Илия получил звание ум-ми-а и был теперь самым старшим среди служителей храма, принимавших участие в управлении близлежащими землями.

Местный царь решил распространить свою власть не только на Ур, но и на весь прилегающий регион. Он приказал построить в этом месте небольшой по размерам зиккурат, чтобы ученые мужи собирали и хранили в нем знания, полученные из различных источников, а также результаты своих, наблюдений за окружающей местностью, растениями и небом, и пытались с помощью этих знаний разгадать тайны мироздания.

Это утро было отмечено знаменательным событием: один из дуб-саров должен был получить звание сес-галъ.

Ядин, взор которого затуманился от старости, уже не мог различать людей, однако он все-таки пошел на торжественную церемонию и радостно смеялся, широко открывая свой уже почти беззубый рот. С некоторых пор жена Ядина – мать Шамаса – стала его глазами, и теперь она подробно рассказывала мужу обо всем, что происходило во время церемонии. Ядин сидел с гордо поднятой головой, довольный тем, как высоко взлетел его некогда непослушный сын.

Илия заранее продумал мельчайшие подробности церемонии, организованной в честь его любимого ученика. Шамас в свое время изрядно потрепал ему нервы, и Илии подчас лишь с большим трудом удавалось сдерживать гнев, вызванный упрямством Шамаса и дерзостью его вопросов.

От Шамаса никогда не удавалось отделаться примитивными ответами: он непременно хотел вникнуть в смысл того, что ему говорили, стремился понять логику ответа и никогда ничего не принимал на веру. Ему каждый раз нужно было во всем разобраться самому.

Илия в свое время с большим трудом убедил Шамаса не выказывать своего пренебрежения к официальным богам – по крайней мере, в присутствии других людей.

Еще когда Шамас был ребенком, дядя Авраам убедил его, что существует только один Бог и что все в этом мире создано по его воле. Илия 'объяснил Шамасу, что мир и в самом деле был создан по воле одного бога – Елохима, однако Шамас никак не хотел признать, что есть и другие боги.

Тем не менее с течением времени Шамас стал более уравновешенным человеком, его даже признали самым лучшим писцом, а в этот день ему должны были присвоить более высокое звание – сес-галь. Быть может, когда-нибудь он станет и ум-ми-а – наставником, потому что он уже и теперь обладал обширными знаниями, являвшимися результатом его постоянных наблюдений за окружающим миром, тяги к учебе и склонности подвергать сомнению даже самое очевидное.

Жена Шамаса Лия помогла мужу надеть тунику и проводила его ласковой улыбкой.

Затем под руководством Илии состоялась церемония присвоения Шамасу звания сес-галь. Однако Шамас во время церемонии то и дело мысленно переносился далеко-далеко отсюда – в земли, до которых от Ура были многие и многие дни пути.

Шамас думал об Аврааме, о том, что он станет в земле Ханаанской отцом множества народов, потому что уже и до Ура дошла весть о том, что у Авраама появилось потомство. Бог обещал ему это, и Бог сдержал свое слово.

Бог казался Шамасу существом непредсказуемым и капризным, и хотя Шамас всем своим сердцем верил в Господа, ему так и не удалось его понять. Он утешал себя тем, что он всего лишь обычный человек, появившийся на свет лишь благодаря тому, что Бог вдохнул в глину жизнь и тем самым создал людей.

Шамас упорно пытался понять логику сотворения мира, и ему иногда казалось, что у него от напряжения голова развалится на части. Бывали моменты, когда он чувствовал, что еще немного – и он сумеет постичь замысел Божий, однако затем все вдруг куда-то ускользало, и сознание заволакивала непроглядная пелена.

Хриплый голос Илии вернул Шамаса к действительности. Он вплоть до сего момента почти не слушал, что говорил его учитель, и не обращал внимания на писцов и священников, молившихся богине Нидабе.

Шамасу хотелось поскорее остаться с Илией наедине, чтобы сделать ему подарок, над которым он трудился в течение нескольких последних лет, стараясь показать все свое умение. Этот подарок представлял собой несколько глиняных табличек, на которых Шамас четкой и красивой клинописью изложил все, что когда-то рассказал ему Авраам: историю сотворения мира, то, как Бог прогневался на людей за их нечестивые поступки и как была разрушена Вавилонская башня и произошло смешение языков… Три красивые легенды были записаны на глиняных табличках. Шамас хотел, чтобы эти таблички заняли свое место в одном из помещений, где хранились другие истории и эпические повествования.

Когда наступил вечер, учитель и его ученик остались наедине, намереваясь поговорить по душам.

На голове Илии теперь не осталось ни единого волоса, ходил он, еле переставляя ноги, да и его ставшие белыми брови свидетельствовали о том, что он уже дожил до глубокой старости.

– Ты когда-нибудь станешь хорошим ум-ми-а, – сказал Илия Шамасу.

– Я доволен, что смог стать тем, кем являюсь сейчас. Мне очень повезло, что у меня есть возможность трудиться рядом с тобой, так как буквально каждый день я узнаю что-нибудь новое.

– Но этого тебе мало, ибо ты хочешь знать еще больше, намного больше. Сейчас ты пытаешься познать тайну бытия, но даже твой Бог вряд ли сможет ответить на все твои вопросы.

Шамас промолчал. Илия был прав: у него было гораздо больше вопросов, готовых в любой момент сорваться с языка, чем ответов у тех людей, которые его окружали.

– Ты уже давно стал взрослым, – продолжил Илия, – и тебе необходимо согласиться с тем, что существуют вопросы, на которые нет ответа, к какому бы богу ты ни взывал. Хорошо, что ты все-таки научился с уважением относиться к богам, потому что ты не один раз заставлял меня волноваться из-за того, что твоя дерзость могла дойти до ушей нашего правителя. Но тебя никто не выдал – даже те, кто тебя совсем не понимал.

– Однако ты, Илия, знаешь так же хорошо, как и я, что те боги, которые стоят в храме, – всего лишь куски глины.

– Да, это так, однако когда нам что-то нужно от богов, мы взываем отнюдь не к этим глиняным статуям. Мы взываем к их духу, хотя ты не хочешь этого признать, глиняные статуи являются лишь образами тех или иных богов, потому что трудно молиться пустоте. Да, трудно молиться богу, у которого нет лица и туловища и которого невозможно увидеть.

– Авраам говорил, что Бог создал людей по своему образу и подобию.

– Стало быть, этот Бог выглядит так же, как и мы? Он похож на тебя, на меня, на твоего отца? Если он создал нас по своему образу и подобию, то это значит, что мы можем создать и его образ из глины, чтобы взывать к нему в наших молитвах.

– Бог не сделан из глины.

– Я слышал, как ты говорил, что твой Бог находится везде. Стало быть, он находится и в этой глине, из которой он сделал людей.

Они уже много лет спорили об этом, хотя с годами их споры становились все менее ожесточенными. Сейчас они уже просто разговаривали, а не пытались, как раньше, навязать друг другу свое представление о божественном.

– Я принес тебе подарок, – сказал Шамас и тут же улыбнулся, увидев по лицу своего учителя, что тот удивился.

– Спасибо, однако самый лучший подарок для меня – то, что ты когда-то был моим учеником, а теперь я считаю тебя равным себе, потому что ты буквально каждый день заставляешь меня совершенствоваться, чтобы иметь возможность отвечать на твои вопросы.

Они оба засмеялись. Они уже давно относились друг к другу с искренним уважением, и каждый из них принимал другого таким, каким тот был, хотя при этом их отношения вовсе не были идеальными.

Шамас завел Илию в небольшое помещение, где любил работать, и протянул ему несколько глиняных табличек, завернутых в материю.

Илия бережно извлек из ткани одну из табличек и удивился тому, какими аккуратными были значки, нанесенные на глину его некогда самым непослушным учеником.

– Это история сотворения мира, я записал ее со слов Авраама. Мне хотелось, чтобы у тебя были такие таблички.

Илия взял из рук Шамаса сверток с табличками, и взгляд его затуманился от волнения.

– Ты мне так много рассказывал о легендах, поведанных тебе Авраамом…

– Теперь у тебя есть таблички с записанными на них легендами, услышанными мною от Авраама. Я сохранил то, что когда-то записал под его диктовку в Харране, однако моя рука тогда еще не была достаточно твердой, и ты к тому времени еще не сделал из меня настоящего писца, каким я стал позднее. А вот этими табличками ты, надеюсь, останешься доволен.

– Спасибо, Шамас, спасибо. Я буду хранить их до последнего дня своей жизни.

В тот вечер Лия особенно внимательно слушала рассказы своего мужа о том, что произошло за день, радуясь, что он стал важной персоной в иерархии служителей храма.

Много позднее, когда жена уснула, Шамас достал свои старые таблички, привезенные им из Харрана, и долго их разглядывал. Он вспоминал детство и юность, вспомнил, как он пас скот вместе со своим отцом и людьми из их рода. Он не испытывал тоски по прошлому, потому что его вполне устраивало настоящее, однако ему недоставало Авраама, с которым можно было бы поговорить о Боге. Даже для ближайших родственников Шамаса Господь был всего лишь одним из многих богов, а не единым и всемогущим. Просто этот Бог в их представлении был сильнее, чем все остальные. Шамас снова завернул старые таблички в материю и положил их на полку в маленьком помещении рядом с другими аккуратно разложенными табличками. Он невольно задумался над тем, что может случиться с этими табличками, когда он умрет. Его детей, как он уже хорошо понимал, не интересовал Бог, которого нельзя было увидеть.

– Шамас, проснись! Проснись!

В голосе Лии чувствовался страх. Шамас открыл глаза и приподнялся на ложе. Через окно в комнату пробивались первые лучи солнца.

– Что случилось?

– Тебя зовет Илия. Тебе нужно сейчас же идти в храм.

– Так рано? Он сказал, зачем?

– Нет. Юноша, которого прислали за тобой, всего лишь сообщил, что тебя ждет Илия.

Шамас тут же стал собираться, чтобы отправиться в храм. Его сильно обеспокоило то, что его учитель внезапно захотел его видеть.

Когда Шамас вошел в прямоугольный зал, где Илия ждал его в окружении других писцов, он понял, что произошло нечто ужасное.

– Шамас, повелитель Дворца хочет присвоить себе наши земли. Он не может смириться с тем, что наш храм процветает.

– А что конкретно ему от нас нужно?

– Он хочет забрать все, что у нас есть: пшеницу, фрукты, воду. Он хочет отнять у нас наши стада и все наше имущество. Он говорит, что в его землях не уродили фрукты и что ручьи там пересохли. Он хочет увеличить подати, которые получает от нас, потому что, по его мнению, мы отдаем ему слишком мало, учитывая то, что у нас есть.

– У нас в амбарах достаточно зерна для того, чтобы он не беспокоился из-за неурожая.

– Он и слышать ничего не хочет, а только требует, чтобы мы отдавали ему намного больше. По его мнению, у нас уж слишком много всякого добра, и он хочет им завладеть. Он – внук моего предшественника, предыдущего великого наставника, и считает, что у него есть право управлять не только Дворцом, но и нашим храмом. Он заявил, что является правителем этой области, а потому должен знать обо всем, что мы делаем, и именно ему надлежит решать, какая часть нашего добра должна идти в царскую казну, а какая – оставаться храму.

Сделав небольшую паузу, Илия продолжил:

– Я не хотел говорить с тобой об этом вчера, потому что вчерашний день был для тебя очень важным. Однако повелитель Дворца прислал мне свои требования несколько дней назад, и сегодня, еще до наступления рассвета, один из его воинов пришел за моим ответом. Я думал, что мы сможем продолжить переговоры, что повелителя удастся переубедить, однако я ошибся.

– А если мы не выполним его требований?

– Тогда нас убьют, наши земли засыплют солью, а наши ям бары разграбят… – страдальческим тоном сказал Илия. – И что же нам делать?

Писцы опечаленно молчали, со страхом думая о том, чем может закончиться противостояние с энси. Некоторые смотрели на Шамаса, надеясь, что, благодаря своему изобретательному уму он придумает какой-нибудь выход из создавшегося положения.

– Мы мирные люди и не умеем сражаться, – сказал Илия.

– Мы могли бы попросить о помощи царя Ура, – предложил Шамас. – Он могущественный правитель, и наш энси не пойдет против него.

Они решили послать гонца в Ур, чтобы попросить царя о покровительстве. Илия поручил молодому писцу доставить прошение, и тот тут же отправился в путь. Все думали об одном: сжалится ли над ними царь?

Цари – люди капризные, и логика их мышления не всегда понятна простым смертным. Поэтому царь Ура, чего доброго, мог запросить за свое покровительство еще большую цену, чем требовал от храма местный энси.

Солнце уже высоко поднялось над желтоватыми землями, раскинувшимися вокруг Сафрана, когда вдруг раздался вопль, который заглушил бы даже крики базарных торговцев.

Илия и Шамас переглянулись: они понимали, что подобный вопль может быть предзнаменованием лишь смерти и разрушений.

Все писцы бросились к дверям храма, в которые снаружи уже ломились вооруженные воины.

Вскоре на всю округу стали слышны стенания женщин, перекрывавшие треск языков пламени, а также крики воинов и пытающихся дать им отпор служителей храма.

Шамас понимал, что они уже ничего не смогут сделать, и оставалось лишь временно покориться превосходящим силам противника – так наклоняется под порывом ветра и затем снова выпрямляется растущий на берегу Евфрата тростник. Однако инстинкт оказался сильнее разума, и он бросился в схваткувоинами, хотя Илия и пытался его удержать.

Шамас понимал, что его усилия ни к чему не приведут, но он просто не смог смириться с такой вопиющей несправедливостью.

Сколько времени он бился с воинами энси? Может, секунды, а может, и несколько часов. Так или иначе, теперь он лежал на полу и чувствовал себя совершенно обессилевшим и не мог собраться с мыслями.

«Никто из людей не вечен, даже цари. Когда-нибудь служители этого храма снова будут жить в мире – возделывать поля, пасти стада и управлять имуществом других людей, верящих в порядочность писцов. Эти служители, как и мы, будут трудиться с раннего утра ради того, чтобы в общине царили справедливость и порядок», – подумал Шамас, чувствуя, как его куда-то волочит по полу воин, с которым он только что бился лицом к лицу.

Затем Шамас увидел своего учителя Илию. Тот распростерся на полу, и на голове у него зияла рана, из которой тонкой струйкой вытекала кровь. Слева и справа от него лежали мертвые писцы и другие служители храма, осмелившиеся оборонять это здание, в котором еще совсем недавно их жизнь текла спокойно и безмятежно.

У Шамаса сильно болела голова, все тело словно окаменело, и он едва мог шевелить пальцами рук. Кроме того, у него все расплывалось перед глазами.

«Я умру так же, как и мои товарищи? А может, я уже мертвый?»

Однако затем он подумал, что вряд ли мертвый может чувствовать такую сильную боль, и, стало быть, в нем еще теплится жизнь. А Лия? Сумела ли выжить Лия?

Волочивший Шамаса по полу воин ударил его ногой в лицо и затем бросил на груду трупов. Похоже, воин посчитал его мертвым, что было неудивительно: Шамас и в самом деле уже почти не дышал.

Он не хотел умирать, но не знал, как можно было избежать смерти. Почему Бог решил, что его конец должен наступить именно сейчас? Он вдруг понял, что улыбается. Илия, наверное, попрекнул бы его за то, что в такой трагический момент ему вдруг взбрело в голову задавать вопросы, причем не кому-нибудь, а Богу. Но может, его товарищи перед смертью тоже обращались к Мардуку?

Если бы радом был Авраам, Шамас спросил бы у него, почему Бог спокойно смотрит на то, как его творения умирают насильственной смертью, испытывая страшные муки. Неужели Богу нужно, чтобы они умерли именно так? Шамас не знал, открыты были его глаза или закрыты, потому что он все равно уже ничего не видел. Жизнь уходила из него, уходила по воле другого, незнакомого ему человека. Все происходящее вдруг показалось ему абсурдом. Где же Бог? Увидит ли Шамас его сейчас, расставаясь с жизнью? И вдруг он вздрогнул: ему послышался голос Авраама – он просил Шамаса сохранить веру в Бога. Затем то место, где он лежал осветил луч белого света, и Шамас почувствовал, как чья-то крепкая рука ухватилась за его руку и помогла ему подняться. Он перестал ощущать боль и понял, что сливается с Вечностью.