Еще в Бутырке Батька говорил, что, заезжая на кичу, надо всех поприветствовать и представиться. Ну я и ору:

— Арестанты, день добрый! Навальный Олег на кичу заехал!

Со всех хат начинают кричать:

— Привет!

— Салам!

— С подъемом.

— В какую хату?

Вижу, меня ведут в камеру № 3. Ору:

— В третью! В третью хату!

Открывают дверь: четырехместная камера, внутри трое, двоих я хорошо знаю. Первый — Артюха, православный. Не в том смысле, что РПЦ, а в том, что «славит правь». Их, кстати, почему-то очень много в ИК-5. Например, на момент, когда я пишу эти строки, смотрящий за Питером тоже из тех, кто придерживается «веры предков». Я этих православных довольно неплохо знаю, потому что заказывал им всякие книжки по их тематике: Велесову книгу, легенды о Евпатии Коловрате и пр. Стоит ли говорить, что эта религия идет рука об руку с ультраправыми взглядами? Наверное, и так понятно.

Второй знакомый — Умид-я-двадцать-лет-этой-жизнью-живу, узбек из 7-го барака. С ним я очень часто общался — он из соседнего отряда, а там я всех хорошо знаю.

Третий сосед — какой-то азербайджанец. Кричит охраннику: «Где, блиать, мои таблэтки?!» Желудком мучается, бедняга.

Когда я вхожу — улыбаюсь. Думаю: как кайфово, что знакомые зэки сидят. Но при виде меня Артюха и Умид встречного энтузиазма не выказывают. Наоборот, приходят в волнение. Умид шумит в дверь, орет:

— Э, начальник, что за промацовка? Забирай его отсюда!

Я не отдупляю:

— В смысле?

— Ты в непорядочном отряде.

— Умид, ты же знаешь все, я там отдельно живу, жду, когда в людской отряд поднимут.

— Долго живешь. Даже того хватит, что ты с ними непорядочным воздухом дышишь.

НЕПОРЯДОЧНЫМ воздухом. Прямо так и говорит. Артюха менее категоричен, но скороговоркой произносит:

— Олег, надо уйти, мы не можем вместе сидеть, не мы эти правила придумывали…

Ну и все в таком духе. Сказать, что я шокирован, — это вообще ничего не сказать. Соображаю. Быстро прихожу к мысли, что если сейчас сам буду уходить, то потом вообще со всей этой судьбоносной хренью не разберешься. Говорю:

— Не, не пойду никуда. Из людской хаты люди не уходят. Че, давайте, бейте, если можете.

Умид в это время шумит в дверь и непрерывно орет, чтобы меня забрали. Дверь открывается, там Свирин Василич, на тот момент — зам по безопасности и оперативной работе. Говорит мне:

— Что — хотите перевестись из камеры? Опасаетесь за свою безопасность?

— Неа, не хочу.

Умид — мне:

— Э, давай, давай, уходи.

— Хочешь — сам уходи. Это такой же мой дом, как и твой. Я не пойду.

Умида в этот момент прямо клинит.

— Что-что?

Ну и идет на меня. А я чего? Я стою незыблемо. Мозг обрабатывает варианты. Например, если я ударю Умида, то, во-первых, он ударит меня в ответ, а он явно сильнее физически. А во-вторых (и это главное), я знаю, что это прямо готовый состав преступления. Думаю, что буду только обороняться — если не вырублюсь после первого же удара, конечно.

В камеру залетают менты. Всех растаскивают. Меня уводят в камеру № 10 — одиночку. Я подавлен и деморализован. Через 15 минут открывают камеру, говорят: «Выходи». Ведут в прогулочный дворик, там уже Башир, Гело и Нико — бродяги. Все трое сидят в БУРе, то есть в том же здании (камеры тут почти идентичные, разница лишь в том, что в БУРе можно курить и владеть большим количеством предметов). Думаю: «Ну, что же теперь, а?» Говорю Баширу:

— Ну чего, опять руку жать не будешь?

Смеется:

— Не, нормально все.

Жмет руку. И они начинают все втроем говорить. Башир говорит быстро, Гело и Нико просто с катастрофическим акцентом — я ни хера не понимаю, но в целом суть в том, чтобы я не переживал, парни не могут сидеть со мной, но мой вопрос они решат, дают слово. Ну ок, че. Я им говорю:

— Я на якоре (то бишь объявил голодовку).

— Ого! А вывезешь?

— Ну, постараюсь. Ни разу не пробовал, но полон решимости.

— Окей.

Зовут обратно. Приходит Афанасьев.

— Ну что, больше не на голодовке?

— Да нет, почему же, на голодовке.

Уходит. Меня опять ведут в прогулочный дворик. Там уже все, кто сидит в БУРе, человек восемь. Все в возбуждении. Все говорят. О чем речь, хрен разберешь. Понимаю нормально только Чапу — грузина, врача-онколога, севшего за оборот наркотиков. Он мне хоть что-то объясняет. Общий смысл: мы порешали, голодовку сворачивай, в лагерь поднимешься в людской отряд. Потом Гело мне говорит:

— Дай телефон брата.

— У меня нету. — А у меня и правда его нет, потому что телефон Бро жестко DDoSили, и на нем отключена функция приема входящих звонков. — А тебе зачем?

— Я хочу связать его с Вором, чтобы они пообщались по твоему вопросу.

В переводе на нормальный язык это значит: чтобы Бро кому-то заплатил, а Вор отзвонил бы на зону и сказал, что я порядочный. Думаю: «Как этим дебилам объяснить, что мой брат не депутат, не олигарх, а борец с коррупцией из Марьино?» Говорю:

— Плохая идея. Так можно добиться только того, что посадят и брата, и Вора.

Гело смотрит на меня непонимающе.

— Ну, колпак ФСБ, все дела: слежка, прослушка.

Башир, который не в пример сообразительнее Гело, говорит:

— Да, идея очень плохая.

Башир-то понимает, что я политзэк, а в сложные политические схемы вмешивать мир криминала может быть чревато. Объясняет это Гело. Тот соглашается. Чапа дает мне жалобу в генеральную прокуратуру, которую нужно выгнать на волю. Еще мне дают кучу сигарет и спички в пакетике. Набиваю всем этим трусы.

Ведут обратно, но не в камеру, а в кабинет. Там Поросенок:

— Ну что, голодаем?

— В жилку поднимете?

— Если будешь голодать — нет.

— А если не буду?

— Подниму.

— Окей, договорились.

— Вот тебе.

И передает мне маляву, запаянную в слюду. Начальник исправительной колонии передает мне маляву от другого зэка! Там сообщение от Хачика: мол, он со всеми договорился, как выйду из ШИЗО — поднимусь к ним в отряд, так что можно сильно не кипишевать и т. д. Пишу ответ: мол, пусть отзвонит домой, скажет, что я в ШИЗО и без голодовки. «Без голодовки» подчеркиваю — знаю, что Поросенок прочтет и подумает, что у меня уже есть разработанный план Б. Так что знайте: можно передавать малявы по дороге, через канализацию, при помощи котов, приманенных валерьянкой, а можно для этого использовать подполковника УФСИН Афанасьева Юрия Юрьевича.