Но вот, пока я ходил по своему циклическому аду, у меня начал шататься зуб. Эка невидаль! — скажет не знакомый с подробностями читатель. А зуб-то на самом деле мало того, что мертвый, так еще и имплант. То есть тупо шуруп из хирургической стали с набалдашником в виде коронки. Все (ну, может, не совсем все, но многие) знают, что если шуруп шатается в стене, то его надо выкрутить из стены, отверстие уплотнить, например древесиной, и вкрутить шуруп обратно. С челюстью все сложнее — древесиной не хотелось бы обходиться.

Иду на прием к врачу Федоровне (aka Черная Вдова). У нее из стоматологической техники только коловорот для зимней рыбалки, переделанный в бормашину, долото и жесткий характер тюремного стоматолога с многолетним опытом работы в уголовно-исправительной системе. Не будь я публичным политзэком, рука Федоровны не дрогнула бы — и имплант покинул бы мой рот, прихватив с собой часть челюсти и прилегающего к ней лица.

Но Федоровна, прикинув, какие заголовки будут в орловских газетах, лечить меня отказалась. Вместе с начальником медсанчасти фельдмаршалом Алексеем Юричем мы в течение пары месяцев организовали мой выезд в платную клинику города Орел. Эта процедура предусмотрена законом: з/к может получить медицинские услуги, а в обязанности колонии входит вывезти его на лечение и привезти обратно. Понятное дело, такой сладкий случай, дарованный богом и конституцией, упускать было нельзя. Помимо консультации по проблеме шурупа-непоседы, я заказал в клинике чистку зубов и легкий ремонт эмали.

В результате меня должны были отвезти из тюрьмы на, в общем-то, косметическую стоматологическую операцию на воле. Да я просто поимел этим всю их систему. Процедура-то законная. Но чтобы ее провернуть, надо быть близким к администрации зэком (я был далек, как любой фильм с Пореченковым от звания «хороший фильм»).

Поездка была шикардосной. Во-первых, было лето и стояла прекрасная погода. Во-вторых, это был мой первый выход в вольный свет. В-третьих, мне предстояло побывать сразу в двух местах. В одном должны были просветить мой череп, чтобы понять, что не так с шурупом; в другом — решить проблему.

По дороге ничего особо увидеть не удалось: везли опять одного в целом камазе (таким меня уже было не удивить). Но из пенала можно было смотреть наискосок в маленькое окошечко у двери в отсек с осужденными. Сквозь решетки удавалось увидеть мелькающие верхушки деревьев. Должен признать, что зрелище это ужасно меня будоражило. А самое забавное — на двери красовалась почти такая же надпись, как в вагонах метро, только еще больше, нанесенная при помощи трафарета: НЕ ПРИСЛОНЯТСЯ. Без мягкого знака, то есть как бы и не просьба, а холодная констатация факта.

Всю дорогу я болтал с Юричем, который сидел вместе с тремя другими сотрудниками в кузове. Пятый сотрудник колонии сидел в кабине. Ну и был водитель, конечно. Это только кажется, что репрессивная машина может ехать сама по себе, — на самом деле в любой машине есть водитель.

Начальник санчасти вообще-то доброжелательный чувак. Он никому не отказывает, но никогда ничего ни для кого и не делает (ни для кого — кроме меня, видимо, потому что опасается, что я натравлю на него проверку). Вообще, хозяйство у него непростое. Нормальное медицинское обслуживание невозможно в условиях исправительной колонии: не только потому, что постоянно нет лекарств, но и потому, что неоказание медпомощи — это элемент системы угнетения. А то любой зэк мог бы отправиться на больничку вместо, например, ПКТ.

Юрич — подполковник и пламенный патриот. По дороге в Орел он убеждал меня, что в стране все хорошо. Все всё могут купить, народ счастлив, страна великая, а то ведь, того и гляди, авианосцы НАТО могут встать на рейде в Севастополе (тот же страх был у моего адвоката, но об этом мы еще поговорим). Я, конечно, с ним не соглашался, а авианосцы в Севастополе потом припоминал, до самого конца моего срока — все время спрашивал, не мучают ли Юрича кошмары на эту тему.

Впрочем, представлять фельдмаршала этаким добрым доктором в злой системе не следует: он, бывало, и лично закалывал зэков аминазином и делал всегда то, что говорил начальник колонии (хотя формально он ему даже не подчинялся), а не то, что диктует врачебный долг. И вообще, медицинского обслуживания всегда приходилось добиваться с боем. Легенда о тюремных медиках, которые помогают бедным зэкам, являя милосердие и преданность врачебной идее, была для меня разрушена. Работали там и сочувствующие люди, нельзя не признать, но они были в явном меньшинстве.

Приезжаем к точке выгрузки. Пристегивают мою руку наручником на длинной цепочке к руке дежурного. Потом ведут. Представьте: 11 утра, центр города, лето, а по улице шествует клин («свинья») из ментов, окружающий одного усатого зэка в черном, который улыбается во все свои 27 зубов (зубы мудрости я уже удалил, еще один зуб потерял в неравной схватке с ложкой, но, к счастью, потери в зубных рядах не очень заметны). Свинья с зэком направляются в сторону клиники № 32. На самом деле охрененное ощущение: чувствуешь себя жутко опасным, встречные люди отводят глаза. В общем, для меня это были 200 метров пешеходного экстаза.

Заходим внутрь клиники. Преимущество регионов перед столицей для бизнеса в том, что ставки аренды на коммерческую недвижимость существенно ниже. Фойе в клинике просто огромное. Все новенькое и типа дизайнерское (хотя на самом деле — ИКЕА). День будний, время раннее, так что посетителей мало, а те, что есть, теряются в планировке. Явление силовиков и усатого зэка приводит их в состояние шока.

Когда приходишь в больницу, нужно надевать бахилы. И неважно — кто ты: обычный посетитель, зэк или вохра. Правило бахил так же непреклонно, как все законы термодинамики вместе взятые. Когда охранники в берцах и камуфлированной форме пытаются надеть бахилы — это очень смешно.

В регистратуре сидят девушки. Очень красивые. Очень улыбающиеся. Мои усы непроизвольно закручиваются (на самом деле — нет, потому что на тот момент усы у меня были в стиле «канадский лесоруб»).

Может, они и не были такими уж красивыми (ресепшен-герлс, а не усы — усы-то точно были в порядке, я ведь готовился к поездке). Но тогда я заметил, что, когда вокруг тебя долгое время находятся исключительно зэки и вертухаи, увидеть некрасивую женщину практически невозможно.

Дабы не смущать клиентуру, нас уводят дожидаться приема в кабинет директора по маркетингу (она потом туда зашла что-то напечатать на компьютере и очень удивилась). Кабинет тоже типа модный: окно в полстены, всякие дипломы и картины на стенах, вазы, диваны, застланные имитациями шкур белых медведей. Даже подушки есть! Я практически утонул, плюхнувшись на один из диванов.

Скоро пришли и повели на черепоосмотр. Потом опять в комнату с диванами — ждать, в этот раз надолго. Я даже успел там вздремнуть. Потом пришла Жанна Алексеевна, мой зубной. Она, правда, стала именно моим зубным — с этого момента и до конца отсидки каждое лето о здоровье моих зубов заботилась именно она. Я так понял, она уже успела каким-то образом дистанционно познакомиться с моей матерью и была в курсе моего дела. Во всех ее жестах и манерах читалось, что она — за узника совести и против кровавого режима. Ну и вообще, она классная и хороший врач — после визитов к ней зубы у меня болеть перестали.

Но в первый раз она пришла с новостями так себе. Снимок показал, что в гайморовой пазухе у меня киста. Киста Григорий, как позже мы ее назвали с Вико («Как там Григорий?» — и всегда было понятно, о чем речь). Гипотеза была такая: когда мне за пару лет до этого вкручивали зуруп (это зуб-шуруп), то толщины верхней челюсти не хватило, и зуруп, пройдя преграду насквозь, оказался в пазухе.

Организм призвал Григория в пазуху для защиты.

Все это означало, что с зурупом ничего в условиях клиники сделать нельзя, а нужна полноценная операция в больнице, чтобы внедриться в мой череп и извлечь ошибочно рекрутированного Григория. Всем этим занимается отрасль медицины с неприятным названием челюстно-лицевая. Но раз уж мы все равно приехали, мне сделали чистку зубов и подлечили кариес.

Кстати, зэки очень часто мучаются зубной болью — видимо, из-за стресса. Редкий з/к не потерял хотя бы один зуб во время отсидки. Например, Руслан, с которым я сидел в Бутырке, за год, проведенный там, лишился четырех зубов. У Батьки за 23 года сидения зубов осталось меньше, чем пальцев на руках. Да и у меня самого на второй неделе в СИЗО сильно расшатался резец. Короче, если бы не Жанна Алексеевна и моя находчивая родня, к концу срока я наверняка обзавелся бы основательной шепелявостью.

Потом поехали назад, но когда вернулись в Нарышкино, меня не повели в мой барак. А повели меня в сооружение, где располагались БУР и ШИЗО.