Когда Миронов, Луганов и двое выделенных им в помощь сотрудников вышли на улицу, дождь заметно усилился.

— Вот, черт, зарядил! — выругался Миронов, садясь в машину. — Того и гляди, насморк подхватишь.

Луганов рассмеялся:

— А не кажется вам, товарищ майор, что кое-кому изменило чувство юмора?

— Ладно, смейся, смейся, — огрызнулся Андрей. — Вот начнешь чихать, посмотрим, как тогда будешь смеяться.

— Между прочим, не расчихаюсь. Да и ты тоже, Андрей Иванович, зря прибедняешься. У меня по этому поводу есть целая теория. Наш брат, оперативный работник, что солдат на фронте, в бою, не болеет. Не боится ни дождя, ни снега, ни жары, ни холода. Ничто его не берет. Вот пройдет еще годков пятнадцать — двадцать, останусь цел, выйду на пенсию и напишу научный трактат на сию тему. Диссертацию!

— Ишь ты, теоретик! — усмехнулся Миронов.

— А что? — не сдавался Луганов. — Ведь в каких только переделках не приходилось бывать! И мокли, и мерзли, и парились, и жарились, а хоть бы что! Ни тебе насморка, ни кашля. Не до этого. Знаешь, был у меня такой случай, я тогда еще в угрозыске работал. Было такое дело. Брали мы бандита. Матерого. Брать его нужно было тихо, без шума и поначалу одного. А он, как назло, с дружками гуляет. Выследить-то мы его выследили, обложили, а дальше что? Пока в квартире сидит — не возьмешь. Ждать надо. Гуляют же они, надо тебе сказать, в одиноком домике, на окраине. Рядом ни здания, ни сараюшки — укрыться негде. Один заборчик, и то штакетник. Ну, пока светло было, мы издали наблюдали, все ждали, не выйдет ли. Только напрасно: гуляют они и гуляют — конца не видно. Стало смеркаться. Ну, думаем, дело труба. В темноте издали немного увидишь, упустишь, за милую душу. Надо подтягиваться поближе. А укрыться, повторяю, негде — голо. Между прочим, днем, пока мы за домом наблюдали, заметил я возле заборчика лужу. Здоровенную. Грузовик прошел, так нырнул по самые ступицы. Мигнул я своим ребятам, лег на землю и пополз к этой самой луже. По-пластунски. Забрался в лужу и лежу, не шевелюсь, снаружи только глаза и нос. Наблюдаю. Пролежал, чтобы не соврать, часа три, а дело было осенью, холодище, погодка вроде вот как сейчас, разве что дождь послабее. И что, думаешь, зачихал? Закашлял? Дудки! Вот оно как с нашим братом бывает, а ты говоришь — насморк.

— Ну, а его, бандита-то этого, взяли? — с интересом спросил Миронов.

— А как же, — равнодушно ответил Луганов. — Конечно, взяли. В тот же вечер. Однако стоп. Дальше ехать нам не с руки, придется пешком.

Машина остановилась квартала за четыре до того переулка, что вел к пустырю, на котором находился лабаз. Место было глухое, пустынное. Маленькие одноэтажные домики прятались за высокими изгородями. Машина была здесь редкостью. Если бы поблизости невзначай оказался человек, пришедший к трубе, появление машины могло его насторожить, спугнуть. Невдалеке же от того места, где они остановились, находился переулок, где и решено было укрыть машину.

План действий был намечен заранее, и сейчас все действовали четко, согласованно, без лишней суеты. К счастью, Луганов хорошо знал местность, поэтому была предусмотрена каждая мелочь. Выйдя из машины, они разделились: Миронов и Луганов зашагали прямо к переулку, что вел на пустырь, а ехавшие с ними сотрудники, поотстав, шли один за другим, шагах в двадцати — тридцати друг от друга. Шли все быстро, но осторожно, внимательно осматриваясь по сторонам. А дождь все лил и лил…

Едва Миронов и Луганов свернули в переулок, один из сотрудников резко ускорил шаг, догнал их, с независимым видом прошел мимо, первым вышел на пустырь, пристально огляделся, а затем быстро пересек пустырь, дошел до рощи и укрылся на ее опушке, под одним из деревьев.

Миронов и Луганов, миновав переулок, направились прямо к лабазу. Подойдя вплотную, они внимательно осмотрели лабаз. Солидное, построенное на года приземистое здание еще держалось, хотя, судя по виду, было уже давно заброшено. Узкие, забранные толстыми железными прутьями окна ушли в землю. Стекол не было. Черепица, которой когда-то была выложена кровля, пообвалилась. Однако крыша еще держалась, разве кое-где прохудилась.

С той стороны лабаза, где остановились Миронов и Луганов, никаких водосточных труб не было. Впрочем, Савельев ведь и говорил о трубе, расположенной на противоположной стороне, на той, что обращена к роще.

Постояв с минуту, они обогнули лабаз, задержались возле дверного проема и перешагнули через порог. Воздух внутри лабаза был сырой, почти как на улице, но сверху не текло и луж на земляном, плотно утрамбованном полу не было. Луганов зажег электрический фонарик, бросавший острый, как жало, сноп яркого света, прикрыв сверху фонарик ладонью, как козырьком. Луч света прошелся по всему полу, вырывая из мрака разбросанный тут и там мусор и грязь. Ничего достойного внимания не было.

Погасив фонарь, Луганов вышел наружу. Андрей — за ним. Работали они молча, сосредоточенно, не обмениваясь ни словом. Завернули за угол. Там, как и говорил Савельев, со стены, что против Федосьевской рощи, свисала ветхая, проржавевшая водосточная труба. Подходя к трубе, Миронов заметил, что вода из нее не текла: труба, по-видимому, настолько засорилась, что не пропускала воды, а может, была кем-то предусмотрительно заткнута? Во всяком случае, это обстоятельство насторожило Миронова. Чем черт не шутит?!

Луганов присел на корточки возле самой трубы, а Андрей, чертыхаясь в душе, скинул свой плащ и плотно прикрыл им Луганова на манер того, как это делали в старину профессиональные фотографы, укрывавшие свою голову и фотоаппарат предназначенным для того покрывалом. Теперь, казалось Миронову, наружу не прорвется ни лучика света, но, когда Луганов включил свой фонарь, кое-какие щелки обнаружились. Однако свет, проникавший через них, был настолько слаб, что рассмотреть его можно было только вблизи, так что оснований для волнения не было.

Прошла секунда, другая, и из-под плаща послышался сдержанный, глухой голос Луганова: «Есть». В то же мгновение свет погас.

— Что есть? — свистящим шепотом спросил Миронов. — Ты это всерьез, Василий Николаевич?

— А ты как думаешь, шучу? — ответил тот, выпрямляясь и пряча что-то в карман. — Бери скорее плащ, а то промок небось. Идем в лабаз, там разберемся.

Натягивая на ходу плащ, Андрей чуть не бегом кинулся в лабаз. Едва они успели очутиться под крышей, как Миронов заторопил:

— Ну, давай выкладывай, что ты там такое нашел?

Луганов не спеша сунул руку в карман, но что он оттуда вытянул, Миронов в кромешной тьме не видел. А Луганов не торопился: он нарочито медленно, спокойно присел на корточки и потянул за собой Андрея. Когда тот тоже пригнулся, Луганов включил свой фонарик. Луч света упал на его плотно сжатый кулак. Медленно, очень медленно Луганов разжал кулак, и Миронов увидел спичечный коробок. Обыкновенный спичечный коробок, изрядно замусоленный.

Осторожно, будто это было нечто чрезвычайно хрупкое, Миронов взял коробок, тщательно осмотрел его со всех сторон и, наконец, раскрыл. Василий Николаевич светил ему фонариком. Внутри коробка лежало нечто продолговатое, твердое, обернутое в небольшой листок бумаги. Развернув бумагу, они увидели плоский металлический ключик от висячего замка или от чемодана. Впрочем, тут же стало ясно, что ключ именно от чемодана: внимательно рассмотрев бумагу, в которую он был завернут, Миронов убедился, что это — багажная квитанция, выданная камерой хранения Крайского аэропорта на ручной саквояж гражданке А. К. Войцеховской. Квитанция была датирована минувшим днем.

— Войцеховская… — пробормотал Миронов. — Войцеховская? Тебе, Василий Николаевич, эта фамилия ничего не говорит?

— Впервые слышу, — отозвался Луганов.

— Ну ладно, Войцеховская так Войцеховская. Там видно будет.

Миронов вынул из внутреннего кармана предусмотрительно захваченный миниатюрный фотоаппарат и сделал несколько снимков, запечатлев во всех положениях и ракурсах спичечный коробок, ключ и квитанцию. Покончив с этим делом, он убрал аппарат в карман, завернул ключ в квитанцию и вложил в коробок, как он лежал прежде. Поместив коробок на прежнее место, в трубу, Миронов и Луганов направились к опушке рощи, где их поджидал один из сотрудников. Условным свистом они подозвали второго сотрудника, который дежурил в переулке, у входа на пустырь.

Когда все собрались, Миронов рассказал о находке. Как он полагал (Луганов был с ним согласен), за коробком должны были прийти этой же ночью, самое позднее — на следующий день. Такие «посылки» долго в тайниках не держат. (Что труба служила тайником, сомнений не было.) Оперативные работники (один — в роще, другой — в переулке) должны были не спускать глаз с каждого, кто приблизится к лабазу. На них, сказал Миронов, возлагается задача: выяснить личность того, кто явится за коробком.

— Только смотрите на этот раз не упустите, — строго заметил одному из работников Миронов.

Тот вспыхнул. Это был тот самый сотрудник, который дежурил у витрины на улице Петровского и потерял женщину, проявившую повышенный интерес к объявлению Черняева.

— Не сомневайтесь, товарищ майор, — сказал он, и голос его чуть дрогнул, — не упустим. Со мной это не так часто случается…

Закончив инструктаж, Миронов и Луганов направились к машине. По пути они обсуждали план дальнейших действий. Оба сошлись на том, что, коль скоро дело так далеко зашло, следует немедленно съездить в аэропорт и проверить содержимое саквояжа, сданного на хранение на имя Войцеховской (и тот и другой полагали, что сдавала его не Войцеховская: зачем было ей прятать ключ и квитанцию на собственноручно сданный на хранение саквояж где-то у черта на куличках, в водосточной трубе?!). Луганов настаивал, что ехать на аэродром следует ему, так как он знает Крайский аэродром как свои пять пальцев, да и его там знают, чего про Миронова сказать нельзя. Возражать Луганову было трудно, и Андрей согласился. Василий Николаевич завез его в управление, а сам поехал в аэропорт, расположенный километрах в тридцати от города.

На прощание Миронов сказал:

— Ты, Василий Николаевич, позвони все-таки о результатах. Может, меня что задержит…

— Ладно, ладно, позвоню. Но лучше бы ты не задерживался, шел бы спать…

Войдя в управление, Миронов непроизвольно посмотрел на часы, висевшие в вестибюле против входа. Шел второй час ночи. Во всем здании стояла тишина, не было видно ни души. Миронов вспомнил те времена, когда началась его работа в органах государственной безопасности. Тогда, в начале пятидесятых годов, нужно это было или не нужно, все сотрудники министерства да и областных управлений просиживали ночи напролет. Впрочем, почти так же работали в те годы не только в органах государственной безопасности… Трудно сейчас даже поверить, что было такое!..

Миронов усмехнулся: нашел что вспоминать! Он прекрасно сознавал, что и сейчас чекистам, да и не только чекистам, приходится порой работать по ночам, работать сутками, без отдыха, без сна, но это только тогда, когда действительно необходимо, и только тому, чья работа непременно требуется; вот как сегодня ночью ему с Лугановым. Но насколько это отлично, в корне отлично от того ненужного, нелепого бдения, на которое раньше обрекали тысячи и тысячи людей.

«Нет, — сделал неожиданный вывод Миронов, — не буду звонить Кириллу Петровичу. Чего зря будить? Ничего не изменится, если доложу завтра. С утра».

Не заходя к себе, Миронов прошел прямо к дежурному по управлению: как он ни устал, ему не терпелось узнать, нет ли каких новостей из уголовного розыска, как там с портретной реконструкцией.

— Товарищ майор, наконец-то, — встретил Андрея дежурный по управлению. — Вас уже битый час разыскивает начальник уголовного розыска полковник Петров. Все телефоны оборвал. Давайте к нему. Быстренько.

Усталость с Андрея как рукой сняло: чуть не бегом он кинулся в уголовный розыск. Увидев, в каком виде явился Миронов — промокший насквозь, посиневший, полковник участливо спросил:

— Что, досталось?

— Ничего, — ответил Миронов, — не то чтобы досталось, но вымокнуть пришлось изрядно.

Андрей рассказал начальнику уголовного розыска о ночной поездке на пустырь и о находке.

Полковник слушал внимательно, не перебивая. Изредка вставлял вопросы, уточнял подробности. Когда Миронов кончил, он сказал только одно слово:

— Любопытно.

Помолчал с минуту и снова повторил:

— Весьма любопытно.

Прошло еще с полминуты, затем полковник не спеша придвинул к себе лежавшую на столе папку и так же не спеша достал из нее два объемистых пакета. Приоткрыв один из пакетов, он заглянул в него, заглянул в другой пакет и только тогда обратился к Миронову:

— Ничего не скажу, рассказанная вами история представляет большой интерес, но и у меня тоже есть для вас кое-что. Вот, полюбуйтесь.

Начальник уголовного розыска взял оба пакета со стола, повертел их в руках и один из них молча протянул Миронову. Андрей, стараясь ничем не выдать своего волнения, открыл пакет и вынул из него пачку фотографий. Просмотрев их, он с недоумением взглянул на полковника: это были фотографии Корнильевой, большинство которых Андрей уже не раз видел.

Тогда полковник, все так же не произнося ни слова, протянул Миронову другой пакет. В нем, как и в первом, лежали фотографии. Едва Миронов взглянул на первую, как ахнул. Он стал лихорадочно перебирать фотографии, и чем дольше их рассматривал, тем явственнее на его лице проступало выражение неподдельного изумления и ужаса.

С каждой из фотографий на Андрея смотрело лицо… Корнильевой. Оно, безусловно, отличалось от того лица, которое было изображено на снимках, лежавших в первом пакете: выглядело это лицо чуть постарше, было оно безжизненным, напоминало маску. И все же сомнений не было: перед Андреем были фотографии одного и того же человека.

Миронов глубоко, судорожно вздохнул и протянул пакет полковнику. Лицо у того, в противоположность Миронову, светилось торжеством. Было видно, что полковник искренне, от души наслаждается результатами предпринятого по его предложению эксперимента, что он доволен произведенным впечатлением.

— Так-то оно, голубчик вы мой, — добродушно проворчал полковник, — вот что она за штука такая, эта самая портретная реконструкция. Так-то. Учтите: специалисты, которые занимались восстановлением лица убитой, фотографий Черняевой не видали. Вплоть до конца работы. Не полагается. Фотографию мы им показали только тогда, когда работа была закончена. Впрочем, не совсем закончена. По фотографии восстановили прическу: тут уж ничего не поделаешь. Ну, а затем сделали ряд снимков в разных ракурсах и сличили с фотографиями живой. Результаты перед вами. Как, не плохо?

— Знаете, — сказал Миронов, рассеянно вертя в руках карандаш, — если бы я не знал, что все это портретная реконструкция, никогда бы не подумал… Да что там не подумал? Уверять бы стали, не поверил, что снимки сделаны не с живого человека. Поразительно!

— Вот, вот, — подхватил полковник, — вот именно. А представьте себе, батенька, что такие вот снимочки мы предъявим человеку, который ни о какой реконструкции и понятия не имеет. Представляете? То-то!

Полковник глянул на часы, крепко потер себе лоб и, внимательно посмотрев на Андрея, сказал:

— Однако мы с вами засиделись, а время позднее, спать пора. Давайте уж с утра свяжемся и решим, что делать дальше. Картина-то ясная. Убийцу брать надо…

«Убийца! — подумал Миронов. — Но ведь имя-то убийцы пока не названо? Ну ничего, подождем до завтра».

Миронов было поднялся, прощаясь с полковником, но в этот момент раздался телефонный звонок. Начальник угрозыска снял трубку:

— Слушаю… Да, я… Так… Так… Миронов? У меня… Передаю. — Он протянул трубку Андрею. — Луганов ваш звонит. Из аэропорта.

Миронов подошел к телефону. Как бы извиняясь, Луганов сказал, что звонил дежурному по Управлению КГБ, тот и направил его сюда, сообщив, что Миронова вызвал начальник уголовного розыска.

— Что там нового? — спросил Луганов.

— Она, — коротко сказал Андрей. — Она самая. Подробности завтра. Что у тебя?

— Саквояж нашел. Там женское платье, две пары белья, несколько книг. Ничего интересного.

— Постукал, двойного дна нет?

— Не беспокойся: ни двойных стенок, ни дна. Проверил.

— Ладно. Тогда поезжай домой отдыхать. Я тоже иду спать. Иду, иду, не беспокойся…

Положив трубку, Миронов повернулся к начальнику уголовного розыска:

— Значит, до завтра, товарищ полковник?

— До завтра, — ответил полковник, энергично пожимая ему руку и провожая до двери, — утро вечера мудренее.