Чудесно быть вдвоем, вина с красавицей испив, Мне та подруга не нужна, чей облик не красив. Родник живейшей чистоты, столь дивный, мог создать Лишь сам вершитель красоты, тебя на свет явив. И жалобы на муки — грех страдающих в любви: Закон любви не терпит тех, кто слаб и боязлив. С твоей стези подножный прах — всем ангелам венец, — Кто был на свете, о Аллах, красой столь горделив! Так слаб я, что не может грудь и вздоха совершить: Я не посмею и вздохнуть, себя не погубив. И я, хоть от невзгод и пьян, в вине не утону: Ведь тонок мой согбенный стан, как волоса извив. О Навои, ты хоть и худ, а строй стихов не плох: Все, кто захочет, в них найдут и рифму и редиф.

Весна мне — преисподний ад, когда ты не со мной: Цвет красных роз огнем объят, цвет белых — ледяной. С тобою врозь весна — что ад, и станет адом рай: Ведь без тебя и райский сад не расцветет весной. Твой лик мне видится стократ и застилает взор, И слезы облекают взгляд сплошною пеленой. Мне из твоих медвяных уст горька любая речь: Хоть сладок плод, а горький вкус в нем чувствует больной. И сердце просит забытья у сил небытия: Жестокой дланью бытия гнетет мой путь земной. Не говори, что наг-раздет несчастный Навои: И в холод одеянья бед его хранят и в зной. Несет нам вести небосклон, что шах уж на коне, Секирою вооружен — недельною луной.

Каждый раз, как луноликой плыть в ладье придет чреда, Сердце в горести великой, как река, бурлит тогда. Очи, что ж рыдать в печали, — где пристать теперь ладье, О каком мечтать причале? Всюду ваших слез вода! А едва валы заплещут, ветром вздыбленные вдруг, Сердце, словно ртуть, трепещет, жизнь уходит без следа. Стихни, сердце, ты — в любимой, а любимая — в ладье, Очи и душа незримо плачут: ты плывешь куда? Еле жив я, силы слабы, смертью перехвачен вздох, Чуть дышу — не уплыла бы, не случилась бы беда! Брось, оставь сей мир двуличный, в мире сделок пользы нет: Цены серебра различны, жизнь всегда в цене тверда. Как ладья несчастий канет в глубь морей небытия, Пить ладью вина настанет, Навои, твоя чреда.

О, мне бы сто путей пройти во мгле пустынь небытия, Пока забвенье обрести от свар людских не смог бы я! Отдам я злато жизни всей на торжище мирской тщеты, Лишь бы торгашеских затей не ведала душа моя. В глуши бы мне покой найти, да только путь туда длинней Тысячелетнего пути на небо — в горние края. Ста тысяч сребротелых дев соблазн лукавый позабудь: Мирской искус их не презрев, вовек не вкусишь забытья. Все кости в плоть мою впились и лютой смерти мне грозят: От них возможно ли спастись, когда столь злы их острия! Что пользы от кровавых слез, омывших мой шафранный лик? Жестоки жала красных роз в саду мирского бытия. Чтобы смести с земли весь люд, потоки слез моих бурлят — Долиною любви текут, ручьи во все концы струя. Взгляни, что стало от невзгод с завесою души моей: Клеймит огнем жестокий гнет остатки ветхого тряпья. Не прозябай в саду мирском, сбрось его путы, Навои: Не лучше ль взвиться соловьем, чем жить в гнездовьях воронья!

«Брось пить вино!» — мне что ни год советчики твердят, Но льет рука, а пьет-то рот, а я в чем виноват? Не своевольной силой я, поверь, к вину влеком: Порукой в том — спина моя, я в немощи горбат. Меня святоша-пустослов корит за страсть к вину, — Он не сказал таких бы слов, будь он не глуповат! Пусть, виночерпий, твой фиал, как факел, светит мне: Среди святош я заплутал, кромешной тьмой объят. И от ханжей в притон хмельной ты освети мне путь: Мне их притворства мрак ночной погибелью чреват. Паду я головой во прах к порогу погребка, — Богач и бедный, раб и шах — все в тот притон спешат. В заветном имени тайком суть ищет Навои: Кто этим именем влеком — благословен стократ.

Огнем страданий освещен наш обветшалый дом, Как будто бы дохнул дракон в проломанный проем. Для птицы вожделенных встреч опасны зерна слез: Зерном несчастий не завлечь того, кто ввысь влеком. Сияньем свет красы облек убогий наш приют, И в нем горим мы — мотылек вослед за мотыльком. Как сердце, страстью смятено, осмеивало ум! Безумное, сожглось оно, играючи с огнем. Исчезли сон мой и покой от россказней людских, А счастье от молвы людской спит непробудным сном. Меня ты, кравчий молодой, не губишь, а бодришь Как будто ты живой водой поишь, а не вином. Стократ наставнику хвала стези небытия, Сиянию его чела хвалу мы воздаем. Свое узрел я сердце вдруг средь любящих сердец, Но ты не вышла к ним, мой друг, их ждал дурной прием.

Дары мирской тщеты оставь, утрата их — пустяк, не боле, Цени за благо жизни явь — дар мимолетных благ, не боле. Жилье построив, звать гостей хозяину — чудное дело: Он сам ведь гость лишь на пять дней, этот чудной чудак, не боле. Кичиться силой — похвальба, ничтожная пред жалом смерти, Она, как жала мух, слаба, и мощь ее никак не боле. Вступи в чертог небытия: пусть шейхи ханакой кичатся, Как торг у скупщиков старья торговля этих скряг, не боле. Наряд твой золотом расшит, но он не лучше желтой бязи, Для умного смешон твой вид — потешной спеси знак, не боле. Пусть солнцем твой венец цветет, а трон твой — словно небо ведай: Пойдет и солнце на заход, а в небе станет мрак, не боле. Прекрасно, если властелин внимает помыслам подвластных: Ведь стаду пастырь — он один, в отаре он — вожак, не боле. Да быть всегда Балькис женой в дворце высот благоправленья, Сатурн при ней — лишь страж ночной, хранящий дом-очаг, не боле.

Когда творил творец сей мир и мир грядущий, В тебе дал образец он всей природе сущей. Людей весь сущий род вслед за тобой он создал: Пылинкам свет дает жар солнца, их влекущий. Твой свет вовек не влек нетопыря бездумья: Ведь он не мотылек, летящий к свечке жгущей. Бог волею своей дал тебе лик, что солнце. Дал месяцы бровей — дар, все сердца гнетущий. Твой гнев в любви моей мой ум крушит безумьем, Как гнев толпы детей, камнями птицу бьющей. В кого тобою был заронен уголь страсти, Тому не скрыть свой пыл — жар, долго дым дающий. Ты средь кривых дорог, куда тебя влек разум, Ум на стезе сберег, к небытию ведущей. Перед владыкой сил весь небосвод бескрайний С росинку мака хил, в ничтожности живущий. Стал прахом Навои там, где ты ходишь к дому, — Смешают псы твои его с дорожной гущей.

Чуть раскрывшись, к ночи вянут розы в цветнике мирском, Дни блаженством нам не станут без вина в саду таком. Нет ни верности, ни чести, кравчий, в поступи времен, Верен нам, не кличь всех вместе пить в толчении людском. В мире только беды сулят людям милость обрести, А покоя ждешь — да будет путь к нему тобой иском! Хоть хмелен я в полной мере, старец в погреб дверь закрыл, — Смилуйся, открой мне двери, о слывущий добряком! Не посмей в делах неправых крови возжелать людской. Но веселье чаш кровавых любо нам вкусить глотком. Пусть, о шейх, крушит порухой твердь небесная врагов, Но да буду с той старухой я вовеки незнаком! Навои, познай и ведай: хочешь берега достичь — Ты ладью вина отведай, будь в ней кормчим-вожаком!

Среди людей я никогда собрата отыскать не мог, Кому была бы не чужда лихая боль моих тревог. И чашу всех кровавых мук, поверьте, можно претерпеть, Когда в беде есть верный друг, который бы тебе помог. Подобен перстню небосвод, а звезды — камешки на нем, И в каждой тебя гибель ждет — в них яд тебе он приберег. Сей мир печалью сокрушен: в ночи рыдая над тобой, Все поднебесье тьмою он — завесой скорби обволок. О, мир лукав, его щедрот своим желаниям не жди, Он лишь на миг тебе сверкнет — увы, лишь на недолгий срок. Не сыщешь верности, пойми, средь человеческих сынов, Не думай, что дружа с людьми, ты не познаешь сей порок. Вот и остра, и ладна речь, а тонкий смысл ее — во вред: Людей к себе в друзья завлечь не помогает острый слог. О виночерпий, дай вина, вся плоть моя горит от ран, — Огнем да гущею со дна мои ты раны бы прижег! Не диво, что беседный круг столь тешат песни Навои: Его надсадных стонов звук то густ и низок, то высок.

Всех горных кряжей тяжелей любви лихая кладь: Дано великой мощью ей и Каф-гору попрать. Дракон — и тот в степях любви подвластен муравью, Хотя по силе муравьи драконам не под стать. В любви сжигают пламена и черствые сердца, — Так пикам молний мощь дана и кряжи гор пронзать. Святоша, чужд тебе недуг сгорающих в любви, — Пугать их жаром адских мук — напрасно слов не трать. Незримо души жертв своих пронзает меч любви, — Таит его от глаз людских ресниц лихая рать. О ты, кого стократ гнетет любовь поклажей мук, Безропотно всю боль невзгод прими как благодать. О Навои, не суесловь — жизнь за любовь отдай, А понапрасну про любовь не надобно болтать.

На дивном лике от вина вдруг розы замерцали, — То завязь роз в росе видна иль отблеск роз в зерцале? Когда в зерцало глянешь ты и лик свой в нем увидишь, То — словно бы на гладь воды все блики солнца пали. В дремоте взор твой колдовской таит все смуты мира, Очнешься — и весь мир мирской погиб не навсегда ли! Пунцовый блеск твоих ланит сокроет всех красавиц: Пылинки, если свет слепит, когда ж видны бывали? Я, луноликою забыт, навек покину грады: В пустыню путь тому лежит, кто жизнь влачит в опале. Вся жизнь печалями полна, им в мире не иссякнуть, — Дай, виночерпий, мне вина, чтобы забыть печали. Будь отрешен, как Навои, взыскуя единения, — Все прежние дела твои — не зряшная тщета ли!

В небесах — голубизна, рдеет в облаках просвет — Цвет багряного вина, голубого кубка цвет. Раз небес круговорот нам одним лишь беды шлет, Чаша мерой с небосвод — нам спасение от бед. Если мысль твоя, темна, спит и днем во мраке сна, Выпей алого вина — даже ночью вспыхнет свет. Позабудем в ложный час мы — людей, а люди — нас, А испей вина хоть раз — и забвенья нет как нет. О советчик, жизнь уйдет — значит пить пришел черед: Кто велит не пить нам, тот бесполезный дал совет. О святоша из святош! Если единенья ждешь, Все желанья уничтожь, и тогда лишь ты — аскет. Навои, рассвет багрян — хмель вкушай, что цветом рдян: Кем же еще будет дан небесам багряный цвет!

Слов о любви ввек не изречь дал сам себе зарок я: От них уберегу и речь, и письменный мой слог я. Не очаруюсь, слеп и нем, истомными очами, И видеть лик, желанный всем, мечтою пренебрег я. Безверию любви не смочь осилить мою веру: Из сердца идол изгнан прочь — храню души чертог я. Не ведать бы мне в час ночной хмельных утех с любимой, Чтоб поутру в тоске хмельной не стал бы одинок я. И если не стерплю я впредь, зарок любви нарушу — Насколько хватит сил терпеть, сокрою тот порок я. О шейх! Любви, как и вину, один исход — разлука, — В моем зароке не сверну вовек с благих дорог я. О шах! Смири свой грозный нрав, не жги людские души, Страшись — мол, как бы, в ад попав, в огне тебя не сжег я. Зарок, о Навои, упрям: в нем тоже сила долга, Лишь долга моего друзьям нарушить бы не смог я.

Мир потому-то и жесток, и прочен в нем порок, Что он любовью пренебрег и в верности не строг. И если верности в нем нет, то нет и дива в том: Незыблемы устои бед — всех мук людских исток. Кто речь по разуму ведет, тот благо обретет: Все зрелое для всех доход — равно и плод, и слог. Все, что изведало расцвет, к ничтожеству придет: Путь шейхов одряхлевших лет к ребячеству пролег. Людей порочит грубый нрав, марает их тщетой, Красивый тоже, грубым став, от красоты далек. Глупец сокровище найдет и сгубит все зазря, — Так до трухи истреплет кот и дорогой клубок. О Навои, ты бы пресек общение с людьми: Одно — достойный человек, другое — дурачок!

Не со мною юный мой цветок в тьме чужого сада в эту ночь, До утра стенал я, одинок, жгла меня досада в эту ночь. Сто разящих пламенем долин встретили меня в степи разлук, И, в огонь гоним, я был один среди клубов смрада в эту ночь. Не пытай меня — мол, что за гнет в сердце обезумевшем моем, — Муками меня оно убьет — жизнь мне горше яда в эту ночь. Звезды в помраченных небесах завели со мною разговор, — Все, о чем мы говорили, — страх нашего разлада в эту ночь. Если и в сто солнц блеснет рассвет, не пробить ему кромешной тьмы: Скорбь моя окутала весь свет пеленою чада в эту ночь. Что ни миг, я, скорбью одержим, меч смертельных мук в себя вонзал, Будет ли мучениям моим хоть к утру преграда в эту ночь? Кличу смерть я: «Милостивой будь, жертва я твоя, избавь от мук, Все равно мне смерти не минуть — не придет пощада в эту ночь!» И да будет навсегда забыт блеск рассвета брезжущего дня, — Судный день зарей да заблестит: я в предверье ада в эту ночь. Навои, весь гнет лихих скорбей — все, что может мысль собой объять, Для погибели души моей слать мне небо радо в эту ночь.

Мне любимой бы дождаться — я стою, смятенно жду, Люди — те вблизи теснятся, я — вдали — не на виду. Та шалунья озорная привечает всех стократ, Я же, сир, томлюсь, стеная, за бедой терплю беду. Люд бежит за ней, сбирая прах с пути ее коня, Прахом лоб свой посыпая, я один вдали бреду. Для иных, как светоч счастья, рдеет жаром лик ее, Мое сердце в пламя страсти мотыльком летит в бреду. Любо в пиршественном круге ей с друзьями ликовать, Мне ж стенать в моей лачуге жребий выпал на роду. Раз уж горький хмель разлуки мне свиданья не сулит, Я, страшась смертельной муки, в винный погребок пойду. Нужно ль алый хмель в фиалах пить с любимой, Навои? Лучше уст коснуться алых, жизнь вручая их суду.

Древний мир сей — что острог, не лови тщеты мгновенной: Кто себя к утехам влек — стал рабом неволи пленной. Тщетно не лелей мечты, чтоб сыскался вход заветный: Ныне прочно заперты двери тайны сокровенной. В прихотях людским сынам пользы нет без воздержанья, Может, будет, только нам нрав дарован не смиренный. Чужд мне сутью ледяной храм святош — ханжей притворных, Лучше класть поклон земной пред огнем в молельне бренной. Если пить пришел черед, пусть нальет нам виночерпий, — И без звона струй сойдет барабан обыкновенный. Если нам не верен дом, осененный правой верой, К иноверцам мы пойдем на другой конец вселенной. Жизнь уходит день за днем, будь же добрым и веселым, Чтобы не жалеть потом об утрате незабвенной.

Без любимой вино — это яд и отрава: Или горько оно, или солоно, право. Подают мне совет — жизнь сложить пред неверной, А во мне жизни нет, — рассудили бы здраво! Мне б увидеть твой лик, да соперники злятся: Нищий к травле привык — зла собачья орава. И когда твоих уст хмель багряный коснется, Словно розовый куст, сердце рдеет кроваво. Я тобою сожжен — сердце дымом чернеет, Стая черных ворон — мне и казнь, и расправа. Друг мой, если ко мне прикоснется святоша, След тот вымой в вине — его хватка лукава. Навои грустно лег пред жестокой во прахе — Отдохнуть от тревог беспокойного нрава.

Мир лукав, он схож с невестой, с ним не заводи бесед: Как ни холь его, ни пестуй, к людям в нем участья нет. Льнущий к миру беззаботен: ждет удачи, а она К одному из многих сотен не придет и за сто лет. Все вершит он хитрым ладом: залучит тебя в силки, Думаешь — удача рядом, а глядишь — пропал и след. В перстне солнца сгустки яда он готовит для людей: Блеск его — как бы услада, но опасен тот шербет. Ты оставь эту невесту, в этом мире ты — лишь гость: Страннику при ней — не место, он — иным местам сосед. Даже ежели вы двое меж собой недалеки, Встречей с близкою мечтою ты не будешь обогрет. Навои, свой дух очисти, с высшей сутью будь един, Чтобы пут твоей корысти не осталось и примет.

Кто в долину единенья страстным помыслом влеком, На коне всеотрешенья пусть он станет седоком. Но тому не доведется в этот путь коня седлать, Кто навек не заречется жить в толчении людском. Должен странник в той дороге отрешиться от всего, А иначе — без подмоги он в скитальчестве таком. Милость Друга своей сенью озаряет этот путь, И дороге к единенью как остаться чужаком! Ни натугой, ни потугой воли рока не минуть: Доброму не стать жадюгой, а жадюге — добряком. Дай испить мне их фиала, кравчий, — душу мне взбодри И, чтобы полегче стало, лей мне полным черпаком. Но с минутным оживленьем не смирится Навои, — Со всечасным обновленьем да пребудет он знаком!