Лайон Дойль посмотрел на людей, сидевших у противоположного конца стойки бара. Сразу было видно, что они – журналисты. Двое из них красовались в одежде военного образца: камуфляжные штаны зеленоватых тонов, жилеты цвета хаки, высокие черные ботинки со шнуровкой.

Дойль узнавал журналистов чуть ли не за километр именно благодаря существовавшей у них моде напяливать на себя что-нибудь из военной формы всякий раз, когда их направляли освещать события в зоне военных действий. Многие из них так никогда и не попадали на линию фронта, а обосновывались чаще всего в баре какой-нибудь гостиницы, находящейся за сотни километров от опасной зоны. Теперь, накануне войны в Ираке, весь Кувейт был забит разодетыми в камуфляж журналистами, сообщавшими своим редакциям о напряженной ситуации в этом регионе из плавательного бассейна того или иного отеля.

Другие, играя в опасность, с азартом пытались прорваться через контрольно-пропускные пункты, которые – где надо и где не надо – устанавливали всевозможные командиры независимо от того, представителями какой из противоборствующих сторон они являлись.

Дойль был знаком и с действительно стоящими журналистами, которые, по его мнению, были в каком-то смысле фанатиками, считавшими своей миссией в этой жизни передавать информацию из самой гущи событий с единственной целью – чтобы их сограждане могли узнать правду. Но что такое «правда»?

– Ух ты, да это же Лайон!

Услышав свое имя, Дойль невольно напрягся и, обернувшись, увидел свою знакомую.

– Привет, Миранда.

– Ты только мне не рассказывай, что проводишь в Аммане свой отпуск.

– Да нет, я не в отпуске.

– Ты здесь проездом и направляешься в…

– В Ирак, так же как и ты.

– Последний раз мы с тобой виделись в Боснии.

– Если мне не изменяет память, это был одновременно и первый, и последний раз.

– И ты мне тогда рассказал, что работаешь водителем в одной из неправительственных организаций и ездишь на грузовиках – помогаешь доставлять продовольствие несчастным боснийцам, так ведь?

– Да ладно, Миранда, не будь злопамятной.

– А из-за чего мне быть злопамятной?

– Ну, наверное, из-за того, что мне пришлось уехать из Сараево, не попрощавшись с тобой.

Миранда, рассмеявшись, подошла к Лайону и, приподнявшись на цыпочки, пару раз чмокнула его в подбородок. Затем она представила Дойлю мужчину, который сидел неподалеку и с любопытством наблюдал за этой сценой.

– Это Даниель – лучший телеоператор в мире. А это – Лайон. Не знаю его фамилии.

Лайон, так и не назвав своей фамилии, пожал руку Даниелю. Этому телеоператору было не больше тридцати лет – гораздо меньше, чем Лайону. Волосы он аккуратно собрал на затылке в хвост при помощи резинки. Лайону этот парень понравился – хотя бы потому, что на нем не было ничего из военной экипировки. Как и Миранда, он был одет в джинсы, ботинки, плотный свитер и куртку-ветровку.

– А сейчас ты кому помогаешь? – поинтересовалась Миранда.

– Никому. Мы с тобой теперь почти коллеги.

– Не может быть! Каким это образом мы стали коллегами?

– Я тебе не говорил в Сараево, но я работаю фотографом в одном агентстве.

Миранда недоверчиво посмотрела на Лайона. Она знала всех журналистов и фоторепортеров, делающих репортажи о войне, причем они были из разных стран. Она встречалась с ними в тех местах, где возникали военные конфликты – у африканских Великих Озер, в Сараево, в Палестине, в Чечне… Лайон не был одним из них – в этом Миранда была уверена.

– Я – фотограф, но работаю не на прессу, – сказал Лайон, почувствовав недоверие Миранды. – Я делаю фотографии для коммерческих каталогов, а когда нет работы, то не брезгую и фотографированием свадеб. Ну, ты знаешь – фото молодоженов, желающих сделать на память альбом о счастливом дне их бракосочетания.

– Ну и? – Миранда вопросительно смотрела на него.

– Ну, поскольку даже и такой хреновой работы становится все меньше, мне иногда приходится заниматься другими делами, как, например, работать водителем грузовика, да и вообще браться за все, что подвернется. Агентство, для которого я делаю каталоги, поддерживает связи с прессой. Хозяин агентства сказал мне, что Ирак теперь в центре внимания всего мира и если я смогу сделать хорошие фотографии, то их можно будет выгодно продать. Вот я и решил попытать счастья.

– А как называется это агентство? – спросил Даниель.

– «Фотомунди».

– А-а, я их знаю! – Даниель кивнул. – Они нанимают фотографов для выполнения определенной работы и дают им конкретное задание. Правда, они иногда «кидают» фотографов: отказываются покупать сделанные ими фотографии. Надеюсь, что в Ираке у тебя все получится, потому что в противном случае эта поездка тебе дорого обойдется.

– Да она мне и так уже дорого обошлась, – сказал Лайон.

– Ну, если мы можем тебе чем-нибудь помочь… – начал было Даниель.

– Я буду вам очень признателен, потому что я все-таки не журналист. Хотелось бы, чтобы вы мне помогли разобраться, что к чему. Одно дело фотографировать консервированную спаржу для каталогов, и совсем другое – войну.

– Да, конечно, это совсем не одно и то же, – сказала Миранда тоном, в котором все еще чувствовалось недоверие.

Даниель, более доверчивый, чем его спутница, пригласил Лайона присоединиться к группе журналистов, сидевших у другого конца стойки бара.

Лайон на минуту задумался: он не любил общаться с журналистами, кроме тех случаев, когда это было действительно необходимо. Однако он не мог не принять предложения телеоператора, сопровождающего Миранду, а потому все-таки присоединился к журналистам, и его тут же познакомили с военными корреспондентами из разных стран. Все они направлялись в Ирак.

Никто из них не обратил на Лайона особого внимания. Для этих людей он был человеком новым, а после того как они узнали, что он снимает для коммерческих каталогов, а теперь решил попытать счастья в роли фоторепортера для прессы, все стали смотреть на него свысока. И все же сидевшие за стойкой бара журналисты отнеслись к новичку снисходительно: они-то ведь были ветеранами, прошедшими через различные «горячие точки». Прихлебывая виски, они стали рассказывать ему, что им доводилось смотреть смерти прямо в лицо и быть свидетелями страдания тех, кого теперь уже нет в живых.

На следующий день они собирались выехать с утра пораньше на арендованных автомобилях в направлении Багдада и пригласили Лайона присоединиться к ним – конечно, если он согласится внести свою долю платы за аренду автомобиля. Лайон поинтересовался, во сколько это ему обойдется, и, сделав вид, что прикидывает, выгодно ли ему это, согласился на их предложение, заработав несколько снисходительных шлепков ладонью по спине.

На следующее утро вялая и сонная журналистская братия собралась в вестибюле отеля «Интерконтиненталь». От их вчерашней веселости не осталось и следа. Обильные возлияния и недостаток сна весьма заметно отразились на большинстве из них.

Даниель первым увидел Лайона и поднял руку в знак приветствия, а Миранда лишь усмехнулась.

– Что-то ты не очень рада встрече с другом, – заметил Даниель.

– Он мне не друг. Я случайно познакомилась с ним неподалеку от Сараево во время одной из перестрелок. В общем-то, он спас мне жизнь.

– А что там произошло?

– Группа сербских ополченцев атаковала деревню неподалеку от Сараево. Я в тот день находилась там вместе с коллегами из разных телекомпаний. Начавшаяся перестрелка застала нас врасплох. Я не знаю, как так получилось, но я вдруг оказалась на улице одна. Я спряталась между двумя машинами, а вокруг меня свистели пули. Видимо, где-то неподалеку засел стрелок, паливший куда вздумается. Затем появился Лайон – я так и не поняла, откуда он взялся. Я просто вдруг увидела его рядом с собой. Он заставил меня пригнуть голову, а затем помог выбраться из этой передряги. – Сделав небольшую паузу, Миранда продолжила: – Сербы, наверное, поначалу решили уничтожить нас всех, но затем пришли к выводу, что в этот раз для них важнее появиться в телерепортажах, а потому они позволили нам уйти. Лайон усадил меня в кабину грузовика и довез до Сараево. По правде говоря, меня удивило, как ловко он действовал в той ситуации. Мне… мне показалось, что он больше похож на военного, чем на простого водителя грузовика. Когда он вывез меня в безопасное место, мы с ним договорились, что еще встретимся. Но он исчез. С тех пор я его не видела – до вчерашнего вечера.

– Но ты его не забыла.

– Нет, не забыла.

– И теперь тебя охватили противоречивые чувства: ты не знаешь, что о нем и думать, а главное, не знаешь, хочется тебе находиться рядом с ним или нет. Может, я ошибаюсь?

– Даниель, ты настоящий психоаналитик!

– Просто я тебя очень хорошо знаю, – сказал, улыбаясь, Даниель.

– Да, это верно. Мы с тобой за последние три года практически не разлучались. Я больше провожу времени, разъезжая с тобой, чем у себя дома.

– Работа есть работа. Эстер тоже жалуется, что я провожу больше времени с тобой, чем с ней, а когда все-таки приезжаю домой, то бываю таким изнуренным, что сразу заваливаюсь спать.

– Тебе с Эстер очень повезло…

– Да, она замечательная женщина. Другая уже давно вышвырнула бы меня на улицу.

– Не знаю, почему ты решил поехать сюда в этот момент, когда у вас вот-вот должен родиться ребенок.

– Потому что мы – журналисты, и нам следует находиться там, где бурлят события. А сейчас самое важное происходит в Ираке. Эстер это понимает. В конце концов, она тоже принадлежит к «журналистскому цеху», хотя и делает репортажи только о королевской семье.

Лайон ехал в джипе вместе с Мирандой, Даниелем и двумя немецкими телеоператорами.

Миранда была как будто не в духе и большую часть пути молчала, не принимая участия в разговоре Даниеля с его коллегами.

У Лайона не было никаких иллюзий относительно Миранды: несмотря на хрупкий вид, эта женщина была закаленным бойцом, и не только благодаря своей опасной работе в качестве корреспондента в зоне военных действий, но и вследствие совсем других битв, которые можно назвать одним емким словом – «жизнь».

Худенькая и не особенно высокая (не выше метра семидесяти), с очень коротко подстриженными черными волосами и глазами цвета меда, Миранда, как казалось Лайону, обладала большой внутренней силой. Она была умна, умела постоять за себя и, самое главное, ничего не боялась. Когда Лайон увидел ее в деревне под Сараево, он удивился тому, что эта женщина, несмотря на угрожавшую ей смертельную опасность, не впала в истерику.

Дорога в Багдад оказалась очень долгой и очень пыльной. Движение было более интенсивным, чем обычно, потому что неправительственные организации предпочитали доставлять свои грузы в Ирак именно из Аммана. По пути им встретились две колонны грузовиков, а еще множество автобусов, едущих в обоих направлениях. На иракско-иорданской границе битком набившиеся в автобус иракцы пытались уговорить иракских же пограничников позволить им проехать. Некоторых пассажиров пограничники пропустили, других же после проверки документов задержали и обращались с ними при этом довольно грубо.

Журналисты повыскакивали из автомобилей, чтобы сфотографировать эту сцену, а заодно разузнать, что, собственно, происходит. Получив в ответ от пограничников одни лишь угрозы, они предпочли ретироваться и снова уселись в свои автомобили: им не хотелось попасть в какую-либо передрягу еще до того, как они достигнут цели своего путешествия.

Хотя отель «Палестина» знавал, наверное, и лучшие времена, Лайону лишь с трудом удалось в нем поселиться. «Все номера уже забронированы», – с любезной улыбкой сказал Дойлю дежурный администратор, которого осаждала целая орава журналистов, шумно требовавших предоставить им номера. Лайон решил не скупиться и предложил администратору хорошие чаевые.

Сто долларов позволили ему попасть в номер на восьмом этаже. Из крана в ванной постоянно капала вода, жалюзи не опускались, а покрывало на кровати следовало бы отдать в химчистку. Тем не менее, теперь у Лайона была хоть какая-то крыша над головой.

Он знал, что, как только журналисты расселятся по номерам и разместят там свой багаж, они тут же спустятся в бар. Никто из них не начнет работать раньше следующего дня, хотя уже сегодня они станут подыскивать себе переводчиков и проводников. Несмотря на то что в Министерстве информации Ирака имелся пресс-центр, предоставлявший иностранным журналистам переводчиков, многие журналисты предпочитали подыскивать себе переводчиков самостоятельно, поскольку понимали, что власти потом потребуют от официальных переводчиков предоставить информацию о журналистах, с которыми они работали.

– Тебе потребуется сопровождающий, – сказал Лайону Даниель, когда они встретились в баре.

– У меня на это нет денег, – заявил Лайон. – Я постараюсь управиться как-нибудь сам. Мне и так уже пришлось сильно потратиться, чтобы сюда добраться…

– Тебя заставят взять с собой сопровождающего. Здешним властям не понравится, что британский фотограф будет без присмотра совать везде свой нос.

– Я постараюсь не встревать ни в какие истории. Видишь ли, я хочу сделать серию снимков о повседневной жизни Багдада. Как ты считаешь, подобные фотографии могут заинтересовать газетчиков?

– Это зависит от качества фотографий и от того, что на них будет изображено. Тебе придется поискать что-нибудь особенное.

– Попробую. Завтра я встану пораньше: хочу сфотографировать, как просыпается Багдад. Поэтому сегодня лягу спать рано, тем более что переезд сюда был утомительным.

– Поужинай вместе с нами, – предложил Даниель.

– Нет, вы наверняка засидитесь допоздна. Я пришел лишь попить чаю, а затем пойду спать.

Даниель не стал настаивать, он тоже устал, и поэтому вполне понимал Лайона, стремящегося побыстрее добраться до кровати.

В эту ночь Лайон спал как убитый. Он не слукавил, когда сказал Даниелю, что сильно устал. Проснувшись на рассвете, он быстро принял душ, схватил сумку с фотоаппаратурой и вышел на улицу. Лайон хотел, чтобы со стороны он и в самом деле походил на фотографа, а потому большую часть утра он провел на базаре и на улицах Багдада, фотографируя все, что привлекало его внимание, но прежде всего сцены, позволяющие понять, чем живет в столь непростое время этот город. Ирак находился в состоянии блокады, и здесь ощущался дефицит буквально всего, но, как часто бывает в подобных ситуациях, имелись и люди, которых этот дефицит не касался. В магазинах было пусто, но если знать, в какие двери постучать, можно было найти и продукты, и промышленные товары самого высокого качества.

Во время своих долгих хождений по Багдаду Лайон напряженно размышлял, какой предлог ему следует придумать для того, чтобы отправиться в Сафран.

Когда уже после полудня он возвратился в отель, то не обнаружил там никого из журналистской братии. Поразмыслив, он решил пойти в Министерство информации, чтобы поговорить там с пресс-секретарем и заявить о своем желании съездить в Сафран.

Как это было принято у иракцев, лицо Али Сидки украшали густые черные усы. Он был человеком дородным, что, впрочем, не бросалось в глаза благодаря высокому росту и прямой осанке. Будучи заместителем руководителя пресс-центра, он исключительно вежливо вел себя с журналистами, которых с каждым днем в Багдаде становилось все больше.

– Чем мы можем вам помочь? – спросил он у Лайона.

Лайон объяснил, что является независимым фотографом, и показал удостоверение, выданное ему в агентстве «Фотомунди». Али тщательно записал личные данные Лайона и поинтересовался, каковы его первые впечатления о Багдаде. После получасового вежливого разговора «о том о сем» Лайон решил, наконец, перейти к делу.

– Я хочу подготовить специальный репортаж. Видите ли, мне известно, что где-то возле Телль-Мугхаира – по-моему, эта деревня называется Сафран – проводятся важные археологические раскопки. Мне хотелось бы съездить туда и сделать репортаж об этих раскопках, чтобы затем рассказать всему миру о том, как древняя Месопотамия продолжает раскрывать свои секреты. Насколько я знаю, в составе этой экспедиции работают археологи едва ли не из половины стран Европы, и нелишним будет продемонстрировать, что, несмотря на блокаду, в Ирак по-прежнему приезжают серьезные ученые.

Слушая Лайона, Али Сидки постепенно пришел к выводу, что, и в самом деле, задуманный этим британским фотографом репортаж может послужить хорошей пропагандой и сыграть на руку существующему режиму. Он, правда, ничего не знал о том, что в Сафране находится какая-то археологическая экспедиция, но решил не подавать виду. С интересом выслушав Лайона, Али пообещал позвонить ему в отель «Палестина», если удастся получить у начальства разрешение на поездку фотографа в Сафран.

Лайон мог, конечно, отправиться в Сафран и самостоятельно, однако он понимал, что ему необходимо как можно лучше вжиться в новую для него роль фотографа, а для этого ему следовало вести себя так, как ведут все прибывшие в Багдад фоторепортеры и журналисты.

Вторую половину дня он бродил по Багдаду, фотографируя все, что, с его точки зрения, могло представлять интерес. В отель он вернулся уже перед закатом солнца.

В холле отеля ему повстречались Миранда и Даниель: они тоже только что вернулись.

– А-а, бесследно пропавший! – воскликнула Миранда вместо приветствия.

– Я весь день работал. А вы?

– Мы тоже ходили весь день без остановки, – стал рассказывать Даниель. – Тут многие люди страдают. Мы посетили больницу, и от того, что мы там увидели, захотелось расплакаться: у них там вообще ничего нет.

– Да, я тоже обратил внимание на последствия блокады. Но меня очень удивили местные жители: несмотря на трудности, с которыми они ежечасно сталкиваются, эти люди еще умудряются оставаться приветливыми.

– Ну, постепенно здесь будет все хуже и хуже, – заявила Миранда. – Буш с дружками об этом позаботятся.

– Да, но и Саддам – не ангелочек с крылышками, – возразил Лайон.

– Конечно нет, однако Буш сует сюда свой нос вовсе не из-за Саддама. Его интересует нефть.

По тону Миранды было понятно, что она не прочь вступить в словесную перепалку, однако Лайон отнюдь не горел желанием о чем-то спорить. Ему было глубоко наплевать и на Буша, и на Саддама. Он приехал в Ирак, чтобы выполнить заказанную ему работу, а затем вернуться к своей спокойной жизни с Мэрией в их имении. Поэтому он предпочел промолчать. А вот у Даниеля было уж слишком много впечатлений от увиденного в Багдаде, и ему явно не хотелось так быстро заканчивать разговор.

– Саддама должны свергнуть сами иракцы, а не мы.

– Ты прав, но, как мне кажется, им будет очень трудно это сделать, – сказал Лайон. – Здесь тот, кто выражает недовольство, рано или поздно оказывается в тюрьме, и если ему повезет, смерть его будет быстрой. Не стоит надеяться на чудо: люди ведь терпят власть диктаторов именно потому, что их неимоверно трудно свергнуть. Иракцы либо получат помощь извне, либо будут и дальше жить так, как живут.

– Иногда помощь извне оказывается самым настоящим дерьмом! – гневно заявила Миранда. – Саддам – ставленник американцев, так же как Пиночет и Усама бен Ладен. Однако он отбился от рук, а потому они хотят от него избавиться. Ну и пусть избавляются, лично я не возражаю. Однако проблема заключается в том, что они заодно убьют тысячи невинных людей и обратят в руины целую страну. Когда война закончится, Ирак перестанет существовать.

– Давайте не будем спорить. По-моему, у нас у всех сегодня был трудный день. Может, лучше поужинаем?

Даниель сказал, что он устал и предпочитает пойти к себе в номер, а Миранда приняла предложение Лайона. Они направились в ресторан, где встретили других журналистов. Лайон и Миранда подсели к столу, за которым уже расположились два репортера из Испании, ирландец, трое шведов и четверо французов. Все они – кто лучше, кто хуже – говорили по-английски.

Сидящие за столом рассказывали о впечатлениях, полученных за сегодняшний день, хотя все знали, что более-менее стоящую информацию любой из них попридержит для себя: наряду с профессиональной солидарностью между журналистами существует и конкуренция.

После ужина Лайон и Миранда вместе с другими журналистами отправились в бар. «Ну и компания!» – подумал Лайон, которому показались довольно занятными оживленные разговоры то и дело перебивавших друг друга журналистов, их сальные анекдоты, да и внешность некоторых их них.

– Ну что, ты уже отправил какие-нибудь фотографии? – поинтересовалась Миранда.

– Завтра я их тебе покажу. Надеюсь, мне повезет. Если их удастся быстро продать, я побуду здесь дольше. Если нет – придется уехать.

– Что-то ты быстро сдаешься, – с сарказмом сказала Миранда.

– Видишь ли, я – реалист, и могу позволить себе лишь определенную степень риска. Кстати, я тебя так и не спросил: а откуда ты?

– Ну и вопрос! Почему ты мне его задаешь?

– Потому что я не знаю, откуда ты. Ты ведь работаешь на независимого телевизионного продюсера. Английским ты владеешь в совершенстве, хотя, как мне кажется, все-таки у тебя есть легкий акцент, правда, не знаю какой. Я слышал, как ты говорила по-французски, и говорила так хорошо, что, если бы я не слышал, как ты говоришь по-английски, подумал бы, что ты – француженка. Но затем я услышал, как ты спорила с кем-то с мексиканского телевидения, и, судя по тому, что ты ему и слова не давала сказать, я пришел к выводу, что ты свободно владеешь и испанским.

– А ты, я гляжу, любопытный.

– Нет, не очень. А у тебя что, есть какие-то основания не отвечать на мой вопрос?

– Да, он мне не нравится. Дело в том, что я – ниоткуда. Я ненавижу флаги, гимны и все то, что разделяет людей.

– Но ведь ты же родилась в какой-то конкретной стране…

– Да, я родилась в какой-то конкретной стране, но не считаю своей родиной ни эту страну, ни любую другую. Я предпочитаю быть гражданином мира.

– Тебе и паспорт выдали как гражданину мира? – с любопытством спросил Лайон.

– У меня паспорт гражданки одной из бывших социалистических стран, ведь чтобы переезжать с одного места на другое и чтобы тебя при этом не задерживали на границах, необходимо чем-то подтверждать, что у тебя есть имя и фамилия и что ты гражданин какой-то определенной страны.

– Ну что ж, если не хочешь отвечать на мой вопрос, не отвечай.

– Да ладно, отвечу. Мой отец родился в Польше, но его родители – немцы. Моя мать родилась в Англии, но ее отец – грек, а мать – испанка. Я родилась во Франции. Итак, по-твоему, откуда я?

– А чем занимались твои родители?

– Отец был художником, а мать – чертежницей. Они не считали ни одну страну мира своей родиной, и жили то в одной стране, то в другой. Они ненавидели границы.

– И научили этому и тебя.

– Нет, я сама к этому пришла, мне для этого не нужно было слушать лекции.

Миранда отвернулась от Лайона и присоединилась к общему разговору за стойкой бара.

Лайон узнал, что испанские журналисты готовятся к поездке в Басру, а шведы хотят отправиться в Тикрит – город, в котором родился Саддам Хусейн.

– А ты, Лайон, останешься в Багдаде?

Этот вопрос ему задал француз, из тех журналистов, с которыми он познакомился в Аммане. Подумав несколько секунд, Лайон решил сказать правду.

– Я хочу поехать в те места, где находился древний Ур.

– А зачем? – поинтересовался француз.

– Мне сказали, что в том районе работает археологическая экспедиция, и если я сделаю хороший фоторепортаж о проводимых раскопках, возможно, его у меня купят.

– А где именно базируется эта экспедиция? – не унимался француз.

Я знаю, о какой экспедиции ты говоришь, – вмешался журналист из Германии. – Ее возглавляет профессор Пико, так ведь?

По-моему, он, – ответил Лайон. – По правде говоря, я мало что знаю об этой экспедиции, но она, наверное, может представлять интерес.

– Насколько мне известно, они там обнаружили развалины то ли дворца, то ли храма, где, возможно, находятся очень ценные глиняные таблички с текстом Книги Бытие, – пояснил немецкий журналист. – Что-то в этом роде я прочел в газете «Франкфуртер». Я этим интересуюсь, потому что среди участников экспедиции есть несколько археологов из Германии. Но мне даже в голову не приходило, что в нынешней обстановке это может иметь хоть какое-то значение.

– Ну» для вас это, может, и не имеет значения, а вот если я сделаю хороший фоторепортаж об этих раскопках и мое агентство затем продаст его какому-нибудь специализированному журналу, то…

– Вообще-то неплохая идея, – вмешался журналист из Италии. – Если, конечно, удастся сделать там хороший фоторепортаж.

– До того как Буш начнет бомбить, нам нужно тут хвататься за все, – задумчиво произнес один из журналистов-шведов.

– Слушайте, друзья, не вздумайте присвоить мою идею о фоторепортаже об экспедиции, иначе пустите меня по миру! – начал было возмущаться Лайон.

– Ничего мы не собираемся присваивать, – успокоила его Миранда. – Тут, кстати, все принадлежит всем.

– Вы работаете по заказу телекомпаний и газет, а я приехал сюда на свой страх и риск и сам плачу за эту поездку… – снова запричитал Лайон.

– Да ладно, не хнычь, – сказала Миранда. – Эта экспедиция – никакой не секрет. Судя по тому, что сказал Отто, о ней писали в газетах.

– И в Италии тоже, – ввернул спецкор одного из информационных агентств Рима.

Лайон еще некоторое время пытался играть роль встревоженного фоторепортера-новичка, а затем попрощался с журналистами и отправился спать. Ему нужно было подготовиться к поездке в Сафран – независимо от того, дадут ему в Министерстве информации «зеленый свет» или нет.

Утром его разбудил телефонный звонок. Али Сидки – тот самый служащий из Министерства информации – был, похоже, в прекрасном настроении.

– У меня для вас хорошие новости. Мое руководство считает, что будет замечательно, если вы поедете в Сафран и подготовите там репортаж об археологической экспедиции. Мы вас туда отвезем.

– Это очень любезно, но я предпочитаю действовать самостоятельно.

– Нет, так не получится. Туда можно поехать только с разрешения правительства. Это военная зона, и археологическая экспедиция находится под охраной властей. Никто не имеет права им мешать, и отправиться туда из Багдада можно только по специальному разрешению. Поэтому либо вы поедете туда с нами, либо не поедете вообще.

Лайону пришлось согласиться: у него не было другого выхода. Али Сидки попросил его зайти в пресс-центр министерства сутра, чтобы можно было сразу же решить организационные вопросы. «А может, у вас есть коллеги, которые тоже захотят посетить Сафран?» – поинтересовался Али. Лайон недовольно ответил, что предпочел бы ни с кем не делиться своей идеей, и если другие журналисты и фотографы поедут туда, то пусть уж лучше после того, как он, Лайон Дойль, вернется оттуда с уже готовым материалом.

Когда Лайон приехал в Министерство информации, Али Сидки представил его своему шефу, который, похоже, был в восторге от того, что в Англии будет опубликован репортаж о профессоре Пико и проводимых им раскопках.

– Интеллигенция Европы не оставила нас в трудное для нашей страны время, – заявил руководитель пресс-центра.

Лайон в знак согласия кивнул. Ему было наплевать на то, что говорил этот чиновник правительства Саддама Хусейна, который, кстати, заставил Лайона заполнить подробную анкету, а также приказал сделать копию его паспорта.

– Мы отвезем вас туда через пару дней. Вы пока подготовьтесь. Надеюсь, вам не станет дурно в вертолете.

– Не знаю, я никогда на нем не летал, – соврал Лайон.

Том Мартин наконец получил сообщение от Лайона Дойля. Точнее, директор агентства «Фотомунди» переслал Мартину с ящика электронной почты, адрес которого сообщил ему Дойль, подробнейшее письмо Лайона. В этом послании излагались впечатления о Багдаде, а также говорилось о том, что Лайону повезло и он сумел пробраться в деревушку под названием Сафран. В приложении к письму Лайон прислал подборку фотографий с тем, чтобы их постарались как-нибудь продать.

Директор агентства «Фотомунди» не особенно интересовался содержанием послания Лайона: ему достаточно хорошо заплатили, чтобы он ничего не видел и ничего не слышал, а главное – чтобы помалкивал. Вот что он и в самом деле намеревался сделать, так это попытаться продать присланные фотографии. Они оказались значительно лучше, чем он предполагал, тем более что он, по правде говоря, не очень-то и надеялся получить какие-либо фотографии от этого самого Лайона Дойля.

Мартин принялся внимательно читать послание от своего человека в Ираке. Лайон уже находился в Сафране, причем даже с благословения чиновников правительства Саддама Хусейна.

Сегодня я прибыл в Сафран. Вертолет, на котором я летел,  – старая советская развалюха, издающая ужасный шум.

Здесь работает более двухсот человек. Руководитель археологической экспедиции – профессор Ив Пико – только о том и думает, как бы уложиться в столь сжатые сроки. Он понимает, что времени у них осталось очень мало. Я познакомился с руководством бригады археологов, и они любезно рассказали мне о значимости той работы, которую они делают. Один из археологов – некий Фабиан Тудела – объяснил мне, что храм, который они раскапывают, был построен в эпоху упоминаемого в Библии царя Амрафела. Надеюсь, что фотографии и репортаж будут интересными для читателей – исходя из важности проводимых раскопок.

В лагере сейчас царит суматоха, потому что, как стало известно, сюда на какое-то время приедет дедушка одной из женщин-археологов – Клары Танненберг. Эта новость попала в Сафран еще до моего приезда, и все только об этом человеке и говорят. Некоторые из местных вздрагивают при одном только упоминании его имени. Похоже, он прибудет сюда через три или четыре дня. Сейчас для него готовят дом и даже привезли мебель из Багдада, чтобы обеспечить ему надлежащий уровень комфорта.

Еще один интересный момент: за Кларой Танненберг ухаживает шиитка, с ног до головы укутанная в темные одежды. Клара ест только то, что ей готовит эта ее старая служанка, которая будет также ухаживать и за ее дедушкой. Я краем уха слышал, что дедушка Клары прибудет в сопровождении супруга своей внучки, занимающего важную должность в Министерстве культуры, с ним приедут врач и медсестра, для которых сейчас также подготавливают жилье. Кроме того, из Каира сюда уже прибыл небольшой полевой госпиталь. По всей видимости, дедушка Клары серьезно болен.

Я пишу обо всем этом потому, что здесь все только и говорят о предстоящем приезде дедушки Клары Танненберг.

А еще здесь все организовано таким образом, что больше похоже на военную базу, чем на безобидную археологическую экспедицию. Но я все-таки надеюсь, что сумею подготовить и отправить свой репортаж в срок.

Президент агентства «Глоубал Груп» улыбнулся. У него не было ни малейших сомнений, что Лайон Дойль сумеет выполнить то, что он назвал безобидным словом «репортаж» и что на самом деле означало устранение семьи Танненберг.

Ему в данном случае повезло. Поиски семейства Танненберг в Ираке могли оказаться весьма сложным делом, если бы Тому Мартину не стало известно ее местонахождение от его друга Пола Дукаиса. Мартин в который раз подумал, что в жизни случается много удивительных совпадений, потому что только удивительным совпадением можно было назвать то, что Дукаис попросил подыскать ему людей, которых можно было бы отправить в Ирак для слежки за Кларой Танненберг, а вскоре после этого в кабинет к Мартину явился мистер Бертон и предложил два миллиона евро за убийство дедушки Клары и всех его потомков, включая и саму Клару.

Мартина снова стали мучить сомнения: он не мог решить, рассказать ли Полу Дукаису о полученном им заказе, касающемся семьи Танненберг. Поразмыслив, Мартин снова пришел к выводу, что этого не стоит делать. Уж лучше пусть профессиональная тайна будет сохранена, тем более что его интересы не противоречат интересам Пола.

Мартин набрал номер мобильного телефона таинственного и изворотливого мистера Бертона. Лишь после пятого звонка в трубке раздался мужской голос.

– Слушаю.

– Мистер Бертон, я хочу поставить вас в известность, что один мой друг навестил некоторых ваших друзей. Он выяснил, что у них все хорошо – и у дедушки, и у его внучки, и у мужа внучки. Правда, дедушка хворает, однако моему другу еще неизвестно, насколько серьезна его болезнь, но я надеюсь, что мы узнаем об этом в ближайшее время.

– Больше нет ближайших родственников?

– Насколько я знаю, нет.

– Он выполнит свое задание?

– Конечно.

– Что-нибудь еще?

– Пока ничего, если только вам не интересно узнать кое-какие мелкие подробности.

– Мне интересно знать все.

– Ваши друзья находятся на юге страны, в одной чудесной деревушке. Дедушкина внучка работает… как бы это сказать… во главе многочисленной бригады, и дедушка к ней скоро приедет. Вы за них не переживайте: они под надежной защитой, причем не только штатного персонала, но и частных охранников.

– Что-нибудь еще?

– Ну, это были, скажем, наиболее существенные подробности.

– Я, пожалуй, навещу вас.

– Нет необходимости. Как только я узнаю что-нибудь новое, я вам позвоню.

– Уж будьте любезны!

Берта оторвала взгляд от книги и озабоченно посмотрела на отца.

– Кто это был? – спросила она.

– Звонили из университета, – ответил Ганс Гауссер.

– Почему бы тебе наконец оттуда не уйти? У тебя ведь нет и какой необходимости этим заниматься. Ты уже не раз говорил, что тебе хочется окончательно расстаться с университетом, чтобы у тебя было время почитать и подумать, а сам все никак на это не отважишься.

– Позволь мне жить так, как я сам считаю нужным. Когда я хожу в университет и общаюсь с молодежью, чувствую себя моложе. Если в моем возрасте остаешься один, время тянется мучительно медленно.

– Но ты ведь не один! – возразила Берта. – Или ты меня и детей в расчет не принимаешь?

– Ну что ты, дочка, ты – самое дорогое, что у меня есть в жизни! Но ты должна понять: мне нужно вести активный образ жизни, чтобы осознавать, что я не просто какой-то там никчемный старикашка и еще могу приносить пользу.

Ганс подошел к дочери и обнял ее. Он любил ее больше кого бы то ни было и больше чего бы то ни было, она была смыслом его жизни. Берта почувствовала, как разволновался отец.

– Ты прав, но я за тебя очень переживаю, тем более что ты в последнее время какой-то странный.

– Берта, позволь мне иметь свои секреты.

– А вот у меня от тебя никогда не было секретов… – обиженно сказала Берта.

– Но я – твой отец, а родители не всегда все рассказывают своим детям. Ты ведь тоже не все рассказываешь своим детям, так ведь?

– Папа, они еще очень маленькие.

– А ты для меня тоже еще маленькая. Ну да ладно, это была шутка. Нет у меня от тебя никаких секретов, однако мне нравится быть независимым и ходить куда вздумается, не объясняя, куда и почему. Тем более что, по правде говоря, единственное мое занятие – навещать своих старых друзей.

Ганс Гауссер еще некоторое время разговаривал с дочерью, хотя думал при этом о другом: Том Мартин только что сообщил ему, что Альфред Танненберг жив, а стало быть, они наконец-то смогут выполнить клятву, данную ими еще в детстве. От этих мыслей Ганса охватило волнение, и он почувствовал ноющую боль в желудке.

Надо было позвонить Мерседес, Карло и Бруно, чтобы сообщить им, что их предположение, сначала казавшееся маловероятным, теперь окончательно подтвердилось. Больным стариком о котором упомянул Том Мартин, мог быть только этот подонок, которого они ненавидели до глубины души.

Первым делом Ганс позвонил Мерседес. Он знал, что его подруга потеряла сон и аппетит с того самого дня, когда Карло позвонил им из Рима и сказал, что вроде бы есть информация о Танненберге.

Мерседес, слушая Ганса, чувствовала, как у нее все быстрее начинает стучать сердце, и стала опасаться, что вот-вот может случиться сердечный приступ.

– Мне хотелось бы туда поехать, – заявила она Гансу.

– Это было бы безумием, и ты сама это понимаешь. Кроме того, ты все равно ничего не смогла бы там сделать.

– Мы должны убить Танненберга собственными руками и сказать ему при этом, за что именно мы его лишаем жизни.

– Мерседес, я тебя умоляю!

– Есть вещи, которые необходимо делать лично.

– Да, но в сложившейся ситуации мы не сможем это сделать лично. Он находится в Ираке, в деревне, расположенной на юге этой страны, и его охраняют вооруженные люди.

– У тебя есть дочь и внуки, у Карло и Бруно тоже есть дети и внуки, и поэтому мне вполне понятно, почему вы не стремитесь совершать безрассудные поступки. А вот я одна, у меня нет никого, и в моем возрасте только и остается, что стареть в одиночестве. Мне нечего терять.

Теперь Ганс уже не на шутку испугался: Мерседес, чего доброго, и в самом деле могла рвануть в Ирак и попытаться там прикончить Танненберга.

– Знаешь что, Мерседес? Я никогда тебе не прошу, если по твоей вине Танненбергу удастся остаться в живых.

– По моей вине?

– Да. Если ты поедешь в Ирак, сразу же откроется, что ты пытаешься добраться до Танненберга, и тогда провалится операция, которая уже началась. Единственное, чего ты добьешься, – так это того, что Танненберг останется жив, тебя бросят в иракскую тюрьму, а нас… Нас тоже арестуют.

– Почему ты думаешь, что все произойдет именно так?

– А что, эмоции уже лишили тебя способности здраво мыслить?

Мерседес замолчала. Ее больно задели слова Ганса, хотя она и понимала, что он прав. Но… но ведь она всю жизнь мечтала о том, как вонзит нож в брюхо Танненбергу, прокричав при этом подонку, за что она его убивает.

Ей много раз снились по ночам кошмары, в которых она подбиралась к этому негодяю и вонзала ногти ему в глаза. А еще ей иногда снилось, что она превращается в волчицу и вгрызается зубами в его плоть, из него фонтаном хлещет кровь…

Мерседес считала, что именно она должна убить Танненберга и что ни в коем случае его смерть не может быть мгновенной, он должен осознавать, что умирает.

Голос Ганса вернул ее к действительности.

– Мерседес, я с тобой разговариваю!

– Да, я тебя слушаю.

– Я переговорю с Карло и Бруно. У меня нет желания закончить свою жизнь в тюрьме из-за того, что запальчивость и ярость затмевают твой рассудок. Если ты собираешься предпринять какие-либо самостоятельные действия, я в таком случае не хочу иметь к этому делу абсолютно никакого отношения. Я умываю руки, и можете больше на меня не рассчитывать.

– Что это значит?

– А то, что я не хочу впадать в маразм и отказываюсь подвергать себя неоправданному риску. Карло, Бруно, ты и я – всего лишь четверо старичков. Да, именно старичков, и поэтому нам нужно смириться с тем, что его за нас убьет кто-то другой. Если ты передумала, скажи мне об этом; если нет, то, повторяю еще Раз, на меня можете не рассчитывать.

– Ты, похоже, разгневался…

– При чем здесь мой гнев!

– Единственная цель моей жизни – это чтобы все Танненберги умерли, корчась от боли.

– Однако нет необходимости убивать их своими руками.

– Вы меня никогда не оставите одну. Я это знаю.

– Подумай над тем, что я тебе сказал. А я сейчас позвоню Карло и Бруно. Пока.

Профессор Гауссер, нажав на кнопку телефона, прервал разговор и тяжело вздохнул. Он, пожалуй, уж слишком сурово разговаривал со своей подругой. Но ведь он и в самом деле ее боялся – точнее, боялся того, что она не прислушается к доводам разума.

В жизни Мерседес действительно не было иной цели, кроме как разыскать и убить Танненберга. И она вполне была способна это сделать.

Когда Ганс Гауссер рассказал Карло Чиприани, как отреагировала Мерседес, узнав, что теперь нет никакого сомнения в том что Танненберг жив, тот почувствовал сильное беспокойство. Та же реакция была и у Бруно Мюллера. Они решили, что Карло отправится в Барселону и попытается убедить Мерседес не отклоняться от плана, который они разработали вчетвером. Бруно хотел поехать вместе с Карло, однако и Ганс, и Карло понимали, что, если их друг отправится в Барселону, Дебора опять начнет нервничать, а потому они убедили Бруно остаться в Вене. Если Карло не удастся переубедить Мерседес, тогда они попытаются это сделать втроем, однако к этому варианту они решили прибегнуть лишь в крайнем случае.

В Барселоне шел дождь. Карло застегнул плащ на все пуговицы и стал терпеливо ждать, когда наступит его очередь сесть в такси и он сможет поехать в центр города. В руке у него был чемоданчик с самыми необходимыми вещами на тот случай, если в Барселоне ему придется заночевать, однако он все-таки рассчитывал вернуться в Рим в тот же день. Все будет зависеть от того, насколько упрямой окажется Мерседес.

Здание, в котором располагался офис компании, принадлежащей Мерседес, находилось на склоне горы Тибидабо. Секретарша провела Чиприани в помещение для посетителей, чтобы он там мог подождать, пока, как она сказала, сеньору Барред поставят в известность о его приходе. Однако уже через нескол ко секунд она вернулась в сопровождении Мерседес.

– Что ты тут делаешь? – удивленно спросила Мерседес.

– Я приехал в Барселону по делам и решил зайти проведать тебя.

Мерседес взяла Карло за руку и завела его в свой кабинет. После того как ее старательная секретарша принесла им кофе и они остались вдвоем, они сели рядом и впились друг в друга взглядами.

– Это Ганс попросил тебя ко мне приехать…

– Нет. Я сам решил это сделать. После разговора с Гансом я испытываю сильное беспокойство, да и Бруно тоже. Что ты задумала, Мерседес?

В голосе Карло чувствовалась боль, но помимо того еще и твердость: он явно не был склонен идти на уступки и вряд ли принял бы какие-либо оправдания.

– Ты что, не можешь понять, что я больше всего на свете хочу убить его своими руками?

– Нет, могу. Я могу это понять. Могу понять твое желание убить его собственными руками, потому что у меня есть такое же желание. И у Ганса, и у Бруно. Но нам не следует так поступать, потому что мы не сумеем это сделать.

– Вонзить нож в живот человека не так уж и трудно.

– Да, но очень трудно пробраться в Ирак. А еще очень трудно проникнуть в то место, где он сейчас находится. А еще очень трудно объяснить, зачем ты туда едешь. А еще очень трудно умудриться обмануть охрану и подойти к Танненбергу вплотную. А еще очень трудно выбрать удачный момент для того, чтобы вонзить в него нож. Все это – очень трудно. Именно поэтому мы и наняли профессионала, то есть человека, который знает, как поступать в подобных ситуациях. Он умеет убивать, и сможет выбрать для этого подходящий момент. Мы же не сумеем с этим справиться, пусть даже мы и ненавидим Танненберга до глубины души и пусть даже нам кажется, что мы в состоянии убить его своими руками.

– Вы даже не даете мне возможности попытаться это сделать… – буркнула Мерседес.

– Прошу тебя, Мерседес! В таком случае у нас не будет ни второй, ни третьей попытки. Если ты попытаешься его убить и у тебя ничего не получится, тогда уже никто не доберется до Танненберга, и мы не сможем ему отомстить. У тебя нет права на такой поступок, ты можешь все испортить.

– Ты тоже на меня разозлился, – сказала Мерседес, и в ее голосе прозвучала обида.

– Я? Ты ошибаешься. Никто из нас на тебя не злится – ни я, ни Бруно, ни Ганс. Но и ты не заставляй нас убеждать тебя в очевидном. Жажда мести, которая объединяет нас четверых будет все такой же сильной, что бы ни произошло. Однако ты не имеешь права предпринимать какие-либо действия без нашего согласия. Это не твоя месть, Мерседес, это – наша месть всех четверых. Мы тогда поклялись, что отомстим вместе, и ты не должна нарушить клятву.

– А почему бы нам не отправиться туда вчетвером?

– Потому что это было бы глупостью.

Затем они некоторое время молчали, погрузившись каждый в свои мысли. Они размышляли над тем, что сейчас скажут друг другу.

– Я знаю, что ты прав, но…

– Если ты туда поедешь, ты и нас уничтожишь, и Танненберга все равно не сумеешь убить. Вот чего ты добьешься. Скажи мне: ты твердо намерена туда поехать?

– Пожалуйста, не внушай мне, что мой поступок приведет к таким трагическим последствиям.

– Можешь быть уверена, что именно так и будет. Впрочем, единственное, о чем я тебя прошу, – так это чтобы ты хорошенько подумала, как ты умела думать в самых сложных ситуациях, как ты умела думать все эти годы, как ты умела думать в течение трех последних месяцев – с того момента, когда мы обнаружили Танненберга.

– Арабы говорят, что месть – это блюдо, которое подают холодным.

– И они правы. Только при таком подходе можно получить удовлетворение от свершенной мести. Мы никогда не забудем того, что тогда произошло, и никогда этого ему не простим, однако нам следует действовать хладнокровно. В противном случае все наши усилия закончатся ничем.

– Дай мне поразмыслить над всем этим.

– Нет. Ответ мне нужен прямо сейчас. Я хочу знать, придется ли нам отменить нашу операцию в Ираке. Мы не можем подвергать опасности жизнь человека, который отправился по нашему заданию в Ирак.

– Он – профессиональный убийца.

– Ты сама сказала: «профессиональный». Отсюда следует, что если мы вмешаемся, то тем самым подвергнем его жизнь опасности, и нам придется отвечать за последствия. Мы заключили контракт с агентством – агентством, предоставляющим услуги наемных убийц.

– Это агентство занимается вопросами безопасности.

– Ты же знаешь, Мерседес, что одно другое не исключает. Помимо всего прочего, эти люди занимаются и убийствами, и именно за это они получают большие деньги.

– Ты прав, нам нельзя допустить оплошность.

– Итак, что ты собираешься делать?

– Думать, Карло, думать…

– Таким образом, мне тебя переубедить не удалось…

– Не знаю… Мне нужно подумать.

– Ради бога, Мерседес, не делай глупостей!

– Я не буду вас обманывать. Не буду вам говорить, что не стану ничего предпринимать, если еще для себя не решила, как поступлю. Пусть уж лучше вы меня возненавидите, чем я стану вам врать.

– Похоже, тебе хочется, чтобы Танненберг остался жив, – заявил Карло.

– Нет! – с яростью выкрикнула Мерседес. – Как ты можешь такое говорить? Я хочу, чтобы его убила именно я! Я! Я! Вот чего я хочу!

– Я вижу, с тобой разговаривать бесполезно. Мы отменим операцию. Ганс позвонит Тому Мартину и скажет, чтобы тог отозвал своего человека. Все кончено.

Мерседес гневно посмотрела на Карло. Она так сжала кулаки» что ногти впились в ладони, а губы искривились в горькой усмешке. Ее лицо исказилось настолько, что стало похоже на жуткую маску.

– Вы не можете этого сделать, – пробормотала она.

– Нет, можем, и мы это сделаем. Ты решила нарушить клятву, которую дала вместе с нами, и тем самым ты ставишь под угрозу всю операцию. Если ты теперь не в одной упряжке с нами, тогда все прекращается. Мы отказываемся от возможности отомстить. И мы тебе этого никогда не простим – ни-ког-да. После стольких лет поисков мы его наконец-то нашли. Мы вполне могли бы их убить – и Танненберга, и его внучку. Нам это уже почти удалось, но ты вдруг ни с того ни с сего пытаешься этому помешать, потому что считаешь, что должна сделать это своими руками. Ну что ж, поступай как знаешь. До сего момента мы держались вместе, теперь же ты остаешься одна.

На правом виске Карло стала пульсировать жилка – это явно свидетельствовало о том, что он испытывал сильное волнение.

Мерседес, тоже сильно разволновавшись, почувствовала острую боль в груди.

– Ты хочешь сказать, Карло, что…

– Что мы больше никогда не увидимся, что Ганс, Бруно и я уже не захотим ничего о тебе даже слышать до конца своей жизни и что мы тебя никогда не простим.

Карло с трудом выносил напряжение этого разговора. Он очень любил Мерседес и понимал, какие тяжкие муки она сейчас испытывает, однако не мог смириться с тем, что она хотела совершить.

– Я не потерплю никаких ультиматумов, – сказала Мерседес, став бледной как мел.

– Мы тоже.

Они оба замолчали. Это было неловкое и напряженное молчание, предвещавшее разрыв отношений, которые до этого казались нерушимыми.

Карло поднялся с кресла, посмотрел на Мерседес и направился к двери.

– Я ухожу. Если передумаешь, позвони нам, однако сделай это сегодня. Завтра Ганс отправится в Лондон, чтобы разорвать контракт с Томом Мартином.

Мерседес ничего не ответила. Она осталась сидеть на диване откинувшись на спинку. Через несколько минут в кабинет вошла секретарша и, взглянув на Мерседес, испугалась. Начальница показалась ей древней старухой: на лице сеньоры Барреда вдруг проступило множество неизвестно откуда взявшихся мелких морщинок, а на ее всегда таком невозмутимом лице застыла жуткая гримаса.

– Донья Мерседес, вы себя хорошо чувствуете?

Мерседес ничего не слышала, а потому ничего не ответила. Секретарша подошла ближе и робко коснулась рукой ее плеча.

– Вам нехорошо? – снова спросила секретарша.

Мерседес наконец стряхнула с себя задумчивость.

– Да, я немного устала.

– Принести вам чего-нибудь?

– Нет, не нужно. Не беспокойся.

– Может, отменить обед с мэром?

– Нет. Позвони архитектору нашего объекта в Матаро. Когда он возьмет трубку, соедини меня с ним.

Секретарша, немного посомневавшись, все же не решилась больше ничего говорить своей начальнице: та была не из тех, кому можно было возражать.

Когда Мерседес осталась одна, она глубоко вздохнула. Ей хотелось расплакаться, однако в последний раз она плакала много лет назад – когда умерла ее бабушка – и с тех самых пор Мерседес не позволила себе проронить ни слезинки. Поэтому и сейчас, сделав над собой усилие и выпив воды, она сумела сдержать слезы.

Раздавшийся телефонный звонок заставил ее вздрогнуть. Она подумала, что это, наверное, Карло, однако в трубке послышался голос секретарши: она сообщила, что соединяет Мерседес с архитектором объекта в Матаро.

Карло Чиприани был в отчаянии: разговор с Мерседес оказался для него уж слишком тяжким сражением. Он осознавал, что так и не смог ее переубедить, и теперь ему нужно было позвонить Гансу и Бруно, чтобы решить, что им делать дальше.

Если Мерседес отправится в Ирак, она не только себя подвергнет опасности, но и сорвет операцию. Им теперь необходимо было продумать свои дальнейшие действия, однако был еще один шанс: возможно, если Бруно поговорит с Мерседес, ему может повезти больше, чем Гансу и Карло.

Уже получив в аэропорту посадочный талон на ближайший рейс до Рима, Карло разыскал телефон, по которому можно было позвонить друзьям.

Трубку взяла Дебора. Она попросила немного подождать, пока подойдет Бруно.

– Карло, ты где? – наконец раздался голос Бруно.

– В аэропорту Барселоны. Я разговаривал с Мерседес, но мне так и не удалось ее образумить. Я измучился: разговор был очень тяжелым.

Бруно разочарованно молчал: он был уверен, что Карло сумеет переубедить Мерседес. Если это не удалось сделать Карло, не удастся никому.

– Бруно, ты куда пропал?

– Извини, эта новость лишила меня дара речи. Что мы теперь будем делать?

– Отменим операцию.

– Нет!

– У нас нет другого выхода. Если Мерседес будет стоять на своем, с нашей стороны было бы глупостью продолжать операцию. Гансу нужно ехать в Лондон…

– Нет! Мы не можем отменить то, что уже начали. Мы всю жизнь ждали этого момента, и теперь нам нельзя отступать. Я не согласен!

– Бруно, успокойся. У нас нет другого выхода.

– Я категорически против. Если вы хотите дать задний ход, – пожалуйста. А я поеду в Лондон, поговорю с тем человеком и покрою все расходы, необходимые для задуманной нами операции.

– Мы все как будто чокнулись!

– Нет, чокнулась одна лишь Мерседес, – пробурчал Бруно. – Именно из-за нее возникла эта проблема.

– Пожалуйста, давай не будем сейчас спорить. Нам нужно встретиться. Я прилечу в Вену.

– Да, нам нужно встретиться. Я позвоню Гансу.

– Давай уж лучше я ему позвоню. Подожди несколько минут. Ему наверняка очень хочется узнать, чем закончился разговор с Мерседес.

– Ладно. А потом пусть кто-нибудь из вас позвонит мне и сообщит, где мы встретимся.

Ганс Гауссер с нетерпением ждал звонка от Карло Чиприани, но он никак не ожидал, что тот позвонит ему так быстро. Ганс очень надеялся на то, что Карло удастся переубедить Мерседес, и когда он узнал, что у того ничего не получилось, Гансу показалось, что мир перевернулся вверх дном. Они договорились, что встретятся в Вене на следующий день. Там они должны были решить, что делать дальше.

Вернувшись в Рим, Карло сразу же отправился в свою клинику: ему хотелось увидеть детей и окунуться в атмосферу обычной размеренной жизни.

Лара и Антонино еще не вернулись с обеденного перерыва, да и секретарши Карло Марии тоже не было на месте.

На столе в своем кабинете Карло увидел папку с историей болезни жены одного своего друга, которую через пару дней должен был оперировать Антонино. Просмотрев историю болезни, он нахмурился: его обеспокоили результаты предоперационных анализов и экографии. «Придется поговорить с сыном», – подумал Карло.

Затем он позвонил в авиакомпанию «Алиталия» и забронировал билет на самолет до Вены. Он вылетит туда завтра в семь утра, а вернется вечером. Поездки по принципу «туда и обратно в один день» утомляли его намного меньше, чем необходимость ночевать вне стен своего дома. Кроме того, у таких поездок было одно важное преимущество: ему проще было скрыть от детей, что он уезжал из Рима, а значит, они не беспокоились по поводу его отсутствия.

Первой вернулась Лара.

– Я тебя сегодня утром здесь не видела, да и дома тебя не было, – сказала она отцу.

– А что ты хотела?

– Поговорить насчет этой Кэрол.

– Я уже видел анализы и экографию. Что-то эти результаты мне совсем не нравятся.

– Антонино очень обеспокоен.

– Расскажи мне, что он по этому поводу думает. И прежде чем что-то делать, нужно поговорить с Джузеппе.

– Антонино думает, что ее лучше не оперировать.

– Мы это обсудим. Может, повторим обследование еще раз. Как бы там ни было, придется отложить операцию на несколько дней – до тех пор, пока у нас не появится уверенность в том, что ее необходимо сделать.

– Раковая опухоль могла захватить и кишечник.

В этот момент в кабинет вошла Мария, а вслед за ней – Антонино.

– Привет, папа. Где ты пропадал?

– Был занят кое-какими делами.

– У тебя усталый вид.

– Давайте поговорим об операции Кэрол.

– По моему мнению, опухоль могла распространиться у нее не только на желудок, но и на кишечник. Не знаю, с чем мы столкнемся, когда начнем делать операцию.

– Но ее необходимо сделать.

– Эта женщина в таком возрасте…

– Да. Ей столько же лет, сколько и мне.

– Однако здоровье у нее совсем не такое, как у тебя, – возразила Лара.

– Ну и что вы предлагаете? Назначить ей болеутоляющие средства, и пусть себе потихоньку умирает?

– Я думаю, что нам следует провести повторное обследование и сделать более точную экографию, – сказал Антонино. – Для этого необходимо отправить ее в клинику «Джемелли», а уж потом принимать решение.

– Хорошо, я позвоню директору клиники «Джемелли», чтобы ей прямо сегодня сделали экографию. Завтра вы проведете обследование, а послезавтра мы положим ее в стационар. А теперь оставьте меня одного, мне надо позвонить Джузеппе.

До конца дня Карло проработал в своем кабинете. Когда он оттуда ушел, на часах было около девяти. Он сильно устал, а на следующий день ему предстояло подняться очень рано.

Дебора встретила их недружелюбно. Бруно держался напряженно: было видно, что между ним и его супругой состоялся неприятный разговор.

– Она такая упрямая, – сказал Бруно про свою жену. – Не хочет с пониманием отнестись к тому, что мы делаем.

– А она в курсе того, что мы делаем? – озабоченно спросил Ганс.

– Нет, она не знает о том, что мы задумали, но ей известно, что мы его разыскали, – ответил Бруно и с виноватым видом добавил: – Она все-таки моя жена…

– Я тоже об этом рассказал бы своей, – утешил его Карло.

– А я – своей, – сказал Ганс. – Так что не переживай.

Когда Дебора вошла в гостиную с подносом, на котором стояли чашки с кофе, она окинула взглядом гостей, не скрывая недовольства.

– Дебора, оставь нас одних, нам нужно поговорить, – попросил Бруно.

– Хорошо, я уйду, но я хочу, чтобы сначала вы выслушали меня. Я страдала не меньше вашего, и я тоже прошла через ад, потеряла своих родителей, других своих родственников, друзей. Мне, как и вам, чудом удалось выжить. Господь захотел, чтобы я спаслась, и я благодарна ему за это. Всю свою жизнь я молилась о том, чтобы ненависть и злоба не отравили мою душу. Я прикладывала огромные усилия, но не стану утверждать, что мне это полностью удалось. Однако я твердо знаю, что мы не можем совершить акт отмщения своими руками, потому что тогда мы превратимся в убийц. Существуют различные судебные органы и здесь, и в Германии, и по всей Европе. Вы могли бы инициировать судебное разбирательство. Должны же быть какие-то способы добиться справедливости через суд. В кого вы превратитесь, когда организуете убийство этого человека и его семьи?

– Тебе никто не говорил, что мы собираемся организовать убийство, – очень серьезно сказал Бруно.

– Я хорошо знаю всех вас, и я хорошо знаю тебя. Вы всю свою жизнь ждали этого момента и всячески старались сохранить друг в друге жажду мести, оставались верными той клятве которую дали еще в детстве. Ни у кого из вас не хватает мужества отступиться от этой клятвы. А Бог вас за это не простит.

– Око за око, зуб за зуб! – воскликнул Ганс.

– С вами, я вижу, разговаривать бесполезно, – сказала Дебора и вышла из гостиной.

В течение целой минуты трое друзей сидели молча. Затем Карло подробно рассказал о своей схватке с Мерседес. Подумав, они решили, что ей позвонит Бруно, чтобы – уже в последний раз – попытаться ее переубедить.

– Но мы не должны отменять нашу операцию, – сказал Бруно.

– Если мы этого и не сделаем, нам все равно необходимо сообщить о сложившейся ситуации Тому Мартину… – сказал Ганс.

– Ты мог бы съездить к нему и рассказать о том, что произошло. Однако сначала нам нужно узнать, чем закончится разговор Бруно с Мерседес. Мне не удалось ее переубедить, но, может, я действовал как-то не так…

– Да ладно, Карло, ты сделал все, что мог, – перебил его Бруно. – Мы ведь хорошо знаем Мерседес. У меня еще меньше шансов переубедить ее, чем у тебя, так что давай не будем ерничать.

– Она просто невероятно упрямая… Наверное, нам следует поехать к ней втроем, – предложил Ганс.

– Это не поможет, – решительно возразил Бруно.

– Тогда позвони ей прямо сейчас, – сказал Карло. Мы дождемся окончания вашего разговора, и затем решим, что делать дальше.

Бруно поднялся и, выйдя из гостиной, направился в свои кабинет: он предпочитал разговаривать с Мерседес, находясь подальше от ушей Деборы.

Мерседес оказалась у себя в кабинете. Бруно сразу почувствовал в ее голосе тревогу.

– Бруно, это ты?

– Да, Мерседес, это я.

– Я себя очень плохо чувствую.

– Мы тоже.

– Я хочу, чтобы вы меня поняли.

– Нет, ты этого не хочешь. Твоя просьба – это попытка превратить нас во второстепенных статистов. Ты решила, что мы четверо уже не единое целое и что каждый теперь сам по себе, ты отрекаешься от той клятвы, которую мы дали. Мне очень хотелось бы, чтобы ты передумала. Ты заставляешь нас страдать.

Затем они оба долго молчали. Каждый слышал в телефонной трубке дыхание другого, но никто их них не мог произнести ни слова. Медленно текли секунды, казавшиеся вечностью. Наконец Бруно нарушил молчание.

– Ты меня слышишь, Мерседес?

– Да, Бруно, я тебя слышу, но я не знаю, что тебе сказать.

– Я хочу, чтобы ты знала: с тех самых пор, как мы прошли с тобой через ад, я еще никогда не страдал так, как сейчас То же самое происходит с Карло и Гансом. Самое худшее – это то, что мы потеряем смысл своей жизни, и получится, что все эти годы были прожиты зря. Твоя бабушка так бы не поступила. Да ты и сама об этом знаешь.

Снова наступило молчание. Бруно почувствовал, что ему вот-вот станет плохо: во рту у него пересохло, а в желудке появились очень неприятные ощущения. Кроме того, он готов был расплакаться.

– Мне жаль, что я причиняю вам столько боли, – прошептала Мерседес.

– Ты лишаешь нас жизни. Если ты сделаешь то, что задумала, мне больше не захочется жить. Ради чего мне тогда жить? Ради чего?

Отчаяние в голосе Бруно было неподдельным. То, что он сейчас говорил, исходило из глубины его души. Мерседес осознала, что сейчас чувствуют трое друзей.

– Мне очень жаль. Простите меня. Я ничего не стану предпринимать. Надеюсь, что сумею сдержать свою ярость.

– Мне недостаточно твоих уверений о том, что ты надеешься сдержать свою ярость, – сказал Бруно. – Мне нужно, чтобы твое решение было окончательным.

– Я ничего не стану предпринимать. Даю тебе слово. Если я передумаю, то сообщу вам об этом.

– Ты не можешь держать нас в таком напряжении…

– Да, не могу, но и врать вам я тоже не могу. В общем, ладно… Я не буду ничего предпринимать. Я это твердо решила, но если все-таки передумаю, то немедленно вам сообщу.

– Спасибо.

– А как там Карло и Ганс?

– Они в отчаянии, так же как и я.

– Скажи им, чтобы не переживали. Я ничего не стану предпринимать… У нас есть еще какие-нибудь новости оттуда?

– Пока нет. Будем ждать.

– Ну что ж, подождем.

– Спасибо, Мерседес, спасибо.

– Не благодари меня. Это я должна просить у вас прощения.

– Нет необходимости. Важно то, что все мы продолжаем действовать сообща.

– Я чуть было не поставила крест на нашей дружбе. Мне очень жаль.

– Не говори ничего, Мерседес, не надо ничего говорить.

Бруно положил телефонную трубку, не в силах сдержать слезы. Плача, он стал молиться Господу и благодарить его за то, что он помог переубедить Мерседес. Затем Бруно пошел в ванную, умылся и вернулся в гостиную.

Карло и Ганс сидели молча – задумчивые и напряженные. – Она ничего не станет предпринимать, – сказал им, входя, Бруно.

Они все стали обниматься и плакать, не стесняясь своих слез: Бруно только что предотвратил сражение, которое они, как им казалось, вряд ли бы выиграли.