ОБ АВТОРЕ

Родилась в префектуре Аити, на полуострове Тита в 1946 г. Закончила Префектуральный женский университет, одно время преподавала, затем стала заниматься ткачеством, изготовляя традиционную киотоскую парчу цудзурэ-ори. В 1975 г. за рассказ «Бесплодная женщина» Фудзико Савада как прозаик-дебютант была награждена 24-й премией журнала «Сёсэцу гэндай», а вскоре внимание читателей привлекли ее романы «Ворота Радзёмон», «Хроники Большого Будды эры Тэмпё» и другие, в которых она красочно обрисовала душевные терзания ремесленников-строителей, втянутых в строительные проекты древности, и структуру власти той эпохи. В 1982 г. Фудзико Савада написала повесть из далеких времен «Описание воинского облачения земли Митиноку», где изобразила племя восточных эмиси, отважно пытавшихся оказать сопротивление вторжению на их земли войск императора двора Ямато; писательница также выпустила сборник «Поле Печали» — за эти книги она была награждена 3-й литературной премией Эйдзи Ёсикава, присуждаемой за литературный дебют. Сборник «Поле Печали», охватывающий широкий круг тем и событий, — это, безусловно, повествования исторического характера, но в них существенное место отведено старому искусству и традиционным формам художественных ремесел, а также городскому быту, формирующему самоидентификацию обитателя старой столицы — Киото. Наиболее характерный для этого сборника рассказ — «Меч черного крашения», где развивается сюжет рассказа «Поле Печали» — в нем описана судьба женщины из рода Ёсиока, погубленного мастером воинских искусств Миямото Мусаси, которые продолжают дело своего рода: окрашивание тканей кэмбо-дзомэ. В сборник вошли также рассказы «Море скитаний. Новая повесть о доме Тайра», «Море печали в разлуке», «Мост радуги» и другие.

 

ПОЛЕ ПЕЧАЛИ

Перевод: И.Мельникова.

Наступил рассвет третьего дня 2-го месяца 9-го года эры Кэйтё (1604 г.).

Юная Но смотрела на снег, кружившийся над садом, и готовила чай. Звук от соприкосновения бамбукового венчика и черной керамической чашки сэто, оставшейся от отца, тихо сливался с шорохом снега, который ложился на тонкие ветви бамбука.

В оставленную открытой комнату вместе с ветром влетели хлопья снега. Однако Но нисколько не почувствовала холода. Держа в ладонях теплую чашку и с наслаждением расправив спину, она пила свой чай.

Внезапно со стороны красильни донесся терпкий запах индиго. Индиго часто начинает пахнуть в те дни, когда выпадает снег.

А на заднем дворе сейчас, наверное, бьется на ветру освещаемая пламенем костров холщовая вывеска норэн, прикрепленная над воротами казарм. Под ней мужчины в подвернутых шароварах хакама, с подвязанными как для похода рукавами, напряженно, до красноты в глазах, вглядываются в запорошенную снегом предрассветную тьму.

Вывеска с названием цеха «Красильня Кэмбо» сохранилась с той самой поры, как отец Но, Ёсиока Кэмбо, основал свое красильное дело.

Ёсиока Кэмбо прославился как наставник в воинских искусствах, но настоящим его занятием было окрашивание тканей.

«Кэмбо-дзомэ» — так называли люди эти ткани. Уже после смерти самого Кэмбо рядом с вывеской «Красильня Кэмбо» все еще продолжала висеть табличка, на которой крупными иероглифами значилось: «Советник по воинской тактике в ставке сёгуна Асикага».

Во дворе усадьбы большое помещение для красильных работ соседствовало с фехтовальным залом. Вместе со стуком деревянных мечей оттуда неизменно доносился запах индиго и вареной коры горного персика.

Днем перед воротами всегда толпились люди: стекавшиеся со всех концов страны мастера боя, почитатели воинской славы фехтовальной школы Ёсиока, и те, кто приходил в мастерскую за крашеной тканью кэмбо-дзомэ.

Однако за последние несколько дней все изменилось. Не слышно было, как обычно, стука мечей из маленького зарешеченного окошка в задней стене фехтовального зала, выходящего прямо на перекресток Четвертого проспекта и улицы Ниси-Тоин. Зато теперь из дома веяло стойким запахом поминальных курений.

Лица снующих в дом и из дома работников были печальны. На то была причина — старший сын Ёсиока Кэмбо, Сэйдзюро, унаследовавший после отца и красильню, и фехтовальную школу, пал от руки мастера воинских искусств Миямото Мусаси, это случилось на севере Киото, на погребальном поле Рэндайдзино.

Не только в Киото, но и по всей стране многочисленные школы фехтования соперничают между собой за первенство, однако фехтовальщиков из школы Ёсиока люди сведущие всегда почитали наравне с богами. И вот новый глава школы сражен насмерть совершенно безвестным воином — как тут не удивиться? Поэтому у пересечения улиц Рокудзё и Янаги, где много домов свиданий, а также в чайных заведениях квартала Китано и Четвертого проспекта только об этом и толковали.

Поскольку Миямото Мусаси вызвал Ёсиока Сэйдзюро на бой, выставив на людном Четвертом проспекте доску с объявлением об этом, весть об исходе поединка тотчас дошла до слуха людей.

Тогда в Киото собирался народ со всех концов страны. Ведь как раз в то время, в результате победы при Сэкигахара, верховным правителем стал Токугава Иэясу. В городе появилось много проходимцев, ищущих чиновной должности. И через Сандзё Охаси, и через Фусими-гути — через все семь застав Киото слухи уходили из города и, конечно, сразу расползались по всей стране.

— Подумайте-ка, старший сын фехтовальщика Ёсиока… Видно, так уж заведено в нашем мире, что за величием следует упадок!

Эти разговоры доносились и до ушей Но, младшей сестры братьев Ёсиока.

Да, разумеется, у Дэнситиро, который потерял старшего брата, была причина вооружиться против Миямото Мусаси мечом и отвагой и отправиться сегодня на условленное место у храма Рэнгэоин (того, что называют Залом в тридцать три пролета). Однако нередко случается, что человека, еще не принявшего окончательного решения, кто-то со стороны подбивает действовать. Так было и с Дэнситиро, который несколько часов назад, когда снегопад еще только начинался, растворился во тьме улицы. Решимость биться внушил ему Нагано Дзюдзо, который приобрел влияние в фехтовальной школе Ёсиока, став женихом Но, а вовсе не из-за своего мастерства.

Нагано Дзюдзо был сыном ремесленника из гильдии серебряных дел мастеров в городе Фусими, а служил он в управе градоначальника Киото, в ведомстве надзора за порядком.

По приказу правителей из дома Токугава, в Фусими чеканили серебряную монету тёгин, а также мелочь. Деятельность градоначальника Киото Итакура Сироэмона Сигэкацу по подчинению города центральной власти и началась, как говорят, в Фусими — с перемен в работе серебряной гильдии, до той поры занятой отделкой тамошнего замка.

Жители Киото и Осаки поддерживали прежнего правителя, Тоётоми Хидэёси. Это можно сказать и про императорский двор, и про горожан, и про служителей веры.

Правители из дома Токугава намеревались перекроить жизнь всех, обладавших влиянием в городе Киото. Для этого следовало продвигать на высокие посты тех, кто был осведомлен о настроениях при дворе, в городе, в храмах и монастырях.

Так рассуждал Нагано Дзюдзо.

Сын ремесленника из серебряной гильдии, он без труда получил должность в городской управе Киото, и уже одно это свидетельствовало о том, что Нагано Дзюдзо был не по возрасту практичным и честолюбивым человеком. Он умел ладить с людьми и, в прямом смысле, «вполз за пазуху» к братьям Сэйдзюро и Дэнситиро, а очень скоро был объявлен женихом Но.

Его привлекали преуспеяние семьи Ёсиока и красота девушки. Самой Но тогда едва исполнилось восемнадцать — разве могла она разгадать, сколь коварна натура Нагано Дзюдзо?

Ученики школы воинских искусств Ёсиока сидели вокруг костров и ждали возвращения Дэнситиро с поединка в Рэнгэоин. То, что Нагано был среди них, видела разливавшая чай Но, и он казался ей в этот час поддержкой и опорой.

Комната, в которой сидела Но, при жизни отца принадлежала ему и была отделана в стиле сёин. Там висела деревянная табличка с надписью «Обитель радости».

Это помещение отделялось от зала для фехтования садом камней, густо поросших плющом, а ширмой служила плетеная ограда. Вдоль ограды были уложены прямоугольные, как карточки для записи стихов, каменные плиты. Хотя сад со старым каменным фонарем со всех сторон был окружен строениями, теперь его тоже занесло снегом.

С другой стороны сада, за глинобитной стеной, что огораживала усадьбу, журча, текла река Ниси-Тоин. Ткани окрашивали в водах этой реки: от нее отвели рукав и проложили рядом с красильней.

Ёсиока Кэмбо всегда говорил, что истинное его занятие — окраска тканей, а воинские искусства лишь приносят ему внутреннее удовлетворение и не предназначены для извлечения выгоды.

Действительно, красильный цех занимал большее помещение, чем фехтовальный зал.

В красильне с глиняным полом видны были грубо обтесанные круглые опорные балки и стояли утопленные в землю многочисленные чаны с индиго и краской из проваренной древесной коры. От них и теперь исходил густой запах индиго.

Но поставила на пол подле себя пустую чайную чашку и устремила взгляд ясных продолговатых глаз к нише, мягко озаряемой ночным светильником.

Она смотрела на картину кисти Моккэй с изображением хурмы — по преданию, отец получил ее от самого сегуна. Сердце Но тревожилось о брате Дэнситиро, и взор ее был таким, словно она мысленно произносит молитвы.

От перекрестка улицы Ниси-Тоин и Четвертого проспекта, где находилась школа фехтования Ёсиока, до храма Рэнгэоин даже медленным шагом идти было не больше часа.

Наверное, как раз теперь Дэнситиро скрестил меч с Миямото Мусаси. Оттуда, где горели костры, все еще не было вестей. Итибэй, служивший в красильне с отцовских времен, ждал на мокрой террасе под снегопадом.

— Ты промерзнешь, зайди же! — снова и снова убеждала его Но, однако Итибэй в комнату не заходил. С тех пор как не стало Сэйдзюро, старость внезапно навалилась ему на плечи. Казалось (или так оно и было), пучок редких волос на макушке старого слуги совершенно побелел всего за несколько последних дней.

Для Но, потерявшей мать вскоре после рождения, Итибэй стал все равно что личным слугой. С тех пор как Кэмбо покинул сей мир, Итибэй в одиночку заправлял делами красильни. Храня верность завету Кэмбо, для которого красильное дело было превыше всего, он частенько внушал домашним, как важно радеть о семейном ремесле. И Сэйдзюро, и Дэнситиро охотно внимали ему. Когда один из них был в фехтовальном зале, другой непременно находился в красильне.

Силой рук Дэнситиро превосходил Сэйдзюро. И хотя в мастерстве они казались равными, Дэнситиро все же и в кости был шире, и ростом повыше. Если применялся мощный удар мечом, преимущество было у него. Сэйдзюро же был хрупкого телосложения.

Тем не менее, когда им случалось на глазах у людей скрещивать деревянные мечи, Дэнситиро неизменно уклонялся от того, чтобы вырвать у брата победу. Бывало, засидевшись слишком долго в веселых заведениях квартала Рокудзё-Янагимати, он выслушивал от Сэйдзюро и нотации. Но отлично знала об удивительном достоинстве Дэнситиро — заботе о репутации старшего брата.

Если бы ей пришлось выбирать, она сказала бы, что младшего любит больше, чем старшего. Ей нравилась открытая широкая душа Дэнситиро.

— Разбогател я нынче с нашей красильней — отвезу тебя за море в дальние края, куплю тебе там бархата, сахарных конфет… — так говорил он, когда умер отец и для Но настало время печали. Теперь Сэйдзюро убит, и их осталось только двое — брат и сестра. Вот почему ее не отпускала тревога за Дэнситиро.

— Ну, стоит ли так волноваться? Ведь это же Дэнситиро! Разве может он потерпеть поражение от Мусаси? А отмыть запятнанное имя фехтовальщиков Ёсиока нужно непременно.

Так говорил Нагано Дзюдзо.

Только Но, конечно, все равно томилась тревогой.

Она не могла спокойно сидеть у себя и ждать исхода поединка — победы или поражения, поэтому и заварила себе чай в бывшей комнате отца.

Снегу не видно было конца, мело по-настоящему.

В комнате стало немного светлее. Очень скоро с востока сюда хлынут потоки света. К тому времени какое-нибудь известие, хорошее или плохое, будет доставлено. Взор Но упал на чайник, повешенный над очагом, он только что вскипел и исходил паром. Но вспомнила тот день, когда Миямото Мусаси вынудил Сэйдзюро выйти на бой с ним.

Миямото Мусаси стремился сразиться со школой Ёсиока, чтобы сокрушить знаменитое имя и проявить во всем блеске свое мастерство. Безвестный воин, не принадлежавший ни к одной школе, решил утвердиться таким образом, и в этом не было ничего необычного.

Хотя Ёсиока Кэмбо умер, прочно укоренившаяся слава его школы продолжала оставаться бельмом на глазу. В сражениях с учениками Кэмбо Мусаси составил представление об особенностях мастерства главы школы и пришел к заключению, что вряд ли проиграет, если вступит в единоборство, поставив на кон свою жизнь. Потому он и решился вызвать Сэйдзюро на поединок.

Когда посыльный от Миямото Мусаси принес вызов на бой, первыми стали возражать против этого поединка Итибэй и Мибу Гэндзаэмон, тайный попечитель семьи Ёсиока. Мибу Гэндзаэмон был старшим братом Ёсиока Кэмбо и актером театра Но школы Китарю, жил он возле храма Мибудэра.

— Нельзя, чтобы Сэйдзюро принял вызов от такого человека. Даже думать об этом не нужно, просто оставить без внимания. Ведь истинное ремесло дома Ёсиока — изготовление черной ткани куро-дзомэ. Если Мусаси будет настаивать, можно сказать ему, что, к великому прискорбию, Ёсиока Кэмбо два года назад скончался, и на нем, на моем младшем брате, пресекся род фехтовальщиков Ёсиока. Школа меча Ёсиока прекратила существовать с концом правления дома Асикага, который ей покровительствовал. Вам же с братьями следует все силы положить на истинное ремесло нашего дома. Не я ли без конца твердил, что надо как можно скорее снять вывеску фехтовальной школы, — тогда бы разве случилось такое?

Гэндзаэмон считал, что теория боя, которой владеет Сэйдзюро, уступает практическим навыкам Миямото Мусаси, отшлифовавшего свое мастерство в суровых условиях, в скитаниях по горам и долинам. Прошел слух и о том, что Мусаси одолел преподобного Ходзоин-агона из Нара. С таким противником, как Мусаси, единственная схватка решит все: либо победа, либо поражение.

— Не делайте этого. Дом Ёсиока занимается тканью куро-дзомэ. Ничто не мешает вам уклониться от поединка. Ведь жизнь всего одна, не так ли? Нельзя легкомысленно принять такой вызов. Разве ваш батюшка не говорил, что школа воинских искусств не должна быть в тягость?

Так слуга Итибэй, принося извинения за назойливость с непрошеными советами, предостерегал терзаемого сомнениями Сэйдзюро.

И Гэндзаэмон, и Итибэй настаивали на своем во исполнение воли Кэмбо.

Когда Ёсиока Кэмбо говорил, что его дело — красильня, а воинские искусства для него всего лишь не приносящая дохода забава, — то были слова человека, хорошо сознававшего, что в искусстве фехтования, которому он ненароком обучился, необычайные способности даровали ему небеса, так что на службе у сёгуна в ведомстве боевой тактики он оказался, сам того не желая.

В то время по стране еще катились волны последних сражений, и мастера боя встречались и среди крестьян, и среди горожан.

Фехтовальная школа Ёсиока Кэмбо была основана с той лишь целью, чтобы сложный способ окраски ткани куро-дзомэ хорошо зарекомендовал себя среди самураев.

Ведя свой род от ремесленника-красильщика с улицы Хорикава, Ёсиока должен был проявить немалую сноровку, чтобы войти в число почтеннейших горожан квартала Ниси-но Тоин, расположенного вблизи Четвертого проспекта.

Ведь Четвертый проспект, особенно в том месте, где он теперь пересекается с улицей Синмати, был как бы зерном, из которого вырос впоследствии город Киото.

Мибу Гэндзаэмон недаром говорил, что жизнь школы Ёсиока закончилась вместе с жизнью его брата. Положение семьи было таково, что они вполне могли прожить и без вступительных подношений от учеников. А от поединков с истинными мастерами боя, которые сами живут обучением этому искусству, никакой выгоды усмотреть было нельзя.

То, как в 3-м году эры Эйроку (1560 г.) Ода Нобунага покончил с Имагава Ёсимото, ясно показывает, что взлеты и падения в этом мире обычное дело, словно прилив и отлив. И сколько уже погибло людей, которые зарабатывали былой славой своего рода!

Итибэй тоже хотел отвратить молодого хозяина от этого пути. Словно ища поддержки, он смотрел на Но, которая присутствовала при разговоре и сидела в углу.

Со стороны красильни несся запах вываренной в больших котлах коры горного персика. К нему примешивался запах кипящего красителя охагуро, которым женщины чернят зубы. Слышны были грубые возгласы работников-мужчин, что есть силы выжимающих вынутое из чанов с краской индиго полотно, а также голоса девушек — мойщиц ткани, распевающих на мотив рютацубуси.

Про окрашивание тканей так называемой «краской Кэмбо», говорится в главе семнадцатой первого свитка сочинения «Устное предание красильщиков об окраске в чайный цвет», изданного ксилографическим способом в 6-м году эры Камбун (1666 г.) красильщиком Канъэмон. Там написано: «Трижды опустив в отвар кава, один раз добавить черного, потом в мокром виде ополоснуть водой и высушить, потом опять трижды опустить в отвар кава и добавить черного, высушить, как сказано выше, и снова два-три раза окрасить».

Дважды упомянутый здесь отвар «кава» — это отвар древесной коры горного персика, называемой еще «момокава». «Черное» — раствор состава для чернения зубов. Эти два компонента необходимы для получения краски Кэмбо.

Сначала ткань окрашивают в отваре коры горного персика, а затем в растворе для чернения зубов, который содержит железо. Если прибегнуть к химической терминологии, то суть состоит в том, что танин, вывариваемый из коры, образует с железом соединение — железистый танин, и ткань становится черной.

Однако, чтобы получить хорошую ткань, этого мало. Если ограничиться лишь этой операцией, то каждый раз при стирке ткань будет линять и станет рыжей. Вот почему бедные странники облачены обычно в платье цвета хурмы.

Чтобы избежать таких последствий, в доме Ёсиока ткань предварительно окрашивали раствором индиго. В этом и состоял секрет краски Кэмбо.

Причина популярности черной краски, придуманной Ёсиока, была еще и в том, что таким образом окрашенное полотно не протыкалось даже швейной иглой, и оно нравилось самураям, так как могло защитить от холодного оружия.

Убедительно изложенные доводы, которые приводили Гэндзаэмон и Итибэй, Сэйдзюро принял к сведению и осадил брата и старост фехтовальной школы, пытавшихся возражать. Напряженные лица присутствующих на глазах просветлели.

Однако Миямото Мусаси предпринял хитрую уловку.

В местах развлечений, где собираются люди: на Четвертом проспекте, в квартале Рокудзё-Янагимати — он самовольно воздвиг доски с объявлением о поединке, чтобы Ёсиока Сэйдзюро никак не смог уклониться.

— Раз уж все так складывается, решение выходит за рамки внутрисемейного дела. Можно много раз повторять, что ремеслом дома Ёсиока является окраска тканей, но люди едва ли примут это на веру.

Нагано Дзюдзо первым высказал это вслух.

Он был недоволен тем, что Сэйдзюро колеблется, вступать ли в бой с Мусаси. Ему было нестерпимо досадно, что Сэйдзюро собирается снять вывеску школы боевых искусств. Нагано беспокоился о своей репутации на службе, в городской управе Киото.

Для этого честолюбца красота Но была далеко не самым главным. В минуты первой близости белизна ее тела чем-то даже отталкивала его, но он смирился, потому что хотел войти в семью мастеров меча Ёсиока.

Однако, если фехтовальный зал закроют, это потеряет всякий смысл, и потому Нагано теперь заботило лишь одно: не допустить, чтобы сняли вывеску фехтовальной школы, и сделать так, чтобы поединок Сэйдзюро и Мусаси состоялся.

— Теперь уже выхода не видно. Вы изволите решиться на поединок?

По мнению Нагано, силы противников были равны.

Если Сэйдзюро, у которого на карту поставлена честь фехтовальной школы Ёсиока, будет биться искусно и с воодушевлением, Мусаси в свою очередь ответит со всей силой отчаяния. Победа и поражение будут зависеть от мельчайших обстоятельств. Густота облачности, шелест травы — даже такие малозначительные вещи могут на этот раз решить судьбу скрестивших мечи. А раз так, то, если Сэйдзюро примет бой, следовало бы послать на поле Рэндайдзино учеников школы, чтобы они окружили Мусаси и убили его…

— Брат, позвольте мне пойти вместо вас! Я убью Мусаси, не сомневайтесь.

Это Дэнситиро появился из глубины комнаты, он услышал разговор Нагано и старшего брата.

Судя по всему, он помогал работать с краской индиго — руки его были синего цвета. Ему казалось, что уж он-то сможет поразить противника. А если даже и потерпит поражение, то ущерб для чести семьи будет не столь велик.

— О том, чтобы на поединок пошел Дэнситиро, не может быть и речи. Да и противник вряд ли согласится на это. Но у меня есть один план…

Сэйдзюро повел Дэнситиро в свою комнату.

А придумал он вот что: если дело закончится тем, что он потеряет, к примеру, руку — это будет его прощальным даром Миямото Мусаси, стремящемуся воинским искусством прославить свое имя в этом мире. Для себя же он решил исполнить отцовский завет: снять с ворот вывеску школы фехтования и жить отныне ремеслом красильщика.

Дэнситиро он позвал в свою комнату затем, чтобы посоветоваться о посыльном, через которого можно было бы тайно посвятить в этот план противника.

Поле Рэндайдзино на севере Киото, которое Мусаси назначил местом поединка, было для жителей города местом кремации и погребения, как и Торибэ или Сагано.

На заросшем мискантом поле там и тут стояли сложенные из обтесанных временем камней пятиярусные пагоды и ветхие деревянные таблички с посмертными именами усопших. Подобно тому, как кладбище в Сагано люди прозвали «полем тщеты земной» — Адасино, поле Рэндайдзино невесть кто прозвал «полем печали» — Самисино.

Названию этому вполне соответствует печальный вид поминальных буддийских табличек, с шелестом обдуваемых северными ветрами.

Сэйдзюро отправился туда намного раньше назначенного времени, он был один, даже без оруженосца.

Неизвестно, кто из двоих сделал неверное движение, но Миямото Мусаси заколол Ёсиока Сэйдзюро.

Вполне вероятно, что Миямото Мусаси нарушил уговор. Но ведь и Ёсиока Сэйдзюро был мастером боя. Возможно, что только лишь он встал напротив противника, как рука его, сжимающая меч, позабыла о решении заняться красильным делом.

В этом случае Мусаси мог подумать, что Сэйдзюро обманул его и замышляет убить.

— Ни словом не обмолвился, совета нашего не спросил, сделал все по-своему. Но ведь не он один печется о чести школы боевых искусств Ёсиока!

У Нагано Дзюдзо повернулся язык сказать это, наклонившись к плечу скорбящей Но, когда тело Сэйдзюро, положенное на створку двери, вносили в дом.

У Дэнситиро обе руки, лежавшие на коленях, сжались в кулаки, опущенное лицо задрожало.

Со стороны фехтовального зала не доносился, как обычно, громкий стук деревянных мечей. Ученики и все, кто служил в доме, обступили створку двери, на которой лежало тело.

Мибу Гэндзаэмон — его известили о случившемся — так спешил в усадьбу, что носильщики его паланкина не шли, а летели. Уже в саду перед домом с ним случился удар.

Холодный ветер со снегом насквозь продувал погрузившуюся в двойное горе огромную усадьбу.

После этого начались ночные бдения возле больного, поминальные службы, и никому не ведомо, какие разговоры вел Нагано Дзюдзо с Дэнситиро, чтобы убедить его взять на себя восстановление доброго имени фехтовальной школы Ёсиока.

Нагано Дзюдзо был старше Дэнситиро на два года. Естественно, что теперь, когда Сэйдзюро был убит, а старейшина дома Ёсиока Мибу Гэндзаэмон лежал, сраженный ударом, слова Дзюдзо приобрели особый вес, ведь он был женихом Но.

Что же касается Дэнситиро, то его натуре свойственны были упрямство и горячность. Кроме того, он был уверен в своем мастерстве.

Несомненно, в его сердце сразу нашли отклик слова о том, что, отомстив за брата, он отстоит и честь фехтовальной школы Ёсиока. Убить Мусаси требовали и возмущенные ученики школы Ёсиока, потерявшие своего наставника.

— Господин Дэнситиро, теперь вам непозволительно оставаться в стороне.

Вероятно, эти слова, соскользнувшие с губ Нагано Дзюдзо, добавили огня гневу Дэнситиро, брат которого был повержен в бою. Из сознания Дэнситиро совершенно стерся прощальный наказ брата дорожить честью надвратного полотнища с названием красильни, он совсем не думал о худшем, о том, что если в поединке Мусаси убьет его, у дома Ёсиока не останется наследника.

И уж никак не допускал он мысли, что может оказаться побежденным.

Перед тем как отправиться к храму Рэнгэоин, Дэнситиро, по обыкновению, явился в красильный цех и заглянул в чаны, проверил, в каком состоянии настой индиго.

— Индиго — это живое существо, — так говорил Кэмбо.

За настоем нужен уход и когда в нем красят ткань, и когда его не используют.

А если по лености недосмотреть, индиго умирает за одну ночь и для краски уже не годится.

Удивительное дело, но и ткань, и нитки, стоит их лишь обмакнуть в индиго, не потеряют цвета никогда. Их вынимают из чана и встряхивают на воздухе — так производится первое окрашивание. Но если после замачивания в чане с индиго вынутая ткань или нитки не стали синими, значит, краситель индиго умер.

Чтобы не дать краске индиго умереть, нужно время от времени посыпать ее пеплом соломы.

Не зная о том, что Но смотрит на него из своего укрытия, Дэнситиро не спеша помешивал шестом содержимое чана и сыпал туда золу.

Уж не собирался ли он, вернувшись победителем после поединка с Мусаси, заняться окраской ткани? Во всяком случае, он принес из шкафа в глубине помещения тончайшее полотно сорта мино.

Дэнситиро взял в руки свой большой меч, прислоненный к соседней опорной балке, и неспешно прицепил его к поясу.

После этого не минуло и одной ночной стражи.

Но подумала, что ей следует успокоиться, она опять придвинула к себе чайницу фарфора орибэ и взяла в руки ложечку для чая работы мастера Дзёо.

В саду немного посветлело, но снег падал еще гуще. С заднего двора все еще не было вестей. Но вдруг подумала, что когда брат вернется, можно будет украсить парадную нишу цветущими в саду алыми камелиями.

Голая земля проглядывала только вокруг костров. Тонкий слой снега там был окрашен в алый цвет, отражая дрожащее на ветру пламя в проволочных корзинах.

Полностью окутанные снегом восточные горы постепенно начали одна за другой проступать из жидкой тьмы.

Зазвонили колокола храмов, расположенных в глубине и у подножия гор, дрожащие отзвуки разносились над кварталами Киото. Скопившийся на карнизе снег, словно от их прикосновения, со стуком опадал на землю.

Этот колокольный звон был сигналом к началу боя между Ёсиока Дэнситиро и Миямото Мусаси.

Как только слуха Но коснулся первый звук колокола, ее длинные ресницы вздрогнули. И в тот же миг резко напряглись плечи Нагано Дзюдзо и всех сидящих спиной к огню и устремивших свой взор в небо, в ту сторону, где находился храм Рэнгэоин. Каждый из этих людей, преодолев холодную пустоту небес, какой-то потаенной частицей своего существа остро ощутил, как сверкнули два белых клинка.

Необыкновенный воин Мусаси с пронзительным, горящим взором. И Ёсиока Дэнситиро, набычившийся, неспешно готовящий к удару свой меч, с гардой работы мастера Умэтада и с широкой выпуклой каемкой вдоль тупой стороны лезвия. Отчетливо, словно перед глазами, представились фигуры противников на фоне почерневших зданий, одним из которых был храм Рэнгэоин.

Там, по указанию Нагано Дзюдзо, скрывались за деревьями и зарослями ученики школы Ёсиока, человек десять из тех, на чью руку можно было положиться. В случае, если бы Дэнситиро получил ранение, они должны были немедленно вступить в бой. Разумеется, это противоречило гордой натуре Дэнситиро, и от него это скрывали.

Тогда же проявилось коварство Нагано Дзюдзо: сославшись на необходимость охранять фехтовальный зал, он укрылся в безопасном месте и ждал, пока ученики доставят ему весть об исходе боя. Логика подсказывала, что если Дэнситиро убьют, сам Нагано, как будущий зять Кэмбо, тоже будет вызван на бой с Мусаси, однако никто не знал, как он поведет себя в этом случае.

Его желание по возможности предотвратить падение дома Ёсиока было искренним в той лишь степени, в какой он рассчитывал использовать славное имя этой семьи в собственных интересах.

Если Дэнситиро победит, он, Нагано, объявит, что сам лично дирижировал событиями, чем поднимет свою репутацию в городской управе Киото. После должности стражника его ожидает звание чиновника по надзору за порядком. Такова была его ближайшая цель.

Когда растаял наконец колокольный звон, Нагано Дзюдзо принялся деловито расхаживать вокруг костров, как видно, он больше не мог сидеть спокойно. Уже давным-давно должен был решиться исход поединка. Даже если Дэнситиро потерпел поражение, Нагано чувствовал, что ему необходимо во что бы то ни стало убить Миямото Мусаси.

Слава меча Миямото Мусаси прогремела уже на весь Киото — это, и только это, занимало все мысли Нагано Дзюдзо.

Если бы удалось одолеть Мусаси, это возвысило бы и самого Нагано Дзюдзо. Если же этого сделать не удастся, то какая ему польза от семьи Ёсиока?

Женитьба на девушке из знаменитого рода, слава которого уже увяла, не сулит никакой выгоды. Женой Нагано могла стать только такая женщина, которая послужила бы опорой в его дальнейшей карьере. Пускай даже для нее ночь с ним не будет первой. К этому он был заранее готов, считая такого рода компромисс неизбежным.

Нагано Дзюдзо пришел в школу Ёсиока три года назад.

Жив еще был Кэмбо.

В фехтовальном зале царило оживление, поскольку со всех концов страны стекались сюда ученики, почитающие славу мастера. Но уже в ту пору Кэмбо возложил заботы о школе на братьев Сэйдзюро и Дэнситиро и на лучших своих учеников. Сам же он сидел в своей комнате и радовался стуку мечей и людской толчее в красильне.

Лицо его было исполнено покоя, и он совсем не походил на человека, обладающего необычайным даром в воинских искусствах и придумавшего знаменитый способ сложной окраски тканей куро-дзомэ. В теплые дни он располагался на открытой террасе и с наслаждением курил свою длинную трубку.

Японцы заимствовали обычай курить табак у иностранцев, и он широко распространился. Дэнситиро научился курить то ли в веселом квартале Рокудзё-Янагимати, то ли у банщиц в общественных мыльнях, а отец перенял и по-настоящему пристрастился к трубке.

Сэйдзюро заходил к отцу всякий раз, когда у него выпадала свободная минута. Волосы он носил собранными в пучок, наподобие метелки для взбивания чая. Характер у Сэйдзюро был уравновешенный, и в его манере говорить чувствовалась обходительность, свойственная самым богатым и знатным горожанам Киото. Что же касается Дэнситиро, то он укладывал волосы свободным узлом итёмагэ, и они спадали на виски длинными спутанными прядями. Как это свойственно эксцентричным натурам, он порой казался грубияном, однако сердце у него было добрейшее.

У Дэнситиро отец признавал способности к фехтованию, однако искать славы в качестве мастера боя он не позволил ни одному из сыновей. Обоим он велел заниматься красильным делом.

«Когда умру — фехтовальный зал закройте!» — это была любимая фраза Кэмбо. Поэтому новых учеников уже не брали.

В истории японских боевых искусств настало время перегруппировки школ и течений. Наказ Кэмбо закрыть школу продиктован был тем, что он понимал: его дети не обладают ни достаточным мастерством, ни политическим влиянием. Оба эти качества он считал необходимыми, чтобы в новых условиях они могли после его смерти выжить как продолжатели его дела. Ведь ему далеко было до того положения, какого достигли Сэкисюсай и Мунэнори, мастера меча семьи Ягю из провинции Ямато, — с ними он иногда обменивался письмами.

Сэйдзюро следовало выполнить отцовский завет и давным-давно закрыть школу.

Но отдалась Нагано Дзюдзо спустя полгода после внезапной смерти отца от болезни сердца.

Нагано Дзюдзо сумел понравиться Сэйдзюро и даже бывал в доме. Хотя его вытянутое лицо не отличалось особой привлекательностью — разве что нос был красивой правильной формы, — он походил на покорившего Киото актера Нагоя Сандзюро из труппы певички Окуни. Мужчины с такой внешностью нравятся девушкам. Чем чаще Но виделась с ним, тем ярче сияли при каждой встрече ее глаза.

Вечером после общего застолья она позволила обнимать себя в темноте амбара, где хранили кору горного персика и траву индиго. Однажды прикоснувшись к ее жаркой влажной плоти, Дзюдзо с тех пор сразу повел себя вольно. Когда в дальней комнате чайного домика в квартале Сидзё-Кавара он стал ее домогаться, Но оттолкнула его руки и сама развязала пояс.

— Прошу, отвернитесь… Я все сделаю…

Она поступила так потому, что сама этого хотела.

Обычно восемнадцатилетние девушки не ведут себя так, но решимость и твердость были в крови у дочери знаменитого мастера боя.

Она не заботилась о том, что мужчина может истолковать это иначе, ведь она слишком мало знала мужчин.

Тогда Но совсем не подозревала, отчего Дзюдзо столь бесцеремонно и грубо обошелся с ее телом. Сама же она была на пределе чувств, и потому, наверное, не ощутила даже боли. Она совсем не помнила, исторгли ли его настойчивые ласки крик из ее уст.

О любовниках пошла молва, и Сэйдзюро бросил упрек Дзюдзо, но тот, придвинувшись поближе, сказал:

— Я возьму госпожу Но в жены.

Сэйдзюро выслушал это с неприязненным выражением на лице. Нужно было посоветоваться с Дэнситиро. К счастью, в тот вечер к ним пришел Мибу Гэндзаэмон, и, воспользовавшись случаем, Сэйдзюро сообщил новость обоим.

— Ну, братец, что же тут плохого? Это ведь только говорится «школа фехтования Ёсиока», а по сути мы всего лишь красильщики. Разве можно нас сравнить с Нагано Дзюдзо, сыном человека на государственной должности, из серебряной гильдии… К тому же он дошел до чина стражника городской управы. Это неплохой союз. Что до меня, так я еще и благодарить его готов за то, что он положил глаз на сестру. Более того, надо поскорее вручить Нагано Дзюдзо свидетельство об успешном окончании школы и выдать за него Но. Тогда отец в ином мире вздохнет с облегчением. А ты, Итибэй, как — не возражаешь?

Так с улыбкой сказал Дэнситиро.

— Не время сейчас для опрометчивых заявлений!

Это послышался голос Сэйдзюро, который укорял брата.

Кажется, в разговоре участвовал и Итибэй.

Но слышала все это из сада, где склонилась над кустами зимних камелий с едва завязавшимися бутонами. Сквозняк колыхал кончики пламени светильника. Отбрасываемые на бумагу окон черные тени четверых мужчин слегка покачивались.

Сговор устроили семейным кружком после Нового года, на месте отца был Мибу Гэндзаэмон. Свадебный пир решено было устроить, когда минет годовщина смерти Кэмбо.

И тут мастерам меча из школы Ёсиока последовал вызов от Миямото Мусаси.

Младшего брата, Дэнситиро, ему едва ли будет просто одолеть, не так, как это было с Сэйдзюро. Уж младший брат помашет мечом вволю, покажет все приемы школы Кэмбо, а накипевший гнев на Мусаси он вложит в свои удары. Любому казался очевидным исход поединка.

Нагано Дзюдзо опомнился, заметив, что расхаживает с озабоченным видом, и, бросив взгляд на лица ожидающих, остановился.

Тем временем совсем рассвело.

И тут все увидели бегущего человека, одного из учеников школы, он словно катился со стороны Четвертого проспекта, пролегавшего к востоку от усадьбы Ёсиока.

— Не иначе как он несет нам весть!

— О, похоже на то!

Все истомились ожиданием — победа или поражение?

Взметая снежную пыль, все бросились к нему.

Вестовой из храма Рэнгэоин бежал от Седьмого проспекта по тракту Фусими. На углу, возле храма Рокухара Мицудзи, он повернул на Пятый проспект, как раз примыкающий к заставе Фусими, а от храма Миэдо побежал по Четвертому проспекту.

От его затрудненного дыхания исходили облачка белого пара. Те, кто бросился навстречу вестовому, столкнулись с ним у храма Анъёдзи.

Весть принес ученик по имени Макино Сёбэй.

— Ну, что там?

Поддерживая падающего с ног Сёбэй, Нагано Дзюдзо допытывался у него об исходе боя. Как и должно быть в такую минуту, голос его дрожал.

— Миямото Мусаси зарубил господина Дэнситиро.

Обессиленный Сёбэй сел на землю, положив руки на снег. Лицо его стало иссиня-бледным.

— Зарубил… Господин Дэнситиро погиб?

Сёбэй молча кивнул. Из его плеча сочилась кровь, потому что после гибели Дэнситиро ученики выскочили из засады и тоже вступили в бой.

Но заметила движение на заднем дворе в тот момент, когда уговорила наконец Итибэй зайти в комнату и подала ему чашку с чаем.

— Итибэй, там…

— Что?

Поставив недопитый чай, Итибэй спрыгнул с террасы и бросился бежать. Но, непрестанно думая о том, что она не должна торопиться, подхватила с плоского камня у порога свои сандалии.

Брат победил, или же верх одержал Миямото Мусаси? В груди ныло. Даже если брат побежден, пусть хотя бы он был жив… Так думала Но, когда бежала по заснеженному саду на задний двор. А потом она увидела понурые фигуры Нагано Дзюдзо и всех остальных — они входили в ворота, нагибаясь под полотняной вывеской, кто-то вел вестового, подставив ему плечо.

Исход поединка был ясен без слов.

— Господин Дзюдзо!

Она столбом застыла на месте.

Нагано Дзюдзо отводил взгляд от наполненных слезами глаз Но.

Причина того, что Ёсиока Дэнситиро потерпел поражение от Миямото Мусаси, была не в боевом мастерстве противника. Как ни удивительно это звучит, но причиной стала ткань куро-дзомэ.

В тот день Дэнситиро ушел на бой в одежде темно-синего цвета, синим был и верх, и штаны хакама.

Поединок происходил в просторном саду вытянутого с юга на север храма Рэнгэоин. Шел косой снег.

Мусаси, видимо, с ночи прятался в здании и появился с первым ударом колокола, распахнув тяжелую дверь храма. На нем были шаровары и куртка, выкрашенные черной краской дома Ёсиока, и конечно этой же краской куро-дзомэ были выкрашены тесемки для подвязывания рукавов и головная повязка хатимаки.

Вместе с боем колокола они начали спор за победу.

Увидев Мусаси, Дэнситиро вынул меч.

Мусаси тоже отцепил от пояса свой клинок. Затем он бросился по галерее к маленькой лесенке, которая вела на высокое крыльцо у входа в храм. Он был ловок, как кошка. На крыльце он остановился, изготовил меч к бою и уставился на Дэнситиро, сверкая жаждущими добычи глазами.

Расстояние между ними было не больше трех кэнов. Мусаси находился на возвышении, а Дэнситиро внизу.

— Господин Дэнситиро!

— Мусаси!

Резкие возгласы одновременно вырвались из уст обоих. И тут характерная физиономия Мусаси вдруг искривилась в ухмылке. Кровожадность, сквозившая во всем его облике, исчезла без следа.

— Ёсиока Дэнситиро, а ведь Мусаси, считай, уже одолел тебя!

Тон у него был дерзкий.

Он говорил так, будто биться на мечах уже не было необходимости.

— Не болтай, Мусаси — что такое?

Все тело Дэнситиро, уже готового ударить справа, как будто бы лишилось силы.

— Хочешь, наверное, спросить о причине?

— Не настолько, чтобы обращаться с этим к тебе.

— И все же я скажу. Причина в том, какого цвета твой наряд. Я слышал, что Кэмбо не выходил на серьезный поединок в платье такого цвета, как сейчас на тебе. Так что, если даже твой меч проворнее, ты уступаешь мне в осмотрительности. Ты проиграл. Посмотри на мое платье. Понял теперь? Ведь на мне материя Кэмбо! Вот почему я говорю, что победа за мной.

Эти слова Мусаси точно попали в цель и ранили воинское самолюбие Дэнситиро. Не о том была речь, выходил ли мастер меча Кэмбо на поединок в ограждающем от клинков наряде, окрашенном по его способу. Ясно было одно: отправляясь на бой, следовало предпринять все возможные меры предосторожности.

Пусть Дэнситиро порой казался грубым, душа у него была прямая, как оструганный бамбук.

«Да, верно. Стало быть, кончено…»

Так подумал он, наверное, в этот миг.

И тут Мусаси воспользовался своим преимуществом. Птицей подлетев к Дэнситиро, он с глухим стуком разрубил его от плеча до груди и легко спрыгнул с крыльца на землю.

На тонкий слой выпавшего снега со свистом, похожим на звук флейты, хлынула кровь. Дэнситиро из последних сил нанес удар, который лишь слегка прорезал шаровары Мусаси. Низко присев, он снова замахнулся мечом, но стал медленно ничком падать на землю прямо перед Мусаси, а тот смотрел на него точно дикий зверь.

Только после этого из укрытия в зарослях выбежали, размахивая мечами, ученики школы.

Дослушав до конца то, что рассказал Макино Сёбэй, пока ему перевязывали раны, Но быстро поднялась с места. Слезы на ее глазах уже высохли. Итак, со смертью Дэнситиро прославленная школа меча Ёсиока прекратила свое существование. Перед лицом тяжкого горя ей нельзя вести себя по-женски. Надо быть сильной.

На заднем дворе вдруг стало шумно. Среди учеников воцарилось смятение. Только Нагано Дзюдзо нигде не было видно — может быть, он ушел забрать останки Дэнситиро.

Но неспешно повернула к дому, а потом наискосок пересекла сад и зашла в красильню.

Утреннее солнце уже насылало сияющие стрелы на дома горожан. В разрывах снежного облака виднелось холодное и чистое синее зимнее небо. А под ним в полный цвет раскрылась камелия.

Зайдя в красильню, Но со спокойной сосредоточенностью стала подвязывать тесемками рукава. Она развела огонь под большим котлом, в котором была древесная кора.

— Итибэй, помоги, пожалуйста.

— Да!

Итибэй вскочил, словно его подбросило, и метнулся к поленнице. Он поспешил за Но, так как понял, что все это значит. Она будет красить полотно мино, тот самый отрез ткани, который Дэнситиро приготовил, чтобы заняться им после поединка с Миямото Мусаси. Но сочла, что это будет самой лучшей поминальной службой по брату. Огонь под котлом разгорелся на удивление быстро, и совершенно промерзшая Но возле него начала постепенно отогреваться.

— Итибэй, ты тоже иди сюда.

Голос был сдавленный, но ласковый, как обычно.

— Госпожа Но!

Итибэй изо всех сил сдерживался, но влага все же оросила его щеки. Он прижал к лицу полотенце.

— Нам нельзя плакать, Итибэй. Самые главные слова произнес воин Миямото Мусаси. И может быть, пасть от его руки было брату в радость? Чтобы победить врага, мало обладать умением. Предусмотрительность, расчет также входят в воинскую стратегию, верно? И Но с благодарностью думает о том, что великий стратег Мусаси явился на поединок в черном от мастеров Ёсиока.

Но сказала то, чего на самом деле не думала.

Хотя отчасти истинные ее чувства все же были заключены в этих словах.

Воин Миямото Мусаси, убивший одного, а потом и другого ее брата, каждый из которых был в свой срок главой дома Ёсиока…

Да, если бы Но владела мечом, она хотела бы воздать Мусаси за содеянное хоть одним ударом, изо всех сил, что у нее есть. И это отличало ее от обычных девушек. Она была дочерью мастера боя.

Миямото Мусаси… Он виделся ей с занесенным для удара мечом, в языках яркого пламени, подобно воинственному демону Ашура…

Он, наверное, рад, что покончил с братьями Ёсиока.

Слуха Но, глубоко в груди замкнувшей свое горе, достиг шум на заднем дворе, который становился все сильнее.

Теперь, когда не стало и Дэнситиро, пора было бы усвоить горькие уроки, однако среди учеников все громче раздавался клич: «Убить Мусаси!»

Неужели в этом и состоит «воинская честь»?

Да, если что-то покатилось вниз, то пока не упадет на дно — не остановишь…

Разобщенная и никем не возглавляемая толпа учеников скоро успокоится, их выкрики будут звучать все тише, пока не смолкнут вовсе. А дальше школу Ёсиока ждет лишь запустение.

О том, что Дзюдзо и остальные решили объявить главой дома Ёсиока единственного сына Мибу Гэндзаэмон, Гэндзиро, и что от его имени они вызвали Миямото Мусаси на бой, Но услышала лишь спустя несколько дней после погребения Дэнситиро.

Такая ее неосведомленность в делах школы проистекала из общего мнения, что в делах стратегии женщина слова не имеет. Запершись в домашней молельне, Но проводила дни в чтении Лотосовой сутры перед двумя новыми урнами с прахом, заботясь о том, чтобы перед ними не переставали куриться ароматические свечи.

Среди работников красильни теперь тоже возникла растерянность. Несмотря на уговоры Итибэй, люди один за другим уходили. Работа совсем не ладилась. Даже в снежные дни не пахло больше травой индиго — наверное, настой умер.

— Главой дома Ёсиока стал Гэндзиро?

— Да, объявили так.

Итибэй отозвался на слова Но, заморгав опухшими веками, он только что вернулся от постели больного Мибу Гэндзаэмон.

Мибу Гэндзаэмон женился поздно.

Детей у него родилось двое, но старший, Гэнъитиро, рано умер.

Второму сыну, Гэндзиро, исполнилось всего восемь лет.

Только лишь полгода назад, с детской челкой маэгами, он совершил свой театральный дебют, выйдя на сцену храма Мибудэра в пьесе «Четвертый».

Гэндзаэмон любил этого мальчика так, как любят только поздних детей.

И вот Нагано Дзюдзо сделал этого ребенка главой школы боевых искусств и собирается вывести его на сцену кровавой битвы, отправить на поединок.

— Это жестоко!

В словах Но звучало обвинение Нагано Дзюдзо. Теперь, когда убиты оба ее брата, Сэйдзюро и Дэнситиро, нет никакого смысла воевать с Миямото Мусаси, а тем более посылать ребенка на бой от имени семьи. Дом Ёсиока пал, и с этим уже ничего нельзя поделать. Кто хочет биться, пусть делает это по своей воле и своими силами.

— Да что же господин Дзюдзо творит!

В этот миг в груди Но впервые зародилось недоверие к Нагано Дзюдзо. По крайней мере, даже ей стало понятно: не такой он человек, чтобы всерьез и до конца отстаивать честь мастеров боя. Вряд ли он подвергает жизнь Гэндзиро опасности потому, что жаждет отомстить за гибель братьев. Самой же ей по-женски хотелось как можно скорее навесить замки на усадьбу Ёсиока и войти невесткой в дом Дзюдзо. Она-то надеялась, что так и будет…

По слухам, у постели Мибу Гэндзаэмон Нагано Дзюдзо говорил:

— Я ни за что не позволю убить господина Гэндзиро. Прошу нам его доверить.

Но при этом тон его был таким, что в случае отказа он, казалось, не замедлил бы проткнуть Мибу клинком.

Для Гэндзаэмон, который был еще слаб, но уже понемногу начинал вновь овладевать речью, задумка Дзюдзо выглядела волей Но, единственной из Ёсиока, оставшейся в живых, поэтому он готов был смириться. Нельзя было перечить Нагано Дзюдзо во имя счастья Но. К тому же его убедили, что с Миямото Мусаси непременно покончат, устроив ему засаду с луками или ружьями.

Но потеряла братьев, из дома один за другим уходили люди, и теперь одного лишь Нагано Дзюдзо она считала своей опорой. Однако с тем, как он собирался действовать, она ни за что не могла смириться. Но понимала, что если Миямото Мусаси опять упустят, то жестоко обманут будет один человек — ее дядя.

Но поставила новые курительные свечи перед урнами с прахом братьев и, не обращая внимания на тревожные взгляды, которыми провожал ее Итибэй, с суровым видом вышла из комнаты.

Там, куда не попадало солнце, на улицах все еще лежал снег, выпавший несколько дней назад. Снег пошел после того, как Миямото Мусаси в решающем бою в храме Итидзёдзи, возле сосны с поникшими ветвями, разбил приверженцев фехтовальной школы Ёсиока. Это был первый большой снегопад в новом году, и разговоры о нем, как и разговоры о бое в храме Итидзёдзи, не утихали. Стоило лишь двоим горожанам встретиться и раскрыть рот, как разговор заходил все о том же, такие уж это были подходящие темы.

Однако по мере того, как таял снег, угасали и разговоры.

Понятно, что в Киото люди живут в центре всех событий века, и что бы ни случилось, слухи об этом больше нескольких дней не держатся.

Как только появляется новая тема, переходят к ней. Нынче утром городская управа Киото выставила на Четвертом проспекте доски с объявлением о том, что разрешается строительство христианских храмов, и вот — все уже забыли о школе меча Ёсиока.

Усадьба Ёсиока с тех пор стояла с запертыми воротами, притихшая. Когда через маленькую калитку Но выбиралась в город, то даже в многолюдных местах уже не было слышно пересудов о семье Ёсиока.

В усадьбу перестали приходить люди.

Горе Но было безмерно. От того, что случилось в течение одного лишь месяца, она страшно исхудала. Но более всего ее терзало то, что даже Нагано Дзюдзо перестал у них показываться.

— Не стоит беспокоиться. Наверное, господин Нагано желает временно заточить себя в стенах собственного дома, поскольку в схватке погиб юный Мибу Гэндзиро.

Так всегда говорил Итибэй, желая подбодрить упавшую духом Но.

— Но ведь он даже не пришел повиниться к отцу мальчика, Мибу-старшему. Разве сможет душа несчастного Гэндзиро упокоиться с миром? Я не в силах видеть страдания дяди.

— Господину Нагано, наверное, тяжело прийти.

— Не такой нынче повод, чтобы рассуждать, трудно ли ему прийти! Будь он сам тяжко ранен, его можно было бы понять, но ведь он же ходит на службу в городскую управу, верно?

Для ее колючего тона были все основания.

Нагано Дзюдзо не внял ни ее мольбам, ни возражениям, он объявил Гэндзиро главой школы и послал мальчика в храм Итидзёдзи, к сосне с поникшими ветвями.

И вот Гэндзиро погиб от меча Миямото Мусаси.

А Мусаси, видимо, счел дальнейшее кровопролитие бессмысленным. Он стремительно напал на Гэндзиро, которого и намечал в жертву, а сразив его, лишь поранил нескольких учеников школы Ёсиока, после чего скрылся в чаще у подножия гор.

Участниками этой схватки были ученики школы Ёсиока, которые поддались на подстрекательства Дзюдзо. Те же, у кого не вызывали сочувствия его действия, один за другим покинули школу. Остались лишь такие, кому, как говорится, недостало благоразумия.

— Зарубить малолетнего ребенка! Да есть ли у Мусаси человеческое сердце!

— Такое только демон может сотворить.

Ученики, на глазах у которых Мусаси безнаказанно скрылся, не догадывались, какими путями Нагано Дзюдзо добился назначения Гэндзиро главой школы. Они судили как умели: что знали, то и твердили друг другу.

На деле же Мусаси считал, что пока не сражен глава школы, в поединке нельзя поставить точку. Гибель учеников для него ничего не значила. А еще Мусаси догадывался про засаду с луками и ружьями. То, что он вовсе не был бессердечным, подтверждают слухи о некоем бродяге со взлохмаченными волосами, по виду вылитом Мусаси, который на следующее утро, утопая в снегу, читал сутры под сосной с поникшими ветвями в храме Итидзёдзи.

Недоверие Но к Нагано Дзюдзо все росло.

— Я, кажется, ошиблась в нем…

Теперь он совсем не похож был на того словно изголодавшегося мужчину, который всякий раз искал с ней близости, когда вокруг не было людей. Конечно, явиться в усадьбу семьи Ёсиока ему мешал стыд. Однако и в искренности прежних чувств Дзюдзо Но теперь усомнилась, ее собственное тело по прошествии времени пробудило в ней эти сомнения.

Мужчина, который сразу домогается тела женщины, как правило, эгоистичен. Пока еще Но этого не знала.

Уже пять дней назад она отправила в усадьбу городской управы посыльного с просьбой о приеме у Нагано Дзюдзо.

Вчера Итибэй ходил в качестве посланца в дом Нагано, который находился у моста Итидзё-Модорибаси.

— Велел передать, что очень занят, а как уж на самом деле… Кажется, не чужие мы ему, а он с такой кислой миной разговаривал…

Итибэй старался не смотреть на Но.

— Ну, что же, я сама, и завтра же, навещу господина Дзюдзо. Я должна о многом его спросить и узнать, каковы его намерения.

Но почувствовала, как лицо ее сводит судорога.

Она посмотрела в сад — под яркими солнечными лучами уже начала распускаться слива. А из-под садовых камней пробивалась сорная трава.

В саду явно чувствовались признаки запустения, и причина была не в том, что сад пережил зиму. В огромной усадьбе не было слышно ни единого звука, ни со стороны фехтовальной площадки, ни со стороны красильни. Только плеск воды. Это девочка, которая помогала по хозяйству жене Итибэй, занималась, видимо, приготовлением вечерней трапезы.

Запустение наступало, и не только в саду.

Многолюдье Четвертого проспекта осталось за спиной, и Но, которую неожиданно захлестнула волна гнева, торопила белейшие стопы своих ног к мосту Итидзё-Модорибаси.

Именно на этом мосту была распята деревянная скульптура, изображающая чайного мастера Сэн-но Рикю, подвергшегося преследованиям Тоётоми Хидэёси. Это маленький каменный мост через реку Хорикава. Он находится недалеко от того места, где стоял прежде дворец Дзюракудай.

Наместник сёгуна в Киото имел резиденцию на берегу рва, окружающего замок Нидзёдзё, что чуть южнее реки Хорикава. Вместе с укреплением в Киото власти сёгуна Токугава вокруг замка Нидзёдзё ширилось строительство зданий для усадьбы наместника, для городской управы, для множества чиновников мэцукэ, для родовитых воинских семей, и город все более приобретал вид самурайской вотчины.

В те времена под началом Итакура Сигэкацу, наместника сегуна в Киото, было тридцать чиновников городской управы и сотня стражников. Входивший в число этих ста стражников Нагано Дзюдзо слыл среди них человеком способным. Говорили, что недалек тот день, когда он станет чиновником городской управы. Родственные связи в серебряной гильдии Фусими весьма пригодились ему в делах службы.

Всем известно было, что Нагано учится искусству меча в фехтовальной школе семьи Ёсиока, однако мало кто знал о его отношениях с Но, дочерью Кэмбо. И уж конечно никто не ведал о том, какую роль сыграл Нагано в поединке Ёсиока Дэнситиро с Мусаси в храме Рэнгэоин и в решающей схватке у поникшей сосны храма Итидзёдзи.

Поэтому Нагано Дзюдзо мог не стыдиться людей, и на службу в резиденцию наместника он являлся с гордо поднятой головой.

Дом у моста Итидзё-Модорибаси, долгое время пустовавший, Дзюдзо приобрел в конце прошлого года у художника Кано Мацуэй, тому дом служил загородной усадьбой. Нагано пригласил плотников, потратил немалые деньги. Содержать такой дом не под силу было бы стражнику с его скромным жалованьем, и молва рассудила, что Нагано посчастливилось оказаться сыном чиновника серебряной гильдии — верно, мол, и его родители собирались когда-нибудь перебраться в этот дом из Фусими.

В тот день он вернулся домой, когда солнце скрылось за горой Нисияма на западе Киото.

На мосту Итидзё-Модорибаси было необычно многолюдно, по всей вероятности, из-за спектаклей Театра Но, которые ради сбора религиозных пожертвований устраивались на пустыре, оставшемся после разрушения дворца Дзюракудай. О том, что на месте, где были раньше строения Дзюракудай, часто давали спектакли, неоднократно пишет в своем дневнике «Бонсюнки» монах Бонсюн из храма Хокодзи в Восточных горах.

За последние несколько дней зимний холод значительно отступил.

Растаял снег, лежавший на вершинах Северных гор.

В обычные дни Нагано Дзюдзо, не переходя через мост Итидзё-Модорибаси в восточном направлении, сразу после службы направлялся на запад. Наверное, ходил обнимать женщин из чайных возле храма Китано. После недавних потрясений он отвлекался там от мрачных мыслей о неосуществившихся планах. Завязалась у него и постоянная связь. Однако сегодня ему предстояло еще одно расследование. Он спешил зайти перед этим домой и теперь стучался в ворота усадьбы:

— Это я!

На его голос выбежали служанка и переселившаяся сюда из Фусими старуха-родственница.

— Вернуться изволили!

Они встречали его немного не так, как обычно. Невольно взглянув на ступеньку для обуви, он увидел женские соломенные сандалии дзори.

— Кто-то пришел из Фусими? — спросил он, снимая пристегнутое к поясу оружие перед одностворчатой ширмой работы Хасэгава Тохаку.

— Нет, не оттуда. От господ Ёсиока, дочь их…

— Это Но?

— Да, — тихо, чтобы не рассердить его, отозвались женщины.

Домашние знали о связи Дзюдзо с Но. Знали и то, что он избегает встреч с ней.

— Скажи, что вернусь поздно, и выпроводи ее вон. Я же учил тебя!

— Я и сказала, как вы велели, но она настаивала, чтобы ей позволили подождать, пока вы вернетесь.

Из комнаты в конце тянувшейся вдоль сада галереи сочился свет.

Но сидела перед чашкой с остывшим чаем и слушала, о чем говорят за стеной.

Она уже догадалась обо всем по поведению встретившей ее родственницы Нагано, но такого все же не предполагала. Слова Дзюдзо означали, что он считал отношения с ней уже разорванными. Значит, он не появлялся в усадьбе Ёсиока, чтобы продемонстрировать свое решение.

После того как братья пали от руки Миямото Мусаси, она не раз уже сталкивалась с людским отчуждением, но в своем женихе была уверена: никогда! Однако для этого «никогда» не было никаких оснований. Дзюдзо, оказывается, вовсе не думал налагать на себя кару домашним арестом из-за гибели Гэндзиро. Он почувствовал: теперь семьи Ёсиока можно не бояться, потому так и повел себя.

Когда, переодевшись, Нагано Дзюдзо предстал перед ней, Но твердо посмотрела ему прямо в лицо.

Вот он, тот, кому она вверила себя целиком. Конечно, в глубине души она и теперь искала в нем хоть какие-то следы теплого чувства.

— Рад, рад вашему приходу, милости прошу!

Как и следовало ожидать, лицо его было напряжено.

— Вы теперь не бываете у нас, поэтому я сама пришла. Понимаю, вы обременены делами, но не явиться даже ради молитвы о душе зарубленного Гэндзиро — не слишком ли это бессердечно? Вы позорите ваш боевой меч. Сегодня я пришла затем, чтобы услышать — что все это значит?

То, что так трудно было произнести, она выпалила одним духом.

— Жаль молодого господина Гэндзиро. Старались ради чести и славы мастеров боя, а вот как вышло. Но если уж Гэндзиро пал от меча Мусаси — значит, судьба была к нему неблагосклонна, больше тут ничего не скажешь. Зачем думать об этом дурно?

Поднеся ко рту чай, поданный служанкой, он говорил все это без тени неловкости.

— Означают ли ваши слова то, что вам не в чем повиниться перед дядюшкой Мибу?

— Этого я не говорю. Я как раз собирался выкроить время, чтобы принести ему свои соболезнования.

— Выкроить время! Да это следовало сделать без промедления! Ведь есть еще и я. Если бы живы были братья, вы никогда не поступили бы со мной так…

На лице Но отразился гнев.

Следовало бы выплюнуть ему в лицо все слова, что просились наружу, — разве не Дзюдзо отмел ее возражения и вывел Гэндзиро на поединок?

— Забавно, госпожа Но пришла, оказывается, чтобы угрожать мне! Если так, у меня тоже есть что сказать.

Нагано Дзюдзо словно вспомнил что-то, и лицо его исказила отвратительная ухмылка.

— Что значит — «есть что сказать»?

— Сейчас объясню. Есть одно очень неприятное обстоятельство — нельзя, чтобы оно выплыло наружу, о нем я могу сказать только вам.

— Если так, я непременно хотела бы от вас услышать об этом.

Но утратила обычную свою рассудительность. Она не догадалась, что попала в ловушку, которую расставил Дзюдзо.

— В таком случае, позволю себе сказать, выслушайте же. Речь идет о том, что случилось в чайном домике на Четвертом проспекте, когда тела наши слились впервые.

Но невольно потупилась, но потому лишь, что ожидала совсем другого разговора.

Вновь у нее перед глазами встало лицо Дзюдзо в ту ночь — вдруг смолкнув, он учащенно дышит. И собственное чувство стыда — решившись, она своими руками снимает кимоно… Но покраснела до корней волос.

— Так вот, о той ночи. Я думал тогда, что это для вас впервые, но вы так громко вскрикивали… Которым же по счету я у вас был?

То, что комком стояло в груди, Дзюдзо высказал, растягивая каждое слово.

— По счету… — это как? — Сначала Но даже не поняла смысла этих слов.

— Это значит, что я спрашиваю, которым по счету мужчиной я был у вас.

— Не говорите таких ужасных слов!

Но невольно повысила голос. А еще она подумала, что теперь уже бесполезно что-либо говорить этому человеку.

— Неужели вы будете настаивать на своей невинности? Ведь вы же меня чуть не за волосы к себе затаскивали…

В лице Дзюдзо проглядывала похоть, он осклабился в безобразной ухмылке.

Черты его, которые прежде казались ей правильными, впервые были отвратительны для глаз Но.

Этот человек не оценил достоинств женщины, которой завладел.

Дочь мастера боя Но сама сняла с себя платье, словно готовый к смерти воин на поле брани. Только вот мужчина, которого она выбрала, этого не понял. Но даже если так, неужели он не мог найти иного предлога, решив порвать с домом фехтовальщиков Ёсиока и с женщиной, чьи чувства были ему чужды?

Горько было сознавать, что она так легко вверила свое тело мужчине, с уст которого слетают такие низости.

Надежда на то, что в Дзюдзо осталась хоть капля теплоты, растаяла без следа. Осталось лишь разочарование и усталость.

Метнув в Дзюдзо полный гнева взгляд. Но резко встала и выбежала вон. Слезы душили ее.

На улице, кажется, было тепло, шел небольшой дождь. С реки Хорикава доносился громкий рокот воды. Слегка моросило, и речная гладь была черна.

Когда Но вернулась в усадьбу Ёсиока, дождь уже прекратился. Со дна темноты, в которую погрузился город, лишь кое-где сочился свет.

От моста Итидзё-Модорибаси до скрещения улицы Ниси-Тоин и Четвертого проспекта, где стоит усадьба Ёсиока, ходьбы не больше получаса, весь путь лежит вдоль реки в южном направлении. Перед домом, который казался вымершим, стоял встревоженный Итибэй с зажженным фонарем.

С наступлением темноты в городе появлялись ночные грабители, могли и раздеть на улице. Женщины по ночам не ходят в одиночку.

— О-о, наконец-то вы вернулись, госпожа! Я так беспокоился, что хотел уже встречать вас, как раз вышел… Главное, что добрались благополучно. Заходите, заходите! — Итибэй толкнул маленькую калитку сбоку от главных ворот.

Раз уж Но одна возвращалась по ночным улицам, было ясно, как повел себя Нагано Дзюдзо. Итибэй все понял и счел, что в такую минуту прежде всего важно найти добрые слова. Однако хоть вид у Но был сосредоточенный и отрешенный, она вовсе не была в таком отчаянии, как думал Итибэй.

За те полчаса, пока Но, следуя за звуком воды, то шла, то бежала вдоль реки Хорикава, она сумела постичь больше, чем за все прожитые восемнадцать лет.

Предательство Нагано Дзюдзо, которое можно было бы уподобить последнему удару, несущему окончательную гибель дому Ёсиока, разбудило в ней чувство, прежде дремавшее:

— Ёсиока не погибли, конца допустить нельзя!

По мере того как ее решение крепло, гул воды и разносившиеся в темноте звуки шагов назойливо нашептывали ей эти слова.

Теперь следовало удостовериться, что слова эти действительно звучат. Не обращая внимания на то, что говорил ей Итибэй, Но подняла глаза и посмотрела на объятые тьмой ворота усадьбы Ёсиока.

Крепкие ворота, примыкавшие к воинским казармам, словно похвалялись процветанием дома фехтовальщиков Ёсиока. На одной из опор все еще висела деревянная доска с надписью: «Ёсиока Кэмбо, советник по воинской тактике в ставке сёгуна Асикага».

— Итибэй, прости меня за хлопоты, но прошу, сними эту вывеску!

— Как так «вывеску сними»… Что вы собираетесь с ней делать? — Итибэй едва ли мог разгадать намерения Но.

— На дрова ее пущу. Нагрею воды и баню устрою.

— «Нагрею воды… Баня…» Что вы такое изволите говорить?

— Да, нагрею горячей воды и искупаюсь.

— Что вы такое изволили надумать? — Лицо Итибэй выражало недоумение.

— Но ведь настоящее занятие семьи Ёсиока — красильное дело, разве не так? А эта вывеска больше ни к чему, ведь верно?

И правда, слова Но были справедливы.

Прежний хозяин велел снять эту доску после его смерти. Господин Мибу Гэндзаэмон тоже советовал это сделать, того же хотели и Сэйдзюро с младшим братом.

А уж оставлять такую вывеску на видном месте теперь и вовсе не годится. Разве не она, эта самая вывеска, послужила причиной безвременной гибели нового главы дома и господина Дэнситиро? Конечно, за долгие годы вывеска стала привычной, и Итибэй испытывал привязанность к ней, однако слова Но западали в душу, не вызывая протеста.

— А ведь верно, как вы сказали, так и есть. Ну, что же, подержите-ка вот это, — и он передал фонарь в руки Но.

Распрямив спину, Итибэй потянулся и взял вывеску в руки. Ее тяжесть отозвалась в предплечьях.

Когда они зашли в усадьбу, Но попросила сразу вскипятить воду для ванны. С этой мыслью она и возвращалась домой.

Из зарешеченного бамбуком окошка бани сочился свет. В печурке под бадьей для купания пылал огонь, который Итибэй развел, пустив на дрова вывеску фехтовального зала. Отсветы пламени делали алым и лицо Итибэй, одетого в полосатое кимоно с узкими рукавами.

— Как водичка, впору?

— Хороша!

Раз окунувшись в воду по самые плечи, Но набросила на шею полотенце, и голос ее прозвучал в ответ с чарующей ясностью. Она совсем не думала о том, что использует кипяток, для получения которого пришлось сжечь то, на что с благоговением взирали многие и многие мастера боя.

Свет от стоявшей на полке масляной лампы падал на прекрасную кожу девушки, смутно различимой в облаке пара. Горячая вода текла с тонкой шеи в ложбинку меж округлых и пышных грудей. Нежная белая кожа стала розовой.

За мытьем Но углубилась в созерцание своего тела. Плавно изогнутая линия от груди к низу живота. Округлость бедер. Ей горько было сознавать, что вся эта красота столь безрассудно была отдана ею такому недостойному мужчине, как Нагано Дзюдзо. Миямото Мусаси убил ее братьев. Но как мастер боя он во много раз превосходит Нагано. Он целиком и без оглядки посвятил свою жизнь искусству меча. Так насколько же он надежнее тех недалеких людей, коими полон сей мир тщеты!

Вот такому человеку она должна была вверить свое тело, — так думала Но. Такой мужчина понял бы, почему она сама, собственными руками, сняла с себя одежды.

Колкие слова Нагано Дзюдзо все еще вспоминались с болезненной остротой.

Ее вдруг подозрительно бросило в жар.

Словно застыдившись этого, Но поднялась и вышла из ванны. Во влажном тумане мелькнула яркая нагота.

— Итибэй, завтра пойдем к дядюшке Мибу.

— Ладно, — отозвался из-под зарешеченного бамбуком окошка теплый голос.

Из сада доносился аромат цветущих слив.

Храм Мибудэра относится к числу старых храмов буддийской секты Сингон, его еще во 2-м году эры Сёряку (991 г.) основал монах Кайкен из монастыря Миидэра. Во 2-м году эры Сёан (1293 г.) преподобный Энгаку, именуемый восстановителем традиций, проводил здесь большие молельные собрания, и для их участников разыгрывали представления. Очень скоро они получили название «Мибу-кёгэн», и их стали показывать регулярно.

В то время как, рожденные отвечать вкусам городской толпы, четыре школы лицедейства из провинции Ямато быстро застывали в виде церемониального действа для самураев, эти представления в храме Мибу всегда разыгрывались «с чувством». Актеры школы Китарю, к которой принадлежал и Мибу Гэндзаэмон, играли на сцене только так.

Дом Гэндзаэмон находился вблизи ворот храма Мибудэра. В обширной усадьбе, обнесенной крытым черепицей низким глинобитным забором, рядами стояли земляные кладовые с потрескавшимися стенами. Хотя в этой округе люди занимались разведением овощей, придающих разнообразие столу жителей Киото, отец жены Гэндзаэмон разбогател, выращивая индиго. Кладовые были наследием тех времен.

Когда Но и Итибэй зашли в дом, Мибу Гэндзаэмон только что пробудился от дремоты в комнате на южной стороне дома.

— Как чувствуете себя, дядюшка? — спросила Но, заглядывая в комнату.

На некоторое время состояние больного немного улучшилось, но в результате потрясения после гибели Гэндзиро, павшего от меча Миямото Мусаси, болезнь дала себя знать еще сильнее. Речью больной еще кое-как владел, но телом своим не мог управлять совершенно.

— О, да это Но. Хорошо, что пришла.

Из ввалившихся глаз больного сразу полились слезы. Только сейчас повеяло ароматом курительных свечей, которые Но зажгла в молельне.

Гэндзаэмон жалел собственное дитя, лишенное жизни, когда столько весен и осеней еще ждало его впереди, но и племянницу, брошенную мужчиной, которому она доверилась, тоже было жаль.

Хотя он теперь лежал без движения, Гэндзаэмон догадывался, как обернулось дело, поскольку Нагано Дзюдзо, которому он собственноручно доверил Гэндзиро, больше ни разу у него не показался. Каково же теперь племяннице, обреченной одиноко жить в огромном опустевшем доме, который все обходят стороной?

— Как ты жила все это время? Я теперь в таком состоянии, что не могу даже навестить тебя. Не лучше ли тебе перебраться сюда, в Мибу, и жить с нами?

Гэндзаэмон высказал то, о чем думал давно и не раз. Когда уляжется ее боль, можно было бы выдать Но за актера его труппы, к которому он уже давно присматривался…

— Да, разговор как раз об этом… — Спина ее напряженно выпрямилась.

Сегодня Но была скромно причесана и одета в легкое полотняное кимоно с узором из сливовых цветков. Хотя выглядела она старше своих лет, свободно запахнутое на груди кимоно позволяло оценить изысканную красоту девушки.

— И о чем же ты хотела поговорить? Скажи уж напрямик, так-то лучше.

— Хорошо. Я очень благодарна за ваши слова, однако для Но войти в дом Мибу невозможно. Сегодня я пришла потому, что решила продолжать наше прежнее ремесло, окраску тканей. Ведь дело семьи Ёсиока — красильня. Ее мы пока что не утратили. Но станет красиво окрашивать ткани, и в этом будет ее мщение. К счастью, рядом есть Итибэй. Итибэй научит меня секретам красильного и торгового дела. Дядюшка, прошу вас, простите Но за ее своевольное решение.

— Вот как… Будешь заниматься красильней… — удивился дядюшка Мибу.

— Да, — Но лишь коротко кивнула.

Она упомянула о мщении. Однако не Миямото Мусаси представлялся ей при этом. Враг по имени Мусаси перестал для нее существовать. Врагами были люди, отвернувшиеся от нее после падения дома Ёсиока.

Возродив красильню и изготовляя добротные вещи, семья Ёсиока одержит верх — так думала Но. С этой мыслью в душе она возвращалась домой от Нагано Дзюдзо и потому сожгла вывеску фехтовального зала.

Баня нужна была ей затем, чтобы омыть тело, оскверненное нечистыми руками Нагано Дзюдзо.

Обо всем этом она рассказала Итибэй, пока они шли в дом Мибу.

Если затянуть дело и долго не вывешивать над воротами вывеску красильни, люди подумают, что семья Ёсиока больше крашением не занимается, и кто-то другой возьмется за это. Тем, что дом Ёсиока смог стать единственным производителем тканей куро-дзомэ, он был обязан системе ремесленных цехов, каждый из которых, при поддержке со стороны двора, именитых семейств и монашества, получал монопольные права на изготовление товаров и торговлю ими.

Ёсиока Кэмбо сам придумал способ окраски куро-дзомэ, и все же главой цеха стал придворный Дайнагон Сандзё.

— Не думал, что у тебя появится подобное желание. Такое дело, да в женских руках… — отозвался Итибэй.

В этих же самых словах выразил свое мнение и дядюшка.

— Но все-таки вы позволяете?

— Мне ли давать или не давать свое разрешение? С твоим характером ты не успокоишься, пока не сделаешь по-своему. Даже если бы ты сказала, что убьешь Мусаси, едва ли я смог бы тебя остановить.

— Убить Мусаси…

— Говорят, что Миямото Мусаси сейчас обитает в маленьком храме Рюкоин при монастыре Дайтокудзи. По слухам, он погружен в молитвы. Обычно, когда он в Киото, то пристанище себе находит там.

Мибу говорил все это так, будто, если бы слушались ноги, он бросился бы к тому храму и хоть на словах, но высказал бы Мусаси свою обиду. Горе по погибшему Гэндзиро изменило характер этого миролюбивого человека, по-видимому, он тайно послал кого-то выследить Мусаси.

— Так господин Мусаси в монастыре Дайтокудзи…

Но почувствовала, как ее вдруг бросило в жар. Это было столь неожиданно, что она испугалась.

Ясно, что Миямото Мусаси — враг семьи Ёсиока. И ведь она даже не видела, как он выглядит. Испытывать недостойные чувства к такому мужчине совершенно непозволительно. А может быть, при звуке этого имени ее тело вдруг вспомнило о тех мыслях, которые завладели ею прошлой ночью, когда она принимала ванну? Но решила, что она — развратная женщина. Однако правдой было и то, что, раскаявшись в своей близости с таким человеком, как Нагано Дзюдзо, она пришла к решению принести себя в дар тому мужчине, который нашел в этом мире свою собственную дорогу.

— Что-то не так? — озабоченно осведомился о причинах ее замешательства Гэндзаэмон. Ему вдруг пришло в голову, что она задумала убить Мусаси.

— Нет, ничего.

— Хорошо, если так. Я обронил слово по оплошности, так не соверши же безрассудного поступка только оттого, что услышала это слово. Убить или быть убитым — это доля мужская. Девушки вроде тебя не должны об этом думать.

Вольное воображение порождает тревоги.

В тот день Но покинула дом дядюшки, так и не выдав своего постыдного чувства.

«Миямото Мусаси в храме Рюкоин. В храме Рюкоин», — мысли Но отзывались у нее в ушах глухим топотом соломенных сандалий.

Храм Рюкоин в монастыре Дайтокудзи несколько лет назад основал Курода Нагамаса, радевший о вечном блаженстве души своего отца, в монашестве известного под именем Дзёсуй. Настоятелем храма стал Когэцу Соган. Когэцу был известным дзэнским мастером чайной церемонии, и Но слышала, что среди его последователей было много людей ученых, таких ценителей прекрасного, как Сёкадо Сёдзё и Кобори Энсю. Такуан Сохо, известный как мудрейший вероучитель монастыря Дайтокудзи, наставлял таких мастеров боя, как Ягю Мунэнори, заповедуя им тайны меча, и Но подумала, что это Такуан Сохо уговорил Когэцу Соган дать приют Миямото Мусаси в храме Рюкоин.

Почти месяц простоявшая под замком усадьба Ёсиока распахнула ворота через несколько дней.

Весенний ветер, бродивший по улицам Киото, колыхал полотняную занавеску над воротами с надписью: «Красильня Кэмбо».

— О, да у Ёсиока опять вывеска на месте!

— Верно. А доски с названием фехтовальной школы нет…

Прежнего стука деревянных мечей не было слышно, но из дымового окошка красильни тянуло черным.

Носы прохожих стали улавливать запахи вареной древесной коры и индиго. Понемногу в усадьбу начали наведываться посетители. Казалось, что нависшие над усадьбой Ёсиока темные тучи разошлись без следа.

А во дворе, в красильне, Но училась у Итибэй разводить индиго. Рукава она подвязала тесемками, волосы забрала под кусок полотняной ткани, бедра обмотала коротким фартуком, который не жалко испачкать.

Окраску по способу Кэмбо начинают с предварительного замачивания ткани в индиго.

Это только кажется, что развести индиго просто, а дело это сложное. Сперва размешивают в глиняном горшке перебродивший настой индиго и рубленые стебли этой травы. Поскольку окрашивание травой индиго происходит при участии бактерий, а пищей бактериям служат каменный уголь и зола от жженой соломы, их закладывают, строго рассчитав дозу и время, после чего постепенно разводят раствор водой.

Чтобы поддерживать постоянную температуру раствора, используют хитроумные приспособления. Ведь про индиго недаром говорят, что раствор «живет», и чтобы развести краситель удачно, в каждой красильне применяют свои секреты, рожденные долголетним опытом и интуицией.

— Так резко перемешивать не нужно! Сколько раз тебе говорить! — издалека долетал голос Итибэй, который без стеснения отчитывал Но в то время, как она сыпала во врытый в землю глиняный горшок с индиго золу и размешивала ее деревянным шестом.

Тем работникам, кто вернулся в красильню, и тем новеньким, кого только что наняли, Итибэй торопливо раздавал всевозможные указания. Поскольку работа стояла почти месяц, сделать предстояло многое. Хлопот хватало на целый день. Передохнуть можно было только с заходом солнца.

Прежде Но проводила свои дни то в занятиях чайной церемонией, то слагая стихи, а время от времени посещала театральные представления, теперь же ее тонкие руки окрасились в синий цвет. Сколько бы она их ни мыла, с ладоней некогда белых рук и с ногтей не сходила глубоко въевшаяся краска.

— Больно это видеть. Будь хозяева живы, такого бы не случилось! — сокрушался после работы Итибэй, который только что в красильне отчитывал Но.

— Не говори так, Итибэй. Как бы сердце у меня не дрогнуло! Я ведь решилась на это, хорошо подумав. Пока не узнаю всех тонкостей дела, буду стараться изо всех сил. Потому что без этого я и торговлю не смогу вести сама.

— И все же, барышня, всякий раз, когда я подумаю, что вы целый день проводите в трудах, не могу удержаться и не возроптать.

— Но ты уж, пожалуйста, без стеснения, если есть за что бранить меня, брани вволю. Если ты будешь помнить, что это ради блага семьи Ёсиока, то нужные слова сами слетят с языка.

Она стремилась научиться у Итибэй всем тонкостям ремесла, а ради этого требовалось порой и строгое слово.

Но радовалась царившему в красильне духу и тому, как с каждым днем понемногу возвращалось прежнее оживление. Оттого что она, девушка, трудилась изо всех сил, у работников тоже менялось отношение к делу. Так вот что это такое — умело управлять людьми! Еще одна наука! Что-то новое приходилось усваивать каждый день.

Кроме этого, Но вместе с Итибэй должна была нанести визиты всем, с кем велись дела.

Они сходили и к угольщику, и к поставщику индиго. Угольщиками звали тех, кто торговал древесным углем и золой, необходимыми для крашения. В прежние дни было и такое ремесло.

— Вот редкая гостья! Это же барышня Ёсиока!

Хозяин, встречая и приветствуя ее как самую уважаемую особу, после выражений соболезнования в связи с потерями семьи Ёсиока непременно предлагал пройти в комнаты для неспешного разговора, однако тут же чувствовал неловкость от неверно выбранного тона. Низко кланяясь, Но отвечала:

— Я решилась нынче вас проведать, поскольку унаследовала семейное ремесло и смею просить о продолжении торговли с нами, как это было прежде.

После этого она тотчас переходила к деловому разговору о поставках сырья.

— Внешность обманчива! Дочь Ёсиока Кэмбо непременно станет хорошей хозяйкой красильни, — так с уверенностью говорили хозяева, проводив Но.

Разумеется, Но отправилась с подарками и к главе цеха красильщиков ткани кэмбо-дзомэ, к Дайнагон Сандзё.

Усадьба Дайнагон Сандзё находилась около храма Дзёкаин, к западу от императорского дворца. Множество великолепных ворот тянулось в ряд в этой округе, за воротами — владения самых знатных и благородных господ. Однако немало аристократов жило в такой нужде, что даже для дворцовой церемонии повышения в ранге им приходилось одалживать парадное платье у самураев. Некоторые придворные, за неимением лучшего, зарабатывали на жизнь, обучая горожан сложению стихов вака, искусству поэтических цепочек рэнга и каллиграфии.

Семья Дайнагон Сандзё до такого не дошла, поддержкой им служили денежные подношения от дома Ёсиока. Узнав о том, что дело семьи Ёсиока будет продолжено, Дайнагон был безмерно счастлив: «Поздравляю, поздравляю!» — он расплылся в улыбке и даже, в качестве ответного дара, поднес собственноручно переписанный свиток старинной повести «Рассказы из Исэ в картинках».

В хлопотах летели дни и месяцы.

— Ну вот, кажется, понемногу я запомнила главные секреты, чтобы самой продолжать красильное дело. Ты на это много труда положил! — так благодарила Итибэй Но, впервые за все это время спокойно сидевшая у очага.

Наступила пора, когда ивы у реки Цудзиниси-Тоин, заглядывающие в усадьбу из-за глинобитной ограды, начинают ронять листья под порывами холодного ветра.

Но уже усвоила основные правила крашения ткани куро-дзомэ. Узнала и секреты того, что называется коммерцией. По сравнению с той Но, которая год назад зимней ночью сидела здесь же, в комнате, именуемой «Обитель радости», и так же, как теперь, заваривала чай, в ней произошли разительные перемены.

Прошлое виделось ей как бы отдалившимся и уже не бередило душу. Новость о том, что Нагано Дзюдзо взял в жены вторую дочь Куваяма Унэмэ, командира отряда стражников в управе градоначальника Киото, дошла до нее месяц назад, и она смогла выслушать это хладнокровно, без волнения.

Гораздо больше смуты в ее сердце вносил Миямото Мусаси.

В перерывах между усердной физической работой в ее мозгу вдруг всплывала мысль о Миямото Мусаси. Где он, что с ним? Почему она думает с любовью о мужчине, которого на самом деле должна бы ненавидеть? Но чувствовала вину перед погибшими братьями за свое женское естество. И все же, при упоминании о каком-нибудь поединке, она настораживалась: а вдруг это Миямото Мусаси? Не тревожиться за него она не могла.

В кругу мастеров боя на мечах имя Миямото Мусаси вдруг совершенно перестало упоминаться. Но ведь Киото маленький город. В конце концов слухи о человеке, покончившем с самими братьями Ёсиока, дошли и до Но. Говорили, что он заточил себя в храме Рюкоин при монастыре Дайтокудзи и погрузился в чтение китайских книг. Только изредка будто бы он покидает храм и пускается бродить по горам и долам.

— Странный человек! Неужели он оставил занятия стратегией?

Ведь обычно мастера боя в такую пору жизни уже имеют свой фехтовальный зал и подыскивают учеников.

Не только Но, никто еще не знал тогда о том, что Мусаси начал воплощать в жизнь свои идеи о применении тактики боя на мечах в политике — как государственными чиновниками на службе у сёгуна, так и в феодальных кланах. Для того ему и понадобились китайские трактаты.

Хотя Но не говорила об этом Итибэй, один раз она встретилась с Миямото Мусаси. Это случилось, когда она относила специально для этого случая окрашенную ткань кэмбо-дзомэ близкому знакомому ее отца, священнику храма Родзандзи на севере Киото.

Храм Родзандзи был расположен недалеко от Поля Печали Рэндайдзино, где пал от меча ее брат Сэйдзюро. За разбросанными тут и там людскими жилищами расстилалась обширная пустошь, и дым погребальных костров полз над зарослями мисканта, уже выпустившего метелки. При виде этого лицо Но затуманилось печалью. Горе, о котором она пыталась забыть, вдруг вновь обожгло ее. И в этот момент она заметила на узкой тропе двух путников, эти люди приближались к ней, тихо беседуя о чем-то между собой.

Одному из них было около пятидесяти, и по его черному полотняному дорожному наряду можно было предположить, что это храмовый служитель. Бородат, лицо спокойное. Второй человек был странствующий самурай, в широких штанах хакама с подобранным низом, с нечесаными волосами. Может быть, он собирался отправиться в дальний путь — на нем была прочная обувь, заплечный мешок и большая соломенная шляпа. Из-за того, что он не заботился о своей внешности, трудно было определить его возраст. Однако, увидев у его пояса великолепный меч, отделанный черным лаком, и заметив его острый взгляд, Но сразу поняла, что это не простой самурай-бродяга.

— Сам господин Миямото Мусаси!

Дочь учителя фехтования Ёсиока, она видела многих мастеров боя, но самурая, который производил бы столь необычное впечатление, ей до сих пор встречать не доводилось.

При одной мысли о том, что она не ошиблась и это точно он, ноги перестали ее слушаться. Причиной была не скорбь по погибшим братьям и не страх. Причиной была неожиданность встречи с мужчиной, которому она решилась предназначить свое тело. Ее бросило в жар. Но так и застыла на месте, прижимая к груди черную ткань кэмбо.

Тропа была узкая, нехоженая.

Глаз Миямото Мусаси сразу отметил движение Но. Острый взгляд впился в фигуру молодой девушки, которая, не дрогнув, смотрела прямо на него. Взгляд Мусаси был вопрошающим. Скрывая замешательство, он замер, словно ноги его приросли к земле.

— Что случилось?

Сопровождавший Мусаси мужчина с подозрением смотрел то на него, то на нее.

Это был Сёкадо Сёдзё, монах из храма Ивасимидзу Хатимангу, прославленный мастер кисти. Поскольку он обитал в келье под водопадом, называемой Такимотобо, его еще звали Такимото Сёдзё. С Мусаси он сблизился через Когэцу Соган и его храм Рюкоин в монастыре Дайтокудзи.

— Нет, ничего не случилось. Просто эта девушка… — произнес Мусаси, не сводя глаз с Но.

Это было не похоже на Мусаси — в подобных случаях он не замедлял шага. Молча проходил мимо. Вероятно, было в этой девушке что-то такое, что помешало ему поступить так и на этот раз.

— Вы что-то изволили заметить об этой девушке? — Взгляд Сёкадо скользнул с лица Мусаси на Но.

— Господин Миямото Мусаси? — первой, собравшись с духом, заговорила Но. Удержаться она не могла. Голос вырвался из пересохшего горла.

— О-о! Если так, то да, я Мусаси. А вы кем изволите быть, если спрашиваете?

— Меня зовут Но, мой отец Ёсиока Кэмбо.

— Неужели дочь мастера Ёсиока, собственной персоной?

— Да.

Заметив в лице Мусаси растерянность, Но вдруг почувствовала облегчение. На губах появилась улыбка. Хватило даже сил слегка поклониться. Это была спокойная уверенность женщины, которая уже узнала мужчин, а теперь к тому же начала входить в тонкости купеческого ремесла.

— Вот оно что… — Удивительное дело, но Мусаси вдруг растерял все слова.

Перед его мысленным взором вновь предстали те мгновения, когда меч его сразил Сэйдзюро, а потом и меньшего брата Дэнситиро. Пусть даже так судила им их воинская доля, сердце его щемила тоска — знать бы тогда, что у братьев Ёсиока есть такая сестра… Она сама его окликнула, но ответить ему было нечего.

— Нарушив приличия, я позволила себе остановить вас, поступок непростительный. Слишком уж много воспоминаний, и я невольно повела себя бестактно. Но всего важнее видеть вас в умиротворении.

— Какие любезные речи! Ведь я зарубил ваших братьев, неужели вы не держите зла на меня?

— Сказать, что не держу зла, было бы ложью. И все же, господин Мусаси, хотя вам кажется, что вы сокрушили дом Ёсиока, на самом деле это не так. Вы не слышали о том, что у Ёсиока над воротами снова поднят холст с названием цеха? Взгляните на эту черную ткань, я унаследовала дело семьи Ёсиока, и вот — разве не прекрасная работа? Ведь не могли же вы забыть о том, что дом Ёсиока занимается краской куро-дзомэ!

Вопреки чувствам, которые она к нему испытывала, Но говорила с Мусаси дерзко. Имея к мужчине хотя бы некоторую сердечную склонность, обычная девушка не станет так говорить с ним. Она привлечет его сладким голосом и манерами. Однако Но этого не умела. Может быть, она и была выше всяких похвал как дочь воина, но женское счастье ее обошло.

И все же ей казалось, что слова ее справедливы. Рано или поздно искусству меча суждено угаснуть. Зато тщательно отшлифованное Кэмбо искусство крашения будет жить, пока на свете есть люди. И получается, что Ёсиока одержали победу. Иными словами, совершенствуя способ окраски Кэмбо, можно из полученной ткани создать для людей много разной одежды. Именно этого ей и хотелось.

Если всецело посвятить себя ремеслу, можно забыть о мире наслаждений, о котором помнит тело, и можно избавиться от запретных потаенных мыслей о стоящем перед ней мужчине, — беседуя с Мусаси, Но вкладывала в свои слова именно этот смысл.

— Верно, самые главные слова сказаны прямо и смело. Как думаешь, Мусаси? — Это отозвался Сёкадо, а Мусаси — сам Мусаси! — промолчал, только посуровел лицом.

Даже он, в последнее время задумавший применить законы меча в деле управления людьми, не нашелся с ответом.

— Так уж и быть, господин Мусаси, уступлю вам отрез ткани куро-дзомэ, который сейчас при мне. Не думайте, что я пытаюсь отрицать падение дома Ёсиока. Считайте, что я хочу выразить свое отношение к вам, свою заботу о вашем воинском счастье, — произнесла Но, зардевшись.

Вложив в свои последние слова все, что она чувствовала, Но достала из прижатого к груди узелка отрез ткани в один тан.

Это была ткань куро-дзомэ, которую она вместе с работниками впервые окрасила сама. Может быть, эта ткань поможет Мусаси и убережет его тело…

Однако стоило ей подумать о том, что этот воин едва ли понял ее женские чувства до конца, как сердце сжала печаль.

— Благодарю за вашу доброту. — Мусаси на удивление просто протянул руки и принял подарок.

Получить куро-дзомэ в дар от барышни Ёсиока, чью семью он порушил…

Наверняка Мусаси испытывал при этом странное чувство.

Его силуэт с благодарно сложенными перед грудью руками удалялся. Слезы медленно застилали глаза Но, провожавшей его взглядом.

Не то чертами лица, не то производимым впечатлением он в точности совпадал с тем образом воина, который рисовался ей в душе. И все же искусство меча бесплодно, сколько бы его ни шлифовать. Удаляющийся силуэт человека, который зарубил ее братьев, а потом малолетнего Гэндзиро, который вступил на путь тщеты и следует по нему безоглядно, заставил Но почувствовать тоску, посланную в воздаяние тому, кто не может жить ничем иным, кроме своего меча.

Но ничего не могла поделать с тем, что ощущала эту тоску как свою собственную. А дым от погребальных костров мягко обволакивал и ее, и удаляющийся силуэт Мусаси.

Жизнь его, как это хорошо известно, закончилась в неприкаянных скитаниях, то его бросало на восток, то несло течением к западу.

Встреча Но с Миямото Мусаси стала и первой, и последней. С тех пор никаких вестей о Мусаси до нее больше не доходило.

Готовя зеленый чай для Итибэй, она в душе вопрошала подобно всем женщинам, у которых есть любимый: «Где, в каких полях сейчас бредет он, обдуваемый ветрами?» Кажется, она так и будет всю жизнь терзаться этим — определенно, она испорченная женщина. С каким лицом выслушал бы это Итибэй, если бы она рассказала ему? Так думалось ей, когда она ставила черную чашку возле колен Итибэй, постаревшего и сидя казавшегося совсем маленьким.

Спустя восемь лет до Но дошла весть о случившемся на острове Фунадзима поединке Миямото Мусаси с Сасаки Кодзиро, советником клана Хосокава. Ей шел двадцать шестой год, а в те времена это был уже возраст старой девы.

Говорят, что меч Сасаки Кодзиро странным образом лишь слегка надсек головную повязку из ткани куро-дзомэ, которой повязан был Миямото Мусаси, на лбу же не осталось и царапины.

Если бы Но узнала об этом, она, наверное, осталась бы довольна.