– Мерседес, не плачь. Пожалуйста, девочка, не плачь.

Девочка, вцепившись в руку своей матери и дрожа от холода и истощения, едва держалась на ногах. Охранник только что грубо толкнул ее за то, что она пошевелилась, стоя в шеренге заключенных-женщин и их детей. От этого толчка она упала, угодив личиком в грязь. Она тут же поднялась: мать отчаянно потянула ее за руку, побелев от ужаса. В концлагерях заключенные всегда старались казаться незаметными и не привлекать к себе внимания ни офицеров и рядовых СС, ни капо, ни кого-либо другого из тех, кто испытывал удовольствие от их страданий.

Мать сильно сжала ручку Мерседес и тихо, замирая от страха, стала умолять ее не плакать. Внимание охранника, толкнувшего девочку, на несколько секунд отвлек один из малышей, который выбился из шеренги, и Мерседес, послушавшись свою мать, воспользовалась этими драгоценными секундами, чтобы вытереть слезы.

Она посмотрела на офицеров СС, обнимающихся с другими офицерами, только что приехавшими на черных автомобилях. Эти люди выглядели очень довольными, и один из них сказал остальным, что сегодняшний день будет незабываемым.

Несколько секунд Мерседес размышляла над тем, что такого особенного могут сотворить эти люди, чтобы сегодняшний день стал незабываемым, а затем она снова стала дрожать от страха. Один из капо – его звали Густав – подошел к заключенным и приказал детям выстроиться в шеренгу напротив их матерей. Самые маленькие из них стали хныкать, боясь отпустить руку матери, однако один из охранников подошел к ним с кнутом и начал раздавать удары направо и налево, отчего уже сами матери стали уговаривать своих детей немедленно выполнить то, что от них требовали.

– Слушайте сюда! – крикнул офицер СС таким устрашающим тоном, что все малыши испуганно притихли. – Из Берлина, чтобы взглянуть на вас, прибыл совет ученых. Вам предстоит помочь науке – по крайней мере, вы сможете быть ей кое в чем полезными. Все вы сейчас спуститесь в карьер, где вас ждет подарок, с которым вы должны сразу же подняться сюда. А это ваше отродье останется здесь, для них у нас есть другой подарочек.

Альфред, услышав это заявление своего коллеги – офицера СС, засмеялся, а Георг с любопытством спросил, сколько времени будет длиться эксперимент.

– Так мы как раз и собираемся проверить, как долго смогут продержаться эти сучки, – ответил Альфред.

Мерседес всхлипнула, еле сдерживая слезы, а ее мать, начав спускаться в карьер, оглянулась и улыбнулась ей, стараясь хоть как-то успокоить свою дочь. Мать Мерседес была на восьмом месяце беременности. Ее привезли в концлагерь Маутхаузен семь месяцев назад, и она сама удивлялась тому, что ей удалось так долго здесь продержаться и до сих пор не умереть. По-видимому, она унаследовала выносливость от своих родителей, всю жизнь проработавших в поле – так же как и их родители, и родители их родителей, и все их предки, о которых она хоть что-то слышала. Другие женщины, тоже будучи на восьмом месяце беременности, уже давно скончались, не выдержав истязаний и непосильного труда от зари до зари. Некоторые из этих женщин исчезли после того, как их увели в лазарет, чтобы проверить, как протекает беременность. Однако мать Мерседес была теперь даже более худой, чем до того, как по округлившемуся животу стало заметно, что она беременна.

Гестаповцы схватили ее в вишистской Франции, когда она пыталась убежать оттуда вместе со своей дочерью. Затем их обеих перевезли в Австрию на товарном составе, перевозившем скот, не выпуская при этом из вагона круглые сутки. Толкаясь в этом до предела тесном вагоне среди сотен других заключенных, она повторяла своей дочери, что, поскольку они еще живы, значит, не должны терять надежды. Ее муж был испанцем и, как и она, участвовал в движении Сопротивления. Его убили гестаповцы в центре Парижа, когда он попытался убежать от патруля при очередной проверке документов, и она осталась одна, даже не подозревая, что беременна. Она попыталась перебраться вместе с маленькой дочерью в Испанию, чтобы попросить помощи у родственников погибшего мужа, которые смогли – хотя далеко не все – выжить во время испепелившей Испанию гражданской войны. Точнее говоря, она намеревалась пробраться в Барселону и разыскать там свою свекровь, так как была уверена, что та не оставит ее в беде. Руководители движения Сопротивления согласились переправить ее в Испанию, но когда она подошла уже к самой границе, ее схватили гестаповцы.

Когда она попала в концлагерь, ее – как и других женщин-заключенных – заставили раздеться и дали ей лагерную робу на которой был пришит красный треугольник с нарисованной посреди него буквой F. Такие красные треугольники были на одежде политических заключенных, а по букве можно было определить, из какой страны попал сюда узник.

Лишь много позже она поняла, что у нее будет ребенок. Возможно, беременность проявилась так поздно потому, что будущая мама испытывала страх, подвергалась истязаниям, недоедала и тяжело работала. Когда она осознала, что скоро снова станет матерью, долго и безутешно рыдала. Ее мучила мысль о том, что ей предстоит произвести на белый свет ребенка, который уже с первого дня своей жизни будет заключенным концлагеря. Однако постепенно ее отчаяние трансформировалось в надежду. Она страстно желала выжить, потому что именно беременность придала ей новых душевных сил: теперь ей обязательно нужно было остаться в живых – и ради Мерседес, и ради того ребенка, которого она носила под сердцем. Они оба нуждались в ней, потому что у них никого больше не было. Правда, она заставила Мерседес запомнить адрес ее бабушки в Барселоне на тот случай, если девочке вдруг удастся выбраться из лагеря одной.

– А почему это отродье тоже не спускается в карьер за камнями? – спросил Георг.

– Хорошая идея, но для них мы приготовили отдельный сюрприз. Вон там они будут принимать душ. Посмотрим, как долго они смогут выдержать, – ответил, усмехнувшись, Генрих.

– Давайте и мы спустимся в карьер и посмотрим, что там происходит с этими сучками, – предложил Альфред.

Улыбающиеся офицеры и люди в гражданском спустилась на несколько ступенек по «лестнице смерти», чтобы лучше увидеть то, что происходило на дне карьера. Было видно, что женщины лишь с трудом выдерживали вес камней, которые им нагрузили на спину. Некоторые охранники толкали женщин сзади, крича, чтобы они не останавливались, однако многие женщины были не в состоянии нести такой груз и падали наземь под тяжестью камней. Из пятидесяти женщин пятнадцать уже были мертвы от жестоких побоев, наносимых им охранниками. Они с размаху били женщин ногами и палками, пытаясь заставить их подняться с земли и пройти сто восемьдесят шесть ступенек вверх по лестнице, ведущей из карьера к центральной площадке концлагеря.

Шанталь едва могла дышать. Лишь стоявший у нее перед глазами образ Мерседес и желание сберечь жизнь еще не родившегося ребенка заставляли ее находить в себе силы и идти вверх. Она шла, согнувшись, с трудом передвигая ноги и стараясь сдержать подступившую к горлу тошноту. Хотя ее лицо было искажено нестерпимой мукой, она мысленно довольно улыбалась после каждого шага, который ей удавалось сделать.

Шаг, второй, третий… Она вдруг подняла взгляд и с ужасом увидела, что охранники толкают детей, заставляя их спускаться в карьер.

Она лишь с трудом различала среди детей Мерседес и чувствовала, что ее дочь сильно напугана и готова вот-вот заплакать. Шанталь выпрямилась, чтобы дочь ее увидела и хоть немного воспрянула духом, она хотела отдать девочке часть своих сил, которых у нее самой было уже слишком мало. А еще ее очень испугало, что их мучителям, похоже, пришла в голову какая-то новая идея: она не могла понять, зачем охранники гонят детей в сторону карьера.

А это была идея капитана Альфреда Танненберга, и ее с энтузиазмом восприняли его друзья. Он предложил заставить детей идти рядом со своими матерями и бить их палками по спине, словно вьючных животных.

– Ваши матери – мулы, – сказал Танненберг, смеясь, – а вы – погонщики этих мулов. Вы должны быть строгими: если кто-нибудь из них споткнется и упадет, сразу бейте их палками, пусть даже это будет ваша мать. Если вы не станете этого делать, мы и вам привяжем к спинам камни и погоним вас кнутами до самого верха лестницы.

Малыши очень перепугались, однако все же не решались заплакать, потому что знали: их тут же за это покарают. Они взяли палки и начали робко спускаться по лестнице. Те женщины, которым уже удалось доковылять до нижних ступенек лестницы, с недоумением уставились на детей: они не сразу поняли, какую жестокую игру придумали наиболее изощренные из мучавших их извергов.

– Тот, кто не станет бить мулов, будет сурово наказан, – крикнул Альфред Танненберг под смех своих друзей и других зрителей этого жуткого действа.

– Давайте, давайте, начинайте! – кричали капо.

Дети с отчаянием смотрели на своих матерей, не смея поднять руки для ударов.

– Мерседес, бей меня палкой, ради бога, дочка, бей, не бойся! – стала умолять свою дочь Шанталь.

И вдруг одна из женщин упала, плюхнувшись лицом в грязь. Один из капо подошел к ней и стал бить ее ногами, однако Танненберг велел ему отойти от женщины и найти ее ребенка.

– Эй, ты! Подойди сюда! – приказал он девочке, которая была такой худой, что казалась призраком.

Эта девочка – ей было лет восемь, и у нее едва-едва хватало сил, чтобы держать в руках палку – робко сделала несколько шагов к офицеру СС.

– Это твоя мать? – спросил капитан Танненберг.

Малышка молча кивнула.

– Тогда бей этого мула, пока он не встанет. Давай, бей!

На несколько секунд воцарилась тишина. Девочка не тронулась с места. Она не поняла того, что ей сказал этот человек, поэтому что была глухой. Обычно она старалась читать по губам, однако этот офицер говорил так быстро, что по его губам она ничего не смогла прочесть.

Капитан Танненберг, разозлившись из-за того, что девочка его не слушалась, схватил палку и начал безжалостно бить лежащую на земле женщину. Девочка с ужасом посмотрела на офицера, а затем бросилась на землю рядом со своей матерью под громкий хохот наблюдавших за этой сценой офицеров СС.

И вдруг мальчик, года на два старше этой девочки, подошел к ней и ее матери и стал помогать им подняться. У Танненберга от ярости едва глаза не повылазили из орбит.

– Да как ты смеешь! Ублюдок!

Он вытащил из своей кобуры пистолет и, отбросив мальчика в сторону ударом ноги, выстрелил из пистолета в девочку. Та, обмякнув, замерла на земле у подножия лестницы. Ее мать, уже не в силах даже вскрикнуть, попыталась придвинуться к неподвижному телу своей дочери, но Танненберг тут же с силой ударил женщину ногой по голове, превратив ее лицо в кровавое месиво. Отброшенный ударом ноги Танненберга мальчик попытался подняться, однако офицер начал избивать его ногами и бил до тех пор, пока малыш не потерял сознание. Он так и остался лежать в грязи рядом со своей матерью и своей сестрой, которые были уже мертвы.

– Вперед, мулы! А ну вперед! Того, кто не будет шевелиться, ждет такая же участь. А вы, маленькие ублюдки, либо будете погонять палками мулов, либо с вами произойдет то же самое, что и с вот этими. Их мать была проклятой коммунисткой, итальянской шельмой, но правосудие наконец свершилось. Эта грязная свинья родила вот это существо, которое она называла дочерью. Но разве это девочка? Это какая-то уродка! – орал Танненберг, взбудораженный спектаклем, участником которого был и он сам.

Мерседес задрожала от страха, увидев, что ее друг Карло лежит на земле совершенно неподвижно. Карло был старше ее, ему уже исполнилось десять лет, однако он заботился о ней, был отзывчивым и приветливым мальчиком и всегда говорил ей, что она не должна бояться.

Офицеры и солдаты СС стали кричать детям, чтобы они били женщин палками, и у Мерседес по щекам потекли слезы. Она не хотела бить свою маму и, оглянувшись по сторонам, увидела, что никто из ее друзей не бьет матерей палками. Вдруг она почувствовала, как кто-то коснулся рукой ее плеча. Это был Бруно. Он взглядом показал ей, чтобы она двигалась вперед.

– Мерседес, пожалуйста, не стой на месте. Ты иди и махай палкой, как будто бьешь свою маму.

– Нет, нет… – пролепетала девочка.

Раздался пронзительный крик: одна из беременных женщин рухнула на ступеньки. От невыносимых страданий, которые она испытывала, у нее начались преждевременные роды – прямо здесь, на этой лестнице. Она была австриячкой – точнее, австрийской еврейкой, преподавателем музыки. Эта женщина скрывалась в доме своих друзей, но ее кто-то выдал, и вот уже четыре месяца она находилась в этом аду вместе со своим маленьким сыном Бруно.

Капитан Танненберг подошел к ней и окинул ее ледяным взглядом. Затем он жестом подозвал одного из лагерных врачей.

– Доктор, как вы считаете, у евреек в утробе такой же плод. как и удругих женщин? Нам нужно это проверить, тем более что от этой свиньи все равно уже не будет толку.

Все выжидающе замолчали, а врач наклонился над женщиной и скальпелем взрезал ей живот. Взвыв от боли, женщина изогнулась в конвульсиях и тут же перестала кричать: она была уже мертва. Другие врачи столпились вокруг нее, с любопытством наблюдая за тем, как делалось импровизированное «кесарево сечение» без каких-либо обезболивающих средств.

Маленький Бруно горько расплакался и попытался убежать прочь, однако капо притащил его обратно и силой заставил смотреть на кровавую расправу, учиненную над его матерью.

Некоторых детей, не выдержавших этого жуткого зрелища, стошнило, а приехавшие из Берлина гости, наоборот, восторженно зааплодировали.

Дойдя до пятнадцатой ступеньки, Шанталь споткнулась и упала. Из уголка ее губ побежала струйка крови.

Капитан Танненберг толкнул Мерседес к ее матери.

– Бей ее! Давай, бей! Эта женщина – животное! Она – всего лишь мул! Делай то, что я тебе говорю!

Мерседес оцепенела от ужаса. Она была не в силах произнести ни звука и лишь смотрела обезумевшими глазами на мужчину, который ее грубо толкал.

– Бей мула! Делай то, что я тебе приказываю! – орал Танненберг, все больше распаляясь.

Шанталь уже настолько обессилела, что даже не могла говорить. Она чувствовала, что вот-вот умрет и тогда уже не сможет ни защитить свою дочь, ни сберечь ребенка, которого вынашивала. Собрав остаток сил, она подняла руку и протянула ее в сторону Мерседес. Девочка в отчаянии опустилась на колени рядом со своей матерью и залилась слезами.

Капитан Танненберг подошел к Шанталь и ударил ее ногой в живот, от чего она потеряла сознание, а между ног у нее заструилась кровь. Затем офицер поднял кнут, чтобы хлестнуть им Шанталь, но так и не смог этого сделать: Мерседес бросилась на него и с необычайной силой впилась своими маленькими острыми зубами в его запястье, вызвав настоящий взрыв хохота у гостей, приехавших из Берлина.

Затем девочка принялась разъяренно кусать руку капитана. Ей было всего лишь пять лет, и она была очень худой – кожа да кости, – однако у нее откуда – то вдруг появились и силы, и мужество, и теперь она могла дать отпор этому зверю.

Капитан Танненберг отбросил ее в сторону, и она упала на землю. Танненберга разозлило неожиданное нападение маленькой оборванки, и он уже собирался пристрелить ее, но передумал и навел пистолет на живот Шанталь. Он стал стрелять в ее живот, как в мишень: один выстрел – в самый центр, а еще четыре – выше, ниже, слева и справа от следа, оставленного первым выстрелом. После этого капитан достал свой нож офицера СС и стал разделывать туловище женщины так, как будто это была туша животного. Вырвав из ее живота мертвый плод, который так и не стал ребенком, он бросил его прямо в лицо Мерседес.

Девочка от ужаса пронзительно закричала. Однако Танненберг с ней еще не закончил: схватив ее одной рукой и приподняв над ступеньками, он швырнул ее вниз по лестнице. Она ударилась о гранитный выступ, и из раны на ее голове потекла кровь.

Маленький Ганс Гауссер бросился вниз по лестнице на помощь Мерседес, не обращая внимания на отчаянные причитания его матери, боявшейся, что и он попадет капитану СС под горячую руку.

Один из капо проворно перехватил Ганса и не позволил ему добежать до того места, где неподвижно лежала Мерседес.

– Ты, еврейчик! Хочешь того же?

Капо начал бить маленького Ганса под равнодушными взглядами капитана Танненберга и его друзей. Вскоре все снова переключили свое внимание на мучения женщин, пытавшихся доковылять до «вершины» – верхней площадки лестницы.

Из пятидесяти женщин оставалось уже только шестнадцать. Остальные, пытавшиеся преодолеть лестницу, либо упали и скатились вниз, либо, доведенные до отчаяния, направились в сторону часовых, надеясь, что те их пристрелят, потому что, насколько они знали, по отношению к заключенным-мужчинам часовые в подобных случаях поступали именно так.

Мать Ганса Гауссера была в числе тех немногих, кому удалось дойти до центральной площадки лагеря, однако она понималаэто вовсе не означает, что ей удалось спастись. Она оглянулась назад, пытаясь найти взглядом своего сына, и заплакала, увидев, что один из капо избивает его палкой.

Собравшись с силами, Марлен Гауссер закричала так громко, как только могла, в надежде на то, что сын ее услышит.

– Ганс, ты должен выжить! Сынок, всегда помни об этом! Ты должен выжить! Должен выжить!

Один из часовых ударом приклада свалил ее на землю. Когда Марлен снова открыла глаза, первое, что она увидела, были до блеска начищенные ботинки офицера СС.

– У этой женщины проблемы с сердцем, нам нужно срочно ее оперировать, – сказал светловолосый юноша с лицом ангелочка, одетый в столь ненавистную для миллионов людей черную форму.

Один из капо заставил Марлен подняться с земли и пинками погнал ее в лазарет. Туда же повели и всех уцелевших женщин: врачи, приехавшие из Берлина, и их коллеги из Маутхаузена собирались сделать выжившим женщинам операции, чтобы «вылечить» их от тех болезней, которых у них не было.

– Может, не будем попусту тратить на нее обезболивающие средства? – спросил один из санитаров.

– Введи ей ровно столько, сколько нужно для того, чтобы она сильно не дергалась, – ответил врач. – Мне не нравится оперировать, когда вопят.

Они положили Марлен Гауссер на топчан и привязали ее руки и ноги к специальным стойкам. Она почувствовала укол в руку, и вскоре ее начал одолевать сон. Ее глаза сами собой закрылись, но она по-прежнему слышала разговор находившихся рядом с ней людей. Она издала лишь слабый крик, когда ее грудную клетку почти насквозь пронзили хирургическим ножом. Боль была просто невыносимой, и она в отчаянии заплакала, мечтая лишь о том, чтобы поскорее умереть.

Однако она еще успела мысленно помолиться за своего сына Ганса. Она думала, что если Бог и в самом деле существует, то он не станет глумиться над ее малышом и позволит ему выжить.

Она почувствовала, что у нее вырезают сердце, и испустила дух.

Труп Марлен Гауссер был изрезан людьми, называвшими себя врачами и желавшими открыть тайны человеческого тела.

Поочередно всем шестнадцати женщинам, сумевшим взойти по «лестнице смерти», сделали «операции» на органах, которые были совершенно здоровыми. Сердце, мозг, печень, почки. Эти жизненно важные органы были разрезаны на мелкие части, а врачи, делавшие «операции», хвастались перед стоявшими рядом коллегами своими познаниями.

Чуть позже они занялись и трупами женщин, оставшихся лежать на «лестнице смерти». Они, в частности, отрезали голову маленькой глухой итальянке, чтобы затем детально рассмотреть внутреннее устройство ее ушей.

А тем временем капо, выполняя инструкции капитана Танненберга, приказали детям раздеться и «принять душ». Грязный водоем и ледяная вода, льющаяся на головы этих измученных маленьких существ, только что ставших сиротами, – именно этим зрелищем Танненберг хотел завершить развлекательную программу.

Некоторые дети умерли от переохлаждения, у других случился коллапс. Лишь немногим из детей удалось выжить, но большинство из них умерли уже через несколько часов.

В этот вечер гостей из Берлина потчевали обильным ужином. Все присутствующие оживленно разговаривали, однако никто из них так и не решился заговорить о самом главном: Германия проигрывала войну. Все вели себя так, как будто армия фюрера все еще была гигантом, который грозно топтал ногами притихшую от страха Европу. Лишь когда Альфред, Георг, Генрих и Франц остались вчетвером, они перестали скрывать охватившее их беспокойство. Они высказали друг другу то, о чем не решались даже заикнуться в присутствии посторонних, и стали вместе обдумывать, как им спастись, когда война будет окончательно проиграна.

– Я буду держать вас в курсе, – заверил друзей Георг. – Нужно, чтобы вы в любой момент были готовы отсюда уехать. Францу я уже сказал, что он должен попросить перевести его в штаб СС. Связей его отца – да и моего тоже – вполне хватит для того, чтобы этого добиться. Ему ни в коем случае нельзя оставаться на фронте.

– Ты настолько уверен, что мы проиграем войну? – с беспокойством спросил Альфред.

– Мы ее уже проиграли. Надеюсь, ты не очень веришь пропаганде Геббельса. Наши солдаты начали дезертировать. Гитлер уже не тот, каким был когда-то, он уже не в состоянии понять, что сейчас происходит, а люди из его окружения слишком его боятся, чтобы сказать ему правду. Давайте будем прагматиками и не станем уподобляться страусам в минуту опасности. Союзники захотят проучить Германию, и больше всего пострадаем мы – то есть те, кто был предан фюреру, а потому нам пора подумать о своем спасении. Вы знакомы с моим дядей. Он – известный ученый. Еще перед войной один американский коллега моего дяди приглашал его приехать к нему, в один из университетов США, чтобы работать в секретной государственной лаборатории. Мой дядя уже несколько месяцев работает над бомбой, которая могла бы поставить финальную точку в войне, однако, боюсь, ему не хватит времени. Но нам повезло: этот его американский коллега как-то умудрился снова с ним связаться. Он сообщил, что может вытащить его из Германии и что в его стране есть влиятельные люди, готовые простить ученых, работавших на Гитлера, если они станут работать на США. Мой дядя поначалу испугался, решив, что это провокация, а потом обо всем мне рассказал. Я ему посоветовал поддерживать контакт с этим его другом, и он теперь, наверно, сможет помочь нам отсюда уехать.

– Георг, неужели ты думаешь, что он сможет прихватить с собой и нас? – засомневался Генрих.

– Мы должны разработать свой план, как нам из этого всего выбраться, – заявил Альфред.

– Нам нужны новые документы, с другими именами и фамилиями… – сказал Франц.

– Я этим уже занимаюсь, и еще несколько месяцев назад попросил подготовить такие документы для моих очень близких друзей, – сказал, усмехнувшись, Георг. – Одно из преимуществ работы в секретной службе заключается в том, что там ты знакомишься с разными необычайно интересными субъектами, обладающими совершенно неожиданными способностями. Я вполне смогу раздобыть для вас новые документы с другими именами и фамилиями – можете на меня положиться. Однако очень важно, чтобы вы были готовы сразу же отсюда уехать, как только я дам вам сигнал. Ты, Франц, был далеко отсюда, на фронте, а вот Генриха и Альфреда я все время держал в курсе событий, хотя Альфреду и нелегко было поверить, что Германия может проиграть войну. Но она ее уже проиграла, поэтому вам нужно держать чемоданы наготове.

– Это для нас не проблема, – заверил Георга Генрих, говоря и за себя, и за Альфреда.

– А я нахожусь в отпуске, и потому меня в моем подразделении пока никто не хватится, – сказал Франц. – Завтра, как только приедем в Берлин, я попрошу о переводе.

– Ну что ж, договорились, – произнес в завершение разговора Георг. – А теперь давайте подумаем о том, чем мы займемся, когда уедем из Германии…

Мерседес бредила. Карло, Ганс и Бруно испуганно смотрели на нее, опасаясь, что она умрет. Они и сами чудом выжили на тех ступеньках, вверх по которым карабкались, падая, их матери, и где их самих так сильно избили охранники, что они потом показались этим охранникам мертвыми. После того как важные гости из Берлина отправились в лазарет, чтобы там понаблюдать за операциями, никто уже не обращал внимания ни на трупы, лежавшие на «лестнице смерти», ни на израненных детей, которые были скорее мертвыми, чем живыми.

Когда Ганс бросился вниз по лестнице, чтобы попытаться помочь Мерседес, один из охранников так сильно его избил, что мальчик потерял сознание. Однако он еще успел услышать голос своей матери, кричавшей, что он должен выжить.

Чуть позже пригнали группу заключенных, чтобы они очистили «лестницу смерти». Занимаясь этим жутким делом, они перенесли в барак нескольких детей. Там детей положили на нары и один из заключенных – врач-поляк по имени Лех – попытался привести их в чувство, а затем стал вытирать им кровь смоченными в воде обрывками материи.

Больше всего пострадала Мерседес. Она была без сознания и поляк вполголоса чертыхался, будучи не в силах ей помочь потому что у него не было необходимых лекарств. Он предположил, что мальчиков, лишившихся своих матерей, оставят в бараке, а вот девочку либо убьют, либо отправят в лазарет, и она оттуда уже никогда не вернется, потому что из этого лазарета никто еще не выходил живым.

Врач-поляк зашил рану на голове Мерседес при помощи иголки и ниток, которыми заключенные штопали свою одежду. Один из заключенных – русский – достал бог знает откуда бутылку с остатками водки и передал ее врачу, чтобы тот продезинфицировал рану девочки. Мерседес стонала и корчилась от боли, но так и не пришла в сознание.

Один из сидевших рядом с поляком заключенных заговорил о том, чем может закончиться их попытка спрятать у себя в бараке эту девочку.

– Если ее найдут, она может очень сильно пострадать, да и мы тоже…

– Ну и что ты предлагаешь? Отдать ее капо? Этот сукин сын Густав вполне способен задушить ее собственными руками. Вряд ли ее отведут в женский барак, откуда сюда попали эти дети… – предположил врач.

– По правде говоря, с такими коротко подстриженными волосами она вполне может сойти за мальчика, – вмешался кто-то из заключенных.

– Вы с ума сошли! Если ее найдут, нас всех в лучшем случае отдубасят палками! – сказал пожилой заключенный.

– Лично я не собираюсь ее выдавать, а вы поступайте как знаете, – заявил поляк, вытирая остатки крови с головы Мерседес.

Эта девочка была похожа на его собственную дочь, о судьбе которой ему уже давно ничего не было известно. Когда его забирали, его друзья успели ему сказать, что позаботятся о его жене и дочери. Если они не смогли выполнить свое обещание, его малышка сейчас могла находиться в таком же концлагере, как Маутхаузен. На тот случай, если бы это было так, он молил Бога чтобы ей там хоть кто-нибудь помогал – точно так же, как он сейчас пытался помочь этой девочке, которая лежала перед ним без сознания и почти не имела шансов выжить.

– Пожалуйста, не выдавайте ее.

Мужчины уставились на мальчика, несколько часов назад пытавшегося защитить своих мать и сестру на «лестнице смерти».

– Как тебя зовут? – спросил врач-поляк.

– Карло Чиприани.

– Ну что ж, Карло, вы должны нам помочь, чтобы нас не разоблачили, – сказал поляк. – Постарайтесь сделать так, чтобы вас никто не замечал. Конечно, не попадаться на глаза капо очень трудно, но, в принципе, возможно.

– Хорошо, мы попробуем, – сказал Карло. – Вы согласны? – спросил он у своих друзей Бруно и Ганса.

Те кивнули, потому как ни за что на свете не стали бы делать ничего такого, из-за чего могла бы пострадать Мерседес. Затем они уселись на пол рядом с нарами, на которых лежала девочка, и стали ждать, когда она придет в себя. Они тоже были изранены, хотя самые тяжелые раны оказались на их душах: прямо у них на глазах были зверски убиты их матери, и они ничем не могли им помочь.

В ту ночь Мерседес находилась в коме, и ее душа странствовала где-то возле самой границы той темной бездны, которая зовется небытием. Когда на следующее утро она пришла в сознание, врач-поляк сказал, что произошло чудо.

Едва увидев, что Мерседес открыла глаза, Карло тут же сжал ее маленькую ручку. Он не спал и сидел рядом с ней всю ночь – так же как и Ганс, и Бруно. Они втроем молились, прося доселе неведомого им Бога, чтобы он сжалился над их подружкой. Утром врач сказал, что Бог их услышал и спас девочку от гибели.

Когда капо зашли в барак и стали кричать, чтобы заключенные выходили строиться, они не обратили никакого внимания на раненых детей, сжавшихся на полу в углу барака.

Заключенные заранее постарались так укрыть оставшуюся лежать на нарах Мерседес, чтобы ее не было видно. Капо не подходили близко к этим нарам, и никто из них не заметил девочку которая лежала, не шевелясь.

Когда дети остались в бараке одни, Ганс дал Мерседес попить воды. Девочка посмотрела на него с благодарностью. У нее болела голова и туманилось сознание, однако больше всего ее мучил страх – он охватил все ее существо. Она чувствовала на своих губах вкус крови – крови ее не родившегося братика, которого офицер СС бросил ей прямо в лицо.

– Мы должны его убить, – прошептал Карло, и его трое друзей выжидающе на него посмотрели.

Из-за побоев и плохо заживающих ран они едва могли двигаться, однако тут же подползли поближе к Карло, чтобы лучше слышать произносимые им шепотом слова.

– Убить? – переспросила Мерседес.

– Да, мы должны его убить. Он убил наших матерей, – уже более уверенно сказал Карло.

– И наши братья и сестрички уже… уже никогда не родятся, – напомнила им Мерседес, и в ее глазах показались слезы.

Однако ни Ганс, ни Бруно, ни Карло не проронили ни единой слезинки, несмотря на сильную боль, терзавшую их души…

– Моя мама говорила, что, если очень сильно чего-то захотеть, это сбудется, – робко произнес Ганс.

– Я хочу, чтобы мы его убили, – упрямо повторил Карло.

– И я тоже, – сказал Бруно.

– И я, – отозвалась Мерседес.

– Тогда мы его обязательно убьем, – подытожил Ганс. – Но когда?

– Как только появится возможность, – ответил Бруно.

– Здесь это сделать будет очень трудно, – печально заметил Ганс.

– Значит, когда выйдем отсюда, – сказал Бруно. – Нам осталось здесь находиться не так уж долго.

– Да нет, это почти невозможно, – возразил Ганс. – Я не верю, что мы выберемся отсюда живыми.

– Моя мама говорила, что союзники победят, – сказал Бруно. – Она это точно знала.

– А кто такие союзники? – спросила Мерседес.

– Ну, те, кто против Гитлера, – ответил Ганс.

– Давайте поклянемся, – предложил Карло.

Мальчики положили свои руки на ручку Мерседес и закрыли глаза, ощущая торжественность момента.

– Мы клянемся, что убьем человека, который убил наших матерей и наших братьев и сестер.

Ганс, Бруно и Мерседес повторили вслед за Карло произнесенные им слова и пристально посмотрели друг другу в глаза, тем самым подтверждая свое твердое намерение выполнить клятву, которая теперь будет связывать их до конца жизни. Они надолго замерли, сцепив руки, чтобы придать еще большей силы данной ими клятве и подбодрить друг друга.

Весь оставшийся день они думали о том, когда им удастся убить этого зверя, и обсуждали, как и при помощи чего они это сделают. Когда взрослые заключенные возвратились вечером в барак, они обнаружили детей окоченевшими от холода и голодными, однако их глаза как-то странно блестели. Взрослые объяснили это жаром, который появился у детей вследствие полученных ими ран.

Врач-поляк осмотрел детей, и его лицо омрачилось. Рана на голове Мерседес начала гноиться. Поляк снова промыл эту рану остатками водки, которую дал ему русский, обладавший удивительной способностью ловко присваивать себе то, что ему не принадлежало.

– Нам нужны медикаменты, – сказал врач.

– Выкинь это из головы, мы все равно ничего не сможем сделать, – возразил его соотечественник, когда-то работавший горным инженером.

– Я не отступлюсь! Я – врач, и, пока жив, буду бороться за жизни этих детей!

– Не ссорьтесь, – вмешался еще один поляк, друг врача. – Вот он, – поляк указал на русского, – знаком с теми, кто убирает в лазарете, а потому, наверное, может попросить их, чтобы они нам принесли какие-нибудь лекарства.

– Но сделать это нужно прямо сейчас, – удрученно проговорил поляк.

– Тебе придется подождать, – сказал его друг.

Уже светало, когда врач-поляк почувствовал, как кто-то сжал его плечо. Он накануне вечером решил, что будет этой ночью бодрствовать, сидя рядом со спящими детьми, однако незаметно для себя заснул. Его друг-поляк и русский передали ему маленький пакет и отправились каждый к своим нарам.

Врач медленно развернул пакет и, увидев его содержимое, едва не вскрикнул от радости. Бинты, дезинфицирующие и болеутоляющие средства – об этом можно было только мечтать!

Осторожно, стараясь никого не разбудить, врач поднялся и посмотрел на четверых беспокойно вздрагивающих во сне малышей. Он бережно размотал кусок материи, которым была перебинтована голова Мерседес, и начал заново дезинфицировать ее рану. Девочка тут же проснулась, и он жестом показал ей, чтобы она постаралась выдержать боль молча. Малышка покрепче зажала зубами край одеяла, которым была укрыта, и, бледная, как сама смерть, напряженно молчала, пока врач сосредоточенно обрабатывал ее рану. Закончив, он дал девочке две таблетки и стакан воды, чтобы она могла запить их.

Затем врач занялся Гансом, Бруно и Карло: он обработал раны, покрывавшие их детские тела. Мальчикам он тоже дал анальгетики, чтобы им легче было переносить боль, – боль, к которой они уже почти привыкли.

– Я слышал, как один из капо говорил, что дела на фронте плохи, – сказал испанский коммунист, наблюдая за тем, как врач-поляк заканчивает обработку ран малышей.

– И ты в это веришь? – отозвался доктор.

– Да, верю. Он говорил об этом другому капо. Похоже, он случайно услышал, как об этом сказал один из тех офицеров, что приехали из Берлина. А еще у меня есть друг, который наводит порядок в комнате, где имеется радио. Он говорит, что немцы стали нервничать, все время слушают Би-Би-Си, а некоторые уже задумываются над тем, что с ними будет, если Германия проиграет войну.

– Твои слова да Богу в уши! – воскликнул поляк.

– Богу? А при чем здесь Бог? Если бы Бог существовал, он не допустил бы подобных зверств. Я никогда не верил в Бога, а вот моя мать верит. Наверное, молится за то, чтобы я когда-нибудь вернулся. Но если мы отсюда выберемся, нас освободит вовсе не Бог, а войска союзников. А ты, стало быть, веришь в Бога? – спросил испанец с иронией в голосе.

– Да, верю. Если бы его не было, я бы всего этого не выдержал. Именно Бог помогает мне бороться за жизнь.

– Почему ж он тогда не помог матерям этих несчастных детей? – спросил испанец, указывая на Мерседес, Карло, Ганса и Бруно.

Мерседес слушала их разговор, не пропуская ни единого слова и изо всех сил стараясь понять, о чем говорят взрослые. Они ведь говорили о Боге. Когда Мерседес жила в Париже, ее мама иногда водила ее в церковь в Сакре-Кер, которая была недалеко от их дома. Они никогда не находились в церкви долго: ее мама заходила туда, крестилась, что-то шептала – и они уходили. Мама говорила Мерседес, что Бог может защитить ее папу и что они заходят в церковь попросить Бога об этом. Однако ее папа исчез, а им с мамой пришлось скрываться, и Бог им ни в чем не помог.

Мерседес задумалась над словами испанца о том, что Бога нет, и мысленно с ним согласилась. Да, в Маутхаузене не было Бога, уж в этом-то Мерседес не сомневалась. Она закрыла глаза и начала тихонько плакать, стараясь, чтобы ее никто не услышал. У нее перед глазами возник образ ее мамы, погибшей на каменных ступеньках той бесконечно длинной лестницы.

Ее утешало лишь то, что все мужчины, похоже, согласились оставить ее в своем бараке. Ее друзья – Карло, Ганс и Бруно – умоляли их разрешить Мерседес остаться вместе с ними, обещали за ней ухаживать, вести себя очень тихо и ни в коем случае не плакать, чтобы их никто не обнаружил.

В общем, было решено, что она останется в этом бараке под видом мальчика. Ей пришлось вести себя как мальчик, но главное – она старалась быть как можно менее заметной. Если бы ее здесь обнаружили, всех обитателей барака жестоко наказали бы, а она ни за что на свете не хотела причинить этим людям какой-либо вред.

Альфред Танненберг нервничал. Всего через неделю после посещения Маутхаузена Георг позвонил ему из Берлина и потребовал, чтобы они с Генрихом немедленно приехали к нему. Георг не дал никаких объяснений и лишь сказал, что ждет их на следующий день в своем кабинете, причем прямо с утра.

Когда Альфред сообщил начальнику концлагеря Маутхаузен Цирису, что срочно едет в Берлин, тот попытался выведать у него, в чем причина такой спешки. Альфред, конечно, тут же поставил Цириса на место: он, Танненберг, так же, как и его друг Генрих, едет в Берлин по приказу Главного управления безопасности рейха.

На дорогу у них ушла большая часть ночи, и они прибыли в Берлин, когда уже начинало светать. Генрих предложил сначала заехать каждому к своим родителям, чтобы повидаться с ними, а заодно привести себя в порядок, и лишь потом отправиться в Главное управление безопасности рейха. Альфреду эта мысль понравилась: ему очень хотелось увидеться со своим отцом и даже послушать причитания матери, которая наверняка будет охать и ахать по поводу того, что он якобы похудел.

Ровно в восемь утра Альфред и Генрих вошли в кабинет Георга, где уже находился Франц. После нацистского приветствия четверо друзей крепко обнялись.

– Мы проиграли войну, – заявил Георг. – Еще несколько дней – и все рухнет: русские прорвали линию фронта. Гитлер вне себя от гнева, однако войну он уже проиграл и теперь у него в Германии нет реальной власти. Нам необходимо отсюда уехать.

– А Гиммлер? – спросил Альфред.

– Гиммлера я убедил в том, что мне нужно съездить в Швейцарию и встретиться там с нашими агентами. Учитывая, что наши усилия на фронтах не приводили к желаемому результату, я еще несколько месяцев назад уговорил его постепенно начать готовиться к уже очевидному исходу войны. Так что мы, предвидя крах рейха, заранее создали в различных странах сеть агентов, которые подготавливают там почву для прибытия наших коллег.

Георг достал из ящика стола три папки и передал их своим друзьям – каждому по одной. Те тут же их открыли и стали с любопытством рассматривать свои новые документы.

– Ты, Генрих, поедешь в Лиссабон, а оттуда в Испанию. У нас есть хорошие друзья в окружении генерала Франко. Отныне тебя зовут Энрике Гомес Томсон. Твой отец – испанец, но твоя мать – англичанка, и ты не говоришь по-испански, потому что раньше никогда в Испании не жил. Там у тебя указан номер телефона одного из моих лучших людей – агента, который уже давно занимается созданием инфраструктуры, необходимой для адаптации к местным условиям наших людей в том случае, если мы проиграем войну. Это наш старый университетский друг – Эдуард Клеен.

Генрих кивнул, не отрывая взгляда от документов, превращавших его в совершенно другого человека.

– А как я попаду в Лиссабон?

– Ты полетишь туда завтра во второй половине дня на самолете, и я надеюсь, что наши враги его не собьют, – ответил, усмехнувшись, Георг. – Формально ты направляешься в наше посольство в Лиссабоне, в твоей папке лежит приказ о назначении тебя помощником военного атташе. Однако как только закончится война, уезжай из Лиссабона, но при этом заранее свяжись с нашим другом Эдуардом Клееном, чтобы он подготовил все необходимое для твоего переезда в Испанию. Сначала поедешь в Мадрид, а оттуда – куда он скажет. Эдуард неплохо поработал, у тебя в руках – настоящие испанские документы. Их нам оформили наши друзья-франкисты. Нет ничего такого, чего не сделают друзья, если положить им на стол толстую пачку банкнот.

– А меня ты отправляешь в Бразилию… – сказал Франц, разглядывая свой новый паспорт.

– Да. Нам необходимо уехать туда, где нас никто не станет искать, где у нас есть друзья, где местные власти закроют глаза на необычность появления нового человека и не станут допытываться, кто ты такой на самом деле. Бразилия – хорошее место для того, чтобы там укрыться. К тому же там внедрен еще один из моих самых лучших агентов. Он, правда, изрядный кутила, но, как и Эдуард, уже несколько месяцев занимается подготовкой к приезду неких особ, не имеющих ни малейшего желания провести всю оставшуюся жизнь в тюрьме.

– Я не говорю по-португальски, – пробурчал Франц.

– Ну и что? Это хорошее место, Франц, так что не ворчи. Мы не можем все отправиться в одно и то же место. Это было бы не просто неумно – это было бы несусветной глупостью.

– Георг прав, – вмешался Альфред, который был вполне доволен своими новыми документами. Он теперь в любой момент мог стать швейцарцем, швейцарцем из Мюнхена, однако его местом жительства будет Каир.

– А что будет с тобой, Георг? – поинтересовался Франц.

– Как я вам уже сказал, я уезжаю завтра – сначала в Швейцарию вместе со своим дядей, а затем наши американские друзья переправят нас оттуда в свою замечательную страну. Мои родители уедут уже сегодня и поселятся в Швейцарии, но под другими именами и с новыми документами. Что касается ваших родителей, то мне хотелось бы, чтобы вы с ними переговорили и максимум через два часа сообщили мне, что они намереваются делать. Я могу снабдить их поддельными документами, чтобы они смогли переехать в Швейцарию, однако это необходимо сделать прямо сегодня. Завтра меня здесь уже не будет, а я никому не доверяю, кроме самого себя и вас. Итак, у вас два часа, – напомнил Георг. – Поговорите со своими родителями, однако будьте осторожны. Если кто-нибудь вас подслушает и сообщит куда надо, нас всех расстреляют. В общем, через два часа я жду вас здесь.

– Но Гиммлер не позволит нам исчезнуть… – с беспокойством сказал Франц.

– А мы и не собираемся исчезать. Я ведь буду знать обо всех тех местах, которые подготовили для наших людей наши агенты. Кроме того, у нас есть друзья в Соединенных Штатах – причем их больше, чем вы можете себе представить.

Альфред Танненберг терпеливо ждал ответа своего отца, который, глубоко задумавшись, все еще хранил молчание, несмотря на настойчивые встревоженные взгляды своей жены.

– Отец, пожалуйста, я хочу, чтобы вы уехали, – повторил Альфред.

– Мы уедем, сынок, уедем, но мне не хотелось бы уезжать слишком далеко от Германии. Это ведь наша страна, пусть даже мы и проигрываем войну.

– Папа, у нас нет времени…

– Ну хорошо. Мы пойдем собираться.

Ни Францу, ни Генриху не составило большого труда убедить своих родителей в том, что им необходимо уехать, и они уже готовились пересечь границу и осесть в Швейцарии, чтобы оттуда следить за тем, что будет происходить в Германии. Их деньги уже давно были помещены в надежное место, а именно в швейцарские банки, так что устроиться в этой соседней с Германией стране не представляло никакого труда.

Георг проявил незаурядные организаторские способности: когда два часа спустя друзья вошли в его кабинет, у него уже имелись подписанные пропуска и для них, и для их ближайших родственников. Им всем надлежало уехать уже сегодня, самое позднее – вечером, потому что, как утверждал Георг, война вот-вот должна была закончиться.

Затем он пригласил своих друзей отобедать у него дома.

– Ну что ж, теперь нам необходимо обсудить вторую часть нашего плана, а именно – что мы будем делать, когда отсюда выберемся.

– Женимся, – сказал, не моргнув глазом, Франц.

– Женимся? – переспросил Генрих.

– Да. Поступить так посоветовал Альфред, а он среди нас самый умный. Мы должны будем сразу же жениться на женщинах из тех стран, где нам придется жить. Сам Альфред этого сделать не сможет, потому что он уже женат на Грете, но эта мысль вполне разумная.

Если хотите, женитесь, а я не собираюсь связывать себя семейными узами, – заявил Георг, а его друзья ничего на это не сказали.

– У меня есть план, который я хочу с вами обсудить, – нарушил молчание Альфред.

Заявление Альфреда сразу же заинтересовало его друзей: они прекрасно знали о его изворотливом уме и умении выходить даже из самых трудных ситуаций.

– У наших родителей есть деньги, а потому нам вроде бы не о чем беспокоиться. Тем не менее, мне кажется, что нам все-таки будет не так просто обеспечивать себе безбедную жизнь. Да, я знаю, что у нас есть и собственные средства, которые мы накопили за последние годы, однако может случиться так, что мы не сможем распоряжаться в полном объеме нашими деньгами и вывезти все ценности. Кроме того, мы не знаем, что будет происходить дальше, насколько настойчиво победившая в войне сторона будет разыскивать таких, как мы. Мы – офицеры ОС, наши имена известны, и мы были на виду, как и наши родители. Думаю, что им придется пробыть в Швейцарии гораздо дольше, чем они предполагают, и боюсь, что если начнут искать тех, кто виноват в… ну, в том, что происходило, то могут прийти к выводу, что вина лежит в том числе и на нас. В общем, я хочу сказать, что нам нужно организовать свой собственный бизнес подальше от Германии, и этот бизнес, можете мне поверить, будет очень прибыльным.

Друзья Альфреда слушали его внимательно, зная, что он наверняка придумал что-нибудь неординарное.

– Мы займемся торговлей произведениями искусства, созданными в древние времена. Вы ведь не забыли, что мы, вообще-то, археологи?

– Давай быстрей выкладывай, Альфред, что ты там задумал, – нетерпеливо попросил Франц.

– Я отправляюсь в Каир, Георг – в Бостон, ты – в Бразилию, а Генрих – в Испанию. Вот и замечательно! – рассуждал Альфред, как будто он разговаривал не со своими друзьями, а с самим собой.

– Объясни нам все толком, – не выдержал Георг.

– У меня уже есть две глиняные таблички, которые мы отняли у тех двух стариканов в Харране, а также другие таблички и прочие предметы, которые мы оттуда привезли. Вы помните об этом?

– Да, конечно, – подтвердил Генрих.

– Ну что ж, мы можем заняться продажен предметов старины – уникальных вещей, о которых мечтает любой коллекционер. На Востоке полно таких бесценных предметов, которым по две тысячи лет, а то и больше.

– А как мы их?… – спросил Франц.

– Я вижу, ты в университете был не очень прилежным студентом. Ты что, не помнишь, как нам рассказывали о расхитителях могил? Правительства в странах Востока – коррумпированные, так что с помощью денег мы сможем решить очень многие вопросы: мы сможем проводить раскопки там, где захотим; при помощи денег мы сможем присвоить себе найденные предметы; мы сможем даже выкупить кое-какие музейные экспонаты, до которых в этих странах никому нет дела, потому что местные жители не знают реальной ценности того, что у них есть. Поверьте мне, в мире много людей, готовых заплатить какую угодно цену за то, чтобы приобрести те или иные раритеты, которые мы станем им предлагать. Поэтому, приехав в Каир, я займусь организацией этого бизнеса. Я объеду всю Сирию, Трансиорданию, Иран, Палестину… Я буду поставлять вам пользующийся спросом товар, а вы будете его продавать. Ты, Георг, будешь действовать на североамериканском рынке, Генрих – на европейском, а Франц – на южноамериканском. Нам, конечно, понадобится какое-нибудь прикрытие, однако об этом мы подумаем тогда, когда наступит соответствующий момент.

Альфред говорил с таким энтузиазмом, что заразил им своих друзей. Они тут же дали волю воображению и с воодушевлением принялись строить планы на ближайшее будущее.

Итак, решено: мы займется крупномасштабным грабежом и отнимем древние сокровища у тех невежд, которые не понимают, что имеют, – подытожил Альфред.

– Нам нужно создать предприятие, которое занималось бы импортно-экспортными операциями, с представительствами в тех местах, где мы собираемся осесть, – предложил Генрих.

– Ты, Георг, раз уж будешь жить в Бостоне, должен разобраться, каким образом можно будет создать ассоциацию, занимающуюся произведениями искусства. Американцы обычно создают фонды… Не знаю, подойдет ли такая организация как фонд в качестве прикрытия нашей деятельности, однако нам нужно чтобы это прикрытие так или иначе было связано с произведениями искусства – какая-нибудь ассоциация или же фонд, который со временем станет финансировать археологические экспедиции. Найденные этими экспедициями ценные предметы, мы естественно, заберем себе. Деятельность любого фонда всегда в той или иной мере завуалирована, а потому под его прикрытием мы сможем продавать произведения искусства всем, кто захочет их купить, – сказал Альфред.

– Фонды не являются коммерческими организациями, – возразил Франц.

– А наш фонд будет именно коммерческой организацией, хотя мы и будем это скрывать, – не согласился с ним Альфред. – Он будет чем-то похож на нас: внешне – одно, по сути – совсем другое. Нам нужно добиться, чтобы внешне все выглядело очень прилично и чтобы нас уважали.

– Однако обеспечить функционирование фонда не так-то просто, – озабоченно сказал Георг. – Фонды зависят от банков и научных организаций, а я еще не знаю, с чем мне придется столкнуться в США.

– Ну, здесь нет проблем: американцы будут хорошо платить твоему дяде, его сразу же познакомят с именитыми учеными, поручат работать над секретными проектами… Так что вы с ним сможете общаться с влиятельными людьми. Все будет зависеть от того, как ты сам сумеешь все организовать и насколько ты, используя общественное положение своего дяди, впишешься в местную среду. Конечно, мы не сможем создать фонд ни через год, ни через два. Сначала мы должны интегрироваться в то общество, в котором каждому из нас придется вращаться. Только когда мы не будем привлекать к себе излишнего внимания и полностью адаптируемся к местным условиям, мы начнем реализацию нашего плана. Но еще до этого момента я начну постепенно подбирать необходимый товар… Что касается предприятия, занимающегося импортно-экспортными операциями, то мне эта мысль нравится. Европа будет нуждаться очень во многом, мы ведь ее сильно потрепали. Здесь начнут активно восстанавливать разрушенное, а ты, Георг, нам говорил, что в США у нас намного больше друзей, чем мы представляем. Мы сможем очень хорошо нажиться, когда наступит мир, – сказал, смеясь, Альфред.

– Мы продадим таблички, найденные в Харране? – поинтересовался Георг.

– Нет, мы не станем этого делать. Я хочу найти те таблички, о которых в них говорится. Если нам удастся обнаружить таблички, упомянутые Шамасом, мы произведем революцию в мире археологии и, кроме того, станем неимоверно богатыми. Однако нам не следует спешить. Я займусь тем, что организую продолжение раскопок в Харране. Поковыряемся в песке пустыни и, может быть, найдем таблички, на которых написана версия Книги Бытие, продиктованная праотцем Авраамом этому самому Шамасу. Что знал Авраам о сотворении мира? То, что он рассказал Шамасу, соответствует библейским сюжетам? Это все очень интересно, и я клянусь, что не успокоюсь, пока не найду эти таблички. Когда они будут у меня в руках, мы с вами решим, что с ними делать, и то, что мы сделаем, всколыхнет весь мир.

– Нам, наверное, не стоит высовываться, – с беспокойством сказал Георг.

– Не переживай, мы и не будем высовываться. Вспомни о том, что через несколько дней у нас будут уже другие имена и фамилии. Кроме того, всегда найдутся люди, готовые послужить нам в роли ширмы. Я вам еще не говорил, но моя главная и сокровенная мечта – найти эти таблички… Господи, что бы я только ни отдал, лишь бы их найти!

– Вы, Георг и Франц, наверное, уже позабыли про таблички из Харрана, а что касается меня, так за эти годы не было и дня, чтобы Альфред мне про них что-нибудь не говорил, – пробурчал Генрих. – Он на них помешался!

– Нам нужно четко определиться, что мы будем делать и как, – сказал Альфред. – Мы должны заранее обговорить, каким образом мы друг с другом свяжемся. А что касается табличек из Харрана… Я, конечно же, поделюсь с вами, однако давайте я сначала их найду и потом уже решу, что с ними делать.

– Я не против, – согласился Генрих.

– А что будет с фюрером? – неожиданно спросил Франц.

– Надеюсь, ты не станешь впадать в сентиментальность, да Франц? Нам теперь до него уже нет дела. Мы не можем связывать свою судьбу с тем, чья карта бита. У него были великие замыслы относительно Германии, однако он не смог выиграть войну, а потому было бы абсурдно оставаться в лагере побежденных, – холодно ответил Георг.

– А все-таки, где он сейчас? – не унимался Франц.

– Я слышал, что его уговорили спрятаться в бункере. Точно не знаю, но мне, в принципе, все равно. Скоро я буду уже далеко отсюда – как, впрочем, и вы. Думаете, его хоть чуть-чуть волнует наша судьба? Спасайся, кто может – вот единственный принцип, которым сейчас будут руководствоваться. А Гитлер уже занял свое место в истории.

Друзья попрощались, понимая, что пройдет немало времени, прежде чем они смогут снова увидеться, однако они поклялись, что будут преданы друг другу до конца своих дней. А еще они с энтузиазмом восприняли предложение Альфреда. Они будут заниматься грабежом, добывая из недр Востока его самые ценные сокровища. Им было наплевать на то, в чьих руках в конце концов окажутся эти сокровища: они будут продавать их тем, кто больше заплатит. Они прекрасно знали, что всегда найдутся не особо щепетильные коллекционеры, горящие желанием приобрести уникальные предметы, о которых простые смертные не могут и мечтать.

В Маутхаузене все никак не наступала весна, и было очень холодно. Заключенные – скорее мертвые, чем живые – стали замечать, что охранники все больше и больше нервничают. Похоже, назревало что-то значительное. В последние дни охранники проявляли еще большую жестокость, и стоило кому-нибудь из заключенных лишь слегка споткнуться – в него тут же стреляли.

Альфред Танненберг наблюдал за территорией лагеря из окна кабинета Цириса. Ночью был мороз, и часовые, охранявшие лагерь, беспрерывно потирали озябшие ладони. Альфред и Генрих меньше часа назад вернулись в Маутхаузен и сразу же направились в кабинет Цириса, чтобы показать ему подписанный приказ об их новых назначениях. Начальник концлагеря выслушал их с удивлением, подумав при этом, не пытаются ли они – офицеры, имеющие очень хорошие связи в верхах, попросту спастись бегством. Он решил, что попробует разузнать по своим каналам, почему этих двоих вдруг решили отправить на выполнение какого-то задания за пределы Австрии, причем в приказе не говорилось, куда именно.

Выйдя из кабинета Цириса, Генрих и Альфред направились в дома, где они временно проживали, расположенные в деревушке, давшей название лагерю, – Маутхаузен.

Менее чем за два часа Генрих упаковал свои пожитки и забрал все личные вещи из дома, где он жил последние годы и где за ним заботливо ухаживала фрейлейн Гейнес. Она тут же пустила слезу, узнав, что этот интеллигентный офицер СС уезжает и, по-видимому, больше уже никогда сюда не вернется. Однако она понимала, что сейчас не время для сентиментальностей, и помогла своему – теперь уже бывшему – хозяину уложить его вещи в два чемодана и сундук. Прощаясь с ней, Генрих сунул ей в руку несколько банкнот, которые, как он сказал, помогут ей продержаться до того момента, когда она найдет другой дом, где будут востребованы ее услуги.

Через пятнадцать минут Генрих уже тарабанил в дверь дома, в котором жил Танненберг. Когда его друг наконец открыл дверь, Генрих по его необычайно встревоженному виду понял: произошло что-то очень серьезное. Он знал, что Грета – жена Альфреда – ждала ребенка, однако до родов оставалось еще месяца два.

– Что случилось? – спросил Генрих, не скрывая тревоги кою торую у него вызвало озабоченное выражение лица Альфреда.

– Грета… Ей плохо, очень плохо. Я приказал вызвать врача. Hаю деюсь, что она не потеряет нашего малыша. Я ей этого не прошу…

– Ну что ты говоришь! Позволь мне на нее взглянуть.

– Проходи в дом, но я не советую тебе заходить в ее комм ту, служанка сейчас пытается оказать ей помощь…

– Тогда я вообще не буду к тебе заходить, мне уже пора уезжать, да и тебе тоже. Вспомни: Георг настаивал на том, чтобы завтра мы были уже далеко отсюда.

Не переживай. Отправляйся в Берлин и садись на само лет до Лиссабона, а я… я посмотрю, как мне быть дальше, однако сейчас у меня нет другого выбора, кроме как пока остаться здесь.

– Георг настаивал на том, чтобы мы уехали отсюда как можно раньше!

– У Георга нет беременной жены. Мне придется смириться с обстоятельствами, уехать сейчас я не могу.

– Тебе необходимо пересечь границу не позднее чем завтра ночью… – не унимался Генрих.

– Не знаю, смогу ли я это сделать. Но ты уезжай, прошу тебя, уезжай отсюда как можно скорее. Я не буду спать спокойно до тех самых пор, пока не узнаю, что вы все трое в безопасности.

Они крепко обнялись. Их объединяли не только проведенные вместе детские годы и годы учебы в университете – их навсегда связало и время службы здесь, в Маутхаузене. Они сделали чужую боль своим любимым развлечением и уже толком не помнили, скольких заключенных они истязали лично и скольких убили.

– Мы еще увидимся, – сказал Альфред.

– Я в этом не сомневаюсь, – отозвался Генрих.

Врач прибыл довольно поздно, и когда он вошел, Альфред набросился на него с угрозами, заявив, что ему придется за это поплатиться. Грета кричала от боли, и служанка не могла оказать ей какую-либо действенную помощь.

Целый час Альфред сидел в кухне и пил от волнения водку, в то время как врач боролся за жизнь Греты и ребенка. Альфред не стал молиться и просить Бога о помощи, поскольку никогда в него не верил, и этот час ушел у него на обдумывание плана, как ему теперь выбираться из Австрии, потому что этим вечером он уже не сможет выехать отсюда, как того требовал Георг.

Когда Альфред увидел на пороге комнаты врача и вышедшую вслед за ним плачущую служанку, он понял, что дела совсем плохи. Поднявшись со стула, он подошел к доктору и вопросительно посмотрел на него.

– Мне очень жаль, но вашу дочь спасти не удалось, а ваша супруга… В общем, состояние госпожи Танненберг очень серьезное. Ее необходимо срочно отвезти в больницу, она потеряла много крови. Если она останется здесь, то вряд ли выживет.

– Дочь? – переспросил Альфред, покраснев от гнева. – Это была девочка?

– Да, это была девочка.

Альфред с размаху дал врачу пощечину, а тот даже не попытался защититься. Он никогда не осмелился бы оказать сопротивление офицеру СС, а тем более такому, как этот, чей взгляд ясно говорил о том, что для него не существует никаких моральных ограничений. Врач не решался даже пошевелиться. Его лицо было красным от полученного удара и от испытанного унижения, а кроме этого, он чувствовал невыносимую боль в ухе.

– Вызовите скорую помощь, и побыстрее! – крикнул Танненберг. – А вы, – он повернулся к служанке, – поедете в больницу вместе с моей женой!

Женщина быстро вышла из кухни, опасаясь, что хозяин ударит и ее. Грета, находившаяся в полузабытьи, то стонала, то звала свою – уже утраченную – дочь.

Машина скорой помощи приехала только через час. Грета к тому времени была уже в бессознательном состоянии и лежала так неподвижно, что казалась Альфреду мертвой.

Когда они, наконец, приехали в больницу, Грета была уже мертва, и единственное, что смогли сделать врачи, – это зафиксировать факт ее смерти.

Танненберг не стал лить слезы – он пришел в ярость. Врачи и медсестры подумали, что эта реакция вызвана смертью жены, однако на самом деле капитан СС был в ярости лишь потому, что потерял несколько часов столь драгоценного для него сейчас времени и его план побега рухнул.

Теперь ему было необходимо поставить в известность родителей Греты и дождаться, когда они приедут, чтобы можно было ее похоронить. На это могло уйти как минимум два дня, а Георг ведь, предупреждал, что время сейчас работает против них. Альфреда утешало лишь то, что хотя бы Генрих и Франц смогут уехать тем способом, какой предусматривал их первоначальный план. Ему же придется оставаться в Австрии до тех пор, пока не похоронят Грету, а иначе у него мог возникнуть конфликт с его могущественным свекром Фрицем Германном – а это было почти то же самое, что вызвать неудовольствие самого Гиммлера. Пока Германия не потерпела окончательного поражения, эти люди по-прежнему находились в числе тех, кто правил в рейхе – пусть даже уже и разваливающемся.

Альфред вернулся в свой дом и приказал служанке подготовить тело Греты к захоронению. Он не чувствовал особой боли от этой утраты, хотя Грета была женщиной уживчивой и верной женой, никогда его не обманывала и с кротостью воспринимала все его причуды, не задавала лишних вопросов и не устраивала сцен. Лишь через несколько лет совместной жизни она наконец-то забеременела. У них должен был родиться сын – хотя нет, – дочь, если верить доктору, – и Грета чувствовала себя безгранично счастливой. Альфреду тоже нравилась мысль о том что у него появится потомство, и он испытывал какое-то странное чувство от осознания того, что в чреве Греты зародилась новая жизнь. Ему очень хотелось, чтобы это был мальчик, и он представлял его себе светловолосым, голубоглазым, с белой кожей, смеющимся и здоровым.

Узнав о смерти Греты, начальник концлагеря Маутхаузен выразил Альфреду свои соболезнования и спросил у него, задерживается ли теперь его отъезд из Австрии. Танненберг на это ничего не ответил, а лишь сообщил, что его тесть – Фриц Германн – скоро прибудет на похороны и что необходимо должным образом подготовиться к приезду одного из ближайших соратников Гиммлера.

Цирис понял намек и не стал больше задавать вопросов, однако позволил себе разоткровенничаться.

– Несколько часов назад мне звонили из Берлина. Представители Красного Креста добиваются от Гиммлера, чтобы им разрешили посетить Маутхаузен. Они уже несколько месяцев пытаются пробиться в концлагеря. У меня есть друзья, которые утверждают, что наш рейхсфюрер якобы пытается вступить в сговор с союзниками. Боюсь, что все пропало… Русские уже оккупировали часть Германии, а западные союзники вот-вот оккупируют Австрию. Хотя, наверное, вы и сами об этом знаете, или я ошибаюсь?

Танненберг ничего не ответил, а лишь продолжал стоять неподвижно, пристально глядя начальнику концлагеря в глаза.

– Жаль, что вы уезжаете. Сюда прибывает подразделение СС для того, чтобы помочь нам подчистить концлагерь. Нам нужно избавиться от некоторых заключенных. Этот лагерь должен стать похожим на… на обычный лагерь для военнопленных. Замок Хартхайм будет немедленно переделан под сиротский приют. А еще нужно, чтобы от газовых камер и от крематория не осталось и следа… В общем, задача, которую нам поставили, – не из легких. Жаль, что вы нам не сможете помочь. Нам дали очень мало времени на выполнение этих приказов.

Начальнику концлагеря так и не удалось заставить упорно молчавшего Альфреда Танненберга проронить хотя бы слово. Было очевидно, что капитану СС наплевать на проблемы Цириса.

Герр Германн и его супруга безутешно оплакивали смерть своей дочери Греты и так и не родившейся внучки. Теперь, когда рейх уже разваливался, Танненбергу казалось, что его некогда влиятельный тесть – самый заурядный человек, у которого явно не хватает ума даже на то, чтобы спасти хотя бы самого себя. Альфред не стал говорить ему, что уезжает, а лишь сообщил, что ему дали задание сделать все необходимое для того, чтобы сотрудники СС – несмотря ни на какие обстоятельства – выжили и когда-нибудь попытались вернуть Германии ее величие.

Фриц Германн слушал Альфреда, вытирая слезы.

Когда убитые горем тесть и теща Альфреда попрощались с ним и отправились обратно в Берлин, Танненберг облегченно вздохнул. Теперь он наконец-то мог заняться организацией своего отъезда, тем более что времени у него оставалось уже в обрез.

Он разыскал в своих вещах документы, подготовленные для него Георгом, и положил их в кожаную папку. Затем, взяв с собой маленький чемоданчик, в котором лежали привезенные из Харрана глиняные таблички и кое-какая одежда, и еще две сумки (одну – с долларами, а другую – с кольцами, часами и драгоценностями, отнятыми у прибывавших в концлагерь заключенных). Альфред вышел из дома, чтобы навсегда покинуть Маутхаузен.

У крыльца его ждал автомобиль с шофером. Танненберг уехал, не попрощавшись со своей служанкой, и даже не поздоровавшись с сидевшим за рулем солдатом, которому предстояло довезти его до самой Швейцарии.

Когда они наконец подъехали к границе, Альфред радостно улыбнулся. Теперь он без проблем доберется до Цюриха и сразу попытается разыскать там своих родителей. Впрочем, в Швейцарии он пробудет недолго: как только ему удастся связаться с контактными лицами, о которых ему сообщил Георг, он сразу же отправится в Каир. Но сначала ему нужно добраться до Цюриха и постепенно привыкнуть жить уже по той легенде, которую ему подготовил его друг.

Родители Альфреда обосновались в недорогом отеле неподалеку от центра Цюриха. В этом городке на тот момент было уже не протолкнуться от всевозможных агентов со всех уголков мира, пытающихся получить необходимую им информацию. Но прежде всего Цюрих был прекрасной смотровой площадкой, откуда можно было, не опасаясь за свою жизнь, наблюдать за крахом Третьего рейха.

Мать со вздохом облегчения обняла Альфреда, да и отец тоже не смог сдержать эмоций, вызванных встречей с сыном. Однако радость была недолгой: узнав о смерти Греты и так и не родившейся внучки, мать Альфреда горько расплакалась.

– Сколько времени ты здесь пробудешь? – поинтересовался отец. – В Берлине ты сказал мне только, что мы встретимся здесь и что тебе поручили выполнить какое-то особое задание.

– Я здесь пробуду не больше двух дней – то есть как раз столько времени, сколько понадобится, чтобы найти самолет, который отвезет меня в Лиссабон или в Касабланку. Оттуда я полечу в Каир.

– В Каир? А зачем тебе ехать в Египет?

– Отец, думаю, нет необходимости тебе объяснять, что мы уже проиграли войну.

– Не говори так! Германия еще может победить! Гитлер никогда не сдастся!

– Да ладно, отец, ты ведь согласился переехать в Швейцарию только потому, что прекрасно знал, какая складывается ситуация.

– Я это сделал, так как ты меня убедил, что окончания воины лучше дожидаться здесь. Однако я тогда не верил в то, что война проиграна.

– Ну так поверь сейчас, и чем быстрее ты это сделаешь, тем будет лучше для нашей семьи. Я знаю, что ты собираешься после окончания войны вернуться домой, но я бы на твоем месте этого не делал. Давай смотреть правде в глаза. Союзники устроят охоту на всех, кто был близок к Гитлеру, и будут их судить – так же как и самого фюрера. Именно поэтому я и уезжаю в Каир. Я начну новую жизнь, брошу здесь все, тем более что я уже ничего не могу сделать для Германии.

Лицо герра Танненберга омрачилось. Он недоверчиво посмотрел на сына.

– Ты и нас тоже бросишь? – откровенно спросила Альфреда мать.

– И да и нет. Нам необходимо расстаться. Я ведь не могу взять вас с собой. Если хотите услышать мой совет, то оставайтесь здесь, в Швейцарии. Папа, у нас здесь есть деньги, их вполне хватит на то, чтобы вы могли безбедно прожить всю оставшуюся жизнь. Если ты после окончания войны вернешься в Германию, то потеряешь все.

– Ты будешь поддерживать с нами связь? – спросила мать.

– Да. Я постараюсь сообщать вам, как идут мои дела, и интересоваться, как живете вы и наши ближайшие родственники. Однако я не знаю, когда и каким образом я буду с вами связываться. Я, можно сказать, ухожу в подполье: сменю имя и фамилию и вообще стану другим человеком. Так что мне будет нелегко регулярно выходить с вами на связь. Я буду это делать, как только представится такая возможность. Постараюсь избегать ненужного риска. Мне ведь не хочется, чтобы и вы подвергались опасности.

Мать Альфреда заплакала, а отец стал ходить взад-вперед по комнате, размышляя над словами сына.

– Я разговаривал с родителями Георга и Генриха, – сказал он. – Родители Франца находятся в Женеве.

– Я знаю, Георг прекрасно все организовал. Здесь вам будет хорошо, здесь ведь много немцев, а среди них и наши друзья, которые, как и мы, осознали, что рейх обречен. На твоем месте отец, я бы подумал о создании какого-нибудь предприятия, которое позволило бы тебе закрепиться в Швейцарии, да и тебе будет чем заняться. И еще кое-что: пора начать громогласно заявлять о том, что Гитлер ввел тебя в заблуждение, что он виноват в крахе Германии и что ты чувствуешь себя обманутым.

– Но ведь это низко!

– Это просто способность смотреть правде в глаза. Через несколько месяцев немцы начнут шарахаться от Гитлера, как от прокаженного, а союзники предадут его суду и наверняка повесят. А еще они станут искать всех, кто ему преданно служил, чтобы наказать их тоже, так что тебе нужно заранее от всего этого откреститься.

– Я думал, что в СС тебе привили понятие чести, – с грустью сказал отец.

– В СС меня, прежде всего, учили тому, как суметь выжить, и именно этим я и собираюсь сейчас заняться.

– А что ты будешь делать в Каире, сынок? – тихо спросила мать.

– Женюсь как можно быстрее.

– Боже мой! Сынок, ты ведь овдовел лишь четыре дня назад!

– Я знаю, мама, знаю. Однако нет никакого смысла соблюдать траур. Мне необходимо как можно скорее перестать быть Альфредом Танненбергом, необходимо начать новую жизнь, а для этого мне нужен кто-то, кто помог бы мне стать новым человеком.

– Ты уже не будешь называть себя Танненбергом? Ты стыдишься своей фамилии? – спросил, краснея от гнева, отец.

– Нет, я не стыжусь того, что я Танненберг, однако мне вовсе не хочется, чтобы меня за это расстреляли, и поэтому, пока мы не будем точно знать, что будет происходить после падения рейха, нам лучше стараться быть незаметными, а офицеру СС оставаться незаметным будет очень сложно.

– Сынок, расскажи нам, чем ты собираешься заниматься в Каире, в чем ты нуждаешься, проси у нас все, что хочешь, – обратилась к Альфреду мать.

– Мне нужны деньги: швейцарские франки, американские доллары – в общем, все, что ты сможешь мне дать, отец. Что касается того, чем я собираюсь заниматься… Мы с Генрихом, Георгом и Францем пришли к общему мнению, что, как только появится возможность, мы организуем импортно-экспортное предприятие, деятельность которого будет связана с предметами старины. Но это произойдет не скоро, а пока мне нужно добраться до Каира, найти там контактное лицо, о котором мне сообщил Георг, и затаиться в Египте до того времени, пока не закончится война. Я еще точно не знаю, чем буду заниматься, – это придется решать на месте, однако я уверен, что самый лучший способ стать другим человеком – это найти хорошую семью, которая меня примет и защитит, а поэтому я при первой же возможности женюсь.

Вечером Альфред ужинал вместе со своими родителями и сестрами. На ужине также присутствовали родители Генриха и Георга, и они выражали такую же озабоченность, как и родители Альфреда, решениями своих сыновей, хотя родителей Георга в определенной степени утешало то, что их сын уехал в США не один, а со своим дядей.

Им всем не очень хотелось превращаться в эмигрантов, и они заявляли, что после окончания войны вернутся на родину, а союзники наверняка не станут предавать суду сотрудничавших с нацистами гражданских лиц, потому что в противном случае им пришлось бы усадить на скамью подсудимых едва ли не половину населения Германии.

– Вот увидите, будущими правителями Германии станут некоторые из тех политических преступников, которые сейчас сидят в концлагерях, если, конечно, их кто-нибудь не догадается вовремя убить, – сказал Альфред.

Двумя днями позже Альфред Танненберг попрощался со своими родителями. В глубине души он осознавал, что никогда их больше не увидит: он не сможет себе позволить вернуться к прошлому, и тем более возвратиться в Германию, а потому, как бы ни сложилась судьба его родителей, его и их дороги отныне и навсегда должны были разойтись.

Когда самолет приземлился в Каире, Альфред почувствовал неприятную тяжесть в желудке. У него начиналась новая жизнь, но он имел лишь смутное представление о том, что его ждет впереди. Он прибыл в Египет по своим настоящим документам – как ему и советовал Георг. Поддельные документы он должен был использовать лишь тогда, когда инстинкт подскажет ему, что наступил соответствующий момент, точнее говоря, когда будет уже официально объявлено о поражении Германии. Это, по всей видимости, должно было произойти через несколько недель, а может, и дней.

Такси подвезло Танненберга к небольшому отелю возле посольства США. Альфред мысленно улыбнулся, подумав, что поселится так близко от своих врагов, при этом американцы даже не будут подозревать, что рядом с ними живет офицер СС.

В отеле ощущался запах затхлости, постояльцами здесь были большей частью европейцы: эмигранты, шпионы, дипломаты, искатели приключений. Альфред протянул свой паспорт дежурному администратору.

– Дело в том, господин Танненберг, что у меня остался только один двухместный номер, и если вы захотите его занять, вам придется платить за двоих, – сказал дежурный администратор, заранее зная, что этот высокий немец с глазами голубовато-стального цвета не откажется оплачивать номер полностью.

Альфред кивнул, понимая, что таковы здесь правила, к тому же он все равно ничего не добьется, если станет спорить и, тем более, если обзовет этого слащаво улыбающегося клерка жуликом.

– Не возражаю, – с невозмутимым видом сказал Танненберг. – Тем более что я жду еще одного человека.

– В самом деле? И когда он прибудет? – поинтересовался администратор.

– Я вам об этом сообщу позже, – ответил Танненберг равнодушным тоном.

Номер был не очень просторным, однако из окна открывался вид на Нил. Большая кровать, возле нее столик с лампой, диван, который, очевидно, должен был использоваться как кровать, стол с двумя стульями, шкаф – вот и вся меблировка номера. За дверью оказалась маленькая ванная. Альфред подумал, что этот номер вполне сойдет как временное пристанище – до тех пор, пока он не найдет агента своего друга Георга. Этот агент был офицером СС и занимался тем, что пристраивал в Египте своих коллег, которые, видя, что над Германией сгущаются тучи, под всяческими благовидными предлогами пытались оттуда уехать, пока это еще было возможно.

Альфред и его друзья покинули Берлин с благословения своего руководства. Георг – якобы с целью инспектирования находящихся за рубежом агентов, Франц направлялся в Южную Америку как агент СС, Генрих должен был войти в состав дипломатической миссии Германии в Португалии, а задачей Альфреда было курирование работы группы наиболее ценных агентов, находящихся в Каире. У всех четверых был официальный повод находиться в той или иной стране, а кроме того, имелись на руках поддельные документы, чтобы в любой момент можно было начать жить под другими именами.

Альфред решил вести себя осторожно и, тщательно изучив карту Каира, отправился на поиски того места, где, по словам Георга, он мог найти связного. Он бродил по городу целый час и воочию убедился в том, что в Каире полно европейцев. Он заметил, что в Каире мало кто соблюдал правила дорожного движения. Таксисты проезжали через перекрестки, не глядя ни налево, ни направо, все водители почти непрерывно сигналили, а пешеходы увертывались от снующих по улицам автомобилей с равнодушием людей, давно привыкших к этому хаосу.

Альфред радостно улыбнулся, увидев вывеску «Ресторан Кабабджи».

Он толкнул дверь и вошел внутрь. К Альфреду тут же подошел безукоризненно одетый официант и обратился к нему на хорошем английском языке.

Альфред свободно говорил по-английски, однако он очень удивился, что какой-то там каирский официант говорит по-английски не хуже его. Официант же истолковал смущение клиента незнанием языка и стал спрашивать, на каком языке тот желает общаться.

– Французский, немецкий, итальянский, испанский?…

– Немецкий, – буркнул наконец-то пришедший в себя Танненберг.

– А-а, добро пожаловать! – сказал официант по-немецки. – Вы заказывали столик?

– Нет, у меня не было на это времени, потому что я только что приехал и… В общем, один мой друг говорил мне, что это один из лучших ресторанов города.

– Благодарю вас. Вы… вы не могли бы назвать мне имя вашего друга?

– Ну, вполне возможно, что вы не знаете его имени. Он… он тоже немец, как и я…

– Среди наших клиентов много европейцев… Проходите, я подыщу вам столик.

Зал был почти полон, и свободным оставался лишь один маленький столик, расположенный в укромном месте. Именно к этому столику официант и подвел Танненберга.

Альфред поужинал с аппетитом, с интересом разглядывая других посетителей ресторана. Публика, как он заметил, была весьма разношерстной. Вернувшись после ужина в отель, Альфред решил, что отправится на поиски связного на следующий день. Нужного человека надо было искать в Хан аль-Халили – квартале, где старые каирские ремесленники создавали свои творения. Танненберг проснулся вскоре после рассвета и ощутил себя полным жизненных сил. Ему хотелось снова побродить по Каиру, съездить к пирамидам, а может, даже и в Александрию, однако он сказал себе, что экскурсии придется отложить на потом.

Квартал Хан аль-Халили был, собственно, городом в городе. Его узкие и необычайно извилистые улочки казались Танненбергу абсолютно одинаковыми, а густой запах специй вызвал у него приятное дразнящее ощущение в желудке. Он долго бродил по этим улочкам и все никак не мог отыскать нужный ему дом, пока, наконец, не решил спросить у человека, который сидел у двери своей маленькой лавочки и курил длинную ароматную сигарету. Этот человек любезно показал Альфреду, куда ему нужно идти, и, прощаясь, заверил, что он быстро найдет это место, потому что все в Каире знают, где находится магазин Ясира Мубака.

Находившееся по указанному адресу трехэтажное здание имело более презентабельный вид, чем окружавшие его дома. На вывеске значилось, что здесь находится офис предприятия, занимающегося импортно-экспортными операциями, а также магазин, в котором можно приобрести подлинные антикварные предметы.

Когда Альфред вошел внутрь, он, к своему удивлению, оказался в лавке, битком набитой всякой всячиной. Здесь не было, пожалуй, ни одного квадратного сантиметра, на котором что-нибудь ни стояло бы, хотя Альфред, бросив беглый взгляд, сразу же отметил, что так называемые «подлинные антикварные предметы» на самом деле являются лишь дешевыми безделушками и подделками. Из глубины лавки появился мальчик опрятного вида. Он подошел к Альфреду.

– Чем могу вам помочь?

– Я ищу господина Мубака.

– Он вас ждет?

– Нет, он не знает, что я приехал сегодня, однако скажите ему, что я пришел сюда от господина Вольтера.

Мальчик окинул Альфреда изучающим взглядом и на несколько секунд задумался, не решаясь что-либо предпринять, однако затем жестом показал Альфреду, чтобы тот подождал, а сам стал подниматься по одной из лестниц, ведущих на верхние этажи.

Танненберг прождал более четверти часа, зная, что за ним внимательно наблюдают. Затем на лестнице появился Ясир Мубак. Улыбаясь, он подошел к Альфреду.

– Проходите, проходите, друзьям господина Вольтера мы всегда рады. Давайте поднимемся в мой кабинет.

Танненберг пошел по лестнице вслед за Мубаком на второй этаж. Там они оказались в большом помещении, обставленном в восточном стиле, а затем прошли в соседнюю комнату – это и был кабинет Мубака. Альфред слышал за стенкой чьи-то приглушенные голоса и постукивание печатных машинок. Он никак не мог понять, откуда эти звуки доносятся, однако было очевидно, что поблизости работает довольно много людей.

– Итак, господин… А вы называли свое имя?

– Нет, не называл. Меня зовут Альфред Танненберг, и мне нужно срочно встретиться с господином Вольтером.

– Конечно, конечно… Я отправлю господину Вольтеру сообщение о том, что вы желаете его видеть, и он сам с вами свяжется. Хотите, чтобы я передал ему записку или что-нибудь на словах?

Танненберг достал запечатанный конверт и протянул его Мубаку.

– Передайте это господину Вольтеру от моего имени, и скажите ему, что я остановился в отеле «Националь».

– Я это обязательно сделаю. Чем еще могу быть вам полезен?

Не успел Альфред ответить, как дверь кабинета открылась и вошла смуглая женщина, чертами лица похожая на Мубака и одетая, так же как и он, по-европейски. На ней был простой серый костюм, белая блузка и черные туфли на каблуках, а волосы были собраны в пучок на затылке.

– Извините! Я думала, ты один…

– Заходи, заходи… Алия, позволь представить тебе господина Танненберга. Это моя сестра, а заодно и помощница в моих делах.

Альфред поднялся на ноги и, щелкнув каблуками, слегка склонил голову. Он не стал подавать женщине руку, потому что, хотя она и вела себя, как европейка, чего доброго, могла счесть за оскорбление, если бы чужой мужчина попытался ее коснуться.

– Госпожа…

– Очень приятно, господин Танненберг, – сказала Алия на вполне приличном немецком языке.

– Вы умеете разговаривать на моем родном языке!

– Да, я прожила несколько лет в Гамбурге у своей младшей сестры. Она замужем за бизнесменом из вашей страны.

– Мой зять занимается производством одежды, – стал пояснять Ясир. – Он закупал у нас хлопок, познакомился с моей сестрой и… В общем, они друг в друга влюбились, поженились и жили счастливо в Гамбурге. Однако пару лет назад все изменилось. Война заставила их уехать из Германии, и сейчас они находятся здесь.

– Так что я довольно долго находилась в Гамбурге, помогая своей сестре управляться с ее четырьмя детьми, – добавила Алия.

Ясир Мубак пригласил Танненберга выпить чаю, и тот согласился, продолжая разглядывать Алию. Эта женщина не была ни красивой, ни некрасивой, ни высокой, ни низкой, однако обладала каким-то особым обаянием, в ней было что-то притягивающее. Альфред находился в офисе Мубака в течение часа, и все это время он краем глаза наблюдал за Алией. Он подумал, что этой женщине, скорее всего, лет тридцать, и она показалась ему пышущей здоровьем. Танненберг не долго колебался, прежде чем принять окончательное решение: он женится на Алие Мубак, если местный агент СС подтвердит ему, что эта семья благонадежная. Впрочем, она наверняка была благонадежной, потому что офис Мубака был местом встречи агентов СС, прибывающих сюда из Германии.

В тот же вечер Танненберга навестил господин Вольтер, а точнее – майор СС Гельмут Вольтер.

Они были примерно одного возраста и со стороны могли показаться братьями-близнецами. Вольтер, как и Альфред, был светловолосым, с глазами голубовато-стального цвета, однако его некогда белая кожа уже слегка загорела от пребывания на жарком солнце. Высокий, атлетического сложения, он был образцовым, что касалось внешности, офицером, из тех, кем так гордился Гиммлер.

Майор Вольтер рассказал Танненбергу о сложившейся в Египте ситуации. Как и жители других стран этого региона, египтяне благосклонно относились к политике Гитлера, потому что их ненависть к евреям была такой же сильной, как и у немцев. Здесь люди, служившие в СС, находились в безопасности. За прошедшие годы Вольтеру и его коллегам удалось создать в Египте разветвленную агентурную сеть, скорее даже целую тайную организацию. Сейчас, когда можно было уже говорить о том, что война проиграна, эта организация должна была оказывать помощь прибывающим сюда сотрудникам СС, которые, как планировалось, будут находиться здесь в ожидании, когда ситуация в Германии изменится. Как сказал Вольтер, офицеры СС никогда не признают себя побежденными.

Если не считать подобных патриотических заявлений, которые Вольтер, по-видимому, делал по долгу службы, Альфреду понравился этот агент, проживший в Каире целых пять лет и исколесивший Ближний Восток, изучая местные порядки и распределяя среди других агентов деньги, предназначенные для подкупа правителей и чиновников разного уровня.

– Ясир Мубак – надежный человек? – спросил Альфред.

– Ну конечно. Он шурин одного немецкого бизнесмена, такого же истинного арийца, как и мы. Он часто оказывал услуги рейху. Ясир и его семья поддерживают политику нашего фюрера и всячески нам помогают. На Ясира мы можем положиться, как на самих себя, – заверил Альфреда майор Вольтер.

– То есть, он работает на нас?

– Он сотрудничает с нами, предоставляет нам много полезной информации. У Ясира имеется собственная сеть агентов по всему Ближнему Востоку. Он – коммерсант и считает, что человеку, занимающемуся коммерцией, нужно быть хорошо информированным. А нам он помогает бесплатно: он еще ни разу не согласился взять у нас деньги.

– Не нравятся мне люди, которые ничего не просят за свою работу, – сказал Танненберг.

– Дело в том, что он работает не на нас, а с нами. Это не одно и то же, капитан.

– А его родственники?

– Ясир женат, у него пять или шесть детей, куча братьев и сестер, уже старенькие родители и бесчисленное множество дядьев, двоюродных братьев и так далее. Если вы ему понравитесь, он как-нибудь пригласит вас к себе домой, к своему, так сказать, семейному очагу. Получите массу впечатлений, можете мне поверить.

– Я познакомился с его сестрой Алией.

– С Алией? Это своеобразная женщина, она не замужем, помогает Ясиру в его делах, и ее помощь существенна, так как она хорошо говорит по-английски и по-немецки. Немецкий Алия выучила в Гамбурге, когда жила там у своей сестры, ухаживая за ее четырьмя детьми как незамужняя тетя.

– Так говорите, она не замужем?

– Ей тридцать лет, а в Египте женщине, достигшей такого возраста и не вышедшей замуж, уже очень трудно найти мужа – ну разве что если ее семья даст очень большое приданое. Однако она, похоже, не очень переживает, что так и не вышла замуж. К тому же ее здесь считают немного странной: она не хочет одеваться, как остальные женщины. Поэтому на нее местные жители смотрят косо, хотя предпочитают помалкивать, потому что У Ясира хорошие связи с местными высокопоставленными чиновниками.

Танненберг внимательно выслушал рассказ майора Вольтера о семье Ясира Мубака. Затем они поговорили о планах на ближайшее будущее и о том, чем мог бы заняться Альфред, работая в секретной службе СС в Египте.

В последующие дни капитан Танненберг приступил к реализации разработанного им плана действий. Новости, поступавшие из Берлина, были неутешительными: союзники были уже совсем близки к победе над Германией. Среди иностранцев, которыми в это время были переполнены лучшие отели Каира, утвердилось мнение, что с разгромом Германии начнется новая эра.

Как-то раз, придя к Ясиру Мубаку в его дом в квартале Хан аль-Халили, Танненберг открыто рассказал ему о своих намерениях.

– Ясир, друг мой, простите меня, если мои слова вас чем-то обидят, однако я прошу вас разрешить мне ухаживать за Алией. Мои намерения чисты и прозрачны, как вода: если она согласится и если ее родственники тоже будут не против, то для меня будет честью, если она станет моей супругой.

Ясир изумленно уставился на Альфреда. Он не понимал, почему такой интересный мужчина, к тому же обладатель неплохого состояния, вдруг положил глаз на его любимую сестру. Алия, с точки зрения Ясира, была непривлекательной женщиной и ничем не выделялась среди своих сверстниц, если не считать ее умения говорить по-английски и по-немецки, да еще печатать на машинке. Ясир всегда сомневался в том, что она может стать хорошей женой, и все ближайшие родственники – так же как и он сам – уже смирились с мыслью, что Алия останется незамужней. И вдруг этот немец просит у него разрешения ухаживать за ней. Почему?

– Я не стану ничего предпринимать без вашего согласия, – сказал Альфред, увидев по выражению лица своего нового друга, что его гложут сомнения.

– Я поговорю со своим отцом, это он может дать такого рода разрешение. Если он благосклонно отнесется к вашему предложению, я дам вам знать.

Однако Ясира ждал еще один сюрприз.

– Хорошо, друг мой. А теперь мне хотелось бы поговорить о делах. Я хочу организовать одно предприятие… предприятие, которое занималось бы торговлей предметами древнего искусства. А еще я хочу финансировать археологические раскопки. Вам ведь уже известно, что я археолог. Точнее, был им до войны.

С тех пор как Танненберг находился в Каире, он внимательно наблюдал за Ясиром Мубаком, стараясь понять, чту это за человек, и постепенно пришел к выводу, что этого коммерсанта волнует только одно: как заработать деньги, и чем больше, тем лучше. При помощи Ясира Альфред вполне мог бы реализовать некоторые из своих идей и даже добиться того, что задумал вместе со своими друзьями Георгом, Францем и Генрихом: вывозить с Востока археологические сокровища и затем их продавать. Альфред был уверен, что в лице Ясира он встретил как раз подходящего компаньона для организации такого рода бизнеса.

Проговорив часов пять, в течение которых Ясир просил всех, кто стучался в дверь, не беспокоить его, они пришли к окончательному соглашению об организации компании, торгующей предметами древнего искусства. Ясир должен был, как и раньше, заниматься собственным делом, но также он становился компаньоном Альфреда в том бизнесе, который капитан СС намеревался организовать. Связи Ясира в сочетании с идеями Альфреда могли сделать их намного богаче, чем они были в данный момент. Кроме того, их объединяла одна общая черта: они оба были не особенно щепетильными в вопросах морали и считали, что для достижения цели все средства хороши.

Ответ отца Алии Альфред получил неделей позже в виде записки, в которой старик приглашал Танненберга пообедать в следующий четвергу него дома, в кругу семьи.

Альфред довольно улыбнулся. Все складывалось как нельзя лучше: он сумел договориться об организации задуманного им бизнеса, а также в скором времени станет женатым человеком. Брак с Алией сулил ему много выгод, одна из которых заключалась в том, что он теперь будет частью семьи Мубак, а значит, окажется под защитой одного из самых влиятельных семейных кланов Египта. Надежная защита могла ему очень скоро понадобиться – война должна была вскоре закончиться. Кроме того, статус компаньона Ясира Мубака мог открыть ему двери всех влиятельных людей на Ближнем Востоке. В этих краях с недоверием относились к никому не известным иммигрантам из Европы – но совсем другое дело, когда речь шла о члене уважаемой семьи Мубак.

Тот факт, что они жили в очень непростое время, на которое наложила свой отпечаток война, позволил Танненбергу убедить отца Алии не тянуть со свадьбой, хотя ему все же пришлось ждать, и не один месяц.

Когда майор Вольтер позвонил Танненбергу и сообщил ему о самоубийстве Гитлера, Альфред, удивляясь своей реакции, понял, что ему, собственно, на это наплевать, а волнует его лишь то, как будут относиться к бывшим офицерам СС в Египте и других странах Ближнего Востока. Однако майор Вольтер напомнил Танненбергу, что необходимо начать реализовывать ранее разработанные планы, и теперь они должны уйти «в подполье», благо что у них для этого имелись и деньги, и поддельные документы. Война подошла к концу, и союзники узнали, что ад существовал и на земле: этим адом были концентрационные лагеря, созданные на территории Германии, Австрии, Польши и других стран, завоеванных Гитлером.

– Если бы не эти чертовы американцы, нас бы не победили, – пробурчал майор Вольтер.

– Проигрывать войну мы начали в России, – не согласился с ним Альфред. – Гитлер совершил ошибку: он недооценил Сталина.

– Я все время задаюсь вопросом, почему в США так и не сумели понять Гитлера, – продолжил свою мысль Вольтер.

Танненберг решил посоветоваться с Мубаком и Вольтером, брать ли ему новое имя или подождать с этим. Майор Вольтер считал, что сделать это необходимо, Ясир же, наоборот, предположил, что никто не станет искать Танненберга в Египте, а отцу Ясира явно не понравится, что одна из его дочерей собирается выходить замуж за человека, живущего под вымышленным именем. Этот довод вынудил Альфреда остаться Танненбергом. Конечно, он при этом рисковал быть обнаруженным, однако Альфред был согласен с Ясиром, что в Египте этот риск не так уж велик.

Почти через год после окончания войны Альфред Танненберг женился на Алии Мубак, а организованный им бизнес стал развиваться намного быстрее, чем он предполагал. Альфред сумел установить связь с Георгом, который неплохо устроился в США, благодаря своему дяде, и начал там новую жизнь. Генрих находился в Мадриде и прекрасно себя чувствовал с новым именем и пол защитой режима Франко, а Франц был просто в восторге от Бразилии, где сеть агентов СС сработала весьма эффективно, занимаясь адаптацией своих коллег к местным условиям. Конечно должно было пройти некоторое время, прежде чем бизнес, заключающийся в незаконном присвоении и продаже предметов древнего искусства, заработает в полную силу, – то есть так, как изначально планировалось, – однако Танненберг уже активно занимался своей частью работы: он разыскивал предметы, которые можно было бы похитить и продать, когда наступит подходящий момент.

Ясир познакомил его с соответствующими людьми – с «расхитителями могил», которые знали Долину Царей как свои пять пальцев. Однако именно Танненберг, используя свои знания древней истории, разработал план проведения раскопок в Сирии, Иордании, Ираке… А что касается раскопок в Харране, он неоднократно порывался лично возглавить бригаду археологов, которая будет этим заниматься.

Он мечтал найти глиняные таблички, написанные Шамасом и содержащие истории, поведанные ему Авраамом.

Альфред заразил Алию своей одержимостью найти эти – якобы содержащие библейские тексты – таблички и убедил Ясира в том, что сделать это действительно необходимо.

Эти таблички стали его страстью, навязчивой идеей, главной движущей силой его жизни. Он был абсолютно уверен, что когда-нибудь обязательно их разыщет, и тогда он торжественно войдет в историю через парадную дверь, и никто уже не станет копаться в его прошлом. Нет, он вовсе не раскаивался в тех поступках, которые когда-то совершил в Маутхаузене, однако он понимал, что союзные державы постараются добиться суда над всеми, кто зверствовал в концлагерях. Его тоже наверняка ищут и будут искать, хотя до него дошли слухи, что делалось это без особого рвения. А вот в Египте, как и предполагал Ясир, искать его никто не собирался. Да, именно так: сначала в Египте, а позднее в Сирии и Ираке Танненберг нашел для себя надежное убежище – как, впрочем, и многие из его бывших коллег. О проходившем в Нюрнберг судебном процессе Альфред узнал, когда проводил раскопки в Харране, мечтая найти глиняные таблички с повествованием о сотворении мира. Именно там, в Харране, Алия забеременела и в положенный срок родила ему сына Гельмута. Затем след Танненберга постепенно затерялся в песках пустынь Ближнего Востока.