Мама где-то успела найти себе помощницу по хозяйству. Тётю Веру. Ну то есть как помощницу? Мама командовала, где и что сделать – тётя Вера выполняла. Мыла, чистила, убирала, бегала в булочную и в овощной, готовила.

Сказать по правде, меня эта тётя Вера немного напрягала. Измождённая, молчаливая, угрюмая, будто последние лет пять провела в застенках.

Она никогда не смотрела в глаза, даже если обращалась. Смотрела куда угодно, но не на тебя. Странное и неприятное ощущение какой-то неявной враждебности. Такой она была и со мной, и с матерью, и с Надькой. Только отцу непонятно почему благоволила. Хотя, наверное, понятно. Отец, когда хотел, умел вести себя по-простому. Эдакий свой парень, выходец из народа. А мама – при всей своей безупречной вежливости как будто снисходила. Надька – ну та вообще сплошная спесь.

Меня же эта тётя Вера, снующая по дому серой тенью, раздражала, как раздражал бы любой чужой и неприветливый человек. И я не утруждал себя скрывать своё отношение. Даже полы в своей комнате мыл сам, лишь бы она не входила ко мне лишний раз. Может, оно и невежливо, но хотя бы дома я могу быть самим собой?

Когда я возвращался из школы, она обычно заканчивала с уборкой квартиры. Потом накрывала в гостиной стол, кормила нас обедом, перемывала посуду и уходила. И только тогда исчезало тягостное чувство.

Хотя был и плюс: готовила эта тётя Вера не в пример лучше матери. В её исполнении мне даже рыбный суп понравился, который я сроду не ел.

Мать ей платила трёшку в день. Иногда, в порыве душевной щедрости, совала ей дефицитные продукты из горкомовского буфета, иногда – свои старые вещи. Та вяло, из вежливости, отказывалась, но брала. Угрюмо, глядя в пол, благодарила.

– Где ты эту тётку нашла? – поинтересовался я у матери. – Она же всех нас тихо ненавидит.

– Не придумывай, Володя. С чего ей нас ненавидеть? Она просто такая, потому что у неё жизнь тяжёлая. Потому и хватается за любую работу. А вообще, Веру мне жена папиного зама, Лужина, посоветовала. Сказала, что она женщина честная, трудолюбивая, добропорядочная. Не ворует, не пьёт. Ответственная. Обстоятельства у неё…

Я даже не стал вникать, что там у неё за обстоятельства. Мы вон тоже не лучшие сейчас времена переживаем. Так что не она первая, не она последняя. И все ведь как-то живут, не винят окружающих в своих бедах, не смотрят на них волком, не цедят сквозь зубы, когда надо что-то сказать.

К счастью, вскоре надобность терпеть присутствие этой тёти Веры отпала. Оказалось, в этом городишке имелся бассейн. И довольно приличный. О серьёзных тренировках речи, конечно, не шло, но просто для себя, форму поддержать – пожалуйста. Так что сразу после уроков я ходил на плавание.

Правда, находился местный спорткомплекс у чёрта на рогах. Но вскоре я и к этому привык. Тридцать минут лёгкой трусцой – и на месте. Всё равно особо заниматься тут нечем.

***

В коллектив я влился быстро и безболезненно.

Про учителей скажу так: ожидал я худшего. Только вот Раечка, классная, выводила из себя своей неуёмной активностью и периодическими вспышками восторга. А в остальном – жить можно.

На первом же классном часе меня выбрали комсоргом, угу. Но я даже не отнекивался. Дело-то, в принципе, привычное. Ну и полезное, по мысли отца: «Ты старайся, это всё тебе потом зачтётся. О карьере надо думать уже сейчас».

Я и стараюсь. Правда, иногда хочется послать всё куда подальше – но кто без слабостей? Главное, уметь справляться с порывами. Я справляюсь. Заодно закаляю терпение и выдержку. Веду комсомольскую работу по отлаженной схеме: политпросвещение, шефство, сбор макулатуры, проработки отстающих, собрания, пламенные речи и всё такое прочее.

Речи – так вообще мой конёк. Когда я в ударе, могу так развернуться, что все как один готовы мчаться на баррикады с горящими глазами. Короче, тот ещё Троцкий.

Коллектив, кстати, сложился нормальный. Парни без откровенной придури. Есть один балабол – Костя Валовой, но погоду он не портит, да и учится сносно. А девчонки – так вообще умницы. Хотя тут понятно – десятый класс. Вся «шелуха», как говорит отец, уже отсеялась после восьмого. Ну почти вся. Ракитина вот осталась, хотя видно, что учёба ей даром не сдалась.

С Ракитиной всё сложно...

Её терпят из сострадания. Когда она училась в восьмом классе, у неё погиб отец – это я позже выяснил. Сплавлялся по Ангаре и утонул.  Ну и она как с катушек слетела. Однако учителя вошли в положение, оценки натянули, на взбрыки закрыли глаза. Ну а сейчас Раечка из-за Ракитиной воет.

А меня хоть и потряхивает временами от Раечки, тут понять её могу полностью: эта дура учится кое-как, если не считать химии да биологии, опаздывает, а то и вообще прогуливает, от всех общественных заданий нагло отлынивает, даже полы в классе моет через раз, ещё и выступает. Что ей ни поручи – на всё один ответ: «Тебе надо, ты и делай».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ А разве это мне надо? Это же общее дело.

Я честно пытался приобщить её к коллективу. Ведь на Ракитину не только Раечка и другие учителя взъелись, её и одноклассники на дух не выносят. Только и слышу: Ракитина – то, Ракитина – сё. Везде, в общем, отличилась.

Оля Архипова тоже всякого про неё понарассказывала: учителям грубит, с сомнительной компанией водится, гуляет вовсю.

– Гуляет? – не понял я.

– Ну с мальчиками. Одно время за ней парень на мотоцикле после уроков заезжал, взрослый уже, на вид ему лет двадцать. Так они целовались прямо возле школы. Взасос, – уточнила, порозовев, Оля. – Почти каждый день заезжал, пока директриса не увидела. Вызвала Танькину мать, ругалась сильно. Ну правильно же. Нашли место – здесь же дети…

Честно говоря, мне самому эта Ракитина глубоко неприятна. Моя бы воля – век бы её не видел. Но как комсорг, я просто обязан что-то делать, как-то на неё влиять, вмешиваться.

Я себя пересиливаю, когда к ней подхожу, но ведь подхожу и говорю по-человечески: «Не надоело тебе? Чего ты добиваешься?».

Эта единоличница только кривится. Ну или может ответить что-нибудь в духе: «Отстань, а? Что вы все ко мне лезете?».