ОБ АВТОРЕ
Родилась в Токио в 1960 г. После окончания школы занималась стенографией, служила в юридической конторе, в 1984 г. стала посещать «Писательские курсы» Фэймос Скул Энтэтэйнмент при издательстве «Коданся» и начала писать. В 1987 г. получила премию журнала «Ору ёмимоно» за детективный роман «Преступление нашего соседа», а ее книга «Нежданная атака» получила 12-ю премию за лучший исторический роман. В 1989 г. 2-ю премию за лучшую книгу в жанре детектива и саспенса получил роман Миюки Миябэ «Шепот волшебства», в 1992 г. ее «Повесть об удивительном квартале Хондзё-Фукагава» награждена премией Эйдзи Ёсикава как произведение-дебют, а «Дракон спит» — 45-й премией Японского союза писателей детективного жанра. В 1993 г. повесть «Причина» была отмечена 120-й премией Наоки, в 2000 г. книга «Подражание преступлению» удостоилась премии Рётаро Сиба. В исторических произведениях писательницы присутствуют и пугающие эпизоды: в повседневную жизнь обычных людей вплетаются жуткие и странные события, сюжеты часто решены в жанре мистерии направления «социальной школы», то есть на фоне бытовых реалий писательница не раз использовала элементы научной фантастики, — благодаря всему этому ее книги довольно скоро стали бестселлерами.
ФОНАРЬ-ПРОВОЖАТЫЙ
Перевод: И.Мельникова.
1
Хотя для О-Рин в доме выставили стрелу с белым оперением, на самом деле в торговом заведении «Оноя» просто не было других женщин, рожденных в год Змеи. Только в этом и была причина.
Нет, госпожа не была такой уж злой. Так старалась думать О-Рин. Просто любовный недуг взял над ней такую власть, что она не понимала, как жестоко в третью ночную стражу, стражу Быка, зимним месяцем каннадзуки, посылать двенадцатилетнюю О-Рин из дома одну.
Оптовая табачная лавка «Оноя» была самая большая в квартале Хондзё в Фукагава. О-Рин служила там с восьми лет. Жила безбедно, потому что ее ценили за сообразительность, за то, что она старалась делать все порученные дела хоть чуточку проворнее, чем ожидали старшие.
В последнее время самой главной обязанностью О-Рин стала стряпня. Народу в доме было много, одних приказчиков одиннадцать человек, и каждое утро худенькая грудь О-Рин чуть не разрывалась, когда она дула в бамбуковую трубку, чтобы развести огонь в очаге. Поначалу — ей только-только поручили варить рис — у нее не было сил даже на еду, так кружилась голова к тому времени, когда доходила ее очередь завтракать.
Молодой госпоже из лавки «Оноя» было пятнадцать лет. Не раз уже заходили разговоры о том, что ее хотят сватать. Многие восхищались ее красотой. И хотя в делах она ничего не смыслила, никто с нее строго не спрашивал, потому что у нее был замечательный старший брат.
Зато каждый день госпожи заполнен был уроками: каллиграфия, игра на музыкальных инструментах кото и сямисэне, танцы…
Горячо и со всей душой относилась к этим занятиям только мать госпожи, а для самой девушки они больше служили развлечением. Лишь когда дело доходило до похвал ее талантам на каком-нибудь празднике, красивые пухлые щечки госпожи горделиво вспыхивали румянцем. Только в такие минуты таяло ее недовольство матерью за то, что та заставляет ее ходить на уроки. Сопровождать госпожу, когда она шла заниматься, также было одной из обязанностей О-Рин. Но поскольку с нее не снимались при этом и повседневные хлопоты домашней прислуги, приходилось быть расторопной.
Однако беспокойная жизнь была не только у О-Рин, но и у госпожи тоже; несмотря на множество уроков, ее занимали и другие вещи.
Госпожа ежеминутно в кого-нибудь влюблялась. Она уже многих успела полюбить. Но чтобы в ее любовные дела оказалась втянута и О-Рин — такое случилось впервые.
— Я замолвлю за тебя словечко перед госпожой. Это уж слишком, это каприз.
Так говорил Сэйскэ. Спустившись в кухню с земляным полом, он наклонялся к О-Рин, сложив пополам свое крупное тело. О-Рин в это время рассматривала, какого цвета огонь в очаге.
— От такого поручения можно отказаться. Ничего, если и ослушаешься, я тебе верно говорю.
Сэйскэ — самый младший из приказчиков — с поклоном уходил торговать, с поклоном возвращался в лавку. Помыкать мальчишками-учениками было не в его характере. Так что он больше помалкивал. Для О-Рин он был одним из немногих в доме людей, которые обращались с ней ласково. Так повелось с тех пор, когда она еще только-только пришла служить в лавку «Оноя», а он был всего лишь учеником.
О-Рин частенько об этом раздумывала: «Со мной Сэй-тян добрый. Наверное, ему и самому приятно, что есть кто-то еще ниже его, с кем можно быть великодушным…»
Правда, на этот раз О-Рин немного удивилась. Что ни говори, а Сэйскэ впервые отозвался о госпоже с неодобрением. О-Рин отрадно было сознавать, что заступился он не за кого-нибудь, а за нее.
— Ведь это уж чересчур, Рин-тян. Тебе самой разве не страшно?
Госпожа приказала О-Рин каждую ночь в третью, «бычью», стражу ходить в храм Экоин и приносить оттуда по одному маленькому камешку. И так целых сто ночей. Причем ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы кто-нибудь увидел О-Рин за этим занятием. А когда минует сотая ночь и камешков наберется сто штук…
— На каждом надо написать имя того, кого любишь, и потом бросить в реку Окава. Мне говорили, если это сделать, то любовные узы непременно завяжутся, — нараспев поясняла госпожа.
Вообще-то Экоин не относится к храмам, покровительствующим влюбленным. К тому же никто никогда не слышал, чтобы можно было вымолить любовный союз, собирая камешки. Это все были выдумки подружки госпожи, молодой девицы, увлеченной гаданиями и приворотными чарами. Она окончательно убедила госпожу доводом, с которым не поспоришь: любовь, мол, у людей разная, и единого способа завязать любовные узы быть не может, у каждого по-своему.
О-Рин отлично знала, что подруги углубились в этот спор во время урока игры на кото, улучив момент, когда учительница на них не глядела.
— Пусть ворожба, но какой в ней толк, если не сама госпожа будет ходить за камешками? — сказал Сэйскэ.
Он взял из рук О-Рин бамбуковую трубку для разведения огня и сильно дунул в нее. Пламя высоко поднялось, и О-Рин от жара сощурила глаза.
— Госпожа говорит, что если это моление будет совершать женщина, рожденная не в год Змеи, то любовная связь не завяжется.
— Что тут возразишь! — Сэйскэ казался чуточку рассерженным.
У него всегда так. Сэйскэ не сердится, только делает вид.
— Во-первых, О-Рин кто-нибудь может утащить, если в такой час она выйдет из дома одна — и что тогда?
— У меня ноги быстрые, меня никто не догонит.
Сэйскэ важно покачал головой. В облаке сладкого аромата сварившегося риса его не к месту серьезное лицо было отуманено самой настоящей заботой.
— Нельзя к этому относиться так легко. Предусмотреть следует все.
О-Рин опустила голову. По правде говоря, ей было страшно. Да и как могло быть не страшно? Только вот какой толк говорить об этом…
«Госпожа очень умная», — думала О-Рин. Когда госпожа возлагала на нее это поручение, то сказала:
— Этим ты меня спасешь, так и знай! — и даже как будто поклонилась О-Рин. А потом, пристально посмотрев ей в глаза, добавила: — О том, как тебе уйти из дома среди ночи, не беспокойся. Я сама спрошу позволения у О-Фуку-сан.
О-Фуку дольше всех прослужила в доме и была старшей над всеми служанками. Для О-Рин это был самый страшный соглядатай. О-Фуку больше всех в доме, может быть, даже больше родной матери, любила госпожу, дорожила ею, словно сокровищем, и всегда была на ее стороне. Будь на то желание госпожи, сама О-Фуку пошла бы вынимать камни даже из крепостных стен. И потому, откажись О-Рин совершать ради госпожи эти моления, служить в лавке «Оноя» ей стало бы куда страшнее, чем ходить одной по ночным улицам. И даже если бы она пожаловалась хозяину с хозяйкой и они бы пожурили молодую госпожу, то уже на пути из их покоев О-Рин оказалась бы целиком во власти О-Фуку. А раз так, уж лучше терпеть, хоть и не выспишься, и холодно, и страшно.
— Может быть, я схожу вместо тебя? — Сэйскэ сказал это тихо, и в глазах у него было смущение, как будто он не руку помощи подавал, а просил прощения у О-Рин.
О-Рин тихо покачала головой:
— Нельзя. Это должна быть женщина, рожденная в год Змеи.
— Ну, тогда пойду я вместе с О-Рин-тян.
— Нет. Только я одна, больше никто не должен идти.
Начать хождения в храм следовало с этой ночи. А прежде ее ожидала целая череда дневных обязанностей. Горькие мысли сделали О-Рин язвительной:
— Сэйскэ-сан, ведь если госпожа узнает, что ты ходил вместе со мной, она подумает, что ты из ревности хочешь помешать ее любовной ворожбе. Наверняка она так и подумает.
Широкие плечи Сэйскэ поникли. О-Рин тут же пожалела о сказанном. Все в доме знали, что этот высокорослый приказчик только о госпоже и думает. Сэйскэ любил госпожу так, как любит море пойманная рыба.
2
От лавки «Оноя» до храма Экоин ноги О-Рин могли бы добежать до того, как ударят половину четвертой стражи.
Она вышла с черного хода, и сразу же ее встретил холодный зимний ветер. Казалось, что у этого ночного ветра есть зубы. О-Рин вся сжалась в комочек. Съежился и огонь фонарика, который она держала в левой руке. Она зашагала. Шаг, еще один шаг — они уносили О-Рин прочь от лавки «Оноя», от теплой постели, от дома, где она не знала отдыха, но где чувствовала себя в безопасности. Тьма, окутавшая улицы, была такой густой, что ее плотность можно было осязать. А вздумай кто-нибудь испытать ее на вкус — она наверняка оказалась бы горькой.
Время от времени доносились какие-то звуки, что-то будто бы двигалось. О-Рин решила не задумываться, что это. Ведь страшно было бы ничего не обнаружить.
Не оглядываться! Приняв в душе такое решение, О-Рин зашагала как можно быстрее. Этой ночью даже луны на небе не было. Может, злой зимний ветер сдул ее прочь?
Страшнее всего стало на середине пути. Отсюда было одинаково далеко, бежать ли в поисках спасения домой в «Оноя» или добираться до храма Экоин. Даже если она закричит, купцы и горожане, спящие за закрытыми ставнями, наверняка не услышат крика. Если ее схватят похитители, никто об этом не узнает. Только бездомная собака равнодушно взглянет, как тень уводимой О-Рин скроется за углом квартала. А старик торговец гречневой лапшой, который от ветра повязывает уши полотенцем, подберет остывший соломенный шлепанец с ее ноги.
О-Рин миновала купеческие дома на улице Мотомати в Хондзё, и когда храм Экоин стал уже виден, не выдержала и бросилась к нему бегом. Фонарь в руке дрожал, дыхание прерывалось, она вбежала во двор храма, и тут ноги перестали ее слушаться, и О-Рин упала. От шума падения ей самой стало страшно. Казалось, что в тишине храмовых пределов произведенный ею звук пробудил какое-то движение.
Холодный ветер обогнал ее, а потом повернул назад и бросил горсть песка в глаза О-Рин. В ее руке был зажат маленький камешек. Очень маленький. Очень холодный. О-Рин встала, подобрала подол и осторожно стала поворачиваться направо. Колени мелко дрожали. Она оглянулась. И в этот момент поняла, что не может избавиться от чувства, будто кто-то на нее смотрит.
Шумели деревья в храмовой роще. Медленно наползала тьма. О-Рин без оглядки пустилась бежать. Только бежала и бежала… До самого берега реки Сумида, как будто бы хотела броситься в воду. Однако, как только справа показался мост Рёгоку, ноги О-Рин сами резко повернули, и она с рыданиями помчалась прямиком к мосту Итинохаси. Там она наконец остановилась.
Издалека лился свет фонаря. Одна светящаяся капелька. Этот желтый огонек на фоне реки и бездонной ночи мерцал как раз на уровне глаз О-Рин.
Снова ее настиг яростный порыв ветра. Но О-Рин широко раскрытыми глазами смотрела на огонек. Смотрела, не моргая, хотя от ледяного ветра наворачивались слезы.
Огонек вдалеке тоже смотрел на нее, не моргая.
О-Рин потихоньку попятилась. Затем медленно закрыла глаза и снова их открыла. Может быть, за это время фонарь приблизится? А вдруг там, за ним, кто-то есть?
Но когда она открыла глаза, фонарь был на прежнем месте.
— Ты кто? — спросила О-Рин тихо. Так тихо, чтобы и слышно не было. Уже после того, как спросила, подумала: а что, если ей ответят?
Фонарь не двигался. О-Рин бросилась бежать. Она бежала навстречу ветру, плотно сжав зубы, так что заболели сведенные челюсти.
Внезапно она остановилась и обернулась. Совсем рядом с ней лежала на боку большая деревянная бадья, а в ней свернулась калачиком кошка. Увидев О-Рин, она тихо мяукнула.
Фонарь светил все так же ярко и висел ровно на том же расстоянии от О-Рин, на той же высоте от земли. В пятне его желтого света не был виден силуэт того, кто его держал. Фонарь сопровождал О-Рин, но не было видно, чтобы за ней следовал человек.
Да это же Фонарь-провожатый! — вдруг поняла О-Рин.
Если кто-нибудь в одиночку идет по ночному городу, то за ним, не приближаясь и не отставая, плывет фонарь и провожает путника. Это одно из семи чудес квартала Хондзё, о нем ходит много рассказов. О-Рин слышала, как сам хозяин говорил об этом как о чуде.
А в речах людей сведущих, таких, как хозяин, обмана быть не может.
Фонарь сиял желтым светом. Этот удивительно теплый свет похож был скорее на глаз живого существа, чем на огонь светильника.
Вот уже и лавка «Оноя» совсем близко. Теперь бы почувствовать себя в безопасности, но сердце О-Рин стучало так, что было больно. Она знала: истинное обличье Фонаря-провожатого — это обличье лисы, барсука или еще какого-нибудь неизвестного оборотня. И чтобы этот провожатый вернулся восвояси, следует его по всем правилам отблагодарить. Надо бросить ему обувь с одной ноги и рисовый колобок. Если Фонарь, вернее его владелец, не получит подарка, то он рассердится и съест того, кого провожал.
Это поверье было ей хорошо известно. И потому О-Рин заплакала. Как тут было не расплакаться? Если бы она бросила один сандалий, то завтра ей не в чем было бы выйти из дома. А рисовый колобок где взять в такой час? И теперь ее съедят…
Она стояла возле ставни, прикрывавшей черный ход, и плакала. Хотя ее не унесли ночные похитители детей и женщин, ей теперь все равно не жить…
— Что с тобой, О-Рин-тян? — Ставня приоткрылась и высунулась голова Сэйскэ. Лицо у него было совсем белое, лишь зрачки казались черными.
О-Рин только плакала и показывала пальцем у себя за спиной.
— Фонарь-провожатый…
Но фонарь уже погас. Только холодный ветер пронизывал насквозь. Да поскрипывала деревянная обшивка дома.
3
После того раза Фонарь-провожатый следовал за ней каждую ночь. Ни единой ночи не пропустил, всегда был рядом. На третью ночь страх покинул О-Рин. Она заметила, что Фонарь сопровождает ее с самого начала ее пути к храму Экоин.
О-Рин хотелось как-нибудь украдкой подсмотреть, когда же именно появляется Фонарь. Она старалась на ходу неожиданно обернуться, как будто в шутку попугать его. Фонаря не было. Ей становилось страшно, и, пройдя некоторое время, она снова оборачивалась. Желтый свет снова плыл за ней в ночи. И так случалось всякий раз.
Она рассказала об этом только Сэйскэ. Он побледнел.
— О-Рин-тян, да тебя оборотни морочат! Наверняка это проделки лисы или барсука. Если лиса — это еще куда ни шло, но если барсук, то дело плохо.
— Почему?
— Когда лиса дурачит человека, она тянет его за руку, а сама бежит впереди. Поэтому в опасное место она не заведет. А вот барсук глуп, он сзади подталкивает человека в спину. Такой куда угодно может завести.
— Но как же узнать, лиса тебя морочит или барсук?
Сэйскэ не ответил, но лицо его приняло такое выражение, как будто он по-настоящему опечален.
Каждую ночь О-Рин на минутку заглядывала в комнату госпожи. Госпожа тут же принимала от нее принесенный камешек. Хотя в такое время она уже лежала в постели, глаза ее были широко раскрыты. Берущая камешек рука госпожи была горяча, как маленькая печка. Однако, даже когда ее пальцы сжимали камень, они не касались ладони О-Рин.
Днем госпожа, как обычно, посещала свои занятия. О-Рин с узелком в руке сопровождала ее. Убаюканная голосом учителя каллиграфии или звуками кото, О-Рин иногда впадала в дремоту. И все равно ее слух улавливал похожий на журчание весеннего ручейка голос госпожи, перешептывающейся с подругами. День ото дня голос госпожи становился все радостнее. Была ли причина в том, что ворожба начала действовать, О-Рин не ведала. Ей только известно было из просочившихся слухов, что нового своего возлюбленного госпожа встретила в прошлом месяце, в день скрепления уз, и что, в отличие от прежних возлюбленных, этот человек не мог видеться с госпожой всегда, когда она того пожелает.
Может быть, он был приказчик? Или актер в каком-нибудь балагане?
Лишь однажды, когда они возвращались с урока, О-Рин увидела человека, про которого можно было подумать, что это он. Заметив на обочине дороги, по которой они шли, мелькнувший силуэт высокого стройного мужчины, госпожа отослала О-Рин домой.
Пройдя немного вперед, О-Рин, испытывая чувство стыда, все же обернулась и увидела их двоих вместе. Рука госпожи опиралась на локоть того человека. Их силуэты, казалось, вот-вот сольются. Белизна руки госпожи словно обжигала глаза О-Рин. Таким белым бывает брюшко змеи, свернувшейся в укромном от солнечных лучей месте. Рука цепко держала локоть мужчины, словно обвивая его.
Мужчина с рассеянной улыбкой смотрел сверху вниз на прильнувшую к нему госпожу. Одет он был как простой горожанин, но маленький узел волос на макушке был собран с необычайным тщанием, вблизи он наверняка источал запах масла. От этого мужчины ни в коем случае не могло пахнуть пылью, потом и табаком, как от Сэйскэ. Наверняка и руки его, и ногти были такими же чистыми, как у самой госпожи.
Госпожа что-то спросила, мужчина ответил, и оба засмеялись. Подбородок госпожи двигался, у мужчины видны были зубы. Они казались совершенно белыми и какими-то бессердечно ровными.
Видеть все это было неприятно до отвращения. Кто бы ни был этот мужчина, О-Рин никогда не смогла бы его полюбить. Ей ни за что не понять, отчего госпожа так отчаянно влюблена в него. О-Рин казалось, что над чем бы ни смеялись эти двое, посторонним ушам их разговор не доставил бы удовольствия…
Похоже, Сэйскэ больше О-Рин знал об этом человеке и о госпоже.
— Думаю, госпожа совершает ошибку, — сказала однажды О-Рин.
Она только что вернулась из храма Экоин, а Сэйскэ берег для нее угли в маленькой жаровне.
— Ну, чем хорош этот невесть кто, невесть какого рода-племени… По-моему, Сэйскэ-сан больше бы ей подходил.
Сэйскэ промолчал. Налил в чашку кипятка и подал О-Рин. Кажется, он пытался спрятать от О-Рин то, что было написано у него на лице. Приятно, наверное, было услышать, что он хорошая пара госпоже. Когда О-Рин об этом догадалась, ей стало немного обидно.
Но с Сэйскэ всегда так, что бы ни сказала О-Рин. А ведь это он каждый вечер выпускал О-Рин из дома и не спал до самого ее возвращения, чтобы удостовериться, что все благополучно.
Однажды ночью, когда с начала моления прошло уже полмесяца, сама госпожа поднялась с постели проводить О-Рин. И тут она неожиданно столкнулась с Сэйскэ. Тот в смущении опустил голову.
— Так это был Сэйскэ! — только и обронила госпожа. Он же отводил глаза от ее фигуры, облаченной в ночное кимоно. Госпожа пристально на него смотрела со своим обычным выражением лица.
— Ты тоже помогаешь моей ворожбе? Прекрасно! — И госпожа прильнула к Сэйскэ точно так, как к тому мужчине, которого видела тогда О-Рин. Затем госпожа, понизив голос, рассмеялась. Так, смеясь, и забралась в постель.
Оставленный в одиночестве, Сэйскэ стоял, не двигаясь с места, скрестив на груди свои большие руки, холодные, словно угасшие угли в жаровне.
А О-Рин думала о том, кто же насылает морок на Сэйскэ? Лиса? Барсук?
— Сэйскэ-сан, — окликнула она его, — ты любишь госпожу?
Большая круглая голова кивнула.
— А почему ты ее любишь? За что так сильно любить госпожу, которая ничуть не жалеет Сэйскэ?
Ответа не было. Только сгорбилась широкая спина. Сэйскэ повернулся к ней лицом. О-Рин, сама того не замечая, сжала пальцы в кулачки.
— О-Рин-тян хорошая девочка, — сказал Сэйскэ, и на лице его показалась улыбка. — О-Рин-тян, наверное, нравится этому провожатому. Это кто-то, кто очень любит ее.
В ту ночь фонарь опять провожал ее, и О-Рин потихоньку спросила у него:
— Ты лиса? Или ты барсук?
Фонарь ярко сиял. О-Рин шла, а фонарь плыл вслед за ней. Расстояние, которое их разделяло, всегда было примерно одинаковым, но теперь О-Рин казалось, что если в ночи протянуть к нему руки, почувствуешь тепло. Это тепло было похоже на тепло, исходившее от Сэйскэ. Она уже не чувствовала страха.
После того как прошло еще несколько дней, О-Рин догадалась: а что, если это и вправду Сэйскэ? Сказал, что лиса или барсук, а это он сам, Сэйскэ, провожает ее, чтобы с ней ничего не случилось. И когда она об этом догадалась, в сердце ее тоже словно зажегся фонарик.
4
Прошел месяц с начала еженощного паломничества ради любовного союза госпожи, и как раз в ту ночь все и случилось. Когда О-Рин вернулась из храма Экоин, все в лавке «Оноя» были на ногах. Повсюду был зажжен огонь, собралось много народу. Сорванные деревянные ставни лежали на дороге. Наверняка людей разбудил шум. Что-то случилось!
О-Рин бросилась к черному ходу. Но чья-то рука из-за ее спины потянула ее назад.
— О-Рин? Это ведь ты, О-Рин, да?
Она подняла глаза и увидела лицо старосты Мосити из храма Экоин, он в здешней округе занимался сыскным делом. Согнувшись и присев так, чтобы глаза его были на уровне глаз О-Рин, почти что заключив ее в объятия, Мосити стал расспрашивать. От него пахло чем-то соленым и острым.
— Ты куда ходила? Где была? Дома тебя не было, пусть, но куда ты все-таки ходила?
О-Рин почувствовала, что в горле у нее пересохло. На ее глазах кого-то выносили из дома на дождевой ставне. Сверху лежала не циновка, а, кажется, чье-то кимоно. Значит, это не был покойник.
Там, где взламывали двери, из щели веером расходился свет, и на земляном полу кухни виднелись тут и там черные пятна. Еще был виден перевернутый кувшин для воды. Полоски яркой ткани тянулись с порога по земляному полу, словно волосы мертвой женщины.
— Здесь побывали грабители, — сказал староста, наблюдая за направлением взгляда О-Рин.
— Случилось самое ужасное? — спросила наконец О-Рин, и староста, подумав, ответил:
— Хозяин и хозяйка не пострадали. В опасности была молодая госпожа, но приказчик Сэйскэ спас ее, она не ранена.
— А Сэйскэ ранен? — спросила О-Рин, и староста кивнул. Потом добавил:
— Не волнуйся. Все будет хорошо, он поправится. Непременно поправится.
Староста Мосити повел О-Рин туда, где можно было укрыться от ночного холода, и стал рассказывать все по порядку.
— В торговый дом «Оноя» ворвалась банда ночных грабителей, которые в последнее время переполошили весь город да и властям наделали хлопот. Приемы у них всегда одни и те же: перед ограблением они заводят дружбу с кем-то из намеченной к нападению лавки и через этого человека выясняют все до мелочей. Потому-то, когда они врываются в дом, то уносят все без остатка, словно огонь, бегущий по сухой траве.
— Госпожа… — сами собой прошептали губы О-Рин. — Может быть, это госпожа. Тот мужчина, которого она хотела приворожить…
Староста Мосити насупил густые брови:
— Что еще за история с ворожбой?
И О-Рин рассказала. Все рассказала. Староста Мосити степенно кивал головой:
— Ах, вот оно что. Да, верно. Тот, кого полюбила госпожа, был из шайки грабителей. Наверное, сегодня ночью госпожа собиралась встретиться с ним. Но этот человек с самого начала хотел проникнуть сюда совсем с иными целями.
Из дома просачивался свет и слышался чей-то плач. О-Рин спряталась за старосту Мосити. Затем тайком взглянула в том направлении, откуда пришла домой.
Этой ночью фонаря не было. Заметив, что О-Рин что-то высматривает, староста Мосити обратил взгляд туда же.
— Что там? Там что-то есть?
О-Рин молчала.
В ту ночь, когда в дом забрались грабители, походы О-Рин в храм Экоин закончились. А через некоторое время из лавки «Оноя», с еще не зажившими ранами ушел Сэйскэ.
В лавке поговаривали, что таково было желание госпожи. Будто бы госпожа сказала, что ей несносно видеть Сэйскэ подле себя и встречаться с ним взглядом.
— Хоть он и выручил меня, мне не стерпеть того, что он теперь всегда будет помнить об этом и смотреть на меня, словно напоминая. Когда я представляю себе, что он к тому же будет делать вид, будто я ничем ему не обязана за свое спасение, мне становится невыносимо.
«Госпожа не любит Сэйскэ, — думала О-Рин, — никогда не полюбит…»
Сэйскэ ушел из дома, так ни с кем и не повидавшись. Говорили, что хлопотами хозяина он смог найти место в такой же табачной лавке. У владельцев ее не было наследника, и со временем его собирались взять в зятья. Он не отказывался.
Сэйскэ любил госпожу, а станет мужем совсем другой женщины.
В эту ночь О-Рин снова пошла в храм Экоин. Она решила, что если следом опять пойдет фонарь-провожатый, то она непременно выяснит, кто это.
Ветер был такой холодный, что О-Рин совсем застыла, и шаги ее звонко раздавались, словно при ударе по металлическому предмету.
Пройдя немного, О-Рин обернулась. Следом за ней плыл только тонкий месяц. Сколько ни вглядывалась она в плотный ночной воздух, фонаря не было видно.
«Кто-то, кому нравится О-Рин… Кто очень любит ее…» — Кто?
О-Рин стояла и упорно вглядывалась в темноту.