомним слова жены С. Миронова: «Нам казалось, что Ежов поднялся даже выше Сталина». Так ли это, прав ли Дагин в своих предположениях о том, почему именно Ежов «находился в мрачном настроении, метался по кабинету, нервничал»?

Начнем с хронологии: на самом деле, отстранение Ваковского, Леплевского, Булаха и Радзивиловского прошли еще в апреле 1938 г., и Сталин не мог не знать об этих решениях. Однако, кажется, что это не стало причиной «ежовской депрессии». Дагина арестовали 6 ноября 1938 г., показания он дал в середине ноября: «последние шесть месяцев» приходятся на начало — середину мая 1938 года. Сам Ежов 23 ноября писал Сталину, что «с 13-го апреля ровно два месяца я почти не ходил в НКВД» (он получил новое назначение наркомом водного транспорта).

«Через месяц я уже почувствовал нелады в работе НКВД», — признается он, то есть тоже говорит о середине мая. «Фриновский никогда не был полноценным замом, а здесь это сказалось вовсю. Я этого не скрывал и перед ним. Говорил в глаза. Заставлял заниматься всеми делами Наркомата, а не только ГУГБ. Практически из этого ничего не вышло. Помнится, я говорил об этом с Молотовым, однажды при Вашем очередном звонке ко мне в кабинет — говорил Вам», — оправдывается бывший нарком внутренних дел.

Итак, «проблемы» стали очевидны не в апреле, а в мае 1938 г. В чем же нарком видит суть этих проблем? «Все поплыло самотеком, и в особенности следствие… за следствием [я] не следил, а оно оказалось в руках предателей». «Следствие находилось в руках предателей», что именно он имеет в виду, кто эти предатели?

В этом контексте важно еще одно утверждение Ежова: «Особенно… чувствовалось тогда, что аппарат НКВД еще не дочищен. Я об этом также не однажды говорил Фриновскому. Просил его заняться чисткой. Просил без конца у Маленкова человека на кадры. Фриновский чистку оттягивал тоже ссылкой на отсутствие проверенного кадровика и ждал его прихода. Однажды, раздраженно, в присутствии многих, и Фриновского в том числе, я потребовал личные дела сотрудников тогдашнего 4-го отдела, чтобы заняться этим самому. Конечно, из этого ничего не вышло. Опять запарился во множестве текущих дел, а личные дела сотрудников продолжали лежать. Должен для справедливости сказать, что кое-что я и в это время подчищал и подчищал немало».

Проблемы нарком видел в двух сферах: плохая работа следствия и засоренность аппарата НКВД.

Попытаемся разобраться в ситуации. Что не устраивало Ежова (и Сталина) в работе следствия? Трудно ответить на этот вопрос точно, но кажется, что самым острым был вопрос сроков окончания следствия. Для того, чтобы понять, о чем идет речь, мне кажется, надо посмотреть таблицу представления на утверждение Сталина т. н. «расстрельных списков». В 1937 году списки направляли несколько раз в месяц, и интервал между представлениями списков колебался от 4 до 18 дней. В 1938 г. ситуация стала более упорядоченной: списки направляли 1–2 раза в месяц, максимальный интервал составил 37 дней. Одновременно выросла продолжительность ведения следствия. Следует обратить внимание на май 1938 года: 3 мая центральным аппаратом было направлено два списка на 103 человека, а следующие списки поступили только 10 июня. Конечно, у Сталина могло сложиться впечатление, что «все поплыло самотеком и в особенности следствие».

Но кроме сроков следствия, надо учитывать еще персональный состав тех заключенных, по делам которых следствие забуксовало. Пытаясь оправдаться и успокоить вождя, Ежов в июле подготовил на подпись «расстрельный список» на 139 человек, среди них 17 членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б): Я.Э. Рудзутак, Т. Я, Чубарь, Н.К. Антипов, А.С. Аматуни, А.С. Бубнов, И.М. Варейкис, И.А. Пятницкий, В.И. Межлаук, И.С. Уншлихт, Я.А. Яковлев и А.И. Стецкий, Н.К. Крыленко, Я.И. Алкснис, И.П. Белов, Я.К. Берзин, Я.С. Агранов, Т.Д. Дерибас, П.Ф. Булах, И.М. Леплевский и др. Понятно, что задержка следствия именно по этим делам могла показаться особенно подозрительной.

Второй вопрос — кадры. Конечно, сразу возникает вопрос: почему Ежов взялся проверять дела сотрудников именно 4 отдела? По ним у него были наибольшие сомнения? 4 отделом ГУГБ до 28 мая 1938 года руководил старший майор ГБ Цесарский, а затем старший майор Журбенко. Оба чекиста — не случайные люди на Лубянке. Про Цесарского выше уже говорилось. После отставки Ежов писал «В этот период ЦК ВКП(б) неоднократно обращал мое внимание на то, что меня окружают подозрительные люди, пришедшие со мной на работу в НКВД. В ЦК был поставлен вопрос о снятии Цесарского, мне было предложено убрать с работы в НКВД Шапиро, Жуковского, Литвина».

Тогда становится понятно, почему именно ближайшее окружение Ежова ощущало тревогу: критика началась именно с тех, кто составляли его команду.

Важным, кажется, будет уточнить и роль Жуковского в окружении Ежова. Во время следствия Жуковский дал показания о деятельности т. н. специальной химической лаборатории НКВД на Мещанской улице. «До перехода в состав 12-го оперативно-технического отдела НКВД руководителями этой лаборатории были сотрудники НКВД Серебровский и Сырин. Когда я возглавил этот отдел, начальником лаборатории был назначен мною инженер-химик Осинкин.

По заданию заместителя наркома внутренних дел комкора Фриновского задачей лаборатории должно было быть: изучение средств диверсионной работы, снотворных средств, ядов и методов тайнописи для целей оперативной работы. По распоряжению Фриновского был также установлен порядок пользования указанными средствами для оперативной работы. Оперативный отдел, который желал для своих целей получить, например, снотворное средство, мог его получить только с санкции наркома или заместителя наркома — начальника ГУГБ».

Интересно, что Жуковский честно признался в том, что реальная практическая работа лаборатории началась именно по его инициативе: «выяснилось, что в ее составе было всего два научных работника, оба беспартийных, и никакой серьезной разработки средств для оперативной работы не велось. В связи с этим, при помощи аппарата ЦК ВКП(б), были получены три научных работника — инженер Осинкин и доктор Майрановский, члены партии, и еще один комсомолец, фамилию его не помню. Кроме того, для работы в лаборатории были использованы заключенные профессор Либерман — по зажигательным средствам и инженер Горский — по отравляющим веществам».

Реальный доступ к отравляющим веществам, кроме сотрудников лаборатории, имел капитан госбезопасности Алехин, у которого хранились также и ключи от шкафов лаборатории. Напомним — «северокавказец».

«Один раз, когда — не помню, — вспоминал Жуковский, — Фриновский сказал мне, что в лаборатории у Алехина есть средство, принятие которого вызывает смерть у человека, как от сердечного приступа. Такое средство необходимо, когда нужно уничтожать врагов за границей». Понятно, что «за границей», не в СССР же их использовать против руководителей партии и правительства…

Были проведены эксперименты над осужденными и, как выяснилось, яд действует. Так, по мнению следствия, был отравлен Слуцкий — хотя Фриновский сказал Шпигельглясу именно про «сердечный приступ».

Как можно догадаться, Берия боялся, что его отравят. Всего полгода назад прошел процесс право-троцкистского блока и на всю страну было рассказано, как Ягода пытался отравить Ежова.

Но очень вероятно, что на самом деле боялся и Сталин. Спустя несколько месяцев Фриновский даст показания, что планировалось отравить Сталина: тем более, что «открытое использование прислуги для теракта было не обязательно, прислугу можно было использовать втемную, потому что лаборатория и заготовка продуктов были в руках Баркана и Дагина, они могли заранее отравить продукты, а прислуга, не зная об отравлении продуктов, могла подать их членам Политбюро».

Конечно, что если бы «северокавказец» Алехин, у которого собственно и хранились ключи от шкафов с ядами, по инициативе «северокавказца» Фриновского, передал бы яд начальнику охраны Сталина «северокавказцу» Дагину, то у последнего были бы все возможности организовать смерть Вождя «как от сердечного приступа». Минуя посредничество Фриновского, и Алехин, и Дагин действовать, возможно, побоялись бы. Но в июле-августе 1938 года Фриновский организовать эту «операцию» не мог — он очень своевременно для Сталина был на Дальнем Востоке (см. ниже). Когда же 25 августа он вернулся в Москву, то узнал, что его переводят из НКВД и заменяют Берия. А Берия, приехав в начале сентября в Москву, первым делом уже 13 сентября арестовал именно Алехина, сначала как «немецкого шпиона». Но как же Берия мог найти доказательства, изобличающие Алехина всего за неделю, ведь арестовать начальника отдела центрального аппарата НКВД можно только с санкции Сталина? Очевидно, что дело не в «шпионаже», да и инициатива этого ареста, наверное, не только Берия принадлежит.

Подведем итог. В мае-июне 1938 года Ежов, очевидно, заметил недовольство со стороны Сталина. Но это недовольство было направлено не на то, что нам кажется сейчас реальной проблемой- выход массовых операций из-под контроля, а на другие вопросы. В первую очередь, это срыв сроков следствия по «важнейшим политическим делам» и «сомнительные личности в руководстве НКВД». Причем, у этих сомнительных личностей были «большие возможности по устранению членов Политбюро.

Здесь возникает еще один вопрос. А почему Сталин назначил Ежова наркомом водного транспорта? Официальная версия этого назначения понятна — надо укрепить «важный участок народохозяйственного фронта». Неофициальный подтекст этого назначения тоже был понятен: в апреле должны были закончится массовые операции (что, как мы помним, НЕ ПРОИЗОШЛО), к лету планировалось завершение «большой чистки» (что, как мы помним, в целом было осуществлено). Иными словами, на Лубянке «горячая пора заканчивалась».

Были ли еще какие-то скрытые основания для подозрений?

 

«Вопрос Люшкова»

17 января 1938 года Сталин направляет указание Ежову о необходимости изменения направления работы. «1. Линия эсеров (левых и правых вместе) не размотана… Нужно иметь в виду, что эсеров в нашей армии и вне нашей армии сохранилось у нас немало. Есть у НКВД учет эсеров («бывших») в армии? Я бы хотел получить его и поскорее. Есть у НКВД учет «бывш.» эсеров вне армии (в гражданских учреждениях)? Я бы хотел также получить его недели через 2–3…

4. Сообщаю для ориентировки, что в свое время эсеры были очень сильны в Саратове, Тамбове, на Украине, в армии (комсостав), в Ташкенте и вообще в Средней Азии, на Бакинских электростанциях, где они и теперь сидят и вредят в нефтепромышленности.

Нужно действовать поживее и потолковее».

Этот документ часто цитируется исследователями с двух точек зрения. Во-первых, говориться о новом витке репрессий против командного состава РККА (бывших эсеров или тех, кого подозревали в этом). Действительно, были арестованы командарм 1-го ранга, командующий Белорусским округом И.П. Белов, командарм 2-го ранга, командующий Ленинградским округом П.Е. Дыбенко, комкор И.К. Грязнов, командующий Среднеазиатским военным округом, командарм 2-го ранга М.К. Левандовский, командующий Приморской группой войск Особой Краснознаменной Дальневосточной армии и др. Судя по диаграмме № 4, аресты военных, которые осуществлял центральный аппарат НКВД в январе 1938 г., превосходили по размаху «дело Тухачевского». Во-вторых, о новом витке репрессий против бывших эсеров, который сразу отразился на ходе «кулацкой операции».

Но в этом документе есть еще одна очень интересная приписка, которая пока не анализировалась исследователями. Вождь пишет, что «очень важная задача: укрепить области ДВК новыми чекистскими силами со стороны. Это гораздо важнее, чем укрепление областей Казахстана, которое можно сделать в следующую очередь.

О чем это говорит вождь? Проще всего с вопросом «укрепления НКВД Казахстана» — 20 января 1938 г. там появился новый нарком Станислав Реденс. Возможно, что Сталин не считал это первоочередным кадровым решением, хотя, конечно, такое назначение не могло пройти без его санкции. Интереснее другое: кого именно предлагает менять Сталин в ДВК и на кого?

Здесь нас ждут сюрпризы. НИ ОДНО КАДРОВОЕ ПЕРЕМЕЩЕНИЕ, предпринятое между январем и маем 1938 года, не может быть понято, как реализация сталинского указания «укрепить области ДВК новыми чекистскими силами со стороны». Весной 1938 года действительно прошли некоторые новые назначения, но все они были внутри УНКВД ДВК. Вряд ли вождь говорил о ротации на уровне начальников отделов управлений: получается, Ежов не выполнил прямое указание Сталина? Тянул с реализацией «очень важной задачи» четыре месяца? С другой стороны — почему вообще возник вопрос о необходимости «укрепить Дальний Восток»? Разве руководитель УНКВД Дальневосточного края Г.С. Люшков не справляется? Что конкретно происходило на Дальнем Востоке, мы разберем позже, а что знали и думали в Москве?

В Центре сомнения в лояльности Люшкова возникали регулярно. Павлюков приводил четыре случая, но их могло быть (и видимо было) больше.

Летом 1937 года на Люшкова дал показания бывший заместитель Ягоды Г.Е. Прокофьев, но при корректировке протокола его допроса соответствующий фрагмент был из текста исключен.

В начале июля 1937 г., еще до назначения Люшкова начальником УНКВД ДВК, из НКВД Грузии прислали показания бывшего наркома внутренних дел Закавказской федерации Т.И. Лордкипанидзе, в которых Люшков и некоторые другие видные чекисты обвинялись в принадлежности к контрреволюционной организации, созданной Ягодой. О материалах, полученных из Грузии, Ежов Сталину докладывать не стал, а распорядился, чтобы Фриновский допросил в соответствующем ключе Ягоду и добился опровержения показаний Лордкипанидзе. Допрашивая Ягоду, Фриновский дал понять, что от него требуется, и тот заявил о непричастности Люшкова к заговору (так же, как и других упоминаемых Лордкипанидзе лиц).

В начале 1938 года получены показания на него от бывшего начальника Контрразведывательного отдела ГУГБ НКВД Л.Г. Миронова и от арестованного во Владивостоке брата заместителя начальника Главного управления рабоче-крестьянской милиции Н.М. Быстрых.

Весной 1938 г. маршал Блюхер поставил вопрос о политическом недоверии в Люшкову.

Кроме того, 26 апреля 1938 г. был арестован Леплевский. На следствии он признался в том, что «заговорщик» с 1932 года. Далее Леплевский изменил свои показания. Выяснилось, что он «враг» уже с 1930 года. По новой версии было два заговора: Балицкого и Леплевского («правых» и «левых»). Личное соперничество между ними, которое закончилось поражением Балицкого, оказалось борьбой заговорщиков за контроль над аппаратом. Такая версия событий, данная арестованным Леплевским, косвенно ставила под подозрение Люшкова. Балицкий говорил на следствии, что «заговор в НКВД УССР» возник в конце 1935 года. В это время Люшков уже работал в Москве. Леплевский дал показания, что «заговор» возник в 1930 г. Тогда Люшков был еще на Украине и вместе с Леплевским раскручивал дело «Весна».

Иными словами, компромат на Люшкова был летом 1937 и весной 1938 г. Но Сталин считал, что необходимо «укрепить Дальний Восток» в январе 1938 г. Тогда он не знал еще о «сомнениях» Блюхера и «признаниях» Леплевского, а показания Лордкипанидзе Ежов скрыл. Самая вероятная версия событий заключается в том, что вождь узнал о показаниях Лордкипанидзе, минуя Ежова. Как поступил бы Гоглидзе, когда понял, что Ежов проигнорировал «компромат» на Люшкова? Конечно, первым делом, доложил бы Л.П. Берия. Берия же мог лично сообщить вождю эту информацию, если бы посчитал нужным. К концу 1937 г. у грузинского руководства уже накопились «претензии» по отношению к Ежову и Фриновскому (см. ниже). Вначале января 1938 г. Берия приезжал в Москву: 11,14, 18, 20 января проходил пленум ЦК, на котором по докладу Маленкова было принято постановление «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков». Одновременно, 12–19 января проходила сессия Верховного Совета. 16 января Берия был на приеме у Сталина, но они, скорее всего, встречались и на пленуме, и на сессии. Так или иначе, думаю, что указание Сталина о необходимости «укрепить чекистов Дальнего Востока» следует связывать именно с информацией из Грузии.

В январе 1938 года Люшков приехал в Москву для участия в работе первой сессии Верховного Совета СССР. Как вспоминал позже М.П. Фриновский, в один из тех дней Люшков пришел к нему в кабинет крайне взволнованный и сказал, что при выходе из гостиницы заметил за собой слежку. Из этого Люшков сделал вывод, что ему не доверяют, и был очень удручен тем, что ни Ежов, ни Фриновский не сочли нужным поговорить с ним напрямую. Фриновский заверил Люшкова, что наружного наблюдения за ним никто не устанавливал и недоверия к нему ни он, ни Ежов не испытывают, наоборот, принимают все меры для того, чтобы защитить его от необоснованных обвинений, если таковые появляются.

Рассказав Ежову о беседе с Люшковым и о беспокойстве последнего по поводу предполагаемой слежки, Фриновский выразил сомнение, стоит ли так усердно оберегать этого ставленника Ягоды, тем более, что об имеющихся на него показаниях многим уже известно, и кое-кто даже в открытую возмущается тем, что он до сих пор еще не арестован. Однако Ежов заявил, что Люшкову он доверяет, кроме того, вопрос об аресте необходимо было бы согласовывать со Сталиным, которому пришлось бы объяснять, почему в свое время ему не были доложены соответствующие следственные материалы. Поэтому защищать Люшкова необходимо и впредь, подчеркнул Ежов. Речь идет том, что в июле 1937 года Ежов лично представлял Сталину Люшкова по случаю назначения последнего в ДВК. Фактически, этим нарком поручился за верность этого чекиста, хотя компромат на него уже был.

Можно и дальше строить гипотезы о том, как и почему Сталин стал сомневаться в Люшкове, но очевидно другое: Ежов в июле 1937 г., представляя Люшкова Сталину, фактически обманывал вождя, скрыв известный ему компромат, затем почти год продолжал скрывать правду, а с января по май 1938 года не выполнял указания Сталина по «укреплению чекистов Дальнего Востока новыми кадрами».

 

«Чужая душа — потемки»

Если суммировать все, что мы знаем в нескольких предложениях, то это будут следующие тезисы:

— к лету 1938 г. аппарат НКВД вышел из-под контроля Сталина;

— Ежов не воспользовался этой ситуацией и не устранил «Хозяина»;

Почему нарком не воспользовался возможностью: «не хотел», «не успел» — мы не знаем…

Проблема заключается в том, что биография исторической личности и реконструкция его личности — это не одно и то же. Историк-биограф может просто описать события жизни человека, но это не дает еще оснований для реконструкции внутренней структуры человеческой души. Понятно, что у историка складывается интуитивное ощущение от личности своего героя, но оно слишком часто чрезмерно субъективно и оценочно.

В литературе есть два варианта реконструкции отношений между наркомом внутренних дел Николаем Ивановичем Ежовым и генеральным секретарем ЦК Иосифом Виссарионовичем Сталиным летом 1938 года. Историки-биографы наркома убеждены в том, что Ежов был не самостоятелен. О. Хлевнюк считает, что «неизвестно ни одного факта, который хоть в какой-то мере свидетельствовал бы, что Ежов вышел из-под сталинского контроля. От дел Ежов был отстранен в тот момент, который счел целесообразным сам Сталин». Его поддерживает Н. Петров: «Был ли Ежов более или менее самостоятельной фигурой или орудием в руках Сталина? Существует много документальных свидетельств, что во время Большого террора деятельность Ежова тщательно контролировалась и направлялась Сталиным… Сам Ежов был беспредельно предан Сталину».

Писатели занимают иную позицию, на то они и «инженеры душ». Первым о том, что возможны и иные интерпретации отношений «Сталин — Ежов» открыто заявил Юлиан Семенов в одной из последних своих книг «Отчаяние». «… Берия… знал одну из причин предстоящего устранения Ежова: Сталин был увлечен его женой — рыжеволосой, сероглазой Суламифью, но с вполне русским именем Женя. Она отвергла притязания Сталина бесстрашно и с достоинством, хотя Ежова не любила, домой приезжала поздно ночью, проводя все дни в редакции журнала, созданного еще Горьким; он ее к себе и пригласил.

Сталин повел себя с ней круче — в отместку Женя стала ежедневно встречаться с Валерием Чкаловым; он словно магнит притягивал окружающих; дружили они открыто, на людях появлялись вместе. Через неделю после того, как это дошло до Сталина, знаменитый летчик разбился при загадочных обстоятельствах.

Женя не дрогнула: проводила все время вместе с Исааком Бабелем; он тоже работал в редакции; арестовали Бабеля. Сталин позвонил к ней и произнес лишь одно слово: «Ну?»

Женя бросила трубку. Вскоре был арестован Михаил Кольцов, наставник, затем шлепнули Ежова — тот был и так обречен, «носитель тайн»…

Евгения Хаютина умерла 21 ноября (последний месяц она провела в больнице), Чкалов погиб 15 декабря 1938 г., Бабель был арестован 15 мая 1939, Кольцов был арестован в ночь с 12 на 13 декабря 1938 г. Иными словами, «версия Юлиана Семенова» не выдерживает никакого испытания даже хронологией. Вряд ли писатель не знал точных дат событий, но он писал художественное произведение.

В основе версии Ю. Семенова лежит реальный факт: в конце мая (СНОВА МАЙ 1938 г.!. — Л. Н.) или начале июня 1938 года в одной из бесед с Ежовым Сталин порекомендовал наркому государственной безопасности «как следует подумать и решить для себя вопрос о целесообразности развода». Надо помнить, что Евгения Хаютина и их приемная дочь Наталья были самым близкими Ежову людьми. Как должен был реагировать Ежов на этот вызов? «Сдать» Евгению и согласиться на развод, а в перспективе и на арест жены? Попытаться бороться за близких людей?

Чтобы правильно понять его мотивы, надо попробовать реконструировать его систему ценностей. К сожалению, из-за ограничений места трудно развернуть всю систему аргументации, поэтому ограничимся только одним эпизодом.

26 ноября 1938 года, (как уже говорилось), Ежов написал Сталину письмо. Только что состоялось заседание Политбюро, политика наркома внутренних дел подверглась жесткой критике со стороны Вышинского. Можно предполагать, что прокурора поддержали Молотов и Ворошилов. Известно про записку Маленкова, в которой он критиковал Ежова еще в октябре. Наконец, Берия с санкции Сталина проводил аресты чекистов. Именно в этой ситуации Ежов пишет вождю «покаянное письмо» и пытается объяснить, что он «не враг». Просто «устал», «запутался»…

В этом документе много интересных деталей, но один фрагмент пока не был предметом пристального анализа.

Ежов рассказывает о своих отношениях с Берия: «Фриновский, например, мне очень часто говорил: «ну, все, кто работал когда-либо в Закавказье, обязательно пройдут по каким-либо показаниям в Грузии, липуют там дела» и т. д. С назначением т. Берия эти настроения Фриновского как нельзя лучше совпали с моими. В первый же день его приезда из ДВК сразу заговорили о Берия (он еще тогда не знал о назначении). Видя мое минорное отношение к назначению, он довольно откровенно разговорился о моей будущей плохой жизни от Берия. Затем эти разговоры в разное время с некоторыми перерывами продолжались вплоть до последнего времени (последняя встреча с Фриновским во время ноябрьских праздников). Прямо говорю, что эти разговоры приняли недопустимую форму демонстрации против т. Берия. Коротко вся суть разговоров сводилась (суммируя все) к следующему: 1) с Берия я не сработаюсь; 2) будут два управления; 3) необъективно будет информироваться ЦК и т. Сталин; 4) недостатки будут возводиться в систему; 5) не побрезгует любыми средствами, чтобы достигнуть намеченной цели».

На первый взгляд в этом фрагменте все понятно. Нарком и его бывший зам обсуждают опасность, которая идет от Берия. Параллельно они дают самому сталинскому ставленнику отрицательную характеристику: «липует дела». Понятно, что они опасаются того, что эту же линию «хозяин Грузии» будет проводить на Лубянке. Действительно, акцент на аресты всех, кто когда-то работал в республике — характерная черта «большой чистки» в Грузии. Берия пытался найти всех, с кем у него когда-то были конфликты, и уничтожить.

Но интересна фраза Фриновского, которую Ежов приводит в письме Хозяину: «липуют там дела». А они с Фриновским, получается, не «липами»? А здесь, на Лубянке, «все чисто»? Что, Ежов не знает, как получают признательные показания? Нет смысла доказывать цитатами из документов и мемуаров, что отлично все знает. Тогда откуда это «благородное негодование»?

Конечно, какой-то ответ может дать психология: люди обычно обвиняют других в тех грехах, которые характерны для них самих. Тем более, что именно это качество Берия сейчас их и тревожит: они справедливо ждут, что он будет собирать компромат («липовать дела») на них самих. Кроме того: а что, в письме Сталину была возможна какая-то иная позиция? Что еще мог написать бывший нарком кроме: «я — честный, а Берия — липач»? В принципе, можно было бы и выдумать этот разговор с Фриновским. Однако впечатление (именно субъективное впечатление), что в данном случае Ежов действительно передал реальный диалог. И из него следует, что они с заместителем НЕ считали себя «липачами». По крайней мере, вслух этого никогда не произносили.

Как объяснить противоречие между делами и словами? На первый взгляд вариантов два: либо хозяева Лубянки действительно не считали себя «липачами», либо они НИКОГДА не говорили вслух правду о том, что сами фальсифицируют дела. По крайней мере, по своей воле никогда этого не говорили. Последнее, конечно, возможно и очень вероятно. Но тогда нет смысла вообще анализировать НИ ОДНОГО СЛОВА Ежова и Фриновского, потому что все ложь и игра. Этот путь в принципе закрывает для нас возможность любой реконструкции личности Ежова, потому что мы никогда не сможем отделить личность от ролевого поведения в условиях политической интриги. Тогда мы вынуждены анализировать только его поступки, принципиально уклоняясь от любой реконструкции его настоящих мотивов. Но если мы будем только анализировать поступки, то получим, то, что уже и сейчас знаем:

— к лету 1938 г. аппарат НКВД вышел из-под контроля Сталина;

— Ежов не воспользовался этой ситуацией и не устранил «Хозяина».

Может быть, так и нужно потупить? Тем более что эпизодов с «проговорами», аналогичных тому, что я привел, можно есть много. Трудность идти по этому пути в том, что личность Ежова — не только предмет дискуссии психоаналитоков, но и ключ к решению других исследовательских проблем.

Действительно, роль Ежова в принятии решений на Лубянке была велика. И если мы выясним, что нарком «был не честен по отношению к партии и т. Сталину», это заставляет поставить вопрос о том, какую реально позицию занимало руководство наркомата. Получается, что реконструкция личности Ежова нужна не только для того, чтобы «поковыряться» в подсознании палача и не для того, чтобы собрать яркий материал для романов и детективных сериалов.

Тогда попытаемся все-таки наметить общие контуры подхода. Итак, Ежов и Фриновский искренне не считали себя «липачами». Возможно ли это? Конечно, да. Вспомним, что именно так считает его биограф Н. Петров: «В идеологическом плане Ежов был радикалом, и до такой степени въедливым, что иногда даже отходил от официального курса».

Иными словами, Ежов приказывал пытать арестованных и получать необходимые показания, потому что он ЗАРАНЕЕ был убежден (УЖЕ ЗНАЛ), что они враги. А раз так, то требовалось только выбить из них разоблачения соучастников. «Я всегда считал, что хорошо разбираюсь в людях», — утверждал Ежов.

Признания были нужны, как доказательства того, что враг «сломлен и разоружился». В свою очередь, выбитые у врагов показания становились основанием для новых арестов и разоблачений.

Приведем простой пример из 1936 года, когда будущий нарком вообще обошелся без пыток. Чекисты готовили процесс над Зиновьевым и Каменевым. С санкции Ежова следствие предложило заключенным сделку: признание вины в обмен на жизнь. Как известно, Ежов сохранил пули, которые убили Зиновьева и Каменева — их наши при обыске в сейфе, хранились в специальных конвертах с подписями. Кажется, что эта коллекция не случайна, она знак-символ изменения системы ценностей в сознании наркома. Неизбежно возникает вопрос: как в сознании партийного работника среднего уровня (каким был Ежов) произошел этот перелом, и он перестал считать других партработников «товарищами», а стал считать «врагами». Пока мы не знаем ответа на вопрос «как». Мы знаем лишь, «когда» это случилось и при каких обстоятельствах.

Инициатором этого настроения был, конечно, Сталин и сформировалась эта позиция у Ежова, видимо, где-то во время его работы в КПК. В Семипалатинске этого еще было: там его вспоминали, как доброжелательного, внимательного, отзывчивого, гуманного, мягкого, тактичного человека, совершенно свободного от чванства и бюрократизма, готового на любую помощь, скромного, тихого и слегка застенчивого. Но уже осенью 1936 года Ежов считал, что «кругом враги партии». А он, значит, «честный коммунист, окруженный врагами»…

Что заставило Ежова измениться? Некоторые авторы объясняют его злоупотребление властью комплексом неполноценности, сформировавшимся из-за невысокого роста, простого происхождения и недостатка образования. По утверждению В. Тополянского, комплекс неполноценности породил садизм, особую жестокость испорченного, недоразвитого ребенка, который в своей безнаказанности не знает, когда остановиться, издеваясь над более слабыми. Этот «инфантилизм», если пользоваться терминологией Тополянского, наверняка сыграл свою роль, но не объясняет перемену, которая произошла именно к осени 1936 г… На место подростковых комплексов можно поставить классовую ненависть, которая, якобы, возникла на почве дореволюционных трудовых споров, когда Ежов, как «представитель трудящихся масс», столкнулся с промышленниками.

Более распространенным среди исследователей объяснением является влияние Сталина. Для упрочения своей власти диктатору страны Советов мог понадобиться идеальный исполнитель, очень энергичный человек с огромными организационными способностями, сильная рука с железной хваткой. Когда Сталин наделил его полномочиями, Ежов повиновался с рьяным усердием и преданностью, выполняя любые приказы вождя. Он был, прежде всего, продуктом сталинской тоталитарной, террористической и бюрократической системы. В момент наивысшей славы Ежова назвали «сталинским питомцем». Наверное, в этом и заключался особый дар Сталина — умение превратить исполнительного и простоватого партийного функционера в настоящего злодея и палача, заурядного деятеля в фигуру вселенского масштаба, — считает Н. Петров. Постышев сказал о Ежове: «Никого так не презирают великие преступники, как исполнителей, которые умели заглядывать в их преступную душу». Итак, Сталин превратил заурядного функционера в Палача и Убийцу. Звучит красиво…

Но я могу предложить и другое объяснение: Власть превратила застенчивого «рубаху-парня» в «злодея вселенского масштаба». Право убивать. Право убивать врагов изменило его психику, и в Ежове выросло стремление к неограниченной Власти. Это стремление могло (должно было?) убить в нем лояльность к Сталину. Особенно, если вдруг выяснилось, что и сам Сталин в прошлом «враг народа».

Хорошо известно, что в 30-ые гг. активно обсуждалась проблема сотрудничества некоторых видных большевиков с царской охранкой, каковое рассматривалось, как «компромат». Павлюков рассказывает, что «после ареста Ежова на его кремлевской квартире был, как и положено, произведен обыск. Из многочисленных документов и материалов, изъятых в ходе обыска, стоит упомянуть папку, содержащую переписку Тифлисского губернского жандармского управления по поводу розыска «Кобы» [партийная кличка Сталина] и других членов закавказской организации РСДРП. О содержании переписки ничего не известно, но нельзя исключать, что причиной, по которой Ежов, вместо того, чтобы передать эти материалы в партийных архив, хранил их даже не в служебном кабинете, а у себя дома, могли быть какие-то компрометирующие Сталина сведения из его революционного прошлого. Знакомить вождя с такими документами Ежов, по-видимому, побоялся, но и уничтожить их тоже, вероятно, не решился».

Итак, есть упоминания о папке каких-то жандармских материалов на Сталина, которые Ежов почему-то Сталину не показал (точнее мы не знаем, что показывал). Существует мемуарная традиция интерпретации этого факта. Н.С. Хрущев, А. Маленков (сын Г. Маленкова) и чекист-невозвращенец майор ГБ А. Орлов считают, что руководители НКВД обладали документами, свидетельствовавшими, что Сталин сотрудничал с царской охранкой («компроматом на Сталина»).

По законам того времени, наличие досье с надписью «Сталин» — безусловное доказательство, что его владельцы — заговорщики. Не только в глазах Сталина, но и в своих собственных глазах. Ведь самого наличия этого компромата может быть достаточно, чтобы утверждать наличие заговора.

Остановимся на этой мысли подробнее… Компрометирующие сведения на начальника (например, секретаря горкома или обкома, директора завода или начальника главка) можно предъявить в ЦК (Политбюро) и (или) в НКВД. На члена ЦК или члена Политбюро — Сталину. А кому можно предъявить компромат на Сталина? При жизни вождя (!), в здравом уме и твердой памяти — никому. Точнее, при жизни вождя ее можно использовать только как инструмент формирования круга «посвященных» — заговорщиков. Полноценно же эта информация может сработать только после его смерти. Например, как оправдание для тех, кто, так или иначе, причастен к этой смерти.

Вспомним еще раз, как осенью 1938 года Сталин, обсуждая с Хрущевым репрессии, заявил: «Это все чекисты стали делать, туда тоже затесались враги народа и подбрасывают нам материал, вроде бы кто-то дал им показания. И на меня есть показания, что тоже имею какое-то темное пятно в своей революционной биографии». Поясню, о чем шла речь. Тогда, хоть и глухо, но бродили все же слухи, что Сталин сотрудничал в старое время с царской охранкой и что его побеги из тюрем (а он предпринял несколько побегов) были подстроены сверху, потому что невозможно было сделать столько удачных побегов. Сталин не уточнил, на что намекали, когда разговаривал со мной, но я полагаю, что эти слухи до него как-то доходили. Он мне о них не сказал, а просто заявил, что чекисты сами подбрасывают фальшивые материалы». То есть, Сталин, видимо, считал, что у чекистов на него есть компромат. А он у них был?

Было ли это досье у чекистов, и, если было, у кого? Ведь Сталин, вроде, прямо об этом не говорит. Это Хрущев почему-то понял его с полуслова. О существовании «папки Сталина» в сейфе Ежова содержится информация в воспоминаниях А. Маленкова. По его мнению, Г.М. Маленков рассчитывал на поддержку Сталина, так как тому «Ежов уже становился не только не нужным, но и опасным». В конце января 1939 года Ежов добился приема у Сталина. Тот принял его, Ежов потребовал созыва Политбюро. Сталин сказал: «Пройдите в кабинет Маленкова, поговорите еще, а я сообщу свое решение». Через некоторое время в кабинет вошел Берия, и Ежов был арестован. Затем Маленков распорядился вскрыть сейф Ежова. Там были найдены личные дела, заведенные Ежовым на многих членов

ЦК, в том числе и на Маленкова, и самого Сталина. В компромате на Сталина хранилась записка одного из старых большевиков, в которой рассказывалось подозрение о связях Сталина с царской охранкой. Дел на В.М. Молотова, К.Е. Ворошилова, Н.С. Хрущева и Л.М. Кагановича в сейфе Ежова не оказалось. Сам по себе рассказ сына Маленкова содержит сомнительные детали, интересно, что и он «знает о жандармских материалах». Чекист-невозвращенец майор ГБ А. Орлов считает, что руководители НКВД обладали документами, свидетельствовавшими, что Сталин сотрудничал с царской охранкой («компроматом на Сталина»). Несмотря на все эти свидетельства, мемуаристы Петров и Янсен утверждают: «нет никаких указаний на то, что Ежов когда-либо вышел за рамки роли сталинского орудия. После его падения выяснилось, что вразрез с принятой процедурой он собирал компромат на многих ответственных работников НКВД и партийных органов, не информируя об этом Сталина. Среди бумаг, конфискованных во время его ареста, был даже материал на самого Сталина — дореволюционные донесения жандарма тифлисской полиции и квитанции почтового отделения в Туруханске. Однако, это необязательно означает, что Ежов собирал материал с целью доказать принадлежность Сталина к агентуре царской охранки. Эти материалы могли быть предназначены для музея Сталина».

Странно… Конечно, можно дать и такое объяснение (может быть, оно и правильное). Но нельзя это сделать без объяснений, так вот просто проигнорировав мемуарную традицию. Это неправильно методологически.

Как поступит Палач и Убийца, «левый радикал», если поймет, что человек, который в прошлом был «враг народа» (агент жандармов), а теперь «Хозяин», решил вмешаться в его личную жизнь и уничтожить близких ему людей, жену и дочь?

 

«Командировка Фриновского»

16 апреля 1938 года комкор Фриновский направил в Хабаровск Г.С. Люшкову шифровку: «…связи назначением Кагана другой край срочно откомандировать его наше распоряжение». Люшков договорился со своим заместителем Моисеем Ароновичем Каганом, что по прибытии в Москву, если все будет в порядке, тот даст ему знать. В Москве Кагана сразу же арестовали. Люшков, не получив никаких известий от Кагана, все понял

Мая 1938 года было принято постановление Политбюро, которое включало п. 4. «Освободить тов. Г.С. Люшкова от работы начальника УНКВД Дальневосточного края, с отзывом его для работы в центральном аппарате НКВД». Сама по себе эта формулировка уже была опасна. Берману и Дмитриеву, которых этим же постановлением забирали из Минска и Свердловска, указывались конкретные новые должности, а для Люшкова ее «пока не подобрали». Получив вызов в Москву, начальник УНКВД края 13 июня 1938 года бежал в Манчжурию.

«Своим подчиненным Люшков сказал, что должен лично встретиться на маньчжурской границе с нашим резидентом в Японии, по другой версии он инспектировал работу пограничников. Поздно вечером сел в машину с шофером и двумя чекистами, приехали на самую границу… Люшков наказал сопровождавшим ждать его тут, на заставе. А сам ушел пешком… на ничейную полосу.

Японцам чекист заявил, что он идейный противник Сталина: «Я до последнего времени совершал большие преступления перед народом, так как я активно сотрудничал со Сталиным в проведении его политики обмана и терроризма. Я действительно предатель. Но я предатель только по отношению к Сталину… Имеются важные и фундаментальные причины, которые побудили меня так действовать. Это то, что я убежден в том, что ленинские принципы перестали быть основой политики партии». Конечно, он вовремя обратил внимание на это обстоятельство. Как уже говорилось, Ежов очень переживал за этот провал, «я буквально сходил с ума, — писал потом Ежов Сталину. — Вызвал Фриновского и предложил вместе поехать докладывать Вам. Один был не в силах. Тогда же Фриновскому я сказал: «Ну, теперь нас крепко накажут…».

Теперь произошло «укрепление Дальнего Востока чекистскими кадрами других областей», правда, время было упущено. В июле 1938 года «поезд Фриновского» (выше уже упоминалась эта поездка в связи с «альбомными операциями») прибыл в Хабаровск.

Вместе с комкором в Хабаровск отправилась большая группа чекистов, прежде всего «северокавказцы» и из группы Реденса. Старший майор ГБ Горбач Григорий Федорович был назначен новым начальником УНКВД Дальневосточно-Хабаровского края. Майор ГБ Дементьев Василий Федорович стал начальником УНКВД Приморской обл.

Старшим среди «москвичей» был майор Григорий Матвеевич Якубович (см. выше), который получил должность помощника начальника УНКВД поДВК. С ним ехала еще группа московских (областных) чекистов: капитан Иван Григорьевич Сорокин, стал начальником УНКВД Уссурийской обл., ст. лейтенант Павел Ануфриевич Соловьев, стал начальником УНКВД Еврейской автономной обл., ст. лейтенант Иван Тарасович Иванов, стал начальником УНКВД Хабаровской обл. Кстати, все они относились к «четвертому поколению» почетных чекистов и получили этот знак на основании приказа НКВД № 344 от 25.08.1937.

В командировке приняли участие ряд сотрудников центрального аппарата и других региональных управлений. Майор Михаил Григорьевич Ямницкий стал заместителем начальника УНКВД Дальневосточного края. Майор ГБ Яков Ефимович Перельмутер стал начальником 3 отд. УГБ УНКВД Дальневосточного края, а затем нач. УНКВД Амурской обл. 06.38–01.39. Ст. лейтенант Денис Кириллович Сенько стал заместителем начальника УНКВД Нижне-Амурской обл. Ст. лейтенант Владимир Иванович Иванов стал в сентябре 1938 г. нач. УНКВД Камчатской обл. Были и другие назначения.

Зачем же «поезд Фриновского» отправился на Дальний Восток? Официально понятно — «разобраться с ситуацией после предательства Люшкова». А неофициально? Биограф Ежова Павлюков высказал предположение, что летом 1938 года Сталин специально услал Фриновского из Москвы. «После того, как в конце июня 1938 года Фриновский по распоряжению Сталина отправился на Дальний Восток разбираться с обстоятельствами исчезновения Люшкова, Ежов остался без своего первого заместителя. Возможно, основной смысл инспекционной поездки Фриновского в том и заключался, поскольку создавшаяся после его отъезда ситуация как нельзя лучше способствовала реализации сталинского замысла — подбору нового заместителя наркома, который в дальнейшем, после ухода Ежова, принял бы на себя его обязанности по руководству НКВД» Примерно в это же время я высказал аналогичное предположение. Так как летом 1938 г. Сталин понял, что руководство НКВД вышло из-под контроля, «скорее всего, вождь просто хотел выиграть время для себя, и любой ценой (в том числе, и рискуя конфликтом с Японией) услать Фриновского подальше от Москвы». Но это цель Сталина, а что знал о своей задаче сам Фриновский?

Напомним, что по числу расстрелянных в рамках «Большой Чистки» среди краев и областей РСФСР доминирует Дальневосточный край. По абсолютным значениям регион уступает «пальму первенства» только Москве (с учетом деятельности центрального аппарата), Украине (4132 человека по 1-й категории) и Грузии (3483 по 1-й категории). Однако, по доле репрессированных в населении региона ДВК «делит первое место» с Грузией (0,09 % — при средних по СССР цифрах 0,02 %, превышение в 4,5 раза)!

Напомним также, что и в 1937 году, и в 1938 году аресты на Дальнем Востоке и в Восточной Сибири шли по нарастающей. Кажется не случайным, что репрессии на Дальнем Востоке и в Восточной Сибири не только не затухали, но, наоборот, к лету 1938 года только набирали размах. Очевидно, что на поверхности лежат географический фактор и международная ситуация. В обвинительном заключении по делу Ежова говорилось, что «через внедренных заговорщиками в аппарат Наркомвнудела и дипломатические посты, за границей Ежов и его сообщники стремились обострить отношения СССР с окружающими странами в надежде вызвать военный конфликт, подготовить нападение Японии на советский Дальний Восток» (выделено мной. — В. Н.).

Для того, чтобы правильно понять суть этих обвинений, надо учесть внешнеполитический контекст. После заключения в 1936 г. антикоминтерновского пакта над Советским Союзом нависает угроза войны на два фронта. С практической точки зрения есть несколько выходов из этой ситуации. Обычно современники и историки обсуждают возможность создания «системы коллективной безопасности» — военного союза, который окажется сильнее, чем страны «оси» (Германия — Италия — Япония). Действительно, официально народный комиссар иностранных дел Литвинов пытался реализовать именно этот курс. Был и другой сценарий, была политика маневрирования между державами «оси», с одной стороны, и Англией и Францией — с другой. Именно этот сценарий воплотился потом в 1939 году при заключении временного соглашения между СССР и Германий («пакт Молотов — Риббентроп»).

В тексте обвинительного заключения говорится о третьем сценарии: нападение СССР на Японию, пока немцы не могут оказать реальной помощи союзнику (отсутствует советско-германская граница). Советское руководство могло воспользоваться ситуацией, до начала европейской войны попробовать избавиться от одного из противников — Японской империи.

Сейчас об этом сценарии знают только специалисты, но в 1937 году он активно обсуждался. По крайней мере, в 1937 года советская разведка регулярно сообщала о том, что в Лондоне и Вашингтоне считают крайне вероятной советско-японскую войну. В декабре 1937 г. госсекретарь США Корделл Хэлл говорил с польским посланником о том, что с его точки зрения СССР упустил уникальную возможность разгромить Японию в 1937 году, когда началась война с Китаем, «чем не оправдал надежд, возлагавшихся на него демократическими государствами» (выделено мной. — В. Н.). Руководство Германии в ноябре 1937 года также исходило из версии, что активное вмешательство СССР в европейские дела в ближайшие 2–3 года маловероятно «ввиду позиции, занятой Японией», то есть, ожидало советско-японской войны. О неизбежности войны на Дальнем Востоке «в следующем году» (1938 году) говорил премьер-министр Польши Бек. Причем, он явно координировал свою политику с Лондоном. Иными словами, командировка Фриновского должна интерпретироваться последним именно в контексте неизбежной войны в ближайшие месяцы. Тем более, что этот регион — сфера ответственности заместителя наркома, и он ездит туда каждый год.

Здесь имеет смысл ответить на вопрос госсекретаря США, почему «СССР упустил уникальную возможность разгромить Японию в 1937 году, когда началась война с Китаем». Действительно, почему же Сталин не отдал приказ атаковать Квантунскую армию летом — осенью 1937 года? Ведь в тот момент, когда японцы втянулись в затяжную войну в Китае, представлялся удобный момент. Очевидно, это вызвало бы самую благоприятную реакцию в Вашингтоне (а может быть, и в Лондоне). Но Красная Армия в сентябре 1937 г. лишь заняла Монголию и не двинулась дальше, ограничившись обороной. Конечно, главная причина в том, что в Москве сомневались и в лояльности командования ОКДВА, и в готовности армии к успешной войне.

Еще в 1936 году выяснилось, что в командовании РККА на Дальнем Востоке нет единства. В наркомате планировали снять Блюхера с командования армией. В июне 1937 года Сталин вспоминал: «начинается кампания, очень серьезная кампания. Хотят Блюхера снять. И там же есть кандидатура. Ну, уж, конечно, Тухачевский. Если не он, так кого же. Почему снять? Агитацию ведет Гамарник, ведет Аронштам. Так они ловко ведут, что подняли почти все окружение Блюхера против него. Более того, они убедили руководящий состав военного центра, что надо снять. Почему, спрашивается, объясните, в чем дело? Вот он выпивает». Обратим внимание на несколько деталей:

— вместо Блюхера планировался Тухачевский;

— Гамарник и Аронштам «подняли почти все окружение Блюхера против него».

Иными словами, в начале 1937 года в руководстве ОКДВА много «сторонников Тухачевского и Гамарника» и «противников Блюхера».

В июле 1937 года в край прибыл Генрих Самойлович Люшков. В 1936 году Люшков был начальником УНКВД Азово-Черноморского (затем Ростовского) края и помогал Евдокимову бороться с «шеболдаевщиной». Именно о его деятельности и докладывал на февральско-мартовском 1937 года пленуме руководитель края: «Контрреволюционная банда троцкистов, зиновьевцев, правых, «леваков» и прочей контрреволюционной нечисти захватила руководство в подавляющей части городов края… Две организации чекистов возглавлялись врагами партии. Великая была засоренность троцкистскими фашистскими элементами и состава крайкома, райкомов — городских и сельских». Летом Люшков был награжден Орденом Ленина, а с 31 июля уже направлен в ДВК. Выше упоминалась встреча его со Сталиным. Перед отъездом в Хабаровск Люшкова вызвали Кремль и в присутствии Сталина, Молотова, Ежова и Ворошилова поручили «очистить» край от «шпионов, саботажников и скрытых врагов». В журнале записи лиц на приеме у Сталина есть только один прием Г.С. Люшкова — 28 июля 1937 года, кроме вождя присутствовали Молотов, Ворошилов и Ежов. Прием длился 15 минут.

Нам известно содержание этого разговора в версии самого Люшкова. Сталин говорил, что «война с Японией неизбежна и Дальний Восток неизбежно станет ареной боевых действий. Необходимо очистить армию и тыл наиболее решительным способом от вражеских шпионов и прояпонских элементов. Заговор М. Тухачевского, Я. Гамарника и других, а также арест М. Сангурского (начальника штаба ОКДВА), Л. Аронштама (начальника политуправления ОКДВА) и Кащеева показывают, что с армией не все хорошо, что имеются изменники и среди руководства НКВД на Дальнем Востоке. Много лет возглавляющий органы НКВД края комиссар 1-го ранга Т. Дерибас, а также С. Западный и С. Барминский — японские шпионы, и Япония имеет основу для шпионажа и подготовки восстания посредством корейцев и китайцев».

Маршал Блюхер «долгое время был военным руководителем в регионе…Сангурским и Аронштамом Блюхер практически не командовал. Они играли на слабостях Блюхера, которые знали очень хорошо, и спаивали его. Когда Блюхера вызвали в Москву, он обещал исправить свои ошибки… Блюхер очень популярен на Дальнем Востоке, и его необходимо там держать».

Сталину Блюхер в тот момент был нужен со всех точек зрения. Во-первых, казалось, что он лучше других владеет обстановкой на Дальнем Востоке. Во-вторых, поддержка и авторитет Блюхера были нужны при разгроме группы Тухачевского. В-третьих, Блюхер мог пригодиться и против Ворошилова. «Блюхер честолюбив, — считал Люшков. — Его роль на Дальнем Востоке не удовлетворяет его. Он хочет большего. Он рассматривает себя выше Ворошилова. Политически сомнительно, удовлетворен ли он общей ситуацией, хотя он очень осторожен. В армии он более популярен, чем Ворошилов». Раньше Сталин использовал Тухачевского, чтобы держать наркома «в тонусе», теперь в этой роли оказался Блюхер.

Мне кажется, что в инструкциях Сталина надо выделить два момента. Во-первых, он не говорит о необходимости полной зачистки командования ОКДВА — «Блюхера надо сохранить». «Ошибка» Блюхера в том, что он «практически не командовал», вместо него «руководили заговорщики». Иными словами, Блюхер должен указать Люшкову людей Сангурского и Аронштама, но может сохранить своих сторонников. Собственно, Блюхер именно такую позицию и занял в 1937 году: «несмотря на увеличивающиеся аресты партийных и советских работников ДВК, своих заместителей, командиров соединений и частей ДВК Блюхер сохранял в неприкосновенности», считает Мильбах. Все эти меры должны были помочь Блюхеру подготовить край к войне.

Во-вторых, «заговор в ОКДВА» в июле 1937 уже не новость. Новое в указаниях Сталина — заговор в УНКВД края. «Много лет возглавляющий органы НКВД края, комиссар 1-го ранга Т. Дерибас, а также С. Западный и С. Барминский — японские шпионы». Кроме того, представляет опасность возможность «восстания посредством корейцев и китайцев».

Приехав в Хабаровск, Люшков сразу начал выполнять указания вождя. «Подозрительно все поведение Дерибаса, — докладывал Люшков Ежову. — По моему приезду, несмотря на договоренность по телефону о личном свидании, предварительно послал на разведку ЗАПАДНОГО, долго не появлялся в управлении и, как установлено, высматривал в смежной лестничной клетке, что делается в кабинете ЗАПАДНОГО, где я производил операцию. В разговоре со мной проявлял растерянность и раздражение по поводу своего снятия, крайнее любопытство к характеру показаний на ЗАПАДНОГО, БАРМИНСКОГО… Прошу телеграфировать санкцию на арест ВИЗЕЛЯ, ДАВЫДОВА, БУБЕННОГО. ЛЮШКОВ». На телеграмме Люшкова резолюция Сталина: «Молотову, Ворошилову. Дерибаса придется арестовать. Ст.»

Конечно, арест Дерибаса планировался с самого начала. Решался вопрос, где именно это сделать: в Хабаровске, в Москве, по дороге в поезде. На следующий день Дерибаса арестовали. Кроме Дерибаса были арестованы и начальник УНКВД Хабаровской области С.И. Западный, Я.С. Визель, Г.А. Давыдов и др. Всех «раскручивали» и как заговорщиков, и как шпионов.

«…Допросы Дерибаса, Западного и Барминского установили, что в НКВД и пограничных войсках существует заговор, инспирированный Гамарником. В течение длительного времени Дерибас находился в контакте с бывшим тайным заговорщиком Рыковым. Совместно с Л. Лаврентьевым, с Г. Крутовым и армейскими заговорщиками Сангурским, Арноштамом и другими, Дерибас, вероятно, готовил проведение путча на Дальнем Востоке и достижение соглашения с японцами об оказании помощи и совместных действиях против Советского Союза».

Спустя пятнадцать лет вышла книга А. Светланина «Дальневосточный заговор». Автор сам находился на Дальнем Востоке в середине 1930-ых и убежден, что заговор на самом деле был. Но Светланин ничего не сообщает об участии в заговоре Дерибаса и чекистов, хотя версия Сталина намного более логична. Если Лаврентьев и Сангурский действительно заговорщики, то либо Дерибас бесконечно непрофессионален, либо тоже заговорщик.

Репрессии ударили по командованию ОКДВА и Тихоокеанского флота. Историки спорят относительно количества арестованных на Дальнем Востоке командиров. Цифры колеблются от 1362 до 2192. Причем больше всего споров вызывают именно аресты 1937 года — разброс цифр от 392 до 1002 (!).

На начальном этапе политических репрессий в РККА Сталин не просто доверял В.К. Блюхеру, но и опирался на него, как на ключевую фигуру в предстоящей широкомасштабной компании. Маршал в рабочей обстановке носил всегда знак Почетного чекиста. Уточним: у Блюхера было два ордена Ленина (№ 48, 3698), пять орденов Красного Знамени (в том числе № 1), орден Красной Звезды (№ 1). Но носил маршал в рабочей обстановке только орден Ленина, орден Красной Звезды, один из орденов Красного Знамени (первый?). Зато всегда носил знак Почетный работник ВЧК-ГПУ (V)» № 773. Иными словами, считал, что носить знак Почетного Чекиста не менее важно, чем Орден Красного Знамени!

Первые месяцы УНКВД края было занято выселением корейцев: «По всему видно, что выселение корейцев — дело вполне назревшее. Возможно, что мы несколько опоздали с этим делом. Но если это верно, тем быстрее надо провести выселение, особенно с южных районов Посьете. Предлагаем принять каждому из вас по своей области строгие срочные меры по точному выполнению календарного плана выселения. Людей, саботирующих дело, кто бы ни были, арестовывать немедля и наказывать примерно», — приказал Сталин.

В рамках кулацкой операции в 1937 году арестовано и осуждено 9613 человек (в том числе, по 1-й категории 8354 и по 2-й категории 1259). Это существенно больше цифр приказа № 00447 (2000 по 1-й категории и 4000 по 2-й категории). Осенью 1937 г. решением Ежова лимит по 1-й категории был повышен на 4000. Постановлением Политбюро 31.01.38 лимит был повышен на 8000 по 1-й категории и 2000 по 2-й категории. Кроме того, было принято решение о дополнительном лимите на 12 000 по 1-й категории для лагерей ДВК. В принципе, после проведенных Люшковым мер можно считать, что край, на первый взгляд, был подготовлен к успешным военным действиям в 1938 г. и самое время выяснить, что происходило в Москве.

 

«Смерш» до «Смерша». Как и почему возникло Управление особых отделов

28 марта 1938 года происходит реорганизация ГУГБ НКВД и создается три управления:

• Управление государственной безопасности (1 управление)

• Управление особых отделов (УОО или 2 управление)

• Управление транспорта и связи (3 управление)

С 28 марта 1938 года начальником УОО был назначен Заковский Л. М., его заместителем — комбриг Н.Н. Федоров.

Несколько лет назад в работе «Сталин и НКВД» я предполагал, что причиной создания Управления Особых Отделов была именно борьба кланов в руководстве НКВД, поэтому создание новых отделов и управлений связано с потребностью увеличения руководящих должностей, вызванной ротацией кадров.

В пользу этой версии говорит опубликованная сейчас речь Ежова на совещании 24 января 1938 г. в наркомате. Она оставляет впечатление, что реально наркома в январе 1938 волновали только кадровые вопросы. По крайней мере, обозначив в качестве актуальных вопросы продолжения массовых операций, агентурной работы, учета антисоветских элементов, сам он говорил, прежде всего, о необходимости организационной перестройки: «товарищи, я лично не исключаю следующей возможности, что Главное Управление Государственной безопасности можно было бы разделить и иметь не одно управление, а два или, может быть, три. В каком смысле? Я думаю, что можно иметь Главное управление государственной безопасности, транспорта и связи. Это специфическая отрасль работы со своей централизованной периферией. Там можно было бы иметь железнодорожный отдел, отдел водного транспорта, отдел связи и железных дорог. Итого — три отдела, если говорить об этом управлении».

Первые же слова наркома свидетельствуют о том, что он опасается реакции «старых чекистов» на свои предложения: «возражения сами по себе против этого дела ясны: многие боятся, что тогда не будет единой системы ГУГБ». Кто эти «многие»? На первый взгляд очевидно, что главный «пострадавший» — начальник ГУГБ замнаркома М.П. Фриновский. Это именно его управление, которое Ежов однажды назвал «сердцевиной» НКВД, разделят на три. Понимая это, Ежов тут же дает «задний ход» и говорит о возможности «остаться при той системе Главного управления, как она сейчас есть, создав ряд новых отделов». Поэтому он тут же выдает свой главный замысел: «создать Главное управление государственной безопасности полнокровное, чтобы был какой-то аппарат управления, который бы обобщал опыт и направлял всю работу. В этом случае, если мы останемся при системе одного Главного управления государственной безопасности, имеющего свой аппарат и своих заместителей, тогда заместители могут быть поделены по такой схеме: группа оперативных отделов, группа обслуживающих отделов. Если идти по этому пути дальше, то можно и по транспорту иметь заместителя ГУГБ, иметь зама по армии, ну, и затем — зама по оперативным отделам (КРО, СПО и др.), зама по обслуживающим отделам, т. е. четырех замов». Иными словами, ему нужна возможность увеличить количество заместителей и понизить статус Фриновского. На роль своего нового заместителя он планировал Ваковского. Тот в марте 1938 г. и будет начальником управления особых отделов, правда, ненадолго. Намерения Ежова понятны — пока Фриновский в наркомате, трудно контролировать «северокавкзцев». Но возможна и другая причина рерганизации.

Дело в том, что Управление особых отделов имело сложную структуру и первоначально включало семь отделов. В период с апреля до начала июня 1938 г. проходило создание 1, 2 и 3 управлений НКВД СССР, хотя наряду с этими новыми структурами действовали и элементы старой структуры ГУГБ.

В конце апреля Заковский снят с должности, на его место назначен Федоров (до 29 сентября 1938 года). Следует отметить, что многие чекисты, служившие в 1938 году в Управлении Особых отделов, как и сам Федоров, были переведены в Москву из Украины (Рогачев Б.В., Бабич И.Я., Ямницкий М.С., Малышев Ф.П., Спектор М.Б.).

Изменения в структуре НКВД могли быть связаны с возможностью войны на Дальнем Востоке с Японией. На это указывает реорганизация структуры органов НКВД, объявленная приказом НКВД № 00362 от 9 июня 1938 г. В приказе говорилось об организации 00 военных округов и флотов. При этом 5-е отделы (00) УГБ территориальных органов НКВД были упразднены. Таким образом, периферийные органы военной контрразведки стали напрямую подчиняться (минуя местные УНКВД) Управлению особых отделов НКВД, а с сентября 1938 г. — 4му отделу ГУГБ НКВД СССР. В августе 1938 г. приказами НКВД СССР были утверждены штаты вновь образуемых 00 военных округов, существовавших на тот момент в системе Наркомата обороны СССР.

В принципе, структура 2 управления НКВД становилась похожа на структуру 3 управления. Приказом НКВД № 00409 от 14 июля 1937 г. о реорганизации 6-го отдела ГУГБ и создании ДТО ГУГБ НКВД на всех железных дорогах. 6-е отделы УГБ в НКВД-УНКВД республик, краев и областей были расформированы. В течение августа 1937 г. были утверждены штаты создаваемых вновь ДТО железных дорог, с непосредственным их подчинением 6-му отделу ГУГБ НКВД СССР, минуя местные органы НКВД.

Но есть и другие прецеденты. Единая централизованная структура особых отделов существовала в годы гражданской войны, а с наступлением мирного времени была реорганизована, в 1921–1922 гг. особые отделы были подчинены территориальным управлениям ГПУ — НКВД.

В ближайшей перспективе единая структура особых отделов вновь возникнет накануне Великой Отечественной войны в феврале 1941 г. Постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 8 февраля 1941 г. органы военной контрразведки (00) были переданы в Наркомат обороны и Наркомат военно-морского флота. В их структуре были созданы управления военной контрразведки (Зи управления): 3-е управление НКО и 3-е управление Наркомата военно-морского флота (НК ВМФ). 17 июля 1941 года Государственный Комитет Обороны принимает постановление № 187 о преобразовании органов Третьего управления Народного Комиссариата Обороны в особые отделы НКВД СССР, а Третье управление — в Управление Особых отделов НКВД СССР. Так был создан будущий «СМЕРШ».

Иными словами, и опыт гражданской войны, и ситуация во время Великой Отечественной войны показывает, что централизованная структура особых отделов создается во время непосредственной военной угрозы. Следовательно, причиной изменения структуры НКВД и создание Управления особых отделов в 1938 году могли послужить конфликты СССР с Японией, стремительно набиравшие обороты в это же время.

Хорошо известно, что Советский Союз и Япония готовились к войне друг с другом в течение десятилетия. Мы знаем также, что в 30-ые годы эта война почему-то не произошла. А как мыслилась она участникам конфликта?

В этой войне у каждого участника есть сильные и слабые стороны, причем они ассиметричны. Японский план войны основан на предположении, что, как и в 1904–1905 гг., стратегическое превосходство России в ресурсах может быть компенсировано географическим фактором. Дальневосточный театр военных действий далеко от основных центров СССР и, наоборот, близок к Японии. Владивосток расположен крайне неудачно с точки зрения возможностей его успешной обороны. Главную военно-морскую базу России трудно защищать и легко блокировать, а сопоставимых с японским флотом военно-морских сил у СССР нет. Хабаровск также расположен практически на границе и уязвим для атаки. РККА может попытаться компенсировать географический фактор использованием авиации. Численное превосходство советской авиации очевидно, поэтому успех Японии в войне зависит от того удастся ли начать войну с уничтожения советской авиации. Иначе она успешно преодолеет Японское море и нанесет удар непосредственно по островам. Однако, японские планы построены на предположении, что исход сражения в воздухе будет иной и «Спасская авиабригада» будет уничтожена. Японское командование считалось с возможностью контрнаступления Красной Армии из Забайкалья и через Монголию. «Через Гоби и Хинган» (как это и случилось в 1945 г.) Но возможность одновременного удара ОКДВА из Забайкалья (через Монголию) к Хингану и из Владивостока с целью окружения Квантунской армии японскими штабными офицерами не рассматривалась вообще. Японское командование исходило из предположения, что сможет успешно вести наступление против превосходящих сил РККА (допускался перевес в 2–3 раза), однако наступление не планировалось дальше Иркутска.

Советские планы войны строились на предположении, что ключевым фактором является захват господства в воздухе. Это должно было компенсировать превосходство Японии на море. Именно поэтому Сталина так напугали сообщения о том, что «враги в ОКДВА» смогли нанести ущерб ВВС. «Измена» командующего ВВС ОКДВА Лапина привела к тому, что «на Дальнем Востоке наша авиация в тяжелом состоянии», написал вождь на протоколе допроса Флоровского и выделил слова «в тяжелом состоянии».

Командование Красной Армии стремилось к наступательной войне и создавало с этой целью стратегический перевес. Следует сразу сказать, что эту задачу удалось выполнить. На конец июня 1938 года, японские силы в Корее и Маньчжурии, которые могли быть использованы против Советского Союза, насчитывали всего лишь 9 дивизий… Опираясь на полученные от Люшкова данные, пятый отдел японского генштаба пришел к выводу о том, что Советский Союз может использовать против Японии в нормальных условиях до 28 стрелковых дивизий, а при необходимости сосредоточить от 31 до 58 дивизий… Тревожным выглядело и соотношение в танках и самолетах. Против 2000 советских самолетов Япония могла выставить лишь 340 и против 1900 советских танков — только 170… «До этого мы полагали, что советские и японские вооруженные силы на Дальнем Востоке соотносились между собой как три к одному. Однако фактическое соотношение оказалось равным примерно пяти или даже более к одному. Это делало фактически невозможным осуществление ранее составленного плана военных операций против СССР…».

Советская пропаганда будущей войны на Дальнем Востоке была выстроена вокруг идей международной солидарности с трудящимся народом Китая и Кореи и перспектив мировой революции. Приведем только один фрагмент из романа известного советского писателя Петр Андреевич Павленко «На Востоке», в котором прогнозировался военный конфликт между Советским Союзом и Японией, в результате которого Китай, Индия и Индонезия встают под знамена мировой революции. С началом войны Красная Армия успешно отражает нападение Японии в районе Посьета (именно там, где потом начнутся бои у озера Хасан). Вскоре планировался общий перелом в ходе войны. Именно в этот момент ожидалось, что Сталин выступит с заявлением: «Слова его вошли в пограничный бой, мешаясь с огнем и грохотом снарядов… Голос Сталина был в самом пекле боя… Сталин говорил с бойцами в подземных казематах и с летчиками в вышине. Раненые на перевязочных пунктах приходили в сознание под негромкий и душевный голос этот. Это был голос нашей родины, простой и ясный, и бесконечно честный, и безгранично добрый, отечески-неторопливый сталинский голос».

Во время перелома в ходе сражения Советским командованием будет задействована бронетехника, а мятеж китайцев в тылу японского войска совершенно дезорганизует японскую армию. С падением Токио (в результате атаки красной авиации) фактически погибнет и Японская империя, и на смену ей приходит новая, социалистическая Япония.

Одновременно Китай начинает сбрасывать с гнет империализма: «Антияпонское движение повсеместно рождало энергию борьбы против японцев… Борьба внутри Китая была сложна, запутана. В нее сразу вовлечено было много классовых сил, в ней использовано было множество внешних влияний… Война спускалась от нее на восток, к океану, по рекам. Реки Китая были партизанскими, повстанческими, советскими.

Повстанческими и советскими становились караванные пути, города и уезды на этих путях. Советскими становились порты, фабрики и заводы, и было ясно видно, даже на этой старой карте, как росло с юго-запада на восток пространство Красного Китая». Книга заканчивается строительством интернационального города Сен-Катаяма объединенными усилиями советского, китайского, корейского, японского, индийского и индонезийского народов, а также бывшими самураями, ныне строителями социализма в мире.

По мнению Павленко, нападение Японии на СССР должно было быть совершено в ночь с седьмого на восьмое марта 193… г. А какого года? Павленко не называет точной даты, но можно сделать предположение по «косвенным приметам».

«С тех пор, как грянула новая Советская Конституция, сроки подготовки к войне сократились для Японии втрое». Когда Павленко заканчивал «На Востоке», 5 декабря 1936 г. была принята новая Конституция. Иными словами, книга ориентировала читателя, что война начнется «вот-вот» — в 1937–1938 гг.

Конечно, это только пропаганда, которая, впрочем, и сама по себе говорит о многом. Но и международные события развивались именно в этом направлении. В нашу задачу не входит анализ сложной политической игры, которую вело советское руководство в тихоокеанском регионе. Ясно, что с одной стороны многие руководители видели главную свою задачу в поддержке мирового революционного движения. И Коминтерн, и НКВД, и военная разведка вели работу в Китае и Корее. С другой стороны, важно было не спровоцировать конфликт, в котором СССР оказался бы с Японией один на один.

Военная подготовка сопровождалась дипломатическими усилиями. Народный комиссар иностранных дел Литвинов сначала поддержал предложение о т. н. «Тихоокеанском региональном пакте» — аналоге европейской системе коллективной безопасности: «только такой пакт может окончательно прекратить агрессию Японии и обеспечить мир на Дальнем Востоке. Япония не могла бы, и не смела бы, противопоставлять себя тихоокеанским государствам, и рано или поздно сама присоединилась бы к ней».

Однако, этот проект не реализовался, прежде всего, из-за отказа США: в Вашингтоне считали, что на повестке дня советско-японская война, и хотели уклониться от участия в ней. Китай предлагал СССР двухстороннее соглашение, но Сталин отказался от этого: отношение к Чан Кайши было настороженным, и воевать из-за него с Японией Москва тоже не хотела. В результате события пошли по самому благоприятному для СССР сценарию — 7 июля 1937 года началась японо-китайская война. 28 июля японская армия вошла в Пекин. 12 ноября — в Шанхай, 13 декабря японцы вошли в столицу гоминдановского Китая Нанкин. Для СССР начавшаяся война открывала новые возможности.

Во-первых, чем серьезнее японцы втягивались в войну с Китаем, тем меньше была вероятность нападения на Приморье из Манчжурии.

Во-вторых, Китай был заинтересован в военной помощи СССР и у Кремля появился серьезный инструмент давления на Чан Кайши.

В-третьих, в случае поражения японцев в Китае у СССР возникала возможность нанести удар по самураям с тыла.

Именно поэтому и 27 августа 1937 г. в Монголию вошел корпус Конева (36 стрелковая дивизия и 32 механизированная бригада). Готовился военный конфликт с Японией, и в этом случае было важно, чтобы Красная Армия вышла на исходные рубежи для броска к Хингану. Официальным обоснованием ввода советских войск была защита МНР от Японии.

«Первое. Пакт о взаимной помощи гарантирует нас от внезапного появления японских войск через МНР в районе Байкала, повторяю, Байкала, от перерыва железнодорожной линии у Верхне-Удинска и от выхода японцев в тыл дальневосточным войскам.

Второе. Вводя войска в МНР, мы преследуем не цели захвата Монголии и не цели вторжения в Маньчжурию или Китай, а лишь цели обороны МНР от японского вторжения, а значит, и цели обороны Забайкалья от японского вторжения через МНР», — заявил Сталин. Это была, так сказать, «армейская» версия событий. Существовала и другая «чекистская» версия. Органы НКВД «установили», что 9 сентября 1937 года в МНР планировался контрреволюционный переворот, который готовили министр обороны Демид и премьер Гендун. «Известно, что опоздание с вводом войск РККА в МНР на 8—10 дней могло изменить обстановку не в нашу пользу, так как банда шпионов и японских агентов Гендун, Демид, Даризап готовила переворот в МНР 9 сентября, в этот же день должен был состояться переход границы японскими войсками», — докладывал в Москву Конев. Вряд ли Япония реально планировала вторжение во Внешнюю Монголию именно в сентябре 1937 года: в эти дни шло Второе Шанхайское сражение, и конфликт на севере в этот момент не входил в планы командования империи.

Вступление Красной Армии в Монголию сопровождалось репрессиями, которыми руководил полпред СССР в этой стране, бывший руководитель УНКВД ЗСК, комиссар ГБ 3-го ранга Сергей Наумович Миронов. Во-первых, был нанесен удар по буддистскому духовенству. Всего с октября 1937 по апрель 1939 года было осуждено 25 500 человек, из которых 80 % расстреляно. Следует учитывать при этом, что население МНР составляло 750 тыс. человек, то есть осуждено по 1-й категории около 3 % населения, что заметно выше, чем в СССР. При Миронове (с августа 1937 года по март 1938 года) было репрессировано почти 11 тысяч (из которых почти 8000 принадлежат к ламскому духовенству). Кроме того, подлежало аресту еще более 7 тысяч человек (из которых 6000 — ламы).

С осени начались поставки советского вооружения в Китай. В итоге с октября 1937 года по сентябрь 1939 китайская сторона для борьбы с японским агрессором получила из Советского Союза 985 самолетов, 82 танка, более 1300 орудий, свыше 14 тыс. пулеметов.

Конечно, союз с гоминданом должен был вызвать сомнения среди работников Коминтерна, которые хорошо помнили, как Чан Кайши расстреливал коммунистов. Сталин потом обвинял посла в Китае Богомолова в том, что тот неправильно информировал Кремль о ситуации в Китае: «Богомолов очень тормозил заключение пакта… Он нас убеждал, что Чан Кайши заключать договора не хочет, он стремится лишь разговорами о договоре шантажировать Японию…Богомолов нас также убеждал, что вся оборона Китая ничего не стоит, что Шанхай не продержится более двух недель, что вообще Китай может сопротивляться не более трех месяцев, что Чан Кайши колеблется. Но вот проходит месяц, Шанхай обороняется, мы вызвали Богомолова и спрашиваем: ты кто такой?». Сталин назвал

Богомолова «троцкистом», имея в виду, что именно «левые» в 20-ых гг. выступали против гоминдана. Спустя год, японцы получат информацию, что Блюхер выступал за войну с Японией: «СССР должен нанести удар по Японии в интересах национально-освободительного движения в Китае». Кто из советских руководителей на самом деле отдавал предпочтение «революционной перспективе», а кто был настроен прагматично — предмет отдельного анализа специалистов. Сталин мог только приписывать Богомолову свои собственные сомнения…

В мае 1938 года Блюхер делает доклад о боеготовности ОКДВА, после которого Главный Военный совет постановил повысить уровень подготовки командного состава, сделав особый упор на управлении войсками на отрядных учениях и маневрах. Также приказывалось поставить подготовку высотных и дальних полетов, штурманской службы, огневой и стрелковой подготовок. На Дальний Восток было направлено 76 820 человек сверх нормы, установленной постановлением Правительства от 29 ноября 1937 года, был передислоцирован на Камчатку один дивизион подводных лодок.

Согласно решению Главного Военного совета, следовало усилить уже существующие укрепленные районы, а именно: усилить районы артиллерией, увеличить количество командных и наблюдательных пунктов.

Также были приняты следующие решения, свидетельствующие о подготовке к войне, которая, по мнению Главного Военного Совета, должна была начаться летом 1938 года:

«4. Запрещается без особого разрешения народного комиссара обороны привлекать строевые части на всякого рода работы, как в целом составе, так и отдельными откомандированиями (жилищное, дорожное, оборонное строительство, лесо-, сено-, и стройматериало-заготовки); рядовой и командно-политический состав, находящийся на работах, вернуть в части к 1 июля с. г.», т. е., военнослужащие постоянно находились в военных частях, и в случае тревоги могли в полном составе выдвинуться к месту конфликта. Обратим внимание, что к 1 июля 1938 года все красноармейцы должны были вернуться в строй. Что должно было начаться ПОСЛЕ 1 июля?

На заседании Главного Военного Совета 28–31 мая — 8 июня 1938 года было принято решение о «Переименовании

Особой Краснознаменной Дальневосточной армии (ОКДВА) в Дальневосточный Краснознаменный фронт («ДК Фронт»). Управление армии переформировать в «Управление фронта».

— Приморскую группу войск впредь именовать «1-я армия ДК Фронта». Управление группы переформировать в «Управление 1-й армии».

— Управление 18-го стрелкового корпуса развернуть в армейское управление и наименование: «Управление 2-й армии («ДК Фронта»)

Стоит отметить важность данных переименований. «Фронт» создается в преддверии войны и включает в себя несколько армий. Именно близость военных действий означало создание Дальневосточного Краснознаменного фронта. Для сравнения — следующее по времени создание фронта произошло через год, в 1939 году, накануне «Освободительного похода» в Польшу. На территории Белорусского округа был развернут Белорусский фронт, который 17 сентября 1939 года пересек границу и занял польские территории, обговоренные по советско-германскому договору.

О том, что переименование ОКДВА в ДКФ означало близость войны, говорит и решение передать ряд соединений «из ведения Народного комиссариата Военно-Морского Флота Народному комиссариату обороны (Дальневосточный Краснознаменный фронт) следующих сухопутных войск…». Дело в том, что, согласно протоколу № 4 заседания ГВС РККА 20 апреля 1938 года, Военно-Морские Силы переходят в введение народного комиссара обороны СССР только при одном условии:

«В случае угрожающего военного положения Военно-Морские Силы (флоты и флотилии) переходят в оперативное подчинение народного комиссара обороны СССР и соответствующих командующих военных округов и армий, оставаясь по вопросам организации, комплектования и снабжения всеми видами вооружения и довольствия в полном подчинении Народного комиссариата Военно-Морского Флота СССР». Иными словами по мнению Москвы ситуация на Дальнем Востоке именно «угрожающая».

Все свидетельствует о том, что политическое руководство СССР и командование РККА исходили из тезиса том, что война с Японией неизбежна, и начало войны предполагалось на лето 1938 года: и красноармейцы должны быть в строю к 1 июля, и сухопутные части Тихоокеанского флота «накануне войны» перешли в подчинение ДКФ. Вскоре после того «грянула новая Советская Конституция», летом 1938 года у озера Хасан произошел пограничный конфликт между Советским Союзом и Японией. Участком, ставшим зоной конфликта, были сопки Заозерная и Безымянная. В случае овладения данными высотами, противник мог бы вести наблюдение за Посьетской бухтой и территорией западнее и южнее ее, а также держать под огнем всю эту местность.

В начале июля 1938 года из Посьетского пограничного отряда в Хабаровск, в штаб пограничного округа дважды делаются настойчивые запросы с просьбой дать разрешение на занятие высоты Заозерной, чтобы установить на ней постоянный усиленный пограничный пост, который располагался бы в полевом укреплении (окопе).

Японцы считали, что высота Заозерная — часть Манчжурии, ссылаясь на то, что там традиционно происходили религиозные праздники местного населения. Советские дипломаты ссылались на карту 1886 года. Так или иначе, 12 июля 1938 года советские пограничники заняли сопку Заозерная.

Трудно представить себе, что командование погранвойск УНКВД ДВК дало разрешение занять сопки без санкции заместителя наркома Фриновского, который в тот момент находился в крае. Наверное, когда-нибудь будут найдены документы о том, какие именно указания получил Фриновский от Сталина и что именно он предпринял. Какие именно инструкции получили пограничники от заместителя наркома внутренних дел?

Пока мы не знаем, какие точно были указания, но мы знаем, КТО получил приказ занять сопки. Командиром 59 погранотряда, в зоне которого и находилось озеро Хасан, был Кузьма Евдокимович Гребенник. Он родился в 1937 г. в шахтерской семье. В 1920 пришел служить в войска ВЧК рядовым, тогда же вступил в партию. Спустя пять лет он стал начальником погранзаставы. В 1931 он стал командиром полка в дивизии ОС-НАЗ (сейчас это дивизия им. Дзержинского). Здесь хочется напомнить, что погранвойсками и войсками НКВД (т. е. и дивизией) командовал долгое время Фриновский.

В ноябре 1937 года Гребенника направили на Дальний Восток. Надо было иметь веские причины, чтобы направить командира полка Дивизии из Москвы на ДВК и кажется, что они у Фриновского были. Забегая вперед, следует сказать, что во время Великой Отечественной Гребенник будет командиром стрелковой дивизии, смерть Сталина застанет его на должности начальника погранвойск Ленинградского военного округа. В 1956 году он будет подавлять восстание в Венгрии, и в ноябре тоже года станет военным комендантом Будапешта. Кажется, что биография говорит сама за себя: очевидно, что это был в органах не случайный человек.

Что конкретно сделал командир 59 погранотряда? Начнем с того, что 12 июля, как я уже сказал, советские пограничники заняли вершины сопок Заозерная и Безымянная полностью. Японцы вообще не признавали принадлежность этих сопок СССР, но даже в той интерпретации, которую давала русско-китайскому Хунчуньскому протоколу 1886 года «советская сторона, нашей стране принадлежала только восточная половина сопок (высот) Заозерная и Безымянная, а советские пограничники заняли их вершины целиком».

15 июля у сопки Заозерная советским пограничником был убит японский жандарм. Расследование, проведенное советской стороной, определило, что труп японского жандарма-нарушителя лежал на территории Советского Союза, в трех метрах от линии государственной границы. Японская сторона утверждала, что убийство произошло на территории Мань-чжоу-Го и, стало быть, явилось вооруженной провокацией советских пограничников. Вопрос о том, кто прав в этом споре, может прояснить телеграмма Блюхера Ворошилову. Дело в том, что маршал «подверг сомнению законность действий наших пограничников у озера Хасан. Втайне от члена военного совета т. Мазепова, своего начальника штаба т. Штерна, зам. наркома обороны т. Мехлиса и зам. наркома внутренних дел т. Фриновского, находившихся в это время в Хабаровске, т. Блюхер послал комиссию на высоту Заозерная, и без участия начальника погранучастка произвел расследование действий наших пограничников. Созданная таким подозрительным порядком, комиссия обнаружила «нарушение» нашими пограничниками Маньчжурской границы на 3 метра и, следовательно, «установила» нашу «виновность» в возникновении конфликта у озера Хасан. Ввиду этого, т. Блюхер шлет телеграмму наркому обороны об этом мнимом нарушении нами Маньчжурской границы и требует немедленного ареста начальника погранучастка и других «виновников в провоцировании конфликта» с японцами. Эта телеграмма была отправлена т. Блюхером также в тайне от перечисленных выше товарищей». Иными словами, Блюхер заявил, что ответственность за провокацию лежит на командире погранотряда Гребеннике, который действовал, видимо, с санкции Фриновского.

Кажется, что советская сторона ожидала активных ответных шагов с японской стороны, тогда был бы повод атаковать Квантунскую армию. Шансы для этого были совершенно реальные. 20 июля 1938 г. военный министр империи Сейсиро Итагаки и начальник генерального штаба Номия Каньин запросили аудиенцию у императора с целью получить его санкцию на применение военной силы. Однако, император Хирохито, опираясь на позицию министра иностранных дел, военно-морского министра и министра внутренних дел, отказался отдать приказ об ответном ударе. В результате военные действия с самого начала приняли локальный характер — с японской стороны сопки атаковала только 19 дивизия Корейской армии. Напомним, что ограниченная атака сухопутных сил империи не могла привести к успеху без одновременного удара авиации по ВВС РККА. Японский план войны мог быть успешным только при условии внезапного удара японской авиации на планах и разгрома ВВСДКФ. Этого не произошло, но в Москве (да и в Хабаровске) не могли заранее знать, что японцы откажутся от расширения конфликта и не нанесут авиаудар.

О чем думал в этот момент один из наиболее прославленных полководцев Гражданской войны и один из пяти первых маршалов Советского Союза Василий Константинович Блюхер? Вполне возможно, он считал, что во всем виноваты чекисты, «а если открыть глаза Сталину, то он все поймет». «Даже после получения указания от Правительства о прекращении возни со всякими комиссиями и расследованиями и о точном выполнении решений Советского правительства и приказов наркома, т. Блюхер не меняет своей пораженческой позиции и по-прежнему саботирует организацию вооруженного отпора японцам. Дело дошло до того, что 1 августа с. г., при разговоре по прямому проводу тт. Сталина, Молотова и Ворошилова с т.

Блюхером, тов. Сталин вынужден был задать ему вопрос: «Скажите, т. Блюхер, честно, — есть ли у вас желание по-настоящему воевать с японцами? Если нет у вас такого желания, скажите прямо, как подобает коммунисту, а если есть желание, я бы считал, что вам следовало бы выехать на место немедля». Иными словами, Блюхер после бегства Люшкова ожидал другого сценария событий и мог предполагать, что «война откладывается». А может быть, вся история с «мудрым Сталиным и трусливым Блюхером» просто вымысел.

Хочется обратить внимание и на еще одну фразу Сталина: «Никто Вас не обязывает переходить границу, мы только советуем Вам пустить в ход большие силы нашей бомбардировочной авиации и бомбить непрестанно японцев… Мы считаем, что такая сосредоточенная бомбежка, кроме того, что она истребит японцев, будет, вместе с тем, прикрытием для подвода наших войск и, конечно, артиллерии к нашим границам» Кажется, что Сталин убеждает Блюхера, что войны не будет. У Блюхера, выходит, от разговоров с Фриновским и Мехлисом другое впечатление сложилось? Или после майских встреч со Сталиным?

29 июля японцы, перейдя границу и сломив сопротивление пограничного отряда силами двух рот, заняли высоту Безымянная, но к концу дня были выбиты с захваченной высоты. Однако, 31 июля проведя артиллерийскую подготовку, японская армия захватила высоты Заозерная, Безымянная, Пулеметная Горка, прочно закрепившись на них, и продвинулась вглубь советской территории до четырех километров. Советские войска отошли за озеро Хасан. В боевую готовность были приведены Приморская армия и Тихоокеанский флот. Японская атака развивалась на том же участке, где по книге Павленко действует «армия Накамуры» и должен был быть нанесен удар по Владивостоку.

Начальник штаба Дальневосточного фронта комкор Штерн предложил план атаки, предусматривавший удары по противнику наземными силами, а также их поддержку и прикрытие силами авиации и артиллерии. План был одобрен и утвержден Блюхером.

В это время японские войска спешно укрепляли высоты. Дальнейшая задержка позволила бы противнику еще больше укрепиться, поэтому Штерн отдал приказ начать атаку на высоты Безымянная и Заозерная 2-го августа, используя силы только одной 40-й стрелковой дивизии. Часть артиллерии не была подготовлен для атаки, положение противника изучено не было, связь не была полностью налажена. Атака провалилась. Ни один из полков не смог выполнить задачу, находясь под шквальным огнем японской артиллерии.

К 5 августа оборону на сопках с японской стороны держала 19-я пехотная дивизия, пехотная бригада, два артиллерийских полка и отдельные части усиления, в том числе три пулеметных батальона, общей численностью до 20 тыс. человек. В случае необходимости, эти силы могли быть значительно усилены войсками второго эшелона.

С советской стороны им противостояли 40-я и 32-я стрелковая дивизия, 2-я механизированная бригада, стрелковый полк 39-й стрелковой дивизии, 121-й кавалерийский и 39-й корпусной артиллерийский полки. Всего 32 860 человек. Также 180 бомбардировщиков и 70 истребителей.

Решающие бои произошли с 6 по 9 августа 1938 г. Атаке предшествовала авиационная и артиллерийская подготовка. К началу боя японцы хорошо укрепили захваченные высоты, а артиллерия, несмотря на авиа- и артподготовку, не была полностью подавлена. Советские войска с трудом проходили через ограждения, но все-таки упорно и не без успеха продвигались вперед. Из глубины плацдарма японцы открыли мощный минометный и пулеметный огонь по атакующим советским войскам. К вечеру советская авиация повторила налет, но, на этот раз, совершив атаку и на батареи на территории Маньчжурии. Огонь японцев ослаб, правда, налет ВВС СССР на Токио не состоялся.

Несмотря на то, что японцы вводили новые силы, к концу 8-го августа 118-й полк 40-й дивизии занял высоту Заозерную. «Ожесточенные, напряженные бои продолжались и 10 августа. Выброшенные за пределы советской территории, японцы вновь попытались захватить сопки, но, понеся тяжелые потери, вынуждены были отступить».

В этой ситуации 10 августа маршал Блюхер отдал приказ о призыве в 1-ю армию 12 возрастов. Однако ситуация изменилась, и в Москве посчитали, что «этот приказ т. Блюхера провоцировал японцев на объявление ими своей мобилизации и мог втянуть нас в большую войну с Японией. Приказ был немедля отменен наркомом».

«10 августа состоялась очередная встреча японского посла в Москве М. Сигэмицу с представителями Советского правительства. Конфликтующие стороны договорились прекратить огонь и восстановить статус-кво на границе СССР и Мань-чжоу-го».

Почему война, к которой так долго готовились обе стороны, не произошла? Осторожность императора Хирохито понятна: японская армия увязла в Китае, резервов для второй большой сухопутной войны нет. Большую роль сыграла информация, которую сообщил Люшков: до этого в Токио не представляли, каким уже огромным перевесом обладает РККА и повторить 1904 год не удастся.

А вот почему советское руководство отказалось от удара? Есть простое объяснение этого решения: несмотря на достигнутую победу, «события этих дней обнаружили огромные недочеты в состоянии ДК Фронта». В официальных документах РККА говорится, что «события этих немногих дней обнаружили огромные недочеты в состоянии КД фронта. Боевая подготовка войск, штабов и командно-начальствующего состава фронта оказались на недопустимо низком уровне. Войсковые части были раздерганы и небоеспособны; снабжение войсковых частей не организовано. Обнаружено, что Дальневосточный театр к войне плохо подготовлен (дороги, мосты, связь)». Таким образом, основная задача, поставленная Правительством и Главным военным советом войскам ДК Фронта, — обеспечить на ДВ полную и постоянную мобилизационную и боевую готовность войск фронта — оказалась невыполненной. Но кажется, что на самом деле Сталин и не планировал «большую войну», а лишь создавал видимость таких намерений. 1 августа Сталин внешне еще не боится того, что авиаудары по Манчжурии могут спровоцировать большую войну. По крайней мере, у Блюхера, Мехлиса и Фриновского должно сложиться именно такое впечатление. 10 августа Сталину уже не нужна «угроза близкой войны». Что изменилось за эти дни, и почему вождь стал чувствовать себя более уверенно? 10 августа начала работу 2 сессия Верховного Совета СССР. Есть все основания согласиться с Павлюковым, что где-то в эти дни (днем раньше?) состоялась встреча Сталина с Берия, который приехал в Москву. Именно поэтому Ежова очень интересовало, о чем именно Сталин разговаривал с Берия в эти августовские дни: «Ежов проявлял большую нервозность в связи с вызовом Берии на прием к Сталину, на загородную квартиру. В тот день Ежов мне беспрестанно звонил, а один раз, позвонив, стал спрашивать: «Вы не знаете, о чем они говорят?». Если в январе 1938 года грузинский руководитель действительно передал Сталину показания Лордкипанидзе на Люшкова, то их разговор о возможности занять пост наркома (сначала, конечно, заместителя) выглядит совершенно естественным. Предупреждение, о том, что Ежов покрывал «предателя Люшкова» оказалось правильным.

Понятно также, что появление на Лубянке Берия никак не входило в планы ни Ежова, ни Фриновского. Ежов хотел видеть своим заместителем Литвина. У Фриновского с Берия были очень сложные отношения. Ежов потом писал Сталину: «Я уже говорил Вам, что еще задолго до назначения т. Берия у некоторых людей в аппарате, и главным образом у Фриновского, были предубежденные отношения к Грузинским делам по линии ЧК… Первое время я думал, что это просто известная ведомственная ревность, поскольку Грузинский ЧК не всегда соблюдал служебную субординацию. Затем я стал думать и даже спрашивал у Фриновского, не были ли плохими его личные взаимоотношения с Гоглидзе в бытность Фриновского в Грузии. Казалось, и это отпало. Однако критическое отношение не исчезало».

Учитывая это, отсутствие Фриновского в Москве в момент назначения Берия было очень удобно. Сталин не хотел присутствия Фриновского в Москве в тот момент, когда чекисты узнают о назначении Берия. Конечно, когда Сталин направил комкора в Хабаровск, то допускал вероятность того, что война реально может вспыхнуть, но риск потерять власть казался ему более серьезным.

 

«Вопрос Берия»

Для того, чтобы определить, почему Сталин решил опереться на Берия, надо рассмотреть какую именно позицию занимал Лаврентий Павлович в 1937–1938 гг. Почему выбор вождя не остановился, например, на Микояне? Именно Микояну Сталин поручил выступление 20 декабря 1937 года на торжественном заседании, посвященном 20 годовщине создания ВЧК. Так что, на Лубянке могли считаться с возможностью появления Микояна. Он очень хорошо выступил на февральско-мартовском пленуме 1937 года, когда ритуально оправдывался, как «правый». Более того, появление на Лубянке «либерального» Анастаса Ивановича могло быть интерпретировано, как поворот в политике.

Конечно, Сталин продолжал ему доверять, но не может не насторожить: Молотов и Каганович поручили одно задание («обличать вредителей и двурушников»), а Микоян — другое («каяться в близорукости»). Сам нарком пищевой промышленности утверждает, что был против репрессий. Он пытался не допускать арестов сотрудников своего наркомата: «я их защищал, Сталин настаивал, и их арестовали. Через некоторое время давали читать протоколы, где они признавали выдвинутые им обвинения. Этим Сталин доказывал мою слабость в отношении кадров. Но, даже получая показания этих товарищей из рук Сталина, я не верил им, но не в силах был что-либо сделать». В результате Микояну стало казаться, что уже в 1938 г. Сталин редко вызывал его лично, так как чувствовал, что тот тяжело переносит те репрессии, которые он применял в отношении руководящих кадров и вообще в стране. «Возможно, поэтому он стал относиться ко мне несколько холоднее», — делает предположение Микоян.

На самом деле, документы рисуют неоднозначную картину. Выше уже говорилось, что наиболее тесные отношения у наркома пищевой промышленности были именно с чекистами из кланов Евдокимова и Бельского, то есть, активными «чистильщиками». Может быть, поэтому именно Микояну Сталин доверил выступить 20 декабря 1937 года?

Однако, определенная доля правды в словах Микояна есть. Достаточно сравнить его активность как члена Политбюро при утверждении «сталинских расстрельных списков» (то есть, при осуществлении «Большой Чистки») и при утверждении дополнительных лимитов в рамках «кулацкой операции» (то есть, при осуществлении «Большого Террора»).

В необходимости утверждения лимитов Анастас Иванович не сомневается: его подпись есть в 116 случаях, что даже больше, чем у Сталина (113 подписей). Больше всех подписей Молотова — 139, затем Микоян, а все остальные члены Политбюро подписывались 101–112 раз). Совершенно иная ситуация складывается с подписью Микояна на «расстрельных списках», он есть ТОЛЬКО в 8 случаях и 383. Для сравнения, подписи Сталина сохранились на 357 списках, Л.М. Кагановича на 188, К.Е. Ворошилов — 185, А.А. Жданов — 176. Больше всех и здесь Молотов — 372 раза. Иными словами, когда ближайшее окружение Сталина ставило свою подпись либо до, либо после заседания Политбюро, или вообще в сталинском кремлевском кабинете, то Микоян там в этот момент обычно отсутствовал. Само по себе это не может быть случайным: очевидно, что Хозяин молча согласился с тем, что «Анастас сомневается». Именно поэтому и личных контактов стало меньше. Но следует помнить: сомневался Микоян только в целесообразности «Большой Чистки», а в целесообразности увеличения лимитов по «кулацкой операции» он не сомневался (подписей много) и о своем несогласии с этим даже не вспоминает.

Прямо противоположную позицию занимал Берия. Начать надо с того, что НКВД Грузии под руководством Гоглидзе активно включился в репрессии. Первый список из Грузии был направлен 31 мая 1937 года.

Весной-летом 1937 года Берия мог быть убежден в прочности своего положения, и это позволило включить чекистов Закавказья в наградные списки. 22 июля Орденом Ленина были награждены чекисты Закавказья: нарком внутренних дел Грузии, комиссар ГБ 2-го ранга С.А. Гоглидзе, нарком Азербайджана, комиссар ГБ 3-го ранга Ю.Д. Сумбатов, нарком, старший майор Х.Ш. Мугдуси и начальник 4 отд. УГБ НКВД ГрузССР и майор ГБ Б.З. Кобулов. Думается, это благодарность за участие в активном старте «большой чистки». Одновременно, 23 августа несколько десятков закавказских чекистов были награждены знаком «Почетный чекист».

Рассмотрим дальнейшую деятельность руководства органов Грузии. В 1937 году в республике арестовано 19743 (0,58 %), что соответствует средним цифрам. В 1938 году 10769 человек (0,32 %), что меньше средних цифр.

Общий размах «Большой чистки» в республике можно определить по «расстрельным спискам». Всего НКВД Грузинской ССР направил в центр 15 списков, в которых 3486 имен по 1-й категории и 185 по 2-й категории. По количеству расстрелянных по сталинским спискам Грузинская ССР занимает третье место после Москвы и Украинской ССР. Доля репрессированных в период «большой чистки» в Грузии по отношению к населению — 0,09 %. В Москве и области — около 0,06 %. Украины — 0,01 %! Это значит, что, хоть у Грузии и не самое большое число пострадавших от «большой чистки», она получает первое место по проценту репрессированного населения.

Общее количество расстрелянных в СССР по расстрельным спискам в 1937–1938 годах составляет более 40000 человек. Доля Грузии в этом — приблизительно 8 %. Это меньше, чем доля Москвы и области — 22 %, и Украины — 10 %, но это все равно очень много. Для сравнения хочется добавить, что доля, например, Азербайджана и Армении вместе взятых — всего лишь 3 %, а регионов, в которых вообще число расстрелянных более тысячи, всего 8 из 53.

Если построить динамику осужденных по «расстрельным спискам» из Грузии, то можно определить, что «пик» приходится на декабрь 1937, январь и февраль 1938 г. В начале января 1938 г. шкала достигает своего максимального значения — 616 человек (за 1 месяц!). В Москве только два раза шкала поднималась выше, на Украине — три.

В чем причины размаха «чистки» в Грузии? Мемуары сохранили многочисленные указания на то, что это вызвало конфликты среди кавказских большевиков. Теперь Берия пытался использовать открывшиеся возможности для того, чтобы избавиться от всех своих скрытых противников.

Кроме того, следует учитывать и еще одно обстоятельство. В «расстрельных списках», направленных НКВД Грузии, есть имена ряда политиков, давно уже не работавших в республике. В списке 10 августа 1937 года упоминается Орахелашвили И. Д. (до 1931 первый секретарь Закавказского крайкома, а в 1936 — директор института марксизма-ленинизма) и Элиава Ш. 3., до 1931 — председатель СНК ЗСФСР, а в 1931–1936 замнаркома внешней торговли), Лордкипанидзе Т. И., нарком НКВД в Крыму (до 1934 — нарком НКВД ЗСФСР), Канделаки Д. В. — торгпред в Берлине (о нем шла речь выше). Все это политики союзного уровня — иными словами, НКВД Грузии занималась делами не только региональных, но и союзных политиков, которых арестовывали и отправляли в республику «по месту совершения преступления». «Все кто работал когда-либо в Закавказье обязательно пройдут по каким-либо показаниям в Грузии, липуют там дела», что тоже отчасти объясняет размах деятельности этого ведомства.

Указанная особенность «чистки» в Грузии отразилась и на ходе «кулацкой операции». 30 октября Берия направил Сталину письмо, в котором просит «разрешить передать на усмотрение Специальной тройки…дела на участников, вскрытых НКВД ГССР:

1. Троцкистской террористической диверсионно-шпионской организации;

2. Террористической диверсионно-шпионской организации правых».

Вообще-то, их должен судить Верховный Суд — Москва. Но Берия просит права осудить их «тройкой». А в чем разница? Он пишет, что все дело в сроках. Да — «тройкой» быстрее. Но главное — за расстрелянных «тройкой» он не отчитывается по персональному составу. Только количеством. Если же отправлять дело на рассмотрение ВКВС, то они должны пройти утверждение Политбюро — «сталинские расстрельные списки». А если не утвердят? А если не надо предъявлять Сталину эти имена? «Тройкой» — надежнее.

Общее количество репрессированных в ходе массовых операций в республике — предмет особого изучения. Очевидно, что доминируют жертвы «кулацкой операции», по «национальным линиям» осуждено немного. В указанной выше справке марта 1938 г. сообщается о том, что к 1 марта уже осуждено 11204 (в том числе 4975 по 1-й категории). В апреле 1938 г. был дан дополнительный лимит в 1000 по 1 — й категории и 500 по 2-й категории. Непонятно, зачем это нужно, если и январские лимиты были не выполнены? Были ли выполнены лимиты? Действительно ли «тройка» Грузии приговорила 10000 к расстрелу? С одной стороны, нет оснований сомневаться в том, что планы были реализованы, с другой стороны, на суде в 1953 году Гоглидзе это обвинение не признал, хотя признание вряд ли могло ухудшить его положение.

Так или иначе, специфика репрессий в Грузии очевидна. Акцент сделан, прежде всего, на «Большую чистку», а не на «Большой террор» («массовые операции»). Кажется, что Берия точнее всех понимал замысел Сталина, и это объясняет, почему именно он был переведен на Лубянку. Более того, именно «Большая чистка» была тем направлением массовых репрессий, контроль за которой со стороны Сталина сохранился, соответственно сохранилось и ощущение «надежности» («честности») Берия.

Вместе с тем, и у Берия были основания беспокоиться о своей судьбе. Ключевым вопросом оказалось положение дел в Армении в сентябре 1937 года. Дело в том, что в Ереване 21 августа 1937 года из окна следователя выбросился арестованный. Этим арестованным был бывший председатель СНК Армении Саак Мирзоевич Тер-Габриелян. Его гибель взорвала политическую ситуацию в республике, которая и так была непростой. Год назад 9 июля 1936 г. погиб первый секретарь республики Агаси Хаджанян. Его обвиняли в нежелании развернуть борьбу с троцкистами и националистами. Следует учитывать, что в 1922–1928 гг. Хаджанян работал в Ленинграде (при Г. Зиновьеве), а затем руководил Арменией. Они остались вдвоем с Берия в кабинете, затем раздался выстрел. Официальная версия событий — Хаджанян застрелился сам, хотя в 50-ые годы Берия обвиняли в его убийстве. Новым руководителем республики стал Аматуни (Вардапетян) Аматуни Симонович (он был в «расстрельном списке 26 июля 1938 г.), которого можно считать ставленником Берия. Арестованный Тер-Габриелян руководил правительством республики при Хаджаняне, и его гибель показалась Сталину очень подозрительной.

«Правительство СССР и ЦК ВКП(б) считают, что дела в Армении как хозяйственные, так и партийные, и культурные идут из рук вон плохо. Сельское хозяйство развалено, строящиеся промышленные предприятия в застое. Деньги отпущены правительством согласно требованию ЦК КП(б) Армении, а куда идут деньги — трудно сказать. Культурное строительство хромает, а партийная работа вновь получила крен в сторону от партийной линии, троцкисты и прочие антипартийные элементы не встречают должного отпора со стороны партийного руководства Армении. Последние события, в связи с «самоубийством» Тер-Габриеляна, отражают как в фокусе весь тот максимум гнили и разложения, которые подводят итог состоянию партийных и советских организаций в Армении. Трудно представить, что Тер-Габриелян выбросился в окно, это совершенно не совместимо с его боязливой и расчетливой натурой. Скорее всего, его выбросили и заткнули ему глотку, чтобы он не мог разоблачить врагов Советской власти. Довольно странно, что руководство Армении не сочло нужным сообщить об этом СНК СССР или ЦК ВКП(б). Хотели, видимо, скрыть этот вопиющий факт и наивно предполагали, что удастся скрыть… В качестве первой меры ЦК ВКП(б) и СНК СССР постановили арестовать Мугдуси и Гулояна, которые не могут не нести прямой ответственности за все вскрывшиеся безобразия.

Ответственность падает, само собой, и на первого секретаря ЦК КП(б) Армении, в связи с чем и командируется представитель ЦК ВКП(б) тов. Маленков для расследования на месте.

И.Сталин».

Вместе с Маленковым, Сталин направил в Ереван А.И. Микояна и М. Литвина. «В Ереване все шло по сценарию Сталина, — пишет Микоян. — Со мной был направлен Маленков, тогда заворг ЦК, занимавшийся кадрами, и всем известный, как доверенное лицо Сталина. Ему первому показали список на аресты. Неожиданностью для меня стало появление в зале Берия. Он вошел, когда я выступал с трибуны. Не исключаю, что я мог измениться в лице, я решил, что Сталин поручил ему приехать, чтобы арестовать меня прямо на Пленуме. Однако надеюсь, я сумел скрыть свое волнение, и его не заметили. Позже я понял, что это тоже входило в сценарий: опасаясь моей непредсказуемости, загнать меня в угол, показать, что у меня нет выбора, кроме полного подчинения. И я был вынужден подписать список на 300 человек».

На самом деле, Микояну нечего было бояться — он выполнял поручение Сталина. Это Берия должен был опасаться Микояна: ведь и Аматуни, и Мугдуси — ставленники Берия. Именно поэтому, вспоминая причину своих конфликтов с Берия, Ежов и Фриновский единодушны: «Не простит разгрома Армении поскольку это не по его инициативе». Тем более, что новый нарком Армении майор В.В. Хворостян, сменивший «бериевца» Мугдуси, принадлежал к группе «северокавказцев». Более того, спустя несколько месяцев, в январе 1938 года Ежов и Фриновский сменили наркома и в Баку. Ставленника Берия Сумбатова и здесь сменил «северокавказец», старший майор М.Г. Раев (Каминский). Что должен был думать Лаврентий Павлович? Ожидать смены Гоглидзе, а затем своего ареста? Иными словами, успех Ежова не сулил ему ничего хорошего. Кажется понятным, почему он хотел в январе 1938 года «открыть глаза» Сталину на «предательство Люшкова» и таким образом скомпрометировать Ежова.

 

Лубянка осенью 1938 года

Перейдем к событиям осени 1938 года и попробуем сначала рассмотреть события в общем контексте репрессивной политики. Как известно Берия в 1939–1940 г. направил Сталину на утверждение 4 списка, в которых 2394 человека (в том числе, по 1-й категории не менее 1429 человек). Среди них те, кого арестовали «при Берия», с сентября 1938 по май 1939 арестовано 343 человека, больше всего в ноябре 1938 — 89 человек. Среди арестованных снова много номенклатурных работников (сентябрь 1938 г. — 71 %, октябрь — 77 %, ноябрь — 83 %, декабрь — 96 %, в январе и марте 1939 сокращение до 60 и 55, и, наконец, еще один всплеск арестов номенклатурных работников приходится на апрель 1939 г.). Важно обратить внимание на динамику национальности арестованных — рост числа евреев: октябрь — ноябрь 29 %, декабрь — 38 %, май — 30 %, июнь — 37 %. Наконец, еще одна важная особенность списков Берия — «ядро» арестованных снова чекисты (как и в апреле 1937).

Все это вместе дает представление о том, что именно происходило осенью 1938 года: новый всплеск «большой чистки», который вроде бы уже прекратился летом 1938 года. При этом, ядро репрессированных — «чистильщики» в чекистском и партийном аппарате.

Иными словами, Берия решал задачу ликвидации группы Ежова и Евдокимова, которые представляли реальную угрозу для Хозяина. Следует учитывать при этом, что положение нового заместителя наркома было не простым. С ним из Грузии приехали сначала всего несколько человек: даже начальником его секретариата первый месяц оставался бывший пограничник, доверенное лицо Фриновского, комбриг В.А. Ульмер, и доверять ему Берия не мог. Заместителем Берия стал Меркулов, и им надо было срочно укреплять свои позиции.

Здесь следует отметить ряд обстоятельств. Это сейчас мы знаем, что Берия возглавил органы на долгие годы, стал одним из символов НКВД. Но современники событий не знали будущего, и понятно, почему Берия не очень хотел ехать в Москву. Остались воспоминания об этом и Хрущева, и в его семье. Опасения его понятны — перевод в столицу на такую должность мог закончиться по-разному. Осенью 1937 г. Эйхе перевели с должности 1-го секретаря Западно-Сибирского краевого комитета ВКП(б) на должность народный комиссар земледелия СССР, и в апреле 1938 года арестовали. Весной в Москву с должности 1 секретаря Ростовского обкома перевели Евдокимова. Он стал заместителем наркома водного транспорта — все понимали, что это кризис в карьере (для Евдокимова просто не первый кризис — «он хромая лиса, и зубы съел на чекистской работе»). Первым заместителем народного комиссара внутренних дел был одно время Заковский. И чем это для него закончилось? Вообще никто не мог знать, на ком конкретно остановится ротация, кто мог заранее сказать, что выживут Берия, Хрущев и Жданов? Сталин понимал опасения Берия и демонстративно оказывал ему покровительство: навестил в новой квартире (в Доме Правительства), предлагал поселиться в Кремле и т. п. Но насколько Берия мог верить Сталину?

Конечно, Берия нуждался в информации о расстановке сил в наркомате, о слабых и сильных сторонах окружавших его людей. Такой человек у него был — начальником АХУ НКВД уже полгода был Сумбатов, который мог информировать его о «неофициальной стороне жизни» в Москве. С другой стороны, оказавшись во враждебном окружении в наркомате, логичнее всего для Берия было бы сыграть на расколе между Ежовым и Фриновским. Пока еще недостаточно он силен, демонстративно опереться на одних против других: либо на «ежовцев», либо на «северокавказцев». А на кого? Логичнее было бы сначала усыпить доверие наркома, избавиться от людей Фриновского в аппарате, а потом взяться за людей Ежова. Но Берия почему-то сначала основной удар наносит сразу и по окружению наркома, и по «северокавказцам»: в середине сентября арестовали капитана Алехина, Цесарского отправили руководить Ухто-Ижемским ИТЛ, затем Жуковский получил назначение стать начальником Риддерского полиметаллического комбината. Сточки зрения борьбы Берия за контроль важно, что было ликвидировать управление особых отделов». Начальник управления Н.Н. Федоров стал просто начальником отдела, а начальники отделов — начальниками отделений. Кроме того, Меркулов стал официально заместителем начальника ГУГБ вместо Николаева-Журид. Тактически это кажется ошибкой, ведь должно только привести к объединению усилий «ежовцев» и «северокавказцев», к усилению сопротивления. Объяснение этому может быть в том, что Берия реально считал, что все они одинаково противники и представляют близкую угрозу, иными словами — «медлить нельзя». Одновременно с Алехиным был арестован начальник 3 отдела 3 управления А.П. Радзивиловский. 24 сентября Борис Берман арестован (снят со своей должности еще 4 сентября).

Арест Бермана и Алехина, конечно, следует понимать, как стремление обезопасить Сталина (под контролем Алехина «спецлаборатория») и взять под контроль средства связи. Управление занималось чекистским наблюдением за транспортом и связью. За кем конкретно? Нарком связи — старший брат Бориса Дмитриевича — Матвей Дмитриевич Берман. Заместитель наркома транспорта — другой «туркестанец» — Лев Александрович Бельский. Фактически, занимая свою должность, Борис Берман выводил ОТиЗ под контроля Сталина (и Берия) связь и транспорт.

Сталин подозревал (знал?) об этом, и в ноябре 1938 года говорил Хрущеву, обсуждая обстоятельства бегства наркома внутренних дел УССР, «ежовца» А.И. Успенского: «Я с вами говорил по телефону, а он подслушал. Хотя, мы говорили по ВЧ и нам даже объясняют, что подслушать ВЧ нельзя, видимо, чекисты все же могут подслушивать»…Конечно, ВЧ и связь страны — не одно и то же. Вместе с тем, контроль за всей связью страны в условиях политического конфликта может оказаться ключевым фактором. Вспомним ленинский завет — «захватить почту и телеграфы». А дальше «вокзалы»…

Одновременно, 15 сентября 1938 года принимается решение ПБ об окончании национальных операций. Прекращалась практика посылки «альбомов» в Центр. На местах создавались т. н. «особые тройки» — первый секретарь, начальник УНКВД и прокурор. «Особые тройки» должны рассмотреть дела в двухмесячный срок. Тройки рассматривают дела арестованных до 1 августа. Все дела арестованных после 1 августа 1938 года направляются в суд.

О некотором смягчении политики говорит следующая фраза: «выносить решения об освобождении обвиняемых из-под стражи, если в делах нет достаточных материалов для осуждения обвиняемых». Правда, этим же постановлением определяется, что «решения особых троек по первой категории приводить в исполнение НЕМЕДЛЕННО». По сути, это приводит к вакханалии расстрелов в регионах, но с центрального аппарата «головная боль» снята, и есть возможность сосредоточиться на главном — «кто в доме хозяин».

И все-таки, нескольким «кавказцам» должно было быть трудно на Лубянке: отдел охраны по-прежнему возглавлял Дагин, контрразведовательный отдел — Николаев-Журид, тюремный — Антонов-Грицюк, оперативный — Попашенко. Выдвиженцы Ежова — Федоров и Пассов возглавляли соответственно особый и иностранный отделы.

Ежов планы вождя понял сразу: «переживал и назначение в замы т. Берия… Думал, что его назначение — подготовка моего освобождения». Понимая угрозу для себя, он сразу начал договариваться с Фриновским о совместных действиях: «В первый же день его [Фриновского] приезда из ДВК сразу заговорили о Берия (он еще тогда не знал о назначении). Видя мое минорное отношение к назначению, он довольно откровенно разговорился о моей будущей плохой жизни от Берия. Затем эти разговоры в разное время с некоторыми перерывами продолжались вплоть до последнего времени (последняя встреча с Фриновским во время ноябрьских праздников)… Я всю эту мразь выслушивал с сочувствием. Советовался, что делать». Надо заметить, что Фриновский давал ему разумные советы: «Советовал держать крепко вожжи. Не давать садиться на голову. Не хандрить, а взяться крепко за аппарат, чтобы не двоил между Берия и мной. Не допускать людей т. Берия в аппарат». И если бы Ежов меньше пил, то некоторые шансы выжить и победить у него были.»

Самый простой и лежащий на поверхности первый шаг — предъявить «компромат» на Берия. Ежов обсуждал с Фриновским это: «советовался, показать ли Вам известные уже о т. Берия архивные документы». Конечно, это сработало бы, только если Сталин сомневается в своем земляке. А Сталин, похоже, не очень сомневался. Но самое главное — Берия можно было попытаться физически ликвидировать. Конечно, это не могло не вызвать неудовольствия Сталина, но ведь и альтернатива — смерть. Ежов и Фриновский отлично знают правила игры в 1937–1938 гг. Была ли возможность убрать Берия? Оказывается — была.

«Первое, что сделал Берия, став заместителем Ежова — это переключил на себя связи с наиболее ценной агентурой, ранее находившейся в контакте с руководителями ведущих отделов и управлений НКВД, которые подверглись репрессиям». Видимо, он сам ходил на конспиративные встречи.

«Будучи близоруким, Берия носил пенсне, что делало его похожим на скромного совслужащего. «Вероятно, — вспоминает Судоплатов, — он специально выбрал для себя этот образ: в Москве его никто не знает, и люди, естественно, при встрече не фиксируют свое внимание на столь ординарной внешности, что даст ему возможность, посещая явочные квартиры для бесед с агентами, оставаться неузнанным. Нужно помнить, что в те годы некоторые из явочных квартир в Москве, содержавшихся НКВД, находились в коммуналках». Была ли своя агентура, которую Берия мог использовать, у Алехина — сказать трудно, но Радзивиловский служил в Москве до лета 1937, и потом, в 1938, руководил наблюдением за ГВФ и шоссейным строительством — у него должна была быть агентура, у Бермана должна была быть агентура — этих людей можно было бы использовать.

То обстоятельство, что новый заместитель наркома сам ходил по явочным квартирам, давало определенный шанс уничтожить его без шума. На него мог напасть «агент- двойник», могли напасть «бандиты». Вспомним, что во главе оперативный отдела, который занимался арестами и наружным наблюдением стоял «северокавказец» Попашенко. В семье Лаврентия Павловича знали, что за ним следят, и считали, что это личная охрана его противника Жданова. Но может, и не только Жданова, иными словами, если бы Ежов меньше пьянствовал и действительно контролировал аппарат, то шансы к сопротивлению у него были.

Возможно, что именно эта опасность и подтолкнула Берия к активным шагам. 23 октября Жуковский был арестован «по ордеру за подписью Берия, при отсутствии каких-либо материалов обвинения и без санкции Политбюро», считает его сын, после ознакомления с материалами дела. Конечно, если у Берия не было даже устной санкции Хозяина, то он рисковал, однако, смог добиться своего. 27 октября (на 4–5 день после ареста) Жуковский дал первые признательные показания в том, что он немецкий шпион и троцкист.

Показания Бориса Бермана представляются наиболее типичными для этого этапа конфликта в НКВД. Во-первых, все построено на рассказе о контактах Бермана с офицером немецкой разведки. Во-вторых, причина неудач в работе НКВД в том, что следствие парализовано врагами. «В следственной работе допущено изрядное количество ошибок или сознательного нанесения удара не по врагам». Обратим внимание на то, как описаны Берманом враги в НКВД — «агентам иностранных разведок, проникших в НКВД, усердно до безрассудства помогали «карьеристы-чекисты». «Массовые операции» ударили мимо цели, потому что их направляли враги и карьеристы. «Такую же примерно картину я и многие чекисты видели по альбомам многих краев и областей».

Важно подчеркнуть — на этом этапе враги только «шпионы». Про «заговор в НКВД» Берия еще не говорит — нет показаний. Не говорит и Сталин. На допросе Бермана остались его пометки. В тексте показаний говориться о совещании западных разведчиков в Граце. Самая выразительная заметка Сталина: «По-моему, Берман (или кто-то из его русских друзей) сам был на разведсовещании в Гарце» и «Врешь. Ты сам присутствовал на совещании». То есть, если он Бермана и подозревает в чем, то только в том, что он — шпион. А когда же появилась идея заговора и у кого?

Обычно историки пишут, что про «заговор в НКВД» донес руководитель УНКВД Ивановской области В.П. Журавлев. В феврале 1938 года Журавлев был переведен на пост начальника УНКВД по Ивановской области. До того на этой должности отличился Радзивиловский, который открыл дело «Ивановского областного центра правых», «пересажал и перестрелял всю местную партийно-советскую элиту и отбыл в Москву». Происходившее потом очень эмоционально описывает М. Шрейдер: «По приезде в Иваново… Журавлев начал вылавливать «врагов народа», оставленных на свободе по «недосмотру» Радзивиловского… Он в карьеристских целях решил создать громкое дело — «новый параллельный правотроцкистский центр» из старых работников НКВД».

Далее, по мнению того же Шрейдера, «будучи отъявленным карьеристом и чувствуя, что вокруг Ежова сгущаются тучи, Журавлев в «подходящий момент» написал на имя Сталина письмо, в котором разоблачал Ежова, как человека, покрывающего врагов народа и оставляющего многих врагов на свободе». В письме Журавлев рассказывает, что много раз сообщал Ежову о подозрительном поведении ряда работников НКВД, но тот никак не реагировал. Этот донос и был использован Берия для доказательства того, что Ежов плохо справлялся с работой на должности наркома внутренних дел. Но заявление Журавлева написано во второй половине ноября, когда сила уже явно была на стороне Берия. А помощь тому потребовалась раньше — в сентябре-октябре 1938 г. Кажется, что «легенда о Журавлеве» была нужна, чтобы закамуфлировать участие других людей.

Трудно сказать, как развивались бы события дальше, если бы на этом этапе Берия не удалось найти людей, которые смогли оказать ему важные услуги. Здесь, мне кажется, уместно упомянуть два имени: капитана ГБ Павла Васильевича Федотова и старшего лейтенанта ГБ Льва Емельяновича Влодзимерского. Оба «северокавказцы», и карьеры их похожи. Федотов — сотрудник Грозненской ЧК с 1921 г., весной 1937 — начальник отделения 4 отдела УГБ УНКВД Орджоникидзевского края. В мае 1937 начальник 4 отдела, майор ГБ Лаврушин был переведен заместителем начальника УНКВД Горьковской области, а потом и начальником управления. Федотов несколько месяцев прослужил начальником отдела, а затем с осени 1937 в Москве — начальник 7 отделения секретно-политического отела ГУГБ НКВД СССР. С августа 1938 года — помощник начальника отдела. Влодзимерский служил в органах на Северном Кавказе с 1928 года, весной 1937 начальник отделения 4 отд.

УГБ УНКВД Орджоникидзевского края, в мае 1937 переведен в Москву и служил заместителем начальника отделения 4 отдела ГУГБ НКВД СССР, в июне 1937 г. награжден орденом Красной Звезды. Сослуживцы… Как мы уже помним, большинство «северокавказцев» расстреляли в 1939–1940 гг. Точнее — почти всех. Но эти выжили, и не просто выжили, а сделали очень удачную карьеру. Федотов — в 1940 году — начальник контрразведовательного отдела, затем управления. В 1959 году генерал-лейтенант, два ордена Ленина, три ордена Красного Знамени, знак «Заслуженный работник НКВД». Влодзимерский также дослужился до генерал-лейтенанта, награжден Орденом Ленина и тремя Орденами Красного Знамени. Карьера обоих прервалась в 50-ых.

В конце октября 1938 года в официальных документах речь пойдет уже о заговорщиках. Первым на «заговор» удалось «размотать» арестованного Дмитриева. 22 октября он дал развернутые показания о «заговоре в НКВД», по его показаниям арестовали А.М. Минаева, заместителя наркома тяжелой промышленности, в прошлом — крупного чекистского работника, и Волкова — заместителя наркома путей сообщения, в прошлом из группы Заковского, Николаева-Журид, сотрудников его отдела Деноткина и Волнынского, начальника ИНО Пассова, заместителя начальника особого отдела Агаса. Все эти аресты позволили Берия окончательно скомпрометировать Ежова, и стране произошел малозаметный, но очень важный переворот (или «контрпереворот»).

В 1963 году во Владимирской тюрьме Мамулов рассказал П. Судоплатову: «Подстрекаемые Берией, два начальника областных управлений НКВД из Ярославля и Казахстана обратились с письмом к Сталину в октябре 1938 года, клеветнически утверждая, будто в беседах с ними Ежов намекал на предстоящие аресты членов советского руководства в канун октябрьских праздников…». Об этом же говорилось и на следствии: «Безвыходность положения привела меня к отчаянию, толкавшему меня на любую авантюру, лишь бы предотвратить полный провал нашего заговора и мое разоблачение, — говорил Ежов. — ФРИНОВСКИЙ, ЕВДОКИМОВ, ДАГИН и я договорились, что 7-го ноября 1938 года по окончании парада, во время демонстрации, когда разойдутся войска, путем соответствующего построения колонн создать на Красной площади «пробку». Воспользовавшись паникой и замешательством в колоннах демонстрантов, мы намеревались разбросать бомбы и убить кого-либо из членов правительства». Так или иначе, но накануне праздников арестовали Попашенко и Дагина, в ожидании ареста застрелился начальник охраны Кремля Рогов. Сразу после праздников арестуют Е.Г. Евдокимова, Шапиро, Каминского. Литвин покончил с собой, а «ежовец» нарком УССР Успенский сбежал из Киева и скрывался почти полгода.

19 ноября начальником отдела охраны стал ст. майор Николай Сидорович Власик Он пробудет в этой должности почти 15 лет и потеряет ее перед самой смертью Сталина. Власик сменил евреев (А. Беленького, К. Паукера, В. Курского и И. Дагина), охранявших вождей чуть ли не 20 лет. Вопрос охраны — важнейшее политическое решение и «сигнал» номенклатуре. Сталин, отодвинув евреев с этой роли, выбрал не грузина, хотя такая возможность обсуждалась.

По сохранившимся документам можно установить официальные причины отставки Н.И. Ежова. Развернутая политическая оценка ситуации в НКВД содержится в постановлении 17 ноября. В нем Сталин подвергает критике работу НКВД и предлагает введение новой политики:

«Задача теперь заключается в том, чтобы, продолжая и впредь беспощадную борьбу со всеми врагами СССР, организовать эту борьбу при помощи более совершенных и надежных методов.

Это тем более необходимо, что массовые операции по разгрому и выкорчевыванию вражеских элементов, проведенные органами НКВД в 1937–1938 гг., при упрощенном ведении следствия и суда не могли не привести к ряду крупнейших недостатков и извращений в работе органов НКВД и Прокуратуры. Больше того, враги народа и шпионы иностранных разведок, пробравшиеся в органах НКВД как в центре, так и на местах, продолжая вести свою подрывную работу, старались всячески запутать следственные и агентурные дела, сознательно извращали советские законы, проводили массовые и необоснованные аресты, в то же время спасая от разгрома своих сообщников, в особенности засевших в органах НКВД».

То есть Сталин пишет о том, что в таком широком размахе репрессий виноваты «враги народа и шпионы иностранных разведок, пробравшиеся в органы НКВД», которые «сознательно извращали советские законы, проводили массовые и необоснованные аресты».

Основные следствия:

— главный метод работы — массовые аресты: «работники НКВД совершенно забросили агентурно-осведомительную работу, предпочитая действовать более упрощенным способом, путем практики массовых арестов, не заботясь при этом о полноте и высоком качестве расследования»;

— плохо ведется расследование и доказательств вины не ищут: «крупнейшим недостатком работы органов НКВД является глубоко укоренившийся упрощенный порядок расследования, при котором, как правило, следователь ограничивается получением от обвиняемого признания своей вины и совершенно не заботится о подкреплении этого признания необходимыми документальными данными»;

— органы Прокуратуры не выполняют своих функций и действуют безответственно: «Органы Прокуратуры со своей стороны не принимают необходимых мер к устранению этих недостатков, сводя, как правило, свое участие в расследовании к простой регистрации и штампованию следственных материалов. Органы Прокуратуры не только не устраняют нарушений революционной законности, но фактически узаконивают эти нарушения».

— Обязать органы НКВД и Прокуратуру при производстве следствия в точности соблюдать все требования Уголовно-процессуальных Кодексов;

— Уделить внимание правильной организации следственной работы органов НКВД.

Таким образом, постановление начинается с критики перегибов в ходе массовых операций. Причина перегибов видится традиционной — деятельность врагов. Выход — в восстановлении прокурорского надзора за НКВД и прекращении внесудебных расправ. В этом постановлении не сказано ни слова про Ежова, но становится понятно, что его команда отвечает за то, что позволила «врагам народа и шпионам иностранных разведок проникнуть в НКВД и Прокуратуру».

Задачей ПБ было восстановить контроль за НКВД со стороны ВКП(б). Выполнение этой задачи можно проследить по приказу от 26-ого ноября, который практически повторяет текст постановления и отменяет все массовые операции. Они, кстати, к тому времени были уже завершены — аресты по польской операции были завершены до 1 августа (в БССР — до 1 сентября 1938), деятельность троек по кулацкой операции в большинстве регионов прекратилась еще летом, а в некоторых регионах — в середине-конце сентября. Одновременно, НКВД запрещалось вести «разработку» ответственных работников партийного аппарата, существующие агенты должны были прервать свои контакты с органами.

По официальной версии, после «разгрома банды Ягоды» в НКВД появилась другая «группа предателей» (Николаев, Жуковский, Люшков, Успенский, Пассов, Федоров, Литвин, Каменский, Радзивиловский, Цесарский, Шапиро). Эти враги народа запутывали следственные дела, преследовали невиновных, выгораживая своих сторонников. По вине руководства наркомата эти «предатели» не были вовремя выявлены. Личная ответственность за это лежит на Ежове.

С. Берия видит причины назначения отца наркомом внутренних дел СССР в том, что он лучше подходил для этой должности после изменения политики репрессий. Нужно было найти человека, которым, во-первых, можно «будет легко манипулировать», во-вторых, проявлявшим, по мнению Серго Берия, сдержанность относительно репрессий, в-третьих, преданного сталиниста. Мотивы Сталина Берия, цитируя своего отца, обозначает так: «Почему он вызвал меня в 1938 году? Потому, что страна была на грани восстания. Он решил поправить ситуацию, создав видимость, что изменения исходят от него. Как этого достичь? Использовать грузина». Интересно, что и Хрущев обращает внимание на национальность Берия: «Тогда я думал, что Сталин хочет иметь в НКВД грузина», «а мы тогда считали: все дело в том, что он кавказец, грузин, ближе к Сталину не только как член партии, но и как человек одной с ним нации».

В данном случае надо уточнить — скорее всего, важно, что Берия именно кавказец (а не именно грузин). Сохранился крайне интересный документ, в котором характеризуется национальность сотрудников НКВД союзных и автономных республик. Из него следует, что на Кавказе больше всего чекистов — армян. В том числе, и в НКВД Грузии их — 19 % против 38 % грузин. «Клан Берия» включает в себя армян Кобуловых и русского Меркулова. Важна не этническая, а региональная принадлежность.

Попытаемся рассмотреть и социологический аспект происходящего. В таблице № 19 даны с характеристики «клана Берия». Видно, что по всем социально-политическим критериям это совсем другая группа: 55 % из них — рабоче-крестьянского происхождения, только у «стариков» Берия и Сумбатова есть небольшевистское прошлое.

В результате «чистки Берия» изменился и национальный состав руководства НКВД. В 1936 г. русских, украинцев и белорусов было около 40 %, а 1940 г. русских, украинцев и белорусов («славян») более 80 %,

До 1937 г. включительно среди руководящих работников НКВД был очень высок процент людей с начальным образованием — 35 %, после чистки стало 19 %. Аналогично изменилось число лиц с высшим (незаконченным высшим) образованием — с 15 % до 34 %. Одним из результатов чистки второй половины 30-ых гг. было повышение образовательного уровня корпуса руководителей. Кроме того, заметно снижение стажа работы у чекистов «бериевского призыва», что объясняется «партийным набором» в органы в декабре 1938-январе 1939 гг. Из органов убрали представителей «иностранных национальностей». В 1936 г. евреев было около 40 %, латышей, поляков, немцев — 17 %. В 1940 г. евреев около 4 %, поляков, немцев и латышей нет совсем.

Сохранились упоминания еще об одной важной черте кадровой политики Берия. Хрущев считает, что тот пытался убрать евреев из НКВД: «Берия завершил начатую еще Ежовым чистку (в смысле, изничтожение) чекистских кадров еврейской национальности. Хорошие были работники». Автор воспоминаний объясняет этот факт тем, что Сталин начал терять доверие к НКВД и хотел заменить работников на более надежных. И С. Берия тоже пишет о том, что три четверти следователей и руководителей контрразведки были евреи, поэтому, «опасаясь, что их слишком активное присутствие в репрессивных органах может вызвать волну антисемитизма, он решил сменить их на русских». Аналогичные указания получил от Сталина и Молотов, когда стал наркомом иностранных дел. «Когда сняли Литвинова, и я пришел на иностранные дела, Сталин сказал мне: «Убери евреев из наркомата». Слава Богу, что сказал! Дело в том, что евреи составляли там абсолютное большинство в руководстве и среди послов», — вспоминал Молотов.

Подводя итог, следует заметить — документы рассказывают о том, что отставка Ежова и назначение Берия совпали с многочисленными разговорами о необходимости прекратить репрессии, однако однозначной связи между этими событиями нет. Это не случайно, потому что, как мы выяснили раньше, на самом деле, репрессии пытались остановить еще при Ежове. Рассматривать назначение Берия, можно в контексте «сталинской кадровой национальной политики». Сталин должен был усилить влияние «кавказцев» и ослабить «влияние евреев» в Москве.

 

«Почетные чекисты» на службе У берия

«Бериевская чистка» чекистов по размаху, безусловно, превосходит «ежовскую». Расстреляны комиссары ГБ, значительная часть старших майоров и майоров. Однако не все, кто-то остался дальше руководить наркоматом. Кроме того, до сих пор не решен т. н. «вопрос лейтенантов» — исполнителей репрессий 1937–1938 гг. Ведь если судьбы наркомов и членов ЦК зависели от Сталина, то судьба сотен тысяч простых людей зависела именно от лейтенантов государственной безопасности. Что произошло с теми людьми, которые в 1937 году получили право арестовывать и подводить под высшую меру наказания тех, кого они считали врагами народа (или просто «своими врагами»). Кажется, что для изучения этого вопроса можно попытаться использовать прием, который уже применялся выше: изучение биографических справок тех, кто был награжден знаком «Почетный чекист». Это может быть информация с двух точек зрения:

— кто из ветеранов ВЧК-ОГПУ остался в наркомате и «сработался» с Берия;

— кто из активных чистильщиков 1937–1938 гг. («ежовцев»), отмеченных за усердие знаком, продолжил службу в органах.

Исследованием было выявлено 283 кавалера знака «Почетный работник ВЧК-ОГПУ», которые занимали руководящие должности в органах после 1938 года.

Из них 26 кавалеры первой ведомственной награды — «Почетный чекист» (V). Это кавалеры «первого поколения» и «второго поколения» (номер после фамилии — номер награды).

• Сумбатов Ювелиан Давыдович (90)

• Берия Лаврентий Павлович (100)

• Леонюк Фома Акимович (145)

• Журавлев Павел Матвеевич (152)

• Родованский Яков Федорович (267)

• Чернышов Василий Васильевич (385)

• Павлов Карп Александрович (434)

• Амелин Николай Михайлович (443)

• Синегубов Николай Иванович (482)

• Блохин Василий Михалович (498)

• Полянский Иван Васильевич (508)

• Веверс Ян Янович (549)

• Малинин Николай Федорович (558)

• Саджая Алексей Николаевич (574)

• Жуков Иван Ефремович (580)

• Вершинин Сергей Яковлевич (593)

• Никишов Иван Федорович (628)

• Серебрянский Яков Исаакович (644)

• Церетели Шалва Отарович (646)

• Меркулов Всеволод Николаевич (649)

• Деканозов Владимир Георгиевич (650)

• Гоглидзе Сергей Арсеньевич (674)

• Железников Сергей Андреевич (722)

• Приходько Николай Трофимович (752)

• Рапопорт Яков Давидович 1929 (номер неизвестен)

• Колесников Алексей Константинович (номер неизвестен) Берия, Сумбатов, Родованский, Жуков, Блохин, Саджая, Вершинин, Рапопорт, имеют два знака — «Почетный чекист» (V) и «Почетный чекист» (XV).

Берия, Гоглидзе, Сумбатов, Меркулов, Саджая, Церетели занимали руководящие должности в наркомате. Несколько человек остались на неоперативной работе: Василий Васильевич Чернышев (знак № 385), при Ежове был начальником ГУРКМ, а потом стал начальником ГУЛАГ НКВД СССР. Его заместителем и руководителем Управления по строительству заводов и горнорудных предприятий черной металлургии был Карп Александрович Павлов (знак № 434). Никишов Иван Федорович (Знак № 628) при Ежове был начальником Управления пограничных и внутренних войск УНКВД Ленинградской обл., затем меньше года — начальником УНКВД Хабаровского края, после этого — начальник ГУСДС НКВД-МВД СССР. Наконец, Василий Михайлович Блохин (знак № 498) остался начальником комендантского отд. АХУ НКВД.

Кроме того, несколько «Почетных чекистов» ушли из органов в 1937–1938 гг. Так, Дукельский Семен Семенович (Знак № 141) был Председателем Комитета по кинематографии при СНК СССР, а после ареста Фриновского — нарком морского флота. Шленов Дмитрий Васильевич, начальник (Знак № 171) — стал 1 секретарем Удмуртского обкома ВКП(б), затем заместитель директора завода.

При Берия чекисты, имеющие знак 1932 года, делают карьеру несколько иначе. На первых ролях заметны «кавказцы» — в первую очередь, братья Кобуловы. Русские используются на неоперативной работе в ГУЛАГе: Чистов, Чирков, Боечин, Баламутов. Зато на оперативной работе появляются чекисты, награжденные знаком 1932 года, которые не занимали руководящие должности в 1937–1938 гг.: В.С. Авакумов (награжден в 1938) Г.П. Федотов («третье поколение»), Л.Е. Володзимерский (знак «Почетный работник ВЧК-ГПУ (XV)» получил уже от Берия). А Н.С. Власик имел даже два знака (знак «Почетный работник ВЧК-ГПУ (XV)»20.12.32 и знак «Почетный работник ВЧК-ГПУ (XV)» 16.12.35). Они были начальниками отделений в центральном аппарате. В отдаленных регионах Берия еще до 1941 года сохранял на руководящих должностях «Почетных работников ВЧК — ОГПУ (XV)» (например Узликов А. П., Якобсон 3. М.)

257 сотрудников НКВД имеют только знак «Почетный чекист» (XV). Что означают эти цифры? Сравним сначала с общим количеством кавалеров. Всего, как уже говорилось, известно примерно 3800 кавалеров этих знаков. Значит, примерно 7 % занимали руководящие должности в 1939–1953 гг… При этом, кавалеров знака «Почетный чекист» (V) примерно 3 %, а кавалеров знака «Почетный чекист» (XV) — 8 %.

Нашей задачей является выявить судьбы «ежовцев» — 36 человек получили знак «Почетный чекист» (XV) сразу же при его введении — 20.12.1932 года.

В 1933 — 13 человек, 1934 гг. — 21, 1935 — 3, 1936 — 24, 1937 — 52, 1938 — 112, 1939 — 8.

Все познается в сравнении. В 1932 знаком «Почетный чекист» (XV) было награждено 518 человек, следовательно, в руководящий состав 1939–1953 года попали примерно — 7 %, награжденных в этом году.

В 1933 г. было награждено 306 человек, следовательно, в руководящий состав 1939–1953 года попали примерно 4 % награжденных в этом году.

1934 — 378, — следовательно, менее 6 % из числа награжденных в этом году.

1935 — 111 — следовательно, менее 3 % из числа награжденных в этом году.

1936 — 418 — почти 6 % из числа награжденных в этом году.

1937 — 488 — почти 11 % из числа награжденных в этом году.

1938 — 846 — более 13 % из числа награжденных в этом году.

1939 — 44 — почти 20 % из числа награжденных в этом году.

В принципе это, конечно, объяснимо. Репрессии 1937—

1938 гг. привели к уничтожению почти всего руководящего состава НКВД 1936–1938 гг., поэтому понятно, что «Почетных чекистов» третьего поколения очень мало среди руководящих работников 1939–1953 гг.

Из «Почетных чекистов» четвертого поколения (награждены в 1937–1938 гг.) больше всего оказалось в руководстве спецслужб 1939–1953 гг. — 12 %. Их выжило больше всего. Однако, как мы видим, и среди «Почетных чекистов» четвертого поколения далеко не все оказались в руководстве ведомства. Значительная часть награжденных в 1937–1938 гг. (известно около 150 имен, реально было, видимо, больше) были репрессированы. Но, как это обычно бывает, просто большинство награжденных не смогли сделать карьеру в ближайшие 10 лет.

Много это или мало — 12 %? Используем в качестве сравнения кавалеров знака «Почетный чекист» (V), которые делали карьеру в относительно спокойные (для них) 1922–1932 гг. Как уже говорилось, в начале 1937 года 130 кавалеров знака «Почетный чекист» (V) занимали руководящие должности в аппарате НКВД. За 10–15 лет, которые прошли после награждения только 130 человек из 785 награжденных, заняли руководящие должности 16 %.

Сравним и со знаком НКВД, который Берия учредил в 1940 г. Систему ценностей, которую декларировал Берия, можно отчасти реконструировать по учрежденному им новому знаку — «Заслуженный работник НКВД». Серебряный овал, золотые меч, серп и молот на фоне красного восхода, лента с надписью «НКВД»…Этот знак изображают почти на всех книгах, в которых рассказывается про события 30-ых гг., он символизирует силу и мощь НКВД — Народного Комиссариата Внутренних Дел. В глазах общества именно он символизирует страшное время массовых репрессий. Однако, только специалисты знают, что это не так. Знак заслуженного работника НКВД был учрежден Приказом НКВД № 1007 от 6 ноября 1940 г.:

«1. Знак «Заслуженный работник НКВД» устанавливается для награждения личного состава органов и войск НКВД СССР за заслуги в деле руководства или непосредственного выполнения работы по охране государственной безопасности Союза ССР.

2. Награждение знаком «Заслуженный работник НКВД» производится Народным Комиссаром Внутренних Дел СССР. Одновременно со знаком выдается грамота.

3. Награжденные знаком «Заслуженный работник НКВД» служат примером образцового выполнения своих обязанностей. Они должны быть беззаветно преданными партии Ленина-Сталина, бдительными и беспощадными в борьбе с врагами советского государства.

4. Награжденные знаком «Заслуженный работник НКВД» имеют преимущественное право на получение жилплощади в домах НКВД.

5. Награжденные могут быть лишены знака «Заслуженный работник НКВД» за порочащие звание чекиста проступки приказом Народного Комиссара Внутренних Дел СССР.

Народный Комиссар Внутренних Дел Союза СССР Л. БЕРИЯ».

Основная масса кавалеров этой награды приходится на годы Великой Отечественной войны. Награждали СМЕРШевцев, награждали руководителей партизанского движения, руководителей региональных управлений за борьбу с бандитизмом и т. п. Всего с 1940 по 1946 год было выдано более 5 тыс. знаков. Зачем понадобился новый знак? Кажется, что какие-то моменты станут ясны просто из сравнения внешнего вида знаков «Почетный чекист» и «Заслуженный работник НКВД». Сохранился овал, сохранился меч, сохранились серп и молот, сохранилась лента с названием ведомства. Но есть отличия, и главных, кажется, два: изменилось название на ленте (было «ВЧК-ОГПУ», стало «НКВД») и появился красный фон («восход солнца»). Новый нарком хотел подчеркнуть с одной стороны традицию, но уйти от слова «чекист».

Работники НКВД-НКГБ, которые были награждены этим знаком, также почти не столкнулись с репрессиями в свой адрес. В 1945–1953 — около 810 кавалеров этого знака занимали руководящие должности в НКВД-НКГБ-МГБ-МВД. Это примерно 14 % награжденных, хотя после введения этой ведомственной награды прошло всего 3- 10 лет. Конечно, следует учитывать и то, что шла война.

Подводя итог, можно сказать, что в целом у «ежовцев»-кавалеров знака «Почетный чекист» (XV), было не существенно больше шансов сделать карьеру, чем у кавалеров знака «Почетный чекист» (V), и не намного меньше шансов, чем у кавалера знака «Заслуженный работник НКВД». Активность в годы репрессий не затрудняла карьерный рост в 1939–1953 гг., но и не облегчала его.

Берия, может быть неожиданно для себя, оказался в роли хранителя традиций ВЧК-ОГПУ. Сам нарком и его ближайшее окружение оказались последним сохранившимся кланом, сложившимся в 1920-е гг. Именно они были той консолидированной группой чекистов, которые имели длительный опыт оперативной работы.

 

Последние десятилетия в отечественной историографии сталинизма преобладает концепция О. Хлевнюка. Изучая документы Политбюро, он пришел к выводу, что основной причиной массовых репрессий 30-ых гг. следует считать борьбу с мифической «пятой колонной». Советское руководство понимало неизбежность участия в грядущей мировой войне и пыталось варварскими методами «обеспечить безопасность тыла». Как уже говорилось, концепция Хлевнюка является модификацией теории тоталитаризма, которая была широко распространена на Западе в 40–50 гг. XX века. Согласно этой теории, именно Сталин является единственным субъектом политического развития СССР в 30–40 гг. Я пытался показать и в этой книге, и в других работах, что вряд ли эта концепция позволяет полностью объяснить смысл событий второй половины 30-х годов.

Теорию тоталитаризма Хлевнюк использует и при интерпретации событий 1946–1953 гг. По его мнению, архивы сталинского периода дают достаточно точное представление о «симбиозе Сталина и системы, которую он создал. В последние годы жизни вождь в значительной мере воспроизвел модель власти и взаимоотношений со своим ближайшим окружением, сложившуюся к концу 1930х годов, хотя репрессии, в том числе в высших эшелонах власти, стали менее частыми и жестокими. Иными словами, к весне 1947 года Сталин организационно закрепил «послевоенное «возращение к порядку» в высшей власти, под которым он понимал властную конструкцию, сложившуюся после репрессий второй половины 30-ых.

Фундаментом реформы, проведенной в феврале 1947 года, было разделение полномочий между Политбюро и Советом министров, точнее его руководящей структуры — Бюро Совета министров: в Бюро Совмина вошли все члены руководящей группы Политбюро («семерки»), КРОМЕ Жданова. В ведение Политбюро перешли «вопросы Министерства иностранных дел, Министерства внешней торговли, Министерства госбезопасности, денежного обращения, валютные вопросы, а также важнейшие вопросы Министерства Вооруженных сил. За Бюро Совмина оставались в основном вопросы экономики и социальной сферы. Очевидно также, что партийный аппарат сохранял функции подбора и утверждения кадров.

Принципиальное значение для деятельности Бюро Совмина имело то, что в его работе никогда не принимал участия Сталин, несмотря на то, что формально он возглавлял Бюро. В результате, какими бы не были причины неучастия Сталина в работе Бюро Совета министров, этот факт имел важные последствия — руководящая группа Политбюро, наследники Сталина, приучались к коллективной работе БЕЗ вождя.

По сравнению с четкой, почти как у часового механизма, работой руководящих структур Совета министров, встречи Сталина и его соратников по Политбюро выглядели особенно хаотичными. Они зависели от намерений и обстоятельств жизни Сталина. Официальные заседания часто принимали форму личных встреч. Сталин нередко устраивал ночные застолья членов Политбюро на своей даче.

Особое место Жданова в иерархии власти (не входил в бюро Совмина) подчеркивалось его важной ролью в реализации идеологических замыслов Сталина. По мнению Хлевнюка, у Жданова, похоже, было очень мало собственных идей. Практически каждой его идеологической акцией дирижировал Сталин. Сам Жданов нередко делал то, что шло вразрез с его собственными интересами. Сталин же руководствовался собственным пониманием логики холодной войны, логики, которая должна была поставить советскую интеллигенцию в оппозицию всему западному. Следует учитывать, что Сталин после 1945 года вернул ближний круг Жданова и Вознесенского, которые во время войны «оказались на обочине Политбюро. Такие персональные перестановки усиливало соперничество в сталинском окружении и позволяло вождю легче манипулировать соратниками». Ключевой конфликт в верхах разгорелся поэтому между двумя группами среднего поколения сталинских соратников. Главной силой одной из этих групп был, скорее всего, Н.А. Вознесенский, к которому тяготели А.А. Кузнецов, А.Н. Косыгин, а противоборствующую группу составляли Г.М. Маленков и Л.П. Берия. Следует подчеркнуть, что документы не подтверждают существование принципиальных, «программных» противоречий между сталинскими соратниками. Соратники могли обвинять друг друга в служебных ошибках, превышении полномочий, халатности, недосмотре за подчиненными и т. п. Однако политические оценки, обвинения во «вредительстве», «шпионаже» и т. д. могли исходить только от Сталина. Все эти правила в полной мере проявились в 1949 году, в ходе так называемого «ленинградского дела».

Следует признать, что причины разгрома группы Вознесенского- Кузнецова Хлевнюк не объясняет. Он справедливо считает, что «ленинградское дело» было рецидивом репрессий 1937–1938 гг., но не объясняет причин этого рецидива.

Выстраивая систему диктатуры, Сталин активно манипулировал двумя самыми сильными властными структурами — партийным аппаратом и органами государственной безопасности. До последних дней своей жизни Сталин держал МГБ под непосредственным и неослабевающим контролем. Для безусловного подчинения себе карательных органов, Сталин применял периодические чистки среди чекистов, опираясь на партийный аппарат. В свою очередь, партийные структуры периодически становились жертвой чисток, которые Сталин проводил руками госбезопасности. Эти «качели» были важным источником власти диктатора.

По мнению исследователя «относительная стабильность в верхах способствовала подспудному укреплению в системе диктатуры элементов «олигархизации» власти, постепенному возрождению практики «коллективного руководства»«. Соратники Сталина, хотя и утратили политическую самостоятельность, обладали определенной ведомственной автономностью при решении оперативных вопросов, входивших в сферу их ответственности. Причем эта тенденция усиливалась по мере того, как сам Сталин неизбежно сокращал свое участие в повседневном руководстве страной… «Коллективное руководство» было хорошо осведомленно о реальном положении в стране и все более осознавало необходимость перемен. Однако это «осознание» не встречало понимания у Сталина. Позицию вождя историк характеризует как «неуступчивую и крайне консервативную».

По мнению Хлевнюка, сталинское окружение понимало необходимость улучшить положение сельского хозяйства (повысив закупочные цены), сократить капитальное строительство и военные расходы, осознавало необходимость реформировать ГУЛАГ. Иными словами, сформировавшееся в рамках Бюро Совмина «коллективное руководство» начало стихийно формировать свою «программу». «Несомненно, сплачивало потенциальных наследников Сталина и отрицательное отношение к сталинским репрессиям и чисткам, прежде всего против «номенклатуры», считает Хлевнюк. По его мнению, ряд фактов позволяют говорить о своеобразном стихийном единении высших советских руководителей под воздействием непредсказуемости и жестокости Сталина». Однако, историк считает, что «нет свидетельств в пользу разного рода версий о заговорах соратников против Сталина, о фактическом устранении его от власти в последний период жизни». Сталин умер своей смертью, однако, сразу после этого скрытые намерения «коллективного руководства» превратились в практические действия. Лишь несколько дней потребовалось на пересмотр важнейших политических дел, сфабрикованных при Сталине, веснойлетом 1953 года происходила важная трансформация лагерной системы (в результате численность заключенных уменьшилась наполовину), «более гибкой», основанной не только на репрессиях, становилась политика в западных областях Украины и в Прибалтике, где продолжали действовать партизанские отряды. Относительно умеренные намерения преемники Сталина демонстрировали и на международной арене (окончание корейской войны, либерализация коммунистических режимов в Восточной Европе).

Все эти события, Хлевнюк также интерпретируют в духе теории тоталитаризма. Сего точки зрения они показывали, в какой значительной мере именно Сталин определял особенности системы, названной его именем. Правда, тут же (не замечая логического противоречия) утверждает, что «быстрые и решительные действия послесталинского «коллективного руководства» доказывали, что в недрах диктатуры сформировалась вполне самодостаточная «олигархическая» система управления и принятия решений. Это было одной из предпосылок плавного перехода от диктатуры к новой «олигархии»«.

Однако, если именно вождь препятствовал «конверсии ведомственного и административного влияния его соратников в политическое влияние», то насколько оправдано утверждение, что мы не можем говорить о политическом конфликте между Сталиным и частью его окружения в 1949–1952 гг.?

 

«Завещание Сталина»

Начать следует с изучения вопроса о том, какой была позиция вождя в начале 50-ых. Действительно ли все дело в «консерватизме и неуступчивости» старого диктатора, как считает Хлевнюк?

В феврале 1952 года Сталин вернулся из отпуска. Практически полгода он провел на Новом Афоне, жить ему оставался еще год, который он провел «с пользой для общества». Вождь решил провести XIX съезд и выбрать новый Президиум ЦК, проверить, «как обстоят дела в МГБ». Но главное, за это время он попытался сформулировать общие контуры будущей политики СССР.

«Экономические проблемы социализма в СССР» были опубликованы в журнале «Большевик» № 18 за 1952 год. Хочется сразу сказать, что работа, мне кажется, не оценена историками должным образом. В ней часто видят, прежде всего, неуместное желание стареющего диктатора выступить в роли живого классика марксистского учения. Может быть и так, но вряд ли стоит на этом концентрироваться. На самом деле, сталинская работа представляла собой теоретическое обоснование реальной политики, которую вождь считал необходимой воплотить в жизнь в ближайшие десятилетия.

Чтобы пояснить (и одновременно обосновать) свою мысль, начну с «внешнеполитического модуля» «Экономических проблем».

Сталин полемизирует с теми, кто считает, что есть возможность избежать мировой войны («говорят, что тезис Ленина о том, что империализм неизбежно порождает войны, нужно считать устаревшим»). Тезис этот потом фактически будет положен в основу курса Хрущева на мирное сосуществование. Интересно, что и аргументы «оппонентов Сталина» почти такие же, как и те, что были высказаны в отчетном докладе XX съезду: «некоторые товарищи». Сравним это со словами Хрущева на XX съезде: «До сих пор дело обстояло так, что силы, не заинтересованные в войне и выступающие против нее, были слабо организованы, не имели средств для того, чтобы противопоставить свою волю замыслам поджигателей войны… Так было и в 1914, и в 1939. Для того периода указанное положение было абсолютно правильным. Но в настоящее время положение коренным образом изменилось. Возник и превратился в могучую силу мировой лагерь социализма».

Анонимные оппоненты Сталина («некоторые товарищи») «утверждают, что в силу развития новых международных условий после второй мировой войны, войны между капиталистическими странами перестали быть неизбежными».

На первый взгляд, «некоторые товарищи» обосновывают свою позицию, опираясь на марксистский анализ международных отношений: «Они считают, что противоречия между лагерем социализма и лагерем капитализма сильнее, чем противоречия между капиталистическими странами». Речь идет о том, что Соединенные Штаты Америки доминируют в западном лагере и межимпериалистические войны больше не возможны. Кроме того, значительно вырос политический потенциал движения за мир, которым руководят коммунисты («передовые люди капитализма достаточно научены опытом двух мировых войн, нанесших серьезный ущерб всему капиталистическому миру, чтобы позволить себе вновь втянуть капиталистические страны в войну между собой»). В результате, считают оппоненты Сталина, «войны между капиталистическими странами перестали быть неизбежными».

Сравним это с текстом отчетного доклада XX съезду КПСС, который делал Хрущев: В лице этого лагеря [социалистического. — В. Н.] миролюбивые силы имеют не только моральные, но и материальные средства для предотвращения агрессии… Теперь «фатальной неизбежности войн нет. Теперь имеются мощные общественные и политические силы, которые располагают серьезными средствами для того, чтобы не допустить развязывания войны империалистами».

Сталин был не согласен с этими утверждениями и предлагает другой сценарий внешней политики СССР. «Возьмем, прежде всего, Англию и Францию, — писал он. Несомненно, что эти страны являются империалистическими… Можно ли полагать, что они будут без конца терпеть нынешнее положение, когда американцы под шумок «помощи» по линии «плана Маршалла» внедряются в экономику Англии и Франции, стараясь превратить ее в придаток экономики Соединенных Штатов Америки, когда американский капитал захватывает сырье и рынки сбыта в англо-французских колониях и готовит, таким образом, катастрофу для высоких прибылей англо-французских капиталистов? Не вернее ли будет сказать, что капиталистическая Англия, а вслед за ней и капиталистическая Франция, в конце концов будут вынуждены вырваться из объятий США и пойти на конфликт с ними для того, чтобы обеспечить себе самостоятельное положение и, конечно, высокие прибыли».

Естественно, возникает вопрос о том, смогут ли Англия и Франция противостоять США. Сталин не задает его вслух (в тексте работы), но дальнейший ход его рассуждений показывает, что он думал над этой проблемой. С его точки зрения, следует учитывать возрождение стран, проигравших Вторую мировую войну: «Спрашивается, какая имеется гарантия, что Германия и Япония не поднимутся вновь на ноги, что они не попытаются вырваться из американской неволи и зажить своей самостоятельной жизнью? Я думаю, что таких гарантий нет». Хочется подчеркнуть, что Сталин говорит не об экономическом возрождении Германии и Японии («японском и «немецком экономическом чуде») и экономическом противостоянии их с США. Он имеет в виду и экономическое, и военное противостояние: «Из этого следует, что неизбежность войн между капиталистическими странами остается в силе».

Иными словами, Сталин прогнозирует будущий конфликт между США и Западной Европой. Следует при этом помнить, что он фактически моделирует повторение ситуации 30-х гг., когда к жаждущей реванша после Первой мировой войны Германии присоединились недовольные Версальским миром бывшие члены Антанты (Италия и Япония). Теперь все может (должно!) повториться: к реваншистски настроенным Германии и Японии присоединятся «недовольные» Англия и Франция.

Сразу после возвращения Сталина из отпуска 10 марта 1952 года, Советское правительство выступило с известным заявлением по германскому вопросу, которое получило название «нота Сталина 10 марта 1952 года». Суть предложений вождя заключалась в восстановлении единой миролюбивой демократической Германии и выводе из нее не только оккупационных войск, но и военных баз других государств. Крайне показательна мотивационная часть «сталинской ноты»: «Со времени окончания войны с Германией прошло уже 7 лет, а Германия не имеет мирного договора, находится в состоянии раскола, продолжает оставаться в неравноправном положении по отношению к другим государствам. С таким ненормальным положением необходимо покончить». Сталин требует справедливого «отношения к законным национальным интересам германского народа».

Все это можно было бы считать очередной пропагандистской шумихой, если бы не неожиданные и радикальные предложения Кремля. «Нота Сталина» содержит традиционные предложения по созданию единой миролюбивой демократической нейтральной Германии в границах, установленных Потсдамской конференцией. Указывается, что Германия обязуется не вступать в коалиции и военные союзы, направленные против любой из бывших стран антигитлеровской коалиции. Напомним, что в 1952 году блок НАТО уже есть, а Варшавского договора еще нет. То есть, это требование означает, что будущая единая Германия не станет членом НАТО.

Но наибольший интерес представляют те пункты «ноты Сталина», которые были новыми по сравнению с предшествующей позицией советского правительства. Германии будет разрешено иметь свои национальные вооруженные силы (сухопутные, военно-воздушные, военно-морские), необходимые для обороны страны. То есть, никакого намека на подобие Версальских ограничений ни по характеру вооружений (и ВМС, и ВВС), ни по размеру («необходимые для обороны»).

Всем бывшим военнослужащим вермахта (в том числе, офицерам и генералам) должны быть представлены гражданские и политические права наравне с другими немецкими гражданами для участия в строительстве миролюбивой демократической Германии. Иными словами, возможно не только восстановление партии «бывших нацистов», но и участие генералов вермахта в руководстве вооруженными силами Новой Германии.

Историки спорят по поводу по поводу истинного смысла советских предложений. Ф.И. Новик, утверждает, что «оперативные цели, связанные с этой нотой, заключались в том, чтобы активизировать в Западной Германии движение за мир и против войны, противопоставить углублению раскола Германии позитивную программу движения к объединению страны и заключения мирного договора с Германией». Е.П.Тимошенкова готова допустить, что исходя из интересов безопасности, Сталин действительно стремился к компромиссу, которым могла стать единая нейтральная Германия, и был готов пойти на значительные уступки, в том числе отказаться от строительства социализма в ГДР.

Как известно, предложения СССР не были приняты, в результате Сталин санкционировал летом 1952 года курс на строительство социализма в ГДР. Тимошенкова пишет о «разочаровании Сталина». В разговоре с первым секретарем ЦК Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) В. Ульбрихтом он говорит, что «какие бы предложения мы не вносили по германскому вопросу, западные державы не согласятся с ними и все равно не уйдут из Западной Германии. Думать, что выйдет компромисс, или что американцы примут проект мирного договора, значило бы ошибаться. Американцам нужна армия в Западной Германии, чтобы держать в руках Западную Европу. Они говорят, что имеют там армию против нас. На самом деле, назначение их армий состоит в том, чтобы держать в руках Западную Европу». Может быть, он так и думал, но от свободы маневра отказываться не хотел. Именно поэтому в текст работы «Экономические проблемы социализма» тезис о вероятности конфликта Германии и США сохранился.

Вне зависимости от судьбы конкретных советских предложений, этот факт показывает, что Сталин видел в своей работе не чистое теоретизирование, а попытку найти решение актуальных политических вопросов.

Аналогичным образом обстоят дела и с соображениями по экономической политике СССР. Сталин в «Экономических проблемах» поставил вопрос о перспективах ликвидации колхозов и становления единой общегосударственной собственности. Конечно, он говорил об этом в крайне осторожной форме: «Каким образом произойдет создание единого объединенного сектора, путем ли простого поглощения колхозного сектора государственным сектором, что мало вероятно (ибо это было бы воспринято, как экспроприация колхозов), или путем организации единого общенародного органа (с представительством от госпромышленности и колхозов) с правом сначала учета потребительской продукции страны, а с течением времени — так же распределения продукции в порядке, скажем, продуктообмена, — это вопрос особый, требующий отдельного обсуждения».

Важно, что с точки зрения Сталина это означало бы полное отмирание товарного обращения в СССР и переход к прямому продуктообмену. «Когда вместо двух основных производственных секторов, государственного и колхозного, появится один всеобъемлющий производственный сектор с правом распоряжаться всей потребительской продукцией страны, товарное обращение с его «денежным хозяйством» исчезнет, как ненужный элемент народного хозяйства». Обратим внимание, что речь должна идти и об отмирании денег. Все это — составные элементы движения к коммунизму.

Сталин возвращается к этой мысли не один раз. «Необходимо, во-вторых, путем постепенных переходов, осуществляемых с выгодой для колхозов и, следовательно, для всего общества, поднять колхозную собственность до уровня общенародной собственности, а товарное обращение, тоже путем постепенных переходов, заменить системой продуктообмена, чтобы центральная власть или другой какой-либо общественно-экономический центр мог охватить всю продукцию общественного производства в интересах общества», — пишет он в другом месте работы.

На первый взгляд, обсуждается сугубо теоретический вопрос. Однако уже ближайшие месяцы показали, что это не так. А.И. Микоян оставил очень выразительное описание этого обсуждения (если оно было одно): «Как-то на даче Сталина сидели члены Политбюро и высказывались об этой книге. Берия и Маленков начали активно подхалимски хвалить книгу, понимая, что Сталин этого ждет… Молотов что-то мычал, вроде бы, в поддержку, но в таких выражениях и так неопределенно, что было ясно: он не убежден в правильности мыслей Сталина. Я молчал.»

Молотов также вспоминал как «Экономические проблемы социализма в СССР» обсуждали у Сталина на даче: «Какие у вас есть вопросы, товарищи? Вот вы прочитали. — Он собрал нас, членов Политбюро, по крайней мере, основных человек шесть-семь: — Как вы оцениваете, какие у вас замечания?» Что-то пикнули мы…» Молотов честно признает: «Коечто я заметил, сказал, но так, второстепенные вещи. Вот я сейчас должен признаться: недооценили мы эту работу. Надо было глубже. А никто еще не разобрался. В этом беда. Теоретически мало люди разбирались». В общем, его рассказ не противоречит воспоминаниям Микояна.

Хрущев в мемуарах делает вид, что пропустил основной пафос сталинской работы. В его мемуарах есть специальная глава, посвященная «Экономическим проблемам социализма в СССР» из которой следует, что если Хрущев и читал эту брошюру, то вряд ли понял ее. Никиту Сергеевича волновало только то, что в работе Сталин резко критиковал экономиста Ярошенко, которого он считал «креатурой Хрущева». Последнему удалось доказать, что к «неправильным взглядам Ярошенко» он отношения не имеет, и вышел из-под удара.

Если верить мемуарам, то из ближайшего окружения Сталина против планов строительства коммунизма открыто выступил только Микоян. «Прочитав ее (работу «Экономические проблемы социализма в СССР» — Л.Н), я был удивлен: в ней утверждалось, что этап товарооборота в экономике исчерпал себя, что надо переходить к продуктообмену между городом и деревней. Это был невероятно левацкий загиб. Я объяснял его тем, что Сталин, видимо, планировал осуществить построение коммунизма в нашей стране еще при своей жизни, что, конечно, было вещью нереальной», — вспоминает он. Поскольку уже после войны у Микояна «вновь возникло чувство недоверия разуму и действиям Сталина», он решил не спорить, более того, на XIX съезде он даже хвалил эту книгу.

Конечно, можно понять инстинкт самосохранения, которым руководствовалось сталинское окружение. Микоян считает, что Берия и Маленков, «конечно, не считали эту книгу правильной. Как показала последующая политика партии после смерти Сталина, они совсем не были согласны с утверждениями Сталина. Действительно, уже в июне 1953 года Маленков счел нужным заявить на пленуме ЦК: «взять известное предложение т. Сталина о продуктообмене, выдвинутое в работе «Экономические проблемы социализма в СССР». Уже теперь видно, что это положение выдвинуто без достаточного анализа и экономического обоснования. Оно, это положение о продуктообмене, если его не поправить, может стать препятствием на пути решения важнейшей еще на многие годы задачи всемерного развития товарооборота. Вопрос о продуктообмене, о сроках и формах перехода к продуктообмену — это большой и сложный вопрос, затрагивающий интересы миллионов людей, интересы всего нашего экономического развития, и его надо было тщательно взвесить, всесторонне изучить, прежде чем выдвигать перед партией как программное предложение». Получается, что Маленков, как минимум, считал важным обозначить свое несогласие со сталинской позицией и видел в ней практическую опасность. В чем она?

Кажется, что Микоян правильно сформулировал суть проблемы — Сталин действительно обдумывал контуры нового экономического курса, и, спустя некоторое время, вернулся к этой проблеме в разговоре с Микояном. «В коридоре Кремля мы шли со Сталиным, и он с такой злой усмешкой сказал: «Ты здорово промолчал (речь шла о том, что Микоян промолчал во время обсуждения на ближней даче. — В. Н.), не проявил интереса к книге. Ты, конечно, цепляешься за свой товарооборот, за торговлю». Я ответил Сталину: «Ты сам учил нас, что нельзя торопиться и перепрыгивать из этапа в этап и что товарооборот и торговля долго еще будут средством обмена в социалистическом обществе. Я действительно сомневаюсь, что теперь настало время перехода к продуктообмену». Он сказал: «Ах, так! Ты отстал! Именно сейчас настало время!» В голосе его звучала злая нотка. Он знал, что в этих вопросах я разбираюсь больше, чем кто-либо другой, и ему было неприятно, что я его не поддержал».

Чтобы правильно оценить экономический контекст разногласий, надо помнить, что именно в этот период происходили знаменитые сталинские снижения цен. С декабря 1947 г. до весны 1952 г. товары в государственных магазинах в среднем подешевели вдвое. Особенно заметно были уменьшены цены на продукты повседневного спроса: хлеб и хлебобулочные изделия (в 2,6 раза), сахар (в 2 раза), а также дорогостоящую продукцию — мясо (в 2,4 раза) и масло животное (в 2,7 раза). В меньшей степени эти меры коснулись непродовольственных товаров (в 1,3 раза).

«Чувствовалось, что Сталин интересовался рынком, торговлей, многое знал и понимал. Я часто ему подробно рассказывал, и он внимательно слушал. Но его раздражало, когда он хотел снизить цены на мясо и сливочное масло, а я возражал. Желание его было понятным, но совершенно неправильным, так как этих продуктов в стране не хватало и было плохое снабжение ими».

Что раздражало Сталина понятно — Микоян фактически обосновывал преждевременность снижения цен на продовольственные товары законом стоимости. Именно с этим Сталин и спорил: «не может быть сомнения, что при наших нынешних социалистических условиях производства закон стоимости не может быть «регулятором пропорций» в советской экономике.

Исследования С.П. Фигурнова и А.Н. Малафеева показали, что темпы снижения цен в послевоенные годы превышали рост производства товаров и снижение их себестоимости, то есть, с точки зрения закона, стоимости «не были экономически обоснованы». Однако, по свидетельству Шепилова, Сталин, несмотря на это, был решительным сторонником неуклонного снижения цен. Он не раз обосновывал это с позиций политической экономии социализма примерно так: «Наша социалистическая индустрия действует в условиях абсолютной монополии, так как частнособственнических промышленных предприятий нет. Страна ограждена от мирового рынка монополией внешней торговли. Внутри страны, при строгом планировании цен, конкуренции между предприятиями практически нет. Товаров широкого потребления не хватает. В этих условиях систематическое снижение цен есть самое мощное средство воздействия на промышленность с требованием повышения производительности труда, улучшения качества продукции. Снижение цен на товары широкого потребления — это кнут против косности и застоя, а также самый надежный путь к увеличению реальной заработной платы».

Действительно, в результате снижения цен в стране значительно увеличилось потребление продовольственных и промышленных товаров. По результатам исследования Кузнецовой, в Сталинградской области продажа мяса и колбасных изделий выросла в 2,7 раза, масла животного в 2,3 раза, чая в 2,2 раза, масла растительного в 1,9 раза, сахара на 27 %. Рост потребления промышленных товаров был, конечно, ниже: потребление тканей (всех видов) выросло на 15,6 %, а кожаной обуви на 3 % (правда, резиновой обуви значительно).

Послесталинское руководство стремилось решить задачу «максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества» другим путем: повышения закупочных цен и роста зарплаты.

В этом ситуации следует учитывать и еще одно обстоятельство: от снижения цен выигрывало, прежде всего, городское население. Менее выгодно это было работникам совхозов, еще меньше получили колхозники. Через 7 лет после окончания войны выдача хлеба на один двор составляла все еще 92 % от уровня 1940 г., правда, денежные выплаты выросли на 35 %. Сталинское предложение «поднять колхозную собственность до уровня общенародной собственности» должно было принести пользу, прежде всего, колхозникам.

С точки зрения современной экономической науки, сталинские предложения в «Экономических проблемах социализма» были, конечно, популистскими мерами. Хотя, они «предотвращали массовое недовольство в стране в связи с товарным дефицитом», но «внедряли в сознание народа уверенность в быстром приближении материального изобилия» и «ослабляли притягательность образа жизни, увиденного миллионами советских граждан в Западной Европе в период войны». Ежегодное уменьшение цен являлось одним из главных аргументов в системе доказательств преимуществ экономического и политического строя в СССР.

Однако, следует признать, что сталинские предложения были сделаны в духе марксистского анализа сложившейся ситуации. Как-то, после конфликта со Сталиным по поводу своевременности продуктообмена, Микоян спросил у Молотова: «Считаешь ли ты, что настало время перехода от торговли к продуктообмену?» Он мне ответил, что это сложный и спорный вопрос, то есть, высказал свое несогласие». Спустя десятилетия Молотов действительно спорил со сталинскими оценками в «Экономических проблемах», но с оценками… развития капитализма. В самом же существенном он был согласен с вождем: «Классы пока остаются, деньги приобретают большую очень роль. Это ни Марксом, ни Лениным не было предусмотрено». Иными словами, в конце 80-ых мысль Молотова шла в том же направлении, что и у Сталина: требуется ликвидация колхозной собственности, а также нужно «свергнуть гнет денег». Еще Молотов вспомнил, что «Сталин работал над второй частью «Экономических проблем», давал мне кое-что почитать, но куда все это делось, ничего не известно».

Осенью 1952 года Сталин провел XIX съезд партии. На нем он поставил вопрос о возможности смены руководства страны, говорил, что слишком стар, чтобы сохранить за собой лидерство. Как известно, съезд не принял отставку Хозяина, даже Молотов не верил, что это заявление вождя было искренним. Вслед за этим, 16 октября Сталин предложил избрать вместо Политбюро т. н. Президиум ЦК. Суть инновации заключалась в том, чтобы «размыть» старое руководство. В Президиум вошли В.М. Андрианов (вступил в партию в 1926 г.), А.Б. Аристов (в партии с 1921 г.), Л.П. Берия (с 1917 г.), Н.А. Булганин (с 1917 г.), К.Е. Ворошилов (с 1903), С.Д. Игнатьев (с 1924), Л.М. Каганович (с 1911), Д.С. Коротченко (с 1918), В.В. Кузнецов (с 1927), О.В. Куусинен (с 1905), Г.М. Маленков (с 1920), В.А. Малышев (с 1926), Л.Г. Мельников (с 1928), А.И. Микоян (с 1915), Н.А. Михайлов (с 1930), В.М. Молотов (с 1906), М.Г. Первухин (с 1919), П.К. Пономаренко (с 1925), М.З. Сабуров (с 1920), И.В. Сталин (с 1898), М.А. Суслов (с 1921), Н.С. Хрущев (с 1918), Д.И. Чесноков (с 1939), Н.М. Шверник (с 1905), М.Р. Шкирятов (с 1906). Кандидаты: Л.И. Брежнев (с 1931), А.Я. Вышинский (с 1920), А.Г. Зверев (с 1919), Н.Г. Игнатов (с 1924), И.Г. Кабанов (с 1917), А.Н. Косыгин (с 1927), Н.С. Патоличев (с 1928), Н.М. Пегов (с 1930), А.М. Пузанов (с 1925), И.Ф. Тевосян (с 1918), П.Ф. Юдин (с 1928). Даты вступления этих людей в партию демонстрируют замысел Сталина — он хотел ввести в высшее руководство страны «молодых» (влить в него «свежую кровь»).

Правда, Сталин, тут же предложил сохранить небольшую руководящую группу (вместо Политбюро) в форме оргбюро Президиума. В него вошли Л.П. Берия, Н.А. Булганин, К.Е. Ворошилов, Л.М. Каганович, Г.М. Маленков, М.Г. Первухин, М.З. Сабуров, И.В. Сталин, Н.С. Хрущев. То есть, в эту группу не вошли Молотов и Микоян, после чего реальные планы Сталина стали еще более ясны.

Выше уже говорилось о том, что современники видели в событиях рубежа 40-50-х годов повторение 1937–1938 гг. «Мы, старики, члены Политбюро, скоро отойдем, сойдем со сцены, — сказал Сталин на пленуме. — Это закон природы. И мы бы хотели, чтобы у нас было несколько смен, а для того, чтобы дело организовать, надо теперь же заняться этим, дорогие товарищи». Грустная ирония заключалась в том, что эти слова Сталин произнес на февральско-мартовском пленуме 1937 года. Члены оргбюро Берия, Молотов, Микоян, Ворошилов, Каганович, Маленков, Хрущев слышали эти слова от Хозяина 15 лет назад и, наверное, хорошо запомнили, чем закончились те размышления Сталина о том, что он стар и «скоро сойдет со сцены».

На самом деле Сталин был не просто консервативен и неуступчив. У него существовало ясное марксистское видение будущего СССР и понимание того, что нынешний состав Политбюро не готов к реализации этого плана. Значит, необходимо сменить этих людей. Интересно, кто должен был оказаться исполнителем этого «плана Сталина»?

 

«Фаворит Сталина»

Как было показано выше, конфликт Сталина с ближайшим окружением был связан не только и не столько с «консервативностью и неустойчивостью» Хозяина. На самом деле, Сталин сформулировал «новый курс», и при попытке реализовать его, натолкнулся на глухое сопротивление своих соратников. Иными словами, это был идеологический и политический конфликт, хотя, конечно, он принимал скрытые формы. Поняв этот факт, вождь сделал совершенно логичный шаг — начал готовить новую ротацию ЦК.

Нельзя пройти мимо того факта, что одновременно с формированием «нового курса» и подготовкой ротации в политике Сталина, нарастали мотивы антисемитизма. Это появилось и в деле ЕАК, и в аресте жены В.М. Молотова П.С. Жемчужиной, и в «компании против космополитизма». Но кульминацией государственного антисемитизма стало знаменитое «дело врачей».

В политических планах вождя антисемитизм выполнял ряд функций. Во-первых, по справедливому замечанию Судоплатова, антисемитизм можно было использовать как идеологическое обоснование ротации: «Антисемитская кампания стала повторением чисток 30-х годов, еще одним сталинским маневром для перетасовки всего партийного и советского аппарата, с тем, чтобы заменить старое руководство — Молотова, Микояна, Берию и других новыми людьми, которые не угрожали бы его положению единственного правителя страны».

Во-вторых, антисемитизм мог быть использован как орудие в ходе «холодной войны для идеологической консолидации советского общества против внешнего и внутреннего врага. Кроме того, ужесточение (или смягчение) положения евреев в СССР могло быть инструментом давления на западных политиков.

В этой связи следует упомянуть сложную проблему т. н. депортации советских евреев, которая готовилась (якобы планировалась) в начале 1953 года. Среди отечественных историков нет единства мнений по этому вопросу. Видный исследователь сталинской национальной политики Г. Костырченко решительно утверждает, что это миф. В.П. Наумов убежден, что соответствующие планы имели место.

Оставляя в стороне подробности этой дискуссии, я хочу сказать, что никто из историков не оспаривает тот факт, что слухи о готовящейся депортации были широко распространены в начале 1953 года и источником этих слухов была «утечка информации» из высших эшелонов власти. Кто был источником этой «утечки» информации?

Костырченко хорошо знает, что об этих планах Сталина рассказывал Булганин, но считает его свидетельство «пьяной болтовней». Может быть и так. Однако странно, что он не учитывает мемуары Микояна: «Как-то после ареста врачей, когда действия Сталина стали принимать явно антисемитский характер, Каганович сказал мне, что ужасно плохо себя чувствует: Сталин предложил ему вместе с интеллигентами и специалистами еврейской национальности написать и опубликовать в газетах групповое заявление с разоблачением сионизма, отмежевавшись от него. «Мне больно потому, — говорил Каганович, — что я по совести всегда боролся с сионизмом, а теперь я должен от него «отмежеваться»! Это было за месяц или полтора до смерти Сталина — готовилось «добровольно-принудительное» выселение евреев из Москвы. Смерть Сталина помешала исполнению этого дела». «За месяц-полтора до смерти Сталина» — январь 1953 г., именно тогда создавалось знаменитое письмо «еврейской общественности», которое Каганович не хотел подписывать. Но возникает вопрос от кого узнал Микояно планах депортации? Вряд ли от самого Сталина: во-первых, они не встречались после 20 декабря 1952 г., а, во-вторых, Микоян не стал бы умалчивать о таком разговоре. На первый взгляд кажется, что источником информации был Каганович, но тот утверждал, что ничего не знает о планах репрессий. В свидетельстве Микояна следует обратить внимание на формулировку «депортации из Москвы». Традиционная версия предполагает, что советских евреев планировалось депортировать не только из столицы, но и из всех городов страны. Кажется, что воспоминания Микояна выводят нас на ту фигуру, которая должна была владеть этой информацией — первого секретаря МГК Н.С. Хрущева. Если мы вспомним близость Хрущева и Булганина, то станут понятны «откровения Булганина».

Как известно, Хрущев в 1956 году рассказывал об этих планах Сталина, но затем в воспоминания 1968 года этот эпизод не попал. Вообще говоря, Сталин мог считать, что Никита Сергеевич Хрущев с пониманием относится к антисемитскому подтексту его шагов.

Во-первых, жалобы на антисемитизм украинского руководства появились еще в 1944–1945 гг., когда республика была освобождена от оккупации, руководство столкнулось со всплеском бытового и чиновного антисемитизма, и начались жалобы в Москву. Во-вторых, Хрущев открыто выступал против т. н. «крымского проекта» ЕАК и не поддержал Молотова в этом вопросе. В-третьих, после отъезда в Москву в конце 1949 года, своим преемником в Киеве он оставил Мельников, хотя отлично знал, о его «внутренней готовности» к политике антисемитизма. Я при этом совершенно не утверждаю, что Никита Сергеевич был сам склонен к антисемитизму, я говорю о том, что такое впечатление могло сложиться у Хозяина.

Мемуары Никиты Сергеевича Хрущева много раз анализировались исследователями. Кажется, что в данном случае нет оснований приводить развернутую источниковедческую характеристику источника. Важно отметить несколько моментов. Свои воспоминания опальный руководитель СССР продиктовал во второй половине 60-ых. Он знал, что первая публикация будет в США. Очевидно, что для руководителя (пусть и бывшего) КПСС и Советского государства это, скажем так, — «неоднозначный поступок». Понимание того, что текст может «сыграть на руку империалистической пропаганде» не могло не оказывать влияние на позицию автора. Кроме того, он не мог не учитывать, что его жизнь зависит от «доброй воли» «противников — соратников», которые лишили его власти несколько лет назад. Чрезмерная откровенность могла бы повредить самому Хрущеву.

С другой стороны, автор умер вскоре после первой публикации. Иными словами, он не мог потом изменить или отредактировать текст, даже если бы захотел. Наконец важно помнить, что сам Никита Сергеевич, по единодушным воспоминаниям знавших его лично, был, так сказать, «человек не книжный». Яркий и харизматичный оратор, он вряд ли обладал большим опытом создания письменных текстов, что не могло не сказаться на структуре и содержании мемуаров. Все вместе это, с одной стороны, создает некоторые трудности для исследователя: перед нами «версия событий», которая заточена на решение конкретных общественно-политических задач. Как известно основным редактором (в каком-то смысле даже соавтором) текста считается его сын Сергей Никитович Хрущев.

Безусловно, главной фигурой в мемуарах является Сталин. В попытке разгадать секрет его личности кроется творческий замысел автора: «С чего же начать? Думаю, что надо начинать с фигуры Сталина. Почему? Потом, дальше (если мне удастся довести дело до конца) это будет ясно. А если тут же дать в какой-то степени объяснение, то можно сказать, что до смерти Сталина мы считали, что все, что делалось при его жизни, было безупречно правильным и единственно возможным для того, чтобы выжила революция, чтобы она укрепилась и развивалась… Только после смерти Сталина, и то не сразу, у нас хватило партийного и гражданского мужества открыть занавес и заглянуть за кулисы истории. Тогда я и узнал некоторые факты, которые хочу осветить». Этот полемический прием («мы (я) при жизни Сталина думали так…», а «потом мы поняли, что…») проходит через весь текст воспоминаний.

Примерно так же описывает и С.Н. Хрущев мотивы отца: «К Сталину отец возвращался постоянно, он, казалось, был отравлен Сталиным, старался вытравить его из себя, и не мог. Пытался осознать, понять, что же произошло тогда со страной, с ее лидерами, с ним самим? Как удалось тирану не только подчинить себе страну, но заставить ее жителей обожествить себя? Искал и не находил ответа».

В мемуарах Хрущева Сталин — фигура двойственная. Никита Сергеевич признает его талант и заслуги перед страной, но считает важным в данном случае говорить, прежде всего, об отрицательных качествах вождя: «И все же, какой была роль Сталина, положительной или нет? При всей субъективной направленности его действий она была положительной в том смысле, что он оставался марксистом в основных подходах к истории, был человеком, преданным марксистской идее, все делал, что было в его силах, для победы дела рабочего класса, трудового народа, в данном случае — для разгрома гитлеровских орд. Таково было его субъективное желание. Иной вопрос, как он для этого поступал практически. Чем обернулись для страны его реальные поступки, я уже говорил. Тут и истребление командного состава, и истребление ядра большевистской партии. Уничтожены были, прежде всего, старые большевики ленинского поколения. Это ослабило или усилило нашу страну? Безусловно, ослабило».

Исследователи до сих пор не проводили контент-анализ мемуаров Хрущева, но кажется, что он поможет реконструировать систему ценностей автора и многое объяснить в событиях 40-50-ых гг. По соображениям места мы не можем развернуть все результаты этого исследования, поэтому остановимся на основных выводах. При осуществлении анализа ключевым является определение первичного модуля информации. В данном случае представлены результаты работы, при которой таким модулем является слово. Всего в мемуарах 412 650 слов, но для нашего исследования наибольший интерес представляют части I–III, в которых 292 592 слов.

Первые же наблюдения подтверждают позицию автор: «Сталин» не просто самое распространенное имя в тексте. Это слово встречается чаще всех других слов — 3029 (1 %). При этом речь идет только о частоте упоминания имени «Сталин», но вождь часто обозначается местоимением «он». Конечно, следует учесть, что столь частое упоминание имени Сталина в мемуарах объясняется отчасти и содержанием текста: автор пишет о времени, в котором Сталин объективно играл большую роль, автор много общался со Сталиным.

С точки зрения «Хрущева 1968 года», главным преступлением Сталина являются репрессии против «честных людей». «Поэтому у меня еще больше вызывают теперь гнев все эти злоупотребления Сталина. Ведь то были честнейшие, преданные люди. Сколько погибло и моих друзей, и людей, которых я очень уважал: таких, например, как Бубнов, Антонов-Овсеенко». Хрущев возвращается к этой мысли постоянно.

Обратим внимание — Никита Сергеевич говорит прежде про аресты честных коммунистов, про уничтожение т. н. «ленинской гвардии». Чтобы понять смысл преступлений Сталина, надо понять, что скрывается у него под этой характеристикой «честный коммунист». Всего слово «честный» в 1-111 частях мемуаров встречается 171 раз. Подавляющее число случаев — характеристики руководителей высшего и среднего звена: «… знаете, даже честный человек может быть сбит с толку, как-то дрогнуть, когда отвечает вождю партии, и тем самым создать впечатление у того, кто добивается, будто он тоже замешан. Это — нечестная, неправильная и недопустимая форма узнавания правды, ну просто нетерпимая. Тем более, среди членов Коммунистической партии…».

Исследование показало, что «честность», с точки зрения Хрущева, не означает «идеализм», не означает «преданность большевизму» (можно быть «с налетом национализма»), не означает личной честности (можно быть «интриганистым»), не означает «бескорыстный».

Мне кажется, что для того, чтобы правильно понять, надо рассмотреть очень выразительный эпизод. Дело в том, что, как известно, в 1923 году Хрущев одно время поддерживал троцкистов. Когда в 1937 году встал вопрос об избрании его первым секретарем МГК, он оказался в деликатной ситуации: «я решил рассказать обо всем Сталину. Но прежде решил посоветоваться с Кагановичем. Мы с Кагановичем давно знали друг друга, он ко мне хорошо относился, покровительствовал мне. Каганович сразу напустился на меня: «Что вы? Зачем это вы? Что вы? Я знаю, что это было детское недопонимание». А случилось то перед съездом партии, то ли XIII, то ли XII. Я был избран тогда в окружной партийный комитет. Говорю Кагановичу: «Все-таки это было, и лучше сказать сейчас, чем кто-нибудь потом поднимет этот вопрос, и уже я буду выглядеть как человек, скрывший компрометирующие его факты. А я не хочу этого. Я всегда был честным человеком и перед партией тоже хочу быть честным». «Ну, я вам не советую», — говорит Каганович. «Нет, я все-таки посоветуюсь с товарищем Сталиным». Этот пример показывает, что в системе ценностей Хрущева честность — синоним откровенности. Честность коммуниста — означает откровенность коммуниста перед партией.

Если «честность коммуниста» столь важное качество, то что означает «коммунист»? «Член партии»? Здесь нас ждет для кого-то, возможно, неожиданное наблюдение. Хрущев часто упоминает слово коммунист, но практически не дает расшифровки этого понятия. Типичным можно считать высказывание: «в мое время заведовал агитпропом Сергеев. Я не помню его настоящую фамилию, он был еврей. Это был замечательный коммунист, преданный делу партии, и хороший работник. К сожалению, он, как и многие тысячи ему подобных, погиб во время террора, который ввел в партии Сталин». Как видим, само по себе это слово не несет особенной смысловой нагрузки и, скорее всего, означает просто констатацию «член коммунистической партии». То есть «свой», «наш, проверенный, товарищ».

Практически единственный раз, когда он пытается расшифровать это понятие, является следующий эпизод: «В то время я смотрел на вещи идеалистически: если человек с партийным билетом и настоящий коммунист, то это мой брат и даже больше, чем брат. Я считал, что нас всех связывают невидимые нити идейной борьбы, идей строительства коммунизма, нечто возвышенное и святое. Каждый участник нашего движения был для меня, если говорить языком верующих, вроде апостола, который во имя идеи готов пойти на любые жертвы. Ведь тогда, действительно, чтобы быть настоящим коммунистом, больше приходилось приносить жертв, чем получать благ. Это не то, что сейчас среди коммунистов, когда есть идейные люди и много неидейных, чиновников, подхалимов и карьеристов. Сейчас членство в партии, партийный билет — это надежда на лучшее приспособление к нашему обществу. Ловким людям удается получать больше других, не имея к тому данных ни по качеству, ни по количеству вложенного ими труда. Это факт и большой бич в наше время. А в то время всего этого было меньше, хотя уже начиналось».

Сейчас я не ставлю задачи анализа степени субъективной правдивости утверждений Хрущева. Конечно, трудно проверить (и поверить!) утверждение: «Когда до революции я работал слесарем и зарабатывал свои 40–45 рублей в месяц, то был материально лучше обеспечен, чем когда работал секретарем Московского областного и городского комитетов партии. Я не жалуюсь, а просто иллюстрирую, как мы тогда жили. Мы жили для дела революции, ради будущего коммунизма, все и вся было у нас подчинено этому. Нам было трудно. Но мы помнили, что первыми в мире строим социализм и поэтому должны затянуть ремешки потуже». Но в данный момент я предлагаю понять систему ценностей автора мемуаров (пусть и декларируемую), а не проверять его откровенность.

Очень показательно, что это воспоминание «о братстве коммунистов» связано у него в тексте с именем Берия: ««После первой встречи с Берия я сблизился с ним. Мне Берия понравился: простой и остроумный человек. Поэтому на пленумах Центрального Комитета мы чаще всего сидели рядом, обмениваясь мнениями, а другой раз и зубоскалили в адрес ораторов. Берия так мне понравился, что в 1934 г., впервые отдыхая во время отпуска в Сочи, я поехал к нему в Грузию… Воскресенье провел у Берии на даче. Там у него было все грузинское руководство. На горе стояли дачи Совнаркома и ЦК партии… Как видно отсюда, начало моего знакомства с этим коварным человеком носило мирный характер». В дальнейшем мы внимательно изучим отношение Хрущева к Берия. Сейчас важно показать, что «светлые идеалы» противостоят в сознании автора «коварству Берия». Хрущев потому и говорит о своих идеалах в контексте упоминания о Берия, что хочет показать свою «наивность» в 30-ые гг. Он верил всем, кто коммунист, поверил и «коварному Берия».

Если мы продолжим попытку использовать фигуру Сталина как путеводную нить, то увидим, что «главный грех» Сталина: недоверие к товарищам по партии. Вспоминая, как они с Микояном жили у Сталина во время отпуска, Хрущев рассказывает показательный эпизод: «Однажды, еще до обеда, Сталин поднялся, оделся и вышел из дома. Мы присоединились к нему и стояли втроем перед домом. И вдруг, безо всякого повода, Сталин пристально так посмотрел на меня и говорит: «Пропащий я человек. Никому не верю. Сам себе не верю». Когда он это сказал, мы буквально онемели. Ни я, ни Микоян ничего не смогли промолвить в ответ. Сталин тоже нам больше ничего не сказал. Постояли мы и затем повели обычный разговор. Я потом все время (выделено мной. — Л.Н.) не мог мысленно отвязаться от этих слов. Зачем он это сказал? Да, все мы на протяжении длительного времени видели его недоверие к людям. Но когда он так категорично заявил, что никому и даже сам себе не верит, это показалось ужасным. Можете себе представить? Человек, занимающий столь высокий пост, решающий судьбы всей страны, влияющий на судьбы мира, — и делает такое заявление? Если вдуматься, если проанализировать под этим углом зрения все зло, содеянное Сталиным, то станет понятно, что он действительно никогда и никому не верил. Но тут есть и иная сторона дела. Одна — не верить, это его, так сказать, право. Конечно, это создает тяжелое душевное состояние у человека, имеющего такой характер. Но другое, когда человек, который никому не верит, обладает характером, толкающим его поэтому на уничтожение всех тех, кому он не верит. Вот почему в его окружении все были временными людьми (выделено мной. — В. Н.). Покамест, он им в какой-то степени еще доверял, они физически существовали и работали. А когда переставал верить, то начинал «присматриваться». И вот чаша недоверия в отношении того или другого из людей, которые вместе с ним работали, переполнялась, приходила их печальная очередь, и они следовали за теми, которых уже не было в живых».

Кажется, что именно тогда в 1952 году у Хрущева появилось впечатление «своей временности». По сути, это наблюдение можно подтвердить и еще одной цитатой: «Правда, в последний период жизни Сталина, до XIX съезда партии и особенно сразу же после него, у нас, людей из его близкого окружения (имею в виду себя, Булганина, Маленкова и в какой-то мере Берию), зародились уже какие-то сомнения». Показательна дата: «до XIX съезда партии и особенно сразу же после него». Очевидно, что речь идет о решении Сталина создать вместо Политбюро т. н. «широкий Президиум ЦК» и подготовить ротацию высшего политического руководства страны. Иными словами, у Хрущева могло возникнуть впечатление, что скоро будут «присматриваться» и к нему, а вскоре и решат избавиться.

Насколько это впечатление было оправдано? Если мы проанализируем мемуары, то следует признать: автор честно пишет о том, что вождь был к нему исключительно лоялен: «Сталин, как мне казалось, хорошо ко мне относился и доверял мне. Хотя он часто критиковал меня, но зато и поддерживал, и я это ценил». Иными словами, у Хрущева не было реальных оснований считать, что его ждет опала и смерть: «я называю это лотерейным билетом. Я вытащил счастливый билет».

Единственный реальный конфликт со Сталиным, который сильно напугал Хрущева, произошел в 1946 году. Сельское хозяйство Украины было разрушено войной, а 1946 год был засушливым, и урожай собрали очень маленький. Хрущев считал, что республика не сможет выполнить план поставок сельскохозяйственной продукции: «исходили главным образом не из того, что будет выращено, а из того, сколько можно получить в принципе, выколотить у народа в закрома государства. И вот началось это выколачивание. Я видел, что год грозит катастрофой». Бэтой ситуации он попытался уменьшить план хлебозаготовок для республики и потребовать дополнительное количество карточек, чтобы прокормить население (напомним, что в 1946 году была еще карточная система). Руководство республики направило записку в Москву с описанием ситуации. «Сталин прислал мне грубейшую, оскорбительную телеграмму, где говорилось, что я сомнительный человек… Эта телеграмма на меня подействовала убийственно (выделено мной. — В. Н.). Я понимал трагедию, которая нависала не только лично над моей персоной, но и над украинским народом, над республикой: голод стал неизбежным и вскоре начался». Были зафиксированы многочисленные случаи людоедства. Когда вождь вернулся из отпуска Хрущев поехал в Москву объясняться и получил новый «разнос, какой только был возможен. Я был ко всему готов, даже к тому, чтобы попасть в графу врагов народа. Тогда это делалось за один миг — только глазом успел моргнуть, как уже растворилась дверь, и ты очутился на Лубянке». Конфликт со Сталиным усугубился в следующем году, во время пленума по сельскому хозяйству. Хрущев был убежден в своей правоте: он считал, что лучше других членов Политбюро разбирается в сельском хозяйстве.

Самостоятельность Хрущева на пленуме только усугубила разногласия с вождем: «Сталин был страшно недоволен… После пленума Сталин поднял вопрос о том, что надо оказать помощь Украине. Сказал, и смотрит на меня, ждет моей реакции. Я промолчал, и он продолжил: «Надо подкрепить Хрущева, помочь ему. Украина разорена, а республика огромная и имеет большое значение для страны». Я про себя прикидывал: «Куда он клонит?». «Я считаю, что надо послать туда, в помощь Хрущеву, Кагановича. Как вы на это смотрите?» — спросил он, обращаясь ко мне. Отвечаю: «Каганович был секретарем ЦК КП(б)У, знает Украину. Конечно, Украина — это такая страна, что там хватит дела не только для двух, а и на десяток людей».

Для того, чтобы правильно понять ситуацию 1946–1947 гг., надо понимать ее исторический контекст. Хрущев вспоминает, что «получал письма от председателей колхозов просто душераздирающие. Запали мне в память, например, строчки такого письма: «Вот, товарищ Хрущев, выполнили мы свой план хлебозаготовок полностью, сдали все, и у нас теперь ничего не осталось. Мы уверены, что держава и партия нас не забудут, что они придут к нам на помощь». Автор письма, следовательно, считал, что от меня зависит судьба крестьян. Ведь я был тогда председателем Совета народных комиссаров Украины и первым секретарем ЦК КП(6)У, и он полагал, что раз я возглавляю украинскую державу, то не забуду и крестьян. Я-то знал, что он обманывается. Ведь я не мог ничего сделать, при всем своем желании».

Сталин же, по воспоминаниям Хрущева, прямо заявил ему в Москве: ««Мягкотелость! Вас обманывают, нарочно докладывают о таком, чтобы разжалобить и заставить израсходовать резервы». Может быть, к Сталину поступали какие-то другие сведения, которым он тогда больше доверял? Не знаю». Сталин считал, что Хрущев поддался местному украинскому влиянию, и он чуть ли не стал националистом, не заслуживающим доверия: «к моим сообщениям Сталин стал относиться с заметной осторожностью».

Следует учитывать, что в глазах Сталина, безусловно, повторялась ситуация 1932 года, когда правительство также поставило перед УССР высокий план хлебозаготовок, выполнение которого привело к голоду. Тогда Сталин (кстати, тоже во время отпуска в Сочи) получил сообщение о тревожной экономической и политической ситуации на Украине и ответил 11 августа 1932 года: «Самое главное сейчас — Украина. Дела на Украине из рук вон плохи. Плохо по партийной линии. Говорят, что в двух областях Украины (кажется, в Киевской и Днепропетровской) около 50 райкомов высказались против плана хлебозаготовок, признав его нереальным. В других райкомах обстоит дело, как утверждают, не лучше. На что это похоже? Это не партия, а парламент, карикатура на парламент. Вместо того, чтобы руководить районами, Косиор все время лавировал между директивами ЦК ВКП и требованиями райкомов и вот — долавировался до ручки. Правильно говорил Ленин, что человек, не имеющий мужества пойти в нужный момент против течения, не может быть настоящим большевистским руководителем. Плохо по линии советской. Чубарь — не руководитель. Плохо по линии ГПУ. Реденсу не по плечу руководить борьбой с контрреволюцией в такой большой и своеобразной республике, как Украина. Если не возьмемся теперь же за выправление положения на Украине, Украину можем потерять. Имейте в виду, что Пилсудский не дремлет, и его агентура на Украине во много раз сильнее, чем думает Реденс или Косиор. Имейте также в виду, что в Украинской компартии (500 тысяч членов, хе-хе) обретается немало (да, немало!) гнилых элементов, сознательных и бессознательных петлюровцев, наконец — прямых агентов Пилсудского. Как только дела станут хуже, эти элементы не замедлят открыть фронт внутри (и вне) партии, против партии. Самое плохое — это то, что украинская верхушка не видит этих опасностей. Так дальше продолжаться не может». Сталин тогда отправил на Украину Кагановича. Теперь в 1946 ситуация повторялась: неурожай, срыв плана хлебозаготовок, колебания руководства республики, оживление националистов.

Здесь надо сделать одно важное «культурологическое отступление». Обосновывая необходимость уменьшить план на 1946 год для УССР, Хрущев пишет: «Колхозники с пониманием отнеслись к выполнению своего долга и делали все, что в их силах, чтобы обеспечить страну хлебом. Украинцы сполна выстрадали и в гражданскую войну, и при коллективизации, и когда республика была оккупирована. Они знали, что значит для страны хлеб, и знали ему цену, понимали, что без хлеба не получится восстановление промышленности. Кроме того, срабатывало доверие к Коммунистической партии, под чьим руководством была одержана Победа. Но сверху к людям относились иначе».

Сразу хочется обратить внимание на два момента. Естественным образом «колхозники» в его рассуждениях превратились в «украинцев». То есть социологическая категория сменилась этнической. В принципе, это объяснимо ситуацией: действительно Украина — главный поставщик сельхозпродукции с СССР. Но нам интересен ход мысли Хрущева. Изучение «образа Сталина» в мемуарах Хрущева позволяет нам определить и еще одну базовую ценность в его сознании. Речь идет об Украине. Хрущев по национальности русский, родился, как известно, в Донбассе. Вместе с тем, значительная часть его жизни связана с Украиной. Слова с корнем «украин» занимают второе место по значимости после «Сталина»: «украин» (— ий, — ие, — ая и др.) — 660.

Начать можно с одного очень выразительного эпизода. В 1928 году, когда его направили работать в киевскую парторганизацию, «первый раз в жизни попал я в Киев, в этот большой город… Киев на меня произвел сильное впечатление (выделено мной. — В. Н.). Как только я приехал, то с чемоданом в руке пошел прямо на берег Днепра. Меня тянуло взглянуть на

Днепр, потому что я много слышал и кое-что читал о нем. Мне хотелось увидеть эту мощную реку». Следует заметить, что когда спустя год он оказался в Москве, то «никакого сильного впечатления», она на него не произвела (точнее, автор об этом не пишет).

Работа на Украине для Хрущева проблемой и с точки зрения политического ответа на «вызов украинского национализма»: Когда в 20-ые годы его направили работать в Киев, Хрущев видел трудность именно в своей национальности: «там сложно работать, особенно русским: к ним не особенно хорошее было отношение. Поэтому я полагал, что, так как националисты считали меня безнадежным русаком, мне будет там трудно…». Эти же аргументы он повторил Сталину в 1938 году, когда тот направил его руководить УССР.

По описанию Хрущева, свою политическую задачу он видел в том, чтобы с одной стороны защищать украинскую интеллигенцию от обвинений в национализме: «Нельзя каждого украинца, который говорит на украинском языке, считать националистом».

С другой стороны, он видел свою задачу в борьбе против ОУН. Украинские националисты, по мнению Хрущева, стремились к тому, чтобы их страна «получила государственную независимость. Они были ослеплены национализмом и не могли оценить величие передового советского строя».

Подводя итог «украинской теме» Хрущев пишет: «Оглядываясь, скажу, что украинский народ относился ко мне хорошо. Я тепло вспоминаю проведенные там годы. Это был очень ответственный период, но приятный потому, что принес удовлетворение: быстро развивались, росли и сельское хозяйство, и промышленность республики. Сталин мне не раз поручал делать доклады на Украине…, а потом отдавал эти доклады публиковать в газете «Правда», чтобы и другие, по его словам, делали то же, что мы делали на Украине».

Подведем некоторые итоги. Шепилов в своих мемуарах пишет, что никаких реальных разногласий между Сталиным и Хрущевым нет, и именно поэтому после смерти вождя Никита Сергеевич сначала «не подвергал ревизии ничего из сделанного при Сталине и в других областях хозяйственной, государственной и партийной работы, кроме сельского хозяйства…

Когда кто-нибудь, в своем рвении заполучить расположение нового претендента в вожди, льстил Хрущеву, противопоставляя его «добросердечность» «злому Сталину», Хрущев с присущей ему необузданностью, восклицал: Вот что вздумали: Сталин — Хрущев! Да Хрущев говна Сталина не стоит!». Кажется, что опальный «ждановец» правильно описывает ситуацию. В начале 50-ых Хрущев действительно был фаворитом Сталина и пользовался его доверием. Этот факт, кстати, объясняет неожиданную на первый взгляд попытку строительства коммунизма в 1961 г. Для сталиниста (идеологически!) Хрущева это был естественный шаг именно после XX съезда КПСС. Разоблачение «культа личности» не отменяло с его точки зрения объективной необходимости реализации этого «плана Сталина». Однако, в 1951 году до этого еще 10 лет. Зато указанный выше факт объяснит нарастание роли «хрущевцев» в руководстве МГБ (Серов, Рясной, Савченко, Епишев, Миронов, Голик и др.), которое произошло в начале 50-ых, становится очень показательным в контексте планов Хозяина по омоложению высшего политического руководства. Однако ближайшие события показали, что Вождь ошибался относительно своего фаворита и у последнего были другие планы.

 

Реорганизации и ротация

В системе Министерства внутренних дел, вернее, бывшего МГБ, за последнее время сложилось тяжелое положение. В течение последних трех лет идет непрестанная ломка и реорганизация. Это сильно расшатало аппарат.

Выше уже говорилось, что после войны Сталин попытался восстановить систему управления, которую он создал после репрессий 1937–1938 гг. Этот вопрос целесообразно рассмотреть под углом эволюции советских спецслужб.

Как мы помним, в 1934 г. был образован общесоюзный народный комиссариат внутренних дел СССР, в состав которого вошло ОГПУ СССР и НКВД СССР. Возникла единая мощная спецслужба СССР. В таком виде это ведомство просуществовало до начала 1941 г., а 3 февраля 1941 г. постановлением Президиума Верховного совета НКВД был разделен на два самостоятельных наркомата: НКГБ СССР, в ведении которого были вопросы государственной безопасности (разведка, контрразведка, охрана правительства и т. д.), и НКВД СССР, в ведении которого оставались милиция, войсковые и тюремные подразделения, пожарная охрана и др. Одновременно из НКВД забрали особые отделы (военная контрразведка) и передали в наркомат обороны.

Среди исследователей нет единой версии, почему прошли эти изменения. Самое распространенное объяснение — стремление Сталина ослабить НКВД, разделив его на несколько ведомств. Однако не ясно, почему на эту меру пошли накануне войны с Германией.

Так или иначе, продержалась эта реорганизация недолго. Уже 17 июля особые отделы вернули в НКВД, а 20 июля 1941 г. на базе НКВД и НКГБ был восстановлен единый НКВД. Иными словами, система была восстановлена в полном объеме. Правда, только на два года: 14 апреля 1943 г. «оперчекистские подразделения» НКВД были выделены в самостоятельный Народный комиссариат государственной безопасности, а 19 апреля 1943 года на базе Управления особых отделов Народного комиссариата внутренних дел СССР было создано Главное управление контрразведки «Смерш» с передачей его в ведение Народного комиссариата обороны СССР. Еще с февраля 1941 г. этим управлением руководил Виктор Семенович Абакумов. Следует помнить, что наркомом обороны в годы войны был Сталин, иными словами, как только после Сталинграда военно-политическая ситуация улучшилась, вождь вернулся к своему «довоенному плану» «раздробления» спецслужб. По мнению Судоплатова, «одна из причин, побудившая Сталина перевести СМЕРШ под свой личный контроль, заключалась в том, что он хотел исключить любое вмешательство бериевского НКВД в вопросы служебных передвижений в армии».

Вместе с тем, следует учитывать, что НКВД и НКГБ все равно продолжал курировать Берия: он оставался наркомом внутренних дел, а наркомом госбезопасности был его ближайший помощник Меркулов. Сталин после войны перестал исполнять роль наркома обороны и ему не было никакого смысла сохранять СМЕРШ и Абакумова в НКО, в то же время он хотел использовать Абакумова для контроля за Берия. 29 декабря 1945 года Л.П. Берия был освобожден от должности главы НКВД, к тому времени он уже возглавлял Оперативное бюро СНК. Вскоре он стал заместителем председателя СНК и членом Политбюро. Пост наркома внутренних дел перешел к его первому заместителю Сергею Никифоровичу Круглову.

Судоплатов рассказывал, что в Кремле на совещании по реорганизации НКГБ «произошла интересная сцена. Сталин спросил, почему начальник военной контрразведки не может быть одновременно заместителем министра госбезопасности. Меркулов туг же с ним согласился, чтобы Абакумов был назначен первым заместителем министра. При этом Сталин саркастически заметил, что Меркулов ведет себя на Политбюро, как двурушник и целесообразно заменить его на посту министра госбезопасности. Похоже, Меркулов совершил ошибку, так легко согласившись с предложением Сталина, но на самом деле, Сталин просто искал подходящий предлог, чтобы его убрать». 5 мая 1946 г. ГУКР СМЕРШ был включен в состав МГБ и преобразован в 3-е Главное управление, а 7 мая Меркулов лишился своего поста. Берия, видимо, знал планы Хозяина и решил выслужиться: на упомянутом выше совещании в Кремле он первый начал критиковать Меркулова: «за неспособность определить направления в работе контрразведки в послевоенное время». И только потом к критике «присоединился и Сталин, обвинив Меркулова в полной некомпетентности». Впрочем, возможно, что Берия атаковал первый по прямому указанию Сталина. Судоплатов считает, что вождь планировал заменить Меркулова на Сергея Ивановича Огольцова. «Честный человек, но провинциал, никогда не работавший в Центре», — идеальная фигура для сталинских планов. Огольцов в период «Большой Чистки» был начальником 27 Крымского погранотряда, затем 4 Архангельского погранотряда. С приходом в НКВД Огольцов стал начальником УНКВД Ленинграда, затем заместителем начальника УНКГБ-УНКВД Ленинградской обл. Его непосредственным начальником был С.А. Гоглидзе. Затем он руководил УНКВД (затем УНКГБ) Куйбышевской области (напомним, что во время войны правительство находилось в Куйбышеве). В конце 1945 Огольцов стал 1-м заместителем Меркулова. Сталин доверял Огольцову — именно ему будет потом поручено убийство Михоэлса. Вероятно, эта фигура устраивала и Берия, но «Огольцов умолял Сталина не назначать его на эту должность. «Как честный коммунист, заявил он на Политбюро, я совершенно не подхожу для такого высокого поста, поскольку у меня недостает для столь ответственной работы необходимых знаний и опыта.» Тогда Сталин тут же предложил назначить министром Абакумова. Берия и Молотов промолчали, зато член Политбюро Жданов горячо поддержал эту идею». Огольцов стал заместителем Абакумова.

23 августа 1946 года постановлением ЦК ВКП(б) Меркулов был понижен в номенклатурном статусе — стал только кандидатом в члены ЦК (был членом ЦК) «Из акта приема и сдачи дел Министерства госбезопасности устанавливается, что чекистская работа в Министерстве велась неудовлетворительно, что бывший министр Госбезопасности т. Меркулов В. Н. скрывал от ЦК факты о крупнейших недочетах в работе Министерства и о том, что в ряде иностранных государств работа Министерства оказалась проваленной».

В целом антибериевский подтекст реорганизации был понятен: все знали о конфликтных отношениях между Берия и Абакумовым. Сам Берия потом писал Маленкову: «почти одновременно освободили тебя из ЦК, а меня из МВД и стали работать в Совнаркоме… Своей работой, своей преданностью своему ЦК и своему Правительству мы убедили товарища Сталина, что он был не прав в отношении нас (выделено мной. —В. Н.)». Иными словами, несмотря на то, что Берия, одновременно с уходом из НКВД, стал членом Политбюро, он не воспринимал это как повышение, а видел скорее недоверие со стороны «ЦК и Правительства».

Однако, на этом планы сталинской реорганизации не закончились. Положение, в котором оказались многие бериевцы с приходом Абакумова, лучше всего иллюстрируется биографиями Серебрянского, Эйтингтона и Судоплатова. Яков Серебрянский был руководителем группы НКВД, которая проводила спецоперации за рубежом при Ежове. Он был арестован в 1938, но затем Берия его освободил. «В 1946 году министром госбезопасности был назначен Абакумов, и Серебрянскому пришлось выйти в отставку, так как в 1938 году именно Абакумов вел его дело и, применяя зверские пытки, выбил ложные показания, — вспоминал Судоплатов. — Естественно, Серебрянский не мог оставаться на работе с приходом нового министра. Он вышел в отставку в звании полковника и получал пенсию».

Прошлое «кровавых 30-ых» было и у Эйтингтона, и у Судоплатова: «Неожиданно всплыли мои и Эйтингона подозрительные связи с известными «врагами народа» — руководителями разведки ОГПУ-НКВД в 30-х годах, Абакумов прямо обвинил меня и Эйтингона в «преступных махинациях»: мы вызволили своих «дружков» из тюрьмы в 1941 году и помогли им избежать заслуженного наказания».

4-е управление, которым руководил во время войны Судоплатов, было расформировано, и он получил указание от министра представить ему свои предложения по использованию личного состава. «У меня фактически не было возможности маневра: с одной стороны — Молотов, намеренный создать Комитет информации, а с другой — Абакумов, министр госбезопасности».

Дело в том, что Сталин не планировал отдавать Абакумову весь МГБ. Политическую разведку он решил передать под контроль Молотова. Война показала, что политическая и военная разведки не всегда квалифицированно справлялись с оценкой и анализом всей информации, которую они получали по своим каналам. И тогда Молотов, который перед Ялтинской конференцией несколько раз председательствовал на совещаниях руководителей разведслужб, предложил объединить их в одну централизованную организацию. Сталин согласился с этим предложением и так появился на свет Комитет информации, куда вошли 1-е управление МГБ и Главное разведуправление Министерства обороны (ГРУ).

Судоплатов считал, что «Комитет информации был учрежден одновременно с образованием ЦРУ в Соединенных Штатах. Это была попытка — глубоко ошибочная! — аналогичным образом отреагировать на происходящие изменения в Америке». Планы обсуждались уже летом 1946 года, однако окончательный раздел агентуры занял полгода и Комитет Информации был создан только в 1947 г. Туда ушли Федотов, Фитин и другие руководители внешней разведки в «бериевском» НКВД.

Судоплатов тоже планировал уйти «под Молотова», но получил приказ остаться и работать в МГБ.

Еще 21 января 1947 г. совместным приказом МВД и МГБ № 0074/0029 на основании Постановления СМ СССР № 101-48сс от 20 января 1947 г. Главное управление внутренних войск было передано из «кругловского» МВД в «абакумовское» МГБ. Через полгода совместным приказом МВД/МГБ № 00897/00458 от 26 августа 1947 г. во исполнение Постановления СМ СССР № 2998-973сс от 25 августа 1947 г. войска правительственной связи были переданы из МВД в МГБ.

Иными словами, Сталин разделил спецслужбы на три части: МГБ, МВД и Комитет Информации. Так ему показалось надежнее. Но ненадолго.

1948 год был последним годом равновесия и баланса ведомств, а затем начался обратный процесс — постепенное возвращение к единой структуре спецслужб. 17 октября 1949 г. совместным приказом МВД/МГБ № 00968/00334 были переданы из МВД СССР в МГБ главное управление милиции и Главное управление погранвойск. Приказом МВД № 00857 от 7 декабря 1951 г. во исполнение Постановления СМ СССР № 3476—1616с от 13 сентября 1951 г. войска МВД по охране особо важных предприятий промышленности и железных дорог были преобразованы в военизированную охрану I категории. Постановлением СМ СССР № 3851—1539с от 22 августа 1952 г. она была передана из МВД в МГБ. По сути, после этого в «кругловском» МВД оставался только ГУЛАГ.

Но самое главное, приказом МГБ № 00796 от 2 ноября 1951 г. на базе 1-го Управления и подразделений Комитета информации при МИД СССР восстановлено 1 Главное Управление МГБ. То есть в МГБ вернулась политическая разведка. Это было частью новой реорганизации, которой руководил лично Сталин. По его инициативе в конце 1952 года в МГБ было создано Главное разведывательное управление, которое, в целях повышения эффективности работы, объединило разведку и контрразведку. Его начальник занял должность заместителя министра.

После этого отдельное существование МВД было формальностью. Рано или поздно система восстановила бы свою целостность. Когда в марте 1953 года, после смерти

Сталина, Берия восстановил единое МВД, практически он лишь завершил процесс, который Сталин начал в 1949 году.

Одновременно со структурными реорганизациями наркоматов в самом МГБ шел процесс ротации кадров. В рамках данного исследования был проведен статистический анализ социального состава руководства (генералов) органов госбезопасности (см. таблицы 20–22). Остановимся на некоторых из его результатов.

Для начала рассмотрим общую характеристику социального состава для генерал-майоров (67,2 %, 211 человек), генерал-лейтенантов (29,3 %, 92 человека) и генерал-полковников (3,2 %, 10 человек), которые оставались у руководства органов в 1940—1950-х гг.

Большинство генералов госбезопасности (42 %) родились в начале 1900-х годов. Это означает, что к репрессиям конца 1930-х гг. им было по 30–37 лет, войну они встретили 40-летними. Этих молодых чекистов отличало рабочее (в 47,1 % случаев) и крестьянское происхождение (31,2 %), но и выходцев из семей «бывших» (лишенных советской властью избирательных прав — священников, жандармов, купцов, дореволюционных служащих, интеллигенции) было немало — 20,4 %.

В основном, генералы были русскими, украинцами, белорусами (в таблице условно объединенных в категорию «славяне»), таких было 80 % (251 человек). В то же время, довольно много было выходцев из кавказских республик СССР, всего 32 человека, или 10,2 %. Из них грузин было 5,7 %, армян — 3,8 %, азербайджанцев — 0,6 % (всего 2 человека). Евреев среди генералов был 21 человек (6,7 %).

Половина генералов (157 человек) имели высшее или неоконченное высшее образование. Начальное образование имели 24,5 % руководителей органов госбезопасности, а среднее или неоконченное среднее — 24,2 % генералов.

В массе своей генералы, получившие свои звания в 1940-х гг., вступили в ВКП(б) после 1927 г., таких были 52 %, или 163 человека. По 21 % чекистов вступили в партию в периоды 1922–1926 гг. и 1918–1921 гг. Лишь 11 человек (3,5 %) имели дореволюционный партийный стаж или отсчитывали его с 1917 г.

В то же время, почти треть генералов (29,0 %, 91 человек) начали службу в органах госбезопасности почти сразу после создания ЧК в период гражданской войны в 1918–1921 гг. Вторая, явно прослеживающаяся волна вступлений в органы относится к 1927–1936 гг., с этого момента также отсчитывали свой стаж в органах 29 % генералов. 17 % людей пришли на работу в органы в 1922–1926 гг., 21 % — в период «ежовщины» и массовых репрессий, в 1937–1939 гг. Еще 4 % (13 человек) начали службу в органах в 1940 г. или позже.

Анализируя эти характеристики, можно прийти к выводу, что социальный облик генералов НКВД середины 1940-х гг. очень сильно отличался от состава генералов, получивших свои звания в 1934–1936 гг. Наш анализ социального состава этих «генералов 1930-х» показывает, что среди них было 57 % выходцев из семей т. н. «бывших» — служащих, интеллигенции, торговцев, всего 16 % чекистов родились в семье крестьян.

По национальному признаку ситуация была еще более противоречивая. «Славян» (русских, украинцев, белорусов, без поляков) среди генералов 24 %, а евреев 54 %. Очень большая доля — 41 % генералов вступили в коммунистическую партию до или в 1917 году, при этом 38 % лиц имели небольшевистское прошлое, то есть были членами других партий. Получается, что «карающий меч революции» был поразительно «антинародным» и по социальному, и по национальному составу. За 20 лет в результате кадровой ротации, чисток, клановых конфликтов социальный облик руководства НКВД сильно изменился. Вернемся к интересующим нас «генералам 1940-хгг.». Чуть больше 30 % из них были уволены из органов еще до смерти Сталина 5 марта 1953 г. За четыре месяца взлета Берии (март-июнь 1953 г.) были уволены 5,4 % (17 чел.) генералов, а за последовавшие за его падением полгода (июль-декабрь 1953 г.) ушли 11,5 % генералов, или 36 человек. Остальные 47 % генералов покинули органы в 1954–1963 гг., еще 3 % — после 1964 г. 15,6 % генералов прошли процедуру ареста и следствия, однако осуждены были не все из них, а некоторым удалось реабилитироваться при Берии.

Как уже говорилось выше, среди чекистов была особая группа людей, связанных «групповой порукой», а именно обладатели знака «Почетный работник ВЧК-ГПУ». Выделив этих людей, награжденных знаком (как V, так и XV) в отдельную группу, попробуем дать им социокультурные характеристики (см. таблицы № 20–22). Сразу стоить отметить, что среди «почетных чекистов» также на момент отставки также были генералы, таких было 33 %. Однако в данной таблице собраны сведения обо всех чекистах-обладателях знака, информация о которых была доступна. Основную массу из них составили полковники (49 %), совсем немного было лейтенантов (0,7 %), капитанов (2,1 %) и майоров (2,4 %).

Как и генералы, «почетные чекисты» в основном родились в первой половине 1900-х гг. (38 %), и встретили репрессии конца 1930-х довольно молодыми. Большинство из них также были русскими, украинцами или белорусами (73 %), однако почти в два раза больше было евреев (12 %) и меньше выходцев с Кавказа (10 %). Социальное происхождение «почетных чекистов» было менее «советским», чем у генералов: 37 % были выходцами из семей рабочих, 26 % =из крестьян, и 25 % =из «бывших». Образовательный уровень «почетных чекистов» был ниже, чем «генералов» — лишь 26 % имели неоконченное высшее образование, 40 % — среднее или неоконченное среднее, 22 % — начальное.

Почти половина «Почетных чекистов» (49,5 %) вступила в партию после 1925 года, еще 8 % — в 1921–1924 гг. В целом, можно сказать, что вступивших в партию большевиков до 1917 г. и до 1920 гг. среди «почетных» было больше, чем среди генералов — 32 % среди первых и 26 % среди вторых. Та же тенденция, только еще более ярко, прослеживается на начале службы в органах безопасности. «Почетные чекисты» начали служить в органах госбезопасности раньше: в основном в 1920–1921 гг. (32 %) и 1922–1925 гг. (29,5 %); 4 % начали служить в 1918 г., 17 % — в 1919. Только 5,6 % начали служить в органах после 1926 г.

Значительная часть «почетных чекистов» уволились или были уволены из органов до 1953 г. (40 %), что, опять-таки, отличает эту группу от «генералов». 18 % ушли в 1952 г. и 38,2 % — в 1954–1963 гг. 15,4 % из «почетных» были арестованы и осуждены.

Мы видим, что «почетные чекисты» представляли собой несколько отличную группу, сформировавшуюся в конце 1930-хгг., во время или вскоре после репрессий большинство из них получило знак «Почетный работник ВЧК-ГПУ» (34 % получили его в 1938 г., 17 % — в 1937 г., 27,4 % — в 1936 г.). Это были люди того же поколения, что и «генералы», однако они отличались от них. Насколько эти люди влияли на руководство НКВД к началу 1950-х гг.? Если посмотреть на социальный состав генералов-»почетных чекистов», то мы увидим, что сильно.

Из таблиц № 20–22 следует, что социальные характеристики генералов-»почетных чекистов» ближе к характеристикам общей группы «почетных чекистов», чем к группе «всех генералов». Эти люди были старше, чем основная масса генералов (34 % родились в 1896–1900 гг., 36 % — 1901–1905). Они чуть раньше вступили в партию (до 1917 г. вкл. — 6 %; в 1918–1921 — 33 %), раньше начали свою работу в органах госбезопасности (в 1918–1921 гг. — 51 % против 29 % у всех «генералов»; в 1922–1926 гг. — 22 % против 17 %). По национальности среди генералов-»почетных чекистов» было больше евреев — почти 14 % против 7 % у всех «генералов». Среди них немалым был процент выходцев из семей «бывших» (20,4 %), было меньше людей с высшим или неоконченным высшим образованием (35 % против 50 % у всех «генералов»).

Иными словами, эти люди выдвинулись, благодаря личным качествам и связям, а не в результате социального отбора по формальным характеристикам. Генералы-»Почетные чекисты» — «осколок» социальной группы, которая руководила НКВД в 1930-е, это своеобразные «носители традиции» того времени, причем в основном они — «ежовцы», те, кто получил свои знаки при Ежове.

Невозможно не обратить внимание на тот факт, что увольнению из органов «Почетные чекисты» генералы подверглись раньше: 43 % «почетных» генералов ушли в отставку еще до 1 марта 1953 г. (против 31 % «всех» генералов). Еще 7,4 % были уволены в марте-июне 1953 г., во время взлета карьеры Берии (против 5,4 % у всех генералов). Не случайно также то, что 29 % генералов-»почетных» чекистов в разное время подвергались аресту, многие из них были осуждены. Напомним, среди всех генералов доля арестов составила 15,6 %. Именно эта группа оказалась в «зоне риска» во время чисток в МГБ 1948–1952 года, их начали «вычищать» раньше, чем всех остальных генералов. По всей видимости, и действовали по отношению к ним более жестоко.

 

Сионистский заговор в МГБ

Реорганизацию 1946 г. можно рассматривать как первый этап послевоенной ротации в спецслужбах. Второй этап ротации (или «чистки») в руководстве МГБ пришелся на 1951 год. Формальная сторона дела относительно хорошо известна. «2 июля 1951 года ЦК ВКП(б) получил заявление старшего следователя следственной части по особо важным делам МГБ СССР т. Рюмина, в котором он сигнализирует о неблагополучном положении в МГБ со следствием по ряду весьма важных дел крупных государственных преступников и обвиняет в этом министра государственной безопасности т. Абакумова», — говорится в постановлении ЦК.

В ноябре 1950 г. был арестован врач Этингер, лечивший А.С. Щербакова. На допросе у Рюмина он «без какого-либо нажима, признал, что при лечении т. Щербакова А. С. имел террористические намерения в отношении него и практически принял все меры к тому, чтобы сократить его жизнь». Однако Абакумов не придал значения показаниям Рюмина и прекратил следствие по этому делу. Более того, Этингера поместили в «опасные для его здоровья условия (в сырую и холодную камеру), вследствие чего 2 марта 1951 года Этингер умер в тюрьме». Иными словами, Рюмин обвинил министра в попытке скрыть, что среди врачей «существует законспирированная группа лиц, стремящихся при лечении сократить жизнь руководителей партии и правительства».

Понимая, что одно факта может быть мало, Рюмин приводит еще несколько примеров «антипартйиного» поведения Абакумова. Министр пытался замять результаты следствия по делу заместителя генерального директора акционерного общества «ВИСМУТ» Салиманова, бежавшего на Запад, но в августе 1950 он был арестован. Как можно понять из заявления Рюмина, Абакумов боялся, что показания Салиманова свидетельствуют о провалах в работе контрразведки.

Наконец, Рюмин жаловался на недостатки в следственной работе МГБ. По воспоминаниям Судоплатова, ход его доносу дал помощник Г. Маленкова Суханов, который весной 1951 г. принял Рюмина. «Суханов держал его в приемной около шести часов, а сам вел переговоры с Маленковым по поводу содержания письма Сталину. Лишь Суханов знает, почему выбрали Рюмина, чтобы обвинить Абакумова в заговоре».

Вслед за этим Сталин лично выслушал объяснения министра, а затем последовало постановление, в котором констатировалось, что «т. Абакумов не только обманывал партию, но и грубым образом нарушал постановления ЦК ВКП(б) и правительства». Кроме Абакумова были арестованы начальник следственной части генерал-майор А.Г. Леонов и его заместители полковник М.Т. Лихачев, полковник Л.Л. Шварцман, полковник Комаров.

В октябре репрессии продолжились, и по обвинению в создании заговорщической организации в МГБ арестовали ряд заместителей управлений. Сначала по решению ЦК начальник 2 Главного управления, а с января 1951 г. заместитель министра, генерал-майор Е.П. Питовранов и С.И. Огольцов получили выговор за то, что они не проявили «необходимой партийности» и не сигнализировали ЦК ВКП(б) о неблагополучии в работе МГБ. 19 октября арестовали заместителя Питовранова генерал-лейтенанта Л.Ф. Райхмана. Питовранов был руководителем контрразведки относительно недавно — с 1946 года, а Райхман служил заместителем начальника управления с 1940 г. Важно учесть еще два обстоятельства: Питовранов пришел в органы в ноябре 1938 г. (при Берия), в 1939–1946 гг. все время проходил службу в регионах (Горький, Киров, Куйбышев, Ташкент). Райхман был в органах с 1931, а в центральном аппарате — с весны 1937 г. Кроме того, он был старше своего нового начальника на 7 лет. Безусловно, решение назначить 31-летнего Питовранова начальником отделения — личное решение Сталина, понятно также, что кто-то предложил эту кандидатуру, возможно, сыграло роль, что Питовранов был заместителем В.С. Рясного, в тот период заместителя министра внутренних дел (см. ниже). Арест «еврейского националиста» Райхмана, конечно, ударил и по Питовранову.

28 октября 1951 г. был задержан начальник 1 управления МГБ генерал-лейтенант М.И.Белкин. Он обвинялся в связях с иностранными разведками и масонской ложей, а также в создании «черной кассы», спекуляции, недостойном поведении в быту, связях с женщинами, имевшими, в свою очередь, связь с иностранцами, необоснованных репрессиях.

Были арестованы также генерал-майор Наум Исаакович Эйтингон и заместитель начальника 5 Управления МГБ СССР генерал-майор Илья Израилевич Илюшин (Эдельман). Последний еще 27 марта 1950 г. был уволен в запас, но 13 февраля 1953 г. также был арестован. Спустя год после начала следствия стало понятно, что оно зашло в тупик: признательные показания дал только Шварцман, что, конечно, означало провал.

Аресты «еврейских националистов» привели к неожиданным, на первый взгляд, переменам: на Лубянку пришел генерал-полковник Сергей Гоглидзе. Как уже говорилось, еще 3 января 1951 он был переведен в Москву и назначен начальником Главного управления охраны на железнодорожном и водном транспорте МГБ СССР. Гоглидзе замещал Игнатьева во время болезни и вел практически всю переписку по «делу врачей». 10 ноября 1951 он был переведен на пост министра государственной безопасности Узбекистана, но уже 13 февраля 1952 вернулся в МГБ СССР заместителем министра, одновременно возглавив 3-е (военная контрразведка) управление МГБ СССР. 20 ноября 1952 он вновь стал первым заместителем министра.

Арест «сионистов в МГБ» привел также к усилению в центральном аппарате органов чекистов с Украины, которых Судоплатов справедливо считал ставленниками Хрущева. Сам украинский руководитель высказывал сходные мысли: «У меня сложилось тогда (в конце 1949-начале 1950 гг… — Л.Н.) впечатление, что Сталин (он этого не сказал мне), вызывая меня в Москву, хотел как-то повлиять на расстановку сил в столице и понизить роль Берии и Маленкова. Мне даже иногда казалось, что Сталин сам боится Берии, рад был бы от него избавиться, но не знает, как это получше сделать. Перевод же меня в Москву как бы противопоставлял нас, связывая Берии руки».

Начальником 3 управления на три месяца стал генерал-лейтенант Л.Ф. Цанава, а потом Василий Степанович Рясной. Обычно считается, что наиболее верной Н.С. Хрущеву фигурой в органах был И.А. Серов. На самом же деле, позиции Хрущева в МГБ были очень прочные. Об этом свидетельствовал П.А. Судоплатов: «Во время последних лет сталинского правления Хрущев… расставлял своих людей на влиятельных постах. Редко замечают, что Хрущев умудрился… внедрить четырех своих ставленников в руководстве о МГБ-МВД: заместителями министра стали Серов, Савченко, Рясной и Епишев. Первые трое работали с ним на Украине. Четвертый служил под его началом секретарем обкома в Одессе и Харькове».

Как уже говорилось, в 1951 году внешнюю разведку вернули в МГБ. 3 ноября 1951 года заместителем министра госбезопасности и начальником Первого Главного управления (внешняя разведка) стал генерал-лейтенант Сергей Романович Савченко. Он в 1920-е гг. служил в погранвойсках на Украине. Перед войной стал заместителем наркома госбезопасности Украинской ССР и начальником 1-го Управления НКГБ УССР. С середины сентября 1941 по начало января 1942 г. Савченко фактически исполнял обязанности наркома, поскольку нарком В.Т. Сергиенко в этот период находился в окружении и на оккупированной немцами территории. После разделения наркоматов в 1943 стал наркомом госбезопасности Украинской ССР, а с августа 1949 был 1-м заместителем председателя КИ при СМ СССР.

Усилились и позиции Рясного. 29 июля 1943—15 января 1946 г. он служил наркомом внутренних дел Украинской ССР. Затем он ушел в «кругловское» МВД на должность заместителя министра, одновременно служил в КИ. В феврале он возглавил 2-е управление МГБ (контрразвдка), которым раньше им руководил Питовранов. Как уже говорилось, сначала им три месяца руководил Цанава, но затем его убрали и начальником управления стал Рясной. Одновременно он был заместителем начальника Управления охраны МГБ (19 мая 1952-март 1953 г.).

А.А. Епишев в 1938 году избран членом ЦК КП (б) Украины (оставался им до 1952 г.). С марта 1940 года стал 1-м секретарем Харьковского обкома и горкома партии. В мае 1946 года возвращен на партийную работу, но теперь уже в Киев, назначен секретарем по кадрам и членом Оргбюро ЦК Компартии Украины. С 1950 года — 1-й секретарь Одесского обкома партии. В МГБ он возглавил кадры.

На самом деле, этой четверкой (Серов, Рясной, Савченко, Епишев) никак не ограничивается круг «хрущевцев» в МГБ.

Следует назвать еще несколько имен выходцев с Украины, которые пришли в МГБ. Полковник Николай Романович Миронов, с апреля 1947 г. — 1-й секретарь Октябрьского райкома, Днепропетровск, с декабря 1949 г. — секретарь Кировоградского обкома КП(б) Украины. Летом 1951 г. полковник Миронов стал заместителем начальника 3 Главного управления МГБ СССР.

Виктор Иванович Алидин, с июля 1947 г. — инспектор ЦК КП(б)У, с июля 1950 г. — секретарь Херсонского обкома КП(б)У. В августе 1951 г. он получил звание подполковника и стал заместителем начальника 7 управления МГБ (наружное наблюдение).

Виталий Акимович Голик был одним из секретарей Винницкого обкома. Он был подполковником, а затем и полковником ГБ. С 15 января 1952 он был и. о. заместителя начальника, а затем и заместитель начальника управления нелегальной разведки (А.М. Короткова).

Савченко Иван Тихонович до войны июня 1947 г. был заместителем начальника Управления кадров при ЦК КП(б) Украины, с декабря 1948 г. заместитель заведующего Отделом планово-финансово-торговых органов ЦК КП(б) Украины, затем работал в аппарате ЦК ВКП(б). В МГБ с 1951 г. — заместитель министра госбезопасности, затем снова в аппарате ЦК.

Для нашего исследования кажется важным назвать и еще одно имя офицера МГБ. В 1950 г. было создано Бюро № 2. По рассказу Судоплатова, Бюро № 2 «должно было заниматься тайной слежкой и похищением сталинских врагов внутри страны, как реальных, так, как я теперь понимаю, и выдуманных». Иными словами, речь шла о политическом терроре. Начальником Бюро № 2 был назначен генерал В.А. Дроздов, переведенный для этого с поста заместителя министра государственной безопасности Украинской ССР. В составе оперативного персонала Бюро № 2 было 12 гласных и 60 законспирированных сотрудников. Еще один «украинский чекист» и на ключевой должности. «Первое его задание было проконтролировать надежность системы по подслушиванию и убедиться, что наши «жучки» не обнаружены». Судоплатов знает о подслушивающей аппаратуре в квартирах Ворошилова, Буденного и Жукова, Молотова и Микояна. Существовали грандиозные планы по тайному подслушиванию всех телефонных разговоров в руководстве ЦК». Судоплатов считает, что у «Дроздова не было связей в Москве, но ему доверили эти щекотливые дела». Странно, почему Судоплатов считает, что у Дроздова не было связей в Москве. Кажется, наоборот, они были, и их было много. Вспомним, он сам пишет об украинских чекистах бывших непосредственных начальниках Дроздова в МГБ — Савченко и Рясном, о Н.С. Хрущеве, который руководил коммунистами Украины и, конечно, хорошо знал Дроздова (особенно после успешной ликвидации им главнокомандующего Украинской повстанческой армией Романа Шухевича). Кажется, наоборот, что именно поэтому ему были доверены эти и, возможно, другие «щекотливые дела».

Спорным остается вопрос о том, кто стоял за этой чисткой. Со времени появления книги К. Столярова «Палачи и жертвы», широко распространено мнение, что это было интрига Маленкова и Берия. Следует заметить, что хотя сам Столяров называет это только гипотезой, кажется, что это наиболее логичное предположение. «Гипотезу Столярова» поддержал и Судоплатов. По его мнению, «Маленков и Берия, несомненно, стремились устранить Абакумова, и оба были готовы для достижения своей цели использовать любые средства». Суханов, помощник Маленкова, весной 1951 года принял в приемной ЦК следователя Следственной части по особо важным делам МГБ, подполковника Рюмина, известного своим антисемитизмом. Результат этой встречи стал роковым для судьбы советской еврейской интеллигенции. В то время Рюмин опасался увольнения из органов госбезопасности из-за выговора, полученного за то, что забыл папку с материалами следствия в служебном автобусе. Кроме того, он скрыл от партии и управления кадров госбезопасности, что отец его был кулаком, что его родные брат и сестра обвинялись в воровстве, а тесть служил в армии Колчака. Надо отдать должное Абакумову: он прекрасно понимал, что предпринимавшиеся ранее Рюминым попытки представить арестованных врачей террористами были всего лишь прелюдией к «делу врачей». В течение нескольких месяцев 1950 года ему как-то удавалось держать Рюмина в узде. Чтобы спасти карьеру и дать выход своим антисемитским настроениям, Рюмин охотно пошел навстречу требованию Суханова написать Сталину письмо с разоблачением Абакумова.

Однако, ситуация не такая простая. Конечно, компромат на Абакумова попал к Вождю через Маленкова. Однако последний не стал бы действовать, если бы не считал, что донос Рюмина понравится Сталину.

В мемуарах Судоплатова есть одно интересное место. Рассказывая про арест Абакумова, он утверждает, что в последний год его работы на посту министра, особенно в последние девять месяцев, он был абсолютно изолирован от Сталина… Сталин считал, что Абакумов слишком много знал». Обосновывает он свое наблюдение тем, что «кремлевский список посетителей показывает, что после ноября 1950 года Сталин Абакумова не принимал». Затем Судоплатов добавляет: «Для меня его крах был как гром среди ясного неба».

Очевидно, что в 1951 Судоплатов еще не знал про «недовольство Хозяина», иначе он не сказал бы про «гром среди ясного неба». Мысль про «изоляцию от Сталина» — поздняя рефлексия, основанная на журнале посещений Сталина. Авторы введения к этому источнику знают про утверждение Судоплатова, но не согласны с ним. «На самом деле, «список показывает» нечто другое: в 1950 г. Сталин не принимал Абакумова с августа, а не с ноября. Однако, в 1951 г. Абакумов дважды был у Сталина: 6 апреля и в последний раз — 5 июля (то есть, за неделю до ареста)».

Формально авторы комментариев, конечно, правы. Но следует учитывать несколько обстоятельств. Сталин принял Абакумова 1 августа 1950 г., но затем он уехал в отпуск и вернулся только зимой — первая запись посетителей приходится на 22 декабря. Обычно, возвращаясь из отпуска, Сталин встречался с министром МГБ в первый месяц после возвращения. 18 ноября 1947 Сталин возвращается из отпуска (точнее, первый прием) и уже 22 ноября он принял министра госбезопасности. В декабре 1948 г. он вернулся из очередного отпуска и принял Абакумова 3 января 1949 г., так же произошло и в следующий раз — в декабре 1949 года, когда Сталин вернулся из отпуска и принял Абакумова 9 января 1950 г. Поэтому то, что Сталин не принимал министра до самого апреля — показательный симптом. Следует учитывать и интенсивность контактов. В среднем Абакумов виделся с вождем ежемесячно. В 1947 г. часто — 20 раз в год, в 1948 — 4 раза, в 1949 — 12 раз, в первой половине 1950 г. (до отпуска) — 6 раз. Поэтому одна встреча с декабря 1950 до июля 1951 г. — конечно, мало.

Означать это может только одно — Хозяин не хотел видеть Абакумова и был недоволен его работой. Именно поэтому Маленков и дал ход доносу Рюмина: он был убежден, что это понравится Сталину и оказался прав. 2 июля появляется донос Рюмина, 5 июля Сталин заслушивает объяснения Абакумова и остается недоволен: «ЦК считает нужным отметить, что, будучи вызванным сначала в Политбюро, а затем в комиссию ЦК ВКП(б), т. Абакумов встал на путь голого отрицания установленных фактов, свидетельствующих о неблагополучном положении в работе МГБ, при допросе пытался вновь обмануть партию, не обнаружил понимания совершенных им преступлений и не проявил никаких признаков готовности раскаяться в совершенных им преступлениях». Это та самая встреча, 5 июля, накануне которой, Абакумов был отстранен от должности министра.

Иными словами, Абакумов лишился доверия Сталина еще в 1950 — начале 1951 г. Его арест в июле 1951 г. — следствие личного решения вождя. Что же случилось? На поверхности лежат два объяснения.

Во-первых, Абакумов стал искать контакты с Берия. В 1953 году, уже на допросе, Берия сказал: «В 1950 году в середине или в начале года Абакумов, будучи у меня в Совете Министров, рассказал, что он имеет указание И.В. Сталина арестовать Судоплатова, Эйтингона… Я сказал Абакумову: «Я бы на твоем месте сохранил Судоплатова…». Абакумов, рассказывая мне о Судоплатове и Эйтингоне, имел в виду мое отношение к ним». Абакумов выполнил это преступное указание Берия. Эйтингон и Судоплатов не только не были арестованы, но сохранены Абакумовым на руководящей работе в органах МГБ и арестованы лишь после разоблачения Берия».

Сам Судоплатов вспоминает, что позже «узнал от моего сокамерника Мамулова, что в последние месяцы 1950 года Абакумов пытался ближе сойтись с ним, так как знал, что у него были прямые выходы к Берия. Мамулов рассказал, что Абакумов просил его устроить так, чтобы Берия его принял, и утверждал, что он всегда был лоялен и никогда не участвовал в интригах против него».

Во-вторых, Сталин понял, что Абакумов не достаточно надежный инструмент против пособников «сионистов» Молотова и Маленкова. По рассказу Судоплатова, «Абакумов не горел желанием расширять рамки дела Еврейского антифашистского комитета до уровня мирового заговора. Он знал, что такие обвинения наверняка вызовут напряженность в верхах, особенно недовольство Ворошилова и Молотова, женатых на еврейках, и Кагановича, который сам был евреем. Осторожность, проявленная Абакумовым, сыграла в его судьбе роковую роль».

 

«Головорезы Берия»

Берия засорил чекистские кадры политически сомнительными людьми. Он их набрал, подобрал не случайно, ему нужны были головорезы. Необходимо решительно очистить органы от этих людей.

Происходившие в МГБ — МВД перемены очень хорошо можно проиллюстрировать судьбами «группы Берия», которая пришла в НКВД осенью 1938 года. Где оказались эти люди в результате реорганизаций 1946–1947 гг. и какова была их судьба в начале 1953 г.?

Правая рука Берия, генерал армии Всеволод Николаевич Меркулов, который, как мы помним, был наркомом-минист-ром ГБ СССР до 4 мая 1946, ушел из органов. Он стал сначала заместителем начальника ГУСИМЗ (Главное управление советского имущества за границей) при Министерстве внешней торговли СССР, с апреля 1947 по 25 октября 1950 служил начальником этого ведомства. 27.10.1950 Меркулов был назначен министром госконтроля СССР. В этот период у Всеволода Николаевича начались проблемы со здоровьем. В 1952 году у него случился первый инфаркт, а через четыре месяца — второй. Он долго находился в больнице. 22 мая 1953 года решением Совмина СССР Меркулову предоставлен отпуск на четыре месяца по состоянию здоровья.

Заместителем Меркулова в НКГБ был генерал-полковник Богдан Захарович Кобулов. Он ушел вместе со своим начальником и сначала был заместителем начальника ГУСИМЗ (по Германии), а когда Меркулов возглавил ведомство, стал заместителем начальника ГУСИМЗ при СМ СССР.

Там же в ГУСИМЗ служил и генерал-лейтенант Лев Емельянович Влодзимирский. Он не был среди тех, кто переехал в Москву вместе с Берия в 1938 г., потому как сделал это ранее в мае 1937 г., однако, вскоре стал начальником следственной части по ОВД НКГБ-МГБ СССР. В ноябре 1946 он ушел из органов и спустя полгода стал начальником управления кадров ГУСИМЗ. В этом ведомстве Влодзимерский служил до марта 1953 года.

Брат Б.З. Кобулова, генерал-лейтенант Амаяк Захарович Кобулов, при Берия (1941–1945) руководил НКВД УзбССР. Еще до начала реорганизаций в январе 1945 г. стал начальником оперативного отдела ГУПВИ (Главное управление по делам военнопленных и интернированных) НКВД СССР, затем 1 заместителем начальника ГУПВИ НКВД-МВД СССР. В июне 1951 он занял пост 1 заместителя начальника ГУЛАГ.

На протяжении семи лет (1939–1946) начальником секретариата НКВД-МВД был генерал-лейтенант Мамулов Степан Соломонович. После реорганизации 1946 года он стал заместителем министра внутренних дел СССР.

Кроме Кобулова и Мамулова, в «кругловском» МВД оказался и генерал-лейтенант Соломон Рафаилович Мильштейн. В НКВД он руководил Транспортным управлением, однако 27 ноября 1947 потерял свой пост, а в январе 1948 был переведен в систему МПС СССР и стал начальником Казанской железной дороги. Это, конечно, понижение. В начале 1951 г. он вернулся в органы, но уже в МВД СССР 1-м зам. нач. по лагерю Управления исправительно-трудовых лагерей горно-металлургических предприятий.

Часть «кавказцев», пришедших с Берия осенью 1938 на Лубянку, осталась в МГБ. Перечислим некоторых из них.

Генерал-полковник Сергей Арсентьевич Гоглидзе с лета 1941 года служил начальником УНКВД-УНКГБ-УМГБ Хабаровского края. В январе 1951 г. Сталин вернул его в центральный аппарат на должность начальника Главного управления охраны МГБ СССР железно-дорожного и водного транспорта.

Генерал-лейтенант Михаил Максимович Гвишиани руководил УНКВД-УНКГБ-УМГБ Приморского края. В январе 1950 г. его, как и Гоглидзе, отозвали с Дальнего Востока и назначили начальником УМГБ Куйбышевской области, где он и встретил март 1953 г.

Генерал-майор Варлаам Алексеевич Какучая служил заместителем начальника 4 управления НКВД СССР, затем наркомом — министром ГБ Северо-Осетинской АССР. С началом реорганизаций почти полгода ждал нового назначения, затем заместителем начальника УМГБ Новосибирской обл. Осенью 1951 года потерял эту должность, пять месяцев ждал нового назначения и с 25 марта 1952 заместитель начальника УМГБ Ростовской обл.

Судьбы других «кавказцев» сложились иначе. Генерал-лейтенант Леонид Фомич Цанава до октября 1951 года был министром ГБ БССР, затем получил повышение и стал начальником 2-го Главного управления и заместитель министра госбезопасности СССР. В феврале 1952 года он был уволен из органов. Первоначально, видимо, он также надеялся отсидеться в МВД: в июне 1952 г. решением секретариата ЦК ВКП(б) (Ст. 631 /148 г) он был утвержден в должности начальника Главной инспекции МВД СССР, но Сталин это решение не утвердил.

Еще более сложной оказалась судьба генерал-лейтенанта Георгия Теофиловича Каранадзе. В 1938 г. Берия назначил его наркомом внутренних дел Крымской АССР, а в декабре 1942 года он стал наркомом Дагестанской АССР. Через полгода он занял пост наркома-министра внутренних дел Грузии. В апреле 1952 Каранадзе был арестован по менгрельскому делу и находился под следствием до апреля 1953 года. Берия назначил его заместителем министра внутренних дел ГрузССР.

Генерал-лейтенант А.Н. Рапава служил наркомом внутренних дел Грузии (1938–1948), затем некоторое время был министром юстиции ГрузССР, однако в 1951 году был арестован по т. н. «менгрельскому делу». Иными словами, в начале 1953 года положение Берия было неустойчивым. Суммируя все процессы, следует сделать вывод, что в начале 1953 года Сталин фактически восстановил единое МГБ («НКВД образца 1937 года»), а с другой стороны, в этой системе активно шел процесс ротации кадров, вытеснения тех, кто играл активную роль в 30—40-е гг. «Новые люди» должны были решать «новые задачи».

 

События 1 марта 1953 г.

«Новые задачи»… Как уже говорилось, Сталин обдумывал радикальное изменение политического курса СССР. Он планировал пути «строительства коммунизма», хотел «вбить клин» между Европой и США. Одним из важнейших инструментов кадрового обеспечения этой политики Хозяин считал новый состав МГБ. В этом контексте вопрос об обстоятельствах смерти Сталина оказывается чуть ли не ключевым при изучении событий послевоенной истории. Если вождь умер не своей смертью, то это позволяет оценить остроту конфликта между Сталиным и его окружением.

События 1 марта на ближней даче Сталина подробно описаны в мемуарах Н.С. Хрущева и рассказах сталинских охранников. 5 марта 1977 года (в очередную годовщину смерти Хозяина) личный охранник Сталина майор А. Рыбин собрал нескольких сотрудников охраны, присутствовавших на Ближней даче в мартовские дни 1953 года (М.Г. Старостина, П. Лозгачева и Тукова), и позже опубликовал их свидетельства в «Записках телохранителя». Слова Лозгачева показались Э. Радзинскому крайне важными, поэтому в 1995 году он встретился с ним и еще раз внимательно расспросил. Лозгачев «оказался маленьким, еще крепким, широкоплечим стариком с доброй улыбкой. В его квартирке в Крылатском на крохотной кухне я записал его показания. Уже начав писать книгу, я еще раз навестил его и попросил подписать страницы, где было изложено главное. Он долго читал и потом поставил подпись». Итак, есть четыре свидетеля: Хрущев, Лозгачев, Старостин, Туков. При этом рассказы последних трех существуют только в изложении Рыбина и Радзинского. Историкам, изучающим события 1 марта, приходится иметь дело только с этими публикациями.

Как пишет Н.С. Хрущев, 28 февраля 1953 г. И.В. Сталин пригласил его, Маленкова, Берия и Булганина в Кремль посмотреть фильм. После этого они все поехали к Сталину на ближнюю дачу ужинать. Ужин закончился где-то в пять или шесть утра. «Когда выходили в вестибюль, Сталин, как обычно, пошел проводить нас. Он много шутил, замахнулся, вроде бы, пальцем и ткнул меня в живот, назвав Микитой. Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл меня по-украински Микитой».

На следующий день Хрущев ожидал звонка от Сталина, предполагая, что тот снова всех соберет. Но Сталин не звонил. «Поэтому целый день не обедал, думал, может быть, он позовет пораньше? Потом все же поел. Нет и нет звонка!» Все это было странно, потому что Сталин практически никогда не проводил выходные дни один. По рассказу Хрущева, «уже было поздно, я разделся, лег в постель» и в этот момент раздался звонок от Г.М. Маленкова, который сказал: «Сейчас позвонили от Сталина ребята (он назвал фамилии), чекисты, и они тревожно сообщили, что будто бы что-то произошло со Сталиным. Надо будет срочно выехать туда. Я звоню тебе и известил Берия и Булганина. Отправляйся прямо туда». Хрущев быстро собрался и поехал на ближнюю дачу, что заняло у него 15 минут. Кто еще был с ним, автор мемуаров умалчивает, но в мемуарах написано: «Мы условились, что войдем не к Сталину, а к дежурным, зашли туда…». Кто это «мы»? С кем приехал будущий руководитель страны? Из мемуаров не ясно: был ли он с Берия, Маленковым и Булгаиным? Или только с Булганиным?

Имен «чекистов», которые были в дежурке, Хрущев также не называет. «Они» сказали, что «обычно товарищ Сталин в такое время, часов в 11 вечера, обязательно звонит, вызывает и просит чаю. Иной раз он и кушает. Сейчас этого не было». «Мы» решили послать «на разведку» Матрену Петровну Бутусову «подавальщицу, немолодую женщину, много лет проработавшую у Сталина, ограниченную, но честную и преданную ему женщину». Оказалось, однако, что «чекистам» уже приходила в голову это светлая мысль, и они уже отправляли ее «в разведку». Она пришла и сказала, что «товарищ Сталин лежит на полу, спит, а под ним подмочено». Тогда охранники и сами решились войти, и увидели, что «Сталин лежал на полу в большой столовой», они перенесли его в малую столовую и положили на кушетку. «Когда нам сказали, что произошел такой случай и теперь он как будто спит, мы посчитали, что неудобно нам появляться у него и фиксировать свое присутствие, раз он находится в столь неблаговидном положении». После этого «мы» уехали «по домам».

Сколько их все-таки было? Двое? Трое? Четверо? Больше? Маленков и Хрущев жили в одном доме на улице Грановского, 3. Берия в особняке на Садовом кольце. Фраза «по домам» может означать, что разъезжались не в одно место. Несколькими строками ниже Хрущев скажет: «Мы условились, что Маленков позвонит всем другим членам Бюро, включая Ворошилова и Кагановича, которые отсутствовали на обеде и в первый раз на дачу не приезжали (выделено мной. — Л.Н.)». Впрочем, как скоро выяснится, это все могло быть и не очень важно.

Потом, спустя «небольшое время», опять раздался звонок от Маленкова, который предложил еще раз съездить на ближнюю дачу: «Опять звонили ребята от товарища Сталина. Говорят, что все-таки что-то с ним не так. Хотя Матрена Петровна и сказала, что он спокойно спит, но это необычный сон. Надо еще раз съездить». «Мы» опять собрались в дежурке, дождались приезда Ворошилова, Кагановича и врачей, и только тогда вошли в комнату. Обследовать вождя начал профессор Лукомский, который вскоре сказал, что у Сталина парализованы правая рука и левая нога, и к тому же он не может говорить. Состояние крайне тяжелое. Было принято решение установить постоянное дежурство врачей и «мы, члены Бюро Президиума, тоже установили свое постоянное дежурство». Не совсем, правда, ясно, в чем был смысл этого дежурства. Конечно, надо, видимо, чтобы кто-то мог принимать оперативные решения, обеспечивающие и врачей всем необходимым, и сразу дать Сталину необходимую информацию, если он придет в себя. Правда, для этого было бы достаточно и одного члена Бюро. Зачем два? Чтобы контролировать друг друга? Чтобы не дать одному человеку воспользоваться ВЧ связью? Чтобы не дать одному человеку «все доложить» вождю, если тот очнется? Дежурили в три смены: Берия и Маленков, Каганович и Ворошилов, Хрущев и Булганин. Маленков и Берия «взяли для себя дневное время, нам с Булганиным выпало ночное. Я очень волновался и, признаюсь, жалел, что можем потерять Сталина, который оставался в крайне тяжелом положении», — вспоминал Хрущев.

В мемуарах Лозгачева содержится подробный рассказ о событиях этого дня на «Ближней». По его словам, вечером 28 февраля на дачу со Сталиным приехали Берия, Хрущев, Маленков, Булганин, которые находились на даче до 4 утра. «Как обычно, когда гости к Хозяину приезжали, мы вырабатывали с ним меню. В ночь с 28 февраля на 1 марта у нас было меню: виноградный сок «Маджари»… Это молодое виноградное вино, но Хозяин его соком называл за малую крепость. И вот в эту ночь Хозяин вызвал меня и говорит: «Дай нам сока бутылки по две…», — вспоминал Лозгачев. Вообще, по его словам, при Сталине в этот день дежурили старший сотрудник для поручений М. Старостин и его помощник В. Туков; у коменданта дачи Орлова был выходной, и дежурил помощник коменданта — П. Лозгачев. Правда, потом он пояснил, что до 10 утра 1 марта дежурным по поручениям был Хрусталев, и только в 10 утра 1 марта его сменил Михаил Гаврилович Старостин. «Гостям подали только виноградный сок, приготовленный Матреной Бутузовой. Фрукты, как обычно, лежали на столе в хрустальной вазе. Сталин привычно разбавил кипяченой водой стопку «Телиани», которой хватило на все застолье», рассказывал Рыбин.

В пять утра подали машины гостям, и они разъехались, после Сталин дал неожиданное указание всем ложиться спать — вспоминает Лозгачев. Правда, это указание они слышали не сами, его передал Иван Васильевич Хрусталев: «Когда Хозяин гостей провожал, то прикрепленный тоже провожал — двери закрывал за ними. И прикрепленный Хрусталев Иван Васильевич закрывал двери и видел Хозяина, а тот сказал ему: «Ложитесь-ка вы все спать. Мне ничего не надо. И я тоже ложусь. Вы мне сегодня не понадобитесь».

Лозгачев отмечает, что такое случилось впервые за всю историю службы, но конечно легли спать, и никто друг за другом не следил, и не знал, кто, чем занят. Точнее, спать лег Лозгначев, Туков (?) и Бутусова, а вот спал ли Хрусталев не ясно — как мы помним, он «уехал отдыхать» через 5 часов, в 10 утра и его сменил Старостин. Также рассуждал и Рыбин, который доверял Хрусталеву: «в ту роковую ночь Хрусталев постоянно был при Сталине, смотрел за всем в оба и никому не позволил бы что-то подсунуть или подсыпать в стакан вождя. Отравить фрукты тоже никто не мог».

На следующее утро (10 утра) все собрались на кухне и начали обсуждать дела на день. Сидели они до 14 часов, Сталин так и не вышел из комнат и никого не позвал. Старостин и Лозгачев «стали волноваться»: «В 10 часов в его комнатах нет движения (так у нас говорилось, когда он спал). Но вот пробило 11 — нет, и в 12 — тоже нет. Это уже было странно: обычно вставал он в 11–12, а иногда даже в 10 часов он уже не спит. Но уже час дня — и нет движения. И в два — нет движения в комнатах».

Старостин и Лозгачев находились в служебном помещении, который был соединен 25-метровым коридором с комнатами Сталина. «Мы сидим со Старостиным, и Старостин говорит: «Что-то недоброе, что делать будем?»…Действительно, что делать — идти к нему? Но он строго-настрого приказал: если нет движения, в его комнаты не входить. Иначе строго накажет». Так они просидели еще часа четыре, до начала седьмого. «Вдруг звонит постовой с улицы: «Вижу, зажегся свет в малой столовой». Ну, думаем, слава Богу, все в порядке. Мы уже все на своих местах, все начеку, бегаем, и… опять ничего! В восемь — ничего нет. Мы не знаем, что делать, в девять — нету движения, в десять — нету».

Старостин, правда, пишет, что он стал волноваться только к вечеру: «С 19 часов нас стала тревожить тишина в комнатах Сталина… Мы оба (Старостин и Туков) боялись без вызова входить в комнаты Сталина». Лозгачев пытался урезонить Старостина: «Я говорю Старостину: «Иди ты, ты — начальник охраны, ты должен забеспокоиться». Он: «Я боюсь». Я: «Ты боишься, а я герой, что ли — идти к нему?»

Их спор решился просто: «В это время почту привозят — пакет из ЦК. А почту передаем ему обычно мы. Точнее, я, почта моя обязанность, — рассказал помощник коменданта. — Ну что ж, говорю, я пойду, в случае чего, вы уж меня, ребята, не забывайте. Да, надо мне идти». Комната для почты была напротив «малой столовой». Лозгачев шел нарочито громко, стараясь, чтобы шаги его были хорошо слышны. Здесь надо сказать, что Сталин не любил, когда окружающие ходят тихо: «Обычно входим мы к нему совсем не крадучись, иногда даже дверью специально громко хлопнешь, чтобы он слышал, что ты идешь. Он очень болезненно реагировал, когда тихо к нему входили. Нужно, чтобы ты шел крепким шагом и не смущался, и перед ним чтоб не тянулся. А то он тебе скажет: «Что ты передо мной бравым солдатом Швейком вытягиваешься?».

Войдя в комнату, где полагалось оставить почту, Лозгачев через открытую дверь заглянул в малую столовую и увидел «там на полу Хозяин лежит и руку правую поднял… вот так. — Здесь Лозгачев приподнял полусогнутую руку. — Все во мне оцепенело. Руки, ноги отказались подчиняться. Он еще, наверное, не потерял сознание, но и говорить не мог. Слух у него был хороший, он, видно, услышал мои шаги и еле поднятой рукой звал меня на помощь. Я подбежал и спросил: «Товарищ Сталин, что с вами?» Он, правда, обмочился за это время и левой рукой что-то поправить хочет, а я ему: «Может, врача вызвать?» А он в ответ так невнятно: «Дз… дз…» — дзыкнул и все. На полу лежали карманные часы и газета «Правда». На часах, когда я их поднял, полседьмого было, в половине седьмого с ним это случилось. На столе, я помню, стояла бутылка минеральной воды «Нарзан», он, видно, к ней шел, когда свет у него зажегся. Пока я у него спрашивал, ну, наверное, минуту-две-три, вдруг он тихо захрапел… слышу такой легкий храп, будто спит человек». Лозгачев по домофону вызвал Старостина, затем пришли Туков и Бутусова. Помощник коменданта отправил Старостина докладывать начальству. Пока его не было Лозгачев, Бутусова и Туков перенесли Сталина в большую столовую на большой диван. «Мы перенесли потому, что там воздуха было больше. Мы все вместе это сделали, положили его на тахту, укрыли пледом, видно было, что он очень озяб, пролежал без помощи с семи вечера. Бутусова отвернула ему завернутые рукава сорочки — ему, наверное, было холодно».

Сначала Старостин позвонил министру государственной безопасности Игнатьеву. Но по его словам, министр отказался принимать решение самостоятельно и предложил звонить Берия. В изложении Рыбина этот странный эпизод звучит так: «Старостин немедленно позвонил о случившемся Игнатьеву. Но всемогущий шеф КГБ робко предложил обратиться к Берия. Поскольку его все просто не переваривали, а потому предпочитали с ним даже не разговаривать, Старостин разбудил Маленкова. Как и следовало ожидать, этот безвольный человек не сделал ничего конкретного. Лишь через полчаса торопливо сообщил, что не нашел Берия и предложил искать его самим».

Правда, вскоре Маленков перезвонил и приказал: «О болезни Сталина никому не говорите и не звоните!». В изложении Рыбина это было несколько иначе: «Старостин дозвонился до Маленкова. Спустя примерно полчаса Маленков позвонил нам и сказал: «Берия я не нашел». Прошло еще полчаса, звонит Берия: «О болезни товарища Сталина никому не говорите».

Только в три часа ночи (то есть через пять часов) приехали Берия и Маленков. Лозгачев вспоминает выразительную деталь: «У Маленкова ботинки скрипели, помню, он снял их, взял под мышку. Они входят: «Что с Хозяином?» А он лежит и чуть похрапывает… Берия на меня матюшком: «Что ж ты панику поднимаешь? Хозяин-то, оказывается, спит преспокойно. Поедем, Маленков!» Я им все объяснил, как он лежал на полу, и как я у него спросил, и как он в ответ «дзыкнул» невнятно. Берия мне: «Не поднимай панику, нас не беспокой. И товарища Сталина не тревожь». Ну и уехали».

Лозгачев остался один и стал требовать, чтобы Старостин вызвал врачей. Старостин боялся Берия, уезжая, тот наорал на него: «Кто вас, дураков, к товарищу Сталину приставил? Вы недостойны работать у него! Я еще вами займусь». Но если вождь умрет, то виноваты окажутся сотрудники «Ближней». Аргумент Лозгачева «он умрет, а нам с тобой крышка будет», подействовал на Старостина, и он пошел «опять всех поднимать».

Около 7.30 на дачу приехал Хрущев, утешив: «Скоро будет медицина». Между половиной девятого и девятью прибыли врачи во главе с профессором Лукомским. «Руки у всех от волнения тряслись так, что не могли снять с больного нижнюю рубашку. Пришлось разрезать ее ножницами. Осмотрев Сталина, врачи установили диагноз: инсульт с кровоизлиянием в мозг». Это было уже утро 2 марта 1953 года.

Что понятно из этих рассказов? В «версии очевидцев» есть общие черты:

— Сталину стало плохо, но охрана самостоятельно не вызвала врачей;

— информация от сотрудников Ближней к членам Бюро идет через Маленкова;

— ночью на даче были члены Политбюро, но они сначала также тоже не вызвали врачей;

— врачи появились только утром.

На этой основе историки обычно реконструируют ход событий 1 марта:

Около 5 утра уехали гости Сталина, и Хрусталев отправил всех отдыхать, оставшись с Вождем наедине. Около 10 утра Хрусталев сдал дежурство Старостину. Старостин, Лозгачев и Туков находились на кухне, ожидая пробуждения Хозяина. Около 14.00 они начали волноваться, потому что обычное время пробуждения 11–12.00 часов прошло. В 18.30 постовой заметил свет в столовой. Сталин, видимо, встал и перешел из большой столовой в малую. Здесь последовал удар (второй?). После 22.00 Лозгачев нашел вождя на полу в малой столовой, и Старостин позвонил «начальству». В районе 22.30–23.00 часов Маленков узнал о болезни Сталина, и ночью туда едут члены Бюро Президиума ЦК.

Расхождения в рассказах очевидцев касаются деталей. Что именно пил Сталин накануне? Хрущев пишет, что «Сталин был навеселе», но охранники говорят, что все пили только «сок», а Хозяин вообще «разбавил кипяченой водой стопку «Телиани».

Кто именно нашел больного вождя? Из текста Хрущева может сложиться впечатление, что первой была М.П. Бутусова. По версии Лозгачева, он сам нашел Сталина, который лежал в малой столовой без сознания. Собственно не совсем ясно и где лежал Вождь. По рассказу Хрущева кажется, что в большой столовой.

Кто и когда приезжал на Ближнюю? Сам будущий первый секретарь ЦК пишет, что как только ему позвонил Маленков, «мы» сразу же собрались и приехали к Сталину. Это было «поздно вечером». Но, по словам Лозгачева, все было иначе. Около трех ночи приехали Берия и Маленков, а Хрущев был на ближней даче только на следующий день к половине восьмого утра. Правда, Хрущев не утверждает, что он заходил в комнату, где Лозгачев сидел у умирающего вождя. Наоборот, он пишет в воспоминаниях, что оставался в дежурке. Иными словами, Берия и Маленков могли пройти внутрь, а Хрущев (и Булганин?) остались в дежурке, поэтому их Лозгачев и не видел.

Если посмотреть воспоминания сына Хрущева, то выяснится, что в первый раз Никита Сергеевич поехал на дачу Сталина около полуночи. Н.С. Хрущев продолжает: «… Некоторое удивление вызвало скорое возвращение отца, он отсутствовал часа полтора-два. Однако, вопросов никто не задавал, он, молча, поднялся в спальню и вновь углубился в свои бумаги… Как он уехал вторично, я уже не слышал, наверное, лег спать. На этот раз отец не возвращался долго, до самого утра».

Когда появились врачи? Хрущев пишет, что они появились ранним утром, а Лозгачев утверждает, что врачи оказали помощь Сталину лишь в 9 часов.

Именно вокруг анализа «разногласий очевидцев» обычно и разворачиваются споры историков и публицистов: кто сказал правду, а кто и в чем соврал? Вместе с тем, ситуация представляется иной, намного более сложной и намного более простой.

Во-первых, вызывает подозрения страх охраны зайти к Сталину: «он строго-настрого приказал: если нет движения, в его комнаты не входить. Иначе строго накажет». Конечно, психологически это может быть отчасти и убедительно. Страшно, особенно зная характер Хозяина. Но охранники понимают и другое — именно они отвечают головой за жизнь и здоровье Вождя. «Он умрет, а нам с тобой крышка будет», — объясняет Лозгачев Старостину прописные истины. Как поступает в таких случаях «маленький человек»? Конечно, попытается снять с себя ответственность за происходящее, «доложить по инстанции». Заподозрив около 14.00, что с Хозяином «не все хорошо», Старостин и Лозгачев может и боялись сами войти к нему, но должны были доложить начальству и тем снять с себя ответственность за дальнейшее. Убежден, что сотрудники Ближней так и сделали вскоре после 14.00. Кому они могли позвонить? Лозгачев — коменданту дачи Орлову. Тот в отпуске, конечно, но и вопрос важнейший. Может быть, не дозвонился, если начальник был не в Москве. Но Старостин должен был позвонить своим руководителям в отделе охраны. Как минимум, доложить оперативному дежурному, а тот доложил бы начальнику отдела охраны, которым в тот момент был… министр государственной безопасности С.Д. Игнатьев.

Конечно, он поручал оперативные дела заместителям. В марте 1953 года у начальника отдела было два заместителя. В письме Маленкову от 10 июля 1952 года министр государственной безопасности Игнатьев просил утвердить на должность заместителя начальника управления охраны полковника ГБ Николая Петровича Новика. «МГБ СССР имеет в виду в последующем рекомендовать тов. Новика Н. П. на должность начальника управления охраны МГБ». Другим заместителем начальника отдела был подполковник ГБ Павел Николаевич Максименко.

По мнению автора этой книги, боязнь охраны не только войти к Сталину, но даже позвонить ему по домофону была совершено необычной. Дмитрий Волкогонов в краткой биографии Сталина, опубликованной в 1996 году, пытается объяснить страх «прикрепленных»: «…после полудня у обслуги появилась большая тревога. Однако без вызова никто не смел входить к вождю; так повелевала инструкция Берия». Такой инструкции для охраны, справедливо читает Медведев, быть не могло. Берия уже с 1946 года не был ни начальником, ни куратором МГБ. По линии правительства и Политбюро он контролировал лишь деятельность МВД.

Медведев предлагает простое и убедительное объяснение того, почему ни Старостин, ни Лозгачев не упоминают о приезде Хрущева и Булганина. Это понятно, так как, приехав на дачу к Сталину намного раньше, Хрущев и Булганин вообще не входили в комнаты Сталина, а ограничились беседой с охранниками в дежурном помещении возле ворот. Хрущев и Булганин пробыли в дежурной комнате охраны МГБ час-пол-тора, но решили не входить к Сталину. Им было уже известно, что Сталин парализован и не реагирует на вопросы. Но лично убедиться в этом они почему-то не хотели. Объяснение Хрущева о том, что они не хотели «смущать» Сталина, по мнению Медведева, совершенно несерьезно. Можно предположить, что они приехали на дачу в Кунцево и оставались там, в помещении охраны МГБ, просто потому, что им были нужны надежные телефоны экстренной правительственной связи и безопасное помещение для согласования между собой определенных мероприятий. Отсюда они могли позвонить друг другу и посовещаться о дальнейших действиях.

Представляется важным то, что Медведев правильно концентрирует внимание на одной из ключевых фигур этой истории — министре государственной безопасности С.Д. Игнатьеве. Охрана дачи Сталина (и Кремля), подчинялась в этот период не Берии, как это часто пишут, а министру МГБ — С.Д. Игнатьеву. Последний в тот момент лично исполнял обязанности начальника управления охраны МГБ. Трудно не согласиться с Медведевым, что самое странное в рассказах об этих событиях — описание поведения Игнатьева. «Как министр госбезопасности он, безусловно, имел право вызова врачей при подобных обстоятельствах», считает историк.

Во-первых, в системе охранной службы МГБ дача в Кунцево была приоритетным объектом. Поэтому Игнатьев получал регулярные рапорты с дачи о планах Сталина и должен был принимать в связи с этим необходимые меры. Звонок охранников с информацией о том, что со Сталиным плохо, конечно такой случай. Игнатьеву, безусловно, позвонили с дачи и рассказали о том, что распорядок дня Сталина изменился в связи с тем, что он не встал утром, как обычно, и не дает никаких распоряжений. Этот звонок поступил, очевидно, от старшего офицера дежурной охраны подполковника Старостина. После этого Игнатьев не мог не звонить снова, чтобы контролировать ситуацию. Однако источники ничего не сообщают нам ни о рапортах старших офицеров министру, ни о его реакции ДО 22.00. Можно предположить, считает Медведев, что Игнатьев по своим собственным каналам связи с дачей Сталина знал раньше других о том, что Сталин 1 марта не встал, как обычно, и не отвечает ни по одному из телефонов срочной правительственной связи. Причины этого для Игнатьева могли быть ясны — тяжелая болезнь.

Во-вторых, так или иначе, получив сообщение с дачи от своего же подчиненного Старостина, Игнатьев должен был не переадресовывать его к более высоким лидерам страны, а доложить им самолично, а затем срочно прибыть на дачу. За все, что там происходило, Игнатьев нес непосредственную личную ответственность. Поднимать тревогу и вызывать врачей, что Игнатьев вполне мог сделать и без указаний от Берия или Маленкова.

Пытаясь найти хоть какое-то разумное объяснение поведению министра государственной безопасности, Медведев предполагает, что ему нужно было, прежде всего, обеспечить собственную безопасность, спасти свою жизнь. «Игнатьев, конечно, понимал общие замыслы Сталина и в мингрело-грузинском деле, и в деле врачей», — пишет Медведев. Речь идет о том, что Сталин хотел использовать собранный следователями Игнатьева материал против Берия. Игнатьева защищал только живой Сталин. Смерть Сталина приводила к переходу руководства страной к Маленкову и Берия. Приход Берия к власти означал конец для Игнатьева, Маленков, как известно, в тот момент находился под влиянием Берия и защитить Игнатьева не мог. И эти ожидания Игнатьева были вполне обоснованы. Как показали дальнейшие события, Берия после смерти Сталина действительно добивался не только смещения Игнатьева со всех постов, но и его ареста. Медведев считает, что Игнатьев поэтому просто не был заинтересован в том, чтобы о болезни Сталина стало известно раньше, чем он и его некоторые коллеги (выделено мной. — АС.) осуществят меры предосторожности.

В качестве таковых «мер предосторожности» Медведев называет следующие: «Наиболее вероятно, что если Игнатьев узнал о болезни Сталина раньше других, то он в первую очередь известил об этом военное министерство и Булганина, а может быть, также и министерство военно-морского флота. Не исключено, что он мог также привести в боевую готовность особое спецподразделение МГБ, созданное решением Политбюро от 9 сентября 1950 года под названием «Бюро № 2» и подконтрольное только министру госбезопасности. Это спецподразделение было образовано для «выполнения специальных заданий внутри Советского Союза».

Не вполне понятно, правда, как это могло защитить Игнатьева от Берия. Странно, что Медведев не говорит о другом, кажется очевидном возможном шаге министра — возможной попытке Игнатьева заручится поддержкой Н.С. Хрущева. По мнению историка, последний мог узнать о событиях на даче от Булганина, но кажется, что самый вероятный сценарий развития событий — Хрущева предупредил сам министр госбезопасности. В любом случае, спасти министра от Берия Маленков, конечно, не мог, и вряд ли Игнатьев этого не понимал. Поэтому, конечно, Игнатьев должен был предупредить именно Хрущева, как самого влиятельного союзника в борьбе против Берия.

Собственно дальше Медведев и сам признает возможность прямых контактов между Хрущевым и Игнатьевым: именно из комнаты охраны «ближней дачи» он мог спокойно разговаривать и с Игнатьевым, которому охрана дачи подчинялась непосредственно. Когда Хрущев писал, что «мы условились, что войдем не к Сталину, а к дежурным», то это, по мнению Медведева, могло также означать и договоренность с Игнатьевым: «Нельзя исключить и того, что Игнатьев, как начальник охранной службы МГБ и одновременно начальник всей охраны Сталина и Кремля, также прибыл на дачу в Кунцево. Между полуночью и двумя часами утра 12 марта 1953 года на даче Сталина под защитой охраны и в присутствии Хрущева и Булганина (и возможно, также и Игнатьева) решались какие-то важные вопросы, которые и до настоящего времени остаются неизвестными. Берия понял это, но значительно позже».

Хочется подчеркнуть, что при всей внимательности анализа, сделанного Ж. Медведевым, он не совершает самого естественного и логичного шага — не ставит под сомнение сами источники в принципе.

Историки, писатели и публицисты обычно всегда обращают внимание на то, что охранники Сталина вели себя странно, не вызывая врачей. Очевидно, что они могут так себя вести, лишь выполняя чей-то приказ. В сложившейся ситуации это только приказ Игнатьева. Информация о событиях в Кунцево должна была оказаться у Хрущева не позже 19.00, и сообщить ему должен был тоже Игнатьев. Что означает в этой ситуации рассказ охранников, что они хотели проинформировать Берия и Маленкова, и рассказ Хрущева, что ему звонил тоже Маленков (а Игнатьев, значит, не звонил)? Только одно — весь этот рассказ, скорее всего, вымысел. Анализировать поэтому надо не совпадение или расхождение деталей, а саму принципиальную ситуацию — авторы мемуаров нас пытаются ввести в заблуждение. Наиболее вероятным фактом является именно это: «версия очевидцев» — ложная версия. Мы тогда должны понять, кто и почему распространяет эту ложную версию, кому она выгодна? Только тем, кто хочет скрыть реальные обстоятельства смерти Хозяина. Получается, что Сталин умер при обстоятельствах, которые Хрущев считает нужным скрыть. Вряд ли он стал это делать, если к событиям причастен Берия. Что мешает нам признать самую очевидную версию событий — «в смерти Сталина виноват Хрущев»? Он не только «прочитал исторический доклад на XX съезде», не только «разоблачил культ личности», не только «вынес Сталина из мавзолея»? Всему этому предшествовало личное участие в событиях 1 марта. Кажется, что мешает образ «недалекого Микиты», который «размахивает ботинком» и «сеет кукурузу». Разве «такой человек может победить злодея вселенского масштаба»? Вспомним, однако, что «недалекий Микита» победил старую сталинскую гвардию. Вспомним, что он дал согласие на публикацию мемуаров в США. Иными словами кажется, что этот человек был очень непрост и только играл образ «рубахи-парня».

 

Схватка

Как два хищника, они всматривались друг в друга, принюхивались друг к другу, обхаживали друг друга, пытаясь разгадать, не совершит ли другой свой победоносный прыжок первым, чтобы смять противника и перегрызть ему горло. Хрущев хорошо понимал, что среди всего руководящего ядра партии Берия — единственный серьезный противник и единственное серьезное препятствие на пути…

А. Шепилов

«К рубежу 50-х годов у меня уже сложилось мнение, что когда умрет Сталин, нужно сделать все, чтобы не допустить Берия занять ведущее положение в партии. Иначе — конец партии! — вспоминал Хрущев. — Я считал, что могла произойти утрата всех завоеваний революции, так как Берия повернет развитие с социалистического на капиталистический путь. Такое у меня сложилось мнение».

В этом его утверждении важно отметить несколько моментов: во-первых, Хрущев считал, победа Берия может означать «поворот с социалистического на капиталистический путь». Во-вторых, то, что это впечатление сложилось у него «к рубежу 50-ых», т. е. примерно тогда, когда Хрущева перевели в Москву из Украины. В принципе это понятно — только тогда он стал работать вместе с Берия — до этого их встречи носили все-таки нерегулярный характер и «антисоциалистические взгляды» Лаврентия Павловича вряд ли могли быть известны украинскому руководству.

Эти соображения Хрущева, мне кажется, следует связать с уже упомянутым воспоминанием, что Сталин, вызывая Хрущева в Москву, хотел как-то повлиять на расстановку сил в центре и ослабить влияние Берия и Маленкова. «Мне даже иногда казалось, что Сталин сам боится Берия, рад был бы от него избавиться, но не знает, как это получше сделать. Перевод же меня в Москву как бы противопоставлял нас, связывая Берия руки», — вспоминал Хрущев. Кажется, что если у Никиты Сергеевича «сложилось такое впечатление», то оно могло (должно было) и у Берия сложиться. В самом деле: разгром «ленинградцев» и ослабление Молотова и Микояна делали Берия и Маленкова ключевыми фигурами в Кремле (после Сталина, конечно). Возможность манипулировать противоборствующими группировками, которая была у Хозяина раньше, практически исчезла. Хрущев и его сторонники (и в ЦК, и в МГБ) должны были заменить группу Жданова-Кузнецова и вернуть Хозяину возможность маневрирования.

Конечно, может быть, мы имеем дело с ретроспективным восприятием прошлого: Хрущев в 1953 году стал считать Берия «правым» и перенес свои взгляды на более ранний период, но рассмотрим все сценарии.

Молотов вспоминал, что в июне 1953 года при аресте Берия сказал, «я считаю, что Берия перерожденец, что это человек, которого нельзя брать всерьез, он не коммунист, может быть, он был коммунистом, но он перерожденец, этот человек, чуждый партии». По его словам вскоре после него выступал Хрущев. «Он со мной полемизировал: «Молотов говорит, что Берия перерожденец. Это неправильно. Перерожденец — это тот, который был коммунистом, а потом перестал быть коммунистом. Но Берия не был коммунистом! Какой же он перерожденец?» Хрущев пошел левее, левее взял. Я и не возражал, не отрицал. Это, наверное, правда было». Иными словами, летом 1953 года основное обвинение со стороны Хрущева: «Берия — «сторонник капиталистического пути развития», «никогда не был коммунистом». Молотов согласился с ним («я и не возражал, не отрицал. Это, наверное, правда было»), потому что тоже считал Берия «правым» и неоднократно это потом повторял в мемуарах: «Я считаю, что Хрущев был правый, а Берия еще правее. Еще хуже. У нас были доказательства. Оба правые. И Микоян. Но это все разные лица. При всем том, что Хрущев — правый человек, насквозь гнилой, Берия — еще правее, еще гнилее».

Однако в начале марта 1953 года Хрущев еще не сообщает публично о том, что считает Берия «гнилым сторонником капитализма». В разговорах с Булганиным в первую неделю марта он говорит только о личной опасности, которую представляет Берия: «Мы и днем с ним приезжали на дачу к Сталину, когда появлялись профессора, и ночью дежурили. Я с Булганиным тогда был больше откровенен, чем с другими, доверял ему самые сокровенные мысли и сказал: «Николай Александрович, видимо, сейчас мы находимся в таком положении, что Сталин вскоре умрет. Он явно не выживет. Да и врачи говорят, что не выживет. Ты знаешь, какой пост наметил себе Берия?». — «Какой?». — Он возьмет пост министра госбезопасности (в ту пору Министерства государственной безопасности и внутренних дел были разделены). Нам никак нельзя допустить это. Если Берия получит госбезопасность — это будет начало нашего конца. Он возьмет этот пост для того, чтобы уничтожить всех нас. И он это сделает!»

Этот же рассказ Хрущев повторил и во время выступления на пленуме 1953 года по делу Берия: «Это было, наверное, за сутки до смерти товарища Сталина. Я товарищу Булганину тогда сказал: «Николай Александрович, вот Сталин безнадежно больной, умрет, что будет после Сталина?»

Конечно, на пленуме он, наверное, не мог сказать, что давно считал Берия «контрреволюционером». Ведь иначе неизбежно возник бы вопрос, почему Хрущев сразу после смерти Сталина не сообщил об этом партии, а, наоборот, согласился на назначение Берия в МВД. Вместо этого он тогда говорил (только Булганину): «вот моя тревога: после смерти Сталина Берия будет всеми способами рваться к посту министра внутренних дел. Зачем ему этот пост? Этот пост ему нужен для того, чтобы захватить такие позиции в государстве, с тем, чтобы через свою разведку установить шпионаж за членами Политбюро, подслушивать, следить, создавать дела, интриговать, и это приведет к очень плохим последствиям, а может быть и больше, для партии».

Даже по поводу того, что он считал Берия «карьеристом и интриганом», но не выступил против него сразу и открыто в марте 1953 Хрущев оправдывался перед членами ЦК. В его системе ценностей: главное — «честность коммуниста», «честность перед Партией». Именно это качество Хрущев, получается, и не проявил в марте 1953 года.

Но если Хрущев уже в марте знал про «контрреволюционность» Берия, то тем более должен был сразу выступить против него, однако не сделал этого. Он еще не знал про то, что «Берия правый», или знал, но боялся Лаврентия Павловича? А чего он мог опасаться ДО того как Берия вернулся на Лубянку? Пока в МГБ еще Игнатьев? Может, у Берия в марте 1953 года появился какой-то компромат на Хрущева, который позволял «держать его на коротком поводке»? В этом случае становится понятнее, что именно произошло 1 марта на Ближней даче.

Все политические обвинения в адрес Берия со стороны Хрущева крутятся либо вокруг тех решений, которые принимались в марте-июне 1953 года (по Западной Украине, Литве, ГДР). Но эти решения принимались коллегиально Президиумом ЦК (хотя, видимо, и в ходе острых споров). Поэтому вряд ли они могут быть бесспорным доказательством «контрреволюционности» Берия. Кроме этого, у Хрущева только одно доказательство: «Я, например, глубоко убежден, что Берия не коммунист, Берия не был коммунистом, Берия — карьерист, Берия — провокатор…», — поясняет Хрущев свое «глубокое убеждение», вытаскивая на свет старую историю о службе Берия в Баку в муссаватистской контрразведке в 1920 г. Как известно, эта история в 1920-е гг. ни для кого не была секретом, и Берия, не отрицая этот факт, всегда говорил, что работал на муссаватистов по заданию партии. Хрущев узнал об этом факте только в 1937 году, услышав это обвинение в адрес Берия от наркома здравоохранения РСФСР Григория Каминского. Но Хрущев утверждает, что «если даже скажут, что он имел действительно задание, то кто поручится, что он не работал и по другому заданию, против нас, имея прикрытие, что он работал по нашему заданию. Такой авантюрист! Это двойник, но через определенное время он становится одиночным человеком, работая в одном направлении». Конечно, «поручиться» в разведке за агента бывает трудно, но тут же Хрущев проговаривается о сути проблемы: «Товарищи, я неоднократно слышал заявления Берия о партии, его взгляды».

Что же это за «заявления Берия о партии», «его взгляды», которые позволяют считать Лаврентия Павловича «правым» и «сторонником капиталистического развития»? Хрущев приводит несколько очень характерных примеров.

Во-первых, это «записки по Украине, по Латвии, по Белоруссии. Это же факт, они собраны не через обкомы, не через центральные комитеты, они собраны через работников МВД, хотя эти материалы имеются все в Центральном Комитете. Значит, он своего добился».

Во-вторых, это выступление Берия по «венгерскому вопросу». Речь идет об утверждении нового руководства ВНР. «Берия тогда пренебрежительно сказал: «Что ЦК, пусть Совмин решает, ЦК пусть занимается кадрами и пропагандой». Меня тогда резануло такое заявление. Значит, он исключает руководящую роль партии, сводит ее роль на первых порах к кадрам, а по существу партию сводит на положение пропаганды. В его же понимании — какая разница между Гитлером и Геббельсом? Разве это взгляд на партию? Разве так учил Ленин? Разве так учил Сталин относиться к партии?

Почему он так говорил? Он вносил сознание, что роль партии отошла на второй план, а когда он укрепится, тогда ее совсем уничтожит. Конечно, не физически, он не такой дурак, он все сделал бы в своих целях. Это, товарищи, опасность большая, и поэтому я делаю вывод, что он не член партии, он карьерист, а может быть, шпион, в этом надо еще покопаться».

Чтобы правильно понять смысл критики Хрущева, надо, во-первых, вспомнить, то, что мы знаем о его системе ценностей, о его мировоззрении. Для Хрущева — «Партия» основная ценность, «Партия» — гарант прогрессивного «правильного» развития советского общества. «Честный коммунист» — главная положительная характеристика работника. Поэтому «пренебрежение Партией» для Хрущева действительно может быть доказательством «контрреволюционности» Берия.

Во-вторых, в настоящий момент Хрущев — руководитель Партии (Первый Секретарь ЦК КПСС). Поэтому попытка Берия свести «роль ЦК» к «кадрам и пропаганде» — это попытка Берия свести роль Хрущева к «кадрам и пропаганде». Иными словами, «контрреволюционные» взгляды Берия направлены лично против Хрущева.

Насколько критика Хрущева адекватно отражает взгляды Берия? Мы не знаем взглядов Берия, но если пользоваться мемуарами его сына Серго Берия, то выяснится, что противники в целом правильно понимали позицию министра внутренних дел. Серго Лаврентьевич считает, что главным противником отца была «партократия» и убежден, что «методы отечественной партократии ничем не отличались от тех, которые использовали гитлеровцы». «Партийному руководству» Берия противопоставляет работу «профессионалов» и в деятельности спецслужб («никто еще не рассказал и доли правды о том, какой колоссальный вред нанесла партийная верхушка советской разведке в послевоенный период…отсюда и так называемые партийные наборы, засилье в разведке МГБ непрофессионалов»), и в решении экономических вопросов («Хрущев, и Маленков считали, что партия должна быть во главе всего, хозяйственная деятельность в их глазах была чем-то второстепенным»).

Кроме того, у Берия были свои взгляды и по вопросам сельского хозяйства: «Отношение отца к колхозам было известно, на этом партийная верхушка и сыграла: мол, враг колхозного строя. А он действительно говорил, что колхоз — идеальная система для эксплуатации человека».

Наконец, следует вспомнить, что конфликт во второй половине 40-ых между «ждановцами» и группой Берия-Маленков позиционировался не только как национальный («русская партия» против «инородцев»), но и как конфликт между «партийными кадрами» и «профессионалами из Совета Министров» (хотя Маленков, конечно, не хотел тогда уходить из ЦК).

«Антипартийными» (и уж точно «антисталинскими») можно считать и взгляды Берия по национальному вопросу: «надо лишь решительно отказаться от методов, присущих царскому режиму, и не подавлять язык, не заменять национальные кадры чиновниками российского происхождения». В целом, «был убежден отец, надо учитывать местные условия. Он, например, считал, что Грузия, Украина, другие республики могут иметь национальную гвардию, что отнюдь не подрывает единство Союза». Конечно, это не совпадало с позицией Вождя.

В современной публицистике мы можем столкнуться с самой разной оценкой отношения Берия к Сталину. Одни называют его «последним рыцарем Сталина» и его главным единомышленником. Другие считают, что именно Берия организовал устранение вождя. Серго Берия убежден, что отношения Сталин — Берия в начале 50-ых были напряженными: «могу сказать совершенно однозначно: проживи Сталин еще несколько лет, и в Президиуме ЦК не осталось бы никого из тех, кто пережил Сталина. Мой отец, разумеется, не исключение. Его уничтожение готовилось еще при жизни Сталина, о чем он и рассказывал нам с матерью». Конечно, можно предположить, что Серго Берия либо что-то не знает, либо сознательно искажает реальные события. Если обратиться к документам того времени, мы выясним, что Берия начал свою работу в качестве министра внутренних дел с критики Сталина. Хорошо известно, что по его инициативе было прекращено «дело врачей», «менгрельское дело», началась реабилитация руководителей ЕАК. Важно подчеркнуть, что в каждом из документов новый министр подчеркивал, что именно Сталин имеет прямое отношение к нарушениям закона. Он не умалчивает о его роли, а именно подчеркивает:

— «Заручившись на основе сфальсифицированных следственных материалов санкцией И.В. Сталина (выделено мной. — Л. Н.) на применение мер физического воздействия к арестованным врачам, руководство МГБ ввело в практику следственной работы различные способы пытки, жестокие избиения, применение наручников, вызывающих мучительные боли, и длительное лишение сна арестованных;

— «Следует подчеркнуть, что органы государственной безопасности не располагали какими-либо данными о практической антисоветской и тем более шпионской, террористической или какой-либо иной подрывной работе МИХОЭЛСА против Советского Союза». Однако, Сталин «сразу же дал указание именно в Минске и провести ликвидацию МИХОЭЛСА под видом несчастного случая, т. е., чтобы МИХОЭЛС и его спутник погибли, попав под автомашину… Когда МИХОЭЛС был ликвидирован, и об этом было доложено И.В. Сталину, он высоко оценил это мероприятие (выделено мной. — Л. Н.) и велел наградить орденами, что и было сделано»;

— «Осенью 1951 года Н. РУХАДЗЕ ложно информировал находившегося на отдыхе в Грузии И.В. Сталина о положении дел в грузинской партийной организации, представив имевшие место недостатки в работе партийных и хозяйственных органов, как результат подрывной вражеской деятельности им же самим вымышленной группы мингрельских националистов. И.В. Сталин взял на веру провокационную информацию РУХАДЗЕ, не подвергнув ее необходимой проверке» (выделено мной. — Л. Н.);

— В итоге И.В. Сталин санкционировал репрессии в Грузии, «систематически звонил в Тбилиси… и требовал отчета о ходе следствия, активизации следственных мероприятий и представления протоколов допроса ему и т. ИГНАТЬЕВУ. И.В. Сталин, будучи неудовлетворен результатами следствия, требовал применения к арестованным физических мер воздействия (выделено мной. — Л. Н.) с целью добиться их признания в шпионско-подрывной работе»;

— «Изобразив перед ЦК ВКП(б) преданных партии и Советской власти людей предателями и изменниками Родины, Рухадзе в сговоре с быв. заместителем министра государственной безопасности СССР Рюминым добился от И.В. Сталина санкции на их арест и заручился свободой действий для вымогательства от них показаний о преступлениях, которых они вовсе не совершали. Из МГБ СССР была направлена в Грузию бригада специально проинструктированных следователей в составе 10 человек во главе с заместителем начальника следственной части по особо важным делам Целковым. Арестованных избивали, надевали на них наручники, подвергали длительному лишению сна и другим средствам принуждения, строго запрещенным советскими законами, требуя от них «признаний» в шпионско-подрывной работе. При этом, следователи провокационно заявляли арестованным, что подобные приемы и методы следствия применяются по прямому заданию ЦК В КП (б)»;

— Не менее грубые нарушения советских законов имели место и в другом вопросе. 16 ноября 1951 года ЦК ВКП(б) на основе предложения ЦК КП(б) Грузии, по прямому указанию И.В. Сталина, принял Постановление «О выселении враждебных элементов с территории Грузинской ССР». Далее в тексте говориться «До сегодняшнего дня трудящиеся Грузии, в особенности интеллигенция, не могут понять смысла и цели этого разгула, сравнивая его с нашествием Тамерлана и Шах-Аба-са (так в тексте)».

«Сталин продолжил дело Тамерлана и шаха Аббаса». Сильное утверждение для постановления Президиума ЦК КПСС! И сделано оно всего через два месяца после смерти вождя. Подчеркнем еще раз — если обвинительные материалы по «делу врачей» или «менгрельскому делу» и были сфальсифицированы руководством МГБ (Игнатьевым), то смысл писем Президиума ЦК в том, что ответственность за нарушение закона (применение пыток) лежит лично на Сталине. Несмотря на невиновность Михоэлса, лично Сталин санкционировал убийство советского гражданина и актера.

Напомним также, что Постановление ЦК КПСС «О нарушениях советских законов бывшими Министерствами государственной безопасности СССР и Грузинской ССР» вместе с запиской тов. Берия Л. П. с приложением постановления следственной комиссии МВД СССР, были разосланы членам ЦК КПСС, кандидатам в члены ЦК КПСС и первым секретарям ЦК компартий союзных республик, крайкомов и обкомов партии. То есть, должны были получить довольно широкую огласку. Фактически, это означает, что «критику культа личности» начали Берия и Маленков.

Кстати, Берия, вероятно, и был одним из авторов самой формулировки «культ личности Сталина», которая станет хорошо известна в 1956 году.

На июньском 1953 г. пленуме Микоян сказал: «В первые дни (после смерти Сталина. —Л. Н.) он (Берия. —Л. Н.) ратовал о культе личности. Мы понимали, что были перегибы в этом вопросе и при жизни товарища Сталина. Товарищ Сталин круто критиковал нас. «То, что создают культ вокруг меня, — говорил товарищ Сталин, — это создают эсеры.» Мы не могли тогда поправить это дело, и оно так шло. Нужно подойти к личности по-марксистски. Но Берия ратовал. Оказалось, что он хотел подорвать культ товарища Сталина и создать свой собственный культ. (Смех.)»

Не обсуждаем сейчас «догадку» Микояна, что Берия хотел сформировать свой культ. Интересно, что из его рассказа следует, что формулировка «культ личности Сталина» либо возникла в ходе его предложений («особенно ратовал»), а может быть, и ему принадлежит. По крайней мере, именно так это видел Андреев: «Я не сомневаюсь, что под его давлением вскоре после смерти товарища Сталина вдруг исчезает в печати упоминание о товарище Сталине (Голоса из зала: «Правильно»). Это же позор для партии. Раньше чересчур усердствовали, в каждой статье сотни раз повторялось это имя, а потом вдруг исчезло. Что это такое? Я считаю, что это его рука, его влияние, он запугал некоторых людей. Появился откуда-то вопрос о культе личности (выделено мной. — В. Н.). Что это за вопрос? Этот вопрос решен давным-давно в марксистской литературе, он решен в жизни, миллионы людей знают, какое значение имеет личность, которая руководит движением, знают, какое имеет значение гений во главе движения, а тут откуда-то появился вопрос о культе личности. Это его проделки» (выделено мной. —В. Н.).

Снова хочется задать вопрос: что это за «некоторые люди», которых Берия «запугал» и они согласились с его версией о «культе личности Сталина»? И чем он их «запугал»?

Ход обсуждения показывает, что Андреев «бросил перчатку», и вызов сразу приняли Маленков и Хрущев. «Здесь, на Пленуме ЦК, говорили о культе личности, и, надо сказать, говорили неправильно, — заявил в прениях Маленков. — Я имею в виду выступление т. Андреева. Прежде всего, надо открыто признать, и мы предлагаем записать это на решении Пленума ЦК, что в нашей пропаганде за последние годы имело место отступление от марксистско-ленинского понимания вопроса о роли личности в истории. Не секрет, что партийная пропаганда, вместо правильного разъяснения роли Коммунистической партии как руководящей силы в строительстве коммунизма в нашей стране, сбивалась на культ личности. Такое извращение марксизма, несомненно, способствует принижению роли партии и ее руководящего центра, ведет к снижению творческой активности партийных масс и широких масс советского народа. Но, товарищи, дело не только в пропаганде. Вопрос о культе личности прямо и непосредственно связан с вопросом о коллективности руководства».

О конкретных «ошибках Сталина» на пленуме говорили Маленков, Хрущев и, отчасти, Каганович и Микоян. Во-первых, это опала Молотова и Микояна. Выступая на июньском пленуме, Маленков говорил: «Я обязан сказать, и таково наше единодушное мнение, что в выступлении И.В. Сталина на Пленуме ЦК после XIX съезда партии под влиянием клеветнических наветов со стороны вражеских элементов из Министерства внутренних дел была дана неправильная, ошибочная характеристика товарищу В.М. Молотову, которого партия и страна знает десятки лет, как верного и преданного борца за коммунизм, как виднейшего деятеля партии и Советского государства. (Бурные аплодисменты.) Также неправильными мы считаем и замечания, сделанные на том же Пленуме в адрес т. Микояна с обвинением его в нечестности перед партией». Аналогичную позицию занимал и Хрущев: «Вы знаете, что это безо всяких доказательств, это плод определенного возраста и физического состояния человека, в жизни не было того, что он думал». Если начал Хрущев с «благородного дела защиты Молотова и Микояна», но дальше сосредоточился на критике Сталина. «Как могло получиться, что такой человек, как Берия, мог попасть в наши ряды? От недостаточной бдительности нашего ЦК, в том числе и товарища Сталина. Он нашел некоторые человеческие слабости у товарища Сталина, а у кого их нет? И у Ленина, и у Сталина, и у каждого из нас они есть. Он ловко к ним приспособился, ловко их эксплуатировал»

Каганович: «Мы знаем хорошо, что у каждого есть недостатки, были они и у Сталина. И мы, его ученики, не намерены обожествлять и изображать его без недостатков».

Правда, он считал нужным тут же подчеркнуть: «Что мы сейчас должны, безусловно, узаконить Сталина в его правах быть в рядах великих учителей рабочего класса и вести за собой духовно народ».

Кроме критики Сталина, большое значение имеет кадровая политика Берия. Бывший начальник Управления кадров

МВД СССР Обручников давал показания, что: «Берия совершенно игнорировал порядок согласования с ЦК КПСС номенклатурных должностей, и, когда я ему об этом докладывал, он возмущался и в пренебрежительном тоне отвергал всякие попытки убедить его в необходимости согласования… он в присутствии Кобулова, Гоглидзе и других наносил оскорбления, называя меня ослом, ишаком и т. п., подчеркивая, что мы, игнатьевцы, — перегибщики и негодные работники.

Когда я приходил к нему с предложениями сделать представление в ЦК КПСС о назначении или освобождении того или иного номенклатурного работника, он в резкой и пренебрежительной форме заявлял мне, что ему нужно давать проекты приказов, а не представления. Причем, это им говорилось в такой форме, чтобы подчеркнуть его полную независимость от ЦК КПСС. С первых дней его работы в МВД СССР было заметно, что он оторвался от ЦК КПСС и такую же линию намерен проводить во всех периферийных органах МВД…».

Все понимают смысл происходящего. Фраза «согласовать в ЦК» до 1 марта 1953 г. и после имеет совершенно разный смысл. Со Сталиным («в ЦК») необходимо согласовывать все назначения. Но Берия не видит никакого смысла согласовывать свои назначения с Хрущевым, хотя, конечно, знает, что формально юридически это необходимо.

О каких конкретно назначениях идет речь? С возвращением Берия на Лубянку, его заместителями стали С.Н. Круглов, И.А. Серов и Б.З. Кобулов.

1 управление (контрразведка) возглавил генерал-лейтенант Павел Васильевич Федотов, его заместителем стал генерал-лейтенант Судоплатов, полковник Олег Михайлович Грибанов (долгое время был заместителем Гоглидзе в Хабаровске) и полковник Федор Григорьевич Шубняков (проходил по делу Абакумова), но Берия его освободил.

2 управлением (разведка) пока еще руководил Рясной, а заместителями стали генерал-лейтенант С.Р. Савченко и полковник Александр Михайлович Коротков.

3 управление (военная контрразведка) возглавил С.А. Гоглидзе.

4 управление (секретно-политическое) Берия поручил генерал-лейтенанту Николаю Степановичу Сазыкину. В 30-ые гг. он также служил в центральном аппарате НКВД, выдвинулся в 1939 г., стал начальником УНКВД Мол ото вс кой области, затем Молдавии. После войны работал в «атомном проекте». В 1947–1953 гг. — помощник Берия (заместителя председателя СМ СССР). Заместителем Сазыкина стал генерал-лейтенант Дмитрий Гаврилович Родионов. Он был заместителем Мешика, когда тот служил начальником Экономического управления.

5 управление (экономическое) генерал-лейтенант Николай Дмитриевич Горлинский. Он служил в НКВД с 30-ых. После бегства Успенского из Киева был назначен 2-м заместителем наркома внутренних дел УССР. В тот момент 1 заместителем (и временно и. о. наркома) был Амаяк Кобулов. В сентябре 1939 г. наркомом стал Серов, а в августе 1940 г. Горлинского вернули в центральный аппарат. Считается, что у него произошел серьезный конфликт с Хрущевым из-за ареста 2 секретаря обкома в Ворошиловграде. Горлинский руководил УМГБ по Ленинградской области с апреля 1949 г. и проводил аресты фигурантов «ленинградского дела». После ареста Абакумова был снят с должности и четыре месяца находился в подвешенном состоянии. Игнатьев уволил его из МГБ, но Горлинский смог найти работу в «кругловском» МВД заместителем начальника Управления Волжского ИТЛ. Теперь с уходом Игнатьева Берия вернул Горлинского на Лубянку.

6 управлением (транспортное) руководил генерал-майор Петр Павлович Лорент.

7 управление (наружное наблюдение) возглавил генерал-майор Михаил Иванович Никольский. В ЗОые гг. он служил в транспортных отделах. Затем, с приходом Берия, сделал быструю карьеру. Во время войны — начальник Тюремного управления НКВД-МВД. Затем ушел в «кругловское» МВД и вернулся в марте 1953 г.

8 управление (дешифровальная служба) — руководил им по-прежнему И.Т. Савченко.

9 управление (охрана правительства) возглавил генерал-майор Кузьмичев Сергей Федорович. После войны он несколько лет служил заместителем начальника Главного управления охраны МГБ СССР П.С.Власика. Правда, его перевели сначала заместителем начальника УМГБ Брянской области, а в 1952 (после падения Власика) заместителем начальника управления Дубравного лагеря. В январе 1953 г. Игнатьев его арестовал, в марте он был освобожден и назначен начальником управления охраны правительства.

«Хрущевца» А.А. Епишева вернули руководить Одесским обкомом, Н.Р. Миронова назначили заместитель начальника УКР-00 МВД по Киевскому военному округу. Алидин стал только начальником Отдела «П» (спецпоселений) МВД СССР В принципе, уже по этим назначениям видно, что Берия пытался вернуть «профессионалов, которые были его командой в 40-ые». Узел конфликта завязался на Украине.

Став руководителем МВД, Берия наркомом на Украине назначил генерал-лейтенанта Павла Яковлевича Мешика. Этот человек при Ежове служил в 3 отделе ГУГБ СССР при Берия он сделал быструю карьеру в Следственном управлении НКВД СССР. При разделении наркоматов в феврале 1941 г., Берия назначил его наркомом государственной безопасности («меркуловского» накромата) Украины. Правда, всего на несколько месяцев, а потом вернулся в центральный аппарат и Мешик стал руководить Экономическим управлением. Затем СМЕРШ, а с августа 1945 г. по март 1953 г. — Павел Яковлевич заместитель начальника 1-го Главного управления при Совете Министров СССР по режиму секретности — т. е. работал под непосредственным руководством Берия в «атомном проекте». Заместителем Мешика в 1953 г. стал генерал-лейтенант С.Р.Мильштейн.

С 6 сентября 1952 по 16 марта 1953 года МГБ республики возглавлял генерал-майор П.И. Ивашутин, а МВД — генерал-лейтенант Тимофей Авросиевич Строкач. Судоплатов считал, что последний — «хрущевский протеже», которого «в 1941 году уволили из органов за то, что он не сумел вывезти часть архива НКВД, когда немцы окружили Киев». Строкач при Хрущеве действительно стал в июне 1938 года членом ЦК КП(б) — КП Украины. На тот момент он был только начальником 25 погранотряда в Тирасполе. Затем, в марте 1941 его назначают заместителем наркома внутренних дел Сергиенко. Уже весной 1942 года Строкач — начальник Украинского штаба партизанского движения. В 1944 он возвращается на должность заместителя наркома (в тот момент Рясного). Далее, после перевода

Рясного в Москву — нарком УССР в «кругловском МВД». Иными словами, его действительно можно считать «хрущевским протеже», но вряд ли можно говорить о его реальном «увольнении из органов после 1941 г.».

Ивашутин стал заместителем Мешика, что нормально и с точки зрения звания, и с точки зрения опыта. А вот Строкач был направлен руководить УМВД Львовской области, что, кончено, понижение. Вслед за этим, Мешик дал поручение руководителям областных управлений МВД собрать материал о неблагополучном положении дел в Западной Украине.

В изложении Строкача этот эпизод выглядел так: «В апреле с. г. министр внутренних дел Украины Мешик дал мне, как начальнику областного Управления МВД по Львовской области, указание собрать и донести в МВД УССР сведения о национальном составе руководящих кадров партийных органов, начиная от парторганизаций колхозов, предприятий и до обкома партии включительно. Одновременно, Мешик предложил сообщить о недостатках работы партийных органов в колхозах, на предприятиях, в учебных заведениях, среди интеллигенции и среди молодежи». После постановления 1938 г. органы МВД не должны были следить за партийным руководством. «Считая такие указания неправильными, так как органы МВД не должны и не имеют права проверять работу партийных органов», Строкач позвонил по ВЧ лично Мешику и проверил, действительно ли он дал такое указание. Мешик подтвердил, что это его указание, и потребовал ускорить исполнение. «Думая, что Мешик по ошибке или по неопытности дал такое указание, я пытался убедить его, что собирать такие сведения о работе партийных органов через органы МВД недопустимо, — рассказывал Строкач. Мешик обрушился на меня с ругательством и с большим раздражением сказал так: «Тебе вообще наших чекистских секретных заданий нельзя поручать, ты сейчас же пойдешь в обком и доложишь о них секретарю, но знай, что это задание тов. Берия и с выполнением его тянуть нельзя, потрудитесь выполнить его сегодня же».

«Руководствуясь своим партийным долгом», Строкач доложил секретарю обкома партии Сердюку о сложившейся ситуации. По его словам, в тот же день вечером во Львов позвонил Берия и сказал дословно следующее: «Что Вы там делаете, Вы ничего не понимаете, зачем Вы пошли в обком партии и рассказали Сердюку о полученном Вами задании? Вместо оказания помощи Вы подставляете подножку т. Мешику. Мы Вас выгоним из органов, арестуем и сгноим в лагерях, мы Вас сотрем в порошок, в лагерную пыль Вас превратим. И далее т. Берия в состоянии сильного раздражения несколько раз повторил следующее: «Ты понял это или нет, понял, понял? Так вот учти». На мои попытки объясниться по этому вопросу, Берия не стал меня слушать и положил трубку». Действительно ли Берия обещал «сгноить в лагерях» и «стереть в лагерную пыль», мы никогда не узнаем. Телефонный разговор.

Сердюк пытался найти поддержку в Киеве у первого секретаря ЦК КПУ Мельникова, но безуспешно. Биография Зиновия Тимофеевича Сердюка очень показательна: в 1939–1941, 1943–1947 гг. второй секретарь, в 1947–1949 гг. первый секретарь Киевского обкома КП(б) Украины. После ухода Хрущева в Москву: 1949–1951 гг. секретарь ЦК КП(б) Украины, а в 1952–1953 гг. первый секретарь Львовского обкома. То есть, с Мельниковым у него не сложились отношения. Потом, в 1965-м, его отправят на пенсию: «Подгорный, в частности, упрекнул Сердюка в особой близости к Хрущеву и избиении кадров. Сердюк отвел эти упреки, как совершенно необоснованные».

Вернемся к рассказу главного действующего лица этой истории, генерал-лейтенанта Тимофея Амвросиевича Строкача. 12 июня его сняли с должности начальника УМВД и отозвали в Москву. «Мешик, зная о разговоре т. Берия со мною, дважды напоминал мне: «Ну как, попало тебе от т. Берия? Впредь умнее будешь». Далее т. Мешик в издевательской форме говорил мне буквально следующее: «А т. Мельников — секретарь ЦК — плохой чекист. Он тебя как шпиона ЦК сразу выдал, звонит мне и прямо говорит, что Строкач доложил секретарю обкома Сердюку о том, что я, Мешик, собираю сведения о партийных органах. Разве так можно расконспирировать свою агентуру?».

Обратим внимание на дату начала конфликта на Украине — апрель 1953 года. Собственно, перемены готовились даже раньше: «заместитель министра внутренних дел УССР т. Мильштейн… в марте т. г…. мне и т. Ивашутину, бывшему заместителю министра внутренних дел УССР, говорил, что теперь все будет по-новому, партийные органы не будут вмешиваться так, как это было раньше, в работу чекистских органов. Начальники УМВД областей должны и будут независимы от секретаря обкома партии. Генерал-лейтенант Кобулов А. 3. (брат заместителя министра т. Кобулова Б. 3.) также сказал мне: «Вы не учли того, что к руководству МВД СССР пришел т. Берия, и что теперь органы МВД не будут в такой зависимости от партийных органов, как это было раньше. Вы не представляете себе, какими правами пользуется т. Берия. Он решительно ломает все старые порядки не только в нашей стране, но и в демократических странах».

К «демократическим странам» (имеются ввиду, конечно, т. н. «страны народной демократии») мы еще перейдем. А вот, что происходило в «нашей стране»? «Решая проблемы» Украины, Берия активно вмешивался в зону ответственности Н.С. Хрущева. Последние годы именно он отвечал за украинские кадры. Поэтому Хрущев не мог не вмешаться, однако, натолкнулся на отпор Берия.

Судоплатов вспоминает интересный эпизод: «Однажды, зайдя в кабинет к Берии, я услышал, как он спорит по телефону с Хрущевым: Послушай, ты сам просил меня найти способ ликвидировать Бандеру, а сейчас ваш ЦК препятствует назначению в МВД компетентных работников, профессионалов по борьбе с национализмом. Развязный тон Берии в общении с Хрущевым озадачивал меня: ведь раньше он никогда не позволял себе такую вольность, когда рядом были его подчиненные».

Судоплатов не любит Хрущева и симпатизирует Берия, но и он должен признать, что тон министра внутренних дел был «развязным», а поведение «озадачивающим». Понятно, что Берия откровенно издевался над Хрущевым, — о какой «борьбе с национализмом» идет речь? Наоборот, хрущевские кадры обвинялись в неумении «решать проблемы». В Москве готовилась украинизация кадров. Ротация, инструментом которой должен был стать МВД. Неясно, правда, основным или вспомогательным…

Судоплатов дает свою интерпретацию событиям. Он признает, что «Мешик не ладил с партийными руководителями Украины Сердюком и Шелестом». Но ищет этому совершенно прозаические причины: «Сердюк пытался отобрать у МВД дом, использовавшийся под детский сад для детей сотрудников министерства — он облюбовал этот особняк во Львове для себя и своей семьи. Сердюк послал своего помощника в детский сад, а Мешик выставил охрану. Шелест, в то время секретарь Киевского обкома партии, взял в свое пользование для охоты катер пожарного надзора и не вернул. Об этом Мешик доложил в МВД и правительство».

Правда, упоминает и более показательные детали: «Хотя на заседании украинского ЦК принято было говорить по-русски, Мешик позволил себе дерзко обратиться к присутствующим на украинском языке, порекомендовав шокированным русским, включая первого секретаря ЦК Мельникова, учить украинский язык… Мешик с гордостью рассказывал мне об этих эпизодах, свидетельствовавших, по его словам, о правильной линии в национальной политике. Я сказал ему, что он дурак, если вступает в конфликты с местной властью».

Вряд ли Судоплатов не понимает, что происходило на самом деле. В этом конфликте следует выделить три аспекта, два из которых очевидны были и для современников, а третий, вероятно, тоже, но они о нем не говорили.

Во-первых, Берия действительно предлагал пересмотр всей сталинской национальной политики, которая сложилась в 30–40 ые гг.

Во-вторых, Берия и его сторонники акцентировали внимание на том, что инициатива перемен происходит не от партийных органов, а от советских. Точнее от МВД.

Кстати, одновременно он искал контактов с руководителями подполья. «В это время Берия… распорядился о доставке в Москву сестер Бандеры, сосланных в Сибирь. Здесь их поселили на явочной квартире, где они находились под домашним арестом, и Музыченко должен был убедить их передать Бандере в Германию послание, чтобы вынудить его пойти на встречу с нашим представителем»..

Попытка изменить национальную политику и сформировать «контролируемое подполье» была сделана и в Литве. По рассказу Снечкуса, националистическим «подпольем руководит капитан литовской буржуазной армии Жемайтис, избранный в президенты Литвы. Так и величали его президентом Литвы…». В этой ситуации новый хозяин Лубянки «приказывает привезти Жемайтиса в Москву для личного допроса в четверг… После допроса Жемайтиса Берия делает такое предложение, чтобы с помощью Жемайтиса создать подпольную националистическую организацию».

Все это совершенно вписывается во взгляды Берия: акцент на борьбу против великодержавного шовинизма и стремление ограничить роль партийных органов. Как мы узнаем, что именно в это время руководители украинского и литовского подполья в ГУЛАГе организуют забастовки и требуют освобождения.

Но есть и третий аспект, и возможно, не менее важный. Это был удар лично по Хрущеву. И дело не только в том, что в процессе перемен создавалось положение, при котором Первый секретарь ЦК отодвигался на второй план. Дело в том, что Берия подвергал критике политику партии на Украине, а это был тот регион, который патронировал лично Хрущев. Берия ведь не в Закавказье предлагал перемены. Иными словами, он «нагло и дерзко» вторгался на чужую территорию. Более того, критикуя политику партии на Украине он, конечно, критиковал и лично Хрущева: ведь именно он проводил эту политику до декабря 1949 г., а затем ее продолжили его преемники: Коротченко и Мельников. Иными словами, «ошибки партийных организаций на Украине» — это ошибки Хрущева. Снятие Мельникова — пролог к отставке Хрущева.

Фаворит Сталина отлично понимал, против кого направлен удар. Берия «сфабриковал документ о положении дел в украинском руководстве. Первый удар, из числа им задуманных, он решил нанести по украинской парторганизации, — рассказывал Хрущев. — Я полагал, что он развивал это дело с тем, чтобы втянуть туда и мою персону. Он собирал нужные ему материалы через Министерство внутренних дел УССР и начал втягивать в подготовку дела начальников областных управлений МВД». Более того, проблемы на Украине начались уже в апреле месяце — то есть, замысел Берия избавиться от Хрущева стал ясен последнему почти сразу. Почему же новый хозяин Лубянки был уверен, что сможет удержать ситуацию под контролем?

 

«Мятеж в Архипелаге»

Мы, украинские политические заключенные карагандинских и норильских спецлагерей, воспитанные и закаленные в рядах ОУН-УПА, а потом и в лагерной борьбе, внесли свой посильный вклад в дело свержения большевистского строя.

Евгений Грицюк

По мнению авторов сборника «Реабилитация: как это было», именно восстания заключенных в Горном лагере в Норильске, в Речном лагере в Воркуте, в Степлаге, Унжлаге, Вятлаге, Карлаге и других островах архипелага ГУЛАГ привело руководство СССР к пониманию того, что «прежними методами оно вряд ли сможет удержать страну в повиновении и сохранить режим в условиях тяжелого материального положения населения, низкого уровня жизни, острых продовольственного и жилищного кризиса… при неблагоприятной обстановке, восстания могли стать детонатором больших социальных потрясений».

Примерно 30 лет назад я прочитал «Архипелаг ГУЛАГ» и, как и многие читатели, был под впечатлением рассказа великого писателя о «волынке» в Песчанлаге, о забастовке в Воркуте и о борьбе за свободу заключенных Кенгира.

Спустя 15 лет я разговорился на эту тему со своим тестем, Иваном Константиновичем Панаиотиди, крымским греком и ветераном Великой Отечественной войны. 22 июня 1941 года он встретил рядовым Красной Армии на западной границе. Потом было отступление с боями к Днепру, «киевский котел» и немецкий плен. Панаиотиди дважды делал попытки побега. Первый раз из эшелона, но его догнали и чуть не убили, второй раз уже из лагеря в Волыни. В 1944 г. он снова вступил в Красную Армию, но в 1945 г. его арестовали. И.К. Панаиотиди отбывал срок на шахтах под Воркутой, а в 1956 г. его реабилитировали.

Сообразив, что тесть, видимо, был очевидцем событий, я стал расспрашивать его о событиях лагерной жизни. Его рассказ меня удивил — И.К. Панаиотиди убежден, что «волынка», о которой писал Солженицын, была провокацией, организованной офицерами МВД, что бы доказать необходимость сохранения лагерей. «Из Казахстана привезли несколько эшелонов бандеровцев, чтобы они устроили забастовку. Заключенные знали, что это провокация — об этом между собой много говорили», — уверено утверждал он.

У меня долго не было однозначного ответа на этот вопрос, я стал искать мемуары других очевидцев событий и выяснил, что как минимум в одном тесть прав: заключенные об этом действительно много говорили. У историков нет пока однозначного решения этой проблемы. Попробуем разобраться в событиях того времени подробнее.

В чем причины отказа от применения принудительного труда в середине 1950-х гг.? Диктовалось ли это решение экономическими или скорее политическими («борьба с культом личности» и т. п.) мотивами? На этот вопрос есть разные ответы.

Ряд исследователей делают акцент на том, что в начале 1950-ых гг. руководители системы пришли к пониманию экономической неэффективности системы. Все попытки министра С.Н. Круглова создать систему материального стимулирования труда заключенных, по сути, так и не дали результата. Так, Н. Верт рассказывает о т. н. «проекте Мамулова». В 1951 году генерал-лейтенант «бериевец» Мамулов, заместитель министра внутренних дел, предложил перевести 75 % заключенных в статус «спецпереселенцев». Они были бы принудительно прикреплены к одному месту (без права передвижения) и работали на тех крупных государственных предприятиях, которые занимались добычей природных ископаемых в наиболее суровых с климатической и природной точек зрения частях страны. «Кризис ГУЛАГа начала 1950-х гг. проливает новый свет на волну амнистий после смерти Сталина: основания для них имели не только исключительно политическую, но также — и даже более всего — экономическую природу».

В первые месяцы 1951 г. руководство ГУЛАГа констатировало резкое увеличение числа случаев организованного сопротивления лагерной администрации (Каргопольлаг, Ивдельлаг, Краслаг, Сахалинлаг и др.), убийств лагерных работников (или попыток к ним), избиений надзирателей. Одновременно были зафиксированы случаи разложения целых лагерей, их своеобразная «оккупация» криминальными группировками.

«Каждое утро приходишь на работу и начинаешь читать шифровки и сообщения: в одном месте — побег, в другом — драка, в третьем — «волынка». Вы думаете, что в этом нет ничего особенного, а это приводит к дезорганизации работы Министерства» — сетовал министр Круглов в 1952 году.

Кажется, однако, что и заключенные, и их лагерное начальство, и современные историки отлично знают о том, как можно «решить эту проблему». В 1937–1938 гг. была физически ликвидирована «проблемная» часть заключенных — тогда в лагерях было уничтожено более 30 тыс. заключенных. Уничтожение тех, кто сопротивляется, могло сразу, с одной стороны, и убрать из лагерей т. н. «паразитические контингенты», и припугнуть тех, кто остался. Что мешало Сталину повторить эту меру? Те же исполнители, что и в конце 1930-х гг., были на своих местах: по подсчетам Н. Верта, их было до 80 %.

Для того чтобы правильно оценить ситуацию, надо учесть еще одно обстоятельство: в начале 1950-ых лагеря оказались перед угрозой взрыва, который некоторые исследователи склонны интерпретировать как восстание.

Вспомним, что в 1937–1938 гг. «кулацкая операция» началась как превентивная мера, никакой реальной угрозы социального протеста не было. Несмотря на это, органы НКВД действовали, как будто столкнулись с чрезвычайной ситуацией и в лагерях, и на свободе. Сейчас все было наоборот: возникла реальная угроза социального протеста — почему же реакция была иной? Кажется, что изменился политический замысел руководителей спецслужб. Вернемся к проблеме «роли бандеровцев в развале ГУЛАГа».

Украинское националистическое подполье в лагерях стало формироваться в 1946–1947 гг. Спецоперации НКВД в Западной Украине привели к тому, что в заключении оказались десятки тысяч (по некоторым оценкам более 100 тыс.) бойцов и активистов ОУН — УПА. Украинские националисты были идейными противниками Советской власти, понимали, почему и за что они лишены свободы. Кроме того, они обладали специфическими навыками жизни в подполье, не боялись крови и отличались жестокостью. История борьбы бандеровцев в ГУЛАГе, которая окончилась восстаниями 1953–1954 гг., можно описать, как серию последовательных шагов.

Шаг 1. Дубровлаг. Солженицын пишет, «у нас (в Песчаном лагере. — Л. Н.) это началось с приезда Дубовского этапа — в основном, западных украинцев, ОУНовцев. Для всего этого движения они повсеместно сделали очень много, да они и стронули воз. Дубовский этап привез к нам бациллу мятежа. Молодые, сильные ребята, взятые прямо с партизанской тропы, они в Дубовке огляделись, ужаснулись этой спячке и рабству — и потянулись к ножу.

В Дубовке это быстро кончилось мятежом, пожаром и расформированием. Но лагерные хозяева, самоуверенные, ослепленные (тридцать лет они не встречали никакого сопротивления, отвыкли от него) не позаботились даже держать привезенных мятежников отдельно от нас. Их распустили по лагерю, по бригадам. Это был прием ИТЛ: распыление там глушило протест. Но в нашей, уже очищающейся, среде распыление только помогло быстрее охватить всю толщу огнем.

Новички выходили с бригадами на работу, но не притрагивались к ней или для вида только, а лежали на солнышке (лето как раз!) и тихо беседовали. Со стороны в такой момент они очень походили на блатных в законе, тем более, что были такие же молодые, упитанные, широкоплечие».

Шаг. 2. Песчаный.

В июне 1951 года органами МВД и МГБ в лагере была раскрыта подпольная группа о заключенных-оуновцев… «Указанная группа ставила своей задачей выявление среди заключенных агентуры органов МД-МГБ и физическое ее уничтожение, а также подчинение лагерного населения своему влиянию». Было убито 12 осведомителей и 49 заключенных из числа лиц, работавших «в низовой лагерно-производственной обслуге. «Западники» обычно отказывались идти на вербовку, а если и шли, то становились «двойниками». 22 января 1952. — Л.Н. «в Экибастузском лагерном отделении оуновцами была организована массовая волынка заключенных, сопровождавшаяся антисоветскими выкриками и требованиями об ослаблении режима для особого контингента».

Что именно произошло, мы знаем, во-первых, по рассказу Александра Исаевича Солженицына в «Архипелаг ГУЛАГ», который, как известно, был участником тех событий. Существуют также воспоминания Панина, Левенштейна и известного оппонента Солженицына Семена Бадаша. Общий ход событий у мемуаристов один, но есть различия в важных деталях, которые для нашего исследования не имеют решающего значения. Протестующие предъявили свои требования, которые по свидетельству Бадаша, содержали семь пунктов:

«1. Судить открытым судом виновников расстрела зэков в зоне лагеря («волынку» спровоцировала стрельба охраны, которая пыталась остановить штурм БУРа. — Л.Н.).

2. Снять номера с одежды.

3. Начать оплачивать наш бесплатный рабский труд.

4. Установить строгий 8-часовой рабочий день.

5. Снять все ограничения, включая переписку.

6. Освободить всех зэков из БУРа.

7. Прекратить закрывать бараки на замки».

После «волынки» из лагеря стали вывозить в другие лагеря «наиболее опасный элемент». В результате семена бунта стали распространятся в другие лагеря. По справедливому наблюдению Козлова, «организованное западно-украинское националистическое подполье (вместе с литовским подпольем) всходило на дрожжах Песчаного лагеря».

Шаг 3. Камышлаг. Впервой половине 1952 г. начальник Г.А. Марин доложил, что из Песчаного лагеря в Камышлаг прибыло две группы бандеровцев численностью 1500 человек. Оуновцы создали свой штаб, включающий «службу безпеки», службу техники и боевые группы, группы политвоспитания и материального обеспечения. Служба безпеки в контакте со старшими бараков следила за заключенными на предмет контактов с лагерной администрацией. Служба политвоспитания рассказывала о надвигающейся войне с США. Кроме того, были установлены связи со ссыльными «западниками» в Кемеровской области.

Шаг 4. Горный

В октябре 1952 г. из Песчаного прибыло 1200 заключенных, которые еще в эшелонах создали свой штаб сопротивления. «В первое время заключенные, прибывшие из Караганды, старались захватить командные должности в лагерных отделениях, устроиться в хозяйственную обслугу и тем самым активно направлять массу заключенных против лагерной администрации…».

Речь идет о прибытии активных участников и руководителей «экибастузской волынки». Очень выразительную характеристику планов организаторов оставил руководитель забастовки в 4 отделении Грицяк: «Меня всего охватила идея организации всегулаговской политической забастовки… Но, несмотря на все мое увлечение идеей, я отклонил ее, как неисполнимую, а вместо этого предложил провести такую забастовку в одной только нашей зоне. Со временем это движение могло бы распространиться цепной реакцией по всему ГУЛАГу». Иными словами, он и другие участники экибастузской «волынки» прибыли в Норильск с твердым решением продолжить борьбу.

Поводом к протесту послужило несанкционированное применение охраной оружия 25–26 мая: 25 мая: «за неподчинение охране при конвоировании был убит один заключенный 4-го лагерного отделения», а 26 мая «при переговорах с соседней женской зоной с заключенным 5-го лаготделения было незаконно применено орудие, в результате 7 заключенных 5-го лагерного отделения были ранены».

По мнению сотрудников лагеря, «волынка» началась «в результате разнузданной пропаганды заключенных бандеровцев». 4 июня к акциям протеста присоединились заключенные 3-го лагерного отделения — каторжане. Несколько сот человек сломали деревянный забор, отделяющий штрафной барак от жилой зоны, и освободили 24 заключенных. При освобождении произошло столкновение с охраной, которая в ответ применила оружие. В результате 5 заключенных было убито (все в прошлом боевики УПА) и 14 ранено. К «моменту приезда Московской комиссии МВД СССР, т. е., 5 июня с. г., в пяти лагерных отделениях Горного лагеря, за исключением 2-го лагерного отделения, заключенные на работу не выходили и лагерной администрации не подчинялись».

Заключенные выдвинули требования, которые были близки к экибастуззским, но содержали новый («политический») пункт:

1. Пересмотреть все заочные, незаконные постановления Особого совещания МГБ, пересмотреть незаконные приговоры военных трибуналов и освободить всех, заключенных по ним.

2. Снять позорные, унижающие честь и человеческое достоинство номера с одежды заключенных.

3. Разрешить переписку с родными и близкими без ограничения (нам полагалось 2 письма в год).

4. Сократить рабочий день до восьми часов.

5. Ввести «зачеты» — систему, существовавшую в обычных лагерях, где день работы засчитывался за два дня заключения.

6. Ввести оплату труда (вместо бесплатного рабского труда за скудную еду).

7. Разрешить свидания с родными.

8. Разрешить чтение газет и журналов.

9. Судить и наказать виновников убийства ни в чем не повинного заключенного 3 мая у лагерной вахты.

Новым, конечно, было требование пересмотра дел. Можно уверенно утверждать, что именно оно было главным требованием протестующих. Большую роль в выдвижении этого требования сыграла смерть Сталина и «бериевская амнистия». Точнее, сами зеки называли ее «ворошиловской», потому что на постановлении Верховного Совета стояла подпись К.Е. Ворошилова. Собственно, и руководство лагеря отлично понимало, что в числе основных причин забастовки было то, что «прошедшая амнистия не коснулась заключенных Горного лагеря». Черные флаги с лозунгом «свобода или смерть» — символ забастовки — очень точно отражали суть происходившего.

Из Москвы прибыла комиссия во главе с полковником Михаилом Васильевичем Кузнецовым. Комиссия Кузнецова пошла на ряд уступок: большинство требований удовлетворили, рабочий день установили в 9 часов. По поводу же главного требования Кузнецов сообщил, что дела будут пересмотрены и находятся в стадии рассмотрения. Переговорами удалось временно стабилизировать ситуацию в 1,4, 5, и 6 лаготделениях.

Но 26 июня волнения возобновились, и через четыре дня в 5 лаготделении события приняли наиболее драматический характер. Организаторы «волынки» вывесили на жилых бараках черные флаги и приготовилось к сопротивлению. Как можно понять, среди тех, кто остался в жилой зоне, были разногласия. Часть была готова подчиниться, другая — решила продолжать борьбу за свободу. «Заключенные вооружились заранее подготовленными ими топорами, ножами, железными прутьями, камнями, кольями, и толпой стали надвигаться на солдат», затем «толпа заключенных в количестве более 500 человек с шумом, свистом, нецензурной бранью и возгласами «ура» набросились на солдат и, сломав установленные таблички запретной зоны, оттеснила солдат и приблизилась к ним на расстояние 2–3 метра». В этот момент солдаты открыли огонь на поражение. В результате столкновения со стороны заключенных убито 11 человек, 14 человек были тяжело ранены, из которых 12 умерли, еще 22 человека были легко ранены. Два солдата получили удары тяжелыми предметами в область головы и 5 солдат получили ушибы. Дольше всех держались каторжане 3-го лагерного отделения, забастовка которых прекратилась только 22 июля 1953 г.

Шаг 5. Речной

«Волынку» подтолкнула амнистия и прибытие в феврале 1953 года в Речлаг заключенных из Камышлага — «все бывшие украинские националисты, в числе их бывшие руководители районных, кустовых, подпольных националистических органов». Камышлаговцы всюду стали распространять слухи о том, как они у себя систематически отказывались от работы, как все саботировали, устраивали забастовки, избиения, убийства. Далее с июля стали появляться листовки с призывом к борьбе за свободу.

19 июля заключенные лагерного отделения № 2 отказались выйти на работу и потребовали прибытия к ним начальника Управления лагеря и прокурора. Прибывшим начальнику Управления лагеря и прокурору заключенные заявили, что они свои требования им излагать не желают, так как на месте их вопросы решить все равно никто не может, и они никому не доверяют, поэтому требуют приезда в Воркуту представителей Правительства и ЦК КПСС.

Подтекст этого требования был в том, что главными инициаторами «волынки» были зеки, прибывшие из Песчаного, которым объявили, что они получат свободу. К 29-му июля в 6-ти лагерных отделениях отказывались выходить на работу 15604 заключенных.

29 и 30 июля прибывшей из Москвы Комиссией МВД СССР во главе с заместителем министра МВД СССР генералом армии Масленниковым И. И. были проведены переговоры с заключенными во всех бастующих лагерных отделениях.

В ходе переговоров комиссией отмечено, что «организаторы саботажа в лагерном отделении № 10 вели более дерзко и вызывающе». Их основное требование — немедленно решить вопрос о массовом пересмотре дел и об освобождении из лагеря всех заключенных. В то же время, параллельно с переговорами комиссией МВД, разработан план операций по ликвидации забастовки и «изъятию организаторов саботажа» в каждом лаготделении.

Дольше всех продолжалась борьба на шахте № 29. 1 августа 1953 года в 10 утра начальник Управления лагеря Деревянко призвал заключенных прекратить сопротивление и «разъяснил об ответственности заключенных, если они будут продолжать беспорядки». Заключенным, не желающим поддерживать саботажников, было предложено выходить за зону через центральную вахту. В жилую зону было введено 50 надзирателей, увидев это, забастовщики стали ломать забор и, используя доски как щиты, вытеснили надзирателей из жилой зоны.

Приближение бастующих к выходным воротам на расстояние 5 метров было расценено комиссией как факт «явного прорыва за зону», и была дана команда на применение оружия: «Автоматчики на выход». По этой команде с вышек по заключенным ударили пулеметы, заблаговременно туда поднятые. За пулеметами были офицеры МВД. При применении оружия (по официальным данным МВД) было убито 42 и ранено 135 заключенных, из них 83 человека ранены легко.

Шаг 6. Степлаг.

Как уже говорилось выше, в течение февраля-апреля 1952 года в Степной прибыло из Песчаного 632 зека «из числа бандитско-повстанческого элемента в подавляющем большинстве бывшие украинские националисты». Они попытались установить связь с оуновцами в Степном, «заключенные сожалели, что мало сделали в Экибастузе и надеялись на повторение в Степном», считали, что «дело пойдет и наведем порядок наш».

Восстание в Кенги ре, где располагалось управление Степлага, подробно описано в самых разных исследованиях, поэтому в данном случае я сделаю акцент, прежде всего, на роли в восстании украинских националистов. В забастовке приняли участие заключенные двух мужских и одного женского лагерных пунктов, в которых содержались 5392 заключенных, из них 43 % женщин. Основную массу заключенных в лагерном отделении (72 %) составляли осужденные за измену Родине и другие тяжкие преступления (оуновцы, прибалтийские националисты).

«Заключенные разгромили следственный изолятор и штрафной барак, из которых освободили 252 человека подследственных и подлежащих отправке на тюремный режим, захватили хоздвор с базисными складами продовольствия и вещевого имущества, хлебопекарней, механической и другими производственно-хозяйственными мастерскими. Угрожая расправой, заключенные заставили администрацию и надзорсостав покинуть зону и прекратили выходить на работу».

Был сформирован центр забастовки, который выдвинул свои требования. Главное — приезд для переговоров члена Президиума ЦК. Вместе с тем, заключенные готовились к защите от действий войск МВД. «Проведенная прибывшей на место комиссией МВД СССР и Прокуратуры СССР разъяснительная работа по склонению заключенных к прекращению неповиновения положительных результатов не дала». Часть заключенных считала, что продолжение сопротивления не имеет смысла, но их было меньшинство. «Волынка» продолжалась 40 дней. Как уже говорилось, забастовщики создали комиссию, во главе которой стоял бывший офицер Красной Армии Капитон Кузнецов. «Вошли ли в эту Комиссию главные, подлинные вдохновители восстания? — задает сам себе вопрос Солженицын и дает ответ — Очевидно, нет. Центры, а особенно украинский (во всем лагере русских было не больше четверти), очевидно, остались сами по себе».

По его мнению, вся деятельность Кузнецова контролировалась тайным украинским центром: «два телохранителя — два огромных украинских хлопца, все время сопровождали Кузнецова, с ножами на боку. Для защиты? Для расплаты?» Сам Кузнецов считал, что для контроля за ним. Главными своими оппонентами он считал «конспиративный центр, возглавляемый одним из заядлых сотрудников УПА в прошлом Келлером Михаилом по кличке «Жид» и «его союзником из преступного мира в прошлом и ярого ненавистника советского строя и карательных органов — Слученковым по кличке «Глеб».

26 июня 1954 г. введенными в зону лагерного отделения войсками «был восстановлен порядок». Для подавления восстания в зоне использованы 5 танков и 1600 солдат. «…За две минуты до начала операции нами объявлено по радио о вводе в зону войск и танков с целью разрушения баррикад и дачи возможности беспрепятственного выхода за зону заключенным, нежелающим поддерживать неповиновение…» Учитывая, что атака танков началась в 3.30 ночи, конечно, желающим покинуть зону заключенным было трудно сделать это «за две минуты». В лаготделении возникла паника. Вместе с тем, часть забастовщиков решила не сдаваться без боя. «Сопротивление войскам было оказано заключенными, забаррикадировавшимися в шести бараках, и группой женщин, и мужчин, сосредоточившихся на улице женской зоны [в количестве] до 500 человек». Заключенные были вооружены самодельными саблями, пиками, ножами, топорами и самодельными гранатами.

При сопротивлении со стороны заключенных применялись самодельные гранаты, пистолеты, пики и железные прутья и камни. В связи с активным сопротивлением, войсками из пушек и танков был открыт огонь холостыми снарядами, активно применялись ракеты, а по сосредоточившейся толпе [в] женском лагерном пункте — ракеты, конвойно-караульные собаки. По нападающим на солдат с целью их уничтожения и завладения оружием офицерами и командирами отделений применялся прицельный огонь из пистолетов и карабинов. Число погибших при штурме заключенных составило 37 чел., раненых 61, из них 9 скончались.

Вернемся к вопросу о провокации офицеров МВД при организации восстаний. Одним из руководителей забастовки в Речном был Колесников Виктор Демьянович. Он родился 1918 г. в селе Алексеевка Травинского района Астраханской области, русский, из рабочих. 12 марта 1953 года он был осужден военным трибуналом войск МГБ Московской области по статье 17-58-8, 58–10 ч.1, 95 ч.2 и 182 ч.1 УК РСФСР на 25 лет ИТЛ, после чего отбывать меру наказания прибыл в Речлаг. Среди заключенных пользовался большим авторитетом, как бывший «подполковник авиации».

На самом деле, Колесников действительно в прошлом подполковник, но служил он не в авиации, а в центральном аппарате МГБ (отделе кадров Главного управления милиции). «По службе характеризовался положительно, антисоветски настроен не был». Дальше в январе 1953 года он совершает странный поступок: «руководствуясь личными мотивами, написал анонимное письмо в адрес министра ГБ о незаконном хранении оружия. В письме Колесников изложил террористические намерения в отношении одного из руководителей КПСС и Советского Правительства, а также возводил антисоветскую клевету. Изложенные в письме факты Колесников приписал сотруднику МГБ, обвинив его в этих тяжких преступлениях». Иными словами он, вроде бы, написал Игнатьеву донос на сослуживца, получил за это 25 лет в особом лагере (за ложный донос?). Именно в период пребывания Колесникова в Речлаге и произошла забастовка. «Антисоветски настроенные заключенные… в целях сокрытия своей антисоветской деятельности, а также добиваясь удовлетворения своих незаконных требований, выдвинули кандидатуру Колесникова на должность председателя т. н. «Комитета», как человека нового в лагере и авторитетного среди заключенных». Вот так — «нового в лагере», но уже «авторитетного»!

Сразу после окончания событий, уже 31 октября 1953 года определением Военной коллегии Верховного Суда СССР дело по обвинению Колесникова было прекращено, и он вышел на свободу.

Конечно, в жизни бывает всякое. Может быть, что в январе 1953 за донос арестуют, а в марте за это дадут 25 лет в лагере особого режима. И не простому смертному, а подполковнику МГБ. И он сразу окажется в нужное время и в нужном месте. «Из Казахстана привезли несколько эшелонов бандеровцев, чтобы они устроили забастовку». И осужденный чекист, которого зеки почему-то считали летчиком, сразу оказывается прямо в центре забастовки, одним из руководителей забастовочного комитета. А сразу после подавления забастовки его освобождают. Однако, все это слишком похоже на операцию внедрения агента. Но тогда кто и зачем внедрил подполковника МГБ в руководство забастовкой зеков?

Вернемся к истокам событий. Начальником Песчаного был генерал-лейтенант Василий Тимофеевич Сергиенко. Мы уже сталкивались с этим именем. 10 июля 1939 года следователь, ст. лейтенант ГБ Сергиенко составил постановление, на основании которого бывший нарком Николай Иванович Ежов обвинялся в заговоре. Сергиенко, готовя этот документ, был старшим следователем следственной части. Через два месяца он станет майором ГБ (из старшего лейтенанта!) и начальником следственной части (!). В августе 1941 он, уже в должности наркома внутренних дел УССР (!), получит звание комиссара ГБ 3-го ранга.

В этот момент у него произошел конфликт с Хрущевым: «Сергиенко был наркомом внутренних дел УССР. Такой длиннющий и хитрый человек. Оборотистый человек. Потом оказалось, что это был очень нечестного склада, коварный человек. В Киеве сложилась тяжелая обстановка, и мы вынуждены были перенести штаб Юго-Западного фронта в Бровары. Мы сделали это вместе с командующим войсками. И вдруг я получаю телеграмму от Сталина, в которой он несправедливо обвинял нас в трусости и угрожал, что «будут приняты меры». Обвинял в том, что мы намереваемся сдать врагу Киев. Сталин верил своим чекистам, считал, что они безупречные люди. В телеграмме, конечно, ссылки на них не было. Но я убежден, что никто не мог сделать это, кроме Сергиенко. Это была подлость!».

В исследовании Петрова приводится крайне интересная справка: «при приближении немцев к Киеву он (Сергиенко — Л.Н.) не обеспечил своевременную эвакуацию аппарата НКВД УССР, в результате чего, около 800 сотрудников оказались в окружении, многие попали в плен, погибли или пропали без вести. Сам Сергиенко проявил «растерянность и трусость». Будучи в окружении, заявил работникам НКВД: «Я вам теперь не нарком и делайте, что хотите». Отделился от группы работников НКВД УССР 13.10.41 и до 21.11.41 проживал в Харькове на оккупированной территории. Затем самостоятельно вышел из окружения и появился в расположении советских войск. Из обнаруженных впоследствии документов гестапо видно, что немцы разыскивали бежавшего военнопленного Василия Сергиенко 1902 года рождения. По показаниям Абакумова, хорошо относившийся к Сергиенко Берия взял его под защиту и Сергиенко не был подвергнут проверке, положенной для окруженцев. Однако, органам НКГБ стало известно, что в оккупированном Харькове Сергиенко посещал родственников, открыто появлялся в людных местах. После освобождения Харькова хозяйка квартиры, где проживал Сергиенко, погибла при сомнительных обстоятельствах.

Конечно, странная история со всех точек зрения. Берия действительно поддерживал Сергиенко (после дела Ежова?) и назначил его в октябре 1943 г. наркомом внутренних дел Крымской АССР. Именно при Сергиенко прошло выселение из Крыма татар, греков.

После реорганизации 1946 года Сергиенко перешел в «кругловский» МВД и стал начальником сначала Дубравлага, а с 14 января 1952 — Песчаного лагеря. Через неделю 22 января началась «волынка».

Кажется странным совпадением, что «вместе с бациллой мятежа» прибыл в Песчаный и генерал-лейтенант Сергиенко, который пользовался доверием Берия. И дальше сразу все вспыхнуло и здесь.

Иными словами, если согласиться с оценкой, что «организованное западно-украинское националистическое подполье всходило на дрожжах Песчаного лагеря», то, кажется, надо сделать две поправки: все началось не в Песчаном, а еще годом раньше, в Дубровлаге, и у этого «пирога» есть «повар» — генерал-лейтенант Василий Тимофеевич Сергиенко. Хотя, вряд ли ему принадлежит рецепт.

Следующий этап событий, как мы помним, — Норильское восстание. О том, что начало «волынки» было спровоцировано, сейчас хорошо известно из статьи А. Макаровой и воспоминаний Грицяка. Они ссылаются на текст из жалобы заключенного 1-го лаготделения Горлага И.С. Касилова о подготовке провокационного мятежа и о заключенном Ставре Георгиевиче Вольяно, случайно раскрывшем план провокации: «…примерно 9 мая 1953 года з/к Вольяно был посажен в ШИЗО. Находясь в изоляторе, Вольяно каким-то образом узнал о том, что в этом изоляторе находится группа заключенных, завербованных работниками оперативного отдела для производства… «волынки». Эта группа получила инструктаж от работников оперативного отдела и администрации лагеря, как и когда начинать так называемые «массовые беспорядки». 22 мая з/к Вольяно был выпущен из ШИЗО, отсидев срок. Надо заметить, что в это время, т. е., между 20 и 25 мая, из всех штрафных изоляторов и БУРов Горного лагеря были выпущены ранее содержавшиеся в них, чтобы эта озлобленная и завербованная масса смогла начать беспорядки. Так как с Вольяно я был очень хорошо знаком по двухгодичному пребыванию в одной бригаде, то при встрече на руднике «Медвежий ручей» Вольяно сказал мне: «Иван, готовится ужасное дело. Люди, которым все верят (кому это все верят и кто такие, которые верят, я не знал), завербованы опер-отделом, чтобы подвести массу заключенных под расстрел». Я был чрезвычайно поражен этим, т. к. до этого не подозревал, что в лагере что-то готовится. Услышав об этом, я посоветовал Вольяно, чтобы он оповестил заключенных… Вольяно страшно перепугался и начал упрашивать меня, чтобы я никому ничего не говорил об услышанном, т. к. в противном случае нас немедля убьют… Уже 26–27 мая в жилую зону 1-го лаготделения были занесены 200 ломов и топоров, чтобы устроить страшную резню. Но благодаря тому, что некоторые лагерники поняли провокацию, резни не произошло. Причем, весьма интересно отметить, что вокруг зоны срочно была выставлена дополнительная охрана (солдаты стояли на расстоянии 10 метров друг от друга), чтобы во время резни заключенные не могли выскочить за зону. 1 июня в производственной зоне рудника «Медвежий ручей» группой в шесть человек, одетых в бушлаты с номерами, была предпринята попытка взорвать главный трансформатор на ГПП, питающей электроэнергией рудник «Медвежий ручей» и рудник 3/6. Когда же заключенные, заметившие диверсантов, хотели поймать их, тогда эта группа пустилась наутек и была пропущена сквозь колючую проволоку. Часовой, стоявший на вышке, огня не открыл…»

Как написал в своей жалобе в Верховный суд РСФСР Иван Стефанович Касилов в декабре 1954 года, «Вольяно Ставр, считавший полковника Кузнецова истинно приехавшим для наведения порядка, написал этому Кузнецову план-предложение быстрейшей аннуляции норильских беспорядков, в котором указывал также, что подлинными виновниками их возникновения являются некоторые работники из оперотдела и администрации Горлага. Но на лагпункте «Купец» оперативным отделом было устроено так, что всякая бумажка или жалоба, которая кем бы то ни было направлялась Кузнецову или другим членам московской комиссии, сперва проходила через руки определенной группы провокаторов из числа заключенных, завербованных оперативным отделом, которые, прочтя бумагу, решили, как им поступить с написанным. Таким образом, документ Вольяно Ставра попал в руки этих людей, и они сразу же повесили Вольяно, а с ним и Быковского, как неразлучного товарища Вольяно по совместному пребыванию на лагпункте «Купец» и коллегу по наведению порядка в 1-м лаготделении Горлага в период так называемой «волынки».

В тексте записки упоминается руководитель московской комиссии полковник Кузнецов. По воспоминаниям Грицяка, он заявил заключенным: «Москве стало известно про беспорядки, которые творятся в Норильске, в том числе, и в вашем 4 м лаготделении. Для того, чтобы выяснить положение на месте, Москва откомандировала сюда Правительственную Комиссию. Председателем комиссии назначен я, полковник Кузнецов, начальник Тюремного управления МВД СССР, личный референт Лаврентия Павловича Берии».

Это подчеркнутое — «личный референт Лаврентия Павловича Берия» можно было бы списать на случайную оговорку. Но и другие источники подчеркивают, что Кузнецов представлялся именно так. Более того, он специально подчеркивал, что «для того, чтобы разобраться в сложившейся обстановке — Первый Заместитель Председателя Совета Министров СССР и Министр Внутренних Дел ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ БЕРИЯ уполномочил нашу комиссию лично и детально разобраться и принять необходимые решения». Раньше так говорили только о «воле товарища Сталина». Кузнецов не преувеличивал свой статус, он действительно был личным представителем Берия: в 1944–1946 гг. он был офицером для особых поручений при наркоме внутренних дел СССР.

Заместитель директора Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ) В.А. Козлов убежден, что уступки, на которые пошла комиссия Кузнецова, безусловно были согласованы еще в Москве. «Берия, напутствуя своих представителей, не только дал им широкие полномочия, но и определил политический контекст взаимоотношений с узниками особых лагерей, в конечном счете — с потенциально оппозиционными слоями советского общества». В принципе, с этим можно согласиться, не ясно только, почему исследователь считает бунтующих бандеровцев лишь «потенциально» оппозиционными.

Грицяк вспоминает, что «после выхода из печати моего первого варианта воспоминаний о Норильском восстании (США, 1980 г.) мне очень часто приходилось беседовать на эту тему в высокими чинами КГБ. Один из них, полковник Павленко, как-то спросил меня:

— Как вам удалось все это организовать?

— Мы ничего не организовали, — ответил я — нас на это спровоцировали.

— Да, подтвердил Павленко, вас провоцировали, но они не ожидали таких масштабов…»

Выше уже говорилось о том, что ряд исследователей считает, именно эти забастовки и восстания привели к демонтажу сталинизма. В.А. Козлов в своем исследовании полемизирует со степенью обоснованности и аргументированности этих выводов, но, в конечном счете, по сути, разделяет его. Он обращает внимание на то, что волнения в лагерях разворачивались на фоне «холодной войны» и локальных вооруженных конфликтов (в Корее), нараставшего сопротивления сталинизации в странах Центральной и Восточной Европы. Берлинское восстание 1953 г. не просто совпало по времени с массовыми выступлениями заключенных Горного и Речного особых лагерей, но и оказало влияние на выбор тактики и формы протеста. «В конечном счете, волнения в лагерях не только донесли до высшего руководства СССР один из самых громких сигналов о необходимости изменения репрессивно-карательной политики, но и заставили задуматься о модификации всей сталинской политической модели. Массовые выступления и протесты заключенных были ударом по порядку управления в лагерях и подрывали устои системы в целом».

Но если это действительно так, то вопрос о том, как именно были организованы эти выступления, приобретает огромное значение.

 

«Финал»

Сейчас трудно сказать, как дальше развивались бы события для Хрущева, если бы не внезапная помощь со стороны В.М. Молотова по «германскому вопросу».

Общий ход событий довольно хорошо известен. К весне 1953 года стало понятно, что в Восточной Германии назревает серьезный социально-экономический и политический кризис. Причина его в том, что СЕПГ под руководством Вальтера Ульбрихта взяло курс на ускоренное строительство социализма в ГДР. «…B 1953 году стали приходить сообщения, что в ГДР не совсем спокойное положение…Тогда там был Ульбрихт, он преданный коммунист, сознательный товарищ, но немного прямолинейный, гибкости у него не хватало, и получалось так, что начали говорить громким голосом о социализме в ГДР, а собственно, ничего не подготовлено для этого, — рассказывал Молотов. — Мы внесли проект от МИДа, что Ульбрихт и другие руководители… проводят форсированную политику наступления на капиталистический элемент, что неправильно, не надо проводить форсированной политики против капиталистов, надо более осторожно себя вести».

Немецкий вопрос обсуждался на Президиуме ЦК КПСС и внезапно вызвал бурную дискуссию. Хрущев вспоминает, что «Берия и Маленков внесли предложение отменить принятое при Сталине решение о строительстве социализма в Германской Демократической Республике. Они зачитали соответствующий документ, но не дали его нам в руки, хотя у Берия имелся письменный текст. Он и зачитал его от себя и от имени Маленкова».

Текст заявления вызвал резкую критику со стороны Молотова. Хрущев радовался, «что Молотов выступает так смело и обоснованно. Он говорил, что мы не можем пойти на это; что тут будет сдача позиций; что отказаться от построения социализма в ГДР — значит, дезориентировать партийные силы

Восточной, да и не только Восточной, Германии, утратить перспективу; что это капитуляция перед американцами. Я полностью был согласен с Молотовым и тотчас тоже попросил слова, поддержав Молотова». Понятно, что Хрущев радовался в большей степени тому, что у него появился союзник в борьбе с Берия. «После меня выступил Булганин, который сидел рядом со мной. Потом выступили остальные члены Президиума. И Первухин, и Сабуров, и Каганович высказались против предложения Берия-Маленкова относительно ГДР». Об участии в обсуждении Микояна он умалчивает.

Сам Микоян, вспоминая эти события, предлагает несколько иную последовательность выступлений: «первым против этого предложения (Берия. — Л. Н.) выступил Хрущев, доказывая, что мы должны отстоять ГДР и никому не отдавать ее, что бы ни случилось. Молотов высказался в том же духе. Третьим так же выступил я, затем другие. Поддержал нас и Булганин». Молотов считает, что Хрущев выступал после него: «В Политбюро голоса почти раскололись. Хрущев меня поддержал. Я не ожидал». Про Микояна Молотов тоже не помнит.

Очень образную зарисовку происходящего можно найти в мемуарах Шепилова. В ответ на его реплику «нельзя забывать, что будущее новой Германии — это социализм», «передернувшись весь, как от удара хлыста», Берия закричал: «Какой социализм? Какой социализм? Надо прекратить безответственную болтовню о социализме в Германии!»

В принципе, последовательность выступлений не играет большой роли, хотя, конечно, интересно выступал ли Микоян вообще? Но важнее другое: чем руководствовался Хрущев, когда поддержал Молотова по германскому вопросу?

Он сам утверждал, что это была его принципиальная позиция коммуниста: «Чем руководствовался Сталин в немецком вопросе? Он был убежден (и я тоже придерживался такого мнения), что после разгрома немцев и разорения, в котором оказалось их государство, немецкий рабочий класс, крестьянство и все общество захотят выйти из того политического и социального состояния, в котором Германия находилась перед войной. Мы предполагали, что там свершится социальная революция, будет ликвидировано капиталистическое господство, возникнет пролетарское государство, которое будет руководствоваться марксистско-ленинским учением, установится диктатура пролетариата. Это было нашей мечтой. Мы считали, что это будет самым простым решением немецкого вопроса».

Молотов, правда, видит в этом проявление русского патриотизма, он даже называет это «русским национализмом»: «у Хрущева оказалась как раз жилка русского патриотизма, чего не оказалось у Берия, поэтому Хрущев и поддержал меня по германскому вопросу. Я считаю, что его некоторый русский национализм помог ему понять интересы государства».

Но, кажется, что есть еще мотив Хрущева, который тоже надо учитывать: он заручился поддержкой Молотова против Берия. Теперь он был не один в Президиуме (точнее с ним был не только Булганин), а еще и Молотов (а это может означать поддержку еще Ворошилова и Кагановича). Возникала совершенно новая комбинация Молотов- Хрущев-Булганин против Берия и Маленкова. Соотношение сил менялось, и именно поэтому Берия попытался ослабить Хрущева. «Спустя некоторое время звонит мне Булганин, — вспоминает Хрущев, — «Тебе еще не звонили?». Я сразу все понял без дальнейших разъяснений: «Нет, не звонили. Мне и не позвонят». «А мне уже позвонили». «И что ты ответил?». «Они сказали, чтобы я подумал еще раз: хочу ли я занимать пост министра обороны?». «А кто именно тебе звонил?». «Сначала один, потом другой. Оба позвонили». «Нет, мне не позвонили, потому что знают, что их звонок может им навредить». После этого со стороны Берии отношение ко мне внешне вроде бы не изменилось. Но я понимал, что тут лишь уловка, «азиатчина». В этот термин мы вкладывали такой смысл, что человек думает одно, а говорит совсем другое. Я понимал, что Берия проводит двуличную политику, играет со мной, успокаивает меня, а сам ждет момента расправиться со мною в первую очередь, когда наступит подходящее время».

Мемуаристы убеждены, что «поле боя» осталось за Молотовым и Хрущевым: «Берия и Маленков остались в меньшинстве, — рассказывает Микоян. Это, конечно, стало большим ударом по их авторитету и доказательством того, что они не пользуются абсолютным влиянием. Они претендовали на ведущую роль в Президиуме, и вдруг такое поражение!» Хрущев утверждал, что «Берия с Маленковым отозвали свой документ. Мы даже не голосовали и не заносили в протокол результаты обсуждения».

Молотов помнит более точно: была создана комиссия в составе Берия, Маленков, Хрущев, Молотов. Однако, они с Хрущевым успели согласовать свои позиции и при телефонном обсуждении текста резолюции «Берия уступил мне, видно, Хрущев его уговорил».

Действительно, Хрущев в тот же день увиделся с Молотовым, и они договорились о единстве действий. Молотов «тут же предложил мне перейти с ним на «ты». Я, в свою очередь, сказал, что тоже доволен, что Вячеслав Михайлович занял такую правильную позицию».

На самом деле, все было не совсем так, хотели представить победители Берия в своих мемуарах. В постановлении Совета Министров 2 июня 1953 г. действительно говорилось о том, что руководством СЕПГ «неправильно был взят курс на ускоренное строительство социализма в Восточной Германии без наличия необходимых для этого реальных как внутренних, так и международных предпосылок». Иными словами, Молотов добился своей формулировки. Однако заканчивалось постановление тезисом, что «в настоящее время главной задачей является борьба за объединение Германии на демократических и миролюбивых началах». По тексту документа, «объединение Германии» — более важная задача, чем «строительство социализма».

Решающую роль играют, конечно, не формулировки, а реальные шаги. 2 июня в Москву приехали Гротеволь и Ульбрихт. Увидев текст постановления СМ СССР, руководство ГДР было в шоке. Ульбрихт попытался составить проект постановления ЦК СЕПГ, признававший лишь отдельные ошибки и недочеты. Но это не прошло: Берия в грубой форме критиковал Ульбрихта, который «не любит собственный народ» и устроил в ГДР культ своей личности. Руководству СЕПГ жестко было рекомендовано немедленно сменить внутриполитический и социально-экономический курс.

По словам Судоплатова, еще в апреле («перед самым Первомаем») Берия руководствовался планом «ликвидации ГДР». «Он сказал мне, что нейтральная объединенная Германия с коалиционным правительством укрепит наше положение в мире. Восточная Германия, или Германская Демократическая Республика, стала бы автономной провинцией новой единой Германии. Объединенная Германия должна была стать своеобразным буфером между Америкой и Советским Союзом, чьи интересы сталкивались в Западной Европе».

Одним из условий объединения Германии было продление на 10 лет срока выплаты репараций в виде оборудования для восстановления промышленности и строительства автомобильных и железных дорог в СССР, что позволило бы решить транспортные проблемы. «Репарации составляли примерно 10 миллиардов долларов — это сумма, которую раньше мы рассчитывали получить в виде кредитов от международных еврейских организаций для восстановления народного хозяйства», — считал Судоплатов.

Берия уступил Молотову при обсуждении вопроса лишь потому, что не считал важными конкретные формулировки и проводил «свою линию и, спекулируя лозунгом демократической, объединенной и нейтральной Германии, сказал: нам вообще не нужна постоянно нестабильная социалистическая Германия, существование которой целиком зависит от поддержки Советского Союза».

5 июня 1953 года в Германию прибыл Семенов, вновь назначенный верховный комиссар, для наблюдения за выполнением московских директив «не форсировать ход социалистического строительства и добиваться воссоединения Германии». Семенов настаивал на скорейшем ответе, утверждая, что ГДР станет автономной областью в составе объединенной Германии.

«Новый курс», провозглашенный в ГДР привел к тому, что «у большинства граждан ГДР возникло впечатление, что СЕПГ под давлением западных держав и церкви отказывается от строительства социализма в пользу единой капиталистической Германии, образование которой не за горами».

Так или иначе, 17 июня 1953 года в ГДР вспыхнуло восстание. И сам министр внутренних дел, и его ближайшие помощники оказались на неделю выключены из политической жизни СССР. Перед арестом «Берия был в Берлине на подавлении восстания — он молодец в таких случаях. У нас было решение применить танки, подавить. И возможно, что он вылетал, этого я не знаю, но помню, что решили принять крутые меры, не допустить никакого восстания, подавить беспощаднейшим образом. Допустить, чтобы немцы восстали против нас?! Все бы закачалось, империалисты бы выступили, это был бы провал полнейший. Когда стала поступать информация о событиях в ГДР, Берия был в числе первых, который сказал: «Обязательно! Беспощадно! Безотлагательно!» В Берлин полетели Гоглидзе и Федотов, на тот момент — начальники управлений МВД. А они были бы очень нужны Берия в Москве «присматривать за Хрущевым и Жуковым».

Именно то, что Берия на несколько дней уехал из Москвы, позволило Хрущеву «переагитировать» Маленкова. Пока Лаврентий Павлович был в Москве, это было трудно сделать. Конечно, после спора по германскому вопросу можно было говорить о поддержке Молотова, но этого было мало. Хрущев и сам вспоминает, что каждый, с кем он говорил об «опасности Берия», спрашивал: «а как Маленков?» Поэтому начинать надо было с того, чтобы «переубедить» именно Председателя Совета Министров.

Сейчас трудно сказать, какие именно Хрущев нашел аргументы. Сам он считает, что его слова упали на подготовленную почву, и Маленков тяготился союзом с Берия. «Я не раз говорил Маленкову: «Неужели ты не видишь, куда клонится дело? Мы идем к катастрофе. Берия подобрал для нас ножи». Маленков мне: «Ну, а что делать? Я вижу, но как поступить?».

Что за «ножи» подобрал Берия? И кто это «мы», в данном случае? Кажется, что «мы» — Хрущев и Маленков, и «ножи подобраны» для них. Можно полностью согласиться с утверждением, что «к лету 1953 г. ведомство Берии накопило материалы, которые могли дискредитировать Маленкова, Хрущева и других членов Президиума ЦК. Он поставил вопрос об аресте бывшего секретаря ЦК и министра госбезопасности С.Д. Игнатьева — ставленника Маленкова, был арестован бывший начальник следственной части МГБ по особо важным делам М.Д. Рюмин, который мог дать показания на Маленкова и Хрущева».

Важно учесть и еще один факт. В конце мая 1953 года в МГБ прошел ряд перемещений. Рясной был переведен из центрального аппарата руководителем УМВД Москвы и Московской области (вспомним, что однажды Берия так уже освобождал место для Кобулова переводом Журбенко). Исполняющим обязанности начальника 2 управления стал полковник А.М. Коротков, а генерал-лейтенант Савченко остался его заместителем (!), причем был понижен с должности 1 заместителя до «просто» заместителя. 21 мая Питовранова перевели с должности заместителя начальника 2 управления (разведка) на должность 1 заместителя начальника 1 управления. Еще одним заместителем стал Алексей Васильевич Тишков. До службы в центральном аппарате он был заместителем уполномоченного МГБ-МВД в ГДР генерал-майора Михаила Васильевича Каверзнева. 30 мая Судоплатов стал начальником 9 отдела (террор за рубежом).

Из всех этих решений знаковыми были, конечно, замена Рясного на Короткова и понижение Савченко (видимо, с перспективой перевода). Как мы помним, они считались «людьми Хрущева». У секретаря Президиума ЦК КПСС стало намного меньше возможности контролировать аппарат МВД. И последствия этих решений не могли не сказаться очень быстро: Хрущев сразу пошел к Маленкову объяснять: «Мы идем к катастрофе. Берия подобрал для нас ножи».

В общем, прав Владимир Тольц, что «Берлинское восстание для Советского Союза кончилось тем, что был смещен Берия». 26 июня 1953 года он был арестован при странных обстоятельствах. В данном исследовании я не буду изучать сложные и противоречивые свидетельства обстоятельств его ареста. Очевидно, что личного оружия Г.К. Жукова и других участников «задержания» министра был недостаточно. Ключевой вопрос заключается в том, почему Берия не ждал контрударов Хрущева и не предпринял мер защиты. Но для нашей проблемы «взаимоотношение Партии и ВЧК» это не имеет принципиального значения.

Важнее вопрос о «планах Берия». При изучении его позиции по «германскому вопросу» неизбежно возникает такое же недоумение, как и по «украинскому вопросу». В конце мая он столкнулся с консолидированной позицией Хрущева и Молотова. Противников стало больше, на чем основана уверенность Берия, что он сможет контролировать ситуацию?

«План Берия» по германскому вопросу являлся секретом внутри страны, и Судоплатов признает, что он означал бы «уступки с нашей стороны, но проблема могла быть решена путем выплаты нам компенсации, хотя это было бы больше похоже на предательство». Если уж сочувствующий в данный момент Берия Судоплатов вынужден признать, что все «очень похоже на предательство», то что считали все остальные?

Определенную роль могла сыграть внешнеполитическая ситуация. Берия явно рассчитывал на поддержку английского руководства. 11 мая 1953 года Черчилль выступил с большой внешнеполитической речью в палате общин и в который раз призвал к немедленному созыву встречи в верхах «большой четверки», чтобы умиротворить Европу «новым Локарно». Черчилль больше не исключал нейтральной Германии. Причем, премьер-министр Великобритании первым поставил под вопрос аксиому западной аргументации 40—50-х годов, гласившую, что нейтральная Германия, якобы, автоматически окажется под контролем СССР. Берия хотел использовать академика Майского, который, с его точки зрения, «важная и идеальная кандидатура для того, чтобы осуществить зондаж наших новых инициатив на Западе, — вспоминал Судоплатов. — Он мог завязать личные контакты на высоком уровне, чтобы проводить нашу, резко изменившуюся после смерти Сталина политику».

Что на самом деле планировал министр внутренних дел? Когнитивная проблема заключается в том, что нам, на первый взгляд, трудно выстроить единую, непротиворечивую версию реальности.

Весной 1953 года Лаврентий Павлович Берия держал в своих руках страшной силы оружие МВД. У него был повод начать репрессии: убийство Сталина и восстания в ГУЛАГе. Убийство Сталина серьезнее, чем убийство Кирова. Реальные восстания бандеровцев — это не мифологический «заговор РОВС» в Западной Сибири, который стал толчком к «кулацкой операции» летом 1937 года. «Имея на руках такие козыри», Берия не должен был проиграть, но проиграл.

Практически все документы говорят о другом: Берия был «правый» и «либерал». Документы говорят о том, что наиболее последовательным сталинистом был Хрущев. Хотя он, скорее всего, и причастен к смерти Хозяина. «История — не мостовая Невского проспекта»…

Конечно, логичнее было бы увидеть в Берия сталиниста. Именно так и заявил Хрущев в своих мемуарах. У него было доказательство — Берия «вернул головорезов» и «восстановил НКВД». Зачем он это сделал? Тогда, летом 1953 года, в горячке борьбы за власть такой аргумент казался убедительным. Сейчас, спустя почти полвека, есть основания усомниться.

Берия действительно «восстановил НКВД» образца 1939–1940 гг. Но что он на самом деле хотел, мы не знаем. Бесспорно только одно — «сдать ГДР» и начать прямые переговоры с англичанами. В обмен на кредиты или в обмен на политические уступки (точнее, обещания уступок). Он хотел обогнать время на 35 лет. По крайней мере, в этом вопросе.

Его поражение- это неудача второй попытки «Почетных чекистов» взять под контроль ситуацию в стране. Партия победила, потому что события 1937 года убедили партийных чиновников, что перед такой угрозой необходима консолидация.

 

Документы и мемуары

Бутовский Полигон. 1937–1938 гг. Книга памяти жертв политических репрессий. М., Институт экспериментальной социологии. 1997–2002 г. Вып.1–6.

Помнить поименно. Книга памяти жертв политических репрессий жителей Московской области. М., ООО «ФЭРИ-В», 2002 г.,

Расстрельные списки: Москва 1937–1941: «Коммунарка», Бутово. М., Общество «Мемориал» — издательство «Звенья». 2000.

Расстрельные списки: Донское кладбище. 1934–1940. М., 1993. Вып.1.

Расстрельные списки: Ваганьковское кладбище. 1926–1936. М., «Мемориал». 1995. Вып.1–2.

Хотелось бы всех поименно назвать…». Книга-мартиролог. [Хабаровск, 1997 — 2002

Агабеков Г. Секретный террор М.,1996.

Аллилуев В. Аллилуевы — Сталин. Хроника одной семьи. М., 2002

Аллилуева С. 20 писем другу. М.,1991.

Бажанов Б. «Я был секретарем Сталина» М.,1990.

С. Бадаш Колыма, ты моя Колыма. Нью-Йорк. 1986.

Берия С. Мой отец — Берия. М., 2002

Быстролетов Д. Пир бессмертных. М., 2001

Военный совет при народном комиссаре обороны СССР. 1938, 1940. Документы и материалы. М., 2006.

Генрих Ягода. Сборник документов. Казань 1997.

Государственный антисемитизм в СССР 1938–1953. М.,2005

Грицяк Е. Норильское восстание

Гудзь Б.И. «Мы думали во всем виноват Ягода…» («Красная звезда» М., 2002. 05.06., 07.06

Гудзь Б.И. «Несколько штрихов к биографии Ягоды» Красная Звезда, 10 августа 2001

Дирксен Г. Москва, Токио, Лондон. Двадцать лет германской внешней политики. М., 2002

Иоахим фон Риббентроп. «Между Лондоном и Москвой». М.,1996 История сталинского ГУЛАГа М.,2004–2006 т. 1–6.

Кривицкий В. Я был агентом Сталина. М., 1996.

Лаврентий Берия. Стенограмма июльского пленума ЦК КПСС. М.,1999

Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. М., 2004

Лубянка. Сталин и Главное Управление Государственной Безопасности НКВД. 1937–1938. М., 2004.

Лубянка. Сталин и Главное Управление Государственной Безопасности НКВД. 1939–1946. М., 2006.

А.И.Микоян. Так было. М.,1999.

Орлов А. Тайная история сталинских преступлений. М.,1991

Павленко. Н. На Востоке. М., 1937

Процесс по делу право-троцкистского блока. М., 1938. Светланин А.

Дальневосточный заговор. Франкфурт на Майне. 1953

Секреты польской политики. М.,2010

Стенограмма февральско-мартовского 1937 г. пленума ЦК ВКП(б)// Вопросы истории 1994 № 3-4

Судоплатов П. Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930–1950 годы. М., 1999

Судоплатов П. Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941 г. М.,2001

Хрущев Н.С. Время. Люди. Власть. (Воспоминания). М.,1999 Чуев Ф. «40 бесед с Молотовым: из дневника Ф.Чуева». М.,1991. Чуев Ф. Каганович. Шепилов. М., 2001.

Чуев Ф. Молотов. Полудержавный властелин» М.,2000 Шепилов Д. Непримкнувший. М.,2004.

Шрейдер М., НКВД изнутри. М., 1995.

Яковенко. М.,М., Агнесса. М.,1997.

 

Исследования

А.Авторханов «Загадка смерти Сталина»  awtorhan.txt

Бережков В. Руководители органов госбезопасности Санкт-Петербурга. М.,2005.

Дж. Бофф. История Советского Союза. М.,1990

А.М., Буяков Ведомственные награды ВЧК — НКВД М (1922–1940): ч.1. Ведомственные награды ВЧК-ОГПУ (1922–1932). Владивосток 2002

А.М., Буяков Ведомственные награды ВЧК — НКВД М (1922–1940): ч. II. Ведомственные награды ВЧК-ОГПУ (1932–1940). Владивосток 2008.

Ватлин А.Ю. Террор районного масштаба. М.,2004

Верт Н. Террор и беспорядок. Сталинизм как система. М.,2010.

«Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг. М., 2009.

Всесоюзная перепись населения 1937 года: общие итоги. М.,2007.

Волкогонов Д. Сталин. М., 1989

Г.И. Герасимов Действительное влияние репрессий 1937–1938 гг. на офицерский корпус РККА//»Российский исторический журнал» № 1/ 1999 г.

Дорога в террор. Сталин и самоуничтожение большевиков. 1932–1939 гг.: Сборник документов (Редакторы — составители Дж. А.Гетти, О.В.Наумов (англ. яз.).

Голдман В. 3. Террор и демократия в эпоху Сталина. М.,2010

ГУЛАГ и экономика принудительного труда. М.,2008

С.Дюллен. Сталин и Его дипломаты: СССР и Европа, 1930–1939. М.,2009

Жуков Ю.Н. «Иной Сталин». М., 2002

Жуковский В.С. Лубянская империя НКВД. 1937–1939. М., 2001.

А. Зданович «Органы госбезопасности и Красная армия»

Земсков ГУЛАГ (историко-социологический аспект)// «Социологические исследования» 1991 г., № № 6; 7

Ильинский М., Нарком Ягода М.,2005

История сталинского ГУЛАГа, т. 1-VI. М., 2004.

Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография. М.,1939.

История политических репрессий и сопротивления несвободе в России. М., 2002

Капчинский О.И. Госбезопасность изнутри: Национальный и социальный состав. М.,2005.

Капчинский О.И. Национальный состав центрального аппарата ОГПУ в 1920-е годы // Исторические чтения на Лубянке. М., 1999 // 

Кирилина А. Неизвестный Киров. СПб. 2001.

Д.Кип, АЛитвин. Эпоха Иосифа Сталина в России. Современная историография. М.,2009.

Кожинов В. Россия век XX (1900–1939) М.,1999.

Колпакиди А. Прохоров Д. Внешняя разведка России. М.,2001

Коржихина Т.П., Фигатнер Ю.Ю. Советская номенклатура: становление, механизмы действия. Вопросы истории. № 7,1993

Костырченко Г.В. Тайная политика Сталина. М.,2003

А. Макарова. Почему события лета 1953 года в Норильске мы называем «восстанием»

Малафеев, А.Н. История ценообразования в СССР (1917–1963 гг.) М.,Мысль, 1964

Медведев Ж.А. Сталин и еврейская проблема. Новый анализ. — М., «Права человека», 2003

Меньковский Власть и советское общество в 1930-е годы: англо-американская историография проблемы

Мильбах В.С. Особая Краснознаменная Дальневосточная армия. Политические репрессии командно-начальствующего состава, 1937–1938 гг. СПб 2007.

Минаков С.Т. Военная элита 20–30 гг. XX века. М., 2004.

Мозохин О. ВЧК-ОГПУ На защите экономической безопасности государства и в борьбе с терроризмом. М.,2004.

Мозохин О. Право на репрессии М., 2008

Наумов Л.А. Борьба в руководстве НКВД 1936–1938 гг. М.,2006

Наумов Л.А. Сталин и НКВД М.,2009

Наумов Л.А. «Кровавый карлик» против вождя народов. Заговор Ежова М.,2009.

«На границе тучи ходят хмуро..» (К 65-летию событий у озера Хасан). М., 2005.

Нiкольский В. Статистика полiтичних репрессii 1937 г. в Украiнскоi PСР // Сайт СБУ: 

Островский А.В. Кто стоял за спиной Сталина М.,2002.

Охотин Н.В, Рогинский А.Б. Из истории «немецкой операции» НКВД 1937–1938 гг.//Наказанный народ М.,1999

Павлова И.В. 1937: выборы как мистификация, террор как реальность. // Вопросы истории. 2003. № 10

Павлова И.В. Механизм власти и строительство сталинского социализма. — Новосибирск: Сибирское отделение РАН, 2001

Павлюков А.Ежов. М.,2007.

Петров Н.В. ГУЛАГ. М., 2006

Петров Н.В.,Скоркин К.В. Кто руководил НКВД в 1934–1941. М., 1999

Петров Н.В., Скоркин К.В. Кто руководил НКВД в 1941–1954. М., 2010

Петров Н.В., Рогинский А.Б. «Польская операция» НКВД 1937–1938 гг. // Репрессии против поляков и польских граждан М.,1997 Петров Н. Янсен М., «Сталинский питомец» — Николай Ежов. М.,2008

Платошкин Н.Г. Жаркое лето 1953 года в Германии М.,2004 Плеханов А.М., ВЧК-ОГПУ в годы новой экономической политики 1921–1928 гг. М.,2006

Подкур Р. По сообщениях советских спецслужб. Киев 2000 Полянский А. Ежов. История «железного» наркома. М., 2003

Пятницкий В. Заговор против Сталина. М.,1998

Радзинский Э. «Сталин».  Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы. Март 1953 — февраль 1956 / Сост.: А.Артизов, Ю.Сигачев, И.Шевчук, В.Хлопов. М.,2000,

Роговин В. Партия расстрелянных. М., 1997 Роговин В.1937 год. М.,1996

Самуэльсон Л. Хаустов В. Сталин, НКВД и репрессии 1936–1938 гг. М., 2009

Степанов А Проведение «кулацкой» операции в Татарии // в кн. М.,Юнге, Р.Биннер «Как террор стал большим» М.,2003

Соболева. Т.История шифровального дела в России М., 2002 Соколов Б. Берия. Судьба всесильного наркома. М., 2001

Соколов Б. Михаил Тухачевский: жизнь и смерть «Красного маршала». Смоленск.1999

Соколов Б. Наркомы страха. М., 2001 Столяров К. Палачи и жертвы. М.,1997.

Сталинизм в советской провинции 1937–1938 гг. Массовая операция на основе приказа № 00447. М., 2009.

Судоплатов А. Тайная жизнь генерала Судоплатова. М., 1998 Сухомлинов А. Кто вы, Лаврентий Берия? М., 2003.

Сысоев Н.Г. Жандармы и чекисты М.,2002

Тарханова Н. Красная Армия и сталинская коллективизация 1928–1933. М.,2010.

Тепляков А.Г. Машина террора: ОГПУ-НКВД в 1929–1941 гг. М.,2008

Тепляков А.Г. Опричники Сталина. М.,2009

Трагедия советской деревни М., 2006. т. 5–6 кн. 1–2.

Е.П.Тимошенкова «Германский вопрос» во внешней политике Советского Союза и «нота Сталина». Доклады Института Европы № 217. М., 2008.

Тумшис М., ВЧК. Война кланов. М.,2004.

Тумшис М.„Золотарев В. Евреи в НКВД. 1936–1938 гг. Самара. 2012.

Тумшис М., Папчинский А. 1937 г. Большая чистка. ВЧК против НКВД. М.,2009

Тумшис М., Золотарев В.А. Евреи в НКВД. Самара 2012.

Усов В.Н.Советская разведка в Китае: 30 ые годы XX века. М.,2007

Фельштинский Ю. Сборник статей, материалов и документов: Был ли Сталин агентом охранки. М.,1999.

Фельштинский Ю. Большевики и левые эсеры. Октябрь 1917 — июль 1918 г. Париж 1985. . txt

Фигурнов, С.П. Реальная заработная плата и подъем материального благосостояния трудящихся в СССР. — М., Соцэкгиз, 1960

Фицпатрик Ш. Как мыши кота хоронили. Показательные процессы в сельских районах СССР в 1937 г. // Судьбы российского крестьянства. — М., РГГУ, 1996.

Хлевнюк О.В. Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР 1945–1953. М.,2002.

Хлевнюк О.В. Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры. М.,2010.

Хлевнюк О.В. Холодный мир. Сталин и завершение сталинской диктатуры. М.,2011.

Хлевнюк О.В. Жизнь как краткий курс. Источники к биографии Сталина.)

Черушев Н.С. «Невиновных не бывает…». Чекисты против военных (1918–1953) М.,2004.

«Через трупы врага на благо народа». «Кулацкая операция в Украинский ССР 1937–1941 гг. т. I–II. М., 2010

Шишов А.В. Россия и Япония. История военных конфликтов М.,2001.

К.Шлегель. Террор и мечта. Москва. 1937 г. М.,2011.

Шкаровский М.Д Русская православная церковь при Сталине и Хрущеве. М.,1999

Шкаровский Судьбы иосифлянских пастырей М., 2007 Юнге М.„Виннер Р. Как террор стал «Большим». М., 2003 Юнге М.„Биннер Р. Вертикаль Большого террора. М.,2008